Нина Горланова
Безымянка
Рассказ
---
Нина Горланова. Два рассказа. Журнал: "Аврора", 1990, № 1.
OCR & SpellCheck: Zmiy (
[email protected], 28.08.2005
---
Сначала было словоблудие.
Семейство Ивановых вышло во двор: у Сонечки - кулек с куриными косточками, у Антона - плошка с молоком, которое медленно покачивалось всем телом.
- Теть Паня, вы не видели?.. - Антон замер, вдруг почувствовав, как плоть ветра переливается по двору.
Дворничиха тетя Паня вскапывала клумбы, хотя вокруг еще ярко пылали мальвы из семейства мальвовых.
- Безымянку не видели? - взволнованно спросил Антон, всегда ожидавший от жизни приключений и боясь, что тетя Паня точно знает, где Безымянка, и тогда уже будет не так интересно.
Безымянка была любимицей двора - бездомная кошка, шкура у которой казалась сшитой из разных шкур: сначала у головы шла белая шерсть, бах - рядом кусочек рыжей, сбоку - черно-белые полоски. Одна половина головы - черная, другая - золотистая.
Тетя Паня Безымянку сегодня не видела и посоветовала скормить косточки Доходяге. Это собака Насти, не верящей во вращение Земли! Так пояснил Антон - сам-то он в свои шесть лет всякую минуту помнил о чудесном вращении планет.
- Ну, а Ольга, которая рядом с Наськой, вовсе на колы учится, - охотно прибавила дворничиха, у которой не было своих детей, но было свое мнение о всех детях двора. - Семь без четырех да три улетело.
Сонечка Иванова завистливо подумала вслух: "Зато у этих девочек собачка!".
- Должен же с ними быть кто-то умный, - отбил атаку ее папа.
- Когда я была маленькая, я умела считать только до двух, - сказала Сонечка, которой недавно исполнилось немало лет - целых пять.
Антон нашел под скамейкой семейство шампиньонов и вырыл два бело-розовых гриба: огромный и поменьше, Персей и Андромеда, да, похожи, хотя бы потому, что папа в отпуске и читает им про Персея, Персей богоравный... гриб богоравный, чиж богоравный. Антон зарыл остальные - маленькие грибочки - и плотно утрамбовал землю, чтоб шампиньонам было приятно, так его учила мама.
- Правильно, - похвалил отец. - Мы же должны быть гуманной частью природы.
От тела тети Пани во все стороны полетели жадные колыханья: жаль, что она до приезда в этот дом Ивановых не знала о съедобности шампиньонов. Все-то они знают, особенно Иванов-старший, из которого выскакивают только такие слова, как "гуманизм", как из его сына - всякие "Евразии".
Мама-Иванова прервала раздумье тети Пани: странно одета Настя - юбка в сборку на резинке надета вокруг шеи, как пончо, для тепла, должно быть, кто же ее родители? Как будто непонятно, что Настя - вроде кошки Безымянки, а мать у нее в тюряге. У Ольги-то мать есть, но... трезвитель по ней плачет.
- Вытрезвитель? - поправил Антон. - Она что: пьет?
- Нет, за ухо льет.
Мама-Иванова с крупными веснушками и прической "лисий хвост" была понятнее тете Пане, на лице у нее вон так и написано желание напоить всех чаем, обогреть. И слова она говорит простые: мол, если Ольгу отмыть, постричь, она бы ничего, несмотря на полноту...
- А вторую не отмыть? - спросил Иванов, в замешательстве потянув в рот сухую проволоку бороды. При этом он с угрызениями неизвестно чего разглядывал девочку Настю - да, с нею будет труднее, слишком долго отскребать придется, но тоже - не все потеряно. В том-то и прелесть жизни, что всегда не все потеряно - эти слова были начертаны улыбкой, вдруг разгулявшейся между усами и бородой на вечно задумчивом его лице, и Настя словно прочла все, что ей нужно, она подошла так близко, что стали видны красные червячки на щеках - точечные кровоизлияния. Сосуды вот так лопаются, когда печень совсем сдает, а между тем Насте, у которой сдала печень, никак не более семи лет. Тут у нее стали выдуваться из носа изумрудные пузыри, то из левой ноздри, то из правой, и Ивановы предпочли посмотреть вверх, где вдали, на высотном доме, неустанно бежали буквы световой рекламы: ...ЫСТАВКУ ФОТО-79! ДРАГОЦЕННОСТИ - ПУТЬ К СЕРДЦУ ЖЕНЩИНЫ... Наступали новые времена, открыто говорят, что путь к сердцу женщины лежит через драгоценности, в то время как Ивановы учат детей быть гуманной частью природы, чиж богоравный, стриж
богоравный, а девочка Настя в это время вся замерла перед полиэтиленовым кульком, на нем изображены свежевымытые яблоки - капли воды так и блестят на них, так и переливаются. Вдруг девочка открыла рот так же широко, как ее собачка, и у обеих слюна потекла прозрачными струйками - как распахнулись у них слюнные железы! Это была слюна-79. В 1979 году Ивановы вплотную столкнулись с голодной слюной, и Мама-Иванова начала расспрашивать тетю Паню, ходит ли Настя в школу.
- Ученье - свет, а неученье - чуть свет и на работу. Как я вот. В школу она должна через две недели пойти.
Люди шли по двору, и все это были хорошие люди, днем они изнуренно тратили себя на работе, а вечером их принуждали ходить в дружине, посещать товарищеские суды и слушать лекции о вреде алкоголя. Видя Настю опаленной, с потрескавшимися руками, томимой жаждой, они кривили губы, не зря говорят, что человеческий мозг - это черный ящик, и понять его нельзя. Толпы черных ящиков шли по улицам, обтекая Настю, и лишь иногда кто-нибудь кормил ее. Тетя Паня часто кормила. Последний раз кормила ее в декабре, в конце, когда елку ставили, и вдруг Настя схватила петушка, стеклянного - хрум-хрум - и сжевала, за леденец приняла, такого красивого петушка и сжевала. А запах из кулька шел Насте прямо в нос, и из глаз ее выкатились жидкие горошины, а мимо уха пролетел одуревший от благополучия голубь. Тогда Сонечка открыла пошире кулек с куриными косточками, чтобы девочка могла их брать, и она брала, быстро-быстро пережевывала, после чего-то высасывала, а оставшееся месиво бросала своей собачке. У Сонечки по носу прошел сквозняк, предвещавший слезы, благо в это время подошла Ольга и что-то буркнула, продираясь сквозь
завалы согласных, можно было понять "школьный лагерь", и вот уже она повернулась и пошла, двигая жирными мышцами спины, которые словно кричали: "Нам тесно в этом платье, узко, плохо - спасите нас!"
- Еще когда я считала только до двух, я тоже была полная!
В ответ на Сонечкины слова Настя убрала свой рот куда-то в область уха и еще раз взглянула на изображение яблок: хотелось заполнить все внутри рта жеваным яблоком, весь объем, потом - весь желудок и все, что ниже, а в эти же миги Антон, весь в ожидании приключений, впитывал медленную жизнь двора. Ветер раскачивал природу, кроме того дерева, которое наткнулось на ограду, давно, лет, может, десять назад, и с тех пор срослось с железной пикой в том же месте, где острие железом вонзилось в ствол, древесина пошла буграми-буграми, словно напрягла мышцы для борьбы за жизнь и как бы крича: "Спасите, помогите!"
- А дереву больно? Но почему оно одно росло в сторону ограды!
И только Соня спросила шепотом то, что нужно было прокричать во весь голос или даже передавать по световой рекламе - день и ночь передавать: "А эта девочка голодная? А почему она голодная?"
Ивановы уставились на одежду Насти, сплошь состоящую из заплат - точь-в-точь шкура Безымянки - они просто не знали, как объяснить пятилетней дочери, что в эпоху глубокого удовлетворения все думают о драгоценностях, поэтому многие спиваются, в том числе - мама Насти, они решили отвлечь ребенка: что это там дымится во дворе? Дымится кратер вулкана по имени "Канализация", - так замысловато ответил Антон. "До чего он у вас умен", - взглядом сказала тетя Паня, и мама Антона расцвела, как мальва, алым цветом. "Смотрите: собачка ласточку делает - ногу подняла!" - особо умным голосом заметил Антон - тут Иванову-старшему тоже пришлось заалеть от смущения, но уже не от гордого... да, ум у сына гигантский прямо.
Мама-Иванова наконец перешла к делу - спросила, где Настя ночует.
- Да, жила тут у одних, но они - туники, что-о! - Неужели кто-то не знает, что туники - тунеядцы значит. Настины поделки продавали, коклеты покупали, таксистской водкой запивали.
- В таких сильных дозах жизни хлебнула, - прошептал свое мнение Иванов-старший и громко спросил: - А теперь ты как живешь?
- Всяковато, - оживилась Настя, пустив в ход все двести мускулов, какие есть на лице. - Ольга обещала витаминов дать. Она каждый день по пачке съедает.
Настя, конечно, вдвое преувеличила Ольгины возможности - съедала та не по пачке каждый день, но на Ивановых сообщение произвело то сильное действие, на которое рассчитывала Настя: они стали глазами говорить друг другу что-то важное, потом появились слова: вот почему она толстая... обмен веществ... сорвала...
- Мама! - вскрикнула Соня. - Неужели у нас на клумбе так грязно, что черви завелись?
Все посмотрели на клумбу: на лопате тети Пани энергично извивался розовый дождевой червь. Настя первая засмеялась, подтолкнув Соню локтем: "Дурочка-снегурочка, твой папа - Дед Мороз...", не закончив, она кинулась к молочному пакету, который сам шел по тротуару, но тут же прояснилось, что не сам, это кошка Безымянка где-то, видно, стащила пакет, прогрызла дырку и выпила молоко, а обратно вытащить голову уже не сумела. Пока Настя снимала молочный пакет - кошка покорно стояла, а Ивановы смотрели и не понимали, почему девочка возится так долго. Наконец они догадались, что от вечного недоедания руки Насти ослаблены и не могут разорвать бумагу. Антон нагнулся, разорвал - голова Безымянки освободилась, и Мама-Иванова взволнованно задышала. "А почему у меня слезы появились?" - спросила Сонечка. "А вот что, - ответила мама, - пойдемте, накормим всех пи-рожками с мясом".
Тетя Паня тут же с вопросом: где они мясо берут?
- Мише дают в издательстве. Иногда.
Тетя Паня подвинулась ближе и зашептала на ухо: зря они это, Настю приваживают - у девчонки никакой памяти, где пообедает, туда и ужинать идет.
Ивановы вдруг поняли, почему дворничиха выглядит такой моложавой в свои семьдесят лет. Ее молодость поддерживается беспрерывной бодрой злобой ко всем. Но Настя уже вошла в подъезд и заковыляла по лестнице - на ногах у нее оказались золоченые босоножки примерно тридцать шестого размера, наверное, от матери, "как у Олимпии Мане, - думал Миша, - очень вульгарно на ребенке".
Безымянка и Доходяга первыми вбежали на кухню, Настя - за ними, что в банке - тушенка? А-а, пожары тушить?
Соня удивленно посмотрела на гостью, в ответ та пустила в ход все двести мускулов, без слов: мол, сама ты, Сонечка, не знала, что в земле черви есть.
В комнатах Настя увидела стеллажи книг от пола до потолка. Уважающие себя книги стояли, как тайна. Настя поняла, что находится на границе неизвестного пространства, обычно она сразу замечала все выгоды и невыгоды нового пространства - так пчела-разведчица видит, медоносное или нет данное место на лугу. И вот Настя мгновенно учуяла высшую степень медоносности, сначала она поняла это как бы желудком, который уже напрягся в предвкушении пирожков, потом глаза Насти нашли маленькие косолапые ножницы для ногтей - такие же были в сумочке богатой племянницы тети Фаи... И уже в большой комнате пахло пирожками, и в детской - больше некуда спрятаться, давайте быстрее - жарьтесь, пирожки! А Сонечка такая, в это время ходит и приговаривает; чего бы такого сладенького в рот себе положить. Хотелось дать ей в лоб.
Наконец позвали есть, и Настя с приветственным визгом бросилась к пирожкам, но ее попросили вымыть руки. "Это я лужу перегоняла, - чуть ли не светским тоном начала Настя. - Лужа во-он там была, а я ее во двор - она нужна мне на плоту кататься".
- Мама, а нам можно на плоту?
Мама вдруг вспомнила, как сама в детстве любила на плоту... А Настя брала в обе руки по пирожку и глотала, глотала, краем глаза замечая, что Миша едва шевелится во время еды, так что кажется, что кусок еле движется внутри, застревает-застревает на середине - между горлом и желудком, как бы задумавшись: не выйти ли обратно. Вдруг она поняла, что все смотрят на нее, ах, все равно им не объяснишь, какой у пирогов вкус - вкус воздуха, их можно бесконечно есть, как бесконечно мы глотаем воздух.
- Антон! У тебя сто танков, у меня сто. Кто победит?.. Не знаешь. Ага, сдаешься?
Взрывная жестикуляция Насти сразила Антона.
- Сдаюсь.
- Значит, я победила. А яблоки можно? - И она стала брать из корзины яблоки и откусывать из двух рук сразу, а Безымянка и Доходяга мирно, без танков, доедали выданные им мясные внутренности от двух подгоревших пирожков.
- Ой, жмет что-то... опять жмет! - губа Насти уже свернулась и начала сползать набок.
Пришлось положить ее на диван, рядом с нею примостилась тотчас Доходяга, наконец Насте полегчало, и она вместе с собакой убежала на улицу, краем глаза заметив, как на ее место ложится Миша. Он из тех людей, про которых тетя Фая говорила: "Не доел, так долежу".
Настя обмакнула палочку в пролитую белую краску на асфальте и стала рисовать танцующих человечков - она только что видела таких на книге у Ивановых. Все время она думала об этих Ивановых, а у них в это время раздавалось ворчание Антона: мол, Настя говорила "вкусные, вкусные пирожки", а так много съела, что даже невкусно стало. "Таково соотношение Рая и Ада, - объяснил сыну Миша. - Всякое чрезмерное удовольствие приводит к неудовольствию, а обратное неверно..."
Соотношение, Рай и Ад, в то время, как у Насти просто большой рот, похожий на осьминога, - Антон продолжал ныть, а мама стала защищать Настю:
- Организм у девочки если этого потребовал.
- А яблочек-то тютьки, - ответила Соня.
- Ну, раз их тютьки, значит мы не будем их нямки, - в тон ей нашелся Миша.
- Не надо жадничать, это не Настя, это организм ее съел, а организм ведь умнее нас, он знает, что ему надо.
- Я не жадничаю, но Настя съела.
Мать криком приказала ему молчать.
- Я замолчу, но зачем она яблок нам не оставила!
- Хватит! - не выдержал даже Терпеливейший. - Ты русского языка не понимаешь, но язык ремня, наверное, поймешь - смотри, какой у ремня язычок! - он расстегнул ремень и помахал его концом. - Не будешь капризничать?
- Я не капризничаю, а просто говорю, что Настя съела все одна.
В это время в раскрытое окно донесся голос:
- А мы сегодня ели мясо!
Это Настя заключала в свои грязноватые объятия то одного, то другого знакомого и сообщала:
- Сегодня. Мы. Ели. Мясо.
- Миша, неужели ты ничего не понял?
Он пожал плечами и продолжал лежать. Эх, эти мужчины - у них нервы, как стальная проволока, в которой вяло проворачиваются жирные туши нейронов. "Мы... Мы... Мы... Мясо... Мясо..." - доносилось со двора.
- А еще гуманная часть природы! Вставай.
"Все им вставай да вставай..." - думал Миша. Жена слишком существовала в его жизни. Она так мелькала, что все ее движения сливались в одно беспрерывное мелькание.
- Папа - хлебматик, он делает настолько все спокойно, что некоторые холерики готовы ему по башке дать, - бормотала в углу Сонечка.
- Не хлебматик, а флегматик, - поправила ее мама.
- О дайте мне отдохнуть, хоть сто лет одиночества! - вздохнул Миша, вставая и на ходу сочиняя: "И кстати тут катаклизмы мне жизнь прописала, как клизмы".
Он побрел к холодильнику, налил квасу и получил от него острое ледяное удовольствие, после чего он еще пожелал такого удовольствия и налил другой стакан, но уже чувствуя, как крутятся бешено холерические нейрончики жены - каково ей выносить его замедленные танцы на тему домашнего хозяйства! Он схватил расческу и начал расчесываться, чтобы пойти в суд и узнать, почему мать посадили, а дочь никуда не определили, люди же должны быть - в самом деле - гуманной частью природы...
- Вот это другое дело, - сказала ему жена.
