Анархизм Алексей Алексеевич Боровой
        Размышляя об анархизме #2
        В предлагаемой читателю книге известного российского философа и историка А.А.Борового (1875-1935) дается авторская трактовка анархизма и его взаимоотношений с различными сторонами общественного бытия. Несмотря на то, что книга посвящена крупнейшему теоретику классического анархизма П.А.Кропоткину, автор ориентируется на пересмотр основных положений традиционного анархизма. А.А.Боровой понимает анархизм не как определенный идеал или общественный строй, а как мировоззрение, основанное на принципе бесконечного движения к свободе, безграничного развития человека и его идеалов.
        Рекомендуется философам, политологам, историкам, а также всем интересующимся наследием русской общественной мысли.
        А. А. Боровой
        Анархизм
        Петру Алексевичу Кропоткину
        съ глубокимъ уваженіемъ авторъ.
        Алексей Алексеевич Боровой и его книга «Анархизм»
        Имя Алексея Алексеевича Борового почти наверняка неизвестно сегодняшнему читателю. А между тем этот человек - крупнейший мыслитель российского анархизма первой трети XX века после П. А. Кропоткина, незаурядный оратор, педагог, философ, социолог, экономист, правовед, историк, библиофил, литературовед, поистине энциклопедическая личность - отнюдь не заслуживает забвения. Без него наши представления об истории отечественной культуры и освободительного движения будут неполны.
        Алексей Алексеевич Боровой родился 30 октября 1875 года в дворянской семье в Москве. Его отец был преподавателем математики, а мать страстно увлекалась музыкой. В 1894-1898 годах Алексей учился на юридическом факультете Московского университета, выделяясь среди товарищей своими способностями, и по окончании был оставлен при кафедре. В эти годы он был увлечен марксизмом (позднее называл это увлечение «религиозной страстью») и написал свои первые научные труды: о рабочем дне, о французских и русских экономистах XVII-ХVІІІ веков и другие. Романтик и жизнелюб, любознательный, талантливый, энергичный, Алексей Алексеевич в 1898-1903 годах сочетал преподавание политической экономии, географии и права в Университете и других учебных заведениях с учебой в Консерватории (обладая музыкальными способностями, он музыкально воспринимал мир), общался с учеными, философами и литераторами, увлекался философией Ницше и поэзией символизма, пропагандировал идеи революционного синдикализма... Общительность, душевная восприимчивость, развитая интуиция, ораторский талант, превосходная память, исключительная
работоспособность, бунтарство, влюбчивость и духовный максимализм, характерные для Алексея Алексеевича Борового, обусловили его эволюцию от марксизма к анархизму.
        В 1903-1905 годах молодой приват-доцент совершает длительную поездку во Францию и Германию для продолжения научных занятий и сбора материала для диссертации. Там, в Париже осенью 1904 года он осознал себя анархистом - навсегда, до конца. Это откровение пришло к нему не «свыше», но «изнутри», внезапно и окончательно. По его признанию: «я чувствовал, что я родился анархистом - с отвращением и естественным протестом против всякого организованного насилия». Анархизм стал для Борового не просто социальным учением или «идеологией партии», но осознанным исповеданием личного мировоззрения. Придя к анархизму совершенно самостоятельно и в зрелом возрасте, Алексей Боровой долгое время был идейно-психологически дистанцирован от массового анархического движения (на преодоление этой дистанции ушло целое десятилетие) и оказался в состоянии действовать в одиночку, как теоретик и пропагандист анархизма, самостоятельно генерируя идеи и смыслы, сохраняя самобытность и верность себе даже в безнадежных ситуациях.
        Вернувшись в Россию в 1905 году, в разгар Революции, Боровой быстро стал широко известен. Профессора называли его «любимцем факультета» (однако кадетское большинство в Университете не позволило ему защитить докторскую диссертацию из-за его радикализма и нонконформизма), а отчет Охранного Отделения именовал его «любимцем московского студенчества». Публичные лекции Борового «Общественные идеалы современного человечества. Либерализм. Социализм. Анархизм» и «Революционное миросозерцание» (вскоре изданные отдельными брошюрами) пользовались огромным успехом и стали первым легальным возвещением анархического мировоззрения в России, ознаменовав начало «постклассического» (то есть, в данном случае, посткропоткинского) этапа в развитии либертарной мысли.
        Боровой много выступал и преподавал, возглавил анархическое книгоиздательство «Логос», участвовал в выпуске известного журнала «Перевал», опубликовал (в двух книгах) фундаментальное диссертационное исследование «История личной свободы во Франции», а также «Популярный курс политической экономии», сотни статей, переводов, рецензий. По его инициативе в России были изданы работы анархистов Э. Реклю, Ж. Грава, Э. Малатесты и других. Среди его друзей и знакомых были Вера Фигнер, Максимилиан Волошин, Иван Ильин, Николай Кареев, Максим Ковалевский, Александр Скрябин, Густав Шпет, Борис Вышеславцев... «Белая ворона» - дворянин, ушедший в революцию; меломан, любитель поэзии, участник музыкальных, философских и литературных кружков; боец, но не «партийный» фанатик; индивидуалист и одновременно социалист; ученый, но противник сциентизма и «цеховой учености»; поэт-мыслитель, Алексей Алексеевич Боровой всем интересовался, жил «во все стороны», участвовал во многих начинаниях, дружил со многими людьми (ему были важны в человеке не столько «-измы», сколько мироощущение) - всегда оставаясь самим собой (в
философии, в науке, в общественной деятельности), не растворяясь до конца ни в чем и выражая себя во всем. Он стремился к синтезу различных идейных подходов и сторон жизни, к творческому самопроявлению, был открыт миру и обостренно ощущал уникальность личности - как собственной, так и других людей.
        Маркс, Бакунин, Бергсон, Ницше, Штирнер, Достоевский, Пушкин и Скрябин творчески влияли на миросозерцание этого удивительного мыслителя-анархиста, попытавшегося дать либертарный ответ на вызовы XX века и предложившего - пусть незаконченную и не свободную от противоречий - новую мировоззренческую парадигму анархизма, подвергнутого самокритике и обновлению. Алексей Алексеевич стремился сочетать идеи «философии жизни» Анри Бергсона и Фридриха Ницше (творчество, спонтанность, интуитивизм, критика рационализма и сциентизма) с идеями Макса Штирнера (выдвижение в центр рассмотрения личности и критика отчуждения и всяческих «фетишизмов»), с полузабытыми гениальными прозрениями Михаила Бакунина (философия бунта, негативная диалектика, критика государственного социализма, примат «жизни» перед «наукой», примат действия перед «теорией») и с творческим осмыслением практики революционного синдикализма.
        Подвергнутый гонениям со стороны самодержавного режима (аресты, обыски, штрафы, изгнание из учебных заведений, тюремное заключение и уголовное преследование), Боровой бежал за границу. Два года (1911-1913) он провел в эмиграции во Франции, где читал лекции, водил экскурсии по Парижу (и даже издал книгу об этом любимом городе) и основательно изучал философию Бергсона и практику революционного синдикализма. В 1913 году он по амнистии вернулся в Россию и занялся журналистской деятельностью. Призванный в армию с началом Мировой войны, Боровой (как он пишет в автобиографии), «служил в эвакуации. В 1918 г. состоял в звании военного комиссара при Главном Военном Санитарном Управлении». С революцией 1917-1921 годов Алексей Алексеевич стал профессором Московского университета (одним из самых любимых студентами) и ВХУТЕМАСа, возглавил анархические издания «Жизнь» и «Клич», был одним из руководителей Московской Федерации работников умственного труда (попытавшейся объединить на принципах революционного синдикализма интеллектуальный пролетариат) и Московского Союза идейной пропаганды анархизма. (Именно к нему
летом 1918 года приехал в первую очередь Нестор Иванович Махно, восторженно отозвавшийся о нем в своих воспоминаниях.) Алексей Алексеевич читает многочисленные курсы, издает книги «Революционное творчество и парламент», «Анархизм», «Личность и общество в анархическом мировоззрении».
        Отстраненный в 1921 году большевистским режимом от преподавания, Боровой работал экономистом и сосредоточился на деятельности в музее П. А. Кропоткина (он был заместителем Веры Фигнер - председателя Всероссийского Общественного Комитета по увековечиванию памяти П. А. Кропоткина), готовил новые статьи и книги (в том числе огромную рукопись «Достоевский» и «Разговоры о живом и мертвом» - сочинения, так до сих пор и не опубликованные) и руководил работой анархо-синдикалистского издательства «Голос Труда», выпустившего десятки книг. Совместно с Н. Отверженным Боровой издает книгу «Миф о Бакунине», а в 1926 году под его редакцией выходит сборник «Очерки истории анархического движения в России». Для этой книги, подытожившей историю российского анархизма, Боровой написал превосходную статью «Бакунин» - лучшее и по сей день изложение философских идей Михаила Александровича. В 1929 году Алексей Алексеевич Боровой как «неразоружившийся анархист» был арестован и сослан сначала в Вятку, а потом во Владимир, где он успел умереть своей смертью 21 ноября 1935 года, до конца сохранив человеческое достоинство и
верность своему обреченному делу. В эти последние годы он завершил огромную книгу замечательных воспоминаний, подводя итог всей своей жизни, описывая сотни людей, встретившихся на его пути и рефлексируя пережитое. (Эта книга до сих пор ждет публикации.)
        Во время Гражданской войны в Испании русские эмигранты-анархисты в Испании объединились в Группу имени Алексея Борового. А в 1990-2000-е годы уже несколько современных российских анархистов (и в их числе автор этих строк) также создали Группу имени Алексея Борового для изучения, пропаганды и развития его наследия (она провела две посвященные ему конференции и издала две брошюры). Давно назрела необходимость вернуть память об Алексее Алексеевиче Боровом в Россию, переиздать его опубликованные ранее труды и издать рукописи.
        Предлагаемая вниманию читателя книга «Анархизм» была написана и издана в 1918 году. Сам Алексей Алексеевич считал ее во многом «сырой». Несмотря на посвящение Петру Алексеевичу Кропоткину, это сочинение знаменует значительный шаг вперед от «научного анархизма» Кропоткина, воздвигнутого на позитивистском философском фундаменте и пронизанного сциентизмом и прогрессизмом. Боровой затронул в этой книге широкий круг принципиальнейших вопросов анархического мировоззрения и наметил радикальную самокритику классического анархизма. Для него неприемлем ни «богемный» анархо-индивидуализм, отрывающий личность от общества, ни кропоткинский анархо-коммунизм, обожествляющий общество и растворяющий в нем личность. В представлении Борового анархизм есть «романтическое мировоззрение с реалистической тактикой», с которым несовместимы догматизм, слепая вера в разум и науку, для которого невозможен «конечный идеал» (ибо анархизм - «учение динамическое», указывающее направление движения, а не детально описывающее «пункт прибытия»). В центре анархического мировоззрения стоят ценности личности, жизни, свободы,
творчества, спонтанности. Критикуя крайний индивидуализм, рационализм, марксизм, Алексей Боровой подробно разбирает вопросы о тактике и методах анархизма, его отношении к национализму, а также проблему взаимосвязи и борьбы между личностью и обществом. Афористическая, лаконичная, порой отрывочная и декларативная форма изложения, вызванная поспешностью написания книги, не должна заслонить от читателя оригинальности, смелости, свежести и целостности подходов Борового к теоретическим основаниям анархизма. Эта книга, написанная 90 лет назад, сегодня, в эпоху глобального кризиса человечества и окончательной исчерпанности ценностных оснований модерна, не утратила своей значимости (причем не только сугубо исторической) для всех, кому близки либертарные идеалы и кого интересует анархическая мысль.
        Кандидат философских наук, доцент
        Петр Владимирович Рябов
        ГЛАВА I.
        Анархизмъ и абсолютный индивидуализмъ.
        Анархизмъ есть апофеозъ личнаго начала. Анархизмъ говоритъ о конечномъ освобожденіи личности. Анархизмъ отрицаетъ вс формы власти, вс формы принужденія, вс формы вншняго обязыванія личности. Анархизмъ не знаетъ долга, отвтственности, коллективной дисциплины.
        Вс эти и подобныя имъ формулы достаточно ярко говорятъ объ индивидуалистическомъ характер анархизма, о примат начала личнаго передъ началомъ соціальнымъ и, тмъ не мене, было-бы огромнымъ заблужденіемъ полагать, что анархизмъ есть абсолютный индивидуализмъ, что анархизмъ есть принесеніе общественности въ жертву личному началу.
        Абсолютный индивидуализмъ - есть вра, философское умозрніе, личное настроеніе, исповдующія культъ неограниченнаго господства конкретнаго, эмпирическаго «я».
        «Я» - существую только для себя и все существуетъ только для «меня». Никто не можетъ управлять «мною», «я» могу пользоваться и управлять всмъ.
        «Я» - перлъ мірозданія, драгоцнный сосудъ единственныхъ въ своемъ род устремленій и ихъ необходимо оберечь отъ грубыхъ поползновеній сосда и общественности. «Я» - цлый, въ себ замкнутый океанъ неповторимыхъ стремленій и возможностей, никому ничмъ не обязанныхъ, ни отъ кого ничмъ не зависящихъ. Все, что пытается обусловить мое «я», посягаетъ на «мою» свободу, мшаетъ «моему» полному господству надъ вещами и людьми. Ограниченіе себя «долгомъ» или «убжденіемъ» есть уже рабство.
        Краснорчивйшимъ образцомъ подобнаго индивидуализма является философія Штирнера.
        По справедливому замчанію Штаммлера, его книга - «Единственный и его достояніе» (1845 г.) - представляетъ собой самую смлую попытку, которая когда-либо была предпринята - сбросить съ себя всякій авторитетъ.
        Для «Единственнаго» Штирнера нтъ долга, нтъ моральнаго закона. Признаніе какой-либо истины для него невыносимо - оно уже налагаетъ оковы. «До тхъ поръ, пока ты вришь въ истину - говоритъ Штирнеръ - ты не вришь въ себя! Ты - рабъ, ты - религіозный человкъ. Но ты одинъ - истина... Ты - больше истины, она передъ тобой - ничто».
        Идея личнаго блага есть центральная идея, проникающая философію Штирнера.
        «Я» - эмпирически - конкретная личность, единственная и неповторимая - властелинъ, предъ которымъ все должно склониться. «..Нтъ ничего реальнаго вн личности съ ея потребностями, стремленіями и волей». Вн моего «я» и за моимъ «я» нтъ ничего, что бы могло ограничить мою волю и подчинить мои желанія.
        «Не все-ли мн равно - утверждаетъ Штирнеръ, - какъ я поступаю? Человчно-ли, либерально, гуманно или, наоборотъ?... Только бы это служило моимъ цлямъ, только бы это меня удовлетворяло, - а тамъ называйте это, какъ хотите: мн ршительно все равно... Я не длаю ничего «ради человка», но все, что я длаю, я длаю «ради себя самого»... Я поглощаю міръ, чтобы утолить голодъ моего эгоизма. Ты для меня - не боле, чмъ пища, такъ-же, какъ я для тебя...»
        Что посл этихъ утвержденій для «Единственнаго» - право, государство?
        Они - миражъ предъ властью моего «я»! Права, какъ права, стоящаго вн меня или надо мной, нтъ. Мое право - въ моей власти. «... Я имю право на все, что могу осилить. Я имю право свергнуть Зевса, Іегову, Бога и т. д., если въ силахъ это сдлать... Я есмь, какъ и Богъ, отрицаніе всего другого, ибо я есмь - мое все, я есмь - единственный!»
        Но огромная вншняя мощь Штирнеровскихъ утвержденій, тмъ ршительне свидтельствуетъ о ихъ внутреннемъ безсиліи. Во имя чего слагаетъ Штирнеръ свое безбрежное отрицаніе? Какія побужденія жить могутъ быть у «Единственнаго» Штирнера? Т, какъ будто, соціальные инстинкты, демократическіе элементы, которые проскальзываютъ въ проектируемыхъ имъ «союзахъ эгоистовъ», растворяются въ общей его концепціи, отказывающейся дать какое-либо реальное, содержаніе его неограниченному индивидуализму. «Единственный», это - форма безъ содержанія, это вчная жажда свободы - «отъ чего», но не «для чего». Это - самодовлющее безцльное отрицаніе, отрицаніе не только міра, не только любого утвержденія во имя послдующихъ отрицаній - это было бы только актомъ творческаго вдохновенія - но отрицаніе своей«святыни», какъ «узды и оковы», и въ конечномъ счет, отрицаніе самого себя, своего «я», поскольку можетъ идти рчь о реальномъ содержаніи его, а не о безплотной фикціи, выполняющей свое единственное назначеніе «разлагать, уничтожать, потреблять» міръ.
        Безцльное и безотчетное потребленіе міра, людей, жизни - и есть жизнь «наслаждающагося» ею «я».
        И хотя Штирнеръ не только утверждаетъ для другихъ, но пытается заврить и себя, что онъ, въ противоположность «религіозному мipy», не приходитъ «къ себ» путемъ исканій, а исходитъ «отъ себя», но - за утвержденіями его для каждаго живого человческаго сознанія стоитъ страшная пустота, холодъ могилы, игра безплотныхъ призраковъ. И когда Штирнеръ говоритъ о своемъ наслажденіи жизнью, онъ находитъ для него опредленіе, убійственное своимъ внутреннимъ трагизмомъ и скрытымъ за нимъ сарказмомъ: «Я не тоскую боле по жизни, я «проматываю» ее» («Ich bange nicht mehr ums Leben, sondern «verthue» es»).
        Эта формула - пригодна или богамъ или человческимъ отрепьямъ. Человку, ищущему свободы, въ ней мста нтъ.
        И нтъ боле трагическаго выраженія нигилизма, какъ философіи и какъ настроенія, чмъ штирнеріанская «безцльная» свобода[1 - Однако, Штирнеріанству неопасны обычныя «разъясненія» его изъ лагеря марксистовъ. Попытки характеризовать его, какъ «буржуазную отрыжку», бьютъ мимо цли. Въ Штирнеріанств есть элементы, совершенно чуждые «капиталистической культур». А чисто анархическіе моменты отрицания, разумется, не могутъ быть восприняты Бернштейномъ, Плехановымъ и пр.].
        Такимъ же непримиримымъ отношеніемъ къ современному «религіозному» человку и безпощаднымъ отрицаніемъ всего «человческаго» напитана и другая система абсолютнаго индивидуализма - система Ницше[2 - О Ницше и особенно «систем» Ницше надлежитъ, впрочемъ, говорить съ чрезвычайной осторожностью, дабы «упрощеніями» и «стилизаціей» не исказить подлиннаго Ницше. Въ замыслахъ его - исключительно глубокихъ, сложныхъ и художественно значительныхъ - легко открыть любое «міросозерцаніе» и найти любое «противорчіе». Вншне, въ план общихъ проблемъ индивидуализма, Ницше доступенъ любому «приспособленію». И моя задача здсь - заключается не въ общей характеристик ученій Ницше, не въ выявленіи ихъ essentialia, но лишь въ указаніи на неизбжность моральнаго тупика для неограниченнаго индивидуализма, поскольку онъ иметъ мсто у Ницше.].
        «Человкъ, это многообразное, лживое, искусственное и непроницаемоеживотное, страшное другимъ животнымъ больше хитростью и благоразуміемъ, чмъ силой, изобрлъ чистую совсть для того, чтобы наслаждаться своей душой, какъ чмъ-то простымъ; и вся мораль есть не что иное, какъ смлая и продолжительная фальсификація, благодаря которой вообще возможно наслаждаться созерцаніемъ души»... («Ienseits von Gut und Bse» § 291).
        Истиннымъ и единственнымъ критеріемъ нравственности - является сама жизнь, жизнь, какъ стихійный біологическій процессъ съ торжествомъ разрушительныхъ инстинктовъ, безпощаднымъ пожираніемъ слабыхъ сильными, съ категорическимъ отрицаніемъ общественности.
        Все стадное, соціальное - продуктъ слабости. «Больные, болзненные инстинктивно стремятся къ стадной организаціи... Аскетическій жрецъ угадываетъ этотъ инстинктъ и стремится удовлетворить ему. Всюду, гд стадность: требовалъ ее инстинктъ слабости, организовала ее мудрость жреца». («Генезисъ морали» § 18).
        И въ противовсъ рабамъ, «морали-рабовъ» - Ницше творитъ свое ученіе о «сверхчеловк», въ которомъ кипитъ самый врующій пафосъ.
        Изъ созданныхъ досел концепцій сверхчеловка слдуетъ отмтить дв, полярныя одна другой: Ренана и Ницше.
        Первый хотлъ создать сверхчеловка - «intelligence suprieure» истребленіемъ въ человк звря, выявленіемъ въ немъ до апофеоза всхъ его чисто «человческихъ» свойствъ. Идеалъ Ренана - чисто раціоналистическій: убить инстинкты для торжества разсудка. Ренановскій сверхчеловкъ - гипертрофія мозга, гипертрофія разсудочнаго начала, апофеоза учености.
        Сверхчеловкъ Ницше - его противоположность. Ницше стремится убить въ сверхчеловк все «человческое» - упразднить въ немъ проблемы религіи, морали, общественности, выявить «звря», побить разсудокъ инстинктами, вернуть человку здоровье и силы, потерянныя въ раціоналистическихъ туманахъ. «Мы утомлены человкомъ», говоритъ онъ. (Тамъ-же § 12).
        И онъ поетъ гимны - сил, насилію, власти.
        «Властвующій - высшій типъ!» («Посмертные афоризмы» § 651). Онъ привтствуетъ «хищное животное пышной свтлорусой расы» съ наслажденіемъ блуждающее за добычей и побдой» («Генезисъ морали» § 11), «самодержавную личность, тожественную самой себ,... независимую сверхъ-нравственную личность.., свободнаго человка, который дйствительно можетъ общать, господина свободной воли, повелителя»... (Тамъ-же. Отд. II, §2). «Могущественными, беззаботными, насмшливыми, способными къ насилію - таковыми хочетъ насъ мудрость: она - женщина, и всегда любитъ лишь воина!» («Такъ говорилъ Заратустра»).
        Ницше не боится рабства. «Эвдемонистически-соціальные идеалы ведутъ человчество назадъ. Впрочемъ, они... изобртаютъ идеальнаго раба будущаго, низшую касту. Въ ней не должно быть недостатка». (Приложеніе къ «Заратустр» § 671).
        Но стоитъ сопоставить гордыя формулы самоутвержденія съ ихъ подлинно реальнымъ содержаніемъ и мы - передъ зіяющимъ противорчіемъ.
        Вмсто сильнаго, этически безразличнаго «блокураго звря» мы видимъ тоскливо мечущееся обреченное человческое существо, готовое на жертвы, мечтающее о смерти - побд, какъ желанномъ конц.
        - «Велико то въ человк, что онъ - мостъ, а не цль... Что можно любить въ немъ, это то, что онъ - переходъ и паденіе»...
        - «…Выше, нежели любовь къ ближнему, стоитъ любовь къ дальнему и будущему: еще выше, чмъ любовь къ людямъ, цню я любовь къ вещамъ и призракамъ», - вдохновенно училъ Заратустра.
        Въ этихъ словахъ - основы революціоннаго міросозерцанія. Любовь къ дальнему и будущему, любовь къ «вещамъ» - высшая мораль творца, переростающая желанія сегодняшнихъ людей, отвергающая уступки времени и исторической обстановк.
        - «Не человколюбіе, восклицаетъ Ницше, a безсиліе человколюбія препятствуетъ миролюбцамъ нашего времени сжечь насъ». («По ту сторону добра и зла» § 104).
        Такъ спасеніе духа становится выше спасенія плоти. Нтъ жертвъ достаточныхъ, которыхъ нельзя было бы принести за него, и нтъ для спасенія духа безплодныхъ жертвъ. Он не безплодны, если гибнутъ во имя своего идеала. Безплодныя сейчасъ - он не безплодны для будущаго. На нихъ строится будущее счастье, будущія моральныя цнности. Эти жертвы - жертвы любви къ дальнему, любви къ своему идеалу, и въ ихъ трагической гибели - залогъ грядущаго высшаго освобожденія человческаго духа.
        - «Я люблю тхъ - говорилъ Заратустра, кто не уметъ жить, ихъ гибель - переходъ къ высшему». «Я люблю того, у кого свободенъ духъ и свободно сердце; его голова - лишь содержимое его сердца, а сердце влечетъ его къ гибели». «Я люблю того, кто хочетъ созидать дальше себя и такъ погибаетъ». «Своей побдоносной смертью умираетъ созидающій, окруженный надющимися и благословляющими... Такъ надо учиться умирать... Такъ умирать - лучше всего, второе же - умереть въ борьб и расточить великую душу...» («Такъ говорилъ Заратустра»).
        Въ этомъ трагическомъ стремленіи къ гибели заключенъ высшій возможный для человка нравственный подвигъ; это - не Штирнеровское «проматываніе» жизни! Но какъ согласить это вдохновенное ученье съ стремленіемъ вымести изъ человка все «человческое»!
        Не правъ-ли Фуллье, что «пламенное прославленіе страданія, какъ бы прекрасно оно ни было въ смысл моральнаго вдохновенія, мало понятно въ доктрин, не признающей никакого реальнаго добра, никакой истинной цли, по отношенію къ которымъ страданіе могло бы служить средствомъ».
        И другое неизбжное противорчіе - между отвращеніемъ къ стадности и жаждой быть учителемъ и пророкомъ раздираетъ ученіе философа.
        Пусть говоритъ онъ о «пустын», пусть агитатора называетъ онъ «пустой головой», «глинянымъ горшкомъ», пусть заявляетъ онъ, что «философъ познается бгствомъ отъ трехъ блестящихъ и громкихъ вещей: славы, царей и женщинъ...», но разв не зоветъ къ себ всхъ «пресыщенный мудростью» Заратустра, чтобы одлить своими дарами?
        И подлинный ужасъ встаетъ, когда проповдникъ сверхъ-человчества признается въ интимнйшихъ своихъ чувствахъ, которыя не суждено слушать «толп»: «Мысль о самоубійств - сильное утешительное средство: съ ней благополучно переживаются иныя мрачныя ночи». («По ту сторону добра и зла» § 157).
        Это - гибель всего міровоззрніяъ
        Начать съ гордыхъ утвержденій полнаго самоудовлетворенія въ одиночеств и кончить школой, любовнымъ подвигомъ трагической гибелью и трусливымъ бгствомъ изъ жизни. Разв это не цлая послдовательная гамма разочарованій...
        Штирнеріанство - безплодное блужданіе въ дебряхъ опустошенной личности, ницшеанство - скорбный кликъ героическаго пессимизма.
        Послдовательный индивидуализмъ неизбжно приводитъ къ солипсизму, то-есть къ признанію конкретнымъ «я» реальности только своего существованія, къ утвержденію всего существующаго только, какъ своего личнаго опыта. «Я» - Абсолютъ, Творецъ всего; остальной міръ - фантомъ, продуктъ моего воображенія.
        Солипсизмъ есть категорическое упраздненіе всего соціальнаго.
        Анархизмъ и абсолютный индивидуализмъ могутъ быть названы антиподами.
        Анархизмъ есть также культъ человка, культъ личнаго начала, но анархизмъ не длаетъ изъ эмпирическаго «я» центра вселенной.
        Анархизмъ обращается ко всмъ, къ каждому человку, къ каждому «я». И, если не каждое «я» равно драгоцнно для анархизма, ибо и анархизмъ не можетъ не длать различій между подлинно свободнымъ человкомъ и насильникомъ, пытающимся строить свою свободу на порабощеніи другого, то каждое «я» - и малое и большое - должно быть для анархизма предметомъ равнаго вниманія, каждое «я» иметъ равное право для выявленія своей индивидуальности, каждое «я» должно быть обезпечено защитой отъ посягательствъ другого «я».
        И если абсолютный индивидуализмъ стремится утвердить свободу только даннаго конкретнаго «я», анархизму дорога свобода всхъ «я», дорога свобода человка вообще. Абсолютный индивидуализмъ не только мирится съ рабствомъ другихъ, но или относится къ нему безразлично или даже ставитъ его въ уголъ своего благополучія. Анархизмъ и рабство - непримиримы. Общество, построенное на привиллегіяхъ и ограниченіяхъ - несвободно. Тамъ, гд есть рабы, нтъ мста свободнымъ людямъ.
        «Я истинно свободенъ - писалъ Бакунинъ - если вс человческія существа, окружающія меня, мужчины и женщины точно также свободны. Свобода другихъ не только не является ограниченіемъ, отрицаніемъ моей свободы, но есть, напротивъ, ея необходимое условіе и подтвержденіе. Я становлюсь истинно свободенъ только черезъ свободу другихъ... Напротивъ того рабство людей ставитъ границу моей свобод...» («Богъ и Государство»).
        Анархизмъ, поэтому, чуждъ солипсизму. Для него равно реальны вс люди, для него, наоборотъ, ирреаленъ тотъ эгоцентризмъ, то выдленіе и чудовищная гипертрофія личнаго «я», личнаго начала, которыя порождаетъ абсолютный индивидуализмъ.
        Также различны они - анархизмъ и послдовательный индивидуализмъ - и въ области практической дятельности.
        Абсолютный индивидуализмъ не знаетъ методовъ соціальнаго дйствія. Онъ не иметъ соціально-политическихъ программъ, нe собираетъ партій, не образуетъ союзовъ.
        Чистый индивидуализмъ, который во всемъ окружающемъ, не исключая людей и разнообразных формъ человческаго общенія, видитъ только средство удовлетворенiя своихъ эгоцентрическихъ стремленій, относится съ полнымъ безразличіемъ, къ отдльнымъ типамъ организованной общественности, къ отдльнымъ политическимъ формамъ.
        Соціально-политическій прогрессъ для него не существуетъ, ибо общественныя симпатіи его къ тому или другому бытовому укладу обусловливаются не соображеніями «общаго блага», обезпеченія справедливости, утвержденія свободы и т. п., но исключительно личными вкусами. И въ этомъ смысл античное государство съ институтомъ рабства, феодализмъ и крпостничество, вольный городъ и цеховая регламентація, буржуазное правовое государство, соціалистическій строй, анархистическая община - для него совершенно равноцнны.
        Требуя неограниченной свободы для себя, онъ отдаетъ свои симпатіи Платоновскому «Государству мудрыхъ», мандаринату, диктатур, аморфному, ничмъ не связанному «союзу эгоистовъ». Его не смущаютъ одіозныя привиллегіи или моральныя несовершенства излюбленнаго имъ строя. Насиліе, хищничество, закабаленіе - вс средства хороши для достиженія главной цли: утвержденія своего неограниченнаго господства, торжества своей воли. Слабому, темному, погибающему - противопоставляются «я», герой, великій человкъ, сверхчеловкъ. Цлыя расы могутъ послужить навозомъ для великихъ - писалъ Стриндбергъ. Весь міръ - говоритъ философъ Эмерсонъ - долженъ стать питомникомъ великихъ людей.
        Анархизмъ есть не только соціальная теорія. Онъ также - соціальная практика. Анархизмъ утверждаетъ и ищетъ практическіе методы соціальнаго дйствія.
        Несмотря на непримиримыя противорчія между отдльными теченіями анархистской мысли, есть своеобразная «программа - minimum», объединяющая вс оттнки анархизма. И эти принципы обусловливают и его тактику.
        Въ ряду этихъ принциповъ
        Прежде всего - отрицаніе власти, принудительной санкціи во всхъ ея формахъ, a слдовательно, всякой организаціи, построенной на началахъ - централизаціи и представительства. Отсюда отрицаніе права и государства со всми его органами.
        Въ области собственно политической - отрицаніе политическихъ формъ борьбы, демократіи и парламентаризма.
        Въ области экономической отрицаніе капитализма и всякаго общественнаго режима, построеннаго на эксплоатаціи наемнаго труда.
        Наконецъ, анархизмъ въ новйшихъ стадіяхъ его развитія приходитъ къ убжденію, что революція вообще и анархическая въ «частности не декретируется «верхами», революціоннымъ правительствомъ и не срывается «сознательнымъ иниціативнымъ меньшинствомъ» или случайной кучкой «заговорщиковъ», но совершается «низами», являясь творческимъ выраженіемъ «бунта», идущаго непосредственно изъ «массъ». Но духъ «созидающій, въ отличіе отъ духа «погромнаго», можетъ найти себ выраженіе не въ случайныхъ и «безцльныхъ» взрывахъ толпы, но въ свободной ассоціаціи, поставившей сознательно опредленныя цли въ дух анархическаго міровоззрнія. Отсюда анархизмъ понимаетъ соціальное творчество, какъ самодятельность заинтересованнаго класса.
        Классовая аполитическая организація является, поэтому, не только лучшей, но и единственно моральной и технически цлесообразной формой анархическаго выступленія. Акты «одиночекъ» и «кучекъ» могутъ въ извстныхъ случаяхъ имть педагогическое значеніе и могутъ быть нравственно оправданы, но къ нимъ сводить всю анархистическую тактику - значило-бы обречь ее на полное безплодіе.
        Такъ анархизмъ изъ бунтарскаго настроенія личности преобразуется постепенно въ организованный революціонаризмъ массъ.
        Теперь должно быть ясно коренное различіе между абсолютнымъ индивидуализмомъ и анархизмомъ.
        Первый - есть настроеніе свободолюбивой личности, ни къ чему ее не обязывающее и потому - по существу - безотвтственное. Второй - соціальная дятельность, строющаяся на исповдываніи опредленныхъ принциповъ и влекущая для каждаго дятеля моральную отвтственность.
        Первый ведетъ къ установленію власти, усиленію гнета, второй несетъ въ себ подлинно освобождающій смыслъ. Первый предполагаетъ освобожденіе единицъ за счетъ общественности, второй освобождаетъ личность черезъ свободную общественность[3 - Индивидуалистическiе приципы лежатъ въ основанiи и либеральнаго мiровоззрнiя. Но либеральный индивидуализмъ не иметъ ничего общаго с анархическимъ, ибо въ основу его легли разнообразныя формы ограниченiя личной свободы - право эксплоатацiи однихъ другими при добровольномъ признанiи власти, какъ начала, обезпечивающаго «общее благо».].
        Наконецъ, чистый индивидуализмъ, какъ на это неоднократно указывалось, антиномиченъ, т.-е. внутренно противорчивъ и неизбжно ведетъ къ самоотрицанію.
        У сильной индивидуальности безграничная свобода, безспорно, является стимуломъ къ чрезвычайному развитію личной мощи за счетъ слабыхъ индивидуальностей. Это неизбжно должно повести къ своеобразному «аристократическому» отбору, который для обезпеченія своей свободы и безопасности порабощаетъ все окружающее. Но, съ одной стороны, устраненіе борьбы и мирное пользованіе неограниченной властью ведетъ неизбжно къ вырожденію избранныхъ и преобразуетъ въ послдующихъ поколніяхъ силу въ слабость, съ другой, вызываетъ въ порабощенныхъ духъ протеста противъ ослабвшаго властителя и зоветъ ихъ къ борьб, неизбжно кончающейся пораженіемъ поработителя. Эту мысль прекрасно выразилъ Зиммель: «... Аристократы, выдлившіеся изъ общаго уровня, на нкоторое время создаютъ для себя особый высшій уровень жизни. Въ новой обстановк они, однако постепенно утрачиваютъ жизнеспособность, между тмъ какъ масса, пользуясь выгодами большого числа, ее сохраняетъ».
        Такъ неограниченный индивидуализмъ, отрицающій свободную общественность, неизбжно приходитъ къ вырожденію и самоотрицанію.
        ГЛАВА II.
        Анархизмъ и общественность.
        Личность есть центръ анархическаго міровоззрнія. Полное самоопредленіе личности, неограниченное выявленіе ею своихъ индивидуальныхъ особенностей - таково содержаніе анархистскаго идеала.
        Но личность - немыслима вн общества. И анархизму приходится ршатьпроблему - возможно-ли и какъ возможно такое общество, которое бы цли личности сдлало своими цлями, которое утвердило бы полную гармонію между индивидуальными устремленіями личности и задачами общественнаго союза и тмъ самымъ осуществило бы, наконецъ, мечты хиліазма.
        Анархизмъ можетъ ршить эту проблему только въ смысл отрицательномъ.
        Такое общество - невозможно.
        Исторически и логически антиномія личности и общества - неустранима. Никогда, ни при какихъ условіяхъ не можетъ быть достигнута между ними полная гармонія. Какъ бы ни былъ совершененъ и податливъ общественный строй - всегда и неизбжно вступитъ онъ въ противорчіе съ тмъ, что остается въ личности неразложимымъ ни на какія проявленія общественныхъ чувствъ - ея своеобразіемъ, неделимостью, неповторимостью.
        Никогда личность не уступитъ обществу этого послдняго своего «одиночества», общество никогда не сможетъ «простить» его личности.
        Стремленіе - всегда впередъ и всегда дальше есть удлъ личности и представленіе о такой общественной организаціи, которая видимыімъ своимъ совершенствомъ могла бы убаюкать это стремленіе - было бы вмст убжденіемъ въ возможности духовной смерти личности.
        Для анархиста подобное представленiе - невозможно. Постоянное, непрерывное, ни извн, ни изнутри не ограничиваемое устремленіе личности къ самоосвобожденію - есть основной постулатъ анархизма.
        Именно здсь - на пути къ свободному творчеству личности и встаютъ т мощныя препоны, которыя создаетъ организація общественности, порождаемой безсознательно стихійно инстинктомъ самосохраненія.
        И принадлежа общественности однми сторонами своего существованія, личность освобождаетъ другія, которыя служатъ только индивидуальнымъ ея запросамъ.
        Бросимъ бглый взглядъ на характеръ соотношеній между личностью и обществомъ.
        Въ извстномъ, занимающемъ насъ смысл, можно утверждать, что вся человческая исторія - есть исторія великой тяжбы между личностью и обществомъ, исторія систематическаго закрпощенія личности, извращенія ея оригинальныхъ задачъ, подчиненія ея интересовъ и нравственныхъ запросовъ интересамъ и нормамъ общественности.
        И потому - въ античномъ, феодальномъ и современномъ буржуазномъ стро личность и общество всегда - то открыто, то замаскированно - вели безпощадную борьбу.
        И въ этомъ неравномъ единоборств досел жертвой была личность.
        Какъ будто съ этими утвержденіями не вяжутся - ея тріумфы, поднятіе вождей на щиты, реформирующее вліяніе «избранниковъ» на общественные нравы? Эти успхи были - призракомъ, обманомъ...
        Организаторъ - вождь, даже съ неограниченными полномочіями въ рукахъ, былъ всегда «слугой» возглавляемой имъ группы; онъ былъ вождемъ лишь до тхъ поръ, пока хотлъ или умлъ слдовать инстинктамъ и вожделніямъ руководимой имъ среды. Когда вождь становился слишкомъ «индивидуаленъ» для толпы, для многоголоваго суфлера - назрвалъ конфликтъ. И падалъ вождь!
        Такъ было на всхъ ступеняхъ развитія человческаго общества. И чмъ боле усложняется человческій механизмъ, тмъ боле, какъ будто, растетъ зависимость отдльной личности отъ общества. Тысячи цпей - семейныхъ, служебныхъ, профессіональныхъ, союзныхъ, государственныхъ опутали ее. Тысячи паразитовъ стоятъ на дорог ея творческимъ устремленіямъ. И - кажется, никогда еще антагонизмъ между личностью и обществомъ не достигалъ такой остроты, какъ въ наше время.
        И, тмъ не мене, анархизмъ не только не есть отрицаніе общественности, какъ полагаютъ многіе, но, наоборотъ, самая пламенная ея защита.
        Пересмотримъ, хотя бгло, аргументы противъ общественности и за нее.
        1) Наиболе распространеннымъ и вскимъ соображеніемъ противъ общественности было указаніе, что вс, извстныя намъ досел, историческія формы общественности ограничивали личность, не давая полнаго простора устремленіямъ.
        Организованное общежитіе есть всегда нкоторый компромиссъ разнородныхъ индивидуальныхъ воль. Личность должна, вынуждена поступиться чмъ-то «своимъ», чтобы послужить «общему благу». Каждый жертвуетъ частью своей личной свободы, чтобы обезпечить свободу общественную.
        Общество - неизбжно вырабатываете свою волю, не совпадающую съ волей отдльныхъ индивидуальностей, ставитъ цли, далекія, быть-можетъ, цлямъ, принадлежащимъ личности, избираетъ средства къ осуществленію цлей, отвергаемыхъ индивидуальностью.
        И вотъ открывается мучительный процессъ приспособленія, когда индивидуальность бываетъ вынуждена поступиться самымъ дорогимъ для нея, единственно важнымъ и святымъ, затаить свою правду, чтобы не породить диссонанса «средней», которую властно диктуетъ общественный союзъ, стоящій надъ личностью.
        Правда, «общій уровень» массъ повышается съ чрезвычайной быстротой, но все-же, по наблюденію соціологовъ, его ростъ относительно отстаетъ отъ роста индивидуальности.
        Въ современныхъ условіяхъ общественности личность развивается, усложняется, дифференцируется несравненно быстре, чмъ дифференцируется цлое общество, масса, народъ. Пропасть, длившая нкогда господъ и рабовъ, уже той пропасти, которая раздляетъ современную, утонченную въ интеллектуально-моральномъ смысл индивидуальностъ отъ массы, несмотря на огромный безспорный прогрессъ также въ соціально-экономической области, какъ и въ области просвщенія.
        Вожди и народъ стояли прежде психически ближе другъ къ другу, чмъ нын. И это справедливо не только въ примненіи къ вождямъ, но и къ цлымъ классамъ современности. Не говоря о первобытной общин, феодалъ средневковья былъ ближе по кругозору, настроеніямъ и вкусамъ къ крпостному, чмъ современный банкиръ къ рабочему, мелкому конторщику, или своему лакею.
        И современное общество, не взирая на вс его соціально-политическія, экономическія, техническія завоеванія, является боле тяжкой формой гнета для отдльной личности, чмъ какое-либо изъ ране существовавшихъ обществъ.
        Оно - торжество «золотой средины». Деспотически подчиняетъ оно своимъ велніямъ даже выдающуюся индивидуальность.
        2) Помимо того, что подобное систематическое давленіе общественности на личность выражается въ неизбжномъ пониженіи интеллектуальнаго уровня членовъ общественнаго союза, ибо высочайшіе духовные запросы индивидуальности могутъ остаться безъ удовлетворенія, разъ они идутъ вразрзъ съ боле властными запросами середины, необходимо еще имть въ виду, что самыя, общественныя цли - примитивне, проще цлей индивидуальныхъ.
        Личность - безконечно боле сложна въ ея оригинальныхъ устремленіяхъ, чмъ общество, неизбжно ставящее себ ближайшія, боле грубыя, боле доступныя цли. Общественныя цли могутъ легко стать цлями даже и выдающейся личности. Но сколькимъ цлямъ послдней не суждено долго, а, можетъ быть, и никогда стать цлями общественными.
        Эта «примитивность» общественныхъ цлей объясняетъ намъ также, почему коллективныя нормы, резолюціи, установленія поражаютъ насъ относительной бдностью содержанія, почему, напримръ, парламенты, соединявшіе не разъ въ историческіе моменты то, что могло-бы съ полнымъ правомъ быть названо цвтомъ націи въ интеллектуальномъ смысл, давали такіе жалкіе, такіе скудные плоды. Въ подобной работ, ставящей себ широко-общественныя цли, заране принимается во вниманіе необходимость стереть въ общемъ ршеніи все оригинальное, все личное, чтобы оно было доступно общему, неизбжно, низшему уровню пониманія. И сколько-бы ни собрать большихъ людей, если имъ будетъ поставлена задача выработать нкоторое общее ршеніе, оно будетъ всегда безцвтнымъ, вялымъ, даже умственно убогимъ.
        3) Несвобода личности идетъ еще дале.
        Въ общественности въ любой моментъ встаютъ проблемы, вызываемыя техническими запросами общежитія, ни мало не интересующія личность, какъ таковую. Въ обществ живутъ рядомъ - сословныя и классовыя противорчія, интеллектуально-моральные антагонизмы между различными культурными слоями, культурно-религіозныя суеврія и культурно-религіозный нигилизмъ. Все это, сталкиваясь, порождаетъ могущественный хаосъ, въ который вовлекается личность, вопреки ея вол, независимо отъ оригинальныхъ и органичныхъ ей стремленій. И она или гибнетъ въ немъ подъ гнетомъ чуждыхъ ей проблемъ или совершаетъ огромную, ей ненужную работу. Сколько неожиданныхъ трагедій встаетъ для личности на этомъ пути трагедій, - порожденныхъ часто лишь случайнымъ вншнимъ сожительствомъ съ другими...
        Счастье той личности, проблемы которой совпадутъ съ проблемами общежитія. Такъ бываетъ часто съ «талантомъ», превосходящимъ, по врному замчанію Шопенгауэра, способности, но не понятія толпы. Онъ уметъ угадать, сдлать своимъ то, что незримо ставится на очередь и предложить самостоятельное ршеніе прежде, чмъ косная обывательская мысль сознаетъ необходимость самаго ршенія. Талантъ получитъ награду. Но геній, стоящій надъ понятіями среды и надъ уровнемъ ея лавръ, остается часто непонятымъ и отторгнутымъ.
        4) Еще боле мучительной для личности является обязанность для нея руководиться нормами общественной нравственности.
        Жизнь и творчество сознающей себя личности опредляется нравственнымъ закономъ - не тми требованіями морали, о которыхъ говорятъ классы, политическія партіи и государство, a велніями того внутренняго божества, безъ котораго нтъ человческой природы, и которое возвышаетъ ее надъ всмъ остальнымъ органическимъ и неорганическимъ міромъ.
        Эти велнія, этотъ единственный нравственный законъ заключается въ установленіи полной гармоніи между властными императивами своего «я» и вншними поступками, вншнимъ поведеніемъ личности.
        Всякія попытки модифицировать дятельность, жертвуя внутренними императивами, приводятъ къ нарушенію гармоніи, уничтожаютъ единство и цльность личныхъ устремленій, колеблятъ равновсіе въ нравственной природ человка и потому являются безнравственными.
        Можно говорить о ихъ цлесообразности, важности и даже необходимости, но вс эти соображенія имютъ внутреннимъ источникомъ не нравственные интересы отдльнаго и самостоятельнаго «я», а побужденія среды - партіи, класса, толпы и т. д.
        Коллективная психика, конечно, можетъ подчинить и обусловить психику индивидуальную: она можетъ заставить ее пережить во имя общественной цлесообразности или даже нравственности такія чувства и настроенія, которыя въ данный моментъ совпадаютъ съ настроеніями и чувствами автономной личности. Но коллективная психика есть нчто лежащее вн личности; она указуетъ ей свои цли и свои средства. Подчиняя себ психику индивидуальную, она требуетъ у личности отреченія отъ своего полнаго чистаго «я»; она нe считается съ душевными драмами личности, она довольствуется ея вншнимъ согласіемъ, и разъ послднее дано, коллективная психика съ полнымъ удовлетвореніемъ впитываетъ въ себя индивидуальную, какъ равноправнаго члена.
        Надъ нравственностью «я», нравственностью личности выростаетъ новая нравственность, подчиняющаяся инымъ законамъ, чмъ тотъ, о которомъ мы говорили выше. Эта новая нравственность, стоящая надъ личностью, въ значительной мр и вн ея, легко и свободно мирится съ компромиссами и уступками, на которыя должна итти каждая отдльная личность въ угоду ей. Она не видитъ и не желаетъ знать трагедіи отдльнаго человческаго существованія, она не желаетъ знать индивидуальной правды, она знаетъ только - коллективную правду.
        Но коллективная правда есть ложь! Ради нея личность отказывается отъ полноты своей субъективной правды, ради нея она смиряетъ свои смлые порывы, ибо психика массы всегда консервативна!
        Коллективная правда - грубая совокупность отдльныхъ человческихъ правдъ со всми урзками и уступками, необходимыми для примиренія всхъ. Она - насиліе, ибо она есть грубое воздйствіе однихъ на другихъ. И автономная личность не можетъ съ нею мириться, ибо только въ себ чувствуетъ для себя законный источникъ нравственнаго.
        5) Т опасности общественности, о которыхъ мы говорили до сихъ поръ - самоочевидны. Но есть иныя, боле грозныя, о самомъ существованіи которыхъ многіе не подозрваютъ.
        И къ нимъ относится прежде всего неизбжный психологическій фактъ, что общественная санкція въ нашихъ глазахъ является единственнымъ критеріемъ истинности нашихъ утвержденій.
        Мы только что констатировали возможность жесточайшихъ антагонизмовъ между личностью и обществомъ, - мы знаемъ, что антагонизмы эти могутъ обостряться въ такой мр, что личность не только не ищетъ общественнаго признанія своихъ открытій, но a priori отвергаетъ за обществомъ какое либо право оцнивать или судить ея творческiя устремленія. Но это гордое отъединеніе, это презрніе къ суду массъ, суду народа есть разрывъ, только кажущійся.
        Въ наиболе категорическомъ смысл, онъ можетъ быть еще разрывомъ съ данной формой общественности... Но... какой смыслъ могъ бы быть заключенъ въ наши утвержденія, въ наше творчество, если бы въ насъ не жила твердая увренность, что придетъ день, когда творчество наше заразитъ другихъ, всхъ, когда вра наша станетъ врою другихъ и восторжествуетъ та правда, которую исповдуемъ мы.
        Слдовательно, вся дятельность наша направляется сознаніемъ, что она иметъ не только цнность съ нашей личной точки зрнія, но что она есть опредленная цнность и въ общественномъ смысл. Наше дло можетъ быть отвергнуто современнымъ намъ обществомъ, можетъ быть имъ признано вреднымъ, но оно въ нашихъ глазахъ освящается упованіемъ, что общество или откажется отъ своей несправедливой оцнки нашего дла или что послднее найдетъ достойнаго и справедливаго судью въ послдующихъ поколніяхъ. Иного мрила истинности своихъ утвержденій личность не знаетъ.
        Такъ выростаетъ надъ ней судія, которому рано или поздно, но неизбжно предстоитъ произнести приговоръ надъ творчествомъ каждаго.
        6) Есть еще одна тяжкая зависимость личности отъ общества, обычно остающаяся неосознанной.
        Когда общество, ограничиваетъ насъ систематически въ свобод нашихъ проявленій, подмняетъ наши цли своими, рекомендуетъ, а чаще навязываетъ пользованіе, лишь имъ одобренными средствами, оно убиваетъ въ извстной мр нашу личную иниціативу и этимъ культивируетъ въ личности чувство безотвтственности.
        Именно, на этой почв ограниченія и подавленія личной самостоятельности, рождается у личности стремленіе слагать съ себя отвтственность и за свои собственныя акты и за т общественныя несовершенства, которыхъ она является свидтелемъ. Вина возлагается на партію, среду, общество, народъ. Личность же оказывается безвольной игрушкой, или слпымъ исполнителемъ общественныхъ велній.
        7) Наконецъ, въ этомъ изслдованіи антиномій, раздляющихъ общество и личность, должно найти себ мсто указаніе, частью методологическаго характера, но сохраняющее чрезвычайную важность для индивидуалистическаго міросозерцанія - указаніе на отсутствіе подлинной реальности у общества, какъ такового.
        Подлинной самоочевидной реальностью - является личность. Только она иметъ самостоятельное нравственное бытіе, и послднее не можетъ быть выводимо изъ порядка общественныхъ взаимоотношеній.
        Правда, извстны утвержденія противоположнаго характера.
        Основное историко-философское положеніе гегеліанства заключается - въ совершенномъ подчиненіи своеобразныхъ личностей моменту ихъ сліянія въ общественности, въ поглощеніи начала личнаго началомъ общественнымъ, въ утвержденіи самостоятельности послдняго, признаніи его абсолютнымъ, наконецъ, въ апофеоз «государства» и «народа». Въ нихъ гегеліянство примиряетъ свободу и необходимость, въ нихъ его Міровой Абсолютный Духъ достигаетъ своего самосознанія; они, наконецъ, опредляютъ волю индивидуальности, влагаютъ въ нее реальное содержаніе, поставляютъ себя высшимъ, единственнымъ критеріемъ нравственности для ея устремленій.
        Экономическій матеріализмъ, оставляя въ сторон раздирающія его противорчія и опредленно-прагматическій характеръ его отдльныхъ утвержденій, хоронитъ личность въ угоду мистической реальности общественныхъ образованій, создаетъ себ фетишъ - производственныхъ отношеній.
        Наконецъ, есть писатели, которые, исходя изъ представленій объ обществ, какъ своеобразномъ, автономномъ, имющемъ собственныя закономрности «активномъ процесс», не вдаваясь въ вышеуказанныя крайности, утверждаютъ тмъ не мене общественность, какъ реальность sui generis.
        Такъ французскій соціологъ - Дюркгеймъ полагаетъ, что «коллективныя наклонности имютъ свое особенное бытіе; это - силы настолько же реальныя, насколько реальны силы космическія, хотя он и различной природы». Это - «реальности sui generis, которыя можно измрять, сравнивать по величин». И Дюркгеймъ думаетъ, что здсь можно говорить о «психическомъ существ новаго типа, которое обладаетъ своимъ собственнымъ способомъ думать и чувствовать». И такъ какъ «коллективныя представленія обладаютъ совершенно иной природой, чмъ представленія индивидуальныя», то и «соціальная психологія иметъ свои собственные законы, отличающіеся отъ законовъ психологіи индивидуальной».
        Возраженіе, что общество вн лицъ не существуетъ, что въ обществ нтъ ничего реальнаго, происходящаго вн индивида, Дюркгеймъ отводитъ ссылкой на наличность чувства у многихъ индивидуальностей, представляющихъ себ общество, какъ «противодйствующую имъ и ограничивающую ихъ силу», а также указаніемъ на то, что «коллективныя состоянія существуютъ въ групп... раньше, чмъ коснутся индивида, какъ такового, и сложатся въ немъ въ новую форму чисто внутренняго психическаго состоянія».
        Итакъ, существуютъ факты, явленія, «характерныя черты которыхъ отсутствуютъ въ элементахъ, ихъ составляющихъ». Таковы, напр. религія - образъ мышленія, присущій только коллективному существу, право (совокупность нормъ и совокупность правоотношеній), наконецъ, такія соціальныя явленія, какъ архитектурный типъ, орудія транспорта и пр.
        Это разсужденіе, какъ вс ему подобныя, безспорно, покоится на недоразумніи. Несомннно, что въ преломленіи нашего индивидуальнаго сознанія общество представляется моментомъ, надленнымъ всми атрибутами реальности, своеобразнымъ качествомъ, имющимъ свою психологію, свои специфическія силы, выражающимъ свою волю, утверждающимъ свои нормы. Отсюда возможность научно построить - ученіе объ общественномъ организм и даже усматривать въ обществ - самостоятельную нравственную субстанцію.
        Однако, утверждать реальность за общественностью значило бы идти противъ самоочевидности.
        Какъ не было и не могло быть общественности, сложившейся вн людей, такъ не было и не можетъ быть ни одного общественнаго момента, который своимъ существованіемъ и своимъ развитіемъ не былъ-бы обязанъ личной иниціатив и личному творчеству. Общественность всегда есть продуктъ личной воли, каковы-бы ни были мотивы, лежащіе въ основ ея. И прежде чмъ какой либо фактъ становится фактомъ общественности, онъ долженъ быть выявленъ чьимъ-либо личнымъ сознаніемъ и долженъ быть выраженъ въ чьемъ-либо личномъ труд. Мы не знаемъ иного способа зарожденія общественнаго факта. Фактъ индивидуальный, фактъ личности или личностей, усвоенный общественностью, испытавшій на себ разнообразныя скрещивающіяся вліянія, пріобртаетъ специфическій характеръ, становится чисто «соціальнымъ», и ему постепенно начинаютъ приписывать самостоятельную субстанцію, обращая его въ фетишъ - мистическую, непознаваемую «реальность».
        Личность - всегда prius. Общественность - всегда ея производное. И реальна только личность - въ совокупности ея психофизическихъ особенностей, переживаній, устремленій, въ своеобразіи ихъ индивидуальнаго комплекса - единственномъ неповторимомъ. Общественность - реальна отраженнымъ свтомъ, свтомъ реальной личности.
        Быть-можетъ, въ соціологической литератур, вопросъ этотъ никмъ не былъ такъ широко поставленъ и такъ всесторонне освщенъ, какъ П. Л. Лавровымъ, который въ цломъ ряд сочиненiй длаетъ его центромъ своихъ изслдованій.
        «...Личность лишь тогда - писалъ онъ въ своихъ «Историческихъ письмахъ» - подчиняетъ интересы общества своимъ собственнымъ интересамъ, когда смотритъ на общество и на себя, какъ на два начала, одинаково реальныя и соперничествующія въ своихъ интересахъ. Точно такъ же поглощеніе личности обществомъ можетъ имть мсто лишь при представленіи, что общество можетъ достигать своихъ цлей не въ личностяхъ, а въ чемъ-то иномъ. Но и то, и другое - призракъ. Общество вн личностей не заключаетъ ничего реальнаго... Общественныя цли могутъ быть достигнуты исключительно въ личностяхъ..
        «..Индивидуализмъ.... становится осуществленіемъ общаго блага помощью личныхъ стремленій, но общее благо и не можетъ иначе осуществиться. Общественность становится реализированіемъ личныхъ цлей въ общественной жизни, но он и не могутъ быть реализированы въ какой-либо другой сред». (Письмо шестое).[4 - Курсив везд - П.Л. Лаврова.]
        И въ другихъ сочиненіяхъ онъ развиваетъ т же мысли: «...Реальны въ исторіи лишь личности; лишь он желаютъ, стремятся, обдумываютъ, дйствуютъ, совершаютъ исторію» (Введеніе въ исторію мысли), «...Общества имютъ... реальное существованіе лишь въ личностяхъ, ихъ составляющихъ...» (Задачи пониманія исторіи), «...Вообще реальны лишь особи...» (Тамъ-же).
        Но признавъ личность - основнымъ творцомъ общественности и ея исторіи, понимая самую общественность, какъ опредленную связность реальныхъ «мыслящихъ, чувствующихъ, хотящихъ» личностей (Виндельбандъ), мы тмъ мене можемъ смотрть на общественность, какъ на объектъ одностороннихъ посягательствъ.
        Только неограниченный индивидуализмъ, усматривающій въ ней самостоятельную реальность, можетъ направлять на нее свои отравленныя стрлы.
        Реалистическій анархизмъ - именно потому, что общественность есть продуктъ творческой воли личности - долженъ «оправдать» ее.
        Анархическое міровоззрніе полагаетъ, что въ общественности подлинное освобожденіе можетъ найти свою опору.
        Неограниченный индивидуализмъ ведетъ къ «дурной свобод».
        Изслдуемъ же аргументы, которыми защищается общественность.
        1) Прежде всего общество, какъ извстный порядокъ взаимоотношеній живыхъ существъ - есть постоянный историческій фактъ. Человкъ на всхъ ступеняхъ его историческаго развитія есть существо общественное (zoon politikon). Уже изъ основного факта человческой природы - акта рожденія, вытекаетъ съ необходимостью моментъ сосуществованія старшихъ поколній съ младшими для выращиванія послднихъ и для разнообразныхъ формъ симбіоза въ цляхъ взаимопомощи.
        Мы не знаемъ изолированныхъ людей, за исключеніемъ аскетовъ и робинзоновъ, но и т были продуктомъ общественности. «Даже уединенный отшельникъ - хорошо сказалъ Виндельбандъ - въ своей духовной жизни опредленъ обществомъ, которое его создало, и вся жизнь Робинзона покоится на остаткахъ цивилизаціи, изъ которой онъ былъ выброшенъ въ свое одиночество. Абстрактный «естественный» человкъ не существуетъ; живетъ лишь историческій, общественный человкъ».
        Патетическія строки посвящаетъ «соціальному» Бакунинъ: «Человкъ становится человкомъ и достигаетъ сознанія и осуществленія своей человчности, лишь въ обществ и единственно коллективнымъ дйствіемъ всего общества… Вн общества человкъ вчно остался бы дикимъ звремъ или святымъ, что, въ сущности, приблизительно одно и то-же. Изолированный человкь не можетъ имть сознанія своей свободы... Я могу себя считать и чувствовать свободнымъ лишь въ присутствіи и по отношенію къ другимъ людямъ.... Общество предшествуетъ и переживаетъ всякаго человческаго индивидуума, какъ сама природа; оно вчно, какъ природа... Полное возстаніе противъ общества для человка столь-же невозможно, какъ возстаніе противъ природы..» и, наконецъ: «Спрашивать, является-ли общество добромъ или зломъ, столь же невозможно, какъ спрашивать, является-ли добромъ или зломъ природа, всемірное, матеріальное, реальное, единое, всевышнее, абсолютное существо; это нчто большее, чмъ добро или зло; это безмрный, положительный и первичный фактъ, предшествующiй всякому сознанію, всякой иде, всякой интеллектуальной и моральной оцнк, это само основаніе,
это мра, въ которой позже фатально развивается для насъ то, что мы называемъ добромъ или зломъ». («Богъ и Государство»).
        2) На всхъ ступеняхъ развитія живыхъ существъ общественность является продуктомъ неумолчнаго инстинкта самосохраненія.
        Въ наше время уже довольно поколеблено то ортодоксальное пониманіе дарвинизма, согласно которому весь жизненный процессъ сводится къ неограниченной и безпощадной борьб за существованіе - борьб, понимаемой, какъ взаимоуничтоженіе, истребленіе.
        Кесслеръ, Тимирязевъ, Кропоткинъ, Эспинасъ, опираясь на самого Дарвина, предостерегавшаго своихъ послдователей отъ переоцнки и искаженія его термина «борьба за существованіе», указали, что самая «борьба за существованіе» не является постояннымъ фактомъ существованія какихъ-либо особей одного вида, а возникаетъ между ними лишь тогда, когда условія среды недостаточны, чтобы обезпечить имъ существованіе. Такимъ образомъ, возможность мира при наличности благопріятныхъ условій не исключается. Уже Дарвинъ указывалъ на роль общественности, а Эспинасъ прямо утверждаетъ, что нтъ почти живыхъ существъ, не вступающихъ хотя бы въ кратковременные союзы съ другими особями того же вида. Повсемстность соціальнаго существованія есть такимъ образомъ фактъ безспорный.
        И это не все. Позже удалось подмтить и доказать, что индивидуальныя приспособленія особи обычно уступаютъ мсто соціальной приспособляемости, т.-е. на лицо выступаютъ опредленныя преимущества, хотя бы индивидуально и боле слабыхъ, но боле воспріимчивыхъ и соціально объединенныхъ особей. При этомъ наблюденіи установили замчательный фактъ постепеннаго вытсненія и совершеннаго исчезновенія индивидуума въ случаяхъ антагонизма его жизненныхъ интересовъ интересамъ вида. Мсто неуживчиваго индивидуума занимается другимъ боле приспособленнымъ. Именно на этомъ основаніи многіе біологи признаютъ, что выигрышъ для любой индивидуальности, въ смысл обезпеченiя ея правъ на существованіе, въ обществ - огроменъ.
        Такимъ образомъ, выживаютъ или побждаютъ не наиболе сильные индивидуально, аггрессивные, приспособленные къ борьб организмы, a боле слабые, но боле тсные, боле соціальные. Торжество соціальной помощи, передъ чисто индивидуалистическимъ захватомъ, - прочный біологическій фактъ. Естественный отборъ - на сторон соціальныхъ особей.
        Въ извстныхъ «Очеркахъ о взаимопомощи» Кропоткинъ показалъ - какъ въ «безчисленныхъ сообществахъ животныхъ исчезаетъ борьба между отдльными индивидуальностями изъ-за средствъ существованія и борьба замняется коопераціей».
        И Кропоткинъ утверждаетъ, что т общества, которыя будутъ заключать наибольшее количество членовъ, наиболе симпатизирующихъ другъ другу, будутъ и наиболе процвтать и оставлять наибольшее количество потомковъ».
        Такъ «взаимопомощь» становится такимъ же закономъ животной жизни, какъ и взаимная борьба. И человкъ не является исключеніемъ въ природ. Онъ также подчиненъ великому инстинкту самосохраненія, a слдовательно, стремится къ общественности и взаимопомощи, гарантирующимъ наилучшіе шансы выжить и оставить потомство. Разнообразныя формы коопераціи и разные типы профессіональнаго движенія, есть проявленіе въ соціальномъ план закона взаимопомощи, видоизмняющаго біологическій принципъ «борьбы за существованіе».
        И самая культура, слдовательно, есть лишь система средствъ, которыми общественность стремится утолить изначальный инстинктъ самосохраненія.
        Для изолированнаго человка культура - невозможна, не только какъ представленіе, но и технически. Невозможны ея основныя предпосылки, какъ языкъ, групповая взаимопомощь и пр.
        Языкъ, семья, отечество - сверхъиндивидуальны. «Эти три основныя образованія - пишетъ В. Соловьевъ - несомннно, суть частныя проявленія человчества, а не индивидуальнаго человка, который, напротивъ, самъ отъ нихъ вполн зависитъ, какъ отъ реальныхъ условій своего человческаго существованія». («Идея человчества у Огюста Конта»). «Языкъ - читаемъ мы у авторитетнаго русскаго лингвиста Потебни - развивается только въ обществ, и притомъ не только потому, что человкъ есть всегда часть цлаго, къ которому принадлежитъ, именно своего племени, народа, человчества, не только вслдствіе необходимости взаимнаго пониманія, какъ условія возможности общественныхъ предпріятій, но и потому, что человкъ понимаетъ самого себя, только испытавши на другихъ людяхъ понятность своихъ словъ». «Лишь въ общеніи человкъ научается слову» - говоритъ также С. Трубецкой - и «убждается во всеобщемъ логическомъ значеніи своего разума».
        Этотъ инстинктъ самосохраненія связанъ, поэтому, уже съ первыхъ шаговъ человческаго существованія, съ инстинктомъ стадности, о которомъ говорятъ вс антропологи.
        У англійскаго ученаго Макъ-Дауголла («Основныя проблемы соціальной психологіи») мы находимъ любопытныя разсужденія о стадномъ инстинкт, не требующемъ для своего проявленія въ простйшей форм «какихъ-либо высокихъ душевныхъ качествъ, никакой симпатіи или склонности къ взаимной помощи». Макъ-Дауголлъ считаетъ для антропологіи доказаннымъ существованіе стаднаго инстинкта у первобытнаго человчества. Но онъ указываетъ также на разнообразныя и весьма любопытныя проявленія его у цивилизованныхъ людей нашего времени. Онъ отмчаетъ «ужасающій и пагубный ростъ» современныхъ городовъ, даже тогда, когда это прямо не диктуется экономическими условіями; онъ отмчаетъ наклонность современной администраціи всячески поощрять этотъ стадный инстинктъ и приходитъ къ заключенію, что «при значительной свобод образованія аггрегацій современныхъ націй его непосредственное дйствіе способно дать уклоняющіеся отъ нормы и даже вредные результаты». Наконецъ, изъ стаднаго инстинкта, повидимому, вырабатывается и то чувство «активной симпатіи», принимающее весьма многочисленныя и разнородныя формы у современнаго человка, которое
необходимо предполагаетъ общеніе.
        Своеобразной иллюстраціей вліянія общественности на сохраненіе индивидуальности, обреченной на гибель въ условіяхъ боле или мене изолированнаго существованія, могло бы служить указаніе хотя бы на фактъ самоубійства въ современномъ обществ. Общеизвстно, что культурные народы современности съ замчательной правильностью, характеризующей вс соціальныя явленія, даютъ изъ году въ годъ опредленный процентъ самоубійствъ. Среди многочисленныхъ изслдованій, посвященныхъ изученію причинъ этой таинственной закономрности, слдуетъ особо выдлить замчательный трудъ французскаго соціолога Дюркгейма - «Самоубійство». Посл всесторонняго, тщательнаго анализа разнообразныхъ факторовъ, вызывающихъ фактъ самоубійства - религіозныхъ, экономическихъ, правовыхъ, политическихъ и пр., Дюркгеймъ приходитъ къ выводу, что «число самоубійствъ измняется обратно пропорціонально степени интеграціи религіознаго, семейнаго, политическаго общества», или, другими словами, «число самоубійствъ обратно пропорціонально степени интеграцiи тхъ соціальныхъ группъ, въ которыя входитъ индивидъ». Крайній индивидуализмъ, непризнающій иныхъ
стимуловъ, кром стремленія къ немедленной реализаціи своей воли - по мннію Дюркгейма - не только благопріятствуетъ дятельности причинъ, вызывающихъ самоубійства, но можетъ считаться одной изъ непосредственныхъ причинъ такого рода. Наоборотъ, общественность, вырабатывающая чувства симпатіи и солидарности - даже и при современныхъ, въ высшей степени несовершенныхъ (экономически и морально) формахъ ея организаціи - является могучимъ средствомъ защиты противъ общераспространенной и, повидимому, пока неустранимой тенденціи къ самоубійству.[5 - Необходимо отдать справедливость Дюркгейму - весьма далекому отъ анархистскаго міровоззрнія - въ томъ, что, утверждая статистическую закономрность, онъ, тмъ не мене, не склоненъ утверждать детерминизма для отдльной личности, полагая ее, такимъ образомъ, свободной. Ходъ его разсужденія таковъ: Постоянство демографическихъ явленій порождается силой, лежащей вн индивидовъ. Сила эта требуетъ опредленнаго количества актовъ, но ей безразлично, исходятъ ли эти акты отъ этого или отъ другого индивида. Число покоряющихся ей компенсируется числомъ успшно сопротивляющихся ей.
Выборъ, такимъ образомъ, принадлежитъ самой личности. При этомъ личностей, предрасположенныхъ къ акту самоубійства, въ любой общественной организаціи въ каждый данный моментъ боле, чмъ дйствительно совершенныхъ актовъ. Смыслъ общей концепціи Дюркгейма заключается въ томъ, что помимо физическихъ, химическихъ, біологическихъ и психологическихъ силъ, существуютъ еще силы соціальныя, которыя оказываютъ свое вліяніе на индивидовъ извн, такъ-же, какъ и силы выше упомянутыя. Поэтому, если первыя не исключаютъ человческой свободы, то нтъ основанія думать, что дло обстоитъ иначе со вторыми.]
        Такимъ образомъ, общественность является неизбжнымъ продуктомъ неискоренимаго въ насъ инстинкта самосохраненія.
        3) Общественность помимо утоленія нашего инстинкта самосохраненія - представляетъ еще одну спеціальную выгоду для развитія и совершенствованiя нашей индивидуальности - выгоду «большого числа».
        Въ настоящее время является боле или мене общепризнаннымъ, что увеличеніе размровъ соціальнаго круга является чрезвычайно благопріятнымъ, какъ для развитія индивидуальныхъ способностей, такъ и для повышенія общаго уровня самого общежитія.
        «Въ обширномъ соціальномъ кругу - пишетъ, напримръ, Зиммель - обыкновенно встрчается большее или меньшее число выдающихся натуръ, которыя длаютъ борьбу для слабйшихъ непосильной, подавляютъ ихъ и тмъ самымъ повышаютъ общій уровень даннаго соціальнаго круга». («Соціальная дифференціація»).
        Съ другой стороны, только большое общество можетъ обезпечить далеко идущую дифференціацію занятій и, непосредственно связанную съ ней, дифференціацію способностей. Только широкому соціальному кругу - подъ силу выростить и образовать многограннаго человка современности съ его всеобъемлющимъ кругозоромъ и яснымъ пониманіемъ задачъ міровой культуры.[6 - Contra, напр., Б. Сидисъ: «Сила личности обратно пропорціональна числу соединенныхъ людей. Этотъ законъ вренъ не только для толпы, но и для высоко организованныхъ массъ. Въ большихъ соціальныхъ организаціяхъ появляются обыкновенно только очень мелкія личности. Не въ древнемъ Египт, Вавилон, Ассиріи, Персіи слдуетъ искать великихъ людей, но въ маленькихъ общинахъ древней Греціи и Іудеи». («Психологія внушенія».).]
        Высоко дифференцированной личности тсно въ небольшомъ кругу. Подъ опасеніемъ задохнуться и поставить предлъ дальнйшему развитію своихъ особенностей, индивидуальность выбрасывается за предлы, не дающей простора ея силамъ, общественной группы въ поискахъ за боле широкимъ дифференцированнымъ кругомъ. Мощная личность нуждается въ необозримомъ матеріал для своего творческаго «дла». И ареной ея исканій можетъ быть цлый міръ.
        Довольно примра современной крошечной Швейцаріи съ ея ограниченнымъ географическимъ масштабомъ, съ ея мщанскимъ бытомъ и узкимъ кругозоромъ, чтобы видть, какъ крупная индивидуальность, родившаяся въ ея предлахъ, движимая силой безошибочнаго инстинкта, оставляетъ отечество и бжитъ въ сосднія большія страны. А вослдъ ей несутся обывательскіе крики о черствости и неблагодарности къ «своимъ».
        4) Какъ общественности обязаны мы сохраненіемъ и послдовательнымъ усовершенствованіемъ - въ смысл приспособленія къ новымъ, боле сложнымъ задачамъ человческаго существованія - нашего физическаго типа, такъ мы ей обязаны и тмъ, что является самымъ дорогимъ для насъ въ нашей природ - одушевляющими насъ нравственными идеалами.
        Мораль также, какъ нашъ языкъ, какъ наша логика - иметъ соціальную природу. Понятіе оцнки, понятіе идеала, какъ и все содержаніе нашей морали, выростаютъ на почв борьбы личности за свою свободу, борьбы, предполагающей соціальную среду. Слдовательно, самые пламенные протесты анархистскаго міровоззрнія, противъ общественнаго деспотизма, т ослпительныя переспективы, которыя рисуются намъ при мысли, что когда-нибудь падутъ послднiя общественныя оковы, все-же порождены принадлежностью нашей къ общественной сред. И не только отрицанія наши, но и самыя смлыя утвержденія наши неизбжно строются на матеріал, который даетъ многовковая человческая культура. Общественность есть - гигантскій возбудитель нашихъ моральныхъ устремленій. Ей принадлежитъ заслуга пробудить въ насъ то, что единственно намъ дорого въ нашемъ человческомъ существованiи - творческую волю къ свобод!
        5) Новымъ и, быть-можетъ, наиболе значительнымъ аргументомъ въ защиту общественности является указаніе на то, что каждая автономная личность, каждое самоопредляющееся «я» - въ его цломъ - есть прежде всего продуктъ общественности.
        Кто можетъ изъ насъ сказать - какою частью нашего «я» мы обязаны себ и только себ и что дала намъ исторія и современная общественность? Какъ опредлить въ образованіи нашей личности роль нашихъ индивидуальныхъ усилій, какъ учесть вліяніе на нее рода, школы, друзей, творчества всего предшествовавшаго человчества.
        Съ момента нашего явленія на свтъ и особенно съ момента, когда открывается наша сознательная жизнь, мы пріобщаемся къ огромному фонду врованій, мыслей, традицій, практическихъ навыковъ, добытыхъ, накопленныхъ и отобранныхъ предшествующимъ историческимъ опытомъ. И такъ же, какъ культурный опытъ научилъ насъ наиболе экономичными и врными средствами оберегать физическій нашъ организмъ, такъ, сознательно и безсознательно, усваиваемъ мы тысячи готовыхъ способовъ воздйствія на нашу психическую организацiю. И прежде чмъ отдльное «я» получитъ возможность свободнаго, сознательнаго отбора идей и чувствъ, близкихъ его психофизической организаціи, оно получитъ не мало готовыхъ цлей и средствъ къ ихъ достиженію изъ лабораторіи исторической общественности.
        Нашему живому опыту предшествуетъ опытъ людей давно умершихъ и ихъ могилы продолжаютъ говорить намъ. Он говорятъ о порывахъ и творчеств нашихъ предковъ, о наслдств, оставленномъ намъ. Мы окружены ихъ дарами, не сознавая часто, какія гигантскія усилія воли были отданы на завоеваніе вещей - сейчасъ намъ столь необходимыхъ и всмъ доступныхъ. Истреблялись племена и народы, исчезали цлыя поколнія, зажигались костры, ставились памятники - и весь этотъ необъятный опытъ отданъ намъ. И незамтно для насъ онъ овладваетъ нами, онъ подсказываетъ намъ наши мысли, пробуждаетъ наши чувства, опредляетъ наши дйствія.
        И уже одинъ фактъ принадлежности къ опредленной общественной групп, извстному народу или эпох, независимо отъ нашего личнаго участія въ ихъ творческой работе, насъ совершенствуетъ. Подобно владльцу недвижимости въ город, получающему «незаслуженный приростъ цнности», благодаря техническому преуспянію города или росту его населенія, принадлежность наша къ извстному обществу даритъ насъ грандіозными интеллектуально моральными завоеванiями, далеко превосходящими наши личныя силы.
        Такъ, прежде чмъ проснулся въ насъ нашъ критическій духъ, мы оказываемся въ плну чужихъ представленій, чужихъ утвержденій, то несущихъ намъ радости, то трагически терзающихъ насъ.
        И, если въ насъ не встанетъ творецъ, чужіе призраки овладютъ нами и мы будемъ нести ихъ ярмо, не сознавая себя рабами.
        Но каждый изъ насъ можетъ и долженъ быть свободнымъ; каждое «я» можетъ быть творцомъ и должно имъ стать. Переработавъ въ горнил своихъ чувствованій то, что даютъ ему другія «я», то, что предлагаетъ ему культурный опытъ, сообщивъ своему «длу» нестираемый трепетъ своей индивидуальности, творецъ несетъ въ вчно растущій человческій фондъ свое, новое и такъ вліяетъ на образованіе всхъ будущихъ «я».
        Разв этотъ непрерывный ростъ человческаго творчества, гд - прошлое, настоящее и будущее связаны однимъ бушующимъ потокомъ, гд каждое мгновеніе живетъ идеей вчности, гд всему свободному и человческому суждено безсмертіе, гд отдльный творецъ есть лишь капля въ вздымающемся океан человческой воли - не родитъ - могучаго оптимистическаго чувства? Именно въ идеяхъ непрерывности и связности почерпали радостный свой пафосъ знаменитыя системы оптимизма - Лейбницъ, Гердеръ.
        Гердеровская идея прогресса - есть идея осуществленія «человчности» (Humanitt, Edle Menschlichkeit), постояннаго движенія къ общей связанности всхъ и сліянію природы и культуры въ одномъ цломъ.
        Разв подобное ученіе, обращенное ко всмъ народамъ, какъ отдльнымъ самостоятельнымъ иидивидуальностямъ, призывъ связать творческіе порывы отдльныхъ поколній въ одушевленное общее стремленіе, не есть подлинно анархическое ученіе?[7 - Въ философствованiи Гердера вообще не мало анархическихъ мотивовъ, несмотря на то, что подъ его эмпирическимъ нарядомъ жилъ подлинный рацiонализмъ.]
        6) Серьезнымъ аргументомъ въ защиту общественности является фактъ непрерывнаго - въ интересахъ личности - прогресса самой общественности.
        Мы говорили уже выше о неизбжности рабской зависимости организатора отъ организуемыхъ, вождя отъ стада; мы знаемъ о трагической необходимости для каждой индивидуальности соглашать свою «правду» съ «правдами» другихъ и строить, такимъ образомъ, «среднюю», для личности мучительную и ложную «правду».
        Мы знаемъ, какъ неудержимо еще стремленіе и у современной индивидуальности игнорировать «я», какъ таковое, попирать чужое «я». Современная индивидуальность еще не останавливается ни передъ гекатомбами изъ чужихъ устремленій, ни передъ существованіемъ рабовъ.
        Но, какъ говорилъ еще Фейербахъ, исторія человческаго общества есть исторія постепеннаго расширенія свободы личности.
        Процессъ ея раскрпощенія шелъ стихійной силой.
        Прежде всего самое развитіе общественности несло освобожденіе своему антагонисту. Крупные политическіе перевороты, революціи были одновременно новыми завоеваніями личныхъ правъ. Деклараціи, кодексы оставались ихъ памятниками. Такъ ране другихъ съ возвщеніемъ свободы совсти пали религіозныя путы.
        Правда, ростъ культуры есть вмст ростъ задачъ общественнаго союза. Полномочія его расширялись и онъ закрплялъ свои позиціи желзной организаціей. Такъ - разростаніе общественности, или, какъ ея выраженія, государственной дятельности, знаменуется постояннымъ ростомъ бюджета.
        Но, съ одной стороны, простого наблюденія политической дйствительности довольно, чтобы видть, что ростъ общественной власти, за счетъ личныхъ правъ, нын возможенъ и терпимъ лишь въ области экономической. Вншнія организаціи, загромождающія новый міръ и пугающія насъ призраками новыхъ формъ закрпощенія, создаются почти исключительно въ хозяйственныхъ цляхъ.
        Съ другой стороны, именно въ усложненіи общественности, рост ея функцій и органовъ - лежитъ залогь дальнйшаго освобожденія индивидуальности. Прежнее общество поглощало личность, ибо послдняя принадлежала ему всми сторонами своего существованія. Контроль общественности былъ неизбженъ, да и самое благополучіе личности зависло всецло отъ благосклонности коллектива.
        Эта централизующая сила, порожденная живыми реальными потребностями, въ наши дни боле не можетъ быть оправдана и мсто ея занимаетъ противоположная тенденція - центробжная.
        Современный коллективъ къ тому-же слишкомъ обширенъ, чтобы опекать каждую личность. Личность находится съ нимъ въ самыхъ разнообразныхъ соотношеніяхъ и уже эта многочисленность связей позволяетъ личности ускользнуть отъ опеки и бжать кабалы неизбжной въ однородности примитивнаго общества. Ростъ соціально-экономической дифференціаціи есть, такимъ образомъ, одновременно и ростъ автономіи личности. Прогрессъ общественности становится процессомъ непрерывнаго освобожденія личности и, слдовательно, ея собственнаго прогресса.
        Наконецъ, многообразіе современной личности длаетъ ршительно невозможнымъ удовлетвореніе ея запросовъ собственными средствами. И прогрессирующая общественность приходитъ ей на помощь. Она даетъ личности - транспортъ, дворцы и парки, школу, музей, библіотеку.
        Прогрессъ общественности и личности заключается въ углубленіи ихъ взаимодйствія.
        7) Всесторонняя оцнка общественности не можетъ не поставить передъ нами и проблемы великихъ людей.
        Какъ возможенъ вообще великій человкъ: геній, вождь, герой, выдающаяся индивидуальность?
        Не есть-ли геній въ его своеобразіи, оригинальности его цлей и средствъ, въ его видимой враждебности всему «соціальному» - уже самъ по себ наиболе яркое отрицаніе общественности? Что связываетъ съ ней великаго человка, если она ему готовитъ обычно трагическую судьбу - быть непонятымъ, часто гонимымъ. Чмъ обязанъ онъ общественности, если сущность его индивидуальности и его творческой воли - является живымъ опроверженіемъ его психическихъ критеріевъ и ея воспитательныхъ пріемовъ?
        Кому обязаны ихъ геніемъ - Сократъ, Галилей, Э. По, Толстой, «своей» общественности, міровой культур или только самимъ себ?
        Что подтверждаютъ они? Или они - совершенное исключеніе въ рядахъ общественной закономрности, дарвиновская «счастливая случайность»?
        Я полагаю - нтъ! Геній - великая человческая радость, великій брать, который творческимъ горніемъ своимъ пріобщаетъ насъ вчности и тмъ даетъ самое большее доказательство любви, какое вообще можетъ быть дано человкомъ! Черезъ творческій полетъ генія связываемъ мы себя со всмъ нашимъ прошлымъ и будущимъ, въ геніи постигаемъ наши возможности, геніемъ можемъ оправдать нашу общественность.
        Именно геній и есть величайшее торжество общественности, ибо что иное геній, какъ не синтезъ всего, что смутно предчувствуется, бродитъ, и не находитъ себ формы въ самой сред, взростившей генія? Геній - живой, органическій, своеобразный синтезъ, способность въ многогранной воспріимчивости объять все, доступное другимъ лишь по частямъ. Отсюда тотъ восторгъ и преклоненіе, которымъ встрчаютъ дло генія вс, кто узнаетъ въ немъ свои тайныя предчувствія и въ совершенной форм познаетъ свои собственныя стремленія. Отсюда глумленіе и ненависть всхъ тхъ, кто инстинктивно чувствуетъ въ геніи способность встать надъ уровнемъ среды и, пренебрегая всмъ условнымъ и относительнымъ, выявить въ творчеств своемъ элементы вчнаго - говорить не только о настоящемъ, но приподнять завсы будущаго!
        Такъ только можетъ понимать генія анархистское міровоззрніе.
        Такъ опредлялъ генія анархистъ-философъ - Гюйо. «Геній - пишетъ онъ въ изслдованіи «Искусство съ точки зрнія соціологіи» - быть можетъ, боле другихъ представляетъ ineffabile individuum и въ то же время онъ носитъ въ себ какъ-бы живое общество... Способность отдляться отъ своей личности, раздвояться, обезличиваться, это высшее проявленіе общительности (Sociabilit) ...составляетъ самую основу творческаго генія»...
        Бакунинъ также понималъ генія, какъ продуктъ общественности: «..Умъ величайшаго генія на земл не есть-ли что иное, какъ продуктъ коллективнаго, умственнаго, и также и техническаго труда всхъ отжившихъ и нын живущихъ поколній?... Человкъ, даже наиболе одаренный, получаетъ отъ природы только способности, но эти способности умираютъ, если он не питаются могучими соками культуры, которая есть результатъ техническаго и интеллектуальнаго труда всего человчества».
        Существуетъ убжденіе, что дло генія - за предлами общественности, что судьбы послдней должны быть ему безразличны, что творчество его - его личная необходимость, условіе его личнаго здоровья и благополучія. Геній не растрачиваетъ своего генія, своего «священнаго огня» на «жалкій родъ, глупцовъ», «жрецовъ минутнаго, поклонниковъ успха». По слову Гёте, геній долженъ строить выше пирамиду своего бытія и оставаться тамъ въ творческомъ уединеніи генія. Онъ долженъ слдовать призывамъ Пушкина:
        Подите прочь - какое дло
        Поэту мирному до васъ!
        или:
        Ты царь - живи одинъ. Дорогой свободной
        Иди, куда влечетъ тебя свободный умъ,
        Усовершенствуя плоды любимыхъ думъ,
        Не требуя наградъ за подвигъ благородный.
        Анархизмъ отвергнетъ этотъ мечтательный и себялюбивый индивидуализмъ.
        Кто стремится къ свобод, кто въ творчеств утверждаетъ свой идеалъ, не можетъ любить только свое, но долженъ любить человческое. Какъ могутъ быть ему безразличны судьбы другого человка, освобожденіе его, его творчество? Какъ можно запереть генія въ самовлюбленный аристократическій цехъ съ внземными желаніями? Отнять генія у людей - значитъ, оскопить избранника.
        Правду говорилъ Крагъ: уединиться - не значитъ уйти отъ жизни. Узникъ въ оковахъ разв не живетъ боле бурно, чмъ всадникъ на бшеномъ кон? Монахи изъ оконъ монастыря видятъ жизнь, красныя розы, блыхъ женщинъ, сладострастіе. Такая борьба - непосильна. Они устаютъ и думаютъ лишь объ общей гибели - гибели земли, угасаніи луны и солнца.
        Аскезъ генія есть легкомысленная боязнь жизни, а не мудрость. Мудрость должна знать и объять все. И ей учитъ только жизнь. Монастырь родитъ соблазны и истощающія крайности.
        Въ чемъ божественный смыслъ призванія избранника, какъ не въ благовстіи свободы? Какъ можетъ чувствовать избранникъ себя свободнымъ, если есть рабы?
        И мудрый среди мудрыхъ, человкъ во всемъ, Пушкинъ зналъ это.
        Пусть написаны имъ вышецитированныя строки. Но надо помнить его «Деревню». Надо помнить его «Пророка»:
        «...Обходя моря и земли,»
        «Глаголомъ жги сердца людей!»
        Это-ли призывъ къ самооскопленію? Есть значитъ - Богъ, совсть, нравственный долгъ, зовущій къ человку, освобожденію его? Есть силы, устремляющія уже свободнаго пророка къ его еще несвободнымъ братьямъ.
        Но лучше взять итоги всей жизни поэта. Они - въ геніальной парафраз Горація:
        «...И долго буду тмъ любезенъ я народу»,
        «Чточувства добрыя я лирой пробуждал».
        И замчательно, что въ первоначальномъ черновомъ наброск поэтъ говорилъ иначе:
        «...И долго буду тмъ любезенъ я народу,»
        «Чтозвуки новые для псенъ я обрлъ».
        Но формула эта казалась поэту недостойной его, какъ человка и поэта, и внецъ дятельности своей онъ нашелъ въ томъ, что не замкнулся въ одиночеств.
        И такъ должно быть! Истинно свободный, послдовательно, до конца идущій человкъ не можетъ отказаться отъ человка. Чмъ выше призваніе его, тмъ мене можетъ оно заключать презрнія къ человку и его цлямъ. Презрть ихъ - значило бы презрть самую человческую природу, значило бы впасть въ самый тяжкій человческій грхъ.«Міръ и мы одно - поучаетъ мудрый Тагоръ. - Выявляя себя, мы служимъ міру, спасаемъ міръ, спасаемъ другіе «я».»
        Нтъ формулы боле скомпрометированной, боле фальшивой, чмъ формула - «общее благо». Но для вождя она должна звучать иначе. Его свобода и радость - въ свобод и радости другихъ. Упраздненіе рабовъ - и обезпеченіе «общаго блага» - такая же необходимая предпосылка подлиннаго индивидуалистическаго міросозерцанія, какъ совершенный индивидуализмъ есть условіе свободной общественности.
        Подведемъ итоги.
        Взвсивъ доводы - за и противъ общественности, мы полагаемъ, что анархистское міровоззрніе, если оно желаетъ быть живой, реальной силой, а не отвлеченнымъ умствованіемъ аморфнаго индивидуализма - должно оправдать общественность.
        Въ ней мы родимся, изъ нея черпаемъ питательные соки, ее же обращаемъ въ орудіе нашего освобожденія. И сама общественность, помимо нашей воли, вн нашего сознанія врывается въ нашъ личный жизненный потокъ. Это - неотразимый фактъ, и было бы недостойной анархиста трусостью - забыться въ пустомъ, но самодовольномъ отрицаніи. Было бы напраснымъ отрицать живущее во всхъ насъ «чувство общественности». Чаадаевъ былъ правъ, восклицая въ «Философическихъ письмахъ»: «Наряду съ чувствомъ нашей личной индивидуальности мы носимъ въ сердц своемъ ощущеніе нашей связи съ отечествомъ, семьей и идейной средой, членами которыхъ мы являемся; часто даже это послднее чувство живе перваго».
        Это - справедливо. Чувство общественности - намъ имманентно. Оно родится и растетъ съ нами.
        Но общественность есть лишь связность подлинныхъ реальностей - своеобразныхъ и неповторимыхъ. Поэтому общественность не можетъ быть абсолютной цлью личности. Она не можетъ быть безусловнымъ критеріемъ его поступковъ. Она - есть средство въ осуществленіи личностью ея творческихъ цлей.
        ГЛАВА III.
        Анархизмъ и раціонализмъ.
        Быть-можетъ, еще большія опасности, чмъ крайности абсолютнаго индивидуализма, для анархистской мысли представляетъ тотъ раціоналистическій плнъ, въ которомъ она находится досел.
        Что такое раціонализмъ?
        Культъ отвлеченнаго разума, вра въ его верховное значеніе въ ршеніи всхъ - равно теоретическихъ и практическихъ задачъ.
        Раціонализмъ - міровоззрніе, которое въ единомъ мір опыта устанавливаетъ и противополагаетъ два самостоятельныхъ и несоизмримыхъ міра - міръ матеріальный, вещный и міръ мысли, духовный. Только послдній міръ намъ данъ непосредственно, второй - міръ явленiй (феноменализмъ), міровой механизмъ познается разумомъ и въ его дятельности получаетъ объясненіе, раціональное обоснованіе.
        Однако, посягательства разума идутъ еще дале.
        «Основнымъ принципомъ всякаго раціонализма - пишетъ проф. Лопатинъ, - является утвержденіе полнаго соотвтствія между бытіемъ и мышленіемъ, ихъ внутренняго тождества; иначе никакъ нельзя было-бы оправдать притязанiй нашего разума познать истину вещей путемъ чисто умозрительнымъ, отвлекаясь отъ всякой данной дйствительности; а въ этихъ притязаніяхъ самая сущность раціонализма. Но такое предположеніе всецлаго соотвтствія бытія и мысли въ своемъ послдовательномъ развитіи неизбжно приводитъ къ признанію логическаго понятія о вещахъ за всю ихъ сущность и за единственную основу всей ихъ дйствительности. Черезъ это рацiонализмъ переходитъ въ «панлогизмъ» - ученіе о такомъ абсолютномъ понятіи, «въ которомъ никто и ни о чемъ не мыслитъ», и которое «предшествуетъ и всему познающему и всему познаваемому».
        Это - раціонализмъ въ его крайнемъ философскомъ выраженіи.
        Между тмъ, раціонализмъ есть многообразное явленіе, проникающее вс сферы человческаго творчества. И потому онъ можетъ быть изслдуемъ въ различныхъ планахъ: какъ міросозерцаніе, какъ культурно-историческое явленіе, какъ политическая система.
        Въ дальнйшемъ изложеніи мы будемъ имть дло съ раціонализмомъ въ смысл міросозерцанія, въ смысл слпой энтузіастической вры въ конечное, всепобждающее, творческое значеніе разума.
        Раціонализмъ характеризуется прежде всего безусловнымъ отрицаніемъ опыта, традицій, историческихъ указаній. Онъ - глубокій скептикъ. Въ его глазахъ религіозныя системы, мифы, разнообразныя формы коллективнаго, народнаго творчества не имютъ никакой цны. Все это - варварскій хламъ, рабскій страхъ или разгулъ инстинктовъ, существующій лишь до тхъ поръ, пока къ нимъ не подошелъ съ формальной логикой раціоналистическій мудрецъ.
        Но этотъ безпредльный скептицизмъ, это безпощадное отрицаніе всего порожденнаго жизнью и опытомъ живетъ въ раціонализм рядомъ съ страстной врой въ разумъ, способный собственными силами все разрушить и все построить.
        Скептическій, разсудочный, анти-историческій раціонализмъ «искусственному» противопоставляетъ - «вчное», «естественное», согласное съ «законами природы», открываемое и построяемое человческимъ разумомъ. Онъ говоритъ объ естественной религіи, естественномъ прав, естественной экономик. Онъ создаетъ, наконецъ, «естественнаго» человка - человка-фикцію, безъ плоти и крови, средняго абстрактнаго человка, лишеннаго какихъ бы то ни было историческихъ или національныхъ покрововъ.
        Въ этомъ своеобразномъ индивидуализм, усвоенномъ всми раціоналистическими системами, не остается мста для живой, конкретной, оригинальной личности.
        Раціонализмъ знакомъ самымъ раннимъ человческимъ культурамъ. Государственная наука греческихъ софистовъ впервые говоритъ объ естественномъ среднемъ человк. Платоновское государство мудрыхъ - гимнъ человческому разуму. Аристотель учитъ о «среднемъ» гражданин и «средней» добродтели.
        Римская культура оставляетъ одинъ изъ величайшихъ памятниковъ раціоналистической мысли - систему гражданскаго права, въ абстрактныя и универсальныя формулы котораго улеглась кипучая правовая жизнь цлаго народа. Раціоналистами оставались римляне и въ религіи. По выраженію одного историка, римская религія - «сухая, безличная абстракція различныхъ актовъ человческой жизни... Культъ - скучная юридическая сдлка, обставленная многочисленными и трудными формальностями»...
        Раннее средневковье съ общиннымъ землевладніемъ, феодальной эксплоатаціей, отсутствіемъ крупныхъ промышленныхъ центровъ, не могло быть благопріятнымъ для успховъ раціоналистическаго мышленія. Средоточіемъ его становится городъ уже посл трехвковой побдоносной освободительной борьбы противъ феодаловъ. Первымъ «раціоналистомъ» былъ городской купецъ-авантюристъ, бандитъ, но піонеръ европейской цивилизаціи. Смлая, энергичная, свободолюбивая натура, первый путешественникъ, первый изслдователь чужихъ странъ, объзжаетъ онъ въ погон за прибылью отдаленнйшіе края, ареной своихъ хищническихъ подвиговъ длаетъ весь доступный ему міръ, изучаетъ чужіе языки и нравы, полагаетъ основаніе международному обороту.
        Страница въ исторіи экономическаго развитія человчества, которую называютъ наиболе трагической - эпоха первоначальнаго накопленія капитала послужила исходной точкой для пышнаго расцвта раціонализма.
        Капиталъ, увнчавшій походы купцовъ-авантюристовъ, дезорганизуетъ средневковый ремесленный строй съ его опекой, освобождаетъ средневковаго человка отъ путъ корпоративныхъ связей, подготовляетъ разложеніе крпостного права. Эти глубокіе революціонные процессы, открывшіе дорогу свободной иниціатив личности, не могли не поднять и самаго значенія ея. Идеологическія конструкціи, слагающіяся на этой почв - религіозныя, философскія, политическія - пріобртаютъ раціоналистическій характеръ.
        Подъ знакомъ раціонализма идутъ величайшія освободительныя движенія эпохи - реформація и ренессансъ.
        Ренессансъ родитъ гуманизмъ - тріумфъ личнаго начала. Гуманизмъ рветъ вс общественныя цпи, разрушаетъ вс связи. Изъ подъ обломковъ средневковой коммуны - подымается человкъ. Въ индивидуалистическомъ экстаз ренессансъ воздвигаетъ алтари человку. Красота человка, права человка, безграничныя возможности человка - вотъ темы ренессанса, по выраженію его живописнаго историка Моннье. Подобно античному міру, ренессансъ знаетъ только одну аристократію - аристократію ума, таланта. «Боги улетаютъ - восклицаетъ Моннье - остается человкъ!»
        Итальянскій городъ былъ только предвстникомъ мощнаго раціоналистическаго вихря. Съ стихійной быстротой перебрасывается онъ во вс европейскіе центры, сбрасывавшіе феодальныя путы, и копившіе въ стнахъ своихъ сытое и просвщенное бюргерство.
        Вихрь, поднявшійся изъ ренессанса, крпнетъ съ успхами европейской техники. Тріумфы торговаго капитализма, обезземеленье крестьянъ и образованіе пролетаріата, ростъ мануфактуры, предчувствіе того разгула свободной конкурренціи, который долженъ былъ окрасить первые шаги капитализма - были событіями, укрплявшими въ мыслившемъ и дйствовавшемъ человк вру въ самоцнность человческой личности, силы ея разума, безграничность ея возможностей.
        Философская, историко-политическая, правовая, экономическая мысль - вс - подъ гипнозомъ всесильнаго разума.
        Въ области философской мысли вслдъ за ученіемъ Декарта о врожденныхъ идеяхъ, Спиноза - одинъ изъ философскихъ основоположниковъ раціонализма - создаетъ ученіе о познаніи изъ чистаго разума, какъ высшемъ род познанія, обладающемъ способностью постигать сверхчувственное, постигать то, что недоступно непосредственному опыту.
        Нашимъ общимъ понятіямъ - училъ Спиноза въ своей «Этик» - соотвтствуютъ вещи. И раскрытіе причинной связи между вещами должно идти черезъ познаніе, черезъ изслдованіе отношеній между понятіями.
        Куно-Фишеръ такъ характеризуетъ систему Спинозы: «Философія требуетъ уясненія cвязи всхъ вещей. Это уясненіе возможно лишь посредствомъ яснаго мышленія, посредствомъ чистаго разума, поэтому оно раціонально... Лишь въ законченной систем чистаго разума, лишь въ абсолютномъ раціонализм философія можетъ разршить задачу, которую она, какъ таковая, должна ставить себ.. Раціональное познаніе требуетъ познаваемости всхъ вещей, всеобъемлющей и однородной связи всего познаваемаго... Оно не терпитъ нечего непознаваемаго въ природ вещей, ничего неяснаго въ понятіяхъ о вещахъ, никакого пробела въ связи понятій... Ученіе Спинозы есть абсолютный раціонализмъ и хочетъ быть таковымъ»...
        Разумъ у Спинозы - верховный властитель, какъ въ области чистаго познанія, такъ и практической жизни. Чувственный аффектъ - учитъ онъ въ глав «Этики», посвященной «Свобод человка» - перестаетъ быть таковымъ, какъ только мы образуемъ о немъ ясную и отчетливую идею.
        То же верховенство разума возглашается политической и правовой мыслью.
        Памятниками ея остались - естественное право и договорная теорія государства.
        Въ противоположность дйствующему положительному праву, естественное право - вн исторіи. Для него нтъ - гипноза настоящаго. Его задача - построить т идеальныя цли, которымъ должно отвчать всякое право. Источники, въ которыхъ почерпаетъ оно свой матеріалъ - всечеловчны: это - самъ внисторическій человкъ, его разумная природа, его неограниченное влеченіе къ свобод. Естественное право не хочетъ мутить эти чистые родники историческими наслоеніями; именно потому оно и естественное, а не искусственное, не историческое[8 - Нкоторые изслдователи, впрочемъ, протестуютъ противъ чрезмрнаго подчеркиванiя антиисторизма въ естественно-правовыхъ ученiяхъ.].
        Гоббсъ и Локкъ, Гуго Гроцій и Спиноза, Пуффендорфъ и Кантъ, Руссо и Монтескье и за ними цлая плеяда политическихъ мыслителей построила идеальное «раціоналистическое государство» (Сіvitas institutiva). Въ основ государства лежалъ договоръ. «Послдовательное проведенiе идеи соціальнаго договора - пишетъ нмецкій государственникъ Еллинекъ - необходимо приводить къ иде сувереннаго индивида - источника всякой организаціи и власти». Отсюда неизбжно вытекало положеніе, что, если творцомъ всего существующаго была суверенная внисторическая личность, она была и верховнымъ судьей во всхъ вопросахъ, касающихся общественной организаціи. Если данная власть есть только результатъ свободнаго договора, то расторженіе договора есть паденіе власти, ибо ни одинъ свободный человкъ не могъ бы согласно договорной теоріи - добровольно отказаться отъ правъ на свободу самоопредленія.
        Подъ знаменемъ этихъ идей выступала въ восемнадцатомъ вк въ Англіи, Америк, Франціи и вся революціонная публицистика. Спекуляціи отвлеченной мысли она претворила въ дйственные лозунги. Продолжая гуманистическое движеніе ренессанса, она утверждала, что нтъ и не можетъ быть преградъ просвщенному человческому разуму. Свободный отъ цензурнаго гнета онъ создаетъ идеальныя условія человческаго общежитія. Историческій опытъ былъ взятъ подъ подозрніе, творчество массъ подверглось осмянію. По удачному опредленію одного историка - вся исторія человческой культуры подъ перомъ Вольтера могла бы принять слдующій видъ: до Вольтера и его раціоналистическихъ товарищей - мракъ, суевріе, невжество; съ ихъ появленіемъ - «разумъ необъяснимо и сразу вступаетъ въ свои права».
        Великолпную характеристику мыслителя этой эпохи далъ намъ Доуденъ въ портрет одного изъ родоначальниковъ анархистскаго міровоззрнія - Годвина: «Ни одинъ писатель не выражаетъ боле ясно, чмъ Годвинъ, индивидуализма, характеризующаго начало революціоннаго движенія въ Европ; ни одинъ писатель не даетъ боле поразительнаго доказательства абсолютнаго отсутствія историческаго чувства. Человкъ у него не представляется созданіемъ прошлаго... Насталъ какъ-бы первый день творенія. Вся вселенная должна быть переустроена на принципахъ разума, безъ вниманія къ накопившимся наслдственнымъ тенденціямъ. Есть что-то возвышенное, трогательное и комическое въ томъ героическомъ безуміи, съ которымъ философъ въ своемъ рабочемъ кабинет образуетъ цлый человческій міръ»...
        На раціоналистическомъ фундамент воздвигнутъ и одинъ изъ величайшихъ памятниковъ человческой мысли, бывшій политическимъ принципомъ революціи XVIII вка, ея соціально-политической программой: декларація правъ человка и гражданина.
        Конечно, сама декларація была результатомъ чрезвычайно сложныхъ и противорчивыхъ историческихъ вліяній. Новйшія изслдованія показали, что мысль установить законодательнымъ путемъ рядъ прирожденныхъ, священныхъ, неотчуждаемыхъ правъ личности - не политическаго, a религіознаго происхожденія и восходитъ не ко времени французскихъ или американскихъ освободительныхъ движеній, а къ гораздо боле раннему времени - эпох реформаціи. Французская декларація впитала въ себя множество историческихъ струй. Отсюда ея противорчія и пестрота, за которыя ее обвиняютъ изслдователи, критически настроенные къ принципамъ 89 года. Но декларація замчательна тмъ, что освободительные принципы, созданные задолго до нея, были претворены въ ней силой философскаго генія и темперамента ея творцовъ, въ общечеловческую проповдь, обращеніе къ міру. И не только декларація и другіе политическіе акты революціи были продуктомъ естественно-правовыхъ воззрній, но можно было-бы сказать, что вся революція въ ея послдовательныхъ превращеніяхъ была грандіозной попыткой реализаціи раціоналистическихъ мечтаній.
        Но если для прославленія суверенной внисторической личности строились многочисленные памятники, реальная, конкретная личность, наоборотъ, осталась въ жизни безъ защиты. Революціонная государственность заливала ее потоками декретовъ, ее гильотинировалъ якобинизмъ, позже гибла она на всхъ европейских поляхъ, защищая идеи «отвлеченнаго космополитизма» противъ «воинствующаго націонализма» вспыхнувшей реакціи.
        Подъ тмъ же раціоналистическимъ гипнозомъ жила и экономическая мысль.
        Съ именемъ физіократовъ или «экономистовъ XVIII вка» связано представленіе не только объ опредленной экономической доктрин, но и о новомъ міросозерцаніи, пришедшемъ на смну идеямъ стараго порядка.
        Вр въ спасительную силу положительнаго законодательства и администраціи, характеризовавшей ученіе меркантилистовъ, физіократы противопоставили глубокое убжденіе въ торжеств извчныхъ законовъ природы надъ временными и случайными твореніями человка. Соціологическія построенія Кенэ, основоположника физіократической доктрины, базируютъ на идеяхъ естественнаго права. Въ кажущемся хаос общественныхъ явленій онъ склоненъ видть строгую закономрность - «естественный порядокъ». Законы этого порядка созданы Богомъ. Они - абсолютны, вчны, неподвижны. Благоустроенное общежитіе должно быть построено на ихъ познаніи. Такой порядокъ, создаваемый человчествомъ, въ соотвтствіи съ извчными принципами, Кенэ и его школа называютъ «положительнымъ порядкомъ» (Ordre positif). Этотъ порядокъ, въ отличіе отъ перваго, носитъ временный относительный характеръ и подлежитъ дальнйшимъ усовершенствованіямъ.
        Но если воззрніямъ Кенэ и его послдователей суждено было остаться, по преимуществу, отвлеченнымъ умозрніемъ, безъ особаго вліянія на судьбы государственной практики, классическая школа политической экономіи, въ лице Мальтуса, Смита, Рикардо и ихъ эпигоновъ въ Англіи и на континент, сумла изъ отвлеченныхъ посылокъ естественнаго права сдлать вс практическіе выводы.
        На страницахъ экономической науки появился отвлеченный «экономическій человкъ», руководимый только своимъ «среднимъ» хозяйственнымъ эгоизмомъ. Иные стимулы его жизни просто игнорировались; полная его свобода была объявлена условіемъ всеобщей гармоніи, а свободная, ничмъ неограниченная борьба между хозяйственными единицами возглашена естественнымъ, незыблемымъ закономъ, покушенія на который безсмысленны и безплодны. Рабочій и капиталистъ, товаръ и капиталъ, деньги и заработная плата и вс иныя экономическія категоріи пріобрли въ конструкціяхъ ихъ абсолютный самодовлющій смыслъ. Въ погон за логической стройностью своихъ теорій, буржуазные экономисты, а за ними и ихъ методологическіе наслдники насильственно уродовали жизнь. Они населили ее надорганическими существами - абстрактными «эгоистами», абстрактными капиталистами, абстрактными рабочими. Все въ фантастастическихъ системахъ ихъ, дйствовало съ неукоснительной правильностью часового механизма. Безпримрный оптимизмъ окрасилъ ихъ построенія. Въ разгул хищническихъ инстинктовъ, казалось имъ, они нашли ключъ къ человческой гармоніи. Все ими было
предусмотрно; геній, знаніе, остроуміе соединились, чтобы выстроить по всмъ правиламъ раціоналистической науки, экономическіе карточные домики, которые жизнь развяла потомъ однимъ дуновеніемъ.
        ХVІІІ-й вкъ былъ эпохой высшей напряженности рацiоналистической мысли. Никогда позже не имла она такого разнообразнаго и блестящаго представительства, никогда не окрашивала собой цлыя общественныя движенія.
        Но, разумется, раціоналистическое мышленіе не умираетъ съ XVIIІ-ымъ вкомъ.
        Въ ХІХ-омъ раціонализмъ волнуетъ философскую мысль, воплощаясь въ «панлогизм» Гегеля, проникнутомъ врой въ могущество разума, полагающемъ разумъ самодовлющей причиной caмаго бытія. Въ этомъ ученіи не было мста индивидуальному «я», живой, конкретной, своеобразной личности.
        Въ области политической и правовой мысли успхи рацiонализма сказались въ возрожденіи «естественнаго права» въ разнообразныхъ его формахъ, но уже съ рядомъ принципіальныхъ поправокъ къ конструкціямъ стараго «естественнаго права».
        Наконецъ, раціоналистическія схемы во многомъ подчинили себ и крупнйшее изъ идеологическихъ движеній ХІХ-аго вка - соціалистическое.
        Раціонализмъ обнаружилъ поразительную живучесть. Не было ни одной исторической эпохи, которая не знала бы его.
        Но, какъ ни былъ чистъ энтузіазмъ его жрецовъ, какъ ни были прекрасны т узоры, которые ткала человческая мысль въ поискахъ совершенныхъ условій земного существованія - жизнь реальная, пестрая, неупорядоченная мыслителями жизнь, была сильне самой тонкой и изощренной человческой логики.
        Подъ ударами ея гибли системы, теоріи, законы. И гибель ихъ не могла не погружать въ пучины пессимизма ихъ недавнихъ поклонниковъ. Она будила протесты противъ идолопоклонства передъ разумомъ.
        Уже въ ХVIII-мъ вк «эмпиристы» и во глав ихъ Юмъ предъявили раціоналистамъ рядъ серьезныхъ возраженій. Они отвергли ихъ ученіе - о возможности раскрытія причинной связи вещей черезъ изслдованіе отношеній между понятіями. Они выразили недовріе «разуму» и на первое мсто поставили «опытъ». Раціоналисты считали математическія науки абсолютно достоврными; эмпиристы, прилагая къ нимъ свой опытный критерій, отвергли ихъ соотвтствіе дйствительности, такъ какъ математическія науки не есть науки о реальномъ бытіи. Эмпиристы перестали видть въ «разум» единый источникъ познанія. Истиннымъ познаніемъ они назвали то, которое пріобртается черезъ органы чувствъ.
        Юмъ былъ не только философомъ, но и политическимъ мыслителемъ, и его философскія убжденія легли въ основу его историко-политическихъ конструкцій.
        Юмъ обрушивается на «естественное право», которое въ методологическомъ смысл было своеобразной попыткой построенія соціологіи на основаніи математическихъ принциповъ. Для Юма «естественное право» - не достоврно. Въ его глазахъ религія, мораль, право - не абсолютныя категоріи, а продуктъ исторіи, многовковаго жизненнаго опыта и именно это - и только это - является ихъ «оправданіемъ». Политическіе тріумфы раціонализма вызывали у Юма страстный отпоръ; скептицизмъ его въ области политики принялъ глубоко консервативную окраску.
        Наиболе яркое выраженіе этотъ консерватизмъ принялъ въ писаніяхъ блестящаго публициста Борка, давшаго полную остроумія и силы критику французской революціи. Здсь уже - отказъ отъ «разума», гимны опыту, ршительное предпочтеніе неписанной конституціи англійскаго народа абстракціямъ французскихъ конституцій. Это убжденіе стало въ Англіи надолго общепринятымъ. Ранній Бентамизмъ былъ имъ проникнутъ.
        Начало XIX вка было временемъ единодушнаго и общаго протеста противъ «духа XVIII вка», «принциповъ 1789 года», противъ всего наслдства просвтительной эпохи. Процессъ реакціи противъ раціонализма отличался чрезвычайной сложностью. Разнородныя, противорчивыя, даже враждебныя силы объединились, чтобы громить позиціи раціонализма.
        Временными союзниками оказались: крайніе реакціонеры - фанатики, изувры католицизма, позитивисты, отвергшіе метафизическую политику, романтики, «историки» и пр.
        Наиболе ршительныя формы походъ этотъ принялъ въ той стран, гд наиболе полно цвла и раціоналистическая мысль - во Франціи.
        Философская реакція, во глав съ Ройе-Колларомъ, безбоязненно смшавъ философію съ политикой, отвергла претензіи во всемъ сомнвающагося «разума» и стала искать твердынь, которыхъ бы онъ не могъ коснуться.
        Боле глубокой была реакція теологическая. Ея вождями были - Бональдъ и особенно Жозефъ де-Местръ, канонизированные современнымъ нео-монархическимъ движеніемъ во Франціи.
        Ученіе де-Местра - пламенный, фанатическій протестъ противъ свободы человка.
        Въ міре господствуетъ порядокъ, установленный провидніемъ. Человкъ - самъ по себ - ничтоженъ, сосудъ страстей и похоти. Гордыня его должна быть сломлена, сомнніямъ его нтъ мста. Человкъ можетъ видоизмнять существующее, но онъ безсиленъ создать новое. Его попытки построить «конституцію» изъ разума - безсмысленны. Конституція не можетъ быть придумана, тмъ боле для несуществующаго человка, человка «вообще». Конституція, - общественный порядокъ диктуется волей провиднія; имъ управляетъ Божественный промыселъ. И въ основ всхъ человческихъ учрежденій должно лежать религіозное начало. Идеальное государство - теократія, въ которой неограниченное распоряженіе судьбами всего человчества ввряется пап. Папизмъ поглощаетъ свтское начало; свтское государство растворяется въ церкви. Поскольку эта власть установлена богомъ, она ограничена; въ ея отношеніяхъ къ людямъ она - безапеляціонна. И хотя папская власть стремится къ тому, чтобы быть мягкой и кроткой, но человкъ долженъ чувствовать надъ собой авторитетъ непогршимой и нетерпимой власти. Де-Местръ одобряетъ инквизицію; для вразумленія человка онъ зоветъ
палача.
        Это теократическое изуврство, хотя и антиподъ раціонализму, но близко ему въ одномъ - методологическомъ смысл. Подобно раціонализму, обратившему все прошлое и всю исторію въ ничто, Де-Местръ въ результат своихъ абсолютистскихъ построеній приходитъ также къ мертвящимъ абстракціямъ. Въ чемъ ихъ опора? Въ способности разума - построить совершенный, теократическій порядокъ.
        Яркимъ и могучимъ врагомъ раціонализма былъ романтизмъ.
        И въ романтизм звучитъ, какъ будто, аристократическая нота, но этотъ аристократизмъ - аристократизмъ не рожденія, не привилегій, но сильной личности, дошедшей до глубокаго, живого самосознанія, вдругъ поднявшейся на небывалую дотол высоту.
        Романтизмъ есть прежде всего реакція противъ «классицизма».
        Превосходную характеристику обоихъ теченій въ ихъ взаимоотношеніи находимъ мы въ этюд Жуссена - «Бергсонизмъ и романтизмъ».
        «Классическій духъ - пишетъ Жуссенъ - превозноситъ абстрактное знаніе въ ущербъ интуитивнаго знанія. Онъ стремится всецло подчинить волю и чувства разуму. Въ литератур и философіи онъ всецло пребываетъ въ области представленія, движется въ мір понятій. Романтическій духъ, напротивъ защищаетъ, первенство интуиціи надъ понятіемъ, отстаиваетъ права инстинкта и чувства, подчиняетъ познаніе вол».
        Классическая эстетика утверждаетъ, что произведенія должны строиться по заране созданнымъ законамъ и теоріямъ. Романтическая эстетика объявляетъ творчество свободнымъ. Теорія не порождаетъ вдохновенія и правила выводятся изъ вещи, а не обратно. Чрезмрное слдованіе правиламъ можетъ убить индивидуальность, геній, т.-е. единственно драгоцнное въ творчеств.
        То-же - въ философіи и политик.
        Протестуя противъ разсудочности классицизма, его апріоризма, его склонности къ схоластик, романтизмъ отрицаетъ абсолютныя истины, отрицаетъ общезначимость объективныхъ законовъ, оставляетъ широкое мсто произволу, фантазіи.
        Романтизмъ это - разгулъ субъективизма; это - подлинный культъ личности, человческаго «я». Онъ освобождаетъ индивидуальность отъ ковъ автоматизма, отъ того деспотическаго подчиненія готовымъ общимъ правиламъ, которыя несъ съ собой раціонализмъ.
        Романтизмъ побждалъ своимъ чутьемъ жизни, презрніемъ къ кодексамъ, новымъ пониманіемъ человка, освобожденіемъ и оправданіемъ, которыя онъ несъ его прошлому и настоящему, его страстямъ и паденіямъ, всему, на чемъ лежала творческая печать человка. И въ план соціальной мысли онъ породилъ чудесную плеяду утопистовъ, которые, волнуемые любовью къ человку, впервые разверзли предъ глазами современниковъ общественныя ндра и первые предложили несовершенные, непрактичные, но полные одушевленія проекты освобожденія угнетеннаго человка[9 - Ни одно умственное теченіе не было жертвой такой легкой и жестокой критики, какъ романтизмъ. Его чрезвычайная и быстрая возбудимость, его иногда чрезмрная чувствительность, его гипертрофическое представленіе о своихъ способностяхъ, его апологія смутныхъ настроеній, его податливость химерамъ давали богатую пищу пародіямъ и злымъ каррикатурамъ. Интересныя и въ своемъ род талантливыя работы Леметра, Ляссерра, традиціоналистовъ, неомонархистовъ и особенно Мегрона пытались уничтожить романтизмъ. Имъ удалось осмять частности, но они были безсильны противъ общечеловческаго
значенія всего теченія.].
        Особенно пышный цвтъ далъ романтизмъ въ Германіи. Философы Шеллингъ и Шлейермахеръ, публицисты, критики, братья Шлегели, поэтъ Новалисъ - вотъ наиболе значительныя имена романтической эпохи. И въ этомъ бгломъ перечн именъ намъ слдуетъ особенно отмтить Шлейермахеровскія «Рчи о религіи». Здсь впервые, предвосхищая основные мотивы современнаго философствованія Бергсона, Шлейермахеръ говорить объ особомъ, отличномъ отъ научнаго, способ познанія, объ «эмоціональномъ знаніи», не отрывающемъ познающаго отъ реальности, а сливающемъ въ самомъ переживаніи и познающаго и познаваемое. Другая, не меньшая заслуга Шлейермахера заключается въ его замчательномъ ученіи о личности, - живой, конкретной, своеобразной.
        Если оставить въ сторон религіозный пафосъ, окрашивавшій вс построенія Шлейермахера, нельзя его антираціонализмъ не назвать самымъ яркимъ предшественникомъ Штирнеріанства. А еще позже боевой кличъ послдняго - культъ сильной, непреоборимой личности, личности - мрила всхъ цнностей, съ несравненной силой и блескомъ зазвенлъ въ романтическомъ вдохновеніи Ницше[10 - И, быть-можетъ, мене остро, но еще боле полно, боле примиренно со всмъ, боле радостно - въ «человкобожеств» Достоевскаго (Кирилловъ въ «Бсахъ».).].
        Мой бглый обзоръ противниковъ рационализма былъ бы неполонъ, если бы я хотя въ двухъ словахъ не указалъ еще на одно ученіе, въ свое время сыгравшее весьма значительную роль въ общемъ умственномъ процесс XIX вка. Это ученіе - «историческая школа» въ юриспруденціи, въ политической экономіи. Историческая школа объявила войну политической метафизик; «разуму личности» противопоставила она «духъ народа», историческій фактъ объявила послдней инстанціей въ ршеніи всхъ волнующихъ вопросовъ. Боле чмъ полувковое владычество исторической школы дало, однако, печальные результаты: оно оправдало безпринципность, полное пренебреженіе теоріей, защищало консерватизмъ и выродилось въ безплодное коллекціонированіе фактовъ.
        И раціонализмъ могъ считать себя въ полной безопасности, пока возраженія, предъявлявшіяся ему, осложнялись политическимъ исповданіемъ, окутывались мистическимъ туманомъ, или строились на «позитивной», «научной» почв...
        Бунтующему разуму съ его грандіозными общаніями человчеству не могли быть страшны ни политиканствующій католицизмъ съ изуврской догмой искупленія, ни плнительный своей чувствительностью романтизмъ съ его еще тогда неясными мечтаніями, ни скептическій историзмъ, не ушедшій дале плоской бухгалтеріи, ни феодальный анархизмъ во вкус Ницше...
        Раціонализмъ оставался господствующимъ принципомъ философско-политической мысли, ибо для своего времени онъ былъ единственно возможной и жизненной теоріей прогресса.
        Но великія завоеванія разума наполнили живой міръ фантомами - величественными, ясными, но холодными, какъ геометрическіе сады Ленотра. И реальному живому человку стало душно среди порожденныхъ имъ миражей. Не интересы стали управлять людьми, а лишь боле или мене врныя представленія, которыя о нихъ сложились. Представленіе стало надъ волей; во власти его оказался самый человкъ. Призраку подчинилась личность и ея свобода стала отвлеченной.
        И для реальной личности есть безвыходный трагизмъ въ томъ, что призраки, давившіе ее, утверждались вдохновеніемъ наиболе выдающихся и мощныхъ индивидуальностей. Освободительныя стремленія генія готовили новые ковы дальнйшему развитію личности. Это, конечно, надо понимать не въ смысл послдовательнаго суженія творческаго кругозора отдльной индивидуальности, но въ смысл принудительнаго подчиненія ея призракамъ, созданнымъ ране другими и зафиксированнымъ признаніемъ другихъ.
        Человку раціоналистической мысли принадлежитъ великое прошлое. Культъ разума имлъ свои героическія эпохи. Обративъ міръ въ обширную лабораторію, онъ создалъ научные методы, принесъ великія открытія, построилъ современную цивилизацію. Но онъ былъ безсиленъ проникнуть въ тайны міра. Съ вншнимъ освобожденіемъ онъ несъ внутреннее рабство - рабство отъ законовъ, рабство отъ теорій, отъ необходимости, необходимости тхъ представленій, которыя породилъ онъ самъ. Общая жизнь, онъ близилъ смерть. Не мало раціоналистическихъ тумановъ было развяно жизнью, но гибель иллюзій каждый разъ несла отчаяніе жертвамъ самообмана.
        Нашему времени - съ его гигантскими техническими средствами, глубокими общественными антагонизмами, напряженнымъ и страстнымъ самосознаніемъ - суждено было поколебать вру во всемогущество разума. Оно - во всеоружіи огромнаго опыта - отбросило ковы феноменализма, вернулось къ «реальной дйствительности», возгласило торжество воли надъ разумомъ.
        И въ этомъ новомъ человческомъ устремленіи открылись возможности творческаго преодолнія міра - необходимости.
        Въ конц ХІХ-го вка, почти одновременно на свтъ явились дв системы, ярко окрашенныя антиинтеллектуализмомъ.
        Одна - принадлежитъ интуитивной философіи, прагматистамъ и особенно Бергсону. Она есть - наиболе глубокое и категорическое отверженіе ложныхъ претензій «разума».
        Другая - принадлежитъ пролетаріату. Это - философія классовой борьбы, выросшая непосредственно изъ жизни и, подобно первой, возглашающая приматъ «воли» надъ «разумомъ».
        Въ основаніи обихъ системъ лежитъ признаніе автономіи конкретной личности.
        Антираціонализмъ или антиинтеллектуализмъ утверждаетъ пріоритетъ инстинкта надъ разумомъ. За послднимъ онъ признаетъ инструментальное, то-есть вспомогательное значеніе. Вопреки идеализму, полагающему для насъ непосредственную данность духовнаго міра, онъ склоненъ утверждать, что разумъ для насъ не иметъ первоначальнаго значенія. Онъ возникаетъ на определенной ступени общаго мірового развитія. И тогда мы начинаемъ раздлять - физическое и психическое.
        Такъ интеллектъ наряду съ инстинктомъ объявляется только однимъ изъ «направленій» жизненнаго процесса, органомъ нашего приспособленія къ жизни.
        При этомъ интеллектъ, характеризующійся, по словамъ Бергсона, «природнымъ непониманіемъ жизни» является только орудіемъ человка въ разнообразныхъ формахъ его борьбы за существованіе; его собственная природа ограничена: онъ не постигаетъ самой сущности дйствительности, «бытіе» для него есть «явленіе». Онъ группируетъ «явленія», отбираетъ, устанавливаетъ ихъ общія свойства, классифицируетъ, создаетъ общія понятія. Но послднія не совпадаютъ съ самой дйствительностью, а являются лишь символами ея. Разсудочное знаніе, искусственно расчленяетъ жизнь, разрываетъ ея слитный, недлимый, никогда не повторяющійся потокъ и стремится представить непрерывную послдовательность событій, какъ сосуществованіе отдльныхъ вещей[11 - Бергсонъ, съ присущей ему тонкостью, различаетъ въ интеллектуализм - «мысль, черпающую изъ ея глубокихъ источниковъ», и мысль, закоченвшую въ формул. «Есть два рода интеллектуализма: интеллектуализмъ истинный, который переживаетъ свои идеи, и ложный, который подвижныя идеи превращаетъ въ неподвижныя, затвердвшія понятія, чтобы пользоваться ими, какъ жетонами». (Психофизическій параллелизмъ
и позитивная метафизика»».)].
        Но въ живой дйствительности нтъ ничего неподвижнаго; она - алогична, она - «непрестанное становленіе», «абсолютная длительность», она - свободная «творческая эволюція».
        Познаніе подлинной сущности предмета, предмета въ цломъ, а не отдльныхъ частей его или механической ихъ суммы - возможно только при помощи особаго источника знанія - «интуиціи». «Интуиція - опредляетъ Бергсонъ - есть особый родъ интеллектуальной симпатіи, путемъ которой познающій переносится внутрь предмета, чтобы слиться съ тмъ, что есть въ немъ единственнаго и, слдовательно, невыразимаго». («Введеніе въ метафизику»).
        Анализъ, разсудочное знаніе «умножаютъ точки зрнія», «разнообразятъ символы», но они безсильны постичь самое бытіе; интуиція - есть полное сліяніе съ нимъ. Интуиція - всюду, гд есть жизнь, ибо интуиція и есть самосознаніе жизни. И человкъ, сливающійся въ своемъ самосознаніи съ жизнью - становится творчески свободнымъ.
        Разумется, Бергсонъ въ своемъ пониманіи свободы далекъ отъ совершеннаго отрицанія детерминистической аргументами. Онъ признаетъ и физическую и психическую причинности. Но онъ признаетъ обусловленность только частныхъ проявленій нашего «я», его отдльныхъ актовъ. «Я» въ его цломъ - живое, подвижное недлимое, невыразимое въ символахъ - свободно, какъ свободна жизнь вообще, какъ творческій порывъ, а не одно изъ частныхъ ея проявленій.
        Человкъ и акты его свободны, когда они являются цльнымъ и полнымъ выраженіемъ его индивидуальности, когда въ нихъ говоритъ только ему присущее своеобразіе.
        Свобода человка есть, такимъ образомъ ,свобода его творческихъ актовъ и разсудочное знаніе безсильно постичь ихъ природу. Для установленія причинности оно должно разлагать природу на составныя части; эти части - мертвы и обусловлены. Но живой синтезъ частей всегда свободенъ и къ нему непримнимы раціоналистическіе выводы науки. Понятія жизни и причинности лежатъ въ различныхъ планахъ. Жизнь - потокъ, не знающій причинности, не допускающій предвиднія и утверждающій свободу.
        Такъ интуитивная философія утверждаетъ первенство жизни передъ научнымъ изображеніемъ ея или философскимъ размышленіемъ о ней. Сознаніе, наука, ея законы рождаются въ жизни и изъ жизни. Они - моменты въ ней, обусловленные практическими нуждами. Въ научныхъ терминахъ мы можемъ характеризовать ея отдельные эпизоды, но въ цломъ она - невыразима.
        Эту первоначальность жизни, подчиняющую себ вс наши раціоналистическія и механическія представленія о ней, когда-то великолпно выразилъ нашъ Герценъ: «Неподвижная стоячесть противна духу жизни... Въ безпрерывномъ движеніи всего живого, въ повсюдныхъ перемнахъ, природа обновляется, живетъ, ими она вчно молода. Оттого каждый историческій мигъ полонъ, замкнутъ по своему... Оттого каждый періодъ новъ, свжъ, исполненъ своихъ надеждъ, самъ въ себ носитъ свое благо и свою скорбь...»
        Вотъ - мысли, отвчающія анархическому чувству, строящія свободу человка не на сомнительномъ фундамент неизбжно одностороннихъ и схоластическихъ теорій, но на пробужденіи въ насъ присущаго намъ инстинкта свободы. Вотъ - философія, которая сказала «да» тому еще смутно сознаваемому, но уже повсюду зарождающемуся, повсюду бьющемуся чувству, которое радостно и увренно говоритъ намъ, что мы дйствительно свободны лишь тогда, когда выявляемъ себя во весь нашъ ростъ, когда дйствія наши, по выраженію Бергсона, «выражаютъ нашу личность, пріобртаютъ съ ней то неопредленное сходство, которое встрчается между творцомъ и твореніемъ». («Непосредственныя данныя сознанія).
        Если въ план отвлеченной мысли сильнйшій ударъ раціонализму въ наши дни былъ нанесенъ философіей Бергсона, то въ план дйственномъ самымъ страшнымъ его врагомъ сталъ - синдикализмъ, сбросившій догматическія путы партій и программъ и отъ символики представительства перешедшій къ самостоятельному творчеству.
        Въ опредленіи и характеристик революціоннаго синдикализма надлежитъ быть осторожнымъ.
        Чтобы правильно понять его природу, необходимо ясно представлять себ глубокую разницу между синдикализмомъ, какъ формой рабочаго движенія, имющей классовую пролетарскую организацію, и синдикализмомъ, какъ «новой школой» въ соціализм, «неомарксизмомъ», какъ теоретическимъ міросозерцаніемъ, выросшимъ на почв критическаго истолкованія рабочаго синдикализма.
        Это - два разныхъ міра, живущихъ самостоятельной жизнью, на что, однако, изслдователями и критиками синдикализма и досел не обращается достаточно вниманія[12 - См. объ этомъ мою брошюру - «Революціонное творчество и парламентъ. Революціонный синдикализмъ)». Москва, 1917.].
        Сейчасъ насъ интересуетъ именно «пролетарскій синдикализмъ».
        Его развитіе намтило слдующіе основные принципы: а) приматъ движенія передъ идеологіей, в) свободу творческаго самоутвержденія класса, с) автономію личности въ классовой организаціи.
        Вс построенія марксизма покоились на убжденіи въ возможности познанія общихъ - абстрактныхъ законовъ общественнаго развитія и, слдовательно, возможности соціологическаго прогноза.
        Синдикализмъ, по самой природ своей, есть полный отказъ отъ какихъ бы то ни было соціологическихъ рецептовъ. Синдикализмъ есть непрестанное текучее творчество, не замыкающееся въ рамки абсолютной теоріи или предопредленнаго метода. Синдикализмъ - движеніе, которое стимулы, опредляющіе его дальнйшее развитіе, диктующіе ему направленіе, ищетъ и находитъ въ самомъ себ. Не теорія подчиняетъ движеніе, но въ движеніи родятся и гибнутъ теоріи.
        Синдикализмъ есть процессъ непрестаннаго раскрытія пролетарскаго самосознанія. Не навязывая примыкающимъ къ нему неизмнныхъ лозунговъ, онъ оставляетъ имъ такое же широкое поле для свободнаго положительнаго творчества, какъ и для свободной разрушительной критики. Онъ не знаетъ тхъ непререкаемыхъ «verba magistri», которыми клянутся хотя-бы пролетарскія политическія партіи. Въ послднихъ - партійный катехизисъ, заране отвчающій на вс могущіе возникнуть у правоврнаго вопросы, въ синдикализме бьется буйная радость жизни, готовая во всеоружіи встртить любой вопросъ, но не заковывающая себя въ неуклюжіе догматическіе доспхи. Въ политической партіи пролетарій - исполнитель, связанный партійными условностями, расчетами, интригами; въ синдикализме онъ - творецъ, у котораго никто не оспоритъ его воли.
        Самый уязвимый пунктъ «ортодоксальнаго» марксизма - вопіющее противорчіе между «революціонностью» его «конечной цли» и мирнымъ, реформистскимъ характеромъ его «движенія», между суровымъ требованіемъ непримиримой «классовой борьбы» и практическимъ подчиненіемъ ея парламентской политик партіи.
        Въ синдикализм нтъ и не можетъ быть этого мучительнаго, опорочивающаго основной смыслъ движенія - раскола. Въ синдикализм все преломляется въ самой пролетарской сред - среди производителей; движеніе и цль - слиты воедино, ибо они одной природы; «движеніе» такъ-же революціонно, какъ и «цль». Цль - разрушеніе современнаго классового общества, съ его системой наемнаго труда, средства - диктуются духомъ классовой нетерпимости ко всмъ формамъ государственно-капиталистическаго паразитизма. Такъ, конечная цль синдикализма является дйственнымъ лозунгомъ и каждаго отдльнаго момента въ его движеніи.
        Будущее въ глазахъ синдикализма - продуктъ творчества, сложнаго, не поддающагося учету, процесса, модифицируемаго разнообразными привходящими факторами, иногда радикально мняющими среду, въ которой протекаетъ самое творчество. Знать это будущее, какъ знаютъ его правоврные усвоители партійныхъ манифестовъ, невозможно. Подъ реалистической, якобы, оболочкой партійной и парламентской мудрости реформизма, кроется, наоборотъ, самый безпредльный утопизмъ, вра въ возможность путемъ словесныхъ убжденій и частичныхъ экспериментовъ - опрокинуть сложную, глубоко вросшую и въ нашу психику, систему.
        Но можно желать измнить настоящее и строить будущее, согласно вол производителя, той вол, которая отливается непосредственно въ реальныхъ, жизненныхъ формахъ его объединенія - его классовыхъ организаціяхъ.
        Воля пролетаріата, его классовое сознаніе, творческія его способности, степень его культурной подготовки, личная его мощь - иниціатива, героизмъ, сознаніе отвтственности - вотъ революціонные факторы исторіи!
        Воля производителя, творца - вотъ духовный центръ пролетарскаго движенія.
        Синдикатъ, поэтому, долженъ стать ареной самаго широкаго, всесторонняго развитія личности. Членъ синдиката не поступается своими религіозными, философскими, научными, политическими убжденіями. Они - свободны. По мткому выраженію одного изъ пропагандистовъ синдикализма, синдикатъ есть «постоянно измняющееся продолженіе индивидуальностей, образующихъ его. Онъ отливается по типу умственныхъ запросовъ его членовъ».
        Воля производителя, этотъ, какъ мы сказали, духовный центръ движенія, не есть ни выдумка идеолога, ни нчто произвольно самозарождающееся. Воля эта есть - «объективный фактъ», продуктъ опредленныхъ техно-экономическихъ условій.
        Синдикализмъ есть плодъ того разслоенія, которое иметъ мсто въ пролетаріат подъ вліяніемъ техническаго прогресса и повышенныхъ требованій къ самому рабочему.
        Ортодоксальный марксизмъ въ своихъ построеніяхъ опирался на первоначальную капиталистическую фабрику съ деспеціализованнымъ рабочимъ - чернорабочимъ, низведеннымъ до роли простого «орудія производства». Фабрика была своеобразнымъ микрокосмомъ, въ которомъ воля непосредственнаго производителя была подчинена вол хозяина, контролирующаго органа и гд отъ рабочаго - по общему правилу - требовалось не сознательная иниціатива, a слпое подчиненіе.
        Синдикализмъ соотвтствуетъ новой стадіи въ развитіи капитализма. Къ современному рабочему, благодаря повышеннымъ техническимъ условіямъ производства, предъявляется требованіе интеллигентности. Интеллектуализація труда повсюду идетъ быстрыми шагами. Чернорабочій уступаетъ мсто квалифицированному и экстраквалифицированному рабочему, какъ отсталые технически броненосцы должны были въ наше время уступить мсто дредноутамъ и сверхдредноутамъ.
        Современный рабочій долженъ быть активенъ, сознателенъ, обладать иниціативой, обнаруживать гибкость и быстроту въ ршеніи предлагаемыхъ ему техническихъ проблемъ. Наряду съ прогрессомъ техники современнаго рабочаго воспитываетъ ростъ классового самосознанія. Эра рабочаго автоматизма кончена.
        Современная мастерская должна сочетать - самостоятельнаго работника съ сознательнымъ подчиненіемъ коллективной дисциплин, требуемой самой природой коллективнаго труда.
        Посл сказаннаго - ясно, какъ неправильны указанія отдльныхъ критиковъ синдикализма на то, что если онъ наслдовалъ что-либо въ марксизм, то только утопическіе элементы. Подобное указаніе только и возможно при смшеніи синдикализма «пролетарскаго» съ мифологическими концепціями Сореля[13 - Необходимо, однако, различать «утопію» и «соціальный мифъ» Сореля. Утопія - разсудочное построеніе, плодъ выдумки, вдохновенія кабинетнаго мудреца. И тмъ безжизненне и отвлеченне становится утопія, чмъ боле доказательствъ приводитъ въ ея защиту авторъ. Самыя остроумныя и проницательныя схемы не могутъ охватить жизни въ ея многообразіи. И жизнь всегда смется надъ безсильными фантазіями человческаго мозга. Соціальный мифъ не есть разсудочное построеніе, онъ - цлый, живой, недлимый образъ, созданный интуитивно, субъективно - достоврный, но не доказуемый логической аргументаціей. Соціальный мифъ не можетъ быть изложенъ въ терминахъ науки. Таковъ, напримръ, мифъ о наступленіи царствія божія на земл, таковъ наиболе популярный и властный у Сореля мифъ о «Всеобщей стачк» - соціальной революціи. Мифъ трепещетъ полнотой
подлинной и цлостной жизни; онъ - неразложимъ на раціоналистическія клточки, но самъ является источникомъ творчества. Мифъ, одушевляющій революціонера - идентиченъ религіозному огню, владвшему первымъ христіаниномъ. Онъ - вн контроля интеллекта, ибо, по словамъ Сореля, онъ не «описаніе вещей, но выраженіе воли».].
        Пролетарскій синдикализмъ въ самой основ своей исключаетъ «утопическое».
        Въ центр синдикальнаго движенія - личность, единственная подлинная реальность соціальнаго міра. Личности объединяются по признаку, характеризующему положеніе ихъ въ производственномъ процесс, въ опредленныхъ мстныхъ и профессіональныхъ группахъ, именуемыхъ синдикатами. Объединеніе это ставитъ себ совершенно опредленныя реальныя цли: защиту жизненныхъ, экономическихъ интересовъ своихъ членовъ. Синдикатъ есть средство, орудіе въ рукахъ образующихъ его рабочихъ - не боле. Совокупность синдикатовъ представляетъ - организацію «класса», «пролетарскую организацію». Классъ, какъ таковой, есть, конечно, соціологическая абстракція; въ мір вещей - онъ искусственная группировка въ цляхъ самозащиты опредленной совокупности индивидуальностей. Когда мы говоримъ о «вол», «психологіи», «политик» класса - то, очевидно, имемъ въ виду не какую-либо вн личностей, самостоятельно живущую субстанцію, но совокупность лицъ, связанныхъ однороднымъ положеніемъ въ производств, потребностью въ защит однородныхъ интересовъ и вытекающей отсюда необходимостью однородныхъ актовъ. Поэтому, поскольку личности, образующія классъ,
удовлетворяютъ свои индивидуальные запросы, свою личную волю, они совершаютъ акты, цликомъ относящіеся къ области индивидуальной психологіи и индивидуальнаго дйствія, поскольку они выступаютъ солидарно, въ цляхъ защиты нкотораго, общаго имъ всмъ интереса, выступаютъ не какъ люди, но, какъ пролетаріи, они совершаютъ акты, относящіеся къ области классовой психологіи и классового дйствія. Одно лицо своими индивидуальными дйствіями, разумется, не осуществляетъ ничего классоваго, хотя оно и можетъ не только угадать, но и твердо знать линію будущаго поведенія со стороны своихъ товарищей по положенію въ производств, а, слдовательно, и класса. Предположить, что отдльная индивидуальность несетъ въ себ нчто «классовое», значило бы признать существованіе нкоторыхъ «среднихъ», абстрактныхъ индивидовъ, и о невозможности этого мы уже довольно говорили. Но личность можетъ выступать и какъ членъ класса, когда она выступаетъ, какъ членъ совокупности, защищая осознанные интересы совокупности.
        Поэтому, и классъ не есть нчто, стоящее надъ личностью, подчиненное стихійнымъ закономрностямъ, но орудіе ея защиты въ строго опредленномъ, экономическомъ план. И «политика» класса обусловливается не заране созданной «теоріей», но непосредственными требованіями реальныхъ личностей, примнительно къ данному моменту.
        Одинъ изъ наиболе выдающихся практическихъ дятелей синдикализма слдующимъ образомъ характеризуетъ общій планъ синдикальной организаціи: «Здсь (Всеобщая конфедерація труда) есть объединеніе и нтъ централизаціи; отсюда исходитъ импульсъ, но не руководительство. Везд федеративный принципъ: на каждой ступени, каждая единица организаціи самостоятельна - индивидъ, синдикатъ, федерація или биржа труда... Толчокъ къ дйствію не дается сверху, онъ исходитъ изъ любой точки и вибрація передается, все расширяясь, на всю массу конфедераціи».
        Отказъ синдикализма отъ раціонализма, науки и научнаго прогноза, въ качеств руководителей его жизненной политики, отказъ отъ демократіи и парламентаризма, какъ господства идеологовъ - есть прежде всего продуктъ «массовой психологіи», весьма неблагосклонной къ утопизму.
        Ничего утопическаго, дйствительно, не заключаютъ ни проникающій синдикализмъ «индивидуализмъ», ни «насиліе», какъ методъ классовой борьбы.
        Абсолютный индивидуализмъ и революціонный синдикализмъ - прямо антиномичны. Тотъ «страстный» и «напряженный» индивидуализмъ, про который пишутъ нкоторые синдикалисты, который дйствительно живетъ въ синдикализм и безъ котораго самый синдикализмъ былъ-бы невозможенъ, какъ самостоятельная - вн партійнаго руководства - форма пролетарскаго движенія - никогда и нигд не высказывался въ смысл отрицанія «общественности» или даже существенныхъ ограниченій ея въ пользу неограниченнаго произвола отдльной индивидуальности. Самая возможность подобныхъ утвержденій зиждется, съ одной стороны, на преувеличеніи роли анархизма въ синдикалистскомъ движеніи, съ другой, на старомъ представленіи объ анархизм - какъ абсолютно индивидуалистическомъ ученіи. Но такого анархизма вообще нын нтъ и мене всего абсолютными индивидуалистами были т анархисты, которые вошли въ синдикализмъ и играли въ немъ замтную роль. Даже редакторъ оффиціальнаго органа Конфедераціи (La voix du Peuple) - анархистъ Э. Пуже, во всхъ своихъ писаніяхъ подчеркивавшій плодотворное значеніе творческой иниціативы личности и понимавшій хорошо роль
«сознательнаго» меньшинства, тмъ не мене никогда не заключалъ въ себ ничего ни штирнеріанскаго, ни ницшеанскаго.
        Столь-же неправильно было-бы видть «утопизмъ» и въ «насиліи» синдикализма. Большинство изслдователей понимаютъ это «насиліе» обычно въ какомъ-то нарочито «матеріалистическомъ» смысл, въ смысл непосредственнаго принужденія кого-либо къ какому-либо акту или непосредственнаго разрушенія чего-либо.
        Но «насиліе» синдикализма не есть терроръ.
        Терроръ, укладывающійся въ рамки традиціоннаго анархистскаго права, совершенно исключенъ изъ методовъ борьбы революціоннаго синдикализма.
        То, что на язык «теоретическихъ синдикалистовъ» называется «насиліемъ», есть, въ сущности, аполитическіе, внпарламентскіе способы борьбы или открытыя классовыя выступленія пролетаріата, такъ наз. «action directe» (прямое дйствіе). Послднія могутъ съ начала до конца носить легальный характеръ, оставаясь тмъ не мене революціонными, такъ какъ всегда посягаютъ на самыя основы капиталистической системы. Революціонный синдикализмъ - какъ прекрасно опредлилъ Пуже - не боится частичныхъ «реформъ». Но онъ борется... противъ системы, которая возводитъ въ принципъ «соглашенія» съ хозяевами (патронатомъ) и не идетъ дале смшанныхъ комиссій, арбитражей, регулированія стачекъ, «совтовъ труда» съ ихъ увнчаніемъ въ форм «Высшаго Совта Труда».
        Синдикализмъ полагаетъ, что «насиліе» - необходимый спутникъ всякой принудительной санкціи, a, слдовательно, и всякаго «права». Нтъ организованнаго «права» безъ насилія.
        Но наряду съ правомъ - публичнымъ и гражданскимъ, санкціонированнымъ государствомъ, - есть иное неписанное право, покоющееся на коллективной вр, коллективно выработанномъ убжденіи въ справедливости притязаній, какъ личности, такъ и общественнаго класса на полный продуктъ ихъ творчества.
        Каждый общественный классъ иметъ сознаніе своего права. И право «пролетарское» глубоко враждебно праву «капиталистическому». Наличность подобнаго правосознанія и принципіальное содержаніе его, обусловленное разрывомъ съ другими классами, опредляетъ духовное рожденіе класса. И разрывъ между классами тмъ полне, чмъ рзче, чмъ ярче правовое сознаніе классовъ. «Чмъ капиталистичне будетъ буржуазія, - правильно писалъ Сорель - тмъ воинственне будетъ настроенъ пролетаріатъ, тмъ больше выиграетъ движеніе». И, поскольку «право» одного класса считаетъ желательнымъ или справедливымъ ограниченіе или упраздненіе «правъ» другого, и классъ пытается осуществить свое «право», онъ совершаетъ «насиліе».
        «Всякій общественный классъ, - пишетъ итальянскій синдикалистъ Оливетти - всякая политическая группа стремится примнить насиліе къ другимъ и не допустить его по отношенію къ себ самому, узаконить собственное насиліе и бороться противъ насилія со стороны другихъ. Ни одной человческой групп никогда не удавалось восторжествовать иначе, какъ при помощи силы....»
        Поэтому, «насиліе» революціоннаго синдикализма есть не только организованное нападеніе на капиталистическій режимъ, но и необходимая самооборона, отвтъ на покушенія со стороны «права буржуазнаго» на «право пролетарское». Это «насиліе» - въ истинномъ смысл этого слова - борьба за существованіе. A содержаніе синдикалистскаго «права» - не объявленіе пролетарской «диктатуры», a обезпеченіе свободы и соціальной справедливости.
        Эта, по необходимости, бглая характеристика философіи революціоннаго синдикализма все-же позволяетъ утверждать, что рабочій синдикализмъ, выросшій и развившійся самостоятельно, чуждавшійся какихъ-либо «теоретическихъ» выдумокъ, въ движеніи своемъ создалъ нсколько моментовъ, поразительно напоминающихъ столь далекое, казалось бы, ему философское ученіе Бергсона. Одинъ изъ авторитетнйшихъ представителей теоретическаго синдикализма, Лягарделль протестовалъ однажды противъ того, что многіе стараются усмотрть въ «антиинтеллектуалистской философіи Бергсона философскія основанія синдикализма». «Это неврно, - писалъ онъ - имется аналогія, совпаденіе, сходство въ нсколькихъ существенныхъ пунктахъ... Но это все»...
        Это замчаніе для насъ драгоцнно. Тмъ знаменательне и значительне становится это «совпаденіе», это «сходство въ нсколькихъ существенныхъ пунктахъ», если основы синдикализма слагались самсостоятельно, вн какого бы то ни было вліянія французскаго философа. Это означаетъ, что философское движеніе противъ «разума», какъ единственнаго источника познанія, - не одиноко, что рядомъ съ нимъ, но независимо отъ него, движется въ томъ же направленіи, быть-можетъ, самое могучее по идейному смыслу, теченіе современности.
        Мы знаемъ уже, что вс разсужденія Бергсона вытекаютъ изъ его общаго представленія о жизни, какъ безконечномъ, слитномъ, недлимомъ и неразрывномъ поток. Всякое расчлененіе его разсудкомъ, т.-е. всякая научная работа, даетъ намъ лишь условное, ограниченное представленіе о жизни и ея явленіяхъ. Лишь интуитивное знаніе позволяетъ намъ проникнуть внутрь предмета, постичь жизнь и ея явленія въ ихъ внутренней глубочайшей сущности.
        И синдикализмъ, это практическое рабочее движеніе, одухотворяется тми же мыслями. Бергсоновское ученіе о жизни чрезвычайно близко воззрніямъ синдикалистовъ на самый синдикализмъ. Они рисуютъ себ синдикализмъ, не какъ застывшую форму, сказавшую вс свои слова, выработавшую разъ навсегда свою программу и тактику, а какъ непрестанное классовое творчество, своеобразный трудовой потокъ, не замыкающійся ни въ рамки какихъ-либо абсолютныхъ теорій, ни разъ навсегда установленныхъ методовъ.
        Какъ у Бергсона наряду съ поверхностнымъ, вншнимъ рассудочнымъ «я», выработавшимъ языкъ и научные методы для удовлетворенія своихъ, практическихъ нуждъ, живетъ глубокое, внутреннее, жизненное «я», раскрывающее свое самосознаніе черезъ интуицію, такъ въ соціальной философіи синдикализма живетъ тоже противоположеніе примнительно къ соціальной сред.
        Въ экономик это - противоположеніе между обмномъ, преходящей формой, обслуживающей вншнія потребности хозяйственнаго общества, и производственнымъ процессомъ - глубокимъ внутреннимъ механизмомъ, неотдлимымъ отъ самаго существованія общества[14 - Это противоположеніе - существенно для современной хозяйственной формы. Торговый капитализмъ, нкогда открывавшій дорогу промышленному, когда то безспорный и могучій хозяинъ рынка, пріучается нын къ скромной роли агента промышленнаго капитала, олицетворяющаго современное производство.].
        Въ политическомъ план синдикализмъ выдвигаетъ противоположеніе между легальнымъ реформизмомъ - получимъ, исповдующимъ культъ малыхъ длъ, и революціоннымъ реформизмомъ - въ своихъ завоеваніяхъ утверждающимъ свою подлинную сущность, свое «право».
        Синдикализмъ открылъ новую эру въ развитіи пролетарскаго самосознанія.
        Первоначально стихійный, непосредственно выросшій изъ жизни, синдикализмъ въ наши дни становится сознательнымъ классовымъ протестомъ противъ раціонализма - противъ слпой вры въ непогршимость теоретическаго разума, все устрояющаго силой своихъ отвлеченныхъ спекуляцій.
        Синдикализмъ утверждаетъ автономію личности, утверждаетъ волю творческаго и потому революціоннаго класса.
        Въ синдикалист живутъ рядомъ: «страстный индивидуализмъ», ревниво оберегающій свою свободу, и напряженное чувство «пролетарскаго права». Синдикалистъ уже не исполнитель только чужихъ мнній, но непримиримо и героически настроенный борецъ, своимъ освобожденіемъ несущій свободу и другимъ.
        И споръ между рдющими защитниками раціонализма и его врагами - думается мн - уже не есть только столкновеніе двухъ противоборствующихъ духовныхъ теченій, не есть контраверзы философскихъ школъ, турниръ политическихъ мнній, но борьба двухъ разныхъ типовъ человческаго духа.
        Но въ «традиціонномъ анархизм» - вопреки основнымъ настроеніямъ его - упорно говорятъ еще старыя раціоналистическія ноты.
        Правда, и обще-философская (смшеніе матеріализма съ позитивизмомъ) и историко-философская физіономіи Бакунина страдаютъ крайней невыясненностью. Въ той творческой лихорадк, какой была вся жизнь Бакунина, ему было некогда продумать до конца философскія основанія своихъ утвержденій, любой аргументъ въ защиту его «дла» казался ему пригоднымъ.
        И потому у Бакунина мы найдемъ столько-же раціоналистическихъ положеній, сколько и разрушительныхъ возраженій противъ нихъ. Бакунинъ оказывается одновременно близкимъ и Конту и Бергсону.
        Бакунинъ посвящаетъ краснорчивую страницу автоматизму «закоченвшихъ» идей, страницу, какъ будто, предвосхищающую тонкую аргументацію Бергсона: «Каждое новое поколніе находитъ въ своей колыбели цлый міръ идей, представленій и чувствъ, который оно получаетъ, какъ наслдіе отъ прошлыхъ вковъ. Этотъ міръ не представляется передъ новорожденнымъ въ своей идеальной форм, какъ система представленій и понятій, какъ законъ, какъ ученіе; ребенку, неспособному ни воспринять, ни постичь его въ такой форм этотъ міръ говоритъ на язык фактовъ, воплощенныхъ и осуществленныхъ, какъ въ людяхъ, такъ и во всемъ, что его окружаетъ, во всемъ, что онъ видитъ и слышитъ съ перваго дня своей жизни. Эти человческія понятія и представленія были вначал только продуктомъ дйствительныхъ фактовъ изъ жизни природы и общества, въ томъ смысл, что они были рефлексами или отраженіями въ мозгу человка и воспроизведеніемъ, такъ сказать, идеальнымъ и боле или мене врнымъ такихъ фактовъ съ помощью этого безусловно вещественнаго органа человческой мысли. Поздне, посл того, какъ эти понятія и представленія вндрились указаннымъ образомъ въ
сознаніе людей какого-нибудь общества, они достигали возможности сдлаться, въ свою очередь, продуктивными причинами новыхъ фактовъ, собственно не столько въ природ, сколько въ обществ. Въ конц концовъ они видоизмняютъ и преобразуютъ, правда очень медленно, существованіе, привычки и учрежденія людей, словомъ, вс человческія отношенія въ обществ и, своимъ проявленіемъ во всхъ мелочахъ повседневной жизни каждаго человка, они явно длаются чувствительными всмъ, даже дтямъ».
        И дале Бакунинъ даетъ убійственную характеристику «разума». Неоднократно подчеркиваетъ онъ его безсиліе, его неспособность творить или даже удовлетворительно выразить въ логическихъ терминахъ всю полноту бытія. Разумъ расчленяетъ и убиваетъ жизнь. Абстрактное мышленіе оперируетъ общими идеями, но он являются блднымъ отраженіемъ реальной жизни.
        Бакунинъ, какъ будто, презрительно относится къ «наук». Наука живетъ отраженной, несамостоятельной жизнью; она конструируетъ представленія, понятія жизни, но не самую жизнь. Общество, которое бы управлялось на основаніи законовъ, открытыхъ «наукой», Бакунинъ объявляетъ «ничтожествомъ». Онъ выноситъ безпощадный приговоръ «ученому» правительству.
        Но наряду съ подобнымъ «антиинтеллектуализмомъ», Бакунинъ высказываетъ и прямо противоположныя идеи, категоричностью своей далеко отходящія отъ ученій прагматистовъ объ «инструментальномъ» значеніи разума.
        «Разумъ» объявляется единственнымъ органомъ, которымъ мы обладаемъ для познанія истины. Въ «Антитеологизм» Бакунинъ утверждаетъ, что мысль опредляетъ мсто человка въ животномъ мір. «Человческій міръ - пишетъ онъ - являясь ничмъ инымъ, какъ непосредственнымъ продолженіемъ органическаго міра, существенно отличается отъ него новымъ элементомъ: мыслью, произведенной чисто физіологической дятельностью мозга и производящей въ то-же время среди этого матеріальнаго міра и въ органическихъ и неорганическихъ условіяхъ, которыхъ она является, такъ сказать, послднимъ резюме, все то, что мы называемъ интеллектуальнымъ и моральнымъ, политическимъ и соціальнымъ развитіемъ человка - исторію человчества».
        Недовріе къ «наук» смняется неожиданно ея апофеозой. «Мы полны уваженія къ наук; мы смотримъ на нее, какъ на одно изъ самыхъ драгоцнныхъ сокровищъ, какъ на одну изъ лучшихъ славъ человчества. Наукой человкъ отличается отъ животнаго...» Наук мы обязаны обладаніемъ «несовершенной, но зато достоврной истины» (Антитеологизмъ). Отсутствіе знаній, невжество оказывается самостоятельнымъ факторомъ общественнаго процесса. «Каковы причины приводящей въ отчаяніе и столь близкой къ неподвижности медленности, которая составляетъ, по моему, самое большое несчастіе человчества? Причинъ этому множество. Между ними одной изъ самыхъ значительныхъ является, несомннно, невжество массъ». («Богъ и Государство»). И въ конечномъ счет, Бакунинъ переходитъ къ славословію «универсальной науки» - позитивной философіи Конта.
        Такъ, несмотря на вс стремленія Бакунина изгнать изъ своего историко-философскаго credo все раціоналистическое, оно тмъ не мене властно вторгается въ него и именно наличностью раціоналистическихъ элементовъ обусловливается характеръ той анархистской «политики», которая была воспринята и большинствомъ его послдователей.
        Боле законченнымъ, хотя и мене оригинальнымъ является ученіе Кропоткина.
        Въ обширномъ, представляющемъ выдающійся интересъ - по важности трактуемыхъ авторомъ проблемъ - «Lа Science Moderne et l'Anarchie» («Современное знаніе и анархія»)[15 - Боле полную мою рецензію этого труда Кропоткина см. въ журн. «Голосъ Минувшаго» за 1912 г.] Кропоткинъ стремится показать, что анархизмъ не есть только соціально-политическая программа, но цлостное міросозерцаніе.
        «Анархизмъ - пишетъ онъ - есть міропониманіе, базирующее на механическомъ (или, лучше сказать, кинетическомъ) истолкованіи явленій; міропониманіе, объемлющее всю природу, включая и жизнь обществъ. Методъ анархизма - методъ естественныхъ наукъ. Его тенденція - построеніе синтетической философіи, обнимающей вс факты природы. Какъ законченное матеріалистическое міровоззрніе, анархизмъ полагаетъ, что всякое явленіе природы можетъ быть сведено къ физическимъ или химическимъ процессамъ и потому получаетъ естественно-научное объясненіе. Анархизмъ есть безповоротный отказъ отъ всякаго религіознаго или метафизическаго міровоззрінія».
        Критикуя современныхъ экономистовъ, Кропоткинъ устанавливаетъ понятіе соціологическаго закона. Онъ указываетъ, что всякій законъ иметъ условный характеръ, иметъ свое «если». Соціологи и экономисты обычно совершенно забываютъ объ этомъ условномъ характер ихъ законовъ и изображаютъ «факты, явившіеся слдствіемъ извстныхъ условій, какъ неизбжные, неизмнные законы». Въ эту ошибку впадаетъ - по мннію Кропоткина - и соціалистическая (марксистская) экономія. Между тмъ, политическая экономія (какъ и всякая вообще частная соціологическая дисциплина) должна конструироваться, какъ «естественное знаніе», она должна стать «физіологіей обществъ», должна изучать «экономическія отношенія такъ, какъ изучаются факты естественной науки». И Кропоткинъ заканчиваетъ разсужденіе замчаніемъ, что «научный изслдователь, незнакомый съ естественно-научнымъ знаніемъ, неспособенъ понять истинный смыслъ, заключенный въ понятіи закона природы».
        Самъ Кропоткинъ - біологъ и въ его концепціи соціальная жизнь не есть какой-либо самостоятельный типъ существованія, не имющій себ подобныхъ, но лишь особая форма органическаго міра.
        Дарвинизмъ, по убжденію Кропоткина, совершилъ революцію и въ области соціальнаго знанія. Но мы уже выше указывали, что Кропоткинъ далекъ отъ того ортодоксальнаго пониманія дарвинизма, которое весь жизненный процессъ сводитъ къ неограниченной и безпощадной борьб за существованіе. Соціальный инстинктъ есть такой же законъ животной жизни, какъ и взаимная борьба. И человкъ не является исключеніемъ въ природ. Онъ также подчиненъ великому принципу взаимной помощи, гарантирующей наилучшіе шансы выжить и оставить потомство.
        Въ этихъ положеніяхъ - ядро всхъ соціально-политическихъ построеній Кропоткина.
        Переходя къ изученію соціальной жизни, Кропоткинъ указываетъ на народъ, массы, трудящихся, какъ могучій родникъ соціальнаго творчества, отвчающаго идеямъ взаимопомощи. Самый анархизмъ есть продуктъ творческой силы массъ; подобно всякому революціонному движенію онъ родился не въ кабинет ученаго, не въ университетахъ, а въ ндрахъ народа, въ шум борьбы. Къ этой иде народнаго творчества Кропоткинъ возвращается непрестанно. Вс учрежденія, имвшія задачей взаимопомощь и миръ, были выработаны анонимной «толпой».
        Могучему народному инстинкту, творящему истинное справедливое право, Кропоткинъ противопоставляетъ маговъ, жрецовъ, ученыхъ, законниковъ, государство, несущихъ въ соціальную жизнь ложь и тираннію. Даже когда революціонныя волны взмываютъ къ кормилу правленія людей одаренныхъ и преданныхъ народному длу, и тогда они - по мннію Кропоткина - не остаются на высот задачи. Общественное переустройство требуетъ «коллективнаго разума массъ, работы надъ конкретными вещами», свободной отъ утопическихъ, метафизическихъ бредней.
        И наиболе цлесообразную форму общественной организаціи Кропоткинъ видитъ въ общин, коммун, представляющей реальные интересы входящихъ въ нее членовъ, стремящейся къ широчайшему, въ предлахъ возможнаго, обезпеченію развитія ихъ личности. Кропоткинъ не отрицаетъ, что и коммуна знаетъ борьбу. Но... есть борьба, двигающая человчество впередъ. Коммуна боролась за человческую свободу, за федеративный принципъ; войны, которыя вели и ведутъ государства, влекутъ ограниченія личной свободы, обращеніе людей въ рабовъ государства.
        Кропоткинъ неустанно разоблачаетъ, одно за другимъ «государственныя благодянія», и нтъ и не можетъ быть апологіи государственности, которая бы могла устоять предъ такимъ разъдающимъ анализомъ человческой совсти.
        Не останавливаясь подробне на изложеніи содержанія замечательнаго труда - попробуемъ прослдить примненіе авторомъ его «метода» къ соціологическому изслдованію.
        Вся книга Кропоткина является по существу сплошнымъ обвинительнымъ актомъ по адресу государства, государства - злодя, государства узурпатора. И такая точка зрнія была бы совершенно понятной, если бы мы подходили къ государству, въ любой изъ его историческихъ формъ, съ этическимъ мриломъ. Но, если примнять методъ естествознанія, какъ только что совтовалъ авторъ, надо помнить, что нтъ законовъ, которые бы не носили неизбжно условнаго характера, и тогда громы Кропоткина противъ государства вообще становятся мало обоснованными. Въ своемъ историческомъ изслдованіи онъ самъ приходитъ къ выводу, что исторія не знаетъ непрерывной эволюціи, что различныя области по очереди были театромъ историческаго развитія; при этомъ каждый разъ эволюція открывалась фазой родового общежитія, потомъ приходила деревенская коммуна, позже свободный городъ; государственной фазой эволюція кончается. «Приходитъ государство, имперія и съ ними смерть», восклицаетъ Кропоткинъ. Вотъ именно этотъ «соціологическій законъ», представляющійся Кропоткину постояннымъ и неизмннымъ, и долженъ былъ бы поставить передъ нимъ вопросъ объ
исторической необходимости государства. Онъ, какъ натуралистъ, долженъ былъ бы искать причинъ, почему исторія любого человческаго общежитія, начавъ съ «свободы», кончаетъ неизбжно «государствомъ - смертью», которое у Кропоткина является внезапно, какъ deus ex machina, разрушая все созданное предшествующими творческими эпохами.
        Посл увлекательнаго повствованія о средневковой общин Кропоткинъ говоритъ, что въ XVI в. пришли новые варвары и остановили, по крайней мр, на два или на три столтія все дальнйшее культурное развитіе. Они поработили личность, разрушили вс междучеловческія связи, провозгласивъ, что только государство и церковь имютъ монополію объединить разрозненныя индивидуальности. Кто же они эти варвары? «Это - государство, тройственный союзъ военачальника, судьи и священника». Хотя дале Кропоткинъ и даетъ нкоторое историческое объясненіе этому внезапному вторженію варваровъ, однако объясненіе далеко недостаточное. И именно здсь - слабый пунктъ всей исторической аргументаціи автора. Онъ почти не изучаетъ, или не интересуется процессомъ внутренняго разложенія тхъ общежитій, которыя представляются ему, если не идеальными, то наиболе цлесообразными. Онъ изслдуетъ вншнюю политику по отношенію къ средневковой коммун, городу, ремеслу и не замчаетъ внутренняго раскола, находящаго себ часто иное объясненіе, чмъ злая только воля заговорщиковъ противъ сосдскаго мира. Въ развитіи общественнаго процесса онъ почти игнорируетъ
его техно-экономическую сторону, онъ не входитъ въ изученіе причинъ, повлекшихъ внутреннее разложеніе цехового строя, для него остается невыясненнымъ промышленный взрывъ конца ХVІІІ вка и еще ране блестящее развитіе мануфактуры. Остановившись бгло на меркантилистической эпох и сдлавъ общія указанія на однобокую политику государства, онъ длаетъ категорическое завреніе объ умираніи промышленности въ XVIII вк. Этой неполнотой историческаго анализа объясняется и нкоторая романтичность въ его характеристик средневковья.
        Въ результате у Кропоткина является стремленіе къ идеализаціи всякой коммуны, на какой бы низкой ступени правосознанія она ни стояла. Едва ли съ этимъ можно согласиться, именно оставаясь на почве анархистскаго міросозерцанія. Если современному передовому правосознанію претитъ государственная форма общежитія, убивающая личную иниціативу, налагающая на освободившуюся внутренно личность путы вншняго принужденія, безплодно расточающая человческія силы, утверждающая общественную несправедливость своимъ пристрастнымъ служеніемъ господствующимъ экономическимъ интересамъ, то въ отдльныхъ догосударственныхъ формахъ общежитія мы найдемъ ту же способность убивать свободную личность и свободное творчество, какъ и въ современномъ государств. И, конечно, у государства, играющаго у Кропоткина безсмнно роль гробовщика свободнаго общества, были причины появленія боле глубокія, чмъ рисуетъ Кропоткинъ.
        Общество истинно свободныхъ людей не можетъ породить рабства, истинно свободная коммуна не привела бы къ рабовладльческому государству. Но смшанное общество, гд наряду съ свободными были и несвободные, гд свобода другого цнилась и уважалась постольку, поскольку это не вредило собственнымъ интересамъ, гд взаимопомощь диктовалась не любовью, а грубымъ эгоистическимъ расчетомъ - не могло не породить эксплоататоровъ и эксплоатируемыхъ, прійти къ разложенію и закончиться государственнымъ компромиссомъ.
        Поэтому, если историко-философская теорія Кропоткина желаетъ остаться строго реалистической, она должна признать, что вс формы «соціальнаго» или «антисоціальнаго» закрпощенія, въ томъ числ и государство, суть также продукты творческихъ силъ массъ, а не выдумка случайныхъ, прирожденныхъ «злодевъ», желающихъ въ что-бы то ни стало портить человческую исторію. Наконецъ, какія могли бы быть причины этого постояннаго торжества ничтожной - въ количественномъ и качественномъ смысл - кучки людей надъ превосходящими ихъ въ обоихъ смыслахъ массами?
        Чрезмрная идеализація творческой силы «массъ», доходящая до настоящаго фетишизма, представляетъ также чрезвычайно уязвимый пунктъ историко-философскихъ построеній анархизма.
        Уже со временъ Прудона и Бакунина въ анархистической литератур стало традиціоннымъ утвержденіе, что самый анархизмъ - и какъ міросозерцаніе и какъ практическія формы организаціи (соціальные институты взаимопомощи) - есть продуктъ творчества массъ.
        Однако, утвержденіе это никогда и никмъ еще не было доказано.
        Между тмъ, едва-ли возможно - и по существу, и методологически - отождествлять понятія «анархизма» и «взаимопомощи». Съ одной стороны, въ такомъ представленіи, «анархизмъ» становится всеобъемлющимъ; анархизмъ является какъ-бы своеобразной формой присущаго всмъ инстинкта самосохраненія. Съ другой стороны, институты взаимопомощи - коммуна, союзъ, партія - могутъ быть продиктованы такими интересами и чувствами, которыя не заключаютъ въ себ ничего анархическаго.
        «Анархизмъ», какъ движеніе массъ, и по сію пору не играетъ еще нигд значительной роли. Соціальныхъ институтовъ, исторически утвердившихся, анархическаго характера мы не знаемъ. Широкія, но весьма неопредленныя и модифицируемыя иными вліяніями симпатіи къ анархизму можно наблюдать среди крестьянскаго населенія. Нкоторые изслдователи, въ род Боргіуса или Зомбарта, основываясь на наблюденіяхъ и статистическомъ матеріал самихъ анархистовъ, даже опредленно настаиваютъ на «аграрномъ» характер анархизма. «Везд, гд сельское населеніе поднималось до самостоятельнаго движенія, - пишетъ Зомбартъ - оно всегда носило анархическую окраску». (Италія, Испанія, Ирландія). Но это - все. И если не считать, только въ послдніе годы слагающагося въ замтныхъ размрахъ въ пролетарской сред, анархо-синдикализма, можно было-бы еще и сейчасъ характеризовать анархизмъ словами Бакунина - «бездомная странствующая церковь свободы».
        Анархизмъ требуетъ исключительно высокой - этической и технической культуры. «Масса» еще нигд не стоитъ на этомъ уровн. И то, что «масса» терпитъ чудовищный гнетъ и уродства капиталистической системы, есть плодъ не только ея «непросвщенности», ея боязни «дерзаній», но того, что ей дйствительно еще нечего поставить на мсто существующей системы. Если было-бы иначе, никакіе «злоди» не сумли-бы удержать ее въ поко.
        Подведемъ итоги.
        Если абсолютный индивидуализмъ пришелъ къ гипертрофическимъ изображеніямъ конкретной личности, до поглощенія ею всхъ остальныхъ индивидуальностей и всей общественности, то современный анархизмъ, несомннно, погршаетъ гипертрофическимъ представленіемъ роли массъ въ иниціатив и подготовк соціальнаго акта.
        Совершенно очевидно, что учрежденія, созидаемыя годами, десятилтіями и даже вками, не могутъ явиться міру разомъ по иниціатив «массы». Массы не заключаютъ ни «естественныхъ», ни «общественныхъ» договоровъ. Анархизмъ самъ уже давно высмялъ тщету подобныхъ утвержденій. И все-же, творческую иниціативу предоставляетъ мистической легендарной сил массъ.
        Въ основ всякаго творческаго процесса лежитъ индивидуальная энергія. Пусть личность беретъ изъ окружающей среды питающіе ее соки, но она претворяетъ въ живые дйственные лозунги смутный матеріалъ, вырабатываемый массой; она пробуждаетъ таящуюся потенціальную силу массъ; она подымаетъ ихъ своимъ творческимъ энтузіазмомъ и длаетъ изъ безучастныхъ свидтелей активныхъ борцовъ.
        Конечно, массовое творчество превосходитъ глубиной и значительностью изолированныя выступленія личности. Стихійныя «народныя» движенія, выступленія «класса», представляющія разрядъ накопленной общественной энергіи, уносятъ въ жизненномъ поток отдльныя устремленія личности, растворяютъ въ коллективномъ творчеств ея иниціативу. Но ни народъ, ни общественный классъ не могутъ находиться постоянно въ состояніи творческой возбужденности. Проходитъ упоеніе побдой или отчаяніе, вызванное пораженіемъ, и работники цлаго, недавно спаянные общимъ одушевленіемъ, разсыпаются въ вялой житейской обыденщин до новаго подъема, новаго взрыва, вызваннаго чьей-либо личной иниціативой.
        Наоборотъ, жизнь личности, съ начала до конца, можетъ быть проникнута однимъ неудержимымъ стремленіемъ, непрерывнымъ воплощеніемъ любимой идеи, неизмннымъ служеніемъ любимому длу. Никакое общественное движеніе не можетъ въ себ нести такого единства настроеній, такой врности исходной иде, какъ отдльное личное выступленіе. Общественная энергія - каменьщикъ, индивидуальная - зодчій.
        Такъ - первое предложеніе, первый примръ принадлежитъ и въ соціальномъ движеніи единственно подлинной реальности - личности. Самая общественность есть ничто иное, какъ извстный послдовательный порядокъ осуществленія личныхъ цлей въ соціальной сред. Послдней нтъ вн личностей, ее образующихъ; масса не мыслитъ однимъ мозгомъ, не высказывается однимъ словомъ.
        И новйшій образецъ «массовой психологіи», притомъ наиболе яркій - революціонный синдикализмъ, хотя для восторженныхъ наблюдателей, въ род Сореля, и вышелъ готовымъ, подобно Минерв, изъ критики демократіи и партійнаго соціализма, тмъ не мене въ дйствительности проходилъ стадію предварительной подготовки, и отдльныя мысли его высказывались задолго до сформированія массового теченія на конгресахъ отдльными лицами. На творческой роли наиболе сознательнаго меньшинства въ самомъ синдикализм настаиваютъ даже такіе синдикалистскіе дятели, какъ вышедшій непосредственно изъ рабочей среды Э. Пуже (нечего уже и говорить объ идеологахъ синдикализма въ роде Лагарделля). Наконецъ, и въ синдикализм есть свои «избранники» и «вожди». Правда, это не «провиденціальные» люди соціалъ-демократіи. Ни «апостольству», ни «бонапартизму» въ рядахъ синдикализма нтъ мста; его «вожди» - воистину первые среди равныхъ, но все-же они вожди и ихъ личная иниціатива, какъ во всякомъ обществ людей, можетъ сыграть видную роль въ выработк «массовой психологіи».[16 - См. объ интересномъ спор Р. Михельса и Лагарделля о роли «вождей» въ
синдикализм въ моей брошюр: «Революціонное творчество и парламентъ». гл. V-я.]
        И всякая иная, нереалистическая концепція была бы непріемлемой для анархизма, строющаго свою философію на самоопредленіи автономной личности.
        И тмъ мене пріемлемо возведеніе въ абсолютъ - «массы», «человчества», «коммуны», «соціализма» или «синдикализма» и пр. для того міровоззрнія, которое устами же Кропоткина объявляетъ себя свободнымъ отъ какихъ-либо «религіозныхъ» или «метафизическихъ» пережитковъ. Государство и коммуна, парламентаризмъ и прямое народовластіе, пролетаріатъ, народъ и человчество - временныя относительныя ступени въ безграничномъ устремленіи впередъ человческаго духа. И не въ частномъ торжеств и совершенств этихъ формъ можетъ онъ найти свое упокоеніе.
        Свободная философія можетъ говорить лишь о вчномъ движеніи. Всякая остановка и самоудовлетвореніе въ пути для нея есть смерть.
        И анархизмъ долженъ смести «законы» и «теоріи», которые кладутъ предлъ его неутолимой жажд отрицанія и свободы.
        Анархизмъ долженъ строиться на томъ свободномъ, радостномъ постиженіи жизни, о которомъ намъ говоритъ интуитивная философія.
        ГЛАВА IV.
        Анархизмъ и энономическій матеріализмъ.
        Среди множества теорій, пытавшихся заковать многообразную жизнь въ схемы отвлеченныхъ построеній, есть одна, заслуживающая особаго вниманія со стороны анархизма.
        Эта теорія - доктрина «историческаго» или «экономическаго» матеріализма.
        Она породила такую огромную критическую литературу, что, казалось бы, едва ли въ ней должны оставаться невыясненными какіе-либо пункты.
        И между тмъ, споры изъ-за правильнаго ея истолкованія продолжаются и по сію пору и не только между ея ортодоксальными послдователями, съ одной стороны, и принципіальными ея отрицателями, съ другой, но и въ сред самихъ марксистовъ, которые никакъ не могутъ согласиться въ пониманіи самыхъ «основъ» теоріи и «объясняютъ» ее и «продолжаютъ» въ самыхъ разнообразныхъ направленіяхъ. Къ неменьшимъ противорчіямъ привело усвоеніе доктрины экономическаго матеріализма въ томъ синдикалистскомъ теченіи, которое называетъ себя «нео-марксизмомъ», и которое наряду съ экономикой въ своей историко-философской концепціи удлило такое выдающееся мсто иниціативе автономной личности.
        Какъ во всякомъ человческомъ твореніи, подчиненномъ неизбжнымъ законамъ времени, въ теоріи экономическаго матеріализма есть - элементы случайнаго, преходящаго значенія, уже отжившіе и отживающіе, объясняемые особенностями момента ея возникновенія, индивидуальными особенностями ея творцовъ, наконецъ, спеціальными ея заданіями, но есть въ ней элементы, которымъ суждено пережить творца, ибо за обманчивой оболочкой логическихъ хитросплетеній въ нихъ бьется подлинная жизнь.
        Эти элементы - дороги и анархизму.
        Отношеніе анархизма къ экономическому матеріализму носитъ досел двойственный характеръ. Съ одной стороны, и у анархистов мы найдемъ сколько угодно заявленій въ дух историческаго матеріализма. Бакунинъ, давъ въ «Государственности и анархіи» всесторонннюю и безпощадную характеристику Маркса, тмъ не мене пишетъ: «...Марксъ... доказалъ ту несомннную истину, подтверждаемую всей прошлой и настоящей исторіей человческаго общества, народовъ и государствъ, что экономическій фактъ всегда предшествовалъ и предшествуетъ юридическому и политическому праву. Въ изложеніи и въ доказательств этой истины состоитъ именно одна изъ главныхъ научныхъ заслугъ Маркса». Не мене категорически въ этомъ смысл высказывался онъ и въ другихъ своихъ сочиненіяхъ.
        Съ другой стороны, извстно и чрезвычайно популярно отрицательное отношеніе къ «діалектическому методу» Кропоткина. «Мы такого метода не признаемъ - пишетъ онъ - какъ его не признаетъ и все современное естествознаніе. Современному естествоиспытателю «діалектическій методъ» напоминаетъ о чемъ-то давно прошедшемъ, давно пережитомъ наукой; открытія девятнадцатаго вка въ механик, физик, химіи, біологіи, физической психологіи, антропологіи и такъ дале были сдланы не діалектическимъ методомъ, а методомъ естественно-научнымъ, индуктивно-дедуктивнымъ. А такъ какъ человкъ - часть природы и такъ какъ его «духовная» жизнь, какъ личная, такъ и общественная - также явленіе природы, какъ и ростъ цвтка или умственное развитіе муравья и его общественной жизни, то нтъ причины мнять методъ изслдованія, когда мы переходимъ отъ цвтка къ человку или отъ поселенія бобровъ къ человческому городу». («Современная наука и анархизмъ»).
        Оставляя совершенно въ сторон вопросъ о томъ, приводитъ-ли примненіе «естественно-научнаго» метода въ изслдованіи общественныхъ явленій неизбжно къ анархизму, отмтимъ только пренебрежительное отношеніе Кропоткина къ историческому матеріализму, какъ «метафизик».
        Что-же такое историческій матеріализмъ?
        Довольно бросить бглый поверхностный взглядъ на тотъ сложный хаосъ разнородныхъ взаимомодйствующихъ явленій, изъ которыхъ слагается наша жизнь, чтобъ оцнить истинное значеніе экономическаго фактора. Нтъ ни одной стороны народной жизни, которая не находилась-бы въ тсномъ единеніи съ нимъ, нтъ ни одного крупнаго общественнаго факта, въ созданіи котораго онъ не принялъ бы участія.
        Однако, отсюда далеко до признанія экономического фактора единственнымъ, исключительнымъ источникомъ всхъ явленій общественной жизни, какъ утверждаетъ теорія экономического матеріализма, сводящая вс общественныя явленія къ одной экономической первооснов.
        Основныя положенія этой теоріи формулируются главнымъ ея творцомъ - Марксомъ въ слдующихъ выраженіяхъ: «Bъ отправленіи своей общественной жизни люди вступаютъ въ опредленныя, неизбжныя, отъ ихъ воли не зависящія отношенія - производственныя отношенія, которыя соотвтствуютъ опредленной ступени развитія матеріальныхъ производительныхъ силъ. Сумма этихъ производственныхъ отношеній составляетъ экономическую структуру общества, реальное основаніе, на которомъ возвышается правовая и политическая надстройка и которому соотвтствуютъ опредленныя формы общественнаго сознанія... Не сознаніе людей опредляетъ формы ихъ бытія, но, напротивъ, общественное бытіе опредляетъ формы ихъ сознанія... На извстной ступени своего развитія матеріальныя производительныя силы общества впадаютъ въ противорчіе съ существующими производственными отношеніями, или, употребляя юридическое выраженіе, съ имущественными отношеніями, среди которыхъ он до сихъ поръ дйствовали. Изъ формъ развитія производительныхъ силъ эти отношенія длаются ихъ оковами. Тогда наступаетъ эпоха кризисовъ... При ихъ разсмотрніи слдуетъ всегда имть въ виду
разницу между матеріальнымъ переворотомъ въ экономическихъ условіяхъ производства, который можно опредлить съ естественно-научной точностью, и идеологическими формами, въ которыхъ люди воспринимаютъ въ своемъ сознаніи этотъ конфликтъ, и въ которыхъ вступаютъ съ нимъ въ борьбу. Насколько нельзя судить объ индивидуум по тому, что онъ о себ думаетъ, настолько же нельзя судить о такой эпох кризиса, по ея сознанію; напротивъ, нужно это сознаніе объяснить изъ противорчія матеріальной жизни, изъ существующаго конфликта между общественными производительными силами и производительными отношеніями. Ни одна общественная формація не погибаетъ раньше, чмъ разовьются вс производительныя силы, для которыхъ она даетъ достаточно простора, и новыя, высшія производственныя отношенія никогда не появляются на свтъ раньше, чмъ созрютъ матеріальныя условія ихъ существованія на лон стараго общества. Поэтому, человчество ставитъ себ всегда только такія задачи, которыя оно можетъ ршить, такъ какъ, при ближайшемъ разсмотрніи, всегда окажется, что сама задача только тогда выдвигается, когда существуютъ уже матеріальныя условія,
необходимыя для ея разршенія или когда они, по крайней мр, находятся въ процесс возникновенія». («Къ критик нкоторыхъ положеній политической экономіи«).
        Въ «Коммунистическомъ Манифест»: «Теоретическія положенія коммунистовъ ни въ коемъ случа не основываются на идеяхъ или принципахъ, придуманныхъ или открытыхъ какимъ-нибудь изобртателемъ мірового обновленія. Они являются только общимъ выраженіемъ реальныхъ условій происходящей въ дйствительности классовой борьбы, свершающагося передъ нашими глазами историческаго движенія».
        Остановимся, наконецъ, на воззрніяхъ Энгельса - этого наиболе авторитетнаго толкователя марксизма: «... Производство, а посл него и обмнъ продуктовъ производства - пишетъ онъ въ Анті-Дюринг - образуютъ основу всякаго общественнаго строя; въ каждой исторической общественной форм распредленіе продуктовъ, a вмсте съ тмъ и общественное расчлененіе на классы и сословія опредляюся тмъ, что и какъ производится и какъ обмнивается произведенное - поэтому, основныхъ причинъ всхъ общественныхъ измненій и политическихъ переворотовъ слдуетъ искать не въ головахъ людей и не въ ихъ измняющихся представленіяхъ о вчной правд и вчной справедливости, а въ измненіях способовъ производства и обмна; ихъ надо искать не въ философіи, а въ экономике данной эпохи...» Или въ другомъ мст: «.. въ любомъ обществ съ естественно-развивающимся производствомъ... не производители господствуют надъ средствами производства, но средства производства господствуютъ надъ производителями».
        Такова - теорія. Производственныя отношенія, а отчасти и отношенія обмна (у Энгельса) - объявлены базисомъ, на которомъ воздвигается вся общественная жизнь. Религія, мораль, право, философія, искусство - лишь надстройки на этомъ грандіозномъ фундамент.
        Въ моемъ бгломъ очерк я совершенно оставляю въ сторон вопросъ о крайней неточности и неопредленности тхъ понятій, которыми оперируетъ теорія. Марксъ, Энгельсъ и ихъ послдователи постоянно употребляютъ термины « производственныя отношенія», «способы производства», «условія производства» или «надстройка», «отраженіе», «рефлексъ», нигд не давая имъ удовлетворительнаго объясненія, нигд не поясняя самой природы отношеній между «бытіемъ» и «сознаніемъ», между «базисомъ» и «надстройкой» и т. д., и т. д. Уже одна невыясненность терминологіи подаетъ поводъ къ многочисленнымъ недоразумніямъ и своеобразнымъ толкованіямъ доктрины. Совершенно справедливо указываютъ, напримръ, критики, что одно и то же явленіе, какъ причина, можетъ вызывать самыя разнообразные «отраженія» въ зависимости отъ той среды, въ которой дйствуетъ данная причина. Такимъ образомъ, между первопричиной - экономикой и «отраженіемъ» можетъ и не быть никакого сходства, потому что среда кладетъ свою печать на самое образованіе «отраженія».
        Первое, что можетъ быть поставлено въ упрекъ теоріи, это то, что она является совершенно голословной. Въ всей литератур марксизма мы не найдемъ сколько нибудь удовлетворительнаго, систематическаго ея обоснованія. Вс доказательства въ ея пользу сводятся обычно къ боле или мене удачнымъ историческимъ иллюстраціямъ, которыя должны подчеркнуть особую важность экономическаго фактора. Теорія должна быть просто принята «на вру». И если защитники ея не могли обнаружить ея истинности зато они настаивали на ея могучемъ «практическомъ» значеніи. Теорія можетъ опредлить политику пролетарскаго класса, быть «мифомъ» - недоказуемымъ, но субъективно достоврнымъ. При этомъ, теорія, при ея чрезвычайной вншней стройности, открывала соблазнительную возможность уложить огромный, хаотическій потокъ жизни въ легкія и удобныя «формулы», не смущаясь тмъ, что «слова» въ нихъ часто замняли «понятія».
        Однако, никакими «упрощеніями» нельзя было защитить теорію въ ея первоначальномъ смысл и постепенно у самихъ «экономическихъ матеріалистовъ» она утратила свой категорическій характеръ.
        Уже Энгельсъ призналъ въ одномъ изъ своихъ писемъ, что «въ томъ факт, что младшіе (ученики) придаютъ экономической сторон боле, чмъ слдуетъ, значенія, виноваты Марксъ и отчасти онъ самъ». «Мы должны были - писалъ Энгельсъ - въ виду противниковъ настаивать на отрицаемомъ главномъ принцип, и не всегда имли время, мсто и поводъ указывать на остальные, участвующіе во взаимодйствіи моменты»... Такимъ образомъ, по признанію виднйшаго теоретика «экономическаго матеріализма», абсолютный смыслъ доктрины въ значительной мр является плодомъ агитаціонныхъ и полемическихъ увлеченій, объясняется особенностями момента. Но это признаніе для насъ драгоцнно еще съ другой стороны. Если Энгельсъ говоритъ про взаимодйствіе моментовъ, то этимъ самымъ онъ невольно признаетъ, что и факторъ экономическій испытываетъ это взаимодйствіе, т.-е. что онъ является не только причиной или даже единственной причиной, какъ объ этомъ говоритъ теорія въ неумолимой формулировк Маркса, но и слдствіемъ. Признаніе же того, что экономическій факторъ можетъ быть и слдствіемъ въ ряду взаимодйствующихъ явленій, исключаетъ всякую возможность
признанія его первопричиной.
        Между тмъ, взаимодйствія разнообразныхъ сторонъ общественной жизни не ршаются отрицать даже и наиболе слпые поклонники теоріи. «...Взаимодйствіе - пишетъ Бельтовъ (Плехановъ) - безспорно существуетъ между всми сторонами общественной жизни». И у Маркса и у Энгельса мы найдемъ множество отдльныхъ мстъ, въ которыхъ они признаютъ обратное вліяніе на экономику, но наиболе интереснымъ представляется намъ то знаменитое мсто въ I том «Капитала», гд Марксъ описываетъ процессъ труда. «...Въ конц рабочаго процесса - замчаетъ онъ - получается результатъ, который при начал этого процесса уже существоваль въ представленіи работника, т.-е. въ иде. Человкъ не только производитъ своею дятельностью извстное измненіе формы въ данномъ веществ природы, но онъ осуществляетъ въ этомъ веществ свою цль, которую онъ знаетъ напередъ, которая, съ принудительностью закона, опредляетъ способъ его дятельности, и которой онъ долженъ непрерывно подчинять свою волю... «Это мсто является однимъ изъ самыхъ краснорчивыхъ опроверженій разбираемой теоріи. Если Марксъ утверждаетъ, что всякій процессъ труда, всякая дятельность
обусловливается напередъ поставленной цлью, ясно, что производству и производственнымъ отношеніямъ, изъ него вытекающимъ, предшествуетъ идея, что, вопреки утвержденію Энгельса, «конечныхъ причинъ общественныхъ измненій слдуетъ искать «въ головахъ людей» раньше, чмъ въ «измненіяхъ способовъ производства и обмна».
        И послдующій марксизмъ долженъ былъ фатально длать уступки «взаимодйствію».
        Такъ Каутскій въ своей стать о матеріалистическомъ міровоззрніи долженъ былъ въ историческомъ процесс удлить мсто и личности: «Индивидуумъ - писалъ онъ - не можетъ создать новыхъ проблемъ для общества, хотя порою онъ и можетъ видть проблемы тамъ, гд ихъ до сихъ поръ не видалъ никто; равнымъ образомъ, онъ связанъ и въ отношеніи ршенія проблемъ, такъ какъ средства для этого ему даетъ его время; напротивъ того, выборъ проблемъ, которымъ онъ себя посвящаетъ, выборъ точки зрнія, съ которой онъ приступаетъ къ ихъ ршенію, направленіе, въ которомъ онъ ищетъ этого ршенія, и наконецъ, сила, съ которой онъ его защищаетъ, не сводятся безъ остатка къ однимъ экономическимъ условіямъ; вс эти обстоятельства оказываютъ вліяніе, если и не на направленіе развитія, то на его ходъ, на способъ, какимъ осуществляется, въ конц концовъ, неизбжный результатъ, и въ этомъ смысл - отдльные индивидуумы могутъ дать много, очень много для своего времени».
        Бернштейнъ и другіе ревизіонисты, разумется, ушли еще гораздо дальше отъ первоначальныхъ твердынь теоріи, отказываясь признавать за экономикой абсолютное значеніе.
        То, что можетъ быть здсь поставлено въ упрекъ экономическому матеріализму въ некритической его форм, это - то, что, называя себя эволюціоннымъ ученіемъ, онъ совершенно игнорируетъ эволюцію «личности». Ортодоксальные марксисты, съ такимъ жаромъ отстаивающіе законы исторической необходимости, готовые принести имъ въ жертву человческую иниціативу и свободное творчество, забываютъ, что «я съ моимъ сознаніемъ, съ моей совстью - есть также исторія». (Масарикъ. Философскія и соціологическія основанія марксизма).
        Даже признавая, что человческая психика реагируя на окружающія явленія, обусловливаетъ ихъ и сознательно опредляетъ, они все же не считаются съ измненіями, происходящими во времени въ самой человческой природ, въ способности ея реагировать на окружающія явленія. Они слдятъ за малйшими измненіями въ соціальной структур и остаются равнодушными къ измненіямъ въ человческой вол и психик. Глубокое замчаніе Маркса, что «человкъ, дйствуя на вншнюю природу, измняетъ свою собственную», было совершенно забыто въ разработк доктрины историческаго матеріализма. И это сознательное или безсознательное игнорированіе успховъ человческой природы, искусственное ея «упрощеніе» въ угоду «объективнымъ законамъ» есть несомннный результатъ полнаго неуваженія къ историческому опыту. Ростъ личности, съ точки зрнія историческаго процесса, т.-е. взаимодйствія между личностью, обществомъ и матеріальной средой - есть фактъ громадной соціологической важности, и т, которые дорожатъ законами исторической необходимости, должны были бы озаботиться приведеніемъ въ соотвтствіе успховъ матеріальной культуры съ интеллектуальными и
моральными успхами личности.
        Личность живетъ не для историческихъ законовъ, и ихъ фетишизмъ обязателенъ лишь для первичныхъ стадій человческаго развитія; соціальный прогрессъ съ каждымъ днемъ расширяетъ возможности сознательнаго самоопредленія личности въ стихійномъ до этого общественномъ процесс.
        По мр восхожденія на высшія ступени, человкъ начинаетъ самъ ковать свое «общественное бытіе».
        Въ результат теорія экономическаго матеріализма оказалась совершенно безсильной разршить антиномію свободы и необходимости.
        Противорчіе это, проникающее всю теорію, нашло превосходную формулировку въ труд проф. Булгакова - «Философія хозяйства».
        Съ одной стороны, экономическій матеріализмъ - пишетъ онъ - есть «радикальный соціологическій детерминизмъ, на все смотрящій черезъ призму неумолимой, желзной необходимости, «игнорирующій личность», «приравнивающій ее къ нулевой величин», «чуждый всякой этики».
        Съ другой, онъ - «не мене-же радикальный прагматизмъ, философія дйствія», для которой «міръ пластиченъ и нтъ ничего окончательно предопредленнаго, неумолимаго, неотвратимаго»; этотъ экономическій матеріализмъ - «въ своей соціалистической интерпретаціи, насквозь этиченъ», т.-е. обращается къ человческой вол - ея свобод. И самая формула «свобода есть познанная необходимость» - «насквозь прагматична», такъ какъ «познаніе есть идеальное преодолніе слпой необходимости, а за нимъ слдуетъ и реальное».
        Этими замчаніями, которыя можетъ раздлить всякая непредубжденная критика, вн зависимости отъ ея соціально-политическихъ платформъ, подрываются самыя основанія теоріи въ ея первоначальной непримиримости.
        Наоборотъ, т аргументы, которыми обычно пытаются защищать теорію экономическаго матеріализма въ этой ранней ея форм, оказываются слабыми и малодоказательными.
        Проф. Туганъ-Барановскій такъ формулируетъ важнйшіе изъ этихъ аргументовъ: «1) неизбжность хозяйственнаго труда для созданія матеріальной основы всякой иной дятельности, 2) количественное преобладаніе хозяйственнаго труда въ общей совокупности соціальной дятельности и 3) наконецъ, наличность въ хозяйственномъ процесс мало измняющагося матеріальнаго момента, не зависящаго отъ соціальнаго развитія и опредляющаго его».
        Но совершенно справедливо указываетъ онъ, что, оставаясь именно на почв этихъ аргументовъ, можно констатировать «неизбжность уменьшенія преобладающаго вліянія хозяйства по мр хода исторіи. Чмъ ниже производительность труда, тмъ тсне зависимость соціальнаго развитія отъ матеріальнаго момента вншней природы. Но само это развитіе создаетъ условія для относительнаго освобожденія общества отъ власти хозяйственнаго момента ...Общественное бытіе есть не только причина, но и продуктъ сознанія; и чмъ дальше идетъ общество, тмъ въ большей мр общественный строй, вс формы общежитія, и даже форма хозяйства становятся продуктомъ свободнаго сознанія людей...»
        Однимъ словомъ, если экономическій матеріализмъ, онъ не хочетъ, по слову Плеханова, отнесенному имъ къ анархизму, быть «тощей абстракціей», то онъ долженъ отказаться отъ утвержденія, что экономическій факторъ есть факторъ первоначальный, къ которому возвращается и отъ котораго исходитъ все. Онъ лишь одинъ изъ факторовъ, взаимодйствующихъ въ общественномъ процесс.
        Любое общественное явленіе опредляется не одной, a цлой совокупностью причинъ. Въ свою очередь, причины, какъ выражается Минто, есть «совокупность всхъ условій явленія, какъ положительныхъ, такъ и отрицательныхъ, при наличности которыхъ всегда будетъ происходить данное слдствіе». Поэтому, всякое исканіе первичнаго двигателя исторіи не только заране обречено на неудачу, но является и научно совершенно несостоятельнымъ.
        По остроумному замчанію Бернгейма, экономическій матеріализмъ, гипостазируя, какъ самостоятельно дйствующую силу и выставляя, какъ основную причину всего соціальнаго развитія - только одну сторону человческой дятельности - матеріально-экономическую, впадаетъ въ обычную логическую ошибку матеріализма - смшеніе «непремннаго условія» съ «производящей причиной». Краснорчивой илюстраціей могутъ служить слова Энгельса, которыми экономическіе матеріалисты обычно защищаютъ творческую роль «экономики»: «Люди должны сначала сть, пить, имть жилище, одваться, прежде чмъ думать и сочинять, заниматься политикой, наукой, искусствомъ, религіей - и т. п.» («Lehrbuch der historischen Methode und der geschichtsphilosophie»).
        Такъ падаютъ претензіи экономическаго матеріализма на универсализмъ. Стремленіе его объяснить «все», исходя изъ одной экономической первоосновы, несостоятельно. Онъ преувеличилъ свое значеніе, полагая, что въ немъ ключъ ко всмъ историческимъ эпохамъ, къ раскрытію всхъ сокровеннйшихъ тайнъ исторической общественности.
        Такъ-же должны пасть и его претензіи на «научность». Марксизмъ есть культъ науки. Онъ назвалъ «свой» соціализмъ научнымъ и именно въ «научности» его видлъ его способность разршить вс «проклятые вопросы» и утвердить торжество правды.
        Но марксизмъ утверждаетъ себя, какъ міросозерцаніе. А строить все міросозерцаніе на «наук» - ненаучно прежде всего. Это должно быть ясно посл всхъ разсужденій предыдущей главы.
        Необходимо также имть въ виду, что наука полагается не только актами интеллекта, но прежде всего актами воли, ибо, какъ остроумно однажды писалъ проф. Злинскій, «наука можетъ доказать, что угодно, кром самой себя, т.-е. своего основанія. Доказуемо лишь предпослднее, послднее же нтъ. «Послднее» есть всегда предметъ вры и утверждается волей.
        Наконецъ, именно «научность» марксизма - если не разумть подъ ней личной глубокой учености Маркса - и подлежитъ оспариванію. Апріорныя и одностороннія наблюденія, обобщенія, построенныя на параллеляхъ, аналогіяхъ и наудачу вырванныхъ историческихъ примрахъ, полное смшеніе «объективнаго» и «причиннаго» съ «должнымъ» и политикой - все это не иметъ ничего общаго съ «научностью», въ общепринятомъ смысл этого слова.
        Марксизмъ - силенъ пламенной односторонностью своего врованія въ всеразршающую силу экономическаго прогресса, врой въ то, что стихійныя силы «бытія» вн человческой воли и вопреки ей приведутъ человчество къ счастливому и справедливому концу. Пролетаріатъ въ этой систем былъ объявленъ естественнымъ, необходимымъ выразителемъ той «правды», которая, наперекоръ торжествующей сейчасъ злой вол, будетъ въ конечномъ счет побдителемъ. Полная гармоніи общественность - есть цль исторической миссіи пролетаріата.
        Марксизмъ, такимъ образомъ, проникнутъ чисто-буржуазнымъ, раціоналистическимъ оптимизмомъ. Онъ - также утопиченъ, какъ презираемые имъ утописты. Марксизмъ напитанъ не безпокойнымъ критическимъ духомъ научности, но спокойнымъ благимъ духомъ фатализма. Тотъ фетишизмъ товара и товарныхъ отношеній, который составляетъ наиболе геніальное открытіе Маркса, отъ котораго остерегалъ онъ всхъ другихъ - подстерегъ eго самого. Стихійныя силы развитія съ ихъ «разумной» цлью - торжества соціалистическихъ началъ - стали подлиннымъ фетишемъ марксизма. Человкъ сталъ лишь относительнымъ, исторически преходящимъ отраженіемъ тхъ силъ, которыя слагаютъ и обнаруживаютъ свое дйствіе вн его.
        Теорія экономическаго матеріализма - характерна лишь для опредленныхъ ступеней человческаго и общественнаго развитія. Она не можетъ претендовать на объективную цнность, на постоянное универсальное значеніе, ибо не слдуетъ забывать, что самъ творецъ теоріи, согласно собственной доктрин, могъ видть въ ней лишь продуктъ опредленныхъ производственныхъ отношеній. Съ измненіемъ послднихъ падаетъ и самая теорія. Она - относительный, временный, психологическій фактъ и не можетъ, конечно, играть роли вчнаго глашатая истины. Самъ Энгельсъ предвидлъ моментъ, когда должна она рухнуть. «Только тогда - пишетъ онъ въ Анти-Дюринг про будущій соціалистическій строй - люди будутъ сами вполн сознательно творить свою исторію, а приводимыя ими въ движеніе общественныя силы станутъ давать все въ большей мр желаемые для нихъ результаты. Это будетъ прыжкомъ человчества изъ царства необходимости въ царство свободы».
        Но то, что Энгельсъ считалъ возможнымъ лишь по достиженіи соціалистической конструкціи общества - свободное сознательное творчество, становится лозунгомъ уже современной личности, не желающей мириться съ опредленіемъ ея «сознанія и воли» «бытіемъ», а стремящейся сознательно устроять свою жизнь.
        И это начинаютъ признавать даже т, которые досел еще продолжаютъ религіозно вровать въ доктрину экономическаго матеріализма. Долгое время вровали они въ абсолютныя формулы развитія и гибели капитализма, установленныя марксизмомъ. Врили и въ знаменитую «катастрофическую теорію», согласно которой капитализмъ долженъ былъ рухнуть, вслдствіе хронической дезорганизаціи промышленности - явленія стихійнаго, слагающагося вн воли людей.
        Но и въ соціальной философіи современной нмецкой соціалъ-демократіи теорія «саморазрушенія» капиталистическаго общества постепенно утрачиваетъ значеніе одной изъ центральныхъ руководящихъ идей. Она отступаетъ на задній планъ, принимается за деталь. На первый планъ и современная соціалъ-демократія выдвигаетъ моментъ классовой борьбы, утверждая, что послдняя поколеблетъ зданіе капитализма ране, чмъ это сдлала бы хроническая дезорганизация промышленности. Такимъ образомъ - классовое самосознаніе, классовая воля получаютъ ршительное предпочтеніе передъ объективнымъ факторомъ развитія - безсознательнымъ, стихійнымъ экономическимъ процессомъ. Еще боле рельефно выступаетъ этотъ моментъ въ - «революціонномъ синдикализм», вся тактика котораго построена на признаніи примата «сознанія» передъ «бытіемъ», и методъ «прямого воздйствія» котораго есть наиболе яркое утвержденіе свободы человческой воли, свободы человческаго творчества отъ мертвыхъ производительныхъ силъ.
        Однако, въ экономическомъ матеріализм есть сторона, которая должна найти себ мсто и въ соціологическомъ credo анархизма.
        Эта сторона - постоянно бьющееся въ немъ, несмотря на вс paціоналистическіе наряды, напоминаніе о жизни.
        Никто не нанесъ экономическому матеріализму боле страшныхъ ударовъ, чмъ онъ самъ. Претендуя на «универсализмъ», «научность», «абсолютную» теорію развитія, онъ самъ сдлалъ все, чтобы подорвать свои претензіи.
        Разрушительнымъ для его утвержденій оказалось то, что онъ въ основу ихъ положилъ начало жизни. Вчная текучесть жизни не иметъ ничего общаго съ «универсализмомъ», «научностью», «абсолютизмомъ» придуманныхъ теорій. И даже сверхисторическій - у послдователей его - авторитетъ Маркса оказался безсильнымъ спасти въ неприкосновенномъ вид его теоріи. Но постоянное возвращеніе отъ головокружительныхъ полетовъ мысли, отъ утопій и миологіи къ реальной дйствительности есть огромная заслуга марксизма. И анархизмъ долженъ ее помнить.
        ГЛАВА V.
        Анархизмъ и политика.
        Является довольно распространенным мнніемъ, что анархисты отрицаютъ политическую борьбу.
        «Традиціонный анархизмъ» протестует противъ этого.
        «Откуда могло сложиться подобное мнніе? - читаемъ мы въ сборник писателей этого теченія - «Хлбъ и Воля». Факты, напротивъ, доказываютъ, что въ современной Европ только анархисты ведутъ революціонную борьбу съ государствомъ и его представителями, а государство, вдь, учрежденіе политическое par excellenсе.. Не только анархисты не отрицаютъ политической революціонной борьбы, а за послдніе тридцать лтъ въ Европ только анархисты и вели революціонную пропаганду...»
        Въ чемъ же заключается эта политическая борьба противъ государства? Сведенная къ ея истиннымъ размрамъ, это - борьба противъ демократіи: парламентаризма и политическихъ партій.
        Демократія есть самодержавіе народа, народовластіе, признаніе того, что суверенитетъ - единый, неотчуждаемый, недлимый принадлежитъ народу.
        Идея «народовластія» - и сейчасъ еще общепризнанный идеалъ радикальной политической мысли.
        Но, не говоря уже о боле раннемъ опыт, весь опытъ ХІХ-го вка обнаружилъ тщету народныхъ упованій на «демократію». Народовластіе есть фикція. Народнаго суверенитета нтъ и не можетъ быть - пишетъ выдающійся нмецкій государственникъ - Рихардъ Шмидтъ («Allgemeine Staatslehre»). Въ реальной государственной жизни дйствуетъ не народъ, какъ таковой, но опредленный верховный органъ, боле или мене удачно представляющій хаосъ индивидуальныхъ воль, слагающихъ народъ. Государство въ лиц верховнаго законодательнаго органа вытсняетъ «правящій народъ». Суверенитетомъ облеченъ не онъ, но «органъ», отражающій волю сильнйшихъ, фактически волю господствующаго общественнаго класса.
        «Самодержавіе народа» - одна изъ самыхъ раннихъ, политическихъ конструкцій. Ее знаетъ античный міръ, ее знало средневковье. Но въ полной, разработанной, категорической форм она - продуктъ просвтительнаго потока XVIII-го вка и связывается, по преимуществу, съ именемъ Руссо. Ему принадлежитъ наиболе глубокая политическая формулировка того общественнаго процесса, который заключался въ переход отъ самодержавія монарха къ самодержавію народа. Этотъ переходъ былъ связанъ непосредственно съ появленіемъ на исторической арен новой силы - буржуазіи.
        Ея значеніе было огромно. Въ конц XVIII-го вка весь міръ съ напряженнымъ вниманіемъ слдилъ за событіями, протекавшими въ революціонной Франціи. Величайшая изъ всхъ дотол бывшихъ историческихъ драмъ - Великая революція въ однихъ вселяла трепетъ и ужасъ, въ другихъ рождала восторги. Впервые среди феодальныхъ обломковъ юная буржуазія властно возвысила свой голосъ, впервые языкомъ просвтительной философіи и революціонныхъ публицистовъ заговорила она о неотъемлемыхъ священныхъ правахъ человка и гражданина. Все, казалось, улыбалось тогда этой вновь народившейся сил, могуче прокладывавшей себ новую дорогу. Буржуазія была властителемъ думъ.
        Въ знаменитой брошюр «О третьемъ сословіи» аббатъ Сіесъ въ трехъ вопросахъ и отвтахъ резюмировалъ сущность соціально-политическихъ стремленій современной ему буржуазіи. «Что такое третье сословіе?» спрашивалъ онъ - «Все!» «Чмъ оно было до сихъ поръ?» «Ничмъ!» «Чмъ оно желаетъ быть?» «Быть чмъ-нибудь!»
        И жизнь благосклонно отнеслась къ требованіямъ революціонной буржуазіи; прошли года - и во всхъ конституціонныхъ странахъ мы видимъ ее не въ скромной роли «чего-нибудь», а верховной вершительницей судебъ цлыхъ народовъ.
        Ей стали принадлежать и экономическій и юридическій суверенитетъ. Народовластіе, о которомъ она говорила въ своихъ деклараціяхъ и конституціяхъ, стало ея властью, самодержавіе народа - ея самодержавіемъ.
        Демократія - сулила: полное равенство, отрицаніе всхъ привиллегій и преимуществъ, привлеченіе всхъ къ управленію страной. Это оказалось несбыточной мечтой. Съ одной стороны, уже по причинамъ формальнаго свойства, оказалось невозможнымъ сдлать народъ - дйствительнымъ сувереномъ. То, что было бы мыслимо въ небольшой общин, технически оказалось не подъ силу обширному народу. И кучка выборныхъ, далекихъ подлинной вол народа, стала фактическимъ сузереномъ. Съ другой - суверенная буржуазія сдлала все, чтобы обезпечить «свое» самодержавіе и защищать его отъ посягательствъ безпокойныхъ индивидуальностей, недовольныхъ тмъ порядкомъ, который былъ упроченъ буржуазнымъ законодательствомъ. Принципъ народовластія былъ обрзанъ, извращенъ. Для выраженія правильной народной воли - понадобились цензы: имущественный, осдлости, возраста и пола. Въ принцип народовластія, этой фикціи, господствующій классъ нашелъ свою лучшую защиту. Онъ сталъ ея идейнымъ и практическимъ щитомъ противъ всхъ «народныхъ» нападеній.
        Критика демократіи есть вмст критика принципа большинства.
        Въ настоящее время общепризнано, что этотъ принципъ былъ принятъ не во всхъ раннихъ демократіяхъ. «Демократіи древности - пишетъ Еллинекъ въ своемъ этюд «Право меньшинства» - знали принципъ большинства и проводили его различнымъ образомъ, часто признавая при этомъ и права меньшинства. Напротивъ, средневковый міръ призналъ его далеко не сразу и съ оговорками. Сильно развитое чувство личности, которымъ отличались германскіе народы, не мирилось съ тмъ, что двое всегда должны значить больше, чмъ одинъ. Одинъ храбрый могъ побдить въ открытой борьб пятерыхъ, - почему же долженъ онъ въ совт склоняться передъ большинствомъ. И потому въ средневковыхъ сословныхъ собраніяхъ мы часто встрчаемся съ принципомъ, что ршать должна pars sanior а не pars major, иначе - что голоса надлежитъ взвшивать, а не считать. Въ нкоторыхъ сословныхъ корпорацияхъ вплоть до позднйшаго времени вообще не производился правильный подсчетъ голосовъ, напримръ - въ венгерскомъ сейм. Въ общественной жизни германцевъ первоначально вс ршенія принимались единогласно - особенно при выборахъ, - большею частью путемъ аккламаціи, которою
заглушались голоса несогласнаго меньшинства». И не только у германцевъ требовалось для принятія важныхъ ршеній единодушіе собранія, то-же было и въ славянскомъ мір.
        Однако, при переход къ большимъ демократіямъ современности стало очевиднымъ, что народовластіе въ его чистой форм - невозможно. И новая демократія на мсто единогласія поставила начало большинства.
        Послднее было объявлено единственно возможнымъ способомъ ршенія общенародныхъ вопросовъ; меньшинство должно было смириться, за большинствомъ была признана постоянная привиллегія правды.
        Однако, подобное признаніе было слишкомъ вопіющимъ компромиссомъ, и апологеты демократіи должны были подыскать рядъ аргументовъ для его защиты.
        Отмтимъ лишь важнйшіе.
        Прежде всего указывали, что торжество начала большинства есть прочный историческій фактъ. Разсужденіе Еллинека, только-что приведенное, обнаруживаетъ несостоятельность этой «исторической» ссылки. Но если бы даже и вс историческіе народы практиковали большинство вмсто единогласія, это могло обозначать только одно, что подлинной демократіи исторія еще не знала. Начало большинства есть слишкомъ очевидная фальсификація народной воли, принужденіе къ согласію, неуваженіе къ чужой свобод.
        Указывали дале, что ршеніе общественныхъ вопросовъ началомъ большинства сообщаетъ обществу устойчивость. Согласіе большинства на извстное мропріятіе, реформу является гарантіей, что реформа - популярна, что она иметъ глубокіе общественные корни, что она удовлетворяетъ дйствительнымъ запросамъ общества.
        Большинство - въ глазахъ его апологетовъ - является не только гарантіей устойчивости, но и необходимой гарантіей прогресса. Меньшинство было бы безсильно провести въ жизнь то, что отвчало только бы его интересамъ и общество при отсутствіи принудительной власти «большинства» страдало бы отъ постоянныхъ контраверзъ, творчески безплодныхъ. Нкоторые, наиболе упорные сторонники полнаго смиренія меньшинства даже охотно признаютъ, что то общество представляется имъ боле созрвшимъ и здоровымъ, которое даетъ въ обсужденіи важнйшихъ проблемъ общежитія maximum разногласій. Но... въ виду невозможности какого либо реальнаго исхода для всхъ этихъ разногласій, меньшинство должно склониться предъ волей «большинства».
        Нкоторые отстаиваютъ «большинство», слдуя за Бентамомъ съ его принципомъ утилитаристической морали. Достиженіе удобствъ, счастья возможно большей части общества, вотъ - идеалъ, къ которому слдуетъ стремиться. Нравственне и цлесообразне сдлать счастливымъ «большинство», чмъ меньшинство. Арифметика является критеріемъ истинности принятыхъ ршеній.
        Наконецъ, господствующимъ мотивомъ въ защиту «большинства» является соображеніе о совершенной невозможности добиться въ большомъ обществ единогласія. Принятіе начала «большинства», какъ руководящаго регулятора общественной жизни, диктуется, такимъ образомъ, мотивами технической цлесообразности, политической необходимостью. Или отказъ отъ демократіи, или принципъ «большинства» - средины нтъ.
        Едва-ли нужно говорить, что вс эти соображенія, независимо отъ ихъ формальной, вншней справедливости или практичности, ничего общаго не имютъ съ защитой «правды» или «нравственнаго достоинства» ршенія. О свобод и, слдовательно, морали не можетъ быть и рчи тамъ, гд дло идетъ о количественномъ подсчет голосовъ.
        «Большинство» - можетъ-быть неправо, и историческіе случаи «неправоты» большинства - столь часты, многочисленны и столь самоочевидны, что на нихъ едва-ли стоитъ останавливаться.
        Но и помимо соображеній «правоты», которая можетъ чрезвычайно субъективно толковаться, принципіальное согласіе на постоянное подчиненіе большинству является величайшимъ нравственнымъ униженіемъ для подчиняющагося, отказомъ не только отъ свободы дйствій, но часто и отъ свободы сужденій, свободы врованій. При управленіи большинствомъ меньшинство становится рабомъ, который только въ бунт выражаетъ свою волю. Право большинства есть право сильнаго. Основанное на порабощеніи чужой воли, отрицаніи чужой свободы, оно должно быть отвергнуто анархическимъ сознаніемъ. «Когда среди 100 человкъ - писалъ Л. Толстой - одинъ властвуетъ надъ 99 - это несправедливо, это деспотизмъ; когда 10 властвуютъ надъ 90 - это тоже несправедливо, это олигархія; когда же 51 властвуютъ надъ 49 (и то только въ воображеніи - въ сущности же опять 10 или 11 изъ этихъ 51) - тогда это совершенно справедливо - это свобода!»
        Превосходный примръ, одновременно характеризующій и негодность нравственной природы «большинства» и техническую недостижимость этого начала въ большомъ обществ.
        И на бгломъ анализ современнаго парламентаризма мы легко убдимся, что «большинство», представляющее фикцію народовластія, въ дйствительности, обращается всегда въ правящее меньшинство - олигархію.
        «Парламентъ - есть лучшее средство защищать общенародные интересы», - говоритъ современная государственная наука, гласятъ катехизисы современныхъ политическихъ партій.
        Съ того момента, когда побдоносная буржуазія впервые утвердила въ парламент свой оплотъ противъ феодальныхъ властителей, парламентъ остался въ сознаніи народовъ неизмннымъ палладіумомъ политическихъ свободъ и политическаго равноправія.
        Пусть долгая парламентская исторія дала достаточно примровъ тому, что рабство широкихъ народныхъ массъ всегда уживалось и уживается съ парламентомъ - этимъ признаннымъ защитникомъ quasi-народныхъ вольностей, что парламентъ оказался совершенно неспособнымъ, даже въ самые блестящіе періоды своего существованія, защищать реальные, а не фиктивные только интересы трудящагося населенія, что народные представители изъ приказчиковъ пославшихъ ихъ сюда состоятельныхъ классовъ неизмнно обращались всегда въ самодовлющій тяжелый аппаратъ, начинавшій немедленно жить своей собственной жизнью, чуждой, а иногда и враждебной интересамъ обманутыхъ доврителей.
        Недвусмысленной защиты плутократическаго благополучія, да крохотныхъ полумифическихъ подачекъ голодному пролетаріату было довольно, чтобы въ парламентъ увровали и вруютъ еще и сейчасъ не только «буржуазная», но и «соціалистическая» наука.
        Парламентъ созданъ буржуазіей. Онъ сыгралъ уже крупную историческую роль; въ свое время служилъ онъ могучимъ средствомъ борьбы буржуазіи противъ феодальной реакціи. Законодательства, которыми мы обязаны различнымъ національнымъ парламентамъ, носятъ на себ яркую, несомннную печать творчества той соціальной группы, которая вызвала къ жизни и самый парламентъ.
        Цлыя историческія эпохи обращали парламентъ въ лозунгъ наиболе прогрессивныхъ слоевъ общества; крупная и мелкая буржуазія, пo очереди, писали на своихъ знаменахъ парламентскія вольности.
        Но времена, когда буржуазія выступала передовымъ борцомъ за права человка, давно прошли, героическій періодъ ея отошелъ въ область преданій, революціи ея потускнли, обветшали знамена и лозунги.
        И теперь, посл дловыхъ турнировъ въ конторахъ и банкахъ, избалованная успхами, не забываетъ она въ часы досуга излюбленнаго ею когда-то парламента. Но она къ нему не относится уже съ прежней ретивостью; нердко въ интимномъ кругу она непрочь и сама добродушно посмяться надъ чистой и наивной врой въ его цлебную силу.
        Ея прежняя энергія просыпается лишь тогда, когда новые борцы за новыя права человка - пролетаріатъ - идутъ на нихъ съ оружіемъ въ рукахъ. Тогда парламентская машина работаетъ полнымъ ходомъ, льются потоки краснорчія, ораторы распинаются за «общее благо», «интересы и прочность страны», напоминаютъ дерзкимъ пришельцамъ, тревожащимъ покой буржуазіи, о традицияхъ, о драгоцнныхъ завтахъ прошлаго.
        Въ конц концовъ, буржуазія облегчаетъ свою совсть, бросая фиктивныя подачки; вновь все успокаивается, вновь начинается для нея безмятежное существованіе.
        И вотъ, за эту парламентскую машину, которая столько лтъ служила врой и правдой привиллегированному классу, жадно хватаются соціалисты, надясь также найти въ ней цлебное средство противъ несовершенствъ современнаго капитализма, думая, что парламентъ - слуга будетъ работать такъ же честно и усердно и на новаго хозяина, какъ онъ работалъ на стараго.
        Но что такое парламентъ? Какую службу онъ можетъ нести революціонному классу?
        Основная задача парламента заключается въ томъ, чтобы представлять общенародные интересы, чтобы, внимательно прислушавшись къ голосамъ гражданъ, ознакомляться съ ихъ нуждами и путемъ своевременнаго и цлесообразнаго вмшательства содйствовать общему благополучію.
        Такова, конечно, задача, по существу, любого органа государственнаго управленія, но парламентъ мене, чмъ какой-либо другой органъ, способенъ стоять на страж именно общенародныхъ интересовъ.
        Парламентъ является одной изъ формъ народнаго представительства. Въ немъ народъ какъ бы переноситъ на избранниковъ свою волю, и парламентъ въ цломъ являетъ собой національную волю. Воля парламентскаго большинства или фактически, воля народнаго меньшинства становится волей народнаго большинства, волей всхъ.
        Но такое понятіе представительства есть понятіе юридическое, а не политическое.
        «Въ политической же дйствительности - пишетъ авторитетнйшій изъ новыхъ государственниковъ - Еллинекъ - мы имемъ въ парламентскомъ постановленіи... всегда лишь волю большинства голосующихъ членовъ парламента. Руссо совершенно правъ: нельзя желать за другого, столь же мало, прибавимъ мы, какъ нельзя за другого сть или пить».
        Такимъ образомъ, представленіе народной воли волей парламента - есть фикція, которая не перестаетъ быть фикціей только оттого, что иметъ за собой почтенный возрастъ или потому, что здсь «юридическія представленія... глубоко срослись съ общимъ правоубжденіемъ, хотя и безсознательно для широкихъ слоевъ общества».
        Парламентская воля есть искаженіе народной воли.
        Какіе бы мы избирательные законы ни сочиняли, какіе бы мы ни придумывали коррективы врод пропорціональныхъ выборовъ въ погон за чистой народной волей, вс наши усилія - напрасны.
        Благодаря чрезвычайному многообразію индивидуальныхъ воль, представляющихъ народъ, благодаря неуловимымъ иногда оттнкамъ, изъ которыхъ каждый иметъ неоспоримое право быть представленнымъ въ любой парламентской комбинаціи и въ любомъ избирательномъ закон, мы имемъ лишь жалкую пародію на то, что мы съ такой увренностью и гордостью называемъ волей народа.
        «Въ народной жизни масса различій - пишетъ Еллинекъ въ своемъ блестящемъ этюд о конституціяхъ - не сразу замтныхъ и не подлежащихъ измренію, и они, несомннно, остаются безъ представительства при систем, построенной исключительно на количеств населенія... Пропорціональные выборы не въ состояніи обезпечить представительства всмъ справедливымъ интересамъ народа, потому что на выборахъ народъ обыкновенно длится на партійныя группы, а партіи отнюдь не соотвтствуютъ группировк народа во всей ея полнот. Поэтому - заключаетъ Еллинекъ - проблема правильнаго, справедливаго избирательнаго права абсолютно неразршима. «Ни одно политическое учрежденіе не основано въ такой мр, какъ народное представительство, на фикціяхъ и на несоотвтствующихъ дйствительности идеальныхъ построеніяхъ».
        «Чмъ дале увеличивается численность населенія государствъ и общинъ, - пишетъ Масарикъ, весьма далекій отъ анархистскаго міросозерцанія - чмъ сложне становятся общественныя отношенія, чмъ боле образовано населеніе и чмъ боле развиты его потребности, тмъ чувствительне несоотвтствіе между волей населенія и волей парламента...» («Философскія и соціологическія основанія марксизма»).
        Даже всеобщее, равное, прямое и тайное избирательное право дастъ намъ одн иллюзіи народнаго представительства, становящіяся еще боле обманчивыми въ зависимости отъ роста процента воздерживающихся отъ выборовъ.
        Въ одной изъ своихъ рчей Бисмаркъ представилъ однажды палат слдующій любопытный расчетъ: «Изъ числа имющихъ право выбора принимали въ немъ участіе всего 34%; большинство этихъ 34% выбрало избирателей, которые могли, такимъ образомъ, имть за собой 20 - 25% всего числа, имющихъ право участвовать въ выборахъ. Большинство избирателей выбирало депутатовъ, число которыхъ представляло, такимъ образомъ, 13 - 15% общаго числа, имвшихъ право участвовать въ выборахъ.
        Бранденбургъ, приводящій этотъ расчетъ въ своемъ любопытномъ этюд о парламентской обструкціи, замчаетъ, что Бисмаркъ умолчалъ о томъ, что «благодаря трехстепеннымъ выборамъ небольшое число населенія можетъ существенно повліять на результатъ выборовъ, и что открытая подача голосовъ сильно вредитъ результату выборовъ». «Но - замчаетъ Бранденбургъ - и при размрахъ участія въ выборахъ въ 70%, депутаты едва-ли могутъ съ увренностью являться представителями боле чмъ 40 - 50% всего числа избирателей, а парламентское большинство, если оно не подавляюще велико, будетъ выразителемъ мннія только 25 - 35% всхъ, имющихъ право выбора. Если, напримръ, - заключаетъ онъ - въ ныншнемъ рейхстаге консерваторы, ультрамонтаны и протестанты вмст будутъ имть большинство 219 голосовъ изъ 397, то все же они представятъ собой только 32 1/2% всего числа избирателей».
        Такимъ образомъ, никакое парламентское большинство не можетъ представлять народа, не можетъ выражать его воли.
        Казалось-бы, воля народа все-же могла получить извстное выраженіе, если-бы немногіе и случайные представители его были снабжены императивными мандатами и, такимъ-образомъ, не могли уклониться отъ подлинныхъ желаній народа или врне его отдльныхъ господствующихъ группъ.
        Но теорія уже довольно показала, что парламентаризмъ и императивные мандаты - несовмстимы, и современныя законодательства ихъ не знаютъ. Представители, законодательствуя, осуществляютъ свою волю, выдавая ее за волю народа.
        Эта идея, безспорная и ясная, идея подкрпляемая математическими доказательствами, становится еще боле яркой, еще боле убдительной, если мы будемъ оперировать не туманнымъ понятіемъ «народа» съ его несуществующей единой и цльной «народной волей» и его фиктивными «общенародными интересами», а конкретно существующимъ классовымъ обществомъ.
        На мст единаго и недлимаго народа, мы видимъ борющіяся группы, сталкивающіеся интересы, которые безпощадно расправляются другъ съ другомъ и только въ цляхъ самозащиты или въ состояніи крайней необходимости вступаютъ въ компромиссы и заключаютъ соглашенія.
        Эти интересы встрчаются не въ открытомъ пол, а въ парламент; въ современномъ государств оружіемъ является избирательный бюллетень, парламентъ - мстомъ, гд учитываются побды и пораженія и заключаются договоры борющихся сторонъ. И до тхъ поръ, пока мы будемъ жить въ классовомъ государств, парламентъ будетъ врнымъ отраженіемъ воли сильнйшаго класса, которая, конечно, не желаетъ, да и не можетъ быть «народной волей».
        Являя собой не боле, какъ «бумажное представительство штыка, полицейской дубинки и пули», парламентское большинство «длаетъ излишнимъ кровопролитіе», но не въ меньшей степени является ршеніемъ силы, чмъ декретъ самаго абсолютнаго деспота, опирающагося на самую могущественную изъ армій.
        Парламентъ является, такимъ образомъ, прежде всего учрежденіемъ соціальнымъ, а не политическимъ и представляетъ интересы не государства, а интересы отдльныхъ общественныхъ группъ или, въ конечномъ счет, наиболе сильной изъ нихъ.
        Эту идею проводили въ своихъ трудахъ такіе выдающіеся государственники, какъ Лоренцъ Штейнъ или даже консервативный Рудольфъ Гнейстъ.
        Въ нашемъ капиталистическомъ обществ сильнйшей изъ группъ является буржуазія, и ей принадлежитъ и верховный голосъ, и верховная власть, и «народная воля».
        Она создала парламентъ, избравъ его своимъ орудіемъ борьбы, она въ своихъ приходахъ защищала его въ Англіи, противъ Тюдоровъ, во Франціи связала всю свою исторію съ исторіей генеральныхъ штатовъ, въ парламент же она санкціонировала политическія завоеванія своей побдоносной революціи конца XVIII вка. Ей по праву долженъ принадлежать и принадлежитъ современный парламентъ, а вмст съ тмъ и ключи къ «народной вол». И до тхъ поръ - справедливо говоритъ Левердэ - пока общество остается буржуазнымъ, представительство его, называемое національнымъ, необходимо будетъ такимъ же, т.-е. буржуазнымъ. Если же представительство иметъ буржуазную сущность, то оно будетъ поддерживать, вопреки всему, притязанія имущихъ классовъ противъ домогательствъ труда, послднему нечего ожидать отъ него. Это - столь же фатально, какъ паденіе камня... Адвокаты пролетаріата... будутъ лицами, ходатайствующими за другихъ овецъ предъ волками...»
        И какимъ беззастнчивымъ поруганіемъ противъ другихъ общественныхъ группъ ни было бы ршеніе буржуазнаго парламентскаго большинства, оно всегда выходитъ подъ ярлыкомъ «народной воли» и потому священно для всхъ сознательныхъ и безсознательныхъ апологетовъ современнаго государства. И если вчера еще - многіе изъ тхъ адвокатовъ, людей либеральныхъ профессій или партійныхъ крикуновъ и политикановъ, которые населяютъ парламенты, казались народу жалкими дармодами, сегодня, облаченные въ священный мантіи носителей «народной воли», они объявлены неприкосновенными, a ршенія ихъ, исполненныя «государственной мудрости», подлежатъ безпрекословному исполненію. И, какъ ни далека ваша собственная воля отъ воли этихъ пигмеевъ, внезапно возмнившихъ себя титанами, какъ ни противорчатъ ихъ законы и мропріятія лучшимъ и завтнымъ стремленіямъ вашего ума и сердца, вы будете раздавлены желзной рукой исполнительнаго механизма, если ослушаетесь этихъ господъ и поступите такъ, какъ вамъ диктуетъ ваша совсть.
        Но, если бы мы вообразили, что какимъ-нибудь непостижимымъ волшебствомъ фикція обратилась въ наиреальнйшую дйствительность и парламентъ чудеснымъ образомъ получилъ бы возможность отражать «общенародную волю», то и тогда было бы величайшимъ заблужденіемъ полагать, что парламентъ сталъ бы прибжищемъ слабыхъ и угнетенныхъ, оплотомъ противъ правительственнаго деспотизма. Такіе упованія обнаружили бы только ршительное непониманіе самой природы современнаго государственнаго механизма, потому что парламентъ далеко не есть слуга народа, оберегающій его вольности противъ тиранническихъ поползновеній правительства, а есть самъ - правительство, самъ - органъ государственной власти.
        Мало этого: эволюція государственной власти въ странахъ ранняго конституціоннаго развитія, какъ Англія или Америка, тамъ, гд закладывались первые камни современнаго парламентаризма, насъ совершенно убждаетъ въ томъ, что съ каждымъ днемъ все боле и боле парламентъ уступаетъ свое прежнее фактическое преобладаніе правительству.
        «Авторитетъ и сила парламентскихъ учрежденій - пишетъ Еллинекъ - везд падаютъ... конституціонное развитіе сопровождается непрерывнымъ возрастающимъ усиленіемъ правительственной власти».
        И если мы обратимся къ изученію, уже ставшихъ классическими, работъ Вильсона, или Брайса, или такихъ образцовыхъ новйшихъ изслдованій, какъ труды Сиднея, Лоу Лоуэлля, или нашего соотечественника Острогорскаго, мы увидимъ, что въ Америк вс наиболе сложные и серьезные вопросы государственной жизни передаются парламентскимъ комитетамъ, предсдатели которыхъ назначаются единоличной властью парламентскаго спикера, что въ Англіи вся фактическая власть перешла въ руки кабинета; въ парламент хозяиномъ является правительство, которое смло диктуетъ ему свои желанія, пользуясь монопольнымъ положеніемъ. Контроль парламента - лишь нарядная фикція; на практике парламентъ послушливо санкціонируетъ любые декреты правительства. То же явленіе, то-есть постепенное исчезновеніе парламентской иниціативы и фактическое упраздненіе его, какъ контрольнаго органа за правительствомъ, наблюдается и во Франціи.
        Неудивительно, что конституціонное правительство нашихъ дней является безотвтственнымъ деспотомъ, неограниченнымъ владыкой, передъ которымъ стирается въ прахъ «народная воля», представляемая парламентомъ, и который разливаетъ благодянія вдохновляющему классу, беззастнчиво угнетая въ то же время другія группы, вредныя или опасныя съ точки зрнія его классовой философіи. Въ рукахъ современнаго конституціоннаго правительства сконцентрированы такія могучія средства воздйствія на всю народную жизнь, что прежніе абсолютные монархи «Божіей милостью» кажутся жалкими пигмеями рядомъ съ этими новыми «капиталистической милостью» великанами.[17 - Обычное возраженіе противъ классовой теоріи государства, заключающееся въ томъ, что государство способно въ отдльныхъ случаяхъ подняться надъ интересами господствующей группы и дйствовать даже вопреки имъ, нисколько не колеблетъ доказательности общихъ защищаемыхъ здсь положеній. Господствующая классовая группа никогда не дйствуетъ съ фанатической слпой силой. Она ведетъ «политику». Поэтому, и у нея бываютъ дни уступокъ, компромиссовъ и подачекъ. Ея политика столько-же
опредляется «эгоизмомъ» и жестокостью, сколько коммерческой расчетливостью и сентиментами.]
        Чрезвычайно любопытно, что въ оцнк этого явленія сходятся нердко самые разнородные наблюдатели современной политической жизни.
        Такой трезвый, осторожный, научный изслдователь, какъ Еллинекъ, говоритъ о чудовищномъ рост исполнительнаго аппарата, о деспотизм конституціоннаго правительства почти въ однихъ и тхъ же выраженіяхъ, что и пламенный трибунъ, проповдникъ Кропоткинъ. Оба признаютъ, что современные министры могущественне Людовика ХIV.
        Мы не будемъ останавливаться на томъ, что осторожные государственники и публицисты называютъ «недостатками парламентаризма».
        Съ тхъ поръ, какъ толки о кризис, переживаемомъ современнымъ парламентаризмомъ, стали общимъ мстомъ, - уже не только анархистская, но и буржуазная литература дала цлый рядъ краснорчивыхъ страницъ, раскрывающихъ намъ язвы, которыя несет парламентъ въ общественную жизнь. У насъ въ рукахъ неисчерпаемое богатство данныхъ, собранныхъ на почв кропотливаго анализа механизма современныхъ политическихъ партій, изученія самаго процесса избирательной кампаніи. И нужно быть неизлчимо предубжденнымъ въ пользу парламента или совершенно слпымъ человкомъ, чтобы, посл знакомства и съ этимъ матеріаломъ, отрицать, что вся парламентская жизнь построена на подкупахъ, насиліи и лжи.
        Всюду, гд воцарился парламентскій режимъ и гд механизмъ политическихъ партій иметъ опредленную хронологическую давность, другими словами, всюду, гд политическое зодчество находится въ рукахъ профессіональныхъ политиковъ, мы видимъ картины систематическаго подкупа населенія, открытаго и грубаго преслдованія своихъ личныхъ интересовъ, давленія администраціи, видимъ «политикановъ» и «маріонетокъ».
        Чтобы убдиться въ этомъ, вовсе не надо читать «анархистовъ». Довольно пробжать такія спокойныя и солидныя изслдованія, какъ книгу Брайса, Ш. Бенуа и особенно книгу Острогорскаго - «О демократіи и организаціи политическихъ партій», гд дается богатйшій, почти исчерпывающій матеріалъ для сужденія о политическихъ обычаяхъ и порядкахъ избирательной борьбы въ Англіи и Америк.[18 - См. подробне «Революціонное творчество и парламентъ». гл. III-ю.] «Недостатки» парламентаризма - неотдлимы отъ самаго существа парламентарной демократіи. Она сама есть великое зло.
        Осуждая парламентаризмъ, анархизмъ осуждаетъ и тотъ механизмъ, который лежитъ въ основ его - механизмъ политическихъ партій.
        Партія - въ условіяхъ современнаго правового государства - есть органъ политическаго представительства интересовъ опредленной общественной группы или общественнаго класса[19 - Разумется, политическія партіи могутъ существовать и существовали вн парламентскаго представительства. Тмъ не мене въ условіяхъ современной государственности участіе въ парламентской жизни является для партіи не только существеннымъ, но иногда неустранимымъ признакомъ.].
        Такимъ образомъ, партія становится аппаратомъ приспособленія къ государственно-правовому строю. Она есть - группировка людей, примыкающихъ къ общему политическому міровоззрнію, объединенныхъ однородной программой и подчиненныхъ однородной дисциплин. Задача ея - выявлять и представлять волю опредленнаго общественнаго класса, какъ въ собственныхъ партійныхъ организаціяхъ, такъ - и въ соотвтствующихъ государственныхъ и муниципальныхъ учрежденіяхъ.
        Сама же партійная организація въ процесс дальнйшаго развитія пріобртаетъ слдующія характерныя особенности.
        А) Члены партіи, вступая въ парламент (центръ современной партійной жизни) въ сотрудничество съ представителями иныхъ враждебныхъ партійныхъ организацій, утрачиваютъ чистоту классоваго идеала. Въ начала, представляемыя классомъ, врываются чуждыя имъ, государственно-парламентскія ноты, вырабатывается эклектическая, съ урзками и оговорками, практическая программа дйствій (отличная отъ теоретической, сберегаемой для парадовъ), которая при слабости партіи становится настолько эластичной, что постепенно утрачиваетъ специфическій классовый привкусъ и можетъ быть подогнана къ общему уровню программъ, выработанныхъ большинствомъ парламента.
        B) Представительство интересовъ становится сложной дипломатической миссіей - требующей не столько яснаго сознанія классовыхъ интересовъ, сколько умнія проникать мысли противника, улавливанія шансовъ разнородныхъ программъ и искуснаго использованія промаховъ противника. Подобная миссія не можетъ быть поручена любому, для нея требуется извстный образовательный уровень, умственная дрессировка, интеллигентность. Представительство становится профессіей; образуются партійные комитеты, канцеляріи, сформированные наполовину на бюрократическихъ, наполовину на филантропическихъ началахъ, съ неизбжной іерархіей и столь же неизбжнымъ паразитизмомъ. Представительство въ парламент становится соблазнительной карьерой.
        Партійныя организаціи наполняются людьми, чуждыми своимъ классовымъ происхожденіемъ, своимъ «бытомъ», даже своей подлинной «психологіей» (для партійнаго человка довольно вншняго сочувствія - принятія программы) тому классу, интересы котораго они представляютъ. Такъ у партійнаго человка между его экономическимъ положеніемъ и его идеологіей можетъ не быть никакой связи. Милліонеры и нищіе могутъ быть членами одной партіи. Столь-же разнородны и кліенты послдней.
        Разросшаяся партійная организація превращается въ совершенно самостоятельную среду, которая, хотя и прислушивается къ хору классовыхъ голосовъ, но въ большинств случаевъ иметъ свое, предопредленное мнніе, выработанное передовыми мыслителями, дискуссіями и турнирами партійныхъ людей, партійной прессой. Мнніе это становится обязательнымъ правиломъ поведенія для людей класса. Постепенно представительство вырабатывается въ тяжелый самодовлющій аппаратъ, оторванный отъ экономической основы и тмъ не мене претендующій управлять классомъ.
        Такъ рождается партійная гегемонія.
        С) Обособленіе партійнаго механизма и своеобразное его рекрутированіе порождаютъ еще одно любопытное явленіе.
        Въ партійной организаціи, заполненной «интеллигентскими профессіоналами», царитъ культъ разума - (партійнаго), вра въ его неограниченную силу, и пренебрежительное отношеніе, если не совершенное игнорированіе реальныхъ запросовъ жизни. Партійная работа всегда носитъ характеръ отвлеченности, схематизма. Партійные раціоналисты обладаютъ секретомъ и монополией соціологическаго прогноза. Отъ дня образованія партіи до достиженія «конечныхъ цлей» имъ извстно все напередъ. Этимъ поверхностнымъ универсализмомъ подготовляется партійный авантюризмъ, т, въ сущности, безотвтственныя выступленія, которыя являются самой страшной язвой партійной жизни. Партійные мудрецы, на основаніи произвольныхъ построеній и столь же произвольныхъ истолкованій ихъ, провоцируютъ классъ на выступленія, быть можетъ чуждыя реальнымъ условіямъ, въ которыхъ онъ живетъ.
        Ни одна партія не можетъ дать такого богатаго матеріала для иллюстраціи намченныхъ положеній, какъ политическая партія пролетаріата.
        Это объясняется, конечно, прежде всего потому, что, вслдствіе отсутствія соотвтствующей подготовки, именно рабочій классъ породилъ т вліятельные соціалистическіе штабы, которые взяли въ свои руки всю иниціативу классовой пролетарской политики.
        Коммунистическій манифестъ былъ не только указаніемъ на новые методы изслдованія общественныхъ явленій, онъ былъ также геніальной попыткой соціологическаго прогноза. Въ немъ пролетаріату были показаны и освщены не только его прошлое и настоящее, но предуказаны и будущія судьбы. Отвлеченныя спекуляціи мыслителя сковывали пролетаріатъ разъ навсегда опредленными методами борьбы съ капитализмомъ. На иные возможные побги пролетарскаго самосознанія было заране наложено veto. Борьба классовъ была объявлена борьбой политической и ближайшей цлью пролетаріата должно было стать образованіе самостоятельной политической партіи и завоеваніе демократіи[20 - Совершенно правы, однако, т изслдователи, которые собственно парламентскую борьбу пролетаріата связываютъ, по преимуществу, съ именемъ Лассаля.].
        И соціалъ-демократія съ увлеченіемъ пошла на завоеваніе «государства». По выраженію бывшаго с.-д. Михельса, для соціалъ-демократіи стала «высшимъ закономъ - боязнь потерять своихъ избирателей и свои средства».
        Но для успшнаго завоеванія парламента соціалистическая партія должна была отказаться отъ отстаиванія классовой платформы въ чистомъ вид и перешла къ политик оппортунизма.
        Когда то старый Либкнехтъ протестовалъ противъ оппортунистической политики, на которую, по его убжденію, неизбжно обречена любая соціалистическая партія въ парламент. ...«Священные принципы, серьезная политическая борьба - говорилъ онъ - понижаются парламентскими стычками; между тмъ въ народ поддерживается иллюзія, что рейхстагъ можетъ ршить соціальный вопросъ...» Но это... было давно. Съ тхъ поръ утекло много воды. Шумли «молодые» въ 1891 г., упрекая вождей германской соціалъ-демократіи за то, что они убиваютъ революціонный духъ партіи и обращаютъ ее въ партію мелко-буржуазную. Съ «молодыми» было покончено. Старый же Либкнехтъ обвинилъ ихъ въ анархизм, Бебель пугнулъ техническимъ могуществомъ современнаго государства и спокойствіе было возстановлено. Съ тхъ поръ въ увлеченіи борьбой съ смутьянами и Либкнехтъ и Бебель не разъ были уносимы «реформистскимъ потокомъ и иной разъ трудно было отличить аргументацію Фольмара или Бернштейна отъ аргументаціи ортодоксальнаго центра.[21 - Здсь умстно вспомнить о совершенной безпринципности Бебеля и Либкнехта въ вопрос объ «огосударствленіи предпріятій»
(Берлинскій конгрессъ 1892 г. и Бреславльскій 1895г.), о первоначальныхъ громахъ и послдующемъ отступленіи Бебеля въ вопрос о завоеваніи прусскаго ландтага (1893 г;), о рчи Бебеля на Гамбургскомъ конгресс, о политик партіи въ аграрномъ вопрос и пр. и пр.]
        Р. Михельсъ въ изслдованіи о германской соціалъ-демократіи замчаетъ, что дти партійныхъ соціалистовъ, вышедшихъ изъ рабочей среды - выростаютъ въ новой сред и, если не пріобртаютъ симпатій къ новому классу, то обнаруживаютъ совершенный политическій индифферентизмъ. Такимъ образомъ, отъ буржуазіи откалываются элементы, чтобы встать въ соціалистическіе ряды; поднявшіеся изъ пролетаріата пристаютъ къ буржуазіи. Михельсъ указывая, что изъ 81 представителя соціалъ-демократіи въ рейхстаг, 22 - занимаются свободной профессіей и буржуазными занятіями, 24 - предприниматели и только 35 - подлинные рабочіе, меланхолически замчаетъ: «Первоначально пролетарская фракція становится все боле и боле мелко-буржуазной». Но такой или приблизительно такой составъ имютъ вс соціалистическія партіи.
        Бюиссонъ пытался, возражая противникамъ соціалистическаго парламентаризма, объяснить этотъ несоціалистическій характеръ соціалистической партіи. Критики забываютъ, - писалъ онъ - что страна состоитъ не изъ однихъ рабочихъ и что парламентъ долженъ быть занятъ общими вопросами, прежде чмъ приняться за соціальныя реформы.
        И кліентела соціалистической партіи растетъ неограниченно. «Парламентскій соціализмъ - писалъ Сорель - говоритъ на столькихъ языкахъ, сколько у него родовъ кліентовъ; онъ обращается къ рабочимъ, къ мелкимъ хозяйчикамъ и крестьянамъ. Вопреки Энгельсу, онъ занимается фермерами, то онъ патріотъ, то онъ яро выступаетъ противъ арміи. Никакое противорчіе не успокаиваетъ его - опытъ показалъ, что во время избирательной кампаніи возможно собрать силы, которыя, собственно говоря, должны бы были высказаться противъ марксизма. И этимъ же объясняются и успхи соціалъ-демократіи, ея Пирровы побды»...«Возрастающему успху соціалъ-демократіи - писалъ недавно одинъ изъ постоянныхъ обозрвателей германской жизни - ничто такъ не содйствуетъ, какъ та энергія, съ которой онъ подставляетъ за послдніе годы на мсто классоваго идеала общепрогрессивный. Рядовой избиратель голосуетъ не за «экспропріацію экспропріирующихъ» и не за демократическую республику...»
        Въ этихъ условіяхъ отъ соціалистическихъ представителей, претендующихъ на дйствительную роль въ парламент, требуется прежде всего искусное сочетаніе соціализма съ разнородными принципами.
        Примрами могутъ служить министеріализмъ, въ лице Милльерана, бріандерія, легко освободившаяся отъ всхъ соціалистическихъ покрововъ, жоресизмъ, оправдывавшій любой шпіонажъ (въ арміи) для спасенія радикальнаго министерства Комба. Послднее было столь зазорно, что даже Каутскій писалъ: пусть Жоресъ спасъ министерство (засданіе 4 Ноября 1904 г.), но онъ скомпрометировалъ соціализмъ.
        Такова - трудная, зато безпроигрышная политика соціалистическаго парламентаризма: кипть противъ буржуазіи во имя угнетеннаго пролетаріата, спасать буржуазное министерство, хотя бы съ нкоторымъ ущемленіемъ соціализма, возглашать себя мученикомъ «идеи» и класть въ удобномъ случа «идею» подъ сукно. Разносторонность современнаго Тартюфа - изумительна.
        И наиболе изумительно въ волшебныхъ обращеніяхъ парламентскаго соціалиста - его отношеніе къ классу.
        Выше мы сказали, что современная партійная организація есть культъ разума. И «марксисты» не составляютъ исключенія.
        «Діалектическій матеріализмъ - писалъ Плехановъ - служитъ лишь для того, чтобы возстановить и сдлать неограниченными права и силы человческаго разума»... Я червь - говоритъ идеалистъ. Я - червь, пока я невжественъ, возражаетъ матеріалистъ - діалектикъ; но я богъ, когда я знаю. Tantum possumus, quantum scimus!»
        Итакъ, знаніе - богъ! Въ дух такого восторженнаго раціонализма опредлилъ марксизмъ и отношеніе партіи къ классу. Только партія - полагаетъ Плехановъ, можетъ хранить въ чистот пролетарскіе идеалы.
        И нигд предпочтеніе партіи классу не принимало такихъ уродливыхъ формъ, какъ въ рядахъ именно русской соціалъ-демократіи.
        Особенно поучительна, въ этомъ смысл, классическая позиція «Искровцевъ». Въ то время какъ «экономисты», оставаясь на почв истинно демократическихъ началъ, высказывались за необходимость предоставленія иниціативы самому рабочему классу, за желательность его широкой самодятельности, «политики» проповдывали крайній, до конца идущій централизмъ». Движеніе представлялось имъ въ вид организаціи - огромнаго заговорщическаго штаба, составленнаго исключительно изъ теоретиковъ движенія и надленнаго полномочіями диктатора.
        Психологія подпольной диктатуры, полной презрнія къ самому пролетаріату, нашла яркое выраженіе въ извстной брошюре Ленина - «Что длать?» (1902 г.).
        Идеальная соціалъ-демократическая партія представляется Ленину конспиративной организаціей теоретиковъ, сочувствующихъъ движенію. Во глав движенія - штабъ «профессіональныхъ революціонеровъ». Классъ - безгласное стадо, послушный органъ въ рукахъ штаба. «Исторія всхъ странъ - писалъ Ленинъ - свидтельствуетъ, что исключительно своими собственными силами рабочій классъ въ состояніи выработать лишь сознаніе трэдъ-юніонистское. Ученіе же соціализма выросло изъ тхъ философскихъ, историческихъ, экономическихъ теорій, которыя разрабатывались учеными представителями имущихъ классовъ, интеллигенціи».
        Другой с.-д., Череванинъ писалъ еще ршительне, заявляя, что соціалъ-демократія, даже опираясь на небольшую часть организованныхъ рабочихъ, можетъ говорить отъ имени всего пролетаріата, ибо классовое сознаніе соціалъ-демократа, это - будущее, классовое самосознаніе (sic!) всего пролетаріата»[22 - Справедливость требуетъ отмтить, что не одни русскіе партійные шовинисты повинны въ подобномъ искаженіи матеріалистической концепціи исторіи, лежащей въ основ марксистскаго міросозерцанія. Виднйшій изъ лидеровъ англійской соціалъ-демократіи, Гайндманъ также не вритъ въ творческую силу класса, который должна представлять соціалистическая партія. «Соціализмъ - говоритъ онъ - создавался везд не самими ремесленниками и рабочими, а всегда образованными людьми изъ класса, стоящаго выше ихъ... Слова Маркса, что эмансипація рабочихъ можетъ быть совершена лишь самими рабочими, врны въ томъ смысл, что соціализмъ невозможенъ безъ соціалистовъ, какъ республика безъ республиканцевъ. Но рабы не могутъ освобождать самихъ себя. Руководительство, иниціатива, указанія и организованность должны прійти отъ тхъ, которые
родились въ другой обстановке и привыкли къ умственной работ съ малыхъ лтъ». Какъ мало соотвтствуетъ подобная концепція новому факту пролетарской дйствительности - рабочему синдикализму.].
        И врные своимъ «заговорщическимъ» лозунгамъ - русскіе соціалъ-демократы «большевики» (санкціонированные 2-мъ създомъ), относятся пренебрежительно къ собственно-пролетарскому движенію, призывая своихъ послдователей отказаться вовсе отъ участія въ рабочемъ профессіональномъ движеніи, что въ свое время чрезвычайно облегчило правительственную борьбу съ профессіональными союзами.
        Въ такую отвратительную погоню за властью выродились попытки кучекъ безотвтственныхъ «интеллигентовъ» представлять интересы пролетарскаго класса. Неудивительно, что провокація и гешефтъ-махерство свили себ прочное гнздо въ «законспирировавшихся» кучкахъ.
        И спрашивается, что же оставалось въ подобномъ «соціалъ-демократическомъ» толкованіи отъ марксизма, матеріалистическаго пониманія исторіи, классовой борьбы?
        Разв не подобныхъ идеологовъ, падающихъ съ неба, имлъ въ виду Марксъ, когда саркастически писалъ въ Коммунистическомъ Манифест: «...Эти теоретики являются только утопистами, которые, желая удовлетворить потребностямъ угнетенныхъ классовъ, выдумываютъ системы, гонятся за наукой - возродительницей. Но по мр развитія исторіи, борьба пролетаріата пріобртаетъ все боле и боле ясный характеръ и для этихъ теоретиковъ становится излишнимъ искать науки въ своей собственной голов, теперь они должны только дать себ отчетъ въ томъ, что происходитъ у нихъ передъ глазами и стать выразителями дйствительности».
        Какъ мало это вяжется съ «большевистскими потугами» - изображать «будущее классовое самосознаніе» пролетаріата.
        Сторонники партійныхъ организацій, чуждые уродливыхъ централизмовъ, доказываютъ необходимость ихъ самостоятельности тмъ, что профессіональное движеніе рабочихъ, погружая послднихъ въ тину повседневности, не можетъ способствовать выработк общепролетарскаго идеала, что оно топитъ «конечную цль» въ компромиссной борьб въ предлахъ даннаго строя. Наконецъ, рабочее профессиональное движеніе, на извстныхъ ступеняхъ развитія, само начинаетъ требовать восполненія его политической борьбой и толкаетъ трэдъ-юніонистовъ на образованіе независимой политической рабочей партіи. Послдняя иметъ задачей представлять общіе классовые интересы и, такимъ образомъ, раздвигаетъ самыя рамки рабочей борьбы, переходя непосредственно въ борьбу съ капиталистическимъ строемъ, борьбу противъ буржуазнаго общества. [23 - Марксъ въ 1869 г. въ письм къ кассиру нмецкаго союза металлургистовъ слдующимъ образомъ характеризовалъ соотношеніе между политической партіей и профессіональными союзами: «...Профессіональные союзы - школа соціализма. Въ профессіональныхъ союзахъ рабочіе длаются соціалистами, такъ какъ они изо дня въ день борются
съ капиталомъ. Вс политическія партіи какого бы то ни было направленія воодушевляютъ массу рабочихъ только на короткое время; профессіональные же союзы, наоборотъ,связываютъ эту массу прочно и надолго. Только союзы въ состояніи представлять дйствительно рабочую партію и противопоставлять силу рабочихъ могуществу капитала».]
        Такова точка зрнія, напримръ, глубокомысленнаго писателя и послдовательнаго марксиста - Гильфердинга.
        Однако, самъ Гильфердингъ, утверждая за политическимъ представительствомъ рабочаго класса такую важную роль, тмъ не мене признаетъ, что побда рабочихъ обусловливается «не только политическимъ воздйствіемъ».
        «.. Послднее, напротивъ, можетъ воспослдовать и въ конц-концовъ увнчаться успхомъ лишь посл того, какъ профессіональный союзъ достаточно обнаружилъ свою силу - показалъ, что онъ съ величайшей энергіей и интенсивностью можетъ проводить чисто экономическую борьбу, съ такой интенсивностью и энергіей, что ему удается расшатать сопротивленіе буржуазнаго государства, которое отказывалось вмшиваться въ условія труда неблагопріятнымъ для предпринимателей способомъ, и что политическому представительству остается лишь окончательно сломить это сопротивленіе. Положеніе далеко не таково, чтобы сдлать профессіональный союзъ излишнимъ для рабочаго класса и замнить его политической борьбой: наоборотъ, возрастаніе силы профессіональной организаціи становится необходимым условіемъ всякаго успха».
        Такъ политик отводится настоящее мсто: роль арріергарда вь движеніи.
        И дале Гильфердингъ еще боле укорачиваетъ партійныя претензіи на монополію въ руководительств классовымъ движеніемъ.
        Гильфердингъ, проницательный изслдователь современнаго капитализма, прекрасно понимаетъ и природу современнаго государственно-правового строя. Ему ясно, что государство давно стало слугой капиталистическаго класса. «Капиталъ - пишетъ онъ - устраняетъ свободную конкурренцію, организуется, и, вслдствіе своей организаціи, пріобртаетъ способность овладть государственной властью, чтобы непосредственно и прямо поставить ее на службу своихъ эксплоататорскихъ интересовъ», и дале онъ называетъ государство «непреодолимымъ орудіемъ охраны экономическаго господства».
        И высказанныя выше частныя замчанія Гильфердинга окончательно закрпляются въ его общей соціальной концепціи. «Финансовый капиталъ въ его завершеніи - пишетъ онъ - это высшая ступень полноты экономической и политической власти, сосредоточенной въ рукахъ капиталистической олигархіи. Онъ завершаетъ диктатуру магнатовъ капитала».
        Но экономическій процессъ съ ростомъ диктатуры финансоваго капитала напрягаетъ до невыносимой степени вс противорчія классоваго буржуазнаго общества, объединяетъ вс трудовые слои населенія противъ капиталистической диктатуры.
        Какъ же разршатся эти противорчія? Какъ произойдетъ соціальная революція? Черезъ счастливую комбинацію парламентскихъ голосовъ? Черезъ овладніе цитаделью «государственной воли»? Ничуть не бывало.
        Путь къ революціи, намчаемый Гильфердингомъ таковъ: «...Выполняя функцію обобществленія производства, финансовый капиталъ до чрезвычайности облегчаетъ преодолніе капитализма. Разъ финансовый капиталъ поставилъ подъ свой контроль важнйшія отрасли производства, будетъ достаточно, если общество черезъ свой сознательный исполнительный органъ, завоеванное пролетаріатомъ государство, овладетъ финансовымъ капиталомъ: это немедленно передаетъ ему распоряженіе важнйшими отраслями производства. Отъ этихъ отраслей производства зависятъ вс остальныя, и потому господство надъ крупной промышленностью уже само по себ равносильно наиболе дйствительному контролю, который осуществляется и безъ всякаго дальнйшаго непосредственнаго обобществленія».
        Итакъ, значитъ все дло въ «овладніи финансовымъ капиталомъ».
        Да! ..Но черезъ «завоеванное государство». Но для чего-же нужно это «завоеваніе государства», врнаго, какъ видли мы выше, слуги капитализма, завоеваніе, требующее времени, энергіи, жертвъ? Ни для чего. По крайней мр, самъ Гильфердингъ дале пишетъ слдующее: «Захватъ шести крупныхъ берлинскихъ банковъ уже въ настоящее время былъ бы равносиленъ захвату важнйшихъ сферъ крупной промышленности и до чрезвычайности облегчилъ бы первые шаги политики соціализма въ тотъ переходный періодъ, когда капиталистическій методъ счетоводства представляется еще цлесообразнымъ. Экспропріацію незачмъ будетъ распространять на многочисленныя крестьянскія и промышленныя мелкія производства, потому что вслдствіе захвата крупной промышленности, отъ которой они уже давнымъ давно находятся въ полной зависимости, они будутъ обобществлены при ея посредств, какъ сама она будетъ обобществлена непосредственно. Слдовательно, въ тхъ случаяхъ, когда процессъ экспропріаціи оказался бы вслдствіе децентрализаціи слишкомъ затяжнымъ и политически опаснымъ, будетъ возможно медленнымъ развитіемъ подготовить этотъ процессъ къ зрлости; т.-е.
однократный актъ экспропріаціи государственной властью превратить въ постепенное обобществленіе, ускоряемое тми экономическими выгодами, которыя сознательно представляются обществомъ: вдь финансовый капиталъ уже позаботился объ экспропріаціи, поскольку она необходима для соціализма».
        Я привелъ цликомъ это длинное разсужденіе изъ-за его чрезвычайной характерности. Трудно дать боле полное и яркое признаніе ненужности «завоеванія государственной власти», если Гильфердингъ считаетъ возможнымъ уже сейчасъ «однократный актъ экспропріаціи государственной властью превратить въ «постепенное обобществленіе» и т.д., если захватъ крупныхъ банковъ уже сейчасъ былъ бы «равносилен захвату»... etc. «Завоеваніе государства» съ подобными оговорками есть отказъ отъ «завоеванія».Что такое «захватъ», какъ не замаскированная всеобщая соціальная стачка, соціальная революція, такъ, какъ ее понимаетъ, хотя бы и современный революціонный синдикализмъ.
        Очевидно, что реальное пролетарское движеніе не нуждается въ завоеваніи «всеклассовыхъ» учрежденій. Простое соображеніе экономизаціи силъ, творческой ихъ концентраціи должно удержать его отъ того, чтобы разсылать своихъ представителей по такимъ мстамъ, гд, по самому существу дла, имъ, вооруженнымъ однимъ краснорчіемъ, обезпечено пораженіе.
        ГЛАВА VI.
        Анархизмъ и его средства.
        Анархизмъ, какъ врованіе, какъ мечта есть не только общественный идеалъ опредленной группы или партіи людей. Анархизмъ лежитъ въ тайникахъ человческой природы. Что бы ни говорили временные, историческіе противники его - превосходство этого идеала надъ всми политическими катехизисами и программами - очевидно. Только изувры и замученные рабствомъ могутъ отрицать высшій, освобождающій смыслъ анархистскихъ формулъ - права личности на безграничное развитіе и ея право творческаго самоутвержденія.
        Вс исторически извстныя концепціи общественнаго идеала - за рдчайшими исключеніями - будь это - мечта о достиженіи «Божескаго царства» Августина или Беды, о «Федераціи» въ цляхъ общаго мира Вико, о царств «Вчнаго Евангелія» Лессинга, о торжеств «идеи права» Канта, объ осуществленіи «человчности» Гердера, о прыжк въ «соціалистическое государство», о воплощеніи «Теургіи» В. Соловьева, о наступленіи «анархистскаго строя» и т. д., и т. д. - вс, въ конечномъ счет, возвращаются къ человку и свобод его самоопредленія.
        Можно сказать: потенціально вс люди - анархисты и вс разными путями идутъ къ анархизму.
        Гранью, отдляющей современныя анархистскія единицы отъ милліоновъ будущихъ, возможныхъ анархистовъ - является выборъ средствъ для достиженія анархистскаго идеала.
        И потому вопросъ о средствахъ анархизма выростаетъ въ самостоятельную проблему, требующую спеціальнаго разсмотрнія.
        Традиціонный методъ анархизма можетъ быть характеризуем, какъ революціонаризмъ.[24 - Авторъ этихъ строкъ когда-то въ небольшой работ далъ всестороннее и панегирическое описаніе революціоннаго метода. Въ ней революціонаризмъ разсматривался, какъ абсолютная самоцль. См. «Революціонное міросозерцаніе». Москва. 1917. Изд. «Логосъ».]
        Революціонаризмъ, въ противоположность такъ называемой «реальной политик», отправляющейся отъ соотношенія «реальныхъ» силъ, есть методъ дерзаній, есть прямое нападеніе на окружающую среду; онъ смло разскаетъ передовые слои и проходитъ сквозь нихъ, не останавливаясь, не уклоняясь, не разлагаясь. Его задача - цлостное измненіе даннаго принципа.
        Противоположный ему - органическій реальный методъ исходитъ отъ данной среды, отъ мстныхъ условій; онъ тратитъ много усилій и времени на предварительную подготовку и переработку данной среды. На себ онъ испытываетъ ея обратное вліяніе, поддается ея гипнозу. Постепенно въ ней разлагаясь, обращается онъ въ оппортунизмъ, погрязаетъ въ болотахъ реформизма и вырождается постепенно въ квіетизмъ, мирящійся съ любымъ уродствомъ настоящаго, безпощадный ко всякой цльной безъ компромиссовъ, творческой работ.
        Если революціонаризмъ нердко покоится на «дерзости», то противоположный ему методъ - реформистскій не позволяетъ изъ-за деревьевъ видть лса. Въ большинств случаевъ, особенно въ эпохи политическихъ кризисовъ, точный учетъ силъ бываетъ невозможенъ; наконецъ, значительная часть реальныхъ силъ всегда находится въ потенціальномъ состояніи. Въ нихъ надо разбудить скрытую энергію, надо вызвать къ жизни дремлющія силы. И въ глазахъ традиціоннаго анархизма - революціонаризмъ, перманентное «бунтарство» въ разнообразныхъ его формахъ является единственно нравственнымъ и единственно цлесообразнымъ методомъ дйствія.
        Нравственнымъ потому, что онъ, не желая мириться въ какой-бы то ни было мр съ тмъ, что для него является «неправдой» - отвергаетъ всякіе компромиссы.
        Цлесообразнымъ потому, что, съ одной стороны, реформизмъ, культъ «мелкихъ» длъ и пр., въ его глазахъ только укрпляютъ то зло, противъ котораго надлежитъ бороться, съ другой, потому, что онъ категорически отрицаетъ самую возможность пользоваться указанiями историческаго опыта.
        Въ его глазахъ законы «исторической необходимости» - лишь слово, которое своей безнадежной схоластичностью убиваетъ въ зародыш смлую мысль, душитъ смлое слово, опускаетъ поднявшіяся руки. «Историческая необходимость» - этотъ сфинксъ, никмъ и никогда еще не разгаданный, несмотря на горы соціально-политической рецептуры, накопленной геніями человческаго рода, есть лишь тормазъ стремленію впередъ, протесту, попыткамъ свободнаго творчества.
        Является глубокимъ, трагическимъ недоразумніемъ - искать истину, несущую уроки будущему, всегда среди развалинъ прошлаго.
        Общественный процессъ - слишкомъ сложенъ еще для нашей познавательной природы, вооруженной слабыми и недостаточными методологическими пріемами.
        A) Прежде всего невозможно игнорировать то неизбжно-субъективное отношеніе историка къ матеріаламъ прошлаго, съ которымъ онъ приступаетъ къ самому изслдованію историческихъ фактовъ. Отборъ фактовъ, ихъ классификація, опредленіе и оцнка ихъ сравнительной роли находятся въ полной зависимости отъ субъективнаго усмотрнія изслдователя. Послдній предъявляетъ къ историческому матеріалу свои требованія, разсматриваетъ его съ своей опредленной точки зрнія, въ своемъ разрз.
        B) Современная философія исторіи, въ лиц наиболе выдающихся ея представителей, иметъ склонность утверждать исторію, какъ «систему неповторяющихся явленій», какъ научную дисциплину, изучающую не общее, а дйствительность въ ея конкретныхъ и индивидуальныхъ выраженіяхъ.
        Этому не противорчатъ труды того современнаго историческаго теченія (особ. Пельманъ, Эд. Мейеръ и др.), которое пытается подмтить и установить, аналогичные нашему времени, процессы развитія и соціальные институты въ отдаленнйшихъ отъ насъ эпохахъ. Какъ бы ни было велико ихъ дйствительное сходство, ясно, что они выступали тамъ въ такихъ комбинаціяхъ, которыя въ цломъ въ наше время - неповторимы, а потому и допущеніе тожественности развитія двухъ разновременныхъ культуръ является завдомо неправильнымъ.
        C) Мы не можемъ искусственно изолировать общественныя явленія, мы не можемъ экспериментировать отдльными историческими фактами, мы не можемъ, слдовательно, учесть боле или мене точно и вліянія отдльной причины. Прошлое представляется намъ въ вид своеобразнаго «химическаго соединенія» историческихъ фактовъ и явленій, съ которымъ намъ нечего длать при нашей неспособности къ искусственной изоляціи.
        Д) Наконецъ, къ нашей познавательной неумлости присоединяется еще совершенная невозможность сейчасъ для насъ измренія, какъ индивидуальной, такъ и коллективной психики прошедшихъ эпохъ.
        При этихъ условіяхъ, сколько бы мы ни создавали соціально-политическихъ законовъ, они не могутъ претендовать на универсальное обязательное значеніе. Они - быть-можетъ - результатъ и неврнаго пониманія и неполнаго изслдованія историческаго процесса.
        Ссылки на историческія событія, протекавшія при иныхъ комбинаціяхъ историческихъ элементовъ и отдленныя отъ переживаемаго состоянія извстной хронологической давностью, являются не только неубдительными, но и неправильными. Въ дйствительности, историческіе уроки никого никогда не учатъ. Не только темныя массы, но и просвщенные вожди въ своихъ выступленіяхъ и актахъ не руководствуются ими. Только посл катастрофъ усердные историки, устанавливающіе и признающіе историческіе законы, извлекаютъ изъ архивовъ историческихъ событій факты, которые должны были въ свое время быть грознымъ предостереженіемъ, а теперь являются лишь живымъ укоромъ для пренебрегшихъ ими современниковъ.
        Историческій прогнозъ - невозможенъ. И исторія съ ея мнимыми «законами» не можетъ быть надъ нами. Безполезно апеллировать къ ней на «безумства», «надъорганическіе скачки», «революціонный методъ» автономной личности. Самоутвержденіе является высшимъ идеаломъ для послдней и во имя конечнаго освобожденія духа она можетъ пренебрегать традиціями и игнорировать «законы» прошлаго. Она сама куетъ для себя свои законы.
        Прогрессъ исторіи - есть прогрессъ личности; прогрессъ личности - прогрессъ революціоннаго метода.
        Раскрпощеніе человческой личности знаменуется переходомъ ея къ методу «прямого воздйствія», революціонному методу, немедленному утвержденію въ жизни своей творческой воли. Революціонный методъ становится единственно возможной, единственно нравственной формой человческой дятельности.
        По словамъ поэта:
        Когда появляется сильный, будь то мужчина или женщина, все матеріальное устрашено,
        Споръ о душ прекращается,
        Старые обычаи и фразы сопоставляются, ихъ опрокидываютъ, или отбрасываютъ!
        Что теперь ваше скопленіе денегъ? что оно можетъ теперь?
        Что теперь ваша почтенность?
        Что теперь ваша теологія, обученіе, общество, традиціи, книги статутовъ?
        Гд теперь ваши слова о жизни?
        Гд крючкотворства ваши о душ?
        (Уольтъ Уитманъ).
        Въ этихъ словахъ поэта, въ этой своеобразной ставк на «сильнаго» звучитъ подлинная анархическая мораль. Анархическій методъ дйствія - есть методъ безбоязненнаго и безпощаднаго отрицанія любого «быта» и любой «морали».
        И тмъ не мене - такое, чисто формальное обоснованіе анархическаго метода - совершенно недостаточно. Убжденіе, столь распространенное и столь легко дающееся, что само дерзаніе родитъ свободу, что актъ разрушенія уже самъ по себ - есть сущность анархическаго самоутвержденія - находится въ зіяющемъ противорчіи съ основными принципами анархизма.
        Въ «дерзаніи», «революціонаризм» - есть отзвукъ стараго романтическаго бунтарства, жившаго въ подполь и выходившаго сразиться въ одиночку съ «неправдой» въ мір. Что могло быть оружіемъ анархиста противъ полицейскаго аппарата и обывательскихъ болотъ правового государства той эпохи? Одно дерзаніе - крикъ, безумно смлый жестъ, «разнузданіе злыхъ страстей» (Бакунинъ).
        И «дерзаніе», какъ таковое, стало традиціей.
        Въ насажденіи и укрпленіи этой традиціи огромную роль сыграло «бакунинство». Слпые послдователи, какъ это всегда бываетъ съ ними - и тмъ боле въ анархизм - не поняли учителя и извратили самый смыслъ его ученія.
        Они проглядли - то великое и созидающее, что стоитъ за пламенными отрицаніями Бакунина, они извратили духъ его формулы - «Духъ разрушающій есть въ то-же время духъ созидающій», они не поняли его гимновъ творческому «многоразличію» жизни съ ея «переходящими вздыманіями и великолпіями» и усвоили изъ всего ученія идеализацію террора.
        Они не поняли даже его преклоненія передъ реальнымъ творчествомъ «массъ», его великой борьбы за Интернаціоналъ противъ партійныхъ паразитовъ и породили анархическихъ героевъ-одиночекъ, призванныхъ облагодтельствовать народы. Бомбы сверху, погромы снизу таковъ сталъ анархизмъ! Его дерзанія стали пусты; въ нихъ не билось соціальное содержаніе.
        Анархизмъ этой эпохи - нигилизмъ, торжество отрицающаго раціонализма.
        Разсуждая о «средствахъ» анархизма, мы должны прежде всего выяснить отношеніе его къ «компромиссу», программ-«минимумъ».
        Теоретически анархистское міросозерцаніе не мирится съ компромиссомъ. Компромиссъ есть средство бжать чрезмрной отвлеченности и согласовать свой идеалъ съ практическими требованіями момента. Но анархизмъ, поскольку это можно вывести изъ отдльныхъ и случайныхъ мнній его представителей, не боится этой отвлеченности.
        Любовь къ правд и воля осуществить ее во всей полнот безъ ограниченій не могутъ быть никогда вполн отвлеченными. Ибо въ нихъ то и заключена наибольшая полнота жизни. Наоборотъ, утвержденіе практичныхъ полуистинъ - обречено на безславное существованіе и безслдное исчезновеніе. Никто не можетъ искренно и глубоко любить полуистину; ее презираютъ даже т, кому въ данныхъ условіяхъ она можетъ быть выгодна. Наоборотъ, отвлеченнйшія истины, утопіи живутъ упорно, родятъ героевъ, мучениковъ и въ конечномъ счет управляютъ жизнью. Он будятъ человческую совсть, будятъ духъ протеста, утверждаютъ нашу вру въ человка и грядущее его освобожденіе - он безспорны и требуютъ немедленнаго утвержденія.
        И, тмъ не мене, можетъ ли существовать какое-либо ученіе или міросозерцаніе, которое не имло бы никакой программы, и въ своей жажд безусловнаго могло бы надяться на реализацію - безъ промедленій и оговорокъ своего идеала въ жизни.
        Одинъ изъ критиковъ анархизма (И. А. Ильинъ) чрезвычайно мтко опредлилъ то основное настроеніе, которое проникаетъ анархизмъ.
        «Въ анархизм - пишетъ онъ - первенство остается за вопросомъ о должномъ. Проблема идеала - вотъ основное содержаніе анархистической психологіи. Познаніе сущаго, предреченіе будущаго, изученіе прошлаго - все это для него лишь орудіе для обоснованія своего идеала. Интересъ къ конечной цли жизненнаго дйствованія окрашиваетъ каждое переживаніе его души». Даже и въ «реалистическихъ, позитивно-научныхъ изслдованіяхъ или даже просто отдльныхъ (напр. соціологическихъ) утвержденіяхъ у анархистовъ обыкновенно чувствуется уклоняющее вліяніе этого «идеализма».
        Но отсюда - и анархистскій «утопизмъ», его пренебреженіе къ «реальной» обстановк, его ненависть къ «программ» вообще.
        Вырвемъ изъ литературы «дйственныхъ» анархистовъ нсколько строкъ, превосходно характеризующихъ философскую и практическую непримиримость анархизма, его «утопизмъ».
        «Цль соціалиста анархиста - читаемъ мы въ сборник «Хлбъ и Воля», составившемся изъ статей основоположниковъ анархизма - во всякое время и при всякихъ обстоятельствахъ одна и та же. Промежуточныхъ цлей быть не можетъ».
        «... Борьба за улучшеніе не должна быть содержаніемъ соціалистическаго движенія, а лишь попутною въ той борьб, которую мы ведемъ для интегральной реализаціи рабочаго идеала. Работая, такимъ образомъ, мы никогда не рискуемъ подставить частичное улучшеніе на мсто нашей конечной цли... Борьба за частичныя улучшенія дло серьезное, когда она не возводится въ систему, возведенная же въ систему, она превращается въ реформизмъ».
        И какъ практическое обоснованіе этого утвержденія.
        «Мы не думаемъ, что ближайшая революція поведетъ къ осуществленію нашего идеала во всей его полнот; революція не будетъ дломъ какой-нибудь одной партіи, да и не можетъ она стряхнуть сразу вс пережитки стараго общества. Но мы знаемъ, что она пойдетъ по равнодйствующей всхъ силъ, приложенныхъ къ длу, и чмъ упорне и непоколебиме мы будем дйствовать въ нашемъ направленіи, тмъ сильне отзовется его вліяніе и тмъ большая доля нашихъ идей будетъ въ нее внесена. Чмъ громче мы будемъ заявлять о своихъ требованіяхъ, тмъ ближе будетъ подходить къ намъ то, что даетъ дйствительность...»
        И, наконецъ, какъ методъ:
        «Активное революціонное меньшинство должно стараться увлечь за собою боле пассивное большинство, а не тратить своихъ силъ на составленіе такихъ программъ, которыя пришлись бы по плечу этому большинству».
        «Идеалистическій» характеръ анархизма - очевиденъ. «Идеализмомъ» напитаны не только его основныя положенія, но сплошь «идеалистична» и его тактика.
        Проанализируемъ анархистскую «тактику» боле конкретно.
        Прежде всего слдуетъ особо - поставить то анархистское теченіе, которое обычно бываетъ связано съ именемъ Нечаева и которое въ уголъ своего міровоззрнія ставило - «голое отрицаніе», разрушеніе, порожденіе хаоса, изъ котораго стихійными силами массового творчества долженъ былъ возникнуть новый порядокъ, построенный на «безначаліи». Это теченіе не только не имло никакой положительной программы, но и вообще не ставило себ никакихъ положительныхъ задачъ. Въ пламенной прокламаціи - «Народная Расправа» Нечаевъ мечетъ громы противъ мыслителей, теоретиковъ, «доктринерствующихъ поборниковъ бумажной революціи». «Для насъ - писалъ Нечаевъ - мысль дорога только, поскольку она можетъ служить великому длу радикальнаго и повсюднаго всеразрушенія... Фактическими проявленіями мы называемъ только рядъ дйствій, разрушающихъ положительно что-нибудь: лицо, вещь, отношеніе, мшающія народному освобожденію».
        Это чисто-разрушительное теченіе анархизма можетъ, впрочемъ, уже считаться ушедшимъ въ исторію. Подлинному идейному анархизму въ немъ нтъ мста, зато оно таитъ глубокіе соблазны для уголовныхъ элементовъ. Послдніе для совершенія своихъ, вполн индивидуальныхъ актовъ прикрываются якобы анархистской «идеологіей» и весьма легко усваиваютъ ея немудреную квази-революціонную фразеологію.
        Господствующее мсто въ тактик анархизма до послдняго времени занималъ - «терроръ».
        Терроръ былъ освященъ еще Бакунинымъ. Онъ поощрялъ устраненіе вредныхъ политическихъ лицъ, усматривая въ этомъ начало разложенія общества, основаннаго на насиліи; единичный терроръ онъ считалъ временной стадіей, которая должна смниться эпохой коллективнаго, народнаго террора.
        Превосходное изложеніе воззрній «традиціоннаго анархизма» на терроръ мы находимъ въ его оффиціозномъ, цитированномъ уже нами выше сборник «Хлбъ и Воля».
        Эти воззрнія можно резюмировать слдующимъ образомъ:
        Терроръ и террористическіе акты открыты не анархизмомъ. Какъ средство самозащиты угнетенныхъ противъ угнетателей, они существовали въ любомъ человческомъ общежитіи, но характеръ и формы ихъ проявленія мнялись вмст съ эволюціей общества и эволюціей взглядовъ на терроръ.
        Анархистическій терроръ - не политическій, но антибуржуазный и антигосударственный. Онъ - направленъ на самыя основы существующаго строя. Въ зависимости отъ заданія, онъ можетъ принять форму или индивидуальнаго акта или массового террора - фабричнаго и аграрнаго.
        Индивидуальный актъ защищается анархизмомъ съ двоякой точки зрнія.
        Съ одной стороны, индивидуальный актъ является отвтомъ на возмущенное чувство справедливости. Въ извстныхъ условіяхъ «личный актъ получаетъ характеръ вполн заслуженнаго мщенія революціонеровъ за зврство угнетателей. Въ такія минуты это единственно возможный отвтъ народа, но отвтъ грозный; доказывающій его жизнеспособность. Личный актъ, совершенный въ указанныхъ условіяхъ, явится громкимъ и многозначущимъ свидтельствомъ активной революціонной ненависти ко всему тому, что угнетаетъ и что будетъ угнетать. Мы долго любили, любовь оказалась безплодной, теперь намъ нужно ненавидть, но сильно ненавидть».
        Съ другой стороны, индивидуальный актъ можетъ имть глубоко-воспитательное значеніе. «Хорошо иногда показать народу, что и г. г., ведущіе «райскую жизнь», смертны... Слухъ объ убійств тирана, разрушая торжество лакейства, въ мигъ разносится по всей стран и даже индифферентныхъ вызываетъ на размышленіе. ...Пусть всякій властитель и эксплуататоръ знаетъ, что его «профессія» связана съ серьезными опасностями; и если несмотря на это, находятся люди, желающіе сыграть роль собаки буржуазіи, то они этимъ самымъ пріобртаютъ право на смерть».
        Наконецъ, индивидуальный актъ можетъ нести въ себ и опредленную непосредственную пользу, устраняя съ общественной арены какого-либо особенно энергичнаго, непримиримаго и жестокаго дятеля реакціи.
        Такимъ образомъ, «индивидуальный террористическій актъ можетъ имть троякое значеніе: мщенія, пропаганды и «изъятія изъ обращенія».
        Необходимо, наконецъ, имть въ виду, что индивидуальные террористическіе акты направлялись не только противъ отдльныхъ лицъ, но, какъ принципіально «антибуржуазные», могли имть объектомъ и случайную, анонимную толпу. Таковы случаи «пропаганды дйствіемъ» въ палат депутатовъ, кафе и пр. Но подобные акты имли вообще немногочисленныхъ сторонниковъ, а въ послднее время въ сознательныхъ анархистическихъ кругахъ окончательно утратили кредитъ.
        Въ настоящее время даже наиболе террористически настроенные анархисты уже признаютъ, что соціальную революцію нельзя ни вызвать, ни ршить «нсколькими пудами динамита», а потому анархизмъ высказывается ршительно за актъ коллективнаго террора.
        Онъ рекомендуетъ даже предпочесть - «попытку коллективнаго акта осуществленію личнаго акта».
        Задача-же коллективнаго террора - послдовательное устрашеніе собственника до отказа его отъ всхъ его привиллегій. «Цль фабричнаго и аграрнаго террора - довести фабриканта и землевладльца именно до того, чтобы они молились только о спасеніи шкуръ своихъ».
        Необходимо, наконецъ, отмтить еще одну особенность анархистскаго террора.
        Этотъ терроръ не только - «антибуржуазный» въ отличіе отъ «политическаго» соціалъ-революціонеровъ, но онъ также - «неорганизованный». «... Мы не признаемъ организованнаго террора и «подчинять его контролю партіи» не только не рекомендуемъ, но, наоборотъ, относимся самымъ отрицательнымъ образомъ къ такому подчиненію, потому что при такихъ условіяхъ террористическій актъ теряетъ свое значеніе акта независимости, акта революціоннаго возмущенія. Оправдывать террористическіе акты, высказываться за нихъ принципіально, словесно или печатно всякій можетъ, кто находитъ имъ историческое оправданіе, но право писанія смертныхъ приговоровъ мы ршительно отвергаемъ за организаціями, подъ какимъ бы флагомъ они не выступали. Партійный терроръ всегда бываетъ централизованнымъ и это послднее обстоятельство лишаетъ его характера борьбы народа противъ правителей, и превращаетъ въ поединокъ между двумя верховными властями».
        Однако, если анархизмъ отрицаетъ, по морально-политическимъ соображеніямъ, возможность постоянныхъ террористическихъ организацій, онъ не высказывается противъ временнаго существованія террористическихъ группъ вообще: «...группы эти могутъ возникать для извстной опредленной цли. Он создаются самими условіями борьбы, жизни, но он должны возникать и разрушаться вмст съ объектами ихъ ударовъ».
        Резюмируя все вышесказанное, анархическій терроръ можно характеризовать, по преимуществу, слдующими моментами: а) анархическій терроръ - антикапиталистиченъ и антигосударственъ в) анархическій терроръ признаетъ индивидуальное право каждаго на казнь ненавистнаго ему лица с) анархизмъ не настаиваетъ на планомрномъ, организованномъ веденіи террора d) анархизмъ высказывается категорически противъ партійной санкціи террора.
        Въ этомъ бгломъ и чисто теоретическомъ очерк, разумется, не можетъ найти мста изложеніе ни исторіи, ни практики анархическаго террора. Къ тому же - акты Равашоля, Вальяна, Анри, Казеріо и др. - слишкомъ общеизвстны и слишкомъ еще на памяти у многихъ, чтобы описаніе ихъ могло представить интересъ[25 - Къ тому-же отдльные акты, какъ актъ Равашоля, по недоразумнію, называемого анархистомъ, своевременно вызывали одушевленные протесты идейныхъ вождей анархизма (Кропоткинъ, Реклю и др.).].
        До послдняго времени, какъ мы уже говорили выше, террористическая тактика была чуть-ли не единственной формой практическихъ выступленій анархизма, если не считаться съ анархическимъ «просвщеніемъ», то-есть словесной и печатной пропагандой, не имвшей, впрочемъ, въ массахъ особенно глубокаго успха.
        Эта тактика была насквозь «идеалистичной». «Идеализмъ» анархизма шелъ такъ далеко, что въ любой моментъ онъ предпочиталъ идти на пораженіе, чмъ длать какія либо уступки реальной дйствительности. Душевный порывъ, въ его глазахъ, былъ не только чище, нравственне, но и цлесообразне систематической, планомрной работы. Его не смущало, что никогда и ничто изъ анархистскихъ требованій не было еще реализовано въ конкретныхъ историческихъ условіяхъ. Несмотря на нкоторыя коренныя разногласія анархизма съ толстовствомъ, лозунгъ послдняго - «Все или ничего» былъ и его лозунгомъ. Только Толстой въ своемъ отношеніи къ общественности избралъ «ничего», анархизмъ требуетъ «все».
        Но толстовство представляетъ самый разительный примръ неизбжности тупика, къ которому должно придти на земл всякое ученіе, въ своей жажд безусловнаго, отказывающееся отъ самой земли.
        Безпримрное по сил и послдовательности своихъ абсолютныхъ утвержденій, отказывающее въ моральной санкціи каждому практическому дйствію, не дающему разомъ и цликомъ всей «правды», толстовство приходитъ неизбжно (по крайней мр, теоретически) къ признанію ненужности и даже вредности и опасности для нравственнаго сознанія людей - любой формы общественной дятельности. Система нравственнаго абсолютизма видитъ въ ней одн иллюзіи.
        Вс «проклятые» вопросы нашей общественной и моральной жизни могутъ быть разршены исключительно черезъ внутреннее совершенствованіе самой личности. Только черезъ ея совершенствованіе можетъ совершенствоваться и общество[26 - Разумется, въ ученіи Толстого, какъ во всякомъ большомъ и оригинальномъ ученіи, есть мста, какъ будто опровергающія смыслъ вышеуказанныхъ сужденій и противорчащія имъ, но въ цломъ ученіе Толстого (именно ученіе, а не его практическая дятельность) необыкновенно послдовательно и однородно.].
        Въ этомъ смысл, отрицанія полезности общественнаго дйствія - ученіе Толстого - близко къ абсолютному индивидуализму типа Ницше. Отъ нигилистическаго пессимизма утвержденій Ницше Толстого спасаетъ - признаніе имъ объективнаго закона добра, «Бога» и его «Воли», живущихъ въ людяхъ.
        И мы не думаемъ, чтобы традиціонная анархистическая тактика въ конкретныхъ условіяхъ была продуктивне толстовства.
        Мы не говоримъ уже о практически-неизбжномъ сдвиг вправо «пассивнаго большинства» подъ опасеніемъ «чрезмрныхъ» требованій анархизма. Традиціонный анархизмъ, предполагавшій дйствовать сверху, черезъ «активное революціонное меньшинство», игнopируетъ дйственную и психологическую силу массъ, полагая возможнымъ или, по крайней мр, желательнымъ «увлечь ее за собой». Здсь - неизбжное противорчіе съ той убжденной врой въ творческую силу массъ, которая характерна именно для современнаго анархизма. Но это противорчіе, какъ и многія иныя, есть плодъ того безудержнаго «утопизма», который проникаетъ вс построенія анархизма и всю его тактику.
        Утопизмъ несетъ въ себ великую моральную цнность. Онъ будитъ человческую совсть, будитъ духъ протеста, утверждаетъ вру въ творческія силы человка и его грядущее освобожденіе.
        Но «утопизмъ» для борца, какъ анархизмъ, не можетъ быть перманентнымъ. Борецъ долженъ идти на борьбу съ открытыми глазами, зрло избирая надлежащія средства, не пугаясь черной работы въ борьб. Утопизмъ же застилаетъ глаза дымкой чудеснаго; онъ подсказываетъ борцу высокія чувства, высокія мысли, но часто оставляетъ его безъ оружія.
        Возвращеніе къ жизни; творческое разршеніе въ каждомъ реальномъ случа кажущейся антиноміи между «идеаломъ» и «компромиссомъ» - таковы должны быть основныя устремленія анархизма. Тогда самый идеалъ его выиграетъ въ ясности, средства и дйствія - въ мощи.
        Основная стихія анархизма - отрицаніе, но отрицаніе не нигилистическое, а творческое; отрицаніе, ничего общаго не имющее съ тмъ безсмысленнымъ разгромомъ цнностей и упраздненіемъ культуры - во имя только инстинкта разрушенія или чувства слпой неудержимой мести, которыя свойственны народу - варвару, народу - ребенку. Упражненіе голаго инстинкта разрушенія губитъ реальныя условія существованія самого разрушителя. Это - походъ противъ самой жизни, а такой походъ всегда кончается пораженіемъ. Донъ-Кихотъ, грязный плутъ и просто темный человкъ гибнутъ на равныхъ основаніяхъ.
        Вра въ рожденіе анархической свободы изъ свободы погромной - безсмысленна. И анархисту она принадлежать не можетъ. «Погромный духъ» - уродливая антитеза анархизма, злобная отвратительная каррикатура на него, придуманная мстительнымъ бсомъ раба, развращеннаго полиціей, взяткой, алкоголемъ и совершенной безотвтственностью.
        Напрасны апофеозы голому «дерзанію». Дерзаніе, только какъ дерзаніе, отталкивается развитымъ анархическимъ самосознаніемъ.
        Что такое «дерзаніе»? Безстрашіе, энергія, способность сильно чувствовать: если не сильно любить, то, по крайней мр, сильно ненавидть. Вотъ - конститутивные признаки «дерзанія». Но вс эти качества - и смлость, и энергія, и способность сильно чувствовать носятъ отвлеченно-формальный характеръ. Въ какомъ дл - смлость является помхой, энергія - ненужной, сильное чувство - безразличнымъ? Какая бы конкретная задача ни ставилась передъ человкомъ или обществомъ, перечисленныя качества являются условіемъ ея успха. Вн дерзанія невозможны дятельность, творчество, независимо отъ ихъ реальнаго содержанія.
        И потому дерзаніе - лучшій помощникъ и въ самомъ возвышенномъ творческомъ акт и въ самомъ безчестномъ дл.
        Дерзаніе - есть средство, условіе успшнаго достиженія поставленной цли, но само въ себ не есть цль.
        Мы должны «дерзать» на подлинно анархическій актъ, чтобы само дерзаніе было анархическимъ.
        Въ окружающей насъ реальной исторической обстановк - строительству, положительному творчеству анархизма еще мало мста. Дерзаніе, «бунтарство» стало представляться ему его единственной, самодовлющей задачей. Подлинное содержаніе анархизма было забыто, цли оставлены и голое бунтарство безъ идейнаго содержанія стало покрывать анархическое міровоззрніе.
        Но разв анархизмъ можетъ быть сведенъ только къ свобод самопроявленія? Разв анархизмъ есть ни къ чему не обязывающая кличка, билетъ, по которому «все дозволено»? Анархизмъ есть то-же, что и традиціонная формула русскаго варварства - «моему ндраву не препятствуй»? Довольно-ли назвать себя анархистомъ и «дерзать», чтобы быть дйствительно анархистомъ, т.-е. подлинно свободнымъ?
        Что же отличаетъ разбой отъ анархизма, отдляетъ анархическое бунтарство отъ погрома?
        И разв мы не знаемъ, какъ преломляются анархическія средства - анархическій революціонализмъ (action directe), анархическая экспропріація въ призм варварскаго сознанія?
        «Революціонаризмъ» свелся къ групповымъ или даже индивидуальнымъ террористическимъ актамъ - не связаннымъ общностью цли, подмнившимъ идейное анархическое содержаніе не анархической жаждой мести противъ отдльныхъ лицъ, желаніемъ свести личные счеты.
        Экспропріація утратила соціальное содержаніе - экспропріаціи орудій и средствъ производства въ цляхъ ихъ обобществленія, а стала актомъ личной мести, личнаго обогащенія или безсмысленнаго разгрома.
        Такой «анархизмъ», доступный сознанію варвара, иметъ естественно тмъ большій успхъ, чмъ въ боле темныхъ массахъ онъ культивируется почитателями архаическаго подпольнаго бунтарства.
        Уже давно стало общимъ мстомъ соціологіи, что «чмъ ниже интеллектуальный уровень, чмъ неопредленне границы отдльныхъ представленій, тмъ возбудиме область чувства и тмъ волевые акты являются мене продуктами опредленныхъ, логически расчлененныхъ посылокъ и выводовъ, будучи лишь результатами общаго душевнаго возбужденія, вызваннаго какимъ-либо толчкомъ извн». (Зиммель).
        Было бы, разумется, убійственнымъ для самого анархизма полагать, что онъ иметъ тмъ большій успхъ, чмъ «ниже интеллектуальный уровень» его послдователей.
        Такъ мы приходимъ къ заключенію, что анархизмъ не можетъ родиться изъ «всякой» свободы и анархизмъ еще не осуществляется въ каждомъ «дерзаніи».
        Анархизму нтъ и не можетъ бьггь мста среди мародеровъ, предателей, алкоголиковъ, сутенеровъ, жандармовъ, государственныхъ террористовъ. Ихъ дерзанія родятъ погромы и рабство, и никогда анархическая свобода не можетъ вырасти изъ ихъ дерзаній.
        Анархизму нтъ мста въ безстыдномъ, безотвтственномъ сброд, который свой бунтъ начинаетъ съ разгрома погребовъ и винныхъ заводовъ, безсмысленнаго разрушенія и расхищенія того, что можетъ и должно быть обращено на пользу народную, безсмысленныхъ убійствъ, безсмысленныхъ насилій, самосудовъ, достойныхъ людодовъ.
        Анархизму нтъ мста среди тхъ, кто, свергнувъ сегодня иго деспотизма, завтра проектируетъ иную усовершенствованную диктатуру, революціонныя охранки, тюрьмы, революціоннаго жандарма, революціей оплаченныхъ убійцъ?
        Только то дерзаніе становится героическимъ, которое несетъ въ себ достаточное содержаніе, которое продиктовано сознаніемъ возвышающаго его идеала.
        Только то дерзаніе становится анархическимъ, которое соотвтствуетъ содержанію его основныхъ устремленій, которое несетъ подлинно освобождающій смыслъ, а не варіируетъ формы насилія.
        И прежде всего необходимо подчеркнуть, что анархизму претитъ іезуитская мораль, что въ глазахъ анархизма средства не могутъ быть оправданы цлью, что анархическая мораль должна быть построена на признаніи внутренняго соотвтствія средствъ цлямъ. Только такое средство можетъ быть употреблено анархизмомъ, которое не противорчитъ его цлямъ, избраннымъ въ данныхъ условіяхъ, или инымъ - боле цннымъ, съ точки зрнія его морали.
        Поэтому, анархизмъ, если онъ хочетъ не только имть наиболе совершенный изъ извстныхъ общественныхъ идеаловъ, но хочетъ воплотить его въ жизнь, не можетъ, не сметъ отказаться отъ нкоторыхъ уступокъ реальности, неизбжныхъ въ условіяхъ человческаго общежитія.
        Человкъ, какъ личность - свободенъ, какъ членъ опредленной общественности - обусловленъ. И эта обусловленность - имманентна общественности. Кто хочетъ эмансипироваться отъ обусловленности соціальной стороны своего существованія, тотъ долженъ отказаться отъ самой общественности. А это въ современныхъ условіяхъ существованія - невозможно, равносильно смерти.
        И самый абсолютный, самый непримиримый идеалъ, не можетъ претендовать на немедленное утвержденіе его въ жизни и на вытсненіе всхъ тхъ относительныхъ цнностей, среди которыхъ живетъ человчество.
        Это великолпно показалъ В. Соловьевъ въ «Оправданіи добра».
        Требованіе осуществленія абсолютнаго идеала, не считаясь съ міромъ относительнаго и необходимыми уступками ему, заключаетъ въ себ неизбжное внутреннее противорчіе: «Въ самомъ существ безусловнаго нравственнаго начала - пишетъ онъ въ «Оправданіи Добра» - какъ заповди или требованія... заключается уже признаніе относительнаго элемента въ нравственной области. Ибо ясно, что требованіе совершенства можетъ обращаться только къ несовершенному, обязывая его становиться подобнымъ высшему существу, эта заповдь предполагаетъ низшія состоянія и относительныя степени возвышенія» (Нравственность и право).
        Или еще въ другомъ мст: «Отрицать во имя безусловнаго нравственнаго идеала необходимыя общественныя условія нравственнаго прогресса, значитъ, во-первыхъ, вопреки логик смшивать абсолютное и вчное достоинство осуществляемаго съ относительнымъ достоинствомъ степеней осуществленія, какъ временнаго процесса; во-вторыхъ, это означаетъ несерьезное отношеніе къ абсолютному идеалу, который безъ дйствительныхъ условій своего осуществленія сводится для человка къ пустословію; и, въ третьихъ, наконецъ, эта мнимо нравственная прямолинейность и непримиримость изобличаетъ отсутствіе самаго основного и элементарнаго нравственнаго побужденія - жалости, и именно жалости къ тмъ, кто ея боле всего требуетъ - къ малымъ симъ. Проповдь абсолютной морали съ отрицаніемъ всхъ морализующихъ учрежденій, возложеніе бременъ неудобоносимыхъ на слабыя и безпомощныя плечи средняго человчества - это есть дло и нелогичное, и не серьезное, и безнравственное».
        Оставляя въ сторон «жалость», какъ специфическій элементъ религіозно-философской системы Соловьева, мы должны признать доводы его въ защиту «относительныхъ степеней возвышенія» - неотразимыми и особенно для того міросозерцанія, которое утверждаетъ себя «боевымъ», по преимуществу, и которое боле всего отталкиваютъ уродства квіетизма.
        Отказаться отъ признанія «низшихъ состояній», отъ постояннаго и непрерывнаго воплощенія своего «безусловнаго» въ неизбжно «относительныхъ» условіяхъ общественной среды - значило бы сознательно обречь себя на безплодіе, на невозможность общественнаго дйствія и тмъ самымъ признать тщету своихъ утвержденій. Идеалъ - какъ хорошо сказалъ одинъ писатель - есть всегда путь, то-есть переходъ отъ даннаго къ должному, который включаетъ, слдовательно, и дйствительность и идею.
        Такъ приходимъ мы къ сознанію неизбжности уступокъ относительному. Стремленіе къ своему общественному идеалу и послдовательное осуществленіе его въ жизни и есть вндреніе абсолютнаго въ рамки относительнаго.
        Наконецъ, ни одинъ общественный идеалъ, не исключая и анархическаго, не можетъ быть называемъ абсолютнымъ въ томъ смысл, что онъ предустановленъ разъ навсегда, что онъ - внецъ мудрости и конецъ этическихъ исканій человка. Подобная точка зрнія должна обусловить застой, стать мертвой точкой на пути человчества къ безграничному развитію. И мы знаемъ уже, что конструированіе «конечныхъ» идеаловъ - антиномично духу анархизма.
        Подведемъ итоги.
        Можетъ-ли быть оправдано насиліе?
        Да, должно быть оправдано, какъ актъ самозащиты, какъ оборона личнаго достоинства. Ибо непротивленіе насильнику, примиреніе съ насиліемъ есть внутренняя фальшь, рабство, гибель человческой свободы и личности. Кто не борется противъ «неправды», въ неизбжныхъ случаяхъ и насиліемъ, тотъ укрпляетъ ее.
        Но употребленіе насилія, его формы и предлы примненія должны быть строго согласованы съ голосомъ анархической совсти; насиліе для анархиста не можетъ стать стихійнымъ, когда теряется возможность контроля надъ нимъ и отвтственности за него. Вотъ почему анархическая революція не можетъ быть проповдью разнузданнаго произвола, погромовъ и стяжаній. Этимъ вншнимъ самоосвобожденіемъ не только не облегчается борьба съ насиліемъ, но, наоборотъ, поддерживается и воспитывается само насиліе. Оно приводитъ, такимъ образомъ, къ слдствіямъ, отрицающимъ самый анархизмъ.
        Расцнивая съ этой точки зрнія террористическую тактику, необходимо согласиться, что анархизмъ правильно отказывается отъ введенія организованности, планомрности въ нее. Терроръ можетъ быть дломъ только личной совсти и можетъ быть предоставленъ только личной иниціатив. Онъ не можетъ стать - постояннымъ методомъ дйствія анархической организаціи, ибо, съ одной стороны, цликомъ построенъ на насиліи, съ другой, не заключаетъ въ себ ни атома положительнаго. Терроръ вовсе не вытекаетъ изъ самой природы анархизма, и, въ этомъ смысл, совершенно правъ одинъ его критикъ, когда пишетъ: «Антибуржуазный терроръ связанъ съ анархическимъ ученіемъ не логически, а только психологически... Нкоторые теоретики анархизма не идутъ на этотъ компромиссъ; Э. Реклю, напр., лишь психологически оправдываетъ отдльные террористическіе акты, но отнюдь не выступаетъ принципіальнымъ сторонникомъ «пропаганды дломъ». (В. Базаровъ. «Анархическій коммунизмъ и марксизмъ).
        Тмъ не мене, въ томъ факт, что господствующіе круги анархистской мысли все же ищутъ извстной «мотиваціи» террористическаго акта, относясь безусловно отрицательно къ чисто «антибуржуазному», стихійному террору, можно видть, что индивидуальный актъ, этотъ «психологическій компромиссъ» перестаетъ уже удовлетворять развитое анархическое самосознаніе.
        Если-же оцнивать индивидуальный актъ, не какъ актъ личной совсти, но какъ актъ политическій, можно придти къ заключенію о его полной безнадежности.
        Правда, этотъ актъ есть единоборство личности не только противъ отдльнаго лица, но, въ сущности, противъ цлой общественной системы. И въ этомъ безкорыстномъ выступленіи - не мало героизма, неподдльной красоты и мощи. Они сообщаютъ акту характеръ подвига, въ молодыхъ, чистыхъ, всхъ - способныхъ къ экзальтаціи, зажигаютъ энтузіазмъ. Актъ-ли это самозащиты - обороны, актъ ли это личной мести, или чистаго безумія, но террористъ всегда готовъ пасть жертвой, и это самообреченіе борца окружаетъ голову его свтлымъ нимбомъ мученичества.
        Но вн этихъ заражающихъ вліяній на небольшую относительно кучку «идеалистически» настроенныхъ людей, практическое значеніе индивидуальныхъ актовъ - ничтожно.
        А) Индивидуальный актъ - есть столько же доказательство силы, какъ и слабости. Этотъ актъ - взрывъ отчаянія, вопль безсилія передъ сложившимся порядкомъ. Врить въ силу «бомбы», значитъ, извриться во всякой иной возможности дйствовать на людей и ихъ политику. И потому террористическій актъ есть столько-же актъ «убійства», сколько и «самоубійства». Этимъ актомъ нельзя создать «новаго міра»; можно лишь съ честью покинуть «старый». И т, противъ кого направляются подобные акты, превосходно понимаютъ ихъ внутреннее безсиліе. Они могутъ повредить, убить частное, конкретное, а иногда даже случайное выраженіе системы, но не въ состояніи убить ея «духа». Какое можетъ быть дано лучшее доказательство непобдимости той власти, противъ которой единственно возможнымъ средствомъ оказывается «динамитъ».
        В) Никогда ни бомба, ни динамитъ, ни вообще какія-бы то ни было насильственныя средства въ этомъ род, не производили такого устрашающаго впечатлнія на власть, чтобы она самоупразднилась подъ гипнозомъ страха. Прежде всего, прерогативы власти настолько обольстительны еще въ глазахъ современнаго человчества, обладаютъ такой огромной развращающей силой, что рдкіе относительно террористическіе акты не могутъ убить «психологіи» власти. А въ отдльныхъ случаяхъ, когда носитель власти обладает личнымъ мужествомъ, террористическій актъ сообщаетъ ему новыя силы, укрпляющія его личную «психологію». Смакованіе возможности для себя «мученичества» - порождаетъ особую увренность въ себ, гордость, преувеличенное сознаніе своего значенія, презрніе къ врагу, особое сладострастіе жестокости. Наконецъ, терроромъ можно было бы бороться противъ власти въ примитивномъ обществ - при неразвитости общественныхъ связей, при слабой дифференціаціи органовъ власти. Въ современномъ же обществ власть долгіе относительно періоды покоится на прочномъ базис общественныхъ отношеній. Самая власть представляетъ сложный комплексъ
органовъ, и устраненіе одного изъ ея представителей, хотя бы и вліятельнйшаго, еще не колеблетъ всей системы, баланса, который сложился подъ вліяніемъ совокупности реальныхъ жизненныхъ условій. Le roi est mort, vive le roi!
        С) Практическая безполезность террористическихъ актовъ подтверждается еще тмъ, что они обычно порождаютъ вспышки реакціи, усиливаютъ государственно-полицейскій гнетъ, и вмст способствуютъ «поправнію» общества. Россія иметъ въ этомъ смысл достаточно краснорчивый примръ - безсилія «Народной Воли», несмотря на исключительную даровитость и энергію отдльныхъ ея членовъ.
        Д) Наконецъ, террористическіе акты, возведенные въ систему, нецлесообразны потому, что они санкціонируютъ то зло, противъ котораго призваны бороться. Если вора невозможно исправлять покражей у него, убійцу - убійствомъ близкаго ему человка, ибо подобными возмездіями воровство и убійство получаютъ только лишнюю поддержку, то и террористическая политика правительства не можетъ быть излчена или измнена терроромъ. Терроръ, какъ мы сказали выше, сохраняетъ за собой значеніе лишь личнаго, «психологическаго» акта.
        Еще боле возраженій и принципиальнаго, и практическаго характера вызываетъ противъ себя «индивидуальное» присвоеніе частной собственности - экспропріація, какъ тактическій пріемъ[27 - Рчь не идетъ, конечно, объ экспропріаціи общаго характера - «соціальной революціи».].
        Никто не можетъ оспаривать права не анархиста, но человка вообще, открыто и насильственно брать необходимое для себя и зависимыхъ отъ него людей въ тхъ случаяхъ, когда условія общественной организаціи не могутъ обезпечить его человческаго существованія. Но отсюда очень далеко до той «экспропріаціонной» практики, которая, устраняя якобы насильниковъ и лодырей, въ сущности, ихъ подмняетъ новыми фигурами. Безпринципность въ этомъ направленіи длаетъ лишь то, что любой мошенникъ можетъ наклеить на свой, якобы, «антибуржуазный» актъ - этикетку анархизма.
        Это печальное и грозное явленіе уже обращало на себя не разъ вниманіе сознательныхъ анархистовъ. Однако, въ борьб съ нимъ никогда не было проявлено достаточно энергіи, ибо въ глазахъ многихъ «свобода» все еще является тмъ жупеломъ, котораго не сметъ коснуться ни анархическая логика, ни анархическая совсть. Однако, Гравъ посвятилъ «воровству» въ анархизм несколько вразумительныхъ строкъ: «Есть анархисты - пишетъ онъ - которые изъ ненависти къ собственности доходятъ до оправданія воровства, и даже - доводя эту теорію до абсурда - до снисходительнаго отношенія къ воровству между товарищами. Мы не намрены, конечно, заниматься обличеніемъ воровъ: мы предоставляемъ эту задачу буржуазному обществу, которое само виновато въ ихъ существованіи. Но дло въ томъ, что, когда мы стремимся къ разрушенію частной собственности, мы боремся, главнымъ образомъ, противъ присвоенія нсколькими лицами, въ ущербъ всмъ остальнымъ, нужныхъ для жизни предметовъ; поэтому всякій, кто стремится создать себ какими бы то ни было средствами такое положеніе, гд онъ можетъ жить паразитомъ на счетъ общества, для насъ - буржуа и
эксплуататоръ, даже въ томъ случа, если онъ не живетъ непосредственно чужимъ трудомъ, а воръ есть ничто иное, какъ буржуа безъ капитала, который, не имя возможности заниматься эксплуатаціей законнымъ путемъ, старается сдлать это помимо закона - что нисколько не мшаетъ ему, въ случа, если ему удастся самому сдлаться собственникомъ, быть ревностнымъ защитникомъ суда и полиціи» («Умирающее общество и анархія»).
        Изслдованіе внутренней природы компромисса невозможно вн уясненія проблемъ, неизбжно встающихъ передъ дйственнымъ анархистомъ. Эти проблемы: 1 ) какъ возможно «прощеніе» другихъ, 2) какъ возможенъ «анархическій долгъ».
        Говоря о «прощеніи», мы имемъ въ виду не субъективныя настроенія личности, а нкоторый соціальный принципъ, обязательный лозунгъ практической жизни.
        Если мы ршаемъ «прощать» всегда, принципіально, во имя стихійной, не могущей быть нами осознанной до конца причинности, но обусловливающей въ насъ все до послдняго дыханія - мы неизбжно придемъ къ дйствительно всепрощающему, но отталкиваемому свободнымъ сознаніемъ матеріализму, гд все предопредлено и свободы выбора не существуетъ. Но въ такомъ «матеріалистическомъ» пониманіи мы уже - не свободныя, сознающія себя «я», a химическіе или механическіе процессы. Вс наши устремленія, борьба, революціи - моменты, обусловленные уже за тысячи лтъ назадъ. Такое пониманіе не только неизбжно ведетъ къ безплодному пессимизму, но не оставляетъ мста и самой морали, невозможной вн свободы.
        Съ точки же зрнія свободнаго сознанія - «прощеніе», само по себ, не есть благо. Оно можетъ быть и благомъ и зломъ, въ зависимости отъ содержанія, которое вы въ него вложите. Есть вещи, которыя можно понимать и можно простить. Есть вещи, которыя должно понимать и должно простить. Есть, наконецъ, вещи, которыя нельзя ни понимать, ни прощать. Мы не смемъ прощать проступковъ, претящихъ свободной человческой совсти, насилующихъ человческую свободу. Въ подобныхъ случаяхъ компромиссы - не неумстны, но преступны. Что значило-бы понять и простить подобный актъ, когда самая возможность пониманія отталкивается нашимъ нравственнымъ сознаніемъ. Понять и простить его значило бы стать его соучастникомъ.
        Личная психологія и соціальная подоплека любой тиранніи (любого принужденія) могутъ быть великолпно выяснены. Вы можете понять и оцнить вс «необходимости» ея появленія. Но какими «внутренними» мотивами можетъ быть оправдана для васъ тираннія?
        Знаніе причинности и основанное на ней прощеніе убаюкиваютъ насъ. Они оправдываютъ не только возмутившій нашу совсть фактъ, но попутно, по аналогіи, готовятъ напередъ оправданіе инымъ, могущимъ открыться рядомъ, язвамъ. Та погоня за причинностью и закономрностью, которая оскопляетъ нашу «науку», характеризуетъ и вс наши судилища государственнаго и общественнаго характера, не исключая и безстыдныхъ пародій ихъ - революціонныхъ трибуналовъ. Въ нихъ всегда ищутъ, если не опредленно партійную, то нкоторую срединную правду, этическій минимумъ, ничего общаго съ нравственностью не имющій, a являющійся лишь необходимой въ глазахъ общественности условностью, позволяющей продлывать успокоительныя для общественной совсти операціи.
        Но «непрощеніе» не можетъ переходить въ недостойное анархиста чувство «мести».
        Анархизму ненавистны - не люди, но строй, порядокъ, система, развращающіе ихъ. Анархизмъ не прощаетъ идолопоклонства, но не жаждетъ мстить отдльнымъ людямъ. Помимо этической недопустимости подобнаго чувства у анархиста, оно и практически нецлесообразно, ибо удовлетвореніе его родитъ всегда новое зло, новыхъ мстителей и новыя цпи преступленій. Месть - насиліе можетъ быть оправдано лишь въ случаяхъ исключительныхъ - необходимой обороны себя и общественности отъ необузданныхъ проявленій произвола.
        Великолпныя, подлинно анархическія мысли въ этомъ план были сказаны на суд «Чикагскими мучениками» въ 1885 г. - Cписомъ и Парсонсомъ.
        «Анархизмъ вовсе не значитъ - говорилъ Списъ - убійства, кражи, поджоги и т. п., а миръ и спокойствіе для всхъ». «Война съ учрежденіями, но миръ съ людьми» - говорилъ Парсонсъ. - «Необузданный гнвъ противъ тиранновъ и смутное желаніе во что бы то ни стало разрушать и убивать не составляетъ характерныхъ чертъ анархическаго міросозерцанія... Анархизмъ есть полное противоположеніе идеи насилія».
        Наоборотъ, на неправильной почв стоитъ «традиціонная анархическая» мысль.
        «Нельзя осуществить свободу безъ разрушенія рабства - читаемъ мы въ «Хлбъ и Воля» - а въ дл разрушенія, само собою разумется, перчатокъ надвать не приходится». И мы совершенно согласны съ этимъ утверждениемъ. Конечно, бунтъ, революція, низложеніе цлаго порядка не могутъ обойтись безъ насилія и жертвъ. Но мы не можемъ согласиться съ слдующимъ за тмъ воззваніемъ: «И не нужно бояться народа, не нужно бояться, что крестьянинъ, разъ сорвался съ цпи, пойдетъ и слишкомъ далеко, что ему не будетъ удержу. Не надо бояться «лишняго буйства» со стороны народа. По отношенію того класса, который вками угнеталъ его, онъ, какъ бы ни старался, не можетъ проявить «лишняго буйства». Какъ бы ни были жестоки въ день революціи угнетенные капиталомъ и властью, угнетатели все-таки останутся у нихъ въ долгу за муки, причиненныя имъ въ продолженіе долгихъ вковъ. Не надо бояться всхъ этихъ «страховъ».
        Это - призывъ къ духу «погромному», который ничего общаго съ анархизмомъ имть не можетъ. И, помимо того, что призывъ этотъ напередъ санкціонируетъ любую безпринципность, онъ - безплоденъ именно въ анархическомъ смысл, ибо на мсто однихъ угнетателей воспитываетъ другихъ.
        Лучшее ршеніе проблемы «мести» и именно въ анархическомъ смысле дано Ницше.
        «... Активный, наступающій, переступающій границы человкъ - писалъ онъ - стоитъ всегда несравненно ближе къ справедливости, чмъ реактивный. Для него не необходимо такъ ложно, такъ предубжденно отнестись къ своему объекту, какъ это длаетъ или долженъ длать послдній... Во вс времена агрессивный человкъ, какъ боле сильный, боле спокойный, боле благородный, имлъ боле свободный взоръ и боле чистую совсть. Наоборотъ, человкъ мести на своей совсти иметъ вымыслы нечистой совсти»... И въ другомъ мст: «... Въ благородныхъ и сильныхъ людяхъ... большой запасъ пластической, творческой, исцляющей, дающей забвеніе силы... Какое глубокое уваженіе питаетъ благородный человкъ даже къ своему врагу! А такое уваженіе - вдь, мостъ къ любви... Самый врагъ - для него отличіе! Наоборотъ,... человкъ, живущій злобой и местью, представляетъ врага себ «злымъ» и, сдлавъ это своимъ основнымъ убжденіемъ, создаетъ себ иной, противоположный образъ «добраго»; это - онъ самъ!»
        Конечно, это - отвлеченное ршеніе проблемы, но оно наполнено именно тмъ этическимъ содержаніемъ, которое отвчаетъ подлинно свободному міросозерцанію.
        Предъявляя чрезвычайно высокую требовательность по отношенію ко всему окружающему, анархистское міросозерцаніе тмъ съ большей силой утверждаетъ и обязанности по отношенію къ самому анархизму, анархическій «долгъ», начало отвтственности.
        Идеалъ, должное - въ анархическомъ міровоззрніи занимаютъ доминирующее мсто. Должное проникаетъ вс частныя построенія анархизма. Анархизмъ, по существу, занятъ боле всего этической проблемой.
        Поэтому, анархизмъ - не можетъ отказаться отъ основного принципа морали - сознанія долга. Послднее не выводится изъ опыта, оно - имманентно человческой природ. Эмпирическія данныя обусловливают лишь конкретное содержаніе нашего сознанія.
        Анархическое содержаніе сознанія долга, отвтственности передъ собой, предъ свтомъ своей совсти - высшее и благороднйшее бремя, которое когда-либо человкъ возлагалъ на себя.
        Если, какъ я говорилъ выше, моя свобода - въ свобод и радости другихъ, этимъ самымъ я постулирую содержаніе моего «долга» и моей «отвтственности».
        Я не смю отказаться отъ моей доли въ «зл», меня окружающемъ. Я - повиненъ за все отчаяніе, за вс преступленія, за голодъ и насильственную смерть, если они есть въ мір. Только рабъ мирится съ существованіемъ рабовъ и всхъ хотлъ бы видть рабами. Рабъ, объявившій войну угнетателю - уже не рабъ.
        Сознать въ себ отвтственность за всхъ, за все - значитъ призывать къ подвигу. И отвтственность такая - не страшна. Наоборотъ, она напояетъ жизнь реальнымъ содержаніемъ, роднитъ каждое «я» съ другими, безсильнаго длаетъ активнымъ, творческимъ.
        Наоборотъ, чувство безотвтственности разрубаетъ связи и огораживаетъ отъ всхъ. Страшное въ жизни не перестаетъ быть страшнымъ, но становится невыносимымъ своимъ безсмысліемъ, ибо самой черной человческой совсти не дано спокойно пировать на человческихъ трупахъ.
        Безотвтственность неуклонно ведетъ къ личной гибели - сознанію своего безсилія и ненужности. Сильнымъ становится тотъ, кто береть на себя «грхъ міра».
        И только свободное отъ мертваго догматизма, отъ вры въ непогршимость вождей и партій, идущее изъ глубинъ творческаго «я», врующее въ свободную активность личности - анархическое міросозерцаніе не побоится никакой отвтственности передъ судомъ своей совсти. Поэтому, анархизмъ - необходимая форма нравственнаго отношенія къ жизни.
        Изслдованіе практической дятельности или скоре программы анархистовъ легко насъ убждаеть въ томъ, что ригоризмъ ихъ носитъ часто вншній и поверхностный характеръ. Въ дйствительности, и анархисты допускаютъ отступленія отъ непримиримой догмы и идутъ на компромиссы.
        Фактически самый нетерпимый анархистъ не можетъ обойтись безъ компромисса - въ рамкахъ капиталистическаго строя. Не вс анархисты слагаютъ свою голову на плах и не вс кончаютъ жизнь въ тюрьм. Между тмъ, казалось-бы, самая возможность мирнаго существованія анархиста въ буржуазномъ обществ, изданія имъ органовъ печати, выступленія его въ собраніяхъ есть абсурдъ. Такое существованіе возможно только потому, что перманентнаго бунта, какъ перманентной революціи, не было и быть не можетъ. Не въ силу только инстинкта самосохраненія, или общественнаго инстинкта косности, но въ силу психо-физическихъ условій самаго человческаго организма.
        Періоды разрушенія смняются моментами строительства; послдніе, независимо отъ ихъ характера, всегда несутъ съ собой извстное успокоенie, примиреніе, удовлетвореніе достигнутымъ. Это - лежитъ въ самой человческой природ и, докол она сохраняетъ извстныя намъ сейчасъ ея особенности, это измненію не подлежитъ. Особенность анархизма отъ прочихъ идеаловъ человчества заключается лишь въ томъ, что онъ никогда не можетъ остановиться на достигнутомъ, не мирится съ косностью, таитъ всегда въ себ «безпокойство», не знаетъ конечныхъ цнностей. Но промежуточныя творческія ступени знаетъ и анархистъ. Доказательства этому мы найдемъ въ собственныхъ заявленіяхъ анархистовъ.
        Кропоткинъ не врилъ прежде, повидимому, не вритъ и въ настоящее время, въ возможность непосредственнаго перехода отъ нашего дореволюціоннаго порядка къ коммунистическому строю. «Мы прекрасно знаемъ - читаемъ мы также въ сборник «Хлбъ и Воля» - что не завтра или послзавтра осуществится въ Россіи анархизмъ, т.-е. безгосударственный соціализмъ». И дале: «Не конституція, какъ таковая, намъ нужна, такъ-какъ мы вообще противъ всякаго государства, а свобода слова, печати и собраній, чтобы мы могли послдовательне вести нашу соціалистическую пропаганду и ускорить соціальную революцію».
        Т-же признанія мы найдемъ у Малатесты, Корнелиссена, Малато, Мерлино и др.
        Разв мы не знаемъ, что непримиримый анархическій догматизмъ не мшалъ анархистамъ принимать дятельное участіе въ такихъ явленіяхъ, какъ буланжизмъ, дрейфусизмъ и пр., хотя об стороны, казалось-бы далеки «длу» анархистовъ, а защита принциповъ демократіи и цлости буржуазной республики иметъ мало общаго съ анархической «программой».
        Разв анархизмъ не удляетъ чрезвычайно широкаго мста своимъ просвтительнымъ задачамъ?
        «Мы ничего не выигрываемъ - пишетъ Кропоткинъ въ «Рчахъ бунтовщика» - избгая споровъ о «теоретическихъ вопросахъ»; наоборотъ, чтобы быть «практичными», мы должны ставить ихъ на обсужденіе и всми силами оспаривать и защищать нашъ идеалъ анархическаго коммунизма... Мы должны ясно и точно опредлить цль, къ которой стремимся. И не только опредлить эту цль, но и подтвердить ее словомъ и дломъ, сдлать достояніемъ всего народа, чтобъ въ день возстанія она вырвалась изъ всхъ устъ. Совершить эту работу гораздо необходиме и трудне, чмъ это предполагаютъ; если цль наша и стоитъ, какъ живая, передъ глазами небольшого числа избранныхъ, то она совсмъ не ясна для большей части народа, на который непрерывно вліяетъ пресса буржуазная, либеральная, коммунистическая, коллективистическая и т. д. и т. д... И если мы хотимъ, чтобъ въ день разгрома, народъ единодушно выставилъ наше требованіе, мы должны непрерывно распространять свои идеи и ясно выставить свой идеалъ будущаго общества. Если мы хотимъ быть практическими, мы должны заняться тмъ, что реакціонеры называютъ «утопіями и теоріями». Теорія и практика должны
составлять одно цлое, чтобъ побда была на нашей сторон».
        «... Первое и самое важное средство для борьбы за анархическій коммунизмъ - пишетъ Втровъ - есть просвщеніе». И дале слдуетъ длинный списокъ того, что «необходимо доказать» народу. («Анархизмъ, его теорія и практика»).
        Наконецъ - и это поворотный пунктъ въ исторіи анархизма - современный анархизмъ все боле приходитъ къ убжденію, что соціальное дйствіе требуетъ и соціальныхъ средствъ, что воздйствіе на самыя основанія общественной системы требуетъ постоянныхъ организацій, связанныхъ между собой не іерархически, но по принципу федераціи и тсно спаянныхъ единствомъ цли.
        Организація перестаетъ пониматься, какъ иниціативная группа «одиночекъ». Такія группы - полезны, какъ ферментъ, но строить политику» на нихъ нельзя. Такую «политику могутъ» нести на своихъ плечахъ только революціонные слои, революціонныя массы въ соотвтствующихъ организаціяхъ. Такъ пришелъ анархизмъ къ «классу» и классовой борьб. «...Классовая борьба - читаемъ въ «Хлбъ и Воля» - есть единственная почва, на которой возможно построеніе здоровой, цлесообразной революціонной тактики».
        Что-же такое классъ? И какъ анархизмъ понимаетъ и долженъ понимать классовую организацію?
        Экономическая эволюція въ цломъ представляется намъ систематическимъ, послдовательнымъ процессомъ выдленія организаціонныхъ или предпринимательскихъ, и исполнительскихъ, или рабочихъ, общественныхъ группъ.
        Этотъ процессъ, наблюдаемый въ зачаткахъ уже на самыхъ раннихъ ступеняхъ хозяйственнаго развитія, въ античномъ стро, феодальномъ стро, въ эпоху товарнаго капитализма, наиболе рельефно и ярко выступаетъ въ современномъ капиталистическомъ стро съ его почти законченной классовой организаціей. «Экспропріація производителя отъ средствъ производства», къ которой можетъ быть сведенъ весь хозяйственный процессъ, получила именно въ наше время, благодаря окончательному торжеству машины надъ человкомъ, наиболе категорическое и рзкое выраженіе.
        Въ чемъ же сущность организаціонной и исполнительской функціи? Въ чемъ разница между организаторомъ и исполнителемъ? Что были они раньше? Чмъ стали теперь?
        Удачный отвтъ на эти вопросы мы найдемъ въ прекрасномъ очерке о классахъ и группахъ А. Богданова, помещенномъ въ третьей книге его работы объ «Эмпиріомонизм».
        Исполнители, независимо отъ ихъ профессіи, «сапожникъ, кузнецъ, земледлецъ - разсуждаетъ г. Богдановъ - выполняютъ очень различные трудовые акты, но вс эти акты лежатъ въ сфер непосредственнаго воздйствія со стороны человческаго организма на вн соціальную природу, непосредственной борьбы съ нею, - словомъ, въ области техническаго процесса въ самомъ полномъ и строгомъ значеніи этого слова».
        Наоборотъ, организаторъ, направляющій трудъ исполнителей, будетъ-ли это патріархъ родовой общины, или средневковый феодалъ, или рабовладлецъ античнаго міра, или предприниматель эпохи капитализма, воздйствуетъ на природу черезъ этихъ исполнителей; онъ не вступаетъ съ ней въ непосредственную борьбу... Для организатора непосредственный объектъ дятельности - не природа вн-соціальная, a другіе люди...»
        Въ образованіи этихъ двухъ группъ: организаторской и исполнительской и кроется зародышъ классоваго начала. Разумется, образованіе общественнаго класса далеко не совпадаетъ съ процессомъ выдленія организаторскихъ или исполнительскихъ функцій. Послднія въ той или другой форм возникаютъ уже въ самыхъ раннихъ человческихъ общежитіяхъ, наоборотъ, общественный классъ, есть продуктъ долгаго историческаго развитія.
        Минуя раннія историческія эпохи и разнообразныя идеологическія ученія, складывавшіяся на почв общественныхъ антагонизмовъ[28 - Подробне см. въ подготовляющейся къ печати моей брошюр - «Классъ, партія и интеллектуальный пролетаріатъ».] , мы перейдемъ непосредственно къ тому времени, когда начала слагаться соціалистическая мысль, ибо въ ея критик капитализма ученіе о классовомъ строеніи общества заняло одно изъ первыхъ мстъ. Элементы этого ученія мы находимъ уже у англійскихъ соціалистовъ-утопистовъ: у В. Годвина, Ч. Голла и особенно В. Томсона. Затмъ идея классоваго строенія общества получила широкое развитіе въ Сенъ-Симонизм, въ «Демократическомъ Манифест» Консидерана, въ трудахъ Пеккера, Бюре, Л. Блана, Прудона, вплоть до ученыхъ идеологовъ французской буржуазіи въ род Гизо. Въ этомъ бгломъ перечн нельзя не отмтить также замчательнаго австрійскаго государственника, Л. Штейна, труды, котораго, посвященные исторіи соціализма и коммунизма во Франціи и опубликованные до появленія основныхъ работъ Маркса и Энгельса, несомннно вліяли на политическую философію марксизма.
        Въ «Письмахъ женевскаго жителя къ современникамъ» (1802) С. Симонъ, набрасывая фантастическій планъ будущаго политическаго устройства, обращается съ горячимъ призывомъ - осуществить его къ различнымъ общественнымъ группамъ. «Ученые и артисты», какъ представители умственной иниціативы, должны первые побдить инертность. Собственникамъ - консервативному элементу общества - С. Симонъ напоминаетъ, что они меньшинство въ стран, что, если они не примутъ его плана, они могутъ вновь подвергнуться ужасамъ революціи. Остальнымъ - страдающимъ и бднымъ онъ указываетъ, что, хотя они и многочисленне собственниковъ, но слабе ихъ, благодаря непросвщенности. Власть принадлежитъ только просвщеннымъ. Господство черни въ эпоху революціи приведетъ страну къ голоду.
        Въ этомъ противопоставленіи общественныхъ группъ, различныхъ въ экономическомъ смысл, съ различнымъ отношеніемъ къ общественному строю, различной психологіей, глубоко противорчивыми стремленіями лежитъ основа современнаго ученія объ общественномъ класс. Конечно, здсь многое неясно, анализъ Сенъ-Симона - неполонъ, классовыя грани - намчены суммарно, - мы не говоримъ уже о глубокомъ политическомъ безразличіи, характерномъ для всей системы С. Симона въ ея цломъ - но здсь уже на лицо элементы соціологической идеи о классовомъ строеніи общества, здсь рзкій, безповоротный разрывъ съ буржуазными теоріями «гармоніи интересовъ». И въ другихъ своихъ произведеніяхъ С. Симонъ указываетъ на классовый антагонизмъ, какъ движущій факторъ исторіи. Борьба феодализма - землевладнія съ промышленностью - капиталомъ, обусловила, по его мннію, наступленіе Великой революціи конца ХVIII-го вка. С. Симонъ предвосхищаетъ современное соціалистическое требованіе всеобщей трудовой повинности и право каждаго на трудъ. Отсюда его критика права собственности на наслдство и всякаго права собственности, не основаннаго на личномъ
труд. Съ необычайной силой онъ возстаетъ противъ неравенства - не того, которое вытекаетъ изъ самой сущности человческой природы; - это онъ привтствуетъ, но того, которое своимъ происхожденіемъ обязано дурному соціальному устройству. Его «Новое христіанство» есть апоеозъ труда и его представителей.
        Ученики С. Симона продолжали и углубляли идеи учителя. У Анфантена мы находимъ блестящую критику буржуазной экономіи. «Политическая экономія - писалъ онъ - софистика въ пользу привилегій... Но капиталъ работаетъ только потому, что къ нему прилагаютъ руки другіе люди, сообщающіе ему жизнь, рождающіе его производительность». На улицахъ Парижа кипитъ іюльская революція и Анфантенъ обращается къ французскому народу съ пламенной прокламаціей, въ которой клеймитъ «праздныхъ, живущихъ чужимъ потомъ». Въ замчательномъ курс лекцій по С. Симонизму (1828) Базаръ характеризуетъ всю исторію человчества, какъ систематическую эксплоатацію человка человкомъ. «Довольно бросить бглый взглядъ на то, что происходитъ вокругъ - восклицалъ Базаръ - чтобы видть, что современный рабочій эксплоатируется матеріально, интеллектуально и морально такъ же, какъ прежній рабъ».
        Еще боле глубокое пониманіе роли классовыхъ антагонизмовъ въ капиталистическомъ обществ мы находимъ у Фурье. Его характеристика современнаго періода «цивилизаціи» является самой полной изъ всхъ, когда-либо имвшихъ мсто въ соціологической литератур. Марксизму оставалось ее лишь углубить. Источникъ «зла» - училъ Фурье - лежитъ въ глубокомъ, проникающемъ весь современный строй, «безпорядк». Самый грозный безпорядокъ - безпорядокъ экономическій, порождающій бдность, самый страшный бичъ современности, источникъ физическихъ и моральныхъ страданій, ведущій къ вырожденію, толкающій на преступленія. Экономическій безпорядокъ вызываетъ безпорядокъ соціальный. «7/8 народа ограблены -ой, живущей на ихъ счетъ». Общество разбилось на враждующіе классы, заинтересованные въ причиненіи зла одинъ другому. Это взаимоненавистничество - борьба за жизнь - источникъ глубокаго противорчія между «индивидуальными интересами и интересомъ коллективнымъ» Нтъ боле общихъ идеаловъ. «Сколько классовъ, столько и моральныхъ системъ». Безпорядокъ проникаетъ и политическую жизнь. Государство и правительство стоятъ исключительно на
страж привилегированныхъ интересовъ. Ихъ главная забота - «вооружить нкоторое количество жалкихъ рабовъ, именуемыхъ солдатами, терроризировать ихъ помощью различныхъ строгостей… …и держать, такимъ образомъ, въ повиновеніи массы невооруженныхъ бдняковъ». Естественно, что послдніе находятся въ состояніи постояннаго антагонизма къ существующему порядку, антагонизма, прорывающагося временами въ возмущеніяхъ и бунтахъ.
        Несмотря, однако, на глубокую и разностороннюю наблюдательность, ясное пониманіе несовершенствъ общественнаго строя, ранніе соціалисты, позже названные «утопическими», не оцнивали достаточно сложности соціальнаго процесса, полагая, что сознанія идеала довольно, чтобы измнить существующій порядокъ вещей. Фурье съ ослпительной ясностью учившій, что каждая общественная форма вынашиваетъ слдующую въ своихъ собственныхъ ндрахъ, врилъ, однако, что главная революціонная сила - нравственное перерожденіе человчества. Для переворота довольно обратиться къ благороднымъ инстинктамъ человка, внушить состраданіе къ меньшому брату или показать соціально-экономическія преимущества новаго строя. С. Симонъ глубоко врилъ, что королевскаго ордонанса довольно, чтобы сдлать жизнь людей свободной и счастливой. И онъ, и Фурье врили, что новый строй долженъ быть «открытъ», «изобртенъ» и на это время забывали о хорошо извстной имъ неумолимой послдовательности въ развитіи соціально-экономическихъ формъ.
        При этомъ положительные проекты утопистовъ всегда основывались на представленіяхъ, во первыхъ, о высокомъ достоинств человческой природы, во вторыхъ, объ исключительно дезорганизующемъ значеніи классовой борьбы. «Богачи - писалъ, напримръ, Кабе въ своемъ «Путешествіи въ Икарію» - такіе же люди, какъ и бдняки и также - наши братья. Они - обширная и прекрасная часть человчества. Конечно, надо препятствовать имъ стать притснителями, но ихъ также не слдуетъ притснять, какъ не слдуетъ давать угнетать самихъ себя... Ихъ не слдуетъ ненавидть, такъ какъ ихъ предразсудки и вообще ихъ жизнь есть такой же плодъ ихъ дурного воспитанія и дурной общественной организаціи, какъ несовершенства и пороки бдняковъ».
        Такъ утопическій соціализмъ исправлялъ свои соціологическія концепціи моралью и въ общемъ морализированіи думалъ найти средства къ разршенію соціальныхъ неустройствъ.
        Впервые съ классовой борьбой въ современномъ ея пониманіи мы встрчаемся въ трудахъ «научнаго» соціализма. Начало было положено «Коммунистическимъ Манифестомъ» (1847), возгласившимъ, что исторія всхъ бывшихъ до сихъ поръ человческихъ обществъ есть исторія борьбы классовъ. Посл характеристики историческаго процесса, со стороны участвующихъ въ немъ общественныхъ группъ, манифестъ заключалъ :« Все боле и боле современное общество разбивается на два обширныхъ враждебныхъ лагеря - два великихъ класса, прямо противоположныхъ по своимъ интересамъ: буржуазію и пролетаріатъ».
        Однако, ни въ Коммунистическомъ Манифест, ни у самого Маркса мы не находимъ систематическаго законченнаго ученія о класс. Глава 52-я и послдняя 3-го тома «Капитала», посвященная интересующему насъ вопросу, неожиданно прерывается замчаніемъ редактора - Энгельса: на этомъ рукопись обрывается. Но превосходный, хотя и разбросанный матеріалъ для освщенія этой трудной проблемы, мы находимъ въ небольшихъ историческихъ работахъ Маркса. Мы отвлеклись бы слишкомъ въ сторону, если-бъ вздумали послдовательно прослдить ходъ развитія его мыслей объ общественномъ класс; мы неминуемо натолкнулись бы и на цлый рядъ противорчій, изложенію которыхъ здсь не можетъ быть мста. Поэтому, мы остановимся только на капитальномъ вывод Маркса, который можетъ быть положенъ въ основу современнаго ученія о класс. Этотъ выводъ, поскольку онъ вытекаетъ изъ цлаго ряда глубокихъ и блестящихъ характеристикъ, посвященныхъ то крестьянству, то мелкой буржуазіи, можетъ быть формулированъ слдующимъ образомъ: подъ общественнымъ классомъ слдуетъ понимать соціальную группу, члены которой связаны не только однороднымъ экономическимъ
интересомъ, но также и сознаніемъ общности этого интереса. «Поскольку милліоны крестьянскихъ семей - писалъ Марксъ въ «Восемнадцатомъ брюмера Луи Бонапарта» (1869), - существуютъ въ экономическихъ условіяхъ, благодаря которымъ он по своему образу жизни, по своимъ интересамъ и образованію отличаются отъ всхъ другихъ классовъ и даже враждебны имъ, он сами образуютъ классъ. Но поскольку между малоземельными крестьянами существуетъ только локальная связь, поскольку тожественность ихъ интересовъ не создаетъ никакой общности, никакого національнаго объединенія, никакой политической организаціи, они не образуютъ класса».
        Это разсужденіе для конструированія опредленія общественнаго класса иметъ огромную цнность. Оно совершенно порываетъ съ традиціями старой классической школы, довольствовавшейся въ своемъ пониманіи класса принадлежностью совокупности хозяйственныхъ индивидовъ къ однородному экономическому интересу. При такомъ пониманіи необъяснимыми казались т случаи, когда опредленныя общественныя группы съ общими экономическими интересами не только не шли рука объ руку, но нердко выступали открытыми врагами въ процесс соціальной борьбы.
        Итакъ, согласно опредленію Маркса, общественный классъ покоится на двухъ основаніяхъ: 1) экономическомъ и 2) идеологическомъ или моральномъ.
        Экономическая основа - заключается въ томъ, что вс члены класса находятся въ однородномъ положеніи въ процесс производства, другими словами, они исполняютъ общія соціально-экономическія функціи, въ зависимости отъ формъ собственности на орудія и средства производства. Изъ этого также слдуетъ, что каждый общественный классъ иметъ собственную, спеціальную форму дохода, въ свою очередь обусловливающую однородность интересовъ всхъ членовъ класса.
        Моральная или идеологическая основа - заключается въ томъ, что вс члены класса должны имть сознаніе однородности и общности ихъ интересовъ, т.-е. классовое самосознаніе.
        Оба эти элемента - экономическій и моральный равно необходимы для построенія понятія класса. Въ полемическомъ сочиненіи противъ Прудона «Нищета философіи» Марксъ писалъ: «Господство капитала создало для массы работниковъ общее положеніе, общіе интересы. И эта масса есть уже классъ по отношенію къ капиталу, но еще не по отношенію къ самой себ... Въ борьб... эта масса объединяется, она становится классомъ для самой себя. Интересы, которые она защищаетъ, становятся интересами класса».
        Современное опредленіе общественнаго класса представляетъ лишь углубленное пониманіе первоначальной формулы Маркса.
        Еще въ 1875 г. Готская программа, желая подчеркнуть обособленное положеніе рабочаго класса, въ четвертомъ пункт 1-ой части заявляла: «освобожденіе труда должно быть дломъ рабочаго класса, по отношенію къ которому вс остальные классы представляютъ лишь реакціонную массу». Такимъ образомъ, здсь для развитого классоваго самосознанія предполагается необходимымъ не только наличность сознанія общности интересовъ членовъ данной группы, но и сознаніе враждебности этихъ интересовъ интересамъ другихъ общественныхъ группъ: «Общественные классы - пишетъ Каутскій - образуются не только общностью источниковъ дохода, но также и вытекающей изъ нея общностью интересовъ и общностью противоположности своихъ интересовъ интересамъ другихъ классовъ».
        Несмотря, однако, на вс эти опредленія, значеніе моральнаго момента въ образованіи класса долгое время оставалось непонятымъ даже въ марксистскомъ лагер.
        Этотъ моментъ съ несравненной яркостью начинаетъ говорить, какъ мы видли уже выше, въ революціонномъ синдикализм.
        Синдикализмъ исходитъ изъ непримиримаго отношенія къ современной хозяйственной систем.
        «Необходимо покончить - пишетъ Пуже - съ чудовищной системой распредленія, при которой почти все достается господствующему праздному, эксплоатирующему меньшинству и очень мало, почти ничего, большинству, создавшему вс богатства».
        И синдикализмъ полагаетъ, что классовое движеніе тмъ боле выиграетъ, чмъ ярче обнаружится антагонизмъ между враждебными классами, чмъ полне будетъ разрывъ между ними. Онъ не знаетъ ни перемирій, ни соглашеній. «Борьба должна вестись каждый день»... - пишетъ Грифюэль. «Революція - говоритъ Пуже - есть постоянное дйствіе, повседневная борьба, безъ отдыха и безъ перемирія противъ всхъ силъ тиранніи и эксплоатаціи».
        И классовыя учрежденія синдикализма являются дйствительнымъ воплощеніемъ его революціоннаго духа.
        Основной ячейкой синдикальной организаціи является синдикатъ - органъ классоваго воспитанія и классовой пропаганды. Задачи взаимопомощи, въ отличіе отъ англійскихъ, нмецкихъ и пр. профессіональныхъ союзовъ, въ синдикат отступаютъ на второй планъ. Этотъ боевой духъ синдикализма нашелъ превосходное выраженіе въ нормальномъ устав синдиката. «Принимая во вниманіе - гласитъ онъ - что... современный строй промышленности... создаетъ постоянный антагонизмъ между капиталомъ и трудомъ, что... вслдствіе этого, лицомъ къ лицу стоятъ два рзко различающихся и непримиримыхъ класса, по всмъ этимъ основаніямъ пролетаріатъ долженъ поставить своей задачей осуществленіе формулы Интернаціонала: «Освобожденіе рабочихъ можетъ быть дломъ только самихъ рабочихъ»...: принимая во вниманіе, что для достиженія этой цли синдикатъ есть самый лучшій видъ группировки, такъ какъ онъ осуществляетъ группировку интересовъ, объединяя эксплоатируемыхъ противъ общаго врага, капиталиста, и тмъ самымъ объединяетъ въ себ всхъ производителей, каковы бы ни были ихъ философскія, политическія и религіозныя понятія и убжденія»... и т. д.
        И высшій органъ классовой воли синдикализма - Конфедерація также осуществляетъ «полный разрывъ между современнымъ обществомъ и рабочимъ классомъ».
        Въ современной литератур о революціонномъ синдикализм, у теоретиковъ, сочувствующихъ этой форм пролетарскаго движенія, мы находимъ обстоятельныя изслдованія о природ общественнаго класса.
        Лагарделль въ любопытномъ этюд объ «общественномъ класс и политической партіи» останавливается на самыхъ условіяхъ зарожденія моральной базы класса: «Классъ не только продуктъ экономики, но также исторіи... Одна необходимость не могла бы сдлать ничего безъ воли. Или точне: коллективная воля есть элементъ исторической необходимости въ такой мр, что съ этой точки зрнія можно утверждать, что классы являются своими собственными творцами и изученіе классовой борьбы сводится къ изученію образованія коллективной воли».
        И Лагарделль цитируетъ страничку изъ сочиненія Прудона «О политической зрлости рабочаго класса», превосходно рисующую этотъ процессъ образованія коллективной воли: «Для того - писалъ Прудонъ - чтобы личность, корпорація или общество могли достигнуть политической зрлости, требуется три основныхъ условія: 1) субъектъ долженъ сознавать себя, свое достоинство, свою цнность, знать мсто, занимаемое имъ въ обществ, роль, которую онъ исполняетъ, работу, на которую онъ иметъ право расчитывать, наконецъ, интересы, которые онъ представляетъ или олицетворяетъ, 2) въ результат такого сознанія себя и своихъ силъ, субъектъ долженъ обладать своей идеей, т.-е. онъ долженъ умть представить въ понятіяхъ, выразить словами, объяснить посредствомъ разума законъ своего бытія въ его принцип и со всми вытекающими изъ него требованіями 3) наконецъ, изъ этой идеи, провозглашенной символомъ вры, онъ всегда долженъ умть извлечь практические выводы, смотря по обстоятельствамъ и потребностямъ момента».
        Условія, необходимыя для образованія класса, реализуются, такимъ образомъ, постепенно въ процесс борьбы. Они - продуктъ долгой и трудной эволюціи. Но вс сформировавшіеся общественные классы прошли эти обязательныя стадіи: 1) отдленія соціальной группы отъ другихъ, благодаря первоначальному, неосознанному еще инстинкту классоваго интереса, 2) прогрессивнаго пробужденія классоваго самосознанія, 3) организаціи группы въ цляхъ обороны и нападенія.
        Классовая борьба есть не только разрушительный, но и величайшій творческій факторъ исторіи.
        Классовая борьба вырабатываетъ общественное сознаніе, сплачиваетъ въ могучее тло слабыя, разрозненныя группировки, стимулируетъ коллективную и индивидуальную дятельность, будитъ энтузіазмъ, творческую энергію, героизмъ. Разрушая старыя учрежденія, классовая борьба ткетъ новыя соціальныя нити, строитъ новое общество, новое право, новый порядокъ, въ которомъ каждый будетъ умть свободно утверждать свою творческую волю.
        Т, кто, подобно Г. Ганото или Е. Эйхталю, утверждаютъ, что классовый духъ есть только разрушительный духъ и таковымъ только обнаружилъ себя и въ исторіи - длаютъ величайшую передержку. Изъ вышеизложеннаго должно быть ясно, что классовое самосознаніе - величайшій архитекторъ современной исторіи. Именно онъ раскрылъ глаза, родилъ надежды, далъ, наконецъ, прочную и ясную увренность, что въ классовыхъ организаціяхъ закладывается фундаментъ новаго порядка, не знающаго соціальныхъ антагонизмовъ.
        Еще Марксъ говорилъ въ «Нищет философіи»: «...Освобожденіе рабочаго класса есть упраздненіе классовъ, какъ освобожденіе третьяго сословія было упраздненіемъ всхъ другихъ сословій. Рабочій классъ въ процесс своего развитія преобразуетъ старое гражданское общество въ общество, не знающее классовъ и ихъ антагонизмовъ...»
        И въ наше время нтъ силъ, способныхъ противостоять творческой энергіи общественнаго класса. Она становится боле мощнымъ факторомъ исторіи, чмъ «естественные», «стихійные», «высшіе» законы общественнаго развитія или меланхолическіе призывы къ «солидарности». Правъ - теоретикъ французскаго синдикализма Эд. Бертъ, что «...катастрофа (соціальная революція) не есть боле... механическій продуктъ капиталистическаго фатума, приносящаго рабочимъ въ подарокъ революцію. Она - абсолютно свободный актъ мощно организованнаго и совершенно сознательнаго рабочаго класса»!... И современный міръ готовится къ грандіозной будущей коллизіи[29 - Но именно потому, что въ данномъ случа рчь идетъ о «коллизіи» системъ, коллизіи, подготовляемой развитіемъ классового самосознанія - не можетъ быть и рчи о возможности «сорвать» подобную коллизію, провести ее смлымъ натискомъ. Если революціонный классъ недостаточно технически воспитанъ, онъ не суметъ создать «своей» системы и посл краткаго тріумфа понесетъ всю тяжесть пораженія.].
        Жизнь издвается надъ слащавыми попытками въ стил Леона Буржуа - изобразить капиталистическое общество, какъ большую семью. Увы! семья распалась, и ничто боле не въ силахъ соединить ее. Общественные классы становятся все боле антагонистичными; въ каждомъ класс сознательно и безсознательно совершается отборъ, выдвигается на первый планъ - все наиболе непримиримое, наиболе боевое.
        Въ исторіи капиталистическій классъ сыгралъ и продолжаетъ еще играть огромную организующую и цивилизующую роль. Капитализмъ въ процесс развитія создаетъ матеріальныя предпосылки будущаго общества. Капитализмъ въ его завершенныхъ формахъ - есть апоеозъ техно-экономической логики.
        Соотвтственно этимъ матеріальнымъ успхамъ, совершенствуется и классовое оружіе буржуазіи, борцы закаляются. Французскій экономистъ Жидъ далъ превосходную характеристику современнаго представителя капиталистическаго класса: «Предприниматель... въ настоящее время ведетъ борьбу на два фронта: онъ борется съ рабочими и государствомъ, съ забастовщиками и ихъ вожаками, съ одной стороны, съ рабочимъ законодательствомъ и фабричной инспекціей, съ другой... Такая дятельность - не подъ силу «маменькинымъ сынкамъ». Потому люди, перелагающіе бремя веденія отцовскихъ предпріятій на плечи управляющаго - становятся все боле рдки. Они предпочитаютъ трусливо ликвидировать дла и жить рентой. Такъ въ патронат совершается отборъ, выталкивающій паразитовъ и замщающій ихъ боевиками...»
        Но дни «индивидуальнаго» предпринимателя, какъ изображаетъ его Жидъ, сочтены. Личности пожираются чудовищными коллективными организмами, анонимами, не знающими ни жалости, ни угрызеній совсти, неумолимо проводящими свою политику и безпощадно преслдующими соратниковъ за малйшую измну чувству товарищеской солидарности. «..Картельный магнатъ - пишетъ Гильфердингъ - чувствуетъ себя господиномъ производства... Картельный магнатъ не испытываетъ - никакихъ угрызеній совсти... Но тягчайшее преступленіе съ точки зрнія ихъ этики - нарушеніе солидарности, свободная конкурренція, выходъ изъ братства, поставившаго цлью монопольную прибыль. Общественное презрніе и уничтоженіе въ экономическомъ смысл - подобающая кара за такія преступленія...»
        Мы знаемъ уже, какихъ одушевленныхъ и непримиримыхъ противниковъ боевому патронату готовятъ, въ свою очередь, новыя синдикальныя формы рабочаго класса. И къ зрлымъ пролетарскимъ слоямъ примыкаютъ вс т, кого развитіе капиталистическаго строя ставитъ въ антагонистическое отношеніе къ капиталу.
        Всмъ обществомъ владетъ неукротимый духъ самоорганизаціи Это - тотъ процессъ, о которомъ осторожный и вдумчивый юристъ писалъ: «...Современное общество охвачено непрерывнымъ процессомъ самоорганизаціи. Разнообразнйшіе человческіе интересы, которымъ напрасно пытаются дать удовлетвореніе при помощи парламентовъ, объединяются въ цломъ ряд группъ, перекрещивающихся между собой на каждомъ шагу... Право образованія союзовъ - сдлалось могучимъ средствомъ организаціи гражданскихъ обществъ... Въ этихъ союзахъ идея представительства находитъ себ гораздо боле правильное выраженіе, чмъ въ существующихъ центральныхъ парламентахъ, потому - что союзные органы, въ противоположность неосуществимой иде выраженія въ единомъ представительств всей совокупности интересовъ цлаго народа, имютъ задачей служить только боле или мене ограниченному кругу интересовъ членовъ даннаго союза...» (Еллинекъ).
        Подведемъ итоги.
        Современное политическое общество, современная демократія строится по абстрактному понятію «гражданина», современное экономическое, классовое общество отправляется отъ факта эмпирическаго производителя. Классъ - по врному опредленію Лагарделля - есть органъ экономическаго общества, партія - органъ политическаго общества.
        Классъ родится въ реальной жизненной борьб. Вн борьбы образованіе класса - немыслимо. Борьба есть изначальный эмпирическій фактъ, отъ котораго отправляется классовое сознаніе и которымъ обусловливается классовая тактика.
        Партія есть искусственно созданный органъ приспособленія къ демократическому обществу. Если для принадлежности къ классу требуется участіе въ его эмпирической борьб, для принадлежности къ партіи требуется принятіе опредленной программы - соціологическаго прогноза, въ основ своей, несомннно, добытаго изъ наблюденій надъ «движеніемъ», «классомъ», «средой» и пр., но дополненнаго, усовершенствованнаго въ процесс развитія самой партіи. Ростъ политическаго значенія партіи есть въ то же время неуклонный отходъ ея отъ той изначальной точки, когда партія воспроизводила точно классовую волю. И въ жизни партіи всегда наступаетъ моментъ, когда она обнаруживаетъ претензію поставить свою волю надъ волей класса.
        Итакъ, основными элементами, слагающими характеристику классовой организаціи являются:
        а) Жизненность, непосредственное выраженіе дйствительной воли самого борющагося класса.
        в) Подлинность этого выраженія, такъ какъ идеологія, вырабатываемая въ классовой организаціи подъ непосредственнымъ впечатлніемъ повседневнаго классоваго опыта, адекватна идеологіи самого класса.
        с) Послдовательность, ибо здсь каждый поступательный шагъ диктуется предшествующимъ положеніемъ класса, а не является пробой теоретизирующаго ума.
        d) Революціонность, ибо классъ, отрицающій, по самому существу своему, компромиссы, находитъ въ своей организаціи послушный инструментъ для осуществленія своей революціонной воли.
        e) Отвтственность, ибо классъ непосредственно наблюдаетъ за дятельностью своего исполнительнаго органа и видоизмняетъ его въ зависимости отъ правильности принятаго имъ курса.
        f) Творческій духъ, проникающій классовую организацію, ибо каждый шагъ класса есть дйствительно нчто новое, вносящее измненія въ установившіяся соотношенія.
        Основными элементами, слагающими характеристику партійной организаціи являются:
        а) Отвлеченность, ибо партійная организація, по мр роста ея зрлости, все дале отходитъ отъ «движенія», стремясь подчинить его своимъ универсальнымъ схемамъ.
        в) Фальсификаторство, ибо, отрываясь отъ «движенія», она исправляетъ, дополняетъ, извращаетъ подлинную классовую волю.
        c) Непослдовательность, ибо партійная политика, не имя эмпирической основы, строится на «изобртеніяхъ», счастливыхъ «выдумкахъ» или компромиссахъ противоборствующихъ мнній.
        d) Компромиссность, ибо задача партіи найти равнодйствующую между антагонистическими требованіями различныхъ классовъ.
        e) Безотвтственность, ибо отвтственность партійныхъ вождей, въ конечномъ счет, есть отвтъ не передъ классомъ, а передъ партіей и сводится къ критик ихъ въ партійной печати, къ турнирамъ на конгрессахъ, гд краснорчіе или искусно подобранное «большинство» могутъ легко спасти «недодумавшаго» или «передумавшаго»товарища.
        f) Доктринерство, ибо партійная организація боле или мене искусно приспособляетъ или развиваетъ то, что создано непосредственно самимъ классомъ - дятельность не творческая, а паразитическая.
        Въ частности для пролетарскаго движенія должны быть сдланы еще слдующія оговорки:
        А) Марксизмъ и выросшія изъ него соціалистическія партіи въ своихъ построеніяхъ исходили изъ наблюденій надъ первоначальной капиталистической фабрикой съ деспеціализованнымъ рабочимъ, низведеннымъ до роли живого «орудія производства». Фабрика была своеобразнымъ микрокосмомъ, въ которомъ воля непосредственнаго производителя была подчинена хозяйской вол, гд отъ рабочаго требовалось только слпое подчиненіе. Современное предпріятіе, благодаря повышеннымъ техническимъ условіямъ производства, предъявляетъ къ рабочему требованіе интеллигентности. Чернорабочій долженъ былъ уступить мсто квалифицированному и экстраквалифицированному рабочему. Отъ рабочаго требуютъ - сознательности, иниціативы, активности, гибкости и быстроты въ ршеніи предлагаемыхъ ему техническихъ проблемъ. Современный рабочій находится подъ двойнымъ вліяніемъ: техническаго прогресса и роста классоваго самосознанія. Въ зависимости отъ этихъ коренныхъ измненій въ самомъ трудовомъ центр - производител, долженъ идти и уже идетъ коренной пересмотръ и взаимоотношеній между классомъ и партіей. Политическая рабочая партія, корректировавшая, въ
извстномъ смысл, первые, робкіе шаги малосознательныхъ рабочихъ, становится лишней и тяжелой опекой съ ростомъ учрежденій созрвшаго класса.
        В) Защитники партійной организаціи пролетаріата, возражая противъ упрековъ партіи въ ея гегемоническихъ и бюрократическихъ стремленіяхъ; указываютъ, что классовыя организаціи также знаютъ іерархію.
        Въ любопытной полемик Туринскаго проф. Роберта Михельса съ Лагарделлемъ Михельсъ указывалъ, что всякая «демократическая организація - фатально обречена стать монархической, т.-е. разбиться на вождей и ведомыхъ, на управителей и управляемыхъ... Этому закону аристократическаго отбора подлежатъ одинаково и вс соціалистическія и революціонныя организаціи». Конечно - продолжаетъ Михельсъ - въ синдикализм, напримръ, опасности такого отбора меньше, чмъ въ партійной организаціи, благодаря пролетарскому происхожденію членовъ. Но... отборъ совершается и здсь, вырабатывая постепенно «идеологію» и «психологію» вождя. И здсь неизбженъ процессъ «депролетаризаціи». «Всякая боевая организація - кончаетъ Михельсъ - несетъ въ себ зародышъ монархическаго начала и зародышъ этотъ развивается по мр развитія функцій и органовъ самой организаціи».
        Михельсъ - правъ. Общіе психологическіе законы любой человческой организаціи - остаются незыблемы.
        Но... есть разница въ «психологіи» вождя, вышедшаго изъ рядовъ класса, которому онъ служитъ, и психологіей вождя, не бывшаго никогда членомъ той общественной группы, которую онъ представляетъ.
        Первый - проникнутъ насквозь тмъ специфическимъ «бытомъ», въ которомъ онъ родился и въ которомъ жилъ творческой жизнью, ибо только творецъ становится вождемъ въ человческой групп. Второй - въ лучшемъ случа - стремится понять психологію и обстановку класса, который всми подробностями своего «быта» остается ему чуждымъ, непонятнымъ, нердко именно въ своихъ «бытовыхъ» условіяхъ даже и враждебнымъ. «Психологія» такого вождя - продуктъ или умственныхъ спекуляцій, приводящихъ къ «сочувствію», «приживальчеству» и пр. или плодъ холоднаго расчета, исканія карьеры.
        Есть также разница въ самомъ положеніи вождя. Въ классовой организаціи «вождь» есть воистину первый среди равныхъ. Въ ней нтъ и не можетъ быть людей провиденціальныхъ - пророковъ и апостоловъ. Вождь, ведущій политику вразрзъ съ интересами организаціи, немедленно устраняется. Въ партійной организаціи вождь есть дйствительный шефъ, начальникъ съ бонапартистскими замашками, глубоко презирающій «классовую» шумиху и рзко отдляющій «свои» планы отъ наивныхъ и «ненаучныхъ» намреній самого пролетаріата. Подобному вождю не страшны классовыя бури. Партійный жезлъ утишитъ волны.
        С) Было-бы неправильнымъ отрицать всякое значеніе за соціалистической партіей въ парламент. Въ отдльныхъ случаяхъ политическая партія пролетаріата можетъ содйствовать его намреніямъ и облегчать его путь. Но для этого необходимо, чтобы соціалистическая партія отказалась отъ гегемоническихъ претензій и согласилась на боле скромную, но боле плодотворную роль - быть точной, послдовательной истолковательницей подлинныхъ требованій класса.
        Лагарделль хорошо выразилъ эту мысль: «...Роль партіи состоитъ въ объявленіи народной воли съ трибуны...» Она должна удовлетворяться ролью докладчика рабочихъ требованій».
        Классъ можетъ жить безъ партійной организаціи. Партія, образовавшаяся изъ «сочувствующихъ» и жаждущихъ «придти на помощь», должна руководиться тмъ, что представляется цлесообразнымъ классу, а не тмъ, что могло бы служить ея собственному честолюбію.
        Глава VII.
        Анархизмъ и право.
        Въ научной критической литератур, посвященной анархизму до настоящаго времени пользуется прочнымъ кредитомъ убжденіе, что анархизмъ, категорически отрицающій современное государство и современное право, столь же категорически отрицаетъ «право» вообще и въ условіяхъ будущаго анархическаго строя.
        Убжденіе это, являющееся совершеннымъ недоразумніемъ, поддерживается слдующими причинами.
        1) Методологической невыясненностью самой проблемы о прав и государств въ анархическомъ ученіи.
        2) Разнородностью опредленій права и государства у анархистовъ и ихъ критиковъ.
        3) Голословными и непродуманными заявленіями отдльныхъ адептовъ анархизма. Одни въ безбрежной соціологической наивности убждены, что «анархія» - означаетъ въ буквальномъ смысл слова отсутствіе какого либо правового регулированія - полное «безначаліе». Другіе постулируютъ чудо внезапнаго и всеобщаго преображенія людей подъ вліяніемъ знакомства съ анархическимъ идеаломъ. Внезапнаго потому, что самый «осторожный» анархистъ, въ роде Корнелиссена, не мечтаетъ о подготовк всхъ, безъ исключенія, къ будущему анархическому строю. Третьи, наконецъ, - таковымъ былъ когда-то авторъ этихъ строкъ - мечтаютъ о возможности, благодаря техническому прогрессу, создать условія внесоціальнаго существованія и тмъ избжать ограничивающаго вліянія «права».
        4) Общей предубжденностью, а часто и совершенной невжественностью критики, не дающей себ труда всесторонне и объективно ознакомиться хотя-бы съ наиболе выдающимися теченіями анархистской мысли.
        5) Наконецъ, нарочитой тенденціозностью, густо окрашивающей, напр., еще со временъ Энгельса, всю «соціалистическую» критику[30 - Перломъ такой «дурной» для анархизма критики можетъ почитаться извстная книжечка Плеханова - «Анархизмъ и соціализмъ», знакомившая съ анархизмомъ поколнія соціалъ-демократовъ, книжечка написанная съ специфически Плехановскими - стремительностью, полемической «ясностью» и побдоносностью. Передержки и остроуміе - не всегда хорошаго тона - сходятъ здсь за аргументацію.].
        Въ образцовомъ - во многихъ отношеніяхъ - изложеніи анархическихъ ученій Эльцбахера мы находимъ между прочимъ, слдующія строки: «Утверждаютъ, что анархизмъ отвергаетъ право, правовое принужденіе. - Если бы это было такъ, то ученія Прудона, Бакунина, Кропоткина, Тэкера и многія другія ученія, признаваемыя за анархистскія, нельзя было бы считать анархистскими... Говорятъ, что анархизмъ требуетъ уничтоженія государства, что онъ хочетъ стереть его съ лица земли, что онъ не желаетъ государства ни въ какой форм, что онъ не желаетъ никакого правленія. - Если бы это было врно, то ученія Бакунина, Кропоткина и вс т ученія, которыя признаются анархистскими и не требуютъ уничтоженія государства, но только предвидятъ его, нельзя было бы считать анархистскими... Единственный общій признакъ анархическихъ ученій состоитъ въ отрицаніи государства для нашего будущаго. У Годвина, Прудона, Штирнера и Tэкера это отрицаніе иметъ тотъ смыслъ, что они отвергаютъ государство безусловно, а потому и для нашего будущаго. Толстой отвергаетъ государство не безусловно, но лишь для нашего будущаго; наконецъ, у Бакунина и
Кропоткина отрицаніе государства иметъ тотъ смыслъ, что они предвидятъ, что въ прогрессивномъ развитіи человчества государство въ будущемъ исчезнетъ».
        Ничего нельзя возразить противъ этихъ утвержденій - сухихъ, формальныхъ, но обоснованныхъ обширнымъ непредубжденнымъ изслдованіемъ.
        Наоборотъ, и теоретическое разсужденіе и изученіе воззрній самихъ анархистовъ вполн подтверждают заключенія Эльцбахера.
        Интересующая насъ проблема обычно ставится такъ: найти условія существованія такого общества, гд ничто - ни въ учрежденіяхъ, ни въ нравахъ - не ограничивало бы воли личности, гд каждый былъ бы автономенъ, гд законодателемъ, регуляторомъ поведенія была бы личная, а не коллективная воля въ любомъ ея выраженіи.
        Анархизму предлагается задача - найти такой общественный строй, «въ которомъ не будетъ больше никакихъ начальниковъ, не будетъ оффиціальныхъ блюстителей нравственности, не будетъ ни тюремщиковъ, ни палачей, ни богатыхъ,ни бдныхъ, а только люди, равные между собой въ правахъ, - братья, имющіе каждый свою ежедневную долю хлба насущнаго и живущіе въ любви и согласіи не въ силу пресловутаго повиновенія законамъ, сопровождаемаго страшными наказаніями для ослушниковъ, а въ силу всеобщаго уваженія интересовъ другихъ, въ силу научнаго слдованія законамъ природы». (Реклю. Анархія).
        Какъ-же анархизмъ ршаетъ подобную проблему?
        Протесты противъ «государства», противъ «права государства», противъ «права, основаннаго на закон» и пр. начались давно.
        Съ « » (берегись оцезариться) Марка Аврелія, въ разнообразныхъ оттнкахъ проходятъ они черезъ политическую литературу всхъ временъ. У Гердера они отлились въ настоящіе анархическіе перлы. «Милліоны людей живутъ на земномъ шар безъ государства и тотъ, кто хочетъ быть счастливъ въ искуственномъ государств, долженъ его искать тамъ-же, гд дикарь; искать здоровья, душевныхъ силъ, благополучія своего дома и сердца не въ услугахъ государства, но въ себ».
        Соціологи показали въ своихъ изслдованіяхъ, что государство не является первоначальной формой человческаго общежитія, что народы начинаютъ свою историческую жизнь съ «безгосударственнаго» состоянія. Государство является продуктомъ сложной культуры, отвтомъ на разнообразные запросы постепенно дифференцирующагося общества, одновременно и плодомъ завоеванія и результатомъ постепенно вырастающаго сознанія о выгодности и даже нравственности связи, солидарности между разрозненными членами хаотическаго цлаго.
        Соціологи и политики показали намъ картину постепеннаго роста государства, захвата имъ тхъ функцій, которыя первоначально принадлежали общественнымъ организаціямъ мстнаго характера. И, если нкоторыя изъ этихъ функцій, независимо отъ ихъ природы, технически выполнялись государствомъ съ большимъ совершенствомъ, то многія функціи исполнялись имъ неудовлетворительно и притомъ съ постояннымъ нарушеніемъ основныхъ правъ личности. Чмъ дале, тмъ боле должно было претитъ это государственное всемогущество развитому чувству личнаго правосознанія.
        Этотъ процессъ государственной гипертрофіи и въ противовсъ разложенія идеи «государственности» превосходно охарактеризованъ Дюркгеймомъ: «..Государственная власть... стремилась поглотить въ себ вс формы дятельности, носившія соціальный характеръ, и вн ея осталась лишь пыль людская. Но тогда ей пришлось взять на себя огромное число функцій, для которыхъ она не годилась и которыя плохо исполняла. Много разъ уже было замчено, что ея страсть все захватывать равна только ея безсилію. Только болзненно перенапрягая свои силы, сумла она распространиться на вс т явленія, которыя отъ нея ускользаютъ и которыми она можетъ овладть, лишь насилуя ихъ. Отсюда расточеніе силъ, въ которомъ ее упрекаютъ и которое дйствительно не соотвтствуетъ полученнымъ результатамъ. Съ другой стороны, частныя лица не подчинены боле никакому другому коллективу, кром нея, такъ какъ она единственная организованная коллективность. Только черезъ посредство государства они чувствуютъ общество и свою зависимость отъ него. Но государство далеко стоитъ отъ нихъ и не можетъ оказывать на нихъ близкаго и непрерывнаго вліянія. Въ ихъ
общественномъ чувств нтъ поэтому ни послдовательности, ни достаточной энергіи. Въ теченіе большей части ихъ жизни вокругъ нихъ нтъ ничего, что оторвало бы ихъ отъ нихъ самихъ и наложило бы на нихъ узду. При такихъ условіяхъ, они неизбжно погружаются въ эгоизмъ или въ анархію».
        Да, именно на этой почв - стремленія государства поглотить личность, сковать ея волю и акты своими санкціями - выростаетъ бунтъ анархизма.
        Но есть-ли этотъ бунтъ - бунтъ противъ «права» вообще? Думаетъ-ли анархизмъ, отвергнувъ государство, ничмъ его не замнить, предоставив распыленнымъ «индивидамъ» устраиваться, какъ имъ угодно?
        Правда, проблемы права, принужденія въ анархическихъ условіяхъ общежитія, трактуются вообще анархистами неясно. Многіе, какъ мы сказали выше, постулируютъ прямое чудо - вру въ чудесное и совершенное преображеніе человческой природы, боле не нуждающейся въ «слишкомъ человческомъ» прав. Одни при этомъ врятъ въ волшебную силу эгоизма, другіе въ солидарность, третьи возлагаютъ вс надежды на силу общественнаго мннія, четвертые на умственный и нравственный прогрессъ личности, пятые, наконецъ, врятъ даже въ особую природу «новаго человка», въ которой исчезаетъ все «дурное» съ гибелью собственности и государства.
        Но, несмотря ни на какія чудеса, анархизмъ вообще, а коммунистическій, являющійся разновидностью либертарнаго соціализма, въ особенности, прежде всего признаетъ - «организацію».
        Онъ только строитъ ее не на началахъ классового господства, какъ строитъ капиталистическій режимъ, но на началахъ солидарности, взаимопомощи. Но самый принципъ «организаціи» не отрицается никмъ изъ современныхъ анархистовъ.
        «Анархія - говоритъ де-Папъ - есть замна политики соціальной экономіей, правительственной организаціи, организаціей промышленной». Мерлино думаетъ, что «въ организаціи - душа, сущность анархіи». Испанскіе рабочіе заявляютъ въ манифест: «самой крупной обязанностью анархіи является соотвтствующая организація администраціи»[31 - См. объ этомъ подробне въ изданной подъ моей редакціей книг Амона - «Соціализмъ и анархизмъ". М. 1903.].
        Такимъ образомъ, необходимость экономической организаціи, хотя-бы и мстнаго характера, долженствующей смнить дйствующій сейчасъ государственный политическій аппаратъ, не оспаривается вовсе анархизмомъ.
        Мене ясной представляется - проблема организаціи правосудія въ будущихъ анархическихъ условіяхъ общежитія. Здсь въ разсужденіяхъ анархистовъ мы найдемъ и полную голословность утвержденій, и вопіющія противорчія.
        Нечего и говорить, что цлыя категоріи современныхъ «преступленій» должны исчезнуть съ устраненіемъ принудительнаго государства со всми его органами, бюрократіей и полиціей. Подавляющее большинство коммунистическихъ анархистовъ врятъ также въ глубокое измненіе человческой природы подъ вліяніемъ уничтоженія частной собственности[32 - Индивидуалистическіе анархисты, особенно Тэкеръ и Маккэй, вслдъ за Прудономъ и Уорреномъ, не признаютъ формулы - «все принадлежитъ всмъ» и доказываютъ ея непримиримость съ основнымъ постулатомъ анархизма - «свободой личности». Коммунистъ - С. Форъ также видитъ источникъ «міровой скорби» не въ собственности, а въ организаціи власті.]. Что современный строй съ его исправительными и карательными институтами порождаетъ самъ преступленія и преступниковъ - это, разумется, не требуетъ особыхъ доказательствъ. Однако, отсюда еще очень далеко до представленій, что немедленно по вступленіи въ анархическія условія существованія - исчезнутъ вс антисоціальные инстинкты, исчезнутъ мотивы ко всякому преступленію.
        Если бы мы даже согласились съ тмъ, что утверждаютъ нкоторые анархисты, что преступленіе въ подлинно свободномъ обществ было бы только свидтельствомъ «вырожденія» преступника, т.-е. состоянія не подлежащаго вмненію, то, для установленія подобныхъ заключеній, необходимы, по меньшей мр, годы анархической практики, чтобы человкъ былъ воспитанъ уже въ «новыхъ» условіяхъ. Но врить въ мгновенное перерожденіе человка, измненіе всей его психической природы только съ устраненіемъ государства и наступленіемъ всеобщей сытости едва-ли мыслимо.
        Лавровъ, разсуждая объ этой вр въ исчезновеніе «преступленій подъ вліяніемъ расцвта альтруизма, основательно замтилъ: «Это, конечно, весьма возможно и вроятно, даже если дло идетъ лишь о значительномъ уменьшеніи «преступленій противъ личности», совершаемыхъ подъ вліяніемъ страсти - почти неизбжно. Но современное состояніе психологіи все-таки не дозволяетъ поставить вполн достоврное предсказаніе о роли аффектовъ и страстей въ будущемъ обществ, такъ какъ до сихъ поръ мы имемъ крайне недостаточное число фактовъ для опредленія измненія силы и направленія аффектовъ въ личностяхъ подъ вліяніемъ измненія характера общественной среды и подъ вліяніемъ воспитанія. Среда, въ которой развивались личности, была до сихъ поръ наполнена вредными вліяніями, и воспитаніе было настолько подвержено случайностямъ въ своей практик, что «о степени вліянія боле здоровой среды и боле правильнаго воспитанія можно только догадываться». («Государственный элементъ въ будущемъ обществ»).
        Лавровъ вритъ въ огромную роль общественнаго мннія въ будущемъ обществ, и все-же, хотя и въ очень туманныхъ чертахъ, говоритъ объ организаціи «возмездія».
        «Будущее общество не будетъ нуждаться въ спеціальной полиціи, охраняющей личную безопасность, потому что вс будутъ охранять ее. Столь же мало, въ подобныхъ случаяхъ, можетъ понадобиться, спеціальный судъ, если преступленіе было совершено въ порыв непобдимой страсти и вызвало негодованіе общественнаго мннія, которое есть и мнніе самого преступника въ трезвомъ состояніи, то онъ наказанъ и собственнымъ осужденіемъ и сознаніемъ, что его осудили вс окружающіе, съ которыми онъ былъ связанъ тысячью разнобразныхъ нитей, кооперацій. Надо думать, что въ огромномъ большинств подобныхъ случаевъ - совершенно исключительныхъ, какъ я уже говорилъ - эта кара будетъ настолько тяжела, что побудитъ преступника или зажить свой проступокъ всми силами, или даже выселиться изъ общества, въ которомъ извстенъ... его проступокъ. Въ меньшинстве боле серьезныхъ случаевъ, при боле упорной натуре преступника, онъ можетъ подлежать приговору, не какихъ-нибудь спеціальныхъ судовъ, но общихъ собраній тхъ самыхъ группъ, въ которыя онъ свободно вступитъ для общаго дла и для взаимнаго развитія... Для исполненія приговора, не нужно
никакой принудительной силы: самъ преступникъ исполнитъ его надъ собой, какъ бы онъ строгъ ни былъ».
        Приведемъ мнніе еще другого, извстнаго своей гуманностью, анархиста - Малатесты: «Во всякомъ случа и какъ бы тамъ ни понимали это сами анархисты, которые, какъ и вс теоретики, могутъ потерять изъ виду дйствительность, гоняясь за кажущейся логичностью, - извстно, что народъ никогда не позволитъ безнаказанно посягать на свою свободу и благосостояніе, и если явится необходимость, онъ приметъ мры для защиты противъ антисоціальныхъ стремленій нсколькихъ. Но, разв есть для этого нужда въ тхъ людяхъ, ремесло которыхъ фабрикація законовъ? Или въ тхъ, которые отыскиваютъ и выдумываютъ нарушителей законовъ? Когда народъ дйствительно отвергаетъ что-нибудь, находя вреднымъ, онъ всегда суметъ этому воспрепятствовать и притомъ лучше, чмъ вс законодатели, жандармы и судьи по ремеслу. Когда бы народъ пожелалъ, въ пользу или во вредъ остальнымъ заставить уважать частную собственность, онъ заставилъ бы уважать ее, какъ не могла бы сдлать цлая армія жандармовъ» («Анархизмъ»).
        Ниже мы будемъ еще знакомиться съ воззрніями анархистовъ на роль «принужденія» въ будущемъ обществ, но и сказаннаго довольно, чтобы видть, что анархизмъ признаетъ - «организацію», «порядокъ».
        Но всякая организація есть результатъ соглашенія, а, слдовательно, заключаетъ въ себ извстную модификацію жизни каждаго.
        Это убдительно было показано однимъ изъ наиболе солидныхъ и добросовстныхъ критиковъ анархизма - Штаммлеромъ («Теоретическія основы анархизма»).
        ІІІтаммлеръ не вритъ въ анархическое «чудо» и отрицаетъ возможность соціальнаго существованія вн правового регулированія.
        «Мысль о существованіи естественной гармоніи, какъ законной основы общественной жизни, неврна - пишетъ онъ. Сама соціальная жизнь - «въ дйствительности вообще иметъ смыслъ и существуетъ только при предположеніи созданныхъ людьми правилъ»; ...«въ любомъ соглашеніи между людьми уже находится сама по себ извстная модификація и извстное регулированіе естественной жизни каждаго отдльнаго человка».
        Послднее положеніе - самоочевидно; отрицать ограниченіе частной воли въ соглашеніи; значило-бы признать абсурдомъ самое соглашеніе. Какія цли могло-бы оно преслдовать, какъ не опредленное направленіе личной воли, въ интересахъ достиженія цли, намченной участниками соглашенія. Предположеніе, что отдльный членъ соглашенія можетъ выйти изъ него въ любой моментъ - недопустимо, ибо этимъ легко можетъ быть разрушено все дло, которому соглашеніе призвано служить, не говоря уже о неуваженіи къ достоинству всхъ участниковъ соглашенія, выразившихъ въ немъ свою свободную волю.
        Мы не знаемъ также ни одного человческаго общества (задолго до образованія государствъ), которое бы не было извстнымъ правопорядкомъ. Совмстная жизнь требуетъ извстныхъ правилъ, но правила эти могутъ быть различны.
        Наряду съ юридическими постановленіями въ любомъ человческомъ общежитіи дйствуютъ еще особыя нормы, которыя Штаммлеръ называетъ «конвенціональными правилами». Эти нормы - «въ правилахъ приличія и нравственности, въ требованіяхъ этикета, въ формахъ общественныхъ отношеній, въ боле узкомъ смысл слова, въ мод и во многихъ вншнихъ обычаяхъ, равно какъ въ кодекс рыцарской чести». Реальная сила конвенціональныхъ правилъ можетъ быть значительне силы юридическихъ предписаній. Повиновеніе имъ нердко заставляетъ члена общежитія вступить въ конфликтъ съ закономъ. Коренное, внутреннее отличіе конвенціональнаго правила отъ юридическаго предписанія заключается въ томъ, что первое иметъ значеніе - «исключительно вслдствіе согласія, подчиняющагося ему лица, - согласія, быть-можетъ, молчаливаго, какъ это большей частью иметъ мсто въ общественной жизни, но всегда вслдствіе особаго согласія».
        Вотъ это право, право, какъ совокупность конвенціональныхъ правилъ, обусловленныхъ согласіемъ подчиняющихся имъ лицъ, и есть собственно анархистическое право. И это право, какъ мы увидимъ ниже, не отрицается ни однимъ изъ наиболе выдающихся представителей анархистской мысли. Ибо ни самое существованіе общественной организаціи, ни ея техническій прогрессъ - невозможны безъ опредленнаго регулированія общественныхъ отношеній.
        Разумется, это право, вовсе не обезпечиваетъ всмъ и каждому «неограниченной» свободы.
        Во первыхъ, какъ это было указано Штаммлеромъ-же, правомъ, какъ совокупностью конвенціональныхъ нормъ, въ общественной организаціи анархистовъ не предусматриваются т, которые не обладаютъ фактической способностью - вступать въ договорныя отношенія. Таковы вс недеспособныя лица: дти, тяжко-больные, страдающіе безуміемъ, дряхлые старики и пр. Очевидно, что ихъ жизнь регулируется извстными правилами, установленными вн ихъ согласія.
        Съ другой стороны, совершенно ясно, что конвенціональныя правила заключаютъ въ себ значительную дозу косвеннаго понужденія до того, какъ на нихъ получено согласіе присоединяющагося. Проблема состоитъ не въ томъ - можетъ ли уклониться личность, принадлежащая къ опредленному союзу, отъ принятыхъ послднимъ конвенціональныхъ нормъ или нтъ, но въ томъ - можетъ-ли личность уклоняться отъ участія въ союз, нормы соглашенія котораго противорчатъ его свободному сознанію. Логически проблема разршается весьма просто - личность уйдетъ изъ союза, но практически, надо полагать, будутъ случаи, когда уйти будетъ некуда, и личность должна будетъ согласиться на извстныя самоограниченія.
        Посл бглаго теоретическаго обзора познакомимся непосредственно съ воззрніями отдльныхъ наиболе выдающихся представителей анархистской мысли на роль права и государства въ будущемъ обществ.
        I) Годвинъ, какъ выражается Эльцбахеръ, отрицаетъ право - «вполн и всецло». Онъ отмчаетъ его - чрезмрность, хаотичность, неопредленность, отсутствіе индивидуализаціи, претензіи на пророчество. Столь-же категорически отрицаетъ Годвинъ и государство, называя всякое правительство, независимо отъ его формы, тиранніей и зломъ.
        Однако, Годвинъ говоритъ объ общин, какъ организаціи «совмстнаго разсмотрнія всеобщаго блага» и объ обязательств подчиненія отдльной личности велніямъ общины. Предвидя возможность «несправедливостей», чинимыхъ отдльными членами общины, Годвинъ поручаетъ борьбу съ ними «судамъ присяжныхъ», которые ршаютъ - исправлять преступника или изгнать его.
        Наконецъ, Годвинъ предвидитъ возможность созыва въ исключительныхъ случаяхъ особыхъ національныхъ собраній - для улаживанія споровъ между общинами и изысканія средствъ защиты отъ непріятельскихъ нападеній. Впрочемъ, Годвинъ чисто раціоналистически уповаетъ, что практика всхъ этихъ новыхъ учрежденій будетъ далека отъ практики существующихъ учрежденій. Такъ - право, усердно изгоняемое, тмъ не мене просачивается и въ новыя - анархическія формы общиннаго устройства.
        II) Ученіе Прудона, несмотря на многочисленныя частныя противорчія, вытекающія изъ основной антиноміи, лежащей въ основ всхъ Прудоновскихъ построеній - антиноміи между требованіями абсолютной свободы личности и полнаго соціальнаго равенства всхъ членовъ общежитія, въ его цломъ - за право и даже за государство.
        Правда, Прудонъ требуетъ отмны всхъ правовыхъ нормъ современнаго государства, но вмст съ тмъ онъ утверждаетъ всеобщее и принудительное значеніе правовой нормы, предписывающей соблюденіе и выполненіе общественнаго договора, на которомъ онъ строитъ новую общественность. Отказъ отъ выполненія договора или нарушеніе его можетъ вызвать противъ нарушителя страшныя репрессіи до изгнанія и смертной казни включительно.
        На такое-же радикальное противорчіе наталкиваемся мы и въ ученіи Прудона о централизаціи и государств. Какъ бы мы ни называли проектируемый Прудономъ строй, который долженъ утвердиться на мст упраздненнаго буржуазнаго государства - «анархіей» или «федерализмомъ», онъ, несомннно, носитъ въ себ вс черты «государственности». Самое понятіе - «анархія» - употребляется Прудономъ въ двоякомъ смысл. Въ однихъ случаяхъ, анархія есть идеалъ, представленіе объ абсолютно безвластномъ обществ. Реально такое общество - невозможно, ибо необходимость соблюденія договора предполагаетъ наличность принужденія. Въ другихъ случахъ - анархія есть только своеобразная форма политической организаціи, характеризующаяся преобладаніемъ началъ автономіи и самоуправленія надъ началомъ госудаственной централизаціи. Однако, компромиссы и поправки идутъ у Прудона еще дале. Если въ «Confessions» онъ разрабатываетъ сложную систему общественности на началахъ централизаціи, то въ «Principe Fderatif» онъ уже опредленно признаетъ, что «анархія» въ чистомъ вид, какъ абсолютное безвластіе, неосуществима и что реальное ршеніе политической
проблемы лежитъ въ реализаціи «федерализма», какъ дйствительнаго, жизненнаго компромисса между анархіей и демократіей.
        III) Никто не написалъ боле краснорчивыхъ и пламенныхъ филиппикъ противъ государства, чмъ Бакунинъ.
        Государство - для Бакунина везд и всегда зло. Оно - не общество, а его «историческая форма, столь же грубая, какъ и абстрактная. Оно исторически родилось во всхъ странахъ, какъ плодъ брачнаго союза насилія, грабежа и опустошенія, однимъ словомъ войны и завоеванія, вмст съ богами, послдовательно рожденными теологической фантазіей націй. Оно было съ своего рожденія и остается до сихъ поръ божественной санкціей грубой силы и торжествующей несправедливости... Государство это власть, это сила, это самопоказъ и нахальство силы. Оно не вкрадчиво, оно не ищетъ дйствовать путемъ убжденія и всякій разъ какъ, это ему приходится, оно длаетъ это противъ доброй воли; ибо его природа заключается въ дйствіи принужденіемъ, насиліемъ, а не убжденіемъ. Сколько оно ни старается скрыть свою природу, оно остается законнымъ насильникомъ воли людей, постояннымъ отрицаніемъ ихъ свободы. Даже когда оно повелваетъ добро, оно его портитъ и обезцниваетъ именно потому, что оно повелваетъ, а всякое повелніе вызываетъ, возбуждаетъ справедливый бунтъ свободы»... («Богъ и государство»). Или въ другомъ мст: «...Государство... по
самому своему принципу, есть громадное кладбище, гд происходитъ самопожертвованіе, смерть и погребеніе всхъ проявленій индивидуальной и мстной жизни, всхъ интересовъ частей, которыя то и составляютъ вс вмст общество. Это алтарь, на которомъ реальная свобода и благоденствіе народовъ приносятся въ жертву политическому величію, и чмъ это пожертвованіе боле полно, тмъ Государство совершеннй... Государство... это абстракція, пожирающая народную жизнь». («Четвертое письмо о Патріотизм»).
        Но государство - указываетъ Бакунинъ - есть зло «исторически необходимое..., - столь-же необходимое, какъ были необходимы первобытная животность и теологическія пустосплетенія людей». Оно обречено исчезнуть; его замнитъ свободное общество, которое, отправляясь отъ удовлетворенія своихъ естественныхъ потребностей, будетъ строиться на началахъ полнаго самоопредленія, отъ маленькой общины къ грандіозному міровому союзу, объемлющему все человчество. Связь отдльныхъ ячеекъ - не принудительна, она основывается не на закон, но на свободномъ соглашеніи всхъ. Общая воля - вотъ источникъ всхъ правовыхъ нормъ для Бакунина и разъ принятое добровольное соглашеніе обладаетъ обязывающей силой.
        IV) Съ воззрніями Кропоткина на государство мы познакомились выше. Въ «Рчахъ бунтовщика» и «Завоеваніи хлба» онъ далъ чрезвычайно полную увлекательную картину будущаго общественнаго строя - федераціи общинъ, въ основаніи котораго должно лежать исполненіе договора свободныхъ и равныхъ людей. Дйствующее гражданское и уголовное право находитъ въ Кропоткин безпощаднаго критика: «Если изучать милліоны законовъ, подчиняющихъ себ человчество - пишетъ онъ - легко можно замтить, что они подраздляются на три обширныхъ класса: законы, защищающіе собственность, законы, защищающіе правительство и защищающіе личность. Вс они равно безцльны и вредны. Соціалисты превосходно знаютъ, какую роль играютъ законы о собственности... Они служатъ не для того, чтобы обезпечить отдльнымъ лицамъ или обществамъ пользованіе плодами ихъ трудовъ. Наоборотъ, для того, чтобы узаконить похищеніе части продукта у его производителя и защищать похитителя. Что касается законовъ, защищающихъ правительство, то стоитъ ли его защищать, когда вс правительства, монархическія или конституционныя или республиканскія, имютъ своей цлью удержать
насиліемъ привилегіи имущихъ классовъ: аристократіи, буржуазіи, духовенства. Боле всего предразсудковъ существуетъ насчетъ третьей категоріи законовъ, охраняющихъ личность. Но анархисты - восклицаетъ Кропоткинъ, - должны всюду проповдывать, что и эти законы такъ же вредны, какъ и вс остальные. Прежде всего извстно, что, по крайней мр, 75% всхъ преступленій противъ личности внушаются желаніемъ обладать чужимъ богатствомъ. Эти преступленія должны исчезнуть вмст съ исчезновеніемъ частной собственности. Что касается другихъ мотивовъ, то уменьшила ли когда-нибудь жестокость наказаній число преступниковъ? Остановился ли когда-нибудь хоть одинъ убійца изъ-за страха наказанія? Кто хочетъ убить своего ближняго изъ мести или нужды, тотъ не станетъ раздумывать надъ послдствіями. Каждый убійца убжденъ, что онъ избгнетъ наказанія... Если бы убійство было объявлено безнаказаннымъ, то, конечно бы, число убійствъ не увеличилось, а сократилось, такъ какъ много убійствъ теперь совершается рецидивистами, испорченными въ тюрьме».
        Но и Кропоткинъ, подобно своимъ предшественникамъ, признаетъ правовую норму, обязывающую исполненіе договора.
        Въ «Завоеваніи хлба» онъ подробно останавливается на разбор возраженій, обычно представляемыхъ противъ анархическаго коммунизма. Слдуетъ признать, что въ отвтахъ Кропоткина все-же больше гуманизма и вры въ силу любви, долженствующей связать людей, чмъ покоряющей логики.
        Кропоткинъ, несомннно, правъ, когда онъ говоритъ, что «бездльничать можетъ захотть только меньшинство, ничтожное меньшинство общества», что, поэтому, прежде чмъ «законодательствовать» противъ него - слдуетъ узнать причины страннаго желанія «бездльничать» и устранить ихъ. Однако, до точнаго изученія «причинъ» и тмъ боле устраненія ихъ, рецидивы «бездлья» или будемъ говорить обще, нежеланія подчиниться, принятымъ коллективомъ ршеніямъ могутъ найти мсто и въ самой благоустроенной общин. Вдь, нельзя вообще представить ни одного соціальнаго состоянія, которое не могло бы породить протестанта и тревоги, связанной съ его появленіемъ. Въ этихъ случаяхъ обществу остается одно - изгнать непокорнаго. Но послднее практически есть страшное ограниченіе правъ, которое ляжетъ клеймомъ на бунтующую, хотя-бы и недостойно, личность. И невольно, встаетъ сомнніе - найдетъ-ли еще изгой, отвергнутый общиной, легко себ мсто въ другой! А подобрать себ спеціальную группу на «новыхъ началахъ» - не просто, хотя бы уже изъ однихъ техническихъ основаній.
        V) Въ области философскихъ построеній Тэкеръ - послдователь Штирнера, въ области соціально-политической онъ слдуетъ за Прудономъ и Уорреномъ. У Штирнера Тэкеръ беретъ идею неограниченнаго верховенства индивида, у Прудона и Уоррена онъ заимствуетъ методы, помощью которыхъ надется переформировать современный ему общественный строй въ новое свободное общежитіе, построенное согласно индивидуалистическимъ началамъ.
        Крайній индивидуалистъ, - Тэкеръ категорически отвергаетъ всякую принудительную организацію. Отсюда его рзко отрицательное отношеніе къ государству. «..Государство, - пишетъ онъ, - самый колоссальный преступникъ нашего времени... Не защита является существеннымъ его признакомъ, a нападеніе, посягательство... Уже первый актъ государства, принудительное обложеніе и взиманіе податей, является нападеніемъ, нарушеніемъ равенства и свободы и отравляетъ собою вс послдующіе его акты...»
        Съ одинаковой силой протестуетъ Тэкеръ противъ монополій - государственныхъ и классовыхъ, защищаемыхъ государствомъ: монетной, тарифной, патентной и др. Монополіямъ онъ противопоставляетъ въ реформированномъ стро начало неограниченной конкурренціи. «Всеобщая неограниченная конкурренція обозначаетъ совершеннйшій миръ и самую истинную кооперацію!..» - восклицаетъ онъ. Эти воззрнія объясняютъ намъ ту страстную борьбу, которую ведетъ индивидуалистическій анархизмъ противъ государственнаго (вообще авторитарнаго) соціализма. Въ послднемъ абсолютное торжество большинства, угнетеніе личности ; въ немъ - власть достигаетъ «кульминаціонной своей точки», a монополія - «наивысшаго могущества». Въ этомъ смысл индивидуалистическій анархизмъ не видитъ принципіальнаго различія между государственнымъ соціализмомъ и коммунистическимъ анархизмомъ; послдній представляется ему лишь фазой въ общемъ развитіи соціалистической доктрины:.. «Анархизмъ означаетъ абсолютную свободу, - пишетъ Тэкеръ - а коммунисты отрицаютъ свободу производства и обмна, самую важную изъ всхъ свободъ - безъ которой вс другія свободы въ сущности
не имютъ никакой или почти никакой цны...»
        Индивидуалиалическій анархизмъ, въ представленіи Тэкера, есть гармоническая общественная организація», предоставляющая своимъ членамъ «величайшую индивидуальную свободу, въ равной мр принадлежащую всмъ.» Единственное ограниченіе правъ человка и «единственную обязанность человка» Тэкеръ видитъ лишь въ уваженіи правъ другихъ. Насиліе надъ личностью или правомъ собственности другого, правомъ, основанномъ на трудовомъ, а не на монопольномъ начал, - недопустимо.
        Самымъ оригинальнымъ моментомъ въ ученіи индивидуалистическаго анархизма является ршительное допущеніе имъ частной собственности. Проблема, стоявшая передъ индивидуалистами, была такова: допустимо ли въ анархическомъ обществ, чтобы отдльная личность пользовалась средствами производства на началахъ частной собственности. Если бы индивидуалистическій анархизмъ отвтилъ отрицательно, онъ высказался бы этимъ самымъ за право общества вторгаться въ индивидуальную сферу. И абсолютная свобода личности, являющаяся символомъ всего ученія, стала бы фикціей. Онъ избралъ второе, и институтъ частной собственности на средства производства и землю, - другими словами, право на продуктъ труда возродилось въ индивидуалистическомъ анархизм.
        Признавая эгоизмъ единственной движущей силой человка, Тэкеръ изъ него выводитъ законъ равной свободы для всехъ. Именно, въ ней эгоизмъ и власть личности находятъ свой логическій предлъ. Въ этой необходимости признавать и уважать свободу другихъ кроется источникъ правовыхъ нормъ, основанныхъ на общей вол.
        Такимъ образомъ, индивидуалистическій анархизмъ не только допускаетъ право, какъ результатъ соглашенія общины, но склоненъ защищать его всми средствами. Тэкеръ не останавливается ни передъ тюрьмой, ни перед пыткой, ни передъ смертной казнью.
        Если бы даже индивидуалистическій анархизмъ во всхъ отношеніяхъ удовлетворялъ потребности человческаго духа, то уже одно допущеніе имъ возможности подобнаго реагированія со стороны общественнаго организма на отдльные акты личности является полнымъ ниспроверженіемъ всхъ индивидуалистическихъ идеаловъ. Можно ли говорить о неограниченной свобод личности въ томъ стро, гд ею жертвуютъ въ случа нарушенія, хотя бы и самаго священнаго договора? Слдовательно, и здсь, какъ и въ коммунистическомъ анархизм, мы сталкиваемся съ той же трагической невозможностью - разршить величайшую антиномію личности и общества въ смысл «абсолютной» свободы личности.
        Всякое неисполненіе или уклоненіе отъ соглашенія представляетъ уже собою нарушеніе чужого права. Если анархизмъ мирится съ такимъ порядкомъ, онъ кореннымъ образомъ извращаетъ тотъ принципъ, который положенъ въ основу всего его ученія: принципъ равноправности членовъ, принципъ абсолютнаго равенства, какъ логическій выводъ абсолютной свободы всхъ индивидовъ, объединенныхъ въ союзъ. Если же анархизмъ не желаетъ мириться съ тмъ хаосомъ, который является неизбжнымъ результатомъ такого порядка отношеній, онъ долженъ создавать карательныя нормы.
        Изъ всего изложеннаго выше очевидно, что анархизмъ - не мечтательный, но дйствительный, стремящійся дать живой, реальный выходъ бунтующему противъ насилій человческому духу - не долженъ говорить о фикціяхъ - «абсолютной», никмъ и ничмъ «неограниченной» свобод, отсутствіи долга, совершенной безотвтственности и пр.
        Вчная, въ природ вещей лежащая - антиномія личности и общества - неразршима. И искать съ фанатическимъ упорствомъ ршенія соціологической «квадратуры круга» - значило-бы напрасно ослаблять себя, оставить безъ защиты то, что въ міровоззрніи есть безспорнаго и цннаго.
        Скажемъ категорически - анархизмъ знаетъ и будетъ знать - «право», свое анархическое «право».
        Ни по духу, ни по форм оно не будетъ походить ни на законодательство современнаго «правового», буржуазнаго государства, ни на «декреты» соціалистической диктатуры. Это «право» не будетъ вдохновляться идеей растворенія личности въ цломъ, коллектив, всхъ нивеллирующемъ, всхъ уравнивающемъ въ цляхъ служенія «общему благу», придуманному «сверху». Анархическое право не будетъ изливаться благодтельнымъ потокомъ сверху. Оно не будетъ - ни изобртеннымъ, ни оторваннымъ, ни самодовлющимъ. Оно будетъ органическимъ порожденіемъ - безпокойнаго духа, почувствовавшаго въ себ силу творца и жаждущаго своимъ творческимъ актомъ выразить исканія свои въ реальныхъ - доступныхъ человчеству формахъ.
        Содержаніе этого права - отвтственность за свободу свою и свободу другихъ. Какъ всякое право, оно должно быть защищаемо. А конкретныя формы этой защиты напередъ указаны быть не могутъ. Он будутъ опредлены реальными потребностями анархической общественности.
        Глава VIII.
        Анархизмъ и націонализмъ.
        Во всхъ ученіяхъ и системахъ анархистовъ - безъ исключеній - анархизмъ опредляется какъ антипатріотизмъ и антинаціонализмъ.
        Только одна стихія анархизма - стихія отрицанія вложена въ эти опредленія; они лишены утверждающаго смысла. Конечно, въ анархическомъ словар есть цлый рядъ боле или мене прекрасныхъ формулъ - о вселенскомъ братств, о «гражданин человческаго рода» и т. п. Но формулы эти звучатъ блдно, какъ-то черезчуръ словесно; въ нихъ такъ-же мало чувствуется жизни, какъ и во многихъ другихъ раціоналистическихъ конструкціяхъ анархизма.
        Я думаю, психологія космополитическихъ убжденій анархизма намъ станетъ ясной, если мы припомнимъ, что въ построеніяхъ анархистовъ патріотизмъ или націонализмъ (обычно не различающіеся) сочетаются всегда съ представленіями о войн и милитаризм. Анархизмъ, который насквозь пацифиченъ, полагая преступнымъ не только вооруженное столкновеніе народовъ, но и любую форму экономической борьбы между ними - всегда соединяетъ, такимъ образомъ, понятія патріотизма и націонализма съ милитаризмомъ, то-есть воинствующими тенденціями опредленнаго историческаго уклада.
        Милитаризмъ есть порожденіе имперіализма, своеобразный продуктъ буржуазно-капиталистической культуры. И, если милитаризмъ - немыслимъ вн національныхъ границъ, отсюда еще не слдуетъ, что любое осознаніе народомъ своего своеобразія и самоутвержденіе его въ своемъ индивидуальномъ бытіи, въ чемъ основное ядро самого анархизма, сопряжено всегда съ тягостями и безнравственностью милитаризма.
        Со времени знаменитаго «пятаго письма» Бакунина патріотизмъ въ представленіяхъ анархизма - сталъ навсегда «явленіемъ звринымъ», своеобразной формой «пожиранія другъ друга». При этомъ охотно забываютъ и неполноту Бакунинскаго опредленія «патріотизма» вообще и то, что въ представленіяхъ самого Бакунина «естественный или физіологическій» элементъ патріотизма заслонилъ и вытснилъ вс другіе элементы.
        Вотъ - наиболе полное опредленіе патріотизма у Бакунина: «Естественный патріотизмъ можно опредлить такъ: это инстинктивная, машинальная и совершенно лишенная критики привязанность къ общественно принятому, наслдственному, традиціонному образу жизни, и столь-же инстинктивная, машинальная враждебность ко всякому другому образу жизни. Это любовь къ своему и къ своимъ и ненависть ко всему, имющему чуждый характеръ. Итакъ, патріотизмъ это - съ одной стороны, коллективный эгоизмъ, а съ другой стороны - война».
        Но ни упрощенное пониманіе Бакунина, далеко не покрывающее всхъ представленій о «патріотизм», ни націоналистическое юродство ничего общаго не имютъ и не должны имть съ анархическимъ пониманіемъ патріотизма.
        Анархизмъ, конечно, долженъ отвергнуть и «рыночныя» вожделнія имперіалистовъ и изступленный «мессіанизмъ» какого нибудь Шатова.
        Слова Шатова: « Всякій народъ до тхъ только поръ и народъ, пока иметъ своего Бога особаго, а всхъ остальныхъ на свт боговъ исключаетъ безо всякаго примиренія, пока вруетъ въ то, что своимъ богомъ побдитъ и изгонитъ изъ міра всхъ остальныхъ боговъ» - бредъ, изуврство, на смерть поражающія и своего бога и свой народъ. Богъ, какъ и сказалъ Шатову Ставрогинъ, низводится въ такомъ разсужденіи до простого «аттрибута народности», народъ - становится воинствующимъ маніакомъ, сющимъ не любовь, а ненависть, отрицающимъ творческое право за всякимъ другимъ народомъ.
        Патріотизмъ можетъ и долженъ быть утверждаемъ - вн борьбы, вн взаимоистребленій, вн милитаризма. Вс эти явленія не сопутствуютъ патріотизму, но, наоборотъ, отрицаютъ его.
        Милитаризмъ - всегда есть покушеніе на самую идею народности, на своеобразіе даннаго національнаго опыта. И потому милитаризмъ - угроза не только чужой національности, но и своей собственной, ибо никакая свобода не можетъ строиться на поглощеніи чужой свободы или даже ограниченіи ея.
        Но можетъ-ли анархизмъ отрицать своеобразіе народовъ, индивидуальныя - въ ихъ психологической сущности - различія сложившихся и окрпшихъ національностей и можетъ-ли анархизмъ желать ихъ уничтоженія, обращенія яркихъ, душистыхъ цвтовъ, выросшихъ въ жизни, въ невсомую пыль?
        Я думаю, на оба вопроса анархизмъ можетъ отвтить только отрицательно.
        Правда, анархисты склонны утверждать съ вншнимъ удовлетвореніемъ - въ глубочайшемъ противорчіи съ основами ихъ ученія - что уже сейчасъ въ «передовыхъ» элементахъ отдльныхъ національностей - передовыхъ, понимая это слово въ революціонномъ смысл, то-есть въ трудящемся населеніи, пролетаріат, революціонерахъ - нтъ никакого національнаго привкуса, что это - люди, живущіе «вн границъ», считающіе весь міръ или лучше интернаціоналъ своимъ отечествомъ. Они любятъ указывать, что «пролетаріи всхъ странъ» говорятъ вс на одномъ, всмъ имъ понятномъ язык и что отечество для нихъ есть варварскій пережитокъ, въ наше время поддерживаемый или явными и скрытыми имперіалистами, или безотвтственными романтиками. Но подобныя утвержденія находятся пока въ абсолютномъ противорчіи съ дйствительностью; пока они - лишь слащавая идеализація реальнаго положенія вещей, Донъ-Кихотизмъ, оставшійся отъ героической эпохи анархизма - романтическаго бунтарства, при томъ Донъ-Кихотизмъ, обезкровливающій самый анархизмъ.
        1) Прежде всего, покрывается ли человкъ, личность, во всемъ ея своеобразіи и полнот, даже независимо отъ степени ея культуры, понятіемъ пролетарія?
        Пролетарское состояніе есть опредленная соціально-экономическая категорія и только. Называть даннаго человка пролетаріемъ, значитъ характеризовать его въ опредленномъ план, обрисовать его соціальную природу. Но пролетарій есть не только пролетарій, не только членъ опредленной соціальной культуры, но и человкъ, личность - своеобразная, имющая кром соціальной еще и индивидуальную природу, и чмъ боле одаренная, тмъ мене годная укладываться цликомъ въ рамки только пролетарскаго міросозерцанія.
        Слдовательно, говорить, что пролетарій не иметъ отечества, значитъ сказать: человкъ - пролетарій, поскольку онъ пролетарій, не иметъ отечества. Но это еще не значитъ, что онъ дйствительно не знаетъ отечества или не любитъ его, такъ какъ пролетарность - лишь часть его человческой природы въ ея спеціальномъ выраженіи. Закрывать глаза на это свидтельствовало-бы, во первыхъ, о нежеланіи считаться съ подлинной человческой природой, богатствомъ ея особенностей и настроеній, съ другой подчинить все индивидуальное своеобразіе личности моменту только соціальному.
        И то и другое можетъ имть мсто, гд угодно, но не въ анархизм. Анархизмъ отправляется отъ личности, а не отъ ея соціальнаго клейма, и протестуетъ противъ рабскаго подчиненія личнаго соціальному.
        2) Непосредственное знакомство съ жизнью, хотя-бы изученіе разнообразныхъ національныхъ формъ пролетаріата, показываетъ намъ съ полной очевидностью, какъ ошибочно характеризовать весь международный пролетаріатъ, какъ единое цлое, солидарно шествующее къ освобожденію и въ своихъ теоретическихъ и въ своихъ практическихъ путяхъ.
        Среди разнообразныхъ антагонизмовъ, дйствующихъ въ пролетарской сред, національные антагонизмы также имютъ свое мсто.
        Духъ и тактика англійскаго трэдъ-юніониста, германскаго соціалъ-демократа, французскаго синдикалиста, русскаго анархиста - глубоко различны. Было бы страннымъ настаивать на серьезномъ внутреннемъ сродств русскаго и германскаго, или германскаго и французскаго соціалъ-демократовъ. Кром вншняго рабскаго преклоненія передъ авторитетной указкой Маркса - ничего общаго между ними нтъ. Въ то время, какъ французскій соціалъ-демократъ, несмотря на весь «экономическій матеріализмъ», прежде всего - скептикъ и бунтарь (кажущееся противорчіе), нмецкій - атеистъ и бухгалтеръ, русскій - варваръ - идолопоклонникъ. Одинъ требуетъ жертвъ, другой хочетъ самъ быть первой жертвой; одинъ хочетъ благъ культуры, другой въ порыв отвлеченнаго паоса готовъ похоронить всю культуру. То что для одного есть методъ, для другого есть міросозерцаніе и т. д. и т. д.
        Принадлежность къ Интернаціоналу, такимъ-образомъ, не можетъ еще устранить ни непониманія, ни непримиримости.
        И это внутреннее, «слишкомъ - человческое» живетъ глубоко подъ казарменно-нивеллирующей скорлупой и время отъ времени вспыхиваетъ, обнаруживая неизгладимыя, чисто народныя черты въ опредленномъ пролетарскомъ тип и давая, такимъ-образомъ, еще лишнее доказательство богатства, разносторонности и своеобразія человческой природы. Иммиграціи, эмиграціи, войны - даютъ довольно краснорчивыхъ иллюстрацій. И глубокая ошибка - относить ихъ на долю недостаточной сознательности, злонамреннаго увлеченія въ «антипролетарскомъ направленіи» зарвавшимися или продажными вождями.
        Причины - глубже. Он - въ наличности того остатка, который неразложимъ ни на какія пролетарскія функціи и который живетъ, невзирая ни на какія классификаціи и программы партійныхъ мудрецовъ.
        Этотъ остатокъ - неустранимая любовь къ своей стран, своему языку, своему народу, его творчеству, всмъ особенностямъ его быта. И, если можно и должно отвергнуть «свою» капиталистическую культуру, «свои» таможни, «свой» милитаризмъ, то ничмъ не изгонишь изъ ума и сердца человка любви къ своему солнцу и своей земл.
        Это чувство - ирраціонально и конкретно, оно - сильне любой раціоналистической формулы и не считается ни съ какими теоретическими аргументами.
        Оно - инстинктъ, вложенный въ насъ самымъ актомъ нашего рожденія въ извстной матеріальной и психологической сред. Намъ безконечно дорогъ нашъ языкъ, намъ особенно понятны и милы обычаи нашей родины. Вся обстановка - природа, мста, люди - связанная съ нашимъ дтствомъ, съ нашими юными, творческими годами, для насъ полна особой интимной прелести. И это чувство изжить нельзя.
        Оно умираетъ вмст съ человкомъ.
        Это чувство - неразложимо ни на какія интеллектуальныя клточки. Казалось бы, общая культура, общность умственныхъ интересовъ должны тсне сливать между собою людей. А между тмъ... самыя высокія культурныя цнности оказываются безсильными передъ сладкими и тоскливыми воспоминаніями о «своемъ».
        Это чувство - любовь. Какъ всякая любовь, это чувство - внразумно, возникаетъ стихійно; его нельзя подмнить или вытснить инымъ чувствомъ, какъ первую, неповторимую любовь. И такое чувство, по самой природ своей, не можетъ быть «дурно». Наоборотъ, оно обязываетъ къ подвигу, оно не знаетъ - холода, измны, компромисса. И вмст, - диктуя любящему готовность на жертвы для объекта своей любви, оно требуетъ и отъ послдняго соотвтствія тому нравственному ореолу, которымъ онъ окруженъ въ глазахъ любящаго.
        Такъ стихійно родящаяся - вн законовъ разума и законовъ морали - любовь, стихійно-же въ самомъ основаніи своемъ проникается нравственнымъ началомъ. Любовь выростаетъ - и не можетъ быть иначе - въ рядъ суровыхъ требованій и къ себ и къ объекту своей любви.
        И, если патріотизмъ или націонализмъ есть такая любовь, тмъ самымъ они исключаютъ возможность насилій, они не могутъ питаться людодствомъ, человконенавистническими чувствами.
        Если я люблю «мое» отечество, то въ этой любви я заключаю любовь и къ «чужому» отечеству или, по крайней мр, ограждаю, чтобы любимое другими - «ихъ» отечество не пострадало отъ «моей любви» къ «моему» отечеству.
        Какъ истинное свободолюбіе есть не только свобода для себя, но свобода для другихъ, для всхъ, и, наоборотъ, въ свобод только для себя заключена несвобода всхъ остальныхъ, такъ истинная любовь къ отечеству предполагаетъ несомннное любовное отношеніе къ отечеству другихъ и пониманіе въ другихъ «ихъ» любви къ своему отечеству.
        Только тотъ, кто любитъ свою страну, свой языкъ - можетъ по настоящему понимать любовь къ другой стран, ибо знаетъ, какой могучій отрадный источникъ радостныхъ, счастливыхъ, благородныхъ человческихъ чувствъ заключенъ въ ней.
        Любовью къ своей родин, пониманіемъ нравственной красоты и прелести чужой страны - мы лишній разъ незримо приближаемся къ познанію высшаго человческаго чувства - человческаго братства.
        Творческая работа всегда идетъ черезъ индивидуальное и конкретное къ общему и идеальному. Только черезъ личный, непосредственный опытъ постигаешь себя членомъ союза равноправныхъ индивидуальностей. Жизнь прогрессирующей національности, какъ жизнь освобождающейся личности, должна избирать средства, соотвтствующія тмъ нравственнымъ началамъ, коимъ она считаетъ себя призванной служить. И только такой націонализмъ, не противорчащій нравственному сознанію ни цлаго, ни его частей, не считаетъ, по чудесному опредленію В. Соловьева, «истиннымъ и прекраснымъ утверждать себя и свою національность, а прямо утверждаетъ себя въ истинномъ и прекрасномъ».
        Такъ каждый народъ, сознавая свою міровую роль, пріобщается къ общечеловческому творчеству. И, какъ свободный человкъ не мирится съ существованіемъ рабовъ, такъ свободный народъ не можетъ мириться съ теоріями о зависимыхъ, второстепенныхъ народахъ и ихъ фактическимъ существованіемъ.
        Сознаніе общности нравственныхъ цлей должно соединить и оравноправить отдльные народы. Никто, не отказываясь отъ «себя» и «своего», будетъ служить «себ» и всмъ.
        Замчательный русскій лингвистъ Потебня, съ свойственной ему глубиной однажды писалъ: «... Если цивилизація состоитъ, между прочимъ, въ созданіи и развитіи литературъ, и если литературное образованіе, скажемъ больше, если та доля грамотности, которая нужна для пользованія молитвенникомъ, библіею, календаремъ на родномъ язык, есть могущественнйшее средство предохраненія личности отъ денаціонализаціи, то цивилизація не только сама по себ не сглаживаетъ народностей, но содйствуетъ ихъ укрпленію.» («Мысль и языкъ»).
        Наоборотъ, формулы космополитизма звучатъ безнадежной схоластикой. Это - отвлеченныя догмы, блдные призраки. Въ нихъ нтъ реальнаго содержанія и паосъ ихъ - чисто риторическій. Въ данныхъ намъ формахъ психологическаго развитія космополитъ все еще остается существомъ «метафизическимъ».
        Не было и нтъ еще людей вн определенной народности. Человкъ, если онъ не анекдотическое исключеніе, не можетъ не имть любви къ своей стран, своему языку, своей народной культур. Никогда - за исключеніемъ рдчайшихъ случаевъ - «чужое» ему не можетъ быть такъ доступно, какъ «свое». Вспомнимъ Герцена, Печерина... и сколько другихъ...
        Космополитизмъ можетъ уживаться разв только съ абсолютнымъ индивидуализмомъ, такъ какъ послдній въ своемъ безграничномъ эгоизм, отвергающемъ свободу и равенство, разумется, самъ свободне отъ какихъ-либо обязательствъ и какой либо отвтственности въ обширномъ универзум, чмъ въ относительно узкихъ рамкахъ опредленной общественности или народности.
        Въ этомъ смысл, наиболе послдовательнымъ и неуязвимымъ космополитомъ является бездушный капиталъ, который въ погон за большей прибылью не разбираетъ странъ и ту назоветъ своимъ отечествомъ, которая обезпечитъ ему наивысшій процентъ.
        Такими космополитами кишла замчательная историческая эпоха - эпоха перехода къ новому времени. «Онъ не былъ ни нмцемъ, ни швейцарцемъ, ни фламандцемъ, ни французомъ, ни испанцемъ - пишетъ Ж. Орсье про знаменитаго авантюриста XVI-го вка Агриппу Неттесгеймскаго. - Онъ былъ всмъ сразу, судя по сторон, откуда дулъ втеръ удачи». Эти люди хали туда, гд имъ хорошо платили за ихъ талантъ, и тамъ устраивали они свое отечество. Но этотъ торгашескій индивидуализмъ давно исчезъ, и даже современные капитаны индустріи, помимо капиталистической «гордости», имютъ въ своемъ человческомъ баланс немного и «любви къ отечеству».
        И, если мы склонны утверждать анархизмъ, какъ реалистическое міросозерцаніе, какъ любовь къ живой личности, а не къ мистическому мсиву по трафаретной рецептур, мы должны будемъ согласиться съ старымъ мыслителемъ Гердеромъ, предпочитавшимъ энергичнаго, полнаго жизни и любви къ своему племени дикаря - «цивилизованной тни», увлекаемой восторгомъ передъ «призракомъ рода человческаго».
        Да, анархизмъ есть философія жизни, культъ всего реальнаго, индивидуальнаго, своеобразнаго въ ней и потому «націонализмъ», какъ живое, здоровое чувство любви къ своей родин, не можетъ не быть однимъ изъ элементовъ его всеобъемлющаго міросозерцанія.
        «Пожалй меня, братъ мой! - говоритъ одинъ изъ героевъ Барбье. Мое горе - смертельно, ибо отечество перестало быть для меня прекраснымъ!»
        ГЛАВА IX.
        Анархизмъ, какъ общественный идеалъ.
        (Анархо-гуманизмъ).
        Анархизмъ - міросозерцаніе динамическое. Анархизмъ вритъ въ непрерывность мірового развитія, въ неостанавливающійся ростъ человческой природы и ея возможностей.
        И вра эта - плодъ не отвлеченныхъ разсужденій, не романтической горячности, а результатъ непосредственныхъ наблюденій надъ всмъ, что насъ окружаетъ. Разв мы - люди ХХ-го столтія - не чувствуемъ въ себ пробужденія новыхъ чувствъ, не роемъ пропастей между нами и нашимъ прошлымъ, не сознаемъ, что каждымъ шагомъ нашимъ мы длаемъ все боле необъятными богатства міра, открываемъ въ себ неизсякаемую готовность къ новымъ опытамъ и тмъ отодвигаемъ грани конечнаго.
        Наши потребности чудесно растутъ, человкъ становится полемъ для всевозможныхъ открытій, онъ по истин - неисчерпаемъ. Физіологическіе предлы жизни становятся тсны. Правъ былъ Гёте, что земной жизни - не довольно, чтобы достигнуть совершенства.
        И анархическій идеалъ вытекаетъ изъ этого убжденія неисчерпаемости человческихъ способностей. Потому анархическій идеалъ не знаетъ конечныхъ формъ, не можетъ дать точнаго описанія и опредленія типа общественности, который бы являлся точнымъ его выраженіемъ.
        Анархизмъ - неограниченное движеніе къ общественнымъ формамъ, не знающимъ насилія, въ которыхъ нтъ иныхъ препонъ къ послдовательнымъ, расширяющимся творческимъ исканіямъ, какъ въ ясномъ сознаніи ненарушимости правъ другого на творческое самоутвержденіе.
        И никакая опредленная общественная форма не можетъ дать послдняго удовлетворенія, за которымъ нечего желать. Мыслить такъ - значило бы подчинить человческій духъ безусловному, т.-е. смерти.
        Полная гармонической прелести библейская картина насъ не смущаетъ: «Тогда волкъ будетъ жить вмст съ ягненкомъ, и барсъ будетъ лежать вмст съ козленкомъ, и молодой левъ и волъ будутъ вмст, и малое дитя будетъ водить ихъ. И корова будетъ пастись съ медвдицею, и дтеныши ихъ будутъ лежать вмст, и левъ, какъ волъ, будетъ сть сно. И младенецъ будетъ играть надъ норою аспида, и дитя протянетъ руку свою на гнздо зми. Не будутъ длать зла и вреда на всей святой гор моей, ибо земля будетъ наполнена познаніемъ Ягве, какъ воды наполняютъ море» (Пророкъ Исаиія» II., 1 - 9).
        Но эта идиллія поддерживается могущественнымъ стражемъ - Ягве. И для Исаиіи, Ягве - и стражъ и неограниченный владыка. И міръ, полный гармоническихъ чудесъ, живетъ, пока угоденъ Ягве.
        Это - не идеалъ анархизма!
        Разв - не высшее счастье, доступное намъ, жажда вчности, жажда новаго, неизвстнаго, все высшаго, все совершеннйшаго. Разв не источникъ счастья - трепетъ безпокойства, который говоритъ въ насъ въ наши лучшія минуты, минуты творческаго экстаза, далеко уносящія насъ за грани относительнаго! Какимъ-бы малоцннымъ былъ міръ въ нашихъ глазахъ, если бы мы знали напередъ, что онъ иметъ опредленный конецъ, а что наша жизнь есть только подготовка къ этому концу съ его окаменвшими совершенствами. Что могло бы воспитать въ насъ подобное знаніе - кром презрнія къ собственнымъ судьбамъ или сытаго фатализма?
        Нтъ! Вчная борьба, призывъ къ будущимъ творцамъ, безкрайность будущаго, вотъ - маяки анархиста! И пусть всегда будутъ и новая земля, и новое небо и новая тварь!
        Обратимся къ непосредственному изслдованію содержанія анархическаго идеала.
        Анархизмъ строится на принцип личности. Эта личность - не раціоналистическій призракъ, но одтый въ плоть и кровь, живой, конкретный дятель во всемъ своеобразіи качествъ его и устремленій.
        Среди разнородныхъ соціальныхъ образованій, загромождающихъ нашъ міръ, только онъ является подлинной реальностью; вс образованія обязаны ему своимъ происхожденіемъ. Онъ - творецъ. Вce, что мы называемъ соціальнымъ творчествомъ, только черезъ него возникаетъ и реализуется въ мір. Какъ хорошо сказалъ одинъ изъ величайшихъ артистовъ современности - Эдуард Мане, самыя «вещи прекрасны, потому-что он живыя, потому - что он человчны..»
        И потому первое положительное требованіе анархическаго идеала заключается въ созданіи условій, обезпечивающихъ возможность сохраненія и непрерывнаго, безграничнаго развитія индивидуальности.
        Эти условія должны прежде всего заключаться въ ея свобод. Свобода - основной инстинктъ личности; только въ свобод можетъ быть выявлено ея своеобразіе, только въ свобод она находитъ самое себя.
        Но рядомъ съ этимъ инстинктомъ въ человк говоритъ другой основной инстинктъ - инстинктъ общительности, инстинктъ человчности. Не къ уединенію и отобщенію отъ всхъ другихъ влечетъ человка живущій въ немъ духъ свободы, но къ сближенію и сліянію въ цляхъ совмстныхъ творческихъ достиженій.
        Свободное самосознаніе утверждаетъ свободу и для другихъ. И анархическое общеніе есть союзъ равноправныхъ, равно свободныхъ личностей. Ограниченіе правъ одного есть ограниченіе права личности вообще и, слдовательно, ограниченіе правъ всхъ. Моя свобода становится немыслимой вн свободы всякаго другого.
        Такъ анархизмъ утверждаетъ себя въ свобод, равенств и солидарности.
        И чмъ шире тотъ общественный кругъ, которому принадлежитъ личность своими интересами и связями - тмъ боле выигрываетъ ея независимость, тмъ большій размахъ и глубину пріобртаютъ ея творческія устремленія.
        Анархизмъ есть, такимъ-образомъ, глубоко-жизненный, а, слдовательно, и культурный идеалъ.
        Анархизмъ долженъ объявить себя наслдникомъ многовковой міровой культуры. Вдь, ему - анархическому духу, жившему во вс времена и у всхъ народовъ, обязаны своимъ существованіемъ величайшія культурныя цнности. Все то, что въ прошлой культур - носитъ на себ печать подлинной свободы и подлинной человчности, не можетъ не быть дорогимъ анархизму, ибо безпокойный, ищущій человческій духъ, пробившійся сквозь вншнія историческія формы насилія и рабства, и бросившій намъ слово, которое говоритъ еще сейчасъ, есть духъ анархическій, близкій и дружественный намъ.
        Его отрицанія - чужды раціоналистическому нигилизму. Его отрицанія - творческія. Онъ отметаетъ все, что враждебно его духу; вн человка для него нтъ фетишей и безусловныхъ цнностей, но впередъ онъ идетъ, вооруженный всей предшествующей культурой, черезъ преодолніе, а не черезъ механическое отсченіе ея. Анархизмъ есть революція, анархизмъ есть созиданіе, но не пляска дикарей надъ поверженнымъ кумиромъ.
        Въ чемъ сущность революціи, ея значеніе, ея радость?
        Прежде-всего въ томъ, что она несетъ намъ - новое, небывалое, что она - разрывъ съ прошлымъ, «прыжокъ» въ царство свободы.
        Въ природ все, какъ будто, подчинено естественнымъ, неизмннымъ законамъ развитія, все рождается, растетъ и умираетъ, переливаясь въ новыя формы.
        Отъ зерна бгутъ ростки, оно пробьетъ землю и выброситъ растеніе. Растеніе покроется цвтами, дастъ плоды... И разв не ту же постепенность наблюдаемъ мы въ жизни человка и человческихъ обществъ? Непрерывная цпь формъ, переходящихъ одна въ другую. Non facit saltus natura!
        Но приходитъ день... взрывъ, толчекъ, революція уносятъ все, что было наканун, и міру неожиданно открывается новое.
        «Да» - писалъ когда-то Реклю - «природа не длаетъ скачковъ, но каждая изъ ея эволюцій осуществляется посредствомъ перемщенія силъ въ новомъ направленіи. Общее движеніе жизни въ каждомъ отдльномъ существ и каждомъ ряд существъ никогда не иметъ вида безпрерывной цпи, а всегда представляетъ прерывающуюся, такъ сказать, революціонную смну явленій. Одна втвь не увеличиваетъ длины другой. Цвтокъ не есть продолженіе листа, а пестикъ - тычинка, завязь по существу отличается отъ органовъ, которые породили ее. Сынъ не есть продолженіе отца или матери, но вполн самостоятельное существо. Прогрессъ совершается посредствомъ постоянной перемны точекъ отправленія для каждаго отдльнаго индивидуума... Тотъ-же законъ существуетъ и для великихъ историческихъ эволюцій. Когда старыя рамки, формы организма, слишкомъ опредленныя, становятся недостаточными, жизнь длаетъ скачекъ, чтобы осуществиться въ новомъ вид. Совершается революція».
        Нтъ большей радости, какъ это явленіе міру новаго. Изъ хаоса противорчивыхъ и враждебныхъ устремленій человчеству открывается хотя на время ихъ гармоническое сліяніе въ одномъ общемъ порыв, въ общемъ согласномъ переживаніи. И если любовь матери къ своему младенцу называютъ святой и чистой, какая радость достанется народу, выносившему и выстрадавшему свою революцію.
        И эта радость не изживается мгновенно, ибо моменты революціи - моменты высшаго творческаго напряженія. И творчество это выливается прежде всего въ упоительномъ чувств разрушенія.
        Творецъ - разрушитель - въ самыхъ ндрахъ нашей природы, творецъ - жадный, ненасытный, готовый оторваться отъ того, что приняло уже законченныя формы. Мы любимъ только то, что ищемъ, что еще волнуетъ насъ загадкой, ожидаемыми нами возможностями... Готовое перестаетъ насъ волновать. Оно - ступень къ дальнйшимъ отрицаніямъ - во имя высшаго и совершеннйшаго. Не потому-ли мы любимъ такъ - молодость, весну, начало всякаго дла съ ихъ, быть-можетъ, смутными, но такими радостными и смлыми предчувствіями неограниченныхъ возможностей?
        Творчество - разрушеніе - отказъ отъ стараго, ломка старыхъ врованій, старыхъ утвержденій. Строить, не разрушая, изъ элементовъ даннаго - безплодно. Это значило бы укрплять старые корни, открыть старому вс выгоды изъ перемирія и охладить энтузіазмъ всхъ рвущихся впередъ.
        И первоначально, въ творческомъ порыв намчаются лишь основныя линіи будущаго. Глубина и паосъ содержанія почерпаются изъ самаго процесса работы. Чмъ шире, чмъ ршительне идетъ эта работа, чмъ боле вносится въ нее страстности - тмъ боле сама работа исторгнетъ новыхъ идей, дастъ новыхъ плановъ для дальнйшихъ построеній.
        Страсти - нужны! Не дикій разгулъ страстей, когда въ слпомъ увлеченіи фанатикъ, безумецъ столько-же бьетъ по врагу, сколько по любимому длу, но способность къ самозабвенію, готовность отдать себя всего революціи, творческому экстазу. И одновременно - совершенное обладаніе средствами, чтобы осуществить свой творческій замыселъ.
        Такъ порядокъ родится изъ хаоса.
        Но творческое разрушеніе - безконечно трудно. Гигантскія силы инерціи - равно въ природ и общественномъ строительств - не терпятъ остановокъ и проваловъ. На мст разрушеннаго бгутъ сейчасъ-же новые ростки, иногда ядовитыми стеблями восходя изъ отравленной почвы.
        «...Великій трудъ и единственно трудный - разрушеніе прошлаго - прекрасно сказалъ Метерлинкъ. - Нечего заботиться о томъ, что поставить на мст развалинъ. Сила вещей и жизни возьмутъ на себя заботу возрожденія... Она даже слишкомъ поспшно это длаетъ, и не слдовало бы помогать ей въ этой задач...».
        Легко-ли подойти къ прошлому? Бросить только вызовъ, бросить осужденіе - не значитъ еще разрушить. Чтобы разрушить - надо быть здоровымъ, врующимъ, энтузіастическимъ и безпощаднымъ. Разв часта такая сліянность? Здоровье, вра, энтузіазмъ, когда молодость нашей эпохи такъ скоро тускнетъ разсудочностью, скептицизмомъ...
        А тормозящее чудовище - наслдіе прошлаго, его традиціи, его «милыя привычки». Мы такъ легко, такъ просто не хотимъ знать его варварства изъ-за прекраснаго далека его декорацій...
        A гд молчитъ историческій сентиментализмъ, гд неподатливыя сердца не бьются отъ романтическихъ развалинъ, тамъ родится ужасъ передъ нависающимъ надъ нами неизвстнымъ, встаютъ суеврія будущаго. И вотъ - каменная гряда рутины, трусливой и вмст страшной, готовой въ своемъ страх на всякую отместку... И сколько разобьется о гряду валовъ, прежде чмъ покроютъ ее своею разъяренной пной.
        Такъ творчество должно открыться разрушеніемъ, смертью. «Не оживетъ, аще не умретъ».
        И за разрушеніе всегда - все молодое, все то, что надется и вритъ, что не желаетъ еще знать цлесообразности, причинности и относительности - всего, что позже леденитъ нашъ мозгъ, сковываетъ руки и подмняетъ солнце, безпощадное, благодтельное солнце тусклымъ фонаремъ компромисснаго благополучія. Инстинктъ самосохраненія, интересы рода, фамильная честь, соображенія карьеры - весь нечистый арсеналъ мщанскихъ понятій безсиленъ передъ радостью разрушительнаго творчества, готовностью его къ подвигу.
        А упившемуся въ революціи разрушеніемъ, революція готовитъ уже новую могучую радость - радость созиданія.
        Творческій актъ есть преодолніе, побда. Побда творящаго надъ первоначальной косностью, проникающей мірозданіе, выходъ его изъ пассивнаго состоянія въ положеніе борющагося «я». И творецъ, побдившій первоначальную косную природу, всегда остается побдителемъ, хотя бы въ жизни и падалъ побжденнымъ.
        Творческій актъ есть воля къ жизни и воля къ власти - власти надъ окружающимъ. Зодчій самъ беретъ все нужное ему, чтобы осуществить свой планъ, чтобы выполнить для себя естественное и неизбжное. И океаны жестокости заключены въ ршимости творца, его революціонныхъ открытіяхъ. Творецъ опрокидываетъ привычное сознаніе, онъ такъ же можетъ вознести на вершины радости, какъ погрузить въ пучины страданій. Онъ опьянитъ васъ, заразитъ своимъ экстазомъ, сдлаетъ васъ - свободнаго и гордаго - радостно-послушнымъ, не разсуждающимъ, фанатикомъ. Но онъ-же броситъ васъ въ тягчайшіе внутренніе кризисы, сдлаетъ васъ больнымъ, безпомощнымъ, убьетъ васъ.
        И творчество, ограничивая волю и индивидуальность другого, убивая его міръ, подмняя его «я» своимъ, жестоко, неизбжно жестоко. Такъ должно быть. Что сталъ-бы міръ безъ дерзновенья. Безстрашіе въ борьб сообщаетъ безсмертіе творцу. Плоды его «жестокости» освятятъ милліоны человческихъ существованій, имъ же послужатъ оправданіемъ.
        Но творчество не только насиліе и жестокость, творчество - любовь, творчество - радость.
        Въ творчеств замкнутая ране въ себя индивидуальность разрываетъ оболочку своей отъединенности, раскрываетъ себя и сближается съ другими, приближая ихъ къ себ.
        Творчество есть преодолніе первоначальной косности для послдующей сліянности, любви, вселенскаго единенія. Насиліе и любовь лишь разныя стороны одного духовнаго взлета.
        Такъ борьба на высшихъ ступеняхъ есть предвареніе великой любви къ міру. Активность и любовь - неотдлимы.
        И еще боле любовность и радостность творческаго акта подчеркиваются тмъ, что творчество всегда есть борьба за будущее, борьба для «дальнихъ».
        На долю тхъ, кто борется активно въ настоящемъ, рдко выпадаетъ счастье пожать плоды борьбы. Они достанутся потомкамъ, далекимъ братьямъ.
        Творецъ одушевляется лишь призраками будущаго счастья. Подлиннымъ, «реальнымъ» счастьемъ, живутъ его наслдники. Можетъ-ли быть дано человкомъ доказательство большей любовности? И какой подвигъ заключаетъ въ себ боле радостный смыслъ?
        Но, какъ будто для того, чтобы сдлать эту радость еще полнй, еще чудеснй, въ моменты высшей творческой напряженности, какъ въ моменты революціи, мы отбрасываемъ все компромиссное, все срединное, что удовлетворяетъ насъ въ обычное время. Освященные, согртые лучами правды, мы ищемъ абсолютныхъ формулъ счастья безъ уступокъ времени и исторической обстановк и въ экстаз требуемъ реальныхъ осуществленій нашихъ мечтаній...
        И въ анархическомъ идеал творчество разлито кругомъ насъ, весь міръ - непрерывный творческій процессъ.
        И если каждый изъ насъ, какъ творецъ, безконеченъ, безконеченъ и міръ, открывающійся намъ все полне, богаче. Воспринявъ все то, что создано раньше, мы дальше творимъ и безпрестанно, любовно отдаемъ сотворенное нами будущимъ далекимъ отъ насъ поколніямъ.
        Въ творчеств связуемъ мы вс времена и въ творческомъ мгновеніи постигаемъ вчность, безсмертіе.
        Пусть каждый изъ насъ въ звенящемъ жизнью и страстной борьбой мірозданіи - точка, но эта точка - безсмертна, а потому не «бунтъ», не «дерзаніе», но радостное, живое, неукротимое, какъ лавина, устремленіе въ дух основной стихіи анархизма: освобожденія себя и всхъ - освобожденіе не отъ государства и полиціи, но также отъ робости, смиренія, зависти, стыда, покоя - вотъ идеалъ анархизма.
        Быть-можетъ, построяемый такъ, анархическій идеалъ упрекнутъ въ недостаточной послдовательности, въ противорчіяхъ. Романтическое ученіе и реалистическая тактика.
        Но тамъ, гд жизнь, нечего бояться противорчій. Противорчія - не страшны всему живому, всему развивающемуся. Ихъ боится только дискурсивное мышленіе, собирающее свою добычу въ отточенныя логическія формулы. Но формулы убиваютъ жизнь, формулы - смерть жизни.
        Все, что носитъ на себ печать человческаго творчества, все, что способно, съ одной стороны, погрузиться въ «бытіе», съ другой, заковать свои «опыты» въ отвлеченныя формулы, рано или поздно становится жертвой «ироніи всемірной исторіи». Послдняя разсетъ вс иллюзіи интеллекта, обнаружитъ тщету «вчныхъ» завоеваній разума. Все «научное», «объективное», раціоналистически доказуемое бываетъ безжалостно попрано, наоборотъ, остается нетлннымъ все недоказанное и недоказуемое, но субъективно достоврное. Въ «знаніи» противорчія - недопустимы, вра знаетъ - любыя противорчія. Всякое знаніе можетъ быть опровергнуто, a вру опровергнуть нельзя. И анархизмъ есть вра. Его нельзя показать ни научными закономрностями, ни раціоналистическими выкладками, ни біологическими аналогіями. Его родитъ жизнь, и для того, въ комъ онъ заговоритъ - онъ достовренъ. Тотъ, кто сталъ анархистомъ, не боится противорчій; онъ суметъ ихъ творчески изжить въ самомъ себ.
        И анархизмъ не чуждается «науки», и анархизмъ не презираетъ формулъ, но для него он - средство, а не цль.
        ГЛАВА X.
        Анархизмъ и современность.
        Предсказанія о близкой гибели капиталистическаго режима и водвореніи новаго - соціалистическаго порядка начались уже съ середины XIX столтія. Въ 1847 году Марксъ и Энгельсъ ждали соціальной революціи, въ 1885 г. Энгельсъ вновь пророчествовалъ о грядущемъ переворот. Позже марксисты подыскали объясненія для неудавшихся пророчествъ (недостаточная революціонность «буржуазіи» или полная утрата ею революціонности), и пророчества были сданы въ архивъ.
        Однако, въ 1909 г. Каутскій въ небольшой книг - «Путь къ власти» вновь заговорилъ о близости соціалистическаго переворота. И въ этомъ же году другой, гораздо боле глубокій писатель, чмъ Каутскій, Гильфердингъ - заговорилъ также о возможности соціальной революціи, не дожидаясь окончательнаго захвата парламента политической партіей пролетаріата.
        И русская революція сейчасъ (съ октября 1917 г.) въ неожиданныхъ размрахъ ршаетъ эту проблему.
        Если «научный соціализмъ», измняя своей «научности», обращался къ пророчествамъ, то анархизмъ, «научностью» никогда не кичившійся, былъ всегда еще боле нетерпливымъ.
        Подавляющее большинство анархистовъ всегда полагало, что анархизмъ, какъ міросозерцаніе, доступенъ на всхъ ступеняхъ интеллектуально-моральнаго развитія, что нтъ особыхъ препятствій къ водворенію анархистскаго строя - «сейчасъ», «немедленно» даже въ такой отсталой во всхъ отношеніяхъ стран, какъ Россія. Ни безпросвтное невжество нашего народа, ни техническая его неподготовленность, ни «алкоголизмъ», ставшій уже давно «національной» нашей особенностью, ни равнодушіе и даже пренебрежительное отношеніе къ культурнымъ цнностям - не могутъ, въ ихъ глазахъ, служить тормазомъ къ торжеству анархическихъ идеаловъ.
        Но подобныя мечты и даже утвержденія - являются глубокимъ трагическимъ недоразумніемъ. Уже соціализмъ - согласно заявленіямъ наиболе авторитетныхъ представителей его - требуетъ для осуществленія своей программы наличности реальной техно-экономической подготовки и политической зрлости массъ.
        Но соціализмъ есть ршеніе хозяйственной проблемы. Его интересуетъ лишь планомрная организація производства и распредленія продуктовъ въ цляхъ достиженія соціальнаго равенства. Человка, какъ такового, вопреки его завреніямъ, онъ оставляетъ въ поко. И каждый голодный можетъ быть соціалистомъ. Въ широкомъ масштаб это иллюстрируется опытомъ настоящей русской революціи[33 - Оставленіе за флагомъ «соціализаціи» извстной части интеллектуальнаго пролетаріата, не поврившаго въ «соціалистическую» революцію, не мняетъ общей картины.].
        Тотъ-же опытъ подтвердилъ правильность и другихъ заключеній, длавшихся задолго до современныхъ событій. Именно: соціализмъ, ставя себ совершенно новыя цли, методы дйствія охотно заимствуетъ изъ практики «буржуазнаго общества». Та-же централизація, т-же диктаторскія замашки у правительства - декреты сверху, «классовое» презрніе къ «правамъ личности», революціонная цензура, революціонные жандармы, революціонная тюрьма. Все - старыя, испытанныя буржуазіей средства.
        И вс эти соображенія, разумется, нельзя отвести указаніемъ на «остроту» момента. Ибо, даже оставляя въ сторон отдльныя неизбжныя противорчія настоящаго момента, все-же необходимо признать, что и современный соціализмъ - насквозь пропитанъ централистическими тенденціями, по прежнему строится онъ сверху внизъ, демагоги благодтельствуютъ массу, а мстные органы классоваго представительства могутъ цензуровать и привлекать къ отвту кого угодно, но только не правительственную власть. Это - то соціалистическое самодержавіе, которое при извстной настойчивости можетъ заставить умолкнуть буржуазію, но оно не задавитъ личность. Послдняя встанетъ рано или поздно противъ новой формы гнета.
        Анархизмъ никакъ не можетъ быть сведенъ къ хозяйственному благополучію людей. И анархизмъ не можетъ быть введенъ никакимъ «декретомъ» и не можетъ быть плодомъ боле или мене удачнаго «бунта».
        Анархизмъ требуетъ - свободнаго человка, требуетъ самодятельности, воспитанія, культуры.
        Даже т страны, которыя оборудованы по послднему слову капиталистической техники, которыя переболли уже парламентаризмомъ, которыя выростили мощныя классовыя организаціи - и т еще далеки подлинному анархизму.
        Сознательный массовой анархизмъ - организованный революціонаризмъ - только начинаетъ еще говорить (анархо-синдикализмъ), а подавляющее большинство революціонно настроенныхъ людей все еще мечтаетъ о «разумности» и блаженствахъ соціалистическаго государства и ждетъ просвщенныхъ указаній «сверху», отъ «вождей». Даже величайшее катастрофическое событіе современности - міровая война - дала поразительно мало въ смысл уясненія соціальнаго самосознанія. Въ Россіи же она обнаружила нашу исключительную неподготовленность и неумлость въ созиданіи новой общественности.
        И мечтанія о водвореніи у насъ, въ Россіи теперь-же анархистическаго строя - не только безплодная, но и вредная утопія. Чрезмрныя иллюзіи губятъ самый анархизмъ.
        Вчерашній paбъ не можетъ стать сегодня анархистомъ.
        Вспомнимъ, какія словословія «народу-земледльцу», не желающему «государствовать», раздавались въ рядахъ славянофиловъ. Но уже и въ мессіанистическихъ кликахъ Хомякова прорывались тревожныя ноты о привычк къ рабству «народа-богоносца». Онъ ясно отдавалъ себ отчетъ въ томъ, что «народъ порабощенный (а гд нтъ еще сейчасъ въ анархистскомъ смысл не порабощеннаго народа? А. Б.) впитываетъ въ себя много злыхъ началъ, душа падаетъ подъ тяжестью оковъ, связывающихъ тло, и не можетъ уже развивать мысли истинно человческія».
        Изукрашенная русская община имла весьма мало въ себ «анapхическаго». Въ ней не было личности, слдовательно, не было и сознанія человческаго достоинства. Не вс «изгои» могли быть и были анархистами, но возможные «анархисты» были среди «изгоевъ», а не оставались въ общин.
        «Всего мене эгоизма у рабовъ» - говорилъ Герценъ, разумя подъ «эгоизмомъ» - личное самосознаніе, сознаніе личнаго достоинства.
        И нужно, чтобы «рабъ», «порабощенный» - возвысился до личнаго самосознанія, воспиталъ въ себ сознаніе личнаго достоинства. А это не длается ex improviso, по желанію.
        Что-бы ни дали возставшему рабу, или лучше, что-бы ни завоевалъ онъ (мы разумемъ рабство не только политическое, но и психическое), завоеваніе не длаетъ еще раба свободнымъ. Это перемщеніе господъ, перемщеніе власти - быть, можетъ, справедливое, но не заключающее въ себ еще ни атома «анархизма». Разв Бурбоны, Романовы, Гогенцоллерны не были рабами? Разв не были набиты рабами - демократическіе парламенты, соціалистическіе совты и комиссіи, революціонные трибуналы и пр.[34 - Русская революція 1917 - 18 гг. - въ большевистскомъ ея уклон - дала краснорчивйшія иллюстраціи подобнаго положенія вещей. Опыты «соціализаціи» сверху, со всей «удалью отсебятины» (больше всего марксисты игнорировали Маркса и марксизмъ), опирающіеся на вооруженныхъ солдать, наемную гвардію, государственный терроръ, въ разнообразныхъ формахъ его примненія, съ истинно рабскимъ потаканіемъ разнузданнымъ инстинктамъ массъ, съ преміями за невжество и пр. и пр., разумется, никакъ не могутъ служить переходомъ къ анархическому строю и уже тмъ боле быть имъ самимъ. Это - перемщеніе власти. И анархизму нечего длать въ большевизм.
Послднему онъ могъ бы сказать словами Герцена: «я вижу на твоемъ чел нчто такое, что меня заставляетъ называть тебя рабомъ..» Здсь не мсто, конечно, касаться положительныхъ заслугъ «большевизма»: ликвидаціи бездарной и безсильной политики «временнаго правительства», выявленія политической и нравственной дряблости нашихъ соціалистическихъ партій и непрочности нашей «буржуазіи».] И какъ старая русская община не была анархической, такъ новая русская коммуна изъ «сегодняшнихъ» анархистовъ могла бы воспитать участокъ и урядниковъ. Кто далъ боле убжденные историческіе примры постыднаго крушенія коммуны, чмъ Кропоткинъ? Были, значитъ, внутреннія силы, которыя ломали ее. И силы эти были въ самыхъ людяхъ, еще не созрвшихъ для коммуны.
        Для анархистскаго строя мало пустыхъ, нигилистическихъ отрицаній, необходимо творчество. A послднее требуетъ любви къ свобод, любви къ труду и знаній.
        И въ высшей степени ошибочно думать, что проповдь немедленнаго утвержденія анархизма, независимо отъ среды и мста, несетъ въ себ облагораживающій смыслъ для усвоившихъ подобный принципъ! Наоборотъ! Нтъ ничего страшне уродливаго истолкованія свободы. Какъ будто - «моему ндраву не препятствуй» или гильотины не выросли изъ своеобразной любви къ свобод.
        Такая проповдь можетъ воспитать - маленькихъ «сверхчеловковъ», самодуровъ, апашей, хулигановъ, мародеровъ всякаго рода. Но все это насъ не только не приближаетъ къ анархизму, но, наоборотъ, безконечно удаляетъ отъ него. Это - не «опрощеніе» анархизма, но безстыдное извращеніе его. Что общаго между неограниченнымъ уваженіемъ къ правамъ личности и требованіемъ равенства анархизма и той полной беззаботностью насчетъ «ближняго» и общественности, которая характеризуетъ всхъ первобытныхъ индивидуалистовъ.
        Поэтому, однихъ упованій на творческія возможности анархизма - мало. Его принципы, легче, чмъ всякіе иные, могутъ быть дурно поняты, ложно истолкованы, неправильно примнены. Анархизмъ долженъ не только общать права, но и указывать на анархическій долгъ, на обязанности, вытекающія изъ анархизма.
        И потому звучитъ почти обманомъ довольно обычный лозунгъ - «возьмите, берите анархизмъ»!
        Брать только для того, чтобы завтра-же - изъ за неумлости или безсилія отдать и оставить все по-старому, значитъ не только понести безполезныя жертвы, но и надолго погубить самую идею въ глазахъ «дерзнувшихъ».
        Творческое завоеваніе должно исключать возможность возвращенія къ старому; надо не только умть взять, но и умть удержать, укрпить за собой разъ отобранное. Поэтому, лозунгъ - только «взять» безъ всякихъ дальнйшихъ помышленій вовсе даже и не анархическій лозунгъ.
        Для анархизма требуется двойная подготовка.
        1) Для утвержденія анархизма необходимо осуществленіе нкоторыхъ реальныхъ предпосылокъ. Необходимо предварительно устранить т техническія препятствія, которыя мшаютъ соединенію людей и ихъ свободному коллективному творчеству.
        Анархизмъ - невозможенъ въ такомъ обществ, которое неспособно обезпечить всмъ своимъ членамъ полное удовлетвореніе ихъ потребностей. Анархизмъ предполагаетъ многогранную личность съ многочисленными и разнообразными запросами. И техническая культура должна быть достаточно высокой, чтобы покрыть эти запросы.
        При этомъ ничто такъ не враждебно духу подлиннаго анархизма, какъ «опрощеніе». Послднее предполагаетъ искусственный отборъ потребностей, съ весьма произвольнымъ дленіемъ ихъ на боле, мене важныя, безполезныя и т. д. Анархизмъ стремится обезпечить каждой личности maximum культурнаго развитія, а потому онъ долженъ идти не черезъ отказъ отъ культуры, а черезъ преодолніе культуры. Первое искусственно суживаетъ творческіе горизонты личности, второе сообщаетъ ей предльную полноту бытія въ двойномъ процесс разрушенія и созиданія.
        Такимъ-образомъ, анархизмъ для осуществленія своего прежде всего требуетъ нкоторой реальной обстановки.
        «Этическая система не создается философской мыслью изъ себя самой» - пишетъ Б. А. Кистяковскій въ своемъ изслдованіи: «Соціальныя науки и право» - и слова его могутъ быть всецло отнесены и къ анархизму, какъ извстной совокупности соціально-моральныхъ утвержденій. «Какъ бы ни былъ геніаленъ тотъ философъ, который поставилъ бы себ такую задачу, онъ не смогъ бы ее выполнить. Ибо этическая система, подобно наук, творится всмъ человчествомъ въ его историческомъ развитіи..., она творится не только индивидуальными этическими дйствіями, но и путемъ созданія культурной общественности. Въ качеств предпосылки этической системы необходима сложная экономическая жизнь съ вполн развитой промышленной техникой, правильная соціальная организація съ соотвтственной соціальной техникой» и т. д. и т. д.
        2) Во-вторыхъ, утвержденіе анархизма необходимо предполагаетъ соотвтствующую подготовку и самого человка.
        Человкъ, какъ мы его знаемъ въ исторіи и знаемъ сейчасъ, реальный, живой человкъ, со всми взлетами его и паденіями, соединяющій въ своемъ характере - цломудріе и жажду наслажденій, гордость и самоотреченіе, страсть къ господству и похоть пресмыкательства - далекъ подлинной анархической свобод.
        Напомнимъ, не утратившую еще и сейчасъ значенія, характеристику «человка», принадлежащую Бакунину: «Созерцаемое съ точки зрнія земного, т.-е. реальнаго, а не фиктивнаго существованія, огромное большинство людей представляетъ зрлище такого униженія, такой бдности подвиговъ воли и ума, что надо обладать дйствительно большой способностью къ самообману, чтобы отыскать въ нихъ безсмертную душу и проблескъ свободной воли. Они являютъ себя намъ существами, всецло и фатально обусловленными: обусловленными прежде всего вншней природой, характеромъ почвы и всми матеріальными условіями своего существованія, обусловленными безчисленными отношеніями политическими, религіозными и соціальными, обусловленными обычаями, привычками, законами, цлымъ міромъ предразсудковъ и мыслей, медленно скопленныхъ предыдущими вками, и которые они получаютъ, рождаясь среди общества, коего они никогда не являются творцами, но, напротивъ того, сперва произведеніями, а потомъ инструментами. На тысячу людей можно найти разв одного, о которомъ можно бы сказать, съ точки зрнія относительной, а не абсолютной, что онъ желаетъ и думаетъ
самъ отъ себя. Огромное существо человческихъ индивидуумовъ, не только среди невжественныхъ массъ, но и среди цивилизованныхъ и привиллегированныхъ классовъ, желаютъ и думаютъ только то, что свтъ вокругъ нихъ желаетъ и думаетъ; они полагаютъ, конечно, что желаютъ и мыслятъ сами по себ, но дйствительно они лишь рабски, рутинерски, съ совершенно незначущими и ничтожными измненіями, повторяютъ мысли и желанія другихъ. Это рабство, эта рутина, неисчерпаемые источники общихъ мстъ, это отсутствіе бунта въ вол и это отсутствіе иниціативы въ мысли индивидуумовъ являются главными причинами приводящей въ отчаяніе медленности историческаго развитія человчества». («Богъ и государство»).
        Не будемъ говорить о тхъ, кто не понимаетъ вообще, что свобода и связанныя съ нею творческія потенціи и чувство моральнаго долга - имманентны человческой природ.
        Оставимъ въ сторон всхъ, отстаивающихъ «дурную» свободу, т.-е. свободу только для себя съ беззастнчивымъ попираніемъ правъ другихъ.
        Но въ самой совершенной человческой природ современности бьютъ еще глубокіе родники пресмыкательства.
        Да! Современный человкъ - эгоистъ, скептикъ, бунтарь. Онъ громитъ авторитеты, низвергаетъ кумиры, опрокидываетъ власть. Вс эти разнородные и разнокачественные элементы свободолюбія живутъ въ немъ, какъ жили и раньше. Свидтельство - его сложная и пестрая исторія.
        Но, разрушая и ломая, разв современный человкъ не творитъ себ сейчасъ же на мст поверженныхъ кумировъ новыхъ и служитъ имъ, то съ повадкой лукаваго раба, то съ усердіемъ влюбленнаго фанатика?
        Цпи и человкъ - неразлучны досел. Подъ разными ликами - высокой разршающей церкви, желзной устрояющей власти, благодтельной ферулы товарищей, государства, коммуны, союза - деспотизмъ овладваетъ человческой душой, обращая для нея въ абсо- лютъ относительное и временное и заставляя забывать о безусловномъ.
        И идолопоклонство это носитъ тмъ боле «дурной» характеръ, что оно соединяется съ искаженіями и передлками своихъ кумировъ - Христа, Маркса и пр. - примнительно обстоятельствамъ.
        Такъ было и такъ будетъ еще долго, ибо свобода родится въ труд и творческомъ подвиг, а не изъ благочестивыхъ пожеланій и не изъ партійнаго кликушества.
        Поэтому, для анархизма нуженъ прежде всего человкъ.
        Тотъ, кто не чувствуетъ въ себ неумолчнаго голоса совсти, кто, требуя права для себя, безразличенъ къ свобод и правамъ другихъ, тотъ - не анархистъ. Тотъ, кто не иметъ сильной воспитанной воли, яснаго сознанія своей цли, кто способенъ перестраивать свои идеалы, въ зависимости отъ случайнаго наушничества, тотъ - не анархистъ.
        Анархистъ не можетъ терпть умаленія своей свободы, отъ кого бы оно ни исходило - отъ власти абсолютнаго монарха, или отъ диктатуры пролетаріата. Онъ отрицаетъ самодержавіе во всхъ его формахъ. Для него нтъ фетишей, какъ бы они ни назывались - «классъ», «партія», «народъ».
        Анархистъ - безстрашенъ. Ничей авторитетъ не можетъ отклонить его отъ исполненія велній его личной совсти. Но онъ долженъ смло противостоять попыткамъ безсмысленныхъ насилій и долженъ быть готовъ всегда отдать себя и все свое одушевляющей его вр.
        Анархистъ - великодушенъ. Онъ - разрушитель-творецъ, но не мучитель, не погромщикъ, безсмысленно сметающій чужіе труды.
        И если нтъ анархиста, не можетъ быть - анархизма, какъ строя. Но анархизмъ возможенъ и нуженъ, какъ трудъ, какъ борьба.
        Нтъ соціально-политической вры, боле далекой отъ квіетизма, отъ холоднаго созерцанія, чмъ анархизмъ. Въ свт своей совсти онъ сметаетъ все окружающее, чтобы на обломкахъ рабства и соціальной несправедливости создать свободнаго человка.
        Пусть каждый отброситъ схоластическій балластъ и пожертвуетъ доктринерскимъ хламомъ ради вольнаго простора жизни. Пусть каждый почувствуетъ въ себ бьющій въ немъ океанъ устремленій!
        Многіе ли слышатъ сейчасъ его волны? Одни - рабы пресмыкаются въ прах, другіе - варвары не научились слушать ихъ.
        И когда каждый - и самый малый изъ всхъ - почувствуетъ себя творцомъ, родится анархизмъ.
        Только творецъ встртится съ міромъ - необходимостью, какъ равный съ равнымъ, какъ неодолимая творческая воля къ борьб - сліянію. И изъ пролитаго имъ творческаго смени на лоно матери-необходимости родятся дти его воли - молніи мысли, цвты фантазіи. И въ творческомъ вызов вкамъ, въ сліяніи мгновенія съ вчностью родится чувство безсмертія - величайшая изъ радостей, доступныхъ намъ.
        ГЛАВА XI.
        Анархистскій манифестъ[Нкоторыя положенія этого манифеста были приняты иниціативной группой «Московскаго Союза идейной пропаганды анархизма» и легли въ основаніе eго «Деклараціи». (Москва, 1918 г.).] .
        Революція и свобода всегда рождались въ крови и страданіяхъ.
        На зар ихъ падаютъ жертвы - герои, борцы, творящіе новое и наслдники стараго съ отчаяніемъ его защищающіе.
        Но... не надо, чтобы жертвы падали даромъ. Передъ нами - гигантская работа, такая, какой еще не знало человчество.
        Надо переустроить цлую страну, расшатанную развратомъ стараго порядка, войной и опытами «сверху» разныхъ партій. И въ переустройство это - нести не старую рутину, не затхлое и догматическое профессіональныхъ изобртателей человческаго счастья, но новое, творческое, взятое непосредственно изъ жизни, отвчающее устремленіямъ и интересамъ тхъ людей, которыми и для которыхъ совершался переворотъ.
        Пора покончить съ любой опекой, хотя и самой благожелательной! Пора покончить съ представительствомъ, кто-бы ни былъ представителемъ! Каждый долженъ взять «свое» дло въ «свои» руки!
        Къ этому зоветъ насъ анархизмъ!
        Анархизмъ - ученіе жизни! Анархизмъ родится съ каждымъ человкомъ и живетъ въ каждомъ изъ насъ, но задавленъ - нищетой, робостью, лакействомъ предъ людьми и предъ теоріями, привычками къ насилію и развратной жизни. И нужны - смлость, просвтленіе, жажда подвига, чтобы въ каждомъ - и большомъ и маломъ проснулся анархизмъ.
        Анархизмъ - ученіе свободы! Не отвлеченной, призрачной свободы, но жизненной, реальной... Въ основ всхъ построеній анархизма - свободный человкъ, свободный отъ гнета учрежденій, отъ власти законовъ, которые для него придумали другіе. Но свобода -анархиста есть свобода всхъ. Разъ есть рабъ, онъ - несвободенъ. Анархистъ долженъ бороться до тхъ поръ, пока не будутъ свободны вс. Нтъ идоловъ для анархизма, ничего абсолютнаго, кром самого человка, его свободы, его правъ на безграничное развитіе. Каковъ бы ни былъ общественный порядокъ, анархистъ всегда будетъ стремиться дальше, къ новому, боле совершенному, полне и чище говорящему его анархической совсти.
        Анархизмъ - ученіе равныхъ! Вс - равны въ свобод. Каждый - творецъ своего дла. И сфера личной его свободы - неприкосновенна.
        Анархизмъ - ученіе культуры! Ибо анархизмъ зоветъ не къ разрушенію, но преодолнію культуры. Не къ безсмысленному разгрому и расхищенію достоянія народнаго, но бережному храненію цнностей, въ которыя заключены творческія достиженія человка, которыя - необходимы, какъ средство къ послдовательному, непрерывному нашему освобожденію. Анархизмъ - наслдникъ всхъ прошлыхъ освободительныхъ стремленій человка и несетъ отвтственность за ихъ сохранность.
        Анархизмъ - ученіе любви! Ибо онъ учитъ любить не себя только и свою свободу, но каждаго и всхъ. Онъ зоветъ къ подвигу, зоветъ къ великому длу, чтобы плоды его собрали не только наши современные, но и будущіе, далекіе отъ насъ братья. Онъ зоветъ къ борьб, разрушенію насильнической системы, но не къ мести и безстыднымъ самосудамъ противъ отдльныхъ лицъ.
        Анархизмъ - ученіе радости! Ибо онъ вритъ въ человка, вритъ въ его неограниченныя возможности, вритъ, что своимъ подвигомъ для всхъ, онъ связуетъ вс времена и всхъ людей. Такъ родится радость творца - величайшая изъ возможныхъ для человка радостей!
        notes
        Примечания
        1
        Однако, Штирнеріанству неопасны обычныя «разъясненія» его изъ лагеря марксистовъ. Попытки характеризовать его, какъ «буржуазную отрыжку», бьютъ мимо цли. Въ Штирнеріанств есть элементы, совершенно чуждые «капиталистической культур». А чисто анархическіе моменты отрицания, разумется, не могутъ быть восприняты Бернштейномъ, Плехановымъ и пр.
        2
        О Ницше и особенно «систем» Ницше надлежитъ, впрочемъ, говорить съ чрезвычайной осторожностью, дабы «упрощеніями» и «стилизаціей» не исказить подлиннаго Ницше. Въ замыслахъ его - исключительно глубокихъ, сложныхъ и художественно значительныхъ - легко открыть любое «міросозерцаніе» и найти любое «противорчіе». Вншне, въ план общихъ проблемъ индивидуализма, Ницше доступенъ любому «приспособленію». И моя задача здсь - заключается не въ общей характеристик ученій Ницше, не въ выявленіи ихъ essentialia, но лишь въ указаніи на неизбжность моральнаго тупика для неограниченнаго индивидуализма, поскольку онъ иметъ мсто у Ницше.
        3
        Индивидуалистическiе приципы лежатъ въ основанiи и либеральнаго мiровоззрнiя. Но либеральный индивидуализмъ не иметъ ничего общаго с анархическимъ, ибо въ основу его легли разнообразныя формы ограниченiя личной свободы - право эксплоатацiи однихъ другими при добровольномъ признанiи власти, какъ начала, обезпечивающаго «общее благо».
        4
        Курсив везд - П.Л. Лаврова.
        5
        Необходимо отдать справедливость Дюркгейму - весьма далекому отъ анархистскаго міровоззрнія - въ томъ, что, утверждая статистическую закономрность, онъ, тмъ не мене, не склоненъ утверждать детерминизма для отдльной личности, полагая ее, такимъ образомъ, свободной. Ходъ его разсужденія таковъ: Постоянство демографическихъ явленій порождается силой, лежащей вн индивидовъ. Сила эта требуетъ опредленнаго количества актовъ, но ей безразлично, исходятъ ли эти акты отъ этого или отъ другого индивида. Число покоряющихся ей компенсируется числомъ успшно сопротивляющихся ей. Выборъ, такимъ образомъ, принадлежитъ самой личности. При этомъ личностей, предрасположенныхъ къ акту самоубійства, въ любой общественной организаціи въ каждый данный моментъ боле, чмъ дйствительно совершенныхъ актовъ. Смыслъ общей концепціи Дюркгейма заключается въ томъ, что помимо физическихъ, химическихъ, біологическихъ и психологическихъ силъ, существуютъ еще силы соціальныя, которыя оказываютъ свое вліяніе на индивидовъ извн, такъ-же, какъ и силы выше упомянутыя. Поэтому, если первыя не исключаютъ человческой свободы, то нтъ
основанія думать, что дло обстоитъ иначе со вторыми.
        6
        Contra, напр., Б. Сидисъ: «Сила личности обратно пропорціональна числу соединенныхъ людей. Этотъ законъ вренъ не только для толпы, но и для высоко организованныхъ массъ. Въ большихъ соціальныхъ организаціяхъ появляются обыкновенно только очень мелкія личности. Не въ древнемъ Египт, Вавилон, Ассиріи, Персіи слдуетъ искать великихъ людей, но въ маленькихъ общинахъ древней Греціи и Іудеи». («Психологія внушенія».).
        7
        Въ философствованiи Гердера вообще не мало анархическихъ мотивовъ, несмотря на то, что подъ его эмпирическимъ нарядомъ жилъ подлинный рацiонализмъ.
        8
        Нкоторые изслдователи, впрочемъ, протестуютъ противъ чрезмрнаго подчеркиванiя антиисторизма въ естественно-правовыхъ ученiяхъ.
        9
        Ни одно умственное теченіе не было жертвой такой легкой и жестокой критики, какъ романтизмъ. Его чрезвычайная и быстрая возбудимость, его иногда чрезмрная чувствительность, его гипертрофическое представленіе о своихъ способностяхъ, его апологія смутныхъ настроеній, его податливость химерамъ давали богатую пищу пародіямъ и злымъ каррикатурамъ. Интересныя и въ своемъ род талантливыя работы Леметра, Ляссерра, традиціоналистовъ, неомонархистовъ и особенно Мегрона пытались уничтожить романтизмъ. Имъ удалось осмять частности, но они были безсильны противъ общечеловческаго значенія всего теченія.
        10
        И, быть-можетъ, мене остро, но еще боле полно, боле примиренно со всмъ, боле радостно - въ «человкобожеств» Достоевскаго (Кирилловъ въ «Бсахъ».).
        11
        Бергсонъ, съ присущей ему тонкостью, различаетъ въ интеллектуализм - «мысль, черпающую изъ ея глубокихъ источниковъ», и мысль, закоченвшую въ формул. «Есть два рода интеллектуализма: интеллектуализмъ истинный, который переживаетъ свои идеи, и ложный, который подвижныя идеи превращаетъ въ неподвижныя, затвердвшія понятія, чтобы пользоваться ими, какъ жетонами». (Психофизическій параллелизмъ и позитивная метафизика»».)
        12
        См. объ этомъ мою брошюру - «Революціонное творчество и парламентъ. Революціонный синдикализмъ)». Москва, 1917.
        13
        Необходимо, однако, различать «утопію» и «соціальный мифъ» Сореля. Утопія - разсудочное построеніе, плодъ выдумки, вдохновенія кабинетнаго мудреца. И тмъ безжизненне и отвлеченне становится утопія, чмъ боле доказательствъ приводитъ въ ея защиту авторъ. Самыя остроумныя и проницательныя схемы не могутъ охватить жизни въ ея многообразіи. И жизнь всегда смется надъ безсильными фантазіями человческаго мозга. Соціальный мифъ не есть разсудочное построеніе, онъ - цлый, живой, недлимый образъ, созданный интуитивно, субъективно - достоврный, но не доказуемый логической аргументаціей. Соціальный мифъ не можетъ быть изложенъ въ терминахъ науки. Таковъ, напримръ, мифъ о наступленіи царствія божія на земл, таковъ наиболе популярный и властный у Сореля мифъ о «Всеобщей стачк» - соціальной революціи. Мифъ трепещетъ полнотой подлинной и цлостной жизни; онъ - неразложимъ на раціоналистическія клточки, но самъ является источникомъ творчества. Мифъ, одушевляющій революціонера - идентиченъ религіозному огню, владвшему первымъ христіаниномъ. Онъ - вн контроля интеллекта, ибо, по словамъ Сореля, онъ не «описаніе
вещей, но выраженіе воли».
        14
        Это противоположеніе - существенно для современной хозяйственной формы. Торговый капитализмъ, нкогда открывавшій дорогу промышленному, когда то безспорный и могучій хозяинъ рынка, пріучается нын къ скромной роли агента промышленнаго капитала, олицетворяющаго современное производство.
        15
        Боле полную мою рецензію этого труда Кропоткина см. въ журн. «Голосъ Минувшаго» за 1912 г.
        16
        См. объ интересномъ спор Р. Михельса и Лагарделля о роли «вождей» въ синдикализм въ моей брошюр: «Революціонное творчество и парламентъ». гл. V-я.
        17
        Обычное возраженіе противъ классовой теоріи государства, заключающееся въ томъ, что государство способно въ отдльныхъ случаяхъ подняться надъ интересами господствующей группы и дйствовать даже вопреки имъ, нисколько не колеблетъ доказательности общихъ защищаемыхъ здсь положеній. Господствующая классовая группа никогда не дйствуетъ съ фанатической слпой силой. Она ведетъ «политику». Поэтому, и у нея бываютъ дни уступокъ, компромиссовъ и подачекъ. Ея политика столько-же опредляется «эгоизмомъ» и жестокостью, сколько коммерческой расчетливостью и сентиментами.
        18
        См. подробне «Революціонное творчество и парламентъ». гл. III-ю.
        19
        Разумется, политическія партіи могутъ существовать и существовали вн парламентскаго представительства. Тмъ не мене въ условіяхъ современной государственности участіе въ парламентской жизни является для партіи не только существеннымъ, но иногда неустранимымъ признакомъ.
        20
        Совершенно правы, однако, т изслдователи, которые собственно парламентскую борьбу пролетаріата связываютъ, по преимуществу, съ именемъ Лассаля.
        21
        Здсь умстно вспомнить о совершенной безпринципности Бебеля и Либкнехта въ вопрос объ «огосударствленіи предпріятій» (Берлинскій конгрессъ 1892 г. и Бреславльскій 1895г.), о первоначальныхъ громахъ и послдующемъ отступленіи Бебеля въ вопрос о завоеваніи прусскаго ландтага (1893 г;), о рчи Бебеля на Гамбургскомъ конгресс, о политик партіи въ аграрномъ вопрос и пр. и пр.
        22
        Справедливость требуетъ отмтить, что не одни русскіе партійные шовинисты повинны въ подобномъ искаженіи матеріалистической концепціи исторіи, лежащей въ основ марксистскаго міросозерцанія. Виднйшій изъ лидеровъ англійской соціалъ-демократіи, Гайндманъ также не вритъ въ творческую силу класса, который должна представлять соціалистическая партія. «Соціализмъ - говоритъ онъ - создавался везд не самими ремесленниками и рабочими, а всегда образованными людьми изъ класса, стоящаго выше ихъ... Слова Маркса, что эмансипація рабочихъ можетъ быть совершена лишь самими рабочими, врны въ томъ смысл, что соціализмъ невозможенъ безъ соціалистовъ, какъ республика безъ республиканцевъ. Но рабы не могутъ освобождать самихъ себя. Руководительство, иниціатива, указанія и организованность должны прійти отъ тхъ, которые родились въ другой обстановке и привыкли къ умственной работ съ малыхъ лтъ». Какъ мало соотвтствуетъ подобная концепція новому факту пролетарской дйствительности - рабочему синдикализму.
        23
        Марксъ въ 1869 г. въ письм къ кассиру нмецкаго союза металлургистовъ слдующимъ образомъ характеризовалъ соотношеніе между политической партіей и профессіональными союзами: «...Профессіональные союзы - школа соціализма. Въ профессіональныхъ союзахъ рабочіе длаются соціалистами, такъ какъ они изо дня въ день борются съ капиталомъ. Вс политическія партіи какого бы то ни было направленія воодушевляютъ массу рабочихъ только на короткое время; профессіональные же союзы, наоборотъ,связываютъ эту массу прочно и надолго. Только союзы въ состояніи представлять дйствительно рабочую партію и противопоставлять силу рабочихъ могуществу капитала».
        24
        Авторъ этихъ строкъ когда-то въ небольшой работ далъ всестороннее и панегирическое описаніе революціоннаго метода. Въ ней революціонаризмъ разсматривался, какъ абсолютная самоцль. См. «Революціонное міросозерцаніе». Москва. 1917. Изд. «Логосъ».
        25
        Къ тому-же отдльные акты, какъ актъ Равашоля, по недоразумнію, называемого анархистомъ, своевременно вызывали одушевленные протесты идейныхъ вождей анархизма (Кропоткинъ, Реклю и др.).
        26
        Разумется, въ ученіи Толстого, какъ во всякомъ большомъ и оригинальномъ ученіи, есть мста, какъ будто опровергающія смыслъ вышеуказанныхъ сужденій и противорчащія имъ, но въ цломъ ученіе Толстого (именно ученіе, а не его практическая дятельность) необыкновенно послдовательно и однородно.
        27
        Рчь не идетъ, конечно, объ экспропріаціи общаго характера - «соціальной революціи».
        28
        Подробне см. въ подготовляющейся къ печати моей брошюр - «Классъ, партія и интеллектуальный пролетаріатъ».
        29
        Но именно потому, что въ данномъ случа рчь идетъ о «коллизіи» системъ, коллизіи, подготовляемой развитіемъ классового самосознанія - не можетъ быть и рчи о возможности «сорвать» подобную коллизію, провести ее смлымъ натискомъ. Если революціонный классъ недостаточно технически воспитанъ, онъ не суметъ создать «своей» системы и посл краткаго тріумфа понесетъ всю тяжесть пораженія.
        30
        Перломъ такой «дурной» для анархизма критики можетъ почитаться извстная книжечка Плеханова - «Анархизмъ и соціализмъ», знакомившая съ анархизмомъ поколнія соціалъ-демократовъ, книжечка написанная съ специфически Плехановскими - стремительностью, полемической «ясностью» и побдоносностью. Передержки и остроуміе - не всегда хорошаго тона - сходятъ здсь за аргументацію.
        31
        См. объ этомъ подробне въ изданной подъ моей редакціей книг Амона - «Соціализмъ и анархизмъ". М. 1903.
        32
        Индивидуалистическіе анархисты, особенно Тэкеръ и Маккэй, вслдъ за Прудономъ и Уорреномъ, не признаютъ формулы - «все принадлежитъ всмъ» и доказываютъ ея непримиримость съ основнымъ постулатомъ анархизма - «свободой личности». Коммунистъ - С. Форъ также видитъ источникъ «міровой скорби» не въ собственности, а въ организаціи власті.
        33
        Оставленіе за флагомъ «соціализаціи» извстной части интеллектуальнаго пролетаріата, не поврившаго въ «соціалистическую» революцію, не мняетъ общей картины.
        34
        Русская революція 1917 - 18 гг. - въ большевистскомъ ея уклон - дала краснорчивйшія иллюстраціи подобнаго положенія вещей. Опыты «соціализаціи» сверху, со всей «удалью отсебятины» (больше всего марксисты игнорировали Маркса и марксизмъ), опирающіеся на вооруженныхъ солдать, наемную гвардію, государственный терроръ, въ разнообразныхъ формахъ его примненія, съ истинно рабскимъ потаканіемъ разнузданнымъ инстинктамъ массъ, съ преміями за невжество и пр. и пр., разумется, никакъ не могутъ служить переходомъ къ анархическому строю и уже тмъ боле быть имъ самимъ. Это - перемщеніе власти. И анархизму нечего длать въ большевизм. Послднему онъ могъ бы сказать словами Герцена: «я вижу на твоемъ чел нчто такое, что меня заставляетъ называть тебя рабомъ..» Здсь не мсто, конечно, касаться положительныхъ заслугъ «большевизма»: ликвидаціи бездарной и безсильной политики «временнаго правительства», выявленія политической и нравственной дряблости нашихъ соціалистическихъ партій и непрочности нашей «буржуазіи».
        35
        Нкоторыя положенія этого манифеста были приняты иниціативной группой «Московскаго Союза идейной пропаганды анархизма» и легли въ основаніе eго «Деклараціи». (Москва, 1918 г.).