Машина Наказаний Василий Дмитриевич Гавриленко
        Василий Гавриленко
        МАШИНА НАКАЗАНИЙ
        Сборник рассказов
        Бразилия
        Февральской ночью 1959 года на склоне горы Холатчахль (Северный Урал) при загадочных обстоятельствах погибла группа туристов, возглавляемая Игорем Дятловым. Что произошло с дятловцами до сих пор не выяснено.
        Оглашение приговора назначили на 15.00. Это нормально. Значит, смогу пообедать в тюремной столовой под присмотром дюжих не-людей, готовых в любой момент пустить в ход разрядники.
        Я пошарил под подушкой (если вывернуть наволочку - увидишь бирку: «ИУ-77»; ИУ - это Исправительное Учреждение, точно такие бирки на одеяле, простыне и даже на моих штанах). Гм. Куда же он делся?
        -Литвин!
        -У?
        -Ты не видел мой мячик?
        Сокамерник буркнул что-то вроде: «Не пастух я чертовому мячику твоему» и отвернулся к стене. Теперь будет притворяться спящим. Не любит он мой мячик, но терпит, потому что любит рассказывать истории о своем детстве, проведенном в метро. А кому их рассказывать в камере четыре на четыре? Стенам? Или лучше такому же бедолаге-заключенному?
        Я свесился с постели, заглянул под кровать и сразу увидел желтое пятно в темноте. Потянулся, рискуя загреметь на пол, вынул мячик.
        -Нашел? - осведомился Литвин, даже голову не повернув.
        -Угу.
        -Жаль.
        Я усмехнулся и кинул мячик. Резиновая сфера, наполненная воздухом, понеслась к стене. Бам. Литвин издал звук, похожий на рычание пекинеса, накрыл ухо подушкой.
        Я поймал мячик. И снова - в стену. И опять поймал. За месяцы, проведенные в ИУ-77, я здорово наловчился кидать мяч. Это даже Литвин признает.
        Кстати, не самое худшее занятие в пространстве, любовно отпущенном Государством и администрацией. Уж получше, чем в энный раз слушать рассказы Литвина про расстрел Сокольнической линии или блокаду Арбатской. Как же надоело его нытье вкупе с этими рассказами! Чем еще можно заняться в нашей камере четыре-на-четыре накануне приговора? Ну, порыдать можно, проклиная свою долю и пытаясь донести до равнодушных, как скалы, охранников, виднеющихся из-за толстой решетки, мысль о своей невиновности. Бессмысленно, конечно, но своего рода - разрядка. Литвин часто этим занимается.
        Да, еще можно помечтать о Бразилии.
        Не о стране, конечно, страны такой уже лет двести как не существует. О подкупольном пространстве. Говорят, это настоящий рай, там тепло, на пляжах под искусственным солнцем прогуливаются загорелые женщины. На них цветастые платья, а на шеях - ожерелья из ракушек. Там нет не-людей, нет недостатка в еде и в кислороде. Вот только попасть под купол дано не каждому. Это место для избранных: для чиновников и членов их семей.
        Бразилией это место назвали благодаря Джеку Гореняну. Этот парень отыскал где-то старинный фильм, который так и назывался - «Бразилия», отреставрировал его и распространял нелегально среди посетителей притонов. Пока Гореняна накрыли, фильм успели посмотреть многие, и слово «Бразилия» ушло в народ.
        Казнь Джека транслировали на общественных экранах. Собралась толпа и когда Ли Харви Освальд выстрелил аватару Гореняна в голову, начались беспорядки. Люди кричали «Бразилия! Мы хотим в Бразилию!». Не-люди огнеметами быстро навели порядок.
        Я дотронулся до шрама на ноге, до боли в костяшках сжал мячик.
        Когда начались облавы (власти разыскивали участников беспорядков), я спрятался у Инессы. Эта женщина с риском для себя и своей семьи покупала в аптеке мазь от ожогов. Не знаю, что с ней сейчас. Надеюсь, все обошлось.
        Да, Бразилия…
        -Литвин.
        -Чего тебе?
        -Как думаешь, что там, под куполом?
        -В каком смысле? - Литвин дернул левой пяткой, покрытой желтоватой корочкой. - Там Бразилия. Вечный рай для избранных. Это даже детям известно…
        -Знаю, - перебил я. - Но что есть рай? Солнце, пальмы? Разве этого достаточно для рая?
        Литвин сел на постели, подслеповато уставился на меня.
        -Ты не думай, я не спятил, - поспешил я заверить сокамерника. - Мне бы такого рая хватило выше крыши. Но им, избранным, неужели не надоедает? Не хочется чего-то другого?
        Костлявая рука Литвина метнулась к тумбочке, цапнула очки.
        -Эх, Островцев… Вот тебя и на философию потянуло. Значит, уже…
        Я догадался, что он подразумевал под этим «уже». Литвин давно жил в этой камере, ожидая приговора, и до меня перевидал немало других сокамерников.
        -Какая там философия, - вздохнул я. - Просто интересно и все. Рай… Как они определяют, эти избранные, что они находятся в раю? Это для человека, ад прошедшего, все очевидно: вот он, рай. Натуральный. А для изнеженных чинуш?
        Литвин почесал нос, вздохнул.
        -Пожалуй, ты прав. Да нам-то что с того? Нас ждет приговор и казнь.
        -Спасибо, что напомнил, - мрачно откликнулся я, кинув мяч.
        Литвин выпил водички, повздыхал-повздыхал, потом заговорил:
        -А знаешь, если бы у меня был хоть малейший шанс попасть в Бразилию, то пусть это был бы городок моего детства…
        -Какой еще городок? Твое детство прошло в метро, как и мое. Как и всех нас.
        -Да, да, Андрей, все это так, - Литвин вдруг вскочил, заходил по камере. Глаза его блестели. - Я родился в метро, среди грязи и крыс прошло мое детство. Я видел, как муты сожрали мою мать. Но это не значит, что у меня нет городка моего детства. Он есть здесь, - сокамерник ткнул себя пальцем в лоб. - И здесь.
        Литвин положил себе руку на левую часть груди.
        Босой, с синеватыми, не в меру длинными ступнями, косматый, как медведь-шатун, в тюремной робе, он выглядел бы комично, если бы не печальные, подернутые синеватыми тенями, глаза. Я всегда боялся смотреть в глаза Литвина: в них жила печаль.
        Сокамерник сел на кровать, таращась в стену.
        -Литвин.
        Он дрогнул.
        -А?
        -Какой он, городок твоего детства?
        -Изюминск.
        -Что?
        -Городок моего детства называется Изюминск.
        -Так какой он?
        Литвин поднял глаза к потолку, выпятил челюсть. Лицо его стало напоминать наручную куклу, что веселила ребятню на Арбатской.
        -Ранним утром асфальт влажный, точно проехала поливальная машина, но ее не было и в помине: поливальщик выпил на ночь лишнюю кружку пива. Цветут каштаны, сладковатый запах щекочет ноздри. Тихо. Палисадники, зеленые дома. Тополя. Желтые бочки с квасом. Колонки на улочках: можно напиться. Вода поначалу тепловатая, затем становится такой студеной, что сводит зубы…
        -Островцев, на выход.
        Мяч выскользнул из моих пальцев и ускакал под тумбочку.
        -Прощай, братишка, - кашлянув, сказал Литвин.
        Я поднялся, взглянул на сокамерника, затем - на пришедшего за мной охранника не-людя.
        Как жаль, что приходится уходить, что нельзя и дальше слушать рассказы Литвина о жизни в метро. Слушал бы их до конца жизни.
        Цок-цок.
        Шарк-шарк.
        Подошвы охранника, идущего следом за мной, стучат иначе, чем мои. И я знаю, почему. При разгоне горенянского бунта мне здорово досталось от не-людя. Ногой - да под ребра. Синяк (вернее, черняк) был как раз в виде металлической набойки. А некоторые из не-людей особым образом подтачивают свои набойки, чтобы при ударе вырывать клочки мяса. Изобретательные, черти.
        -Стоять.
        Голоса у не-людей одинаковые. Почему те умные головы, что заседают в Капитолии, не разнообразят голосовые движки своих слуг? Денег жалко, или боятся, что не-люди станут слишком похожи на людей?
        Я замер лицом к стене, окрашенной в светящуюся зеленую краску. Охранник вытащил из нагрудного кармана ключ-карту, приложил к замку.
        -Вперед.
        Я шмыгнул в отворившуюся дверь. Нипочем не поймешь, что это помещение - столовка. Скорее, на раздевалку похоже. Едой здесь не пахнет, во всяком случае.
        Ячейка для приема пищи №12. Моя, значит, ячейка. Вошел в кабинку, дверца затворилась, присел к столику.
        В утробе синтезатора густо загудело; из металлического кожуха, на столик выпрыгнула пластиковая миска, затянутая в целлофан.
        Так, что там у нас.
        Две жареные ножки не-курицы и овощи. Не так и плохо.
        Я разорвал пленку, схватил ножку, стал есть. Не думал, что буду сегодня с таким аппетитом уплетать не-курицу.
        Так. Пластиковую косточку обглодать. Теперь - овощи.
        Звякнуло. Прием пищи закончен. Охранник отворил дверцу, уставился на меня.
        -Выходи.
        Я поспешно покинул ячейку.
        Из столовки не-людь препроводил меня в Сектор Б. Здесь вместо стен - экраны, люди в белых халатах, совершая руками замысловатые движения, разворачивают и сворачивают на электронных табло какие-то графики. Мне досталось несколько заинтересованных, испуганных и осуждающих взглядов. Смотрите, смотрите, не жалко.
        Не-людь приказал мне остановиться около двери с табличкой «МАШИНА НАКАЗАНИЙ». Пришли, значит.
        -Входи.
        Выходи-входи, входи-выходи. Это игра такая?
        Я вошел в помещение, напоминающее ангар. Как здесь пустынно. Только у дальней стены рядом со странным сооружением, напоминающим рассеченную надвое скульптуру Давида, стоит человечек.
        -Проходите живее!
        Это крикнул человечек? Какой у него писклявый голос.
        Не-людь подтолкнул меня в спину.
        Я мысленно выругался, ускорил шаг.
        Добротный ангар, даже пол устелен листами из какого-то блестящего металла.
        Мы приблизились. Человечек толстенький, усатый. Восковую лысину обрамляют курчавые волосы.
        -Заключенный 9823 Андрей Островцев доставлен на место казни, - отрапортовал не-людь.
        Человечек уставился на меня. Глаза у него были, как у рыбы. Выпученные и холодные.
        Я перевел взгляд на статую Давида. Ого! Изнутри статуя полая, как саркофаг фараона. Вот она какая, Машина Наказаний…
        -Присядьте.
        За Машиной Наказаний прятались стол и два стула.
        Я повиновался. Не-людь встал позади.
        Человечек оправил белый халат и опустился на стул напротив меня. Взял со стола электронный карандаш, покрутил в коротких, толстых пальцах.
        -Меня зовут Борислав Евгеньевич, - представился он, наконец. - Я назначен куратором вашего наказания.
        Я кивнул.
        -Вы, разумеется, представляете в общих чертах действие Машины Наказаний, - Борислав Евгеньевич причмокнул, словно во рту у него невесть откуда оказался мятный леденец. - Ее действие основано на открытии доктора Демьяненко, позволяющем перебрасывать во времени разум и саму сущность человека. Итак, мы отправляем осужденного (в данном случае, вас) в прошлое, в тело человека, погибшего … - Куратор снова причмокнул, - страшной смертью. Есть несколько вариантов наказания, несколько исторических кровавых инцидентов… Какой именно достанется вам, определит слепой случай. Разумеется, вы можете попытаться изменить прошлое, спасти своего аватара и себя, но, уверяю вас, - Борислав Евгеньевич засмеялся. - Это бесполезно. Многие пытались спастись от неминуемого, но… - Он развел руками. - В общем, у них ничего не вышло. От судьбы, как говорится, не убежишь.
        -Выродки.
        -Что, простите?
        -ВЫРОДКИ!
        Что-то тяжелое улеглось мне на плечи, со страшной силой вдавив в стул.
        Борислав Евгеньевич взмахнул рукой.
        -Отпусти его.
        Не-людь тут же убрал с моих плеч чугунные руки.
        -Выродки, говорите? - Борислав Евгеньевич нахмурил лоб. - А, по-моему, это весьма гуманный способ расправляться с такими, как вы. Ведь настоящий выродок здесь один. И это не я, и даже не этот тупоголовый здоровяк, зародившийся в пробирке. Выродок - это вы, Островцев. Вы, нарушивший заведенный порядок, подстрекавший людей к бунту. А впрочем… Хотите, я прямо сейчас прикажу не-людю свернуть вам шею? Чик! - и все кончено. Как курице. Хотите?
        -Нет, не хочу, - поспешно отозвался я.
        Борислав Евгеньевич откинулся на спинку стула и рассмеялся.
        -Вот и умница. Представьте себе, я знал, что вы так скажете. Ну, не смотрите на меня, как добрая хозяйка на таракана. Я лишь делаю свое дело.
        Куратор склонил голову, придав лицу умильное выражение.
        -Но приступим.
        Борислав Евгеньевич ткнул в стену электронным карандашом. На стене высветились четыре картинки, расположенные одна под другой. Каждая картинка пронумерована.
        На первой изображен маленький мальчик в золоченом камзоле, играющий со сверстниками; на второй - автомобиль с президентом Кеннеди и его женой; на третьей - какие-то люди, бредущие на лыжах сквозь снежную пелену; на четвертой - карета, едущая вдоль городского канала.
        -Неплохо, неплохо, - обрадовался Борислав Евгеньевич. - Поздравляю, Островцев, вам попался весьма достойный набор. Невинно убиенный в Угличе царевич, застреленный президент, группа Дятлова, Александр Второй… Поздравляю.
        Я процедил сквозь зубы ругательство.
        -Напрасно вы так, - покачал головой куратор. - Некоторым достается много хуже. Согласитесь, лучше гм… потерять кусочек головного мозга от снайперской пули, чем, скажем, познакомиться со средневековой Инквизицией. Уверяю, вам уже повезло. Но посмотрим, может быть, вы и вовсе невероятный везунчик. Давайте тянуть жребий.
        Борислав Евгеньевич ткнул карандашом в экран и картинки закружились, словно карусель, быстро слившись в единый пестрый круг.
        Когда карусель прекратилась на стене-экране осталась только одна картинка.
        -Н-да, - проговорил Борислав Евгеньевич, - Группа Дятлова. Самый худший из четырех вариантов.
        Фигурки лыжников, бредущих в снежной круговерти, вселили в мою душу невнятную тревогу, но не более того.
        -По крайней мере, надышитесь напоследок горным воздухом.
        Я спокойно посмотрел в глаза куратора.
        -Что? - он привстал, опершись руками на стол. - Послушайте, Островцев. Да знаете ли вы о группе Дятлова?
        -Понятия не имею, - признался я. - Из четырех вариантов этого вашего … наказания я знаю только вариант с убийством Кеннеди.
        Борислав Евгеньевич откинулся на спинку стула, лицо его приобрело сытое выражение, точно у кота, объевшегося сметаны.
        -Так это же замечательно. Тем интереснее вам будет. И нам, разумеется.
        Куратор улыбнулся мне. Глаза его сделались щелочками.
        Борислав Евгеньевич хлопнул в ладоши и вскочил:
        -Давайте же начнем основное действо.
        Не-людь подвел меня к Машине Наказаний. Изнутри саркофаг выложен серебристыми чешуйками: рыба, вывернутая наизнанку.
        -Прошу.
        Борислав Евгеньевич взмахнул рукой, предлагая шагнуть прямо в саркофаг. Я затравлено огляделся.
        -Но-но, - притворно-ласково проговорил куратор. - Уж не думаете ли вы попытаться удрать? Ничего глупее и помыслить нельзя.
        Тяжелая рука легла на плечо. Не-людь подтолкнул меня к саркофагу.
        Серебристые чешуйки впились в лицо, я повернулся, затравлено дыша.
        Борислав Евгеньевич склонил голову набок и улыбнулся.
        -Хорошей вам смерти, Островцев.
        Створки саркофага захлопнулись. Я очутился в темноте.
        Скоро темнота уступила место светящимся желтым точкам. Много, много светящихся точек. Мне на мгновение показалось, что я лечу в космическом пространстве, и звезды стоят передо мной. Но это были не звезды. Светящиеся точки находились в центре каждой чешуйки на поверхности саркофага.
        Затем я услышал негромкое пение. Слов песни было не разобрать, но я был уверен, что это именно песня.
        Светящиеся точки вдруг отделились от чешуек. От каждой точки к поверхности саркофага теперь тянулись световые нити: синеватые, яркие.
        -Точка, точка, запятая, - пробормотал я, как завороженный наблюдая это маленькое представление.
        Точки ринулись на меня, как пчелиный рой. Резкая боль, вспышка света, темнота и…
        Щеки обожгло холодом, на спине возникла вдруг непонятная тяжесть. Я задохнулся на мгновение от сильного ветра, ринувшегося в лицо. Прямо передо мною в белой кутерьме брели лыжники с рюкзаками за плечами.
        Но что это у меня в руках? Две тонкие палки с резиновыми рукоятками и кожаными лямками. Лямки накинуты на запястья, руки (в невесть откуда взявшихся варежках) сжимают рукоятки.
        -Юрка!
        Получив толчок в спину, я не удержался и упал лицом в снег. Странно упал: ноги мои что-то держало. Я неловко обернулся: мешал накрученный на шею шарф. Девушка-лыжница. Из-под шапочки выбилась светлая прядь, лицо раскраснелось. Девушка досадливо прикусила нижнюю губу, глядя на меня, но вдруг улыбнулась, показав ямочки на щеках и ряд белых зубов.
        -Юрка! Ты чего встал, как вкопанный?
        Девушка поправила лямку рюкзака.
        -Поднимайся.
        Я не посмел ослушаться, кое-как поднялся, преодолевая тяжесть ноши. Что они напихали в рюкзак? Металлические ядра, вроде тех, которыми разгоняли демонстрацию в 2120-м?
        Спереди окликнули. Мужской, грубоватый голос.
        -Мы идем, - хрипловато отозвалась девушка.
        Я никогда в жизни не ездил на лыжах. Какие могут быть лыжи в метро? В метро крысы, муты, рынок на Арбатской, на входе в который моя мать привлекала худыми телесами грязных подземельных «клиентов». Она делала это ради того, чтобы я не подох с голоду, до тех пор, пока однажды не подхватила болезнь, в считанные месяцы превратившую ее в развалину с изуродованным донельзя лицом. Когда она умерла, я побирался на Киевке, потом воровал. И так до Великого Выхода Народа и последующего воссоздания Стабильности.
        Я ковылял, кое-как передвигая лыжи и переставляя лыжные палки, все еще не осознавая до конца, где очутился. Что-то должно приключиться со мной и с этими лыжниками, вот только что? Может, мне стоит развернуться, дождаться, пока девушка приблизится и ударить ее в лицо, вложив в удар всю силу своего нового тела (и тела, судя по всему, не самого слабого)? Если удар получится, она вырубится и ее товарищи, бредущие впереди, ничего не расслышат, не увидят в снежной кутерьме? Я скину рюкзак, и по протоптанной лыжне отправлюсь назад… Назад? Куда - назад?
        Я вспомнил ямочки на щеках, ровные белые зубы идущей за мною лыжницы. Затем вдруг перед моим внутренним взором возникло лицо моей матери накануне гибели - прорванная гниющая щека, сквозь которую виднеются черные пни зубов. Я не просил ее открывать рот, чтобы накормить похлебкой, - засовывал ложку прямо в дыру.
        Смогу ли я ударить эту смешливую лыжницу?
        Поразмыслив мгновение, я решил, что не смогу. Нужно найти какой-то другой выход. Вот только, какой? Ах, если бы знать, если б только знать, что мне предначертано! Проклятая Машина Наказаний! Проклятый куратор Борислав Евгеньевич!
        Мы достигли опушки леса, сразу за которой начинался пологий лесистый склон горы. Слева находилось нечто, напоминающее русло заснеженной речушки.
        Темные фигуры сгрудились между стволов деревьев. Раз, два, три… Семь человек. Последними с небольшой горки съехали мы с девушкой - восемь, девять.
        -Юрка, Людка, вы чего плететесь! Палатку будем ставить.
        Помогая друг другу, люди поснимали с плеч рюкзаки. Я попытался сделать это, но не смог.
        -Что сегодня с Дорошенко? То падучая у него, то рюкзак не может снять.
        Ко мне подсочила девушка, имя которой, как я теперь знал - Людка, и, вцепившись сзади в рюкзак, помогла стащить надоевшую ношу.
        Как хорошо, что я отказался от своего плана, и не попытался удрать, ударив эту девушку по лицу.
        Люди возились на поляне, расчищали снег. Что они собираются делать?
        -Юрка, дуй сюда.
        Я не отреагировал.
        -Да что с ним. Дорошенко!
        Кто-то хлопнул меня по плечу. Я обернулся: молодой парень. Лицо открытое, чистое, едва пробившаяся бородка покрыта наледью.
        -Тебе особое приглашение нужно?
        Я приблизился к работающим людям. Чувствуя себя ослом на слоновьей ярмарке, взял в руки какую-то веревку.
        -Да что он делает?!
        Парень с бородкой вырвал у меня из рук веревку.
        -Дорошенко, что с тобой? Ты не в себе? Отойди.
        Я остался стоять в стороне, глядя, как эти странные люди доделывали свою работу. В снегу выросло приземистое тряпичное сооружение. Что это такое? Палатка? Я огляделся. Страх - липкий, холодный, как взгляд не-людя, медленно заполнил мою душу. Что будет с этими людьми? Когда? Может быть сейчас, сию минуту, сию секунду? Что мне делать? Бежать? Но куда? Лес грозно зашумел в сумерках, мои зубы принялись выбивать дробь.
        -Юрка.
        Я обернулся. Перед палаткой уже никого не было, только белое пятно лица выглядывало из тканевой прорези. Людка. Конечно, Людка.
        -Ты на морозяке ночевать собираешься, нет? - едко осведомилась она.
        Я вздохнул и полез в палатку.
        Мерцает огонь в крошечной печурке, высвечивая лица людей. Только сейчас я получил возможность худо-бедно разглядеть их. Молодые лица, уверенные и красивые. Совсем не похожи на физиономии моих современников, переживших метро. Шесть мужчин, две девушки. И я. Они знают друг друга, о чем-то негромко переговариваются, едят что-то.
        -Ну, Юрка. Ну, я что, мама твоя, что ли? Почему не ешь? Игорь, что с Дорошенко?
        Все взгляды устремились на меня.
        Лицо молодого человека, призывавшего помочь с сооружением палатки, тревожно вытянулось.
        -Юр, что с тобой?
        Я только сейчас понял, что, находясь в новом теле, не произнес еще ни единого слова. Могу ли я вообще говорить?
        -Я … я…
        -Ну?
        Что им сказать? Что болен?
        Я вспомнил, как мой товарищ по краснопресненским скитаниям, Гнилыч, разобрался со сталкером Бомбомом, которого укусил заразный мут: он бил бедолагу мачете по голове до тех пор, пока та не превратилась в уродливый сизо-багровый цветок.
        -Я в порядке.
        Оказалось, мой голос был молодым и звонким. В реальности я говорил хрипло, покашливая и время от времени скрежеща больным горлом.
        Молодой человек удовлетворенно кивнул, и приказал кому-то доставать «корейку».
        Когда достали «корейку», моя голова закружилась. Мясной, сытный запах разошелся по палатке, вызвав голодный спазм в желудке.
        Один из лыжников скоренько нарезал бутерброды, один протянул мне. Я взял бутерброд нетерпеливо откусил. Черт побери! Что это?! Может ли быть что-то вкуснее? Я сожрал бутерброд, немедленно потянулся за вторым.
        Через некоторое время мой желудок подал сигнал: довольно. Я смотрел на огонь, чувствуя, как по телу растекается приятная истома.
        -Зинка, спой, - лыжники дружно накинулись на миловидную белокурую девушку.
        Та улыбнулась, достала откуда-то небольшую гитару.
        Красивый девичий голос наполнил палатку:
        Просто нечего нам больше терять,
        Все нам вспомнится на страшном суде.
        Эта ночь легла, как тот перевал,
        За которым исполненье надежд.
        Просто прожитое прожито зря - не зря,
        Но не в этом, понимаешь ли, соль.
        Слышишь - падают дожди октября,
        Видишь - старый дом стоит средь лесов.
        Моя мать умирала страшно. Наше убежище в канализационном люке наполняли ее стоны. Они были протяжные, и, вероятно, один из ее ублюдочных клиентов, случись ему пройти мимо, принял бы их за стоны страсти. Но это были стоны лютой боли. Боли, которой она не заслужила.
        Мы затопим в доме печь, в доме печь
        И гитару позовём со стены, иди сюда
        Просто нечего нам больше беречь
        Ведь за нами все мосты сожжены
        Все мосты все перекрёстки дорог
        Все прошёптанные тайны в ночи
        Каждый сделал всё что мог, всё что мог
        Но об этом помолчим, помолчим.
        Она умерла в мучениях, и теперь ее телу предстояло стать добычей крыс. Я не мог этого допустить. Моя мать умерла за меня, и я должен был похоронить ее по-человечески. Тогда я впервые решил подняться наверх из метро.
        А луна взойдёт оплывшей свечёй
        Ставни скрипнут на ветру, на ветру,
        Ах, как я тебя люблю горячо
        Годы это не сотрут, не сотрут
        Мы оставшихся друзей соберём
        Мы набьём картошкой старый рюкзак
        Люди спросят, что за шум, что за гам?
        Мы ответим: ничего, просто так.
        Я нес свою мать в рюкзаке: порубленную на куски, упакованную в целлофановые пакеты. У кордона на Баррикадной мне пришлось застрелить караульщика, и это был первый человек, которого я убил.
        Просто так идут дожди по земле
        И потеряны от счастья ключи
        Это всё понятно мне, понятно мне
        Но мы об этом помолчим, помолчим
        Просто прожитое прожито зря,
        Но не в этом, понимаешь ли, соль
        Слышишь, капают дожди октября,
        Видишь, старый дом стоит средь лесов.
        Когда я вышел из метро, то увидел голубое небо. Оно было высоким и чистым, как моя мать. Как моя дорогая мама. Сжечь тело на костре оказалось тяжелой задачей, но я с ней справился. Пепел свой матери я развеял над городом, в котором она когда-то родилась…
        -Друзья, спать, - приказал кто-то.
        Я улегся на подстилку, ощущая неподалеку тепло чьего-то тела, закрыл глаза и сразу уснул.
        Кошмарные сновидения давно стали частью моей жизни. Во снах меня преследовали муты, я тонул в ядовитой жидкости, падал с высоты, вновь и вновь хоронил свою мать. Но ночью в палатке мне не приснилось ничего.
        -Подъем!
        Я сел, ошарашено озираясь. Лыжники протирали глаза, негромко переговаривались друг с другом.
        -Скорее завтракаем, - нервным голосом обратился ко всем парень с бородкой, тот, что накануне вырвал у меня веревку.
        -Да, Игорь, надо торопиться, - поддержал его усатый мужчина, судя по внешности, самый старший в этой странной компании.
        -Холатчахль ждет, - засмеялась Людка, доставая из мешка корейку.
        Позавтракали молча, наскоро. Никто уже не шутил, не требовал песен.
        Снаружи мело, красное солнце висело над склоном горы, перекрашивая в багровый цвет покрытые снегом верхушки елей.
        Лыжники разобрали палатку. Я делал вид, что помогаю, стараясь держаться поближе к Людке.
        -Живее, - торопил Игорь. - Нам еще лабаз нужен!
        «Что такое лабаз?» - подумал я, помогая Людке сматывать кусок ткани.
        -Колька, Жорка, Сашка и Рустем, наломайте лапника! Юрка, Зинка, Людка - живо копать яму!
        Я заметил, что Игорь старается не смотреть на самого старшего члена группы и не отдает ему приказов.
        -Держи, - Людка сунула мне в руку небольшую лопатку.
        Я принялся копать снег, не понимая, зачем это нужно.
        -Н-да, лабаз в снегу, - сказал усатый, закуривая. В его голосе я уловил скептические нотки.
        -Времени нет, - неприязненно откликнулся Игорь. - Было бы время, сделали б лабаз по всем правилам - на дереве.
        Усатый хмыкнул, но ничего не сказал.
        Парни принесли еловых веток.
        -Как там яма?
        -Юрка, ну что ты возишься?
        Игорь отобрал у меня лопату и принялся расшвыривать снег.
        -Давайте вещи!
        Лыжники принялись передавать Игорю различные предметы, которые тот складывал на дне ямы. Какие-то мешочки, даже ящик. Отправилась в яму и Зинкина гитара.
        Наконец, Игорь закончил и легко выскочил из ямы.
        -Накрывайте.
        Небольшой склад исчез под слоем еловых веток.
        -Ну, братцы, по коням, - сказал Игорь и направился к торчащим в снегу лыжам.
        Ветер завывал в макушках елей. Я с трудом переставлял ноги, рюкзак давил так, словно половина вещей из него не перекочевала в оставшийся внизу лабаз.
        Поросший еловой щетиной склон горы снизу не казался таким крутым. Здесь же каждый шаг давался с трудом.
        Когда мы приблизились к вжатому промеж двух хребтов перевалу, солнце скрылось за склоном горы. Стало темно. Я едва различал бредущего впереди лыжника.
        На перевале ветер усилился, и он нес с собой снег - мириады острых иголок.
        Кровь стучала в голове, по спине струился пот. Я шагал, не веря, что этот перевал когда-нибудь кончится. Главное не потерять из виду спину лыжника… Не потерять спину. Если отстану - погиб.
        Вдруг цепочка прекратила подъем.
        Человек, идущий впереди меня, обернулся и крикнул изо всех сил:
        -Юрка, привал!
        Мои товарищи, превратившиеся в смутные тени, перечерченные метелью, возились с палаткой, я, как обычно, делал вид, что помогаю.
        В небе завывало, словно кто-то поднял ввысь миллион младенцев, вырванных из объятий матерей. Пока мы шли по перевалу, было жарко, а теперь у меня зуб на зуб не попадал от лютого холода.
        Наконец, палатка была готова, и мы смогли спрятаться от непогоды за ее тряпичными стенами.
        В темноте загорелась свеча, высветив лицо Игоря. Он поднял свечу повыше, очевидно, рассматривая нас.
        -Все на месте, - улыбнулся. - Ну, давайте поедим, да спать. Утро вечера мудренее.
        -Как бы под лавину не угодить, - тревожно проговорил усатый лыжник.
        -Александр Алексеевич, не угодим, - сказала Зина, - Правда, Игорь?
        -Правда, - буркнул парень. - Какая лавина может быть на перевале? Глупости.
        -Ну да, глупости, - деревянным голосом отозвался Александр Алексеевич. - Снега намело по уши, да плюс ветер. Вполне может козырек сорвать да вниз протащить. Мокрого места не останется.
        -Так, - в голосе Игоря послышалась сталь. - Ужинаем - и спать.
        Корейку ели молча. Людка протянула мне баночку с чем-то беловатым. Я попробовал. Попробовав, опрокинул баночку и двумя глотками опорожнил ее.
        -Юрка! - Людка засмеялась. - Я же тебе дала на хлеб намазать, а ты всю сгущенку выпил.
        -Спать, ребята, спать! - торопил Игорь.
        Я слышал дыхание людей, с которыми меня свела Машина Наказаний. Я знал, что рядом со мной, в темноте, лежит девушка по имени Людка, посапывает слегка. А что если, словно невзначай, дотронуться до ее светлых волос? Интересно, мягкие у нее волосы, у Людки?
        Я ел корейку и эту, как ее, сгущенку. Корейка и сгущенка - ничего вкуснее не пробовал.
        Машина Наказаний пока что не наказала меня, а, напротив, наградила самыми приятными за всю жизнь впечатлениями. Вдруг куратор Борислав Евгеньевич ошибся, и ничего со мной и с этими ребятами не случится? Мы выполним миссию, взойдем на эту проклятую гору, возьмем там то, что нужно этому юноше Игорю, спустимся вниз и отправимся восвояси? Я мог бы остаться здесь, в этом мире. Да, здесь холодно, но зато можно по-настоящему познакомиться с Людкой. И корейка здесь такая вкусная…
        Дальше все произошло очень быстро.
        Страшный грохот, раздавшийся где-то снаружи, заставил меня сесть.
        В палатке раздался женский крик.
        -Людка? - вырвалось у меня.
        Что-то ударило меня в грудь, я захрипел.
        -ЛАВИНА! ЛАВИНА, БЛЯДЬ!
        Страшный вопль, нечеловеческий. Следом за воплем пришел страх.
        Бежать. Прочь! Скорее!
        -Не открывается! Молнию заклинило!
        -Где нож?
        Что-то резануло меня по щеке, но я не почувствовал боли.
        Снаружи снова раздался грохот, а в палатке - треск разрезаемой материи.
        -СКОРЕЕ!
        Чьи-то руки толкнули меня, я выпал из палатки на снег, вскочил и бросился бежать вниз по склону. Я не думал о других лыжниках, даже о Людке. Я просто хотел оказаться подальше от этой чертовой палатки, которую с минуты на минуту накроет многометровым снежным пластом. Дары Машины Наказаний закончились. Наступило время умирать. Умирать?
        Я остановился.
        Сумрачные тени пронеслись мимо меня в сторону темнеющегося внизу леска.
        -Стойте! - крикнул я, стараясь перекрыть завывания младенцев в небесной выси.
        Младенцы завыли громче.
        -СТОЙТЕ!
        Мой вопль получился ровно таким, как тот жуткий крик в палатке: «ЛАВИНА! ЛАВИНА, БЛЯДЬ!».
        Он получился точно таким, но было уже поздно. Мои товарищи исчезли из виду.
        Полуголые, сонные, голодные, усталые после дневного перехода. На морозе. На этом пробирающем до костей, вымораживающем кровь морозе.
        Теперь мне все было ясно. Но что я мог поделать? Уже сейчас меня колотила дрожь и я не был уверен, что смогу вернуться к палатке. А они - точно не вернутся.
        Игорь.
        Зинка.
        Александр Алексеевич.
        Николай.
        Еще трое молодых и сильных парней.
        И Людка.
        -Людка! Лю-ю-юдка!
        Младенцы завывали в вышине. Я опустился на колени. Холод сковал мое сильное, молодое тело.
        Мне нужно идти к палатке. Нужно возвращаться.
        -Людка!
        Я никогда не видел девушку с такой улыбкой, с такими волосами. Как жаль, что я не осмелился дотронуться до них, тогда, в палатке, и проверить - такие ли они мягкие, как кажутся?
        -Людка.
        Случайная встреча, две-три улыбки. Ямочки на щеках. Ты была всем в моей жизни. Всем в моей грязной и жестокой жизни. Я люблю тебя, Людка.
        Я поднялся и, разрезая босые ноги о снежную корку, поплелся в сторону леска.
        ***
        Ранним утром асфальт влажный, точно проехала поливальная машина, но ее не было и в помине: поливальщик выпил на ночь лишнюю кружку пива. Цветут каштаны, сладковатый запах щекочет ноздри. Тихо. Палисадники, зеленые дома. Тополя. Желтые бочки с квасом. Колонки на улочках: можно напиться. Вода поначалу тепловатая, затем становится такой студеной, что сводит зубы…
        У КНИГИ СЛАБЫЙ КОРЕШОК
        Анна Павловна сложила в сумочку обед, расческу, зеркальце, навесила на грудь автомат и вышла из дому.
        Было часов семь утра и солнце стояло достаточно высоко. У цветочной клумбы роились пчелы, где-то высоко в небе трезвонила какая-то пичуга. Анна Павловна с наслаждением вдохнула свежий воздух, улыбка появилась на ее растерзанном лице. Неторопливо сошла с крыльца.
        Улица Трудовая спала. Вот уже пять лет восемь месяцев двадцать один день улица Трудовая спит.
        Анна Петровна прошла мимо заросшего кустарником дома Григорьевых. Григорьевы спят. Иван Анатольевич с Марией Сергеевной спят в дальней комнате, на двуспальной кровати. Их дети - семилетний Сашка и трехлетняя куколка Маришка спят в детской комнате.
        И Млечины спят, и Шибко, и Лиозовы... Спит улица Трудовая беспробудным сном. И город спит.
        Анна Павловна, слегка ссутулившись, пошла по растрескавшемуся асфальту, схваченному с двух сторон зарослями малины и шиповника. Каблуки ее стучали.
        Обыкновенно Анна Петровна носила удобные ботинки, найденные в магазине "Обувь для рыбака и охотника". В ботинках она совершала вылазки за продовольствием, охотилась.
        Но на работу - только каблук. Как прежде. Как всегда.
        Последний дом - деда Алё. В детстве Анна Павловна (тогда еще Аня), с подружкой Светой Морозюк (спит с мужем и сыном в двухкомнатной квартире на улице Ломоносова), лазали к деду в сад за клубникой. Тот, узрев нарушительниц, кричал из окна: "Алё! Алё!". На самом же деле деда Алё зовут Виктор Евгеньевич.
        -Здравствуйте, Виктор Евгеньевич, - тихо сказала Анна Павловна, проходя мимо заросшего палисадника деда Алё. Ей ответила скрипнувшая на ветру сорванная с петли калитка.
        Миновав Трудовую, Анна Павловна спустилась к реке Изюмке, весело гонящей по желтым камням прозрачную воду, с опаской преодолела дощатый раскачивающийся мосток. Дальше - улица Садовая, затем - Школьная.
        Здание школы, наверное, самое мрачное в городе. Солнце блестит в щербинах стекол, на крыше зеленятся березки-подростки.
        Ну, вот и пришла.
        Анна Павловна остановилась у одноэтажного деревянного здания, внимательно осмотрелась вокруг. Вздохнув, поправила автомат и направилась к крыльцу.
        У крыльца - синяя табличка с потеками ржавчины: "Изюминская городская детская библиотека. г. Изюминск". На двери - амбарный замок. Анна Павловна наклонилась к фундаменту, вытащила, как зуб из десны, отвалившийся красный кирпич, достала из тайника ключ.
        Щелкнул амбарный замок, скрипнула дверь. Анна Павловна вошла в темное помещение, вдохнула родной запах. Запах старой бумаги, слегка запыленной, пропечатанной когда-то типографской краской.
        Она проследовала к едва заметной в темноте конторке, поставила на нее сумку. Автомат сняла и положила во внутренний ящик.
        Постояв в темноте и прислушавшись - не завелась ли крыса? - Анна Павловна направилась к окну, закрытому снаружи деревянными ставнями. Сквозь щели в ставнях пробивались лучи разгорающегося дня.
        Анна Павловна взяла с подоконника масляную лампу, сунула руку во внутренний карман. Чиркнула зажигалка, строгий профиль высокой женщины лег на стену. На фитиле лампы вспыхнул крошечный огонек, сразу же разгоревшийся и осветивший стеллажи с книгами. Корешки золотисто вспыхнули: "Толстой, Пушкин, Гоголь".
        Поставив лампу на конторку, Анна Павловна придвинула стул и села.
        Рабочий день начался.
        Сначала она переписала набело формуляры нескольких книг - на старых чернила так расплылись, что не видны индексы. Затем настало время ремонта. С предыдущего посещения Анна Павловна наметила десять томов, которым необходимо срочное лечение. Все это были детские сказки какого-то писателя-фантаста. Детишки зачитали книги так, что корешки свернулись набок, страницы растрепались на углах и почернели от немытых ручонок. Из некоторых книжек вываливаются листочки - корешки переломлены.
        Анна Павловна вспомнила фразу, которой всегда провожала маленьких посетителей: "Сильно не надавливай, раскрывая книги. У книги слабый корешок".
        Одну из этих, зачитанных ребятней книг, она как-то раз взяла домой и прочла. Писатель писал, как хорошо мы будем жить в будущем. Девочка-главная героиня и ее друзья будут летать в космос, совершать добрые поступки, бороться со злодеями...
        Жаль, что писатель ошибся. Но книги все равно нужно лечить.
        Анна Павловна решила распрямить по возможности корешки, затем проколоть их шилом (это будет сделать непросто!) и сшить суровой ниткой. А грязные страницы можно отбелить при помощи школьного мелка.
        Взяв из стопки первую книгу, женщина с головой ушла в работу.
        Когда в коридоре раздались шаги, Анна Павловна заканчивала с третьей книгой. Она так растерялась, что уколола шилом палец. На подушечке тут же появилась алая бусинка.
        Последний раз она видела живого человека пять лет восемь месяцев двадцать один день назад.
        И вот - перед ней человек.
        Сердце Анны Павловны затрепыхалось, как выдернутый из воды карась, глаза расширились от страха.
        Парнишка лет семнадцати с рюкзаком за плечами, одетый в грязное тряпье и бейсболку со сломанным козырьком, исподлобья смотрел на нее.
        Анна Павловна заметила, что у мальчишки только один глаз, вместо второго - узкая слезящаяся щелка.
        -Ты кто бля такая? - глухо выдавил пришелец.
        Анна Павловна вздрогнула от звука этого голоса, напоминающего больше голос сбежавшего из тюрьмы убийцы, нежели голос мальчика.
        Она несколько нервно поправила прическу и, глядя в глаза парня, сказала:
        -Молодой человек, я прошу вас в библиотеке такими словами не выражаться.
        Пришелец изумленно посмотрел на нее, потом вдруг заржал, показывая два ряда гнилых зубов.
        -Библиотека? Это че книжки что ли? Ну ваще бля!
        -Это книжки, молодой человек, - как можно строже сказала Анна Павловна. - И книжки любят тишину и не любят матерную брань.
        -Угу, - отозвался парень. - Конешн.
        Он сунул руку за пазуху и вытащил длинный изогнутый нож.
        -Слуш сюда, тетя. Сейчас ты отдашь мне всю жрачку, что у тебя есть, или я перережу тебе нахер глотку. Усекла?
        Анна Павловна замерла, глядя на клинок.
        -Я тебя спрашиваю, усекла? Или как?
        Мальчишка шагнул к конторке, устрашающе подняв свое оружие.
        -Усекла, - отозвалась Анна Павловна.
        Она наклонилась и вытащила из ящика конторки автомат. Черный глазок уставился грабителю прямо в лоб.
        Мальчик вскрикнул, присев на корточки.
        -Тетя, не надо!
        -Что не надо?
        -Не стреляй!
        -Как это не стреляй? Ты только что собирался перерезать мне глотку, сопляк.
        Мальчишка заплакал. Слезы оставляли светлые полоски на замурзаченных щеках.
        -Дай сюда нож, - приказала Анна Павловна.
        Мальчик повиновался. Когда он приблизился, женщина поняла, что грабитель еще младше, чем показался ей поначалу. Ему лет пятнадцать, в лучшем случае.
        Анна Павловна спрятала в стол кривой нож. Мальчик стоял перед ней навытяжку. Колена его дрожали.
        -Ты умеешь читать? - спросила вдруг женщина.
        На лице мальчишки отразилось изумление, но он кивнул:
        -Ум-мею.
        "Он умеет читать надо же...", - подумала Анна Павловна и сердце ее потеплело.
        -Вот что мне с тобой делать?
        -Отпустите меня, тетя! Пожалуйста, отпустите.
        Женщина в раздумье смотрела на стоящего перед ней мальчишку. Откуда он пришел? Куда направляется?
        -Ты здесь живешь, в этом городе?
        -Вот уже две недели, тетя.
        -Хорошо, - Анна Павловна наконец-то приняла решение. - Знаешь, как мы с тобой поступим. Я дам тебе еды, но не сейчас. Сейчас я дам тебе кое-что другое, ты возьмешь эту вещь и через три дня принесешь обратно.
        Мальчик непонимающе хлопал глазами и молчал.
        Анна Павловна поднялась со стула, бочком приблизилась к книжным стеллажам (не забывая держать грабителя на мушке). С полки, отмеченной буквой "Д", она сняла книгу в синем переплете и тут же вернулась к конторке.
        -Ты возьмешь книгу. Называется "Три мушкетера". Читал?
        Мальчик отрицательно покачал головой.
        -Ну, вот и хорошо. Ты принесешь мне книгу через три дня, и я дам тебе вот это.
        Положив книгу на конторку, Анна Павловна выудила из сумочки продолговатую коробочку.
        -Знаешь, что это? Это чипсы.
        Женщина заметила, как дернулось горло мальчишки, сглатывая слюну. Боль иголкой кольнуло сердце Анны Павловны, но она спрятала чипсы обратно в сумочку.
        -Так вот, принесешь книгу через три дня, получишь чипсы. Вот так. Согласен?
        Мальчишка кивнул.
        -Хорошо. А теперь мне нужно заполнить формуляр. Автомат я положу себе на колени, и учти, если ты попытаешься сделать что-то, чего делать в библиотеке не следует, я последую твоему примеру и изрешечу тебя пулями. Понятно?
        -Понятно, - отозвался мальчишка.
        Анна Павловна достала чистый формуляр, вписала туда название книги.
        -Как тебя зовут-то?
        -Жигай, - буркнул грабитель.
        -Как?
        -Жигай я. Сталкер.
        -Ну, хорошо, - терпеливо сказала Анна Павловна. - Сталкер Жигай. Так и запишем.
        Она заполнила формуляр, вставила его в конвертик на форзаце книги и протянула книгу мальчишке.
        -Держи. И помни: сильно давить, раскрывая книгу, нельзя. У книги слабый корешок.
        Тот взял книгу заметно дрожащей рукой.
        Анна Павловна занялась своим делом. Мальчишка некоторое время стоял посреди библиотеки, переминаясь с ноги на ногу.
        -Тетя?
        -А?
        -Мне можно идти?
        Анна Павловна вздохнула, достала из конторки нож мальчишки, протянула ему.
        -Забери это. Да, и еще...
        Пошарив в сумке, она вынула три ржаных сухаря и положила на конторку.
        -Это тебе.
        Мальчишка схватил сухари и выбежал из библиотеки. Анна Павловна услышала, как простучали подошвы ботинок по ссохшемуся деревянному полу.
        Вздохнув, она продолжила работу.
        На третий день сталкер Жигай, конечно же, не пришел. Книга "Три мушкетера", отличное детгизовское издание с картинками, канула в Лету. Конечно, этот малолетний поросенок использовал книжку на розжиг костра, а то и на что-то похуже.
        Закончив лечение книги сказок, Анна Павловна взяла сумку, автомат, затушила лампу и отправилась домой. Над головой уже сияли звезды, а где-то над лесом, начинающимся сразу за городом и отлично видным с пригорка, повисла полная луна.
        С момента посещения Жигая прошло семь дней. Ночью Анне Павловне не спалось, и она думала, что поступила неправильно. Как она могла прогнать прочь единственного человека, встреченного за пять с лишним лет, причем - мальчишку?! Да, этот "сталкер" стал злым и коварным, как маленький зверек, но... Разве у нее есть выбор? Разве не лежат на импровизированном кладбище в огороде ее дочь и сын? Разве город не спит мертвым сном?
        "Что же я натворила? Что натворила?".
        Слезы душили женщину.
        Да, этот мальчик мог убить ее, мог украсть у нее автомат и застрелить. Но - он мог бы...
        Боже, Боже... Он мог заменить ей сына.
        "Дура. Чертова дура. Идиотка. Помешанная книжница".
        Вместо сна Анна Павловна обзывала себя последними словами. Одиночество душило ее.
        Прошло десять дней.
        Анна Павловна осунулась и похудела. Ее взгляд стал рассеянным. Но самое главное - она не брала в руки книг. Пять лет восемь месяцев двадцать один день она читала. Читала каждый день, на ночь. Читала, погружаясь в другие миры, забывая обо всем на свете. Плакала и смеялась вместе с автором.
        Но теперь она поняла, что книги - мертвы. А вот мальчик, заглянувший в библиотеку, был живым. И она поменяла живое на мертвое.
        Это предстояло исправить.
        Канистру с бензином она взяла в гараже Тимофеевых. Хорошие были люди, душевные. Не то, что она. Мальчик ушел, наверняка он погиб где-то от голода. А она... Она пожалела для него чипсы!
        Анна Павловна шагала к библиотеке твердым шагом. Ее волосы трепал ветер, изуродованные губы стали тонкой искривленной нитью. Книги - врут. Книги не спасают от одиночества.
        От одиночества спасает бензин.
        Анна Павловна села на пол, вздрагивая всем телом, отвернула крышку на канистре. Резкий запах ударил ей в ноздри. Женщина кашлянула, откинув с головы волосы, поднялась, готовая плеснуть бензин на книжные стеллажи.
        Скрипнули под подошвами ботинок ссохшиеся доски.
        Анна Павловна обернулась.
        Мальчишка стоял на пороге. В левой руке - книга. "Три мушкетера". Детгиз. 1965 год. С иллюстрациями. В правой - банка тушенки.
        -Тетя, - смущенно проговорил мальчик. - У тебя случайно нет еще про Дартаньяна? Я принес тебе тушенки...
        УБИТЬ СТАЛИНА
        А для наших детей или внуков вопрос этот, - правы они или нет, - будет уже решен. Им будет виднее, чем нам.
        А. П. Чехов.
        * * *
        Программа в очередной раз дала сбой, и Архип выключил систему. Вытер пот, выступивший из-под козырька фуражки, выпил остывший кофе. Возвращение давалось тяжело: перед глазами все еще маячили серые улицы Москвы 1939 года.
        В лаборатории уже никого не было, последней, наверно, ушла уборщица Клава и, конечно, не выключила свет. Если бы попытка удалась, свет так и остался бы гореть, а это недешево. Надо будет сделать ей выговор.
        Архип вспомнил все те маленькие и большие проблемы, сплетни, выплывшие из небытия после его назначения. В лаборатории поселился стойкий дух снисходительности. Снисходительности по отношению к нему, Архипу. Конечно, напрямую никто не говорил об этом, однако во взглядах, жестах, случайных, казалось бы, не относящихся к делу, фразах проскальзывало, нет, не недоверие, а неполная уверенность в том, что именно Архип должен был убить Сталина. Безусловную поддержку он ощущал лишь от молчаливой, похожей на мышку, Нади, но та, он догадывался, была тайно в него влюблена.
        Споры вызывали даже те мелочи, которые при других покушениях не воспринимались всерьез. Кирилл, например, ни с того ни с сего начал доказывать, что Архип должен непременно выучить немецкий язык, хотя для какой цели - объяснить не мог, и в конце концов, опять же ни к селу ни к городу заявил, что его прадед погиб в лагерях. Ярополк подходил к делу, как всегда, скрупулезно и заставил Архипа выучить поименно всех членов партийной верхушки. Но и в Ярополке, которого Архип втайне считал человеком гениальным, проскальзывала язвительная нотка: "А почему, собственно, ты?".
        И подготовка длилась как никогда долго: четыре с лишним года. Агентурная сеть в тридцатых годах еще только создавалась в лаборатории и, по сути дела, покушение Архипа было дебютом, от которого в дальнейшем зависело многое. Агентами занимался Кирилл, и, надо было признать, он великолепно справлялся со своей работой. В первый же год он вышел на начальника кремлевского гаража Иноненко - судя по всему, человека решительного и надежного. Архип долго разглядывал фотографию - темные глаза, жесткая линия губ, упрямый подбородок. Отчего-то Архипу казалось, что в тридцатых годах все люди были друг на друга похожи, - все были жесткие.
        Выйти на шофера - этот креатив принадлежал, конечно, Ярополку. Однако он, что было не совсем, а вернее, совсем на него не похоже, вместо реальной подготовки больше занимался какой-то метафизикой - личностью Сталина, заставлял меня читать книги - написанные им и о нем. Ярополк видел в вожде тайну, разгадать которую не мог, - хоть лбом о стенку. За всеми зверствами он чувствовал нечто, гораздо более зловещее, нежели сами зверства. Кирилл за спиной Ярополка крутил пальцем у виска и говорил с презрением: "Утоп наш Ярополк в кабале". Нужно сказать, что они друг друга недолюбливали. А впрочем, лабораторные крысы редко способны на любовь.
        С позиции разума Архип не во всем соглашался с Ярополком, однако мрачный цинизм Кирилла отвергал не разумом, а сердцем. Глядя на портрет вождя народов, Архип думал, вернее, чувствовал, что тайна есть, и временами ему казалось: хвостик этой тайны виден - только ухватись.
        За время подготовки он выслушал много наставлений и просьб относительно речи - тех слов, что должен услышать деспот перед смертью. Надя, стесняясь и краснея, подошла к нему и попросила сказать Сталину, что в аду его ждут убитые им младенцы. Почему младенцы, да еще и в аду, этого она объяснить не смогла и оттого еще более смутилась. Архип давно уже подумывал уволить Нину, так как терпеть не мог влюбленных девиц на рабочем месте, однако он знал, что на руках у девушки больная престарелая мать, и - рука не поднималась.
        Речью больше занимался Ярополк, и, как казалось Архипу, подошел он к этому важнейшему делу вполне рационально. Многим палачам - на грани раскаяния и преклонения перед совестью - больно слышать перечисление их грехов и "аз воздам", хотя они и сами прекрасно знают дела рук своих. В Сталине была черта, выводящая его из этого ряда. Он казнил, веря в то, что должен казнить. Ярополк построил речь на решениях двадцатого съезда, а так же на крахе СССР и коммунизма. Это жестоко. Но Ярополк, возможно, имел право на жестокость - его прабабка была замучена в застенках НКВД.
        Пытаясь оправдать свое назначение, Архип перелопатил архив лаборатории, доступный архив Интеллектуальной Библиотеки, однако не нашел ни малейшего намека на то, чтобы кто-нибудь из его родственников пострадал от сталинского режима. Напротив, его прапрадед прожил свою мещанскую жизнь в городе Калуге и не слышал о застенках, пытках и расстрелах. Архипу пришлось удовлетвориться фактом убийства его любимого поэта Николая Семеновича Гумилева. Архип питал слабость к литературе и оттого-то его не особенно ценили в лаборатории. И Кирилл, и Ярополк - люди предельно рациональные, твердые, как каменные глыбы, считали Архипа хлипковатым.
        Тем удивительнее была "кабала" Ярополка, связанная со Сталиным. Архип начинал всерьез подозревать, что Ярополк почитывает втайне, например, Пушкина. Такие люди - внешне твердые - на деле легко ломаются от небольших трудностей. В лаборатории притчей во языцех стал случай, повлекший временное отлучение Ярополка от дел, - казнь Малюты Скуратова, которую он провел, по мнению руководства, слишком мягко.
        Архип слегка улыбнулся, держа в руках портрет Сталина, - ему такое точно не грозит. Клиент смотрел с портрета, слегка хмурясь, даже как будто прикусив ус - нет, здесь жалости быть не может! Причем - ни с той, ни с другой стороны.
        На секунду представилось - покушение провалилось, его схватили. Что будет в этом случае? Застенок - всего лишь слово, но и от него пробегает по коже мороз. Архип встряхнул головой, понимая, что начинает попусту трусить, и повернулся к системе.
        До утра еще можно было совершить не меньше трех попыток, но хотелось верить, что получится именно эта. Архип проверил - все ли на месте? Сыворотка веры, фотографии безголовых памятников Ленину, старинные деньги, фотография Иноненко, карта Москвы...
        "Помоги, Боже", - прошептал Архип и нажал "Enter".
        Бог, к которому он изредка обращался в трудные минуты, был его тайной, и узнай о нем кто-нибудь в лаборатории, дело могло привести к увольнению. Архип и сам не знал, что он подразумевает под этим словом, просто произносил - и как будто становилось легче. Он догадывался, что Бог - такой же архаизм, как и литература, как и Сталин, казнить которого он отправляется, но ничего с собой не мог поделать.
        Система тихо гудела, листая в голове Архипа страницы иллюстрированной книги. Иллюстрации были бледные, тусклые, плохо прорисованные. Он едва увидел здание Интеллектуальной Библиотеки, где находится РОСИИН, как тут же возник Либасов - последний Президент-человек, далее выступили Медведев, Путин, взобрался на танк Ельцин, сказал "процесс пошел" Горбачев, умерли Черненко и Андропов, получил орден Победы Брежнев, подстрелил подмосковного зайца Хрущев...
        Почему он видел именно это, Архип не знал. Как-то он слышал краем уха, что Кириллу система показывает не книгу, а кино, и не про вождей, а о простых людях. Возможно, это была ложь.
        Картинка замерла, стала объемной и яркой, но шелест страниц почему-то не прекратился. Архип вздрогнул и понял, что сидит на скамье с витой деревянной спинкой. Деревья шелестят и роняют разноцветные листья.
        "Что делать? Осень - дни разлук.
        Зверье по отсыревшей хвое,
        Уходит медленно на юг".
        Чьи это стихи? Гумилев? Да, кажется, Гумилев.
        Но почему сейчас осень, когда сейчас лето?
        Тридцать девятый медленно заполнял сознание, выдавливая настоящее, вдруг ставшее прошлым.
        "Время", - вспомнил инструкцию Архип.
        Как раз мимо проходила девушка в синем пальто и странных очках с толстыми бледными дужками.
        -Подскажите время.
        Девушка вздрогнула, бросила на него испуганный взгляд увеличенных линзами глаз и, коротко взглянув на часы, сказала:
        -Полвторого.
        И быстро пошла по бульвару. Ее плечи вздрагивали так, словно она хотела оглянуться, но не смела.
        "Надо говорить "пожалуйста", - напомнил себе Архип, переводя стрелки на часах, выданных ему в специальном отделе лаборатории,- а не то скоро засыплюсь".
        Ему и в голову не приходило, что в телогрейке и ватных штанах он выглядит в модной, даже в конце тридцатых, Москве, несколько экзотично.
        Девушка приняла его за колхозника, приехавшего посмотреть столицу, но ее удивили руки Архипа - чистые и белые, с тонкими нервными пальцами, и его задумчивое лицо.
        Архип вынул карту Москвы, состряпанную лабораторными умельцами, - ее никак нельзя было отличить от настоящей. Итак, Иноненко проживает - вот переулок, отмеченный красным карандашом, - Армянский, станция метро Кировская. Дальше придется спрашивать, так как куда именно исполнителя забросит система, никто в лаборатории при всем желании знать не мог.
        Кленовый лист, похожий на желтую ладонь, спланировал прямо на фуражку. Архип аккуратно взял его за гибкий черенок: там даже листья вроде бы были другими, более механическими...
        Он встал со скамейки и пошел вверх по бульвару.
        -Скажите, пожалуйста, как дойти до метро? - спросил он у первой попавшейся старушки. По инструкции - следовало обращаться к пожилым.
        -А сынок,- улыбнулось беззубым ртом старушка. - Это тебе в обратную сторону, сойдешь с бульвара, потом по бывшей Тверской до Охотного ряда - вот тебе и метро.
        -Спасибо, - поблагодарил Архип.
        -А ты, сынок, не местный? - спросила старушка, рассматривая его телогрейку.
        -Из Тверской области,- соврал по инструкции Архип.
        -Ну, удачи тебе, мальчик, - сказала старушка и пошла, стуча по брусчатке палкой.
        "Мальчик", - невольно улыбнулся Архип. Ему перевалило за тридцать. Он удивленно смотрел старушке вслед - уж очень ласково и душевно она с ним говорила, словно он и вправду был ее сынком. И то, что пришлось соврать этому человеку, вселило в Архипа смутную досаду.
        Он сошел с бульвара и увидел знакомый по картинкам памятник Пушкину. Кругом на лавочках сидели люди, многие читали книги, быть может, того, кто, задумчиво склонив голову, смотрел на них. И везде кружились в воздухе желтые и красные листья. Вокруг было море красок - мир был пестрым, как старинные платки, а Архип почему - то представлял его угрюмым и серым.
        "За этой красотой скрываются застенки, в которых стонут люди", - сказал себе Архип и пошел по тротуару вниз, туда, где краснели башни Кремля.
        Вот и метро - крупная буква "М" над каменным низким сводом. Архип быстро спустился по ступенькам, стараясь не глядеть в сторону Красной площади - боялся, что там могут быть патрули. Он купил в кассе красный билет, не без сожаления расставшись с раритетным пятаком. Рыхлая женщина в красном берете черкнула на билете ручкой: "2 ч. 7 мин".
        В метро дули теплые ветры, пахло чем-то вкусным. Светлый зал поразил Архипа: не верилось, что все это построено для того лишь, чтобы принимать-отправлять поезда. Людей было немного. Архип жадно вглядывался в лица, пытаясь прочесть в них страх, страдание, но люди были самые обыкновенные - в меру счастливые, в меру несчастные.
        "Он ведь живет среди вас, - хотелось спросить.- Неужели вы не чувствуете его страшное дыхание?"
        Две девочки, должно быть, школьницы, смотрели на Архипа, хихикая, но когда он обратил на них внимание, одна строго одернула другую, и они исчезли в подошедшем поезде.
        Архип знал, как добраться до Кировской, но ему было приятно слышать голоса этих людей, видеть, как меняются их лица.
        -Скажите, пожалуйста, как попасть в Армянский переулок? - спросил он у старичка, сидящего на лавке с газетой. Газета называлась "Правда", и с первой полосы, слегка прищурившись, глядел на Архипа тот, ради кого он очутился здесь.
        -В Армянский? - старичок задумался.- Ну, вы меня озадачили! В метро - и вдруг переулок.... А! Это ж вам, батенька, на Чистые пруды!
        "Ну вот, то сынок, то батенька", - с удивлением подумал Архип.
        -А как на Чистые пруды?
        -Сейчас сядете и через одну выйдете на Кировской. Ну а там уж спросите, где Армянский.
        -Спасибо, - поблагодарил Архип. Старичок вновь погрузился в чтение, безмолвно шевеля губами.
        Гремя, подошел поезд - желтый, угловатый. Архип, пропустив вперед себя нескольких пассажиров, вошел в вагон. Двери затворились.
        Пассажиров было немного, большинство сидело на коричневых скамьях. Стоя ехали лишь подросток в темно-коричневом пальто с оторванным хлястиком, хорохорящийся перед посмеивающимися в дальнем углу девчонками да Архип, слегка оглушенный незнакомым городом. Городом, в котором он родился и прожил всю жизнь. Вот только там уже не было ни Армянского переулка, ни станций-дворцов, ни Чистых прудов. Метро, а также деление на улицы и переулки было ликвидировано за ненадобностью.
        "Ликвидировано за ненадобностью, - усмехнулся Архип.- Вот уже и лексически становлюсь здесь своим".
        Архип поднимался вверх по эскалатору, и ему жаль было покидать уютное каменное гнездо, где все люди на время как бы становились родственниками.
        Усталая с виду женщина объяснила ему, что, как она выразилась, "Армяшка" находится сразу за поворотом с Чистопрудного бульвара. Бульвар шумел; гремя, ехали машины, но как только Архип свернул в закоулок, шум тутже поубавился, словно он переступил невидимую черту и сразу очутился в другом мире, мире тишины и желтого цвета, осенних листьев и стен домов.
        Пару минут он шел по переулку со смешным названием - "Кривоколенный", который плавно перетек в искомую "Армяшку".
        Вот и дом Иноненко - сердце Архипа застучало быстрее. Надежна ли агентура Кирилла? А ну как его никто и не ждет? Какое скверное чувство, когда никто, нигде тебя не ждет.
        Во дворе играли дети, а на лавке рядом с парадным сидели две старушки, настороженно посмотревшие на Архипа. Архип поздоровался, подумав, что они могут сотрудничать с НКВД.
        "Что ты несешь? - он тут же упрекнул себя.- Может, и дети тоже сотрудничают?".
        Стены в парадном были исписаны древними словами и разрисованы еще более древними рисунками.
        Ощущая неприятный привкус во рту, Архип подошел к двери с широкой жестяной табличкой "16". Словно гроздь винограда, рядом с дверью висели звонки и с каждым - бумажная приписка: "1 - Ивкин", "2 - Литкун", "3 - Зверевы"...
        Ага, "9 - Иноненко". Архип нажал на кнопку. Звон, последовавший за этим, слышен был, наверно, и старушкам на лавке.
        Дверь открыл не Иноненко, а полная женщина в бигудях и с выпученными глазами. За ее спиной клубился белый пар.
        -Здравствуйте, я к товарищу Иноненко, - сказал Архип.
        -К Максиму Петровичу? - лицо женщины расплылось в улыбке. - Проходите. А это...
        Она кивнула головой на гроздь звонков.
        -Только собрались индивидуализировать, еще не работает...
        "Индивидуализировать", - повторил Архип, стараясь запомнить.
        Женщина посторонилась, пропустив Архипа. Он вошел, и ему показалось, что он попал если не в ад, то Бог знает куда.
        Белый пар пах свежей сиренью, по полу, вокруг наполненных водой шаек, крича и смеясь, носились друг за другом дети - кажется, пятеро. За столом в кухне сидели две женщины и пожилой мужчина.
        "Коммуналка", - со странным чувством вспомнил Архип.
        -У нас тут большая стирка, - радостно сообщила женщина. - К зиме готовимся.
        Архип не понял, как это - к зиме, но улыбнулся и кивнул головой:
        -И то дело,- сказал по инструкции.
        Дети, визжа, носились рядом, какой-то мальчишка с копной светлых волос все хватался ручонками за его ноги, прячась за ними, как за забором, от друзей.
        -А вот я вас, - прикрикнула на детей женщина и тут же с улыбкой пояснила Архипу.- Зверевское потомство расшалилось... Может, кушать хотите?
        -Да, присаживайся, товарищ,- пригласил старик, стукнув ложкой по столу. - Я вижу, ты человек рабочий.
        Архип, оглушенный и оторопевший, едва нашелся, чтобы ответить:
        -Нет, благодарю, - и тут же добавил.- Мне б Максим Петровича...
        -Так он можа спит еще,- проговорила одна из женщин.
        -Да, спит, - засмеялась другая.- Читает, небось. Вон девятый номер.
        Архип прошел по широкому коридору и тихо постучал в дверь с медной девяткой, прибитой маленькими гвоздями.
        -Войдите.
        Дверь оказалась незапертой. Иноненко и вправду читал и при появлении Архипа отложил в сторону книгу с золотистыми буквами на обложке - "Ленин".
        -Племяш! - закричал он, испугав Архипа.- Сколько лет, сколько зим!
        И тут же добавил шепотом:
        -Ну, здравствуй, потомок. Притвори дверь плотнее.
        * * *
        Живой Иноненко мало чем отличался от своих фотокарточек - та же суровая хмурость бровей, та же жесткость линий рта и подбородка... Но черные глаза блестели, придавая лицу лихорадочную живость.
        -Как звать?
        -Архип.
        -Хмм, - агент задумался, поводя рукой по давно небритой желтой щеке. - Да ты сядь.
        Архип присел на табурет - грубый и неровный, должно быть, сколоченный своими руками.
        -Я думал, придет Кирилл - идейный хлопец.
        Иноненко, как показалось Архипу, пытливо заглянул ему в глаза.
        -Прислали меня, - несколько жестко сказал Архип.
        -Да-да, конечно,- извиняющимся тоном пробормотал Максим Петрович, встал с продавленного дивана, подошел к окну.
        Архип с удивлением осмотрел комнату: он знал, конечно, что в тридцатые годы многие жили в коммуналках, а то и в бараках, но Иноненко - то был начальником кремлевского гаража, а любая власть подкармливает своих слуг.
        Стены комнатки были оклеены порыжелыми обоями с плохо нарисованными колокольчиками, кроме табурета и дивана из мебели были платяной громоздкий шкаф да стол. На столе - стакан с буроватой жидкостью, бутылка воды и портрет Сталина, под столом - несколько книг с потрепанными обложками. Была еще отопительная батарея, на ней сушились носки хозяина.
        Иноненко вздохнул, отошел от окна, присел на заскрипевший диван.
        -Думаешь, почему я так живу, - сказал он, понизив голос до шепота, и развел вокруг себя руками. - Мне от них ничего не надо.
        Архипа поразила такая догадливость, и он не нашелся, что ответить.
        -А у тебя кого ... ну, это самое ... - приблизив лицо к самому носу Архипа, проговорил Иноненко.
        -Прадеда, Максим Петрович, - соврал Архип.
        Агент понимающе закачал головой, зашлепал губами и, отстранившись, откинулся на спинку дивана. Теперь он смотрел на Архипа с жалостью, словно гибель прадеда потрясла того не далее, чем вчера.
        -А вы?
        -Я? - вскинул брови Максим Петрович. - Я вот из-за него...
        Он ткнул пальцем в том Ленина.
        У двери что-то застучало, словно кто-то уронил банку.
        -Дети, - многозначительно сказал Иноненко.- Ну что ж, племянничек, вечереет...
        За окном и вправду образовались сумерки. Над соседним парадным зажегся тусклый фонарь.
        -Идем ужинать.
        Архип испуганно приподнялся.
        -Да ты фуфайку-то сними, - засмеялся агент. - Или вы в своей Твери в фуфайках кушаете?
        Архип скинул фуфайку, оставшись в русской вышитой рубахе, подобной той, что при царе носили "малые" и "человеки". Не хватало только подпоясаться.
        Иноненко с иронией посмотрел, покачал головой и, порывшись в шкафу, выудил старый френч, кое - где попорченный молью.
        -Надевай! Не бог весть, а все же... Да и в Твери сейчас несладко живется.
        Архип стал переодеваться и краем глаза заметил, что Иноненко с интересом глядит на него.
        -А вы, я смотрю, не шибко поправились-то. Хлипкие!
        Архип промолчал - он и вправду был не очень силен физически.
        Как только дверь комнаты отворилась, в нее хлынул пар, детские крики, а также неторопливый разговор. Неторопливый разговор вели сидящие на кухне люди - много людей. Женщины, мужчины. Как только Архип с Максимом Петровичем появились на кухне, все глаза устремились на новичка. Архип смутился.
        -Познакомьтесь, товарищи, - весело сказал Иноненко, без церемоний заглядывая в стоящую на плите большую кастрюлю. - Мой племяш Архип. А что, теть Маш, можно у тебя макарошек своровать?
        -Нельзя, - засмеялась тетя Маша, та самая женщина, что открыла Архипу дверь.
        Максим Петрович тоже засмеялся и, достав из буфета две алюминиевые миски, быстро наложил макарон.
        -Садись, Архип, - подвинулся один из сидящих за столом мужиков.- Ты сам-то откуда будешь?
        -Из Тверской области, - проговорил Архип, чувствуя себя не в своей тарелке.
        -А конкретнее?
        -Не доставай парня, Прытковский, пусть поест с дороги.
        -Заметано, Максим Петрович, - оскалился Прытковский. - Еда - дело святое!
        Иноненко поставил перед Архипом миску с макаронами, щедро политыми мясной приправой, положил краснобокий помидор.
        -Сало будешь, Архип? - спросила одна из женщин.- А то у меня есть.
        -Нет, спасибо.
        Но сало уже лежало перед ним - толстое, порезанное на аккуратные ломтики.
        Архип с детства имел плохой аппетит, а постоянное кофе и концентрат и вовсе сделали его почти равнодушным к пище, но сейчас он позабыл об этом. Такой вкусной еды он никогда не пробовал: мясо в подливке было нежным и сочным, сало медленно таяло во рту, макароны - простые макароны - показались ему чем-то необыкновенным, почти неземным. Но особенно ему приглянулся помидор - он жадно вонзил зубы в его матовый бочок и только тут, подняв на мгновение глаза, понял, что нарушает инструкцию, предписывающую "есть осторожно, нежадно, а по возможности отказываться от пищи".
        Жильцы глядели на него с удивлением и жалостью, тетя Маша даже отвернулась и украдкой вытерла набежавшую слезу. У Иноненко то ли от стыда, то ли от злости покраснели уши.
        Архип кашлянул и положил помидор в миску.
        -Спасибо большое, - сказал он.- Я сыт.
        -Может, еще подливочки? - спросила тетя Маша, гремя кастрюлей.- А то у...
        -Нет, благодарю,- грубовато отрезал Архип, собираясь в дальнейшем жестко придерживаться инструкции.
        Замолчали. Максим Петрович ел, гремя ложкой.
        -А что, Архип, в Москве у дяди работать будешь? - спросил Прыковский.
        -А то где же? - жуя, проговорил Иноненко.- Коль дядя шофер?
        -Верно, Максим Петрович, - заговорила женщина с бородавкой на верхней губе. - Нужно детям помогать. Кому они, если не нам, нужны?
        Краснолицый мужик, должно быть ее муж, толкнул ее локтем, и женщина замолчала. После этого разговоры в кухне сошли на нет, и жильцы разбрелись по комнатам.
        Максим Петрович выудил из миски последнюю макаронину, быстро сполоснул посуду над раковиной.
        -Пойдем, Архип, - сказал он, подмигнув. - Помидор-то возьми...
        Комната Иноненко уже была погружена во мрак и, завесив окно шторой, агент включил свет.
        -Постелю себе на полу, а ты ложись на диван.
        Архип запротестовал, но Максим Петрович был непреклонен. Он достал из шкафа старый матрас, свернутый в толстую трубку.
        "Уже не раз встречал лаборантов, - подумал Архип. - Наверно, и Кирилл спал на этом диване".
        Иноненко тем временем снял с дивана засаленное покрывало и переложил его на матрас, а на диван постелил клетчатое байковое одеяло.
        -Ну вот, Архип... - немного смущаясь, сказал он.- Чем богаты...
        -Спасибо.
        Архип медленно опустился на диван - ему показалось, что он лег в гроб. Максим Петрович выключил свет. Через пару минут послышалось его свистящее дыхание. Должно быть, заснул.
        "Странный человек, - подумал Архип.- Участвует в покушении на своего вождя и так спокоен. Что им движет? Да, он же указал на Ленина... Но откуда ему знать про завещание? Просто догадался, читая ленинские книги? Идейный... Ну, а я? Что движет мной? Премия по итогам квартала? Нет, конечно. Честолюбие! Конечно, мое проклятое честолюбие".
        Архип иногда бывал честным с самим собой и в такие минуты, послав взгляд внутрь своей души, он находил там жажду славы - архаизма человеческой цивилизации. Подозревал он, что и Кирилл с Ярополком рискуют жизнями не ради поощрительной грамоты.
        -Архип.
        Хриплый шепот Иноненко заставил Архипа вздрогнуть.
        -Да?
        -А как там, у вас, хорошо живется?
        Архип на секунду задумался, пытаясь сконцентрировать свои ощущения на этом вопросе.
        -Нет, - честно признался он.
        Максим Петрович тяжело вздохнул, пробурчал что-то сквозь зубы и, повернувшись головой к стене, захрапел.
        Нет, там было не лучше, Архип уже в этом не сомневался: диктат информации ничем не лучше диктата человека, и то и другое направлено на порабощение человеческой души, хотя и разными путями. Если ты досконально информирован - это еще не значит, что ты свободен. В конечном итоге всеобщая информированность привела к невысказанному запрету необходимых для душ меньшинства знаний. Так произошло с поэзией, искусством, религией - большинство съело меньшинство, но счастливее от этого, конечно, не стало.
        Ходили и слухи об информационных пытках, совершаемых в недрах Интеллектуальной Библиотеки, о репрессированных РОСИИНОМ - Российским Искусственным Интеллектом - писателях, поэтах, ученых, скульпторах, художниках и просто ненадежных.
        "Однако Сталин проливает кровь и за это достоин казни" - решил Архип, словно оправдываясь перед кем-то.
        После этого сон медленно завладел им: снился не Сталин или РОСИИН, а Надя из лаборатории, с задумчивым видом она смотрела на Архипа, виновато улыбаясь, говорила что-то. Он силился понять, что же она говорит - но никак не мог догадаться и от этого нервно вздрагивал во сне.
        * * *
        Солнце кинулось к Архипу, принялось тереть ему щеки, покалывать глаза под веками, но окончательно разбудил его лишь бодрый голос:
        -Подъем, племяш.
        Архип сел на диване, не сразу поняв, где он находится.
        -Нам песня строить и жить помогает, - пел Максим Петрович, приседая. После каждого приседания он залихватски похлопывал себя по бедрам.
        -Что вы делаете? - удивился Архип.
        -А ты не знаешь?- удивился Иноненко. - Эх ты, деревенщина! Зарядка!
        Агент рассмеялся, показав белые крепкие зубы.
        -Ну вставай, иди умывайся, пока не набежали.
        "Кто не набежал?" - изумился Архип, но тут же догадался: конечно, жильцы.
        Максим Петрович был в трусах, волосы у него на голове мокрые.
        Архип откинул в сторону одеяло и поднялся. Он, в отличие от Иноненко, провел ночь в ватных штанах и свитере.
        -Да, брат, - покачал головой агент.- Ну и обычаи в твоей Твери. Сымай все - а то не поймут.
        Пришлось подчиниться. Под ватными штанами у Архипа расположились трусы в зеленый горошек - блестящая подделка лабораторных швей.
        -Вот возьми - мыло, бритва, - Иноненко сунул в руку Архипа бумажный пакет и полотенце. - И скорее, скорее... До конца по коридору, потом налево. Там же и сортир, кстати.
        Архип выскочил за дверь и ... оторопел. Прямо на него, легко ступая по сырому выщербленному полу, шла белокурая девушка, отчего-то показавшаяся ему необыкновенно красивой. На ней было надето короткое пальто кремового цвета и аккуратная вязаная шапочка.
        Смущенно прикрыв волосатую грудь пакетом, Архип смотрел на нее.
        -Добрый день, - сказала девушка, улыбнувшись, и прошла мимо.
        Архип растерянно промолчал; после, идя по коридору, ругал себя за это: по инструкции положено отвечать на приветствие.
        Когда, умывшись, Архип вернулся в комнату, Иноненко уже был собран: черные широкие штаны, заправленные в высокие кожаные сапоги, черная кожаная куртка с обшлагами и блестящими пуговицами.
        -Скорее, - попросил он.
        Архип быстро натянул ватные штаны, свитер, фуфайку, обулся.
        Они вышли из комнаты. Иноненко закрыл дверь на ключ и спрятал его в нагрудный карман.
        -На работу, Максим Петрович?
        По коридору шла незнакомая пожилая женщина.
        -На службу, Раиса Степановна, - улыбнулся Иноненко.
        Утро было зябким и сумрачным - растрепанные вороны с криком носились над растущей у подъезда березкой. Падали желтые листья.
        Архип, сам не зная почему, вздохнул.
        - Позавтракаем в гараже, - сказал Иноненко, неправильно истолковав его вздох.
        Вынырнув из подворотни, они вышли на бульвар, но в метро Максим Петрович спускаться не стал.
        -Дойдем пешком, - сказал он, - А то еще пристанет...
        Иноненко не договорил, но Архип и сам догадался: патруль.
        Кремлевский гараж, к некоторому удивлению Архипа, расположился вовсе не в Кремле, а в неприметном переулке, во дворе перед низким красным зданием с деревянной табличкой "АВТОКОЛОННА N1, г. Москва". Напротив здания находились, собственно, гаражи: пять высоких металлических ворот, вмонтированных в приземистое кирпичное строение. Одни ворота были отворены.
        -Серег, с утра пораньше? - крикнул Максим Петрович.
        Из гаража вышел белокурый улыбающийся парень, невысокий, но очень крепкий с виду. В замасленных руках он держал какую-то деталь и отвертку.
        -С утра пораньше, Максим Петрович. Здравствуйте!
        -Здорово, Сережа. Познакомься - Архип.
        -Салют! - Сережа весело посмотрел на Архипа. - Давно шоферишь?
        -Семь лет.
        -Солидно, - присвистнул Сережа. - Ну, обращайся, если что.
        -Хорошо.
        -Сережа, мы с новичком пойдем чайку попьем, - словно извиняясь, сказал Иноненко.- Присоединяйся.
        -Нет, спасибо, я уже попил, - засмеялся шофер.
        Максим Петрович повел Архипа в красное здание. Здесь пахло пылью, машинным маслом, кошкой. За дубовым черным столом сидела худая женщина с искривленным носом и некрасивой родинкой на щеке. На плечи она набросила шерстяной коричневый платок.
        -Доброе утро, Алла Марковна.
        -Доброе, Максим Петрович. Там вам пакет со вчерашнего дня из управления.
        Голос у женщины был простуженный, она все время зябко куталась в платок. Архипу стало жаль ее.
        -Замечательно. Алла Марковна, наш новый работник, товарищ Сергеев.
        -Здравствуйте, - глаза женщины мельком прошлись по лицу Архипа. - Оформлять, Максим Петрович?
        -Успеем. Пока на испытательный.
        Иноненко открыл покрашенную синей краской дверь.
        -Проходите, товарищ Сергеев.
        Архип вошел. Максим Петрович плотно притворил дверь.
        В кабинете Иноненко было голо и скучно. Слегка оживляли его лишь прикрепленное к стене красное знамя да грубо сделанный макет автомобиля у стены. На столе, лицом к посетителю, стоял портрет Сталина. Вдоль стены - шкаф с бумагами.
        -Присаживайся, - негромко сказал Иноненко.
        Архип присел на стоящий чуть ли не посреди кабинета грубый стул и подумал: не перебарщивает ли Максим Петрович с аскезой? Едва ли у других начальников такие же кабинеты, а в тридцатые опасно выделяться чем-то, пусть даже и скромностью в быту.
        Иноненко взял со стола кособокий чайник и поставил на электроплитку. Потом подошел к шкафу, порылся в верхнем ящике, достал какие-то бумаги. Сел к столу, стал что-то писать.
        -Наливай чай, - сказал он, отвлекшись на секунду. - Сахар и хлеб в тумбочке.
        Архип подошел к тумбочке, на которой стояла электроплитка, открыл ее. Чувствуя себя неловко, достал стакан, небольшой кусок хлеба и - из жестяной миски - два куска сахара.
        "Чаем" Иноненко называл кипяток, подкрашенный морковным взваром. Архип вспомнил, что подобным образом насыщался в Смольном кумир Максима Петровича - Ленин.
        Сахар был твердым и желтым, хлеб - черствым, но почувствовать себя вождем мирового пролетариата было приятно - кипяток как будто согревал кровь.
        -Вот твой документ, - сказал Иноненко, протягивая красную корочку. - Смотри, не потеряй.
        В корочке было записано, что товарищ Архип Игоревич Сергеев является работником Автоколонны N1.
        -Теперь ни один патруль не прицепится, - сказал Максим Петрович, наливая морковного чая в жестяную кружку.
        Он засмеялся, надкусил сахар, слегка поморщившись, словно от зубной боли.
        -Ну, пошли.
        Иноненко поставил кружку на стол, надел фуражку.
        Сережа уже, похоже, куда-то уехал, гаражи были закрыты. Гремя ключами, Максим Петрович, открыл небольшую дверцу на воротах, затем - с помощью Архипа - отворил тяжелые ворота.
        Архип увидел ЗИС - 101. Мощность девяносто лошадей, восьмицилиндровый двигатель объемом 5, 7 литра, но главное - внешний вид, не уступающий, а может, и превосходящий американский Паккард. Удлиненная, со срезанным по диагонали капотом, машина, казалось, дышала мощью даже стоя в гараже. Четыре года Архип учился ездить на ней - конечно, на тренажере - и теперь, когда увидел легендарный сто первый воочию, голова его слегка закружилась.
        -Что, впечатляет? - Иноненко по-своему понял оторопь Архипа. - Да, штучка бронированная, по стеклам - хоть из "максима" свинцом поливай, ей хоть бы хны.
        Он открыл дверцу машины, приглашая Архипа заглянуть внутрь. Салон был обшит черной кожей, в нем пахло чем-то сладковатым. Здесь, на заднем сидении, наверно, располагался он - Архипу стало немного не по себе.
        Иноненко приоткрыл крышку капота не для того, что бы что-то проверять, а скорее, полюбоваться. Все детали блестели даже в свете тусклой электрической лампочки.
        -Ну что, выгоняй, - сказал он, вздохнув, и опустил крышку.
        -Я? - испугался Архип.
        -А то кто же? Надо осмотреть маршрут.
        Чувствуя легкую дрожь во всем теле, Архип сел на водительское место. Сколько раз он представлял себе этот момент! Так... Вот сцепление, вот газ, вот тормоз, вот рычаг скоростей. Ах да, нужно снять с ручника!
        Машина заурчала, как кошка, у которой почесали за ухом, медленно выкатилась из гаража и остановилась. Архип сидел в ней ни жив ни мертв, на лбу его показалась испарина.
        Иноненко быстро закрыл гараж и впрыгнул на место рядом с Архипом.
        -Но-но, сынок, не нервничай, - сказал он и улыбнулся. - Машина она не зверь, не укусит.
        Лихорадочно вспоминая занятия на тренажере, Архип медленно вывел ЗИС из гаражного тупика и повел по тонкому ручью переулка. Но вот - как ни исхитряйся - пришла пора влиться в шумящую реку бульвара.
        -Смелее, - подбодрил Максим Петрович.
        Автомобиль вполз на широкий проспект и медленно поехал по влажному асфальту.
        Архип понемногу осмелел, почувствовал машину, ее нерв и норов, стрелка на спидометре колыхалась уже у отметки пятьдесят километров в час.
        -Сейчас повернешь направо, - предостерег Иноненко.
        Ну, направо, так направо.
        Архип ловко притормозил, повернул, снова прибавил газу. Машина перестала быть для него машиной, став послушным живым существом, скорее всего, женского пола, а это значит, что он стал настоящим шофером.
        -Теперь налево и во двор.
        Какая все-таки прекрасная осень! День был довольно пасмурный, но время от времени в образовавшуюся в тучах прореху вдруг проскальзывал луч солнца и тогда деревья - вязы, березы, которых в этом городе было столь много - вспыхивали золотым огнем и, казалось, начинали светиться.
        -Здесь остановись, - приказал Иноненко, когда впереди показалась невысокая арка.
        Архип, слегка наехав на плоский бордюр тротуара, заглушил мотор. Они вышли.
        -Дяденька, прокати!
        Трое мальчишек в огромных, должно, отцовских кепках, в рваных фуфайках и резиновых сапогах подбежали к машине, с жадным любопытством стали заглядывать в окна, складывая рупором ладони.
        -Ужо я вам, паскудники, - сердито замахнулся на них Иноненко, и мальчишки скрылись в подворотне.
        -Пойдем скорее, - с беспокойством сказал Максим Петрович. - А то безотцовщина побьет фары к ядреной фене!
        Иноненко быстрым шагом прошел под аркой, остановился у подъезда невзрачного серого дома.
        -Вот здесь будешь ждать завтра в семь часов, - быстро сказал он, стараясь не смотреть в окна.
        -Он что, здесь живет?
        -Да.
        Архип с удивлением посмотрел на мрачные, обшарпанные стены дома, к которым были прилеплены небольшие окна.
        -Пойдем, - Иноненко бросил на спутника сердитый взгляд. Архип встрепенулся и последовал за ним обратно к машине.
        Уже в салоне автомобиля Максим Петрович сказал:
        -Жуткая тварь и живет в жутком месте, - он задумался. - Однако ты не возомни, что и внутри так же жутко - там у него все золотом покрыто.
        -Вы там были?
        -Нет, но говорят.
        Впервые Архип не поверил Иноненко, и что-то в начальнике гаража ему показалось завистливым, мелочным, как вкус морковного чая.
        -Теперь в Кремль? - поспешил спросить он, чтобы обуздать чувства.
        -Какой Кремль?- взмахнул рукой Иноненко. - Кремль - это матрешка-пустышка. Они все работают кто где, а он - на Рождественке. Поверни направо.
        Показалась площадь, посреди - огромная клумба, усаженная цветами.
        -Площадь Дзержинского, - прокомментировал Иноненко. - Лубянка. Теперь налево и прямо. Да ты дорогу-то запоминаешь?
        -Угу, - кивнул Архип. Его удивляла пустота и чистота улиц: словно прошелся по ним гигантский дворник и, в азарте работы, вымел не только весь мусор, но и граждан. Редко попадалась навстречу идущая по тротуару согбенная фигура в шляпе и длинном пальто, либо милиционер в белом кителе. Машин и тех не было видно.
        -Вот здесь тормози, - удовлетворенно приказал Максим Петрович.- Будешь заезжать вон в ту арку и высаживать его.
        Сталин работал в огромном здании с массивными дверями и мраморной плиткой у крыльца.
        -Запомнил?
        -Да.
        -Ну, тогда отчаливаем. Вези в гараж и теперь, брат, без моих подсказок.
        * * *
        Спалось плохо, и не только Архипу. Иноненко ворочался, кряхтел, пару раз вставал попить воды. Архип же и вовсе лежал с открытыми глазами, глядя на призрак луны, маячащий за занавеской. А может, это и не луна вовсе? Может, это вдруг разросшаяся до исполинских размеров какая-нибудь звезда? Звезда, ставшая луной, - но для чего? Просто из гордости, честолюбия, либо по неизвестной, глубоко затаенной причине?
        Хотелось встать и отворить занавески.
        -Спи, Архип, еще рано, - пробормотал Максим Петрович.
        Тишина, наступившая совсем недавно: до того кто-то пел в кухне, была неприятна. Что-то чудилось в ней угрожающее, гнетущее, и Архипу казалось, что продолжайся песня подгулявшего жильца коммуналки,- он уже спал бы.
        Снялась с потолка муха и, жужжа, принялась кружить по комнате. Архип пытался понять по жужжанию, в каком конце комнаты она сейчас находится и не заметил, как вместо мухи появился Сталин. Он сидел на террасе, на скамеечке у длинного стола, непривычно одетый: мягкие хлопковые штаны, светлый свитер, на голове - шляпа из рисовой соломки. И слова вождь произносил непривычные, обращаясь к кому-то невидимому, говорил о том, что капусту лучше шинковать вдоль, а не поперек, тогда она лучше разваривается и щи получаются наваристее.
        -Ну что, Надя?
        На террасу вышла Надя из лаборатории в красивом чистом фартуке, волосы стянуты в пучок на затылке.
        -Глупости какие-то говоришь, - сказала она, улыбаясь, и поставила перед Сталиным дымящуюся тарелку. - Что вдоль, что попрек, капуста она и есть капуста.
        -Не скажи, - засмеялся Сталин. - Вот я расскажу тебе одну историю...
        -Архип.
        Архип вздрогнул, открыл глаза, увидел встревоженное и бледное лицо Иноненко.
        -Пора!
        Это слово - "пора", неожиданно больно полоснуло Архипа по сердцу, и он поежился, несмотря на то, что был укрыт одеялом.
        -Который час?
        -Шесть. Вставай, еще поесть надо.
        Архип одевался вяло, его бил озноб. Иноненко, похоже, все понимал и оттого суетился и обращался к Архипу ласково, как к покойнику.
        -Пойду, сынок, разогрею поесть.
        Максим Петрович вышел, аккуратно прикрыв дверь. Архип - уже одетый в новые зеленоватые штаны и гимнастерку - присел на кровать. На душе было нехорошо, зябко: он, кажется, уже жалел, что добился направления на эту казнь. Однако пути назад не было; Архип встал, надел на голову фуражку и вышел из комнаты.
        Сполоснул в кухне лицо - от холодной воды как будто полегчало, муть в голове рассеялась. Немного поковыряв ложкой разогретую на сковородке картошку, залитую яйцом, Архип сказал Иноненко, что не голоден и, пожалуй, пойдет.
        В кухне никого не было, жильцы коммуналки, должно быть, еще спали. Максим Петрович вдруг шагнул к Архипу и быстрым движением перекрестил его:
        -Ну, с Богом. Путь помнишь?
        Архип не ответил, обулся в коридоре и вышел из квартиры. Его слегка покоробило, что Иноненко так же, как и он сам перед отправкой на казнь, вспомнил Бога.
        В гаражах никого не было, на дверях правления висел замок. Ключом Максима Петровича Архип отворил ворота и вывел автомобиль. Машина радостно гудела, словно ждала его. Потревоженные, поднялись с деревьев вороны, принялись кружить тучей, хрипло каркать.
        Архип аккуратно закрыл гараж.
        Начал накрапывать дождь, усилился - пустой бульвар заблестел. В открытое окно доносился сырой шорох шин по асфальту. Воздух был насыщен осенними запахами, и казалось, что ты не дышишь, а пьешь сладкое вино. А ведь за стеклом был город, и город большой. На улицах никого не было, лишь у здания с большим красным крестом на белой стене - должно быть, больницы, прохаживались какие-то люди.
        Он повернул направо, проехал узкий переулок, повернул налево. Вот и знакомая арка, за которой его ждет он.
        Архип развернулся и въехал в арку задним ходом, остановившись у крыльца серого дома. В окнах на втором этаже горел свет.
        "Наверное, там" - подумал Архип. Он стал ждать, и время, словно назло, пошло медленнее, растягивая секунды в минуты. Все сильнее нервничая, Архип барабанил тонкими пальцами по рулю.
        "Наверно, я должен ждать его, стоя у машины, " - вдруг подумал он и вылез из салона.
        Дождь застучал по фуражке, по плечам, спине. Капли, попадающие за воротник, были обжигающе - холодны, но Архип стоял, не шевелясь, и смотрел на дверь подъезда.
        "Быть может, он решил не ехать?" - подумалось ему, но тут дверь подъезда, заскрипев, отворилась, и Архип увидел Сталина. Это был невысокий человек лет шестидесяти, темная шинель плотно облегала его фигуру, из-под фуражки виднелись рыжеватые волосы. Лицо вождя показалось Архипу усталым и даже грустным.
        -Ну, зачем мокнешь? - сказал Сталин с несильным акцентом.
        -Здравствуйте, товарищ Сталин, - хрипло проговорил Архип, открывая заднюю дверцу.
        Автомобиль, тарахтя, выполз из арки. Архип глядел на дорогу перед собой: намокшая гимнастерка холодила тело, но - этого он не мог не признать - его душу согревало заботливое внимание Сталина. Но почему вождь без охраны? Сколь привычным в лаборатории было мнение, почерпнутое из исторических книг, что Сталин окружал себя десятками телохранителей, столь и неожиданным было его опровержение.
        Казнь могла произойти здесь и сейчас: вколоть в клиента сыворотку, завести в какой-нибудь глухой двор, прочесть речь и... Ну? Решайся! Чего же ты ждешь?
        Архип бросил взгляд в зеркало и наткнулся на слегка прищуренный глаз Сталина. Ему стало не по себе - показалось, что вождь все о нем знает.
        -Ты, я вижу, новенький?
        -Да, товарищ Сталин.
        -А Паша?
        -Уехал к маме, товарищ Сталин.
        -К маме? - Сталин, казалось, задумался. - А тебя-то как звать?
        -Архип.
        -Хорошее имя, - Иосиф Виссарионович вдруг улыбнулся - о, сколько раз Архип видел эту улыбку на фотографиях! - А ты знаешь, ведь я не очень люблю вашего шоферского брата.
        Сталин слегка приподнял левую увечную руку:
        -В десять лет пострадал, правда, не от машины, а, смешно сказать, от фаэтона.
        С минуту помолчав, добавил:
        -Благодаря этому жив остался, а не то прихлопнули бы на империалистической войне.
        Вождь громко засмеялся, Архип, не сдержавшись - тоже. Он совсем не таким представлял себе Сталина: его попутчик был откровенен, весел и, главное, добр. Слекие волны струились от вождя и заставляли верить в это.
        Вдруг смех Сталина резко прервался, он закашлял.
        Архип в тревоге обернулся и увидел, как вождь, схватившись за сердце рукой, упал головой на сиденье.
        -Товарищ Сталин, что с вами?
        Сталин не ответил. Паника овладела Архипом, но тут же он словно услышал рассудительный голос Ярополка: введи яд, соверши казнь и возвращайся. Рука его потянулась к внутреннему карману, где лежал шприц.
        "Ну, зачем мокнешь?"
        Архип ударил по газам. Автомобиль взревел и, расплескивая лужи, понесся по бульвару. Сталин глухо стонал. Архип жадно высматривал дорогу: где же, где же та больница с красным крестом?
        Вот она! На полной скорости въехав во двор, Архип выскочил из машины и побежал вверх через три ступеньки. Вокруг были люди, но шестое чувство подсказало ему, что кричать на весь двор: "Сталин умирает!" - нельзя.
        Пробежав по белому коридору, он наткнулся на медсестру в белоснежном халате:
        -Доктора!
        -Вам?
        -Скорее, - заорал Архип и выругался.
        Тут же нашелся доктор - приплюснутое лицо, потухшие глаза.
        -Сталин, - сказал ему на ухо Архип свистящим шепотом.
        -Что? - вскричал доктор. Глаза его вспыхнули. - Где он? Скорее!
        Прислонившись к машине и затравленно дыша, Архип смотрел, как доктор и два медбрата аккуратно вытаскивают из машины того, кого он должен был казнить. В душе была пустота. Пустота и тревога.
        * * *
        Архип сидел в припаркованном рядом с больницей автомобиле, прикорнув головой на руль, кажется, он даже задремал. В окно негромко постучали. Архип вздрогнул. Рядом с машиной стоял человек в черном пальто и зеленой фуражке с кокардой: узкое землистое лицо, серые невыразительные глаза, ноздреватый тонкий нос. Он сделал рукой нетерпеливое движение, приглашая Архипа выйти из автомобиля.
        -Товарищ Сергеев?
        -Я.
        -Майор Конев. Пожалуйста, пройдемте. Да закройте машину на ключ. Заберете ее завтра.
        Архип запер ЗИС и пошел вслед за длинной нескладной фигурой НКВДшника. В малом дворе больницы их ждал автомобиль.
        -Прошу, - Конев отворил заднюю дверь.
        Архип влез в пропахший табаком салон. Майор уселся рядом с ним и коротко бросил шоферу:
        -Управление.
        Пару минут ехали молча, потом Конев принялся вдруг рассказывать анекдот про Чемберлена - длинно, не смешно. Архип невнимательно слушал и все думал о Сталине.
        -Как он? - наконец, решился спросить.
        Майор бросил на Архипа испытывающий взгляд и отчеканил:
        -Вы спасли ему жизнь.
        Он замолчал, закурил папиросу. Мимо летели московские улочки, ни с того ни с сего оживившиеся: вон торговка молоком, вон ребятишки, вон молодые мамаши с колясками.
        -Я благодарю вас лично от себя, - кашлянув, сказал Конев.
        -Это мой долг, - пожал плечами Архип.
        -Хорошо сказано, - вздохнул майор. - Но часто, товарищ Сергеев, слова напрочь расходятся с делами. Доктор сказал, что речь шла о секундах...
        Он глубоко затянулся, нервически поведя плечом. Что-то неуловимо бабье было в этом человеке.
        -Я, например, умер бы за него, - ни к селу ни к городу сказал Конев и голос его зазвенел. - Только моргни он слегка - и я, не задумываясь...
        Архип удивленно посмотрел на майора - слова НКВДшника оказались созвучными его собственным мыслям.
        В Управлении недолго ждали перед кабинетом какого-то значительного лица.
        -Пройдите, Матвей Игнатьич, - позвала секретарша.
        -Прошу, - Конев поднялся, пропустив Архипа вперед.
        За столом сидел лысоватый человек, похожий на сказочного гнома. На длинном крючковатом носу - очки, надетые скорее для солидности, нежели из-за слабости зрения.
        -Анна, майор, я просил бы вас, - мягко сказал лысый, и секретарша с Коневым покинули кабинет.
        -Присядьте, товарищ Сергеев.
        Архип присел на стул и нервно затеребил пальцами рукав гимнастерки.
        -Меня зовут Лаврентий Павлович.
        -Я знаю, товарищ Берия, - хрипловато сказал Архип.
        -От имени первого в мире государства рабочих и крестьян, а так же от себя лично благодарю вас.
        -Это был мой долг.
        Берия покачал головой и понурился.
        -Вы не хотели бы работать у нас? - спросил он, устремив глаза на Архипа.
        Тот растерялся, захлопал глазами.
        -Нет, вы не подумайте, что это вербовка, или как там называют враги Иосифа Виссарионовича. Я просто предлагаю вам работу в солидной организации, занимающейся безопасностью любимого нашего вождя. Смею вас заверить, товарищ Сергеев, что благороднее и чище занятия невозможно найти.
        Слова Берии словно гвозди проникали сквозь череп прямо в мозг Архипа, он, не отрываясь, глядел в увеличенные очками выразительные глаза, и вспоминал другие глаза - ласковый взгляд Сталина, заботу великого вождя, и главное - его неожиданную слабость.
        -Враги окружили нас, и преданные достойные люди, как никогда, необходимы именно сейчас. Вот вы, товарищ Сергеев, знаете в своем окружении хоть одного достойного человека?
        Архип отрицательно покачал головой.
        -А врага знаете?
        Берия приподнялся, подался вперед, словно желая впрыгнуть в глаза Архипа.
        -Иноненко, - супротив собственной воли выдавил Архип. - Начальник кремлевского гаража Иноненко.
        * * *
        Майор НКВД Архип Игоревич Сергеев устало сложил в старенькую, погнутую на углах папку, бумаги и, хромая, вышел из здания Управления. Хромотой его наградила минувшая Великая война, следы которой встречались повсеместно на людях, зданиях, деревьях. Даже солнце, казалось, помнило об ужасе тех дней и морщилось, словно от зубной боли.
        Архипа Игоревича ждала машина.
        "Домой" - приказал он усатому шоферу.
        За окном поплыли улицы Москвы - как сильно досталось столице! Когда теперь все будет отстроено? Майор хмуро вздохнул - он не верил, что что-то вообще будет отстроено. Война повлияла на многих людей, вселив в них пессимизм, охладив души.
        Архип Игоревич прошел всю войну, от Москвы - до Берлина, дважды - под Брянском и Ригой - был ранен, и это несмотря на то, что особистам свинца перепадало неизмеримо меньше, чем солдатам. Он давно перестал бояться крови, был свидетелем предательств и людской слабости, казней и пыток. Сам неоднократно участвовал в расстрелах паникеров - и прекрасно понимал, что иначе война была бы проиграна. Но даже война со всеми ее чудовищными перипетиями не заслонила в памяти майора сводчатый подвал Управления и сидящего на стуле Максима Петровича Иноненко. Лицо у начальника автоколонны было разбито в кровь, но он словно и не чувствовал боли. Грустно и укоризненно глядел на Архипа, приведенного в подвал особистами не понятно для какой надобности - полюбоваться, что ли на итог своего предательства?
        -Сволочь, - беззлобно проговорил Максим Петрович, с трудом ворочая разбитыми, слипшимися от крови, губами. - Да вы, видать, там еще большие скоты, чем мы. Знал бы Чехов...
        "Причем тут Чехов? Кто такой Чехов?" - подумал тогда Архип.
        Майор Сергеев знал, кто такой Чехов.
        Вспомнились и процессы над НКВДшниками: например, был расстрелян Конев, перед смертью - Архип Игоревич прекрасно помнил - кричавший: "Он знает? Вы ему сказали?".
        Он знал - сомнений в этом быть не могло.
        Сергеев проживал в типовой многоэтажке, в удобной двухкомнатной квартире. Пожилая соседка, выходя из подъезда, вежливо с ним поздоровалась, но майор, занятый своими мыслями, не ответил.
        Дверь отворила Валя - уже, значит, вернулась с работы. Архип Игоревич снял пальто и, повесив на вешалку, не разуваясь, прошел в комнату.
        -Архип, иди обедать, - позвала с кухни жена.
        Он не ответил: странное чувство беспомощности владело им.
        -Ты чего? - встревожено спросила Валя, зайдя в комнату. Она была на пятом месяце беременности, но все еще ходила в свою школу.
        Сергеев с жалостью посмотрел на жену - что-то будет с ней, если с ним что-нибудь случится?
        -Все хорошо, Валечка, просто нет аппетита.
        Он подошел к ней, погладил по голове, поцеловал в щеку. Вспомнилось их знакомство - на фронте, куда Валю направили переводчицей. Чудо, что они вместе, чудо, что оба остались живы. Только за любовь этого робкого существа стоило, да, стоило, не совершать то покушение...
        Около часа ночи зазвенел дверной звонок. Валя испуганно приподнялась на постели.
        -Наверно, по работе. Лежи, я открою.
        За дверью стояли трое. Одного, в форме майора, он кажется встречал в Управлении.
        -Кто вы? - хмуро поинтересовался Сергеев.
        -Майор Пронин. Вам нужно поехать с нами.
        -Но так поздно...
        -Срочное дело.
        Архип Игоревич быстро простился с Валей, пообещал скоро вернуться, но, конечно, не сдержал своего обещания. При всем желании не мог сдержать.
        Совсем как Конев, сидя на табурете перед направленным в лицо мощной лампой, со сломанной рукой и изуродованным лицом, майор Сергеев вопрошал:
        -Он знает? Вы ему сказали?
        * * *
        Ярополк уныло бродил по пустой лаборатории. Доступ к системе уже опечатан, но биологические, физические приборы вкупе с архивом пока доступны - впрочем, кому они теперь нужны? Интеллектуальная Библиотека не прощает подобных проколов, хорошо, если обойдется простой высылкой сотрудников...
        Вспомнилась фотография 1945 года, где Архип стоит рядом со Сталиным. Болезненная усмешка легла на тонкие губы Ярополка. Какое восторженно - раболепное выражение лица на ней у бывшего коллеги! Лаборатория отслеживала судьбу Архипа до тех пор, пока тот не попал в лагерь. Есть данные, что он погиб при попытке побега, есть и информация, что остался жив и вернулся домой после смерти Сталина. Кто знает?
        Теперь лабораторию никто не мог спасти - да и нужно ли спасать? Все прошло, все быльем поросло. Самолюбие Ярополка тешил лишь тот факт, что он, похоже, оказался прав, предупреждая о метафизической опасности покушения на Сталина. Обаяние вождя подчиняло волю даже чрезвычайно крепких людей, и жизнь их становилась похожей на жреческое служение с элементами мазохизма. Да! Было что-то в этих репрессиях и казнях мазохистское, заранее предрешенное.
        В дальнем темном углу лаборатории послышался писк. Ярополк подошел к стеллажу и увидел забытую клетку с лабораторной белой крысой. Она суетилась, чувствуя, должно быть, что вот-вот останется одна, боязливо нюхала воздух. Ярополк терпеть не мог крыс, но теперь ему вдруг стало жалко зверька. Он взял клетку и вместе с ней пошел к выходу, собираясь дать крысе свободу.
        ПЕС СО СЛЕЗЯЩИМИСЯ ГЛАЗАМИ
        Сегодня ушли Соколовы.
        Ранним утром вышли из калитки с рюкзаками за плечами как-то воровато огляделись.
        И ушли.
        Я наблюдал из-за занавески. Они, возможно, догадывались...
        Теперь еще одним пустым домом в поселке больше. Он небольшой, дом Соколовых, но красивый, обшитый желтым сайдингом. Печка, дрова, вода из колодца. Все для жизни.
        А они ушли.
        Теперь дом начнет свое долгое путешествие в небытие. Как дома Оноприенко, Гусаковых, Ладогиных, Фейзманов... И других... Ушедших.
        Умирание дома - это скрежет разросшейся облепихи по оконному стеклу, это глухие удары перезрелых слив по земле, это скрип половиц под невидимыми ногами, это отряды муравьев, торопящихся возвести муравейник прямо на крыльце, это паутина в комнатах, такая густая, что, кажется, в ней может запутаться человек.
        Дальше - больше. На стенах появляются трещины, дерево зеленеет от плесени. Превратившийся в труху дверной створ не в силах держать гвозди петель, отпускает их. Петли срываются. Дверь, скособочившись, отворяет черноту, сырую и холодную, и боязно входить в эту черноту. Боязно, но не всем. Вот уже в заброшенном доме поселился какой-то пес, пегий, хромой, со слезящимися глазами. Что он ест, как проводит осенние ночки - Бог весть, но к дому теперь лучше не подходить.
        А птицы! Их и прежде, до Исхода, было полным-полно. Сороки, сойки, синицы, клесты, дрозды, малиновки. Несмолкаемый гомон. Птичьим оркестром деловито дирижировал дятел.
        Да, Соколовы ушли. Сергей, Ирина, их сын Петя. Хорошие были люди. Веселые.
        Я закурил, стоя у окна.
        Гроздья рябины сверкают в желтом мареве. Небо похоже на гжелевую чашку.
        Засвистел вскипевший чайник.
        Я вздохнул, потушил самокрутку в пепельнице. Поставил пепельницу на стол.
        К чаю у меня булка. Черствая, конечно, со слегка заплесневелой коркой, но в наше время - Время Исхода - это настоящий пир.
        Ножиком соскоблил плесень, с усилием разрезал булку на две почти равные части. Так.
        Кипяток - в кружку. Жестяную, с надписью: "Комбату". Сюда же, в кружку, с десяток ягод калины. И (аккуратно, не больше глотка!) коньячка из фляжки.
        Обжег губы. Отгрыз кусок булки. Пожевал.
        Сверху булка твердая, как камень, зато в сердцевине мягкая. Отличная булка.
        Я нахмурился.
        Вот на фига думать за едой? Когда в кружке - добрый глинтвейн, а в руке - отменная булка.
        Но: во фляжке осталось всего ничего, а булка - последняя. Скоро у меня останется:
        а) семь ржаных сухарей
        б) полведра картошки
        И все. Ну, если не считать полбулки, которые я припрячу на завтра.
        Такие дела.
        Я допил "глинтвейн", перевернул кружку. Разварившиеся ягоды калины упали на столешницу.
        Ого!
        Вскочил, подошел к окну.
        Этот гул. Когда-то, до Исхода, жители жаловались на постоянный гул самолетов и даже писали коллективную жалобу в администрацию, да что она могла сделать, когда рядом с поселком аэропорт?
        Бывало, стоишь на грядке с тяпкой, а над тобой низко проползает светлобрюхий Боинг.
        Но это было раньше.
        ТУ-154 набирал высоту.
        Надо же, правда самолет. Даже не верится.
        Может быть, на него спешили Соколовы?
        Сели? Ой, вряд ли... Мне стало не по себе, когда я представил: толпа, потные лица. Все рвутся к самолету. Крики, давка, стоны. Где-то раздаются выстрелы. И в этой толпе - Соколовы. Сергей, Ирина, сын Петя.
        -Пропустите, я с ребенком, - это - Сергей, держа на руках перепуганного мальчика.
        -Назад.
        Дуло АКМ упирается ему в грудь.
        -Назад, тебе сказано.
        Но Сергей, на которого напирает толпа, подается вперед. Автоматная очередь. Сухая, как клацанье зубов. Сергей падает. Рыдающий Петя исчезает где-то там, внизу, под ногами обезумевших людей. Не в силах помочь, сдавленная толпой, в голос кричит Ирина...
        "Тушка" исчезла в синеве. Летите, люди. Дай Бог долететь.
        На огороде - пусто. Все, что можно было съесть, выкопано и съедено.
        Я взял в сарае лопату, вышел на грядки.
        Отчего-то не работалось. Слабость в руках, в груди. Я закашлял. Сплюнул на землю желтоватый комок.
        Почему опускаются руки?
        Ах, да. Ведь Соколовы сегодня ушли.
        Ушли Соколовы, а это значит, что я остался один, как перст.
        Оперся на черенок, глядя, как раскраснелось вдали готовое спрятаться за горизонтом солнце. Закричала какая-то птица, и крик ее, пронзительно-тонкий, точно разбудил меня ото сна.
        Я же один в этом поселке! Накануне зимы без еды, без дров, без патронов и пороха. Среди медленно подыхающих домов, покосившихся изгородей.
        Все уехали. Все! Да, кто-то погиб, пытаясь сесть на самолет или поезд, но кто-то ведь выжил!
        Почему я не уехал среди первых? Ведь относительно житейских перспектив было ясно давно?
        Я огляделся. Ветер снял с клена лист-корону и, кружа, понес в вышину.
        Просто я люблю эти места. В этом все дело.
        Но сейчас меня ничего здесь не держит.
        Я - последний. Я, как старый ключник, сдам свой поселок с рук в руки. Прямо Господу Богу. Получите, распишитесь. Все ушли, никого не осталось.
        Я ухожу.
        Ухожу отсюда навсегда.
        На рассвете.
        Как Соколовы...
        Да, и, пожалуй, я все-таки захвачу с собой пса со слезящимися глазами.
        ПЕСОК БЫЛ ТЕПЛЫЙ, МОРЕ ГОЛУБОЕ
        Пляж был красив. И люди, игравшие в волейбол на фоне голубых волн, этому пляжу полностью соответствовали.
        Их было четверо.
        Джозеф приближался медленно, глядя, как взлетают в воздух загорелые тела в цветастых шортах, как бьют по мячу сильные, мускулистые руки, заставляя мяч нестись на противоположную половину игровой площадки с космической скоростью.
        Звуков от ударов по мячу Джозеф пока еще не слышал, но скоро он приблизился, и звуки донеслись до него. Эти глухие взрывы воздуха не понравились Джозефу, потому что напомнили звуки избиения. Например, когда человека бьют изо всех сил по щекам ладонью. Но Джозеф сразу же успокоил себя: бьют не по щекам, а по мячу. Мячу не больно. И это просто игра, в конечном счете, не так ли?
        Неподалеку от волейбольной площадки стоял красный автомобиль на воздушной подушке, с откидным верхом. Дорогая вещица. Такой тачке место на парковке у Башни. Наверняка, эти четверо работают в Башне. Конечно же, они работают в Башне. Сердце Джозефа сладко заныло. Сейчас он познакомится с людьми, работающими в Башне. А вдруг... Впрочем, об этом даже подумать страшно.
        Джозеф приблизился к компании настолько, что мог бы разглядеть лица волейболистов, если бы не знал заранее, как они выглядят. Красивое, утонченное лицо в обрамлении светлых волос. Точно такое, как у Джозефа. Точно такое, как у всего населения Города.
        Он остановился у края площадки и принялся смотреть, как играют эти четверо. А играли они отлично. Сильные удары, надежный прием. Джозеф смотрел уже довольно долго, но мяч еще ни разу не коснулся золотистого песка.
        Резко вскрикнула пролетевшая над площадкой чайка.
        Один из играющих вместо того, чтобы перебросить мяч через сетку, поймал его. Четверка, как по команде, посмотрела на Джозефа.
        -Эй, - окликнул тот, что держал в руках мяч. - Подойди.
        Джозеф приблизился, робко улыбаясь.
        -Как тебя зовут?
        -Д-джозеф.
        -Ты работаешь в Башне?
        Этот вопрос был задан таким тоном, как если бы парень с мячом спросил: "Ты человек?". Джозефу стало не по себе. Он хотел быть человеком, хотел побыть своим среди этих ребят.
        Джозеф кивнул.
        -Да.
        Напряжение сразу спало.
        -Отлично. Грегори, - волейболист ловко зажал мяч локтем и протянул Джозефу руку.
        Рука Грегори была влажноватой от пота.
        -Филипп.
        -Ларри.
        -Чак.
        Песок был теплый, море голубое. Джозеф улыбнулся.
        -Ну, что, Джозеф, сыграешь с нами? - Грегори подкинул мяч.
        -Конечно, Грегори.
        -Отлично! Ты с Чаком и Ларри. Я с Филиппом. Все равно эти двое играют, как сосунки, - Грегори ухмыльнулся. - Ну, понеслась.
        Джозеф стеснительно хохотнул, Чак шутливо ударил его по плечу.
        -Не дрейфь, парень, мы им вмажем.
        Игра началась.
        Грегори подал.
        Мяч понесся прямо на Джозефа, на мгновение растворился в лучах солнца, появился вновь.
        -Джо, - разочаровано протянул Ларри. - Ну, что ты стоишь, как памятник Великому. Двигайся, чувак, двигайся! Кам он!
        Грегори снова подал. Ларри, сложив руки сердечком, отбил мяч. Филипп, высоко выпрыгнув, выстрелил. Мяч врезался в песок.
        -Два-ноль!
        -Постойте,- Грегори подошел к мячу и поставил на него ногу. - Джозеф, подойди.
        Джозеф, неловко улыбаясь, приблизился.
        -Грегори, я... в общем, неважный игрок.
        -Сними футболку.
        -Что?
        -Почему ты играешь в футболке? - отчеканил Грегори, глядя в голубые глаза Джозефа.
        Краска бросилась в лицо Джозефу, его руки непроизвольно поднялись, словно бы защищая грудную клетку.
        -Мне так удобней, Грегори.
        -Что?
        -Мне так удобней играть.
        -Чушь, - лицо Грегори стало злым. - Мы же играем с голым торсом. И что это такое, - он ткнул пальцем в мокрые круги подмышками Джозефа. - Сними футболку.
        Джозеф отступил на шаг.
        -Парни, - пробормотал он, растерянно поводя глазами. - Я, пожалуй, пойду.
        Грегори сплюнул на песок.
        -Ты никуда не пойдешь, пока не снимешь футболку. Если не снимешь сам, мы поможем. Чак, Ларри.
        Парни подступили к Джозефу с двух сторон, тот побледнел.
        -Хорошо.
        Джозеф вскинул голову, глядя прямо в глаза Грегори.
        -Хорошо, я сниму футболку.
        Крикнула, пролетев, чайка. Затем особенно четко прозвучал звук прибоя.
        Джозеф зацепил пальцами край футболки (желтой, выгоревшей на солнце) и снял ее.
        -Твою мать!
        -Что это за хрень?
        Лицо Грегори искривилось от омерзения.
        -Что это за хрень, тебя спрашивают?
        Джозеф прикрыл руками грудную клетку, проговорил, заикаясь и делая горлом такие движения, будто бы он хотел пить:
        -Это pectus excavatum. Я не виноват, парни, я таким появился.
        -Ну-ка, убери руки.
        Джозеф захныкал, как младенец, и отвел руки в стороны. Его грудная клетка была вогнута вовнутрь, словно она была пластилиновой.
        -Ублюдок, - ахнул Чак.
        -Я так и знал, - отозвался Грегори.
        Джозеф стоял, раскинув в стороны руки. Ветер трепал светлые, хрупкие волосы, микроскопические капли блестели на бледном лбу.
        Грегори размахнулся и ударил Джозефа по лицу. Из рассеченной брови на песок хлынула кровь. Кто-то сзади толкнул Джозефа, и он упал. Удар босой ногой в грудную клетку - это не так больно, чем, если бить ногой, обутой в сапог, но и этот удар заставил Джозефа захрипеть. Он скрючился, как младенец в эмбриональной жидкости, ожидая новых ударов.
        Но ударов не последовало. Кто-то схватил его за ногу и поволок по песку.
        -Эй, Грегори, глянь сюда.
        Ногу Джозефа освободили, и он остался лежать, обхватив голову руками.
        Джозеф представил, что все это произошло не с ним. Это не он встретил парней, работающих в Башне, это не он играл с ними, это не он ублюдок с pectus excavatum... Это не о нем говорят сейчас красивые люди с пляжа, выкапывая в песке яму рядом с крупным серым валуном.
        Джозеф вскочил на ноги и побежал. Побежал, что было сил по песку, задыхаясь от ветра, от страха, от осознания собственной неполноценности. Но его догнали, сбили с ног, потащили по наждачному песку.
        Машина на воздушной подушке бесшумно рванула в сторону города, над которым возвышалась Башня. Четыре абсолютно одинаковых на лицо парня вальяжно расположились на дорогих кожаных сиденьях. Они не забыли захватить мяч. Рулил парень с буквой "Г" на груди.
        Чайка села на серый валун. Прислушалась. Ей показалось, что кто-то пищит, где-то там, в глубине, под песком. Чепуха, конечно, подумала птица. Ну, кто может пищать под песком? Она вспомнила о птенцах и, тяжело поднявшись, улетела прочь.
        КАСТА ТОЛЕРАНТНЫХ
        Кажется, в прошлом таких граждан, как мистер Мышкин, преследовали... Их сажали в тюрьмы, где с ними творилось непонятное и страшное; в некоторых странах, кажется, их даже казнили. Чудовищно и непонятно. Совершенно непонятно. Куда был направлен взор общества? Ведь тогда уже было общество, в конце концов! Не в пещерах жили эти люди! Они стояли на высокой ступени развития, у них был Интернет, они летали - хоть и примитивно - в космос, они ели генномодифицированные, - пусть и очень примитивные, продукты. Странно. Странно и нелепо. Абсолютно не похоже на правду. Преследовать человека за его сокровенное желание, лишать его возможности удовлетворить свою страсть, ограничивать его свободу, - бессмысленно и жестоко. Это дискриминация, варварство. Невозможно поверить, что все это происходило относительно недавно. Не верю. Не хочу верить.
        -Мистер Скуратов, к вам мистер Мышкин.
        -Пригласите.
        Странный человек... Стоп! Странный не человек, а мои мысли. Человек не может быть странным, он может быть только человеком. Гм... Странный. Что это со мной? Теряю квалификацию?
        -Мистер Мышкин, рад вас видеть. Присаживайтесь.
        И все-таки что-то в нем есть ... странное. Какое странное слово! От какого корня? Неужели "страна"? В этом что-то есть: каждый человек суть страна, с собственными странностями. Глаза шмыг-шмыг, точно мышата напуганные. Пальцы неспокойные. Почему он комкает перчатку?
        -Позвольте вашу лицензию, мистер Мышкин.
        -Пожалуйста.
        Почему так дрожит его рука? Стандартная лицензия, - белый листок, - я каждый день вижу такие.
        "Лицензия.
        Именем Межземного Союза
        Мистеру Мышкину 2042 года рождения, место рождения г. Москва - 1 (Земля)
        Позволено убить
        Николева Андрея, 2070 года рождения, место рождения - Москва -2 (Луна)".
        Стандартная процедура. Он законно воспользуется своим правом. Как миллионы людей. Почему же он нервничает? Словно с его лицензией что-то не так... Но я-то знаю, с ней все в порядке. Его очередь, все законно.
        -Все верно, мистер Мышкин. Разрешите вас поздравить.
        -Благодарю.
        -Вы уже встречались со своим комиссаром?
        -Нет еще.
        -У вас есть возможность сделать это прямо сейчас. Мистер Безухов!
        -Добрый день, мистер Мышкин.
        -Здравствуйте.
        -Мистер Скуратов, могу я забрать у вас лицензию мистера Мышкина?
        -Разумеется.
        -Вы готовы, мистер Мышкин?
        -Да, комиссар.
        "Да, комиссар"! Какая готовность! И что только эти ублюдки находят в этом? Мразь, выблядки! И какого хрена меня постоянно назначают в первый отдел? А впрочем, какая разница. В других отделах такая же круговерть, как здесь... Прочитал бы начальник мои мысли, тут же пропер с работы. А я не хочу полететь с работы. Мне нужна работа.
        -Мистер Мышкин. Как вы знаете, вам предписан Андрей Николев, двенадцати лет, проживает с родителями по линии 2Ц. Место для реализации вашей потребности, - сквер у Октябрьского поля. Вы доедете туда с мальчиком на тролете. Да...
        -Замечательно, комиссар.
        Гнида дрожащая. С каким наслаждением врезал бы по этой гнилозубой роже! Почему такие все друг на друга похожи? Ртутные глазки за толстыми линзами очков, длинные белые пальцы, тонкие и подрагивающие. Недоноски поганые.
        -Я поднимусь, заберу мальчика и с ним спущусь к вам. Вы ждите на остановке тролета.
        -Замечательно, комиссар.
        Мразь.
        -Здравстуйте, мистер Глебов. Здравствуйте, мистер Николев. Я за Андреем.
        -Да, разумеется. Он собран.
        Мистер Глебов, мистер Николев... Пидары вонючие. Почему у детей, подлежащих лицензированию, родители - гомосеки? Хрен его знает.
        -Андрей, пойдешь с этим дяденькой.
        -Хорошо, папа.
        -Будь умницей.
        -Хорошо, папа.
        Пустой тролет подплыл к остановке. Двери бесшумно раскрылись. Мальчик лет двенадцати, белокурый и жизнерадостный, взбежал по ступенькам. Следом вошел сутулый мужчина в толстых очках. Двери закрылись и тролет поплыл в сторону Октябрьского поля.
        Работники Отдела Лицензий Сергей Годунов и Николай Костанжогло прибыли в сквер рано утром. Труп мальчика лежал под кустом сирени. Разрезанная чем-то острым заляпанная кровью одежда валялась неподалеку. Живот ребенка был косо вспорот, на шее - кривой глубокий надрез.
        Упаковав труп в целлофан, Годунов и Костанжогло понесли его к грузолету.
        Уже в крематории, глядя на сгорающий в печи труп, - плавились пластиковые волосы, пузырилась резиновая кожа, кое-где уже обнажился титановый каркас, - Костанжогло вдруг произнес:
        -Неужели, раньше они делали это с настоящими детьми?
        И тут же умолк под удивленным взглядом напарника.
        ИДЕТ ПО ПАЛУБЕ МАТРОС
        -Ребята, познакомьтесь.
        Шесть мальчишеских лиц, разных до пестроты, обратились к замершему у дверей невысокому светловолосому подростку и вожатой в зеленой форме детского лагеря "Вифлеемская звездочка".
        -Это Иван.
        Мальчик хотел сделать шаг вперед, но не решился, краска залила его тонкую шею, лицо осталось бледным.
        -Привет, Иван, - дружелюбно отозвался лежащий на высокой металлической кровати вихрастый паренек.
        Другие мальчики нестройно протянули: "Приве-ет".
        -Ну, знакомься, располагайся, - кивнула Ивану вожатая. - Вон твоя кровать и тумбочка.
        Поправила сбившуюся на лоб светлую прядь, погрозила пальцем одному из мальчишек и скрылась за дверью.
        Иван подошел к своей кровати, положил на нее сумку и стал доставать полотенце, зубную щетку, белье, плеер с наушниками, книжки, кеды. Шея его все еще оставалась красной.
        -Иван, ты откуда?
        Иван повернулся к спросившему, коренастому подростку со слегка оттопыренными ушами:
        -Из Смоленской области. А ты?
        -Я из НиНо, ну из Нижнего Новгорода. Меня Павел зовут.
        Мальчики потеряли интерес к новичку и вернулись к прерванным делам: книжкам, шахматам, болтовне.
        Иван разложил вещи в тумбочке и почувствовал себя неуютно: все ребята были чем-то заняты, играли, смеялись, а он сидел на кровати.
        За окном колыхались зеленые ветви, пела какая-то пичужка.
        Мальчики затеяли битву подушками: вопли, смех, летящие перья. Иван, завидуя, наблюдал, как они весело колошматят друг друга, но присоединиться к игре не решился. Устав от сражения, ребята, смеясь, разбрелись по кроватям, шумно дыша и переговариваясь.
        На ветви за окном легла багряная тень. Вечер.
        Электронные часы на стене высветили: 21. 00
        -Отбо-оой! - зычный голос донесся из-за двери. И тут же в палате погас свет. Мальчики стали укладываться.
        Иван снял шорты, укрылся пахнущим прачечной одеялом.
        В комнате стало тихо. Тикали часы. Дышали ребята. В открытую форточку доносился треск цикад.
        -Качай его!
        Иван проснулся, осоловелый со сна. Кровать ходила ходуном. Вскрикнул, увидев темные фигуры, нависшие над ним.
        -Вы чего?
        -Куда? - кто-то со смехом вдавил его в постель. - Добро пожаловать в "Звездочку"!
        Мальчики, гогоча, раскачивали кровать и выкрикивали.
        -Идет по палубе матрос.
        -А корабль-то тонет!
        -И наш матрос уже в воде!
        На лицо Ивану обрушилась подушка, кто-то надавил сверху. Мальчик задохнулся, задергался, но его крепко держали.
        -И наш матрос уже в воде!
        -Ребята, он не дышит!
        Павел рыдал в гробовой тишине, сидя на своей кровати, всматриваясь в темноту, туда, где, вытянувшись во весь рост, лежал Иван.
        -Что дела-аать?
        -Нужно вожатую звать, - сказал кто-то из мальчиков.
        Рыдания Павла стали громче.
        -Сашка, - взмолился он. - Пойди, дотронься до него, может...
        -Сам дотронься. Боюсь я.
        Иван откинул подушку с лица, шумно задышал.
        -Он живой, - крикнул ближайший мальчик.
        -Живой!
        -Живой.
        Иван сел на кровати. Павел подскочил:
        -Прости меня.
        -Да нормально все, - Иван кашлянул и засмеялся. - Я притворился трупаком. Надо мной в другом лагере уже так прикалывались.
        -Круто, чувак!
        -Ну ты даешь, Ванька!
        Ребята гудели, хлопали Ивана по плечам, а он блестел в темноте зубами, радуясь, что так быстро стал здесь своим.
        -Прости меня.
        -Да нормально.
        Мальчики разбрелись по кроватям и быстро заснули. Иван заснул.
        Павел долго ворочался, всхлипывал, шмыгал носом, но, наконец, сон сморил и его.
        Трещали цикады. Шевелилась занавеска. Скреблась в стекло ветка клена.
        АЛЕШКА
        Темно и муторно на душе у Алешки. Он поссорился с братом и тот ушел, хлопнув дверью.
        "Ничего, вернешься",- подумал Алешка и защелкнул щеколду за его спиной.
        Однако теперь, лежа на продавленном диване и уставившись в телевизор, Алешка тосковал. Он был уверен в своей правоте, знал, что брат понимает, что виноват сам и не идет домой из упрямства, желания что-то доказать.
        Часы пробили десять, и за окном потемнело.
        Началась любимая Алешкина юмористическая передача (которую брат, кстати, терпеть не мог), однако сейчас бодрый голос актера и смех в зале совсем не вязались с тем, что происходило в душе Алешки.
        Он выключил телевизор, швырнул пульт на диван.
        "Почему нельзя жить по - нормальному?" - с тоской подумал Алешка, и ему так больно стало, так обидно, что он едва не заревел.
        Часы безучастно загремели. Алешка лежал на диване, уткнувшись лицом в подушку, и слушал удары - ему казалось, что стучит прямо у него в голове. Двенадцать ударов...
        Алешка вскочил. Внутри у него дрожало сердце.
        -Ну где же ты? - спросил он плачущим голосом и подбежал к окну, увидел в черном стекле свое отражение, окаймленное пятнами света от фонарей и домов. Улица длинная, темная, петляла внизу и медленно, как во сне, по ней ехали машины.
        Алешка вспомнил увиденную недавно программу о криминале, в которой рассказывали про парней, проламывавших битой прохожим головы, и заметался по комнате.
        На лестничной клетке раздались шаги, Алешка замер.
        " Идет!" - вихрем пронеслось в голове. Захотелось лечь как ни в чем не бывало на диван и притвориться совершенно равнодушным.
        Но шаги стихли, звонок в дверь не прозвучал.
        "Зачем было спорить с этим дураком? Ну, вернись!"
        Прошло еще полчаса, и Алешка понял, что умрет, если останется в квартире еще хоть на секунду. Вскочил и быстро принялся одеваться - ему даже стало весело, Алешка засмеялся. Конечно, он найдет брата, тот наверняка у Кости. Костя! Дурак, он же у Кости! Зачем куда-то идти, ведь есть телефон. Ха! Спрятался у Кости! Ну, пусть, сейчас узнать - и можно лечь спать.
        Спать... Алешка почувствовал, что устал, слегка прикорнул головой на край дивана, глаза начали слипаться, но сердце, тревожное сердце, тут же разбудило его.
        К телефону подошел сам Костя.
        -Да? - голос заспанный, хриплый.
        -Слушай, Костя, Алешка у вас?
        -Нет,- удивился Костя,- А что, его нету?
        -Нет, ушел куда-то,- голос Алешки предательски дрогнул.
        -Здорово, - сиплым шепотом восхитился Костя.
        -Ну, его точно у вас нет?
        -Точно.
        Алешка медленно положил трубку. С чего он решил, что брат может быть у Кости? Он и днем-то у него всего пару раз был, а тут вдруг его пустят ночевать. Глупо!
        Алешка всхлипнул - звонить больше было не кому. Схватил шапку и, захлопнув дверь, побежал вниз по ступенькам.
        Широкая улица была темна, лишь изредка, устало моргая, мимо проносились глазастые машины. Алешка никогда не выходил из дому в столь поздний час, прохладный воздух проникал под куртку, заставляя его вздрагивать и ускорять шаг.
        "Куда иду?" - назойливо лезло в голову.
        Он спустился в подземный переход - широкий, освещенный желтыми лампами. Ни души. Кое-где на бетоне собрались лужицы, и Алешке почему-то подумалось, какая, должно быть, в этих лужицах холодная вода. Он быстро прошел через переход и вынырнул на другой стороне улицы.
        Прямо перед ним, украшенный разноцветными огнями, расселся магазин "Техника", где продавались газонокосилки, мопеды, автозапчасти и почему-то чебуреки. "Закрыто" - сказал Алешке магазин и отодвинул его от двери.
        Обессилив, Алешка присел на холодную ступеньку.
        "Буду здесь ночевать, - это решение показалось единственно возможным. - Пусть..."
        Что "пусть", Алешка додумать не успел, потому что мысль, яркая, как хвост лисицы, промелькнула в голове: " Так ведь он уже, наверно, дома!"
        Ну, конечно, он дома и в свою очередь волнуется за Алешку. Так и надо, пусть...
        Улица была неприветливо-пустынна, ступенька холодная, но Алешка не вставал, глядя на радужные переливы на асфальте. Только когда начал накрапывать въедливый дождь, он поднялся и быстро спустился по ступенькам в переход.
        -Гы! Сматри-ка!
        Сердце Алешки быстро забилось, точно собралось выскочить из груди, а во рту откуда-то возникла наждачная бумага: там, в конце перехода, прямо под желтым плафоном, стояли трое.
        Черные куртки, нелепые широкие штаны, в руках сигареты. Но особенно почему-то Алешку испугало то, что все трое были простоволосые, без шапок, и уши у них покраснели от холода.
        -Иди сюда!
        Алешка лихорадочно сообразил, что если попытается убежать, его тут же догонят. Что будет дальше, он не знал, боялся знать.
        -Иди сюда, не бзди!
        Алешка, словно подтягиваемый за веревочку, медленно пошел вперед по желтому тоннелю, чувствуя, как подкашиваются ноги.
        Тот, что звал его, был похож на обритую обезьяну - выпуклый лоб, уродливо оттопыренная нижняя губа, маленький тупой подбородок. Глаза его были пусты.
        Двух других Алешка сейчас не видел, они были тенями, призраками, на деле существовал лишь вот этот человек-обезьяна.
        -Ты это видел?
        Что-то чиркнуло Алешку по кончику носа, и перед его глазами вдруг возник длинный тонкий нож.
        -Макак, забейся,- засмеявшись, сказал один из призраков, и тут же перестал для Алешки быть призраком: белые волосы, широкий, похожий на грушу, нос, красные, как у девушки, губы,- Пошел отсюда!
        Всхлипывая, Алешка побежал вверх по ступенькам, ему вдогонку понесся хохот, отражающийся от стен тоннеля, и потому страшный, как в кино.
        Из носа что-то закапало, и Алешка испуганно схватился - цел ли? Нос был цел, но слезы, стекая по щекам, добрались до него.
        Дождь усилился, умыл Алешку, но душе легче не стало. В подъезде было темно, от сквозняка похлопывала дверь, из почтовых ящиков торчали не взятые жильцами рекламные листки.
        Поднимаясь по лестнице, он вдруг в тишине услышал хохот, похожий на тот, в переходе. Хохот шел из дверей его квартиры...
        Но деваться было некуда и Алешка, решительно толкнув дверь, вошел. Брат лежал на диване и не повернул голову. Перед ним в телевизоре хохотало отвратительное существо - шло кино.
        Алешка молча прошел в свою комнату, не раздеваясь упал на кровать и довольно долго лежал совершенно неподвижно, потом вдруг плечи его тихонько затряслись и, пошарив рукой по постели, он накрылся с головой углом одеяла.
        ВАЛУИ
        У моего отца странное хобби для военного человека - он страстный грибник. Наверное, бравому морскому офицеру, хоть и в отставке, каковым является мой отец, больше пристало, например, коллекционировать кортики, или вставлять непостижимым образом в бутылки макеты кораблей, или, на худой конец, собирать марки. Но вы бы послушали, как он рассказывает обо всех этих волнушках, свинушках, подосиновиках и боровиках, как мягко и даже нежно он произносит эти названия, и как при этом светятся его слегка прищуренные от соленого морского ветра глаза. Этот огромный, веселый и очень смелый человек совершенно точно считает грибы если не мыслящими, то, во всяком случае, живыми существами. Может быть, поэтому отец ест грибы редко, и все больше под водку.
        Я не грибник, и в лесу бываю редко, но память о тех удивительных тихих охотах, на которые меня, мальчишку, брал отец, останется со мной до конца. Даже о той, на которой я впервые понял, что папа - не всесильное бесстрашное существо, а простой человек.
        Мне было лет пять, а может быть, семь, и лес, без всяких оговорок, был для меня тем самым, в котором живет Баба Яга, бродит Леший, а где-то над озерцом плачет Аленушка. И что с того, что кое-где встречались кострища с разбросанным вокруг мусором - детское воображение не замечало их.
        Мы шли неподалеку от опушки леса. Отец в своей соломенной широкополой шляпе, высоких сапогах, с корзиной и суковатой палкой в руках был похож на сказочного богатыря.
        Я бежал впереди, заглядывая под каждый кустик. Мне хотелось скорее найти грибы и посмотреть, как обрадуется отец. И вот я выскочил на небольшую полянку, заросшую высокой травой, и обомлел:
        -Папа! Грибы! Грибы! Грибы!
        Вся полянка была сплошь усеяна огромными грибами с красивыми коричневыми шляпами и толстыми мясистыми ножками. Словно рать на поле брани, они стояли плечом к плечу и мужественно глядели на меня.
        - Володька, ведь это валуи,- смеясь, сказал отец, и подковырнул один гриб палкой. Тот заскрипел, но с места не сдвинулся.
        -Кто?- удивился я.
        -Валуи. Они горькие, как касторка.
        Для меня это был аргумент и железный приговор валуям - я-то любил съедобные грибы.
        -Красавцы,- улыбнувшись, сказал отец, и мы пошли дальше. Я, слегка обескураженный, не забегал больше вперед.
        Пели птицы, и в воздухе разливалась сладость. Я срывал пахучие цветы и старался высосать мед, но меда в них не было.
        Валуи теперь встречались часто, я поддавал их ногами, как футбольные мячи.
        Вдруг из-за деревьев раздались те слова, которые мне почему-то всегда было стыдно слышать, и на поляну вышли двое. Разбойники - в майках, на руках надписи и рисунки, а в глазах словно поселились чертики из книжки.
        -Дай закурить,- хрипло сказал один из разбойников, тот, у которого чертики были побольше.
        -Не курю,- глухо ответил отец.
        - А что ж так?
        -Не курю я, ребята,- повторил отец, как-то странно посмотрев на меня.
        - А мы видели грибы,- вспомнил тот, у которого чертики в глазах были поменьше.- Тут, неподалеку. Пойдем, покажем.
        - Ну что вы, парни, не стоит. Мы как- нибудь сами.
        - Да здесь два шага всего!
        Отец пожал плечами, и мы пошли следом за разбойниками.
        -Вот!
        Это были валуи.
        Разбойник, у которого в глазах были маленькие чертики, принялся резво наполнять нашу корзину валуями, выдирая их из земли прямо с черными корешками, и я с изумлением увидел, как отец наклонился и тоже стал срезать валуи своим особенным самодельным ножичком.
        -Вот и все,- сказал отец, с улыбкой приподнимая корзинку.- У, и не унесем. Спасибо, вам, ребятки!
        Он пожал разбойникам руки и те ушли, растворились в лесу, словно их и не было никогда.
        Отец поставил корзинку и, прислонившись к дереву, задумался. По его лицу бежали влажные капельки пота.
        - Ну что, Володя, пойдем потихоньку,- встрепенулся отец, когда я уже собирался поторопить его. Он поднял корзину и вытряхнул валуи в траву.
        -Папа, они на большую дорогу пошли?
        -Что?
        -Но ведь это были разбойники?
        Отец не ответил, лишь улыбнулся, но совсем не весело.
        Мы подходили к дому, когда сумерки уже влили в воздух прохладу, я нес букет полевых цветов, а в руках у отца была пустая корзинка.
        СМЫСЛ ЕГО УЛЫБКИ
        В Т... мне случилось поработать в так называемой "комиссии по конкурсу" при областной администрации.
        Конкурс был, если можно так выразиться, творческим, а потому интересным для меня, и я почти не замечал зноя, придавившего провинциальный Т... в то лето. Комиссия состояла из меня, окончившего три курса мехмата П....ского университета, да Сашки Войлокова, окончившего архитектурный институт в Москве.
        Мы должны были к августу выбрать макет будущего памятника писателю Щедрину, весьма чтимому в интеллигентных кругах Т...
        Август был на носу, а претендентов пока было двое - местный скульптор Нигольшин и московский корифей Цхилеули. Гипсовый макет Цхилеули, кстати, уже стоял в нашем с Сашкой кабинете - его только сегодня привезли на машине.
        Это была массивная грозная работа.
        Для меня было очевидно, что Цхилеули отнесся к провинциальному конкурсу спустя рукава: Щедрин в его исполнении оказался похожим на гоголевского персонажа Собакевича, с такими же "необработанными" чертами лица и бессмысленными глазами.
        А ведь мы выбирали памятник для центральной площади Т... , и лично мне хотелось, чтобы он был хорошим.
        -Саш, поехали к Нигольшину,- предложил я.
        Войлоков допил кофе и поставил чашку на стол.
        -В Архипово? Уволь...
        Он лениво потянулся, кряхтя, и достал сигареты. Закурил, стряхивая пепел прямо в чашку, из которой только что пил.
        А ведь и в самом деле Нигольшин живет в Архипово - далеко... Я представил раскаленный от зноя тряский автобус, удушливо-тоскливые разговоры старух, но, посмотрев на беспомощный макет Цхилеули, которому, я почему-то не сомневался, место разве на детской площадке, взял свой портфель из черной потрескавшейся кожи и вышел из кабинета.
        Сашка недоуменно хмыкнул мне вслед.
        Пока деревенский автобус ехал по улицам Т..., окруженный новыми или не очень иномарками, то, горбатый и шершавый, казался сам себе динозавром и, чувствуя свою устарелость, жался к обочине, боясь выпустить из недр столб едкого дыма.
        Но когда, словно прекрасная книжка, распахнулись поля, автобус радостно задрожал, пукнул и поехал быстрее, подняв пыльную тучу.
        Несколько старух с широкими корзинами у ног громко обсуждали сегодняшний день на рынке - кому что удалось продать. Продать, похоже, удалось немного, и они сердились, ругали городских.
        Солнце светило, но было уныло,-
        Вспомнился стишок. Кто же его сочинил?
        -Эй, там,- шофер повернул небритое лицо.- Кто до Архипова?
        Оказалось, я один. Пройдя мимо старух, я вылез из благодушно растворенной пасти автобуса.
        Бугор зарос луговыми цветами и - почему-то стало досадно - я не знал их названий. Слева начиналась березовая роща, солнечная, как на картине Куинджи.
        Архипово лежало внизу - серые крыши с торчащими кое-где антеннами.
        Когда я подходил к первому в деревне дому, из-за забора залаяла мохнатая собачонка - рыжая и тощая. Вышла женщина, чем-то неуловимо похожая на свою собаку.
        -Скажите, где здесь скульптор Нигольшин живет?
        Женщина с удивлением посмотрела:
        -Алкаш он, а не скульптор! Вон, третий дом!
        Слегка обескураженный, я подошел к указанному дому, если эту полуразвалившуюся, обросшую лопухами и крапивой, халупу можно было назвать домом.
        -Хозяин! - крикнул я и вошел в калитку.
        Тропинка была еле видна из-под разросшихся сорняков и сплошь усыпана перезрелыми сливами, склизко запевшими под ногами.
        -Да? Кто там?
        Робкий и даже застенчивый голос.
        -Вы Нигольшин?
        -Я, заходите.
        Рыжая соседка, похоже, сказала правду. Я с моим невеликим жизненным опытом уже научился безошибочно определять испитых людей: слегка подрагивающая нижняя губа, ненормально розовая и ровная кожа, но главное - слезящиеся, блеклые глаза.
        Нигольшин был именно такой. Хотя одет чисто, даже, пожалуй, прилично - голубая рубашка и черные фланелевые брюки.
        -Я только что из магазина,- сказал он, точно извиняясь.
        На вид ему было не больше сорока. Лицо широкое, добродушное, нос маленький, и ни следа растительности на щеках. Добавить бы ему килограмм сорок массы тела, и был бы вылитый Обломов.
        -Андрей Сидоркин, я из комиссии по памятнику.
        -Илья,- слегка икнув, ответил он.- Присаживайтесь.
        Да его и зовут, как Обломова! Я присел на шаткий стул, обитый войлоком, таким грязным, что мне показалось, будто я прилип к этому стулу и теперь вовек не сойду с места.
        -Это ведь вы прислали заявку?
        -Учитель наш, Иван Антоныч, - чудак человек,- буркнул он и вышел во двор.
        Изнутри халупа была еще тоскливей, нежели снаружи - закопченные бревна и потолок, пол с выщербленными досками, вдоль стен - караул из пустых бутылок. Мебель - три стула, стол, накрытый клеенкой, буфет, все тяжелое, грязное, заставляющее думать о крысах и тараканах.
        Красивым в этом доме был только стоящий посреди стола в невысокой вазе букет из тех самых луговых цветов, названий которых я не знал.
        Вернулся Нигольшин с извиняющимся выражением на лице положил передо мной несколько слив с тропинки и, вежливо протиснувшись мимо меня к буфету, достал два стакана. Один поставил передо мной. Сел. Откуда-то, прямо как у фокусника, появилась бутылка водки.
        -Нет, что вы, я не могу,- испугался я, и рука Нигольшина замерла над моим стаканом.- При исполнении...
        "При исполнении" - прямо как шишка какая-нибудь.
        Нигольшин не настаивал, а сам, все с тем же извиняющимся выражением, "дернул" наполненный до краев стакан.
        Посидел пару секунд зажмурившись, по лицу его пробежали нервические молнии, потом взял сливу и отправил в рот. Косточку аккуратно положил на краешек стола.
        -Так вы говорите, из города?
        -Да, приехал посмотреть вашу работу.
        -Посмотрим, - кивнул Нигольшин, уже пьянея - ему, похоже, немного было надо. Налил еще, выпил. Видно, он давно привык пьянствовать в одиночку, но мое присутствие, кажется, не напрягало его.
        -Ты думаешь, мне легко? - заговорил он, пошлепав губами, и ни с того ни с сего переходя на "ты". - Нет, брат, мне тяжело.
        Я не нашел, что ответить, и он продолжал.
        -Я, понимаешь, потерялся. Понимаешь? Я ничего не знаю, ничего не понимаю, ничего не хочу! Кто мне поможет? Искусство поможет? Литература?
        Нигольшин хрипло рассмеялся, больше не притрагиваясь к бутылке и глядя на меня горящими глазами. Сумасшедший?
        -Почему я, больной, ослабевший, вынужден докапываться до лечебной истины через тернии, а? Почему нельзя просто помочь, просто помочь? А, Андрей?
        Я удивился - он, оказывается, запомнил мое имя.
        -Не знаю,- я поднялся.- Мне, наверно, пора.
        Нигольшин посмотрел на меня с грустью и вздохнул:
        -Погоди! Пойдем Евграфыча смотреть.
        "Какой там Евграфыч у алкаша?" - с раздражением подумал я, но все-таки задержался.
        Илья быстро выпил еще с треть стакана, закусил сливой:
        -Пошли.
        Он привел меня к прислоненному к дому сараю, отпер шаткую дверь, сколоченную из горбылей.
        -Заходи, Андрей,- позвал Илья и включил в сарае свет.
        Здесь был беспорядок, валялись мастерки, какие-то палочки, банки, в углу - горка белой глины. Посреди сарая, накрытый разрезанным мешком из-под картошки, очевидно, памятник. Я не ждал от него ничего хорошего, но, когда Нигольшин откинул мешковину, на меня глянул своими выпученными от страшной боли за мучимую и мучащую Россию, Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин. Этот взгляд пробил меня насквозь, как пуля меткого охотника пробивает куропатку. Это был взгляд пророка, взгляд гения, взгляд человека, затененный страданием, освещенный надеждой.
        На губах писателя, в самом краешке рта, поселилась улыбка, почти усмешка, - ее смысла я уловить не смог, просто знал - она должна быть.
        С радостной дрожью я повернулся к Нигольшину. Он равнодушно смотрел на меня, слегка склонив голову.
        -Илья, это... Это-чудо! Вы победитель, Илья!
        Нигольшин виновато улыбнулся и накрыл Щедрина мешковиной.
        -Это потрясающий памятник, - не мог успокоиться я.
        Мы уже стояли во дворе. Сливы гулко падали на крышу.
        -Спасибо,- проговорил он и, как мне показалось, тоскливо, посмотрел на дверь своего дома.
        -До свиданья! - спохватился я.- Ждите завтра машину.
        Я горячо пожал его мягкую руку и быстро пошел по сливам к калитке.
        Автобус возвращался назад пустой. Тот же самый водитель взял деньги за проезд, но билет не дал.
        Замелькали темнеющие поля, и за ними мне все мерещилась странная полу - улыбка Щедрина. Нет, он что-то знал про нас, нынешних!
        Бабка, у которой я снимал комнату в Т... , пожурила за поздний приход и, вздыхая, стала разогревать тушеную картошку. Ужиная, я рассказал ей про Архипово, Нигольшина с его памятником, но она не знала кто такой Щедрин, а вспомнила только, что с год назад в Архипове зверски убили двух городских парней.
        Можно представить, каким жалким показался мне наутро Щедрин Цхилеули.
        -Готовься на свалку, брат,- сказал я ему и похлопал по холодной щеке.
        Пришел Войлоков, как всегда, сонный, растрепанный. Сел к столу, быстро перебрал какие-то бумажки, но работы не нашел, потому закурил, глядя в потолок.
        Я, не в силах сдерживать восторга, рассказал ему про вчерашнюю поездку.
        -Короче, надо посылать машину.
        Сашка как-то странно посмотрел на меня и вдруг расхохотался, откинувшись на спинку стула. Недоумевая, я глядел на его гнилые коренные зубы.
        -Какой ты младень, Андрон!
        -Ты чего? - раздражение начало ворочаться во мне.
        -Пойми, нет никакого конкурса,- проговорил Войлоков, утирая выступившие на глаза слезы и стряхивая пепел с сигареты в миску, в которой обыкновенно заваривал "Доширак",- Мы тут с тобой штаны просиживаем для виду, так, типа - был конкурс, конкуренция... В газете напишут... А на деле - был заказ, понимаешь, за-каз! Вот он.
        Он кивнул на поделку Цхилеули.
        -Кому, на хрен, нужен твой Нигольшин? Цхилеули - звезда, его памятники по всей стране стоят!
        Я перестал слушать Сашкину болтовню и подошел к окну. Провинциальный Т... жил: сновали мальчишки, медленно ехали машины, торговки цветами уныло зазывали редких прохожих, мучимые зноем, прятались под деревьями бродячие псы.
        Только сейчас - и хорошо, что все-таки это случилось - я понял смысл улыбки Щедрина.