Дмитрий Гаврилов, Анна Гаврилова
        
        
        Смерть за смерть. Кара грозных богов
        
        Часть 1
        
        Глава 1
        
        Солнце клонилось к закату, когда вдали, там, где сходятся Вышний мир и Срединный, показался знакомый берег. Ладога!
        Ещё день-другой назад любой бы из корабельщиков возликовал. Но в этот раз причин для веселья, да и заздравной кормчему не было. Больно горька весть, которую несут под чёрным парусом печали.
        Умер великий Рюрик. Ушёл в навь достойно, как и подобает мужчине, вождю, князю. Но это не умалит горя осиротевшей земли, не приглушит завывания плакальщиц, не высушит слёзы златовласой Силкисив.
        Розмич прикрыл веки, в сотый раз представляя, как ступит на пристань, взойдёт по пологому холму, минует многолюдный город и поднимется на крыльцо княжьего терема. Как встанет пред младой княгинею и, склонив голову, поведает дочери о смерти отца. Отведёт взгляд и, невзирая на горючие женские слёзы, расскажет о доблести, с какой разил врагов в том последнем бою, о славной победе князя над Корелой и долгой, мучительной смерти от ран. Так велел ему строгий Олег - Одд, наречённый Стрелой.
        А князь и впрямь умирал медленно, поначалу никто и не понял, что вот она - Морена явилась. Раны казались несерьёзными, а сам Рюрик посмеивался: ещё одно сражение записано в памяти множеством пустяковых рубцов. Да, это сражение забудут не скоро, но виной тому не шрамы, а смерть лучшего из князей! Что теперь будет с его землями и людьми - только боги ведают. Обрушат ли они на головы смертных все неудачи мира? Или новый владыка примет на себя тяжкий груз?
        Когда лодья подошла к пристани, на берегу уж толпился народ. Ладожане пожирали корабельщиков взглядами, особо нетерпеливые выкрикивали - что да как. Но Розмич, поставленный старшим, велел спутникам держать язык за зубами - скорбную весть положено узнать сперва княгине, после - всем остальным. Даже примчавшимся на берег дружинникам, из числа тех, кто под началом мудрого воеводы остался для защиты города, ни слова о гибели Рюрика не сказали…
        Сумерки сгущались, были похожи на кисель. Но Розмич вознамерился тут же повидаться с Силкисив. Хоть и не принято поминать смерть ближе к ночи, а тянуть без толку. Княгине уже донесли о лодье, и не явись вестник сразу, сама поймёт. И не столько поймёт, сколько навыдумывает - бабы, они такие. Решит, что не отец, а муж любимый пал, ненароком весь терем взбаламутит, за ним - и всю Алодь-Ладогу.
        Муж Силкисив - Олег, волею Рюрика наместник в этой земле. Зеленоглазый мурманин правит справедливо, народ его поболе старого князя любит, едва ли не молится. Уважает Олега и всяк северянин, и варяг, и словен.
        Если о Рюрике Новгородском бабы да ребятня просто поплачут, то над известием о гибели Олега белугами взвоют. А ведь когда-то, скоро уж двадцать лет с тех времён выйдет, многие земляки нос воротили, называли мурманскую кровь нечистой…
        Напоследок Розмич подозвал друга - невысокого, вдумчивого дружинника по имени Ловчан, шепнул на ухо:
        - Узнай, где найти купца Жедана. И про лодью его расспроси.
        - Узнаю, - пообещал тот. - Расспрошу.
        Эта тонкая, статная женщина с золотыми косами и огромными синими глазами всегда восхищала Розмича. От того, что именно ему поручили стать вестником её горя, дружиннику делалось дурно. Он старался говорить как можно мягче, расчётливей, но в таком деле сколько ни смягчай да ни подбирай слова - не поможет.
        Силкисив слушала рассказ мужнего гонца, как и положено княгине - молча, с каменным лицом. Только предательские слёзы застилали её небесные очи и изредка скатывались по щекам, выдавая нестерпимую боль любящей дочери. Много позже, когда рядом останутся только ближние, позволит себе разрыдаться по-настоящему, запричитать. Но пока сидит в резном кресле, пока голову стискивает княжеский венец, будет изо всех сил притворяться холодной.
        - А что Олег? - спросила она, помедлив.
        - Олег и Вельмуд созывают общий сход. Прежние клятвы, те, что вожди Рюрику давали, подтвердить хотят сызнова. Вся варяжская дружина Рюрикова уже Олегу присягнула, потому как Удача к нему боле иных добра. Старшим теперь Инегельд.
        Розмич даже обрадовался, что дозволено уйти от скорбной вести, и стал перечислять, куда да кто из знакомых Олеговой жене бояр да дружинников направился. Этот - к кривичам в самый Полоцк. Другой - уже на пути в стольный Новгород, к сводной сестре Силкисив, хотя та ещё, считай, девочка. Вельмуд - князь всей ильмерской Руси - и так всегда при Рюрике был. В Мерь да Чудь старый Валит вызвался сходить, хоть и дальняя, но родня…
        Княгиня прервала его рассказ:
        - А ты?
        - А мне дорога вышла к ве?си^ [1] - в самое Белозеро. Полата звать.
        - Брата? Зачем?
        - Прости, княгиня, про то сам сказать не могу. Князю Олегу клялся на железе, что исполню всё, как им задумано…
        Силкисив, так называли её мужнины земляки, хотя родичи именовали Рюриковну Златовласой. Княгиня не видела младшего брата с того скорбного дня, как хоронили золовку Едвинду и маленького Ингоря. Боги забрали обоих внезапно, в седьмицу^ [2] . Сначала - дитя, после - мать.
        Херрауд и Ингорь народились в один год, но навий властитель лишил Рюрика и жены, и младшего сына. А Олегова отпрыска пожалел.
        Она хорошо помнила прошлогодний злосчастный травень^ [3] , как в считаные дни угасла Едвинда, сражённая внезапной гибелью своего мальчика, враз постаревшего Рюрика - с полдороги вернувшегося из похода на Корелу…
        А Полат, оказавшийся в ту пору на съезде князей в Новгороде, и не скрывал от неё злобной радости. Силкисив попрекнула брата.
        Но он припомнил в ответ, как много лет назад, когда восстал Вадим, может, сам Рюрик, а может, и Олег заманили мятежников в новостроенный княжий город и истребили всех. При этом Силкисив и Полат успели укрыться в детинце и сумели пережить набег поддавшихся на уловку воев Вадима. Да их мать лишилась головы под топором неистового Беса…
        - Это сами боги мстят князю за давние неправедные дела! - говорил Полат. - Кабы нас не хранили, и мы бы пали в тот день.
        Силкисив не верила в изощрённый хитростью ум отца. Чтобы вот так, да собственную дочь в качестве наживки? А мужа побоялась спросить о том и тем оберегала от гнева обоих собственного брата.
        Но вот уж не минуло и пары лет со смерти Едвинды, как грозные небожители прибирают и самого Рюрика…
        Княгиня вздрогнула, смахнула накатившую слезу:
        - Ничего Олег боле не велел на словах передать?
        Розмич понизил голос и приглушённо ответил:
        - Сказал, чтобы за сыном Херраудом пуще прежнего следили б. И прежде чем кормить, сами бы пробовали на вкус.
        - Да вроде бы и так… - начала было женщина, испуганно глянув на посланца.
        Но Розмич приложил к устам палец и произнёс:
        - Князь вскорости уж вернётся, как справит тризные дни… И обо всём поведает.
        - Тогда в добрый путь! Боле не держу… - молвила Силкисив, задохнулась, но, приложив ладонь к груди, всё же справилась с горестным криком, готовым было вырваться наружу. - Да хранят тебя боги, Розмич! - проговорила княгиня и знаком отпустила дружинника.
        Едва тот вышел за порог, подскочила девка-прислужница. Поклонившись в пояс, прощебетала:
        - Тебя, доблестный воин, видеть хотят.
        - Кто? - нахмурился Розмич.
        - Дело Белозера касается, - невпопад ответила девка и заторопилась прочь. Через пяток шагов остановилась оглянуться.
        «Вот уж… княжий терем! - с досадой подумал дружинник. - По тесной деревенской избе вести разлетаются куда медленней!»
        Розмич не сомневался - за ним прислал кто-то из знати, вхожей в княжий терем. Он за Олеговым поручением мог отказаться от навязанной встречи, но больно любопытно стало - кто же столь проворен и хитёр, что сумел услышать тайный разговор. Да и храбр к тому же: трус не станет звать на встречу вот так, сразу.
        К великому удивлению воина, девка привела в горенку. Не убогую, но слишком простую, чтобы с ходу опознать в ней прибежище первой жены князя Олега.
        Она стояла посреди. Высокая, в меру пышнотелая, одетая по обычаю своей страны - в длинное цветастое платье с узкими длинными рукавами, поверх которого была рубаха плотной ткани с откинутым капюшоном. Плечи окутывало покрывало, расшитое серебряными и золотыми крестами.
        Волосы заплетены в косу, собранную на затылке, гордо вскинутую голову вместо княжеского обруча венчает диадема, каких в славянских землях не найти. На белом лице россыпь конопушек, да в тусклых зелёных глазах - тоска, которая никак не вяжется с семью радужными цветами дорогих одеяний.
        Прежде Розмич видел Риону всего пару-тройку раз и то мельком. Рыжеволосая женщина жила чуть ли не затворницей, с осуждением смотрела на варягов да словен и их обычаи. Народ сперва удивлялся, после - злился, не понимая, почему дочь заморского властителя таится от людских глаз, подобно ночной нежити. Остыл, прознав о горькой её судьбине…
        Сам Розмич считал судьбу Рионы непримечательной: ну влюбилась дочь скоттов^ [4] в зеленоглазого Олега-Одда, ну приехала вслед за ним в дикие земли словен, и что? Знала ведь - не быть ей единственной. Не бывает так, чтобы у князя только одна жена! И нет ничего особенного в том, что Олег взошёл на ложе с другой. И если кто и виноват, что любит Рюриковну крепче зеленоокой - первой, так это она же сама, Риона. Девочку родила - не сына, а у Силкисив сразу Херрауд народился. Впрочем, горевать тут вообще не о чем - дела житейские.
        Дружинник совершил положенный поклон и замер в ожидании.
        Княгиня не спешила говорить, мерила Розмича внимательным взглядом, будто решая, достоин ли тот услышать волшебный голос. Наконец Риона произнесла:
        - Ройзмич. Ты отправляться в Белозеро?
        Воин кивнул и невольно поморщился: княгиня не сильно коверкала слова, но было ясно - по-словенски говорит редко.
        - Я просить… услуга, - продолжила Риона. - Ултен, кульдей из моя свита, мечтать посетить озёрный край. - И пояснила, предупреждая вопрос Розмича: - Писать деяния вендов. Ты взять его с собой?
        - Кто таков кульдей?
        Розмич про то, что славяне ещё и «венды», разумел. Знал и то, что мудрый князь привечает могущих создавать черты и резы. И всё равно хотел ответить, мол: не велено, да и поход предстоит не увеселительный. Но княгиня и в этот раз опередила:
        - Божий человек^ [5] , кульдей странствуй по миру. Он неприхотливо и толково, - путалась Риона. - Не быть в тягость. Орвар-Одд не серчать.
        Ну что тут возразишь?! Да и осмелится ли простой дружинник перечить жене князя?
        - Как прикажешь, - поклонился Розмич. - Где найти этого Ултена?
        …Покидая покои Рионы, дружинник хмурился.
        Его беспокоил не священник, навязанный в попутчики, а странная осведомлённость первой жены Олега. Впрочем, выяснять подробности Розмич не собирался: это бабьи войны, в кои мужику соваться нельзя. Иначе, не ровён час, сам обабишься.
        Ловчан поджидал Розмича у гридни. Рядом с ним стоял грузный мужик, вовсе не старый, но с окладистой рыжеватой бородой и выпученными рыбьими глазами. И хотя прежде Розмич купца Жедана не видел - сразу признал. Судя по одёже, дела у того идут неплохо. Видный человек.
        - Здрав будь, - кивнул Розмич.
        Взгляд у купца нагловатый, цепкий. Голос - басистый, раскатистый.
        - И тебе не болеть, - слегка поклонился Жедан. - Говорят, дело у тебя ко мне?
        - Верно. Я с малым отрядом в Белозеро иду, а ты, если молве верить, лучший путь знаешь.
        - Знаю, - отозвался Жедан с ухмылкой. - Да только провожатым не нанимаюсь.
        Розмич криво усмехнулся. Вот же лисье племя! Понял, не в провожатые зовут, а всё равно вертится, языкастость свою показывает. Что ж, плох тот купец, который без торга по рукам бьёт. Но и дружинники не лыком шиты!
        - Князь Олег велел мне с тобой, на твоей лодье, идти, - сказал дружинник, снимая с пояса полный дирхемов кошель и взвешивая его в ладони. - Заодно тебя да товар охранять.
        Взгляд купца не переменился, остался по-прежнему наглым. Простому человеку могло бы показаться, что и вовсе на кошель не глянул.
        - Так ведь лодья у меня, та, что для тех рек годится, одна теперь на ходу. Невелика, да и старовата. Вот, и её латать недавно пришлось. А товара много накопилось. Коли тебя и твоих молодцов с собой брать, часть сгружать нужно, а это убытки. Кошель-то для такого дела худоват…
        «Вот ведь жук!» - воскликнул Розмич мысленно. А вслух сказал:
        - Ты мне зубы не заговаривай. Я по поручению самого князя еду! Ты бы всё одно каких варягов бы нанял, а тут мало что охрана выискалась, так и дирхемы сами в руки идут.
        - Так и все под князем ходим, пока вот под Олегом… - развёл руками Жедан. - Слыхал, горе-то у нас какое - нет больше Рюрика. Да смилостивятся над ним боги! - забормотал он, касаясь оберегов на груди. - Вдруг по старому князю всенародную скорбь объявят?
        - Слыхал. Тебе за то, чтоб в море скорее вышел, и серебро даётся. И за молчание. Это ты точно заметил, все теперь под Олегом, а он шутить не любит, - пригрозил Розмич.
        - Ну ты сам посуди, мил-человек, коли доберёмся опять же в Белозеро, мне откель в обратную дорогу других варягов-то найти? То-то и оно!
        Розмич хоть и улыбнулся быстрой смене купеческого настроения, а дельного ответа придумать не мог: всё ж не прирождённый посол, а воин. Не приучен языком чесать. Пришлось согласиться с поражением.
        - А ежели в глаз дам? - подражая беззаботному тону торговца, спросил он. - Да так, что после всё своё добро знахаркам отнесёшь, лишь бы вылечили?
        Купец ничуть не растерялся, наоборот - приосанился.
        - Да разве пристало княжьему дружиннику о простого человека мараться?
        - Ты не простой, а я не брезгливый, - оскалился Розмич.
        Жедан бесстрашно отступил на шаг, смерил воина новым, более пристальным взглядом, в котором, впрочем, появилось веселье.
        Не слишком высок - всего на полголовы выше самого купца, сероглаз, лицо обрамляют густые русые кудри, борода стрижена. Зато плечи широки, а на ногах стоит до того крепко, что кажется, будто врос в землю. Пояс блестит серебряными бляшками, выдавая в собеседнике не последнего для князя человека.
        - А не ты ли случаем тот воин, что на осенней ярмарке косолапому хребет голыми руками переломил? - хитро поинтересовался торговец.
        Розмич не ответил, только оскалился сильней.
        - И бешеного коня, прозванного в народе Лютым, объездил и приручил?
        Дружинник по-прежнему молчал.
        - И лучшего новгородского поединщика в пыли извалял? Зубы выбил и ещё постыдного пинка напоследок отвесил…
        - Да он это, он… - не выдержал Ловчан.
        Купец заметно повеселел.
        Слава Розмича и впрямь гремела от Ильменя до самой Алоди. И даже у самого предела сих земель народ охотно судачил о подвигах удачливого дружинника, жадно выспрашивал у заезжих, чем ещё отличился вояка. А все окрестные родители спали и видели, как бы заполучить сероглазого в зятья. Жедан же последние четыре года был в отлучке, потому и не признал в говорившем того самого - меченого. Теперь же гордился - такого человека в словесном состязании обставил!
        - А у тебя и точно шрам есть? - спросил купец.
        Розмич не смог сдержать улыбку, а Ловчан и вовсе расхохотался.
        Пресловутый шрам, полученный ещё в детстве, вызывал нездоровое любопытство у всех без исключения. Ещё бы, ведь не абы чей коняка на голову ступил, а гривастый самого Олега, вещего князя. И мало кто знает, что Розмич, сын пахаря, в ту пору звавшийся детским прозвищем Роська, рыдал после этого совсем не по-геройски, целых два часа. И орал на всю округу, в мамкин подол сморкался.
        Зато Олег разглядел в покалеченном мальчишке нечто особое, вот и прозваньем наградил непростым - Розмич, то есть «с метой». Так и взял ревущего к себе, в отроки. Вопреки обычаю взял. Обучил сына пахаря ратному делу, а после тот добился права служить в дружине и превзошёл именитых сверстников мастерством.
        - На мне этих шрамов как на псине блох! - отозвался Розмич.
        Купец махнул рукой, окончательно уверившись, кого судьба подсунула в попутчики. Сказал больше для порядка:
        - Ты прости, ежели что не так!
        - Боги простят, а ты лодью снаряжай! - в тон отозвался Розмич.
        - Так я уже. Вы как раз вовремя явились - ещё бы день, и не успели. Я на рассвете уйти собирался.
        - Князь Олег - вещий, он ведал, когда посылал.
        Ловчан, которому поручал разведать про купца, лодью уже осмотрел - большая, справная. Он кивнул, подтверждая слова Жедана.
        - Что ж, так даже лучше, - заключил Розмич. - Поутру и свидимся.
        Дружинник пристегнул кошель к поясу, нарочно не замечая разочарованного лица торговца.
        «Ничего, потерпит, - решил он. - Неча было языком трепать!»
        Купец, смекнувший, что плату получит не сразу, грустно вздохнул и поспешил восвояси. На ходу костеря вояку за глупую шутку - это же надо, кошель зажать! Неужто ничего лучше придумать не мог?
        Розмич, наоборот, был очень собой доволен, но едва Жедан скрылся с глаз - посерьёзнел.
        - Ты наших предупреди, на рассвете уходим, - приказал он Ловчану. - И скажи, с нами ещё один человек будет.
        - Какой человек?
        Воин состроил недовольную мину, ответил с холодком:
        - Да скотт. Из свиты Рионы.
        - Человек, что ли, не ахти? - не понял Ловчан.
        - Нет, поп христианский! Скотты - народ такой, за данами да англами обитают, далёко на Западе, - пробурчал Розмич и, поглядев под ноги, продолжал: - Вот не везёт! Мало, что за ночь ни горло толком промочить не успеем, ни Рюрика помянуть толком, так ещё и этот, как его… кульдей навязался. Ох, не нравится мне это! Неудачно путь начинается, кабы беды не случилось.
        - А кабы и беда? - улыбнулся Ловчан, поглаживая рукоять меча.
        Собеседник смерил друга внимательным взглядом и ухмыльнулся.
        Да уж, чего-чего, а бед бояться не стоит - Олег с ним под поход к Полату самых лучших воинов отрядил, самых сильных. Этим что удача, что неудача - всё одно выстоят. Был бы меч верен, остальное - суета.
        - Добро! - кивнул Розмич. - Стало быть, на рассвете!
        Дюжина молодцов во главе с Розмичем прибыла на пристань затемно. На лодье Жедана уже вовсю готовились к отплытию - корабельщики сновали взад-вперёд, в последний раз проверяя, всё ли погружено и закреплено, надёжна ли оснастка. Сам купец стоял неподалёку и, заложив руки за спину, важно покрикивал на подручных.
        Завидев дружинников, Жедан расцвёл улыбкой и поспешил сообщить:
        - Ну, раз вы всё одно с нами - тады и на вёслах кого подменить сможете, коль потребность случится. Я ведь половину людей уже по домам отправил, иначе не уместились бы. А теперь всё в порядке! Так что все на борт - чую, будет нам ветер попутный!
        Воины опешили не от слов - управиться с веслом дело плёвое - от наглого тона. А Розмич изогнул бровь, подумал запоздало: «Ой, неспроста Олег именно к этому купцу обратиться приказал…» И едва подвернулся случай, шепнул Жедану, чтобы шутки эти бросил: мол, сам Розмич веселье разделяет, а остальные не поймут. Ещё добавил доверительно:
        - Это у вас, торгашей, в почёте плутоватый Велес, а у нас свой бог - военный…
        - Да знаю, знаю! - отмахнулся Жедан, но хитреца из взгляда не исчезла.
        «Вот ведь человек! - возмутился Розмич мысленно. - Уже седина на висках проявилась, а он всё хохмит!»
        На этом странности не закончились.
        Поднявшись на борт, мужчины обнаружили невзрачную девку, стелющую тюфяк на скамью близ места кормчего. Пристроив его таким образом, прислужница положила поверх одеяло из ярко окрашенной шерсти, пощупала - мягко ли. На недоумевающих дружинников покосилась, как голодная змея, и заспешила обратно на берег.
        - Баба. Не к добру, - прошептал кто-то, и прежде чем Розмич успел озвучить свои предположения, на борт взошла Она.
        Невысокая девушка с синими, как послегрозовое небо, глазами. Такие очи прежде знал лишь за Олеговой женой. И вот, пожалуйста! Румяная, но уж больно худосочная, чтобы казаться красивой простому селянину. Платье скромное, волосы убраны под тонкий белый платок заморской ткани, закреплённый простым медным очельем. Увидав толпу вооруженных мужчин, девица опустила глаза долу и улыбнулась, отчего на щеках проявились крошечные ямочки.
        Розмичу показалось, что уходит из-под ног дощатая палуба, что предрассветное небо закачалось и грозит обрушиться на голову, что плеск ладожских волн стал нестерпимо громким и слышится в нём переливчатый девичий смех.
        Подскочивший Жедан по-отечески обнял синеглазую, сказал:
        - Вот, племянница моя любимая. Затеей зовут.
        - Не к добру, - тихо повторил Ловчан, а кто-то усмехнулся куда громче. - И не страшно тебе, девица, по морю-то? Тут и ветер, и укачивает!
        Щёки синеглазки вспыхнули малиновым цветом, спина горделиво выпрямилась. Но ответила не сама, дядя-купец был проворнее и куда говорливей:
        - Не боится. Четыре лета со мной за моря ходит. Теперь вот к отцу, брату моему, возвертаю.
        - Четыре лета?! - удивился Розмич. И поспешил пояснить, чтобы никто не подумал, будто речь о девице: - То-то я тебя, Жедан, в Ладоге раньше не видал. И где же ты скитался столько времени?
        - Много где, - купец надулся важностью, подбоченился. - Так ведь в Русу ходил, в Киев… в Царьграде бывал.
        - В Царьграде?! - разом выпалили дружинники.
        - Да, - подтвердил тот, а Розмичу показалось - ещё немного, и купец лопнет от самодовольства. - Вот и рабыню там прикупил. Эй, девка, подь сюды!
        На крик Жедана прибежала та самая невзрачная прислужница. Только теперь воины заметили, что девица если и похожа на словенку, то на сильно заморенную: кожа темней, глаза впалые, почти прозрачные, нос некрасивый - шибко длинный. Когда купец сорвал с девичьей головы платок, взглядам предстали чёрные, как ночь, косы.
        - Гречка! - пояснил торговец.
        - Гречиха, - поправили его самые грамотные.
        - Ромейка, дурни! - буркнул седатый кормщик в кулак.
        - Две бабы на лодье, - покачал головой Ловчан.
        И теперь уже Розмич повторил озвученную соратниками мысль:
        - Не к добру.
        Кромка виднокрая кроваво вспыхнула, Даждьбог протирал очи ото сна, первые лучи пробудившегося светила озарили стелющийся над водами туман. Рассветные сумерки начали таять, как кусок снега, брошенный в раскалённый печным жаром горшок.
        Жедан облизал палец, поднял повыше и заключил:
        - Ветер пока слаб, но хорош. Глядишь, разгуляется. - И рявкнул, как заправский мореход: - По местам!
        Сноровистые подручные уже убрали мостки, когда с пристани прозвучал зычный крик:
        - Подождите! Подождите!
        - Это что за худоба? - хмуро пробасил Жедан, перегибаясь через борт.
        По пристани метался высокий рыжеволосый человек в длинных одеждах, размахивал руками и продолжал голосить. Большую часть слов корабельщики разобрать не могли, казалось, человек не говорит, а каркает.
        Розмич хлопнул себя по лбу:
        - Это же Ултен!
        - Какой такой Ултен? - насторожился Жедан.
        - Божий человек, говорят. С нами в Белозеро идёт.
        На лице купца отразилось недоумение и вмиг сменилось озабоченностью:
        - Поп, что ли, иноземный? О попе? договора не было!
        - Значит, теперь будет, - просто ответил Розмич. - Вели мостки взад приставить.
        - Какие мостки? Зачем? - искренне возмутился Жедан.
        - Затем, чтобы на борт кульдея ентого принять.
        Помня о словоохотливости купца, Розмич сразу перешел в наступление - расправил плечи, выпятил грудь и подбородок, грозно потёр кулак ладонью. Впрочем, старался не столько для Жедана, сколько для его племянницы - пусть видит… стать молодецкую.
        - Ящер его забери! - выругался купец, поняв, что отделаться от незваного попутчика не получится. И, вопреки здравому смыслу, всё-таки прикидывал, удастся ли усадить и священника за вёсла, коли случится в том нужда. Больно худой поп, как та же Затея, да бледный.
        Ултен с мальчишеским проворством взлетел по мосткам, слегка поклонился - сперва Жедану, после Розмичу. На него глядели, как на чудо. Мало что одежды длинные, так ещё и на голове не пойми какая зараза.
        Общее мнение озвучил Ловчан:
        - В костёр упал?
        Брови Ултена взлетели на середину лба, улыбка стала глуповатой. Обычно так улыбаются, если не расслышали или просто не поняли.
        - Голова, говорю, - пояснил Ловчан, указывая на собственное чело.
        Скотт бритый, но только наполовину - от уха до уха, через темечко. Отчего его лоб казался огромным. Рыжая борода была разделена на две части и напоминала рога, растущие из подбородка. А длинная одежда придавала священнику сходство с крайне уродливой, мужеподобной бабой. Нескладный, словом.
        В этот раз никто не изрёк многозначительное «не к добру», потому как три «бабы» на борту лодьи прочат не какие-то мелкие неприятности, и если не Всемирное половодье, то бишь Сумерки богов, так настоящую беду.
        Не дождавшись от кульдея ответа, Ловчан махнул рукой. Жедан хотел сплюнуть от досады - не понравился ему полулысый, ну ни капельки! Но вовремя опомнился - дурной знак плевать на корабельные доски, а в воду - и вовсе святотатство.
        - Отходим! - приказал купец, ещё раз про себя проклиная нелёгкую, что принесла на его лодью нежданного гостя.
        Глава 2
        Ветер и впрямь был ещё слабоват, его сил хватало лишь для того, чтобы чуть горбатить парус. Корабельщикам пришлось взяться за вёсла, но люди не роптали. Хотя гребли слаженно, берег скрылся не скоро.
        «Отчего-то ведь решил купец заранее выйти на большую воду, - смекнул Розмич. - И, как видно по ватаге его, завсегда так делает - не придурь».
        Племянница Жедана расположилась на мягком тюфяке, близ кормчего. У её ног, прямо на досках, недвижной тенью сидела ромейская девка. Затея то и дело бросала любопытные взгляды на Олеговых дружинников, они тоже исподволь рассматривали синеглазую девицу, тихо судачили промеж собой: каково же было бабе четыре лета по морям-то ходить. Посмеивались.
        Розмич разговорам не мешал, порой и сам вворачивал ехидные словечки, отчаянно надеясь, что соратники не заметят предательского румянца, который не желал сходить с лица от самой Ладоги. Это внезапное смущенье злило Розмича сильней, чем наглость, накануне проявленная купцом.
        Сам Жедан с гусиной важностью расхаживал по палубе, покрикивал на гребцов да с прищуром поглядывал на скотта Ултена. Священник сидел на носу лодьи, особняком, и с каждым мгновеньем делался белее. Его губы беззвучно шевелились.
        Купец сразу понял - молится. По уму, нужно осадить полулысого, а то вдруг Морской владыка, услыхав слова, обращённые к чужому богу, осерчает и накажет корабельщиков? Но Жедан провёл немало времени в Царьграде и знал лучше многих - христьянина проще бросить за борт, чем уговорить посидеть без молитвы хотя бы мгновенье.
        Конечно, вера скоттов сильно отличалась от ромейской, об этом Жедану тоже было ведомо, но суть от того не меняется. И те и другие верят, дескать, бог-то всего один, остальные - бесы вроде бы. Ещё верят, будто жил когда-то на земле сын этого бога - Иисус. Он не разделял народ по племенам и велел всем жить в мире и прощении. За что и поплатился. Нынче ему поклоняются, как и богу-отцу, но толку? Боги-то словен некогда тоже по земле ходили, так чем этот Иисус лучше их? И что же это ещё за бог такой убитый, ещё и к дереву пригвожённый! Разве может смертный бога так уделать? Нет, спорить с полулысым Жедан не собирался…
        - Погоди-ка! - крикнул купец, голос прозвучал громовым раскатом. - Суши вёсла!
        - Это ещё за каким… - встрепенулся Розмич.
        Жедан смерил дружинника хитрым взглядом, сказал с деланой строгостью:
        - Ты, мил-человек, у себя на суше распоряжайся, сколь душа просит. А на море меня слушать будешь. Пока требы Волхову не справим, никуда отсюда не двинемся.
        - Ах да! Волхову! То добре! Нельзя не почтить грозного коркодила! - рассмеялся Розмич.
        Бедный скотт позеленел, когда Жедан, подхватив припрятанный до поры мешок, вышел на нос лодьи. В мешке копошилось и пыталось кукарекать.
        - Эй, меченый, подь сюды! - позвал купец.
        Розмич вмиг оказался рядом, выхватил из мешка крупного чёрного петуха. Разжалованный властелин курятника пытался побороть дружинника, но силы оказались неравны. Купец тем временем извлёк невесть откуда большой камень, умело привязал его к лапам чернокрылого и, подхватив голосящую жертву, самолично выбросил за борт.
        - Хвала Волхову! - молвил он громко, а тише добавил: - Пошли нам попутного ветра да лёгкой волны! Не обессудь, коли чем обидели…
        Куцые крылья отчаянно били воздух, но изменить предначертанного судьбой не смогли. Петух с громким плюхом вошел в воду, тёмные волны Алоди схлопнулись, проглотив подношенье.
        Жедан расплылся в широкой улыбке, заявил громогласно:
        - Хорошо пошёл!
        От этих слов лицо Ултена стало и впрямь зелёным, но едва кульдей взвился на ноги и перегнулся через борт, оказался в могучих объятьях дружинника. Глаза иноземца выпучились, грозя лопнуть. Розмич, кривясь, зажал священнику рот и рыкнул:
        - Терпи! Сейчас нельзя! - И добавил громогласно: - Эй! Дайте хоть посудину какую!
        Кто-то проворный подставил ведро, и желудок Ултена смог-таки облегчить свою тяжесть. В воздухе появился отвратительный кислый запах.
        - Ну и вонища! - сказал Розмич, вытирая испачканную руку о подол монашьих одежд.
        Несчастный священник попытался отшатнуться от неотёсанного дикаря, да не смог - сил не было. Так и осел на палубу.
        Корабельщики вновь налегли на вёсла, вскоре жертвенное место осталось позади.
        И тут, как по волшебству, ветер окреп и с новыми силами уж полнил парус, освобождая мореходов от тяжкого труда.
        - А вот теперь можно и за борт! - возвестил сияющий Розмич. И добавил, кивнув на полное рвоты ведро: - И это выплеснуть не забудь.
        - Дикари! - Священник вновь позеленел, и через несколько мгновений к плеску вод добавились надрывные звуки.
        Уже позже, когда солнце покатилось на закат, а морская болезнь чуть отпустила, скотт ожил и пристал с расспросами:
        - Я знаю ваших богов. Велес, Перун, Даждьбог… но кто есть крако… кракодайл? - спросил он Жедана.
        Купец хитро подмигнул и отправил иноземца к кормчему - тот куда дольше по этим водам ходит и знает лучше.
        Седатый кормчий на вопрос ответил не сразу. Для начала воздел глаза к небу, будто переносясь памятью в почти забытые времена, когда родилась эта легенда. А заговорил с таким видом, словно и сам был участником тех далёких событий:
        - В века стародавние, когда мир был юн, жили в этих землях дикие-дикие люди. Их кто как кличет: кто бородачами, кто древичами, кто неврами… Мореходства не знали, землю пахать не умели, а из зверья только зайцев ушастых промышлять могли. Боги глядели на людишек этих и плакали.
        И вот однажды пришел сюда великий князь Словен. При нём, как полагается, дружины. Поглядел вокруг и решил остаться. Поставил город, каких прежде тут не бывало - со стенами. Велел своим людям научить дикарей пахать и сеять, стрелы правильные мастерить и охотиться. Дикари сперва не понимали, чего же от них владыка хочет, не принимали его науку, бранились и лезли в драку. А после увидели: коли зерно сеять, по осени урожай бывает, и урожаем этим в зиму кормиться можно. Узнали, что ежели не зайца бить, а тура - мяса ого как больше! И прониклись они к князю такой любовью… что стали зваться не бородачами, а в его честь - словенами.
        Князь Словен правил долго, а умирая, завещал все земли сыновьям. Про них мало что знают, да много врут. Но был один, старший, коего в землях алодьских и новгородских особенно хорошо помнят. Волховом того сына звали.
        Не простой человек был - в потаённый мир вхожий. Много добра людям причинил. В его память и речку, что Ильмень-батюшку с Неявой^ [6] -матушкой соединяет, назвали. Но я не об этом.
        На исходе дней своих Волхов явился к среднему брату, что Алодью правил, и попросил:
        - Похорони-ка меня в кургане.
        А тот ему:
        - Как же тебя хоронить? Ты ж живой!
        - А вот так.
        И до того непреклонен Волхов был, что брат егоный согласился и сотворил всё, как старший велел. Кабы раньше слово молвил, я б тебе этот курган показал, он до сих пор над землёй высится, никакие ветра его не трогают. Да и лес могилу ту стороной обходит - не растут деревья на кургане, хоть убейся.
        Но на том дело не кончилось. Едва Волхова похоронили, едва справили тризну, как в речке близ Алоди появилось чудо-юдо, коркодила. Кто видел, говаривал: морда длинная, зелёная, с рогами. И зубы - во!
        Народ, недолго думая, начал на коркодилу охотиться. Сети расставляли, запруды хитрые, с кольями по дну, делали, а зверь всё не попадался. Тогда сам местный князь на охоту собрался, велел копья готовить и луки, да непростые, а из тех, что коня со ста шагов насквозь прошибают.
        И вот… явился князь на берег реки, натянул тетиву и стал ждать. День, два, три… пока руки не ослабли. А едва опустил оружие, из воды морда коркодилы вынырнула и говорит человечьим голосом:
        - Ты, князь, не бей меня. Я ж не абы кто - брат твой родный. И покуда курган мой над Алодью высится, буду я, в помощь тебе, правосудие вершить. Кто добрый по воде пойдёт - не трону, а злодеев в щепки изгрызу.
        Владыка сразу уверовал, что перед ним брат - по голосу узнал. Поклонился в пояс, слов ласковых наговорил и ушёл восвояси. И народу своему наказал: коркодилу не бить, а требы ей подносить. И поведал, мол, правых чудо-юдо не трогает.
        Вот с той поры и повелось: хошь по водам близ Алоди пройти - коркодилу задобри!
        Румяная Затея всё это время сидела близ кормщика и слушала, распахнув рот. Едва тот закончил рассказ - не выдержала, пискнула:
        - А коли не задобришь, что будет? Сожрёт?
        - Ну… - протянул кормщик важно. - Коли правый человек, хороший, то не сожрёт. Но напугает обязательно.
        После бросил многозначительный взгляд на Затею и добавил с улыбкой:
        - Хотя… Тебя бы точно сожрал.
        - Это почему же? - воскликнула девица.
        - А потому как сильно до девок охочий и крепкий, - хохотнул кто-то из гребцов.
        Мужики грянули. Грекиня опять перекрестилась.
        Ултен, в отличие от девицы, особого интереса к рассказу не выказал. Наоборот - насупился, но вслух возражать не стал. Кто этих словен знает! Может, и впрямь ихний князь может три дня с натянутым луком у реки стоять!
        - А я слыхал, - встрял Ловчан, который всё это время прислушивался, - дескать, Волхов не после смерти в коркодилу превратился, а перед ней. И вот когда понял, что обратно человеком стать не может, тогда и попросил похоронить. И хоронили его не в домовине, как положено, а в закрытом каменном сундуке, чтобы народ мордой коркодилы не пугать!
        - Ой, ну да как же! - воскликнул кормчий. - А кто ж тогда по водам Волхова и в алодьском море плавает?
        - Вдруг сам Ящер? - предположила Затея осторожно.
        Грекиня, сидевшая при ней у ног, снова перекрестилась.
        - Ха! Больно ему, Ящеру, надо! Он всеми водами владеет, а коркодила только близ Алоди суд вершит!
        Спор мог бы разгореться не хуже купальского костра, если бы не скотт, обронивший будто невзначай:
        - В землях, откуда я родом, тоже в чудовищ верят.
        Глаза Затеи вспыхнули интересом, а кормчий спросил лениво:
        - И чё за чуда? И как откупаетесь?
        Не успел кульдей раскрыть рот, как с другого конца лодьи завопил Жедан:
        - Ты сказывай, сказывай! Но если кого накличешь - сам задабривать будешь! Первым за борт полетишь!
        - Не, в монахе сём желчи много будет! Как бы животом потом чуде-юде не мучиться!
        Ултен смутился, пробормотал что-то о варварах, пережитках, вере в Господа. И прежде чем Затея с кормщиком начали пытать расспросами, поспешил уйти на нос лодьи. Останавливать чужеземца никто не стал - ведь дорога длинная, всё успеется. К тому же священник снова позеленел, и перекосило его так, что сам на морское чудовище походить стал.
        - Нет у него рогов, - сказал Розмич подошедшему Ловчану. - Я эту коркодилу видел однажды.
        - Видел? - изумился Ловчан.
        - Да, ещё в детстве. Я тогда в деревне жил. Вышел как-то раз к реке, смотрю - что-то не то. Вроде как бревно, да только не движется, будто теченья для него не существует. Пригляделся, а бревно-то с глазами.
        - И чё?
        - А ничё. Поглядело на меня и нырь в воду.
        - И не тронуло?
        - Неа, - задумчиво отозвался Розмич.
        Ловчан смотрел на друга с нескрываемым изумлением, после наклонился к уху, зашептал:
        - Так он ведь всем подряд не показывается, только избранным. Может, ты этого… волховать можешь?
        На физиономии Розмича расцвела широкая лучезарная улыбка.
        - Ага! Хошь, тебе крылья наволхую? - спросил он, кивая на тёмную гладь алодьского моря. - А плавник сам отрастишь!
        - Да ну тебя, - насупился Ловчан. - Я всерьёз, а ты…
        Махнув рукой, Ловчан устроился рядом и принялся глазеть на облака…
        Смеркалось. Для ночлега кормчий завёл лодью в маленькую уютную бухту, Жедан оставил на борту троих из своей ватаги. Остальные всем миром расположились на берегу, на широкой поляне, огороженной толстостволыми берёзами.
        Споро развели огонь, сварили полбу. Запах от варева шел такой, что даже у гнездящегося неподалёку дятла слюни потекли. Ели и корабельщики, и дружинники с охотой, только ложки стучали.
        Розмич с уважением отметил, что никто из людей Жедана в дороге под лавкой не лежал и через борт не перегибался, значит, моряки бывалые и хорошие. Ултен тоже поправился, и следа от недавнего недуга не осталось. А уж по тому, как уплетал варево, можно решить, будто священник здоровее любого варяга будет.
        Вслед за ужином пошли разговоры, тут руки Розмича сами собой напряглись, зубы стиснулись до боли в висках. Не зря говорят: бабе на лодье не место…
        Все, начиная седатым кормщиком и оканчивая Ловчаном, набивались в рассказчики. И если кормщик припоминал забавные случаи, где сам порой выступал дураком, то дружинники баяли важно. О сраженьях и воинских подвигах. Племянница купца слушала, распахнув рот, и каждого одаривала влюблённым взглядом. Розмичу отчаянно хотелось, чтобы и на него посмотрела так же, да язык почему-то закостенел.
        Жедан сидел рядом с племянницей, щурился, как домашний хорь, сожравший две дюжины мышей. А Розмичу в какой-то миг показалось, будто купец заметил его смущение и молчаливо посмеивается.
        От этой мысли воина взяла такая досада, что поспешил разогнать вверенную ему дюжину, пообещав с самого утра посадить на вёсла. После этой «прибаутки» Розмич удостоился-таки долгожданного взгляда. Но вместо любви в синих очах Затеи была горькая обида и осужденье.
        Ночью, ворочаясь в объятьях бессонницы, Розмич придумал, что ответить Затее. И историй вспомнил с десяток - одна другой лучше. А вот почему от одного взгляда на эту девушку теряет дар речи и превращается из весёлого парня, каким всегда был, в занудного молчуна - не понял. И почему при виде её земля из-под ног уходит - тоже.
        Утро нового дня явило путешественникам затянутое облаками небо. Резкий, порывистый ветер разозлил море - волны хищно бросались на пузатые бока лодьи, перехлёстывали через борт. Жедан деловито облизал палец, поднял его вверх, но и без того ясно - ветер пока попутный. Сам Волхов благоволит.
        Розмич тщательно скрывал досаду: при таком ветре на лодье идти не труд, а удовольствие. Перепоручив всю работу парусам, гребцы будут развлекать синеглазую Затею историями до самого вечера.
        «Ну и пусть!» - неожиданно зло подумал Розмич. Исподволь глянул на смешливую племянницу купца, стиснул зубы и заспешил на борт. А ещё подумал, что за всю дорогу ни разу о смерти Рюриковой ни словом не обмолвились. Или моряки не прознали - хорошо, что быстро в море вышли, а купец хранил секрет? А может, суеверно не хотели лишний раз Морену привечать скорбным разговором.
        …Опасенья Розмича подтвердились: благодаря Затее лодья мало походила на торговое судно, напоминала гнездо неугомонных грачей, волею судьбы плывущее по алодьскому морю. Окажись поблизости враг - не по парусу заметит, по шуму.
        Сам дружинник в разговоры не лез. Тот десяток историй, что вспомнил ночью, - благополучно забылся. Зато когда на лодье вновь принялись вспоминать о коркодиле Волхове, в памяти вспыхнула другая байка…
        Дело было немало лет назад, когда он, будучи уже дружинником, впервые оказался в Алоди. Город встретил воинов без особой радости, на Рюрикова шурина - мурманина Олега - всё ещё косились с подозрением. Олег же по прибытии не стал задабривать жителей пиром, как поступали обычно, а пошёл поклониться местным святыням. Розмич, младший гридень, оказался тогда в свите, сопровождавшей князя.
        Вот тогда и увидел впервые главного волхва Алоди…
        Старик был бос и, как водится, седовлас. Густая борода едва ли не по траве волочилась, а подол одежд покрывал плотный слой грязи и колючие репьи, подсказывая: старик не из тех, кто всё время на капище просиживает, принимая подношенья от сердобольных горожан, по земле он ходит.
        Разговор Олега и волхва проходил в стороне, был недолог. Отчего-то казалось, что мир вокруг князя и старика стал гуще, обрёл новые, более яркие краски. Но Розмич этим наблюдением не заморачивался - стоял вместе с остальными и ждал.
        После принесли требы кумирам, кланялись до земли… А вот когда развернулись уходить, Розмич случайно встретился со стариком взглядом и остолбенел.
        Он бессчетное множество раз видел ночное небо. Иногда оно казалось тёмным холстом, усеянным жемчужинами, иногда чудился бездонный океан, в недрах которого водится неведомое. Именно этот океан вспомнился Розмичу, когда заглянул в глаза волхва. На том и расстались.
        А спустя несколько дней волхв сам заявился в город и подловил Розмича, шедшего с пристани. Сказал без прелюдий:
        - Ты не простой человек, Розмич. Богами отмеченный.
        Дружинник хотел отмахнуться и отшутиться, как делал всегда, но рта раскрыть не смог, пришлось слушать.
        - Но про это ты и без меня знаешь - судьба много подсказок тебе дала. Вспомнить хоть коня Олегова, хоть коркодилу нашу. Волхов абы кому не является. А ты знаков не понял, другим путём пошёл. Зря, Розмич. Зря. На воинской дороге слишком много горя тебе отмерено, сойди.
        Розмич задумался, конечно. А как не задуматься, если перед тобой седовласый человек с глазами из бездонного ночного неба? И совет этот принял. Но с воинской стези не свернул.
        Вот и теперь, вспоминая ту встречу, размышлял, что поступил верно.
        И кому охота чуть ли не каждый день на капище перед богами отплясывать? Или в развороченные кишки зайца всматриваться, между печёнкой и сердцем знаменье свыше искивать? Особливо если в руках сила живёт молодецкая, а душа веселья требует. Да и от девок кому охота отказываться, когда хочется и можется?
        Правда, с той поры Розмичу всё чаще сны нехорошие снились и сбывались не в пример чаще обычного. Людей иногда до того пристально видел, что казалось - ещё немного, и в саму душу провалится. Но о том, чтоб сменить меч на посох дорожный, всё равно не думал. От снов и прочих наваждений - отмахивался. Не мужское это дело во всякую чудесатость верить.
        Расскажи он эту историю Затее, тут бы одним влюблённым взглядом не обошлось. Бабы страсть как загадочное и волшебное любят. Вот только делиться рассказом дружинник не собирался. Ни с кем.
        - Эй, Розмич! О чём горюешь? - спросил подсевший Ловчан.
        - Не горюю, - отозвался дружинник. - Думу думаю, пока вы хохочете.
        Брови Ловчана удивлённо приподнялись - сколько знал Розмича, никогда за думами не замечал. А старший из дружинников продолжал врать:
        - Вот представь, что если Полат, узнав о гибели Рюрика, откажется в Новгород ехать, о худом подумает. Как тогда быть?
        На лице Ловчана отразилось полное недоумение.
        - Выпустит ли нас из Белозера или в заложниках оставит? Или просто головы посрубает и Олегу в мешке пришлёт? - вполголоса рассуждал Розмич.
        - В мешке? Да ну! Не станет Полат войну с Алодью и всем словенским миром развязывать.
        - А кто его знает? Он ведь не абы кто, сын Рюрика. А Рюрик великим воином был, сколько сражений под его рукой выиграли?
        - Не… - смекнул Ловчан. - Не о том ты, Розмич, думаешь. Зубы мне сейчас заговариваешь, так?
        Ловчана не зря считали смышлёным. Одного взгляда на Розмича оказалось достаточно, чтобы догадаться.
        - Чё? - заговорщицки зашептал собеседник. - Неужто так глянулась, что даже от лучшего друга скрыть хотел?
        Вопреки желаниям Розмича, щёки вмиг покрылись ярким румянцем, который даже густая щетина скрыть не смогла. Ловчан даже присвистнул.
        За Розмичем девки всегда табунами бегали. Одна, особо влюблённая, даже в гридню как-то пробралась - смеху на весь княжеский двор было. А он убегал, но не слишком рьяно. Некоторым позволял-таки затянуть себя в сети, затащить на сеновал или укромную лесную полянку. Но на том любовь, как правило, и кончалась.
        Осуждать за такое никто не думал. С давних времён заведено - ребёнок, рождённый от бравого воина, удачу в дом приносит, особливо мальчик. У ворот девки, от дружинника родившей, целая череда сватов выстраивается: выбирай - не хочу.
        Но, как бы ни ценили дружинники свободу и разгульную жизнь, каждый хоть раз всерьёз влюблялся, а вот Розмич будто каменный. Косы на кулак наматывал, и только. А над соратниками, что со вздохами о девках рассказывали, шутил и смеялся во всё горло. И вот… такая перемена! То-то Ловчан последний день друга не узнаёт!
        - Правду говорят… - лукаво протянул он. - И на старуху проруха бывает.
        Розмич вспыхнул пуще прежнего, ладони превратились в кулаки.
        - Скажешь кому - шею сверну! - прошипел он.
        - Тихо! Тихо! - смешно взмолился Ловчан и покосился в сторону Затеи.
        Розмич заскрежетал зубами, понимая - одним этим взглядом Ловчан перед всеми корабельщиками разоблачил. Приготовился отбиваться от насмешек, крошить зубы и ломать ноги и бесконечно удивился, когда понял - вокруг ничего не изменилось. Тот же гомон, те же шутки-прибаутки, в которые звонким колокольчиком вплетается смех синеглазой Затеи.
        - Расслабься, - посоветовал бывалый в таких делах Ловчан. - Когда любишь, всегда кажется, будто каждый об этом догадывается и посмеивается.
        - А чё делать-то? - тупо спросил Розмич.
        - Разберёмся, - хитро пообещал собеседник, чем окончательно вогнал друга в краску.
        Глава 3
        На Ладоге ветер помогал им всю дорогу, не изменил он себе и когда вошли в обширное устье какой-то реки, распугав рыбацкие лодки, и стали медленно подниматься против неспешного течения.
        - Что за воды? - спросил Розмич у купца.
        - Это Свирь. А дальше - Оять будет. Молись ветру западному, потому как иначе не то что на вёслах, бечевою идтить придётся.
        Мокрые, поросшие камышом берега стелились низко, правый затем слегка поднимался, песчаный и бористый, по самому краю пушистый вереском вперемешку с брусникой.
        - Кабы нам пороги одолеть, считай половина пути позади! - посерьёзнел Жедан.
        - Но ты же хаживал здесь, и ничего? Живой! - отозвался Розмич.
        - Ходил, да не на одной лодье. Тремя. Не то страх, что пороги. Мало нас, коль врасплох на стоянке застанут, не отобьёмся. Ты ухо востро держи, воин! И на баб меньше пялься, - уже совсем серьёзно продолжил купец.
        - Тогда скажи своим женщинам, чтоб болтать перестали, - разозлился дружинник. - Мужики гогочут на всю округу.
        - То верно, - примирительно ответил Жедан, хотя грекиня была нема как рыба, а без умолку хихикала одна Затея. - Эй, кормщик! Не пора ли к берегу?
        - Как скажешь, - проскрипел тот. - А по мне, так ещё пару вёрст можем идти, а там я хорошую стоянку знаю.
        - Добро. Так и сделаем… А на рассвете, что ж. Семи смертям не бывать, а одной не миновать, - рассудил Жедан и подмигнул Розмичу.
        «Не может того быть, чтобы племянницу любимую опасности бы подвергал, - смекал дружинник. - Не иначе, хоть и затруднителен путь, но не столь страшен, как речёт».
        - Первый порог зовётся Сиговец, - продолжил пугать уже кормщик. - А другой, что за ним - Медведец. Гибельное место. Вода здесь стремительна. И так девять вёрст подряд. А со всех сторон скалы да кручи…
        - Далеко ли до Онеги, отец? - прервал его Ловчан.
        - Дён восемь будет, не менее, - ответил тот и добавил: - Коли на порогах оных не застрянем, конечно. Там всё одно бечевою идти. А не сдюжим, надобно с местными уговор чинить. За четыре года много могло измениться. Бывает, в одно лето берег так зарастёт, что и бечева никакая не поможет. Тогда сиди и жди.
        - Так и с голоду или со скуки помереть можно, - пошутил было Ловчан.
        - А рыба на что? - усмехнулся Жедан, тревожно вглядываясь в зелёный сосняк по правую сторону от корабля.
        - Надобно богам ещё требу справить, - предложил Розмич. - Эй, скотт! Ты чего ж молчишь? - бросил он Ултену.
        - Я не скотт, а житель благодатной страны Эйре… А эта земля, - он повёл рукою, - всем нам чужая! Надо мало говорить, - добавил священник нехотя. - Всю рыбу распугать можно.
        - А как же пост, святой отец? - не удержался ехидный Жедан.
        - Не о себе пекусь, о вас - мирянах, пусть вы все и язычники. Да будет вам известно, что сам Энгус, игумен из Клоненаха, уединялся, дабы избежать земной славы, для предания себя испытаниям. Ежедневно он клал по триста поклонов Господу и читал подряд всю Псалтырь, - при этом кульдей потянул к себе дорожную суму и действительно вытащил оттуда увесистый том в кожаном переплёте, - не выходя из ледяной воды, будучи привязан к бревну за шею…
        - Ты был прав, Жедан, - размышлял вслух Розмич. - Коркодила бы отравилась!
        Затея звонко рассмеялась, не удержались и остальные, один священник со смиренным видом встретил этот хохот, не выказывая обиды на венедских варваров. Гречанка тоже промолчала.
        - Разве не трепещет сердце твоё, добрая девушка, - обратился Ултен к Затее, - при виде Святого Писания?! Разве тот крест, что скрываешь ты от мужских взоров на груди, не бережёт тебя от козней диавольских?!
        Здесь уж настала пора Розмичу язык проглотить. А Ловчан даже икнул от неожиданности.
        - Негоже святому отшельнику на грудь женскую пялиться! Вот тебе мой ответ будет, - сказал купец с явным неудовольствием. - А если ты мне здесь будешь проповеди читать, на вёсла посажу от ужина и до самого Белозера! Ты всё понял?
        - Прости! Я не хотел никого обидеть, - поспешил заверить Жедана кульдей, сотворил несколько раз крест и притих.
        - Это правда, что Затея богов старых отринула? - не выдержал Розмич.
        - Дура была… Сама не знает, чего хочет… Отринула бы, давно какая б напасть приключи?лась, - с огорчением оправдывался купец. - Да нет её! А так, глядишь, и месяца не пройдёт, уж в Белозере окажемся.
        - Ох и чует моё сердце, теперь уж точно приклю?чится, - пробормотал Ловчан.
        - Не каркай! - оборвал его Розмич.
        …Стоянка, о которой упомянул кормщик, и впрямь оказалась знатной: здесь река изгибалась, образуя небольшую бухту, а место для ночлега было закрыто густым сосняком, надёжно скрывавшим свет костра от всех, кто на воде и даже за рекой.
        Большое кострище, брёвна, сложенные вокруг, и охапки иссохшего сосняка - остатки бывших лежанок - говорили о том, что место давно обжито. С одной стороны, это радовало, с другой - пугало. И хотя Розмич решил, что купец выказал опасения не всерьёз, а для порядка, всё равно насторожился.
        Вместе с Ловчаном проверил пешие подступы к стоянке и только после этого немного успокоился. Человеку неприметно сюда не подойти, значит, если кто и нагрянет - только с реки, а о таких гостях предупредят сторожа на лодье. В этот раз на борту остались двое молодцов Розмича, они и получили строжайший наказ не спать и глядеть в оба. За полночь обещал сменить.
        Солнце уже подкатилось к горизонту, к летней зелени добавились пурпурные тона. По реке поплыл лёгкий, почти прозрачный туман. У костра хозяйствовал Вихруша - дружинник ловко насадил пойманных рыбин на толстые прутья, умело отгрёб горящие ветки в сторону, чтобы выпечь добычу на углях.
        Ему, как водится, помогали советом все, кому не лень. А ленивых оказалось немного - Жедан с племянницей да гречанка. Даже скотт-кульдей и тот лез под руку Вихруши.
        Розмич глядел на приготовления без особого интереса, уверенный, что лучшая помощь в таком деле - просто не мешать.
        - Так чего? - шепнул подкравшийся Ловчан. - Объясним Затее, кто здесь самый лучший воин?!
        Дружинник мысленно проклял себя за бабий румянец, что вновь окрасил щёки. Одарил товарища недоумённым взглядом.
        - Скажи мне, дескать, размяться хочешь, - ещё тише, со вздохом, пояснил Ловчан.
        Розмич не сразу, но смекнул, в чём задумка хитреца. Говорить доле не стал, просто взялся за рукоять меча и кивнул другу - мол, пойдём. И если бы не Ловчан, ушел гораздо дальше, чем требовалось.
        Разулись, стянули с себя безрукавки из плотных кож, остались в лёгких рубахах, льняных. Сошлись.
        Пользуясь рассеянностью друга, Ловчан ринулся вперёд. Сперва пустился на обман, намекая сопернику, мол, смерть твоя справа. Вдруг красиво крутанулся и провёл подлинный удар снизу вверх, грозя рассечь Розмича от бедра до ключицы. Тот увернулся в последний миг, а жив остался только потому, что Ловчан поддался, как и должно в шутейном поединке.
        Верно говорят - влюблённые теряют разум. А безнадёжно влюблённый воин становится рассеянным и заторможенным, словно беременная баба.
        Розмич ответил невнятным выпадом, который был отбит без малейших усилий.
        Ловчану хотелось рыкнуть на друга - соберись! Но он старший, и потому - нельзя, даже если прилюдно роняет слёзы.
        Новый удар Ловчана был так же красив, как и первый. И опять споткнулся о рассеянность и равнодушие соперника.
        Розмич снова ответил нехотя - меч описал некрасивую, медленную дугу и не смог бы достать противника, даже в том случае, если бы тот сам прыгнул на остриё.
        Звон железа отвлек корабельщиков и от стряпчего, и вертелов с рыбой. Все, как один, смотрели в сторону поединщиков. А некоторые, из числа людей Жедана, даже подтянулись поближе, в надежде на доброе развлечение.
        Розмич, погруженный в мысли о Затее, этого не замечал, зато Ловчан, по праву трезвого, видел всё. Дружинник быстро смекнул - при таком поединке интерес девушки будет на его стороне, а он, вместо помощи, окажет Розмичу медвежью услугу.
        «А может, всё неспроста? - подумалось ему, когда отводил очередной ленивый удар соперника. - Вдруг это проклятие? Боги нарочно делают влюблённых слепыми и глухими, чтобы, пока те мечтают о безграничном счастье, другие, с холодной головой, добивались этой же любви иначе - обыденно и беспощадно? А может, и не проклятье, наоборот - оберег? Вот влюбится Затея в Ловчана, а Розмич тем самым спасётся от семейных сетей, пагубных для всякого воина».
        Со стороны поляны послышались одобрительные крики. Ловчан успел глянуть в ту сторону: кричали люди Жедана, а дружинники, знавшие мастерство Розмича, смотрели на схватку с недоумением. Ловчан и сам не понял, почему обозлился.
        Он ушел в сторону, сделал несколько обманных выпадов, а приблизившись к Розмичу, провёл очень хитрый, очень дерзкий удар, который закончился не рубленой раной, а постыдным ударом рукоятью по зубам. Ожиданья Ловчана оправдались…
        Противник очнулся, потому как удар этот был его кошмаром, гнойной занозой, бедствием. Ровно два лета Ловчан и Розмич, сходясь в шутейных поединках, до крови подначивали друг друга. Розмич в первые дни разгадал все хитрости соперника, но этот удар понять не мог, ну никак! Бесился, злился, рычал зверем, но только к исходу второго лета разгадал, в чём соль. С тех пор повторять хитрость Ловчан не решался, знал - добром не кончится.
        Розмич взревел. Глаза, что прежде были мечтательными и светлыми, потемнели. Воин враз преобразился, стал похож на лютого зверя, готового к прыжку. И этот прыжок не заставил ждать.
        Лезвие клинка распороло воздух перед самым носом Ловчана, тот едва успел уйти в сторону. Новый удар метил в плечо, от него Ловчан тоже ушел, в последний миг отбил лезвие. Пригнулся, прошмыгнул рядом с Розмичем, как воришка, и снова удостоился внимания смертоносного жала. Отбил не иначе как волшебством.
        Звон железа, что поначалу напоминал крики сонной птахи, превратился в песнь. Страшную, оглушающую, но прекрасную.
        У Ловчана не было уж ни единой возможности глянуть в сторону корабельщиков, он только и успевал уходить и уворачиваться, отводить и отбивать. Сам сделал от силы пару выпадов, зато Розмич разил без передышки. Встреться такой противник в настоящей сече - даже ужаснуться не успеешь.
        В бешенстве Розмич действительно был прекрасен. Глаза пылают. Тонкий лён рубахи не может скрыть мощь тела, вздувающиеся бугры мышц. Каждый шаг, каждый взмах точен и невероятно быстр. А ведь ещё столь искусен, что в последний миг придерживает клинок, не позволяет ранить товарища. Сами богини не погнушаются поглядеть на такого мужчину…
        А вот Затея, как выяснилось позже, погнушалась.
        Девица получила-таки нагоняй от дядьки и поклялась быть тише воды и ниже травы, по крайней мере, пока не придут в Белозеро. И хоть самой так хотелось поглядеть, что аж глаза чесались - наказа Жеданова не ослушалась. И когда дружинники одобрительно бурчали и похлопывали взмокшего Розмича по плечам, даже взглядом не одарила.
        После неудачи с Затеей Розмич ходил смурной. Говорить разучился окончательно. Единственное, что мог - рычать на дружинников: кому живот подтянуть, кому меч проверить, кому броню поправить. Даже испечённая Вихрушей рыба радости не прибавила.
        У искрящегося костра было не столь весело, как в прошлый вечер - Затея сидела тихой мышью, рассказы мужчин слушала будто нехотя, то и дело перешептывалась с гречанкой.
        - Покуда в Царьграде были, ромейский чуток выучила, - пояснил Жедан, уловивший недоумение Розмича. Гордости купец не скрывал. - Умная она у нас. Хотя на кой бабе ум? У баб всего делов-то: замуж выйти, детей родить и за хозяйством проследить.
        - А зачем же ты её четыре лета по заморским странам возил? - встрял Ловчан.
        - Так ведь… - Купец пожал плечами, его взгляд заметно потеплел. - Одна она у нас. Потому и балуем. Брат для неё лучших учителей нанимал, а девка о дальних странах наслушалась и на лодью напросилась…
        - Одна? - изумился Ловчан. - Как это?
        - А вот так, - сказал Жедан грустно. - Обделили нас боги. И меня, и брата. Правда, у брата хоть Затея народилась, и то… три коровы ведунье свести пришлось. - Помолчав, продолжил: - А я пять свёл, и всё равно ничего. В торговле удачи хоть отбавляй, а с детьми… Прокляты мы. Попорчены.
        - А жену другую брать пробовал? - осторожно поинтересовался Ловчан.
        - Пробовал. Первую выгнал, вторая сама сбежала, а третья - молодая - в Белозере сидит, ждёт.
        - А порча? Неужто не снять?
        - Наши ведуны не смогли. Заморские тоже. Может, после этого похода… получится.
        При этих словах из взгляда Жедана впервые пропала хитреца, а в самом ни следа мужской стати не осталось. Сидит на бревне - как мешок, набитый сеном. А вот слёз нет - видать, все выплакал уже.
        - Покайся в грехах своих! Прими веру новую! Господь милосерд… - начал было Ултен, заслышав их разговор.
        - Изыди, поп! - отрезал Жедан. - Иногда лучше спать, чем говорить. Завтра труден день…
        Розмич снова взглянул на Затею, но уже иначе.
        - Не порча это, - неожиданно для самого себя заключил он. - Недуг редкий. Не к ведунье идти надо, к знахарке.
        - Так у меня ж всё… - заикнулся Жедан, подразумевая - покуда шевелится, к знахаркам мужики не ходят.
        - Говорю же - недуг! - зло бросил Розмич и отвернулся, не понимая, какая муха его укусила и что вообще произошло.
        Спал в эту ночь, как девица перед свадьбой, - тревожно, урывками. И мамка с батькой снились, и порубленные враги. А под утро коркодила привиделась - разинула пасть, щёлкнула острыми зубищами и уплыла…
        Дальше, как и обещалось, идти стало тяжелей. И даже попутный ветер не мог облегчить тягот, свалившихся на плечи корабельщиков. Река то петляла, то мелела, то сужалась. А пороги в этот раз испугали даже бывалых людей Жедана. Вдобавок с третьего дня зарядил дождь. Не сильный, но мерзкий - такой только жабам в радость.
        Дюжина Розмича не роптала, трудилась в полную силу, никаких поручений не гнушаясь. Жедан забыл нагловатый тон, каким встретил воинов на пристани Алоди. Был до тошноты вежлив, и когда дело дошло до бечевы - первым впрягся в «петлю». Досталось и Ултену, но он, похоже, был только рад этому.
        Сам Розмич уставал, как ромейский раб на триерах, но с радостью брался за любую работу - та в два счёта выгоняла из головы мысли о синеглазой Затее. Скоро на ладонях появились совсем не воинские мозоли, иные - рабочие.
        Один раз, когда дождь сменило жарящее, как раскалённая сковорода, солнце, Ловчан уговорил Розмича снять рубаху и прямо так сесть на вёсла. Розмич так и не догадался, для чего это нужно, а вечером, поймав заинтересованный взгляд Затеи, смутился до одури и едва не набил морду всей вверенной ему дюжине…
        Полбу сдабривали летними грибами, сухари после каторжного труда уплетали, как свежий каравай. Рыбу не удили, добывали острогами прямо у берега. Благо, даже в летнюю пору речка кишмя кишела живностью.
        А раз Буй наудачу ткнул копьём в высокие, подозрительно раздвинутые камыши. Руки у воина крепкие и цепкие - отпускать древко даже не собирался, за что и поплатился. Мотнуло в сторону с такой силой, что тут же оказался в реке, завопил. На помощь ему подоспели ещё три пары рук, не менее крепких. Отпускать добычу рыболов отказался.
        Огромная рыбина показала стоящим на берегу хвост - немногим уже, чем плечи Розмича, и потянула Буя ко дну. Трое помощников попрыгали в воду, разя могучего противника - острогами и топорами. Чуть сами не утопли, дно вроде бы и под ногами, да илистое оказалось. Огромную, неохватную склизкую тушу с превеликим трудом выволокли на сушу.
        Глядя, как противится речная животина, решили, уж не первого ли слугу Водяного поранили. На деле оказался старый-престарый сом. Оказавшийся вне родной стихии, древний хищник пялил огромные глаза и, казалось, проклинал их. На заросшей мхом морде - лютая ненависть.
        Увы, есть сомье мясо нельзя - больно старое. Таким даже подзаборный пёс в голодный год побрезгует. Зато хвастаться победой над чудищем можно до скончания века. И чтобы никто не подумал, привирают рыбари, каждый вырвал из пасти ещё трепыхающегося противника по зубу. Ултен тоже взял на память.
        Глядя на такое дело, Затея побелела и спешно отошла от ярившихся мужчин. Рабыня-ромейка принялась гладить её по голове и что-то нашептывать. Розмич подошел было извиниться за невольную обиду, но был отправлен восвояси красноречивым взглядом грекини.
        …Ещё стало ясно, почему Жедан так преуспел в торговом деле. Кто ж добровольно на полный опасностей путь согласится?! Лучше потеряют пару недель, но пройдут иной, лёгкой дорогой. А этот не боится ни работать, ни рисковать - за такое любой бог награду пошлёт.
        А через девять дней после того, как вошли в устье, речные берега расступились, открывая взглядам бесконечное Онежское море.
        - Ну, теперь передышка, - заключил старый кормщик, которому на пути пришлось тяжелей, чем остальным. Только несведущим кажется, сидеть у правила - дело плёвое, знай себе поворачивай. Кормчий должен не только видеть и понимать воду, но и чувствовать её. Одно неверное движение - и лодья на мели! И это ещё добро, если без пробоины! Тогда - дело пропащее. И о товаре забыть можно, и о скором возвращении домой.
        Онежский берег по обе стороны Свири, внедрившейся в сушу, казался не слишком высоким. Песчаный, поросший густым лесом…
        - Река тут глубока, потому степенна, - знающе проговорил кормщик. - На северном бреге, - молвил он и махнул рукой вдаль, - живут дикие племена, высший их бог - Юмола, его задабривают эти дикари кровавыми жертвами, не брезгуя прирезать не то что мужчину, а и женщину, и даже её дитя. Да минует нас их злоба.
        - Ну, не совсем дикие, - поправил купец. - Бьярмы они, этим всё сказано. Другие. Иные, чем мы, словене. Покуда по Неяве шли, сам Волхов нас хранил. Здесь чужая вода. Надо с духами новый договор учинить… - пояснил Жедан. Розмич кивнул. - Эй, Ултен! Ты бы на всякий случай свою книгу почитал да святым каким помолился, хотя, коли они, как и твой распятый, никогда при жизни не ходили морем, так и не помощники нам в этом деле.
        - Святой Брандан был знатный мореплаватель! - возразил было монах.
        - Вот ему и помолись особенно!!
        Затея речей этих не испугалась - за четыре лета и не такого наслушалась. А вот Ултен, с некоторых пор всё время сидевший подле девушки и её ромейской рабыни, выкатил глаза и приоткрыл рот.
        - Будто на твоей родине этакого не бывало, - усмехнулся кормчий.
        Изумление кульдея сменилось растерянностью, щёки тронул румянец.
        - В стародавние времена всякое бывало, - ответил он. - Да и сейчас, если честно, тоже случается. Народ неохотно внемлет голосу разума…
        - Какого такого разума? - скривился кормчий.
        - Какого-какого… - пробормотал Ултен. - Обыкновенного. Разум, устами Священного Писания, говорит нам: «Господь милостив. И покуда верим в Господа, никакая тварь тронуть не посмеет. Что тот демон, коему молится дремучее племя, в сравнении с Господом?»
        - Что? - нехотя спросил седатый кормщик.
        Скотт не обиделся, не насупился. Это раньше, слыша подобные речи, обижался и с головой кидался в спор. Сейчас стал мудрее, да и годы жизни в Алоди, где о Христе и слыхом не слыхивали, научили смотреть на чужое неведенье проще. Потому начал терпеливо объяснять:
        - Господь наш всемогущ. Он во сто крат сильней любого демона. Коли человек верует в силу Господа - тот спасёт и защитит. Нет у демонов Бьярмии власти над тем, кто зовёт себя христианином, молится и постится.
        - Ага. Ты это вон им, - кормчий кивнул в сторону далёкого берега, - расскажи. При случае. Если рот открыть успеешь.
        - А ну тихо! - прорычал Жедан. Как только умудрялся, стоя на носу лодьи, слышать все разговоры? - Накличешь ещё!
        Кормчий ответил лениво, но смущение в голосе всё-таки слышалось:
        - Не накличу. Макушка лета давно миновала, а до осени ещё долго. У бьярмов сейчас иные заботы.
        - Всё равно молчи, - гаркнул Жедан. А под нос пробурчал: - И без того слишком хорошо идём. Вот и Онега спокойна, как обласканная жена.
        В этот раз везенье корабельщиков и впрямь было велико. Жедан не единожды ходил этим путём, и всякий раз что-нибудь да случалось. Теперь же всё как по маслу. Сначала купец волновался, всерьёз размышлял, откуда ждать подвоха. Но поразмыслив - успокоился. Понял - дело в дружинниках.
        Могучие воины князя Олега принесли на борт не только острые мечи, с ними пришла Удача. Не зря ведь слава Олеговых воинов на весь словенский мир гремит, а слава предводителя отряда - Розмича - и вовсе какой ста?рины достойна. И, если по чести, Жедан бы их и без дирхемов с собою взял. И сам бы серебра отвалил.
        Солнце стояло ещё высоко, но кормчий, преодолев несколько вёрст, начал править к берегу. В этот раз купец не спорил - стоянку, к которой направляется лодья, знал лучше многих. Знатная стоянка. Отдохнуть как следует, а на рассвете - снова в путь, к восточному берегу.
        Оттуда ещё восемь или девять дней небольшими речками да волоками можно перебраться в Кемское озеро, а потом, по Кеми, и в самое Белое выплыть. Если повезёт, конечно. В том, что повезёт, Жедан уже не сомневался.
        - Бьярмы? - удивился Розмич.
        Об этих племенах им, ещё отрокам, рассказывал Олегов брат, Гудмунд. Это случилось в те стародавние времена, когда Гостомысл ещё искал себе преемника, а Рюрик правил в Вагрии^ [7] . И никто не знал Олега, но уже слышал про Орвара Одда.
        Дракары Одда-Олега и Гудмунда, ведомые молодыми и жадными до приключений викингами, промышляли на берегах той реки, что у вендов, а значит, и у словен, именуется Двиною^ [8] .
        И был с ними добрый воин Асмунд, такой же долговязый, как и Олег, но даже покрепче. Вместе с ним бок о бок и выросли братья, а отец Асмунда - Ингьяльд Старый - обучил всех троих разным премудростям. Завидев селение, Олег предусмотрительно приказал своим людям оставаться на воде, сам же он, вместе с Асмундом, сошёл на берег. Это был едва ли не первый поход, в котором не было над Олегом старшего, и он дерзко мечтал испытать удачу, а прочие были ему под стать. И надеялись они на изрядную добычу.
        Викинги беспрепятственно вошли в деревню, ибо бьярмы, а то была их земля, справляли один из тех праздных дней, когда никто не мог остаться трезвым. В большом длинном доме они застали многих мужчин, там и яблоку негде было упасть. Бьярмы шумно пировали и не обратили на вновь прибывших ни малейшего внимания. И не слышали викинги знакомой речи, и не понимали Олег с Асмундом ни единого слова.
        И всё же среди бьярмов нашёлся один пленённый ими мурманин, который указал Олегу на могильный курган, туда бьярмы приносили серебро всякий раз, как умирал кто-то в округе. Вот она, удача!
        Но утром, едва лишь дракары ткнулись в прибрежный песок, к бортам подступили протрезвевшие бьярмы, а предводительствовал ими тот самый, кто указал на полный сокровищ курган.
        - Предатель! Зачем же ты помогал нам?! - крикнул Олег и подал знак своим дружинникам, чтобы готовились к сече.
        - Это плата за то оружие, что вы нам должны оставить, и ваши суда! - был ему ответ.
        - Наше оружие вы отнимете только вместе с жизнью, - молвил Олег.
        - Быть по сему, - воскликнул предводитель бьярмов.
        Бой выдался кровавый, и хотя викинги уступали врагам в числе, превзошли в умении. Десятки бьярмов погибли под стрелами Олега и были сокрушены его посохом. Теперь уже, казалось, сами боги отдавали богатую добычу в руки викингов. Гудмунд на всякий случай отвёл корабли от берега, а Олег с отрядом взошёл на могильный курган и собрал серебра, сколько каждый сумел унести…
        Но боги лишь проверяли смертных, потому как на обратном пути корабли попали в жестокий шторм. Тогда Олег, рассудив, что сокровища были прокляты, решил сохранить людей, а серебро приказал вышвырнуть за борт. И едва лишь викинги сделали так, ветра смолкли, тучи разверзлись, и лучезарная Сол озарила морякам путь к долгожданному дому.
        Глава 4
        Рыба дружинникам опротивела - хуже горькой редьки. Даже умение Вихруши запекать речную живность так, что мякоть сама от костей отходит, радости уже не вселяло. Поэтому, едва лодья подошла к онежскому берегу, Розмич подхватил полную тяжёлых стрел тулу, лук и свистнул Ловчана. Охотиться.
        Лес был непривычно тёмным: кажется, немногим северней Ладоги, а дерева-то сплошь в иголках. Розмичу даже подумалось, что, кроме белок и ежей, здесь и охотиться не на кого. Но вскоре умелый Ловчан сыграл тетивой, в прыжке снял жирного серого зайца.
        - Не иначе как вожак, - настороженно шепнул Розмич, взглянув на добычу.
        - Не повезло ему, - ухмыльнулся Ловчан. - Значит, если и считался вожаком, то зря.
        Действительно: вожаку без Удачи никак.
        Дальше лес чуть расступился. Охотники пересекли кабанью тропу, непривычно вертлявую. В нескольких шагах от места, где только что прошли, она круто уходила в сторону, к единственному пологому спуску.
        - Глянь, - тихо, чуть ли не беззвучно сказал Розмич.
        Впереди, всего в двух десятках шагов, на крошечной полянке стоял молодой лось.
        Луки вскинули одновременно, тетивы спустили разом. Две стрелы продырявили толстую шкуру, каждая вошла в звериную шею по оперенье. Сохатый заголосил, шарахнулся в сторону, в воздухе вспыхнул отчётливый запах крови - одна из стрел задела шейную вену.
        - Вот зараза, - прошептал Ловчан. - Нет бы к стоянке поближе…
        - Ага, - ухмыльнулся Розмич. - Посетуй ещё, что сам шкуру с себя не спустит и на вертел не запрыгнет.
        - Ну помечтать-то можно!
        Идти за лесною коровою было проще простого - тот уходил громко, влача кровавый след. Когда настигли, ещё трепыхался. Пришлось перерезать горло и дождаться, пока остальная кровь сойдёт. К этому времени уж обещались сумерки, добавляя картине особо зловещий оттенок.
        - Не заплутаем? - осматриваясь, спросил Розмич.
        - Не, - отозвался Ловчан и, неопределённо махнув рукой, добавил: - Стоянка во-он там.
        - Ладно, - кивнул Розмич. Он протянул другу свой лук, с тихой руганью взвалил тушу на плечи. - Ты первый.
        Ловчан окинул соратника внимательным взглядом, заметил с хитрецой:
        - Видела бы тебя Затея…
        Зря сказал. Розмич тут же сбился, едва не потерял равновесие. Только чудо спасло от некрасивого, неприличного падения.
        - Веди, - прорычал он, мысленно проклиная внезапную слабость в ногах и румянец, вновь обагривший щёки.
        Ловчан повёл другим путём - минуя кусты и заросли. Воин хорошо чувствовал направление, шагал уверенно. В какой-то миг деревья расступились, открывая взорам берег и тёмную гладь Онежского моря.
        - Глянь, - усмехнулся Розмич. Кивнуть или указать рукой, куда именно смотреть, он не мог, но Ловчан и сам догадался, уставился на воду. Вот только ничего не увидел.
        - И что?
        - Так ведь лодка.
        - Какая лодка?
        - Ну, вон же… Прям посредине моря! И мужик с веслом стоймя… - пояснил Розмич.
        Ловчан даже остановился и ладонь ко лбу приставил.
        - Далеко ж ты глядишь, зоркий сокол! Да где?!
        - Стареешь… - не без издёвки заключил Розмич. - Уж и глаз не так востёр, и меч, поди… не так твёрд.
        - Да ну тебя! - огрызнулся соратник и прибавил шагу.
        Розмич уже представлял, как заявится на стоянку с добычей на плечах. Уже слышал одобрительный гул дружинников, видел, как в яви, синие, полные изумления глаза Затеи. На сердце сразу стало теплей.
        - Долго ещё? - спросил он.
        - Недолго, - отозвался провожатый Ловчан, но через несколько шагов замер и сделал знак молчать. Розмич вмиг насторожился и быстро понял, на что намекает друг.
        Тишина была слишком необычной, давящей. Даже птицы умолкли, даже чайки прервали вечную перебранку. Ловчан оглянулся, в глазах беспокойство. И нешуточное! Подскочил, помог Розмичу как можно тише свалить тушу на землю.
        Воинское обыкновение - не то что спать с мечом в обнимку, но даже до ветру без него не отходить, коль в чужой стороне, было как нельзя кстати - на руку. Но прежде, если опасения верны, каждый намеревался выпустить хотя бы по паре стрел. Двигались, как тени, бесшумно. Разошлись на десяток шагов, луки на изготовку, беззвучно двинулись вперёд.
        Ткань лесной тишины прорезали звуки - голосов несколько, язык чужой, незнакомый. Бранятся вроде. Но не промеж собой…
        Здесь, как приметил Розмич, берег был очень крут, поднимался на добрый десяток саженей. Лагерь располагался внизу, у самой воды, на широкой, ровной, словно стол, площадке. Когда увидели с моря, показалось - это морское чудище в незапамятные времена выпрыгнуло из воды и откусило себе суши, случайно сотворив удобное для отдыха корабельщиков место.
        Подобраться к нему неприметно, вдоль берега - невозможно. Справа и слева хищные зубья скал, способные в один миг распороть брюхо лодье. Меж ними только небольшая лодка проскользнуть может. Поэтому нежданных гостей с Онеги не опасались.
        На крутых склонах пушился игольчатыми лапами подлесок из молодых сосенок, выше редкие колючие кусты и могучие смолистые стволы - сосны, достойные стать мачтами самых длинных дракаров.
        Пригибаясь, Розмич и Ловчан спешили к подлеску, думали - густая поросль поможет укрыться, подойти к стоянке вплотную незамеченными. Но едва Розмич сделал последний шаг, отделявший от лесной ограды, на него вылетел человек. Тетива ныла в ожидании жертвы.
        То ли чудо, то ли милость неведомого Господа не позволила пальцам дружинника разжаться, отпуская на волю стрелу.
        Ултен смотрел на воина бешеными глазами, его рот распахнулся в беззвучном крике. Наполовину обритый, с раздвоенной бородой, напоминающей рога, выросшие из подбородка, в длинных иноземных одеждах, кульдей походил на переевшего мухоморов лешака.
        «Что там?» - кивком спросил Розмич.
        Ултен уже опомнился и, чтобы ненароком не закричать, зажал себе рот.
        Увы, кульдей не был знаком с воинским искусством, он не смог объяснить ничего, только мотал головой в сторону моря, мол - там! Враги!
        «Это и без тебя поняли!» - мысленно рыкнул Розмич, давая кульдею знак уходить.
        А в следующее мгновенье узнал: что-что, а удирать священники умеют!
        Он поймал тревожный взгляд Ловчана, кивнул - идём вниз, одновременно. Но не успел сдвинуться с места, как справа, в паре шагов, из подлеска вынырнул чужак.
        «Накаркали! - зло подумал Розмич. - Бьярмы!»
        Тетива пропела, но стрела ушла в молоко, а враг уже мчался на Розмича с изготовленным для решающего удара коротким копьём.
        «Кто же так нападает?» - молчаливо усмехнулся дружинник.
        Достать клинок Розмич не успевал - бьярм был слишком близко. Он ловко ушёл от удара, стеганул врага луком и только после этого смог обнажить меч и вторым движением окровавить железо. Предсмертный вскрик разбудил бы всю округу, но нужды в том давно не было - бьярмы взбирались по склону один за другим.
        «Погоня за Ултеном», - догадался Розмич и успел, встретившись с Ловчаном взглядами, показать - давай живо за монахом. Напарник кивнул и скрылся из виду.
        Прежде чем на него выскочило ещё четверо, Розмич успел отступить под защиту густого, ветвистого, в саженный рост можжевельника.
        Простора для открытого боя нет… Хвоя предательски шуршит под стопами.
        Его окружали. Наступали уверенно, бесстрашно. Конечно, чего бояться-то вчетвером?
        Розмич ударил первым. Стремительный рывок вправо заставил опасно открыться, но щербатый бьярм, оказавшийся ближе других, не воспользовался мгновеньем преимущества. Зато тот, правый, до горла которого едва хватало длины меча, - всхрюкнул и начал заваливаться, судорожно сжимая рукоять молота-клевеца.
        Развернувшись, Розмич постарался добраться и до щербатого. Но тот вышел из-под удара и выпадом короткого копья пропорол словену вывернутые мехом внутрь кожи, но тела едва коснулся.
        - Царапина, - сообразил словен.
        Он отпихнул бьярма ногой, принимая на меч удар третьего противника. Четвёртый тоже напал, пользуясь подаренной возможностью. От смертельной раны Розмича спасло не мастерство - удача: он чуть поскользнулся, уйдя в сторону буквально на пядь, остриё прошло близ виска.
        Внизу раздался приглушенный, полный ярости крик. Розмич узнал Вихрушу - ловкого молодого дружинника.
        «Значит, ещё живы!» - промелькнуло в голове и придало сил.
        Клинок пошел по стремительной дуге, заставив противников отступить на полшага. Новый выпад Розмича закончился ещё одним криком - щербатый бьярм выронил оружие, зажимая ладонями окровавленный живот, его глаза округлились. Дикарь не верил, что это конец.
        «Пленные! - догадался Розмич, уходя в сторону от смертоносного железа. - Они взяли пленных! Значит, кого-то ещё можно спасти!»
        Эта мысль придала сил, вскипятила кровь. Со звериным рыком дружинник бросился вперёд, тесня двух оставшихся врагов обратно, к стоянке.
        «Нужно уходить! Уйти… и вернуться, чтобы спасти хоть кого-то! Но разве не позорно показать спину?»
        - Умри! - проревел Розмич, он обращался к обоим. Новый выпад не достал никого…
        Бьярмы отпрянули на добрую сажень, а Розмич развернулся и помчался вдоль крутого берега. В лес, туда, где недавно скрылись Ултен и Ловчан. Его настиг хохочущий дикарский крик. Чутьё подсказало обернуться, и вовремя!
        Розмич отбил остриё, грозившее впиться в ногу. В следующий миг сам располосовал… увы, лишь воздух. Свистящее железо вновь заставило противников отшатнуться.
        - Сдохните! - со звериным оскалом прорычал Розмич.
        Ему ответили. Слов дружинник не понял.
        Бьярмы напрыгивали, как брехливые дворовые шавки на старого бойцового кобеля. Скалились, пытались поддеть на копья, заставляли отступать шаг за шагом. И Розмич чуял - рука изменяет, ноги немеют. Как некстати перед глазами в неуместном видении возникло лицо синеглазой девицы, а в мыслях прозвучало: «Затея! Затея в плену!», враг таки достал.
        Смертоносное железо не причинило вреда - бьярм тоже устал, бил наудачу, потому силы вложил недостаточно. Лезвие снова пропороло кожи верхней рубахи, всего лишь…
        Зато второй, чей клинок мгновеньем раньше Розмич не просто отбил - выбил, подскочил и ударил ногой по колену. Дружинник потерял равновесие, но вместо того чтобы упасть на услужливо подставленный меч - повалился на спину, тут же перекатился.
        Он был на самом краю. В полушаге ровная поверхность превращалась в крутой, почти отвесный склон. Чтобы подняться и продолжить бой, Розмичу не хватило мгновенья. Песчаный выступ под воином просел и в тот же миг обвалился, увлекая человека вниз, на хищные зубы скал.
        Ловчан мчался за кульдеем и мысленно проклинал трусость, заставившую Ултена улепётывать с такой быстротой. А нагнав - замер, удивлённо вытаращил глаза.
        Священник торопливо срезал сучья с выломанного непонятно где осинового дрына. На лице остервенение, неподобающее даже простому христианину, не то что кульдею. Небольшой нож то скользил по коре, то оставлял зазубрины.
        Приближение дружинника Ултен заметил, но головы не поднял. Ловчан не на шутку растерялся.
        - Ты что делаешь?
        - Оружие, - буркнул священник. - Я кулаками не очень, а шестом владею.
        - Так ты… поэтому удирал? За оружием?
        Только теперь Ултен поднял голову, во взгляде читалась ярость.
        - Сколько их? - пресекая и собственное недоуменье, и негодование оскорблённого священника, спросил Ловчан.
        - Три дюжины. Бьярмы. Они подошли вдоль берега, на маленьких лодках. Половину у реки повязали, со спины напали. Остальных стрелами побили. Много стрел было.
        - Сколько наших осталось?
        - Не знаю. Жедан с девицей точно живы, а остальные… Как разобрать, кого только оглушили, а кто дух испустил?
        - А сам? - в голосе Ловчана прорезалось подозрение. - Как спасся?
        Щёк священника на миг коснулся румянец, но ответил прежним деловым тоном:
        - Я уединился в тот час. Псалмы читал.
        Несмотря на серьёзность происходящего, Ловчан не удержался от ухмылки.
        - В кустах?
        - Это было единственное место, где меня не видели и вопросами не донимали, - нахмурился кульдей. В правдивости Ловчан не усомнился - стоило Ултену раскрыть псалтырь, как к нему тут же слетались любопытные. Вернее, насмешливые.
        - Давай помогу.
        Дружинник перехватил древко прежде, чем сказал. Ловко извлёк из-за спины охотницкий топор и продолжил начатое кульдеем дело.
        - Сейчас Розмича дождёмся и решим, как быть. Как думаешь, бьярмы сразу уйдут?
        - Я мало знаю про этот народ, - отозвался Ултен. - Они дикари, как и вы.
        Грозный взгляд Ловчана, брошенный будто случайно, заставил Ултена подавиться последними словами, забормотать извинения.
        - Убитых они принесут в жертву своим идолам, - рассудил монах. - А пленных…
        - Пленных тоже пожертвуют, но не здесь. Отвезут в селенье. Кого-то, из сговорчивых, могут оставить себе. Рабами или равными - не знаю. Тех, кто уже мёртв, жертвовать будут здесь. Жедановскую лодью не бросят - товару уйма, а само судно сторговать можно, если уметь. Отгонят. Вот только умеют ли… Да и вечер, считай.
        - Да. Уйти раньше утра, покуда ветер не переменится, не смогут, - кивнул Ултен.
        - И не осмелятся по темени… А ты откуда про здешние ветра знаешь? - удивился дружинник.
        - От купца вашего слышал.
        - Что дальше? - спросил Ловчан, протягивая кульдею очищенную от сучьев жердь. И сам же принялся рассуждать: - Тебя заметили, Розмича, видать, тоже. Но ежели на стоянке три дюжины или поболе…
        - Меньше, - возразил монах. - Две. Кой-кого твои сотоварищи порубить успели. Я видел.
        - Хорошо. Не зря пожили, выходит. Но и две дюжины не страшатся троих, один из которых… кульдей. Да и искать нас по лесу без толку.
        - Ваш старший точно вернётся? - вдруг забеспокоился священник.
        - А куда он денется?!
        Ловчан не сомневался в друге. К тому же ну сколько бьярмов могли погнаться за кульдеем? Двое? Трое? А может, и вовсе… один. Вряд ли дикари распознали в Ултене мужчину - одежда-то монашья даже вблизи точь-в-точь бабья! Такой воин, как Розмич, даже троих положит шутя.
        - Как Розмич воротится, пойдём к стоянке. А там уже решим, - заключил Ловчан.
        Ултен кивнул и начал примеривать осиновый дрын к воображаемому противнику.
        - Как бы не зашиб! - попятился от него дружинник.
        …Сумерки грозили смениться настоящей темнотой, а Розмича всё не было.
        - Ты ничего не напутал? - рыкнул Ловчан. - Может, их не две-три дюжины было, а больше?
        - Я верно посчитал, - бесцветно отозвался кульдей.
        - Сколькие за тобой гнались?
        - Двоих или троих видел, - пожал плечами священник.
        Внешне Ловчан напоминал разъярённого зверя, а внутри… нет-нет да подрагивал. И люто ненавидел себя за такую трусость.
        Дружинник не боялся ни врага, ни смерти - а чего страшиться-то? Каждый рано или поздно уйдёт на зелёные Велесовы поля! Он опасался другого - без Розмича им бьярмов не одолеть. Даже если Ултен окажется непревзойдённым бойцом, что сомнительно, даже если его распятый бог сойдёт с небес. Слабый, наверное, бог, коли дал себя распнуть…
        Наконец, Ловчан произнёс самые жуткие слова. Слова, от которых немел язык:
        - Дальше ждать без толку. Нужно идти.
        Ултен взвился на ноги. Он светился решимостью, какой позавидовал бы любой, даже самый отважный воин Славии^ [9] .
        Считается, хладнокровный боец сражается куда лучше того, кто горит ненавистью. Так-то оно так… но порой способность мыслить здраво только мешает.
        Ловчан пытался распалить себя, превратить маленький уголёк ярости в настоящий костёр, кружащий голову и велящий действовать без оглядки, - не получалось. Зато сомнения росли, грызли изнутри: пленных освободить не получится, только умереть самим. И вместо погребального огня, пламени, уносящего душу в вышний мир, - оказаться, как пить дать, на требнике дикарского Юмолы?! Что может быть хуже? Дружинник мрачно поглядел на монаха.
        Ултен тоже не верил в победу и насчёт участи своего кульдейского тела не обольщался. Его губы беззвучно шевелились, но не в молитве. Священник проговаривал имена родичей - сперва живых, после и умерших, прося последних не серчать, если чем обидел, и готовить бочку хмельного мёда, дабы отметить скорую встречу.
        К стоянке пробирались окольным путём, заложив широкий крюк по лесу. Разум подсказывал - хоть бьярмы и знают об уцелевших врагах, караулить в лесу не будут. Но о том, что дикари потеряют всякую бдительность, можно и не мечтать.
        Когда на лес спустилась тьма, принеся с собой недобрую тишину, дружинник и кульдей уже прятались среди молодых, приземистых елей. Ниже, всего в двух десятках саженей, суетился враг.
        Вот узкие, длинные долблёнки бьярмов, вытащенные на берег. А в нескольких десятках шагов, кучкой, сидят повязанные пленные. Лиц в темноте не рассмотреть, только очертания. Посреди лагеря тускло мерцает пламя. Но уж разгорается - ярче и ярче, освещая уложенные в ряд трупы. Одежд на мертвецах нет.
        Зверь появился внезапно. Просто шагнул из темноты в освещённый круг. Тут же припал к земле, пошел, тяжело передвигая лоснящееся тело. После взвыл. Не волком, не медведем, а иначе. Ни Ловчан, ни Ултен прежде подобных звуков не слыхивали.
        Будто вторя голосу зверя, пламень взметнулся к небу. Кажется, усеянная звёздами высь содрогнулась.
        Кульдей первым различил клыки-бивни, огромные, до самой земли. Едва сдержал рвущийся из груди ужас. В тот же миг зверь поднялся на задние лапы и начал обходить костёр по внутреннему кругу, а священник осторожно выдохнул - не чудище, человек облачённый.
        Бьярмы обступили костёр, внимая каждому жесту, каждому шагу вожака. В отсветах пламени они со спины не сильно отличались от своего предводителя.
        Вскоре к шуму прибоя добавился низкий, гортанный звук. Ултен различил в нём песнь самой Преисподней. Уродливая рогатая морда диавола привиделась ему средь огненных языков - владыка Зла довольно скалился, предвкушая пир.
        - Пойдём, - выдохнул кульдей.
        Дружинник только зубами заскрежетал.
        - Пойдём, - повторил Ултен.
        - Рано, - процедил Ловчан.
        - Нам всё равно не выстоять, - зашептал священник. - Так хоть обряд дикарский оборвём.
        Воин оскалился, прошипел:
        - Нет. Мы лучше свой обряд сотворим. Да такой, что бьярмы от всех богов отрекутся!
        Кажется, кульдей впервые не испугался кровожадности словена.
        - А разве одно другому мешает? - послышался сзади насмешливый шепот.
        Обернулись разом. Ултен торопливо перекрестился, а Ловчан начал чертить в воздухе обережный знак, что ещё больше развеселило пришельца.
        - Но как? - наконец выпалил священник. - Мы думали…
        - А мне воевода с детства говорил, что думать вредно! - оскалился Розмич. - Рубить надо, чтоб руки не дрожали!
        - И всё-таки? - поддержал кульдея Ловчан.
        Розмич небрежно махнул ручищей.
        - После расскажу.
        - А нас-то как нашел? - не унимался Ловчан.
        - Чутьё! - заговорщицки прошептал «меченый» и важно ткнул пальцем в небо.
        Впрочем, рассказывать о своём спасении правду не собирался. Не поверят.
        …Сквозь ресницы Розмич углядел Его - высоченного, косая сажень в плечах. Борода волховская, седая.
        Незнакомец склонился над ним, а Розмич сам того не заметил, как перестал притворяться и вперил в старика взгляд затравленного зверя.
        - Не бойся, парень. На кой ляд ты мне сдался! - пробасил дед. - Чего разлёгся?
        На тронутом всеми северными ветрами лице вроде бы глаза нет - левого. Примечательное такое - черты острые, словно прибрежные скалы, хищный горбатый нос, рот кривоват.
        Розмич приподнялся на локте, силясь встать. Не тут-то было. Тогда незнакомец протянул ему длань, мощную и холодную, и человек уцепился за нее, как тонущий за спасительное весло.
        Распрямился, пошатнулся, но устоял, удержанный цепким стариком. Был он много выше Розмича, да ещё сутулился.
        - Благодарствую, отец. Но дальше уж я как-нибудь сам, - пробормотал Розмич, стараясь не глядеть на неведомого помощника.
        - Другой бы спорить стал, а я всегда «пожалуйста», - ухмыльнулся седобородый и отступил, словно полмира высвободил из тени.
        - Кто ж ты есть, добрый человек? - спросил дружинник, вытряхивая из-под рубахи да бро?ни въедливый песок.
        - Лодочник. Перевозчик я, - отозвался басовитый незнакомец.
        - Выходит, сами боги тебя послали. Так бы и провалялся без памяти, кабы не ты… - рассудил Розмич, поглядев на красноватые облака над Онегой.
        - Это как посудить. Но поспешай в другой раз медленней, - вымолвил старик, тяжело присаживаясь на обломок скалы так, чтобы быть вровень с Розмичем.
        Тот нащупал на груди обереги, поцеловал, сунул под рубаху: «Выручили!»
        - Кабы не сосенки молоденькие да не лишайник богатый, в лепёшку бы ты, парень, расшибся, - пояснил бородач, указывая на крутой склон, с которого падал дружинник.
        Розмич схватился за пояс - нож на месте, но вот меч! Да неужто выронил? Летел кубарем да вверх тормашками?!
        - Там… - продолжил высокий, как мысли читал.
        И точно, на песке поблёскивал верный ему доселе клинок. Не дался супостатам! Розмич ликовал. Поднял, огладил, вытер руду, окровавив рукав.
        - Раз уж ты меня выручаешь сегодня, отец, так не скажешь ли, видал ещё кого? Век твою услугу помнить стану, а жив буду - за наградой не постою.
        - Сделай то, что должен, Розмич. А там сочтёмся, - молвил басом нежданный помощник.
        - Откуда знаешь имя моё? - изумился тот.
        - Женщина звала: «Розмич! Розмич!» Я и смекнул, что ты это, - пояснил седобородый и сверкнул единственным оком.
        Сердце Розмича споткнулось и тут же заныло. Даже боги не знают, как трудно было побороть это сладко-щемящее чувство. Но в последний раз мысли о синих глазах Затеи обошлись слишком дорого. Он теперь скорее Онежское море выпьет, чем позволит себе повторить ошибку.
        - Не иначе Затея! Напали на нас, не отбились. Эх, кабы знать, где бьярма сыскать.
        - А где потерял, там и ищи, молодец. Пора мне, - старик поднялся, вырос над Розмичем исполином, а в руке - как только дружинник прежде не приметил - копьё, да нет - посох дорожный. - Дальше ты сам, голова, чай, не для шапки будет, - сказал да и шагнул, уж у самой воды стоит.
        - Стой, дед! - крикнул Розмич ему вслед. - Ты куда? Если лодочник, так у тебя и лодья имеется?
        - Знамо дело, есть. Но не про тебя. Сказал же, мне на тот берег. А твои дела решать на этом, - отозвался старик басом.
        «Розмич!!!» - вдруг донеслось издалека.
        - Ну и шут с тобой! - выругался дружинник и, огибая валуны, заторопился на зов, крепко сжимая рукоять.
        Он всё же обернулся на бегу, но перевозчика и след простыл, и лодки его не видать.
        Глава 5
        Песнь бьярмов была длинной и зловещей, вот только суровому Юмоле вряд ли понравилась, иначе не позволил бы Розмичу вот так запросто подкрасться к самой кромке озарённого светом круга. А может, заслушался громовержец и, роняя слёзы умиления, не заметил смельчака… С богами-то, как и с людьми, всякое бывает.
        Ловчан притаился немногим дальше. При нём, кроме меча, по-прежнему лук и остаток стрел в колчане. Ултен с проворством мальчишки пробрался на другую сторону площадки: если удастся - освободит пленных, если нет - нападёт. Все замерли!
        Розмич оказался до того близко, что в дымном воздухе мог различить запах сырых кож и крепкого пота. Собранный, изготовившийся к прыжку, как лютый зверь, он недовольно морщился - ну и вонища! У каждого врага свой запах, особенный. Но ни лопь с корелою, ни даны, ни другие, встреченные в битве, не воняли так явственно, как эти.
        «Падаль!» - мысленно заключил Розмич.
        Не успел подумать, как песнь прервалась. Вожак бьярмов, обряженный в шкуру незнакомого зверя с длинными верхними бивнями, вскинул руку. Двое воинов спешно подскочили к сложенным в ряд телам словен, но прикоснуться к кому-либо не успели - вожак глухо вскрикнул, с грохотом рухнул на землю. Из горла хлестала кровь.
        Ловчан был не самым метким лучником, но в этот раз рука промаха не знала. Вслед за вожаком на песчаный берег упал ещё один, потом третий, четвёртый…
        Розмич сорвался с места, тенью скользнул за спину ближайшему воину. Рубанул под колени и ушёл снова во мрак. Бьярм пронзительно закричал и распластался лицом ниц, едва в костёр не угодил.
        Выходить на свет Розмич не собирался и втайне благодарил Юмолу за то, что завещал своему народу такие обряды - долго мычать и таращиться в пламя. Пока глаза врагов привыкнут к темноте, половину можно выкосить. Если бы не слепые выпады бьярмов, всё было бы ещё проще.
        Он мчался вихрем, крутился волчком, разя налево и направо. Он словно бы присутствовал всюду, но в то же время нигде. Бьярмы не успевали за его стремлением и мешали друг другу, силясь достать неуловимого врага.
        Когда к костру подлетел Ловчан, сеча превратилась в настоящее побоище. Этот не стремился ранить или покалечить, рубил от души и наверняка. Казалось, что с Ловчаном справиться куда проще, чем угодить в мчащуюся по кругу тень. Дружинника обложили со всех сторон, пятеро дикарей скалились, тыкали копьями. Ловчан отбивался с азартом загнанной росомахи, шипел. Пока не надоело. После заорал разгневанным медведем, грудью бросился на врага и прорвался на волю. Ни единой царапины не получил.
        Вдалеке раздался победный крик - это Ултен добрался до пленных, уложив дрыном обоих сторожей. Тут уж с бьярмов слетели остатки оцепенения. Может, гнева Юмолы побоялись - заждавшегося обещанной жертвы.
        Бой закипел с новой силой. Ловчан похаживал по поляне, раскачиваясь из стороны в сторону, приглашая: «Что же вы, ребята?! Налетайте, кому мало!» Верткие бьярмы старались достать воина, но страх удерживал их на почтительном расстоянии.
        Розмич не замедлил воспользоваться этим. Налетал, сёк, рубил, резал, а когда и просто в морду кулаком.
        Чуть поодаль дрался Ултен. Дрыном вертел, как мельница крыльями. Заметив это, Розмич сперва и не поверил, что благостный кульдей, читавший нудятину о милосердии и прощении, бьёт всерьёз. Словно подслушав мысли, Ултен хватил подвернувшегося дикаря промеж ушей, раздался отчётливый треск, враг повалился на землю. «Не дерево, черепушка!» - после таких подвигов Розмич зауважал монаха. Во какой яростью глаза полыхают!
        Когда из двух дюжин противников на ногах остались только пятеро, кульдей прекратил играть в деревенского верзилу с оглоблей, только тут показал он подлинное уменье и невероятную быстроту, какие в нём бы никто не мог заподозрить прежде. Удары наносил то одним, то другим концом, опрокидывая разбойника за разбойником. Последнего, уже лежащего, безжалостно саданул в душу и едва не прошил насквозь.
        - Всё, - заключил кульдей, задыхаясь, и повалился на колени рядом с мертвеющим телом бьярма, а полулысой башкой упёрся тому прямо в грудь.
        Ловчана тоже шатало, а Розмич держался - не верил, что всё закончилось, готовился в любой миг прыгнуть в темноту, настигнуть и порвать.
        - Лодью бы проверить, вдруг кто на воде схоронился!
        - Успеется, - прохрипел Ловчан.
        - Не… Я гляну. Нам без лодьи никуда! - молвил Розмич. - А ты пока здесь приберись…
        Ловчан кивнул. Вокруг костра песок был взбит бесконечной пляской смерти, усеян телами и залит багряной жижей. Некоторые бьярмы ещё жили и, догадываясь о будущем, завидовали мёртвым.
        В другое время Ловчан, быть может, уважил бы пытками, в отместку за причинённое зло намотал бы кишки на кулак, а внутрь бы грязюки натолкал. Но усталость тяжкой ночи легла на плечи, а оставлять живых до утра - всё равно что лютого зверя за усы дёргать.
        Из темноты осторожно подал голос Вихруша, следом Жедан. Кульдей не стал освобождать всех - взрезал путы первому попавшемуся и вложил в ладонь нож. Прежде чем корабельщики успели освободиться и подобрать хоть какое оружие, схватка закончилась. Теперь стояли поодаль, сжимая копья и топоры, подойти к спасителям без разрешения боялись.
        Розмич смотрел на соратников сквозь красную пелену, застелившую взгляд, никак не мог сообразить, кто выжил. Понял только - мало их осталось, своих. Зато из чужаков - теперь никого.
        Из пересохшего горла кульдея вырывались не слова, карканье немногим лучше бьярмского. Будь Розмич трезвее, испугался бы. Но пьяный от пролитой крови, шатаясь, подошёл к монаху, одобрительно хлопнул по плечу и, уже повернувшись к выжившим, бросил:
        - Оденьте их.
        Он кивнул на трупы своих, обобранных до нитки. Кажется, даже в пылу битвы их покой не потревожили, не потоптали.
        - И хвороста наберите побольше. Проводить треба с почестями!
        Остатки отряда расползлись во тьме. Только Жедан с льнущей к нему племянницей да молчаливая ромейка остались на свету. Затея дрожала почище заячьего хвоста, а ромейка таращила глаза - обе скорее помрут, чем уйдут от спасительного огня.
        Смертью воина не испугать - учёный! Да и корабельный люд, что из лета в лето с водокрутами удачей меряется, - тоже. Это в городах и деревнях народ пугливый, даже сон малой смертью считают. А уж коли и впрямь навий явился, особливо тот, что не сам по себе отошёл, голосить начинают, обереги особые из сундуков вынимать. Думают, как похоронить правильней, как упокоить, дабы упырём не обернулся.
        Тут, на берегу Онеги, всё было много проще…
        Из дюжины Розмича выжили только пятеро. Сам, да Ловчан с Вихрушей, и Губаня с Милятою. А из людей Жедана один лишь кормщик Иным миром не прельстился, да и то… случайно. Приложили в темечко в самом начале схватки, да так, что до самой темноты в беспамятстве пролежал. Только когда бьярмы разоблачать начали, понял - живой таки.
        Остальные… Светлого им ирия! Кто сразу, как Буй с Вышатою, - врасплох застали, со спины подошли и прикончили расчётливыми ударами клевецов. Кто позже, в пылу схватки, от многочисленных ран. Кому бьярмский топор половину черепушки снёс. Пытались сыскать недостачу да приладить обратно, чтобы перевозчика иномирного не пугал белёсо-серым студнем, - не смогли. Пришлось шлемом прикрыть да наказ покойнику дать - не снимай, пока на Тот берег не переправишься. А на Том берегу всё разбитое целым становится. И горшки, и головы.
        По уму, для павших до?лжно сложить краду, после - возвести курган. Но место здесь чужое, из людей только корабельщики бывают да бьярмы-дикари. Узрев на обжитой стоянке могильник, мореходы осерчают, нехорошим словом помянут и покойников, и тех, кто хоронил. Бьярмы осквернят - наживутся, а заодно своих убитых уважат, опозорив врага. Потому решили хоронить на воде. Как сойдётся она с пламенем - разверзнется Иномирье, откроется дорога на Тот свет.
        Долблёнки бьярмов, узкие и длинные, вмещали четверых. Правда, укладывать приходилось вплотную, на одну, общую подстилку из хвороста. Восьмерых воинов в доспехе, с оружием, и десятерых корабельщиков…
        Жедан самолично выкатил из трюма лодьи две бочки дорогого заморского масла. Вылили всё до капельки. Он же, молча, достал кошель, протянул Розмичу шестнадцать серебряных дирхемов. Своим людям монеты на веки положил сам, и рука при этом дрожала вовсе не от жадности.
        Пока Розмич с Вихрушей и Губай с Милятою вели лодки от берега, отдавая их во власть течения, Ловчан готовил стрелы - обматывал каждую промасленной тряпицей. Седатый кормщик, опираясь на шест, которым прежде разил кульдей, держал горящую ветку.
        Теченья на Онеге слабые, но в этот раз, видать, сами водяные вмешались. Вода подхватывала отведённые от берега долблёнки и вела, и тащила их дальше и дальше.
        Когда первый крылатый огонёк взвился и пал в темноту, возродившись могучим симарглом, показалось - вспыхнула не только лодка, но и сама вода. Второй, третий… Плывучие костры удалялись медленно и неотвратимо, унося души погибших в Вышний мир.
        В какой-то миг Розмичу почудилось, будто видит ещё одну - большую - лодью. И будто правит ею недавний знакомый - одноглазый старик. Но стоило воину моргнуть, морок исчез. Не стало старика. И лодки не было.
        Ултен глядел на море печальными глазами. Молитву читал беззвучно, крестился почти незаметно. Дрожал всем телом, едва не падал.
        Ромейка тоже молилась следом, а Затея цеплялась за её руку, как дитя за материнский подол.
        Жедан не скрывал слёз, и кормщик.
        Люди стояли на берегу до тех пор, пока погребальные огни не угасли и тёмная вода Онеги не поглотила останки.
        - Тризну бы справить, - вздохнул купец. - Иначе ни нам, ни им покоя не будет.
        Мужики едва на ногах держались - плясок не предвиделось. Зато в охотку ели наскоро приготовленную кашу и печённую на вертелах рыбу. Запивали не водой, как обычно, а злющей хмельной бражкой из купеческих запасов. Жедан и теперь не поскупился - целый бочонок из трюма достал. Брату обещал ладожскую, да чего уж теперь, ради общего дела… Эх!
        Каждый словен знает: поминальная еда да питьё призваны напомнить оставшимся на свете Этом, что живы. Коли получится отогнать горе, значит, и саму Морену отвадить получится. Иначе навьи, что приходят на пир поглядеть, за своего примут - уведут.
        А если рядом неупокоенные души чужих мертвяков бродят, есть и пить вдвое больше нужно. И веселиться погромче, чтоб уж точно поняли - жив и в запредельные чертоги не собирается ни в коем разе!
        - Пей, - наставлял Жедан племянницу, подсовывая под нос ковшик с бражкой. - А то вон их сколько, вокруг…
        Затея брала ковш сперва дрожащими пальчиками, после уже смелее. И озиралась с каждым разом всё реже, хотя от страха то и дело зубы сводило.
        Ещё бы тут не испугаться! Маленький костерок, у коего из двух с лишним дюжин меньше половины своих осталось, а в сторонке гора порубанных бьярмов. Хоть одеты, срамным местом не светят. Но каждый из темноты скалится - душара. А те, кто глаза перед смертью не сомкнул, ещё и таращатся. И ночь, как назло, безлунная, и звёзды за толстым одеялом облаков попрятались…
        - Ешь, - купец едва ли не насильно впихнул миску с очередным куском рыбы, только Затея оторвалась от ковшика. Проследил, чтобы ложку в руку взяла.
        Бывшим бьярмским пленникам было, пожалуй, проще всех. Страху натерпелись, и всё. Розмич с Ловчаном тоже не сильно тряслись - отошли, чай не впервой. Зато Ултена колотило.
        Хоть кульдей и владел дрыном не хуже, чем дружинники мечами, прежде, по всему видать, никого не убивал. Розмич сразу смекнул, по глазам прочитал. Был бы на месте кульдея кто помоложе да попроще, сказал бы: это только в первый раз страшно, дальше как семечки щёлкать будешь… И себя вспомнил.
        Когда впервые клинок вражеской кровью обагрил, желудок наизнанку вывернулся. Не сразу, конечно, ночью, когда осознал. И хмель в ту ночь не брал, сколько ни пил, тоже впервые - трезвый. Будто назло. Лицо того, первого, до сих пор во снах является. Изредка. Не весь какую прибил - земляка. Тогда и Полат крови испил, жалел, что не Вадимовой. Главарю восставших Рюрик шею свернул при всём честном народе и сказал, что так и было.
        В этот раз Розмича тоже подташнивало, и тоже не от выпитого…
        - Не вини себя, - шепнул Ловчан. Он в который раз читал мысли. - Всё наоборот. Будь ты здесь, и вовсе не отбились бы.
        - Я отряд оставил, - так же, шепотом, отвечал Розмич. - Значит, виноват.
        - Нет, - отрезал собеседник. - Сами виноваты, чай не девочки. - Подумав, добавил: - От судьбы не уйдёшь.
        - Какой ещё судьбы? - отмахнулся Розмич.
        - От той… тёмной Мокоши… или светлой… И вообще, кто у нас волховать собирался?! Ладно! Постой!
        Голос Ловчана стал ещё тише, но до костей пробирал не хуже железного скрежета.
        - Сивый ещё три лета тому помереть должен был. Помнишь, лёд под ним проломился? Сколько тогда в студёнице побарахтался?
        - И что?
        - А то! Ты его полумёртвого вытащил, помнишь? А как рядом оказался, припоминаешь?
        - Нет, - отозвался Розмич.
        - Да ты случайно с дороги свернул. Говорил после - на красоты Алоди полюбоваться решил. И мы всё допытывались, какие там, к лешему, красоты?! Вспомнил?
        - Нет.
        - Вот ведь упрямец! А Сивый об этом до вчерашнего дня помнил!
        - Да к чему ты клонишь? - спросил Розмич зло. Ловчан словно не слышал, продолжал:
        - Горюня в прошлом походе с коня слетел, подпруга подвела. И разбился бы, если б ты с другого конца поля не примчался. Зачем примчался, спрашивали, а ты отбрехался, дескать, почуял, что там враги.
        - Ну…
        - Престу ни с того ни с сего под дых дал. Он плеваться начал, и тут выяснилось - в лёгких гниль какая-то. Когда просто дышал - ничего не видно, а как надорвал, гнильца и пошла. Благодаря этому знахари Преста и выходили. А кабы не ты - помер бы потихонечку.
        Розмич не выдержал, вскипел:
        - Да какого…
        - А такого, - ничуть не смутился Ловчан. - Один ты не заметил, что Олег, на то он и вещий, с тобою отрядил только тех, кто по твоей милости на свете этом ещё бегает. Бегал.
        Розмич будто пощёчину схлопотал. Замер. Ведь прав Ловчан. И про Сивого с Горюней, и про Преста. Про других тоже истории есть, одна другой дурнее. Сам-то Розмич об этом и не вспомнил бы.
        - И меня… - за треском костра голос Ловчана стал едва различим.
        - Когда это? - вытаращился Розмич.
        - А совсем недавно. В Кореле. Живот у меня прихватило, помнишь? Я к кустам собрался, а тут ты. За плечо взял, и не пущаешь, и лабуду какую-то говоришь. Я рвусь, объясняю: мол, ещё немного, и обделаюсь, а ты своё. Да размеренно так, спокойно, я аж задремал малёк. И живот задремал, успокоился. А после ловушку там нашли, яму. Кабы дошел до тех кустов - не вернулся бы. Я не воротился - с колом бы в заднице дни окончил.
        Розмич слушал как завороженный. После тряхнул головой и едва не врезал Ловчану по челюсти.
        - Тьфу на тебя! Сказочник! - выпалил он, выхватывая у друга ковшик с бражкой. - Хлебаешь, как конь! И брешешь не хуже дворовой псины!
        - Лучше уж так, - пробормотал неимоверно довольный собой Ловчан.
        Он же первым затянул песню. Не шибко весёлую, но проникновенную. Ему подпели Вихруша с Милятом.
        Побывавшие в плену дружинники тоже чувствовали свою вину, но убиваться не спешили. Врагов слишком много было, отбивались как могли, себя не жалели. Если бы бьярмы скопом не навалились - ни по что бы не пленили. А когда на каждой руке по трое висит, никакая ярость не спасёт.
        Ултен заметно повеселел, а когда в свой черёд отхлебнул из ковшика, огладил мокрую бороду и загорланил песню, путая родную речь и венедскую. Особенно сильно выходил у него припев, что-то вроде: «Только мы, только мы, мы с котом… по полю идём…»
        - Это история, - пояснил кульдей. - О тяжкой доле монаха, уединившегося ради богословия в своей келье. Лишь белоснежный Пангур скрашивает монастырскую жизнь, но каждый из них существует сам по себе.
        И нет ни ссор, ни суеты,
        Ни зависти меж нами.
        И кот, и я увлечены
        Любимыми делами.
        Своим трудом я поглощен,
        Святой наукой книжной.
        И полон кот своих забот:
        Его наука - мыши.
        Врагу устроив западню,
        Ко мне он мышь приносит.
        А я - в сеть разума ловлю
        Научные вопросы^ [10] .
        - Отменно! - восхитился Розмич.
        - Одного я не понял, - встрял кормщик, - что такое этот «кот».
        - Хм… - растерялся Ултен.
        Розмич про котов знал не понаслышке. Дорогую заморскую диковину, усатого зверя о четырёх лапах и при одном длинном хвосте, он как-то видел на руках у княжеской дочери, Мэлисы. Это была пушистая, похожая на мелкую рысь зверюга, издающая при поглаживании булькающие звуки, точно множество пузырьков поднималось из глубокого омута.
        - Хм… - нашёлся кульдей. - Ну вот представь, есть ёж, он колючий, и он ловит мышей. А есть вонючий хорь, он тоже их ловит. А это кот. Он мышей приносит… в постель.
        - И не воняет? - уточнил Жедан.
        - Когда как. Не, не пахнет, зверь чистоплотный и ласковый, - ответил Ултен.
        - Дядя! Купи мне! Только чтобы мышей в постель не приносил, - взмолилась Затея.
        А Ултен, опорожнив ковш, таки довёл песню до конца:
        Отдам коту свою еду,
        Свои печаль и радость.
        И так вдвоем в ладу живем:
        Монаху друг не в тягость.
        - Нехорошо! - возмутился Ловчан. - Кот монаху друг? Лучше бы ты, Ултен, себе подругу завёл.
        - Сам сочинил? - не понял Розмич.
        - Только что, - ответил довольный грубой шуткой Ловчан, хотя так и не успел после обряда вернуть себе прежнюю бодрость духа.
        - Ага! - признался изрядно захмелевший Ултен, польщённый всеобщим вниманием.
        …Несмотря на усталость и хмель, спать никто не собирался. Только Затея ближе к утру прижалась щекой к Жеданову плечу. Остальные продолжали шутить и петь, пока не обнаружили в бочонке дно. За вторым бочонком не полезли. Кормщик и вовсе - с середины ночи на воду перешел.
        Когда небо просветлело, на душе стало чуть радостней. Правда, ненадолго.
        Отбежавший до ветру Ловчан обнаружил в ельнике трупы прочих бьярмов, тех, кого порубили в самом начале. Соплеменники уложили их на мягкую подстилку из срубленных еловых веток, готовились переправить в своё селенье. В отличие от словен, коих ободрали до нитки, этих клали с почестями - даже руки особым образом сложили.
        Ловчан не постеснялся выказать мертвякам ещё одну «почесть»: в некоторых селеньях верят, будто словенская моча до того целебна, что вместо живой воды использовать можно. Дружинник не знал, врут или правда, но выяснил - на бьярмов не действует, даже если прицельно в рот лить.
        Возвратившись к костру, поспешил поделиться новым знанием с соратниками. Тут-то и началось…
        Ултен вскочил. С третьего раза, но всё-таки. Обвёл стоянку хмельным взглядом, икнул так, что с ближней ели ворона упала, и спросил:
        - А этих-то когда хоронить будем?
        Ответ застал священника врасплох.
        - Никогда, - сказал Розмич бесцветно.
        - Вон, вороньё похоронит, - кивнул Ловчан. - Если раньше ча?ек поспеет.
        Вкупе с «рогатой» рыжей бородой вылезающие из орбит глаза выглядели особенно впечатляюще.
        Первой хихикнула Затея. Спустя мгновенье земля содрогнулась от дружного мужского хохота. Розмич гоготал, задрав голову к небу. Жедан похрюкивал и придерживал живот. Вихруша заливался тонко, как баба. Ловчан с Милятом и Губаем могли посоревноваться с целым табуном жеребцов. Кормщик хохотал беззвучно, утирал весёлые слёзы. Только рабыня-ромейка оставалась всё той же молчаливой тенью, какой была всю дорогу.
        - Но… почему? - выпалил Ултен возмущённо, едва гогот поутих.
        Дружинники снова грохнули, спугнув стаю ворон, что уже почуяла скорый пир и расселась на ближних соснах.
        - Почему? - повторил кульдей. Уже негодуя.
        - А на кой ляд они нам? - вопросом на вопрос ответил Розмич. - Чужие! Не наши! Какая разница, что с ними станется?
        - Перед Господом все равны!
        Искренность, прозвучавшая в голосе кульдея, перебила смех. Теперь на него взирали изумлённо. Ловчану очень хотелось покрутить пальцем у виска, но сдержался.
        - Перед Богом все равны, - сказал Ултен. - Живой может быть врагом или другом, живой может быть виноватым или правым. Он может заблуждаться или предавать… Но умерший… За содеянное в земной жизни они уже расплатились смертью. Людям не за что их ненавидеть. Нам надлежит простить и похоронить их.
        - И чё дальше? - не выдержал Ловчан.
        - Остальное - в руках Божьих, все пред ним в свой срок предстанем. Теперь они будут отвечать перед Ним. Но то - не нашего ума дело. Господь сам решит…
        - Какой такой «господь»? - возмутился Ловчан. - У бьярмов другой бог… Юмола.
        - Пусть! - перебил кульдей. Голос прозвучал строго, с вызовом. - Но нам до?лжно похоронить! Негоже оставлять тела грязным птицам!
        Все, включая ромейку и Ултена, уставились на Розмича.
        Дружинник хмурился, всем своим видом показывая - мыслю! И прежде чем сердце кульдея наполнилось надеждой, ответил:
        - Тебе надо - ты и хорони. А нам они - никто. И прощать их не будем.
        - Но… - начал было священник.
        - В твоей земле, может, иначе принято, а у нас, у словен, врагов не прощают. Эти, - он кивнул на груду тел, - ни жалости, ни уважения не заслуживают. Значит, могилы им не положено. И так будет с каждым, кто на наш народ покусится. Что же касается воронья… Ворон - птица вещая и абы кого жрать не станет. Если человек честен - даже глаз не тронет.
        - Да с чего ты взял? - возопил кульдей.
        - Сам как-то раненый на поле брани лежал, среди мертвяков, - буркнул Розмич. - Не тронули.
        Ултен захлебнулся возмущением, хотел ответить, объяснить. И про трупы, и про ворон, что не тронули живого… Но вид поднявшегося от костра Губая к дальнейшим спорам не располагал.
        - У меня на лодье пара лопат есть, - сообщил Жедан. - Я на всякий случай вожу, про запас. Бери, если надо.
        Щёки кульдея вспыхнули маками, уши тоже запылали. Впрочем, на рыжих краска не сильно заметна. Может, поэтому их бесстыжими считают?
        Неизвестно, сколько бы так стоял, но от костра поднялась ещё одна фигура. С молчаливого согласия Затеи ромейка бодрым шагом направилась к судну. Ултену не оставалось ничего иного, как поспешить за ней.
        - Как в железа ударю, отходим! - крикнул вслед кормчий. - И ждать никого не будем! Как бы бьярмы своих ни хватились.
        Глава 6
        Ветер, как и предсказал кормщик, пришёл с запада - добрый ветер, крепкий. Но сегодня он есть, а завтра - след простыл. О волоках лучше и не загадывать. Если какой помощи не сыскать на том, дальнем онежском берегу. Да только откуда?
        Семерым мужикам тяжёлую лодью не сдвинуть, а если среди них пузатый купец и уморившийся кульдей - тем более, тощий кормчий не в счёт. Хочешь иль не хочешь, пришлось Жедану половиной груза пожертвовать. Тут-то купец, за всю дорогу не проявивший положенной жадности, показал истинное лицо.
        То копошился средь тюков, мешков да сундуков, как разборчивая мышь в мешке с зерном. То мерил шагами песчаный берег, кусал губы и заламывал руки. Затем метался, выискивая место, где бы товар спрятать от завидущих глаз, а не найдя - сам с тоской уставился на море.
        Топить - жаль. Оставлять на берегу, где его непременно найдут бьярмы, разыскивая своих родичей, - ещё жальче. А вернуться быстро самому - вряд ли получится. В какой-то миг показалось, что Жедана вот-вот удар хватит. К счастью, обошлось.
        Нажитое нелёгким купеческим трудом бросали и выплёскивали в море. Волны Онеги с немой благодарностью слизывали высыпанное и пролитое за борт. Но купцу казалось, духи чужой земли и чужой воды потешаются над ним, он рыдал. Убивался так, как не по всякому родному человеку случается.
        Когда же лодья отошла от проклятого берега, кто-то «смышлёный» пособолезновал: дескать, добро нужно было спрятать в яму, в коей Ултен с ромейкой бьярмов схоронили. Вместо трупов, само собой.
        Жедан, конечно, взбеленился. Раскричался: почему раньше этот дельный совет не дали?
        Ромейка, как и положено, промолчала. Только взгляд опять стал таким, будто не покорная раба, а законная наследница всего змеиного царства.
        Вот Ултен сказать не постеснялся. Оказалось, браниться по-словенски кульдей умеет не хуже, чем управляться с дрыном. Правда, склонения часто путал и ударения, поэтому оторопь, охватившая было мужиков, быстро сменилась безудержным хохотом. Даже безутешный Жедан малость повеселел.
        Зато кульдею было не до смеха, он тоже едва не плакал: за отведённое время успели похоронить лишь шестерых. Остальных чайки начали терзать прежде, чем люди ушли. Одну, особо нахальную, Ултен самолично отгонял лопатой, а та всё не отлетала, уверенная в своём праве на поживу. И даже клюнуть успела непонятливого монаха, чем, конечно, потешила богохульных словен. Теперь горечь Ултена не мог развеять даже попутный ветер, гнавший лодью прочь - на восток.
        - К вечеру войдём в устье, - сказал кормщик, вглядываясь в очертания берега.
        А Жедан, наоборот, зажмурился: путь от Онеги до Кемского озера чуть проще, но их всё равно мало, даже если племянница с рабыней будут стараться наравне с мужчинами, волоками с таким отрядом даже мало груженная лодья не пройдёт. Придётся выбросить и оставшийся товар.
        За подмогою некому идти, окромя его самого да кормщика. А как племянницу Затею с мужиками оставить. Олегов посланец сторожить лодью не будет, на убытки Жедановы ему наплевать - больно сам в Белозеро торопится.
        При этих мыслях сердце купца билось пойманной в силки птицей и слёзы на глаза наворачивались, подобные морскому прибою. Он безмолвно вопрошал небо «за что?», но ответа так и не нашел.
        Затея присмирела окончательно, глаз боле не поднимала. Даже на седатого кормщика. Тот пытался развеселить девицу, да без толку.
        Дружинники отмалчивались. Загадывать, как преодолеть остаток пути, не хотелось никому.
        Розмич клевал носом, обессиленный после ночи. В беспокойных коротких снах он снова и снова рубил бьярмов, входил в воду Онеги, чтобы оттолкнуть лодки, в коих покоились соратники. О чём-то спорил с одноглазым. Ещё ему снился крик Затеи, но во сне звучал иначе - не испуганно, а ласково. Будто не спасти просила, а обнять.
        Только Ловчан угомониться не мог, приставал к кульдею.
        - Ултен, вот ты ж нормальный мужик! - И перечислил, загибая пальцы: - Драться умеешь, браниться тоже, да и выпить не дурак. Может, и с бабами того?.. Так чего же ты в священники подался-то?
        - Господь позвал, - ответил кульдей, поёжившись. Перечисленное Ловчаном он к достоинствам не относил, вспоминая - робел.
        - Как это «позвал»?
        - Ну… - Лицо священника стало задумчивым, взгляд потеплел. - Я в ту пору ещё мальчишкой был. Лоботрясом, как это у вас говорят. Шалил так, что и дня без порки не обходился. А однажды в храм зашёл и такую благодать ощутил…
        - Благодать и всё? - удивился Ловчан.
        Ултен удивился не меньше:
        - А разве этого мало?
        - Да ладно, ладно! Знаем! У нас одна баба как-то за хворостом пошла, да живот у ней прихватило. И тут, как назло, волки. Баба от волков драпает, а живот ейный успокаиваться не желает, наоборот - чуть не рвётся. И поди знай, от чего раньше помрёт - от зубов или разрыва кишок…
        - Это-то тут при чём? - нахмурился священник.
        - При том! Баба не выдержала, плюнула на волков да под ёлкой села. Опросталась. А после всему городу рассказывала: мол, такая благодать в тот миг на неё нашла, словами не описать. Ещё к волхвам приставала, уверяла, дескать, боги её в служительницы избрали, ведь абы кому такой благодати не посылают.
        Кульдей оскорбленно отшатнулся, перекрестился. И если раньше всё-таки сомневался в словенской дикости, то теперь сомнений не осталось.
        - Да как можно! Что ты мелешь, Ловчан!
        - Это я про благодать рассказываю. Разная она бывает, понимаешь? И, как мне кажется, не всегда божественная. И отличить не всякий может! Вот баба эта до сих пор…
        - Да дура она! - взвился Ултен.
        - Волхв наш так же говорит, а она не верит. Всё про божью милость сказывает. Даже ж цельной жрицей быть пытается.
        Кульдей едва удержался, чтоб не плюнуть.
        - Ты верующих с юродивыми не сравнивай!
        - Так она ж тоже верующая! Только в другое, в своё верит! И как, скажи на милость, её благодать от твоей отличается? Или ты тоже того… опростался?
        - Тьфу на тебя! - воскликнул Ултен. - Бесово отродье!
        Вот как объяснить дикарю проще, на пальцах? Хуже всего то, что Ловчан не издевается, всерьёз спрашивает. Действительно не понимает.
        - Есть у человека тело, - чуть успокоившись, начал кульдей, - плоть от плоти, как говорится. А есть душа - суть бестелесная. Тело, думаю, - хотя бы та его часть, что ниже пояса, - нам от Дьявола досталось, и потому оно в земле остаётся, воспарить не может, а душа - она от Господа и к нему стремится. И главная задача Дьявола ещё и душу себе прибрать! - говорил он вдохновенно.
        - Дьявол, это кто-сь такой будет? - осведомился дружинник.
        - Это главный противник Божий. Чего бы Господь ни сотворил, всё этот его вечный враг испакостит, - пояснил Ултен. - И всё удовольствие, кое плоть испытывает, - от Дьявола, а коли душа радуется - то от Бога. Вот у бабы той, которая под кустом… что радовалось? Тело али душа?
        - Рассказывает, дескать, и то и другое, - отозвался Ловчан серьёзно.
        Ултен заскрежетал зубами. Разумных объяснений у него не осталось.
        - Сперва тело порадовалось, - вывернулся священник. - Так?
        Дружинник кивнул и, кажется, начал понимать.
        - А уж после тела - душа. Значит, от Дьявола. Значит, не божья благодать, а так…
        - Ну… а когда в баню сходишь? Там ведь тоже: сперва тело радуется, после - душа. И что, всё от твоего Дьявола?
        Много лет прожил Ултен в Славии, но богословскими спорами не увлекался. Не с кем было. Все словены и русы с варягами от кульдея шарахались как от чумного. Теперь же, обретя достойного собеседника, коий и не думает насмехаться, слов священник не находил.
        - А как же волки? - невпопад спросил он.
        - Какие?
        - Те, что за бабой по лесу гнались.
        Дружинник криво усмехнулся, огладил светлую бороду.
        - Разбежались. Она говорила - боги защитили, а народ, кто на этой поляне после бывал, о другом судачит. У волков нос-то чуткий…
        - Да разве зверя запахом напугаешь?
        - Смотря каким, - искренне развеселился Ловчан.
        Помолчав, Ултен продолжил. Теперь говорил очень осторожно, всячески старался избегать опасных моментов.
        - В общем, понял я, в церкви мне хорошо, как нигде более. И стал заходить туда при всяком удобном случае. Священник сначала не замечал меня. Вернее, не хотел замечать - в бытность мою озорником и ему немало хлопот причинил. Опосля священник понял, что искренне к вере Господней тянусь, и спросил о том, хочу ли всю свою жизнь служенью посвятить.
        - А ты?
        Ултен озвучил очевидное:
        - Согласился. Сперва послушником был, после в монашью обитель уехал, постригся. - Священник указал на обритый лоб, который даже в путешествии умудрялся держать в порядке, старательно удаляя щетину.
        - Не жалеешь?
        - Нет. Господь милостив, он дал мне куда больше. Только человек, коий ставит плоть выше духа, может горевать о такой доле… Затем братья меня к себе в дюжину приняли, и как двенадцать есть апостолов с сыном Господа, так и нас двенадцать.
        - А бывает у вас так… - оборвал его Ловчан на полуслове, - чтобы Господь сам являлся? Или посланцев своих являл?
        Ултен прекрасно понял вопрос, но приподнял брови, дожидаясь пояснений. Ловчан же замялся, будто не свою, чужую тайну выдать собирался.
        - Ну вот… Есть люди как люди. Живут себе, ничего волшебного не видят. А есть такие, коим то… дух подводный явится, то ещё какая… штука. Наши волхвы говорят, будто такие люди богами отмечены и вместо мирской жизни должны идти в услужение.
        В другой час кульдей бы фыркнул и высказал всё, что о «богах» думает. Но Ловчан располагал, поэтому Ултен ответил мягко:
        - Ежели Господь призывает - нужно идти. Но ежели бес зовёт - идти нельзя.
        Дружинник только рукой махнул. Спорить с твердолобым не хотелось, что-то объяснять - тем более. В землях словен дураков много, так что же, каждому доказывать?
        Неудобную тишину нарушил тот же Ултен:
        - Я слышал, как бесы призывают. Сперва знаки всевозможные шлют, после видения. И если человек слаб, он этому призыву верит. Семью и друзей бросает и в бесово служение уходит.
        - Хм, а вот ты, когда в монахи пошёл, небось тоже и друзей и семью бросил?
        - Так я же Господу моему служу! - возмутился было кульдей.
        - Хорошо, если так, - согласился Ловчан. - А ежели силён? - Кульдейского понимания знать не хотел, спросил просто так, из вежливости.
        - Ежели силён, то бишь - на зов не откликается, его слуги Дьявола в покое оставят. А ежели ни то ни сё - и в силу бесов по-прежнему верит, и на зов идти не хочет, тогда в могилу сведут. Могут сперва родных умертвить, могут сразу самого.
        - И что делать?
        - Молиться! - воскликнул священник. В его лице и голосе было столько убеждённости, что Ловчан невольно отшатнулся. - Коли человек от бесовой веры к вере Господней обратится, Бог его убережет.
        - Так уж и убережет?
        - Конечно! Бог за всех своих детей заступается!
        - Хочешь сказать, верующие в Господа никогда бед не знают? - насторожился Ловчан.
        - Бед? Нет, беды мы не знаем. Всё, что вы, нехристи, бедой называете, есть испытание Господне. Переживший испытание только сильней становится, а тот, кто не явил силу духа, - плохо молился, плохо постился, плохо веровал.
        - Да ну тебя! - окончательно разобиделся дружинник. Таких врунов он ещё не видывал, а к врунам в словенских землях относятся куда хуже, чем к дуракам. - Тебя послушать, так молитвою одной жить нужно. А кто пахать будет? А землю защищать?
        - Молитва труду не мешает! - улыбнулся кульдей.
        И, чтобы успокоить дружинника, объяснил:
        - Я ведь о чём толкую! Вы в большинстве своём не из умысла, а от недомыслия в бесов веруете. Знания у вас нет. Потому Господь вас не слишком-то и карает. А как веру правильную узреете - лучше прежнего заживёте.
        - Ври, да не завирайся, - огрызнулся Ловчан.
        А Ултен покачал головой:
        - Зря ты так. Бог - он всё видит… Коли покарать решит - мало не покажется.
        - Не каркай! - это уже Жедан вмешался.
        Купец, как и прежде, умудрялся расслышать любой доверительный разговор, даже если сам при этом был на другом конце лодьи.
        В повисшей тишине слышался только мерный плеск волн да надрывные крики чаек. Голос Вихруши, который расположился на носу лодьи, прозвучал особенно страшно:
        - Поздно. Накаркал. Будите Розмича! Беда!
        С той поры, как Рюрик обосновался на Ильмень-море, а Олег - на Неяве, надёжно перекрыв Волхов, незваные гости редко захаживали в словенские воды. Это раньше, покидая родные берега, мореходы тряслись осинками, беспрестанно выискивая на горизонте полосатый парус данов или свейскую лодью, украшенную хищной драконьей мордой. Теперь же ходили вольготно, только самым неудачливым доводилось встретить на воде неприятеля.
        Но на окраинах славянского мира, как успели убедиться Розмич с сотоварищами, всё осталось по-прежнему.
        Путешественников поджидали. Их взглядам предстало судно без парусов. Лодья бытовала у самого устья и сдвигаться с места не собиралась.
        Кто такие - опознать издаля невозможно. Неужто бьярмы! Но кто их, дикарей, знает? Вдруг за годы соседства с Полатом научились с большими лодьями управляться? Но в том, что встреча не сулит ничего хорошего, ни дружинники, ни Жедан с кормщиком не сомневались.
        Если бы не потери, могли подойти бесстрашно. Или, что благоразумнее, спустить парус, сесть на вёсла и скрыться с глаз долой. Теперь же дорога только одна - вперёд. Но толку чуть. Если здесь каким-то чудом минуют беды, встанут на грядущих волоках. Слишком мелки речушки, слишком мало их осталось - корабельщиков да дружинничков.
        Парус всё-таки ослабили. Воины спешно обряжались в брони, на скору руку правили мечи и готовили луки. Хотя на стрелы не слишком и рассчитывали - у неприятеля и рук, и тетив куда больше. В том, что дело дойдёт до мечей, сомневались ещё больше.
        Но коли в живых остаться не получится, как ни старайся, хоть помереть красиво!
        - Жаль, что Олег о том может не узнать, и княжье поручение останется невыполненным, - сокрушался Розмич. - Впрочем, вот они, дирхемы, предназначенные Жедану. Вполне себе откуп. Но коли ворог в силе, так он торговаться не станет, и дирхемы отберёт, и свободу, и самою жизнь - может.
        Теперь лодья шла в разы медленней. Зоркий Вихруша на пару с Ловчаном вглядывались, пытаясь опознать неприятеля. Затея сидела тихой мышью и дрожала. От увещеваний схорониться под тюками да дорогими полотнами - отказывалась, что толку? Розмич беззвучно бранился, до боли сжимал рукоять меча. Бледный Ултен молился. Жедан вопрошал.
        - Чем же прогневили? - шептал он, уставившись в небо. - Неужто мало откупились? Неужто мало тех жизней, что забрали бьярмы? За что вновь корите?
        Небо, как обычно бывает, не отвечало. Немногие тучки мчались, подгоняемые ветром. Именно тогда смертному и кажется, что всесильным богам глубоко наплевать на его горести. Возможно, это так и есть.
        Жедан пошатнулся, прикрыл глаза ладонью. Бессильные слёзы катились по щекам, душа кричала подстреленной чайкой.
        - Не за себя прошу, - продолжал шептать он. - За неё. Затею, только Затею пощадите!
        Сказал, а самому ещё страшнее сделалось. Коли жива останется племянница - быть ей рабой. А как с рабынями поступают, купец знал отлично, хотя сам никогда невольников не обижал.
        - За что?! - снова выспросил он и, не выдержав, взвыл.
        Взгляд сам скользнул к рыжебородому кульдею Ултену, после - к ромейке. Внутри что-то оборвалось, мысли закружились быстрей ярмарочной карусели.
        - Затея, отвернись! - не своим голосом приказал Жедан.
        Синеглазая девушка вздрогнула, уставилась на дядю, будто впервые видит.
        - Отвороти глаза-то! - повторил купец. Его поддержали и остальные, соображая, что удумал Жедан.
        Затея задрала подбородок, готовясь выказать спесь, но седатый кормщик бросил прави?ло, ухватил девицу за плечи. И хотя был изранен и избит настолько, что еле ноги переставлял, держал крепко. Синеглазка и пискнуть не успела, как оказалась в плену.
        На борту лодьи стало тихо, словно в могиле. Взгляд Жедана проследили все.
        Ромейка вскочила. Замерла, прижав ладони к груди. Она по-прежнему напоминала гадюку, только испуганную.
        - Нет… - протянул Ултен, ещё не веря, что намеренья купца серьёзны. - Ты не посмеешь её тронуть.
        - Это тебя тронуть не посмею, - не глядя на священника, ответил Жедан. Голос прозвучал холодно, расчётливо. Он сделал единственный шаг в сторону ромейки, и тишину прорезал надрывный крик.
        Купец невольно отшатнулся, а ромейка заметалась загнанной волчицей. Только что той кормы? Куда бежать, если вокруг глубокое, холодное Онежское море?
        - Помоги, - бросил Жедан Розмичу.
        Дружинник стрелой метнулся вперёд, без труда поймал ромейку за горло. Рабыня попыталась ответить - выцарапать глаза, да не дотянулась.
        - Что вы! - заголосил кульдей. - Да разве ж так можно! Господь…
        - Закрой пасть! - рыкнул Ловчан. - Иначе самого на требу пустим.
        - Какая треба? - не унимался Ултен. - Вы разве не понимаете? Девица ни в чём не виновата!
        - Виновата, - отрезал Жедан. - И ты, служитель чужого бога, виноват. Неужто не видишь? Все беды оттого, что ваше племя на борт взял. Боги не раз предупреждали, а я не слушал. Теперь понял. И волю богов выполню.
        - Ка… - начал было кульдей, но смолк, получив удар рукоятью меча в темечко. Тяжелым кулём осел на гладкие доски.
        Девица уже не голосила - хрипела. Слов Жедана не разумела, но тут и без слов всё ясно. Купец приближался, в его руке хищно поблескивал нож.
        - Чужачка! Ты носишь знак мёртвого человека. Ты принесла несчастье моим людям и воинам нашего князя. По твоей вине боги осерчали. Я не знаю, смилостивятся ли они теперь.
        Розмич умело перехватил руки ромейки, подскочивший Ловчан содрал с головы платок, стиснул в кулаке чёрные косы. Девку перегнули через борт, и Жедан, проворно очутившийся рядом, полоснул по горлу.
        Затея вскрикнула надрывно, запричитала. Кормщик ладонью заслонил ей очи.
        Тело ромейки задёргалось, кровь хлынула потоком. Она охотно смешивалась с тёмными волнами Онеги, будто и не чужая вовсе.
        Несколько нескончаемо долгих мгновений прошли в полном беззвучии - даже неугомонные чайки притихли, на время оборвали вечный спор с морем. Рабыня затихла, и едва Ловчан выпустил смоляные косы, обвисла, удерживаемая только Розмичем.
        - Славные боги, - зашептал купец. - Волю вашу выполняю. Примите же требу сию. Отведите беду, даруйте удачу. Я же, отныне и до скончания веков, буду оберегать землю эту от христьянской заразы.
        Он отстранил Розмича. Самолично, без натуги, перекинул мертвенное тело через борт. Всплеск отчего-то напомнил раскат грома. Жедану казалось, все взоры всех словенских богов обращены на него одного. Подурнело. На лбу выступили крупные капли пота, рубашка прилипла к спине.
        - Затею… - выдохнул Жедан. - Затею не упустите. Я сейчас.
        Теперь плохо стало всем. Пошатываясь, всё ещё сжимая в ладони окровавленный нож, Жедан двинулся к племяннице. Розмич трепыхнулся сдуру, но Ловчан удержал. Рука дружинника стала вдруг неимоверно тяжелой, сбросить её с плеча Розмич так и не сумел.
        Синеглазка не противилась - привыкла доверять дяде во всём и всегда. На её личике ужас перемешался с недоумением. Взгляд всё ещё суетно искал подругу-ромейку, щёки стремительно бледнели.
        От волнения голос купца охрип.
        - Крест! - приказал он. - Крест снимай!
        Девичьи пальчики судорожно вцепились в ворот, Затея попыталась отстраниться от дяди, которого почти не узнавала.
        - Крест! - прокричал Жедан. И, не дождавшись, сам рванул ворот её рубахи. Ткань затрещала, обнажая лебяжью шею и белую, словно снег, грудь.
        Жедан перехватил тонкую нитку с небольшой медной подвеской. Поднеся знак к носу девицы, зарычал:
        - Отрекайся! Отрекайся по-хорошему!
        Обычно даже одна слезинка любимой племянницы сгоняла с купца любую ярость.
        Теперь же слёзы лились ручьём, а Жедан будто не замечал.
        - Отрекайся!
        - Нет, - пискнула девушка.
        - Отрекайся! - проревел Жедан и отвесил синеглазке знатную пощёчину. - Не понимаешь, дура? Мы на краю гибели! Всё почему? Потому, что богов родных предали! Отрекайся от распятого, если жить хочешь!
        - Нет… - проблеяла Затея, хлюпая носом и размазывая рукавом слёзы.
        - Тогда за борт полетишь, вслед за ромейкой!
        От визга девицы у купца заложило уши. Кажется, только сейчас, когда страшная правда о судьбе рабыни была сказана вслух, поверила в очевидное. Кульдея тоже не замечала - обездвиженное тело Ултена загораживал Вихруша - от этого стало ещё страшней.
        - Отрекайся, - устало повторил Жедан.
        Беспомощный взгляд Затеи заскользил по лицам. И кормчий, и воины глядели непреклонно. Девушка на мгновенье задержалась на Розмиче, воину показалось - испрашивает совета. Он не замедлил кивнуть.
        - Отрекаюсь, - мертвенно произнесла синеглазка.
        - Громче!
        - Отрекаюсь! - взвизгнула Затея. - Отныне и вовек, отрекаюсь от Господа своего!
        Купец поддел тонкую серебряную нить окровавленным ножом. Деревянный крест полетел за борт и исчез, поглощённый тёмной водой Онеги.
        - Держи! Авось ещё пригодится, - молвил дядя, возвращая племяннице цепочку.
        Затея по-прежнему рыдала, а Жедан как раз остыл. Прижал девицу к груди, зашептал слова успокоения:
        - Теперь всё хорошо будет. Теперь выстоим. Боги смилостивятся над нами. Вот увидишь.
        Заветное устье приближалось. Вражеская лодья хищным привратником загораживала путь. Воины натянули тетивы, готовые в любой миг начать схватку, выжить в которой можно разве с благоволения богов. Розмич до рези в глазах вглядывался в лодью, но опознать противника не мог.
        Зато его узнали.
        Кто-то замахал руками, закричал:
        - Эгей! Это же Роська! Роська! Ай да зараза! Он ещё и стрелой в меня метит! Роська!
        - Кажись… тебя зовут, - изумился Ловчан, ткнул оторопевшего Розмича локтём.
        С «вражьей» лодьи донеслись новые крики:
        - Да ты что, не узнаёшь? Это же я, Птах! Роська! Роська, да ты чего?!
        Ловчан помог Розмичу опустить лук - сам дружинник будто окаменел.
        - Кто такой Птах? - спросил Вихруша.
        - Мы… - горло Розмича перехватила внезапная судорога, голос пропал. Справившись с волнением, воин объяснил: - Мы вместе в отроках ходили. Вместе битву в Рюриковом граде пережили. Затем он с Полатом в Белозеро ушёл, а я подле Олега остался.
        - Значит, это белозёрцы? - просиял Вихруша.
        - Дозор, - догадался Ловчан.
        - Дозор, - весело повторил кто-то.
        А Жедан, даже в горе не утративший способности слышать всё и вся, прошептал облегчённо:
        - Спасены.
        В том, что белозёрский дозор не только защитит, но и поможет провести судно всеми волоками, купец не сомневался. Значит, не зря обагрил воды Онеги молодой христианской кровью и заставил племянницу рыдать, выбрасывая дешёвую побрякушку. Родные боги не только смилостивились, но и наградили.
        - Хвала богам, - прошептал купец. - Во веки веков, хвала им!
        Часть 2
        Глава 1
        Едва Олег, справив положенную тризну, вернулся в Алодь, приказал снова позвать к себе волхва. Лучшего из лучших средь тех, что денно и нощно страдали над телом Рюрика.
        - Так знаешь ли теперь, от каких причин погиб великий князь?! - начал он разговор, не размениваясь на приветствие, лишь слегка кивнул вошедшему и указал, где сесть.
        Тот был ещё не стар на вид, хотя седина обильно осыпала кучерявые волосы и посеребрила бороду. Мощные ладони, кои волхв прижал к груди в знак расположения к правителю, выдавали в нём и опытного знахаря-костоправа. Ростом он был пониже Олега, который к тому же сильно сутулился, и тучен телом.
        - Ты первым, князь!
        - Садись, мне сподручнее выслушать стоя. И коли буду ходить, внимания на то не обращай. Как твоё имя?
        - Мизгирём кличут.
        Второй раз волхв не дал себя упрашивать.
        - Вы, мурмане, прежде натирали соком этого растения наконечники стрел и копий для охоты на свирепых хищников, - ответил он со знанием дела. - Ромеи зовут сию траву аконитом. На Востоке ею, слышал, даже лечат всевозможные недуги. Но у нас такое знахарство под запретом…
        - Я понял, о чём ты, - прервал Олег. - Мне не было резона убивать Рюрика, и тебя я ни в чём не виню. Я хочу знать правду, вот и всё.
        - Это волкобой, и от этого яда нет спасения, стоит только промедлить. Мы не успели, и никто бы не успел…
        - Как бы ты, коли того желал, убил бы своего врага?
        - Отраву делал знаток своего ремесла, - проговорил волхв, оглаживая бороду. - Он в назначенный день луны выкопал растение с корнем. Клубни большие, толстые, как еловые шишки. Потом надо было выдавить сок и смешать его с жиром, наконец тонким слоем покрыть лезвие или остриё. Так яд удержится на железе, прилипнет. Но мигом попадёт в кровь, стоит только полоснуть.
        - Князь едва протянул сутки. А сколько бы выдержала женщина или маленький ребёнок?
        Мизгирь поглядел на мурманина из-под мохнатых седых бровей, уже догадавшись, к чему клонит князь, о ком вопрошает. Олег столь же испытующе рассматривал волхва сверху вниз.
        - Если ты спросишь меня, как бы я потравил ребёнка… - продолжил Мизгирь.
        - Годовалого, волхв! Всего лишь годовалого!
        Волхв умолк. Дышал тяжело, будто мгновенье назад сам волкобоя испробовал.
        - Видел ли ты, как славянские жёнки успокаивают своих ребятишек? - наконец сказал он.
        - Укачивают? - спросил Олег.
        - Не только. Они крошат хлеб в молоко и отжатый мякиш заворачивают в тряпицу. Это и называется жамкой. Бывает, и двух лет детишки - а сосут с тем же удовольствием, что и груднички.
        - Но молоко, Мизгирь?! Оно же сворачивает яд!
        - Стало быть, волкобой нужно развести в воде. Слабенько так, чтобы действие было медленным, но верным. Безотказным, - пояснил волхв.
        Олег побледнел ещё сильнее и спросил:
        - А что в таком случае с матерью приключится?
        - Это, княже, зависит от того, насколько молода и здорова.
        - Во всём Новгороде не нашлось бы другой крепче её, - выпалил Олег. Осёкся, но всё-таки продолжил: - Моей сестре… и жене усопшего князя не вышло и тридцати пяти. Едвинда была сильна и духом, и телом - таких жён у нас за морем называют валькириями. Ради любви к Рюрику она оставила прежнее мужское ремесло. Моему племяннику только второй год пошёл. Он умер в тот же день, она - на седьмице.
        - Прости, князь! Я уже и сам догадался, о ком спрашивал. Но это твоя тайна.
        - Теперь, и покуда я не скажу, она и твоя, старик! Ты понял? - Олег поглядел на Мизгиря, но волхв не смутился, очей не отвёл, встретив этот суровый и властный взор.
        - По тому, как долго мучилась твоя сестра, князь, думаю, что сама не была отравлена нарочно. Яд приняла она от дитяти, целовала в губы ли, вытирала рвоту или пот… Или как-то иначе. Думаю, смерть княгини Едвинды не была умышленной, не входила она в расчёты злодея. Посему разумею, желал убийца, чтобы и она, и Рюрик, да примут их боги в ирийском саду, остались бы без наследника. Тем самым наказать их жаждал! Ведь доселе у великого князя нарождались только девочки? Но твоим племянницам ничего не угрожало… Не так ли?
        - Отчего же… - протянул Олег, помедлил и нехотя выдавил: - Были и мальчики. Старший сын Рюриков, Полат, от лехитки рождён, он в Белозере почитай тринадцатый год сидит. С тех самых пор, как почил Сивар. И ему много земли на всход солнца отошло из наследства дяди.
        - А где та лехитка?! - удивился старик.
        - Лютую смерть приняла. Вадим её порешил, - напомнил Олег и, читая непонимание на лице волхва, добавил: - Ещё в старом Рюриковом граде в оные времена. Ужели не знаешь?
        - Откуда? Я из лесов северных недавно призван. Больше о звёздах ведаю да тропах звериных и травах разных, чем о делах мирских, - пояснил тот.
        - Стирается память, как следы на песке у моря… - вымолвил князь, прикрывая веки.
        Но всё равно ведал и видел, как сейчас… В длинном платье, шитом золотом, бледная, как сама смерть, она выбежала за ворота. За княгинею вырыснула взбешенная боем гривастая лошадь. Наездник и сам был в богатой одёже, дорогом доспехе. Кривая усмешка играла на губах… Вадима. Рюриков двоюродный брат не желал пощады никому - особенно родне.
        Женщина бросилась от врага без оглядки, но предательское платье мешало беглянке. Когда она оказалась на земле, щедро сдобренной кровью, копыта неистовой кобылицы вбили трепещущее тело в рудый суглинок.
        - Слава князю Вадиму! - завопило мужичьё.
        Тело убиенной Рюриковой жены волокли за ноги обратно, к частоколу, окружавшему всё подворье. Но то ли от нетерпения, то ли от желания поглумиться эту затею бросили.
        Тяжёлым топором в один мах снесли покойнице голову и пинали ногами до тех пор, пока не пригнали к самым брёвнам, на острых концах которых уж сидели, насаженные по самую макушку, младенчики и взирали на мать изумлёнными омертвелыми глазами. Рот осквернённой княгини приоткрылся в безмолвном крике…
        И вспомнил Олег, как оцепеневший Рюрик не слышал зова, как мутным взглядом бродил по телам убиенных жён и ребятишек. И тогда лишь напасть оставила великого князя, как приметил в гуще сечи старшего - Полата.
        - Хвала богам, хвала! Не отняли! Хоть этого сберегли, - резанули память Олегу давние слова.
        - А Силкисив! А дочь родную ни во что не ставит? - горестно задумался мурманин тогда.
        Он ведь, словно бы предчувствуя лихие времена, хотел устроить так, чтобы златовласая дочка князя гостила у Едвинды, с которой оставался сильный отряд земляков. Нет, в Алоди им ничто бы не угрожало в тот злой, кровавый год.
        Да Силкисив оставалась в городе - на своё счастье успела в детинце схорониться, пока не подошли варяги, отец с родичами, и не истребили восставших.
        - Ты что это, княже! Очнись! - заслышал он, прогоняя наваждение.
        - Так, пригрезилось, - пояснил Олег.
        Встряхнулся, подошёл к кади, хотел было ладони туда опустить, да отпрянул. Покосился на волхва.
        - Да, и когда омывалась той же влагою - она тоже могла потравиться, - подтвердил Мизгирь.
        Тогда Олег по самую шею опустил голову вниз, в свежую колодезную воду - на какой-то миг показалось, живительный холод проник в самый мозг. Вынырнул, расплескав влагу по доскам. Пятернёй откинул копну рыжих волос назад, огладил мокрую бороду.
        - Тебе, княже, ранняя смерть не суждена, - успокоил волхв.
        - Они тоже так думали… - проронил Олег.
        Встряхнулся ещё раз, заключил решительно:
        - Складно говоришь, Мизгирь, но не то. Не мог отравитель к дитячьей соске подобраться. Едвинда над сыном, как ястребица над птенцом, носилась, никого не допускала. Даже мне, родному брату, только издали ребёнка показала. - Поразмыслил и добавил: - А кабы Едвинда была отравлена прежде дитяти? Малой толикой зелья, чтобы умерла не сразу?
        Волхв задумался, кивнул:
        - Потравить княгиню, а через неё и до младенца дотянуться? И такое возможно. Но тут сильно расстараться нужно. Яд этот слишком горький. Коли с пищей или питьём принять, рот и губы огнём гореть будут, как если бы с человека содрать кожу. Это стало бы заметным сразу же после трапезы. А ещё ведаю, что не все яды в молоко материнское проникнут через кормящую. Этот? Пробовать надо. Точно не скажу.
        - Сказал тоже - «пробовать»! - возмутился Олег, а потом спросил: - Успела бы женщина пожаловаться на то, как ей плохо?
        - Если бы умела говорить, она бы дала знать. Это бессловесный ребёнок сказать не может.
        - Нет… - вновь забормотал князь. - Не понимаю. Но в том, что потравили, сомнений больше нет. Волхв, сумеешь мне того же яду добыть?
        - Изготовить сумею, - поправил собеседник. - Но месть сладка, если на холодную голову.
        - У меня как раз такая, - ответил князь и криво усмехнулся. - Смерть за смерть! Твори же зелье злое.
        - Тёмные думы хуже иного яда, - задумчиво проговорил волхв.
        - Да, милосердие чуждо вере моей. Знаю… В Новгород со мною отправишься. Мне умные да умелые люди под рукой нужны.
        - Стар я, силы мои не те. Зелье приготовлю, но в остальном ты ж и сам прозорлив. Вещий, одно слово.
        - И противоядие не забудь, - молвил Олег. - Ступай, не держу боле. И об чём толковали, при себе храни.
        - Знамо дело, - отозвался Мизгирь, вставая. - А много ли яду тебе сготовить?
        Олег прикрыл веки, что-то прошептал и ответил:
        - Так, чтобы снова хватило смазать нож. Тот же финский нож! - уточнил он, а затем, помедлив, добавил: - И меч. Какой? После укажу.
        - Сделаю. В самый срок… Могу и стрелы ядом напоить, - предложил Мизгирь уже на выходе, покосившись на большой чёрный лук Олега.
        - Это лишне. Стрелы мои и без того хороши. А коли услужить решил, так вот ещё что… - Он снова подозвал к себе волхва, и тот повиновался. - Хочу жертвы принесть.
        - Одину, что ли?! - не уразумел тот.
        - Нет, не Отцу павших. Не привык я взывать к асам без крайней на то надобности. Захотят - мои боги сами обратят ко мне свои взоры, а до той поры не стану им надоедать зазря. Хочу подружиться с богом этих земель. До отбытия на курган великий пойдём. Хочу Волхову вашему, князю древнему, поклониться… Совета у него спросить.
        * * *
        К Белозеру вышли пополудни. Город встретил путников удивлённо - редкая торговая лодья следует к пристани под надзором сторожевого судна. На берегу вмиг собралась толпа, замерла в недоумении. Кричать и радоваться не спешили, опасались. Но вскоре, когда самый зоркий опознал Жедана, белозёрский народ не на шутку разволновался.
        Розмич внимания на толпу не обращал и тоже удивлялся. Прежде в этом краю не бывал, но сказывали о Белозере многие. Дружинник представлял город иначе - величественным, грозным. На деле, если сравнивать с той же Алодью, знаменитой каменными домами, и Новгородом, он казался просто большой деревней.
        Пристань невелика, на берегу лодий пять, подальше - рыбацкие лодки, едва ли две дюжины. Берег пологий, потом нехотя поднимается вверх. Крепость, окруженная немногочисленными избами, едва видна. Даже опоясывающий её частокол доверия не внушает, кажется хлипким.
        Зато синеглазая племянница Жедана едва в ладоши не хлопала от радости. Для неё этот край, этот город, был прекраснее роскошных палат Царьграда и всех чудес света, вместе взятых. А когда толпа расступилась, пропуская вперёд пузатого седовласого мужика в богатой рубахе, Затея чуть не сиганула в воду.
        Розмич подумал - отец, но девушка закричала другое:
        - Дядька Златан! Дядька…
        И осеклась, почуяв неладное.
        Жедан побелел лицом, но продолжал выискивать в толпе брата - может, вот-вот явится, а свояк его попросту опередил. Затем бросил умоляющий взгляд. Сперва - на Затею, после - почему-то на Розмича.
        - Может, по делу уехал, - буркнул дружинник.
        Затея выдохнула, от сердца и впрямь отлегло. Ведь у такого богача и впрямь дел невпроворот, и из дому отлучается часто…
        - Хватит глазеть, - шепнул Розмичу подошедший Ловчан. - На вёсла пора. Иначе и до вечера к берегу не пристанем…
        На встречу с князем Полатом Розмич отправился один, но пройти к нынешнему владыке Белозера оказалось немногим легче, чем миновать памятные пороги на Свири. С самого начала белозёрский воевода прицепился с расспросами: кто таков, какую весть несёшь? После он же долго сомневался - а тот ли, за кого себя выдаёшь? Сомнительно ему было, что дружинники князя Олега на торговой лодье пришли. Да и числом посланцев всего ничего. И в битву с бьярмами не верил, говорил надменно:
        - Ужели наши дикари смогли застать врасплох бывалых воинов? Где ж тогда эти воины… бывали? В девичьих палатах и только?
        Люди воеводы поддерживали его смешками, а Розмич молчал, сцепив зубы, потому как ссориться с воинством Полата нельзя, иначе никогда до князя не допустят и поручение Олега останется невыполненным. По уму, мог бы и отшутиться, но воспоминания о нелёгкой сече принесли и боль, и горечь. На языке вертелись только бранные слова - и о белозёрском воеводе, и о его подручных, благодаря которым в окрестностях орудует дикая тать. В ладожских владениях Олега такого давно не случалось, там любой торговец ходил без опаски.
        Зато теперь ясно, отчего Белозеро не на город похоже, а на обычную деревню. Тут людям богатеть не с чего, торговать с соседями страшно - вдруг всё нажитое непосильным трудом на первом же волоке отнимут?
        - Я по поручению Олега, князя Алоди, пришёл, - в который раз напомнил Розмич. - И Рюрику и Полату он зятем приходится, коли не слышал. Дело, порученное мне, не для твоих ушей. Уж не обессудь! Пусть Полат сам решает - сказать или промолчать. А что до схватки с бьярмами - свою вину знаю, но отвечать буду перед князем, коему присягал.
        - Вот оборванец! - расплылся в очередной улыбке воевода.
        Розмич не выдержал.
        - Окажись на моём месте ты - не простым, безголовым оборванцем явился бы.
        - Каков! - с деланым возмущением воскликнул воевода. - Ты, как посмотрю, не только дружинник Олега, но ещё и ведун? Уж не князь ли тебя обучал? Говорят, мурмане…
        Высказать оскорбление воевода не успел. Розмич схватился за меч, готовый наплевать на все поручения - честь дороже!
        Драка обещала быть зрелищной и кровавой, но состояться ей не позволили - на крыльце появился сам Полат, и хоть минуло столько лет, Розмич мигом признал его.
        С осторожностью, несвойственной мужчинам, сошел по ступеням, окинул собравшихся пристальным взглядом. Невысокий, худой настолько, что кажется тщедушным. Тёмно-русые волосы кудрями спадают на плечи. Борода до груди, с ранней и заметной проседью. Нос приплюснут. Глаза - яркие, живые, совсем как у Рюрика… были.
        Одет князь без особых отличий - порты, сапоги без всяких затей. Только рубаха цвета умирающего солнца да почтительные поклоны воинов позволяют узнать в Полате могущественного владыку.
        - Это кто? - бесцветно спросил он, кивнув на Розмича.
        Прежде чем воевода успел раскрыть рот, посланник выпалил:
        - Княже! Да хранят тебя могучие боги! Из Ладоги к тебе прибыл. Князь Олег слово тебе шлёт. Тайное.
        Полат покосился на говоруна, посмевшего нарушить обычай, как пёс на блоху. Едва зубами не клацнул.
        Но расчет Розмича оказался верен: воевода не осмелился высказать уже придуманный ответ про невесть какого оборванца, сказал только:
        - Вот… Стало быть… Однако, княже, не верится. Больно подозрительный. К тому ж прибыл под парусом купеческим, с Жеданом он пришёл через Онегу.
        Брови Полата приподнялись, в голосе прозвучала скука, неумело спрятанная за удивлением:
        - Жедан вернулся?
        Князю не ответили - и без того всё ясно. Наконец Полат оборвал неудобное молчанье, велел воеводе:
        - Проводи его.
        И снова взгляд пса на блоху и неторопливые шаги - прочь.
        Нет, не такой Розмич представлял себе эту встречу! Как-никак вместе первую кровь пролили, в один день. Памятный день! Не признал, стало быть, князь.
        …Воевода принял меч и ножи, а после ещё и обыскал. Под его присмотром Розмич проследовал в светлую горницу, где на отдельном возвышении стояли два резных кресла.
        Тут же появился слуга в видавшей виды рубахе, с низким поклоном распахнул вторую дверь. После «радушия», проявленного белозёрскими воинами, посланник Олега был готов ко всему. Но когда в горницу вошла молодая красивая женщина - оторопел.
        Она ступала плавно, будто рысь на охоте. Спина прямая, взгляд повелительный. Волосы выглядывают - светлые, но, как полагается по словенскому обычаю, убраны под платок. Очелье украшают в три ряда височные кольца, гривна золотится на шее, такие же тяжёлые браслеты на тонких запястьях, на груди поблёскивают бусы сердоликовые. Богатое платье сиреневого шёлка с золотой вышивкой по краям - струится, подчёркивает каждый шаг.
        Розмич спешно поклонился, мысленно отмечая - вот уж точно… княгиня! Такую с простой бабой ни в жизнь не спутаешь! Даже если накануне в бочке с брагой искупаешься.
        Да только на словенку не похожа - росточку невеликого, глаза узковатые, лоб низкий и скулы непривычно выступают. Чуждая она.
        Кажется, по пути сюда Птах говорил, дескать, жена Полатова из местной веси.
        Князь объявился следом, но рядом с женой выглядел тусклым пятном.
        Розмич невольно поёжился. Сердцем чуял - кровь вепсы куда сильней той, что течёт в князе. Сам не заметил, как проникся к этой, чужой, особым уважением.
        Она заняла место подле Полата. С виду равнодушная, но взгляд цепкий. А глаза поднимешь, будто прямиком в душу заглядывает. Розмич сторонился этого взгляда, путался в ощущениях, как никогда прежде. Даже слова самого князя не сразу уразумел.
        - Так что за послание? - бесцветно спросил Полат.
        - А?
        Розмич встрепенулся, с силой отринул посторонние мысли и отвесил новый поклон.
        - Здрав будь, княже, - сказал он. - И ты, княгиня. Я прибыл из Алоди, с вестью от господина моего Олега.
        - Об этом ты уже доложил, - напомнил Полат.
        Розмич и сам не понял, отчего смутился. Только боевой пыл растерял окончательно.
        - Скорбную весть велел он передать… Отец твой, великий князь Рюрик Новгородский, скончался - тому уж лунный месяц будет. От ран. В походе на Корелу. Нынче же князь Олег, ибо он пока нарядник союза ильмерского, и русь, и кривичей, и словен, и чудь на общий сход собирает. Князей да старейшин. Клятвы прежние друг другу подтвердить.
        Во взгляде Полата блеснул интерес.
        - Вот как? А ты явился меня позвать? Куда же, если не тайна?
        - Тайны в том нет, - нахмурился дружинник. - Сход в вотчине усопшего правителя назначен, в Новгороде.
        - Новгород, - задумчиво протянул князь, огладил бороду. - Помню, помню… Город, коему прочат стать великим… И когда же?
        Розмич пожал плечами:
        - Как все соберутся. Князья Олег и Велмуд через пару седьмиц уж там будут, остальные - как явятся.
        - Остальные? - В чём причина княжьего удивления, Розмич не догадывался. - Ладно… Пусть будет Новгород. Это всё, что хотел передать?
        - Всё, - подтвердил дружинник упавшим голосом.
        Равнодушие Рюрикова сына просто не укладывалось в голове. Князь даже подробностей не выспросил! Даже не поморщился, будто горя для него не существует. А может, это Розмич чего-то не понимает? Полат же наоборот - прав? Негоже мужчине показывать свои чувства, особенно печаль.
        - Тогда иди, - сказал князь. - У воеводы спросишь, он укажет, где разместиться.
        Дружинник и впрямь собрался покинуть горницу. Звенящий голосок княгини остановил:
        - Князь мой, ты забыл о главном.
        - Да? - недоумённо спросил Полат.
        - Этот доблестный воин проделал долгий путь, - продолжала женщина. - Он преодолел пороги, справился с течением наших рек и морей. Побывал в схватке с бьярмами, как говорят. Он заслужил награду, разве нет?
        Милость князя сродни божественной. О ней только юродивый не мечтает, но даже он не сможет отказаться, коли владыка решит наградить. За такую честь воины готовы на любые подвиги, миряне из кожи вон вылезут, а бояре да прочая знать - на любую хитрость пойдут. И счастья потом - на весь мир, а рассказов - даже праправнукам достанется. Вот и Розмичу полагалось радоваться… Он же хотел провалиться сквозь землю.
        - Ты права, Сула! - бросил Полат. - Какую награду хочешь, словен?
        Всё-таки не зря говорят, будто в слове великая сила скрыта. Кажется, князь ничего дурного не сказал, а дружинник почувствовал себя оплёванным. Даже хуже - его будто в выгребную яму окунули.
        Несколько мгновений боролся с негодованием, а когда голос обрёл прежнюю твёрдость, ответил:
        - Я пришёл не за наградою. Но если хочешь одарить - позволь сопровождать тебя, князь, в самый Новгород. Нас пятеро осталось, из дюжины.
        - Нет… - пропела княгиня, хитро сверкнув глазами. - Этой награды мало! Проси о заветном, ежели остальное не нужно.
        Розмич растерялся больше прежнего - как она узнала, что заветное есть? Как догадалась, что задача эта только князю под силу?
        - Ну же! - подтолкнула женщина. Голос прозвучал озорным колокольчиком. Подобный хоть всю жизнь слушай - не надоест.
        - Есть одно, - сознался воин. - Затеей зовут. Свататься хочу, да боюсь, просто так не отдадут.
        Переливчатый смех Сулы заставил потупиться. По щекам жгучей волной разлилась краска, уши запылали факелами. Но беда в другом - куда руки деть, вот что не ясно!
        - А ведь хорошо придумал! Князя в сваты! Тут даже Жедан не отступится! Что скажешь, Полат?
        Владыка Белозера усмехнулся, и Розмич впервые узнал в нём того самого Полата, с которым вместе сидели за стенами детинца, по приказу старших пережидая кровавую схватку в Рюриковом граде. Того Полата, с которым после всё-таки сорвались в бой, неумело, по-мальчишечьи, рубили врагов, посягнувших на власть Рюрика, на жизнь его рода.
        - Почему бы нет? Завтра утром и зайдём.
        Радоваться или печалиться, Розмич не знал. А женщина наблюдала за ним пристально, с озорным прищуром. Затем стянула с пальца перстень, украшенный крупным самоцветом, сказала:
        - Это подарок невесте. Для нас, женщин, камушки порой дороже любого слова. Даже княжьего.
        Кажется, Полату это замечание не понравилось, но Розмич недовольства не увидел - умчался. Душу терзали противоречивые чувства. Он и не знал прежде, как можно одновременно испытывать и удивление, и брезгливость, и благодарность с любовью, и страх. Что ни говори, Белозеро - чудной город. И люди под стать - чудные.
        Глава 2
        - Зачем ты так? - спросила Сула, едва Олегов посланник скрылся с глаз.
        - Как? - поинтересовался Полат равнодушно.
        - Ты показал себя холодным и злым. А он не знал, куда глаза девать, что думать о тебе. Неужели жаль чуточку ласки, радушия? В конце концов, новость неплоха.
        Полат одарил жену суровым взглядом, на губы скользнула усмешка.
        - Разве не заметила, разве не поняла? Олег прислал ко мне простого дружинника. Не воеводу, не боярина…
        - И что? Разве это повод ссориться с посланником?
        Князь стиснул зубы, сдержать гнев оказалось очень непросто. Но кричать на жену - последнее дело. На то они и бабы, чтобы лепетать глупости.
        - Олег не просто унизил. Проклятый мурманин показал, что не намерен отдать отцово наследство! Он хочет навечно запереть меня в этих забытых богами землях!
        - Но ведь ты и не ожидал другого, - пожала плечами княгиня.
        Полат всё-таки взорвался:
        - Не ждал! Но он мог соблюсти приличия! Хотя бы сделать вид! А что теперь? Всё Белозеро будет судачить, дескать, к князю не послы едут, а последние оборванцы! Ты слышала, этот дружинник на купеческой лодье прибыл! Олег снарядить пожалел! Своих воинов, как простых наёмников, в чужие руки отдал!
        - Не кричи, Полат… Криками ничего не изменишь.
        - Не кричи?! Да как ты не понимаешь? Олег ноги об меня вытер! Мало ему посланника, так ещё и сход удумал! Кто я для тех князей? Белозёрец и только! Князёк! Никто из них и не вспомнит, что Рюрик - мой отец! Что земли Рюрика, по праву и по уму, мне достаться должны! Олег намерен…
        Княгиня перебила. Сказала тихо, но Полат всё-таки услышал:
        - Намереньям не всегда суждено сбыться. Ты об этом не хуже меня знаешь. Кто тебе мешает, как и прежде, хитростью на хитрость отвечать?
        Вопрос звучал не впервые. Да и смерть Рюрика была событием ожидаемым. Полат давно приготовился к этому дню и, предвидя желания Олега, хитрость ответную выдумал. Сула прекрасно знала о намереньях мужа, поддерживала в меру сил.
        - Что с этим посланцем делать? - чуть успокоившись, спросил князь.
        Та улыбнулась непринуждённо и светло. Повела плечиком.
        - Убить его всегда успеешь.
        Это Полат и сам понимал, но желание усадить дружинника на кол меньше не становилось. Наоборот - едва представлял, что вестник его позора бродит рядом, кровь вскипала, и зубы от ярости сводило.
        - Ладно, - проскрежетал князь. - Время покажет. Боги - рассудят.
        * * *
        Предложение остановиться в дружинном доме Розмича совсем не обрадовало. Если бы князь не обмолвился, он бы попросился на постой к самому Жедану - звал. Но слово владыки, даже брошенное невзначай, равносильно приказу. Тут уже не поспоришь, придётся кланяться воеводе.
        Тот ждал во дворе. При виде алодьского дружинника довольно оскалился. Рядом толпились четверо соратников Розмича. Смущённые, но порядком раздосадованные.
        - Полат велел на постой определить, - с ходу заявил Розмич. И прежде чем воевода успел что-то ответить, выхватил из рук заноженный меч. - Ещё сказал, что вместе в поход пойдём.
        Брови воеводы встретились на переносице, голос прозвучал сердито:
        - Какой поход?
        - О том сам князь и расскажет. А нам бы поесть да помыться.
        В присутствии своих людей Розмич скорее умрёт, чем выкажет слабость - это белозёрский воевода понял сразу. Но было в повадках дружинника что-то ещё, непонятное, но важное. Воевода с трудом подавил в себе желание позубоскалить.
        - Меня Дербышом звать, - представился он. И заорал во всё горло: - Эй, отроки, подь сюды!
        Будто из ниоткуда, во двор высыпался десяток мальчишек. Неопрятные, чумазые, будто не отроки, а простые селяне после сенокоса.
        - Баню затопите, на стол соберите, постели перестелите, - велел Дербыш. - И всё, чего гостям понадобится, - прислужите.
        Возмутиться никто из мальчишек не посмел, но на гостей глядели с тем же презрением, что и остальные. Даже не скрывались.
        - Мы разве враждуем? - шепнул Ловчан.
        - Думалось, что нет, - так же тихо отозвался Розмич. - А на деле, видать, по-другому.
        - И что же теперь? С рук спускать?
        - Пока людьми держатся - потерпим. Коли иначе начнут - побьём. Делов-то?
        - Так ведь поляжем, - опасливо сощурился Ловчан. - Вон их сколько!
        Розмич пожал плечами - иного всё равно не дано, а отдать жизнь за доброе имя не жаль. Вот только…
        - Завтра свататься идём, - будто невзначай уронил он.
        - К кому? К Затее? - изумился друг.
        Его возглас услышали и остальные, разулыбались.
        А Розмичу подумалось: что, если Олег предвидел встречу с синеглазкой? Что, если послал дружинника в Белозеро именно для того, чтобы женой обзавёлся? Олег ведь не простой человек, с причудами, с него всякое станется.
        Увлечённый такими размышлениями, он не приметил старого знакомого, Ултена. Хотя кульдей только того и ждал, чтобы дружинники убрались бы поскорей с княжьего двора.
        Про него Розмич и думать забыл, потому как ручался доставить монаха в Белозеро, а остальное - не его дело. Дальше каждый сам по себе. И если кульдей вдруг решится совершить обратный путь вместе с дружинниками, дозволения придётся просить у Полата. Путешествует он, понимаете ли, по землям диких словен и бьярмов!
        …В дружинном доме обнаружился Птах со своими людьми. Он расплылся в улыбке, шагнул навстречу, и на душе сразу стало теплее. Его соратники одобрительно загудели - за седьмицу путешествия воины успели подружиться с алодьскими, хотя поначалу тоже глядели подозрительно. Розмич понял это только сейчас, а прежде списывал неприветливые взгляды на нежелание браться за чужие вёсла и волочь судно.
        Птах рыкнул на отроков куда злей воеводы. Помощники разлетелись, как горошины из перезрелого стручка, каждый с поручением. Баню затопили споро, воины и осмотреться не успели.
        Уже вечером, сидя за общим столом, Олеговы дружинники попытались выспросить, что к чему. Но честного ответа так и не добились.
        - Чужаков ведь нигде не любят, - отшучивался Птах. - Таков наш, варяго-русский, обычай - ты для начала в рожу дай, после спроси. Говаривают, сами боги так заповедали!
        Разгорячённые хмелем мужчины дружно гоготали, кивали: в землях словен всё, даже дурь, частенько на богов списывают. Кулаки тоже примеривали, особенно алодьские, но до драки так и не дошло, сказалась усталость.
        Путешествие и впрямь оказалось трудным: сперва переход до Онеги, после - бой с подлыми бьярмами и вновь переход по рекам, где и волоков, и мелей было вдвое больше, хоть и не таких тяжёлых. Да ещё странная неприязнь со стороны белозёрцев… Нет, выяснять и кулаками махать сейчас без толку, отдохнуть бы, сил бы поднабраться.
        Лишь Розмич, как казалось, усталости не чувствовал. И хмельное пил, будто в последний раз. Он весь вечер пытался скрыть терзавшие душу сомнения, но всё-таки не выдержал. Низко наклонившись к Ловчану, спросил:
        - А может, зря я?
        - Чего зря? - нахмурился соратник. Пьяно икнув, вновь потянулся к бражке.
        Птах тоже в стороне не остался - приподнял бровь, выжидательно уставился на говорившего.
        - За… затеял, - признался Розмич нехотя.
        - Затеял с Затеей? - хохотнул Ловчан, окончательно вогнав друга в краску.
        Предстоящее сватовство секретом не было, о нём не раз упоминали за столом. Потому и белозёрец Птах не удивился.
        - О ней. Что, если поспешил, а? Вдруг не любит…
        Терзанья Розмича здорово развесилили и Ловчана, и Птаха. Первый даже подавился бражкой, щедро расплескав питьё. Он прищурился, толкнул белозёрца в бок:
        - Слышь, Птах! Может, за лекарем послать? А то у него, кажись, горячка!
        - Не… Лучше за девкой сговорчивой.
        - Это почему?
        - А потому. Сколько бок о бок с Затеей плыл?
        - Три седьмицы, - ответил Ловчан хитро.
        - Стало быть, накопилось. Теперь в голову сшибает, рассудок мутит, - заключил Птах.
        - Да ну тебя! - рыкнул Розмич. Хотел разозлиться - не получилось. - Я же серьёзно говорю!
        - Так я тоже серьёзно, - не скрывая улыбки, отозвался белозёрец.
        В ответ Розмич оскалился, показывая неровный ряд зубов. Птах тут же перестал веселиться, лицо стало сперва хмурым, после жалостливым. Слова прозвучали предельно серьёзно:
        - Откажет. Как пить дать, откажет!
        - Это почему же? - Розмич опешил.
        - Ты зубы свои видал? Кривые и половина выбита…
        - И чё?
        - Чё… На кой ляд ты девке без зубов сдался? Как орехи для неё колоть будешь?
        Лицо дружинника вытянулось, глаза выкатились. Ещё чуть-чуть - и в обморок упадёт от горя.
        Глядя на Розмича, Ловчан не выдержал, прыснул. Вслед за ним расхохотался и Птах.
        - Ах вы ж!.. Сговорились! - От возмущённого крика крыша общинного дома едва не обрушилась. Розмич погрозил кулаком, чем тут же согнал с места сметливого Ловчана. Правда, уйти далеко тот не смог - выпитая бражка с ног сшибла. Теперь уж весь дом сотрясался от хохота, разбавленного пылкими ругательствами захмелевшего дружинника.
        - А ежели серьёзно, - отсмеявшись, сказал Птах, - зря ты губы кусаешь, Розмич. Нравишься Затее, это все поняли. И Жедану тоже по душе…
        - Как поняли? Когда?
        - А на второй день и догадались, - расплылся белозёрец.
        - Как? - не унимался Олегов посланник. - Она же глаз всю дорогу не поднимала!
        - Не поднимала? Ну-ну! Опускала, когда ты к ней поворачивался! А всё остальное время на тебя таращилась. Как только дыру взглядом не протёрла? И румянец, коли речь о тебе заходила, во всю щёку вспыхивал, как после оплеухи.
        - Правда? - удивился Розмич. Сам подобного не замечал.
        - Вот те крест! - выпалил Ловчан, нарочито передразнивая кульдея.
        Розмич невольно поморщился. Кульдей с Онеги и до самого Белозера спокойствия не давал, всё жалился и возмущался насчёт убитой ромейки. Пытался доказывать, дескать, встреча с дозором никакая не удача, и если бы рабыню в живых оставили, исход был таков же. Его, конечно, не слушали, часто посылали подальше, но священник всё равно лез, разглагольствовал.
        - А что же мне самому только трижды улыбнулась? И только однажды заговорила? - выдохнул Розмич.
        - Так ведь баба! - не моргнув, пояснил Птах. - У них всегда так! Коли любит - никогда не скажет и виду не подаст. Догадайся, мол, сам.
        - А как же я догадаюсь, коли виду не подаёт?
        - Мда… Прочно тебе любовь разум отшибла. Это ж первый знак - ежели молчит при тебе и глазами по полу шарит, значит, любит!
        - А ты и сам не лучше был! - усмехнулся Ловчан. - Тоже: то краснел, то бледнел. Рассказать кому из алодьских, особливо тем, коих ты за косу и на сеновал, не поверят.
        Розмич зарделся, как баба. Сколько раз сам над друзьями и приятелями подтрунивал? Скольким объяснял, что от девки признания ждать без толку. И вместо того чтобы мучиться, лучше за косу поймать и в укромный уголок отвести. Тискать начнёшь, и сразу ясно, люб али нет.
        Сам, сколько себя помнил, всегда люб был. Скольких в угол ни зажимал - ни одна больше положенного не голосила. А уж когда платье задирал, так и вовсе льнули, прижимались, тёрлись… Воспоминания стали вдруг неприятны. Он начал мысленно оправдываться перед Затеей, опять покраснел.
        Тут же в памяти всплыл единственный разговор, состоявшийся сразу, как из Онеги вышли. Розмич, будто невзначай, подсел к Затее. Та глаз не подняла, улыбнулась только.
        - Сильно бьярмов испужалась? - осторожно спросил дружинник.
        Девушка слов не нашла, только кивнула.
        - А ты правильно сделала, что кричать начала. Я ж на твой голос шёл.
        Её бровки взлетели на середину лба, в синих глазах плескалось недоумение.
        - На голос, говорю, шёл. Услышал, как зовёшь, и сразу помчался.
        - Я не кричала, - нехотя призналась девица. - Мне сразу, как поймали, рот тряпицей закрыли. - И добавила спешно: - Но я в мыслях тебя звала. Очень-очень!
        А Розмич понял: врёт, чтобы не обидеть. И до того гадко на душе стало - едва волком не завыл. С той поры с Затеей не заговаривал, отказа боялся. И как при таких делах решился о сватовстве заикнуться? Не иначе нечисть за язык потянула.
        Эх, вернуть бы всё обратно! Встать снова перед Полатом, а на вопрос о заветном - промолчать. Вместо сватовства просто так прийти, в гости. И смелости набраться, спросить Затею открыто…
        - Э, брат… Что-то ты киснуть начал, - заметил неугомонный Ловчан. - Может, бражки подлить? Или впрямь… сговорчивую позвать?
        Розмич отмахнулся. Одна мысль о других бабах заставляла кривиться, будто речь о гадости какой.
        - Спать пойду, - заключил он. Встал, пошатываясь. - А завтра - как боги решат!
        Его проводил одобрительный гул и весёлые смешки соратников.
        В глубине души многие завидовали. И неважно, что ответит Затея, главное - нашлась на Белом свете девка, способная сердце грозного воина захватить. А воину без любви никак нельзя, это всем известно.
        Что дружинник по жизни знает? Как князю служить да как кишки супостату половчее выпустить. Всё! И если сердце от любви никогда не дрогнет, воин зачерствеет, вконец озлобится. Убивать станет не задумываясь. А толку от этого мало.
        Поднимая меч ли, топор, нужно точно знать, ради чего бьёшься. За одного только князя - глупо. За землю? Сама по себе земля ничего не стоит. Важно, чтобы жили на ней родные люди, за счастье которых и голову сложить не жаль, жили или лежали в ней.
        Князь не обманул, хотя явился много позже полудня. Розмич к тому времени извёлся, едва локти не искусал. Его по-прежнему одолевали сомнения и, стыдно признаться, страхи. Он кусал губы, отводил в сторону взгляд, коли спрашивали, отвечал невпопад, понимая, что выглядит от этого ещё глупее.
        В голове то и дело всплывали слова белозёрского воеводы, обозвавшего накануне «оборванцем». Розмич беспрерывно проверял и поправлял одежду.
        Выглядел он вполне сносно: отроки отстирали походную грязь с рубахи и портов, до блеска начистили сапоги. Всё, что было порвано, - зашили. Хотя в действительности красила дружинника не одежда и даже не прилаженный к поясу меч.
        Какая девка устоит против широченных плеч? Против рук, способных сжимать сильней, чем тиски? Против воинской стати? И глаз, что так похожи на грозовое небо? Это понимали все, кроме Розмича.
        Даже князь Полат присвистнул, увидав алодьского дружинника.
        - Ну, за такого просить не стыдно! - с улыбкой сказал он.
        Уже собрались идти, как из княжеского терема выпрыгнула холопка с рушниками. Старательно повязала расшитое полотенце самому Полату, Ловчану, который тоже в сваты навязался, и Розмичу. Пара бояр, остальные воины Алоди и Птах довольствовались только улыбкой.
        - В добрый путь! - сказал кто-то, и мужчины шагнули к воротам.
        …День выдался солнечным, Даждьбог ласково гладил верхушки могучих деревьев, словно всадник - гриву любимого скакуна. Но северный ветер дарил прохладу. Вскоре он станет частым гостем в этих землях, окончательно прогонит тепло. Кудрявые клёны оденутся в драгоценный пурпур, стройные берёзы и горемычные осины пожелтеют, а потом и вовсе растеряют платья. Только горделивые ели сохранят зелёный наряд - единственное напоминание о лете и о вечности. Но и он исчезнет под покрывалом неминуемых снегов. А пока этого не произошло - нужно спешить. Жить!
        Город уже забыл о вчерашнем переполохе, погрузился в обычные заботы. Где-то стучали топоры, где-то деловито кудахтали куры, верещали неугомонные дети. У колодца громко сплетничали бабы, одаривая прохожих внимательными взглядами. Изредка все звуки города заглушал многоголосый лай - собачья свадьба. Со двора Хавроньи привычно пахло сдобами, а от забора Стрежена, как всегда, смердело нечистотами.
        Всё изменилось, когда княжий двор распахнул ворота и взглядам горожан предстала удивительная картина.
        Полат в красной рубахе и с белым рушником, повязанным через плечо. За ним двое незнакомых воинов, примечательных не белыми рушниками, а мордами: как ни глянь - сущие разбойники. Следом двое белозёрских бояр и знатный дружинник Птах. А в хвосте ещё четыре «тати».
        Вопреки обыкновению, князь был пеш. Он сделал несколько шагов, сапоги тут же утопли в пыли.
        - Сваты, - благоговейно выдохнула одна из хозяек. И город взорвался визгами.
        Бабы у колодца побросали вёдра, отпрыгнули с дороги. Старики и старухи послезали с печей, высыпали на улицу. За ними, едва не сбивая с ног, примчались дети. Мужики тоже проявили любопытство - ещё бы, такое событие!
        Когда приблизились к дому Жедана, в хвосте собралось всё Белозеро. Даже в ворота стучать не пришлось, и без того услыхали.
        Приворотник, кланяясь, проводил сватов до крыльца. Горожане ввалились на двор следом, но остановились в почтительном отдалении.
        Розмич, до сей поры не осознававший, что творится вокруг, покрылся холодным потом. И перед самым жутким врагом подобного страха не испытывал. Хотел утереть лоб, да не успел - на пороге появился хозяин. Мир пошатнулся.
        В лице Жедана не было привычного веселья - щеки осунулись, глаза погасли, веки припухли. Розмич запоздало вспомнил: вчера на пристани недосчитались отца Затеи. Стало быть, не отлучился. Умер. Вот и просватал синеглазку…
        И всё-таки Жедан спросил:
        - С чем пожаловали, люди добрые? - На последних словах запнулся. Назвать светлого князя просто «людью» язык не поворачивался, хоть и в обряде.
        - У вас товар, у нас купец! - выпалил Полат весело.
        Несмотря на горести, Жедан рассмеялся. Толпа, да и сами сваты тоже в стороне не остались. Детский голосок даже подсказал:
        - Не! Это дядька Жедан купец! А у вас воин!
        Горластого мальца тут же заткнули.
        - Что ж… проходите, - поклонился Жедан. - Поторгуемся. Авось сговоримся.
        Под ликующие крики горожан сваты поднялись на крыльцо. Дверца захлопнулась, оградив от любопытных взглядов и восторженных визгов.
        Покидать купеческий двор никто не собирался. Всё-таки не каждый день князь самолично сватом идёт, нужно дождаться, чем дело кончится. Тут же начались споры и пересуды. Кто-то охал, сетуя, что такая девка в чужой край уедет, кто-то, наоборот, радовался. Белозёрские невесты по большей части дулись.
        А в доме Жедана спешно накрывали на стол. Прислуга в ужасе косилась на князя, бояр и алодьских дружинников. Сама Затея, как и положено, к гостям не вышла.
        У Розмича подгибались ноги, в глазах рябило. Отчаянно хотелось опереться о стену, но дружинник терпел, стиснув зубы. Мысли скакали кузнечиками, то и дело возвращаясь к главному: не вовремя! Даже взгляд Жедана, ставший из грустного приветливым, не успокаивал.
        Едва сели за стол, купец пояснил:
        - В скорбный час пришли, гости дорогие. Но, видать, к лучшему. Жива да Морена рука об руку по земле ходят, и горе с радостью тоже. Впрочем, вы - люди военные, лучше меня об том знаете. Так чего хотите?
        Князь, и без того статный, приосанился, выпятил грудь.
        - Да вот купец у нас есть, Розмичем зовут! Все, поди, уж слыхивали о таком…
        Словены терпеть не могут кривды. Но кривда кривде рознь. Если просто так врут - это одно, а по делу - совсем другое. Когда речь о сватовстве, тут только дурак не приукрасит. Полат дураком не был, хитрить не стеснялся.
        Он говорил долго, витиевато. И слова подбирал такие, что сразу ясно - не абы кто распинается, князь! Розмич в его рассказе получался настоящим богатырём, способным не только какого хазарина с корелой, самого Змея Горыныча на кусочки порубить. И доблести воину не занимать, и почёта. Нрав описал довольно похоже, хотя кое-где всё-таки сгустил краски, особливо когда заверял, что с женой дружинник ласковей ручного хоря будет. Может, и будет, но зачем с хорём-то сравнивать?
        А вот когда помянул о княжеском расположении, у Розмича душа дрогнула.
        Нет, не свою приязнь упоминал Полат - Олегову. И чем дольше рассказывал, тем яснее становилось - не сочиняет, он и впрямь осведомлён. Причём получше тех, кто в самой Алоди живёт. Полат даже пару случаев привёл, о коих только ближнее окружение Олега ведало.
        Но удивиться всерьёз Розмич не успел - в разговор вступил Жедан. Начал расхваливать Затею на все лады.
        От одного упоминания её имени у дружинника помутился рассудок. Когда же синеглазка вошла в горницу, Розмича чуть удар не хватил. Мыслей в голове не осталось. Кажется, он даже имя своё забыл. И как дышать - тоже запамятовал.
        Нет, селянин на такую девушку не взглянет - слишком тонка, хоть и румяна. И руки не чета бабьим - нежные. Такими коров не доят и огороды не полют. Плечики хрупкие, почти детские. А глаза - бездонные, пронзительно-синие, как само небо. Но эта нежность обманчива.
        В путешествии Затея не ныла, не жаловалась - значит, сильна и духом, и характером. Капризы и веселье оставила по первому слову, хотя привыкла понукать и вить из дяди верёвки - значит, разумна. И при нападении бьярмов вела себя достойно, без лишних слёз, а это дорогого стоит.
        Придурь в Затее тоже имеется, иначе не окрестилась бы. Но это как щепотка заморских пряностей в обычную похлёбку - если в меру, то забавно.
        Подобные ей вселяют в мужчин не только любовь, но и уважение. Ради таких сворачивают горы и поворачивают вспять реки. Рушат целые города и свергают князей.
        Когда Затея появилась в горнице, Розмич понял: за неё не только с князьями сразиться готов, с самими богами!
        В дороге девушка носила скромное платье, волосы прятала. А оказавшись в родном доме, расцвела. Укуталась в дорогие синие шелка, украшенные замысловатой вышивкой, платок, наоборот, сняла, явив светлую косу толщиной в кулак. Голову по-прежнему венчало медное очелье, только теперь к нему были прилажены височные кольца тонкой работы. В таких и боярыне появиться не стыдно.
        Конечно, давешнее горе не прошло бесследно - веки припухшие, взгляд тусклый, румянец слишком яркий, лихорадочный. Розмич даже сжал кулаки и про себя поклялся, что впредь не допустит её слёз.
        Глава 3
        Сколько раз был в Алоди, сколько раз приближался к подножию исполинской песчаной горы, так и не поросшей сколь-нибудь обильно за года, века, эпохи, - так и не осмелился Олег взойти на самую вершину и пролить жертвенную кровь.
        Морьева речка тут изгибалась, прижималась к полноводному Волхову, именуемому в честь древнего правителя Славии, и пропадала, растворялась в могучих объятиях водокрутов.
        - Небось, грозный был воитель, - спросил князь взбиравшегося тут же Мизгиря, - коли таков курган вознесли?!
        За ними карабкался молчаливый и погружённый в думы Гудмунд, на спине трепыхался мешок с живностью.
        - Правитель он и первейший из древних волхвов, от него и имя нашего сословия, и река Мутная в его память названа Волховом, - пояснил Мизгирь. - Но не полководец. Нет. А Вандал был - этот кровь проливал неумеренно, точно!
        - Знакомое имя.
        - От того Вандала был Владимир Древний рождён, а потом и Сар, и Афей, сын Саров, и внук Афеев - Печегд… Ещё бы не знакомо, когда князь-покойник тому Вандалу потомком далёким приходится!
        - И что же, это Вандал упокоил сего Волхова? - удивился Олег, пропуская мимо ушей всю родословную.
        - Да разве ж он сумел бы?! Опостылел мир тому первому Волхову, он в курган и ушёл… Думаешь, князь, не бывает такого?
        - Ведаю. Жена старшая сказывала, как боги скоттов уходили жить в сиды - это курганы те же, по-скоттски.
        - Одд! Мочи нет! Скоро уж? - встрял в умную беседу Гудмунд.
        Дышал тяжело, но непохоже, чтобы прежде выносливый и во всём превозмогающий напасти брат вдруг молвил такое. Мизгирь вон и постарше, и тучен, а без одышки карабкается.
        - Стой! Дело нечисто! - понял Олег.
        - Ещё бы! Редко кто на могильник вот так смело сбирается. Но по обычаю надо всё сотворить. Потому на самую вершину нам, ещё немного… А ты, сынок, - обратился волхв к брату князя, - прими-ка. Так тебе легче станет! - добавил он и, сняв с себя медвежий коготь, обережил Гудмунда.
        - Благодарствую! - отозвался тот и, повернувшись к Олегу, молвил: - Тяжёлое место, голодное. А ты, Одд, словно из железа…
        - Так мне ж, напротив, словно бы силы прибывает. Не твоей ли? У одного брата вытягивает, а второму добавляет?
        Проводник вперился в изумрудные очи вещего князя.
        - Как почуял?! Я недоглядел, моему разумению то не открылось - а ты нутром… Точно ведь. Надобно передохнуть. Хоть и какой десяток шагов до вершины-то, а напрасно вдвоём идёте.
        Гудмунд рухнул на колени, впрочем, успев бросить пред собою блеющий мешок. Дышал тяжело, пот ручьями струился по загорелому горбоносому лицу. Хоть и помладше Одда, и не так высок - стало быть и резв, а сил нет. Никаких.
        Так и сидели втроём на склоне, взирая на багряный закат. Тут Мизгирь заговорил:
        - У Словена Великого было пять сынов, Волхов - тот старший, за ним - Нимрод. Самый младший - Вандал. Когда ушёл Волхов, была лютая сеча меж сыновьями Словеновыми. Нимрод - тот, что первым в камне отстроил Алодь, правил Славией с умом, расчётливо. Но белозёрский князь Вандал хитростью сместил его, настроил против Нимрода вече. Тому и пришлось за моря дальние отплыть.
        - Белозёрский, говоришь?! - хмыкнул Олег.
        - Он самый.
        - Повернулся Круг Земной, - прошептал Гудмунд, удерживая дарёный оберег в ладони.
        - Повернулся, - согласился брат.
        - Вот и разумею, как стал Волхов в курган ложиться, сотворил он заклятье сильное, чтобы впредь никакие братья его сна не тревожили. Как придут родичи на сию гору - вся сила одного на другого перекинется, - размышлял Мизгирь.
        - Не станем древнего будить, от грёз отрывать, - выдохнул Олег. - Мы с тобою на самую вершину всё же ступим, но Гудмунду вниз, к отряду, должно вернуться. Я так решил. - С этими словами он играючи поднял мешок над землёй и легко забросил на спину.
        - Своя ноша не тянет, - согласился Мизгирь. - Ещё старые люди верили, пока человеческая душа Волхова спит-почивает, иная - звериная - по земле бродит, за всем доглядывает и обо всём своему хозяину доносит. Потому знает он, даже скрытый в кургане, что творилось и что деется ныне. Лютым зверем по лесу бродит, коркодилом под водою идёт.
        - Тогда, коли не шутишь, и нам хлопот меньше - лишний раз о житье-бытье докладывать… Он и сам про то ведает! - обрадовался Олег. - Эй, Гудмунд! Как солнце совсем скроется за виднокрай, подождёшь ещё немного и в рог труби. Мы на звук сойдём.
        - Факела в обратный путь готовить или здесь остановимся, поблизости?
        - Готовь. - И, обратившись к волхву, спросил: - Рысью по земле, коркодилом по воде… Не летает?
        - Кто?
        - Птицею, говорю, не парит князь усопший?
        - В небо он мыслию достигает, - пояснил Мизгирь.
        - Ну, тогда ему из поднебесья всё одно видней! - согласился Олег. - Вдруг какую хитрость подскажет.
        - А сам-то что? Али не вещим тебя прозвали?
        - Знать хочу, чтоб наверняка. Если сойдёмся в предвидении - целее буду сам и людей своих от беды оберегу. Чую вот. А хочу знать.
        * * *
        - Может, теперь ты расскажешь… Оба мне поведайте, как умирал отец? За что?! Почему? О, великие боги!
        Олег поднял глаза, Силкисив сидела через стол, мощный, тёмный, из мореного дуба. В княжьих палатах всё добротно.
        Нет, все слёзы выплакала.
        Жена перевела настойчивый, молящий взгляд на Гудмунда. Он был третьим. Помладше Олега, но тоже с заметной сединой, горбоносый мурманин. Подвижный, живой, резкий, не в пример долговязому Олегу, но сейчас отмалчивался, предоставляя брату самое тяжкое - объяснение с дочерью почившего Рюрика.
        - Помните, как мы встретились в тот самый первый раз? - вдруг продолжила Силкисив.
        Конечно, никто из них не забыл и богатый пир, и охоту, на которой никем не узнанный стрелок показал удивительную меткость… Давно это было, словно с иными людьми, в другой стране, коей имя Вагрия. И правил в ней сын короля Табемысла, наречённый Рюриком, а северяне знали его как Херрауда.
        Она, Силкисив, отдавая дань уважения не только скандинаву-мужу, но и дорогому её сердцу отцу, так и назвала первенца.
        Мыслил ли он тогда, совсем ещё юный, но уже прославленный на многих берегах, что за мгновение до того, как златовласая дочка Рюрика окликнет его, всезнающие норны завяжут узелок на длинной прочной нити жизни Орвара Одда?!
        - Тебя ведь так зовут?! - звонко, на всю залу спросила она, но услышали разве лишь сам Олег да хозяин Старграда. - Я угадала? Да?!
        И встретившись взглядом с маленькой красавицей, совсем ещё ребёнком, но прознавшим всё наперёд, Олег почуял, понял, услышал - сама Фригг сучила из многих прядей ему эту новую, нежданную судьбу.
        И молодой Гудмунд, и покойница сестра, Едвинда, глянувшаяся королю Херрауду в тот же вечер, и хмельной Сьёльв, вызвавший чужака-мурманина на состязание… и многие другие - все прошли пред очами вещего, как наваждение.
        - Помню, - сказали братья разом. - Помним, - поправились оба в один голос.
        Гудмунд усмехнулся. Олег ничем себя не выдал.
        - Тогда знайте и примите, что я уже не та златоволосая девчушка! - воскликнула Силкисив. - И кто же ещё, кроме вас… Кто? Ведаю, чую, знаю. Не таите правды, какой бы горькой она ни оказалась!
        И снова посмотрела на мужа. Олег тяжело поднялся. Сухощавый, сутуловатый. Шагнул к окну, притворил ставни. Обернулся.
        - Дверь, - бросил он, тихо, но отрывисто.
        Гудмунд вскочил в свой черёд и ударом ноги распахнул створы. То ли девка какая взвизгнула, то ли петли давно не смазывали.
        Братья кинулись наружу. Частый топот не оставил никаких сомнений ни в даре Олега, ни в том, что и у стен есть уши.
        - Что ни делается, то к лучшему, - вдруг молвил князь. - Надо было дверь и вовсе оставить открытой, так бы нас лучше слышали.
        - Чего уж теперь? - хмыкнул Гудмунд, возвращая меч в ножны.
        - Никогда не поздно исправить, - отозвался Олег. - Не затворяй!
        С этими словами он вернулся к изумлённой жене, следом за ним и младший брат.
        - Вот так весть о посольстве Розмича перестала быть тайной, - пояснил Олег для Силкисив.
        - Почему вы не хотите мне рассказать по-человечески, как погиб мой отец?! - вспыхнула она. - Я имею на то право - знать!
        - Конечно, - согласился Олег. - Сама о том просила, хотела этого. Изволь, дорогая… - И, обратившись к Гудмунду, промолвил: - А ты, брат мой, всё и так уже знаешь. Не откажи в просьбе, приведи мне Риону… А коли изыщет причины не делать этого немедля, сообщи, это я так хочу. Я так желаю и повелеваю ей явиться.
        Гудмунд кивнул и вышел.
        - И пусть Сьёльв пришлёт варягов, самых молчаливых, - добавил уже в спину и назвал имена.
        - Хорошо, будь покоен! - отозвался Гудмунд.
        - Это разве касается нас обеих?! - покраснела Силкисив.
        День за днём восстанавливал он в памяти череду минувших событий, стараясь проникнуть в замыслы вышних Сил. Ничто в этом мире не случается просто так, всё имеет причину и следствие.
        Олег возвратился мыслями в тот год, когда старый верный Валит, служивший ещё Гостомыслу, прислал тайнописную бересту: «Восстала вся Корела, и не будет дани Новгороду…» Сообщал он, что мутил народ некий колдун али чародей, и как приказал поймать того - не вышло. Заступились племенные вожди, словно бы сговор был промеж них. И хоть сам тот чародей как в воду канул, это лопь да корелу пуще прежнего взбудоражило.
        Вспоминал, как сперва думали они с Рюриком, сумеют малой силой обойтись. Да рассудили после, что созывать надо со всей Славии на подмогу. Одною дружиной никак с восставшими не справиться - коли сильный отряд Валита перебили, навалившись со всех сторон, дело серьёзное и долгое.
        Тридцать лет и три года минули с тех пор, как на острове в Кореле окончил дни свои Рюриков прадед Буривой, несчастливая земля - отняла она сына Выбора и у короля Гостомысла, правившего после. Остерегали волхвы и прежнего новгородского владыку, но Рюрик был непоколебим - раз и навсегда думал покорить беспокойного соседа.
        Послали немедля и за русами к Вельмуду, и к кривичам, даже к Полату, на окраину земель новгородских - в Белозеро. Пока съезжались да совет держали - на Волхове лёд встал. Поход отложили до поздней весны…
        Всё это время Полат гостил у отца, бывал и в Олеговых хороминах, навещая златовласую сестру и годовалого племянника.
        - Не забыла, как в ту зиму ты просила меня принести сильные обереги? - спросил Олег Силкисив. - Чтоб Херрауда от глаза дурного защитить, - напомнил он обстоятельства.
        - Да, но при чём тут мой отец?
        - Погоди, жена. Я спросил тебя тогда, не проще ли глаз дурной выколоть прежде, чем посмотрит. Ты отшутилась, мол, на всякий случай. Признавайся! Был такой?!
        - Почудилось просто.
        - Хорошо бы, если… Уж договаривай.
        - На родного брата плохо подумала, что завидует счастью нашему и твоей удаче, - призналась Силкисив. - Но теперь ты объяснишь, к чему все эти вопросы?
        - Помнишь ли, как маленький Ингорь страшно болел и Едвинда умирала следом от той же хвори.
        - Больно это вспоминать. Я никогда этого не забуду. И кровавую пену на немеющих губах твоей сестры. Ведь была с ней в тот роковой день. Никого не щадят лиховицы!
        - Сильный был яд, - вдруг молвил Олег, изучая жену немигающим рысьим взглядом.
        Она вздрогнула.
        - Яд? Ты допускаешь это?! Не может быть! Застудился княжич, а с ним и мать.
        - Я тоже ту пену синюшную стирал с её губ… А недавно - с Рюриковых… А между тем рана его по всем меркам шутейной была. Нож - вот он не был пустяковым.
        У меня в тот злой вешний месяц оставались ещё дела в Новогороде, я должен был нагнать Рюрика уже в Алоди. Он не поверил бы никому, скажи ему, что жена и сын мертвы, хотя ещё несколько дней назад он целовал обоих. Лишь мне одному князь поверил, и похода на Корелу в тот год не состоялось.
        Силкисив побледнела, зашаталась, оперлась слабеющей рукою на стол. Стала оседать, но Олег подхватил жену и усадил на лавку, сам опустившись пред нею на колено.
        Слёзы градом покатились из прекрасных синих очей. Силкисив закрыла лицо, но точёные персты не могли приглушить тщетно сдерживаемых рыданий.
        - Твой отец был крепким человеком, хотя смерть жены и сына подточила его силы, на здоровье он никогда не жаловался. И только потому, что унаследовал от Умилы и Табемысла редкие жизненные силы, яд не убил его сразу, как Ингоря. Он получил лишь один предательский удар, маленький порез остался у него на коже, но уже к вечеру князь не мог ни есть, ни пить, исходил потом, делал под себя, как ребёнок. Это была самая ужасная смерть, какую мог бы ожидать прирождённый воин и правитель.
        Волхвы провели при нём длинную, полную мучений ночь, они жгли травы, насильно поили Рюрика вином и разведённым уксусом, чтобы вывести яд. Всё, что давали ему, - пробовали прежде сами. Я следил за каждым движением знахарей. Но они признались мне, все старания напрасны, ибо отрава глубоко проникла в кровь. Они просили пощады - и я не винил их.
        Чем больше в него вливали противоядия, тем сильнее становилась рвота… Вся земля в его шатре была покрыта желчью. Он задыхался, его корчило от боли, а члены сводила судорога. Ты, Силкисив, хотела правды, какой бы ужасной она ни была. Это правда, я тому свидетель.
        Порою наступало прозрение, он подзывал к себе, но уже вскоре снова ничего не видел и не слышал. Под утро он очнулся в последний раз, меня тут же позвали к его ложу, были при мне ещё Гудмунд и Вельмуд, Валит и Сьёльв с Инегельдом.
        - Послушай меня, Одд, и вы все, друзья и соратники, - прохрипел твой отец. - Боги призывают меня к себе, я ухожу к престолу навьего владыки. Но вы остаётесь… Клянитесь же здесь, у смертного одра моего… Клянитесь всеми богами, что не измените начатому нами делу! Великому делу единения. А тебя, Одд, - обратился он ко мне, и тогда я опустился у изголовья умирающего на колено, - тебя заклинаю быть советником и наставником сыну моему… - С теми словами последние силы оставили его, Рюрик снова впал в беспамятство, бредил и звал мёртвую жену и Ингоря.
        - Какому же сыну? Неужто Полату? Но брат не примет этой воли умершего! Я его хорошо знаю! - удивилась Силкисив, вытирая слёзы. - У него и половины отцовой воли нет.
        Олег проницательно глянул на жену, та ответила ему недоумённым взглядом, глаза не отвела.
        - Мне жаль твоего отца. Он был мне добрым другом. Но не меньше я жалею о преждевременной гибели сестры, несчастной Едвинды… Ты ещё не забыла, с чего я начал?! Смерть произошла от одного яда, и я не найду покоя, пока справедливая кара не настигнет отравителя.
        - Кто же ранил отца? Это случилось во время битвы?
        - Я знал, что ты спросишь и о том… Но чую! Это Гудмунд… Ни одного лишнего слова, жена! Ни одного… при ней!
        - Ты думаешь, она бы могла? Но как? Риона чужой веры, но их бог запрещает убивать ближних! - неожиданно вступилась Силкисив за ненавистную ей соперницу.
        - После договорим, - вполголоса прервал жену Олег. - Сейчас только слушай и не перечь моим словам, какую бы чушь я тут ни нёс!
        - Это они, - кивнула Силкисив, смахивая предательскую влагу с пушистых ресниц.
        * * *
        - Ты звал меня, Одд? Я пришла, - молвила Риона на понятном им наречии, едва показалась в дверях.
        За спиною княгини маячил верный Гудмунд, а дальше в тёмных силуэтах угадывались варяги, мрачные, могучие, непоколебимые.
        - Да, Ольвор, я хотел видеть тебя, - ответил Олег, называя её истинным, совсем уж было позабытым именем на том же языке, и глянул вопросительно на Силкисив.
        Та кивнула, этот язык она разумела с детства.
        - Но для этого вовсе не надо было присылать за мной вооружённых до зубов головорезов, - продолжила Риона, приблизившись к мужу и слегка наклонив гордую голову, если не в знак покорности, то хотя бы расположения.
        Гудмунд, отдав сопровождавшим варягам распоряжения, вошёл следом и накрепко закрыл дверь.
        Дочь скоттов затравленно оглянулась, но Олегов брат не удостоил её взглядом, обошёл и встал возле князя.
        - Ну что же, всё по-семейному, - проговорил тот, предлагая всем сесть. - Я пригласил вас троих, дабы не выносить сор из избы, как говорят здешние словене. Если мы решим это промеж собой, то никому иному знать подробностей не обязательно.
        - Так и следует поступать в семье, - согласилась Риона, пристально разглядывая младшую княжью жену. - Но мне хочется пить. Так не прикажешь ли, Одд, позвать сюда мою служанку, чтобы она принесла славный добрый сидр…
        С тех пор как кульдей Ултен обучил местных справляться с урожаем диких яблок, этот напиток живо распространился по всей западной Славии, а с мёдом он был просто на диво животворен…
        Хотя и точно по всем кологодным приметам настало время этого веселящего кровь и душу пития, Олег покачал головой:
        - Служанку твою, коли прикажу, приведут. Но больно речи иноземной обучена, прослышит, о чём наш разговор. Бабий волос длинен, как и язык, да ум короток.
        - Доглядчицу твою уже каты пытают, - хмыкнул Гудмунд поперёк вкрадчивой и размеренной речи брата.
        Тот поглядел укоризненно, вздохнул.
        Риона ойкнула, вскочила, но осела на скамью под властным взглядом мужа.
        - Хотелось бы верить, что девка твоя по недомыслию у дверей подслушивает и по дурости слух несёт, - пояснил Олег.
        - На всё твоя воля… - прошептала Риона.
        - Моя! - воскликнул Олег. - А не господина твоего распятого! Моя воля. Хочу - казни предам. Хочу - помилую. Ты в глаза дочери посмотри, дочери Рюрика убиенного! Милосердие? Заповеди?! Врёте сами себе - вы ещё худшие варвары, чем мы!
        Силкисив непонимающе глянула на Олега. Обычно невозмутимый, даже холодный, сейчас он светился праведным гневом, готовый испепелить, изничтожить несчастную Риону, вся провинность которой лишь в том, что почитает иного вседержителя, в том, что родила дочку, но не наследника.
        Риона побледнела, перекрестилась, потом всплеснула руками - но горькие предательские слёзы потекли по впалым щекам.
        - Признавайся же, как в исповедальне попу, с кем супротив великого князя и жены его умышляла! - прорычал Олег, подступая к Рионе, тщетно пытавшейся скрыть очи за тонкими перстами. - Рассказывай, как с ворогом сносилась. Сама не выдашь - поверенная твоя всё на дыбе изложит, в том не сомневайся!
        - Всех оставшихся в городе скоттов мы… пересчитали, - встрял Гудмунд. - Одного не хватает, монаха, что был при княгине. Говорят, что с Розмичем отбыл на Жедановой лодье.
        - Это святой человек, он ни в чём не виновен! - заступилась княгиня за Ултена. - Да и вся моя вина лишь в том, Одд, что ты меня не любишь и не любил никогда.
        Силкисив покраснела и поднялась.
        - Это не для меня, Олег! Вы уж как-нибудь сами тут… разреши мне уйти.
        - А о том, кто моего друга и отца твоего потравил, знать не желаешь? - спросил он, бледный, как сама смерть. - Гудмунд, прикажи, пусть приведут пленника. И Мизгиря пригласи. Он, чую, уже внизу дожидается.
        * * *
        Мизгирь вошёл первым, поклонился поясно Олегу с Гудмундом. Положил поклон и жёнам княжеским. Силкисив не была столь надменной, как Риона, и благосклонно кивнула волхву.
        Олег указал ему, чтобы встал по левую руку. За правым плечом высился брат. Женщины оставались в глубине горницы, но смотрели во все глаза.
        Два могучих варяга втолкнули в комнату босоногого пленника, с заведёнными за спину и там связанными руками. Бросили на колени перед князем.
        Гудмунд сделал знак, чтобы воины вышли, ибо ничего боле от них не требовалось.
        - Княгиня! Знаешь ли сего юношу? - спросил Олег, не оборачиваясь.
        Пленник был облачён в длинную льняную рубаху, расшитую, как это принято у корелы. Ворот разодран, но на шее осталась нетронутой обережная лента, поблёскивающая драгоценными пластинками. Когда вязали - снять не посмели, знали, что внутри, под тканью, зашита береста с сильными словами. И кто ту ленту сорвёт, может нехорошей смертью помереть.
        - Нет, он мне неведом, - отозвалась Риона, даже не взглянув в сторону пленника.
        - А тебе, - обратился Олег к узнику, - ведома ль княгиня?
        Тот посмотрел на князя пустыми, бесцветными глазами, но ничего не ответил.
        - Гляди-ка, язык прикусил, - усмехнулся Гудмунд. - А у катов такой руганью сыпал, что и у них уши завяли. Речь нашу он разумеет. Прикидывается.
        - Так у меня есть чем ему развязать язык, - молвил Олег и повернулся к волхву.
        Мизгирь уже держал в руках тряпицу, он тут же начал разворачивать её и извлёк на свет нож в длинном тёмном берестяном чехле. Рукоять, как видно, была дорогая, костяная.
        - Знакомая вещица?
        Юноша зло посмотрел на мучителей, но снова промолчал.
        - Делай своё дело, волхв, - вздохнул Олег.
        Риона вскрикнула.
        - Боже Всевышний! Прости ему грехи… - запричитала она.
        Силкисив осталась невозмутима, хотя даже измождённое лицо пленника показалось ей знакомым. Но она объяснила это для себя тем, что многие иноплеменные вожди нет-нет да стекались к Рюрикову двору. Вдруг и этот был среди какого посольства. «Надо будет мужу сказать», - решила Силкисив.
        Мизгирь в два шага очутился возле пленника, сверкнул клинок. А когда отпрянул, все углядели, что через плечо узника пролегла длинная кровавая полоса.
        - Проклятый старик! - взвыл юноша и постарался зубами достать волхва, но тот быстро отдалился, и пленник повалился на пол. Извернулся, приподнялся на колено. Но вскочить не успел.
        Гудмунд был проворнее, он оказался за спиной врага и ухватил силящегося подняться пленника за волосы, рванул вниз и обнажил горло, хоть режь под кадык.
        - Погоди, - Олег поднял длань. - Ему и так недолго осталось. Если за ум не возьмётся.
        - Как так? - не понял Гудмунд, всё ещё удерживая пленника за гриву волос.
        - Он знает, - князь указал на пленного и поднялся со своего места.
        Мизгирь протянул Олегу уже зачехлённый нож. Князь шагнул к преступнику.
        - Не мучай его! Лучше сразу убей! - воскликнула Риона на известном им наречии, вскочила, шагнула к мужу, но потупилась, едва встретила полный ненависти взгляд Силкисив.
        - И ты, стало быть, ведаешь? - обратился князь к старшей жене.
        - Ведаю, что ты очень жесток! В чём ты винишь этого юношу?! Что тебе сделала я?!!
        Мизгирь непонимающе смотрел на северян, эту речь он не разумел. Олег, заметив его растерянность, пояснил по-словенски:
        - Жалеет. Ещё молится своему распятому богу. Просит, чтобы я избавил убийцу Рюрика от страданий. Как считаешь, волхв, знает ли княгиня, каковы будут эти страдания?!
        - Знаешь ведь! Она знает! - сквозь зубы прошипела Силкисив и сжала кулачки.
        Мизгирь пристально глянул на заплаканную Риону, обошёл с одной стороны, с другой, повёл рукою в воздухе, сдунул считанное с ладони в сторону:
        - Нет, княже! Не желала она тебе участи верховного короля Рюрика. Не из зависти к покойной королеве Едвинде… Она в смерти оных неповинна. Чиста эта женщина, - наконец проговорил волхв. - Если что и замышляла, не злодеяние.
        Риона закрыла глаза и бессильно опустилась на скамью.
        - Добро, - сказал князь.
        - С этим что делать? - осведомился у брата Гудмунд.
        - Отпусти, я буду говорить, - вдруг вымолвил пленник.
        - Давно бы так, - усмехнулся Олег. - И коли поторопишься, наш волхв даст тебе противоядие. Проблюёшься, но завтра будешь как новенький…
        Гудмунд разжал пятерню, но оставался за спиною узника.
        - Ты спрашивал, князь, знаю ли твою княгиню? Вижу в первый раз. И доселе не знал, что две жены у тебя.
        - А не брешешь?
        - Зачем мне? Стоя одной ногой в могильнике, лжи не изрекают.
        - Говори тогда, мы послушаем, - пригласил Олег, возвращаясь на княжье место.
        - Вели своему знахарю дать, что обещал, коли не совру. Негоже мне, Арбуеву сыну, под себя при всём народе ходить и желчь в землю нашу святую изливать!
        - Эко загнул! Ты рассказывай, покамест мой волхв за снадобьем ходит, - ответил Олег, поворачивая, словно бы в размышлениях, ножны в пальцах, туда-сюда.
        - Могу не поспеть, - возразил было пленник.
        - Можешь, - согласился князь. - Так что поспешай! А Мизгирь, - Олег кивнул волхву, - сделает, что должно.
        - Перевязать бы, - участливо заметил Гудмунд. - Вон уж весь рукав в крови.
        - Это сейчас лишне. Будет и дальше жилы тянуть, и вовсе не понадобится, - отозвался Олег. - Имя!
        - Херед.
        - Вот так-то лучше. Выкладывай. И если вдруг изречённое тобой меня сильно удивит, я подарю тебе жизнь. До поры до времени.
        Глава 4
        По велению дяди синеглазая Затея села за стол. Аккурат напротив Розмича.
        - Ну, похвастались, и будет, - заключил Жедан. - Теперь поговорим всерьёз. Я человек непростой, про богатства мои многие знают. Да и покойный отец Затеи не из бедных был. Девица у нас не только красива, но и с приданым.
        Розмич хотел возмутиться, сказать, мол, о выгоде даже не думал! Но Полат опередил:
        - Наш жених не от корысти пришёл.
        - Знаю, - кивнул Жедан. - Но дело не в этом. Затея привыкла к достатку. Ломать эту привычку поздно, да и незачем. В том, что дружинники на довольствии княжеском живут, ничего дурного не вижу. Только этого мало.
        Розмич никогда не смущался своего положения, а о достатке не думал вовсе. Теперь же пригорюнился. Ежу ясно - не сможет простой дружинник одевать жену в шелка, да и прислужников нанять не по карману. Станет ли Затея сама у печи стоять и воду из колодца таскать? Вряд ли.
        Жедан будто мысли прочитал:
        - Я не за бедность попрекаю. Да и не попрекаю, если прислушаться. - Купец помолчал немного, будто подбирая слова или собираясь с силами: - Я помощи от зятя хочу.
        - Какой? - выпалил Ловчан.
        - В деле моём, в торговле. Службу для этого оставить придётся.
        - Вот ведь! - воскликнул Ловчан, с досады стукнул кулаком по столу.
        Полат же остался спокоен, и Розмич тоже. Всякий знает - служить одновременно и князю, и семье очень непросто. Не каждая женщина согласится большую часть жизни провести, ожидая, когда муж из похода вернётся. В одиночку вести хозяйство, воспитывать детей. Поэтому многие дружинники женятся поздно, лишь после того, как со службой покончат.
        - Оставлю, - охрипшим голосом пообещал Розмич. Жаль, конечно, но что поделать?
        Купец снова кивнул и заметно повеселел. Видимо, готовился уговаривать и доказывать, а всё оказалось проще. Последний заготовленный довод всё-таки озвучил:
        - Затея всё отцово и моё состояние наследует. Так что не пожалеешь.
        Розмич криво усмехнулся. Зачем богатства, если ради них придётся оставить любимое дело и примкнуть к купеческой братии? Последнее было горше всего: если воинов обычно с волками сравнивают, то купцов - с лисами. Хитрые, изворотливые, и язык мало чем от помела отличается. Если помогать Жедану в торговле - и самому придётся с совестью договариваться, а этого Розмич не умел. И, коли по правде, уметь не желал.
        Не для того боги людей создали! Человек должен быть сильным и честным, а кто живёт иначе - нелюдь. Вот и купцы, Велесовы любимчики, если верить молве, не совсем люди, как и волхвы. Впрочем, о кузнецах, и мельниках, и охотниках тоже много чего рассказывают…
        Молчание нарушил Полат:
        - Ну что же! Всё обсудили, теперь можно и отметить сговор.
        Бутыль заморского вина появилась чуть ле не из воздуха. Глаза Жедана и Затеи округлились, а Ловчан растянул губы в довольной улыбке. Редкий кудесник сумел бы выказать такую ловкость.
        И хотя князю перечить не принято, Розмич осмелился сказать:
        - Не всё.
        Расслабившийся было Жедан тут же подобрался, уставился выжидательно. Затея тихонечко пискнула. Полат и Ловчан замерли в недоумении, а кто-то из белозёрских бояр печально вздохнул.
        - Люб ли я? - прошептал Розмич.
        У самого сердце при этих словах сжалось до размеров горошины. Взглянуть на Затею оказалось сложнее, чем перешибить лбом дубовое бревно.
        Девица на взгляд не ответила - глаза будто приклеились к столешнице, а щёки пламенели ярче купальского костра. Наконец Затея призналась:
        - Люб. Уже три седьмицы… люб.
        Спросить-то Розмич спросил, а что сказать в ответ, не знал. Замер каменным изваяньем и шевельнуться боялся. Осознать своё счастье тоже не мог, мысль просто не умещалась в голове. И душа вдруг распахнулась, стала до того большой, что едва грудь не разорвала.
        Вместе с тем дружинник чувствовал себя несмышлёным мальчишкой. Будто и не было за плечами множества сражений и сотни разбитых девичьих сердец. Словно не о нём мечтала половина алодьских красавиц.
        Розмич стянул с мизинца кольцо, даденное княгиней Сулой, и протянул его Затее. В глазах девушки блеснули слёзы, на щеках появились ямочки. Она приняла подарок и пролепетала:
        - У меня тоже… вопрос.
        И снова в горнице воцарилась тишина. Её оборвал Жедан:
        - Так спрашивай, голубушка.
        Затея решилась, но не сразу. Всё-таки сватанкам вопрошать не положено.
        - Твои родичи не осерчают? Что без их согласия и участия невесту выбрал.
        Розмичу пришлось отвернуться, потому как, глядя на Затею, и слова вымолвить не мог.
        - Нет. Я сам по себе. И даже не знаю, живы ли.
        - Как не знаешь? - удивилась девица.
        Вспоминать о родных воин не любил, но тут не объяснить нельзя:
        - Я мальчишкой был, когда князь Олег меня из дому забрал и определил в отроки. Сперва в Рюриковом граде жили, я ещё надеялся своих увидеть, хоть однажды. После, когда князь перебрался в Новгород, тоже надеялся. А уж дальше… В Алодь уйти пришлось. А от Алоди до моей деревни не добраться.
        - Деревни? Какой деревни? - вступился Жедан.
        - Какой… обычной.
        - Погоди-ка! - воскликнул купец. - Ты что же, не воин?
        - Воин. Разве не видно?
        - Да я не про то! - от удивления Жедан даже привстал. - Кто твой отец?
        - Пахарь, - просто признался Розмич. Тут же пояснил: - Я знаю, это не по обычаю, чтобы сын пахаря в дружину княжескую шел. Но так судьба сложилась. Олег меня приметил и…
        Купец не дослушал, перебил:
        - Нет.
        - Что нет? - нахмурился Полат.
        - За сына пахаря племянницу не отдам! Губа не дура, а язык не лопата!
        Слова были подобны грому средь ясного неба. Розмич не сразу понял, о чём речь. Собрался ответить, но князь оказался проворней:
        - Да какая разница? Он воин, дружинник князя Алоди - Олега!
        - Он сын пахаря! - послышался ответ.
        - И что?
        - А то! Я - Жедан, сын купца, внук купца и правнук! И дети, коли они появятся, к купеческому роду относиться будут! Это закон! А Розмич, каким бы воином ни был, сын пахаря! Значит, и сам пахарь! Хоть в доспехи обряди, хоть в шелка! Суть-то от этого не изменится! Негоже купеческой дочке за пахаря идти! Всё равно что боярыне за холопа!
        - Да как ты смеешь? - взвинтился Ловчан.
        Его кулачища заставили Жедана отпрянуть. Купец едва лавку не перевернул.
        Тут же велел Затее:
        - А ну, брысь отсюда!
        Девушка, и без того перепуганная, побледнела и едва не свалилась в обморок. Помогла подоспевшая прислужница. Она же и утащила Затею прочь.
        - Ах же ж плут! - наступал Ловчан. - Мало, что к тебе один из лучших словенских воинов пришёл! Мало, что сам князь в сватах! Так тебе и родню особую подавай?
        Жедан ничуть не испугался, даже подбоченился:
        - Он сын пахаря!
        - И что?!
        - А то! Пусть к кому попроще сватается! Не по купцу товар!
        - Так ведь человек-то какой! - заступился Полат. - Сам Олег ему доверяет!
        - Да хоть бы у бога в подручных ходил! - не отступался Жедан. - Сын пахаря - значит сам пахарь! Я с деревенскими родниться не буду!
        Спор не утихал. Полат гневался страшно: это же какую наглость нужно иметь, чтобы князю в просьбе отказывать?! Такое не прощается! Тут и до измены недалеко. Ловчан во всём поддерживал Полата, часто поминал Олега, уж он в судьбе Розмича человек не последний.
        А Жедан держался. Отражал слова, как искусный дружинник отводит удары смертоносного железа. Даже испарина на лбу выступила.
        Всё кончилось, когда Розмич поднялся, бледный и удручённый, и молча вышел вон.
        Ловчан нагнал неудавшегося жениха у последних дворов белозёрского посада, но одёргивать или окликать не стал. Уговаривать вернуться в дружинный дом - тоже. Просто шёл рядом и делал вид, будто не замечает гневных взглядов и шипения.
        По себе знал - оставаться в одиночестве сейчас нельзя. Мужчины, особенно такие, как Розмич, не умеют плакать, только действовать. А какие мысли могут прийти в горячую голову, даже Чернобог не угадает.
        Вскоре миновали и последние дворы, пересекли широкий луг и свернули к лесу. Ловчан внезапно понял, идут не бесцельно, и удивился тому, как уверенно Розмич нашел едва приметную тропку.
        Тропа петляла и извивалась. Временами казалось, будто проложили её по следу удиравшего от погони зайца. Сам лес выглядел мрачно, неприветливо, разлапистые ели закрывали небо, а кустарник то и дело норовил ударить веткой в лицо. Изредка рядом раздавался хруст веток, пару раз слышалось ворчание недовольного медведя.
        В какой-то миг Ловчану отчаянно захотелось подскочить к другу, ухватить за шиворот и потащить обратно - слишком жутко было вокруг. Он с великим трудом сдерживался от крика и руки сцепил, чтобы не выдать дрожь в пальцах.
        Вот она - белозёрская земля в полной красе! Дома подобного не случается. И не оттого, что хорошо знаешь окрестности, не в них дело. В каждой земле обитают духи, здесь они чуждые и злобные. Стоит зазеваться - набросятся и растерзают. Если зайдёшь куда не следует, расплаты тоже не миновать.
        - Ну да где наша не пропадала! Семь бед - один ответ. Это восьмая беда - совсем никуда…
        Розмич остановился внезапно. Ловчан, вынужденный идти позади, едва не врезался в спину. Сделал шаг в сторону, чтобы рассмотреть причину остановки, и удивлённо приподнял бровь.
        Тропу перегораживала раскидистая ежевика, страсть как колючая, высотой с человека. До того густая, что просвета не видать. Меж изумрудных листочков синели крупные ягоды.
        «Неужели ж тупик?» - подумал Ловчан.
        Едва раскрыл рот, чтобы спросить у Розмича, как через живую ограду перемахнул огромный, в серебристой шкуре, зверь.
        Рука сама метнулась к рукояти меча, тело изготовилось к схватке незамедлительно. В душе вспыхнула воинская злость, но ужас, терзавший Ловчана добрую половину пути, никуда не делся.
        Зверь был чудным. Так сразу и не поймёшь - здоровущий волк или мелковатый, отчего-то седой, медведь. Он рычал и пригибался к земле, готовый в любой миг броситься на людей. Но заботило Ловчана другое: Розмич стоял как ни в чём не бывало, даже за ножом не потянулся. А после и вовсе учудил… Выставил вперёд ладони и сказал:
        - Дозволь пройти, дедушка.
        Вот тут Ловчан понял, что прежний ужас - пустяк в сравнении с теперешним. Сбрендил Розмич! Точно сбрендил! Зверя «дедушкой» зовёт!
        Но через несколько бесконечно длинных мгновений Ловчан догадался: собственная голова тоже прохудилась. А чем ещё объяснить то, что в зверином рычании начал угадывать человеческие слова?
        - Чужакам сюда нельзя! Уходите!
        - Дозволь… - повторил Розмич, прижал руку к груди. И было в его голосе нечто такое, от чего даже Ловчан дрогнул.
        Зверь замер. В том, что меряет пристальным взглядом, сомнений не было, хотя глаз белого стража не видать. Наконец сказал:
        - Ладно. Чую, тебе и впрямь нужно.
        Он очень медленно поднялся на задние лапы и снял личину. Перед дружинниками в самом деле стоял «дедушка».
        Не слишком высокий, с короткой белой бородой и пронзительно-синими глазами. Белая шуба, сшитая невесть из какого зверья, казалась второй кожей, хотя в плечах чуть топорщилась. Рукава оканчивались когтистыми лапами, полы были подшиты к белым меховым сапогам. Сама личина из кусков и кусочков - в основе череп, сверху несколько искусно скроенных шкурок.
        Что не позволило остроглазому Ловчану сразу распознать ряженого, он не понимал.
        - Подсобите, - сказал страж, прежде чем дружинник опомнился.
        Повинуясь знаку старца, мужчины приблизились к изгороди.
        - Вот этот тащите, - велел тот, указывая на один из кустов.
        Оказалось, проход всё-таки есть. Правда, чтобы миновать преграду, нужно попотеть, вытащив огромный ком земли. Ещё умудриться не выколоть глаза ветками.
        - И запереть не забудьте.
        Переступив яму вслед за стариком, гости водрузили куст на место. Живая изгородь вновь стала цельной: не зная хитрости - не преодолеешь.
        - И куда мы пришли? - прошептал Ловчан.
        Розмич не ответил, указал на нечто за спиной друга. Дружинник обернулся и замер в растерянности. Острое зрение вновь подвело. Как мог не заметить огромного деревянного идола, стоящего посреди поляны? Духи места глаза отводят, не иначе!
        - Час от часу не легче… - вздохнул Ловчан.
        Розмич сделал знак молчать и беззвучно направился к изваянью.
        Идол был древнее тех, что видел в Алоди и на ильменских берегах. Высеченный из ствола могучего древа, уже умершего, но ещё держащего землю корнями. Тело его потемнело со временем, словно головня. Глубокие трещины испещрили ствол до самой сердцевины. Черты божественного лика едва угадывались, только глаза остались неподвластны времени.
        На большом плоском камне, уложенном перед идолом, чадил небольшой костерок. Дым был необычным - терпким. Он щекотал ноздри и жег лёгкие, кружил голову.
        Очи истукана взирали внимательно, пристально. И Розмич дрогнул.
        Боль, которую сдерживал всю дорогу, хлынула через край. Сердце будто разорвалось. Ноги подогнулись, дружинник пал пред издолбом^ [11] .
        Ему казалось, сама душа кричит и стонет в нём. И нервы звенят, как тетивы. Но с уст не сорвалось ни звука, ни всхлипа, лишь в уголках глаз выступили жгучие, отчаянные слёзы. Руки потянулись к рубахе в желании разодрать не только ткань - саму кожу, потому что терпеть бушующую внутри боль невозможно.
        «Почему?! - беззвучно кричал он. - Ведь она тоже любит! Зачем разлучаете? За что?»
        Ах, если бы боги хоть изредка отвечали на мольбы смертных…
        «Я не сделал ничего дурного! Я защищал её! Спас из лап бьярмов, помог вернуться домой! Разве этого мало? Скажите! Объясните!»
        Из горла Розмича вырвался сдавленный хрип, в глазах потемнело. Рвущая изнутри боль стала запредельной - будто тысячи ржавых игл вогнали под кожу. Будто спустили шкуру и раскалёнными щипцами выдирают мясо. Кусок за куском. Будто распечатали лёгкие, выдрав рёбра, и плеснули яд, разъедающий плоть. Будто уже убили, но зачем-то оставили память о смерти, заставляя переживать воспоминание снова и снова.
        «Боги, что мне делать? Я готов на всё! Прошу! Объясните! Скажите! Если недостаточно служил - отслужу. Если мало вражьей крови пролил - пролью ещё. Только не отнимайте её у меня! Не отнимайте!»
        Он всё-таки не удержался - завыл. Но плач не облегчил страданий. Выплеснувшиеся слёзы успокоенья тоже не принесли. Щёки обожгли и только.
        Возможно, боги слышали Розмича. Возможно, остались глухи. Но лес услышал точно и всё понял: он как будто замер, задрожал. Травы склонились к земле, птицы умолкли, злые волки застыли, боясь шевельнуться. Чуть позже, когда воссияет ночное светило, они тоже будут выть, вторя горю чужака.
        Ловчан по-прежнему стоял у ограды капища. Ноги будто приросли к земле, тело окаменело. Он никогда не видел Розмича таким. Никогда!
        В одну из зим, отправившись в полюдье, их отряд наткнулся на деревню, где случился мор. Дюжина изб с мертвецами - невесёлое зрелище. В одной, отдельной избе лежали только дети: пятеро мальчиков и две девочки. На лицах гниль, животы раздуты.
        Невзирая на опасность, принялись хоронить. Развели костёр, чтобы смягчить обледененную землю, яму выкопали… Розмич тогда осторожно взял одну из девчонок на руки, погладил по голове и сказал:
        - На сестрицу мою похожа.
        То ли от слов, то ли от прикосновенья бедняжка дёрнулась и открыла глаза. Во взгляде была мольба. А Розмич, не раздумывая, достал нож и перерезал детское горло, потому как спасти всё равно нельзя. Только глаза девчонки так и продолжали смотреть на дружинника. Их, сколько ни пытались, закрыть не смогли.
        Когда спустил тело в яму, все видели - горько ему, до слёз горько! И мало кто смог сдержаться. А Розмич сдержался. Только напился после. До полусмерти.
        В другой раз соратник и ближайший друг на вражеский меч напоролся, брюшину ему прорвали. Розмич друга из сечи вырвал, одной рукой самого нёс, во второй связку кишок держал. Лекаря чуть не силой заставил зашить. И три дня у постели раненого сидел. Тот умер, так и не придя в сознание. А меченый воин Олега горевал молча. Долго, почти полгода.
        А когда в земле Кореле своих из плена забрали? Глядя на покалеченных людей, даже князь Олег слезу пустил, а уж он, холодный мурманин, в том никогда замечен не бывал. Ещё бы не пожалеть! Зубы вырваны, ногтей нет, вместо глаз белая кашка с кровавыми прожилками, языки наполовину отсечены, сухожилия на руках и ногах подрезаны - человек от этого как безвольная кукла… И каждый ещё дышит и всю боль чувствует и понимает.
        Среди них ещё один приятель Розмича был - вместе с самого отрочества, даже кровью побратались. Розмич после три дня ни с кем не разговаривал. Только, встретив отряд корелы, прохрипел что-то и пошёл биться. Олег после объяснил, дескать, подобно северному воину берсеркеру сражался. Как выжил в той схватке - никто не знал. Но как зверь, ни слезинки не проронил.
        А тут… Из-за девки… Неужели эта боль сильнее прежних?
        Страж капища появился будто из ниоткуда. На нём уже не было белой шубы, только обычная рубаха да порты. Зато в руках старец держал золотую чашу, испещрённую незнакомыми узорами.
        Он медленно приблизился к распластанному перед идолом Розмичу, велел отпить. Дружинник ответил пустым взглядом, так и не понимая, что старику понадобилось. После всё-таки хлебнул. И ничего не случилось.
        - Вам лучше здесь переночевать, - сказал старец, подойдя уже к Ловчану. - Когда друг твой чуть остынет, приведёшь в мою землянку. Она во-он там.
        Дружинник проследил за рукой и в третий раз удивился - как сразу не заметил-то?
        Он благодарно кивнул и вынул из-за пазухи глиняную бутыль - то самое вино, что хотели распить после сватовства. Старик взял подарок и беззвучно удалился.
        Розмич остыл не скоро. Поднялся с земли, когда солнце уже закатилось, а маленький костерок, разложенный на камне, стал единственным пятном света.
        Почему этот костерок горит и не угасает столько времени, Ловчан гадать не стал. Он вообще предпочёл закрыть глаза на все странности. Даже не заикнулся спросить у старца, как тому удалось перемахнуть живую изгородь в один прыжок. Совать нос в чужие тайны - дело опасное и неблагодарное.
        - Нас пригласили остаться на ночь, - сообщил он Розмичу, кивнул на землянку.
        Друг смотрел безучастно. Он вряд ли расслышал эти слова. Зато когда Ловчан взял за локоть и повёл к жилищу старца, был послушнее овцы.
        Отойдя на десяток шагов, Ловчан обернулся. Во тьме истукан казался самим Чернобогом. Но быть такого не могло - в землях словен Чернобога уважают, но капищ в его честь не ставят. Как не ставят идолов богу Локи в землях мурман и свеев. Этим богам среди людей не место.
        Жилище старца встретило теплом и светом. Над большим очагом бурлил, исходя парами, котёл. Прежде чем хозяин землянки окликнул, Ловчан заглянул в лицо Розмича и ужаснулся. Друг мало отличался от деревянного истукана, коему молился: губы бездвижны, глаза безжизненны, кожа почернела, а в бороде появились седые волоски.
        «Ай да Жедан! - воскликнул Ловчан мысленно. - Ай да Затея! До чего мужика довели! Да я вас…»
        От раздумий оторвал голос старика:
        - Веди его сюда.
        Розмича усадили на скамью. Стянули сапоги и верхнюю рубаху. Старик притащил кружку с травяным настоем и велел напоить. После тем же отваром обтирали лицо и руки, били по щекам, пытались разговорить.
        - Придётся самое сильное дать, - вздохнул старик, извлекая из потёртого сундука маленький глиняный пузырёк.
        Ловчан не хотел, но всё-таки позволил напоить друга этой отравой. Ведь, в сущности, какая разница - от горя помрёт или от снадобья незнамо какого жреца?
        - А ты кто? - без лишних поклонов спросил Ловчан. Не слишком вежливо, но старик не стал напоминать о приличиях и обычаях.
        - Волхв, - отозвался он.
        - А что за бог на поляне стоит?
        - Велес, конечно. Другим не кланяемся, - усмехнулся старец. - Скажи лучше, отчего твой друг занемог? Беда какая?
        - Беда, - признался Ловчан. - Свататься пошёл, да от ворот поворот получил.
        Губы старика дрогнули, но улыбка получилась беззлобной. На такую даже Розмич не обиделся бы, если б разглядел.
        - Что же, сильно хороша?
        - Не без этого. Хотя, как по мне, так самая что ни на есть обыкновенная. Зато он, - Ловчан кивнул на друга, - вишь! Даже убиться готов. Дураку хоть кол теши, а он своих два ставит!
        - Ну, убиваться он не хотел.
        - А что тогда?
        Волхв снова улыбнулся, но в этот раз от его улыбки веяло грустью.
        - Не ведал, как с горем своим справиться.
        Ловчан фыркнул, ничуть не беспокоясь о том, что Розмич может услышать. Отказ Жедана - штука, конечно, грустная, но не настолько же!
        «Да он здоров, как два быка!» - подумал Ловчан.
        - В здоровом теле здоровый дух - редкость, - весомо заметил волхв и, углядев ухмылку, продолжил, словно мысли читал: - Зря смеёшься. Знаешь, как порой бывает? Всем кажется, будто дело яйца выеденного не стоит, а для самого оно настолько важно, что даже говорить о нём лишний раз боязно. Даже думать.
        - Хочешь сказать, поэтому он от неё, как от чумной, шарахался? И разговорчив был, точно дубовая колода?
        - Так.
        - А почему же биться за неё не стал? Почему просто ушёл, как в женитьбе отказали?
        Волхв бросил взгляд на чёрного от горя дружинника, ответил, помедлив:
        - У него и спросишь. Гляди: вот-вот в себя придёт.
        - А если он снова? - спросил Ловчан с опаской. - Ну, это… того!
        - Он сильней, чем ты думаешь, - усмехнулся старик. - Много сильней…
        Глава 5
        Розмич возвращался к жизни медленно и, как казалось со стороны, неохотно. Даже когда взгляд стал осмысленным, а рука потянулась за предложенной миской похлёбки, на живого человека походил мало.
        Лицо по-прежнему тёмное, движения рассеянны, голос хрипит. И постоянно морщится, будто каждый звук невмоготу.
        Он коротко отвечал на вопросы волхва, ещё короче отвечал Ловчану. Благо, первый спрашивал по делу - как чувствует ноги и руки, не ноет ли в груди, нет ли перед глазами тумана. А вот второй говорил абы что - просто хотел убедиться, что друг пришёл в себя. Розмич понимал беспокойство Ловчана, но всё-таки злился. Насколько может злиться обессиленный, выжатый до капли человек.
        После ужина волхв снова напоил отваром, велел лечь и укутаться.
        Как ни странно, спать Розмичу не хотелось. Он бесстрастно разглядывал потолок землянки, пересчитывал брёвна, которыми тот укреплён. Про себя отметил, что жилище не просто удобное, а роскошное. Не для горожанина, конечно. Но одинокие старцы на затерянном в лесу капище, по представлениям Розмича, должны жить гораздо скромнее.
        Говорить, а уж тем более объяснять, сил не было. Но разве от Ловчана отвяжешься?
        Тот улёгся рядом, на соломенный тюфяк. Сперва ворочался, устраиваясь поудобнее, после уставился на Розмича. Взгляд скользил по лицу подобно назойливой мухе, не обращать внимания - невозможно.
        - Что? - устало выдохнул Розмич.
        - Ты как? Болит?
        Вопрос звучал не в первый и даже не в третий раз.
        Болит - не болит… какая разница? После нескольких часов, проведённых под взглядом бога, мир кажется совсем иным. И боль ощущается по-другому.
        - Всё хорошо, - ответил он.
        - Что видел? - не унимался друг.
        К таким откровениям Розмич готов не был. По правде, даже если захочешь - язык не повернётся рассказать. Да и кто поверит, что перешагнув предел, будто в волчью яму провалился и только?
        Все думают, будто за гранью жизни какой-то особый мир - луга с изумрудной травой, бесконечно-синее небо, коров тьма-тьмущая… Гудмунд вообще бает, дескать, Там стоит общинный дом, где столы ломятся от яств и красивые девы наливают столько браги, сколько даже изголодавшийся в походе дружинник не выпьет. На самом же деле Там пусто, как в миске бедняка.
        Впрочем, может, за чертой жизни действительно есть лучший мир, просто открывается не всем? Вдруг Розмич просто не заслужил ничего, кроме пустоты? Слишком мало пожил, совершил ещё меньше. Или дело в преданной судьбе?
        Ловчан уже догадался, что ответа не дождётся. Снова завозился. Помолчав, всё-таки не удержался, спросил опять:
        - Зачем ты из дома Жедана ушёл? Мы с Полатом почти добились согласия, а теперь… Боюсь, князь на нас осерчает - столько его стараний псу под хвост. Да и народ, поди, за животики схватился, когда узнал, что такой сват без невесты восвояси убрался.
        - По-твоему, зря? А по мне, так иначе и быть не могло. Сам посуди: ну отдал бы купец Затею, а дальше? Жить, зная, что не добром взял, а принудил?
        - Подумаешь… - протянул Ловчан. - Будто ты первый, кто так поступил! Если любишь, все средства хороши. Вспомни, ты ж сам Сивого поучал, когда тот по дочери кузнеца сох. Он же по твоему навету девку из дома выкрал да тайно под ракитовым кустом… просватал. И ведь счастливо жили!
        - Дураком был, - буркнул Розмич. - Не понимал.
        - Не… Это ты сейчас дурак. От любви мозги набекрень съехали. Как баба рассуждаешь, честное слово. Из мухи чудище хоботастое раздуваешь. Сделал бы по-простому: хвать за косу - и на сеновал. А уж после Жедан сам бы к тебе пришёл, с поклонами и гостинцами.
        - Нет! - голос дружинника прозвучал твёрдо и неожиданно зло. - Лучше подохнуть, чем так жить!
        - Да как так? - горестно вздохнул Ловчан. - Она же согласная. Любит тебя. Чего ещё надобно? Обряд соблюсти? Да кому он сдался, обряд этот?
        Сказал, а сам вдруг испугался. Огляделся, пытаясь найти волхва. Божий прислужник за подобные слова по голове не погладит. Но хозяин землянки не слышал - мирно посапывал в дальнем углу.
        - Не в обряде дело, - отозвался Розмич. - Женись я на Затее, Жедан бы меня до скончания дней этим сватовством попрекал. И племянницу научил бы. Но хуже всего другое…
        - Какое?
        Розмич непроизвольно сжал кулаки, заскрежетал зубами. Его вдруг взяла такая злость, что, окажись рядом Жедан, не раздумывая, накормил бы железом. Не по-воински, по-простому: вставил лезвие меча в рот и провернул разочек.
        - Я для них пахарь в чужом доспехе. Не по мерке примерил. И что бы ни сделал, всегда пахарем останусь. И детей моих этим попрекать будут, и внуков.
        - Да брось! Велика ли беда!
        Велика. Только сам Розмич о ней позабыть успел. Благо, «добрые люди» напомнили.
        …С Ловчаном подружились уже в Алоди, он при тамошней крепости вырос.
        Отец воином был, из тех вагров, что ещё с Гостомыслом пришли. На матери Ловчана, словенке, так и не женился, зато двоих сыновей от неё прижил. И, как подросли, обоих к себе взял, чтоб дружинниками выросли добрыми.
        Судьба дозволила ему выжить в последней битве со свеями, увидеть смерть пресветлого князя Гостомысла и приход в словенские земли княжьего внука Рюрика. Именно он смог выдержать остатки алодьского воинства в строгости, чтобы после передать новому наряднику - мурманину Олегу. Ещё сумел воспитать сыновей.
        Когда Одд-Олег повёл своих людей в Алодь - приданое сестры Едвинды, Ловчану и одиннадцати вёсен не исполнилось. А Розмичу - целых тринадцать стукнуло.
        Меченый сын пахаря к тому времени первейшим из отроков князя стал, его даже в дозоры брали. И старшие дружинники относились к Розмичу с уважением - подтрунивали над мальцом гораздо реже, чем над остальными. Впрочем, и работой не обделяли, чтобы нос не задирал. А задирать было с чего - стоило отроку на шутейный поединок выйти, так половина воинства и мужичья сбегалась. Сам Рюрик тоже не брезговал поглядеть.
        Лучше драк Розмичу только каверзы удавались. Угадать, что учудит в следующий раз, не мог никто. А поймать с поличным или доказать, что накуролесил именно он, - тем более. Этим отрок снискал особое расположение сверстников. Даже алодьские, которые часто побивали пришлых, прониклись.
        Так что, когда прознали о прошлом Розмича, смеяться и не думали. Наоборот, совестно стало - сын пахаря, а так воинских отпрысков обставляет!
        Но поначалу, когда жил в Рюриковом граде, всё было совсем иначе…
        Олег привёз Розмича, звавшегося в те времена просто Роськой, и отдал в руки воеводы - старого своего знакомца Сигурда. Умел ли сын пахаря сражаться? Разве что оглоблей, и той лишь, которая потоньше. Княжьи ж отроки такие штуки с мечами выделывали, что не посвящённый в воинскую науку Роська мастерство волшебством считал.
        Бить его, конечно, не били - опасались гнева воеводы и князя Олега. Зато высмеивали на все лады. С первого дня прозвали пахарем. В устах княжеских отроков слово звучало хуже самого грязного ругательства. Обидней только когда рукоблудом нарекут.
        Розмич чувствовал себя таким одиноким, таким несчастным, что едва не выл от горя. Даже о побеге подумывал. И если бы знал, что дома соврать, точно удрал бы.
        Продолжалось это недолго, потому как вскоре пришёл Вадим… Двоюродный брат Рюрика хотел забрать власть, для чего напал на только что отстроенный город, перерезал всех, кто подвернулся под руку. В княжьем дворе крови по щиколотку было. И местные его поддержали, в спину княжьим слугам ударили.
        Полат, Рюриков сын, и сестра Полатова - Златовласка, и Роська, и прочие отроки успели схорониться в детинце. Укрыть отроков укрыли, а вот глаза завязать не додумались и ушей не заткнули. Не до того было. Узрев побоище, отроки перетрусили. Не думали в играх своих шутейных, что так жесток мир. А когда подоспели дружины самого Рюрика, выйти из крепости и помочь князю никто не решался. Розмич был первым, кто подхватил выпавший из рук старшего меч и ринулся рубить врага. И самого Полата опередил.
        Бил как умел. Мастерство заменяла злость, нехватку силы - страх и накопленная обида. И хотя окровавить варяжский меч так и не смог, попрекать Розмича больше не смели. Пахарем звать перестали, носы при виде деревенского мальчишки не морщили.
        Потому слова Жедана - как пощёчина из прошлого. Звонкая и до того обидная, что злость до костей продирает.
        И что же теперь? Ещё раз доказывать своё право зваться воином? Кому? Кого убеждать? Купца?
        - Нет, Ловчан. Если не люб таким, какой есть, значит, не судьба!
        Кажется, ответа друг не расслышал, потому как через несколько мгновений по землянке разнёсся мерный, гулкий храп.
        - Правильно, - усмехнулся Розмич. - Нечего голову мыслями забивать. Не по нам такая работа. Воин должен быть силён и зол, а думы пусть вон… волхвы думают.
        Проснулись от истового шепота:
        - Вставайте! Беда пришла!
        Вскочили разом, да так резво, будто волхв не словом разбудил, а ушатом колодезной воды.
        - Что стряслось? - воскликнул Розмич.
        Старик приложил палец к губам, бросил короткий взгляд на вход в землянку. Жилище освещал крошечный огонёк, пляшущий в очаге, да россыпь углей. В красноватом тусклом свете землянка казалась особенно мрачной. Будто не волхву принадлежит, а чёрному колдуну.
        - Гости у нас, - сообщил старец. - Незваные.
        Дружинники прислушались: снаружи тихо, даже шелеста ветра не слыхать. Но подумать о старике плохо - мол, тронулся умом, живя в одиночестве, - никто из них не отважился. У волхвов свои умения, а вдруг и точно что-то учуял.
        - Кто? - одними губами спросил Ловчан.
        - Пока не знаю. Кажись, весь пожаловала.
        - Вепсы?
        - Да, они.
        Розмич нахмурился, всё ещё не понимая происходящего. Ловчан же тихонечко выдохнул: весь там, или бьярмы с данами - уже без разницы, главное - люди! Как людей бить, известно, хуже, если нечисть нападёт. Эту, если верить молве, простым железом да отвагой не одолеть.
        Старик на цыпочках прокрался в другой угол, вытащил оттуда две личины и бурые шубы.
        - Надевайте, - распорядился он.
        Розмич удивлённо повертел в руках маску, сделанную вроде той, что видели на волхве. Но возразить не успел, Ловчан оказался быстрее:
        - Зачем? Мы их и так порубаем! - В подтверждение своих слов дружинник потянул из ножен меч. Красноватый свет очага заиграл на вычищенном до блеска железе.
        - Просто так нельзя, - отозвался волхв.
        - Это почему же?
        - Вас узнают.
        - И чё? - Ловчан даже брови вскинул от удивления.
        - А то. Вы завтра уйдёте, а они, прознав, что капище без защиты осталось, снова явятся. Надевайте личины. И мечами пока не машите.
        - Но как же так случилось… - начал было Розмич.
        - После объясню, - шикнул волхв. - Близко уже! Облачайтесь! Извиняйте, но окрутить^ [12] не поспею.
        - И так хороши, - острил верный себе Ловчан.
        Шубы оказались впору, будто страж капища точно знал, кто явится на помощь, и шил по размеру. Рукава, к удивлению дружинников, были глухими - заканчивались не прорезями, а хитро скроенными варежками, внешне походившими на медвежьи лапы.
        Розмич первым разглядел, что «лапы» непростые - между «пальцев» закреплены ножи. Железо тронуто ржавчиной, но острей иного меча будет. Если сжать кулак, ножи аккурат меж костяшек становятся.
        - И как такими драться? - тихо спросил он.
        - Как бер дерётся, - пожал плечами старик. - Не сможешь - бей кулаком, как обычно. Ну а совсем худо станет - сбрасывай личину и руби мечом.
        «Мда… - подумалось Розмичу. - Не видел ты, дед, настоящего сражения. Когда же там раздеваться-то?»
        - Они обычно без броней приходят, - пояснял волхв, натягивая шубу белого зверя. - Вооружены ножами и охотницкими луками. Лучников я на себя возьму, а вы бейте тех, кто в круг пройдёт.
        - Насмерть бить? - уточнил Ловчан.
        - А пускай и насмерть, - поразмыслив, заключил старик. - Только одного живым оставьте.
        - Добре, - кивнул дружинник.
        Из землянки выбрались беззвучно, след в след. Снаружи было темно, как в бочке с дёгтем, даже звёзды отчего-то попрятались. Ноздрей коснулся студёный воздух, наполненный запахом хвои и сырости. Чудно? ощущать дыхание осени, когда лето ещё в силе. Ещё чуднее поджидать врага не на поле брани, а в святом месте.
        Волхв, который шел первым, сразу же растворился в ночной тьме. Розмич с Ловчаном разделились - первый отправился к живой изгороди, второй к идолу. Оба, как ни старались, ходили гораздо громче старца, да и звериного проворства выказать не сумели. Будь на дворе день, ни один враг не поверил бы, что перед ним нелюди.
        Несмотря на ночной холод, в меховых одеяньях было жарко. Зато личины оказались на удивление удобными - на головах сидели прочнее шлемов и обзор почти не скрадывали. Хотя на кой тот обзор, если вокруг темень, в которой собственную руку с трудом различаешь?
        Замерли. Каждый вслушивался в происходящее, пытаясь определить, с какой стороны нападут. Но в лесу было тише, чем на старом кладбище. Только деревья постанывали от порывов налетающего ветра да изредка потрескивали ветки.
        Высокий кустарник стоял полукругом, защищая капище с южной и западной стороны. Остальную часть прикрывал валежник - перебраться через такие завалы невозможно, тем более в темноте. Так что, если придут, будут штурмовать ежевичный плетень. За ним-то Розмич и присматривал. Сперва ходил, после присел у самой ограды.
        Немного погодя Розмич начал молчаливо костерить волхва, - видимо, старик и впрямь умом тронулся! Весь к нему, видите ли, идёт! Да на кой этой веси словенское святилище? Своих капищ мало?
        Он уже подумывал снять личину и отправиться досыпать, как за изгородью послышалось бряцанье.
        Воин, как мог тихо, отстранился. По-звериному припал к земле.
        Короткий свист, и кусок ограды, кажется, шевельнулся. За свистом последовала приглушенная, неразборчивая брань. Надо думать, покусившийся на колючее растение не озаботился защитить руки и лицо.
        Опять свист, уже отчётливей. Следом - треск веток и недовольное бурчание.
        Розмич поймал себя на том, что наблюдает за нарушителями с огромным интересом. Так старый, умудрённый жизнью пёс глядит на крадущихся к курятнику воришек. Не посвящённым в охотницкие забавы кажется, будто страж ленив или глух, а тот всего лишь упрощает свою работу: пусть супостаты осмелеют, оставят осторожность и подойдут ближе… Разумнее совершить единственный прыжок, чем гоняться за ними по всему двору.
        Он даже усмехнулся мысленно - вот что с людьми звериная личина делает! Особливо если волхвом дадена.
        «Гости» проникали на капище по одному и, несмотря на царящую темень, видны были отчётливо. Розмич тут же обозвал пришельцев остолопами - иные не сообразят чёрной ночью в белоснежные рубахи вырядиться. Громко клацнул зубами, чтобы обозначить своё присутствие, но враги не обратили внимания на посторонний звук.
        «Тем лучше, - заключил дружинник. - Дураков бить не жалко. Их в последние лета слишком много расплодилось».
        Только веселье кончилось быстро - отряд чужаков разделился. Двое остались сторожить вырубленный в изгороди проход, а четверо воровато двинулись к идолу. В том, что Ловчан четверых сразу не остановит, сомнений не было.
        Поспешить на помощь Ловчану - «охранники» точно сбегут, заслышав схватку. Порезать их - тоже шум поднимется, и те, что пошли к сердцу капища, услышат, станут в разы опаснее. Тогда Ловчану точно не поздоровится.
        Видать, правильно учил воевода: над глупостью врага можно смеяться только после того, как съешь его печень.
        И всё-таки Розмич рискнул.
        Он поднялся, на цыпочках обошел дозорных и, ухватив за волосы, хряпнул головами друг о друга - благо стояли рядом. Те даже вскрикнуть не успели.
        «Тьфу ты! - выругался воин мысленно. - Пустые горшки и то звонче бьются!»
        Придерживая за волосы, осторожно опустил сторожей на землю. Не задумываясь, прошёлся когтями по горлу первого, тут же отскочил - кровь из порванной вены стрелой ударила в воздух. Едва не намочила личину. Второму горло вскрыл аккуратней, так, чтоб кровь не била, а, как положено, булькала и уходила в землю.
        Управился вовремя - в глубине капища раздался мощный рык.
        Опознать в хищном кличе голос Ловчана было невозможно. На мгновенье Розмичу почудилось, будто в святилище действительно явились прислужники Велеса. Но осмыслить догадку не успел - ноги уже мчали туда, где намечалась новая схватка.
        Он подлетел к идолу в тот миг, когда на землю валился первый. Белая рубаха чернела на глазах - Ловчан тоже не стал геройствовать, бил по горлу. Отточенные лезвия, кажется, для того и созданы, прорезают кожу, словно раскалённый нож масло.
        Остальные заметались, пытаясь понять, откуда придёт опасность. Розмич не видел, нутром чуял - схватились за оружие.
        Он ударил того, что суетился ближе остальных. Бил без затей - кулаком в морду. Враг взревел не хуже кабана, поймавшего стрелу мошонкой, но, в отличие от вепря, на обидчика не ринулся. Упал и больше не поднялся.
        Да его предсмертный хрип привлёк ещё одного. Тут Розмичу пришлось попотеть: человек крутил-вертел топором, аки мельница, только взад-вперёд, словно ветер с нею забавлялся. Глупо так размахивал. Зато лихо. Именно в этом опасность - одно дело обойти продуманный, наработанный удар или выпад, и совсем другое - не попасть под случайный. Ещё и небо, как назло, светлеть начало. Будто рассвет не мог хоть чуть-чуть обождать!
        Розмич сделал шаг вперёд - враг заметил движение, отмахнулся. Не попал. В ответ услышал, зарычал. Взвизгнул, отступил, но продолжал махать железкой.
        Повинуясь внутреннему чутью, Розмич припал к земле, зарычал громче, яростней. Лицо противника стало белей рубахи, но рука по-прежнему рубила воздух.
        Короткий прыжок вперёд, вепс отпрянул в ужасе, оступился, рухнул, припечатавшись задом о жертвенный камень. Закричать от боли не успел - железные когти вонзились в горло, выдрали в одно движение кадык.
        Второй «лапой» Розмич провёл по лицу, сдирая с противника кожу, отбросил тело, развернулся - как там напарник. Тот откровенно забавлялся с последним из оставшихся. Вкруг мужика носился, словно ужаленный под хвост щенок. Взвизгивал, припадал к земле, мчался наперерез, когда бедолага пытался вырваться из невидимого круга.
        Глядя на Ловчана, Розмич невольно рассмеялся. Неспроста он и прозвание такое получил.
        Только смех получился необычным: тот же рык, только с клёкотом. Неужели настолько сроднился со шкурой, что даже веселиться на зверином языке начал?
        Зато вепсу было не до веселья. И очень скоро к разлитому в воздухе аромату железа добавился другой, менее приятный запашок.
        «Что за люди? - усмехаясь, подумал Розмич. - Ни напасть толком не умеют, ни испугаться. Ну ладно обмочиться, но гадиться-то зачем? Чтобы зверь жрать побрезговал?»
        Наконец Ловчану надоело валять дурака. Или просто обиделся, что жертва такое неуважение выказала? Ряженый дружинник бросился вперёд, толкнул кулаками в грудь, завалив человека. Розмич испугался, что друг забудется окончательно, попытается перегрызть горло и тем самым даст возможность вонзить нож в спину.
        Ловчан оказался умней - применил всё те же когти.
        Противник вскрикнул, выгнулся дугой, замолотил кулаками по земле. В наступившей серости рвущаяся из горла кровь казалась блёклой.
        Розмич вдруг сообразил - оплошали! Хотел ударить себя по лбу, но вовремя вспомнил о смертоносных лезвиях.
        - Что? - хмуро спросил Ловчан, поднимаясь с земли.
        Выглядел он жутко: морда оскалена, «лапы» в крови, мех на шкуре топорщится в разные стороны, на плече пары клочков не хватает - кто-то из нападавших обрил.
        - Старик просил одного в живых оставить!
        - Тьфу ты! Чего раньше не напомнил?
        Словене смущённо развели руками:
        - Да и сами забыли.
        Ловчан неожиданно согнулся пополам и заржал.
        - Эй, ты чего? - опешил Розмич.
        - А ничё! - выдавил Ловчан сквозь смех. - Ты бы себя видел! Ой, не могу! Ой, умора! Клыки - во! Когти - во!
        - Ага! А сам, думаешь, красивше? Вон как человека перепугал, - собеседник ткнул «лапой» в распластанное смердящее тело. И замер.
        Теперь, когда предрассветная тьма отступила, он отчётливо видел лицо. Слишком юное, почти детское.
        Розмич стрелой метнулся к другому трупу, к третьему… Правда, распознав в остальных взрослых мужчин, облегчения не испытал.
        - Остынь, - сказал Ловчан хрипло. - Сделанного не изменить.
        В дыру, проделанную в изгороди, скользнула серая тень. Волхв приблизился беззвучно, слишком резво для старика. Окинул взглядом место битвы, многозначительно хмыкнул.
        - Мы… - Ловчан замялся, потупился. - Мы забыли живого оставить. Извини.
        - Ладно, - ответил старик. - Я и не рассчитывал, что вспомните. Я двух лучников на подходе к капищу снял, одного отпустил. Так что… весть кому надо передаст.
        Служитель капища обошел место по кругу, нашёл в отдалении не замеченный прежде бочонок. Выругался так, что и у самого Чернобога, поди, уши в трубочку свернулись.
        - Вот гадёныши! Смолу притащили! И кресало, небось, не забыли! Подпалить издолб хотели, не иначе!
        Пыхтя, откатил бочонок подальше, чтобы добытое в бою добро глаз не мозолило.
        - Теперь-то объяснишь, в чём дело? - напомнил Розмич, стягивая с головы личину, которая стала вдруг очень тяжелой, неудобной.
        - Позже. Прибраться нужно. Иначе серых приманим и ворон. Да и богу незачем это непотребство видеть.
        - А мурмане убеждены, что волки и вороны сопровождают самого Велеса, - блеснул знанием Ловчан. - Так, может, того… не нужно прятать? Пущай попируют.
        - Ты мурманин? - неожиданно зло спросил волхв. И, не дождавшись утвердительного ответа, заключил: - Тогда сделаешь, как у словен принято!
        Глава 6
        Когда Хереда уволокли, Олег, не дожидаясь вопроса Силкисив, начал говорить. Очи его всё время оставались закрыты, но женщины слушали, затаив дыхание, ничем, ни одним жестом, ни единым словом не перебивая Олеговой исповеди.
        - Корела, можно сказать, была уже нашей. Число защитников таяло с каждой неудачной попыткой пробиться к воде. Город был надёжно окружён, не проскочила бы и мышь. Мы простреливали каждую бойницу крепости, но Рюрик медлил и не дозволял идти на приступ наиболее рьяным воякам. Он знал, что без подмоги восставшим не продержаться. Ведал он и то, что, отчаявшись, они скорее перережут друг друга, но не сдадутся. Сохранить им жизни не входило и в наши намерения. А терять своих людей понапрасну князь не желал.
        Мы терпеливо ждали, когда за стенами устанут хоронить мертвецов, когда болезни дадут о себе знать и свершится то, что должно - либо они все выйдут в поле на решительный, но гибельный бой.
        Каково же было удивление Рюрика, когда створы крепостных ворот приоткрылись и оттуда вышло посольство, неся над собой белое полотнище, подцепленное на копьё.
        Сьёльв с варягами выдвинулся навстречу, но вскоре от него пришёл человек и пояснил, что Корела умоляет о перемирии, дабы справить похоронные обряды. В залог же добрых намерений в заложники предают нам самых знатных из юношей, с тем чтобы были они отпущены обратно, когда истечёт оговорённый срок.
        Великий князь передал Сьёльву, чтобы тот пропустил послов, а старшего приказал привести к себе в шатёр. Юноши, все пятеро, были без оружия, так казалось провожатым.
        Мы с Гудмундом просили князя не давать им передышки. Но он рассудил иначе - всё же обычай словен и корелов схож, так что Рюрик решил дать им сутки на свершение положенных ритуалов. И в том его поддержали другие новгородцы.
        Но едва лишь Рюрик вышел навстречу послам, этот, именующий себя Хередом, преклонил колено в знак смирения, а после с быстротой змеи бросился на князя и с криком: «Умри!» - вонзил ему в бок этот нож… Рюрик ударил предателя наотмашь что есть силы, тот полетел наземь.
        - Не убивать! - успел воскликнуть князь и сам вытянул железо из раны.
        Но четверых мы закололи и порезали на куски тут же, у него под ногами, а Хереду была уготована особая участь. Его избили до полусмерти, связали и посадили в яму, куда мочились и швыряли отбросы все оставшиеся дни, туда же полетели кишки его друзей.
        - Это царапина! - успокоил нас Рюрик и сам повёл дружины на приступ, хотя волхвы упрашивали промыть и перевязать рану.
        Мы устремились на стены с разных сторон, в ярости варяги высадили ворота тараном в считаные мгновенья и ворвались в крепость. Земля была устлана трупами женщин, стариков и детей, а мужчины обратили оружие против нас. Корелы были смяты и сметены тут же, так бушующий вал не оставляет в шторм камня на камне.
        Никому не было пощады, один лишь Херед дожидался казни.
        В пылу сечи Рюрик не замечал ни усталости, ни раны. Но когда с перерезанным горлом пал последний враг, князь поспешил удалиться в шатёр, предоставив воинам город, как того требовал обычай.
        К вечеру ему стало совсем плохо. Все старания знахарей, как я прежде говорил, оказались напрасными, он угасал…
        Я бы собственноручно разорвал этого Хереда на части у подножия тризного костра, но едва мне стало ясно, что и Рюрик, и сестра моя умерли от одного яда, я решил до поры до времени щадить убийцу и вызнать, чья рука готовила отраву. Кто годами вынашивал месть и осуществил её чужими руками…
        - Сочувствую вашему горю, - вымолвила Риона, оглядывая Силкисив и мужа. - Да сжалится всемогущий Господь над рабами своими, да примет он убиенных в царствие своё…
        - Рюрик, я в это верю, давно пирует в чертогах Всеотца! - возразил ей Олег. - Куда и зачем ты отправила своего монаха?
        - Он не слуга мне, он служит Господу нашему.
        Силкисив встала, решительная, грозная, она приблизилась к Рионе, та в испуге отшатнулась. Сколько в ней было силы, Рюриковна отвесила ей звонкую пощёчину.
        - Бей, бей! - воскликнула Риона, подставляя молодой сопернице другую щёку.
        Силкисив хотела последовать её предложению, но Олег перехватил заведённую уж для удара ладонь.
        - Скотт получил от княгини перстень, - лениво произнёс Гудмунд. - Её прислужница не только чужие разговоры подслушивать горазда, но и за хозяйкой подглядчица ещё та… Была. - А я и подумал, зачем святоше дорогой перстень. Неужто миряне всегда столь настойчивы в своих подношениях. Гадать тут нечего. Розмич отплывал в Белозеро, Риона же через монаха знак передавала. Думаю, что Полату.
        - Это не так! - зарделась Риона, гордо выпрямляя стан. - Я слышала, что у князя Полата молодая жена. И перстень тот дала я бедному кульдею, чтобы он расположил к себе белозёрскую княгиню, если вдруг в чужих землях ему понадобится помощь.
        Олег испытующе глянул на супругу, потом - на вторую.
        - Хорошо. Я слышал, что каждый молвил. И запомнил. Милых сердцу моему жён не держу боле, а к ужину все пожалуйте - не обессудьте, снова сюда.
        Риона вскинула подбородок и направилась к дверям, толкнула так, что чуть не пришибла безмолвного стража по ту сторону.
        Едва вышла, Олег обратился к брату:
        - Где прочие скотты? Надеюсь, обошлось без увечий?
        - Как ты и приказал, Одд. Ещё никто не сумел устоять перед чарами Браг и !^ [13] Но и наши головами страдают. Победить диких скоттов в застолье могут только столь же дикие русы. Хорошо Вельмуд ещё луну про то не узнает. Мертвецки пьяны с самого обеда - ей не удастся найти никого, даже если попытается.
        - Злые вы, ухожу я от вас, - в первый раз за долгое время улыбнулась Силкисив и поправила непокорный золотистый локон.
        - Это муженёк у тебя изверг, - отозвался Гудмунд. - А я так агнец божий в сравнении с ним.
        - Агнец? Греховодник! Как ты последний раз на племянницу посматривал?! - укорил брата Олег.
        - Я что-то пропустила? - заинтересовалась Силкисив, живо представив себе сводную сестру.
        - Как можно! Одд! Скажешь тоже! Я верен моей единственной Ингрид. Это ты у нас старый двоежёнец.
        - Молодой был. Дурак был. Но это дело поправимое, - усмехнулся Олег.
        …Когда женщины ушли и Гудмунд остался с братом один на один, он приблизился к неподвижно сидящему в кресле Олегу, сказал:
        - Для отбытия в Новград всё готово.
        - Значит, послезавтра поутру выходим, - отозвался Олег. - Ольвор с дочерью тут останется. Сторожить её Сьёльву поручу и город на него оставляю. К тому же вскоре из Вагрии ещё находники придут, тяжко им под тевтонами да франками - а Сьёльв лучше нашего с земляками договорится.
        - Волхва возьмём с собой?
        - Мизгиря-то? Надо взять. И Силкисив с Херраудом - им быть при тебе, мои лодки первыми двинутся. Инегельду с молодцами выступать немедля и нас на порогах встречать, - решил Олег.
        - Пороги как-никак десять вёрст! - проворчал Гудмунд.
        - Инегельд справится, да и людей с ним достаточно. Да и на что я приказал плоскодонки строить? Ветер нам будет, как всегда, попутный. Ты же знаешь. И берегом не так долог путь, когда десятый год туда-сюда… Все уж приспособились и наловчились. Меня иное тревожит.
        - Вельмуд с русью не подведёт?!
        - Нет, эта русь не продажная. Сделает всё по договору. А в Новгороде при Рюриковне сам Рулав был оставлен. Ему, как себе, доверяю.
        - Так что же тебя беспокоит? - спросил Гудмунд.
        - Не что, а кто… Потому и Силкисив, и сына с собою беру.
        На лице Гудмунда отразилось недоумение. Он сказал осторожно:
        - Но здесь они в большей безопасности.
        - Для пользы дела Херрауду, каким бы малым ни казался, надобно в Новгород явиться и при мне всюду быть. Я тебе позже о задумке поведаю.
        - Я своих не повезу, - уточнил Гудмунд.
        - Добро, но Ингрид сумеет о себе и детях позаботиться. И Сьёльв тут, защитит, если потребуется. Так и впрямь спокойнее будет.
        Недоумение Гудмунда росло, но расспрашивать или возражать мурманин не стал. Олег слишком часто оказывался зряч там, где другие слепы. И хитрости свои раньше времени раскрывать не привык, пусть бы и родному брату, хоть пытай его - всё равно не скажет.
        - Видение мне было на кургане, - пояснил Олег, как будто бы этим всё сказал. - Потому вперёд лучших людей шлю.
        - А скотты?
        Князь скривил губы, точно брат о гадости напомнил. Произнёс с неприязнью:
        - Куда бы их подальше?! Мало ли что в головы взбредёт. Кинутся княгиню защищать - все полягут по дури.
        Гудмунд не переставал удивляться. Всего день назад при упоминании скоттов в глазах Олега молнии вспыхивали, а теперь спокоен, как сытый волчара. Кривится и только.
        - Есть и у меня одна задумка на их счёт, - осторожно отозвался Гудмунд. - Разведали мы к северу острова - осваивать бы надо. Разрешишь?
        Олег махнул рукой, ответил с прежним равнодушием:
        - Поступай, как знаешь. Я твоему решению верю. Пусть хоть Аваллон отправятся искать… Тоже мысль, прими на вооружение!
        Гудмунд уже собирался уйти, но обернулся, вспомнив:
        - Одд! Как ты думаешь, добрался ли твой Розмич до Белозера?
        - Розмич-то? Он должен добраться. Об остальных не скажу. Печать Хель лежала на многих из тех, кто уходил вместе с ним! Я видел уже там, в Кореле, потому и отослал. Они смертники, но кто знает, вдруг каким-то чудом и обманут дщерь Локи в кои-то веки… - Олег снова прикрыл веки, словно бы пытался проникнуть сквозь мутную занавесь Времени.
        - А Розмич печатью не отмечен?
        Олег молчал долго, то ли слова подбирал, то ли отвечать не хотел за воспитанника.
        - Розмич особенный, его судьба не определена. С такими, как он, ничего до конца не ясно. Может, и погибнет, может, до преклонных лет доживёт. Чую, в свой срок махнёт рукой на все людские заботы и в волхвы подастся, а коли ошибаюсь, так наоборот - лучшим военачальником станет.
        - Ты шутишь? Разве так бывает, чтобы без судьбы? - произнёс Гудмунд осторожно.
        Губы Олега тронула едва заметная улыбка:
        - В жизни всякое бывает, брат.
        - А Полат? Как думаешь, он прибудет на сход?
        - Прилетит! - Олег уже не скрывал кривой улыбки.
        И сердце Гудмунда холодело, когда примечал её за старшим.
        - Впереди коня помчится! Сам себя плетью подстёгивать будет, лишь бы успеть.
        * * *
        Солнце ещё не выглянуло из-за кромки леса, а мир уже просветлел.
        Разом, будто повинуясь божественному приказу, очнулись ото сна птицы, и неуютная тишина сменилась многоголосым чириканьем. В траве завозились жуки, забегали деловитые муравьи. Невесомая бабочка покружила над капищем и порхнула к белому цветку клевера, тут же вернулась в небо - роса ещё не сошла, полакомиться нектаром не удалось.
        Освободившись от личин и шуб, Розмич с Ловчаном начали перетаскивать трупы. Волхв велел сложить их в противоположной от землянки стороне. Тут обнаружился ещё один камень, большой и плоский - почти как тот, что покоится у основания идола.
        Вепсы оказались не только низенькими, но и очень лёгкими. Мешок с репой и тот больше весит. Но брались за каждого мертвяка вдвоём, чтобы в крови не перепачкаться.
        Розмич ещё раз отметил белые рубахи - глупая одежда для ночной вылазки. Заметил также и чужие узоры. Вышивку, мало похожую на ту, что принята у словен. А вот лицом вепсы точь-в-точь ильмерцы, даже волос такой же - светлый.
        Когда несли мальчишку, воин невольно содрогнулся. И хотя у врага нет возраста, потому как любой, даже младенчик, может извернуться и причинить зло, совесть нет-нет, а кусала. Ведь юный совсем, поди и девку ни разу не целовал! А нецелованным умирать обиднее всего.
        Едва доволокли последнего, подскочил волхв. По нему и не скажешь, что ночью лихое творилось - стоит спокойный, будто крепостная стена в мирный год. И на трупы глядит, как хозяйка на обезглавленную в честь праздника курицу.
        - Семеро, - задумчиво пробормотал служитель. - Хорошее число. Божеское.
        Розмич и Ловчан удивлённо переглянулись. Впрочем, когда воины на поле брани раненых добивают или рассказывают в корчме, каково это вражескую печень голой рукой вырвать, на них тоже косятся. У каждого ремесла свои причуды.
        - Теперь камушек отодвинуть надобно, - сообщил волхв.
        В этот раз дружинники переглядывались в открытую, после вытаращились на старика.
        - Разве у вас так не делают? - в свою очередь удивился тот.
        - Как? - в один голос спросили воины.
        Старик глянул хмуро, но, видимо, решил, что лучше один раз показать, чем разглагольствовать.
        - Вот этот камушек, - повторил он. - Сдвиньте-ка.
        Воины подчинились, хотя не верилось, что эту махину и впрямь передвинуть можно. Но камень поддался, и довольно легко.
        Ловчан первым глянул под ноги, едва не уронил ношу. В памяти начали всплывать давно забытые события - он уже видел подобное, в далёком-далёком детстве, ещё до того, как в отроки попал.
        Да и Розмич, судя по лицу, вспомнил.
        - Редкий обряд, - вслух заключил он.
        Волхв только плечами пожал.
        Под камнем обнаружился колодец. Сложно сказать, как давно вырыт, но чутьё подсказывало - соорудили его те же люди, которые превратили древнее дерево в издолб. И кто знает, может, под тем, вторым камнем тоже сокрыта дыра, но другая… для более важных подношений.
        В отличие от обычных колодцев, этот шел под уклон. Строители внимательно следили, чтобы дно не достигло текучих вод, иначе всю лесную округу потравить можно. Впрочем, если когда-то там и была вода, подстилка из костей давно её закрыла.
        Старик встал на колени, заглянул внутрь и недовольно крякнул.
        - Не поместятся? - поинтересовался Ловчан.
        - Поме?стим, - деловито отозвался волхв.
        Он ушёл и почти сразу вернулся, неся в руках длинный прочный шест. Поняв, для чего служителю капища понадобилась палка, бывалые воины дрогнули.
        Старик просунул дрын в колодец, принялся долбить, будто пестом в ступе. Тут же вспотел, потому как силёнок явно не хватало.
        Неожиданно для самого себя Розмич перехватил деревяшку, сказал:
        - Лучше я.
        Внутри колодца негромко хрустело, дрын с каждым разом погружался всё глубже. Правда, натыкался он не только на кости. Куда чаще упирался в мягкое, но слишком податливое для тела похороненного недавно. Из ямы веяло гнилью. До того смрадной, что желудок Розмича едва не выворачивался наизнанку.
        Когда дружинник вытащил пест из страшной ступы, даже невозмутимого волхва раскорячило. Отскочив на добрую сажень и хватая ртом воздух, старик начал объяснять:
        - Двое! Год назад приходили! Еле спасся! Вот, стало быть, ещё не истлели!
        Тут уж Ловчан не выдержал, вступился:
        - Нынешних просто так бросать или ты слова какие скажешь?
        - Скажу! Скажу! - заверил старик. А увидав лицо дружинника, добавил торопливо: - Но после! Бросай пока так!
        Даже когда водрузили камень на место, смрад не рассосался, словно бы лес не спешил принимать человечью смерть на себя. Ловчану и Розмичу казалось - запах пропитал насквозь, намертво въелся в кожу. Оба не могли надышаться, обоим мечталось окунуться в любую другую вонь, только бы избавиться от этой.
        К тому ж последний труп не помещался, ноги выпирали, хотя пробовали и так, и эдак.
        - Ты уж как-нибудь сам, - пробормотал Ловчан, заметив в руках волхва топор.
        - Брезгуешь? - ухмыльнулся тот. - А ну, поберегись!
        В четыре умелых удара старик перерубил мертвецу колени.
        Теперь жертвенный колодец напоминал кадушку с грибами - лежат плотно, битком забит - под самую крышечку.
        Волхв окинул обрядовое место придирчивым взглядом и заключил:
        - Ну, теперь и позавтракать можно.
        От еды дружинники отказались. Да и в землянку спускаться не стали.
        Старик понимающе хмыкнул и предложил расположиться на самой поляне. С резвостью мальчишки домчался до своего жилища, вернулся ещё быстрей - словно глиняная бутыль жгла руки.
        Ловчан опознал вчерашний подарок, глянул на волхва с благодарностью. Розмич тоже узнал и усмехнулся - лучшего случая употребить это вино вообразить невозможно.
        Питьё оказалось багряно-красным и терпким. Не будь рядом волхва, Ловчан сказал бы, что это шутка богов. А так - пришлось прикусить язык и наслаждаться молча.
        Тишину нарушил волхв. Он довольно отёр губы рукавом, глянул на выкатившийся блин солнца и сказал со вздохом:
        - Со временем всё забывается. И боль, и радость… и обряды. Вот вы жертвенный колодец не сразу опознали, хотя не так давно, в пору моей юности, каждый словен знал и умел требу эту навьим богам подносить. Что же теперь?
        Старец замолчал, а Ловчан подтолкнул. Не столько из любопытства, сколько из уважения к старости. Ей ведь зачастую ничего не нужно, лишь выговориться.
        - Что «теперь»?
        - Измельчали словены. Растеряли злость, позабыли отвагу… И требы всё чаще петухами да козлятами кладут, не врагами - нет! Скоро совсем обмягчают, будут бескровно - хлебами да медами.
        - И чего в этом дурного?
        - Чего-чего… - волхв даже нахохлился. - Думаешь, бог войны тоже одним только хлебом наестся? Впрочем, не об этом… Ведь что, если поразмыслить, происходит?
        - Мельчаем и мягчаем, - повторил Ловчан не без хитринки.
        Зато старик был серьёзен, как секач, ведущий подсвинков на водопой.
        - Не о том смеёшься, воин. В прежние времена при каждом капище жертвенный колодец строили. И врагов пойманных в ту яму бросали. Почему, думаешь, колодец этот с водой подземной соприкасаться не должен?
        - Чтоб остальную воду не потравить, - отозвался Ловчан.
        - И это тоже, - кивнул волхв. - Но главное в другом. По этой воде душа врага в Иной мир уйти может. А ежели нет воды, то душа тут, в колодце, останется. А что это означает? - ответа дружинника старик не ждал, сказал сам: - Значит, враг заново на свет Этот не народится. И коли не станут враги рождаться, некому будет земли наши разорять. Ну а ныне что словенский люд творит?
        - Что? - подал голос Розмич.
        - Просто так сечёт. А тела либо в землю закапывает, либо сжигает, либо вон… воронам на пир оставляет. И мало кто задумывается, что тем самым помогаем чужому племени! Пройдёт пара годков, и этот супостат как ни в чём не бывало обратно на Этот свет вернётся. А через десятка два с мечом к нам придёт.
        - Ну… - протянул Ловчан, глаза блеснули озорством. - Тебе, дед, с кульдеем нашим поговорить надобно. Вы быстро общий язык найдёте.
        - Кто таков? - оживился волхв.
        Ловчан прыснул в кулак, а Розмич осуждающе покачал головой:
        - Не слушай его, волхв. Глупости говорит.
        - И всё-таки кто таков этот кульдей? - настаивал старик.
        Розмич ответил нехотя. После случая на Онеге, когда ромейку пришлось за борт кинуть, рыжебородый Ултен весь мозг съел. Лучше бы песни свои кульдейские, про котов с монахами, пел… или молился. А по-волховски выходит, что пролив кровь гречанки в воду, ей как бы новую жизнь пообещали, вдруг - свободную и счастливую?
        - Скотт из свиты Рионы, жены князя Олега. Он священник. Только не нашим богам поклоняется и не скоттским. У него тот же бог, что у ромеев.
        - Распятый? Слышал, слышал… - старик усмехнулся, глянул на Ловчана с укоризной. «Вот ведь человек! С виду вовсе не тупой дружинник, - прикинул волхв, - а такую пакость затевал! С жрецом христьянским свести!»
        - Христьяне вообще ничего в жизни не смыслят, - молвил он затем. - Говорят, всех врагов прощать нужно. От того и погибнут, помяните моё слово!
        - Ултен по-другому думает. Уверяет, что рано или поздно весь мир новому богу поклонится. И словены тоже. Потому что этот бог всех без разбора любит. И женщин, и мужчин, и ромея, и хазарина.
        Теперь старик и на Розмича глядел с подозрением. Но так и не понял, шутит воин или говорит всерьёз.
        - Если словены Христу поклонятся - вымрут. И без того податливей хлебного мякиша стали. Куда ж дальше?
        - По-твоему, прощать глупо?
        Волхв насупился, обхватил руками плечи, будто под ярким солнцем холодней, чем во льдах. Сказал с великой неохотой:
        - Обряды забывать - вот что глупо.
        - Так ты поэтому в такую глушь забрался?
        - Нет. - Голос старика прозвучал спокойно, но было в нём нечто особенное. Как показалось Розмичу - запредельное.
        Глава 7
        День выдался ясным. Солнце, хоть и взобралось на небосвод недавно, палило. Будто лето и не собирается покидать эти земли, будто осень не осыпала позолотой редкие лиственные дерева.
        Птицы уже не просто щебетали - голосили вовсю. Удивительно, но в Алоди или в других краях Розмич не замечал за птахами подобного буйства. Здесь же, близ белозёрского капища, сплошной птичий базар.
        Зато Ловчану этот шум, как бывалому мореходу качка - дружинника разморило. И спал он крепко и, похоже, давно.
        - Это капище с незапамятных времён стоит, - вновь заговорил волхв. - Даже не знаем, кто заложил и освятил. И с тех самых пор моя семья за местом сим присматривает. Я старший в своём роду, оттого и пришёл сюда. Прежде дед обряды творил, ещё раньше - прадед. Теперь вот… мне поручено. В белозёрском посаде семья осталась, грустно вдали от них, но что поделать?
        - Вот как? А я думал, волхвами только неженатые становятся, - искренне удивился Розмич.
        - Скажешь тоже! Неженатым - вон, даже репой гнилой торговать не доверят. Человек только тогда человек, когда делом доказал. Семью обрёл, детей и внуков народил. Жизнь повидал - всего хлебнул. Это только у христьян, слышал, малолетки враз жрецами становятся, от мира затворяются уже в юности - за крепкими стенами… А на бога нашего глянь, - указал он кривым перстом на чёрный издолб. - Думаешь, богатства, которыми Велес заведует, только в горностаевых шкурках меряются? Или, по-твоему, Велес бабы в руках не держал? Держал! И не одну, и ещё как держал! Так что ни разу не женатым в волхвы путь заказан.
        - А что с вепсами, то бишь весью, не поделил?
        Старик прищурил глаз, чем живо напомнил Розмичу другого, мурманского Велеса. Одноглазый бог князя Олега плутоват, вот и служитель капища, судя по всему, не так прост.
        - Война у нас, - неожиданно серьёзно изрёк тот. - Четвёртый год. Или пятый… Не даёт покоя это отродье.
        - Почему?
        - Не любы мы. И боги наши. И обряды. Чужие мы им, а они - нам.
        Дружинник покосился на распластанный, как гигантский блин, тёмный камень, точно скрывающий вход в самую навь, поёжился. Собеседник перехватил взгляд, тут же пояснил:
        - Не в этом дело. Они и другие капища разоряют. И обряды, даже самые мирные, испортить норовят. Вообще словен с Белозера всячески выживают.
        - С нашей земли нас же гнать?
        - А! Вот тут самая соль! Возомнили, дескать, не наша земля. Дескать, пришлые мы.
        - Как так? Все знают, Словеново племя в Белозере чуть ли не с самого сотворения мира живёт!
        - Ну, про сотворение ты загнул, а в том, что невесть как давно - правда. Ещё древний скифский ксай Словен, именем которого всё племя наше прозвано, жив был. Веками в Белом озере рыбу удим. Вот только весь упёрлась рогами, бает, мол, они первее нас народились.
        - Тьфу ты! Срань какая!
        - Вот и я про то же. Поначалу только говорили, теперь капища разоряют. Ты много святилищ близ Белозера видел?
        - Я всего два дня, как приехал, - потупился Розмич.
        - А не ищи! Всё равно не найдёшь. Это - самое ближнее. Остальные - всё, поруганы и порублены.
        От такой новости дружинник захлебнулся воздухом.
        - Не может быть! - выпалил он.
        - Ну раз не веришь, тогда проверяй. - Выглядел старик совсем равнодушно. Видать, не врал. - А я покамест отбиваюсь. Видишь, как исхитриться пришлось? В личине и шубе денно и нощно хожу. Чуть что - сразу зверем прикидываюсь. Зверей они поболе людей боятся. Сыны мои изредка приходят, тоже шкуры примеряют. Правда, до сего дня только двоих порешить пришлось. Вовремя вы ко мне заглянули, вовремя…
        - Да уж… - согласился Розмич.
        И ужаснулся: а если бы сватовство не расстроилось? Если бы душа чуть меньше болела? Ведь не пришёл бы сюда! Какой дружинник променяет весёлый пир в общинной избе на моление богу?
        - Я бы, конечно, удрал, - продолжал рассуждать старик. - А вот издолб мой бегать не умеет… Корнями он в этот лес врос.
        - Но ведь они… глупые! Значит, одолеть - пара пустяков!
        - Это почему же глупые?
        - Ну а как назвать человека, который под покровом тьмы схорониться вздумал, а сам в белую рубаху обрядился?
        - Ха! Да это не просто так! Они ж меня колдуном мнят, а место сие - чёрным. Очищать шли, вот и вырядились. Вроде как они - светлым служат. Вроде бы платье белое от злых духов лесных хранит. Видел, и знаки у них вышиты особенные? Не деревенские они. Тот, кто посылал их, и богам нашим, и словенам завидует - извести хочет всеми силами. И волшебными, ведаю.
        - Всё равно глупые. Любой умысел, если делу вредит, - глупость.
        - Ну… тебе, конечно, видней.
        Разговор с волхвом распалил не на шутку. Розмич даже не заметил, как допил вино и принялся отщипывать от принесённой стариком булки. Желудок, хоть и помнил недавний обряд, не противился.
        Словен всё пытался подобрать слова и доводы, найти хоть одно разумное объяснение.
        - Значит, гнева богов вепсы не боятся? - спросил он.
        Волхв рассмеялся. Только веселье было ненастоящим, горьким:
        - Да им наши боги, что тебе ромейский Христос! - И, заметив ошарашенный взгляд воина, добавил: - Ты погоди, ещё немного, и врать начнут, будто мы своих богов выдумали. Или, что вернее, украли.
        - Как украли? У кого?
        - У них же, у веси - вепсов. Ну, или ещё у какой чуди. Одна зараза.
        - Но ведь имена… - начал было Розмич.
        - Переиначили, - волхв пожал плечами и отстранился, уставившись на небо.
        В небесной синеве как раз проплывал утиный клин. Толстые, откормленные птицы летели низко. Даже не приглядываясь, видно - отожрались за лето так, что еле крыльями шевелят.
        - А князь? - не унимался дружинник.
        - Что князь?
        - Князь! Он ведь Рюриков сын! Пожаловаться, объяснить! Челом бить…
        - Объяснишь ему, как же… Жёнку его видел? Вепсянская душа. Она ему в уши так заливает, как ни одна словенка не сможет. У словенки просто совести не хватит так мужиком крутить.
        - Но Полат…
        - Полат… Слабенький он, Полат твой. И верит кому ни попадя. До него хоть как-то жили. Мирно жили, надо сказать, это ж самое пограничье Славии - если обиды и были, терпели. А Сивар-варяг явился - мы уж духом воспряли, порядок наведёт, да погиб сей князь, недолго правил… Вот тогда-то белозёрская весь вконец обнаглела. При Полате окажешься - приглядись: сколько бояр вепсянских, сколько словенских. То-то же!
        - Мда… Невесело живёте, - заключил Розмич. От расстройства пнул безмятежно сопящего Ловчана в бок.
        Соратник подскочил, словно ужаленный, завертел головой.
        - А? Чего? Уснул?
        - Ага. И проспал.
        - Чего проспал? Кого проспал?
        - Тут вепсянки приходили, - обронил Розмич небрежно. И когда глаза Ловчана стали поболе блюдец, добавил: - Все, как одна, голые. Глянули на твою сонную морду, плюнули и ушли.
        - Да ну тебя! - взвился Ловчан.
        - Возвращаться пора! - сказал Розмич в тон. - Не то, чего доброго, без нас в Новгород уйдут.
        Волхв вдруг насупился, запыхтел потревоженным ежом. Взгляд его поплыл, придавая лицу пугающие черты. Да и голос прозвучал недобро:
        - Не надо. Обождите в Белозеро возвращаться.
        - Это почему? - нахмурился Ловчан. - Снова гостей из веси учуял?
        Служитель капища замотал головой, будто конь, нюхнувший заморского перца. Повторил куда суровей прежнего:
        - Не ходите. Я вам приют дам. И кормить стану.
        Подобного поворота дружинники не ждали. Ловчан немедля поднялся на ноги, низко поклонился старику:
        - За хлеб и всё прочее благодарствуем, но раз новых гостей не предвидится, восвояси пойдём.
        Розмич Ловчана поддержал, хотя самому покидать мрачное святилище не хотелось. Несмотря на все события и трупную вонь, что по-прежнему щекотала нос.
        - Нам и впрямь пора. В Белозере вверенные мне дружинники остались. Да и с князем Полатом объясниться надобно. Он ведь сватом моим был, а я сорвался, ушёл куда глаза глядели. Стало быть, подвёл князя.
        Он тоже поклонился старику и уговоры, которыми не пойми с чего разразился волхв, слушать не стал.
        «Погуляли по окрестностям, и будет», - мысленно заключил он.
        И всё-таки, когда протискивались через дыру, прорубленную в колючей изгороди, обернулся. Волхв застыл столбом, а поймав прощальный взгляд Розмича, встрепенулся, спешно начертил в воздухе обережный знак. На сердце дружинника стало много легче - ежели старик благословил, значит, зла не держит.
        А вот Ловчан спокойствия друга не разделял… Едва удалились от капища на приличное расстояние, пристал:
        - Нет, ну ты видал? Вот стручок сушеный!
        - Чего шумишь? - нахмурился Розмич.
        - Дед этот! С чего он нас остаться уговаривал, а?
        Ответа не нашлось. Вернее, глядя на возмущение друга, решил оставить суждение при себе.
        - Да он же и в самом деле колдун! - продолжал кипятиться Ловчан. - Поди, травануть нас хотел!
        Розмич старался быть серьёзным, но улыбки таки не сдержал.
        - Зачем? Куда нас, потравленных, девать? Колодец-то того - полней не бывает.
        - У… - протянул собеседник, сделал страшные глаза. Не издевался, ему действительно не до смеха было. - Потрава потраве рознь! Говаривают, есть такие зелья, которые живого человека воли лишают. Коли таковым опоить, что хочешь приказывать можно.
        - И чё?
        - Да ничё! Опоил бы, в личины обрядил и капище сторожить заставил! Неужто не ясно?
        - Ох, тебе бы не в дружинники, в бахари^ [14] податься! - не выдержал Розмич.
        Ловчан сплюнул под ноги и вконец разобиделся. Но долго молчать всё равно не смог.
        - Как по-твоему, сказанное о мертвецах - правда?
        - Кто ж его знает?
        - А то, что требы всё чаще курями и козлами приносим?
        - А вот это, думаю, правильней, - отозвался Розмич. - Сам знаешь: человека порубить - раз плюнуть, а вот обратно - поди собери! Да и вряд ли боги мясцо людское жалуют, козлятина повкуснее будет. Вот и одноглазый отец битв, коему мурманы кровь на поле брани проливают, - так он не ест вовсе, только вино пьёт…
        Обратный путь показался Ловчану много короче. Солнце всего на ладонь сдвинулось, а лес уже кончился. За широким лугом виднелись дворы белозёрского посада, чуть дальше чернел не слишком внушительный частокол. Над гладью Белого озера носились неугомонные чайки, распугивая мерзкими криками не только рыбу, но, казалось, и самих рыбаков.
        Всё-таки красотой город не блистал. И завидев его снова, Ловчан тоскливо присвистнул.
        - Мне тоже не по себе, - признался Розмич. - Скорей бы в Новгород уйти.
        - А лучше в Алодь, - откликнулся Ловчан. - К родичам.
        - Это кому как. Я своих много годов не видел. Живы ли?
        - Да, плохо человеку без родных, - вздохнул Ловчан. - Даже седьмая вода на киселе, а всё одно ближе, чем вот ента самая чудь белозёрская, - вторил он мыслям Розмича.
        * * *
        Всем хорошо терпкое заморское вино, да только горло страсть как сушит. Особенно когда выпито немного. Вот если под завязку залиться, тогда что жажда, что голод - всё до собачьего хвоста. Даже море, если верить людям бывалым, по колено становится. Правда, до поры. Пока трезвость не наступит.
        Единственная глиняная бутыль, распитая на капище, сыграла с дружинниками злую шутку - пока добрались до первых дворов белозёрского посада, едва от жажды не померли. Зато почти сразу обнаружился колодец, увидав который, Ловчан нервно сглотнул - слишком ярки воспоминания о другом, «за камышком». Розмич же, ничуть не смущаясь, обратился к немолодой женщине, лихо тащившей из колодца ведро.
        До оклика хозяйка мужчин не замечала. А увидав - вскрикнула, замахала руками. В торопливых жестах с трудом угадывались обережные знаки, словно встали перед ней не дружинники, а кровавые упыри. Розмич даже обернулся - может, за спиной и вправду лихо какое прячется? Всё-таки не с простой прогулки вернулись.
        Пока оглядывался, белозёрка бросила ведро и дала дёру. Колодезная вода выплеснулась, растеклась по утоптанной земле.
        Поднял бадейку, с грустью заглянул внутрь - пусто. Всё до последней капли вытекло.
        - Ну что за народ такой?
        - Ты сейчас об ком? - отозвался Ловчан. - О бабах? Или о белозёрцах?
        - А… - махнул рукой Розмич. - Без разницы.
        Осторожно спустил ведро в колодец, прислушался к тихому всплеску и взялся за верёвку. Ловчан взирал на усилия друга, приподняв бровь.
        - Хоть бы журавель поставили, - ворчал тот, подтягивая скользкую от воды верёвку. - Так ведь и надорваться в два счёта, и спину потянуть… Я бы свою жену к такому колодцу не пустил.
        - Кстати, о женах. Чего эта бабёнка так от нас улепётывала?
        - Морду твою увидела, вот и струхнула, - расплылся в улыбке Розмич.
        Ловчан не обиделся, наоборот, повеселел: если друг шутки шутит, значит, любовная хворь отпускает. Ещё немного, и прежним станет. Задорным и бесшабашным.
        Всё-таки не зря на капище побывали. И вепсам хоть поклон вешай за то, что Розмича встряхнули. Для мужчины, особливо воина, драка - лучшее лекарство. От всех недугов помогает, окромя поноса.
        Когда же увидал, как Розмич опрокинул в глотку чуть ли не половину ведра, повеселел окончательно. Сам пил не так лихо, зато и расплескал меньше.
        Что ни говори, а словенская вода куда лучше заморских вин! Пусть не пьянит, зато и горло не дерёт. И на бессмысленные подвиги опосля неё не тянет.
        Ловчан уже пристроил ведро на край колодца, чтобы трусливая хозяйка, вернувшись, не искала, как впереди показался дозор.
        Воеводу Дербыша опознали сразу. Идёт впереди дружинников, потрясает брюшко?м да руками размахивает. И морда зверская - это, даже не приглядываясь, видно. Воины его немногим лучше - хлипкие какие-то и пылью припорошенные.
        Розмич с Ловчаном, не сговариваясь, подтянулись. Расправили и без того широкие плечи, подбородки задрали. Нелюбовь белозёрских к алодьским - штука уже известная, хоть и не совсем понятная. Но посланников Олега ныне сам князь Полат принимает, так что Дербыша опасаться не нужно. Позадирается и отвянет.
        Только одно насторожило - за отрядом семенила та самая хозяйка, что побрезговала напоить водой. Неужто наврала, будто обидели?
        Алодьские дружинники переглянулись и невозмутимо двинулись навстречу.
        - И где вы прятались? - прогремел воевода, когда расстояние между ними сократилось до пяти шагов.
        Розмич сцепил зубы - он уже слышал этот тон при первой, не слишком приятной встрече. Только в тот раз дружинник был обременён обязательством перед Олегом, теперь причин сдерживаться не нашлось.
        - Ты, Дербыш, напраслину не возводи! Либо говори ясно, либо с дороги отодвинься.
        - Ха! - воскликнул белозёрский воевода. - Каков! Вы только поглядите! Совсем стыд потерял!
        - Мне, Дербыш, стыдиться нечего.
        - Ну конечно! - издевательски протянул тот. И рявкнул на весь посад: - Оружие сдать! Обоим!
        - Это всё, о чём мечтаешь? - оскалился Розмич.
        За воеводу ответили дружинники. По едва заметному знаку предводителя двинулись вперёд, окружая.
        Розмич с Ловчаном оказались много быстрей. Одним отлаженным движеньем встали спина к спине и изготовились к схватке. Оружия пока не обнажили, но ладони уже грели рукояти мечей. Достаточно мига, и хищное железо вырвется на свободу.
        Дербыша сопровождала дюжина. Розмич ещё в начале разговора присмотрелся и отметил: словен всего двое, остальные - из веси. Светловолосые, скуластые, низенькие. И в большинстве своём юные.
        Драться с такими - себя не уважать. Всё равно что матёрый волк против своры щенят выйдет. Их бы кулаками, а лучше распаренной хворостиной пониже спины. Да только где эту хворостину взять?
        Люди Дербыша вынимать оружие тоже не спешили, заметно нервничали. Но глядели неожиданно зло, обвиняюще.
        - Сдайте оружие, - повторил воевода. - Иначе в город, как разбойников, в колодках поведут.
        - У самого руки отсохнут, прежде чем нас нарядишь, - огрызнулся Розмич и подумал: «Эх, сейчас бы рвануться вперёд, сбить бы негодяя с ног, вырвать бы кадык… а там!»
        Воевода, словно бы угадав это желание, оскалился в ответ, но приказа укоротить алодьским языки не отдал. Так и стояли: Розмич с Ловчаном, спина к спине, и белозёрский «молодняк» опасным кругом.
        На шум начал сбегаться народ. Бабы громко ахали, мужики подбадривали подручных Дербыша, дети выкрикивали глупости.
        - Что всё-таки происходит? - шепнул Ловчан. - Прямо чудеса в решете! Дыр много, а выскочить некуда.
        Под пристальным взглядом толпы чувствовал он себя крайне глупо. Нервы сдавали.
        - Про это, поди, только Чернобог знает, - рыкнул Розмич. - Дайте дорогу или бейтесь!
        Пачкать меч о белозёрских сосунков по-прежнему не хотелось. Оружие подобного унижения не простит. Да и князь Олег, прознав, по голове не погладит. Однако стоять вот так до скончания века тоже не шибко весело.
        Помощь подоспела откуда не ждали.
        Осыпая людей малопонятными словесами, через толпу зевак прорвался кульдей. Лицо решительное, брови сдвинуты, в глазах молнии. Увидав рыжебородого священника в таком настроении, Ловчан невольно улыбнулся. А когда заметил в руках Ултена увесистый посох, едва не заржал.
        Белозёрцы причину веселья не поняли, насупились и потянули из ножен мечи.
        - А ну стоять! - прокричал кульдей, ломанулся к опасному кругу, как лось на призывное мычание самки.
        - Не на… - только и успел прохрипеть Розмич.
        Один из молоденьких вояк не выдержал напряжения, обнажил оружие и попытался оттеснить посмевшего вмешаться скотта.
        Тот заметил опасность вовремя - отбил лезвие посохом и тут же огрел нерадивого дружинника по голове. И началось…
        Палка в руках кульдея закрутилась почище крыльев ветряной мельницы. Розмич с Ловчаном оставили мысли о сече и ринулись в драку по-простому, вооружившись только кулаками. Четверо белозёрских не постеснялись вытащить мечи, но рубить безоружных не посмели, за что и поплатились. Одного сбил удар в челюсть, второй согнулся от удара головой в живот. Третьего, как кутёнка, схватили за шиворот и отшвырнули подальше. Четвёртый же познакомился с кульдеевым посохом и рухнул как подкошенный.
        Как раскидывали остальных, мало кто помнил. Но к вечеру половина белозёрских мальчишек обзавелась шестами, а один даже голову в печку сунул, чтобы стать похожим на Ултена. Кулаками помахивали менее охотно, чаще пытались хватать за грудки или опрокидывать соперника подножкой. Ещё пробовали рычать и выкрикивать ругательства, но осторожно, чтоб родители не услышали.
        О том, что вместо битвы случился мордобой, не пожалел, кажется, никто. Даже опозоренные белозёрские дружинники втайне благодарили богов за ниспосланную милость…
        В город вошли при оружии. И, как выражался старый воевода Сигурд, «с боевым усилением». Правда, кульдей чуть прихрамывал - кто-то всё-таки ухитрился достать воинствующего священника.
        Куда отправиться - не рассуждали. Судя по тому, что Дербыш исчез задолго до окончания драки, князь Полат уже предупреждён. Стало быть, ждёт.
        Розмич мысленно проклинал Белозеро и в который раз удивлялся заведённым тут порядкам. В землях, подвластных Олегу или Велмуду, так даже с врагами не поступают, а с посланцами другого владыки тем более. И воевод, способных бросить свой отряд в разгар драки, прежде не видывал.
        Общее мнение озвучил Ловчан:
        - Чудно?!
        - Да уж, - поддержал Розмич. - Нашим рассказать - не поверят.
        - А может, они тут грибы какие особенные жрут?
        - Может, и грибы, - согласился он с Ловчаном. - Только легче от этого не становится.
        Несмотря на внушительную победу, радости у Розмича не было. А когда подошли к княжьему двору, злость сменилась нешуточным беспокойством. Он бросил взгляд в сторону дружинного дома, где расположились вверенные ему воины, и сердце заныло по-настоящему. Он даже решил отложить встречу с Полатом, но едва сделал шаг в сторону воинского жилища, на крыльцо княжеского терема выкатился отрок. Проорал:
        - Эй, алодчане! Князь к себе требует!
        - И этот… требует, - прошипел Ловчан. - Вот же ж… Белозеро!
        - Случилось что-то, чего не знаем, - сказал Розмич шепотом. - Ловчан, будь наготове. Ултен, иди к себе. Наши неприятности тебя не касаются.
        - Я с вами, - голос кульдея прозвучал до того твёрдо, что стало ясно: гони хоть пинками, всё равно увяжется следом.
        - Зачем тебе это, Ултен?
        Рыжебородый поджал губы, ответил предельно серьёзно:
        - Вы - мои друзья. А скотты друзей не бросают.
        Розмич с великим трудом подавил усмешку. Подумал:
        «Вот ведь… христьянское всепрощение. Сам едва за борт по нашей милости не полетел, а всё друзьями считает…»
        Мгновенье спустя стало до того стыдно, что даже челюсти свело. И Розмич понял: за одни эти слова готов простить кульдею не только инакость, но и бесконечную глупость его проповедей.
        - Держись позади, - велел дружинник. - И на рожон не лезь.
        Ултен коротко кивнул и поспешил за дружинниками.
        Глава 8
        В княжьем тереме царила необычная тишина. Встреченные по дороге прислужники на алодьских старались не смотреть, а отрок, провожавший к Полату, шел быстро, не оборачивался. Сам князь встретил таким взглядом, по сравнению с которым прямой удар в сердце - крошечная шалость.
        Полат сидел в резном кресле. Величественный, злой. Кудри спадают на плечи, подчёркивают худобу лица, борода чуть топорщится. Щёки горят огнём, глаза горят почище молний. Ворот алой рубахи расстёгнут, будто князь одевался в спешке. Пальцы блестят перстнями, способными пробудить алчность даже в монахе-отшельнике.
        По правую руку от него надменно морщит нос белозёрский воевода. На лице ни следа сожаления, словно не он, а кто-то другой бросил своих людей посреди схватки.
        Увидав Дербыша, Розмич вскипел. Но всё-таки сумел отвесить положенный поклон князю и прикусить язык, дожидаясь его слов. Ловчан оказался менее сдержан - зубами скрежетал до того громко, что в самом Новгороде поди услышали. Зато Ултен проявлял истинное смирение христианина - был неотличим от статуи.
        Полат молчал долго. В какой-то миг показалось - не заговорит вообще.
        - Как это понимать? - дрожащим от ярости голосом спросил он. - Я оказал вашему посольству доверие и почёт, а вы? Чем отплатили? Или в словенских землях обычаи переменились? Или в дружине зятя моего^ [15] так принято?
        - Прости, княже, - с поклоном отозвался Розмич. - Не разумею. Чем мы провинились?
        Полат даже привстал. Справившись с новым приступом ярости, воскликнул:
        - Совсем стыд потеряли?! Почто на Жедана и его людей напали? Почто жизни у четверых моих дружинников отняли?
        У Розмича похолодело внутри, по лицу прошла судорога.
        - Прости, княже, но слов твоих по-прежнему не разумею. Ничего дурного во владеньях твоих не совершали.
        Сказал, а сам обмер. Их с Ловчаном сутки в городе не было, а другие в Белозере оставались. Но могли ли натворить то, о чём Полат толкует?
        Вихруша - молод и горяч. Обычно от таких чего угодно ожидаешь. Вот только за три года в дружине Вихруша ни разу не сглупил. В потешных поединках он, конечно, выделывался, горячился, как необъезженный скакун. И в обычных драках ярился больше положенного. Но ведь на то и дана удаль! Просто так, без причин, кулаками никогда не махал. Мечом - и подавно.
        Милята на пару лет старше самого Розмича. Он в Олеговом воинстве самый спокойный.
        Однажды, на Осенинах, к Миляте пьяный селянин пристал. Мужичок подраться хотел, доказать, что простой человек ни в чём княжеским воинам не уступает. Да только ноги у задиры заплетались больше, чем язык, и дружинник отказался.
        Он не вышел на драку даже после того, как пьяница начал хохотать и поносить срамными словами не только Миляту, но и его родню. А когда мужичок попытался наскочить и ударить - просто отодвинул в сторону. Через два дня селянин явился к дружинному дому и перед всем воинством у Миляты прощенья просил, слезами умывался.
        Губай - вообще добряк. Или лентяй - тут кто как думает. Этот не то что кулак, мизинец лишний раз не поднимет! Ему охотнее всего поручают отроков, ибо там, где другой осерчает и за хворостину схватится, этот даже не прикрикнет.
        Нет, не могли дружинники «набедить». Скорей уж море целиком на берег выползет, чем эта троица смертельное неуважение выкажет! Тем более Жедану - попутчику, с которым один хлеб ели! Или князю - родичу самого Олега.
        - Не веришь, - усмехнулся Полат горько.
        - Не верю, - подтвердил Розмич. - Это ошибка. Или навет.
        При последних словах открыто глянул на Дербыша. Воевода старательно хмурился, но лицедей из него оказался до того неважнецкий, что даже неискушенный во лжи Розмич поморщился.
        - Навет, говоришь… - скривился князь. - Что ж, давай расспросим очевидца. Дербыш, позови Жедана. И племянница его пусть войдёт.
        В боковую дверь, в которую при прошлой встрече входил князь, ввалился Жедан. Всклокоченный, с красным, будто спелая свёкла, лицом.
        Увидав Розмича и Ловчана, купец потупился и наотрез отказался подойти ближе.
        Следом появилась Затея. Девица не сдерживала слёз, всхлипывала и утирала нос рукавом. Судя по тому, как распухли глаза, плакала купеческая племянница не один час.
        Полат не дал опомниться, спросил:
        - Узна ё шь?
        - Узнаю, - отозвался Розмич.
        Князь перевёл взгляд на купца, сказал гораздо мягче:
        - Жедан, расскажи, как дело было. И не бойся. Обидеть тебя никто не посмеет.
        Купец покраснел ещё гуще, хоть это казалось невозможным, стал багровее багряного. Когда заговорил, в голосе и следа привычного добродушия не было. Слова получались рваными от распирающих грудь рыданий.
        - Всё случилось ночью. Мы уже спать легли, двери на засовы позакрывали, лучины погасили. И вдруг слышу - стучат. Не просто так, а настойчиво, едва двери не сшибают. Я решил - беда какая стряслась, побежал открывать. Ну и свояк, Златан, со мной.
        К двери подошли, а Златан возьми да спроси: кто пришёл? Ему отвечают невпопад, а я слышу - голоса-то знакомые. Вихрушу с Милятом признал. Отворили, значит… А как своим, с которыми от самой Алоди прошли, не открыть?
        И тут они ка-ак набросились! Златана Вихруша за грудки схватил, к стенке прижал. Меня Губай - хвать за волосы, а к горлу нож подставляет. Рты открывают, что-то говорят, а по сеням винный дух так и разносится, так и смердит! И глаза у всех бешеные, будто вино то мухоморами закусывали! - На последних словах купец не удержался: всхлипнул и прикрыл глаза ладонью. Затея завыла.
        Видя такое дело, Розмич, не раздумывая, шагнул к ней. Но девица отскочила, как от чумного, заголосила громче.
        - Стой где стоишь! - рявкнул Дербыш, загородил девушку собой.
        Розмич действительно отступил, мысленно проклиная и себя, и воеводу.
        А Жедан, чуть отдышавшись, продолжил:
        - Так вот… Губай ножичек мне к горлу приставил, а сам в ухо шипит: «Мы, значится, за племянницей твоей пришли. Отдавай по-хорошему или умыкнём по-плохому!» А я в ответ: «Да как же так? Что ж вы, гады, творите! Розмич о вашем самоуправстве узнает, всех в капусту порубит!» И только сказал, как в дверях сам… Розмич и появился. И этот, - купец кивнул на застывшего с выпученными глазами Ловчана, - с ним.
        И говорит: «Девка моя по праву. Я её из бьярмских лап вытащил! И вообще! Я её для себя спасал, а кабы знал, что ты, Жедан, такой сволочью окажешься, и пальцем бы не шевельнул! Так что верни долг и разойдёмся с миром!»
        А я отвечаю: «Как же так? Розмич, ты чего? Неужто совести в тебе нет? Неужто девку обесчестишь?» А он только усмехнулся…
        - Брешешь, купец! - не выдержал Розмич. - Не было такого!
        - Тихо! - возопил Полат.
        - Княже, так ведь врёт он!
        Полат лязгнул зубами, пробасил:
        - После скажешь. Жедан, продолжай. Что дальше было?
        - А дальше Затея на шум пришла, - не дрогнув, соврал купец. - Розмич её за косу ухватил, в горницу затащил да на лавку бросил. Девица она хоть и строптивая, а тут стушевалась, даже пискнуть не посмела. Только руками в подол вцепилась, но совладать с мужской силой, ясное дело, не смогла. Этот рубашонку-то ейную задрал…
        Затея, которая и прежде рыдала не переставая, разразилась таким плачем, что Розмич сам едва не поверил в её позор. Ловчан уже не просто таращился - зенки так и норовили выпасть. Ултен крестился, часто и мелко.
        - Кабы не городские сторожа, - горестно вздохнул Жедан, - быть Затее опозоренной.
        Воины наши доблестные в тот час мимо двора шли. Услыхали шум да ворвались. Тут разбойникам и Затею бросить пришлось, и нас со Златаном…
        Сеча кровавой была. Мы, как могли, дозорным помогали. Только всё равно четверым не поздоровилось… Жалко-то как! Ведь молодые совсем… А Птаха как жаль! Он ведь нас от Онеги провёл, мы бы померли без него. А эти-то, Розмич с Ловчаном, удрали… Видать, спьяну решили, что, не поймав на месте, карать не станут.
        У Розмича аж в глазах потемнело.
        - Ну, что ты на это скажешь? - обратился к Розмичу князь. Внешне владыка успокоился, но глаза выдавали клокочущую внутри ярость.
        - Враньё, - процедил Розмич.
        - Неужели?
        - Ни меня, ни Ловчана в ту ночь в городе не было. И соратники наши на подобные «подвиги» не способны. Клевещет купец.
        - Мда? - изогнув бровь, протянул Полат.
        - Точно клевета, - подал голос Ултен. Хоть монах влез без дозволения, затыкать его не стали. - Княже, ты сам посуди: Жедан говорит, дескать, Розмич Затее подол задрал, а та руками придерживала, так?
        - Ну и?
        - Да не мог купец видеть! Он ведь в сенях, с ножом у горла ждал, а Розмич, по его словам, Затею в горницу утащил! И про бьярмов не сходится! Я там был и знаю: Розмич не ради неё, он за всех сражался!
        - Что ответишь? - бросил Полат Жедану.
        Купец и глазом не моргнул, соврал без запинки:
        - Про бьярмов - Розмич сам объяснил. Про подол со слов племянницы знаю.
        В этот раз князь обратился к зарёванной Затее:
        - Подтверждаешь?
        Уверенный кивок синеглазки был страшнее любых слов.
        Мир перед глазами поплыл, горло свело так, что ни вздохнуть, ни выдохнуть. Розмич пошатнулся. Как выстоял, и сам не понял.
        - Враньё, - ледяным голосом повторил он. - Нас с Ловчаном в городе не было.
        - И где же вы были, если не здесь? - прищурился князь.
        Вот теперь Розмичу стало совсем худо.
        Нет, он не стеснялся слабости, охватившей после сватовства. В ночёвке на капище тоже ничего зазорного нет. Беда в другом…
        Так стоял, вглядывался в худое лицо князя и молчал.
        - Соверши подобное кто-либо из моих дружинников, - сказал Полат, - я бы собственноручно на кол посадил. Тебя же судить не могу. Перед Олегом ответишь. Мы выступаем через три дня, а до того… чтобы и духу твоего не чуял.
        - Княже! - воскликнул воевода. - Так это ещё не всё! Они сегодня на дозор наш напали! И скотт с ними был!
        - Довольно! - прогремел Полат. - Слышать ничего не желаю! Перед Олегом отвечать будут!
        - Но… - начал было Дербыш.
        - Довольно! - повторил князь.
        Кульдей хотел встрять, пояснить про недавнюю драку, но был награждён таким презрением, что тут же сник и попятился.
        Розмич не собирался продолжать спор - незачем злить и без того разъярённого владыку. Однако не спросить не мог:
        - Княже, по пути сюда не видел я своих людей. Где они? - сказал, а у самого душа сжалась. Тронуть алодьских дружинников не посмеют, это против закона, но и на свободе оставить - глупо. Так неужели в поруб посадили? Не поэтому ли Дербыш так ухмыляется?
        Князь ответил не сразу…
        - Погибли они. В стычке, в доме Жедана.
        И хотя известие было немногим лучше предательства купца и Затеи, Розмич не дрогнул. Рядом шумно выдохнул Ловчан. Кульдей принялся креститься ещё чаще.
        - Княже, позволь нам самим похоронить их. Укажи место, и мы…
        - Это ни к чему, - откликнулся Полат. - Они уже похоронены.
        - Где?
        Князь криво усмехнулся, ответил едва слышно:
        - Они нарушили закон. И похоронены как преступники. Согласно обычаю. И вряд ли найдётся тот, кто согласится проводить вас на эту… могилу.
        Если бы Розмичу медленно выдирали ногти, он бы чувствовал куда меньшую боль, нежели сейчас.
        Он нашел в себе силы поклониться владыке Белозера. На воеводу и Жедана с Затеей даже не взглянул. Развернулся и пошел прочь, сопровождаемый Ловчаном и рыжебородым кульдеем.
        Оклик Полата застал уже в дверях:
        - Розмич!
        Пришлось обернуться.
        Князь встал. Мягко, с осторожностью, не свойственной мужчинам, приблизился.
        - Розмич. Я не стану скрывать… Твой князь причинил мне большую обиду, и я намерен с ним посчитаться. Но на тебя зла не держу. Вначале злился, теперь нет. Ты - человек подневольный, что прикажут, то и исполняешь. Я хочу, чтоб ты знал: соратники твои за дело погибли, а не оттого, что мурманину Одду принадлежали. Будь на их месте люди иного князя, их участь была бы такой же.
        * * *
        Тогда, на капище, Розмичу казалось, что узрел пустоту, страшнее которой не бывает. Он ошибался. Проваливаться в бездну, не чувствуя боли - совсем не страшно. Куда хуже чувствовать всё, различать даже оттенки, но оставаться безразличным. Это и есть настоящая пустота.
        Розмич видел страх на лицах княжьих слуг, брезгливо наморщенные носы белозёрских дружинников, презренье отроков. Видел злость и испуг в глазах Ловчана, смятение Ултена. Слышал дикий, звериный вой Затеи, покидавшей княжьи палаты. Желчный смех Дербыша. Деловитое сопение Жедана. И боль, рвущую грудь, ощущал сполна. Но ему было всё равно.
        - Почему ты не сказал, где провели ночь? - спросил Ултен, как только очутились вне княжеских стен.
        - Я не мог, - бесцветно ответил Розмич.
        Кульдей ждал пояснений, но дружинник объяснять не стал. Незачем. Христианин, каким бы замечательным он ни был, всё равно не поймёт… А если по чести, и не всякий язычник уразумеет.
        Своя шкура, как выяснилось, важней чего бы то ни было. А ради толики выгоды или мести можно договориться не только с грозным воеводой, но и с совестью.
        Поведай Розмич о капище, весть бы рано или поздно до остальных дошла. Сопоставить ночную резню с присутствием дружинников даже ребёнок сможет. Прознай весь про обман, волхва не пожалеет и капище по щепам разнесёт. Вот и пришлось Розмичу выбирать между предательством и собственной жизнью. И жизнью Ловчана заодно.
        Он не сожалел. Лучше умереть, чем осквернить своих богов, предать родную кровь, родную землю. Кто думает иначе, даже презрения не достоин.
        Из горестных раздумий Розмича вырвал голос Ловчана. Тот обращался к кульдею:
        - А ты где живёшь?
        - Да тут… В комнате для челяди. - Ултен махнул рукой на княжеский терем. В ответ на вопросительный взгляд пояснил: - Я по прибытии князю представился. Послание от моей госпожи передал. Полат меня на постой и определил.
        - Ясно…
        - Я и в Новгород с вами иду, - с улыбкой сообщил скотт.
        - А там-то что забыл? - удивился Ловчан.
        - Как что? Белозеро повидал, что надобно запомнил. Теперь скорей-скорей обратно, пока не забыл, надобно всё на свитки занести. А Новгород тоже посмотреть надобно. К тому же совет большой будет, я в летопись впишу.
        - Кульдей, он и есть кульдей, - грустно, без издёвки, заключил Ловчан. - Ну, тогда через три дня свидимся.
        Стоять посреди княжеского двора и впрямь не с руки. Особенно после того, как Полат наказал, чтоб и духа алодьских не чуяли.
        - Встретимся, - кивнул Ултен. - Я вам про святого Патрика дорасскажу, а то в прошлый раз не успел. И про матерь Бригитту!
        - Добро! - Ловчан искренне улыбнулся. Уж насколько дружинника воротило от христианских рассказов Ултена, а святой Патрик понравился. Хороший мужик был, весёлый.
        …В дружинном доме их встретили всё тем же презрением. Взглянуть на Розмича с Ловчаном решился только один - молодой воин Спевка. Он прежде под рукой Птаха на лодье ходил и был одним из тех, кто помогал судно Жедана от Онеги в Белозеро вести.
        Лучше бы не смотрел. Тогда бы алодьским не пришлось следующие ночи спать попеременно, сторожа друг другу горло от росчерка острого железного пера. Да, такое обращение с гостями, пусть и повинными, недозволительно. Постыдное это дело - приезжих в собственном же дому втаю резать - не принесёт оно убийце ни счастья, ни признания. Но молодость не всегда признаёт правила и обычаи. Да, сперва почти всегда не признаёт!
        - Как думаешь, что на самом деле случилось? - Ловчан говорил шепотом, хотя вокруг никого не было.
        Белозёрские дружинники сторонились. Те, что прежде спали рядом с ними, - отодвинулись.
        - Их убили, - не таясь, ответил Розмич. - Убили за то, что словенами были.
        Собеседник нахмурился. Однако возражать или торопить не стал.
        - Когда ты спал, там, на капище, я с волхвом говорил. Знаешь, не поверил сначала, а теперь вижу - старик прав. Мне казалось, белозёрцы злятся на то, что мы из Алоди, но дело в другом. И Вихруша, и Милята с Губаем словенами были. Птах - тоже.
        Ловчан понял, хоть и не до конца. Погрустнел.
        - Но только Птаха как человека похоронят, - вслух рассудил он. - А наших, как нелюдей, в какой-нибудь овраг скинули и ветками заложили. Или просто прикопали на бережку, там, где живые редко бывают. Или в болота?. Даже тризну не справили. И всё потому, что кто-то выдал их за преступников.
        - Не «кто-то», - горько усмехнулся Розмич. - Жедан и Дербыш. Ну и Затея… в стороне не осталась.
        - Почему? - помолчав, произнёс Ловчан. - Нет, ответ уже знаю, но всё равно не пойму! Почему?
        - Не любы им словены. Не любы, и всё тут.
        - Ну да. За что нас любить? - натянуто улыбнулся Ловчан. Он пытался шутить, а Розмич ответил неожиданно серьёзно:
        - Не за что. Действительно, не за что. Сколько словен на этой земле живёт? Тьма! А сколькие ушли в другие земли? Вспомни хоть того же князя Нимрода, древнего властителя Алоди, воспетого в ста?ринах. Он ушёл на запад, покорил другие народы, стал величайшим князем. А от его сына все ляхи ныне прозываются панами. А брат его, Вандал? Тоже на месте не сидел. Он пронёсся по миру ураганом. Вон, до сих пор всех отъявленных разбойников и разрушителей вандалами кличут! И ведь оба словенами были.
        А варяги? Тоже словены, хоть и живут почти на самом краю мира. И что о тех варягах другие народы говорят, слышал? В землях тевтонов и саксов люди богов не столько о плодородии молят, сколько о защите. У них не только детей, у них князей варягами пугают!
        А мы сами? Сколько данов и свеев в наших лесах упокоилось? Да в любом словенском болоте вражеских костей больше, чем воды! И упыри у нас самые жирные, самые откормленные.
        Мы слишком сильные. А быть и сильным, и любимым одновременно - нельзя! Смекаешь?
        Есть старый беззубый пёс, способный только брехать, - его любят. С ним и дитя малое оставить можно, и самому безбоязненно палкой приложить, если что. И обиду такой пёс простит, и руки за корку хлеба лизать будет. А есть волк. Он стократ сильней любой псины. Его можно приручить, но полюбить нельзя. Потому как сколько ни корми, волк от своей воли не отступится. И за причинённую обиду всегда покарает.
        Вот и мы… Мы волки, Ловчан. Потому любить нас невозможно.
        И всегда, сколько живы будем, найдутся те, кто не поленится охоту устроить. Сегодня это вепсы и бьярмы, завтра меря когти выпустит, послезавтра ещё кто. А нам каждый раз придётся выбирать - остаться свободными или влезть в пёсью шкуру.
        - Зато нескучно, - вздохнул Ловчан.
        - Это сейчас. А когда приестся?
        Ловчан усмехнулся, бросил на друга короткий, полный горечи взгляд.
        - Ты прям как волхв рассуждаешь. Может, пора меч на посох сменить?
        - Вот так всегда… Говоришь о важном, говоришь… А тебе как о стенку горохом.
        - Да ладно, не серчай! Прорвёмся! - Ловчан хлопнул соратника по плечу. И добавил очень серьёзно: - А после вернёмся с подкреплением и всех порвём. И весь, и мерь, и Дербыша с Жеданом. И наших найдём и захороним как положено. И тризну закатим такую, чтоб до следующей луны никто не протрезвел.
        Глава 9
        Оставшиеся три дня мало отличались друг от друга. Алодьских белозёрцы по-прежнему сторонились, а те старались не лезть на глаза. Не потому, что струсили или жизнь так уж дорога, просто кто-то должен вернуться к Олегу, доложить о походе. И весть семьям погибших передать.
        К тому же толковой драки сейчас всё равно не получится, а в бестолковую лезть - себя не уважать.
        От тоски и безделья Розмич принялся размышлять о собственной жизни, о событиях минувшего похода, о случившемся в Белозере. Прежде никогда так много не думал, полагая, что это удел волхвов и князей, а задача воина - хорошо рубиться и уметь выследить врага. От раздумий становилось ещё тоскливей, и мир казался совсем-совсем другим. Неправильным.
        Вот как могло случиться, что какая-то там чудь да весь нападает на словенские капища, а сами словены ни сном ни духом? И не почешутся, чтобы защитить? Даже божеского гнева не боятся. Хотя, если присмотреться, боги на белозёрцев уже гневаются, особенно Велес. Иначе не был бы город столь беден.
        А воеводу тутошнего взять хотя бы?! В Алоди за такие дела давно бы со двора прогнали, а тут он в почёте. Неужели князь Полат не понимает, какую гадину на груди пригрел? Неужели не видит, что воевода из тех, кто в любой миг предать может? Ещё обидно, что Дербыш - словен, вроде и земляк, а чужой.
        Вообще, о единоплеменниках Розмич размышлял чаще всего. То и дело вспоминал слова волхва: мол, мельчает народ и мягким становится. И такая обида при этом брала - хоть вой. Как сделать, чтобы перестал мягчать, а наоборот - потвердел? Может, камни вместо репы жрать?
        Ещё за день до отхода в город прибыл некий посланник. Слухи расползлись тут же. Народ обсуждал новость так громко, что даже отверженные Розмич с Ловчаном услыхали. Не всё, конечно, но и этого оказалось более чем достаточно.
        Посол оказался из Киева, города на берегу великого Днепра. Правил той землёй родич самого Рюрика - князь Осколод. Впрочем, родич не кровный - пасынок.
        Он пришёл в словенские земли ещё прежде Рюрика, как раз скончевал свои дни Гостомысл. Дожидаться у моря погоды не стал. Собрал на Ильмене да Днепре дружины и отправился покорять Царьград - загадочный ромейский город. Удача сопутствовала ему во всём. Добыл он украшения и оружие, дорогие одежды и шелка, серебряную посуду, упряжь да утварь и гривен отлил столько, что всё войско не раз одарил. Вернулся к стенам Киева, а тамошний народ поклонился его доблести, назвал князем. Но это было давно.
        В рассказы о том, что творится в Киеве нынче, Розмич поверил не сразу. А поверив, принялся скрежетать зубами и потирать кулаки.
        Отринул Осколод родных богов, крестился по ромейскому обыкновению. Вместе с ним под покровительство нового бога перешла и большая часть воинства. Простых горожан тоже принудили поклониться распятому. И хотя капищ Осколод не разорял, зато и церквей на ромейский лад понастроил. Но соль в другом.
        Князь дани не зерном собирает, а людьми. Чаще девок требует, но и на парней молодых соглашается. Не в услужение берёт, на продажу - в хазарских землях белокожие да бледнолицые северяне страсть как ценятся!
        Ужели так можно, приравнивать сородичей к скотине?! Этого Розмич не понимал. Как князь, призванный оберегать, смеет собственный люд в рабство угонять - тоже.
        И уж совершенно неясно, как распятый бог, которому Осколод служит, терпит подобное. Ведь бог, если верить рассказам Ултена, добр и милосерд. Стало быть, либо кульдей врёт, либо тот, кто называет киевского князя христианином.
        Под конец своих размышлений Розмич понял: кто много знает и понимает, тому жить тошно. И зарёкся без особой надобности в хитросплетения эти лезть. Когда поведал о своём решении Ловчану, тот расхохотался и обещал поддержать друга в этом нелёгком деле и душой и телом.
        Рассвет нового дня был удивительно красив - ярко-красное солнце поднялось над кромкой леса, обагрив тонкие, похожие на обрывки нитей облака. По-осеннему холодный ветерок трепал верхушки деревьев, гнал по воде мелкие волны. Травы, усыпанные росинками, дрожали. Густой, молочно-белый туман стыдливо отступал, возвращая миру яркость и красоту.
        Но сегодня люди не замечали красот природы: отъезд князя - событие куда более важное, чем какие-то туманы и облака.
        В Новгород решили добираться сушей. Полат объяснил это тем, что зимовать в тех краях не намерен, а обернуться прежде, чем лёд скуёт реки, никак не получится. Так что о лодье можно забыть - назад на санях возвернётся, лосиными упряжками. Да и реки с юга на север режут землю, а путь - на самый запад. Радости от подобного путешествия никто не испытывал - всё-таки земли словен славятся лесами и болотами, а не дорогами. Однако возражать князю, конечно, не смели.
        С Полатом снарядилось с полсотни дружинников. Каждый в добротном доспехе, начищенном до блеска шеломе, при щите. Кроме дорогих мечей, у всех и луки. Из колчанов выглядывали не тяжёлые и короткие для лесной охоты, а длинные боевые стрелы. Будто не на сход князя сопровождают, а на войну едут.
        Сам двор теперь напоминал обширную конюшню, от фырканья лошадей уши закладывало. То, что Белозеро, больше похожее на деревню, нежели город, может дать воинству столько гривастых, крайне удивило Розмича.
        Для Розмича с Ловчаном тоже нашлось по лошадке - неказистая гнедая и бурая с остриженной гривой. И сёдла дали - потёртые.
        Поклажи у алодьских дружинников не было никакой, так что в чересседельных сумах оказались только фляги с водой и запас зерна для лошадей. И щитами лошади алодьских тоже обременены не были, правда везенья своего не поняли - бурая сразу же куснула Ловчана, а гнедая попыталась лягнуть Розмича.
        Не успели обуздать лошадок, как из толпы дружинников вынырнул кульдей. С улыбкой, достойной лягушачьего царевича, приблизился к друзьям.
        - Нам в хвосте ехать велено, - сообщил он.
        Ясное дело - иначе и быть не могло, но Ловчан погрустнел и скривился.
        Всё время добровольного заточения он пытался вообразить, каким будет поход. Ведь белозёрские дружинники их за людей не считают и сам князь за преступников держит.
        Пока всё выглядело просто и унизительно - отправили в хвост отряда, чтобы глаза не мозолили, и показали заодно, что нисколько алодьских «головорезов» не опасаются. Что будет дальше - неизвестно, но хорошего Ловчан не ждал. Мысленно приготовился к подначкам и оплеухам.
        Его ожидания оправдались почти сразу - к ним приближался воевода. Наглый и вальяжный, как обожравшийся домашний хорь. Неприязни Дербыш не скрывал, зато, судя по одежде, в путешествие не собирался.
        «Видать, Полат его за старшего оставил», - зло подумал Ловчан. На мгновенье представил, каково будет городу под рукой Дербыша, и оскалился. Что ж, воевода-самодур - это меньшее зло, коего заслуживает Белозеро.
        Он уже говорил Розмичу, что город этот не иначе как проклят. Древний владетель сих мест - князь Вандал, которым друг давеча восхищался, слишком много крови пролил, слишком много жизней искалечил. Князя ненавидели тысячи людей, а подобная ненависть не проходит бесследно, ложится проклятьем и на самого человека, и на его владенья.
        Мысли Ловчана оборвал подошедший-таки Дербыш:
        - Уже покидаете нас?
        Ему ответили злющие взгляды алодьских дружинников и снисходительная улыбка кульдея.
        - Ну, - продолжал воевода не без издёвки, - не серчайте, ежели что не так. Ежели обидели чем невольно.
        - Велес даст - свидимся ещё! - пообещал Ловчан.
        Дербыш развёл руками, будто дразня: вот он я, смотрите! Открыт для всех ударов, стоит только мечом махнуть, и всё! У Ловчана даже руки зачесались, но он всё же убил в себе опасные мысли. А бросив косой взгляд на Розмича, остолбенел.
        Меч ещё в ножнах, но ладонь крепко сжимает рукоять. Лицо пошло злыми пятнами, на щеках вздулись желваки, в глазах - безумие. Если бы не кульдей, вцепившийся в Розмича мёртвой хваткой, тот бы уже утопил воеводу в крови.
        - Успокойся! - громко шептал священник. - Не смей!
        Тут уж и Ловчану пришлось совершить немыслимое - встать на защиту обидчика. Он загородил собой Дербыша, но понимал, что в безумии Розмич может не отличить своего от чужого.
        - Уходи отсюда! - прорычал Ловчан воеводе. - Изыди!
        А позади него кульдей Ултен продолжал уговаривать Розмича:
        - Не надо! Нельзя! Ты разве не понимаешь, что он просто дразнит? Если обнажишь оружие, тебя зарежут, как бешеного пса!
        - Я ему горло перегрызу! - хрипел Розмич в ответ.
        - Нельзя! - повторил кульдей шепотом. - Ты должен выжить! Должен дойти до Новгорода! Рассказать князю Олегу обо всех бесчинствах, увиденных в этой земле! Только он сможет покарать! А если не узнает, зло останется безнаказанным!
        Кажется, только это Розмича и остановило.
        Дербыш и вправду убрался. Увы, не столь резво, как хотелось - до последнего строил из себя важного и всемогущего. Хотя в глазах воеводы гнездился страх.
        Вскоре, повинуясь приказу походного рога, дружинники вскочили в сёдла. Скрипнула дверь. На порог терема вышел Полат. Он перестал быть тем обычным мужчиной в простой рубахе и незатейливых сапогах, каким впервые явился Розмичу. В это утро пред дружиною стоял именно князь. Величественный, гордый, одетый в золото и серебро. Даже кожаный доспех был покрыт серебряным тиснением - невиданная, удивительная штука.
        Следом появилась княгиня Сула и мальчишка лет пяти. Оба в торжественных одеждах. Даже пацан. Женщина ненароком смахивала слезы.
        Полат взлохматил мальчонке волосы, слегка поклонился жене. Тут же вскочил на подведённую к самому крыльцу лошадь, скомандовал зычно:
        - В путь!
        Воины дождались, когда князь выедет вперёд отряда, и тоже тронули поводья.
        У ворот княжеского двора собралось едва ли не всё Белозеро. Цветов под копыта не бросали, но ахали и охали на всю округу. Лошади шли шагом, дозволяя народу полюбоваться на своего владыку и отважных мужчин, его сопровождающих.
        Розмич по привычке обвёл толпу взглядом и тут же отвернулся - в первом ряду стоял Жедан и как ни в чём не бывало улыбался происходящему.
        «Нет, - мысленно рассудил алодьский дружинник. - Этому купцу с совестью договариваться не приходится. У него её попросту нет».
        Едва успел подумать, как невесть откуда появилась Затея. Девушка бросилась прямиком к Розмичу, вцепилась в ногу. В синих глазах застыло отчаянье.
        Дружинник не знал, как быть, что делать, что говорить. Он даже лошадь остановить не догадался. Просто смотрел на семенящую рядом девицу и глазам не верил.
        На шее купеческой племянницы, поверх одёжек и бус, блестел и переливался начищенный медный крест.
        «Опять христьянкой стала? - удивился Розмич. - И когда успела?! А как же обещание, данное Жеданом? Зарекался, свинтус, бороться с чужеземной заразой, а сам… родной племяннице позволил».
        Впрочем, ничего удивительного. Цена Жеданового слова уже ясна. Тот, кто способен предать людей, с которыми делил хлеб, и любые клятвы предаст, не стесняясь.
        - Розмич! - наконец заговорила девица. - Розмич!
        Воин отвернулся, не в силах смотреть. Предательство Затеи ранило больней всего, но любовь никуда не делась. Пока.
        Может быть, время залечит нанесённую рану и от неуместного чувства избавит. Сейчас же душа дружинника переворачивалась и истекала кровью. Страсть эта, что ни говори, штука злая - и козу полюбишь. Такая любовь хуже иного яда.
        - Розмич! - вновь позвала Затея.
        Меченый горько усмехнулся, понимая, что даже если она прямо сейчас, при всех, признается в своей лжи, он не простит. И жить с ней не сможет, как бы ни любил.
        Но Затея сказала совсем другое:
        - Розмич! Я прощаю тебя!
        Ловчан, ехавший рядом, выпучил глаза. Сам Розмич захлебнулся вздохом, а его кобыла споткнулась.
        - Я прощаю тебе всё зло, что ты причинил! - продолжала Затея. - Ибо Господь милостив! Господь велит прощать врагов своих, ибо в прощении истинная сила! Я прощаю тебя, Розмич, слышишь? - её голосок сорвался на крик, привлёк внимание горожан и нескольких дружинников.
        - Уйди, - процедил Розмич.
        - Я прощаю тебя! - крикнула Затея. - И Господь прощает! Господь велел прощать!
        Розмич всё-таки повернулся к настырной синеглазке. Вовремя - девица пихнула в его сапог кусочек бледной кожи. Воин обозлился, потянулся, чтобы вытащить неожиданный «подарок», но Затея мёртвой хваткой вцепилась в руку. По щекам покатились чистые, прозрачные слёзы.
        - Я прощаю тебя, Розмич, воин Алоди. И зла боле не держу! - прошептала она. - И ты прости меня. Во имя Господа!
        Меченый застыл в седле. Ошарашенный и почему-то испуганный. Показалось - пропустил нечто очень-очень важное. А Затея отпустила руку и остановилась.
        Ултен осенил девушку крестным знамением, начал бормотать молитву, слов которой ни одному словену не понять.
        Отряд удалялся, а синеглазая Затея всё стояла посреди дороги, даже не пыталась вытирать горькие слёзы. И точно знала - вместе с Розмичем из её жизни уходит счастье. Нет его больше и уже не будет. Никогда.
        * * *
        Всё кончено!
        Четырнадцать лет в слезах и беспрерывных молитвах, четырнадцать лет жгучей боли, расколовшей душу на тысячи крошечных черепков. Надежды стёрты в пыль. Любовь… а была ли она? Нет, нет и нет. Любви не было! Только мечты - бесплотные, несбыточные. Но злая Славия отняла даже их. Ничего не оставила. Пусто.
        «Господи, мой боже! Почему так больно?! - беззвучно вопрошала Риона, прижимая руки к груди. - Господи, Всевышний! Почему ты не спас, не помог, не вразумил? Почему молчал, когда просила ответить? Почему молчишь и теперь?
        Великий… Вседержитель! Господи, он убьёт меня! В нём не осталось ни капли добра! Он зарежет, как безмолвную овцу, а его златовласая жена будет топтать моё тело и смеяться! Велит скормить моё мясо рабам, а кости отдаст псам! Почему так случилось, Господи?
        Я была верна Тебе! Все эти годы! Четырнадцать неимоверно долгих лет жила добровольной затворницей, чтобы не видеть бесовских плясок, не слышать бесовских речей. Я молилась Тебе, Господи, когда мой муж справлял дикие обряды, резал пленных на алтарях своих богов!
        Я могла выйти к людям, принять их веру и стать настоящей королевой, но я осталась верна Тебе! Муж презирает меня за эту верность, слышишь?! Все эти годы он унижал, топтал, поноси?л грязными словами… лишь за то, что не принимаю его лживых богов… Господи, чем же я заслужила такие испытания?
        Гордыня? Да, я была горда. Но я - дочь короля, а не безмолвная пастушка!
        Алчность? Можно ли назвать алчной ту, коей самим Богом велено носить золото и шелка? Я жена короля-варвара!
        Ревность? Но разве зазорно жаждать того, кто поклялся быть твоим до скончания дней? Разве зазорно плакать, зная, что в твою постель явился осквернённым? Господи, ты всемогущ и всевидящ! Ты видел бесовские оргии моего мужа, так неужели осуждаешь эту ревность? Господи!»
        Риона сделала несколько шагов и, обессилев, рухнула на укрытую шкурами лавку.
        Нет! Она не плакала - долгие годы, проведённые в этой забытой Богом земле, навсегда иссушили глаза. Горе не туманило разум, не дарило благословенного беспамятства - она перенесла слишком много, перешагнула черту, за которой не найти забытья. Когда будут резать на куски, ум всё равно останется ясным.
        - Мама?
        Удивлённый голосок дочери вывел из оцепенения не хуже звонкой пощёчины.
        Риона протянула руки, заключила в объятьях кинувшуюся к ней девчушку.
        - Мэлиса… - прошептала она.
        «Господи! Господи, взгляни на это дитя! Что станет с Мэлисой^ [16] , когда жестокий Одд расправится с моим телом? Он не пощадит дочь! Заставит ту, которую я воспитала в любви к Тебе, справлять требы чужим богам! Он иссечёт её душу, низвергнет в самый Ад!»
        - Отец велел не произносить этого имени, - смущённо призналась девочка. - Он сказал, у меня только одно имя - Рагнхильд.
        - Язычник…
        - Что? - удивилась девчушка.
        - Одд, твой отец - язычник, - сказала Риона неожиданно твёрдо. Будто Рагнхильд не знала этого. - Он хочет, чтобы и ты звалась языческим именем. Но твоё истинное имя - Мэлиса!
        - Но папа…
        - Твой отец - лжец и изменник! - выпалила женщина. - Он молится одноглазому Дьяволу! Он хочет искалечить твою душу, как некогда искалечил мою жизнь! Не слушай его. Ты - Мэлиса, внучка великого короля земли Эйре. Самого благочестивого, самого христолюбивого короля! Твой отец даже мизинца его не стоит!
        Девчонка закусила губу, на глаза навернулись слёзы. Хотела что-то сказать, но услышала строгое:
        - Не перечь матери, Мэлиса!
        «Господи, за что?.. Почему ты вложил в моё чрево дочь? Почему не одарил сыном?
        Если бы одиннадцать лет назад я принесла бы Одду сына, всё бы было иначе!
        Одд не осмелился бы смотреть на меня, как на бесполезную куклу, не взял бы вторую жену! Господи, почему Мэлиса? Почему ты не дал наследника?»
        - Мама, что с тобой?
        Тонкие детские пальчики потянулись к щеке, княгиня вздрогнула. Поймала ладошку Мэлисы, поцеловала.
        Кто знает, вдруг это последняя встреча. Может, прямо сейчас дверь в горницу отворится, впуская в покои озлобленных варягов. Они не станут слушать мольбы и уговоры, просто выполнят приказ.
        - Милая, иди к себе, - прошептала Риона. - Помолись о душе своего отца. Попроси Господа даровать Одду терпения и благоразумия.
        - А ты?
        - Я тоже помолюсь.
        Она проводила Мэлису взглядом, торопливо перекрестилась.
        На мгновенье показалось, что всё обойдётся, Господь сумеет защитить. Но стоило вернуться мыслями к последнему разговору с Оддом, вспомнить злющий взгляд Силкисив и равнодушие Гудмунда, сердце оборвалось.
        - Господи, я грешна… - теперь она говорила вслух. Спокойно, потому как ужас сковал и голос, и мысли. - Я замышляла, но не против мужа, во имя его… Но как он мог вообразить, что моя рука поднимется против младенца? Господи, кем он меня считает? Или это Силкисив нашептала? Силкисив… бесовская девка, разлучница.
        Ей мало моего унижения. Мало знать, что, бывая в Алоди, Одд даже не вспоминает о моей постели. Решила сжить меня со свету. Чтобы наверняка. Чтобы муж не смог одуматься… Господи, если предсказание не лжет и Одду суждено умереть от змеиного яда, то я знаю ту гадюку, что погубит его.
        Господь мой… спаси Одда! Вразуми неразумного раба Твоего! На Тебя уповаю.
        Она вновь прижала ладони к груди, с надежной глянула вверх. Над головой постылый бревенчатый потолок и только.
        - Господи… - прошептала княгиня, запнулась. - Сбереги Ултена. Пусть кульдей вернётся, пусть его не тронет ни стрела, ни меч, ни острое слово. Помоги служителю своему в дальнем походе, сохрани. Если задуманное нами сбудется, я возведу три храма в Твою честь и навсегда выжгу любовь к королю-язычнику из сердца cвоего!
        Часть 3
        Глава 1
        Для словена встреча с Марой - не самое страшное. Есть другое, куда худшее наказание - изгнание из рода. Ведь человек - кто? Листочек на могучем древе своего племени, стоит сорвать с ветки, и погибнет. Он будет сохнуть, чернеть, в конце концов - скрючится в комок и обратится в прах.
        Душа изгоя будет маяться до скончания времён, даже в Ином мире не найдёт приюта. Потому как Там, за чертой жизни, тот же род, он не примет отвергнутого живыми. Судьбы худшей, чем у изгнанного, не бывает.
        Но порой кажется, что лучше быть изгоем, чем оставаться наполовину отвергнутым. Когда ещё не выгнали, но уже не принимают. Когда оставили у рода, но не в роду.
        Именно так чувствовали себя алодьские дружинники, примкнувшие к отряду белозёрского князя. От осознания того, что воинство чужое, а «уродами» останутся лишь до прибытия в Новгород, легче не становилось.
        Белозёрцы косились, отпускали обидные шуточки. И в дороге, и на привалах старались держаться подальше. Даже дичь, подстреленную Розмичем и Ловчаном, принимали неохотно. До готовки алодьских вообще не допускали.
        А вот кульдея, несмотря на бабьи обноски и иноземное обличье, принимали охотно. Слушали рассказы о житии Христа и святых, подтрунивали как над равным. Кульдейская причёска - обритая наполовину голова и куцый хвост рыжих волос - вызывала у воинов особый интерес. Над раздвоенной бородой Ултена, больше похожей на рога, торчащие из горла, тоже похохатывали.
        После того как Ултен рассказал белозёрским о диаволе и чертях, у которых рога, как у козлов, растут, его борода подверглась ещё более пристальному вниманию. Какой-то умник заключил, дескать, кульдей нарочно рога наоборот растит, чтобы с диаволом не перепутали. Только скотт шутку не оценил, обиделся.
        Сама дорога, как и ожидалось, простой не была. Большую часть времени следовали по охотничьим тропам, вереницей. Иногда приходилось прорубаться сквозь густой лес, ведя лошадей в поводу, а счёт переправам через мелкие речушки ещё в первый день потеряли.
        Редко выпадали им добротные, утоптанные дороги. Да и как «добротные»? Кочек и колдобин на них без счёту - только и успевай следить, чтобы лошадь ногу не повредила.
        В селеньях дружину встречали неохотно и разместить всех по избам, конечно, не могли. Прокормить столько воинов селянам трудновато было. Осенний лес кормил куда щедрее. Отожравшиеся к зиме звери и птицы едва ли не сами под копыта бросались. Одного зайчишку Розмич голыми руками взял - тот нагло спал под кустом, к которому воин по естественной надобности отошёл.
        Лошади тоже не жаловались - хоть летние денёчки и отступали под напором осенин, трава оставалась зелёной, сочной. Да и зерном лошадок подкармливали не скупясь. Князь распорядился отдельно.
        На привалах для алодьских дружинников наступало время безделья, а вот белозёрцам ничегонеделанье только снилось. Пока одни готовили костры и ужин, другим приходилось сходиться в шутейных поединках. Князь Полат самолично гонял воинов, распугивая зычным голосом не только зверьё, даже лешаков и нечисть.
        Розмич пристально следил и за самими поединками, и за князем - что-то было не так, а что - непонятно.
        Бились Полатовы люди сносно, но слишком уж рьяно. Будто мечи в руки взяли не для того, чтобы воинский навык освежить, а дабы к настоящей битве приготовиться. Розмичу даже почудилось на мгновенье, не на вече князь идёт. И считаться с Олегом не словами хочет, а железом.
        Но быть такого не могло. Ну совсем никак!
        Олег Полату родич. Пусть не по крови, но всё-таки. Старшая Полатова сестра Олегу любимой женой приходится. И дитёнок от неё - Херрауд.
        Родовые узы людей крепко связывают, до могильного камня. Сильной роднёй гордятся и хвастают, потому как такая не только в радости, но и в горести не оставит. На помощь придёт, только позови. Разногласия, если возникают, словами решать принято - неужто родня и не договорится?
        А ещё все знают: дружина у мурманина Олега самая сплочённая и умелая. Выйти против неё меньшим числом только умалишённый самоубийца решится.
        Так что напасть на Олега Полат никак не может.
        Тем более о каком нападении можно говорить, если о приходе Полата в Новгород всем известно? Да и сам Новгород - не курятник посреди поля, а город с высокими, прочными стенами. В нём нынче и народа тьма: и Олеговы дружины, и Велмудовы, да и новгородские вояки никуда не делись.
        Нет, воевать Новгород бессмысленно! А Полат совсем не дурак, понимает это получше Розмича. Что он со своей полусотнею против тысяч?
        Но тогда в чём же дело?! В чём причина столь яростных учений? Показать союзникам свою удаль, прославить Белозеро в глазах ильмерцев и остальных?
        Это как раз очень на истину похоже. Какой человек откажется от возможности похвалиться перед другими? Вон, даже смиренный монах Ултен и тот хвастает без умолку!
        Чем дольше Розмич присматривался к Полату, тем чаще вспоминал Рюрика. Внешне Полат если и похож на отца, то только глазами. Зато повадками, умением держаться - вылитый Рюрик.
        Тот же хищный оскал, если вставший против него поединщик напирает и теснит. Яростный рык, если противник сдерживает собственные удары, боясь причинить князю вред. Снисходительный кивок в ответ на предложение первым отведать походную стряпню. Высокомерный взгляд тому, кто намекнёт-де: в походе не так удобно, как в княжьих палатах - может, ещё лапника для подстилки порубить, чтобы тебе помягше было? И расчётливая, деловая строгость всем, кто вышел биться в потешных поединках.
        Хороший князь, как ни посмотри. А с годами вдруг и отца превзойдёт…
        Но вот ближайший соратник Полата приязни у Розмича не вызывал…
        Низкорослый боярин со светлыми, почти прозрачными глазами присоединился к отряду на выезде из города. Богатством одежд он лишь чуточку уступал князю, а в высокомерии мог запросто переплюнуть воеводу Дербыша. Розмич сразу определил в боярине вепса. Сопровождавшая его полудюжина воинов тоже доверия не внушала.
        - Это Арбуй^ [17] , дядька Сулы, - пояснил Ултен, успевший изучить княжий двор Белозера вдоль и поперёк. - Он ближе всех к князю, и… - кульдей осёкся, скорчил страшную рожу.
        - Что? - подтолкнул Розмич.
        Священник придвинулся, прошептал:
        - Поговаривают, колдовать умеет. И будущее предвидит.
        О своём отношении к колдовству Ултен поведал ещё в прошлом походе. Но тогда рассуждал и осуждал открыто, гневно потрясал кулаками. Теперь же кульдей будто стеснялся этих суждений или боялся.
        Арбуй не обращал на скотта никакого внимания. На Розмича с Ловчаном - тоже. Только однажды Розмич встретился с боярином взглядом - неприятно, будто в клейкий кисель вляпался. И как это только Полат с ним уживается?!
        …К середине второй седьмицы алодьские дружинники начали прикидывать - как бы отпроситься у князя вперёд. Продолжать путь вместе с белозёрским воинством попросту тошно.
        Единственный, кто не чурался Розмича с Ловчаном, был кульдей. Но ему вроде как положено, друг всё-таки и сообщник, заодно - дозор-то вместе расшвыривали! И всем троим с рук такая наглость сошла. Пока. Остальные участники похода оставались глухи и слепы. По-прежнему не стесняясь, показывали алодьским спины, одаривали презрительными взглядами и фырканьем.
        - Не отпустит, - в который раз повторил Ловчан. - Ты разве не слышал? Он нас князю Олегу передать хочет, чтобы тот покарал.
        - Так мы и без него Олегу сдадимся. Нам-то что?
        - Ага, так Полат и поверил. Он думает, что мы лжецы и убийцы. Таких под честное слово не отпускают. Решит, будто сбежать собираемся.
        - Ловчан, опомнись! Мы едем в хвосте воинства, нас никто не караулит. Кабы хотели сбежать, давно бы удрали. Без спросу и дозволения.
        - Ну… - Ловчан замялся, потупил глаза. - Ну, сходи. Вдруг и впрямь отпустит. Самим добираться до Новгорода куда приятнее будет. Но кульдея не возьмём, учти! Пусть под крылом Полата едет, так безопасней.
        Розмич порадовался и на первом же привале отправился к Полату.
        В этот раз встали у кромки леса, на широком заливном лугу. Костры развели в считаные мгновенья, подвесили над огнём котелки, тёмная речная водица кипела неохотно. Белозёрцы насаживали на вертела подстреленных по пути тетеревов. Пузатые, разжиревшие за лето птицы уже лишились цветастых перьев. Оголённые пупырчатые тушки выглядели уродливо, но всё равно вызывали страстный блеск в очах оголодавших мужчин.
        Полат созвал дружинников из числа тех, кто был не при деле. Встали попарно, изготовили к бою оружие. Особого желания на лицах не видать - как-никак целый день в седле маялись, по лесным колдобистым тропам зад изнуряли. Однако ослушаться князя - все равно что голову на плаху положить.
        Розмич успел оказаться пред княжьим взором прежде, чем Полат отдал приказ сходиться.
        Он поклонился не так низко, как полагалось. Поступил так не от спеси или желания унизить владыку - просто не хотел, чтобы белозёрцы обвинили в подобострастии, они и без того поводы насмехаться находят.
        - Княже, дозволь слово молвить!
        Полат молча мерил Розмича взглядом, будто прикидывал, каких размеров должна быть могила, чтоб в неё такой здоровяк уместился. Наконец сказал:
        - Дозволю. Но сперва покажи моим умельцам, как алодьские биться умеют.
        Розмич не ожидал подобного предложения, но отказываться не стал. Клинок оголил с лёгким злорадством, мысленно отблагодарил князя за возможность отыграться за шуточки и презрение белозёрцев. Тут же вспомнил о Ловчане: лишать друга такой же возможности - бесчестно.
        - Может, двое надвое? - предложил он.
        Князь поразмыслил и кивнул.
        Звать Ловчана не пришлось. Завидев, что Розмич обнажил клинок, тот сам подскочил, готовый в любой миг встать с другом спина к спине, биться до последнего. Что ни говори, а от белозёрцев можно ожидать любой подлости. Даже нападения со спины.
        Услышав разговор с Полатом, Ловчан заметно повеселел - ему тоже не терпелось поставить зарвавшихся вояк на место.
        - А как насчёт кульдея? - усмехнулся кто-то. - Поговаривают, без него эти двое, что младенцы без титьки. Только и могут - стоять и глаза таращить.
        Розмич обернулся, желая увидеть шутника. Им оказался Спевка - тот самый, из-за которого пришлось караулить друг друга в дружинном доме.
        Щенок. Молодой, зубастый и глупый.
        - Этого, - Розмич кивнул на Спевку, - третьим возьмём. В качестве довеска.
        Молодой задира вспыхнул, как хорошо промасленный факел. Тут же удостоился смешков от своих же соратников - вот как алодьские тебя умыли!
        - Да я один их уложу! - взвился Спевка. - Княже, дозволь!
        Но Полат неожиданно обратился к кульдею:
        - Монах, а что твой бог говорит о доброй потехе, когда выходят состязаться бойцы?
        - Христос наш никогда не против поединка, если всё случится по обычаю и закону, - возгласил Ултен.
        - Знаешь, где я видал твоего Христа? - прошептал Розмич насмешливо.
        - Пусть сходятся с обеих сторон воины. Со щитом и мечом - каждый, при шлемах или без, это как им угодно. И никто, кроме богов, да не окажет им никакой помощи, пока и не отдадут земле мечи! - возгласил Полат.
        Заслышав, Спевка и впрямь двинулся вперёд, на алодьских, потрясая оружием.
        - Неа… - протянул Ловчан. - С тобой даже один на один не пойдём. У нас детей обижать не принято.
        Ответом стало сердитое шипение дружинника и новые смешки белозёрцев.
        - Спевка, уймись! - велел князь. - Кто против алодьских выйти хочет?
        Хотелось, конечно, всем. Но белозёрцы проявили здравомыслие и, посовещавшись, выставили здоровяка Боряту и тонкого, юркого Ласку. Розмич видел в деле и того и другого.
        Борята - сильный и напористый, как лесной тур. Таких в народе бугаями кличут. От удара дружинника противник проседает. Пересилить пойманный клинок Боряты - невозможно. Уйти от удара тоже трудно - тяжелый вес не мешает воину двигаться с невероятной скоростью. Его взрывного нрава побаивались все, особенно когда лишался остатков разума после пива. Благо, что боги одарили только силой, но не умом.
        Ласка тоже не слаб, хоть и худоват. В поединке вертится волчком, чаще предпочитает колоть, а не рубить. И вынослив настолько, что зависть берёт: противник, вынужденный скакать за вёртким Лаской, уже язык на плечо положил, а тот свеж, как огурец на грядке. Правда, несмотря на изворотливость, левый глаз где-то оставил.
        Розмич невольно усмехнулся выбору белозёрцев: всё верно - если решили утереть нос алодьчанам, то действовать нужно наверняка. Пусть лучшие из лучших соперников по траве, как свежий навоз, раскатают, и конец спору.
        Спевка попытался отойти в сторону, чтобы увильнуть от унизительной роли «довеска» - не вышло. Кто-то наградил пинком, и молодой задира чуть ли не кубарем полетел вперёд.
        Его мастерство Розмич тоже видел. Спевка дрался, как и жил: яростно, горячо, но глупо. Что ни бой - ошибка на ошибке сидит и ошибкой погоняет. В настоящем бою воинов вроде Спевки первыми кладут. Если и выживают, то лишь благодаря везенью.
        Толпа белозёрских воинов отхлынула, освобождая место для схватки. Кольцо зрителей было настолько плотным, что Розмичу почудилось, будто за частоколом оказался. Ещё прикинул - люди Полата встали поплотней не просто так, а дабы бегство алодьских предотвратить. Огляделся и молвил:
        - Кто-то бает, дескать, мы с Ловчаном трусы и неумёхи. Так вот, в этот раз мы бьёмся шутейно, а вы, - он обвёл взором троих противников, - бейтесь по-настоящему. Победите, когда убьёте.
        Усмехнулся этому предложению только Спевка.
        Розмич не видел Полата - тот стоял позади, - но спиной почувствовал, хмурится. Ещё бы! Такой приказ Розмич отдавать не вправе!
        Ловчан таким поворотом тоже не вдохновился. Однако себя и полувзглядом не выдал - всё-таки не он, а Розмич старшим поставлен. И остаётся старшим, хоть из дружины всего двое выжили.
        - Согласны, - не дожидаясь дозволения князя, ответил Борята. - К бою!
        Розмич с Ловчаном приняли от белозёрцев щиты. Те оказались мало отличимы от круглых варяжских, что в ходу на Ладоге, так что помехой точно не станут. Щиты из плотного древа, обитые толстой кожей, железом была покрыта только верхняя кромка, дабы вражий удар не расколол дерева так скоро, как мог.
        Соперники, вооруженные таким же образом, встали напротив. Изготовились.
        Борята нацелился на Розмича, Ласка на Ловчана, а Спевка, стоявший третьим, метался взглядом, пытаясь выбрать соперника. Ближним к нему оказался Ловчан, но молодому дружиннику отчаянно хотелось посчитаться с другим, с Розмичем. Именно его винил в смерти любимого наставника - Птаха.
        Свои со Спевкой договариваться не спешили, помощи от него не ждали - мельтешня одна. Под удар попадёт ненароком - ещё и крайним пред князем окажешься! Противники и вовсе в расчет не брали - по крайней мере, со стороны казалось именно так.
        Ещё какие-то мгновения дружинники сверлили друг друга взглядами, но едва пропел рог, мир взорвался.
        Борята, не раздумывая, прыгнул вперёд - Розмич едва успел увернуться от удара щит в щит, отскочил, оказавшись по одну сторону с Лаской и Спевкой. Тут же сам пошёл на Боряту. Быстро сообразил - щит от удара громадного белозёрца не спасёт, да и рука вряд ли выдержит, скорей уж переломится вместе с досками.
        Едва опустил щит ниже - белозёрец повёл клинком, метя в ключицу. Очевидная мощь удара снова заставила Розмича уклониться. Меч алодьского дружинника скользнул по щиту Боряты.
        Новый взлёт белозёрского меча пришлось-таки принять - железный обод щита выдержал чудом, а сам Розмич ударил снизу. Он вовремя остановил руку, вспомнив-таки, что им с Ловчаном убивать не положено. И мысленно выругал себя за опрометчивое условие - биться до смерти алодьских либо отступления белозёрских.
        Рядом схлестнулись Ловчан и Ласка. Одинаково быстрые и вёрткие, они кружились, награждая друг друга обманными ударами. Редкие настоящие выпады отбивали с похожим мастерством. Спустя пару дюжин взаимных нападок Ловчан сменил рубящие удары на колкие выпады, подражая Ласке. Они продолжали кружиться, а зрителям всё чаще казалось, будто видят не двоих воинов, а одного, бьющегося с собственным отражением. Этим Ловчан незамедлительно разъярил Ласку. Будто тот всерьёз полагал, что повторить его умения нельзя. Хотя Ловчан-то сообразил - дело в другом: Ласка не привык биться с настолько подвижными соперниками, отражать рубящие удары тоже было привычней.
        Когда Борята в третий раз попытался разрубить Розмича от ключицы до задницы, тот опять ушёл в сторону, на ходу ударил в приоткрытый бок. Но теперь разил не мечом - всё-таки обещал не наносить белозёрцам ран, - а тем же щитом, вывернув его ребром. Хорошо, железо не заточено под серьёзный бой. Ах сколько раз за минувшие года острым навершием щита разил он прямо в горло и корела, и свея!
        Но Розмич не поскупился, а движение было столь резким, что в ответ на удар рёбра Боряты затрещали, как борта лодьи под морским шквалом. Белозёрец взревел, стремительно развернулся. Ярость затуманила его разум на пару мгновений, которых оказалось достаточно. Он открылся полностью, стал похож на взбешённого медведя. Случись такое в настоящей схватке, уже разговаривал бы с предками…
        Розмич тут же ринулся вперёд и единственным неимоверно метким движением клинка подрубил кожаный ремень на щите противника. Только нечеловеческое проворство позволило ему увернуться от ответного выпада Боряты. Правда, тот метил не в ремень, в голову.
        Один взмах рукой, и щит Боряты повис на локте, став не бесполезной деревяшкой, а опасной помехой. Розмич, явив очередной раз благородство, дождался, когда противник избавится от щита, и снова ринулся вперёд.
        Спевка появился из ниоткуда. Розмич успел ответить на нападение, хоть и не сразу понял, что произошло. Осознал только: враг слева, - отбросил его с трудом. Но глупый щенок подарил Боряте возможность ударить прямиком в сердце - заслониться от выпада алодчанин не успевал. Да белозёрец удачей не воспользовался.
        Они снова сцепились, наполняя мир звоном железа и звериным рычанием.
        Ловчан с Лаской не отставали, хотя в их руках железо пело реже. Эти двое вели немой спор - кто проворней и выносливей. То кружились, изматывая друг друга ложными выпадами, то стремглав бросались один на другого, заставляя противника показывать чудеса изворотливости, какие только могут быть, когда на руке повисли щиты.
        Толпа, окружившая место схватки, сперва награждала алодьских улюлюканьем и свистом, а своих, как и положено, подбадривала. Теперь же освистывать чужаков никто не решался, крики тоже поутихли. Белозёрцы высматривали напряженно, ловили каждое движенье.
        Когда на отступившего было от Боряты Розмича снова налетел Спевка, чтобы наподдать в свой черёд ненавистному воину, толпа негодующе взревела. Только Арбуй прошипел зло:
        - Они сами назначили Спевку довеском. Неча теперь возмущаться.
        Молодой дружинник принял общий крик за одобрение, вложил в удар всю силу. Железное остриё прошло в пальце от виска Розмича. Тот снова отмахнулся щитом, заставив щенка отдалиться на добрый пяток шагов.
        И снова вопль толпы. Слишком восторженный, если учесть, что «враг» пересилил своего.
        Ултен тоже следил за схваткой. Переступал с ноги на ногу, тянул шею, чтобы ничего не пропустить. Переживал. Ему казалось, будто собственной шкурой чувствует каждый удар белозёрцев. Руки буквально чесались от желания схватиться за дрын. Прежде миролюбивый кульдей подобных чаяний за собой не замечал, это несколько седьмиц бок о бок с воинами заставили озвереть.
        Ловчан снова переменился - попёр на Ласку по-простому, в лоб. Тот не успел увернуться, принял удар щит в щит, пошатнулся. Алодьский дружинник пригнулся, шлёпнул противника плашмя мечом по ляжке, вложив в удар не слишком много силы. Но и этого оказалось достаточно, чтобы Ласка не удержал равновесия и растянулся на земле. И хотя Ловчан отошёл, давая тому возможность подняться и изготовиться к продолжению схватки, Ласка сказал:
        - Сдаюсь!
        Его решение поддержала толпа. Даже сам Полат, кажется, кивнул.
        Ловчан развернулся в поисках «довеска», но тот не спешил нападать. Кажется, Спевка вообще ничего не замечал, сосредоточенно наблюдая за Розмичем.
        Борята с противником по большей части рубили воздух. Когда клинки всё-таки встречались, звенело так, что уши закладывало. Оба вспотели сильней, чем жеребцы после многочасовой скачки, - ещё немного, и пену ронять начнут.
        Спевка несколько раз налетал на Розмича то слева, то справа. Каждый раз с одинаковым успехом. Наконец решился напасть со спины. В конце концов, в настоящей битве враг не ждёт окончания поединка!
        Ловчан не успевал перехватить щенка. Он даже крикнуть не успевал.
        Доля мгновенья растянулась на годы: вот Спевка делает первый шаг, второй, третий. Рука поднимается, занося смертоносное лезвие над головой. Клинок медленно устремляется вниз, движение сливается с последним шагом молодого дружинника. Одновременно - Розмич пятится от напирающего Боряты, сам подставляет шею под удар.
        Его спас рывок Боряты. Белозёрец так наскочил на Розмича, что свалил-таки противника с ног. Вместо шеи алодьского дружинника меч Спевки скользнул по броне силача, чуть вспорол кожу. В следующий миг Спевка уже молотил ногами воздух, а Борята, ухвативший бедолагу за грудки, пытался подобрать достойное ругательство.
        Схватку прервал громогласный оклик князя:
        - Довольно! А то все передерётесь!
        Глава 2
        У костра собрались лучшие воины Белозера. С мальчишеским восторгом обсуждали схватку. Изредка вскакивали, чтобы повторить те или иные удары. Спорили.
        На вертелах истекали жиром тушки глухарей и один, невесть кем изловленный, уже разделанный на лакомые кусочки заяц.
        В котелках бурлила аппетитная каша, норовя перевалиться через край. Стряпчему тоже не до ужина, спор занимательней! Вкусные запахи, витавшие над костром, дружинников не трогали, будто недавнее зрелище полностью утолило голод.
        А вот малый бочонок хмельного мёда, которым разжились в последней деревушке, почти опустел.
        Молодые и не слишком удачливые воины, оттеснённые к другим кострам, косились на эту роскошь, сглатывая слюнки. Они тоже обсуждали, тоже спорили и отчаянно мечтали высказать слова восхищения Розмичу с Ловчаном. Но тех не отпускали. Усадив на лучшие места, щедро поили мёдом.
        - Ну ты, брат, силён! - воскликнул Борята, в который раз хлопнул Розмича по плечу.
        Тот сцепил зубы, заметно побледнел, но промолчал. Всё-таки в схватке принял добрую сотню ударов, и рука, мягко говоря, отваливалась. Кости и суставы норовили рассыпаться в пыль.
        - Как ты меня по рёбрам-то! - продолжал радоваться Борята. - А как удар держал? Да я ежели вот так бью, - он замахнулся, будто рядом есть те, кто не знает, каково это - рубануть сплеча, - то проще голову подставить, чем меч!
        Розмич молчаливо кивнул. В чём-чём, а в этом был полностью с Борятой согласен. Если бы самому чуть меньше жить хотелось, тоже голову бы подставил, потому как удержать удар белозёрца неимоверно тяжело. Жилы едва не порвал.
        - А насчёт княжьего слова - не горюй! Ну и прервал схватку, и что? Я всё равно сдаться хотел. И сдался бы, коли Спевка не выпрыгнул. Нет, ну это же надо додуматься! Со спины напасть!
        - Он сделал, как в обычной сече поступают, - зачем-то заступился Розмич.
        Голос Боряты едва не оглушил:
        - Так тут же не сеча! Жизнь от выигрыша не зависит!
        Ласка и Ловчан сидели рядом. Оба непривычно тихие. У первого глаз от усталости слипался, второй держался чуть бодрее. От ора Боряты Ласка встрепенулся, сказал:
        - Это нам позор. Не научили щенка жить в правде.
        - Ха! - отозвался громила. - Да чему тут учить-то? Разуменье - проще некуда! Со спины только тати нападают! А ежели ты дружинник, то будь добр честь свою блюсти!
        - Спевка ранний, горячий, что с него взять? - буркнул Розмич.
        Борята прищурился, глянул осуждающе.
        - Своих сорванцов такому, поди, не учишь. А нашего оправдываешь!
        Розмич хотел было возразить, объяснить, что в Алоди всё иначе. На гостей не нападают, над послами не смеются, оружие при входе в княжий терем не отбирают, и вообще… В Алоди не может случиться и половины того, что в Белозере считается само собой разумеющимся. Потому и вразумлять не надо - ни одному воину и в голову не придёт со спины кинуться. Но вслух сказал миролюбивое:
        - Ты Спевку уже научил. Думаю, на всю жизнь запомнит.
        Губы белозёрского громилы тронула мечтательная улыбка.
        - Да…
        Урок, который преподал заносчивому Спевке, и впрямь был хорош. Молодой дружинник месил ногами воздух до тех пор, пока подскочившие товарищи не разжали железные пальцы Боряты. А тот, чуток отдышавшись, столько заковыристых слов касательно Спевки и его поступка подобрал, что и сам князь, кажись, заслушался. Побелевший от страха щенок бормотал в ответ что-то невразумительное и едва не плакал. После ушёл к самому дальнему костру и носа не казал.
        - Молодость… - со знанием вздохнул Ултен. Его тоже пригласили к костру, усадили подле друзей. И мёда в чарку налили с горочкой. - Она часто горячится не по делу. С годами это пройдёт. Коли доживёт до годов-то.
        - Да и леший с ним, со Спевкой! - внезапно воскликнул Ласка. Казалось, он только-только заметил кульдея, вытаращил единственный глаз. - Ты сам-то каков, а?
        Вопрос удивил не только Ултена. Розмич с Ловчаном заметно напряглись, а Борята подобрался.
        - А что со мной не так? - осторожно поинтересовался кульдей.
        - Ты с нами полторы седьмицы, - начал пояснять Ласка, - а об умении своём даже не обмолвился!
        - Каком таком умении?
        - Что дрыном орудуешь лучше, нежели иные обжоры ложкой!
        - Так ведь… - Ултен потупился и замялся.
        Дело прояснил Борята.
        - Мы слыхали о вашем нападении на дозор в белозёрском посаде, - с долей смущения объяснил он. - И про то, что кульдей дрыном махал. Но про него не поверили, он ведь из этих… из христьян.
        Розмич мигом утратил былое благодушие, сжал кулаки. Ловчан углядел недовольство друга, чуть заметно помотал головой - неча с белозёрцами спорить. Не здесь и не сейчас.
        - И что, ежели из христиан? - возмутился Ултен. - Я гэл, и сын гэла, и внук гэла.
        Его не услышали.
        - А после, когда сами увидали… - продолжал Борята, - решили, дескать, обманули нас. Вы-то сразу ясно - воины, а он…
        - Ты нашего святошу не обижай, - расплылся в улыбке Ловчан. - Он в драке десятерых стоит. Я бы против него нипочём не вышел.
        - О как! - Борята важно потряс пальцем. - Век живи, век удивляйся! А про тебя, Розмич, правду говорят или бают?
        - О чём спрос? - пробормотал тот.
        - Говаривают, дескать, ты сын пахаря. Это так?
        - Так, - подтвердил Розмич.
        - Во! - палец громилы снова взметнулся в небо. - Значится, дружина князя Олега и впрямь чудесата! Да ты не сопи! Не обижайся! Кабы все пахари подобно тебе дрались, я бы сам из воинства ушёл и за соху встал!
        Борята говорил без злобы, но слова полоснули Розмича почище острого ножа. Рука сама потянулась к груди. Там, в хитром мешочке, прятал прощальный подарок Затеи. Нынче уже неважно, простит ли девица пахарское прошлое, но след от её неприязни останется надолго.
        Её подарок - тот, что пихнула в сапог при отъезде отряда, - был много глупей любовных вздохов Розмича, рассуждений Ултена о смирении и нападения Спевки, вместе взятых. А как ещё обозвать кусок кожи, расписанный не пойми какими закорючками?
        Поначалу Розмич внимательно вглядывался в письмена, пытаясь рассмотреть обережный знак или что другое, знакомое. Но вскоре плюнул на неблагодарное занятие. Даже осерчал: лучше бы ничего не дарила, чем такую безделицу!
        Он, конечно, догадывался, что это не просто закорючки, а заговор какой на удачу и дорогу или даже послание. Думал - Ултен или волхв посмышлёнее смогут прочесть. Но показывать записку не решался. Да и зачем? Вдруг в ней гадости какие написаны? Или признание в любви, о которой теперь и думать нельзя! Нет, ни к чему Розмичу знать. Но, сам грамоты не разумея, к чертам и резам относился с почтением, а к закорючкам и подавно.
        Словом, выбросить безделицу даже с непонятными письменами не мог. Так и носил. Решил: пусть останется, как напоминание о том, что любовь самое дурацкое и бесполезное чувство на свете. И коли угораздит снова вляпаться в такое «добро», он подарочек Затеин достанет и вспомнит, каково это… предпочесть какое-то идиотское сватовство доброму и проверенному сеновалу!
        Он забылся и вернулся в действительность только от дружного хохота белозёрцев.
        - Ну, например. Скажи нам, монах! Что значит твоё имя? Это вот - Розмич, у него шрам от княжьего коня вот тут имеется. Я Ловчан - до баб больно ловок. А тебя как угораздило? - допытывал Ултена дружинник.
        - Отец мой был язычником и грешным человеком, как и вы. Я рано осиротел, но братство не дало мне погибнуть. Всё, чему я обучен, что разумею - от великого братства и веры в Господа нашего всемогущего!
        - Эк завернул! - усмехнулся Ловчан. - Ты лучше давай по делу, не уворачивайся от вопроса.
        - К чему мне? Я и сам охотно вспоминаю о своём имянаречении, возвращаюсь к тем благословенным денёчкам юности. Эх! Но что было, не вернёшь. Не надо жалеть о прошлом! Ни о чём жалеть не надо, - проговорил кульдей и снова приложился к ковшику с хмельным мёдом.
        - Угу, - промычал Розмич.
        - Прозванье моё будет от святого человека, который жил много прежде нас - восемь колен^ [18] назад - в той стране, что мы, гэлы, зовём Эйре или же Эрин, а чужаки - Скотией. Вся его жизнь была в единении с Господом и всем Божьим миром. Небеса наделили того Старого Ултена могущественной силой. И никто во всей земле не подозревал об этом, ведал лишь сам он, но никогда не пользовался и малой частью данного ему свыше.
        Страшное несчастье постигло тогда любимую мной Эйру, невиданная доселе болезнь выкосила добрый люд через одного. Старый Ултен держал приют для сирот, заменяя многим детям отца и мать.
        У самого Огнуса Неудачника читал я сие предание, и да воздастся хвала всем добрым христианам, заботящимся о просвещении потомков! И да будет с ними наша благодарность…
        - Короче! - не выдержал Ловчан соплеизлияний.
        - И в то же дикое время, когда правил верховный король Дармид, из-за моря явилась к нашим берегам вражья флотилия. Многие воины лежали в лихорадке, они не могли и шага ступить, не то что взяться за оружие.
        И вот посланец короля является к Старому Ултену с тревожной вестью и мольбой о заступничестве пред Всевышним. Гонца не пускали к Ултену, он поочерёдно кормил младенцев из глиняной бутыли и был первым, кто придумал тряпичную соску. Но именем Дармида тот прорвался в детскую и пал пред святым отцом на колени, умоляя его вознести мысли к Господу для спасения Эйры.
        И тогда Ултен воздел левую, свободную руку. И чудовищные валы покатились к неприятельским судам и потопили их, все до единого.
        - Сильный волхв! - вставил Ловчан, думая, что тем польстил рассказчику.
        Кульдей презрительно глянул на дружинника и продолжил:
        - Прошло некоторое время, сам верховный король прибыл к Старому Ултену, чтобы сказать тому благодарственные слова, но святой ответил укоризненно: «О Дармид, если бы твой посыльный подождал, пока не освободится моя десница, то едва бы я её поднял и с того мгновения ни один бы ворог не ступил бы на берег Эйры!» Потому и говорится: Соломон был мудр, Самсон - силен, Мафусаил прекрасно знал жизнь, но даже все вместе они не разули бы босоногого.
        - А что за люди эти Саламон, Сомсан и Муфу… - начал было любознательный Ловчан, но осёкся под укоризненным взором Розмича.
        - Мудрейшие, - услышал его кульдей.
        - Вот у меня тётка тоже была баба умная… - вставил слово Борята.
        - Это та, которая позапрошлым летом сыроеги с молодыми мухоморами спутала? - откликнулся Ласка. - И козла полгода доила, удивляясь, отчего молока с гулькин нос даёт?
        Дружинники покатились со смеху, даже помрачневший Розмич от улыбки не удержался.
        После схватки с Борятой и Лаской жизнь алодьских дружинников наладилась. Будто не висел над ними чёрный покров клеветы, будто прежде ни единого разногласия не было.
        Когда Полат подозвал Розмича и напомнил о невысказанной просьбе, с которой началось примирение с белозёрскими, тот промолчал. Отпрашиваться и уходить теперь бессмысленно. Да и не хочется, если по правде.
        На каждом привале Розмич и Ловчан показывали белозёрцам свои уменья, сами тоже учились, хотя мастерство Полатовых дружинников особых восторгов не вызывало. Всерьёз удивляли только трое, братья, по всему видать, - Вейк, Кеск и Норемб^ [19] .
        Эти были из белозёрской веси, из свиты Арбуя. Низкорослые и блеклые, как и всё племя, но хитрющие, словно стая лис.
        Они полагались исключительно на ловкость. Легко уходили от размашистых ударов, сами норовили ударить так, чтобы покалечить противника, а лишь после дорезать, как домашнего поросёнка.
        Розмич не испытывал к вепсам жгучей неприязни, как вначале, но запоминал их повадки, следил пристально. Кто знает, вдруг однажды действительно придётся вернуться в Белозёрье? Если Олег не убедит Полата… следовать Рюрикову завету, о котором все были наслышаны уже на другой же день после кончины властителя. В том, что Олег убеждать будет, Розмич не сомневался.
        Погода портилась всё чаще. Солнце с самого утра норовило прикрыться тяжёлым покрывалом туч. Ветер стал холодней, зло срывал с деревьев золотистую листву и бросал под копыта белозёрских лошадок. Небо, глядя на умирающую природу, плакало.
        Зато дичь не переводилась, всё так же лезла под стрелы. Пару раз удалось завалить лося, а однажды подняли кабана. С этим пришлось повозиться - старый, поднаторевший в боях секач удирать не собирался и расставаться с жизнью не хотел. Едва не поймал на клык Боряту, растерзал подвернувшуюся лошадь - благо, вели запасных в поводу. Кабана всё-таки пересилили, но мясо есть не смогли - слишком старое, никаких зубов не хватит, чтобы прожевать.
        Овсом для лошадей разживались в редких деревеньках. Полат не предлагал селянам ни дирхемов, ни другой платы, брал просто так, поясняя:
        - Из княжьей дани вычтите.
        Розмич сперва удивлялся: как можно распоряжаться чужим достатком?! После привык и заморачиваться прекратил. Увлечённый дружинной жизнью, потешными боями и нескончаемыми воинскими байками, он вообще перестал мыслить.
        Не насторожился и когда один из Арбуевых подручных рассказывал о страшном звере, поселившемся близ Белозера. По словам вепса, не то волк, не то медведь рвал зазевавшихся грибников и охотников.
        - Мой брат, - не скрывая ужаса, говорил он, - за несколько дней до нашего отъезда на этого зверя напоролся. Вернулся с разодранной грудью, едва живой от пережитого испуга. Раны его посмотрели - ничего смертельного. Но когда уходил, брат уже на пороге иного мира стоял. Знахарка только головой качала - помочь нечем.
        - Почему? - спросил кто-то. - Почему умирал-то?
        Вепс пожал плечами, ответил с болью в голосе:
        - Сначала думали, от испуга. А знахарка кровь на язык попробовала, сказала - гниёт. Значит, когти у зверя ядовитые. В тот день ещё семеро пропали, найти уже не чаем. Вернусь - сам облаву устрою. Отомщу. Умру, но отомщу.
        Не спохватился, и когда Спевка одного подловил…
        Молодой дружинник глядел зло, к оружию даже не тянулся, но язык был острей любого меча:
        - Я всё равно заставлю!
        - Чего? - недоумённо протянул Розмич.
        - За Птаха ответить заставлю! Не сегодня, так завтра! Не в этот раз, так в следующий!
        - Успокойся, горячий. Научись для начала в глаза врагу смотреть, а не в… не со спины заходить.
        - Не тебе меня учить! Я видел Птаха, когда его обмывали!
        - И что?
        - У него полоса на груди, но умер от другого! Сердце-то со спины пробито было! И не мечом, а ножом!
        - Послушай, ты! - взъярился Розмич, схватил щенка за грудки. - Меня той ночью в Белозере не было! И люди мои, как пить дать, в дом Жедана не приходили! Не я в смерти Птаха повинен, ясно?
        Спевка не ответил, только зашипел злее тысячи гадюк. И едва Розмич разжал руки, скрылся из виду. Больше встречи не искал, а то, что взглядом спину сверлил, алодьского дружинника не волновало. Нравится - пусть смотрит. Нападёт - поговорит иначе.
        Так и шли. День за днём. Час за часом.
        …Настойчивые расспросы про Алодь подозрений тоже не вызывали. В желании узнать больше о славном городе ничего особенного нет. Стремление преуспеть в боевых премудростях также понятно - вдруг да придумали соратники и такое, что способно облегчить нелёгкое бремя войны, сделать дружинников в сто раз удачливей? А обыкновенные байки из жизни гарнизона и города - вообще не в счёт. Так что Розмич не удивлялся, рассказывал не задумываясь.
        Лишь один вопрос, заданный беловолосым Вейком, озадачил всерьёз:
        - А что княгиня Риона? Как дочь столь далёкой земли очутилась в этих краях? - спросил он.
        Розмич о таком никогда не задумывался. Ну да, живёт в Алоди заморская баба, и что? Мало ли их… баб.
        - А ведь правда… - задумчиво пробормотал Олегов дружинник. - Откуда она взялась?
        Все взгляды тотчас обратились к кульдею. Рыжебородый Ултен мгновенно посерьёзнел, приосанился. По тому, как преобразилось его лицо, дружинники поняли: в этой истории без Иисуса Христа, святого Патрика и ихней Бригитты не обошлось. И тут же пожалели, что сказанное слово обратно в рот не запихнуть. Так что неспроста говорят, язык мой - враг мой, прежде ума рыщет, беды ищет.
        - О… - протянул кульдей. - Судьба моей госпожи удивительна… Но и печали в ней, как часто бывает, с горкой.
        Тут же замолчал, дожидаясь, когда сгрудившиеся у огня угомонятся. Прокашлялся и начал вещать, не заботясь, насколько точно его понимают слушатели:
        - Да будет вам известно, что зовут её на самом деле Ольвор. Риона^ [20] - лишь прозвище, ибо она дочь верховного короля всех тех, кого вы зовёте по-своему скоттами.
        Много лет назад, когда конунг Орвар Одд, по-вашему Олег, пристал к зелёным берегам Улаида^ [21] страны Эрин, с ним был его лучший друг Асмунд. Да только воины прибрежного туата^ [22] напали на белых лохланнахов^ [23] , и в схватке Асмунд был убит. Тогда Одд и его дружины, как волки, пронеслись по селениям, и никто не мог остановить их, пока не насытились кровью и не утолили жажду мщения. Многие славные герои полегли под стрелами Одда. Невозможно передать всех страданий, которые вынес народ гэлов - мужчины и женщины, миряне и священники, малые и старые - от диких язычников… Убил он и короля того туата, и всех его сыновей.
        Так заведено на моей родине, что знатный человек почитает долгом принимать у себя детей простолюдинов, а менее именитые люди могут некоторое время воспитывать сынов и дочерей правящего рода. Ольвор-Риона в тот месяц гостила в туате и была всему очевидицей.
        Бедняжка Риона с младенчества была благочестивой. Она не стала судить Олега за учинённую жестокость, ибо Господь сказал - не суди, да не судим будешь. И на бесчинства во имя старых богов, кои Олег называл священными обрядами, взирала бесстрастно, как положено королевне. Хотя христианская душа обливалась кровью, исходила криком.
        Господь, видя смирение девицы, защитил её от страшной участи, доставшейся правителю туата и его родне. Одд, хоть и был в ярости, тронуть юную королевну не посмел, более того… влюбился без памяти.
        И вновь Господь простёр свою длань над Рионой! Потому как все знают: для объятого страстью мужчины девичья честь, что пыль на сапогах… и следующий поступок Одда ничем иным, кроме божественного провидения, объяснить нельзя.
        Он не тронул Риону и даже проводил её к отцу.
        А высший из всех королей Аэд Финдлиат, будущий владетель Тары, хотел жить в мире с северянами. Старшую из своих дочерей он выдал замуж за конунга Олава Белого, тот правил в Дублине. Младшую же, Риону, - пообещал неистовому Орвару Одду, лишь бы увёл дружины за море.
        Девице в ту пору не было и четырнадцати, но, по мурманским законам, женитьбе это не мешало. Однако закон гэлов велел подождать. Объятый любовью, ваш Олег согласился.
        У самой Рионы согласия, конечно, не спросили… Но Господь снова смилостивился над ней. Пережитые ужасы не озлобили, не ожесточили юное сердце. Она тоже полюбила.
        В залог будущей свадьбы дочь короля гэлов сшила Орвару рубашку, но взяла с него слово, что через год, когда обычай разрешит ей стать женою, он примет истинную веру, в каковой родилась сама. Одд обещал.
        Он покинул страну Эрин, обещал возвратиться к свадьбе. И вскоре уж к нам пришла весть о его обращении… Он прозвался святым именем Теодора. Фёдором, если по-ромейски.
        - Вот как? - встрял в рассказ Розмич. - Что-то я ничегошеньки про Олегово крещенье не слыхал! А я при нём ого-го сколько лет!
        - Погоди, - одёрнул кульдей. - Сейчас расскажу.
        - И откуда ж ты, такой умный, всё ведаешь? - не унимался Розмич. Мысль, что любимый князь отринул родных богов и поклонился Распятому, никак не укладывалась в голове.
        - Ты ещё не понял! Мне, одному из двенадцати избранных кульдеев, выпала честь наставлять дочь короля! Под моим началом овладела она языком могущественного Рима, обучилась письму и познала мудрость первых из священных книг…
        - Ну и ну… - выдохнул Ловчан. Тут же пихнул Розмича в бок, чтобы не мешал.
        Ултен заметил, благодарно кивнул Ловчану. Прокашлявшись, продолжил:
        - Так вот, назначенный срок минул, но от Орвара не было вестей, тогда сам Аэд Финдлиат призвал меня к себе. Доброе сердце отца разрывалось от жалости, но он не выполнил бы собственных обещаний, когда бы не отдал Ольвор замуж за Одда. К тому же и она, наивная девушка, уверовала в то, что ваш конунг предначертан ей провидением…
        Был снаряжён корабль, лучшие из лучших сопровождали дочь короля в том путешествии. Не прошло и месяца, как мы, заручившись миролюбием данов, миновали тамошние проливы и без преград добрались до Вагрии. Это случилось как раз в день святого Матфея, на самайн. Но вдруг оказалось, что и Орвар, и все его люди год тому увязались за королём Рюриком и ушли дальше, на восход…
        Бедная королевна приняла удар судьбы с христианским смирением. Длинную, нескончаемую зиму провели мы при дворе властителя той земли Табемысла, но едва растаяли льды, вышли на восток и через три недели при попутном ветре оказались во владениях Рюрика, вернее, его новой жены - Едвинды, сестры Орвара Одда. Это случилось в день святого Марка.
        - С самого краю Света, значится, добирались? - вновь не выдержал Розмич.
        - Это вы, нехристи, живёте на самом крае просвещённого мира! - вскипел священник. Тут же осёкся, потупился.
        - Ладно, ладно! - отозвался Борята. - Дальше-то что было?
        - Что-что… - пожал плечами кульдей. Продолжать рассказ явно не хотел. - Мы пришли в словенские земли, и тут выяснилось… Выяснилось, что Орвар Одд ни дня, ни полдня о христианском благочестии не думал. Как был дика… э… язычником, так язычником и остался. Обманул князь. И зеленоглазую Риону, с коей в земле Эрин пылинки сдувал, позабыл.
        - Врёшь! - выпалил Розмич. - Олег всегда слово держит! Не мог обмануть!
        Плечи Ултена опустились, он глядел печальней, чем все вдовы и сироты, вместе взятые. Когда заговорил вновь, в голосе появилась хрипотца.
        - Это у нас, у христиан, единый бог. У вас, язычников, бесов… то есть богов много. Они разнятся от племени к племени, от земли к земле. Вот взять словен… Они чтут Велеса, хотя знают, что этот бес плутоват. Одним даёт удачу в дороге и охоте, другим - тем же купцам - помогает обманывать.
        При последних словах кульдей пристально глянул на Розмича, и тому не оставалось ничего другого, как прикусить язык. Уж что-то, а лживость купцов собственной шкурой прочувствовал.
        - У мурман главным бесом, то есть богом, - снова поправился кульдей, - признан Один, Отец Битв. Один честен, но за ним, подобно тени, ходит второй - Локи. Это лжец, рыжий, каких мало. Плут, рядом с которым ваш Велес - что дитя малое. Именно ентов Локи обучил мурманских богов плутовству и людей тому же диавольскому учит. Думаю, он-то и надоумил Орвара Одда прикрыться другим именем, обмануть королевну, чтобы заполучить её в жены. А Господь… На моей родине, в земле Эрин, его власть сильна…
        Тут уже Ловчан не выдержал. Сказал, подражая скорбному тону кульдея:
        - А чем дальше в лес…
        - Тьфу на тебя! - Ултен вконец разобиделся. Нахохлился, как попавшая под дождь ворона, и отвернулся.
        Серьёзность момента тронула только Боряту.
        - Чем дело-то закончилось? - проникновенно, без издёвки, подтолкнул он.
        - Чем… Моя госпожа оказалась посреди дикарских земель, с разбитым сердцем. Только истовая вера в Господа нашего помогает Ольвор жить дальше. Прежде ещё питала надежды, что Одд одумается и исполнит обещанное. Теперь… только малый шаг отделяет от отчаянья. Смиренье, кое проявляет моя госпожа, достойно святой Бригитты. И я молюсь о её судьбе каждодневно и еженощно, искренне надеюсь на лучший исход.
        У костра повисло напряженное молчание. Кто-то всерьёз переживал о доле княгини, кто-то, вроде Розмича и Ловчана, кусал губы, чтобы сдержаться от очередной колкости. Но даже алодьчане присмирели, когда увидели, как по щеке рыжебородого кульдея скользнула слеза.
        Молчали дружинники так долго, что у ближайших костров забеспокоились. Даже от княжеского костра человек пришёл - выяснить, всё ли в порядке.
        - Стало быть, княгиня Риона не слишком словен жалует? - спросил Ласка. - И к лесам словенским счёт имеет?
        Кульдей ответил не сразу, голос дрогнул.
        - Врать не буду. Имеет. Но изменить судьбу не может, потому и выбрала смиренье.
        - Собственную судьбу никто менять не может, - откликнулся Борята. - Ни князь, ни деревенщина. На то она и судьба. Непреодолима.
        - Ну не скажи… - вздохнул Ловчан, тут же невольно покосился на Розмича и умолк.
        Борята не заметил, ответил как на духу:
        - Да, ты прав. Иным удаётся. Но счастья такая замена никогда не приносит. Отказавшийся от назначенной богами судьбы сдохнет, как бешеный пёс. Рано или поздно, но сдохнет.
        - Рано или поздно… мы все умрём, - буркнул Розмич. И добавил, наученный речами Ултена: - И попадём в самое пекло. Ибо чужого Господа егойного не чтим. А любим родных богов, кои нам пращуры.
        Умозаключение это вызвало множество смешков - Ултена в дружине, безусловно, уважали, но в рассказы о раскалённом добела мире, куда попадёт каждая «нехристь», не верили. Почему человек должен отправиться в невесть какое пекло, невесть к какому диаволу, если все его предки на Велесовы луга ушли?
        - Зря веселитесь, - изрёк кульдей сурово. - Всё так и будет.
        Его одарили новой порцией смеха, и только прозорливый Ласка возразил всерьёз:
        - Ты же сам сказал, дескать, «Господь твой» в словенских землях не властен. Так о чём речь?
        - Господь всемогущ! Совсем недавно Его имя знали лишь избранные, а теперь… Нет! Вы не понимаете! Тёмные вы пред светом истины!
        Глава 3
        Розмич давно привык к суждениям Ултена. Внимания на его оговорки вроде именования богов бесами, а словен дикарями, «варварами» по-ромейски, не обращал. Для кульдея всякий, кто не чтит святого Патрика и матерь Бригитту, будь она неладна, - дикарь. И любой бог, окромя Христа, - бес.
        К нравоучениям и проповедям Розмич тоже привык, научился пропускать мимо ушей большую часть «умных» разговоров. И рта Ултену не затыкал, потому как после его речей спалось на редкость сладко. А иногда не после, а во время…
        Вот и теперь - едва улёгся на хвойную подстилку у костра, тут же провалился в сон.
        Ему мерещились нескончаемые поединки с белозёрскими воинами, лесные дороги, по которым долгие седьмицы движется отряд, откормленные зайцы, норовящие прыгнуть под копыта лошади… Всё как обычно.
        Но внезапно сновиденье оборвалось. Вместо туманных картинок перед глазами встала стена черноты. Чуть погодя в ушах прозвучал голос:
        - Розмич! Розмич, отзовись!
        Голос узнал сразу, усмехнулся и ответил:
        - Чего тебе, старик?
        Стена черноты дрогнула. Взгляду открылось белозёрское капище с чёрным издолбом посередине. Рядом с идолом стоял знакомый волхв, обряженный в серебристую шубу.
        Во сне старик казался много выше, чем в жизни. Много моложе.
        «Приснится же!» - усмехнулся Розмич мысленно.
        - Розмич, над тобой тьма повисла! - без предисловий заявил волхв.
        Воин недоумённо приподнял бровь, но пугаться не спешил.
        - И змея на груди твоей греется! - продолжал старик. - Вот-вот за горло укусит! Я видел!
        - Какая змея, мил-человек? - Губы алодьского дружинника дрогнули в улыбке. Вот уж сон! Чудной!
        - Самая ядовитая из всех!
        Голос волхва прозвучал очень отчётливо и недобро. Розмич замер на мгновенье, хотел ответить, отшутиться, но вдруг… Сердце в груди дёрнулось, а самого настигло чувство непреодолимого страха. Даже колени задрожали.
        - Что это? - проговорил одними губами.
        - Смерть, - объяснил старик. - Она ближе, чем думаешь. Следит за тобой. Давно, слишком давно.
        Внезапная догадка была сродни удару кузнечным молотом по голове.
        - Так это не сон?! - выпалил Розмич.
        Волхв утратил серьёзность, но лишь на мгновенье.
        - Какой догадливый… А ещё Меченым зовётся…
        - Но как ты это сделал? - возопил дружинник.
        Он, конечно, слыхал, что волхвы и колдуны умеют в человеческие грёзы врываться. И про вещие сны тоже наслышан. Но верить в эдакое наваждение мужчине не пристало. Это бабий удел!
        Это они, неугомонные сороки, над каждым сновиденьем трясутся. А мужику - что? Проснулся, вытряхнул из головы остатки ночной дури и дальше пошёл.
        - Я волхв. Или ты забыл?
        - Но я-то думал… - Розмич запнулся.
        Признаваться, что всё это время считал старика обыкновенным хитрецом, не хотелось.
        - Эх-хе-хе… Ежели человек не кричит на каждом перекрёстке о силе своих богов, это не значит, что боги его бессильны. Ежели не расхваливает направо и налево свои уменья, не значит, что безрук и бестолков. Мы, словене, народ лесной, стало быть - скрытный. Пусть другие матерь божью по делу и без дела поминают, а наш удел - не языком трепать, а землю свою хранить.
        - Так зачем же ты капище железными когтями защищаешь, в личине ходишь? Ведь могёшь просто слово сказать, чтобы все враги подохли!
        - Волховская сила - не шутка. Говорить о ней лишний раз не следует, иначе иссякнет и уйдёт. И там, где обыкновенным уменьем обойтись можно, к волшебству взывать незачем.
        - Вот ведь… - досадливо выпалил Розмич.
        Он таких суждений не понимал. Продолжить выяснения старик не позволил, повторил довольно грубо:
        - Беда над тобой, Розмич, сын пахаря. Поторопись от змеи избавиться. Иначе недолго тебе по свету Белому ходить.
        - Что за змея? - выпалил дружинник, но волшебный сон уже истончался. Фигура волхва таяла, как ком снега, брошенный в раскалённый котёл.
        Старик ответил, только голоса Розмич уже не слышал. И по губам прочитать не смог.
        Он вывалился из сна. Дышал тяжело, с хрипами. Перед глазами плясали алые пятна, в висках стучала боль. С трудом перевернулся на живот, уткнулся лицом в колючий лапник.
        Там, в созданном волхвом видении, всё было хорошо. А в яви чувствовал себя так, будто его несколько раз наизнанку вывернули, выжали, как постиранную тряпицу, и в проруби прополоскали напоследок.
        Мысли путались.
        «Что за змея? - молчаливо вопрошал Розмич. - Кого я пригрел?»
        Когда боль утихла, а в голове прояснилось, дружинник поднялся на локте и осмотрелся.
        Притушенный костёр давал совсем немного света, походил на багряное пятно. Вокруг безмятежно храпели лучшие воины Белозера. Ловчан с кульдеем спали тут же.
        Этих двоих Розмич исключил сразу. Ловчан - старинный друг, с ним столько всего пережито, что проще самого себя змеюкой назвать, чем его. Ултен - тоже друг, хоть и недавний. Преданность свою не словами, делом доказал. Вон как в Белозере дозор раскидывал! Как бьярмов на берегу Онеги крушил!
        Кто тогда? Белозёрцы? Ведь с многими за последнее время сблизился, многим и мысли, и сердце приоткрыл. Хотя можно ли считать настоящей откровенностью байки у костра, под бочонок хмельного мёда?
        Из белозёрских больше всего Боряте доверял. Но туповатый здоровяк на подлость не способен. Совсем-совсем.
        Ласка?.. Одноглазый ведь. А одноглазые - люди непростые… Только поводов думать о дружиннике плохо - никаких.
        Люди Арбуя? Ведь слишком часто покидают положенный им костёр, предпочитают не с господином своим вечера коротать, не с князем, а с простыми воинами. Как ни обернёшься, все трое близ Розмича с Ловчаном…
        - Вот ведь… волхв! - процедил Розмич сквозь зубы. - Не мог по-человечески сказать? Имя там или примету! Разбирайся теперь! Ломай голову! Тьфу ты!
        Он плотнее завернулся в плащ и закрыл глаза. Заключил, что утро вечера мудренее, и тут же захрапел, вторя друзьям и приятелям.
        * * *
        - Во дела! - выдохнул Ловчан потрясённо. - А я-то думал, он не волхв, а так… Старик озорной.
        Розмич пожал плечами. Возразить нечего.
        Ултен, слушавший рассказ Розмича с предельной серьёзностью, теперь недоумённо таращил глаза. Пришлось объяснить, как познакомились с белозёрским волхвом. Историю про нападение на капище тоже поведали.
        Уразумев, что в ночь смерти алодьских дружинников Розмич и Ловчан защищали спрятанную в лесу святыню, Ултен поджал губы.
        - Вот почему князю не ответили, - догадался он. - Зря. Знай Полат о ночном бесчинстве вепсов, всё сложилось бы иначе.
        Сказал и вздрогнул. Огляделся воровато - не услышал ли кто лишний. Но позади никого, а те, что впереди, точно не подслушают.
        Трое друзей ехали в хвосте отряда, как в былые времена. Розмича беспокоило, не сочтут ли их поведение подозрительным, но ждать привала, когда можно уединиться незаметно, не мог. Мысль о предателе, затесавшемся в их круг, напрочь лишила покоя.
        - Знание Полата ничего не изменит, - возразил он. - Не сейчас.
        - И я о сделанном не жалею, - кивнул Ловчан. - Вот до Новгорода доберёмся, тогда и скажем. При князе Олеге. Без него этого дела всё равно не решить.
        - Скажем, скажем… - пробурчал Розмич. - Если гадину найдём. А если не найдём, то до Новгорода можем и не доехать.
        - Ну-ка, повтори ещё раз, что старец тебе во сне вещем поведал?
        - Змею, говорит, на груди пригрел. Ядовитую. Того и гляди в горло вцепится.
        - Змею… - прошептал Ловчан. - Змею…
        Рассказывая друзьям о предостережении белозёрского старца, Розмич надеялся, что те вмиг стервеца разгадают.
        Ловчан, хоть и дурачится часто, парень сметливый, многое подмечает. А кульдей - умнейший человек, хоть и скотт. К тому же ему, ежели чего, святой Патрик и матерь Бригитта помочь должны. Или, на худой конец, Господь.
        Но ожидания Розмича не оправдались. Чем дольше думали, тем меньше дельных мыслей появлялось. Они перебрали всех знакомых дружинников, но никто из белозёрцев подозрения не вызывал, даже Спевка - воспитанник покойного Птаха своей ненависти не скрывал, а таких змеюками не называют.
        - Змей, - рассуждал Ловчан вслух, - животное потаённое. Значит, враг - тот, кто сидит тише воды и ниже травы.
        - Мда… - протянул в ответ кульдей. - Задача…
        Под конец дня у Розмича даже голова разболелась. И зуд случился - в каждом встречном мерещился враг. Он глядел на приятелей-белозёрцев во все глаза, вспоминал, прикидывал. Ловчан, судя по сосредоточенному лицу, занимался тем же. И кульдей хмурился.
        Единственная дельная мысль появилась только к следующему утру.
        - Что, ежели Арбуй? - прошептал Ловчан.
        И дружинник, и кульдей задумались.
        Подручный князя доверия и впрямь не вызывал. Одни глаза чего стоили! Блёклые, почти бесцветные, как у ожившего мертвяка. И лицо неприятное, и голос противный. И колдун, ко всему прочему.
        - Нет, - подумав, заключил Розмич. - Не может быть. Волхв сказал: змею на груди пригрел. Значит, человек близкий, а Арбуй… Он далеко. Мы за всю дорогу и словом не перекинулись.
        - Напрямую не говорили, - подтвердил Ловчан. - Но вспомни! Вейк с Кеском каждый день рядом с нами крутятся. И Норемб тоже. А они Арбую служат. Наверняка докладывают ему.
        - Ну и что? Я-то, если волховскому предупреждению верить, сам змею пригрел. Сам, понимаешь?
        Ултен недовольно забормотал, бросил на Розмича полный раздражения взгляд.
        - Чего? - не выдержал дружинник.
        - Ничего, - буркнул кульдей. - Я уже весь ум сломал. Чёрт бы побрал, прости меня грешного, ваших волхвов с их задачками.
        Волхвов словены, конечно, уважают, но одёргивать Ултена никто не стал. Как ни глянь, а в этот раз скотт прав. Перемудрил белозёрский старик, точно перемудрил.
        * * *
        Что-то изменилось. Едва заметно, едва ощутимо… Кажется, над головой всё то же пасмурно-серое небо, вокруг - тот же позолоченный осенью лес, земля под копытами - самая обыкновенная, сырая. Но что-то всё равно не так. Иначе, нежели прежде.
        Розмич в который раз втянул прохладный воздух, попытался принюхаться. Холод убивает все запахи, делает воздух пронзительно чистым. Но воин уловил… скорее почувствовал, чем осознал.
        - Что случилось? - шепнул обеспокоенный Ловчан.
        Его лошадь - бурая, со стриженой гривой - едва не тёрлась о бок вороной лошадки Розмича.
        - Новгород, - одними губами проговорил Розмич. - Мы близко, я знаю эти земли.
        Ловчан озадаченно изогнул бровь. Его вопрос и без слов ясен: как такое возможно? Розмич двенадцать лет в новгородских краях не был!
        - Помню, Ловчан. Всё помню. Моя деревня далеко от этого леса, но я дважды бывал тут. На затяжной охоте - Олеговой. Один раз осенью, второй - зимой. Меня довеском брали, чтобы за костром следил, кашеварил, ну и учился.
        - Ох ты… - усмехнулся Ловчан беззлобно. - Ну и память у тебя!
        - Я иначе помню. Сердцем.
        - Что, в самом деле? - встрял одноглазый Ласка. - Так, может, и к деревне какой выведешь? А то полторы седьмицы без хлеба. И лошади без добротного корма! Того и гляди падать начнут.
        - Может, и выведу, - пожал плечами Розмич.
        Тут же начал соображать, в какой стороне человеческое жилище. Ведь была небольшая деревушка, точно была!
        - Добре! Я князю доложу! - просиял Ласка, пуская коня вскачь.
        Он стремительно обогнал ехавших впереди Боряту и Ултена и скрылся из виду.
        Розмич с Ловчаном переглянулись.
        - Неа, - покачал головой первый. - Не он.
        Ловчан подумал и кивнул. Хотя окончательно побороть предубеждение не мог.
        Что ни говори, а Ласка - человек необычный. Обычному двумя глазами на мир глядеть положено, а одноглазые, если верить сказаньям, один глаз в Ином мире держат, значит, зрят, что живым видеть не положено. Как тут не насторожиться?
        В этот раз привал объявили много раньше положенного срока. Розмич не стал спешиваться, уже догадался - ему отдых не светит. Так и вышло.
        Ласка помахал рукой, подзывая алодьского.
        - Ну что, выведешь? - поинтересовался Полат.
        - Попробую.
        …В деревню отправился десяток белозёрцев во главе с князем. Для селян честь, мягко говоря, великовата, но Полат сам решил ехать. Перечить владыке Белозера, ясное дело, не стали.
        Верная тропа нашлась куда быстрей, чем рассчитывали. А вот сама деревня оказалась совсем не такой, как помнилось Розмичу.
        Десяток мелких, невзрачных домишек с соломенными крышами да неровные лоскуты огородов вокруг. Всё.
        В былые времена эта деревушка казалась Розмичу куда любопытней. Больше и богаче. И избы были исполинскими, и огороды, считай, необъятными. А ближний к лесу домик заставлял сердце трепыхаться от ужаса, потому как его хозяйка - сухая, сморщенная старуха с длиннющей белой косицей - слыла самой могучей ведьмой. Говаривали, её жених перед самой свадьбой бросил, а нечистый лесной дух подобрал. С той поры и ходила с девичьей косой и такое колдовство творила, что земля качалась.
        Малый отряд без труда преодолел оградительную борозду, опоясавшую селенье. Кто-то, кажется Ласка, дунул в рожок. Но дружинников и так заметили, на всякий случай позапирались в избах.
        Князю такая встреча ой как не понравилась…
        Щёки Полата вспыхнули, даже густая борода не могла скрыть этот румянец. Зубы заскрежетали, в глазах полыхнули молнии.
        Розмич откровенно таращился на князя, и когда неистовый взгляд владыки остановился на нём, не сдержался:
        - Прости, княже! Уж больно ты сейчас на отца похож! - Слово «покойного» Розмич проглотил. Сам не знал отчего, но это казалось благоразумным.
        Розмичу почудилось или Полат и впрямь смягчился? Мгновенно. Будто кто-то пальцами щёлкнул.
        Наконец навстречу отряду вышел старец. Седой и дряблый. Трясся селянин так, что, кабы не посох, давно бы упал и, скорее всего, рассыпался в прах.
        - Не бойся, старик! - прогремел Полат. По этому голосу даже глухой распознает в человеке князя. - Мы с миром пришли. Зла не причиним.
        На сморщенном лице появилась обречённая улыбка. Стариковский голос задребезжал:
        - Так я, мил-человек, не со страху. Это старость. Старость - она такая!
        Ответ старика уязвил Полата, но заметить это смог лишь Ласка, стоявший ближе остальных.
        - Коли не боитесь, - как ни в чём не бывало продолжил князь, - зачем по избам заперлись?
        - Осторожность, мил-человек… Осторожность лишней не бывает.
        - Ты кого человеком назвал?! - не выдержал Ласка. Оказалось, тонкотелый дружинник тоже умеет басить не хуже медведя. - Не видишь разве? Перед тобой князь! Полат, сын Рюрика!
        Дряхлый селянин не дрогнул. Улыбался по-прежнему… обречённо.
        Всё, что происходило дальше, Розмича несколько насторожило.
        Деревенские высыпали из своих избушек, начали кланяться. Полат благосклонно выслушал заздравные речи, принял из рук худосочной девицы ковшик с колодезной водой. После объявил о своих надобностях - шесть мешков овса и весь, какой есть, выпеченный хлеб.
        Ему ответил всё тот же старик. Объяснил, мол, третий год неурожай. Из съестного только сушеные грибы имеются. Полат окинул собравшийся люд грозным взглядом, повторил просьбу.
        Князю указали на общую худобу - лето минуло совсем недавно, но отъесться селяне не успели, слишком отощали за зиму. Да и не заменят лесные коренья хлеб, сколько ни жуй. И щедрость Большого Леса ощутима лишь тогда, когда на огороде тоже есть чем поживиться. Одной охотой тоже не насытишься…
        То, что среди селян ни одной брюхатой бабы, ни одного младенчика, воины заметили без подсказок. И детей в толпе всего пятеро, и те - почти отроки и отроковицы. Малы?х - будто и не было никогда. Старик - один-единственный, который навстречу вышел…
        - Мне нужен овёс для лошадей, - в третий раз повторил Полат. - И хлеб для воинов.
        В четвёртый повторять не стал. Приказал отпереть закрома и показать дружинникам. Ослушаться княжьего слова селяне не смели. К тому же не просто князь - сын пресветлого Рюрика!
        Розмичу позволили остаться в седле, подождать вместе с Полатом и Лаской.
        Алодьский дружинник кожей чувствовал ненавидящие взгляды селян и проклинал свою болтливость.
        Из деревни уезжали под бабий плач - дружинники Полата нашли, что требовалось. Скудные запасы, предназначенные для весеннего сева, были сокрыты хорошо… на взгляд тех, кто дальше собственной избушки не бывал. А воин, прошедший хотя бы одно сражение, мыслит совсем иначе и глядит куда внимательней селянина. Такой и припрятанный в самом неожиданном месте самоцвет найдёт, не то что зерно.
        - Не кори себя, - сказал Розмичу Полат.
        - Не корю, - соврал тот.
        Лучше соврать, чем признаться. Ежели коришь себя, значит, и князя осуждаешь. А властители таких дум не терпят.
        - Ладно, ладно, - усмехнулся князь. Он кивнул алодьчанину держаться рядом, остальным велел поотстать. - Розмич, жизнь не так проста, как кажется простолюдину.
        Слова, равносильные добротной пощёчине, дружинник выдержал не дрогнув. Только в глубине души шевельнулась обида - за несколько лет в Алоди ему никто, ни одна псина пахарским прошлым не пеняла, а белозёрским будто и поговорить больше не о чем.
        - А князья не только каждодневной справедливости служат, - продолжал Полат. - Князь должен смотреть дальше, в будущее.
        Розмич прищурился. О вещем даре своего князя - Олега - дружинник знал. А вот о том, что и Полат умеет будущее прозревать, слыхом не слыхивал. Или речь о чём-то ином?
        Белозёрский князь будто мысли прочёл:
        - Волхование дано не каждому. Тем, кого боги обделили вещим даром, остаётся надеяться на собственные силы. Воспитывать в себе прозорливость. Учиться думать, подмечать, угадывать. Понимаешь?
        Тропа, которой ехали, была до того узкой, что мужчины изредка соприкасались стременами. По обеим сторонам - исполинские деревья, стоят плотно, точно частокол. Порой плотный ряд стволов сменяется густым орешником с пожухлой от осеннего холода листвой.
        Розмичу казалось, что от князя веет жаром. Будто в душе владыки полыхает настоящий пожар - то ли негодования, то ли истового желания быть понятым. Одно алодьский дружинник знал наверняка - Полат не лжет.
        - Понимаю, - хмыкнул он. И всё-таки решился: - Только при чём тут зерно? Нам три-четыре дня до Новгорода идти, неужели не потерпели бы? Сами подстреленной дичью сыты, лошадям - травы вдоволь. А селяне помрут теперь.
        Князь говорил более чем спокойно:
        - Не помрут. Весной хоть к тому же Новгороду сходят и ещё добудут.
        - Так кто ж им даст?
        - Захотят - добудут! - отрезал Полат. - Нам зерно нужней.
        - Почему?
        - Потому как лошадям одной травы мало. Если не накормим как следует, то к Новгороду совсем обессилят и захиреют. И что тогда получится? Что люди подумают? Мол, князь Белозёрский дружину и лошадей впроголодь держит?
        - И что из этого? - буркнул Розмич чуть слышно.
        - А то! Решат, будто князь лют и несправедлив, раз самых верных и преданных обделяет. Пока народ видит благополучие князя и дружины, он и в собственное благополучие верит. Ещё могут подумать, будто Белозеро - дурной, голодный край, а раз так, то и князь бестолковый. Опять разочаруются. А такие мысли опасней самого злого врага. От таких мыслей и до бунта недалеко. Теперь понял?
        Розмич кивнул.
        - Благополучие всего народа важней сытости одной захудалой деревни, - довершил свои размышления Полат.
        Алодьский дружинник снова кивнул. Спорить он не собирался. Даже зубы сцепил покрепче, чтобы лишнего не ляпнуть. Ещё уши заткнуть хотелось - вдруг крики совести не так слышны станут?
        Князь знаком указал, что не держит боле, и Розмич облегчённо выдохнул. Он придержал гнедую, позволяя Полату выехать вперёд, обернулся на остальных. Дружинники белозёрского владыки улыбались, перешучивались как ни в чём не бывало.
        «Неужто только у меня на душе скребёт?» - подумал алодьчанин хмуро.
        Он вернулся взглядом к князю, и в тот же миг ветка ближнего к Полату дерева дёрнулась. Тишину осеннего леса прорезал истошный визг, в воздухе мелькнула рыже-серая шкура.
        - Лютый зверь! - заорал Розмич, ударил гнедую пятками.
        Лошадь самого князя взвыла громче и страшней хищника, шарахнулась. Тут же напоролась бочиной на толстый древесный ствол и ринулась в другую сторону.
        Розмич догнал в считаные мгновенья, но осадить свою гнедую не успевал - та, услыхав истошное ржание, перепугалась до смерти, норовила вырваться из круга опасности во что бы то ни стало. Пришлось прыгать.
        Он едва не угодил под удар копыта - княжеская лошадь поднялась на дыбы, пыталась сбросить и громадную кошку, и седока, а после стала заваливаться на бок и рухнула, увлекая за собой Полата. Рысь оказалась сверху, она будто и не заметила падения. По-прежнему цеплялась за лошадиную шею когтями и зубами, отпускать добычу не собиралась. Рвала умеючи - живьём на ломти резала.
        Розмич на мгновенье остолбенел - зверь оказался раза в два крупней виденных прежде. Хищная морда, мощное упругое тело, толстые лапищи и вызывающе короткий хвост. Кисточки на прижатых ушах - как хитроумный бант, повязанный на боевом топоре, - трогательные и оттого неуместные.
        Полат силился выкарабкаться из-под истерзанной кобылы, да нога застряла намертво - не пускала. Вытащить оружие князю тоже не удавалось. От смерти отделяло кровавое упоение, овладевшее лютым зверем. Стоит рыси оторваться от добычи, утолить жажду… Один взмах когтистой лапой, и половины лица нет.
        - Прочь! Прочь пошёл! - пронзительно вскрикнул Розмич, распрямляясь. Он выхватил меч и ринулся на подмогу князю.
        Розмич и вообразить не мог, что зверюга услышит, ведь на истошное ржание умирающей лошади и ругань Полата ей было глубоко плевать. Но кошак оторвался от лошадиной шеи, превращенной в кровавое месиво, и зло поглядел на человека. Зашипел, мягко отпрыгнул в сторону. Тут же припал к земле, зарычал.
        Розмич остановился в двух шагах, замахнулся, хотя понимал - с мечом против такого хищника несподручно. Лютый зверь неумолим, изумительно ловок и слишком хитёр. Таких из засады зазубренными стрелами бьют, и то в крайнем случае, если с богами договориться не могут, чтобы те отвели напасть.
        Он тоже зарычал в ответ, резанул воздух, в надежде напугать зверюгу. Клинок сверкнул ярче молнии. Но ещё ярче блеснули лютые рысьи глаза, и дружинник отшатнулся, узнавая их изумрудный цвет.
        - Чур меня! Чур!
        Тогда огромный кот поднялся, брезгливо отряхнул заднюю лапу и прыгнул в лесную тишь, растворяясь в ней всеми пятнышками и отметинами пушистой шкуры.
        Спор со зверем длился пару мгновений, но они показались вечностью. С Розмича градом катился пот, рубаха намертво прилипла к спине.
        Само нападение было не менее быстрым - остальные успели подскочить к самой развязке. Вертели головами, словно не могли сообразить, что стряслось.
        - Благодарствую! Если бы не ты… - начал Полат, едва сумев подняться на ноги. Держался уверенно, будто страшное падение не причинило ни малейшего вреда.
        - Пустое, княже, - ответил дружинник не своим голосом и поклонился. Едва не упал.
        Укоризненный звериный взор не давал покоя.
        - Рогатину, - заслышал он голос князя. - Отойдите…
        Предсмертный хрип кобылы и тот не вернул Розмича в явь - словно бы в волховские очи Олеговы глянул.
        - Ну ты, брат… - потрясённо выдохнул Ласка. - Везунчик!
        «Наваждение! - решил он, невпопад улыбаясь другу. - Точно наваждение!»
        Глава 4
        Про наваждение при встрече с лютым зверем Розмич никому не сказал. Нападение на князя - дело само по себе нешуточное. Тут и без небывальщины все на уши встали, едва задние завидели впереди спешенных товарищей и окровавленного Полата. Даже поняв, что кровь на княжьей одежде лошадиная, не успокоились.
        Первым, кто накинулся с расспросами, был Арбуй, за ним подтянулась вся полусотня. Белозёрцы, сопровождавшие князя в деревню, слушали рассказ, опустив головы. И уши у вояк пылали так, что казалось - ещё немного, и ближний лес загорится.
        Розмич тоже глаза опускал, хотя самому стыдиться вроде как нечего. А при первой возможности ушёл к костру. На душе было до того неспокойно, будто та самая рысь когтистой лапой скребёт.
        На землю уже спустились сумерки, студёный, инистый воздух драл горло. Над стоянкой растекался едва ощутимый аромат жареного мяса, но есть совсем не хотелось.
        Присев на влажное бревно, Розмич не выдержал - запустил руку в ворот, проверить, не поцарапана ли грудь. И замер. Пальцы наткнулись на мешочек из тонкой кожи, в котором хранил оберег и…
        - Затея! - выпалил алодьский дружинник. Взвился на ноги.
        Он окинул испуганным взглядом костёр - Ловчана нет, зато кульдей рядом. Тоже вскочил, уронив какую-то посудину.
        Ещё четверо белозёрцев, сидевших подле огня, вскакивать не спешили, но насторожились, схватились за рукояти мечей. Розмич поспешил успокоить воинов и уволок кульдея в сторонку. Едва ли не за шкирку тащил.
        - Затея - змея! - горячо шептал он. - Затея!
        Ултен непонимающе мотал головой, а когда костры белозёрского отряда остались поодаль, спросил:
        - Розмич, что стряслось-то!
        Дружинник наконец отпустил перепуганного кульдея и остановился.
        - Загадка! - выпалил он. - Загадка волховская!
        Ултен глядел непонимающе, часто моргал.
        - Старик говорил: змею на груди пригрел! - продолжал Розмич. - А мы отчего-то подумали, будто он о человеке!
        - А об ком ещё думать? - осторожно, как у буйного, поинтересовался скотт.
        Розмич горячо ругнулся, запустил руку в ворот и сорвал с шеи шнурок, извлекая наружу потаённый мешочек.
        - Вот! Всю дорогу на собственной груди грел!
        Не дожидаясь новых вопросов спутника, развязал хитрый узел и извлёк послание. В том, что письмена не обережные, дружинник уже не сомневался.
        - Прочесть сможешь?
        Кульдей уставился на испещрённую закорючками кожу, как на величайшее диво. Тут же прищурился, беззвучно зашевелил губами.
        - Ну чего там? - торопил Розмич.
        - Погоди!
        Ултен поднёс записку к самому носу - в сумерках, вдали от костра, разглядеть письмена оказалось очень непросто.
        - Латынь, - многозначительно пробормотал он.
        - И чё? Чё это слово означает? Проклятье, да?
        - Тьфу ты! Письмо латиницей выведено. Иж ты, Затея-то непроста! Девка, а такие письмена знает!
        - Не томи, кульдей! Что там? Об чём говорится?
        Скотт читал медленно, по слогам:
        - Людей по приказу Полата убили. Нас заневолили оклеветать.
        - Чего? - после некоторого раздумья выпалил Розмич. - А ну, читай снова!
        Ултен прочитал. И ещё раз, и ещё… На десятом читать сызнова отказался, да и сумерки сгустились так, что письмена едва просматривались.
        - И чего это значит?.. - медленно, с угрозой проговорил Розмич.
        Под суровым взглядом дружинника кульдей стушевался, замямлил что-то невразумительное. Но Розмич уже не слушал, погруженный в собственные мысли, в сравнении с которыми даже полынь слаще мёда кажется.
        Когда спала оторопь, дёрнул скотта за рукав, велел:
        - Пойдём. Ловчана разыскать нужно!
        Ловчан нашелся сам, не ступили и десятка шагов.
        Лицо бескровное, глаза огромные и будто пустые. Губы сжаты в тонкую линию, плечи напряжены так, что жилы того и гляди лопнут. Вена на шее неистово пульсирует.
        - Ты как тут очутился? - насторожился Розмич.
        - Вас искал. Видел, как ушли, а нагнать не успел. После окончательно потерял. - Ловчан хватанул ртом воздух, опёрся рукой о ближнее дерево. - Разговор есть.
        Ни Розмич, ни кульдей не осмелились перебить дружинника. Ждали.
        Тот некоторое время собирался с мыслями, после огляделся и пробормотал:
        - Просто в голове не укладывается. - Снова вздохнул. До того тяжко, будто грудь могильным камнем придавлена. - Я тут…
        - Не томи, Ловчан!
        - У меня живот прихватило, ну я в кусты и отошёл. Подальше, чтобы… не сильно разило. Сижу… и тут голоса рядом. А сумерки уже, видать меня плохо. Хотел крикнуть, но прикусил язык, потому как в говорившем князя узнал. Не мог же я Полату сказать, мол, отойди, княже, я тут… тужусь. Пришлось молчать.
        - Ну! - подтолкнул Розмич.
        - Ну и слышу… Полат вещает: «Это знак божий! Туго нам в Новгороде придётся. Кабы живыми остаться». А ему отвечают: «Не бойся, князь. Я твоих богов не боюсь, и ты их не бойся! Что до Новгорода - Олега там не будет».
        Полат вроде как рассердился, кулаком о ладонь стукнул. А второй продолжает: «Валит не подведёт. Он дружину в Кореле не терял, как все думают. Просто увёл и до срока хорониться велел. Ему мурмане давно поперёк горла встали. Он при Гостомысле был уважаемым человеком. А при Рюрике да его варягах? Тьфу, одним из воевод. Они Олега по пути в Новгород встретить должны были, у порогов».
        «Не оплошают?» - спросил Полат. Второй ответил: «Ты, князь, не в первый раз о том беспокоишься. Зря. На порогах всё по уму сделают. Я в Валите больше, чем в себе самом, уверен. Он мне жизнью обязан - это же я его тогда в Кореле на путь истины направил, против мурман настроил. Так что Новгород пуст, придёшь и сразу на княженье сядешь - кто единственному сыну Рюрика перечить станет, кроме Олега? А его уж и нет».
        «А боги?» - вновь отозвался Полат. «Дались тебе эти боги! - рассмеялся второй. - Отцово наследство заберёшь, сделаешь подношение побогаче, и всё. Но… и обещанья свои не забудь. Сучка Едвинда с полукровкой варяжским тоже стоили немало». Полат ему: «Не забуду. Я добро помню. Всё выполню, если задуманное сбудется».
        - Вот такие дела, - закончил Ловчан уныло. - Я опосля всё-таки высунулся малёк, второго разглядел. Арбуй это был. Дядя княгини Сулы.
        Розмич стоял, будто пыльным мешком пришибленный, мысли в голове путались.
        - Это что же? Олег убит?!
        - Может, да, а может, и нет, - пробормотал Ловчан. - Вдруг сумел отбиться от Валитовой дружины. Кто знает? С Олегом тоже немало народу ходит.
        Недоброе молчание затянулось надолго. Сумерки стали гуще самого наваристого киселя - того и гляди стемнеет окончательно. Вдобавок - похолодало так, что пальцы начали коченеть.
        - А у нас тоже новость, - сообщил кульдей невесело.
        - Какая?
        Розмич хмыкнул. После рассказа Ловчана весть Затеи казалась сущей безделицей.
        - Да Затея, дура, записку мне в сапог сунула, когда из Белозера уезжал, - равнодушно сказал он. - И с чего, спрашивается, решила, будто грамоту разумею.
        - Так… это я сказал, - отозвался Ловчан.
        - Когда?
        - Ещё в походе. Она о тебе выспрашивала, а я хвалил, как мог. Она спросила, мол, неужели и грамоте обучен? Я кивнул.
        - Так послание на латыни! - встрял кульдей. - Это редкая грамота! Очень редкая! Думаю, из нашего отряда никто, кроме меня, не прочтёт, даже князь. И в Алоди - одна Риона, стало быть.
        - Ну… - Ловчан смутился окончательно. - Она спрашивала, по-каковски читать умеет, я и ответил, что по-всякому. Она перечислять начала - по-булгарски там, по-латыньски… а я каждый раз кивал. Я ж как лучше хотел.
        - Эх ты… человек! - протянул Розмич. - Что делать-то будем?
        - Долго придумывать нечего, надо скорее вперёд Полата до Новагорода пробираться, - зашептал Ловчан. - Кто там от Олега оставлен, при младшей Рюриковне? Предупредить. А коли русь пришла из-за Ильменя, то и Вельмуда. Так, мол, и так, вражьи замыслы. Если князя Олега порешили предательски - на Вельмуда, на русь одна надежда!
        - Чует моё сердце, жив князь! Не судьба Олегу так бесславно помереть! - отозвался Розмич. - Но мечи ему наши ещё пригодятся. Словом, давайте ноги уносить, пока не поздно. Монах? Ты с нами? Или сразу до Алоди подашься? По Волхову спуститься сподручнее…
        Ултен замешкался, упёрся взглядом в землю. Вдруг резво бросился в сторону и крикнул, что было мочи: «Ко мне! На помощь! Убивают!!»
        - Ах ты ж, гад ползучий! - воскликнул Ловчан, оголяя клинок, и кинулся за кульдеем.
        Розмич сорвал одним движением ножны, отбросил, как ненужную боле вещь, и сверкнул своим.
        Белозёрцы не заставили себя ждать, словно бы давно были готовы к такому повороту. Те четверо, что доселе дневалили у огня, ринулись все разом навстречу Ловчану, оберегая монаха от скорой мести. Тот скрылся за спинами спасителей, и больше Ловчан его не видел.
        Но и Розмич не успел прийти на помощь другу, следом на поляну со всех сторон высыпали и остальные, сонных не было, лишь жгучее желание разделаться с подручными Олега мешало им это намерение осуществить немедленно, толклись сильно. Розмич бросился на ближайших, кто подвернулся. Меч алкал крови и получил её дёшево.
        В одно движение дружинник срубил двоих. Не насмерть - покалечил разве. Но и то хлеб, когда со всех сторон уже щетинятся копьями.
        - Этого живым! - крикнул Полат, перекрывая всеобщий гвалт.
        - Поди. Возьми! Попробуй! - проорал в ответ Розмич, укладывая на хвою нового белозёрца.
        Ловчан рубился молча, на него наседало трое, а четвёртому уже не ходить по этой земле.
        - Верёвки, олухи! Сети где! - заслышал Розмич Арбуево рычание.
        Крутанулся, наскочил на одного, второму дал рукоятью в зубы, пригнулся, отводя удар третьего.
        - В сторону! Рази!
        На Ловчана наскочили копейщики, он проскользнул меж древками, щедро раздавая удары направо и налево.
        - Держись, друже! - выкрикнул Ловчан. - Сейчас пробьюсь!
        Оглянуться Розмич не успел, на него бросился Спевка, но вдруг осел, подсечённый смазанным движением железа снизу вверх, завалился набок, щедро орошая хилую траву и мхи алою кровью.
        - Стрелы! Стрелы! - завопил Арбуй, прячась за спины телохранителей.
        Взвизгнули тетивы. Свиста Розмич не различил, двигался по наитию. Только в новый разворот понял - не в него метили. Он ещё задел кого-то, перечеркнул наискось, достал на излёте клинка и, продолжая воздушную вязь острия, полоснул расторопного Ласку. Тот отпрянул, на рожон не полез, отделался царапиной.
        Ловчан стоял недалёко, покачивался сам, а в груди у него подрагивали две оперившиеся смерти. Горькая усмешка украсила губы дружинника. В последнем стремлении он внезапно бросился на белобрысого Вейка, как раз опускающего лук. Такой быстроты от него не ждали. Одолев несколько саженей из последних сил, Ловчан обрушил страшный удар на вепса и раскроил тому череп - клинок пошёл дальше, едва ли не до самого сердца.
        Но большего сотворить он уже не мог. Норемб подхватил старшего брата, оттесняя алодьца. Тот уже ловил воздух, словно рыба, брошенная на берег, захлёбывался горячей кровью, с тем и выпустил меч, засевший в теле врага, и рухнул наземь. Набежавший Кеск с размаху пригвоздил Ловчаново тело к поверхности копьём.
        Розмич, видя это, ухватил доселе не знавший людской крови нож, отцов подарок, и послал его по назначению. Железо вошло в грудь второго из братьев по самую рукоять.
        - Живьём! - заорал Полат.
        Это было последнее, что помнил Розмич. Размашистым ударом древка ему едва не снесли голову. Оглушенный, дружинник повалился во тьму, не успев и додумать: «Ужели конец?!»
        В наступившей тишине голос Полата прозвучал зловеще:
        - Давно хотел обоих к навьему деду отправить, это промедление мне девятерых стоило!
        - Так что же ты теперь медлишь? - удивился Арбуй, почёсывая нос.
        - Розмича в Новгороде должны знать. Связанного да с тряпкой во рту его по всем улицам провезём. Как бы на суд - на Олегов - отступника доставили. И про то, что с ихним Олегом приключилось, не ведаем. Пока будет народ судить и рядить, раздумывать, дивиться, мы уж и заставы, и все ворота? одолеем. Внимание надо отвлечь, пока не сообразим, что да как в стольном городе. Есть ли там Олеговы сторонники, кто-то же спросит… кто-то же за Олегова любимца заступится? Не, он мне живым нужен. Это он, Розмич, на князя алодьского врагов навёл. Это я, сын Рюриков, в нём измену заподозрил да Олега предупредить не успел.
        - Он своей вины не признает, - равнодушно заметил Арбуй.
        - А кто ему поверит? - оскалился в ответ Полат. - Что значит слово пахаря против слова князя и прямого наследника?!
        Арбуй пожал плечами, всем видом давая понять - задумку князя не одобряет, хоть и хитро замыслено. По нему - лучше прибить опасного человека на месте. Но вслух возражать не стал. Только бросил подручным:
        - Свяжите его покрепче! И к нашему костру отнесите… И с трупами, как водится, по обычаю - скоро выступаем.
        - А с алодьским-то что делать?
        - Он бился достойно, кладите в один огонь, - распорядился Полат.
        * * *
        Розмич очнулся от болючего тычка в бок. Мир виделся как в тумане, значится, жив ещё покамест. У мертвецов кости не болят и голова на черепки не раскалывается. Да и видят, поди, двумя глазами, а Розмич, сколько ни силился, правый разлепить не мог. Попытался шевельнуться - без толку, зато боль усилилась раз в сто. А стоявший над ним белозёрец захихикал. Противно, по-бабьи. После ухватил под мышки, усадил спиной к дереву.
        - Борята? - удивился пленник. Вновь поморщился от боли - губы разбиты, говорить трудно. Пересохшее горло дерёт.
        - Эк мы тебя! - расплылся тот. - Думал, сможешь обдурить? Как бы не так!
        - Ты о чём?
        - Да обо всём! - гаркнул дружинник, развернулся и ушёл.
        Ночная тьма уже отступила, отряд Полата готовился продолжить путь. Воины неспешно седлали лошадей, тушили костры, перешучивались.
        Розмич смотрел на недавних спутников люто. Безуспешно выискивал взглядом Полата. Гадал, какие слова белозёрский владыка скажет на этот раз? Снова заговорит о постоянной справедливости или что позаковыристей, полживее выдумает?
        Туманная дымка постепенно истончилась, мир стал чётче и ярче. Зато появилась тошнота, голова по-прежнему норовила рассыпаться на тысячу черепков.
        Вдруг взгляд зацепился за худосочную фигуру в замысловатых длинных одеждах. Кульдей. Идёт как ни в чём не бывало, даже насвистывает.
        Розмич зарычал, дёрнулся, но путы не позволили даже с места сдвинуться.
        - Предатель! - крикнул, а вернее, прохрипел алодьский дружинник.
        Тот замер, огляделся. И уже спешил к пленнику.
        - Предатель! - повторил Розмич, сверля кульдея незаплывшим глазом.
        - На всё воля Господа! - пробормотал Ултен, опускаясь рядом на колени.
        Розмич заметил в руках священника ковшик и чёрствую лепёшку, сглотнул голодную слюну.
        - Всё одно, гад, не отмолишь ты грехи свои! Не скотт, а скотина ты самая настоящая! - выпалил дружинник зло.
        Ултен горестно вздохнул. Некоторое время молчал, словно подбирая слова.
        - Не держи на меня зла. Ты служил по правде Орвару Одду, а я - своей королеве. И ничего в том не изменить, - миролюбиво заметил он, приблизив ко рту пленника ковш.
        - Риона жена Олега, - мотнул Розмич головой.
        - Ольвор, - поправил скотт. - Её настоящее имя - Ольвор.
        Кульдей горестно поджал губы. Выглядел таким несчастным, будто не Розмич, а он сам накрепко связан и обречён.
        - Ольвор не заслужила таких страданий. В целом мире нет ни одной, столь же благочестивой…
        - Да каких страданий?! Она княгиня! Купается в роскоши, одевается в шелка, в золото! Ест от пуза!
        - Вы, глупые язычники, только о животе и думаете… - вздохнул кульдей. - Она дочь великого короля королей, но вынуждена жить здесь, в ваших Богом забытых лесах и болота?х, среди поголовного варварства. С мужем-лжецом, надругавшимся над её верой. Думаешь, легко было королевне согласиться на брак с язычником и остаться на самом краю мира?
        - Это был её выбор? - спросил словен злобно.
        Ултен отвёл взгляд.
        - Она верила. Надеялась, что сможет всё исправить. Наставить Одда на путь Истины. Господь всегда был милостив к ней…
        Пока Ултен бубнил, вздыхал и рассуждал, Розмич пробовал верёвки на крепость, то напрягая, то расслабляя мышцы. Казалось, погружённый в историю священник не замечает этого.
        - Был, был… да сплыл! - усмехнулся дружинник. Разбитая губа вновь закровоточила.
        Недавняя скорбь и благочестие вмиг исчезли с лица кульдея. В голосе появился яд.
        - Нет, - прошептал он. - Господь милостив! У госпожи Ольвор есть защитники!
        - Эт ты, что ли?
        Розмич почти справился с треклятыми узлами и ждал только удобного случая свернуть шею гнусному предателю, а может, просто придушить той же верёвкой. Ноги оставались связанными, но с Ултеном готов справиться и голыми руками, а то и глотку перегрызть.
        - Моя госпожа достойна лучшей доли, и я сделаю всё, чтобы она была счастлива!
        Дружинник больше не скрывал веселья, издевался вовсю:
        - Ради блажи какой-то бабы ты готов пойти наперекор своей вере и утопить руки в крови? Может, заодно и задницу ей полижешь, а? Вдруг от этого ещё счастливее станет?
        Ултен отбросил и ковшик с водой, и лепёшку. Ладони сжались в кулаки, лицо стало мертвенно-бледным, но не от страха - от ярости.
        - Это вы, язычники, разорители величайшей культуры, коя когда-либо была на этой грешной земле! Это ваш Орвар Одд сжёг монастырь со всеми моими братьями в отмщение за смерть только одного своего друга. Но милосердный Господь отвёл от меня смерть в те злосчастные дни и вдохновил на подвиг во имя веры…
        - Ах! Ну, так бы и сказал! А то госпожа, госпожа! Нашел кем прикрываться! Бабой! - расхохотался словен. - Так чем же ты, Ултен, отличаешься от нас, нехристей? Может, то было испытание, ниспосланное тебе твоим распятым богом? Сколько лет прошло, а ты всё это время помнил, знал, готовился, наслаждался мгновениями собственной будущей мести обидчику! Ты обвиняешь князя Олега во лжи, а сам-то? Не честней ли было вызвать его на поединок, на дрынах али на кулаках… Он не отказал бы тебе в такой любезности. Но ты трус, монах! Ибо знал, что Олег убьёт тебя раньше, чем притронешься к ножу или дубине. И ты решил уничтожить дело его жизни?!
        - Было бы слишком просто для Олега умереть от кинжала или яда. Таких, как он, надо оставлять в одиночестве, полном одиночестве. Но меня спас всемогущий Господь, а кто спасёт его? Этот одноглазый старик-пьяница, который даже не закусывает? Я бы даже умолял Полата на коленях пощадить самого Олега! Но пусть он знает, что если бы не его гордыня, то и сестра Едвинда, и брат Гудмунд, и зять Рюрик, и дети его - все они были бы живы! - одержимо выговаривал кульдей. - Жаль, что и ты, преданный по-собачьи своему господину, издохнешь, словно пёс, в этом лесу, на гнилой хвое, если только Полат не отдаст тебя вепсам на растерзание. Милое дело, когда язычники режут язычников. Тогда и торжествует истинная вера. Мир становится чище и от грешных людей, и от ложных богов, имя коим бесы.
        - Это в тебе бесы, Ултен! - проговорил Розмич насмешливо. - Может, твой Христос и точно страдал, и умирал в муках, но ты упоён своими муками и, как те ромеи, что распяли твоего бога, делаешь мир злее, темнее.
        - Это я-то упоён? - прошипел кульдей. - Я страдаю, Розмич! Каждый мой день проходит в страдании! Но я должен! Обязан! Господь велит убеждать словом, да с вами словом не получается. И никогда не получится, потому что дикари! А раз так, то щадить вас незачем! Хороший пастух убивает больную овцу, чтобы уберечь от болезни стадо. Плачет, но убивает! Я тот же пастух!
        - Дурак ты, - злорадно протянул Розмич и кинулся на кульдея.
        Тот не ожидал, отстраниться не успел. Железные пальцы алодьского дружинника сдавили горло, сознание скотта начало меркнуть. Ещё мгновенье - и всё, свернёт шею.
        Но белозёрцы оказались слишком проворны - заметили, подскочили. На голову Розмича опустилось увесистое полено. Прежде чем снова провалиться в пустоту, услышал забористую брань, почувствовал, как кто-то отдирает пальцы от монашьего горла. Не успел…
        Подняться Ултен не мог. Стоял на карачках рядом с обмякшим телом пленного, хрипел. По щекам неудержимым потоком лились слёзы. Вокруг суетились белозёрские вояки. Кричали, бранились. Рядом лежал треснувший деревянный ковшик и злосчастная лепёшка - хлеб втоптали в грязь.
        Ултен разевал рот, пытался глотнуть холодного воздуха, но всякий раз тщетно. Лёгкие жгло огнём.
        «Я не убийца! - мысленно кричал он. - Я пастух!»
        А лёгкие по-прежнему жгло. Судорога, сковавшая горло, не отпускала.
        Кульдей бессильно завалился на землю, лицо стало красней переспелой малины, глаза едва не вываливались из орбит.
        - Что с Ултеном? - громогласно спросил кто-то.
        Ответа кульдей не расслышал. Собственный ли ужас заморозил горло или ненависть словена… уже неважно. Важно другое - не успевал он объяснить Розмичу самого главного!
        Господь не осудит раба своего, Господь знает: монах действовал не только из мести. Он хотел помочь. И любимой госпоже Ольвор, и всему варварскому роду славян. Изгнать Одда. А куда - в Иной мир или другие земли - неважно.
        Одд Стрелок должен уйти! Иначе словенское племя ещё долго не сумеет вырваться из тьмы бесовской веры. Яростный язычник, этот правитель не допустит послабления «поганьских идолов», а покуда они сильны, не узнать словенам благодати Истинного Бога, не услышать Его гласа.
        Случись Второе Пришествие, вся Славия разом рухнет в подземные недра, в Пекло. Ни одна словенская душа не спасётся. Что может быть ужаснее?!
        Кульдей хотел помочь… во имя Господа и ради спасения собственной души.
        - Ултен? Да помер, кажись, со страха! Искренний был человек, хоть и поп, - сказал Ласка и прикрыл покойнику веки.
        - Что поп, что не поп - всё одно на суд Велесов отправится, - заключил Борята.
        Когда Полату доложили о смерти священника, он задумчиво поправил на пальце драгоценный перстенёк - Риона не поскупилась, да и кульдей не зажал, не присвоил подарочек - и приказал похоронить.
        Как у этих диких скоттов положено поступать с телом после смерти, никто не знал, но что христиане своих не сжигают - слышали. Спросили Арбуя. Тот рассудил, что коли странный мужик в женских балахонах был священником, надо завернуть в бересту и подвесить на дерево. А дальше придёт бурый и всё сделает как должно. Так и поступили.
        Полат, поглядывая, как тело Ултена вздёргивают на сосну, как на крепкой верёвке подтягивают всё выше и выше, ещё раз вспомнил их первый, тайный разговор. Как через своего посланца извещала его Риона о смерти отца, как просила скорее прибыть из дальних далей в Новград и занять принадлежащее ему по праву место.
        - И каков резон твоей госпоже, монах, зазывать меня на престол, когда её Олег и сам бы неплохо королевствовал?
        - Светлый князь! Страшится она мужа-язычника и весьма обижена на него, что за государственными делами совсем позабудет жену. Моя госпожа мечтала бы вернуться на родину, в благословенную землю гэлов. Признаться, и я, и другие приближённые тоже давно скучаем о прекрасной зелёной стране Эрин. Но пока Орвар Одд господствует в Славии, в Новгороде и Алоди - ни нам, ни моей королеве не видать родных берегов.
        - Трогательно, - молвил Полат. - Значит, ты думаешь, что Олег сам собой уплывёт за море, если мне удастся занять отцовский престол?
        - Не буду кривить душой, светлый князь! - ответил Ултен и поклонился на всякий случай, а то кто ж этих варваров знает. - Я уверен, что этот викинг будет до последнего держаться за своё, как и его несносный брат Гудмунд. И им придётся умереть, чтобы мы благополучно добрались в свою страну. Но королева всё ещё любит своего мужа и дитя от него. Она не знает также, чего боле страшиться - Одда Стрелка или того, что может остаться без защиты с кончиною своих нынешних покровителей. Смерти Одду моя госпожа не желает, но помешать не сможет…
        - И как же она поступит, коли с князем Олегом случится непоправимое?
        - Дозволь ей со свитою оставить Алодь на твоё попечение. Едва мы пристанем к берегам зелёной Эрин, её печаль пройдёт. И она, и дочь её уединятся для служения Всевышнему в одной из святых обителей…
        Дядя княгини Сулы, Арбуй, наблюдал за той встречей из тайной комнаты, не пропуская ни единого жеста и слова кульдея. Когда же Полат милостиво разрешил монаху покинуть терем, Арбуй вышел из своего укрытия и направился к князю.
        - Что на это скажешь? - опередил Полат своего советника.
        - Думаю, что священник вполне искренен. Ему можно доверять. И алодьские с ним ладят. Пусть послушает, что промеж собой говорят. А ты пообещай, что будешь милостив к этой, как её там…
        - Рионе, - подсказал Полат задумчиво.
        - И пусть я, хоть убей, не пойму, чем она нам может быть полезна сейчас. Но зато монах немало пожил среди варягов и мурманов, ему ведомы многие языки. Редко встретишь грамотного в наших землях. Пусть молится своему богу, пока он нам интересен как глаза и уши. Если всё пойдёт по-моему, настанет черёд и Алоди.
        - Добро! - согласился Полат. - Но мне кажется, что Олеговых дружинников даже здесь слишком много.
        Арбуй понимающе кивнул…
        Вспоминал ли он сам о том давнем разговоре сейчас, провожая взглядом обмотанное берестою кульдеево тело? Вряд ли.
        Вот и Полат, как повернулся и двинулся прочь - тоже забыл. Нет человека - нет и обещаний, нет и уговора с ним.
        Глава 5
        Последние дни путешествия для Розмича длились, как навязчивый ночной кошмар. Он то проваливался в наваждение, то возвращался в безрадостную явь.
        Кажется, на день его привязывали к седлу, на ночь кулём бросали близ костра. Кажется, рядом всё это время были стражи, лиц которых дружинник не различал.
        Кормили ли? Этого Розмич не знал, не понимал, не помнил. Поить - точно поили, но вода была горше сока полыни. По нужде ходил под себя, потому как вывести бешеного алодьского воина к кустам дураков не находилось. Развязывать его запретили под страхом смерти.
        Уже перед самым Новгородом Розмича макнули в реку, чтобы смердел не так сильно. Ледяная вода протрезвила, хоть и не до конца. После купанья зуб на зуб не попадал, а несчастная гнедая лошадка начала показывать норов - не слишком приятно чувствовать на собственной-то спине мокрого, вымерзшего до мозга костей человека.
        После, когда вдали показались домишки новгородского посада, в рот сунули кляп, проверили - крепки ли путы. Кто-то издевательски похлопал по плечу. Розмич с неимоверным усилием повернул голову. Не сразу, но всё-таки узнал Арбуя.
        Княжий советник довольно скалился.
        - На тебе печать смерти, - злорадно ухмыльнулся он. - Зря соху оставил. Глядишь, был бы пахарем - выжил.
        Ответить дружинник не мог. Даже взгляд остался равнодушным - нет сил сопротивляться, душа будто окаменела.
        - Воины вроде тебя, - продолжал Арбуй, - всегда умирают. Независимо от того, чей князь одержит верх. Чей бог победит - тоже неважно. Вы сражаетесь на пределе сил, так, что жилы трещат, и даже не догадываетесь, что от вашей победы ничегошеньки не зависит. Истинный бой идёт здесь, - подручный Полата деловито постучал пальцем по лбу.
        «Ну и гад», - подумал Розмич равнодушно.
        - Вот волхв белозёрский это понял, оттого и продержался так долго на своей тайной поляне. Спрашиваешь, откуда знаю? А мне кульдей про всё рассказывал. Что ж, вернусь в Белозеро, сам вашего старика-затейника найду и на ремни порежу. А то иж какой… выискался! - последние слова Арбуй произнёс вроде как с удовольствием, будто не разгаданная сородичами хитрость была его собственной заслугой.
        Кажется, Арбуй хотел сказать что-то ещё, но тряхнул головой и передумал. Он умчался вперёд, в начало отряда, оставив Розмича с тремя хмурыми стражниками.
        «Змей…» - мысленно повторил алодьчанин.
        На то, что Олег выжил, Розмич уже не надеялся. Эти твари белозёрцы своё дело знают. Вот, даже его всю дорогу в беспамятстве держали, чтобы уж довезти наверняка. А раньше не прибили, потому как хотели выведать про Алодь да поглядеть, как тамошние дружинники сражаются. Про такое лучше узнать загодя, нежели в самой схватке. Зачем понадобился теперь - не понимал.
        Только чудилось отчего-то, окажись Олег живым и здоровым, Розмича это не спасёт. Полат задумал нечто особенное. Хотя задумал, скорей всего, Арбуй, а Полат у жениного дяди на подхвате.
        Как может случиться такое, что сын Рюрика подчиняется боярину из веси, Розмич тоже не мог уразуметь. В жажду власти, способную толкнуть князя на убийство простых воинов, не верил. Так не бывает.
        Князья - почти что боги. Они должны быть честными и справедливыми, иначе сам мир рухнет. Князья должны отстаивать правду, чего бы эта правда ни стоила, а лгать - удел никчемных купцов.
        Чем дольше Розмич рассуждал, тем больше запутывался. Видать, в самом деле зря в княжье служение полез. Видать, зря судьбу свою перевернул. Он просто пахарь, способный худо-бедно владеть мечом. Ни больше ни меньше.
        Когда отряд достиг городской стены, ещё не успевшей потемнеть от времён, пахнущей смолами, солнце уже сияло на самой макушке неба.
        В распахнутых настежь воротах мигом выросла копьеносная стража. И хотя прекрасно видела, что перед нею не тати, а княжье воинство, спросить не постеснялись:
        - Кто такие? За каким… в светлый Новград пожаловали?
        От белозёрцев вперёд выехал Арбуй, ответил в том же ключе:
        - Глаза протрите! Князь Полат, старший сын пресветлого Рюрика. По зову князя Олега прибыл, на сход.
        Заслышав имя предводителя гостей, новгородцы поклонились, но не слишком учтиво. Проезд освободили не торопясь, будто несколько шагов в сторону - великий труд и одолжение одновременно. Арбую такое обхождение ой как не понравилось.
        - Где князь Олег? - прогремел он.
        С досадой отметил, как дрогнули и побелели стражи. Стало быть, имя Олега для них не пустой звук, уважают Рюрикова зятя поболе Полата. И гнева зеленоглазого мурманина опасаются куда больше, нежели неудовольствия белозёрского владыки.
        «Что ж, тем лучше, - рассудил Арбуй. - Тем слаще будет победа!»
        - Про Олега не ведаем, - отозвался один из новгородцев, поклонился куда учтивей, нежели прежде. - А остальные уже тут. И князь Вельмуд из Русы прибыл, и Валит от чуди - тоже.
        - А наместником нынче кто?
        - Да варяг один, ещё из Рюриковых. Рулав.
        - Поверенный Олега, - усмехнулся Арбуй едва слышно.
        Он развернул коня, важно вернулся к Полату. Прежде чем пересказать владыке и без того слышанный разговор, поклонился настолько низко, насколько позволял доспех. Вроде как пример землякам показал. Те заметили, побледнели ещё сильнее.
        Пока отряд белозёрцев протискивался в ворота, стояли навытяжку, переглядывались. А заметив пленного, поразевали рты.
        Новгородцы сбредались на улицы с такой прытью, будто приезд чужаков сопровождался пением вечевого колокола. Город пестрел от разноцветных одежд, полнился людским гомоном и восторженными визгами мальчишек. Эти, сбившись в стайку, помчались впереди белозёрских коней, благо отряд шёл неспешно.
        Улыбки на лицах горожан сменялись недоумением и страхом, едва взгляды касались Розмича. Кто таков, простые новгородцы не различали, строили догадки. На самом подъезде к мосту в спину алодьского дружинника прилетел камень. Стражи видели, но неудовольствия, что пленника обижает кто-то, кроме них, не выказали.
        Полат исподволь изучал строения - хоть и не был в Новгороде с позапрошлой весны, а понастроили с тех пор немало. Впрочем, эту его часть знал довольно неплохо, некогда она была отдельным городом - Славной, или же Словенском.
        Когда Рюрик начал возводить на другом берегу Новый город, никто не думал, что он разрастётся и поглотит древнюю Славну. Между ними по-прежнему текла широкая река, но возведённый Рюриком мост соединял части подобно пуповине. Два города стали неразрывным целым.
        Мост через Волхов - великая задумка Рюрика. Он стоял, как говорили, «на быках». Такой высокий, что любая лодья под ним пройдёт. Долгий мост - целых триста шагов, а то и поболе, на случай разлива. Ширина тоже знатная - можно торговые ряды возвести, а место всё равно останется. И для проезда, и для прохода, и для хоровода.
        Как только выбрались с торговой стороны на берег, сооружение открылось во всей красе. Когда Полатов конь ступил на морёное древо, наездник мысленно дрогнул. Больно всё удачно до сей поры складывалось. Но сначала он, за ним и остальные, рядами въехали на ладно сбитую твердь, заполнив собою, таким образом, четверть великого моста.
        Но, оказавшись ровно посередине, они потеряли всякое желание двигаться дальше. У съезда, на том берегу, грозными рядами высились словенские копейшики, все в бронях и при щитах, на которых даже издали можно было опознать образ лютого зверя.
        - Назад, пока не поздно! - прошипел Арбуй, стараясь вывернуть скакуна, но белозёрцы, стоявшие с краю, мешали этому движению.
        Он приподнялся в седле, оглянулся и поник.
        Полат проследил за его взглядом.
        Даже если каким-то чудом они бы разминулись друг с другом на мосту, съезд и там был надёжно перекрыт несколькими рядами словенских дружинников. Мало что вооружены до зубов, так пред собою ещё и заграждения из кольев выставили.
        - Вперёд! Шагом! - бросил Полат и тронул коня.
        Отряд медленно пополз дальше. Тогда ряды копьеносцев расступились, пропустив вперёд нескольких всадников, - они столь же неспешно выехали навстречу белозёрцам.
        - Вельмуд?!
        Полат стиснул кулаки, спина вмиг покрылась потом, в животе похолодело. Он натянул поводья, заставляя коня остановиться, вперил взгляд в узкое, как и у всех северян, лицо предводителя.
        Князь Русы уже староват: борода в серебре, взгляд будто пылью припорошен. Но по-прежнему крепок в седле и смотрит, словно ястреб. Он заговорил первым:
        - Здрав будь, Полат Рюрикович!
        - И тебе не болеть, Вельмуд… Батькович… - голос Полата едва не сорвался на крик. Сердце забилось пленённой птицей. - К чему столь… богатая встреча? Али не рады мне?
        - Рады, князь! Ещё как рады! Да только в Новгороде нынче неспокойно, и воев со всех земель и стран многовато…
        - Если за жизнь мою боишься и проводить под своей защитой хочешь, то зря. Сам доберусь. Мои молодцы тоже при оружии и князя в беде не оставят.
        Заслышав эти слова, Арбуй поперхнулся и покрылся красными пятнами. Если так пойдёт и дальше, то Полат, не сходя на новый берег, всё дело испортит.
        Вельмуд тоже вроде бы смутился:
        - Княже, что такое говоришь? За этими стенами, - он указал на мощный детинец позади, - не враги собрались, а союзники.
        - Так к чему же подобная встреча, Вельмуд? - голос Полата всё-таки «дал петуха», белозёрский князь тут же побагровел и оскалился.
        - Во имя мира, - откликнулся тот. - Много горячих голов, да каждый при оружии… Разумеешь?
        - От меня-то что хочешь? - выпалил Полат.
        - От тебя - ничего. А твоим воякам мечи и луки сдать надобно. Не обессудь, - Вельмуд развёл руками, - решение новгородского наместника. Коли опасаешься чего, оставь при себе двух-трёх лучших на время схода, но не более.
        Белозёрец смерил Вельмуда насмешливым взглядом.
        - А ты что же, на побегушках у Рулава?
        Князь Русы расплылся в широкой, добродушной улыбке. Ответил без тени досады:
        - Отчего же? Я не на побегушках, я в добровольных помощниках. - И, предупреждая дальнейший спор, повторил: - Полат, вели своим людям сдать оружие. Ножи можно оставить. По окончании схода, как договор учиним, всё возвернём. Моё слово тому порукой.
        - Что ж так избирателен наместник? Белозёрцам моим велит от железа избавиться, а твоя русь вся при оружии?
        - А русь в сём городе с давних пор служит. Вот белозёрцы да весь разная - люди нездешние, незнакомые с нашими порядками, - пояснил Вельмуд.
        - Ладно, - Полат усмехнулся зло, но способных испугаться его гнева среди встреченных на мосту не было. Глянул на Арбуя. Тот кивнул. - Мы подчиняемся… Хорошо, отец не дожил до этого позора!
        - Жаль, - уточнил Вельмуд.
        По знаку князя белозёрцы разоружались. Мечи и луки оставили тут же, на вымытых осенними дождями досках - если Вельмуд не считает зазорным выполнять поручения какого-то варяга, то собрать оружие за белозёрцами тоже не побрезгует.
        - Это всё? - спросил Полат высокомерно.
        Сам он и Арбуй, а также Норемб, Ласка и Борята, ехавшие следом, остались при своём.
        - Нет.
        Князь Русы присматривался к отряду, будто выискивал нечто особенное. Наконец его рука взметнулась вверх. Полату не требовалось оборачиваться, чтобы понять, на кого указывает княжий перст.
        - Этот пойдёт с нами, - заключил Вельмуд.
        - Он преступник. Я отдам его князю Олегу, и только ему. Ибо прислан был ко мне от его имени и ему принадлежит!
        - Олег ещё не прибыл, - с тяжелым вдохом пояснил собеседник. - Розмича, даже если он провинился пред тобой, нужно сдать наместнику.
        Полат возликовал. И, как ни пытался, скрыть улыбку не смог. Приближенный Арбуй, заметив веселье князя, даже кашлянул, но делу это не помогло. Только новый, суровый рык Вельмуда смог отрезвить.
        - Розмича отдай, - повторил тот.
        Белозёрец хотел заартачиться, но решил не дразнить судьбу. К тому же совершенно безразлично, кто откупорит Розмичу рот - что именно будет молоть алодьчанин, Полат уже знает. Уже готов ответить на каждое слово «клеветы».
        - А… забирай! Только гляди, он буйный! И врать умеет получше любого купца!
        - Врать? Что-то прежде за этим дружинником лжи не водилось. Я его по походу в Корелу помню.
        Полат усмехнулся, пожал плечами.
        - Так змея ведь не сразу свой яд показывает, а только когда на хвост наступишь. Вот я и наступил. Пригрел Олег, на свою беду, пахаря у самого сердца…
        Услыхав речь белозёрского владыки, Розмич едва не сгрыз кляп. Безоружная стража покосилась на него злобно, но страх в глазах вояк Розмич всё-таки разглядел.
        Его не стали сгружать с лошади, просто отпустили повод гривастой, когда съезжали с моста. Вздох облегчения, принадлежавший вепсам, что стерегли пленника, заметно развеселил Вельмуда.
        - Ну что, Розмич? - бросил он насмешливо, когда последний Полатов дружинник скрылся из виду. - Заварил ты кашу, а нам расхлёбывай?!
        После встречи на мосту Полат уже не ждал почестей, достойных сына Рюрика, и вообще на должное обращение не рассчитывал. Он стиснул зубы и думал, что готов к любому повороту. Да новгородцы превзошли ожидания…
        Варяг Рулав сам встречал белозёрцев у красного крыльца, не погнушавшись снять соболью шапку, он по обычаю приветствовал дорогого гостя. Девицы-красавицы поднесли хлеб да соль. Зарделись.
        Полат довольно улыбнулся. Может, всё ещё не так плохо и он напрасно тревожится!
        Рулав кликнул провожатых, чтобы указали, где разместиться Полатовым дружинникам. Громко, так, что во всех краях Новгорода услышали, велел истопить для воинов бани и накормить как следует.
        Самого Полата с Арбуем и телохранителями проводил дале и предупредил - им отдохнуть с дороги не получится, сход вот-вот начнётся. Столы ломятся от яств. Какой же сход без застолья? Мол, и так ждали одного лишь сына Рюрика. И с дороги, мол, им удастся лишь руки да лица обмыть…
        На вопрос Арбуя - почему нет Олега, ответил, что с Ладоги прибыли не все, и мурманов промеж них не видать, и что он сам толком не успел расспросить алодьских, но скоро, мол, и сами из первых уст услышите… Указав дорогу, Рулав отпросился у Полата завершить последние приготовления. Тот кивнул.
        Надежда, подаренная Вельмудом, отрастила крылья. А почтительность отцовского варяга придала им силу.
        - Удалось! - выдохнул Полат благоговейно, едва Рулав скрылся из виду.
        Он уже не стеснялся телохранителей, которые, заслышав такие слова, вытаращились и разинули рты. О том, что князь задумал нечто особенное, знали многие, но сам замысел оставался тайной. Пойти против мурманина Олега - особая дерзость, такого в Полатовом воинстве и вообразить не могли.
        Единственный, кто знал все, до единой подробности, Арбуй откровенности князя не одобрил. Хотя у самого глаза горели ярче самоцветов.
        - Нам предстоит бой, - заключил вепс. - Не на жизнь, а на смерть! Пусть не на железе, но на словах. Будь готов, Полат. Просто так наследство Рюрика не отдадут.
        …Когда явился посыльный Рулава, Полат мало напоминал того человека, что въехал в ворота Новгорода пару часов назад. Плечи стали шире, поступь твёрже, взгляд - как таран. Настоящий князь, коему не нужно блестеть перстнями или хвастаться горностаевым плащом, чтобы обозначить, кто таков.
        Посланец поклонился куда ниже положенного, просьба поспешить на сход прозвучала жалко. Полат уже хотел было показать норов, но сдержался, пообещав в скором будущем растереть наглеца в порошок.
        Куда удивительней было иное. Сход решили собрать не в палатах, а под открытым небом. В сотне шагов от детинца, прямо на траве, поставили столы, за которыми уже разместились Вельмуд с Валитом и Рулавом, другие бояре всех мастей - новгородцы, русские, чудьские - числом не менее сотни. И некоторые алодьские нашлись, их Полат помнил по прошлым встречам с Олегом. Одни мужчины - молодой Рюриковны, которую и оберегал Рулав, не приметил.
        Воины тоже были, но немного, только на случай драки. Сход - дело непростое, не каждый знатный спорщик умеет словами умную мысль передать, некоторые и кулаками доказывать пытаются. Так что охрана лишней не бывает, коли разнимать придётся.
        Полат закусил губу. Будь в этих рядах его белозёрцы, чувствовал бы себя уверенней. Но вокруг одна русь - ненавистные щиты с лютым кошачьим, приподнявшимся на задних лапах.
        Солнце играло лучами не по-осеннему весело. День выдался сухим, безветренным, словно сами небожители благословили этот съезд. Полат не удержался от усмешки, вспомнив древнее поверье - коли дело свершается при свете солнца, значит, горние^ [24] боги следят и обмана не допустят.
        За долгие годы в Белозере он разучился обращать взор на подобные мелочи. Правда за тем, кто сильней, а остальное - выдумки.
        Вельмуд махнул рукой, призывая занять место среди прочих князей, и Полат поспешил к нему. Арбуй и телохранители двинулись за владыкой. Первому по праву высокого родства предназначалось сидеть подле своего князя, а воинам - стоять за его спиной, оберегая невесть от какой опасности.
        Полат слегка поклонился и Вельмуду, и Валиту, и даже Рулаву. Выказал свою благосклонность и боярам. А для прочих остался непроницаем, как плотно сбитый частокол. Что со стражей-то церемониться?!
        Собрание приветствовало молодого князя доброжелательно. Кланялись, не отрывая ладони от сердца. Арбуй оказался между Валитом и Полатом, с первым они понимающе переглянулись, но вопрос застрял в горле вепса, больно много лишних ушей.
        - Его нет? - прошептал Полат, обернувшись к обоим.
        Валит в ответ поднёс палец к устам.
        Прежде новгородцы нарушили все законы гостеприимства, но со столом расстарались… Ранние соленья, каши и ягоды будили зверский голод даже в самом сытом боярине. Расторопные слуги подносили печёную, варёную и жареную дичь, лишь хмельное оставили на потом, на столах только квасы да кисели, потому как спор во хмелю - дело неблагодарное.
        Заняв место за столом, первым делом отведал малинового киселя. Хвалить варево не стал - новгородцы и без того зазнались. С особым удовольствием отметил, что глядя на его спокойствие, новгородские бояре зеленеют и жмутся друг к дружке, будто воробышки в мороз.
        Зато углядев среди алодьских свободное место, явно предназначенное для Олега, сам едва не сжался. Благо Рулав отвлёк, провозгласил зычно:
        - Други! Раз все в сборе, пора поговорить о деле, для коего собрались!
        В ответ согласно загудели. И хотя все знали, о чём пойдёт речь, утихли, едва поднялся старейший - верховода Валит.
        Он, как известно, ещё светлого князя Гостомысла застал. Был одним из тех, кто от чуди согласился призвать следом и Рюрика. И первым из чудьских поклялся Гостомыслову внуку в верности. С тех пор много воды утекло. Из молодого и яростного Валит превратился в седовласого старца, но тем весомей его слово.
        Его голос прогремел на всю округу. Кажется, даже стены детинца содрогнулись.
        - Други! В скорбный год собрались мы в стольном граде. Пресветлый князь Рюрик покинул Этот свет, ушёл в Иной мир. Я был рядом, когда это случилось. Всё видел. И последние слова усопшего слышал и разумел.
        Рюрик сказал: «Боги призывают меня к себе, я ухожу к престолу навьего владыки. Но вы остаётесь… Клянитесь же здесь, у смертного одра, что не измените начатому нами делу. Великому делу единения!»
        Вельмуд, также бывший свидетелем последних слов великого князя, кивнул.
        Бояре зашептались.
        - Хорош завет…
        - Да неужто мы! Да неужели не выполним?
        - Сколько лет благодаря Рюрику в мире жили и спокойствии.
        - Завет соблюсти надобно…
        Валит перебил, вновь привлекая к себе взоры:
        - Это не всё!
        Полат содрогнулся - что ещё сказал отец? Вдруг Рюрик заподозрил неладное, вдруг поведал про то соратникам?! Но Валит был слишком спокоен, его уверенность обнадёжила. Когда чудьской верховода заговорил, Полат облегчённо выдохнул.
        - Эти слова должен бы сказать князь Олег, да он отчего-то не прибыл на сход, коий сам и созывал! Посему говорю я. - Он помолчал, дожидаясь могильной тишины, прокашлялся. - Рюрик наказал князю Олегу быть наставником и советником его сыну. Стало быть, и нам должно принять сына Рюрикова, признать его власть и принести клятвы, кои прежде самому Рюрику давали!
        Седобородый Валит отступил в сторону и низко поклонился Полату.
        - Княже! Прими мою клятву и заверения в дружбе. Я, а за мной вся чудь, отныне и до скончания века подчиняемся твоему слову!
        В этот раз бояре молчали. Только чудьские, пришедшие с Валитом, кивали так истово, что головы едва не оторвались.
        - И Новгород? - выпалил удивлённый донельзя Рулав.
        Его вопрос прорвал затянувшееся молчание. Сход загудел, как потревоженный осиный рой. Новгородцы недоумевали громче всех.
        - Да как же из Белозера Новгородом править?
        - И как биться вместе, коли все - и Новгород, и Руса, и Алодь - рядом, а Белозеро-то… не одним морем пройти нужно, чтобы добраться!
        - А мурмане? Отчего мурман так обидели? Князь Олег…
        Полат слушал удивлённые возгласы и скрежетал зубами. Бояре подтвердили давешние опасения: Полат в их глазах - мелкий князёк, и не более. И хуже всего, что виноват в том Рюрик!
        Ведь мог подле себя оставить, в ближний город посадить - в ту же Алодь, к примеру, а отдал её в вено мурманке. Пусть бы и бояре, и дружины почаще князя Полата видели, чтобы знали, каков он. Но вместо этого отец приблизил мурманина Олега, а родного, причём старшего, сына заслал в далёкое Белозеро. Вот теперь сход и артачится, и жужжит злобно.
        Полату пришлось встать и стукнуть кулаком по столу, призывая мужей к порядку. Нравится им или нет, а воля Рюрика высказана. Воля Рюрика превыше всего!
        - Вельмуд! - воскликнул белозёрец, когда гомон поутих. - Сказанное Валитом - правда?
        - Правда. Рюрик и впрямь велел своему сыну подчиняться впредь, - отозвался тот. - Но имени сына не называл.
        - На кой называть имя, коли сын всего один? - встрепенулся Валит. - Младенчик Ингорь второй год как помер, вместе с матерью! А иных сынов у светлого князя не было. - И, не давая собранию опомниться, добавил: - Мне другое любопытно! Отчего князь Олег, коему поручено Полату помощь оказывать, на сход не явился? Неужто решил на завет Рюриков плюнуть? Или струхнул?
        - Или обиделся, что не его мурманскую… душу на княженье сажают, - не удержался от подсказки Арбуй.
        - Отчего же? - прогремело вдруг над застольем.
        Подручный белозёрского князя замер, не веря собственным ушам. Осмотрелся, медленно и так осторожно, будто среди них не человек, а готовый к прыжку лютый зверь.
        Впрочем, он не сильно ошибся. Олег возник среди алодьских, кои расступились, давая место властителю, - глаза князя горели огнём, и улыбка напоминала оскал. Того и гляди бросится и порвёт в клочки.
        За спиною его маячил верный Гудмунд и другие северяне, все в бронях и при полном оружии. У одного лишь Олега, кроме ножа при поясе, был длинный тёмный посох.
        - Отчего же, - повторил тот, оглядывая собрание. - Меня ни боги, ни судьба ничем не обидели! А припоздал? За то уж простите. Не всё пока ещё в моей власти.
        Глава 6
        - Рады видеть тебя, Олег, в добром здравии! - нашёлся Полат.
        Собрание одобрительно загудело. Иные повскакивали, стали отвешивать поклоны мурманину. А Полат продолжил нарочито весело:
        - Не поднять ли нам, други, чаши в честь вернейшего из слуг усопшего моего родителя! В честь Орвара Одда!
        - Я Рюрику не слуга, а родич и друг. Был, есть и остался, - поправил того Олег. - А вот с чашами и здравицами надо бы повременить. Случается, в них не только добрый хмель плещется, но и отрава.
        Тут все разом попритихли. Некоторые и вовсе повыплескали наполненные было чары.
        - Что это значит, Вещий! - возмутился в свою очередь Рулав. - Оскорбительны твои слова!
        - Успокойся, старый друг! Я не хотел обидеть ни тебя, ни народ новгородский. Знаю, что предателей за этим столом нет, кроме двух-трёх, - с этими словами он простёр длань и указал во главу стола, где белее стен детинца стоял Полат.
        - Да это бунт, - взревел Валит. - Ты, иноземец, знай меру! Я своими ушами слышал, как Рюрик, да будет с ним милость божия, оставлял державу сыну. Тебе же завещал быть Полату советчиком. Не боле. Так ли, Вельмуд? - ещё раз повернулся он к князю Русы.
        Но Вельмуда он на прежнем месте не нашёл.
        Новгородцы и гости снова зашумели, но едва лишь Олег воздел руку, всё стихло.
        - Мизгиря ко мне. Слушайте, люди новгородские, и вы, гости честные, верховного волхва Алоди!
        Он отступил, вставая рядом с мрачным Гудмундом плечом к плечу, и пропустил к столу Велесова слугу. Одетый в серую шерстяную хламиду, сей муж казался шире, чем был на самом деле. Сведя седые мохнатые брови, огладив серебристую бороду, волхв вымолвил:
        - Хвала богам Вышним, хвала богам Навьим!
        - Воистину, хвала им! - отозвались многие.
        - Слава предкам нашим, и тем, которые в самом ирийском саду, и тем, кои на Велесовых полях.
        - Слава, - повторил нестройный хор.
        - Немногие про то ведают, да не сам ушёл от нас великий князь Рюрик. Преждевременная смерть разлучила его с народом, ибо в Кореле получил он предательский удар отравленным железом. И кабы не яд, стоял бы Рюрик среди нас, радовался бы солнцу красному да ветру буйному. Я всё время был при нём, умирающем. Но отрава поразила князя через кровь, и бессильны оказались старания наши. Исполнитель сего гнусного деяния - юноша Херед - схвачен и допрошен. Я тому свидетель. И клянусь всемогущим Велесом, богом моим, что назвал он сотворившего потраву для князя. Имя ему - Арбуй, то отец Хередов! - выкрикнул Мизгирь.
        В тот же миг троих белозёрцев, доселе стоявших за спинами Полата да Арбуя, скрутили набежавшие русы. Как ни вывёртывался здоровяк Борята, его и вовсе опрокинули, у горла блеснул нож. Ощутив спинным мозгом, что возиться с ним не станут, прирежут за милую душу и глазом не моргнут, тот подчинился.
        Сидевшие по правую и левую руку от белозёрских раздались в стороны.
        - А этого на кол! - громко сказал Олег, указывая на Арбуя.
        - Уж больно ты скор, мурманин! - возразил Валит и глянул на Полата в поисках поддержки.
        - Негоже так, в самом деле, Олег! - вступился тот за родича. - Если умышлял Арбуй против моего отца, так мне его казнить или миловать. Он мой кровник, если вина его доказана.
        - Доказана, и свидетели тому княгиня Риона, жена моя первая, и дочь Рюрикова, жена моя вторая, сестра твоя, Силкисив. Риона занедужила, больно тяжек для неё был бы путь из Алоди. Но Силкисив здесь и скажет слово. А дабы сомнений не было, я и Хереду жизнь сохранил - пусть посмотрит, как отца посадят на кол. Али не слышали, что я сказал? Вяжите преступника!
        Хотел было Арбуй меч выхватить, да куда там. На нём враз повисло трое.
        - По какому праву, ты, Вещий, людей хватаешь да вельмож знатных! Забыл, что Полат нынче заместо Рюрика нам! - воскликнул Валит. - А вы что же молчите, други?! - крикнул он собранию.
        Его призыв потонул в неровном гуле. Поддерживать чудьского верховоду не спешили.
        - И до тебя очередь дойдёт, старик, - прервал Олег. - Угомонись! На свой вопрос ты сам себе и ответил. Не зря прозвал меня Вещим. Могу рассказать, как умышлял против нас! Хорошо, я заблаговременно к тем Волховским порогам сушей прежнюю дружину Рюрикову отправил. Уж она поквиталась с предателями за своего князя. Посекли твою засаду так, что мы будто по крови рекою поднимались.
        - Клевещет мурманин! Не верьте иноземцу, други! - возопил чудьский верховода.
        - У меня и на это свидетель сыщется. Не чужестранный, местный. Приведите Розмича!
        - Розмич? Это тот дружинник, что убить меня пытался? - воскликнул Полат, не желая сдаваться. - Ты его, Олег, как видно, неспроста ко мне, наследнику Рюрикову, подослал. Не хотел ни с кем отцов престол делить? Я один прямой и законный…
        - Как ни крути, Одд, но парень прав! Ужели ты презрел клятвы, данные на смертном одре? Все про то уже наслышаны … - недоумевал честный Рулав и корил себя, что дал слишком много свободы Вельмуду, которой, видать, и подстроил внезапное появление милого его северной душе мурманина.
        И снова загудело, заспорило собрание.
        - Мы с русью всегда в мире жили! - возгласил Валит. - А вас, мурман да свеев, били смертным боем. Уходите взад за море, пока целы!
        - Ты язык-то попридержи, - прохрипел уже Гудмунд. - И кулаками не тряси, а то отвалятся ненароком. Вместе с головою.
        Седовласый Валит побагровел, зарычал:
        - Щенок! Как со старшими разговариваешь?!
        - Ты предатель, Валит. А для предателя нет уважения, хоть бы постарше самих богов был. Приведите Розмича! - велел Гудмунд, перекрывая голосом все споры и пререкания.
        Алодьчане вмиг расступились, пропуская вперёд светловолосого детину с побитым лицом. Он заметно прихрамывал, опирался на плечо молодого низкорослого воина. Правая рука висела плетью - повредили в последний день плена, когда с коня стаскивали и в речку бросали. Без доспеха, в обычной рубахе и портах, Розмич едва ли сейчас отличался от простого деревенского парня. Если бы не лютая злоба и горящие ненавистью глаза, и Полат не признал бы.
        - Изменник он! - повторил белозёрский князь.
        Но Розмич заговорил прежде, чем Полат успел продолжить обвинение.
        Олегов посланник говорил коротко и только по делу. Упомянул клевету, наведённую в Белозере, и убийство четверых дружинников. Рассказал, как князь обрёк на голодную смерть деревню на пути к Новграду. Поведал о разговоре, услышанном Ловчаном. И слова Арбуя, сказанные накануне, припомнил. Только предательство Ултена замолчал - ни к чему знатным мужам забивать голову такими мелочами.
        - Вот таков князь! - прорычал Розмич напоследок. - Что хотите со мной делайте, а от слов своих не отступлюсь! И боги мне свидетели!
        - Ложь! - крикнул Полат.
        Но и Валита уж вязали дюжие молодцы.
        Договорить белозёрцу снова не дали. По знаку Олега дружинники, подтянувшиеся к столам, снова расступились. Вперёд вывели связанного по рукам парня. В бесцветных глазах пленника застыл ужас.
        Арбуй дёрнулся, как от удара, закричал на чужом наречии. Тут же получил по зубам и затих. Херед заметил отца, побледнел, затрясся мелкой дрожью.
        - Говори! - приказал Олег.
        Херед рассказывал медленно, часто запинался. И чем дольше говорил, тем громче гудели люди. Скоро стражам пришлось взять пленника в кольцо, чтобы толпа не растерзала на месте.
        Сын Арбуя поведал, как, сопровождая Полата в Новгород на прошлый княжий сход, наученный отцом, соблазнил прислужницу Едвинды. Та и добавила толику яда в лекарство, приготовляемое с некоторых пор для княгини волхвами. Питьё было само по себе горькое, поэтому отравы Едвинда не заметила, и волхвов не заподозрили. А дитя отравилось материнским молоком. Ту прислужницу Херед с собой забрал, в Корелу - шёл сообщить тамошним старейшинам, что в этот год Рюрик уже на них не соберется. Глупую бабу закопал по дороге…
        Как вызвался в заложники на время перемирия и достал Рюрика отравленным ножом - тоже рассказал. Смысла таиться уже не было. В довершение же назвал отца как изготовителя яда. И на Полата указал…
        - Этот знал с самого начала, - бесцветно сказал Херед. - И грозился под землёй найти, если оплошаю или выдам. Но сразу помиловать, едва сядет на престол. И Белозеро веси вернуть на веки вечные, и на Корелу не ходить боле.
        Вот тут и пригодилась призванная на сход ильмерская-то русь - знатные мужи взбеленились, полезли драться. Кто к Полату с Арбуем - толку, что вепс связан, путы морду набить не мешают. Кто к Валиту и чудьским. Кто хватал за грудки друг друга, споря, какой кары заслуживают отступники. Гам поднялся такой, что весь Новгород затрясся.
        Розмич тоже дрогнул, спросил у поддерживающего его молодца:
        - Белозёрцы услышат! На помощь своему князю явятся!
        - Не… - довольно протянул тот. - Не явятся. Наш Вельмуд о них позаботился. Видишь - нет его здесь?
        Восстановить тишину удалось не скоро. Спорщики умудрились слегка раскрасить друг дружку, перевернуть один из столов. Валит с Полатом и Арбуй оказались в кольце дружинников. Для безопасности, как и отравитель Херед.
        - Мизгирь подтвердил вам, что Едвинда и младенец умерли от того же яда… - провозгласил Олег. - Вина Полата очевидна.
        - Он князь! - крикнул неугомонный Валит. - Нравится тебе, мурманин, или нет, Полат единственный сын Рюрика! Только он имеет право на наследство покойного!
        - Покойного? - Олег зло сверкнул глазами. - Думаю, душа Рюрика упокоится лишь после того, как будут наказаны повинные в его смерти! А что до наследства…
        Зеленоглазый мурманин махнул рукой, подавая знак Гудмунду. Толпа снова зашумела, жадно впитывая каждое движение Олега, стараясь угадать, что приключится дальше…
        Она шла, низко опустив голову, двухгодовалого ребёнка прижимала к груди так рьяно, будто боялась - отнимут.
        При виде златовласой женщины славные мужи поутихли, начали кланяться - старшая Рюриковна, как-никак. А она дрожала осиновым листочком, будто и не княгиня вовсе, а простая девка. Незамужняя и беззащитная.
        Силкисив тайком кусала губы и искренне надеялась, что никто не заметит её тревоги. На Олега взглянула вскользь, в тысячный раз задалась вопросом - правильно ли поступает… Вдруг, назвав собственного сына именем его убитого брата, навлечёт на дитя ещё большие беды? Вдруг, сказав, что собственное дитя погибло, обречёт его на действительную смерть?
        Но отступать некуда. Она обещала Олегу, что выполнит его задумку, а тот поклялся самому Рюрику. В конце концов, от её слов сейчас зависит будущее всей словенской земли. Одна жизнь против счастья всего племени, всего народа - ничто.
        - Силкисив! - обратился к ней Олег. - Расскажи!
        - Это получилось само собой, - сказала она. Вздохнула, собираясь с силами. Неловкость Силкисив не укрылась от мужских глаз. - Мой сын Херрауд и сын Едвинды Ингорь родились с разницей в несколько дней. Вскоре выяснилось, что моего молока не хватает, а у Едвинды молоко, наоборот, остаётся. Сперва она просто докармливала Херрауда, а после…
        Женщина замолчала, покраснела до кончиков волос.
        - Продолжай, - подтолкнул Олег, в голосе прозвучала ласка. - Не бойся.
        - У Едвинды молоко куда жирней моего было, Ингорь животиком мучился. Вот и поменялись. Едвинда Херрауда кормила, а я Ингоря. Так и молока обоим хватало, и Ингорь капризничать перестал…
        - Так что же получается?! - выпалил Рулав.
        - То… - ответила вконец смущённая мать. - Молоком Едвинды не Ингорь отравился, а мой сын, Херрауд. Сын Олега погиб.
        - Почему раньше не сказали? - возопил было кто-то, да осёкся. Не на тех голос поднял.
        - Рюрик про это знал, - пояснила Златовласка. - Отец велел и мне и мужу молчать до поры. Подозревал, что неспроста младенец умер и жена… в одну седьмицу. Так я младшего брата и сберегла.
        Она всё ж не выдержала, разрыдалась. Ребёнок, почувствовав материнскую печаль, насупился, заканючил. Олег ловко перехватил малыша, поднял над головой, так, чтобы все увидели.
        - Вот он, подлинный сын Рюриков, коему я, Орвар Одд, обещал служить!
        Сход опять загудел, но в словах Олега уже не сомневались. К тому же сообразили: Рюрик завещал мурманину быть наставником, а наставлять великовозрастного князя уж никак нельзя. Знал, видать по всему, покойный Рюрик о младенце. И спорить тут глупо.
        - Этого не может быть! Сестра! - воскликнул Полат, хватаясь за голову. - Это не так!
        - У меня больше нет брата! Убийца! Как ты мог! Отец. Он всегда любил тебя. Он думал, ты вырастешь настоящим мужчиной. Будь ты проклят! Смерть великого Рюрика, гибель прекрасной Едвинды и маленького Херрауда… да зачтутся они тебе, мразь, у Чернобога!
        - Погоди же! Я не хотел этого! Я не мог предугадать! - Полат, растолкав тех, кто мешал, бросился к Силкисив, но она уже повернулась к отринутому брату спиной.
        Гудмунд преградил Полату дорогу и отшвырнул белозёрца назад.
        Тот взялся за меч, но одумался, и больше чем до половины клинок из узилища не вышел.
        - Так что, други! - воскликнул Олег, едва жена с Ингорем на руках скрылась за спинами телохранителей. - Найдётся ли среди вас тот, кто готов Полата на княженье посадить?
        - Нет! - хором отозвались мужи.
        - А тот, кто попросит пощады для князя белозёрского?
        - Нет! - прогремел сход.
        - Арбуя с сыном - на кол, и Валита - тоже, - повелел мурманин. - Что же касается этого…
        - Я требую божьего суда! - крикнул белозёрец. - И ты обязан…
        - Думаешь, боги на тебя не насмотрелись? - усмехнулся Олег.
        - Я князь! - голос Полата сорвался на визг, сход зашелся хохотом.
        - Что ж, будь по-твоему. Кто готов сразиться с… князем?
        Толпа алодьчан взорвалась криками, их примеру последовали и новгородцы, и воины Русы. Проучить предателя мечтал каждый.
        - Я сам выберу! - прокричал Полат. - Это моё право!
        - Неужели? - делано удивился Олег. - И с кем хочешь сразиться? Может быть, со мной? Или Гудмундом?
        - С Розмичем!
        Теперь уже и сам мурманин от смеха не удержался.
        - Что? - возмутился Полат. - Твой дружинник оклеветал меня! И если ты, владыка, отказываешься покарать его ложь, его покарают боги! Моей рукой…
        Олег едва не согнулся пополам от хохота, на глаза навернулись слёзы.
        - Выбор, достойный князя! - простонал мурманин сквозь смех. - Ты бы ещё Ингоря на поединок позвал!
        Заслышав своё имя, Розмич растолкал соратников и, прихрамывая, подошел к Олегу. Правая рука висела бессильной плетью, но на разбитых в кровь губах такая ухмылка, что половина знатных мужей осеклась, подавилась весельем. Олег тоже посерьёзнел.
        - Княже, дозволь! - сказал дружинник и едва не упал, пытаясь поклониться владыке.
        - Не позволю! - твёрдо заявил тот.
        - У меня не меньше причин желать этого поединка, чем у него, - настаивал Розмич.
        Олег заскрежетал зубами и вместо препирательств велел позвать Мизгиря.
        Грузный волхв смотрел на раненого пристально. Розмичу показалось - всё тело насквозь видит, даже кости. Особенно внимательно Мизгирь изучал глаза.
        - Ну, что скажешь, волхв? - поторопил Олег. - Можно ему драться?
        Седовласый покачал головой, ответил:
        - Слишком истощён и одурманен немного. Видать, не только голодом морили, но и травили в дороге. Ну а про руку и вовсе молчу.
        - А вылечить можешь?
        - Так, чтобы за миг? Нет… Боюсь, такое даже богам не по силам.
        - Всё слышал? - вопросил Олег строго. - Не боец ты сейчас. Другой на поединок пойдёт! А Полат-то каков…
        - Княже! - перебил Розмич. - Я справлюсь. Не железом, так злостью убью! Дозволь!
        Вокруг забурчали, заспорили. Но поддержки Розмичу не выказывал никто. Где это видано, чтобы на суд божий здоровый против раненого выходил? К тому же безрукого.
        - Княже…
        Лицо мурманина стало хищным. Он сделал шаг навстречу, заговорил так тихо, что, кроме Розмича, никто не услышал:
        - Пойми! Если ты не справишься, народ решит, что Полат прав! А ты, мой дружинник, клеветник. И я, стало быть, лжец.
        - Зато… - Розмич запнулся от подступившей обиды и страха - что, если Олег и впрямь запретит выйти на поединок? - Зато, если сдюжу, никто никогда не усомнится в его виновности!
        Несколько неимоверно долгих мгновений сражались взглядами. Мудрость против упрямства, праведный гнев против безрассудной ярости.
        - Ладно, - выпалил Олег. - И да помогут тебе боги!
        Розмич отвёл взгляд, запоздало сообразил, как надерзил владыке. Тут же поймал понимающую улыбку Гудмунда. Кажется, брат Олега даже подмигнул.
        - Меч! - приказал мурманский князь.
        Всё тот же Гудмунд шагнул к Розмичу, протянул заноженный клинок. Шепнул напоследок:
        - Остроту на себе не проверяй. Я самолично его правил.
        Раненый улыбнулся уголком разбитого рта - уж за кем, а за Гудмундом заточку проверять точно не стоит. Этот вострит так, что только коснёшься - без пальца останешься…
        Место для поединка освобождали нехотя, потому как его исход был яснее ясного. Все понимали - проигрыш Розмича заставит отпустить предателя восвояси. А каких дел натворит освобождённый Полат, даже представить страшно.
        Раненый ловил на себе негодующие взгляды, но оставался спокоен, как могильный камень. Пусть знатные мужи и дружинники воображают, что хочется, а он всё равно победит. Для этой победы самой жизни не жаль. Полат причинил слишком много зла, но никто, кроме Розмича, карать не вправе.
        Едва Розмич и Полат оказались в кругу, клонящееся к горизонту солнце засияло стократ ярче. Будто вышние боги и впрямь решили глянуть на поединок. Эту перемену заметили все - толпа загудела с новой силой, послышались ликующие возгласы.
        Полат казался невозмутимым, только громадные желваки ходили под густой бородой, выдавая беспокойство. Князь, как и Розмич, был без брони. Он отбросил в сторону алый, отороченный горностаем плащ и потянул меч из ножен.
        Розмич же повернулся к толпе и велел ближайшему воину:
        - Помоги.
        Тот перехватил ножны, позволяя алодьчанину вытащить меч, с грустью покосился на бессильную правую руку дружинника. В ответ Розмич оскалился и, отойдя на пару шагов, крутанул меч в левой руке. Толпа ахнула, а Полат заметно побледнел.
        Зато Гудмунд боле не скрывал веселья. Распрямился, выпятил грудь.
        - Обоерукий? - удивлённо спросил кто-то.
        - Ага, - отозвался Олегов брат гордо. - Сам учил!
        - Ты почему скрывал? - выпалил Полат. - Почему не сказал?
        - А что, должен был? - ухмыльнулся Розмич. - Как говорит один мой знакомый: ежели человек не расхваливает направо и налево свои уменья, не значит, что безрук и бестолков. А ещё он говорит, что мы, словене, народ скрытный! Ужели ты, князь, этого не знал?
        Их разделял всего пяток шагов, и вместо ответа Полат бросился в бой.
        Из-за хромоты отскочить Розмич не успел, широкая полоса рассекла грудь. Дружинник даже не охнул - ответил коротким ударом, пропорол Полату бок. Тот стиснул зубы и снова ринулся вперёд, рубанул сверху.
        В этот раз алодьский дружинник поймал удар. Звон железа слился с рёвом толпы, опьянил. Розмич пересилил Полата - тому пришлось отступать. И только резвость позволила князю уйти от ответной ласки - удара, призванного разрубить живот.
        Тут он и смекнул - противника нужно брать ловкостью, как бы Розмич ни храбрился, а подбитая нога болит, долго дружинник не продержится. Налетел, осыпав поединщика злыми короткими ударами, заставил вертеться брошенным на сковороду ужом. Напоследок достал - резанул левую ногу, чуть выше колена.
        Алодьчанин ответил обманным выпадом - удар, обещавший оставить Полата без ступни, пришёлся выше, прочертил ниже бедра кровавую полоску. Белозёрец коротко взвыл, отскочил на пару шагов и принялся кружить вокруг противника, изматывая бесцельным танцем.
        Тот, впрочем, не потакал белозёрской хитрости, с остервенением бросился на врага.
        Розмич не щадил ни Полата, ни себя. Почти не защищался, нападал вдвое чаще, нежели противник. Его поддерживали криками и свистом, каждый удачный выпад заставлял сторонников Олега ликовать. Звон мечей смешивался с людскими голосами, напоминал песнь.
        И только самые искусные воины видели - дела плохи. Алодьчанин не пытается достать Полата всерьёз. Не бьёт - царапает. А означает это лишь одно: Розмич самонадеянно готовится провести единственный смертельный удар. Красиво, но бессмысленно, когда речь идёт о судьбе целого народа. Но Олегов дружинник смог…
        Он выбил оружие из руки противника. Полат попытался отскочить на безопасное расстояние, но неудачно - запнулся, растянулся на земле. Розмич вмиг оказался рядом, приставил меч к горлу. Одно крошечное усилие, и Полат умрёт.
        - Добей! - крикнул кто-то. Толпа подхватила призыв, мир взорвался остервенелым рёвом.
        - За Ловчана, - прошептал Розмич. - За Вихрушу, Губая, Миляту. За Птаха. Смерть за смерть! - изрёк он твёрдо.
        - Стой! - проорал Полат дурным голосом.
        Толпа удивлённо притихла.
        Поверженный не пытался заслониться или подняться, видел - бесполезно. Остервенение во взгляде Розмича - уже приговор, алодьского дружинника ничто не остановит. Но он всё-таки попытался:
        - Ты не можешь меня убить! Я князь, а ты - всего лишь пахарь!
        Слова пробили пелену бешенства, отрезвили.
        Сколько раз Розмичу пеняли пахарским прошлым? Сколько раз приходилось стискивать зубы и терпеть? А теперь? Что делать теперь?
        - Признай себя побеждённым, - прохрипел он. - И я, Розмич, сын пахаря, оставлю тебе жизнь.
        - Розмич, не слушай его! - рявкнул кто-то.
        - Добей предателя!
        - Таким не место среди живых!
        Розмич даже головы не повернул.
        - Признаю! - выпалил Полат, сверля дружинника ненавидящим взглядом.
        Алодьчанин замер, будто пытался осознать смысл сказанного. После всё-таки отвёл меч, процедил сквозь зубы:
        - Что ж… живи, князь. Пусть смерть твоя будет скорой и бесславной.
        …Розмич выиграл бой, но уходил побеждённым. Его поступок не одобрили, не поняли. В спину летели смешки и наставления - таких, как Полат, живыми оставлять нельзя! Враг залижет раны и убьёт обидчика, и новый поединок вряд ли будет честным!
        Розмич и сам это знал, но… что сделано, то сделано. Он не жалел.
        Он шёл прочь и не видел, как Олег приблизился к Полату, взял того за ворот. Не слышал он и тайны, поведанной мурманином:
        - Рюрик покрепче тебя был, долго отраве сопротивлялся. А ты, Полат, не в отца - хлипок. - И в ответ на полный ужаса взгляд добавил: - Думал обмануть Судьбу? Избежать смерти? Как бы не так. Теперь на собственной шкуре испытаешь то, что присудил Рюрику, моей сестре и… сыну.
        - Но… - прошептал Полат, мигом вспомнив, с какой осторожностью Гудмунд забирал меч у дружинника по окончании поединка.
        - Розмич не знал, - пояснил Олег. - И не узнает. А ты сдохнешь… ещё до заката. Зато успеешь поглядеть, как твоих подельников живьём на колья сажают.
        - Ты зверь! - выпалил белозёрец.
        - Я князь, - поправил Олег. - И если для счастья народа нужно быть жестоким, буду жесток. Свою жизнь отдам, коли потребуется. И сделаю всё, чтобы очистить Славию от грязи вроде тебя. Так велит моя совесть! Так велят Боги! Таков мой долг!
        * * *
        Мизгирь самолично лечил Розмича, никого другого не подпускал. И, заслышав, что раненый собрался куда-то ехать с князем, взбеленился.
        - Не пущу! - выпалил он, даже ногой топнул от возмущения.
        Но удержать Розмича не мог. Хворый проявил такую прыть, что самый здоровый позавидует. Всё-таки не зря белозёрцы его боялись, не зря опаивали дурманом в последние дни похода.
        Князь встретил дружинника приветливой улыбкой. Видел - Розмичу не терпится рассказать. Олегу тоже было любопытно, но заговорили лишь после того, как оказались за воротами города. На берегах Волхова лишних ушей точно нет.
        Осень царствовала вовсю: дерева оголились, трава пожухла, почернела. Холодный ветер грозил пробрать до костей, кабы не надёжные плащи. Он покрывал спокойные воды Волхова рябью и трепал макушки вечнозеленых корабельных сосен.
        Рассказ Розмича оказался под стать этой осени. Он поведал о нападении бьярмов, в котором полегла большая часть отряда. О безрадостной встрече с белозёрскими дружинниками, хитроумном навете. Про разгул тамошней веси, про разрушение словенских капищ. Вести из Киева и собственные мысли о христианах тоже не забыл поведать.
        Князь слушал внимательно, уточнял, заставлял вспоминать подробнее. Злился и горевал не меньше Розмича. Особую ярость владыки вызвал рассказ про Ултена.
        - Монах из свиты моей жены… - поморщившись, сказал он. - Что ж… Не зря остальных выдворили.
        - Куда? - удивился Розмич.
        - Острова осваивать. Скотты их по старой памяти Авалоном зовут. Не иначе, будут яблони разводить, - усмехнулся Олег. - Но по-корельски Валамо^ [25] .
        Дружинник хотел промолчать, но не удержался:
        - А что же княгиня?
        - Риона-то? Я допытался до правды. Она вообразила, что, коли Полат на княженье вместо Рюрика сядет, спровадит меня назад, за море. Думала, вернёмся в зелёную Скотию, к ней на родину. Потому и обещала Полату поддержку, но истинного зла совершить не успела. Не нравится Рионе в наших суровых краях. Разумеешь?
        Розмич не понимал, но прикусил язык в надежде сойти за умного.
        - Как бы там ни было, а, сама того не желая, моему промыслу она сбыться помогла. Чую, слово кульдея на решение Полатово повлияло. Не будь этой малости, вдруг бы и раздумал в Новгород спешить.
        Тут Розмич кивнул, сообразил, значит.
        - А ещё эти бабьи шашни мне глаза открыли, - продолжал Олег. - Новая вера только с виду беззлобна и миролюбива, а чуть отвернёшься - зубы покажет. Это настоящая напасть! И если хотим жить по-людски на своей же земле - счастливо жить, нужно бороться. Бороться за право на собственную веру, за дедовский старинный обычай!
        - Ултен вещал: нет ничего лучше для его сердца, когда язычники с язычниками дерутся.
        - Это ты к чему?!
        Розмич смутился, покраснел.
        - Это я про вепсов. Они ведь тоже многих богов чтят, но капища словенские рушат, богов наших поносят. Волхв говорил, что если так пойдёт и дальше, то скоро в Белозёрье и памяти о словенах не останется.
        - Значит, придётся немного порадовать христиан. Иначе не получится.
        Дружинник просиял - всё-таки есть в мире справедливость!
        - Вот ты этим и займёшься, - заключил Олег.
        - Я? Но ведь я сын пахаря!
        - И что с того? Ты делом доказал, чего достоин. Вдобавок Полата победил. Он хоть и гадиной был, ешь его тролли, но всё же Рюрикович. В глазах знати как бы выше стал, равным боярину. Да ты и всегда был высок…
        Розмич не знал, радоваться ему, благодарить или что ещё, только почуял, что краска густо заливает прежде бледное и осунувшееся лицо.
        - Поправишься, большую дружину тебе дам, варяжскую. И вперёд. Наведёшь в Белозере должный порядок. И с Жеданом поквитаешься заодно - за друзей и товарищей своих. Коли по весне уйдёшь, то к первому снегу как раз возвратишься. О том, что да как - ближе к делу переговорим.
        Розмич приподнял бровь - подсмотрел этот жест у одного из бояр. Олег усмехнулся и пояснил:
        - Думаю, пора придёт Киев навестить. Я про отступника Осколода уже наслышан. Купцам ильмерским опять же проходу нет. Но прежде наказать не мог. А теперь возьмёмся все вместе: варяги, русь да словене. И кривичи в долгу не останутся, давно у них зуб на Куявию вырос. Такую трёпку Осколоду зададим, мало не покажется! Ведь и с Полатом, как ты говоришь, сносился. Если в смертях Едвинды и сына моего повинен - ужасной будет его участь.
        И напомнил строго:
        - Так что возвернись из Белозера в срок!
        Розмич кивнул. С одной стороны, уж очень хотелось покарать ненавистный город, казнить отступников, найти и захоронить останки друзей, дабы не маялись на Том Свете. С другой - хватит ли духу поднять руку на Сулу и её дитя? А ведь они, получается, тоже отступники, и куда опаснее клеветника Жедана или заносчивого воеводы Дербыша.
        Олег словно мысли прочитал:
        - Действуй беспощадно, Розмич! Милосердие к врагу и роду его всегда приводит к ещё большей крови! Пусть не дрогнет твоя рука! Ингорь подрастёт - ему и без того дел хватит.
        Розмич хотел усомниться, поспорить, но тут взгляд зацепился за странную, плывущую вдоль берега корягу. Дружинник проморгался, пригляделся и ахнул:
        - Коркодила!
        Чудище, словно бы заслышав это прозвище, вильнуло толстым, как бревно, хвостом. Зыркнуло выпуклым глазом и злорадно распахнуло зубастую пасть, смывая в мутные воды Волхова кровь недавних жертв.
        * * *
        Об авторах
        Дмитрий Анатольевич Гаврилов
        Потомственый москвич. Исследователь нематериального культурного наследия индоевропейцев. Из ранее изданных книг:
        «Священное опьянение. Языческие таинства Хмеля» (Яуза, ЭКСМО), «Древние боги славян» (Вече), «Были и не?были сказки…» (Ганга, ИЦ «Слава!»), «Ключи к исконному мировоззрению славян…» (Ганга, 2010), «Опора Мироздания. Мировое древо и скала Времён в традиционной культуре», «Напиток жизни и смерти. Мистерия Мёда и Хмеля», «Время богов и время людей. Основы славянского языческого календаря», «Боги славянского и русского язычества» (все - Ганга, 2009), «Русское языческое миропонимание: пространство смыслов» (Ладога-100, 2008) - все, перечисленные выше, в соавт. с Ермаковым С.Э.;
        «Трюкач, Лицедей, Игрок. Образ Трикстера в евроазиатском фольклоре» (Ганга, ИЦ «Слава!», 2009), «НордХейм. Курс сравнительной мифологии древних германцев и славян» и «Трикстер. Лицедей в евроазиатском фольклоре» (обе - Социально-политическая мысль, 2006) и др.
        Соучредитель научно-исследовательского общества «Северный ветер». Член Pagan Federation International (PFI), известный среди сторонников Традиции с 1990-х гг. под именем Иггельд. Постоянный автор альманаха «Мифы и магия индоевропейцев» (1997-2002), журнала «Порог» (с 2000), вестника «Аномалия» (с 2007).
        Член Клуба любителей фантастики при ЦДЛ г. Москвы. Романы «Кровь на мечах. Нас рассудят боги» (в соавторстве с Гавриловой А.С., Яуза - ЭКСМО), «Наследие Арконы» (в соавт. с Егоровым В.А., АСТ, 2005) и сборник фантастических рассказов «Великий и Ужасный» (Социально-политическая мысль, 2002). В жанре фантастики дебютировал в середине 1990-х с рассказом «Колесница Фрейи» (в сборнике издательства «Азбука») и рядом других уже на страницах журнала «Техника - молодёжи».
        Автор текстов баллад популярной фолк-группы «Дорога Водана» и других бардовских песен.
        Анна Сергеевна Гаврилова (Бойко)
        Родилась на «Острове свободы» в семье военнослужащих.
        Действительная участница научно-исследовательского общества «Северный ветер». Член Pagan Federation International (PFI).
        Автор книг «Слово сильное, заговорное. Заговоры и их воздействие на человека» (Ганга, 2010) и «Языческие корни русской свадьбы» (Ганга, 2009), а также статей по нематериальному культурному наследию славян.
        Исторический роман «Кровь на мечах. Нас рассудят боги» (в соавторстве с Гавриловым Д.А., Яуза - ЭКСМО).
        Лауреат конкурса рассказов Клуба любителей фантастики при Центральном доме литераторов 2007/2008. Из последних публикаций - участие в сборнике трансгуманистической фантастики издательства «ЭКСМО» - «Сингулярность-2».
        Примечания
        1
        Весь - финское племя, весь белозёрская, упомянута в древнерусских летописях в связи с событиями 859, 865, 882 гг. Вепсы - остатки этого племени, малая народность, известная и по сей день. ( обратно )
        2
        Седьмица - здесь и далее четвёртая часть лунного месяца, в будущем при христианстве «неделя», поскольку седьмой день становился для «ничегонеделания». ( обратно )
        3
        Травень - славянское имя мая. ( обратно )
        4
        Скотты - как и другие народы континентальной Европы, западные славяне применяли этот этноним к ирландцам (самоназвание - «гэлы»). Соответственно, сам остров Ирландия - Скотия. По мнению специалистов, закрепление этого этнонима за одним-единственным народом гаэльской (гэлской) ветви - за шотландцами - процесс очень поздний. А на рубеже тысячелетий он связывался именно с населением Ирландии. Этот этноним, скорее всего, был известен и в Киевской Руси. Параллельно со «скоттами» на - Балтии в частности и в Европе вообще - могли использоваться и другие, менее распространённые этнонимы. ( обратно )
        5
        Название «кульдей» произошло от староирландского выражения Celi De - «дружина Божия» или «преданные, подданные Божии». Изначально последователи Энгуса МакЭнгобана, ирландского игумена из рода королей Ольстера, затем - все ирландские монахи, как правило аскеты и отшельники, подобно отцу-основателю этого движения. ( обратно )
        6
        Неява - старое прозвание Ладожского озера. ( обратно )
        7
        Вагрия - область на Южной Балтике, примыкающая к Ютландии. ( обратно )
        8
        Северная Двина, «Вина» древнеисландских саг. ( обратно )
        9
        Славия - общее название всех Новгородских земель: Приильменья, Приладожья и дале до Белого озера. ( обратно )
        10
        Фрагмент анонимной староирландской песни IX века «Pangur Bа?n» приведён в переводе Виктора Заславского. ( обратно )
        11
        По одной из версий, слово «идол» происходит не от ромейского «идеал», а «издолбленный» - выдолбленный. ( обратно )
        12
        Окрута - оборотничество, ритуал по вживанию в образ зверя. ( обратно )
        13
        Браги - бог Хмеля у скандинавов, подобному эллинском Вакху и арийскому Соме, возможно русское «брага» от того же корня. ( обратно )
        14
        Бахарь - говорун, выдумщик, краснобай. ( обратно )
        15
        Зятя моего - Полат - брат Силкисив, младшей жены Олега Вещего. ( обратно )
        16
        Mа?el Iosa - ирл. «служительница, посвящённая Иисусу». ( обратно )
        17
        Арбуй - жрец, колдун, чародей. Заимствованное из фин. - угор. «прорицатель, предсказатель». Здесь - имя собственное. Ср. др. - русск. - «арбую, арбовати» - «справлять языческое богослужение». ( обратно )
        18
        Колено - 33 года, речь идёт о 640-х годах н. э. ( обратно )
        19
        От искажённых вепсянских слов «старший, средний, младший». ( обратно )
        20
        Риона - ирл. «королевская». ( обратно )
        21
        Улаид - древнее название Ольстера, Эрин, Эйре - древнее прозвание Ирландии. ( обратно )
        22
        Туат - земля, принадлежащая местному ирландскому вождю и его клану. ( обратно )
        23
        Т. е. на норвежцев (Лохланн - «страна озёр», норвежское побережье Скандинавии, «белые чужестранцы» - ирл. Finngaill). ( обратно )
        24
        Горние - устар. «высшие, высокие». ( обратно )
        25