Библиотека / Фантастика / Русские Авторы / AUАБВГ / Градинар Дмитрий : " Отражение Тайны " - читать онлайн

Сохранить .
Отражение тайны Дмитрий Степанович Градинар
        Елена Щетинина
        Темой десятого сборника серии «Зеркало» стала алхимия. В двенадцати парах мужских и женских рассказов люди в погоне за мечтой пронзают пространство и время.
        Тексты сплавляются друг с другом, переплетаются, вступают в химические реакции. Заклинания и магия превращают в золото бронзу и медь. И, намертво сжав в ладонях философский камень, глядит в глаза надвигающейся беде старый алхимик.
        Иллюстрации Адама Шермана.
        Елена Щетинина, Дмитрий Градинар
        Отражение тайны
        
* * *
        Алхимия зеркал создает множество путей для выхода за пределы самого себя. В этом пункте алхимическое преображение вполне может осуществиться.
        С.М. Телегин
        Ученик замер у входа, не решаясь потревожить Мастера. Тот сидел за столом в неподвижности, только между пальцев его перебегал золотой дукат с имперским орлом и надписью: «эту монету я сделал из свинца…». Дата создания давно затерлась. Мастер просил не тревожить, когда пребывал в меланхолии. Но сейчас случай вышел иной.
        - Гонец от императора! - решился наконец ученик. - С ним стражники…
        - Пусть ждут. Императоров много, а нас, алхимиков, по пальцам пересчитать.
        - Кажется, он замерз и устал. Его свита едва держится на ногах.
        - И чьи это проблемы? Разве я кого-то приглашал? В следующей жизни будут думать, выбирая профессию! - отрезал Мастер.
        - Говорит, дело срочное…
        - Ещё бы! Нужно быть полным идиотом, чтобы тащиться в такую даль, в непогоду, по каким-то пустякам.
        За стеной ухали гигантские кожаные меха, и вовсю скрипела ременная передача. Там закачивались горячим паром цилиндрические мышцы и взводились медные шестерни под крыльями механических птиц, готовящихся к ночной охоте.
        - Может, действительно что-то серьезное?
        - Ах, оставь эти глупости! Всегда одно и то же. Будут просить золото. Или бессмертие. Или то и другое вместе. Нет, чтобы добра в свой мир. Или чтобы все голодные стали сытыми и счастливыми. Лишь золото и власть. А потом бессмертие.
        - Почему - потом?
        - Потому что глупо быть бессмертным калекой или нищим. То ли дело - бессмертный властелин мира! Ладно. Зови.
        Под каменные своды, бряцая ритуальными шпорами, шагнул молодцеватый фельдъегерь. Шпоры, как и пара тяжелых пистолей за поясом, вряд ли облегчили ему восхождение к жилищу алхимика, но придавали внушительности. Позади гонца замерли шестеро хмурых стражников. Бывалые. Из-под дождевых накидок тускло поблескивают кирасы, руки на рукоятях шпаг. Лица в шрамах.
        - Сир! Вы должны исполнить свой долг! - во взгляде посланника раздражение.
        Из-за двери, за спинами стражников, показалась бронированная морда механопса. Мастер чуть заметно шевельнул бровью, и пёс замер.
        - Принеси-ка мне чаю, - невозмутимо сказал Мастер ученику, - а мы тут пока поговорим о долге и всяком прочем.
        - Хватит валять дурака! - гонец сорвался на крик. - Императору нужно золото!
        - Только золото?
        - И ещё бессмертие…
        Ученик хмыкнул. Потом оказался на кухне, где в жерле огненной печи трудился голем-хлебопек, а рядом, наполняя воздух цветочными ароматами, которые, впрочем, всё равно не могли полностью сбить запах разлагающейся плоти, бормотала что-то над огромным чаном лучшая из поварих империи, умершая двести лет тому, но поставленная Мастером на службу. Не пропадать же талантам. Ни слуги, ни ученик не любили заходить на кухню.
        Когда он вернулся, число гостей сильно поубавилось. И шесть механопсов слизывали кровь с каменного пола. А перед Мастером, утратив прежний лоск и апломб, стоял, дрожа от ужаса, гонец. И прятал глаза. Слишком уж холодным был теперь выцветший стариковский взгляд. И больше походил на белую бездну, где вертится вечная вьюга.
        - Твои люди первыми достали оружие, так и скажи императору. Будет ему золото. С бессмертием пока сложно, но золото будет. Послезавтра. Не раньше обеда. Чаю хочешь? А что так? Ну, как хочешь. Передавай императору мои заверения в верноподданнических чувствах.
        Когда посланник, потеряв одну шпору и оба пистоля, вылетел наружу, Мастер взял чашку, предложенную учеником, и неторопливо отхлебнул.
        - Я же говорил, всегда одно и то же. Они думают, нам это запросто - обращать металлы, общаться с демонами, видеть будущее. Запомни: алхимия - наука неточная. Никогда не известно, что в итоге получится. Может, золото, может, серебро, а может, и коровья лепешка. С бессмертием та же ерунда. Оно когда бессмертие, а когда бубонная чума. Тут много от настроения зависит. И от погоды. И чёрт его знает, от чего ещё. Ладно, пора делом заняться. Подниму стражников, не пропадать же добру. Подлатать малость нужно, сильно их собачки мои порвали. Ты пока вымой полы. Ужин через час.
        Мастер достал дукат и вновь начал вертеть его пальцами. Год стёрт. Лишь имперский орёл и надпись.
        - Эту монету я сделал из свинца…
        > - Дмитрий Градинар
        + - Елена Щетинина
        1
        Алхимик являет миру своё искусство…
        Эта звезда и есть знак Великого Делания. Своим появлением она накладывает печать на философские плоды и удостоверяет художника в том, что он действительно обрёл единый свет мудрецов. Звезда окончательного ведения, звезда Гермеса с необходимостью должна появиться в самом начале созидания микрокосма как знак и подтверждение совершенного усекновения главы, безошибочного отделения чистой белизны от всего бесконечно чёрного, именуемого Мастерами чернью чернее чёрной черни - nigrum nigro nigrius. Философы именуют эту звезду Звездою Утреннею.
        ЭЖЕН КАНСЕЛЬЕ, «АЛХИМИЯ»
        > Андалузская сказка
        Обрывок холста в чаше с маслом коптил неимоверно. Пламени его горения едва хватало на то, чтоб осветить узкие высохшие ладони Мастера с выступающими из-под тонкой кожи острыми костяшками. Рядом мерно дышало море, а с пристани доносился ржавый шепот якорных цепей. Это последние рыбацкие лодки возвращались с лова.
        Возвращались молча, без перебранки рыбаков, без веселого смеха детей, терпеливо ожидающих на берегу той минуты, когда можно будет выпросить у ловцов морских коньков и посмотреть, насколько велика добыча. Лодки приближались. Их выбеленные солнцем и солью паруса не хлопали на ветру. Только монотонное поскрипывание вёсел в уключинах да удары цепных колец о пристань, словно эпитафия прошедшему дню, возвещали о прибытии тружеников моря к своим причалам.
        Вскоре исчезли и эти звуки. Ночь, объявшая всё восточное побережье Кастилии, от Барселоны до Коста-дель-Соль и дальше, до самого Кадиса, задула свечу дневных забот, и наступила тишина. Только пенно шуршали волны засыпающего моря, а в пахучих садах стрекотали цикады. Их приятное уху цвиканье звучало вечным гимном звездному небу, раскинувшемуся над Андалузией. И шатер этот был безразмерен и вечен. Лишь далекий лай собак, охранявших рыбные склады, и дерзкие трели какого-то неуемного соловья, влюбленного и оттого певучего, пытались прорезать величие ночи. Но этим только делали её гуще, как делает приятней блюдо щепотка дорогой пряности, помнящей долгий караванный путь из какой-то далекой, как сами звезды на небе, страны.
        Мастер распахнул настежь деревянные ставни, вдохнул полной грудью эту ночную тишину, так, что кольнуло в сердце, и вновь вернулся к работе.
        Нет, он не был торговцем рыбой, хотя и жил рядом с морем. Он не разделывал туши, пахнущие тиной и глубиной, не чинил потрепанные штормами лодки. Он даже ни разу не выходил под парусом. Такое случалось разве что в далёком детстве, которое уже не помнилось, словно его и не было. Ведь для него это всё происходило так давно…
        Он ткал ковры - и этим радовал людей. Хотя всё, что выходило из-под рук старика, оказывалось настолько прекрасным, что коврами его работу никто не называл. В сплетении разноцветных нитей рождались под низким сводом сырой лачуги Мастера настоящие картины. Загадочные, чарующие, останавливающие на себе взор.
        Скрипят, шатаются ремизки станка, большой гребень, что сделан из расщепленного камыша, уверенно и ладно подгоняет нити, снуёт гладкий, отполированный миллионами движений ладони челнок. Куст самшита давно увял, попорченный неведомой болезнью, и только челнок, выструганный из толстой жесткой ветви, остался напоминанием о том кусте. Скрипят ремизки, день и ночь. Вертится барабан с навитой тканью. И что-то остается после того, как нити исчезают, вплетаясь в ткань. Как будто шепотом эти нити подсказывали: «Всё исчезает, но что-то остаётся после…»
        Кроме того, ковры Мастера были подобны большим зеркалам, в которых отражался калейдоскоп пейзажей. Со стороны казалось: ещё мгновенье, и в кронах нитяных деревьев прошелестит ветер. Тот, что живёт за стеной. А в густых и тёмных облаках мелькнёт молния, вслед за которой поспешат раскаты грома.
        Многое из того, что было выткано Мастером, приводило других обитателей посёлка, часто наведывавшихся к своему соседу-ковроделу, в недоумение.
        - А что это за горы? Разве бывают такие высокие горы?
        - А что это за звери? - наперебой лились голоса. - Неужели бывают звери, у которых карман на брюхе?
        Мастер молчал и улыбался. И, видя, как пергамент его лица собирается в мудрые складки, люди тоже начинали улыбаться. Улыбаться, навсегда уверовав, что есть такие горы, есть такие звери, существует вообще всё, что живёт на коврах Мастера.
        Бывало и другое…
        - Сеньор Мастер! Сеньор Мастер! - взахлёб, едва переступив порог, от самых дверей восторгался здоровенный парень, чьи усы были ещё слишком невзрачны, а взгляд слишком лучист для того, чтобы назвать его мужчиной. - Сеньор Мастер! Я вернулся из долгого пути. Меня брали матросом на большой корабль с высокими мачтами, и я побывал чуть ли не на краю земли! Там чудные острова с дивными растениями, там вода прозрачна как слеза и всё время тёплая, как парное молоко! На память мне осталась морская раковина, какой ещё никто не видел. И знаете, Мастер, она точь-в-точь как та, что выткана вами два года назад!
        А Мастер в это время разворачивал перед зашедшим морским трудягой свой новый ковёр, который едва успел соткать к рассвету. Рисунок словно дышал ветрами и свободой. Большой корабль тяжело взбирался на океанскую волну. За кормой виднелась гряда островов: чудных, волшебных, с дивными растениями. И вода была прозрачна, сквозь её толщу можно было различить ракушки и водоросли, облепившие днище корабля. Огромные белые паруса, разрисованные золотыми крестами, несли этот корабль к родной земле.
        - Но Мастер! Мастер! Откуда вам… Ведь это тот самый корабль, на котором я провёл в море восемь долгих месяцев! Это же… - голос матроса срывался на шепот, восторг сменялся благоговением, - это те острова, два больших и пять чуть поменьше… Святая Дева! От Бога или от дьявола ваш талант, сеньор Мастер?
        И вновь в уголках старческих губ мелькала улыбка, и вновь барабан заправлялся нитью, и по рыбацкому посёлку, который уже раз, пробегала весть о чуде, сотворенном руками Мастера. А матрос, пораженный увиденным, нёс в дом старика огромный, сочащийся вкусной слезой круг сыра. И пучок зелени. И немного оливок. И кувшин доброго андалузского вина.
        Никто не знал, сколько Мастеру лет. Сам же он давно перестал вести счёт годам, которые высеребрили волосы и сделали тело дряхлым и невесомым.
        По утрам Мастер выходил привычной тропой к морю, чтоб умыться и набрать воды, чтобы позже, когда станет совсем жарко, смочить лицо и затылок. Для окраски нитей морская вода не годилась, приходилось носить воду из колодца на другой стороне поселка. Тяжкой, слишком тяжкой была ему ноша, но Мастер знал: всё, что идёт из сердца и снов, проходит через руки. Его труд. Его ноша. Краска должна быть замешана им самим, его руками. И брёл он долго, закрыв глаза, приветствуя медленными кивками встречающихся жителей. Раз за разом. Год за годом. Уже столько лет, сколько листьев облетело с деревьев у храмовой площади. Это был его медленный ритуал и долгий спор с самой судьбой. А морская вода - лишь для того, чтобы чувствовать Великое Море Создателя, как говорил о своём ритуале Мастер.
        Тропинка сворачивала влево, уводила в сторону от широкой дороги к причалам, ветвилась на множество других тропок и стёжек, но он шел верно, всегда одним путём. К небольшой бухте с высоким валуном, прикрывавшим береговую полоску от волн даже в сильную непогоду. Медленно раздвигая босыми ногами ворох слежавшихся водорослей с кое-где застывшими студнями медуз, он входил в приятно холодящую влагу, и изумрудные переливы играли на его лице. Вода была подобна жидкой бирюзе, насыщенной берилловыми тонами. Шустрые мальки сновали между ног, и небо купалось в этой воде.
        Но таким море было для других. Старик видел лишь черные волны, катящиеся под чёрным же небосводом, и слышал тревожный крик чаек. Но никогда - ни разу! - Мастер не выплеснул стоящую перед глазами черноту на свои ковры. Его пальцы безошибочно смешивали охру и пурпур, изумрудное лето и ореховую осень, темноту новолуния и белизну зимы, а после вели челнок, превращающий нити в ткань, а цвета - в картины на ковре. Ночь не была ему помехой. Умелые пальцы соединяли нити суконным или саржевым плетением, реже - тафтяным, годящимся для шелка: ведь в поселке было не так много людей, позволявших себе покупать на ярмарках шёлк. Но иногда, хотя бы раз в год, Мастер сплетал особую ткань. Ткань, называющуюся восьмивязным атласом, секрет которой верно хранили руки. И это были невероятные, богатые, как сам белый свет, поделки. Водились ли у него деньги? Наверное. Он не знал и не обращал на это внимания. А по правде говоря, иногда вовсе забывал, что на свете есть деньги. Он думал - зачем они миру, если у мира есть всё? Покупки делал мальчишка поселкового старосты, которого воспитывали в честности и святости и который
рано или поздно должен был стать новым старостой.
        Шло время, менялись люди. Где-то начинались и прекращались войны, кто-то умирал, у кого-то рождались дети. Волны смывали старые причалы, и ветер уносил обрывки давно забытых клятв. И продолжали опадать листья. Менялось всё, только Мастер по-прежнему творил из нитей живое чудо, и огонёк мерцал в его окне каждую ночь. Больше для других, чем для него самого. И вскоре весть о ткаче-искуснике донеслась до Мадрида.
        В блестящем лаковом экипаже въезжал Мастер на каменный настил моста, ведущего в замок Аламеда. Рядом с ним, бережно держа в руках ковры, отобранные слугами известного кастильского гранда, сидели на покрытых бархатом лавках трое жителей посёлка, сопровождавшие Мастера. Им пришлось проделать неблизкий путь. Через Лорку и Альбасете, через Ла-Роду и Таранкой. Мастер молчал. Молчали и его провожатые. Только изредка прикладывались к дорожной фляге с водой. Лошади устали, а форейторы всю дорогу кривили лица. Им ещё никогда не доводилось сопровождать столь низкородных пассажиров.
        На большом постоялом дворе у Аргандо им пришлось сделать последнюю остановку. Здесь заменили лошадей. На медные ступицы колес навели пламенный блеск, а с подножек экипажа смели дорожную пыль. Но это не помогло. Мадрид встречал их безразличием, как всегда встречают чужаков большие города, где хватает собственных людей, новостей и событий.
        Вельможа, носящий громкую фамилию, которая, впрочем, была стёрта потом временем, принял ковродела и его спутников в огромном мраморном зале. Ковры Мастера лежали тут же, на длинном столе, и вся свита гранда не могла оторвать взгляды от увиденной красоты.
        - Мы поражены твоими трудами, старик! - вельможа кивал головой в такт собственным словам, роняя их, словно щедрые дукаты. Он знал цену каждой произнесенной фразе. Каждой букве. И все приближенные знали, как дорого стоит его похвала. Он говорил медленно, и каждое слово имело вес, который не измерить никакими марками, либрами и унциями. - Мы признаём, что свет ещё не видел подобных творений. Мы желаем видеть всё это на дворцовых стенах. Какая цена тебя устроит, старик?
        И тут время замерло. Всё застыло. Только руки Мастера перебирали что-то незримое в воздухе, словно продолжали играть с тканью. Мастер молчал долго. Настолько долго, что нижняя губа самого спесивого из слуг вельможи успела провиснуть, обнажив десны и жемчужный ряд зубов. То ли дело жители поселка. Их жемчуг был сплошь гнилой и неровный. Мастер не составлял исключения. Но его руки! Он гипнотизировал, он творил какое-то чудо, непонятное, прозрачное, вечное…
        Кто-то кашлянул, кто-то шаркнул башмаком, а кто-то и подавил зевок. Ведь есть на свете люди, неспособные различить цвета, есть неспособные оценить звуки, немало и тех, кто не способен оценить вообще ничего, если оно не принадлежит лишь им самим. И только раболепие перед сюзереном заставляло их сейчас таращиться на ковры Мастера. Их нельзя судить. Все-все важны, как важны в море косяки разноцветных рыб и быстрые мурены, и жирная камбала, и даже никчемные рачки, без которых не существовало бы гордых финвалов. Так или иначе, кто-то дрожал от нетерпения, а кто-то зевнул. И старик опустил наконец-то руки.
        - Благородный сеньор! - так отвечал Мастер. - Мне лестно слышать ваши речи… Я всего лишь ваш покорный слуга. Вот только…
        Как было ему объяснить, что не звон серебра и блеск золота заставляли его трудиться днём и ночью, не разгибая спины? Как было объяснить, что он никогда не мечтал о таких случайностях, как поездка в роскошной карете, и о столичных бульварах с дарящими тень аламос, так называли рослые кастильские тополя с густыми кронами. Как сказать, что единственное желание, благодаря которому существовала в нём жизнь, это желание день и ночь плести свою ткань, превращая нити в чудо. Ведь то, что приходит во снах и стучит откуда-то из сердца, - ему нельзя не открыть дверь. Нельзя оставить там, за порогом существования этого мира. И было ещё кое-что… Руки Мастера безвольно опустились, из глаз покатилась слеза. Как всё это сказать? Но всё же он попытался…
        По залу пробежал удивленный ропот. Снова замерли звуки, слуги озадаченно вскинули и остановили опахала. Летняя жара, пробившаяся в дворцовый зал через раскрашенные окна и стрельчатые арки, старалась превозмочь извечную прохладу камня. Разговоры сменились перешептываниями. Кто-то полагал, что сейчас последует какая-нибудь дерзкая цифра, кто-то, наоборот, предвкушал жест покорности и приношение ковров в дар безо всякой оплаты, но кто бы как ни думал, в их мыслях всё равно позвякивали монеты. Золотые, серебряные, медные, разные. Здесь все знали цену всему.
        Ковродел оперся о руку неотступно следующего за ним рыбака. Всё так же, не поднимая лица, сказал:
        - Я стар. Голос мой слаб, а волосы седы. Но я имею всё, что помогает цепляться за жизнь… - он говорил так, будто ткал свой последний ковёр. Глухо и обречённо звучал его голос. Он думал о жизни, которая нескончаемым вереском стелется по земле. Думал о том, что скоро силы покинут его, и он уйдёт к тому берегу, на котором встречаются рано или поздно все ныне живущие. А потом вскинул голову, уставившись куда-то между вееров и цветастых нарядов знати. - Пусть же будет так, что перед своей кончиной я успею услышать, как множество людей изо всех уголков страны радостно скажут друг другу: Боже, неужели так красива жизнь? Пусть это видят все…
        После этого наступила тишина. Мастер, ослабевший после долгой поездки, сел на стул и превратился в маленького человечка, обжатого со всех сторон временем. И только невидимое эхо гоняло по самым дальним и тайным коридорам замка его речь. Молчание было прервано грандом не сразу, настолько неожиданны были ему слова умельца.
        - Старик! Просьба твоя необычна, как необычно дело рук твоих. Но только зачем, объясни, так необходимо, чтоб на всю эту красоту глазела толпа? В моём дворце достаточно места для сотен благородных гостей, все они смогут оценить твою работу с истинно высших ступеней понимания прекрасного! Тебе я предложу сан придворного ткача, и старость твоя будет обеспечена. Всем, живущим в твоём посёлке, я дам много золотых монет. За то, что не позволили тебе умереть от голода и одиночества, ведь я понимаю, как тяжела жизнь в провинции. Уверен, им это понравится больше, чем созерцание всех твоих картин.
        Но Мастер не собирался менять своего слова, а сопровождавшие даже не пытались переубеждать его, хотя каждый из спутников понимал, что золото для посёлка - это не просто беззаботный праздник. Это новые лодки, новые снасти. Смола, пенька, железные обручи для бочек, соль, новая ограда для храма, повозки, тягловые волы…
        - Старик, подумай! Не подталкивай меня к гневу! Творения твои велики. Но и щедрость наша не мала. Прими награду, и пусть не будет между нами непонимания! Так будет лучше для всех.
        Мастер молчал, перебирая пальцами край залатанного платья. Он понимал, что где-то там, бесконечно далеко от Мадрида и вообще от всего мира, Судьба плетёт восьмивязный атлас его жизни. И осталось совсем чуть-чуть. Последние стежки. Ведь есть ещё кое-что… Оно не мешало жить там, среди односельчан, но здесь окажется совсем лишним.
        Гранд нахмурил брови, а потом решил перейти на лесть.
        - Послушай, старик, оставим торг на потом, для этого будет ещё время. Расскажи нам лучше, откуда черпаешь своё вдохновенье? Ты много путешествовал? Ты встречался с великими художниками и перенял их мастерство, переложив искусство кисти на челнок ткацкого станка? Где ты видел всё это? - и гранд широким жестом указал на ковры, покрывающие стол.
        А Мастер продолжал молчать, лишь из глаз его вдруг снова покатились старческие слёзы. Он понял. Вот оно. Вот и пришла очередь той тайны, которую лучше бы в себе не носить…
        И в третий раз замерло всё. Где-то за стенами родился мелкий звук, но сразу и пропал, почувствовав неуместность своего пришествия.
        - Что случилось, Мастер? - впервые гранд назвал его так, как звали старика в посёлке. - Что могло вас так растрогать или же обидеть?
        Он был добр, этот вельможа. Возможно, это был самый добрый вельможа Кастилии. Но от этого он не переставал оставаться вельможей и верным блюстителем нравов. Ах, если бы об этом знать раньше, если бы знать! Можно было бы спрятать Мастера, ответить, что он ушёл и больше никогда не вернется. Всегда так случается, что когда происходит самое плохое, выясняется, что имелось множество способов избежать этого…
        Теперь Мастер прикрыл лицо руками, чтоб не было видно слёз. За него ответил пожилой плотник, один из пришедших с ним:
        - Прошу простить, благородный сеньор, за то, что посмел вторгнуться в вашу беседу. Но только вы спросили, где Мастер мог видеть всё, что позже появилось на его коврах. И если мне будет позволено, я отвечу на вопрос.
        Внимание гранда и всей свиты немедленно перенеслось на плотника, чья обувь на деревянной подошве едва слышной дробью по мрамору выдавала его волнение.
        - Да-да! Отвечай же скорей!
        Плотник, которому до этой поездки из всей знати доводилось видеть лишь поселкового священника да ещё офицера гвардии, когда тот заплутал и случайно оказался в их краях, помялся, нервно передёрнув плечами, провел рукой по вздрагивающей спине Мастера и наконец ответил, быстро выталкивая из себя слова, словно стремясь поскорее избавиться от тяжелого груза, лежащего на сердце. А Мастер едва заметно кивнул ему, словно ободряя и одобряя одновременно. Ведь всё тайное рано или поздно становится явным. И даже Великое Море Создателя в отлив обнажало у берега своё дно, показывая, что же скрывалось там, в глубине.
        - Он ничего этого не видел! Он не мог ничего этого видеть! Он вообще НИЧЕГО не может видеть! - выпалил, наконец-то решившись, плотник.
        - Ваш Мастер ослеп? Что с ним случилось? Когда это произошло? - наперебой, взволнованной птичьей стаей, заговорили присутствующие в зале.
        - Мастер слеп от рождения. По крайней мере, так говорит старуха Мерилья. А она в поселке единственная, кто помнит Мастера с детства.
        - Тогда как ему всё это удалось? Это же невозможно! - воскликнул ошеломленный гранд, который уже начал смутно догадываться, что из всего этого выйдет.
        Но плотник только кусал губы и пожимал плечами.
        Дворцовый зал покидали молча. Все стремились потрогать ковры, словно святыню, и бросить прощальный взгляд на старика, сгорбившегося, продолжавшего зачем-то закрывать лицо руками.
        Дамы вытирали слезы. Не все, но многие. Мужчины глядели с состраданием, тоже не все. Сам гранд стоял в стороне, не зная, что тут и говорить. А кое-кто обходил стол с коврами стороной, словно они несли на себе проказу.
        Лишь один взгляд абсолютно отличался от прочих. И тому имелось объяснение! Чуть было не ставший ненужным придворный ткач злобно ухмылялся, бросая косой недобрый взгляд в сторону старика.
        Это именно он, придворный ткач, справедливо полагавший, что его ковры - просто разноцветные тряпки по сравнению с коврами Мастера, он отправил состряпанное корявым почерком письмо в Медина-дель-Кампо, на имя Мигуэля Морильо, известного всем и всякому Великому Инквизитору.
        Талант Мастера был признан даром Сатаны. Ведь никому не дано было понять, как мог слепой человек изобразить на ткацком станке всю красоту мира. Также никто не взошёл ещё на Эверест, и поэтому горные вершины, пугающие своим величием с ковров Мастера, были названы порогом преисподней. А таинственные звери с карманами на животах прыгали в далёком тропическом буше ещё не открытого южного континента, который на картах обозначался как земля огня и попугаев, впрочем, к этому рукой посла-иезуита было ясно дописано: «Никто никогда не бывал на этой земле, поэтому мы ничего о ней не знаем». И это была не единственная ещё не открытая земля.
        Старика сожгли на костре жарким августовским вечером. И толпа, наблюдавшая за этим актом веры, плевала в сторону корчащейся в огне фигуры - ведь никто из них так и не увидел шедевров Мастера. Лишь часть из его творений сумел утаить от инквизиторов тот самый гранд, который иногда запирался теперь в своей комнате, подолгу разглядывая невероятные картины, вытканные Мастером.
        Объятый пламенем, сгорал завернутый в один из своих ковров Мастер. На его место в костре времени рождался пятнадцатый век. А утром, после ночного дождя, размывшего по площади пепелище, кто-то из стражников нашёл обрывок ткани: прекрасная в своём величии и раздувающая паруса, словно волосы красавицы по ветру, каравелла с названием «Санта-Мария» на борту купалась в лучах лунного света.
        Ведь всё исчезает, но что-то остается после…
        + Тигр, о тигр!
        Чумной Доктор стоял на улице за окном, небрежно облокотившись на подоконник, и с любопытством осматривал комнату. Кажется, осматривал. Что-либо определенное сказать было трудно, - стеклянные вставки в маске были мутны и надежно скрывали глаза.
        - Ну, как здоровье? - спросил он.
        Голос звучал глухо, резонируя в пазухах огромного клюва. Терпко пахло чесноком и травами и чуть тянуло сладковатым запахом тления.
        Она пожала плечами, не отрываясь от гобелена:
        - Вроде бы никаких симптомов.
        - Вроде бы или никаких? - уточнил Доктор. Она снова повела плечами, на этот раз молча.
        Доктор повторил ее движение, словно запоминая.
        - А в городе еще пятеро этой ночью умерли, - как бы между прочим сказал он.
        Она рассеянно кивнула.
        - Тебя не интересует, кто это? - Доктор наклонил голову набок, словно огромная диковинная птица.
        - Не знаю, - тихо ответила она. - Не знаю. Когда-то мне было интересно… хотя нет, «интересно» не то слово, оно слишком легкое и поверхностное… совершенно не такое, каким должно быть… Когда-то я хотела знать, кто умер на этот раз…
        - А теперь? - заинтересованно спросил Доктор.
        - А теперь какая разница? Мы все рано или поздно умрем.
        Судя по звуку, который донесся из-под маски, Доктор хмыкнул.
        Она же лишь ниже склонилась к гобелену, подбирая нужный оттенок нити.
        - Почему ты никогда не приглашаешь меня зайти? - спросил он.
        Она повернулась к нему:
        - Простите?
        - Почему ты никогда не приглашаешь меня зайти? - повторил он, практически перегнувшись через подоконник. - Все жители города рады меня видеть. Они зовут выпить с ними чашечку травяного настоя, послушать их дыхание, да даже просто посидеть и поболтать. Но только не ты. Ты всегда разговариваешь со мной через окно.
        - Потому что вы всегда подходите со стороны окна.
        - Я делаю это с тех пор, как ты не впустила меня в дверь.
        - Послушайте… - она откинулась назад, на спинку стула, и пристально посмотрела в круглые птичьи глаза. - Я здорова, а кроме меня, тут больше никого нет. Зачем вас пускать сюда? И тем более, приглашать?
        - Из обычной человеческой вежливости, - пожал плечами Доктор.
        - Из обычной человеческой вежливости мы когда-то впустили нищего, и посмотрите теперь, - она обвела рукой улицу.
        Чумной Доктор оглянулся.
        Ветер гонял по безлюдной улице перекати-поле. Видимо, занесло из пустыни, которая простиралась сразу же за городскими воротами. У стены было свалено в кучу какое-то тряпье, наверное, пытались убраться в доме кого-то из умерших, да так и не успели. Худая собака опасливо протрусила мимо, шарахнувшись от Доктора и оскалив зубы на кучу тряпья. Видимо, почуяла мертвеца.
        - И над всем безраздельно воцарились Мрак, Гибель и Красная Смерть…[1 - Э. По. «Маска Красной Смерти».] - тихо пробормотали за спиной Доктора. Его передернуло и чуть не отшвырнуло от подоконника.
        Когда Доктор повернулся обратно, она снова склонилась над гобеленом.
        - Зачем ты это делаешь? - спросил он.
        - Уличному театру не хватает занавеса.
        - Уличному театру не хватает актера, зрителей, пьесы, в конце концов, - судя по голосу, под маской ухмыльнулись. - Поверь мне, занавес самая меньшая из его проблем.
        - Тем более нужно начинать с меньшей из проблем.
        - Зачем? Зачем оно нужно? Город умирает. Ему осталось от силы несколько месяцев, ну хорошо, год. Но он умрет. О нем все забыли - и не вспомнят уже никогда. Зачем тебе это все нужно?
        - Не знаю, - она снова пожала плечами. - Но ведь оно есть. Оно было, есть и будет всегда. А значит - оно нужно.
        - Это - твое лекарство?
        - Что?
        - Это - твое лекарство? Поэтому ты не заболела, да?
        - Не знаю. Правда, не знаю.
        - Искусство, - пожал плечами он. - Пффф… Право слово, какая глупость. Но дело твое, я не настаиваю.
        - Приходите ко мне на представление, - она подняла голову от гобелена и взглянула прямо в стеклянные линзы. - Приходите. Я приглашаю.
        - Ну как я могу отказаться от приглашения, - Доктор преувеличенно галантно поклонился. - На сем прощаюсь с вами. До встречи.
        Он развернулся и пошел прочь.
        Она посмотрела ему вслед. Высокая, худая, вся какая-то нечеловеческая фигура в плотно облегающем тело провощенном плаще, словно сгибаясь под весом клювообразной маски, ковыляла вниз по пустынной улице. Собака скалила вслед желтые гнилые зубы. Фигура, не оборачиваясь, погрозила собаке пальцем. Собака заскулила, поджала хвост и на брюхе уползла в какую-то щель под домом.
        Она вздохнула и вернулась к гобелену.

* * *
        Всю ночь дул восточный ветер. И сейчас песок, что он принес из пустыни, был везде: хрустел под ногами, скрипел на зубах, царапался под веками. Вся площадь была покрыта мелким, вездесущим песком. И он, как только в городе умрет последний человек, с утроенными усилиями кинется завоевывать освободившуюся территорию.
        Самое сложное было развесить гобелен. Она не рассчитала сил, и он оказался слишком тяжел для нее. Поэтому пришлось провозиться целый час, а не пятнадцать минут, как она предполагала еще вчера.
        Но все равно, даже и через этот час, площадь была пуста и безлюдна. «Может быть, за ночь умерли и все остальные?» - мелькнула у нее мысль, но она быстро отогнала ее. Нет, нет. Так не может быть. Не может быть, чтобы она так глупо… не успела.
        Старая пластинка на патефоне, хрипя и повизгивая, заиграла совсем древнюю, полузабытую мелодию. «Интересно - а сколько в этом городе не слышали музыки? Не думали о музыке вообще?» - снова мелькнула у нее мысль. Но и эту она тоже изгнала прочь. Не время, не сейчас. Потом. Если… если будет это «потом».
        Она закрыла глаза.
        Будь что будет.
        - Тигр, о тигр, светло горящий
        В глубине полночной чащи,
        Кем задуман огневой
        Соразмерный образ твой?[2 - У. Блейк. «Тигр».] -
        начала она.
        Раздались хлопки.
        Она открыла глаза.
        Скамьи перед сценой уличного театра.
        Ровно тринадцать рядов - она помнила это с детства.
        На самом последнем сидел Доктор. Именно он и хлопал. Размеренно, чуть неуклюже, как старый механизм.
        - Спасибо, - сказала она. - Но это еще не все.
        - Вот видишь, - под маской усмехнулись. - Никто не пришел.
        - Потому что я больше никого и не звала.
        - Вот как?
        - Да, именно так. А вы? Как вы узнали о том, что я уже тут?
        Доктор не ответил.
        - Вот видите, - покачала головой она. - Вы поняли. Вы это как-то поняли. Я надеюсь, что так же поймут и другие.
        - А если нет?
        - Значит, нет.
        - То есть ты все это делала зря, - кивнул доктор.
        - Нет, - снова покачала головой она. - Не зря.
        - У тебя так мало жестов, - вдруг сказал он.
        - Что?
        - Так мало жестов. У тебя, - он поднял руку и покрутил кистью. - Ты пожимаешь плечами, киваешь, качаешь головой, и все. Да, кажется, все. У тебя больше нет жестов. Это очень плохо для актрисы, разве нет?
        - Может быть, мне просто некому их показывать?
        - А я?
        - А вам тем более.
        - Почему на гобелене именно тигры? - спросил Чумной Доктор с первого ряда.
        Она моргнула, но не подала виду, что удивилась:
        - Потому что я буду рассказывать о тигре.
        - А почему о тигре?
        - А почему бы и нет?
        Доктор покачал головой.
        - Я знаю, почему ты не заболела.
        - Отчего ж?
        - Ни одна бацилла не выживет в тебе. Она подохнет от скуки и тоски прежде, чем ты почувствуешь хоть какие-то симптомы.
        - А вы научились шутить, госпожа Смерть.
        Доктор дернул головой, словно хотел что-то сказать. Но она успела закрыть глаза:
        - В небесах или глубинах
        Тлел огонь очей звериных?
        Где таился он века?
        Чья нашла его рука?
        Что-то зашуршало там, в мире за закрытыми глазами.
        Она разлепила веки.
        Человек, весь замотанный в тряпье, тяжело опираясь на клюку, ковылял через площадь к сцене. Добравшись до ближайшей скамьи, он тяжело упал на нее, но тут же поднял голову. И, кажется, приготовился слушать.
        - Что за мастер, полный силы,
        Свил твои тугие жилы
        И почувствовал меж рук
        Сердца первый тяжкий стук? -
        продолжила она.
        Люди.
        Люди шли сюда.
        Каким-то образом почуяв, прознав - они шли сюда.
        Шли за искусством, шли к искусству - забыв про мор и чуму.
        Ковыляя, помогая себе палками, поддерживая друг друга - они шли сюда.
        Что за горн пред ним пылал?
        Что за млат тебя ковал?
        Кто впервые сжал клещами
        Гневный мозг, метавший пламя?
        Чумной Доктор не находил себе места. Словно каждый вновь пришедший человек выталкивал, выпихивал эту птицеобразную фигуру, изгонял прочь. Доктор появлялся то на одном, то на другом ряду, иногда даже пытался метнуться к выходу с площади, но, будучи приглашенным, не мог покинуть ее.
        А когда весь купол звездный
        Оросился влагой слезной, -
        Улыбнулся ль наконец
        Делу рук своих творец?
        Гобелен за ее спиной зашевелился. Сначала медленно и едва ощутимо, потом все сильнее и сильнее, пока не заходил ходуном, словно под порывами пустынного бурана. И среди движения гобелена она чувствовала и еще одно - рождение чего-то нового, могучего и великого.
        Неужели та же сила,
        Та же мощная ладонь
        И ягненка сотворила,
        И тебя, ночной огонь?
        И два огромных тигра, сплетя свои гибкие тела, в едином прыжке ринулись на Чумного Доктора.
        И исчезли вместе с ним во всполохе света, рассыпавшись солнечными зайчиками.
        Тигр, о тигр, светло горящий
        В глубине полночной чащи!
        Чьей бессмертною рукой
        Создан грозный образ твой? -
        тихо закончила она.

* * *
        - Мама, мама! - мальчишка прыгал за окном, пытаясь подтянуться на подоконнике. - Мама!
        - Что тебе? - мать подняла голову от гобелена.
        - Мама! Мы нашли в овраге такое!
        - Что - «такое»?
        - Мама, иди посмотри! Мама, это здорово!
        - Потом, хорошо? Вы же никуда это «такое» не денете?
        - Нет! - мальчишка замотал головой. - Нет, мы спрячем это в наши сокровища!
        - Вот и славно, - кивнула она. - А я потом как-нибудь совершу набег на ваши сокровища. Хорошо?
        - Хорошо! - он еще пару раз подпрыгнул, а потом побежал обратно к оврагу.
        Приятели толпились на краю, шумно обсуждая находку, валявшуюся у них прямо под ногами.
        Старый плащ, перчатки, какая-то палка с крюком, поношенная сумка. Стеклянные линзы, странный кожаный чехол, истрепанная шляпа.
        И еще «такое».
        Череп.
        Странный, не похожий ни на один виданный доселе. Чуть больше человеческого, с массивными костями. И, видимо, очень прочный и тяжелый.
        С вытянутыми челюстями, - как будто сложенными в клюв, - и огромными провалами глазниц. Словно останки гигантской птицы. Неведомой, страшной и чужой. Не из этого мира.
        - Теперь уж стонов никаких
        Из этой кости не исходит,
        И сим единым не походит
        Она на черепы живых[3 - Дж. Байрон. «Стихи, вырезанные на чаше, сделанной из черепа».] -
        пробормотал какой-то мальчишка, даже не успев понять, зачем он, собственно, это делает.
        Череп дрогнул и рассыпался в прах.
        2
        …черпает знания в старых книгах…
        … запрещено препятствовать пользоваться нашей книгой достойным людям. Скажи им правду и дозволь пользоваться нашей книгой, и не бойся, тут нет греха. Эта книга пусть будет им помощником в пору необходимости и нужды, при бедности и на чужбине, или по какой-либо ещё из причин…
        АБУ БАКР МУХАММАД ИБН ЗАКАРИЯ АР-РАЗИ, «КНИГА ТАЙН»
        > Шекспир Универсум
        Большую комнату освещают четыре светильника, расположенные по углам. Круглое зеркало, висящее над кроватью, переливается бликами пламени, словно прощаясь. Ведь его скоро разобьют, раскрошат на мелкие осколки, чтоб навсегда исчезла та картина, которую оно успело запечатлеть в тонком слое амальгамы. Кровать - на мраморном постаменте, высокая, с резными спинками, размерами под стать комнате. На кровати взбитыми сливками вспухают кружевные простыни. С медного крюка, вбитого в потолок, свисает тонкая сеть.
        - Балдахин, - услужливо пискнула подсказка.
        Корвин заинтересовался этим странным словом и даже проговорил его несколько раз. Почувствовав, как оно ворочается под языком тяжелыми камушками-слогами (бал - самый большой, да - поменьше, хин - совсем маленький), он с отвращением выплюнул его, уже начиная сожалеть, что выбрал режим реального антуража. Текстуры выглядели крикливо, отвлекали. Ну кому могло прийти в голову спать на таких кроватях, с которых если свалишься, наверняка сломаешь шею? Да ещё отгораживаться этим самым бал-да-хином от кровососущих насекомых. Комар, семейство двукрылых, группа длинноусых, у самцов челюсти недоразвиты, они не кусаются, в отличие от самок, подсказка тут как тут.
        И только Део, лежащая поперёк кровати, волновала его, как и в тот день, когда он перелистал страницы Универсума первый раз. Разве что улыбка сейчас не играет на её губах, глаза закрыты, длинные ноги запутались в скомканном одеяле. Ещё всё портили синюшные пятна, выступавшие на белой шее. О них, об этих пятнах, теперь шла речь.
        - Она мертва? - спрашивает полковник с фигурой баскетболиста-профессионала. Фигура облачена в нелепые одежды, большущие темные ладони сжимают белый платок.
        - Мертвее мёртвого, - отвечает другой человек.
        Этот другой - полная противоположность полковнику. Стоит чуть позади, но так, чтобы видеть Део.
        Во-первых, он существенно ниже ростом. Во-вторых, он белый, европеоид, а не афроамериканец. Лисьи черты лица, бегающие глазки, и ещё имечко, Ягер. Но за всем этим скрыт глубокий ум, в чём можно убедиться, просмотрев хотя бы пару сюжетов с его участием.
        - Итак, она мертва, - говорит тот, другой, - таков финал, мой друг! Давай-ка взглянем по-другому на дело наших сильных рук…
        Корвин чертыхнулся, переводя режим голосового сопровождения с архаичного на специализированный. В сиреневом фоне голокуба мелькнула короткая искра, Ягер продолжил другим голосом:
        - Признаки асфиксии в данном случае определяются визуально. При пальпации нижнего свода черепа обнаруживается перелом третьего и четвертого шейных позвонков. Повреждения гортани…
        Корвин откинулся на спинку кресла, установив максимальный уровень информационного проникновения, и убавил насыщенность текстур, чтоб не отвлекали. Через неделю ему предстояло сдавать экзамен по патологоанатомии, и Универсум был настоящим спасением, хотя и недешёвым.
        Сюжет с лекциями по медицине был обновлен всего несколько дней назад. Как раз вовремя, иначе всё стало бы намного сложнее. А так - сама простота. Корвин считал, что экзамен у него в кармане.
        - Имеется обновление. Вводная часть. Асфиксия, её признаки и последствия, - скороговоркой возвестил несколько дней назад виртуальный лектор. - Добавить сюжет?
        Корвин кивнул, серебряным колокольчиком прозвенел сигнал совершаемого события, где-то на счёт Глобал-Банка капнуло немножко денег. И пошла закачка.
        С трех лет Корвин состоял в обществе книголюбов. Ему, слава Богу, повезло с родителями, которые смогли обеспечить такую роскошь. Тому, кто не имеет Универсума, личной интерактивной книги, никогда в жизни не стать медиком. Ни медиком, ни юристом, ни инженером. Вообще никем не стать.
        Вначале это был Универсум «Ганс и Гретель», потом, когда Корвину исполнилось десять и он изучил, исползал все сюжеты от корки до корки, научившись считать, писать, составлять гербарий, и кое-что узнал об окружающем мире, появился новый Универсум, Марк Твен - Интерактив. Там было много нового. Особенно его забавлял сюжет с путешествием Гекльберри Финна на Марс, где живут маленькие человечки и из земных семян выращивают огромные фрукты и овощи. Ещё показалось смешным имя директора корпорации по добыче соли. Мистер Пончик. Через Марка Твена Корвин познавал систему торговли и обмена, а попутно знакомился с правилами поведения во время транспланетного перелета. Родители специально вставили в Универсум эту страницу, потому что хотели отправиться с Корвином на всё лето в путешествие к спутникам Юпитера. Что-то вроде подарка в честь окончания лицея.
        Потом, достигнув совершеннолетия, Корвин сам выбрал Книгу для чтения. Разумеется, ею оказалась «Тысяча и одна ночь», хит сезона, и конечно, Корвина интересовали вовсе не главы с описанием политического устройства мира, не законодательные реформы Гаруна аль Рашида, а наложницы, наложницы и ещё раз наложницы, с подглядыванием в щелку в дверях гарема. Когда же обновления под «Тысячу и одну ночь» перестали производиться библиотечными службами, книга легла пылиться на полку семейного хранилища. Появился новый Универсум. Шекспир - Интерактив. И это оказалась книга что надо! Ведь Део с Эммой и Бьянкой являли изумительное трио. Корвину приходилось менять интерфейс героинь всего лишь раз в месяц. Да и то больше по привычке, потому что они никогда ему не надоедали. Део была длинноногой шатенкой, полной чувственности и казавшейся наивной. Но в то же время она оказалась весьма деловой женщиной, историографом Критской крепостной дивизии под командованием полковника Мэвра Оттелона. Того самого, что был сейчас похож на баскетболиста НБА. Изначальный сюжет, в котором Део приходилась полковнику супругой, Корвин
отверг сразу же, впервые испытав нечто похожее на ревность.
        Эмма, ослепительная блондинка, носящая чулки на подвязках, тоже перестала быть спутницей жизни Ягера и болталась без дела, являясь близкой подружкой Део. И только для Бьянки, рыжеволосой зеленоглазой бестии, Корвин сделал исключение, позволив остаться тем, кто она есть. Строгой учительницей в местной школе и любовницей майора Кассиуса Клея, неуверенного в себе тугодума, который постоянно влипал в скверные истории из-за неумения пить спиртное. Связь Бьянки с Кассиусом придавала пикантность любому сюжету. Ещё постоянными оставались парни из джаз-бэнда «Каирские ночи» и описываемый в Универсуме правитель, Дож Буш, представляющий партию Венецианцев. Ну, и вообще там много чего интересного было. Ежемесячный бал-маскарад, деревенские пляски, фламенко, пьяные оргии в трактирах, поножовщина в разделе обучения приемам самообороны и прочие кипения страстей под томным южным небом.
        Когда тема лекции была усвоена, Корвин связался со своим другом Феликсом, живущим где-то в Евразии, в городе со странным названием Во-ро-неж. Опять камушки под языком.
        - Привет, Фел! Как дела?
        - А, Корвин! Здравствуй. Нормально, готовлюсь к экзамену. Как сам?
        Корвин, который предпочёл обычной спутниковой связи библиотечную, через Универсум, делал сейчас два дела сразу. Разговаривал с другом и следил за Део, которую привели в чувство и отправили прихорашиваться в ванную. Под картинкой бежала красная строка с надписью «не пытайтесь повторить!».
        То, как Мэвр крушит челюсть Ягеру, смотреть было неинтересно. Корвин наблюдал эту картину всякий раз, когда заканчивался очередной сюжет. Ягер всегда и во всём был козлом отпущения, финал для него постоянно выходил трагическим. Тут тоже было всё, что угодно. От банального рукоприкладства через зловещий электрический стул к изысканной смерти от бокала вина с ядом цикуты. Поэтому Корвина больше привлекала сама Део. В этот момент она как раз пыталась втиснуться в моднейший комбинезон «змеиная кожа». Зрелище что надо, особенно для парня, не обзаведшегося пока подружкой. Спасибо хакерам, сумевшим взломать Универсум Корвина и изменить установки в секторе «ню» на плюс двадцать один. Тотальная обнаженка и прочие прелести.
        - Я уже прослушал лекцию. Решил тебя набрать.
        - Мне тоже чуть-чуть осталось. Пытаюсь разобраться с настройками. Вот как этот чертов дым убрать? Не видно же ничего.
        У Феликса, насколько знал Корвин, Универсумом была Война и мир - Интерактив. Они даже обменивались скриншотами, и Корвин убедился, что Наталья Ростова очень даже ничего. Такое море анекдотов абы кому не посвятят. А вот здоровяк в очках - полный лох. Хотя и прикольный. Да и вообще там всё было запутано и сложно. Бедняге Феликсу приходилось постигать азы анатомии среди пыла и чада крупного сражения. До Корвина доносились лошадиное ржание, пальба артиллерии и какие-то дьявольские звуки.
        - Что это у тебя стрекочет? Они что, дерутся на бензопилах, как в Техасской резне?
        - А, это… Тут встретились Ка-пятьдесят вторые, Аллигаторы, с Супер-пумами. Русские и французские вертолёты огневой поддержки, - пояснил Феликс.
        - Разве кавалерия ещё существовала, когда изобрели вертолёты и пустили их в дело? - изумился Корвин.
        - Ну, ты даешь! Конечно! Последний фильм в Голливуде про Наполеона… Даже раньше! Точно! В «Зверобое», там классно показано! Ночь, прерия, ирокезы в седле, а апачи в небе. С Фенимором Купером не поспоришь. В фильме про Македонского вертолётов точно не было. Но Бородино - это ведь позже, да? Или нет? Чёрт, совсем запутался в настройках!
        Корвину, всё ещё хранящему сомнения по поводу вертолётов и кавалерии, захотелось посмотреть, что же творится сейчас у Феликса.
        - Дашь почитать? - поинтересовался он.
        - Конечно, скачивай. Только побыстрее, мне ещё атмосферные явления изучать… облака в перьях и в кучках, кажется. Там кто-то умирает и рассказывает про эти облака. Сюжет просто жесть.
        - Нет проблем. Сейчас…
        - Скопировать сюжет со страниц 292, 293, 294, - голосом Бьянки попросил подтверждения Универсум. - Стоимость скачивания восемь вебталеров. Продолжить?
        Корвин кивнул. Сюжет был списан.
        - Ну, давай, я тут почитаю ещё, - попрощался Феликс, - после экзаменов айда кататься на байдарках?
        - В вирте?
        - Ну, а где ещё? Не в речке же. Там в воду упал, считай, пропал, - со смехом выдал он бородатую поговорку. - Договоримся о парном сеансе, попрыгаем по порогам!
        - Ага, - согласился Корвин, подмигнув на прощанье.
        Затем он вышел на балкон, и хотя с высоты семидесятого этажа внизу было ничего не разглядеть, он всё равно стоял и долго глядел вниз. Он знал, что там резвятся соседские дети, чьи родители часто ворчали, когда бывали в гостях у родителей Корвина, что вот, мол, какие времена и какая глупая пошла детвора. Всё им в какие-то резиночки-казаки-разбойники играть, нет чтобы как раньше, встретились в чате, погоняли в гонки или, там, в танчики, или ещё во что, ведь так много раньше было игр. Так нет же, всё тянет их куда-то наружу, где и кислорода-то почти не осталось, один смог. И родители Корвина соглашались.
        - Да, это точно. Совсем другие времена. Ну, наш-то ничего, - говорили они вполголоса, так, чтобы Корвин не услышал, хотя он всё равно слышал и потому думал, что они нарочно говорят не слишком тихо, - наш вроде при книжке всегда, грызет гранит наук. Друзей много. Со всего света, не то что у этих, которые по двору гоняют.
        А после его родители прощались с соседями и отключали гостевой голограф. Ну, Корвин и не спорил. Общение - великая вещь. А книга… Книга - это, конечно, здорово! Но вот все эти старинные аудиокниги на антикварных аукционах всегда казались ему глупостью. Вставить в плеер. Так плеер найти сначала нужно, тоже у антиквара! Выбрать тембр. Громкость. Скорость воспроизведения. Никакого впечатления от этого. Сидишь и слушаешь, как придурок. А что творилось ещё раньше, когда не было ни Универсумов, ни даже аудиокниг? Неужели и вправду книги печатались на бумаге? Каменный век какой-то. Мамонты и писатели. Вымерли и те и другие.
        Обычно в конце сюжета зеркало в комнате Део разбивалось. Это и означало, что сюжет окончен. С минуту он смотрел на трюмо, к которому уже протянулись чьи-то руки, потом отрицательно крутанул головой, и руки убрались. На этот раз зеркало не было разбито.
        «Как же это скучно! - подумал Корвин., - Следить за чужой мыслью, не имея возможности хоть что-то во всём изменить».
        + Книги Миранды
        Городской Механизм сегодня работал тяжело, с натугой, хрипя и подвывая. Еле различимое в сером тумане Колесо Большой Шестерни проворачивалось медленно, нехотя, словно его сдерживало какое-то невидимое препятствие. Зацепившись за зубцы, колыхались темные клочья, похожие на рваные тряпки - будто Шестерня с каждым поворотом вгрызалась в окружающее Ничто и вырывала из него куски. Хотя бывают ли у Ничто куски?
        Миранда поежилась и прижалась к дверному косяку - ветер сегодня шел с океана, поэтому город обволакивали сырость и мелкий дождь.
        - Я в третьем круге, там, где дождь струится,
        Проклятый, вечный, грузный, ледяной;
        Всегда такой же, он все так же длится.
        Тяжелый град, и снег, и мокрый гной
        Пронизывают воздух непроглядный;
        Земля смердит под жидкой пеленой.[4 - Данте Алигьери. «Божественная комедия. Ад».] -
        зачем-то пробормотала она.
        Старая привычка, ставшая уже не второй, а первой, первейшей натурой - ну а как иначе? Если ты лектриса и наполнена цитатами, как кувшин талой водой, - то рано или поздно твои слова начинают растворяться в словах чужих. Миранда с этим боролась - как ей казалось, успешно, - но все равно, иногда те цитаты, которые заставляли себя произнести, ставили ее в тупик.
        Третий круг Ада? Обжоры и гурманы? Но она - она сама - совсем не так видит Город: Золотой Квартал - всего лишь малая его часть, как можно по нему оценивать всех жителей? Или дело в том, что в городе прожирают и выгаживают свою жизнь - какая кому досталась? Возможно, но с чем сравнивать? Где то, что можно назвать «хуже»? Где найти то, что окажется лучше? И что брать за точку отсчета? Что делать, когда для тебя существует только этот город?
        На Окраине что-то засвистело - наверное, Ременная Передача отсырела, и техники пытались просушить ее. Колесо натужно заскрипело, со стороны Малого Механизма донесся хруст, что-то защелкало, разнося гулкое эхо по извилистым кварталам трущоб - потом раздался хлопок, и Шестерня, ускорив на пару минут свой шаг, пошла резво и чисто.
        Миранда снова поежилась - то ли от холода, то ли от сырости, то ли от неприятного предчувствия, которое крепло с каждой минутой.
        Когда свинцовый свод давящим гнетом склепа
        На землю нагнетет, и тягу нам невмочь
        Тянуть постылую, а день сочится слепо
        Сквозь тьму сплошных завес, мрачней, чем злая ночь…[5 - Ш. Бодлер. «Цветы зла».] -
        кажется, она произнесла это вслух?
        Миранда мотнула головой, словно отгоняя муху - на самом же деле прогоняя слова и липкие мысли. Да, когда-то ей нравилось то, что книги начинают жить своей жизнью, но сейчас это уже больше похоже на безумие. Вкрадчивое, огоньками чудесных звонких афоризмов заманивающее в болото черной безнадеги верлибров.
        В последнее время цитаты приходили злые, колючие - Бодлер, источающий горький яд, Шекспир в своем мрачном величии - они пугали ее, ввергали в оцепенение, но они были мыслями, единственными мыслями, доступными в этом городе - и она принимала их обратно. Потому что без них становилось совсем одиноко.
        Что вы читаете, мой принц?
        Слова, слова, слова…[6 - У. Шекспир. «Гамлет».]
        Кто говорит вами, принцесса? Слова, слова, слова…
        Она вздохнула, вошла в дом и, держа в голове расположение прогнивших досок, поднялась в темноте по скрипучим лестницам к себе на чердак.
        Из маленького окошка под самой крышей можно было видеть Шестеренку на фоне свинцово-серого сегодня Ничто и краешек океана между домами - единственная причина, почему Миранда не переезжала. В других домах окна слепо таращились на соседние стены, груды отработанного металла, хибары Песолюдей - и поэтому нередко заколачивались. Не так уж и много света поступало через них в этих кварталах, не жаль было его и потерять.
        Интересно, на что отсюда был вид раньше? До… эксперимента? Если, конечно, тот не является всего лишь байками, сказками для глупых детей и не менее глупых взрослых. Никого из современников - возможных современников - эксперимента уже давно нет в живых. И лишь бродят по городу, так, крупицы, обрывки, ошметки сплетен и домыслов, которых недостаточно, чтобы собрать целое полотно - слишком огромны будут в нем прорехи смысла. В незапамятные времена были город, совсем не похожий на этот; мир, в котором нет Ничто; холм где-то там, куда мы уже не можем взглянуть - и лаборатория на холме. Эксперимент и что-то, выпущенное в мир. Завязка неплохой истории, да. Но кто поведает продолжение? И самое главное - кто скажет, каким будет финал?
        Она снова вздохнула - кажется, туман сгущается, дышать становится все тяжелее и тяжелее - и отошла от окна.
        В керамическом подсвечнике на столе тлела свеча. Миранда так и не погасила ее, когда выходила на улицу. Сотни раз ругала себя за эту забывчивость - не рановато ли терять память в тридцать с небольшим? - и так же сотни раз оправдывала себя, что все равно тут сгореть нечему.
        Последние годы выдались особо урожайными на сырость. Шутка местных «в районе Странных Рож есть только два вида погоды - грязь сухая и грязь мокрая» потеряла свою актуальность - сухой грязи уже давно не водилось не только в районе Странных Рож. Крыша дома, в котором снимала комнату Миранда, перманентно текла - и если она когда-то пыталась спасти пол и подставляла под капли, а то и струи, воды тазы и плошки, то теперь махнула на это рукой. Сырость ползла не только сверху, но и со всех сторон - и иногда, по ночам, ей даже казалось, что эта сырость рождается в ней, где-то под ребрами, и только потом медленно и тягуче, неумолимо и вкрадчиво обволакивает все вокруг.
        И главную победу вода уже одержала - час за часом, день за днем она атаковала, медленно, вкрадчиво, самое ценное в этой комнатушке - самое ценное для Миранды во всем городе.
        Она взяла свечку и подошла к шкафу. В полумраке тот напоминал какое-то диковинное животное, вставшее на дыбы, забившееся в угол - да так и замершее там.
        Тихо зашуршала мокрыми петлями дверца.
        Миранда провела пальцами по склизким форзацам. Не стоит и открывать книги - если только лишь для того, чтобы увидеть плесень и мох. Книги уже ничего не стоят здесь - как не стоят слова, мысли и образы. Так, забавная безделушка - такая же, как и театральные представления. Никто не заметит, если они исчезнут. Никто не заметит, если исчезнет что-либо - или кто-либо. Как можно заботиться о таких пустяках, если ты живешь в городе, окруженным Ничто?
        Она полюбила книги в тот самый момент, когда к ней в руки попала первая - сборник стихов безымянного автора, точнее, полсборника, с напрочь оторванной обложкой. Россыпь черного на пожелтевшем зачаровала ее - она возжелала узнать, что же это такое. Старый билетер из Циркового Квартала по этой книге и научил ее читать. А потом подарил еще несколько - выменянных у какого-то опустившегося аристократа за три хронометра. Откуда у билетера занюханного балаганчика оказалась такая ценность, как хронометр, да еще и целых три, Миранда до сих пор не могла понять - Цирковой Квартал надежно хранил тайны своих жителей.
        А потом она стала лектрисой. И стала читать другим.
        Год за годом книги скапливались в ее руках - случайно найденные в канаве, небрежно отданные клиентами, купленные, выменянные - и с каждым годом они встречались все реже и реже. Пока она не поняла, что владеет всеми книгами в городе.
        Поначалу она испугалась - что же делать с этим богатством, как справиться с такой ответственностью. А потом поняла: богатство это - лишь в ее глазах, всему городу на книги плевать. Правда, что делать с ними, она все равно не знала.
        А затем начали приходить цитаты.
        Сначала робко, вкрадчиво, приучая к себе, приручая - и вот теперь уже нагло, по-хозяйски, вламываясь в разум, распоряжаясь чувствами.
        Пока Миранда не поняла, что уже она сама является книгами.
        В углу под шкафом что-то зашуршало. Крыса, что ж еще. Частый гость в этих трущобах.
        - Крыса, мышь, лисица, кролик следят за корнями; лев, тигр, конь, слон - за плодами[7 - У. Блейк. «Пословицы Ада».], - шепнула Миранда чуть слышно.
        Шуршание стихло.
        - Ну так что, за какими такими корнями ты следишь там, малыш? - собственные слова вышли из горла хриплым бульканьем.
        Она присела на корточки и поднесла свечу к углу.
        Подвижная мордочка высунулась на мгновение, спряталась, послышались повизгивание и скрежет - и крыса вышла на свет.
        Миранда вскочила и отшатнулась, чуть не загасив свечу.
        Из спины крысы росла другая - полутуловище, выходящее под прямым углом из позвоночника товарки. Такая же вострая мордочка - и такие же цепкие лапки, которые, мелко суча, пытались ухватиться за что-то - или кого-то схватить.
        Миранда уже видела подобных этой крысе. Людей. Карликов, горбунов, скрученных и изуродованных. Тех, кто когда-то за провинности и преступления - кражу, дуэли, мошенничество - были сосланы к Дальним Механизмам. Туда, где совсем рядом царило Ничто.
        Город по периметру окружала изгородь - не стена, нет, разве стена может сдержать Ничто? - просто изгородь, как знак, как символ того, где заканчивается жизнь. Осужденные и местные жители - отщепенцы, нищие, которых не пускали даже на улицы, хотя там и так болтался всякий сброд - избегали приближаться к изгороди. О нет, из Ничто не выходили никакие чудовища, не полз яд - просто от долгого соприкосновения с ним человек менялся. Во всяком случае, так говорили - и во всяком случае, именно от Дальних Механизмов привозили в город тех, кто потом населял Цирковой Квартал.
        Может быть, конечно, крыса попала сюда случайно. Может быть, та как-то пробралась в телегу, в которой в город отправляли новых сиамских близнецов, говорящих голов, людей-червей и прочих существ без имени и подчас без памяти.
        Крыса пискнула - Миранда не успела понять, какой именно из голов - и начала обнюхивать шкаф. Полутуловище вцепилось когтями в отсыревшее дерево и начало медленно подтягиваться - и подтягивать свою товарку.
        Нет, вряд ли. Нет, не может быть. Такую крысу заметили бы в тесной телеге. Она не могла появиться здесь таким образом. Сама. Только если пришла сама. А это значит, что Окраина заинтересовалась Городом…
        В этом не было ничего страшного - обитатели Окраины не представляли для Города сколь-либо серьезной угрозы. Они были разрознены, слабы, голодны - и городская стража легко справилась бы с ними, реши те напасть даже и всем скопом. Но что кто-то с Окраины мог так вот запросто прийти в Город, так легко пробраться в дом - на минуточку, на третий этаж! - и так нагло вести себя тут… Это было не к добру. Это означало только одно - с Механизмами что-то происходит.
        На губы не шла никакая цитата, поэтому она просто пнула крысу. Слабые лапки не удержали полуторный вес, чудовище шлепнулось на пол, злобно пискнуло - и потрусило прочь, к двери. Полукрыса на спине дергала лапками и шипела. Миранде даже показалось, что она слышит в этом шипении что-то членораздельное.
        Но я на сите вплавь пущусь,
        Бесхвостой крысой обернусь
        И буду грызть, и грызть, и грызть,[8 - У. Шекспир. «Макбет».] -
        всплыло откуда-то из глубин памяти мутным комом.
        Резко заболела голова. Наверное, к перемене погоды. Ветер с океана, со дня на день может прийти шторм - и тогда из пучин вод и Ничто в изобилии принесет осколки прошлого. Истлевшие куски ткани, обломки металла, стекло, странные детали не менее странных механизмов - если это можно назвать механизмами - останки того, что кануло в небытие в день эксперимента. Или… в небытие канул сам Город?
        - Кровь застыла, пальцы - лед,
        Что-то страшное грядет,[9 - У. Шекспир. «Макбет».] -
        всплыл еще один комок.
        В висках грызло, стучало и ворочалось - к перемене погоды, пусть это будет всего лишь к перемене погоды! Это всего лишь цитата, всего лишь цитата!
        За окном снова сипло простонал Механизм - неужели на него так влияет сырость? Неужели десятки техников не могут постоянно поддерживать пар в обогревающих цилиндрах? Говорят, что раньше вообще использовали жаровни с углями!
        «Куда еще не опускался лот», - вдруг пришла мысль.
        Миранда мотнула головой.
        «Куда еще не опускался лот», - мысль была неумолима в своей настойчивости.
        Миранда закрыла глаза.
        Крыса. Крыса не к добру. Такая крыса - не к добру. «Куда еще не опускался лот», - не отступала мысль. Миранда открыла глаза.
        Крыса не к добру.
        «Лот!» - приказала мысль.
        Миранда сдалась.
        Крыса ее убедила.
        Она протянула руку к шкафу и вытащила одну из книг наугад - по тому, каким был корешок за секунду до того, как потерял форму и оплыл жижей, она догадалась, что это «Отелло». Потом еще - на этот раз угадать не успела.
        Еще и еще.
        Еще и еще.
        Она выгребла книги - всю полку, все, что могли взять руки.
        Большая часть слиплась в вонючую черно-желтую кашу. Но это было не столь уж и важно - всё равно все они, все, вот тут, в ее памяти.
        Она держала их в охапке - а страницы просачивались между пальцами и с чвяканьем стекали на пол. Наконец она разжала руки. Водопад - грязепад - слизепад - книгопад обрушился ей под ноги.
        И тогда она взяла сумку.

* * *
        Рассказывали, что Механизмы удерживают Ничто за пределами города и пока те работают, городу ничего не грозит. Правда, другие говорили - шепотом и оглядываясь - что именно Механизмы и создают это Ничто, и третьи добавляли: пусть так и будет, потому что на самом деле за пределами Города есть нечто похуже. Рассказывали о смельчаках, которые выходили в Ничто - да так и не возвращались. А веревки, которыми они были обвязаны, тянулись и тянулись, тянулись и тянулись - как не могла сделать ни одна веревка. Говорили, что их концы так и валяются там, у изгороди, уходя в Ничто, оставаясь в Городе.
        Миранда не особо вслушивалась во все эти истории. Что бы в них ни говорилось, все равно суть оставалась одна - Город и Ничто были, есть и будут. И над всеми ними царствуют Механизмы. Так и никак иначе. А мелочи уже не столь и важны.
        В любом случае, тот мир, о котором она читает в книгах, - для них потерян. Точнее, даже никогда и не существовал. Может быть, он есть где-то там - за Ничто - но никому нет в него хода. Да и каков он, тот мир? Как в «Гамлете»? «Войне и мире»? «Доме в тысячу этажей»? Подчас она не понимала половины из того, о чем повествует текст - непонятные слова, неизвестные названия, странное поведение персонажей. Вряд ли это понимали и те, кому она читала, - они слушали слова, мелодию, фразы, но никак не мысли. Ей даже казалось, что мысли давно уже умерли здесь, запутались, как те тряпки в зубцах шестеренок, и весь город влачит жалкое, бессмысленное, растянутое во времени и ограниченное в пространстве существование - путь в никуда, дорога ниоткуда.
        Выйдя на улицу, она подняла воротник и покрепче прижала к себе сумку. Кратчайший путь к океану требовал на себя около получаса - но ничего, в данном случае время не имеет значения. Перед лицом вечности мало что имеет значение.
        Ее влекло к океану, тащило туда со страшной силой, словно что-то гнало, заставляло, торопило.
        Иной и впрямь решит, что в этом скрыт
        Хоть и неясный, но зловещий разум…[10 - У. Шекспир. «Гамлет».]
        - пробормотала она, сжимая виски руками.
        Над городом парил цеппелин - много-много лет назад пойманный в тиски Ничто, не могущий ни опуститься, ни уйти вдаль, Увязший Голландец, вечное напоминание о том, что из Города нет выхода. Одни говорили, что вся команда и пассажиры давно мертвы, другие - что они превратились в существ, описать которых не хватит слов, а третьи шептали, что на Голландце и время течет по-другому, и мир вывернут наизнанку, так что сказать, что он мертв - так же сложно, как и сказать, что он жив.
        Когда-то Миранда, как и другие самоуверенные и наглые юнцы, пыталась добраться до Голландца и своими глазами увидеть то, о чем перешептывались на углах. Но Голландец не поддался никому - попутно забрав жизни нескольких десятков самоуверенных и наглых юнцов. Он так и парил над городом - огромный, бесстрастный, потерявший выход, не нашедший вход.
        Шахматный автомат на углу - грубо собранная из металла и дерева модель человека, сидящего за столом, - поднял руку, словно приглашая Миранду присоединиться к партии. Он всегда так делал, когда мимо проходили люди - или с периодичностью в полминуты, когда собиралась толпа. Наверное, в него был вмонтирован какой-то механизм, который распознает шаги, - подумалось ей. Ведь не может же он в самом деле обладать интеллектом. Хотя, надо признаться, партии он обычно выигрывал.
        Иногда ей казалось, что в глазницах деревянной головы мерцают настоящие, живые зрачки - но она отметала сомнения. Вряд ли в этой фигуре мог сидеть человек - в таком случае он должен быть великолепным гимнастом. И еще более великолепным жуликом.
        - С завтрашнего дня я больше не буду Деревянным Человечком, а стану настоящим мальчиком, как ты и все другие,[11 - К. Коллоди. Пиноккио».] - тихо сказала она, погладив его по плечу.
        Ей показалось, что внутри автомата что-то забулькало.
        От стены напротив отделилась тень.
        - Не надо, - серьезно сказал небритый здоровяк, поигрывая мускулами. - Убери руку. Или играй - или иди своей дорогой.
        Она кивнула и поспешила прочь - шахматы никогда не были ее сильной стороной. Собственно, как и вообще какой-либо стороной.
        Сворачивая в проулок, она оглянулась на автомат. На мгновение ей показалось, что тот поднял руку - и вращал кистью так, как мог только человек. Но охранник, поймав ее взгляд, загородил автомат - и ей послышался смех. Двух людей.
        На Площади - как обычно, за два часа до спектакля - с тихим щелканьем сам собой собирался театр «Конструкто». Зеваки уже обступили площадку и делали ставки, на что в этот раз будет похоже здание. Ровно в полночь - через час после окончания спектакля - театр сложится и уйдет под землю. Золушка-золушка, это похуже, чем карета, превращенная в тыкву. Рассказывали, что в высшем обществе один из способов избавиться от врага - пригласить его в театр, а потом оглушить или связать и спрятать в каком-нибудь углу. Шептали, что тогда в следующую сборку «Конструкто» подернут чуть розоватой пленкой. Глупо, конечно - «кто бы мог подумать, что в старике столько крови?».[12 - У. Шекспир. «Макбет».]
        Архитектор - он сильно поседел за тот месяц, что его не видела Миранда, неужели говорят правду, что за каждый новый проект Театра он платит днями своей жизни? - жестами просил зевак отойти как можно дальше. Видимо, на этот раз театр раскинется по ширине - а не уйдет ввысь. Увидев Миранду, архитектор приветственно махнул рукой - когда-то она начитала ему несколько пьес, с которых и началась слава театра. Потом показал три пальца и провел ребром ладони над головой - есть свободные три места на одном из верхних ярусов. Миранда благодарно кивнула. Она успеет. Осталось совсем немного - она успеет к спектаклю.
        Океан слегка морщинился.
        Буйки обозначали, где начинается Ничто.
        На берегу было пусто, за исключением Смерти, которая, аккуратно свернув из газеты кораблик, пускала в последнее плаванье чью-то прядь волос. Смерть сегодня была мужчиной - твидовый клетчатый костюм выгодно оттенял белоснежность черепа. Завидев Миранду, он махнул ей рукой - вряд ли признав, скорее всего, просто запомнив, что «в человеческой коммуникации жесты играют немаловажную роль». Бобби Тодд, журналист и биограф Смерти, сидел тут же на камне и наблюдал за манипуляциями компаньона. Бобби импонировал Миранде - как, впрочем, и многим в городе - то ли потому, что неплохо владел пером, то ли потому, что был молодым и симпатичным, то ли потому, что знался с самой Смертью. Некоторые говорили, что с тех пор, как стал биографом Ее Костейшества, Бобби несколько озанудился - наверное, этого и следовало ожидать. На пороге смерти многие меняются - неужели не изменится тот, кто живет у нее в квартире?
        Кораблик скрылся в Ничто, Смерть встал, тщательно отряхнул и без того чистые брюки и отправился прочь от берега. Бобби лениво потянулся, бросил на Миранду задумчивый взгляд, словно спрашивающий: «Ах, ты еще жива?» - и вальяжно пошел вслед за Смертью.
        Миранда поежилась.
        - Вода была мокра насквозь, песок насквозь был сух…[13 - Л. Кэрролл. «Алиса в стране Чудес».] - как в трансе пробормотала она, медленно расстегивая сумку.
        На самом деле, давно это нужно было сделать, давно. Останавливала какая-то странная жалость. А может, и страх. Страх взять на себя ответственность - похоронить последние книги в городе. И пусть от книг там осталось всего лишь одно воспоминание - но именно на воспоминание тяжелее всего поднять руку.
        Крыса ее убедила. Пора.
        Ничто приходит в город. Пора.
        Она достала из сумки газету и сложила из нее кораблик - настолько большой, насколько могла. Неуклюжий, кособокий - все-таки она не была ни кораблестроителем, ни Смертью - он закачался на воде, то и дело зачерпывая бортом.
        - А книги
        Я утоплю на дне морской - пучины,
        Куда еще не опускался лот,[14 - У. Шекспир. «Буря».] -
        пробормотала она, открывая сумку.
        Как она и боялась, часть страниц уже протекла через ткань и, наверное, пленкой желтоватой жижи устилает улицы города. «Наконец-то он наполнится мыслями», - подумалось ей. К утру они смешаются с грязью, разнесутся на подошвах ботинок - мысли расползутся по городу как зараза, незаметная и - увы - совершенно безопасная.
        Она зачерпывала книги обеими горстями и выливала в кораблик. Под грузом - разве можно это было уже назвать книгами? мыслей, чистых мыслей - тот кренился, дрожал, словно вот-вот развалится, но пока еще стоически держался.
        Казалось, что она поступает неправильно. Что нельзя это делать так. Что нельзя просто брать и хоронить. Мысли должны жить. Нужно верить в них. Но крыса ее убедила.
        Она оттолкнула кораблик от берега и отвернулась, чтобы не видеть, как тот уходит в Ничто.
        И увидела пристально смотрящего на нее Смерть.
        И вздох - полушепот-полушорох - остановившихся Механизмов окутал город.
        И наступила тишина.
        - Но если мыслить
        И значит - быть,
        А кончив мыслить… -
        спросила Миранда, когда Ничто коснулось ее пальцев - так же, как она касалась книг. И все стало для нее ясным.
        Не она возглавляла похоронную процессию книг - те сами хотели покинуть город, пусть даже и таким путем. Долгими месяцами их цитаты подчиняли ее себе, обволакивали сознание, травили сначала сладким, а потом и горьким ядом - пока она не потеряла волю, не лишилась себя и не пошла на поводу у них. Крыса была ни при чем.
        Как Морж и Плотник устриц, книги обаяли ее, очаровали, уговорили - и так же, как Морж и Плотник, использовали в своих целях.
        Крыса совершенно случайна.
        Неясный разум последних в городе книг совершил последний в жизни рывок.
        И освободился.
        Крыса не имела никакого значения.
        Она не похоронила книги - те бросили город. Бросили город, который бросил их.
        Сбежали.
        Забрав с собой слова и мысли.
        Прихватив чувства и воспоминания.
        И оставив городу только ничего. Младшего брата Ничто.
        - А кончив мыслить… - ей безумно хотелось, чтоб хотя бы в этот раз цитата осталась просто цитатой. Не отражением реальности, не предсказанием будущего - не мыслями, даже не мыслями! - а просто цитатой, набором старых слов. Пусть в этот раз это будет просто цитата - первый раз в жизни просто цитата.
        Ничто погладило ее волосы. Словно говоря «спасибо».
        - Кончаем жить,[15 - У. Блейк. «Мотылек».] - ответил Смерть.
        3
        …пытается избежать опасности…
        А вот и - о проклятие! - анатомированные органы, части скелета, почернелые беззубые черепа, отвратительные своей замогильной гримасой, подвешенные человеческие утробные плоды, сухие и скрюченные, выставленные напоказ несчастные крошечные тельца с пергаментным лицом и бессмысленной жалкой улыбкой. А эти круглые стеклянные золотистые глаза - глаза совы с выцветшим оперением, которая соседствует с аллигатором, гигантской саламандрой, ещё одним важным герметическим символом. Страшная рептилия как бы выплывает из темноты - цепь позвонков на низких толстых лапах, тянущая вверх костистую пасть с жуткими челюстями.
        ФУЛКАНЕЛЛИ, «ФИЛОСОФСКИЕ ОБИТЕЛИ»
        > Край мира
        Здесь очень красиво. Закаты. Кофейный вечер подбрасывает теплыми ладонями пригоршни алмазных звезд. Восходы. Песня утреннего ветра с запахом ультрамарина: соль, йод, морская тайна. Жаркие ослепительные дни, а после вечерние облака снимают апельсиновую кожуру с солнца, и оно падает за горизонт. Здесь белыми черточками в небе - чайки, и белыми треугольниками - паруса в заливе. А ночью всё заполняется шепотами и страстью, в кафе зажигают свечи, и мы на дне огромного водоема, в котором отразились звезды. Край Мира.
        Единственное, что напоминает о континентальной жизни - всё те же новости. Привычные, навязчивые, всепроникающие.
        - Здравствуйте, - говорит улыбчивый телеведущий, а потом добавляет тревоги в голос, - в префектуре Канагава тайфун повредил энергоблок атомной станции Хаконе-1. Экологи ООН оценивают размеры катастрофы.
        Потом идет заставка. Минута подарена вам фирмой Ролекс. Затем новости из мира искусства и премиальных лауреатов. И снова кадры разрушенного энергоблока, вереница беженцев, вперемешку с рекламой шоколада. И кое-что ещё.
        - Специальное средство, уменьшающее воздействие радиации на организм! Безопасно для всех возрастов! Если вы сделаете заказ сейчас, мы подарим абсолютно бесплатно набор респираторов и индивидуальных дозиметров! Спешите…
        Наверное, кто-то спешил. Тот, кому это казалось нужным.
        - Провинция Канагава… Радиация… Зачем же такое рекламировать на весь мир? - спросил кто-то из посетителей бара, совершенно разомлевших от жары.
        - Реклама - потому что вещание со спутника. Переключите на спортивный канал, - ответил такой же умиротворенный голос.
        - Но эта провинция далеко? - спрашивает Леди с белыми, будто шелковыми, волосами.
        - Очень далеко, - отвечает её мужчина, - пожалуй, можно выпить текилы…
        Девушка в накидке из тончайшей ткани разносит лимонад и алкоголь. Покачивает бедрами. Маленькими айсбергами бьются о стенки бокалов кусочки льда. Пить алкоголь в жару - чистое безумие. Но жара делает всех безумцами. Со стороны бархатных пляжей - детский смех и жужжание водных скутеров. В перерыве между раундами боксерского поединка идет реклама. Снова что-то необходимое. Важные вещи, о существовании которых мы не догадывались всю предыдущую жизнь.
        Потом экскурсия на яхте. Паруса глотнули ветер и помчали кораблик к сердцу Океана. Ловля рыб. Фотографии. Улыбки топлес. Шампанское под шоколад и кусочки пармезана. Кофе-шейк с тропическими сладостями: авокадо, манго, бананы в кокосовом кляре. А ночью - прикосновения к вечности. Млечный путь подобен сияющей ленте, опоясывающей небо. Звезды падают неслышно и неожиданно. Никому не успеть загадать желание.
        Третий день прогулки. Капитан взволнованно спорит с кем-то по рации. В волнах тело мертвого дельфина. Потом сразу десяток мертвых дельфинов. В вечерние краски вплелся странный отзвук колышущегося сиреневого цвета. Будто северное сияние у самого горизонта. Капитан сказал, что нужно возвращаться, и долго пил виски. Ночью было много падающих звезд. Наверное, дюжина в секунду, как праздничный фейерверк.
        Когда яхта подошла к причалу, её никто не встречал. Побережье оказалось пустым. Лишь в кафе у самого пляжа бармен вглядывался в телеэкран, и путешественники с яхты перебрались к нему за столики.
        - Здравствуйте, - диктор не улыбался. - Разрушениям подверглось большинство стран. Растет уверенность, что все виновные в развязывании конфликта в скором времени получат по заслугам. Через две минуты прямой репортаж из Лондона, а пока мы прерываемся на рекламу…
        Бармен тряс головой и на все вопросы говорил одно:
        - Край Мира. Это Край…
        Он наливал всё подряд, без разбора: коньяк, текилу и виски. Он смешивал с мятным ликером джин и горький абсент. Бездумно подкидывал шейкер, в котором плескались водка и другая водка. На большом подносе высилась горка чипсов и крекеров. Всё, что можно было наскрести из закусок.
        - Сейфы для хранения ценностей! Ни взлом, ни кража! - доносились рекламные слоганы. - Выдерживают температуру свыше тысячи градусов! Даже находясь неподалеку от эпицентра…
        Пошли кадры с лондонских окраин. Подобраться ближе, чем на десять миль, к останкам мегаполиса было невозможно. В кадр попало гигантское облако-гриб. Оно завораживало и вселяло чувство безысходности. Оно было красиво, как осенняя листва, которой никогда уже не стать живой.
        - Боже! Что это? - вопрос без ответа. Бармен трясет шейкер. Микстура для конца света. Принимать по две рюмки до полного исчезновения иллюзий.
        - Эту минуту вам дарит Ролекс!
        Интервью с представителем ООН не даёт никакой ясности. Снова картинка взрыва над Лондоном. А потом над другой столицей.
        Кто-то кинулся к отелю. Паковать вещи. Звонить. Заказывать билеты. Делать кучу ненужных дел. Вечер уже не был кофейным. Багряный горизонт, рябь по зеркалу залива, будто где-то топнул ногой великан. В телестудии на карте гасли огоньки, обозначавшие уцелевшие города.
        - Мы прерываемся на рекламу, не переключайте канал! - и после нам советовали приобретать консервы, что хранятся едва ли не вечность. - Если вы сделаете заказ сейчас, мы подарим абсолютно бесплатно набор респираторов и индивидуальных дозиметров. Спешите! Резервуары для питьевой воды… Остерегайтесь подделок… - по экрану тоже прошла рябь. Неведомые великаны добрались до спутниковой связи. И вскоре остался только голос. - Прослушайте эксклюзивное интервью с представителем ООН при штаб-квартире НАТО…
        - Кто правит миром? - недоумевала Леди с шелковыми волосами.
        - Террористы, вот кто! - резонно отвечал не успевший как следует загореть мужчина. - Из-за них все беды. Мы просто ответили ударом на удар, иначе и быть не могло. Или нанесли превентивный удар. А потом кто-то ещё ответил своим ударом. Там подключились другие. Чёртовы ублюдки!
        Утром в заливе не оказалось океана. Только грязный карьер с заваленными на бок беспомощными яхтами среди груды водорослей. Мёртвые яхты и мёртвые чайки. С неба сыпался пепел. Диктор сказал, нетронутыми остались десять процентов обитаемого пространства.
        - Десять процентов? Так мало? - заплакала Леди с шелковыми волосами.
        Диктор сказал, последние города ждут удара, система оповещения передала, что ракеты вышли на цель, а мы прерываемся на рекламу, не переключайте канал.
        В прибрежном отеле с отчаянным звоном вылетели стекла, выбитые горячим воздухом, и пролился нестерпимо яркий свет.
        + Бремя автора
        «На востоке медленно занимался рассвет. Только одна стена осталась стоять среди развалин. Из этой стены говорил последний одинокий голос, солнце уже осветило дымящиеся обломки, а он все твердил:
        - Сегодня 5 августа 2026 года, сегодня 5 августа 2026 года, сегодня…»[16 - Р. Брэдбери. «Будет ласковый дождь».] - внезапно громко продекламировал он и захлопнул книгу.
        - Опять? - она подняла голову от вязания.
        - Опять, опять, опять, снова, снова, снова! - раздраженно выкрикнул он, вскочил и стал мерить шагами комнату. Старые половицы жалобно заскрипели.
        - Ну и что в этом такого… - миролюбиво пожала плечами она.
        - Что? А то, что как только я что-то придумываю, как только придумываю что-то хорошее, красивое, замечательное, как уже оказывается, что это не только придумано, но и написано, и хуже того, опубликовано!
        - Все уже украдено… до нас… - рассеянно сказала она, пересчитывая петли.
        - Да, до нас! Точнее, до меня!
        - Но насколько я помню, когда-то это мало кого останавливало. Вспомни, сколько исков было по поводу плагиата, судов, скандалов…
        - Мало кого, но не меня. Я никогда так не мог - и не могу сейчас. Тем более, сейчас!
        - Почему тем более? Почему тем более - сейчас?
        - Не знаю. Не знаю, не знаю, не знаю… - он схватился за голову. - Просто не могу. Просто знаю, что так сейчас нельзя. Нельзя.
        - Но кто об этом говорит? Кто сказал, что нельзя?
        - Я сказал.
        - Никто не узнает, даже если ты напишешь «Одиссею»!
        - Ты плохо меня знаешь. «Одиссея» никогда не была моим любимым произведением.
        - Ну, не ее, так что угодно, - она снова пожала плечами. - Хоть перескажи сказку о Спящей Красавице! Причем теми же самыми словами. Никто, никто, никто ничего не узнает!
        - Зато об этом буду знать я. Я! Я буду знать это! Я - самый привередливый свой читатель. Я буду знать и не смогу простить себя за это!
        - Тяжелое бремя автора, - усмехнулась она, начиная новый ряд.
        - Именно так, - кивнул он. - Именно так.
        - Но когда же автор разрешится от бремени?
        - Когда он поймет, что ребенок не родится мертвым.
        Она покачала головой, думая о чем-то своем:
        - Не «поймет», не «поймет»… а «начнет надеяться»… Но эта надежда… эта надежда…
        Она резко замолчала и склонилась над вязанием, пряча лицо.
        - А у меня нет даже надежды! - он стоял к ней спиной и ничего не заметил. - Я вижу, вижу, вижу… Все дети уже родились, но у других. У других!
        Она помолчала. Затем глубоко вздохнула.
        - Но зачем тогда все это? Зачем тогда тебе писать? Зачем тогда пытаться найти что-то новое?
        - А вот ты? - повернулся он. - Зачем ты вяжешь? Я же знаю, я же видел, что ты распускаешь петли, как только приближаешься к окончанию.
        - Вот потому, что «Одиссея» никогда не была твоим любимым произведением, поэтому и не понимаешь.
        - Я не настолько темен, чтобы не знать ее, даже если и не люблю. Пенелопа распускала ткань, чтобы оттянуть время до появления Одиссея. Она ждала его. И не хотела уступать женихам. А ты?
        - Я тоже жду.
        - Кого?
        - Людей.
        - Зачем?
        - А зачем Пенелопа ждала Одиссея?
        - А кому ты не хочешь уступать?
        Он не ответил.
        - Призраки, призраки, призраки… - тихо сказала она. - Даже сейчас все эти призраки авторов. Даже сейчас…
        Он не ответил.
        - Никто не узнает, - сказала она. - Они не узнают. Другие не узнают. Никто. Ничего. Не узнает.
        - Я знаю, - печально сказал он. - Я знаю. Я знаю, что просто не успел это придумать. Они - успели. А я нет. Я опоздал придумать. Просто опоздал.
        - Придумай заново. Придумай чуть по-другому. По-другому.
        - По-другому я не могу. Я придумал именно так. Тоже - так.
        - Но почему не хочешь попробовать иначе?
        - Потому что иначе - это не так, как я хочу. Не так, как я хотел с самого начала. Не так, как я придумал в первый раз. Это будет мертвое, мертвое с самого начала.
        - Но даже если ребенок… мертв… его же все равно нужно… извлечь, - с трудом, запинаясь, сказала она.
        - Мне негде хоронить своих мертвецов, - ответил он.
        - К твоим услугам весь мир.
        - Я не могу, - покачал головой он. - Может быть, раньше… Но сейчас - не могу. Сейчас - нельзя.
        Она промолчала.
        Он вышел на балкон.
        С высоты двадцатого этажа город казался игрушечным макетом, позабытым заигравшимся неряшливым ребенком. Где-то там, в деревьях, нервно щебетали птицы, кто-то, - ему не было видно, наверное, собака, - мелкой вальяжной трусцой перебегал дорогу, а с севера, заслонив собой уже почти все небо, шла огромная черная туча.
        - Будет ласковый дождь, будет запах земли.
        Щебет юрких стрижей от зари до зари, -
        медленно произнес он.
        Туча надвинулась над головой, вплотную, кажется, еще чуть-чуть, и она расплющит здание, сомнет его, вдавит в землю.
        - И ни птица, ни ива слезы не прольет… -
        тише сказал он, спрятав за вздохом следующую строчку.
        Крупные капли ударились о перила перед ним, забарабанили по мостовой внизу. Он скорее понял это, чем услышал или увидел. А потом весь мир вокруг исчез за плотной и грубой занавесью ливня.
        Он стоял еще долго.
        И молчал.
        Потом шепнул совсем тихо, словно боясь разбудить кого-то:
        - И весна… и Весна встретит новый рассвет,
        Не заметив, что нас уже нет…[17 - С. Тисдэйл. «Будет ласковый дождь».]
        И ушел обратно в дом.

* * *
        Ливень шел всю ночь.
        Грунтовые воды поднялись, и без того дышавшая на ладан арматура не выдержала. Фундамент лопнул, разорвавшись на десятки частей, словно что-то, доселе спящее в его недрах, проснулось и растерзало его.
        Миллионы трещин покрыли странно прекрасной сеткой бетонные панели. А потом расцвели гигантскими черными цветами.
        И дом, в одной из сотен пустых квартир которого уже сорок лет жили двое последних оставшихся на Земле людей, рухнул.

* * *
        На востоке медленно занимался рассвет. Только одна стена осталась стоять среди развалин. Из этой стены торчал одинокий, обугленный до клочка, листок бумаги, и когда его осветило солнце, то можно было прочесть, - если бы остался кто-то, кто мог прочесть! - одно-единственное слово:
        «сегодня…».
        4
        …и найти спасение…
        …ты увидишь, как философский камень - наш царь, который превыше других властителей, - появляется из стеклянной гробницы, поднимается с ложа и выходит на арену мира, возрожденный в славе, в высшей степени совершенный. Полупрозрачный, как хрусталь, плотный и очень тяжелый, он легко плавится на огне, как смола, и течет словно воск, превосходя даже ртуть, он легко проникает в плотные твердые тела, и хрупок, подобно стеклу. Он неуничтожим, огнестоек, как саламандра. Он справедливый судья, вопиющий «Я обновлю всё и вся!»
        ГЕНРИХ КУНРАТ, «АМФИТЕАТР ВЕЧНОЙ МУДРОСТИ»
        > На другом берегу
        Я кричу, будто камни кидаю слова.
        Знаю я, что мне не докричаться
        До другой стороны холма…
        Группа «Урфин Джюс»
        Нас разделяют полсотни метров, не более. Так близок и так бесконечно недосягаем сейчас левый берег коварной реки, из-за которой нам не стать частью Тумерианской конфедерации. Она, воплощением всех земных грёз, оказалась отрезана после слишком сильного паводка, при котором Рубикон изменил своё русло. Тут-то и проявился педантизм тумерианцев. Потому что Соглашения - сначала торговое, а после и политическое, содержащее полный список территорий, ставших вассальными Тумера, - изменить уже было нельзя. И обширный участок суши, образовавшийся в широкой излучине реки, где впоследствии возник Посёлок Изгоев, оказался вне всяких географических карт, составлявшихся на момент принятия соглашений.
        Мы теперь белое пятно на карте. Правда, здесь нет никаких драконов. Вместо них - бессмысленность. Вот прямо сейчас бессмысленным было то, чем занималось всё население поселка.
        - Эй! Неудачное время для размышлений! - отвлёк меня голос старосты посёлка.
        Голос, потерявший властность и напор. Теперь это был какой-то птичий клекот и усталое сипение. Но я всё равно согласился. Действительно, не то время, совсем не то. Все мы выбрали неудачное время, ещё когда первые лемехи коснулись жирных, богатых удобрениями речных наносов. А ведь поначалу всё казалось возрождением нового Междуречья. Месопотамии. Нашей земли. Мы и были последним осколком цивилизации, незамутненной никакими клятвами перед всемогущей звёздной расой. Пусть даже они принесли в наш мир покой и благоденствие.
        Не то время…
        Пламя уже не просто плясало бликами на взмокших лицах, оно ревело, металось огненными смерчами вдоль опустевших улиц, жарко целуя деревянные стены и упиваясь собственной неукротимой мощью. А совсем рядом лениво плескалась темная речная прохлада. Вот только она наполнилась лиловыми всполохами, и мы черпали их и несли туда, к поселку, чтобы отражение огня встретилось с самим огнем. Но только всё напрасно.
        Уже легли в сторонке пятеро угоревших, и вовсе не факт, что им доведётся увидеть рассвет. Не спасало ничего: ни вымоченные в бочке ватники, ни марлевые повязки на лицах. Люди трудились молча, со странным остервенением обреченных. Люди устали. И пусть в глазах уже не осталось той решимости, что присутствовала несколько часов назад, пусть в руках почти не осталось силы, а спина сгибается до самой земли под тяжестью полных вёдер, никто не ушёл! Никто не ступил на арку моста, связующей нитью перекинувшегося на ту сторону реки. Возможно, нам было просто стыдно. Не перед Конфедерацией, о нет! О них сейчас думалось меньше всего. Стыдно друг перед другом.
        Ведь не сдались же мы, когда эпидемия гриппа выкосила почти всех младенцев в посёлке, когда наводнение уничтожило все запасы семян, заготовленных для посева. Да мало ли было всякого… Если сделать это сейчас, если сдаться, то едва ли мы сможем после обмениваться взглядами так, как делали это каждое утро, на каждом празднике, с того момента, как приняли решение остаться здесь, на ничейной земле, в Посёлке Изгоев.
        Плача детей совсем не слышно из-за звериного рыка пламени. Хотя мы и знали, что детям уже ничего не угрожает, всё равно это было кстати. Теперь не приходилось оглядываться каждый раз, когда они начинали визжать как резаные, стоило обрушиться какой-нибудь очередной постройке.
        Женщины, те из них, кто не был занят возней с малышами, старались не отставать от мужчин. Окраина уже давно превратилась в головешки. Там, где находились амбары и конюшни, схватка с огнём тоже была проиграна, хотя нам и удалось спасти тягловых лошадей и большую часть овечьей отары. Теперь всё действие переместилось в центр, потому что если допустить пламя за утрамбованную площадку перед деревянным срубом храма, то можно не сомневаться, - огонь уже не сдержать. И он пойдёт гулять по другой стороне посёлка, сотворив то, что уже проделал с южной окраиной. Попросту сожрёт, превратив дома в чёрные обугленные скелеты с торчащими из-под груды золы и пепла кирпичными печами. Теми самыми, в которых мы пекли вкусный ржаной хлеб и которые хранили долгими зимними ночами совсем другое пламя. Ласковое, доброе, нужное.
        Не могло, никак не могло пламя, съедающее сейчас посёлок, быть родственным тому огню, что играет в тёплых печах! Или мерцающему огоньку костра, возле которого кружат хороводы и в котором можно напечь хрустящей картошки с корочкой, покидав её потом из ладони в ладонь.
        Не могло. В это нельзя было сейчас поверить. В это и не верилось.
        Мысли, плавящиеся в черепной коробке от близости нестерпимого жара, путались. Но вряд ли они вообще были уместны здесь и сейчас. Может быть, когда-нибудь потом, когда всё закончится… Главное сейчас - не думать. А хватать, оттаскивать, тянуть крюками, бежать, плескать из вёдер, словно мелко плевать в рожу огненному сумасшедшему ублюдку, продолжавшему ухмыляться и прятать где-то там, в слепяще-оранжевом нутре, лик смерти. Этот ублюдок в любой момент готов был явить его кому-нибудь из зазевавшихся. Искры слепящим роем носились в горячем воздухе, лёгкие распирал надрывный кашель, а руки покрывалась всё новыми и новыми волдырями.
        Так продолжалось до тех пор, пока - даже не заметив как, - я очутился лежащим на земле, прижимающим руки к горлу, царапая его, пытаясь хоть как-то облегчить дыхание.
        - Спокойно! Спокойно, - кто-то по приказу старосты уже обмахивал меня мокрым полотенцем, а сам староста стоял чуть поодаль, сложив руки козырьком над седыми бровями, внимательно осматривая происходящее вокруг.
        - Всё… всё в порядке, - хотел громко сказать, но отчего-то лишь прошептал я в ответ. - Помогите встать.
        Староста на секунду отвлекся, бросив на меня удивленный взгляд.
        - Уверен?
        - Да… Увв… - я попытался подняться. - О Господи! - в следующую секунду я рухнул словно подкошенный, под ноги подростка, который не смог меня удержать.
        - Ну, вот что… Тащи его к воде, угорел он, копотью надышался, пусть полежит, отдышится…
        Подросток, повинуясь приказу старосты, подхватил меня под мышки и поволок прочь от бушующего огня и едкого дыма. Я пытался сопротивляться, но у меня ничего не вышло, потому что голову туманило, подступающая тошнота не позволяла ни на чём сосредоточиться, разве что на тупом перебирании ногами.
        Юноша, это был сын нашего кузнеца, оставил меня у самой речной кромки, заботливо подложив под голову перевязанную в узел рубаху. И только после его ухода, после того, как меня вывернуло несколько раз наизнанку приступами тошноты, и я основательно проблевался в пробегавшие мимо лица волны, я вновь обрёл способность размышлять. И даже сумел чуть приподняться, чтобы взглянуть по сторонам.
        Вряд ли стоило сейчас думать о том, что послужило причиной пожара. Детская шалость, чей-то недосмотр. После. Всё - после…
        Если, конечно же, это «после» настанет.
        Только теперь, касаясь распахнутым ртом воды, я смог ощутить усталость, накопленную за несколько бесконечных часов борьбы с огнём. Поэтому вид умирающего в огненных корчах посёлка ещё не достучался, видимо, до сознания, и воспринимался как-то отвлеченно, будто со стороны.
        Но стоило повернуть голову, как взгляд утыкался совсем в другую картину. В другой мир, в другую, лёгкую жизнь.
        Прямо за рекой, близко, так близко, что даже не стоило особо стараться, чтобы переплыть, плавными линиями спускался к реке светлый, искрящийся совсем другими, веселыми и яркими огнями, Южный Карфаген, город Конфедерации. По расцвеченной набережной гуляли такие же, как мы, люди. А выше, по кольцевой дороге, окаймлённой диковинными растениями, сновали быстрые автомобили. К моему изумлению, там мало кто останавливался, на той стороне, чтоб посмотреть, - что же творится на другом берегу? Нарядные прохожие, лица которых было легко рассмотреть, проходили мимо, словно не замечая, что совсем рядом к кому-то, пусть даже обитающим в Посёлке Изгоев, пришла большая беда. Нас считали отщепенцами и даже тронутыми, этаким лепрозорием для глупцов с проказой в сознании. Кто же ещё был способен отказаться от даров Тумера?
        На том берегу пыхали ярко-красным гигантские, в рост человека, розы, а над рекой высилась острая стела, памятник, установленный в честь вечной дружбы с тумерианцами. И словно в издевку, рядом с площадкой, где был сооружен памятник, красовалось новенькое, из бетона и пластика, здание пожарной команды.
        Сквозь прозрачные плексигласовые ворота угадывались очертания огромных красных машин. По-видимому, где-то поблизости находился один из химических заводов Тумера. Из тех самых, универсальных. Шампунь и мыло, дорогая парфюмерия, вкусные напитки и красиво упакованная еда - всё сразу производилось на этих заводах из одних и тех же ингредиентов.
        То, что их дети едва ли не через одного имели генные дефекты, а взрослые с каждым потребленным деликатесом огребали охапку диоксидов и невыводимых из организма синтетических добавок, вовсе не смущало жителей города. На этот случай Тумер подарил им отличную фармакологию, производящую всякие лекарства в огромных количествах.
        Да, разумеется, срок жизни среднестатистического обывателя города сократился на верную дюжину лет. Но это считалось разумной платой за удобства и комфорт, что принесли звездные коммивояжеры, добравшиеся наконец-то до старушки Земли и предложившие эрзац-рай, завёрнутый в броскую дармовую обёртку. По крайней мере, так считали у нас, в поселке. Возможно, мы просто пытались оправдать своё решение отказаться от всех этих благ, а ещё вернее, у каждого были на то свои причины. Возможно, мы стремились к независимости, как стремятся к ней подростки в известном возрасте, не слушая никаких доводов рассудка.
        Вот только в мире, что на том берегу, стремиться уже некуда. Земля превратилась в огромный тумерианский супермаркет, где не было места ничему, что считалось когда-то ценностями.
        Музыка? Живопись? Устарели. Теперь вместо них - унифицированный набор программ для артсинтезатора. Любовь? - Тщательно продуманный перечень вопросов, разрешаемых при составлении брачного контракта, прейскурант на все её виды с точным указанием времени и продолжительности. Контролируемый и полностью изученный благодаря тумерианским технологиям биохимический процесс в коре головного мозга.
        «Наслаждение жизнью есть высшая цель любой нации, любой расы, любого индивидуума…»
        Так гласит один из принципов, принятых в качестве новой конституции Конфедерации. А дорога к звёздам оказалась закрытой. Навсегда.
        А зачем вам? Ведь появилось всё, о чём раньше можно было только мечтать. Но соглашались не все, иначе не было бы и нашего поселка. Была и другая точка зрения. Сколько нужно времени, чтоб из дикого зверя сделать полностью одомашненного, ручного зверька? С коровами, лошадьми и собаками человеку удалось управиться за сотни тысячелетий. Тумерианцы изменили всё лишь за два поколения.
        Вам нужны новые сонаты Бетховена? Прелюдии Вагнера и скрипичные увертюры Вивальди, чтоб слушать их под луной? Пожалуйста! Вот оно, и даже лучше! Новый ремикс, удивительное качество звучания, куда там древним сабвуферам! А вот и Луна, сверкающая ёлочной гирляндой, она стала размерами поменьше, зато расположена существенно ближе, в итоге - никакой визуальной разницы. А старую Луну тумерианцы уволокли на переплавку. Что-то там полезное для них обнаружилось. Никто не против.
        Ах да! Всякие там приливы-отливы…
        Ну, а зачем они, собственно?
        А действительно, собственно - зачем?..
        Киты - непозволительная роскошь. Корсеты давно не делают из китового уса, это, во-первых, немодно, во-вторых, непрактично. Ну, а в-третьих, сдохли все киты. Нет их больше. Не выдержали их дыхала нового топлива, на котором ходят толпами по океанам грузовозы с мегатоннами дешевого барахла. А всякие благовония - вот, пожалуйста, химический конструктор «Коко Шанель. Сделай сам». Или лаванда горная. Вырастает прямо в ретортах. Я не говорю уже о продуктах из пластика, о самонадевающемся белье, саможующихся пряниках и прочем.
        А впрочем…
        У нас в поселке лаванды нет вообще никакой. С бельем тоже проблемы, со стороны можно подумать, ходим в рванине, хотя это такие накидки изо льна. На большее нас пока не хватает. Не хватило. Не хватало.
        За спиной всё так же швырялось бликами по воде пламя. Поредевшая цепочка чумазых от гари людей продолжала бороться за существование посёлка. Может, это и есть последний шанс целой цивилизации? Шанс, уместившийся на крошечном клочке случайно возникшей суши? И вот он сгорает без остатка. Скоро не останется иного выхода, кроме как перебраться через нарочно построенный мост. Туда. На другой берег.
        Потому что мы проиграли.
        Эх, сюда бы хоть одну пожарную машину с того берега! Всего одну! Пятнадцатиминутный залп водомёта превратил бы всё происходящее просто в дурной сон, а то, что сгорело, мы отстроим заново. И вновь будем перебирать и взращивать злаки, собирать по утрам молоко в подойники, петь свои бесхитростные песни. Очень хочется надеяться, что не сгорела старая, с потрескавшейся декой, гитара старосты.
        Я понимаю, что в поселке, как и на том берегу, всё не так. Не так, как нужно. Не всё правильно. Что-то должно быть посредине. Но что? Мы ещё не знаем. И вряд ли успеем узнать, потому что нет у нас большой красной машины с мощным насосом, а старый пикап Карла вот уже третий год ржавеет ненужным хламом под открытым небом. Значит, не будет никакого водомётного залпа. Ни на пятнадцать минут, ни на пятнадцать мгновений.
        Мысли лезли и лезли. Чёрт! Чёрт! Чёрт! Мы, изгои, думали сохранить человечность, не позволив ей раствориться во вседоступности, которую предлагала Конфедерация. Неужели на самом деле вышло, что мы просто опускались на какое-то вязкое патриархальное дно, окруженные со всех сторон презрением? Потеряли будущее и уходили из своего настоящего в прошлое…
        - Ну, что? Приятно смотреть? - крикнул я, обращаясь к шестерым пожарным на другом берегу, которые были, пожалуй, единственными сторонними зрителями. Наверняка они просто должны следить, чтобы огонь как-то там не перекинулся на другой берег. Ветер, искры, щепки, да мало ли…
        Естественно, мне никто не ответил. Естественно, я и не ожидал ответа. Для конфедератов мы не более чем бельмо на глазу. Этакие мазохисты, занимающиеся самобичеванием, самолично наложившие на себя суровую епитимью. Ну что ж, выкручивайтесь, как можете, вот вам и подходящее испытание. Так думали сейчас все, кто видел пожар в поселке. И наверняка радовались, что вот-вот исчезнет этот нелепый упрёк перед лицом Большого Звёздного Брата, дарившего самые яркие игрушки. Не исключено ещё, что нас просто не захотели больше терпеть, а потому - пожар. Вот как я думаю.
        - Интересно, смогут они с того берега достать из брандспойтов? - раздался над самым ухом вопрос.
        - Эти, что ли? - я обернулся. Пожал плечами. Всего-то ещё один пострадавший, пришедший к реке. - Даже запросто. Только кто ж им позволит? Пожарными автомобилями наверняка распоряжается какой-нибудь хлыщ, который и пальцем не шевельнёт, чтоб нам помочь. А без машин… Даже если сильно захотеть…
        - Интересно, почему? - в голосе говорившего не было ни особого любопытства, ни желания знать правду.
        Только усталость и обреченность.
        - Потому что тот, кто окажет помощь Посёлку Изгоев, сам станет изгоем. Это у них такой закон. Вот, смотри, стоит нам обратиться к этим самодовольным молодцам в сверкающих шлемах, как они начинают отворачиваться, - со злостью сказал я, помахав руками над головой.
        И точно, все шестеро пожарных, словно по команде, тут же отвернулись, рассматривая теперь якобы с жутким любопытством стрекотавший вдали вертолёт для увеселительных прогулок.
        - Сволочи, - с проснувшейся убежденностью проговорил собеседник и смачно сплюнул сквозь потрескавшиеся губы.
        Длинная капля слюны осталась висеть у него на подбородке, но он этого не заметил. А ещё он не заметил того, что плачет. Без печали, без гримасы горя, только слёзы чертили две светлые дорожки на темном, завеянном гарью лице.
        - Да брось ты. Правила игры известны, чего уж теперь…
        - Сволочи! - ещё раз повторил он, обтираясь кровящей ладонью.
        Сзади вдруг раздался сильнейший треск, а за ним - женский крик, леденящий душу даже среди сплошного жара.
        Ого! А ведь там стряслось что-то серьёзное! Не сговариваясь, мы вдвоём кинулись к сгорающему посёлку.
        Ну, так и оказалось! Огненным вихрем подхватило какую-то балку, и она рухнула прямо на поселкового библиотекаря. Теперь его дальнейшая судьба зависела от доктора. Но тот стоял рядом, беспомощно отводя взгляд. Наш доктор - дантист. Это, конечно же, лучше, чем ничего, но вот с такими ранами он не умел справляться, как не умел справляться со многим другим.
        Ещё одна жертва. Ещё одна невосполнимая в будущем потеря.
        Эвелина, жена погибшего, металась по сторонам, издавая не то вопль, не то вой.
        - Это всё ты! Ты его убил! - кричала она, размахивая руками, на старосту. - Ты и поганый посёлок! Если бы ты… Вы… Если бы мы не были такими упрямыми, ничего не случилось бы!
        Все молчали, даже работа остановилась.
        - Эвелина. Ты права, - неожиданно для всех ответил староста.
        Среди толпы пронёсся ощутимый ропот. Даже шум пожара не скрыл его. А староста продолжал говорить:
        - Слушайте! На этот раз нам не выстоять. Нам просто не хватит сил. Поэтому пусть те, кто считает всё это, - он сделал широкий жест рукой, - напрасным, перебираются через мост на другой берег.
        Ответом было всё то же молчание. Многие понимали его правоту, другие даже боялись принять сказанное к размышлениям. Но все знали одно, - потеря библиотекаря невосполнима: ведь он, похоже, знал всё и обо всём, он мог часами колдовать над своими книгами, а потом выдавать нам верные ответы на любые вопросы. А теперь - ни библиотекаря, ни книг. Его супруга, истратив запас крика, опустилась на колени и, похоже, собиралась так стоять до скончания веков, превратившись в обелиск своей же потере. И только тогда некоторые взгляды обратились к мосту. Пока ещё коротко, будто оценивающе. Но продлись ещё немного, ещё чуть-чуть это тягостное молчание, и взглядов станет больше. И будут они совсем другими. Там может оказаться намного меньше сомнений.
        Но такая минута не наступила. Кто-то более решительный схватил ведро и плеснул далеко вперёд себя. Этот жест подхватили и повторили остальные. Вскоре вновь образовалась цепочка, по которой побежали вёдра и лейки, бидоны и чайники. К нам вернулась Надежда. А после произошло и вовсе невероятное…
        - Смотрите! - воскликнул кто-то, и все обернулись. И застыли.
        С другого берега, по мосту, шли фигуры, затянутые в чёрную униформу пожарных Конфедерации. Не все шестеро, что смотрели с той стороны, нет. Двое.
        Им не было дороги назад. Знали ли они? Думали об этом? Тогда было не понять. Но в их сверкающих касках уже отразились огненные сполохи.
        Потом один из пожарных снял свой шлем с головы, нагнулся, зачерпнул им речную волну и протянул дальше, чтоб передали по цепочке…
        + Нет места лучше…
        - И вот для чего вам нужно развивать левую руку… - назидательно начал я, приняв боевую стойку.
        Пара ламп в этом коридоре тридцатого уровня перегорела, еще часть еле-еле светила, поэтому курсанты, стоящие передо мной, сливались в единое многоликое существо, часть которого скрывалась в темноте перехода. Мне стало неуютно. Конечно, здесь, в Нижнем Городе, не могло водиться никаких чудовищ. Тут и люди-то были все наперечет и по списку, и даже каждого дождевого червя знали и в лицо и в ж… в общем, знали. Но сейчас что-то древнее, хтоническое, не поддающееся никаким анализам и не руководимое здравым смыслом, накатывало на меня. Словно в моей крови разом завопили предки, которые тысячелетия назад, сжимая в волосатых лапах сучковатые дубины, с опаской заглядывали в пещеры, где жили дикие звери и непознанные враги. А уж то, что мы сейчас, по сути, окружены этими пещерами, наверное, вообще противоестественно…
        Я сглотнул. В кармане лежал блистер с таблетками на случай подобного панического страха, их выдавали всем жителям Нижнего Города, но мне не хотелось позориться перед юнцами. Пусть я и старше их лишь на десяток лет, но мой статус не позволяет допустить даже возможность «страха коридоров».
        Поэтому я передвинулся ближе к свету и снова принял стойку. Не обошлось без доли пафоса, но спишем на то, что ребята видят ее в первый раз.
        Один из курсантов смущенно кашлянул и сделал неловкий жест.
        - Ну, или правую, для левшей, - поправился я. - Не суть важно. Итак, основной рукой совершаем обманный маневр, якобы проводя хук, а другой в этот же момент вырываем из стены морковь - оп! - и втыкаем ее сопернику в глаз.
        Я сделал выпад, и воображаемый противник был так же воображаемо повержен.
        Курсанты восхищенно загудели и зааплодировали. Я с притворным смущением поклонился. Что ж, раньше, будучи инженером, подобного успеха испытать не пришлось, так почему бы не насладиться им сейчас? Страх начал постепенно отступать. «Позитивные эмоции, - мысленно отметил я. - Позитивные эмоции, видимо, активизируют выброс гормонов, которые нейтрализуют химические процессы, вызывающие чувство страха. Эндорфины или как-то так. Надо сказать доктору Берку, лишним не будет».
        Курсанты рассредоточились, насколько позволял тесный коридор, и стали пытаться повторить прием. Повсюду слышалось чпоканье выдергиваемых из плотных стен корнеплодов. Эдак они всю делянку попортят!
        - Всё, все свободны, следующее занятие послезавтра, - деланно утомленно махнул я рукой и смачно откусил кусок моркови. На зубах омерзительно заскрипела земля. Я скривился, сплюнул, сунул трофей в карман и отправился в бюро.

* * *
        Защелка пневмопочты чпокнула, и на мой стол упал свернутый в трубочку лист. Ну вот, как раз утром закончились профилактические работы по прочистке терминалов, и уже послание. Странно, ведь месяц как в этом секторе наладили телефонную связь. Проще позвонить, чем возиться с пневмопочтой, которая то и дело норовит то засориться, то переслать отправление кому-нибудь другому, то вообще потерять, словно и не было. Да, конечно, и с телефоном не все было ладно. Перепутывались провода, срывались звонки, параллельно были слышны разговоры других людей, но это все-таки лучше и оперативнее, чем древняя пневмопочта.
        Так что неудивительно, что меня несколько озадачило это послание. Но, памятуя, что люди с трудом приспосабливаются к новым условиям, - а ведь когда-то многим потребовались годы, чтобы отвыкнуть от телефона и привыкнуть к пневмопочте, и вот теперь все заново! - решил не обращать внимания.
        Осторожно, - ведь именно такого типа письма мне еще никогда не приходили, - развернул его, запоздало сообразив, что надо бы надеть перчатки, черт знает, вдруг каким ядом пропитано, - и тут же одернул себя, проклятого параноика, начитавшегося справочников по криминалистике. Ну а что, ускоренная переподготовка и перепрофилирование не всегда проходят гладко.
        «В батве завились вридители, - было выведено на пожелтевшем листке неуклюжими печатными буквами. - Корнеплоду угражают чирвоточины».
        Я чертыхнулся. А ведь считалось, что время таких писем прошло уже лет тридцать как! В те-то годы не только предупреждений об угрозах было в избытке, - в том числе и фальшивых, каюсь, сам грешен, хотя что взять с ребенка, - но и нападения на рабочих, подрыв котлованов, саботаж и вредительство на самом деле имели место. До тех пор, пока не ввели самосуд и смертную казнь. Времени тянуть с юридическими закавыками все равно уже не было. Потом поутихло. Так, раз в пару-тройку месяцев какой-нибудь окончательно сорвавшийся с катушек житель Верхнего Города начинал буянить, ломиться в люки или подкладывать петарды к выходам. Конечно, теперь это не представляло для нас серьезной угрозы, только прибавляло головной боли дежурным смотрителям за люками. Но все равно подобные поползновения нужно пресекать, давить в зародыше. Да и вообще, в последние пару лет было подозрительно тихо, наземники практически не доставляли нам беспокойства. Готовятся, что ли, собираются с силами для последней попытки прорыва вниз?
        Хм, может быть, это донос по поводу именно этой попытки? Червоточины… Странно знакомое название… кажется, именно так называли лунки, в которые вкладывали тротиловые шашки. Ох, и нехилый фонтан земли тогда поднимался! Десятилетнего пацана, коим я был, это весьма впечатляло.
        Но вернемся к делу. Что это? Неужели целая террористическая группировка? Да еще и с внедрением в Нижний Город? Черт, как нехорошо…
        Я повертел в руках послание. Обычная бумага. Не местный суррогат из торфа, а та самая, из поры моего детства. Несомненно, отправитель из Верхнего Города. Более того, это обрывок страницы из какой-то книги. Я поднес оборотную сторону к лампе. Полустертый шрифт, - сколько же лет этой книге? Тридцать, сорок? - еле читался: «Н.т ..ст. лу..е, чем .од.о. .ом». Тупик.
        Только вот одна закавыка, точнее, еще одна, - пневмопочта уже много лет как связи с Верхним Городом не имела. После того, как оттуда начали стабильно сыпаться письма с угрозами, а также слезливые послания от родственников, что дестабилизировало местных и не давало работать, приемники наверху обесточили. Говорят, что они так и стоят, забитые под завязку, полные никому не нужных слов.
        Я снова взглянул на письмо. Еще одна странность - ни исходного кода, ни перфорации. Великое изобретение - щадящий режим транспортировки, позволивший отказаться от капсул и контейнеров и пересылать документы и нехрупкие предметы без защиты. Плюс оборудованный марк-машинками терминал входа не пропускал ни одного послания не помеченным координатами блока-отправителя. Письмо-призрак какое-то, право слово.
        Я потер подбородок, оставил листок в покое и выглянул в перископ. Разумеется, простые люди обходились смотровыми площадками, но один из плюсов должности лейтенанта службы безопасности заключался как раз в наличии перископа в кабинете. Хотя этот плюс будет существовать еще недолго.
        Наверху было сумрачно. Уже полтора года как. Видимо, опустившись до определенной точки, небесная твердь стала препятствием для распространения солнечных лучей. А может быть, все испарения и выбросы, что копились в главном городе в течение веков, наконец-то спрессовались, оформились в нечто осязаемое и теперь заменяют там воздух и свет.
        Я подкрутил увеличение и перевел перископ на главный город. Район небоскребов зиял полуразрушенными зданиями, как рот гнилыми зубами. Я даже смог разглядеть, как под напором небес осыпается один из этажей когда-то крупнейшего в округе офисного центра. Здесь, внизу, все перекрывал мерный гул работающих машин, наверху же, наверное, жили под аккомпанемент медленно разрушающегося мира.

* * *
        Стенки лифта были из плексигласа, - не нужно тратиться на дополнительное освещение. Я наблюдал, как передо мной медленно и плавно проплывают ярусы. Бюро находилось достаточно далеко от поверхности. Официально - затем, чтобы как можно более оперативно реагировать на проблемы нижних ярусов, неофициально - чтобы в случае теракта наземников пострадать не сразу.
        И поэтому я сейчас, прислонившись к стенке лифта и сглатывая, чтобы не закладывало уши, рассеянно следил за сменяющими друг друга сельскохозяйственными ярусами, игриво обрамленными репой, картофелем и редисом; техническими пластами, где то и дело шныряли чумазые «кроты» и ненароком слепили меня фонарями, коридорами интернатов, по которым парами чинно вышагивали детишки в белых комбинезончиках… Все это напоминало мне кукольный домик моей сестры, - три этажа в разрезе, бесстыдно вываленные на всеобщее обозрение архитектурные потроха. Но иначе никак, клаустрофобия здесь хоть и весьма успешно подавлялась правильно подобранными лекарствами, людям все равно требовалась какая-никакая иллюзия открытого пространства.

* * *
        - Джонни, гляди в оба, - наставительно сказал я парню у люка.
        - А что, мистер, - хмыкнул он, - грозит чего?
        - Ты давно выглядывал наружу? - спросил я. - Через год сюда будут ломиться с воплями, мольбами, угрозами, тротиловыми шашками, коктейлем Молотова и прочими малоприятными вещами. Спроси у старого Питера, он тебе порасскажет, как это бывает. И уточни между делом, не помнит ли он, кто отгрыз ему левое ухо.
        Парень судорожно икнул.
        - Вот так-то, - покровительственно сказал я. - И не пропускай занятия.
        - Вы думаете, если что, то морковки нас спасут? - уныло спросил он.

* * *
        Наверху я сначала стравил из легких весь воздух, подождал десяток секунд, и только потом вдохнул полной грудью. Несмотря на то, что внизу удалось практически идентично воссоздать земную атмосферу, все равно некоторых погрешностей и примесей избежать не удалось. Ну, или дело было в том, что местный воздух испортился, - ведь не просто так висят эти вечные сумерки? В любом случае, от смешивания воздухов обоих городов начинала кружиться голова, и к горлу подкатывал комок тошноты.
        На всякий случай проверил пояс. Да, револьвер и нож на месте. Кто знает, как местные нынче относятся к людям из Нижнего Города. Револьвер наш, как и светящийся порох, уникальная разработка, и ракетницей послужить может, и по прямому назначению. Молодцы мы все-таки, не только город строим под землей да агрономикой занимаемся, а и в других областях науки и техники хватку стараемся не терять. Не зря нас отобрали, не зря. Я горделиво приосанился и, стараясь не особенно явно оглядываться по сторонам, направился к нужному дому.
        - Кто там? - спросили из-за двери, когда я, отчаявшись получить ответ на свой стук, пару раз пнул ее ногой.
        - Билли, это я, - вот же трус поганый!
        - Кто «я»? - переспросили настороженно и чем-то лязгнули.
        - Я, Марк, - и тише добавил: - Снизу.
        За дверью заскреблись, и она распахнулась.
        - Мы же вроде договаривались, что больше не будем, - с неудовольствием сказал Билли-Ящерица, вглядываясь в полумрак за моей спиной. - Правда, тут в последнее время спокойно, но мало ли что…
        - Я один, Билли… - зло прошипел я, надвигаясь на него. - Да впусти же меня, в конце концов! У вас тут холодно и сыро!
        - Вот, к слову о впустить. Вы мне так и не дали пропуск, - Билли в дверном проеме не сдвинулся ни на дюйм.
        - Да вот он, бери, - чуть не добавил «подавись» я и сунул ему тонкую металлическую пластинку.
        Билли с жадностью схватил ее и поднес к глазам.
        - Ух ты! Наконец-то! Двадцатый ярус? Это как?
        - Примерно как и здесь, - нехотя сказал я. Двадцатый ярус, конечно, не был трущобами, их мы заселять пока не собирались, со временем путем естественного отбора наполнятся сами, но и на фешенебельный не тянул. В общем, Билли ничего не терял, но и не приобретал. За исключением, конечно, жизни.
        - Ну хорошо, хорошо, - кивнул он, тщательно пряча пропуск. - Ладно. Но последний раз. Несколько сложновато быть осведомителем, знаете ли.
        Я молча отпихнул его и прошел в дом. Тут было гораздо теплее и суше, чем снаружи. И, конечно, светлее. Под потолком мерцала лампочка.
        - Энергосберегающая, - усмехнувшись, указал на нее я.
        Билли развел руками.
        - Какая была. У нас тут не до выбора, знаете ли.
        - Как думаешь, успеет перегореть до того, как небо упадет на землю?
        Билли снова развел руками. На беседу он явно не был настроен. Ну ладно, тогда перейдем к делу.
        - Билли, что это? - я показал ему записку.
        Он внимательно вчитался и пожал плечами.
        - Понятия не имею.
        - Билли, ты в курсе всего, что тут происходит. Тут какой-то заговор против Нижнего?
        - Слушай, инженер…
        - Я больше не инженер, я теперь в службе безопасности.
        - Хорошо, службез, но я все равно не имею понятия, о чем идет речь. Во-первых, что за бред: «корнеплод», «ботва»?
        - Шифровка? - предположил я.
        Мне не нравилось, что Билли уходил в глухое незнание. В конце концов, пропуск на проживание в Нижний Город - достаточно лакомый кусок, и его нужно заработать. Да, раньше Билли мне помогал, и достаточно активно, но вся эта помощь не будет стоить и ломаного гроша, если сейчас мы прохлопаем теракт.
        Билли лениво пожал плечами:
        - Зачем она тут?
        - А как вы нас называете? - спросил я.
        - Говнюки, - нехотя ответил он.
        - Что?
        - Ну, просто когда вы еще только начинали свои раскопки, отработанная почва была уж шибко похожа на кучки дерьма.
        Я хмыкнул.
        - Ну и вы, надо сказать, тоже не меньше на него смахивали, - тихо добавил он.
        - Билли, ты теперь тоже среди нас, тебе ли жаловаться?
        Он промолчал.

* * *
        От осведомителя я вышел в растерянности.
        С одной стороны, тот божился, что не имеет даже представления, кто мог отправить мне это послание и о чем вообще может идти речь. Это могло означать как то, что это была всего лишь дурная шутка, так и то, что наш осведомитель уже вычислен и находится в информационной изоляции.
        Я поднял воротник пальто повыше. Может быть, я отвык от поверхности и, конечно, успел забыть мелочи жизни на ней, но похоже, что климат действительно несколько изменился. Такая сырость, вода, сочившаяся словно отовсюду, и слизь, которая, казалось, покрыла меня всего, - были ли они раньше?
        Я поднял голову. И как нынче далеко до верха? В прошлый раз небесная твердь была на высоте около двух миль. А теперь? Судя по тому, что я видел через перископ в главном городе, расстояние до земли уменьшилось втрое.
        Небесная твердь опускалась на твердь земную.
        Да, я знал, что это на самом деле силовое поле, невесть как, откуда и почему возникшее и вот уже двадцать лет сжимающее Землю. Сначала медленно, микрон за микроном, потом перешедшее уже на миллиметры, дюймы, - да к черту разницу в системах вычислений! - футы, метры, - сейчас я мог, как и многие другие, наблюдать, как рушатся здания города, откуда мы все были выходцами, откуда мы все бежали, как только треснули первые крыши. Фанатики, сектанты, которые активизировались в то смутное время, когда открылась страшная правда, прозвали это поле «небесной твердью». И вот мы уже называем его так же.
        Я смотрел в перископ, а у тех, кто остался здесь, наверху, кто не оказался в числе переселенцев в Нижний Город, огромный подземный ковчег, - у них были места в партере на спектакль об умирающей цивилизации. В партере театра под названием Верхний Город. Забавная ирония судьбы, - кто мог подумать, что иерархия уровня жизни и возможности иметь будущее настолько вывернется наизнанку? Что Нижний Город станет желанной землей, - о да, именно что землей, ее-то там в избытке! - землей обетованной, а Верхний наполнится всяким недостойным жить сбродом? Тогда-то люди просто бежали по мосту через залив и возвели, - разве это слово сюда подходит? - город под землей. И городок наверху оставили как бытовку для строителей, как пристанище для неприкаянных, ненужных и бесполезных.
        Я прищурил глаза и вгляделся туда, где когда-то находилось небо.
        Там, внутри, - или это мы жили внутри, а там было снаружи? - плескалось что-то янтарно-желтое. Плескалось и переливалось. Мне хотелось разбить твердь, как скорлупу, и коснуться этого янтарно-желтого, но я знал, что это невозможно. Ни рукой, ни пулей, ни ядерной боеголовкой - ничем было не проломить ее. Те ученые, что дотрагивались до нее, - это стало не так уж сложно сделать, когда она сдавила Альпы, - говорили, что это как приложить руку ко льду. Странно, ведь там, наверху, осталось Солнце, может, это оно и было тем янтарно-желтым?
        А потом мы и ушли под землю.
        Не все.
        А только те, кто был достоин. Всегда же кто-то достоин больше других, не так ли?
        Я медленно обвел взглядом окружавший меня город. Справа и слева в проулках клубилось черное марево. Туман, влага, пыль, слизь, дым, что это? Тускло мерцали вывески на соседней улице, дрожали огоньки в окнах, - несмотря ни на что, люди продолжали жить. Надеялись ли они на что-то? Вряд ли. Я слышал, что уже несколько лет как прекратились церковные службы. Город впал в спячку, оцепенение, медленное ожидание гибели. Что ж, ничего другого им и не оставалось.
        Но я знал, что это оцепенение обманчиво. Я знал, что в тот момент, когда настанет агония, когда между землей и твердью останется не более пары футов, все они, все те, кто сейчас делает вид, что всё в порядке, будут скрестись в наши люки, просить и умолять, чтобы их впустили, грозить карами небесными - ха-ха! - и проклинать, проклинать, проклинать.

* * *
        - Зачем ты пришел? - тихо спросила она.
        Я смотрел в сторону и задавал себе тот же самый вопрос. В зале театра было темно и пахло мокрым деревом. Мы сидели на соседних рядах, развалившись слишком небрежно, затаив дыхание слишком напряженно.
        - Да так, есть дело в вашем городе, - наконец, нехотя выдавил из себя я.
        - Я имела в виду, зачем ты пришел ко мне?
        - Мне кажется, что родственные узы предполагают это, - пожал я плечами.
        - Родственные узы предполагают не предавать друг друга, а не эти мелочи, - покачала она головой.
        - О, ты опять начинаешь! - я всплеснул руками. - Ты же знаешь, что я всего лишь подчинился правилу. Мы все приняли его. Из всей семьи - только половина. Из близнецов - только один.
        Она кивнула, не глядя на меня.
        - Ну да, верно. Ты инженер, я актриса. Кто будет более ценен в новом мире?
        - Я слышал, что в России наоборот, - сказал я, стараясь смягчить разговор и увести его в сторону. - Что там выбирают самых ценных и отправляют вместе с семьями.
        - Возможно, в этом есть определенная логика, - кивнула она. - Хотя не мне об этом судить. Это ведь ты там, а не я. Как оно? Получилось ли создать семью из избранных?
        - Нам не до того, - уклончиво ответил я.
        - Рабочие муравьишки. Милые, славные рабочие муравьишки. Топ-топ-топ.
        Я кисло усмехнулся.
        - Когда-то, - господи, кажется, что прошла целая вечность! - я читала в учебнике, что некоторые виды муравьев закупоривают ходы в муравейники своими головами. У них в процессе эволюции появились такие наросты на лбах, - она показала рукой. - Как крышки люков. Скажи, Марк, а у вас они тоже вырастут?
        - Ты слышала новости? - перевел я разговор.
        - О чем именно? Если о том, что вчера в главном городе раздавило двухсотый этаж «Икарико», то мы не только слышали это, но даже и видели.
        - Нет, я про новости из Японии.
        - Марк, вы так любезно поделились с нами динамомашинами, - подозреваю, что теми, которые были вам уже не нужны, но все равно спасибо, - но забыли дать нам радио и телеустановки. Те, что в главном городе, уже разрушены. А мы, когда переселялись сюда, как-то не ожидали, что собственные родственнички пожопятся нам на автономии.
        - Миранда, ты стала выражаться.
        - Любезный братец, я даже курить стала. Однако отмечу, что это я тебя старше, и поэтому твои нравоучения могу пропустить мимо ушей.
        - На восемь минут, - уточнил я. - Но так вы ничего не знаете про Японию?
        - Мне кажется, что я уже дала это понять, - пожала она плечами. - Что там? Массовое харакири?
        - Да нет. Наверное, нет, - неуверенно сказал я. - Просто они решили не закапываться в землю, а построить город-убежище под водой.
        - А, это-то я помню, - кивнула она. - Сомнительная затея, как мне кажется.
        - Ну, их ученые придерживались иного мнения, - покачал головой я. - И, судя по радиопередачам, японцы были весьма довольны тем, как у них все проходит. Они даже успели переселить на дно практически весь Токио.
        - Практически весь?
        - Неэтнических японцев они репатриировали.
        - Все равно, какие няшечки, - улыбнулась она. - Смотри, не делили на достойных-недостойных.
        - Но связь с ними пропала неделю назад. Со всеми подводными городами - разом.
        - А на поверхности есть кто-то еще?
        - На поверхности осталось несколько временных городков, для тех, кто вел работы на берегу. Их должны были переселить в последнюю очередь. Но они сами не знают, что произошло. Радиосигнал не проходит, никаких следов жизни под водой нет.
        - Закуклились и прикинулись ветошью, - пожала она плечами. - Примерно как вы, когда начали переселяться. Не возражаешь, если я закурю?
        Я махнул рукой.
        Она затянулась сигаретой. Поплыл легкий пряный аромат.
        - Тут нет табака, - пояснила она. - Весь использовали лет пять назад. И трав нет, все вытоптали. Старые обои. Эти - с золотым тиснением. Успокаивает, знаешь ли.
        Сигаретный дым тяжелел от сырости и висел клубами, лениво покачиваясь.
        - Вы уверены, что ваши перекрытия выдержат? - спросила она, наблюдая за ним.
        - Наши перекрытия - это земная кора, - усмехнулся я. - Конечно, она выдержит.
        - Но горы тоже в некотором смысле слова земная кора, - покачала она головой. - И, тем не менее, все видели по телевизору, как рушился Эверест.
        - Это другое, - отмахнулся я.
        - И вы создаете дополнительные полости в недрах - разве не может так случиться, что вас просто… сожмет?
        - Это исключено, - я пожал плечами. - Совершенно исключено. Это первое, что мы обсуждали. Ходы и перекрытия расположены таким образом, что векторы давления будут направлены… - я махнул рукой. - Какая, впрочем, разница.
        Она пожала плечами - точь-в-точь как я.
        - Мы называем вас Содом и Гоморра, - зачем-то сказал я.
        - Вы опоздали, - покачала головой она. - Мы были ими года три назад. Пока еще хотели быть хоть кем-то. Мы плавали в собственном дерьме, признаюсь. Здесь, - она обвела рукой зал, - был самый большой и шикарный бордель. Там, где когда-то ставили Шекспира и Ростана, был бордель.
        - А ты?
        - А я делала представления для посетителей этого борделя. Шекспир и Ростан, да.
        Она стала методично давить еще не докуренную сигарету о подлокотник кресла.
        - Марк… - спросила она. - Сколько нам осталось?
        - Ты ничего не знаешь, есть ли в городе какой-то заговор? - я сделал вид, что не расслышал ее вопроса.
        - Заговор?
        - Или что-то вроде того. Не слышала слова «ботва», «корнеплод»? Применительно к Верхнему и Нижнему?
        Она вздернула бровь и странно посмотрела на меня.
        - Ты думаешь, что заговорщики будут делиться своими планами с актрисой? - спросила, помолчав.
        - Нет, но…
        - Не надо, Марк, - махнула она рукой, продолжая все так же странно смотреть. - Давай я буду думать, что ты пришел ко мне, потому что шел ко мне, а не потому, что тебе нужно расследовать какой-то заговор.
        Я встал.
        - Ну хорошо, - согласился я. - Давай. Тогда прощай.
        - До свидания, Марк. До свидания.
        Я покачал головой и ушел.

* * *
        Странно, но я уже привык к местному воздуху. И даже больше, - мне стало казаться, что в нашем подземном городе душно и вонюче. А как еще может быть там, где из стен деревенского яруса растут морковки, а ярус генетиков разводит мясных дождевых червей у себя в потолке? И эта слизь… может быть, я просто уже забыл, как вода стекает по коже?
        Над головой зашипело. Я схватился за револьвер и поднял взгляд. «Теат. Отр…о» - еще пару раз мигнула вывеска, затем заискрила и погасла. Я пожал плечами и шагнул с тротуара. Миранда разберется с этим сама. Я же сюда больше не вернусь.
        Это силовое поле что-то делало с водой. Она больше не приходила дождем, скорее мелкой водной пылью. Дождь прост. Идет сверху, падает вниз. Хочешь от него скрыться - накройся чем-нибудь и не забывай о лужах.
        Я поежился, отчасти от влажности, отчасти от того, что в голову лезли всякие нехорошие мысли.
        Надо рассуждать логически.
        В Верхнем городе заговорщиков нет, иначе бы о них знал Ящерица. Да, положа руку на сердце, и не только Ящерица. Не так уж тут много людей, чтобы не знать о том, чем занимается твой сосед. И совершенно невозможно упустить из виду, что где-то базируется склад подрывных материалов. У них здесь немного вариантов развлечений, и упустить такое первейшее и древнейшее, как слухи и сплетни, они попросту не могли бы. Они бы не сохранили это в тайне.
        Да, конечно, можно предположить, что и Ящерица, и Миранда были в курсе происходящего, но просто не захотели поделиться этими знаниями со мной. Тоже вариант. Тоже возможно. Сестра и не скрывала, что у нее был и есть зуб на меня. И никто не мешает иметь точно такой же зуб и Ящерице. И пусть это немного нелогично, ведь он рассчитывал на то, что за хорошую службу получит местечко в Нижнем городе, а потворствовать террористам в этом случае - все равно что пилить сук, на котором сидишь… но кто говорит о логике в случае людей, которые живут в постоянном ожидании смерти? У Ящерицы давно могли заехать шарики за ролики. Игра в двойного агента, так сказать.
        Я вздохнул и поднял воротник.
        Глухо. В Верхнем Городе их нет. Точнее, может быть, они и живут здесь, но совершенно точно, склад у них где-то в другом месте. Но каком?
        Тихий, едва уловимый то ли хрип, то ли стон прорвался сквозь липкий шум дождя. В другое время я даже и не обратил бы на него внимания, слишком уж привычен он стал в последние годы. Но сейчас мой разум настолько лихорадочно перебирал все возможные варианты решения мучавшего меня вопроса, что не упускал ни одной зацепки.
        Стон умирающего мира.
        Звук рушащегося главного города…
        Главный город. Вот оно.

* * *
        Я ошибся. Здесь долгие годы уже никого не было. Никого - из людей. Тощая собака, завидев меня, шарахнулась в сторону, забилась под насквозь проржавевший остов автомобиля и растерянно зарычала оттуда. Она не видела людей много лет. Если вообще когда-нибудь видела.
        Я ошибся на несколько десятилетий. Да, тогда, лет пятнадцать-двадцать назад мародеры, хулиганы, мальчишки, ностальгирующие романтики и многие другие еще наведывались сюда. Каждый со своей целью: поживиться в оставленных домах, покататься на брошенных автомобилях, пожечь мусорные баки, погромить витрины или же пройти по дорогим сердцу местам и вспомнить прошлое. Это длилось несколько лет, а потом закончилось. Может быть, стало нечего красть, или некуда класть награбленное; может быть - сгорели все баки и кончился бензин во всех машинах; может быть - умерли последние романтики… Я не знаю. Никто не знал. Но с тех пор главный город был покинут окончательно. Его даже и называли «главным городом» вскользь и пренебрежительно, не звучала ни одна заглавная буква.
        Я стоял посреди пустынной улицы, которая когда-то была оживленным проспектом, и, задрав голову, смотрел на небесную твердь. Отсюда, из центра, если так можно сказать, событий, она выглядела совсем по-другому. Это была не картинка в перископах Нижнего Города и не мутный потолок города Верхнего. О нет, здесь над моей головой текло и пульсировало жидкое золото. И я не мог оторвать глаз от этого прекрасного убийцы нашего мира.
        В городе больше не было самых высоких зданий. Великий Уравнитель достаточно рьяно взялся за свою работу, и теперь центр представлял собой единый массив скособоченных, полуразрушенных, сплюснутых, но одинакового размера строений. Мечта перфекциониста, да. Везде лежали строительный мусор, куски кровли, обломки арматуры, какие-то камни и осколки плит. А в жаркое время ветер, наверное, гонял столбы пыли. Хотя… откуда теперь здесь взяться ветру?
        Наверное, с моей стороны это было глупостью. Причем глупостью вдвойне: ведь я уже понял, что здесь террористов нет, так зачем было тратить время на мертвый город? Но мне слишком хотелось, хотелось просто так, без какой-то ясной цели или выгоды, и поэтому я сделал это.
        Конечно, я не рискнул пользоваться лифтом. Это было бы даже не глупостью, а чистой воды самоубийством. Кто знает, как покорежены шахты и в каком состоянии тросы? А выйти из-под земли, чтобы разбиться о землю - такой иронии даже для меня слишком много.
        Да, с физкультурой у нас внизу дела обстояли совсем плохо. Это я понял уже на двадцатом лестничном пролете. И это я еще как бы нахожусь в хорошей форме по сравнению со многими другими. А что будет через пару лет? Десять? Превратимся в подобие слизней или будем передвигаться по туннелям путем перекатывания с боку на бок?
        Вязкая слюна накапливалась во рту, сердце билось где-то в висках, лицо онемело, а ноги вообще были будто не моими, но останавливаться было уже поздно. Даже когда так не вовремя проснувшийся здравый смысл озадаченно вопросил меня, зачем я это делаю, - даже тогда время для возврата уже ушло. Слишком большой путь был проделан, чтобы бросить его на половине.

* * *
        Я стоял на последнем из сохранившихся этажей.
        Трещины испещряли стены, стекла в окнах лопнули, в одном из углов бежала тоненькая струйка песка и искрошенного бетона.
        Твердь была здесь, над головой.
        Крыша и плиты верхних этажей лопнули, искрошились, рассыпались, и сейчас сквозь эти каменные прорехи над моей головой сияло, переливалось и пульсировало медово-золотое.
        Оно звало и манило.
        В первый раз в жизни можно смотреть на солнце без боли, подумалось мне.
        Я не мог подобрать нужных слов, чтобы описать твердь. Их было слишком много, и все они были правильными. Золото? Да. Мед? Да. Словно огромный яичный желток вот-вот лопнет и зальет комнату, в которой я стою? Да, да, да и это тоже да.
        Я встал на цыпочки и протянул к тверди руку.
        Помедлил немного.
        Хочу ли я этого?
        И, не успев ответить на этот вопрос, коснулся тверди.
        Странно.
        Я ожидал чего угодно, - обещанного учеными холода, жгучего жара, накопившегося за эти годы, - чего угодно, но только не… ничего.
        Уже потом, через несколько минут, я догадался - температура человеческого тела. Всего лишь солнце прогрело твердь до температуры человеческого тела. Еще одна забавная ирония судьбы. Может быть, станется так, что когда поле сдавит мир окончательно и начнет дробить черепа и позвонки, люди так же не сразу почувствуют это? Смешно. Или же у нас что-то случилось с чувством юмора в последние годы.
        А пока я стоял и растерянно ощупывал твердь, пытаясь понять - реальна ли она? Или же - нереален я?
        Хрустнули балки, и мне на лицо посыпалась пыль. Твердь двигалась постоянно и неумолимо. Каждую секунду она отвоевывала себе доли пространства, каждую секунду она уничтожала наш мир.
        Я опустил руку.
        Хруст повторился снова, и еще одна порция пыли припорошила пол.
        Я бросил беглый взгляд на трещины в стенах. Нет, все нормально, еще как минимум час они выдержат. Самому же дому осталась пара дней, в зависимости от того, как тут проложены несущие конструкции.
        В худшем случае, когда нажим придется на критическую точку, здание сложится как карточный домик - о, эта игра из моего детства, в последние годы ее запретили как «имеющую неприятные ассоциации»!
        В лучшем же случае, - хотя можно ли его назвать «лучшим»? - дом будет рушиться этаж за этажом, став для тех, кто смотрит в перископы, еще одним из ориентиров медленного умирания мира.
        Я подошел к окну, точнее, к дыре в стене, зияющей осколками стекла, как гнилыми зубами.
        И замер, споткнувшись.
        Мой дом.
        Дом моего детства.
        Он виднелся на углу улицы. Окружающие его строения разрушились, осыпались, и он стоял, такой маленький и беззащитный, как детские воспоминания.
        Я думал, что забыл его, ведь мы бежали отсюда одними из первых, когда я был слишком мал, чтобы что-то понимать и о чем-то жалеть. Родители прихватили с собой наши детские игрушки, и нам с сестрой было не о чем вспоминать в этом городе.
        Наш дом…
        Я закрыл глаза.
        Запахи, цвета, голоса, ощущения, прикосновения к коже - они окружили меня, охватили и поволокли куда-то вдаль, сквозь годы, в мое детство.
        Я сопротивлялся - это было ненужно сейчас, неуместно, вредно, в конце концов! У меня были другие дела!
        Мой дом…
        Я вспомнил первую смерть на новом месте. Старый Декс. Он стоял и вместе со всеми смотрел, как начинает рушиться город, как сминаются верхние этажи величественного «Икарико», как дробятся падающими сверху кусками бетона крыши «Готик-Плазы». А когда один из небоскребов рухнул на квартал, где он жил, подняв клубы песка и пыли, Декс упал. Старик умер вместе со своим домом.
        Дом…
        И я сдался.

* * *
        Спустился я медленнее, чем поднимался.
        На меня давили воспоминания, терзали смутные мысли, и каждый шаг давался со все большим и большим трудом. Я останавливался, тер глаза и кашлял, пытаясь вытолкнуть из разума память, а из легких пыль.
        От пыли было не спрятаться. Она лезла в рот, нос, уши, глаза. Тут я пожалел, что не захватил внизу сварочные очки. Их носили даже те, кто никогда и не держал в руках сварочный аппарат. Удобные, плотно прилегающие к коже, очки надежно защищали глаза от едких миазмов мокрой земли. А сменные фильтры позволяли раскрашивать подземный мир в яркие цвета. Одно время особенно были популярны зеленые стекла. Откуда-то даже вытащили занафталиненного дядюшку Баума и на все лады распевали песенки про Изумрудный Город…
        Стоп.
        Я споткнулся.
        Стоп.
        Я остановился.
        Стоп.
        Дрожащей рукой вытащил записку и развернул ее. Зажигалки у меня сроду не водилось, а фонарик я забыл в бюро. Плохой из меня службез, что и говорить, надеюсь, что инженером был гораздо лучше, поэтому пришлось подносить листок совсем близко к глазам.
        Печатные буквы. Кривой почерк. «В батве завились вридители. Корнеплоду угражают чирвоточины». Двойка по правописанию за такое. Двойка…
        Я перевернул листок.
        Полустертая фраза на обороте.
        «Н.т ..ст. лу..е, чем .одно. .ом».
        Ее нужно было всего лишь прочитать вслух. Всего лишь прочитать вслух, а не параноить по поводу заговора.
        «Нет места лучше, чем родной дом».
        Черт!
        Я дурак, я невозможный, беспамятный дурак!
        Как я мог забыть!
        Тридцать лет назад, маленькими и глупыми, мы с сестрой дурачились, забрасывая приемники пневмопочты только-только строящегося Нижнего Города такими вот ложными угрозами. С бумагой уже тогда была напряженка, поэтому мы растерзали томик «Волшебника страны Оз». Ох, и влетело нам тогда от родителей!
        Миранда сразу обо всем догадалась, ей достаточно было лишь услышать шифровку, а я…
        Черт! Какой же лопух!
        Видимо, много лет назад что-то заклинило в одном из терминалов, и только сегодня, после профилактики, терминал сработал. И послание-шутка, отправленное тридцать лет назад в службу безопасности, наконец-то нашло адресата. Адресата-отправителя, да. Круг замкнулся.
        Я смял письмо в кулаке.
        Черт!
        Фальшивка оказалась фальшивкой вдвойне. Я сам купился на свою уловку, сам же и попался в расставленные мною тридцать лет назад сети.
        В темноте за спиной что-то зашуршало.
        Я схватился за револьвер. И обернулся.
        Едва различимая, - настолько, что ее можно было увидеть, но не настолько, чтобы понять, что это, - в десяти шагах от меня стояла тень.
        Я поднял револьвер.
        - Стоять, - сказал я. - Я буду стрелять.
        Тень сделала шаг по направлению ко мне.
        - Стой, - повторил я.
        Она сделала еще шаг.
        Тогда я тоже сделал шаг навстречу.
        И выстрелил.
        Порох и ракетница, помните?
        Я тоже помнил.
        И это хорошо.
        Потому что, когда вспышка озарила лицо того, кто скрывался под тенью, мне показалось, что я стою напротив зеркала.

* * *
        - Зачем, - спросил я, пытаясь остановить кровь, что шла у нее из плеча.
        - Я всего лишь хотела успеть умереть стоя, - просто сказала она.
        - Почему ты не сказала, что вспомнила про записку? Почему ты вообще ничего не сказала?
        - Мне хотелось, чтобы ты посмотрел город перед тем, как он умрет. Обошел бы его кварталы, поговорил с его жителями… Потом всю жизнь ты бы помнил об этой своей неудаче и в связи с ней вспоминал и город. Хотя бы так он остался жить в твоей памяти. Увы, ты догадался раньше. Я видела, как шевелились твои губы, когда ты прочел фразу из «Волшебника».
        - Но это же глупо, Миранда! Это глупо! - кровь никак не желала останавливаться.
        - Не спорю, - согласилась она. - Но и глупость тоже умирает вместе с городом. Ведь там, внизу, в прекрасном новом мире, для нее больше нет места, не так ли?
        Я промолчал, сделав вид, что не расслышал.
        - Конечно, нет, - продолжала она. - Разумеется. Как нет там места для дружбы, веры, сожалений и памяти. Вы оставили это здесь. Лишним, ненужным, забытым. Оставили их нам.
        - Миранда, я все равно не смогу забрать тебя вниз, - я беспомощно посмотрел на свои окровавленные руки. - Яне имею права.
        - Я часто задаюсь мыслью, - задумчиво сказала она. - А что, если где-то есть село, ферма или просто крестьянин, который не слушает радио, не смотрит телевизор… да и вообще находится вдалеке от города. И он не знает, что именно происходит сейчас в мире. Будет ли он вообще понимать, что что-то происходит? Заметит ли он, что над его полем больше не летают самолеты? Или что птицы стали летать ниже? И что цвет неба иной? Или же он не придаст этому никакого значения?
        - А не наплевать ли тебе на него? - я перетянул плечо ремнем так туго, что у нее на кисти вздулись вены.
        - Может быть, такое уже когда-нибудь было? - продолжала она, даже не изменившись в лице. - Просто люди тогда не обратили внимания?
        - И хочешь сказать, что они выжили?
        - Может, да. А может, и нет. Или наоборот. Может, нет, а может, и да.
        - В этом есть какая-то разница?
        - Огромная, Марк, огромная.
        - Никто не выживет наверху, - сказал я. - Никто. Еще девять месяцев, и всё.
        - Все ли свои ярусы ты построил там, Марк? - вдруг спросила она.
        - К чему ты клонишь?
        - К тому, что хочешь ли ты умереть, согнувшись, ползая на животе, зарывшись, как крыса, как червь, как муравей в толщу земли?
        - Это весьма комфортабельный город!
        - У вас есть театры? Музеи? Парки?
        - У вас их тоже больше нет!
        - У вас их нет с самого начала.
        Я скрипнул зубами. Действительно, все проекты театров и картинных галерей отклонили в первом же рассмотрении. «Нам нужны жилые помещения и сельхозтерритории», - было сказано мне.
        - Думал ли ты, Марк, что будет, если мы не согнемся?
        Я усмехнулся.
        - Нет, Марк, правда, что тогда будет?
        - Будет много-много красных пятен, - с неохотой ответил я. - Ну, и немного красной кашицы.
        - А может быть, мы удержим небесную твердь на своих плечах? Как атланты? Как атланты и кариатиды, пусть из плоти и крови, но разве дело в этом?
        - Ты бредишь. Или курение обоев влияет на психику.
        - О, Марк, это самый простой ответ.
        - Пятнадцать минут назад ты хотела умереть, а теперь ты собираешься держать небо?
        - Я хотела умереть стоя, Марк, - напомнила она. - Пока могу стоять. Но стоя можно и жить.
        - Ну, в данном случае весьма недолго, - кисло усмехнулся я. - Да и, кроме того, тебя слишком мало, чтобы… кхм… держать небо.
        - Но кто-то должен это сделать. Может быть, оно потому и стало падать? Потому что некому стало его держать?
        - Попробуй курить обои без тиснения.
        Она улыбнулась.
        - Нет, Марк. Чтобы держать небо, нужно здоровье, курение этому не способствует.
        Я выдавил ответную улыбку:
        - Ну вот, кто не курит и не пьет - ты же не пьешь, надеюсь? - тот того, здоровеньким помрет.
        Я ждал, что она отпустит какую-нибудь шутку в ответ, - мне нужно было, чтобы она отпустила шутку в ответ! - но Миранда лишь серьезно покачала головой:
        - «Нет места лучше, чем родной дом», Марк. Мой дом здесь. Моя родина здесь. И ради них я буду держать небесную твердь. Может быть, меня хватит. А может, и нет. Время покажет. Как ты сказал? Девять месяцев, да?
        Я промолчал.
        - Если бы ты не пришел, Марк… я бы никогда не подумала об этом. И если бы ты не принес эту нашу записку… Ты не узнал ее, я понимаю, у тебя так много работы там, внизу, я все понимаю, не вини себя. А я сразу поняла, о чем ты говоришь. «Ботва», «корнеплоды»… Еще и «червоточины», да? Там еще должны быть ошибки. У меня всегда стояла двойка по правописанию. Да и по математике тоже… Видимо, поэтому из меня не вышло достойного…
        - Миранда… - мне показалось, что она вот-вот потеряет сознание. Черт, но это же простая рана… кажется.
        - Все в порядке, Марк, - она отвела мою руку, когда я попытался еще раз взглянуть на рану. - Все в порядке, правда. Честно.
        Я подчинился и просто сел рядом.
        - Знаешь, Марк… - продолжила она. - Мне вдруг вспомнилось, какими мы были. И это желание умереть… Я думала об этом долго, думала об этом практически постоянно, но боялась. Я просто боялась сделать это сама. Или просить кого-то… А в тебе увидела возможность. Идеальную возможность…
        - Идеальную возможность умереть?
        - Да. Так что я тоже беглец, Марк. Ничем не лучше вас. Только вы убежали вниз, а я хотела еще дальше.
        Я покачал головой.
        - Миранда…
        - Не перебивай, я же попросила. Кому еще я смогу это рассказать? Уже тогда я подумала, что все на самом деле должно быть совершенно иначе, но я слишком долго ждала возможности умереть, чтобы вот так отказаться от нее. И я пошла на поводу у этого своего желания. А на самом деле все не так. Все совсем не так. Нужно жить. Ради тех, кем мы когда-то были. Тех безалаберных хулиганов, которые… которые делали кучу глупых вещей. Глупых, забавных, странных вещей, которые и составляли детство. Вещей, которые и составляли жизнь.
        - Ты произносишь такие длинные тирады, что мне кажется, не так уж плохо ты себя чувствуешь, - прокомментировал я.
        - Так оно и есть, Марк, - рассмеялась она. - Так оно и есть… И я поняла, что ради тех нас - кем мы были - стоит жить. И стоит попробовать удержать небо. Разве мы были плохими, Марк? Разве мы тогдашние не стоим того, чтобы удержать небо сейчас? Ведь нет места лучше, чем родной дом. Разве не так, Марк?
        Я молчал.
        - Это даже забавно - благодаря чему нам удалось свидеться. Или из-за чего… Как это для тебя, Марк? «Благодаря» или «из-за»?
        Я молчал.
        - Прощай, Марк, - тихо сказала она.
        Я снова посмотрел на свои руки.
        А потом взглянул на небесную твердь.

* * *
        Прошло три месяца.
        Тем вечером я не вернулся вниз.
        Да и потом подошел к люку лишь один раз - сказать дежурным, что со мной все в порядке.
        И что я остаюсь здесь.
        И что Верхний Город больше не угрожает Нижнему.
        И да, чтобы Билли-Ящерицу поселили не на двадцатом ярусе, как помечено в его пропуске, а на пятидесятом, в моей квартире.
        Пусть кто-нибудь другой сражается морковью и смотрит в перископ на разрушающийся город его детства.
        Пусть кто-нибудь другой воспользуется той жизнью, что должна была быть у меня внизу.
        Пусть кто-нибудь другой влезет в шкурку, которую я сбросил.
        Все мои ярусы уже давно построены.
        И теперь у меня другая цель.
        Стать атлантом.
        Осталось сто восемьдесят три дня.
        И я буду атлантом.
        Потому что нет места лучше, чем родной дом.
        И мы должны за него бороться.
        Кто, если не мы?
        5
        …там, где смыкаются миры…
        …случилось так, что тьма была укрыта облаками и солнце начало пробиваться сквозь них, хотя три четверти его все еще были затемнены; и тут вдруг из-за облаков протянулась рука, и я задрожал при виде ее, и держала она письмо, запечатанное четырьмя печатями, на котором было начертано: «Я - черное, но прекрасное, как палатки Кедара, как завесы Соломона: посмотрите на меня, потому что я - чернота, потому что солнце посмотрело на меня»…
        ГЕНРИХ МАТАДАНУС, «ВОЗРОЖДЕННЫЙ ЗОЛОТОЙ ВЕК»
        > По ту сторону снега
        Снежный сейнер барахтался среди нагромождения волн, обходя наиболее высокие из них, задирая нос к небу, а после скользя с очередного гребня вниз. Паруса, то ловившие, то теряющие ветер, трещали и выли под стать вьюге, кружащей до самого горизонта. Ещё немножко, и тройная ткань, нашитая поверх выдубленных шкур, могла не выдержать, и тогда команде придется несладко.
        - Лево руля! Ещё левее! Право! Ещё правее! - кричал осипшим голосом помощник шкипера, висевший с линзовой лампой в штурманской люльке над самой поверхностью моря.
        Сам шкипер, ставший за штурвал, не пытался угадывать, что там, впереди, в свистопляске снега и ветра, всё было тщетно, он не мог различить даже фигуры матросов, которых швыряло от борта к борту. И ловцы снейков тоже выскочили на палубу, помогая команде управляться с парусами.
        - Влево! На пятке влево! - срывая голос, будто лопались струны мандолины, фальцетом взвился помощник.
        На пятке - это значит разворот на месте. Резкий, до стона парусной оснастки, до вскрика обшивки. Рискуя поломать опорные дуги, соединяющие корпус сейнера с корабельными полозьями, шкипер крутанул штурвал, понимая, что просто так помощник не завизжал бы, будто резаный подсвинок. Наверняка там, в двадцати-двадцати пяти шагах перед ними, - дальше помощник вряд ли мог что-либо увидеть, - оказалось неодолимое препятствие, волна, на которую нельзя вскарабкаться и которую не получится взрезать форштевнем. Ведь сейнер не торговый галеон, прокладывающий широким лбом дорогу там, где застрянут другие суда. Хотя, конечно, ближе к краю мира, где волны встают высотой до неба, а после рушатся за край, не пройдет ни галеон, ни сам морской дьявол, там мир заканчивался, и начиналась Великая Бездна.
        - Что там? Вейвул? - по-вороньи резко, отрывисто крикнул шкипер, желая узнать, какой беды они избежали.
        Ведь в море встречается разное. Большие волны опасны, но есть вещи и похуже. Провалы. Это когда среди морской глади вдруг открывалась ложбина, уходящая вниз и вниз, выкарабкаться из которой очень непросто. Движущиеся волны. А такое шкипер видал не раз на своём веку: когда море приходит в движение, и волны начинают гулять, будто ожившие белые существа, и тогда кричи не кричи, ворочай штурвал или нет, а главным окажется везение. У кого его больше, тот и выкарабкался. Везение да корабельная прочность. А ещё близость берегов.
        Шкиперу довелось побывать в движущихся волнах дважды. Первый раз при перевозке строевого леса. Тогда их лишь задело пробуждение моря, и вышло даже лучше, потому что пришли в порт на день раньше. Правда, страху натерпелись, но это ничего. А второй раз испугаться не успели. Шхуна перевернулась набок и стала тонуть, погрузившись в море вначале наполовину, затем на три четверти, удержавшись на втором полозе, а первый под тяжестью корабля ушел вниз. До земли была верная неделя пути, но шкипер предпочел провозиться две недели, вызволяя шхуну из морского плена, и старания его увенчались успехом. Дождавшись устойчивого свежего ветра, они запустили вспомогательный парус, огромного воздушного змея, и кое-как сумели вытащить увязший корабль и направиться к дому. В общем, разное происходило на море, не все и не всегда могли похвастать удачей.
        В конце концов, когда годы осели на душе и в сердце тяжким балластом и скорость перестала радовать его, вызывая лишь тревогу, шкипер решил найти местечко поуютней и нанялся во флотилию снежных сейнеров, добывать снейков и прочие морские деликатесы к праздничным застольям. Казалось, здесь спокойней. Кораблик достался что надо. Не шальной новик, которому ещё притираться и притираться бортами к морю, и не старая лохань, подслеповатая старушка, плохо слушающаяся штурвала и постоянно жалующаяся на судьбу, а вполне проверенный, зацелованный штормами и морем «Пеликан». С высокой мачтой, хрустящими парусами, добротными бортами, проклепанный медными скобками, и с полуторными полозьями, способными не только нести сейнер по морю, но и служить запасниками для улова. Только и здесь спокойной жизни не оказалось. Стаи снейков постоянно мигрировали, вынуждая рыболовов уходить вслед за ними всё дальше и дальше от берега.
        - Вернусь с лова, всё брошу и уйду на покой! - в сердцах говорил шкипер каждый раз, когда сейнеры снаряжались для выхода в плавание.
        Он уже и местечко присмотрел, на вершине холма, что возвышался над купеческой гаванью. Там, в окружении высоких сосен, можно поставить крепкую хижину, не боящуюся ни вьюг, ни града. А в погребке держать наготове пару бочонков темного эля, который приятно потягивать из глиняных чаш у жаркого очага, травя байки с такими же старыми моряками, сошедшими на сушу, или же просто слушать завывание ветра в трубе. И вот тогда пусть стучат в ставни хоть все-все ветра и снега мира, он им не откроет! Довольно с него! А возьмет клетчатый плед, укроет старческие натруженные в долгих вахтах колени и будет дремать, пока песок в незримых часах жизни не перетечет на самое дно.
        Только все понимали, что не скоро случится последний сезон у Папаши Ло. Так за чуткость к молодняку в порту прозвали шкипера. Да и настанет ли он, этот последний сезон? Ведь чаще моряки заканчивали век не в уютной постели, а где-то там, в глухой морской ночи, когда не видно и не слышно ничего и никого, когда помощник не успеет вот так, как сейчас, крикнуть: «На пятке!». И сейнер, набравший ход, переломится, как сухая ветка, а те, кто будет барахтаться после в море, не успев надеть мореступы и спасительные ватники, станут завидовать другим, которые ушли на дно вместе с кораблем.
        Молодым да вертким иногда удавалось вынырнуть и с двадцатиметровой глубины. Ходила легенда о матросе, спасшемся с корабля, который ушел на верную сотню метров. Легенды тем и примечательны, что слыхать их все слыхали, да случившегося никто не видал. Это как байки о путешествиях в Великую Бездну.
        На этот раз испытывать судьбу и корабль на прочность не пришлось. Помощник, теряя голос, выкрикнул спасительное предупреждение, а Папаша Ло, вывихнув кисть, успел налечь на штурвал и увести «Пеликан» от опасности.
        Дрожа от натуги, нацелив бушприт в темные небеса, словно вставший на дыбы единорог, сейнер останавливался, разворачиваясь бортом, продолжая двигаться по инерции боком. А потом раздался отчетливый удар, правый полоз воткнулся во что-то твердое, и сейнер замер.
        - Убрать паруса! - настала пора не жалеть связок и Папаше Ло. - Вейвул? Ты как, старина?
        По палубе прокатился дробный топот парусной команды и ловцов.
        - Я в порядке, но вот «Пеликан»… - донесся изменившийся, ослабленный долгим трудом голос помощника.
        - Что с ним?
        - Во что-то мы упёрлись. Как будто скала, которой здесь быть не должно.
        Помощник покинул штурманскую люльку и брел по палубе, цепляясь за леера. От двухчасовой игры с волнами его шатало. Остановка корабля во время вьюги всегда означала крупные неприятности, именно потому и пришлось Папаше Ло со своим помощником рисковать, устраивая гонки с судьбой, рискуя нарваться на неприятности. Но, кажется, миновать их полностью не удалось. Единственное, что хоть как-то успокаивало - «Пеликан», столкнувшийся с препятствием, не развалился на куски, а всего лишь за что-то зацепился и замер в неподвижности, будто став на якорь.
        Моряки, усталые и встревоженные, воспользовались внезапной передышкой. Привалившись кто к чему, они ловили воздух открытыми ртами, опустив шарфы-матроски с раскрасневшихся щек на шеи. Хотя им было интересно, что же произошло и во что это выльется, доверие к Папаше Ло пересилило, и они просто дожидались, когда шкипер с помощником во всём разберутся.
        - Вейвул, дружище, вот, держи, как раз для такого случая. Хлебни, и пойдем поглядим, что там у нас за приключение, - Папаша Ло достал из широкой муфты, болтающейся на объемистом его животе, фляжку с еловым ликером, сделал сам пару глотков и протянул её помощнику.
        - Спасибо. Будь здоров! Пойло что надо. Но приклеились мы тоже будь здоров! - возвращая флягу шкиперу, а голос себе, ожил помощник. - Успел заметить в последний момент. Скала не скала, что-то черное… И очень большое. Если бы прямо в неё, то всё, привет снежным девам. Уже слушали бы их прощальные песенки.
        - Не вовремя ты снежных дев вспомнил. До берега три дня пути. Не далеко, но и не близко. В такую вьюгу ни за что не выбраться. Опасно сейчас в море, разве что снять полозья и попытаться на них… Эх, да что я и сам причитаю раньше времени! Старею, никак.
        - Старость? Ну, нет. Не могу представить, не вижу тебя без штурвала и капитанской муфты, просиживающим задницу у камина.
        - Вот прямо сейчас я бы предпочел просиживать задницу, а не торчать среди вьюги. На остановившемся корабле… И темень такая, ничего не видать. Ты давай, заканчивай фантазировать, пора идти, - подождав, пока помощник заново разожжёт фонарь и протрет запотевшие линзы, сердито сказал шкипер.
        Матросы и рыбаки, поняв, что сейчас толку от их ожидания ровно ноль, упрятались под палубу. Команда сейнера - всего десять человек: шесть матросов и четыре ловца. Да ещё капитан с помощником. Одна семья, одна судьба. Вышагивая по палубе, шкипер знал, что там, внизу, десять настороженных пар ушей вслушиваются: каковы они, шаги капитана? Уверенные, твердые, может быть, даже с пристуком досады из-за вынужденной задержки. Или тягучие, обреченные, как у человека, идущего сообщить недобрую весть. В любом случае, что бы ни случилось, он решил держаться бодро. Что толку от жалости к самому себе? Уныние - тяжкий грех и в море и на суше. Забывать о том нельзя никому. И он отбил чечетку, которая звучала всякий раз, когда улов был хорош, или же когда показался берег, или просто, от других каких-нибудь приятных причин. Пусть думают, что всё в порядке. На мгновение шкиперу показалось, что он слышит облегченный выдох из десяти глоток, и слышит, как десять сердец забились ровно.
        Шаг. Другой. Третий. Снег валит стеной, ещё немного, придется чистить палубу. Но пока, вцепившись в шторм-леер, шкипер шел вслед за помощником, держащим фонарь, и молил всех богов, какие только есть на свете, чтобы там оказался какой-нибудь пустяк, какая-то неотмеченная на карте небольшая скала, обросшая снежным мхом, словно барашек шерстью.
        Толку от фонаря было мало. Пятно света держалось не далее вытянутой руки, а после сливалось с нитями пляшущего снега, выхватывая крупные хлопья и заставляя их на мгновенье превратиться в блестящие самоцветы. Потом, сразу за пятном, начиналась фиолетовая темнота. А море постепенно подкрадывалось снизу, уже дотянувшись до половины борта.
        - Отсюда ничего не понять. Придется лезть на полозья! - сказал шкипер.
        - Так будет лучше, - согласился помощник.
        И они вернулись обратно, а после поползли по широкой несущей дуге, цепляясь за спасительные поручни, к правому полозу, тому самому, который намертво сцепился с преградой.
        Ширина дуги - четыре руки, чуть более двух метров. Вроде бы хватало, чтобы по ней пробираться, но только не в шторм. Меховые перчатки покрылись снежной коростой, и ухватиться за скобы становилось всё тяжелее и тяжелее, скобы нет-нет, да и выскальзывали из рук. А всего в двух-трех руках под ними шипело и искрилось подернутое поземкой море. Сколько там, внизу? Сто? Двести? Пять тысяч? Или даже десять тысяч метров снега, который в глубине становился тверже и тяжелее стали?
        Рыбаки не раз кидали ловчие драги на тысячу метров и доставали причудливых рыбин, которые, едва попав на поверхность, тут же лопались изнутри, будто петарды, начиненные порохом. Там, где жилось привольно и хорошо, их со всех сторон сдавливал совсем другой снег, больше похожий на мел или даже гипс, а то и вовсе каменную крошку. А ещё те чудные рыбы не имели глаз. Значит, там, внизу, совершенно темно, раз глаза им совсем не нужны. Но вот зубы у глубинной добычи всегда оказывались ого-го! А на чешуйчатых боках - следы от ещё более крупных чьих-то зубов. И впалые желудки. Не такая уж, видать, привольная жизнь у них. Чего же жаловаться тем, кто живет на суше и движется на двух ногах? И шкипер не жаловался, а стиснув зубы, лез вперед, оттолкнув помощника, пытавшегося поддерживать своего капитана под руку.
        Конец дуги. Сразу за ним виднелся огромный поплавок, это и был левый полоз. Горбатая конструкция, снизу представлявшая широченную и прочную лыжу, покрытую шкурой кога, самого страшного хищника, водящегося в море. Такая шкура при движении заполнялась пузырьками воздуха и позволяла скользить без всякого трения, наращивая скорость и поднимая корпус сейнера над морем. Даже сейчас, когда корабль застыл в неподвижности, эти лыжи держали его на плаву, не позволяя осесть в морскую пучину. Значит, с полозом всё в порядке. И нужно всего лишь высвободить его из плена, в котором он очутился.
        Осторожно переступив на поплавок, шкипер пополз на животе к самому его краю. И там увидел…
        Нет, вначале он не увидел ничего. Только неясное темное пятно, которое могло оказаться просто игрой света от фонаря. Потом темное пятно обрело очертание какого-то округлого валуна, и шкипер решил, что это скала. Пусть не в порослях снежного мха, а просто черный камень, не успевший причинить сейнеру большого вреда. А затем ветер неожиданно стих. Небесное божество устало раздувать щеки, вьюга прекратилась, и в ясной ночи, при свете Луны, шкипер увидел то, чего не видел никогда в жизни и о чем не слышал ни единой легенды, хотя переслушал их на своем веку предостаточно.
        Это была не скала. И не огромная снежная волна. Не кочующий островок, какие иногда образуются в сезон дождя и града, когда выход в море просто невозможен.
        Это был огромный корабль. Самый огромный из тех, что встречались шкиперу. И самый необычный. Но чтобы понять, что это именно корабль, и оценить его истинные размеры, шкиперу пришлось потратить долгие три-четыре минуты, обшаривая взглядом темные в белых разводах борта высотой с большущий дом, в три-четыре этажа, а после понять, что высокие шпили, возвышающиеся над бортами, это не что иное, как мачты. Только другие, не такие, как на снежных кораблях. И ещё. У этого гиганта не было полозьев. Он не мог скользить по морю.
        - Призрак из Великой Бездны! - помощник сказал то, о чем подумал шкипер.
        Отдернув руку и облизывая пересохшие губы, Папаша Ло впервые в жизни ощутил чувство, которое называют ужасом. Кровь отхлынула от лица, в висках застучало, и над теменем будто бы ударил тяжкий колокол.
        Да, это был Призрак из Великой Бездны. Самое страшное, что могло повстречаться в море. Корабль существ, живущих по ту сторону мира. Легенд о другом мире не слагали, только старое-престарое предание говорило, что когда-то, много сотен лет назад, в их мире появилась Лодка из Великой Бездны. И в ней якобы были какие-то иные люди. Будто бы они принесли в их мир страшные болезни и несчастья, и потому их сожгли как злых колдунов вместе с лодкой. Лодка из Бездны не могла плыть по морю. Вот только она была маленьким суденышком, в котором находилось всего несколько человек. В этот корабль мог уместиться весь поселок Папаши Ло.
        Вьюга уходила, а шкипер с помощником застыли, боясь шевельнуться, чтобы не пробудить злые силы, скрытые в темном брюхе пришельца. И так продолжалось долго. А потом шкипер понял, что экипаж сейнера вот-вот выползет на палубу и увидит это чудовище, и тогда всякое может случиться. Потерять кого-то из своих матросов он не желал. Мало ли, кто-то нырнет от страха головой в море, и поминай как звали. А потому нельзя давать страху и панике ни единого шанса завладеть командой.
        - Эй, там! В трюме! Всем сидеть тихо, пока мы чиним дугу. На палубу не выходить. Холод просто собачий. Фриго! - так звали корабельного кока, - а приготовь-ка к моему возвращению горячего чая.
        - Да, шкипер! - донесся из-под палубы радостный ответ кока, а вслед за ним оживленное гудение прочих голосов.
        Что ж. Первый шаг сделан. Теперь нужно подготовить всех к этому зрелищу.
        - Ну что, старина… - вполголоса обратился он к помощнику, - пока вроде живы. Возможно, всё обойдется, и это будет самым великим открытием на нашем веку. Хлебнем по чуть-чуть?
        Он потянулся за флягой, оглядывая гигантский борт чужого корабля уже без суеверного страха, хотя и с почтением. Его «Пеликан» рядом с кораблем из Бездны выглядел так, как выглядит мелкая собачонка рядом с мохнатым мамонтом. Или того меньше.
        - Ш - ш-ш-ш… - успокаивающе шипело море.
        - Ув-ууув! - пела уходящая вдаль вьюга.
        На «Пеликане» чему-то смеялась команда.
        И только чужой корабль молчал, возвышаясь глыбой над снежным сейнером, будто холм над рыбацкой гаванью.
        Вернувшись на «Пеликан», шкипер отправился вниз, в кают-компанию, где его ожидали чай и любопытные взгляды команды.
        - Что там, шкипер?
        - Крепко влипли? Или всё в порядке?
        - Да-да, во что это мы врезались?
        - Когда пойдем дальше?
        Команда волновалась, потому что неопределенность иногда хуже любых, даже самых плохих вестей. А ещё им было странно, отчего это сам шкипер вместе с помощником занимаются починкой. На что тогда плотник и двое подручных среди матросов?
        - Ну, влипли-то мы не слишком. Но дальше пока не пойдем. И знаете почему? Врезались очень удачно. А во что - попробуйте отгадать. Кому получится, даю три золотые марки.
        Вот теперь в глазах команды мелькнул азарт. Три марки, столько простой моряк зарабатывал за целый сезон ловли. Понятное дело, каждый желал попытать счастья, и со всех сторон наперебой посыпались версии. Шкипер прикрыл ладонями уши, давая понять, что не намерен слушать всех разом.
        - У каждого только одна попытка. Начнем с тех, кто по левую руку, и дальше по порядку, а то как торговки на рынке… Давай, малыш, - обратился он к самому молодому матросу, - попытай счастья.
        В общий кубрик ввалился помощник, слышавший весь разговор. Ему казалось, что шкипер ничем не рисковал, предложив такое пари.
        - Ну, не знаю… Если это не скала, то, может быть, просто камень?
        - Во-первых, скалы те же камни. Во-вторых, просто камень не может удержаться на поверхности. Это всегда только верхушка того, что скрыто в глубинах снега. В общем, не твоя сегодня удача. Следующий!
        - Не камень, не скала, тогда, может быть, суша? Какой-то берег, к которому нас прибило ветром?
        - Следующий!
        - Дрейфующий ледяной остров?
        - Дрейфующий бараний хвост. Следующий.
        - Огромное дерево?
        - А разве деревья могут расти не на суше?
        - Ну, я имел в виду, что налетели на сушу, а врезались в дерево. Которое на самом краю… А что?
        - Ничего. Дальше давай…
        Помощник усмехнулся, но тут прозвучало:
        - Мы врезались в другой корабль?
        Всё же не зря говорят, что у ловцов снейков звериное чутье, иначе как обнаружить косяк под слоем снега? А старшина ловцов на «Пеликане» как раз из таких, бывалых, привыкших доверять чутью. Он даже не раздумывал над ответом, слова сами соскочили с языка.
        - Верно, Боно! Другой корабль. Свои монеты получишь у Вейвула, как только закончим все дела.
        - Какие у нас могут быть дела? Отцепляемся, идем дальше… Постой-ка! А что это за корабль, если вокруг ни звука? Ушла команда? Он наш? Рыболов? Или торговец? Или вообще из страны Рагнан? Но как он добрался… Разве что буря…
        - Этот корабль не из Рагнана, он из более далекого края. Как называется и что он тут делал, пока непонятно. Кто укажет название, тому ещё две марки. Да ещё пять, если кто-то пояснит, откуда он и что произошло с командой. Правда, для этого вам придется взойти на борт. А борта у него высокие. Таких вы ещё не видели.
        Помощник только и мог, что часто моргать, слушая, как мастерски капитан уводит команду от черты паники.
        - В общем, ребята, решайтесь. Дело верное. Мы осмотрели полоз, он в порядке, можем отцепиться хоть сейчас, но любопытство сгубило ворону, а я любопытен, как три вороны сразу. Семь монет на кону.
        - Дело верное? - нервно играл пальцами кто-то из матросов. - Тогда отчего вы сами не прочли названия и не влезли на борт?
        - Я же говорю, борта у него высокие. Нужно брать кошку и закидывать. А с названием… Ну, как увидите, сами поймете. Только, чур, как на палубу выйдем, не пищать, как крысы, будто я обманул. Всё по-честному. Есть корабль. Нет названия. И нет понимания, откуда он и что с экипажем. Как?
        - Идёт!
        - Готовь монеты, за кошками дело не станет! - понеслась моряцкая бравада.
        - Вот и славно. Отправляйтесь, ребята, наверх, а я пока чайком побалуюсь. Стар я карабкаться по высоким бортам.
        Матросы, опережая один другого, кинулись из кубрика на палубу. А Папаша Ло уселся основательней за осиротевший стол, принявшись, как и обещал, тянуть чай, заодно прислушиваясь, что происходит наверху.
        А там было чего послушать. Вначале всеобщий стон. Он непроизвольно вырывался у всех, кто выходил на палубу. Затем нерешительное топтание и нестройные голоса, потом команда отправила вниз старшину ловцов. Он явился, слегка побледневший, но держался молодцом.
        - Что, Боно? Решили, Папаша Ло умом тронулся, золотом швыряется налево и направо? Легких денег захотелось? Нет уж, давайте, покажите, чего стоит слово моряка. И торопитесь, управиться нужно до вечера.
        - Но это не корабль, - Боно сглотнул. - Это какое-то чудовище! Явилось из-за края Великой Бездны!
        - Я тоже так думаю, - запросто согласился с ним шкипер. - Но если ты не считаешь его кораблем, свои три марки не получишь. Смекаешь?
        - Смекаю, - поскреб затылок рыболов, взвешивая, чего ему больше хочется, получить прибавку или уйти подальше от вещи, вселявшей страх. Золото перевесило. - Мы поднимемся и узнаем, что там да как.
        - Вот и замечательно. А чтобы и других подзадорить, схожу с вами. И если название и всё остальное удастся открыть мне самому, то плакали ваши денежки, ясно? Поднимайся и передай команде, о чем мы толковали.
        Ещё через несколько минут шкипер с помощником поднялись на палубу, страшась и восхищаясь одновременно размерами и формами корабля из иного мира. Команда сбилась в кучу возле мачты и думала, как же им поступать дальше. Похоже, мысль о предстоящей награде никого уже не грела. Зато для страха осталось мало места.
        - Давайте кошку и топор, - нарочито небрежно сказал шкипер, - пока вы топчетесь, схожу, сам гляну, что там и как.
        Этим он приободрился, почувствовав, как уходят тревоги и суеверный страх. Ну, корабль. Ну, огромный. Из каких-то дальних неведомых земель. Мало ли что на свете случается? Может быть, где-то там, ближе к краю, где рождается Снег, есть неизведанные земли, где строят такие вот корабли.
        С детства шкипер, как и любой другой житель Снега, знал, что мир начинается с Великой Темени, откуда приходят снежные валы, которые наполняют море, текут по миру, а после проваливаются за край Великой Бездны, которой мир заканчивается. К Темени он не ходил, но знал, что до неё больше, чем сотня дней пути. Флотилии, ушедшие к Темени, возвращались редко. На десяток ушедших кораблей приходилось один-два, вернувшихся обратно. И выжившие матросы рассказывали про ужасы голодного плавания, про то, как постепенно тускнеет свет и воздух наполняется таинственным гулом и свистом, которые становятся день ото дня сильней. И то, как ночь становится неодолимой, потому что из Темени на снежный простор вырываются ветра настолько ужасные, что движение вперед становится невозможным. На картах это выглядело как неровная линия, очерчивающая границу мира.
        Зато шкиперу в молодости удалось попасть в экспедицию к Великой Бездне, к другому краю мира. В то плавание он ушел палубным матросом, а вернулся мачтовым старшиной. Потому что именно его отвага и смекалка спасли корабль от верной гибели, когда ветер занес их на такую волну, каких быть просто не могло, и откуда открывалась страшная пропасть, в которую падали и падали снежные валы. Папаша Ло, которому в ту пору это имя совершенно не подходило, первый вышел из оцепенения и пошел наверх, снимать паруса, а за ним потянулись другие. В итоге, потеряв два из четырех полозьев, корабль сумел развернуться. Его удалось отвести от пугающей бездны. Шкипер запомнил её на всю жизнь. Огромный, от горизонта до горизонта, голодный рот, распахнутый в вечном крике, поглощающий весь снег их мира, а заодно и сам мир.
        Накинуть линь с трехлапым якорьком на фальшборт таинственного корабля ему удалось лишь с третьего раза. Первым взобрался самый молодой матрос и скинул сверху веревочную лестницу. Шкипер пошел вторым, за ним старшина ловцов, потом уже остальные. Внизу остались лишь помощник и двое матросов, на случай всяких неожиданностей.
        Когда они вскарабкались наверх и собрались у борта, оглядываясь на кажущуюся отсюда игрушечной скорлупку «Пеликана», шкипер поднял руку, требуя внимания.
        - Думаю, здесь никого нет. И уже давно. Смотрите, всё вымерзло! И это никакое не чудище, а просто корабль. Потому - меньше страха, больше любопытства, держитесь настороже. Может, здесь найдется много чего ценного и интересного. Я имею в виду не только монеты и всякие безделушки. Трое на бак, трое на ют, двое со мной в трюм.
        Уверенные и понятные всем распоряжения сделали своё дело. Люди перестали дрожать и ожидать каждую секунду какой-то страшной кары за вторжение. Как только помощник отправил им заправленные керосином фонари, они приступили к поиску. Возможно, в жизни матросов это был самый захватывающий поиск со времен детства, когда на чердаках покинутых прибрежных хижин они, тогда ещё мальчишки, искали сокровища морских кочевников. Или когда лезли, пугаясь каждого звука и даже собственного дыхания, в каменные пещеры, где на стенах углем и сажей были нарисованы странные фигуры.
        Корабль был одновременно и чердаком и каменной пещерой. Тем миром грёз, который приходит во снах, когда страх переходит в любопытство, любопытство в искус, а искус в ощущение счастья.
        Здесь отсутствовали запахи. Люди тоже отсутствовали. Хотя когда-то явно пребывали на корабле, о чем сообщала то оброненная курительная трубка странной формы из неведомого красного дерева, то длинный рыбацкий нож, воткнутый в разделочную колоду, да там и оставленный. Ещё следы рук на якорном вороте, точно такие, какие образуются на колодезных воротах. Гладкие, отполированные множеством прикосновений. Шкипер представил себе эту картину: дюжина матросов, вертящих ворот, чтобы поднять гигантский якорь. Только цепь обрывалась, никакого якоря теперь не имелось и в помине, что было к лучшему, иначе корабль давно ушел бы на дно. С кормы доносились короткие возгласы. Матросы постепенно обрастали уверенностью и деловитостью.
        - Смотри! Что за инструмент? Хитрая штука! - восклицал кто-то, подняв над головой странный прибор, какую-то зрительную трубу с прикрепленной к ней полукруглой шкалой.
        - А это что? Оружие? - другой матрос недоверчиво тянул странную узкую лопату, какой-то длинный шест с широкой лопастью.
        - Вот оружие! А у тебя деревяшка какая-то, - третий со свистом рассек воздух потускневшим стальным клинком с наборной рукоятью.
        Находки будоражили. Все втайне начинали думать о таинственных сокровищах, находящихся в недрах корабля. Эта мысль легко читалась в глазах матросов и в их всё более уверенных жестах. Но шкипер искал нечто иное.
        Крюйт-камера. Орудийная палуба. Пушки с горками ядер и с банниками, уложенными на специальные полки вместе с ветошью и сосудами с притиркой. Он видел такое лет двадцать назад, во время войны с Полосатыми Островами. Ему пришлось участвовать в тех схватках в должности младшего канонира. Вот и ещё доказательство, что экипаж тут, несомненно, был. И это никакие не демоны, а простые люди, сродни его матросам. Промасленная тряпица с отпечатком чьей-то пятерни. Шкипер приложил свою пятерню и усмехнулся:
        - Моя-то побольше будет!
        На полу ни одной царапины от орудийных полозьев. Значит, корабль не принимал участия в боях. На стене какая-то картинка, чьё-то лицо в обрамлении белого сияния, какие-то слова. Странно, но слова казались знакомыми, просто написанными какими-то невероятными буквами.
        - Эй, Боно, ты у нас ученый, частенько забегаешь к хранителям. Иди-ка сюда! - позвал он старшину ловцов. - Как по-твоему, что это такое?
        - Да он там чаще настойки познает, чем что-то ещё, у него дружок водится, что умеет настойки делать, вот и вся наука! - осклабился кто-то из матросов.
        - А вот рыло начищу, тогда и узнаешь, каким наукам я обучен, - без злобы пообещал старшина ловцов, а после изумился: - это же старые письмена! Так писали морские кочевники!
        Некоторые буквы были знакомы, а некоторые представлялись бессмысленными закорючками. Но всё же спустя время они смогли прочесть первое слово.
        - Хранитель. Так написано. Наверное, это их Бог или ангел, которого просили о заступничестве в долгом плавании!
        - Смотрите, Папаша Ло! А это морские карты!
        Ловец высыпал на широкий стол несколько бумажных свитков, где изображались очертания суши, расчерченные на квадраты. Вот только очертания были совсем незнакомыми.
        - Не наш мир. Другой, - сказал шкипер.
        - Так они что же? Действительно приплыли из другого мира? А это их земли, их острова, их моря?
        - Наверное. Прихвати с собой. Идем дальше.
        - Я-то прихвачу. Но только мне здесь не нравится, - неожиданно насторожился ловец.
        - А кому тут и что может понравиться? Другой мир. Другой корабль. Всё другое.
        - Не в этом дело, капитан. Корабль шевелится. Будто оживает. Слышите?
        - Это просто ветер. Но парусов на мачтах нет. Одни лохмотья.
        - Да, но корпус слишком большой, ветер его трогает и потихоньку раскачивает. Чувствуете?
        - Хорошо, пойдем быстрее. Если он провалится в море, никогда себе не прощу, что не попытался понять все его тайны. А вот и то, что я искал. Капитанская каюта.
        - Думаете, там сокровища?
        - Я в этом уверен! - воскликнул шкипер, выковыривая замок широким рыбацким ножом. А когда дверь распахнулась, благоговейно выдохнул: - Вот они!
        - Что? Что там? Монеты? Камни? - протиснулся вслед за капитаном третий участник их маленького отряда, услыхав слово «сокровища».
        - Нет. Книги.
        Шкипер обвел каюту взглядом. На стене висел портрет. На этот раз не бога, не ангела, а простого смертного, вероятней всего, портрет капитана корабля. Это был человек, чем-то похожий на шкипера. Такой же прищуренный чуть уставший взгляд, такие же выцветшие брови. Только цвет лица темнее. Капитан был изображен сидящим в кресле посреди цветущего сада. А сад был под стать райскому. Солнце заливало зеленую лужайку, на которой выставили круглый стол с резными ножками. С пушистого остролистного дерева свисала ветка, на которой сидела раскрашенная во все цвета радуги птица с длиннющим хвостом и хохолком на голове. Шкипер никогда в жизни не встречал ни таких деревьев, ни таких птиц. Ни такого яркого солнца.
        - Это их мир, - положил на плечо руку старшина ловцов. - Наверное, там всегда тепло, и вьюги не рыщут в поисках жертвы круглый год.
        - Да, это их мир. Но где он находится? И отчего так отличается от нашего? Ведь не могли же они упасть с неба?
        - Они могли прийти вместе с рождающимся снегом. Из-за края мира. С другой стороны Бездны.
        - Гляди, Боно! Тут целый альбом!
        Под руки шкиперу попалась толстая скатка рисунков, бережно обернутых в парчовую ткань. Каждый рисунок открывал кусочек странного и далекого мира, такого непохожего на мир Снега.
        - Гляди, это их корабль! Вот, черные борта и три мачты! Только он…
        На очередном холсте уверенной талантливой рукой был нарисован корабль, который плыл совсем по другому морю. Синему, живому, наполненному движением совершенно других волн, тягучих, плавных, с пенными гребнями. Вокруг корабля была вода. Много воды. Столько, что её хватило бы, чтобы полностью залить мир Снега.
        - Им не нужны полозья. Они скользят по воде. У нас дети в теплые деньки пускают корабли в лужах. А у них, наверное, дети катаются по снегу на полозьях, как наши корабли. Мир наоборот!
        - Отчего же их мир такой, а наш - совсем другой? Они что, живут прямо у нас под ногами? Ходят вниз головой? Ведь мир - столешница, под которой пустота… - высказался матрос.
        - Все знают, с одной стороны Великая Темень, с другой Великая Бездна… - поддержал его старшина ловцов.
        - Возможно. Всё возможно, - задумчиво протянул шкипер, вглядываясь в следующий альбомный рисунок.
        Группка детишек лепила из снега какое-то странное существо. На двух больших шарах покоился третий, маленький, а на нём глаза-пуговицы, палка-нос и вычерченная детской ручонкой улыбка. А на голове веселого существа сидел жестяной горшок. Ещё две короткие руки, в одной из которых метла. Дети смеются. Снег идет. Но это всё равно другой мир и другой снег. Не такой, что за полминуты способен замести до крыши. И в небе уже светлеет в разрыве туч солнечный диск.
        А потом шкипер наткнулся на другие книги. Только книги те были странными. Страницы зажаты тяжелыми кожаными переплетами, а переплеты украшены узорами и прошиты медными нитями. Вдобавок ко всему книги были прикреплены прочными стальными кольцами к стальной же цепи из крупных звеньев. Шкипер ковырнул ножом, но понял, что разрезать цепь не получится. А она запиралась на массивный замок, ключа от которого нигде не было видно.
        - Надо же, капитан берег свои книги лучше, чем прочие сокровища каюты, - усмехнулся Боно.
        А шкипер замер. Потому что ему враз открылись все тайны мира. Рисунок был настолько четким и доходчивым, что дал ответ на все вопросы.
        - Что это? - пока матрос рыскал по каюте, проверяя каждую щель в поисках драгоценностей, и уже умыкнул завалявшийся под столом перстень с кроваво-красным камнем, Боно распахнул глаза, вкушая вместе со шкипером невероятный плод тайных знаний.
        - Это как печенье в форме ореха. Жена Вейвула готовит такие по праздникам. Вначале выпекают две скорлупки, затем вливают внутрь сладкую патоку и соединяют вместе. Получается подрумяненный орех. Только тут одну скорлупку сдвинули на треть, и получилась фигура… Фигура нашего мира! Смотри, Боно! Если бы мир был целым, он был бы похожим на шар. Но половинки сдвинулись! Если мы вверху, и у нас мир Снега, то он движется к краю, и падает с огромной высоты вниз, и там превращается в воду! И в мир той, другой половинки, он попадает в виде воды. Представляю, какой там водопад. Это похуже нашей Великой Темени. У нас просто лезет и лезет снег, подгоняемый ветром, а у них - вода…
        - Брр! Страшно даже представить!
        - Подожди, это не всё. Дальше вода, попадая в их мир, движется к другому краю…
        Рядом раздался отчетливый скрип. Корпус гиганта дрогнул и поехал в сторону. Сразу же послышались крики поисковой команды.
        - Шкипер! Корабль оседает в море! Пора уходить!
        Матрос тут же выскочил из каюты, прихватив первое, что попалось под руку. Какую-то большую кружку. Старшина ловцов ухватил шкипера за руку и пытался вывести наружу. Но шкипер был зачарован тем, что ему открылось, и продолжал листать книгу, вышептывая слова и фразы.
        - Папаша Ло, уходим! Мы проваливаемся в море!
        - Сейчас, сейчас, - словно в горячечном бреду, частил шкипер, вырываясь из рук ловца. - Смотри! Море движется и доходит до края, это их Великая Бездна. Там всё рушится вниз. И пока летит к нам, превращается в снег. Потому он и рождается в Великой Темени. Ещё тут нарисовано, будто мир вращается! Неужели это взаправду? Снег не просто валится, его сдувает движением… Ага! Вот ещё. Внутри сдвинутых скорлупок какой-то огонь. Ну, точно! Шахтеры с медных рудников говорят, что чем глубже под землю, тем теплее и теплее, а мы думали, это близость ада. Если их половинка изнутри подогревается сильнее, то…
        - Уходим, капитан! - ловец перевязал талию шкипера веревкой, распахнул окно каюты и с ужасом увидел, как приближается поверхность моря. Из того, что говорил шкипер, он не понял ровно ничего.
        Море подступало, стало видно, как помощник Вейвул отвел сейнер от обреченного корабля. И теперь, распластавшись на поверхности моря, цепляясь за раскиданные во все стороны штормтрапы, к сейнеру ползут матросы и ловцы.
        - Вот оно как… Дневник капитана. На языке Полосатых островов, - шкипер нашел следующее сокровище и раскрыл его наугад. - Двадцать седьмой день пути. Течение ускоряется, ветер стих. На море штиль. Есть опасность, что мы совершенно собьемся с курса…
        Ловец, обвязав вокруг себя другой конец веревки, выполз из иллюминатора на снег и тоже пополз. Оседание корабля замедлилось, но было ясно, что это ненадолго и вскоре всё закончится.
        - Шкипер остался в каюте! Я не могу его вытащить!
        Умничка Вейвул, недаром Папаша Ло каждый раз брал его помощником, подвел снежный сейнер впритирку к борту корабля и принялся звать шкипера. Но ответа не было. Шкипер читал.
        - День сороковой. Оправдываются самые худшие опасения. Корабль несёт к Великому Водопаду. По моим подсчётам, осталось всего два-три дня, чтобы исправить ситуацию. Я приказал спустить шлюпки и тащить корабль на мускульной тяге, но течение уже набрало силу…
        Команда сейнера собрала веревки и канаты. Помощник порывался кинуться через иллюминатор в каюту корабля-пришельца, но Боно его удержал. Потому что успел увидеть блеск в глазах шкипера, когда тот читал записи о другой стороне мира.
        - Не поможет. Будем надеяться, что нам хватит длины веревки вытащить Папашу Ло.
        - Но отчего вы просто не захватили с собой все эти книги?
        - Потому что книги захватили нашего шкипера. Сейчас он пьянее всех пьяных и не управляет собой. А ещё те книги просто невозможно вытащить. И знаешь, Вейвул, я понимаю нашего старика. Потому что там…
        - Что там? Что? Он погибнет!
        - Значит, там есть то, ради чего можно погибнуть.
        Корабль ещё на полметра ушел в море, и снег наполовину закрыл иллюминатор.
        - Взялись! - скомандовал помощник. - Разом! Разом! Разом!
        Но шкипер этого не слышал, он читал и читал, даже не понимая, что его только что протащило сквозь снег, и отломки деревянной рамы впились в широкие плечи, что он оказался снаружи каюты, а корабль вместе со всеми тайнами навсегда исчез с поверхности.
        Единственное, что он смог прихватить с собой, - свиток с рисунками чужого мира. И горсть вырванных косо листов из капитанского дневника. Вот только ему всё равно никто не поверил. И прочие капитаны долго смеялись над историями про сдвинутые скорлупки мира, про мир, где в морях вместо снега вода. Про мир, который находится по ту сторону Снега. Мало ли, чего только не выдумает старый моряк, ушедший на покой.
        Только дети верили Папаше Ло, когда собирались поиграть на снежной поляне перед его домиком. Ведь старик научил их делать смешного снежного человечка с метлой в руке и глазами-пуговицами. А сам в это время сидел у камина, укрыв пледом колени, рассматривая тот большой корабль на картине, что мчался по лазурному морю. И даже не понимал, отчего же вдруг по щекам его нет-нет, да и катилась старческая скупая слеза. Ведь это тяжко - быть единственным, кто знает, как устроен мир.
        Дети играли. Им было весело. И ещё они мечтали.
        - Когда я вырасту, стану капитаном! И поплыву далеко-далеко!
        - А я поплыву ещё дальше!
        - А я дальше дальшего!
        - А я до Края Мира!
        А потом старик услышал волшебную фразу.
        - А я поплыву за Край! В другой мир, по ту сторону Снега!
        И слёзы его исчезли.
        + Дьявол в деталях
        (из записок старого механического филина, -жившего существовавшего- жившего и работавшего в Новом Лондоне в эпоху второго правления королевы Виктории, царства металла, пара и новых - технологий)
        Мы будем скитаться мыслью
        И в конце скитаний придем
        Туда, откуда мы вышли,
        И увидим свой край впервые.
        Т. С. ЭЛИОТ «ЧЕТЫРЕ КВАРТЕТА»
        Я всегда говорил Морту, что его фамилия несколько претенциозна, особенно учитывая то, чем он сейчас занимается, и тем более учитывая то, чем он занимался раньше, и предлагал сменить ее на что-то более простое, пусть даже и столь же звучное, но менее тематическое. Он задумывался, а потом вяло отвечал, что привык к ней. Или что это не мое дело. Или что если я придумаю хороший вариант - он его рассмотрит.
        В результате я приходил к выводу, что Рюген Морт просто не хочет ее менять, только не знает почему.
        Люди такие сентиментальные, ей-богу. Даже мертвые.

* * *
        Дворецкий смерил нас взглядом, в котором смешивались презрение, удивление, любопытство и испуг.
        Ну, собственно, как обычно. В таких домах, огромных, дорогих, роскошных и до невозможности пафосных, нас всегда встречали эмоциональным коктейлем именно с такими ингредиентами. Подносили на блюдечке из пренебрежительного фырканья и сдавленного ужаса. Все понятно, все логично, все объяснимо.
        Презрение - дворецкие облачаются в него как во вторую ливрею, когда видят кого-то, кто по статусу ниже их хозяев. Чуть приперчивается пренебрежительным фырканьем и вялым цежением слов сквозь зубы. Удивление идет довеском; как правило, в таких домах ожидают офицеров высокого ранга, а никак не шелупонь вроде нас. Любопытство приходит долей секунды позже. О да, мы весьма колоритная парочка, механический филин и зомби на паровой тяге! А испуг, который сменяется ужасом… Ну а кто не испытывает пусть даже и иррациональный испуг при виде сыщика, расследующего убийство, по которому ты вполне можешь проходить подозреваемым?
        - Мне предложили вести это дело, - сухо сказал Рюген, пытаясь пройти. Меха негромко шипели у него в глубине грудной клетки, полторы секунды через две.
        - Я звонил полковнику Лоуренсу, - так же сухо ответил дворецкий, заблокировав своим телом проход. Отодвинуть в сторону тщедушного старика-дело пары секунд, особенно для такого хорошо скроенного существа, как Морт, но мы же все-таки в приличном районе, нужно соответствовать обстановке.
        - Я старый друг полковника Лоуренса, точнее, он мой старый друг, и поэтому он предложил вести дело мне, - эту фразу Рюген заучил наизусть еще месяц назад. Нет, все в ней было правдой. Практически правдой. Около-правдой. Да, действительно старый друг. Да, предложил вести, но не только это, а и вообще все подобные дела. Полковник с возрастом обленился и обзавелся поистине бронебойным спокойствием, так что ему было гораздо комфортнее выслушивать жалобы высокопоставленных потерпевших о том, что у них по дому «шастает какое-то быдло, почему нет нормальных офицеров?», нежели самому ковыряться в крови и кишках. А ведь нас отправляли исключительно на кровь и кишки. Я же говорил тогда Морту, что нужно было просто прихлопнуть того худосочного врачишку, что ковырялся в проститутке в подворотне Уайтчепела. Ну убил и убил, ну распотрошил и распотрошил, мало ли людей с чересчур утонченным вкусом, нужно было его придушить и прикопать где-нибудь там же в помойной яме. Хватились бы только через пару недель, а учитывая, что в тот сентябрь погоды стояли холодные, так по запаху нашли бы лишь к весне. Но нет, нашему
бравому зомби нужно было сделать все по правилам. Притащить в полицейский участок и допросить по всей строгости закона. Что-то, когда он был охотником за головами, подобная щепетильность его не очень волновала, где догонял, там и разбирался, на месте. Нет, что ни говори, а смерть очень меняет людей. Ну, вот и притащил он этого докторишку в участок, а тот как стал бить себя в грудь, сыпать всякими именами высокопоставленными да орать, что он, мол, Потрошитель и чистит город от всякой швали. Правда, порешить успел только одну проститутку, но если бы его не поймали… И пошел расписывать в красках. Знатно, видимо, двинулся на своей работе. Затем к участку подъехала карета с королевскими львами, и больше этого доктора никто никогда не видел. А нас с тех пор и стали отправлять на дела попроблемнее да погрязнее. Так что неудивительно, что, когда в трубку телефона проорали: «Кровь, везде кровь! Мертв! Аааа!» - по адресу сразу же отправили нас.
        На заводах Ист-Ист-Энда проходила ежемесячная чистка котлов, так что в воздухе висела тонкая вуаль копоти и пепла. Я громко чихнул. Люди-то были привычны к этому и лишь изредка покашливали, мои же фильтры были слишком нежными, и приходилось то и дело прочищать их направленным пневмоударом.
        Ааапчхи!
        Дворецкий, который стоял, наморщив лоб и взвешивая все за и против, вздрогнул.
        Я распушил перья и клацнул клювом. Не настолько угрожающе, чтобы перед нами с воплем ужаса захлопнули дверь, но и достаточно весомо, чтобы прекратить этот начинающий затягиваться разговор. Ох, люди так любят поболтать, поперекидываться словами, особенно когда результат, в общем-то, определен. Неужели нас не пустили бы в этот дом, что за ерунда! Нет же, Рюгену нужно поболтать, пожонглировать фразами. Прямо скажем, выходит это у него дурно, но ему нравится.
        - Но мы думали, что полиция… - замялся дворецкий, искоса поглядывая на меня. Его седые бакенбарды встали дыбом.
        На улице было достаточно прохладно, и с Темзы уже шли туман и вечерняя сырость. Мне не по нраву повышенная влажность, равно как и Морту после того, как металл стал составлять более трети его «Я». Ржавчина мерзкая штука, должен я вам сказать, она хрустит на шестернях и делает тебя менее проворным, что на третьем десятке твоей филиновой жизни весьма актуально. Да и с эстетической точки зрения рыжие потеки достаточно противны. Не люблю рыжих.
        - Я имею некоторое отношение к полиции, - спокойно сказал Рюген, постукивая пальцами механической руки по дверному косяку.
        - Некоторое? - вяло спросил дворецкий.
        - Ключевое слово «отношение». Я могу войти?
        - О, да… конечно, - сдался тот. Ну а что ему оставалось? Нужно было сразу отодвинуть в сторону, сэкономили бы десять минут. А к возмущенным воплям и угрозам пожаловаться начальству и разобрать нас на запчасти и труху нам не привыкать.
        Дверь, разумеется, была обычной, рассчитанной на людей, не имеющих привычки таскать у себя что-то на плече, поэтому, переступая порог, Рюген наклонился, а я втянул голову. Дворецкий с любопытством наблюдал за нами. Желая закрепить полученный эффект, я выбил клювом нецензурную морзянку и трижды повернул голову вокруг своей оси.
        - Ошо, - укоризненно шепнул мне Морт, - не переигрывай. Где труп? - спросил он у дворецкого.
        - Наверху, - отрапортовал тот. Кажется, я произвел на него неизгладимое впечатление. - На третьем этаже.
        - Вы его, надеюсь, не трогали?
        - Разумеется.
        - «Разумеется, да» или «разумеется, нет»? - когда-то Рюген уговорил меня на то, что на людях вопросы будет задавать только он. Не могу понять, с чего парозомби вдруг взбрело в голову, что он вызывает к себе больше расположения, чем механический филин, но я согласился. В конце концов, в таком случае с меня меньше спрос. Хотя, признаюсь, иногда клюв чесался прилюдно съязвить или высказать все, что я думаю о своем напарнике. Но уговор дороже технического масла, так и быть. Кроме того, потом всегда можно надуться и многозначительно заявить, что, мол, я-то знал и мог бы предупредить, но…
        - Разумеется, нет, - отчеканил дворецкий. - А также, чтобы вы дальше не спрашивали, никто не выходил из этого дома. И не входил тоже. Исключая вас только что.
        - Хорошо, - кивнул Морт. - Перечислите тех, кто в доме.
        - Дети покойного, Эрик Вайс и Эрика Вайс, гость и старый друг покойного, мистер Джулиан Сэрп. И я, - у дворецкого обнаруживались явно военные замашки. Я мог бы поспорить, если бы у филина из металла, стекла и крохи органики было на что спорить, что наш собеседник служил во времена Войны Лондонских Районов, возможно, даже прапорщиком.
        - Кто обнаружил труп?
        Дворецкий замялся.
        - Ну… наверное, мы. Мы вскрыли дверь и увидели труп.
        - Вскрыли? - уточнил Рюген. - То есть были какие-то подозрения, что в комнате труп?
        Дворецкий уныло кивнул.
        - Мы увидели через замочную скважину, что в комнате кровь и мистер Вайс лежит на полу.
        - Но зачем открывать-то, - расстроенно сказал Морт. - Взяли и смазали всю картину преступления.
        - Мы думали, что мистер Вайс жив, - смутился дворецкий. - Хотя, честно говоря, на то было мало похоже…
        Морт только махнул рукой. Настоящей.

* * *
        Дворецкий провел нас наверх, на третий этаж особняка. До искомой комнаты мы добирались с трудом: коридор был заставлен и завален столами, стульями, креслами, а около самой комнаты возвышался огромный шкаф.
        - Хозяин хотел устроить перепланировку, - сказал слуга, наблюдая за тем, как Морт изучает пустой шкаф и рассеянно проверяет пальцем здоровой руки ближайший стол на наличие пыли. - Все комнаты освобождены от мебели, водоснабжение и канализация отключены, окна залиты цепраксом, а стены и пол отгрунтованы.
        - Поэтому у вас уборщик и заглянул в комнату?
        - Не совсем, сэр. Он запрограммирован каждый день совершать обход по определенному маршруту и собирать пыль.
        - Но тут ее практически нет. Нежилые этажи. Строительный мусор, как я понимаю, вывезли. Окон нет, люди не ходят. Откуда пыль-то?
        - Да, но это же старая модель… собака-парозомби. Из тех, что раньше, при жизни тут… жили… и из которых потом сделали, ну… - он замялся, взглянув на Морта.
        - Ну? - нетерпеливо спросил он. Степень вежливости терминологии, которую подбирали ему и подобным ему, Рюгена уже давно не волновала. Все самое неприятное он уже успел выслушать в свой адрес, а нейтральные эвфемизмы не рождали у него в душе благодарности. Или что там у зомби на паровой тяге вместо души?
        - Сделали слу… работ… компаньона, - наконец нашелся дворецкий. - Она померла лет десять назад, из нее и сделали… это. Она и продолжила ходить примерно по тому же маршруту, к которому привыкла.
        - Ну, так завести другую собаку, приучить к новому маршруту, а потом выпотрошить и сделать из нее нового слу-работ-компаньона? - поинтересовался Морт.
        Дворецкий замешкался, а потом преувеличенно широко улыбнулся:
        - Шутить изволите. Это же денег стоит.
        - Насколько я помню, ваш хозяин как раз и занимался потрошением и нашпиговыванием «компаньонов»? Неужели не мог сделать для себя со скидкой?
        - Роботов, - сказал дворецкий. - Хозяин называл их роботами.
        - Роботами? Любопытно.
        - Да, какие-то два чеха написали то ли пьесу, то ли повесть… я не разбираюсь в этой ерунде… как раз про парозомби, в которых металла было больше, чем мяса. И назвали их роботами. То ли это по-чешски что-то означает, то ли еще что, понятия не имею. Но хозяину понравилось слово, он в него вцепился, даже права на него выкупил.
        - Роботы… - Морт покатал на языке слово, прислушался. - Ро-бо-ты. Мило, да. Непривычно. Насколько там металла должно было быть больше, чем мяса?
        - Хозяин говорил что-то о девяноста процентах, но это были еще так, предварительные расчеты.
        - Ух ты! Ошо, слышишь? Ты, оказывается, робот! Да и со мной всего лишь вопрос времени.
        Я проигнорировал эту реплику. Не будь того уговора, я бы высказал Морту все, что думаю о его терминологических изысканиях. Но я честный филин. Хоть и не настоящий.
        Уборщик напоминал небольшой металлический боб на колесиках, с отверстием для манипуляторов и крупной оптической линзой на торце. Покрытие на боках кое-где облупилось, а одно из колес треснуло.
        - Какая поразительная рухлядь, - шепнул я Рюгену.
        - Вот кто бы говорил, - прошипел он мне в ответ.
        - Что? - спросил дворецкий.
        - Нет-нет, ничего, - ответил Морт. - А почему робот - такая рух… Почему он такой древний? Разве финансы покойного не позволяли приобрести более… продвинутую модель? Более похожую на собаку или на человека? Да после англо-скандинавской войны можно купить десяток зомби с паровым генератором всего лишь за сто фунтов. Они бы вам весь дом вылизали в прямом смысле этого слова. Что это за… мусорный бак на колесах?
        - Хозяин считал, что роботы должны быть чем проще, тем лучше. И - упаси Бог! - не похожи на человека. Говорил, что его оторопь берет, когда он видит железяку, напоминающую человека. Мол, сразу кажется, что они только и думают, как захватить и уничтожить людей.
        - Полагаю, в таком случае - чрезвычайно жестокая шутка провидения, что это убийство предложили расследовать именно мне? - вкрадчиво спросил Морт.
        - Что? - дворецкий сделал вид, что не понимает.
        - Ну, от меня его бы отвращение взяло, разве не так? Зомби не первой свежести, у которого внутри, - он постучал себя по груди, раздался гулкий звук, - парогенератор не из самых бесшумных, цепная передача… Рука механическая, глаз, на лице формирующую сетку плохо положили, не так?
        Дворецкий замялся.
        - Значит, так, - кивнул Рюген. - Ну да ладно, это не имеет отношения к делу. Итак, как было обнаружено тело? Только в деталях.
        - Робот прибыл на уборку, видимо, собирался заехать в открытую дверь, но наткнулся на запертую. Миновать эту комнату он не мог, маршрут вбит ему в мозг по алгоритму Ады Лавлейс. Он выдал один сигнал оповещения о проблеме, второй, и так и застрял, периодически постукиваясь о дверь.
        - И вы прибежали на звук того, как этот… робот бьется лбом о стену?
        - О дверь. Маршрут пролегает через дверной проем, - не заметил сарказма дворецкий. - Нет, просто сигнал с каждым разом становится все громче и громче.
        - Прекрасный будильник.
        - Вообще эта модель и позиционировалась как комплект грязесбора и будильника. Собственно, как и вела себя когда-то эта собака. Вечно жрала что ни попадя и лаяла, чуть что не по ней.
        Рюген потыкал пальцем в дверь.
        - А что, кодовый замок поставить нельзя было? Делов-то, три-четыре шестеренки, пара перфокарт… ну, не мне вам рассказывать.
        - Хозяин…
        - Да-да, я понял. Хозяин хотел по старинке.
        Это была массивная металлическая дверь с замочной скважиной около дюйма в диаметре, литая, без единого шва, плотно прилегающая к косяку.
        - Прямо-таки сейф, - с уважением оценил Морт.
        - Хозяин делал на заказ, - с гордостью отозвался дворецкий.
        - Но зачем такая сложность?
        - Понимаете ли… - дворецкий замялся. - Когда-то хозяин занимался разными делами… в общем, он хотел, чтобы… ну, ему могло понадобиться время, чтобы что-нибудь убрать, чтобы вошедшие не увидели…
        - Как вы ее вскрыли-то? Порох подорвали, что ли? Но где следы?
        Дворецкий густо покраснел.
        - Это, конечно, против правил дома, но на всякий случай… в общем, у меня есть копии всех ключей… мало ли что…
        - Мало ли что? То есть вы всегда готовы к тому, что в комнате может находиться труп?
        - Это часть нашей работы, сэр.
        - Открывайте, - вздохнул Рюген. - Посмотрим, что там.
        Тело лежало навзничь недалеко от входа. Дверь на уровне пояса и ниже, пол, все было залито кровью. Даже на стенах кое-где виднелись кровавые потеки. Словно какой-то безумный и совершенно бесталанный художник, набрав на кисть красной краски, разбрызгал ее широкими взмахами.
        - Вы вытирали кровь? - задумчиво спросил Морт, оглядывая жестокий натюрморт.
        - Конечно нет! - оскорбился дворецкий.
        - Но почему лужи тогда такие… целые?
        - Что вы имеете в виду?
        - Тут не натоптано, кровь не разнесена лишний раз по всей комнате, как будто никто и не заходил. Скорбящие родные и близкие разве не обступили тело?
        - Как вам сказать, - замялся дворецкий. - Родные особо и не приглядывались. Да и не рвались они сюда, вообще-то.
        - А близкие?
        - Мистер Сэрп тоже не стал заходить в комнату, поскольку он очень огорчился.
        - А как выразилось его «очень огорчился»?
        - «Боже мой! Какой ужас».
        - Мда, - сказал Рюген и задумался.
        Я взглянул на дворецкого. Тот не выглядел опечаленным. Расстроенным, удивленным - тоже нет. Он смотрел на то, что когда-то было его хозяином, как на что-то ненужное, что-то случайно оказавшееся здесь и ожидающее, когда его уберут. Надо подальше держаться от дворецких. Профдеформация, жуткие люди. Убьют и глазом не моргнут.
        Труп лежал, изогнувшись в предсмертной агонии. Из сжатого до побелевших костяшек кулака выглядывала бородка ключа.
        - От этой комнаты? - кивнул на нее Морт.
        Дворецкий пожал плечами.
        - Вероятно. Вряд ли от какой-то другой. Но я не могу так точно сказать.
        - Господи, как с вами сложно, - вздохнул Морт и, поднатужившись, стал разводить сведенные судорогой и закоченевшие пальцы. Когда один из них сломался с тихим хрустом, в лице дворецкого ничего не изменилось.
        - Этот? - Морт поднял ключ повыше.
        Слуга прищурился.
        - Да, именно так.
        - Возьми, Ошо, - Морт протянул ключ мне.
        Из подкрылья выглянула магнитная застежка, и ключ с легким чпоканьем прилип к ней. Главное, чтобы Морт после окончания дела не забывал забирать у меня улики. Летать с лишней парой фунтов не так уж и легко, особенно в моем-то возрасте.
        На теле зияли три раны. Точнее, зияли две. Одна - в животе, рваная и раскрытая, через которую проглядывали сизые моточки кишок. Вторая разворотила горло. Видимо, именно она и была причиной того, что комната напоминала бойню. Третья же, аккуратная и небольшая, прикорнула в левой глазнице. Ее сразу было и не заметить, настолько лицо схватилось кровавой коркой.
        - Оружие нашли? - спросил Морт.
        - Нет.
        - У вас есть предположения, чем это?
        - Нет.
        - В доме есть оружие?
        - Нет.
        - В доме одного из крупнейших фабрикантов - и нет оружия?
        - А толку? - пожал плечами дворецкий. - Ружья у хозяина в охотничьем домике. Дети ничем подобным не увлекаются. Ну, а если кто залезет в дом, все равно же не предугадать и с собой не наноситься.
        - Это ваш хозяин так говорил?
        - В точности его слова.
        - Кстати, а в доме что-то пропало? Сейфы вскрыты? Фамильное серебро? Ковры-гобелены?
        - Я осмотрел самые важные вещи, все на месте. Если только какие-то мелочи, но был ли смысл за ними лезть…
        - То есть целью убийства ограбление не было… - медленно произнес Морт. - И грабителей - если бы они существовали - никто спугнуть не мог. Вы же, как я понимаю, не сразу обнаружили труп?
        - Далеко не сразу. К тому моменту, как я подошел к роботу, он буксовал здесь не менее четверти часа. Плюс еще сколько-то времени до этого. На двери кровь к тому моменту уже засохла, если вам это о чем-то говорит.
        - Говорит, говорит, - кивнул Морт, поднимаясь с колен. - Это не ограбление. Это убийство с целью убийства. Где остальные местные жители?
        - Где-то в доме, - пожал плечами дворецкий.

* * *
        Подобных Эрику мы с Рюгеном часто встречали в Среднем Лондоне. И даже иногда в Нижнем. Правда, там такие люди выглядели совсем уж жалко. Здесь же, в Верхнем, благодаря прекрасному питанию, хорошему уходу, великолепной медицине, качественным наркотикам и непаленой выпивке, они имели все шансы дожить до старости. Насколько я знал, Рюген презирал такой тип людей: слабых, безвольных, склонных к алкоголизму, галлюциногенам, девочкам, иногда даже мальчикам, целенаправленно и методично губящих свою репутацию, здоровье, жизнь просто так, потому что они больше ничего не умеют делать.
        Я видел, как Рюген старался не кривить губы, все-таки Эрик был не из отбросов Нижнего Лондона, хотя по сути не так уж и далеко ушел от них. Я же методично фиксировал облик худосочного, когда-то красивого, а сейчас лишь бледной тени себя прежнего, юноши: высокий лоб со старательно припудренной угревой сыпью, водянистые глаза, на крыльях носа следы недавнего кровотечения, тонкие губы, длинная шея с острым кадыком, впалая грудь, нервные пальцы теребят пуговицу… Так сразу и не скажешь, живой он или зомби. Некоторые зомби, особенно девочки в борделях Сохо, так и покрасивше будут.
        - А м-можно она н-не будет н-на меня смотреть?
        - Это не она, это он, - пожал плечами Морт.
        - Я имел в в-виду, п-птица.
        - Это не птица, это механическое существо. Ваш отец называл таких, как она, роботами.
        - Да к-какая р-разница! П-пусть это н-на меня н-не смотрит!
        - К сожалению, это невозможно. Ошо запоминает наш разговор. И вас.
        - В к-каком с-смысле?
        - Ну, вдруг мне захочется переслушать наш разговор? И еще раз посмотреть на вас. Вы слышали о таком изобретении, как дагерротип?
        Эрик поник, как воздушный шарик, из которого приспустили воздух. Я мстительно перебрался поближе к нему и уставился прямо в лицо.
        - Прежде всего, я хотел бы принести соболезнования по поводу смерти вашего отца, - официально заявил Морт.
        - С-спасибо, - вяло ответил Эрик, отодвигаясь от меня.
        - Итак, где вы были в момент убийства? - Морта явно забавляли наши передвижения.
        - В с-своей к-комнате.
        - То есть вы знаете, когда именно произошло убийство? - вкрадчиво спросил он.
        - Н-нет.
        - А как тогда?
        - Я п-просто в-весь день п-после общего обеда был в с-своей к-комнате! - занервничал парень.
        - И чем вы там занимались? - ехидно спросил Рюген. Я понял, что он тоже увидел засохшую кровь.
        - Не ваше дело! - истерично выкрикнул Эрик, от волнения даже перестав заикаться.
        - Хорошо-хорошо! - миролюбиво поднял руки Рюген. - Расскажите, как вы узнали о смерти отца.
        - Я б-был в с-своей к-комнате. П-пришел Г-гастон. С-сказал, что отец м-мертв. Я открыл д-дверь.
        - То есть вы открыли ее только тогда, когда узнали, что отец мертв.
        - Н-нет. К-когда узнал, зачем п-пришел Г-гастон.
        - А вы всегда так делаете?
        - К-как - так?
        - Сначала узнаете, зачем пришел человек?
        - Н-ну разумеется! Это же В-верхний Лондон! Тут н-надо быть н-начеку!
        - Даже в своем доме?
        - Т-тем более в с-своем доме!
        - Боже, как у вас страшно жить, - вздохнул Рюген. - И что дальше было?
        - С Г-гастоном уже б-была с-сестра. Я в-вышел и п-пошел с ними. М-мы зашли за м-мистером С-сэрпом. П-потом втроем п-поднялись, и…
        Лицо парня начало подергиваться. Я моргнул и сделал еще один снимок.
        Эрик разрыдался.
        Рюген поморщился. Потом вложил руки в карманы и обошел комнату. Скептически постучал пальцем - настоящим - по книжным полкам.
        - Читаете?
        - А? - обернулся парень. - К-когда-то… д-давно… н-наверное… н-не п-помню.
        - Позволите? - Рюген снял одну из книг с полки. Затем, усмехнувшись, повернул ее так, чтобы мне было видно - страницы оказались не разрезаны. - Действительно, очень давно. Аж срослись.
        - Это п-подарок, - всхлипнул Эрик. - К-кротовья к-кожа, ал-алмазное напыление…
        - Ошо, она стоит дороже, чем ты.
        Я возмущенно распушился.
        - Но какая милая книга, только посмотри! «Молот ведьм. Иллюстрированное издание с комментариями». И даже раскрывается на… сейчас… на «груше». Единственная разрезанная пара страниц, правда, лишь полстатьи… Уважаемый, а у вас весьма специфические вкусы.
        - Д-да я ее и не рас-раскрывал. Мне ее п-позавчера п-подарили.
        - Папенька?
        - М-мистер Сэрп.
        - Хм. Вы его хорошо знаете?
        - Это к-компаньон отца. Б-был. Т-то есть есть…
        - У кого контрольный пакет акций?
        - Н-ни у к-кого. Они старые д-друзья, п-поэтому разделили все п-поровиу.
        - То есть теперь часть, принадлежавшая вашему отцу, еще будет растерзана между вами и сестрой, и у мистера Сэрпа окажется в итоге контрольный пакет?
        - Н-наверное… м-мы нед-думали об этом…
        - Вы собирались управлять компанией? Вы лично?
        Я хмыкнул. Морт метнул на меня укоризненный взгляд.
        Эрик засопел и замотал головой.
        - М-мы не д-думали. Н-не думали, что отец… - он снова забулькал соплями и слезами.
        - Ясно, - сказал Морт. - Ну, так что мистер Сэрп? Какие у него были отношения с вашим отцом? С вами?
        - Они д-дружили. Они к-когда-то вместе с-стали всем этим з-заниматься. Он ч-часто б-бывает у нас д-дома - у н-него есть д-даже собственная г-гостевая к-комната.
        - А, друг семьи, - протянул Морт. - Вот как. Хотя семьи-то тут я не вижу…
        - Ч-что? - не понял парень.
        Морт лишь махнул рукой.

* * *
        Я никогда не встречал близнецов столь похожих - и одновременно столь же и различных. Хотя справедливости ради надо сказать, что мы с Рюгеном вообще редко встречали близнецов. Это не самая популярная мутация в Нижнем и Среднем Лондоне, да и не самая живучая. Видимо, в Верхнем с этим все обстояло иначе.
        Я стал фиксировать в том же порядке: рыжая челка падает на высокий лоб, голубые глаза зло прищурены, нос презрительно наморщен, так же презрительно кривятся губы, тонкие пальцы небрежно держат длинную, кажется, с настоящим табаком, который на вес золота даже в Среднем Лондоне, сигарету. Ей мы явно не нравимся. И даже неизвестно, кто больше. Рюген, который старается сидеть так, чтобы не было видно изуродованную дурно вживленной мышечно-нервной металлосеткой щеку, или же я, моргающий с тихим щелчком на каждый дюйм ее элегантной комнаты. Она нам тоже не нравится. Я ж говорил, что не люблю рыжих?
        - Вам обязательно таскать с собой эту ужасную сову? - да, видимо, я выигрываю в этом конкурсе на самый отвратительный гибрид механики и биологии.
        - Ошо филин. Во всяком случае, по накладной он проходит именно так.
        - Филин? И зачем же он вам?
        - Он записывает наш разговор. И фиксирует ваше поведение.
        Бровь взлетела вверх.
        - О, вот оно как! Если бы я знала, что останусь в веках, я бы приоделась по-праздничному.
        Она явно языкастее своего брата. И, что хорошо, без дефектов речи. Будет легче расшифровывать запись.
        - Прежде всего, я хотел бы принести свои соболезнования по поводу смерти вашего отца, - снова официальные нотки.
        - Ой, да ладно вам, - махнула она рукой. - Вы его знать не знали, может, лишь как персонажа газетной хроники. Да и, кроме того, разве соболезнование не чужеродное слово в вашей профессии?
        - Я всего лишь хотел отдать дань этикету, - пожал плечами Рюген.
        - Этикет вам благодарен.
        - Итак, где вы были в момент убийства?
        - Яне могу этого сказать.
        - Почему?
        - Потому что я не знаю, когда был этот самый момент убийства.
        - Два часа назад.
        - В своей комнате. После обеда, где мы присутствовали все вчетвером, то есть втроем, а Гастон прислуживал, я весь день была в своей комнате.
        - А зачем вы тогда спрашивали меня о том, когда произошло убийство?
        - Мне было просто интересно.
        - Вообще-то это был ваш отец. А вам всего лишь интересно?
        - Мне это интересно лишь постольку, поскольку это был мой отец.
        - Какие сердечные отношения, - язвительно пробормотал Морт.
        - Привыкайте, если вам придется и дальше работать в высшем свете, - пожала она плечами.
        - Как вы узнали о том, что он мертв?
        - Пришел Гастон, сказал, что отец мертв, мы пошли, - ой, и правда мертв.
        - А можете поподробнее?
        Она вздохнула.
        - Я была в своей комнате, читала утреннюю газету, если вас это интересует, раздался стук в дверь…
        - А дверь была заперта?
        - Разумеется.
        - Почему разумеется то, что в своем доме вы запираете дверь?
        - Потому что мало ли что кому надо будет от меня, когда я не буду желать того?
        Ох, как я ненавидел подобные конструкции! Не так-то просто их потом расшифровывать! Особенно если учитывать такой субъективный нюанс, как сарказм.
        - Хорошо, пусть, - кивнул Морт. - Продолжайте.
        - В дверь постучали. Я подошла и спросила - кто? «Это я, Гастон», - был мне ответ. Я подошла, отперла дверь. Гастон был бледным, хотя надо сказать, что он никогда не отличался цветущим видом, и выглядел взволнованным. Он пробормотал что-то вроде: «Кажется, с хозяином что-то случилось, надо, чтобы вы поднялись наверх». Я переспросила - что? Он повторил: «Кажется, ваш отец мертв, нужно, чтобы вы поднялись в его комнату». Я вышла, заперла дверь.
        - А вы не слишком часто открываете-закрываете двери?
        Она холодно посмотрела на него:
        - Видимо, вы никогда не жили в больших домах и слюбящими родственниками.
        - Да, это верно. Продолжайте.
        - Мы прошли к Эрику. Судя по всему, он в тот момент… ммм… отдыхал.
        - Как минимум парой-тройкой гран, - ухмыльнулся Рюген, отворачивая от нее лицо.
        - Не разбираюсь, поверю вам на слово. Потом, уже втроем, прошли к мистеру Сэрпу, поднялись наверх, Эру открыл дверь - да, папаша мертв. Ужас просто.
        - Мне показалось, что ваш брат очень переживал по этому поводу.
        - Он по любому поводу очень переживает. Кстати, - она проследила, какую часть ее комнаты фиксировал я в этот момент, - это импрессионисты. Если, конечно, это вам о чем-то говорит.
        - Я не люблю такие картины, - небрежно сказал Морт.
        - Почему? - без интереса спросила она.
        - Они напоминают мне… - он пощелкал пальцами, подбирая слово. - Мусор. Хаос. Неразбериху. Намешанные в одну кучу детали, обрывки, мазки.
        - Вы примитивны, - небрежно пожала плечами она. - Можете в отместку за эти слова поднять меня повыше в вашем списке подозреваемых, но я повторю, вы примитивны.
        - Почему же?
        - Прежде всего, потому что путаете «не люблю» и «не понимаю».
        - Да?
        - Это свойственно всем примитивным людям. Они не могут что-то понять, не хватает либо их скудного образования, либо столь же скудного мозга, либо как раз в избытке банальная лень, но так или иначе, они что-то не могут понять. А вместо того, чтобы повышать уровень образования, развивать мозг или же бороться с ленью, предпочитают убедить себя и убеждают в этом других, что им это «не нравится». Они это, видите ли, «не любят». А это уже совсем иной коленкор, да.
        - Хорошо, - кивнул Рюген. - А еще?
        Она внимательно посмотрела на него:
        - Вы так пытаетесь избавиться от возможных подозрений в скудости вашего мозга?
        - Слово «возможные» предполагают, что вы так не думаете? - сухо спросил он.
        Она вздохнула и стряхнула пепел с сигареты.
        - Я сомневаюсь, что у вас он вообще есть.
        - Вот оно как.
        - Ну а как иначе? - она обвела его контур сигаретой. - Как иначе? В вас столько… не своего… снаружи, что возникает закономерный вопрос, сколько не своего у вас внутри.
        - Не своего, - просмаковал он. - Интересный эвфемизм.
        Она пожала плечами.
        - Но мы уклонились от темы, - сказал он. - Что еще?
        - Ах да. Вы просто не умеете правильно смотреть такие картины.
        - Так научите.
        - Надо просто отойти подальше, - внезапно устало ответила она. - Не вглядываться в детали, они лишь сбивают. А увидеть всю картину.
        Рюген встал и отошел к двери.
        - Надо же… - медленно произнес он. - Забавно. Никогда не думал…
        - А вы можете думать? - печально оскорбила она.
        - А у вас… у вас есть что-то не свое?
        - Ну, во-первых, не ваше дело. А во-вторых - да, легкие, последствие юношеской попытки добраться до цеппелинов. Но это в плюс. Могу курить сколько угодно. Еще вопросы есть?
        - Да.
        - И?
        - Добрались?
        Она потушила сигарету - жестоко, практически размазав ее по пепельнице.

* * *
        Мистер Сэрп. Короткий ежик седых волос, серый классический и очень дорогой костюм, серые глаза, серая кожа, серый, практически без интонаций, голос. Трость, покрытая причудливыми рисунками, постукивает по носку ботинка.
        - Вас смущает мой Ошо? - спросил Рюген, заметив, как Сэрп смотрит на меня.
        - Не то чтобы смущает, скорее он мне любопытен.
        - Это механико-биологическое существо, - пояснил Морт.
        - Как вы?
        - В этих терминах я бы сказал, что я биомеханическое… существо. Я же все-таки человек. А Ошо робот. Вы же так называете, да?
        - Не обижайтесь. Я не хотел оскорбить вас.
        - Констатация факта не является оскорблением. Я всего лишь поправил вашу ошибку.
        - Я просто знаю эти модели, - Сэрп продолжил рассматривать меня. - Они были одними из первых. И я, надо признаться, весьма удивлен. Я думал, что эта линейка уже давно пришла в негодность.
        - Как видите, Ошо весьма хорошо функционирует.
        - Я поражен, да.
        - Вы хорошо разбираетесь в старых моделях… роботов?
        - Только зная старое, можно разрабатывать новое, - развел руками Сэрп. - Моя часть фирмы как раз занимается техническими разработками в области роботостроения. Робот, максимально приближенный к человеку, но при этом не зомби…
        - Прежде всего, я хотел бы принести соболезнования по поводу смерти вашего друга, - сменил тему Рюген. Судя по всему, он перестал понимать терминологию допрашиваемого и не хотел упасть в грязь лицом.
        - Спасибо. Это действительно сильный удар для меня. И тем более сейчас, практически при мне…
        - То есть вы хотите сказать, что меньше расстроились, если бы это произошло, когда вы были не здесь?
        - Знаете… человек очень сложное психологическое существо. Я бы тогда мог вытеснить из своего сознания мысль о смерти моего друга и думать, что он жив, просто не в состоянии со мной связаться…
        Рюген задал ему те же вопросы, а Сэрп дал ему те же ответы, разумеется, с некоторыми поправками. Да, он встретился со своим другом и его семьей за обедом, а потом весь день находился у себя в комнате. Он любит интимность пространства, поэтому запер дверь и открыл ее, только когда удостоверился, что это постучал дворецкий, - как там его зовут? С дворецким уже были молодые Вайсы, и все вместе направились наверх, робот открыл дверь, друг был мертв, это ужасно. Вот, впрочем, и все.
        - Ещё я бы очень хотел, чтобы убийца был найден завтра до утра, - попросил Сэрп, когда Рюген собрался уходить.
        - Вот как?
        - Да. Просто, понимаете, я же тут в гостях… Уже завтра пароплан заберет меня в Кардифф. А потом я уеду на пару месяцев в Гренландию, мы там строим новые заводы.
        - Гренландия?
        - Холод. Природные ледники. Живые ткани лучше сохраняются, пока мы ведем исследования. Ну, и низкая влажность. Металл тоже в большей сохранности, чем тут. Мы хотели выкупить часть арктического шельфа, но встала проблема с работниками, люди плохо выдерживают минусовые температуры.
        - Ну, тогда пусть ваши роботы и работают над созданием себе подобных, - усмехнулся Морт.
        - А мы как раз к этому и стремимся, - абсолютно серьезно ответил Сэрп.
        - Вы подарили младшему Вайсу «Молот ведьм»… давно у мальчика такие вкусы?
        - Понятия не имею. Вы же понимаете, люди его склада мало общаются с людьми нашего возраста. Для них мы старики, не разбирающиеся в жизни…
        - Но, тем не менее, как-то же он рассказал вам о своих интересах?
        - Он просто однажды намекнул, что никак не может найти эту книгу. Я же случайно наткнулся на нее у одного букиниста и вспомнил про мальчишку. Когда юный Вайс получил от меня эту книгу, он сразу схватил ее, раскрыл на какой-то странице и стал жадно читать.
        - Хм. Скажите, а кто-нибудь из близнецов проявлял желание вступить в наследство?
        - Знаете, сейчас было как-то не до того…
        - Я говорю не про сейчас, - многозначительно сказал Морт. - Я говорю про раньше. Про вообще.
        - Ах, вот вы о чем… - Сэрп задумался. - Нет. Я не припомню… Может быть, мальчик и выкрикивал иногда что-то вроде «вот когда у меня будет причитающееся мне»…
        - Выкрикивал? Они с отцом часто ругались?
        - Вы уже его видели, не так ли? Мой несчастный друг был человеком, который всего добился сам. Сам вылез из грязи трущоб, сам построил свою империю, сам следил за тем, чтобы она исправно функционировала. Возможно, именно поэтому он так и цеплялся за все старое. За дом, технику, модели парозомби. Не принимал новое, потому что привык доверять только себе и тому, с чем успел сродниться за годы. И иметь в сыновьях такое… недоразумение… Конечно, он был недоволен Эриком, а Эрик - недоволен им. Но разве подобные семейные скандалы редкость?
        - Да нет, - пожал плечами Морт. - Не редкость. Но вот убийства пока еще не слишком распространены.
        - Я понимаю, - кивнул Сэрп. - Но мне все-таки не хотелось бы думать о мальчике плохо. Хотя… у него все что угодно может быть на уме…
        - Да уж. Ну что ж, спасибо, надеюсь, что вы нам помогли.
        - Надеюсь…
        Мы уже направлялись к двери, когда Сэрп окликнул:
        - Кстати, подождите. Скажите, я не очень разбираюсь в этом… Рана… у моего друга… Скажите, там не было похоже, как будто кто-то пытался вырваться из него?
        - Можно сказать и так, - пожал плечами Морт.
        - Ах, вот оно что… - задумался Сэрп.
        - У вас есть какие-то комментарии по этому поводу?
        - Да я бы не сказал, что… не сочтите это за истину в последней инстанции…
        - Не томите, не набивайте себе цену.
        - У коренных жителей Гренландии, там, где мы строим завод, есть легенда о ледяном черве. Он живет во льдах, ну, это понятно по его названию, и стремится попасть в тепло. Причем именно в живое тепло. Внедряется в живое существо - волка, оленя, человека…
        - Каким образом?
        - В теле есть как минимум два биологических отверстия…
        - Спасибо, я понял.
        - Так вот, он живет и развивается внутри своего хозяина, а потом в определенный момент выходит наружу. Но уже не тем путем, которым вошел.
        - То есть в прямом смысле слова вырывается на свободу?
        - Именно так.

* * *
        Через час Морт уже был готов сдаться.
        - Ну давай же, Ошо, - теребил он меня, сидя в комнате, которую нам выделил дворецкий. - Давай. Обычное же дело, разве нет? Сколько их уже было таких, в запертой комнате?
        - Не совсем обычное, - я попытался придать голосу интонации угрюмости.
        - Отчего же? Ну давай же, Ошо. Ты забит газетным хламом под завязку, давай.
        - Ничего не подходит.
        - Ты хочешь сказать, что нигде не было убийства в запертой комнате?
        - Было, но я пока не могу подобрать ничего похожего…
        - Говори, что уже есть.
        - Чаще всего упоминается лед. Человек может быть заколот сосулькой, ему на голову обрушится ледяная глыба, привязанная под люстрой…
        - Но в комнате не было люстры.
        - …защелка на двери может удерживаться кубиком льда.
        - Там не было защелки.
        - Собственно, там не было и лужи. Суть использования льда в том, что он тает и как бы исчезает бесследно.
        - Как бы! - ухмыльнулся Рюген. Со стороны это выглядело жутковато. - Как бы! Лужа воды - это весьма не бесследно!
        - Можно списать на то, что местом действия оказывались особняки с коврами на полу. Ковер впитывал воду…
        - …и она там весьма громко должна была хлюпать. Как бы то ни было, у нас абсолютно голая комната, с ровным и загрунтованным полом, вода не могла ни утечь, ни испариться, ни впитаться. Лед не использовали, совершенно точно.
        - Мистера Чу Юнзяна три года назад закололи в опиумной курильне сосулькой, - нашел в архивах памяти я. - Вода впиталась в тело, смешалась с кровью.
        Рюген задумался.
        - Но даже если принять такой вариант как рабочий… Нет, ну а как тогда дверь-то оказалась запертой?
        - Самоубийство? - предположил я.
        - Харакири сосулькой? Тем более, судя по ране, я бы скорее сказал, что не в него ее воткнули, а она сама вырвалась из него. Причем дважды. Еще варианты есть?
        - Колышки, которые держат защелку.
        - Защелки нет.
        - Что-то, что может попасть через окно.
        - Окон тоже нет.
        - Да что ж такое-то!
        В дверь постучали.
        - Кто там? - раздраженно крикнул Рюген.
        Ответа не было.
        - Кто там? - повторил он.
        Тишина.
        Потом снова стук, уже настойчивее и нетерпеливее.
        - Ошо, ты ждешь кого-то? - нервно попытался пошутить Морт.
        Стук повторился. Еще громче и сильнее.
        Рюген повернулся к столу и взял ключ. Потом встал и сделал несколько шагов к двери.
        - Кто там? - крикнул с середины комнаты.
        Снова только стук.
        - Да какого черта? - раздраженно вдруг сказал он. - Идите вы…
        И вернулся к столу.
        - Не отвлекаемся, Ошо. Если кто-то невежливая глухня, то это уже его проблема.
        Стучали еще минуты полторы.
        Потом перестали.
        - Ошо, вернемся к комнате. Какие шансы того, что Вайса убили не в ней?
        - Нулевые.
        - Кровь?
        - Да. Он и так залил полкомнаты. Все равно хоть что-то, да осталось бы в том же коридоре.
        - Преступник мог затереть и замыть… хотя нет, судя по показаниям, у него было бы слишком мало времени…
        - На этом этаже ремонт, - напомнил я. - Водоснабжение отключено.
        - Ну да, бегать с ведром и тряпкой совершенно не было резона. Значит, в комнате…
        Морт посмотрел в окно.
        В небе парили огромные неповоротливые туши цеппелинов, заброшенные со времен Войны Районов.
        - Как ты считаешь, - спросил он меня, - если попытаться куда-то добраться вдвоем, а не в одиночку, это получится?

* * *
        Труп уже начал слегка попахивать. Рюген присел рядом с ним на корточки и потыкал пальцем поочередно в каждую рану.
        - Я вообще не могу понять, зачем убивать так хитровыкрученно… Ну вот живот и горло, ладно. Пусть непонятно как, но хотя бы одинаково. Но глаз? Неужели нельзя было тюкнуть лишь в него? Это же мгновенная смерть? Зачем вся эта вакханалия?
        Я пожал крыльями.
        - Посмотри еще раз на предмет лужи, - попросил Морт.
        - Нет, все сухо.
        - Может быть, кровь смешалась с водой.
        - Нет, потеки везде одной густоты и примерно одинаково высохшие.
        В дверь постучались.
        - Ошо, будь начеку, - повысив голос, сказал Рюген. Стук прекратился.
        Послышались спешные шаги прочь.
        - Ну, и кто это, по твоему мнению?
        Я снова пожал крыльями.
        - Во всяком случае, не северный паразит. Не думаю, что он настолько воспитан, чтобы стучаться.
        - Ты всерьез воспринял этот рассказ? - хмыкнул Морт.
        - Не говори, что ты сам об этом не думал, - ядовито ответил я. - Я видел, как ты рисовал на бумажке весьма червеобразные закорючки, пока размышлял в комнате.
        - Ну да, да… просто так не хотелось думать, что тут замешаны не люди… Не совсем моя область все-таки… Итак, если предположить, что всему виной этот невиданный глист… куда он мог деться?
        - Сбежать?
        - Каменный мешок. Ни единого отверстия, ни еди…
        Рюген осекся и резко встал.
        - Ключ же был у него в руке, да, Ошо?
        - Угу.
        - Замочная скважина. Он мог сбежать через замочную скважину!
        - Следы, - напомнил я ему. - В коридоре нет никаких следов. А этот червь, или слизень, должен был оказаться весь в крови.
        - Тогда он притаился в комнате и набросился на кого-то из вошедших?
        - Они пришли толпой.
        - Во второй раз, Ошо. Во второй раз они пришли толпой. В первый раз дворецкий был один.
        - Я думаю, он заметил бы, что в него вселяется гигантский паразит.
        - А мистер Вайс? Он не заметил. И вполне может быть, что этот паразит управляет своим хозяином. Мы же вместе были на той лекции, Ошо, разве забыл? Про улиток и муравьев. Когда паразит поселяется в голове у муравья и заставляет его подниматься на самую высокую травинку, чтобы быть съеденным птицей. Птица - конечный итог жизни паразита, и он управляет бедным муравьем как марионеткой.
        - Здесь он сидел в животе, - напомнил я. - Желудок еще пока не управляет человеком.
        - Ну да, ну да… Но все равно, эта версия очень сильна…
        - У тебя в доме четыре потенциальных убийцы, а ты всерьез рассматриваешь версию червя?
        - Да, я понимаю, бритва Оккама…
        Осмотр больше ничего не дал. Однако перед самым уходом, Морт внимательно пригляделся к скважине.
        - Смотри, Ошо, - угрюмо сказал он. - Все-таки глист вышел отсюда.
        Внутри скважины виднелась запекшаяся кровь.
        - Часть ее, видимо, сам того не заметив, стер дворецкий, когда открывал дверь своим ключом… - задумчиво произнес Морт. - Точнее, не стер, а вбил в бороздки замка.
        - То есть ты хочешь сказать, что сейчас по дому ползает непонятное нечто, которое очень любит залезать в биологические отверстия?
        - Ты не живое существо, Ошо. Тебе не понять, как я этого не хочу сказать.
        В дальнем углу коридора что-то зашуршало.
        Я внимательно посмотрел на Морта.
        - Там темно, - сказал он. - И где-то тут может ползать глист.
        - И заползать в кого-то из домочадцев, - уточнил я.
        - Да плевать мне на этих домочадцев. Настолько неприятных людей я еще не встречал!
        - Прямо-таки всех? - снова уточнил я, на этот раз язвительно.
        Морт вздохнул, сжал механическую руку в кулак и направился в полумрак.
        - Что вы тут делаете? - злобно зашипел он прямо в лицо Эрике.
        - Гуляю. Разве это запрещено? - она отшатнулась, явно испуганная, но при этом стараясь держать лицо.
        - По ночам?
        - Разве это запрещено?
        - Это вы стучались к нам в комнату?
        - Я?С чего бы?
        - Ну…
        - Поверьте, во-первых, я не знаю, где именно в доме вы остановились, - испуг прошел, и вернулась прежняя язвительность. - А во-вторых, мне на это наплевать. Вы делаете здесь свою работу, я тут живу. Если бы вы мне понадобились, я бы не стала бродить по дому, а воспользовалась бы помощью Гастона.
        - Мистер Сэрп говорил о том, что ваш отец много времени проводил на севере, это так?
        - Ну да. Три года назад он вообще по несколько месяцев там жил. Они как раз тогда с Сэрпом ругались по поводу того, в каком направлении должно двигаться развитие фабрики. Возвращался совершенно дикий, заросший бородой… примерно в это же время Эрик и пошел вразнос.
        - К вашему брату мы потом вернемся. Ваш отец что-то рассказывал о чем-нибудь… необычном?
        - Например?
        - О паразитах, которые живут в людях?
        - Об этих паразитах нам рассказывают еще в школе. Или вы не учились в школе?
        Рюген сделал вид, что пропустил укол мимо ушей.
        - Нет, паразиты, которые в определенный момент вырываются из людей, разрывая их.
        - Нет, папенька не был склонен к таким дешевым эффектам.
        - Боюсь, что один из таких паразитов сейчас находится где-то в доме.
        - Я бы сказала, где на самом деле в доме находятся настоящие паразиты, но боюсь, вам это не понравится.
        - Идите, - махнул рукой Морт.
        - Благодарствую, - и она горделиво уплыла в полумрак.
        - Мне кажется, она нас оскорбила, - повернулся ко мне Рюген.
        - Я на твоем месте не использовал бы глагол единичного действия, - сообщил я.
        В коридоре снова зашуршало. На этот раз звук был металлическим и жестким.
        - Теперь братец отправился на моцион? - хмыкнул я.
        - Не думаю, - покачал головой Морт. - Это не похоже на человека… А если он все-таки может передвигаться без хозяина?
        - То есть ты думаешь, что он залез в дворецкого, а потом вылез из него? Давай я не буду думать, каким именно путем.
        - Если что, ты пойдешь в атаку, - предупредил меня Морт.
        - То, что во мне нет биологических отверстий, не означает, что я с радостью приму в себя всякую гадость, - проворчал я.
        - Не будь скотиной, помогай.
        И Морт резво побежал вперед, туда, где в темноте что-то ворочалось, хрипело и скреблось.
        Я помедлил совсем немного, но этого хватило, чтобы он оторвался от меня на десяток футов.
        Так мы и - кто бежал, кто летел - неслись в темных коридорах старого особняка, навстречу ворочающемуся, хрипящему и скребущемуся нечто. Зачем мы это делали - не знаю. Наверное, и вправду верили, что можем справиться с чудовищем северных шельфов.

* * *
        - Да какого черта-то! - разочарование в вопле Морта было настолько огромным, что я понял: торопиться мне некуда. Никто ни на какое биологическое отверстие моего напарника не покушается.
        Робот-уборщик растерянно тыкался в совершенно пустой и, кажется, также совершенно чистый угол комнаты. Боб то наклонялся, то снова вставал на попа, делая какие-то смутно знакомые движения.
        - Ест, - тихо пояснил Морт. - Он ест.
        - Разве им нужна еда?
        - Ему когда-то была нужна. Они не смогли полностью удалить личность собаки. Им так нужно было, чтобы она ходила по знакомому маршруту, что не стали заморачиваться с чистотой… модификации. Собака просто ест. Там, где стояла ее миска, там, где она делала это долгие годы.
        Робот дернулся еще несколько раз, а потом развернулся и медленно поплелся туда, откуда пришел.
        - Нет никакого червя, - сказал Морт. - Здесь нет никакого червя. Мы просто потеряли время.
        Он осекся.
        - Мы потеряли. Время. Я понял, Ошо.

* * *
        Уже светало, когда все подозреваемые были собраны в гостиной. Их пришлось поистине выколупывать из комнат, и на это ушло порядка часа. Но Рюген все равно был в хорошем расположении духа, и даже более, - несмотря на то, что он старался не улыбаться, я видел, что он безумно рад.
        - Возможно, это несколько старомодно, господа… - начал он. - Но мне захотелось, чтобы дело было завершено именно так.
        - О, уже даже завершено? - ехидно спросила Эрика, закуривая.
        - Не знаю, обрадует вас это или огорчит, но да, оно уже завершено.
        - Еще пару часов назад вы скакали галопом по коридорам, шугая местных мышей, а теперь уже раскрыли дело? Лихо, - она никак не могла уняться.
        - Признаюсь сразу, версия о ледяном черве захватила нас… - Рюген сделал вид, что не расслышал ее.
        Я возмущенно щелкнул клювом.
        - …то есть меня, с головой. Она была слишком невозможна, слишком интересна, слишком подходящей для этой сырой ночи, наверное, потому я то и дело снова обращался к этой версии.
        - Да уж я заметила.
        - Она была красива при всей своей омерзительности. Мне кажется, что она могла бы стать неплохим сюжетом для романа мистера Верна…
        - Но вы отказались от нее?
        - Не совсем. Не сразу. Меня смущали в ней некоторые детали… Куда исчез червь и почему бесследно? Он не мог уползти по коридору, не оставив кровавых следов. Он не мог залезть в Гастона, - уж простите меня, дорогой, но была и такая версия, - опять-таки не оставив следов, которых не заметили бы остальные. И самое главное, неужели червь такой идиот, чтобы вылезать из теплого человека в сырую и холодную комнату?
        - Вы слишком большого мнения о его умственных способностях, - хмыкнул Сэрп.
        - Возможно. Но не стоит недооценивать противника. Как бы то ни было, версия с червем отняла у нас достаточно сил и, главное, времени! прежде чем мы…
        Я снова щелкнул клювом.
        - …прежде, чем я решил от неё отказаться.
        - То есть все-таки не глист, - поднял брови Сэрп.
        - Нет. Я даже не уверен, что ледяной червь существует.
        - Но туземцы Гренландии…
        - Возможно, у них есть такая байка, я не спорю. Возможно даже, что эта пакость действительно обретается где-то в тех местах. Я сам пример того, что в мире есть место для любой пакости. Но здесь, в этом доме, и сейчас, как фигурант этого дела… нет.
        - А если…
        - Нет. И я вернулся к тому, что это было простое убийство. Одним человеком другого.
        Морт помолчал.
        - Я не мог понять - зачем? - начал он. - Зачем такая сложность, убийство человека в запертой комнате, или же создание впечатления, что убийство произошло в запертой комнате? Как это произошло, второй вопрос. Точнее, вопрос, который должен быть вторым, но неизменно выходит на первый план.
        Он похрустел пальцами механической руки.
        - Но зачем? Мистера Вайса можно было убить где угодно, а потом так же где угодно спрятать, хотя бы в том шкафу, что стоит в коридоре около пресловутой комнаты. До ужина никто не хватился бы хозяина дома, а потом его нашли бы роботы-слуги… Это гораздо проще. Потом появилась бы полиция, навела справки, осмотрела рану… и поняла, кто убийца.
        - Думаете? - спросил Сэрп.
        - Уверен, - кивнул Рюген. - По большому счету, это было бы дело часа, не более. Даже если бы у вас всех отсутствовало алиби, как, впрочем, и сейчас. Не важно. Это было бы дело часа.
        Он все-таки не удержался и усмехнулся. Да, это выглядело жутковато.
        - И я понял. Убийство в запертой комнате совершилось ради того, чтобы это была именно запертая комната. Это и было самоцелью.
        Он сделал паузу.
        - Но я еще попутно понял, как это убийство было совершено.
        - Попутно? - удивился Сэрп.
        - Да. Потому что в тот момент было уже не важно, как именно это произошло. Ведь я уже нашел убийцу.
        - Погодите… вы выяснили, кто убийца, до того, как поняли, как было совершено убийство?
        - Да.
        - Но… по какому признаку?
        - По тому, как оно было нам подано.
        - Т-то есть в-вы хотите с-сказать, что…
        - Да, именно так. Я попытался понять, зачем убийца провернул такую сложную схему, и в тот момент понял, кто он.
        Рюген сделал паузу.
        - И? - напряженно спросил дворецкий.
        - Почему он так сделал? - развел руками Сэрп.
        - Зачем, - уточнил Морт. - Здесь нужно говорить «зачем». Все преступления - особенно связанные с убийствами - делятся на те, что «почему?», и те, что «зачем?». Убийства «почему», как правило, спонтанны. Они совершены или в состоянии аффекта, или полными идиотами. Убийства «зачем» иные. Они имеют расчет и смысл. Лишь иногда в них вкрадывается «почему», если по какой-либо причине предмет или объект «зачем» не сработали. Например, от первого же удара по голове молоток разлетелся на части, пришлось добивать жертву подвернувшимся под руку телефонным справочником.
        Эрика звонко рассмеялась.
        - Спасибо, - сказал Рюген. - Любое действие человека вообще можно рассматривать с позиций «почему» и «зачем».
        - Вот как, - хмыкнула Эрика.
        - Вот, например, ваши реплики, которые перебивают мою речь, - спокойно продолжил Рюген. - Я прекрасно понимаю, что это пафосное и театральное выступление, но я заранее предупредил, что так это и будет выглядеть. Можно задать вопросы, «почему» вы это делаете и «зачем».
        - Попробуйте, - усмехнулась Эрика.
        - «Почему» вы это делаете? Потому что вам скучно. Почему вам скучно? Сейчас будет известен убийца, это же кульминационный момент! Так часто делает сам преступник, да. Чтобы привести сыщика в растерянность. Или выставить его идиотом, чтобы никто не поверил ему. Это хорошо действует, особенно в тех случаях, если сыщик сам по себе является несколько эксцентричным. Может, даже просто странным. Ничего общего не находите?
        - То есть вы только что сказали, что я - убийца? - подняла бровь Эрика.
        - Что? Ах да… то есть нет, я всего лишь привел вам пример.
        Эрика усмехнулась.
        - Вы перебиваете меня затем, чтобы быть чуть выше всех здесь.
        Девушка побледнела.
        - Только человек, желающий быть выше всех, будет пытаться забраться на цеппелины, - сказал он. - И только потерпевший в этом неудачу будет упорно биться дальше.
        Эрика молчала.
        - Думаю, из данного диалога вы сделали вывод, что я не считаю мисс Вайс убийцей, - обратился Рюген ко всем. - Она может покинуть эту комнату, если хочет.
        - Думаю, я задержусь… - дрогнувшим голосом сказала та.
        - Любопытство! - возвестил он. - Любопытство, которое, как известно из старой пословицы, сгубило кошку. И чуть было не сгубило все это дело. А спасло его, как ни странно, все то же тщеславное желание мисс Вайс быть выше, покрасоваться перед случайным собеседником. Никогда ничего нельзя делать в одиночку, только вдвоем, только вместе с кем-то ты докопаешься до истины, ты достигнешь высот… ты будешь там, где хочешь быть. И этот «кто-то» может появиться совершенно внезапно, сам не ожидая, да подчас и не желая этого.
        - Вот как? - спросил Сэрп, поправляя манжеты.
        - Есть такая фраза, «за деревьями не видно леса», - пояснил Морт. - Сыщики так упорно лопатят каждую долю дюйма в поисках улик… так старательно подбирают каждую крупинку пепла, по которой они могли бы восстановить всю картину преступления… Что я, признаюсь, не знал, к чему подступиться. И если бы я начал действовать, как старые мастера, то просто запутался бы во всех деталях. Да и не только я. Ни один полицейский не смог бы, - во всяком случае, быстро, - разобраться в этом деле. И если бы не краткая и экспрессивная лекция мисс Вайс по поводу импрессионистов… Я всего лишь отошел подальше и перестал смотреть на детали. И увидел всю картину! В которой были совершенно не важны никакие детали!
        Рюген перевел дух.
        - Зачем все эти сложности? Чтобы запутать полицию. Чтобы вместо поисков убийцы они задавались бы вопросом - как произошло убийство. И потратили на это часы. А может, даже дни. Или - о ужас! - неделю!
        - Но все равно бы нашли? - улыбнулся дворецкий.
        - Я не склонен переоценивать нашу полицию, - уклончиво ответил Рюген. - Но думаю, что нашли бы. Но только даже завтра это было бы уже бесполезно.
        - Почему?
        - …Ошо, который час?
        - Пять, - сказал я.
        - Пять, - повторил он. - Господин Сэрп, когда у вас пароплан на Кардифф?
        - Через два часа. Надеюсь, что вы успеете рассказать свою захватывающую историю к этому времени.
        - О, не беспокойтесь. По сути, осталось совсем немного. Итак, как бы построить свой рассказ… - побарабанил он пальцами по подбородку. - Думаю, что я все-таки пойду по наиболее извилистому пути.
        Он кашлянул.
        - Кстати, о пути. За раскрытие загадки нужно благодарить вашу собаку.
        - Вы говорите о роботе-уборщике? - поправил дворецкий. - Том самом, что…
        - Нет, я говорю именно о собаке. То… существо, которое из него сотворили - все еще собака. Оно думает, что она собака, и может, именно поэтому она ею и остается.
        - Она вам что-то пролаяла? - усмехнулся Сэрп.
        - Увы, она не может этого сделать. Но зато она заставила нас потерять некую толику времени… и заметить эту потерю. Именно тогда я и понял все.
        Он потер щеку.
        - Но я не буду тратить время сейчас. Мистер Сэрп, дайте вашу трость.
        - Нет.
        - Дайте вашу трость.
        Тот что-то прошипел и сунул Морту палку.
        - Интересные узоры, - сказал детектив, крутя трость в руке. - Я заметил их еще в тот раз, когда опрашивал вас. Что они означают?
        - Национальная гренландская вязь, - процедил Сэрп сквозь зубы.
        - Вязь? Я думал, что вязь - это просто орнамент, а здесь какие-то жанровые вещи. Как я понимаю, это рыбак на лодке?
        - Каяке.
        - Пусть будет каяк. Но даже так они не похожи на вязь.
        Он снова покрутил трость.
        - Как это делается? Должно же быть какое-то сложное движение, чтобы вы случайно не высвободили его во время ходьбы.
        Он крутанул ручку, и из палки с легким щелчком выскочило достаточно толстое лезвие.
        - Вот как-то так, - с удовлетворением сказал Морт.
        - И что? - мрачно спросил Сэрп. - Неужели вы никогда не видели подобного?
        - Подобное видел, такого - нет.
        - Обычная трость с сюрпризом, их в Среднем Лондоне делают пачками, причем по королевской лицензии.
        - Но у вас-то она не из Среднего Лондона.
        - С чего вы взяли? Узоры? Мне их сделали на заказ.
        - На заказ. Но не в Лондоне.
        Он снова покрутил трость в руках.
        - Точнее даже нет. Узоры и сюрприз на своем месте, а вот оболочку трости вам делали на заказ.
        - Я вас не понимаю. Как я помню, моего друга убили не лезвием. Не ножом, не копьем, не кинжалом, не…
        - А гарпуном.
        Лезвие еще раз щелкнуло и раскрылось острыми лепестками.
        - Наверное, с ним надо уметь управляться, - сказал Морт. - Аккуратно тянуть, подсекать, вести… Неверное движение, и плоть рвется. Хотя в вашем случае это было именно нужное движение.
        Он резко выбросил руку вперед и так же резко потянул обратно.
        - Я не знаю, что делал ваш друг в той комнате. Может быть, изучал бумаги, что до сих пор лежат у него в карманах, может быть, хотел остаться наедине со своими мыслями, не суть важно. Он был там, он был там один, и дверь была заперта. Эти три «был-была» и стали ключевыми в этой истории.
        Вы заранее все просчитали. Вы проверили, чтобы лезвие проходило сквозь замочную скважину, может быть, даже искали лезвие под её размеры, у вас же было достаточно времени, чтобы подготовиться, вы производите впечатление очень терпеливого человека. Вы долго ждали, копили в себе неприязнь. Мистер ретроград не хотел финансировать изыскания вашей части фирмы, был доволен тем, что и так производится, а вы хотели развиваться, не так ли? И вот, наконец, вы решились.
        Проверили, чтобы в замочной скважине не было ключа. Это испортило бы весь план. Возможно, кстати, что это была не первая ваша попытка, просто раньше мистер Вайс оставлял ключ в замке. Но в этот раз вам повезло. Он вынул его.
        Вы постучали в дверь и плотно прижали конец вашей трости к замочной скважине. Может быть, наоборот, сначала прижали, потом постучали, это такие мелочи, которые никак не влияют на историю. Ваш друг подошел к двери и спросил, кто там. О, здесь, в этом доме, всегда сначала подходят и спрашивают! Вы ответили, и он потянулся к замку. И тут вы высвободили лезвие. Оно вонзилось ему в живот. От удара он отшатнулся назад, это видно по потекам крови на двери. А потом вы раскрыли лепестки и дернули на себя. Тонкие стенки брюшины не выдержали и прорвались, вот он, ваш «вырвавшийся на свободу ледяной червь». Мистер Вайс упал на колени, и вы, сложив лепестки, еще раз проделали тот же маневр. Но уже в горло, вырвав трахею, чтобы крики умирающего не перебудили, в общем-то, равнодушных домочадцев.
        Зачем вы ткнули в глаз, я не знаю. Предполагаю, что это было сделано уже в состоянии аффекта. Скорее всего, вы уже втянули лезвие и отвели конец трости от замочной скважины, именно в таком порядке, чтобы кровь не попала из комнаты на внешнюю сторону двери, и вот почему кровь есть внутри самой скважины. А потом заглянули в отверстие, чтобы проверить, все ли в порядке. Думаю, что мистер Вайс, падая, уперся лбом в дверь около ручки, и его мертвый глаз смотрел на вас как раз через отверстие. То ли в вас взыграли укоры совести, то ли еще что, но вы ткнули лезвием в этот глаз. Лепестки выпускать не стали. Они застряли бы в глазнице, и вы бы сломали инструмент.
        Потом вы вернулись в комнату и стали ждать. Время играло на вас. Пока тело обнаружат в закрытой комнате, пока прибудет полиция. Пока будет исследовать эту треклятую закрытую комнату и ломать голову над ее загадкой… Вдобавок, даже если кто-то и поймет, как все происходило, вы подсунули книжку молодому наследнику. Наркомана не жалко, все его оправдания будут смотреться как истерика пойманного преступника.
        - К-книгу? - пискнул Эрик.
        - Мистер Сэрп, вы очень красиво говорили о книгах… но, видимо, сами весьма давно ими не пользовались. Вы грамотно составили вторую ловушку для нас. «Молот ведьм» со склеенными страницами, где единственные разрезанные были именно на груше… ваш рассказ о том, что молодой Вайс сам раскрыл книгу на этой статье… Вы промахнулись лишь в одном - в том, что сами очень давно не читали книги. Вы забыли - а может быть, и не знали? - как открывают новые.
        Ошибка первая. Вы сказали, что молодой человек при вас же раскрыл книгу на нужной статье. Так?
        - Ну да, так оно и было.
        - Он сказал мне, что не раскрывал ее, но это и не важно. Слова - ненадежные свидетели. Страницы в книге склеены. Ее невозможно раскрыть, не разорвав их или не разрезав специальным ножом. Вы не упомянули о том, чтобы юноша воспользовался ножом, сказали, что он сразу открыл ее.
        - Он разорвал.
        - Разорванные страницы лохматятся. Здесь же был именно нож.
        - Некачественная склейка?
        - Возможно. Или большой опыт, которого у молодого Вайса, как мы все понимаем, нет. Но даже если и некачественная склейка… Ошибка два. Он сразу же раскрыл на нужной, так ведь?
        - Да.
        - Оглавление не тронуто. Откуда он знал, на какой именно странице нужная статья?
        - Повезло?
        - Ошибка три. Статья лишь наполовину. Никто не читает нужную статью лишь наполовину.
        Сэрп затравленно оглянулся.
        - Вы подарили Эрику Вайсу эту книгу, чтобы потом, когда станет понятна картина ранений, подозреваемым стал он. Механизм гарпуна слишком похож на механизм инквизиторской груши. И я не удивлюсь, если вы сами почерпнули его из истории тех темных веков. Преступникам свойственно копировать свои собственные поступки.
        - Это совпадение! - прохрипел он.
        - Нет. Всего лишь еще одна деталь. Одна деталь в ворохе прочих, что вы тут на нас высыпали. Вы так старательно рассаживали эту рощу, столько деревьев… Вы несли поразительную ахинею, северный паразит, книга… Куча мусора, в которую я погрузился с головой. Я потратил столько времени - времени, вот что важно! - на этого сраного…
        - Детектив! - хлопнула по ручке кресла Эрика.
        - На этого ледяного червя! Вам нужно было время. Несколько часов, всего лишь одна ночь. Утром вы бы покинули Лондон, а потом уехали в Гренландию. Несколько часов на то, чтобы выкинуть орудие убийства. Над океаном, в толще льда, какая разница, его бы все равно уже не нашли! Вы запутывали меня в деталях, очень грамотно вбрасывая их, нигде особо не акцентируя, но подводя к верной мысли. Червь? Вы всего лишь рассказали легенду. Так, вспомнили, разве вас можно за это винить и осуждать? Ведь вы ни на чем не настаивали. Вы даже выгораживали наследников. Хотя при этом и подставляли со всей силой.
        - Я вас не понимаю.
        - Червь был придумкой, импровизацией, которая, как мне кажется, все-таки строилась на легендах, которые вы где-то услышали. Вы не могли и не успели бы сообразить так быстро и нарисовать такую живую картину. Вам не откажешь в фантазии, да, но здесь вы слишком искренно рассказывали эту байку. Вы же с самого начала хотели направить по другому пути, но тут почему-то вдруг решили ввести в игру чудовище. Хотя я даже не удивлен, почему.
        - Почему?
        - Третьим к нам с Ошо. Вы увидели двух уродов. Двух неживых существ. Так почему бы не рассказать байку еще об одном уроде? Пускай двое побегают за третьим, это же так забавно!
        - Это не забавно, - тихо сказала Эрика у него за спиной.
        Лицо Морта дернулось.
        - Ошо, ты все записал? - дрогнувшим голосом спросил он меня.
        - Конечно.
        - Замечательно. Отправь скриптограмму полковнику Лоуренсу о том, что мне в течение часа нужен человек, обладающий полномочиями ареста в Верхнем Лондоне. Скорее всего, это будет он сам.
        - Хорошо, - ответил я.
        - Пусть возьмет с собой лаборанта с реактивами. Я уверен, что мистер Сэрп не смог хорошенько очистить лезвия, и там найдут следы крови мистера Вайса.
        - Хорошо, - повторил я.
        - Мистер Сэрп сегодня не полетит ни в какой Кардифф.
        - Плохо, - ледяным тоном произнес убийца.

* * *
        Вчера я снова сказал Морту, что его фамилия несколько претенциозна, особенно учитывая то, чем он сейчас занимается, и тем более учитывая то, чем он занимался раньше, и предложил сменить ее на что-то более простое, пусть даже и столь же звучное, но менее тематическое. Он задумался, а потом ответил, что, учитывая, чем он сейчас занимается, а тем более чем он занимался раньше, весьма вероятно, что скоро она будет единственным, что у него останется своего. И чтобы я катился со своим предложением ко всем чертям, или что там есть на этот случай у старых занудных филинов.
        И я понял, что он ответил на свой самый главный вопрос.
        А еще мы на днях будем пытаться добраться до цеппелинов.
        Втроем.
        Нет, вчетвером.
        Вчетвером с собакой.
        Кстати, ей надо будет придумать имя.
        Мне кажется, «лес» подойдет.
        Лесси.
        Да.
        6
        …чтобы избежать самообмана…
        …Последний же был из железа, Худшей руды, и в него ворвалось, нимало не медля, Всё нечестивое. Стыд убежал, и правда, и верность, И на их месте тотчас появились обманы, коварство; Козни, насилье пришли и проклятая жажда наживы…
        ОВИДИЙ, «МЕТАМОРФОЗЫ»
        > Марсианское шоу
        Они не боялись. До хрипоты, до посинения готовы были со мной спорить, но - не боялись. Ни пятисот километров, разделяющих нас и ближайшую обитаемую станцию-зимовку «Восход-4», ни крайне жёстких правил, установленных организаторами Шоу, ни связанных с этими правилами условностей, вроде ограничений по кислородному запасу при выходе из модуля. Они просто хотели заработать свой миллион. Поймать шанс, как это называет Во Марлинг, интерактивный ведущий программы.
        Ещё в учебном центре, когда шоу только набирало обороты, у некоторых из участников возникали вопросы. К слову, первоначальное количество игроков составляло семьдесят пять человек, не верящих никаким обещаниям. Разве что главному: кто дошел до конца - ловит шанс.
        Изначально подорванное доверие вовсе не случайность, причиной стало прошумевшее в Европе и России британское шоу «Большое космическое надувательство». Им обещали полёт на русском «Буране», их гонял до седьмого пота майор спецназа Валентин Калашников, для них устраивались зачёты по основам космогонии, началам физики полёта и астронавигации, даже заставили повторить клятву космонавта, что на самом деле оказалось рецептом приготовления мясного блюда. А в итоге - посадили оставшихся, свято верящих в орбитальность своего полёта курсантов в великолепно сделанный тренажёрный аппарат, навешав на уши русской лапши, потому что тренажёр имитировал почти все аспекты полёта, за исключением невесомости. И всё равно они верили.
        Они несли космическую вахту, теряясь в догадках, когда на обзорных экранах имитатора, на фоне очертаний Африканского континента вдруг появлялся гигантский мотылёк, нагло игнорирующий всякие данности вроде необитаемости космоса, температуры в минус двести и наличие космического вакуума со всеми его прелестями. Правда, задавали при этом вопросы.
        После завершения «Большого космического надувательства» ещё долгое время никто не соглашался быть выставленным на посмешище. Ситуацию изменил великий Во Марлинг. Он просто перевернул чашку. И придумал «Большое Марсианское Шоу». Он перевернул чашку, и всё завертелось, зашевелилось, ожило!
        - Вик, - сказал он мне, произнося имя на британский манер, - Вик, ты будешь единственным профессионалом в команде, и мы не собираемся это скрывать.
        Он называл меня Виком, а я называл его Большой Во. Паритет номер один. Друг для друга мы были чем-то большим, чем для самих себя.
        - Нужно продемонстрировать полную открытость намерений, чтобы никто, не дай Бог! не решил, что это просто очередной лохотрон. Тем более, риск есть, и он велик. Без твоего участия цыплята спекутся раньше срока, и этого нам не простят, - говорил он.
        Мы говорим только правду. Мы честно раскрываем карты ещё до начала игры. Верьте нам! Не упустите шанс! Паритет номер два: для того, чтобы большинство поверило в обман, нужно быть честным с меньшинством.
        - Никто не заставит их рисковать без надобности, понимаешь? Никто! Но даже плато в Антарктиде совсем не тот безопасный тренажёр, что смонтирован где-то в Шотландии. Транспортные вертолёты, вездеходы повышенной проходимости, арендованный для шоу спутник «Интерсат-Навигатор» и команда спасателей, которые будут находиться в постоянной готовности - это ещё не стопроцентная гарантия. Если твой цыплёнок поломает ногу, - он называл будущих участников шоу цыплятами, приучив меня делать то же самое, - мы не станем его эвакуировать. Вам придётся выхаживать неудачника собственными силами. Камеры будут повсюду. Днём и ночью. И к чёрту приватность, этим уже никого не удивишь. Это же Шоу, Вик! Это, чёрт возьми, Большое Галактическое Шоу! Или вы ловите шанс, или я никогда не расплачусь с кредиторами. Семьдесят два миллиона! Семьдесят, и ещё два! Ты представляешь, что за деньги уже вложены и сколько предстоит вложить в дальнейшем?
        - Я знаю, Большой Во, это треть бюджета какого-нибудь голливудского блокбастера. Или четверть стоимости предвыборной кампании губернатора в самом маленьком штате.
        - Ты шутишь, значит, ты всё понял. Приступаем к работе.
        В этом и заключалось величие Большого Во. Он всё и всегда понимал правильно. Он умел переворачивать чашки.
        Мне не светило поймать шанс, как тем двенадцати счастливчикам, что отправятся со мной в самый пуп Земли, в Антарктиду. Но эти же цыплята обеспечивали наседку, то есть меня, гарантированным заработком в шесть тысяч фунтов ежемесячно, с момента отправки на плато. В период подготовки моя ставка куда скромнее, не дотягивает до тысячи. Поверьте, даже этого много.
        Счастливчик ли я? Не знаю, наверное, да. Когда участвуешь в геологической экспедиции или сопровождаешь группу чёрных археологов, надеющихся раскопать очередную Трою где-нибудь за Гималайской грядой, а то и вовсе проникнуть в Шамбалу, поискать тамошних артефактов, заработки зависят исключительно от прихотей работодателей. Никаких контрактов, бумаг и юристов. Веришь не веришь, здесь два туза? А на поверку паршивые тройки. Когда я оказался на мели, мне довелось водить по Тибету группу за полсотни долларов в неделю, обеспечение также оставляло желать лучшего. Едва ли не подножный корм, никаких крепких напитков, только вода во флягах, с её помощью - отвар из корешков и местных «энергетических», как они говорили, трав, и постоянные сны о картошке с отбивными. Эти чудики желали приобщиться к Божественному и обрести бессмертие. Думаю, так они протянут максимум лет до сорока, превратившись в странствующих очарованных бомжей. Что толку в голодном цитировании Блаватской? Через три недели я сплавил их другому Сталкеру, который тоже искал чего-то великого и неземного. У него было преимущество. Он не видел во
снах отбивных с картошкой. Сплавил без сомнений, потому что доверяю мудрости Соломона. Всё пройдёт. И всё суета сует. Предложение Большого Во - это манна небесная вместе со всеми отбивными мира для такого бродяги, как я. Спасибо интернету.
        - Вик, я очень рассчитываю на твою помощь. Восемьсот фунтов - это мелочь. Будем считать их небольшими подъемными. Зато какие перспективы! Ты будешь вкусно есть, мягко спать, через три месяца, едва окажетесь на плато, на твой счёт начнёт капать по девять тысяч долларов! Если рейтинг программы превысит расчётную величину, заработает система премий. Ты станешь известней, чем Колумб и Гагарин! Станешь знаменитостью для всего мира. Где бы ты ни оказался, тебя везде встретят как героя. В Греции и в Самоа, в Стамбуле и Мемфисе!
        Большой Во умел правильно выговаривать имена городов, для него не было проблемой произнести без запинки название столицы древнего государства даков, Сармиседжетуза, или венгерских городов Секешфехервар и Кишкунфеледьхаза, не говоря уже о китайских Шицзячжуан, Чжанзякоу, Цзинидэчжень (его он не путал с Цзиньшацзяном, другим названием реки Янцзы!), и прочих Макурадзаки - Макурагаме в Японии. Странно, что сейчас он ограничился только Стамбулом. Мог бы чего позаковыристей завернуть.
        - Вик! Первоначально планируется вести проект десять месяцев, включая три месяца подготовки. Но если рейтинг превысит… если пойдёт реклама… Шампунь, майки и кепки с логотипом «Большого Галактического Шоу», то время будет продлено. На год, ещё на месяц, на восемь лет, кто знает?
        Моё шестое чувство, а я привык ему доверять, встрепенулось, оцарапало мозг, толкнуло в сердце и в правую руку, которой чуть было не лишился четыре года назад во время перехода через Анды.
        - Во… - я умышленно опустил приставку «Большой», - ты же не собираешься сделать нас гребцами на галере? В контракте говорится, что на это нужно согласие…
        - Конечно, Вик! Ты же лучший! - он смеялся мне в лицо, обнажая здоровые жемчужные зубы. Тридцать две штуки.
        А я? Что мог сделать я? Со своими четырьмя оставшимися, остальные - чудо современного протезирования. Каньон в Колорадо. Спасал туриста.
        - Ты прав, Вик! Но мы же говорим о доверии. Если кто-то окажется против, хотя бы один участник, изобразим дело так, что происходит замена экипажей! Перелёт на Марс, как заверяют ученые, если бы он состоялся, занял бы четыре месяца. Значит, пустим Шоу в два русла. Ваш мнимый возврат, а перед этим покажем корабль со сменным экипажем. Или ещё лучше - миссия спасения! Это скажется на рейтинге. Максимум вам придется обождать восемь месяцев. Хотя уведомить о таком решении нужно чуть раньше, чтобы мы успели набрать добровольцев, найти другого Сталкера и заново провести подготовительный курс. Эти дополнительные восемь месяцев для тебя - сорок восемь тысяч фунтов! Столько не зарабатывает даже член британского парламента. Если он, конечно, не наследный принц из рода Мальборо или Честерфильдов.
        - Понял, Большой Во. Считай, что я в игре.
        - Ты лучший, Вик! Когда вернёшься, я подарю тебе бриллиантовые шпоры сэра Уильяма Восьмого, и мы напьёмся вдвоём, за счёт телекомпании, в захудалой портовой таверне, где нас никто не узнает.
        - Погоди, что-то я не слышал такого… Разве ваш король носил бриллиантовые шпоры?
        - Господи, конечно же нет! Но кто об этом знает?
        В этой фразе был весь Во Марлинг. Он снова смеялся. Я, кажется, тоже, уже не стесняясь матовых зубных протезов. Ещё через неделю меня представили семидесяти пяти соискателям.
        - Всем встать! - скомандовал Большой Во, хотя для них он тогда ещё был просто Во Марлингом. - Прошу приветствовать, ваш Цезарь и Бог, пастух и матадор, человек-легенда в мире путешественников, Виктор Авдеев!
        Король не носил бриллиантовых шпор. Я вовсе не был легендой. Но кто об этом знает? Кроме меня и, разумеется, Большого Во. Ещё одна перевёрнутая чашка. Ещё один паритет: вы хотите, чтобы верили мы, а нам нужна ваша вера. Тет-беш, как говорят филателисты про марки в сцепках, где они развёрнуты друг к другу основаниями. Зеркальная правда. Перефразируя Ницше, когда вы вглядываетесь в зеркало, зеркало смотрит на вас. Получив пятьсот фунтов аванса, я пошел в портовый паб. Как же я напился, зная, что ближайшие десять, максимум восемнадцать месяцев предстоит довольствоваться разве что безалкогольным пивом.
        Хотя сколько там до зимовщиков? Пятьсот? Для бешеной собаки семь вёрст не крюк. Это если без вездехода. У нас их будет четыре. Двухместные, шестиколёсные, с какими-то хитрыми движками, армированная кабина. Маленькие такие антарктцдоходы.
        Так вот, снова о шпорах Уильяма Восьмого. Фокус в том, что для всех мы отправляемся на Марс. Идея колонизации Красной планеты в некоторых умах всё ещё вызывает сомнение. И всё бы ничего, только от этих некоторых зависит финансирование подобной программы. Сама станция на Марсе, аппаратура, жилой модуль, перелёт… Уму непостижимо, сколько это может стоить!
        Японские инженеры обещают станцию на пятьдесят человек всего за двести миллионов. Не иен, конечно, зелёных «франклинов». Очень оптимистичный расчёт, которому никто не верит. Не без оснований, скорее всего, но судить не берусь. США называют другую цифру. Полтора миллиарда. Чуть меньше, чем требуется затратить на появление очередного президента, гаранта мировой демократии.
        Впрочем, в сторону политику и всё такое прочее! Завтра буду как стёклышко, и всё уйдёт. Но мысли продолжали кружить вокруг идеи Большого Во. Чёрт с ними, с миллиардами, это неизбежные траты. Но как убедить налогоплательщиков, что людям на Марсе ничего не грозит? Одновременно убедив, что колония не рухнет из-за вмешательства человеческого фактора? Не смуглые и златоглазые, а наши, натасканные и подготовленные ко всему переселенцы могут таких дров наломать, что мало не покажется!
        Белокурая девчонка, которую я подцепил вчера, кивала в такт моим словам, ни бельмеса не понимая. Только поглядывала на часы. И ещё думала, наверное, не исчезну ли? Зачем? Меньшинству говорить только правду! Сколько тебе обычно предлагают? Сто фунтов? Не обманывай, Большой Во сообщил мне местный прейскурант. Хотя это не важно, держи пятьсот, всё, что есть, от всей моей бродяжьей души! Только не забудь расплатиться за выпивку. Всё отдаю. Гол как сокол. Встретимся, может быть, через полтора года. Загляну к тебе в меблирашку на чай. А пока…
        - Вик! Я понимаю, тебе захочется расслабиться, но нельзя. Гуляй сейчас и будешь гулять после. Но с началом Шоу всякие твои запои окончены. Ни капли. Это табу! Мы набираем шесть пар, ты тринадцатый.
        - Я не суеверный, Большой Во. И мне не впервой.
        - Ты лучший, Вик! - как он мне надоел своими вечными признаниями в любви! - Хочешь к алмазным шпорам ещё и платиновую шпагу в придачу? С дарственной надписью от Иисуса Христа и ленточкой от Девы Марии?
        Во всём, что касалось веры, Большой Во отличался особым цинизмом. Зажечь свечу в храме? Пожалуйста! Только проследите, чтобы в кадр не попали мои тренировочные брюки, через восемь минут у меня пробежка. И дайте кто-нибудь рубашку, галстук и пиджак! Или: Господи, помоги мне, Господи, устроить всё так, как хочу! Построю ещё один Нотр-Дам, а рядом, на всякий случай, синагогу, мечеть и буддистскую кумирню.
        И ведь построит! Правда, за чужие деньги, и будет следить, чтобы всё это попадало в кадр по отдельности. Тоже на всякий случай.
        Во Марлинг объяснил нам, чего же он хочет.
        - Что нужно, чтобы кто-то раскошелился и не переживал, что вложения сгорят? Правильно, загнать на Марс отряд дилетантов, пусть все увидят, что даже у никчемного простофили есть шанс. Ни единого профессионального космонавта, ни единого ученого - специалиста по Марсу. Ни физика, ни врача, только опытный путешественник, человек без определенного места жительства, Вик Авдеев, который водил группы за полсотни в неделю. Закинуть их, а там пусть крутятся, как знают! Теперь второе. Что нужно, чтобы эта афера не рассыпалась, словно карточный домик? Ежу понятно, - вещал, заглядывая мне в глаза, Во Марлинг, отец и мать Большого Галактического Шоу, - на Марсе вы сдохнете при первой попытке выйти наружу, если вообще долетите. И потому нужно отправить вас в Антарктиду, где шансы немного возрастают. Конфиденциальность - это моя проблема. Объявим, что старт происходит с новейшего российского космодрома, куда КГБ никого не пускает.
        - В России больше нет КГБ. Так принято считать…
        - Не важно. Сам факт, что Москва может перехватить первенство, кое-кого подстегнёт, я точно знаю. У нас ведь тоже принято считать, что холодная война закончилась. С Роскосмосом уже обговорено. Будет репортаж о старте экспериментального «Протона-Зет». Натура! Они всё равно собираются его запускать. Каково совпадение? В Антарктиде тоже всё схвачено. Осталось обговорить с французами аренду кое-какой техники для «Востока-4». И спутник у вас настоящий будет, я уже говорил. «Интерсат - Навигатор», три недели, как вышел на орбиту. А уж какая у него орбита и каковы возможности, нам лучше и не знать. Могу гарантировать, что ни один спутник-шпион не обнаружит ваш жилой модуль.
        - А как же оптическое сопровождение полёта? Все эти Хабблы и всякие Мичиганские обсерватории? Мы что, по легенде, летим на невидимом корабле?
        - Ты лучший, Вик! На Марс летит обычный зонд, который доставят на орбиту тем же «Протоном». Лучший! - мне показалось, скоро я начну ощущать движение его языка по моей заднице. - Я подарю тебе…
        - Не надо шпагу и шпоры. Лучше оригинал Декларации независимости США или Хартию вольностей.
        - Зачем?
        - Продать. А деньги пропить. Бизнес.
        - О-хо-хо! Отменно!
        - Ну, так как?
        - Извини, не могу.
        - Почему, Большой Во? Это же проще…
        - Потому что оригиналы существуют на самом деле. Все знают, не только я с тобой. Лучше шпоры. Никто не знает. Это уже мой бизнес.
        Потом пошли тренировки. Курсантам не сообщали конечной цели, чтобы избежать утечки информации от покидающих проект. Мы, космонавты, народ вольный. Куда нас пошлют, туда и хотим. В первый месяц отсеялась половина. Им дали премиальные, подарки от Роскосмоса и «Темза-телевижн». А из тридцати двух оставшихся мне неожиданно приглянулась ирландская художница. Она имела опыт пеших походов, водила группы, как я сам, правда, не по всем закоулкам мира, а только по местным. Стоунхендж, замки с привидениями, места похождений короля Артура и римских императоров. На этом заработала прелестный шрам. Его я разглядел при ближайшем знакомстве, которое стало возможно, поскольку я единственный посвященный во все тайны. Я знал, где можно укрыться от видеокамер.
        - Большой Во, - сказал я, - сделай так, чтобы художница попала в число избранных. А я позабочусь, чтобы её парень непременно оказался геем. Эта пара распадется. А для него есть тут тройка соискателей со странностями. Наизнанку вывернусь, но ты получишь Шоу, которое затмит выборы всех президентов!
        - Отношения? Ты уверен, что хочешь рискнуть? У тебя будет много забот.
        - Я уверен в том, что мне не потратить заработанных денег в одиночку, да и её доля пригодится. Зачем расставаться двум богатым людям? Согласен даже на продление контракта до двух лет. Гарантирую, ни один цыплёнок не пикнет. Задавлю.
        - Окей, Вик. Сделаю всё, что смогу.
        Её отсеяли после второго месяца. Не видать мне больше ажурного шрама. Ещё один паритет: не нарушать предыдущие договоренности. Я обещал не искать пары, он обещал решить вопрос. В итоге сумбурный диалог с перебиванием друг друга и потрясанием воздуха и рук.
        Как же так? А вот так. Я сказал, сделаю всё, что смогу. Я не смог. Прости. Какая, к чёрту, тебе разница, кто поедет со мной в Антарктиду? У неё высокая сопротивляемость к анабиоциту, я не могу рисковать. Но ты же Бог, Марлинг! Ты настоящий Бог! Спасибо за Бога, Вик, но это я знаю и без тебя. Раньше нужно было говорить. Сейчас поздно. У неё высокая сопротивляемость, а предварительные тесты вы прошли в первую неделю, и про ирландку уже знаем не только мы. Но вы же оставили её на второй месяц! Ну и что? Теоретически для полёта ей бы потребовалась двойная, а то и тройная доза анабиоцита, а это риск. Не стану же я успокаивать какого-нибудь умника из Департамента здравоохранения, что она вовсе не в космическом корабле и что четыре дня анабиоза - ерунда. Меня сожрут живьём. Я Бог, но тьму и воду, над которыми носился до сотворения мира, создал не я. Прости. Если для тебя допустима такая замена, обрати лучше внимание на серую мышку с пухлыми губками, у неё высокие шансы попасть в обойму. На эту англоговорящую цыганку? Индуску, Вик, индуску! Кстати, у неё грудь четвёртого размера. Она просто удачно её
маскирует. Плевал я на её размеры! Ну, как хочешь… Да она же глупа, как рыба! С такой меньше проблем, поверь старому многоженцу. Завтра последний отбор. Твои геи тоже в обойме. Два из трёх. Так что выбирай. Или индуску, или… Как это по-русски? Сообразить на троих? Пошёл ты… О-хо-хо! Значит, договорились.
        …Я имел возможность наблюдать, как это выглядело со стороны. Публика ревела от восторга, стоило на специальных экранах, вывешенных во многих общественных местах, появиться броским надписям в треугольных щитах. Надежда человечества! Они готовят прорыв! Первопроходцы цивилизации! Потом, крупным планом, тугое пламя, бьющее из ракетных дюз. Огромный, в сотню Тауэров, «Протон - Зет» вставал на дыбы. Снизу бежала строка: Внимание! Это монтаж! У нас всё по-честному, до времени прямого репортажа осталось… И дальше высвечивалась обведенная кружочком цифра. С каждым днём она уменьшалась на единицу.
        Все журналисты, желающие получить аккредитацию, толпой валили в представительство «Большого Галактического Шоу». Им никто не отказывал. Как же, событие из ряда вон. Просто в последний день мужчина в генеральской форме при орденских планках и строгом взгляде должен был объявить о введении чрезвычайного режима для нового космодрома ввиду террористической угрозы. Этот термин для большинства граждан США и Европы вроде шаманского «нданга-ондонга!» - туда нельзя! Стремление уходит, разговоры сразу заканчиваются.
        Потом появлялся Большой Во и пристально вглядывался с экрана в толпу. Он будто оценивал и вопрошал одновременно. Эти смогли. А готовы ли вы? Сразу же появлялась строка с номерами телефонов для интерактивного голосования и название сайта, где можно было выразить мнение: должно ли человечество стремиться на Марс?
        Затем шёл коллаж из картин разрушений, оставленных стихийными бедствиями, тревожная таблица статистики, задымленное небо над гигантскими чадящими трубами, и в противовес - безмятежность марсианской поверхности, отснятой, естественно, в Антарктиде, на той самой каменистой равнине, где ветрами сдуло весь снег, где нам придётся вскоре изображать колонизаторов.
        - Да… Долго здесь обустраиваться, - наконец-то размыкал губы Большой Во. - Но, по-моему, игра того стоит…
        Дальше шло вообще что-то невообразимое. Цифровая обработка пейзажа в ускоренном темпе показывала, как планируется выстроить несколько укрытых куполами посёлков. Как будет извлечена вода из-под поверхностного слоя, как начнёт расти содержание кислорода (об этом сообщали меняющиеся цифры в углу экрана) и, наконец, как на безжизненной почве взойдёт первый робкий росток. Через несколько секунд ростков стало больше, и стало заметно, что это не просто какой-то сорняк, но звонкий, беременный зёрнами колос. И пролился пока ещё скупой, осторожный дождь.
        Это была кульминация! Толпа ликовала, многие плакали от умиления, набирая на мобильных телефонах Единственно Правильный Номер.
        - Жители планеты Земля! Люди всех континентов! - гремел из динамиков голос Во Марлинга. - Только в наших руках - возродить это далёкое поле! Только в наших руках - помочь старушке Земле! У нас появился шанс! Мы будем надеяться… - доносилось до меня, когда я уходил подальше от площади, боясь оказаться замеченным. - Мы будем поддерживать… Мы вместе… Плевать на банкиров и политиков! Плевать на гонку вооружений! Нас семь с половиной миллиардов. Завтра нас станет больше! Построим для потомства новый дом! Неужели мы должны ждать, пока кто-то снизойдёт к нашим надеждам? Подаст милостыню…
        Тут губы его брезгливо кривились. На миг, надолго от жизни молнии, но этот жест замечали многие. Искривленные губы апперкотом били в подсознание. Это были алмазные шпоры для всех. Только ограниченное число посвященных знало, что Марлинг играет. О! Это была потрясающая игра. Один из двенадцати счастливчиков, которым уже стало известно, куда на самом деле мы направляемся, так и заявил в беседе «без камеры».
        - Большой Во! - он имел уже право его так называть, потому что знал правду. - Большой Во, если Протон-Зет не выдумка, а все эти технологии действительно существуют, почему бы на самом деле не отправить группу на Марс? Мы справимся! Мы готовы! Любой ведь может стать космическим туристом, почему бы нам…
        - Потому, мальчик мой, что космические туристы выкладывают по сорок миллионов за несколько дней полёта. Я едва наскрёб один, чтобы отдать его вам. Ещё потому, что на самом деле четыре месяца невесомости съедят треть кальция в твоём организме, и без квалифицированной помощи при посадке даже слабое марсианское притяжение превратит вас в ползающих калек. Ещё раньше, при взлёте на Протоне-Зет, перегрузка переломает вам кости, и вряд ли они когда-нибудь срастутся. Вы же не космонавты…
        Потом он шептал восторженному участнику на ухо, но так, чтобы слышали все.
        - Если бы я имел возможность, вы получили бы по миллиону каждый даже за этот шаг. Потому что он - первый. Когда ажиотаж спадёт и настанет время для серьёзных размышлений, а так всегда бывает, я знаю, люди задумаются. Мы расскажем, наконец-то, правду. Всю правду, как она есть! И то, что Модуль абсолютно герметичен, и что окружающая среда в том месте, где вы побывали, в чём-то даже не уступает по агрессивности марсианской, а настоящие исследователи Антарктиды это подтвердят. Про величину ультрафиолетового потока на полюсе, где защитный слой Земли самый тонкий, про то, что сила притяжения чуть-чуть меньше привычной, и некоторый дискомфорт на первое время я вам гарантирую. Резкие изменения давления, температура… Расскажем, что вы носили настоящие скафандры, что ваши транспортные средства, помимо основного фотоэлектрического двигателя и восполняемых аккумуляторных батарей, были снабжены двигателем внутреннего сгорания с полузамкнутым циклом подачи кислорода. Поэтому весь воздух, до последнего кубика, вода, до последней капли, - их запасы рассчитаны в соответствии с реальной необходимостью использования
на Марсе. Вы не сможете добывать для себя воду, не имеете права, если хотите принести пользу. Это предусмотрено контрактом. Вы не сможете пройтись подышать, это тоже запрещено. Вся ваша жизнь на время Шоу будет проходить в Модуле, доступны только редкие вылазки: по необходимости и для поддержания интереса к программе. Биотуалеты Модуля способны обслужить целый стадион футбольных болельщиков. Все отходы тщательно упаковываются… В случае каких-нибудь неожиданностей вот он, - кивок в мою сторону, - сможет связаться с дежурным оператором и получить соответствующие инструкции. Никто не заинтересован, чтобы с вами что-то случилось. Умри кто-нибудь во время Шоу в Антарктиде, и марсианская колония станет просто грёзами ещё на несколько сотен лет. Вы пока не понимаете, каков ваш вклад и что вы на самом деле совершаете для Земли. Подвиг! Помните об этом. Вы - лучшие! Вы - наша надежда!
        Тут все начинали хлопать в ладоши, одобряя прелестный спич, я тоже присоединился, обнимая серую мышку.
        - А кто не поверит, - продолжил Большой Во, - ну и черт с ними! Покажем миру Большое Галактическое Шоу!
        И всё взрывалось вокруг и тонуло в аплодисментах.
        - Вик, - напутствовал он меня перед стартом, - от твоих действий зависит девяносто процентов успеха. Ничего не напутай. В течение двух недель после старта вы будете прикованы к креслам. Некоторый отдых, только когда я скажу, чтобы зрители не заметили отсутствия невесомости. Дальше. Вас подвергнут процедуре анабиоцирования. Водоросль абсолютно безопасна, вы убедились на собственных шкурах. А нам очень нужно показать вас именно такими, зелёненькими, умиротворёнными, чтобы люди поняли, какое это благо, анабиоцит, а не мерзость, как думают многие. Вы проспите четыре дня. Срок на то, чтобы вас доставили в Антарктиду и подготовили Модуль к работе. Ты просыпаешься первым. Готовишь приборы и камеры, проходишь регенеративный фильтр для удаления анабиоцита из крови и поднимаешь своих цыплят. Я ничего не буду иметь против, если первой разбудишь серую мышку.
        - Может быть, тогда лучше миссис Дрейк? А про её дружка скажем: не вынес перелёта. Вместе с вашей цыганкой…
        - Убью, Вик! Примчусь в Антарктиду и придушу собственными руками!
        - Шучу, Большой Во.
        - Слишком поздно для шуток. Я волнуюсь, а ты…
        - Это тебе за мою ирландочку. Кстати, попросишь, чтобы потерпела полтора года и не искала никакого О’Хару или О’Брайена.
        - Гарантирую! Лично заварю электросваркой пояс целомудрия.
        - Как раз это не обязательно. Я имел в виду, чтобы замуж не выскочила. А остальное… Ну, разве что, чтобы я не знал и не догадывался, с кем, как и когда… Иначе помешает миссии.
        - О, эта загадочная и щедрая славянская душа! Блок, Пастернак! Алые паруса для Ассоль! Заткнись и слушай дальше. Следи, чтобы никто не вздумал ставить различные эксперименты. Пытался халтурить, и так далее. Разве ты не слышишь, как многие из мира великих скрежещут зубами? При любом удобном случае наше шоу прихлопнут, как муху. Объявят шарлатанами и упрячут за решётку. Ирландка тебя не дождётся.
        - Не нужно со мной, как с ребёнком. Я всё помню и всё понимаю.
        - Тогда не перебивай. Твои цыплята, если обратил внимание, редкостные простаки…
        - То-то я удивлялся, когда отсеивали самых толковых! Нам умных не надобно, нам покорные нужны.
        - Кто это сказал?
        - Да был один. Павликом звали.
        - Запомню. Великолепные слова. Жаль, для Шоу не подойдут. Но поверь, с таким экипажем тебе будет намного легче справляться, чем с умниками. Сколько ты самое большее находился с группой?
        - Семь месяцев. Джунгли Амазонки.
        - И как?
        - Из двадцати пяти дошло тринадцать. Местного проводника убили, когда он не пожелал грабить заброшенный город.
        - А ты?
        - Хитрые попались бестии. Треть суммы вперёд, остальное по возврату. Думал плюнуть на эти две трети, но не смог. Не из-за денег не смог.
        - Я знаю. Ты никогда не бросал своих цыплят, поэтому я тебя и нанял. Пойми, Вик, без тебя они беззащитные дети. Сильный буран, отказ связи, какой-нибудь сбой в системе жизнеобеспечения. Они не будут бояться, но им нужен лидер. Так что…
        - Понимаю, Большой Во. Я всё сделаю. Потом ты подаришь шпоры и шпагу. И мы напьёмся в дым за чужой счёт.
        Он внимательно посмотрел на меня, будто с телеэкрана.
        - Это тоже, Вик. Удачи!
        - Тебе удачи, Большой Во. Готовь шпоры. Дари Земле своё Шоу, а мы будем дарить надежду. У нас получится.
        Всё. День старта. Нас повезли куда-то в Забайкалье и дальше. Я видел Уральский хребет и зелёное море тайги. Оно вовсе не пело под крылом самолета, а ревело турбинами и проваливалось в воздушные ямы. Операторы сновали по салону транспортного Ил-76, выискивая хорошие ракурсы для съёмки наших измождённых физиономий. Все пытались улыбаться, и ни у кого это не получалось. Ни у кого, кроме Во Марлинга, разумеется.
        Протон-Зет оказался не то чтобы выше любого здания, которые мне довелось видеть. Он был выше и величественней даже Ай-Петри, если кто бывал в Крыму. На самой верхотуре прилепился крохотный, с булавочную головку, обитаемый отсек. Отряд космонавтов, настоящих, не чета нам, авантюристам, уже находился перед стартовым коридором.
        - Первый момент самый важный! - стараясь перекричать рык гигантских инженерных машин, орал Большой Во. - Прервись съёмка хотя бы на миг, этого будет достаточно, чтобы всё вылетело в трубу… Через двадцать минут начинаем! Видишь вторую шахту подъемника? Вы заходите в лифт, вас сопровождают наши операторы, руководитель полётов и несколько техников космодрома. Лифт доставит вас к другому отсеку. Там, за стартовым, есть второй стенд, макет-дубляж с контрольной аппаратурой. Отряд космонавтов, естественно, мы не снимаем. Их доставят на иглу Протона, после чего наши камеры снимут взлёт. Операторы в лифте не прекращают съёмку ни на секунду, даже после того, как вы окажетесь в своем отсеке. Учти, Вик, второй стенд хотя и не такой высоты, как оригинал, но тоже не детская горка. Съёмка ведётся параллельно. Та аппаратура, что установлена в отсеке, включается сразу, как только вы входите. Техники раскладывают вас по ложементам, желают успехов, задраивают люк в шлюзовой, и сразу, двумя планами, пойдёт взлетающий Протон-Зет - и вы, в модуле. На обзорном экране для достоверности мелькнёт немного огня, чуть-чуть
дыма, облака понесутся навстречу, вам понравится. Главное - изображать жуткое напряжение на лицах. Никто нам не поверит, если весь подъём на орбиту вы будете загадочно улыбаться. Впрочем, это не ваша проблема. В скафандрах установлены мини-инъекторы.
        - Искусственная ломка, тоже на собственной шкуре…
        - Правильно, это вы проходили. Но, согласись, ты сам далеко не кинозвезда, малейшая наигранность, и даже физиономист-самоучка раскусит вашу игру. Ведь не будет ускорения, а значит, не будет причин, чтобы…
        - Проехали. Дальше.
        И он продолжал говорить.
        Рядом с Протоном-Зет, махиной, которую тяжело представить даже в воображении, я испытал необычайное возбуждение, будто не четыре счастливчика в белоснежных скафандрах «Роскосмоса» взлетают на орбиту, а мы, тринадцать батманов, в синем облачении с эмблемами «Большого Галактического Шоу», действительно отправляемся на Марс. И даже хотелось заплакать. Честное слово! Настолько мощный поток энергии источал гигант-ракетоноситель, что ею заражалось всё вокруг. Ещё непривычно большие тягачи, топливозаправщики, рельсовые краны, что даже с километрового расстояния представлялись лего-конструктором для Гулливера в стране лилипутов…
        - Дальше мы покажем звёзды и Землю в вашем иллюминаторе. Никакой невесомости, нормальная тяжесть, поэтому вы и остаётесь в креслах. Через две недели, периода так называемой адаптации, сеанс анабиоцирования. И только после этого, ну, вернее, через четыре дня анабиоза, у нас появится возможность вздохнуть свободней. А четыре дня съёмки вашего сна я как-нибудь разбавлю космическими роликами до четырёх месяцев. Так у нас появится фора во времени. Если что не так, будет время для монтажа. Но это как самый крайний случай. Там, в Антарктиде, не расслабляйтесь. Календарь, часы, компьютерное время Модуля, всё будет переставлено на четыре месяца вперёд, минус четыре дня. Это чтоб вы не запутались. Но твой основной контракт начинает действовать сразу после пробуждения в Модуле.
        В общем-то, он говорил сейчас прописные истины, которые мы усвоили за время подготовки. Настоящие космонавты отдали по-военному честь и пожали руки провожающим. Зашли в лифт. Потом настала наша очередь. Протон-Зет ревел и кипел дюзами в предстартовой подготовке. Защитную плёнку, гигантское покрывало парашютного шёлка, или что там используют, с него убрали, и ракетоноситель сиял первопроходческой красотой истинного покорителя космических просторов. Огромный, гордый, уверенный в себе. Небольшой антураж гигантского шоу.
        Нам тоже сказали несколько фраз, мы козырнули, кто как мог. Я по-армейски небрежно, срочную служил в рембате, где раздолбай на раздолбае. Ребята по-голливудски, ко лбу, а потом вперёд, чуть выставляя указательный палец. Девчонки вообще кое-как. Индуска, например, просто сказала «сеньк ю вери мач». Лифт, скольжение вбок, а потом вверх. Мне стало не хватать уверенности Протона-Зет. Только сейчас я почувствовал, в какое безнадёжное и глупое болото позволил себя втянуть.
        Первопроходцы! Спасители! За вами первый шаг! Тьфу… Мошенники мы, а Большой Во - самый главный мошенник. Одно успокаивало: вон сколько народу умудрился охмурить Во Марлинг. И надеется охмурить ещё больше. Пока мы станем пыжиться, усердно изображая, как на дальних тропинках следы наших ног будут как яблони цвести, Большой Во возьмёт Большую лопату и станет грести ею деньги. Большие деньги. Шампунь, майки и кепки? Такой и на трусы лейблы повесит, на пипифакс, даже на Унитазы Для Будущих Спасителей.
        Ложементы, возня где-то вне поля зрения, и вдруг наступила пугающая тишина. Никакой вибрации, да её и не было с самого начала. Прав Большой Во, без искусственной ломки нипочём не разыграть комедию. Тут же слышу голос в динамике. Я знаю, его слышат вместе со мной и миллионы людей, столпившихся у общественных экранов и всех-всех телевизоров мира.
        - Сталкер, как чувствуете себя?
        - Нормально, - говорю, а у самого горло перехватывает. Как буду смотреть в глаза этим миллионам, когда Шоу закончится?
        - Экипаж, вы готовы?
        - Первая готова, второй готов, третья готова, четвёртый готов…
        Чередование «мальчик-девочка» придумал Большой Во. Он много чего такого придумал. Помимо индуски в экипаже есть кореянка, полька, испанка, афроангличанка и типичная миссис Британия, та самая Дрейк, у неё вообще размер груди пятый, не меньше, уже узнал. Наверняка пра-пра-правнучка знаменитого пирата. За деньги готова лететь в компании с геем и его другом, тоже, само собой, геем. Полный интернационал. Иначе, как сказал весьма гетеросексуальный Большой Во, финансирование было бы не таким щедрым, а на счету каждая сотня тысяч долларов.
        Наш позывной - «Пионеры». Рука так и тянулась прощупать, где же алый треугольник на шее?
        - «Пионеры» готовы, - зачем-то докладываю я.
        - Пошёл отсчёт, - зачем-то говорят в ответ, - десять, девять, восемь…
        - Поехали!
        Это не просто так Юрий Алексеевич придумал. Это единственное печатное, что можно сказать, сидя на острие огромного носителя. А у американцев челноки крепятся сбоку, ощущения другие, поэтому там «поехали» не говорят.
        Сразу же срабатывают медицинские инъекторы. Кусают за шею.
        - Вашу мать! - говорю вслух, а дальше другое, совсем некосмическое, такое, что Юрий Алексеевич не говорил точно.
        Большой Во как-нибудь выкрутится, представит как некую пикантную деталь. И я могу быть уверенным: всё, что я сказал после «поехали», в точности, с сохранением семантики и в идиоматической обработке, переведут на все земные языки. Большой Во признался, что у него уже подписан договор со всеми интернет-студиями мира. Договор о распространении откровенной, без цензуры, версии всего того, что мы успеем наговорить за время Шоу. Заранее представляю, как будут поприветствованы первый камень, неудачно подвернувшийся под ногу, первые семьдесят пять попыток надеть скафандры в экстренном режиме и всё такое подобное.
        Меня корчило и корёжило. Рядом стонали цыплята. На удивление, девчонкам было легче, не иначе, дозу для них уменьшили. Потом всех потянуло блевать. Но нужно было держаться. Забрызганный изнутри жёлчью скафандр не лучший кадр для Шоу. А скоро и условная невесомость. Как изображать свободный полёт того, что нами исторгнуто?
        На этот случай имелся другой укол. Понижение рвотного рефлекса с одновременным нейтрализатором ломки. Плавали, знаем. Шестнадцать раз репетировали в студии. И к нам в иллюминаторы заглянули звёзды. Почти как настоящие.
        - Сталкер, вышли на орбиту! Как подъём?
        - Супер, - отвечаю, - век не забуду.
        Передо мной проплыл по воздуху маленький картонный кружок. Сбоку к нему была прицеплена тончайшая нить, неразличимая при съёмке. Разрешающая способность видеокамер в кабине и их светочувствительность специально настроены, чтобы не передавать такую мелочь. Зачем? Плывёт себе и плывёт. Рядом с цыплятами тоже запорхали разные штучки. Незакреплённый блокнот и ручка к нему, симпатичный плюшевый мишка с олимпийскими кольцами на поясе.
        - Ой, какой хорошенький! - подала реплику индуска.
        - Это вам сувенир. На счастье. Где только не побывал наш Потапыч, - сказал руководитель российского центра управления полетом. - Космический долгожитель, между прочим. Заодно индикатор невесомости.
        Хорош индикатор. На двух нитях. Но цыплята молодцы, фирму не сдавали. Глазели и умилялись, словно всё взаправду.
        - Как хочется самой полетать! - опять индуска. Зовут Девика, на хинди - маленькая Богиня. Маленькая богиня с большими сиськами. В отряде её называют Вики.
        - На обратном пути, миссис. Когда вас будут встречать.
        Две недели тянулись целую вечность. Если бы за стеной был настоящий космос, а в кабине настоящая невесомость, было бы легче. А так сплошная тягомотина. Лежим, ходим под себя. Когда Большой Во разрешает, - ну кто будет две недели подряд наблюдать по телевизору, как мы жуём сопли? - только тогда встаём, сбрасываем фиксирующие повязки, вылазим из скафандров и идём осваивать помещения. Это не весь модуль, только часть его. Вернее, имитация части. Модуль в это же время тянут мощными тягачами подальше от береговой линии, вглубь Антарктиды, к выбранной десятикилометровой проплешине.
        На случай, если вдруг начнётся буран, у Большого Во имелась в рукаве система оттаивания, заранее смонтированная в грунте. Мы сидим в Модуле, картинка в иллюминаторах, само собой, другая, без снега. Зрителям говорят про пылевую марсианскую бурю, и снаружи будто сыплет песок. Когда периметр очищен и высушен, - всё автоматически, четыреста киловатт, растопят двухметровые сугробы, утверждал Марлинг, - мы выходим и как ни в чём не бывало катаемся на марсоходах. Для борьбы с голубым небом существуют светофильтры и всякие фотошопы.
        Такие перспективы, а пока лежим и лежим, конца и края двум неделям не наступает. Хотя и встаём для разминки, но от пролежней и бездействия полный привет, и хочется скакать по горным кручам тонкорунной овцой. Скорее бы анабиоцирование!
        Момент, когда тело оплели цепкие микрокатетеры и впрыснули под кожу положенное количество специально выведенных водорослей, я не помню. Всем зрителям, наблюдающим Шоу, каждый этап разъясняли, что называется, на пальцах. Две недели - период адаптации. Как видите, это нудно, тяжко, будто прикованным к больничной койке, но ничего страшного, а главное - безопасно. Теперь стадия анабиоцита. Обратите внимание на реакцию Пионеров. Никакой реакции. Анабиоцит вводят во сне. Вот я заснул, а вот проснулся. Ложкой снег мешая, спит Луна большая… Привет, Антарктида!
        - Вставай, Сталкер, - разбудил меня забытый голос из прошлой жизни. Кажется, Большой Ли? Или Великий Во? Не помню.
        Боже, как ломит тело. Я дважды проходил анабиоцирование в студии, находясь под пристальным взглядом камер, но никогда не чувствовал себя таким разбитым после пробуждения. И что это? Кажется, у меня отросла… Бог ты мой! Я вспомнил, как его зовут! Большой Во! Во Марлинг! Московское? Мексиканское? Не то… Марсианское Шоу!
        - Вик, ты слышишь меня?
        - Слышу, но не ввиж… - вязнут слова, во рту будто побывали все кошки с помоек Мехико (самый большой, кажется, город мира), мысли путаются и прыгают с одного на другое. Хреновая водоросль, что ли, попалась?
        - Вик, ты лучший! Теперь это точно известно! Ты самый лучший! А я вовсе не Бог, разве что его архангел. Картинка появится через четыре минуты. А пока слушай меня внимательно и вникай. Первая новость хорошая. Мы научились делать корабли, уничтожающие невесомость…
        - Большой Во! Ты самая большая сволочь! Если ты скажешь то, о чём я сейчас думаю…
        Ах, чёрт, хоть бы стакан воды. А лучше стакан водки!
        - Вторая новость тоже о хорошем. Где-то поблизости от вас, насколько близко, не знаю, определишь по радиомаяку, находится грузовой контейнер. Доставили почти год назад, и в нём есть всё, чтобы продержаться хоть десять лет. Третья хорошая новость: десять лет не потребуется. Уже пошло финансирование, и разморожена программа создания Мега-челнока, планетарного извозчика. У нас получилось их растормошить! Всех этих алмазных и прочих королей, со шпорами и без шпор! Так что года через два или три…
        - Сволочь! Скотина! Убийца! Ты и все остальные!
        Я метался ужом, пытаясь выползти из скафандра. Я был змеёй, которая разучилась сбрасывать кожу. Рычащим зверем без рук и без ног. Они стали неподъёмными и неподвижными гирями. Я шептал, думая, что могу кричать, но для меня этот шепот был равносилен баритону Зевса.
        - Сволочь Во Марлинг… - и не было слёз, ведь змеи не плачут, и это было самым обидным.
        - Вик, не время. Позже выясним отношения. Под твоим ложементом скрыт регенерационный массажер, скоро он примется за работу. Ребят пока не трогай, только когда сам сможешь встать на ноги. Первой разбудишь серую мышку. На самом деле, она пилот ВВС, лётчик-истребитель. Это твоя единственная помощница, которая знала всё с самого начала.
        - Поэтому вышвырнули ирландку?
        - Нет, не поэтому. Твоя девушка задавала чересчур умные вопросы.
        - Ещё тогда, вначале, все цыплята готовы были лететь на Марс, и только двенадцати счастливчикам раскрыли правду… Почему бы не проделать это ещё раз? От радости они будут прыгать до потолка!
        - Первые три-четыре дня - может быть. Чтобы прыгать, большого ума не нужно. Потом задумаются, начнут взвешивать все за и против. А потом их психика станет просто неуправляемой. И всё полетит к чёрту. Я знаю, о чём говорю. Это не только моё мнение, Вик. Заставь человека пройтись по узкой полосе, нарисованной на асфальте, он проделает это безукоризненно. Пусти его над пропастью по такому же брусу, он сорвётся и упадёт. Это никакая не тайна Версаля. Самая обычная, человеческая психология. Двустороннее движение фантазии. От вас к телезрителям. И мы вовсе не зря отобрали самых…
        - Тупых?
        - Скажем, простачков без достаточного кругозора, чтобы понять, что происходит на самом деле. Угадай, кого на Земле больше? Философов, писателей, учёных, или простых людей, измордованных своей работой? Но зато крепких в физическом отношении, с толстыми нервными волокнами, без всяких исканий и творческих бессонниц. В этом их величие, Вик! Без них, упорно тянущих лямку цивилизации, ничего бы не было. Так кто должен колонизировать Марс?
        - Теория золотого миллиарда… Камикадзе от незнания. А потом на готовенькое примчится элита человечества. У кого нервные волокна тоньше…
        - Этого мы с тобой не увидим. А что до ирландки… Как выяснилось, она неплохо разбиралась в геологии и в астрономии. Выйдешь наружу, сам поймёшь, что я имею в виду.
        - Но они тоже не олигофрены, они нормальные, полноценные люди, просто мало читали и не то смотрели, много ли знаний в комиксах и молодежных реалити-шоу? Так что же? Неужели не поймут того, что могла понять художница?
        - А вот это и есть единственная плохая новость. Ты должен будешь подарить им алмазные шпоры и охапку платиновых шпаг. Ты понимаешь меня, Вик? Они ничего не должны понять.
        - Но…
        - Для них это единственная возможность выжить. Не бояться. Идти над пропастью, а думать, что идут по асфальту. Верить в то, что, пусть не близко, пусть в полутысяче километров, но стоят наготове вертолёты. Прогревают моторы вездеходы, и спасатели несут вахту, чтобы не пропустить призыв о помощи. С Модулем ведётся интерактивная связь. Когда совсем прижмёт, твои цыплята смогут пообщаться с исследователями станции «Восток-4». Мнимыми исследователями мнимой станции.
        - Бог ты мой! - выдыхаю я.
        - Есть и другие ухищрения. Дохлый тюлень. Его доставили на Марс в замороженном виде вместе с контейнером. Робот-марсоход по твоей команде перетащит труп стоимостью в сотни тысяч поближе к Модулю. Будут ещё сюрпризы.
        Подо мной мелко вздрогнул ложемент и пошёл вибрировать, оживляя ток крови по зацветшим венам, как гоняют волны по заросшему пруду. Через несколько минут появилась картинка. Я оставался при своём мнении, поэтому тут же попытался плюнуть в это ставшее ненавистным лицо гения. Не получилось. Слюноотделение пошло только через пять минут. Ещё через четверть часа я смог пошевелить рукой и сразу же потянулся к щекам. Так и есть. Бородадо самых глаз.
        - Да, Вик. Сначала тебе и Вики придётся побыть брадобреями. Ещё она поможет сделать эпиляцию для девушек, пока они спят. Иначе вопросы пойдут раньше, чем мы предполагаем. И это будут очень трудные вопросы. Гоняй их до седьмого пота. Если нужно, врежь кому-нибудь по морде, чтобы боялись. Это разрешается, и ты это умеешь. Только сначала предупреди меня. Интерактив никто не отменял. Не забудь про задержку в передаче сигнала. Между нами восемьдесят миллионов километров, и расстояние будет увеличиваться. Но ты же лучший. И у тебя получится.
        - И всё это из-за каких-то паршивых ста тысяч? Или сколько там накапает за три года?
        - Я знал, что ты согласишься! Пять миллионов тебя устроит?
        - Сволочь… Чокнутый махинатор…
        С такой же лёгкостью он мог пообещать мне и пятьсот миллионов, но, с другой стороны, разве у меня есть выбор? Выбора не было. Только надежда. Сколько бы миллионов мне ни пообещали, расчёт строился на другом. Я не смогу бросить цыплят! Проклятье на мою голову. И немножко на голову Экзюпери, которого обожаю с детства.
        - Пять миллионов, Вик, - донеслось через положенные четыре минуты. - Плюс вселенская слава покорителя Марса. Скажи честно, разве мечтал ты, подыхая от жажды в Сахаре или от голода в Гоби, что когда-нибудь побываешь на Марсе? В Модуле у тебя достаточно воды и кислорода, тонны любимой картошки, яичный порошок… Вдобавок эта работа ещё и оплачивается. Надеюсь, ты не будешь требовать ответа на вопрос, кто убил Кеннеди? Я знаю, не будешь. Потому что тебе это неинтересно. Кстати, совсем скоро станет неинтересно всему миру, тогда нам и откроют правду. Зато тебе интересно другое… Ты только вдумайся, Вик! Ты на Марсе! Пинк Флойд в твою честь уже пишет новый альбом. Побывать там, где Вик… Ты хочешь всё бросить и вернуться? Вот скажи, ты бы вернулся прямо сейчас, если бы имелась такая возможность? Что скажешь, Вик? Молчишь?
        Тогда кончай жалеть себя и займись делом. Любимым делом.
        Он не улыбался. Он даже был по-человечески взволнован, я имею в виду, взволнован по-настоящему, не актёрствуя. Он ждал очень важного ответа. И я его, кажется, нашёл…
        - Шоу должно продолжаться.
        Они не боялись. До хрипоты, до посинения готовы были спорить со мной, но не боялись. Потому что я перестал быть Сталкером, теперь я никак не меньше, чем апостол Пётр, потому что у меня ключи. Психология действительно великая наука. Даже индуска стала выглядеть намного привлекательней, как только я узнал всю правду.
        - Здравствуй, Виктор Афдеефф, - были её первые слова после пробуждения, - никогда не прощу тебе тощую ирландку!
        О Господи! Не успели Адам с Евой посмотреть, что у них за игрушки под листиками, сразу пошли интриги. Шерше ля фам! Теперь уже и на Марсе. И я отправил её брить бороды и ноги.
        Прав, на все сто прав Большой Во. Знание - великая сила. Но иногда незнание сильней. И мне придётся день за днём дарить цыплятам алмазные шпоры, а они в это обязаны верить.
        - Какого чёрта, Вик? Разве в Антарктиде бывает ветер с песком? Еле успели убраться!
        Это ещё вопрос из простых. А как я бился первые дни, чтобы убедить в нормальности здешней силы притяжения! Как разглагольствовал о причинах очередного абсурда. Подумаешь, Солнце стало маленьким! Мы же на полюсе, а тут всё не как у людей…
        Теперь я должен был мямлить что-то про глобальное потепление, а Вики якобы приняла запоздалое сообщение с «Востока-4», даже успела его записать. Что-то про катаклизмы, про перемещение тропического циклона прямо к нам. Пока выкручиваемся.
        - Ну, ладно, циклон так циклон. А мы вот, тюленя нашли. Правда, он какой-то оранжевый, как и всё в этой Антарктиде. Завтра попробуем подстрелить альбатроса, я видел одного над горизонтом. Не веришь?
        Бог в помощь, ребята! Конечно, верю! Я тоже с вами пойду.
        + Что вы знаете о Шушурбане?
        Когда Мишка вернулся к убер-такси, ловко балансируя двумя подносами с эрцаз-пищей, его штурман Алиса горько рыдала, вытирая слезы шторкой.
        - Эми? - осторожно осведомился Мишка, садясь в салон на свое водительское место.
        - Смо-о-три-и-и, - всхлипнула Алиса, протягивая ему планшет.
        Мишка вздохнул, увидев логотип сетевой библиотеки и маркировку «Не-земной автор». Неужели Алису опять потянуло на графоманов с тентаклями, хитиновыми панцирями и псевдоподиями? Мишка как-то раз попытался прочесть что-то оттуда, обозначенное как «шпионский роман», но когда понял, что половина действующих лиц являются субличностями в составе единого сознания гигантского шмеля, парящего в космосе и пожирающего галактики… в общем, он содрогнулся и бросился зализывать моральную травму старым добрым Дюма.
        «Аанди-Ту, окруженный вязкой и плотной темнотой, протянул щупальца и нашарил хрупкое и высохшее тельце Ку-ри-Ба, - пробежал Мишка глазами последний абзац. - Его любимый питомец, самое близкое в мире существо, маленький хромой Ку не отзывался. Прекратили биться три верных сердечка, бессильно распласталась единственная псевдоподия. Никогда больше не издаст Ку веселый заливистый буук, не выбежит, хромая, навстречу маленькому хозяину, Аанди…
        Слезы покатились из пустых глазниц Аанди-Ту».
        - Опять? - сурово спросил Мишка, возвращая планшет Алисе. Собственно, ее личное дело, чем она занимается, когда нет работы, но проблема в том, что в последнее время работы не было практически постоянно, а это могло оказаться чреватым как для литературного вкуса бывшего филолога, так и для ее нервной системы.
        - Ты грубый и бессердечный, - всхлипнула Алиса. Шторку она, однако, оставила в покое.
        - Ну, есть такое, - согласился Мишка, протягивая ей поднос. - Ешь. Сейчас сборный туристический рейс с орбиты придет. Может быть, кого-нибудь удастся перехватить.
        Заняться частным извозом было большой тактической ошибкой. Мишка купился на романтику путешествий и заразил ими старую подругу. Но, кроме романтики, ничего эта деятельность не приносила. Подавляющее большинство гостей Земли прибывали на планету по туристическим путевкам, в которые входили услуги корпоративных такси, уже заранее пристыкованных к коридорам выхода. Разумеется, эти туристы и не обращали внимания на юрких частников, какими бы романтичными те ни были. Другой тип приезжих, совсем малочисленный, наоборот, отличался рискованностью и любовью к приключениям. Но этих такси не интересовало вообще. Они жаждали чего-то особенного, невероятного, эксклюзивного. Лошади, дирижабли, аэропланы - вот что радовало их сердце или сердца, в зависимости от вида. И тут небольшое и юркое убер-такси тоже было не в кассу.
        Мишка уже решил: дорабатывает до конца года, а там меняет профиль деятельности. Редких заказов едва-едва хватало на заправку энергобаллонов, не то что на какие-то излишества. Алиса тоже откровенно скучала, перемежая скуку рыданиями над сентиментальными романами.
        - Ешь давай, - повторил Мишка. - У нас на все про все десять минут.
        Алиса вздохнула, взяла с подноса небольшую коробочку, резко потрясла и потянула за уголки, раскрыв ее, как диковинный цветок.
        По салону поплыл запах жареного мяса, а из коробочки, как тесто из кастрюли у бабушки в деревне, вылезла красновато-коричневая масса. Алиса поморщилась.
        - Уж лучше бы ты просто бутерброд взял, - она брезгливо ткнула массу вилкой. Та заколыхалась и, кажется, даже что-то недовольно пробормотала.
        - Блин, Алиса, - Мишка запихивал в рот свою порцию, не обращая внимания на сопротивление еды. - Дала бы денег, взял бы. На что хватило, то и купил.
        - Ты допрыгаешься со своими экспериментами с инокухней. Когда-нибудь нас всех в лучшем случае пронесет. А в худшем… - Алиса зажмурилась и сунула в рот полную вилку. Масса на ней пульсировала и явно возражала против поедания. С напряженным лицом Алиса еще около минуты прислушивалась к своим ощущениям, а потом благосклонно кивнула, - ну ладно, сойдет.
        - Конечно, сойдет, - Мишка, закинув голову, вытрясал в рот какие-то семена из пакетика. - В космопорте в едальнях только то, что людям не ядовито. Условия лицензии.
        - Не ядовито не равно вкусно, - Алиса скептически изучала содержимое пакета с семенами. - А ты знаешь, что их перед едой нужно прорастить у себя в еешу? Что такое «еешу»?
        Мишка задумался, застыв с набитым ртом. Его лицо выражало работу мысли и борьбу с желудочными спазмами.
        - Хотя надо сказать, меня больше интересует ремарка «у себя», - задумчиво продолжала Алиса. - Ты уверен, что…
        - Ладно, я пошел, - Мишка выплюнул все обратно в пакетик и открыл дверь. - Пожелай мне удачи. И больше не читай про этого… слепого Эндиту и хромого Ку.

* * *
        Когда, вернувшись через полчаса, он от души хлопнул дверью флаера, Алиса все поняла.
        - Ну ладно, - вздохнула она. - Давай сейчас в Сибирь махнем. Там как раз у шахтеров смена закончилась, может быть, хотя бы десяток клиентов наберем… Кстати, я узнала, что такое еешу, это…
        - Мы дорогу туда-обратно даже не окупим, - Мишка с раздражением выкинул пакетик с недоеденными семенами в окно и с каким-то мстительным удовольствием стал наблюдать, как вокруг захлопотал робот-уборщик стоянки. - В лучшем случае уйдем в ноль. И что там в этой Сибири? Глад, хлад и снег? Хуже только в горах, ей-богу.
        - Ну-у-у… - Алиса развела руками и снова включила планшет. - Мое дело предложить.
        Мишка с раздражением стукнул кулаком по имитации руля и задумался.
        И тут в окно со стороны Алисы осторожно постучали. Штурман, уже погруженная в перипетии жизненного пути жабы-пипы, вздрогнула. За окном маячило существо, при виде которого хотелось вымыть руки и бежать. Или сначала убежать, а потом мыть руки.
        - Ишвините, - прошепелявило существо. - Вы швободны?
        Алиса нервно взглянула на Мишку. Любовь к ксеноавторам не распространялась, собственно, на существа, которые отличались от гуманоидов. Тем более, так отличались.
        Мишка сурово кивнул.
        - Баб-ло, - проартикулировал он.
        Алиса вздохнула и, как можно более мило улыбаясь, - пусть даже существо и не понимает человеческой мимики, корпоративная этика, все такое, - сняла блокировку пассажирской двери.
        - Шпашибо, - поблагодарило существо и втекло в такси, полностью заняв, а, точнее, залив собой сиденье.
        - А вы хорошо выучили язык, - похвалила Алиса, поглядывая на пассажира через зеркало заднего вида.
        Там шевелилось и клубилось бесформенное сизо-багровое, переливаясь и пульсируя. Алисе почему-то показалось, что не так давно она ела что-то весьма похожее. «Надеюсь, потом не придется отдавать салон в чистку», - подумала она и тут же устыдилась этой мысли.
        - У наш врошденные шпошобношти к яшыкам, - с явными нотками удовольствия и гордости сообщило существо. - У ваш это нашываетшя «мушыка шлюх».
        - Музыкальный слух, - поправила Алиса, строго глянув на покрасневшего от сдавленного смеха Мишку. - Му-зы-каль-ный слух.
        - Мушикальный шлух, - старательно повторило существо, пробуя звуки на вкус. - Шпашибо.
        - Вы немного не так произносите, - Алиса с азартом повернулась к существу. Его внешний вид ее уже не смущал. - Вот смотрите… вы говорите «шшшш», а надо «зззз» или «сссс».
        - Шшшш, - покорно согласилось существо.
        - Ладно, куда едем? - перебил их Мишка. - Простой такси тоже стоит денег, - на ходу изобрел он новые условия. Скорее всего, это их единственный клиент на сегодня, если вообще не на ближайшую пару дней, так что нужно выдоить его по полной. Не перегибая палку, конечно. Совесть у Мишки, к его сожалению, была.
        - В Шушурбан, - гордо сообщило существо. - Я хошу увитеть Шушурбан.
        - Кого? - Мишка воззрился на Алису. Та пожала плечами.
        - Шушурбан, - терпеливо повторило существо. - Ваш лушший горот на планете.
        - Штурман? - спросил Мишка. Алиса снова пожала плечами.
        «Может быть, он неправильно произносит», - набрала она на планшете, сконнектив тот с водительским экраном Мишки.
        Теперь настал уже его черед пожимать плечами.
        - Скажите, а что вы знаете о Шушурбане? - осторожно спросила Алиса.
        - О! - существо благоговейно закатило к потолку все свои восемь глаз. - О! Это я толшен шпрашивать ваш, што ешть в Шушурбане!
        Алису слегка передернуло от таких совершенно человеческих проявлений эмоций, но она упорно продолжила:
        - Нет, я про то, откуда и что вы узнали о нем? Нам же… ммм… интересно, как он воспринимается со стороны…
        - Ах, вот вы про што! - существо закопошилось щупальцами в своих складках. Алиса едва удержалась от того, чтобы не отвернуться и не зажмуриться. - Вот! - оно извлекло что-то свернутое в свиток.
        Алиса протянула было руку, но, заметив капающую со свитка на пол слизь, благоразумно отдернула.
        - А давайте лучше вы прочтете, - предложила она, улыбаясь. - Я же… ммм… не разбираюсь в этом алфавите. Да, не разбираюсь.
        - Проштите, - явно смутился инопланетянин. - Я не потумал. Наш алфавит ошень слошный, в нем тышаша што рашных шимволов. В шавишимошти от того, в какой шешон они ишпольшуютша…
        - У нас время парковки заканчивается, - подал голос Мишка.
        - Отгони куда-нибудь, - махнула рукой Алиса. - Вы же не возражаете?
        - Отнють, - существо покачало отростком, на котором находились голова и рот.
        Это же голова и рот, да? Где же еще могут находиться глаза, и для чего еще может служить эта… впадина? Алиса снова вздрогнула. Они что, вместе с языком изучают и невербальные штуки?
        - Ешли вопрош в теньгах, хошу ваш шаверить, я вешьма обешпешен, так што теньги для меня не имеют никакого шначения. Тем более, што курш валют вешьма в шторону моей ротины…
        - Вам бы об этом особенно не распространяться, - процедил сквозь зубы Мишка, выворачивая убер-такси со стоянки у космопорта и перекидывая его за город. Транс-прыжок на такое короткое расстояние, да еще и с полными баллонами, занял всего лишь полминуты, для пассажиров же это были только легкая вспышка и небольшая встряска. - А то мало ли на кого нарветесь…
        - Мишк! - возмущенно вскрикнула Алиса. - Я же просила! Закрывать шторы при прыжках!
        - Да ладно тебе, это же пара десятков километров всего, что ты волнуешься, - начал оправдываться он.
        - Што-то не так? - спокойно спросил пассажир.
        - Да нет, все в порядке, - Алиса устыдилась, все-таки не дело устраивать разборки при клиентах. - Просто такое правило, при транс-прыжках закрывать шторы. А то можно получить ожог сетчатки, или голова заболит от яркого света.
        - А, - вежливо ответило существо. - Так вот, отрывок иш путевотителя по Шемле, пошвяшенный Шушурбану. Прошу прошения, ешли перевот бутет нешколько корявый… Итак… «Каштый гошть Шемли обяшан пошетить Шушурбан. Этот горот по праву мошет именоватьшя шарем горотов. И не только Шемли, но и, пошалуй, вшей ишвештной вшеленной. Вечные льты и влашные сферы в етином аншамбле шоштают велишайшее шрелише, не увитав которое, невошмошно шитать шебя шнатоком и шенителем крашоты. По шеркальной глати плывут крушевные тени, тивные пешнопения шовут и манят в шутешные пешеры…»
        - Вы точно уверены, что это город? - скептически осведомился Мишка. - А то знаете… влажные сферы, чудесные пещеры… это, кхм, не совсем архитектурные описания…
        - Проштите, - явно смутилось и растерялось существо. - Но это то, што напитано в путевотителе. Мотет быть, перевот нетошен…
        Алиса украдкой бросила взгляд на Мишку. Тот пожал плечами. Она вздохнула. По-хорошему, конечно, стоило отказаться от заказа и объяснить существу, что они даже понятия не имеют, о каком городе то говорит. И что весьма вероятно, - а Алиса считала себя хорошим штурманом, разбирающимся в географии Земли, во всяком случае, хотя бы в плане туристических достопримечательностей, - что этого, как его, Шушурбана вообще не существует. Какая-то дурацкая ошибка, опечатка, - что там еще может быть в этом слизистом путеводителе? - но существо прибыло сюда в поисках города, которого нет.
        Но деньги… Им очень были нужны деньги. А если сейчас прыгнуть обратно, к космопорту, высадить пассажира… оплатить парковку на территории, пусть на этот раз и минимальную, но все же… Кажется, тогда они на сегодня вообще уйдут в минус. Тем более что время для транс-прыжка в Сибирь уже упущено, туда сразу после того, как поток пассажиров с прибывшего рейса иссяк, прыгнули все такси, оставшиеся без клиентов. Придется как-то выкручиваться…
        - Понимаете… ммм… - стала на ходу придумывать она. - Дело в том, что… ммм… у нас есть несколько Шушурбанов.
        - Да??? - хором вопросили существо и Мишка.
        - Да, - осмелев, кивнула Алиса. - Одно время это было очень популярное название городов на Земле, а потом его не стали менять. Понимаете, дань традиции… все такое.
        - Понимаю, - согласилось существо. - Тратишии - это ошень вашно. Вы хотите шкашать, што вше эти Шушурбаны похоши труг на трута?
        - Не совсем, - опять замялась Алиса. Ей почему-то было очень сложно врать, возможно, потому, что она чувствовала на себе заинтересованный взгляд Мишки. Черт возьми, уж лучше бы помог! - Дело в том, что они разные… и мы не можем понять, о каком именно идет речь. Верно же? - она сурово взглянула на Мишку.
        Тот послушно кивнул.
        - Шаль, - опечаленно поникло существо, полустекая на пол. - Дело в том, што у меня ешть время вшего лишь до вешера. Потом у меня ошень вашная встреча… А мошем ли мы объехать все ваши Шушурбаны, штобы найти нушный?
        Мишка пожал плечами, как бы говоря: «Я за язык не тянул», - и забарабанил пальцами по экрану. «Ну, давай его просто куда-нибудь закинем, авось наткнемся на его Шушурбан», - вспыхнуло на планшете.
        - Вы уверены? - уточнила Алиса у существа, попутно отсылая Мишке задумчивый смайлик.
        «Только не сорвись, только не сорвись с крючка!».
        - Я ше шкашал, теньги не имеют никакого шнашения. Только время.
        - Тогда не будем медлить! - Мишка хлопнул по регулятору.
        И шторки задернулись.

* * *
        Алиса не любила транс-прыжки на дальние расстояния. Мало того, что они занимали по пять-десять минут, так еще и эти пять-десять минут приходилось проводить в полной темноте. Дополнительное освещение в салоне расходовало и так ограниченные запасы энергобаллонов. После этого ее всегда знобило, мутило, и она ненавидела всех и вся, особенно Мишку, который, наоборот, после этих прыжков выглядел только свежее и бодрее.
        Но в этот раз существо обставило Мишку по бодрости. Оно весело булькало, помахивало щупальцами, выпускало и прятало какие-то псевдоподии, меняло цвет и даже, кажется, по-разному пахло. В общем, было в полном восторге.
        - Это великолепно, - наконец, пискнуло оно. - Фееришно, шамешательно, ошаровательно! Оххх! Я готов это телать хоть кашдую минуту!
        - Угу, - мрачно буркнула Алиса, думая, не станет ли нарушением профессиональной этики, если она прямо сейчас потянется за санпакетом.
        - Приехали, Париж, - сообщил Мишка, с усмешкой глядя на позеленевшего штурмана.
        - Но я ше прошил Шушурбан… - удивилось существо.
        - Да-да, этот город называется еще и Шушурбан, - Алиса высунулась из приоткрытой двери и жадно глотала свежий воздух. - А чтобы отличать один Шушурбан от другого, этот мы назвали Парижем.
        - Хм… - существо толкнуло дверь и вытекло из машины.
        - Сейчас есть шанс бросить его тут и уехать, - хмыкнул Мишка.
        - Ну да, конечно, - возразила Алиса. - А деньги? Мы же только из-за них и подписались на эту авантюру. Надеюсь, это похоже на его Шушурбан. Как там? Единый ансамбль и величайшее зрелище?
        Она высунулась из окна.
        На фоне ночного неба искрилась и переливалась всеми цветами радуги иллюминированная Эйфелева башня. В воздухе плыл густой аромат жареных каштанов, смешиваясь с тонкими нотками осенней листвы. Где-то вдалеке играл аккордеон, и танцевали вальс…
        - Увидеть Париж и умереть, - с удовольствием произнесла она, оглядываясь на Мишку. - Мне кажется, что как раз подходит на роль…
        - Это не Шушурбан, - сухо сказало существо, втекая в такси. - Крашиво, не шпорю, но не Шушурбан. Не тот Шушурбан, што я ишу.
        Мишка вздохнул и покорно щелкнул регулятором.

* * *
        Шушурбаном не оказались ни Москва, ни Лондон, ни поднятый три года назад из воды Китеж-град.
        Существо отвергло Токио, Рио-де-Жанейро, Пекин. Отвернулось от Берлина, Цюриха, Венеции.
        С сожалением отказалось от Рима, Вены, Нью-Йорка. Десятки городов, - столицы, мегаполисы, провинциальные городки, - облетели они, мечась в отчаянии по планете, перебирая географические названия в тщетной попытке найти Шушурбан.
        Его не было нигде.
        Ни в памяти бортового компьютера. Ни в преданиях местных жителей.
        Шушурбан как в воду канул.
        Или же и не выходил из нее.

* * *
        В Санкт-Петербурге, - который тоже был раскритикован пассажиром, - Алиса заскочила в картографическую лавку.
        - Послушайте, - тихонько спросила она, оглядываясь - никто не знал, насколько тонок слух у их пассажира. - А что вы знаете о городе Шушурбане?
        Хозяин лавки, - декорированной по последней моде, а-ля XIX век, - задумчиво потер шею. По тому, как под его пальцами забегали тугие комочки, Алиса поняла, что этот весьма похожий на человека господин - вампир.
        Вампирами гостей из созвездия Рыб прозвали после того памятного инцидента, когда один из их первых послов, только-только прибывших на Землю с приветственной миссией, самозабвенно впился в шею земного коллеги. Потом-то выяснилось, что это был ужасный конфуз. У «вампиров» там, где у человека кровеносная система, функционировала система пищеварительная, нечто вроде огромного, вытянутого в трубочку и заплетенного в причудливый лабиринт желудка; а акт отведывания, так сказать, непосредственно из горла того, чем собеседник недавно питался, является жестом высшего уважения и доверия. Вспыхнувший конфликт замяли достаточно быстро, а к гостям так и приклеилось прозвище «вампиры».
        - Шушурбан… - задумчиво протянул хозяин лавки и пододвинул к Алисе тарелочку с какой-то жижей. Ритуалы, связанные с питанием, были очень важны для вампиров, поэтому Алиса покорно окунула палец в тарелку и быстро облизала, стараясь не думать о микробах, конфликте ингредиентов и прочем.
        - Шушурбан, - повторил вампир, присев за прилавок и, судя по звукам, копаясь в каком-то ящике, заполненном бумагами. - Я вас верно понял?
        - Возможно, оно произносится не так, - уточнила Алиса. - Чело… существо, которое о нем нас спрашивает, не выговаривает шипящие и свистящие, заменяя их на «шшш». Поэтому может быть и Сусурбан, и Зусурбан, и Шучурбан… попробуйте разные вариации.
        - Факториал из шести, - уныло процедили из-под прилавка. - Факториал из шести, не считая еще вариаций местных диалектов!
        Алиса согласно вздохнула.
        - Тем более, это город, а не планета или астероид. Вы же понимаете, что это может быть его неофициальным названием? - вампир, кажется, поставил целью окончательно добить ее.
        Алиса снова вздохнула, порылась в карманах, достала банковскую карточку и поднесла ее к терминалу. Тот звонко пикнул.
        Поняв намек, хозяин мгновенно выпрямился за прилавком и улыбнулся во все свои сорок четыре острейших зуба.
        - У меня немного денег, - грустно пояснила Алиса. - Но все будут ваши.
        Вампир глянул на окошко терминала и разочарованно подпер щеку кулаком.
        - И эта информация вам так нужна, что вы готовы отдать последнее? Оторвать от сердца ради сомнительных сведений?
        Алиса поморщилась - вампиры любили изысканно-вычурные фразы.
        - Угу, - кивнула она.
        - Ну что ж, - с деланной печалью вздохнул вампир. - Если вы уверены, что ваша игра стоит свеч, я, пожалуй, помогу вам. Его нет.
        - Что?
        - Его нет. Города Шушурбан нет нигде. Во всяком случае, в известной и картографированной Вселенной.
        - Но, может быть… другое название, диалект… вы же сами говорили?
        - Моя семья, - горделиво подбоченился вампир, - занимается картами всю жизнь. И на родине, Руупринте, и здесь. Мы владеем самой крупной сетью магазинов и третью картографических фабрик. Все названия, которые когда-либо наносились на бумагу, и их аналоги - здесь, - он постучал согнутым пальцем себя по лбу.
        Вампиры славились своей памятью, которая передавалась из поколения в поколение в буквальном смысле этого слова. Эти гуманоиды уже рождались подобием маленьких мудрых старичков, обладая знаниями и опытом своих родителей, дедов и прадедов. Даже браки на Руупринте заключались, исходя из целесообразности объединения генетической памяти жениха и невесты.
        Поэтому если вампиры чего-то не знали, то этого, действительно, не существовало в природе.
        - Спасибо, - Алиса вставила карточку в терминал. Тот сыто заурчал. - Спасибо.
        - Ну? - шепотом спросил Мишка, косясь на пассажира. - Узнала?
        Алиса молча смотрела в окно. Они уйдут в такой минус, который им не исправить и за целый месяц. Баллоны уже, скорее всего, практически пусты, а денег на то, чтобы заправить, у них нет. Опять придется идти по друзьям, просить в долг. Или же сдаваться на милость банкам…
        - Ну? - Мишка с нетерпением толкнул ее в колено.
        - Сколько заправки? - спросила Алиса.
        - Еще на два прыжка. Точнее, на один, еще же возвращаться надо.
        На один… Она прижала горячий лоб к теплому от частых прыжков стеклу. Мишка не будет просить в долг. И так уже они делали это несколько раз. А к банкам тем более на поклон не пойдут.
        Скорее всего, это будет их последний прыжок. Уже сегодня такси встанет на вечную стоянку, а через пару дней уйдет с молотка. Они с Мишкой давно предвидели такой исход, но все равно же всегда кажется, что подобное произойдет когда-нибудь потом, не сейчас, и даже не завтра…
        - Алис? - Мишка начал волноваться.
        - Да-да, - кивнула она, стараясь казаться бодрой. - Да-да, сейчас.
        Куда же отправиться сейчас? В последний раз? Что выбрать? Какой город? Страну? Материк? Полушарие, в конце концов?
        Она закрыла глаза и вбила координаты наугад.
        - Вот.
        - Думаешь? - с подозрением спросил Мишка.
        - Уверена.

* * *
        Она промахнулась.
        Судьба, ведущая ее руку, в этот раз толкнула под локоть.
        Это были горы.
        Не город, даже не деревенька. Просто горы. Эверест, Эльбрус, Альпы - Алиса не знала, да и не хотела знать.
        Скандал. Неустойка. Позор. И пусть даже им больше в такси не работать, но все равно, стыдно, стыдно, безумно стыдно. Они, - а точнее, она, - подвели это милое, пусть и такое безобразное существо. Оно всего лишь хотело увидеть красивый город, который по какой-то дурацкой случайности, опечатке, халатности робота-типографа попал в путеводитель по Земле. Оно проделало такой дальний путь, потратило столько сил, и все ради чего? Чтобы проболтаться по планете, пересмотреть кучу не впечатливших его городов и теперь таращиться на тупые и холодные горы?
        Боже, как стыдно!
        Хлопнула пассажирская дверь. Существо отправилось смотреть, куда его привезли.
        Алиса закрыла лицо руками, не зная, куда деваться. И Мишка, черт, Мишка! Он же тоже поверил ей, когда она вбивала эти координаты… Может быть, надо было ввести что-то другое? Архангельск? Женеву? Недавно найденный город Зет в Мату-Гросу, в конце концов? Черт, как она подвела всех! Подвела в последний момент!
        Ее дверь открылась.
        Алиса продолжала закрывать лицо руками, покачиваясь из стороны в сторону. Это пассажир открыл ее дверь. Разозленный, раздосадованный пассажир. Пусть он сделает то, что должен сделать. Наорет, пригрозит судом, все, что угодно…
        - Шушурбан… - восхищенно протянули у нее над ухом. - Вшгляните на Шушурбан… Не ситите тут…
        Алиса вздрогнула и отняла руки от лица. Что?
        - Шушурбан, - повторило существо, мелко пульсируя. Она на негнущихся ногах вышла из такси.
        Горы. Просто горы. И ничего больше.
        Камень и снег. Небо и эдельвейсы. И больше ничего.
        - Но это же… это же не го… - начала она - и осеклась, когда почувствовала на своем запястье крепкую руку Мишки.
        Она оглянулась. Мишка качал головой, произнося лишь одними губами: «Не надо».
        - И тень чертогов наслажденья Плыла по глади влажных сфер, -
        вдруг четко и чисто продекламировало существо.
        Алиса вздрогнула. По ее спине пробежал холодок. Их пассажир, - нелепый, шамкающий и шепелявящий, бесформенный пассажир, - вдруг неуловимо изменился. Он приобрел… нет, не черты и не формы, он так и остался странной текучей массой. Но эта масса больше не была забавна и трогательна. Она была… монументальна. Величественна. Царственна.
        Закатное солнце окрасило вершины гор в нежно-розовый цвет. И так же нежно розовело существо. Где-то там, внизу, в долине, журчал какой-то ручей, и это журчание рождало рябь в чертах их пассажира. Он жил и дышал - да, да, кажется, что дышал! - в ритм с этими горами.
        - И стройный гул вставал от пенья, И странно-слитен был размер В напеве влаги и пещер. Какое странное виденье - Дворец любви и наслажденья Меж вечных льдов и влажных сфер…[18 - С.Т. Кольридж «Кубла Хан».]
        - мощный глубокий голос разносился над погруженным в молчание миром. И даже когда он затих, эхо в расщелинах еще повторяло строки Кольриджа.
        - Кто вы… - в ужасе прошептала Алиса.
        - Вшего лишь туришт, - зашепелявило существо. - Обышный туришт. Шамый-шамый обышный туришт.
        - Куда вас? - спросил Мишка, почему-то уже догадываясь, каков будет ответ.
        И тот был:
        - В правительство.

* * *
        - Сегодня поистине великий день! - захлебывался от восторга корреспондент видео-новостей. - Судьбоносный, знаменательный, великий… ах да, «великий» я уже говорил… замечательный день! Правительство Земли в союзе с Содружеством планет подписали мирный договор с самым потрясающим, самым невероятным существом, которое только возможно вообразить! Представьте себе ожившую стихию, мыслящую черную дыру, силы природы, сконцентрированные в едином теле, руководимые единым разумом!
        - С ума сойти, - покачал головой Мишка, приглушая звук, настолько экзальтированно вопил корреспондент. - С ума сойти! В нашем такси сидело одно из самых могущественных существ в известной Вселенной. Да оно могло одним плевком растворить нас нахрен! С машиной и всей стоянкой! А мы-то думали, что сможем его обмануть… А это он нас обманул, подсунув несуществующий город и наблюдая, как мы решим эту задачку!
        - Когда его спросили, что же побудило его подписать мирный договор, он ответил… Цитирую: «Красоты вашей планеты и терпеливость ваших таксистов. Я увидел вашу планету и поразился ей. Еще раз прошу прощения за мою маленькую шутку». Я не знаю, что это означает, но думаю, что это можно сделать девизом таксомоторной службы Земли!
        - Вот как всегда, - Мишка выключил телевизор. - Сейчас профсоюз приберет себе всю славу, а нам досталась только шкатулка. А он говорил: «Теньги, теньги…» - передразнил Мишка. - Нет, шкатулка, конечно, красивая, но нам же никто не поверит, кто ее оставил в салоне.
        - Мишк, а Мишк… - рассеянно сказала Алиса. Она сидела перед приоткрытой шкатулкой и то ли не могла, то ли не решалась откинуть крышку сильнее. - Мишк…
        - Что? - Мишка глянул, и слова комом встали у него в горле.
        Золотое, серебряное, платиновое… Зеленое, красное, синее… Ультрамарин и архиверт… Сотни цветов и оттенков, которые никогда и не появлялись на Земле, сверкали и переливались перед ним. Какие-то из этих камней он видел в новостях, когда рассказывали о самых дорогих лотах шахтерских аукционов, какие-то - в каталогах известных музеев, но большинство было ему совершенно не знакомо.
        - Это же… это же… - он хватал воздух ртом, а в мозгу пульсировали цифры, размер которых он даже не мог представить: миллиарды, триллионы, Господи, как страшно-то! - Это все нам?
        - Нам, - тихо сказала Алиса. - Он же сказал, что деньги для него не имеют значения…
        - Мы же можем… мы же можем… - Мишка чуть не терял сознание от тех картин, что проносились перед его мысленным взором. Особняки, машины, острова… Господи, да на это только тысячная часть уйдет, куда девать все остальное?
        - Миш, - вдруг попросила Алиса. - Давай построим Шушурбан.

* * *
        «Еще несколько лет назад в ответ на вопрос «Что вы знаете о Шушурбане?» вы бы недоуменно пожали плечами и оказались бы совершенно правы. Этого города никогда не существовало на Земле. Равно как и во всей известной Вселенной. И вот пять лет назад город со странным и немного смешным с точки зрения одного из земных языков названием стал реальностью. Его основатели, - семейная пара, которая пожелала остаться неизвестной, - попросили, чтобы в путеводителях он описывался вот так:
        «Каждый гость Земли обязан посетить Шушурбан. Этот город по праву может именоваться царем городов, и не только Земли, но и, пожалуй, всей известной вселенной. Вечные льды и влажные сферы в едином ансамбле создают величайшее зрелище, не увидав которого, невозможно считать себя знатоком и ценителем красоты. По зеркальной глади плывут кружевные тени, дивные песнопения зовут и манят в чудесные пещеры…»
        Как вы понимаете, мы выполнили их просьбу.
        И скажем вам, что это действительно величайший город.
        Который теперь есть».
        ПУТЕВОДИТЕЛЬ ПО СЕВЕРО-ЗАПАДНОМУ СЕКТОРУ, ТОМ 35, «ЗЕМЛЯ»
        7
        …он ступает на долгий путь…
        …наше делание есть путь среди песков за звездой Севера, а не по следам, отпечатанным на земле. Здесь идёт столько людей, что все следы смешаны меж собою и все тропы переплелись, а потому неимоверно велика опасность заблудиться и пропасть в ужасных пустынях, утеряв истинный путь, и только возлюбленные Небесами мудрецы могут распознать, куда идти.
        АЛЕКСАНДР-ТУССЕН ЛИМОЖОН ДЕ СЕН-ДИДЬЕ, «ГЕРМЕТИЧЕСКИЙ ТРИУМФ ИЛИ ПОБЕДОНОСНЫЙ ФИЛОСОФСКИЙ КАМЕНЬ»
        > Притча пустынника и о трещинах на асфальте
        Странный Вопрос подобен пустынному ветру, что накрывает путника с головой, подхватывает, кружит, сбивая с пути. Горячий песок заполняет каждую складку одежды, переметную сумку, даже любую морщину.
        Готов ли он? И пришел невидимый ветер.
        Хаким ждал последнее испытание, как ждёт колючий куст хоть единственной капли влаги. Дорога познания ложилась ему под ноги последние четыре года жизни. За это время он открыл многое: и тайну чисел, что несёт в себе учение аль-джебры, и путь звёзд на небе, и слова-прародители, из которых вышли все языки мира. И многое, многое, многое. Осталось собрать осколки, сложить зеркало, заглянуть в него и увидеть…
        - Помни, Вершитель не стал шептать, когда задумал сотворить мир. Он громко хлопнул в ладоши, и гром тот заставил одно превратиться в два, а два в четыре…
        - А куда доходило эхо, там становилась граница мира, - слово в слово повторял Хаким за наставником, опустив голову и ощущая трепетную дрожь. - И пустота за пределами тех границ, и эхо было бесконечным… Одна бесконечность в две, две бесконечности в четыре…
        Четыре года назад наставник подобрал его в пустыне. Исхудавшего одинокого юношу, чьё тело прикрывали лохмотья. А память его была чистым листом, испещренным лишь обрывками воспоминаний, что никак не желали сложиться в единое целое. Ни переметной сумки, ни фляги с водой. Только лоскуты одежд и ясный, неиссушенный пустыней взгляд. Вот всё, что было при нём.
        И люди в поселке, а их здесь находилось совсем немного, всякий раз качали головами, когда Хаким оказывался рядом.
        - Наверное, отстал от каравана, - высказал кто-то единственно схожую с правдой мысль, - и солнце лишило его памяти.
        Наверное. Только наставник знал, что последний караван прошел мимо солончака, где обнаружил он Хакима, больше десяти лет назад, когда оазис Семи Пальм ещё встречал путников тенью и родниковой струей.
        Пустыня поглотила оазис, и старую караванную тропу, и настоящее имя юноши. И дни побежали за днями, одинаковые, схожие друг с другом, как близнецы.
        - Хаким! Ты стал моим лучшим учеником, и я хочу передать тебе главное знание о сути всех вещей. Готов ли ты? Это знание - не для всех, остальным придётся довольствоваться малым. Они проживут жизнь, пусть даже наполненную смыслом, но так и не смогут отворить последнюю дверь, ведущую к Истине Всех Истин.
        - Я готов, наставник! Прошу как о милости, открой мне эту тайну!
        - Это не милость, Хаким. Вода из родника познания - это не шербет, бывает и горькой. Она чаще горькая, чем сладкая. Бывает подобна воде мертвого моря. Бывает и вовсе отравой. Готов ли ты?
        Ветер унес ответ. Ведь иногда ответы нужнее ветру, чем людям.
        - Отправляйся завтра, - сообщил Хакиму раб наставника, - я оседлаю коня к восходу солнца. Переметные сумки наполню сушеными финиками, а во флягу налью ключевой воды.
        Известие одновременно обрадовало и удивило Хакима. Он знал, что наставник ещё вчера ушел встречать караван, потому что караванщикам был заказан путь к селению пустынников. Назад наставник мог вернуться не раньше, чем через два дня. Отчего же он не сказал сам, что его ученику настала пора отправляться в путь, чтобы достичь вершины познаний, совершив то, что называлось Лязым иш, нужное дело.
        - Это тебе, - к ногам юноши лёг толстый сверток, края которого скреплялись восковой печатью с оттиском странных знаков, заключенных в овал, печатью наставника. - Хозяин сказал, ты сможешь прочесть записи в пути.
        - Что ещё? Он просил ещё что-то передать? - в нетерпении воскликнул Хаким.
        - Нет, благороднейший. Больше ничего.
        Раб дважды приложил руки к свертку, а после поднёс их поочередно ко лбу, к губам и к сердцу, в знак исполнения воли хозяина. И застыл в ожидании.
        - Благодарю. Только мне нечем тебя наградить.
        - Моя награда - служить хозяину, - смиренно произнес раб и вышел, пятясь задом, из палатки Хакима.
        Последние слова безымянного были не просто проявлением почтения.
        Наставник и ещё трое пустынников долгие три недели боролись со страшной болезнью, поразившей когда-то селение у оазиса Беркута. И человек, чьи трое сыновей вот-вот готовы были окончить свой земной путь, продолжив его в заоблачных высях, дал клятву, что станет рабом того, кто исцелит их. Двое пустынников, - пусть им зачтётся! - остались лежать, накрытые камнями, на окраине посёлка. Они - и ещё два десятка жителей: такой ценой болезнь была остановлена. Остальные выжили, и среди выживших были сыновья человека, который когда-то владел именем. Верный собственной клятве, он стал безымянным рабом.
        Теперь Хакиму было о чём задуматься, оставшись в одиночестве. Наставник сказал «прочесть в пути», значит, сразу читать письмена, как бы того ни хотели сердце и жадный рассудок, не стоило. Если бы в этом имелась необходимость, рабу было бы позволено услышать другие слова. Услышать и передать Хакиму. Но он сказал «в пути», значит…
        Юноша встал, лениво потянулся, расправляя плечи, омыл лицо, затем принялся одеваться. И тут в голове зашевелилась мысль, которую нельзя было принять за лишнюю.
        Интересно, подумал он, стоит ли сорвать печати, едва я оседлаю коня, или можно будет сделать это позже, на первом привале? Но как мне тогда определить путь? Почему наставник не сказал «прежде чем седлать коня, прочти и узнай…»? Сорвать печати, сидя на коне, или раньше? Проехать лишнюю треть фарсанга, или достаточно будет одного шага? Ведь путь - это дорога от первого до последнего шага к цели. Наставник любит говорить загадками, не кроется ли здесь одна из них?
        Отправиться завтра на рассвете. Прочесть в дороге. Как же это всё похоже на вечные загадки Наставника. Чем же тогда заняться сегодня? Ожидание непереносимо, хотя ожидание пути и есть путь. И есть…
        - О я недостойный! - вырвалось у Хакима, пока он судорожно, но не без аккуратности взламывал печать.
        «Любимый мой ученик! Слуга должен передать пожелание, но если ты решил исполнить его так, как подсказал только разум, без участия сердца, и сидишь сейчас в седле, то знай, ты опоздал! Твой голод к познаниям оказался недостаточен.
        Если годы учений сделали тебя мудрее, не превратили в послушного слепца, идущего за поводырем, и на печатях письма ещё не остыло прикосновение моего слуги, то знай и другое: времени отмерено мало. В тот час, когда всё длинное станет коротким, ты должен находиться в пяти фарсангах от поселка. Ищи небесное отражение того, кто вечно держит поводья. Пусть свет дня не будет помехой. Там, где ты окажешься, один след живого коснется другого следа, и станут они стрелой, указывающей дорогу. Торопись, Хаким! Ни рабу, ни коню, вообще никому на свете не интересен твой путь. Только тебя будет на этом пути хранить Вершитель. Торопись, и следующее пусть откроется после».
        Первое письмо оканчивалось, внутри него имелся другой свиток, скрепленный печатью.
        Длинное станет коротким. Полдень! В полдень я увижу слияние двух теней. А пять фарсангов, тридцать пять тысяч шагов, одолею верхом за три часа.
        Сквозь край откинутого полога он увидел, как блестят и переливаются песчинки в солнечном свете. Хаким никогда не позволял себе спать так долго.
        До полдня всего ничего, думал он. А ещё придётся отыскать нужное место. В поисках небесного отражения… Держащего поводья… Свет дня пусть не служит помехой. Да! Это они! Мицар и Алькор, пророк Али и его конь!
        - Эй! - крикнул Хаким, который теперь знал направление первого перехода. - Эй!
        Ответом была тишина. Трое молодых учеников, будущих лекарей, не понимая, что нужно Хакиму, выглянули из своих жилищ. Раба нигде не было видно. Скорее всего, он отправился к роднику - набрать, как и обещал, воды.
        Раба не было, ученики недоумевали, конь лениво играл хвостом в загоне.
        Наполнить переметные сумки финиками означало дожидаться ключей от амбара, которые всегда носил при себе слуга. На дне большого чана виднелся остаток вчерашнего чая, набухшие листья, едва покрытые жидкостью.
        Без еды он проживет неделю. Вода в пустыне важней. Содержимое чана можно растянуть на двое-трое суток пути. Дальше придется выживать. Ведь страдания не значат ничего по сравнению с тем, что ему доведётся свершить.
        Спешно накинув седельный коврик с кошелем, подпругой и стременами, спрятав на груди свитки, которые важнее всего, понимая, что без них ни за что не добраться до места Посвящения, Хаким тронул пятками бока скакуна.
        Из оружия при нём имелись только плеть, короткий кинжал и посох с острым концом, который он закинул за спину, перевязав прочной веревкой. Солнце шествовало всё выше и выше, ход его неумолим и размерен. И нужно было спешить.

* * *
        Этим летом я понял, что каждое событие, любая случайность, перехваченные взгляды и трещины на асфальте - всё это знаки. Я смотрю на виноград, увивающий балконную раму, и вспоминаю, что вчера листья были повёрнуты не так. А сочных гроздей было меньше. Не могли они появиться за одну ночь. И это значит, что что-то обязательно произойдёт. Навряд ли, конечно, наступит конец света, да он пока и не нужен. Но новая встреча, новые мысли, новые чувства, просто странный телефонный звонок. Что-нибудь случится…

* * *
        - Ну же, давай!
        Хаким стегал коня плетью. Убедившись, что это не помогает, соскочил на песок и погнал животное средним шагом, держась за седло.
        Копыто, не вовремя сбитое о скрытый песком камень, стало первой преградой. И собственная тень начала насмехаться над Хакимом, делаясь всё короче и короче. А сам он, боясь потерять путь, и вынужденный из-за этого направлять коня прямиком через песчаные холмы, отсчитывал шаги, как делают это скороходы, потерявшиеся в пустыне. Они отсчитывают числа до бесконечности, чтобы увлечь сознание в сторону от невеселых мыслей.
        Три четверти пройдено. Впереди однообразный пейзаж песчаной холмистой равнины. Горизонт казался близким, рукой дотянуться, потому что уже над третьим-четвертым холмом вставало марево полуденного зноя.
        - Быстрее, быстрее! - торопил он себя, когда в одной из ложбин между холмами явилось высохшее дерево. Хаким даже не сразу понял, что добрался.
        Он чуть не прошел мимо, но вовремя остановился.
        - Глупец! В одном живом бесконечность живого!
        Маленький жесткий лист на одной из веток дерева, как вовремя он открылся Хакиму!
        Взгляд впился в окончание тени этого дерева, ожидая чуда. Он снова заглянул в письмо: «один след живого коснется другого, и станут они стрелой, указывающей дорогу…»
        - Трижды глупец! Все тени ложатся одинаково!
        Хаким сделал шаг вперёд, и его тень слилась с тенью дерева. Здесь, в тени, можно было глотнуть чая, развернуть второе письмо и начать обдумывать следующую загадку наставника.
        Он справился, хотя чуть было не ошибся, определяя направление течения в пересохшем русле. Бывшего течения бывшей реки. Вода ушла давно, и глиняный её след тоже скоро исчезнет. До следующих дождей, что приходят в пустыню на две недели в год.
        Собрав со дна седельного кошеля пригоршню завалявшихся зерен, Хаким подставил ладонь под мягкие губы страдающего животного. Хороший коновал вернул бы коню прежнюю прыть за пару-тройку дней. Но не было этой возможности у Хакима. Теперь конь стал обузой, к тому же его нечем было напоить, а рука не поднималась его зарезать. Много ли толку? Куда он свалит куски мяса? В сумках чай, за пазухой свитки. Вспомнились слова из письма наставника про то, что ни раб, ни конь…
        Сделав маленький надрез на шее скакуна, Хаким отпил пару глотков свежей крови, а после, зажав рану на несколько мгновений, пошептав и дав ей закрыться, - необходимое для пустынника умение, - кольнул его в круп. Конь разразился обиженным ржанием и, так же хромая, отправился в обратный путь.
        - Пусть дойдёт! - пожелал ему Хаким. - Только бы не рыжие собаки!
        Думать о случайной стае песчаных собак не хотелось, потому что не только конь мог стать их жертвой, но и одинокий путник, которому не помогут ни посох, ни кинжал.
        Потом были третий и четвертый день, третий свиток и четвертый. Хакиму приходилось каждый раз выискивать новое направление. Песок скрипел на зубах, переметные сумки опустели, голод и жажда сбивали с мысли. Гораздо привлекательнее всех истин мира представлялась сейчас лепешка в кунжуте. Хаким начинал испытывать искушение бросить всё, признав себя недостойным, и вернуться обратно, пока он помнил ещё дорогу. Ведь свитков оказалось много.
        Задачи становились труднее и труднее. А может, это лишь казалось ему, уставшему искателю истины, чей разум и воля вступили в борьбу с человеческой сущностью.
        - Что сущность человека? Соблазны и слабость, стремление к сытости и покою, - звучали в сознании давние слова Наставника.
        На пятый день Хаким наткнулся на мутную лужицу. Осколком чудесного рая, что обронили небесные гурии, показалась она. Но сразу пить было нельзя. Точность очередного исчисления зависела именно от уровня воды в лужице, так было сообщено ему в очередном письме. Он понял, что чудо уже присутствует рядом. Не мог знать наставник, никуда не отлучавшийся в последние недели, об этой лужице и уровень воды в ней. Не мог.
        «…увидишь то, за что не жалко порой отдать последний золотой дирхем…»
        Конечно же! Это вода в пустыне!
        «…сочти, сколько дирхемов равнозначны в объёме количеству того, что найдёшь…»
        Используя обе переметные сумки и зная вес своего кинжала, Хаким нашёл, что воды было две арробы, которых хватит, чтоб наполнить большое ведро. Потом ему пришлось вспоминать плотность золота и его удельный вес. Вес дирхема. Делить и умножать, путаясь в рядах чисел.
        «… и то число, что обнаружишь, будет числом шагов, что нужно пройти к звёздному букету, который лучше смотрится в ноябрьскую полночь».
        К Тхурае! Чужеземцы называют его Плеядами… Где находится это созвездие в ноябре? В полночь? Вспомнить! Вспомнить!
        Он катался по песку, безумным взглядом пожирая влагу, но всё же находил в себе силы и вычерчивал цифры, пока не нашел отгадку, а с ней и последующее направление пути. И пил, пил, глотал вместе с песчаной взвесью эту воду.
        Вода вернула силы и сделала следующий день короче и легче предыдущего.

* * *
        Ещё я встречал полнолуния. Как старых знакомых, к которым уже привык. Они манили округлостью кратеров, различимых в сильный морской бинокль. Какими-то бликами и светящимися пятнами. В ту ночь море неслышно сделало шаг. И все пляжные беседки к утру скрылись под водой. Вместе с ними исчезли песочные замки, вылепленные детьми. А мне подумалось: вот, ещё один замок чьей-то жизни расползся, рассыпался, превратился просто в песок. Мы строим, а жизнь - плавиковая кислота. Съедает рано или поздно и мечты и надежды. Из-за того, что полнолуние. Из-за того, что прилив оказался слишком сильным, а мы не были к нему готовы. Ничего не может происходить просто так.
        Как при игре в рулетку. Шарик остановился на двойном зеро оттого, что крупье с утра поссорился с женой. Она не погладила ему рубашку и не пришила на рукаве пуговицу. Он обозвал, обидел её, ушёл, хлопнув дверью, и воспользовался старомодными запонками. Поэтому, кидая шарик в карусель рулетки, чуть-чуть задел кистью благословенную для единственного игрока запонку. Ведь он давно не носил их, наверное, с тех пор, как цеплял для форса в студенческой юности. И вот кто-то остался без гроша, а кому-то привалило… Нет, не счастье, а просто целое состояние.
        И этот везунчик будет целовать золотой крестик на груди, серпик месяца, звезду Давида, или что там у него вместо талисмана, а так и не узнает, что благодарить он должен немытую чашку, что оставил с вечера на столе в своём доме крупье.
        Справедливости ради стоит сказать, что обычно он всегда её мыл после вечернего кофе, а тут вдруг любимая футбольная команда пропустила досадный гол. Он бросил всё и побежал к телевизору. Это уже утром он случайно заденет чашку, и остатки кофе запятнают рукав, и его придется стирать. Торопясь, конечно же, сорвет пуговицу. Он попросит супругу пришить новую и выгладить рукав, а потом обругает её, потому что она тоже торопилась и не успела заняться пуговицей. И потому он вспомнит о запонках, и одна из них заденет край рулетки. Так будет сделан очередной выбор. Но это случится утром, а тогда он ругал неудачливого вратаря. Вратарь и вовсе был ни при чем, просто поскользнулся на крохотном пятачке голой почвы. Трава не росла здесь, в два на два сантиметра квадратике, потому что, когда засеивали поле, эти так и не проросшие зёрна склевал скворец. Он, в свою очередь, прилетел весной из Греции на несколько минут раньше остальной стаи, потому что где-то в Салониках его испугал шальной камень, покатившийся по склону. Падение камня было предопределено сто миллионов лет тому назад, когда он ещё и не был камнем.
Так, плевком магмы из жерла вулкана. Вся история продолжилась тем, что после выигрыша в казино человек решит слетать на острова и займёт место в аэробусе, который оказался обречён на крушение, когда в крупице кремния, из которого был сделан один из сотен чипов бортовой аппаратуры, образовалась каверна. Ракушка, след достигшего поверхности Земли микрометеорита, мельчайшего космического шатуна, изменившего траекторию под влиянием силы притяжения голубого гиганта, находящегося где-то в отдалённой, пока ещё не открытой галактике.
        И он погибнет, человек, сорвавший приличный куш, на который можно было бы безбедно прожить всю жизнь. А с ним ещё сто сорок пассажиров. И поэтому у супружеской пары, сидящей возле правого крыла, что начало разваливаться на высоте восемь тысяч метров, не родится сын, которому суждено было понять и собрать воедино суть всех вещей. Его место в жизни займёт другой человек, и нельзя гадать, станет он врачом или художником. Потому что он будет именно тем, кем должен стать. Так, как это было решено в момент зарождения Вселенной.
        Потому что между словами «было» и «будет» нет никакой разницы. Всё было задумано таким, каким оно должно стать. Обратится в то, во что должно обратиться. И нет в мире ни случайных вещей, ни случайных событий.

* * *
        Ещё Хаким открыл за собой новое, неожиданное свойство. Теперь он мог общаться с наставником сквозь пространство, словно они шли рядом по раскаленному песку.
        - Ты помнишь, Идущий? - почему-то наставник сейчас избрал такое обращение. - Не забыл ли, что предстоит сделать, когда твой путь будет окончен?
        - Помню. Я смогу приблизиться к самому Вершителю и создать для него новую Бесконечность. Одно в два, два в четыре…
        - А помнишь ли, к чему нужно приложить усилия?
        - Да, наставник. Я должен найти Бархан Свершений, взойти в назначенный час на гребень и стронуть с места всего одну песчинку. Большего мне не позволено.
        - Смешно, не правда ли? Но ты прав. Всего одну песчинку. Как собираешься ты это сделать? И что будешь делать, если выбранная тобой и случаем песчинка прилипнет к пальцам? Стряхнешь ли её?
        На миг видение и голос исчезали, и Хаким осматривал ладони, где кожа стала пергаментом, без признаков влаги.
        Но солнце стало жарким, а лучи его как стрелы, и наставник возвращался к Хакиму.
        - Я могу воспользоваться кинжалом и поддеть песчинку лезвием, - отвечал Хаким.
        - Нет, не так. И кинжал, и посох, всё, что направляется твоей рукой - ничего не годится. Важно, чтобы ты чувствовал этот миг. Чувствовал эту песчинку и ничего не боялся. Даже если она прилипнет к твоим пальцам, это тоже будет означать, что мир изменился. На чуть-чуть. На вот эту песчинку. Но этого будет достаточно. Хлопок в ладоши, которым миллионы лет назад Вершитель оживил темную пустоту, породил бесконечное эхо. Мы слышим его до сих пор. Мы живем в его вечном и бесконечном звучании. А самому Вершителю уже и дела нет до того, какой путь оно изберет, его вечное и бесконечное… И я, и ты, и сам Бархан Свершений, мы только часть этого эха. Дотронься до песчинки, и всё, что изменится вслед за прикосновением, тоже случится, быть может, через миллионы миллионов лет.
        - Я не дождусь, наставник. Даже сотня лет… Слишком много.
        На миг Хакиму показалось, что он умер. Солнце убивало его, а стервятники выклевывали глаза. И только образ наставника возвращал к жизни.
        - Хаким, так нельзя думать! Мгновение, годы, сотня лет или их миллионы, всё это только один шаг на бесконечном пути. И твой путь - дойти до Бархана Свершений и сдвинуть одну лишь песчинку, не заботясь, что будет дальше. Изменить устоявшееся положение одного, чтоб взамен появилось другое. Может быть, когда-нибудь твоё прикосновение приведет к возрождению целого океана над мертвой пустыней, и потомки, которые не вспомнят и никогда не узнают о тебе и о том, что ты сделал, будут ходить здесь водными дорогами, под широкими парусами, восхваляя волю Вершителя, даровавшего их лодкам богатый улов. Пойми, Хаким! Когда одно было одним, а после превратилось в два, было предначертано всё, что станет после. Тебе откроется Истина Всех Истин, ты поймешь…
        Но вместо истины пришло разочарование. Оно ждало Хакима с того момента, как возникла эта пустыня.
        - Лучше бы мне встретилась в пути стая песчаных собак! Лучше бы не конь, а я сам повредил ноги!
        Хаким нашёл. Сомнений не было. Он взошел на Бархан Свершений, остановившись всего за два шага до гребня, и увидел за ним знакомый до боли, такой скучный и ставший родным посёлок пустынников, лежащий в полусотне шагов. В своём пути он прошел изломанными переходами и вернулся туда, откуда начиналась его дорога.
        Круг замкнулся. Отсюда легко было различить, как раб наставника ведёт в поводу хромающего коня. Как ученики заваривают чай, и колышется на ветру откинутый полог его, Хакима, палатки.
        Тогда Хаким протянул руку и сбил ногтем одну, всего одну песчинку. Она скатилась с гребня едва ли на две фаланги указательного пальца, а ему показалось, что странный ветер отзвуком далекого эха толкнул в спину.
        Он обернулся. За спиной стоял сам наставник. Из плоти и крови. И указывал пальцем обратно, на гребень бархана.
        «Смотри! - беззвучно пояснял его взгляд. - Смотри!» Хаким повернулся и увидел…

* * *
        Приливы и отливы, полнолуния, затмения, всё это знаки.
        Не трещины ли видел у основания тяжелого камня жрец Дельфийского Оракула? Не они ли сложились в «мене, текел, упарсин» для единственного прозревшего, что смог их прочесть?
        Отмерено. Движение миллиардов тонн воды породило ураган. Он пронесся над побережьем, затопив ливнями всё, что оказалось на его пути. Сорвал крыши, спутал провода. Потом утих, равнина его поглотила. А всё для того, чтобы осталось одно-единственное облачко, которое понеслось к далекому городу. И там, над городом, на минуту преградило своим краешком дорогу двенадцати солнечным лучикам. Потом не стало облака, ничего не стало, наступила ночь. И была весна, что уступила место лету. Девушка-лето, отдавшись холодным ветрам, стала женщиной-осенью, и плакала, и теряла цветную фату, родив бесцветную зиму. Но это потом. Пока она плакала, желтый лист, что когда-то не дождался всего двенадцати солнечных лучиков, упал на землю первым. И в этом тоже был знак.
        Вы не верите? А я понял всё, едва первый лист опустился мне под ноги. Отмерено… Нам отмерено.
        Взвешено. Три части песка на одну часть цемента и залить водой. Так, кажется. Как и из чего делают асфальт, даже не догадываюсь. Но если чего-то не доложить, потом обязательно появится трещина. Может быть, виной ещё будут другие двенадцать солнечных лучиков, уже излишних, что раскалили две точки асфальта. И не было никакого облака, не было урагана, чтоб родить это облако. Миллиарды тонн воды в Гольфстриме занялись чем-то другим. А между двумя точками появится отрезок. Часть прямой. Да, трещины извилисты, но ведь есть, есть оно - неевклидово пространство! И это не где-то в бесконечных далях, а прямо под ногами. Нужно только понять. А поняв, увидеть бесконечную прямую. Пусть отрезки её неровны и кажутся всего лишь трещинами на асфальте.
        Разделено… Временем.

* * *
        Ветер. Божественный и одновременно привычный, он хватал с гребня невидимыми пальцами целые горсти песчинок, швыряя затем, разбрасывая их, куда попало. Ничто не могло сравниться в щедрости с этим ветром.
        - Твой путь - повторение любого пути. Длиною ли в фарсанг, длиною ли в жизнь… - говорил наставник, пытливо заглядывая в глаза юноши. - Ты что-то изменил, но при этом всё осталось неизменным. Порядок вещей таков, что нарушить его нельзя, а между песчинкой и горой разницы не больше, чем в двух каплях воды, пусть даже это будет капля дождя и глубокое озеро. Что-то меняет нас, но само остается неизменным. Что-то меняем мы. Поймёшь ли, Хаким? Прозреешь? Готов нести проклятье мудреца через бессмысленные годы? По дорогам, по песку, днём и ночью? Или считаешь, что тебя обманули?
        - Я… я всё понял, наставник, - ответил Хаким, опускаясь на колени, услышав отчетливое эхо древнейшего из звуков.
        Одна бесконечность в две. Две в четыре. Бархан. Песчинки.
        И ветер…
        + Икар v 2.0
        Когда-нибудь растают, словно дым, И тучами увенчанные горы, И горделивые дворцы и храмы, И даже весь - о да, весь шар земной. И как от этих бестелесных масок, От них не сохранится и следа. Мы созданы из вещества того же, Что наши сны. И сном окружена Вся наша маленькая жизнь.
        У. ШЕКСПИР «БУРЯ»
        - Как ты считаешь, почему Икар упал? - спрашиваю я его осторожно, пока он тончайшими инструментами соединяет последние мельчайшие связи. Конечно, нанороботы справились бы гораздо быстрее и, что греха таить, гораздо качественнее. Но сейчас на них нельзя полагаться. Любой сбой, любая ошибка, и вот они уже посылают отчет об этом в сервисный центр. С полной раскладкой: что делали, кто программировал задание, и где находятся на карте. Они слишком безупречны, чтобы им можно было доверять.
        - Ну, тут и считать ничего не надо… - пожимает он плечами.
        - Почему?
        - Ну… - он отводит со лба тонкие спутанные седые волосы, жест, в котором больше привычки, нежели нужды. - Ведь в мифе же ясно говорится: он слишком высоко поднялся в небо, солнце растопило воск, который скреплял крылья… и он упал…
        - Да, но это нелогично, - возражаю я. - Ведь…
        - Ты ищешь логику в старом мифе? - усмехается он. - Логику там, где женщина спит с быком… хотя нынешнее голопорно… кхм… там, где после этого рождается существо с телом человека и головой быка? Где можно подняться в воздух на крыльях из перьев и воска? Где…
        - Это всего лишь красочные допущения, иносказания, - перебиваю я, не желая слышать пространный пересказ.
        - И ты ищешь логику в сказочных допущениях и иносказаниях?
        - Нет, я ищу логику в обычном физическом явлении. Где каждый понимает, что в рассматриваемых условиях невозможно подняться так высоко, чтобы солнце растопило воск.
        - В рассматриваемых условиях? - ехидно переспрашивает он.
        - Да. То есть… ну… в общем, не те расстояния… то есть не та высота, чтобы температура так радикально поменялась.
        - Учитывая еще, что при изменении высоты температура, наоборот, изменилась бы в сторону понижения? - подсказывает он.
        - И это тоже, да, - покорно киваю я.
        - А если предположить, что авторы мифа попросту не знали об этом маленьком моменте из школьного курса физики?
        - Автор мифа - народ, - угрюмо парирую я, впрочем, понимая, к чему он клонит.
        - А если предположить, что народ в то время не имел в школьном курсе физики такого момента?
        - Но Икар-то все равно упал!
        - Хм… - пожимает он плечами. - Ну тогда дело не в высоте, а всего лишь во времени, проведенном под солнцем. Это был естественный процесс плавления воска. От высоты ничего не зависело.
        - Но Дедал-то долетел! Это подразумевает, что он пробыл на солнце даже больше Икара.
        - Плохой воск, нет?
        - Но Дедал-то долетел! А воск у них явно был одинаков.
        - Неудачное крепление… техническая ошибка.
        - Но Дедал-то долетел! - это уже не парирование, а так, агония сопротивления. - А крылья у них были одинаковые.
        - Ты же сам прекрасно знаешь, что в мире не бывает ничего одинакового. Возможно, где-то… всего лишь миллиметр, микрон… брак. Обычный брак, вот и все. И высота ни при чем, как, впрочем, и солнце.
        - Нет… мне кажется… нет… это бы тогда оговорилось в мифе…
        - Миф - не полицейская хроника. Кроме того… кроме того, все это известно лишь со слов Дедала.
        Он прав, и мне больше нечем парировать.
        Я замолкаю, а он сильнее склоняется к переплетениям волокон, хотя в этом нет никакой нужды, и, скорее всего, это лишь привычка, мышечная память или просто элемент физического комфорта, и продолжает что-то паять и сводить на ощупь.
        Я выглядываю в окно. Это действие не имеет ничего общего с названием, ведь окон нет, как не может их быть в утопленных глубоко вниз, на десятки уровней, бункерах, - их здесь заменяет сложная система камер и экранов, которая пронизывает землю и выходит на поверхность полуслепым оком, оторванным от мозга-зрителя на сотни метров. Сторонники «реальной жизни» получают пейзаж оттуда. Все же остальные подбирают по вкусу: пляж, джунгли, пасторальные картинки, панорамы далеких планет… Тем не менее, это все равно называется «выглянуть в окно». Что поделаешь, люди сентиментальны и упорно цепляются за старые привычки, особенно если это привычные фразы.
        Серо-коричневый туман плывет перед глазами. И чем выше, тем он гуще, пока не стягивается под Верхним Городом сплошной тяжелой и душной пеленой. В нем, полускрытые, скорее угадываются, чем видны, туши цеппелинов: последнее, мертвое напоминание о прошлом, никому не нужные аппараты, ненужные настолько, что никто не заботится о том, чтобы убрать их.
        - Ты думаешь, что сможешь дойти до конца? - спрашивает старик.
        - Мне больше ничего не остается, - не оборачиваясь, отвечаю я.
        Мы молчим долго. Он - потому, что занят последними приготовлениями, я - потому, что мне нечего сказать. И еще потому, что думаю.
        Действительно ли мне больше ничего не остается.
        Действительно ли мне нечего терять.
        И действительно ли меня тут ничего не держит.
        И чем дальше я думаю, тем больше понимаю, что вопросы я ставлю совершенно неправильно.
        Да, мне есть что терять. Как минимум у меня есть небольшой бизнес. И пусть он нелегальный… точнее, совершенно нелегальный и даже уголовно наказуемый, но на жизнь и сопутствующие удовольствия мне весьма и весьма хватает.
        Да, есть то, что меня тут держит. Как минимум как раз эти самые жизнь и сопутствующие удовольствия.
        Но дело-то вовсе не в этом.
        И вопросы-то эти совершенно не те.
        Надо всего лишь спросить себя - а необходимо ли тебе сделать это?
        И, получив ответ «да», навсегда забыть фразы со знаками вопроса.
        - Готово, - в его голосе звучит печаль, словно он расстается с чем-то глубоко родным и дорогим.
        Я беру из морщинистой, узловатой, но по-юношески твердой руки небольшой пластиковый пакет, - странно, он почти невесомый… разумеется, он почти невесомый, - и аккуратно прячу его под куртку.
        - Мне бы хотелось увидеть, как это произойдет… - медленно говорит старик.
        - Как я упаду? - криво усмехаюсь я.
        - Как ты взлетишь… - кажется, он больше не хочет шутить.
        - Взлететь мало, нужно еще долететь.
        - Иногда самое главное - взлететь.
        - Учитывая то, что за этим может последовать падение, я бы даже сказал, что иногда самое главное - вовремя понять, что взлетать не надо. Ты все-таки не стал делать вторые крылья? - спрашиваю я.
        - Нет, ты же прекрасно видел.
        - Но я все-таки подумал…
        - Что неплохо было бы в точности разыграть тот старый миф?
        - Нууу… мне бы не хотелось, чтобы он был в точности в финале…
        - Поэтому его точность оборвется на середине, - разводит руками он.
        - Ты отказался от побега именно поэтому?
        - Кто знает… сначала я нашел для себя сотни оправданий… потом их количество уменьшилось до десятка… потом до пары… а может быть, все дело именно в том, что «поэтому»… Кто знает…
        - А это было бы красиво… - задумчиво говорю я. - Главный архитектор Новой Гедонии…
        - Город должен был называться по-другому, - резко обрывает он. - И он должен был быть другим! Он не должен быть… таким… таким… таким!
        Да, конечно, я задел больную мозоль старика.
        - Люди, - пожимаю плечами я. - Просто люди такие. Нельзя в архитектурном проекте предсказать, какими будут люди. И какими они сделают этот город.
        Он поворачивает ко мне лицо. Первый раз за все это время. Его слепые глазницы белесы, словно местный туман пропитал его насквозь.
        - Нет, нет, нет… ты не понимаешь… - лихорадочно бормочет он. - Можно, можно, можно… все можно. Город сам делает людей… сам… ошибка, одна малейшая ошибка… сбой в строгом рисунке лабиринта, и все искорежено… все уродливо… Они ошиблись… когда строили… ошиблись на метр, на сантиметр… сбили рисунок, и вот что мы имеем! Как микросхема, плохо спаянная микросхема… или ошибка в коде… да, да, да, ошибка в коде программы! Маленькая, незаметная… и все искорежено и изломано!
        Он замолкает.
        Я еще раз проверяю, как лежит пакет. Достаточно лишь неосторожно перегнуть хрупкий шлейф, и точность старого мифа, прерванная в середине, все-таки возьмет свое в финале.
        Мы молчим еще некоторое время. Кажется, каждый из нас опасается или просто не хочет сделать первый шаг.
        Наконец, решаюсь.
        - Прощай, - говорю я.
        - Прощай, - откликается он.
        Звонок к началу финального акта тщательно разыгрываемой последний месяц пьесы прозвенел. Вот только… что будет на сцене, когда опустится занавес?
        Я закрываю за собой дверь. Латексные перчатки неприятно стягивают кожу, и я с облегчением сдираю их с рук и прячу в карман. Необходимое средство безопасности, ничего не поделаешь. Если все раскроется, и на старика выйдут, в его комнате, по крайней мере, не будет моих отпечатков пальцев. О волосах я также подумал заранее, и только поднявшись на нулевой уровень, опущу с головы плотный капюшон. А что до того, что кто-то мог меня заметить… человеческое зрение - ненадежная штука, куда ему до техники. А техника скажет, что никаких моих следов не было. Никаких следов. А нет следов - нет и меня, нет и человека.
        Конечно, здесь везде сканеры чипов, слишком уж неблагонадежный район, нужно следить за каждым его обитателем и, тем более, залетным гостем. Но пусть, пусть сканируют. Я уже три года как человек с миллионом лиц. Динамический чип - нелегальная и безумно дорогая штуковина. Каждые восемьдесят секунд - новый код. Пожалуйста, считывайте, сколько душе угодно! Конечно, вы удивитесь, почему кто-то окажется практически одновременно в двух совершенно разных местах, но разве это моя проблема? Проверьте ваш сканер! Я человек с миллионом лиц, а значит, без лица.
        В лабиринте подземных улиц темно, душно и затхло. Кондиционеры практически не работают, забиты пылью, грязью, землей, да чем угодно, чем только можно забить их. Да, их должны чинить, но специалисты сверху спускаются сюда только в самом крайнем случае, когда люди начинают умирать и портить график посещения рабочих мест. Местные же умельцы больше ломают, чем чинят. Когда-то тут пытались сделать ответвление единой коммуникационной системы, с общим программным центром, но спустя уже три дня украли все кабеля и вывернули платы с микросхемами. Здесь прошлое, здесь темные века технологий, здесь сто лет тому назад.
        Кто-то блюет в темноте, кто-то хрипит, а может, так дышит, остатками полуразложившихся легких.
        Что-то хлюпает впереди, сбоку, сзади.
        Сзади?
        Я резко останавливаюсь.
        Это может быть кто угодно. Кто угодно - от генномодифицированных крыс-охранников до моих потенциальных клиентов с напрочь отшибленными цифронаркотиками мозгами, и даже…
        Вот это-то «даже» мне и не нравится.
        И тем более не нравится мне потому, что когда я остановился, так же остановилось и хлюпанье сзади.
        Конечно, рано паниковать, и это может быть даже банальный трущобный грабитель, может быть маньяк, на худой конец. Но если еще пару часов назад с меня было нечего взять, то сейчас в моих руках сокровище, сопоставимое с величайшими драгоценностями мира. Беда только в том, что его ценность известна лишь мне и старому, всеми позабытому архитектору, поэтому при таком раскладе оно сгниет где-то в грязи, под тусклыми фонарями, полузатоптанное и незамеченное.
        А вот при раскладе другом…
        Черт возьми, где же я мог так проколоться? А ведь это же я, точно я, не старик же сдал меня властям, в конце концов?
        Я делаю шаг.
        Грязь под моими ногами влажно чвякает, и такой же чвяк-близнец слышится в паре метров за моей спиной.
        Ну что ж… как говорится, больше ничего не остается.
        Я бегу очень долго, петляя по лабиринтам, то и дело сворачиваю в переходы, где уже был пару минут назад, поскальзываюсь на лужах, в которых чуть не извалялся за пять минут до этого, и неустанно вслушиваюсь в такое же хлюпанье и поскальзывание за своей спиной. Наконец, я вырываюсь на поверхность, на нулевой уровень, и ныряю в пеструю взбудораженную толпу. Она уносит меня как щепку, оторвав от преследователя. А может, так же уносит и его, оторвав от меня.

* * *
        Мне надо немного отдышаться, и я забиваюсь в дальний угол самого грязного и замшелого бара нулевого уровня.
        Так уж получилось, что этот угол оборудован окном, хотя, честно говоря, это настоящее окно ничем не отличается от суррогатов нижних уровней, а то и похуже их. Я осторожно, рукавом куртки и пальцами, соскребаю грязь и плесень со стекла, а скорее, надо полагать, с прозрачного пластика - вряд ли у здешнего хозяина нашлись бы деньги на такое дорогое и такое хрупкое и непрактичное в этих условиях стекло.
        Все тот же туман, только здесь от множества неоновых вывесок и огней забегаловок он мертвенно-синюшный, какие-то лужи… Интересно, это прошел ливень, или же что-то прорвало на ближайшем нижнем уровне? И огромные тени мертвых цеппелинов, заменяющие давным-давно потерянные в этом мире облака.
        В стакане плещется что-то мутное, отдающее резким запахом, и я долго не решаюсь отхлебнуть. Ведь, ворвавшись в бар, запыхавшись и еще переживая призрачную погоню внизу, я даже и не запомнил, что же конкретно заказал.
        Наконец, вздыхаю и резко выливаю жидкость в рот. На удивление, вкуса нет никакого.
        В баре практически нет посетителей. Лишь какие-то две голограммы тускло мерцают за столиком в противоположном углу. Вряд ли это вирт-свидание, романтичным это место назвать уж точно нельзя. Скорее, двое барыг обсуждают какие-то дела, опасаются, что «Большой Брат» v. 3.11 сканирует переписку, поэтому и решили встретиться с глазу на глаз. Правильно опасаются. Сканирует.
        - Куда-то торопишься? - голос над моим ухом растягивает слова, как будто его хозяин живет в параллельном мире, где время течет по-иному, где год считается за два.
        Мне даже не надо оборачиваться, чтобы понять, кто это. А может, что это?
        На этот вопрос уже несколько лет нет однозначного ответа.
        Полу- (а может, даже треть-, четверть-, пятая-часть-?) человек, полу- (две-трети- и так далее?) машина. Железный Дровосек из старой сказки. Железный Дровосек, который самой первой частью себя потерял сердце.
        Лучший детектив города, блестящая полицейская ищейка и мой злейший враг со школьной скамьи. Мы не встречались лет двадцать, но тем свежее детские обиды и подростковая злоба.
        Не нужно гадать, что привело его сюда.
        Не нужно предполагать, как это закончится.
        Интересно лишь, с какого момента он узнал о том, что я собрался сделать?
        Я кисло улыбаюсь. Динамический чип меняет мои личности. Смотри, Дровосек, смотри, сканируй своим всевидящим оком, удивляйся и думай, что пора на свалку.
        - Всегда найдется кто-то, по сравнению с кем мы торопимся, и кто-то, по сравнению с кем тащимся как черепахи.
        - Ты всегда умел красиво говорить, - кивает он. - Выпьем?
        - Я бы не хотел… - осторожно отвечаю я.
        - А что так? Собираешься управлять транспортным средством? Думаю, тебе не по карману штуки с настоящим рулем. А автопилоту плевать на промилле в крови.
        Он смотрит на меня прищурившись, наклонив голову набок. Один глаз у него точно имплант, причем достаточно старый, а вот как насчет второго?
        - Почему упал Икар? - спрашиваю я его.
        Он молчит. Наверное, не ожидал такого вопроса. А может, не знает, о ком я спрашиваю.
        - Сложно сказать… - наконец отвечает.
        - Слишком много вариантов?
        - Да нет, - пожимает плечами. Слышен едва заметный хруст. Неужели у него ключицы свои? - Слишком мало доверия.
        - К чему?
        - Я бы лучше сказал, к кому. Но пусть будет к чему. К источнику.
        - Это миф, - уверенно парирую я. - Источник - народ. Тут сложно говорить о доверии и недоверии. Миф либо есть, либо его нет.
        - Я не про народ, - механические пальцы осторожно гладят стакан, а я краем глаза рассматриваю его одежду и с удивлением понимаю, что не вижу ни пятнышка грязи.
        - А про кого?
        - А кто мог обо всем этом рассказать?
        - Яне понимаю.
        - Двое сбежали из лабиринта, - меланхолично говорит он, словно читает старую, наизусть заученную лекцию. - Один погиб, второй добрался до места. Кто мог обо всем этом рассказать?
        - Миф вовсе не полицейская хроника. Кроме того, все это известно лишь со слов Дедала.
        - Бинго! - вяло усмехается он. - Хотя запоздалое бинго, я бы сказал.
        - Ну, уж какое есть, - я делаю вид, что мне надо поправить застежки сапога, и наклоняюсь вниз. Его обувь чистая, относительно чистая, да… но совершенно точно не бывавшая сегодня на нижних уровнях.
        - Да уж. Так вот… насколько ты можешь доверять словам Дедала?
        - Не знаю… - я снова выпрямляюсь за столом. - Но зачем бы ему врать?
        - А зачем люди врут? - на этот раз он усмехается криво, и я замечаю блеск дурно вживленного металлониточного нерва на правой щеке. Почему он не поставит себе вуальный голочип? Небольшая ежемесячная плата, зато все будут видеть нормальное человеческое лицо. - Кроме того, есть еще и второй вопрос. Почему люди врут.
        - А разве есть разница между этими вопросами?
        - Колоссальная! - он машет рукой, заказывая еще по стаканчику, не замечая моих вялых протестов. - «Зачем» предполагает явное наличие выгоды от этой лжи, и нам надо только понять, что же это была за выгода, определить ее из круга возможных.
        - А «почему»?
        - А «почему» может и не иметь явной выгоды. Это может быть что-то подсознательное, неотчетливое, просто какая-то неосознанная потребность соврать.
        - Ну, хорошо… зачем, или почему, Дедал мог соврать?
        - Ты предлагаешь мне устроить небольшое детективное расследование дела, закрытого за давностью лет?
        - Нет, мне просто интересно. Я бы сказал, что это… несколько необычный взгляд на миф.
        - Я бы сказал, что это совершенно обычный взгляд на любую ситуацию, где замешаны два и более человека.
        Я молчу.
        Он тоже.
        - Мне кажется, что ты очень хороший детектив, - наконец честно говорю я.
        - Мне обидно, что тебе это только кажется, - так же честно отвечает он.
        - Мне кажется, что ты мог бы с легкостью раскрыть это старое дело Икара.
        - Не думаю.
        - Почему?
        - Потому что мне никто за это не заплатит.
        - А просто так, для себя?
        Тот долго молчит.
        - А просто так, для себя… - наконец говорит он. - Просто так, для себя я иногда закрываю дела, раскрытые еще до открытия.
        И смотрит на меня.
        В упор.
        - Ветер северный, - роняет как бы просто так. - Гонимые им цеппелины перекроют Цирковой район и будут медленно двигаться по часовой стрелке к кладбищу… Надо это учесть, чтобы не попасть на пути под них.
        Я молчу.
        Он тоже.
        Наверное, я не прав. Железный Дровосек так и не потерял сердце.

* * *
        - Почему упал Икар? - спрашиваю я ее.
        - Испугался, - незамедлительно отвечает.
        Она из Верхнего Города. Не буду рассказывать, как мы познакомились и где пересеклись. Достаточно лишь сказать, что иногда пресыщенные жители верхних уровней снисходят до нас, нулевиков, а некоторые даже не брезгуют гульнуть и под землей. А почему бы, собственно, и нет? Чем выше уровень, тем ниже нравы. Тем ниже хочется упасть. И тем с большей охотой они это делают. Виртуальные развлечения приедаются, голограммы надоедают, цифровые наркотики кажутся слишком пошлыми и банальными - а вот живые человечки никогда не наскучат.
        Из моих слов можно сделать вывод, что я не уважаю ее. Не буду лукавить. Не уважаю. Они из тех людей, к которым категория уважения неприменима. Не потому, что они ниже этой категории или выше, нет. Просто они находятся вне ее.
        Я даже не могу представить ее, эту даму, - и уважение. Ее - и любовь. Да, я не знаю, люблю ли я ее. И тоже не могу применить к ней эту категорию. Да, мы спим вместе. Не всегда, конечно, но частенько. Но не более. И не менее.
        Я не собирался, вернее, нет, даже не задумывался о том, чтобы попрощаться с ней. Честно говоря, она даже как-то выветрилась у меня из головы за то время, пока я разрабатывал и приводил в исполнение, - будем справедливы, приводил руками старика, - свой план. Нет, мы продолжали с ней встречаться и спать. Кажется, даже с той же регулярностью. Только ее больше не было в моей голове. А в моем сердце ее не было и подавно.
        Наверное, это плохо.
        Не знаю.
        В этом городе нет слова «плохо».
        Она курит на окне.
        Розовый пеньюар.
        Розовый маникюр.
        Чуть уловимый аромат роз.
        Розы настоящие, как настоящий табак, шелк пеньюара и терпко пахнущий лак маникюра. Ее дед создал вуальные голочипы - тончайшую информационную завесу из нанороботов, меняющую внешность, формирующую аромат. Внучка же тратит горы денег на то, чтобы иметь все самое настоящее.
        - Дороти, ты не в Канзасе, - почему-то приходит мне на ум изуродованная фраза из старого кинофильма многовековой давности.
        Непонятно, почему я вдруг сравнил ее с той девочкой - может, из-за того, что разговор с Дровосеком до сих пор свеж в моих мыслях, и, пытаясь понять мотивы этого неожиданного благородства, я пытаюсь разыграть нынешнюю ситуацию по нотам старой сказки?
        - Думаешь, испугался? - спрашиваю я.
        - Ага, - лениво кивает она.
        - А чего он мог испугаться?
        - Известно чего, - пожимает плечами она. Разгульная жизнь наложила свой отпечаток на лексикон Дороти. С каждым разом я замечаю, что она разговаривает все более и более косноязычно. Хотя мне ли судить об этом. - Известно чего… Упасть.
        - Испугался упасть и упал… - криво усмехаюсь я.
        Она так же криво усмехается в ответ.
        Ее четкий, словно выточенный из камня, профиль, - интересно, сколько денег она, а точнее, ее папочка, вбухали в пластические операции? И неужели она думает, что до сих пор остается настоящей? - выглядит еще более чеканным на фоне разбухших цеппелинов. Дровосек был прав. Их гонит к Цирковому району.
        Кстати, кажется, именно там мы с ней и познакомились. На одной из тех самых ярмарок-карнавалов, которые закатывают главы Города тогда, когда ситуация недовольства низов приближается к критической. Феерия цвета и света, нанороботы, ткущие на наших глазах новую реальность, цифровые стимуляторы для всех и даром… Я, конечно, сразу понял, что девчонка не из простых. Но то, что она окажется дочерью мэра… этого я не мог помыслить даже в самом диком сне. Однако этот сон случился наяву, и сложно сказать, чего в нем было больше, кошмара или удовольствия. Иногда удовольствие имеет очень острые коготки, очень зоркие глазки и невероятно огромное чувство собственности.
        - Ветер северный… - роняет она.
        - Да, - киваю я. - Я знаю.
        - Следишь за погодой?
        - Иногда… - деланно пожимаю плечами. - Когда нечем заняться.
        - Или когда наоборот, есть что?
        Я молчу.
        Она тоже.
        - Я не понимаю, о чем ты, - осторожно говорю я. Мне не нравится то, на что она намекает. Точнее, мне не нравится, что она вообще на это намекает. Особенно мне не нравится то, что она вообще откуда-то об этом знает. И, наконец, мне невероятно, ужасно не нравится то, к чему это ее знание может привести…
        - Именно так говорят, когда как раз понимают, о чем… плохая мина при еще более плохой игре, - сухо роняет она слова, стряхивая на пол пепел.
        - Что? - я выдавливаю из себя улыбку.
        - Ты знаешь что, - отвечает она.
        - Нет, что ты… - я хочу назвать ее ласковым словом, но почему-то они все куда-то выветрились из головы. А может, я ее никогда и не называл ласковыми словами?
        - Я даже не могу понять, что же мне во всей этой ситуации не нравится… - медленно говорит она, туша сигарету об оконное стекло. Настоящее, дорогое оконное стекло, которое сейчас так безжалостно покрывается серыми подпалинами. И от вида этих подпалин мне становится не по себе. - Сначала я думала, будто дело в том, что этот поступок сам по себе… антиобщественный. Потом я поняла, что применительно к тебе слова «антиобщественный поступок» или «поступок незаконный» являются банальностью, так что дело не в этом.
        - Как и к тебе, - буркаю я, лихорадочно соображая, что же мне теперь делать, и кляня себя за внезапный приступ сентиментальности, который пару часов назад привел меня в ее квартиру. Хотя… да не в сентиментальности было дело, что уж там говорить… банальные гормоны… да еще и это безвкусное пойло в баре сыграло свою черную роль… третий стакан был явно лишним…
        - Буду считать, что это комплимент, - без тени улыбки отвечает она. - Так вот, потом, пораздумав еще немного, я поняла, что дело, скорее всего, в том, что ты не поставил меня в известность об этом своем… проекте.
        - А должен был? - мое недоумение искреннее, что уж скрывать.
        - Разумеется, - ее уверенность столь же искренняя.
        Она делает жест, словно раздумывает, не взять ли еще одну сигарету, но потом убирает руку.
        - И еще, - продолжает она меланхолично. - Меня удивило то, что ты подумал, что можешь меня так просто… бросить, - последнее слово прозвучало с оттенком угрозы… или же это всего лишь звуковой мираж?
        А еще мне кажется… да… совершенно точно! она прислушивается к тому, что происходит в коридоре.
        Там еще тихо, но я уже понимаю, что это всего лишь «еще».
        Да, Дороти… мы с тобой точно не в Канзасе.
        И что такое этот Канзас?
        Я сталкиваю ее с подоконника внутрь комнаты, хотя, Боже, как мне хотелось сделать этот толчок в другую сторону! а сам вскакиваю на подоконник.
        Она заливисто хохочет:
        - Что, прямо отсюда? Ты дал мне билет на лучшие места!
        У меня нет времени, да и слов, чтобы огрызнуться. Под ногами тонкий парапет, дань какой-то старой архитектурной моде; вниз - сотни метров, вверх - туман и треклятые цеппелины, словно бесстрастные зеваки.
        И лишь через минуту, когда я, через десять метров от ее окна, вытянувшись в струнку, перепрыгиваю с парапета на какой-то еще один архитектурный изыск, - но более надежный и ведущий за угол здания, - и там уже далее, к сложной системе анфилад и арок, где я уже спокойно затеряюсь той же щепкой, но уже в толпе Верхних, - лишь тогда я слышу шум, топот, ее визгливый - как я не замечал этого раньше? - голос, чьи-то сухие приказы… но меня это уже не касается. По крайней мере, я на это надеюсь.
        «Кстати, а я ведь не обратил внимания на чистоту ее обуви!» - приходит в голову запоздалая мысль.

* * *
        Так странно и непривычно - быть выше цеппелинов. С этой точки зрения они похожи на огромных китов, которые мирно дремлют в тумане. Интересно, а кто и когда в последний раз видел последнего кита? Странно, как меняется наша точка зрения на что-то в зависимости от того, с какой точки мы на это «что-то» смотрим.
        Когда-то их хотели сделать антеннами. Потом огромными серверами. Затем цифровыми накопителями. Ведь надо же было их для чего-то использовать! Но потом забыли, плюнули, поленились… Огромные киты, зачем-то забредшие в наш мир.
        Она молчит. Она молчит всегда, правда, и виделись-то мы всего раз. Тот самый раз, когда мне в голову и пришла эта безумная, совершенно невозможная идея. Тот самый раз, когда я зачем-то забрался на старый маяк. Как я забрался туда, и самое главное, - зачем? - так и останется покрытым пьяным мраком. Но картина, которая представилась тогда моим глазам, запечатлелась во мне навечно.
        И вот я снова смотрю на это.
        Солнце, совершенно позабытое там, в тумане, дыме и чаде, цифре, кодах и гигабайтах, серверах, кабелях и виртуальности, настоящее солнце золотит дорожку в воде океана, который окружает город-остров. Дорога из Желтого Кирпича. Только она ведет не «туда», а «оттуда». Побег из этого Изумрудного, - каменного, каменного, каменного, кремниевого, - Города.
        - Почему упал Икар? - спрашиваю я.
        «Он просто не умел летать», - пишет она в старом блокноте. Настоящая бумага, настоящая кожа, в Городе за него можно было бы выручить месяц безбедной жизни.
        - А почему тогда Дедал…
        Она останавливает меня жестом.
        «А он просто не знал, что не умеет летать», - быстро пишет она.
        Я смеюсь. Она безмолвно улыбается. Так растерянно улыбаются люди, когда их серьезные и идущие от всего сердца слова принимают за шутку.
        - А ты бы хотела попробовать… улететь отсюда? - спрашиваю я зачем-то.
        «Я знаю, что я не умею летать».
        - Я тоже не умею, - качаю головой я.
        «Ты сомневаешься в своем неумении…» - она пишет это, внимательно глядя мне в глаза.
        Я усмехаюсь.
        - Сомнение - это уже половина знания, - весомо говорю я ей где-то услышанную фразу.
        «А я знаю, что ты умеешь», - она продолжает глядеть мне в глаза.
        И почему-то я вдруг понимаю, кто тогда бежал за мной в темноте подземных уровней.
        И почему он молчал.
        Я стою на площадке маяка и гляжу на дорогу из золотых плиток.
        И снова предательская мысль бьется в висках.
        - Почему упал Икар?
        Солнце?
        - Почему?
        Техническая неполадка?
        - Почему?
        Злой умысел Дедала?
        - Почему?
        Испуг?
        - Почему?
        Всего лишь неумение?
        - Почему?
        - Почему?
        - Почему?
        Ответа не будет, я знаю. И не знаю, дал бы его сам Икар, доведись ему потом ответить.
        Я достаю из-под куртки пакет и осторожно его разворачиваю.
        Потом снимаю куртку.
        Потом рубашку.
        Липкий холодный туман, ползущий снизу, из города, обволакивает тело, словно меня касается огромная отвратительная медуза… кстати, как давно с побережья исчезли медузы? я не видел их с детства…
        Да что вообще я видел? Видел? Своими глазами? Настоящими глазами, а не внутренним зрением в угаре цифрового прихода или глазными нервами, раздражаемыми виртуальной картинкой? Когда в последний раз я что-то видел?
        Новый мир, новая реальность, новые люди… Так говорили нам, так хотели, чтобы мы думали. А на самом деле - люди те же. Потому что те же мифы, те же сказки, те же истории.
        И ничто не изменится вовек.
        Содержимое пакета переливается на солнце и чуть набухает, когда на него попадают капельки тумана.
        Сложнейшая и тончайшая структура - как человеческий разум мог придумать такое? Как смогли создать такое человеческие руки? Руки, не ведомые глазами, разум, не вдохновленный эгоизмом?
        Я бережно расправляю на ладонях переплетение нитей, микросхем и пленок, а потом единым движением накидываю на плечи.
        Если бы крылья у меня были до этого, то я бы подумал, что их сейчас отрывают. Наверное, так они и должны вырастать - с болью и агонией, чтобы не было слабости их потерять. Нановолокна проникают в поры моей кожи, срастаются с нервными окончаниями, и мне не надо оглядываться, чтобы знать, что сейчас происходит с моей спиной.
        И когда боль утихает, а я начинаю ощущать касание воздушных потоков, словно до тебя дотрагиваются чьи-то нежные пальцы, тогда я снова задаю тот самый вопрос.
        - Почему упал Икар?
        И вдруг понимаю - он не упал. Просто его история закончилась.
        Я делаю шаг к бездне. И к будущему. И замираю на полпути.
        - Но почему его история закончилась? - спрашиваю я вслух.
        Моего плеча осторожно касаются, словно спрашивая, что я имею в виду.
        - Но почему его история закончилась? - повторяю я, уже зная ответ.
        Резко повернувшись, прижимаю к себе ту, что стоит рядом со мной, и, расправив крылья, шагаю вниз.
        И я точно знаю - теперь-то я точно знаю.
        Я не упаду.
        Моя история не закончится.
        Потому что мой полет другой.
        Мой полет - не только для меня.
        Полет не должен быть лишь для одного.
        А двое никогда не упадут.
        И это будет еще один миф. Еще одна сказка. Еще одна история.
        На века.
        8
        …разрывая замкнутый круг…
        …я обнаружил еще, что многие ученые: богачи, аббаты, епископы, каноники, знатоки натуральной философии - будто вовсе были они неграмотными, потерпели крах, затратив бездну бесплодных усилий и вконец разорившись. И все только потому, что, увлеченные своим искусством, они оказались неспособными вовремя остановиться или свернуть с начатого пути.
        АЛЬБЕРТ ВЕЛИКИЙ, «МАЛЫЙ АЛХИМИЧЕСКИЙ СВОД»
        > Альберт и Ева
        Закат ронял за горизонт красную слюну. К вечеру дорога совершенно распухла от жары, поплыла, облиняла. Похоже, давно тут никто не брался всерьез выправить полотно. И оно походило на измятое лоскутное одеяло, небрежно брошенное посреди равнины. Заплатка на заплатке. Края дороги кое-где сужались, а кое-где расходились вширь. Да так, чтобы каждому сразу стало понятно: когда-то дорога была важной трассой, по которой катили нескончаемые авто с грузами и пассажирами, с почтой, фруктами, мебелью, с пиленой сосной, стеклом, железом и прочим, что только может поглощать город. Но это было слишком давно. Теперь она стала пустой и загадочной, как взгляд Сфинкса. Дорога будто задавала такой же вопрос, - зачем я здесь? Кто мои создатели? Увы, у тех, кто ехал в единственном на всю дорогу автомобиле, ответа не было. Они и сами хотели бы знать, куда ведет эта заброшенная магистраль. Но за целые сутки на глаза не попалось ни одного дорожного указателя. Хотя много ли разглядишь стариковским взглядом, особенно если приходится постоянно высматривать, не окажется ли под колесами рытвины или горбатой кочки? Ведь каждый
раз, как только это происходило, пассажирка весьма почтенного возраста, сидящая рядом со стариком-водителем, восклицала с изрядной долей укоризны:
        - Альберт! Гляди же на дорогу!
        Впрочем, она делала это достаточно деликатно, оканчивая восклицание вовсе не обличающей, а, скорее, просительной интонацией. Будто бы там, в конце всех слов, звучит и слово «пожалуйста». Наверняка сказывались долгие годы совместной жизни, которые не то что людей - камень к камню притрут так, чтобы ни единого острого лезвия не протиснуть.
        - Я стараюсь, дорогая… - каждый раз отвечал старик. Он делал это без раздражения, с покорностью в голосе, как будто сам был виноват в том, что кто-то построил, а после забыл про эту дорогу. Вернее, кто-то построил, а другие забыли. А ещё в этом ответе пряталось несколько значимых «но».
        Я стараюсь, дорогая, но у меня это плохо получается. Я стараюсь, дорогая, но ям слишком много. Я стараюсь, дорогая, но я уже устал. Ты же знаешь, я уже не молод, я очень-очень не молод, но - я стараюсь, дорогая…
        Старался и сам автомобиль. Это был старый, дребезжащий Шеви-пикап, рожденный точь-в-точь посреди прошлого века, в пятидесятом. Сказать о нём «видавший виды» - не сказать ничего. Видавший эпохи, это уже ближе. Когда-то в большом фермерском ангаре хранилось несколько автомобилей. Все одновременно и странные, и очаровательные, как любые вещи из прошлого. Старик, который тогда вовсе не был стариком, любил натирать до блеска их хромированные накладки. Он знал всё о каждом из авто, когда-то он перебирал их внутренности так же просто, будто эти штуки были не сложнее кофемолки. А вечерами, когда небо наряжалось в сиреневые наряды, что было в самый раз для путешествий за город, он приглашал на прогулку очаровательную супругу. Распахивал перед нею дверь, усаживал, целуя руку, и заводил мотор.
        Сколько он ни приучал верно выговаривать названия автомобилей, она всё равно называла их по-своему. И бежевый Плимут Пи-Би тридцать второго года превращался просто в Кролика, а непроницаемо-черный Крайслер-Роял сорок первого становился Адмиралом. Ну, а настоящему Адмиралу, был и такой в ангаре, Опель-Адмирал тридцать восьмого, она дала кличку Бош.
        Боша им пришлось продать первым. Потому что он нравился ей меньше всех других машин. Серебряный рудник, открытый на землях, принадлежавших предкам Альберта, однажды иссяк, и постепенно им пришлось распродать весь свой гараж.
        - Ничего страшного, - не унывал он, - рано или поздно заканчиваются все сказки.
        - А тебе не жаль с ними расставаться? - спрашивала она, потому что знала, как супруг привязан к автомобилям.
        - Ну, если соврать лишь чуть-чуть, то есть немного. Но я и собирал их как раз на такой случай. Чтобы пережить трудные времена.
        Это было давно. Теперь трудные времена настали для всех. То есть совершенно для всех. И нужно было куда-то ехать, искать дороги, где окажется не слишком много пробок. Времена менялись-менялись, пока не изменились совершенно. То, чем жили супруги прежде, казалось отсюда, из нового века, каким-то сном. Рассказами в книжках, которые они прочли и приняли за собственную жизнь. Новый век - новая жизнь. Вот только ненадолго.
        Ушли в прошлое и Кролик, и Адмирал, все другие автомобили-красавцы. Им на смену пришли совершенно другие модели. Быстрые, напичканные электроникой, элегантные по новой моде. Стареют не только машины. Альберт помнил, как он носил на руках Еву в день её рождения на двадцатипятилетие, затем на тридцатилетие, и даже на сорокалетие. Он даже в пятьдесят пронес её на руках несколько шагов, а после бережно опустил на землю. Но вот в шестьдесят он уже этого не сделал. А в семьдесят и подавно. Ещё после шестидесяти он перестал садиться за руль. И гараж его опустел. Только в самом дальнем углу, заваленный всякой рухлядью, остался стоять этот самый Шеви три-сто, из пятидесятого, на котором им теперь пришлось отправиться в Великий Исход Всех и Отовсюду. Возможно, телевизионщики нашли не самое подходящее название. Но само дело от этого не менялось. Исход. Отовсюду. Без указания конечной точки. Потому что там, в конце пути, маячила уложенная набок восьмерка.
        Альберт залил свежее масло, потратив едва не полдня, пытаясь отыскать, где же там сливная пробка, так надежно скрыла её ржавчина, которую пришлось удалять специальной жидкостью. Проверил тормоза, накачал покрышки. Когда-то их делали из настоящего каучука. Не чета нынешним пластмассовым, торжествующе заметил Альберт. Эту машину Ева звала Бульдогом. Наверняка из-за внешности. Капот и передний бампер напоминали унылую собачью морду, а выпуклые широкие обводы крыльев, наполовину скрывающие передние колеса, казались теми самыми свисающими бульдожьими брылями. Да ещё эти широко посаженные фары давали полное сходство с каким-то диковинным существом. И рычащий мотор…
        - А знаешь, мне не нравится этот закат, - призналась она. - Какой-то он слишком уж тревожный. Я понимаю, вряд ли всё должно заканчиваться как-то по-другому, но у неба вышел перебор с красным.
        - Во-первых, ещё ничего не известно. Нам просто сказали, что идет какое-то смещение, или перемещение, толком не понять. Хроно… хронос… Что-то там у них случилось со временем. Одни говорят, это раз в сто тысяч лет, другие говорят, что реже, третьи - что это какие-то зеленые человечки. Чем обернется, никто не знает, хотя мой тезка, старина Альби, он бы точно знал.
        - Ты говоришь о смешном чудаке со странной прической? Всё время улыбался, будто знал то, чего никто не знает? Да, точно! Я помню, все шептали за спиной, что он сумасшедший. А ты говорил, что он гений. И что он открыл великий закон, который изменит мир. Помню, ты старался мне всё объяснить, у тебя не получалось, потом подошел этот чудак, и всё стало на свои места.
        - Ты действительно помнишь это?
        - Не всё, конечно. Кажется, он сказал о поезде, который отходит от вокзала, и о вокзале, который удаляется от поездов. Почему бы и в самом деле его не порасспросить? Забыл его телефон?
        - Он назвал это теорией относительности, милая. Да, он действительно был гением. И знал то, чего больше никто не знает. Сейчас таких уже нет, а те, кто есть, ни черта не могут толком пояснить, почему нам приходится сниматься с места!
        - Альберт! Нельзя так ругаться! Возьми и позвони ему.
        - Не могу, дорогая.
        - Но почему? Ах да… Все эти новые маленькие телефоны уже отключились, а настоящий, нормальный телефон, который можно прикладывать к уху и не бояться раковой опухоли, мы оставили дома. Но ведь нам придется останавливаться, да? Чтобы заправиться? Ты сам так говорил. И там можно будет найти телефон.
        - Нет, дорогая. Не в телефонах дело. Помнишь, мы как-то ездили с тобой в Нью-Джерси, в Принстон? Примерно в середине пятидесятых. Ты заказала платье, портной пообещал, что такое платье будет только у тебя одной. А там, куда мы приехали, точно такое же оказалось у жены губернатора штата. Помнишь?
        - Да-да, что-то такое… Кажется, кого-то хоронили, играл целый оркестр, как будто хоронят президента. Или это и были похороны президента? Да! Его застрелили, прямо на глазах у всех! Он ехал в машине! Как это ужасно!
        - Нет, это случилось позже лет на десять. А тогда, в Принстоне, хоронили старину Альби, моего гениального тезку. И потому не получится позвонить. Ты ещё сказала, что у него вечно растрепаны волосы. И что это уже никак не исправить.
        - Я так сказала? Наверное, это выглядело глупо, - её лицо, и без того испещренное морщинами, сжалось ещё больше. Губы задрожали, она вот-вот могла расплакаться.
        - Не переживай. Всё хорошо. Ты сказала это шепотом. Мне. Больше никто не услышал.
        - Правда? - она недоверчиво взглянула на супруга, но губы перестали дрожать.
        - Конечно, правда.
        Они замолчали. И снова скрип рессор и грохот в кузове, временами перекрывающий даже шум двигателя. Там подпрыгивали в такт неровностям пластиковые бутыли с водой и пара внушительных дорожных сумок, а ещё дребезжали четыре металлические канистры, заполненные бензином, примотанные кое-как к бортику и накрытые парой запасных шин. Он не успел уложить всё как следует. А шины и вовсе бросил по привычке. Он отлично понимал: случись что в дороге, ему вряд ли удастся самостоятельно заменить колесо. Все разбегались кто куда. Он уже успел убедиться, что желающих помочь будет немного. Совсем немного. Ведь это Исход без Моисея. И каждый сам по себе.
        - А во-вторых? - спросила Ева.
        - Во-вторых? - старик оторвал бесцветный взгляд от дороги, отчего пикап дважды подпрыгнул, протестующе громыхнув чем-то в подбрюшье.
        - Ты сказал, во-первых, ещё ничего не известно. И дальше про смещения и своего знакомца.
        - Про смещения? Ах, вот ты о чем!
        - Когда я сказала, что мне не нравится закат, ты сказал, что, во-первых, ничего не известно. А что во-вторых?
        - Ох, Ева, ты права, уже и не помню, о чем хотел сказать. Может быть, о том, что раз уж мы решились на это последнее путешествие, пусть оно выйдет счастливым и запоминающимся.
        - Запоминающееся - это для молодых. Нам память не нужна. На том, другом свете, воспоминания не понадобятся. Нас просто обяжут всё забыть.
        - Ты так считаешь?
        - Я в этом уверена! Нам жизнь покажется сном. Ты же не всегда помнишь внутри своего сна, кто ты и что ты? Можешь разговаривать с мёртвыми, будто они всё ещё живы. Но проснувшись, понимаешь, что их нет. Что они только там, во снах. Рядом их уже нет… Ох, Альберт! Их нет!
        Вот тут она расплакалась.
        У них были дети. Давно. Первый сын погиб на какой-то войне в далеких джунглях, второй - на другой войне, в других каких-то джунглях, они даже не могли отыскать место на карте, даже не знали, где эти далекие страны, которые забрали жизни их мальчиков. И что это за такие войны вдали от дома, где нужно отбирать чужие жизни и отдавать свои. Невестка всё чаще стала носить вязаные свитера, порванные джинсы и заплетать в волосы живые цветы. Её стало интересовать только одно. Музыка. Она уехала в Вудсток, забрала внуков и исчезла из жизни Альберта и Евы навсегда. Потом опустел гараж. Затем была распродана ферма. И всё, что у них осталось - вот этот старый пикап, который был просто забыт в углу ангара, да ещё ненужные, терзающие воспоминания. Наверное, Ева была права насчет воспоминаний, подумал Альберт и поспешил её утешить.
        - Ну-ну, дорогая. Прошлого не вернешь, что уж поделать. И закат не такой уж красный. Видишь? Дорога, кстати, стала лучше. Я, кажется, заметил огонёк, скорее всего, придорожное кафе. Зачем оно в такой глуши, ума не приложу.
        Она успокоилась, она научилась быстро успокаиваться. А вскоре всё прояснилось. Это действительно оказалась автомобильная заправка с магазинчиком и закусочной. Не такая уж тут была глушь. Потому что рядом проходила большая современная трасса, сверкающая отражателями на придорожных столбиках. Расчерченное на полосы русло автомобильной реки. А когда стемнело и огни машин слились в пылающие ленты, стало казаться, будто бы это бегут какие-то белые и желтые светляки, изредка мигающие красным и оранжевым. Альберт понимал, что скорости там приличные, и его пикапу никак не угнаться и не вплестись в эту бегущую ленту. Он думал заночевать в кафе. Но уже через несколько минут стало понятно, что это вряд ли. Слишком уж было шумно рядом с трассой. К тому же иногда из общего потока то один, то другой автомобиль сворачивал к заправке. То ли в поисках горючего, то ли ради чашки кофе и парочки хот-догов. Двери были распахнуты. Бери не хочу! Персонал отсутствовал. Ни бармена, ни владельца, ни даже сторожа. Прицепленная к каждой колонке табличка щедро сообщала: заправка, сэндвичи и всё остальное - за счёт заведения.
На удивление, тут не образовалось никакой очереди. В большинстве все торопились и проскакивали съезд к заправке, а вернуться назад не было уже никакой возможности. Или же на пару миль раньше повстречались другие места, где многие успели запастись горючим и прочим.
        - Дорогая, кажется, незадолго до того, как мы увидели шоссе, было красивое дерево. Можем вернуться обратно. Ночь теплая. Возьмём плед. Я думаю, звери не шастают тут, рядом с трассой. К тому же у меня револьвер, - он похлопал по поясу, но после вспомнил, что спрятал оружие в отделение для перчаток, как он упорно продолжал называть бардачок.
        - А разве мы не можем ехать ночью? - спросила она. - У Бульдога ведь есть фары? Или они не работают?
        - Работают, я включил их уже полчаса назад. Вот только, боюсь, мои глаза уже не поспевают за фарами. И я не хочу ждать, пока какой-нибудь болван воткнется пикапу в задницу. А именно так оно и будет. Сам-то я вряд ли кого тут догоню.
        - Альберт, Альберт, ты снова ругаешься! Наверное, нам действительно нужно вернуться и ночевать под деревом. Это так романтично!
        - Согласна? Вот и замечательно. Я всё же заправлюсь, а ты сходи внутрь, посмотри, может, найдется что-нибудь подходящее из еды.
        Прихрамывая из-за отеков, появившихся по причине долгой езды, - ведь она уже и не помнила, когда проводила целый день в поездке, - Ева направилась в кафе. И вернулась минут через десять, хотя ей показалось, что прошло намного больше времени. Машина стояла там же, на въезде, прижавшись к бордюру. Ева испугалась, что произошла поломка и они навсегда, до самого конца, останутся тут, у безлюдного кафе рядом с заправкой. Потом он ей разъяснил.
        - Тут не получится заправиться.
        - Почему? У нас кончились деньги? Но там написано, что всё бесплатно. Или успело побывать слишком много желающих, и кончился бензин?
        - Тут нет бензина, дорогая. Это газовая заправка.
        - Какая разница? Если все могут ездить на этом, как ты сказал, газе, почему бы и нам…
        - У нас не получится. Другое топливо. Бульдогу даже не всякий бензин подойдет. А тут совсем-совсем другое. Метан.
        - Ничего не понимаю. Это такой, на котором летают аэростаты?
        - Нет, Ева, это… Как бы тебе объяснить. Для старых авто - старое топливо. Для новых - новое. Как для старых глаз - маленькие скорости, а для молодых большие. Понимаешь?
        - Теперь понимаю, - вздохнула Ева.
        - Ничего, опустошим одну из канистр, а завтра обязательно найдем заправку для Бульдога. Покажи лучше, что ты нам раздобыла? Ого! Две упаковки соленых чипсов? Орешки? А что это выглядывает из кармана? Неужели…
        - Ну да, чего уж теперь думать о здоровье, - она торжествующе достала три баночки пива. - Извини, не нашла ни «Банкет», ни безалкогольного «О’дулс», ни темного летнего. Какой-то «Бад», но, думаю, тоже сойдет, - и заговорщицки подмигнула.
        Пиво «Банкет» вместе с темным летним последний раз они пили полжизни назад.
        А после, когда они вернулись на пару миль обратно, отъехав от жужжащей трассы, оказалось, что Ева прихватила с собой ещё кое-что.
        - Вот! - с гордостью, будто бы она выкрала эту штуку из самого Форт-Нокса, Ева показала маленький приемник. - Мы сможем слушать, что творится в мире, раз уж нам выпала передышка. Ведь завтра…
        - Ничего пока не ясно, - перебил её Альберт, которому надоело думать о том, что может произойти завтра.
        Они остановились у раскидистого дерева, породу которого уже нельзя было определить, потому что начало темнеть. Пришлось торопиться с обустройством ночлега. В кузове нашлась старая клеенчатая скатерть, укрывавшая дно. Он уложил скатерть на траву, расчистив место от упавших веток. Поверх постелил плед. Затем выкатил обе покрышки, внутренне ликуя, что они смогли пригодиться. Заботливая Ева успела зацепить из дома пару подушек. Вторым пледом они укрылись, а ноги закинули на покрышки, чувствуя с облегчением, как отходит кровь и как оживают отекшие мышцы. Револьвер Альберт уложил вначале под подушку, но затем, ощущая присутствие жесткого металла, обмотал полотенцем, чтобы не намочило утренней росой, и всунул под край пледа. Потом включил радио.
        Особо им и не пришлось искать волну. Первая же случайная станция вещала о том, что завтра, возможно, для всех настанет последний день. Причем слово «возможно» они повторили ровно столько же раз, сколько и «последний», и было сложно понять, в какую сторону клонится чаша весов.
        - С таким прогнозом ставки лучше не делать, - заметил Альберт. - Это всё равно что советовать: ставьте куда хотите, или на красное, или на черное.
        - Ну, точно. Вот смеху будет, если завтра окажется, что всё это напрасная трата времени, ложная тревога, какой-то глупый водевиль. Кстати, а что это за Церна? Метеостанция? Откуда им всё стало известно?
        - Нет. Не метеостанция. Это такая подземная лаборатория. Труба под землей, по ней бегают частицы. Они измеряют… Они измеряют… Да чёрт его знает, что они там измеряют. Но только если они это измерили, то значит, так и будет. Вот какая это лаборатория.
        - Да-да! О ней как раз и говорят! Коллаж какой-то. Для ускорения. Твой тезка бы лучше понял. Нет чтобы объяснить по-человечески.
        Словно услышав просьбу Евы, радиоведущий сменил в эфире ученого, рассказывавшего какие-то совершенно непонятные вещи. Вот только и сам ведущий нет-нет, да и козырял странными словечками.
        - Все признаки свидетельствуют, что с окружающей нас материей, со всем миром, в течение следующих суток произойдут какие-то изменения, - говорил ведущий. - Вот тут спрашивают, какие же могут быть фокусы со временем. Возможно, это будет замедление, а возможно, и вовсе наоборот, никто точно пока не скажет. Неизвестно и то, сколько это всё может продлиться. Мы впервые сталкиваемся с хроновирусом. Что касается рекомендации провести время в движении, отправиться куда-то, она выработана исходя из принципов взаимодействия неких полей…
        Альберт, сам того от себя не ожидая, схватил радио, лежащее между ним и Евой, и швырнул его далеко-далеко в поле.
        - Ну и правильно! - поддержала Ева. - Только голову морочат. Завтра все и узнаем.
        Будь Альберт моложе, закинул бы приемник подальше. А так они долго ещё слышали какие-то звуки, перемежаемые неясными мелодиями, пока не уснули.
        Рассвет казался обычным. Пели птицы. Корпус пикапа покрыла роса. Теперь в его дверцы можно было смотреться как в зеркало. Роса лежала повсюду, намочив и пледы и всё-всё вокруг. Но всё равно, это было замечательное пробуждение, отметил Альберт. Они давно уже не просыпались вместе. Голова Евы лежала у него на плече и казалась почти невесомой. Он провел по её щеке скрюченным пальцем, она причмокнула во сне, будто ребенок. А после тоже открыла глаза.
        - Альберт! Где мы? Что это?
        - Успокойся, дорогая. Это поле, мы здесь ночевали.
        - В поле?
        Он знал, что ей потребуется немного времени, чтобы срастись после сна с реальностью.
        - Пойду, налью кофе.
        Он встал и отправился к пикапу за термосом, заодно решив проверить двигатель. И то и другое вышло замечательно. Мотор поперхнулся бензином, оставшимся со вчерашнего дня в топливной системе, затем прокашлялся и зазвучал. По прикидкам Альберта, ему должно было хватить горючего ещё на пятьдесят миль. И потому возиться с канистрами он не стал. Кофе оказался горячим, почти таким же горячим, как его заварили перед выездом.
        К пикапу подошла окончательно пробудившаяся Ева. Она больше не спрашивала, что они здесь делают, что это за место, и всё такое прочее, хотя, конечно, помнила далеко не всё. По крайней мере, когда они снова проехали мимо заправки у шоссе, Ева оживилась.
        - Ой, смотри! Кафе! Там ведь можно найти что-то вкусненькое! В дороге всегда нужно останавливаться у таких маленьких кафешек, иначе не поймешь, что это была за дорога. Заодно узнаем новости.
        - Там никого нет, Ева, - ответил Альберт.
        - Ну, знаешь, пара минут ничего не решат. Я всё же схожу и погляжу.
        - Хорошо, дорогая, - начинать последний день ссорой ему вовсе не хотелось.
        - Я быстро. Можешь не глушить мотор! - бросила она и соскочила с широкой подножки пикапа. Сон придал ей бодрости, и теперь она не хромала.
        И как ей только удается сохранять грацию, поразился Альберт, которому такие простейшие дела давались всё трудней и трудней.
        Ева не обманула. Она не задержалась в кафе. В руках её было пусто.
        - Я снова всё забыла, да? - заглянула она в глаза Альберта.
        - Ну, ничего страшного, вот, вспомнила же.
        - Нет, это мне там сказали, внутри, что я вчера уже была, вечером, и что взяла пару-тройку пива. И чипсы.
        - Вернулись хозяева? Там наверняка должны быть фотокамеры, которые засняли, как ты вечером шарила по полкам.
        - Не хозяева. Там был тот… Кажется, мы вчера о нём говорили. С растрепанными волосами. Мы ездили к нему в гости в Нью-Джерси, когда оркестр играл грустные мелодии, как на похоронах. И я была в таком же платье, как Мэри, вот только не помню, кто она такая.
        - Что? - Альберт последний раз так резко жал на тормоза году этак в семидесятом прошлого века. - Какой знакомый, Ева? Этого не может быть!
        Она забывала некоторые вещи, но галлюцинаций за ней никогда не водилось. Альберт вбежал в кафе, забыв про артрит в суставах, но там было пусто. Никаких посетителей, никаких хозяев. И, естественно, никаких Эйнштейнов. Наверное, начинаются те чудеса, которыми власти пугали всех вот уже пару недель, подумалось ему. Неужели теперь Еве начнет казаться, будто она встречается с людьми из прошлого? И как к этому стоит отнестись ему, если получится, что он как раз ничего и никого не увидит? Делать вид, что всё, что ей кажется, так и есть? Но он никогда не обманывал супругу.
        - Ева. Там никого не было. По крайней мере, - поправился он, - не было, когда я вошел.
        - Что ж. Люди приходят. Люди уходят. Кого-то мы встречаем, кого-то провожаем, - философски заметила Ева. А после добавила: - Он сказал, чтобы мы не совались на шоссе, потому что там будут заторы и аварии, что через десять миль будет съезд на дорогу, идущую среди пшеничного поля на север. Той дороги и стоит держаться.
        Альберт неуверенно кивнул, едва сдержав смятение. Потому что именно этой фразы, с указанием расстояния до съезда и с указанием направления, он никак не ожидал услышать от Евы. Разве что она повторяла услышанное. Но тогда получалось…
        Он встряхнул головой, отгоняя совершенно нелепые мысли. Ведь что бы ни происходило с пространством и временем, некоторых вещей быть не должно, потому что они попросту невозможны. Так учит весь опыт цивилизации. Так подсказывает логика. Так. Должно. Быть.
        Однако проехав десять миль, прижимаясь к обочине и пропуская всех подряд, он на самом деле увидел съезд, обозначенный указателем как дорога к фермерскому аэродрому. Вот только ни через пять, ни через десять миль он не встретил ни малейшего признака даже самого захудалого полевого аэродрома. У любого аэродрома есть ангар, а здесь, куда ни поверни голову, всюду колосилась пшеница. Вскорости небо тоже обрело пшеничный оттенок, и солнце пошло палить вовсю.
        - И куда же дальше? - спросил он Еву.
        - Дальше? Конечно же, направо! - ответила она без малейшей запинки, будто знала верный маршрут.
        Впереди дорогу пересекала другая дорога. Провинциальная грунтовка с неровной глубокой колеей. Случись к обеду дождь, ехать по такой дороге им станет непросто.
        - Ты уверена?
        - Ну разумеется! Очень жарко, хотя до полдня ещё далеко. А там будет прохладней.
        Пожав плечами, он свернул вправо. Не всё ли равно, где встречать конец света? К тому же они с самого начала решили, что хотят оказаться в каком-нибудь уединенном месте, где никто не увидит их беспомощность, где они никого не обременят. Всё же возраст - тяжкий балласт, тут уж ничего не попишешь. Для всех ты или обуза, или невидимка.
        Через несколько минут действительно посвежело. Грунтовка шла под уклон, а после вновь поднималась в гору. Когда пикап вполз на перевал, им открылась изумительная картина. По обеим сторонам дороги возвышались могучие, в два-три обхвата, деревья. С густыми кронами, с листвой, шумящей, словно пенный прибой. И они нырнули вниз, в это царство зелени и птичьего пения.
        - Я же говорила, тут прохладней! - улыбнулась Ева.
        И тогда Альберт окончательно успокоился. Он понял, что рядом с ним лучший штурман, который не знает сомнений. Потому что видит и чувствует дорогу не как водитель, ищущий ответ на извечный вопрос - куда ему ехать? - а как пассажир, который точно знает, как бы ему хотелось куда-то доехать. А раз уж маршрут изначально невнятен, то обо всем прочем, кроме желаний Евы, можно было не переживать.
        И потому он вовсе даже не удивился, когда дорога, вынырнув из леса, вдруг прошла у кромки огромного обрыва. Такого высокого, что отсюда, сверху, было не понять: что это там, внизу? что за серо-фиолетовые заросли? Пока не оказалось, что это море или даже океан. Хотя ни того, ни другого здесь, посреди материка, быть не должно. Но воздух постепенно наполнялся запахом морских водорослей. Показались белые точки, обратившиеся в беспокойных чаек.
        - Ты что-нибудь понимаешь, Ева?
        - А что тут понимать. Нечего тут понимать. Помнишь, мы рассматривали фотографии каких-то наших друзей, они хвастали путешествием в Ирландию. И я сказала, как замечательно было бы там побывать. Ты пообещал, что мы там побываем. Твоё обещание сбылось. Что тут странного? Я всегда верила в тебя и во всё самое лучшее…
        - Ирландия?
        - Ну да, скоро появится маяк. Дорога пойдет вниз, мы спустимся на зеленый луг.
        Дорога, как и сказала Ева, ушла вниз, будто сорвалась с огромной высоты. Альберту было не до удивлений. Он боялся, как бы не отказали тормоза. Таких крутых спусков пикап не видел с момента своего рождения. Вскоре открылся маяк. Он действительно стоял на окончании длинной косы, уходящей в море. Шел прилив, дорогу к маяку перехлестывали волны.
        - Давай постоим здесь немножко, - попросила Ева, и он не стал ей отказывать.
        К тому же тормозным колодкам нужно было остыть. После спуска они источали тошнотворный запах. Оставив машину, супруги, взявшись за руки, пошли по косе в сторону маяка. Но не успели сделать и двух десятков шагов, как невероятная волна ударила с такой силой, что камни задрожали, а струи шипящих брызг, будто холодное шампанское, окатили их с ног до головы.
        - Теперь и промокли… - растерянно сказал Альберт, который не успел ни увернуться, ни прикрыть Еву, а только стоял и смотрел, как водяной вал бьёт в камень.
        - Ничего. В дороге просушимся. Нам ещё долго ехать, - загадочно пообещала Ева, а после добавила: - Хочу кофе!
        - Термос в машине.
        - Нет же! Хочу настоящий кофе! Кофе по-восточному! С корицей, гвоздикой, ванилью, со стручком кардамона. Говорят, его даже с чесноком готовят. Никогда не пробовала.
        - И где же мы его возьмем?
        - Здесь - совершенно нигде. В Ирландии варят пунш и делают замечательный виски, но я хочу кофе. А это в другом месте.
        - В каком, Ева? - он уже забеспокоился, что сознание супруги начинает отказывать и иллюзии накрывают её так же легко, как волны только что накрыли берег.
        Хотя говорить об иллюзиях теперь было сложно. Ведь он сам, промокший до нитки, только что стоял у края обрыва и видел своими глазами это море, эти волны, этот маяк, который предсказала Ева.
        - Давай, заводи. Сейчас мы поднимемся, там ехать немножко, и поищем мне кофе, а тебе, если хочешь, настоящий восточный кальян.
        Альберт завел двигатель, пикап тронулся, волны и край обрыва остались позади. Сохранился лишь зеленый пейзаж, будто бы на камни положили пахнущий свежестью замшевый ковёр. Над ними проревел авиалайнер, восстанавливая связь с реальностью. Так низко, что Альберту показалось, будто он падает. Но самолет, огромный, с четырьмя двигателями, ушел вдаль, а вслед за ним другой, потом третий. Потом ещё три лайнера появлялись из-за горбатого холма, набирая высоту.
        - Наверное, там аэродром, только никакой не фермерский, а самый настоящий. Они тоже отправляются в последнее путешествие. Хотя это как-то слишком - отправляться в неизвестность на самолете. Мало ли… Тут всё же земля, а падать с большой высоты…
        - Каждый ищет счастье по-своему, - сказала Ева. - Они захотели в небо. Мы захотели вдаль. Кто-то вышел прогуляться в любимом парке. А кто-то и вовсе остался. Дома. На диване. Перед телевизором.
        - Это глупо. Ведь говорили, что будут какие-то локальные катаклизмы, как дождь, который над одними кварталами в городе идёт, а над другими нет. Нужно быть в движении, чтобы вырваться из-под такого дождя. Хотя нам много чего наговорили…
        - Вырваться? А зачем? - Ева восторженно протянула руку. - Смотри!
        Там, за неожиданной осенней сопкой с пожухлыми бурыми травами, показалась шумная кавалькада. Две кареты неслись во весь опор, их окружало человек двадцать конных сопровождающих. Рядом с каретами бодро, с лаем, мчалась свора охотничьих псов.
        Когда пикап поравнялся с отстающей каретой, Ева улыбнулась бравому форейтору в треуголке и с блестящим аксельбантом на зеленом мундире. Тот отложил кнут и приподнял шляпу. Затем окошко в дверце кареты распахнулось, и маленькая рука в перчатке кинула горсть самоцветов. Эта щедрость сопровождалась каким-то восторженным женским восклицанием, им что-то прокричали изнутри кареты, вот только было совершенно не разобрать, что именно.
        - Осторожно, Альберт! Будь внимательней! - воскликнула Ева, и он свернул в сторону, удаляясь от карет, от погонщиков и собак, и совершенно вовремя. - Ты что, не видишь? Здесь уже зима!
        Дорога превратилась в широкий наезженный тракт, лежалый снег искрился на морозе, и им пришлось закрыть окна и включить печку. Шины протестующе буксовали, когда пикап выкатился на эту заснеженную трассу на скорости около двадцати миль в час. Будь эта цифра больше, их точно бы занесло. Но обошлось. Выровняв дыхание, Альберт постепенно уловил норов дороги, хотя надолго ему это не пригодилось. Дорога снова изменилась.
        И были пирамиды, и были барханы высотой с дом. Потом какой-то длинный мост. Они ползли по нему верных два часа. Стрелка уровня топлива даже не шелохнулась, как будто машина едет, не расходуя бензин.
        Будь что будет, решил Альберт. В конце-то концов, разве не может ко всем этим большим чудесам прибавиться ещё одно маленькое чудо? После маяка над морем, после конного выезда, после изумрудов, что попали в кабину пикапа, хотя больше половины всё же рассыпалось по траве, после всего, что случилось с утра, немного сэкономленного топлива - это так, мелочь.
        А потом был кофе. Старый важный турок переливал его из чаши в чашу, пока не удовлетворился своим трудом. Ева хотела расплатиться парой драгоценных камней, но кофеджи вздернул подбородок, издав громкое цыкание, и прижал руку к сердцу. Иногда преклонный возраст - та же драгоценность. И Ева, и Альберт ощущали себя на вершине блаженства, потягивая невероятно вкусный терпкий напиток из маленьких чашечек. Сам турок тем временем собирался в дорогу. Весь этот поселок, похоже, готов был тронуться с места. Правда, тут не имелось никакого асфальта. Только брусчатка, идущая по центру поселка. Альберт испугался, что пикап завязнет, но всё обошлось. Машина тронулась, прошлась по песку, перемешанному с ракушечником, и оказалась на окраине.
        И снова была дорога. Мимо них проносились быстрые авто, потом тянулись вереницы каких-то повозок с огромными колесами. Однажды они оказались рядом с железной дорогой. Вот только странная то была дорога. Вначале навстречу прошелся старый, окрашенный в черный цвет, паровоз. Он издал отчаянный птичий свист, обдав клубами темного древесного дыма. За паровозом тянулись тендер с углем и вереница разноцветных вагончиков, наполненных радостными пассажирами. Дамы обмахивались веерами, а мужчины придерживали котелки рукой, чтобы их не сдуло встречной воздушной струей. Едва паровоз скрылся, последний раз огласив гудками окрестности, вслед ему пролетел другой состав. Узкий, острый локомотив, сверкающий на солнце, и четыре обтекаемых вагона. Он больше походил на огромного атакующего питона, потому что парил над землей. А само полотно превратилось в монорельс. Потом они проезжали мимо острова, где дети возились на берегу, выстраивая каменных идолов. Будто играли в пасочки.
        - Ты только посмотри, какие огромные! И дети, и камни! Кажется, я это где-то видела. Остров. Фигуры, - веселилась Ева. - Милый, а помнишь, у тебя была такая вот розовенькая машинка, я называла… как же я её называла?
        - Миссис Хадсон?
        Дорога нырнула в зеленую долину, где на склонах ровными рядами, как на параде, выстроились столбики, несущие виноградную лозу.
        - Нет. Про Миссис Хадсон я не забыла. А эту звали… Нет, не вспомню.
        Она смеялась снова и снова. Она рвала виноградины на ходу и вкладывала их в рот Альберту. А он смеялся в ответ, и по его подбородку текла виноградная мякоть.
        - Вечно ты такой небрежный, - говорила она и протирала его подбородок платком.
        И машина катила, а дорога была бесконечной. Ева смеялась.
        Её больше никогда не пугал закат.
        + Театр фон Клейста
        Театр фон Клейста появился в городе вместе с началом сезона дождей, привезя с собой сырость, вязкие туманы и пронизывающую морось.
        Театр кочевал по стране, точно его гнало, как перекати-поле, туда, где особенно сыро, промозгло и противно. Он приходил с дождем и уходил всегда с сильным ливнем, будто его смывало потоками воды дальше. После его ухода ничего не менялось в городе. Всего лишь скоро приходила зима. Такая же сырая, промозглая, с ветрами, крупой снега и осколками льда. Потом зима сменялась весной, не менее противной и мокрой, но хотя бы теплой, а та медленно переходила в лето, удушливо-влажное, с паром, поднимавшимся от реки и городских фонтанов.
        А потом вновь приезжал театр. И снова город окутывала мерзотная морось, под ноги стелились клочья тумана, квартиры заполоняла сизая плесень, а городское кладбище покрывалось ковром похабно шевелящихся дождевых и прочих червей.
        Театр появился в городе и принес мне мигрень, бессонницу, удушье и кошмары в редкие минуты ночного забытья. Вполне возможно, что это все было связано не с театром, а с сезоном сырости, но мне почему-то казалось, что всему виной именно он - тот насквозь пропитанный водой шатер, что раскинулся на набережной и наполовину сполз в реку.
        Кроме всего прочего, у меня портилось настроение. Я не мог объяснить, почему и какая тут взаимосвязь. Но против фактов, пусть даже и таких странных, не попрешь. В театральный сезон у меня всегда портилось настроение. Мне было страшно, стыдно за свой страх, противно, неуютно от этой противности, и так далее. Чувства и эмоции скручивались в тугой клубок, клубок перемешивался в шар, подобный шару Мес Гетры… И я ничего, ничего не мог с этим поделать.
        И мне приходилось уговаривать себя, что все в порядке.
        И, в конце концов, я начинал себе верить.
        Ну а что мне еще оставалось?

* * *
        - Богомерзкие твари! - прошипели из-за соседской двери, когда я, вернувшись домой из конторы, пытался попасть ключом в замок. Лампочка на потолке искрила и шипела, наверное, коротило от сырости, тени метались по закутку, в котором я стоял, ключ же скользил и срывался с запотевшего металла. Ну вот, к весне замок снова проржавеет, и его придется менять.
        - И вам добрый вечер, мадам фон Хаммерсмит, - не оборачиваясь, ответил я.
        - Твари, твари, твари! - продолжала плеваться соседка, вдова бригадного генерала, жившая тут чуть ли не со времен постройки дома. Старуха ненавидела всех вокруг себя, - не этих - так цыган, не цыган - так нищих, не нищих - так соседей. Пока ее ненависть ограничивалась лишь поливанием грязью в глаза и сплетнями за спиной, но весь наш дом уже начинал побаиваться, что вскоре она начнет поджигать квартиры. Она таки дождется, что ее квартиру запалят первой, да.
        - Мадам фон Хаммерсмит, - вздохнул я. - Право слово, хватит.
        - Она пялилась на меня! Эта богомерзкая тварь стояла на улице и пялилась на меня, - старуха стучала по полу клюкой, и я понимал: от того, что клюка не стала стучать по мне, отделяют фут с мелочью, влажный пол и нежелание соседки пачкать тапки.
        - Ну, мадам, с их точки зрения мы тоже можем быть богомерзкими, не так ли? - попытался я воззвать к останкам разума, погребенным под старческим маразмом. - С точки зрения их богов.
        Соседка сплюнула.
        - У этих тварей не может быть богов!
        - Мадам фон Хаммерсмит, - вздохнул я. - Мы должны быть терпимы.
        Возможно, я бы, поразмыслив, и разделил бы кое в чем старухину точку зрения, особенно в плане того, правомерно ли называть то, во что верили они, богами. Но мадам чересчур уж рьяно отстаивала ее, так что та вызывала только отторжение. Никому не хочется соглашаться с сумасшедшими.
        - А еще, помяните мое слово, в городе снова кто-то пропадет! Его заберут эти твари! Твари, твари, мерзкие твари!
        В голове снова начала пульсировать боль. Кажется, ночью будет ливень.
        - Мадам фон Хаммерсмит, прекратите, - вздохнул я. - Пожалуйста… - ключ наконец-то скользнул в скважину, и замок спасительно щелкнул. - Сообщите в полицию, если уж вас так побеспокоили.
        Старуха еще возмущенно шипела мне вслед, кажется, на этот раз проклиная меня, но я ее уже не слушал.
        Отчасти, конечно, мадам была права. Всегда, когда театр приходил в город, исчезали люди. Нет, конечно, они исчезали и в любое другое время года, но в театральный сезон они пропадали обязательно. Разные люди. Парни, девушки, старухи, мужчины. Из разных слоев, разных профессий, разных интересов. Один-два, не более. Но исчезали. В театральный сезон. Незадолго до того, как театр покидал город. А может быть, и в тот день, когда он покидал город, кто может сказать точно?
        Скорее всего, это было всего лишь совпадение, да нет, это совершенно точно было совпадение, люди пропадали у нас всегда. Маленький городок, на перекрестке основных дорог, такие же маленькие городки на севере, юге, востоке и западе, ближайшая железнодорожная станция в трех часах езды, столица в сутках пути на поезде. Молодежь сбегала из болота быта, старики переезжали к молодежи… никто никому не был нужен, поэтому, как правило, никого и не ставили в известность о своих переездах. О, эти неловкие моменты, когда заочно похороненный в том году человек вдруг наведывался в родной город собрать кое-какие долги!
        А то, что люди исчезали именно в сезоны дождей… Тоже все было объяснимо, разве нет? Депрессия, желание сменить обстановку. И если у человека достает сил, то он бежит прочь из города, а если нет… Если нет, то его тело вскоре всплывает у излучины реки за городом.
        Однако людям свойственно отрицать принцип Оккама. Хотя нет. Наверное, нет. Наверное, в нынешнее время как раз самым простым и понятным было обвинять во всем их.

* * *
        Под дверью подвывали и царапались. За окном стонали и стучали. Какофония звуков вонзалась в мои виски, предвещая завтрашнюю неумолимую мигрень.
        Я пил бренди, - противное, мутное, видимо, некачественное, - хотя почему это «видимо»? совершенно точно некачественное! но лучше все равно ничего нельзя было достать в нашем городке в это время года, - и из дальнего угла комнаты смотрел на окно. Дождь барабанил по подоконнику, что-то, скорее всего, те же самые капли дождя, ведь у меня за окном не было деревьев, билось в стекло. Огни вывески бара напротив бросали цветные блики на потоки воды на окне, превращаясь в потеки красок. Звук саксофона, доносившийся все из того же бара, был больше похоже на вой умирающего кита, чем на музыку, а вкупе со стуком какого-то припоздавшего домой алкоголика - еще и кита добиваемого.
        Что-то шуршало в задней комнате, видимо, от стены отставали отсыревшие обои. Дома были совершенно не приспособлены к постоянной сырости. Как вообще такие могли строить здесь, в такой погоде и с таким климатом? Поэтому то и дело приходилось подклеивать обои, менять прогнившие деревянные панели, а то и вызывать дезинфекторов, которые уничтожали плесень, селившуюся в углах пушистым сизо-зеленым ковром, каких-то белых червей, похожих на сопли, да многоножек размером с большой палец.
        За дверью мяукала и скреблась кошка мадам фон Хаммерсмит, - тощее, облезлое, вечно голодное, сколько бы оно ни жрало, животное, круглые сутки побиравшееся по соседям. Когда-то я прикармливал ее, поддавшись порыву сострадания, но потом, вычищая кошачьи фекалии с ковра, понял, что к эпитетам, описывавшим эту тварь, в полной мере относится также и «неблагодарное», и перестал пускать ее в квартиру. Однако та, видимо, имела привычку ходить по местам боевой славы в надежде на слабость человеческой памяти и силу человеческого же сочувствия.
        Но со мной это не пройдет, нет. Я больше сочувствовал своему ковру, хотя тот тоже скоро не выдержит атак сырости и вот-вот сгниет, расползшись на волокна.
        Мяуканье перешло в истошный вой, и кошка начала биться телом о дверь. Я чертыхнулся и, наклонившись, швырнул через коридор туфлю. Та на излете ударилась о дверь, вой тут же смолк, раздалось хлюпанье, и все стихло.
        Надо будет сказать этой старухе, чтобы лучше следила за кошкой, чем за соседями и прохожими, да.
        Ночью мне снилась глубина. Я погружался в нее, - черную, липкую, бесконечную, - глубину, где нет верха и низа, где перемешаны право и лево и где ты не понимаешь: ты все еще тот же, или уже вывернут наизнанку? Вероятно, это была глубина воды, - какая же еще может быть настолько плотной и густой, практически проминающейся под пальцами? - но отчего же я тогда мог свободно дышать? И в тот самый момент, когда я подумал о дыхании, на меня навалилось удушье. Что-то стискивало мне грудную клетку и давило на горло, а может быть, наоборот, разрывало грудь и давило в горле? Опять, опять было невозможно разобраться в ощущениях! И я задыхался, беспомощный, как ребенок.
        Словно удар вытолкнул меня из сна, и я резко открыл глаза. Меня окружала вязкая, чернильная темнота. Видимо, что-то, как и неделю назад, опять случилось с барной вывеской. Скорее всего, закоротило. И та вырубилась. Мне стало неуютно. Казалось, что сон продолжается, и я сплю во сне, и этот круг дремной дремоты не разорвать, что вот-вот эта темнота сожмется вокруг меня и окажется глубиной…
        Я встал, прошелся по комнате, пристально изучил пустую бутылку из-под бренди, потом подошел к окну и, распахнув его, высунулся наружу, судорожно глотая сырой, вязкий воздух, словно пытаясь напиться, а не надышаться. На улице пахло плесенью, застоявшейся водой, чем-то соленым. И даже слегка подванивало чем-то дохлым. Обычные запахи обычной ночи. И, кажется, именно они и успокоили меня. Собственно, что такое ночной кошмар? - всего лишь ночной кошмар. Картинки, звуки и ощущения из набора того, что гарантированно вызывает у тебя страх или отвращение. Видимо, я боюсь темноты и глубины. Ну, бывает, да. Вот то, что снова начинает болеть голова, это уже плохо, это уже не так просто. Хотя тоже решаемо буквально за один-два похода к специалисту. Вот и все, вот и разобрались.
        Я глубоко вдохнул, выдохнул, успокоился, бросил взгляд вниз, на мостовую, и резко отпрянул, ударившись о раму затылком.
        Прямо под моим окном стоял - сидел, лежал? как назвать эту… позу? - один из них.
        Разбросав свои щупальца по мостовой и немигающим взглядом уставившись прямо мне в лицо.
        Я с грохотом, - несомненно, разбудив бдительную соседку, - захлопнул окно и задернул шторы.
        До утра я просидел в кресле в самом дальнем углу, вцепившись в кочергу и наблюдая, как по окну струятся капли дождя и в ночи бродят какие-то тени.
        Сейчас я был бы очень рад кошке.

* * *
        - Ну, все понятно, - психиатр выпустил еще колечко дыма из своей трубки и проследил глазами его путь к потолку.
        Я тоже поднял взгляд. Конечно, курить в присутствии пациентов было нарушением врачебной этики и прочее, но, тем не менее, эти колечки и странный солоноватый запах табака… это все успокаивало. Один из элементов психотерапии, как-то так. Врач не волнуется, - значит, с пациентом все не так уж и плохо. Это ободряет, да - а что еще нужно человеку в кабинете психологической помощи?
        - Вы уверены? - рассеянно спросил я, наблюдая, как колечко продолжает висеть под потолком, как густой кусочек тумана. Несомненно, это какой-то особый табак. Как минимум не местный. У того табака, что продается у нас в городе, да и того, который привозят из столицы, не выходят такие тугие, плотные, что, кажется, можно взять их в руки как бублики, колечки. Так лишь, жалкие пыхалки, рассеивающиеся в воздухе без следа уже через пару секунд.
        - Какой именно момент вас волнует? - невозмутимо спросил врач. - «Все» или «понятно»?
        Я промолчал.
        - Так вот, - врач выпустил второе колечко вдогонку первому и потянулся, хрустнув суставами. - Я, наверное, вас разочарую… но ваш случай, к счастью, не первый и, увы, далеко не единственный. Хотя, может быть, и наоборот. Увы, не первый, и к счастью, далеко не единственный.
        - А что, есть разница? - угрюмо спросил я. Кажется, врач намеревался получить гонорар за пустую болтовню и жонглирование фразами. Это, конечно, мило. Но только забесплатно.
        - Огромная, - кивнул тот.
        Я решил не поддаваться на его уловки и чуть сменил тему:
        - Ну, с «увы» я понимаю и даже согласен. А что, тут уместно «к счастью», да?
        - Разумеется, - ответил психиатр, ковыряя ногтем резьбу на трубке. - Не единичный случай, следовательно, мы уже имеем некоторую выборку, чтобы иметь возможность определять наиболее вероятный диагноз и наиболее верное лечение…
        - И что же у меня?
        Врач зажал трубку в зубах и стал сплетать и расплетать тонкие гибкие пальцы. Словно два паука-альбиноса затеяли причудливый брачный танец.
        - Судя по всему, у вас банальная психосоматика, - бесстрастно сообщил психиатр. - Головная боль, мигрени, нарушение сна - обычные последствия подавляемых эмоций или психологической травмы, о которой пациент пытается забыть.
        - И?
        - И мы будем лечить, - пауки закончили брачный танец.

* * *
        Глубина. Я погружался в нее, - черную, липкую, бесконечную; глубину, где нет верха и низа, где перемешаны право и лево и где ты не понимаешь, - ты все еще тот же или уже вывернут наизнанку?
        Глубина была холодной, вязкой. Она заливалась мне в рот потоком воды, обжигая горло и разрывая легкие.
        Мне пять лет. Жаркий летний день. Я играл у фонтана. Залез на парапет. Нога соскользнула. Я упал.
        Воспоминания прорываются ко мне, борясь с глубиной.
        Лето. Солнце. Черный мрамор фонтана. Мама, заговорившаяся с соседкой, - о да, это же мадам фон Хаммерсмит, - тридцать лет назад она была такой же дряхлой старухой, ничего не изменилось!
        Голуби срываются с верхушки фонтана. Я падаю в воду, поднимая стену брызг.
        И глубина, глубина, глубина.
        И черная тень, - еще чернее черноты глубины, - чертит вокруг меня… черт, черт, черт…
        И глаз, огромный, нечеловеческий, - да и глаз ли вообще это? - прямо напротив моего лица. Я пытаюсь закричать, но глубина уже влилась в меня, и не выходит даже бульканье.
        И щупальца, крепко обхватившие меня - и, подняв над краем чаши фонтана, передающие в руки подбежавшим людям.
        - Подавленные воспоминания, - донесся откуда-то, как из-под плотного ватного одеяла, голос психиатра. - Детская травма.
        - Ч-что это делало в городском фонтане? - я попытался прорваться сквозь одеяло. И кажется, мне это удалось, потому что сквозь мутную пелену забытья я снова чувствовал запах табака доктора, щекотавший ноздри до чиха. - Почему оно было в фонтане?
        - Это не относится к делу, - быстро сказал врач.
        - Но это значит, что они в городе? Что они на самом деле здесь, среди нас? Все время среди нас!
        - Прекратите, - раздраженно и совершенно непрофессионально отрезал врач, отчего я окончательно пробудился. - Сколько можно. Может быть, фонтан связан с рекой. Откуда мне знать. Вы благодарны должны быть, что оно оказалось в фонтане. А вы, как я могу понять, ни тогда не испытывали ни капли благодарности, ни сейчас.
        Врач явно разозлился. Я ощутил стыд.
        - Ну да, да, - замялся я. - Действительно, что это я.
        - А то знаете, - хмыкнул доктор, снова раскачивая маятник. - Это, пожалуй, как в старом анекдоте: «Это вы нашего Мойшу из реки спасли? - Да. - А где шапочка?»
        Я изобразил улыбку.
        - Продолжим, - предложил психиатр.
        Маятник уже вернулся к прежней амплитуде, и каждый его взмах сопровождался легким шорохом, словно где-то сыпался мелкий песок.
        Я покорно закрыл глаза.
        - Они не виноваты, - вкрадчиво нашептывал мне мягкий баритон. - Да, они не такие, как мы. Но ведь и мы не такие, как они. Поэтому если говорить об их вине, то так же можно говорить и о вине нашей. Так что мы квиты.
        «Шшшух-шшшух», - сыплется песок.
        - Это просто обычная психология, - продолжает вещать врач. - Не более. Но и не менее. Всего лишь набор самого непривычного для человека. И поэтому априори самого опасного и противного. Не лицо, не глаза, не кожа… не руки, не ноги, не туловище… все иное, а значит, априори чуждое. Чуждое, - то есть враждебное. Всего лишь психология, не более… Нужно уметь справляться с ней…
        Шшшух-шшшух…
        Я открыл глаза.
        Врач, откинувшись на стуле, пускал вверх колечки, правда, на этот раз уже какие-то бледные и жидкие.
        - Ну как? - участливо спросил он.
        Я прислушался к себе и пожал плечами.
        - Не знаю. Не могу ничего сказать.
        - Это хорошо, - кивнул врач, вынув трубку изо рта и пристально рассматривая ее.
        - В смысле?
        - Ну, если бы вы сейчас почувствовали неудержимое желание возлюбить какого-нибудь осьминога, то можно было бы говорить о том, что сеанс провалился. Что я переборщил. И нужно работать дальше, но уже в обратную сторону.
        Я кисло улыбнулся.
        - Спасибо.
        - Не за что, - махнул рукой врач, выбивая трубку. - Точнее, есть за что. И тут уже спасибо вам, что расплатились наличными. Как-то не доверяю я этим чекам, знаете ли.
        - А вы заметили, доктор, - вдруг невпопад вспомнил я. - Вы заметили, что раньше не было таких сезонов дождей?
        - Что?
        - Ну вот… я же сейчас вспомнил… не было раньше и таких туманов… и дождей… и сырости. Летом было солнце… и жарко было… ведь я именно поэтому и полез к фонтану…
        - Раньше и трава была зеленее, и небо голубее, - усмехнулся доктор. - Еще один психотерапевтический момент - идеализация прошлого. Не берите в голову. На самом деле раньше было точно так же. А вот так же плохо или так же хорошо, это уже от вас зависит.
        Бормоча это, он открыл ящик стола, достал брикетик чего-то грязновато-зеленого, распаковал и стал в нем ковыряться. По комнате снова поплыл терпкий солоноватый запах.
        Я понял, что сеанс закончен, и стал собираться.
        - Постойте, - вдруг окликнул меня врач, когда я был уже в дверях. - Сходите сегодня вечером в театр фон Клейста.
        Я поежился.
        - Будем считать это продолжением терапии, - психиатр смачно затянулся свежераскуренной трубкой. - Положительный результат нужно залакировать. Кроме того, говорят, что там дают действительно хорошие пьесы. Попросите место в восьмом ряду.
        Я кисло усмехнулся.
        - Вы подрабатываете распространителем билетов?
        - Скорее уж вносителем культуры в массы, - в той мне ответил врач.

* * *
        Уже сгустились сумерки, и туман начал выползать из подворотен и щелей, заглатывая подножия фонарей. Я не рассчитал с одеждой, и поэтому был вынужден плотнее кутаться в пальто и поминутно поднимать падающий отсыревший воротник. Огромные, отъевшиеся крысы то и дело выкатывались из одного клока тумана и исчезали в другом. Не нужно было гадать, почему театр из года в год выбирал именно это место, самое сырое, но можно было посетовать, почему за эти годы никто, - в том числе и его хозяева, - не позаботился о том, чтобы здесь что-нибудь хоть как-то облагородить. Хотя, может быть, эти не заморачивались на такие мелочи.
        Одна из крыс, выскользнув из тумана, не метнулась под ногами, а остановилась, поводя мордочкой и принюхиваясь к чему-то гораздо более важному, чем я. Я остановился. Крыса бросила на меня быстрый взгляд, видимо, оценила расстояние и степень опасности. И снова уставилась куда-то в туман. Потом переступила лапами, развернулась и скользнула обратно, откуда пришла.
        Я поежился. Голова у меня уже не болела, да, и за это, несомненно, стоило поблагодарить психиатра. Но нормальный здоровый страх непонятных мест, - особенно если эти места не внушали ровным счетом никакого доверия, - у меня никуда не исчез.
        Я помялся на месте, вглядываясь в туман и отчего-то ощущая себя крысой, которую только что видел. Мне хотелось поступить в точности как она: развернуться и быстро покинуть это место. Но что-то, - то ли какой-то подростковый заочный стыд перед врачом за свою трусость, то ли желание завершить начатое, - не давали это сделать.
        За моей спиной послышались голоса. Какая-то компания, - судя по обрывкам реплик, тоже направляющаяся в театр фон Клейста, - обогнула меня, смерила пренебрежительными взглядами и пошла дальше.
        Я отправился вслед за ней.
        В билетной кассе из-за стекла на меня воззрилась морда, - это же у них называется мордой, да? - какого-то очередного головоногого. Существо что-то пробулькало.
        - Слько блет?
        - Что? - переспросил я.
        Существо как-то пошло все складками, исчезло из поля зрения и вынырнуло через пару секунд с табличкой, которую приложило к стеклу.
        «СКОЛКО БЕЛЕТОВ?» - гласила она.
        - Один, - ответил я. - На восьмой ряд, если есть, пожалуйста.
        Существо открыло было клюв, а потом махнуло щупальцем и приложило еще одну табличку.
        «45». Пятерка была зеркально развернута.
        - Грабеж, - больше для проформы, чем действительно желая торговаться, буркнул я и отсчитал требуемую сумму.
        «СПСИБО» - была ответом мне табличка.
        Мокрая бумажка билета расползалась в пальцах. Ей-богу, лучше бы выбрали что-то поплотнее, картон там, или металлические жетончики, да хоть деревянные палочки, в конце концов! Пока я дошел до своего места, он окончательно превратился в кашицу и проскользнул между моих пальцев. Я бы наклонился да подобрал, - все-таки мне была слишком хорошо привита привычка не мусорить, - но, бросив взгляд на чвякающую под ногами жижу, решил, что от одного билета хуже не будет.
        В зале было не намного суше, чем на улице. Собственно, глупо было бы ожидать чего-то иного от шатра. Но зато по его периметру были установлены огромные, словно кустарно собранные из самолетных моторов, вентиляторы, которые гнали горячий воздух, и вместо промозглой сырости в зале царила удушливая сырость бани. И это было почему-то… уютнее.
        Я огляделся по сторонам.
        Театр, видимо, действительно пользовался успехом. Во всяком случае, более двух третей мест было занято, и это я подошел за полчаса до представления.
        Мое место находилось с краю, и я порадовался этому. В конце концов, если представление окажется отвратным даже на мой в высшей степени невзыскательный вкус, его всегда можно будет покинуть так, чтобы это не выглядело позорным бегством по ногам соседей.
        Сцена была надежно скрыта от глаз набрякшим от воды плотным занавесом, но по едва заметному его колыханию и тихому хлюпанью, доносившемуся из-за него, было понятно, что там что-то происходит.
        - Вы первый раз здесь? - спросила сидевшая рядом со мной девушка, кутавшаяся в отсыревший плед.
        - Да, - ответил я.
        - Завидую, - усмехнулась девушка.
        - Чему? - осторожно спросил я.
        - Тому, что вы в первый раз смотрите здесь представление, - девушка говорила с каким-то легким, практически неуловимым и ощутимым скорее интуитивно акцентом.
        - Вы не местная? - спросил я, разглядывая ее. Я действительно не видел ее раньше. Но справедливости ради нужно сказать, что я много кого из тех, кто находился в зале, не видел. Хотя на них можно было наплевать, а вот девушка…
        - Нет, - пожала плечами она. - Я из… из соседнего города.
        Она назвала город, который был чуть севернее.
        - Идете за театром? - шутливо спросил я.
        - М? - отозвалась она, глядя куда-то в сторону.
        - Идете за театром, говорю? - повторил я. - Я ведь верно понимаю, театр сейчас только что оттуда.
        - Ах да, да, оттуда, - кивнула она.
        Занавес с тихим чвяком поднялся.
        - Марионетки? - не удержавшись, воскликнул я. Девушка повернулась ко мне.
        - Ну да, - недоуменно ответила она. - Это же театр фон Клейста.
        Теперь можно было понять, что театр оказался более сложной конструкцией, чем банальный шатер. Половина крыши, - назовем это крышей, хотя с той же долей точности можно назвать ее и куполом, - попросту отсутствовала, открывая нашим взорам ночное небо. Поэтому распластавшиеся на подставках высотой в два человеческих роста осьминоги, - во всяком случае, они были похожи на осьминогов, - могли в полной мере наслаждаться моросящим дождем. Но, видимо, им этого не хватало, поэтому то и дело еще выше, скользя по подкупольным балкам, пробегали маленькие осьминожки, - наверное, будь это человеческий театр, их бы называли мальчишками на подхвате, - и выливали на кукловодов ведра воды.
        Часть воды попадала на марионеток и стекала по их деревянным, - хотя нет, дерево не выдержало бы постоянной сырости, скорее, какой-то иной материал, вероятно, кость, - лицам потоками слез.
        Хотя, надо сказать, это было весьма в тему сюжета.
        Давали «Медею». Старую, древнюю, замшелую «Медею», о которой уже добрую сотню лет как не вспоминали на человеческих сценах. И вот так внезапно, в глухой провинции, на сцене этого причудливого нелюдского театра…
        В этом было что-то завораживающее, да.
        Марионетки в человеческий рост, чьи черты воспроизводили в малейших деталях черты человеческие же. И можно было бы принять их за людей, если бы не гнущиеся во всех направлениях конечности и совершенно нечеловеческая гибкость тел. Марионетки, разыгрывавшие античную драму в полном молчании, под аккомпанемент лишь шума дождя.
        И над всем этим - огромные осьминоги, крепко держащие в щупальцах веревки от марионеток, одновременно и кукольники и крестовины…

* * *
        Раздался утробный гудок. Осьминоги сложили щупальца, а марионетки, печально брякнув, обвисли. Люди зашевелились. Кто-то встал и направился к выходу, кто-то начал переговариваться.
        - Антракт, - произнесла девушка вслух. Я понял, что она таким образом избавляет меня от неудобства задать вопрос, и почувствовал к ней благодарность.
        Занавес упал мокрой тряпкой. И до меня докатилась волна сырости.
        - Почему они показывают наши пьесы? - наклонился я к девушке.
        - Что? - не сразу переспросила она.
        - Почему они показывают наши пьесы? Почему не свои?
        - А вы раньше видели эту?
        - Нет, - признался я.
        - Тогда какая вам разница?
        - Но если это их театр… неужели у них нет своих?
        - Ну, может быть, вы просто не готовы видеть их пьесы?
        Я рассмеялся. Девушка сухо улыбнулась и поправила плед, закрывающий ноги.
        Меня кто-то толкнул. Рыхлый парень с лицом дауна и тянущейся из краешка губ ниточкой вязкой слюны протягивал в мою сторону поднос, заставленный стаканами, из которых поднимались струйки пара. Пахло чем-то терпким и сладковатым. Я отмахнулся, парень понурился и пошел дальше по рядам. Там к нему были более приветливы. И даже что-то покупали. Парень неуклюже, работая лишь правой рукой, - левая, видимо, больная или сломанная, безвольно висела под рубашкой, - пересчитывал деньги и, кажется, ровным счетом ничего не понимал в них.
        - У них тут работают люди? - удивленно спросил я.
        - Почему бы и нет, - пожала плечами девушка. - Посредники, переводчики, улаживатели всяческих дел с городскими администрациями. Почему бы и нет?
        - Разносчики напитков, - подхватил я.
        - Почему бы и нет? - повторила девушка. - У вас же в театрах тоже разносят напитки и еду?
        - В кино, - поправил я. - В кинотеатрах. Иллюзионах. Вы перепутали.
        - А, - неопределенно ответила девушка. - Ну да, конечно, перепутала. Извините.

* * *
        - Конец, - снова произнесла девушка через полчаса, когда прозвучал еще один гудок. Собственно, этого она могла и не говорить. Медея поднялась в небо с мертвыми детьми на руках, Ясон остался бессильно взывать к Зевсу. Действительно, конец.
        - Хорошее представление, - сказал я. Не знаю, насколько это было искренне, но в тот момент я сам себе верил.
        Люди вокруг нас уже пробирались к выходу, поднимая воротники и раскрывая зонтики. Девушка же не вставала. И вместе с ней почему-то сидел и я.
        - У вас очень интересное лицо, - внезапно сказала она, бросив на меня быстрый взгляд.
        - Что? - я не ожидал такого поворота беседы.
        - Лицо у вас… такое… - она сделала обводящий жест рукой. - Интересное. Типажное.
        - Какого типажа? - осторожно уточнил я.
        - Просто типажное, - пожала плечами она.
        - Ну, типажи бывают разные, - улыбнулся я. - Героический типаж, типаж там… шута. Вот, злодея тоже… а еще…
        - Не надо рассказывать мне о типажах, - несколько раздраженно ответила девушка. Она вдруг напомнила мне лесного ежа, внезапного в своей колючести, но при этом невыразимо милого.
        - Простите, - извинился я больше для проформы и для того, чтобы вернуть беседу к дружественному тону, нежели потому, что реально чувствовал за собой какой-то просчет.
        - Все в порядке, - внезапно улыбнулась она. - Все в полном порядке. Я не буду против, если вы проводите меня домой.
        Я закашлялся. Надо сказать, такого поворота дел я несколько не ожидал. Нет, конечно, я был не против проводить такую интересную девушку домой, - и даже к себе домой, - но то, что этот момент всплывет именно так… Это было несколько… ммм… необычно.
        - А вы ж… - я еле выдавил из себя фразу из-за кашля. - Вы ж… из другого города…
        Девушка промолчала, задумчиво глядя куда-то в сторону. А потом вдруг вытащила откуда-то из-под сиденья сумочку и стала в ней копошиться.
        - А, - догадался я. впрочем, моя догадка была никому не нужна. - Вас отвести в отель? Разумеется. Пойдемте?
        - Да-да, сейчас, - неразборчиво пробормотала она.
        Я оглянулся по сторонам. Зал уже совершенно опустел, а девушка все еще ковырялась в своей сумочке.
        - Вам помочь? - наклонился я к ней.
        И тут на мое плечо легла чья-то тяжелая рука.
        Я поднял глаза. Рядом с нами стоял огромный детина с пустыми глазами. Видимо, охранник. Ну что ж, следовало этого ожидать, да. Не стоило так задерживаться в театре.
        - Мы уже уходим, - сказал ему я.
        Детина что-то булькнул и наклонил голову набок.
        - Мы уже все, - сказал я. Еще, небось, придется платить штраф за нарушение каких-нибудь правил. Не зря же все опытные театралы вон как заторопились к выходу, видимо, знают, что тут почем.
        Мой собеседник снова булькнул. И теперь уже резко дернул головой.
        И тут я увидел, как под нижней челюстью у него подрагивает и чуть шевелится что-то жаброобразное.
        Из-за спины детины медленно вышел давешний дебил. Рубашки на нем не было, и поэтому он мог легко и небрежно пощелкивать клешней, заменявшей ему левую руку.
        - Да, мы уже все, - мягко сказала моя соседка.
        Я поворачивался к ней, когда клешни сцепились у меня на шее, поэтому лишь краем глаза увидел, как с колен девушки соскальзывает плед, обнажая шевелящуюся массу щупалец.

* * *
        Теперь я знаю, почему этот театр называется «театр фон Клейста». Трудно это не понять, когда его директор, эта скользкая, бесхребетная, слизистая тварь, каждый божий день, проползая мимо нас, повторяет одно и то же, одно и то же, - видимо, единственное выученное им на языке людей. Бормочет это как мантру, как заклинание, как молитву. А может быть, так оно и есть? Может быть, то, что происходит здесь, является новым ритуалом? Ритуалом новой религии, проросшей из их старых верований и наших философских трактатов? Невероятный сплав. И, как любая вера, возможный. Может быть, директор таким образом пытается подняться к богам? Только - своим или нашим? Но как, как, где и почему он наткнулся на наши тексты? И почему из всего многообразия человеческой литературы ему попалось именно это треклятое эссе богом забытого немецкого драматурга? Неужели это было то самое невероятное совпадение, кои и создают историю мира?
        Только вот я никому не смогу задать эти вопросы. Никогда. Никому.
        Но теперь я знаю, почему они уходят из города. Почему играют в каждом городе новую пьесу. Почему приходят раз в год.
        И никогда не повторяют свои пьесы на следующий год.
        Мои суставы выломаны. И мои члены свободно вращаются в них. Подозреваю, что в меня впрыснули что-то, я плохо помню, что со мной было в первые дни после того, как я остался в театре. Но моя кожа тверда, как дерево. Или как кость. Разумеется, я не могу ощутить этого, мое осязание сгинуло без следа, но я слышу, с каким стуком ударяются мои руки и ноги о стену.
        Здесь пахнет так знакомо солоновато-удушливо, - теперь я знаю, что это запах водорослей, которые жрут эти. А теперь еще едим и мы. Нам впихивают это в глотки щупальцами, - как получится, ведь мы не можем шевелить челюстями, - а потом эти осклизлые комья растворяются во рту. Какая-никакая, да еда. Хотя не думаю, что если мы умрем, они обратят внимание на это. Да и заметят ли они разницу вообще.
        Кошка мадам фон Хаммерсмит тоже принята в труппу. Болтается в дальнем углу. Видимо, она не просто так тогда отчаянно скреблась в мою дверь. Но если бы я открыл ей? Это спасло бы ее? А меня? Или всего лишь ускорило бы мое… поступление в этот театр?
        Мы немного научились разговаривать глазами. Вон тот парень, что висит в углу, - я видел его в роли Ясона, - здесь уже третий месяц. Вон та женщина, - она была Медеей, - полгода. А вон там еще мужчина, которому пока не подобрано роли. И еще восемь человек… простите, марионеток.
        Девушка иногда заходит к нам, точнее было бы сказать, заползает. Я бы хотел думать, - как мало становится нужно, когда ты оказываешься куклой! - что она уделяет мне больше внимания, чем остальным, но это не так. Я всего лишь один из многих. Вероятно, она даже и забыла, при каких обстоятельствах я остался здесь. Как грустно.
        Она окидывает наши лица взглядом и что-то помечает в маленьком блокноте в обложке из резины. Мне всегда интересно, - пишет она человеческими словами или на каком-то своем, особенном, языке?
        Мы имеем очень слабое представление о том, что происходит там, за стенами нашего фургончика. И уж тем более о том, что делается на всем остальном свете.
        Не думаю, что меня ищут.
        Вероятно, доктор постарается, чтобы мое исчезновение выглядело естественным. А уж милую мудрую мадам фон Хаммерсмит никто и не будет слушать. Как-то там моя бедная соседка будет без своей любимой кошечки?
        Но даже если меня и ищут, смогут ли они найти?
        Театр путешествует по стране. Но заезжает лишь в глухую провинцию. Он не появляется в столице. Может быть, потому, что там могут быстро раскусить, кто же на самом деле является марионетками. А может быть, потому, что в столице люди более искушены и избалованы зрелищами и скромный театр марионеток мало кого удивит.
        Они все-таки так тщеславны, эти головоногие.
        Мне остался лишь год. И даже меньше. Я не появлюсь больше в своем городе. Такие уж тут правила. Не знаю, что они делают с марионетками, отслужившими свой срок. Но я все-таки надеюсь, что они их не топят.
        Я слишком боюсь глубины. И темноты. Но глубины все-таки больше.
        А директор, протискиваясь в дверь и оставляя на и без того мокром полу потеки слизи, поглаживает наши бесчувственные члены, и бормочет, словно рассказывая, как на самом деле нам повезло:
        «…В наиболее явном виде благодать воплощена в ярмарочной марионетке или Боге… в наиболее явном виде благодать воплощена в ярмарочной марионетке или Боге… в наиболее явном виде…»[19 - Г. фон Клейст «О театре марионеток».]
        9
        …соединив несоединяемое…
        …как женщина обычно подчиняется мужчине, так и Меркурий остаётся слугою серы (сульфура), постепенно в себе растворяя и с нею соединяясь. Так, изначально чёрная, женщина становится белой; свет, рассеиваясь в гнусной и тяжёлой массе, отделяется от тьмы и становится небесною водой, ясной и лёгкой; такова Пламенеющая Звезда, вспыхивающая как последний символ посвящения в Мистериях Исиды, запечатлевая всё совершенное канонически, божественно и духовно…
        ЭЖЕН КАНСЕЛЬЕ, «АЛХИМИЯ»
        > Белые крылья, чёрный хвост
        Страшно и странно, когда впервые прикасаешься к ночному облаку. Оно такое же, как и обычное, дневное. Только холодней. Ещё оно чёрное, сшито из обрывков всех облаков, что ветер разгоняет днем. А ещё грустное. Как дождь. И каждый, кто до него дотронется, сразу начинает грустить.
        Заслужил. Всё справедливо. И крылья мои теперь спрятаны среди звезд. А у меня есть только холодное облако, в которое кутаюсь, будто в мокрый плащ, и пролетаю над землей. Дальше и дальше. Вглядываться. Видеть. Плакать.
        Ну, это лирика. Это чтобы вы прониклись хоть какой-то ко мне симпатией. Потому что те ангелы, что парят в облаках, они всегда в почёте. А кто замолвит словечко за нас? За тех, кто остался без крыльев, кто летает лишь благодаря вот этим мерзким ночным облакам, с запахом чернил и печной сажи? Пробовал на вкус. Жуть! Запивал мятными коктейлями. А ведь было времечко, было! Вернуть бы…
        Но я умудрился попасть в чёртов ангельский штрафбат. Крылья отобрали, а задачу поставили очень даже очень. Спасать ночных заблудших. Тех, что прыгают с мостов и садятся пьяными за руль. Но чтобы издалека было видно, что падший ты ангел, пытающийся смыть позор перед Кущами, всех одели в тела и скинули в самый низ. На Землю.
        И ведь никуда не деться. Придется смывать. Не кровью. Амброзией, что течет в венах. Всё-таки мы существа бессмертные. Отнять бессмертие - покушаться на основы основ. Каждому понятно.
        - Философствуешь? - оборвал мои мысли хрустальный голосок. Слушать его - всё равно что вкушать лучшее ванильное безе в парижском кафе.
        Мою тайную страсть зовут Элла. Эллочка. Она же Эллочка-людоедочка, не путать с книжной героиней! Эта взаправдашняя. И с сексапильностью, и со словарным запасом всё у неё тип-топ. Две алые полосы на погонах, принадлежность к славной когорте Отелло и Дездемоны. А две маленькие пентаграммки - звание. Мелкий бес, ввергатель в ревность. Если бы служила в корпусе Соблазнения, давно бы сделала карьеру и стала демонессой высокого полёта. Никто не знал, ни в бездне, ни на небесах, отчего Эллочка отказывалась от такого счастья.
        Я знаком с этим голоском. И с его обладательницей. Смазливое курносое личико с очаровательными ямочками на щечках. Я был знаком с ней ещё тогда, когда носил крылья и летал в облаках, как все порядочные ангелы, не запятнавшие честь бестелесых мундиров. Когда она улыбалась, вот честно, хотелось сразу же нарушать и грешить. Фигурка маленькая, будто высеченная умелым скульптором. Глазищи большие, как космос. Мечта грешника, в общем. А уж как она умела этим набором пользоваться!
        Виртуоз домашних склок! Маэстро раздоров! Служба везде служба, куда деваться? Там ведь тоже свой штрафной отряд имеется. Окропят святой водой, на тело, на голое, ладанку повесят. Жжет не жжет, кого волнует? Вперед, за Родину-Геенну! Искупать. И всё ночами, ночами, когда человек слабее всего. Он ведь и так не шибко крепок. Ему что Библия, что Коран, что Конфуций с Упанишадами. Давно им разжевали, как, что и почём в этом мире. Но всё равно, нет-нет, где-то прорвёт и полезет. Зависть, корысть, жадность, перечень длинный. Вместо буддистской ом-манипадме-хум новая вселенская мантра: я, мне, моя, моё.
        - Нет, Элла, не философствую. Просто думаю, - отвечаю, а сам так бочком, бочком, всё поближе, раз уж появилось, чем прикоснуться.
        - Ха! Думает он! Философия означает любовь к мудрости. Мудрость - это мысль. Мысль появляется, когда думаешь. Так что никакой разницы, - козырнула она логикой.
        - Есть разница, Элла Вельзевуловна, - не согласился я. Заодно ещё придвинулся на ладонь. - Мыслить можно о мироздании, а можно о чем-то другом.
        - О чём же? - её распахнутые глазки и ставший невинным взгляд могли свести с ума кого угодно.
        - Да вот думаю, а есть ли Бог? Один из основных философских вопросов, между прочим!
        - Есть ли кто? - она даже поперхнулась от смеха. - И не стыдно такое городить? Ещё ангелом называешься!
        - Назывался. Сейчас вот в падших. Временно! - уточнил я. И добавил: - А Бога никогда не видел. Архангелов - сколько угодно. А самого Верховного ни разу. Стало быть, имею право сомневаться.
        - Ну, ты даешь. Наверное, о крыльях снова думал, да? А сам всё больше мохнатой шерстью обрастаешь. Перерождаешься. Станешь ты, мил ангелочек, бесом. Без умений и звания. Просто. Ходить по свету, самому никакого пути не знать и других сбивать. Поберегись. Другой кто услышит, настучит в вашу небесную канцелярию. Ох, достанется тогда по полной! Ведь сейчас ты кто? Пусть падший, но ангел. Крыльев нет, обидно, верю, но есть ночные облака. Вот так и летай. Временно.
        - Да что ты знаешь о полётах?
        Это хорошо, что и меня и её одели в тела. А то порхали бы бесплотными духами. Я спасать, она губить. Единство и борьба противоположностей. Хотя о полетах она знает немало. Умная потому что. Но, главным образом, красивая. Вот только недотрога, каких свет не видывал. За то, кстати, и загремела в штрафники. Отказала в притязаниях могущественному демону, заявив, что рога у него не в ту сторону завиты. А я совсем наоборот, любитель пошалить. То в сны чьи-то залезу, то прикинусь потоком из воздушной решетки, юбки поднимать. Меня однажды даже сфотографировали. Как я и та самая Норма Джин развлекаемся прямо на глазах у публики. Фигуристой была, обаятельной. Юбка воздушная. А ножки! Загубили её потом. Вот такие же, как Эллочка-людоедочка, и загубили. Только из другого ведомства. Есть у них бесы - ввергатели во вредные привычки. Особым расположением Темнейшего пользуются.
        Грязная работа у бесов. Однако необходимая. Потому что кто-то должен нет-нет, да и проверять: как там у человеков с благодарностью Творцу дела обстоят? И если никак, то летом и в осень милости просим, отдавай душу на подземный склад, пусть там и пылится. Это на земле вы пуп. Богач какой-то или чинуша, а чаще и то и другое вместе. А под землей… Ваш номер в очереди - восемь миллиардов с хвостиком. Четырнадцатая полка, сто первая галерея тринадцатого хранилища. Коробка двадцать шесть. По четвертому бесовскому ведомству, значит, проходите. Воровство во всех его видах. Подразделы: казнокрадство, мздоимство, властолюбие, тщеславие. Самая дальняя галерея. Пожил, и хватит. Пусть теперь другие живут, а твоя очередь случится не скоро. Говорят, архивариусы у бесов ну такие лентяи. Впрочем, наши не лучше, это я по секрету Эллочке как-то брякнул. Не сдала. Уважаю.
        - О полётах… - она задумалась, но после снова оживилась, совершенно меняя тему, почувствовав прикосновение к своей ладошке. - Слуш! А ты что? Клинья ко мне подбиваешь? - хотя отлично знала, что да, подбиваю.
        - Ага, - отвечаю простодушно и даже с затаенным восторгом. Говорить правду всегда приятно. Так у нас в Уставе написано.
        Кстати, за правду и пострадал. За правду и склонность к размышлениям. За то, что не понимал, что там, где существует иерархия, размышлять положено лишь кому положено, остальным очень даже вредно. А я размышлял. Ведь что получается? Творец, Верховный, как промеж собой называем, создал человека по образу и подобию своему, так? Так. Образ - это ладно, он собирательным бывает. У людей с образом полная сейчас благодать. В салон сходил, ну, там, укладка, визаж, парфюм, макияж. Костюмчик выправят как влитой. Чем дурнее, тем моднее. Часы на руку прицепить, золотые, они на солнце отблескивают, бесам поиск упрощают. Галстук модный. Всякое такое. А вот подобие, это уже о сущности. Это уже важно, и никаким макияжем не выправить. И вот тут закавыка выходит.
        Что мы видим в человеке? Ведь в каждом, если покопаться, что-то греховное найти можно. А те, кто без греха, те в печалях. И как тут жить? Такая вот загогулина. Потому что человек грешен изначально. Всю дорогу грехи из себя выковыривает. Так по чьему подобию он сотворён?
        Обо всём этом задумываться я начал еще тогда, когда в Хранителях состоял. Переобщался, видимо, с прапорщиком одним. Федором звали. Фамилия ему Достоевский была. Ох, как мы славно с ним в пух и в прах в рулетку проставились! И цифра ведь счастливая, правильная, сто раз проверил. Но только с ТОЙ стороны вмешался некий бес, теперь я подозреваю, что именно Эллочка ненаглядная, стажировку в отделе азарта проходившая, проплыла рядом с игроками, плечиками кремовыми повела, носик вздернула, оставив шлейф сладких духов, и дело сделано. В общем, проигрались мы. Из Хранителей меня в другое ведомство перевели и в другое время, лет на сто позже. Обошлось малой епитимьей. Но парадокс насчет подобия творца творению остался.
        Вот за него, за парадокс, а больше за страсти мои, в штрафбат и упекли. Но это нормально. Могли отправить к Тверди Небесной. Если по нашей системе мер, то в два раза дальше, чем А-Бог-Его-Ведает, но всё-таки трижды ближе, чем Чёрт-Знает-Где. Штрафники там, в основном, малярно-штукатурными работами занимаются. Галактики подновляют, квазары раскручивают, шаровые скопления всякие. Смещения красной краской подводят, чтобы сильно не смещались, да и вообще, чтобы издалека всё это красиво смотрелось.
        Далековато до Тверди. Добираться лет сто. Это на ангельских крыльях! Ведь крылья наши свет обгоняют так, как сам свет улитку обогнать способен. Там, на месте, лет двести - триста, потом обратно. Для провинившегося ангела полтысячи лет не срок.
        Самое жуткое, что случиться может, вышак для ангела, так это перевод в бесы. Поставят утречком ранним, туманным перед строем вчерашних боевых товарищей, приговор зачитают и… Нет, не расстреляют, мы ж Бессмертные, как и та, другая рать. Выдадут справку, что так, мол, и так, никакой ты теперь не лейтенант из ангельского войска, и даже не разжалованный в штрафники. А полностью исключенный из списков части, снятый со всех видов довольствия и никому тут больше не нужный. Вот и обходной лист подписан. Печати, подписи, исходящий номер, всё как следует.
        Апостол Павел ключами от небесного рая по лбу щёлкнет, это ритуал. Взамен крыльев выдадут пару стоптанных кирзачей, моток веревки, погнутый альпеншток и сухпая на две недели пути, столько в преисподнюю через разломы спускаться. Вроде оно и ближе намного, чем Твердь, да только холодом до самого нутра пробирает. Потому что это уже бессрочно.
        Я, конечно, как мог всех провинившихся ангелов перед Эллой оправдывал. А она смеялась. Ангел ты и есть ангел, всё бы тебе хорошее найти, даже в плохом. Я сопротивлялся, говорил, кто-то же должен со злом бороться, ангельское дело - во всём плохом хорошее искать. Бесовское - в хорошем искать плохое. Аксиома. Она смеялась громче, хрустальней. Говорила, знаешь, очень часто зло рождается как раз во время борьбы со злом. Инквизиторы, судьи да палачи подтвердить могут. Потом говорила, что у бесов свои парадоксы. И главный - невозможность существования добра без зла.
        Ведь даже сотворяя муки для грешников, слуги Темнейшего тем самым делают работу Бога в плане исполнения наказания. Выходит, у них, у бесов, древняя и уважаемая профессия тюремщиков. Без неё ни одно общество ещё не обходилось. Правда, ляпнуть такое своим Эллочка не решалась. А со мной делилась.
        Но однажды сорвалась и что-то такое крамольное выдала, язычок свой сладкий раздвоенный прикусить не успела. Вот тогда демон Абдусциус, шеф отдела, попытался принудить её к близости, обещав не докладывать по инстанции.
        - А дальше? - спрашивал я. Она тогда уже загремела в штрафбат. А я нет. Она рыдала, а я парил над ней, сгорая от ревности и гнева.
        - Да-альше… - всхлипывала Эллочка, открывая плаксивый ротик и язычком своим так у-ух! по верхней губе, отчего меня будто током изнутри било. - Хочешь знать, что дальше было?
        Её лицо делалось печальным. Если бы не рожки, не эта пикантная раздвоенность язычка и острые ушки, которые я находил очаровательными и упорно именовал не бесовскими, а эльфийскими, точно могла бы стать Мисс Райские Кущи.
        - Дальше, мой хороший, вот что было…
        Она щелкала хвостиком, перевитым бисерною перламутровой нитью, женщина всё-таки! и передо мной открывался портал во времени и в пространстве.
        Огромный косматый демон, смахивавший на знакомого епископа, умершего от обжорства и блуда, вальяжно сгрёб Эллочку за тонкую талию и уже тянул к себе.
        Она отворачивала лицо, она пыталась как-то всё перевести в шутку и вырваться, но ей было не под силу.
        Демон только ухмылялся, растягивая пасть до ушей. Из пятака цвета крысиного хвоста капала похоть. Падала на пол и прожигала дыры в дубовом паркете. Обнажились желтые клыки. Он притягивал её всё ближе, а другой рукой рванул форменное платье, отчего передо мной мелькнула её маленькая восхитительная грудь с длинным соском, схожим с лоснящимся фиником. Причем этот эротический миг слегка замедлился при демонстрации событий. Элла ещё не такие фокусы проделывать умела, но я не придал значения, думая лишь о том, когда я последний раз пробовал финики. Потом Абдусциус сотворил мелкое чудо, боднув пространство рогами. И на Эллочке оказались ажурные чулки на подвязках, белый халатик медсестры и аккуратная шапочка с красным, слегка видоизмененным крестиком, больше похожим на икс.
        - Что вы делаете? - заверещала она, когда демон запустил лапу меж её плотно сомкнутых бёдер.
        - Рол-левые игры-ы! - громыхал Абдусциус, сверкая от возбуждения красными глазищами.
        Он даже забыл о завтраке, что остывал в медном чане. О хорошенько пропеченной с приправами и кореньями душе грешника, на которой уже образовалась сочная корочка.
        - Что-о? Отпусти немедленно, старый хрыч! - заорала на демона не привыкшая к такому обращению Элла.
        Конечно, согласись Эллочка отдаться добровольно, он всё равно сообщил бы о крамоле. Она это отлично понимала. И потому решила сопротивляться до последнего. Кстати, это самое последнее вот-вот должно было произойти, демон уже притянул её к своей пышущей жаром могучей груди.
        - Да-да! Громче! Люблю, когда кричат! Дас ист фантастиш! - глумился он.
        И вот тут Эллочка всё же исхитрилась, вывернулась и зарядила острой коленкой в самое яблочко. Яблочко всмятку, демон в рёв, напополам согнуло, мордой в свои козлоногие колени уткнулся. Картинка исчезла.
        - И… что дальше? - промямлил я, не зная, куда деть со стыда глаза, потому что в них наверняка отражались какие-то вовсе не ангельские чувства и желания. А её взгляд снова стал насмешливым. Она прожигала меня насквозь этим взглядом. Читала, как раскрытую книгу.
        - Дальше? А ничего. Пять лет штрафбата. За противление злу насилия. Вот, сижу тут, лясы с тобой точу, недотёпой…
        - Почему недотёпой?
        - Да потому! - коротко и ёмко ответила Элла.
        А после прижалась ко мне и поцеловала в губы. В бесплотные, полупризрачные. Но вот язык её проник так глубоко, что мне показалось, обладай я тогда телом, достала бы до самых бронхов. А когда она, сияя глазами, наконец-то оторвалась, я понял, что пропал. Пропал окончательно.
        Нет, я не настолько глуп, конечно, и понимал, что всё это зачем-то ей нужно. Бесы никогда не делают ничего просто так. Но зачем нужно, пока не понимал. Да и не хотел понимать, если честно.
        - А что это было?
        - Действительно, что? - тут её глаза стали совершенно фантастическими, фиолетовыми, с перламутром, и я понял, отчего она заплетает бисер в хвостик. Чтобы под цвет именно вот таких удивительных глаз. Но сразу забыл об этом, потому что она поцеловала меня ещё раз.
        - Теперь давай, лети, исчезай. И знай, я теперь в штрафниках, так что сможем видеться только ночами, и только если…
        - Если что?
        - Ничего, проехали.
        И я полетел. Тогда у меня ещё были крылья. Но не было возможности ощутить поцелуй так, как ощущают поцелуи люди. Языком, губами, закрывая глаза и проваливаясь в какую-то теплую бездну. И вот тогда я решил…
        В тот день я спас всего одну несчастную, заблудшую в печалях душу. Надвигался вечер. С неба спускались на бахроме ночных облаков проштрафившиеся ангелы. Я ещё не знал, что у штрафников, что ходят в дозоры, есть свой тотализатор, они делают ставки. Гадают, что за причина у человека совершить грех самоубийства. Чаще банальности. Долги, отсутствие любви, липкая к самому себе жалость. Теперь я знаю и о тотализаторе, и многое другое. Теперь ведь сам хожу в дозор. Падший ангел на темном облаке. Рядовой штрафного корпуса Светлого войска.
        Правда, мне отчего-то фатально не везло при участии в тотализаторе. Когда я видел свесившуюся с перил на высоком мосту плачущую девушку, мне казалось, её бросил парень. По её глупому мнению, Единственный и На Всю Жизнь. Отчего она и решила, что жизнь не имеет больше смысла. А когда я видел парня, уже ступившего ночью в воду с городской набережной, а прежде разорвавшего и выкинувшего клочки паспорта и других всяких бумажек, думалось, что у него всё с точностью до наоборот. Бросила девушка. Единственная и Неповторимая.
        Потом оказывалось, что плачущая девушка - просто дура, которую, как ей мнилось, перестали понимать окружающие. Главным образом, учителя и родители. Была подружка, но потом отбила ухажера, и нет ни подружки, ни ухажера. А ещё ей не хватает денег купить вечернее платье и новые туфли на выпускной бал, а старые она не наденет ни за что.
        А вот парень у набережной просто наркоман, ни о каком самоубийстве не помышляющий, а просто по велению обкуренной своей души решивший проверить, сможет ли донырнуть до самого дна. Здесь, у берега, метров пять было. И течение. И температура далеко не летняя, март месяц. В общем, шансов у него было ноль целых и пара десятых. А самое страшное заключалось в этих двух десятых. То, что он собирался проделать, было гарантированным самоубийством, но без намерения самоубийства. Мозги набекрень, умысла не было, шанс оставался, а значит, всё в рамках воли Господней. Формально, разумеется. Потому что Верховный на самоубийство никого не толкнет, это аксиома. Хотя есть и другая точка зрения, иное толкование. Мол, рука Господня наставляет нас, и всё это тоже его воля. Не нужно ля-ля. Самоубийство - тяжкий грех, и точка.
        Итак, расклад: парень готовился совершить не грех, а ошибку. Фатальную, но всё же. Ошибка вела к несомненной утрате души. А раз путь его - путь греха, то могут вмешаться и дозорные бесов. Это их компетенция. Разумеется, нам довольно часто удается спасти таких вот невменяшек. Пьяных, обкурившихся, обколовшихся, в общем, идиотов, вольно распоряжающихся своей жизнью. Оттого и ходит молва, что дуракам и пьяным везёт. Но это только в случае, если мы оказываемся первыми. А вот если первыми оказываются штрафники-бесы… Тут печальная статистика вполне может поспорить с молвой про везение пьяных.
        Но вначале я попытался разобраться с девчонкой. Полагал найти ей работу, чтобы она могла заработать денег на тряпки. Прикидывался ночным прохожим, гулявшим по мосту, успокаивал.
        - Где же я найду такое, чтобы за одну ночь три сотни баксов? А выпускной уже послезавтра! - ошарашила она меня.
        - Что же ты раньше не озаботилась?
        - Мне мама обещала дать денег, но-не-да-ла! - она начинала истерить, отчего я терялся окончательно.
        Самым разумным показалось посоветовать выбрать платье дешевле, сходить на рынок секонд-хэнда, поискать объявления о продаже уцененных товаров. Не прокатило. Она разревелась ещё сильнее. Вот тут появилась Элла и с ходу, без обиняков, сообщила девушке, где, чем и как именно она может столько заработать.
        - Три, а если повезёт, то и все пять сотен. Этого папика знаю, он щедрый. И на девочек падкий. Ну, так как? Дальше ревём или идем зарабатывать на платье, на туфли и даже на помаду с мороженым?
        Девочка отрицательно мотнула головой, но при этом подозрительно замолчала.
        - Слушай меня, детка, сейчас как раз идёт совещание городских чиновников. Потом, как водится, банкет. А после банкета, к гадалке не ходи, их потянет на девочек. И вот тогда - падам! - появляешься ты, вся в белом. И добываешь, что нужно. Такая уж наша бабская доля… - терлась о девичье плечо Элла. А я обиженно думал: что-то о доле своей бабьей ты не всегда вспоминаешь, тогда, в лапах Абдусциуса, сопротивлялась будь здоров! Порхала как бабочка, жалила как пчела. При этом я восхищался её изумительной мимикой, её игрой. Слабость человеческую ведь ещё распалить нужно. Эллочка умела разжигать из человеческих слабостей целые костры до небес. - Ты не беспокойся. Тут сложнее не столько дело сделать, как получить деньги. Но это я возьму на себя. Не откажет. И не обманет. Он мой должник.
        - А они и вправду чиновники? Или бандиты? - последний раз всхлипнув, спросила выпускница. Её порядочности хватило только на это уточнение.
        - А какая для твоей ситуации разница? Хотя ты права… Бандиты - это плохо. Чиновники - хорошо. Ну, что решаем? Звонить? Шепнуть за тебя словечко? Всего одна ночь, и четыре сотни твои. Если ты против, настаивать не буду. Другая найдется. И платье купит.
        Я надеялся, девушка откажется, скажет, лучше смерть, чем позор. Но, разумеется, полностью ошибался.
        - А отчего четыре сотни? Вы же сказали - пять.
        - Пять сотен заслужить надо, сейчас в городе приезжих много, цену сбивают, так что это уже от тебя будет зависеть.
        - А где гарантия, что меня просто не вышвырнут потом на улицу? Я же не какая-то путана…
        - О, конечно, нет! - отвергла такое странное допущение Эллочка.
        - Я… я… - девушка пока ещё не находила, как определить себя в такой ситуации. Потом плюнула на это дело. - В общем, где гарантия, что я получу деньги? - по всему было видно, что теперь она полна решимости и намерена заработать все пять сотен, а если получится, то и больше.
        - О! За это, милочка, не беспокойся…
        Всегда понимал, что в слове «беспокойство» тоже присутствует бес. А вовсе не измененная приставка, как утверждают филологи. Элла прижалась к девушке и стала что-то шептать на ушко. Обе засмеялись. Девчушка окончательно успокоилась. Фонарь над мостом высвечивал пока ещё девичью красу, будто прощался.
        - А ваш процент? - передо мной выводились последние штрихи акта совращения с пути.
        У девчушки был выбор. Плюнуть на платье, надеть первое, что попадет под руку, прослыв большой оригиналкой, отчего все мальчишки захотят танцевать только с ней. И один из них должен был в неё влюбиться. Потом вместе в институт, дети, мальчик и девочка, поездки в Сочи, достаток, закрутки на зиму, кошка Маруся и волнистый попугайчик Кеша. Музеи, театры, выставки, она станет известным журналистом, будет много путешествовать, изменит ему всего пару раз, да и он ей дважды. Оба о том не узнают. Затем пойдут внуки…
        Всё это увидел я, вглядываясь в её судьбу. Всё это пронесётся и перед глазами несчастной, так глупо пожелавшей эту судьбу изменить. Ведь не жизнь пробегает перед глазами в последний её миг, а правильная дорога в жизни, самая счастливая, которой мы должны были пройти. Но она сделала выбор. И потому всё случится по-другому. Ночные клубы, гостиницы, шампанское под красную икру, немножко экстази, немножко кокаина. Любимый ликёр Шеридан. Шикарное авто. Будет и ребенок, робкая попытка кого-то из ангелов повернуть судьбу ещё раз. Только ничего не получится, и ребенка она отдаст в интернат, чтобы не мешал жить. Когда и как ей доведется окончить земной путь, мне было уже не интересно. А ей было не интересно, что произойдет с её душой после окончания такого пути. Сейчас ей просто хотелось денег на платье. В глазах читалась мысль: это ведь только один раз, никто и не узнает. У каждой порядочной леди должны быть скелеты в шкафу. И всё такое прочее.
        - Ваш процент? - переспросила она.
        - За это не беспокойся. Платить будешь потом. Один маленький пустячок. Ну что, договорились?
        Вот так. Самое страшное оружие бесов - возможность солгать или не сказать главное, что иногда страшнее лжи. Нам этого никак нельзя. Не дано. Если совру, у меня просто язык расплавится. Приходится молчать. И вот я молчу, стою как оплёванный. Элла в своём праве. Её попытка, раз уж у меня с ходу не вышло. Но я всё равно был зол. На себя, на эту дуру без платья. На всё подряд. И даже не заметил, как Элла оказалась рядом. Бесы умеют. Раз! И он рядом. Ему не важно, кто ты. Праведник, грешник, священник, убийца, водитель троллейбуса, даже хоть сам ангел. Малейшая отрицательная эмоция, гнев, зависть, злоба, ненависть - иону тебя за плечом.
        - Слушай, давай так. Девчонку я уже не отдам, сам понимаешь, начальство показатели требует, но помогу с пацаном, - извиняющимся тоном проговорила она вполголоса.
        - А тебе это зачем?
        - У нас тоже есть тотализатор. Я поставила на то, что выйдет один-один. То есть два-ноль в мою пользу на самом деле не в мою пользу, понимаешь? Я бы и пацана прибрала, но два-ноль не устраивает. Нужно, чтобы один-один.
        - За кого меня принимаешь? - возмущаюсь и снова восхищаюсь находчивостью той, в которую влюблен. - Я что, похож на эту… что ради денег на всё согласна, даже обслужить старого обрюзгшего борова?
        - Ни капли не похож! - успокоила она. - Но боров не старый. Очень даже ничего, ему по телевизору часто приходится выступать, держит форму.
        - Это что, такой подарок начинающей распутнице?
        - Ничего ты не понимаешь в маркетинге, мой милый, хороший, глупый ангел. Если подсунуть ей в первый же раз такого, как ты описал, обрюзгшего, старого, это её оттолкнет. А так ничего себе мужчинка, при деньгах и положении, да и в постели не скотина какая-нибудь, сигареты о грудь не тушит, под охранников своих не подкладывает. И пять сотен отстегнет без вопросов. Ему эти деньги что фантики. Ему несут и несут. Он уже и устал оттого, что несут, да должность обязывает. Но ты не переживай, милый, до него тоже очередь дойдет. Ну так вот. Девчонке понравится, и пойдет она кривой тропинкой, и привыкнет, и потом уже и боров и кто угодно, ей уже всё равно это будет. Появятся кредиты, смелые планы, новые желания. Ты платье за миллион не видел? С рубинами и алмазами? Или телефон мобильный, усыпанный бриллиантами? Или сумочку, которая стоит как обычный автомобиль лишь потому, что на ней пара каракулей каких-то нацарапана? Вы всё ко смирению и скромности призываете. Достаточное, мол, и необходимое, а всё остальное от лукавого. И как? Чего добились?
        - Ты мне это, Элла, брось! - тема была весьма болезненна, и я поспешил её закрыть. - Давай лучше, что ты там про пацана говорила?
        Она улыбнулась. И я снова в неё влюбился. Я влюбляюсь в неё каждый раз, как только она улыбается.
        К парню она подошла, ничего не скрывая. Усы и шпага, всё при ней, только чуть по-другому. Клыки, как у вампира, полутораметровый язык, кажущийся змеей, готовой ужалить, хвост щелкает, выбивая из мостовой пыль, искры и мелкие камешки. Огонь из очей. Светящиеся рожки. Голос замогильный. Я как сторона влюбленная половину недостатков ей прощаю, а вторую половину не замечаю. А она шла: никакой эротики, чистый страх. Парень, кажется, даже в штаны наложил. Вскоре стал то ли йогом, то ли кришнаитом, научился играть на аккордеоне. Но к наркоте и к алкоголю не притрагивался до конца своих дней. Успел много хорошего сделать. Душу сохранил. Погиб, спасая какого-то пьяного раздолбая, слабо державшегося на ногах и оттого упавшего на рельсы в метро. Отбросил в сторону аккордеон, прыгнул вниз, успел подсадить упавшего, а больше ничего не успел. Стал ангелом.
        Всё это я увидел, пока Элла, щелкая хвостом, только-только приближалась к неудавшемуся водолазу. А девчонка та, кстати, умерла от редкой тропической болезни. Стала бесом-соблазнителем. Наверное, далеко пойдет. Вечно будет носить старое платье, что надела на школьный выпускной. В общем, всё вышло честно, как и обещала Элла. Один-один.
        Из-за любви и обожания, а ещё желая испытать её поцелуй по-настоящему, соприкасаясь телом к телу, я и выдал архангелу Гавриилу всю ту ересь насчёт образа и подобия со всеми вытекающими. Ведь Элла тогда уже состояла в штрафниках. А я знал, что мне хочется к ней. Самое страшное - я не видел в том никакого греха!
        Вот тут, собственно, моя история заканчивается. И начинается совсем другая, более значительная история. Мы с Эллочкой долго скрывали нашу связь. Мы выделывали такие трюки, что ого-го! Находили в разных углах планеты пары заблудших душ. Сдруживали эти пары между собой. В интернете можно найти кучу историй со счастливым концом, но с одинаковым началом: «Мы познакомились, когда я хотела покончить с собой. А он, как оказалось, хотел того же. Теперь мы вместе. Это судьба». И прочее бла-бла-бла. Потому что случайностей не существует.
        А ещё мы целовались. Боже! Как мы целовались! Я пару раз падал со своего ночного облака, но Эллочка подхватывала у самой земли, где её сила увеличивалась. Я не сошел с ума, я просто стал по-другому смотреть на многие вещи. А потом нас накрыли.
        Застукали. Выследили. Высветили полной Луной в теплую майскую ночь, когда так прелестно пахнет сирень. Мы замечтались, зацеловались. И нас накрыли.
        Мы бежали со всех ног, на ходу застегивая одежды, а у Эллочки всё падала и падала юбка, пока она, наконец, не скинула её полностью, оставшись в нижнем белье. А я не успел зашнуровать ботинки, отчего всё время спотыкался. Одно хорошо, что это были всего лишь штрафники. Кто-то решил выслужиться, взять нас тепленькими и доставить, так сказать. Рассчитывая при этом на смягчение и перевод из штрафников обратно в действующее войско. С восстановлением всех званий и привилегий.
        Они просчитались.
        Я знал много всяких закоулков, разных укромных мест, которые мы заготавливали с Эллочкой для наших тайных свиданий. И мы мчались. Я схватил её на руки, закинул на плечо и бежал-бежал-бежал! Цепляясь за ночные облака…
        Если бы тот, кто приготовил засаду, доложил сразу куда следует, нас бы взяли с жару с пылу голыми руками. Мы ведь от поцелуев давно перешли к иным, ещё более замечательным вещам. И я даже позавидовал смертным, которым даны тела и которые могут любить друг друга такой вот любовью, когда душа и тело неразделимы. Когда тело любит тело, а душа душу. Если бы нас сразу попытались взять полноценные ангелы, со святостью во взоре, с могучими крыльями, со своей бесконечной верой, что движет горы, у них обязательно получилось бы. А от этих, штрафных, мы ускользнули.
        Ну, почти ускользнули. Спрятались в пещеру на каком-то острове. Решили переждать погоню. Но из камня показались лихо закрученные рога демонов. Не штрафных. Настоящих. И Элла расплакалась. Я второй раз в жизни видел, как она плачет искренне, не по работе.
        - Извини. Я виновата. Не нужно было тебя втягивать. Летал бы на облаке. А я бы потихоньку ползала по земле, от грешника к грешнику. Так бы и жили. Потом нас обязательно отозвали бы из штрафников. Такие, как мы, нужны. У меня был бы Абдусциус, или Агварес, или Зепар… В общем, нашелся бы какой-нибудь. Их ведь много, имя им Легион. Но это ещё ничего, а теперь всё будет совсем плохо. Хуже не бывает.
        Оно и было бы хуже, лично я не помню ни единого прецедента связи ангела с бесом. Даже не знаю, что за это бывает. Малярные работы на Тверди навечно? Ну, это я как-нибудь переживу. Или уже на вышку тянет? А что будет с Эллой? Её куда? К нам, в ангелы? И тут в пещеру ворвались наши преследователи. Целых два штрафных отряда.
        - Попался, изменник! - радостно закричали они, а после увидели выползающих из стен демонов.
        И понеслось.
        В тот день сейсмостанции зарегистрировали целую серию землетрясений непонятного происхождения, и проснулись восемь вулканов. Редко когда происходят такие вот столкновения: два отряда ангелов на демоническую когорту полного состава. Мы с Эллочкой забились в угол пещеры, с ужасом ожидая развязки. Нам ведь всё равно, кто победит. Что мои, что её соратники. И так и так конец всему нашему недолгому счастью.
        И случилось самое главное событие всех последних дней моей жизни. Вслед за штрафниками в пещеру влетели три боевых ангела, с лирами, святой водой и прочими прибамбасами. Нас они не заметили, потому что сразу же атаковали демонов. Один ангел стоит в бою десятка винторогих. Да только в пещере их уже набилось не меньше пяти десятков. А другие демоны прибывали и прибывали. Грохот, гул, искры, запах серы, перья во все стороны! И вот уже ангелы отступают.
        - Ура, мы ломим, гнутся шведы, - грустно прошептала Элла, а я вздохнул с облегчением: всё же перед своими отвечать стыдно. А так, если бесы верх возьмут, очень даже героический конец для меня. Хотя могут потом своим выдать, но это ведь потом.
        - Элька, - шепчу ей, - если что, скажешь, я тебя насильно… Или, там, обманом…
        - Ты? Обманом? Не глупи. На перекрестном допросе сам всё расскажешь…
        - Не расскажу! Убить меня нельзя. Но можно лишить языка. Сказать неправду. Легкий выход.
        Попасть в лапы врага и претерпеть муки ада даже почетно. Уж не влезть ли и мне в драку, подумал я, примериваясь, как бы удачней втесаться в самую гущу. Вдруг Элла вскрикнула. Потому что прямо под ноги, в наш угол, откатился оглушенный ангел с боевой лирой. Демоны серьезно намяли ему бока, одно крыло оторвалось и теперь висело на двух тонюсеньких жилках. Ни секунды не раздумывая, моя Эллочка грызанула те жилки, и крыло оказалось у неё в руках.
        - Цепляй! Быстро! - скомандовала она.
        - Так нельзя. Это же неправильно… Я так не могу… - бормочу, а сам думаю: действительно, права она, слишком часто я начинаю мямлить в неподходящий момент.
        - Цепляй, дурак! Летим отсюда!
        - Ты не понимаешь, мы не можем вдвоем…
        - Втроём! - и время и звезды остановили свой бег. И Вселенная слегка покачнулась. - Это ты ничего не понимаешь! - голос её ударился о стены пещеры, а после рикошетом тюкнул меня по темечку.
        - А? Втроём? Что?
        - Потом объясню! Цепляй, а то сама тебя убью! Или вместе с языком ещё чего-нибудь откушу. Чтобы врагам не досталось. Цепляй быстро!
        Материнские инстинкты слабо сочетаются с логикой. И они сильнее. Это я понял потом. А тогда мы летели между мирами. Пространство привычно расступалось, а после смыкалось за моей спиной, где трепыхалось одинокое, но такое ослепительно-белое во вселенской ночи ангельское крыло. Элла спала, обхватив меня за шею, я придерживал её одной рукой. Вторая была нужна для балансировки. Полёт на одном крыле, конечно, возможен. Только аэродинамика слабая, и скорость не та. Но всё же это не в одном каком-то мире прятаться, это уже среди иных миров. И ещё это прекрасно. Быть ангелом. Иметь крылья. Лететь среди звезд и держать в объятьях любимую женщину. Пусть даже и беса. Которого вспомнишь, и он тут как тут.
        - Снова не о том думаешь.
        - Не стыдно читать чужие мысли? - притворно возмутился я.
        - Ха! Нужны мне твои мысли! Те ещё скакуны. Своих хватает!
        - Тогда с чего ты взяла, что я думаю о чём-то не о том?
        - У тебя лицо глупое делается, когда ты думаешь или мечтаешь о чем-то ненужном, - прямолинейно выдала она свой секрет. Вот тут я возмутился уже непритворно.
        - Если у меня лицо глупое, чего со мной связалась?
        - Люблю, - просто и незатейливо пояснила она и поцеловала в губы долгим поцелуем, отчего и сердце и крыло забились в два раза быстрее.
        - Но, дорогая, о чём же сейчас думать?
        - О том, что под нами подходящий мир. Тебе не кажется?
        Вот как она умудряется делать это одновременно? Дремать, следить за выражением моего лица, разговаривать, да ещё и поглядывать по сторонам?
        Мир был подходящим. Мы опустились на зеленом лугу. Перед нами промчалось стадо быстроногих антилоп, прошелся строй величавых жирафов, игривые зебры, обгоняя друг друга, неслись к водопою. Неподалеку журчала река. На горизонте виднелся лес. Густой, загадочный, не вызывающий ни малейшего ощущения опасности. Ровными рядами росли фруктовые деревья, будто их заботливо высадили специально для нас. Под деревьями прятались шляпки грибов. Кусты пригибались к сочной траве под тяжестью разноцветных ягод. В небе пролетела птица и издала радостный писк, а после села на ветку и принялась нас разглядывать. Это был мир вечного лета. И мы начали здесь жить.
        А потом настало время, когда Элла корчилась от боли под пахучей липой. И боль была оттого, что слишком разные сущности соединялись в одном. Потоки липкого пота заливали её лицо, а я не знал, за что хвататься. Я таскал воду в берестяном ведерке, рвал листья подорожника, делал ещё что-то, совершенно бестолковое и наверняка не нужное. Вот тогда-то на свет появился плод нашей любви, любви ангела и беса, и я видел чудо рождения.
        Вначале показались пока ещё неровные, в мелких перьях, белые крылья. Затем чёрный смешной хвостик.
        - Чёрт побери! - изумился я.
        - Слава Богу! - выдохнула счастливая Эллочка.
        И я подумал: когда ты вырастешь, малыш, то напишешь правдивую историю. С чего всё началось, и что здесь произойдет в будущем.
        На небе грянул гром, и в этом ещё необжитом мире пролился первый чудный ливень. А потом засияла радуга. Нас простили.
        Ведь любовь - она только от Всевышнего.
        И она сильнее всего.
        + Пропердольки тугосери
        Олег маячил в дверях детской, как статуя Командора, внезапно обнаружившая, что Дон Жуан сожрал весь ужин и бесследно исчез. Взъерошенные волосы словно пытались стартовать в стратосферу, на лице выступили красные пятна, а губы слегка подрагивали и кривились, точно у обиженного ребенка.
        Полугодовалый Мишка хихикал, указывая пальцем на отца. Кира, - вся терпение, сдержанность и материнская любовь, - безмятежно меняла сыну подгузник. Рыжий кот Басурман с презрительным подозрением наблюдал за всеми с подоконника.
        - 3-з-зачем? - прошипел Олег, вымученно улыбаясь Мишке. Шипение превратило улыбку в людоедскую гримасу, и Мишка засмеялся еще громче. Кот, подумав, отодвинулся вглубь подоконника, под прикрытие занавески.
        - Что зачем? - с ледяным спокойствием уточнила Кира. - Он обкакался, и я меняю. Не веришь? Вот.
        Она развернула старый подгузник со всем содержимым в сторону Олега. Тот судорожно сглотнул и побледнел. На подоконнике громко чихнули.
        - Выкинешь его, когда пойдешь, ладно? - полупопросила, полуконстатировала факт Кира.
        - А ты разве не сфотографируешь и его тоже? - ехидно спросил Олег. - Не выложишь у себя на страничке? Чтобы все еще раз увидели, как у моей жены медленно разлагается мозг?
        - Ах, вот ты про что, - Кира улыбнулась мужу своей самой обезоруживающей улыбкой. - Но ведь та блю-блю на передничке была так похожа на смайлик! Мне поставили несколько лайков, значит, людям тоже понравилось.
        - Не людям! - покачал головой Олег. - Не людям! А таким же сумасшедшим мамашам, как и ты! Кому придет в голову выкладывать на всеобщее обозрение какашки и прочее? А? Зачем?
        Кира ничего не ответила, наклонилась к Мишке и громко подула тому в пупок. Малыш зашелся в заливистом смехе. На подоконнике зашуршали и уронили горшок.
        - А эти слова! - в отчаянии вскричал Олег, трагически заламывая руки. На секунду Кире показалось, что она смотрит дурной фильм, в котором женскую роль штатной истерички по какому-то недоразумению доверили ее мужу. Нет, Олег всегда любил пафос и красивые позы, но сейчас он явно переигрывал. - Эти слова! - с болью в голосе повторил он. - Покакуси! Пропердольки! Тугосеря! Откуда они? Из каких глубин ада ты их выудила?
        Кира пожала плечами. Вопрос был действительно занимательным, но сейчас ей не хотелось вдаваться в его исследование.
        - Так все говорят, - коротко ответила она.
        - Кто «все»? - ядовито осведомился Олег. - Я так не говорю. У меня на работе так не говорят. По телевизору так не говорят. И где они, твои «все»?
        Кира обиженно засопела. Отвлекшись на минуту от Мишки, она потянулась к стоящему тут же, на соседнем столике, ноутбуку и остервенело застучала по клавишам.
        - Вот! - торжествующе воскликнула, разворачивая экран к Олегу. - Вот, смотри!
        Там мерцала интернет-страничка, судя по характерному оформлению, какой-то женский форум.
        - Вот! - повторила Кира, ткнув пальцем в список тем. - И ведь я просто набрала в гугле «пропердольки тугосери», и мне выпал он. А сколько таких еще в сети?
        «Что делать с тугосерей?», «У нас жидкие пропердольки. Паниковать?», «Чем поить тугосерю-годовасика?» - темы шли одна за другой.
        - Ну и что ты теперь скажешь? - в голосе Киры звучали нотки победителя. - Видишь, есть такие слова! И их говорят! И не только говорят, но еще и пишут!
        - Ничего, - холодно ответил Олег. - Я всегда считал, что папа Дяди Федора в мультфильме был неправ.
        - Что? - не поняла Кира.
        - Когда говорил, что только гриппом все вместе болеют, а с ума поодиночке сходят, - пояснил Олег. - Сходят вместе, да. Сначала полусумасшедшие в кучку сбиваются, а потом вместе до кондиции и доходят.
        Кира задохнулась от возмущения. Мишка восторженно взвизгнул. Кот, пригибаясь к полу, в стелс-режиме покинул комнату.
        - Не надо так, - сокрушенно покачал головой Олег. В его голосе звучало сочувствие к неразумной жене, которая балуется какими-то глупостями. - Ты же кандидат наук, как так можно, в конце-то концов.
        Он подошел к ней, наклонился и поцеловал в макушку.
        - Заканчивай это. Мишуня, пока!
        Мишка, получив и свою порцию отеческих поцелуев, радостно гукнул.
        - Я ушел! - через минуту донеслось из коридора. - Вернусь поздно, сегодня проект сдаем. И никаких пропердолек!
        Хлопнула входная дверь.
        Кира вздохнула. С определенной точки зрения Олег, конечно, был прав. Субкультура молодых мам, которую она постепенно постигала, окружала себя кучей странных ритуалов, сомнительных традиций и сдабривала все несколько жутковатым псевдодетским языком. Однако это было так… мило? И все мамы были так… едины? Да, именно. Кире было сейчас грустно и одиноко. Нет, конечно, Мишка не давал заскучать, да и на заботливость Олега грех жаловаться, но ей не хватало кого-то, кто бы мог ее понять. С кем можно было поделиться простыми житейскими радостями и глупостями, пожаловаться, поныть и пошутить…
        Кира снова вздохнула и задумчиво покрутила колесико мышки, гоняя страницу форума туда-сюда. Розово-голубая гамма успокаивала и создавала ощущение уюта.
        А почему бы, собственно, и нет?
        «Лавиния», ее постоянный ник по имени любимой героини Шекспира, был никем не занят. Ну что же, значит, судьба.
        Подтвердив регистрацию, - немного удивил домен, с которого пришло письмо со ссылкой, dl - Кира обнаружила, что у новичков нет никаких ограничений ни по количеству сообщений, ни по созданию тем. Ну что же…
        Она помахала пальцами над клавиатурой, разминая их. Ну что же…
        «Мужу не нравится, когда я выкладываю в интернет фото покакунь и говорю про пропердольки. Как быть?»
        ЛАВИНИЯ
        Девочки, проблема, что в названии. Муж ругается, что я фотографирую подгузники малыша и выкладываю к себе на страничку. Еще ему не нравится, что я использую такие слова, как «тугосеря», «козюльки», «кака», «масик», «укакиш» и другие. Как быть?
        И через минуту замерцало окошко личных сообщений. Кира робко улыбнулась, сердце замерло от предвкушения - неужели у нее теперь будет… подруга? Неужели она теперь не останется одна?
        ТУЛИ
        Привет! Ты новенькая? Сколько твоим?
        Руки зависли над клавиатурой. Главное - не поторопиться. Не отпугнуть. Не вывалить сразу все переживания, мысли и истории.
        ЛАВИНИЯ
        Привет!
        Да, случайно на этот форум наткнулась. Моему полгодика.
        ТУЛИ
        Ой, у тебя всего один? Как так получилосъ-то?
        Кира задумалась. Кажется, она попала на адепта многомамочек, которые считают, что чем больше детей, тем лучше. Охохох… Надо быть осторожной в словах, чтобы не обидеть старожила, а то так просто испортить первое впечатление о себе. А это совсем не в интересах Киры.
        ЛАВИНИЯ
        Ну вот так вот. Мы хотим еще, но пока не можем.
        По поводу «мы хотим еще» она, конечно, покривила душой. В плане «мы». Сама-то она, кажется, и не против родить Мишке брата или сестричку, причем именно сейчас, когда уже втянулась в младенческо-пеленочные проблемы. Но вот Олег… Он настолько ошарашен тем, как изменился их старый мир с появлением одного-единственного ребенка, что возможность увеличить количество детей попросту не укладывается в его голове.
        ТУЛИ
        Ну ничего, главное, чтобы здоровенький рос. Так кому это там не нравятся фоточки малышуни?

* * *
        Наверное, ей стоило зарегистрироваться на этом форуме только для того, чтобы познакомиться с Тули. Нет, конечно, на ее крик души отозвалось несколько десятков мамочек, - кто-то утешал, кто-то делился своими переживаниями и жаловался на «таких же грубых и нечутких» мужей, кто-то советовал приберегать «мамочкин лексикон» только для своих, - но Тули оказалась светом в окошке и подарила Кире то, чего той так отчаянно не хватало. Общение. Они болтали обо всем на свете - и ни о чем, перескакивая с темы на тему. Мелькнуло упоминание, что у Тули погодки и близнецы, а Кира пока только робко думает о втором; что экология в городе, - надо же, они живут в одном городе! - ни к черту, и надо переезжать поближе к морю; что так обидно, когда бабушки забегают лишь потетехать внуков и делают вид, что не понимают намеков о помощи…
        Приглашение в гости висело в воздухе, но никто не решался стать первой. Это было и понятно, каждая боялась показаться в чужих глазах неряхой, не аккуратисткой или просто свинюшкой и ждала, что другая рискнет своей честью домохозяйки.
        Олегу, кажется, тоже нравился новый этап в жизни Киры. Она забросила свою страничку в контакте, перестав делиться с подписчиками каждым чихом и каком из жизни Мишки, да и мужа уже не посвящала в проблемы пучепузенья и рыг-рыга. Они даже несколько раз выбрались в город, на встречу с общими друзьями из старой, до-Мишкиной жизни: Олег поглядывал на Киру настороженно, точно ожидая какого-то подвоха, словно она вот-вот вскочит на барную стойку и со зловещим хохотом начнет размахивать над головой использованным подгузником, но это недоверие уже не задевало ее.
        Даже кот Басурман смотрел на Киру с большим… уважением? Будто увидел в ней не раба для кормежки и смены лотка, а… ну, предположим, слугу для почесывания пуза и выстригания катышков. Какой-никакой, а карьерный рост, да.

* * *
        Тули позвала ее в гости, когда в городе уже вторые сутки шел дождь. Киру удивил такой неожиданный выбор времени. Не лучшая погода, чтобы таскаться с грудничком туда-сюда. Но слишком велика была радость от будущей встречи с подругой, и на такую мелочь не стоило обращать внимания.
        Название улицы, где жила Тули, Кире ничего не говорило. Собственно, она и не настолько хорошо знала город, чтобы быть в курсе всех улочек и переулков, тем более что за последнюю пару лет отстроилось несколько новых микрорайонов со своими топонимами и инфраструктурой.
        Подумав, Кира открыла онлайн-карту, вбила название. Ну, правильно, так оно и есть, точнее - нет. Нет такой улицы. Может быть, Тули неправильно написала? Но все другие варианты, в том числе и подставление «о» вместо «а», замена одинарной «и» на двойную и прочее, ни к чему не привели. Карта выдавала лишь какие-то подобия, и те в других городах. И как назло, самой подруги, чтобы уточнить адрес, онлайн не было.
        Кира задумчиво потерла мочку уха. Ну как же так-то? Ведь они с Тули выяснили, что живут в одном городе. Может быть, карта устарела?
        Она снова вбила первый вариант названия улицы. Страница зависла на несколько секунд, а потом выдала сообщение:
        «Требуется обновить слои»
        Кира пожала плечами и нажала на «ОК». Обновить так обновить, почему бы и нет?
        Ей показалось, что что-то неуловимо изменилось в очертаниях улиц и расположении домов. Разве вот тут, куда она минуту назад смотрела, пока не обновила слой, не было пустыря? Зеленый многоугольник неправильной формы, это же пустырь, разве нет? Или сквер, или парк… Но чем бы он ни был, - почему сменился на серый овал с расходящимися во все стороны лучами улиц? Площадь? Новая площадь, о появлении которой не было ни сюжета в новостях, ни очередного бурчания в сети «куда-деньги-опять-тратят»? Это невозможно!
        Кира растерянно прикусила ноготь большого пальца. Что-то было во всем этом пето…
        Но тут радостно загулил Мишка, истошно завопил Басурман, вырываясь из цепких детских ручонок, и Кира тут же забыла обо всех «не то».

* * *
        Кира, крепко вцепившись в руль, осторожно пробиралась вперед. Под колесами хрустели осколки кирпича, тренькало битое стекло и то и дело, подрагивая, выскакивала ржавая проволока. Мишка задумчиво гулил в детском кресле, вглядываясь в мокрые потеки на окнах. Как только они въехали в этот район, где, судя по «новой» карте, жила Тули, дождь зарядил сильнее, - хотя казалось, куда уж больше! - и скрыл окружающий мир за мутной пульсирующей пеленой. Пришлось поднять стекла, те тут же в придачу запотели, и включить дворники, которые совершенно не справлялись с потоками воды.
        Кира, прищурившись, крутила головой по сторонам. Странно… это игра света и тени? обман зрения? Ей казалось, что там, за слоями стекла и воды, дрожат во влажном мареве причудливые очертания изогнутых, вычурных зданий. Зданий, которые не могли появиться в воображении ни одного из человеческих архитекторов. Зданий, которых здесь нет - и не может быть вообще нигде.
        Несколько раз она протянула руку, чтобы открыть дверь и выглянуть, но так и не решилась.
        - Нет, - наконец, сказала Кира. - Хватит. Не судьба. Возвращаемся домой.
        «Я ждала вас», - в сообщении Тули сквозил упрек.
        «Мы заблудились», - призналась Кира.
        Подумав, добавила:
        «Сильный ливень, ничего не видно. А я в первый раз в этом районе».
        ТУЛИ
        Странно. В дождь, наоборот, к нам легче добраться, все очень хорошо видно. Ну да ладно, всякое бывает.
        Что будем делать?
        Кира задумалась. Нет, Олег этого совершенно не одобрит… Да и к черту его неодобрение!
        И быстро набрала, даже не глядя на клавиатуру, пока не успела передумать:
        «Призежацте к нам»

* * *
        Мишка весело гукал, колотя игрушкой по стульчику. Он уже успел напускать слюней на нарядный, специально для приема гостей, комбинезончик, загрузить, - хорошо, от души, - два подгузника и пожевать кошачий хвост. Теперь кот укоризненно взирал на мир со шкафа, а на Мишкиных щеках красовались рыжие шерстяные бакенбарды.
        Вытирая сыну лицо, Кира рассеянно размышляла о том, что она опять, - как, впрочем, и всегда! - сглупила. Не спросила у гостей, что те предпочитают из еды. А вдруг у кого-то из Тулиных детей аллергия на печенье и фрукты? Или кому-то нельзя пить сок или молоко? Нехорошо как-то будет, если бедняжкам придется завидовать другим…
        Оставив Мишку в покое, Кира присела за компьютер и задумалась. Она же толком-то и не изучила этот форум, сразу познакомилась с Тули и общалась только с ней, лишь изредка почитывая ответы в своей теме. Может, пробежаться по Тулиным сообщениям у других? Вдруг узнает что-то полезное?
        Она открыла форум, скользнула вниз, туда, где находилась ссылка на список пользователей, механически пробегая глазами список тем.
        «Какой прикорм лучше подойдет годовасику?», «Всю ночь плачет и куксится, как успокоить?», «Помогите! Аллергия на морскую капусту!», «Младшенький никак не вылупится, что делать?», «Как часто нужно менять пеленки?»… Что?
        Кира вздрогнула и заморгала. «Младшенький никак не вылупится, что делать?». Это… какой-то сленг? Шутка?
        Она нажала на название темы.
        РЛЕМА35
        Девочки, помогите, младшенький никак не вылупится. По всем срокам еще неделю назад должен был. Я уже и помогаю ему, по скорлупе стучу, чтобы на звук шел. Но все-таки боюсь сильно бить - а если поврежу что малышу? Как быть, скажите? Или все-таки разбить, а его потом в полотенце довести?
        Кира икнула.
        ГЛЮРА
        Рлемочка, не паникуй. У меня такое два раза было. Один даже на целый месяц задержался - и ничего, вон, плавает так, что не угонишься. Каждому свое. Может быть, малышок боится выходить - в яйце ему тепло, темно, уютно, а снаружи страшная неизвестность.
        БАГУСЯ
        Поддерживаю Глюру. Все так. Положи яйцо на животик и разговаривай с ним. Скажи, что мамочка его ждет, что братики и сестрички его любят, что ничего страшного не случится - наоборот, он увидит красивый и яркий мир. Спой ему что-то нежное и красивое.
        Руки у Киры дрожали так, что она никак не могла попасть мышкой на ссылку, чтобы вернуться обратно на темы форума.
        «Девочка хромает на пятое щупальце, как быть?», «Во сколько ваши детки самостоятельно поплыли?», «Какие сказки читаем?», «Как мы ложимся спать?», «Малышок, когда играем в ладушки, левыми щупальцами промахивается, что это?», «Я планер, мечтаю стать пузом, поделитесь опытом»…
        В тему «Фотографии малышаток» она зайти так и не рискнула.
        В дверь зазвонили.
        Кира замерла. Сердце бешено забилось, а потом ухнуло куда-то вниз.
        - Лавиночка! - мелодично пропели из-за двери. - Это я, Тулечка, пришла, открывай.

* * *
        В подъезде было сыро, пахло рыбой и водорослями. Олег даже несколько раз с подозрением взглянул под ноги. Но нет, трубу не прорвало, и ни из-под одной двери не вытекали мутные потоки. Может быть, просто кто-то вернулся с рыбалки и слишком долго стоял около квартиры, пытаясь уговорить жену, что он действительно был на рыбалке? Тряс уловом в глазок, звонил друзьям, чтобы подтвердили…
        В лифте запах усилился, а когда двери открылись на этаже Олега, густая, терпкая вонь чуть не сбила его с ног. На полу поблескивали черные лужи, в воздухе подрагивало влажное марево.
        - Ну что за черт! - буркнул он, разглядывая потолок. Неужели что-то с отоплением? Это же все обои от стен отойдут и линолеум вспучится! А книги, ох, что будет с книгами-то!
        - Добрый вечер, - мягко донеслось из полумрака площадки.
        От стены отделилось что-то бесформенное. Оно походило на человека так, как на него походит криво и неуклюже висящее на вешалке пальто. Да это и было практически одно пальто, - натянутое на что-то колыхающееся и пульсирующее.
        - Олег Малькевин, я полагаю? - пробулькало существо.
        - Ик, - подтвердил Олег, оцепенев от ужаса.
        - Муж Киры Малькевиной, известной в Интернете как Лавиния? - уточнило существо.
        - Н-ну да…
        - Покорнейше прошу прощения за то, что беспокою вас в неурочный час, - существо вздохнуло. К запахам рыбы и водорослей прибавился едва ощутимый аромат мокрого дерева. - Но, видите ли… дело в том, что моя супруга, как я понял из оставленной ею записки, решила по предварительной договоренности нанести визит вашей жене. Вместе с детьми.
        - Ну да… - пролепетал Олег, сам не понимая, зачем он разговаривает, а не бежит вниз по лестнице с воплями ужаса. - У нас ребенок, Мишка. Наверное, они на своем этом форуме познакомились… пропердольки, тугосери, все такое…
        - Да-да! - с жаром закивало существо. - Этот ужасный, о этот ужасный сленг! Как они только понимают друг друга? Признаюсь, я честно пытался поддерживать тамошнюю беседу, но… - оно с тоской развело рукавами. - Потерпел неудачу. Полный крах. А вы?
        - Что я?
        - Ну, вы пытались понять новые потребности вашей супруги? Проникнуть, так сказать, в ее новый менталитет?
        - Ну… я… - Олег смутился и полез в карман за ключами. «Что ты делаешь?! - орали жалкие остатки сознания. - Беги! Ползи! Прочь!». Он отмахнулся от них, вставил ключ в замок и провернул. - Прошу.
        В квартире тоже пахло сыростью, но не так резко. Казалось, что к запаху моря примешивается аромат свежего хлеба и каких-то трав.
        Осторожно ступая, чуть ли не на цыпочках, Олег прошел к гостиной и приоткрыл дверь.
        И едва не упал.
        Прямо перед ним, на ковре, аккуратно орудуя десятком щупалец, строило башню из кубиков что-то нежно-сиреневое, склизкое и глазастое, подозрительно напоминающее кальмара.
        Еще два таких же сиреневых кальмарчика катались по кругу в кузове самосвала. Один из них медленно зеленел, и Олег понял, что вот-вот на полу комнаты появится блю-блю.
        Сразу три кальмарчика самозабвенно жевали хвост кота, а тот обреченно вылизывал вырывающегося - и, кажется, мелко хихикающего? - четвертого.
        Еще с одним кальмаром упоенно сражался погремушкой Мишка. Олег не без гордости отметил, что сын побеждал, оттеснив врага к кадке с фикусом. Правда, за кадкой притаилась сиреневая группа поддержки. Но пока она только махала щупальцами и пускала пузыри.
        И на все это совершенно спокойно и с каким-то умиротворением взирала Кира, прихлебывая из чашки. А рядом с ней колыхалось и пульсировало нечто…
        Олег притворил дверь и беспомощно взглянул на гостя.
        - Семнадцать, - почему-то шепотом сообщил он. - Все ваши?
        - Ага, - с гордостью кивнул тот. - И это уже третья кладка!
        - А жена ваша… такая… такая… - Олег покрутил было рукой в воздухе, но тут же сообразил, что этот жест может быть расценен и как неуважение. - Выдающаяся во всех отношениях.
        - Не без этого, - снова кивнул гость. - А ваша такая… - он слегка сдулся, словно из него выпустили воздух. - Такая… компактная.
        - О да! - развел руками Олег. - Есть такое.
        Он внимательно посмотрел на собеседника и поманил его в дальний конец коридора.
        - Пойдемте. Пойдемте-пойдемте, не стесняйтесь.
        - А тапочки? - растерянно спросило существо.

* * *
        На кухне Олег достал из холодильника бутылку водки, поставил на стол два грюкнувших стаканчика и налил, - щедро, от души.
        - Олег, - протянул он руку гостю.
        Тот выпростал из склизкого мокрого рубища, - или то были всего лишь складки кожи? - трехпалое щупальце.
        - Ктулху, - скромно представился.
        И они оба немедленно выпили.
        10
        …найти лекарство для мира…
        Бобовое зёрнышко есть не что иное, как символ нашей серы, заключённой в материи, истинного минерального солнца, рождающегося золота, не имеющего ничего общего ни с одним драгоценным металлом, золота - источника всякого на земле блага. Это золото в прямом смысле слова молодо-зелено, оно одарит художника, который сумеет довести его до состояния зрелости, тремя благами - здоровьем, богатством, мудростью. Вот почему выражение найти зерно в пироге (trouver la feve au gateau) означает сделать важное и великое открытие, совершить прекрасное и доброе дело.
        ЭЖЕН КАНСЕЛЬЕ, «АЛХИМИЯ»
        > Ксеновакцина
        Итак, свершилось! Версий грядущего апокалипсиса имелось множество, но выпала самая неожиданная. События последних трех дней накрыли мир, как накрывает снежная лавина горный поселок, как волна накрывает пляж, перемешивая песок, водоросли, крабов и чьи-то крики. Вначале это было никем не замеченное появление странной парочки на Елисейских полях. Потом обнаружилось, что другие не менее странные пары успели войти в жизнь всех столичных городов мира. Это мог быть старик в инвалидном кресле, позади которого развязно виляла бедрами полуобнаженная девица, альпийская молочница из комиксов для взрослых. Это мог быть музыкант, закинувший за спину гитару, а за ворот не меньше бутылки виски, этакий техасский мачо в ковбойской шляпе, подходящей для исполнения музыки кантри, - а рядом с ним семенил тощий подпевала с сальными дредами и с бубном. Это могли быть два близнеца, взявшиеся за руки, но в то же время на свете не было людей, более отличающихся друг от друга, чем эти близнецы.
        За всех визитёров сказать не могу, да и не думаю, что кто-то описал бы каждую пару, но точно известно, что являлись они всюду по двое. И один был Сталат, порождение стали, идеальное существо, тот алмаз, который можно распилить только другим алмазом, а другой не носил никакого имени, потому что это было не нужно, таких мы прозвали Безымянными. Они улавливали сущности и мысли в одно мгновение, они жонглировали реальностью так же легко, как делает это цирковой клоун с парой-тройкой апельсинов, как стрелок всаживает пулю за пулей точно в яблочко. Вот только тут пули незримы и безразмерны, и яблочком для них мог стать весь мир. По счастью, они не были кровожадными. Они пришли передать послание.
        Итак, вот подробности. В Париже появился моложавый парень, одетый в яркий сине-желто-зеленый спортивный костюм. На вид ему было лет двадцать - двадцать пять. На его голове красовалась бейсболка с огромным козырьком, повернутым назад, казавшаяся от этого частью античного шлема, прикрывавшего шейные позвонки. Руки молодого человека были пусты, а взгляд, наоборот, весьма наполнен. И там было всё, в этом странном, плескающем через край взгляде. Удивление, радость, бесстрашие, любопытство. А с ними и одиночество, и недоверие, и злость. Я знаю, потому что был там, на Елисейских полях, когда странная пара оказалась в двух шагах от меня, по правую руку впереди.
        Они появились так, будто соткались из жаркого воздуха. Над перегретым асфальтом вилось тонкое марево испарений, потому что вечером прошел дождь, а с утра припекало солнце, и посреди таких вот колеблющихся воздушных струй вдруг появились два человека. Парень в спортивной форме и ребенок, лет восьми-девяти, вряд ли больше. А вот у ребенка руки были заняты полосатым волейбольным мячом. Он делал шаг, затем бил мячом об асфальт, а когда тот подпрыгивал, мальчик щелкал пальцами, словно кастаньетами. Стук-щёлк-стук-щёлк. Наверное, этот звук будет преследовать меня долго, очень долго, пока я не впаду в глухую старость, или пока не закончится мир, потому что такая вероятность теперь имеется.
        Но тогда я почувствовал просто раздражение. Стук-щёлк-стук-щёлк, два привидения, обернувшиеся людьми. Я просто смотрел на то самое место, где они и возникли, вернее, сквозь то место, высматривая мороженщика в конце аллеи. То, что я заметил, как они пришли в наш мир, можно назвать счастливой случайностью. Кинуть взгляд в нужное время в нужное место.
        Заметив, что я на них пялюсь и, мягко говоря, весьма удивлен таким появлением, парень подмигнул, а после улыбнулся. Именно в таком порядке. Обычно это происходит либо одновременно, либо вначале улыбка, а после подмигивание. Тут всё наоборот. Он был серьезен, когда подмигивал. А улыбнулся потом. Правда, улыбка у него вышла на миллион. Он улыбался глазами, губами, ямочками щек, он сиял от радости, наслаждался ею, он радовался каждому мгновенью, будто мгновенья - это кислород, а он водолаз, который пробыл на километровой глубине десять тысяч лет и вдруг перенёсся на поверхность. Впрочем, насчет глубины - примерно так оно всё в некотором смысле и обстояло. Но вначале был стук-щёлк, и полосатый мяч летал над аллеей. Малыш тоже дружелюбно кивнул, не прекращая своего занятия. И малыш был без имени, словно безымянный мяч, а парень-спортсмен был Сталат. Порождение стали. Это я узнал минутой позже.
        - Вам нельзя здесь оставаться, - продолжая улыбаться, сообщил он мне, по-борцовски, с хрустом, кинув голову к левому плечу, потом к правому, словно разминался перед схваткой.
        - Это почему же? - на всякий случай я решил держаться подальше от этих двоих, не важно, ангелами или демонами они были. - Где хочу, там гуляю!
        Эх, мне бы сразу его послушаться…
        - Ну, как пожелаете, мсье.
        - Как пожелаете, мсье! - счастливо засмеявшись, повторил малыш, пуская мяч в очередное недолгое путешествие к земле, словно проверяя, не исчезло ли куда-нибудь земное притяжение.
        - Дайон, - представился я, намекая малышу, что на его месте не стоит вот так заливисто смеяться, общаясь с незнакомым человеком, который в четыре раза старше. Пусть даже он не вырядился в костюмную пару, и на руке его не Ролекс, а дешевая китайская подделка, перевирающая время, как ей вздумается. Ну, а в кармане легкий ветерок, никак не позволяющий почувствовать себя счастливым. - Меня зовут Дайон, мальчик.
        - Очень приятно, мсье, - ответил за малыша парень-спортсмен. - А я Сталат. - Вот так я узнал его имя, которое на самом деле вовсе и не имя, а его сущность.
        - Ну, приятно, так приятно. Вот только мне интересней узнать, как зовут этого сорванца, он не кажется слишком вежливым, - отчего-то раздражаясь, сказал я.
        - Как меня зову-ут? - протянул малыш и снова рассмеялся. - Вы же сами сказали, что я сорванец.
        - А имя? Для прилично одетого молодого человека манеры у тебя не очень, - я почувствовал ещё большее раздражение. И связано это было именно с той аурой счастья, что исходила от парочки. Наверное, мне его не хватало, счастья, и на самом деле это было не раздражение, а самая настоящая зависть.
        - Имя? Кличка? Название? У меня их нет.
        - Почему? - такой ответ поставил меня в тупик, но также позволил расстаться с частью зависти. У меня ведь имя было, а это уже кое-что в жизни.
        - Потому что мне оно не нужно.
        Спортсмен наклонился и что-то прошептал малышу. Вернее, просто наклонился, так, как будто собирался что-то сказать на ушко, но я точно видел, губы его не шевелились. Однако малыш кивнул, перехватил мяч одной рукой, наконец-то прекратив этот стук-щёлк, и протянул мне ладошку, теперь взгляд его стал учтивым, а голос чопорным, словно он отвечает школьному учителю.
        - У меня действительно нет имени. Простите, если показался невежливым, но я не хотел вас обидеть. Я понимаю, слишком многие вас обижают, но, думаю, всё это может измениться, вы ведь не всегда были таким… - он прикрыл глаза, словно искал подходящее слово в темном чулане сознания, а я опешил: надо же, какие словечки водятся у девятилетнего пацана!
        Я даже не догадывался, насколько огромен его темный чулан.
        - Вы не всегда были таким бесцельным и неуверенным в завтрашнем дне, вот!
        - Хватит! - вмешался Сталат. Наверное, малыш мог бы продолжать, проникая своим васильковым взглядом, словно рентгеном, во все мои тайны. Ведь именно это - бесцельность - полностью овладело мной два года назад, когда владелец решил закрыть компанию по обслуживанию авиапромышленности, не выдержав конкуренции на этом прибыльном, но тесном рынке. И с тех пор я, дипломированный инженер, пополнил собой армию людей, оказавшихся не у дел. Искал своё место в этом мире, и все мои прежние мечты о далеких путешествиях и семейном счастье обернулись мечтами о хлебе насущном и коротких приработках, позволяющих хоть как-то держаться на плаву. - Достаточно! Мы уже говорили о том, что правда не всегда хороша. А ложь не всегда плоха. Вот сейчас ты заставил мсье Дайона почувствовать себя не лучшим образом. Но, думаю, мы сможем предложить достойную компенсацию за эту неловкость, не так ли?
        Малыш закивал и виновато опустил взгляд. А я опешил ещё больше. Похоже, меня читали как открытую книгу, ведь это были и мои размышления, мои мысли о лжи и правде! Это я выводил одинокими ночами аксиомы, чтобы не дать мающемуся сознанию отупеть от однообразия и беспросветности жизни. Наверное, предложи они сейчас деньги, я бы отказался. Я бы наверняка отказался, даже если бы это оказалось больше сотни евро. И больше двухсот. А вот цифра «триста» почему-то мигала в сознании красным тревожным светом, искушая и проверяя, насколько я силен или жалок. Но ведь я не всегда был таким. И почему-то вдруг захотелось вычеркнуть все-все цифры, пусть даже это будет миллион, и расправить плечи и гордо заявить о том, что мне не нужны компенсации. Ведь маленький мальчик не может по-настоящему задеть и даже обидеть взрослого мужчину.
        Все мысли уместились всего в секунду, но эта секунда оказалась решающей.
        - Да, он нам подходит! - улыбнулся малыш и снова стукнул мячом об асфальт. Казалось, они решили какую-то затруднительную задачу, смысл которой мне неизвестен, и теперь облегченно вздохнули. И предложили мне вовсе не деньги, а нечто большее.
        Вот так я стал проводником Сталата и Безымянного в одной из столиц мира. А так как везде происходило примерно одно и то же, думаю, я не сильно совру, если опишу это как общее для всех городов событие.
        Если сильно вкратце, то нам собирались ввести этакую вакцину. Прививку для всего человечества. То, что должно изменить мир. Что ж, меня это вполне устраивало. А посланцев устраивал я. А ещё я оценил, насколько это удобно, общаться вот так, как общались Сталат с Безымянным. Потому что всё-всё-всё я уяснил за считанные секунды. Это был подходящий фокус - то, что они собирались проделать. И моё участие заключалось в том, что я стал их проводником к достижению великой цели. Все эти пафосные словечки, достижение, великая цель, улетучились после осознания ответственности. Но так всегда. Правило городского колеса обозрения. Чем выше, тем страшнее. И оно, это колесо, только что завертелось.
        - С чего бы вы посоветовали начать? - спросил Сталат.
        - А вот, ответ прямо перед нами! - радостно ответил я, указывая на фигуру жандарма, прогуливающегося рядом с лотками мелких торговцев, пытающихся всучить многочисленным туристам всякую всячину, от миниатюрных Эйфелевых башен до магнитиков на холодильники и микроволновки.
        - Ну, давай, действуй, - снова подмигнул парень, теперь уже как положено: вначале улыбка, потом подмигивание.
        Я почувствовал легкий холодок, не от того, что нёс внутри огромную ношу, только что вложенную в меня странными пришельцами, а потому, что пока ещё не знал до конца, как к ней отнестись, к этой ноше. Поверить? Довериться? А если всё обернется актом какого-то гипноза или галлюцинацией? А если… Я даже перепроверил мысленные записи вчерашнего дня: не было ли там каких-то приключений с наркотиками? Я вовсе не наркоман. Бутылку вина или чего покрепче, это да, бывало. Но вот наркотики не для меня, даже травку я не курил, потому что в надежде на лучшие времена боялся потерять квалификацию. Кому понадобится специалист-электронщик с трясущимися руками и неверными пальцами, когда отсчет идет на микроны, а пайка проводится в одно касание? Правда, нас давно заменили роботизированными станками, которые не курят травку, не пьют вино, не просматривают порно-сайты в интернете. И никогда не делают ошибок. Впрочем, это не важно. Почувствовав моё смятение, Безымянный коснулся мыслью, передав нужный настрой. Тут всё было ещё тоньше, чем микроны. Ободрение вперемешку с уверенностью. Прочистив горло коротким «кхм-кхм»,
я шагнул к жандарму.
        - Мсье, у меня к вам срочная и безотлагательная просьба!
        Я знаю, как речь влияет на установление первого контакта при общении. Особенно при общении с представителями власти, которым везде мерещатся подозрительные типы и которые даже в папе римском, случись тому прогуливаться без тиары и кардинальской свиты, заподозрят актёра без лицензии, проводящего уличные представления в вечно неположенном месте.
        - Даже так? - жандарм окинул меня взглядом, и это был взгляд рыбы. Хищной рыбы.
        - Да, да! - улыбаясь и пытаясь при этом копировать улыбку Сталата, я сделал пару уверенных шагов. - Дело в том, что нам нужно срочно выйти на руководство страны. Ну, то есть на самых-самых боссов, которые не сходят с экранов и первых полос газет. Президент или премьер-министр вполне подошли бы.
        - Что? - рыба превращалась в белую акулу, почуявшую кровь неосторожных ныряльщиков.
        - Ну, сегодня ведь рабочий день, конечно, для тех, кто имеет работу. Значит, найти их не составит труда. Вы-то уж точно можете в этом помочь, - затараторил я, стараясь словами сбить агрессивный настрой стража порядка. - Да вам ничего такого делать и не придется, просто выйдите на начальство, оно пусть выйдет на начальство повыше, а те ещё выше, и так, ступенька за ступенькой, попадем куда нужно. Вернее, куда им нужно, я тут ни при чем, я только проводник.
        Жандарм оказался рядом и втянул воздух, проверяя: не пьян ли я? Ему, понятное дело, было от чего недоумевать, когда вот так, посреди бела дня, какой-то явно не принадлежащий к высшей касте обыватель обращается с подобной просьбой. Кем он может быть? Проводником таинственных пришельцев? Ну уж нет, такая версия будет рассматриваться в последнюю очередь. Есть варианты симпатичней. Алкоголик, наркоман или же обычный городской сумасшедший, каких сейчас немало на улицах крупных городов.
        - Где вы работаете? - спросил жандарм, буравя взглядом.
        - Какое это имеет значение? На данный момент нигде не работаю. Но ещё пару лет назад был радиомонтажником на предприятии по обслуживанию всяких приборов для пассажирских самолетов.
        - Пару лет назад мой шеф был обычным патрульным, и оттуда уже плюхнулся в кресло комиссара, поэтому ваша просьба не может быть выполнена.
        - Почему?
        - Потому что он не разговаривает с неудачниками, тем более на всякие глупые темы.
        - Но тема вовсе не глупая, вот эти люди, что позади меня, они совсем не то, что вы думаете. Это посланцы…
        - В общем, так. Если не хотите оказаться в кутузке, валите прочь. Все трое. Я достаточно ясно выражаюсь?
        - Да. Но, боюсь, не понимаете до конца серьезности ситуации; это посланцы, и они способны послать куда подальше любого, кто попытается им помешать.
        Говоря так, я ощутил некую двойственность между осознанием того, как глупо нарываюсь на вполне вероятные неприятности и чувством облегчения. Потому что делал то, что мог. Но в следующую минуту моя вера в посланцев окрепла, а вот жандарм, похоже, утратил веру в свою неприкасаемость. Или же она заметно ослабла.
        Почувствовав себя оскорбленным и решив применить силу, он достал электрошокер, нажал на кнопку, а в следующую секунду лежал на газоне, ловя воздух ртом, не в силах шевельнуться из-за внезапной судороги.
        - Равным за равное, - сказал Безымянный и пожал плечами: мол, а что такого?
        - Я думаю, вам лучше всё же послушать меня и связаться с начальством, - торжествуя, сказал я.
        - Это в интересах всего человечества! - сказал Сталат, но лучше бы он этого не говорил, потому что такие фразы всегда воспринимаются как неуместный пафос.
        Жандарм, который быстро пришел в себя, достал рацию и что-то проговорил. Насколько я разбираюсь в людских повадках и жестах, сказал он вовсе не то, о чем его просили. Это подозрение подтвердилось буквально через тридцать секунд, когда вдали послышалась полицейская сирена.
        - Похоже, он вызвал подкрепление. И, наверное, сообщил, что на него совершено нападение. Сейчас они будут здесь.
        - Ну и что? - недоуменно уставился на меня Сталат.
        - Ничего. Если этот оказался таким чурбаном, попросим тех, других, которые едут…
        Патрульная машина с синим маячком, как в лихом боевике, остановилась прямо перед нами, её даже занесло от резкого торможения. Наверное, ребятам не хватало адреналина, вот и решили изобразить героев. Но общения как такового не произошло. Едва первый патрульный выскочил, направив на нас пистолет, а второй прокричал в микрофон что-то вроде «не двигайтесь, лечь на землю, стоять прямо, ноги раздвинуть», Безымянный переглянулся со Сталатом, и в следующую секунду автомобиль исчез. А вместе с ним и двое бедолаг, толком не успевших проявить свою власть.
        - Они были слишком агрессивно настроены, общение ничего бы не дало. Так что обойдемся без них, - сказал Безымянный.
        - Вы! Вы! Вы… - похоже, мысли первого жандарма, уже приготовившегося наблюдать, как будет отомщена его поруганная честь, путались, он только и повторял это «вы, вы, вы».
        - А я предупреждал, что это не просто так, что мы не уличные ротозеи, теперь не обижайтесь, - пояснил я. - Давайте попробуем ещё раз, а то как-то у нас не заладилось с самого начала. Итак, этим двум посланцам, или парламентерам, и так и так можно назвать, сегодня нужно связаться с президентом или премьером нашей страны. Вот уж не знаю, кто там главнее. Вы тут прослойка между властью и народом, так что потрудитесь что-то придумать, а то сами видите…
        Но жандарм нам попался упрямый, он снова включил рацию и, теперь уже едва ли не фальцетом, прокричал, что уничтожена машина с патрульными, и что всем-всем-всем, в общем, опять двадцать пять.
        - А теперь что будем делать? - спросил Сталат.
        - Будем ждать. Насколько я понимаю, сейчас сюда едет сразу несколько машин. Если с ними поступить так же, как с предыдущей, кое-кто наверху поймет, что происходит что-то странное.
        - И тогда они пришлют ещё больше патрульных, - задумчиво проговорил Безымянный. Похоже, он начал догадываться, что будет потом, а я снова почувствовал какое-то прикосновение к моему сознанию, словами такое не описать. - Так это и был твой план? Ты его придумал с самого начала?
        - Ну, а как по-другому? Вы что думаете, президенту или премьеру охота общаться посреди дня с каким-то случайным парижанином? Вы же сами мне внушили ничего не бояться. Пусть едут хоть все жандармы, вот только уничтожать их не нужно.
        - Странно. Мне казалось, люди для того и выбирают себе вождей, чтобы можно было с ними говорить о самом важном. А что до машины и тех двоих - никто их не уничтожил. Просто исключили из реальности. Это временно. Не переживай.
        На переживания времени не было. Первую сирену мы услышали через минуту. Елисейские поля - особое место, тут полиции до чертиков. Вторая раздалась с другой стороны, затем третья, четвертая, затем над нами прострекотал вертолет. А вот потом…
        Безымянный взглянул на меня, я кивнул. И тогда он опять ударил мячом и щелкнул пальцами, и сирены затихли, а вместе с ними и стрекот вертолета.
        - Теперь веришь? - спросил я нашего жандарма, уставившегося на то самое место в небе, где только что висела черная винтокрылая машина с логотипом спецподразделения жандармерии. - А ведь тебе предлагали по-хорошему, просто связаться с шефом, постараться его убедить…
        - Да вы сумасшедшие! Теперь я его точно никак не смогу убедить! - жандарм наконец обрел дар речи и бешено вращал глазами.
        - Ну, раз не сможете, вызывайте следующее подкрепление…
        Спустя час Елисейские поля были окружены стянутыми по тревоге военными подразделениями. В воздухе реяла целая флотилия вертолетов. Половина из них была с логотипами новостных каналов, а к нам уже направлялся какой-то человек, изо всех сил машущий белым флагом, словно он пытался разогнать на небе облака. Кем он был, профессиональным переговорщиком или просто самым провинившимся сотрудником, нам без разницы.
        - Знаете, есть такие люди, - сказал я посланцам, - их называют снайперами. Они могут с большого расстояния попасть прямо в глаз. Или в руку, или в ногу. Могут стрелять пулями, а могут ампулами с парализующими средствами, имейте это в виду.
        - Не переживай. Никто не сможет причинить вреда, - ответил Сталат, - ни нам, ни тебе. Просто делай своё дело. Говори с ними. Это всё равно цветочки, все ягодки впереди.
        - Хорошо. Но про снайперов я предупредил.
        - Про снайперов - да, а вот про эти штуки, как они называются? Которые летают выше неба, в космосе…
        - Спутники?
        - Да, про спутники, - сказал Безымянный, - про них ты сам, наверное, не знал. Сейчас три спутника пытались нас фотографировать.
        - О! И что?
        - У них ничего не вышло.
        Вывести из строя военные спутники, это точно ускорит достижение цели, подумал я, а заодно разозлит ещё больше народа.
        Парламентеру я сказал, что мы желаем общаться с представителями прессы. А уже представителям прессы - что нам нужно встретиться с президентом, а также с премьером. И что вообще в идеале мы не против экстренного заседания парламента с нашим участием. А потом оказалось, что кое-кто из парламента тоже пытается встретиться с нами, но, так сказать, приватно, что совершенно не подходило посланцам.
        - Они хотят понять, как можно использовать нас в своих целях. То есть не для всей страны, а только для их кучки, с которой они ведут общий бизнес, - прокомментировал Безымянный.
        - У нас эти кучки называются политическими партиями.
        - Да-да, партии! Нас предупреждали, чтобы мы не оказались впутанными в какие-то игры между этими самыми… Ох! - Безымянный скривил лицо и схватился руками за виски, отчего мяч выпал из подмышки и покатился по аллее.
        - Что случилось? - в один голос всполошились мы со Сталатом.
        - Да уж… Случилось. Затруднения в той стране, которая говорит, что она самая свободная и справедливая…
        - Соединенные Штаты? Кто бы сомневался! У нас их тоже не очень любят, - ввернул я.
        - У нас этого нет. Любит, не любит… - сказал Безымянный, приходя в себя, но его перебил парень-спортсмен:
        - Там представители власти умудрились убить Безымянного. И всё пошло по другому сценарию.
        - Как это, по другому? - переспросил я.
        И дальше на меня обрушилось ощущение двойственности, которое никто в мире не испытывал, точно говорю. Разве что какие-нибудь совершенно свихнувшиеся психи с раздвоением личности. Одна часть моей сущности оставалась тут, на Елисейских полях, а другая перенеслась в далекое место, где высилась гора с высеченными в скалах человечьими профилями. А оттуда прямиком к Белому Дому. И вот там всё было совершенно нехорошо. На подступах к городу пылало несколько костров. В обгоревших силуэтах я узнал бомбардировщики Б-52, рядом костры поменьше, желтые коробки танков, превращающиеся в черные. Вдоль города толпы солдат, на броневиках и просто пеших. Небо хранит дымные следы падений всяких летающих средств, самолетов и вертолетов. Наверняка такая картинка очень понравилась бы арабам, вьетнамцам, корейцам, афганцам, иракцам, жителям стран бывшей Югославии, жителям Гренады и Панамы, ливийцам, египтянам, сирийцам и многим другим. А по центральной улице гордо шествовал человек в костюме Бэтмана или какого-то другого американского Спасителя. И там, где он шел, лопался асфальт и вылетали стекла в домах.
        - Да, невесело. Не знаю, что у вас выйдет с нашими боссами, но вот как их теперь вы собираетесь убеждать, - я кивнул в сторону тающего изображения, доступного только мне.
        - Не переживай. Возможно, посланцы посчитали действенной именно такую демонстрацию. Или же нашли проводника, который посоветовал такой путь. Менталитет нации - великая вещь. Если там достаточно много людей прагматичного склада ума, то исчезновение боевых машин и военных подразделений не произвело бы такого же впечатления, как вид ошеломительного побоища. К тому же вычеркивание из реальности предполагает последующий возврат, а такое они могли вообще расценить как признак слабости. А тут грохот, огонь, война, и всё это не по телевизору, а прямо под боком. Всё, чем раньше пугали избирателей - наконец-то сбылось. Бывает и так. А про убеждения… У нас безотказные методы.
        - Поверю на слово, - сказал я и успокоился.
        В конце концов, я обычный житель современного мира, привыкший ко всякого рода катаклизмам и войнам. И нас таких подавляющее большинство. Мы смотрим новости, где показывают, как где-то стреляют пушки и сыплются бомбы, или где просто толпа подготовленных бойцов под видом обычной молодежи громит административные здания и устраивает революции, и снайперы-наемники стреляют во все стороны, обеспечивая праведный народный гнев. Мы переживаем по поводу увиденного, а потом вновь окунаемся в собственные заботы.
        - Вот, кажется, кое-что подходящее к нашему двору!
        Вслед за переговорщиком появился кортеж правительственных лимузинов. Конечно, это оказался не президент и не премьер-министр, но это были два вице-премьера и несколько помощников президента. И нас приглашали на заседание парламента. Видимо, не только я видел, что творилось в Вашингтоне и что может случиться с несогласными. По дороге к парламенту я попросил Безымянного показать, как это происходит в других странах. И окунулся в калейдоскоп, где вертелись разные события. Кто-то угрожал, а кто-то добродушно хлопал по плечу человека в генеральском мундире. Вот мелькнули восточные пагоды. Там, похоже, общий язык был найден без всяких напряжений. Арабские страны. Во взгляде шейхов недоверие и опасения. И неизвестно ещё, чего больше. Турция. Эмоциональные вскидывания рук, пылающий язык жестов, но в итоге готовность к диалогу. Россия. Хлеб-соль, рады гостям. Всё равно тут, в Европе, по телевидению покажут другую картинку, каких-нибудь страшных бородатых Checheni, угрожающих всем расправой, и ужасно коварного мистера Putin. Нас приучили верить телевидению и интернету. Это главные пророки, они главнее
Мухаммеда и Иисуса.
        Ещё один костёр войны. Кажется, Пакистан. Затем Берлин. Здесь войны нет, но есть озадаченные лица бюргеров. Сложно, дирижируя большим оркестром, узнать о том, что кто-то собирается дирижировать тобой самим. Маленькая балканская страна, где, как оказалось, кормчих много, но никто ни за что не несет ответственности, и потому пытаются дозвониться до лидеров других стран, а там правительственные телефоны заняты. Понятное дело, в критические минуты все лидеры решали проблемы своих стран, а не каких-то марионеточных правительств. Картинки, картинки, люди, лица, и всюду самые разнообразные парочки посланцев. Я думал, следующий акт будет не таким драматичным. Но в этом очень сильно ошибался.
        Авто остановилось, перед нами распахнулись двери, и Безымянный доверительно передал мне образ нескольких мужчин, как я понял, офицеров из Сюрте Женераль, которые вначале находились в составе нашего кортежа, а потом исчезли. Стараниями Безымянного, разумеется. Слава Богу, что не Сталата. Я уже понял механику этих пар. Там, где нужно было ответить на силу силой, в дело включался Сталат. В США Сталат принял на себя несколько попаданий из винтовок и автоматов и погрустнел, не ожидая такого приёма. Затем по нему влепили несколько ракет, один из вертолетов разрядил скорострельную пушку. Из-за этого выражение лица у Сталата стало совсем мрачным, и он начал действовать…
        А вот Безымянные владеют более страшной силой, которую демонстрируют лишь там, где нет явного противодействия. Люди, которых он заставил исчезнуть, были готовы совершить весьма нехорошее дело. Воткнуть нам в шеи иглы, чтобы вырубить на время, необходимое для связывания, заключения в цепи, обматывания клейкой лентой и всего такого прочего. Уж не знаю, как сейчас принято обездвиживать врагов государства. Кстати, в одной стране Безымянный именно так и сделал: дал себя связать и доставить в тюрьму для военных преступников. А там, когда собрались высокие шишки, всякие военные и представители служб государственной безопасности, он просто выкинул из реальности тюремные стены, охранников, пытавшихся вновь его скрутить, и, шутки ради, одежду со всех собравшихся больших шишек. Но всё это, как я уже знал, было только прелюдией к самому главному.
        Вначале возникли некоторые осложнения. Это после того, как стало известно, что из всей троицы таинственными посланцами, обладающими неодолимой силой, являются только двое, а третий, то есть я, личность малозначительная. Бесплатное ко всему приложение, безработное и случайно оказавшееся в центре событий. Я и сам был не прочь улизнуть, потому что всё что мог, уже сделал. Мало ли, как и чем всё обернется. Я знал, что возможны всего два варианта. Первый - тяжелый исход для человечества, а второй - исход ужасный. Правда, знал я уже и другое. Логику и перспективность того, что готовились предложить нашим властям посланцы. Как там сказал Безымянный? Равным за равное? Кажется, это ещё называется принципом талиона.
        Слинять-то я собирался, но исключительно по доброй воле. А когда меня буквально стали отжимать куда-то в сторону, прямо со ступенек здания Парламента, я понял, что отступать мне некуда. Всё. Рубикон. Ватерлоо. Сталинград. Что бы ни произошло в дальнейшем, а плыть мне с посланцами в одной лодке. Так что ради собственного блага должен помогать им до самого конца. А там, если что, можно будет сказать, что находился под влиянием таинственной силы, сами видели, какие штуки могут вытворять визитеры, так что ничего не помню, ничего не знаю.
        - Правильно, Дайон! - голос Безымянного звучал так, будто сам он идет рядом, хотя я видел, как его постепенно окружают какие-то чересчур корректные молодые люди с минимумом фантазии и творческого поиска во взглядах и жестах. - Правильно! Эта ложь во спасение, она вполне допустима, так считает Сталат. Да и я тоже. Кстати, не волнуйся, никуда тебя не украдут.
        В следующую секунду все, кто окружал меня, пытаясь вытолкнуть в дальний коридор, отшатнулись, даже можно сказать, отпрянули в испуге.
        - Я внушил им, что ты Орлеанская Дева, объятая пламенем! - всё так же рядом раздался смех Безымянного.
        - Что ж. Действенно. Польщён. Хотя можно было ограничиться призраком Наполеона. В треуголке и без огня. Гендерное совпадение, отсутствие кошмарности в видении…
        - Учту для следующего раза, - последний раз хохотнул Безымянный, и больше ничего смешного в этот день, да и в последующие дни, уже не происходило.
        В рабочем зале одной из палат Парламента нас ввели на гостевую трибуну, а вот журналистов, наоборот, попытались вывести, якобы здесь не хватало места. Закончилось тем, что Безымянный снова щелкнул пальцами, и сразу исчезли сотрудники спецслужб и охранники. И все сразу поместились, всем всё стало видно и слышно. Парламентарии недоуменно крутили головами, потому что Сталат решил внести свою лепту, увеличив пространство. Не спрашивайте, как и по какому принципу. Возможно, здание раздулось снаружи, как мыльный пузырь, может, было задействовано какое-то дополнительное измерение, чего об этом говорить, это как раз не слишком удивительно по сравнению с главным. А главное уже начиналось.
        В этой жизни я многого не знаю. Но есть вещи, которые не знает никто. Нам неизвестно, как на самом деле возникла Земля и всё, что на ней. Может, и вправду капля по капле, вулканы и грозы, первичный бульон, протоплазма и всё такое перемешалось, потом амёбы с инфузориями переродились постепенно во флору и фауну, а некоторые даже в людей. Может, всё было не так, и прилетели таинственные пришельцы, такие же, как Сталат с Безымянным, только ещё могущественней. Прилетели, долго химичили с пробирками, и явилась жизнь. А может, таинственный Бог, всемогущий и скучающий в своём вечном бытии, щёлкнул пальцами так же, как Безымянный, и вместо мяча швырнул в пространство голубую планету. Она завертелась вокруг Солнца, а на ней плодились и размножались те, кому надлежит почитать своего Творца.
        Но как бы ни было в самом начале, теперь я знал, каково будет продолжение. Потому что это точно будет скачком эволюции, меняющим если не всё, то слишком многое. Так нам и нужно.
        - Здравствуйте, - без предисловий обратился к залу Сталат, и весь шум куда-то подевался. - Мы приносим извинения за то, что некоторые из ваших людей были перемещены. Уверяю, с ними ничего плохого не случилось. Сейчас они находятся на Елисейских полях. Все вместе. Попрошу убедиться.
        Кто-то из журналистов через полминуты поднял руку и взял микрофон.
        - Я связался с коллегами из новостного канала, всё истинная правда. Полицейские и все остальные только что оказались посреди Елисейских полей. Живы, здоровы, ничего не помнят. У каждого в руке по стаканчику мороженого.
        - Мороженое - это символические извинения, - пояснил Сталат. - И давайте к этой теме больше не возвращаться. Нам просто нужно было попасть сюда, и мы попали. И у нас, и у вас всё вышло лучше, чем в некоторых странах. Теперь о деле. Мы такие же люди, как и вы. Без всяких «почти»…
        А дальше он рассказал просто чумовую историю.
        Он начал с того, что человечество существует намного дольше, чем считают официальная наука и основные религиозные учения, хотя эту новость я уже слышал во многих телепередачах.
        - Потом случилось непоправимое. Кометный рой пересек орбиту Земли. Три года люди наблюдали самое феерическое зрелище из всех, которые можно представить. Небо было осыпано сияющими огнями, которые не гасли даже днем. Потом огни стали ближе, у них распускались хвосты, они заняли весь небосвод, и, наконец, Земля прошла сквозь их строй. Так случилась казнь целой планеты. Погибло практически всё население, тогда нас было чуть меньше миллиарда. Пришествие Роя было предсказано астрономами за сотню лет, и мы успели построить подземные города, с запасами пищи, воды, даже кислорода на случай выгорания атмосферы. Четыре поколения жило тем, что готовилось к этой катастрофе. Ужасный период. Период ожидания ужаса. Но мы верили, что сможем спастись. Увы, несколько комет столкнулось с планетой. Сила столкновения оказалась настолько огромной, что произошла подвижка материковых плит. Почти все наши города были уничтожены тектоническими процессами, от которых мы не могли защититься никак и ничем.
        - А спастись на других планетах? - спросил кто-то.
        - Мы не обладали космической техникой. Мы достигли многого, но не того, что нас могло спасти. В подземных городах после сотрясений погибло где восемьдесят, а где и девяносто процентов населения. Но даже это вначале казалось большой цифрой, несколько десятков тысяч выживших. Вот только поверхность стала непригодной для жизни на долгие-долгие годы. Мы выжили чудом. И нам пришлось всё начинать заново. Накопленные знания, техника и всё-всё-всё хранились там, в подземных городах. Мало что уцелело. А то, что уцелело, рано или поздно приходило в негодность. В результате мы откатились обратно, к каменным топорам и собирательству, хотя по памяти могли какое-то время пользоваться прежними технологиями. Это совершенно не то, что имеется у вас сегодня. Я не могу разъяснить принцип действия машин, позволяющих исключать силу притяжения. Но именно так мы возводили здания. Машин, обращающих одно вещество в любое другое, основанных на принципе перестройки атомарных структур. Эти знания утрачены. А те, что получилось сохранить, в течение множества тысячелетий передавались из поколения в поколение, как подарок
пралюдей новому человечеству. Со временем то, что было историей, стало легендами. А вымыслы стали историей. Но в какой-то момент, чтобы не допустить окончательной утраты памяти о прошлом, была создана закрытая община. Мы жили обособленно от мира в отреставрированном подземном городе. Главная причина отшельничества в том, что нам было необходимо донести до вас одно очень важное знание. Важную и страшную весть. Кометный рой в течение последующих четырех-пяти ваших поколений вновь должен пересечь орбиту Земли. Весь ад скоро повторится. Цивилизация опять будет поставлена на грань выживания.
        - Думаю, мы бы знали о приближении большого кометного роя, - сказал кто-то с явным оттенком недоверия.
        Всё же когда перед вами выкидывают словечки вроде «цивилизация», «девяносто девять процентов погибших», «поверхность планеты непригодна для жизни», то верится во всё это с превеликим трудом. Мы ж оптимисты.
        - Скоро узнаете. А пока смотрите, что вас ждет! - Сталат указал пальцем на Безымянного, а тот в пространство над собой.
        Над головами присутствующих выполз краешек косматого огненного шара, с поверхности которого то и дело срывались огненные нити. Ни Сталат, ни Безымянный не стали пояснять, что это краешек Солнца, полагая, что такое всякому понятно. Затем в углу зала завертелся бледно-серебристый шар, опоясанный сверкающими кольцами.
        - Сатурн, - сказал Сталат.
        Затем высунулся другой шар, будто собранный из нескольких разноцветных слоёв, с огромным лиловым пятном на теле, и вокруг этого шара кружились несколько изумрудных точек.
        - Юпитер.
        Над залом промчался краснощекий Марс, оставляющий фосфоресцирующий след. Чуть дальше проплыло ещё два шара примерно такого же размера. Голубая Земля и окутанная непроницаемым покровом мраморная Венера. Планеты кружили несколько минут, изображение колыхалось. Вся эта идиллия завораживала, словно мы все, я, посланцы прачеловечества, чиновники, политики - честные и те, что замешаны в коррупционных скандалах, прожженные мастера интриг, виновники торговых, холодных и горячих войн, - все превратились на время в детей, оказавшихся в шикарном планетарии.
        В эту гармонию вплелось грубое, прямолинейное движение. Наискосок, разрубая зал на две части острой плоскостью, нёсся рой темных зёрен, и по мере приближения к Солнцу из этих зерен проступали разноцветные ростки. Зерна перемешивались, сталкивались между собой, отчего из общего потока в разные стороны отлетали единичные кометы и неслись куда-то в стены зала, и многие люди, завороженные эффектом полного присутствия, с криком вскакивали с мест. На пути роя оказался Юпитер, принявший на себя множество ударов, и на нем расплывались черные кляксы. Затем Марс, который, угодив в середину роя, изменил окрас на темно-коричневый. Кометы врезались в поверхность, искорежив марсианский ландшафт. Затем и для Земли настал черед взойти на эту космическую Голгофу. И рой пронзил её.
        Размеры катастрофы ужасали. Вся поверхность покрылась вздыбленными нагромождениями разломанной земной коры, магма плескала из недр через стокилометровые пробоины, оседая повсюду черными базальтовыми наплывами.
        Мы видели группки людей, находившихся там, в глубине, в обреченных городах, которые должны были стать спасением, но стали гигантскими братскими могилами. Всё гибло. Океаны выкипали, горы рушились. С темных, наполненных пеплом небес падали кипящие водопады. Падали на покалеченные пустоши, им нечего было орошать.
        Картинка сменилась. Исчезли Солнце и прочие планеты, осталась только Земля, теперь она вплыла в зал, вздрагивающая при каждом попадании, раскрывшая гигантские щели, будто в немом крике. Ей было больно, планете, и каждый чувствовал её боль. Когда рой наконец-то ушел дальше, Земля представляла собой печальное зрелище. Теперь это был не голубой шар, а обугленная дымящаяся лепешка. Словно нерадивые повара решили испечь колобок, да забыли его на открытом огне. Её небеса закрылись, и там, под километровой толщей пепла, льда и базальта, барахтались, стремясь выжить в немногих сохранившихся городах, люди. Где-то эта пульсация жизни замирала, не выдержав испытаний, где-то едва тлела, но было понятно одно: цивилизации, со всеми её садами и пирамидами, летающими и плавающими островами, над которыми вились стаи гигантских птиц, этой цивилизации уже не будет никогда.
        Затем ход времени ускорился, планета вращалась быстрее и быстрее, базальт оседал горными кряжами, пепел превращался в почву, льды отступали, и вот, наконец, над долгой снежной пустыней взвились первые дымки костров. Выжившие вышли на поверхность.
        Атмосфера очистилась, в разрывах облаков сияло солнце, возрождая новый мир. Ростки прошли сквозь преграды, и ввысь взметнулись леса. По равнинам пошли луга, по лугам - дикие звери, а вслед за ними - человек. Вначале были стойбища и каменные пещеры, затем поселки, обнесенные частоколом, и многоярусные скальные города. Проскрипели колеса повозок, доставляющих на рынок зерно и мёд, а после прошли колонны вооруженных воинов, несущих флаги своего хозяина. Технический прогресс нового времени, от паровых машин до дизель-генераторов, электричества и атомной энергетики пролетел перед нами всего за несколько секунд. Потом всё исчезло. Демонстрация была закончена.
        - Всё висело на волоске, и только счастливый случай не дал этой планете превратиться в такой же безжизненный мир, как Марс или Венера. Как вы могли видеть, цивилизация возродилась снова только благодаря тому, что прачеловечество было хорошо организовано и обладало внушительной численностью. Но, как я говорил, миллиарда без малого едва хватило на то, чтобы выжить. А заодно сохранить и возродить множество форм жизни, растения, животных, посевные культуры, рыб, морских млекопитающих… Мы не можем жить одни, сами по себе, мы - часть большого набора организмов, которых тоже необходимо спасать.
        Вы просто представить себе не можете, что означает поддерживать из поколения в поколение жизнь в полуразрушенном подземном городе, когда каждый день - землетрясения, где тяжко с водой и продовольствием, где воздух пахнет серой. А снаружи - огненный ад, который через тысячелетия сменился ледяным адом, и только потом уже, через другие тысячелетия, можно было всё начинать с нуля. Вы не можете представить, что значит лишиться последнего из тех, кто умеет создавать биологические машины, дающие свет и тепло, и как пришлось судорожно, теряя каждый день сотни жизней, пробуя и ошибаясь, восстанавливать эти технологии, чтобы город жил. Вам лучше не знать, что произойдет с городом, в котором вдруг не осталось лекарей и акушеров. Или тех, кто способен добыть, очистить и провести в ваш дом воду. Добыть и приготовить пищу. Сделать лекарства. Приручить зверей. Высадить нужные злаки. Сделать так, чтобы ваши дети стали не одичавшими двуногими хищниками, а детьми человеческими, научить их писать, читать и считать. Как тяжело без тех, кто хранит знания. Покажет, как верно собрать охотничьи снасти, как вести каменную
кладку, сделать порох и построить дом, добыть руду и выплавить металл. Выковать плуг. Соткать ткань и пошить одежды. Это тысячи вещей, о которых мало кто из вас думает в повседневной жизни. Вы не можете представить тысячной доли мучений и того подвига, что пришлось пережить и совершить вашим предкам. Они прошли сотни кругов ада и выжили. Теперь слово за вами. Сможете ли вы сохранить мир, когда вернется смертельный рой?
        В зале стояла тишина, потому что всё сказанное слишком отличалось от тех вещей, которые обычно обсуждались на заседаниях парламента.
        - Если это удалось вашим предкам, то есть нашим предкам, - сказал кто-то из зала, - то почему вы так за нас переживаете? Благодарим за предупреждение, но… Опасность, о которой вы говорите, она ведь не обязательно будет угрожать нам снова? Орбиты меняются, прилетит или нет кометный рой, это под большим вопросом. Мне только что доложили из академии наук, что астрономы пока не видят поводов для беспокойства. Или вы считаете нашу науку отсталой по сравнению с наукой пралюдей? И вообще, к чему такие демонстрации, можно было как-то по-другому… Чтобы не вызывать панику среди населения. Вы представляете, что творится сейчас на биржах?
        - Биржи - это ваша детская игра. Что бы там ни творилось, оно не идет ни в какое сравнение с тем, что будет твориться повсеместно, когда вы увидите кометный рой. Уровень техники не так важен, как практические наблюдения. Я же говорил, давным-давно астрономы могли наблюдать приближение роя. И определить его движение. И точно указать, когда эта встреча произойдет в следующий раз. Они это умели. Вы можете сомневаться в моих словах, вот только ничего не изменится. Через четыре поколения вы окажетесь застигнутыми врасплох. Чтобы этого не произошло, мы и пришли.
        - Будете помогать нам технологиями? Знаниями?
        - В каком-то смысле да. Хотя многим мы делились на протяжении веков. Да и сами вы не стояли на месте. Мы признаём, что ваш технический прогресс в некоторых сферах достиг невероятных вершин. Проблема в том, что одновременно он стал причиной общечеловеческого регресса. Излишние блага порождают не только культуру и искусство. Ещё они многих приучают жить иначе, чем одним целым с другими людьми и остальным миром. И поэтому мы пришли. Как надсмотрщики, чтобы помочь исправить некоторые ошибки.
        - Будете делать всех равными? - мелькнуло негодование вперемешку с иронией. - Мы это уже проходили.
        - Нет, не проходили. До этого вы ещё просто не доросли. А те попытки, которые делались в разное время и в разных странах… Их не оценили. И даже сочли раковой опухолью на здоровом теле. И приняли все меры к уничтожению.
        - И что же? Станете насаждать коммунизм? Но это утопия! Вернете к жизни Мао? Сталина? Или вспомните о традициях древней Спарты?
        - Прошу успокоиться, мы ничего не будем насаждать. Мы просто приведем в соответствие то, что у вас говорят, с тем, что делают. В этом, собственно, заключается формула движения к справедливости. Вы же не станете отрицать, что тяга к справедливости всегда присутствует в людях? И вы, власть, когда убеждали избирателей сделать вас властью, тоже обещали справедливость. Наши действия не будут противоречить вашим словам. Только и всего.
        Тишина стала просто гробовой. Как будто мир уже погиб, вокруг плавятся руины последнего подземного города, а снаружи трещат и ломаются материковые плиты, не выдержав космической бомбардировки.
        - Наверное, вам пока ещё не понятна вся специфика нашего мира, ведь есть много нюансов, - решился кто-то нарушить эту тишину, тщательно взвешивая слова. - Наверное, будет лучше, если вы попытаетесь понять, что не всё так просто, и есть вещи, которые нельзя оценить однозначно.
        - Не переживайте. Ваш мир уверенно повторяет то, что происходило раньше. Идет в тупик. И нам не было бы до этого никакого дела, если б не необходимость выживания цивилизации. У вас не так много времени, как может показаться. Вы разрознены. Вы не имеете общего плана и иметь его не можете: ведь каждый будет защищать свои интересы, а не интересы всего человечества.
        - Вы слишком много на себя берете, - следующий голос был уверенней и громче, если не ошибаюсь, это говорил лидер какой-то партии, который метил в президенты на следующих выборах. - И времени, если речь идет о поколениях, достаточно. Сами признали, что наш прогресс достиг каких-то там вершин! Приятно слышать, что не считаете нас обезьянами!
        - При этом я имел в виду исключительно научный прогресс, - парировал Сталат. - Есть и другие вещи, которыми вы не владеете и вряд ли сможете овладеть в ближайшее время. А вот в чем вы поднаторели, так это в умении всегда и во всем оставаться безгрешными. Человечество научилось обманывать само себя, вот в чем дело. Вы перестали путать тупики и проспекты, это иносказательно, разумеется. А прогресс… Давайте я вам кое-что покажу.
        С этими словами Сталат закрыл глаза ладонями, будто собрался играть в прятки. А потом началась сплошная чертовщина.
        Потолок. Он полностью исчез. Стены ещё более раздались вширь. С неба, прямо в центр свободной площадки перед трибунами, плавно вонзился гигантский стальной шпиль. Звук был таким, будто ледокол взламывает паковый лёд. Или трещит лесной пожар. Затем посыпалась пыль, частицы ржавчины, хлопья застарелой краски. И все увидели, что это не какой-то там железный небесный перст, а перевернутая Эйфелева башня. Опороченная краса и гордость Парижа. Она воткнулась в разверзнутое здание парламента, и теперь издавала жуткий скрип, слегка раскачиваясь, балансируя на своем острие. Оттуда, где были обзорная площадка и кафе, доносились крики ужаса. Тем не менее, никаких падающих тел пока не наблюдалось. А когда к Эйфелевой башне добавилась целая флотилия речных трамвайчиков, снующих туда-сюда по Сене, а теперь - прямо по небу, я даже невольно издал вскрик, что-то среднее между восторженным «Вау!» и испуганным «О, чёрт побери!».
        - Не волнуйтесь. С людьми не произойдет ничего плохого. Для них всё осталось по-прежнему, разве что теперь они видят, что мир перевернулся и висит у них над головой. Попробуйте теперь оценить, насколько такие способности помогали нам заниматься строительством городов-убежищ. Примите во внимание, что здесь я один показываю всякие фокусы, а там, в прежнем мире, такими способностями обладали многие. И это далеко не всё…
        - Никаких галлюцинаций, никакого обмана! - заговорил и Безымянный. - Я вижу, о чем многие из вас подумали. Вы просто ищете причину, чтобы не верить нам. Потому что мы не обманываем, и вам от этого страшно. Но почему?
        Его вопрос оставался без ответа. Всё же здесь находились профессионалы, которые занимали кресла в парламенте и министерствах не один год и уже начали основывать семейные династии. Посыпались вопросы.
        - Каким образом вы предполагаете повсеместно насаждать справедливость? Что вообще в вашем понимании справедливо, а что нет? Где гарантии, что сказанное - правда?
        Ну, и всё такое.
        Сталат долго играл в гляделки с Безымянным. До тех пор, пока все не выговорились. И тогда ответил одной фразой:
        - Мы сделаем вам прививку.
        - Как? Что это значит?
        - Прививку всему человечеству. Вы сами будете решать, что справедливо, а что нет. Это тоже часть забытых технологий. Вакцина правды. Поверьте, мы вовсе не рады, что нам приходится прибегнуть к этому средству.
        - Так не делайте! В чем необходимость? Почему нельзя обойтись помощью в подготовке к катаклизмам?
        - Необходимость в том, что я не зря упоминал численность населения в один миллиард. По нашим подсчетам, чтобы гарантированно выжить и возродить цивилизацию даже с нашей помощью, необходимо, чтобы население Земли к моменту катастрофы составляло как минимум двенадцать миллиардов. А ещё лучше пятнадцать.
        - Вы бредите? Это невозможно! Пятнадцать миллиардов! Мы гарантированно вымрем от бескормицы безо всяких комет! Чем больше население, тем больше придется строить убежищ и готовить запасов пищи!
        - Никакие убежища не смогут обещать стопроцентное выживание. Если из сотни тысяч у нас выживало в городе десять тысяч, то к моменту, когда можно было выйти на поверхность, из этих десяти тысяч сохранялась сотня. А потом из сотни оставался какой-нибудь десяток. И это были первичные племена. Для выживания стаи животных такой статистики было бы достаточно. Но я опять повторяю - кто будет сохранять знания? Кто будет заново строить цивилизацию? Там будут нужны не биржи, казино и банки, а врачи, желательно с медицинскими инструментами и умением ими пользоваться. Инженеры со всякими аппаратами. Строители, повара, биологи, ученые, математики. Там потребуются сотни профессий. А для этого нужно, чтобы на поверхность из каждого города поднимались не сотни, а тысячи. К тому же неизвестно, какие на этот раз выйдут последствия. Мне странно, что вы, развитая цивилизация, забыли о том, что необходимо смотреть в небо, а не только под ноги. У вас повсеместные программы сокращения численности населения. У вас войны. У вас эпидемии искусственных болезней. Геноцид. Вместо пути муравья вы избрали путь термита. Вы
пожираете свой дом. И при этом продолжаете говорить о справедливости для всех? Впрочем, это всё излишне. Вопрос был решен до того, как мы здесь появились, и никакие слова ничего уже не отменят. Будем считать, что всего лишь повторяется история с Карфагеном.
        - Но хотя бы поясните, что означает ваша вакцина? Как она действует?
        - Как любая вакцина. Часть клеток организма гибнет, но организм выживает и обновляется. И приобретает защиту на будущее. Те, кому положено делать жизнь справедливой, и вы в том числе, не смогут больше делать это только на словах. Боюсь, что в этом случае последствия для вас будут весьма плачевны.
        - Люди станут умирать, если будут говорить ложь?
        - Не все люди. Зависит от степени ответственности и возможностей. Согласитесь, если малыш соврёт матери, что сделал уроки, ради того, чтобы пойти играть в футбол, это совсем не то же самое, как если мэр соврет жителям города ради того, чтобы приобрести дорогой автомобиль. Ребенок странным образом почувствует себя уставшим, а если он будет врать, чтобы поиграть в компьютерную игру, то почувствует отсутствие интереса к этой игре. Раз за разом в нем возникнет четкая привычка: не лгать. Потому что во лжи исчезнет смысл. С детьми как раз проще. Большинство из них рождается без привычки лгать, это потом, насмотревшись на взрослых и копируя их, они учатся лжи, так, как начинающий курильщик приучается к сигарете, через кашель и неприятные ощущения. Маленькие дети очень часто плачут, когда их заставляют врать. А потом перестают плакать. Для взрослых последствия будут тяжелее. Чем выше уровень ответственности за обещание, тем сильнее наказание. Это не смерть, но… Они просто станут исчезать. Перемещаться. Только возвращать их никто не будет.
        Вначале Эйфелева башня, затем речные трамвайчики унеслись туда, где им надлежит находиться. Крышу парламента Сталат не стал водворять на место. И не стал обратно изменять пространство. Снаружи здание парламента оставалось таким же, а вот внутри стало в десять раз просторней. И это было отличным напоминанием о том, что есть нечто, что ещё не познано. А главное - неодолимо. Я отправился вместе со Сталатом и Безымянным в их подземный город. Мне сказали, что будут обучать делать такие же штуки, как Сталат, потому что я им чем-то подхожу. Всё же это здорово, когда один человек может заменить сразу сто подъемных кранов и сто грузовых поездов. А ещё они ищут людей, подходящих на роль Безымянных. Кроткие обретали мир, а миротворцы прекращали распри. Но кое-что я успел повидать в новом мире, после того, как сделали эту вакцину. Многие думали, появится огромный шприц, с неба, как Эйфелева башня, и станет чиркать, пока всем не достанется. Или же распылят с неба какие-нибудь аэрозоли, нашлют тучу со специальным дождем, ещё что-то придумают. Но это было похоже на северное сияние. Зеленые и красные переливы,
небо задрожало, как дрожит экран старого монитора, когда нажимаешь кнопку размагничивания, в воздухе возникли непривычные запахи, словно перемешался запах клевера с нагретой на солнце пластмассой. Не самый приятный, если честно, запах, но к вечеру следующего дня он прошел. А потом все легли спать. И проснулись новыми людьми.
        Утром судья, надев мантию и приготовившись зачитать решение по какому-то спору между банком и гражданином, задумался. А может, не стоит рисковать? Может, это не блеф вовсе, все эти предупреждения каких-то посланцев? Ведь их показывали во всех странах, по всем телеканалам. Решение, которое он собрался принять, больше основывалось на знакомстве с юристом банка, чем на законе. Хотя, конечно же, юридические зацепки он уже приготовил, чтобы выглядело всё пристойно. Поколебавшись с минуту, он решил, что это всё ерунда, что-то вроде объявления очередной программы борьбы с коррупцией. Все как были на своих местах, так и оставались. Так что…
        - Именем Республики… - успел сказать судья, и это были его последние слова. Собравшиеся в зале люди с удивлением смотрели, как кружится белый парик и падает на пол вместе с черной мантией. Как тряпки.
        Другие судьи, наблюдавшие такую странность, спешно заявили, что вынесение почти всех решений в этот день откладывается. Через неделю их количество сильно уменьшилось.
        - Мы обещаем… - выкрикнул в микрофон лидер очередной политической партии. Но что он там хотел пообещать, так никто и не узнал. Потому что микрофон остался, а лидер исчез. Осталось много микрофонов…
        - Мы считаем, что нужно быть твердыми и настойчивыми в продвижении демократии и свобод, а поэтому… - сказал политик одной страны и исчез вместе с десятком других политиков, промышленников и чиновников, которые были посвящены в истинный замысел всей этой словесной бутафории. Потому что речь, как всегда, шла совсем о другом.
        - Мы не можем предоставить вам эти средства, потому что есть… - сказал некто из уважаемых отцов города, распределяющий денежные гранты на перспективные проекты. Но больше он ничего не смог сказать. А вместе с ним и тысячи других уважаемых персон, переставших быть персонами, и вообще переставших быть.
        - Врать - нехорошо! - повторила в сотый раз школьная учительница первоклашкам то, что говорили до этого всем-всем живущим.
        Три дня назад телескоп Хаббл засек движущееся скопление космических тел. До них пока далеко, и точно вычислить траекторию полета пока невозможно. Но мы уже поняли, что это будет за траектория.
        А неделю назад я, кажется, поднял в воздух свой первый кирпичик. Один. Не шевельнув и пальцем. Силой мысли. Всего один.
        Но мы научимся.
        И обретем свой шанс.
        + Вакансия человека открыта
        Под ногой хрустнула ветка, и в ту же секунду вверх взметнулось что-то огромное, чёрное, оглушительно хлопающее крыльями. Денис заорал от неожиданности и, оступившись, скатился в яму. «Что-то» пометалось над его головой, а потом взгромоздилось на ветку, чернеющую на фоне ночного неба, и начало недовольно и, кажется, даже нецензурно клекотать.
        - С-сука, - отозвался Денис. - Вот же ж…
        Высказав всё, что он думает об этой непонятной птице, Денис с омерзением ощупал глину вокруг себя, принюхался к вымазанной руке, сморщился и попытался единым рывком встать на ноги и выскочить из ямы.
        Лодыжку пронзила острая боль, и он повалился обратно на землю.
        - Тваааааюмать! - взвыл Денис. - Сходил, называется, облегчиться!
        Даже через носок прощупывалась быстро набухающая опухоль. Денис, шипя сквозь зубы от боли, пытался понять - перелом или вывих? И мучительно соображал, что же в том или ином случае ему предпринять. Минут через пять он выяснил, что его поверхностных медицинских знаний не хватает ни на один из этих пунктов и всё, что ему остается, это вылезать из ямы и идти к машине. Ну, или ковылять. Или хотя бы ползти.
        В действие был приведен второй вариант. Плохо, конечно, что не первый, но стоило радоваться, что и не третий, да.
        Еле-еле, в темноте, чуть ли не на ощупь, - не хватало ему ещё второго такого приключения! - ковыляя тот десяток метров, что отделял его от машины, Денис беззвучно клял себя за неуместную щепетильность. Ну да, конечно, он городской житель, воспитание, всё такое, но он же в лесу! ночью! один! Что ему стоило присесть за колесо автомобиля? Или хотя бы в метре от него? Нет же, попёрся туда, в кусты, словно своим видом на открытой местности мог нанести душевную травму какому-нибудь местному зайцу-полуночнику. Теперь доволен, да, чистоплюй? У зайцев травмы нет, а у тебя в наличии и во всей красе. Радуйся.
        Радоваться не получалось.
        Дотащившись до автомобиля, Денис осторожно забрался в него, заволок поврежденную ногу, включил свет, закатал штанину, приспустил носок и стал рассматривать лодыжку. Да, дело плохо. Нет, разумеется, не настолько, чтобы потерять ногу, но к врачу нужно было попасть однозначно. И как можно скорее.
        Но где найти врача ночью, в лесу, в сутках пути от города?

* * *
        Каждый раз, когда Денис пытался пошевелить ногой, он начинал шмыгать носом от боли. Тем не менее с грехом пополам удавалось потихоньку вести машину вперёд.
        Самым отвратительным в этой ситуации было то, что, судя по карте, ближайшие пару сотен километров не наблюдалось не то что больницы, но даже сколько-нибудь населённого пункта.
        Денис в сердцах смял карту и швырнул её на заднее сиденье. Толку от неё ноль! Мало того, что отпечатана кое-как, - а чего он ожидал, покупая продукцию какой-то местной типографии, к тому же на заправке? - так ещё, судя по всему, и устаревшая. То, что было на ней изображено как дорога, на самом деле представляло собой заросшее травой и кустами нечто, по которому как пить дать не ездили ни на чём мощнее велосипеда уже лет тридцать.
        Правда, когда после очередного поворота навстречу машине выплыл лежавший на дороге и заросший мхом и лишайником ствол дерева, Денис понял, что по поводу велосипедов он погорячился. Здесь вообще вряд ли кто даже и ходил.
        Он опустил стекло, высунулся наружу и смерил взглядом освещаемое фарами дерево. Никаких шансов. Он бы не поручился, что смог бы сдвинуть этот ствол даже тогда, когда с ногой было всё в порядке, а уж теперь… Хотя… Если воспользоваться грубой силой…
        Бампер автомобиля уперся в ствол, и Денис начал осторожно газовать. Без толку. Сильнее. Ноль реакции. Ещё сильнее. В бампере что-то хрустнуло. Ствол не отреагировал.
        Так. Сила автомобиля, может, и грубая, но, надо сказать, весьма недешёвая. Хотя, чёрт возьми, что там такое, в этом стволе! Врос он, что ли, в дорогу?
        Денис в сердцах плюнул в сторону растительного врага и резко поднял стекло.
        Машина аккуратно съехала с дороги и осторожно поползла через лес.
        Денис матерился от боли сквозь сжатые зубы. Кажется, автомобиль поставил своей целью пересчитать все местные ямки, камни, пеньки, горки и прочие неровности лесного ландшафта. Денис надеялся только на то, что какое-нибудь тёмное пятно впереди не окажется болотом или заброшенным колодцем. Телефон потерял сеть ещё утром, так что рассчитывать на то, что удастся вызвать помощь, не было смысла.
        И тут лес внезапно закончился.
        От неожиданности Денис затормозил так резко, что не удержался и чуть не стукнулся лбом о руль.
        - Опа… - медленно и от шока чересчур вежливо протянул парень.
        Лес словно был аккуратно обрезан или нарочно высажен определённым образом, так, что ровным, неестественно ровным кольцом окружал огромную поляну. Но не это поразило Дениса.
        Посреди поляны возвышалось здание.
        И нет, это была не сторожка лесника. И не хижина отшельника. И не усадьба какого-нибудь эксцентричного миллионера.
        Это было здание из стекла и металла, из дерева и камня и ещё чего-то, что не мог сейчас, при свете фар, опознать Денис. Он даже не мог описать, в каком стиле оно было построено или хотя бы что оно напоминало, потому что напоминало сразу всё и было построено сразу во всех стилях. Здесь был и фронтон типичного офисного здания, и готическая башня, и что-то, походившее на кусок замковых стен романского периода. Странная, безумная, невозможная и нелогичная эклектика, ещё и абсолютно неуместная здесь, в глухом лесу.
        Но в нескольких окнах горел свет. И это означало только одно. Здесь были люди.
        И ещё одно, что обрадовало Дениса больше всего.
        На стене здания, тускло отсвечивая, - наверное, была использована какая-то специальная краска, - в неверном свете фонаря виднелся красный крест.
        - Хвала всем богам, - обратился к потолку салона автомобиля Денис.
        Потом подумал и протёр глаза. Надавил на глазное яблоко, ойкнул от боли и снова протёр глаза.
        Здание оставалось на месте.
        И красный крест тоже никуда не делся.
        - Чудесно, - бормотал Денис, осторожно выруливая по направлению к больнице, даже не обращая внимания на ноющую ногу. - Просто чудесно. Чистая постель, повязка, может быть, гипс, что-то поесть… просто чудесно… чудесно-чудесно-чу…
        Стоп.
        Тут что-то было не так.
        И бог с ним, с вопросом, - а что в этой глуши могло делать медицинское учреждение? - в конце концов, с развитием современных техники и связи, любая глушь может быть весьма удобным местом для работы. Нет, дело в другом.
        Ночь в этих местах, как успел выяснить Денис, не отличается большим количеством звуков. А мотор его автомобиля не относится к числу бесшумных. Так что обитатели и сотрудники этого учреждения, если бы они бодрствовали, обязательно должны были услышать, что к зданию кто-то подъезжает. А если они это услышали, то почему же не вышли встретить? Или хотя бы проверить, кто это?
        А если тут никого нет или все спят, отчего горит свет в окнах? Неужели у них, в этой глуши, настолько легкий доступ к электричеству, что можно не обращать внимания на его перерасход?
        Денис посигналил.
        Звук гудка раскатился по двору и пошёл гулять по лесу.
        Денис подождал, вглядываясь в здание.
        Потом посигналил ещё раз.
        Никто не мелькал в окнах, никто не выходил из дверей.
        В высшей степени странно, да.
        Денис поближе придвинулся к лобовому стеклу, вглядываясь в здание.
        Никаких признаков жизни.
        По водительской двери что-то глухо бумкнуло.
        Денис повернулся на звук и замер.
        Упершись лобастой головой в стекло, на него пристально смотрел огромный рыжий пёс. Кажется, ирландский волкодав, неуместно услужливо подсказала память.
        - П-привет, - пробормотал Денис.
        Пёс продолжал смотреть на него.
        - Х-хороший, хороооший п-пёс, - постарался улыбнуться Денис. Вместо улыбки вышла какая-то жалкая гримаса.
        Пёс не шевелился.
        - Я это… мне надо… - попытался объяснить Денис псу, сам не зная, зачем. - У меня тут, кажется, нога сломана.
        Пёс молчал.
        - Мне просто гипс наложить или что там… Да есть тут кто-нибудь?! - нервы Дениса не выдержали, и он сорвался на вопль.
        Пёс не шелохнулся.
        Денис осторожно переполз на пассажирское сиденье и открыл дверцу.
        И тут же икнул.
        Пёс внимательно смотрел на него.
        - Хороший, хороший… - залепетал Денис, видя, что пёс расположился так, что теперь захлопнуть дверцу не представляется никакой возможности. - Я к вам… я пациент.
        Пёс молчал и не шевелился. Не принюхивался, не лаял, не рычал. Он просто внимательно смотрел на Дениса.
        - Значит, так, - предупредил Денис. - Я выхожу… вылажу… в общем, что у меня получится. Ты не выглядишь голодным, значит, что-то жрёшь. Судя по шерсти, жрёшь не зайцев и белок, а хорошую калорийную пищу. Следовательно, тут живёт тот или те, кто тебя кормит. А если они кормят тебя, значит, они могут полечить меня. Логично?
        Пёс не ответил.
        - Логично, - кивнул Денис. - Так что я очень хотел бы попасть вон туда. Ты не возражаешь?
        Пёс не возражал.
        Потому что отошёл от двери и сел на землю.
        - Вот, - удовлетворенно ответил Денис, выкарабкиваясь из автомобиля. - Самое главное в мире - это дипломатия. Все живые существа могут договориться. Я попрошу, чтобы твои хозяева дали тебе дополнительную порцию.
        Пёс внимательно слушал.
        Денис подумал было, не потрепать ли его по загривку, но решил не рисковать. Мало ли, собачонка вон какая вымахала, ещё руку оттяпает. Поэтому улыбнулся и поковылял к зданию.
        Пёс последовал за ним.
        Рядом с огромной стеклянной дверью, точь-в-точь такой, как в городской поликлинике, смутно проглядывалось металлическое кольцо-колотушка.
        - Бред какой-то, - вслух сказал Денис. - Ну, или ретро, - тут же поправился он.
        Протянул руку и стукнул кольцом.
        Пёс за его спиной гулко чихнул.
        - Будь здоров, - не оборачиваясь, сказал Денис.
        - Чо надо? - прошамкали из кольца.
        - Эми… - Денис не ожидал такого поворота событий. Нет, конечно, можно было предположить, что в основу колотушки встроен динамик, но это никак не оправдывало такого отношения к гостю. Пусть даже ночному и незваному, но всё-таки гостю.
        - Ну так чо надоть-то? - раздражённо повторил невидимый собеседник.
        - Мне бы врача, - неожиданно робко для себя начал Денис. Собственно, ему не с чего было чувствовать себя уверенно. Впереди негостеприимный хозяин, позади гигантский пёс. А вокруг ночь и лес. И ещё больная нога. Кто бы на месте Дениса чувствовал себя уверенно? Вот то-то же.
        - А чо, раньше придти-ть не могли, а? - пробурчали ему в ответ.
        - Как получилось, - развел руками парень.
        - Ну, вот такие, как вы, токмо ходють и ходють, ходють и ходють. Совесть иметь надо, коли на здоровье не накопили, - пробрюзжал собеседник.
        - Да я вообще случайно вас нашел, - признался Денис. - Ну правда, очень надо. Только на вас вся надежда.
        - Тут токмо дежурные, - кажется, невидимый хозяин смягчился. - Ежели чо, до утра дотянете?
        - А если не дотяну? - осторожно поинтересовался Денис.
        - Тогда лучше тут помрите, на пороге, дабы нам отчетность не портить-ть.
        - Не помру, - мрачно ответил Денис. Да, с клятвой Гиппократа тут наблюдались некоторые проблемы. - Не помру и дотяну.
        - Точно-ть?
        - Зуб даю.
        - Зуб не является конвертируемой валютой, - внезапно ясно отчеканили из колотушки. - Или он у вас золотой? Какой пробы? Вес?
        - Это просто такая фраза, - упавшим голосом сказал Денис. Он уже потерял всякую надежду на то, что его пустят в больницу, и теперь просто вёл разговор ради разговора, чтобы не остаться одному в ночи и в лесу.
        - Щютник-с, - хихикнули ему в ответ. - Ежели шутник, то не помрете-ть. Заходь.
        Дверь бесшумно отворилась, и Денис, насколько ему позволяла больная нога, скользнул в вестибюль.
        Здесь было светло и уютно. Пахло свежестью и чуть-чуть спиртом.
        Денис оглянулся.
        Пёс сидел по ту сторону двери и продолжал внимательно смотреть на него.
        - И вообще, - храбро сказал Денис через закрытую дверь. - Ты должен быть на привязи. Вот!

* * *
        Денис чувствовал себя так, словно каким-то волшебным образом перенесся из этой богом забытой глуши обратно, в цивилизацию. Обычный, нормальный, классический вестибюль обычной, нормальной, классической клиники в каком-нибудь крупном городе. И такой же стандартный приёмный покой: с диванчиками и стульями (правда, некоторые из них какой-то странной формы), с журнальными столиками (правда, на которых среди газет валяются и какие-то глиняные таблички) и со стойкой регистратуры, за которой сидит сотрудница. Пусть даже и в цветастом вырвиглазном цыганском платке поверх белого халата.
        - Здравствуй, яхонтовый, - расплылась она в улыбке, которая представляла собой весь золотой запас какой-нибудь из стран третьего мира. Нет, судя по голосу и выговору, это не регистраторша отвечала ему там, у двери.
        - Добрый день, - буркнул Денис. - Я, честно говоря, думал, что у вас санитары посетителей встречают.
        - А зачем? - искренне удивилась она. - Кто может, тот сам доберется, а кто не может… Ну, значит, и не судьба.
        - Прекрасно, - кивнул Денис. - Естественный отбор, да.
        - Дай ладонь, яхонтовый, - поманила пальцем женщина.
        - Позолотить ручку? - подмигнул Денис.
        - Не надо, - внезапно сурово ответила цыганка. - Я на гособеспечении.
        Денис икнул и покорно сунул руку.
        - Так-так-так… - забормотала регистраторша. - Так-так-так… Денис Майер… двадцать пять… не женат… детей нет… номер паспорта пятьдесят два… хм-хм… номер страхового свидетельства ноль-шесть-четыре… хм-хм… номер кредитной карточки… пин-код к кредитной карточке…
        - Так! - Денис выдернул руку. - Спасибо, я впечатлен. Но, может быть, вы позовете врачей?
        - А я уже позвала, - пожала плечами регистраторша.
        - Да?
        - Конечно, - кивнула она.
        - И… где они? - Денис оглянулся. Пока присутствия кого-то ещё, кроме себя и дамы за стойкой, он не наблюдал. Также он не слышал и шагов спешащих в приемный покой людей.
        - Вероятно, идут, - отозвалась цыганка.
        - Вероятно?
        - Может, и ползут. Я не помню, кто сегодня дежурит.
        Денис покосился на регистраторшу. Кажется, та вовсе не издевалась над ним.
        - Тогда вы меня, может быть, пока запишете?
        - А я вас уже записала, - снова пожала плечами она.
        - Эмн…
        - Вот же, - цыганка ткнула ему в нос лист с его данными.
        Денис пробежал список глазами. Ну да, всё верно. И даже его подпись… Стоп. Его подпись?
        - А я разве расписывался?
        - Ой уж, какая мелочь, - отмахнулась цыганка. - Считайте, что я вас от беспокойств освободила.
        - Но…
        - Не нравится, дам пустой бланк, сами заполнять будете, - отрубила регистраторша. - С предъявлением заверенных копий всех документов.
        Денис поднял руки, показывая, что капитулирует.
        - Спасибо! - покорно сказал он. - Я подожду врачей тут, если вы не возражаете.
        Цыганка не ответила, погрузившись в изучение какой-то книги. На обложке было что-то написано латинскими буквами. Денис разобрал только часть названия: «Malleus…»
        Ему ничего не оставалось, как вздохнуть, дотащиться до ближайшего диванчика и плюхнуться на него.
        В больнице, - а всё-таки, несмотря на все странности, это была именно больница, - стояла гробовая тишина. Только жужжала какая-то лампа, да шуршала страницами цыганка в регистратуре. Денис устроился поудобнее на диванчике и, отметив между делом, что боль в ноге перешла из разряда «острая» в разряд «слабо ноющая», решил, что даже и поспать здесь будет уже неплохой идеей. Во всяком случае, удобнее, чем в машине. Да и безопаснее на порядок…
        - Доброй ночи, - раздался за его плечом вкрадчивый голос.
        Денис вздрогнул и обернулся.
        Около диванчика стоял холеный, ухоженный мужчина с аккуратной эспаньолкой.
        - Доброй ночи, - повторил он, чуть грассируя.
        - Д-доброй, - судорожно сглотнул Денис. Эдак здесь, даром что в больнице, ещё и до сердечного приступа доведут.
        - Скажите, как вы себя чувствуете? - участливо продолжил мужчина, присаживаясь на диванчик рядом. - Как давление? Не беспокоит? Может быть, вам его понизить?
        Денис скользнул взглядом по халату мужчины в поисках бэйджика с фамилией и должностью, но наткнулся только на маленькую планочку «В. Строкер. Средство 08.35.00».
        - Можно понизить, совсем чуть-чуть… - продолжал мужчина, рассеянно глядя куда-то ниже Денисова подбородка. - И сразу почувствуете себя лучше, я вас заверяю…
        - Мистер Строкер! Мне кажется, что самопрописывание у нас не приветствуется, - гулкий голос снова заставил Дениса вздрогнуть.
        Высокий, крупный, гладко выбритый и коротко, по-охотничьи, подстриженный мужчина плюхнулся на диванчик напротив.
        Денис бросил взгляд на бэйджик. «Доктор Д. Дулиттл». Чудесно.
        - Я всего лишь беспокоюсь о нашем пациенте! - запротестовал Строкер, пряча глаза.
        - Ну да, конечно, конечно, - закивал Дулиттл.
        - Доктор, у меня болит нога, - обратился к нему Денис.
        - Это хорошо, - отозвался тот.
        - Почему хорошо? - опешил Денис.
        - Если нога болит, значит, вы живы. Это хорошо? Хорошо. Если болит нога, значит, не болит ничего более важного. Это тоже хорошо? Тоже хорошо. В результате мы имеем двойное «хорошо».
        - Пока в результате мы имеем лишь мою больную ногу, - процедил Денис. В сознание закрались смутные сомнения. - Вы простите, если я покажусь нахальным, но меня будут сегодня лечить?
        Дулиттл развел руками.
        - Видите ли… мне очень неприятно вам об этом говорить, но боюсь… боюсь, что мы с мистером Строкером не сможем вам помочь.
        - Знали бы вы, как мне это неприятно слышать, - пробурчал Денис. - А в чём, если не секрет, проблема?
        - Да нет, вовсе не секрет. Просто я не… ммм… не врач вашего профиля, а мистер Строкер вообще не врач. Вот так.
        - Ах, вот оно как… ясно… - протянул Денис, которому, впрочем, ровным счетом ничего ясно не было.
        Кажется, доктор это понял.
        - Видите ли… вы попали в слегка… ммм… неудачное время.
        - А что, бывают удачные времена для того, чтобы болеть? - мрачно пошутил Денис.
        - Это философский вопрос, - серьёзно отозвался Дулиттл. - Но в данном случае это правда неудачное время. Днём бы вы застали весь коллектив, а сейчас…
        Денис напрягся.
        - А сейчас тут только дежурные и местные жители, - грустно глядя на шею Дениса, сообщил Строкер.
        Парень на всякий случай отодвинулся подальше. Не нравился ему этот взгляд.
        - В смысле, местные жители?
        - Всем надо где-то жить, - рассеянно отозвался Строкер, пододвигаясь ближе.
        - Вы хотите сказать, что часть персонала живёт тут, в больнице? - Денис оглянулся, ища пути отступления и понимая, что с его ногой они все бесполезны.
        - Ну да, а в чём проблема? - удивился Дулиттл. - Мистер Строкер! Прекратите! На вас пока нет рецепта!
        Строкер вздохнул и пересел подальше от Дениса.
        - Да нет, ни в чём, - пожал плечами тот. - Только я понимаю, что у меня такое шикарное везение, что даже в больнице, где часть персонала живет непосредственно в ней, я могу не получить своего специалиста?
        Врач кивнул.
        - То есть вы хотите сказать, что у вас нет дежурного хирурга?
        Дулиттл сделал рукой невразумительный жест.
        - И даже дежурного терапевта? - мрачно спросил Денис. - Да в любой больнице любой терапевт может спокойно разобраться с переломом или вывихом, или…
        - Вы не совсем поняли, - терпеливо отозвался врач. - У нас нет просто хирургов или просто терапевтов.
        - Ясно, - кивнул Денис. - Всё, я понял. Не сообразил сразу. У вас научное учреждение. Больница при исследовательском центре. Понял. Всё понятно, да.
        Дулиттл и Строкер переглянулись.
        - Хорошо, давайте называть это так, - покладисто согласился врач.
        - То есть мне надо будет подписать что-то там о неразглашении, ага?
        - Да нет, не стоит. Вам всё равно никто не поверит.
        - Вот-вот. Именно так и говорят во всех фильмах. Особенно в фильмах ужасов.
        Стокер непонятно скривился. Дулиттл развел руками:
        - Итак, вернемся к вам. На что вы жалуетесь?
        - Нога, - указал Денис.
        Врач, склонив голову, задумчиво посмотрел на ногу. Правда, почему-то на свою.
        - Ага. И что именно беспокоит?
        - А может быть, вы осмотрите? - съязвил Денис.
        - Ну, мне же нужно знать, что и где беспокоит, чтобы неверным движением случайно не навредить? - резонно отозвался врач.
        Денис вздохнул, логику было нечем крыть, и начал свой рассказ.
        Он стыдливо упустил причину, по которой, собственно, отправился в лес, уклонился от объяснения того, отчего свалился в яму, и уж конечно, совершенно не упомянул свою эпопею с местным псом. В общем, его рассказ свелся к сухой выжимке фактов, кое-где из-за этих лакун даже не связанных между собой.
        - Интересная история, - протянул Дулиттл, откинувшись на диванчике. Строкер молчал и усиленно смотрел в сторону.
        - Эмн… и всё? - удивился Денис.
        - М?
        - Ну, «интересная история», и всё?
        - Ну да. Мне очень интересно, как люди могут заболевать.
        - Это не заболевание, это травма, - уточнил Строкер. Денис почему-то внезапно испытал к нему живейшую симпатию.
        - Вот, - кивнул Дулиттл. - Как люди могут получить травму. Это будет очень полезно в нашей дальнейшей работе.
        Денис моргнул.
        - Знаете… - осторожно произнес он. - Я, конечно, учитываю, что сейчас нахожусь в экспериментальном научном центре… и что даже сам сюда по своей воле попал… но вот как-то, знаете, быть подопытным кроликом я не давал согласия. Ну полечите человека, а?
        Дулиттл снова развел руками.
        - В этом-то вся и проблема.
        - В чём? - не понял Денис.
        - В «полечите человека».
        Стокер закашлялся.
        - Не понял, - мрачно сказал Денис.
        Судя по кашлю Стокера, тот изображал умирающего от чахотки.
        - Видите ли, - Дулиттл переплел пальцы. - Я… ммм… не совсем хирург. И даже… ммм… не терапевт. И особенно всё дело в том, что я… ммм… вам не подхожу. В общем, как-то так, да…
        Денис закатил глаза к потолку.
        - Всё ясно. Но вы мне можете хотя бы обещать, что меня завтра примет врач?
        - Может, все-таки позвоним мистеру Смиту? - задумчиво спросил Строкер.
        - А толку? - пожал плечами Дулиттл.
        - Может быть, он что-то посоветует?
        - Посоветует? В законный выходной? Ночью? Ха. Точнее, три раза ха.
        - Попытка не пытка, - возразил Строкер.
        Дулиттл сделал неопределенный жест рукой.
        Строкер отправился к стойке регистратуры и после негромких, но упорных препирательств с цыганкой оккупировал телефон.
        - А кто такой мистер Смит? - поинтересовался Денис.
        - Ваш врач, - ответил Дулиттл.
        - В смысле - мой?
        - Ну, тот, который может заниматься вами. «Полечите человека», всё такое.
        - В смысле?
        - Попытка действительно не пытка, - прервал их беседу вернувшийся Строкер. - Хотя по поводу разговора с мистером Смитом я бы не был так категоричен.
        - Что он сказал?
        Строкер пожевал губами.
        - Он сказал… ммм… мне, право, неудобно повторять…
        - Что он сказал? Может быть, это будет полезно?
        Строкер помялся.
        - Он сказал: «У меня выходной, идите в жопу». Повисла тишина.
        - В жопу! - вдруг хлопнул себя по лбу Дулиттл. - В жопу! Точно! Мальчик-с-Пальчик! Мадам Эсмеральда, пожалуйста, вызовите сюда профессора, он же сегодня тоже дежурный!
        Со стороны регистратуры донеслось недовольное бормотание.
        - Скажите, - участливо осведомился Строкер у Дениса, - а вам точно не надо понизить давление?
        - Нет, - раздражённо отозвался тот.

* * *
        В одном из тускло освещённых коридоров раздалось мерное жужжание, и вскоре в приемный покой выехала небольшая радиоуправляемая машинка. В ней на водительском месте восседала маленькая куколка.
        - Как мило, - улыбнулся Денис. - Это вы так детей развлекаете?
        - Мне кажется, что меня только что оскорбили, - сухо сообщила куколка.
        Денис судорожно сглотнул и вжался в кресло.
        - Не думаю, профессор, - миролюбиво сказал Строкер, наклоняясь к куколке.
        - Ваше «не думаю» может означать только то, что вы не думаете, а не то, что меня не оскорбили, - процедила куколка.
        - П-простите, я не имел в виду ничего… - Денис наблюдал за тем, как Строкер бережно поставил куколку, а точнее, маленького человечка, на журнальный столик перед ним. - …Н-ничего плохого. П-просто к с-слову пришлось.
        - Угу, к слову, - кивнул человечек. - Ну, и что у нас тут?
        - Вот! - указал на Дениса Дулиттл.
        - Что - вот? Пусть снимет хотя бы брюки. Знаете, я не обладаю рентгеновским зрением.
        - Вы кто? - простонал Денис.
        - Я проктолог, - сурово отозвался человечек. - Снимите брюки, молодой человек. И трусы тоже, ежели носите.
        - Зачем мне проктолог?! У меня нога болит!
        - Да, а зачем ему проктолог, - осведомился человечек у Строкера. - У него же нога болит.
        - Мы позвонили мистеру Смиту, - вяло ответил Строкер. - Спросили, что делать. Он сказал - идите в жопу. Мы и решили, что…
        Человечек закатил глаза.
        - Идиоты. Два здоровых лба, и такие идиоты. Я подарю вам словарь идиом. Снимите меня обратно.
        Стокер покорно посадил человечка в его машинку.
        - Вызывают тут почем зря, - бормотал тот, копаясь в приборной панели.
        - Но, мистер с-Пальчик! - взмолился Стокер. - Может быть, вы нам хотя бы подскажете?
        - Помните, что сказал вам мистер Смит?
        - Да.
        - Вот туда и идите.
        Машинка взревела и укатила прочь.

* * *
        Мистер Строкер задумался.
        - О! - вдруг поднял он палец. - У меня есть идея. Сейчас. Мигом метнусь.
        Прежде чем его успели остановить и переспросить, он соскочил с диванчика и унёсся в один из коридоров.
        Денис закрыл глаза. Давешние смутные подозрения начали оформляться в нехорошие предчувствия.
        Открыл он глаза только тогда, когда услышал шаги.
        Строкер вел за собой громадного мужика, который всем своим видом олицетворял приход субкультурных элементов даже в такую глушь, как эта. Рукава халата у мужика были высоко закатаны, через волосистую поросль на предплечьях проглядывали татуировки с женскими именами, даже беглым взглядом Денис уловил около полудесятка таких имен. В левом ухе болталась серьга с крупным и, кажется, настоящим жемчугом, а коротко подстриженная, но густая борода отливала свежевыкрашенным индиго.
        - Вот! - Строкер указал на Дениса пальцем. - Вот он.
        - Ну, во-первых, это мужчина, - пробасил мужик.
        - Ну да, - отозвался Денис. - А что?
        - А то, милсдарь, что я гинеколог. И это, кстати, во-вторых. Я ногами не занимаюсь.
        - А нам-то что делать?
        - Отрежьте ее, - пожал плечами мужик.
        - Не надо мне ничего отрезать! - взвился Денис. - Это перелом… или вывих! Зачем отрезать-то?!
        - Волнуется, - удовлетворенно пробасил гинеколог. - Обеспокоен. Значит, жить будет. Если он когда-нибудь станет женщиной, то зовите меня. А сейчас я могу ногу только отрезать. И то не своими инструментами. Надо?
        - Н-нет, - помотал головой Денис.
        - Ну вот, - кивнул мужик. - Засим я откланиваюсь, мне ещё кюветы пересчитать надо.
        - Мессир де Рец, - крикнул ему вслед Дулиттл. - Нам-то что делать?
        - Ничего не делайте, - донеслось из коридора. - Тогда пациент подольше и проживет.
        - Может, всё-таки понизить вам давление? - задумчиво пробормотал Строкер.
        Денис почувствовал, что почему-то хочет укусить его. Кажется, Строкер уловил его мысли, потому что быстро сменил тему:
        - Адоктор Гриффин сегодня дежурит?
        - Чёрт его знает, - покачал головой Дулиттл. - Доктора Гриффина фиг найдешь, когда у него часы приёма, а уж теперь-то точно не дозовешься. Скажет, что его тут не стояло, и всё. Хотя, как пить дать, где-то тут ошивается и подслушивает. Невидимка грёбаный, - Дулиттл в раздражении шлёпнул ладонью по подлокотнику.
        Денису показалось, что краем уха он услышал сдавленный смех.
        - Доктор, - укоризненно покачал головой Строкер. - Держите себя в руках. Тут же всё-таки человек.
        - Мадам Эсмеральда, может, вы что подскажете? - взмолился Дулиттл.
        - Я младший обслуживающий персонал, я ничего не знаю, - донеслась быстрая скороговорка из-за стойки регистратуры.
        - Вот же жучара, - доверительно шепнул врач.
        - Я всё слышу… - громко сообщили за стойкой. - И предсказываю тебе, что аванс в этом месяце ты не получишь.
        Врач вздохнул.
        - Может, вы откроете нам тайну, вылечим ли мы сегодня мистера Майера?
        - С удовольствием. Не вылечите.
        - А что ж вы нам раньше не сказали?
        - А мне было интересно наблюдать.
        - Вот видите, мистер Майер, - развел руками врач. - Точнее, слышали, что вам мадам Эсмеральда сказала. Вас сегодня не вылечат. Давайте-ка я вас положу в палату, а наутро всё решится. Наутро-то всё решится, мадам?
        - Позолоти ручку, яхонтовый, скажу.
        - Вы же говорили, что вы на гособеспечении! - возмущенно воззвал к её совести Денис.
        - Ну, так это для посетителей, - спокойно отозвалась мадам Эсмеральда. - А в коллективе у нас свои расчёты.

* * *
        Денис ещё раз скептически окинул взглядом палату.
        - Вроде бы всё в порядке, - неуверенно ответил он Дулиттлу.
        - Заверяю вас, что тут действительно всё специально для вас, - кивнул Строкер. - Это как раз палата пациентов Смита. Так что все ваши возможные требования тут учтены.
        - Учитывая, что мои требования - это кровать и возможность поспать, трудно в них налажать, - усмехнулся Денис. Он уже смирился с тем, что попал в неудачное время, да и нога перестала его так уж сильно беспокоить, поэтому настроение у него несколько улучшилось и стало более миролюбивым, чем час назад.
        Дулиттл неразборчиво хмыкнул. Денису показалось, что Строкер покраснел.
        - Дурдом, - пробормотал Денис, когда дверь за врачами закрылась. - Как пить дать, дурдом. Всё, завтра разберусь.
        Он прислушался к ощущениям в ноге. Боль практически утихла. Ну да ладно, дотерпим до завтра, а потом, да, разберусь.
        Со всем разберусь. Ну, или хотя бы с частью.
        Вообще, хоть с чем-то, да разберусь.
        Наверное…
        И он уснул.

* * *
        Проснулся он от того, что хотелось в туалет.
        - Ну вот, - укорил организм Денис. - Раз уже из-за этого вляпался в неприятность, так ты снова тут мне настроение портишь.
        Он свесился с кровати в поисках утки.
        Так.
        Приехали.
        Утки не было.
        Всё-таки налажали.
        - Ну что за сервис! - Денис в сердцах жахнул рукой по кровати.
        Следующие полчаса он пытался заснуть, но мысли крутились вокруг одного и того же, и в конце концов Денис сдался.
        Коридор освещался тусклыми лампами.
        Денис поколебался пару минут, раздумывая, что лучше и безопаснее, - обратиться с вопросом интимного ориентирования по больнице в регистратуру или всё-таки поискать самому? В конце концов, стеснительность победила здравый смысл. Правда, ей на руку сыграло и то, что невдалеке от своей палаты Денис разглядел план эвакуации.
        План более напоминал карту тактического отступления во время боевых действий, но Денис решил не обращать внимания на подобные мелочи и после нескольких минут упорных поисков обнаружил изображения туалетных комнат и даже более того, смог соотнести эти изображения с реальностью. Да, топать, а в его состоянии ковылять, придётся в самый конец крыла.
        - Сволочи, - мрачно пробормотал Денис, ни к кому, впрочем, не обращаясь, и побрел в сторону туалета.

* * *
        Переступив порог заветной комнаты, Денис поскользнулся и чуть было не упал, успев вцепиться в раковину.
        - Да что ж такое… - беспомощно взвыл он. - Не хватало ещё и вторую ногу угробить.
        Прислонившись спиной к стене, он аккуратно развернул ступню вверх. На подошве кроссовки поблескивала рыбья чешуя.
        - Пакость какая, - пробормотал Денис, яростно шоркая подошвой по плинтусу, пытаясь отскрести чешую. - Не убирают, что ли, вообще. Тут, если калекой придешь, так трупом вынесут.
        Отведя душу и очистив подошву, он поплелся в кабинку.
        - Доброй ночи, - ответили ему из унитаза.
        Денис постарался удержаться на ногах, точнее, на ноге.
        - Мнэ-э-э… доброй, - совершил он ответный акт вежливости.
        - Не могли бы вы сменить кабинку? Я тут работаю.
        - Мнэ-э-э… к-конечно… к-конечно.
        - Спасибо.
        Через пару минут Денис мыл руки и старался не смотреть в сторону таинственной кабинки. Он надеялся, что это была всего лишь галлюцинация, следствие сонного состояния. Ну да, конечно. Он всего лишь задремал, ну, ему и того… послышалось.
        В кабинке зажурчала спускаемая вода.
        Денис быстро открутил холодный кран и сунул под него голову. Всё, всё, всё! Сейчас до палаты, и спать, спать, спать! А то ещё не хватало получить видения наяву.
        Дверь кабинки скрипнула.
        Денис вынырнул из-под крана и уставился в зеркало, наблюдая за отражением кабинки. Оглядываться ему почему-то очень не хотелось.
        Из кабинки медленно выплыл высокий, худой, напоминающий скорее скелет, чем человека, мужчина в маске, закрывающей всё лицо.
        - Вообще тут не приветствуется брожение по ночам, - сухо сказал мужчина.
        - А вы-то сами, - парировал Денис.
        - Я же вам сказал, что я тут работаю.
        - Ночью?
        - И ночью тоже. Вам что-то не нравится?
        - Простите, не хотел обидеть.
        - Хотели, не хотели… - процедил мужчина. - Вы закончили?
        - Д-да… - Денис покорно выключил воду и стал озираться в поисках сушилки для рук. Оной тут не наблюдалось. Равно как и бумажных полотенец.
        - Я же вроде бы несколько раз вывешивал настоятельное указание кабинку номер пять не занимать, - мрачно сообщил мужчина.
        - Мнэ-э… я тут… пациент…
        - А пациентам - не занимать в особенности!
        - Да я вообще только пару часов назад сюда поступил!
        - С правилами, я так понимаю, вас не ознакомили?
        - Н-нет.
        - Утром спросите в регистратуре, вам их выдадут. Что я, зря их писал, что ли?
        Клятвенно пообещав зазубрить правила, как «Отче наш», Денис покинул туалет.
        И тут же оказался перехвачен какой-то миловидной, но много суетящейся медсестрой, громко цокающей на каждом шагу.
        Медсестра очень быстро и неразборчиво вещала ему о том, что пациентам не стоит бродить по ночам, что на случай экстренной необходимости есть шнурок вызова, что ночью в больнице могут появляться то ли хтоны, то ли хтоничтоны. Денис попросту решил не вникать в её тираду, поскольку у него начала медленно, но верно болеть голова.
        К счастью для Дениса, до его палаты они добрались раньше, чем тирада приблизилась к критической точке.
        Медсестра показала шнурок вызова, пожелала спокойной ночи и дробно процокала куда-то по своим делам.
        «Надо же, - подумалось Денису. - А ведь обычно им запрещают носить каблуки… бегать, там, по этажам… ногу подвернешь… мало ли что… а тут ноги плохо лечат… пло…»
        И он провалился в сон.

* * *
        - Мы приносим вам свои извинения. Видите ли, у нас ночью дежурит не весь персонал, ну вот и… в общем, вы оказались здесь несколько не в то время, - главврач сидел на его кровати и выглядел действительно смущенным.
        Денис же чувствовал себя умиротворенным и даже где-то счастливым.
        Час назад он проснулся. Отчасти потому, что его разбудили лучи солнца, падающие на лицо, отчасти потому, что время уже перевалило глубоко за одиннадцать часов утра. Вызвал медсестру, получил сытный завтрак, внимание мистера Смита, невзрачного мужчины неопределенного возраста с лицом, как помятый фантик от конфеты, тугую повязку на ногу и заверения, что к вечеру его можно будет уже выписывать.
        Но всё равно Денису хотелось ещё немного покапризничать.
        - У меня такое смутное ощущение, что я оказался не только несколько не в то время, но и слегка не в том месте, - пробурчал он, вчитываясь в бэйджик собеседника.
        Надпись гласила: «Г. Джекилл. Главврач».
        Джекилл пожал плечами.
        - Вот об этом я сказать не могу. Могу лишь поручиться, что если бы вы прибыли с вашей проблемой днём, то даже не заметили бы ничего необычного.
        - Даже если бы я не заметил тут ничего необычного, это не значило бы, что его тут нет.
        Джекилл усмехнулся.
        - Можно сказать и так.
        - Что здесь происходит?
        - Ровным счётом ничего особенного.
        - Чем вы тут занимаетесь?
        - Лечим, - пожал плечами главврач.
        - Хех, - скептически крякнул Денис.
        - Ну, мы же принесли уже свои извинения. Некоторое недоразумение возникло, да.
        - А если бы я шею себе сломал, а не ногу?
        - Если бы вы сломали шею, вы бы не добрались до нашей больницы, - философски отозвался главврач.
        - Ну, хорошо, ладно… если бы я добрался до неё, но был бы при смерти. Истек бы за ночь кровью и умер.
        - Ах, какие мелочи, - отмахнулся главврач. - Вот с этим-то у нас никогда проблем не было.
        - Со смертностью в больнице?
        - Я бы сказал, с оживлением. Виктор Альфонсович у нас мастер, так что не беспокойтесь, право слово.
        - Где я? - спросил Денис тоном, не дающим шанса для увиливания.
        - В больнице, - ответил Джекилл. - В больнице имени Говарда Лавкрафта.
        Денис молчал и ждал продолжения.
        Главврач вздохнул.
        - Нашей больнице несколько сотен лет. И так же несколько веков длилась работа по её созданию. А вы хотите, чтобы я рассказал обо всём этом за несколько минут?
        - Даже в сотнях веков есть несколько самых важных минут, - сказал Денис. - Тех, о которых только и стоит говорить.
        Джекилл прищурился.
        - Хорошие слова, черт возьми, хорошие. А ведь мне вас описали как… - он пощёлкал пальцами, пытаясь подобрать нужное слово.
        - Быдло? - подсказал Денис.
        - Не совсем. Типичного человека.
        - Знаете, я искусствовед, - признался Денис. - Но даже из искусствоведа ночью, в глуши, с больной ногой и чёрт знает какими перспективами, может полезть быдло… то есть типичный человек.
        Джекилл хмыкнул.
        - Ну, если так. Ну что ж… мир, а точнее, миры состоят из множества существ. Они враждуют, дружат, сосуществуют, вытесняют, ассимилируют, помогают, можете подобрать ещё десяток глаголов, и все они опишут типы взаимоотношений этих существ между собой. Но, при всех их различиях, у них есть одна общая особенность…
        - Они все болеют, - догадался Денис.
        Джекилл усмехнулся.
        - Как я понимаю, теперь мне можно не продолжать?
        - Не совсем, - покачал головой Денис. - Вы просто больница или что-то большее?
        - Мы, скорее, образец диалога. Островок понимания. Мы символ того, что все существа и все миры могут… нет, не дружить, это какая-то идиотская утопия… Могут просто сосуществовать.
        - Но для этого сосуществования нужно заболеть, - хмыкнул Денис.
        Джекилл улыбнулся в ответ:
        - Ну, когда-то для сосуществования нужно было умереть и быть захороненным в общей яме. Согласитесь, есть прогресс?
        - И что, все сотрудники, они…?
        - Да, в той или иной степени. Оборотень Вольфганг у нас уборщик и ночной сторож на полставки, состав медсестёр - в основном фавночки, проктолога вы уже видели…
        - А… сантехник?
        - Завхоз? А, ну да. Наш милый дауншифтер. Променял светлый мир искусства Парижской оперы на не менее светлый мир помощи всем живым существам. И застолбил за собой пятую кабинку в туалете, не оставляет старых привычек.
        - А Строкер? - вспомнил Денис.
        - Мистер Строкер - вампир. Он не врач, а лечебное средство.
        - В с-смысле?
        - В смысле, от гипертонии. Ну, прикладывают его при гипертонии.
        - С ума сойти! И вы, все вместе, вы работаете?
        - Для того чтобы работать, - признался Джекилл, - нужно было приложить ещё много усилий, чтобы сами сотрудники не передрались. И когда-то раньше, хм… Часть палат была занята коллегами, которые не поделили в столовой последний стакан компота, мда. Но теперь мы можем гордиться нашим коллективом, да. Да что там «можем», мы и гордимся им!
        - Потрясающе, - покачал головой Денис.
        - Всем в этом мире нужна помощь, - пожал плечами главврач. - И не только в этом мире. Вы же тоже попали сюда, потому что вам нужна была помощь. Только вот с ней как-то некрасиво получилось в результате. Людей у нас не хватает. Фавнов целая куча, три привидения есть, одна мыслящая субстанция и даже Мировое Зло на полставки психиатром по совместительству работает… А вот людей нет. Но думаю, что и у вас, у людей, тоже не всегда людей хватает.
        Денис кисло улыбнулся каламбуру.
        - Но вообще, спасибо вам большое, - сказал Джекилл.
        - За что? - удивился Денис, почему-то ожидая подвоха.
        - За то, что появились у нас.
        - Ну, надо сказать, это не я решал, - невесело усмехнулся парень.
        - Кстати, у нас тут на долю ставки работает и тот, кто иногда решает за всех, - рассмеялся Джекилл.
        - Эмн? - Денис вопросительно указал пальцем куда-то вверх.
        - Ну нет, нет, без фанатизма. Мистер Случай в бухгалтерии работает, отвечает за премии.
        - И как отвечает?
        - По четным - в соответствии с теорией вероятностей, по нечетным - методом тыка.
        Денис рассмеялся:
        - Ну, надо сказать, видимо, он и в бухгалтерии моего музея тоже подрабатывает.
        - Все может быть, - кивнул Джекилл. - Все может быть. Ну так вот, действительно, спасибо вам за то, что появились у нас. Вы нас, как бы это сказать… встряхнули, что ли.
        - В смысле?
        - Ну, мы как-то… привыкли к своим пациентам. Так сказать, закуклились в местничестве. А тут вы дали нам возможность взглянуть на себя и свою работу со стороны. Можно сказать, поработали человеком.
        - И что? - улыбнулся Денис. - Такая должность у вас тоже есть?
        - У нас есть даже должность халата главного хирурга, - серьезно ответил Джекилл. - Неужели вы думаете, что у нас в штатном расписании может не быть пункта «человек»? Так что считайте, что этой ночью вы, так сказать, на добровольных началах работали у нас человеком.
        Денис не нашелся что ответить.
        Доктор Джекилл достал из кармана халата часы на цепочке и щелкнул крышкой.
        - Так… На этом я вынужден откланяться. У меня через пять минут планёрка. Буду делать дежурным разнос. По вашему поводу, кстати.
        Он встал и перевернул бейджик на груди. Теперь надпись на нём гласила: «Э. Хайд. Главврач».

* * *
        Весь день Денис смотрел в окно.
        Там рыжий детина гонял метлой листья и время от времени, украдкой оглянувшись, бросал сучковатую палку. И сам же бежал за ней.
        Чуть позже, пыхая дымом, двор пересек небольшой паровозик. Прищурившись, Денис разглядел гордо восседавшего на крыше паровозика проктолога.
        Завернувшийся в чёрный плащ завхоз вышел из дверей подсобки, прошествовал к канализационному колодцу и долго и методично исследовал его, поставив по окончании работы табличку «Проверено Любителем Люков».
        Синебородый гинеколог провез по двору большую оцинкованную бочку с водой. Из бочки по пояс высовывалась женщина в прорезиненном пиджаке от «Хьюго Босс» и аккуратно раскрашивала лаком для ногтей кончик своего хвостового плавника.
        А потом Денис кивнул, словно отвечая кому-то на какой-то очень важный вопрос, взял костыль, ещё утром заботливо принесенный цокающей медсестрой, и направился к регистратуре.
        - Да, милок? - отозвалась мадам Эсмеральда, не поднимая головы.
        - Мне бы главврача, - сказал Денис. - Мистера Джекилла.
        - К сожалению, его нет на месте.
        - А это… Мистер Хайд?
        - Мистер Хайд занят. У бухгалтера дебет с кредитом не сошёлся.
        Денис хмыкнул.
        - А кто у вас тут самый главный?
        - По какому вопросу? - уточнила регистраторша.
        - По всем.
        Она в первый раз за весь разговор посмотрела на него.
        И улыбнулась. Первый раз за всё время их знакомства.
        - Налево по коридору, в девятый кабинет. Спросить Леонида Юрьевича.
        Денис кивнул и проследовал в указанном направлении.
        Там он долго стоял у двери и вчитывался в табличку «Л. Ю. Цифер. Главный по кадрам».
        А потом постучался и, не дожидаясь ответа, - а во многом опасаясь отказа, - распахнул дверь.
        - Скажите, у вас нет вакансии человека?
        11
        …обрести помощь…
        …итак, возьми три части чистого золота, размельченного в порошок, шесть частей одушевленного Меркурия и полторы части красного сульфура. Сочетай браком эти ингредиенты, растолки их в стеклянной ступке до консистенции сыра или масла, помести в стеклянный сосуд, законопать, нагревай до температуры, нужной для высиживания цыплят. Увидишь вещи весьма чудесные, недоступные пониманию, истинные превращения. И красота их для глаз не имеет равных себе. Увидишь затем в сосуде величайшее из чудес, живительный порошок цвета сангвина или пурпура. Это сокровище нашего мира, ибо побеждает оно многочисленные недуги, включая и те, которые никакое снадобье, кроме философского камня, одолеть не в силах.
        НИКОЛЯ ФЛАМЕЛЬ, «ЗАВЕЩАНИЕ»
        > Экипаж
        История эта правдива от самого начала. Не говорю «до самого конца», потому что она ещё не окончена, и когда-нибудь обязательно случится продолжение. Я вовсе её не выдумал, как может показаться на первый, да и на все последующие взгляды. Когда настанет счастливый финал? Я не знаю. Никто не знает. Поэтому расскажу лишь о том, как всё начиналось.
        Была осень. Это я помню точно. По стенам домов, до самых последних этажей, ползла виноградная лоза. Летом листья превращались в изумрудные жалюзи, спасая от солнечных лучей, а к концу осени опадали, и в ясные ночи в мою комнату заглядывали звезды. Я смотрел на звезды перед сном, я читал их, как сказки на ночь, представляя, как они разговаривают друг с другом. Но однажды увидел, что среди них есть особенная звезда. Будто маленький четырехцветный светляк, сияла она у края горизонта. Я рассказал о ней в школе, но одноклассники, сколько ни пытались, не смогли отыскать эту звезду, и оказалось, что ночь от ночи лишь я один могу видеть её переливы. Впрочем, эти наблюдения длились недолго, звезда пряталась за далекий край леса, а я засыпал.
        Потом всё это стало не важно. Песок времени сыплется медленно, но без остановок. Это я тоже понял много позже, когда тот первый сон оказался затерянным в чреде сотен и тысяч других снов. Затерянным, но не забытым, вот что я хочу сказать. А тогда я просто лежал и смотрел на свою звезду, а после уснул. Но меня разбудили…

* * *
        - Проснись. Не открывай глаза. Не открывай…
        В моём сне неожиданно поселился кто-то живой, кто-то, кто мог со мной говорить.
        - Я проснулся, - сказал я шепотом, отчетливо понимая, что уже не сплю.
        - Я тебя слышу. Это хорошо, - отозвался голос. - Со мной не обязательно разговаривать вслух. Мы можем общаться мысленно.
        Я любил смотреть фильмы про космос, про звезды, про контакт с другим разумом. «Отроки во Вселенной» и «Ангар-18» до сих пор остаются моими любимыми фильмами, но оказалось, что встреча выйдет совсем не такой, как в кино. И ещё - мне было страшно.
        - Не бойся, - успокоил меня всё тот же голос. - Я понимаю, тебе всё кажется странным, но для первого раза достаточно. Просто знай, я очень буду ждать следующей ночи, ведь ты - человек, который может помочь.
        И дальше я проваливался в обычный сон, яркий, интересный, но бестолковый. А после целый день ходил с загадочной улыбкой Джоконды, потому что никак не мог решить - приснился ли мне тот голос, или всё происходило на самом деле.
        День летел быстро. Вначале шаркал по школьным коридорам, роняя тетрадки, затем несся в кедах по футбольному полю, потом, высунув язык, сидел над домашним заданием, и вот этот день закончился. И начиналась ночь. Но чем старательней я пытался заснуть, зажмуривая глаза и пряча голову под подушку, тем хуже у меня получалось. Ну где же ты, голос? Где ты? Ты же видишь, я не могу заснуть. А потом в сознании мелькнула какая-то отвлеченная, будто высказанная шепотом мысль: «Представь себе звезду». И я представил. Я вглядывался в её переливы, я мысленно говорил с ней, делясь своей обидой на то, что никто, кроме меня, её не видит. Я многое успел ей сказать, прежде чем понял, что слышу вчерашний голос.
        - Здравствуй. Звезда - это такая проверка. Невозможно выйти на связь с кем угодно. Нужен человек, который бы услышал. Поэтому неудивительно, что никто, кроме тебя, эти цветные огни не заметил.
        - Как это?
        - Вы проверяли зрение в школе?
        - Да, по таблице с буквами. Кто-то видел все буквы, кто-то нет, - появление голоса не испугало, напротив, я был очень рад.
        - Здесь то же самое. Ты видел, как подает сигналы звезда, а другие нет. Всё просто. Зато теперь я могу с тобой говорить и транслировать картинки, как в телевизоре, понимаешь?
        - У телевизора должна быть антенна.
        - Она есть в каждом живом существе, даже у растений. Особенная зона мозга, с помощью которой можно получать и отправлять информацию. Со временем она разовьется, вы научитесь многим вещам, о которых пока даже не догадываетесь.
        - Каким, например?
        - Например, что ты делаешь, чтобы поговорить с кем-то, кто находится далеко от тебя?
        - Звоню по телефону. И если у того человека есть телефон, то…
        - Вот. Это одно и то же. Только вам не нужен будет телефон. Вы станете вызывать друг друга мысленно, как я тебя. Никаких аппаратов, никаких радиоволн, никакого электричества. Когда-то давно человек научился говорить, а до этого ему приходилось объясняться звуками и жестами. А в будущем вы научитесь слышать друг друга на огромных расстояниях. Правда, вначале нужно научиться слушать. Сейчас я не могу всё рассказать, потому что ты не поймешь.
        - Не пойму из-за того, что я ребенок? Родители всегда так говорят, если не хотят или не могут мне что-то объяснить.
        - Да, ты ребенок. Даже твои родители, учителя и все-все-все, вы пока ещё дети. Это тоже сейчас не главное.
        - А что главное? Звезда оказалась какой-то таблицей для проверки зрения, а голос, то есть вы, то есть… ну, с кем я говорю, может, это я сам с собой разговариваю, во сне или не во сне, не важно. Наверное, я сам всё выдумал! - пришел я к неожиданному заключению.
        - Всё взаправду. Не будем терять времени, у нас его не так уж и много. Я назову своё имя, это будет как пароль. Ты сможешь его сообщать только тем, кто тебе поверит. Но вначале придется поверить во всё самому.
        - Во что? В то, что слышу голоса? И вижу разноцветную звезду, хотя её никто больше не видит?
        - Меня зовут Лун. На сегодня передача окончена, нельзя говорить слишком долго, иначе они тебя найдут.
        - Кто найдет? Что это за имя? Лун, кто ты? И как мне понять, что не я сам всё придумал…
        Но дальше я снова отправлялся в какие-то сонные дебри, в которых мелькали лица, звучали смех, музыка, мне всегда снились яркие сны, почти каждую ночь. Вот только сны я не запоминал надолго. Голос, который приходил ко мне под именем Лун, я слышу до сих пор. Я помню его, как помнят голоса друзей, родителей и самых лучших учителей. И вскоре я полностью поверил в то, что это не сон. Потому что начались, как сказал Лун, трансляции.
        - Здравствуй. Ты готов?
        - Здравствуй. Готов - к чему?
        - Увидеть мою историю.
        - Конечно!
        - Тогда смотри.
        И в мой сон ворвалось какое-то другое пространство, иной мир, чужая жизнь. В первый миг я был оглушен грохотом и ужасным рёвом пламени. Казалось, вокруг дрожит воздух, потому что звуки, гремящие внутри меня, выходят наружу, в спальню, потом в коридор, потом в комнату родителей, а через минуту они разбудят весь дом, и родители вот-вот ворвутся ко мне, не понимая, что происходит. Наверное, решат, что это снова землетрясение, как то, что мы пережили несколько лет назад. Тогда вот так же гудело всё вокруг. Гудела земля, качались стены, одна стена совсем рухнула, и чуть не рухнул балкон, и мы бежали ночью на улицу, а за спиной падали стеклянные банки, посуда с кухонных полок, радиола. Платяной шкаф хлопал дверьми, словно оживший великан, и везде что-то рушилось, громыхало, билось со звоном.
        Я распахнул глаза и сел в постели. Я ждал прихода родителей и пытался придумать хоть какое-то объяснение этим звукам. Но прошла минута, потом две, потом пять, а в квартире всё было тихо. Лишь вдали ухала сова. И я улегся обратно. И сразу же услышал голос Луна.
        - Можно продолжать?
        - Наверное… Просто было очень громко.
        - Трансляция передает всё так, как оно было на самом деле. А старт экспедиционного корабля - это всегда громко.
        В моё сознание снова ворвался грохот, и свист, и рёв, и картинка: огромный, с зеленым отливом, корабль поднимался в воздух. Он был совершенно не похож на земные ракеты. Над бескрайней зеленой пустыней вставала гигантская чаша, одновременно напоминающая и круглый фонтан и будто выставленные кверху лодочкой две ладони, на которых лежала совсем странная конструкция, затянутая дымом. Сходство с фонтаном ему придавало то, что струи пламени били не вниз, в землю, как можно было ожидать, а вверх. И, тем не менее, гигантский корабль поднимался!
        Неожиданно я оказался внутри корабля и ощутил себя лежащим в противоперегрузочном кресле. Я даже не удивился, когда в голове возникло такое словечко. Голова дрожала, и хотелось обхватить её руками, но руки были заняты, они что-то делали на странной панели управления, касались светящихся квадратиков и кружочков, каждый из которых светился своим цветом. Грудную клетку сдавило, будто на меня легло что-то огромное, невидимое и тяжелое. Дышать стало трудно, в какой-то момент я почувствовал приступ паники, но всё обошлось. Корабль прорвался сквозь густые синие облака и вынырнул там, с другой стороны неба, выравнивая курс, ложась набок. Потом корпус вздрогнул, но я почему-то понимал, что так и должно происходить, что это такая фаза полета. В обзорном экране я увидел сразу два солнца: одно маленькое, красное, другое побольше, желтое, похожее на наше, земное солнышко. А ещё в углу экрана появилась другая картинка, где было видно, как корабль-чаша раскрывает ладони, и оттуда отправляется в полет какая-то его часть, напоминающая овал, гигантское куриное яйцо. Я понял, что это мы и есть. Потом услышал чьи-то
возгласы. Повернув голову, увидел, что по сторонам сидят другие члены экипажа, я насчитал семь или восемь фигур, но знал, что есть и другие люди на борту. Я поднял руку с растопыренными пальцами, на что мне ответили такими же жестами и радостными восклицаниями. А потом небо распахнулось. И словно огромный мир за маленькой дверью, перед нами оказалась звездная бесконечность.
        Когда я очнулся и раскрыл глаза, в голове вертелась угасающая мысль: а люди ли то были? Те, что находились в странных зеленых скафандрах, слишком больших для человека? И где-то там, на краю сна, мне ответили:
        - Мы люди, не сомневайся. Просто мы немножко другие. И мы не враги.
        Потом снился другой, обычный сон. Игра в футбол, какие-то споры, какие-то страхи, девчонка-новенькая, сидевшая на передней парте, какие-то приключения, которые наверняка могли бы показаться очень и очень интересными, если бы я не пережил старт в инопланетном корабле. Вот что было настоящим приключением.
        - Лун! - позвал я, и он ответил. Теперь общение происходило, едва я ложился и закрывал глаза. Мне не нужно было дожидаться, пока засну. - Лун, что ты имел в виду, когда сказал, что кто-то может меня найти? И почему мы не разговариваем днём? У меня много времени остается, половину домашнего задания я делаю ещё в школе, на переменах.
        - Днем мы не можем общаться, слишком сильный фон чужих мыслей, у меня не получится подстроиться. А ночью, когда все ложатся спать, есть небольшой промежуток, я его называю окном безопасности, когда большинство людей уже в постелях, и даже если они не спят, их мысли текут спокойно, медленно, и мне легко вести трансляции. Жаль, это не может продолжаться всю ночь.
        - Почему?
        - Потому что ночью мыслефон совсем слабый, и тогда обнаружить тебя могу не только я. Есть и другие. Я расскажу о них, просто вначале хочу, чтобы ты понял, кто я такой, почему я здесь и что мне нужно. В прошлый раз ты видел старт экспедиции Содружества Фанстон, так называется мой мир. Возможно, мы являемся вашими предками, но утверждать этого не стану, потому что я не историк, а обычный капитан экспедиционного корабля.
        Это показалось до смешного странным - сравнить какого-то историка с капитаном звездолета. Но, поскольку Лун слышал все мои мысли, то сразу меня поправил:
        - Ты ошибаешься. Быть хранителем истории, настоящей, не вымышленной, это огромный труд и великая честь. Во многих мирах историю переписывают по нескольку раз, из-за чего случаются страшные, несправедливые вещи. Правда - очень редкая и очень ценная вещь, и её нужно хранить. А моя работа - всего лишь управление космической техникой. К тому же у меня бы не получилось стать хранителем истории, для этого необходимо слишком многое знать и верно понимать. А я… Старт, полет, возврат. Ну, разве что принятие решений, вот это бывает сложно. Остальным занимаются другие. Обслуживанием корабля - электронщики, программисты, модуляторы пространства-времени. Защиту обеспечивают стрелки, навигацию - звездные штурманы…
        - Кто такие программисты и модуляторы пространства?
        - Ах, ну да, компьютеры ты увидишь лет через двадцать, но с калькулятором уже знаком?
        - Да, конечно!
        - В общем, компьютер - это такой мощный калькулятор, способный рассчитать что угодно, а программист задает ему команды, понимаешь?
        - Просто нажимает на кнопки?
        - Ну, почти. Он мыслит. Вы тоже через сотню лет научитесь управлять своими компьютерами и другими устройствами при помощи мысли. Слышать друг друга на расстоянии, узнавать новости, я уже говорил тебе об этом. Мозг - удивительный прибор, самый точный и самый сложный.
        - А модуляторы чем занимаются?
        - А вот про модуляцию пространства-времени объяснить не получится. Может быть, некоторые ваши ученые смогли бы что-то понять, но…
        - Мы пока ещё дети, - догадался я.
        - Да, пока дети. И ещё многого не достигли. А если влиять на развитие вашей цивилизации станут Трайды, у нас их называют серой расой, то, боюсь, не скоро вы сможете достичь дальних уголков Вселенной и стать частью Фанстона или другого содружества. И вот как раз Трайдов я имел в виду, когда говорил об опасности общения.
        - А что с ними не так? И почему вы не помешаете их влиянию? А заодно не обучите нас всяким разным вещам?
        - Мы не можем вмешаться и развить ваши технологии.
        - А почему же тогда эти, серые, могут вмешиваться?
        - Они нас перехитрили. Существует звездная хартия, запрет на развитие науки и техники у молодых рас. Но нет запрета на технологии, связанные с путями развития цивилизации. Это страшные, подлые технологии, ведущие к процветанию одних за счет других. Трайды - раса паразитов. Их могущество держится на плечах захваченных и полностью покоренных ими других цивилизаций.
        - И что, никто не пытался сопротивляться? Почему же вы не помогли? Разве это справедливо - сидеть в стороне, когда нападают на других?
        - Мы не можем вмешаться. Потому что они ни на кого не нападают. Они просто показывают другой путь. И уничтожают цивилизации руками представителей этих самых цивилизаций. Получается, что это выбор планеты. Самоуничтожение, уменьшение численности, истощение ресурсов ради совершенно не обязательных прихотей. Есть люди, способные предать близкого человека. Есть люди, которые предают интересы своего народа. Или по глупости, или по незнанию, или же из корысти и желания власти. А есть люди, точно так же предающие всю свою цивилизацию. Самое страшное, они уверены в том, что поступают правильно.
        - Разве так бывает?
        - К сожалению, слишком часто. Вот как ты считаешь, прилежно учиться в школе - это важно?
        - Наверное, да.
        - А почему?
        - Ну, чтобы потом, когда вырастем, хорошо делать своё дело, быть полезными, знать много вещей…
        - Совершенно верно, только добавь сюда, что школа учит самому главному: уметь учиться новому. Ведь человек учится всю жизнь. Тем не менее, раз ты это понимаешь, то почему так хочется иногда сбежать с уроков? Особенно с математики?
        - Ну, там сложно…
        - А вот задумывался ли ты над тем, что произойдет, если отменить все занятия, закрыть все-все школы, и вообще, что случится с миром, в котором каждый будет делать только то, что захочет? Некоторые из твоих одноклассников совсем учиться не любят, разве не так? Хотя и понимают, что это важно. Нельзя ничего достичь, не приложив усилий. Вот и получается, что человеку намного приятней ничего не делать, ничему не учиться, ничего не узнавать нового. Зато всегда приятно поиграть в игры, побегать, поболтать с друзьями. Со временем сюда добавится - походить по магазинам, покупая разные вещи, а для этого нужны не знания, а деньги, и главным станет вопрос не о том, в какую сторону развиваться, а где взять больше денег. Есть совершенно легкие варианты. Украсть, заработать на другом человеке, получить обманом и хитростью. Вот именно эти технологии научились внедрять Трайды. Наша миссия заключалась в том, чтобы узнать, достигли ли Трайды вашей планеты и начали ли разрушение цивилизации.
        - И что же?
        - Увы, мы получили тысячу доказательств влияния Трайдов на человеческую цивилизацию. Если вкратце, существует такой прибор, измеряющий уровень справедливости, и в вашем мире этот уровень начал рушиться вниз, как давление перед бурей. Мы не можем вмешиваться на технологическом уровне, но у нас появились технологии, согласно которым человек смог бы понять, что важно, а что не нужно ему в жизни, от чего ему необходимо отказаться и, главное, ради чего. Вот только Трайды не дали нам закончить миссию…
        Дальше я снова был на звездолете, но сидел в другом кресле, которое располагалось где-то под брюхом корабля, и передо мной висел круглый экран с сеткой прицела. Сейчас там виднелось множество злых огней. Некоторые были далеко и выглядели красными точками, они почти сливались со звездами, а некоторые подлетали ближе, и я видел, что это красные ромбы, кружащие вокруг и жалящие мой корабль. Я должен был не подпускать ромбы, но их было много, слишком много. И что-то кричал капитан, находящийся на другой палубе. Я отчетливо слышал тревогу в его голосе, я пытался прикрыть весь свой сектор и ловил ромбы в перекрестия прицелов, после чего они превращались в дым, в пыль, в ничто, но остальные продолжали атаковать. И вскоре у нас появились пробоины. Мы хотели уйти, но нам не дали, теперь враг навалился со всех сторон. Откуда-то я знал, что это первое нападение Трайдов на корабль Содружества Фаистон. Им важно было уничтожить корабль с экипажем и следы схватки, чтобы сохранить влияние на человеческую планету, третью от Солнца. И тогда капитан принял решение. С небольшой частью экипажа он остался на погибающем
корабле, а остальные должны были эвакуироваться в спасательных капсулах. Мы вошли в астероидный пояс между Марсом и Юпитером, где было слишком мало места для маневра, зато повышалась вероятность, что враг не сможет отыскать капсулы среди космических валунов. Трайды погнались добивать корабль, в то время как из него посыпались крохотные шары, тут же прятавшиеся в астероидах, маскируясь, становясь неотличимыми от них. А корабль… Он уже разрушался, внутри взрывались целые отсеки, горели заживо астронавты, которые до последней секунды стояли на постах. И я всё это видел. Я переживал это в страшном сне-трансляции, я чувствовал бессилие обреченных и боль погибающих. Я был тем стрелком, который склонился над экраном, сбив свой последний ромб, а потом атакованный десятком других. И жизнь ушла из него вслед за последней мыслью - успели ли спастись те, другие?
        Я был штурманом, который мог эвакуироваться, но остался с капитаном, потому что они дружили с детских лет, и штурман не мог его оставить.
        Я был техником разгонного отсека, который отстрелил один из поврежденных двигателей корабля, направив его прямо в рой красных ромбов. Техник остался в отсеке этого двигателя, чтобы недолгий полет закончился именно там, среди врагов. Он погиб мгновенно. Я видел…
        Немногим оставшимся удалось покинуть экспедиционную станцию в маленьком корабле-разведчике. Им пришлось просто падать, иначе враг, несомненно, засек бы место приземления. Посадка вышла предельно жесткой. Очень, очень жесткой. Короткий импульс торможения спас кораблик, но не помог экипажу. Все, кто находился на борту разведчика, восемь астронавтов, погибли. Выжил лишь капитан. Но теперь он был один, совсем один на чужой планете, а рядом присутствовал враг.
        - Смотри, малыш. Я знаю, вот так же твои предки стояли насмерть в последней страшной войне. Они умирали, чтобы ты жил. И это должен быть только твой выбор, кем стать в этой жизни. Достойным их памяти человеком, способным противостоять Трайдам и тому обману, которым они опутывают ваш мир, или наоборот, гнаться за удовольствиями, забыв, что есть не только ты и твои желания, но и что-то большее. Первый путь намного сложнее и опасней, а второй приятней и проще.
        - Я… Я буду стоять… Я буду достоин… Я… - в горле неожиданно оказалось сухо, а вот глаза стали влажными.
        - Ты не представляешь, как это сложно, малыш. Но я пожелаю удачи. И прошу о помощи.
        - Чем я могу помочь?
        - Ты один - ничем.
        - А чем поможем мы, люди планеты Земля, если и себе толком не можем помочь, и готовы служить вот этим…
        И вот тогда прозвучало:
        - Мне нужен экипаж.
        И слезы мои исчезли.
        - Мы поняли главное, - объяснял Лун, - если Трайды пошли на такой отчаянный шаг, как атака корабля Содружества, значит, они обнаружили какое-то свойство в цивилизации Земли, что-то по-настоящему важное для Вселенной. Будь вы какими-то обычными существами, они не стали бы так рисковать. Ведь как только Содружество Фанстон узнает о произошедшем, мы объявим Трайдам войну. И вместо экспедиционного корабля появятся настоящие боевые корабли. Хотя война - это традиция именно Трайдов, мы всё же в состоянии дать отпор, а ваша планета получит шанс избавиться от последствий инопланетной обработки. И вы продолжите путь прогресса, справедливости и учения. Но для этого мне нужно поднять в воздух свой разведчик. У меня будет только один шанс и одна попытка взлететь. И для этого потребуется экипаж.
        - Вы хотите, чтобы мы полетели с вами? - почему-то стало холодно. Одно дело вот так вот восхищаться чьими-то космическими достижениями, совсем другое - шагнуть навстречу неизвестности, как первый космонавт Земли.
        - Нет. Не совсем так. Мне нужно согласие восьми человек отправиться в полёт. Как будто приглашение в игру. Я не смогу всё объяснить. Только вкратце. Можно использовать маленькую, совсем маленькую часть сознания каждого из согласившихся участников. Это испытанная технология, и она полностью безопасна.
        - Мы что, останемся без каких-то участков мозга? Станем глупыми и…
        - Нет! - я отчетливо услышал смех Луна и успокоился, поверив этому смеху. - Вы вообще ничего не почувствуете. И наоборот, станете чуть лучше: ведь каждый из вас получит обратную связь. Тот, кто окажется стрелком там, на моем корабле, в своей земной жизни, возможно, выучится на профессионального военного и станет защищать справедливость и других людей. Тот, кто будет моим навигатором, в настоящей жизни научится лучше других водить автомобиль или какой-то другой транспорт, а может быть, станет пилотом или даже космонавтом. Вычислитель будет лучше других разбираться в компьютерах. Механик сможет починить любую поломку.
        - Здорово! - страх и недоверие сменились восхищением.
        - Ещё нужен медик, следить за состоянием экипажа в течение всего полета… А ещё… - Лун умолк, но лишь на пару секунд. - А ещё мне нужен Хранитель. Это тот, кто сможет передать последующим поколениям всё, что нам встретится в полете, всё, с чем мы столкнемся. Человек, словам которого можно доверять. Ведь у компьютера нет эмоций, а у людей есть, может быть, их даже слишком много у вас, и потому Трайды смогли подобрать ключи к вашей цивилизации. И я хочу, чтобы Хранителем стал именно ты. Потому что ты один услышал призыв звезды.
        - Ух ты! Здорово!
        - Погоди радоваться. Тебе достанется самая неблагодарная работа. Ведь в настоящей жизни ты тоже получишь этот странный дар - умение видеть вещи не такими, как видят все, желание и потребность передать полученные знания остальным. Не лучший набор для мира, захваченного Трайдами.
        - А почему вы вообще об этом спрашиваете? Если всё так безопасно, никто ничего не почувствует, а в жизни все навыки будут даже полезными? Взяли бы сами кусочки сознания, как там это делается, у кого угодно…
        - Нет, это происходит по-другому. Твои одноклассники, которые дадут согласие, просто лягут спать, и им приснится сон. Странный, фантастический. А сделать это против воли другого человека… Даже в тех обстоятельствах, в которых я оказался… Понимаешь, это будет означать, что я стал таким же, как Трайд. Они заползают в ваше сознание без всяких согласий. Им важно одно: выгодно - невыгодно. Так что…
        - Я согласен. Даже если в жизни будет сложно, и я не смогу чинить технику или разбираться в компьютерах, я всё равно согласен.
        - Почему?
        - Хотя бы потому, что я верю вам, капитан. И очень хочу побывать в настоящем полете. Пусть даже какой-то частью, какой-то каплей сознания, какими-то снами, мыслями, не важно. Я хочу… Я хочу вам помочь. Нам… Всем.
        - Спасибо, малыш. Я верил в тебя, но не ожидал, что это будет так непросто. Я, капитан корабля, прошу помощи у подростка, потому что никто больше не увидел тревожного мерцания звезды. А попытки связаться без этого важного признака окончились ничем, и мне не поверили.
        - Вы просили ещё у кого-то? И они отказали в помощи? Наверное, им не интересно всё это. Звезды, содружества, полеты, приключения.
        - Трайды мастера своего дела. Люди перестают смотреть на звезды и верить в необычность и бесконечность мира. И смотрят лишь под ноги. Но я знаю, всюду есть и другие. Те, кто готов отправиться в полет, те, кто верит в справедливость и сам готов быть справедливым. Скоро, совсем скоро ваши ученые откроют особый ген в генном наборе человека и назовут его геном Ангела. Отвечает за гормоны окситоцин и вазопрессин, но тебе пока ещё рано знать такие словечки. Вот с этим Трайдам никогда не справиться. Я не знаю, получится ли у тебя убедить кого-то из своих одноклассников, но верю, что рано или поздно мы соберем экипаж. А вот ты можешь считать, что уже занял своё место.
        - Я убедю… Смогу их убедить…
        - Только не лги. Рассказывай свою историю такой, какова она есть. И знай, что в жизни ты уже никогда не сможешь лгать, это главная особенность Хранителей, и потому тебе будет сложно. В вашем новом мире, пока над ним властвуют Трайды, без лжи будет очень и очень нелегко…
        - Как-нибудь переживу. А что случится, если Трайды всё же победят? Не только нас, но и содружество Фанстон?
        - Смотри, малыш, это последнее, что успел сделать мой модулятор. Так будет, если мы не предупредим Содружество и не придем вам на помощь.
        И я оказался в другой трансляции. Страшный сон. Он тоже преследует меня всю жизнь. Я видел свой дом, свой двор. И была ночь. И люди выходили из подъезда. Все, абсолютно все! Полуодетые, босые. Они становились в длинные шеренги, а потом направлялись к шоссе. Там текла человеческая река, жители соседних домов уже шли и шли тесной колонной за город, в сторону леса. Тысячи, десятки тысяч людей. Шли с закрытыми глазами. Они спали. Они видели тяжелые сны, они вздрагивали. Пытались проснуться, но у них не получалось. Всё происходило в полной тишине. Только спящий город, спящие люди-лунатики, бесконечная колонна уходящей куда-то в небытие цивилизации. А над всем этим едва слышно стрекотали маленькие, размером с кошку, верткие аппараты, похожие на стрекоз с фотообъективами вместо глаз. Стрекозы облетали колонну, стрекозы заглядывали во все окна, они были теми погонщиками, которые уводили всех в неизвестность. Когда я хотел закричать, чтобы разбудить хоть кого-нибудь, меня заметила одна из стрекоз.
        - Они идут на запах мысли! - предупредил невидимый голос.
        Стрекоза зависла передо мной, её объектив раскрылся, потом окрасился в красный цвет, и в следующее мгновение я почувствовал, что тоже встаю в колонну и шагаю вместе со всеми. На этом картинка оборвалась, но мне было достаточно. Весь в холодном поту, я прошел в ванную, чтобы смыть видения конца человечества, и там долго стоял и смотрел в зеркало.
        Больше в ту ночь мне ничего не снилось. А на следующий день я собрал одноклассников и начал рассказывать. Про то, как был осенний день. Про звезду, которую никто, кроме меня, не видел. Про бой звездолета инопланетной расы с истребителями противника. Я рассказал об упавшем корабле-разведчике. О том, что у меня есть звездный друг. И что он нуждается в помощи.
        Я рассказал всё. Пусть многие улыбались и за моей спиной крутили пальцем у виска, я знал: будут и те, кто поверит. Ведь кто-то должен обязательно поверить.
        Я не помню, кто подошел первым. Помню, он сказал, убедившись, что нас никто не подслушивает, что скорее всего это, конечно, полная ерунда, но мало ли… И если для него найдется место в летающей тарелке, - почему-то все решили, что это именно летающая тарелка, хотя по форме разведчик напоминает такое же яйцо, как и корабль-матка, только меньше размерами, - в общем, если там найдется место, то он готов быть кем угодно, но лучше стрелком или механиком. Затем подошел ещё кто-то, затем ещё. Затем меня спросили: а девушкам можно?
        А потом я получил самое главное доказательство, что произошедшее - вовсе не сон и не игры сознания.
        - Ты готов? - спросил меня Лун в последнюю ночь. - Весь экипаж в сборе, я просчитал стартовое окно.
        - Да, готов, - твердо ответил я, - жаль, что на самом деле не увижу все эти звезды, весь полет…
        - Увидишь. Твоё место справа от капитана. Я знаю, это сложно понять, но… Ты будешь видеть всё. Это твоя обязанность. И ты обо всём расскажешь. Потому что когда-нибудь к Земле подойдут другие корабли, и очень важно, чтобы хоть кто-то смотрел на небо и удивлялся тому, как сверкает разноцветная звезда.
        - А когда это случится?
        - Увы, не скоро. Полет займет много времени. Это всего лишь разведчик, он не умеет пронзать пространство. Мы будем продираться сквозь созвездия и туманности, наш путь опасен и тяжел, но я уверен, у нас получится. И в тебе я уверен. Ты должен сохранить эту историю для других. Со временем для твоих друзей всё забудется. Но ты - Хранитель. Ты ничего не сможешь забыть. Когда-нибудь настанет время, и ты всё расскажешь. Прощай, - и дальше, уже в сторону, изменившимся голосом, твердым, уверенным, исключающим расспросы и лишние разговоры: - Внимание! Говорит капитан! Экипаж готов?
        - Первый навигатор готов! Второй навигатор готов! - где-то внутри меня звучат голоса одноклассников.
        - Первый вычислитель готов! Второй вычислитель готов! - восторженные, пока ещё детские голоса, которым предстоит повзрослеть в полёте.
        - Медик вахту принял! - девичий голос, я сам не верил, что кто-то из девчонок согласится. - Механик-электронщик в двигательном отсеке! - уже не помню, кто какое занятие выбрал. Но помню, что во всех голосах было неподдельное ликование. Ведь мы вот-вот должны были увидеть звезды.
        Наверное, так же ликовал первый космонавт планеты, совершая самый первый полёт в космос. Было ли ему страшно? Я думаю, было. Волновался ли он? Конечно. Но всё равно шёл. Туда, где никто ещё не бывал. В неизвестность. А в руках его вилась тонкая, невидимая нить, которой он тянул за собой вперед, к звездам, всех нас. И предков и потомков, ведь он был не просто космонавт, он был первым посланником человечества.
        - Первый стрелок, передняя полусфера! Второй стрелок, задняя полусфера! - идут доклады. И наконец, моё сердце рвется от счастья, от слёз, от радости полета и боли расставания. Потому что я слышу свой голос. И понимаю, что это последний такой сон, других уже не будет в моей жизни.
        - Хранитель к полёту готов!
        Я и сейчас, когда рассказываю эту историю, плачу, потому что многое уже забыл, давно растерял всех одноклассников, которых развеяло ветрами судьбы кого куда. Но помню главное. Это были не просто сны. Это был волшебный месяц ноябрь, в котором я обрел звездного друга.
        А тогда я встал с постели, размазывая слёзы по лицу, и спросил с болью и обидой:
        - И что? Это всё? И больше уже никогда… Я никогда уже…
        Я плакал, не стыдясь своих слёз, я был единственный человек в ночи, который знает правду о мире.
        - Лун? Мы ведь больше никогда… Мы никогда, Лун!
        - Подойди к окну, - будто почувствовав, как мне тяжело, он всё же ответил, - смотри туда, где раньше наблюдал сверкающую звезду. Часть тебя, твоего сознания, они здесь. Твоё место - справа от капитана. Теперь ты часто будешь видеть во снах космос.
        И я увидел, как падает звезда. Яркая, быстрая, дарящая надежду. Вот только она падала в небо. Она уходила вверх. За ней метнулись другие, красными росчерками пытаясь прервать полёт, но они не успели, они не смогли её догнать. И я был счастлив. Я знал, что там, среди звезд, идет бой, в котором капитан Лун вышел победителем, и его кораблик скрылся от преследования. Потому что он не один, капитан. Теперь с ним был экипаж.
        А ещё я счастлив, потому что успел загадать желание. И оно обязательно сбудется, а значит, люди никогда не разучатся смотреть на звезды.
        + Сашка и динозавтр
        Пятнышки у божьей коровки чуть выпуклые, будто на красную карамель капнули черным густым кремом. Мама делает иногда такие пирожные по выходным. Карамель или вишневая, - тогда у божьей коровки крылышки темные-темные, или малиновая, - тогда они яркие, как платье у моей куклы Маргариты, или клубничная, - тогда похоже на небо, что сейчас у меня над головой. А крем лакричный или шоколадный. Я больше люблю шоколадный, хотя про лакрицу часто читала, например, в старой книжке про мальчика… и еще одного мальчика… и девочку. На самом деле там много-много детей, просто я именно этих и запомнила. Там еще этот мальчик так хитро предложил другим за себя забор покрасить, а те с удовольствием согласились. Хотя я бы тоже согласилась. Я очень люблю рисовать. А ведь красить - это то же самое, что рисовать. Только делать это еще и полезно. И одной краской, густо-густо, так, что кисточка оставляет горки и ямки. Совсем как настоящие горки и ямки. Как их называют… канионы… да, канионы.
        Тут тоже много-много канионов. Папа показывал фотографии. А еще дюны, катеры и гезеры, вот. Я стараюсь запоминать все, о чем рассказывает папа. Правда, он иногда смеется, когда я повторяю за ним, и говорит, что я путаю слоги и неправильно произношу, но ну и что. Главное, что я общее запоминаю, а уж со слогами потом разберусь.
        На фотографиях все такое интересное и необычное. И как-то даже не верится, что это все то же самое, что и вокруг - только сверху. Я всегда сначала пытаюсь найти на фото наш купол. Иногда получается, а иногда и нет. Иногда я путаю наш купол с другими, особенно с десятым и пятнадцатым почему-то. А иногда просто не могу увидеть его, так ловко упала тень от горы. Но чаще всего его на фотографии и нет, потому что аппарат снимал другую часть планеты.
        А после поиска купола я просто рассматриваю все эти узоры и пятна и стараюсь представить, как это выглядит на самом деле. Папа со мной даже иногда играет так: дает фотографию, сделанную сверху, и предлагает нарисовать так, как это выглядит сбоку. А потом достает другую фотографию, «сбочную», и мы сравниваем, где я правильно сделала, а где нет. Иногда к нам еще и дядя Андрей присоединяется, и мы с ним соревнуемся, кто правильнее нарисует. Дядя Андрей обычно выигрывает, но это и понятно. Он же старше меня, а, кроме того, в некоторых этих местах был. Но я не расстраиваюсь. Тем более так смешно бывает, когда дядя Андрей вдруг не опознает место, из которого только что вернулся. Он сам громче всех тогда смеется и говорит что-то вроде «посыпаю голову пеплом и рву волосы».
        Папа говорит, что это еще что. Вот когда-то, когда на Марс люди еще не летали, а только специальные космические аппараты, тогда на фотографиях вдруг увидели лицо. И сразу стали думать, что это какое-то послание марсианских жителей.
        Его так и назвали - Марсианский Свинке. На самом деле, ничего похожего на настоящих свинксов, я же их вживую видела, когда на море ездила. Они с лапами, шеей, у них попа, как у нашей овчарки Тошки. А у этого - только лицо обычное, и то, как будто человека в песок зарыли. Я так дядю Андрея закапывала. А у самого настоящего, старого свинкса, который старше даже прадедушки Виталия, у него носа нет. Вот.
        Я попросила папу свозить меня к местному свинксу, а папа сказал, что это просто холм, свет и тени, что ничего на самом деле нет. А потом подумал-подумал, позвонил куда-то, о чем-то поговорил и сказал, что если я до завтра не передумаю и смогу рано встать, то мне покажут то, что приняли за свинкса.
        Конечно, я не передумала. И даже всю ночь не спала. Всю-всю-всю ночь. А потом под утро моргнула, и папа меня долго-долго тряс, чтобы разбудить.
        Оказывается, дяди из двенадцатого купола как раз собирались в район… сейчас вспомню… я даже запоминала специально, чтобы потом дома похвастаться перед девчонками… как там по-английски «ребенок»… я запомнила по-особому - «ребенок он и я»… чилд… нет… а, вспомнила! Кид! Кид-он-и-я! Вот! Дяди из двенадцатого как раз в район Кидонии полетели, что-то им надо было там обмерить, а папа попросил меня с собой взять. Они пошутили, что, может, меня там и оставить, как мальчика с пальчик. Глупо, правда. Я же не мальчик, да и папе до пояса, а не с пальчик. Да и если бы мама узнала, что меня там оставили…
        Мама у меня художник. А еще она прокомор. Хм. Нет, наверное, я перепутала. Никак не могу запомнить, как у мамы вторая работа называется. Какая-то очень серьезная, мама все время в другой город летает. Каждый день. А потом приходит уставшая, с какими-то бумагами, долго-долго разговаривает по скайпу с разными людьми и какие-то цифры все время упоминает. Мне эта работа не нравится. Я больше люблю, когда мама художник. Тогда она разрешает мне тоже взять кисточку и порисовать. А иногда даже мне можно, правда, когда мама уже заканчивает картину. Можно влезть руками прямо в краску и наставить пятен по всему своему листу. Мама тогда смеется и называет меня абстрактитиской. Говорит, что так давным-давно, лет сто назад, делали. И вот тогда я бы эти свои рисунки задорого продала. А сейчас это уже неинтересно. Сейчас рисуют, как рисовали еще давно-давнее, лет двести назад. Мама говорит, что это импрескинизм. Не знаю, мне это не нравится. Я люблю, когда на картине и близко и далеко как в жизни. А тут, когда далеко, то видны и деревья, и трава, и небо, а как подходишь поближе, то просто пятна разные, даже цвет
не тот, какой нужен.
        Вот. Так о чем это я…
        А!
        В общем, те дяди пошутили-пошутили, да и взяли меня в Кидонию. Папа был прав. Просто холм, никакого лица. Вот. Ничего интересного.
        Это неправильная божья коровка, папа снова что-то перепутал. У настоящей божьей коровки пятнышки нарисованные, обычные. А тут я же вам сказала, какие они.
        Надо папе показать, вот только сейчас положу божью коровку в пакетик. В пакетике есть немного воздуха, поэтому коровка не задохнется. Воздух нужен всем, иначе они умрут. Мне поэтому без специального костюма не разрешают на улицу выходить. Там воздуха нет, говорят они. И правильно. Я умирать не хочу.
        Бум!
        Мне даже и оглядываться не надо, я и так знаю, что динозавтр пришел. Он все время приходит, когда я в оранжерее работаю. Может, случайно, конечно, но мне кажется, что он знает, где я и что со мной.
        Дядя Андрей говорит, что на самом деле сделать динозавтра папа мог еще года три назад, на Земле. Но там было что-то связанное с карантином, с какими-то правилами, нужна была какая-то «чистая зона». Дядя Андрей хоть и старается говорить не слишком умными словами, но я все равно не всегда понимаю, о чем он. А он говорит, что дело не в словах, просто я с этим еще не столкнулась. Как-то я спросила, ведь когда сталкиваешься, это же неприятно, даже больно бывает. Дядя Андрей подумал и сказал, что это зависит, насколько ты внимателен, когда сталкиваешься. А я ответила, что если внимательный, то и не столкнешься.
        Бум!
        Динозавтр снова ткнулся мордой в стекло. На самом деле это не стекло, это какое-то поли… поли… не помню, в общем. Но все тут называют это «стеклом». Дядя Андрей говорит, что это «поли» невозможно разбить, а если на него сильно-сильно надавить или резко ударить, то оно прогнется, как плотная резина, и все. Его можно только лопнуть, но не будет осколков, и дырку от лопанья можно будет залепить или стянуть края вместе. Я видела, как такое делают. Не знаю из-за чего, скорее всего, просто что-то не рассчитали, а может, это… как называет это дядя Андрей… а, «брак»… такое странное слово… брак, крак, кряк… крякающее, как утки в Царицынском парке. Кряк-бряк-брак… У взрослых такие странные слова иногда. Их никак не запомнишь.
        Глаза у динозавтра очень грустные. Не знаю, не могу сказать, какие они всегда, но когда он смотрит на меня, то они очень грустные. Дядя Андрей говорит, что это потому, что динозавтр плото… плото… плотоядное, ну а я тоже состою из мяса. Правда, я ему ответила, что откуда динозавтр знает, что я из мяса, он же никогда людей не видел. А дядя Андрей сказал, что в то время, когда жили такие, как он, все, кто двигался, состояли из мяса.
        Я спросила, а как же роботы. А дядя Андрей сказал, что роботов тогда еще не было. Да и сто лет назад их не было. Правда, потом он задумался, что-то посчитал на пальцах, пробормотал про авто… авта… автомолибы… мобили. А потом махнул рукой и сказал, что не важно, но роботов и прочего в те времена точно не было. Аб-со-лют-но точно. Вот.
        Папа и дядя Андрей говорят, что это динозавр, и его зовут Тираннозавр Рекс. Но мне это имя не нравится. Ну какой он Рекс? Рексами зовут собак. У Наташки есть пес Рекс. Он лохматый и большой. А тут еще больше - и лысый.
        Он Динозавтр. Потому что мне все время говорят, что меня пустят к нему завтра. А таких завтра было уже много-много. И думаю, что еще так же много-много будет. Наверное, папа боится, что динозавтр меня съест. Странно. А я вот не боюсь.
        Передние лапы у динозавтра совсем маленькие. Нет, конечно, больше, чем мои руки, но для такого большого животного они тоже должны быть большими. И пальцев на них всего два. Динозавтр никогда не сможет рисовать или писать карандашом. Правда, дядя Андрей говорит, что он никогда бы и не научился. А я не верю. Ведь если даже знаменитый дельфин Вольдемар умеет рисовать, а у него лап вообще нет, неужели динозавтр не сможет?
        Я как раз смотрела про Вольдемара передачу, когда мама рассказала мне, что папа хочет меня на Марс взять.
        - Сашка, - мама тогда присела на корточки и внимательно посмотрела на меня. Наверное, она хотела посмотреть мне в глаза, но у нее это не получалось, и поэтому она смотрела поочередно то в один мой глаз, то в другой. У меня тоже не получается, наверное, у нас с мамой просто глаза маленькие и непривычные к этому.
        А вот у Жорпетровича получается. Он может смотреть в глаза долго-долго, иногда даже не мигает, и кажется, что заснул. Дядя Андрей говорит, что это потому, что Жорпетрович военный. Причем не солдат, а офицер, и большой офицер. Я даже видела у него в комнате мундир с медалями.
        - Жорпетрович, - спросила я тогда. - А как вы эти медали получили?
        Жорпетрович посмотрел на меня долго-долго и сказал:
        - Так же, как получают все медали. За работу.
        - За какую? - спросила я.
        Он подумал, потер рукой щеку там, где у него большой-большой шрам, и ответил:
        - За хорошую.
        - А вот эта медаль за какую из работ? - ткнула я пальцем в самую большую, звезду со множеством лучиков и портретом какого-то дяди в середине.
        Жорпетрович улыбнулся. Когда он улыбается, шрам становится похож на молнию, как у мальчика в старой детской книжке, все время забываю ее название. Только он не на лбу, а на щеке. Я как-то спросила у Жорпетровича, читал ли он ту книжку про мальчика. А Жорпетрович хитро прищурился и сказал, что он и есть тот мальчик. А шрам просто переполз. Обманывал, конечно, но я сделала вид, что поверила. Взрослым очень нравится, когда делаешь вид, что веришь им.
        - Это, Сашк, не медаль, а орден, - сказал он.
        - А за какую работу?
        - Ой, Сашк… пусть такой работы ни у кого больше не будет… - вдруг почему-то грустно ответил он.
        Не понимаю взрослых. Разве это плохая работа, за которую медали дают? Вот у мамы есть три медали за картины. Я, правда, не понимаю, почему именно за эти, ведь у мамы много-много таких же, с деревьями и озером, но, наверное, тем, кто дает медали, лучше знать. Я бы тоже хотела иметь медаль. Они красивые и звенят, когда их мелко-мелко трясешь.
        Бум!
        Динозавтр снова тыкается, совсем рядом с моей головой. Глупый. Знает ведь, что не получится пробить, вот и бьет не сильно. А поговорить с ним не получается - не слышно ничего.
        А потом дядя Андрей сказал, что Жорпетрович военный, за это у него и медали все. А я спросила у дяди Андрея, а разве на Марсе война, что Жорпетрович тут работает. А дядя Андрей ответил, что нет, но Жорпетрович умеет людей организовывовывать. И поэтому он здесь. Вот. Интересно.
        Ну так вот, про маму-то я вам так и не рассказала. У меня всегда так - начну про одно, а потом как-то перескакиваю на другое, потом еще на другое, потом еще и еще… а потом и вообще забываю, о чем говорила. Папа говорит, что мне в школе будет сложно, потому что там надо будет рассказывать о чем-то одном.
        Ну и ладно, в школе и научусь. Ведь для чего же еще нужна школа, как не для того, чтобы учить.
        Значит, присела мама на корточки, попыталась посмотреть мне в глаза и сказала:
        - Сашка… Не буду говорить, что ты уже взрослая. Потому что это не так. Не буду говорить, и что ты еще ребенок, потому что тебе это не понравится…
        Да нет, почему же. Это зависит от того, как говорят, что я ребенок. Когда это говорят вроде «нуууу… ты же еще ребенок, ничего не понимаешь, ничего не можешь, не умеешь», конечно, мне это не нравится. А кому это понравится? Вот скажи им «нуууу… вы же уже взрослые, о чем с вами говорить, вы ничего не понимаете, забыли и разучились», ведь им же тоже не понравится. Взрослые очень любят сказку о мальчике… я плохо запоминаю названия книжек и имена героев, - много очень читаю, по три-четыре за день, из головы сразу вылетает… про мальчика, который умел летать и никогда не взрослел. Наверное, они все завидуют этому мальчику. А вот моим друзьям эта книжка не понравилась. Точнее, она была все равно. Может, потому, что мы еще не взрослые.
        - Но, видишь ли, Сашка, - продолжила мама. - Ты очень нужна папе в работе. Я не совсем уверена, что он прав, но рассказывает он это очень убедительно.
        Папа тогда стоял за маминой спиной, кивал и хитро мне подмигивал. Я и согласилась. Ну а что? Я люблю, когда мы вместе с папой. И когда с мамой, люблю тоже. Но у мамы на Земле я все знаю, а вот у папы на Марсе я не была никогда.
        Меня положили в какую-то стеклянную ванну, сказали закрыть глаза, и я увижу сон. Обманули, не было сна. Папа потом сказал, что, наверное, я просто забыла его. Не, я никогда не забываю сны. Это только взрослые забывают. Или когда они не видели сон, обманывают себя, говоря, что был, только они забыли. Взрослые очень любят обманывать, только обычно сами себя.
        Вот так я и стала помогать папе здесь. Недолго, конечно, до осени. А потом папа полетит домой в отпуск и заберет меня и дядю Андрея с собой. Мне надо будет в школу поступить, а дяде Андрею в восьмой класс перейти.
        С мамой у нас каждые утро и вечер видеозвонки. Она сначала очень беспокоилась за меня, а потом перестала. Или сделала вид, что перестала.
        Мне здесь нравится. Правда, немного скучно. Хотя мне и дома бывало скучно. Так что можно сказать, что я на Марсе как дома.
        Папа случайно понял, что я могу ему помочь, когда как-то приехал в отпуск. Он тогда как раз привез маме букет ромашек, первых, которые они вырастили на Марсе. Нет, конечно, не на самой планете, а под куполом, но, как сказал папа, «тем не менее».
        Вообще, лепестки у ромашек надо отрывать, так по правилам. Но это для земных ромашек. А это марсианские. Редкие. Может быть, даже единственные на земле. Поэтому я не отрывала их, а просто осторожно касалась пальцем. Как бы понарошку отрывала.
        Я не знаю, что значит «любит - не любит». Точнее, мне про это рассказывали, но как-то мне это совсем неинтересно. Поэтому я решила, что в моем гадании «любит - не любит» означает, исполнится загаданное желание или нет. И вот представляете, я загадывала, загадывала желания, а эти марсианские ромашки мне все говорили, что желания не исполнятся. Все время!
        Мне стало обидно, и я подошла к папе:
        - Папа, папа… - подергала я его за рукав. - Это плохие ромашки.
        Он удивился.
        - Почему, Сашка? Пахнут плохо или цвет не такой?
        - Не радуют, - сказала мама, и они с папой рассмеялись. Я знаю, что это такое. Это значит, что мама сейчас напомнила папе какую-то смешную историю… аниктот, вот. Папа ее тоже вспомнил, и они посмеялись. Мне не обидно. Мама как-то пыталась рассказать мне эти аниктоты, но я не поняла. Наверное, потом пойму, когда взрослой стану. Не страшно.
        - Папа, они несчастливые.
        - В смысле, несчастливые?
        - Ни одно желание не исполнится. Смотри, как их много! А ни одно не исполнится.
        Папа задумался, а потом подошел к букету и стал внимательно рассматривать его. Рассматривал долго-долго, потом даже взял у мамы карандаш и бумажку и стал лепестки считать.
        А потом стал куда-то звонить. Я хотела сесть к папе на колени, а мама сказала - «Тсс, папа сейчас с Марсом будет разговаривать».
        - Матвей, - сказал папа кому-то в компьютере. - Матвей, пошли кого-нибудь в пятую оранжерею посчитать лепестки у ромашек.
        - Посчитать что? У кого? - голос у кого-то был хриплый-хриплый. Или это просто помехи, такое бывает, когда звонишь далеко-далеко, в Антарктиду или под море.
        - Лепестки у ромашек, - ответил папа.
        - Павел Сергеевич… вы что?
        - Матвей, пошли кого-нибудь, пожалуйста.
        Потом на том конце, - на Марсе, значит, - долго молчали и, наконец, ответили:
        - Павел Сергеевич, значит, так… Всего десять тысяч четыреста шестнадцать корзинок и…
        - Среди них нет нечетных, - задумчиво перебил папа.
        - Нет, - ответили ему.
        В следующий свой приезд папа привез мне еловую веточку с шишкой и улитку. С веточкой и шишкой все было правильно, а вот если пустить улитку ползти по руке, то потом рука будет пахнуть, как будто зубной пастой вымазали.
        Оказывается, у папы в лаборатории улитки никогда по рукам не ползали, только по специальному стеклу. И лепестки там не считали. Там вообще не знают ничего, что дети знают. Точнее, нет, когда-то они же тоже были детьми и знали, а вот теперь забыли.
        И папа попросил меня помочь ему. Ему нужно было, чтобы я делала тут все то же, что и на Земле делаю. Играла, рассматривала, ловила. Главное, чтобы цветы не срывала. А я и не срываю, мне и так все хорошо видно и удобно.
        А потом я папе говорю, если что-то где-то совсем не так, как на Земле. Вот как сейчас, с божьей коровкой. Я папе уже помогла с дождевым червяком, - папин червяк, когда его трогаешь пальцем, не извивается, а становится прямой, как палка. А так делают совсем-совсем другие гусеницы! И с анютиными глазками помогла, и с львиным зевом, и с… много с чем, всего уже и не вспомню.
        А потом папа о чем-то поговорил с людьми на Земле - и прилетел дядя Андрей с друзьями. Они сначала очень гордились, что помогают на Марсе, а потом увидели меня - и перестали гордиться. Хотя, может быть, они только тут так, а перед друзьями с Земли продолжают хвастаться. Ну и ладно. Мама говорит, что мальчишки всегда такие, это у них игра такая. Ну и пусть, мне не жалко.
        Ну вот, а теперь мне пора идти. Надо будет еще книжку почитать, про рыцарей. Надо же к школе готовиться. А школа - это серьезнее, чем папины коровки и ромашки.
        На пороге оранжереи я оглянулась и помахала рукой:
        - Пока, динозавтр.
        Мне кажется, он тоже пытается мне помахать, но лапки у него слишком маленькие. Поэтому он просто стоит и смотрит мне вслед.
        Я спрашивала у папы, все ли правильно с динозавтром. А папа ответил, что никто не знает. Потому что никто никогда живых динозавтров не видел. Они все умерли еще до того, как человек появился. Я спрашивала, как это, Земля и без человека? А папа рассказал, что давным-давно и Земля была другая, и жили там другие существа. И сказал, что раньше думали, что на Марсе кто-то живет. Того же Марсианского Свинкса в пример приводили, якобы большой-большой памятник. А еще раньше, давным-давно, правда, когда динозавтров уже не было, думали, что на Марсе вообще кто-то вроде людей есть.
        Папа сказал, что они до сих пор не знают, была ли на Марсе жизнь. Одни говорят, что была, другие - что нет. А кто прав - тем более непонятно.
        А динозавтра жалко. Я иногда представляю, как это оно, когда ты один остался. Или когда родился - и уже один. Я бы хотела прийти к нему, погладить по шкуре. Мне кажется, что она у него мягкая-мягкая… и теплая. У него такие добрые глаза, что шкура обязательно должна быть мягкой и теплой.
        Но папа говорит, что завтра.
        Эх, завтра-завтра… пока, динозавтр!
        Папа говорит, что если что, я могу заходить в его кабинет и оставлять то, что нашла. Он часто в лаборатории, но мне туда нельзя. Потому что там все в белых халатах, а мне халат сшить не успели. Только костюм для улицы сделали. Ну и ладно. Видела я эту лабораторию через дверь, ничего интересного. Дяди в белых халатах, много всего стеклянного и всякого синенького много.
        Поэтому я сразу пробежала в папин кабинет и положила ему на стол пакетик с божьей коровкой.
        А потом…
        А потом на окно села бабочка.
        Понимаете, бабочка!
        С той стороны!
        Сначала я испугалась, что это я как-то случайно выпустила бабочку. Ведь мало ли что! А потом подумала и поняла - нет, это не я. Ведь у папы нет бабочек. Он с ними не работает почему-то. Точнее, он объяснял почему, но я забыла.
        Это была настоящая марсианская бабочка, вы понимаете?
        Всамделишная марсианская бабочка!
        Значит, на Марсе есть жизнь!
        И я об этом узнала первая! Узнала по-настоящему и совершенно точно!
        Бабочка сидела на окне и делала крыльями вот так, как, знаете, всегда делают бабочки, - расправляют и снова складывают, словно куда-то медленно летят. Я подошла к окну поближе. Бабочка не улетала. Я сначала хотела постучать по стеклу, а потом вдруг передумала.
        Вот смотрите.
        Если я сейчас постучу, то бабочка испугается и улетит, так? Так. А как я тогда потом докажу, что я видела именно бабочку? Что я ее не придумала? Вот. Никак.
        Я осторожно отошла от окна. Бабочка продолжала шевелить крылышками, но делала это все медленнее и медленнее, словно вот-вот заснет.
        Можно было, конечно, позвать взрослых, например, папу. Но пока они спросят, зачем, пока поверят, пока придут… бабочка и улететь может. И они мне тогда не поверят и обидятся, что я их просто так вызвала. Еще подумают, что мне скучно, и я так с ними поиграть захотела.
        Нет.
        Мне надо самой поймать бабочку и показать ее им. Тогда и верить мне не надо будет, - вот же она, всамделишная марсианская бабочка! А если она улетит… что ж… тогда об этом буду знать только я. Но зато никто не будет мне не верить и смеяться.
        Я быстро-быстро сбегала в свою комнату и надела костюм для улицы. Вообще папа строго-настрого запретил мне выходить одной, сказал, что нам тогда сильно от мамы попадет. Но, думаю, что когда мама узнает про бабочку, она ругаться не будет.
        Главное было не встретить никого по дороге. А то обязательно стали бы спрашивать, - куда я иду, да еще в таком костюме. А потом взяли бы за руку и привели к папе. И никакой бабочки, вот.
        Но никого не было. Это и понятно. Все или в лаборатории, или на улице работают, по коридорам никто ходить не любит. Потому что коридоры скучные. Ни окон, ни интересных кнопочек, только несколько лампочек, и все.
        Чтобы выйти на улицу, нужно нажать три кнопочки и потянуть за рычаг. Папа смеется, что это специально для того, чтобы маленькие девочки одни не гуляли. Но он-то не знает, что можно не тянуть, а просто вот так вот упереться и повиснуть. И тогда дверь откроется. Но, честно говоря, я сама об этом только что узнала.
        И знаете что?
        Бабочка ждала меня у выхода на улицу!
        И это была именно та самая бабочка, которая сидела на окне! Что я, бабочек не могу различить, что ли?
        Она сидела на красном песке, - это не настоящий песок, больше похоже на пыль, как из прадедушкиного старого ковра, но тут все называют это «песок», - и продолжала складывать и расправлять крылышки.
        А потом вдруг взяла и взлетела.
        Пролетела немного и снова села.
        Я сделала несколько шагов к ней.
        Она сделала вид, что меня не видит.
        Но как только мне оставался до нее еще один шаг, она - оп! - и взлетела.
        Да, я поняла! Бабочка со мной играет! Она играет в догонялки! Ну что ж… во дворе я лучше всех играла в них. Никто от меня не уходил. А уж тем более - какая-то бабочка.
        Мы играли с бабочкой долго. И вы не подумайте, я смотрела, куда она летит. Если бы она улетела далеко от купола, я бы никуда не побежала за ней. Я же все-таки понимаю, когда совсем-совсем что-то не надо делать.
        А потом мы забежали за маленький холмик, и вдруг…
        …самое больное - когда ударяешься локтем, знаете, когда такие мурашки еще потом по нему бегают? - и еще когда подворачиваешь ногу.
        Честно-честно, я аккуратно бежала. Не смотрела, конечно, под ноги, - как туда смотреть, когда перед тобой настоящая марсианская бабочка? - но ставила их очень аккуратно.
        И вдруг бах! и в ноге очень-очень больно, и я лежу на земле, то есть на марсе… лежу, в общем. Хорошо, что тут падать не так жестко, как дома, папа рассказывал, что это потому, что тут что-то с силой и тяжестью другое. Но в ноге больно, как и везде. Очень-очень.
        А еще и встать нельзя никак. И из-за холма меня не видно, вот.
        И ползти не получается, потому что как только шевельнешь ногу, так сразу будто тебя кто-то кусает по ней, аж до спины. И в глазах сразу слезы появляются. Вот.
        А еще папа говорил мне, что в этих костюмах воздуха на совсем небольшое время. И когда его мало, то загорается красная лампочка. И это тоже вот.
        Знаете, когда лежишь на красном песке, не сразу видишь, что красная лампочка уже давным-давно горит.
        Бабочка сидела около меня и шевелила крылышками. Я протянула руку.
        Бабочка вздрогнула и не улетела.
        Я коснулась ее крылышек.
        Я никогда не трогала бабочек. Дома мама запрещала мне это делать, говорила, что я обобью пыльцу с них, и бабочка никогда не сможет летать. Наверное, она права. Я видела, как девчонки пытались поймать бабочек. Крылышки потом становились помятыми, в каких-то серых пятнах, и бабочки не могли взлететь. А потом их ловили мальчишки и отрывали им крылья. Зачем? Почему мальчишки пытаются всегда все сломать? Я спрашивала у папы, и папа ответил, что это называется не сломать, а «посмотреть, что внутри», «исследовать»… но ведь если что-то потом не работает, то это и называется «сломать».
        Я очень боялась, что могу сломать эту бабочку.
        Но знаете… Она была другая. Она была не такая, как на Земле. Теперь я поняла это совершенно точно.
        Крылышки.
        У нее были другие крылышки.
        Эти крылышки мама разрешила бы трогать. И эти крылышки очень-очень захотели бы оторвать мальчишки. Зато их точно бы не повредили девчонки.
        Они были… не могу объяснить… как листы в моем любимом альбоме для рисования. Они вроде и мягкие, - и порвать очень сложно. Вот потрогаешь их вот так - жесткие, как железо, а вот эдак - мягкие, как ткань у маминого выходного платья.
        Я лежала и гладила крылья бабочки. А она не улетала.
        Умереть, оказывается, не страшно.
        Это просто очень-очень одиноко.
        А потом вдруг появилась большая черная тень и накрыла меня.
        И забрала меня в себя.
        Вот.

* * *
        Теперь я всегда буду чистить зубы, без напоминания. И маме даже не надо будет рассказывать мне сказку про кариозных монстров, которую ей когда-то рассказывал прадедушка - а ее дедушка - Виталий.
        Потому что, если не почистишь зубы, во рту будет очень-очень плохо пахнуть.
        Я предложила папе почистить динозавтру зубы, предложила, что я сама это сделаю. Папа задумчиво посмотрел на меня и махнул рукой. Я так и не поняла, что это значило, - да или нет.
        Наверное, все-таки да.
        Ведь обычно «нет» папа говорит четко и даже объясняет, почему нет.
        А тут просто махнул.
        Наверное, это «да». Только он не знает, как это сделать.
        А я знаю. Надо попросить динозавтра лечь на живот и открыть рот. А потом зайти туда и почистить тряпочкой или даже щеткой. И можно еще между зубами поковырять чем-то острым, вдруг там остатки пищи попали. Динозавтр же не может сам этого сделать, как они не понимают, у него же лапки совсем коротенькие.
        Только, наверное, они сами боятся это сделать. Думают, что динозавтр их съест, или просто закроет рот и не выпустит. Ну и глупо. Когда динозавтр закрывает рот, он перестает дышать. А, как и все, долго не дышать он не может. Когда долго не дышишь, очень больно в груди и перед глазами черные точки. Динозавтр умный, он так просто так делать не будет. Только в особых… как говорит дядя Андрей… экст… экстер… экстранных случаях, вот.
        Но я это сама сделаю. Мне-то не страшно. И даже привычно.
        Вот только надо подождать, когда нога перестанет болеть.
        Когда болеешь, вокруг тебя все ходят, ухаживают и дарят что-то интересное. Вот Жорпетрович подарил мне настоящий диктофон. Откуда он у него здесь - не знаю, он сделал таинственное лицо и сказал: «Раньше и за это медали давали». А потом рассмеялся и отдал мне его. Навсегда.
        Я теперь в шпиона играю.
        Хотите послушать?
        Вот смотрите, что я вчера записала.
        « - …Паш, а может, вообще ничего не говорить?
        - Марине я точно ничего не скажу. И ты, надеюсь, тоже.
        - Ну а Сашка-то расскажет… ей-то ты не запретишь.
        - Если Сашка расскажет, то уже будем решать по ходу действия. Надеюсь, что у нее куча других впечатлений перебьет этот… эксцесс.
        - Ты решил называть это эксцессом?
        - А как еще это назвать? Как это назвать, чтобы было верно?
        - Ладно, Пашк, ты прав.
        - Да и вообще об этом лучше лишний раз не упоминать.
        - Решил все-все держать в секрете?
        - Видишь ли, Андрей… я смогу объяснить, почему на станции ребенок. И показать разрешение. Я смогу объяснить, откуда у меня на станции тираннозавр. И тоже показать разрешение. Я смогу пожаловаться на то, что трудно уследить за детьми и тираннозаврами… да все, что угодно… даже то, что тираннозавр мутировал, мутировал странно, невозможно, удивительно, каким-то непонятным образом сумев не только выжить на поверхности Марса, но и научившись создавать у себя в пасти кислородный пузырь! И даже придумаю дичайшую версию, зачем ему этот кислородный пузырь! И даже попробую что-то предположить по поводу того, почему эта мутация проявилась так внезапно и сиюминутно, словно он внезапно захотел ее!
        - Но…
        - Но я никогда, никому и в первую очередь самому себе не смогу объяснить лишь одного… Лишь одного, Андрей…
        - Чего же?
        - Почему дружба принимает подчас такие странные формы?»
        Это папа и дядя Андрей.
        Но я ничегошеньки не понимаю.
        Если вы поймете, о чем это они, расскажите мне, пожалуйста. Ну, или напишите.
        Марс, Купол 113, Саше.
        Мне обязательно передадут.
        И мы с динозавтром прочитаем.
        12
        …чтобы конец всего стал, новым началом
        Преклони небесные весы, на одной чаше которых покоятся Овен, Телец, Рак, Скорпион и Козерог, а на другой Близнецы, Стрелец, Водолей, Рыбы и Дева. Сделай так, чтобы Золотой Лев прыгнул на грудь Девы, и чаши весов возвратились на прежнее место. Не без этого двенадцать небесных знаков противостанут Плеядам, и все цвета мироздания достигнут совершенства, и осуществится тот союз и соитие, при котором великое есть в малом, а малое в великом.
        ВАСИЛИЙ ВАЛЕНТИН БЕНЕДИКТИНЕЦ. «12 КЛЮЧЕЙ МУДРОСТИ»
        > Поезд Ольги
        «Бес сомнения водит напрасно Тонкой лапкой по шее моей. Обернется ли шелковым галстуком Иль веревкой, что было б верней?»
        (ЭПИГРАФ, НАПИСАННЫЙ ПОСЛЕ ПОЛУЧЕНИЯ СОВЕТА НИКОГДА- НЕ ПИСАТЬ ЭПИГРАФОВ К РАССКАЗАМ)
        Запахи железнодорожного вокзала ни с чем не спутать. Острая вспышка света. Звуки, будто река, почуявшая добычу и ринувшаяся сквозь разрушенную дамбу. И всё внезапно. Вот так, наверное, родилась Вселенная, из ничего став звуком, светом и запахом. Я осознал, что нахожусь посреди людских потоков, нисходящих и восходящих, только в горизонтальной плоскости. Ощущения, совершенно противоположные ощущениям рыбы, выброшенной на берег. Ведь меня будто выбросило обратно, с берега, о котором я не помнил ничего, в воду. Я сразу задышал, поплыл, ощутил мир своими боковыми линиями. Но первым был кот. Пушистый, белый, с рыжими пятнами. Он сидел под лавкой, а взгляд у него был такой, словно в одной из прошлых жизней я обещал угостить чем-то вкусным, но забыл про обещание.
        Люди двигались группами, парами, поодиночке. Шарканье ног по мраморным плитам. Обрывки фраз и эмоций.
        Потом я заметил часы. Огромный циферблат всевидящим оком высился над толпой, торопя руками-стрелками. И тогда я увидел третье, самое главное.
        Поезд.
        И тут же понял, что если остановлюсь, то остановятся и стрелки часов. И они, и часы и поезд, будут ждать. Ждать меня. А кот - мой единственный провожатый. Стоило подумать об этом, как взгляд его сразу сделался мягче, стал напоминать кошачью лапу, пушистую и теплую, из которой убрались придирчивые когти.
        Я замер, замерли стрелки. Шевельнул рукой, минутная стрелка чуть дернулась, не зная, чего ожидать от меня дальше. Невежливо с моей стороны задерживать само время, подумал я. Стрелка согласно кивнула и отправилась кататься на своей извечной карусели минутных стрелок.
        Я вздохнул. Наверняка это мне просто показалось, фокус со стрелками. Я снова замер, но ничего не произошло. Вернее, всё продолжило происходить.
        А кот прочитал мысли и понял, что я уже часть всего движения. Тот, кому предстоит важное путешествие. Потому что поезд - это всегда путешествие, даже если вам приходится сойти через сорок минут на глухом полустанке и очутиться в грибном лесу.
        Контрасты. Ключи, кредитки, карточки скидок из супермаркетов, - и листья в охапку! Новости с телеэкранов, новости из интернета, новости отовсюду, новости о новостях, новости о людях, которые делают новости, новости ради новостей, - и тишина, позволяющая наконец-то заглянуть внутрь себя.
        Я кивнул коту, как старому приятелю. Прощай, старина! Спасибо, что потратил на меня изумрудный взгляд. Кот хмыкнул, исчезая в пунктирных траекториях ног и дорожных сумок.
        Многие люди мечтают в следующей жизни стать кошками. Но вот вопрос: а хотят ли кошки становиться людьми? Слишком уж много сомнений на этот счёт я уловил в прощальном его взгляде. Потом я сделал несколько шагов и оказался у края перрона.
        Поезд ждал, я должен стать его пассажиром. Всё остальное терялось в вокзальной сутолоке. А где-то там, позади, обозначенный слабым ветерком, веющим в затылок, остался погонщик - страх, который привел свой караван к нужному месту. Я не понимал, чего боюсь, но знал: сюда мне уже не вернуться. Никогда. Потому что впереди самое главное моё путешествие. И самый большой контраст из всех возможных.
        Когда я коснулся вагона, тот показался живым организмом, существом, чья теплая плоть укрыта слоями металла и краски. Багажа у меня нет. Разве что пакет с затертым рисунком. Где-то там, по ту сторону вокзала, мне пришлось оставить все-все воспоминания, а к ним в придачу любые вещи, напоминающие о прошлом. Ведь прошлое умеет прятаться. В старую фотографию. В памятную надпись на вазе. В двойной Виндзор шелкового галстука. Так что ни галстука, ни рубашек, ни даже тапочек. В пакете нашлись лишь бутылка с водой, журнал с кроссвордами, ручка, носовой платок, бритва, крем до и после, зубная паста, щетка, флакон одеколона. Ещё там оказались очень горячие пирожки, обернутые несколькими слоями салфеток. Наверное, прикупил их совсем недавно, прямо на перроне. Жаль, не поделился с таинственным мурлыкой. Из нагрудного кармана выглядывал уголок железнодорожного билета. Всё.
        Никаких ключей, потому что для меня не осталось дверей. Я умудрился закрыть последнюю. Из денег - невнятная мелочь и парочка затрепанных банкнот. Ко всему этому прилагалась весьма ощутимая головная боль. И проводнице пришлось выдать мне маленькую таблетку. Она забрала билет, она сказала, что если боль не утихнет, даст ещё одну таблетку, но позже. И я шагнул внутрь. Так всё и началось. Ну, а дальше… Дальше поезд начал набирать ход.
        В купе никого. Я и раньше путешествовал в поездах дальнего следования. Эта мысль высветилась, как табло с подсказками. И знал, что пассажиры в таких поездах образуются согласно правилам рыбьего нереста. Не все сразу, а понемногу. Головная боль утихла, но раз дело к вечеру, все равно решил просить у проводницы вторую таблетку, потому что боль, как всё ненужное, имеет свойство возвращаться. Выяснилось, что пока я единственная икринка в железном брюхе вагона, а купе проводников оказалось закрытым. Что ж, такое случается. Зачем проводнице скучать в вагоне, где всего один пассажир, да и тот странный, с головной болью вместо багажа? Наверное, и взгляд у меня был странным, когда я садился. Блуждающий, как у вора-карманника, или затравленный, как у человека, преследуемого лучшей гончей в мире - собственной совестью. Ведь совесть не нуждается в памяти. Память для разума. А на самом деле мы думаем душой. Если верно думаем, тогда нам хорошо. Если думаем неверно, нам плохо. И тут уж ни деньги, ни блага, ни водка, ни роскошь, ничего… Нам будет плохо, пока не научимся думать правильно. Душой. Чтобы улыбаться
просто так.
        Я, кажется, думал плохо. Мне совесть грозила из тайников сердца острым пальцем. Не терзай, ещё сочтемся, захотелось сказать собственной совести. Что толку от этих терзаний, если я ничегошеньки не помню? И она услышала и отпустила меня.
        Поезда дальнего следования вовсе не похожи на пригородные электрички. И главное отличие в том, что им не приходится обнюхивать, словно приблудным собачонкам, каждый полустанок с покосившейся скамьей и разбитым фонарем. Здесь от остановки к остановке проходит намного больше времени. Я вернулся в купе, где обнаружил лежащий на нижней полке комплект постельного белья. Явный знак, что проводница скоро не появится, хотя я рассчитывал сразу и на чай, и на осторожный разговор: ведь, чёрт возьми! я не обратил внимания, куда направляется поезд. Да что там - куда? Я не догадывался даже, откуда мы отправляемся. Для меня это просто географическая точка с названием «Вокзал». Но признаться напрямую в беспамятстве тоже почему-то не мог. Или не хотел. Впрочем, до разговоров ещё дойдет, успокаивал я себя, а бельё в поездах именно так и выдают, сразу же, не дожидаясь ночи.
        Я открыл журнал наугад, на страничке с кроссвордом, где все слова по пять букв. Такой кроссворд не мог быть слишком сложным для разгадывания, что вполне меня устраивало. Жаль, не нашлось ещё и жареных семечек. Семечки к кроссворду - как вобла к пиву.
        Первое слово, название транспортного средства, с помощью которого души мертвых переправляются через Лету и попадают в Аид. Ладья. Или лодка. Разница небольшая, потом проверю. Имя перевозчика? Харон. Дева-воительница, богиня войн и искусства, по имени которой названа столица… Афина. Крылатый конь? Пегас.
        Совсем простой какой-то кроссворд. Может быть, оно и к лучшему. Я отложил его покамест в сторону и застелил постель. Вечер уже спешил на хромых ногах, спотыкаясь о просеки и столбы электропередачи. Он пел вместе с вагоном долгую песню с простым и запоминающимся припевом: «ту-дук-ту-дук, ту-дук-ту-дук». И в эту частушку басовито влетал гудок локомотива. Во мне проснулся железнодорожный инстинкт путешественника, и захотелось чая. До невозможности. До злости. До детского крика «хочу!» Когда же вернется проводница?
        Вагон раскачивало, он звучал, скрипел, но я услышал звук льющейся воды, то, как она журчит из крана и стекает струйками на поддон. В вагонах ведь стоят такие штуки, в них делают кипяток. Я вышел из купе, в коридоре никого не увидел, а кран оказался открыт, и вода действительно лилась, то на поддон, то на пол. Я подошел, в задумчивости поиграл краником, поворачивая его из стороны в сторону, закрыл. Затем сходил в туалет, а когда вернулся в купе, на столике обнаружил стакан с чаем в красивом металлическом подстаканнике. На блюдце лежал чуть надорванный пакетик с заваркой, парочка печений и кусковой сахар-рафинад. Что ж, рад, что мои желания исполняются. Может, проводница никуда не уходила? Поставила греться воду, закрылась в своем купе и, услышав, как я хожу туда-сюда, поняла, о чем я мечтаю? В конце концов, кому, как не проводникам, знать все повадки и желания пассажиров? Я снова взялся за кроссворд.
        Легендарный король, собиравший рыцарей за круглым столом, доставший меч из камня. Царица, послужившая причиной Троянской войны. Музыкальный инструмент шамана.
        Артур. Елена. Бубен.
        Свет в вагоне начал тускнеть, ночь за окном накинула фиолетовый капюшон.
        Ага, вот и первая загвоздка. Нимфы родников, источников и рек. Тоже пять букв, если бубен, то первая Эн. Не помню. Не знаю. Не сейчас.
        Ночь образовала коридор неясных теней. Я снова прогулялся до купе проводницы, оно оказалось запертым. Прислушавшись, не уловил ни звука. Разделся, выключил свет и попытался уснуть. Головная боль не возвращалась, но мысли летали нечеткие, разорванные, летали неровно, шарахались из стороны в сторону, бились в окно, будто мотыльки с обожженными крыльями. Амнезия надежно скрыла всё произошедшее до момента бегства. Я слышал, если человеку довелось пережить нечто ужасное, наступает спасительная забывчивость. Защитное свойство сознания. Нет воспоминаний - нет проблемы. И поезд мчал куда-то вдаль, сквозь ночь и вьюгу.
        Здесь сами собой открывались и закрывались двери. Пыльные призраки бесцеремонно прогуливались по коридору. Будто проверяли: всё ли здесь в порядке? Стучало снаружи, скрипело внутри. Темнота. Полоска света. Предчувствие далеких огней. И я проваливался в марево сновидений.
        Иногда громко клацала защелка, казалось, ко мне всю ночь лезли вагонные воры. Но как только я просыпался и кидался к дверям, за ними не оказывалось никого и ничего. Пусто, как и на полках моей памяти. Сон на новом месте - всегда сложная штука. И только под утро всё успокоилось. Мне снилось, будто я стоял на вершине холма. Я смотрел на город и понимал, что там, в том городе, существует мой двойник, который в этот момент также оборачивается в сторону холма. Но мы не могли разглядеть друг друга. Глупый какой-то оказался сон. А потом по лицу, мимо губ и ноздрей, прямо к ресницам, проползла струйка кофейного аромата, и я проснулся.
        Стакан почти до краев полон пахучим напитком. Надо же, какая забота. Хотя кофе растворимый, эрзац, но всё равно… Что ж, спасибо, милая проводница.
        Впрочем, когда в вагоне только один пассажир, это всего лишь занятие от скуки - делать маленькие добрые дела. Искусство мелких шагов - великое искусство, так, кажется, сказал кто-то из путешественников. Только он не на поездах путешествовал. Летал на почтовом аэроплане. Писал про пустыню, про принца и про жестокую розу. Разбивался много раз, но снова и снова взмывал в небо. Небо оказалось сильнее земли, а море сильнее неба, и однажды он не вернулся из полета.
        Я потянулся и сел. В ногах зашуршал журнал с кроссвордами, хотя мне казалось, что перед сном я положил его на столик. В том месте, где не смог угадать слово, было вписано «Наяды». Вот этого я тоже не помнил, как и откуда пришло решение. Хотя слово-то знакомое, вписал и вписал. Забыл и уснул. Вагон пел свою песню. По стенкам пробегали солнечные зайчики. Снаружи, насколько хватало глаз, стелилась снежная равнина. В воздухе висели миллионы крошечных алмазов. Словно Бог весь день тыкал в пространство иголкой, оставляя алмазные дыры. А вагон оказался жарко натоплен, отчего возникало ощущение уюта и непричастности к той зиме, что снаружи. Умывшись, я проверил вагон, но новых попутчиков так и не обнаружил. Что ж, это даже хорошо, что никто не пристает с глупыми расспросами или же, наоборот, с глупыми рассказами о себе и своей никчемной жизни.
        Интересно, почему на ум пришло слово «никчемность»? Я тут же себя отругал. Брюзжание - не лучший путь к счастью. Плохая мысль души.
        Потом мне захотелось есть. Бог с ними, с попутчиками. Схожу в вагон-ресторан, утолю голод, заодно погляжу, как обстоят дела с пассажирами в других вагонах. Почему-то многие не любят гулять по вагонам, наверное, срабатывает древний территориальный инстинкт. Где сидишь, там и сиди, и не суйся в чужие вагоны, всякому кулику своё болото, с восхвалениями в придачу, а каждому сверчку по шестку, ну, что-то такое.
        Затем случилось новое открытие. За закрытой дверью виднелись сдвоенная нитка рельсов, снег, мерцание воздуха, деревья в снегу, одинаковые, похожие на костлявых санитаров в белых халатах. Странно, как это я не обратил внимания, что сажусь в последний вагон? Я пошел в другую сторону, по ходу движения поезда. Сколько бы ни оказалось вагонов, пятнадцать, двадцать, да хоть сто двадцать, главное улыбаться во все стороны. Тогда не примут за чужака и не замарают недобрыми взглядами «ходят тут всякие!».
        Но прежде я высмотрел в окно совершенно фантастическую картину. Параллельно рельсам, по едва намеченной в сугробах колее, мчал о шести высоких колесах, будто толстая дворничиха в сапожищах на высокой подошве, тяжелый тягач дорожной службы, выкрашенный в желтый цвет. Он извергал клубы дыма через широкую трубу, выведенную на крышу.
        Это было какое-то наваждение. Бездорожье. Поле. Смерзшиеся комья земли под слоем скрипучего снега. Быстроходный гусеничный вездеход, возможно, и мог бы в таких условиях соревноваться в скорости с поездом, но вот колесный грузовик…
        Потрепанный и видавший виды «Урал», наверняка успевший в своё время отслужить в далеком армейском гарнизоне, а после списанный в народное хозяйство, огромный трехосный «Урал», дребезжащий заклепками и всем, что только может дребезжать, отчаянно воющий прожорливым двигателем и колесными своими сочленениями, он уверенно догонял поезд!
        Я перевел взгляд с яростно вращающихся колес выше. И обомлел. Кабина была пуста. То есть совсем пуста. Через опущенные стекла в кабину грузовика влетал снег, вымораживая пластмассы и сталь. Ни водителя, ни пассажира. Тягач, будто почувствовав на себе чужое внимание, выпустил тучу черноты из закопченной трубы и несколько раз включил и выключил фары. А потом продавил воздух низким тягучим сигналом, будто сочетаясь темным браком с гудком локомотива. Я побежал вперед. Побежал прочь от этого сумасшествия. Потому что снег не мог врываться в кабину вот так безнаказанно. И там обязательно должен кто-то находиться. Может, водитель просто нагнулся, пытаясь поднять какой-то упавший предмет? Да-да, это самое разумное. Оно всё объясняет. Какой-то сельский лихач, решивший посоревноваться с поездом. Наверное, ему не впервой катить с ветерком по морозу. Уронил перчатку. Нагнулся за ней, ведь дорога знакома, бояться нечего, с колеёй не так-то просто распрощаться. Потому что колея - это как зимняя судьба для автомобиля. И сердце моё стучало медленней. А в следующем вагоне, когда я выглянул в окно, уже не было
никакого тягача, он словно пропал. Двери купе разъезжались, будто выворачивали карманы, показывая - вот, смотрите! у нас ничего и никого нет! Позади громко лязгала собачья пасть вагонных площадок, кусая за каблуки, давая понять, что мне пора идти дальше. Но купе проводников оказалось плотно сомкнутым ртом. Никого.
        Следующий вагон - плацкартный. Необыкновенно чистый, будто его только-только вымыли всякими химическими средствами, как фарфоровую тарелку. Он приятно пах лавандой, но был пуст, как кошель бродяги. Лишь с верхних полок с укоризной глядели свернутые матрацы, кажущиеся полосатыми облатками фараонов.
        Третий вагон. Тут всё было сложно. Он являл полную противоположность предыдущему. Грязный, с разбегающимися по потолку мелкими рыжими тараканами, с запахом тины и застоявшегося человечьего пота, с кислым привкусом, словно тут недавно шла грандиозная вагонная пьянка, которая нет-нет, да и случается в поездах дальнего следования. В общем, здесь я не задержался, разве что опустил пару оконных рам, приглашая холод и свежесть зимы выветрить всю эту вакханалию запахов. Пусть.
        Четвертый вагон. Пятый. Шестой. Нигде никого. Это начинало тревожить. За окнами мелькали поля, перемежаемые лесопосадками. Но лесопосадок становилось больше, и чувствовалось, что скоро-скоро они должны перейти в глухие лесные массивы. И это давило. На мозг, на душу, на сердце. Движения мои стали нервными, я распахивал двери, рискуя прищемить пальцы, я хлопал дверьми, будто мстил им за все странности поезда. Я чувствовал приближение отчаяния. Потому что совершенно возмутительная вещь - гонять целый состав ради одного пассажира. Но даже если так, и железнодорожные власти сошли с ума, выполняя график движения, то всё равно должен быть хотя бы один проводник или работник вагона-ресторана! Дышать стало легче, приступ вагонофобии прошел. Но после вернулся. Потому что пятнадцатый вагон, если я сосчитал верно, оказался таким же пустым. И это был не просто вагон, а вагон-ресторан. Странный ресторан, в котором ни посетителей, ни обслуживающего персонала.
        - Ах, так? - в полный голос вскрикнул я. - Тогда не обижайтесь!
        И полез за стойку бара.
        Там нашлась упаковка с шестью пластиковыми бутылками минералки, ещё имелся маленький холодильник с парочкой замороженных пицц: одна - пицца «Лакрима Анджело», с мидиями, чесноком, оливковым маслом и петрушкой, вторая - «Сориссо Дьябло», с салями и острым калабрийским перцем. Названия и состав написаны на упаковках. Больше ничего там не было. Зато в навесном шкафчике расположилась микроволновая печь. Я немедленно поместил туда первую пиццу, задал режим, а заодно распаковал воду, наполнил и включил электрический чайник. Пока всё разогревалось, решил пройтись до конца состава, точно зная из туманных воспоминаний, что в первом вагоне всегда находится бригадир поезда. Неуловимый персонаж, о котором все слышали, но которого мало кто видел. Потеряв счет вагонам, я осознал тупиковость и нелепость ситуации, когда уткнулся в глухую дверь с окном, тщательно закрашенным черной краской. Это был первый, головной вагон, здесь почти не качало. Поезд мчался, а я медленно истекал кровью пустых мыслей, пока не заметил в уголке широкую царапину. Прильнув к стеклу, я смог разглядеть маленький фрагмент локомотива, что
тянул состав. Как известно, локомотивы имеют вид этакого гермафродита: что спереди, что сзади - одинаковые кабины машинистов.
        Я видел два темных провала окон, зеленый штрих металла, черный нос какого-то крюка. И ещё кусочек таблицы: «…производить только при опущенных пантографах…» Потом локомотив издал гудок, и я отпрянул. Здесь, в головном вагоне, гудок воспринимался как голос потустороннего существа, вырвавшегося на свет из глубоких подземелий. Этот гудок окончательно развеял все сомнения. Поезд абсолютно пуст.
        Но слабая надежда осторожненько похлопывала меня по плечу. Не переживай, ты ведь знаешь, что так не бывает. Проводники спят. Поезд спешит. Кроме тебя, есть и другие пассажиры. Ты пропустил их, мельком заглядывая в купе.
        Внутренний голос умеет убеждать. Иногда он сильнее здравого смысла. Намного сильнее. И я отправился в обратный путь. Медленно и внимательно осматривал пространство. Теперь я пытался обнаружить не только людей, но и какие-нибудь предметы. Например, обрывки газет, клочки старых билетов, из которых можно понять, куда, чёрт его возьми, всё же идет поезд. Вместо этого натыкался лишь на гремящую пустоту.
        Я барабанил в двери проводников. Я кричал, звал, я, кажется, переходил от вежливостей к брани и обратно. А потом снова оказался в вагоне-ресторане. Голод пропал, но я понимал, что это необходимость - позавтракать с утра. Тем более что пицца разогрелась, сочась из микроволнового плена ароматами чеснока, зелени, сыра и подогретой пшеничной корки. Чайник вскипел, а в шкафчике обнаружились пакетики с чаем, кофе и сахаром. Наверное, в связи с бесконечно малой загруженностью состава шеф ресторана не стал утруждать себя пополнением запасов. Стеклянная витрина другого, большого холодильника, улыбалась стерильной пустотой. Там не было ровным счетом ничего. Как ничего не было на полках - ни пива, ни шампанского, ни вина или коньяка, подаваемых на розлив. Возможно, это был самый трезвый рейс за всю историю железных дорог. Я выпил чай и съел пиццу, которая вернула мне приличное состояние духа. Приличное настолько, чтобы не впадать в панику. За время трапезы разогрел вторую пиццу, аккуратно прихватив её парой салфеток, чтобы не обжечься и не испачкаться. И вот так, с пиццей в одной руке и с бутылкой воды в
другой, ходил по вагонам, представляя себя моряком, прогуливающимся по палубе шхуны во время шторма.
        Пару раз меня кидало на стенки, один раз я влетел в купе. Пустое, как ловчие сети капитана-неудачника. Я вспомнил, что в каждом вагоне всегда имелись списки станций следования с точным временем прибытия-отправления. Но здесь списков не оказалось. Так что начальная и конечная станции продолжали оставаться загадкой. А вот где-то на полпути к своему купе я почувствовал, что поезд останавливается. Ну, слава Богу! Хоть какая-то будет ясность.
        Как оказалось, с выводами я поторопился.
        Поезд замедлял ход. Скрип и стук сменились свистом тормозных колодок и грохотом, будто ледокол вонзался в арктические торосы. Остановка вышла резкой. Так поезд дал понять, что бежать куда-то, используя полную свободу выбора, которую предоставляют рельсы, ему намного приятней, чем делать остановки.
        За окном высилось двухэтажное закругленное с торца здание, старое, если не сказать старинное. Название станции на фронтоне залеплено снегом, различить можно лишь пару букв. Чуть ниже имелись цифры. 1898 год. И надпись: «Управ. Ея Имп. Вел… Железныхъ дорогъ». Здание представляло собой жалкое зрелище. Содранная кожа штукатурки. Обнаженная кирпичная кладка под ней. Окна без стекол, напоминающие бойницы. Здание слепо пялилось на белый свет, не зная о том, что он белый.
        Когда поезд вползал на станцию, на перроне, занесенном снегом, появился один-единственный человек. Ещё мальчишка. И что-то в нем сразу насторожило. Но что? Мешковатые брюки, пузырящиеся на коленях? Расхлябанные ботинки с вывалившимися наружу язычками? Когда-то бежевая, а теперь просто грязная куртка, явно не по сезону, да и не по размеру. Или же старомодный приплюснутый картуз, косо сидящий на голове? Нет, дело было не в одежде.
        Одно плечо ниже, другое выше. Руки спрятаны за спиной. А ещё был взгляд. Глупая ухмылка идиота и перекошенный рот, в котором собственной жизнью жил синий язык, то вываливаясь наружу, то вновь прячась внутрь. Глаза пребывали в постоянном вращении, словно когда-то давно он обнаружил назойливую муху, что кружит близко к лицу, и с тех пор боялся упустить её из виду. Потом глаза остановились, и взгляд юродивого сфокусировался точно на мне, я даже невольно отпрянул, настолько неожиданно всё это вышло. В следующую секунду он сделал то, чего ожидать было ну никак нельзя. Сложив пальцы в щепоть, он меня перекрестил. Раз, и ещё раз, и в третий раз. Он уже не выглядел сумасшедшим. Губы зашевелились, как им и положено, явно выталкивая осмысленные слова, неразличимые отсюда. Взгляд обрел окраску, превратившись из мутно-серого в пронзительно-голубой, и выражал то ли скорбь, то ли обреченность.
        Поезд дрогнул, так и не дождавшись перестука путевых обходчиков, проверяющих тормозные буксы, тронулся, набирая ход. И человек на перроне вновь обратился в идиота. Руки за спину. Одно плечо выше, шаркающая походка. Лица я уже не видел, но был уверен: глаза, из которых разом вытекла небесная синева, снова ищут невидимую муху, язык живет своей странной жизнью, а рот искривлен в жутком оскале, полном боли, который я по ошибке в первую минуту принял за улыбку.
        Ещё мне показалось, будто из-под вокзальной лавки мелькнул рыжий кошачий хвост.
        Что ж, пусть и у тебя хоть кто-то окажется в приятелях, пожелал я мысленно юродивому, оставшемуся на перроне.
        Затем я прошел в тамбур, подергал дверь. Она была надежно заперта. Снова пустота и одиночество обрушились вместе с заново родившимся звуком вагонной песни. Ту-дук-ту-дук… И я вернулся в купе, бездумно съел пиццу, а после схватил журнал с кроссвордами, вернее, ухватился за него, как за осколок какой-то прежней, ясной жизни. Слова из пяти букв. Мифическая первая супруга Адама, превратившаяся в ночную ведьму, крадущую младенцев. Лилит. Бог веселья и вина. Бахус. Бог северного ветра. На Б. Северный… Сссс… Сука! Не знаю!
        Я бросил кроссворд. Я обхватил руками голову, отягощенную роем мыслей. Хаотичным роем разорванных мыслей. Это были стеклышки детского калейдоскопа, никак не складывающиеся в красивый узор. Потому что сдвинулись зеркала. И ничего уже не поделать. Полный решимости, я отправился крушить дверь проводника. Авось что-то да получится. Если внутри кто-то есть, он очнется. Если нет, рано или поздно я вышибу эту дверь.
        А, кстати, насколько поздно?
        Эта мысль появилась, стоило убедиться, что дверь мне не одолеть.
        Тут необходим ключ-трехгранка, волшебная палочка проводников, которой у меня не имелось. Или же стальной прут, чтобы выломать запорный механизм. Однако ничего такого, что можно было бы использовать в качестве лома, в вагоне не оказалось. Но это пока. Отчаяние, как известно, хороший помощник. Просто я ещё не подошел к той особенной черте, переступив которую, можно рушить стены, а может, даже ходить по воде. Да и логика подсказывала, что наверняка всему есть объяснение и что ситуация разрешится чуть погодя. Я поверил интуиции, вернулся на место, и милосердный сон распахнул материнские объятия, шепнув: иди сюда, глупый. И я пришел к нему.
        Может быть, всему виной плохая предыдущая ночь, а может, вагонная магия, но я спал почти весь день и встал к закату. И снова моим будильником оказался голод. Что ж, ещё один день - ещё один шаг к пониманию, насколько глубоко я провалился в кроличью нору. Я крался из вагона в вагон как детектив, как крот, как охотник, высматривающий дичь, как ребенок, выискивающий кое-что под новогодней ёлкой.
        Я искал, но не находил. Поднимал полки, карабкался в каждом купе наверх и проверял - нет ли чего в нишах над коридором? Выдохся на четвертом вагоне, затем вновь обрел силы. И вновь потерял. Не нашел. Закричал. Ударил кулаком в дверь. Пытался высадить стекло. Цеплялся за воспоминания и всякий раз соскальзывал. Они были подобны смазанному жиром ярмарочному столбу с парой сафьяновых сапог на верхушке. Я ждал либо спасительного чуда, либо какого-то страшного открытия. И когда радио под потолком запело, издав перед этим короткий звук, будто изнутри динамика поскреблись железные когти, я отпрянул. Уже падая на пол, я ударился коленом, рукой и лбом о край стола.
        А радио ожило! Оно вытолкнуло звуки бравурного марша. Там, на потолке, разливали тусклый мёд валторны, пронзали пространство трубы, бились в истерике фанфары, и басовито топтался геликон. Марш гремел по всему вагону, а когда я, весь в панике, в нежданном поту и с участившимся сердцебиением перебежал в следующий вагон, то оказалось, что марш ожил повсюду. Радио ликовало, радио наслаждалось жизнью, будто кит, делавший глубочайший вдох перед тем, как снова уйти под воду.
        Успокойся! - думал я. - Это всего лишь радио. И это хороший признак. Хоть что-то изменилось в поезде. Может, скоро я проснусь по-настоящему, очнусь от спутанных переживаний, узнаю, что всё это мне только снилось. Только снилось…
        Радио замолкло так же неожиданно, как и включилось. Марш оборвался на полувсхлипе, на полуфразе ретивого трубача. Я щипал ногу, и мне было больно. И ещё было страшно. Солнце клонилось к горизонту. День пролетел незаметно, предстояла долгая ночь без сна: ведь я только что проспал верных девять часов. После такого не заснуть. И никуда не вырваться. Если даже удастся найти, чем высадить стекло или как-то открыть двери, ведущие из вагона наружу, это вовсе не будет избавлением - прыгать на ходу в ночь, в мороз, в сплошную неизвестность. Лучше уж здесь. И лучше уж ждать рассвет. Вот только бы какой-нибудь фонарик, спички, на худой конец. Да хоть чадящую плошку. Я был согласен на пригоршню гнилушек, лишь бы тьма не съела меня окончательно.
        Я вернулся в вагон-ресторан. Потому что больше идти было некуда. И потому что в холодильничке опять оказалось две пиццы. Лакрима Анджело, с мидиями, и Сориссо Дьябло, с калабрийским перцем. Я включил микроволновку. И сел, и обхватил голову руками. Затем на языке микроволновых печей мне было сообщено, что ужин готов. Я жевал, не ощущая вкуса, вглядываясь за окно. Там вставали лысые холмы, с которых ветер рвал долой снежные парики. Ещё тонко-тонко ухмылялся молодой месяц. Это было плохо.
        Плохо оттого, что я уже выдумал себе маломальское объяснение. Пусть даже фантастическое. О замкнутом круге, о кольце времени, в которое я попал непостижимым образом и повторяю раз за разом одинаковую судьбу с небольшими вариациями, не изменяющими суть явления. Две пиццы. Чай. Вода в бутылках. Пустота в вагонах. Но вот меняющийся пейзаж за окном всё опровергал. Потому что вчера не было и намека на холмы, и не было никакого месяца. Теперь же его серп резал мне взгляд. Резал мысль. Превращаясь в турецкую саблю, рубил от макушки до пят меня самого. Прижавшись к холодному стеклу лбом, я прикрыл веки и почувствовал кожей, как дрожит туловище состава, как вибрация машин передается через сцепки от локомотива к вагону-ресторану, как учащается, а затем падает пульс огромного дизельного сердца. И снова этот ту-дук-ту-дук…
        Я не заснул. Я не мог заснуть. Я всего лишь отсутствовал несколько мгновений, а может, несколько минут. Отсутствовал так, как может отсутствовать бесплотный дух, покинувший тело, но пока что никуда не прибившийся. Ведь мне некуда было возвращаться воспоминаниями. Я даже стал сомневаться - а бывают ли вообще эти самые воспоминания? Или каждый живущий помнит лишь последние какие-то мгновения жизни, а потом его память стирается? По крайней мере, стирается в том, что касалось его лично. Ведь помню же я, что этот серебряный ноготь на небе - месяц, а тёмное за окном - надвигающаяся ночь? Тут помню, тут не помню, а в руках у меня стакан, из которого, сам не понимая как, я уже выпил весь чай. А ещё на самом краю сознания затаился звук. Даже не звук. Шорох. Который возник, пока я сидел, прислонившись к стеклу. Откуда он? Что означает? А с ним рука об руку - запах…
        Раскрыв глаза, я увидел чудо. На соседнем столе, на скатерти цвета слоновой кости появилась круглая пепельница. У её ободка тлела сигарета. Дым поднимался к потолку, съедая окурок миллиметр за миллиметром, раз уж для него не нашлось человечьих бронхов и лёгких, которые можно сейчас съесть. Потом с кончика упал комок пепла. Хлоп! Возможно, звук был несколько тише, и на самом деле это толкнулась кровь в виске. Да-да, скорее всего, звук вышел тихим. Но для меня прозвучал как хлопок. Впрочем, это была первая половина удивления. Вторая заключалась в лежащей рядом с пепельницей зажигалке. Теперь у меня есть собственный огонь! И уверенность, что здесь присутствует кто-то ещё.
        Осторожно, будто она могла раствориться в воздухе, я взял сигарету двумя пальцами и втянул немножко дыма. Раньше я никогда не курил, разве что баловался, и сейчас главным был не никотин, а только прикосновение губами к чему-то материальному. Дым ради обретения почвы под ногами. Я втянул его, слегка надув щеки, и тут же выдохнул, будто выплюнул. Во рту остался привкус ментола. И ещё что-то, едва уловимый оттенок, мелкий штрих, воспринятый через губы подсознанием. Я осмотрел сигарету, - так и есть! - на фильтре оказались следы губной помады. Похоже, человек-невидимка - женщина. Это волновало и успокаивало одновременно. Наверное, такая находка лучше, чем если бы обнаружить обгрызенную картонную гильзу папиросы «Беломор-канал», со следами желтых зубов и темных туберкулезных пятен. Я притушил окурок и оставил лежать в пепельнице. Вдруг невидимка захочет вернуться? Ведь зачем-то она сидела здесь. Зачем-то молчаливо и сосредоточенно смотрела, как я прислонился виском к холодному стеклу и как у меня под веками вышли на тюремную прогулку тяжкие мысли. А потом поспешила исчезнуть.
        Я приготовил вторую пиццу и позже съел её, выпив два стакана чая. Потом, чтобы убить время, вернулся к своему месту и забрал журнал с кроссвордами, а также гигиенический набор. На щеках и подбородке выступила щетина, что тоже опровергало идею о замкнутом круге времени. Потом вернулся в вагон-ресторан. Поближе к новому запаху и новой загадке.
        Устроившись поудобней, уткнувшись подбородком в ладонь, я раскрыл журнал. И остолбенел, застыв в позе роденовского мыслителя. Все клеточки, все линии уже оказались заполненными, причем это было какое-то деятельное решение кроссвордов. Некоторые слова зачеркнуты, переписаны заново, некоторые буквы обведены неровными кругами, края страниц замусолены, будто журнал долго терзали любопытные руки, терзали до тех пор, пока не сошлись все-все ответы. Я долго вглядывался в буквы, в то, как они написаны, в их наклоны и завитушки. Почерк определенно напоминал мой собственный, но чем объяснить, что я совершенно не помню, как и когда успел решить почти пятьдесят кроссвордов? Решить полностью, без единого пропущенного словечка?
        Впрочем, стоп! О пропущенных словечках. Последний кроссворд ещё не решен. Заполнен наполовину. Ладья, Харон, Афина, Пегас, Артур, Елена, Бубен, Наяды, Лилит, Бахус. А теперь ещё и Борей. Тот самый бог северного ветра, которого мне не удалось отгадать. Слово вписано. Гвоздь вбит. Ловушка захлопнулась.
        Опять сваливать всё на сонное состояние казалось глупым. Я принялся рассуждать. Раз не помню, как вписал последнее слово, то вполне возможно, я точно так же забыл, когда и как решал остальные кроссворды. Отдельный вопрос: неужели я оказался настолько умён, что смог разгадать все-все слова? Или все кроссворды оказались настолько примитивны? Это легко проверить. Я наугад раскрыл журнал где-то посредине. Ткнул пальцем. Прочел задание. Один из притоков Амазонки. Тромбетас. Что в переводе для меня означает Невозможно. Никак. Никогда. Ни за что.
        Невозможно угадать такое слово без географических карт, которых у меня не имелось. Ткнул в другой кроссворд. Период времени в древнем Риме, Византии, а также Болгарии и древней Руси, равный пятнадцати годам. Индикт. Такие слова можно знать лишь случайным образом или подглядеть в справочнике. Третья попытка. Разновидность стрекоз подотряда разнокрылых. Либеллула. Проверочные слова: Меклиз, фамилия ирландского художника, и Цицеро, одна из редчайших болезней, которая вынуждает человека съедать совершенно несъедобные вещи. Никогда не слышал и даже не догадывался. Хотя, возможно, все мы больны этим самым цицеро, раз тянемся к хот-догам, чипсам, порошковому пиву и получаем удовольствие даже от растворимого кофе.
        Ни в болезнях, ни в стрекозах не разбираюсь, я не врач, не биолог, не географ, не искусствовед, я…
        Я даже не помню, кто я такой и чем занимался до того, как сел в поезд. Я не помню, как страница оказалась залита слезами. А вот это плохо. Жалость к самому себе - всегда плохо. Даже если не помнишь, кто ты и зачем ты.
        Забыть! Кроссворды - ерунда. К тому же почерк можно подделать. Пока я не разгадаю тайну поезда, нет смысла забивать голову жалостью и прочим. Итак, последний кроссворд. Всё по пять букв, с уклоном в мифологию.
        Отец Икара, изобретатель крыльев. Дедал. Река в Центральной Европе, впадающая в Черное море, на которой расположены столицы нескольких государств. Дунай. Царь эпеев, содержавший самую грязную конюшню, которую очистил Геракл. Авгий. Авгиевы ведь конюшни? А вот и очередной камень преткновения. Островное государство, состоящее более чем из трехсот островов.
        Фиджи? Увы, если первая супруга Адама - Лилит, значит, у островов третья буква Эль. А раз там есть Бахус, то последняя - У. Был бы под рукой атлас, а так… Мало ли островных государств на свете? Мне оставалось проверить одну догадку. Правда, для этого нужно было заснуть.
        Я скрестил руки на столе и ткнулся в них лицом. И стал считать. Вначале до ста, затем до двухсот, затем… Сон не шёл. Я сбивался, я снова начинал думать над кучей загадок сразу, но заставлял себя вновь и вновь возвращаться к счету, начиная сначала. До ста. До двухсот. Ту-дук-ту-дук. До ста. До двухсот… Поезд. Ночь. Кажется, я засыпаю. И я провалился в сон со счастливой улыбкой. Скорее, это погружение походило на бегство. Вниз по ступенькам. Куда-то в угольно-черный подвал памяти, в надежде хоть что-то там раскопать.
        А потом я проснулся. И понял, что если сейчас ещё и не время собирать камни, то хотя бы некоторый щебень - точно. Ведь я проснулся в собственном купе. Опять в последнем вагоне. И на столе ждали стакан с кофе и тарелочка с печеньями и парой конфет. Кофе почему-то не удивил. Как не удивило и то, что журнал лежал рядышком, услужливо раскрытый как раз на странице с последним неразгаданным кроссвордом. Вот оно. Палау. Островное государство. Слово вписано. Почерк похож. Я ни за что не вспомнил бы такое название самостоятельно. Или какой-то приход информации в предсонном состоянии, позволяющий на последнем импульсе причаститься к мировому знанию, или что-то другое. Другой. Другая. Чудо. Болезнь. Неизвестно, что же лучше. Снова всё перепутывалось в голове. Чтобы хоть чем-то загрузить сознание, я подошел к вагонному термосу с горячей водой и принялся изучать подробную схему водоснабжения и отопления. Кран трубопровода холодной воды, кран трубы горячей воды, индикатор уровня воды, клапан, вентиль, сливной рычаг… Затем я долго смотрел в туалете, как при нажатой педали в горловине унитаза проносятся
заснеженные шпалы. Значит, мир снаружи всё-таки существует, и мысль об этом вызвала глупую усмешку.
        В схеме водоснабжения я не понял ничего. Кроме самого главного. Система была незамкнутой. В неё постоянно нужно подавать воду, уголь, электричество. Электричество наверняка вырабатывалось генераторами во время движения поезда, но вот вода и уголь должны попадать извне. А что это значит? Что значит? Что, чёрт возьми, значит незамкнутость цикла снабжения? Ведь пиццы откуда-то должны взяться, чтобы попасть в холодильник! Вода должна попадать в вагонный термос! В туалет! В водопровод! И даже в упаковку с пластиковыми бутылками! Хотя вся упаковка сразу мне не нужна. Не получилось бы выпить шесть бутылок за день. Это показалось очень и очень важным, и я снова помчался в вагон-ресторан.
        В холодильнике меня ожидали две пиццы. А вот вода в упаковке… Воды опять было шесть бутылок. Не пять, не четыре, а шесть. И рядом я не обнаружил пустой бутылки, выпитой вчера. Зато обнаружил свой гигиенический набор. Ага. Значит, не всё в этом проклятом поезде материализуется на своих изначальных местах. Бритва и тюбик с пеной, пузырек с одеколоном, всё осталось здесь, в вагоне-ресторане, а я, возможно, добрался до купе сомнамбулически. Верить я в это не верил, но как объяснение принимал. Если путешествие затянется, мне доведется узнать - пополняются ли запасы пены для бритья. А также зубной пасты. Впрочем, а чего, собственно, ждать? Подойдя к умывальнику, я почистил зубы и выдавил всю пасту в раковину. После вернулся к пищащей микроволновке и обнаружил, что в пепельнице вновь возникла дымящаяся сигарета. Снова со следами помады. Теперь я рассмотрел их отчетливо, мне даже показалось, что я мог бы угадать рисунок губ той женщины, которая курила сигарету. А после я сделал открытие, толкающее меня ещё глубже в пропасть безумия. Я посмотрел из окна наружу. И увидел тень от вагона. Таково было начало.
А потом я посмотрел в противоположное окно. И с той, другой стороны, снова увидел вагонную тень. Объяснением могло бы быть наличие двух солнц на небе. Но солнце одно. И висело оно сейчас не слева и не справа, а позади поезда: я не поленился совершить пробежку в хвост состава, чтобы выяснить это.
        Кроссворды, неожиданная потеря памяти, отсутствие пассажиров и персонала, невидимка, оставляющая в пепельнице окурки, самовосполняющиеся запасы в вагоне-ресторане. К этому списку теперь добавлялся фокус с тенями.
        Что вообще мы знаем о тенях? Для нас это так естественно - раз существует солнечный свет, значит, должна быть тень. Свет задерживается в нас, мы останавливаем его своим присутствием в этом мире. И то пространство, которое тоже имеет право на свет, неожиданно его лишается. Для кого-то и для чего-то мы - источник солнечного затмения. Животные, растения, камни, всё-всё обладает таким свойством. Заслонять солнце. Но теперь я видел, как тень жила сама по себе. Сиреневая, с грибообразными шляпками на крыше вагона. Она послушно бежала рядом. Вечная тень вечного полдня. И точно такая же послушная тень - по другую сторону. Когда я сделал это открытие, мне думалось, изумлению человеческому не бывает предела. Я ошибался. Потому что вечером обнаружил кое-что другое, вполне доказывающее, что прежние законы мироздания себя изжили.
        Когда стало темнеть, взамен теней появились световые пятна, летящие над снегом. Прислонившись к окну, я долго глядел, как в светлом квадрате виднеется мой силуэт. А потом квадрат начал съезжать в сторону. Поезд бежал вперед, а квадрат двигался назад. Лампы в коридоре никуда, понятное дело, по потолку не переползали. А значит - что? Эх, жаль, не стояли рядом те ученые, которые утверждают, что скорость света - самая большая скорость, и обогнать свет нельзя.
        Поезд обгонял свет.
        Световое отражение уходило назад, к хвосту поезда, вместо него перед моим окном оказалось отражение следующего окна, того, что ближе к голове состава. Затем поезд обогнал и его, и появился следующий квадрат, а потом ещё и ещё, и так, пока не начали отражаться световые блики следующего вагона. А затем третьего, четвертого, пятого, шестого, седьмого, а потом я сбился со счета, но после вновь вернулся к нему, потому что передо мной показался вагон-ресторан, его нельзя было спутать, ведь у него отсутствовало три окна, их занимали подсобное помещение и стойка бара. А потом…
        А потом я кинулся бежать, увидев, как в вагоне-ресторане, в его световых квадратах, мелькнул человеческий силуэт.

* * *
        Я перемещался, не замечая, как раскачивающиеся вагоны цепляются за рукав и за брюки своими углами и выступами, хлеща по лицу свисающими, будто стяги капитуляции, простынями. Я чувствовал лишь биение сердца и слышал новый звук - какой-то шелест, словно состав продирается сквозь жёсткий кустарник, царапающий бока. Локомотив ревел от натуги, дрожь заставляла вибрировать пол. Ночь, кипевшая киноварью где-то за холмами, рухнула в смолу безвременья, воздух стал плотным, густым, в нем ощущались запахи сотен и тысяч людей, побывавших в вагонах, оставивших здесь частичку своих снов и своих историй. Мельком взглянув влево, я увидел, как мимо проплывают последние прямоугольники света, и понял, что это отражение локомотива. А потом за окнами наступила темень.
        Теперь скорость была не важна, ведь впереди на рельсы ложилась сама Вечность, не имеющая ни света, ни теней, ни времени. Это и пугало и придавало сил. Бег - самый деятельный способ искать ответы. И самое верное средство совершать ошибки. Может быть, мне лучше было бы оставаться на месте? Свернуться калачиком, запахнуть веки и скулить, как забившийся в угол пёс, зализывающий раны? Вместо этого я бежал. Вагон, второй, третий, и, наконец…
        Круг замкнулся. Я видел опадающий пепел. Теперь я чувствовал аромат. Тонкий, как месяц на небе, сладкий, как восточные угощения, дразнящий, как тростниковая обнаженность танцовщицы. Отчаяние. Вот что я испытал при этом. И какую-то завершенность мира.
        Как мало, оказывается, нужно для жизни. Две вечные пиццы, вода, зубная паста, журнал с кроссвордами. И загадки, у которых нет решений. Жизнь имеет смысл до тех пор, пока мы пытаемся что-то понять в ней, что-то увидеть там, за краешком зримых правил мира.
        Я ел пиццу, пил чай, бездумно пялился в окно. А после видел обратную метаморфозу, когда все-все вагонные отсветы возвратились на места. Что ж. Хотел бы я понять, что бывает, когда обгоняешь свет, затем время, затем и само пространство. Наверное, двери в другие измерения открываются ключом скорости, и оттуда, из достигнутых далей, взмах крыла самой быстрой птицы покажется длиною в год - или в сто тысяч лет? А может, всё как раз наоборот, и в другом измерении секунда равна тысяче, сотне тысяч земных секунд. Может, никакого иномирья не существует. Или же их бесчисленное множество. Нам не понять. Нам только кажется, что мы в состоянии познать мир.
        Огни останавливались. Цепляясь огнями за снег, за верхушки деревьев, за колючую вьюгу, словно закидывая в глубины якоря, останавливался и сам поезд. Качнувшись и громыхнув буферами, вагон замер, наступила полная тишина, в которой пела метель, и шипел металл, остывая на морозе. Свет погас. Интересно, с чего бы? Тьму за окном можно было бы назвать кромешной, если бы не снег. Он создавал впечатление, будто темный воздух ожил и течет серой размытой рекой, а вагон - на дне этой реки, и нет больше ничего, потому что мир утонул.
        Но затем в колышущейся кисее образовались прорехи, и где-то вдали родился новый звук. Тонкое комариное пение, обернувшееся через минуту шмелиным жужжанием. В свист и завывание поземки вплелась иная песнь. Грусть торжествующая. Именно так я чувствовал её тональность.
        Нет вокзала. Нет городских или станционных огней, вагоны больше не толкают друг дружку. Почему останавливаются поезда? Почему они останавливаются вот так, в голом поле, где нет ничего, кроме сонного царства метели и одиночества?
        Опустив руку в карман, я выудил зажигалку. На ней выступала маленькая кнопочка, а на донышке имелась стеклянная чешуйка. Линза фонарика. Нажав на кнопку, я направил пронзительный луч за окно и увидел…
        Да, здесь не было станции, не было перрона, зато рядом, под снежным покровом, виднелись две струны. Рельсы! Другая колея! И по этим рельсам прямо сейчас должен был пройти встречный состав. Жужжание сменилось отчетливым стуком и гудком локомотива. Неведомый машинист моего поезда дал ответный гудок. Поезда будто приподнимали шляпы, вежливо делясь новостями.
        Прошу вас, нет, что вы, впрочем, пожалуй, вы - вперед, я обожду, ах, спасибо… И дальше, в дробном перестукивании колес, слышались всякие паровозные сплетни, вроде того, что повороты слишком круты, склоны скользкие, перед подъемом набрать бы разгон, дизель старый, иногда хрипит, но пока терпимо, пассажиры вот всё больше предпочитают авто или самолеты, мало их, пассажиров, совсем мало. Всего один, и тот сумасшедший, всякое ему, видите ли, мерещится.
        Стряхнув наваждение, я вглядывался в окно, прогоняя потусторонние диалоги. Затаив дыхание, я ждал какого-то чуда: ведь поезд, шедший навстречу, был кусочком мира, в существование которого я почти перестал верить. И вот этот миг настал. Звук, высокий и резкий, спланировав, будто авиалайнер на посадку, обернулся низким гулом и басовым дрожанием пространства, разделенными метрономом колесного стука. Он шел быстро, не замедляя ход, наверное, он тоже готовился обогнать свет из собственных окон. Но покуда этого не произошло, я видел всё, словно в замедленной киноленте.
        Вот мать укладывает непослушного ребенка. Он брыкается, капризничает. В вагоне натоплено, ребенку жарко, но мать неумолима. Ведь пора спать. Закон. Правило. Мы всегда заставляем других делать то, что заставляли когда-то делать нас, и считаем это истиной, забыв, что истину не знает никто. Мать что-то говорит, прижимая тельце ребенка к матрацу. Сейчас она обернется, и я смогу увидеть её лицо. Не обернулась. Не смог. Не увидел. Картинка меняется.
        Двое попутчиков в одном купе. У одного - фигура атлета, он разливает из узкого длинного горлышка напиток зеленого цвета. Это может быть джин. Или тархун. Это может быть абсент. У них идет спор неизвестно о чем. Но это и не важно, ведь большинство споров - ни о чем. Просто каждый хочет отстоять свою точку зрения. Атлет исчезает, за ним и бутылка с таинственным напитком, затем второй человек, которого я не разглядел.
        Следующими оказались мужчина и женщина. Они сидели за столиком, взявшись за руки, и смотрели в окно. Вот только смотрели совершенно по-разному. Я почувствовал, что эти люди прожили вместе долгую жизнь. Может быть, между ними не осталось любви, но были возможны поцелуи. А любовь переросла в привычку. Так бывает, когда человек становится не близким и не желанным, а просто привычным, как старый свитер, который рука не поднимается выбросить, даже если его уже изгрызла моль. Это не ложь, это не горе. Просто данность с пряным ароматом. Вот только не всякие пары, прожившие долгую жизнь, сохраняют привычку держаться за руки.
        Встречный поезд всё тянулся и тянулся, мелькали лица, эмоции, а я, будто в замочную скважину, подглядывал за чужой жизнью. Лишь потом, когда поезд прошел, я понял, что показалось странным. В каждом вагоне промчавшегося состава занято было лишь одно купе. Выходит, не только у меня случилось странное путешествие. А вторая странность - в каждом купе находилось по два пассажира. Может быть, это эскиз такого одиночества, одиночества вдвоем, может, что-то другое, мне не понять. И вьюга сделала так, что не осталось и следа за тем, другим поездом. А я услышал звуки, льющиеся из динамиков, на этот раз никаких царапаний, никакого торжественного оттенка. Тихий, плавный вальс опускался лебяжьим пухом, словно стелил мне, единственному пассажиру, постель. Вот арфа. Пахучей бежевой простыней легло на полку её арпеджио. Вот взбил подушку гобой, и наконец, меня накрыло одеялом, сшитым звуками виолончели. Так я и кружился во сне, теряясь в глубинах призрачных картин. Мне снился поезд. Тот, что прошел навстречу. Будто бы там, в одном из окон, я увидел себя самого. Ещё мне снился кот, я спрашивал, откуда он, зачем
пришел, я знал, что в моём сне животные обретают разум. И оказался прав. Кот отодвинул лапой шерсть за ухом, и я увидел обрывок золотой цепи. Некому теперь ходить направо, с песней, а после налево, со сказкой. Ничего ты не понимаешь, просто у каждого свой срок, ответил кот и исчез.
        Утром был кофе. И было понимание, что ничего не изменится и не отменится. Пустота, к которой привыкаешь, становится клеткой, серым мешком, куда складывают не нужные больше судьбы. В вагоне-ресторане ожидали те же две пиццы, чай, шесть бутылок минеральной воды. В туалете на полочке - зубная паста, полным тюбиком, бритва и прочее. В зеркале - отражение. Мне стало то ли страшно, то ли стыдно смотреть в глаза собственному отражению. Ну, а за окном возник свежий пейзаж: в белизне бескрайнего поля я увидел бредущего в снегу маленького мальчика.
        Неожиданно защемило сердце. Показалось, тот мальчик мне знаком, кого-то напоминает, кого-то слишком близкого, слишком родного. Словно он вышел из моей груди, из сердца, и пошел ковылять по миру зимы, миру из сахара и соли. Мальчик уходил всё дальше и дальше, пока молочные крылья бесконечности не обняли его.
        Последний кроссворд был почти разгадан, там оставалось всего несколько слов, я вновь проронил слезу и вновь собрался с силами, отгоняя странную печаль. Радио звучало чаще. Но вело себя странно. Там появлялась музыка, напоминающая шипящее звучание патефона, голос Морфесси выводил: а я милого узнаю по походке, он носит брюки галифе… Потом врывался свежий джаз, или даже трансляция футбольного матча. Затем всё заполнялось электронным пульсом диско-хауса, но его уверенно побеждал сердечный рассказ Утёсова.
        Барабаны, Эдит Пиаф, Майкл Джексон, военный марш, Дидье Моруани, Бернес, Лебединое озеро, Полет валькирий… Паузы делались короче, и вот уже радио жило с утра до вечера. А вечерами происходили встречи с другими поездами. Они были разными. То пустыми, то заполненными пассажирами. Раскраска вагонов тоже оказалась разной. Одни вагоны были красочные, радужных цветов, другие просто голубые с белой полоской под окнами или темно-зеленые. А какого цвета мой вагон? Сколько ни пытался, я не смог поймать отражение, да и отражаться было негде. Несколько дней подряд никаких остановок в пути. Только бесконечная дорога, с гудками, адресованными неизвестно кому. Колеса теперь пели несколько иную песню. Теперь это не ту-дук-ту-дук, четкий, вагонный ритм, а - та-так-та-так. И это вовсе не мелочь. Я догадался. Раньше колеса отсчитывали расстояние, а теперь - время. И скоро этот звук мог смениться на знакомое и всем понятное тик-так…
        А затем случились два дня и две ночи, которые стали началом понимания всего. В первую ночь я снова приветствовал встречный поезд с одним лишь пассажиром. Направив синий луч в окно, я вздрогнул. Такой раскраски мне ещё не встречалось.
        Многие ли видели пожарище? То, что остается от зданий после обрушения крыши? Стены будто вылизаны языком огненного демона. Темные разводы на кое-где сохранившейся побелке напоминают потеки туши на щеках заплаканной дамы. Там, где жар не утих, рассыпаны пунцовые пятна. Пламени нет, есть дым. Он курится из щелей, тянется тонкими струйками вверх и по сторонам. Это отлетает душа дома. Сам дом погиб.
        Встречный поезд будто прошел сквозь лесной пожар. Боковины вагонов топорщились стружкой сгоревшей краски. Черные разводы ужасали, мне слышался вагонный стон. Но всё же поезд шел, тащил свою ношу. Вот только вряд ли ему будет разрешено пристать к нарядному перрону. Место таким поездам - на задворках станций, в самых глухих углах локомотивных депо, в заброшенных тупиках, откуда уже не будет нового рейса. Его станция - забвение, его вечность - забытье, его пункт назначения отличался от тех, куда спешили прочие поезда. Я смотрел на пассажира и не мог понять: неужели он не чувствует запаха гари? Неужели ему не хочется разбить окно, чтобы глотнуть свежего воздуха? А пассажир сцепил пальцы и глядел куда-то перед собой. Долго. Всегда. Вечно.
        - Уг-уг-угх, - устало и тяжко гремел прикипевшими колесами встречный, растворяясь в ночи.
        Бросив прощальный взгляд, я видел, как безнадежно и опасно сияли его кроваво-красные фонари. И ночь, словно юродивый на полустанке, перекрестила тот последний вагон снежной завирухой.
        Теперь я спал крепко. Хлопающие двери уже не тревожили и не могли меня разбудить. И всё меньше волновала мысль о том, что память тает, будто сахарный петушок во рту Ребенка-Времени. Но в эту ночь был другой стук. Ритмичный, настойчивый. Разлепив глаза, я испытал чувство, близкое к панике, потому что увидел, как кто-то теребит ручку двери. Так бывает: иногда мы слишком долго чего-то ждем, а когда оно приходит, оказываемся не готовыми к встрече. Радио сипло дышало патефонным звуком, свет в купе мерцал, а между дверью и косяком получился зазор шириной в ладонь, сквозь который явственно угадывалась синяя форма проводницы. Дальше всё оказалось странным, очаровательным, пугающим, волнующим.
        Она ввалилась, шумно дыша, обдав странной смесью запахов: от устоявшегося вагонного, что впитался в каждую ворсинку ткани, до цветочной сладости туалетной воды. Она толкнула меня в грудь и закрыла за собой дверь. Теперь уже на замок. Как будто кто-то мог нам помешать.
        Тугая юбка обхватывала ноги до лодыжек, но вскоре поползла вверх, обнажив выпирающие бугорки бёдер. Чулки телесного цвета натянулись на коленях, когда она присела, чтобы стянуть рубашку. И что-то было написано на прямоугольном жетончике, который крепился, как брошь, к форменному пиджаку.
        Кажется, я что-то говорил, о чем-то пытался спросить. Но она прерывала, всякий раз прикладывая пальцы к моим губам. Она пахла ванилью и кофе, и я понял, кто его готовил по утрам и чей запах я ловил в вагоне-ресторане рядом со столиком, где в пепельнице дымилась сигарета. Из складок на юбке просыпались крошки. Она заметила это, улыбнулась, а после собрала их в щепоть и вложила мне в рот. Печенье. То самое, к чаю.
        Проснувшись, я долго не мог решить, случилась эта встреча на самом деле или всё только приснилось. На столе, рядом с кофе и печеньями, лежал журнал, раскрытый на странице с пятибуквенным кроссвордом. В углу была надпись. Рада знакомству. И подпись. Ольга.
        Её имя! Конечно! Вот что было написано на прямоугольном жетончике-брошке.
        Я взял журнал. Осталось всего несколько слов, все они являлись проверочными к самому первому. И появилось желание узнать, так всё-таки - лодка или ладья?
        За окном показались столбы с фонарями. Признак цивилизации. Предтечи больших вокзалов. Поезд втягивало в узкую щель меж высоченных стен, закрывающих панораму. Иногда в стенах оказывались прорехи, и тогда вместе с брызжущим солнечным светом врывались картинки: кирпичные домики, двор, обнесенный деревянным забором, поникшие яблоневые ветви, магазинчик с запертой на засов дверью и кривым зарешеченным окошком. Потом снова стена, потом какой-то склад, большой, с высокими потолками и совершенно пустой. Желтый трамвайчик, замерзший, похожий на снеговика с темным носом и стеклянными глазами. Школьный двор с обветшалым трехэтажным зданием, пустующие торговые ряды овощного базара. Я поймал себя на том, что мне легко удается понять суть этих мимолетных картин. Откуда я знал, что базар именно овощной? Что ветви - яблоневые? Сколько ни вглядывался, я не заметил никакого движения и ни единого человека в странном городе. Стена всё длилась и длилась, до полудня, до трех пополудни, а я смотрел во все глаза, не в силах оторваться. Ведь что-то это означало: проводница, окончание кроссворда, странный бесконечный
город…
        Вместе с вечером пришел дождь. Он бегал по крышам и раздавал увесистые оплеухи. И снег просел, будто устал быть пушистым, сверкать и искриться. Настала его пора обращаться в то, из чего был рожден. Пепел к пеплу, прах к праху, вода к воде. Стена становилась ниже, чувствовалось, скоро и ей настанет конец. Я достал зажигалку. Вот дом. Трехэтажный, старый. Я направил фонарик в сторону одной из квартир. Синий луч пробирался сквозь стены, и там, дальше, была пустота. Замерший в углу торшер без лампы, с треснувшим бледно-желтым пластиковым абажуром. Белое пятнышко на пыльных обоях. Раньше там наверняка висело семейное фото. Рядом пятно побольше, прямоугольной формы, здесь стоял платяной шкаф. В углу телевизор, кое-как опирающийся на ножки, с мертвым кинескопом, - пустая глазница когда-то живого всезнающего циклопа. Покосившиеся книжные полки, пыльные, грустные. Ваза для цветов, забывшая аромат и астр, и гвоздик, и тюльпанов. Никаких следов пребывания людей.
        Лампы в купе ещё горели, но вот-вот должны были обратиться в тусклые ночники. Предвкушение новой встречи волновало, заставляло вспомнить какие-то штрихи. Она входит. Она садится рядом. Она снимает рубашку. Юбку. Касается меня пальцами и локонами. В вагоне тепло. Звук колес, отмеряющих время, приятен и спокоен.
        Но пока ещё лампы горят ярко, я беру ручку, открываю журнал. Мне всё ещё интересно - так лодка или ладья? Легко проверить. Священная гора, самая высокая в Греции, на которой, по преданиям, обитают боги. Несомненно, Олимп. Но такого не может быть. Слово должно окончиться только на Эль. Что лодка, что ладья, обе на Эль начинаются, и вдруг Олимп. П. Прочерк, пустота, почему… А четвертая буква упрямо выходила зет, ведь противоположность восходу - закат. Третья - Е. Автор «Божественной комедии» - ДантЕ Алигьери, и ничего уже с этим не поделаешь. Последняя - Дэ, дом, дверь, двор, потому что торжественное шествие по центральной площади, - парад!

* * *
        А всё вместе превращалось в слово Поезд. А сам Харон… Я почему-то не удивился, когда увидел, что первой буквой его имени в кроссворде оказалась О, второй - Эль, третьей…
        - Входи, Ольга, я ждал.
        А она поманила за собой, не входя внутрь, она достала трехгранный ключ и открыла наконец-то купе проводников. В коридор немедленно вылилась река журналов. Разных, похожих на книги и на пергаментные свитки. Это были кроссворды, заполненные от первой до последней страницы. Я видел, что некоторые слова были неверны, совсем неверны! Из-за множества ошибок перекрестья кроссвордов не складывались. И почерк был знаком. Сложно не различить собственный почерк.
        Я обнял её, хотя в этом жесте не было никакой эротики, только просьба.
        - Хочешь о чем-то спросить? - она не улыбалась. Она ждала. Мурашки прошлись по спине от её голоса.
        - Ольга, скажи, какого цвета вагоны в этом поезде?
        - Это правильный вопрос, - она печально вздохнула, притягивая моё лицо к своим губам, - но ответа я не знаю. Я на многие вопросы не знаю ответов. Но знаю другое. Тебе не будет скучно, у тебя всегда будет чай, печенье и прочее, и ты обязательно доедешь. Ведь я здесь, я с тобой…
        А поезд уже вползал на громыхающий и хохочущий многими голосами мост через бесконечную Лету.
        + Принц для Розы
        И все разрешится, и Сделается хорошо, Когда языки огня Сплетутся в пламенный узел, Где огонь проза - одно.
        Т. С. ЭЛИОТ. «ЧЕТЫРЕ КВАРТЕТА»
        - Долгий джонт, - задумчиво сказал Йенсен, переводя взгляд с одной части аппарата на другую.
        - Ммм? - рассеянно переспросил профессор Бутте, наливая себе и журналисту по стакану виски.
        - Рассказ, - снисходительно пояснил Йенсен. - Стивена Кинга. Не читали?
        Профессор пожал плечами, как бы говоря, что да, само собой разумеется, не читал он никакого, как там его… Кинга.
        - Там тоже про ммм… телепортацию… - начал было Йенсен, но Бутте быстро и недовольно перебил его:
        - Это не телепортация, я же объяснял вам! Это…
        - А у Кинга телепортация, - ловко парировал журналист. Ему вовсе не улыбалось в очередной раз выслушивать нудные математические выкладки и унылые физические теории, пусть даже все это и оживлялось общей экспрессивностью профессора. Кроме того, кажется, он уже добился расположения ученого настолько, что некоторая спасительная грубость была позволительна. Поэтому почему бы и не воспользоваться ею в критический момент?
        - Ах, у Кииинга… - протянул профессор. - Этот ваш Кинг… он что, инженер, что ли? - слово «инженер» так и сочилось пренебрежением и язвительностью, которые испытывали теоретики от науки к «презренным техникам» - практикам.
        Йенсен задумался. Честно говоря, профессии писателей были последним, что его интересовало, когда он приступал к чтению. Особенно фантастики.
        - Ммм… не знаю, - признался он. - Может, и да… - Бутте расплылся в торжествующей ухмылке. - А может, и нет…
        Улыбка сменилась на презрительную гримаску.
        - Так он даже и не учеееный… - еще более пренебрежительно, чем раньше, протянул профессор. - Тогда понятно, почему он пользуется этими пошлыми и, прошу отметить, не имеющими ровно никакого отношения к действительности терминами…
        - Ну, справедливости ради… - Йенсен несколько обиделся. Ведь что греха таить, он и сам постоянно использовал эти слова. А как иначе, если читатели привыкли именно к «телепортации», «нуль-транспортировке», а не это… как тут настаивал профессор… ммм… «передача субчастиц на расстояния, отличные от нуля». - Справедливости ради: это не просто термин, а масскультурное наименование определенного процесса, которое укоренилось в сознании людей как конкретный стереотип, что не имеет никакого отношения ни к научной, ни к псевдонаучной его коннотации!
        Профессор уважительно взглянул на него и протянул стакан. Йенсен тайком выдохнул. Семинары философского факультета не прошли даром, но формулировать такие длинные импровизации для него было несколько утомительно, - хотя бы физически. Просто не хватало воздуха в легких.
        - Хорошо, хорошо, - миролюбиво сказал Бутте. - Пусть будет телепортация… Так что там, в том рассказе?
        - Ну, там при… - Йенсен запнулся и взглянул на профессора. - …при телепортации… - на лице Буттса ничего не отразилось, и Йенсен бодро продолжил: - …оказалось, что при телепортации человек видит вечность.
        Повисла пауза.
        - И? - спросил профессор.
        - Вечно видит вечность, - пояснил журналист.
        - И?
        - В результате сходит с ума и умирает, - упавшим голосом завершил Йенсен.
        - А, - ответил Бутте.
        На этот раз пауза была дольше.
        - Кошмар, - меланхолично прервал ее профессор.
        - Угу, - поддакнул журналист.
        - Вы этим как бы попытались намекнуть, что при использовании моего аппарата может произойти что-то подобное? - подозрительно насупился Бутте.
        - Но нельзя же исключать такую возможность? - резонно ответил Йенсен.
        - А как там, в этом вашем рассказе…
        - Кинга, - уточнил журналист.
        - Не важно, - махнул рукой Бутте. - Так как там выяснили, что именно вечность… а потом сумасшествие и смерть?
        - Ну, добровольцы, - пожал плечами Йенсен.
        - Что, так сразу? Я так и думал, ничего этот ваш Кенг…
        - Кинг.
        - …ничего этот ваш не смыслит в науке. Ни вот на столечко, - профессор показал кончик пухлого пальца.
        - Нет, ну почему же… - обиделся за Кинга Йенсен. - …до этого были… не помню, давно читал… кажется, мышки… или морские свинки… нет, точно мышки…
        - Мышки рассказывали про вечность? - саркастически осведомился Бутте.
        - Нет, - сухо сообщил Йенсен. - Они просто умирали. - А, - коротко ответил профессор и задумался.
        Опять повисла пауза. Профессор продолжал думать о чем-то своем, а журналист снова перевел взгляд на аппарат.
        Со стороны это больше напоминало два дверных проема. Модернистских, хромированных, оплетенных проводами самых разных цветов и самой разной толщины, с какими-то мерцающими панельками и вспыхивающими лампочками, - но, как ни крути, все-таки дверных проема. Более того, Йенсен подозревал, что под всеми этими проводками, панельками, лампочками, таймерами и прочей непонятной технической мишурой скрывались как раз две самые банальные дверные рамы.
        Надо бы потом посоветовать Буттсу обратиться к дизайнерам, что ли, чтобы это все выглядело более… внушительно. По-научному как-то… Как надо, в общем. Как и должна выглядеть машина телепортации. Все-таки фантастические фильмы сделали свое дело. Никто не полезет в хромированный дверной проем. А вот в какую-то навороченную штуку - с удовольствием. Наверное, надо еще вон там налепить побольше ламп, сойдет даже елочная гирлянда на первое время, а воооон туда - прикрепить какой-нибудь второй таймер, хотя бы и кухонный, кто разберет во всеобщем ажиотаже. Зато выглядеть будет на порядок суровее, значимее, научнее и, конечно, денежнее.
        - А еноты? - вдруг спросил профессор.
        - Мммм? - рассеянно отозвался Йенсен.
        - Еноты сойдут за мышек?
        - В каком смысле? - не понял журналист.
        - Еноты не умирали и не сходили с ума, - пояснил профессор. - Кажется. Я не специалист по душевным болезням енотов, знаете ли.
        - Вы…использовали… енотов? - с ужасом догадался Йенсен.
        - Ну да, - спокойно кивнул ученый.
        - А почему… почему не свинок? Не мышек? Не котят, в конце концов?
        - Ну, кто рядом водится, тех и использовал, - пожал плечами Бутте.
        Йенсен закрыл глаза и представил, как кругленький профессор носится по лесу с мешком енотов, и ему стало жутковато.
        - Но… как?
        - Что «как»?
        - Как вы их добывали?
        - Сами приходили, - коротко сообщил профессор.
        - Сами? Как?
        - Вы бы тоже сами пришли, если бы вам предложили блюдечко с молоком.
        Йенсен опасливо посмотрел на стакан виски перед собой и быстро прикинул в уме, не является ли тот аналогом блюдечка с молоком.
        - Ну и… как еноты? - осторожно осведомился он.
        - Нормально, - пожал плечами профессор. - Долакивали свое блюдечко и уходили восвояси.
        - А потом?
        - А потом приходили снова.
        - А как вы узнавали, что это те же еноты?
        Профессор посмотрел на него, как на умственно отсталого.
        - Разумеется, я их помечал.
        - А, - сказал Йенсен.
        Повисла очередная пауза.
        Йенсен подумал, не допить ли ему свой виски, но что-то его останавливало.
        - Ну, хорошо, - миролюбиво сказал он. - Но - как?
        - М? - рассеянно откликнулся Бутте. - Что «как»?
        - Как вы… - Йенсен покрутил рукой. - Как вы придумали все это? И вообще, как это работает?
        Лицо профессора приняло одухотворенное выражение.
        - Только попроще, - предупредил журналист. - Совсем проще. Я бы даже попросил - примитивно.
        Бутте задумался.
        - Медь, - наконец сказал он.
        - Нет, ну не настолько же примитивно, - отчего-то обиделся за свое издание Йенсен.
        - Хорошо, - кивнул Бутте. - Попытаюсь углубить момент. Итак, знаете ли вы, что такое медь?
        Следующие полтора часа были посвящены лекции об истории использования меди, особенностях данного материала, вкупе с кучей лирических отступлений, от которых Йенсен зевал так, что сводило челюсти. Однако профессор был на верном пути, так что прерывать его не стоило.
        - …является ценнейшим накопителем информации, - услышал Йенсен и вздрогнул. Кажется, он заснул. Судя по затекшей пояснице и тому, что часы показывали еще плюс два часа, все именно так и было.
        Профессор же продолжал вдохновенно вещать, глядя в окно:
        - …более того, накопителем информации естественного типа. Любые виды наноносителей, внедряемых до сей поры в человеческий организм, при превышении определенного порога концентрации начинают восприниматься тем как чужеродные объекты, инородные материалы, и начинают или отторгаться, или нейтрализовываться. Медь же как элемент, содержание которого в организме не только естественно, но и обязательно…
        Йенсен почувствовал, что снова начинает клевать носом, но пересилил себя.
        - …таким образом, подобные наноносители на основе меди позволяют организму легко адаптироваться к ним.
        Йенсен кивнул и записал:
        «Что-то там очень хорошее и легко адаптируется».
        - Я понял, - сказал он вслух. - Медь - это прекрасно. Я уже влюблен в медь и готов даже на ней жениться. Но вы не рассказали самого главного - как работает этот аппарат.
        Профессор воззрился на него, как на идиота:
        - Чтобы коллеги украли мое изобретение? А может быть, еще и сразу чертежи опубликовать у вас в газете?
        - О, поверьте, - успокоил его Йенсен. - Мы начинали как издание светской хроники и бульварных сплетен. Мы можем опубликовать ваши чертежи так, что Фрейд, увидев их, перевернется в гробу, и не более.
        - Хорошо, - пожал плечами Бутгс. - Это всего лишь ретранслятор и приемник. Узконаправленный луч передает информационные частицы. Приемник перехватывает их и собирает общую конструкцию заново.
        Йенсен тупо посмотрел на ученого:
        - То есть вы хотите сказать, что…
        - Я много что хочу сказать, вы что конкретно имеете в виду? - усмехнулся тот.
        - Ну, это… - Йенсен покрутил рукой. - Что в какой-то момент… ммм… предмет оказывается распылен где-то… везде?
        - Не предмет, - поднял палец профессор. - Не предмет! Органическое вещество. То есть тело. Живое тело, я бы уточнил. Или недавно умершее. Неорганика таким образом не передается.
        - П-почему?
        - Я же объяснял, - недоуменно пожал плечами ученый. - Медь. Неотъемлемая часть живых организмов. Живых.
        - А! - вспомнил Йенсен и покраснел.
        Внезапно в стекло входной двери постучали.
        - А! - воскликнул профессор. Йенсен нервно отшатнулся. - Вот и Круглобрюшик!
        - Кто? - в Йенсене боролись любопытство и осторожность. Любопытство кричало, что надо остаться и быть свидетелем всего происходящего. Осторожность шептала, что свидетелем хорошо быть до определенного момента, пока не становишься жертвой. Или убийцей.
        - Круглобрюшик, - пояснил Бутте, направляясь к двери. - Только он стучит в ре-бемоле.
        - Этому тоже вы его научили?
        - Разумеется, - донеслось из прихожей. - Я же должен знать, кто ко мне приходит, до того, как открываю дверь.
        - У вас есть враги?
        - У меня есть коллеги. Это похуже врагов.
        В комнату вошел упитанный енот. Осмотрелся по сторонам, скептически смерил Йенсена взглядом, внимательно прищурился на его стакан, понял, что молока там не водилось отродясь, и требовательно воззрился на профессора.
        - Да, не мертв и не сумасшедший, - кивнул Йенсен.
        - Ну, а что я вам говорил, - удовлетворенно ухмыльнулся профессор. - Вы еще Большепопика не видели. Научился выстукивать блюдцем «Маленькую ночную серенаду».
        Йенсен подумал, что энергия Буттса даст фору любой электростанции.
        Ученый принес блюдечко с молоком и поставил его перед енотом. Тот снисходительно понюхал яство, потер лапкой нос, подумал, одобрительно кивнул и начал лакать с видом вдовствующей герцогини, изволившей кушать в доме низшего сословия.
        - Ну вот, - торжествующе указал на герцогиню Бутте. - Видите, ваш Кинг неправ. Все нормально, все прекрасно, машина работает, еноты живы. Все, больше нет никаких подозрений?
        - Муха, - печально сказал Йенсен.
        - Где?
        - У Ланжелена.
        - Еще один рассказ? - с подозрением спросил профессор.
        - Да! - с жаром воскликнул журналист. - Классика фантастики! Его даже экранизировали несколько раз!
        - Кино - зло, - сухо ответил профессор.
        - Почему?
        - Ну, если вся эта ваша… - профессор презрительно потряс пальцами, - беллетристика… она ерунду хотя бы просто описывает… так все эти ваши… - профессор скривился, - фантастические фильмы… они эту всю ерунду еще и показывают! А вы-то, небось, знаете, насколько люди падки на всякую визуальную информацию.
        - Угу, - мрачно кивнул Йенсен. Он очень любил сопровождать свои статьи иллюстративным материалом. Интересно, не на это ли намекал профессор, или это так, абстрактный камень в не менее абстрактный огород?
        Повисла пауза. Любопытно, какая за последние полтора часа?
        - Так что там с мухой-то? - нетерпеливо напомнил профессор.
        - Ммм?
        - Что там с мухой-то? Померла и сошла с ума?
        - А, нет… ДНК перемешались…
        - Что?
        - Получилось так, что в аппарат к человеку залетела муха, и ДНК человека и мухи перемешались, - терпеливо пояснил Йенсен.
        - И?
        - И в результате получилось существо с головой и лапой мухи, - печально закончил журналист.
        - О как, - впечатлившись, крякнул профессор и выпил стакан залпом.
        - А потом жена размозжила бывшему ученому голову и руку… то есть лапу прессом, - зачем-то добавил Йенсен.
        - А, - сказал профессор и задумался.
        Повисла черт знает какая по счету пауза.
        - Ерунда, - наконец вынес свой вердикт профессор.
        - М? - встрепенулся Йенсен.
        - Ерунда, говорю, - повторил профессор. - Камеры не стерильные. Туда залетает куча всяких бактерий. Кроме того, на самом человеке… да что там человеке… на том же еноте… на минуточку, у енотов могут быть, и совершенно точно есть, всякие паразиты, те же глисты и блохи! Но я ни разу не видел енота с головой и рукой глиста.
        - У глиста нет рук, - меланхолично заметил Йенсен.
        - Ну, тогда глиста с головой и лапой енота! Вы все равно меня поняли!
        Йенсен пожал плечами.
        - Хорошо! Я докажу вам! Мух у меня нет, но есть Круглобрюшик!
        Профессор подскочил к еноту и, крякнув, оторвал животное от пола. Енот успел единым вдохом всосать в себя остатки молока и повис обмякшей сытой тушкой на руках у ученого. Тот начал медленно багроветь от взятого веса, но отступать было некуда. Только шагать вперед.
        - Так вот… - прохрипел он. - Как… там… ваш Кинг… писал? Нельзя… смотреть, да? А я вот сейчас посмотрю!
        И профессор с енотом на руках шагнул в аппарат.
        Йенсен зажмурился.
        Он ожидал услышать крик, вопли, звук падения, биение судорог, а после того, как открыл бы глаза, - видение страшного существа, полу-енота, получеловека, с седой головой, с потухшим взглядом… ожидал - и поэтому боялся услышать и увидеть.
        Его плеча коснулись.
        Он, помедлив немного, открыл глаза и обернулся.
        Профессор был весьма доволен. Енот тоже не выглядел расстроенным.
        - Аполлоны на выходе, - покачал головой Йенсен.
        - Ммм? - отозвался профессор. - Рассказ?
        - Да, рассказ, - печально ответил Йенсен. - Ковальчука.
        - Ммм… и о чем он? - профессор явно был в хорошем настроении.
        - Нууу… - неопределенно помахал пальцами Йенсен. - Там, в общем… в общем, тоже про телепортацию…
        - И как она прошла, успешно?
        - О да, - кивнул Йенсен. - Более чем… там в результате самого… ммм… процесса… происходила некоторая перестройка на уровне… ммм… ДНК… пуп…
        - И? - переспросил профессор. - Они тоже там были, это… голова одного, рука другого?
        - Нет.
        - А что тогда?
        - Рассказ назывался «Аполлоны на выходе», - уныло напомнил Йенсен.
        - И?
        - И это тоже сейчас не сбылось.

* * *
        Испытания на добровольцах прошли успешно. Йенсен написал по этому поводу восторженную статью, получил неплохой гонорар и хорошие связи в научных верхах.
        Вторые испытания тоже прошли без сучка и задоринки. Статья об этом особым успехом не пользовалась - может быть, потому, что ее писал уже не Йенсен. Во всяком случае, он предпочитал так думать. Он и так был достаточно востребованным журналистом. Сейчас же, после эксклюзивного интервью с создателем аппарата по телепортации (Бутте, скривившись, вынужден был согласиться, что такое наименование выгоднее прежде всего ему самому), его стали буквально рвать на части. Он уже позволял себе выбирать не только темы статей, но и кандидатов для интервью, журналы для публикаций и гримеров для телепрограмм. Да, он никогда особо не любил публичность, но сейчас это было неизбежным и меньшим злом, прилагавшимся к общему успеху.
        Чаще всего он освещал новости из области телепортации. Вовсе не из-за того, что эта тема принесла ему когда-то славу, деньги и карьеру, нет. Просто мир все больше и больше уходил в телепорты.
        Исчезли границы между странами. Правда, как ни странно, участились опоздания на работу. Формулировка объяснительных была стандартна: «Очередь у портала».
        Нужно отметить, что, несмотря на всю свою заманчивость, телепорты не сразу ворвались в жизнь обывателей.
        И тому было две причины.
        Одна из них достаточно банальная: не все хотели ставить себе инъекции с нанороботами. Тем более, когда слышали что-то о меди. Воображение сразу рождало образы медных плошек, патины и почему-то плесени, и некоторые ретрограды в панике отказывались «пихать в себя всякую гадость».
        Вторая была банальной еще больше, практически до неимоверности. Транспортировке, как и предупреждал профессор, подвергались только живые организмы. То есть никакой одежды. Никаких портфелей-кошельков-ключей. Только человек, в чем мать родила.
        Именно эта, вторая причина, и тормозила повсеместное использование телепортов. Даже если смириться с тем, что важные бумаги и документы нужно было оставлять дома или передавать иным путем, всё равно никто не хотел оказываться голым. Этот извечный страх человека, который преследует многих даже во снах, - я стою голый посреди людной улицы, - сейчас цвел буйным цветом.
        Конечно, наиболее отчаянные путешественники наплевали на все и просто предупреждали, чтобы их на той стороне портала ждали хотя бы с пледом, но для использования телепортов в быту нужно было что-то придумать.
        Поэтому еще месяц ушел на изобретение «живой одежды», по сути дела, состоящей из микроорганизмов, насыщенных ровно теми же нанороботами. Тут же началась истерика в сфере индустрии моды, смерть нескольких модных домов, наотрез отказавшихся «участвовать в этом фарсе, верните нам шелк и хлопок», и появление на их развалинах новых ярких и наглых модельеров.
        Через год все утряслось.
        И телепорты прочно вошли в жизнь человека.
        Акции меди подскочили на бирже, медные рудники кочевали от одного хозяина к другому. Началась паника в химической промышленности: искусственная медь почему-то не обладала нужными свойствами.
        На Бродвее появился новый хит: «Медь - лучший друг девушек». Дом Картье начал обрамлять драгоценности в медь, нувориши стали заказывать медную сантехнику, а из Лувра украли коллекцию скифских медных тазов.
        Мир постепенно переходил на другую ценность.
        А потом открылась еще одна особенность этих аппаратов. Обнаружилось это случайно. Очень случайно. Еще повезло, что эта случайность не оказалась трагической.
        Однажды на линии Нью-Йорк - Пекин заклинило пекинский выход. Об этом не сообщили немедленно. То ли техники испугались, то ли не заметили сразу. Хотя не заметить того, что цепочка выходящих людей внезапно прервалась, было довольно сложно. Но, так или иначе, об этом не сообщили сразу. А когда известие пришло на нью-йоркский вход, было уже поздно. Около сотни человек уже болтались в распыленном состоянии где-то между везде и нигде.
        Поломку устранили достаточно быстро. Причина оказалась в простом перегреве контактов и аннулировании значения датчиков, а также еще в чем-то, что называли таинственно «разрыв контура». Но еще долго-долго растерянные техники со срочно вызванными аварийной командой, командой парамедиков и - на всякий случай - пожарными и полицией боялись включить аппарат и увидеть там то, чего не стоило видеть.
        Однако из портала в том же самом ритме, что и час назад, с такой же спешкой и суетой, с таким же недовольством будним днем и предстоящими рабочими делами, посыпались люди - шутя, переговариваясь, доканчивая начатую за шаг до этого фразу. Они совершенно не подозревали, что провели целый час где-то там, между везде и нигде.
        На работу в этот день никто из них, конечно, не попал, как и еще несколько дней после. Опутанные проводами, облепленные датчиками, они, - все, кого удалось перехватить парамедикам и так удачно вызванной полиции, - неделю провели под строжайшим и неусыпным надзором врачей, ученых, физиков, химиков. И одного журналиста.
        Да.
        Йенсена.
        Через неделю были готовы итоги анализов, томограмм и расспросов.
        Ничего не изменилось.
        Ни на йоту, ни на ДНК, ни на молекулу, ни на атом.
        Только лишь…
        Лишь только…
        Один маленький момент.
        Один момент.
        Точнее, час.
        Час, который выпал из их жизни.
        Час, который они не заметили.
        Час, через который они переступили, шагнув в тот портал.
        Вот так все и произошло.
        Так и поняли, что порталы могут быть еще и дверью в будущее.
        Пусть даже это и дверь в один конец.
        «И мир изменился безвозвратно»
* * *
        - Зачем вам это? - спросил менеджер, делая какие-то, видимо, обязательные, пометки в бумагах.
        - Не знаю… - пожал плечами Йенсен. Он покривил душой лишь чуть. Он и вправду не знал, зачем ему это.
        - Но вы же все-таки зачем-то это делаете? Вам интересно? Нечего терять? Зачем?
        - Я просто хочу, - упрямо ответил Йенсен.
        - Ваши родители? Семья?
        - Не надо, - поморщился журналист. - Я просто этого хочу.
        - Но вы знаете, что возврата нет?
        - Конечно, знаю.
        - Но я все-таки не могу понять, - развел руками менеджер.
        Йенсен рассеянно скользнул взглядом по его лицу.
        - Сколько человек уже захотели так… прыгнуть?
        - Я не могу точно сказать обо всех филиалах, - замялся менеджер, - …но…
        - Примерно.
        - Только в нашем офисе уже зарегистрировано около тридцати тысяч «распыленок»… простите, путешественников во времени.
        - «Распыленки»? Вы так их называете?
        Менеджер пожал плечами.
        - Профессиональный сленг, знаете ли.
        - Знаю, знаю… - кивнул Йенсен. - У нас тоже был свой.
        - Ммм… - менеджер с интересом нагнулся вперед. - Какой?
        - Журналистский, - коротко ответил Йенсен.
        - Ах, вот вы кого мне напоминаете! - хлопнул рукой по подлокотнику менеджер. - Вы же Йенсен!
        Йенсен криво улыбнулся.
        - Это же вы написали ту знаменитую статью о Машинках! - продолжил менеджер.
        - Вы называете их «Машинки»? - тому не очень хотелось разговора о себе.
        - Да-да, професси… ну, вы поняли… Ух ты, вы что, хотите написать статью о нас?
        - Нет, я уже не пишу.
        - Почему?
        - Не хочу.
        - О как… - менеджер помолчал и осторожно добавил: - соболезную.
        - Да все нормально, - махнул рукой Йенсен. - Так как по поводу моего… ммм… заказа?
        Менеджер открыл было рот, но тут его прервали.
        - Пустите меня! Пустите меня! - вдруг донесся из коридора крик, и в дверь протиснулась часть мужчины в когда-то солидном, но теперь уже безнадежно испорченном костюме. Эта часть была вооружена чем-то, подозрительно напоминавшим револьвер.
        Мужчину явно оттаскивали прочь от двери, он брыкался и сопротивлялся. А потом что-то глухо шлепнуло над головой Йенсена. А еще через несколько секунд мужчину втянули обратно в коридор.
        - Вы разбираетесь в калибрах? - спросил менеджер, глядя куда-то поверх головы Йенсена.
        - Нет, а что?
        - Да уже пятый раз за последний месяц. И все в мою смену.
        Йенсен обернулся и поднял голову. В прозрачную стену, отделявшую стол менеджера от входа в кабинет, разметав паутинку трещин, впечаталась пуля.
        - О как! - сказал бывший журналист.
        - Ага, - кивнул менеджер. - Уже не жалеем, что раскошелились. Персонал менять было бы дороже. А уж клиентов-то… - он махнул рукой, то ли шутя, то ли серьезно, - …а уж клиентов менять не только дорого, но и хлопотно.
        - А кто это был? - спросил Йенсен.
        - Вестимо кто, - вздохнул менеджер. - Кто-то от криозаморозки. Может, акционер. А может - костюмчик-то неплох был - может, и кто-то из начальства.
        - А, - сказал Йенсен.
        - Да ладно, - снова махнул рукой менеджер. - Вот раньше, когда все только начиналось, хуже было. Говорят, транспортники валом валили. И с револьверами, и с тротилом…
        - Припоминаю, да, - кивнул Йенсен. Он хотел было сказать, что сам описывал пару случаев таких покушений, да потом передумал перебивать словоохотливого менеджера.
        - Представьте себе, сколько их тогда обанкротилось! Целая Великая Депрессия на ниве транспорта. У них осталась-то только сотня тысяч всяких параноиков, которые боялись прыгать, а все грузовые перевозки, практически все пассажирские, - тютю. Ох, много тогда пострелялось! А еще больше хотели пострелять нас. А уж больше всех хотели того профессора прикокнуть, что изобрел все это. Только вот никто не знал, где он живет… - разочарованно, тоном человека, лишенного удовольствия, протянул менеджер.
        Йенсен усмехнулся, подумав о том, как прозорливо Бутте поселился в той лесной глуши под далеким Архангельском. Там, где о его местонахождении знает только десяток енотов, стучащих в дверь в разной музыкальной тональности и с видом особ королевской крови требующих законного блюдца молока. Человек, который открыл дверь в пространство и время, затерялся в этом самом пространстве и времени со своими самыми верными друзьями… и да, наверное, даже коллегами. Пусть так и будет. Пусть.
        - …а потом, когда поняли, что можно замыкать контуры на каждом из распы… клиентов и задавать время, через которое контур разомкнется! Это же разом вся криозаморозка рухнула! Зачем превращать себя в ледышку, если можно шагнуть и вынырнуть там, то есть тогда, где тебе надо? А если по мелочи - так туда же, в ту же кучу, можно свалить, и что турфирмы захирели, и что «Нэшнл Джеографик» закрылся, да еще с десяток областей, которые тю-тю за эту пару лет, наберется… да что я, собственно, вам рассказываю!
        Йенсен кивнул. Обо всем этом он, разумеется, знал. Об этом знали все. Просто не все считали нужным обнародовать эти факты. Да, это неизбежно. Да, так всегда бывает. Кто-то растет - кто-то падает. Кто-то рождается - кто-то умирает. Это бизнес, детка. Бизнес и наука. Вот и все.
        - Но зачем это вам? - снова спросил менеджер.
        Йенсен усмехнулся. Он ждал этого вопроса и знал, что тот будет повторяться вновь и вновь.
        - Разве вы спрашиваете каждого из ваших… «распыленок» об этом?
        - Поначалу мы требовали справку от психиатра, - признался менеджер.
        - А потом?
        - А потом перестали, - пожал плечами тот.
        - Я это уже понял. И даже заметил, знаете ли. Но почему?
        - А зачем, собственно? Это же и так всем понятно…
        - Что именно?
        - То, что человек, рвущийся в другое время, всего лишь не нашел себя в этом.
        - Логично, - кивнул Йенсен.
        - Да, - кивнул ответно менеджер. - А диагноз «неудачник» не поставит ни один врач.
        - Вы считаете меня неудачником? - усмехнулся Йенсен.
        - Если бы я так считал, я не спрашивал бы вас об этом, - резонно возразил менеджер.
        - А если предположить, что я просто хочу… ммм… острых ощущений? Хочу попробовать эту машину, о которой столько писал? Я, как и все, пользовался ею как телепортом, а теперь, как немногие, хочу попользоваться как машиной времени.
        - Машиной времени в один конец, - покачал головой менеджер.
        - Да, но все-таки машиной времени!
        - Вы врете, - снова покачал головой менеджер. - Если бы вы хотели всего лишь попробовать машину, вы бы прыгнули на месяц, год, пять, десять… но не на столько же!
        - Значит, я всего лишь величайший неудачник, - пожал плечами Йенсен.
        Менеджер вздохнул.
        Потом вытащил из ящика стола какой-то бланк и пододвинул его Йенсену.
        - Подпишите согласие с возможными эксцессами.
        - М?
        - Обычная процедура, - пояснил менеджер.
        - Ну, для вас, может, и обычная, а я так в первый раз, - возразил Йенсен. - Мне бы хотелось знать, что меня ожидает в случае этого… «эксцесса».
        Менеджер неопределенно махнул рукой.
        - Вы же знаете мою прежнюю профессию, - усмехнулся Йенсен. - Вы же понимаете, что мне сейчас будет любопытно, ияот вас не отстану.
        - Ничего не будет, - неохотно ответил менеджер.
        - Мне начать любопытствовать?
        - Да нет, правда ничего не будет. То есть будет ничего.
        - М?
        - Понимаете… мы не можем ни в чем быть уверены. Нет, нет, нет, я не говорю о технической стороне, - заторопился менеджер, увидев выражение лица Йенсена. - В аппаратах мы как раз уверены… Я о другом. Понимаете… год, два, три, пять… десять лет, в конце концов… Но такой прыжок, как у вас… Что произойдет за это время? Война… экологическая катастрофа… природные катаклизмы… машины могут быть уничтожены. Вы просто не выйдете… понимаете, вы просто сделаете шаг в никуда.
        - И начиная с какого срока действует подобный контракт?
        - Начиная со ста лет.
        - Вы оптимисты.
        - Приходится.
        - И сколько таких контрактов уже подписано?
        - Вы первый, - был тихий ответ.
        Пуленепробиваемое стекло отражало лишь чуть, но и этого хватило для того, чтобы, уходя, Йенсен видел, как задумчиво смотрит ему в спину менеджер.

* * *
        Йенсен стоял у портала и прислушивался к своему дыханию. Странно, он даже не волновался. Или настолько уверил себя, что волноваться не стоит, что не замечает своего волнения.
        Он готов к путешествию.
        А вот готово ли путешествие к нему?
        - Шаг в вечность, - тихо сказал он.
        - Что? - вскинул голову техник, настраивающий аппарат.
        - Шаг в вечность, - сказал он технику.
        - А, - расплылся в улыбке тот. - Все что-то говорят. Что-то странное и непонятное, да.
        - А вы бы что сказали? - спросил Йенсен.
        - Не знаю, - пожал плечами техник. - Я-то туда не собираюсь.
        - Ну а если бы?
        Техник задумался.
        - Я бы… я бы сказал «Привет».
        - Почему? Вы же не знаете, что и кто ждет вас там… то есть потом.
        - Вот поэтому лучше и поздороваться, - ответил техник.
        Йенсен улыбнулся.
        - Готово, - сказал техник. - Вам, наверное, сказали уже все? Просто шагните, и все. Не слишком широко, не резко… так, медленно и плавно… Ну, как обычно ходите.
        - Хорошо, - кивнул бывший журналист.
        - Тогда давайте, - похлопал его по плечу техник. - Прощайте.
        Йенсен снова улыбнулся.
        - Привет, - сказал он.
        И шагнул.

* * *
        Его схватили под мышки и грубо рванули на себя. Он заморгал, а потом зажмурился. Слишком быстро и резко сменилась картинка перед глазами за единый миг.
        - Вперееед! - проорали над его ухом. - Ты слишком долго спал!
        Что-то громыхнуло в отдалении, а через секунду - уже совсем рядом, казалось, в шаге от него. Он упал на колени, продолжая жмуриться, и зажал уши руками.
        Его подхватили, рывком поставили на ноги и потащили куда-то, дергая за куртку и толкая в спину. Он спотыкался. Глаз он не открывал, и так слишком сильно бил даже по закрытым векам какой-то странный, слепящий, неестественный свет, и продолжал бы и дальше зажимать уши, если бы вдруг ноздри не резанул едкий запах и легкие не начали судорожно сокращаться. Он зашелся в кашле и приложил руку к носу, стараясь хоть так фильтровать то, от чего его чуть не выворачивало наизнанку.
        Его еще немного протащили по каким-то кочкам и чему-то неприятно чавкающему, а потом усадили, прислонив к чему-то склизкому, сунули в руки очередное «что-то» - липкое и теплое - и оставили в покое.
        Йенсен еще немного посидел, зажмурившись и затаив дыхание, а потом открыл глаза.
        Глина. Ну, или суглинок. А может, просто грязь. Грязь везде. На странном ружье, что у него в руках, на его одежде, на лицах людей рядом. Окоп, в котором они сидят, - это же окоп, да? - словно целиком вырыт в огромном коме грязи, которая чавкает и пузырится при каждом движении.
        Воздух наполнен гарью, дымом, запахом чего-то химического и невероятно вонючего. А может, это обычный сероводород, который прорывает тягучие пузыри у них под ногами.
        Звуки вокруг - та же грязь. Хруст, скрежет, чавканье, глухое уханье чего-то, - неужели взрывов? - треск и… неужели это шаги?
        Йенсен привстал и выглянул из окопа.
        Через секунду он, пораженный ужасом, сползал вниз.
        - Война миров… - прошептал он.
        - Что? - громко переспросил его сосед.
        - Война миров! Уэллса!
        - Что?
        - Это какой год? - проорал он в ухо соседа.
        - Что?
        - Какой год?
        Ответ он расслышал лишь наполовину, но и так догадался, что это было не то время.
        - Но почему меня вытащили?
        - Ты тоже «рачок»?
        - Что?
        - Ты тоже «рачок»?
        - Какой рачок?
        - Рачок-отшельник! Из тех! Что! Болтаются! В тех! Машинах!
        Йенсен обернулся в сторону, куда показывал собеседник.
        В нескольких сотнях метров от него, исцарапанная, кое-где покореженная, но несомненно рабочая, тускло поблескивала и мерцала огоньками таймера рама портала.
        - Да! - обрадованно заорал Йенсен.
        - Тогда все понятно! - прокричал сосед. - Ваших сегодня уже десять вытащили, трое теток оказалось! И еще двоих, кажется, уже убили!
        - Но зачем нас вытащили? Ведь у нас же есть время, куда мы должны прыгнуть!
        - Это никого не волнует! Нам тут нужны люди! Мы вообще сейчас обороняем этот портал! А то он и все рачки в нем достанутся им! - собеседник дернул головой в сторону вражеской территории.
        - Но мы не умеем воевать! Мы же тут как мясо!
        - Значит, нам нужно мясо!
        Что-то бухнуло совсем рядом с ними, и грязь на стенках вспучилась пузырями размером с доброе куриное яйцо.
        Йенсен снова приподнялся и выглянул из окопа.
        Треножник с каким-то неизвестным Йенсену гербом на борту, бодро шагавший по полю, вдруг замер, словно наткнулся на какую-то невидимую, но очень прочную стену, постоял немного, а потом накренился и стал заваливаться набок. Сначала медленно, а потом все стремительнее и стремительнее. Конец его падения был окутан стеной жидкой грязи и полетевшими во все стороны камнями и какими-то обломками.
        - Ну, нет, спасибо, - сам себе прошептал бывший журналист.
        Он осторожно положил оружие. Грязь утробно чавкнула и стала медленно засасывать «ружье». А Йенсен развернулся и не спеша направился в сторону портала.
        - Ты куда?! - схватили его за край куртки.
        Йенсен скользнул взглядом по грязному, но почему-то очень довольному лицу.
        - Я…
        - Ты тоже из машины Бутгса? - спросил его человек.
        - Что?
        - Ты тоже из машины Буттса?
        - Да!
        - Приятно познакомиться! Я тут уже сутки!
        - А тут можно продержаться более суток?
        Человек захохотал в ответ.
        Йенсен кисло усмехнулся и стал было пробираться дальше по направлению к порталу, но тут ему вцепились в ногу.
        - Ты трус! - прорычал человек. - Ты не хочешь сражаться!
        - А за что сражаетесь вы? - бешено обернулся Йенсен. - Вам сказали? Вас выдернули сутками раньше, но что вам рассказали?
        - Какая разница? Я на этой стороне. И я буду сражаться за нее!
        - А кто вам сказал, что здесь они правы?
        - В войне нет правых! Есть лишь сторона, на которой ты находишься!
        Йенсен открыл было рот, но тут же закрыл его и пристально посмотрел на человека.
        - Вы этого и хотели, - вдруг понял он.
        - Что?
        - Вы этого и хотели. Вы из тех, кому мирная жизнь не по нутру, поэтому вы и сбежали из того мира! Вы прыгнули в надежде на очередную мировую войну и на то, что вы на нее и попадете! Вы одни из «неудачников»!
        - Да! Да! И разве это плохо?
        Йенсен помолчал.
        - Нет, - тихо сказал он.
        Человек его, кажется, не услышал, но все-таки прочитал по губам.
        - Каждому свое, понимаете, каждому свое!
        - А вы не думаете… - медленно сказал Йенсен, - что именно такие, как вы, и развязали эту войну?
        - Что?
        - Вы не думаете, что эта война создана теми, кто хотел войны? - прокричал Йенсен.
        - Какая разница! Какая мне разница! Я пришел, когда она уже была!
        - А может, кто-то пришел, когда она еще не началась!
        - Вы хотите сказать, что кто-то из наших развязал ее?
        - Нет, из ваших!
        - И все равно, какая разница! Назад не вернуться!
        - Можно прыгнуть вперед!
        Человек рассмеялся.
        - Но если вы так боитесь войны… Кто гарантирует, что мы тоже не прыгнем вперед?
        - Что?
        - Мы же тоже можем прыгнуть вперед.
        Йенсен помолчал. Вдалеке что-то ухало, неумолимо приближаясь к ним.
        - Да, - тихо сказал он. - Вы можете.
        Человек ухмыльнулся.
        - Мир не изменился безвозвратно… - сжав грязными руками виски, пробормотал Йенсен. - Нет, нет, нет… я был неправ… никто и ничто не изменилось… никто и ничто…
        - Что?
        Йенсен резко встал.
        - Я ухожу.
        - Все-таки решили, - покачал головой человек.
        - Да.
        - Ваше право, - пожал плечами тот.
        - Я знаю. Надеюсь, вы не будете стрелять мне в спину.
        - Я люблю войну, а не бойню. Я люблю драку, а не избиение. Ни вы, ни я здесь не по своей воле; ни вы, ни я не собирались сюда попадать. Разница лишь в том, что мне это место, это время и эти события нравятся, а вам нет. Но за это не убивают.
        - Спасибо, - сказал Йенсен.
        - Не за что.
        Йенсен зашагал в сторону рамы портала.
        - Пригнитесь, - крикнул ему в спину человек. - А то вы так и не попадете в свое время!
        Йенсен подумал немного, а потом плюхнулся в грязь и быстро, насколько ему позволяли его скромные умения, пополз.
        Что-то гулко ухало по сторонам, шмякалось с утробным чавканьем в глинистую жижу, а он не обращал внимания и хотел только одного. Чтобы портал продержался эти несколько минут. Несколько минут, что он ползет к нему. Он не думал о том, что будет потом, что будет после, что произойдет с порталом завтра или через неделю. Он просто верил, что если сейчас доберется до него и сделает шаг, то это как талисман, как самый мощный амулет сохранит портал на века, - пока не придет время, в которое прибудет Йенсен.
        - Йенсен! Олаф Йенсен! Вы помните меня? - кричали ему слева.
        Сквозь грязь, покрывающую лицо, Йенсен опознал черты менеджера. Тот, так же по-пластунски, на животе, невзирая на строгий - когда-то строгий - костюм, полз к нему вместе с каким-то неизвестным, но, кажется, даже еще более грязным человеком.
        - А вы что тут делаете? - спросил Йенсен.
        - Не знаю… я подумал… - замялся менеджер.
        - Что вы тоже неудачник?
        - Судя по тому, куда мы попали, мы точно неудачники! - мрачно процедил грязный человек.
        Йенсен одобрительно рассмеялся.
        - Это Джойс, его выдернули час назад, - представил спутника менеджер.
        - Тот самый Джойс? - не удержался Йенсен.
        - Что?
        - Улисс, да?
        - Что?
        - Не важно, - проорал он в ухо однофамильцу. - Неудачная шутка.
        - Вы находите время шутить? - недовольно спросил тот.
        - А вам не кажется, что это время нашло нас?
        - О чем вы?
        - Не важно! Вам тут нравится?
        - Что?
        - Вам тут нравится?
        - Вы в своем уме? Оглянитесь! Как тут может нравиться?!
        - Я собираюсь уходить.
        - Куда?
        - Туда, куда и шел. Вы же тоже явно не сюда направлялись?
        - А если нас снова… вытащат?
        - Мы снова поползем! В конце концов, мы заплатили деньги! И возможно, часть наших тогдашних денег крутится в этой бойне.
        Им повезло. Они лишь исцарапались об острые края каких-то обломков, которыми был густо усеян путь к порталу, да невероятно сильно вымазались, но остались практически невредимы и совершенно живы.
        Менеджер стал колдовать над таймером. Наверное, их этому стали потом обучать, чтобы не требовались техники, мелькнуло в голове у Йенсена.
        - Я хотел прыгнуть дальше! - вдруг запротестовал он, увидев, что количество цифр маловато для его задумки.
        - Давайте выберемся сначала отсюда, - нервно предложил Джойс.
        - Вы уверены, что там что-то есть после всего этого? - спросил Йенсен.
        - А какая вам уже разница? - парировал менеджер.
        - Что?
        - Какая вам разница? Вы же все равно хотели попасть на конец света!
        - Конец света и гибель цивилизации - это разные вещи!
        - Я с удовольствием поговорю с вами об этом потом!
        - Об этом не нужно говорить, это нужно видеть!
        - Давайте уберемся отсюда сначала! А потом будем говорить сколько угодно и о чем угодно!
        - Но мы можем никогда не выйти отсюда!
        - Иногда нужно просто уйти!
        - Прежде чем уйти, нужно решить, куда ты уходишь!
        - Нет! Иногда достаточно понять, от чего ты уходишь!
        Джойс внезапно толкнул их в спины, и они, даже не сделав шаг, ввалились в портал.

* * *
        Йенсен и Джойс сидели на пригорке около портала и мрачно отколупывали от одежды стремительно засыхающую грязь.
        Менеджера с ними не было. Он просто не вышел из портала.
        Они не разговаривали об этом. Просто надеялись, что тот снова успел добраться до машины и всего лишь забыл год, который набирал в этот раз. И понимали, что на его месте могли оказаться они.
        - Ну что скажу… неплохо… неплохо… пасторальненько так, - сказал Йенсен, окидывая взглядом местность.
        Они не знали, какие именно цифры набрал менеджер, но, судя по всему, прыгнули достаточно далеко, чтобы последствия войны сошли с лица земли. Хотя, может, вон те холмы возникли на месте воронки от взрыва, а вот этот ручей подозрительно напоминает очертания приснопамятного грязного окопа, а может, это всего лишь совпадение. Во всяком случае, ничто не помешало лесу, который простирался на запад, - судя по положению солнца, это же был запад? - обзавестись густой листвой и кем-то, кто шуршал в листве.
        А еще ничто не помешало выжить людям. Во всяком случае, они предполагали, что те низкорослые существа из деревни в отдалении, за которыми они наблюдали уже третий час, были людьми.
        - Мне кажется, человечество вымерло, - медленно сказал Джойс.
        - Я бы не стал связывать рост с… мнэ… ну, в общем, не знаю, просто не стал бы связывать его, да, - не согласился Йенсен.
        - Дело не только в росте, дело еще и в мышечной массе. Таким малышам, как они, сложно отбиваться от хищников.
        - Но, как я помню, племена пигмеев вроде бы неплохо отбивались.
        - Плохо, плохо… - покачал головой Джойс. - Поверьте мне, я мыл окна в университете этнографии, всякого понаслушался.
        - Тогда можно предположить, что тут просто нет крупных хищников.
        - Это было бы неплохо, - кивнул Джойс.
        - Ну, или они с ними договорились, - добавил Йенсен.
        - На предмет?
        - На предмет приносить им дань.
        - М?
        - Принцесса и дракон, - пояснил Йенсен.
        - М?
        - Классический сюжет сказки или околорыцарского романа, - меланхолично сообщил бывший журналист. - Есть деревня или город, около которых поселяется дракон. Ну, и под угрозой спалить это самое поселение требует себе ежегодно или ежемесячно, зависит от степени нагнетания кошмара, самую красивую девушку. Девственницу, - немного подумав, прибавил он.
        - А это принципиально? - обеспокоенно спросил спутник Йенсена.
        - Для нагнетания кошмара - да, - кивнул тот.
        - Ну давайте будем исходить хотя бы из того момента, что мы не красивые девушки… так что нам это не грозит.
        - Думаете? Может быть, по сравнению с тамошними… нынешними девушками мы писаные красавицы, то есть красавцы.
        Джойс рассмеялся.
        - Как бы то ни было, - сказал он, - лично я собираюсь привести себя в порядок и спуститься к ним.
        - Уверены?
        - В чем?
        - В том, что вам стоит это делать?
        - Ну а почему бы и нет? Вы видели, что лежит около портала?
        Йенсен поморщился.
        - Видел. И мне это не понравилось.
        - А зря, - покачал головой мойщик-этнограф. - Поверьте мне как специалисту, это не просто куски мяса и цветы. Вы посмотрите на степень их свежести!
        - Вчерашняя, - сухо ответил Йенсен.
        - Вот! Никакой гнили, никакого гербария. Судя по всему, их часто обновляют.
        - И к чему вы клоните?
        - Это алтарь.
        - Что?
        - Это алтарь, вы понимаете?
        - Нет.
        - Судя по всему, здешние… то есть нынешние… нынешние жители считают порталы чем-то вроде культовых сооружений. Может, они даже видели, как из них выходили люди… Это типичная благоприятная среда для возникновения легенд о богах-пришельцах, вы же знаете всякие там мифы?
        - Знаю, - кивнул Йенсен.
        - Ну и вот, - ухмыльнулся Джойс. - Так что я собираюсь спуститься к ним и сказать, что я пришел из их храма. Ну, из портала, понимаете?
        - Понимаю.
        - В общем, я собираюсь стать их богом.
        - Серьезная заявка, - усмехнулся Йенсен.
        - А почему бы и нет, собственно? Мне даже далеко ходить за божественной мудростью не надо, Библию-то я приблизительно помню, всяких сказок оттуда понаберу.
        - Смертные муки пришельца, - сказал Йенсен.
        - Что?
        - Гарри Гаррисон.
        - Чего?
        - Не важно.
        - А… - равнодушно протянул Джойс. - Ну так как, пойдете со мной?
        - Нет, спасибо, - покачал головой Йенсен.
        - А что так?
        - Бог должен быть один.
        - Но у него могут быть помощники. Как у Санта-Клауса.
        Йенсен посмотрел на портал и покачал головой.
        - Нет, мне надо идти.
        - Вы всегда успеете туда. В будущее нельзя опоздать. Йенсен кивнул и встал.
        - Да, в будущее нельзя опоздать… Просто оно может прийти слишком поздно.
        - Как хотите, - пожал плечами Джойс.
        У самого портала Йенсен обернулся.
        - Да, я так хочу. Прощайте… и - привет!
        И сделал шаг.

* * *
        Нога коснулась чего-то упругого.
        Йенсен опустил глаза.
        Мох? Плесень? Торф? Какой-то неизвестный ему вид травы? Хотя, собственно, он не биолог, ему неизвестны практически все виды трав…
        Он посмотрел по сторонам.
        Никого не было.
        Ничто не шевелилось вдалеке, там, где возвышались кирпично-красные холмы.
        Ничто не парило в воздухе, там, где багровым разгорались небеса.
        И все молчало вокруг.
        И Йенсен понял, что он один.
        Не только здесь - но и вообще.
        Во всем мире.
        Он оглянулся.
        На портале не горели огоньки.
        Там тоже больше никого не было.
        Он и вправду теперь один.
        И когда в багровом небе появился огромный, как вечность, стремительно надвигающийся огненный шар, он понял, что достиг цели путешествия.
        Он достиг конца его.
        Он достиг конца всего.
        - Машина времени, - сказал Йенсен вслух.
        Огненный шар замер.
        - М? - спросил мир.
        - Уэллс, - пояснил он миру.
        - А, - сказал мир и замолчал.
        - Там человек изобретает машину времени… - начал рассказывать Йенсен миру.
        Его слушали холмы, странная трава и багровое небо.
        - …а потом он снова куда-то отправился, - закончил Йенсен.
        Огненный шар снова начал надвигаться.
        - Погоди, - сказал Йенсен.
        Шар остановился.
        В горле пересохло. В основном от жары, но еще больше - от слов.
        Он не знал, сколько говорил, - может, часы, может, дни. Вечность. Да, конечно, вечность. Здесь, на краю гибели мира, исчезают часы, дни, месяцы, распадаются в прах годы, и остается только одна единица измерения - Вечность.
        А потом истории вдруг закончились.
        Все.
        Все до единой.
        Дороти с друзьями ушла по дороге из желтого кирпича. Моби Дик растворился в синеве океана. Дом Ашеров погрузился в мутные воды сумрачного озера.
        Их истории закончились.
        Как заканчивается любая история.
        И как закончилась история этого мира.
        Наконец-то он нашел, кому можно рассказать эти истории. Нашел того, кто будет их слушать. Слушать - и слышать. А не торопиться в погоне за своими мыслями. И пусть для этого нужно было проделать столь долгий путь в один конец… что ж… это была неплохая история.
        - Жил-был один журналист… - вдруг начал он.
        Мир заинтересованно подсел поближе.
        - …и он стал рассказывать истории… Пока не рассказал все, - тихо закончил Йенсен.
        - Все? - спросил мир.
        - Да, - соврал он.
        - Хорошо, - кивнул мир. - Спасибо.
        Йенсен улыбнулся.
        - Спи, милый принц, - сказал он и закрыл глаза.
        Но он соврал. Была еще одна история. Еще одна. Не слишком длинная и не слишком короткая. Не слишком смешная, но и не слишком грустная. Одна из многих - и при этом единственная для него. Не почему-то и не для чего-то. Просто так. Просто история. И он просто хотел рассказать ее для себя.
        «Прошу простить меня за то, что посвятил эту книжку взрослому…»
        Его губы шевелились - но он не замечал этого. Как не замечал и того, что мир снова замер.
        А когда он открыл глаза, над ним расцвела Роза.
        notes
        Примечания
        1
        Э. По. «Маска Красной Смерти».
        2
        У. Блейк. «Тигр».
        3
        Дж. Байрон. «Стихи, вырезанные на чаше, сделанной из черепа».
        4
        Данте Алигьери. «Божественная комедия. Ад».
        5
        Ш. Бодлер. «Цветы зла».
        6
        У. Шекспир. «Гамлет».
        7
        У. Блейк. «Пословицы Ада».
        8
        У. Шекспир. «Макбет».
        9
        У. Шекспир. «Макбет».
        10
        У. Шекспир. «Гамлет».
        11
        К. Коллоди. Пиноккио».
        12
        У. Шекспир. «Макбет».
        13
        Л. Кэрролл. «Алиса в стране Чудес».
        14
        У. Шекспир. «Буря».
        15
        У. Блейк. «Мотылек».
        16
        Р. Брэдбери. «Будет ласковый дождь».
        17
        С. Тисдэйл. «Будет ласковый дождь».
        18
        С.Т. Кольридж «Кубла Хан».
        19
        Г. фон Клейст «О театре марионеток».

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к