Черная богиня Константин Вронский
        # Африканское Эльдорадо, легендарная страна, будто бы существовавшая в Нубии, давно манила Павла Савельева - горного спасателя.
        Эту страну создали черные фараоны - поборники истины, порядка и закона. Они остановили разорение Египта, покончили с разбойными нападениями ассирийцев. Они построили великолепную столицу, свою собственную Долину Царей, великое кладбище фараонов в Мерое - далеко-далеко от всего мира. Сюда никто не мог добраться. Никто.
        А Павел Савельев решил добраться.
        Что ждет его в бескрайних желтых песках, в далеких веках, в мифической золотой стране на самом краю мира?..
        Константин Вронский
        Черная богиня
        ПРОЛОГ

«Когда великий фараон Рамзес II умер в 1224 году до нашей эры в 90-летнем возрасте, началась эпоха заката Египетского царства и в то же время эпоха расцвета земель Куша. Кончилась золотая эра Древнего Египта. Затронные интриги ослабляли фараонов, превращая их в бесполезных роботов власти. Государство привыкало жить в состоянии кризиса, оно агонизировало. К власти рвались цари-жрецы.
        А куши были независимы, смелы, решительны и напористы. Тут-то и произошло нечто немыслимое, нечто невероятное: кушитский властитель Кашта вторгся в 750 году до Рождества Христова в земли Верхнего Египта, провозгласил себя фараоном, без ложной скромности назвав себя властителем Верхнего и Нижнего Египта. Его сын Пия, нежный, глубоко верующий властитель, свято почитавший древних богов, совсем не нежно покорил Мемфис. Отныне нубийский князь носил корону Египта и Куша, повсюду объявляя себя потомком своих далеких и знаменитых предшественников, великих завоевателей и реформаторов Тутмоса III и Рамзеса II.
        Целых сто лет правили черные фараоны гигантской империей, границы которой простирались до Хартума и Средиземного моря. Они стали двадцать пятой династией царей египетских. Они покончили с разбойными нападениями ассирийцев. Они боролись с разорением египетским, они победили хаос, они, черные фараоны, были поборниками маат - истины, порядка и закона.
        Черные фараоны вернутся в свою родную землю, построят себе великолепную столицу, свою собственную Долину Царей, великое кладбище фараонов в Мерое - далеко-далеко от всего мира. Сюда никто не мог добраться - ни египтяне, ни ассирийцы. Никто.
        Нубия, земли Куша, стали легендой, превратились не без помощи греков и римлян в африканское Эльдорадо, мифическую золотую страну на самом краю мира. И кому какое дело, что традиционно эти земли считались проклятой землей проклятого бога Сета».
        Павел Савельев дописал последнее предложение, поставил точку, сохранил файл на жестком диске и с наслаждением отодвинул ноутбук в сторону. Все, хватит на сегодня!
        Младшая дочурка вечно занятой добычей денег соседки по коммуналке с интересом смотрела на манипуляции Павла с клавиатурой:
        - Дядя Паша, а зачем ты в Африку собрался? - наконец спросила она.

«Дядя Паша» весело улыбнулся:
        - Не просто в Африку, а в самую-самую Африку. Золото древней царицы искать!
        - Дядя Паша, зачем тебе золото? - в синих-пресиних глазенках девчонки светилось неподдельное изумление. - Ты ведь раньше в Тарктиду, в Гере… Геренладию все ездил. Ты ведь там снег искал, ледышечки, людей там спасал, эмчеэсил… Зачем тебе золото, дядь Паш?
…Засуха иссушала поля и изнуряла людское терпение. Оно растрескивалось, как умирающая земля. Люди уже несколько дней собирались на площади у ворот царского дворца, требуя от царицы-богини и жрецов помощи в страшном бедствии. Но как заставить бога дождя пролиться с небес благословенной влагой, прекратить заразу голодной смерти, крадущейся в родной город, или помешать финикам падать с деревьев? Кто может бороться против бедствия, ниспосланного свыше?
        Верховный жрец бессильно разводил руками, стараясь успокоить расходившийся народ. Град камней неприятен, страшен, а дикие крики способны вселять ужас в сердца самых бесстрашных.
        И вдруг рев толпы разом затих. Вместо проклятий, угроз и брани теперь раздались восторженные крики.
        - Да здравствует мудрец! Помоги нам, спаси! Ты знаешь, тебе открыто все тайное. Тебе известна мудрость древних, заступись же за нас!
        В чистой полотняной одежде, верхом на прекрасном белом осле ехал Тааб-Горус, давний воспитатель брата царицы-богини Раненсета. Всегда ненавидевший старика народ сегодня почтительно и даже пугливо расступался перед ним. Любовь народная - презабавная штука…
        - Веди меня к царице, верховный жрец! - важно приказал Тааб.
        Толпа по-прежнему гудела на площади перед храмом, словно громадный пчелиный рой. И верховный жрец скрепя сердце вынужден был подчиниться…
        Царица-богиня встала при появлении Тааба-Горуса и поклонилась древнему магу. Он спокойно принял ее приветствие, как нечто само собой разумеющееся и подобающее.
        - В твоем городе готовятся к смерти, - проскрипел старик.
        Царица возмущенно вскинула голову, а верховный жрец пришел ей на помощь:
        - Ты сам знаешь, Тааб, что нами было сделано все возможное. Но небо и боги остались глухими к нашим мольбам, они не только не помогли нам в беде, но готовы послать еще более тяжкие испытания.
        - Я всю жизнь посвящал изучению мудрости древних, - Тааб отмахнулся от жреца, как от надоедливой мухи. - У меня есть ключ к их письменам и тайнам.
        - Не сомневаюсь, - усмехнулся одними губами верховный жрец.
        Тааб-Горус рванулся к царице, протягивая обветшавшие свитки.
        - Взгляни, богиня, взгляни на эти древние свитки! В них описаны чудеса, происходившие в прежние времена в нашем благословенном государстве. Тогда люди легко прибегали к известному нам магическому средству.
        Царица своей неподвижностью больше напоминала золотую статую. Тааб-Горус скромно поклонился.
        - Вспомни, о богиня, что великая милость приобретается только великими дарами. Древние знали это, и когда бог дождя, от щедрости которого зависит благосостояние страны, медлил, они приносили ему в жертву то, что считали самым драгоценным - человеческую жизнь.
        Великий жрец насмешливо рассмеялся.
        - Тааб, ты не в себе: мы уже приносили богу дождя такой дар. Ты ж и приносил, забыл, что ли?! Толку пока что не видно, дорогой мудрец.
        Горус скривил темные от старости губы:
        - Можешь быть спокоен. И не трепещи за дочерей, сестер, сынов и братьев нашего народа! Еще в древности завет черных фараонов строго запрещал приносить в жертву природных детей Мерое, заменяя их чужестранцами, служившими иным богам.
        Царица и жрец беспокойно переглянулись: мудрец и маг предлагал нечто немыслимое, немыслимо опасное!
        - Слушай внимательно мои слова, царица: великий бог дождя требует своего дара. У тебя нет иного выхода… - и глаза Тааба-Горуса сверкнули гневом.
        Царица грустно склонила голову:
        - У нас нет иного выхода.
        Верховный жрец насмешливо развел руками:
        - У нас нет иного выхода. Слава мудрому Горусу! Тааб вскинул голову и прошипел:
        - Твоя ирония неуместна, жрец! Ты предлагаешь сложить руки и ломать их до крови с отчаяния, пока голодная смерть не погубит всех вас до единого человека?! - тонкий и визгливый голос старика словно ударил по жрецу. - Народ умирает! Город гибнет. Солнечный зной сушит поля и сады. Покажи нам иной путь к спасению!
        Верховный жрец отвернулся и вышел прочь из тронного зала. Золотая царица глухо произнесла:
        - Да свершится воля твоя, Тааб.
        Старик поклонился. «Мы добьемся своего, принц мой Раненсет, ученик мой. Они принесут в жертву чужеземцев, и генерал Симо Кхали будет вынужден силой сместить их. Дорога к власти будет открыта для тебя, о Раненсет… Да свершится воля моя».
        Глава 1
        ЗАТЕРЯННЫЕ В ПЕСКЕ

…Они блуждали по пустыне уже несколько суток, беспомощные, маленькие, жалкие в этом дьявольском замкнутом круге. Они сами нарезали круги, круг за кругом, круг за кругом в самом пекле геенны огненной под названием пустыня Сахара. И ничто не помогало: ни крики, ни тычки в черную спину их водителя Нага Мибубу… Маленький абориген не выпускал руль из цепких черных рук, гнал на бешеной скорости в никуда, громко распевая песни и смеясь. Ему было хорошо.
        Три дня назад им тоже было хорошо. Тогда они выехали из лагеря экстремального туризма в Абу Хамеде, чтобы поснимать пустыню и дикое зверье на воле: четыре искателя приключений, некто, вроде гида и переводчика по совместительству, и чернокожий водитель Мибубу. «Лэндровер», взятый ими в Абу Хамеде в аренду, был размалеван бело-черными полосами, как зебра, и Ванечка Ларин с усмешкой сказал тогда:
        - Теперь нам только и остается, что хвостом мух цеце с ляшек отгонять…
        Все сразу представили себе зебру, отчаянно шлепающую себя по бокам хвостом, и дружно рассмеялись. Хотя какие в Судане зебры?
        В самом радужном настроении они отчалили из лагеря, нащелкали за три дня кучу самых классных фоток - вот родственнички потом потаращатся!
        И тут на тебе! Все началось с того, что их гид, англичанин Брет Филиппс, родившийся в Судане, светловолосый, тощий наследник памяти туманного Альбиона, внезапно - и откуда только навеяло? - свалился с приступом малярии. Но и это еще не беда, да только как-то очень некстати выяснилось, что Нага Мибубу тайный, но отчаянный алкоголик, священнодействующий над бутылкой джина на каждой остановке. Неразбавленный, дьявольски крепкий джин Мибубу пил, как другие пьют воду или чай с лимоном.
        И вот теперь, на четвертый день их «сафари», когда Филиппс без сознания лежал в машине на куче одеял, Мибубу окончательно вышел из-под контроля. Он выцарапал из тайника сумку с бутылками, рассовал несколько пузырьков по бесчисленным карманам куртки цвета заношенного хаки и показал «рашэн туристо», какой африканец не любит быстрой езды.
        - Мы должны возвращаться! - выдохнул Савельев. Павел был спасатель, фельдшер, так что кое-что понимал в болячках, а поэтому страшно переживал за англичанина-переводчика. - Две таблетки хинина, которые я ему дал, кажется, вообще не помогают. Наверное, он раньше принимал что-нибудь покрепче. Нам нужно возвращаться, ребята, иначе парень ласты-то откинет.
        - Но как? Как возвращаться-то? - Вероника Розова, археолог с детства (это она выкопала бездонные шурфы на огороде бабушки в семилетнем возрасте), молоденькая, спортивная девушка в тесно облегающих стройные ножки джинсах и изящных полусапожках, с выразительной гримаской кивнула на распевающего песни водителя за рулем. - Вы ему это скажите!
        - Нам нужно заставить его ехать в лагерь!
        - Да ладно тебе, Пашка! - Алик Шелученко, московский бактериолог, горестно всплеснул руками. - Только без насилия! Мы же все-таки гости этой страны. Нас же за то, что мы его заставим…
        - Ну и что? Мы за билеты на самолет и визы зря, что ли, денежку платили? - возмутился Ванька Ларин. Его шуточки не могло притормозить даже полное окосение Мибубу. - Давай, Пашка, вмажь этому пьеру нарциссу…
        Как будто понимая по-русски, Мибубу с восторгом газанул и рванул машину к далеким горам. «Лэндровер» взревел по-человечьи, пассажиры вцепились кто во что успел, лишь бы удержаться. Лежавшего без сознания Филиппса мотало из стороны в сторону. Теперь Мибубу гнал по прямой, к легендарным Лунным горам, на вершинах которых в сказках жили боги Африки.
        - Может, доберемся с грехом пополам до Атбары, - пробормотал Савельев, с трудом удерживая на коленях карту. - Господи, загнется ведь парень, он уже и так тапки ангелам вовсю нюхает, - Павел наклонился к Филиппсу. Англичанин весь покрылся холодным липким потом, дыхание со страшным хрипом рвалось из широко раскрытого рта. - Я ему дал уже десять таблеток хинина, а толку - ноль на палочке. Жрет лекарства, как конфеты…
        Неумолимо приближался вечер. Небо посерело, как от неизлечимой болезни, и даже золотые искры из-под копыт великолепной колесницы Ра, убегавшей в ночь, не красили его сейчас: кровь небесная утекала в бесконечность.
        - Может, этот черт пьяный уснет? - устало-пугливо пробормотал Шелученко. - Негры не очень-то любят кататься по ночам в пустыне…
        Вероника помогала Павлу в безнадежной возне с Филиппсом. Она смочила водой из фляги полотенце и положила на лоб больному.
        - Бабушкино лекарство, - улыбнулась она жалобно, словно просила у Савельева за что-то прощения. - Может, ему полегчает?
        - Боюсь, что при таком приступе малярии ваше бабушкино лекарство поможет не больше, чем дедушкино «Отче наш».
        Внезапно машину сильно мотнуло, Вероника вскрикнула, больно ударившись головой. Нага Мибубу резко затормозил. Глянул на своих пассажиров с широкой, разудалой улыбкой, а потом выкрикнул по-английски:
        - Стопа машина! Моя отдыхать! Вечер! Палатка ставить!
        Потом повесил на шею, словно амулет на шнурке, ключ от зажигания и выполз из машины.
        Савельев хотел поддержать его, но не успел подхватить, Мибубу рухнул на землю как подкошенный.
        - Возвращаться! - на таком же, как у негра, ломаном английском выкрикнул Павел. - Домой надо! Мибубу! Мистер Филиппс - плохо, очень плохо! Понимаешь? Плохо!
        - Вечер! - Мибубу ткнул пальцем в быстро темнеющее небо. - Палатка ставить! Все! - он улегся на спину. - Здесь лагерь! - пьяно прорычал водитель. - Здесь хороший лагерь! Ночью моя не поедет.
        - Вот видите… - чему-то обрадовался Алик Шелученко. - Я же читал, что ночью негры не катаются по пустыне.
        Савельев пнул ногой колесо «лэндровера».
        - И очень хорошо! Мы сами, без него поедем.
        - Без Мибубу? Ты хочешь оставить его здесь?
        - А что, по-вашему, Филиппс подыхать должен? И зло глянул на товарищей. На кон был брошен человек против человека, надежда против насилия… Все отводили глаза и ни один из них не решался взять на себя ответственность.
        - Ну, хорошо! - мотнул головой Павел. - Хорошо! Мы переночуем здесь. Хотя знайте, мистер Филиппс очень плох. У него температура 41,4. Я только что померил. Если что-нибудь случится…
        - Да заткните вы глотку этому шоколадному зайцу! - взвыл Ларин. Мибубу валялся в песке и пел.
        - Давайте хоть палатку поставим, - Вероника вскинула голову к небу. - И так уже почти ничего не видно.
        С палаткой провозились около часа. Потом собрали колючки, разожгли огонь, кое-как согрели воду, растворили в кружках кубики «Кнорр». Шелученко подсел к метавшемуся в машине Филиппсу и тоскливо глянул на Павла, пытавшегося напоить англичанина водой, в которой он растворил несколько таблеток хинина.
        - Я еще никогда не видел, как умирает человек, - признался заинтересованный научным аспектом чужой агонии Алик. - А он точно может умереть? Честно говоря, я не хотел ехать в эту турпоездку… но Ларин, он… так просил, что я, дурак, согласился поехать в Судан. И вот что из этого вышло! Слушай, а он действительно умирает?
        - Если он продержится ночь, есть неплохой шанс выжить, - Савельев поправил свернутое под головой Филиппса одеяло. - Все! С завтрашнего дня я здесь командую. Да и Мибубу, хочется верить, протрезвеет хоть немного. Мне даже жаль его, потому что я ему такой геноцид устрою!
        Он выбрался из машины, подошел к костру, молча взял кружку с бульоном, напряженно вслушиваясь в многоголосое пение ночной пустыни. Где-то неподалеку раздавался вой гиен. Жирные мухи монотонно гудели в палатке.
        Нага Мибубу привалился к бамперу «лэндровера» и громко храпел. И вот ведь странно, чертовы мухи не кусали его - возможно, от него так разило джином, что мухам негр казался чем-то абсолютно не аппетитным.
        - Все это напоминает мне карнавал в Венеции, - хмыкнул Ларин. - Меня туда друзья три года назад пригласили, так вот хозяин дома Котька, он из русских, под негра вырядился. «С Новым годом, пошел на фиг» и все такое. А потом напился до чертиков да с лестницы скатился…
        И Ваня залился визгливым смехом.
        - Слушай, Ванька, что еще должно произойти, чтобы ты завязал со своими дурацкими шуточками? - сердито спросил Павел. - Кстати, у меня предложение: каждый из нас должен часа по два дежурить около бедняги Филиппса. А если ему станет хуже, будите меня.
        - Я ему опять холодный компресс сделаю, - вызвалась Розова. - Даже если он и не очень помогает… я хочу, я должна что-то предпринять! Не сидеть же вот так, уставившись в одну точку… Эх, Пашка, и почему у тебя никаких лекарств с собой нет…
        - от бессильной досады Вероника даже перешла с Савельевым на «ты». И это она, доцент и проректор учебной части в каком-то небольшом институте!
        - Кто ж знал, Ника… Мы же просто покататься хотели, до нас ребята из лагеря уже раз сто вот так ездили. Завтра я сам дорогу в лагерь искать буду. Находил в России-матушке по снегу, так и здесь найду, по песку, - криво усмехнулся Павел.
        - Лучше уж по карте дорогу искать! - Вероника, не отрываясь, смотрела в ночь. Эта темнота казалась ей живым существом, и притом крайне опасным.
        - Если бы карты правду говорили, - вздохнул Павел. - И если бы Филиппс продержался до утра…
…Мерое уже во времена двадцать пятой династии, в эру черных фараонов, была царской резиденцией. Но только после ухода из Египта кушиты вспомнили о своих собственных африканских корнях. Почему я сейчас заговорил об этом? Дело в том, что в полном соответствии с традициями африканского матриархата женщины стояли во главе царства и племени. Их звали кандаками. На барельефах в Мерое и Наге этих прекрасных леди изображали крупными тетками с широкими бедрами, лихо уничтожающими своих врагов подозрительно мужского пола. Мотив в общем-то известный, только вот в Египте безжалостными героями изображались фараоны-мужчины.
        Как известно, Клеопатра проиграла битву с Римом. А вот с черными царицами императору Октавиану Августу пришлось изрядно повозиться. В 24 году до нашей эры мероиты здорово досаждали римским цезарям, как когда-то три тысячелетия до того не давали покоя египетским фараонам. Император Август даже послал против грозной черной царицы Мерое, всемогущей «одноглазой кандака», отряд карателей. Но правящая царица Мерое договорилась с цезарем об очень выгодных условиях перемирия и приказала по такому случаю воздвигнуть триумфальный храм солнца в Мерое. Прекрасную воительницу и талантливого дипломата женского пола звали то ли Аманисхахето, то ли Аманирерас.
        Античное царство Судана сегодня находится в тени блестяще исследованного Древнего Египта. О том, что кушитские цари, черные фараоны, в восьмом и седьмом веках до Рождества Христова правили гигантской империей от Мерое до Мемфиса, от восточных границ Сахары до Красного моря, сегодня известно только кучке специалистов-египтологов.
        Царство Мерое кануло в Лету, так и ненайденное и позабытое. Осталось только слабое дуновение тайны…
…Павел Савельев закрыл блокнот и спрятал вместе с ручкой в задний карман брюк. Он отдал дань своему пристрастию к черным фараонам: поехал в Судан вместе с друзьями на поиски африканского Эльдорадо. Пока что Эльдорадо оборачивалось к нему геенной огненной.
        Вторым по счету дежурил Ваня Ларин. Он сменил Веронику. Вскарабкался в
«лэндровер», сел рядом с мелко дрожавшим под несколькими одеялами Филиппсом и заговорщицки подмигнул молодой «археологичке».
        - Ложись спать, - прошептал он и влажным полотенцем обтер покрытое мелкими бисеринками пота лицо англичанина. - Я-то привык не спать ночами.
        Вероника благодарно пожала Ларину руку и выбралась из «лэндровера». И тут же лицом к лицу столкнулась с Аликом Шелученко. Он беспокойно бродил вокруг машины, курил сигарету за сигаретой и казался очень нервозным.
        - Не могу уснуть, - пожаловался он. - А ведь устал просто смертельно. Это все проклятые предчувствия. - Вероника вопросительно вскинула на него глаза. - Я ведь сам с Карпат, в Москве только десятый год всего. И вот ведь проклятое карпатское наследство: дар провидца, ясновидение или что-то в этом роде. Наверное, слышали хоть что-то о молфарах? Нет? - Алик оскорбленно удивился, поправляя очки. - Иногда это ужасно. Заранее знаешь что-то, предчувствуешь. Ужасно. В средние века меня бы сожгли на костре.
        - А сегодня не сжигают? - огорчилась Вероника, которой безумно хотелось спать. Алик молчал, покусывая ноготь на немытом уже четыре дня пальце. Московский бактериолог всем по секрету сообщил еще в первые дни их экспедиции, что мыться вредно, что, по его теории, кожа человека способна самоочищаться. Спустя пару месяцев участия в самовольных археологических раскопок и скитания по пустыне от Шелученко заметно попахивало самоочищающейся кожей. - Нет? Кстати, как у нас сейчас насчет предчувствий?
        - Я не могу объяснить этого, - Шелученко нервозно схватился за сигареты. - Я чувствую что-то… ну, как будто сквозь меня ток пропускают. Нет, словами не передать, я знаю только, что завтра будет жаркий денек. Непростой…
        - Здесь все деньки жаркие, - хмыкнула Вероника.
        Алик бросил недокуренную сигарету, раздавил каблуком и пошел в палатку.
        - Ненавижу пустыню, - заявил он проснувшемуся Павлу.
… А я всегда ненавидел зиму.
        Едва начнет припорашивать стылую землю, как мне уже и на улицу-то выходить не хочется. Снег лишает меня мужества, тотально умолкают мысли. Все запорошит, заметет мелкий снежок, омерзительная сладкая пудра зимы, мириадами ледяных, тонких иголок бьющая в лицо и затылок.
        Я ненавижу детей, которые назло зиме лепят огромных снеговиков и находят удовольствие в битвах снежками. Я ненавижу снежки, что нарочно и ненарочно летят в окна моей комнаты в коммуналке, и я ненавижу замерзшее по утрам ветровое стекло моего «жигуленка».
        Густая пелена снега повергает меня в шоковое состояние. Кристаллики льда плавятся под жаром кожи.
        Наверное, это оттого, что я родился девятого декабря, когда небо заволакивает серым, а с лиц людей смывает счастливое, живое выражение, и дефицит света и эндорфина повергает их в зимнюю депрессию.
        Когда я, баюкаемый матерью, впервые бросил взгляд в окно, я понял всю безутешность зимы. И тогда я подумал: как же ужасен тот мир за стеклом… Мир, скучающий по ярким краскам, мир, которому официант Время не может предложить ничего, кроме серо-белого отчаяния, мокрых улиц с изуродованными солью сугробами и холода.
        Я замерзал. Годами… Наверное, поэтому Африка стала моей заветной мечтой, а снег - профессией. Я спасал людей от снега.
…В кармане задергался поставленный на виброзвонок мобильник. Павел вздрогнул. Вот дурак, позабыл о телефоне! Давно бы уже в лагере были. Мобильник дергался. Мысль, ударившая в эти мгновения в уставший мозг, была иррациональна, даже безумна.
«Санька, - подумал он. - Это Санька! А кто ж еще? Никто. Никто!» Павел решительно помотал головой. Какой-то дурак перепутал номер, только и всего. «Отвечай же!» - возможно, думала сейчас Санька. Сколько ж энергии ей стоило связаться с этим миром? Если бы это была она, что она сказала бы? Светло ли сейчас на иной стороне? А может, темно? И холодно, холодно, холодно, как зимой?
        Павел судорожно глотнул раскаленный воздух пустыни и поднес трубку к уху.
        - Алло?
        Проклятье, батарейка «сдохла»! И он не узнает, о чем с ним хотела поговорить Санька…
…Они появились приблизительно в два часа ночи. Бесшумные, подобные теням… двадцать человек, почти великанов в облегающих тело, черных, странно прошитых кожаных одеяниях. Казалось, что на них наросла чешуя.
        Сначала они бросились к громко храпевшему Нага Мибубу, слегка сдавили ему горло и отнесли в ночь. Потом повернулись к палатке и бесшумно вошли в нее.
        Глава 2
        ТАИНСТВЕННЫЙ НАРОД ПУСТЫНИ
        Вероника Розова всегда спала очень чутко, а сегодня так и вообще никак не могла заснуть - никак не выходили из головы странные намеки и пророчества Шелученко. Она лишь сдавленно ахнула, когда в палатку вошли чешуйчатые незнакомцы. Вероника хотела закричать, хотя в кромешной темноте по большому счету ничего не было видно. Какая разница, что темно хоть глаз выколи и даже собственную руку не разглядишь? Она же чуяла, нутром чуяла близкое дыхание опасности. Но крикнуть так и не успела. Теплая рука легла Веронике на голову и слегка сжала виски. Нет, больно ей не было, нет, убивать ее вроде бы тоже никто не собирался. Этот жест был скорее предупреждением: все, птаха, попалась, так хоть веди себя благоразумно. Вероника замерла. Все тело налилось отвратительным свинцовым страхом… Розова сидела, задыхаясь от застрявшего в горле крика.
        - Тихо, - раздался над ее ухом жаркий шепот. Кто-то обращался к девушке на ломаном английском. Вероника насторожилась - ясное дело, этот человек по-английски не каждый день говорит, но он, очевидно, не суданец. Такого акцента она еще ни разу не слышала и тем не менее прекрасно понимала каждое слово. - Не бойся…
        - Кто… кто вы? - всхлипнула Вероника. Каждое слово давалось ей мучительно, паника саднила горло, словно кусочек наждачной бумаги проглотила.
        Савельев и Алик тоже проснулись. Их беспардонно трясли за плечи, и горе-путешественники спросонья только и могли, что вертеть головами, силясь понять хоть что-нибудь.
        - Выходите. Пожалуйста, - вновь прозвучал все тот же голос. - Вам не причинят зла…
        - Господи, ведь я это предчувствовал! - простонал Шелученко. Он дрожал всем телом.
        - Я так и знал, так и знал.
        Они безропотно выбрались из палатки. Незнакомцы зажгли факелы, в их анемичном свете они казались совсем уж жутковатыми - словно существа, сошедшие на землю с другой звезды. «Фильм «Мумия», черт бы их побрал!» - подумал Савельев, недоверчиво поглядывая на странных жителей пустыни: темнокожие люди, а черты лица напоминают европейские. У каждого классически красивый профиль, точеные ноздри, рты с узкими губами и очень стройные, даже какие-то ломкие тела. «Правда, ростом они повыше нас будут», - мелькнуло в голове у Павла. Из глубин памяти почему-то всплыла восхитительная головка Нефертити, абсурд да и только. Перед ним стояли «родные братья» царицы Древнего Египта. Лица, словно из темно-коричневого стеатита вырубленные.
        - Бред! - прошептал Савельев. - Бредятина! - он успокаивающе обнял Веронику за плечи, с замиранием сердца ожидая, что же произойдет дальше, и молча поглядывая на одетых в черные кожи незнакомцев.
        Из машины вытащили Ваню Ларина. Заспанный Ванька растерянно вглядывался в стену черной чешуйчатой кожи. Постепенно его глаза привыкли к темноте, с которой было не под силу справиться паре факелов.
        - Ничего себе, - испуганно присвистнул он. Оказалось, что даже ночной кошмар не в состоянии заставить его умолкнуть. - Это откуда ж вы взялись, из какого ларца одинаковы с лица? - и тут Ванька вздрогнул, переменился в лице и пальцем ткнул в сторону метавшегося в горячке Филиппса. - Больной, - забормотал он, мешая английские и русские слова. - Человек болеть. Малярия. Откуда… откуда вы все-таки взялись, черт бы вас побрал?
        Запас английских слов был безжалостно исчерпан. И Ларин перешел на безупречно литературный русский мат.
        Высокий, затянутый в кожаную чешую человек взял его за руку.
        - Но он же еще жив! - крикнул Ларин Савельеву в отчаянии. - Филиппс еще жив!

«Атаман» суданской шайки метнул настороженный взгляд в сторону машины. Крикнул что-то на непонятном, слишком уж замысловатом языке, а великан, вцепившийся в руку Ларина, проорал нечто неудобоваримое в ответ. Тут предводитель чешуйчатых вновь подошел к Савельеву.
        - Мы не хотим вам зла, - сказал он.
        - Там, в машине, лежит тяжелобольной человек, - от страха Павел не сразу догадался, что говорит на древнемеройском языке, который изучал от скуки. - Его нужно срочно госпитализировать или хотя бы отвезти в лагерь экстремального туризма, там есть лекарства. Я сам в этом кое-что смыслю, но без лекарств… - он огорченно развел руками. - Хинин не помогает.
        - Мы вылечим его, - прозвучал спокойный ответ. Так мать утешает поранившего коленку ребенка, мол, все в порядке, малыш.
        - У вас есть лекарства? - почти в ужасе воскликнул Савельев.
        - Мы можем помочь… - кивнул головой незнакомец. Его люди окружили туристов-экстремалов со всех сторон. Кажется, оружия у них не было, но кто знает, что у них под кожаными балахонами припрятано. - Идемте.
        Савельев даже не сдвинулся с места. А только крепче прижал к себе Веронику. Воздух звенел от невысказанных угроз.
        - Куда? - спросил он.
        - Мы не любим вопросов.
        - Но мы должны собрать наши вещи…
        - Они вам больше не понадобятся.
        По спине Павла побежали ледяные мурашки. Но сдаваться он не собирался.
        - Я поеду только на машине, - упрямо мотнул Павел головой. - Ведь с нами больной.
        - Вам больше не нужна машина.
        - Но не пешком же нам идти по пустыне…
        - У нас есть, на чем отвезти вас…
        - Нет, ну как же мы все здесь побросаем?! Без охраны. Кстати, а где Нага Мибубу, наш шофер?
        - Он уже в пути, - высокий, очень красивый незнакомец повелительно вскинул руку. И тут же погасли факелы, темнота показалась еще чернее. Савельев чувствовал, как дрожит Вероника.
        - Вам больше ничего не нужно охранять, - раздался из темноты голос похитителя.
        - Но у нас есть ценные вещи. Цифровые камеры…
        - Больше вам не придется ничего фотографировать. Идем же!
        - Я протестую! - выкрикнул в отчаянии Павел первое, что пришло ему в голову.
        - Я тоже! - раздалось из темноты. Ваня Ларин тоже не собирался сдаваться. За его спиной четверо черных незнакомцев несли на носилках из одеяла Филиппса.
        Увидев англичанина, Павел сдался.
        - Ладно. Оставим все как есть.
        - Идемте же, - и чей-то кулак внушительно подтолкнул его в спину.
        - Я боюсь, - прошептала Вероника и вцепилась в руку Павла. - Я и шага ступить не смогу… у меня ноги к земле приросли… Что это за люди?
        - Если бы я знал, - Павел почти волок девушку на себе. - Вот ведь беда, где только ни был, кого только ни видел, но с таким впервые в жизни сталкиваюсь.
        Вот уже полкилометра они брели пешком. Когда их глаза немного привыкли к темноте, археологи поняли, что их ведут к горам. Впереди шли пятеро чешуйчато-черных похитителей, еще несколько несли Филиппса. Савельев чуть приободрился. «А ведь идем-то в том самом направлении, куда и я бы с утра поехал! - подумал он почти радостно. У подножия гор располагалась маленькая христианская миссия, это Павел знал наверняка. - Вот и спасибо ребятам, кто бы они ни были».
        А потом они внезапно увидели свое новое «такси» - странные, резные деревянные телеги с высокими бортиками, запряженные огромными быками.
        - Мда… «Лэндровер» мне, если честно, больше нравился! - огорченно прищелкнул языком Ларин.
        Савельев замер перед телегой. Жалобно помотал головой, словно наваждение отогнать собирался.
        - С ума сойти! Вот это да! Что же они мне такое напоминают? - прошептал он в недоумении.
        - Египет они тебе напоминают, - Вероника все еще не отпускала его руку. - Древний Египет. Крестьянские телеги эпохи фараонов…
        - Точно! Но ведь до пирамид отсюда не одна сотня километров. Мир, кажется, совсем сошел с ума.
        - Залезайте! - вежливо распорядился «атаман». Он даже помог взобраться Веронике, а потом заботливо укрыл одеялом задыхающегося Филиппса. Со дна второй телеги доносился чей-то плач. Кто-то отчаянно молился, уговаривая давно оглохшего бога прийти на помощь. «Мибубу», - догадался Савельев. За это время негр успел порядком протрезветь и окончательно сойти с ума от страха. По странному стечению обстоятельств, Нага Мибубу вспомнил, что его крестили в далеком детстве, и теперь истово, взахлеб молился.
        - Что творится! - негромко пробормотал Ларин, приваливаясь к Павлу. Телега тронулась с места и довольно бодро покатила по пустыне. - У меня в кармане камера! Мы такое нащелкать можем…
        - Если тебя не засекут.
        - Ага. А я ее перепрячу, - Ларин долго копошился в темноте, что-то ворча себе под нос. - Ну вот, теперь никто не найдет! - весело шепнул он. - Не будут же они у меня в штанах шарить.
        Они ехали на удивление быстро. Стена гор становилась все выше. Когда небо нехотя начало просыпаться, вспомнив о том, что скоро наступит утро, археологам и Мибубу завязали глаза. Только Филиппса трогать не стали, впрочем, он и так не видел ничего, кроме непроницаемой завесы красного тумана…
        Мероитская культура после возвращения черных фараонов из Египта развивалась абсолютно индивидуально. Значительную роль играли женщины. Они сами становились повелительницами своего народа. В Библии сохранилось упоминание их титула. Кандака… Римские хронисты сообщали, что в Мерое издавна правили женщины с таким именем. Их называли мужеподобными женами, женщинами Смерти из Мерое, занимавшими воображение всего древнего мира. Их изображали тяжеловесными матронами с необъятных размеров бедрами и мощными бицепсами. Даже самая знаменитая из кандак по имени Аманисхахето была далека от идеала красоты, ничем не напоминая стройных, утонченных, элегантных египетских цариц - Нефертити или Клеопатру.
        А ведь именно Аманисхахето или ее предшественница Аманирерас вела войну против Октавиана Августа уже после гибели Клеопатры Египетской. Обе кандаки оставили по себе огромное количество литературных памятников, и по сей день еще не переведенных. Буквы известны, имена цариц прочитать мы можем - и все. Когда будут расшифрованы мероитские письмена, стопроцентно поднимется такой же информационный бум, как в 1822 году после расшифровки египетских иероглифов.
        Когда-то Павел, словно зубную боль и кариес стоматолог, дробил глыбы неудобоваримого языка Мерое. Как оказалось, любое знание способно пригодиться…
        Уже несколько часов, как в Абу Хамеде царила страшная суета. Туроператоры никак не могли связаться по радио с «лэндровером». Последнее, что они услышали из динамиков, был шальной голос Мибубу. Он еще проорал пьяно:
        - Все в порядке! Эти пустыню… ик… фото…графируют.
        И ведь соврал, негодяй, потому что как раз в это время сидел за рулем и гонял по пустыне кругами. Но кто это видел?
        И вот связь вообще оборвалась. Прошла ночь, вновь попытались связаться с группой, а потом шеф агентства направился в полицейский участок и сообщил о неприятном ЧП. Полицейский, шоколадного цвета суданец, презрительно хмыкнул, прищелкнул пальцами по горлу, а потом заявил:
        - А что еще может случиться? Лежат небось вповалку в палатке, и сыты, и пьяны, и довольны! Разбойничков в наших краях не водится, террористов - тоже. Подождем до завтра…
        Подождали. Связи с уехавшими на «сафари» по-прежнему не было. Тут уже настало время задумываться полиции, хотя думать очень не хотелось.
        Через три часа стало ясно: в пустыне произошло нечто загадочное. Палаточный лагерь обнаружить не удавалось, раскрашенный под зебру «лэндровер» - тоже… вообще ничего! Пустыня проглотила шесть человек и машину, и даже не подавилась.
        - Так не бывает! - отчаялся мэр Абу Хамеда. - В моем районе всегда было так спокойно… Да еще и Филиппс был с ними. Он парень надежный! Может, машина сломалась?
        - Тогда почему они не свяжутся с нами по радио? - грустно сверкнул белками глаз шоколадный офицер полиции.
        Мэр отчаянно затряс головой.
        - Только про террористов опять не начинайте! Нет в моем районе террористов. Ясно? И это каждый знает!
        - Но ведь шесть человек исчезли без следа!
        - Знаю я, лейтенант, что вам нужно! - мэр смахнул пот с блестящего лба цвета эбенового дерева. - Нет! Я поднимать шума не буду! И в столицу сообщать не буду! Ищите пропавших, лейтенант, ищите!
        В этот день в воздух поднялись четыре вертолета, но вернулись они ни с чем. Они даже сделали несколько посадок, полицейские допрашивали жителей маленьких деревенек. Никто не видел ни «лэндровер», ни белых его пассажиров.
        Воздух пустыни задыхался от жары.
        - Ну, вот, - простонал мэр, - сообщите о происшествии генералу Симо Кхали. Срочно!
        А потом сам схватился за телефонную трубку и с запинкой забормотал:
        - Симо, друг мой, мне совет твой позарез нужен. В моем районе шесть человек пропали. Бесследно! Русские археологи. Да, ты прав - жуткое дерьмо, и мы в него вляпались. Я и так уж полицию всю на уши поставил. Постарайся, чтобы пресса об этом не пронюхала. Ага, полнейшее молчание. Вот что я тебе скажу, Симо: я прочешу всю пустыню вдоль и поперек. Я их найду, найду, и тогда мало тем, кто их спер, не покажется!
        Но так и не нашел, а вот пресса «пронюхала». Некто мистер Прайс, корреспондент Sunday Times, услышал о ЧП в лагере международной археологической экспедиции. И тут же разнес сенсацию, словно вирус гриппа, по всему миру: четыре русских археолога, английский переводчик и водитель туземец без следа исчезли вместе с арендованным «лэндровером» в пустыне. И перечислил пропавших поименно…
        В столице Судана собрался маленький военный совет. Неужели все-таки террористы?
        Вновь взмыли в воздух вертолеты и прочесали всю пустыню. Мирная картина: песок, маленькие деревеньки в оазисах, трудолюбивые крестьяне копошатся на огрызках полей, бедуины… и несколько маленьких телег, запряженных быками, безобидно жующих жвачку.
        Вертолеты полетали-полетали и повернули обратно. Ничего! Генерал Симо Кхали внезапно и необъяснимо быстро отозвал их.
        В телегах, над которыми покружили поисковики, лежали Савельев, Вероника, Ларин и Шелученко, их связали, завязали глаза и закидали сверху травой. Они слышали шум, поднятый вертолетами, и только стонали от собственного бессилия.

«Ты попал, академик, искатель золота и черных фараонов, ты попал», - пронеслось в голове Павла.
… - Твое честолюбие и амбициозность однажды еще превратят тебя в большую навозную кучу, - бросил мне в лицо мой отец в один из своих почти совсем трезвых вечеров. Все, что он не мог или не хотел понять, было для него не имеющим отношение к настоящей жизни. Сегодня, трясясь в доисторической телеге потерянных душ, я поддаюсь тихим уверениям незаметно подкравшегося ко мне подозрения, что в батькиных словах тлела искорка правды.
        - Когда-нибудь там, на воле, - продолжал свой трагический монолог отец, - ты узнаешь, что твой Святой Грааль, все твои фараоны и гробницы всего лишь большая коровья лепешка. Ты, академик.
        Одному я, кажется, научился у прошлого: будь интеллигентен настолько, насколько интеллигентен окружающий тебя мир, будь разумен настолько, насколько разумен окружающий тебя мир. Мой отец был интеллигентен подобно восемнадцати коровам, двадцати двум свиньям, трем дюжинам наседок и гусей и двум помойным кучам вместе взятым. Его девизом, верно, с пеленок было: зачем быть математиком, химиком, физиком, геологом, доктором, музыкантом, если в нужник они ходят тем же, что и простые советские люди. Он предпочитал такие словечки, как «однозначно», «на фиг»,
«хреново» и «совсем хреново, как никогда». Нет, если честно, эти слова я не забуду никогда в жизни. Они и сегодня ранят меня куда сильнее, чем вокзальная брань бомжей.
        А мать отводила глаза и молчала, как всегда. Из трусости, из равнодушия ли? Возможны оба варианта. В последние годы их совместного проживания она начала искать утешения, забвения, слепоты и глухоты, истины, наконец, в домашней яблочной настойке. Но та ее мук нисколько не уменьшала.
        Милые родители, это от вас я сбежал сначала в мединститут, бросил его, побежал в лед и снег, в сны о спасении людей, а потом и в страстные мечты о пустыне, о черных фараонах и их золоте. И вполне возможно, настал тот день, когда честолюбие и амбициозность запустили химический процесс моего превращения в большую навозную кучу. Вполне возможно.
        Глава 3
        ЗАТЕРЯННЫЙ МИР ИЗБРАННОГО НАРОДА БОГОВ
        Уже третий день подряд телеги катились по пустыне, уже третий день подряд их мотало по жестковатому «такси», третий день подряд в голове навязчиво звучал скрип огромных колес, постепенно превращаясь в мелодию отчаяния. И вот дорога медленно пошла в гору, быки устало мычали, плети звонко опускались на их мощные бока.
        Все это они могли лишь слышать. Во время привалов их развязывали, позволяли размяться. Но повязки с глаз снимать не разрешали.
        - Не пытайтесь подглядывать, пожалуйста, - вежливо приказал им «атаман» похитителей. - Нага Мибубу был слишком любопытен. Глупый человек!
        - Что вы сделали с Мибубу? - ахнул Савельев.
        - Его уже похоронили.
        - И вы посмели хладнокровно убить его? - задохнулся от ужаса Павел, а рядом, словно малый ребенок, не стесняясь, заплакал Алик.
        - Что, что они сделают с нами?
        - Он пытался подглядывать. Не пытайтесь повторять его ошибку. Мы сами позволим вам увидеть солнце, когда придет время. Непослушание сердит богов…
        Савельев привалился к бортику телеги. Теперь им позволяли ехать сидя, хотя бы дровами они быть перестали, им давали пить - теплую, чуть кисловатую воду - и кормили кусками копченого мяса, словно беспомощных детей.

«Сердить богов, - думал Савельев, вяло пережевывая кусочек ягнятины. - Старые как мир слова всплыли в современном безумии».
        Или безумие было таким же старым, как и этот мир, как эта пустыня?
        Шорох. Шаги. Это привели Веронику. Девушка села рядом с Савельевым, жадно схватила фляжку с водой.
        - Мы в горах, - шепнула она Павлу. - Я кое-что успела рассмотреть в щелочку. Мы точно в горах.
        - Здесь нас никакие вертолеты не найдут. Если бы я только знал, что все это значит? Не похожи они на обычную банду, промышляющую похищением людей. И на террористов не похожи. Те давно бы нас уже обчистили и грохнули спокойненько. Так нет же, нас куда-то упорно тащат. Ничего не понимаю, честное слово.
        Павел помахал рукой. «Атаман» подошел к телеге.
        - Вы что-то хотели?
        - Что с мистером Филиппсом?
        - У него почти спал жар. Мы дали ему наше лекарство. Конечно же он еще слаб и все время спит.
        - Как называется это ваше лекарство?
        - Мы зовем его соком ледяного цветка. Он способен унять любое пламя внутри человека.
        - Спасибо, - Савельев недоуменно замотал головой. - Ты это слышала, Ника? - зашептал он на ухо Веронике. - Нет, ты это слышала? Сок ледяного цветка. Вот что сказал такой образованный человек, как наш главный гангстер. С видом врача династии Птоломеев. Полный дурдом, правда?
        - И ведь телеги тоже древнеегипетские. Стиль точь-в-точь такой же, - отозвалась Вероника, цепляясь в плечо Савельева на очередном ухабе.
        - И кожаные мундиры - как у солдат Ксеркса… - Савельев сжал руку Ники. - Давай не будем сходить с ума, Никуся. Мы должны сохранить ясность мысли. Когда-нибудь повязки с нас снимут, вот тогда все и рассмотрим повнимательнее.
        А дорога шла все круче в горы. Копыта быков громко цокали по камням, колеса отчаянно скрипели, подпрыгивая на валунах. Через несколько часов они снова остановились на привал, пленников вытащили из телег. Стало заметно прохладнее. Ветер шумел в кронах деревьев. Господи, откуда здесь деревья?!
        Теперь им пришлось идти пешком, с поддержкой «кожаных гангстеров». Это было мучительно, дорога между скал петляла узенькая, опасная. «Атаман» заранее предупредил их:
        - Осторожнее! Держитесь крепче за наших людей. Каждый неосторожный шаг - ваша гибель.
        Этих слов оказалось достаточно, чтобы Шелученко вновь начал тихо плакать. Он почти висел на своем поводыре, волоча ноги и причитая.
        А затем дорога вновь пошла под уклон, воздух стал теплее. Савельев осторожно ощупывал землю у себя под ногами.
        - А дорога-то здесь наезженная, специально проложенная, - заметил он Ларину, идущему рядом. - Заметил?
        - Да мне все равно, если честно. Мне уже часа три как в туалет хочется, а никто меня не отпускает…
        Внезапно они остановились. Повязки с глаз пленников сорвали. Резкий свет ослепил их, перед глазами долго плавали красные круги, а потом они глянули в сверкающий на солнце день. То, что открылось их взгляду, парализовало бы шоком удивления любого.
        - Это невозможно… - прошептал Савельев. - Такого просто не может быть!
        - Картинка из книжки «Мифы Древнего Египта», - чуть заикаясь, отозвался Шелученко.
        - Ожившая картинка, е-мое! - Ваня Ларин отчаянно тер глаза. - Вот это да…
        В котловине, со всех сторон окруженной отвесными скалами, жил - дико, невероятно, вздымаясь к небу, усеянный садами и полями, располагавшимися террасами, - город из храмов и домов, здорово смахивавших на пирамиды. Огромные лестницы вели к колоннаде храмов, высокие стены окружали со всех сторон святилища, на улицах и полях-террасах копошились люди. На балконах домов-пирамид сушилось на ветру белье, телеги, запряженные быками и ослами, мирно катились по дороге. В самом центре города возвышался дворец, соединенный с огромным ступенчатым храмом широкой лестницей и крытым переходом.
        - Невероятно, - прошептал Савельев. - Просто невероятно! Картинка из альбома по древнему искусству - реконструкция города-храма царицы Савской…
        - Египет три тысячи лет назад, - негромко подтвердила Вероника Розова. - С примесью ступенчатой архитектуры майя и инка. И это все у нас, сегодня? Паша, сбылась мечта идиотки! Я ведь с детства мечтала попасть в Египет фараонов.
        - Я тоже, - эхом отозвался Павел. - К черным фараонам в гости. В самый что ни на есть расцвет древней цивилизации, - Савельев даже задохнулся от охватившего его волнения. - Или это грандиозная туристическая приколка, новый Диснейленд?
        - Кто ж то знает? - простонал Алик. - Кого это в диснейленд связанными тащат?
        - Шелученко прав, - Вероника махнула рукой в сторону города. - Все это самое что ни на есть настоящее. Эти огромные стены, эта жизнь. Мы перенеслись назад во времени. Почти на четыре тысячи лет.
        - Бред! - Ларин звонко шлепнул себя по лбу, ущипнул за ухо. - Нет, не снится, - ему даже расхотелось шутить. - Нет, не фата моргана. Киношка про Клеопатру, черт побери. Только круче!
        Савельев с трудом отвел глаза от открывшегося перед ним чуда, глянул на скалы. Где-то высоко в небе пуховым одеялом тянулись облака.
        - Где мы? - подошел он к «атаману» их похитителей. Его кожано-чешуйчатые спутники уже спускались в город, осторожно неся на носилках Филиппса. И только «атаман» остался с пленниками, выжидающе посматривая на археологов. Их больше не требовалось охранять… отсюда уже не сбежишь. Савельев схватил его за руку.
        - Это… все это действительно настоящее?
        - Это моя родина.
        - Люди…
        - Наш народ.
        - Господи, да где же мы?
        - В настоящей Мерое.
        - Что… в какой Мерое?
        - У избранного народа богов, - и смуглокожий, удивительно прекрасный гордый великан мотнул головой в сторону города. - Идемте же! Теперь вы все сами сможете увидеть. Это - последняя милость.
        Савельев похолодел. «Последняя милость»? Он крепко сжал руку Вероники и медленно начал спускаться в Мерое. В четырехтысячелетней давности человеческую историю.
        Брат царицы-богини Раненсет отдыхал в своей роскошной купальне.
        Совершенно раздетый, он стоял в теплой воде, наполнявшей большой бассейн белого мрамора. На одном из бортов бассейна лежала фигура бородатого божества, из вазы, на которую опирался каменный бородач, вытекала широкая струя холодной воды, ее собирали в изящные чаши из алебастра пять бронзовокожих юношей и обливали тело принца.
        - Больше, больше лейте, еще больше, - кричал Раненсет, отдуваясь и громко фыркая от удовольствия.
        Наконец, с криком «довольно!» он нырнул в бассейн, вода фонтаном брызнула во все стороны, словно в нее с огромной высоты рухнул обломок скалы. Раненсет вынырнул, поднялся на мраморные ступени купальни, весело потряс головой. Слуги обернули его тончайшими льняными полотнами, спрыснули драгоценной эссенцией нежного запаха, и он вошел в маленький, убранный пестрыми коврами покой.
        Бросившись на гору мягких подушек, Раненсет произнес:
        - Хорошо-то как! Прав ты, Тааб! Нет ничего лучше воды. Она тушит любой жаркий пламень в голове и теле. Особенно сейчас, когда за несколько дней должно произойти столько событий, сколько в другое время не бывает и за год.
        - Будь осторожнее, - сморщился Тааб. - Верховный жрец и твоя сестра очень хорошо знают твои желания.
        Раненсет презрительно фыркнул.
        - Если бы я надел маску всем довольного человека, они ждали бы грозы. Я же просто молчу и все, ни во что не встреваю, а при случае режу правду им в лицо. Все правильно! Кто желает напасть на врага сзади, не должен шуметь.
        Тааб неопределенно пожал плечами.
        - Чтобы поймать мышь, нужно сало; кто желает заманить в ловушку людей, должен знать, как они чувствуют и думают, и тогда уж приниматься за их ловлю, - проворчал старик.
        Раненсет внимательно глянул на наставника.
        - Кстати, Горус, а чего хочешь ты? Что ты выгадаешь от нашей авантюры с жертвоприношением чужеземцев?
        Тааб смиренно поклонился и произнес с тихим упреком:
        - Ты же знаешь, Раненсет, что я желаю оставаться верным единственной цели моей жизни.
        - Да? И что же это за цель?
        - Благо этой страны…
        - Ты забываешь еще одну - подняться самому так высоко, как только можно. Например, стать новым верховным жрецом…
        Тааб развел руками и склонился еще ниже.
        - Я не забываю, а только не говорю о ней вслух, - усмехнулся Тааб-Горус. - Но стать новым верховным жрецом мне бы не помешало…
        Принц оглядел наставника с ног до головы, а затем задумчиво произнес:
        - Мне понятно, отчего тебя так ценит тот суданский генерал Симо Кхали. Кстати, а что за настойки ты посылал ему втайне ото всех?
        Тааб недовольно поморщился: ну до чего же любит принц совать нос не в свои дела!
        - Они помогут Симо Кхали подняться самому так высоко, как только можно, друг мой… В Судане, сам слышал, неспокойно.
        В столице Судана все еще заседал кризисный штаб, хотя поиски пропавших археологов давно прекратили. Нет, конечно, местность регулярно прочесывали и жителей деревенек допрашивали, иногда совсем даже не нежными методами. Но что толку щелкать плетками, не террористы же каких-то археологов в заложники прихватили? А
«лэндровер» с пассажирами как корова языком слизнула.
        Кормушка для международной прессы. Журналисты всех стран решили объединиться, слетелись в Судан, словно мухи на кучу навоза, брали бесконечные интервью, факсы работали, Интернет накалился, журналисты даже выехали в пустыню со спецрасследованием… тайны росли каждый день, а толку с гулькин нос. Целую неделю газеты жили энергетикой этой сенсации, а потом смолкли, по-вампирски жадно хватаясь за новую кровавую жвачку.
        На седьмой день после исчезновения группы археологов в суданском аэропорте приземлился «Боинг» суданских пассажирских авиалиний. Из самолета вместе с кучкой арабов и элегантных цветных бизнесменов по трапу спустился высокий, спортивный мужчина с коротко стриженными каштановыми волосами. Он сел в такси и велел ехать в Хартум. Там для него уже был зарезервирован номер в отеле «Аполло». Он переоделся, торопливо переговорил с кем-то по телефону и через полчаса вышел из гостиницы. Генерал Жакоб Симо Кхали сразу же принял его и многозначительно пожал руку, как старому другу, хотя и видел гостя впервые в своей жизни.
        - К сожалению, я ничем не могу помочь вам, господин Холодов, - начал генерал по-английски, протягивая гостю стакан ледяного апельсинового сока. - То, что пишут в газетах, увы, чистейшая правда: нет никаких следов, нет никаких зацепок.
        - Не могут же шесть человек пропасть вот так вот - бесследно!
        - В Африке могут. И сколько раз пропадали.
        - Госпожа Розова - моя невеста…
        - Да-да, вы писали, - генерал Симо Кхали кивнул и полистал тоненький блокнотик. - А вы - врач, хирург, у вас собственная клиника в Петербурге, филиалы в Уфе, Красноярске. Ох, Петербург. Красивый город. Крепость, дворцы, фонтаны…
        - Я попытаюсь сам отыскать мою невесту… - перебил Холодов веселого генерала.
        - Но это невозможно, мистер! - Симо Кхали в один миг посерьезнел. - Этого я вам не позволю!
        - Так, значит, вы что-то скрываете?
        - Мы? Нет! - Симо Кхали похлопал ладонью по столу. - Представители международной прессы и то убедились, что у нас нет террористов. Нет у нас никакой подпольной организации боевиков.
        - И тем не менее люди исчезают. Ну, не странно ли?
        - Очень даже странно, - генерал Симо Кхали вытер шишковатую лысую голову носовым платком, больше похожим на скатерть. - Что да, то да. Необъяснимо… Именно поэтому мы вынуждены были перекрыть все дороги в той области, для любого… пока не найдем объяснения, когда-нибудь…
        - Вот я и хочу помочь вам, - вскочил со своего стула Алексей Холодов. - Я уже неоднократно бывал в Судане. Это из-за меня, из-за моих разговоров Вероника поехала в экспедицию. Я эти места знаю.
        - И об этом нам тоже известно, мистер, - Симо Кхали вновь полистал блокнотик. - Вы даже работали целый год в столичном госпитале. Мы все знаем. И тем не менее. Наше правительство не может гарантировать вам стопроцентной безопасности.
        - Я сам позабочусь о собственной безопасности, генерал.
        - Сомневаюсь, мистер.
        - В одиночку иногда удобнее действовать.
        Симо Кхали колебался. Он пристально разглядывал пустой стакан и кивал головой, как китайский болванчик. Только почерневший от жаркого солнца пустыни.
        Наконец, генерал сломался.
        - Ладно, делайте, что вам угодно, мистер. Я выпишу вам пропуск. А что вы будете потом делать - не мои проблемы. Кто знает, что вы в Судане?
        - Никто.
        - И ни одна газета?
        - Ни одна.
        Симо Кхали шумно вздохнул. Бедный генерал отчего-то страшно боялся прессы. Еще один исчезнувший европеец… Это здорово бы поцарапало полировку его блестящего имиджа.
        - Ищите! Ищите свою невесту! - сказал он напоследок и пожал Холодову руку. - И если вы тоже пропадете… считайте, что мы не встречались, искать вас мы не будем!
        На следующий день Алексей Холодов купил видавший виды джип за пару сотен долларов, затолкал в него все необходимое для долгого пути и забил аптечку всеми возможными лекарствами. И на следующее утро, едва только взошло солнце, отправился в «сафари» по пустыне.
        До Абу Хамеда добираться довольно долго.
        Белый человек в одиночку собирался раскрыть африканскую тайну.

…Генерал Симо Кхали вызвал незаметного чернокожего капитана и протянул ему запечатанный конверт:
        - Почтенный Тааб-Горус должен быть предупрежден, - кратко распорядился генерал. - Устно же передай ему, что мне бы тоже хотелось взглянуть на один ритуал их города…
        Глава 4
        ЧЕРНАЯ ЦАРИЦА
        Посреди древнего города стоял старый царский дворец - великолепное здание с бесчисленными дворами, ходами, комнатами, залами. Роскошные сады окружали дворец; масса слуг возделывала цветники, тенистые аллеи, кусты и деревья, чистила пруды, откармливала рыб, ухаживала за зверинцем и множеством пестрых птиц.
        Солдатам в черной кожаной чешуйчатой форме была отведена большая площадь между городскими улицами и царским дворцом.
        Плоская крыша дворца была засажена широколиственными растениями и целыми рощами благоухающих кустов. Один только выход вел к этому роскошному убежищу, всегда полному прохлады и аромата. Никто не смел войти туда без приказания; никто не смел нарушать покой живых богов.
        Чтобы добраться до бога, нужно пройти Путь. Путь наверх, к самым небесам…

…Двести ступенек. Двести крутых ступенек надо преодолеть, чтобы попасть во дворец. Лестница пятидесятиметровой ширины и приблизительно десятиметровой высоты. Дворец, больше похожий на святилище, окруженный колоннадой… Колонны из древних-древних скал. А за дворцом - горой грозила уставшему от людей небу священная пирамида. И росли, росли из камня ступени. Тому, кто поднимался по ним, казалось, что забирается он прямо на облака.
        - Мне кажется, что я попал в сон, в самый заветный из моих снов, - признался Савельев. Ночь они провели в «доме для гостей», именно так назвал это жилище их похититель. В комнате, где археологов заперли на все засовы, не было даже окон, так что сразу становилось ясно, что слово «гость» лишь вежливый синоним «узника».
        Филиппса они так и не увидели.
        - Он лежит в нашей больнице, - заверил их «атаман» чешуйчатой шайки. - Как только этот человек поправится, он непременно присоединится к вам.
        - Больница! - Савельев попытался разговорить загадочного незнакомца. - А ее можно осмотреть?
        - Вам доведется увидеть еще очень многое, пока не погаснет для вас солнце, - отозвался «атаман» и запер своих подопечных.
        Савельев тяжело вздохнул. Вновь цветистые речи, которые так подходили к этому месту и которые не означали ровным счетом ничего иного, кроме угрозы.
        - Пока солнце для нас не погаснет… - поморщился Павел и повернулся к Веронике. Она сидела на каменной скамье, поверх которой была брошена какая-то лохматая шкура. Ларин метался по комнате, как запертый в вольере цепной пес. Шелученко апатично съежился на скамье, взгляд египтолога был пустой, а руки нервно перебирали незримые складочки на футболке.
        - Я видела местную ювелирную мастерскую, - внезапно сказала Вероника. - Представляете, у них ювелиры работают теми же самыми инструментами, что и четыре тысячи лет назад. Каменщики - тоже. В общем, ребята, ожившая картинка из учебника по древней истории. Нам никто не поверит, когда мы обо всем расскажем нашим.
        - Я почти что сошел с ума! - мрачно оповестил товарищей Алик. - Я всегда предчувствовал нечто подобное.
        - Ну, и что ты предчувствуешь сейчас? - неприязненно поинтересовался Савельев.
        - Кровь. Много крови.
        - А парень и в самом деле того - тронулся! - возмущенно воскликнул Ларин.
        Его шуточки уже не помогали… настроение у всех было подавленное. Не улучшилось оно и после того, как двое молчаливых слуг внесли еду. Что-то смахивающее на овощное рагу, которое, как заявил Ларин, кто-то переварил до них, но все равно вкусно. На столе стоял кувшин чуть кисловатой воды, удивительно освежающей, а на подносе лежало несколько кусков хлебных лепешек.
        На следующий день в комнате «гостей» показался еще один незнакомец, которого без натяжки можно было назвать родным братом «атамана». Он был того же роста, так же строен, с точеной красивой головой и бронзовым цветом кожи. Вот только вместо
«чешуи» из кожи на нем были надеты длинные одежды, прошитые золотой нитью, а на голове остроконечная высокая шапка, похожая на миниатюрную пирамиду. Спереди этот колпак был украшен золотыми пластинками, между которыми поблескивали мелкие камешки горного хрусталя.
        - Меня зовут Домбоно, - представился незнакомец на неживом каком-то английском. - Домбоно, - повторил он для вящей убедительности. - Ви есть откуда?
        - Из России, - Савельев оказался единственным, кто был еще в состоянии спокойно разговаривать с кем бы то ни было из местных аборигенов, да еще на их родном языке. Шелученко всю ночь преследовали «голоса», Ларин вздумал сыграть роль супермена из дешевого американского боевика и два часа подряд дубасил кулаками в наглухо закрытую дверь, а Вероника невозмутимо зарисовывала все, что им довелось увидеть в загадочном городе Мерое, - пирамиды, храмы с высоченными лестницами, одежду мероитов. Правда, ввиду отсутствия бумаги рисовала девушка на подкладке собственного пиджачка. Про свой фотоаппарат Ларин, казалось, позабыл.
        - Россия? Что-то мы уже слышали о России, - кивнул Домбоно. - Следуйте за мной. Царица и богиня желает видеть вас…
        Это было где-то с полчаса назад. И вот теперь они медленно поднимались по огромной дворцовой лестнице, минуя посты стражи в чешуйчатом одеянии: прекрасных людей с бронзовым оттенком кожи, но без какой-либо примеси негроидных черт. Наконец, едва дыша, они добрались до входа во дворец.
«Я все время думаю о Нага, втором по значимости после Мерое городе черных фараонов. Именно в храме львов такие знаменитые искатели золота и приключений, как Джузеппе Ферлини, должны были искать защиту от «царей зверей» и враждебно настроенных бедуинов. Вся область вокруг Нага кишмя кишела к тому времени - XIX век - львами. А первым европейцем, отправившимся на поиски затерянных городов, был молодой француз Линан де Беллефонд. Он появился в Нага 28 февраля 1822 года. Его проводник Мохаммед предупреждал Беллефонда о разбойничавших в этих краях шайках - племенах бедуинов. Им удалось добраться до священного храма львов. Мохаммед заметил, как обрадовался его господин, увидев изображенного на барельефе человека со вскинутым оружием - царя Натакамани. Француз бросился осматривать храм. И прервал свое занятие только тогда, когда появились четыре конных араба. К счастью, европейцу и Мохаммеду удалось оторваться от преследователей на верблюдах. А вернувшись в Шенди, Линан рассказал о своих приключениях и об открытии своему соотечественнику Фредерику Каллье.
        Каллье не долго думал, мгновенно нанял проводника и уже 22 марта 1822 года был в Нага. Ему мы должны быть благодарны за первый топографический план этого загадочного места с целым комплексом из тринадцати храмов и святилищ. Благодаря этим документам Рихард Лепсиус вместе с Прусской Королевской экспедицией 1 февраля
1844 года добрался до древнего города после «восьмичасовой тряски на верблюдах». Он дополнил планы и чертежи француза, исследовал храм и барельефы, оставив подробнейшие - по-немецки скрупулезные - описания. А затем город вновь погрузился в забвение.
        Жаль! Ведь что мы знаем о священном храме лъвов? Да ничего! Разве что скажут вам немногие, что посвящен он львиноголовому мероитскому богу-демиургу Апедемаку. А совсем уж немногие добавят, что был Нага резиденцией царицы Аманиторы и ее супруга Натакамани, последователей знаменитой воительницы и дипломата Аманисхахето. И мало кому известно, что здесь исчезает привкус пряностей из исторической лавки эллинизма, что только здесь можно окунуться в пески настоящей Африки с ее удивительной працивилизацией древних богов и традиционным, исконным владычеством женщин. Здесь и только здесь можно увидеть портреты царской семьи, связанной с богами. Вздымаются в одиночество небес колонны и стены храмов. Фантастическая история, про которую мы ничего не знаем.
        Мы не видели этих храмов, в которых когда-то преданно служили космическому миропорядку, победе Добра, победе богов над Злом и Хаосом. Мы предпочитаем называть Африку «темной», «дикой», никак не желая признавать, что мероитская цивилизация более чем на пять тысяч лет старше египетской.
        А мероиты были великодушны: зная о том, что где-то далеко от их земли появился на свет маленький Христос, они велели воздвигнуть в его честь солнечный храм…»
        Классно сочинять статьи о древней цивилизации, канувшей, по мнению ученых всего мира, в Лету, сочинять, поднимаясь по безумно высокой лестнице под охраной живых - живее не бывает! - представителей этой исчезнувшей цивилизации. Классно еще и потому, что тогда не остается времени на размышления о собственной, скорее всего, невеселой участи.
        Ларин буквально обвис на Савельеве, а Алик просто рухнул без сил на верхней ступеньке.
        - Двести ступенек! - задыхаясь и придерживаясь рукой за левый бок, сообщил он. - У меня аж коленки дрожат. Самоубийство, а не лестница!
        - И это только начало, - проворчал Ларин. - И почему этого никто из вас никак не хочет понять? Отсюда мы никогда не вернемся в наш мир!
        - А на каком основании они будут удерживать нас здесь? - удивленно вскинул брови Павел.
        - Основании? Не будь таким наивным, Савельев! - Шелученко недовольно поморщился, подсасывая вставную челюсть, багаж слишком раннего старения. - Об этом городе никто не знает… так кто же отпустит нас отсюда в целости и сохранности? Чтобы мы растрезвонили о кусочке древнего мира по секрету всему свету?! Лично мне здесь никто не напоминает самоубийц, милейший друг мой Павел.
        - Шелученко прав, - тихо проговорила Вероника. - Они впустили нас в тайну… и в этой тайне нам придется остаться навсегда.
        Домбоно, переговорив с офицером дворцовой стражи, вернулся за археологами. Их ввели в огромный, пустой на первый взгляд зал, стены которого сантиметр за сантиметром были испещрены вырезанными на каменных монолитах изображениями богов. Одно изображение все время повторялось: человеческое тело, а на плечах - голова хищной птицы с чуть приоткрытым острым клювом.
        Савельев закусил губу.
        - Не нужно иметь слишком много фантазии, чтобы узнать древнего бога дождя, - мрачно заметил он. - Дождь! Конечно же он для них самое важное в жизни. Дождь и тепло… и тогда поднимутся всходы на полях-террасах. Засуха для них означала бы катастрофу, - внезапно Павел смолк на полуслове, вспомнив о тех ужасных человеческих жертвоприношениях, которыми во времена майя и инка «умасливали» именно того самого бога дождя. Об этом писано-переписано ничуть не меньше, чем о Древнем Египте…
        - Царица-богиня Сикиника, - торжественно провозгласил Домбоно. Он чуть откинул с широких дверей тяжелый, прошитый золотом занавес, пропуская пленных вперед себя. Они вступили в полутемный зал без окон, освещаемый только светом факелов, светом, который отражался в покрытых золотыми панелями стенах. Все здесь призвано было ослеплять и поражать. Савельев прикрыл глаза рукой, Ларин и Шелученко непроизвольно зажмурились.
        - Вон же она сидит, - дрожащим голосом прошептала Вероника. - Вон!
        Теперь Савельев увидел ее. И горло перехватил спазм. Спазм ужаса и восхищения.
        Шесть ступеней, каждую из которых охраняли золотые собаки, вели к золотому трону. Над ним был натянут пурпурный балдахин, поддерживаемый четырьмя золотыми колоннами, украшенными драгоценными камнями. На самом верху балдахина виднелись два крылатых диска.
        Позади трона стояли метлоносцы и веероносцы. Стены и потолок всей залы были покрыты блестящими золотыми пластинками.
        Крылатые быки с человеческими головами лежали, словно вечные стражи, у входа в тронный зал, копья почетного караула были украшены золотыми и серебряными яблоками. Поверх кожаной чешуи стражников были надеты золотые панцири - отряд
«бессмертных».
        Это была самая настоящая древняя Нубия черных фараонов. Это был самый настоящий трон фараонов, черных царей. И на этом троне сидела стройная женщина. Сидела совершенно неподвижно, ни один мускул не дрогнет на светло-бронзовом лице-маске, и только темные, очень холодные глаза говорят… Божество во плоти, как это было возможно только на берегах Нила, четыре тысячи лет тому назад.
        Возраст женщины определить было непросто, цвет волос тоже никак не разглядеть… На точеную головку накинута золотая пелена, только лицо не закрыто ею. «Как древняя монахиня», - мелькнуло в голове у Вероники.
        Домбоно подошел к трону. Сказал что-то на звонком, очень красивом языке, потом с силой толкнул Савельева в спину, и Павел упал, от неожиданности не удержавшись на ногах. Он прокатился несколько метров по скользкому полу и замер у подножия трона. За его спиной начал тихо плакать Алик Шелученко.
        - Я всего лишь хотела посмотреть на вас, - внезапно произнесла Сикиника. Ее звонкий, какой-то детский голосок здорово контрастировал с торжественным великолепием, жившим самостоятельной жизнью вокруг нее, царицы и богини. Но этот голос был холоден, Павла тут же обдало морозцем ненавистной зимы - он звенел, как удары маленького молоточка по металлу. Савельев поежился. Теперь безумие мира казалось ему еще более безумным. Богиня, которая щебечет на древнемеройском языке! Это смущало, это сводило с ума, и вместо того чтобы отвечать, Павел только и смог, что кивнуть головой.
        - Уже три месяца, как не было дождя, - медленно проговорила Сикиника, и каждое слово казалось кусочком льда, отколотого от айсберга и сунутого за пазуху к сильно вспотевшему человеку. - Поля пересохли, люди начинают голодать. С богами нужно помириться, принести им какую-то совершенно особую жертву. Они и так уже получили десять девственниц. Но все еще молчат. Ваша смерть может смягчить их гнев. Дождь спасет Мерое.
        Савельев судорожно сглотнул комок в горле. За спиной у него тяжело сопел Ларин.
        - Что она сказала? - прошептал он на ухо Павлу.
        - Что нас должны убить.
        - Я что, ради этого оплачивал билеты и визы?
        - Черт побери, да прекрати ты свои дурацкие шуточки! - Савельев не сводил глаз с царицы-богини. Она молча глядела сквозь него… великолепная, волшебная, ожившая богиня, недостижимая для всех, кто топчет грешную землю.
        - Когда? - осмелился спросить Павел Савельев живое божество. Торговаться с этой женщиной, вымаливая жизнь, было бесполезно.
        - Бог скажет, - пронеслось над залом ледяное дуновение ее голоса.
        Савельев собрался с силами. Только не раскисать, только не раскисать!
        - Это же убийство! - выкрикнул он.
        - Жертва богам никогда не была убийством! Почему вы не радуетесь, что должны спасти Мерое?
        - Да как-то не хочется умирать. Кроме того, нас уже и сейчас ищут, и вашу Мерое непременно найдут.
        - Никто вас не ищет! - Сикиника презрительно глянула на Савельева. - И никто не войдет в Мерое. Никто, кто родился за ее пределами. Они уже не ищут вас. Большие бабочки исчезли с неба. Боги избрали вас…
        И она кивнула Домбоно. Он схватил Савельева за руку. Ларин побледнел, Алик смотрел на мир ничего не видящими глазами. Вероника пошатнулась, мертвенно-серая, с дрожащими губами.
        - Вероника… - прошептал Павел.
        Она кивнула.
        - Я… я все поняла. Не забывай, что я тоже учила древнемеройский, как ты и мой Лешка. Я… я… - она схватилась рукой за горло и горько заплакала.
        - Женщина может жить! - прозвенел голос-лед. - Бог принимает только невинных дев.
        - По крайней мере, ты спасена, - попытался улыбнуться Савельев. - Ника, соберись с силами. Нам еще придется обо всем рассказать Ларину и этому… Шелученко. К тому же еще не все кончено…
        - Правда?
        - Дождь! Если в ближайшие дни пойдет дождь, мы спасены…
        - Но нас все равно никогда не выпустят из Мерое.
        - Это другое дело. Давай подумаем об этом завтра или когда пойдет дождь.
        За дверью с золотым занавесом их взяли под стражу и повели прочь из дворца. Домбоно остался с царицей.
        - Ты говорил, что этот человек смыслит в целительстве? - спросила Сикиника.
        - Да, богиня.
        - Он, кажется, не дурак. Но сможет ли он помочь?
        - Кто знает, богиня? - Домбоно отвел взгляд в сторону. - Своему больному спутнику он не смог помочь, ему помогли наши травы.
        - Но, возможно, он может назвать недуг?
        - Он скажет то же самое, что принято говорить в их мире: нужна операция.
        - К нему никто не прикоснется! - маленькая рука Сикиники взлетела в воздух. - Боли становятся все сильнее, каждый шаг стал для него страшной мукой! И почему только лекари так невежественны?
        Что они могут, кроме как отпускать мудреные словечки? - ее лицо-маска на мгновение ожило. - Я желаю переговорить с этим чужаком с глазу на глаз после захода солнца. А пока пусть повисят в клетках на стене храма! - царица подалась вперед, губы ее дрожали. - Как думаешь, Домбоно, будет дождь?
        - После жертвоприношения обязательно будет, о богиня, - Домбоно выскользнул из зала.
        Когда за ним закрылся тяжелый занавес, Сикиника прижала к груди руки.
        - Пусть этот будет умнее моих лекарей, - прошептала она. - Пусть он будет умнее…
        Глава 5
        ЧЕЛОВЕК И ПУСТЫНЯ
        Уже целых три дня Алексей Холодов блуждал по пустыне. Беспрепятственно миновав военный кордон - помог-таки пропуск чернокожего генерала! - он оказался единственной живой душой на просторах этой удивительной, прекрасной земли. Кое-где росли пучки непонятной травки, очень далеко едва шевельнул головой огромный ящер, обломок далекой эпохи динозавров. Огромные черные мухи висели в воздухе. На юго-западе лениво-голубое небо пронзали вершины Лунных гор.
        Холодов несколько раз останавливал джип-развалюшку, что-то помечал на карте, полученной от секретарши генерала Жакоба Симо Кхали с характеристикой «самая-самая точная». На эту самую карту красным фломастером Алексей наносил те маршруты, которые уже не одну сотню раз проделали и археологические экспедиции, и группы туристов… стандартная дорога любого «фотосафари», совершенно безопасная, эдакий безобидный аттракцион для белых охотников за впечатлениями.
        Генерал Симо Кхали не преувеличивал… военные и в самом деле перекрыли весь участок пустыни в этом районе. Следы колес их автомобилей все еще впечатывались в пересохшую кожу земли. Здесь больше не было никаких тайн, да и были ли они когда-нибудь? Алексею Холодову с каждым часом становилось все тревожнее и тревожнее.

«Шесть человек и «лэндровер» не могут испариться вот так запросто», - думал он на четвертый вечер своих поисков. Он разбил маленький лагерь на небольшом песчаном холмике, развел костер и разогрел на огне банку консервов. На ночь Холодов забрался в джип, устроился на сиденье поудобнее и задумчиво покосился на чернеющие вдали Лунные горы. О них ему рассказывал генерал Симо Кхали, покачивая лысой шишковатой головой.
        - Да горы как горы. Гебель Негайм, Лунные или Звездные называются. А вы думаете, они туда забрались?
        - Да, вполне возможно.
        - Нет! Археологи из лагеря сказали, что они туда и не собирались.
        - Именно поэтому! Предположим, только предположим, что им внезапно во что бы то ни стало туда приспичило. Кто-нибудь из них наверняка читал сказку о месте постоянной прописки богов. Сами-то вы ее читали?
        - Ну, да! - генерал Симо Кхали важно кивнул головой. Очень гордый собой, своей начитанностью. Хотя эту старую-престарую сказку о жестоких богах он накрепко забыл еще в раннем детстве. - Да кто ж верит в сказки?
        - Предположим, один из пропавших туристов - натура романтичная и готов выложить деньги за незапланированную экскурсию в Лунные горы.
        - Невозможно! Во-первых, о его желании тут же по рации доложили бы в Абу-Хамед. А во-вторых, с ними был мистер Филиппс. Один из лучших экскурсоводов в наших краях. Он бы не позволил уговорить себя на подобное безумие.
        Тут Алексей Холодов не мог не согласиться с чернокожим генералом… Одно лишь присутствие хваленого мистера Филиппса было еще той гарантией благоразумного поведения. И тем не менее пять человек как в воду канули, и легендарный Филиппс вместе с ними! Загадка, да и только.
        - И все-таки ничего другого не остается, - пробормотал Алексей Холодов, вглядываясь в черную громаду гор. - Они исчезли там, в горах. И что-то там произошло. Нехорошее.
        В этот момент он меньше всего думал о такой прозаичной вещи, как несчастный случай, и гораздо больше о нападении каких-нибудь отморозков, спрятавшихся с добычей в какой-нибудь пещере. Если его подозрения небезосновательны хотя бы процентов на пятьдесят, надежда увидеть Нику и остальных ребят целыми и невредимыми мала до неприличия.
        В эту ночь Алексей почти не мог заснуть. Страх за Нику давил на него, подобно тому как могильная плита давит на плечи человека, по случайности впавшего в летаргический сон. Кроме того, всю ночь напролет где-то поблизости выли и визжали гиены, не поделившие протухшую добычу.
        В предрассветных сумерках Холодов торопливо собрал свои немногочисленные пожитки, зарядил охотничье ружье, купленное в Абу-Хамеде и залил полный бак бензина. «У меня осталось еще шесть канистр, - подумал Алексей. - Хватит. Сколько там километров до наших Звездно-космических горушек? Тридцать, сорок? Ай, ладно!»
        Спустя час он обнаружил в песке следы четырех рифленых шин. Алексей внимательно осмотрел едва заметный отпечаток колеса… Странно, пьяные, что ли, здесь на машине зигзагами гоняли?
        Алексей Холодов решил следовать тем же маршрутом. И чем дальше он ехал, тем загадочнее становились следы: нет, точно, тот, кто здесь катался, был изрядно «под мухой»! Алексей вновь притормозил, удивленно оглядываясь по сторонам. Нет, сомнений быть не могло - водитель гонял по пустыне кругами, зигзагами, то приближаясь к горам, то возвращаясь в исходную точку своего кружения, как безумец, потерявшийся в незримом лабиринте.
        Холодов нажал на газ и погнал машину по пустыне. Теперь он чувствовал, что ниточка разгадки уже зацепилась за его руку, за крохотный заусенец на указательном пальце. И приведет его эта ниточка куда следует. Непременно приведет!

…Он сразу же заметил, что за тем холмиком останавливались. Вон кострище, там еще дырки от колышек палатки виднеются. А один из горе-путешественников пил, пузырь из-под джина пустой валяется. Неужели водитель? Этот Нага Мибубу, кажется, так в лагере археологической экспедиции называли негра.
        Холодов огляделся по сторонам. Ну что же, безумное кружение по пустыне теперь хотя бы как-то можно объяснить.
        Водитель был пьян в стельку, в дугу, в дымину, называй как хочешь. Но почему лучший из лучших мистер Филиппс не помешал ему? Сам тоже напился? Как-то не вяжется это с теми хвалебными одами, что все распевали в голос, упоминая имя англичанина! А может… нет, все равно ничего непонятно…
        Холодов исследовал каждый миллиметр остановки горе-путешественников. Нашел крышку от консервной банки, пустую упаковку из-под таблеток без названия. Холодов даже понюхал ее со всех сторон. Хм, пахнет чем-то противно горьким.
        Хинин! Господи милосердный, хинин! Кто-то из них заболел, и Пашка Савельев - чертушка, друг со школьной скамьи, только в институте вместе с Холодовым он не удержался, - дал больному порошок хинина. Но кто, кто заболел-то? Уж не Филиппс ли? Уж не страдает ли англичанин от малярии? Алексей сунул пустую коробочку в карман и молча глянул на Лунные горы.
        - Летать они точно не умеют! - громким голосом оповестил он, наконец, разморенную от жары пустыню. - Через триста метров никаких следов ребят уже не видно! И где
«лэндровер»? Не растворился же он в воздухе?
        Алексей еще раз внимательно рассмотрел карту. Все дороги, все, даже самые маленькие тропинки вели к горам. А вот как на них карабкаться, на высоту почти в четыре тысячи метров, на самой-самой точной карте почему-то не указывалось. Не очень-то они были гостеприимными, эти самые Лунно-Звездные горы, вечное прибежище своенравных богов!
        Впрочем, что ему эти горы? Здесь на этом самом месте все и заканчивалось. И как оказывалось, ничем.
        - И все-таки, - пробормотал Холодов, садясь в свой старенький джип, - как бы безумно все это ни казалось, они в горах.
        И Алексей до жути испугался собственных мыслей. «В горах», - сказал он. «В горах»… Это означало, что их туда доставили, доставили совсем не на добровольных началах. А еще это могло означать, что на точно таких же началах с ними могли сотворить все, все, что вздумается.
        Холодов проверил свое ружье, а потом поехал к Лунным горам. Дорога стала более ухабистой и каменистой. Камешки весело вылетали из-под колес старенького джипа.
        Алексей Холодов ехал медленно, тащился просто черепашьим шагом, как сказала бы Ника. Не стоит окончательно ломать старую машинку, решил он. Еще пригодится - возможно, джипешник еще спасет всем нам жизнь… если, конечно, Ника и ее спутники все еще живы…
…Сикиника торопливо вошла в маленькую комнатку.
        Ее верная служанка и подруга Нефру-Ра держала на коленях голову мальчика-подростка.
        Перед ней на золотой скамеечке стоял на жаровне маленький медный котелок, принесенный Домбоно. К котелку был прикреплен длинный камыш. Он состоял из двух частей, соединенных кожаным цилиндром, позволявшим верхней части конструкции двигаться в обе стороны.
        Время от времени Нефру-Ра подносила к груди ребенка и давала ему по предписанию Домбоно вдыхать горькие водные пары с добавлением успокоительной смеси.
        - Смесь спокойствия хорошо действует? - спросила Сикиника.
        - Думаю, хорошо, - ответила подруга. - У сына Солнца больше нет таких болей, как раньше.
        Верховный жрец ощупал лоб ребенка и сказал:
        - Лихорадка уменьшается, я надеюсь на лучшее. Это лекарство очень действенное, о царица. В старинных рукописях Гермеса Трижды Величайшего применение его рекомендовалось как раз в подобных случаях. Знаешь ли, богиня, этот пар сильнее лошадей и волов, сильнее великанов.
        Сикиника молча кивнула головой.
        - Нефру-Ра, - приказал Домбоно, - возьми кусок полотна. Сложи его вместе, намочи вот этой водой с соком цветка умиротворения и обмотай ногу мальчика.
        Сикиника робко спросила:
        - Так злые духи оставили ребенка?
        - Конечно, - ответил жрец. - Ох, как же много дел мы имеем со злыми духами и как мало с добрыми! Люди куда охотнее верят в злых духов, чем в добрых и покровительствующих им. Нефру-Ра, через каждые четверть часа меняй компресс…
        Сикиника схватила Домбоно за рукав широкого жреческого одеяния.
        - Но ты приведешь того чужеземца? Домбоно дружески кивнул царице, а затем ласково погладил ее по волосам:
        - Я дал слово, богиня, и не в моих правилах нарушать его… Хотя твоя затея мне и не по вкусу.
        Они висели на самом верху каменной стены храма в маленьких железных клетках. К клеткам вели длинные приставные лестницы. По этим самым лестницам отряд солдат доставил Савельева, Веронику, Ларина и Шелученко к месту их последней остановки в этой жизни. Доставил медленно, осторожно, чтобы те, не дай бог, не оступились случайно и не упали на каменную мостовую двора. В клетках их освободили от пут. Солдаты вежливо попрощались с будущими жертвами богов, даже отсалютовали на прощание. А потом закрыли решетчатые двери, спустились по лестницам вниз и убрали их.
        Алик Шелученко выл, не переставая. А потом упал на пол клетки, задергался в конвульсиях, как во время эпилептического припадка.
        - Да он так совсем свихнется! - крикнул Павел Веронике. Они висели по соседству друг от друга. Вероника вжалась лицом в прутья железной решетки и пристально всматривалась в раскинувшийся далеко внизу фантастический город, казавшийся отсюда маленьким-маленьким, игрушечным и нереальным.
        - Здесь можно сойти с ума! - крикнула она в ответ.
        Ваня Ларин растерял весь свой легендарный юмор еще во время подъема в клетку. Сейчас он метался по своей подвесной камере, два метра туда, два метра сюда, пока клетка не начала раскачиваться подобно гигантскому маятнику.
        - Помогите! - кричал он. - Помогите! Вы не можете убить меня вот так вот! Вы просто не имеете права… - безумные, отчаянные, бесполезные крики.
        А потом он смолк, вжался головой в железную решетку и заплакал.
        А жизнь в Мерое текла своим чередом, как будто и не было никаких клеток на огромной стене храма. Никто не вскинет голову к небесам, никто не замрет в ужасе, глядя на дар богам. И только десять солдат, которые несли почетный караул на стене, демонстрировали важность этой темницы для народа Мерое.
        В небо тянулась тоненькая струйка дыма. Жрецы приносили жертвы ночным божествам. Узники слышали однотонное пение и ритмичные шлепки рук по коже барабанов. Вечер раненой птицей рухнул в каменную котловину, стало намного прохладнее, и город потонул в пасти черных теней.
        - Я сейчас тоже закричу, - пожаловалась Вероника Савельеву. - Я не могу. Я больше не могу. Я должна закричать.
        - Так кричи, Ника! - Савельев вцепился в прутья решетки. Сердце захлебывалось от дикой боли, нервы были натянуты уже до предела. Еще немного, и они лопнут, и сердце разорвется.

«Такого человеку не выдержать, - подумал он. - Нет, не выдержать!»
        Павел закрыл глаза и сполз по решетке клетки на колени.
        - Санька, мы скоро встретимся, - прошептал он. Савельев не видел, как к его клетке вновь приставили длинную лестницу.
        Глава 6
        ОТПЕЧАТКИ ПАЛЬЦЕВ БОГОВ
        Скрипнула решетчатая дверь, и Савельев даже подскочил от неожиданности. Солдат в черном кожаном одеянии стоял на верхней ступени приставной лестницы. Он открыл дверь клетки, молча кивнул узнику, а потом ткнул пальцем в лестницу. И Павел все понял.
        Они пришли за ним!
        Он глубоко вздохнул и зажмурил глаза. Наверху на жертвенном алтаре храма все курился дымок, все еще неслось над загадочным городом печально-торжественное пение жрецов. Темная-темная ночь, хоть глаз выколи, какое на фиг жертвоприношение в такое время?! Город внизу крепко спал, и только несколько сиротливых огоньков мерцали в черной бездне. У стоявшего на лестнице солдата в руках было подобие масляной лампы - странный сосуд из бронзы, на который был нацеплен гладко отшлифованный стеклянный шар.

«Моя последняя прогулка», - подумал Павел. Чувство безграничного отчаяния, немыслимой покинутости чуть не удушило его в этот момент. Страха, желания сопротивляться - пускай бессмысленно, но сопротивляться, - он не испытывал… Только пустоту. Пустота была вокруг, пустота была в нем самом, словно душа его уже отлетела, покинула тело и теперь наблюдала без волнения и печали за тем, что происходило с ним, Павлом Савельевым, на земле.
        Он кивнул, смахнул капли холодного пота со лба и сделал маленький шажок к открытой двери. Голос Вероники заставил его остановиться на полпути в черное никуда. Этот голос был подобен удару кулака в лицо, он возвращал в реальность.
        - Не ходи, Пашка… - крикнула девушка. Ее голос звенел, раскалывался на мелкие осколки от страха. - Останься с нами! Ты не должен оставлять нас одних…
        Савельев вжался в холодную решетку клетки.
        - Я думаю, у меня нет выбора, Ника! - севшим от мучительного возвращения души голосом проговорил он.
        - Останься, пожалуйста!
        - Никто не сможет заставить вас выйти из клетки! - крикнул Шелученко.
        - Конечно, они просто убьют меня здесь!
        - А сейчас они, интересно, что собираются сделать? - проворчал Ларин. - Поиграть с тобой в шахматы? Тебя сейчас в жертву принесут на фиг, академик, и все!
        - Это мне и без тебя понятно, - Савельев оглянулся на солдата. Тот вновь кивнул ему головой, на этот раз куда нетерпеливее. Снизу, от подножия высокой стены раздался крик. Крик нетерпения.
        - Ника, одно лишь слово на прощание: прости.
        - За что? - ее голос дрожал.
        - Ну, это же я тебя уговорил покататься вместе с нами по пустыне.
        - Кто ж мог знать, что все вот так кончится? - она громко всхлипнула.
        - Ты будешь жить. Местным богам по вкусу только кровь девственниц. Повезло тебе, как видишь. Молодец, Ника, ты у нас, конечно, хороший ученый, но не старая дева!
        - Пашка, как ты можешь вот сейчас быть таким циничным?
        - Тогда прощаться легче, Никусь. Прощай.
        - Останься! - вновь закричал Шелученко. - Пожалуйста, пожалуйста, - Алик заплакал как младенец, а потом начал биться головой о решетку.
        Ваня Ларин молчал. Только смотрел все время вниз, туда, где у стены трепетало с десяток ярких огоньков. Солдаты, присланные за Савельевым.

«А завтра, быть может, моя очередь наступит, - подумал он. - Но уж тут они обломятся… ни на какой жертвенник я не лягу и сердца себе вырезать не позволю. Я сброшусь с лестницы, и когда упаду вниз, я хоть немного да обману их проклятых богов. Да-да, именно так я и поступлю. Я сброшусь с лестницы…»
        Он сидел на полу, смотрел на Савельева и судорожно размышлял о том, а не подсказать ли Пашке такой вариант побега из действительности Мерое.
        Павел выбрался из клетки, нащупал рукой перильца лестницы и начал спускаться. Солдат как мог помогал ему, освещая путь.
        Ларин бессильно ударил рукой по полу клетки. «Я не смогу…» - подумал он. И закрыл глаза. Видеть, как Савельев ступенька за ступенькой спускается навстречу собственной смерти, было просто невыносимо…
        Внизу его ждал Домбоно. Павел удивленно глянул на него.
        - Вы и здесь? - спросил он. - А я, дурак, думал, что вы стоите в храме и под пристальным взглядом вашего бога дождя точите ножи булатные.
        Его сердце захлебывалось, словно хотело как можно скорее выскочить из груди.
«Говори, - подумал он. Приказ - гипноз, приказ - спасение. - Говори! Говори, не переставая! Пусть слова станут твоим личным наркозом, не позволяй себе думать о чем бы то ни было! Говори любые глупости, издевайся над ними… но только говори…. говори… обезболь словами свой путь к концу… Пусть в начале было Слово и в конце будет оно же».
        - Вы нас не понимаете! - с серьезной грустью отозвался Домбоно.
        - Ну, нельзя же требовать от меня невозможного. Ваша царица-богиня пожелала принести меня в жертву, а я должен ей еще и спасибо за это сказать? - Павел торопливо огляделся по сторонам. Со всех сторон их окружали солдаты. У всех в руках были ярко горящие лампы причудливой формы. Савельев опустил голову.
        Стена. Огромная, теряющаяся в ночи. Клеток в темноте отсюда совсем не видно, их поглотил непроницаемый мрак. И только где-то высоко-высоко, словно звезда, подрагивал беспокойный огонек, оповещавший ночь: здесь вершина пирамиды, здесь вершина Мерое, здесь последний храм, конец мира. Здесь ждут боги.
        - Вполне возможно, что все вы останетесь в живых, - мрачно оповестил Павла Домбоно.
        Савельев вздрогнул.
        - Возможно? Что значит ваше «возможно»? Если вы оставите висеть их там наверху, доставать вам придется сумасшедших. Да-да, через пару дней они сойдут с ума. Кто ж такое выдержит?
        - Идемте! - почти вежливо ответил Домбоно. - Все зависит только от вас. У вас мало времени: всего лишь до восхода солнца, - и жрец махнул рукой в сторону дворца. - Очень мало времени…
        - Тогда хватит болтать! Что я должен делать?
        - Царица хочет видеть вас.
        - Опять? Но я не могу наколдовать ей дождь! - Я - геофизик, я все знаю про лед, увлекаюсь древними черными фараонами, немного соображаю в медицине и все!
        Домбоно резко обернулся к пленнику.
        - Вы сами тоже слишком много говорите! - в его темных глазах отражались огоньки масляных ламп. - А что можете-то? Или вы умнее, чем мы?
        Савельев даже растерялся. На лице Домбоно читалась неприкрытая угроза. Она, словно маска, облепила его лицо.
        - Кто это «мы»? - спросил Савельев.
        - Мы - жрецы-целители.
        - Я ж не знаю, как вы лечите людей. Вы ж ничего не рассказываете. Только сказали, что Филиппс лежит в вашей «больнице» и у него спал жар. Благодаря соку какого-то ледяного цветка.
        - Дня через три он окончательно поправится… а вы смогли бы вылечить его так быстро?
        - Голыми руками, без лекарств - нет. А лекарств у меня нет. Даже вашего ледяного цветка. Так что у вас - фора!
        - Вы издеваетесь над нами, - процедил сквозь зубы Домбоно. - А зря. Не думаю, что вам удастся выжить…
        - Стоп! - Павел рассерженно махнул рукой. - Вам прекрасно известно мое положение, сеньор наиверховнейший жрец Домбоно. Вы что ж, вызываете меня на медицинскую дуэль? Так я ведь медик-недоучка, бросил в свое время питерский Первый медицинский на последнем курсе…
        - Да, возможно, это - дуэль…
        - Сразу можно было догадаться. Но что за дуэль! У вас есть все, а у меня ничего.
        - Нам нужна только помощь нашей собственной души на самом деле. И этого более чем достаточно. Вам же необходимо поставить диагноз.
        - Ничего не понимаю, - Савельев медленно шел за Домбоно. Солдаты освещали дорогу ко дворцу. - Мои друзья висят в клетках в ожидании ужасной смерти, а вы со мной тут невесть о чем спорите!
        - Вот именно, невесть о чем.
        - Вы что, держите меня за существо, у которого не нервы, а канаты, Домбоно?! - Савельев встал как вкопанный. - Или вы собираетесь уничтожить меня уж совсем изысканным, дьявольским способом?
        - Нет! В Мерое никогда не лгут.
        - Тогда ваша Мерое - рай земной, - и Савельев оглянулся на стену, где наверху в черной перине ночи висели клетки… Вновь завыл Шелученко, вновь молился и умолял кого-то, кто был еще выше них, Ларин. - Их жизнь в награду за мой диагноз?
        - Да. Так хочет царица.
        - Если мой диагноз окажется верным, нас оставят в живых? - задохнулся Савельев. - Но нам никогда не позволят покинуть Мерое, да?
        - Если вы поможете, - сдержанно улыбнулся Домбоно. Его удивительное лицо, в котором причудливо смешались восточные и европейские черты, на мгновение стало мягким, добрым, умиротворенным. - Рискните, чужак. Вы и ваши друзья будут живы до тех пор, пока будет жить ваш пациент.
        - Но я же врач-недоучка! Я давно не врач! Я - геофизик, специалист по снегу, ненавидящий зиму и влюбленный, как дурак, в историю черных фараонов. Вот именно, как дурак! - Савельев вновь спасался бегством в сарказме. Медицинская дуэль в городе, на который не оказали никакого влияния три-четыре бесконечно долгих тысячелетия… До чего же абсурден этот мир! Павел вновь остановился, оглядываясь на гигантскую стену. В почти совершенной, удивительно прекрасной тишине едва был слышен пронизанный иголочками страха голос Алика.
        - Да идем же быстрее к этому вашему пациенту! - закричал Савельев. - Чего на месте-то топчемся?!
        Больной лежал на широком красивом ложе. Прошитое золотом одеяло укрывало его почти с головой, на которую была накинута золотая пелена, один в один похожая на ту, что видел Савельев на царице Мерое.
        Холодные, высокие стены были украшены золотым причудливым орнаментом, в котором преломлялся свет сотен масляных светилен. Вероника бы могла много чего порассказать об этих орнаментах, а для Савельева они были лишь немым образцом красоты.
        По сравнению с объемами самого дворца, комнатка больного казалась даже маленькой. И совершенно пустой - только кровать из слоновой кости. Больной лежал совершенно неподвижно, и на мгновение в голове Савельева даже мелькнуло страшное подозрение, что пациент скорее мертв, чем жив, и что Домбоно, едва он прикоснется к нему, обвинит его в смерти бедняги. Мол, дотронулся чужеземец до честного мероита, и от ужаса у того душа - ка, ба или как там еще - от тела и отлетела в небеса, да к богам…
        - Ну, и чего вы от меня хотите? - грубо хмыкнул Савельев, останавливаясь на пороге. - У меня же глаза, а не рентген.
        - Что такое рентген? - недоверчиво спросил Домбоно.
        Савельев только отмахнулся от него. Что толку объяснять? Да и что именно? Что существуют лучи, с помощью которых можно заглянуть в человеческое тело? Как это объяснить людям, живущим на расстоянии в три тысячи лет от остального мира?
        - Кто это? - спросил Павел вместо ненужных объяснений.
        - Мой сын… - холодный, но все равно волшебный женский голос!
        Павел торопливо обернулся. У стены, словно статуя, сидела богиня Мерое. Золото на золоте… и только овал ее лица и ее руки, скрещенные на груди, отливали белизной снежной пустыни в фантастическом свете комнаты.
        - Ваш сын… - повторил Савельев, едва шевеля пересохшими от волнения губами. Внезапно он все понял. Жертва для бога дождя… Господи, как смешно! Это был только предлог, бегство в достойную религиозную ложь-угрозу. Истина лежала здесь под золотым покрывалом: больной сын богини, матери, ищущей поддержки и сострадания. Но сострадания тайного, ибо если божество не способно помочь себе самому, что ж в нем тогда божественного-то? Непостижимая, ужасная трагедия человека, приговоренного быть способным на все.
        - Мой единственный сын… - добавила она. В ее отдающем металлом голосе появились мрачные нотки.
        Домбоно подошел к кровати и откинул одеяло. Детское тельце было обнажено - какая светлая, необычная для Мерое кожа… Почти белое тело, всего лишь загорелое, словно мальчик долго валялся на солнце. Дышал он спокойно, чуть приподнималась на голове золотая пелена. Видел ли он сквозь золотую ткань такого не похожего на его собственный народ незнакомца, неведомо. Мальчик не шелохнулся даже тогда, когда Савельев подошел к его ложу.
        - Расскажите же мне все, - спокойно произнес он. - Сколько лет мальчику?
        - Двенадцать зим, - Домбоно устало присел на стул возле кровати. - А его болезни уже две зимы…

…Две зимы назад охота была единственным развлечением царственного супруга богини Сикиники. Он не знал себе равных в умении обращаться с колесницами и лошадьми. Сопровождавшие царя восторгались его отвагой в езде по самым крутым дорогам и бесстрашием, когда он выходил на опасного хищника.
        С некоторых пор царственный супруг богини Мерое стал брать с собой сына Солнца. И это безумно тревожило Домбоно.
        В тот раз он отправился на охоту вместе с ними. И как оказалось, не зря…
        Верная Нефру-Ра как раз заплетала царице-богине волосы, когда в комнату без предупреждения ворвался принц Раненсет.
        - Царь упал! Он мертв! - крикнул он женщинам, даже не скрывая торжества. - И сын Солнца, и верховный жрец…
        Гребень выпал из рук Нефру-Ра, девушка схватилась за сердце.
        - Вся Мерое оденется в траур! - весело распорядился Раненсет. - Как же, наследник престола! - при этих словах он сделал какой-то странный жест рукой, а Сикиника пронзительно закричала.
        И тут в комнату царицы ворвался в изорванной одежде Домбоно с мальчиком на руках. Все уставились на него так, как будто перед ними было Ка покойного. Раненсет умоляюще вскинул руки, словно обороняясь от призрака.
        - Произошло несчастье! - глухо прошептал Домбоно. - Колесница царя разбилась. Он упал, испуганные лошади потащили его за собой, о, богиня. Мальчик бы тоже погиб, но мне удалось схватить лошадей за поводья и остановить. Слишком поздно, твой царственный супруг был мертв. А сын Солнца, кажется, сильно ушибся. Когда я осмотрел пострадавшую колесницу, то нашел вот это! - и Домбоно швырнул на стол отломившийся кусок дерева. - Излом удивительно ровный, - он глянул на Раненсета, и тот отвел глаза. - Этот кусок был надпилен, а несчастье - на самом деле преступление!
        - Мы это выясним, - заикаясь, произнес Раненсет.
        - И накажем виновных, - добавила Сикиника, хлопоча над мальчиком. От ужаса у нее побелели даже губы.
        - Лицо царя было так изуродовано, - сглотнул комок в горле Домбоно и отвернулся, пытаясь скрыть слезы.
        - Какое счастье, - невыразительно произнес Раненсет, - что ты поехал на проклятую охоту! Ты предчувствовал беду, да? Или кто-то подсказал тебе?
        - Змея в твоей короне! - с ненавистью огрызнулся верховный жрец и бросил на Раненсета взгляд, пронзивший принца насквозь.
        С тех пор во дворце царицы-богини Сикиники за золотыми колоннами притаилась беда…
        Дорога становилась все хуже и хуже, все больше были валуны, все глубже выбоины. В конце концов, Алексей был вынужден остановить старенький джип и «спешиться». Перед ним вздымались Лунные горы, иглами своих пиков сшивая прореху неба и земли.
        Здесь на машине уже не проедешь. Тропинка терялась меж скал - та самая дорога, что ведет прямо в распахнутую глотку преисподней.
        Алексей захватил с собой фонарь и сейчас направил его луч на тропу. Что он ищет, Холодов и сам не мог бы объяснить толком; дорога звала его и все тут.
        - Наверное, здесь их и вели, - пробормотал он негромко. - Других вариантов не вижу, - Алексей вновь склонился над дорогой, чуть ли не обнюхивая каждый камешек.
        Метров через четыре-пять фонарик пришлось выключить, чтобы не села батарейка. Да это и не беда. Алексей и так нашел большой камень, на котором отчетливо виднелся след железного колеса, чиркнувшего по валуну.
        Холодов задумчиво потрогал пальцем отпечаток. А потом также задумчиво потер щеку.
        - Людей везли на телеге, - прошептал он, опасаясь вспугнуть ночь со всеми ее неожиданными откровениями, исполненными смертельных опасностей. - Там за перевалом есть люди! Зуб даю, что есть!
        Холодов поднялся, бросился к джипу и начал готовиться к марш-броску в опасную тайну.
        Глава 7
        МЕШКИ С ЗОЛОТОМ НАДЕЖД
        Взять с собой требовалось лишь самое необходимое. Перегруза быть не должно, в противном случае ему не осилить переход через горы.

«Ружье - да, оно необходимо, - думал он. - Сумку с лекарствами и инструментами тоже не бросишь. Хлеб, фляжка с водой, нож, патроны, зажигалка, - ну и все, наверное, хватит».
        Он глянул на тропу, вьющуюся между черных скал. И в коротко стриженных волосах запутался ветерок ужаса.

«Почему они выкрали Веронику и тех ребят? - ломал голову Холодов. - И кто они, эти самые похитители? Неизвестная террористическая группировка? Или ребят украли только потому, что они - белые? Неужели повторяются те самые жестокости, что бытовали когда-то давным-давно в Африке? Человек должен страдать и мучиться из-за того, что у него другой цвет кожи? Неужели люди ничему так и не научились?»
        Алексей перебросил рюкзак через плечо, привязал ключи от машины к шейному кожаному шнурку, на котором висел золотой амулет-скарабей, подарок Вероники. На одной из сторон украшения были выгравированы слова: «Я тебя никогда не забуду». Символ-оберег, вездесущая защита, помоги!
        Ну вот вроде бы и все. Холодов похлопал рукой по капоту джипа:
        - До свидания, дедок! - и медленно двинулся по тропе навстречу Лунным горам, где меж звезд по преданиям всегда жили древние боги…
        Сын Солнца заболел с той самой трагической охоты, и жрецы изо всех сил старались излечить его.

…И Геродот, и древнеегипетские папирусы по таинствам медицины сообщают об использовании египтянами магических растений, которые при точном анализе, проведенном биологами и ботаниками, оказались не чем иным, как вытяжками из лука, чеснока и сельдерея. Здорово, не правда ли? Еще более здорово то, что черные фараоны древней Нубии считали эти растения крайне… токсичными. И пользовались совсем другими лекарствами.
        Жена одного из знаменитых черных фараонов двадцать пятой династии страдала от трахомы, которая из-за слишком сухого климата и сегодня весьма распространена в Египте и Судане и по-прежнему приводит к слепоте. Надо вам сказать, что трахома - заболевание инфекционное, переносимое с помощью бактерий. Так вот доктора-жрецы черных фараонов нашли очень нестандартный способ борьбы с данной болезнью глаз. Нестандартный даже по сегодняшним меркам.
        Жрецы, оборвав головы и крылья… навозным жукам, заливали тельца жуков маслом, выпаривали, а затем, разделив тельце насекомого на две части, накладывали примочки на глаза жены фараона. Однако способ этот не мог исцелить женщину. И тогда, судорожно экспериментируя, лекари-жрецы создали, наконец, такую пасту, которую жена черного фараона могла наносить на веки вместо косметики. И случилось чудо: антибактериальная мазь победила трахому, царица вновь смогла увидеть солнечный свет.
        Для людей той далекой эпохи подобный метод лечения действительно казался чудом. До того момента трахома неизбежно приводила к слепоте. Но мероиты смогли победить ее! С помощью мазей из масла, меда, экскрементов девственниц, кошек, ослов и свиней. Эх, знали бы современные офтальмологи пропорции этой мази, как знать, скольким людям смогли бы они вернуть зрение и без операционного вмешательства…
        Но болезнь сына Солнца такими средствами никак не лечилась.
        Уже четыре часа он упрямо лез в гору. Холодов устало опустился на камень. А дорога-то рукотворная, пронеслось у него в голове. Алексей мысленно поаплодировал людям, проложившим в этих местах путь, не обозначенный ни на одной карте. Даже на точной-преточной карте генерала Симо Кхали. Для современного человека это были непроходимые горы, обломок того мира, который человек всегда старался просто обойти стороной или облететь на самолете.
        Он шел уже шесть часов. Небо на востоке стало постепенно светлеть, откуда-то появились на его черном полотнище яркие красные ниточки. Неописуемый словами восход солнца в суданской пустыне, от красоты которого обмирает сердце, неспособное постичь, как это, что это. А это пробуждается грандиозный мир, потягивается сонно-лениво в первых лучах воскресшего Ра.
        И в эти мгновения Холодов увидел еще одно чудо: дорогу! Настоящую дорогу, гладкую, наезженную, ровную, по которой с ветерком можно было бы прокатиться на самых что ни на есть представительских машинах.
        Дорога в самом сердце горного кряжа, на высоте в четыре тысячи метров. Алексей привалился к гладкому на ощупь валуну и закрыл глаза. «Я сплю, мне снится сон, - подумал Холодов. - Нет, у меня галлюцинации начались. Точно! Я слишком быстро шел в гору, вот кровь в голову и ударила. У меня глюки, глюки…»
        Широкая, отличная дорога, начинающаяся из Ничего и заканчивающаяся все тем же Ничто? Конечно, это глюки ностра! Но когда он вновь открыл глаза, дорога так никуда и не делась. Беловатые солнечные зайчики прыгали по ее ровной поверхности.
        - Невероятно! - громко оповестил просыпающийся мир Холодов. - Этого не может быть, потому что не может быть никогда!
        А потом резко вскочил на ноги и бросился прочь с дороги под прикрытие изломанных богами скал. Почему он спрятался? Кого испугался? Утренняя тишина была совершенна в своей неповторимой красоте, ветер еще спал в своей пещере. Ничто не мешало жизни великого, блестящего на солнце молчания.
        Лунные горы. Лучшего имени извращенный человеческий ум уже не сможет придумать никогда. И тут, разрывая тишину, нежно, добродушно даже прозвучал удар гонга. В горах! Нет, это точно был гонг, только очень большой, очень-очень… А потом ему ответил второй, третий, четвертый… Со всех четырех сторон света приветствуя воскресение солнца, вновь победившего ночь.
        Алексей замер, ожидая чего-то еще. Утренний концерт давно закончился; он смолк так же таинственно, как и начался, зависли сытые звуки в быстро согревающемся воздухе диких гор.

«Я на верном пути, - подумал Холодов. - Я попал в страну, о которой никто еще не знает». И внезапно задохнулся. Задохнулся от безумного страха за Веронику - страха необъяснимого, не имевшего ничего общего с обычным беспокойством за ее жизнь. Перед ним приоткрывались врата тайны, а шансы на возвращение из тайны были равны нулю.
        Алексей переждал еще пару минут, а потом, крадучись, двинулся вперед, чуть в стороне от дороги, перебегая из одного укрытия в другое. Издалека вновь послышался непонятный шум. Холодов бросился на землю, спрятавшись за выступом скалы.
        Шум все приближался, становился плотнее, пока не превратился в топот многих пар ног. Холодов втянул голову в плечи. «Я сошел с ума, - почти радостно подумал он. - Холодов, ты сошел с ума! Колонна демонстрантов в Лунных горах! Ляг-ка ты, дружок, поудобнее да вздремни пару часиков! Твои нервы уже не выдерживают».
        А потом он увидел их: группу солдат, марширующих по четыре человека в ряд, во главе с офицером… они прошли мимо, вниз по дороге, выдрессированные, как гатчинские гренадеры у Павла I. Солдаты в мундирах, больше напоминавших черную чешую, на головах шлемы необычной формы.
        Они молча маршировали мимо. И только шум их шагов перебивал тишину. Мужчины с кожей цвета «кофе с молоком» и европейскими чертами лица, ни единого намека на негроидную расу. Красивые лица, гордые, классически совершенные.
        Холодов тихо лежал за скалой, украдкой наблюдая за колонной солдат.

«Значит, все это - правда, - думал он. - Значит, это не галлюцинации! Я попал в государство, о существовании которого даже не подозревает наш мир. Они живут, словно пришельцы с другой звезды, живут среди нас!»
        Он уткнулся головой в траву. Джип! Они найдут его джип!
        И внезапно с ужасом понял, что джип ему больше никогда не понадобится.
…Обнаженный мальчик неподвижно лежал на ложе из слоновой кости, дыхание его было абсолютно спокойно, ровно вздымалась и опускалась грудь - единственный признак того, что это тело все еще живет.
        Павел склонился над больным, все еще не решаясь прикоснуться к нему. На первый взгляд мальчик не казался ни истощенным, ни перекормленным… красивый подросток, может, чуточку высоковатый для этого возраста, с хорошо развитым телосложением тех классических пропорций, которые довелось ему видеть в этом загадочном городе почти на каждом шагу.
        - Могу ли я осмотреть его? - осторожно спросил Савельев.
        - Конечно, - мрачно ответил Домбоно. - Я только хочу предупредить вас. Если вы прикоснетесь к нему, вы прикоснетесь к богу! И тогда его судьба - ваша судьба.
        - Да говорили же вы это, говорили! Но я рискну.
        - Вы должны осмотреть его! - прозвенел за спиной Савельева металлический голосок Сикиники, царицы Мерое. - Я обещаю вам жизнь и возвращение в ваш мир.
        - Но я-то ничего не могу пообещать вам взамен, вот в чем беда, - Савельев торопливо скинул мятый пиджак. Словно из ниоткуда в комнате появилась огромная золотая чаша, наполненная приятно пахнущей водой. Павел негромко ахнул. Он ведь не видел и не слышал, как ее сюда вносили. Савельев осторожно опустил руки в воду, чувствуя, как побежали по коже мурашки. Павел торопливо вытащил руки из воды, с удивлением чувствуя, что сейчас он мог бы видеть кончиками пальцев. А дотронувшись до краешка кровати, Савельев понял, что чувствует мельчайшую неровность идеально отшлифованной слоновой кости.
        - И в этом мы вас обогнали, - презрительно усмехнулся Домбоно. - Это сок божественного цветка познания.
        - И в самом деле чертовски полезная вещь! - Савельев сцепил пальцы, и ему показалось, что его тело насквозь прошило разрядом электрического тока. - Только почему тогда вы позвали меня, врача-недоучку, если ваша собственная медицина владеет такими волшебными лекарствами? Мои познания в медицине совсем не такие… гм… божественные.
        - И все-таки… - рука Домбоно скользнула по обнаженному телу мальчика и замерла на левом бедре. Едва заметная волна дрожи пробежала по красивому телу подростка. - Вот уже две зимы после того несчастья на охоте Мин-Ра все труднее и труднее ходить.
        - Так значит, его зовут Мин-Ра, - на секунду Савельев устало прикрыл глаза.
        Египет и Нубия четырехтысячелетней давности, чудом перенесенные в наше время и скрытые в огромной горной котловине! Ожившая легенда, захватывающая историческая сказка. «У них здесь всего понемногу, - сказала Вероника сегодня (или вчера уже?) утром. - Много Египта, кое-что от Персии, чуть-чуть инка и лица европейцев. Греческая красота под более темной кожей».
        Савельев вздрогнул и склонился над мальчиком. Рука Домбоно отдернулась. Савельев начал осторожно ощупывать левое бедро ребенка.
        - Рассказывайте, рассказывайте, Домбоно, - прошептал Павел. - У нас это называется анамнезом…
        - Две зимы назад после падения с колесницы на охоте в боку у мальчика появились боли. Внезапно. Десять жрецов обследовали его и решили, что он просто растянул сухожилия. Мин-Ра пролежал дней пятнадцать в кровати, но когда встал с ложа болезни, боль стала еще сильнее. Мы давали ему соки, притупляющие боль, мы обследовали каждую часть его тела, открыли ему жилы, но кровь была красной, не черной….
        Савельев только кивнул головой в ответ. «Старые сказки, что кровь и тело впитывают в себя носителей всех болезней, - подумал он. - Так было при Гиппократе, и так оставалось даже во времена Парацельса».
        Внезапно его напряжение спало. Павел понял, что освободился от тошнотворного страха проиграть эту медицинскую дуэль. Оказывается, он ничего не забыл, уйдя с пятого курса мединститута.
        Казалось, Домбоно инстинктивно почувствовал это и сердито взглянул на Павла:
        - Уже третью луну мальчик вообще не может ходить! Каждый шаг доставляет ему нестерпимые страдания. Мы носим его на руках, а спит он только на правом боку…
        - У него, кстати, температура, - спокойно заметил Савельев.
        - Да, мы дали ему соки, чтобы тело не пылало.
        - Мне нужно поговорить с ним.
        - Говори, чужак, я позволяю, - вмешалась Сикиника. Ее голос звенел все сильнее.
        Савельев обернулся. Царица все еще стояла, словно статуя, у золотой стены, прекрасное лицо окаменело. «Как же это мучительно, играть в царицу и богиню, - подумал Павел. - Она ведь мать, такая же, как и все матери этого мира, и она прекрасно знает, что здесь никто не может помочь ее ребенку. Но она должна, обязана быть богом, гордым и непостижимым, замурованным в золотые стены. А то, что у нее есть сердце, здесь никого не интересует».
        - Только задавайте вопросы по существу… Голова мальчика, скрытая золотой пеленой, слегка шевельнулась.
        - Когда ты ходишь, ты прихрамываешь? - спросил Савельев.
        - Нет!
        Он произнес только одно слово, но голосок мальчика рвал сердце на части. Это был плач детской души. Маленький бог тихо плакал под своей золотой пеленой.
        - Тебе больно, только когда ты ходишь? - продолжал свои расспросы Павел.
        - Нет, мне всегда больно. Даже когда я лежу и хочу пошевелиться, перевернуться на другой бок.
        - И что же это за боль?
        - Как будто меня кто-то сверлит. Мои кости сверлит, протыкает.
        Савельев опустил голову, глядя на левую ногу мальчика. В голове мелькали строчки из учебников по медицине. «Это может быть туберкулезный остеартрит. А возможно, опухоль или остеома - у ребят она особенно часто встречается. Но разве можно что-нибудь сделать голыми руками!»
        Савельев склонился над мальчиком и еще раз ощупал ногу. На этот раз сознательно причиняя ребенку боль; Мин-Ра вздрогнул и жалобно вскрикнул. Домбоно тотчас же схватил Павла за руку.
        - Вы мучаете его! - крикнул он. - Мальчику больно…

«Остеома, - подумал Савельев. - Точно остеома. Эх, был бы у меня рентгеновский аппарат… но кто в Мерое знает о рентгене! Здесь соками лечат».
        Он отошел от кровати и повернулся к Сикинике. Ее темные глаза буквально прожигали его насквозь. Прекрасное, похожее на маску лицо задрожало, когда она спросила:
        - Вы знаете, что с ним?
        - Я не совсем уверен. Но… мне кажется, что у мальчика доброкачественная костная опухоль. Мы называем ее остеомой.
        - Ну, так помогите же ему!
        Савельев опустил руки в чашу с водой. Домбоно заботливо укрыл мальчика.
        - Вы похитили лжеврача, богиня Мерое, - спокойно отозвался Савельев. - Современная медицина - дело сложное. Здесь могут помочь только хирурги… Я же медицинский институт до конца не заканчивал, - Савельев медленно вытер руки. - Так когда вы прикажете казнить меня?
…Я думаю, это была зима, я слышал голос зимы.
        Ее свист и вой были сейчас единственными звуками, которые я еще способен воспринимать в этом мире. А может, все это мне только снилось. Сон о мгле и зиме, которую я ненавижу.

«Ты падаешь, - раздался в моей голове голос Саньки. - Это падение бесконечно, ты падаешь все глубже и глубже. Да-да, ты падаешь и мечтаешь попасть в зиму».
        Я попытался открыть глаза, но не смог даже шевельнуть ставшими вдруг свинцово-тяжелыми веками. А может, мои глаза уже были открыты? Не знаю. Тьма. Всепоглощающая тьма. Черная зима черных фараонов.
        Ветер звенел в ушах, как будто жаловался на вопиющую несправедливость, бился о лысые скалы, пытаясь добраться до моего тела. Я больше не чувствовал ветра. Его больше не было со мной. А может, я двигался вместе с ним, в его ритме? А может, я стал частью ветра, стал ветром? Или же я лежу вместе с ним на самом дне непостижимой пропасти?
        Я стал полюсом покоя. Неподвижностью. Бесчувственностью. Я больше не слышу ударов сердца о грудную клетку. Клетку! У меня больше нет кожи, позволяющей чувствовать.
        Я слышу только зиму. Черную зиму черных фараонов…
        Савельев медленно вытирал руки.
        - Так когда вы прикажете казнить меня?
        Глава 8
        ЛОВУШКА ЧЕРНЫХ ФАРАОНОВ
        Мертвая тишина воцарилась в золотой комнате. Домбоно, не произнося ни слова, подошел к стене и ударил в нее кулаком. Обшивка разошлась, раскрылись незримые двери, и в комнату вступили четыре человека с укрытыми пеленами лицами, молча вынесли кровать с мальчиком прочь. Когда ложе переносили через порог, мальчик чуть приподнял голову. Золотая пелена сползла с лица, и Савельев замер под взглядом двух огромных, испуганных, умоляющих детских глаз.
        Помоги мне, кричали эти глазищи. Помоги мне! Почему ты стоишь тут с опущенными руками и позволяешь увозить меня прочь?! Я ведь верю тебе. Ты один можешь спасти меня. Помоги мне…
        Двери в стене бесшумно захлопнулись. Золото на стенах ослепляло. Домбоно в волнении оправлял несуществующие складки на своем усеянном цветными камешками одеянии.
        - Мин-Ра нужно оперировать? - мрачно спросил он.
        - Да.
        - Это невозможно! Богов не режут хирургическими инструментами!
        - Тогда опухоль в его ноге будет расти, расти, и в конце концов ваш бог вообще не сможет ходить, разве что кричать будет от боли. Домбоно, вы вызвали меня на медицинское состязание, речь идет о моей собственной жизни и жизни моих друзей. Они висят сейчас в своих клетках на стене, сходя с ума от страха! Наша дуэль способна все решить! Я назвал вам болезнь вашего бога…
        - А кто сказал, что она названа правдиво? Вы-то сами способны помочь мальчику?
        - Об этом мы не договаривались! Мы говорили о диагнозе. Когда вы начнете оперировать Мин-Ра, сами увидите, что я был прав. У вас же есть здесь больница, или как там ее. Брет Филиппс лежит в ней, вы же почти поставили его на ноги, вы сами мне об этом говорили. Вы же оперируете, Домбоно! Даже если я не все понимаю из того, что происходит сейчас у меня на глазах, я все равно отлично знаю, что ваши коллеги с берегов Нила еще четыре тысячи лет тому назад делали трепанацию черепа, ампутировали конечности, делали операции на желчном пузыре, рак и то лечили! Я не видел ваших нынешних больниц. Мне неизвестны ваши возможности, но в данном случае помочь может только операция.
        - Я все покажу вам, - Домбоно низко поклонился застывшей, словно статуя, царице. Все это было настолько ирреально, настолько фантастично, настолько сказочно, что Савельев в который уже раз попытался уверить себя в том, что однажды он проснется и поймет, что все было только сном.
        - Ты все слышала, богиня, - покорно произнес Домбоно. - Видишь, он тоже не может помочь.
        Сикиника отмахнулась от верховного жреца. Ее маленькая ручка взлетела ввысь, словно царица хотела ударить жреца. Но почему-то так и не ударила.
        Жрец опустил голову. В стене вновь открылась дверь, и он, пятясь, покинул комнату.
        Едва стены сошлись, мраморное оцепенение спало с Сикиники, так спадает одежда с пылко влюбленной женщины во время свидания. Она громко вздохнула и бросилась к Савельеву. Наконец-то она могла быть такой же матерью, как любая женщина мира.
        - Сделайте же что-нибудь! - выкрикнула она. - Вы же, недоучка, знаете больше, чем все мои врачи вместе взятые! Неужели же эта опухоль пожрет моего мальчика?
        - Одних знаний, к сожалению, недостаточно, - Савельев осторожно обхватил ее за плечи и прижал к себе. Царица дернула головой, ее взгляд впился в лицо Павла… впервые кто-то осмелился прикоснуться к ней. - Здесь вся медицина жрецов бессильна. Тут исцелить можно только скальпелем…
        - Ну, так исцеляйте скальпелем! - крикнула Сикиника. - Я вам приказываю!
        - Вы можете приказать принести меня в жертву на алтаре вашего бога, но вы не можете приказать мне выполнить ту работу, в которой я ни черта не смыслю. Я не доучился на врача и прекрасно знаю пределы моих возможностей. Мин-Ра придется покинуть Мерое, ему необходимо лечь в настоящую больницу. Такую операцию можно сделать только в столице Судана.
        - Ни один человек Мерое не покинет город, и ни один чужак не войдет сюда. Так было на протяжении тысячелетий. Это завет царей, по которому живем все мы до единого! Счастливо живем, мой господин! Нам неведомы ненависть и зависть, воровство и убийства, прелюбодеяние и ложь… Мы - самые счастливые люди на свете!
        - Да? И каждый год вы приносите в жертву бога дождя парочку девственниц, убиваете каждого, кто осмелится приблизиться к вашей таинственной Мерое, а царица-богиня даже владеет французским языком. Ваша Мерое - ожившее безумие!
        - Вы никогда не поймете нас!
        - И это единственное, что я вам могу обещать наверняка, - с издевкой произнес Савельев.
        - Спасите моего ребенка… и вы станете первыми из чужеземцев, которые покинут Мерое.
        Савельев пожал плечами - жест, понятный даже в Мерое. Сикиника зажала руками рот, сдерживая крик-плач. Сейчас она казалась много старше, чем тогда в тронном зале, замерзшая в божественной неподвижности. Савельев навскидку определил, что ей хорошо за тридцать. Хотя… «Она никогда не состарится, - подумал он. - Она останется вне времени, даже если биологически такое и невозможно. Но здесь в Мерое нет ничего невозможного».
        - Он не должен умереть, - тихо простонала Сикиника. - Умоляю вас, он не должен умереть…
        - Ну, если вы все понимаете, у вас только один путь: прочь из вашего сумасшедшего города-государства в нормальную, современную больницу! Кто или что мешает вам сделать это?
        - Завет царей…
        - Ну, коли завет, жертвуйте вашим сыном во имя этой глупости! - грубо ответил Савельев. «Мне нечего терять, - подумал он при этом. - Она должна решить, что для нее важнее: быть богиней или матерью». Павел разжал руки и отвернулся от Сикиники.
        - Останьтесь! Куда вы собрались?
        - В клетку, к друзьям. Я прикоснулся к вашему сыну, я не могу его спасти, а моя судьба отныне связана с его судьбой… значит, все предопределено. Домбоно так прекрасно и доходчиво мне объяснил.
        - Да я вообще приказала привести вас сюда против его воли! Я вынуждена была одолеть сопротивление всей касты жрецов Мерое. Я приказала привести вас сюда! И вот вы здесь, вы, который категорически отказываетесь помочь! Неужели же вы так низко цените свою собственную жизнь?
        - Ага, вы сами об этом заговорили, сами! А вы-то, вы во сколько оцениваете жизнь собственного сына?
        - Я такая же мать, как и все остальные! - выкрикнула царица Мерое. В ее глазах блистали молнии, а маленькие кулачки были гневно сжаты.
        - Конечно, - кивнул головой Савельев. - Я уже давно понял, что Мин-Ра не орел в клюве притащил, что вы рожали его в муках. У вас в груди бьется сердце, способное любить, и ваше тело умеет трепетать от страсти. Божественной страсти конечно же! А теперь подумайте, что сильнее - государственные интересы или материнская любовь, - Савельев горестно опустил голову. - И тут я вам вообще не указчик, эту дилемму вам придется решать наедине с вашей совестью, царица-богиня!
        - Мои врачи будут оперировать, а вы проконсультируете их.
        - И что вы от этого выиграете? Я ведь не знаю даже уровня ваших медиков.
        - Домбоно вам все покажет. Если вы хотя бы попытаетесь…
        - Эта операция - дело слишком серьезное, чтобы я стал «хотя бы пытаться»! Нет! Заветы ваших черных фараонов законсервировали ваше государство на четыре тысячи лет… но остеому не законсервируешь! Отвезите мальчика в нормальный мир!
        - Вы поможете ему! - ее ручка, вытянутая в сторону Павла, была подобна приготовившейся к нападению змее. И ставшее на мгновение более человечным и живым лицо вновь превратилось в маску божества. - Вы сделаете это. Во имя вашей потерянной любви к белой женщине.
        Савельев вздрогнул. Как, каким образом эта дьяволица сумела украсть его воспоминания о Науне?
        - Прекратите, - устало прикрыл он лицо руками. - Я в жизни не оперировал, даже чирья не вырезал, не то что остеому. Было бы преступлением взяться за скальпель.
        - Еще большее преступление вы совершаете сейчас, позволяя моему сыну умирать, - холодно произнесла Сикиника. - Ради вашей утраченной любви одумайтесь. Завтра Домбоно покажет вам нашу больницу…
… Я ненавижу больницы.
        Больницы, построенные где-то в самой сердцевине послевоенного двадцатого столетия и сохранившие свое непревзойденное уродство в нашем новорожденном веке. Я ненавижу их бесцветные коридоры, они напоминают мне о зиме, а их обитатели похожи на персонажей проклятого Дантова ада.
        В вызванном мною лифте в тот день смердило лекарствами. Человек, стоявший рядом на костылях, тоже смердил. Я едва дышал, прятал нос в букетике желтых хризантем. Моему спутнику было около шестидесяти, разбитая машина, обряженная в растянутый до невозможности спортивный костюм темно-синего унылого цвета. Его лицо было того же оттенка, что и букет в моих руках, щеки приклеились к костям черепа, а взгляд абсолютно пуст, словно дядьку по маковку накачали тазепамом. Голые ноги уныло терлись о тапочки без задников, а седой венчик волос он забыл причесать еще неделю назад. Мой взгляд нервно метался по его лицу, по стенкам лифта. Почему мы поднимаемся так медленно? Почему?
        Все, приехали. Наконец-то. Онкологическое отделение. Здесь лежит Санька. Этот белый, по-зимнему стерильный коридор приведет меня к ней.
        Дама в тоскливо белых одеждах и очках в поллица подошла ко мне.
        - Вам чего?
        - Я ищу палату №14…
        - …Ради той, кого вы потеряли, помогите моему сыну, - ударил по мембранам металлический колокольчик голоса Сикиники.
        Господи, ну зачем, зачем она просит?! Она ведь знает, как он ненавидит больницы…
        Когда Павел Савельев вернулся в свою клетку, на востоке уже потягивалось в постели из облаков седое утро. Он сел на пол своей подвесной тюремной камеры и огляделся.
        Они стояли у решеток и молча смотрели на него.
        - Господи, спасибо Тебе, он все еще жив, - прошептала, наконец, Ника. Ее голос напоминал звон разбитого хрусталя.
        - Я… я молился за тебя. Я дал тебе установку остаться в живых, - пролепетал Алик.

«Ну, надо же, - отстраненно подумал Савельев, - а он ведь так и не сошел с ума».
        - Нам все необходима такая установка, - тяжело дыша, отозвался он вслух. Только сейчас Павел понял, как смертельно устал он за ночь. Савельев казался себе выжатыми после стирки трусами, безразмерными семейными трусами, со стоическим безразличием перенесшими стирку каким-нибудь «Тайдом», затасканно-рекламным, а потому вдвойне омерзительно воняющим.
        - Что случилось? - встревожился Ларин.
        - Случилось то, что мне пришлось изображать из себя доктора, вот и все. Сын богини… я должен вылечить его.
        - И за это тебя обратно в клетку? В виде благодарности? - хмыкнул Ларин.
        - Если я помогу ему, мы сможем вернуться…
        - О, Господи, есть еще чудеса на свете! - заплакала Вероника.
        - Нет, Никусь, не поминай имя Господа всуе - слишком рано, - Савельев устало привалился к решетке. Над причудливо искаженными вершинами поднимался красноватый диск - воскресший Ра возвращался на небо. Внизу, в долине, над городом еще висел черный туман мрака. Глухой, простуженный звон гонга раздался в древнем храме.
        - Я не смогу его вылечить, - пересохшими губами прошептал Савельев.
        - Не сможешь? - Шелученко намертво вцепился в решетку клетки. - Ты не хочешь его вылечить? Ты хочешь нас на тот свет отправить? - в его голосе вновь зазвенели истеричные нотки. - Да мне без разницы, хочешь ты сам жить или подохнуть собрался! Но я… я-то хочу жить! Я хочу жить! У меня жена и дети! Я никогда не хотел ехать в эту дерьмовую страну, но из-за идиотского научного совета пришлось! А теперь мы все сдохнем из-за тебя! Почему ты не лечишь больного? Почему? Почему?
        - Потому что я не врач. Здесь нужен не какой-нибудь доктор Пилюлькин, а настоящий хирург-онколог.
        - Да в беде можно и хирургом представиться! - закричал Ваня Ларин. - И прооперировать кого угодно!
        - Ты хотя бы знаешь, Ванек, что такое остеома? - угрожающе-тихо спросил Павел.
        - Откуда?
        - Я хочу жить! - пронзительно вскрикнул Шелученко. - А ты нас убиваешь! Ты действительно убиваешь нас! Когда у нас дома приспичило, я жену от внематочной беременности спасал…
        - Прекрати. У тебя никогда не было жены, Алик, - сказала, словно припечатала, Ника.
        - Поймите же вы меня, - сглотнул комок в горле Савельев и умоляюще глянул на Розову. Она лишь пожала плечами. «Да, слишком уж многое на нас навалилось», - пронеслось в голове Павла.
        - Ты, конечно, не сможешь оперировать… - прошептала Ника.
        - Да.
        - Так попробуй, е-мое! - закричал Шелученко, изо всех сил раскачивая клетку. - Надо попробовать! Речь идет о наших жизнях!
        - Значит, нам не осталось даже надежды? - Вероника прикрыла глаза, чтобы никто не видел ее слез.
        - Ну, почему же…
        - И на что же нам прикажешь надеяться? - возмущенно выкрикнул Ларин.
        - На любовь матери к сыну…
        Свет нового дня добрался до дна горной котловины, дома Мерое попрощались с ночью. У подножия храма собирались солдаты. Катили куда-то по своим делам телеги. Неожиданно задрожали приставные лестницы.
        - Надо же, а нам еще и завтрак в постель несут, - мрачно хмыкнул Ларин. - Прямо как в пятизвездочном отеле…
        - Он будет оперировать! - прокричал Шелученко в пропасть, отделявшую их от Мерое. Ударил кулаком по решетке и завизжал. - Он сказал, что будет оперировать! Он хочет! Он хочет! Выпустите меня отсюда! Выпустите меня отсюда…
        Начинался новый день. День последний?
        Казалось, вся Мерое была объята пламенем. Огонь согнал туман с дороги, и стволы деревьев стояли, словно почерневшие колонны на пожарище, а за ними всепожирающее пламя высоко вздымалось к небу.
        Сквозь ветви, колючие сучья, пучки желтых цветов и пористых листьев лились сверкающие золотом и пурпуром лучи, и облака горели яркими и нежными красками, точно кровавые розы.
        Еще никогда Савельев не видел такого блестящего солнечного восхода. Может быть, он чаще смотрел себе под ноги, чем на небо?
        Над просыпающимся городом курился фиолетовый туман. Суровая громада пирамиды казалась словно помолодевшей под лаской розового утра. Огромный храм Мерое горел в утренних лучах, краски неба отражались в обнаженных громадах Лунных гор.
        Скалистые бока гор блестели теперь подобно большому опалу на застежке царской одежды. Но вот поднялось могучее светило и рассыпало по всему миру миллионы золотых стрел, чтобы прогнать своего врага - молчаливую ночь.
        Мероиты совершали свои утренние жертвоприношения. На пирамиде, этой искусственной горе, возвышался громадный серебряный алтарь, на нем горело пламя, возносившее к небу благоухания и огромные огненные столбы. Жрецы в белых одеждах поддерживали огонь, бросая в него искусно нарубленные куски самого лучшего сандалового дерева и мешали их связками прутьев.
        Головы жрецов были обмотаны повязками - поитиданами, концы их прикрывали рот и не допускали до чистого огня нечистого дыхания. Чуть поодаль убивали животных, предназначенных в жертву. Мясо разрезалось на куски, посыпалось солью и раскладывалось на миртовых цветах и листьях лаврового дерева - ничто мертвое и кровавое не должно коснуться терпеливой, святой земли.
        Верховный жрец подошел к огню и брызнул свежим маслом в пламя. Оно взметнулось высоко к небесам. Остальные жрецы упали на колени и закрыли свои лица: никто не должен видеть, как пламя возносится навстречу своему отцу, великому богу - Солнцу. Домбоно взял ступку, бросил туда листья и стебли священного растения лучей, быстро растолок их и вылил в огонь чуть красноватый сок растения, великую пищу великих богов.
        Наконец, Домбоно поднял руку к небу и стал петь. Он призывал ради Мерое благословение богов на все чистое и доброе, он воспевал добрых духов света, жизни, правды, щедрой земли, освежающей воды, деревьев и чистых творений. Домбоно проклинал злых духов мрака, лжи, болезни, смерти, греха, пустыни, всеистребляющей засухи, отвратительной грязи и всяких нечистых насекомых.
        Наконец, голоса всех жрецов слились в торжественном гимне.
        - Чистота и блаженство ожидает непорочного праведника…
        Савельев встряхнулся, словно из лап сна смерти вырвался, и тоскливо глянул на прутья клетки.
        - Эх, да под такое пение и умереть не страшно, - невесело усмехнулся он.
        - Я хочу жить! Я хочу жить! - плакал в клетке Алик Шелученко и бился головой о решетку…
        Что такое три сотни, четыре сотни шагов, когда приходится бороться за каждый метр, пригибаясь, перемещаться от укрытия к укрытию - и это на свежем воздухе, таком разреженном, что дыхание захлебывается и кровь накаляется настолько, что кажется, будто ты бежишь по огромной, бесконечной мартеновской печи? Тогда-то и начинаешь думать о каждом шаге, когда бьются маленькие молоточки в виски, в горло, в сердце, но каждый шаг означает: еще один кусочек земли отвоеван у этого чужого мира.
        Алексей Холодов без сил сполз по обломку скальной породы. Бежала вперед дорога, перестав быть чудом, теперь она казалась ему прямой тропой в ад. Дорога без конца, дорога без начала и конца, сатанинский соблазн лично для него, Алексея Холодова.
«Все-таки когда-нибудь она закончится, и я увижу Нику, узнаю тайну этих людей».
        Тайна слегка приоткрыла свою паранджу чуть раньше, чем Алексей предполагал. Внезапно он увидел человека в чешуйчатой кожаной одежде. Солдат был один, сидел к Алексею спиной и неторопливо откусывал кусочек за кусочком от лепешки. Над ним висел огромный, бронзовый гонг. Солнце осторожно ласкало его отполированную поверхность своими лучами, гонг блестел, словно второе солнце… немая игра света, неслышный звон лучей, бьющихся о сияющий металл…

«Три метра, - подсчитал Холодов. - Три метра и не думать! Просто не думать!»
        Он прыгнул, взмахнув руками, ребром ладони ударил солдата, не успевшего отскочить в сторону, по шее. Тот глухо ахнул и откатился к перекладине, на которой висел гонг.
        Холодов рухнул рядом, больно приложившись лбом о землю. Последнее, что он успел подумать, было очень обидное: «Хреновый я борец-одиночка!» А потом сознание поплыло, уносясь вдаль… Солнце терпеливо ждало, кто очнется первым.
        Глава 9
        ТАЙНЫ ЧЕРНЫХ ФАРАОНОВ
        Алексей Холодов выиграл состязание со временем. Его голова оказалась более крепкой, чем у загадочного «стража порога».
        Лунные горы просыпались. В разреженном воздухе вибрировали крики зверья, щебет птиц, ветер свистел на макушках гор, огромный гонг, подвешенный на цепях, беззвучно раскачивался на цепи. На земле валялось здоровенное било из слоновой кости с набалдашником, обвязанным красными шерстяными нитками.
        Холодов торопливо поднялся и глянул на солдата. Сумка Алексея валялась чуть в стороне, видимо, соскользнула с плеча во время прыжка.

«Там, где стражник, там и вход, - вполне резонно решил Холодов. - Кажется, цель уже близка. Где-нибудь в самом конце «дороги без конца» начнется великое и опасное приключение. Все, что пока со мной произошло, - всего лишь бездарная увертюра к грандиозной симфонии».
        Он подошел к солдату, все еще лежавшему без сознания, перевернул его на спину и вгляделся в лицо. И вновь поразился европейским чертам лица, бронзовой коже. В Судане Холодов бывал не раз и не два, ему доводилось встречать самых разных представителей самых разных племен… Перед ним лежал человек, не имеющий никакого отношения к негроидной расе.
        - Мне очень жаль, парень, - пробормотал Холодов, заметив, что солдат чуть шевельнулся. - Но тебе надо поспать еще, - он вытащил из сумки бутылочку с эфиром, смочил ватку и прижал к носу незнакомца. Тот судорожно дернулся и замер.
        Холодов принялся раздевать солдата. «Парень того же роста, что и я, - пронеслось у него в голове. - Мундирчик мне подойдет. Сумасшедшая идея, да, дружок? В твоей одежонке вписаться в стан врагов… Будем надеяться, что никто не потребует у меня пароля, а мне не придется грубить - «поцелуй, мол, меня в задницу». Выбора-то у меня никакого, сам понимаешь, друг. Вы схватили Нику, и черт его знает, почему. Может, ее уже и в живых-то нет… Что ж, тогда я…»
        Алексей замер на мгновение, а потом начал торопливо переодеваться.

«А что если Ники и в самом деле нет? - подумал он вновь. Дышать стало намного тяжелее. - Мстить? Одиночка против неизвестного, вооруженного до зубов народа? Абсурд… Вернуться в Судан и рассказать обо всем военным и полиции? Генерал Бикенэ с удовольствием устроит побоище. В Африке не очень-то в курсе, что такое сострадание. Нет-нет, Ника жива. Жива…»
        Его мысли стали чуть спокойнее, Алексей пригладил чешую своего нового одеяния и улыбнулся. «Конечно же Ника жива. Почему они должны убивать Веронику и ее друзей? Беззащитных людей, археологов… Но разве ненависть - если это, конечно, ненависть - слышала хоть что-нибудь о благоразумии? Есть ли в политике - если это был, конечно, политический демарш - место человечности? Да и кого из мерзавцев волнует боль жертвы?»
        Алексей надел на голову шлем. Надо же, у парня даже размер головы тот же самый! Свою собственную одежду он аккуратно связал в узелок и спрятал в расщелине между валунами. Потом перекинул через плечо рюкзак и еще раз склонился над раздетым, оглушенным солдатом.
        - Часа два поспишь как миленький, - констатировал Холодов. - Надеюсь, сердце у тебя фурычит нормально, друг мой…
        Он перетащил солдата в тень, глянул на бронзовое лицо и покачал головой. А потом пошел по длинному языку дороги.
        Теперь он был представителем чужого народа, солдатом. Его сердце бешено билось, так заполошно, что врач, спрятавшийся в глубине его души, мигом поднял тревогу: ну, и как долго ты сможешь выдерживать все это? «Не думать! - прикрикнул на врача Холодов, воин-одиночка. - Не думать! Держись, парень!»
        Одинокий путник шагал по дороге в Лунных горах в прошлое - дорога вела его в 4000 год до нашей эры, а он даже и не догадывался об этом.
        Мрачный и молчаливый высился в городе дворец принца Раненсета. Высокая стена скрывала его от нескромного, любопытного взгляда.
        А таких взглядов в Мерое хватало. Они были не только любопытны, но и подозрительны, и исполнены ненависти. В народе носились самые разнообразные слухи об этом таинственном жилище, слуги которого были невидимы и пугали не меньше, чем их хозяин и повелитель. Только высокое происхождение Раненсета удерживало недовольных, заставляя их скрывать до поры до времени свою злобу.
        Здесь всегда было молчаливо и пустынно. Глухо отзывались эхом шаги в бесчисленных галереях, на бесконечных террасах. Все двери были занавешены тяжелыми, расшитыми золотом занавесами. И пусто, пусто, на всем лежал отпечаток чего-то мрачного, ледяного. И это под палящим-то солнцем! Мальчики одиннадцати лет, словно тени, двигались по комнатам, поддерживали огонь и бросали в него различные благовония. Золотые ожерелья и браслеты сверкали на шеях и руках, а лица были печальны. У маленьких слуг Раненсета были глаза стариков - полные апатии и дикого отчаяния.
        В саду царила та же тишина, та же пустота. Казалось, что все очаровано сном. В центре сада как будто росла в небо башня с узкими окнами. В единственной комнате башни стоял стол, заваленный древними манускриптами, шкатулками, флаконами и связками сухих растений. У масляной лампы, горевшей и днем, и ночью, сидел древний Тааб-Горус. Худощавое и сморщенное лицо, несмотря на бронзовый цвет, было бледно. Из-под густых бровей сверкали серые, мрачные глаза. Тааб читал, чертил железным острием какие-то знаки и считал, что-то бормоча себе под нос.
        Старик был так увлечен работой, что даже не заметил, как вошел Раненсет. Принц с восхищением посмотрел на своего наставника, а потом произнес почтительно:
        - Приветствую тебя, учитель!
        Старик быстро выпрямился. Улыбка буквально озарила лицо мрачного Тааба.
        - Да хранят бессмертные каждый твой шаг, мой мальчик, - отозвался он, протягивая принцу сморщенную руку.
        Раненсет пожал ее и присел рядом со стариком.
        - Учитель, а ведь Сикиника не торопится приносить чужеземцев в жертву! Она на что-то надеется или что-то подозревает. Мы можем спровоцировать ее?
        Отпив несколько глотков козьего молока из глиняной кружки, Тааб произнес с загадочной улыбкой:
        - Всякий человек и всякий народ обладает своим собственным космическим запахом. Один аромат создает расовую ненависть и личную антипатию. Другой же рождает любовь. Сикиника, как видно, полюбила аромат чужеземцев.
        Раненсет вскочил на ноги и в волнении прошелся по комнате наставника.
        - Но как, Тааб, как сделать так, чтобы Сикинику отвратил аромат чужаков? Ты сможешь помочь?
        - Терпение, мой мальчик! - старик ободряюще сжал плечо своего воспитанника.
        Потом, подойдя к одному из окон, он приподнял занавес.
        - Возьми факел, и пока еще не наступил день, у нас хватит времени приготовить все необходимое.
        Пока Раненсет зажигал факел, Тааб подошел к столу из черного дерева, на котором стояли чеканные флаконы, стеклянные и керамические горшки и банки, широкие алебастровые вазы. Взяв одну такую вазу, флакон и еще какую-то мелочь, Тааб вышел прочь из башни в сопровождении брата царицы-богини.
        В каморе при малой пирамиде, стоявшей в саду дворца, они остановились. Горус вытащил из деревянного ящика вязки сухих трав, роз и других цветов. Положил их на треножники, полил маслом из флакона и поджег. По каморке пополз удушливый чад. Но ни старик, ни Раненсет не обращали никакого внимания на вонь. Брат царицы-богини помогал поддерживать пламя, подбрасывая в него все новые травы и подливая в огонь масло из амфор.
        Когда огонь в конце концов все-таки погас, на дне треножника осталась омерзительная черная масса. Тогда Тааб-Горус вытащил из-за пояса лопаточку слоновой кости, соскреб массу и положил в вазу из алебастра. Затем залил змеиным ядом из бронзового флакона и перемешал. Жидкость окрасилась в красный цвет. Тщательно закупорив амфору, Тааб передал ее Раненсету.
        - Вот питье, мой мальчик, оно поможет.
        - Но кто должен его выпить? - вскинулся Раненсет. - Си… Сикиника?
        Горус визгливо рассмеялся и сморщился.
        - Нет, Раненсет, не Сикиника. На этот раз не Сикиника. Во имя нашей цели пусть уйдет в землю мертвых ее дорогая подруга. Она должна заснуть для вечности.
        Раненсет, казалось, все еще сомневался.
        - Учитель, - наконец сказал он. - Но ведь Нефру-Ра постоянно дежурит подле сына Солнца. А что если мальчишка случайно выпьет вот это?
        Горус ласково потрепал по щеке своего воспитанника.
        - Не бойся. Если и выпьет, тем лучше. Раненсет пожал плечами.
        - Да как скажешь, учитель…
        После завтрака - фруктовый чай, ломоть серого какого-то хлеба, пчелиный мед и сильно пахнущее овечье масло - Павла Савельева вновь повели в город.
        Шелученко так и не притронулся к еде. Он съежился в уголке клетки в комочек, поглядывая воспалившимися глазами на великолепный город-театр. На плоских крышах хозяйничали женщины, развешивали белье, выбивали матрасы. Играли во дворах дети. Их звонкие голоса порхали в воздухе, ударяясь о днища клеток, о гигантские стены храма, нависшие над городом. На улицах пульсировала жизнь, маленькие бычки тащили телеги. Торговцы бойко расхваливали свой товар. И никто не глянет наверх, на висящих между небом и землей чужаков.
        Неподалеку что-то строили. Терпеливо творили новую часть храма. Как во времена фараонов ловко обходились с огромными каменными плитами. Надсмотрщики громко подгоняли блестевших от пота, задыхавшихся людей.
        Ваня Ларин с огромным аппетитом уничтожал принесенный им завтрак.
        - Прежде чем они принесут меня в жертву, - сообщил он Веронике, облизывая запачканные медом пальцы, - я хоть наемся по-человечески…
        - Так ты будешь оперировать? - взвизгнул Алик, увидев пришедших за Савельевым солдат.
        - Нет, мистер Шелученко.
        - Но тогда ты мог бы спасти всех нас! Я умоляю тебя, Павел, я умоляю тебя: хотя бы попытайся…
        Павел дико посмотрел на него. Он что, совсем ничего не понимает?
        - Но это же равнозначно убийству, Алик!
        - Ничего не делать в нашем положении тоже убийство! - еще громче завизжал Шелученко. - Господи, неужели этот идиот вообще ни на что не способен?!
        Он опрокинул маленький столик с завтраком, вцепился в решетку и забормотал что-то себе под нос. Савельев задумчиво поглядел на него. «Шелученко и дня не продержится, - с грустью подумал он. - А вот Ванька снова висельные свои шуточки отпускает. Ника - тоже молодец. Я-то, конечно, боюсь, но… но Шелученко, нормальный трусливый мужик, как миллионы других людей, он будет самой первой жертвой. Придется мне, когда вернусь - если вернусь, конечно, - соврать ему, как врут смертельно больным людям. Скажу: все в порядке. Только терпение, терпение и еще раз терпение. Нервишки, мой дорогой, глупые нервишки шалят. Не беспокойся, мы выкарабкаемся…»
        Такие разговоры велись уже сотни раз в этом мире и сотни раз люди покупались на них. Купится и Алик…
        Савельев протиснул руку через прутья, пытаясь дотянуться до клетки, в которой сидела Вероника.
        - Никусь, верь мне. Я… я также цепляюсь за жизнь, как и все вы…
        Внизу его ждал Домбоно. Он бросил на Павла враждебный взгляд и махнул рукой в сторону крытой деревянной телеги, запряженной двумя рогатыми быками.
        - Садитесь.
        Савельев улыбнулся.
        - «Скорая помощь» города Мерое?
        - Что такое «скорая помощь»?
        - Позже я обязательно объясню, Домбоно, - Павел взобрался в деревянный ящик, оказавшийся внутри более просторным, чем он предполагал. Домбоно сел рядом на обитую кожей скамью. М-да, в «скорой» люкса поменьше будет.
        - Как дела у нашего пациента? - спросил Савельев.
        - Мы еще раз внимательнейшим образом осмотрели его. Мы - это десять врачей. Вы правы, у мальчика опухоль.
        - Значит, я победил в нашей дуэли, Домбоно?
        - Богиня требует, чтобы вы лечили Мин-Ра!
        - Я знаю. Мы вчера здорово с вашей богиней сцепились, - Савельев устроился поудобнее. Внезапно он понял, что никакой жертвенный алтарь бога дождя им пока что не грозит. - Мне точно понадобится помощь всех ваших богов. А также хирургические инструменты для удаления остеомы, зажимы, наркоз, лекарства. Нет, конечно, аппендикс можно и перочинным ножиком оттяпать, в России в сталинском ГУЛАГе врачи так и поступали, но остеома - это вам не слепая кишка. Пожалуйста, поговорите с вашими богами, пусть свяжутся со службой исполнения желаний.
        - Вас следовало бы убить! - мрачно отозвался Домбоно, и его глаза полыхнули неприкрытой ненавистью.
        - Кстати, я все хотел спросить вас, при первой встрече вы заговорили с нами по-английски. Откуда? - невозмутимо поинтересовался Савельев. - Все ж таки выезжали из благословенной Мерое?
        - Нет! Но один англичанин как-то раз приблудился к нам. Зим эдак двадцать назад. И я решил выучить его язык. Через четыре года я свободно заговорил на этом языке.
        - А потом?
        - Шесть месяцев не было дождя, - Домбоно недобро усмехнулся. - А потом как заладят ливни на три недели, и наши поля расцвели вновь.
        - И это через четыре года! - в ужасе прошептал Савельев.
        - Что такое четыре зимы? Мы думаем в иных масштабах, - жестко отрезал Домбоно. - Вы ведь тоже не вечны… Кстати, по-меройски вы объясняетесь вполне сносно.
        - Хотя и изучал его много больше, чем четыре зимы, - пробормотал Савельев.
        - Спрашивается, для чего? - жрец был безжалостен.
        - Наверное, для того чтобы понравиться богу дождя, - покаянно развел руками Павел.

…Все жрецы-лекари Мерое были заняты день и ночь, невыносимый зной буквально разрушал людей. Воды в резервуарах становилось все меньше, она превращалась в источник болезней для всего населения - по краям чаш оставался красноватый осадок. Простонародье Мерое уже начинало болеть. Но далеко не всегда стремилось попасть в
«больницу».
        На всей растительности в садах прекрасного города, на сикиморах, окаймлявших улицы, лежала удушливая пыль. Зеленые изгороди из тамарисков и других растений походили на истонченные скелеты; даже в лучших частях города пешие люди поднимали густые облака пыли; если же по раскаленной дороге проезжала колесница или телега, за ними следовал такой громадный столб серой пыли, что люди закрывали рот и глаза. Город постепенно превращался в немую, безотрадную пустыню. Каждый дом походил на раскаленную печь, и даже купание не приносило прохлады. Зреющие финики на деревьях стали покрываться наростами. Зараза настигала все живое, и тревога Домбоно возрастала. Верховный жрец становился все более раздражительным и угрюмым. Нет, он ничего не имел против Савельева, но сейчас просто не мог отвечать ему иначе…
        Больница Мерое оказалась широким каменным домом, примыкавшим к храмовым постройкам. Что, собственно, и неудивительно, ведь жрецы как раз и были лекарями. Вероятно, в Мерое жили очень здоровые люди, большинство палат пустовало, коридоры стонали от одиночества. Пара мероиток-сиделок, испугавшись, бросилась прочь, едва заметив Савельева.
        - Да не очень сейчас все здоровы, - вздохнул Домбоно. - Но нас, жрецов, и нашу больницу боятся.
        В большом помещении, в центре которого стоял пустой стол, их уже ждали остальные жрецы-лекари. Молча, враждебно глядели они на чужеземца. На них так же, как и на Домбоно, были длинные, расшитые золотом одеяния, а на головах остроконечные колпаки с вышитыми змейками - символами мудрости.
        - Ничего себе, операционная! - почти восторженно воскликнул Савельев, вымучивая улыбку. - И вся команда скальпеля и зажима! Как и у нас! Когда появляется главврач, за тошнотворно-белыми халатами больного уже не видно, - он обернулся к Домбоно. - Считайте, что впечатлили меня. Только где же кандидат в больные?
        - Появится, - в голосе Домбоно прозвучали жесткие нотки, - вы увидите, как мы оперируем. Все готово. Мы покажем, на что способны мероиты.
        Дверь громко хлопнула. В проеме появилась деревянная кровать на колесиках. Под одеялом с вышивкой солярных мотивов лежало нагое тело - юная женщина, испуганно поглядывающая на незнакомого белокожего человека. Хорошенькое, совсем еще детское личико покрывала нездоровая желтизна.
        - Мы будем вырезать из ее тела мешочек, что совершенно забился камнями… - голосом профессора в учебной аудитории оповестил Домбоно Павла. Савельев вздрогнул, чувствуя, как побежали по лицу капельки холодного пота. В глазах молоденькой женщины плескался дикий страх.
        - Домбоно, вы же сошли с ума! Вы окончательно рехнулись, бесповоротно! Вы не можете ее оперировать!
        - Сейчас вы все сами увидите, - решительно махнул рукой Домбоно. Кровать подкатили к широкому «операционному» столу. - Мерое - земля чудес…
        Глава 10
        ТАЙНЫ ЧЕРНЫХ ФАРАОНОВ.
        Продолжение

… Как же я ненавижу больницы.
        В тот день, придя к Саньке, я чувствовал себя совершенно беспомощным.
        Медсестра покачала головой с отравленными гидроперитом кудряшками и поджала тонкие, бескровные губы.
        - С цветами нельзя, - наморщила она уныло-длинный нос. - Мне очень жаль, но с цветами никак нельзя.
        Я внимательно посмотрел сначала на нее, потом на букет.
        - Но ведь это всего лишь цветы.
        - Сожалею, - повторила медсестра. - Но для меня это в первую очередь переносчики инфекции. Подождите, я принесу вазу, и мы оставим их здесь, - и схватив цветы, она бросилась куда-то по коридору.
        Рядом со мной открылась дверь. Я вскинул глаза на санитара, катившего инвалидное кресло-каталку. В кресле сидел, весь скрючившись, мужчина моего возраста. Он смотрел по сторонам и ничего не видел, его взгляд уходил в пустоту. Больной был опутан тонюсенькими проводками, обвившимися вокруг его тела щупальцами техногенного спрута.
        - Вы родственник этой девушки?
        Я вздрогнул. Рядом со мной стояла медсестра с убитыми гидроперитом волосами и смотрела с уничижительным пренебрежением. Я даже не слышал, как она вернулась.
        - Нет… скорее, друг.
        - Вы можете навестить ее в среду или в пятницу.
        - Но послушайте…
        - Да, да, да, - хмыкнула милая представительница класса белых халатов и нетерпеливо взмахнула рукой. - На полчаса я вас пущу, но не дольше. В виде исключения. Идемте, - и мы пошли по одинокому, отвратительно зимнему коридору. - Вы случаем не простужены? - мимоходом уточнила медсестра. - Горло не болит?
        - Н-нет.
        Медсестра замерла на мгновение, оглядела меня с ног до головы, словно надеялась, что случайный чих или кашель выдаст меня с головой.
        - Ладно, - проворчала она, наконец, и дернула на себя дверь. - Иначе я бы вас и не пустила.
        Честно говоря, я страшно боялся заходить в палату №14. Что я увижу здесь? Отмеченную печатью болезни юную женщину, которая дорога мне, или изуродованного раком и химиотерапией человека-монстра?
        Кожа Саньки была белее снега.
        Она спала и не слышала, как я вошел. Ее глаза тонули в озерах черных кругов, нос неестественно заострился. Я с силой подавил полустон-полувсхлип, прекрасно понимая, что все это означает. Тонкая, светло-голубая хлопчатобумажная косынка, покрывавшая голову Саньки, сбилась в сторону, обнажая ее голову, на которой больше не росли непокорные волосы.
        Я не знаю, сколько просидел у кровати Саньки. Законы времени в этой палате уже не имели никакой юридической силы. Я просто сидел, держа Александру за руку, и смотрел, впитывал в себя то, как она спит.
        Где-то очень далеко от нас осторожно открылась дверь, и знакомая медсестра просунула в щель голову. Она ничего не сказала, только постучала по циферблату китайских роллексов.
        И я ушел.
        Я ненавижу больницы…
        Савельев устало оглядел операционную древней как мир Мерое.

…Чудеса начались с наркоза. Два жреца-лекаря - наверное, это были ассистенты, поскольку их причудливые головные уборы были прошиты не золотыми нитями, а серебряными, - переложили больную на широкий стол и привязали ее запястья и щиколотки кожаными ремнями к столу. Потом маленькая медсестричка подкатила некое подобие тележки с инструментами… Тележка была из пластин слоновой кости, на ней лежали несколько чашечек из золота и блестящие, добела отполированные зажимы и железные скальпели. Медсестра с любопытством глянула на постороннего, враждебно блеснула глазами и отвернулась.
        Домбоно погрузил руки в одну из золотых чаш, за ним подошли и другие врачи.

«Ну, хотя бы руки они мыть умеют», - подумал Савельев и передернул плечами.
        - Что это? - спросил он, указывая на большую золотую чашу.
        - Сок чистоты! - гордо отозвался Домбоно. - Он делается из корешков особых трав, что растут в тени. Мы их потом собираем и выжимаем из корешков сок.
        - Вы что, всерьез собрались удалять желчный пузырь? С помощью этих самых железяк?
        - Что такое желчный пузырь? - Домбоно положил руку на тело больной.

«Господи, - пронеслось в голове у Савельева испуганным тайфуном. - Он хочет резать ее по-живому, без наркоза! Но это же сущее убийство! Нельзя, нельзя допустить этого! Я просто обязан вмешаться. Там, на столе, лежит человек, я не допущу, чтобы женщину забили у меня на глазах…»
        Он сделал шаг к операционному столу и рывком оттащил Домбоно от тела молодой женщины. Врачи замерли. Чужеземец осмелился прикоснуться к верховному жрецу! Они молча окружили Павла со всех сторон в ожидании единственно верного в данной ситуации приказа: убить.
        Домбоно сверкнул глазами. Ненависть, полыхавшая в его взгляде, была просто физически непереносима. Его оскорбили… а он должен терпеть все это, потому что приказ богини связал его по рукам и ногам. Речь шла о жизни и смерти Мин-Ра, о таинственной болезни в его теле. А еще - о чести жрецов Мерое…
        - Что вам угодно? - глухо спросил он.
        - Вы не будете оперировать ее! - сердито выкрикнул Савельев. - У вас, верно, иная мораль, чем у нас… но до тех пор, пока я стою здесь, я не позволю оперировать эту женщину! Если хотите, гоните меня отсюда взашей, а так я не позволю вам зарезать ее.
        - Никто никуда не собирается гнать вас. Вы должны увидеть, на что мы способны!
        - Уже увидел! - насмешливо хмыкнул Павел. - Может, хватит уже подобных презентаций?
        - А-а, вы что-то там о врачебной этике говорили, да? - скривил губы Домбоно. Столик с инструментами вплотную придвинули к операционному столу. - Нам в Мерое тоже кое-что известно о священном долге врача! У вас врачами тоже становятся специально обучаемые жрецы, да? Вы так же близки богам, как и мы?
        - В нашем мире мы больше полагаемся на знания, чем на помощь бога.
        - Вот вы и сказали это! Да в Мерое горы знаний, накопленные за пятитысячелетнюю историю… - Домбоно схватился за золотую чашечку, зачерпнул маленькой ложечкой голубоватую жидкость, приподнял голову больной и дал ей странное питье. Та послушно выпила его, но в огромных черных глазах женщины полыхал страх.
        Савельев судорожно вздохнул, сердце отчаянно барабанило в грудную клетку. Клетку! Он бросил взгляд на «хирургический инструмент» и вздрогнул.
        - А чем вы собираетесь пережимать сосуды? - спросил он бесцветным тоном. - Как остановите кровотечение?
        - С помощью молнии богов.
        - Чем-чем? - Савельев почувствовал, как слабеют ноги. «Она же истечет кровью, - подумал он. - Она просто истечет кровью…»
        - Вы все сейчас сами увидите.
        - Я вообще ничего не желаю видеть! - взволнованно закричал Павел. - Отведите меня сейчас же к вашей царице! Я потребую у нее, чтобы она прекратила этот ужасный спектакль!
        - А наша царица всегда с нами, так что никуда вас отводить не надо, - улыбнулся Домбоно.
        Павел вздрогнул еще сильнее. В самом конце операционного зала горел свет. На золоченом стуле сидела Сикиника, лицо как обычно подобно застывшей маске. Ее взгляд впился в глаза Савельева. Взгляд такой же холодный, как снег.
        - Это безумие! - воскликнул Павел, сжимая кулаки. - Запретите же это безумие!
        - Больная спит, - Домбоно осторожно дотронулся до плеча Павла. - Убедитесь сами, - и верховный жрец протянул ему длинную железную иглу. - Уколите ее… она даже не шелохнется, - и, видя, что Павел превратился в подобие соляного столпа, сам с силой ткнул иглой в бедро женщины.
        Больная даже не пошевелилась. Выпитый ею сок был не только простым наркозом, казалось, он парализовал все нервные окончания в теле женщины. При этом ее маленькая грудь ровно вздымалась и опускалась, словно она просто мирно спала в своей кровати. Ровное дыхание, сердце бьется спокойно. Никто не следил за ее пульсом, за давлением, за положением языка… наисложнейшая система современного наркоза была здесь абсолютно ни к чему. Для чего какой-то контроль? Напиток богов даровал блаженное умиротворение.
        Савельев чувствовал, как пот струится по всему его телу, бежит холодными дорожками по лицу. Он еще раз глянул на инструменты, на застывшие в сосредоточенной невозмутимости лица жрецов. И почувствовал подкатывающую к горлу дурноту.
        Домбоно торжественно-величественно взял со стола нож и поднял его. А потом начал растирать металлическую его поверхность ладонями. Другие врачи прижали руки к груди и начали тихо молиться.
        Минут пять Домбоно тер нож, а потом… потом скальпель молнией мелькнул в его руках, опускаясь на тело женщины и делая первый надрез. Савельев сдавленно ахнул.
        Ни одной капли крови! Ни одной-единственной капли крови не пролилось из раны, даже сосуды и то не кровили.
        Он ничего не понимал. Он смотрел в открытую рану, смотрел на желчный пузырь, на ловкие руки Домбоно… Он видел, как вздрагивает жрец, словно от разряда электричества, всякий раз берясь за новый нож.

«Это и в самом деле сумасшедший дом, - пронеслось в голове Савельева. - Молния богов… в руках жрецов, в железных инструментах. Электрическим током заряженный нож, заряженный непонятной энергией этих чужих, навсегда остающихся тайной, людей!
        Савельев потерял чувство времени. Он не знал, сколько часов длится эта бескровная операция. Он знал лишь одно, что стал свидетелем чуда. Недвижимый, будто в параличе, стоял он рядом с Домбоно и вбирал в себя каждое движение жреца. Это было невероятно, это было почти непостижимо нормальным человеческим рассудком…
        Наконец, операция подошла к концу. Домбоно вновь погрузил руки в большую золотую чашу, совершая ритуальное омовение. Остальные врачи молча покинули «операционную». Осталась только прооперированная больная, нагая и прекрасная. На ее лице играла счастливая улыбка. Она спала.
        - Ну, я убедил вас? - глухо поинтересовался Домбоно.
        - Мне казалось, что это я нахожусь под наркозом… - Савельев только сейчас решился смахнуть пот с лица. Домбоно протянул ему полотенце, материю из нитей какого-то неизвестного растения. - Если бы у меня была возможность когда-нибудь поведать миру об этой операции… Никто бы мне не поверил. Меня бы загнали в ближайший дурдом, и все.
        - У вас такой возможности все равно не будет, - утешил его Домбоно, а Павел вздрогнул: это был смертный приговор. - Так вы теперь верите, что мы сможем оперировать принца Мин-Ра?
        - Боюсь, что да.
        - Боитесь?
        - Риск слишком велик. На этом операционном столе лежит простая женщина. Ее смерть ни для кого не стала бы грандиозной потерей… боги позвали ее к себе и все такое прочее. Но смерть Мин-Ра под вашим ножом… это совсем иное дело! Царице нужны гарантии.
        - Поэтому вы здесь! Вам известна эта болезнь. Ладно! Я режу, вы раздаете указания. Мы или выиграем, или проиграем. Вместе.
        - Да не смогу я вам ничем помочь, Домбоно, - Савельев устало прикрыл глаза. - Даже если вы убьете меня и моих друзей, все равно… Мин-Ра может помочь только настоящий хирург.
        - Но я и есть хирург! - удивленно воскликнул Домбоно.
        - Молнии богов не помогут Мин-Ра! Операция остеомы - нечто иное, чем операция на желчном пузыре.
        - Да вы и в нее-то не больно верили.
        - Признаю свою ошибку!
        Внезапно дверь резко распахнулась. В операционную вбежал один из жрецов и что-то прокричал на непонятном языке. Домбоно дернул головой, взглянул на Савельева. И как-то потерянно взмахнул рукой. Откуда-то издалека неслись жалобно-тревожные крики гонга.
        - Город в тревоге, - до странности спокойно произнес верховный жрец. - Солдаты поднялись. Кто-то напал на нашего стража и украл его одежду! Чужой проник в Мерое. Впервые у кого-то это все-таки получилось! - он кивнул на двери. - Что ж, это очень многое меняет, - зло продолжил Домбоно спустя какое-то время. - Идемте! Вы и ваши друзья будете висеть на стене храма без воды и пищи до тех пор, пока мы не найдем того незнакомца. Мерое важнее… важнее, чем тот же Мин-Ра!
        Через полчаса Савельев вновь сидел в своей клетке. Он видел, как колонны солдат брошены в горы. Жители затаились в домах, словно загнанные зверьки в норах.
        Наверху, на самой вершине пирамиды взмыл к небесам тонкий дымок.
        Бог воли и победы, помоги же нам!
        - Что случилось? - закричал Алик. Он сорвал голос и был настолько измотан, что сейчас без сил лежал на дне клетки.
        Вероника сидела в клетке, старательно вытягивая голову и пытаясь разглядеть хоть что-то.
        - В Мерое прибыли гости, - прошептал Савельев.
        - Гости? - повернулась к нему Ника. - Но кто?
        - А вот этого никто не знает. Кто-то обдурил кордоны патрульных и теперь в солдатской одежде марширует по городу. Чокнутый какой-то. Его шансы равны нулю. А нас наверху будут поджаривать без еды и воды, пока этого гада не найдут…
        И в этот момент Алик Шелученко начал громко плакать.
…Алексей Холодов присел на камень и устало потер глаза. «Этого не может быть, - прошептал он. - Такого не может быть».
        Он крепко зажмурился, затем открыл глаза вновь. Перед ним стоял древний город. Он слышал шум на улицах, суматоху звуков, из которых состоит жизнь. Он видел высокие стены храма, город напоминал черепаху, прикрывшуюся панцирем святилища. А высоко над городом висели четыре маленькие, черные клетки. Сердце Холодова на мгновение остановилось, а город завертелся в бешеной пляске перед его глазами.

«Они- там, - ударило в виски. - Ника там. Я знаю, что она там. Она висит в клетке над городом. В клетке, словно редкое, опасное животное».
        Глава 11
        НЕЗНАКОМЕЦ В ГОРОДЕ
        Проходившие мимо горожане удивленно глядели на него. Из последних сил стараясь не рухнуть в пыль древнего города, Алексей шел дальше, не опознанный, как ему казалось, никем, под прикрытием кожаного шлема. В голове билось нечто совсем уж безумное: интересно, а как ведет себя солдат в этой сказочной стране, встречая командира? Приветствует так же, как все прочие солдаты всего остального мира приветствуют своих офицеров? Но как именно приветствует? И как узнать этих самых командиров?
        Холодов устало замер у стены какого-то дома. Нет, а точно, как выглядели офицеры, шедшие во главе той колонны в горах? Может, у них какие-то знаки отличия на черном одеянии или на шлемах были? Черт, он не помнил. Холодов в те минуты настолько обалдел от всего увиденного, что ничего и не рассмотрел толком.
        И вот теперь он осторожно прочесывал этот фантастический город. Алексей намеренно избегал выходить на широкие улицы, пробирался к своей цели тесными, больше похожими на ходы шахты закоулками, гордо поглядывая на их обитателей в отчаянной надежде, что мундир удержит на почтительном расстоянии «гражданских лиц», как это было повсюду, где государство полагалось на силу и всемогущество армии. И, кажется, надежды Холодова оправдывались… никто не заговаривал с ним, женщины так вообще шарахались в сторону, натыкаясь на него в тесных переулочках, дети смотрели с почти священным ужасом в глазах. И только об одном он не подумал: в правой руке Алексей нес свой рюкзак, набитый медикаментами, и вот это-то и было самым необычным для людей Мерое.
        На открытом дворе булочной виднелись работники, месившие грубое тесто ногами, а более нежное - руками. Из печей вынимали хлеба всевозможных форм и видов; круглые и овальные ковриги укладывались тут же в корзины. Проворные мальчики ставили себе на головы по три, по четыре и по пять таких корзин и с величайшим проворством и поспешностью уносили их к покупателям, живущим, вероятно, в других частях города. Мясник убивал у себя в доме быка, а подмастерья мочили свои ножи, чтобы разрезать на части дикую козу. Веселые башмачники зазывали прохожих из глубины своих лавок. Все занимались своим делом.
        Женщины, ведя за руку нагих детей, выходили на улицу из своих домов за покупками, и все шарахались от него, Алексея, обряженного в форму воина. Воина, вызывавшего страх и тревогу.
        Его цель была видна издалека. Огромные стены храма были символом города. Где ни стой, отовсюду видно. Они были сердцем этого маленького мирка, местом прописки богов, вечно сущих и неизменных.
        И вот на этой самой стене висели четыре клетки… теперь он видел их совершенно отчетливо, видел людские фигурки за железной решеткой. И среди них - женская. Женщина сидела на полу клетки. Ника. Никуся.
        Когда Алексей добрался до большой площади, жавшейся к телам дворца и храма, он понял, что его поиски подошли к концу. Вполне закономерному. У стены были выставлены посты солдат. И к храму было ни за что не пробраться. Наверх к небесам вился тонкий белый дымок, рвался к облачку, зацепившемуся за острую макушку пирамиды… вечный огонь во славу всевидящего Солнца.
        Алексей тоскливо глядел на клетки. Люди за толстыми прутьями решеток были похожи на существ с какой-то далекой планеты… Впрочем, они и сейчас были настолько далеки от земли, что и лиц-то их не разглядишь, как ни старайся, и не дозовешься их, как ни кричи. Один из пленников в отчаянии раскачивал клетку - Алик Шелученко, испускавший крики отчаянного ужаса.
        Алексей тоже внезапно ощутил прилив самой настоящей паники. Что делать-то? Что делать? «Возьми себя в руки, - приказал он себе. - Не дергайся хотя бы! Спокойствие, мой мальчик, только спокойствие, как говорил маленький толстый дядечка с пропеллером… даже если Веронику, как зверя диковинного, в клетке держат, даже если все здесь не только волшебно, нереально, но и в высшей степени жестоко, все равно без паники! Нервные клетки не восстанавливаются, так что не дергайся! Ты здесь единственный, кто сможет их спасти, единственный… Интересно, сколько времени они уже висят там? С самого первого дня? Неужели они уже лишились рассудка от ужаса и безнадеги?»
        Он смотрел на клетки из своего укрытия в маленьком садике неизвестного дома. Впрочем, почему неизвестного? Из домика доносились ритмичные удары молоточков… золотых дел мастер по заказу жрецов готовил золотые чаши и жертвенные сосуды из серебряных пластин.
        Внезапно у всего города разом как будто перехватило дыхание. Котловину заполнило пение мрачных и зловещих бронзовых гонгов, и люди замерли в страхе. Со всех сторон рвались крики набата. Люди торопливо кинулись по домам, улицы как-то вдруг опустели, словно по мановению волшебной палочки, даже домашние животные и те скрылись из вида, собаки бросились под защиту хозяйских стен.

«Тревога, - понял Холодов и зябко передернул плечами. - Все как у нас во время Великой Отечественной из кинофильмов… воздушная тревога, рев сирен, и все бегут, сломя голову, в бомбоубежища, ожидая катастрофы, тайком молятся, чтоб пронесла нелегкая».
        Все еще тревожно звенели гонги. Из казарм подле дворца потянулся ручеек солдат… Трубачи изо всех сил дули в странно изогнутые, похожие на домик улитки, бронзовые трубы. Сигнал тревоги.
        Солдаты торопливо маршировали небольшими отрядами по горной дороге, по той самой, которой он пришел сюда, в злую сказку. «А ведь это из-за меня весь сыр-бор разгорелся, - догадался наконец Холодов, скорчившийся за невысокой оградой садика.
        - Они нашли стражника. А может, и джип мой нашли… Конечно, они его нашли, я ведь его и не прятал даже. Разве ж мог я подумать еще день назад, что здесь, в горах, живет своей собственной, ни на что не похожей жизнью, город, переживший тысячелетия такой разной истории? Кто вообще мог бы такое подумать?»
        Алексей обождал, пока пройдут солдаты. Теперь в городе остались только караульные у высокой стены… шесть человек в черных чешуйчатых одеяниях, неподвижные, словно застывшая лава вулкана. Шесть против одного… мм, многовато. Нет, шанса выиграть
«бои без правил» у него не было.
        Алексей чуть привстал. Можно бы, конечно, попытаться взобраться на эту стену… Вон ведь лестница к храму, ступени, ведущие прямо на небеса. Глянешь вниз, и голова кругом пойдет - такая высотища. Сколько ж там ступенек? Триста? Четыреста? На глазок не прикинешь… Да хоть бы и меньше, хотя бы и сто… кто ж сможет забраться на такую высоту и остаться незамеченным? Разве что жучок-паучок!
        Удары гонга смолкли. Издалека лишь долетали вскрики бронзовых труб. И все. В городе царила мертвая, совершенно мертвая тишина. Долина мертвых домов, одиноких улиц, пустых садов и покинутых деревянных телег.
        Лестница! Алексей Холодов глянул на сидевшую в клетке Веронику. Лестница. Только она может привести его к Нике. «Я не смогу вытащить ее из этой клетки, но все равно она должна знать, что я - здесь, вместе с ней. Слабое утешение, конечно, но оно даст ей хоть искорку надежды на спасение… Хотя бы это. Даже если бы генерал Бикенэ прислал сюда все свои войска, пленных сто раз успели бы убить и никто не смог бы помешать этому».
        Он сидел за садовым заборчиком и пристально следил за караульными. Истуканы, стоят себе, не шелохнутся, головы и то не повернут, взгляд тупой. «А ведь это здорово, - пронзило Холодова. - Это очень даже здорово! Если я выйду вон с той стороны, они меня и не заметят. Город пуст - никто меня не увидит, когда я поползу по этой чертовой лестнице».
        Медленно, не покидая тень садовой стены, Алексей пополз к цели. Пробрался вдоль дома. Затем вскочил на ноги и, перепрыгивая от одного дома к другому, бросился к гигантской лестнице. Только бы на нее взобраться… только бы перебежать огромную площадь.
        Только площадь. Всего лишь площадь… подумаешь, каких-то шагов сорок. Сорок смехотворных метров… но сорок метров на виду у всего города, сорок опасных шагов в пустоту, тридцать прыжков в неизвестность. Да еще сумасшедшее количество ступенек к молчащим небесам.

«Невозможно, - думал Холодов. Сердце бешено билось, в голове шумело. - Ну, не в мертвом же я городе, в самом-то деле. Тысячи живых и любопытных людей притаились у окон… я и десяти шагов не смогу пройти по площади, как меня схватят».
        Алексею казалось, что голова его плавится под шлемом, плавится. Солдаты шли не только в горы на его поиски, нет, они прочесывали улицу за улицей, дом за домом. Каждый садик, каждый угол, каждую щелочку. За ним будут охотиться как за чумовой крысой…
        Выбора не было: стена с клетками… Вероника…

«А я - солдат, - внезапно вспомнил он. - Черт побери, и чего прячусь-то? На мне ж их форма. На улицах сейчас одни солдаты сплошняком. Бог наглых и находчивых, помоги мне…»
        И, натянув шлем поглубже, Холодов опрометью бросился к лестнице. Он старался не глазеть по сторонам. И прошел всю площадь, добрался-таки до заветной лестницы.
        Сорок маленьких вечностей, сорок шагов назло смерти… С ним ничего не случилось, его никто не убил, никто не остановил на полпути! Холодов замер, с трудом переводя дыхание. Затылок пекло нещадно, словно солнце обрушилось с небес на землю, а по ошибке придавило только его одного. Алексей глянул на лестницу, на крутые ступени, бегущие к небу, и поджал губы.
        - Я никогда до них не доберусь! - процедил он сквозь зубы. - Господи, это… это с ума сойти! - и торопливо огляделся по сторонам. Наверху висели клетки, под ними, словно высеченные из камня, стояли караульные. А город был по-прежнему мертв. Перед глазами Холодова плыл душный туман, обволакивал ступени… Алексей промок насквозь, словно только что переплыл бурную реку, пот смертного ужаса застилал глаза. Лестница! Лестница…
        И он начал подниматься. Ступенька за ступенькой, только не нужно торопиться, только не дергаться.

«Они все видят меня, - думал Алексей. - Все солдаты, прочесывающие улицы, все жители города. Да нет, скажут они, это не он. Не он это. Таких наглецов в природе не бывает. Лезет прямо у нас на глазах к клеткам… это невозможно. Давайте искать дальше. Да-да, именно так они и скажут.
        Интересно, какая сволочь изобрела эту лестницу? Повелитель всех чертей мира? Кому только в голову так моча ударила? Жестокий мозг, ой какой жестокий… Понастроили тут. Господи! Как же я ненавижу все эти лестницы! Господи, Боженька ты мой, помоги мне…»
        Каждая ступенька отвоевывалась в неравной борьбе со свинцовой тяжестью в ногах. Каждый шаг превращался в танцы на расплавленном свинце. А лестница все бежала и бежала к небесам. «Вперед же, - понукал себя Алексей. - Вперед! Ты же солдат, вот и представь, что получил такой приказ хрен знает от кого. Сотни глаз смотрят на тебя сейчас, ты сросся с этой лестницей, она входит в программу твоих индивидуальных тренировок. Двести, триста ступеней? Да это ж смешно, мужик!»
        Узники на стене увидели его. Теперь он слышал истеричные вопли Шелученко, он видел светловолосую головку Вероники, она стояла у решетки и, вытянув руку в его сторону, показывала на него кому-то из соседней клетки. Господи, да это же… это Пашка! Пашка Савельев, жив, курилка!
        И тут до Холодова долетел крик Павла:
        - Идиот, кто бы ты ни был! Слышишь?! Сумку спрячь! Сумку! Идиот! Прешься в форме солдата Мерое и с европейским рюкзаком в руках! Идиот!
        - И в самом деле, идиот! - подхватил Ваня Ларин. - Но какой смелый идиот…
        Холодов продолжал восхождение. За стеной бежала длинная крытая галерея, заканчивающаяся где-то в пирамиде. Холодов сполз с лестницы в этот переход. Теперь его было не видно с площади. Стена надежно укрывала его. Алексей сел на холодные плиты пола и зашелся в надсадном кашле. Сил больше не было никаких. Все! Над ним нависала стена безжалостного храма, где-то здесь скрывается святая святых этого странного города.
        Он зажмурил глаза, жадно хватая ртом воздух, каждый его глоток давался с болью, распарывал грудь.

«Ты смог, дурачок! У тебя все получилось! Вниз ты больше уже не спустишься, но сюда-то ты добрался, хотя и думал, что это невозможно. Но на большее ты, братец, уже не способен…»
        Не способен?
        Он сделал еще пару глубоких вдохов, а потом решительно поднялся на ноги.. «Они висят где-то совсем близко», - подумал Алексей. А потом осторожно перевесился через стену.
        Под ним, метров на пять ниже, висели клетки на огромных железных крюках. Узники смотрели на него. Кто испуганно, а кто и очень зло.
        - Проклятый идиот! - выкрикнул Савельев. - Что тебе здесь нужно? Почему ты не вернулся и не позвал подмогу? Ты же погибнешь, дурень! - Павел и не замечал, что кричит по-русски.
        Холодов кивнул. «Все верно, - подумал он. - Но все бесполезно, даже помощь извне. Более безвыходной ситуации я еще не видел».
        И перебрался через стену на огромный каменный выступ. Стянул шлем с головы…
        - Ника! - крикнул Алексей. - Ника! Это я! Я! Ты жива, жива…
        Вероника намертво вцепилась в прутья железной решетки. Этот голос был подобен грому среди ясного неба. У девушки перехватило дыхание… она почувствовала, как рвется из груди сердце, как летит оно вниз с безумной высоты, разбиваясь о камни на тысячу осколков. Вероника медленно сползла на пол клетки и потеряла сознание…
… Нефру-Ра, пошатываясь, вышла из покоев сына Солнца и тихо шепнула рабыне с бронзовой кожей:
        - Уведи меня отсюда, пожалуйста, мне нехорошо.
        Коридоры были пустынны, Нефру-Ра шатало из стороны в сторону. «Наверное, я устала,
        - подумала молодая женщина. - Все время не отхожу от Мин-Ра. Да и вода в амфоре была сегодня просто отвратительна…»
        Бронзовокожая рабыня-мероитка с испугом поглядывала на Нефру-Ра. Эта стройная девушка с узким коротеньким подбородком и длинными пальцами многим казалась каким-то длинным, острым шипом. И только юный сын Солнца и царица-богиня безоговорочно любили ее.
        В комнате Нефру-Ра вырвало. Женщина закричала от боли и повалилась на ложе. Служанка бросилась за царицей и Домбоно. Нефру-Ра скорчилась, вся кровь отлила от ее лица.
        Прибежал Домбоно, на время даже отказавшийся от поисков проникшего в Мерое чужака, появилась царица, но никто из них не мог помочь несчастной.
        Домбоно снял с нее одежду, ощупал живот: он был тверд, как камень. Верховный жрец коснулся области сердца, и Нефру-Ра пронзительно закричала.
        - Помоги же ей, - сдавленным голосом взмолилась Сикиника.
        Домбоно вместе с жрецом-помощником влил больной в рот какую-то маслянистую жидкость, и Нефру-Ра вновь вырвало. Лекари сделали промывание, вода вышла прозрачной. Верховный жрец вскинул на Сикинику отчаянный взгляд:
        - Ее тело заперто, как на засов, - растерянно пробормотал он. - Когда основная жидкость проникает из мозга человека в тело и находит выход, тогда в жилы поступает река жизни, и человек не заболевает. Но если жидкость попадает в желудок и не может найти выхода, тогда начинается болезнь хесбет.
        Услышав слова Домбоно, царица сильно побледнела под слоем золотой пудры и, как бы обороняясь, выставила перед собой руку.
        - Воды! - простонала больная.
        Сикиника поспешила прочь. Когда она вернулась, Нефру-Ра лежала вялая и бесчувственная. Царица встала на колени и поднесла к ее губам чашу с водой. Та сделала небольшой глоток, а потом отвернулась. Сикиника рванула с шеи амулет и прижала к телу подруги, страстно бормоча:
        - Вымывайся, яд, выходи, вытекай на землю! Гор заговаривает тебя, он уничтожает тебя, он оплевывает тебя! Ты слаб и не силен, ты слеп и не понимаешь того, что говорит Гор, повелитель чар!
        Но Домбоно отодвинул амулет.
        - Положи его на грудь, о богиня, - мягко посоветовал он. - А на тело - припарку.
        Однако Сикиника не переставала бормотать свои заклинания, и тогда Домбоно сам побежал за тазом с горячей водой, намочил в нем полотняный платок, выжал его и хотел уже положить на тело больной. И тут верховный жрец отчетливо увидел, как в теле подруги царицы извивается змея. Змея с короны брата Сикиники Раненсета!
        В ужасе Домбоно выронил платок и закричал:
        - Змея! Разве ты не видишь? Змея!
        Бедное тело Нефру-Ра содрогнулось, и она крикнула:
        - Да помогите же мне!
        - Змея, выходящая из земли, падет. Огонь, выходящий из гор, падет. Пади! - выкрикнула Сикиника старинное заклинание против змей.
        Домбоно отвел глаза. Верховный жрец знал, что против этой змеи ничто не поможет - Нефру-Ра должна умереть! И жрец тихонько вышел прочь. Ему предстояло отыскать проникшего в древний город чужеземца.
        Глава 12
        ПРИНЯТЬ РЕШЕНИЕ
        Павел был первым, кто пришел в себя после потрясения от встречи. Ваня Ларин смотрел на Холодова, приоткрыв рот от удивления, а Алик, близкий к окончательному умопомешательству, бился лбом о прутья решетки, словно дикий зверь в неволе.
        - Леха, - выдавил Савельев. - Ника все время вспоминала о тебе в последние дни. Можешь понимать дословно - в наши последние дни…
        - Поэтому-то я здесь! - по-киношному героически выкрикнул Холодов. Он вжимался в стенной выступ, такой же беспомощный, как и те, попавшие в клетку. Внизу, в городе, казавшемся отсюда просто микроскопическим, поисковые группы мероитов все еще прочесывали улицу за улицей, дом за домом. Они видели человека на высокой стене храма, но никто из них даже подумать не смел, что это тот самый разыскиваемый чужеземец. Такая небывалая смелость - или глупость - да нет, так не бывает.
        - Ах, вот почему ты здесь! - протянул Савельев с непередаваемым сарказмом. - Значит, ты прилетел из России, чтобы преподнести себя в жертву местному богу дождя? Трогательно. Ну, ты даешь, Леха. Я бы на твоем месте поискал смерти посимпатичнее. Неужели же тебе неясно, что не пройдет и часа, как тебя прикончат?! Зачем ты вообще явился в Мерое?
        - А ты что, думал, что ваше исчезновение не заинтересует СМИ всех стран? Да они как с цепи сорвались, все о вас трещат без умолку! Суданская армия в шухере, весь мир с нетерпением ждет результатов поисковых мероприятий. Как обычно, ни за что, ни про что во всем обвинили террористов. И все ждут, как водится, кровавой развязки, - Холодов покосился на затаившийся внизу город. Жуть, как высоко! - Кто ж мог подумать про таких похитителей? Это ж ожившая вдруг сказка.
        - Проклятая, кровавая сказка! - сказал, что сплюнул, Савельев и покосился на Веронику. Она все еще была без сознания и никто не мог ей помочь. - Даже если бы мы были просто заложниками… то кто бы заплатил выкуп за беспортошных туристов-экстремалов и одного эмчеэсовца со сдвигом в древнюю историю?
        - Да никто, - зло усмехнулся Холодов. - Перед отъездом я переговорил с парочкой-другой наших думцев. Им ваше исчезновение вообще по фене! Их куда больше
«ВВП» волнует. Что такое простой человек, да еще и у нас?
        - Ну, ничего другого я и не ожидал, Леш. И поэтому ты решил положиться на собственные кулаки?
        - Вот именно! Африку я неплохо изучил…
        - Я знаю. Только здесь не просто Африка. Так что толку никакого не будет…
        - Но я же нашел вас, Пашка… Это что-то да значит. Другие-то пошныряли по пустыне, и все. А я - вот он, я! Здесь!
        - Прекрасно! Твое присутствие так… успокаивает, обнадеживает! - и Савельев насмешливо поклонился бывшему школьному товарищу.
        - Ты считаешь меня идиотом, да, Паш?
        - Я никогда не любил насквозь фальшивого американского геройства, Леш, и ты это прекрасно знаешь.
        - Да.
        - А еще ты знаешь, я много где побывал, много кого уже потерял, - Савельев устало привалился к решетке. - Но я никогда не планировал стать жертвой прожорливых богов в неизвестном городе-государстве, древнем, как я не знаю что. Причем здесь все бормочут о каком-то гребаном завете царей, гарантирующем вечное счастье и процветание народа! Мерое, страна без войн и преступлений… вот уже тысячи лет. Черт побери, лично мне все здесь интересно. Несмотря ни на что.
        - Значит, твоя и Никина сказочная Мерое нашлась, - Холодов еще раз глянул на раскинувшийся внизу фантастический город. С гор неслись глухие удары гонга. Поисковые отряды возвращались несолоно хлебавши. Искали, но так никого и не нашли.
        - Твоя мечта сбылась, да, Паш?
        - Более того, мы даже местную царицу-богиню видели.
        - Кого?! Ну-ка, повтори!
        - Ее зовут Сикиника. Удивительно красивая женщина. Я таких и не видел никогда, честное слово. И даже разговаривает по-меройски. Прикидываешь, Леш?
        - М-да, с ума сойти! Мы вон его тоже учили. Лично я так и не выучил.
        - А ее верховный жрец и главный хирург по совместительству Домбоно преспокойненько говорит по-английски с чисто оксфордским акцентом…
        - Да не передергивай ты, - недовольно поморщился Холодов. - Лучше помоги хоть чем-нибудь Нике.
        - Разве что подую на нее… До сих пор твоя невеста мужественно держалась, она вообще смелая девчонка. Но тут явился ты и подкосил ее, лишил силы.
        - Пашка, - сглотнул комок в горле Алексей. - В другое время ты у меня за все схлопотал бы.
        - Да я не такой уж и плохой, дружок, - глухо рассмеялся Савельев. И отвернулся, стараясь скрыть слезы. - Я должен говорить гадости, понимаешь… иначе свихнусь точно так же, как наш Шелученко. Мерзотный типчик, скажу я тебе. Да и вообще, о чем тут говорить-то? О возможности выбраться из клеток и вернуться к нашим дорогим, нормальным людям? Ты знаешь, как это сделать? Вот и я не знаю. И ты не знаешь. Давай-ка, братец, поболтаем о всякой светской ерунде, пока нас не отволокут на жертвенник, не выпотрошат грудь и не преподнесут наши сердца богу дождя. Если богу закусь понравится, мы спасем для мероитов урожай. Тогда в смерти появится хоть какой-то смысл… а то ведь миллионы умирают совершенно бессмысленно!
        Савельев глянул на Веронику. Она чуть шевельнулась, руки судорожно сжались, но в себя женщина пока что так и не пришла. Слишком уж сильным оказалось потрясение.
        - Ты ж у нас врач, так что тебе будет интересно. Представляешь, они здесь оперируют с помощью заряженных особой энергией ножей. Совсем бескровные операции! И мне показывали. Я был просто поражен… Да не смотри ты на меня, как на жаркое из дождевых червей… Домбоно и его врачи-жрецы растирают железные ножи руками. Невероятно, но факт…
        - И ты предлагаешь нам в это поверить?! - внезапно вмешался в их разговор Ваня Ларин. Его нервы тоже окончательно сдали. - Нас тут собираются прикончить, а эти два гада беседуют друг с другом, как на каком-то научном конгрессе! Идиоты! Идиоты! Идиоты!
        Эти крики вывели из летаргии и Алика Шелученко. Он вновь начал биться головой о прутья решетки и кричать:
        - Помогите! Помогите!
        - Да, непросто с ними, - в ужасе пробормотал Холодов. - Может, я и смогу освободить вас, если доберусь до этого Домбоно.
        - Зачем ты хочешь добраться до него? Собираешься пописать на верховного жреца?
        Холодов поморщился, глянул вниз и почувствовал легкое головокружение.
        - А почему… почему тебе показывали операцию? - наконец спросил он.
        - Ах да, - Савельев откинул со лба посеребренную ранней сединой челку. Даже в этом положении в его движениях сохранялась удивительная элегантность. - Все дело в остеоме…
        - В чем? - в ужасе переспросил Холодов.
        - В остеоме. Сын богини - да-да, у нее есть-таки сын, поверь, богиня у них из плоти и крови, однако об отце мальчика почему-то предпочитают ничего не говорить,
        - так вот, сын богини болен. Остеома. У мальчика жуткие боли, и Домбоно жутко боится, едва только подумает о его лечении. Если Мин-Ра умрет под его суперножом, мало ему не покажется! Кроме того, он прекрасно знает границы собственных возможностей. А дальше совсем уж смешно. Сын богини согласно завету его предков не имеет права покидать родной город. Ни при каких условиях. И как его лечить здесь…
        - Пашка… - сглотнул Холодов. И смолк. Безумная мысль пульсировала в голове. Он глядел на Веронику, на рыдающего Шелученко, на скорчившегося в клетке Ларина, на раскинувшийся внизу сказочный город. - Я… я ведь хирург как-никак… Забыл, что ли?
        - Холодов! - Павел чувствовал, как трясутся коленки. - Леха, я ничего не забыл и… и дай я тебя поцелую!
        - Губы коротки, - отмахнулся от него Холодов. - У меня даже инструменты и то с собой.
        - Господи, неужели настало время чудес?! - тонкая броня Пашкиного сарказма дала глубокую трещину. - Ты… ты же хирург! Остеома…
        - Нет ничего проще, Паш.
        - Ты же спасешь всех нас…
        - Об этом я только и думаю.
        - Холодов, а ты совсем даже не идиот.
        - Спасибо, Пашка! - Алексей кивнул, очень даже галантно. - Объясни все Нике, пожалуйста. А я пошел…
        Савельев мотнул головой. Говорить он сейчас не мог. Последний шанс в битве на выживание! Единственный! Ну, не чудо ли, не фатальная ли шутка судьбы?
        - У тебя все получится, Леш, - бросил он все-таки на прощание.
        - Конечно, получится! - Холодов осторожно перелез через стену.
        - Удачи тебе, Леха…
        Медленным шагом Алексей направился обратно к страшной лестнице. Сделал пару судорожных глотков воздуха, смахнул пот с лица и ступил на первую широкую каменную ступень… Одинокий человек в черных одеждах из чешуек кожи шел навстречу своей судьбе. Он скинул шлем, чтобы каждый мог видеть, кто он такой… Солнце запуталось пальцами-лучами в его каштановых волосах, и те отливали медью.
        Больше Алексей не оборачивался в сторону клеток, старался не вслушиваться в долетавшие до него крики. Как вдруг дикий, пронзительный вопль Вероники с силой толкнул его в спину, чуть не свалил с ног. Как удар кулака какого-нибудь дружелюбного миляги типа Майка Тайсона:
        - Алешенька! Лешик! Не делай этого! Лешик! Спасайся! Беги, Лешик…

«А ну, вперед, - приказал он себе. - Не оборачивайся, не смотри на нее! Тебе остался только этот путь! Двести ступеней вниз. Голову выше, дружок, не распускай нюни-то… Так, еще один шаг, еще одна ступенька, еще… Ты не имеешь права на страх! Тебя все видят, все. Они смотрят на тебя, тысячи глаз, и все они никак не могут понять, что ты творишь… Вот и хорошо, что не понимают. Вот и хорошо. Вперед, Холодов, вперед! Только не останавливайся. Еще сто тридцать ступеней… Давай, шагай, маленький человек на такой большой лестнице».
        Он помахивал рюкзаком, в котором лежали лекарства и чемоданчик с хирургическими инструментами, помахивал призывно, чтоб и сомнений ни у кого не осталось, что он тот самый, кого они так долго и так тщетно искали. Вокруг просыпался от волшебного сна фантастический город, улицы теперь были битком набиты людьми. Они стояли и на крышах, и во дворах, толпились в маленьких садиках, забили до отказа огромную площадь перед храмом.
        Ступенька, еще ступенька… Холодов, не смей трястись! Ты должен так спуститься по этой растреклятой лестнице, как будто ты - завоеватель Мерое.
        И плевать, что твое сердце заходится от ужаса, а пот застилает глаза.
        Со всех сторон раздавались удары гонгов, гудели бронзовые изогнутые трубы. На огромной площади перед храмом выстроились солдаты… с высоты они казались бескрайним черным ковром.
        Медленно, шаг за шагом, спускался по лестнице Алексей Холодов. «Если я доберусь до площади, - думал он. - Считай, что почти победил. Если только доберусь…»
        Последние ступени.
        Перед ним вырос лес копий. «Не спешите, ребята, пронеслась отчаявшаяся от безнадеги мысль. - Только не спешите! Неужели же вы не видите этот рюкзак? В этом рюкзаке жизнь и спасение вашего Мин-Ра… и жизнь Ники. Подождите же… ради бога… подождите…»
        Глава 13
        ПРЕДЛОЖЕНИЕ, ОТ КОТОРОГО НЕВОЗМОЖНО ОТКАЗАТЬСЯ
        На последней ступеньке лестницы его ждал Домбоно. Холодов понятия не имел, кто это, но расшитое золотом одеяние, дорогое украшение на голове и тот факт, что он один стоял на лестнице, что стена копий начиналась только метра через два за его спиной - все это яснее ясного говорило о высоком положении бронзоволикого человека. По рассказам Пашки, именно он, после таинственной царицы-богини Мерое, считался могущественнейшим человеком в этой фантастической стране. И даже хирургом, заряжающим своими руками наподобие электроэнергии железные ножи.
        - А вы - смелый человек! - вместо приветствия произнес Домбоно.
        Он и в самом деле говорил на оксфордском диалекте, вот это да, а ведь Холодов счел это глупой шуточкой Савельева.
        - Мы уважаем мужественных людей, - Домбоно глядел поверх головы Алексея на рвущийся к небу храм, на святая святых своего города. - Вы ведь сами понимаете, что должны умереть.
        - Ну, не будьте столь самонадеянны, - Алексей опустил рюкзак на последнюю каменную ступеньку.
        Ноги совсем ничего не чувствовали, коленки дрожали от напряжения, пот стекал по лицу. Двести ступеней туда, двести сюда, крутые такие ступеньки… тут уж тренировками такие восхождения не назовешь, разве что спортивными амбициями, причем никому не нужными. Да и не занимался он никогда большим спортом, ну, немного лыжи, немного теннис, плавание… Смехота, да и только, это ж не четыре сотни ступенек, да еще в ситуации, когда смерть жадно дышит в затылок!
        Он глянул на Домбоно сквозь почти непроницаемую завесу пота, словно налипшую на глаза.
        - Попить-то дали бы, что ли… - с английской невозмутимостью попросил он. Раз уж в сказочном городе с картинки из детской книжки верховный жрец говорит по-английски, мы тоже продолжим эти страшноватые переговоры на языке туманного Альбиона.
        Домбоно даже не шелохнулся.
        - Кто вы? - спросил он. - Как нашли дорогу в Мерое?
        - Благодаря случаю, удаче, интуиции, с божьей помощью, если хотите… Я и сам, честно говоря, не знаю. Я просто шел и все, назло… Я чувствовал, нутром чуял: где-то там должна быть моя Вероника.
        - А, так вы искали эту госпожу? Значит, это не было случайностью?
        - Нет! Ника - моя невеста. После того как весь мир был потрясен таинственным исчезновением русских туристов, я полетел в Судан. Мы все думали о террористах.
        - Но мы не террористы.
        - А кто это знает?
        - Мы - мирный народ.
        - Ну, с этим тоже можно поспорить, - Холодов смахнул пот с лица. «Тяни время, - думал он. - Раз уж тебя сразу на копья не подняли, тяни время. Говори, парень, говори, заговаривай им зубы! Каждое слово - это лишняя секунда жизни!» - Что-то ничего мирного я не вижу в том, что своих гостей вы держите в клетках.
        - Скоро и вы там окажетесь, - насмешливо протянул Домбоно.
        - А чего еще от таких, как вы, ожидать? - площадь была черным-черна от людей, они сгрудились так кучно, что и пошевелиться бы не смогли. - Конечно, вы можете меня повесить в клетке с другими за компанию, а потом еще и подарить богу дождя… но ведь это не поможет выздороветь принцу Мин-Ра. В результате его парализует, он будет страдать от ужасных болей и в один далеко не самый прекрасный день скончается в муках…

«Говори, Холодов, говори, - понукал он себя. - Даже если ты порешь чушь несусветную! Рассказывай медицинские страшилки, за которые в Питере тебя погнали бы из клиники пинком под зад! Распиши ему эту разнесчастную остеому как рак костей; дай понять, что побегут метастазы по всему телу, в мозг попадут - давай, сочиняй жутковатую сказку, Холодов… Здесь только слова могут быть гарантом выживания…»
        Домбоно мрачно глядел на Алексея. Его бронзовое лицо превратилось в маску древнего божка гнева.
        - Откуда тебе известно про Мин-Ра? - тихо спросил он.
        - Откуда, откуда… Паша Савельев рассказал. У мальчика смерть засела в бедре, и никто ее оттуда изгнать не может, - Холодов подошел к Домбоно. Рядом с могучим верховным жрецом он чувствовал себя немыслимо маленьким, ничтожным, карликом, хотя низкорослым себя никогда не считал при росте в 184 см. - Помочь сможет только операция.
        - Мы прооперируем его, - спокойно отозвался Домбоно.
        - Вы? Нет. Думаю, я имею честь беседовать с господином Домбоно? Савельев назвал вас главным хирургом, но он вечно у нас шуткует, даже если его будут укладывать на жертвенник, Пашка отпустит пару поганистых шуточек. Это он сам себя так успокаивает. Я же совсем другой… Я жутко боюсь, господин Домбоно, и я совсем не хочу умирать. Ваше предложение освободить узников, если операция удастся, все еще в силе?
        - Это предложение нашей богини, - Домбоно невозмутимо поглядывал на пирамиду. - Лично я был против.
        - Давайте все обсудим, - Алексей наклонился и взял свой рюкзак. И тут же море копий задрожало, пошло волной. Холодов покачал головой и слабо улыбнулся. - Да нет, бомбы у меня в сумке нет, не бойтесь. Домбоно, я - врач. Хирург-онколог. И я готов оперировать мальчика.
        - Вы… - Домбоно испытующе глянул на него. Только на мгновение его лицо прояснилось, но тут же его заволокло тучами презрения. - Вы что, больше можете, чем мы?
        - Я-то не раз уже удалял чертову остеому. В первую очередь у детей. Сегодня они скачут, как молоденькие ягнята.

«Так и продолжай, - похвалил себя Алексей. - Такой разговор он понимает. Это убедит его. Да, и как только такое возможно? По-английски чешет как англичанин, а думает как фараон какой-то?! Все это слишком безумно, чтобы быть правдой, но тем не менее факт! За моей спиной висят клетки. Ника за решеткой, словно дикий зверь какой-то».
        - Идемте! - решительно произнес Домбоно. И царственно кивнул своей «армии». Стена железных наконечников отпрянула в стороны, открывая дорогу к огромным воротам, с двух сторон охраняемым сказочными золотыми существами: тела человечьи, головы птичьи, а лапы - львиные. - Уж пожалею вас, не буду гонять по лестнице. Проведу иным путем, - усмехнулся Домбоно.

«Вот он какой, дворец-то, - подумал Холодов. - Я все-таки добился своего! Ника, я добился своего! Они отведут меня к этой богине! Они не стали убивать меня! Через час-другой - самое большее - тебя вновь спустят на землю, выпустят из клетки! Твоя свобода - мое первое условие, иначе никого я оперировать не буду».
        Внезапно Алексей почувствовал себя очень сильным. Почувствовал, какой властью обладает он надо всей Мерое. Над этим сказочным царством-государством.

«Будем надеяться, что это и в самом деле остеома, - подумал Алексей, идя вслед за Домбоно к дворцу. - Господи боже, сделай так, чтобы Пашка оказался прав. Если ж это и в самом деле рак костей… Ника, тогда нам не спастись. Тогда я бессилен…»
        Перед входом во дворец он замер, оглядываясь на стены храма. Люди в клетках отсюда были практически совсем не видны, маленькие такие букашки… Но Алексей все равно знал, что сейчас все они стоят у решеток и смотрят на него. Савельев, вероятно, уже все рассказал им. Какой же невероятной надеждой живут они сейчас! С какой последней, отчаянной верой думают сейчас о нем!
        Большая рука Домбоно опустилась ему на плечо. Алексею показалось, что его тело насквозь пронзило током. «Вот оно, то самое, о чем рассказывал Пашка, - понял он.
        - Загадочная сила. Да этот человек просто комок какой-то удивительной энергии».
        - Спустите клетки вниз! - громко попросил Холодов.
        - Нет.
        - Вы что, столь мало цените своего будущего царя?
        Домбоно не ответил. Он хлопнул его по плечу, довольно больно хлопнул, надо сказать, так что болью стрельнуло даже в голову Холодова. А затем повел во дворец.
        Сколько времени прождал Холодов, промаялся между сияющими золотыми стенами с удивительными письменами и картинами, он бы и сам никогда не сказал - ему самому эти часы ожидания показались вечностью. Он стоял в огромном зале, поглощенный абсолютной тишиной. Настороженно оглядывался в поисках двери, но повсюду были только золотые стены… стены из фантастических романов и повестей. Казалось, они рассказывали историю Мерое… Тысячелетия счастья в горной долине, в благодатном чреве матери-земли.
        Шаги Холодова были единственным звуком, жалкой попыткой порвать безукоризненное полотнище тишины.
        Эти шаги бисером бились в уши. Самому Холодову они казались ударами молоточков внутри черепа. А потому он замер в ожидании невесть какого зрелища.
        Наконец, незримая дверь в стене открылась. Появился Домбоно в ореоле загадочного света. За ним два жреца несли кровать. На ложе, замотанный в золотую пелену, лежал Мин-Ра. Лежал неподвижно… Неподвижность, стылая заторможенность казались в Мерое символами божественности… А еще тишина, эта ужасная, мертвая тишина!
        Холодов вздрогнул. Ложе поставили в двух метрах от него; жрецы бесшумно удалились. Домбоно указал на детское тельце.
        - Я повторю то, что уже говорил вашему товарищу: коснувшись сына Солнца, вы неразрывными нитями связываете свою жизнь с его жизнью.
        Холодов молча кивнул головой. Судорога сдавила горло. «Давай, парень, - шепнул он.
        - Обследования, диагноз, приговор, можно оперировать или нет. Прогноз, от которого зависит наша жизнь. Жизнь Ники…»
        - Это что такое? - наигранно возмутился он, а сердце ушло в пятки. - Это почему это парень на кровати лежит?! Пусть встает.
        Домбоно глядел на Холодова так, как будто Алексей только что убил Мин-Ра. Мальчик не шевелился, только пальчики едва заметно подрагивали. Нервозно перебирали расшитую золотом пелену.
        - Что такое? - громко повторил Холодов. - Парень должен встать.
        - Но это невозможно! - Домбоно едва пришел в себя от ужаса. - Он и так еле жив от боли.
        - Вот это я и хочу увидеть!
        - Никто не должен видеть, как страдает сын Солнца!
        - За исключением его врача. А я теперь - его врач!
        Откуда-то издалека до него долетел голос… нереальный, звеняще-вибрирующий, металлический.
        Звуки чужого языка, которые, возможно, звучат мелодией, когда рождает их не этот холодный голос. Языка, который он даже пытался учить вслед за Пашкой и Никой, но как видно, кишка оказалась тонка, хотя кое-что сейчас он начинал припоминать.
        Домбоно скрестил руки на груди и повернулся к Холодову. В золотых одеждах запутался солнечный зайчик, такой яркий, что был способен ослепить глаза. А у золотой стены стояла женщина, подобная солнцу.
        Мальчик на кровати взволнованно вздрогнул. Свет на стене погас. Холодов, обалдев, глядел туда, где только что стояла богиня Мерое. Теперь он видел лишь золотую стену, украшенную картинками из истории Мерое.
        - Мин-Ра сейчас поднимется, - мрачно сообщил Домбоно. - Его жизнь связана с вашей жизнью…
        - Это начинает надоедать! - отмахнулся от него Алексей. - А я уже сыт по горло древними ритуалами! Ваша царица кажется мне единственно разумным человеком в здешних краях. Я бы хотел поговорить с ней.
        - Если она захочет…
        - Вот уж ни за что не поверю, что матери неинтересно узнать, что с ее ребенком. Я ведь буду с ней говорить как врач, как медик…
        Глаза Домбоно угрожающе сверкнули. «Ага, - усмехнулся Холодов. - Здесь все, как у нас, родимых. Такая же снедающая зависть врачей. Домбоно тут «главврач», его слово
        - закон. И вот является нежданный-негаданный нахал и говорит нечто, что ему не по вкусу. Вот вам и начало медицинских войн всех времен и народов. Что ж, в этом отношении Мерое очень даже современное государство. Передовое. И все врачи - братья, люто ненавидящие друг друга».
        - Вы что, не видите? Он же встал! - сердито выкрикнул Домбоно.
        Холодов торопливо повернулся. Мин-Ра стоял рядом с постелью из слоновой кости, голова и тело замотаны золотой пеленой. Рост у него был, как у четырнадцатилетнего подростка, мальчик с любопытством поглядывал на чужеземного врача.
        - С ним можно говорить?
        - Да сколько угодно. Мальчик понимает немного по-английски. Я сам учил его.
        Еще один парадокс старинного города. Холодов подошел к принцу, с трудом державшемуся за спинку кровати.
        - Я понятия не имею, как нужно разговаривать с принцами, - честно признался Холодов по-английски. Слава богу, английский он еще не успел забытть со времен специализированной школы. - Сколько тебе лет?
        Домбоно вздрогнул. Чужеземец сказал Мин-Ра «ты»! Он разговаривает с принцем, как с уличным мальчишкой. Нет, этот наглец точно поплатится за свою дерзость головой.
        - Много! - отозвался Мин-Ра. Это был голосок мальчика, старавшегося казаться взрослым. Холодов улыбнулся. В этот момент он позабыл о фантастическом городе Мерое, затаившем дыхание за стенами царского дворца, позабыл об оживших богах. Перед ним стоял мальчик, больной мальчик, страдавший от невыносимых мучений.
        - Ходить-то можешь?
        - Плохо.
        - А ты попытайся. Если будет очень больно, сразу остановишься…
        Мальчик сделал пару шагов. Покачнулся, потом замер, еще немного и упадет. Холодов подскочил к нему, подхватил на руки. «Вот я и прикоснулся к нему, - пронзило Алексея. - Вот и стала моя жизнь его жизнью, или наоборот. Отступать некуда».
        - Больно?
        - Да, - жалобно признался мальчик под золоченой пеленой.
        - Тогда ложись, - Алексей подвел Мин-Ра к кровати и помог лечь. А потом принялся осматривать ногу мальчика.
        Пашка, этот вечный герой-недоучка, завзятый циник и очень ранимый человек, оказался прав. «Эх, рентгеновский бы аппарат сюда», - тоскливо вздохнул Холодов.
        - Что со мной? - спросил мальчик. - Мне отрежут ногу?
        - И не надейся, - улыбнулся Алексей, а в голове все время упрямо пульсировала мысль: «Я должен видеть его лицо, я должен видеть его лицо. Я должен знать, кого буду резать. Я же не бездушный муляж оперировать собираюсь. Может, это и старомодно, но я должен видеть его лицо».
        Рывком Алексей скинул золотую пелену с лица мальчика. За его спиной глухо застонал Домбоно. Большего оскорбления для бога Мерое и не бывает.
        Пелена упала. Перед Холодовым лежал белокожий ребенок с голубыми глазами. Красивое личико, обрамленное белокурыми волосами.
        - Я вылечу тебя, - вырвалось у Холодова. - Не бойся! А теперь я хочу поговорить с твоей мамой.
        Светловолосая головка качнулась в знак согласия, голубые глазенки с восторгом смотрели на Алексея.

… - Господи, хоть бы он смог помочь этому Мин-Ра, - прошептал Савельев. Ника, услышав его слова, постаралась улыбнуться.
        - Конечно, он сможет, - с затаенной гордостью произнесла она.
        Если бы так было всегда…
        Глава 14
        КАК ГОВОРИТЬ С БОГИНЯМИ
        - Ну, что, вы готовы взяться за эту операцию? - спросил Домбоно. Он вплотную подошел к Холодову, и его ровное, спокойное дыхание билось Алексею в затылок. То, что происходило здесь и сейчас, никак не вписывалось в древние традиции Мерое, но верховный жрец был готов смириться с этим.
        - Да, готов. Но на сегодня - все! - Холодов осторожно накрыл мальчика золотой пеленой. Восхищенный и пораженный красотой ребенка, блеском его поразительных глаз.
        Белокур, голубоглаз… да что же это такое? И кем была та самая женщина, которую называли здесь богиней? Кто отец ребенка? И что здесь произошло много лет назад? Где теперь отец ребенка?
        - Я все понял, - произнес Холодов. - Мой долг врача прояснить ситуацию родителям.
        - И он испытующе глянул на Домбоно. - Прежде всего мне нужно согласие отца на операцию мальчика.
        - Да нет никакого отца! - зло отмахнулся от чужеземца Домбоно.
        - Что? - Холодов глядел, как жрецы уносят Мин-Ра. - У вас в Мерое все дети на деревьях вместо яблок произрастают?
        - Ваше любопытство когда-нибудь прикончит вас!
        - Мое любопытство уже не раз выручало меня, Домбоно, - Алексей задиристо улыбнулся. - Иначе как бы я здесь оказался? Так что, отец мальчика убит, что ли?
        Домбоно так и не ответил. В стене вновь приоткрылась таинственная дверь, они вышли из зала, в котором только что осматривали Мин-Ра, прошли длинным коридором до тронного зала. Сикиника уже сидела на троне, неподвижная, великолепная статуя богини немыслимой красоты. У Алексея перехватило дыхание. Так с кем ему сейчас предстоит разговор - с матерью больного ребенка или с неземной богиней? Богиней, помочь которой способен лишь простой смертный. Как он.
        Холодов украдкой огляделся по сторонам. Домбоно ушел. Теперь он остался один на один с Сикиникой.
        - И не ждите, что один лишь ваш взгляд способен вызвать у меня священную дрожь в поджилках, мадам, - заявил Алексей, восхищенный своей собственной смелостью. Или наглостью? - Мы здесь одни, надеюсь, нас никто не подслушивает. «Жучков»- микрофонов четыре тысячи лет назад еще не изобретали. Поэтому мы можем поговорить спокойно, как нормальные люди… а вашу божественность оставьте для официальных приемов, - Холодов шутливо раскланялся. - Я - доктор. Хирург из Петербурга. Я только что осмотрел вашего сына и готов оперировать его. Но при одном условии. Вернее, условий будет несколько.
        - Мне не ставят условий!
        Голос из морозильной камеры новейшего холодильника «Индезит», который он так и не удосужился купить в «Альтернативе синицы». И все-таки этот голос способен очаровать любого мужчину. Когда она говорит, ни единая черточка не шелохнется на ее лице, даже губы и то не двигаются. «Может, она чревовещательница, а?» - подумал Алексей… Совершенно безумная мысль! И Холодов повернулся к царице:
        - Если мы сейчас твердо обо всем договоримся, потом вам ни к чему будет утруждать себя встречами со мной. У вашего сына остеома. Нужна операция…
        - Говорите яснее! - сердито потребовала женщина из золота. - Мой сын будет ходить? Без болей, что мучают его сейчас? Он поправится?
        - Это зависит от многих обстоятельств. Ваши врачи способны заряжать скальпели неким подобием электроэнергии, но вот могут ли они работать чисто, стерильно - вот в чем вопрос. Опасность проникновения бактерий и микробов очень велика, моих антибиотиков может не хватить. И это - только одна проблема.
        - Что, есть еще и вторая?
        - Подготовительный этап перед операцией. Анализ крови, наркоз, если нужно, переливание крови. Я должен рассказать вам об этом прямо сейчас! Не так-то просто
        - взять и разрезать человеку ногу, удалить опухоль и так далее. Во время операции на голову врача могут свалиться сотни непредусмотренных заранее неприятностей.
        - Ничего, мы - люди мужественные! - гордо произнесла Сикиника. - И мой сын - тоже человек мужественный. Да и вы, как я погляжу, тоже.
        - Мужество нам в данном случае вовсе ни к чему. Я должен знать о моем пациенте все.
        - Но вы же видели Мин-Ра, чего еще?
        - Да, видел. У него светлые волосы и голубые глаза. Просто замечательные голубые глаза.
        Каменное лицо даже не дрогнуло. «Какое же у нее самообладание, ничего себе выдержка! - мелькнуло в голове у восхищенного Холодова. - Но лет двенадцать-тринадцать назад она все-таки их потеряла. Да, конечно, черные овечки в стаде белых барашков встречаются, но голубых глаз у цветных быть не может, если кто-то не подметался к темнокожей расе».
        - Вам предстоит оперировать мальчику ногу, а не глаза! - холодно парировала Сикиника. - Все-таки прав, тысячу раз прав Домбоно! Вы опасно любопытны.
        - Просто поразительно! Значит, здесь тоже подслушивают и подглядывают, как и во всем прочем мире! Вы подслушивали!
        - Я слышу и вижу все.
        - Что ж, таково преимущество богов. Но мне-то, врачу, важно знать, что ваш сын зачат и рожден нормальным образом, по-человечески, так сказать. Что он не какая-то там капелька солнца, как его наверняка представляют доверчивому народу!
        - Да что вы хотите, в конце концов? - презрительно поинтересовалась Сикиника.
        И маска куда-то пропала с лица богини. Даже пальцы и то вдруг ожили, побежали по обшитому золотыми нитями платью. «Э-э, да она нервничает, - ухмыльнулся Холодов. - Ага, богиня, да ты такая же женщина, как и все остальные Евины дочки».
        - Я хочу больше знать о вас.
        - Больше? Да вы вообще ничего не знаете! - ее пальцы становились все беспокойнее, а глаза, переливавшиеся то пронзительно-зеленым, то черным светом в зависимости от того, как падали блики ламп, яростно сверкнули.

«Не перегибай палку, - приказал себе Холодов. - Ты и так здорово достал их. Завтра она будет разговорчивее… и с каждым днем будет становиться все приветливее и приветливее… Она оттает под пламенем страха за сына. Я ведь не сразу же оперировать его буду… Сначала надо посмотреть, что там Савельев называет местной
«операционной», в каких условиях придется работать, насколько велик риск. Нет, мне даже жаль этого Домбоно, ведь доведу его до белого каления, беднягу».
        - Ваше предложение освободить пленников, если операция будет удачной, все еще остается в силе? - спросил он наконец.
        - Я никогда не нарушаю данного слова! - гордо вскинулась Сикиника.
        - И мы действительно вернемся в наш мир?
        - Да.
        - Все?
        - Все, - Сикиника пристально глянула на него. «Нет, все-таки у нее зеленые глаза,
        - улыбнулся Холодов. - Зеленые, как изумруды». - А вы… любите ту белокурую женщину?
        - Она - моя невеста, царица. Именно ей вы должны быть благодарны… Если бы не она, меня бы здесь не было. И никто бы не смог прооперировать вашего сына, - он подошел к трону. Холодов не знал, следят ли за ними, подслушивают ли. Вроде бы никто не мешал их разговору. Теперь он мог рассматривать Сикинику вблизи, приходя во все больший восторг. Черты лица богини были просто само совершенство. Их взгляды встретились, высекая искры, словно клинки скрестились.
        И Алексей не выдержал. Не выдержал взгляда Сикиники… Опустил голову и закусил губу в досаде на себя. «Все это неспроста, - испуганно подумал он. - Царица, богиня, мать, тайная возлюбленная и кто ты там еще… не сходи с ума, пожалуйста! Я всего лишь врач, всего лишь лекарь и более никто! Я Нику люблю и буду бороться со всеми, кто способен разрушить мою любовь. Сикиника, все это напрасно! Черт побери, знаю я такие взгляды! Женщина глазками и поцеловать способна… она взглядом и отдаться может… Сикиника, это - безумие!»
        - У меня есть еще одно условие! - нарочно грубо выпалил он. Прекрасно понимая, что именно сейчас причинит страшную боль женщине, не богине. Он делал это принципиально. - Я требую, чтобы со стены были срочно сняты клетки. Я не буду оперировать, пока клетки будут по-прежнему висеть на стене храма!
        Сикиника вздрогнула всем телом, как от удара. Единственная реакция, последовавшая с ее стороны на его слова. Она все прекрасно поняла… он выбирал другую, Веронику, ту, что в клетке. И возненавидела белокурую женщину так же сильно, как тринадцать лет тому назад она ненавидела… Глаза царицы почернели от гнева. Как будто угас в них блеск человеческий, и вместо живой женщины на троне сидела статуя.
        - Нет! - холодно произнесла она.
        - Бог дождя способен радоваться от всего сердца, видя милосердие людское на земле…
        - Мужчин я освобожу. А женщина пусть повисит.
        - Так я и думал, - Холодов отвернулся. Его голос эхом отскакивал от стен тронного зала, камешками ссыпался на Сикинику. - Позволить мальчику страдать и дальше… поступок конечно же героический. Поступок настоящей матери, которая ненавидит другую женщину больше, чем любит собственного сына…
        И тут из груди царицы вырвался крик такой мощи, что еще немного, и Холодов рухнул бы на колени.
        - Я не желаю вас больше видеть! Никогда! Никогда! Никогда!
        В стене тут же распахнулась дверца. Холодов выскочил из тронного зала и тут же нос к носу столкнулся с Домбоно. На губах верховного жреца сияла торжествующая улыбка.
        - Вам отвели комнату при больнице, чужеземец, - сказал он почти дружески, тепло.
        Для Домбоно Холодов уже был мертвецом, трупом, подарком богу дождя, а поэтому почему бы и не стать более человечным…
        - Вам дана свобода передвижений, вы сами все увидите.
        - Спасибо! Обязательно воспользуюсь благами такой свободы. - «Я вам сейчас устрою,
        - про себя подумал Алексей. - Я не собираюсь проигрывать». - Прикажите принести еще одну свободную клетку, Домбоно. Я хочу к своим, на стену.
«… Летом 1839 года в Риме творились не совсем обычные дела. В столицу Италии инкогнито прибыл король Людвиг Баварский, страстный коллекционер золота и ювелирных украшений, еще не виданных просвещенным миром. Продавцом таковых являлся сорокатрехлетний выходец из Болоньи, доктор Джузеппе Ферлини. А продавал он ни больше ни меньше, как драгоценные украшения мероит-ской царицы Аманисхахето. Сказочные сокровища нубийской владычицы были его личной находкой - сенсационной и фантастической.
        А начиналось все так. В марте 1829 года Ферлини - майор-адъюнкт санитарной службы египетской армии. В это же время турецкий вице-король Мохаммед Али делает Нубию египетской провинцией, вспомнив о добрых старых египетских традициях. И пошла-поехала торговля с черным континентом: слоновая кость, эбеновое дерево, страусиные перья, экзотические животные и рабы - арабов-то рабами делать нельзя, зато нубийцев еще как можно. Да еще золото нубийской пустыни. Представляете, что творилось тогда? По пустыне носятся охотники за рабами и… искатели сокровищ эпохи Древнего Египта. И кто-то находит мероитские руины, причем совсем не под контролем паши.
        И этот кто-то - наш любезный Джузеппе Ферлини. Ему принадлежит открытие забытого царства Мерое. Его жадность и любопытство проснулись очень даже вовремя. Он бросает военную службу и 10 августа 1834 года наталкивается в пустыне на заброшенные, занесенные песком развалины великой цивилизации. И посвящает себя далеко не самым порядочным сделкам и разграблению гробниц. В Нага и Вад-Бан-Нага, городах-резиденциях черных фараонов, он быстро понимает, что руины храмов и дворцов для него не так интересны, как подземные камеры-гробницы. И пока его друг Антонио Стефани, греко-албанский купец, возится со статуями священных тельцов перед разоренным храмом Амуна в Мерое, Ферлини отправляется на четыре километра восточнее, к долине захоронений черных фараонов. И здесь начинает свои невероятные поиски золота и сокровищ Аманисхахето.
        В первый же день его «раскопок» в одной из великих царских пирамид работники Ферлини наталкиваются на бесценные сокровища.
        Эта пирамида, куда первым делом сунулся Ферлини, сохранилась к тому времени лучше всего. Двадцативосьмиметровой высоты сооружение лихо противостояло ветрам Хроноса: с ее верхушки осыпалось несколько каменных плит - и все.
        Ферлини велит работникам, нанятым им из близлежащих деревень, вынести сокровища наверх под присмотр его надежного слуги. Сам он ждет вместе со Стефани в тени соседней пирамиды. Но вот они не выдерживают и бросаются за находкой. И что же видят? По словам Ферлини, его слуга лежал «на земле подле отверстия, ведущего в гробницу. Черные из-за своей жадности чуть не убили его. Мы с оружием в руках погнали их продолжать работы». А сами полезли «в прямоугольное помещение». Именно здесь Ферлини «ждали» амулеты, и статуи богов, а также бронзовые чаши. «Я упаковал мои находки в кожаные мешки, как следует спрятав золото от арабов… А вечером, когда черные укрылись в своих хижинах, мы перенесли нашу находку в палатку, чтобы ночью, когда все наши слуги и рабы заснут, как следует все разглядеть… Я был поражен количеством и красотой золотых украшений».
        Они и в самом деле были таинственно прекрасны, эти украшения. Удивительные, неподражаемые. Жемчуг, стекло, фаянс и золото, чистое золото. Сказочные фигурки; боги, шакалы, львы. Шестьдесят шесть колец-печаток с изображениями богов и фараонов, браслеты с лунным богом Хоном и четырехкрылой богиней Мут на цветке лотоса; серьги и диадемы царицы; скарабеи, амулеты для сердца, цепочки с анкхом, семь головок богини Хатхор, цветы лотоса из золота и голубого стекляруса, стилизованные ракушки и колокольчики; золотые наплечники с изображениями бога Амона или бога с человеческой головой Себиумекера в двойной короне Египта, а еще - бог с львиной головой Апедемак из золота.
        Джузеппе Ферлини был опьянен. Он приказывает прочесать всю пирамиду. А потом… что было потом, ученые до сих пор не знают. Но каким-то чудом Ферлини и Стефани все-таки удается спастись, прихватив с собой уже найденные сокровища. Пирамида царицы Аманисхахето была разрушена».
        И теперь Павел Савельев знал, почему. И даже догадывался, кем…
        В клетку его так и не посадили. Холодова вели длинными коридорами и переходами, доставили совсем в другое здание, в котором он тотчас же узнал «больницу». Здесь для Алексея была приготовлена комната без окон. И только в потолке было прорублено круглое отверстие, через которое и падал в помещение свет дня.
        Более чем скромная обстановка… кровать, два стула, стол, пара железных крюков в стене для одежды. Скорее уж тюремная камера, чем жилое помещение. Холодов присел на кровать, и мысли привычно завертелись каруселью вокруг Вероники.
        Что происходит, господи? Или эта комната - предбанник иных событий, куда более страшных и мрачных? За ним придут, чтобы отвести в клетку или… сразу уж к жертвеннику?
        Он пробудил нежеланную, невысказанную любовь богини и проигнорировал ее чувство… так разве ж такое прощают?
        Шорох за массивной дверью насторожил Алексея. Инстинктивно он вжался в стену, готовый к бессмысленному, но отчаянному сопротивлению. Они пришли за ним. Быстро же! Видимо, запас клеток у них здесь просто не ограничен. Интересно, а чего он еще мог ожидать?
        Жалость к маленькому принцу Мин-Ра внезапно захлестнула его с головой. Он знал, что будет с мальчиком, знал, что в один из дней боль доведет того до безумия. И никто не сможет помочь ему, пока смерть не освободит Мин-Ра из пут бесконечно жестокого мира. От остеомы он не умрет, потому что добренький боженька превратит ее в остеомиелит, а тот - если не лечить, конечно, - закончится сепсисом.
        И мальчик с головенкой ангела умрет, потому что его мать ненавидела из любви к мужчине. Ребенок с длинными белокурыми локонами и голубыми глазенками…
        Дверь подскочила в петлях и распахнулась настежь, ударившись о каменную стену. Солдаты в чешуйчатых одеяниях выстроились вдоль стен, как на параде.

«С какой же помпой они все здесь делают, - мелькнула в голове Холодова горькая мысль. - Как на казни какой-то, только вот барабанного боя не хватает. Хотя, может, барабанщики на улице ждут…»
        Он даже не понял, кого видит на пороге. Его захлестнуло нечто небывалое, огромное. Захлебнулись слова, дыхание, сердце и рассудок. В комнату вбежали люди… они протягивали к нему руки, похлопывали по спине, чьи-то губы касались его лица, чьи-то глаза глядели на него счастливо… чьи-то голоса, которые он никак не мог узнать, в отчаянии бились в его уши… и вновь эти губы… поцелуи… слезы… его лицо совсем намокло от этих слез… кто-то висел у него на шее… и вновь этот голос… этот голос… Такой живой.
        - Лешик! Лешик! Дорогой мой! Лешик… - и губы… и поцелуи… и слезы… и лицо, видное, как в тумане…
        Алексей пошатнулся, понимая, что сейчас умрет, что его сердце сейчас остановится уже навсегда, что горло сдавило и не хватает воздуха. Что он ослеп, что он нем, как мир в первые дни творения.
        И Холодов сказал:
        - Ника! О, господи, о, господи… Ника!
        А потом умерли и эти слова. Потому что ее губы нежно прижались к его губам.
        Глава 15
        ЦАРИЦА И ЖЕНЩИНА
        Им дали время насладиться долгожданной встречей. Они нежно обнимали друг друга, шептали что-то ласковое, слова надежды и отчаяния, слетавшие с губ вместе с прерывистым дыханием. Все остальные из пленников старательно отводили глаза в сторону и молчали. Наконец, Павел устал от томительной тишины.
        - Ну, и как ты смог добиться всего этого, Леха? - спросил он. - Когда нас выводили из клеток, мы уж думали, все, пришел конец. Наш друг Алик, человек стойкий и до беспредела мужественный, и то чуть не лишился рассудка от страха.
        - Простите, - оказавшись на земле, Шелученко вновь успокоился. - Я знаю, что вел себя отвратительно. Но тот ужас… я же не хочу умирать… я…
        Холодов крепко сжал руки Ники. Она горько всхлипнула и прижалась лицом к его груди. Алексей потерянно отвел глаза. За спиной Савельева стоял незнакомец. Бледный, с осунувшимся измученным лицом и запавшими глазами. Светлая бородка уже порядком «проклюнулась» на его подбородке и впалых щеках.
        - Ах да… - очнулся Павел от столбняка. - Совсем забыл! Это - наш пятый мушкетер: Брет Филиппc собственной персоной. Переводчик. Гид. В пустыне его прихватил приступ малярии. А жрецы Мерое спасли ему жизнь.
        Брет Филиппc подошел к Холодову, пожал новому знакомцу руку и улыбнулся.
        - Спасибо, - лаконично проронил он.
        И все. Кто живет в Судане, здорово теряет в эмоциях. И мало чему удивляется.
        - У этих ребят в «домашней аптечке» есть действительно удивительные лекарства, - улыбнулся Савельев. - Они Филиппса дня за два на ноги поставили. И все соками растений с такими красивыми названиями, что просто дух захватывает. Послушай только! «Бальзам Луны», «Кровь Солнца», «Жидкая тень ночи» и так далее и тому подобное. Надо по возвращении нашим Брынцаловым подсказать - им-то, делягам, романтики как раз и не хватает…
        Фу, вот ведь язва… вечно надо всем и вся издевается. И никто ведь не видит тихую боль в Пашкином сердце. Только он, Холодов, знает, как умирала его самая последняя надежда на счастье. Без шанса на спасение.
        - Ну, что, резать будем или пусть живет? - горько поинтересовался Павел. И голос дрогнул.
        - Может быть… - Алексей ласково погладил Нику по голове и обнял. Она съежилась в его объятиях, словно маленькая, насмерть перепуганная девочка. Все ее мужество, вся сила, невероятная сила, были смыты потоком слез.
        - То есть как это «может быть»? - Савельев в ужасе глянул на бывшего однокурсника.
        - Неужели Мин-Ра… неоперабелен?
        - Не думаю. Хотя рентгена-то здесь нет. Тю-тю.
        - Так чего ты боишься, Леш? А ведь ты боишься…
        - Форс-мажорных обстоятельств, Паш. Должен же я убедиться для начала, что буду оперировать в… «стерильной» обстановке.
        - Могу поклясться, что - да! Мы сейчас живем за несколько тысячелетий до Рождества Христова, но у Домбоно и его жрецов очень даже современное операционное отделение.
        - Я еще посмотрю, какое оно современное.
        - Холодов! - Павел вмиг посерьезнел. - Даже если тебе не предоставят никакой операционной… ты должен оперировать!
        - Знаю. Но ты же понимаешь, что сын Солнца должен в результате начать ходить! Сама по себе операция не так уж и страшна… а вот послеоперационное лечение меня беспокоит. Я боюсь, что у него начнется заражение.
        - Ради бога, да не думай ты об этом!
        - Вот почему ты не стал все-таки врачом… Или мне придется отчикать парню ногу, потому что там окажется не остеома, а какая-нибудь остеосаркома! И попробуй объясни этой так называемой богине, что ее сына можно потерять несмотря на все искусство врача. Нормальные матери такого не поймут, и уж помолчим об этой святой Сикинике! Да еще затаившийся перед прыжком Домбоно…
        - Что верно, то верно, он - главное действующее лицо в этой трагикомедии, - Савельев устало присел на стул. - Мне вообще показалось, что он не хочет, чтобы мальчик выздоровел, он его смерти ждет не дождется…
        - Ты тоже это заметил, а, Паш?
        - Ну, да, когда меня заставили осматривать мальчика!
        - И он тоже был укрыт этим золотым страшилищем?
        - Разумеется.
        - А я эту пелену скинул!
        - Чокнулся, да?
        - Мамаша тоже присутствовала при этой сцене.
        - Черт побери! Хотел бы я быть таким же смелым «американским боем»…
        - У него белая кожа, светлые волосы и ярко-голубые, очень красивые глаза. Головка ангелочка! И это в твоей Мерое! Когда-то богиня здорово нагрешила, только вот народу об этом ничего не сказали.
        - Ну, теперь я понимаю, почему Домбоно ведет себя именно так, а не иначе. Он не хочет, чтобы этот мальчик в один прекрасный день стал богоцарем Мерое. Ох, Холодов, во что ты вляпался. Если ты спасешь Мин-Ра, мы будем свободны, а Домбоно все равно попытается прикончить мальчишку. Если малец помрет, не дай-то бог, на операционном столе или после операции, нас душевненько так выпотрошат и пожертвуют нашими сердцами для бога дождя. Что бы ты ни сделал - все равно будет хреново! - Савельев зажал нервно подрагивающие руки между коленями.
        - И как нам выпутаться?
        - А убить Домбоно! - с чисто английской невозмутимостью посоветовал Филиппе.
        - И этот чокнулся! - присвистнул Савельев.
        - А еще какие-нибудь предложения имеются, Паш?
        - Нет! - грустно покачал головой Павел. - За Домбоно стоят жрецы. Здесь, собственно, всего две противоборствующие группировки: жрецы и верные царице люди. Сикиника все прекрасно знает. Она совсем одинока, поэтому и сидит еще на своем золотом троне. В принципе, несчастнейшая женщина! Все, что у нее есть, так это сын. Возможно, еще военные на ее стороне. Но Домбоно… Он очень опасен, ведь он играет роль великого исцелителя, Парацельс хренов, - Савельев задумчиво глянул на Холодова. - Тебе не только с остеомой придется бороться, но и с твоими милыми мероитами, коллегами во Гиппократе…
        - Это я и сам знаю.
        Вероника немного пришла в себя. Высвободилась из рук Холодова и судорожно потерла глаза.
        - Почему бы не поговорить обо всем с Сикиникой? - спросила она, и ее голос предательски дрогнул.
        - Она все знает, - Холодов подошел к дверям. На этот раз их и не думали запирать, но в коридоре стояли четыре солдата. - Вот и попробуем, - пробормотал Алексей.
        - Попробуем? Что? - подскочил на стуле Савельев.
        - А вот я сейчас выйду отсюда! Посмотрим, что тогда произойдет.
        - Останься! Лешик, я прошу тебя! - в отчаянии закричала Розова. - Зачем испытывать судьбу?
        - Может, и в самом деле не стоит их провоцировать, а, Холодов? - Савельев тоже выглянул, смерил взглядом солдат.
        Шелученко вновь начал причитать, заламывая грязные, липкие уже руки. Ларин плюхнулся на освободившийся стул. Молча. Язык он себе еще в клетке «прикусил», растеряв всю обычную болтливость. Филиппc же был по-прежнему невозмутим.
        - Мне тоже выйти с вами? - любезно предложил он свои услуги.
        - Кто ж вас пропустит, Брет.
        - Напрасно так думаете. Я-то бродяжил по всей больнице, пока совсем не поправился. В сопровождении пресиvпатичнеyькой медсестрички. Кажется, я ей даже понравился. Как пациент, конечно же…
        - А попробуем! - Холодов распахнул дверь. Солдаты даже не шелохнулись. - Так! Я иду один! Если пойдем все вместе, они еще решат, что мы собираемся бежать, хотя нет ничего более дурацкого. Домбоно только того и ждет. А я в одиночку как раз осмотрюсь в этой образцово-показательной клинике.
        - Холодов, ты всегда мне нравился, - Павел с силой хлопнул друга по плечу. - Ты такой же гад, как и я.
        - Ты сам это сказал, - улыбнулся Алексей.
        И сделал первый шаг. Вероника сдавленно ахнула и закусила пальцы, чтобы не закричать в голос от страха. Ларин и Шелученко молча смотрели на двери. Филиппc принялся нервно грызть заусениц на пальце.
        Медленно, прогулочным шагом Холодов двинулся дальше по коридору. Он прошел мимо четырех солдат, а те глянули на него так, словно бы и не было его вообще. Впрочtм, когда он направился дальше, караульные молча отлепились от стены и двинулись за ним следом. Их деревянные сандалии глухо шаркали по каменному полу.
        Холодов даже не обернулся… только в затылке начало тревожно покалывать. «Со спины они не нападут, - подумав, решил он. - Как же, как же, понятия воинской чести, и все такое прочее: бороться с противником следует лицом к лицу».
        Алексей медленно шел вперед, коридор резко вильнул вправо. Несколько медсестер пробежали мимо него с подносами, в одном из «кабинетов» сидел жрец и читал некое подобие истории болезни. Обалдеть!

«Все, как у нас дома, - весело подумал Холодов. - Черт побери, ведь все как у нас! Где-нибудь обязательно будет комнатка с накрытым столом, комнатка дежурной медсестры. Если так оно и есть, я курить брошу, честное слово!»
        Придется бросать курить. Потому что он и в самом деле нашел кабинет старшей медсестры, в котором на столе стоял поднос с пирожками.
        Холодов замер. К нему шел Домбоно. Верховный жрец появился совершенно внезапно, вырос как из-под земли, ей-богу! За ним следом шли врачи. «Все, как у нас, - вновь мелькнуло в голове Алексея. - Шеф и вся его королевская рать. Свита, черт побери!
        - Черт побери! - выругался он вслух, и Домбоно замер в удивлении. - Черт побери!
        - Что-то не так? - лицо верховного жреца в мгновение ока сделалось мрачнее тучи. - Ну, и что же вас не устраивает?
        - Все! Я понимаю, здесь все не так, как у нас в Питере, и это самое «все не так» безумно похоже на наше «так, как обычно, когда городской бюджет жабится». Домбоно, давайте начистоту: книжки по современной медицине вы все-таки читали. Да, Мерое все еще живет до нашей эры - я знаю, знаю - по завету каких-то там черных фараонов! Но больницу-то вы организовали по мировым стандартам. Так почему бы вам не обзавестись еще и рентгеном, лабораторией, нашими лекарствами, ЭКГ? По-английски вы уже говорите…
        - Пойдемте! - решительно произнес Домбоно. - Я кое-что покажу вам.
        Верховный жрец двинулся вперед, распахнул настежь одну из дверей и кивком подозвал русского врача к себе. Они вошли в двухместную палату. На одной из кроватей сидела молоденькая женщина и с аппетитом уплетала жидкую кашицу.
        - Это та самая больная, которой мы сделали операцию на желчном пузыре, - объяснил Домбоно. - Вчера.
        - И она уже ест? - Холодов присел на краешек постели. Пациентка выглядела и здоровой, и довольной собой и всем окружающим миром, совсем не походя на их питерских тяжелобольных, которым намедни «потрошили» живот. Ни тебе температуры, ни тебе боли, да и слабости как не бывало. Словно она в санатории каком-то от трудов праведных отдыхает.
        - И как это у вас получается? - тихо спросил Хjлодов.
        Домбоно только пожал могучими плечами.
        - А вы говорите, что нам нужна ваша медицина! Как ваши больные на второй день после операции на желчном пузыре выглядят?
        - Считайте, что вы меня убедили, - Холодов поднялся. Женщина ела с завидным аппетитом. Вторая лежала на кровати и вышивала. Странный такой, скорее всего, сказочный рисунок.
        - А она? - спросил Холодов. Спросил, стараясь заранее ничему больше не удивляться.
        - Мочевой пузырь! Камни! Позавчера! - гордо отозвался Домбоно. - Видите?
        - Вижу, Домбоно, вижу. Ну, и когда мы будем оперировать сына Солнца?
        - Да когда скажете! Мы - всегда пожалуйста. Хотя - нет. Сначала царица-богиня должна оплакать и похоронить свою лучшую подругу, - и все дружеское расположение Домбоно исчезло без следа. Теперь он был враждебно настроенным жрецом. И перед ним стоял чужеземец.

«Вот, значит, как, - вздохнул Алексей. - Все-таки прав, тысячу раз прав Пашка: Домбоно стремится к власти. И только армия и загадочная, удивительная сила Сикиники мешают ему в том. Если мальчик умрет, Домбоно выиграет. Тогда богиня будет всего лишь разбитой немолодой женщиной, оставшейся наедине со своим горем, матерью, утратившей самое дорогое…»
        Глава 16
        ЦАРИЦА И ЖЕНЩИНА.
        Продолжение

…Когда золотую погребальную ладью Нефру-Ра рабы понесли за пирамиду, в землю погребенных, над толпой людей, теснившихся подле храма, пронесся жалобный крик. Когда же Домбоно, вскрывший тело, разрезал Нефру-Ра грудь каменным ножом и вынул оттуда сердце, вырвал внутренности, в него посыпался град камней. Ибо верховный жрец оскорбил человека, пусть даже в смерти.
        Савельев стоял вместе с Холодовым чуть поодаль на храмовой стене.
        - Эти люди ведут невеселую жизнь, - прошептал Алексей. - Приходится сомневаться в справедливости мира, когда думаешь об их судьбе.
        - Не знаю, - пожал плечами Павел. - Мне они все равно нравятся.

…Обернутое бинтами и красиво убранное тело уже положили в каменный гроб. Домбоно вскинул помрачневший взгляд к небу и запел:
        - Приди в свой дом! Приди в свой дом! Ты, любившая венки, теперь там, где нет цветов! Ты, любившая песни, теперь там, где царит покой! Ты, прекрасноокая, больше не радуешь нас своими взорами! Как могла ты удалиться от тех, кто жил солнцем твоих очей? Неустанно возносите жалобы! О, утрата!
        Савельев негромко переводил все на ухо Алексею, не понимавшему практически ничего из всего происходившего, а сам украдкой поглядывал на золотую царицу-богиню. Она не размыкала уст. Сикиника знала, что ей предстоит нарушить клятву, данную чужаку, безумно понравившемуся ей. Богине предстояло отдать в руки Раненсета и Тааба, этих служителей погибели, хотя бы одного из чужеземцев. Хотя бы одного. В противном случае бог дождя будет посылать беды на ее дом и дальше…
        Богато одетые жрецы в шкурах пантер и длинных желтых одеяниях шли тем временем впереди процессии в землю погребенных. За ними следовали солдаты, несшие золотые жезлы, украшенные на концах диковинными перьями и серебряными цветками лотоса. Царица гордо вскинула голову в богатом головном уборе в виде крылатого коршуна богини Нехебт.
        - Дух захватывает, правда? - прошептал Савельев Холодову.
        - Что - да, то - да, - со вздохом согласился Алексей. - Но у меня, честно говоря, неспокойно на сердце…
        - Простите, если беспокою.
        К чужеземцам тихо и незаметно подкрался Тааб-Горус.
        - Беспокоить может всякий, - резко, сам не понимая, почему раздражается, отозвался Павел. - Но прощать может не всякий, и не я, по крайней мере, сегодня.
        - Вашего товарища ждет Домбоно, - проскрипел Тааб. - Дозволите ли мне сопровождать вас?
        - Ты и так следишь за нами, как и твой разлюбезный верховный жрец.
        - Я только исполняю приказ Домбоно, - усмехнулся Тааб-Горус. И в серых глазках блеснул огонек, словно жало змеи.
        Холодов проводил Савельева к храмовым постройкам, а потом подошел к золотой стене, и та, на его удивление, открылась. Здесь его уже ждали четыре молчаливых стража в черном. Из-за колонны вышел Домбоно, - нет, честное слово, этот человек был вездесущ. Словно заместитель бога на земле.
        - Принца Мин-Ра уже отправили в больницу, - сообщил он. Холодову показалось, что его голос так и вибрирует от скрытой насмешки. - Да, понавешали вы нам кучу проблем на шею. До сегодняшнего дня еще ни разу бог не покидал дворец, разве что когда в храм отправлялся, чтобы говорить с другими, небесными богами. А теперь нам всех больных из больницы выгонять придется…
        - Глупость какая! Больные должны остаться в своих палатах.
        - Ни один простой смертный не должен ночевать под одной крышей с богом, с сыном Солнца.
        - Я ведь тоже простой смертный, а мне позволено спать в соседней палате с мальчиком!
        - Вам - да, вы - врач, вы уже не человек!
        - Ну, спасибо! - Холодов вымученно засмеялся. - Вот сказали, Домбоно, так сказали! И все ж та-ки, больных трогать ни в коем случае нельзя. Принцу Мин-Ра нужна только одна палата, а не вся больница. Другие больные важны ничуть не меньше, чем принц.
        - Вы слишком нужны нам, чтобы отрубать вам голову! - мрачно проворчал Домбоно.
        - Ваша сердечная преданность царям Мерое так трогательна, - и Холодов двинулся вслед за солдатами. Домбоно, в жреческом колпаке почти на две головы казавшийся выше Алексея, напоминал передвижную башню. - Знаете, я ненавижу две вещи больше всего в мире: высокомерие и произвол сильных мира сего! Почему больные должны страдать только оттого, что сын царицы будет доставлен в вашу так называемую
«клинику»? У него в жилах течет точно такая же кровь, как и у них, и если - не дай-то бог - мне придется ампутировать ему ногу, то я ампутирую ее точно так же, как и любому простому смертному!
        - Ваша нынешняя власть тоже не безгранична, доктор, - Домбоно даже замер на месте от возмущения. Они как раз входили в больницу.
        Медсестры и санитары были заняты выселением больных. Деревянные кровати с треском перекатывались на маленьких колесиках по коридорам. Способные самостоятельно передвигаться пациенты растерянно топтались в большой зале.
        - Видите, - торжествующе глянул на Холодова верховный жрец. - Процесс переселения народов уже запущен.
        - Вам только и нужно, что остановить ваших помощников, Домбоно. Вы же здесь командуете. И не пудрите мне мозги божественной неприкосновенностью, не надо! Давайте, покомандуйте, а я пока на операционную вашу взгляну.
        В операционной все сияло чисто божественной чистотой, и Холодов с грустью подумал, что многие питерские клиники не могут похвастаться чем-то подобным. Вместо кафельной плитки на стенах красовалась каменная мозаика, все с теми же мифологическими персонажами, совершенно неизвестными Холодову. Помещение было пусто. Только стол в центре операционной, и все. Ни тебе шкафа, ни инструментов, ни лампы, ни мойки - ничего! Холодов вопросительно глянул на лекаря, выделенного ему в сопровождающие.
        - Вы по-английски хоть говорите? - спросил он.
        Жрец молчал. Его лицо под расшитым серебряными нитями колпаком с изображением совы напоминало лики греческих божеств. «Коллекция красавцев, - с раздражением подумал Холодов. - Любой этнографический музей мира позавидовал бы…»
        - Ну, и как я без света оперировать буду, интересное кино? - спросил он, хотя врач и не понимал ни одного его слова. - Эх, коллега, да я ж тут свихнусь от перенапряга! Мне свет нужен, море света!
        С этими словами он присел на краешек стола и надолго задумался. Алексей думал о предстоящей операции. В сущности, не очень-то и сложной, если б ее делали мадам Пупкиной или директору школы № 555 товарищу Серегину. А тут от исхода простой вроде бы операции зависит жизнь шести человек, жизнь любимой женщины.
        Он не знал, сколько времени просидел на краешке операционного стола, прокручивая в голове сценарий предстоящего действа, в свое время казавшегося ему скучной и рутинной хирургической процедурой. Домбоно осторожно дотронулся до его плеча. В руках жреца был рюкзак и сверток с одеждой Холодова.
        - Больные возвращены по своим палатам, - сердито сообщил верховный жрец. - Сына Солнца уже привезли. Палату-то отдельную вы ему позволите иметь, надеюсь?
        - Да ради бога! - широко улыбнулся Холодов. Он поставил рюкзак на стол и вынул из него чемоданчик с инструментами. - Нравятся мои инструменты, Домбоно?
        - Любопытные штуки, - равнодушно отозвался верховный жрец. - А вон в тех бутылочках у вас эфир и хлороформ?
        - Да.
        - Я так и думал. Я тут дал их понюхать, уж каюсь, двум своим лекарям… так они лежат сейчас на полу, хорошие, тихие, - и Домбоно чуть виновато хмыкнул.
        - Домбоно, - насмешливо протянул Холодов. - А ведь вы соображаете в эфире и хлороформе, признайтесь… Значит, читали наши учебники. Чем не страшная тайна?
        - Нам ваши учебники ни к чему.
        - Это - другой вопрос. Паша рассказывал о ваших ножах с подобием электрозарядки. Но я-то ими воспользоваться не смогу.
        - Дело ваше, пациент тоже ваш! - мрачно отозвался Домбоно.
        - Все так, - Холодов закрыл чемоданчик. - Отведите-ка меня к принцу Мин-Ра.
        - Прямо сейчас?
        - А почему бы и нет? Я все для себя уже решил. Я даже буду спать в той же палате, что и он.
        - Но это невозможно!
        - Еще как возможно! Я хочу исключить любую случайность - неприятную, конечно же. Я буду ежесекундно наблюдать за сыном Солнца. День и ночь! Если уж моя жизнь связана с его жизнью, так оно и будет!
        Это был удар ниже пояса, и Холодов сразу же понял это. «Он ведь на что надеется, что пациент отдаст богу душу после операции. Все, мол, так подозрительно, так загадочно, но изменить ничего нельзя.
        И милейший Домбоно ловит двух зайцев сразу - и дорожку к трону под себя расчищает, и чужеземцев уничтожает. Нет, дружище, со мной такие шуточки не пройдут. Со мной в такие игрушки не играют, «коллега»! Никакого форс-мажора я не допущу… и мальчишку в обиду не дам».
        Домбоно, не отрываясь, глядел на Алексея. Ох, если бы взгляд умел убивать… А потом жрец резко отвернулся и пошел прочь.

«Ну, и ладно, - пожал плечами Холодов. - Мин-Ра я и сам разыщу. Посмотрим, как дальше пойдут дела. Надо будет, я этого жреца на глазах у царицы-богини из операционной за шиворот выпровожу! »
        Алексей вышел из операционной. Он долго плутал по паутине коридоров, пока не вышел к самому дальнему флигелю древней больницы. Здесь Холодова ждали лекарь-жрец и две маленькие очаровательные медсестрички. Они смотрели на него, как на диковинное, неизвестное животное. Батюшки-святы, а он еще и на задних лапах ходить умеет! Ну, надо же…
        Воздух в этой части здания был горьковато-сладким. Словно кто-то опрыскал воздухоочистителем полы, стены и потолок.
        - А пахнет куда лучше, чем наши средства по дезинфекции! - обратился Алексей к одному из жрецов. - А где наш друг Мин-Ра?
        И хотя жрец ни слова не понял, имя сына Солнца в переводе, к счастью, не нуждалось. Он подошел к двери и кивком головы пригласил Холодова войти.
        Большая палата, ничего не скажешь. Затемненная, в страшной спешке обвешенная золотой пеленой. У стены стояла кровать из слоновой кости. Мальчик лежал на львиной шкуре, вновь укутанный в золотую паутину. Холодов прикрыл дверь и подмигнул сыну Солнца.
        - Вот ведь дурость! - по-французски сказал он. - Уложили тебя на эту дурацкую шкуру льва, а у самих полным-полно тут белых простыней. Ладно, сейчас мы все исправим, - он подошел к мальчику и присел на краешек кровати. - Ну, как дела, малыш?
        Принц Мин-Ра стащил пелену с головы. И хотя Холодов прекрасно знал, как выглядит мальчик, его вновь до глубины души ранила, поразила удивительная красота ребенка. Волнистые волосы белокурыми назвать было нельзя, нет, они переливались как золото. Сын Солнца… лучшего, более лучистого имени и не придумаешь. Огромные голубые глазищи с надеждой смотрели на Холодова. «Ему так хочется казаться смелым, - с грустью понял Алексей. - А на самом деле жуть ведь как страшно, как любому ребенку».
        - Я так рад… - внезапно признался мальчик. И Холодов даже вздрогнул.
        - Рад? Но чему? Операции?
        - Да нет. Тому, что я скоро снова смогу бегать.
        - Вот об этом я как раз и хотел поговорить с тобой, - Холодов поднялся. - Но сначала я все-таки переоденусь. Обожди уж минуточку.
        Он выскользнул из кожаного одеяния и натянул свою старенькую одежду. Наверное, такое здесь происходило впервые за всю историю Мерое. Впервые чужеземец переодевался на глазах у местного бога. Мин-Ра сдавленно хихикнул.
        - Знаешь, когда я снова стану здоров и буду бегать, я обязательно переоденусь в твое платье.
        - Да пожалуйста, жалко, что ли? - Холодов поставил чемоданчик с инструментами на стол. - Вот только с бегом могут возникнуть проблемы, друг мой… Ты не думай, Мин-Ра, что если послезавтра я прооперирую тебя, то на следующий день ты тут зайчиком скакать будешь. Пройдет много-много дней…
        - Я знаю.
        - Ого! И откуда?
        - Мама сказала. А еще она сказала, что ты останешься с нами до тех пор, пока я не сделаюсь лучшим бегуном земли нашей…
        - Она так сказала? - пораженный Холодов схватился за голову. Ему внезапно сделалось холодно, очень холодно. «Она убьет Нику, - подумал Алексей. - Она рассчитывает на время, на то, что я, мужик, просто не выдержу. Она будет пытаться влюбить меня в себя. А уж о своей красоте царица все знает. Она своим телом, своей тоской по любви как козырями в подкидного дурака швыряться будет… Жуткая, безысходная любовь получается, сама же от нее страдать будет! И как нам все это пережить?»
        - О чем ты думаешь? - спросил мальчик, осторожно касаясь руки чужеземного врача.
        - О твоей матери.
        - Она любит тебя…
        Алексея обожгло… обожгло словами. «Она любит тебя». И в полнейшем ужасе, смятении, в восторге Алексей понял, что… счастлив.
        - Фу, глупости какие, малыш! - глухо прошептал он. - И кто только сказал тебе такое?
        - Мама и сказала, - глаза мальчика светились от восторга. - Она сама так сказала: мой дорогой, я полюбила этого лекаря. Только ты знаешь мою тайну. Может ли он остаться меж нами?
        - И что же ты ответил? - тихо спросил Холодов. Ему казалось, что от ответа мальчика зависит вся его жизнь.
        - Я ответил: да! Он должен остаться с нами! Потому что я тоже люблю его…
        Алексей отвернулся. Золотая сетчатая пелена на стенах мерцала как-то особенно зловеще. Да-да, именно зловеще. «Я попал в сети, - подумал Холодов. - Как муха запутался в паутине. Богиня любит меня!»
        И вырваться на волю уже не получится. И вырваться на волю уже и не хочется…
… Я был безумно рад, что вскоре вновь увижусь с Санькой. Весь день я метался по Питеру, забежал в ювелирный на Чайковского и купил ей янтарный кулончик в тонюсенькой золотой оправе. А затем меня внезапно потянуло в Эрмитаж. Я сел на обитую бархатом скамеечку смотрительницы в египетском зале и прикрыл глаза. Господи, и почему отношения с женщинами такая непростая штука? А день, когда встретишь ту, Настоящую, невозможно распланировать заранее? Иногда мне кажется, что мужчина и женщина встречают друг друга только потому, что Господь Бог в этот момент отвлекается на что-то другое, более космическое, что ли… У нас говорят, Бог все видит. Я же твердо верю, он видит все, когда этого хочет женщина…
        Весь вечер я гадал, что скажет мне Санька при встрече. И успею ли я, не забуду ли опять сказать ей, что безумно, безумно люблю ее с нашего самого первого разговора по телефону год назад?
        Когда на следующий день я входил в онкологическое отделение, мне сразу стало не по себе. Две медсестрички быстро переглянулись, завидев меня, а потом я увидел и ту, с вытравленными пергидролем кудряшками. Мой букет все еще стоял в заурядно хрустальной вазе у нее на столике. Увидев меня, она судорожно схватилась за телефонную трубку.
        В четырнадцатой палате двери были нараспашку. Недовольная санитарка озлобленно елозила шваброй по полу. В голове у меня мелькнуло испуганно-глупая мысль: неужели Санька сбежала из больницы? А что? Раньше же сбегала… И тут же тихий предатель - внутренний голос - вкрадчиво шепнул: а она сейчас бегать вообще-то может? Прикроватная тумбочка была пуста, ноутбук исчез, не было и капельницы. С кровати снято белье.
        - Паша?
        Я с трудом возвращался к реальности, на голос обернулся чисто на автомате, на автомате глянул на Холодова, давнего моего приятеля. Под покрасневшими глазами у него залегли круги, небритые щеки ввалились. Странно, но сегодня его грустная физиономия так некстати напомнила мне морду бассета. Глаза Холодова под стать его фамилии холодно поблескивали, и мне почему-то подумалось, что Лешка безумно устал от боли и страданий, навсегда поселившихся в стенах его заведения.
        - Паша! - терпеливо позвал он меня во второй раз. А я все глядел на него и ничего не отвечал. - Ты к Александре?
        - Да.
        - Гм, понимаю.

«Скажи мне, что вы перевели ее в другую палату! - кричал мой взгляд. - Скажи же!»
        - Она… она умерла, да? - и мой голос предательски дрогнул.
        Холодов молча кивнул. А потом отвел глаза, словно что-то старательно выискивал на пустой кровати.
        - Пошли-ка ко мне, - сказал он…
… - Как ты думаешь, - нервно теребил Алик Шелученко Савельева за рукав. - Как ты думаешь, этот Холодов сможет помочь сыну богини, а?
        Павел внимательно глянул на товарища по несчастью. Шелученко напряженно щурил маленькие глазки-буравчики с красными от хронического неумывания веками. На кончике носа, словно точка от вопросительного знака, висела зеленоватая соп-лина.
        - Не знаю, - проворчал Павел и брезгливо отодвинулся от Алика. - Ничего я не знаю.
        - Ну, тогда я постараюсь послать ему положительный импульс, - важно заявил Алик, а затем ни к месту хихикнул.
        Савельев рванул ворот рубашки, словно ему было нестерпимо душно, и выскочил прочь из храмовых покоев.
        В саду при храме находилось священное озеро. Его окружали смоковницы, по берегам росли камыш и тростник. Однако в одном месте эту зелень срезали, так что глазам Савельева открылась блестящая вода, а на ней ладья, качавшаяся на волнах неподалеку от берега.
        То, что довелось увидеть Павлу, он не забудет уже никогда.
        В ладье сидела царица-богиня Сикиника с распущенными волосами. Внезапно в полной тишине она воздела руки к небу и начала плач: плач по только что ушедшей в землю погребенных подруге, плач по погибшему две зимы назад царственному супругу:
        - Приди в свой дом, о мой бог! Приди в свой дом, мой супруг! Осирис, прекрасный юноша, не имеющий врагов, приди в свой дом! Я зову тебя и плачу, так что слышно даже на небесах, ты же не внемлешь моему гласу!
        Словно издалека долетел до слуха Савельева хор низких мужских голосов:
        - Его убил Сет! Его, у которого не было врагов, кроме собственного брата! Его убил Сет, и нет больше жизни в его теле. Плачь, богиня, его убил Сет!

«Здорово, что я потратил столько времени, чтобы выучить этот древний, практически забытый язык», - мелькнуло в голове Савельева.
        - Его убил Сет!…

«А кто убил моего Осириса?» - всхлипнула Сикиника, прикрывая глаза, в которых блестели хрусталики слез.
        День, решивший ее судьбу, царица-богиня помнила болезненно-отчетливо. Тогда солнце стояло уже высоко в небе, и от его лучей из влажных после дождя садов поднимались испарения. Тогда шел дождь, тогда бог дождя не гневался на них… День обещал быть жарким и душным. Деревья царского сада казались неподвижными арабесками на синем, цвета индиго, безоблачном небе. Повсюду стояла тишина, и не было слышно даже щебетания птиц.
        Сикиника решительно поднялась с низкого ложа, лениво потянулась и хлопнула в ладоши.
        - Купаться! Всем купаться, - крикнула она рабыням.
        Босой ногой царица толкнула Нефру-Ра, задремавшую рядом, и рассмеялась:
        - Мы идем купаться!
        Служанки торопливо собирали все, что необходимо царице-богине Мерое для купания. Одни нагрузились коробочками с золотой пудрой и склянками с мазями, другие - кувшинами с душистым маслом, третьи побежали за тонкими льняными полотенцами. Пока они суетились, Сикиника примеряла золотые сандалии, удивительно подходившие к ее золотисто-бронзовой коже. У царицы были восхитительные ноги, самые прекрасные ноги во всей Мерое, как говорила ее свита.
        Царица шла купаться. Одна рабыня раскрыла над ее головой голубой зонтик, а две другие обмахивали ее длинным опахалом. Под звуки арфы Нефру-Ра прославляла в песнях ее красоту.
        У пруда Сикиника сбросила узкое льняное платье, сняла сандалий и скользнула в воду. Благодать и благословение богов - эта вода.
        Внезапно рабыни переполошились и завизжали. Солнце закрыла черная тень огромного орла. Он, кружась, спустился, черной молнией вновь взмыл вверх, и в клюве у него было зажато нечто сверкающее на солнце.
        Когда все оправились от ужаса, Сикиника заметила, что на берегу осталась только одна сандалия, одинокая и печальная. День был испорчен. Юная царица тогда еще не знала, что ее золотая сандалия окажется в руках будущего ее царственного супруга. Ее Осириса.
        - Его убил Сет! Его, у которого не было врагов, кроме собственного брата! Плачь, богиня, его убил Сет!

…К Савельеву, застывшему на берегу пруда в немом восхищении, подошел стражник в чешуйчатом одеянии и, осторожно тронув за рукав, повел прочь от священного пруда…
        Глава 17
        КОГДА ЖЕНЩИНА ЛЮБИТ
        Они долго сидели друг против дружки и грустно молчали. Мальчик доверчиво прижался белокурой головенкой к плечу Холодова… и это было не одним лишь признаком слепого доверия к врачу, взявшемуся спасти его, нет, это стало молчаливым свидетельством страшного одиночества земного бога: ты и только ты - мой единственный друг и товарищ. С тобой и только с тобой я могу говорить обо всем на свете. С тобой и только с тобой мне не нужно быть маленьким богом, этим пресловутым сыном Солнца, которого нельзя видеть простым смертным, к которому нельзя прикоснуться, не связав себя навеки с его судьбой. Здесь и только здесь мне не нужно прятаться под золотой пеленой, прикидываться холодной статуей. Ты и только ты - мой дорогой друг… Я всегда прощу тебя, даже если послезавтра ты ампутируешь мне ногу. Как мне объяснить тебе, что только благодаря твоим усилиям я перестал бояться жизни?..
        Холодов отсутствующе смотрел в одну точку. Опасность, в которой оказалась Вероника, не давала покоя. Что может сделать такая страстно влюбленная женщина, как Сикиника, со своей соперницей, да еще обладая абсолютной властью, не хотелось даже и думать. Была только одна возможность спасти Веронику: разыграть в игре с Сикиникой карту больного мальчика.
        Отвратительные игры, которые всегда претили ему… но ради спасения жизни. И вообще, не даром же говорят, что цель оправдывает средства?
        - Ты не любишь мою маму? - тихо и удивленно спросил Мин-Ра. Холодов вздрогнул.
        - Не в этом дело, просто у меня уже есть невеста, - признался он. - Ты знаешь, что такое иметь невесту?
        - Нет.
        - Это когда любишь девушку и обещаешь ей жениться. И это дело чести, Мин-Ра, выполнить свое обещание. Влюбленность - прекрасное чувство.
        - Значит, у тебя есть девушка?
        - Да. Кстати, она здесь, в Мерое. Твои солдаты захватили ее в заложники, вот я и добрался до Мерое, чтобы освободить свою девушку.
        - Так, значит, ты пришел сюда не для того, чтобы вылечить меня?
        - Нет. Я ведь о тебе вообще ничего не знал.
        - А где теперь твоя девушка?
        - Где-то во дворце или в храме. Я не знаю. До вчерашнего дня она висела в клетке на стене храма.
        Мальчик задумчиво посмотрел на Холодова. Его огромные голубые глаза затопила печаль. Потом он молча прижался к плечу Алексея и обвил руками своего большого друга.
        - Знаешь, я хочу, чтобы твою девушку освободили, - наконец решительно произнес он. Его голосок изменился… теперь в нем звучали жесткие, холодные нотки. - Я так хочу!
        - Думаю, наше с тобой «хочу» или «не хочу» никого здесь не интересует. Мы боремся со страстью, уничтожавшей целые народы! К счастью, ты в этом еще ничего не понимаешь!
        - Я поговорю с мамой!
        - И впервые в жизни увидишь, что мама не послушается тебя.
        - Она должна послушаться! Я - сын Солнца!
        - В первую очередь ты всего лишь маленький мальчик и ее сын, Мин-Ра.
        Им не дали договорить. Дверь распахнулась, и в комнату вошел Домбоно. Два санитара вкатили простую деревянную кровать и поставили к окну. Еще два санитара втащили огромный глиняный чан на ножках. От чана шел приятный сладковатый запах. Умывальник по-меройски.
        - Ну, теперь вы довольны? - с издевкой спросил Домбоно. - И когда будет операция?
        - Завтра мы обо всем с вами поговорим. Больше всего меня беспокоит наркоз.
        - Не вижу никакого повода для беспокойства.
        - Знаю. Павел рассказывал мне о чудесном соке. Он-то меня и волнует. Сколько времени этот сок действует?
        - Сколько угодно… хоть целую вечность… - с непроницаемым видом ответил Домбоно.
        - Вот вечности я, честно говоря, и опасаюсь! С другой стороны, меня успокаивает то, что за наркоз именно вы отвечаете перед царицей головой. А то я не хотел бы работать с эфиром. Придется положиться на ваш божественный сок.
        - Можете положиться! - Домбоно покосился на Мин-Ра, сидевшего рядом с Холодовым без золотой пелены. - С другими врачами знакомиться будете?
        - Тоже завтра. И сразу же начну с самого рутинного обследования мальчика. Давление, сердце, частота пульса…
        - Да ни к чему нам все это, - гордо отмахнулся Домбоно. - Ваша современная медицина все только усложняет. Если у нас у больного сердце бьется неправильно, мы просто смотрим ему в глаза… и его сердце вновь бьется нормально.

«Загадочные магические силы, о которых мне уже рассказывал Савельев, - даже напрягся Холодов. - У них есть то, что мы привыкли называть паранормальными способностями. Телепатическая дуга, пробегающая от врача к пациенту… М-да, необъяснимо, но на слуху даже у нас, ни во что не верующих».
        - А как же вы с инфарктниками обходитесь? - насмешливо спросил он.
        - Вообще никак! Умирает такой пациент, что ж поделать.
        - И это вы называете медициной?! - Холодов шлепнул мальчика по руке. Принц Мин-Ра хихикнул. Его голубые глазенки сияли. - Нет уж, мы лучше по-моему лечить будем, Домбоно!
        - Конечно. Ведь от вас зависит жизнь сына Солнца.
        - Вы уже говорили об этом, - Холодов поднялся с кровати. - Кстати, где Вероника?
        - С ней все в порядке.
        - Это мне понятно. Но где она сейчас находится?
        - Ваши друзья - наши гости. Их поселили в храме.
        - Я бы хотел поговорить с моей невестой.
        - Такое может разрешить только богиня.
        - Ну, так передайте вашей богине мои пожелания. А еще скажите, что я требую, чтобы мою невесту поселили здесь, в соседней палате.
        - Здесь больница, милейший, а не дом свиданий, - зло хмыкнул Домбоно.
        - Моя невеста может помогать мне здесь по уходу за больным, - улыбнулся Холодов. - У нас этому даже археологов учат. Как-никак наша медицина без жрецов обходится. Вероника нужна мне здесь. Я буду только рад, если она поможет мне в послеоперационном уходе за мальчиком.
        Домбоно, не удостоив Алексея ответом, вышел из палаты.
        - Он в ярости, - сказал Мин-Ра, когда дверь с шумом захлопнулась за верховным жрецом. - Как же, как же, он ведь здесь величайший врач в истории Мерое. А ты его обижаешь…
        И принц залился веселым смехом.
        - Просто мне нужна определенность, мой мальчик. Когда все закончится, я постараюсь все объяснить тебе. Про Домбоно, в частности.

«Интересно, - подумал Алексей, - пришлют ли ко мне Нику? Поселят ли рядом? Господи, пусть материнская любовь окажется в сердце Сикиники сильнее ее женской тоски! На что она решится, Господи? Позволь мне выстоять в этой битве!»
        Алексей раскрыл чемоданчик и выложил на стол хирургические инструменты. А еще стетоскоп, тонометр, маленький молоточек.
        Мальчик немного испуганно глядел на все его приготовления, на стетоскоп, а затем скорчил жалобную мордочку при виде Холодова с «трубочками» в ушах.
        - Так, а теперь я послушаю, что там делается у тебя внутри, - с улыбкой сказал Алексей, приподнимая прозрачную рубашечку на теле Мин-Ра. - А потом послушаю твое сердце и точно-преточно скажу тебе, все ли с тобой в порядке, - и он приложил трубку к груди мальчика. Принц Мин-Ра вздрогнул. - Дыши глубже, друг мой, - невозмутимо приказал Холодов. - Так, еще глубже, ровнее, ну, спокойно, спокойно. Не бойся, дружок. Ты же веришь мне…
        Мальчик молча кивнул головой в знак согласия. Его пальцы намертво вцепились в львиную шкуру, Мин-Ра старательно дышал, как все пациенты мира, к которым обращается доктор: «Дышите - не дышите…»
        Жилище, в котором разместили пленников, ныне обретших статус почетных гостей Мерое, могло показаться почти что царскими палатами по сравнению с клетками. Здесь были кровати, стол, тростниковые циновки на каменном полу и отличная вентиляция.
        Савельев тщательно «проинспектировал» эту большую комнату, подергал дверь и пожал плечами.
        - Опять нас заперли! Как говорит Домбоно, мы здесь гости, но что-то я с таким видом гостеприимства еще не сталкивался. Хотя я сам виноват. Нечего было вчера куда не следует нос совать…
        Вчера Алик Шелученко с ходу бросился на кровать, скинув на пол ветровку, да так и лежал. Ваня без аппетита жевал яйцеобразной формы фрукт, даже не чувствуя никакого вкуса. Вероника статуей застыла у окна. «Слепое» окно, размалеванные створки которого были плотно закрыты. Сквозь щели пробивались нескромные лучики света. Ника потерла глаза.
        - Там внутренний дворик. Совершенно пустой. Только каменные стены, - Розова села на кровать. - Что будет с Лешей, а, Паш?
        - Ты же сама все слышала от Домбоно. Послезавтра он оперирует мальчика. Лешка… он
        - молоток, Ника! Лихо начинает. Благодаря остеоме он еще во всей Мерое воцарится. Только не спрашивай, как долго все это будут терпеть жрецы! И даже если они надают ему по заднице, этот упрямый осел не перестанет делать все по-своему, - Паша сам не заметил, как завелся. - А Домбоно тоже тот еще осел! После операции они тут с Холодовым такой мордобой устроят… А вы как считаете, а, Филиппс?
        Высоченный, тощий англичанин только пожал плечами в ответ. Его спокойствие поколебать каким-то «мордобоем» было невозможно.
        - Да прикончат они где-нибудь в углу мальчишку. Эти ваши жрецы… - наконец отозвался он. - А смерть его наоперацию спишут.
        - Вот этого-то я и боюсь больше всего! Я уже говорил об этом Холодову. Мне только неясно, что он собирается делать, чтобы избежать этого.
        И ответ на савельевский вопрос последовал совершенно неожиданно. В комнату вошел одетый во все черное солдат и махнул рукой Веронике. Та даже не шелохнулась. Она сидела на кровати, намертво вцепившись в шкуру какого-то зверя. Алик вздрогнул всем телом, как червяк, на которого только что ненароком наступили сапогом. Ларин и Савельев встали рядом с Вероникой. И только Филиппс не растерялся. Он подошел к солдату и сурово выкрикнул:
        - Нет! Или все, или никто!
        Солдат с силой оттолкнул Филиппса в сторону. А потом вновь кивнул Веронике, вскидывая руки в примиряющем жесте.
        - Он хочет сказать, что он нам не враг, - прошептал догадавшийся Савельев. - Кто знает, что им от тебя надо, Ника. Я бы пошел.
        - А я - нет! - возмутился Ларин. - Я этой братве вообще не верю! Ни на понюх.
        - У нас все равно выбора никакого, - Савельев вопросительно взглянул на солдата в черном. Но разве ж у этого истукана что узнаешь. - Даже если тебе очень страшно, Никусь… Иди с ним. Поверь, Домбоно не решится ни на какие крайние меры, пока Леха занимается с мальчиком. Зуб даю.
        Вероника молча кивнула. Затем медленно поднялась и пошла вслед за солдатом. Обернулась на пороге, потерянно махнула рукой на прощание. Дверь захлопнулась, скрипнул замок. Впервые она осталась один на один со своими похитителями.
«Спокойствие, - приказала себе Ника. - Только спокойствие! В клетке ты с ума не сошла, вот и сейчас с тобой ничего не случится».
        Они шли по бесконечно длинному коридору и, наконец, вступили в огромный зал с гигантскими каменными изваяниями. Стены были обтянуты дорогими материями, а полы были устланы красивейшей мозаикой. Наконец-то Вероника попала в комнату, где не было ослепительного блеска золота. Обстановка здесь была, конечно, помпезной, но все равно более человечной. Солдат молча исчез, словно в воздухе растворился.
        Высокая постройка из сталактитов и обломков скал в глубине зала окружала глубокий грот. Из нее выглядывала гигантская голова какого-то неведомого чудовища, пасть которого была топкой печи. В ней трещали сухие, душистые дрова, и красноватый блеск рубиновых глаз дракона сливался с мягким светом белых и розовых ламп в виде цветов лотоса, прикрепленных к стенам и потолку зала.
        - Посмотри на меня! - раздался холодный женский голос за спиной у Ники.
        Розова спохватилась, обернулась резко и тут же крепко зажмурила глаза. В ярком блеске невесть откуда взявшегося сияния в зале стояла богиня Мерое, золотая статуя, а не человек.
        - Ты понимаешь меня? - чуть удивленно спросила Сикиника.
        - Да. Я немного говорю по-меройски, - Ника осторожно прикрыла глаза рукой. «А еще по-немецки, итальянски и английски!» - хотелось выкрикнуть ей. Постепенно она привыкала к пронзительному свету и уже могла разглядеть кое-какие детали, столь важные для каждой женщины в общении с представительницами того же пола: платье, усыпанные алмазами остроносые туфельки, стройную фигуру, сказочно прекрасное, совершенное лицо, запорошенное золотой пудрой. «Даже если она и в самом деле человек, - подумала пораженная Вероника, - она все равно самое чудесное творение природы! А она точно человек… боги по-меройски да и по-человечески вряд ли говорят. Хотя кто их знает, богов-то…»
        - Ну-ка, подойди ближе! - властно приказала Сикиника. - Еще ближе! Еще!
        Теперь они стояли друг напротив друга, так близко, что протяни одна из них руку, и без труда дотянется до лица другой. Они следили друг за другом, как изготовившиеся к атаке змеи, готовые жалить, жалить, жалить…

«У нее глаза зеленые! - ахнула изумленная Ника. - Надо же… Темно-зеленые глаза, словно изумруды. Да и не бывает у людей таких глаз!»
        - Так вот ты какая, - ледяным тоном произнесла Сикиника. - Вот как должна выглядеть женщина, чтобы ее любил этот мужчина!
        Этот мужчина!
        Вероника замерла. Этот мужчина! Она говорит об Алексее! Взгляд золотой, сияющей, ослепительной женщины парализовал волю. Этот мужчина! И Ника с ужасом поняла: дело даже не в операции.
        - Я… я люблю его, - прошептала Ника беззвучно.
        Они молча разглядывали друг друга, глаза в глаза. Под золотой пудрой по лицу Сикиники пробежала легкая дрожь… от уголков губ к уголкам глаз. На веках сияли алмазные тени.
        Молчание.
        Тишина тоже может быть битвой, может быть противостоянием. Когда пронзают сердце взглядом, одним лишь взглядом. Две женщины боролись с немой, дикой, всепоглощающей ненавистью.
        Глава 18
        КОГДА ЖЕНЩИНА ЛЮБИТ.
        Продолжение
        И не было в этой битве ни победителей, ни побежденных. Они были на равных в своей любви к одному мужчине, державшему в руках тонкие ниточки их судьбы! И какая разница, что одна из них наделена абсолютной властью, а у второй всего-то и богатства, что горячее сердце? Никакая власть мира не поможет в завоевании любимого мужчины, и это Сикиника прекрасно понимала, понимала, сгорая от ярко пылавшей ненависти, что не поможет ей вся ее божественность.
        - Ты должна идти к нему, - приказала, наконец, царица. Ее лицо вновь превратилось в золотую маску, застывший гордый айсберг. - Он ждет тебя. Он хочет, чтобы ты жила рядом.
        Вероника кивнула. Все, что говорила сейчас эта женщина, доходило до сознания с большим трудом. Он хочет. Это означало не что иное, как странные взаимоотношения Алексея и этой женщины, называвшей себя богиней. Иные, чем могут быть отношения врача с матерью пациента.
        - Я так и знала, что он потребует моего присутствия рядом с ним, - ответила Ника. Ответила с мужеством отчаяния, доставляя Сикинике немыслимую боль. Каждое слово, как удар кулака. Удар за ударом.
        - Я видела тебя, а теперь ступай! - и Сикиника оттолкнула ошарашенную Розову от себя. Удар был настолько сильным, что Ника не удержалась на ногах. Взмахнула руками и шлепнулась на мозаичный пол. Холодный, жестокий смех. Ника глянула на Сикинику, и ледяные мурашки побежали по ее телу. Соперница смеялась, даже не разжимая губ! Господи, она может смеяться, не разжимая губ, гримаса смеха не искажала прекрасного лица.
        - Я красивее тебя! - зло выкрикнула Сикиника. - Ты потеряешь его! Потеряешь!
        - Да ты всего лишь маска! - взвизгнула разъяренная Вероника. Она все еще сидела на полу, но весь ее страх за Алексея - ужас, а вдруг она и в самом деле потеряет его из-за этой ведьмы?! - вырвался сейчас на волю вместе с этими словами. - Холодная золотая маска! Ты - статуя! В тебе нет ничего настоящего! Ни-че-го! Ты - размалеванная, напудренная, безвкусная фарфоровая кукла! Сколько золотой пудры ты тратишь всякий раз, чтобы замазать свои морщины? Каждый день по полкило?
        Ника знала, что не права, она прекрасно видела невероятную красоту этой женщины, но Розова потеряла контроль, она хотела задеть соперницу, хотела оскорбить ее, ударить наотмашь словами. «Ты не можешь убить меня, - с тихим злорадством думала Вероника при этом. - Хотя тебе сильно, очень сильно хочется этого. Тебе все придется выслушать, все! Я люблю Лешика! Я люблю его! Я люблю его!»
        - А ведь ты боишься, - ледяным тоном произнесла Сикиника и усмехнулась. - Нет-нет, не за себя боишься, не за свою драгоценную жизнь… за него! И я отниму его у тебя! Я красивее тебя!
        Почти теряя сознание, ослепленная непонятным светом, Вероника стала первым свидетелем того, как человек проходит сквозь золотые и не очень золотые стены и исчезает бесследно. Феномен, который оказались не в состоянии объяснить ни Алексей, ни Павел. В другую, до сих пор тоже невидимую дверь вошел солдат и приблизился к девушке. Она торопливо поднялась с пола. Ужас постепенно отступал, хотя все в ней мелко-мелко тряслось, молоточки ее сердца бились так громко, как будто барабанные палочки упрямо стучали по золотым стенам этого дворца.

«Она и в самом деле красивее меня, - невесело думала Ника, неуверенно следуя за молчаливым стражем. - Такой красоты я вообще никогда не видывала, такой даже на картинах художников не встретишь. Но может ли мужчина полюбить женщину, больше всего смахивающую на памятник? Женщину-холодильник? С голосом, напоминающим морозильную камеру? Да и способна ли позолоченная статуя на настоящую нежность? »
        Наконец-то они добрались до больницы. Два жреца глянули на нее надменно-отсутствующе - взгляд, как у их разлюбезной царицы.
        Коридор был заблокирован шестью солдатами. Врач в колпаке, расшитом серебряными нитями, молча подошел к Веронике и повел ее дальше. Туда, куда могли проходить только жрецы - к ожившему богу. Дверь распахнулась; небольшая палата с кроватью, столом, стулом и глиняным умывальником. Стены завешаны расшитыми покрывалами. Жрец сухо поклонился и оставил Веронику одну. Дверь так и осталась открытой… единственное, что отличало больничную палату от тюремной камеры.
        Ника присела на кровать. «Меня обманули, - обдало ее волной ужаса. - Меня и не собирались отводить к Холодову. Это - гробница какая-то. Меня хотят свести с ума, довести до безумия. Они специально решили устроить мне пытку одиночеством! Если я начну кричать, топать ногами, они тут же позовут Лешика и скажут: смотри, смотри, какая у тебя невеста. Совсем чокнулась. И мы ничего не могли поделать. А потом придет она, она, самая прекрасная женщина на свете… Нет, со мной этот номер не пройдет, - зло скривила губы Вероника. - Со мной такие штучки-дрючки не получатся! Вы еще не знаете, какая я сильная! Любовь горы способна с места сдвинуть… даже ваши Лунные, елки-палки! Если надо, я вам тут всю Мерое переворошу… » - она вскочила с кровати, бросилась в коридор, сжимая кулачки в бессильной ярости.
        - Лжецы! - кричала Ника, решившая ни за что не кричать. - Мерзкие циники! Вы…
        Дверь соседней палаты распахнулась. И Ника смолкла. Коридор, стены, потолок начали вращаться перед глазами на бешеной скорости, сравнимой разве что со скоростью света. Она слепо шарила руками в поиске опоры, чувствуя, как ее подхватывают две сильные руки.
        - Лешик… - прошептала Ника. - Лешик! Они и в самом деле привели меня к тебе. Они…
        - женщина почувствовала, как он целует ее, у нее еще достало сил обнять его… а потом навалилась душная, страшная темнота.
        Очнулась Ника в кровати. Алексей положил ей на голову холодный компресс и теперь сидел рядом, крепко держа ее за руку. Никина улыбка была по-детски счастливой.
        - Слишком уж много всего на меня навалилось, - жалобно призналась она. - Я уж думала, что они хотят похоронить меня заживо. В Древнем Египте такое богоугодное дело очень даже любили, - она легла на бок, прижимаясь щекой к его руке. - Возможно, они именно так и поступят с нами… как с Аидой и Радамесом.
        - Но для этого им придется подождать исхода операции, - вот уже несколько часов подряд Алексей жил лишь мыслями об этой операции. На то, что хотела ему сказать Вероника, чего ждала она - может быть, объяснений его отношений с Сикиникой, - Холодов просто не реагировал. Дела сердечные его сейчас не волновали совершенно… Для него остеома стала важнее всего.
        Он внимательно осмотрел мальчика. Сердце, давление, пульс - все было в полном порядке. Алексей еще раз прощупал ногу, сам себя уговаривая, что у мальчика всего лишь остеома. Принц Мин-Ра следил за ним во все глаза. Когда Алексей убрал со стола инструменты, мальчик спросил:
        - Скажи, я должен умереть?
        - Конечно! Когда-нибудь все мы умрем. И никто не знает наверняка, когда наступит это самое «когда-нибудь». Думаю, нет ничего ужаснее, чем знать точно, когда придет он, твой смертный час… Одно я тебе могу сказать наверняка, Мин-Ра: послезавтра ты не умрешь.
        - Так ты обещаешь?
        - Да, я обещаю.
        С той самой минуты Алексей мог думать только об одном: никакого форс-мажора он не допустит! Даже если там не остеома, даже если у мальчишки злокачественная опухоль и придется ногу оттяпывать по бедро… непредвиденных неприятностей он не допустит!
«Я дал слово. Опасность не в ноге мальчика… опасность зовется Домбоно! Он вполне способен инсценировать во время операции какую-нибудь пакость. Существует множество способов поиграться с судьбой на операционном столе. Каждая операция вообще есть ни что иное, как вмешательство в ход судьбы беспомощного человека».
        - Я очень хотел, чтобы ты помогла мне, - признался Холодов. - В послеоперационном уходе за мальчиком…
        - И ты только поэтому позвал меня, Лешик? - едва слышно спросила Ника. «Она уже как заноза засела в его сердце, - с горечью подумала Розова. - Золотая, холодная маска».
        - Конечно же нет, - Холодов ласково погладил ее по волосам. - Здесь ты будешь в полной безопасности, Никусь.
        - Спасибо.
        То самое «спасибо», прохладное и ничего не значащее, которым обычно одаривают близкого за незначительную услугу.
        - Ты всему быстро обучишься. Я все покажу тебе. По большому счету тебе и не надо ничего будет делать, только сидеть рядом с Мин-Ра, когда я прилягу отдохнуть. Мы будем с тобой дежурить по очереди. Мальчика ни на минуту нельзя оставлять без присмотра. Хотя бы в первые две недели…
        - Первые две недели? - Вероника вздрогнула, словно ее облили ледяным душем. «Он вообще не собирается покидать эту жуткую страну! Он рассчитывает провести здесь недели, месяцы… а, может, он хочет остаться здесь навсегда… Как же цепко держит его эта ведьма в своих руках… эта женщина из ледяного золота!» - Что ж, я очень рада, - произнесла Ника вслух. И только голос звучал печально. Но Алексей ничего не слышал.
        - Я тоже, - эхом отозвался он. А потом поцеловал Нику. Поцелуй добрых старых знакомых при встрече или расставании. - Может, у меня получится и других ребят сюда перетащить, - добавил Холодов, поднимаясь.
        - Конечно, получится! Ты ведь у нас теперь могущественный сановник Мерое, - с горькой иронией усмехнулась Вероника.
        - Ты как, пойдешь со мной, на мальчика-то посмотреть? - не замечая ее состояния, спросил Алексей.
        Вероника кивнула головой и осторожно поднялась с кровати. «Ее сын, - думала она. -Благодаря сыну она завоюет Алексея». И Вероника с ужасом поняла, что страшно ревнует Холодова к этому мальчику… даже не видев принца ни разу! Она заранее сгорала от ревности.
…На столе стоял странный чеканный флакон. Ваня Ларин первым заметил его и поднес к лицу. Обильный пот тут же выступил на лбу Ларина, тело сотрясала мелкая дрожь, как в лихорадке. «Кажется, я от Филиппса заразился», - подумал Иван и неверными шагами вышел из храмовых покоев. Он медленно направился к скамье, стоявшей у странно искривленного дерева. «Надо будет у Пашки потом спросить, что это за растение такое», - пронеслась в голове еще одна никчемная мысль. Он бессильно опустился и прижался лбом к холодному стволу.
        Больше часа провел Ларин в странном оцепенении, а потом перед его мутным взглядом выросли фигуры в черных балахонах, и голос Раненсета приказал:
        - Забирайте этого! Царица-богиня отдала его нам!
        Впрочем, Ларин так и не понял, что крикнул этот человек в черном одеянии и с короной, на которой угрожающе таращила изумрудные глаза золотая змея.
        Черные фигуры подхватили Ларина и понесли прочь.
        Из-за дерева вышел Алик Шелученко и, медленно опустившись на каменную скамью, тоскливо завыл. На его вой из храма торопливо бежали жрецы…
        Принц Мин-Ра сидел на кровати с холодовским стетоскопом в руках. И с интересом слушал, как бьется его сердце. Холодов замер в дверном проеме.
        - Та-ак! А кто его тебе дал? - строго спросил он. Мальчик мило улыбнулся и протянул ему стетоскоп.
        - Я сам его взял.
        - Но ведь я запретил тебе вставать, ходить! А ну, положи стетоскоп! Давай договоримся раз и навсегда, Мин-Ра: если я что-то запрещаю, обжалованию мои запреты не подлежат! Еще раз ослушаешься, и я отшлепаю тебя по пятой точке! Понятно?
        Мальчик бросил стетоскоп на кровать и упрямо вскинул голову.
        - Я - сын Солнца! - обиженно напомнил он врачу.
        - Ты - шкода, и более ничего! Я-то думал, мы с тобой прекрасно понимаем друг друга, а ты… Мы как, друзья или уже нет?
        - Конечно, друзья! Но…
        - Никаких «но»! - и Холодов сердито сдвинул брови. - Я отвечаю за тебя, малыш! Мин-Ра, уж постарайся быть примерным мальчиком! Речь идет о нашей жизни! - он повернулся к Веронике, все еще стоявшей в коридоре. - Вот видишь, почему необходимо, чтобы кто-то все время находился рядом с ним? - проворчал Алексей по-русски. - Я только на полчаса вышел, а он уже тут выпендривается!
        - Такой же упрямый, как и его мамаша, - хмыкнула Вероника.
        - Нет. Просто он такой же мальчишка, как и все остальные в его возрасте.

«Он уже готов оправдывать ее», - окатило горькой обидой Нику. И она вошла в палату принца, твердо решив в упор не замечать мальчишку. И увидела светловолосую головенку, красивые голубые глаза, нежные черты лица. Непонятно, как такая ледяная женщина могла родить именно этого ребенка. Мальчик с любопытством разглядывал Веронику, чуть склонив голову набок. Так в музеях разглядывают раритеты.
        - Значит, это ты? - наконец спросил он. - Это ты - невеста, да? И поэтому мой друг не любит мою маму…
        И вся ненависть, ревность, страх, неуверенность в собственных силах - все куда-то исчезло без следа. С этой минуты Вероника готова была любить мальчика, он стал для нее родным.
        Вечером пришел Домбоно. Мин-Ра как раз собирался ужинать, а два жреца прислуживали ему. Холодов только-только успел попробовать пищу. Добрая старая традиция ликвидации неугодных с помощью ядов никогда не умрет.
        - Ну, и как ваши дела? - поинтересовался Домбоно, намеренно не замечая Нику, сидевшую у кровати Мин-Ра с древней мероитской настольной игрой на коленях.
        - Все хорошо, просто отлично. Мальчик здоров. Ну, за исключением ноги, разумеется. Так что операцию переносить нет никакой необходимости. Послезавтра с утра приступим.
        - Ваш друг будет присутствовать?
        - Пашка-то? Хотелось бы. Он ведь в медицине неплохо разбирается. Вон, диагноз вернее верного поставил.
        - Больше никаких специальных приготовлений не нужно?
        - Нет! Я только требую, чтобы в операционной все было абсолютно, просто кристально чисто. Это меня больше всего беспокоит.
        - А меня - нет, - улыбнулся Домбоно. - Мы промываем стены и полы специальным соком цветка чистоты…
        - Так это от него в операционной такой странный горьковатый запах?
        - Да!
        - Ну и ладно, под вашу ответственность, Домбоно, как и анестезия. И вот еще что: позаботьтесь о кипятке. Иной возможности стерилизовать мой инструмент все равно нет, - Холодов глянул на мальчика. Тот смотрел на верховного жреца Мерое с неприкрытой ненавистью. - А еще помолитесь-ка о выздоровлении принца Мин-Ра в храме, - с вызовом добавил Алексей.
        Домбоно кивнул.
        - Священный огонь горит уже много дней. Это - не ваш мир, Холодов, не вашего ума дело, - и верховный жрец величественно скрестил руки на груди. Выглядел он как-то подозрительно умиротворенно. - Лучше спросите, почему ваш соотечественник Ше… Ше-лу-чен-ко сошел с ума.
…Ночь стояла совершенно безлунная. В сопровождении одной лишь служанки Сикиника вышла из дворца. Царица-богиня шла к предсказательнице в квартал золотых дел мастеров и чародеев. Плащ на царице был совершенно простой, застегивался не золотой пряжкой, как обычно, а пуговицей из громадного сапфира. Эта «простота» мгновенно бросилась в глаза гадалке, сразу сообразившей, что имеет дело с очень знатной особой, из тех, что «оттуда».
        Сикиника с любопытством оглядывала жилище Мединнефты. Маленькая зала без потолка, украшенная колоннами, где предсказательница принимала своих «гостей», была отделана довольно роскошно. По стенам висели ковры, затканные мифологическими сценами и персонажами, колонны покрывала живопись; на маленьком алтаре дымились тигли и котелки. По всей комнате возвышались на подставках кубки, бутыли, кувшины и кувшинчики; восковые фигуры с пронзенными сердцами; клетка с парой летучих мышей, банки с жуками, скорпионами, тысяченожками и вовсе уж непонятными отвратительными тварями. Сикиника поежилась и вскинула глаза на предсказательницу.
        Мединнефту, знаменитую меройскую ясновидящую, нельзя было назвать старой, но необычайная худоба бронзового тела да высокий рост придавали ее облику нечто совсем уж зловещее. «Хорошего не скажет», - подумала почему-то царица.
        - Ты пришла вовремя, - улыбнулась Мединнефта, сверкнув позолоченными зубами. - Сегодня я вижу будущее, как в серебряном зеркале, - гадалка закатила глаза. - От меня не укроется ни одна пылинка твоей души. Помогите же мне, дети Гора, Гапи и другие блаженные духи! Дай сюда твой локон, Мен-измеритель, вымеряй и взвесь все, Техути, двойной Ибис!
        Сикиника присела на стул, стоявший напротив окна, Мединнефта завязала царице на безымянном пальце анубийскую нить, а затем срезала волосок с головы женщины.
        - Приложи палец с нитью к сердцу и глаз не спускай с котла и пара.
        Сикиника, не помня себя от волнения и страха, исполнила приказание гадалки. Мединнефта принялась кружиться на цыпочках по комнате, черные волосы упали ей на лицо. Внезапно гадалка вздрогнула всем телом и резко остановилась, словно испугалась чего-то небывалого. Масляные лампы в мгновение ока погасли, и комната теперь освещалась лишь светом звезд, свободно лившимся сквозь открытый потолок, да раскаленными углями в очаге. Мединнефта рухнула на колени, протягивая к небу костлявые руки и так закинув голову, словно у нее переломилась внезапно шея. Сикиника сдавленно охнула, услышав пение гадалки. Позолоченные зубы ясновидящей Мерое сверкали в полумраке, гадалка так и сыпала именами демонов и магическими формулами. К этому дикому пению вскоре примешался странный хрип, словно умирающий боролся со смертью, затем заплакал больной ребенок, раздались крики на незнакомом Сикинике языке… Царица-богиня вздрогнула, а гадалка приказала:
        - Семь золотых монет, живо!
        Мединнефта вновь зажгла лампы и бросила монеты в кипящую в котле жидкость, сипло напевая:
        - Чистое, чистое золото! Солнечный свет из чрева земли! Чистые семеро, соединитесь! Растопитесь и слейтесь воедино!
        И из котла в плоское блюдо полилась дымящаяся жидкость. От нее повалил горячий пар.
        Мединнефта вскинула на царицу-богиню ярко полыхающие глаза.
        - Оставь чужеземца в покое! Он не для тебя! Сикиника вздрогнула, ее голову внезапно заполнил тревожный серебряный звон.
        - И только тогда чужеземец спасет твоего мальчика!
        Глава 19
        НЕМНОГО МИСТИКИ НЕ ПОВРЕДИТ
        С кровати с шумом посыпались на пол камешки. Это подскочившая в ужасе Вероника уронила доску с игрой. Принц Мин-Ра прокричал что-то гневное Домбоно, а затем сердито ударил кулачком по покрывалу. Жрец опустил голову и поджал губы с недовольным видом. Холодов на мгновение прикрыл глаза, чтобы никто не заметил плескавшейся в них неуверенности.
        Алик Шелученко… Так он и знал, так он и знал, черт побери! Безумие уже давно, капля за каплей, заливало чашу его души, точило ее. Клетка на стене древнего храма окончательно расколола эту чашу. Последние часы, когда все вроде бы устаканилось и сам Алик успокоился, оказались самым форменным затишьем перед бурей: это Шелученко просто говорил последнее «прости» своему рассудку.
        - И где он сейчас? - подавленно спросил Холодов.
        - Мы вылечим его. Он и так уже стал поспокойнее. Хотите взглянуть на него?
        - А что, Савельев не с ним?
        Домбоно небрежно пожал широкими плечами.
        - Да что он может без лекарств-то? Уговоры в данном случае явно не помогают.
        - А я что, больше могу? Не делать же мне этому чокнутому трепанацию черепа?! - Алексей порылся в рюкзаке, а затем удрученно покачал головой. - Я бы мог успокоить его, но вы и без меня справились с такой нелегкой задачей. Знаете, что действительно может помочь ему? Сон. Долгий такой сон. Но снотворного у меня нет. Кстати, где он сейчас? В больнице?
        - В одной из палат по соседнему коридору. Если хотите, вы можете зайти к нему в любое время, - Домбоно развернулся и вышел прочь.
        Мин-Ра сжал кулачки, зло глядя вслед верховному жрецу.
        - Я его ненавижу! - громко выкрикнул он. - Ох, как же я его ненавижу! Я их всех здесь ненавижу!
        - В этом мы с тобой едины, мой мальчик, - Холодов беспокойно мерил шагами комнату. Ника собирала камешки с пола. И горько плакала. Сумасшествие Шелученко ужасно огорчило ее.
        - Ну, вот, начинается! - задумчиво протянул Алексей. - Гад он, этот Домбоно. Решил преподнести мне еще одного пациента на блюдечке с голубой каемочкой в надежде, что я отвлекусь и брошусь сломя голову к Шелученко. Сейчас! С тобой-то они быстренько справились бы. Если с Мин-Ра что-нибудь случится в мое отсутствие, они всегда на голубом глазу смогут сказать, что ты в этом виновата.
        - Но почему? - Ника подняла на него заплаканное лицо. - Почему? У меня же нет никакой причины вредить мальчику?!
        - Нет, говоришь? Ненависть одной женщины способна разрушить город, а ненависть сразу двух - уничтожить все мироздание.
        Ника собрала, наконец, раскатившиеся по палате камешки и отдала мальчику. Мин-Ра расставил их на доске.
        - Богиня, - прошептала Розова, вопросительно глядя на Холодова. - Что с ней не так, Лешик?
        - Что-что… Она - мать этого мальчика, и я нравлюсь ей, судя по всему.
        - А дальше?
        - А дальше, моя дорогая, все, ни-че-го. Она знает, что мы с тобой не расстанемся ни при каких обстоятельствах.
        - Да? Она что, человек? - удивилась Ника. - Эта статуя из льда и золотой пудры способна в кого-то влюбиться?
        - Она не статуя… - внезапно обиделся за царицу Алексей.
        - Ха! Так, значит, ты, не переставая, думаешь только о ней. С тех пор как ты увидел ее, она засела в тебе, словно неизлечимая болезнь, словно заноза в заднице, да? Всякий раз, когда ты смотришь на мальчика, ты вспоминаешь ее…
        Алексей грустно поглядел на Веронику. Она ничего не поняла! Эх…
        - Хоть ты-то с ума не сходи! - прикрикнул он на нее. - Господи, и не стыдно такую чепуху городить!
        - Не стыдно! Я чувствую…
        - Ну вот, количество пациентов все прибавляется и прибавляется!
        - Ах какой сарказм, мачо! Как это типично! Загнанные в угол, мужчины только и умеют, что насмехаться и хамить! Бегство в пустые фразы, браво!
        Алексей присел на стул и с силой ударил себя по колену. Мальчик, вытаращив глаза, с интересом вслушивался в их перебранку… Конечно, Мин-Ра не понимал ни слова, но все равно видел, что его новые друзья перекидываются злыми, нехорошими словами.
        - Господи, Боже ты мой! Какая сцена, сущий сериал! - закричал Холодов. - Много шума из ничего!
        - Из ничего?! Из ничего?! А то, что она, возможно, влюбилась в тебя?!
        - В данном случае это ничего не значит!
        - Да? Что ж она тогда мне заявила, что отобьет тебя от меня? Что она красивее меня! Это тоже - много шума из ничего?!
        - Она и в самом деле так сказала?
        - Да! Она считает тебя своей собственностью! Когда ты прооперируешь ее мальчишку, она сама, бедняжка, заболеет! Мне тебе рассказать, как ты будешь ее лечить? И она заполучит тебя, уж поверь мне! Ты бессилен перед этой красой ненаглядной. И пока ты будешь заниматься с ней любовью, меня убьют, убьют, убьют! А ты даже не заметишь, ты даже обо мне и не вспомнишь…
        - Я и не знал, какая ты… истеричка, - спокойно отозвался Холодов. Устало поднялся со стула и пошел к дверям. - Хватит! Я - хирург, моя милая, и отрезаю аппендицит на раз.
        - Куда ты? - Вероника с ужасом смотрела ему вслед. Все, конец! Она перегорела, и сейчас ее выбросят как остывшие угли из камина. Вот и все. Я не истеричка… я всего лишь люблю тебя, и я знаю, какой властью обладает та женщина. Вот и все… я сдаюсь. Вот и все…
        - Я иду к ней! - отозвался Алексей. - Я должен все выяснить! Мне сейчас нет никакого дела до перебранок двух безумных куропаток! - и он уже вышел в коридор, как вдруг услышал слова мальчика.
        - Ника, вы говорили о маме? Холодов влетел в палату.
        - А ты - сообразительный парень! - он присел на корточки, отодвигая в сторону игру. - Вот скажи, что ты делаешь, когда хочешь поговорить с мамой?
        - Как сейчас? - спросил мальчик.
        - Да, как сейчас.
        - У меня есть колокольчик, - он пошарил под подушкой и достал маленький золотой колокольчик.
        - Тогда звони! - решительно приказал Холодов.
        - Лешик1 - прошептала Вероника, отчаянно цепляясь за руки Холодова. - Лешик, не делай этого! Я - чокнутая, ты прав, я - истеричка, я… не делай этого! Лешик1 Давай забудем наш разговор!
        - Почему это я должен звонить? - удивленно спросил Мин-Ра, высоко поднимая колокольчик над курчавой головой. - Должна быть очень веская причина, иначе мама страшно рассердится.
        - А я… я для тебя такой веской причиной не являюсь, друг мой?
        Мин-Ра укоризненно глянул на Холодова. А потом улыбнулся. Улыбкой ангела.
        - Ты - да. Из-за тебя мама не рассердится…
        - Пожалуйста, не надо! - закричала Вероника. - Прошу тебя, прошу тебя!
        Но было слишком поздно. Мальчик тряхнул колокольчиком. Обычный колокольчик, что даже разочаровало Холодова немного - он уже привык к бесконечным чудесам в этой стране. А тут всего лишь какой-то обычный колокольчик…
        Они с любопытством ждали, что же произойдет дальше. Но все было тихо, никто из жрецов не вбегал в палату, солдат тоже было не видно, Домбоно-вездесущий и то отсутствовал. Принца Мин-Ра это, казалось, ничуть не смутило. Он взял доску, поставил на колени и подмигнул Веронике.
        - Ну что, сыграем?
        - Не сейчас. Попозже… ладно? - неуверенно отозвалась Ника. «Если это попозже у нас вообще будет, - мрачно подумала она. - До операции эта снежная королева все стерпит, а вот потом она обязательно уничтожит нас. Кто помешает ей забыть о своих обещаниях? И почему она не приходит, черт побери? Ведь мальчик же позвал ее!»
        А она и так уже была здесь, вот только никто ее не видел. Внезапно мальчик вздрогнул всем телом, затем изогнулся, замер в неестественной позе, зрачки расширились, глаза отливали неземным светом. Словно его лицо осветилось изнутри. Ну, включили внутри мальчишки специальную лампочку в сто ватт.
        - Мин-Ра, - испуганно прошептала Вероника. Ее пальцы мертвой хваткой вцепились в плечи Холодова. - Смотри! Смотри! Господи!
        - Чего ты хочешь? - спросил мальчик. Голос его стал надменно-холоден, он стал чужим. Ее голосом…. Голосом богини Мерое. Холодов судорожно сглотнул комок в горле. Такого не бывает, нет!

«Она вселилась в его тело, - в ужасе подумал он. - Ее дух проскользнул в его тело». Алексей слышал о чем-то подобном - о медиумах, о спиритических сеансах, заклинаниях духов, материализации духа, и все это он ничтоже сумняшеся называл бредом, отделываясь вечной шуточкой хирургов: «Я распотрошил уже тысячи людей, но души еще ни разу не видел…»
        И вот теперь он стал свидетелем чуда: принц Мин-Ра исчез. Нет, его тело, его оболочка конечно же осталась на месте, в полной власти всесильной души его матери.
        И Холодов не выдержал.
        - Это еще что за трюкачество! - грубо выкрикнул он. - Вы же должны соображать, что нельзя нервировать мальчика перед операцией!
        - Ты хотел говорить со мной… - лился ледяной поток ее речи с губ Мин-Ра.
        - Но не так же! Я хотел поговорить с вами во плоти, живьем, черт побери!
        - Глупец! Я всегда с тобой! Когда Мин-Ра глядит на тебя, это я смотрю в твои глаза… когда он улыбается тебе, это мой рот трогает дуновение улыбки! Говори же, чего ты хочешь на этот раз?
        - Покоя! От вас, кстати, мадам!

«Я обидел ее, - с невыразимой горечью подумал он. - Это заденет ее непременно - женщину, не богиню! Богиню оскорбить невозможно!»
        - А теперь покиньте тело мальчика! Ну же! - рявкнул Холодов. - Давайте, решайте, в конце концов, или вы хотите остаться только матерью, или возлюбленной…
        - Это тебе следует хорошенько подумать! - раздался холодный голос. - Не забывай же о том, что сейчас сказал…
        Мальчик вздрогнул. Глаза закатились, неземной блеск погас… принц Мин-Ра вытянулся на кровати, пот тек по лицу, дыхание сделалось сбивчивым.
        - Это безнравственно! - выкрикнул Холодов и схватил стетоскоп. - Ника, сумку! Шприцы доставай. Да вытряхивай ты все на кровать, копуша, я сам найду. Быстрее!
        Он склонился над мальчиком. Дыхание ребенка было учащенным, сердце колотилось как бешеное. А потом мальчик неожиданно улыбнулся, дыхание стало ровным, сердцебиение
        - нормальным… Принц Мин-Ра уснул. Холодов послушал его, измерил пульс и давление.
        - Ничего не понимаю… Все в норме! - восторженно прошептал он. - И делать ничего не надо. Все в порядке. Проклятье! Кажется, я начинаю сомневаться во всех учениях материализма и тому подобном! Да мы - форменные дебилы во всем, что касается души. М-да… А вот остеому они оперировать все-таки не умеют…
…Савельев ворочался на жестком ложе и все никак не мог уснуть. За узеньким окошком ветер запутался в кронах отдыхающих от нестерпимого дневного жара деревьев. Павел осторожно фукнул на красного цвета свечу. И сразу же темнота вокруг показалась неприступной стеной загадочного храма. Несмотря на дикую усталость и безумные передряги последних дней, Савельев никак не мог уснуть. Из головы не выходил маленький принц древней Мерое. Интересно, а есть ли детство у богов, у сына Солнца? Или он только и должен, что светить всегда, светить везде, не имея права на свое личное, детское счастье?
        Глаза медленно привыкали к темноте. Павел уже мог различать неясные очертания скромной обстановки в комнате. Здорово, конечно, что ему отвели отдельную комнатку, рядом со смердящим от грязи Шелученко он бы точно долго не протянул… Что-то он сегодня перед сном не видел Ларина… Где-то вскрикнула ночная птица, ей вторила другая.
        Внезапно в тишине ночи раздался странный шорох. Павел подскочил на кровати и затаил дыхание. Вот, опять! Прямо у него под дверью. Кто-то осторожно открывал запоры. Сердце Павла трепыхалось в груди, как заячий хвостик.
        - Кто там? - хрипло прошептал он по-русски.
        Никто ему не ответил, но кто-то же дышит в его комнате? Дышит так настороженно, с болезненной хрипотцой?
        Дрожащими руками Павел нащупал на столе свечу, огниво…
        Маленький жалкий огонек пытался бороться с океаном тьмы.
        В дверном проеме стоял босоногий мальчик. Стоял с трудом, мучительно поджимая под себя больную ногу. На бледном личике блуждала робкая улыбка. Принц Мин-Ра!
        - Господи, как же ты напугал меня! - воскликнул, наконец, Савельев.
        Мальчик молчал. Голубые глаза испытующе следили за Павлом. Мальчуган напоминал испуганного зверька, всегда готового к бегству.
        Павел подошел к нему и осторожно подхватил на руки.
        - Дурачок, тебе же больно ходить… Мальчик дрожал всем телом. Его босые ножовки были просто ледяными.
        - Только не хватало тебе простудиться, - проворчал Павел, усаживая сына Солнца на кровать и накидывая свою куртку ему на плечи.
        - Ты не позовешь Домбоно? - внезапно спросил Мин-Ра.
        Павел прикрыл дверь.
        - Да никого я не позову, честное-пречестное слово.
        - Даже своего друга?
        - Нет, не позову, чего уж там.
        - И хорошо! Он вечером так со своей невестой ругался…
        Под глазами сына Солнца залегли черные тени, и Павел еще раз убедился, что мальчика никак не назовешь счастливым ребенком. Савельев осторожно улыбнулся принцу, и тот расплылся в ответной улыбке.
        - Тебе, наверное, очень одиноко здесь? Знаешь, я еще никогда не жил в царских дворцах и храмах. Лично мне так очень не по себе.
        - Тебе страшно? - с торопливым восторгом спросил мальчик.
        - Есть немножко, - признался Павел.
        Во взгляде маленького принца блеснула искорка совсем недетского понимания.
        - Я тоже боюсь. Очень-очень боюсь. Здесь много опасных людей.
        - Ты имеешь в виду Домбоно? - осторожно уточнил Савельев.
        - Нет! - мальчик пожал плечами и шепотом пояснил. - Его я просто ненавижу за то, что он не позволил мне тогда погибнуть вместе с отцом. А боюсь я других. Есть тут один старик - Тааб-Горус. Он - наставник Раненсета, брата моей матери. Старик знает про все на свете. А еще… - голос мальчика задрожал, и Павел ласково погладил его по спине. - А еще он приносит богам человеческие жертвоприношения!
        Павел вздрогнул и прижал палец к губам. Мин-Ра ахнул.
        - Мне надо спрятаться!
        Савельев, не говоря ни слова, накрыл его всеми покрывалами.
        - Лежи тихо! - приказал по-меройски эмчеэсовец.
        Шаги приблизились. Какое-то время в коридоре царила настороженная тишина, а затем в дверь настойчиво постучали.
        Что делать? Павел растерянно глянул на свечу: может, потушить ее и прикинуться спящим?
        Стук повторился. Савельев взял свечу в руки и пошел к дверям. В безлюдном коридоре стоял старик в жреческом одеянии.
        - Что? - выдохнул испуганный Савельев. Он вспомнил свою перепалку с ним на погребальной церемонии Нефру-Ра.
        Темные губы старика шевельнулись.
        - Я - Тааб-Горус.
        - И что? - хмыкнул пришедший в себя Савельев.
        - Завтра ты увидишь жертвоприношение, чужак, - старик смерил Павла презрительным взглядом. - Спи пока.
        Он повернулся и пошел прочь. Павел с шумом захлопнул дверь. Взлохмаченная головенка принца Мин-Ра высунулась из-под одеял.
        - Я же говорю, он очень страшный! Павел подошел к мальчику.
        - Тебе, сын Солнца, бояться нечего. Я… я в том далеком мире был спасателем. Знаешь, есть такая работа. Я и тебя спасу от этих злыдней, если надо будет. А сейчас, уж не обижайся, дружок, я тебя к Холодову и Нике отнесу.
        Мальчик счастливо улыбнулся.

…Но где же Ларин, черт бы его побрал?!
        Ларин смотрел на этот танец уже давно, очень давно. Откуда они вообще взялись здесь? Смуглокожие тела были на удивление красиво и даже элегантно татуированы белой краской, слегка поблескивавшей в потустороннем, таком нездешнем свете костров. Откуда здесь костры? Рисунок был далеко не простеньким, как могло показаться на первый взгляд: нет, он целиком и полностью имитировал человеческий скелет. Ваня чувствовал, как по щекам его струятся слезы, слезы животного страха.
        Тела танцующих были обнажены, к лицам, словно навечно, приросли маски. И если бы эти чертовы скелеты танцевали молча! Какое там, танцующие издавали жуткие, гортанно-нутряные звуки, и все это - в такт музыке.
        Где он? Что с ним происходит?
        Древние ритуалы змеями оплетали его сердце. Биение Ваниной души сроднилось с пульсом барабанов. Откуда здесь барабаны? И где он находится, черт побери?
        Барабаны взвыли, громко, торопливо, они искали, нашли, принялись ощупывать страстное тело мелодии. Ларин даже задохнулся громким истеричным смехом. Толпа скелетов вокруг него наконец-то ожила, пришла в движение:
        - Хох-хох-ха-хооох! Хох-хох-ха-хооох!
        И Ваня кричал вместе с ними, рвал грудь, ставшую внезапно жутко тесной, слишком жаркой, слишком живой…
        - Хох-хох-ха-хооох! Хох-хох-ха-хооох!
        Где он? Что с ним происходит? Почему он никуда не может убежать? Его глаза чуть дрогнули: к нему прижимались скелеты в жутких масках дьявола. И Ване казалось, что он громко зовет на помощь…
        За три часа до полудня на улицах Мерое было не протолкнуться. Стража выбивалась из сил, стараясь сохранить порядок. Брань и крики заглушали музыку бронзовых гонгов и труб.
        В некоторых местах раздавались жалобный вой, пронзительный визг и стоны. То один мероит падал на землю, сраженный солнечным ударом, то начинал задыхаться в ужасной давке другой.
        Чешуйчатая стража размахивала палками и кричала, водворяя порядок. Вдруг собравшийся народ Мерое утих сам по себе, и суматоха мгновенно прекратилась. Пышная процессия торжественного жертвоприношения богу дождя приближалась. Лучше быть задавленным, задушенным в толчее или получить солнечный удар, чем пропустить хотя бы одну сцену из этого беспримерного и великолепного зрелища!
        Кроме принца Раненсета, его наставника и пары сановников, никто из дворца царицы не пожелал появиться на празднике. Мероиты напрасно искали в рядах почетных зрителей верховного жреца Домбоно и царицу-богиню. Зря они так! Не скоро ведь опять дождешься такого народного празднества. Будет о чем вспоминать!
        Пение и музыка приближались. Барабанный бой под мерный темп марша напоминал голоса страшной бури в пустыне; тут же раздавался металлический звон гонгов и серебристые переливы колокольчиков. Наконец, появились горнисты и выстроились рядами по обе стороны дороги, ведущей к месту церемонии в храме.
        И воцарилась мертвая тишина. Никто не обращал уже внимания на палящий зной и жестокую жажду; глаза присутствующих жадно следили за жертвенной процессией.
        Великолепная колесница была запряжена восемью черными быками. В ней по бокам стояли четверо жрецов в праздничных одеяниях. В центре в полусне-полутрансе лежал на осоке и тростнике чужеземец, великолепный подарок богу дождя, Ваня Ларин. Он так и не пришел в себя, в бессознательном состоянии был перенесен в колесницу.
        Торжествующие крики народа слились в несмолкаемый, восторженный гул. Музыка и пение смешались с ропотом не одной сотни голосов. Ларина сняли с колесницы и понесли к великому храмовому алтарю бога дождя. Подарок богу блаженно улыбался, не открывая глаз.
        Здесь процессию в страшном нетерпении уже ожидал Тааб-Горус. Он снял свою обычную одежду, и на нем теперь остался только передник до колен из черной материи. На переднике были вышиты какие-то знаки. На обнаженной бронзовой груди висел на цепочке широкий золотой нагрудник, на котором была изображена крылатая фигурка бога. На голове Тааба-Горуса, великого мастера человеческих жертвоприношений, была надета черная коническая шапка, спереди украшенная двумя золочеными молниями.
        Ларина положили на серебряный жертвенник. Жрецы тут же отошли на несколько шагов, величественно сложив на груди руки. На лицах было выражение боязни и сосредоточенности. Тааб сорвал с чужеземца одежду, схватил нож со сверкающим лезвием и дребезжащим голосом выкрикнул заклинание:
        - Бодрствуй, проснись, повелитель сияния! Иди на тех, кто противится мне! Нагрянь на врагов, подобно молнии! Истреби их своим дождевым дыханием! Имя твое - «владыка власти», и страх пред тобой поселится в сердцах чужеземцев!
        Минуту спустя нож шумно вонзился в грудь жертвы. Тело Ларина выгнулось, и глаза, полные ужаса, открылись. Из полуоткрытого рта вырвался стон. Потом все стихло. Алая кровь, кипя, фонтаном брызнула из раны. Тааб наполнил кровью кубок и плеснул к колонне бога дождя.
        Затем Горус пропитал кровью жертвы приготовленную заранее на огромном серебряном подносе землю и передал молчаливым жрецам:
        - Раздайте щепоть благословенной земли всем пахарям великой Мерое, - приказал он.
        - Бог дождя благословляет этим даром их урожай.
        Младшие жрецы подошли к телу Ларина и понесли к жертвенному костру. Накаляемая уже несколько часов печь распространяла удушливый жар. Тааб-Горус запел какую-то дикую песню и рукой сделал знак бросить тело чужеземца в печь. Жрецы потянули за цепи, и бронзовые створки печи медленно разверзлись, выбросив сноп пламени. Тело Ларина согнулось и исчезло в раскаленной бездне. Затем отверстие с шумом закрылось.
        Тааб-Горус сошел с лестницы храма и, приобняв за плечи принца Раненсета, объявил затаившему дыхание народу Мерое:
        - Воля великого бога дождя исполнена! Площадь огласилась радостными криками…
…В храмовом садике Домбоно разыскал Савельева и осторожно коснулся плеча Павла. Тот повернул к нему заплаканное лицо и срывающимся голосом спросил:
        - Домбоно, неужели мы ничего не можем сделать? Ведь ты правишь всеми жрецами Мерое? Ведь Сикиника недаром считается царицей-богиней?
        Верховный жрец удрученно мотнул головой.
        - Неужели твоя Сикиника не может остановить это проклятое представление? Ни за что не поверю!
        Красиво очерченные губы жреца словно нехотя разомкнулись:
        - Сикиника - кукла на подмостках грязного театра власти. Я… я тоже лишь ожившая кукла, чужак.
        Павел вздрогнул и измученно глянул на верховного жреца.
        - Тогда… тогда, Домбоно, не говори ничего о гибели Ларина Холодову. Иначе… иначе Лешка не будет оперировать мальчика.
        Домбоно величественно кивнул в знак согласия.
        - Я ничего пока не скажу ему…
        Этот день не желал кончаться. Сикиника хранила молчание - неподвижный и недоступный идол, согбенный под бременем короны. Лишь глаза ее были живы - она прислушивалась к таинственным голосам своей души. Ей было страшно больно подчиниться воле Раненсета и Тааба - отдать на заклание одного из чужеземцев. Но Сикиника ничем не выдавала себя, кипевших в груди чувств.
        - Сегодня я никого не желаю видеть, - холодно приказала она начальнику стражи. - Даже Домбоно.
        Но один человек все-таки ворвался в ее покои. Принц Раненсет торжественно сообщил о том, что вроде бы бог дождя принял их великую жертву.
        Сикиника вздернула подбородок.
        - Мне все равно, - голос царицы отливал металлом. - Это делается во имя страждущих жить. Я же была бы только счастлива переместиться в землю умерших вслед за моим Осирисом.
        Раненсет подошел ближе к царственной сестре.
        - Кстати, сестричка, а почему ты предпочитаешь оставаться вдовой без всякой на то необходимости? Твой народ давно желает, чтобы ты избрала себе супруга.
        - Мой народ знает, - спокойно отозвалась Сикиника, - что боль все еще жива в моем сердце и рана, нанесенная подлыми убийцами возлюбленного, все еще кровоточит.
        - Две зимы твой царь уже прибывает в обители теней, - повысил голос Раненсет. - Неужели тебя не печалит, что ложе твое пусто?
        - Если пусто мое сердце, почему же тогда не должно пустовать ложе?
        Раненсет схватил царицу-богиню за руку.
        - Подумай обо мне, сестренка, когда почувствуешь себя одинокой. Помни, что я твой самый верный раб. Да будет богиня ночи тебе хорошей советчицей.
        Сикиника брезгливо отдернула руку.
        - Оставь меня в покое, Раненсет! Принц скривился:
        - Или тебе пришелся по вкусу один из чужаков, сестренка? Будь осторожна! Ведь бог дождя - капризный бог, и дождь вполне может не пойти после первой жертвы. Впрочем, у нас в запасе остаются другие чужестранцы…
        Ранним утром следующего дня за принцем Мин-Ра пришли четыре нарядно одетых жреца.
        Повсюду раздавались удары гонга… в храме, в горах, на улицах города. Весь народ молился за сына Солнца.
        Холодов стоял в операционной рядом с Домбоно, жрецами и Павлом. Помещение пропахло горьковатым запахом сока чистоты. По уверениям Домбоно операционная была совершенно стерильна. Алексея тоже обрызгали соком, едва он переступил порог святая святых этой странной больницы. Из курильни струился красноватый дымок.
        - Привет, папа римский, - усмехнулся Савельев.

«Узнаю Пашку», - улыбнулся в ответ Холодов и вздохнул свободнее. Сам того не ведая, Савельев разом успокоил все его тревоги: а вдруг у мальчика не остеома; помни, что твой скальпель спасет жизнь шести людям разом… только бы она сдержала свое обещание!
        Дверь распахнулась, и ввезли принца Мин-Ра. Жрецы низко поклонились своему будущему повелителю. Даже Домбоно.
        Холодов подошел к мальчику. Тот слабо улыбнулся.
        - Боишься? - участливо спросил Алексей.
        - Да.
        - Разве я тебе не друг?
        Мальчик кивнул головой. Как же трудно быть смелым, когда ты всего лишь ребенок. В уголках голубых глазенок блеснули слезы.
        - Ну, раз друг, тогда поехали! - улыбнулся Холодов. И пошел к операционному столу. Маленькая симпатичная медсестричка восторженно глядела на него.

«Все, как у нас», - мелькнуло в голове. И Алексей азартно обвел взглядом операционную.
        - Эй, Холодов, да ты никак счастлив, как влюбленный юнец! - ахнул Савельев.
        - Если бы ты знал, Паш… - Холодов опустил руки в чашу. Два жреца переложили мальчика на операционный стол. - Я сам себе напоминаю палача, который во время репетиции казни сам себя обезглавил…
        Внезапно операционный зал озарился золотым сиянием. Теперь Холодов мог не беспокоиться, что света не хватит. Сияние было настолько ярким, словно в больницу вплыла колесница бога Ра, даря стенам свой мягкий, золотистый свет.
        Алексей резко обернулся. Одна из стен операционной исчезла, разверзнув пасть бесконечности. На троне сидела Сикиника, то самое солнце, что заплутало в больнице Мерое.
        - А ну… А ну, брысь отсюда! - рявкнул Холодов. Домбоно, жрецы, Савельев, медсестра
        - все вздрогнули от его грозного окрика. Савельев вцепился в операционный стол, ноги подгибались от животного ужаса. - А ну, брысь отсюда, я сказал! - еще раз рявкнул Алексей, рубанув рукой воздух. - Чтоб духу твоего здесь не было! Или же я не буду оперировать!
        Глава 20
        КАК ЛЕЧАТ БОГОВ

…Кабинет Холодова можно было по праву назвать оазисом души, раем, раскинувшимся на площади в пятнадцать квадратных метров. Цветы - как преднамеренный контраст смердящим человеческим телам и хлорке, а листочки-лепесточки - эдакая контрсила плоти и крови. Визуальная концепция жизни на фоне рака, метастаз, пораженных опухолью человеческих тканей.
        Я присел в кресло, безучастно глядя на цветочный горшок рядом с телефонным аппаратом. Холодов тоже молча открыл сейф, достал три заклеенных конверта в пакетике и положил мне на колени. В двух судя по всему были письма, а вот в третьем, чуть большего размера, личные вещи Саньки.
        - Она просила меня передать это тебе, Паш, если она… ну да.
        Я кивнул. «Ну да». Оба письма были адресованы мне, причем на одном конверте была сделана надпись красным фломастером: «Прочитай сначала это!». Я открыл большой конверт, и из него выскользнул вечный талисман Саньки - серебряное солнце со стилизованным оком Гора.
        - Когда она умерла? - тихо спросил я, изо всех сил стараясь не закричать от боли.
        - Сегодня утром, где-то в восемь. Мы сделали все возможное, Паш, но… Она не очень сильно мучилась.

«Она очень сильно мучилась, - прочитал я в глазах Холодова правду. - Бесконечно…»
        Холодов достал какую-то бумагу, ручку и протянул мне.
        - Распишись, Паш, в получении. Вот здесь, пожалуйста…
        С каким бы удовольствием вместо обычной подписи я начирикал три жирных черных креста, так погано я чувствовал себя в этот момент.
        - Что… - я задохнулся вопросом. - Что с ней будет дальше?
        - Дальше? - Холодов вскинул на меня недоумевающие глаза, потом покосился на подписанную мной бумажонку, словно там искал достойного ответа. - Ох, Паш… Ее вскроют, кремируют и так далее…
        Я вышел из больницы, добрался до ближайшего киоска, бойко торгующего спиртными напитками, купил два блока «Парламента», две бутылки водки и поехал домой…
        - … А ну, брысь отсюда! - рявкнул Алексей, рубанув рукой воздух. - Чтоб духу твоего здесь не было! Или же я не буду оперировать!..
        Первым, кто вновь обрел дар речи, был Павел Савельев.
        - Ты что, совсем рехнулся, идиот? - прошептал он. - Они ведь только того и ждут, чтоб ты отказался от операции, и они вытащат на всеобщее обозрение твое сердце… Уж извини, Леш, но даже если у меня сердчишко и покалывает иногда… с богом дождя мне им делиться не очень-то хочется!
        - Ты не понимаешь, Паша, - Холодов с вызовом глядел на Сикинику. Он уже привык к золотым лучам этой ходячей статуи. - Это мы так силой меряемся!
        - Ты ж в проигрыше останешься, болван!
        - С чего бы такая уверенность? Это наше личное дело, Савельев… Мужчина против женщины…
        - Ты и в самом деле чокнулся, - задохнулся от возмущения Павел. - Скажи уж честно, что зацепил богиню за живое…
        - Ну да, что-то в этом роде, - Холодов отошел от операционного стола. - Я все тебе объясню, но позже, позже. Не здесь, не сейчас…
        - А ты - оптимист! Будет ли оно, это твое «позже»?
        - Ну, сколько мне ждать еще? - не отвечая Павлу, рыкнул на всю операционную Холодов. Его голос эхом отскочил от стен и прокатился по залу. За спиной врача раздался шорох жреческого одеяния Домбоно. «Вот и все, - окаменел Холодов. - Сейчас пырнут ножом в спину, и дело с концом». Он и не думал оборачиваться, он ждал этого удара, пристально глядя на Сикинику. Глаз ее с такого расстояния видно не было, только толстый слой блестящей алмазной пудры.
        - Я начинаю заниматься наркозом! - прошептал Домбоно, вплотную подойдя к Холодову.
        - Придется обождать! - холодно приказал Алексей. - Пока не выясним кое-что раз и навсегда. Я хочу знать, кто здесь сегодня командует? Вы, царица, или все-таки я?

«Я и в самом деле съехал», - подумал Холодов, выжидая, как отреагируют они на его слова. Напряжение все росло, уголок его рта начал нервно подрагивать. «Что я делаю, что я делаю, господи? Я гоню к чертовой матери богиню Мерое!»
        - Приступайте к операции! - мрачно отозвался Домбоно.
        - Нет!
        Минут пять они с царицей исподлобья поглядывали друг на друга, два противника, связанные тайным чувством. Один - на золотом троне, залитым неземным сиянием… другой - в потрепанных джинсах и белой футболке. От великолепного операционного одеяния жрецов Холодов принципиально отказался, оно только мешало ему. По телу бежали мурашки… сок чистоты действительно начинал действовать.
        Так же внезапно стена сомкнулась. А свет остался, только Сикиника исчезла, растворилась, растаяла в золотом сиянии.

«В сценических эффектах она еще как соображает, - подумал Холодов. - Вот так и держат хитрые боги наивный народ за полнейших дураков». Алексей обернулся к Домбоно.
        - А вот теперь и в самом деле приступим, пожалуй! - с довольным видом произнес Холодов. И бросил горделивый взгляд на Савельева. Вечный циник был белее столь нелюбимого им снега. - Ну? Чего мы ждем?! Остеома сама из мальчишки не выпрыгнет!
        Савельев вымученно улыбнулся ему.
        - Когда все это закончится, Холодов, - прошептал он, - я обязательно надаю тебе по морде!
        - Если это тебе по кайфу, Паш, попробуй, - и Холодов вернулся к столу. Принца Мин-Ра уже успели переложить с кровати на стол и перевязать. Косо усмехнувшись, Алексей подмигнул Савельеву. - Если бы ты знал, Паш, как у меня сейчас все поджилки трясутся!
        Домбоно склонился над мальчиком. В золотой чашечке уже был готов таинственный напиток сна. Мин-Ра колебался только мгновение, а потом решительно выпил сок богов. Холодов судорожно вздохнул.
        - Савельев, держи на всякий случай эфир наготове, - посоветовал он.
        - Не нужно. Я ж тебе рассказывал об операции на желчном пузыре. Больная улыбалась, словно ей сны цветные снились…
        Мин-Ра тоже спал. Он действительно улыбался умиротворенно, сбежав в сон от всего земного.
        - Удовлетворены? - хмыкнул Домбоно.
        - Не совсем. Как долго этот ваш наркоз продержится?
        - Сколько нужно, столько и продержится.
        - Ваши слова да богу в уши, - и Холодов взялся за скальпель.
        Первый надрез. Быстро и ровно, словно по линейке. Пока крови было мало. Савельев быстро промокнул тампоном алые капельки. Жрецы замерли в священном ужасе. Кровь! Кровь сына Солнца.
        - Леш, а ты не хочешь ножами Домбоно воспользоваться? - осторожно спросил Павел. - По очереди, а, Холодов…
        - Обойдусь, - Холодов взял новый, большой скальпель…
        Это была, несмотря на старательную помощь Савельева, «кровяная» операция. Лицо Домбоно блестело от пота, словно гладко отполированный камень. Видно было, как переживает и нервничает верховный жрец. Он весь взмок. Жрецы молча молились.

«Придется воспользоваться ножами Домбоно, - спустя двадцать минут решился Холодов.
        - Иначе Пашка не справится».
        - Домбоно, хватит корчить из себя уписанный собаками памятник! - грубо скомандовал Алексей. - А ну, покажите нам, на что вы способны… Домбоно!
        Верховный жрец склонился над мальчиком. Его нож скользнул по краям раны, по мускулам… и кровотечение стало тише, тише, словно сосуды заснули.
        - Браво, Домбоно! - искренне восхитился Холодов. - 1:0 в вашу пользу!
        Кости, опухоль… нож на нож, Холодов рядом с Домбоно: они добрались до остеомы, врага в теле сына Солнца.
        - Остеома! - прошептал Холодов. - Господи, Савельев, как же нам повезло. Это и в самом деле всего лишь остеома!
        В операционной воцарилась гробовая тишина. Позвякивали инструменты - и все, больше ни единого звука. Прошло несколько часов… и Холодов совершенно утратил чувство времени, забыл, где он, что с ним. Он оперировал, и все, жизнь за пределами операционной закончилась. Он удалял остеому. Перед ним лежал больной, и только это было важно. Только это…

…Принц Мин-Ра еще спал, улыбался во сне, а личико мальчика было забрызгано кровью. Холодов проверил дыхание, пульс, сердцебиение, давление… все в норме, все, как и положено после завершения такой операции.
        - Я восхищен, Домбоно! - сказал он, поглядывая на мальчика, которого аккуратно переносили на кровать. - Дадите мне с собой ваш напиток богов?!
        - Ничто из Мерое не покинет Мерое, - Домбоно кивнул, и медсестра поднесла им чашу с ароматно пахнущей водой. Врачи погрузили в нее руки, с блаженством чувствуя освежающее покалывание в пальцах. - Когда Мин-Ра снова пойдет?
        - Для этого нужно время, - Холодов провел рукой по лицу, чувствуя неимоверную, свинцовую просто усталость.
        - Но он будет ходить?
        - Это я вам гарантирую.
        - Спасибо, - Домбоно низко поклонился, а затем, не говоря ни слова, вместе со всеми своими жрецами вышел из операционной. Оставив Холодова и Савельева одних. Изгои. Чужие.
        - Сейчас этот гад начнет интриговать по новой! - пробормотал Холодов, рассеянно наблюдая за тем, как хорошенькая медсестричка прибирает инструменты. - Кстати, что там с Шелученко? Он и в самом деле свихнулся?
        - Я вообще не знаю, где он! - Савельев удивленно взглянул на Холодова. - Я думал, что он тебе для чего-то понадобился. И Домбоно поэтому забрал его…
        - Нет! Савельев, мне нужно к мальчику, срочно! Все самое опасное только начинается! Скажи ребятам, что сегодня мы спасли их жизнь…
        И не дожидаясь ответа, он бросился прочь из операционной. Коридор был пуст… никто из простых смертных не должен видеть сына Солнца спящим. Холодов торопливо бежал за жрецами, которые везли на кровати спящего мальчика.

…А ночью пошел долгожданный дождь.
        До позднего вечера Алексей дежурил около Мин-Ра. Но вот ресницы мальчика затрепетали, и Холодов сделал ему укол болеутоляющего. Мальчик очнулся и вцепился в Холодова обеими руками.
        - Все в порядке, дружок, - нежно улыбнулся Алексей. Принц Мин-Ра расплылся в улыбке. Холодов обеспокоенно глядел на него. «Нет, все-таки мальчишка потерял много крови! Черт побери, надо было сразу слушаться Савельева, а не выпендриваться перед Домбоно. Теперь придется прибегать к старым, испытанным средствам времен бабушек-прабабушек. Красное вино с яйцом. Хорошее питание. Интересно, здесь делают красное вино? Эх, надо было сразу прибегнуть к помощи Домбоно. Прав, Пашка, сто раз прав, когда говорит, что нет скотины более говнистой, чем медики…»
        - Что с моей ногой? - испуганно спросил мальчик.
        - Все в полном ажуре! - «Пока что, - мелькнуло в голове. - Пока еще в полном порядке! А вот что будет завтра-послезавтра? Господи, хоть бы только нагнаиваться не начало…»
        До самой ночи он просидел около постели мальчика. Вероника спала. Вскоре она
«заступила» на первую ночную вахту, затем снова легла отдохнуть, ее сменил Алексей.
        - Знаешь, а ведь я молилась, - смущенно призналась она, когда Холодов вернулся с операции. - Встала на колени и молилась. Теперь-то я верю, да, Бог на свете есть…
        В ту ночь мальчик спал крепко, не чувствуя боли. Операция закончилась удачно, но что будет дальше?!. А дальше начнутся придворные козни. Все как водится в человеческом стаде…
        Алексей сидел рядом с мальчиком, вслушивался в его дыхание и думал, думал, думал. Думы были невеселые, безнадега царила в комнате.
        Павел метался по коридору. Внезапно он вздрогнул всем телом. Словно ногу змея обвила!
        За его спиной стояла незнакомка. Светлокожая, в длинном простеньком платье, стройная и длинноногая, с распущенными по плечам каштановыми волосами. Высокая грудь, круглое, удивительно красивое личико. Она словно сошла с полотен художников старой испанской школы.
        - Как вы попали сюда? Кто вы? Кто пропустил вас?
        - А кто бы посмел не пропустить меня? - спросила незнакомка с улыбкой. Голос, низкий, теплый, голос, обволакивающий сознание. - Может же мать посмотреть на свое дитя…
        Савельев потер глаза и чуть отступил в сторону. «Кажется, я добрался до врат тайны Мерое, - мелькнуло в голове Павла. - О, господи, стоило оказаться в плену… Чтобы нос к носу столкнуться с местной сумасшедшей…»
        Глава 21
        БОГИ ТОЖЕ ЛЮДИ
        Язык, который, как известно, без костей, у Савельева отнимался довольно редко. Разве что пару-тройку раз в жизни, когда он чувствовал себя совершенно беспомощным, бессильным и немым. И вот, кажется, оправдывает себя поговорка «Бог троицу любит» - и все три раза довелось ему теряться здесь в Мерое. Первый раз онемел он на все сто, когда увидел этот таинственный город, второй раз - когда вместе с друзьями оказался в клетке между небом и землей. И вот, кажется, наступает этот самый третий раз…
        Что же происходит, а, Господи? Павел испуганно смотрел на прекрасную незнакомку в старо-испанском стиле. Только когда она подошла чуть ближе, к Савельеву вновь вернулся дар речи.
        - А вы ничего не перепутали? - спросил он. Дурацкий вопрос! Как же он злился на себя, господи, как же злился! Длинные волнистые волосы незнакомки мерцали в тусклом свете. Какой красивый цвет у этих волос. К ним так и хочется прикоснуться губами…
        - В той комнате лежит принц Мин-Ра, - прошептал Павел. Так же глупо, как и предыдущий вопрос! Он чувствовал себя беспомощным дурачком-кроликом под парализующим взглядом кобры.
        - Я знаю, - прошептала незнакомка в ответ.
        - Сын Солнца…
        - Да. А я и есть Солнце.

«Чокнутая, - с грустью подумал Савельев. - Самая обыкновенная сумасшедшая баба. Такая красивая и… такая безумная. И откуда она только заявилась? И почему бегает по больнице без каких-либо препятствий? Может, Домбоно снял охрану?»
        - Почему вы с другом все время гоните меня? - внезапно спросила женщина. В ее бархатном голосе зазвенели металлические нотки, и Савельева словно обожгло. - Я просто хочу быть человеком, хотя бы раз в жизни я хочу побыть человеком. Я же имею на это право…
        И тут Савельев вновь лишился дара речи. Напрочь. Он стоял, хватая ртом воздух, как выброшенная волной на берег рыба.
        - Богиня… - прошептал он. Ему казалось, что слова обжигают гортань, полыхают на губах светло и ярко.
        Она поправила волосы.
        - Меня зовут Сикиника. Какая богиня? Посмотри на меня! Ну, что такого божественного во мне?
        - Все! - выдохнул Савельев. - Все!
        - На мне сейчас нет ни золота, ни алмазной пудры. Я - человек… я - женщина. И я пришла к твоему другу! Его невеста сказала, что я всего лишь маска! Статуя! Морщинистая ведьма, спрятавшаяся под золотом! Вот я и пришла к нему, пусть посмотрит, похожа ли я на старую ведьму! - выкрикнула царица Мерое. И из глаз брызнули слезы. - Я хочу знать, что я тоже человек! Хотя бы раз в жизни я не хочу, слышишь, не хочу быть богиней! Я не хочу, не хочу!
        И с плачем бросилась к дверям. Павел схватил царицу за плечи.
        - Не ходи туда, о, царица, - глухо попросил он и осторожно повел прочь.

…В садике на крыше царского дворца - этой святая святых Сикиники, Савельев усадил Сикинику на стул. Она была послушна. Ожившая тряпичная кукла. Слезы молча катятся по щекам.
        - Царица, - прошептал Павел, нежно касаясь ее плеча. Женщина вздрогнула.
        - Не смей жалеть меня! Мне жалости не нужно!
        - Это последнее, что я сейчас чувствую, милая моя, - честно признался Савельев.
        - Значит, ты… ты боишься меня?
        - Очень может быть, - Савельев ласково погладил ее по голове. - Но не тебя. Тебя я как раз очень хорошо понимаю, царица. Ты теряла, я тоже не так давно потерял дорогого мне человека. Но твоя любовь к Алексею была бы слишком жестокой игрой, Сикиника, - прошептал он.
        Она вновь упрямо мотнула головой, словно маленький капризный ребенок.
        - Но не для меня! Я хочу знать, что живу…
        - А потом? Что будет потом? Ты же знаешь, он не останется здесь, в Мерое. Роль бога ему не светит, даже если он и хотел бы доконать этого чертового Домбоно. Леха
        - из другого мира, Сикиника.
        - Что потом? - ее прекрасное личико просияло, глаза блеснули неподдельным счастьем. - А потом я рожу ему ребенка…
        - И все начнется сначала! Представляешь, с какой грязью смешают твое имя? До сих пор ты была женщиной, наделенной удивительной властью и загадочными, магическими силами. Но теперь…
        - Теперь я только женщина. И я все равно пойду к твоему другу!

«Господи, я тут точно с ними со всеми скоро с ума сойду, - мелькнула в голове Павла дурацкая, беспомощная мыслишка. - А впрочем, уже сошел».
        - Не ходи туда, царица, - устало попросил Павел. - Иначе состоится еще одно ужасное жертвоприношение и чье-то сердце будет брошено на алтарь вашего жадного бога. Не ходи…
        - Но я обязательно хочу все рассказать ему! - упрямо топнула ногой Сикиника.
        - Лучше расскажи мне…
        И богиня Мерое, сама не понимая, зачем и почему повинуется голосу этого незнакомца, начала свой рассказ…
        Глава 22
        МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА

… - Мой Мин-Осирис был очень похож на твоего друга, - прошептала Сикиника, неотрывно глядя на Павла и не видя его при этом.
        Перед взором царицы-богини открывались совсем другие сцены.

…Когда Сикиника встретила Мин-Осириса, по мероитским меркам ей было девятнадцать зим. Это была удивительная девушка, ставшая в древнем городе чудес величайшим чудом. Ее отец царь Рамфис умер полгода назад; о матери Сикиника ничего не знала, а от Домбоно, уже в те времена бывшего верховным жрецом Мерое, правдивого ответа было не добиться. Сикиника взошла на трон, именно ее, а не брата Раненсета, провозгласили царицей-богиней, она жила под маской из золотой пудры и алмазных теней на лице, воспитанная Домбоно скорее как ожившая статуя, а не человек, не ведавшая ничего, кроме своей божественности.
        И тут появился Мин-Осирис. Они лишь взглянули с Сикиникой друг на друга и уже не смогли отвести глаз. Сквозь завесу длинных ресниц Сикиника созерцала благородный облик юноши, его гладкую бронзовую кожу. На его широких плечах покоилось драгоценное ожерелье с медальоном, покрытым многоцветной эмалью. Мин-Осирис осторожно подошел к девушке:
        - Богиня, твоя красота сияет ярче солнца в зените, сильнее луны и звезд в синеве ночного летнего неба, - и он протянул пораженной Сикинике золотую сандалию, унесенную когда-то орлом. - Эта туфелька - знак…

«Ешкин кот, экая Золушка по-мероитски…» - пронеслось в голове у внимательно слушавшего рассказ царицы Савельева.

… Их свадебное торжество сопровождалось всеобщим народным ликованием, но молодожены его даже не заметили, так им хотелось скрыться от всего мира и видеть лишь друг друга.
        Но едва только погасли праздничные костры, завяли венки и были сброшены роскошные одежды, темные тучи начали сгущаться на горизонте Мерое. Наибольшую угрозу представляли Тааб-Горус, воспитатель ее неуравновешенного братца Раненсета, и недорвавшийся до власти принц.
        Уже появился на свет Мин-Ра, получивший традиционное звание «сына Солнца», уже прошло десять зим с его рождения, когда Сикиника стала свидетельницей страшного разговора…
        По огромной зале с золотыми колоннами прогуливались Тааб и Раненсет. Мужчины подошли к большой бронзовой двери, за которой притаилась в тот момент Сикиника. Она была страшно недовольна и совершенно не хотела появляться перед братом, не внушавшим ей никаких симпатий.
        - Я не могу больше ждать, - пожаловался Раненсет своему наставнику.
        Тааб-Горус укоризненно покачал головой.
        - Мне кажется, что время еще не пришло, Раненсет. Народ расстроится, если погибнет твоя сестра или кто-нибудь из ее семьи.
        - Народ! Народ! Достаточно того, что кто-то думает за этот самый народ, - с нескрываемым сарказмом отозвался принц. - Народ - это животное, и если ты знаешь, как с ним обходиться, погонять его можно куда угодно. А Сикиника и ее муж думают только о любви. Чем же не время-то?
        - Любовь может иссякнуть, - задумчиво отозвался Тааб. - Может, просто достаточно отдалить от твоей сестры супруга? Устранить его?
        Глаза Раненсета опасно сверкнули.
        - Моя царственная маленькая сестричка слишком прекрасна, - промолвил он. - Когда Мин-Осирис будет мертв, ей придется избрать нового супруга. Какая царица захочет прожить всю жизнь в одиночестве?
        Тааб молчал. Замысел воспитанника был ему ясен: он собирался избавиться от Мин-Осириса, а затем в полном соответствии с заветом черных фараонов взять в жены сестру-царицу и завоевать престол.
        - Ты прав, - наконец произнес старик. - Но к чему такая спешка? Дай ей время пресытиться своим любимчиком.
        - Хватит того, что подрастает наследник! Нет, Тааб, надо сделать все прямо сейчас, без промедления! Могу ли я рассчитывать на тебя?
        Тааб-Горус молчал. А затем темные губы разомкнулись, и старик произнес:
        - Мин-Осирис часто охотится и даже берет на охоту маленького сына, о, Раненсет.
        Не сказав больше ни слова, Раненсет слегка поклонился своему наставнику и скрылся за колоннами. С усмешкой прислушивался Тааб к шороху его сандалий, раздававшемуся в темноте.
        С тех пор Сикиника чувствовала себя неспокойно. А вот Мин-Осирис был весел и доволен жизнью. Как же! Ведь он опять собирался на охоту!
        - Я бы хотела, чтобы ты не ехал на охоту сегодня, возлюбленный мой, - взмолилась царица-богиня. - Останься со мной…
        Мин-Осирис рассмеялся и заключил царицу в объятия.
        - Не тревожься, моя нежная лань, со мной ничего не случится. Я и Мин-Ра возьму с собой: нечего воспитывать из него боязливое дитя.
        - Я боюсь за вас! - выкрикнула Сикиника. Нежно, но настойчиво высвободился Мин-Осирис из ее объятий. В дверях возникла внушительная фигура Домбоно.
        - Я поеду с мальчиком, богиня, - спокойно произнес верховный жрец.
        Сикиника подбежала к нему и заломила руки.
        - Домбоно, обещаешь мне охранять царя? Я умираю от страха.
        - Пойдем, Домбоно, - хладнокровно промолвил царственный супруг. - Я хочу поскорее вернуться, чтобы успокоить богиню.
        Ужас охватил Сикинику, сдавил горло, руки бессильно повисли. Она поняла, что не увидит своего мужа больше никогда. Это было окончательно и неизбежно…
        - А дальше ты все знаешь - Домбоно рассказывал тебе финал этой истории, - грустно прошептала Сикиника.
        - Но почему ты не казнила этого гнусного Тааба и Раненсета? - возмущенно воскликнул Савельев.
        Сикиника поглядела на него заплаканными глазами:
        - Но у меня нет доказательств. Правда, я ничего не забыла. И я обязательно отомщу. Рано или поздно.
        - Как бы совсем поздно не оказалось, - проворчал Савельев по-русски.
        - Вот как все это было, - прошептала Сикиника. - А теперь появился твой друг, такой похожий на моего Осириса. И я вновь почувствовала себя женщиной.
        - Но Ника… - едва слышно прошептал Павел.
        - Да! Я ненавижу ее!
        - А он любит, - Савельев чувствовал себя самым несчастным человеком на свете. - Я боюсь. Вы погубите друг друга, Сикиника.
        - Смерть от любви? Единственно достойная царицы!
        - Неужели ты хочешь уничтожить Мерое?
        - Я прикажу убить Домбоно, Раненсета, Тааба, а его сделаю своим верховным жрецом!
        - с пугающей невозмутимостью ответила она. - Он выучит наш язык, ты ведь смог, сможет и он, и мы будем счастливы. Мы будем самыми счастливыми людьми во всей звездной Вселенной. Я… я люблю его, - еле слышно призналась она. - Я люблю его… я люблю его…
        Павел потерянно молчал. «Мне нечего сказать ей. Любое слово было бы самым форменным убийством. Она ищет себя и обязательно найдет: богиню Мерое…»
        - Не убивай Мерое ради смертной любви, богиня, - прошептал Савельев и заглянул в глаза царице. - Единственная сказка на земле должна выжить…
        Взгляд богини вновь был холоден.

«Она вернулась, - догадался Павел, и сердце радостно защемило. - Ну, что ж, слава богу! Ее душа вернулась в золотой панцирь тела земной богини».
        - Присматривай за Мин-Ра как следует! - внезапно приказала царица Сикиника. - Ему многое предстоит сделать для своего народа. Ведь он - сын Солнца…

…Эта ночь никогда не кончится. Она наполнена страшными откровениями и предательскими шорохами. Павел проснулся как от толчка. Вот, что это? Чьи-то шаги? И Савельев осторожно выглянул в коридор. С факелом в руках куда-то шел верховный жрец. И Павел решился на немыслимое: он пошел следом.
        Маленькая дверца. Сквозь щель пробивается свет. Войти или не войти? Савельев, чуть дыша, замер. И практически потерял сознание от ужаса, когда услышал голос Домбоно:
        - Входите, вы ж все равно пришли. Савельев, покаянно понурив голову, вошел.
        - Сам знаю, что подглядывать постыдно и нехорошо, но…
        Он огляделся. Простая комната, без каких-либо золотых изысков. Глиняные таблички на полках, свитки папируса, древние манускрипты, золотые маски. А на столе… знаменитая раскрашенная головка прекрасной Нефертити!
        - Что это? - ахнул Павел.
        - А то вы не знаете? - насмешливо протянул Домбоно. - Нефертити, жена фараона Эхнатона. Его Солнце.
        Павел ничего не понимал. Но почему, почему жителя Мерое, пускай и верховного жреца, интересует жившая дико давно царица египетская? И ведь раскрашенная головка ее была найдена в закрытой мастерской скульптора Тутмоса из Амарны немецким археологом Людвигом Борхардтом…
        - Все верно, - словно прочитал мысли Савельева Домбоно. - Тутмос сделал не одну копию. Одна волей судьбы оказалась в Мерое.
        - Но вам-то она зачем? - продолжал недоумевать Павел.
        Внезапно Домбоно встал из-за стола, подошел к Савельеву и с силой толкнул его.
        - А не много ли вы на себя берете? К чему этот допрос?
        От удара пуговица на воротничке рубашки Павла отскочила, и амулет Сигрид - серебряное солнце - выскользнул на свободу. Домбоно пристально смотрел на него.
«Словно завороженный», - мелькнуло в голове у Савельева.
        - Впрочем… Слушайте, - и верховный жрец кивнул Павлу на стул. - Что вас удивляет в этой головке, ведь вы увлекаетесь древностью, так скажите?
        - У головы… - неуверенно начал Павел. - У головы только один глаз. Левый отсутствует.
        - Да? - вздернул бровь Домбоно. - Так почему же вас удивляет то, что не удивило ни одного из ваших археологов?
        - Да, - пробормотал Савельев. - Они решили, что скульптор Тутмос в спешке покинул свою мастерскую, оставив голову на столе незаконченной.
        - Ага, все пять копий, - рассмеялся Домбоно. - А копий было пять. Слушайте…
        Павел не мог, не имел права не записать его рассказ.
        - Всмотрись внимательнее, чужак с амулетом Солнца. Голова Нефертити, вылепленная Тутмосом, говорит людям о том, что можно увидеть лишь половину картины, проводя разграничение между физической и духовной стороной жизни.
        И верховный жрец напомнил Павлу о скульптурном изображении Эхнатона, которому тоже недостает одного глаза; он тоже может видеть лишь половину картины. Правда, у него-то, в отличие от Нефертити, отсутствует правый глаз.
        Неудивительно, что головка Нефертити заинтересовала меройского жреца. Ведь он же медик! Савельев тоже сразу вспомнил, глядя на скульптуру, что женский мозг в большей степени контролирует левое полушарие, которое отвечает за слова, чувства и эмоции, в то время как у мужчин доминирует правое полушарие, определяющее предрасположенность мужчин к механике и технике.
        - Пропавшие или принципиально отсутствующие глаза на скульптурах Эхнатона и Нефертити, очевидно, говорят нам о том, что человек представляет собой сразу тело и душу - Ка, но увидеть можно только одну половину, физическую сторону его сущности, - Домбоно внимательно глянул на Савельева: понимает ли, проникся ли красотой откровения.
        Он проникся. А еще сразу вспомнил и египетские, и мероитские барельефы с профильным глазом у персонажей древней истории. Он изображается неправильно как полный глаз, в то время как в действительности человеческий глаз, если смотреть на него в профиль, должен выглядеть лишь как половина глаза. Эта кажущаяся художественная наивность заставила археологов поверить в то, что будто бы египтяне и мероиты не могли реалистично изображать человеческий профиль в двух измерениях, хотя они прекрасно справлялись с этим простым художественным приемом, когда высекали из камня колоссальные трехмерные изображения своих богов и фараонов. Особенно черных фараонов…
        - Неужели же вы поверите в то, что наши древние предки не могли изобразить простой глаз на многочисленных рисунках и барельефах, несмотря на 3000 лет практики?
        Павел покачал головой - все еще недоверчиво. И тут Домбоно встал из-за стола и бросил ему папирус, на котором была изображена… схема строения мозга и зрительной системы.
        - Этому рисунку больше двух тысяч лет, - небрежно пояснил он. - Выполнен местными жрецами-лекарями.

«Он мог бы прооперировать остеому, - мелькнуло в голове у Павла. - Но почему же не решился?» Вслух Павел спросил совсем другое:
        - Тогда почему же на многих древних рисунках человеческие фигуры изображены с двумя левыми руками, вместо одной левой и одной правой?
        Домбоно улыбнулся. Улыбка превосходства. Улыбка посвященного во что-то далекое и удивительно тайное…
        - Вы видели античные статуи? Античные римские статуи, изображающие лошадь и воина, принимают различные позы в зависимости от художественного замысла. Лошадь с приподнятой левой ногой указывает на то, что всадник пал в битве. Поднятая правая нога говорит о том, что в битве погибла лошадь. Лошадь, поднявшаяся на дыбы, означает, что и лошадь и всадник погибли в сражении. Все не случайно, чужеземец… Их двурукие рисунки таким же образом несут в себе некую дополнительную информацию, например, о том, что на картине изображен человек, который жив. Две левые руки по такой схеме означают, что в отличие от равновесия души и тела, существующего в период земного бытия, изображенный человек «весь душа» и, следовательно, в момент создания портрета он был физически мертв. - И Домбоно произнес странную фразу: - Нефертити при жизни была вся душой, как и наша нынешняя властительница…
        И Павел все-таки решился:
        - Вы могли прооперировать остеому, Домбоно? Скажите, ведь вы могли?
        Домбоно развел руками в жреческом одеянии:
        - Тогда, чужеземец, у всех вас не было бы шанса на спасение. Но - да, я мог…
        - …Ну, и зачем ты вздумал записывать байки этого чертового Домбоно? - нахмурился Брет Филиппс, застав рано утром невесть откуда вернувшегося Савельева за странным занятием.
        Павел оторвался от своих записей и улыбнулся.
        - А кто ж меня знает! Может, потому что я разыскал ответ на загадку мероитки Нефертити…
        Глава 23
        ВСЕ ТАЙНОЕ СТАНОВИТСЯ ЯВНЫМ

«Мой милый, милый Павел! Если ты все-таки читаешь эти строчки, значит, все, произошло оно, неизбежное. То, чего я безумно боюсь, то, что навсегда разлучит нас с тобой. Но все равно, постарайся не сильно переживать из-за моей смерти. Пожалуйста… Врачи с самого начала были бессильны, не они писали скрижали моей судьбы. Ее вообще писали не в этом мире. Но что бы ты ни думал, мы снова встретимся. Скоро, поверь мне!
        Не думай обо мне плохо. Хоть я, величайшая преступница, покидаю тебя. А еще не думай о том, что я сейчас пишу тебе. Просто прими как должное все, что произошло. Ты еще встретишься со мной. И будущее - твое будущее - ответит на все твои вопросы. Оно… наше будущее предопределено.
        И еще одна просьба - не открывай, пожалуйста, второе мое письмо, не читай его пока что. Подожди немного.
        Я оставляю тебе мой талисман, мое солнце. Носи его, пожалуйста, и в один из дней он обязательно спасет тебе жизнь.
        И, пожалуйста, не забывай меня!
        Твоя Санька».
        В который уж раз подряд Павел перечитывал это письмо. С болью, горечью… Но уже спокойно. Именно Мерое даровала ему это удивительное спокойствие.
…Встреча в операционной была последней встречей Алексея Холодова с царицей-богиней. Больше он ее уже не видел, в больнице Сикиника не появлялась, не задавала никаких вопросов, не вызывала русского врача к себе. Да Алексей и не хотел видеть царицу. Узнав о гибели Ларина, он считал ее вероломной, гнусной обманщицей, неспособной сдержать данное слово. И как ни пытался Павел объяснить ему хоть что-то, Холодов ничего не желал слушать. Связующим звеном между больничной палатой и царским дворцом стал Домбоно. В последнее время он ходил мрачнее тучи. Алексей считал, что выздоровление мальчика стало для верховного жреца чем-то вроде личного оскорбления. И опять же ошибался.
        Лучше всех понимал Домбоно Савельев. Он видел, что жрец переживает. Ведь эпоха тайного правителя Мерое подходила к концу. Но что-то мучило его еще. Понять бы… Их беседы и встречи становились все более продолжительными.
        В тот день Савельев находился вместе с Домбоно на террасе храма. Внизу на тесных улочках толкался народ, пробирался между перегородившими проход телегами. «Надо же, - ухмыльнулся Павел, - «пробки», как в Питере». На полях по склонам гор работали крестьяне. Постройка новой лестницы к храму бойко продвигалась вперед. И это несмотря на все страдания строителей, таскавших огромные каменные плиты.
        - Мне все-таки интересно, когда ваш Холодов разрешит принцу Мин-Ра ходить? - задумчиво протянул Домбоно.
        Савельев хитро прищурился.
        - Хотите от нас побыстрее избавиться, господин верховный жрец?
        - Избавиться? - Домбоно даже обиделся. - Да вы будете первыми чужеземцами, что покинут нашу страну целыми и невредимыми!
        - Это вы повторяете при каждой нашей встрече, - улыбнулся Савельев, опираясь на балюстраду террасы. С этого места была прекрасно видна стена. Та самая стена, которая стала для них истинной Стеной Плача, та самая стена, на которой висели их клетки! И внезапно Савельев с грустью понял, что очень скоро Мерое станет для него печальным волшебным сном. Больше он никогда не пройдет по крытым галереям храма, никогда не поговорит с Домбоно, не увидит царицу-богиню. Никогда - самое страшное слово, забитое на «жесткий диск» человечества…
        - О чем вы сейчас думаете? - спросил Домбоно настороженно. - Я ведь знаю, Павел, что и вы, и ваш друг не доверяете мне.
        - Если уж совсем честно, то… я очень сильно не верил вам! А мой друг не верит и сейчас.
        - Вы оба ошибаетесь. Я вырастил Сикинику, когда ее мать замуровали в стене храма по приказу царя Мерое…
        Савельев содрогнулся всем телом. По спине побежали ледяные мураши.
        - Замуровали? За что? Домбоно грустно поглядел на него.
        - Она… Анхашет была очень разной. Опытной в любви, сластолюбивой и жестокосердной. Она постоянно искала себе все новые и новые жертвы. От одного влюбленного юноши, Павел, она требовала, чтобы он отдал ей все, что имеет, прогнал жену, убил детей и бросил их тела собакам. Но даже этого Анхашет было мало, и она требовала, чтобы возлюбленный отдал ей могилу предков…
        Павел сглотнул комок в горле.
        - Этим юношей были вы, Домбоно? Верховный жрец удивленно вскинул на него бездонные глаза, а затем глухо рассмеялся.
        - Да что вы! Этим юношей был царь Рамфис. Он очень долго шел на поводу у жестокосердной красавицы. А потом, после рождения дочери, прозрел. Отдать гробницы предков… Нет, это страшное преступление. За это Анхашет и поплатилась жизнью.
        - Вы так хорошо осведомлены об этой истории… Домбоно резко развернулся к Савельеву и схватил его за плечо.
        - Еще бы! Ведь я был ее братом! И я, именно я по приказу царя вел царицу на казнь. И именно я воспитал Сикинику, я вырастил эту девочку. А вы не доверяете мне, подозреваете в том, что плету заговоры против нее. Неужели же я способен разрушить творение собственных рук?
        - Но ваши творения начинают жить собственной жизнью, и это может разрушить вас, Домбоно!
        - Для меня важно только благо государства! Завет царей!
        Савельев долго смотрел на город.
        - Я верю вам, Домбоно, - наконец, произнес он, разрывая паутину тягостного молчания. - Вы только скажите мне, какую тайну хранит от всего мира ваша непостижимая Мерое?
        Домбоно решился.
        - Идемте.
        Шли они недолго. Всего лишь вошли в чрево сумрачной пирамиды. Домбоно зажег факел, и они двинулись подземными переходами. Наконец добрались до маленькой камеры-усыпальницы. С трудом Домбоно отодвинул тяжелую дверь и поманил Савельева внутрь.
        В маленькой усыпальнице стояли два саркофага. Без золотых прибамбасов, без особых изысков древнего мира. Два белых, словно светящихся изнутри, алебастровых саркофага. Как будто там были погребены два живых солнца.
        - Что это? - испуганно прошептал Савельев.
        - Те гробницы предков, на которые посягала моя сестра. Я хотел давно показать их вам. Один раз в жизни кому-то объяснить тайну Мерое. - Впервые из голоса верховного жреца исчезли ледяные интонации, впервые зазвучал он почти с сердечной теплотой. - Искусство лекаря вашего друга ничуть не удивило меня, меня восхитила ваша сила, которую все вы, ну, кроме того безумца, умершей души, сумели доказать нам… Я решил подарить жизнь вашим товарищам, а вам - и жизнь, и тайну.
        - Что это за саркофаги, Домбоно? - негромко спросил Савельев.
        Домбоно расправил широкие плечи.
        - Один из них принадлежит египетскому фараону, в вашем мире известному под именем Эхнатон. Готовы ли вы выслушать меня?
        Савельев с замиранием сердца молча кивнул головой.
        - Уже в первые годы своего царствования, - начал рассказ Домбоно, - Эхнатон выступил против существовавшей в то время в Египте религии, основанной на многобожии. С помощью своей супруги-мероитки Нефертити он стал пропагандировать учение о едином и истинном солнечном боге, который стоит над всеми людьми, который властвует над судьбой Земли. Впрочем, все это вам, помешанному на древней истории человечества, прекрасно известно, друг мой. Скажу только, что и Нефертити, и Эхнатон действительно видели бога Солнца. У него не было тела. Это огромный огненный шар, на который больно смотреть. Только свет… Деяния Эхнатона опережали свое время. Да! - Домбоно с шумом вытолкнул воздух из легких. Было видно, как волнуется верховный жрец. - Если бы он одержал победу над временем, не потребовалась бы спустя 1400 лет миссия Иисуса Христа в Палестине. Она была бы выполнена в наших краях и Египте намного раньше. Но… Вы сами знаете, читали, какое сопротивление встретило учение Эхнатона, - Домбоно помолчал немного, а потом с горечью произнес: - Эхнатон посмертно был предан в Египте проклятию. Даже имя его запрещалось
произносить вслух. Время правления Эхнатона было вычеркнуто из анналов истории. В списке фараонов в храме Абидоса, составленном в 1200 году до нашей эры, имя его уже не значилось. Имя его прекрасной жены, мероитки Нефертити, было выскоблено на всех памятниках. Савельев поднес руку к лицу. Слишком уж много информации навалилось на него…
        - Но как саркофаг Эхнатона оказался в Мерое? - наконец спросил он.
        - Несмотря на то что в последние годы жизни Эхнатон отрекся от Нефертити, - вздохнул верховный жрец, - сама она не предала мужа. И предвидя бурные события в Египте, успела незаметно вывезти саркофаг с мумией Эхнатона, погрузить на корабль и по Нилу сначала, а потом и по пескам пустыни отправить в безопасное место, за пределы Египта. Саркофаг был доставлен и сокрыт на наших землях ее людьми. Из Египта же пришел караван, сопровождаемый рабами, воинами и их начальниками. Однажды ночью в полном мраке и в полном молчании саркофаг был опущен в заранее подготовленную гробницу. А люди… что люди? Они были все до одного перебиты. Нефертити осталась в Мерое. В нашей Мерое. То, что происходило во всей Нубии, нашей Мерое не касалось…
        Савельев осторожно коснулся стенки алебастрового саркофага.
        - Второй гроб принадлежит ей?
        - Да. Сикиника - из ее рода.
        Савельев грустно оглядел место последнего упокоения легендарной пары.
        - А вы не боитесь, Домбоно, что после нашего возвращения в мир мы пришлем сюда военных? Пусть, мол, завоюют Мерое? И тогда грош цена всем тайнам…
        - Нет, не боюсь, - Домбоно медленно покачал головой. - Вы все никогда не предадите Сикинику.
        - Даже Шелученко? - недоверчиво прищурился Савельев.
        - Даже он.
        Савельеву стало безумно холодно и неуютно в древней гробнице.
        - Домбоно, вы опять что-то замышляете! - подозрительно сощурился он. - Я повторяю, мы должны покинуть Мерое в целости и сохранности. Вы все давали честное слово.
        - И я сдержу его.
        Они вышли из гробницы, торопливо покинули пирамиду.
        - Но зачем вы привели меня сюда? - щурясь от яркого солнечного света, спросил Савельев.
        - Ваш амулет. Солнце с глазом Гора, - Домбоно пристально улыбнулся. - Я… я предлагаю вам остаться в Мерое, Павел. Здесь вы - дома.
        Все оборвалось в груди Павла. Да, здесь он - дома! Но там… Там ждал холодный, сумрачный Питер, маленькая комната в коммунальной квартире. И… и все.
        - Я могу подумать? - спросил он.
        - У вас есть время, - развел руками Домбоно.
        Мин-Ра весело предложил навестившему его Савельеву:
        - Ты отнесешь меня на великие игры Мерое? Савельев хлопнул принца по плечу.
        - Отнесу, приятель, только скажи, что это за игры такие?
        Мин-Ра смерил Павла удивленным взглядом. Изумлению сына Солнца не было предела: этот силач не знает?! Ну и дела!
        - Как, ты и не знаешь? В конце самого летнего месяца у нас проходят великие игры Мерое - состязания трубачей, пращников и метателей молотов. Мероиты танцуют древние, как жизнь, пляски. Хочешь взглянуть? Ведь хочешь? - и мальчик с надеждой заглянул в глаза Павлу. - Отнеси меня туда, пожалуйста… Мне очень страшно, ведь там будут этот проклятый Тааб и Раненсет.
        - Ну, на людях они и прикоснуться к тебе не посмеют, - пробормотал Савельев. - Хотя я обязательно отнесу тебя.
        - А Холодов не пойдет, - важно кивнул белокурой головкой Мин-Ра. - И Ника тоже… Из-за мамы… Они все еще считают ее виновной в том жертвоприношении.
        Савельев потерянно развел руками.
        - Со взрослыми, мой мальчик, всегда не все в порядке… Мы с Филиппсом отнесем тебя…
…На улицах Мерое опять царила суета. Земледельцы, знатные горожане, солдаты стекались на площадь, где должны были пройти состязания. Савельев и Брет Филиппс осторожно вынесли на стену храма маленького принца.
        Один за другим на деревянную платформу в центре площади поднимались трубачи. Каждый играл один и тот же марш, песню-призыв. На скамьях сидели жрецы - меройское подобие беспристрастного жюри - и что-то записывали на деревянных табличках.
        - Это они фальшивые ноты отмечают, - хихикнул принц Мин-Ра. Савельев улыбнулся, с трудом удерживая зевоту. - Не очень впечатляет, да? По крайней мере, для непосвященного человека все это неинтересно. Но подожди, скоро выйдут метатели молотов.
        Павел вновь кивнул головой. Он внимательно вглядывался в зрителей, с болью понимая, что очень скоро ему придется покинуть этот сказочный город. А что… А что если все-таки не покидать?
        Когда последний трубач вышел на деревянную платформу, на храмовой стене появились принц Раненсет и Тааб-Горус.

«Вот и злые колдуны из страшной сказки пожаловали», - презрительно усмехнулся Павел и вздрогнул: подернутые серым пеплом старости глаза Тааба вцепились в лицо Савельева.
        - Омерзительные чудовища, правда ведь? - шепнул Филиппс на ухо Савельеву и внезапно, позабыв об английской чопорной невозмутимости, показал злобному старцу язык. Принц Мин-Ра радостно захихикал.
        Тут трубачи закончили свое несколько затянувшееся состязание, и Савельев автоматически зааплодировал.
        - Я устал, - внезапно сморщился сын Солнца.
        - Я отнесу тебя, - весело вызвался Филиппе и, осторожно подхватив мальчика на руки, кивнул Савельеву. - Оставайся, потом расскажешь, что тут было.
        На платформе как раз появились пращники, и Савельев не заметил, как многозначительно переглянулись между собой Раненсет и Тааб-Горус.
        Когда он обернулся, сердце Павла сжалось от ужаса: над храмовыми постройками сгущались клубы черного дыма.
        - Пожар! - раздались крики на площади. Словно стая голубей, вспугнутая криком ястреба, народ бросился в беспорядочное бегство. А вдруг пожар перекинется и на их дома?! Началась давка. А клубы черного дыма становились все гуще и гуще.
        Задыхаясь от страшной тревоги, Павел бросился к храму.
        Тааб потрепал по плечу своего воспитанника.
        - Ну, мой мальчик, генерал Симо Кхали сегодня увидит удивительный ритуал. Мы ведь давно обещали показать нашему дорогому гостю нечто особенное…
        Младшие жрецы и Алексей уже практически затушили подобие сарая, в котором хранился садовый инвентарь.
        - Все в порядке? - взволнованно спросил Савельев.
        - Да! - весело оскалился Алексей, растирая по лицу сажу. - Ложная тревога, так сказать! Хорошо, что Мин-Ра здесь нет, мальчик мог бы испугаться…
        Павел охнул и, схватившись за сердце, осел на землю.
        - Но я… я где-то минут двадцать-двадцать пять назад отправил его вместе с Филиппсом к вам…
        Холодов бросил на землю деревянное ведерко и бросился к больнице.
        В палате было ужасающе пусто: ни Вероники, ни принца, ни Филиппса.
        - Где же они? - казалось, до Алексея никак не доходило, что произошло.
        - Их похитили, Леха… - устало прошептал Савельев. - И, кажется, я даже догадываюсь, кто.
        - Надо сообщить Домбоно! Срочно! - вскинулся Холодов и метнулся в коридор.
        Павел резко дернул его к себе.
        - Домбоно ни слова, Леха! Это… это уже моя «война», Леш…
        - Я с тобой, - с готовностью одернул запачканную сажей одежду Холодов.
        - Нет! Ты останешься здесь, закроешься в комнате изнутри и, если кто заявится, будешь говорить, что сын Солнца спит и его нельзя беспокоить. Ни в коем случае нельзя.
        Холодов до боли сжал руку Савельева:
        - Найди их, Пашка… Пожалуйста, найди… Савельев подмигнул приятелю и с наигранной веселостью произнес:
        - Поиграем в МЧС, дружище Раненсет…
        Он подождал, пока Алексей не заперся в палате, а потом бросился в пирамиду. «Ход, подземный ход, - пульсировало в голове Павла. - Он должен вывести к дворцу чертового Раненсета…»
        И ход нашелся. Павел торопливо вступил в предназначавшиеся для религиозных мистерий подземные отделения храма. В этих местах жрецы подвергались трудным испытаниям, прежде чем удостаивались высшего посвящения. По крайней мере так ему говорил Домбоно. Эти ходы Павел видел первый раз в жизни, они слабо освещались редкими лампами и факелами, но все, что он мог здесь заметить даже мимоходом, наполняло душу Савельева благоговейным трепетом. Этот удивительный подземный мир поражал бесконечным разнообразием. Каждый уголок, каждая колонна изумляли его своими причудливыми формами. За каморой в виде трехсторонней пирамиды, наклонные стороны которой сходились к потолку острым углом, следовала камора, напоминавшая многогранную призму.
        Внезапно Савельев сдавленно охнул - справа от него зияла темная пропасть. В другом месте ему пришлось проходить под нависшей скалой, затем он уткнулся в целый ряд позолоченных крокодильих голов. У Савельева стеснило дыхание от запаха дыма и смолы - где-то на поверхности должны быть печи или жаровни.
        Все эти подземные чудеса волновали и туманили воображение Савельева. Какие же мистерии, какие поразительные тайны могли скрываться там, за поворотом? Павлу внезапно показалось, что переход от земного существования к вечности уже начался, и он, вполне живой, вступил на путь к аду, - до того уж все окружающее не было похоже на действительность.
        Дорога стала понемногу подниматься. Павел пробрался во дворец Раненсета. Прокравшись в самый темный угол сада, Савельев забился под куст. И вовремя. Слуги Раненсета уже зажигали факелы. Недалеко от изгороди, слева от домашней пирамиды принца, стоял огромный сосуд. Внутри пирамиды слышались какие-то непонятные металлические звуки и треск, похожий на треск громадного костра. Пригибаясь, по кустам Савельев добрался почти до самого входа в пирамиду. И чуть не выдал себя с головой криком ужаса. Ужаса смертного. В пирамиде стоял самый настоящий жертвенник. И жертвы приносились самые настоящие.
        Как раз в это самое мгновение Раненсет схватил и бросил на жертвенник молоденькую женщину. Затем Тааб-Горус вытащил из-за пояса кинжал и вонзил его в грудь жертвы. Издали за страшным действом наблюдал чернокожий человек в форме генерала суданской армии.

«Вот это да! - присвистнул Павел. - Значит, в большом мире есть те, кто прекрасно знает о существовании сказочного царства? Во что же я вляпался? - пронеслось в голове у Савельева. - И где ребята с принцем? Неужто они их уже?..»
        Додумать Павел просто не смог - уж больно жутко. Из-под сикиморы раздался сдавленный стон. Ника, господи, Ника!
        Савельев осторожно подполз к дереву и вздохнул с облегчением: Филиппс и Мин-Ра были здесь.
        - Тихо! - предупреждающе шепнул Павел. - Очень тихо! Все целы?
        - Филиппса ранили, - тоже шепотом отозвалась Ника, растирая развязанные Савельевым руки. - Надо бежать, иначе - смерть…
        - Кто бы сомневался…
        Вот только как бежать-то? Все входы-выходы охраняются, подземным ходом далеко не уйдешь - догонят и уничтожат. Близость смертельной опасности удвоила сообразительность Павла.
        - Придется через стену! - подхватив на руки сына Солнца, Павел, пригибаясь, бросился в кусты, за ним к выходу пробирались Ника и прихрамывающий Филиппс.
        На их счастье два слуги, зная, что предназначенные в жертву уже никуда не денутся, оставили свой пост и двинулись к пирамиде, чтобы лучше видеть жертвоприношение. Этим моментом и решил воспользоваться Павел. Одним прыжком пленники с Мин-Ра на руках перескочили дорожку между кустами и бросились бежать в тень сада. Они бежали сами не зная куда, бежали, как звери, преследуемые охотничьими собаками…
        Ворота сторожили два раба. Они присели на песок и играли в кости. Савельев вытянул из-за пояса позаимствованный в операционной Домбоно нож и бросился на стражей. Те даже не успели опомниться. Не теряя ни минуты, Савельев отодвинул засов и, взяв у Ники мальчика, выскочил на свободу. За ним, задыхаясь, бежали Ника и Филиппс. Эх, знать бы еще, куда бежать в сказочном страшном городе…
… - Они сбежали, мой господин! - в пирамиду вбежал слуга и упал на землю у ног Раненсета.
        - Догнать щенка и проклятых чужаков! - взвизгнул Тааб. - Догнать и уничтожить, они не должны были уйти далеко! Наверняка бегут через земли мертвых!
        - Остановитесь, Тааб! - выступил из тени Симо Кхали. - Не надо, жертвоприношение отменяется!
        Тааб скривил черные, словно измазанные в запекшейся крови губы.
        - Нет, мой дорогой генерал! Ничего здесь не отменяется. Это наша игра…
        Симо Кхали повысил голос:
        - Вы зашли слишком далеко, и я…
        - Все верно, мы зашли слишком далеко, - улыбнулся Тааб, и нож серебряной молнией блеснул в его руках. - А поэтому ничего не теряем!
…На крыше дворца стоял Домбоно и наблюдал за звездами. Но в эту ночь наблюдения шли как-то очень уж неудачно. Черные облака, подгоняемые ветром, все время закрывали от верховного жреца именно ту часть неба, за которой он как раз и наблюдал.
        Наконец Домбоно с досадой отбросил инструменты и дощечку, натертую воском.
        - Небо сегодня неблагоприятно для работы, - раздраженно проворчал верховный жрец.
        Храмовый служка передернул плечами.
        - После великих меройских игр всегда наступает ночь ужасов. Уже при восходе Сириуса по пустыне промчалось страшное чудовище с головой бога Солнца. Что-то страшное предвещает людям эта ночь… Души умерших парят над землей.
        Домбоно вздрогнул: по землям умерших действительно скользили призрачные фигуры.
        - Это людские Ка, - содрогнулся служка. - Великий жрец, я… я просто умираю от страха! Опять этот жалобный крик!
        Покой земель умерших действительно был нарушен, но души мертвецов были тут совсем ни при чем.
        Покой святыни нарушили люди. За Никой, Савельевым и Филиппсом с Мин-Ра гнались рабы Раненсета.
        - Это не Ка, Ханеб, - охнул Домбоно. - Это… живые люди! И среди них сын Солнца! Срочно собирайте в землю мертвых отряд «бессмертных»!..
…Белая известь надгробий и желтый песок ярко блестели под ласковыми прикосновениями луны. Они бежали, сами не зная, где искать спасения. Да и даровано ли оно им судьбой, это самое спасение? На пути Савельева выросла, точно из-под земли, фигура в черном одеянии. «Благо руки свободны», - успел подумать Павел, недавно передавший Мин-Ра Брету Филиппсу, а затем почувствовал страшный удар в плечо.
        Убийца промахнулся, удар не задел сердце, но левая рука все равно болезненно отяжелела.
        - Ах ты, урод! - выкрикнул Павел по-русски и, изогнувшись, взмахнул «молнией богов» из операционной Домбоно. И в самом деле словно молния рассекла черноту ночи. А может, это и была молния разгневанных богов? Удар ее оказался точен. Один из противников Савельева упал и с диким криком покатился по песку. Страшно завизжала Ника.
        На спину Павла навалился еще один подосланный Таабом-Горусом и Раненсетом убийца. Самое ужасное, что убивать Нику и Филиппса с принцем они пока не спешили. Просто взяли в кольцо, не позволяя убежать, позвать на помощь. Слабых и безоружных оставили на потом. Нападавшим было куда важнее справиться с Савельевым. Но он не переставал обороняться.
        Рассвирепев, как раненый зверь, сыпля проклятиями, Павел махал ножом, но удары его рассекали только воздух. Наемники Раненсета умели нападать и уходить из-под удара.
        Движения Павла становились все медленнее и слабее и, наконец, нож выпал у него из рук, и сам Савельев рухнул на колени.
        - С ним покончено! - крикнул кто-то. - Сам сдохнет. Теперь - мальчишка!
        - Не смейте ко мне подходить! - губы мальчика побелели от ужаса. - Я - сын Солнца!
        - Да хоть внук Луны! - хмыкнул кто-то из черных балахонов.
        От невыносимой боли Савельев лег на землю и, сжимая кулаки, завыл от бессилия. Кричала Ника, плакал Мин-Ра. Неужели конец?
        - Отпустите принца! - словно разрезал пространство земли умерших властный голос верховного жреца, и в спину надвигавшегося на Филиппса с принцем слуги Раненсета вонзилась стрела.
        Над Савельевым склонился Домбоно, провел рукой по лицу Павла.
        - Мы вылечим тебя, - дрожащими губами прошептал жрец. Павел вцепился в его руку.
        - Это… это Раненсет и Тааб, - прохрипел Савельев и потерял сознание.
…Тааб-Горус готов был выть от тоскливой ярости.
        - Сплошной мрак, - бормотал он. - Проклятая судьба! И подумать только, гадкий мальчишка уже был в наших руках.
        Горус скрипнул зубами, погрозил кулаком незримому врагу. В эту минуту старик кому бы угодно показался ужасен. Бешенство сотрясало его костлявое тело, а на угловатом лице и в запавших глазах кипела злоба.
        Внезапно он провел рукой по лицу, словно приходя в себя.
        - За дело! - пробормотал он.
        Свернув папирус, Тааб снял длинную белую одежду и надел простонародный полосатый клафт. Потом, взвалив себе на плечи набитый мешок, он вышел в сад. В густой чаще находилась искусно замаскированная дверь, о существовании которой, скорее всего, вообще никто - даже Раненсет - не подозревал. Открыв ее, Тааб вышел на улицу, на свое везение так и не встретив ни одной живой души. Было раннее утро, да к тому же все мероиты предпочитали избегать заколдованного дворца Раненсета. После быстрой и утомительной дороги Тааб-Горус, наконец, приблизился к сумрачной цепочке скал. То тут, то там виднелись черные зевы пещер, в которые простой люд предпочитал зря нос не совать.
        Место было дикое, наводившее отчаяние и внушавшее суеверный ужас. И только Тааб знал, что именно здесь живет древний колдун, о котором когда-то мероиты рассказывали страшные сказки, а теперь напрочь забыли. Тааб даже не знал имени колдуна. Он просто звал его «человеком Лунных гор». Колдун никогда не покидал своего убежища, никогда не показывался мероитам, затаив на них давнюю, неизвестную обиду.
        Подойдя к громадам скал, Тааб пригнулся и испустил крик, один в один напоминавший крик огромных ночных птиц. И кто-то точно так же ответил ему. Старик выпрямился и бегом бросился в пещеру.
        - Тебя привело сюда несчастье, почтенный? - улыбнулся ему колдун. Только белки глаз блеснули в темноте.
        - Да! - еле выдохнул запыхавшийся Горус. - Пойдем быстрее! Я просто умираю от усталости.
        Они ползли по длинному темному коридору в скале. Сделав множество поворотов в кромешном мраке, «человек Лунных гор» толкнул одну из каменных плит. Та повернулась вокруг своей оси, и они вошли в пещеру, освещенную масляной лампой.
        Старик со вздохом рухнул на львиную шкуру.
        - Я вышел из игры, человек Лунных гор! - простонал он.
        - Вышел? - губы хозяина пещеры скривились. - Ты уверен в том, что игра закончена?
        Тааб приподнялся на шкуре, вглядываясь в глаза колдуна.
        - Ты хочешь сказать, еще не все кончено?..
        В сопровождении Холодова и Домбоно воины проникли в таинственное жилище Раненсета. Взяв под арест брата царицы-богини, верховный жрец потребовал провести его к пирамиде.
        При свете факелов солдаты обыскивали все уголки страшной пирамиды, а под конец подошли к жертвенной печи. Оттуда пахнуло отвратительным смрадом.
        - Вытаскивайте, чего уж там! - прошептал Домбоно.
        Сначала показались обгорелые останки и обуглившиеся кости, а затем вытащили почти не сгоревшее тело. На боку трупа виднелась рана. Меньше всего было обезображено лицо.
        Окаменев от ужаса, мероиты смотрели на эти человеческие останки со скрюченными руками и с искаженным нечеловеческими страданиями лицом. Внезапно Алексей Холодов глухо вскрикнул и отпрянул назад.
        - Что с тобой, чужак? - спросил Домбоно.
        - Это суданский генерал Симо Кхали, - потрясение прошептал Холодов. - Но как он попал в Мерое? Ведь он сам мне говорил, что ничего примечательного в Лунных горах нет, что все сказки, сказки и еще раз сказки. И вот он во дворце Раненсета.
        - Я давно уже подозревал нечто подобное, - мрачно проворчал Домбоно. - Что ж, теперь мы все в опасности: суданцы начнут усиленно искать своего генерала.
        Онемев от ужаса, Домбоно и солдаты вышли из пирамиды. Еще большее потрясение ждало их в постройках, где жили слуги. Мероиты всех возрастов лежали на полу: их либо отравили, либо уничтожили каким-то изощренным способом. Они ушли, ничего не сказав, и уже не могли ни в чем обвинять принца. А обвинять, судя по всему, было в чем.
…Принц Мин-Ра поправлялся. Играл с Вероникой. Его рана затягивалась быстро, а когда швы снимали, он даже не почувствовал. Через неделю его уже вывезли на кровати погреться на солнышке. «Пусть пообщается со своим истинным Отцом», - сказал тогда Домбоно в присутствии Холодова, и Алексей понял, что должен, просто обязан забыть исповедь царицы.
        И вот здесь, в одном из самых красивых садиков Мерое, где росли огромные цветы, напившиеся дождевой влаги, мальчик рассказал Холодову, как он будет править своим маленьким сказочным государством. Он пригласит в страну чужеземных ученых, все здесь будет совсем по-другому, не так, как сейчас. Мерое должна вернуться в мир.
        - Я бы не стал так делать, Мин-Ра, - задумчиво произнес Холодов. - Твой народ, твоя страна будут тогда уничтожены нашим миром, а город превратится в туристический аттракцион по типу чертового Диснейленда. Ты, по счастью, не знаешь, что такое Диснейленд, да и не нужно тебе знать этого. Пойми одно: нет ничего более ужасного и отвратительного, чем люди!
        - И это говоришь ты, ты, ежедневно спасающий людей от смерти? - в ясных голубых глазенках мальчика плескалось недоумение. - Тогда почему ты стал врачом?
        - Слишком каверзный вопрос, мой мальчик. Почему? Да потому, что это здорово - помогать больным и беспомощным. Но когда беспомощные вновь становятся достаточно сильными, они продолжают пакостить, уничтожать, разрушать. Лишь очень немногие понимают, что болезнь - это испытание души. О благодарности же помнят вообще только единицы. Я все это пережил. Мой мальчик… - Холодов сделался серьезен. - Оставь Мерое такой, какая уж она есть. Измени только один обычай: жертвоприношение. Поверь, нет таких богов, которым нравятся человеческие жертвы. С богами таким образом не торгуются и не общаются! Прекрати же эти бессмысленные подачки богам… и тогда ты будешь править счастливейшим народом на земле.
        Принц Мин-Ра молчал. Ему еще предстояло понять и прочувствовать, что сказал Холодов.
…Когда я проснулся незадолго до восхода солнца, мне показалось, что мою кровь заменили формалином. Я безумно замерз сегодня, каждая косточка болела.
        Я осторожно вышел из храма и двинулся за город. Меня тянуло в поля-террасы, тянуло неудержимо. Мне казалось, что сегодня непременно случится нечто небывалое, из ряда вон выходящее. Я был весь как наэлектризован с головы до пят. Внезапный шум заставил меня замереть на месте. Кто-то бил камнем о камень, упрямо и монотонно. Я слышал только суховатое крак-крак-крак, потом на короткий промежуток времени вновь воцарялась тишина, а затем снова крак-крак-крак. Что делать? Вдруг там враг, чужеземец, проникший в Мерое с недобрыми намерениями?
        Я осторожно раздвинул ветки какого-то страшно колючего кустарника. И тут же мир взорвался шумом. В небо поднялась возмущенная стая полусонных птиц. В лицо мне брызнула земля, ветки, листья, перья. Сердце обмерло от ужаса.
        Осторожно обогнул скалу, чтобы посмотреть, кто же там долбает камнем о камень - и увидел у небольшого горного ручья молоденькую девушку! Стоя на коленях, она старательно выстукивала что-то в камне. Я замер. Но она все равно заметила, почувствовала меня. Наши взгляды встретились. И она потянулась за камнем. Сквозь завесу густой гривы черных волос на меня зло поглядывали две черные жемчужины, дикие, прекрасные, безумно знакомые. Девушка оскалила зубы и испустила угрожающий свист. И бросилась ко мне.
        Я перехватил ее руку, она отчаянно сопротивлялась. А потом отступила и начала тихо плакать. Я устало присел на камень.
        - Как тебя зовут? - негромко поинтересовался Савельев. И протянул руку, чтобы откинуть с лица мероитки волосы. - Как тебя зовут?
        Через секунду он понял, что спрашивать не стоило. На него глядела девушка, как две капли воды похожая на Саньку…
        Известие о том, что принц Раненсет арестован по приказу царицы-богини, с быстротой молнии облетело всю древнюю Мерое. Полная ненависти толпа, давно уже имевшая зуб на ужасного человека, устремилась к таинственному дворцу.
        Ожидание показалось мероитам вечностью, и вот, наконец, ворота распахнулись и из них вышел отряд «чешуйчатых» солдат. Толпа чуть подалась в стороны. Показался скованный по рукам и ногам Раненсет. Рядом с братом царицы шел Домбоно. При виде того, кого все так долго боялись, со всех сторон раздались крики ярости и негодования. Раненсет вскинул голову и затуманенным взором окинул людей Мерое. Толпа была похожа на штормовое море. Затем принц гордо выпрямился и с презрительным видом продолжил свой путь.
        - Убийца! Убийца! - рычали люди, и в арестованного тут же полетели камни, грязь и даже ножи.
        Раненсет был в ужасе. Шатаясь, как пьяный, снова низко опустив голову, он едва нашел в себе силы переступить порог великого храма Мерое.
        Домбоно ввел арестованного в нижний зал. С золоченого трона поднялась Сикиника, как всегда укрытая, словно маской, золотистым сиянием:
        - Твои неслыханные преступления, о Раненсет, заслуживают только одного - наказания, - торжественно произнесла она. - Ты отверг добро, завет царей и убивал невинных. Ты дважды покушался на сына Солнца, на твоей совести смерть моего царственного супруга. Вы с Таабом убили чужеземного генерала, и еще неизвестно, чем его смерть обернется для нас. Все эти злодейства заслуживают смерти, к которой Мерое и присуждает тебя. Когда ты умрешь, погибнут и тело твое, и душа, так как бальзамирование не сохранит твоих останков. Твое блуждающее Ка, не находя земного убежища, будет пожрано демонами Аменти.
        Бледный, с широко открытыми глазами, выслушал Раненсет ужасный приговор. А потом с хриплым рычанием он зашатался и безжизненно упал на каменные плиты храма.
        - Унесите его! - презрительно сморщилась богиня-царица.
        Проследив взглядом за солдатами, уносившими Раненсета, верховный жрец осторожно дотронулся до руки Сикиники.
        - Неужели ты действительно предашь казни собственного брата? - спросил он.
        Сикиника резко обернулась к жрецу. По щекам, покрытым золотой пудрой, стекали прозрачные слезы.
        - Да, предам! Раненсет заслужил смерть и получит ее, народ Мерое имеет право на такое удовлетворение. Он осмелился лишать меня всего самого дорогого. Чужеземцы жизнью своей защищали моего сына. А я по желанию братца принесла одного из них в жертву. Ты подумал о том, что даже у оживших богинь может быть чувство стыда и благодарности? Завтра ночью Раненсет будет казнен. Только я не хочу, чтобы смертная казнь была совершена публично. А что касается дворца, я хочу, чтобы его сровняли с землей, а на его месте был выстроен новый храм. Пусть присутствие бога дождя и его служителей очистит это место, запятнанное кровью!
        Домбоно кивнул.
        - Ты все правильно решила, о богиня…
        В пещере сидел в нескольких шагах от треножника старый человек. Время от времени он бросал на горячие угли щепотки белого порошка. Тогда вспыхивало большое пламя, освещая своим бледным светом лицо Тааба. Он ждал «человека Лунных гор», ушедшего в Мерое за вестями о Раненсете. За несколько дней, проведенных в горах, Тааб-Горус страшно осунулся. На лице старика, казалось, навек застыло выражение гнева и тоски. Всякий раз, когда пламя с треском вспыхивало, Тааб наклонялся и изучал видоизменение огня, страшно извивавшегося на черном фоне угольев. Не выдержав, он пробормотал:
        - Смерть! Все время смерть…
        Уныло отошел старик от треножника и, опустив голову, присел на львиную шкуру.
        Около часа прошло в томительном ожидании, как вдруг послышался отдаленный шум. В пещеру вполз «человек Лунных гор», закутанный в темный плащ.
        - Ну что? - встрепенулся Тааб-Горус. - Какие новости?
        - Плохие, очень плохие, но вполне закономерные. Раненсет будет казнен. Было бы безумием пытаться спасти его.
        Угловатое лицо старика исказила боль.
        - Но отомстить-то я могу! Чужеземцы нарушили все наши планы, но чужеземцы же и помогут нам. Пусть не сейчас, но обязательно помогут, - выкрикнул Тааб. - Человек гор, ты сможешь подсунуть маленькому, ничтожному чужаку, от которого отворачиваются даже товарищи, так он неприятен им, вот эту шкатулку. В ней наша месть. Золото, которое заговорено и которое обязательно приведет его в Мерое со страшной смертью.
        - А подумал ли ты об опасности? - вздохнул хозяин пещеры. - Только чудом ты спасался до сегодняшнего дня от преследований твоих врагов.
        - Месть сладка, колдун, - улыбнулся Тааб-Горус.
…На столе в каморке Шелученко стояла странная шкатулка. Алик уже полчаса кругами ходил вокруг нее. Наконец, московский бактериолог осмелился подойти к ней и открыть. Чтобы тут же с восторженным воплем захлопнуть и начать торопливо прятать в скудных пожитках…
…Раненсет метался по тесной камере в подземелье храма. «Она не посмеет, она не посмеет убить меня, своего брата», - билось в голове принца.
        Где-то в глубине дворца прозвучал гонг, и бронзовые двери его темницы распахнулись. В самом роскошном своем одеянии, с короной на голове и бичом правосудия в руке на верхней ступени подземной камеры появилась царица-богиня. Два огромных слуги сопровождали ее. Скрестив руки на груди, они встали по обе стороны дверей.
        Раненсет рухнул на колени.
        - Позволишь ли… Сестра…
        Сикиника не сказала ни слова, а только подала знак рукой кому-то незримому.
        - Прости же меня… Сестра…
        И тут произошло нечто неслыханное: стены на противоположной стороне камеры разверзлись и в подземелье хлынул поток воды, сметающий все на своем пути. То был разгневанный бог дождя…
        Неподвижная, в тяжелых одеяниях, Сикиника стояла на вершине каменной лестницы, пытаясь услышать сквозь рев бурлящей, весело пенящейся воды вопли захлебывающегося Раненсета. Вода быстро дошла до дверного порога. Сикиника вновь взмахнула рукой, вновь прозвучал удар гонга и так же бесшумно закрылся проем в стене, остановив доступ воды.
        Совсем рядом с царицей-богиней внезапно всплыло мертвое тело. Раненсет… На его лице навсегда отпечаталось бесконечное изумление. Сикиника рассмеялась, затем отступила назад, и двери водяной усыпальницы закрылись за ней.
        В тот день Холодов попросил Домбоно сообщить богине, что принц Мин-Ра попробует выйти на свою первую прогулку. День был просто чудесный, солнечный, что ж зря время терять. Как и во время операции, во всей Мерое загрохотали гонги. Народ принарядился ради такого случая и высыпал на улицы, в сады, на поля, на крыши домов. Все смотрели на храм, на эту святая святых, на пирамиду. Там к небесам вздымался белый дымок. Отныне все знали, что сын Солнца спасен.
        Холодов и Вероника подошли к Мин-Ра. Принц сидел на кровати и болтал ногами. После нескольких недель радости и надежды вновь настали минуты нового, еще не изведанного страха. Глазенки мальчика кричали о помощи. А красивый ротик нервно подрагивал.
        - Я смогу бегать?
        - Думай о том, что я тебе говорил. Тебе будет казаться, что ты стоишь на подпорках из песка. А еще помни о том, что там за дверью нас дожидается Домбоно. И если ты сам откроешь дверь и промаршируешь мимо верховного жреца, ты одержишь не просто победу. Ты навсегда покоришь его!
        И Холодов кивнул Веронике. Она помогла мальчику подняться с кровати, поддерживая его за плечи. Мин-Ра просто обвисал у нее в руках… он боялся сделать первый шаг, пойти…

«Иэх, сейчас бы рентген сюда, - привычно подумал Холодов. - Как бы просто все было тогда! Тогда мы сразу бы увидели, что там с его костяшками. А так нам остается только верить… только надеяться…»
        - А ну, встань как следует! - прикрикнул он на принца. - Что это такое? Не сметь бояться, дружище! Ты же смелый парень! Ты же хочешь стать великим царем! И празднуешь труса перед собственной ногой…
        Мин-Ра кивнул головой, закусил дрожащую губу. Напрягся и… выпрямился. Хотя ножонки предательски дрожали.
        - Браво! - улыбнулся Холодов и бросил на Веронику успокаивающий взгляд. - Сейчас, сейчас дрожь прекратится. Помни, мой мальчик: за дверью стоит Домбоно и ждет! Как же он обрадуется, если ты шлепнешься на пол у него на глазах! Так что давай - вперед, шагом марш!
        Мальчик чуть-чуть приподнял ногу. А потом сделал первый шаг и замер на месте. Холодов кивнул Нике, и она отпустила принца. Теперь только Алексей держал его за руку.
        - Сделав только один шаг, царем не станешь, до трона ой как долго идти, - решительно произнес он. - Иди! Ничего страшного с тобой не произойдет. Верь мне…
        И убрал руки от Мин-Ра. Холодный пот выступил у него на висках: мальчик один шел вперед на подкашивающихся ногах, вперед, шаг за шагом. Вот он дошел до дверей, вот схватился нервными пальчиками за дверную ручку, вот толкнул двери плечом. В коридоре в золотых праздничных одеждах стоял Домбоно и с улыбкой смотрел на принца.
        - Я смог! - крикнул Мин-Ра в восторге. - Видишь… я смог! Я иду… И мне не больно! Мне больше ничуточки не больно! - а потом мальчик бросился к Домбоно. - Видишь, видишь, я могу ходить! Я могу бегать! Я дойду до трона! - он оттолкнул жреца в сторону и торопливо пошел к выходу.
        Вытянув руки к яркому солнцу, купаясь в его лучах, запутавшихся в его золотых волосах, он кричал:
        - Видишь, Отец! Я сам пришел к тебе! Сын Солнца.
        Над городом плыл звон гонгов. На верхушке пирамиды тоненький дымок рвался в голубое небо.
        В тот вечер в «гостевой» комнате устроили пир. Впервые они все вместе собрались за столом. И только Савельева почему-то не было. Брет Филиппс молча пожал Холодову руку, с силой хлопнул его по плечу, а Алик Шелученко расплакался, как малый ребенок.
        От Сикиники не было никаких известий. Ни тебе спасибо, ни знака, ничего. Холодов не ожидал такого… Он-то думал, что понимает, что творится сейчас в душе этой прекрасной женщины, вынужденной играть роль Золотой Богини и мечтающей быть только человеком, живым существом из плоти и крови.
        - Когда мы вернемся домой? - спросил Филиппс, смакуя красное вино с видом знатока.
        - Домой жуть как охота!
        Холодов грустно усмехнулся.
        - Чего-то нашего Архимеда не видно… И куда только «академик» подевался?
        Все только руками развели в недоумении.
        Они безумно устали. Устали бояться, устали надеяться, устали ожидать страшного финала. И эта усталость сейчас просто парализовала их тела, накатила, накрыла с головой. Глаза закрывались…

«Вино, - с ужасом понял Холодов, погружаясь в небытие, в черную, черную бездну, - они отравили вино. Нас обманули! Сикиника, ну почему ты это сделала? Было ли это необходимо? Уничтожить то, чем ты не владеешь… Эх, я считал тебя более великодушной… »
        В тихой надежде все понять и постичь Савельев вошел в камору Домбоно. Здесь в храме древней Мерое ему обязательно откроется чудо. Потому что настал тот час. Час прозрения. В голове звучали строки из последнего письма его Саньки.
«Милый, милый Павел, - так начиналась последняя, самая загадочная глава в повести их отношений. - Ну вот, ты и открыл письмо. Теперь ты знаешь то, что знала я. Мне казалось неудобным рассказывать тебе, настоящему специалисту по истории черных фараонов, истинную историю древнего царства. Ты сам должен был найти свою Мерое.
        Знай, что ты вернулся туда, где тебя ждали. Ты и твой друг помогли будущему царю Мерое выжить, без тебя вообще не было бы этой истории. Останься здесь и помоги мальчику вырасти.
        И еще, не грусти обо мне. Я нашла тебя в моем мире, я нашла тебя в твоем мире. И я вновь найду тебя в Мерое. Ирония судьбы, но я всегда с тобой.
        Прощай, Павел, и следуй путем Твоего Предназначения, хотя в этот момент ты еще ничего не знаешь о нем.
        И помни, я жду тебя здесь, в Мерое.
        Твоя Санька».
        Камора Домбоно была теперь почти пуста. Только стоял в центре столик из кедрового дерева, два стула и каменное ложе. В нескольких шагах от стола располагалась громадная медная чаша, до краев наполненная водой. Лампа в углу освещала бледным колеблющимся светом комнату.
        Домбоно выставил на табурет шкатулку с какими-то флаконами. Затем, обернувшись к Савельеву, сказал:
        - Все готово, друг мой.
        Наполнив кубок теплым вином, верховный жрец добавил туда несколько капель из серебряного флакона и подал его Павлу. Когда Савельев выпил, Домбоно взял из ларца пучок сухих трав и бросил его на уголья в жаровне. Густой дым наполнил комнату, дым и острый, удушливый аромат.
        - Жди бога, - сказал верховный жрец, садясь на стул.
        Больше четверти часа прошло в глубоком молчании.
        Внезапно Домбоно судорожно вздохнул и еле слышно прошептал:
        - Он идет!
        Савельев тоже вздрогнул. На лбу Павла выступили капли холодного пота. В чаше с водой появились пузыри, поверхность окрасилась в красные и желтые цвета. Из глубины чаши поднялось черноватое облако, в центре которого виднелось множество огненно-красных рук. Руки бога Солнца.
        Домбоно был бледен, его красиво очерченные губы нервно дрожали, но взгляд неотрывно следил за чашей.
        Из всего тела Савельева внезапным дождем брызнули разноцветные искры. Огненные руки бога Солнца приняли форму кометы, соединенной с телом Павла широкой огненной лентой, выходившей из его груди.
        Внезапно раздался страшный треск. Ослепительный огненный луч упал на Павла, на минуту окутал его и отлетел в пространство, оставив после себя только черные точки. У Павла вырвался хриплый вздох. Через минуту Савельев открыл глаза.
        - Бог Солнца принял тебя, - прошептал Домбоно. - Ты - наш.
        - Домбоно, - в тревоге повернулся Павел к верховному жрецу. - Они и в самом деле вернутся в свой обычный мир?
        Домбоно обиженно пожал плечами.
        - Я всегда держу слово, а уж царица-богиня… Идемте, Павел, вам предстоит первый урок на пути Предназначения…
        Глава 24
        ВОЗВРАЩЕНИЕ НА КРУГИ СВОЯ
        Брет Филиппс медленно приходил в себя. Он потянулся и встряхнулся, как лохматый пес стряхивает с себя капли дождевой воды. Было холодно, звездное небо безразлично сияло над ним, и Филиппс никак не мог понять, где он, что с ним. Он вновь рухнул на песок и закрыл глаза.

«Это неправда, - подумал Брет. - Так, давай-ка спи дальше, дружок. Потому что ты - форменный идиот! Ты напился в зюзьку, так что отсыпайся». Но холодно было по-прежнему, вдали заливались плачем гиены, а слабый ветерок шевелил его волосы.
        Он вскочил на ноги. Потер глаза, но сумасшедшее видение никуда не делось, не растворилось, не исчезло. Их лагерь в пустыне. Вон стоит «лендровер», вон стены палатки трепещут от толчков ветра. У Филиппса перехватило дыхание.
        Нет, не может быть! А как же клетки на высокой стене древнего храма? А как же богиня? А остеома, которую прооперировал этот Холодов? Господи, Филиппе, старина, ты окончательно сошел с ума, допился до белочки… Или это у тебя последствия малярии?
        Он бросился к «лэндроверу» - на переднем сиденье полусидели, полулежали Алексей и Вероника. Она положила голову на плечо Холодова и крепко спала.
        - А ну, подъем! - рявкнул до того всегда невозмутимый житель туманного Альбиона. - Господи боже, да просыпайтесь же вы! И скажите мне, что я еще не сошел с ума!
        Холодов и Вероника вздрогнули и подскочили. Из палатки выполз Шелученко. Растерянно огляделся по сторонам, а потом смахнул рукавом грязной рубашки каплю, повисшую на кончике носа.
        - Э… ничего не изменилось, - пробормотал Филиппе. - Наша палатка, наша машина… даже угли в костре еще не остыли! Но ведь этого не может быть, потому что не может быть никогда!
        - Филиппе, как вы себя чувствуете? - спросил Шелученко. - У вас опять поднялась температура?
        - Великолепно, - англичанин отмахнулся от бактериолога… На месте не было только Нага Мибубу, их водителя, и единственной жертвы Мерое - весельчака Ларина.
        - И температуры нет? - продолжал надрываться Шелученко.
        - Да нет у меня ничего! - Филиппе обошел «лэндровер» со всех сторон. - Да успокойтесь вы, мистер. Да, мы на том же самом месте. И все это нам не приснилось… водителя-то нет, Ларина - нет, зато есть мистер Холодов… мы и в самом деле все это пережили…
        - Ты что-нибудь понимаешь? - прошептала Вероника. Ее трясло мелкой дрожью. Ночи в пустыне могут быть очень холодными. Алексей обнял ее и прижал к себе. А потом посмотрел на Лунные горы. Лунный свет ласкал скалы, прятал за серебряной завесой таинственный, призрачный мир древней Мерое.
        - Да, я все понимаю, - прошептал он. - Спасибо, Сикиника…
        - И что теперь? - спросил растерянный англичанин, который никак не мог прийти в себя. - Не думайте, что проблемы на этом закончились. Нам придется возвращаться в цивилизованное общество и объяснять свое длительное отсутствие. И что мы скажем? Что? Где мы были-то? И вообще, как долго нас не было в этом гребаном культурном мире?
        - По моим подсчетам, месяца три… - неопределенно пожал плечами Холодов. - Но точно я, конечно, не знаю.
        - Три месяца! - Брет в ужасе опустился в песок. - Обалдеть можно!
        - Я домой хочу, - простонал Шелученко.
        - Не можем же мы сказать, что так сильно заблудились, аж на три месяца! - фыркнул Брет. - А если расскажем о Мерое, нас всех в ближайший дурдом упекут. Холодов, вы-то что посоветуете? И где, кстати, Савельев?
        Савельева нигде не было. Ни в палатке, ни в машине, нигде.
        - Ни слова о Мерое, - внезапно очнулся от «спячки» Холодов. Он порылся в кармане в поиске сигарет, которых там и быть не могло, и вытащил обрывок какой-то бумажки. Письмо было наскоро написано Павлом Савельевым. Золотыми чернилами, изобретением Домбоно. Последнее послание. - Ох ты! Сейчас прочитаю.
«Леш, никакой Мерое не существует, не существует и все тут. Не видели вы ничего. Забудьте все. Кто откроет рот и расскажет о нас, тот будет проклят вместе со всеми своими потомками! Забудьте нас!».
        - Все-таки этот сумасшедший остался с ними! - сдавленно охнул Холодов. И скомкал последнее письмо друга, а затем бросил в едва тлеющий костер.
        - Ну, и что нам делать? - растерянно спросил Филиппс. - Я уважаю желание мероитов и Савельева. Домбоно так вообще меня от малярии вылечил…
        - Шелученко? А ты что скажешь? - прищурился Холодов.
        - Я жив! Больше мне ничего не надо. Вот только домой… - и Алик украдкой погладил шкатулку, лежавшую во внутреннем кармане засаленной ветровки.
        Холодов потер глаза:
        - Мне бы тоже домой хотелось. Для меня Питер важнее, чем какая-то Мерое. Я, конечно, никогда не забуду эту страну, но я привык жить по соседству с тайнами. А ты, Ника?
        - Ни слова больше об этой проклятой Мерое, - прошептала Вероника, закрывая лицо руками. Алексей еще раз кинул взгляд на далекие Лунные горы. Он прощался. Прощался с удивительным городом, с Пашкой, оставшимся в сказке, с Сикиникой. Он знал, что никогда больше не увидит этих мест.
        - Поехали. Ночь светлая, доберемся.
        - Так что мы расскажем людям? - заволновался Филиппс.
        - Что-нибудь расскажем! - отмахнулся от него Алексей. - Какую-нибудь завиралку про террористов, что взяли нас в заложники, в рабство, а потом поняли всю бессмысленность нашего задержания. Договоримся по дороге, о чем врать-то…
        Через час они собрались в путь. На рассвете добрались до первого поселения. Филиппе сидел за рулем и весело напевал какую-то английскую песенку.
        Холодов сидел рядом с ним. Сидел грустный, с окаменевшим лицом. «Только не оглядывайся, - просил он, умолял самого себя. - Холодов, только не оборачивайся, пожалуйста… Нет никакой Мерое.
        Вырви ее из своего сердца. Черт побери, Холодов, вырежи ее как аппендицит! Как частичку души…»
        Стояла ясная, звездная ночь. Тихая-тихая. И царица-богиня Сикиника сказала своему сыну:
        - Сейчас он уедет от нас в свой мир и никогда больше не вернется, Мин-Ра. Никогда! Знаешь ли ты, что это значит: никогда?
        - Да, мамочка, знаю. Никогда - это как смерть…
        Они сидели рядышком у окна и смотрели на звезды. Сидели, крепко обнявшись, мальчик затих, прижавшись белокурой головенкой к плечу матери…
        - А тот, второй, высокий и добрый остался с нами, да? - внезапно спросил он.
        - Да, он остался с нами.
        - Навсегда? - улыбнулся мальчик.
        - Да…
        - Навсегда - это тоже как смерть, да, мама? Богиня плакала…
        Кто разверзнет уста и расскажет о нас, да будет проклят! Забудьте нас… Только не забывайте нас…
        Над вершиной пирамиды просыпалось новое утро. Савельев в новом необычном и немного неудобном одеянии сидел рядом с Домбоно и вслушивался в пение верховного жреца:
        - Ты величаво встаешь над краем небес, о живой Атон! Ты тот, с кого начинается все живое. Когда ты сияешь с восточного горизонта, ты наполняешь всю землю своей красотой. Ты прекрасный, великий и блестящий, ты высоко поднимаешься над землями, которые создал, обнимая их своими лучами, крепко держа их для своего любимого сына. Хотя ты далек, но лучи твои трогают землю; хоть ты в людских глазах, но следы твои незримы…