Сохранить .
Трактирщик Александр Владимирович Воронков
        Тёмный век #1
        "ЧОрный копатель" на просторах средневековья. Европа под копытами монгольских завоевателей. Рыцари, приносящие вассальную клятву потомкам Чингисхана. Как выжить в таком мире среднестатистическому человеку с "неоконченным высшим", полузабытым школьным курсом истории и полным неумением ни сражаться мечом, ни ковать молотом? Ни ноутбука с терабайтами информации, ни огнестрельного оружия, ни местных денег. И никакой возможности "выхода" на сильных мира сего: да и кому из них нужен такой "тайный советник"-попаданец? Зато в наличии острый ум, энергия молодости и желание своими руками создать свой уголок цивилизации!
        ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
        Дорогие друзья-читатели! Мы с вами привыкли к тому, что живём в мире, в основе которого лежит европейская цивилизационная традиция. Сложившийся миропорядок кажется большинству людей незыблемым и само собой разумеющимся. Эпоха Великих географических открытий, религиозные войны, европейский абсолютизм, развитие городов, промышленная революция, наполеоновские завоевания, пангерманизм, мировые войны: все эти явления кажутся непременными фрагментами той мозаики, которая называется Историей Человечества. Но представьте себе, что где-то, когда-то что-то пошло не так, как происходило в нашем прошлом. Помните:
        'For want of a nail the shoe was lost,
        For want of a shoe the horse was lost,
        For want of a horse the rider was lost,
        For want of a rider the battle was lost,
        For want of a battle the kingdom was lost,
        And all for the want of horseshoe nail.'[1 - То есть: 'Не было гвоздя - подкова пропала. Не было подковы - лошадь захромала. Лошадь захромала - командир убит. Конница разбита - армия бежит...' (Перевод Маршака). ]
        Куда тогда повернёт история Европы, и какой в итоге станет История Человечества?
        ФАРТ
        Хорошая здесь почва для копа: песочек! Фискарь вонзается легко, вырезая ровные пласты слежавшегося песка. И находка, судя по звуку прибора, не слишком глубоко. Хотя 'кощей' на этом месте разорался так, что, должно быть, за километр слыхать было. Так что есть вероятность, что сам хабор имеет приличные габариты, но лежит поглубже. Ладно, чего зря гадать: докопаюсь, а там будет видно.
        Место тут для нас, копарей, интересное: зимой сорок второго - сорок третьего немчура пыталась в здешних краях коридор в сталинградский котёл пробивать, одновременно нанося отвлекающие удары. Но война - штука такая: порой отвлекающий удар в основной превращается - вспомнить те же Новороссийские десанты, где наши планировали с ходу прорваться через Озерейку, а в итоге - танки потопили, морячки-десантники почти все легли. А вот второстепенный, отвлекающий десант Куникова за Станичку зубами вцепился и девять месяцев, до полного освобождения Новороссийска, эту Малую землю держал.
        Так что и здесь - пробей гансы проход в позициях советских войск, да подбрось резервы - и ещё вопрос: удалось бы нашим одержать столь значимую победу под Сталинградом? И что интересно: попались мне как-то в интернете мемуары одного немчика из тех, кто прорыв этот готовил. Разобрался я худо-бедно, благо, немецким языком владею неплохо, что этот фриц там понаписал. Непонятное дело получается: судя по мемуарам, гансучьи танки здесь быстро наш артзаслон раздавили и дальше - на реку Мышкова прошли, где благополучно и налетели мордой на основной русский кулак. А поддержать их вовремя пехота не смогла: напоролись гренадеры на сильное сопротивление. Две роты гансов в здешних снегах легло. Вот только непонятно: кто же немчуре такую каку с маком устроил: точно известно, что кроме того взвода ПТО с приданным в ему в прикрытие пехотным, гусеницами панцеров со снегом перемешанного, на ближайший десяток километров никаких советских войск в округе не было...
        Ну, да вскоре сам разберусь, что к чему: дефиле старой дороги между балкой и снежной целиной, на котором немцев тогда прижали, я уже обследовал в прежние свои выезды сюда. Явные следы огневого контакта в виде немецкого гильзача, обойм, ржавого рога от эмпехи и початого ящика малокалиберных мин-'летучек' чётко указывали на то, что 'арийцев' сперва кто-то из засады хорошо так положил в снежок, но те быстро очухались и подавили 'засадников' огнём из всех наличных стволов. Вот только насколько растянулось это 'быстро'? И как, всё-таки, стрелявшим удалось выбить те самые две роты?.. Загадка истории... А мы, копари, тем и занимаемся, что эти загадки разгадываем: от подъёма останков и установления фамилий 'без вести пропавших' бойцов до обнаружения мест таких вот 'боёв местного значения', без которых вся картина той войны выглядела бы совсем-совсем иначе. Уродов, мародёрствующих и разбрасывающих кости солдат среди лично моих знакомых нет и не было. Бред журналюшек о 'злобных чОрных копателях, снабжающих оружием террористов и продающих награды на килограммы за миллионы' - он бредом и остаётся. Да и всем
нормальным людям давным-давно ясно, с чьей подачи пишутся эти статейки и снимаются фильмы: многим 'гражданам начальникам' приятнее влёгкую 'срубить палку', повязав сопляка с парой гнилых патронов, чем рисковать погонами, докапываясь до чинов, 'крышующих' поставки абрекам оружия с армейских и МВДшных складов...
        Нет, конечно, святых среди нас не бывает: никто не откажется от 'вкусного' хабора. Но находки копарей, по большей части, интересны только узкому кругу увлечённых артефактами военной истории, и, как правило, после реставрации занимают место на полочке среди таких же копанных 'ништяков', увидев которые рядовой обыватель лишь плюнет: 'Тьфу! Железка ненужная!'. Что до оружия - то, во-первых, не так-то и много его осталось на местах боёв: и трофейные команды пособирали, и вездесущие пацанята послевоенной поры (за что, как известно, вечно бывали драны родителями, а 'стволы' нещадно топились в сортирах); а во-вторых, за шесть с лихуем десятилетий пребывания в агрессивной почве даже случайно обнаруженная винтовка приходит в такое убоищное состояние, что попытаться использовать её по назначению может только хронический идиот-самоубийца. Ну, и в-третьих, вспомните сами: часто ли вы видели в теленовостях среди оружия, изъятого у боевиков, ржавые, все в раковинах, раритеты 'образца 1891-го дробь 30-го'? Что-то я лично такого маразма не замечал.
        Так, углубившись в мысли о делах наших скорбных, я вновь вкопался фискарем - и тут, наконец, раздался долгожданный металлический скрежет. В выброшенном лопатой песке зазеленели гильзы 7,92 с характерно смятым дульцем, а в углублении свернулись ржавые звенья обрывка ленты.
        'Оп-паньки! Так и есть: гнездо-гнёздышко отыскалось! Не птичье-перелётное, а чисто пулемётное! Это не может не радовать...' Стучу по дереву, чтобы не сглазить находку, и с утроенной энергией вкапываюсь в грунт.
        Гильзача столько, что уже приходится не копать землю, а ковырять латунь. Явно не пару-тройку лент пулемётчики выпустили. Тут как бы не о десятке-полутора речь идёт - заставили наши парни гансюков в землицу мороженую зубами-то вгрызаться, заставили... Та-ак! А вот это уже неприятно: осколки от 'летучек', мятый хвостовик... Вот куда немецкие миномётчики долбали! Всё сходится. Успели мужики из-под обстрела уйти или нет? Навряд ли... Сказок в жизни не бывает.
        Штык лопаты скользнул вдоль по металлической трубе. Ствол? Ствол! Раструб пламегасителя, дырчатый кожух... Эмгарь! Maschinengewehr-34: страшная 'швейная машинка' смерти. Созданный талантом немецких конструкторов и мастерством немецких рабочих-оружейников, чтобы нести гибель противникам гитлеровского режима, пронесённый солдатами Вермахта с берегов Рейна почти до самой Волги. Потерявший в бою своих хозяев, ты вновь почувствовал на своём стальном теле мозолистые руки, но это были руки не бывшего германского бауэра или гитлерюнге, а простого русского солдата, который повернул тебя стволом в сторону твоих соотечественников, незванно припёршихся на нашу землю, прижался щетинистой щекой и прошептал: 'Ну, подходите, ссуки!'. И в том последнем бою вы были вместе: пулемёт и солдат, и вместе же пропали без вести в прОклятой всеми богами военной круговерти декабря сорок второго...
        Теперь, эмгарь, ты спокойно лежишь на бруствере, вкусно пахнешь ржавчиной и свежевзрытым грунтом, и слегка тревожно - или мне это кажется? - жжёной пороховой горечью. Лежи, красавец, лежи: мне нужно поднять тех, кому ты помог сдержать вражью силу. Копаю аккуратно: кости хрупки, не стоит наносить мертвецам новые раны. Фискарь давно отложен в сторону: попеременно орудую пехотной лопаткой и широким ножом, обкапываю останки. Эх, жаль с нет фотоаппарата: отснять археологию. Есть такое поверье: кто возьмёт фотик на коп - ничего, кроме шмурдяка, не отыщет. У кого как, а у меня практически всегда эта примета сбывалась, так что ну его нафиг: что интересное из хабора попадётся - можно и дома заснять, да и риска сломать недешёвый фотоаппарат в походно-полевых условиях гораздо больше. Вот они, пулемётчики: рядом лежат. Не убереглись от миномётного обстрела. Эх, мужики, что ж вы так-то... Одного уже обкопал. Боец как боец: валенки на ногах, шапка-ушанка под каской - и голова не мёрзнет, и амортизатор неплохой. У черепа лежат очочки в железной оправе с круглыми стёклами. Нестроевик, по всему... Ни следов от
шинели или ватника: видать, всё же кто-то тогда замародёрил: то ли гансюк замёрзший, то ли из местных аборигенов кто... Время такое было: голое да голодное - о живых думали, как ноги не протянуть, вот и сняли ватник-то: может, на менку, может, самим носить. А мёртвых по-простому закидали мёрзлым песочком впополам со снегом, да и затерялась в памяти степная захороночка...
        Выложил косточки рядом с бруствером на подстеленный полиэтилен. Скоро упакую в пакет, смотаюсь в город к друзьям-официалам, тогда и начнём местную сельскую администрацию 'терроризировать' на предмет торжественного захоронения героев на деревенском кладбище. Хорошо, если вменяемые мужики в 'управе' попадутся, а вот если уроды моральные, то нервов потратить придётся - мама не горюй!
        Принимаюсь за второго пулемётчика. Что за?.. Не понял... Точно знаю, что в сорок втором ролевиков и прочих 'толкинутых' в Советском Союзе не водилось, да и во всём остальном мире, вроде тоже: разные ватиканские гвардейцы с тауэрскими привратниками, понятно, не в счёт. И уж точно в нашей родимой Рабоче-Крестьянской Красной им делать было нечего. А тут не пойми-пойми что творится: боец обут в сапоги с высоким каблуком и острым загнутым носком, то же отсутствие шинели, зато там, где полагается быть красноармейскому ремню с подсумками - обшитый медными бляхами боевой пояс с прицепленными ножнами явно от какой-то восточной сабли. Тихо-медленно охреневаю, но продолжаю рыть дальше. Вот руки лежат на проржавевшем патронном ящике: явно собирался вставить новую ленту в пулемётный приёмник. Получается, что и вправду наш боец, не гримаса археологии! Помню, рассказывал мне один камрад, что как-то на высотке, копая оборону по лету сорок второго вместе с нашим настрелом наконечник от половецкой стрелы вырыл: оказалось, курган то был, а не просто 'господствующий над полем прыщ'... Я ещё тогда засомневался, но
знающие люди подтвердили. Обкапываю дальше, ножом. Вот и череп, бывшее вместилище разума, а теперь просто сочетание сгустков кальция оригинальной формы... Даже чересчур оригинальной: на два пальца выше надбровных дуг по всей окружности идёт ровная вдавленность, как будто от ремешка, который повязывают, чтобы волосы при работе не мешали, падая на глаза. Интересные дела.
        Щёлк! Вот зараза! Порезался о собственный нож! Клинок ножа выворотил из песка огранённую стекляшку, вделанную... Во что? Сейчас поглядим. Обкапываю аккуратно, чтобы не повредить. Э, товарищи-граждане, а это, сдаётся, не просто стекляшка! Не то горный хрусталь, не то ещё какой камешек вделан в широкий - с большой палец толщиной - чёрный металлический обруч. Хоть и тонкий, но приятно тяжелит... И вот хоть убей, а сдаётся мне, что это серебро. Ну-ка, давай-ка потрём находочку... Заблестел кусочек, а куда ему деваться-то. Серебро натуральное, откуда оно у бойцов? Снимаю свою армейскую панаму, на её место водружаю обруч. Эх, кровью из пореза по камешку мазнул, ну да сейчас в рюкзаке среди мыльно-рыльных принадлежностей зеркальце достану: и на себя в 'короне' полюбуюсь, и кровь сотру. Заодно и 'кощея' надо бы подальше от бруствера убрать: хоть и неприхотливый прибор, однако бережёного и бог бережёт... Выкарабкиваюсь на край раскопа, прихватив штангу почти засыпанного выброшенным из раскопа песком металлоискателя, делаю шаг к лежащему в пяти метрах рюкзаку. Трескучее шипение, как будто лопается множество
газовых пузырьков сероводорода. Вспышка. Темнота. И снова - свет. Вернее - вечерний полумрак.
        'Всё, Макс! Довыжовывался! Приплыли!'
        ПЕЙЗАНЕ
        Первая мысль была: хрястнуло молнией, но почему-то не насмерть. Вторая: что-то рвануло. Однако никаких предвестников грозы или шаровых молний я точно не наблюдал: нормальный летний день, обычная тёплая погода с несильным ветром. Да и взрываться было нечему: у покойных пулемётчиков даже паршивой РГД-33 с собой не оказалось, не патроны же методом подрыва вдруг ни с того ни с сего самоликвидировались!
        Короче, 'тайна сия велика есть'. Кто сказал, хоть убей, не помню, но верно подмечено, как раз к моему случаю подходит. Поворачиваюсь.
        Лепекстрическая сила! Куда раскоп девался? Рыл-рыл, чуть орден сутулого не заработал, а вместо ямы в песке - трава под ногами. Трава. Сочная, тёмно-зелёная, с разлапчатыми листочками. Почти по колено. Как называется - понятия не имею, но точно знаю, что в наших степях такую ни разу не встречал. Впрочем, как говаривал мой старший братец Сашка, 'ежели ты, балбес, чего не знаешь, это ещё не значит, что такого не существует'. Но вот почва... Вынимаю из чехла пехотную лопатку, втыкаю в землю... Нет, ребята, это не песок слежавшийся, даже близко не похоже!
        И вообще... Совсем ни на что хорошее это не похоже! 'Окультуренной' степи, перемежающейся балками, с обязательными лесозащитными полосами (спасибо товарищу Сталину за борьбу с суховеями!) и тянущимися вдоль невидимой вдалеке грунтовки телеграфными (или всё же телефонными?) столбами в обозримом пространстве не наблюдается. Раскопа, останков бойцов и свежевыкопанного пулемёта - увы, тоже, равно как и моего рюкзака вместе с почти новым фискарем: не какой-то там тосненской подделкой, а настоящим, 'мэйд ин Финнланд'. Наткнётся кто из камрадов на это место, обалдеет от такого 'клада' небось!
        Ну, да ладно, я не жадный, хотя и запасливый, шо тот хомяк. Пользуйтесь, авось и на моей улице фура с шоколадками перевернётся! Кстати, об 'улице': сумрак-то сгущается, вскоре совсем ночь придёт. По такой темряве куда-то лезть, шариться в поисках приключений на 'нижние девяносто' дело бесполезное и даже вредное, тем паче, что фонарик мой в рюкзаке остался, а рюкзак-то 'тю-тю'. Так что давай-ка, Максим Белов, на привал приваливаться. Вон кушири у опушки леса, туда-то и пойду. Где лес, там и дрова, а где дрова, там и костёр. А с костром-то я где хочешь переночую! Вот только 'кощеюшку' разберём, во избежание поломки: как-никак, а не три копейки стоит-то, случ-чего жаба задавит.
        Ага, щас! Хворосту-то я натаскал... А чем костёр-то разводить? Спички-то тоже в рюкзаке остались, а от стёклышка-линзы, захомяченного в нарукавном кармане куртки-'афганки' на закате солнышка толку никакого: сфокусировать лучи не получится, в детстве проверял не раз. Лихорадочно роюсь по всем карманам куртки и брюк. Так... Индпакет, пузырёк йода, пачка обезболивающего и коробочка со шприцом промедола - хороший друг Дима-Айболит, (аж целый майор-медик) из крайней чеченской командировки привёз. Это всё не то... Нож китайский складной, с ложкой, вилкой, шилом, штопором и пилкой, пара мятых плиток гематогена и примерно с полкило пиленого сахара в целлофане. Полкуска мыла хозяйственного и пузырёк с перекисью. Это правильно, нужно: после работы с останками руки надо продезинфицировать. Чем и займёмся. Так, нитяные перчатки долой, чуть плеснём из фляги на руки, мылим-моем... Ещё не хватало какую заразу подхватить! Непочатая пачка пальчиковых батареек к металлоискателю: полезный девайс, потому как те, что с утра поставлены, уже порядком подсели. Документы: паспорт, военник, поисковая 'корочка', маршрутный
лист, записная книжка с карандашиком... Опять не то... Кошелёк со 'штукой' бумажными и несколькими десятками монет мелочью. Тоже не... Стоп! А что это в маленьком отделении нащупывается? Вот она, зажигалочка! Китайская газовая одноразовка, всученная мне на сдачу в придорожном ларьке. Как знал, отдельно засунул, при себе держал! И ведь совсем о ней забыл, а как прижало - так ведь сыскал!
        Костерок горит-потрескивает, лежу, спину грею, гематогеновую плитку посасываю, растягивая удовольствие: кто знает, когда ещё себе еды добуду, так что волей-неволей приходится энзэ экономить. Из фляжки солдатской тёплую водицу прихлёбываю с алюминиевым привкусом. Почему не лицом к огню? Так ведь места незнакомые, мало ли кто тут по ночам бродить может, так что слепить самому себе глаза светом костра - глупо и небезопасно. Нож-то на поясе висит, да и пехотная лопатка под рукой в землю воткнута, но уж больно несерьёзное это подспорье в случае чего: я же вам не Рэмбо какой, чтобы одним ножиком-режиком взвод злодеев на спагетти распустить. От огня позади всё тело постепенно согревается, наломавшиеся за день с лопатой мышцы нудно тянет тупая боль, но веки глаз сами постепенно смежаются...
        Проснулся от холода: костёр давно погас, а утренняя роса покрыла всё вокруг, включая и мою скромную персону. Штаны, куртка, даже скрытая под ней синяя футболка с длинным рукавом - всё пропиталось влагой. Руки покрыты каплями воды. Провёл по лицу - тоже мокрое! Коснулся головы... Блин! А где же серебряный обруч с камнем? Вчера я так офигел от происшедшего переноса шайтан ведает куда и почему, что попросту о нём забыл. Точно помню, что с головы этот 'серебряный венец' я не снимал. Так где же он? Оп-па! Пальцы нащупали... нащупали... обруч - но под волосами... нет, не под волосами: под кожей! Надо лбом, на месте камня, возникла небольшая малозаметная шишка, а остальной части обруча уже совсем не заметно. 'Картина вторая - те же и пушной зверёк. И чего мне теперь с этим делать?'
        Ладно. Раз ничего не поделаешь, то и делать нечего. Надо выдвигаться куда-нибудь, искать ближайший очаг цивилизации. Может, ещё удастся место копа к вечеру отыскать: авось никто к тому моменту там пошариться не успеет. Значит, там, где встаёт солнце, там восток. За спиной у меня, то есть на севере, опушка леса и докуда этот лес простирается лично мне неизвестно. Перед глазами довольно широкая травянистая пустошь, постепенно понижающаяся. А где низина, там вполне может быть река или ручей. Река же, скорее всего, может привести к людскому поселению. Значит, решено: собираюсь и иду искать ближайшую водную артерию. Голому одеться - только подпоясаться. Подобрал лопатку, засыпал на всякий противопожарный случай землёй погасшее кострище, прополоскал рот глотком воды из фляги и направился вниз через пустошь, оставляя за собой неровный ломаный след на хрустально-зелёном покрывале покрытых росою трав...
        Как ни странно, но признак цивилизации мне попался гораздо раньше, чем самый захудалый водоём. Вместо водной артерии под моими ногами лежала артерия сухопутная, то бишь дорога. Узкая, не более двух метров шириной, дорога в двух колеях которой блестела грязь, а всё пространство между ними поросло травой, хотя и не такой высокой, как по сторонам этого 'муравского шляха'. Ладно, раз есть дорога, значит, есть и места, куда она может вывести. Вот только интересно: в какую сторону лучше повернуть, чтобы до этих самых мест поскорее добраться? Глянул влево-вправо: ничего на горизонте не видать! Значит, доверимся удаче. Достаю кошелёк, не глядя вытаскиваю монету: 'Если орёл - иду направо, решка - налево. Раскрываю ладонь. Кругляш матово белеет: 'Банк России 5 рублей'. Значит, так тому и быть!
        ...Похоже, зря я пошёл налево. 'Левый уклон' до добра не доводит. Уже километров пять топаю, а всё 'ни деревни, ни домишки, и никто не даст коврижки'. Уже и пожевать бы чего неплохо. А энзэ трогать совсем не хочется. Хотя погоди-ка: что это там вдали виднеется? Мужик вроде. Поле пашет. Но за каким шайтаном не трактором или, на худой конец, культиватором, а плугом, в который впряжена лошадь? Что он, только из каменного века вылез, что ли? Надо подойти, поговорить, определиться по местонахождению.
        Прохожу ещё пару сотен метров до пахоты, приближаясь к работнику клячи и плуга. Э, так и верно: лошадь - натуральная кляча, и хромает на правую заднюю ногу. А плуг... Нет, ребята, это ни разу не плуг. Это соха - цельнодеревянная, без колёс, да и, похоже, без лемеха. Такой пахать - только землю без толку царапать. Ра-бот-ни-чек, хай ему!
        - Здорово, земляк! Бог в помощь!
        - Гутен морген, херре рейсенде! Ви канн ишь хельфен?
        Блин. А ведь он мне на немецком отвечает. Но на каком же отвратительном диалекте!
        Не уверен, что этот бауэр поймёт мой 'русишь-дойч', но я-то его, худо-бедно, понимаю!
        Перейдя на немецкий, повторяю приветствие.
        - Скажи, где я нахожусь и как быстрее попасть в город?
        - О, добрый человек, до города далеко, четыре-пять дней пути пешком. А находимся мы с тобой в окрестностях деревни Малый Коуржим близ замка благородного господина Иоганна Чевоя. Вернее, уже бывшего его замка.
        - А почему 'бывшего' и кто такой этот господин Чевой?
        - Благородный рыцарь Иоганн Чевой - сын и наследник прежнего владельца Филиппа Чевоя, прозванного Медвежьей Лапой. Неплохие это были господа, непосильно людей не облагали. Но надо же было тому случиться, что после смерти Медвежьей Лапы приехавшие беки отобрали деревянный пайцзе, который некогда по повелению грозного Шейбани был пожалован ещё деду господина Иоганна как одному из первых рыцарей, перешедших на сторону монголов. Через год приехал баскак с отрядом воинов и заставил благородного господина Иоганна выплатить десятую долю со всего имущества от денег до хлопов. Благородный господин Чевой отдал всё, что потребовал баскак, но, после отъезда непрошенных гостей, обложил всех оставшихся в обеих его деревнях мирян тяжёлым оброком. И бОльшую часть этого оброка потребовал выплачивать не зерном, рыбой или скотом, а добрым серебром.
        А откуда крестьянину-хлебопашцу серебра-то набрать? Однако же окрестный люд поднапружился, и в первый год наш господин получил довольно серебра для откупа. А вот в нынешнем году серебра не хватило. Баскак приехал - ан дани-то недостача. Отъехал ни с чем восвояси, но через дюжину дней воротился с четырьмя сотнями: монгольской и тремя пешими из наших же богемцев. Тут-то и не стало у нас господина и вся округа обезлюдела.
        'Бред форменный. Рыцари какие-то, баскаки, монголы, дань, серебро...
        Не то мужик зачем-то вознамерился запудрить мозги прохожему, не то крыша едет со страшной силой, причём с равной вероятностью как у меня: в таком случае всё вокруг просто глюки, а на самом деле я попросту лежу сейчас в уютной белой палате, не исключено, что и с мягкими стенами, так и у мужика: тогда понятно, отчего он со своей клячей тут Микулу Селяниновича изображает. Но есть и ещё один вариант: этот бред - вовсе не бред, а в самом деле происходит не разбери-пойми что? Вспоминая ту цепочку непонятностей, благодаря которой я оказался здесь, можно поверить если не во что угодно, то в очень и очень многое...'
        - Погоди-ка, уважаемый!
        А зачем господину Иоганну понадобилось именно серебро, и почему, всё-таки, его не стало?
        - 'Уважаемый'. Давненько старого Пепку никто не называл 'уважаемым', а говоря по правде, и вовсе никогда не называли. Не стало благородного Иоганна Чевоя потому, что он был казнён за неисполнения воли хана: человек, брошенный с переломленным позвоночником без помощи со стороны, живёт достаточно долго, чтобы ощутить всю тягость своего положения, мечтая о быстрой смерти, но в конце концов всё-таки умирает. Серебром же он желал откупить от угона в ясырь десятину из своих хлопов: ведь, если некому станет работать на господина, то на что же благородные господа жить смогут? Походы против императора или франков, конечно, приносят добычу, но большую её часть забирают себе нукеры хана. Вот и остаётся доблестным рыцарям простой выбор: либо выплачивать ежегодно десятину монголам и вторую десятину - матери нашей Апостольской католической Церкви, снимая с хлопов по две шкуры, либо лишиться собственной головы.
        А позволь тебя спросить, достопочтенный путник: кто ты и из каких краёв прибыл, что не знаешь таких вещей? Судя по одежде, ты издалека: не носят такое ни у нас, ни в императорских Судетах, ни у франков, ни на севере, где раньше было ляшское королевство, и уж тем паче - в Шейбаниевом улусе.
        Вопрос пахаря Пепки напрашивался сам собой. Будь собеседник обычным 'колхозником' эпохи постгорбостроечного недоразвитого капитализма, в ответ он услышал бы совершенно правдивую информацию, хотя о своих копарьских увлечениях я предпочел бы умолчать. Но окружающий мир, судя по разговору, явно походил на какое-то средневековье с рыцарями, императорами и собирающими дань монголами. Кстати говоря, почему я знаю про иго Золотой Орды на Руси и ничего не помню про монголов в Богемии?
        Впрочем, и где находится собственно Богемия, я толком и не представлял никогда: знаю только, что где-то в Европе. Стекло здесь хорошее делают: богемский хрусталь. Помню, у бабушки в серванте стояли такие красивые бокалы на высоких витых ножках. Или это фужеры? Шут их знает, я в этой стеклотаре всё равно не разбираюсь: вот фляжки-котелки периода обеих мировых войн - иное дело: покажи мне почти любую, без особого труда классифицирую по критериям страны, времени производства и, не исключено, завода-производителя. Так что, исходя из весьма приблизительных представлений современного студента о средневековых реалиях, придётся мимикрировать под аборигена. Авось прохляет: проверить-то мои слова вряд ли кто сможет.
        - Зовут меня Макс Белов, - преднамеренно исказил я фамилию на немецкий лад. - Вольный мастер из Штальбурга. (Если тут средневековье, то город Царицын, вероятнее всего, ещё не построен, а уж до появления на карте прекрасного имени 'Сталинград' и подавно около десятка столетий). Брожу по свету, ищу себе счастья-доли. Вот и сюда случайно забрёл. В наших краях и вправду мало известно о происходящих в этих землях. А тебя как называть?
        - А я Йосип, сын Яна Коковача. Вольный арендатор. Вот только с тех пор как благородного господина Чевоя монголы казнили, уж и не знаю, кому за аренду-то платить? Найдутся ли до осени наследники, или блистательный Дондоксамбу-нойон передаст владения под управление чужакам либо выделит часть земель церкви?
        А позволь тебя спросить, мастер Белов: далеко ли твой город? По названию судя, он либо в Священной Империи, либо в улусах Гуюка или Джучи?
        'Так... Что за Гуюк такой - слыхом не слыхал. Про империю мужик проговорился, что вроде бы воюют с ними местные: нефиг-нефиг, ни о какой империи упоминать нельзя: ещё за шпиона посчитают. А как в старину с лазутчиками обходились, читал: добро, если попросту повесят на ближайшем дереве, а то ведь и в пыточный каземат вполне могут засунуть. Что-то не испытываю жгучего желания познакомиться ни с дыбой, ни с другими инструментами палачей. А вот Джучи... Похоже, что-то такое про монголо-татар в школе проходили. И тут монголы в большом авторитете, от этого и попробую 'танцевать'.
        - Из улуса Джучи - но очень далеко отсюда, много месяцев пути!
        Тут я блефовал: кто их тут разберет: может, весь тот Джучи-Лэнд за соседним леском находится и проехать насквозь его за три дня можно?
        - О, тогда понятно, почему ты так странно разговариваешь! Но раз это так далеко, то как же ты добрался сюда пешком, не изорвав свои удивительные сапоги и не износив одежду?
        'Вот, блин, Шерлок Холмс доморощенный! Если тут много таких 'детективов-любителей', то легенда 'герра мастера Макса Белова' будет не то, что гореть, как свеча, а прямо-таки полыхать факелом! А там и до костра инквизиции недалеко, или что тут у них вместо нее?!. Всё верно: ни коня, ни повозки у меня нет, а форма-'песочка' и берцы мои хоть и не слишком чистые, но всё-таки довольно новые. Надо пооперативнее влезать в шкуру здешнего аборигена, и начать, пожалуй, стоит именно с еды и одежды. А пока, Макс, изволь-ка попробовать отбрехаться от не в меру наблюдательного Йосипа Яныча'.
        - Э, уважаемый Пепка, было дело - имелся раньше у меня скакун. Не конь, правда, - мул. Вот только не повезло мне с ним: много месяцев, всё больше вместе с попутными купцами, ехал я, а верный мул безропотно возил меня. Но вот однажды нечистый соблазнил азартом - и проигрался я... Почти всё проиграл: и мула, и весь невеликий запас серебра, который у меня был, и часть инструмента. Осталось лишь то, что ты видишь у меня на поясе, да немного денег из Царства пресвитера Иоанна, которые завещаны мне дедом, некогда совершившим путешествие в ту дальнюю страну. ('Хочешь - не хочешь, а других денег, кроме монет и купюр Банка России у меня нет, придётся как-то 'легализовать' хотя бы их'). Но мало кто из менял принимает эти деньги: ведь купцы из этого Царства слишком редко появляются в моих родных местах, а сюда, вероятно, и вовсе не заглядывают...
        - Что верно, то верно, мастер Белов! В Малом Коуржиме вообще купцы не торгуют, да и в замок покойного господина Чевоя купец в последний раз приезжал годов эдак с восемь тому назад! Господа из замка в прежние добрые времена сами ездили за покупками в города: то в Жатец, то в Литомержице, а то и вовсе в Новы Домус - даль несусветную! Ну, там-то понятно, что забыли: мать Филиппа Медвежьей Лапы сама из панов Витковцев, хоть и не старшая из тамошних панночек, но всё ж родная кровь! Опять же - помню, благородный рыцарь Филипп оттуда себе доспех привёз работы золингеновских мастеров, а хороший доспех, сам должен понимать, для господ штука самонужнейшая!
        - Конечно, понимаю, как же не понимать!
        Слушай, уважаемый Пепка, а вот объясни ты мне: отчего на своё рало железный сошник не приладишь: ведь это же не пахота у тебя выходит, а прямо-таки глумление?
        - Было бы с каких богатств! Вот сам посуди, мастер Макс: за сошником надо к кузнецу ехать. Это раньше у нас кузнец при замке жил, а теперь нет его: угнали его монголы как ясырь. Значит, потребно будет в другое место ехать кузнеца искать. А куда? Ясно: либо в какой другой замок, либо в Жатец. В чужой замок ехать опасно: а ну, как тамошний управляющий велит схватить и как хлопа заставит трудиться? Нашего-то рыцаря уж в живых нет, вступиться некому. Значит, в Жатец придётся пробираться, а это ведь четыре дня пешего пути, да со своими харчами. А в Жатеце, опять же, кузнец за работу денег, небось, запросит: денарий, а то и два! Откуда у меня столько, раз ещё за аренду земли по осени предстоит целых двенадцать денариев отдать да треть всего урожая? Вот и приходится спину ломать да единственную кобылу працею морить, чтобы как святые отцы нас учат, хлеб свой в поте лица добывать! Ничего не поделаешь, такова доля чеха-хлебороба в богемских землях!
        Блин, стыдно-то как! 'Умыли', Макс, тебя, человека с почти законченным высшим образованием. И кто 'умыл'? Малограмотный, а то и вовсе неграмотный нищий мужичонка из чёрт-те знает какой эпохи! Эх, я, интеллигент хренов!
        И ведь ничем мужику не поможешь: денег здешних у меня нет, сам я кузнечному делу не обучен, да и железо здесь, насколько я помню книжки про старину, в дефиците, так что и умей я ковать - всё равно лемех было бы не из чего сделать. Не из чего? Шалишь, брат!
        Вынимаю из висящего на ремне чехла лопатку.
        - Ну-ка, Пепка, давай попробуем тебе подсобить! Есть у тебя какая ни на есть верёвка?
        Увы, но верёвки у сельского труженика не оказалось: тоже, оказывается, штука дефицитная: прямо, не экономика здесь, а мечта персонажа Райкина: 'пусть всё будет, но всё-таки пускай хоть чего-нибудь не хватает!'. Но зато нашлись неширокие кожаные ремешки, с помощью которых мне в течении четверти часа удалось пришпандорить солдатский шанцевый инструмент к сохе в качестве эдакого эрзац-лезвия. Причём примерно половина этого времени ушла на порыкивание в адрес пейзанина, упорно пытавшегося отказаться от эдакого невиданного апгрейда. В процессе тюнингования сохи выяснилось, кстати, что и лопаты у них здесь тоже не как у нормальных людей, а чисто деревянные, либо деревянные с тонкой железной оковкой по штыку. Нет, ребята: чувствую, что если у них в этой сраной Европе ещё и сортиры отсутствуют как явление, то придётся мне здесь проводить ускоренными темпами промышленную революцию в миниатюре, а там и до социальной недалеко - каких-то пара столетий!
        В общем, решил я пока лишний раз не 'светиться' в одиночку в деревне, а применить если не свои знания, то хотя бы физическую силу для помощи пахарю. Как там говаривал кот Матроскин? 'Совместный труд - для моей пользы - он объединяет!' Словом, почти до заката мы втроём, если считать кобылу, трудились на пахоте.
        Оказалось, не зря: Яныч к вечеру, сияя, как тульский самовар, радостно заявил, что за день удалось вспахать вчетверо большую площадь поля, чем он сумел бы сделать сам со своей ковырялкой за три дня.
        Ничто так не способствует появлению аппетита, как физический труд. Потому я, разумеется, не стал отказываться, когда Йосип предложил разделить с ним его скромную трапезу. Что и говорить: трапеза оказалась, действительно, скромной. Из кожаной торбы были извлечены и уложены прямо в траву под кустом глиняная корчага с прокисшим, судя по запаху, пивом, две пары проросших прошлогодних луковиц и каравай каши. Да-да, вот именно - каравай: ну как, скажите на милость, ещё можно назвать слегка выпуклый сверху диск из уваренных зёрен ржи и ячменя, слипшихся до такой степени, что эту кашу требовалось резать ножом, что мой новый знакомец с удовольствием и сделал, откромсав от кашного каравая несколько ломтей.
        Затем он, как примерная жертва религиозных предрассудков, начал молитву перед трапезой. Разумеется, пришлось присоединиться к благочестивому обряду, однако не зная ни одной молитвы ни по-чешски, ни по-немецки, ни, тем более, по-латински, мне пришлось срочно импровизировать. Единственными латинскими стихами, которые я помнил, был текст старинного студенческого гимна. Должно быть, презабавно смотрелось со стороны, как парень в советской форме, стоя на коленях рядом с бомжеватого вида мужичком в домотканой одежде, старательно декламировал над горшком прокисшего пива:
        'Уби сунт, кви антэ нос
        Ин мундо фуэрэ?
        Вадитэ ад Суперос,
        Трансэac ад Инфэрос,
        Хос си вис видэрэ!
        Вита ностра брэвис эст,
        Брэви финиэтур;
        Вэнит морс велоцитэр,
        Рапит нос атроцитэр,
        Нэмини парцэтур.'[2 - Где те, которые раньшеНас жили в мире?Пойдите на небо,Перейдите в ад,Кто хочет их увидеть.(Гаудеамус 2 куплет)]
        ПУТЬ ДАЛЁК
        В разных там книжках и американских фильмах герои, попадающие в прошлое, быстро заставляют окружающее население оценить их немерянную круть, за полтора часа чтения или, соответственно, на десятой минуте фильма, выходят на контакт с самым крутым местным 'бугром' - Сталиным, Петром Первым или, предположим, королём Артуром. После чего означенные герои, движимые исключительно благородными чувствами русского или англосаксонского - в зависимости от национальной принадлежности автора 'бестселлера' - патриотизма, очень быстро объясняют про Двадцать Второе Июня, крайнюю нежелательность рубить змей на Кемланнском поле при переговорах с Мордредом или про пригретого на груди в качестве гадюки заслуженного бандеровца Мазепу. Бугор, естественно, проникается, назначает героя своей левой рукой (место в правом плечевом суставе уже прочно занято Лаврентий Данилычем Ланселотом). Затем свеженазначенный на роль шуйцы герой шустренько так, за пару-тройку месяцев, переналаживает всю систему подготовки армии по образцу спецназа ВДВ СССР, переводит всю экономику на военные рельсы с госзаказом на выпуск ста тысяч автоматов
Калашникова еженедельно и заключает, подальше от греха, в монастырь Гвиневеру. Но и после столь титанических трудов и утомительных достижений нашему герою не удаётся спокойно опочить на лаврах: лавровый лист - он сухой, излишне ароматистый и ломкий, и, что особенно неприятно, имеет препаскуднейшее свойство забиваться в самые неожиданные места организма. Начинается Великая Битва с Главным Супостатом, которая, однако, при непосредственном активном участии вышеозначенного героя достаточно быстро завершается разгромом подлого Врага и установлением Светлого Царства (феодализма-капитализма-социализма-нужное-подчеркнуть) в масштабах как минимум конкретной страны, а как максимум - всего континента (а то и двух-трёх), благополучно освобождённого из-под ига поверженного Главного Супостата.
        И всем приходит хэппи энд.
        А тут-то у меня не кино и не фантастика, здесь доброго и мудрого Отца народов, только и ждущего, кого бы из гостей из будущего к себе в тайные советники назначить, нету и не предвидится. Зато Супостатов - вагон с тележкой. Монголы (они, как выяснилось, уже давненько сюда добрались, захапали сколько сумели - а сумели много: вместо одного Последнего моря до побережий аж трёх вылезли: Балтики, Адриатики и собственно океана. Атлантического, понятно, но - пройдя насквозь всю Нормандию. Неплохо для немытых степных кочевников родом с Забайкальского ВО? Римский папа вместе с итальянскими городами, когда-то шугавшимися от батыевых туменов, а теперь на какое-то время считающимися монгольскими союзниками. Раздробленная бывшая Священная империя германской нации, чьи земли, вернее, их жалкие остатки разбросаны по горным массивам бывших германских земель, ближайший из которых - Судетское герцогство. Гораздо западнее мечутся, разрываясь между тремя 'фронтами', войска короля Филиппа Красивого, раз за разом проигрывая битвы монголам, англичанам и испанцам Хайме Арагонского. Впрочем, говорить 'проигрывали монголам'
не совсем справедливо: давно прошли времена, когда основная масса войска Чингизидов состояла из монгольских всадников: теперь на их стороне сражаются - и сражаются храбро! - русичи, поляки, чехи и немцы из признавших главенство степняков земель. Попутно за Пиренеями христиане режутся с арабами, англичане за Проливом пытаются утихомирить бесштанных горцев Брюса - того самого, про которого фильм 'Храброе сердце' в моё время сняли, - а севернее какая-то Ганза заклято дружит с Фландрией и новгородцами против шведского регента Торкеля Кнутссона.
        И кому мне тут, спрашивается, секретные чертежи 'калашникова' рисовать? Куда ни кинь взгляд: 'все воруют, кидают, режут друг дружку, в общем - всё, как обычно', как говаривал незабвенный Пендальф в 'гоблинском' переводе...
        Всю эту информацию мне удалось наскрести среди груд словесной шелухи о яйценоскости кур, планах на будущий урожай и сетований по поводу грядущей выплаты десятины и денег за аренду земель, которую щедро вывалили мне, как 'свежим ушам' Йосип Коковач и его соседи-односельчане за те двое суток, которые я провёл, гостя в Малом Коуржиме. Солдатская лопатка, в качестве эрзац-приспособы для вспашки, стала весьма популярной. В благодарность за её 'аренду' крестьяне неплохо пополнили мой запас еды. Продукты, правда, если не считать прошлогодних кислых яблок и прекрасно сохранившейся зимой в песке репы, на мой избалованный кулинарией будущего вкус казались малосъедобными, но, как говорится, дарёному коню в зубы не смотрят: сложил весь образовавшийся 'стратегический запас' в кожаную торбу, также полученную за пользование лопаткой. Чтобы не бросаться в глаза предполагаемым излишне бдительным наблюдателям, после долгого и бурного торга сумел приобрести по бартеру у одного из малокоуржимцев довольно поношенный, но ещё вполне крепкий серый плащ с капюшоном. К сожалению, для этого пришлось пожертвовать последней
плиткой гематогена...
        И вот поутру четвёртых суток моего пребывания в этом странном времени я распрощался с Коковачем и его женой. Ведь, что ни говори, а если я не желаю превратиться вот в такого же крестьянина, понукаемого и эксплуатируемого абсолютно всеми стоящими выше по социальной лестнице, то мне придётся самому построить достойную жизнь в этом обществе для себя и окружающих. А для этого надо не сидеть сиднем, - вода, как известно, под лежачий камень сама не потечёт, - а действовать. И желательно - поактивнее. Потому-то, накинув на себя плащ и опираясь на самолично вырезанный из здорового сука походный посох-ослоп, я отправился из гостеприимной деревни в ближайший город, лежащий в четырёх днях пешего пути.
        Часа через два с половиной добравшись до места пересечения колеи с большой дорогой, я, следуя указаниям, полученным в Малом Коуржиме, зашагал на северо-запад по местному 'автобану'. По средневековым меркам это была весьма обустроенная и оживлённая магистраль. До конца дня я успел обогнать группу разномастно одетых людей, предположительно - паломников, исходя из массы выставленных на всеобщее обозрение крестиков, чёток и облепивших шляпные тульи оловянных образков 'неизвестной итеологии'. Несколько раз пришлось отскакивать обочь дороги, чтобы не быть стоптанным скачущими всадниками как цивильного, так и откровенно милитаризованного вида, причем однажды - от целого отряда, численностью примерно с отделение, конников с короткими копьями, возглавляемого дядькой в типично европейском кольчужном доспехе с хаубергом, но с совершенно азиатской косоглазой рожей абсолютно бандитского вида. Высоковат для монгола, какими я их представлял по книжкам и по фильмам Би-Би-Си: вероятно, метис - их после вторжения туменов Бату-хана в Европе должно было появится немало.
        Один раз пришлось пройти через возвышенность с оплывшим земляным валом, где по сторонам дороги даже сквозь буйство некошеной травы виднелись фундаменты разрушенных зданий, а в отдалении одиноким памятником запустению торчала заброшенная каменная церковь явно католической архитектуры.
        Весь мой опыт военной археологии указывал на то, что на этом месте некогда стоял небольшой город. Был ли он стёрт с лица земли в ходе монгольского нашествия или более поздних войн с германцами - сложно сказать: требуется копать шурфы, проводить нормальную археологическую разведку, опросы местных жителей... Впрочем, какие тут могут быть жители?! Те, кто не погибли на стенах и улицах города при штурме, с вероятностью 99,9% были угнаны в плен торжествующими победителями.
        Однако же стоит запомнить это место: при старательном копе здесь вполне можно найти, помимо обязательных останков людей и животных, ещё много полезностей: предметы быта, утерянное оружие, да и клады, запрятанные оборонявшимися, которые торжествующие победители не сумели отыскать, тоже наверняка где-то здесь лежат и ждут того, кто извлечёт их из подземного мрака к сиянию солнечных лучей.
        Ближе к вечеру дорога спустилась к речному перевозу, рядом с которым на берегу притулился выселок из четырёх хаток и стоящей чуть в отдалении серой степной юрты. Неподалёку под присмотром всадника, вооружённого длинным шестом с петлёй на конце, пасся табунок лохматых мелких лошадок голов в сорок, а возле юрты занимались какими-то своими хозяйственными делами первые встреченные мною в этом времени монголы. Видимо, проходящие путники были для них привычны, и на ещё одного пешехода никто из четверых не обратил никакого внимания. Женщина большим ножом соскребала с разделочной доски в парующий над костром казан накрошенные сушёные листья. Сидящий на кошме старик в облезлом рысьем малахае что-то многословно разъяснял молодому парню, наставительно подняв палец. Четвёртый же монгол занимался тем, что укреплял наконечники на свежеизготовленные стрелы.
        Как я понял, это был ям, или, как его гораздо позже стали называть у нас в России - почтовая станция. Ну, помните, у Некрасова в стихах такая описана, в 'Генерале Топтыгине'. Скачут, допустим, куда-нибудь ханские гонцы, торопятся, однако же лошадь - не 'мерседес', её загонишь - сдохнет. Вот и пересаживались на таких ямах вестники ханской воли с усталых лошадок на свежих и мчались себе дальше куда им требуется.
        Однако привлекать к своей скромной персоне излишнее внимание местного 'ограниченного контингента оккупационных войск' мне казалось совершенно ненужным и посему, миновав юрту с её обитателями, я направился к перевозу.
        Переправочное средство представляло собой бревенчатый плот примерно пятиметровой длины с закреплёнными по бокам двумя лодками-плоскодонками. На плоту сидели с удочками двое пацанов лет тринадцати-четырнадцати настолько типичной славянской внешности, что на мгновение я ощутил себя вдруг очутившимся дома, возле известного всей рыбалящей ребятне заветного ерика. Но наваждение развеялось, как только я попытался обратиться к рыболовам с просьбой перевести на ту сторону. Немецкого языка пацаны явно не понимали, а попытки адаптировать мой русский с вкраплениями украинского к их старочешскому терпели одну неудачу за другой.
        Однако пресловутый языковой барьер вовсе не помешал им торговаться так энергично о сумме оплаты, что, казалось, сумели бы вырвать лишние деньги даже у самого Плюшкина. Но на человека, который всё детство и отрочество провёл в Закавказье и имеет опыт тесного общения с продавцами тамошних базаров, где сядешь, там и слезешь. В конечном счёте я расплатился за переправу новенькой блестящей монеткой номиналом в пять копеек с драконом, прикалывающимся от копья святого Георгия.
        Решив к обоюдному согласию все неясности по вопросу форсирования водной преграды и её справедливой оплаты, мы со старшим из хлопцев отвязали одну из лодок, и через полчаса я уже оставил реку за спиной и вновь устало зашагал по грунтовке навстречу приключениям.
        Как всё-таки обидно, что кроме 'своих двоих' никаким местным транспортом я пока не обзавёлся, да и вряд ли вскоре смогу это сделать. Скот здесь, как рассказывал Пепка, стоит весьма недёшево, а уж лошадь с телегой - не говоря уже о верховом коне! - по аналогии с нашим миром по цене не уступит неплохой иномарке. Вот и приходится, как когда-то моему дядьке в 1968-м, попирать чешскую землю подошвами русских солдатских сапог. В смысле - берцев, и скорее, учитывая место их производства - всё-таки белорусских, но тут важны не тонкости, а сам принцип.
        'Вот помру я от чего-либо здесь: не проломят башку, так сам от какой-нибудь холерной дизентерии загнусь или на костре спалят в качестве колдуна (кстати, а при монголах ведьм с еретиками жгли или как?). Зароют хладный труп простого русского студента в ямку неглубокую, а лет через пятьсот-шестьсот найдут его, - в смысле - меня тогдашние местные 'архиолухи': ну очень будут удивляться... А помереть с такими темпами не хитро: как ни спеши, а до города ещё шагать и шагать. Однако же топать ночью по данному 'направлению, условно названному дорогой' - ну совсем не хочется. Ведь и вправду могут башку проломить робингуды кудеярычи здешние, и зверюшки проголодавшиеся прибежать вполне могут: те же волки... Оно мне надо? Оно мне не надо. Так что пора по-быстрому организовать себе место для отдыха'.
        Устроился на ночлег возле огромного валуна, притащенного сюда не иначе, как языком морены в один из ледниковых периодов. Судя по имеющемуся кострищу, вытоптанной площадке подле него и минимальному количеству хвороста в пределах досягаемости, я далеко не первый, кто решил скоротать здесь ночку. Место удобное, никто не спорит: на взгорбке, тыл отдыхающих прикрыт валуном, отлично просматриваются дорога и подходы с двух направлений. С четвёртой стороны, правда, метрах в ста раскинулись заросли кустарника, и что происходит за ними - не видать совершенно. Это минус. Но, опять же, как говорит мой братец, 'во всём плохом есть что-то хорошее'. В моём случае кусты не только затрудняют обзор, но являются источником дров для костра. Ночи ранней весной холодные, а застудить что-нибудь полезное лично у меня нет никакого желания.
        Пока ещё солнце достаточно высоко, быстро развожу костерок с помощью линзы. Газ в зажигалке надо экономить, а то ведь даже бензиновые образцы появятся не раньше, чем в веке девятнадцатом. Я столько точно не проживу, так что случая купить ещё одну зажигалку не представится.
        Подождав, пока костёр разгорится, направляюсь к кустарнику за хворостом. Притащил охапку, другую... А вот на третьей ходке, подбирая сухие ветки с земли - свеженаломанный-то кустарник горит плоховато, зато дыму от него столько, что к утру из меня неплохая копчёная ветчина получится, - вдруг слышу:
        - Добрый пане, подаждь ясти убогим кметям во имя Йса, убо други дён гладно!..
        Я сперва даже не понял, что не так. Выпрямляюсь, хватаясь за нож разворачиваюсь. По сторонам двое: парень помладше меня и мужик средних лет. Третий мужик стоит шагах в пяти позади них: то ли страхует, то ли ещё что. И как только подошли, что я не услышал?
        У того дядьки, который ближе, голова скособочена влево, стоит, странно сбычившись. А лицо... Блин, а лицо искорёжено: шрам от правой скулы до шеи, правый глаз вытек, кончик носа и почти половина нижней челюсти обрублены. Рана недавняя, но уже подзажила, хоть и выглядит отвратно... Брр... Не дай бог кому такое...
        Задний уставил на меня пустые глазницы на изжёванном ожогом лице. Был у меня товарищ, у которого похожим 'узором' руку испятнало: в раннем детстве ухитрился самовар с кипятком на себя перевернуть, хорошо травмпункт рядышком находился, вовремя помощь оказали.
        Из троих только парнишка вроде бы целый. Хотя... А рукав рубахи-то культю у запястья прикрывает!
        И тут я понял, отчего услышанная фраза показалась какой-то 'не такой'. Говоривший произнёс свою просьбу по-русски! Пусть язык был сильно устаревшим, звучание слов непривычным, но понять-то можно было вполне. Землячки!
        Однако землячки-то эти - ребята явно не самые безобидные: у передних топоры за кушаками торчат, причём не обычные плотницкие, а скорее типа 'бердыш недоразвитый', с характерно выдающимся вниз бойком и довольно длинным прямым топорищем. Ножи из-за голенищ рукояти показывают, но само по себе это ни о чём не говорит: как я заметил, такое оружие в данном времени - признак любого свободного человека. Хлоп и раб носить нож без приказа господина права не имеет - кара за это предусмотрена весьма и весьма суровая. Широко известный 'принцип Аттилы' в действии: 'Свободный должен носить оружие. Раб - безоружен'. Эх, то-то я смотрю, у многих россиян моего времени психология-то рабская... Слепец тоже отнюдь не безоружен: увечный воин (вроде 'кметь' - это по-современному 'дружинник'?) сжимает здоровенный прямой ослоп, по всей длине отшлифованный и изъязвленный вмятинами от частого употребления. Оголовье посоха представляет собой солидный бронзовый шар с полтора моих кулака объёмом, а нижний край снабжён острым конусом подтока... Такой 'оглоблей' и на слух можно противника с размаху так 'отоварить' по голове, что
не каждый шлем спасёт...
        Ну что ж, раз народ по-человечески пришёл, то почему бы не пообщаться? Места у костра не то, что на четверых - на целый десяток хватит!
        - Здорово дневали, люди добрые! Пойдёмте-ка к огню, там и поснидаем, чем бог послал!
        Смотрю, гости-то мои тоже слегка в изумлении: явно ожидали ответа на старочешском или старонемецком. Хотя одет я всё-таки несколько необычно для данной местности, так что и иноземцем вполне могли посчитать...
        - Слава богу! А ты, пане, никакъже руську речь веди? - откликается молодой.
        - Вашу - могу!
        ...Да, нелёгкое это занятие: разговаривать с собственными предками. О значении половины слов можно только догадываться по созвучию, многие за прошедшие столетия сильно изменили суть. Ну как можно догадаться, что 'сорок' обозначает вовсе не число, а связку шкурок пушного зверя, 'векша' - не вешку, отмечающую что-то, а вышеозначенного пушного зверя - белку, а 'за.дница' - не место, откуда у наших 'реформаторов' растут руки и размещаются мозги, а наследуемое по завещанию имущество?
        Однако если очень нужно, наш человек способен добиться сносного уровня понимания при общении с любыми славянами - даже ортодоксальными польско-хорватскими русофобами. Чаще, конечно, лаской... но может и таской.
        Гости оказались ребятами хозяйственными. Вытащивший из своей котомки примерно двухлитровый медный казанок 'сбыченный' деловито утопал куда-то к подножию возвышенности: 'до джерела по воду', как пояснил 'молодой'. Вот так-то: а я сам бы и не узнал, что так близко есть источник, хотя явно проходил неподалёку. Пока добровольный водонос ходил туда-обратно, мы с 'молодым' занялись 'ревизией' продпайка из моей торбы. Слепцу был выдан единственный шмат пожелтелого сала, и тот аккуратно, на ощупь принялся мелко крошить его кривым ножом на плоской тарелке. Если я что-то ещё понимаю, тарелка была явно серебряная. Не иначе - 'остатки былой роскоши', то бишь военной добычи: не зря же мои гости назвались кметями: здесь, в средневековом обществе, присвоение чужого общественного статуса чревато...
        На шерстяной плат были выложены мешочек с пшеном и упрятанной в него для сохранности парой яиц, несколько луковиц и репок. Когда котелок с водой был, наконец, подвешен на перекладине, водружённой на рогульках, сало в тарелке, стоящей на углях, уже скворчало, и парень аккуратно сыпал туда нарезанный лучок, предоставив мне заботу о нарезке кубиками имеющейся в наличии репы. Когда вода заклокотала, пшено и репа были засыпаны в кипяток и подвергнуты методичному перемешиванию. Тем временем тарель с зажаркой, на которой на фоне слегка золотистого лука коричневели дольки сала была отодвинута от костра и 'сбыченный' выбил в остывающую вкуснотень оба имеющихся яйца, также равномерно перемешав всё до однородной массы. Пшено, как известно, уваривается достаточно быстро, так что вскоре в казан была отправлена и зажарка, после чего версты на три вокруг распространился такой аромат, что в данном радиусе все хищные звери попросту были обязаны захлебнуться собственной слюной. Я, конечно, совсем не зверь, но как же не походила эта каша на здешний 'европейский' вариант 'подмётки из круп', которым угощал меня Пепка
Янович!
        Разумеется, никого не пришлось приглашать к трапезе дважды. Ели по-братски, из одного котелка. Только 'сбыченный' отложил себе кашу отдельно - в рожок, скрученный из коры: питаться с помощью ложки без половины челюсти весьма затруднительно.
        Словом, в процессе совместного поедания полевой-походной каши мы с мужиками довольно быстро нашли общий язык. В общем, понимая смысл их речи с пятого на десятое, я выяснил следующее.
        Все трое - действительно русичи. Бывшие воины хашара. Хашар состоит из воинов покорённых монголами стран, которых 'наследники Чингисхана' используют на войне в качестве пехоты, чаще всего во время штурма неприятельских крепостей. Вооружение и доспехи у бойцов хашара заведомо слабые, хотя любой счастливчик имеет теоретическую возможность воспользоваться трофеями, доставшимися при дележе добычи. За одним исключением: запрещено даже прикасаться к лукам и арбалетам. Вообще, как это ни странно, из метательного оружия всем немонголам нельзя иметь именно эти два вида, тогда как у каждого кочевника имеется по паре луков - для стрельбы как на дальнее, так и на близкое расстояние. Хотя ту же пращу использовать никому не возбраняется. Вот на этом-то деле как раз и вышел 'залёт' у Илейки Повалы - самого младшего из всей честной компании. По пьяной лавочке после очередной тризны под стенами поверженного города Доля ему вздумалось проверить на пробиваемость шлем-цукренпайн. Быстро выяснилось, что и клевец и обычная секира с него попросту соскальзывают при ударе. Тогда Илейка приволок откуда-то трофейный арбалет
и с тридцати шагов выпустил железный болт в шлем. Как ни удивительно - попал! И пробил-таки! Вот только на его беду рядом проезжал монгольский юзбаши, который, увидев столь наглое попрание дисциплины каким-то 'урусутом' тут же приказал схватить дерзкого стрелка.
        За свою пьяную забаву парень поплатился отрубленной кистью. А если бы дерзнул взяться не за какой-то там трофейный бургундский арбалет, а за лук свободного монгола, то со стопроцентной вероятностью лишился бы и жизни... Да уж, хреновая судьба ожидает на оккупированной территории всяко-разных робингудов и вильгельмотеллей: с отрубленной рукой особо метко не постреляешь. Сурово, однако.
        Из хашара Повалу, естественно, 'попёрли'. Вдоволь поскитавшись, он в конце концов встретил своих нынешних спутников: Ивана Верещагу и Молчана Зубоволока. Оба они пострадали при штурме стен восставшего Дижона. Верещаге действительно сильно не посчастливилось - попался под вылитый со стены котёл вара, ну а Молчана бургунд секанул через лицо новомодной глевией. Как только мужики остались живы при нынешнем-то уровне медицины - ума не приложу. Видимо и вправду русский человек от природы двужильный: ни захватчики-азиаты, ни спесивые европейцы - никто не может вынести того, что вынесет наш человек и встать во весь рост, отряхнув с себя позор проклятого ига! Не зря чубатый Тарас скажет в будущие времена: 'Уж если на то пошло, чтобы умирать,- так никому ж из них не доведется так умирать!.. Никому, никому!.. Не хватит у них на то мышиной натуры их!'
        - А куда ж вы бредёте-то, браты? Франция да Бургундия отсель далеконько...
        - В землю православную пробираемся. Потому что с католиками жизнь и нищему калике за ад кажется. Простые-то люди многие приязнь являют, за труд наш оделят когда хлебцем, когда кашею да пивом. А вот попы тутошние от храмов гонят, стража панов-рыцарей из градов и весей в тычки берёт, богатеи псами травить норовят... Вот и порешили мы добираться до единоверных: удастся, так на Русь светлую, а коль не удастся - в болгарскую землю: там и люд веры нашей держится и языком сходен.
        - А что у вас за труд-то? Ни земли у вас для пахоты нет, ни рукомесла, а в охрану, небось, и не примет никто, даром, что биться вы люди привычные?..
        - Да ходим, песнопения духовные добрым людям поём, поединки примерные представляем. Беда только - здешних слов мало знаем. Ну-ка, Верещага, давай-ка порадуем доброго пана!
        Слепец на ощупь раскрыл свой заплечный мешок и бережно достал... гусли? Верно, самые настоящие, какие в иллюстрациях былин про Садко рисуют! В два голоса под аккомпанемент струнного перебора, Иван с Илейкой принялись плести песенное кружево:
        Восстани, восстани, что спиши, что спиши,
        Душа нечестива, по что нерадиши?
        Придет тебе время: расстанешься с телом
        И сможешь спастися лишь верой и делом.
        И будут грехами тебя истязати,
        И нечего будет тебе отвечати.
        С каковым ответом придешь перед богом
        В день страшный, последний, сотворша зла много?
        Слезами горючими будешь рыдати
        И не от кого будет помощи ждати.
        Но кто тя очистит, лишь Бог наш единый -
        Душе покаянной отпуститься милый.
        Да уж, какое время - такие и песни!
        А с чего им иными-то быть? Вон, мужики эти - за что искалечены, за какие идеалы их однополчане легли в землю Германии, Бургундии, Франции? За Родину? Так уже шестьдесят годов, как Русь под монгольским игом, да и нет её - Руси Великой: земли новгородские, княжества Рязанское, Тверское, Черниговское и прочая 'мозаика' феодальной раздробленности. До Куликовской победы ещё долгонько, да и будет ли она? Тогда драться пришлось с одним Мамаем, и то кочевники потом сколько раз по русским землям набегами проносились да Москву сжигали? А если кинут против непокорной России не только свои конные тумены, но и тот самый хашар со всей покорённой Европы? Огненной метлой по русской земле пройдут ведь, огненной метлой с железными прутьями...
        В мою 'легенду' о путешествии дедушки в христианское Царство пресвитера Иоанна, расположенного в глубинах Азии русичи, похоже, не слишком-то поверили, но в открытую никто из калик сомнений не высказал. Однако Верещага, чей дед, как выяснилось, то ли был некогда в Господине Великом Новгороде в ватаге повольников, то ли знатно попутешествовал с купцами, которые, похоже, нередко и сами не брезговали разбойным повольничьим промыслом, устроил целую лекцию о восточных странах.
        - Ежели на всход от Нова-Града водой бежать, то допрежь вотяцкие улусы встретишь. После того злую пермь повстрецаешь: ясак с той перми зело худой, а бежать след вельми сторожко! Ибо - слепец поучительно поднял палец - та пермь норовлива стрелой язвить из лесу и на походе, и на стане, а наконецники за обыцай зельем травиць. Яко с туей язвы стрельной враз зелье не отсосаць да не прижець, вборзе огневица прикинется, и язвленый во два, много во три дни помре. Дале перми всяка самоядь обитает. А дале всех самоедов - эвены, оленные люди. На всход от эвенов уж никто из православных не бегал. От них на всход мало кого найти можно: одна тундра голая, а совсем на краю земли - горы огненные: не инаце, пекельные пещи под теми горами пышут!
        А коль, наприклад, на полудень Волгой бежать, то там за морем Хвалынским персюки живут, а от них на всход по слухам - сплошь бусурманы трухмены, хинды да катаи, а за ними - хани и прочия языцы сибира. А над всеми ними длани простёрли цари из рода цингизова.
        'Да, Макс, продвинутый народ тут, оказывается, встречается по части географии... Хреновый из меня 'штирлиц' получается: 'легенда для внедрения', как выясняется, совсем не продумана... Надо выкручиваться - только поменьше брехни: мужики тёртые, почуют'.
        - Верно говоришь, Иван, да не про всё ты слыхал! И туркмены есть, и китайцы - всё так. А вот после их земель, пустынь да гор, когда пойдут леса дремучие - тайга называются, а по правую руку - степь монгольская, есть великое озеро. Местные люди его Байкалом нарекли. Размером Байкал велик - как море малое, но воды морские - солоны, а байкальская вода чиста, для питья хороша.
        Людей там живёт не так много, как в русских княжествах: и русичи, и из других народов многие. Вот в тех-то местах православный народ живёт. И я сам оттуда родом.
        - А как же тебя в здешние края занесло-то? - вновь Повала однорукий интерес проявляет. - Понимаю, коль гость ты был бы торговый, аль кметь, яко мы, многогрешные. А то мастером прозываешься, а мастера, как всем ведомо, всё более по своим градам сидят, по сотням, аль, как в здешних местах, по цехам делятся. Что подмастерья меж двор бродят - то слыхать приходилось, да и видать тако же, а вот мастера впервые встречаем!
        - Да вышло так... В семье я меньший из братьев: родители выучиться помогли, а вот дело отцовское брату старшему досталось. Купец из меня плохой, с копьём да щитом неловок, в попы-монахи идти - недостойным себя почитаю. Вот и пришлось в путь отправляться, чтоб счастливую долю самому добыть...
        - Так в чём мастерство-то твоё, человече?
        'Блин, что отвечать-то? Ведь менеджеры в этом мире, слава богу, отсутствуют как явление, до изобретения компов и автомобилей - как до Марса пёхом, с кузнечным делом да лошадьми у меня знакомство более, чем поверхностное... Даже навыки чтения и письма, судя по разговорному языку, в этом времени совсем иные. Ничего из того, что умею, тут не пригодится, всего-то и навыков полезных, что умение поесть и поспать. Э, брат! А, пожалуй, и не всё! По части 'поесть' я всегда не дурак был, матушка покойная у меня - профессиональный повар, в таких кафе-ресторанах работала, таких людей кормила, что о-го-го! Так что и я сподобился кухонному искусству немного подучиться. Так, решено: буду, шо тот сатирик, 'студентом кулинарного техникума''.
        - Кулинар я.
        - Это что же такое?
        - Ну как... Харч сготовить могу, и не просто щи да кашу, а такие блюда, что и князю на стол не стыдно! Из моей стряпни здешние люди не всякое не то что пробовали - и не слыхивали о том!
        'И ведь не вру ни слова! Тот же салат 'оливье' ни один местный король не пробовал, готов поспорить! А той кашей, которую в средневековой Европе простонародье ест, в наше время свиней кормить постеснялись бы'
        - Так вот оно что! Выходит, по-нашему ты кухарь! Однако ж, смешно у вас там кухаря прозывают: 'кули-нар'! То ремесло славное! Добрый кухарь везде згоден - и в боярской усадьбе, и в палатах княжьих, и во граде! Что ж ты в такую даль исшед, давно бы место себе приискал?!
        - Искал, где люд живёт поспокойнее, да вот сюда и добрался. А то ведь сами знаете: кругом война да разорение простому человеку. Если удастся - в этих местах останусь, да своим ремеслом займусь. Может, если сложится по-моему, то и кондитерским делом тоже. Вот, отведайте, да скажите: станут ли здесь подобное покупать?
        С этими словами я достал кусок пиленого рафинада из полиэтиленового пакетика, который лежал в набедренном кармане штанов, расколол его обушком ножа и протянул собеседникам.
        Недоверчиво повертев предложенные кусочки, калики, тем не менее, всё-таки отправили их в рот. Как я и предполагал, реакция бывших воинов на редкое в эти времена сладкое лакомство была весьма положительной. Это мы в будущем привыкли к постоянному присутствию сахара на столе - и отдельно - к чаю, кофе, и в качестве ингредиента в рецептуре множества блюд. Даже болеем от его переизбытка: диабет не даром 'сахарным' называется. А здесь, насколько я помнил со школьных времён, сахар встречался крайне редко, был привозным из Индии тростниковым, неочищенным и стоил он как золото - по весу, а возможно, и дороже золота.
        Похоже, мне всё-таки удалось убедительно сыграть свою роль в сегодняшнем эпизоде 'внедрения' в средневековые реалии этого мира. К середине ночи всех четверых всё же сморило сном, и лишь холодная роса в качестве утренних водных процедур сумела нас пробудить.
        Размявшись после сна и 'прикончив' остатки каши из казана и почти все яблоки из моей торбы, мы распрощались с земляками. На память о встрече я подарил странникам три больших куска рафинада, а те отдарились той самой серебряной тарелкой и обрывком серебряной же цепочки в три звена толщиной с гвоздь-'десятку'. Пробираться через бывшую Венгрию, ныне - улус Шебайни - на Русь или в Болгарию мне, честно говоря, боязно, в сжигаемую войнами Западную Европу идти - и того хуже. Так что буду стараться устроиться здесь, в относительно спокойной Богемии, среди родственного славянского народа. По крайней мере, в наше время было известно, что здесь ближайшие глобальные потрясения должны произойти лет через тридцать, если не позже. То ли таборитские, то ли гуситские войны чехов против немецких рыцарей-католиков: те ихнего чешского попа сожгли, который обещал всех вином поить, вместо того, чтоб пресным хлебом давится. Как-то так... Вот только убей - не помню, чем вся эта история кончилась. Ну, раз Чехия в двадцать первом веке есть, то наверное наши, славяне, победили. Эх, надо было раньше историю как следует
учить, а не уроки прогуливать! А то из всей истории Средних веков твёрдо помню только про феодальную лестницу, короля Ричарда Львиное Сердце, который в крестовом походе то ли утонул, то ли в плен попал, хотя в фильме про Айвенго он с тамплиерами в Англии дрался, да ещё про 'вассал моего вассала - не мой вассал'...
        Одним словом, распростились мы с новыми приятелями как в доброй старой песне: 'на Запад поедет один из вас, на Дальний Восток - другой'. Они, соответственно, зашагали в сторону поднимающегося солнца, ну а я привычным 'пешкарусом' отправился 'вперёд, на запад!'. Как неоднократно доказывали русские солдаты, наш человек - пеший пехотинец - способен своим ходом дойти куда угодно: хоть до Берлина, хоть до Нанкина, про всякие там Парижи с Варшавами и упоминать нет необходимости, и, дойдя, наконец, до парадных ступеней очередной рейхсканцелярии, ласково так спросить местных 'бывших хозяев жизни': 'Ну что, довыплёвывались, с-суки?' Так что буду соблюдать национальные традиции пеших переходов....
        РЕСТОРАННО-ГОСТИНИЧНЫЙ БИЗНЕС В СРЕДНЕВЕКОВЬЕ
        После полудня я добрался до очередной реки. На сей раз перевоз отсутствовал: берега соединял довольно высокий двухпролётный мост, чей деревянный настил опирался на древнюю с виду каменную опору-'бык'. Под мостом, на мой сугубо сухопутный взгляд, могла без труда проплыть лодка с невысокой мачтой.
        Странно, почему-то мне казалось, что во времена феодальной раздробленности подобного не строили. Вероятно, наследие имперского Рима, по крайней мере - та часть, что из камня: настил выглядит хоть и старым, но всё же не таким древним. Но тогда почему дорога к мосту такая извилистая и совершенно не мощёная? У Рима, как помнится, все дороги строились капитально, как важные стратегические объекты: по мощёным камнем магистралям проще перебрасывать могучие легионы из конца в конец крупнейшей империи древнего мира.
        Вблизи моста, за невысокой оградой из ошкуренных жердей, прибитых к столбикам-опорам, расположились два строения. Одноэтажное деревянное здание с воротами в торцевой стене, судя по запаху, служило хлевом или конюшней. Второе же, в два этажа: нижний - из камня, верхний - бревенчатый, - было, по всей вероятности, чем-то вроде гостиницы. Таверна, постоялый двор, караван-сарай - не важно, как они называются, главное - суть: приют усталого путника. Над входом висела здоровая деревянная плашка с первой надписью, которую я сумел прочитать в этом времени. У автора, начисто лишённого фантазии, явно в качестве компенсации было развито конкретное мышление: кривовато вычерченные латинские буквы извещали всех проезжих грамотеев, что они находятся 'U Mosta'...
        Ну, раз уж здесь наличествует эдакий 'ресторанно-гостиничный комплекс', то мне, как новоявленному 'кухарю', грех не заглянуть: пригляжусь, что и как на тутошнем камбузе устроено, да чем посетителей кормят-травят. Вот только с местными финансами у меня туговато, так что придётся опытным путём проверить истинность поговорки, что 'наглость - второе счастье'.
        Сказано - сделано: приняв максимально доброжелательный вид, направляюсь ко входу в 'таверну'. Да, дверь явно не из мастерской 'ведущих итальянских дизайнеров': сколочена из толстенных деревянных плах, с горизонтально расположенной толстой ручкой из того же материала. Понятно, почему ручку так приделали: чтобы войти в здание, потребовалось взяться обеими руками и, приподняв тяжелючее сооружение, толкнуть его вперёд. Так и есть: нормальных дверных петель здесь не предусмотрено, дверное полотно держится на трёх широких кожаных ремнях. Впрочем, тот, кто проектировал здание, явно и на прихожей решил сэкономить: перешагнув порог, сразу попадаю в полутёмный зал почти во весь этаж. Свет сюда попадает только из затянутых какой-то матово-желтоватой плёнкой небольших окон и от расположенного ближе к дальней торцевой части зала полуоткрытого очага. Ни печкой, ни камином, это не назовёшь при всём желании: очаг представляет собой слегка приподнятую на примитивном фундаменте над усыпанным смесью сена и соломы земляным полом 'чашу', то ли чисто глиняную, то ли из обмазанных глиной камней. Над огнём - здоровенный
прокопчённый котёл, пар над которым, с запахом варёной рыбы смешивается с тянущимся к потолку древесно-кизячным дымом костра. Откуда знаю, что за дым? Э, братцы, пошарьтесь с моё по нашим степям в поисках 'эха войны' - тоже научитесь издалека по запаху различать, где в костре акациевые ветки из ближайшей лесополосы, а где - помёт засушенный тлеет... Впрочем, оба запаха вполне безобидны по сравнению с химической горечью копоти от сгорающего в костре тротила.
        Рядом с очагом - тесовый стол, на котором разложены различные продукты в мешочках, горшках и просто отдельными кусками, пучки трав, горка глиняных кружек. Позади стола возвышаются утвердившиеся на чурбаках-подпорках два бочонка с кранами-чопиками. Встречал я такую конструкцию: Т-образный деревянный кран 'ножкой' втыкается в отверстие для слива жидкости, а роль вентиля со шпинделем играет такой же деревянный чоп. Хочешь нацедить кружку - вытаскиваешь чопик, а когда наполнил - резко загоняешь обратно, перекрывая единственный канал для самовытекания.
        У стола что-то шинковал тщедушный парень лет двадцати с измождённым лицом и выпученными 'мультяшными' глазами. Грязно-серая рубаха его вся покрыта пятнами различного цвета и происхождения - от сока свёклы и жировых разводов до следов вытирания окровавленных рук. Между бочонками и тем краем стола, где громоздились кружки, на невысоком табурете весьма крепкой с виду конструкции восседал, потягивая что-то - вероятно, пиво - довольно плотного сложения лысоватый дядька в остроносых туфлях без каблука, узких тёмных штанах и кожаной безрукавке поверх относительно белой рубахи.
        Остальная часть залы была занята ещё двумя столами. Длинный и широкий 'общий стол', за которым втолковывали друг дружке что-то на непонятном мне, но явно славянском диалекте пятеро восседавших на длинных скамьях посетителей, одетых несколько богаче, чем уже знакомые мне крестьяне из Малого Коуржима, был заставлен кружками, завален рыбьими костями и широкими, частично обкусанными ломтями хлеба. Что пытались доказать друг дружке гости 'заведения', меня абсолютно не заинтересовало, но вот обратив внимание на несколько повышенные тона вкупе с достаточно активной жестикуляцией собеседников, я решил без особой необходимости с ними не контактировать. У торцевой стены находился ещё один стол: достаточно небольшой и аккуратный, с установленными в качестве сидений тремя широкими чурбаками. Падавшие от затянутого плёнкой окна лучи освещали дородную фигуру монаха в широкой коричневато-рыжей рясе. С заменявшей ему пояс верёвки свисала на цепочке металлическая чернильница, а из кошелька-мешочка выглядывали кончики перьев. Кружек перед служителем культа имелось аж пять штук, причём две - явно пустые - уже
приняли горизонтальное положение. Такой себе тихий дядечка сидит, никого не трогает, наслаждается... А главное дело - места вокруг не заняты.
        Так. Судя по поведению, товарищи-граждане у 'кухонного' стола - и есть местный персонал. А раз никто из них не спешит встречать очередного посетителя в моём лице, то официанты тут бизнес-планом не предусмотрены и сервис обслуживания на все четыре лапы хромает. Ладно, гонор проявлять не будем, мы люди простые, могём и сами к 'окошку раздачи' подойтить... По внешнему виду дядечка возле бочкотары больше походит на хозяина данного заведения, чем замотанный 'кухонный рабочий'.
        - Добрый день, уважаемый!
        Полагаю, у тебя найдётся, что поесть мирному путнику?
        - Добрый. Пиво есть. Две кружки - хеллер. Хлеб, рыба, горох - четыре хеллера, если без рыбы - тогда хеллер. Сыр - шесть хеллеров. Ночлег - два хеллера в зале, - тут дядька обвёл рукой вокруг, - или три - наверху. А если в отдельной светлице - тогда полденария. Но готов поспорить, что у тебя, чужак, нет половины денария!
        Судя по мимике из разряда 'понаехали тут' на скучной харе, хозяин не особо рад новому посетителю, что несколько непривычно: клиент - это деньги... Ну да мне с ним детей не крестить, так что пусть себе кривится сколько угодно.
        - Ты прав, почтенный. Хоть я и не беден, но денариев у меня и вправду нет. Имеются только монеты из моей страны.
        - Ты хочешь сказать, что у тебя и хеллеров нету?
        Ну что ж, оболы также сгодятся, но, разумеется, в оболах расценки будут несколько выше, как ты сам понимаешь...
        - И оболов нет. Рубли, копейки - это сколько угодно. А с чего это вдруг цены станут выше, если я расплачусь другими деньгами? Ведь можно же просто сравнить курс... Тьфу, взаимную ценность монет?
        - Э, да ты, смотрю, хитрец! Или, по-твоему, Прокоп первый год живёт на свете и не знает, что менялы, эти порождения Велиала, обязательно постараются при перевесе монет обмануть честного христианина? Ещё чего! Уж если ты, чужак, почитаешь себя самым хитрым, то отчего бы тебе не пойти в город да самому не заставить этих злоехидов иудина племени честь по чести расчесться за иноземные монеты? Что-то мне подсказывает, что без ханской пайцзе и десятка багатуров за спиной такой фокус тебе проделать не удастся! А христиан эти менялы - гореть им всем в Аду! - ни во что не ставят, донимают своими кредитами-процентами кого им вздумается, не исключая даже добрых панов, на чьих землях промышляют!
        Так что давай-ка, показывай свои монеты, да и приступим, с Господнего благословения...
        - Не поминай всуе Имени Его, грешник! Ибо всякому известно, что велел Он оставить дела денежные миру земному, а духовные - миру горнему! Лучше нацеди-ка мне ещё две пары пива!
        С этими словами давешний монах, успевший незаметно подойти со спины, протянул обеими руками хозяину четыре опустошённых кружки.
        - Верно говоришь, брат Филипп. И потому, как сказано, сначала два хеллера давай. А то я тебя знаю: уснёшь, напившись, а после сна будешь клясться, что ни обола в кошеле не имеешь, готов поспорить! Не в первый раз так-то!
        - Да как тебе не совестно так о духовном лице говорить! А ведь люди могут подумать, что так оно и есть! На тебе твои деньги! 'Оставьте Кесарю кесарево', а плешивому Прокупеку - пивное!
        Брякнув глиняными донцами по столешнице, монах задрал подол своей коричневой рясы, под которой обнаружились грязно-серые рогожные штаны и, развязав поддерживающий их очкур, вытянул второй, гораздо меньший кошель. Запустив в него тонкие пальцы с изгрызенными ногтями, священнослужитель вытянул оттуда несколько малюсеньких - примерно с ноготь мизинца - серебряных чешуек, пару из которых сунул на стол перед кабатчиком, а две-три оставшиеся преспокойно отправил себе за щеку. После чего, пока мгновенно 'заначивший' монеты хозяин заведения цедил пиво в кружки, кошелёчек был снова завязан и пристроен обратно за очкур штанов.
        Да уж, оригинальный метод борьбы с микробами: пару кусочков серебра в рот сунул - и все бактерии передохли. Вот интересно, а зубы он таким манером, часом, не чистит? Хотя принимая во внимание полное отсутствие на одежде аборигенов чего-либо, хоть отдалённо напоминающего карманы, понять человека можно: не в кулаке же деньги таскать!
        Тем временем лысоватый Прокоп, успевший водрузить на тесовую плаху стола покрытые сверху пенными 'грибочками' посудины, вновь переключил внимание на меня.
        - Ну так что, чужак! Надумал, чего будешь заказывать?
        - Надумать-то надумал, но уж больно у тебя цены велики. Я ведь тоже не первый день по свету хожу, не впервые в заведения вроде твоего забредаю!
        - Ну а раз не первый день ходишь, то и понять должен, что в ближней округе таких заведений и вовсе нет, и коль будешь их искать, то до самого Жадца придётся топать, готов поспорить! Так что хочешь отведать славного пива да хорошей пищи - так гони монету! Кстати, что-то я пока и не видал твоих денег: может, они и не стоят ни хеллера!
        Да уж, теперь я понимаю, что такое 'ненавязчивый сервис'. А ведь когда-то на официантов некоторых наших кафе грешил... Всё познаётся в сравнении, но лучше, тем не менее, сравнивать подобные вещи со стороны...
        От пива 'отмазаться' не удастся, хоть я и не любитель. Ну и не стану: и без того народ косится: 'не поймут-с!'. С экологией в здешних местах пока всё в норме, ни радиацией, ни пылью тяжёлых металлов или иной пакостью природу засрать пока что не успели, потому даже учитывая отвратный 'видон' повара-задохлика, отравление варёной рыбой, скорее всего не грозит, а вот от гороха пока воздержимся...
        - Добро. Значит, давай-ка для начала рыбы и хлеба, и кружку пива: не в сухомятку же мне жевать.
        - Да, не привык ты, чужак, к нашим порядкам, готов поспорить, в твоих землях народ совсем уж плохо да голодно жить привык. Добрый христианин завсегда сперва пива требует, а уж потом - снеди. Эй, Эмилек! - это он горе-повару, - Ну-ка, насыпь рыбки!
        Я порылся в кошельке и выложил на стол около десятка монет, в основном - одно- и двухрублёвого достоинства. Впрочем, была там и пятидесятикопеечная, и даже зеркально блестящий никелем 'пятачок'.
        Его-то в первую очередь и выудил Прокоп из всей кучки. Покрутив в немытых пальцах, он прикусил монетку между исщербленных зубов.
        - Эге! Да то ж не серебряное серебро! Что, обманные монеты всучить хотел?! Панове, глядите, каков пёс!
        На крик содержателя таверны присутствующий народ отреагировал вполне ожидаемо. В век отсутствия телевидения, интернета и даже 'великого немого кинематографа' основными развлечениями простого люда, как не сложно догадаться, должны быть пьянка, бабы, драки и - в качестве бонуса - публичные казни. Баб в помещении не наблюдалось, выпил народ, судя по всему, уже достаточно, а вот драка с возможной казнью не исключалась. Надо же мужикам как-то оттянуться!
        Спорившие до того дядьки с самыми недвусмысленными ухмылками принялись выбираться из-за стола: резко повскакивать им бы не удалось при всём желании - длиннющие скамьи сильно затрудняли свободу манёвра. Задохлик Эмиль обеими руками перехватил метровую рукоять деревянного черпака, которым только что выуживал из котла разваренную рыбную массу, выкладывая её на разрезанный вдоль круглый хлеб.
        И только монах никак не проявил агрессии: оперевшись о стол, он прихлёбывал пиво, внимательно поглядывая на происходящее. Учитывая старое правило о нападении как лучшей защите, пора переходить в словесное наступление, а то ведь толпой, пожалуй, и затопчут...
        - Сам ты обманный! - Я постарался как можно незаметнее ослабить ремешок на чехле висящей позади лопатки. - Что, уже настоящий никель от какого-то там серебра отличить не способен?! Темнота безграмотная! А ну, отдай сюда!
        Мой 'рявк' ошеломил содержателя таверны, однако в 'пятачок' он вцепился намертво: сразу виден условный рефлекс профессионала: к такому деньги как попали, так и пропали.
        - Ку-у-уда?! Не трожь монету! Какой такой никель-микель? Не знаю такого!
        - Отдавай обратно! Ишь, умник какой нашёлся: никелевые деньги ему не угодны! Твоего серебра каждый вшивый князь мешки наштамповать может, а благословение на монеты никелевые и латунированные только в Царстве пресвитера Иоанна по особой благодати святые отцы печатают! Ты что, против Церкви что-то плохое думаешь?!
        Подтянувшийся народ слегка одурело взирал на наше препирательство, недоумевая: пора уже лезть в драку или пока ещё рановато? С одной стороны, вроде ясно: какой-никакой, но жмот Прокоп - 'свой', а неизвестно откуда взявшийся парень - 'чужак'. Но с другой-то стороны получается, что 'чужак' не только не тушуется, но и сам берёт Прокопа на бас, причём поминутно пересыпая речь упоминаниями Церкви, святости и благословений. А к вопросам веры местный люд относился более, чем серьёзно: за десятилетия после пришествия монголов Церковь осталась единственным общественным институтом, который не только не ослаб, понеся потери, а уж тем более - не исчез, но напротив - значительно усилил своё влияние.
        Пока окружающие пребывали в замешательстве, единственный легитимный представитель католического клира в нашем обществе спокойно прихлёбывал из кружки пиво. Однако то, что он предпочёл не вернуться на своё место, а стоял в обманчиво-расслабленной позе, и оценивающие взгляды, бросаемые то на меня, то на стол с монетами, то на окружающих, ясно сигнализировали, что этот бродячий священнослужитель не так прост и безобиден, каким хочет казаться.
        - А куда мне эти деньги девать? Кто у меня их примет, кто разменяет? - всё также голосил содержатель таверны. - Да никому и в голову не придёт за них серебро давать! Что, мне княжескому баскаку вот это вот вместо серебра предлагать? Да он в грязь их кинет!
        - Чего???!!! Образ Святого Георгия в грязь кидать? Святотатствовать? - Я уже решил переть буром. - Да за такие слова...
        - Тут нет никого, кто дерзнул бы швырнуть под ноги изображение святого Йиржи! Ты зря беспокоишься, чужестранец! Однако ты должен понимать, что пан Прокоп, многие годы содержащий сей странноприимный дом, был смущён видом твоих монет и материалом, из которого те изготовлены. Мы все удивлены: до сих пор каждый встречал монеты бронзовые, медные, серебряные. Кое-кто держал в руках и золото. Но никто не видывал твоего 'никеля', да и такого идеального циркуса не встречал никогда. - Монах протиснулся меж нами, вскинув руки в примиряющем жесте. Задравшиеся рукава тотчас обнажили ярко-блёклую даже в отвратительном освещении таверны кожу немытых рук с потемневшими от застарелой грязи локтями. - Никто не обвиняет тебя в нечестности, путник! Разумеется, ты взял с собою в путешествие те деньги, которые имеют хождение на твоей родине. Но в наших краях они до сих пор не встречались, потому-то и вызвали вполне закономерные вопросы...
        - Святой отец! Мне радостно, наконец, услышать глас разума. Прошу тебя, как самого просвещённого в этом доме, лично удостовериться в подлинности и богоугодности моих монет, чтобы ни у кого более не возникало сомнений!
        - Ну что ж. Устав ордена святого Бенедикта предписывает смиренным братьям ежедневно не менее семи часов уделять работе. Пусть же и этот мой скромный труд послужит ко благу господнему. Однако же, дети мои, не можно мне вам не напомнить, что приличествует вам обоим, яко людям заинтересованным в результате, пожертвовать толику малую от щедрот своих на нужды Матери нашей католической Церкви!
        - Охотно, святой отец! - Я соорудил на небритой физиономии приветливейшую свою улыбку, при одном взгляде на которую всё улыбчивое население Токио дружными рядами промаршировало бы за верёвками, чтобы удавиться от зависти. Раз тут у них средневековье, то с церковниками нужно жить по принципу 'мир-дружба-жвачка', а то ведь не посмотрят, что я вообще не с этого века - сожгут или ещё чего придумают. Наслышан, как же... - Вот только позволь поинтересоваться: каков пристойный размер такого пожертвования?
        - На все вопросы, сын мой, есть ответ в Писании. Некогда вдовица пожертвовала всего одну лепту, коя была всем её состоянием. Моисей же сбирал десятую часть от всего достояния народа. Последуем же примеру пророка - пусть достойным пожертвованием станет десятая часть... Но не всего имущества вашего, а лишь той суммы, что будет уплачена за трапезу.
        - Это если каждый раз десятину отдавать - так никаких доходов не станет... - пробурчал прижимистый Прокупек.
        - Не тужи об отдаваемом на благое дело, грешник! Ибо сказано: 'дающему - да воздастся стократ!' - поучающе погрозил пальцем брат Филипп.
        - Итак - обратился ко мне пройдошистый служитель культа - поведай нам, странник, кто ты, откуда, как оказался в наших богоспасаемых краях? Да позволь поближе поглядеть на монеты своей страны: весьма полезно всякое новое знание, угодное Господу, а раз на никелях сих образ святого Йиржи оттиснут, то есть явный знак, что Он благосклонен к сему металлу.
        - С радостью! - Я придвинул к монаху всё ещё лежавшие на столешнице монетки. - Моё имя - Макс Белов, я мастер-кулинар из Штальбурга, что в Царстве пресвитера Иоанна. Прибыл в Богемию, чтобы в здешних краях своё заведение открыть или к кому из знатных панов на работу по своим знаниям наняться. От купцов я услыхал, что у вас благородное искусство кулинара низведено до плачевного состояния. И, прибыв сюда, я с грустью убедился, что дело обстоит именно так!..
        - Долгонько ты, видно, странствовал, мастер Макс! Ни разу не видали мы ни одежды, подобной твоей, ни монет. Я сам обучен чтению на целых пяти языках, но не могу уяснить смысл написанного здесь. 'АХК ПОЦЦНН' и странные символы внизу - что сие означает?
        - Да что ты его слушаешь, брат Филипп! Какой из него мастер? Молод он для такого: ему ещё годов шесть, а то и все десять в подмастерьях по возрасту ходить! - содержатель придорожной таверны всё не желал успокоиться.
        Похоже, он решил меня морально изничтожить. Ну что же, придётся вспомнить про опыт лучшего в мире специалиста по курощению домомучительниц товарища Карлсона.
        - По себе людей не судят, милейший! Если кто-то, вместо прилежного обучения ремеслу в молодости только пил пиво и бегал за девками - тот и к пятидесяти годам дурнем останется. А старательный человек может втрое быстрее обыкновенного звание цехового мастера получить!
        Что до букв и символов, святой отец, - вновь повернулся я к монаху - то значки те обозначают год, в который монетка была отпечатана. Вот на этой написано, что она попала в казну в две тысячи девятом году.
        - В две тысячи девятом? По какому же календарю, сын мой? Разве твой владыка, отштамповавший её - не христианин, или, того хуже - еретик или схизматик? Но и схизматики, хотя и не признают летоисчисления с Рождества Господа нашего Христа, тем не менее ведут счёт прожитым годам с сотворения Мира Отцом Небесным?..
        'Блин! Попадалово! Надо как-то выкручиваться. А что сказать-то? Если до сих пор понятия не имею, в какой год меня занесло? Сотворение мира - его вроде попы считают тысяч на пять лет раньше нашей эры? Да, вот бы удивились всякие динозавры с мамонтами, если б узнали, что не мильёны годов прошли со времён палеолитов и тритиев, и армагеддон, изничтоживший динозаврий род, это Великий Потоп, а Ной просто их в ковчег не позвал. Блин, лезет же в голову... Стоп! Армагеддон. Страшный Суд. Это же...'
        - Нет, святой отец! Наш патриарх Кирилл - добрый христианин. А года считаются не прожитые, а будущие.
        - Будущие? Как так - будущие? Не понимаю.
        - Оставшиеся года до Второго Пришествия Христа.
        - Что-о-о? Но откуда...
        - О, святой отец! Эту дату явил архангел ещё самому пресвитеру Иоанну давным-давно. Ах, как бы хотелось мне, бедному кулинару, быть свидетелем этого благовествования. Увы мне грешному! - тут я подпустил в голос иваногрозновские нотки персонажа гайдаевской комедии, состроив максимально благочестивую мину. 'Да уж, Максим, заставят за брехню тебя черти в аду сковородку языком лизать... Впрочем, если с салом сковородка будет - пожалуй, что и не откажусь'.
        - Что же, ничто не делается без воли Господа, и если Он решил открыть этот день лишь заброшенным промеж диких языцей христианам - значит, таков Его Вышний Промысел!
        Монах широко перекрестился слева направо, его примеру последовали все присутствующие в зале, включая меня. Сперва мои пальцы привычно дёрнулись, чтобы сложиться соответствующим образом, однако в памяти всплыло явно неприятное словечко 'схизматик'. Я и без того здесь чужак и претендовать на роль Тараса Бульбы в ляшском плену не имею никакого желания: явно не оценят. Поэтому я постарался как можно точнее скопировать за окружающими их ритуальную жестикуляцию.
        - Так сколько же лет осталось до этого великого события, сыне? Доведётся ли нам вживе узреть Его светлый Лик?
        'Что сказать? Сослаться на незнание? Но у меня в кошельке лежат российские деньги, так что местный народ может сам попытаться высчитать примерную дату, а я потеряю наработанный 'кредит доверия'. Оно мне не надо. А когда была денежная реформа? В шестьдесят первом? Нет, это ещё при СССР. А российская? Блин горелый, вылетело из башки! А когда вообще РФ стала вместо Союза? Прально, в девяносто первом, значит, по-любому более ранней даты на деньгах быть не может. Что ж, добро, буду брехать дальше'.
        - Уж прости, но ни ты, ни я и даже наши внуки - никто не доживёт. До Второго Пришествия, к сожалению, осталось ещё целых тысяча девятьсот девяносто лет...
        - Кто ведает: возможно, к сожалению, а возможно - и к счастью! Господь, в неизречённой милости Своей, видимо, даёт нам всем возможность начать вести более безгрешную жизнь. Слышите вы, олухи? - обратился монах ко всё ещё толпящимся вокруг посетителям. - Ступайте допивать своё пиво, раз уж притащились сюда, но уж потом, коль заведётся у кого в мошне лишний хеллер, лучше волоките его не к 'У Моста' в кошель Прокопу-выжиге, а отдайте на благое дело - пожертвованием на строящийся в городе собор или в наш монастырь. А Святая Церковь не оставит вас, грешных, своими молитвами!
        Нельзя сказать, что речь брата Филиппа очень обрадовала Прокупека с горе-поваром, но высказывать недовольство никто не стал, ответом стало лишь скептическое хмыканье. Тем не менее, не видя поддержки со стороны вернувшихся на свои места завсегдатаев, вслух возмущаться Прокоп не стал.
        Тем временем монах продолжал 'проводить экспертизу' на предмет богоугодности монет государственного банка России.
        - А ответь-ка мне, сыне, отчего монеты у тебя одна на другую походят, литеры да знаки на них - также, а вот гербы владетельские - столь различны? На одних образ святого Йиржи, а вот это что за существо?
        - Орёл двухголовый. Видно же.
        - В том-то и дело, что видно. А знаешь ли ты, что орёл о двух головах - суть знаменье восточных схизматов, владык Константинопольских?
        - Да откуда мне знать? Не моё дело гербы изучать, а знатных рыцарей - на то у них и герольды всякие имеются. А что там рисуют на монетах - меня не касается, я человек маленький. Всегда так было: на рублях орёл, на копейках - святой Георгий.
        - Говоришь, не ведаешь, откуда знаменье? Хорошо, возможно и так. Но всё же расскажи, в чём разница в рублях и копейках? Здесь так деньги не называют.
        - Одна копейка - это сотая часть рубля. Ну, а рубль - десятая часть червонца, вот только монет-червонцев у меня нет. Последнюю неделю назад отдал за проезд.
        'И самое интересное, что это правда. Вот только ехал я не в вашу шандарахнутую Богемию, а в забытое богами и начальством село в сталинградских степях. Но этого уточнять вслух, пожалуй, не стану'.
        - Ну, а что можно купить в твоих краях за эти деньги?
        - Что купить? Ну вот, например... - Лезу в набедренный карман, вытягиваю мыло: полкуска 'Хозяйственного', ещё из старых, советских запасов - в гробостройку матушка где-то целый мешок какими-то путями достать сумела, ещё до талонов. До сих пор им иногда особо 'выдающиеся' пятна на вещах застирываю, если фирменным порошкам в машинке-автомате не поддаются. - Вот мыло. Половина куска отрезана. Смотри сюда: видишь '12 коп.'. Значит, двенадцать копеек стоит целый кусок, а половинка - шесть. Выходит, на один рубль можно купить восемь целых кусков мыла и ещё четверть куска.
        - Мыло, говоришь? - монах ткнул в демонстрируемый брусок пальцем, ловко отколупнул ногтем мыльную крошку, тут же сунув её в рот. - И верно: вроде бы мыло... Только твёрдое почему-то.
        - Ну уж извини: с жидким мылом в дальней дороге не слишком-то удобно. Всякие там шампуни да экстракты для ванн нужно дома держать, на полочке, а не таскаться с ними.
        - Да, непривычна нам речь твоя, сын мой! Вроде и по-немецки говоришь для чужеземца сносно, а слова сплошь незнакомые. Что это за 'шампунь' такая и что значит 'ванна'?
        'Нифига себе! Нет, что с гигиеной тут не дружат - это я уже давно понял: амбре у здешних аборигенов весьма 'списьфичское'. Но чтобы вообще не знать, что такое ванна - такое мне и в голову прийти не могло. Свинарник отдыхает...'
        - Не пойму я тебя, святой отче: неужели из здешних рыцарей никто в крестовые походы на сарацинов не ходил? Слышал я, что оттуда как раз и завезли и сами ванны - особые сосуды для погружения в воду, - и обычай в них мыться: ибо чистота телесная равно как и духовная богу угодна. У нас почти в каждом доме ванна стоит, и все в ней поочерёдно моются.
        - Э, что вспомнил! Когда ещё тот поход был! Ещё дед мой мальцом бегал, как панство в войско германского императора сбиралось... Много в ту пору героев ушло, да мало кто вернулся: пали под яростью монгольской. А уж про то, как допрежь того на сарацин вставали - и вовсе мало кто и помнит... А у вас, выходит, не забыли то?
        - ...
        - Ну, значит, коль известна ценность твоей монеты, так и прикинуть можно. У нас гарнец мыла - два хеллера. Но мыло, известно, жидкое, значится, если твоё по весу прикинуть - втрое развести можно... Выходит, что на девять хеллеров одна твоя копейка прийтись должна, никак не более того.
        - Что-то маловато получается, падре...
        - Ты что же, сомневаешься в познаниях духовной особы? Меня арифметическому счёту, да будет тебе известно, обучал сам прежний монастырский келарь брат Филоник, восприявший сии знания от некогда обучавшегося в Сорбонне отца Валентина! Хоть и прошло с тех пор много лет, я - да простит Господь гордыню раба Своего - до сих пор весьма споро могу сложить любые числа в сумму до пяти дюжин за время, необходимое, чтобы дважды прочесть 'Pater noster'.
        - Как можно, святой отец, как можно! Разве осмелится кто-либо сомневаться в талантах столь многоучёной особы! Вот только перемножить пять дюжин можно и побыстрее - и всё равно выйдет шестьдесят...
        Самодовольное выражение лица у монаха плавно перетекло в изумлённое:
        - Однако... А может, ты и семь дюжин столь же споро исчесть сумеешь? - брат Филипп крепко ухватил меня за рукав куртки, не отрывая насторожённо-пытливого взгляда от моего лица.
        - А что тут считать? Восемьдесят четыре так восемьюдесятью четырьмя и останется...
        - Ну-ка, человече, пойдём-ка за мой стол, поговорим откровенно: как и где это ты искусство быстросчётное восприял? И ведь ни пальцы не загибаешь, ни губами не шевелишь, ни чётки не перебираешь. Весьма то удивительно. - С этими словами клирик чуть ли не поволок меня к тому месту, на котором сидел до моего появления в таверне. - А ты, Прокоп, поднеси-ка нам с паном мастером ещё по паре пива! За мой, разумеется, счёт!
        Наша приватная беседа за отдельным столиком слегка затянулась. 'Пара пива' как-то незаметно превратилась примерно в 'пару дюжин', и, чтобы не 'повело', пришлось заказывать дополнительно разваренную рыбу с мочёным горохом. Да уж, 'Книгу о вкусной и здоровой пище' здесь явно никто не читал, да и сервировка, состоящая из ломтя хлеба в качестве эрзац-тарелки меня лично не радует. Если так дальше пойдёт, то без всякого внешнего воздействия можно пищеварение загубить безвозвратно - а к качеству здешнего лечения гастритов и язв лично я отношусь весьма насторожённо...
        Брат Филипп оказался человеком весьма въедливым и дотошным. Беседа с ним больше походила на 'мягкий' допрос в кабинете у следователя: монах вывалил на меня множество вопросов о финансах, вере, способах обучения и географии моего гипотетического путешествия. Несколько раз он явно пытался подловить меня на нестыковках в рассказе, возвращаясь к уже сказанному. Наивный богемский абориген! Он никогда не поглощал информацию теми темпами и объёмами, какие обрушиваются на человека двадцать первого века, окружённого телепередачами, прессой, интернет-ресурсами и радио. Мы же, как пушкинский герой, уже приучены 'без напряженья в разговоре коснуться до всего слегка с учёным видом знатока'.
        Постепенно я решил мягко перевести разговор в иное русло, чтобы по возможности активизировать свою легализацию в этом мире. Средневековье - Средневековьем, однако и здесь человек без 'аусвайса' не всегда и не от всех сможет в случае чего 'отбрехаться'. Вон, как мой знакомец Йозеф рассказывал: была у его босса ксива-пайцза - никаких проблем со здешней налоговой дядька не знал. Как помер - у наследника докУмент изъяли, а самого на счётчик поставили, причём процедуру банкротства заменили довольно-таки жестокой казнью. Оно мне надо?
        - Вот вы, святой отец, упомянули, что многими языками владеете. Это большое искусство: в моих краях редко кто более двух-трёх знает, а большинство - так и вовсе ни одного чужестранного не ведает...
        - Так ведь и здесь мало кто сим умудрён! Ведь и в святых обителях полным-полно послушников и даже самих братьев, кои не могут двух слов связать даже на латыни. Приходится им со слуха заучивать и литургии, и молитвы... Я же помимо германского, славянского да латыни и на франкском разговариваю, и на монгольском. Мало того: на всех тех языках и читать и писать умею, опричь монгольского наречия: уж больно редко средь них грамотеи встречаются!
        - Да, велики твои познания, святой отец! Выходит, ты и переводить с одного языка на другой можешь?
        - Случается, что и переклады делаю во славу Божью и Святой матери-Церкви. А отчего это тебя, сыне, интересует?
        Вот ведь датый-датый монах, а соображает не хуже трезвого! Ну что ж, попробую слегка приоткрыть карты: всё равно помощь местного грамотея для выполнения моей задумки необходима. Авось в местную 'гестапу' не настучит: деньги-то я ему заплачу неплохие, а они и попам вовсе не лишние.
        - Как это 'отчего'? Я ведь не просто так в эти края прибыл, так далеко от родного дома: собираюсь здесь на жительство остаться да своим ремеслом на хлеб зарабатывать. А ведь чужестранцу это непросто. Вон, тот же наш почтенный хозяин, пан Прокоп, небось, не просто так эту таверну содержит, а в цехе кулинаров состоит?
        - Разумеется, в цехе он состоит, ведь влияние цехов распространяется на триста моргов вокруг города, а таверна эта построена всего в ста двадцати. Вот только никакого цеха кулинаров у нас в Жатце отродясь не бывало. Прокоп - член цеха трактирщиков и пивоваров, а хлеб ему возит подмастерье почтенного Илии из братства мельников: этот достойный мастер всегда велит своему подмастерью подвозить странствующих смиренных слуг божьих к городским воротам.
        - Так что же мне делать, святой отец? Если в городе нет цеха кулинаров, то кому же я должен предъявлять документ о том, кто я такой? Кому взносы платить?
        - Сын мой, поверь: тебе придётся ещё неоднократно предъявлять своё цеховое свидетельство вне зависимости от того, есть ли у нас цех, входящий в твоё братство или нет. Любой свободный простолюдин, желающий поселиться в Жатце свыше чем на десять дней, обязан предъявить в ратушу свидетельство о благонравии либо цеховое свидетельство, также удостоверяющее его законнорожденность и благонравное христианское поведение. Иначе его оштрафуют на три денария за каждый день просрочки, а не имеющих средств берут за караул и посылают землекопом или драгилем на возведение строящихся городских укреплений. Так что будь готов, что пергамент твой будет внимательнейше изучен.
        - Бумага.
        - Что 'бумага'?
        - Мой документ не на пергаменте, а на бумаге. У меня дома пергамента днём с огнём не найдёшь.
        - Да ну? - монах был явно заинтригован. - Хорошо же живёт твоя семья, сын мой! Я сразу по твоему виду понял, что ты сын достойных родителей: и добротное платье да сапоги, и твоя манера держаться - всё о том говорит. А уж коли у вас используют лишь драгоценную бумагу, брезгуя харатьями, то несомненно ясно: твой род - один из богатейших в вашем Царстве пресвитера Иоанна. Прости, позабыл я, как ты назвал свой город?
        - Вроде бы я о нём не упоминал, святой отец. Я из города Штальбурга.
        - Штальбург... Имя германское, но говоришь ты по-германски очень странно...
        - Как умею - так и говорю. У нас все так разговаривают. Слишком далеко мы от исконных немецких земель, слишком долго жили среди многих народов.
        - А не покажешь ли, сыне, своё свидетельство? Ибо грех любознательности снедает меня: за всю жизнь я видал бумажный лист лишь дважды у баскаков и оба раза с весьма дальнего расстояния...
        Ну вот и момент истины. Хитрый монах, похоже, расположен ко мне и простодушно клюнул на мои побаски. Теперь постараемся использовать его любопытство с максимальной пользой.
        - Ну что ж, брат Филипп, не могу отказать столь уважаемому человеку.
        Извлечённый из паспорта маршрутный лист на разведвыход в тот самый район, откуда меня перетащило в эту чёртову средневековую Богемию перекочевал в измазанные кляксами пальцы монашка. По той аккуратной бережливости жестов, с которой тот принялся разворачивать сложенный вчетверо лист обычной офисной бумаги а-четвёртого формата, было видно, что постриженик действительно считает его материалом большой ценности.
        Возможно, первоначально брат Филипп и надеялся продемонстрировать бесстрастие, но, тем не менее одна за другой вереница эмоций тенями мелькнули по его лицу. Интерес и недоумение, удивление и скепсис, перерастающий в сдержанное недоверие... Палец коснулся оттиска печати с символическим рисунком креста с наложенными на него звездой и пламенем Вечного огня... Поскрёб неровно обгрызенным ногтем...
        - Это и есть твоё цеховое свидетельство, сын мой?
        - Ну да. Вы же сами видите, святой отец! Всё ясно и понятно написано и печать приложена, как и полагается по закону. А вот это - документ, удостоверяющий, что я - именно тот человек, о котором написано в свидетельстве.
        На столешницу между пустых глиняных кружек ложится раскрытая 'корочка' поисковика.
        ... Думаю, что если бы фигуральное выражение 'у собеседника отпала челюсть' соответствовало реальности, то нижняя часть лица монаха вполне могла б проломить стол и шлёпнуться на пол таверны.
        Ошарашено переводя взгляд с меня на документ, он, наконец, пришёл к какому-то решению. Воздев руку, брат Филипп осенил католическим крестным знамением сначала меня, а потом фотографию в удостоверении. Видя, что я не падаю в корчах, да и фотобумага не начинает обугливаться как полагалось бы колдовскому творению, он, видимо для надёжности, перекрестился и сам, после чего произнёс севшим голосом:
        - Велика сила Господня!
        Великую милость оказал он тому изографу, кой писал с тебя сию миниатюру!
        Я согласно улыбаюсь. Ну не объяснять же тёмному, шо та ночь у Бернеса, клерикалу, что такое фотография и для чего карточка вклеена в 'аусвайс'. Не поймёт-с!
        - А скажи-ка, сын мой, - похоже, к 'тёмному клерикалу' возвращается любознательность, перетекающая в подозрительность, - неужели у всех твоих соотечественников имеются столь дорогостоящие миниатюры?
        Ага, так я и разбежался тут рассказывать о всеобщей паспортизации и милицейско-полицайских проверках документов. Щазз!
        - Святой отец! Ну ты же сам понимаешь, что тут одна только бумага стоит не какой-нибудь хеллер! Тем более - портрет. Он был заказан знаменитому художнику и обошёлся в сумму, которую я не хотел бы называть, чтобы не подумали, что я впал в грех тщеславия. Разумеется, это не каждому по карману. Однако наши законы обязывают всех мастеров, дворян и торговцев, выезжающих за пределы державы, иметь при себе такой документ, заверенный цеховой печатью или родовым гербом.
        - Но для чего это нужно?
        'Гм... Вот этот-то момент я и не продумал. Действительно, в средние века такое было не принято, насколько я могу судить...'
        - Видишь ли, отче... Жизнь в окружении нехристианских стран имеет свои особенности. Одна из них - это борьба с иноземными шпионами и лазутчиками. Было время, когда враги тайно убивали наших странников, мирно путешествовавших по чужим землям и засылали под их видом своих разведчиков. Как ты понимаешь, эти шпионы отправлялись не в те города, откуда родом были их жертвы, а в иные. С помощью такого подлого ведения тайной войны им неоднократно удавалось наносить христианам большой урон. Вот потому-то и пришлось вводить это правило об обязательном сличении портрета и лица путешественника.
        - Вот оно как... Да, это истинно мудрое решение: в борьбе с безбожными агарянами никакая предосторожность не бывает лишней! Однако же... однако же, сын мой, как сие не прискорбно, я тебя должен огорчить...
        - Что такое?
        - Дело в том, что твоё цеховое свидетельство мастера ни нашей жадецкой ратушей, ни ратушей какого-либо другого богемского, чешского или имперского города признано не будет.
        - Э, почему это не будет признано? Только потому, что я иностранец? Но неужели в ваших городах запрещено селиться и работать людям, прибывающим из других стран? Даже у диких американцев эмигранта никто не гонит прочь, раз уж ему удалось пересечь границу их страны!
        - Не говори глупости! Никто не станет лишать куска хлеба доброго католика только за то, что тот из иной христианской страны - это противно самому духу учения Матери нашей святой Апостольской Церкви, ибо сказано в Писании: 'нет ни Еллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, Скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос. Итак облекитесь, как избранные Божии, святые и возлюбленные, в милосердие, благость, смиренномудрие, кротость, долготерпение, снисходя друг другу и прощая взаимно, если кто на кого имеет жалобу: как Христос простил вас, так и вы. Более же всего в любовь, которая есть совокупность совершенства'.
        Но беда твоя в том, что вид свидетельства твоего настолько непривычен, что даже я, видевший немало написанного человеческой рукою, был изумлён, насколько ровно и одинаково начертан его текст, аккуратен циркус рисунка под ним. Боюсь, что люди, менее искушённые в графологии, нежели я, могут и вовсе счесть это проявлением козней Врага рода человеческого, прости, Господи, меня, грешного! Отсутствие подвесной печати твоего цеха кулинаров - не велика проблема. Оно вполне компенсируется наличием двух подписей наверняка широко известных и уважаемых мастеров, которые я вижу внизу сего листа. Однако же главная проблема твоя в том, что никто не сможет понять, что именно написано в твоём свидетельстве, невзирая на аккуратность писца, составлявшего этот документ!
        - Но разве его невозможно перевести на понятную всем образованным людям латынь, святой отче? - что-что, а об универсальности латыни в католической Европе я помнил ещё со школьных уроков истории.
        - Перевести на латынь? Пожалуй, это выход... Но кто этим будет заниматься?
        - Надеюсь, что ты, святой отец.
        Ехидная усмешка кривит его губы. Вот же ж хитрован в рясе!
        - А чего ради я вдруг должен буду переводить твоё свидетельство? Да и как я, по-твоему, сумею это сделать, коль не понимаю начертанных в нём слов?
        - Да очень просто: я перескажу тебе содержание по-немецки, а ты запишешь всё на латыни в соответствии с общепринятыми местными правилами. Ведь долг доброго католика, помимо всего, состоит в помощи ближним? Вот за эту помощь и воздастся...
        - Воздастся - чем?
        Да, как говаривали в моё прежнее время, мужик чётко просёк фишку.
        - Предположим, в качестве воздаяния выступит довольно существенное пожертвование в пользу святой Церкви, скажем, на украшение монастырского храма...
        -...И...
        - И, разумеется, достойного дара исполнителю.
        - Нам, братьям ордена святого Бенедикта, запрещено принимать серебро, злато и суетные драгоценности!
        - Простите, брат Филипп, но разве я что-то говорил о монетах? Однако у меня есть весьма полезный инструмент, который достоин стать подарком для столь высокоучёного человека, как Вы!
        С этими словами я вновь лезу в карман 'афганки' и вытаскиваю оттуда китайский складной нож с красными пластиковыми накладками. Одну за другой раскрываю его 'приспособы', начиная с ложки и заканчивая штопором и пилкой.
        Видимо, монах уже стал привыкать к 'чудесам хай-тека', извлекаемым из карманов моей формы. Челюсть уже не 'отпадает', да и зрачки глаз заметно уменьшились в диаметре: эдак с размера средней сливы до крупной вишенки. Но хваткие пальцы на краю стола рефлекторно подёргиваются, похоже, только чувство приличия не даёт бенедиктинцу сцапать этот чудо-ножик и запихать за пазуху. Ножа, конечно, жаль - где я в эти времена похожий найду? - но в данной ситуации вступает в силу правило: 'лучше один раз заплатить щедро за хорошую работу, чем многократно тратиться на халтуру'. В конце-то концов я планирую использовать не только грамматико-лингвистические таланты церковника, но и его самого. Тьфу на вас, бесстыжие! В качестве источника информации и живого пропуска, разумеется, а не то, что вы подумали!
        - Ну так что скажете, святой отец?
        - Ух, искуситель... Убедил. Ради блага святой Церкви - на что только не пойдёшь.
        Эй, Эмилек! - заорал он возившемуся у очага горе-повару. - А ну-ка, прибери тут на столе и притащи ещё по паре пива и светец! Да шибче, накажи тебя святой Филипп!
        Худосочный неряха нехотя приблизился к столику и принялся нанизывать пустые пивные кружки на толстый ошкуренный прут, после чего, сохраняя на лице выражение 'глаза б мои вас не видели' обмахнул столешницу грязным утиным крылом, сметая на пол крошки и размазывая лужицы пролитого пива. Оттащив прут с кружками, Эмиль вновь вернулся к столу с тридцатисантиметровым железным жгутом на подставке с четырёхконечной вилкой-зажимом наверху. В третий раз совершив путешествие к очагу, он принёс две довольно длинные лучины, подпаленные с обоих концов и вставил их крестообразно в зажим, после чего ожидающе уставился на монаха. Тот вновь совершил свои манипуляции с кошелём и две крупных монеты из тёмной бронзы перекочевали в руки работника половника и шумовки.
        - Ну что ж, сыне... - Брат Филипп поставил на освободившийся стол снятые с пояса чернильницу с гусиным пером и вытянул откуда-то из-под сутаны свёрнутый рулончик пергаментного листа. - Приступим, пожалуй, помолясь!
        С этими словами он на полном серьёзе забубнил какую-то латинообразную белиберду, периодически осеняя себя крестным знамением. Естественно, мне тоже пришлось и креститься и для вида шевелить губами, якобы молясь про себя.
        Закончив, наконец, молитву, постриженик вперил в меня внимательный взгляд:
        - Итак, сын мой, судя по рисунку на твоём свидетельстве, твой цех кулинаров препоручил себя небесному покровительству святого, чей символ - звезда. Таковых трое: святой Доминик, святой Бруно и святой Томас Аквинат. Чьё имя требуется внести в перевод?
        'Никакого Аквината не знаю, насчёт Доминика - вроде он монахами командовал. Ладно, пусть будет Бруно: я так понимаю, что раз он считается тут святым, то это не тот, которого сожгли за то, что земля круглая, а просто однофамилец'.
        - Впишите имя святого Бруно, отче!
        - Прекрасно. Теперь подтверди, что в твоей бумаге действительно начертано, что ты рождён в законном браке и назови своих родителей, а также имена тех достойных мастеров, кои составляли и заверяли подписями имеющееся у тебя цеховое свидетельство.
        'Что отвечать? А правду! Никто из них ещё не рождён, так что и вреда от этого не будет, а у меня будет меньше риска запутаться в рассказах'.
        - Мой отец - Михаил Белов, женат законным браком на моей матери Марии, урождённой Гордеевой, я сам родился в браке, что подтверждаю. - Моя рука уже привычно творит крестное знамение по католическому образцу. - Свидетельство же это составлено Андреем Кирилловым и Валентином Германовым.
        - Прекрасно, этого достаточно. Остальное я сейчас запишу по доподлинно известному образцу... Погоди немного, сын мой, пивка попей пока что.
        И обмакнув кончик пера в чернила, монах заскрипел им, выводя на пергаменте замысловатые литеры...
        ЗА ГОРОДСКИМИ ВОРОТАМИ
        Через час с небольшим, расплатившись с угрюмым Прокопом за пиво и еду, мы с братом Филиппом перешли по мосту реку и продолжили путешествие к местному центру цивилизации - городу Жатецу. То, что постриженник возвращался в жатецкую бенедиктинскую обитель, оказалось мне весьма на руку. По словам монаха, всю дорогу вертевшего в руках честно заработанный китайский ножик - кстати, о его происхождении из Поднебесной я откровенно предупредил, что вызвало ещё большую заинтересованность грамотея - и то и дело щёлкавшего складными лезвиями, в монастыре имелся странноприимный дом для паломников, где я за скромную плату мог провести нынешнюю ночь. Оставаться на ночь вне городских стен, как я планировал изначально, по словам монаха было чересчур рискованно, потому что, несмотря на то, что в монгольской державе большие дороги и были в основном очищены с помощью жесточайших репрессалий от разбойничьих шаек, вблизи городов всё-таки периодически находили раздетые и ограбленные трупы неудачников, попавшихся в руки городским татям, решившим выбраться на вольный промысел из уличной тесноты.
        Что такое 'морг', упоминавшийся моим спутником в качестве мерила расстояния, я так и не понял, однако уже через полтора часа пути, когда заходящее солнце уже опустилось к лесу, наша группа, к которой по пути присоединился ещё один попутчик, представившийся Ясем из Будейовиц, бродячим подмастерьем мельника, наконец-то добралась к каменной воротной башне, запиравшей проезд в недостроенной стене, протянувшейся по гребню двухметрового земляного вала. Крепкие городские ворота, сколоченные из чуть подтёсанного горбыля висели на громадных, сантиметров сорока в высоту, петлях со стеблеобразной железной оковкой. Над воротами рядышком укреплены деревянное католическое распятие с полустёртой позолотой и прямоугольная пластина с какими-то не то китайскими, не то монгольскими иероглифами и рельефно выжженным орнаментом ханской печати-тамги. Рядом с ними тянула службу группа стражников, причём, судя по разномастному снаряжению и оружию, только двое из них были профессиональными вояками, видимо, назначенными присматривать за присланными для отбытия повинности городскими ополченцами.
        Вояки были облачены в высокие сапоги, кожаные куртки-безрукавки с позеленевшими от времени медными блямбами и открытые шлемы, чуть сужающиеся к маковке. Рогатины в их руках явно предназначались для того, чтобы удержать на расстоянии атакующего всадника, а топоры с полуметровыми рукоятями, висящие в лопастях на бедре и солидной длины кинжалы на поясах достойно могли встретить пехотинца. В отличии от 'профи', горожане-ополченцы были защищены кто чем: от простёганной многослойной хламиды из льняного полотна до нагрудника из досок, укреплённых на хитроумной ременной системе. Головы ополченцев венчали шлемы, похожие на заострённые шляпы-канотье и полусферические туристские котелки, а также суконные шапки-колпаки со свисающими на спину 'хвостами' наподобие петлюровских шлыков. На всех приходилось только одно копьё с узким гранёным наконечником, топоры в лопастях явно уступали числом молотам-чеканам на длинных рукоятях и булавам, однако разномастные кинжалы имелись у всех, а у одного с перевязи свисала даже широкая кривая сабля явно азиатского вида.
        Преградив нам дорогу, один из стражников что-то спросил на старочешском. Ответы моих спутников были явно отрицательными - уж что-что, а 'не', 'ниц' достаточно походят на русское 'нет', чтобы сообразить. Потому и я, качнув головой, буркнул стражнику 'найн!'. Охранник вновь заговорил, обращаясь при этом к нашему попутчику. Ясь стянул с плеча заплатанную холщовую торбу, и, поставив её к ногам воина, принялся распутывать завязки. Присев на корточки, стражник с полминуты ковырялся в раскрытом мешке. Однако, не найдя ничего опаснее горшка с квашеной репой и тщательно увязанного тючка со стамесками, фигурными ножами, коловоротом и парой железных шестерней, спокойно поднялся, и, кратко побеседовав с будейовицким подмастерьем, получил от него серебряную чешуйку, после чего указующе махнул в сторону открытых ворот. Тот, понятливо кивнув, увязал торбу, и, вскинув вновь на плечо, скрылся из поля зрения, войдя внутрь и свернув за поворот.
        Монах, вероятно в силу своего сана, вообще не привлёк к себе почти никакого интереса: так, взглянули, фиксируя прибытие, и, даже не стребовав плату за вход, посторонились. Однако моя персона, облачённая в столь колоритную по местным меркам одежду, привлекла особое внимание стражников. После того, как в ответ на обращённый ко мне вопрос я произнёс сакраментальное 'их нихт ферштее', охранники подобрались, их взгляды из заинтересованных стали превращаться в заинтересованно-подозрительные. Усатый ополченец, вероятно, лучший в смене знаток немецкого, принялся опрашивать меня на более знакомом языке:
        - Германец? Из Империи? Имя?
        - Немец. Зовут Макс Белов. Не, не из Империи, издалека, с востока.
        - С какой целью идёшь в город?
        - Хочу вступить в цех, работать.
        - Что умеешь делать?
        - Я кулинар.
        - Что ещё за 'куринал'?
        - Кулинар. Повар высшей квалификации... Ну как это по-вашему? Кухарь, да.
        - Здесь такого цеха нет!
        - А это уже моя забота.
        - Чем можешь подтвердить?
        - Да вот святой отец Филипп может подтвердить всё сказанное, есть и документ...
        Стоящий в ожидании бенедиктинец подтверждающе закивал:
        - То так есть. Мастер действительно из далёкой страны.
        - Ладно. Так ты говоришь, что хочешь вступить в цех. А цеховое свидетельство у тебя есть?
        - Да, разумеется, свидетельство, что я являюсь мастером-кулинаром, у меня имеется, причём и на моём родном языке и на латыни матери нашей Святой апостольской Церкви. Предъявить?
        - Предъявишь в ратуше письмоводителю в ближайшие дни. Если тот решит, что всё хорошо, будешь искать себе или цех, раз уж вашего у нас в городе нет или же второго 'куринала', с которым на пару сможешь обратиться к светлейшему князю за хартией на создание такового. Но в этом случае готовьте каждый не меньше четырёх марок серебра, имей это в виду, мастер Макс!
        А пока что - плати два хеллера за вход в город и ступай себе с богом!
        Ничего не поделаешь, с такой толпой спорить бесполезно, да и не хочется начинать жизнь в Жатеце с конфликта с местной милицией. По прежнему опыту представляю, насколько это может быть чревато - пока что я для здешнего народа никто и звать никак. Вот когда всё устаканится, обрасту связями - тогда и можно будет понты колотить, коль потребуется.
        Тщательно покопавшись в кошельке, выуживаю сиротливую однокопеечную монетку. Как она там оказалась - слабо представляю. Скорее всего в аптеке на сдачу дали, когда йод и обезболивающие таблетки покупал.
        - Нет у меня мелких денег, уважаемый. Вот копейка. Сдача найдётся? Можно долларами.
        Н-да, наглость - второе счастье. Если бы я просто сунул денежку стражнику и попытался пройти, боюсь, что опять повторилась бы утренняя история в таверне 'У моста'. А так - страж порядка крутит блестящий кругляшок в пальцах, подносит к глазам, суёт, пробуя на прикус, в полускрытый шикарными рыжеватыми усами рот... На лице - выражение полного охренения и непоняток. Его камрады, заинтересовавшись тем, что же так озадачило сослуживца, сгрудились рядышком. Прямо-таки не личный состав поста, а групповая мишень 'мечта пулемётчика'! И чему их учили? Нет, чтобы подстраховывать товарища, так наоборот: сами сбиваются в гурт, шо та баранта.
        Бенедиктинец протискивается ко мне, требовательно протягивает руку за монетой. Взглянув на неё, спокойно говорит:
        - Да, действительно, копейка. Франта, дай мастеру сдачу в семь хеллеров, да мы пойдём потихоньку с божьей помощью. А то солнце уже почти закатилось...
        Да, видать, брат Филипп в городе человек достаточно известный и его мнение пользуется авторитетом. Сохраняя офигевшее выражение на лице, старший из воинов, тем не менее, лезет в кошель и отсыпает мне в ладонь шесть монеток серебром и дюжину тёмно-бронзовых. Все монеты неправильной формы, различной степени потёртости, местами обрезанные с краёв. Одна серебряная чешуйка продырявлена: явно когда-то служила украшением девичьего мониста.
        'Ну вот, теперь у меня и местные деньги завелись. Надо будет отыскать в городе менялу, которому удастся всучить мою россиянскую валюту в обмен на местные хеллеры и марки. Гм, кстати, а марка - это сколько? Думаю, побольше, чем хеллер: князь явно не гроши за выдачу разрешений требует. Не то, что я уже совсем не надеюсь вернуться домой, в своё время, однако что-то мне подсказывает, что и при возвращении средневековые монеты будут стоить го-о-ораздо больше, чем съедаемые инфляцией рубли и копейки Госбанка РФ периода реформ и демократии'.
        Доблестные средневековые милиционеры, вняв, видимо, предупреждению бенедиктинца о заходе солнца, принимаются возиться, закрывая тяжеленные створки городских ворот. Мы же вдвоём вступаем за черту стен, ограждающих славный город Жатец от остального мира.

***
        Вопреки моим ожиданиям, прямой улицы, выходящей к городским воротам, не существовало. Сразу за воротной башней была выстроена стена из красного кирпича, оснащённая бойницами. По обе стороны к ней примыкали фасады двухэтажных домов с узкими окованными железом дверями и забранными деревянными решётками окнами верхних этажей. На нижнем этаже окна встречались весьма редко и были ещё меньше и уже, чем верхние - скорее, зарешёченные форточки, нежели полноценные окна. Чтобы проникнуть вглубь города нам с братом Филиппом потребовалось свернуть вправо и около восьмидесяти метров двигаться между крепостным валом и непрерывной чередой домов, каждый из которых словно специально проектировали как блокгауз. Да уж, не завидую я прорвавшемуся в ворота противнику! Даже при том, что здесь чехам запрещено использовать луки и арбалеты, никто не может помешать им колоть вторгшихся захватчиков пиками, плескать из окон верхних этажей на их головы кипяток и горячее масло, закидывать камнями из пращей и дротиками с крыш зданий. Приём будет сильно не по душе закованной с ног до головы в глухие латы рыцарской коннице, не
говоря уже о здешней пехоте в кожаных доспехах.
        Свернув налево, мы направились к центру города Жатец. Теперь среди домов-'блокгаузов' стали попадаться строения с широкими воротами, достаточно великими для того, чтобы в них могла свободно въехать гружёная телега или всадник, не пригибая головы. Эти здания по внешнему виду чётко подразделялись на две категории. Те, что попроще, вероятно, были чем-то вроде трактиров и постоялых дворов, а те, что побогаче, размещавшиеся ближе к центру, явно служили жилищами для местных панов-магнатов и богатых купцов.
        Когда я поинтересовался у своего спутника, отчего не встречается кварталов одноэтажной застройки и широких подворий, бенедиктинец сожалеюще поведал, что земля в черте городских стен очень ценна и строиться вширь даже для богатых дворян - слишком дорогое удовольствие. На весь город было меньше десятка широких подворий во владении самых старых и богатых семейств. Цеховые мастера, как правило, владели двухэтажными зданиями, чьи верхние этажи использовались под жилище семейства самого мастера, а нижние - в качестве складов и мастерских, совмещённых с жильём учеников и подмастерьев.
        Площадей, как выяснилось, в городе всего две: Замковая, на которой расположено внутригородское торговище, находящаяся, соответственно, перед фасадами малого замка - городской княжеской резиденции и ратуши, и Соборная, с пяти сторон окружённая двумя храмами, считая недостроенный собор, и тремя монастырями. Рынка на Соборной не было, зато эшафот с виселицей, плахой, колесом на столбе и парой кольев служили мрачным украшением этого намолённого места.
        'Да, хлопче, попал ты капитально... Если у них принято эдакие девайсы прямо перед соборами устанавливать, значит, жизнь тут совсем 'весёлая'. Вон, на одном колу чья-то рука нанизана, на втором - череп полуобглоданный расклёванным мясом смердит. Хотя тут в городе вообще амбрэ довольно-таки 'списьфичское': самое то в раколовку местный воздух. За раз пудика два раков наберётся: больно они на тухлятинку падки...
        - Скажи, святой отец, за что вон там людей казнили?
        Не замедляя шага, брат Филипп бросает быстрый взгляд в сторону эшафота.
        - Голова - это, похоже, Джузеппе-башмачника. Проповедовал апостоликскую ересь Сегарелли и Дольчино. Конечно, казнили его не за это: не дай Бог, монголы узнают - всем плохо будет: те любую веру дозволяют исповедовать и карают за утеснение иноверующих. Да, кроме того, еретик ещё и лазутчикам курфюстовским приют давал. Самих-то не споймали, а вот его обезглавили. Этого как казнили - я помню. А насчёт того, чья рука, даже и не знаю. Скорее всего, либо вора пойманного, либо бедолаги, что перед проезжим баскаком, а то и нойоном, шапку не скинул.
        - Да, сурово... А что, неужели так часто в городе нойоны бывают? Ведь эдак половине мастеров могут руки-то оттяпать: ежели таких гостей тут много, то, пожалуй, за каждым-то и не уследишь: троим поклонишься, четвёртого - пропустишь...
        - Нет, монголы городских стен не любят. Однако всё-таки случается, наскакивают изредка: то десятину ханскую получить, то что-то из узорочья и другой драгоценной добычи после войны или набега продать: ибо к иудейским да армянским скупщикам обращаться им слишком невыгодно. Вот такого багатура и мог тот грешник не заметить. Впрочем, без воли Господа нашего ничего не происходит, если кара постигла - значит, виноват в чём. А коль на земле перед вышними не виновен, то на небесах за муки, что претерпел, воздаяние обретёт! Впрочем, довольно об этом, мастер Макс. Ибо добрались мы наконец, слава Исусу!
        Добрались мы до невысокой калитки в сложенной из дикого камня стене. В ответ на негромкий стук моего спутника в дверце открылась зарешёченная форточка-летка и привратник с щетинистыми щеками и убийственным чесночным запахом изо рта сварливо поинтересовался, кого именно бог принёс в мирную обитель. Однако разглядев брата Филиппа, страж монастыря тут же разулыбался, и с минуту погремев засовами, распахнул калитку. При взгляде на меня его лицо вновь приняло подозрительное выражение:
        - Кто сей мирянин, брат вивлиофик?
        - То мастер Белов - добрый христианин, брат вратник, он прибыл издалека, потому и платье имеет непривычное, и речь его неровна. Надобно пока что позвать кого-то из послушников, помогающих брату гостиннику, чтобы те свели его в странноприимный приют.
        С этими словами монах довольно быстрым шагом пересёк крохотный, не больше десяти метров в диаметре двор и скрылся за очередной дверью в поросшей плющом стене. Монастырский страж тем временем молча указал мне на каменную скамеечку обочь калитки. Что ж, посидим, подождём...
        А ведь не зря мне брат Филипп интересным типчиком показался... Вивлиофик... Библиотекарь, что ли, по-нашему? Ну, если и библиотекарь - то не простой, ей-ей не простой. Пять языков знает, авторитетом пользуется не только среди тёмных простолюдинов - с этими-то как раз всё понятно: религиозный фанатизм и всякое такое, - но и в самом монастыре, и у городских стражников. Монгольский изучал, по его же словам, следовательно, велика вероятность, что с оккупантами общался вплотную: возможно, в качестве переводчика, а возможно - и в составе 'ограниченного контингента' туменов или хашара пришлось по Европе прогуляться? Ну-ну... И потом: что это монастырского библиотекаря понесло шайтан знает куда в задрипанную таверну? Пивка попить приспичило? Ага. То он в городе пива бы не нашёл. А ведь 'У моста' он явно не в первый раз появился: завсегдатай...
        Ожидание моё не затянулось. Через несколько минут послышалось шлёпанье босых ног и вот уже рядом возник невысокий паренёк-послушник, но уже не в коричневой, а в чёрной рясе с капюшоном.
        - Прошу тебя проследовать... - повернулся, не сомневаясь, что я-таки 'проследую', и направился в правый дальний угол дворика, где в плющевых зарослях угадывались очертания ещё одной двери с нишей над нею. Когда мы приблизились, в нише стала видна деревянная статуя бородатого дядьки с гусём у ног, одной рукой делающего жест, призывающий к молчанию, а другой прижимающего к груди пухлый том - Библию, если судить по кресту на обложке. На всякий случай, входя, перекрестился. Судя по одобрительному кивку, провожатый заметил моё 'религиозное рвение'.
        За дверью царил мрак. Не то, чтобы полная темнота, однако мне как-то гораздо комфортнее было на дворе, под ясным весенним небом. Внутрь здания вело четыре пути: коридоры прямо и влево, и две каменные лестницы без перил, соответственно, вверх и вниз. Вниз, в монастырские подземелья, лезть почему-то совсем не хотелось: я вам не диггер какой-то, а нормальный копарь... Провожатый потопал вверх. Тем лучше!..
        Осторожно преодолев два лестничных пролёта - сверзиться ну ни капельки не хочется, знаем мы здешнюю медицину! - я вслед за послушником оказался в довольно большой комнате, освещаемой только падающими из окон-бойниц лучами. Пол устилали пахучие сенники, на каждом из которых спокойно могли бы разместиться по трое здоровых мужиков, да ещё и трошечки места осталось бы. Впрочем, народу в комнате почти не было. В проходе между тюфяками прямо о каменные плиты пола отбивал поклоны коленопреклонённый бородач, грубая рубаха которого резко контрастировала с выглядывающими из-под неё ярко-зелёными бархатными штанами, заправленными в серые сапоги с загнутыми носами и высокими каблуками. Поблизости от него тянулся лицом к подоконнику менее экстравагантно одетый дядька в сером плаще с откинутым капюшоном. Ещё двое - молодые парни - сидя на матрасе, конались дорожным посохом. Знакомо... У самого дальнего окна лежал последний обитатель помещения - укрытый под горло шерстяным одеялом парень явно южного облика. Судя по испарине на смуглом лбу и хриплому дыханию, у хлопца явно жар. Да, не самое приятное соседство, но
тут уж деваться некуда: не поймут-с претензий, как говаривал поручик Ржевский.
        - Располагайся, уважаемый, отдыхай! - тон послушника был предельно вежлив, но не более того: текст был явно заучен. - Возможно, тебе сегодня ещё предстоит беседа...
        - Постой-ка, любезный! - я ухватился за рукав рясы. - Ответь: что с тем человеком, что лежит вон там?
        - К сожалению, он сильно болен. Случайные спутники вынуждены были оставить его в сем святом месте под покровительством нашего ордена и покинуть город. Брат Иероним, уже четвёртый день заботящийся о его телесном здоровье, уверяет, что жжение в животе, коим страдает сей человек, не заразно. Потому-то сей мирянин и не удалён из гостевого покоя обители. Однако утишить его боли мы не в силах: остаётся только молить Всевышнего о милосердии к грешнику... Он уже причастился нынешним утром Святых тайн, так что во всяком случае будет прощён на Небесах!
        А теперь оставь меня, добрый мирянин: мои обязанности требуют исполнения!
        С этими словами послушник ловко выскользнул за дверь и шустро зашлёпал босыми ступнями вниз по ступеням.
        'Нет, ну нормально? Мало того, что затащили в 'кубрик' с какими-то странными типами, чьё поведение заставляет усомниться в их адекватности, а из мебели - одни тюфяки да распятие на стене. Так один из соседей, похоже, ещё и ласты склеить готовится. Веселуха та ещё - с полутрупом кантоваться! Ну, спасибо, блин горелый! Однако, смотрю, остальным соседям на помирающего наплевать, что не есть хорошо. Всё же мучается мужик, хоть и говорят, что безнадёжен. Не дело это...'
        Подхожу к болящему, присаживаюсь рядом. Да, несладко 'пациенту': явно боли сильные, уже и не корёжит его - силы почти ушли. Ну, я не медик, однако средство обезболивающее пока нетронутое. Из наплечного кармана 'песчанки' появляются таблетки, вылущиваю сразу три штуки. С пояса снимаю флягу, отвинчиваю крышку. Ну-ка, рот открой, приятель! Ты глянь, не прекословит: видать, уже дошёл до того, что пофиг, что с ним делают...
        - Слышь, камрад, ты как? Говорить можешь?
        - Да. Немецкий - плохо говорить... Я Пьемонт, мы говорить итальянский... Ты кто? Медикус?
        - Да так: раб божий, обшит кожей. Вот беда - по-вашему ничего и не знаю, кроме 'Avanti!' и 'Viva Italia!'...
        - Ты фрателло? Наш? - глаза умирающего удивлённо расширились. С напряжением высвободив из-под одеяла руку, пьемонтец совершенно неожиданно вытянул два пальца в жесте 'виктория'.
        Ни хрена не понимаю. Это ж, вроде, Черчилль придумал? Впрочем, моё охренение возрастает на два-три порядка, когда в следующую минуту пальцы итальянца сжимаются в ротфронтовском салюте.
        Нет, шок - это точно по-нашему! Правый кулак сам вскидывается к плечу:
        - Пасаремос!
        Блин, что за нафиг происходит?
        Губы болящего расползлись в улыбке... и тут же он обмяк, будто из тела выдернули стержень.
        'Оп-па... Помер? Так, сейчас... пальцы на шею и на запястье... Нет, пульс имеется, хотя и слабый. Отключился просто мужик'.
        Сказать, что я был ошарашен поведением итальянца - значит, ничего не сказать. А зачем я брякнул 'Пасаремос'? Это ж вообще из испанской революции... Рефлекс какой-то сработал, не иначе.
        Ожидая увидеть удивлённые лица, я окинул соседей быстрым взглядом. Но нет: судя по полному отсутствию реакции, до нас с пьемонтцем никому в комнате не было дела. Все предавались прежним занятиям, только парни, покончив со своим развлечением, уже оживлённо болтали друг с дружкой. Ну что ж, тем лучше: я не прожектор, светиться не собираюсь...
        Вот только я не понял: этот мужик что - тоже наш? В смысле - из моего времени или хотя бы из двадцатого века? Интересные дела тогда получаются: прямо-таки не Средние века, а проходной двор какой-то. Ведь если так, и мы тут вдвоём встретились, да ещё в каком-то заштатном городишке, о котором я в своём времени и не слыхал, то вероятность наличия третьего, четвёртого, эн-надцатого современника весьма отлична от нуля... Ладно, очухается мужик - поговорим.
        ... Пообщаться с итальянцем мне не удалось. Через несколько минут появился давешний послушник и пришлось вновь тащиться за ним по полутёмным коридорам бенедиктинской обители, освещаемым лишь лампадками у образов в наддверных нишах и одинокими факелами, потрескивавшими в железных 'лапах' у редких лестничных площадок. Вскорости паренёк остановился у одной из потемневших дверей, ничем не отличавшейся от ряда ей подобных, постучав, распахнул её и посторонился, пропуская меня внутрь. На всякий случай при входе я перекрестился по-католически, и, наклонившись, чтоб не боднуть низкую притолоку, шагнул в келью.
        Впрочем, это помещение правильнее было бы назвать 'кабинетом'. Из предметов религиозного культа в нём были только распятие на стене, да массивные монашеские чётки, лежавшие на столе совершенно не монастырского вида поверх ... да-да, поверх самой настоящей карты. Нет, конечно, не армейской 'тактички', и даже не простой схемы из школьного атласа - но всё равно: как ещё можно назвать лист пергамента, изрисованный извилистыми синими линиями рек, пятнами морей и озёр, чёрными горными хребтами и зелёными пятнами лесов, если не картой? Ну не скатертью же... Рядом с чётками блестел всеми лезвиями тот самый китайский ножик, и ровным рядком - разложенные по размеру монеты Банка России, 'пожертвованные' мной 'на церковь'. Ближе к краю стола громоздились стопка книг разного формата и толщины и десятка три свитков. В отличие от коридоров монастыря, келья-кабинет была освещена довольно прилично: пять светцев с горящими лучинами, настежь распахнутое окно, и две скворчащие свечи в керамическом шандале, которые наполняли помещение непередаваемым ароматом жареного сала. За столом, в тени узкого шкафчика-горки,
восседал монах лет сорока пяти в такой же рыже-коричневой сутане, как и у примостившегося на чурбаке у стены брата Филиппа. Пальцы его левой руки, украшенной перстнем с резным камнем-печаткой, размеренно постукивали по столу, пальцы же правой... Впрочем, на правой руке хозяина кабинета красовался лишь большой палец, на месте же остальных остались лишь ровно обрубленные половинки нижних фаланг. Лоб и щёки церковника скрывала тень от капюшона, но выдающийся подбородок белел застарелым шрамом.
        - Итак, ты говоришь, что тебя называют Макс Белов и ты прибыл издалека?
        - Именно так, святой отец.
        - Именуй меня 'ваше преосвященство'.
        - Виноват, Ваше преосвященство!
        - А как тебя д е й с т в и т е л ь н о зовут?
        - В смысле?
        - Како амин имя твоэ?
        ''Како имя?' - в смысле 'как зовут'? Что-то мне это напоминает... А ведь перешёл на славянский - но не чешский: похоже, так говорят сейчас на Руси. Подыграть или не стоит?'
        - Моё имя - действительно Макс Белов. - На этот раз я не стал умышленно искажать ударение. - И я действительно пришёл с Востока, из города Штальбург, называемого также 'Сталинград'.
        - Ты не герман.
        Так, не спрашивает - уверен в том, что говорит. Ну, что ж...
        - Да. Я казак.
        - Ложь. Ты не монгол.
        - Я КАЗАК! Конечно, я не монгол и не германец!
        - Ты понимаешь немецкий, но говоришь плохо. И руську речь такоже розумешь, але же не мувишь. Так?
        - Так...
        - Реки что на своей речи!
        'Блин, что ж сказать-то? Просчитал меня этот поп как Мюллер Штирлица... А, ладно, где наша не пропадала!'
        - А что говорить? Вирши можно?
        - Что хочешь.
        - 'Час возмездья наступает близко, видно уж конец у вас такой
        Мы в свинце утопим Сан-Франциско, кровь поганых пусть течёт рекой.
        Просыпайтесь в страхе, миллионы, жрите свой ублюдочный фастфуд.
        Маршируют красные колонны, чтобы растоптать ваш Голливуд.
        Трепещите, грёбаные янки! Пусть расскажет ваше Си-Эн-Эн,
        как идут к Лос-Анджелесу танки, в пыль кроша бетоны ваших стен.
        Пусть от страха сводит ваши скулы, ваши 'Таймсы' пусть сойдут с ума:
        над Айдахо - 'чёрные акулы', а над Аризоной - 'МИГов' тьма.
        С нами Бог и с нами наша Вера. Мы устроим вам Армагеддон!
        Очередью с башни бэтээра разнесёт башку твою, мормон!
        Ваши города поглотит пламя, и накроет ядовитый смог,
        и волна у берега Майами будет мыть наш кованый сапог.
        Царство Сатаны из Пентагона сгинет, будто проклятый Содом.
        Мы войдём в руины Вашингтона, красный флаг украсит Белый Дом!
        И когда, дырявя гимнастерку, нас стрела ужалит, как пчела,
        мы умрём на подступах к Нью-Йорку, зная, что Добро сильнее Зла'.
        Нет, я, конечно понимаю: не то место, не то время не тот язык и не то восприятие мира у этих двоих - но раз уж сказано: 'говори, что хочется' - то почему бы мне и не сказать того, что действительно хочется? Тем более, что сейчас на берегах Майами одни голоштанные индейцы мирно бегают, и никакими Нью-Йорками там и не пахнет. И дай-то бог, чтобы и дальше так было... Тут одни монголы в качестве хозяев половины Европы чего стоят - так что янкерсы - это вообще перебор!
        - Я не знаю, что за народ - казак, но твой язык нам родствен. Так?
        - Да, так. Мы тоже славяне.
        - Хорошо. Значит, ты подтверждаешь свои слова, сказанные брату Филиппу, что не служишь государям ни Западной, ни Восточной империй?
        - Верно. Я не служу ни немцам, ни византийцам. Я никому не служу.
        - Вот как? Зачем же ты прибыл в Богемию?
        - Я мастер. Я готовлю дорогие кушанья для достойных господ. Но в наших местах мне не нашлось возможности открыть своё заведение, а поступить в услужение к владетелям не так-то легко - в городе Штальбург достаточно гораздо лучших кулинаров, чем я, Ваше преосвященство. А служить у ханов, нойонов и прочих нехристей - не желаю. Возможно, я, грешный, и не самый лучший христианин - но не басурман же! Вот я и отправился в странствия, чтобы найти свою удачу.
        - Хорошо, Макс Белов, допустим, что ты не лжёшь. Но ты всё время говоришь о городе, о котором никто здесь не слышал. О Царстве пресвитера Иоанна слышали многие, но никто не может точно указать путь к нему. Подойди-ка поближе.
        Подхожу. Палец хозяина кельи упирается в лист карты:
        - Знаешь ли, для чего сие?
        - Видал. Эта вещь помогает путешественникам узнать, где в чужих землях что находится.
        - Однако... Действительно знаешь... Тогда покажи, где находится твоя страна?
        - Ваше преосвященство, да я же здесь половину не понимаю! И язык надписей незнакомый...
        - Вот гляди: ты Прагу проходил?
        - Не совсем, Ваше преосвященство. В Праге не был, но рядом проезжал.
        - Прага - вот она, видишь крепость?
        - Да, вижу. Значит, эта линия - река Влтава?
        - Верно. Показывай, как ехать от Праги к вам!
        - Ну, значит, так... Вот Прага... Значит, примерно вот тут - Киев... - Растопыренной пятернёй я отмеряю несколько пядей от Влтавы до синей извилистой прожилки, которую решил условно считать Днепром. - Если ехать всё дальше на восток, то примерно через два месяца на пути ляжет река Дон, который греки именуют Танаисом.
        'Насчёт двух месяцев я не слишком уверен: за пятьдесят или за шестьдесят дней этот путь когда-то прошли будёновцы от Ростова на Запад? Лучше сказать побольше, для подстраховки'.
        - Далее путь продолжится через степи к Волге, которую ещё зовут Итиль...
        'Не, ребята, пулемёта я вам не дам... В смысле - пусть Сталинград где-нибудь на Дальнем Востоке поищут, а то что-то мне подсказывает, что с Волгой они тут хотя бы теоретически знакомы'.
        - Потом вновь будут степи, река Яик, огромные леса, вновь степи, откуда некогда пришли сюда монголы. А рядом с теми степями расположено огромное озеро размером с море, но с пресной прозрачной водой. Вот на берегах этого озера, именуемого Байкалом, и живёт мой народ... - Мои пальцы, во время всего рассказа отмерявшие пяди на пергаменте, наконец, сомкнулись в кулак примерно над северо-восточным краем монгольских степей. Можно было бы показать и более дальнее расстояние, но за пределы карты вылазить не хотелось...
        - Далеко же забрались... А не врёшь? - монах ткнул культяпкой мне под нос. - Не советую лгать в святой обители, ох, не советую... Всё равно узнаем, ибо нет ничего тайного...
        - Что не сделалось бы явным, ни сокровенного, что не сделалось бы известным и не обнаружилось бы! - Я вновь с торжественным выражением лица осенил себя крестным знамением. - Нет, Ваше преосвященство, не лгу. Берега Байкала действительно населены христианами. Но, разумеется, и с не принявшими Христа встречи случаются.
        - Марка-евангелиста знаешь? А вивлиофик наш говорил, что ты малообразован и молитвам не умудрён... Странный ты кухарь. Ох, странный...
        - Простите, Ваше преосвященство, но брат Филипп совершенно прав. Я ведь действительно в делах и обычаях церковных неуч и молитв не ведаю толком. Наше дело мирское, а возносить молебствия - дело святых отцов. Одним сподручно служить Господу на ниве духовной, а другим - на ниве телесной, готовя пропитание для наслажденья и насыщенья...
        'Блин, что-то я загнул... Общение с местными доведёт до гекзаметров...'
        - Ну, легко проверить, что тебе сподручнее: яству ли варить аль тайны прознавать... Уж больно ты странен!
        - Каков есть.
        - Ну что же... Если ты даже и доглядчик, то нам не страшен: больно далека твоя земля от богоспасаемого Жатеца. Да и тьмы тем кочевников, кои живут в степях меж нами - достаточная преграда для войска. Так что ничем ты нашей обители и всему городу грозить не можешь... Потому я, как здешний аббат, дозволяю тебе жить при обители, если ты на деле докажешь своё искусство и обещаешься, что достоверно и без утайки станешь сообщать сведения о тех землях, по которым странствовал.
        - Повинуюсь, Ваше преосвященство! Благослови Вас бог за доброту!
        - Не добр я и не зол. Справедлив. Сейчас тебя проводят в монастырскую трапезную, покажи там, что ты способен изготовить, чтобы кушанье было действительно достойным стола властителей. И поверь: и мне, и иным неким смиренным братьям доводилось вкушать всячески изощрённую снедь!
        С этими словами хозяин кабинета поднялся, протягивая мне левую руку... Очень непривычно протягивая: полусогнутая кисть свисает расслаблено вниз ладонью, на красном камне перстня шевелятся тени от неровного освещения...
        Нет, всё-таки я сообразительный! После секундного замешательства, когда я пытался додуматься, что именно надо сделать, мне вдруг вспомнились подобные жесты православных священников в церкви и разных ледей из фильмов про 'высший свет'. Склонившись над столом, ткнулся неловко в руку священнослужителя, попутно цепанув взглядом по вырезанному на камне перстня коронованному одноглавому орлу с пятипёрым хвостом и опущенными крыльями.
        Выпрямившись, я вновь перекрестился на настенное распятие, коротко склонил голову и, развернувшись, вышел из кельи в коридор, где дожидался меня прежний послушник в компании с широкоплечим бородатым монахом, поигрывавшим короткой дубинкой.
        Увидев в раскрытую дверь спокойно стоящего аббата, монах ухмыльнулся, оглаживая бородку, и тут же дубинка исчезла в складках коричневой рясы.
        - Ты, значит, и есть странник?
        - Я и есть.
        - Куда его, Ваше преосвященство?
        - Сведите в трапезную. Он знает, что там делать, ни в чём ему пусть не препятствуют!
        - Слушаю!
        Этот командный тон настоятеля и унтерская повадка бородача окончательно убедили меня в том, что не всё так просто 'в королевстве чешском', раз в монастырях вояки окопались. Может, здесь они вместо рыцарей-крестоносцев, всяких там тевтонов и прочих тамплиеров партизанят помаленьку, чингисхановцев отстреливая? Не удивлюсь...
        Минут через десять блужданий по монастырским коридорам, мы, наконец, оказались в трапезной зале. Как я понимаю, в этой тормознутой Европе пока что не додумались разделять помещения собственно кухни и столовой: обеды готовились непосредственно в помещении для приёма пищи.
        В отличие от давешней таверны, в бенедиктинской трапезной открытый очаг среди залы отсутствовал. Его с успехом заменяла каминоподобная печь у стены, оснащённая не только решёткой, заменяющей собою нормальную плиту, но даже таким прогрессивным приспособлением, как пирамидистая труба, уходящая в потолочное перекрытие между этажами. Да, видать, правду я когда-то читал, что в дикой Европе только монастыри в эти времена оставались чуть ли не единственным оплотом культуры и рассадниками технического прогресса. Вон, Джордано Бруно кто был? Монах. И Кампанелла тоже. А Коперник с Ришелье - и вовсе дослужились до епископа и кардинала соответственно. Кстати говоря, в монастыре почти не ощущался запах мочи и экскрементов, которым, казалось, пропитан весь город Жатец. Следовательно, либо имеется какой-никакой сортир, либо братья-бенедиктинцы научились пользоваться горшками, что для здешних диких европейцев удивительно, но весьма похвально.
        Однако прогресс, похоже, достаточно недавно стал проникать в монастырь: вместо нормальных столов в трапезной стояли Х-образные козлы, наподобие тех, на которых в российских деревнях дрова пилят. Столешницы же, сколоченные из грубого горбыля, штабелем возвышались на самых ближних к печи козлах. Добро, что хоть полторы дюжины длинных скамей без спинок здесь наличествовали. У стены стояли большие глиняные горшки, пара деревянных вёдер - прямо как те, что на картинке в сказке про Емелю - и накрытый массивной крышкой бронзовый котёл вёдер эдак на восемь. Стена у печи была украшена двумя висячими полками со стопками глиняных мисок и кружками. Кроме того, там висели два солидных черпака 'а-ля Красная Армия' литра на два каждый, мясницкий тесак и пара железных вертелов, на каждый из которых спокойно можно было нанизать среднего телёнка.
        Хозяйновал на кухне коренастый толстый монах, из тех, о которых принято говорить 'поперек себя шире'. Несмотря на молодость - здешнему шеф-повару вряд ли стукнуло тридцать пять - он уже не нуждался в выбривании на темени тонзуры, ибо голова его в отблесках факелов блестела не хуже, чем у геройского красного командира Григория Котовского. Монах был занят просеиванием муки над здоровым деревянным корытом, зачерпывая её прямо из ополовиненного мешка. Рядом штабелировал рассыпанную по полу охапку полешек и сучьев горбатый парень в чёрной рясе послушника.
        - Брат Теодор! - бородатый монах явно был настроен побыстрее передать меня с рук на руки и проследовать по другим делам. - Тут отец аббат прислал к тебе мастера. Велел, чтобы он сегодня приготовил трапезу, а ты бы ни в чём не препятствовал - пусть куховарит по-иноземному, на то дано благословение. По-человечески мирянин не понимает, разговаривай с ним по-германски!
        - Что это отцу Гржегошу взбрело в голову? Откуда ещё взялся этот парень?
        - Издалека, а откуда - про то отец аббат знает, а нам с тобой не положено. Наше дело - службу нести, да молиться смиренно. Так что сполняй распоряжение, да не задавай ненужных вопросов. А я пошёл - мне ещё к брату келарю нужно наведаться.
        С этими словами бородач одобряюще ухмыльнулся мне, дескать, 'не тушуйся, парень!' и, протопав через всю трапезную, скрылся за дверью, противоположной той, через которую мы вошли. Оглянувшись, я увидел, что и давешний послушник уже успел как-то неприметно удалиться. Ну что ж, будем потихоньку новые контакты налаживать...
        - Ну и кого в мою трапезную Господь принёс? - не слишком-то благодушным голосом поинтересовался монах. - Откуда ты взялся и чего это ради нашему Лешеку занадобилось подпускать тебя к харчеванию? Он, конечно, понимает толк в еде, но его место - за столом, а наше с убогим Янеком - при котлах.
        - Послали меня сюда, чтобы проверить, вправду ли я мастер, или врагами для шпионских дел подослан. Зовут меня Максом Беловым, а родом я из Штальбурга, что далеко на востоке.
        - Ну, а меня можешь называть братом Теодором, я монастырский трапезный, а кроме того - ещё и помощник брата эконома. Значит, хозяин всей этой трапезной и главный по харчеванию братии. А вот этот хлопец - наш Янек. Помогает мне по хозяйству, да перенимает потихоньку премудрости. В обители-то подмастерьев не бывает, а я хоть и не стар, но всё же тело бренно...
        Но вот я одного не пойму, штальбуржец: как это наш аббат решился допустить к ремонту очага иноземца? - брат Теодор явно 'включил дурака', так как прекрасно слышал, для чего именно я прислан в трапезную. - Ведь когда об этом станет известно - а известно станет обязательно! - то весь жатецкий цех каменщиков возмутится: строительство и ремонт печей в городе - это ведь их исключительная привилегия.
        - Нет, брат Теодор, печь я чинить не стану. Не умею. Я - кулинар, моё искусство - в создании прекрасной пищи для знатных людей. Вот меня и прислали, чтобы я на деле доказал, что не хвалюсь попусту, а действительно являюсь мастером своего цеха, несмотря на молодые года.
        - Это что же получается? Это кто угодно может припереться к моей печке и сказать: мне 'пшёл вон, отныне я здесь готовлю!'? Так, что ли? Столько лет на своём месте был - а теперь непригоден стал? Да с чего это Лешек решил, что какого-то пришлого можно в монахи постригать?
        - А кто тебе сказал, уважаемый брат Теодор, что я собираюсь постригаться? И кто такой этот Лешек, которого ты всё время поминаешь?
        - А как это ты собираешься становиться монастырским трапезным, коли не примешь пострига, хотел бы я знать? Никто тебя не допустит ежеденно харчевать братию!
        - Брат Теодор! Видно, ты чего-то не понял. Я и не собираюсь становиться здесь кухарем. Я послан на испытание умений, и послал меня не какой-то Лешек, а его преосвященство. Так что не лезь в бутылку...
        - 'Какой-то Лешек'! Нет, вот же нахал! Его преосвященство - не 'какой-то', а отец Гржегош, в миру Лешко, сын самого Казимержа Пяста! Некогда - один из лучших рыцарей славянских земель! - брат трапезный был не на шутку возмущён.
        - Прости, брат! Я родом издалека и в ваших землях впервые. Не желал никого обидеть - это я по незнанию своему...
        - У, невежды... Понаехали тут... Ну, да ладно, забыли. Я наушником никогда не был, а Янек по-германски ни слова не понимает, так что отцу аббату ничего не станет известно. Но в других местах - остерегайся, чужак! Ибо криводушный язык запросто может познакомиться с палаческими щипцами!
        Да, кстати: а что такое 'бутылка' и почему туда не надо лезть?
        - У вас неизвестна бутылка? Странно. Даже басурманы используют бутылки из тыквы... - Тут я не лукавил: в своё время такие бутылки собирала моя подруга: ей привозили разного рода калебасы из Средней Азии, Африки и даже Аргентины. - Это сосуд для хранения жидкостей с высоким узким горлышком, которое закрывается пробкой и широкой основной частью, в которой можно хранить что угодно - от простой воды до самых изысканных вин. Ну, а залазить в бутылку не стоит, ибо даже если представить себе такой сосуд достаточных размеров, чтобы в нём разместился человек, то и влезть в узкое горлышко и уж, тем более, выбраться обратно было бы весьма затруднительно...
        - Так ведь из такого сосуда неудобно черпать ковшом!
        - И не нужно черпать. Достаточно руками вынуть затычку и наклонить бутылку - и жидкость польётся сама. А заткнутую бутыль с хорошо притёртой пробкой можно возить с собой в дорожном мешке или в специально сшитом чехле - и не страдать от жажды в пути! Да вот посмотри: у меня с собой такой сосуд есть, только эта разновидность называется 'фляга'. - С этими словами я снял висевшую сзади на ремне алюминиевую фляжку с остатками воды и взболтнул ею перед носом у монастырского кухаря, а потом перевернул, чтобы показать, что жидкость сквозь пробку не вытекает.
        Судя по внешнему виду обоих работников ножа и поварёшки, новый предмет их весьма заинтриговал. Брат Теодор тут же потянулся к моей фляге.
        - Ты разрешишь взглянуть, брат Макс?
        'Во как... То 'чужак', 'понаехали', а чуть интерес завёлся - так сразу 'братом' заделался! Эх, Европа - она Европа и есть, что у нас, что в Средневековье... Впрочем, пусть смотрит - не жалко. Алюминия тут ещё лет триста-четыреста даже алхимики производить не смогут'.
        - Да смотри, пожалуйста...
        Протягиваю флягу. Сообразительный монах тут же догадался о назначении пуговки на чехле, развязал тесёмочку и довольно ловко вытянул фляжку - кстати, что-то я тут пуговиц не видел... Вот застёжки в виде палочек встречаются, это да, и завязок на одежде у народа богато... - А вот дальше у служителя божьего произошла заминка: ни выдернуть, ни вдавить пальцем пробку ему никак не удалось. Когда же брат Теодор всерьёз вознамерился вцепиться в неё зубами, пришлось вмешаться.
        - А ну-ка, позволь...
        Мягко отбираю флягу, отвинчиваю пробку и отливаю на ладонь немного воды.
        - Понятно?
        - Понятно... Хитро придумано! Но что это за вещество, из которого сделана твоя 'бутылка', брат Макс?
        - Алюминий. Очень редкий металл, реже золота и платины. Очень дорогой. А уплотнитель пробки - из резины. Резина делается из каучука, а он есть только в заморских землях далеко на западе...
        - В каких землях? В Исландии? И что такое 'платина'?
        'Блин горелый, во кок любопытный попался! Не отстанет никак!'
        - Нет, не в Исландии, а гораздо дальше. И откуда ты вообще про Исландию знаешь-то?
        - Дальше Исландии ничего нету - один лишь великий Океан Мрака. Об этом написано в древних манускриптах.
        - Хочешь - верь, хочешь - не верь, но земли там есть. Однако путь к ним очень опасен. Из сотни кораблей только один может вернуться назад - и то, если Господь позволит!
        'И правильно. Ибо нефиг туда-сюда шляться, Америку открывать! А то понаедут всякие Писсары с Вашингтонами туда - и кранты индейской цивилизации, а для всего мира - образуется жесточайший геморрой с долларом и ядерными ракетами. Свободу Пелтиеру, блин!'
        Про платину я решил промолчать, сделав вид, что не услышал. Шут его знает, когда её в Европу завезли-то... Как ни странно, но брат Теодор не настаивал: видимо, его уже и без того озадачил шквал информации о том, что, оказывается, существуют такие вещи, как алюминий, резина вкупе с каучуком, винтовая резьба и неизвестные земли, находящиеся ещё дальше, чем таинственная Исландия, известная лишь по манускриптам...
        Ладно, 'ля-ля-тополя' - это, конечно, интересное занятие, но если так дело пойдёт, то жатецкий аббат бенедиктинцев может подумать как тот Матроскин: 'А может, мы зря его кормим?'. Кстати, насчёт 'кормим' - дело к вечеру, так что пожевать чего не помешало бы. А чтобы что-то пожевать, нужно это 'что-то' приготовить. Но учитывая местную специфику временно - эдак лет на пятьсот - победившего католицизма, требуется уточнить особенности здешнего меню...
        - Прости, брат Теодор, а какой сегодня день: постный или как?
        - Ныне четверг, постные дни будут завтра - в память о Страстях Исуса, и в субботу, ради Приснославной непорочной Девы Марии... а вчерашний пост уже минул - или ты этого не заметил в своём пути?
        - Ты же знаешь, что путешествующим дозволены послабления. Вот я и сбился с правильного счёта дней...
        - Это плохо. Придётся тебе исповедаться и принять епитимью...
        - Конечно, покаюсь смиренно. Но сейчас пора браться за работу и приступить к приготовлению пищи. Как я понимаю, продукты находятся вон в тех горшках?
        - Ну, если в ваших местах их называют 'горшками' - то да, в горшках. Основные запасы - в лабазе у брата келаря, но тебе нынче туда соваться незачем. Ладно, покажи, на что ты способен, странник. Но смотри: испортишь провиант - с тебя взыщется!
        - Даст бог - не испорчу. Та-а-ак... и что у нас тут есть... - поочерёдно поднимаю булыжники, пригнетающие деревянные круги к устьям горшков. - На сколько, значит, человек готовить-то?..
        - Нынче в обители одиннадцать братьев и послушников, да шестеро мирян с тобой вместе. А трапеза ныне должна быть из двух блюд.
        Быстро крещусь по-католически и под нос бормочу 'Отче наш', чтобы монах с послушником не разобрали. Ну не знаю я молитв на латыни, не знаю! Ежели не прибьют до времени - научусь обязательно, но позже, позже.
        - Ну что ж, из двух - так из двух... Так, где у нас крупа...
        Перетаскиваю на ближайшие козлы столешницу, расставляю несколько мисок. На глазок высыпаю по мискам в общей сложности около двух килограммов пшена, заливая их отстоявшейся холодной водой из одного из горшков.
        - Брат Теодор! Попроси Янека раздуть огонь и поставить на решётку котёл с водой, наполненный на две трети!
        - Это можно... - следует короткий разговор между монахом и послушником на старочешском, после которого горбун, недовольно зыркнув в мою сторону, принимается гусиным крылом раздувать подёрнутые пеплом угли в печи.
        Тем временем из кожаного мешка с песком вытаскиваю неплохо сохранившиеся, но всё же пожухлые яблоки - примерно полтора килограмма - и шинкую их тонкими ломтиками.
        - Брат Теодор! Гвоздика у вас есть?
        - Нет. Кто же в будний день такие дорогие специи будет использовать-то? Брат келарь выдаёт их только для рождественской и пасхальной трапез - и то не более двух-трёх золотников.
        'Так, надо будет выяснить здешнюю систему мер и весов - потому как запутаться во всех этих золотниках с фунтами очень даже просто, а килограммы явно ещё не придуманы'.
        - Ладно. Раз нет, так и не надо. Но хоть мёд-то и масло есть?
        - Этого добра немало. Вон там возьми!
        Ну, мёда с маслом нам нужно немного - приблизительно триста пятьдесят граммов на всю толпу. Что-то не греет меня перспектива тратить на здешнюю братию оставшиеся в заначке куски пиленого сахару - сахарных заводов в этом времени точно нет, а ближайший тростник - по прямой через Атлантику...
        Смотрю - крупа моя впитала воду, разбухла, того и гляди - из мисок вылазить начнёт. Значит - пора. Высыпаю пшено в котёл с кипятком, сбрызгиваю пламя водицей, чтобы притухло - плевать на пар и шипение! - и накрываю котёл тяжеленной крышкой. Эдак на здешней кухне покрутишься - культуристом станешь таким, что сам Арни от зависти сдохнет!
        Пока пшёнка 'доходит', вновь переключаю внимание к 'разделочному столу'. Раз блюд требуется два - то придётся приготовить что-то ещё. А коли единственный котёл занят - будем 'использовать то, что под рукою, и не искать себе другое'. А что у нас под рукою? Правильно, сковорода.
        В мисках растворяю в воде соль и мёд, черпаю у ошалевшего от моего нахальства брата трапезного просеянную муку и принимаюсь активно перемешивать пока не получится однородное тесто без комочков.
        О, каша моя уже пыхтит. Это хорошо, это славно. Хватаю тряпку и стаскиваю с котла крышку. Всыпаю в кашу ломтики яблок, вбухиваю ложкой мёд и немного масла. Цапаю со стены черпак 'мечта красноармейца' и активно перемешиваю получившийся в итоге продукт. С помощью недовольного Янека задвигаю котёл глубже в печь, ибо загнеток в её конструкции не предусмотрен. Европа дикая, что с них взять! Хорошо, хоть не на костре готовить приходится!
        Подкидываю дровец, которые тут же охватывают весёлые языки пламени. На решётку ставлю смазанную маслом сковороду. Так, чуточку подождём, пока прокалится. Ну-ка, капельку водички... Ага, зашипела! Значит, пора. Поливаю сковороду жидким тестом, даю растечься, слегка подождав, подцепляю получившийся блин деревянной лопаточкой и переворачиваю. Ещё слегка подождать и... И первый блин - не комом! - отправляется в самую большую из глиняных монастырских мисок.
        Похоже, трапеза нынче у здешней братии будет приличная!

***
        Через какое-то время через помещение торопливо прошёл совсем молодой, лет семнадцати, монашек, тарахтящий деревянной гирькой на шнурке по дощечке. Не успел он скрыться за противоположной дверью, как монастырские повара засуетились, и бросив мне: 'Скорее на службу! Не копошись, аббат не любит опозданий!', как пара лосей ломанулись из трапезной. Ничего не поделаешь, пришлось поспешать вслед за ними. Очень скоро мы покинули основное здание монастыря, и пересекши крохотный внутренний дворик, вошли в монастырский храм. Небольшая церковка серого камня явно строилась не в ширь, а ввысь. Глядя на внутренний свод, поднятый на высоту третьего этажа наших 'хрущёвок', я волей-неволей вспомнил речи брата Филиппа о дороговизне земли внутри стен городов. Алтарное возвышение вкупе с приалтарным столиком, заставленном принадлежностями для мессы и полки с большими и малыми семисвечниками занимали примерно четверть площади, в остальной части выстроились монахи и кучкой толпилось четверо моих соседей по 'странноприимной комнате', за исключением больного итальянца. Трапезный мягко подтолкнул меня к ним, сам же вместе
с Янеком присоединился к строю монахов. Да, я не оговорился: это был действительно строй - классический квадрат три на три человека. Кстати говоря, я не увидел в церквушке ожидаемых подсознательно рядов скамей, без которых не обходится ни один из католических храмов в американских фильмах. То ли орден здесь такой бедный, что лавочки себе заказать не в состоянии, то ли в эти времена пока что не принято просиживать зады во время церковной службы, то ли ещё что...
        На алтарное возвышение вступил отец Гржегош, облачённый уже не в простую рыже-коричневую сутану, а в светлое парадное облачение, украшенное золотистой, а может, и действительно золотой - вышивкой. И тут началась служба. Несмотря на мою религиозную безграмотность и абсолютное незнание латыни, богослужение в исполнении жатецкого аббата монастыря святого Бенедикта и подпевающих ему в строго определённых местах постриженцев оставило неизгладимый след. Я и прежде-то практически не ходил в церковь, перебиваясь тем, что изредка заглядывал ради любопытства во внешне нравящиеся храмы и смотрел краем глаза пасхальные службы по дуровидению. Теперь же, оказавшись в такой дали от дома, родных, друзей, от всего привычного и довольно комфортного уклада жизни, я впервые никуда не торопился и впервые же присутствовал вживую при столь торжественном моменте. Торжественность службы чем-то напомнила тот день, когда практически накануне Катастрофы с разрушением Союза меня принимали в октябрята в музее боевой славы прославленной в сражениях четырёх войн армии. Конечно, храмовый интерьер ничуть не походил на застеклённый
вестибюль музея со статуями героев на покрытых бронзовой краской постаментах и укрытой широким алым ковром широкой лестницей, которая вела ввысь, к залам, полным развёрнутых знамён, старого, но такого манящего любого нормального мальчишку оружия и стендов с фотографиями, с которых на нас смотрели сотни глаз красных бойцов и командиров. Помню, как неловко негнущимися пальцами прикалывал мне звёздочку седой ветеран с багровым узловатым лицом - как я потом узнал, девятнадцатилетним сержантом горевший в самоходке на улице Истенбурга в сорок пятом. Рядом другие ветераны - и Отечественной, и Афганской войн - прикалывали такие же алюминиевые звёздочки моим одноклассникам, и именно тогда я увидел то же выражение лиц, какое наблюдал сейчас в маленьком католическом храме у монахов, послушников и пришедших на богослужение мирян.
        Да, похоже, что в отличие от моего времени, где властелинами людских душ стали денежные мешки и щедро проплачиваемые ими телевизионные шуты с прочими паскудами, в этом мире с идеологической составляющей, или, как прежде говорили, партийно-политическим воспитанием, дело обстоит гораздо лучше. К сожалению, того же нельзя сказать об уровне комфорта, но тут уж придётся приложить усилия, чтобы хотя бы слегка вытянуть эту Европу за косу из болота, подобно приснопамятному Мюнхгаузену. Но для того, чтобы как-то повлиять на развитие мира, необходимо для начала самому вписаться в этот мир.
        Наблюдая за присутствующими в храме, я отметил одну деталь, которая, на мой взгляд, может несколько облегчить это вживание. Во всё время богослужения активное участие в нём принимали только монахи и один из послушников. Остальные чернорясники и все миряне, за исключением одного - того самого, что в комнате для путников отбивал поклоны, а сейчас шептал слова молитв себе под нос - явно не знали латыни, и так же, как я сам, только старательно осеняли себя крестным знамением и отвешивали поклоны. Выходит, даже в этом мире человек, не знающий латинских молитв, не окажется слишком заметной белой вороной, что весьма хорошо: мне и без того постоянно приходится ловить любопытные взгляды исподтишка...
        Как только прозвучало финальное 'Амен!' церковка опустела. Войдя вновь в главное здание обители, толпа разделилась вновь на 'местных' и 'пришлых': монахи гуськом потянулись по коридору в сторону трапезной, миряне-странники же направились к лестнице, ведущей на второй этаж. Я сунулся было вслед за монахами, однако один из парней поймал меня за плечо:
        - Тамо - неможливо! Идем до гуры!
        Похоже, долгое пребывание в языковой среде начало давать свои результаты: я практически всё понял, а чего не понял - догадался. Ну что ж, 'в гору', так в гору! Хотя жрать охота всё сильнее, но, надеюсь, с голоду пропасть не дадут: харчей я наготовил в трапезной на всю толпу, значит - или позовут ужинать, или принесут, так что подождём в 'гостевой'. Тем более наверху остался загадочный итальянец с его ротфронтовской жестикуляцией - надо глянуть, как он там, болезный...
        ...Пьемонтец был плох.
        Когда мы вошли, длинный худой монах, сидевший у изголовья умирающего повернул голову на шум и, увидев меня, устало протянул:
        - А, вот ты какой... Ну-ка, иди сюда! Он тебя постоянно зовёт, всё 'фрателло' да 'фрателло'. Видно, хочет перед кончиной что-то важное поведать.
        'Здравствуйте вам! Что-то день сегодня насыщенный: то за фальшивомонетчика приняли, то монаха китайским ножиком соблазнял на подделку документов, то допрос, то готовка, а теперь вот с без пяти минут покойником беседовать! Достало, однако!'
        Но ничего не поделаешь: подхожу к тюфяку итальянца, сажусь. Чёрные глаза под узкими, словно выщипанными бровями, внимательно следят за моими движениями.
        - Приходил... фрателло...
        - Пришёл, как видишь. - Дурацкий ответ, сам знаю. Зато правда.
        - Кончаюсь... Будешь Пьемонт, увидел наши фрателли, передай... передай скажи Дольчино, такой слово: 'Куйте железо'. Не передай 'Возжигайте огонь!'. Нельзя. Что надо было привезти - мы с фрателли не смогли. Не достали... все умер... и я тоже буду сейчас умер... Ты понимал?
        - Да, понял я.
        - Репетер!
        'Ага, вроде 'репетиции'. Наверное, 'повтори''.
        - Передать Дольчино 'Куйте железо'. Нельзя говорить 'Возжигайте огонь', потому что вы не смогли достать необходимое, все погибли.
        - Так...
        Теперь хорошо, можно умер...
        Фрателло, бери мой палка... Деньги поделите - аурум возьми... ты знаешь... как распорядиться... Остальное - на мессы в монастырь... похороны... Сапоги - убогим...
        Слова умирающего всё тише, воздух изо рта вылетает с пришепетыванием.
        - Господь со мною... Вива Ита... Оливки хочется...
        Рядом сидящий монах рукой провёл по лицу пьемонтца, смыкая ему веки, встал у изголовья и, сложив молитвенно руки, затянул печально-мелодичный речитатив...
        Вот и всё. Был человек - и не стало. Куда-то шел, к чему-то стремился, боролся - до конца, не хотел уходить, не передав секрета... И кончился. Как будто оборвалась плёнка в старом кинопроекторе во время сеанса фильма про героев-подпольщиков...
        К молитве монаха присоединились двое мирских, третий выскользнул за дверь и тут же по ступеням лестницы застучали деревянные подошвы его обуви.
        Я всё так же продолжал сидеть рядом с телом. Чтобы чем-то занять руки, принялся поправлять ложе покойника, сложил его руки на груди. Эх, свечки нету, ну да, надо думать, у братьев-монахов такого добра должен запас иметься.
        Подтыкаю и выравниваю края сенника. Оп-па!.. Ну-ка, что это? Вытаскиваю из-под края постели покойного весьма солидный посох, окованный понизу железом и изукрашенный примитивизированной резьбой на евангельские темы. По крайней мере, чётко удаётся опознать сюжеты Тайной вечери и несение Креста.
        Надо полагать - это и есть завещанная пьемонтцем 'палка'. Денег, правда, не обнаруживается, ну да шут с ними!
        За время своих копарьских похождений я сумел ко многому привыкнуть. Случалось - обедали рядом с мешками, в которых были сложены костные останки бойцов. Доводилось и выкапывать кости на том самом месте, где в прошлый раз ночевали, прямо там, где был пол палатки. И из ржавых касок волосы с остатками скальпа выскребали. Было и такое, когда из ила на дне пруда вытянули немца - не кости, а недоразложившуюся органику, которая при контакте с воздухом стала расползаться, растекаться грязной вонючей лужею... Так что свежий покойник не доставлял мне никаких неудобств. Чего покойников опасаться-то? Мёртвые, как известно, не кусаются. Живых бояться нужно!
        Постепенно странноприимное помещение наполнилось людьми. Пришедшие бенедиктинцы присоединились к своему собрату с чтением заупокойных молитв. Послушники же приволокли столешницу из горбыля и перетащили на неё тело, после чего подняли эти 'эрзац-носилки' и направились к выходу. За ними последовали и монахи, за исключением того самого, худого, который был рядом со мной при последних минутах умирающего. Кстати, на богослужении я его не видал: похоже, он всё время сидел возле итальянца. Скорее всего, это и есть тот самый брат Иероним, чьё имя упоминал днём приведший меня сюда послушник.
        - Меня зовут Иероним, я смиренный слуга Всевышнего. А ты, как легко можно догадаться, тот самый странствующий мастер из Железного города?
        Ну, так и есть - Иероним! Местный Айболит и по совокупности специалист по ритуальным услугам...
        - Из Штальбурга, святой отец. Меня зовут Макс. Макс Белов.
        - О тебе и стране твоей рассказывают много странного. Но влияния Врага рода людского в тебе не замечено, хоть ты и небрежен в молитве. Но этот грех отмаливается.
        Отец Григорий распорядился, чтобы ты прибыл к нему как только Господь прервёт мучения твоего знакомца и его отнесут в притвор. Кстати, откуда он тебя знал? Ведь, как я понимаю, ты только сегодня пришёл в этот город?
        'Что сказать? Про 'Рот-Фронт' - не поверит, да и не стоит вообще упоминать о будущем... А, ладно, чем проще брехня - тем сложнее запутаться!'
        - Святой отец, я его не знал. Покойный - давний знакомец моего дяди, не раз плававшего с товарами в итальянские земли.
        - Вот как... Допустим. Кстати, ты не расскажешь о своём дяде? Какие товары он возил в Италию?
        'Вот же 'гестапа'! Всё ему надо знать! Нет, точно - в этом монастыре не иначе как подпольный партизанский штаб в одном флаконе с контрразведкой. Всё, решено: как только разберусь, что и как - буду отсюда сваливать, причём в темпе. Иначе сгорю, как свеча!'
        - Масло возил, сахар возил... Уже не возит: потонул два года назад во время шторма.
        - Соболезную твоему горю. Однако уже пора - пойдём к отцу аббату! Я провожу, ведь ты, вероятно, ещё не привык к расположению келий нашей обители...
        'Ага. Проводит, а попросту сказать - отконвоирует, чтобы латата Макс не задал из этого гостеприимного места. Ну что ж, пойдём'.
        Спустя несколько минут я во второй раз за день оказался в келье-кабинете местного аббата, а кроме того - потомка весьма знатного рода Пястов. Кстати говоря, что-то знакомое крутится в голове насчёт них. Какое-то знакомое слово... Но какое? Помню только что-то насчёт 'орлицы Пястов' в Великую Отечественную, но с чем это связано - хоть расстреляйте, не помню! Что-то насчёт поляков... но здесь-то никакой Польши нет: давным-давно растоптана копытами монгольских туменов...
        - Итак, сын мой, судя по трапезе, приготовленной тобою нынче, ты действительно проходил обучение у почтенных мастеров кухни. Особо братию поразила каша - не твёрдая и плотная, яко каравай, но рассыпающаяся в тарели. Выражаю тебе удовольствие.
        - Рад служить, Ваше преосвященство!
        - Тем не менее, ввиду того, что правила ордена не позволяют роскошествовать в пище и предаваться греху чревоугодия, братия не имеет возможности полностью ценить твои умения в приготовлении кушаний для мирской знати. Соответственно, никто, кроме тебя самого, не сможет подтвердить, что ты действительно являешься цеховым мастером, тем паче, что цеха кулинаров в Жатеце никогда не было.
        - Так что же мне делать, Ваше преосвященство?
        - Поскольку долг матери-Церкви - оказывать поддержку всем своим детям, я готов помочь тебе. Откровенно говоря, ты мне понравился, Макс из Штальбурга! Хочешь ли ты остаться в этом городе, чтобы осесть вне монастыря и трудом своим зарабатывать честный хлеб?
        - Готов, Ваше преосвященство!
        - Ну, раз готов, тогда сделаем так: в течение десяти дней, начиная с сегодняшнего, тебе дозволено приходить в обитель невозбранно и жить в странноприимной комнате. Кроме того, тебе будет выдан знак, по которому ты в течение года и одного дня, также начиная с сегодняшнего, получишь отсрочку от выплаты церковной десятины с доходов, выплату которой ты должен будешь произвесть только во второй, третий и четвёртый год твоего пребывания в Богемии, добавляя к десятине за эти годы по одной трети соответственно. Однако тебе надобно знать, что от уплаты монгольской десятины, княжеских и городских податей и сборов Церковь тебя освободить не в праве. Кроме того, если ты захочешь до истечения пяти лет покинуть Богемию, ты будешь обязан выплатить все оставшиеся долги в двойном размере, как это указано в существующем Уложении. Согласен ли ты на сие?
        'Ага... Попросту говоря, Макса Белова собираются 'привязать кредитами' и опутать процентами... Плохо. А куда деваться? Ишь, как уверенно ведёт разговор: знает, что коль коготок увяз, всей птичке пропасть'.
        - Да, Ваше преосвященство, согласен!
        - Хорошо. И вот ещё что: насколько я понял, покойный друг твоего дяди-купца упомянул о тебе в завещании?
        - Да. Вот брат Иероним при этом тоже присутствовал...
        - У брата келаря находятся на хранении кошель и оружие покойного. Что именно тебе завещано?
        'Оружие? Заманчиво... Но, похоже, это очередная проверка. А даже если и не так - то всё равно без крайней необходимости брехать не стоит'.
        - Ваше преосвященство, мне завещана только эта вот палка и часть монет - остальные должны остаться во владении Церкви, а часть их использоваться для погребения и поминания.
        - Так ли, брат?
        - Да, всё верно, отец Григорий! Максу из Штальбурга завещан сей посох и аурум из кошеля.
        - Ну что ж, раз так - последняя воля умирающего священна.
        Сейчас ты отправишься трапезовать, ибо все уже откушали, включая странников. После того хорошенько отдохни вместе с иными мирянами, а утром найдёшь брата келаря. Он получит распоряжение выдать тебе всё золото, сколько бы его ни было в кошеле и поясе покойного и знак для отсрочки церковной десятины. Далее в течении двух дней поста ты волен заниматься чем угодно вне стен обители, как-то подыскивать себе жильё и заработок, но через два на третий день с рассветом ты должен будешь приступить к приготовлению воскресной трапезы. Тебе всё понятно?
        - Нет, Ваше преосвященство, не всё.
        - И что же ты не понял?
        - Мне нужно знать, что за блюда я должен готовить в воскресенье, а также какие продукты мне дозволено использовать?
        - Хороший вопрос. Видно, что ты действительно имел дело со знатными людьми. Ну что ж, можешь приготовить на своё усмотрение одно скоромное и одно постное кушанья, а также любой напиток кроме опьяняющих. Ингредиенты же закажешь заранее у келаря через брата Теодора: судя по его довольному лицу, вы с ним уже спелись...
        Конец вечера прошёл на удивление спокойно: видно, все запланированные на нынешний день треволнения уже были испытаны. Притопав - уже самостоятельно - в трапезную, я получил от полусонного брата Теодора неполную миску остывшей каши и четыре последних блина и в течение пяти минут расправился с ними. А что вы хотите? Голод - не тётка, а последний раз я питался в таверне у Прокупека, причём основным продуктом там было пиво...
        Вернувшись в монастырскую 'гостиницу' я улёгся на свободный тюфяк у самой стены и тут же провалился в сон...

***
        Проснулся я от того, что тело совершенно задубело. Несмотря на наличие сенника, от каменного пола тянуло холодом, а из окон - ещё и утренней сыростью. Странно. Помнится, я читал когда-то, что в средние века в Европе уже умели делать стекло, хотя и стоившее какие-то сумасшедшие деньги, но тем не менее... Впрочем и выскобленные бычьи пузыри, о которых я тоже что-то такое слышал в своё время в окнах странноприимной комнаты бенедиктинской обители также отсутствовали напрочь, впрочем, как и рамы и подоконник со ставнями. Продрав глаза, я был вынужден резво подняться и для того, чтобы разогреть мышцы приняться за выполнение малого комплекса гимнастики. Проснувшиеся соседи с непередаваемым интересом наблюдали за этими экзерцициями. И если серия наклонов была воспринята достаточно благосклонно, что и понятно - всё-таки здесь народ привычен к тому, чтобы кланяться во время молитвы, - то отжимания такого сочувствия окружающих не встретили. 'Постоялец' в зелёных штанах даже опасливо осенил меня издалека крестным знамением, видимо опасаясь наличия во мне вселившихся бесов.
        Кстати говоря, за время моего сна вчерашняя компания успела уменьшиться: куда-то подевался бородач в сером плаще, прихватив с собой лежавшие прежде в изголовье его тюфяка кожаный тючок и узелок. Так и не привелось познакомиться во время вчерашней суеты. Ну что ж, думается, со знакомством с остальными соседями проблем не будет. Причёсываюсь, поправляю одежду и нож на ремне, недовольно морщусь, коснувшись отросшей щетины - надо как-то решать вопрос гигиены! - и направляюсь к старшему в комнате.
        - Будем знакомы! Я - Макс Белов из Штальбурга. Странствующий мастер. Некоторое время буду жить здесь, в обители. С кем имею счастье общаться?
        - Меня называют Иов Кукучка. Торговец из Праги. В Жатец прибыл как смиренный паломник, дабы поклониться реликвии - пальцу патриарха Иова.
        - Прости за любопытство, а чем ты торгуешь?
        - Разный мелкий товар. Иглы, нитки, пряслица, ленты и тому подобные вещицы.
        - И как, выгодна ли торговля?
        - Прибыль-то есть, с Господней помощью. Только приходится много ездить из города в город.
        Однако, прости, мастер Макс: мне надо спешить по важному делу!
        С этими словами Иов Кукучка вытянул из-под своего ложа посох и, перебирая пальцами чётки из вишнёвых косточек с медным крестиком, удалился.
        Вот и поговорили... Впрочем, обернувшись, я увидел, что не пожелал общаться со мной не он один: оба парня тихонько покинули помещение ещё раньше, чем неразговорчивый торговец-паломник. Ладно. Бывает.
        Теперь задача 'номер раз' - отыскать местного начфина и получить от него обещанный аббатом 'аусвайс' и причитающуюся мне долю от наследства покойного итальянского 'ротфронтовца'. Задача 'номер два' - выбраться из монастыря и побродить по городу, присмотреться, что к чему. Нет, это ж надо! Неделю назад, планируя поездку на коп, я и подумать не мог, что буду самолично гулять по самому натуральному средневековому городу: не по декорациям для кино и не по какому-то ориентированному на праздных туристов и разного рода реконструкторов Средневековья 'музею под открытым небом', а по самым натуральным средневековым улицам и общаться с абсолютно настоящими древними монахами, крепостными, стражниками...Да какой-нибудь профессор-историк, небось, душу бы заложил за такую возможность! А вот меня всё это что-то совсем не радует. Ничего похожего на яркие, красочные исторические фильмы моего времени вокруг не наблюдается. А наблюдаются монгольские юрты в центре Европы, исклёванные вороньём головы и руки на кольях, сортирная вонища на узеньких городских улочках, отсутствие привычных продуктов в рационе, грязюка и
всюду проникающая пыль. 'Пыль, пыль, пыль - мы идём по Африке', в смысле - по самой что ни на есть Европе. А дома сейчас хорошо, яишенка с помидорчиками и гренки с какао на завтрак, тихие дворники метут асфальт дворов и тротуаров, утренние автобусы и машины везут ранних пассажиров... Семья, небось, вся с ног сбилась, пытаясь выяснить - куда же их Максим подевался-то? Небось, и полицаев на уши давно поставили, и камерадов-копарей задёргали: авось, сыщется следок. А я - вот он, на неизвестно сколько годов в прошлое провалился, да ещё, похоже, не в наше прошлое, а в какое-то альтернативное, шоб ему!.. И шарюсь сейчас по полутёмным коридорам бенедиктинского монастыря в поисках здешнего гибрида начфина с завхозом, то есть брата келаря. Однако обнаружить место его дислокации оказалось непросто. Впрочем, поиски привели к одному положительному открытию: сыскался монастырский сортир, представляющий из себя комнатку с погаными ушатами. Судя по составленным у двери палкам, по заполнении эти ёмкости выносили на плечах и где-то опоражнивали. Ну что же, молодцы братья-бенедиктинцы, двигают цивилизацию в массы.
Впрочем, до нормальной канализации и унитазов от этих деревянных ушатов - как до Луны пешочком...
        В конце концов мне удалось задержать горбатого Янека, по каким-то своим делам покинувшего трапезную и убедить его с помощью нескольких интуитивно понятных слов и жестикуляции проводить меня к брату-келарю.
        Как выяснилось, келарь обосновался в монастырских подвалах, куда я попросту не додумался заглянуть. Его просторная келья с забранными мутными чешуйками слюды окнами под самым сводчатым потолком на первый взгляд казалась тесной. Это обманчивое впечатление появилось из-за загромождённости помещения разного рода сундуками, мешками, бочонками, горшками, тюками и рулонами. У стены под окном находилось убогое сооружение из козел со столешницей, подобное тем, которые имелись в монастырской трапезной. На краю столешницы лежала грудка разноцветных палочек с разнообразными зарубками, а середину занимали здоровенная медная чернильница, деревянная коробка с птичьими перьями, небольшой узкий нож и большущий фолиант в деревянном переплёте с торчащими в пергаментных страницах разнообразными закладками.
        С убогостью рабочего стола резко контрастировал резной деревянный стул, напоминающий трон с высокой спинкой, сужающейся кверху. Спинку украшала резьба, схематически изображающая архангела с пылающим мечом. По уже наработанной привычке я собрался перекреститься на распятие при входе в помещение, однако за штабелями мешков и корзин никакого креста заметно не было. Поэтому мне отчего-то показалось, что будет правильно перекреститься в сторону единственного видимого изображения религиозного содержания. Таковым оказался резной архангел на спинке стула.
        - Ну и что ты на меня крестишься, сын мой?
        'Ёлочки зелёные, так опростоволоситься!'
        На стуле сидел сам келарь - длинноволосый старик лет шестидесяти пяти-семидесяти внушительной комплекции, однако же лишённый того нездорового ожирения, какое я заметил у брата Теодора.
        - Здравствуйте, святой отец!
        - И тебе здравия, сыне. Ты и есть тот самый кухарь, что давешнюю трапезу сочинил?
        - Я и есть, отче.
        - Брат вивлиофик о тебе только и говорит. Видать, угодил ты нашему пройдохе Филиппу! Небось, за деньгами завещанными да за десятинным леготным жеребеем пришёл?
        - Верно, святой отец, за ними.
        - Ин ладно. У меня всё уже с вечера подготовлено, так что поди-ка сыне, поближе... - С этими словами старик положил на стол лежавший подле него ящичек и поднял крышку медной чернильницы.
        Когда я приблизился, отец келарь перелистнул назад пару страниц своего 'гроссбуха' и чётко выговаривая слова, зачитал:
        - 'От Джованни Чиппо Пьемонтино, купца, принято на хранение: золотом - два безантина, да серебром - слитками на одну пражскую марку да монет шесть денариев да двести сорок два хеллера да четверть гривны новгородской неровно рубленной. Оприч того - перстень серебряный с рубином мутным на два золотника да харатью Платона о государстве. А чёрной монеты разной - на два хеллера ровно'.
        Выходит, сыне, что упомянутые два безантина теперь тебе принадлежат. Не желаешь ли оставить их на хранение в обители на то время, пока и сам здесь обретаешься?
        - Благодарю, святой отец! Однако предпочёл бы получить монеты на руки...
        - Ну что ж... Отчего-то я, многогрешный, так и предполагал... В таком случае - назови своё полное имя и имя отца: денежные вопросы требуют учёта и порядка!
        - Максим Белов из Штальбурга. Отец - Михаил Белов!
        - Так... 'Во исполнение завещания преставившегося Джованни Чиппо Пьемонтино, выдано Максиму Микаэлю Белову из средств покойного два безантина золотом, что удостоверяется подписями означенного Белова и смиренного брата Микаэля, келаря жатецкой обители братства Святого Бенедикта'. - С лёгким шорохом серое гусиное перо бегает по жёлтому пергаменту, оставляя за собой чёрный след угловатых латинских литер. - А теперь поставь вот тут крест и оттисни палец - а я за тебя распишусь...
        'Тоже мне - нашёл неграмотного! Прямо обидно - почему эти европейцы нас всегда за варваров каких-то принимают, а чуть что - так сразу: 'Иван, спасай!' - то от турок, то от шведов с прочими немцами... Эх!'
        Беру непривычное перо, уже смоченное в чернилах, и вместо того, чтобы нарисовать требуемый крестик, раскудрявливаю на пол-строки роспись с росчерками и завитушками. Рядом аккуратно, стараясь не посадить кляксу, вывожу печатными: 'MAX BELOV' и усмешливо щурюсь отцу келарю.
        - Гм... Неплохо, молодой чело... сын мой, неплохо. Ну-ка... - старик мягко вынимает из моих пальцев перо и, освежив чернила на хитро заточенном кончике, низко склоняется над страницей. Похоже, работа в полутёмном помещении никак не идёт на пользу глазам пожилого человека. Подпись отца келаря аккуратной цепочкой знаков выстраивается ниже моих 'кучерявостей'.
        Выпрямившись, монах сдвинул крышку ящичка, перемещавшуюся в пазах, словно в советском школьном пенале и вынул один из трёх лежащих в нём кошельков-мешочков того типа, который я уже не раз видал в этом времени. Глянув на привязанную к 'калите' деревянную бирку, он привычным движением распустил узелок завязки и аккуратно вытряхнул на стол содержимое.
        - Убедись, сын мой, что все описанные ценности находятся в сохранности!
        - Вижу, святой отец. - Киваю согласно.
        Келарь выудил из кучки драгметаллов один за другим два неровных кругляшка и протянул ко мне бугристую ладонь с тускло желтеющими монетами.
        - Прими, сын мой, владей и распоряжайся!
        - Благодарю, святой отец!
        Пара монеток весила около девяти-десяти граммов, а вместо подсознательно ожидаемых гордых королевских профилей их украшала причудливая вязь мусульманских надписей.
        - Прошу прощенья, но не могли бы Вы, святой отец, пояснить, какое соотношение установлено сейчас между этими... да, безантинами и маркой? Дело в том, что вчера я узнал, что за право торговать в городе с меня потребуют четыре марки, но я не представляю, что это за валюта...
        - Хм-м... Затруднения твои, сын мой, понятны: со слитками постоянно происходит чехарда цен. Баварская марка имеет один вес, рейнская - иной, используемая в наших местах пражская - третий, отличный от прочих. Твои два безантина в пересчёте на серебро стоят примерно пять шестых долей пражской марки или же сотня денариев. Это весьма приличные деньги.
        'Эге ж! Помнится, мой знакомец Йозеф Коковач говорил, что за лемех к сохе кузнец берёт не меньше денария. Выходит, на эту пару монеток можно купить сотню лемехов? Солидно... А что он говорил об арендной плате за землю? Вроде бы двенадцать в год? Ого, действительно, немалые средства мне покойный 'ротфронтовец' Джованни Чиппо завещал. Однако за право открыть в городе цех придётся заплатить гораздо, гораздо больше... Будем думать, где гроши брать'...
        - Ещё один вопрос: его преосвященство распорядился, чтобы я обратился к Вам, святой отец, относительно продуктов для воскресной трапезы, приготовление которой поручено мне...
        - Да, я знаю. Но до воскресенья - ещё два дня. Не слишком литы спешишь с подготовкой?
        - Отче, ещё древние латынцы говаривали: 'торопись медленно'. Если будут заранее определены основные продукты, будет проще и быстрее готовить кушанья.
        - А что именно тебе велено приготовить? - заинтересованно поинтересовался старый монах.
        - Его преосвященство не дал чёткого распоряжения. Сказал лишь, что необходимо одно постное блюдо, а второе - скоромное. Если это не пойдёт в разрез с монастырским правилами, я думал приготовить шпроты с гарниром из тушёной капусты и горохового пюре, а в качестве скоромного - фаршированные яйца.
        - А что такое 'шпроты'? Чистая ли это пища и дозволена ли она отцами Церкви?
        - Шпроты - это рыбное кушанье, отче. Никакой непотебности при готовке не используется: однако ингредиенты не самые дешёвые.
        - Хм-м... - отец келарь сразу принял озабоченный вид. - А что именно должно входить в состав твоих 'шпротов'? Наставления Святого Бенедикта учат нас жить в скромности и бережливости...
        - Видите ли, святой отец, там, откуда я пришёл, все эти продукты всегда в продаже и стоят весьма недорого. Но, путешествуя с Востока на Запад я, с сожалением убедился: то, что на Востоке встречается почти повсеместно и стоит пару хеллеров на ваши деньги, не дороже кружки пива, здесь, в Европе, считается редкостью и ценится высоко.
        Вон, брат Теодор говорит, что специи у вас здесь настолько дороги, что используются не чаще двух раз в год. Подозреваю, что с лавровым листом и с растительным маслом - та же история...
        - Ну отчего же! Елей, также называемый деревянным маслом, у нас в обители, разумеется, есть: и освящённый и не освящённый. Но о том, что его можно употреблять в пищу в здешних краях и не слыхивали...
        - Можно, святой отец, вполне можно. В Италии, где, как известно, находится Вечный Город Рим, хлеб с оливковым маслом - это пища бедняков, и ни один итальянский монах не откажется вкушать эту пищу, дабы не попасть под подозрение в грехе гордыни и недостаточном смирении...
        - Ну, коль такое дело... Думаю, масло я найду. Что ещё?
        - Рыбу мелкую...
        - Мелкой - нет: последнюю в Великий пост подъели. Купишь сам. Если трапеза будет одобрена - возместим.
        - Лист лавровый, перец чёрный...
        - Перцу - не дам! И не проси. А листов таких у нас не было и нет.
        - Ладно. Поищу, чем заменить. Далее: лук, соль, горчица имеются?
        - Найдём. Вот только насчёт горчицы... Погоди-ка...
        Старик поднялся со стула и довольно резво для своих лет зашагал в дальний угол кельи, где принялся перекладывать небольшой штабель мелких горшочков. Отыскав, наконец, нужный, он выколупнул из него глиняную заглушку, заглянул, и, сокрушённо вздохнув, вернулся вместе с посудинкой на место.
        - Ну-ка, взгляни, сын мой: этого хватит?
        На дне горшочка сиротливо перекатывались десятка три крохотных желтоватых зёрнышек, совершенно не похожих на привычную в наше время баночную горчицу.
        Да... этого точно не хватит...
        - Не хватит, святой отче. А на здешнем рынке горчица дорога ли?
        - Не ведаю. Давно не покупалась: этих вот запасов братии хватило на четыре года: хвала Всевышнему - никто почти не хворал застыванием...
        'Ага, похоже, горчицу здесь используют при лечении. Это уже радует: если верить большинству фильмов про Средневековье, здешние врачи якобы признавали исключительно кровопускание. Как всегда, Голливуд брешет...'
        - Ну что ж, попытаюсь сам отыскать на городском рынке. Вот только имеется одно препятствие: местного языка я не знаю, а мой немецкий не каждый торговец поймёт...
        - Сын мой, не стоит переживать из-за такой мелочи. Жатец стоит достаточно близко от границы с Судетским герцогством, а в приграничье даже самый тёмный крестьянин способен связать несколько слов на чужом языке. Так что ступай, и не беспокойся...
        'И не беспокой меня' - явно читалось на лице отца келаря. Ну что ж, понял, не дурак... Но...
        - Простите, отче, у меня последний вопрос: нельзя ли поменять мои никелевые монеты на серебро - мелких денег в кошельке почти не осталось...
        - Нет! Кому требуются услуги менял - тот пусть ищет иудеев, а не отвлекает занятых людей.
        - Простите, святой отец. Благодарю за помощь! - отвесив вежливый поклон, я попятился к выходу из кельи. Монастырский келарь, облегчённо вздохнул:
        - Ступай, сын мой! - и изобразил в воздухе крестообразный знак благословения.
        ГОРОД ЖАТЕЦ И ЕГО ОБИТАТЕЛИ
        Простившись у монастырской калитки с братом-вратником, я вышел на Соборную площадь. Со вчерашнего дня здесь особых изменений не произошло, если не считать собравшейся неподалёку от помоста для казней кучки горожан, которым что-то зычным голосом зачитывал с листа всадник в нарядном ... я бы сказал - в нарядном кунтуше серого цвета, алой шапке и малиновым кушаке. Откровенно говоря - в названиях всех этих жупанов-кафтанов и прочих камзолов я путаюсь, но при виде свисающих рукавов с прорезями, из которых торчали руки чтеца, держащие пергамент, в голове всплыло именно словечко 'кунтуш'. Грамотея сопровождал стражник, вооружённый копьём и палицей с каменной ударной частью в накинутом на плечи плаще такого же сизого цвета с малиновой оторочкой по вороту. Когда я подошёл поближе, глашатай уже закончил чтение, и страж, приняв из его рук лист, принялся старательно приколачивать его гнутыми гвоздями к столбу, используя в качестве молотка ту самую булаву.
        Понять, о чём шла речь в документе, я не сумел: во-первых, успел услышать лишь самый конец 'сольного выступления', а во-вторых, беглое чтение на старочешском было мне пока ещё на слух не понятно, хотя отдельные фразы в неспешном разговоре я уже вполне улавливал. Однако в век полного отсутствия бреховизора, радио, и-нета и прессы сидеть без информации тоже чревато неприятностями, а доверять 'агентству ОБС - одна баба сказала' - ещё более чревато... Вдруг в этом 'указе', или как его там, написано что-то полезное или, наоборот, опасное для такого путешественника во времени, как Максим Белов? Поэтому увидев, что кучка слушателей начала расходиться, я остановил небогато одетого горожанина примерно моего возраста:
        - Почтенный! Я иностранец, плохо понимаю ваш язык. Не скажешь ли, о чём говорил тот господин?
        - Отчего не сказать? Бирич кричал о том, что вновь начат набор в княжую дружину хлопаков и возчиков со своими конями и повозками. Вот только странно, отчего от возчиков обязательно требуют, чтобы их кони не боялись громкого шуму, грома и молнии, а стояли при этом смирно, не бросаясь убегать... А где это видано? Лошадь - тварь божья и Господнего гнева ужасаться обязана! Каждому хлопаку, что запишется в вояки, обещано по два денария ежемесячно на княжьих харчах и платье со зброей. А возчикам обещано по полтора денария да платье, да харчи ему самому и его лошади. Вот и всё...
        - Благодарю, почтенный! Ты мне очень помог...
        - Ну, раз помог - давай монету: что я, языком перед каким-то германцем молотить задаром должен?
        Ладно, раз такое дело - конфликтовать не стоит. Будем считать, что газету купил...
        Достаю кошелёк, вынимаю потемнелую бронзовую монетку из тех, что получил вчера 'на сдачу' у городских ворот.
        - Держи. И раз уж такое дело - скажи, где здесь иудейских менял можно найти?
        - А зачем это тебе они занадобились? Ты что, их племени? Так вроде не похож...
        - Зачем-зачем! А сам подумай: зачем меняла нужен? Деньги обменять, зачем ещё!
        - А... тогда да... А я уж подумал... Коли так - ступай к Замковой площади, как пройдёшь через рынок, так сверни во второй проулок, что направо, а там чуть-чуть пройдёшь, да кого-нито из этих злоехидов обязательно застанешь. Только зря ты к ним собрался, ей-Богу зря! Вконец разорят, в одной срачице отпустят: знаем мы это племя! Не зря их Господь Исус вервием гонял - видно, даже Его смирению край пришёл, коли так осерчал!
        Судя по всему, парень сел на своего любимого конька и вознамерился закатить юдофобскую речь часика эдак на два-три. Слушать вольный пересказ четырёх Евангелий в исполнении религиозного фанатика у меня никакого желания не было, и, скомкано простившись со случайным собеседником, я резво ретировался. В конце концов, проблемы местных католическо-иудейских взаимоотношений меня пока что не касаются: чехи местные - люди как люди, со своими закидонами, - а у кого их нет? - а с евреями в Средневековье, как я уже понял, лучше всего всякие отношения сводить к минимуму. Толерантностью в средние века и не пахнет, что следует принять как данность. Всё равно изменить что-либо я пока не в состоянии, да и надо ли что-то менять? О погромах пока не слыхал, монголы силой своих туменов поддерживают равноправие всех местных религий, да и слишком много иудеев в маленьком Жатеце быть, по идее, не должно - нечего им тут делать...
        Одна мысль крутилась у меня в голове: что за странное требование к вербуемым в армию возчикам, вернее, к их лошадям, выдвинул местный князь? Кстати, так и не узнал, как его зовут-то: как-то даже неудобно - на чужой земле живу, а как хозяина звать, не ведаю. Нехорошо. Однако зачем князю в военном обозе лошади, не боящиеся грома и молнии? Сражаться в грозу - удовольствие ниже среднего: и подвижности у бойцов никакой, ибо ноги в грязюке разъезжаются, и тетивы из сухожилий у луков размокают, а синтетических пока не придумали... Луки! Ведь в этом мире луки и арбалеты монголами запрещены: они сурово карают даже за прикосновение к этому оружию, оставив право владения луками лишь за собой! Следовательно, княжеское войско луки использовать не станет. А что станет? Ведь как ни крути, а без дальнобойного оружия тяжеловато сражаться. Ну, пращи - это понятно... Ещё камнемёты какие-нибудь... И огнестрел? Ведь формально огнестрельное оружие не запрещено, так? Если же это так, значит в этом мире уже изобретён порох. Хотя, как я понимаю, само это оружие ещё крайне несовершенно и имеет пока, в основном, не
'убивательный', а 'пугательный' характер: тех же скачущих в атаку кавалерийских лошадей залпами разгонять, к примеру, уже можно, а вот вражеского командира на дальнем расстоянии выстрелом снять - проблематично...
        А раз тут есть порох - тогда, Макс, живём! Фехтовальщик из меня никакой: как-то не принято в копарьских кругах мечами-шпагами размахивать, у нас иные умения ценятся, - а вот стрелок я вполне приличный, да и знание матчасти разнообразного 'стволья' - и не на уровне 'мурзилок' - имеется. Чего-чего, а это дело мы любим...
        Добро, пометим временно идейку об обзаведении личным огнестрелом как 'важную', и отложим на особую полочку в памяти. А пока - похоже, пора сворачивать в тот самый второй проулок от Замковой площади, где обретаются местные 'банкиры'.
        Улочка по местным меркам как улочка... Ничего особенно выдающегося: та же теснота, такая же сортирная вонища... Над дверями лавок - они же мастерские - на горизонтальных поперечинах висит вещественная реклама для малограмотных горожан. Вот вырезанные из дерева и покрытые фальшивой позолотой ожерелья и кольцо, достойное по размерам украсить палец какой-нибудь жительницы Бробдингнега. Вот деревянный же карп на сковородке. Вот крокодил и жезл, обвитый змеями: то, что владелец лавки имеет отношение к таможне - крайне сомнительно, следовательно, примем за рабочую версию, что это всё-таки жезл не Меркурия, а Асклепия, и зайдя внутрь, окажешься в аптеке или амбулатории. Хотя для чего тутошним 'Айболитам' крокодил - ума не приложу! Чем дальше двигаюсь вглубь проулка - тем меньше разнообразие вывесок. Теперь почти на всех горизонтальных древках, будто флаги, слабый ветер полощет длинные юбки и штаны. Штаны прямые холщовые, с кожаными нашлёпками сзади и без таковых, штаны суконные зауженные, парчовые и вроде бы даже шёлковые колготки с завязками на поясе... Серые, зелёные, лиловые, алые, синие, чёрные...
Надо понимать - традиционный промысел местечковых кравцов здесь процветает, а судя по тканям, заказчики у портняжек не из бедняков...
        Это, конечно, неплохо, но... Но где, ёлочки зелёные, здесь контора менялы-то? Штаны и крокодилы с посохами мне пока без надобности: своё имеется. А вот конвертировать монеты Банка России в местную валюту желательно побыстрее: на рубли двухтысячных годов выпуска здесь всё равно ничего толком не купишь.
        Ладно, как говорится, 'язык до Киева доведёт, а длинный язык - доведёт до Магадана'. Займёмся опросом местных: привычное занятие для копаря. Сегодня меня указание мест былых боёв не интересует, так что, надеюсь, традиционных сказок про 'утопленный в сорок первом в ближайшем болоте 'королевский тигр' с ящиком невручённых Рыцарских крестов и экипажем из обергруппенфюреров СС' мне рассказывать не станут...
        Так... На улице отчего-то прохожих не наблюдается, если не считать, конечно, пары переваливающихся гусаков. Дярёвня... Тьфу, Европа!... Ладно, гора к Магомету идти не собирается - ну и шут с ней. Приподняв тяжёлую дверь - похоже, на нормальных металлических петлях в эти времена экономят повсеместно - вхожу в 'ювелирный магазин'.
        - Билять!
        Нет, товарищи дорогие, ежели дело так дальше пойдёт - то я скоро всех поубиваю нафиг или сам убьюсь! Ну кто, блин горелый, сразу за порогом такие высокие ступеньки делает-то? Да ещё и освещения в комнате - одна чуть приоткрытая оконная ставня да то-о-оненькая лучинка. Так ведь весь покупательский контингент сослепу может ноги переломать!
        - Какая ложь? - немецкий стоящего за прилавком типично-анекдотического 'представителя богоизбранного народа', чуть старше сорока лет, чью хрестоматийность портит лишь круглая шапочка вроде татарской тюбетейки моего времени на темени вместо кипы-'ермолки', был гораздо более беглым, чем мой - У меня всегда всё настоящее, всё взаправду! Спросите кого хотите, почтенный: каждый скажет, что у Хаима самые наилучшие украшения, и золото самое мягкое и камни самой чистой воды! Даже пражские ратманы посылают к Хаиму за украшениями, не говоря уже об окрестных панах!
        Впрочем, почтенный, как вижу, чужестранец, что ему до здешних панов! Это Вы очень правильно зашли - у Хаима всегда найдётся товар, достойный такого почтенного молодого человека!
        - Ага. И именно для того, чтобы виднее были достоинства товара, и закрыты все окна и не горит ни одной свечи или факела? Дескать, пусть-ка покупатель на ощупь определяет все достоинства, а недостатки заметит лишь тогда, когда отдаст свои денежки?
        - Ой, да что Вы говорите такое! Все знают, что Хаим всегда торгует без обмана: золото, серебро, никель - у Хаима всё всегда наилучшее! И как не совестно возводить напраслину на бедного еврея!
        - 'Бедный еврей'? И где я был, когда ты был бедный? Постойте-ка, уважаемый! Вы сказали 'никель'?
        - Никель, никель! Самый натуральный! Никелевые монеты - только для самых почтенных посетителей! Только вчера доставлены купцами из самого Ханбалаксуна! Для Вас, почтенный, - значительная скидка в цене!
        - А ну-ка, ну-ка... - Подхожу с заинтересованным видом к прилавку. - Интересно поглядеть...
        Что-то мне подсказывает, что происхождение монеток явно не имеет никакого отношения к какому-то Хан-балан... тьфу, короче - ...к Суну этому! Во, названий напридумывали, садюги: без стакана не выговорить! А потом ещё говорят: 'народ спивается!'.
        А ведь, однако, у ювелира какое-никакое понятие об уровне сервиса всё-таки имеется. На поверхности стойки оперативно появились аж три подсвечника с довольно толстыми огарками, тут же запаленными от имевшейся лучины и эрзац-зеркало из отполированного металлического листа на ножках. Рядом ювелир раскладывает тёмную - как бы не бархатную - тряпицу, на неё выкладывает добытые из недр стоящего за прилавком сундучка блестящие кругляши...
        Так и есть. Пара монет, оставленных вчера в таверне 'У моста' нынче благополучно перекочевали в ювелирную лавку ближайшего еврейского квартала... Что там трактирщик Прокупек говорил о 'злоехидах'?
        - Вот, почтеннейший! Старый Хаим всегда говорит истинную правду, клянусь здоровьем моего покойного дедушки! Ну разве не прекрасны эти редчайшие монеты? Вы только взгляните, насколько соразмерна их округлость? Ни одного обреза, как вы сами можете заметить! И всего-то по шесть денариев и три хеллера каждая!
        Вот же пройдисвит! По заключению брата Филиппа, в соответствии с которым я излишне щедро давеча расплачивался в таверне вот этими самыми 'пятачками', их курс к местной валюте составляет всего девяносто хеллеров, если учитывать, что копейка - девять хеллеров.
        - Э, а почему так много? Тут же ясно написано: 'ПЯТЬ КОПЕЕК'?
        - Что написано? Где написано? Вот это? Не стоит внимания: это оптический обман... А кстати, откуда Вы знаете, что там-таки написано? Впрочем, я несколько погорячился... Разумеется, такому просвещённому человеку я готов уступить обе монетки по пять с половиной денариев!
        - Дороговато, однако... Как насчёт трёх?
        - Та Вы что себе думаете, что честный еврей позволит себе наживаться на столь почтенном человеке? Бедный Хаим и без того выложил практически последние деньги за монеты из этого редчайшего металла, исключительно чтобы доставить-таки Вам удовольствие...
        - Вот что, уважаемый: гораздо большее удовольствие мне может доставить женщина, поскольку мужчинами, включая даже и Вас, дорогой Хаим, я не увлекаюсь - не то воспитание. Что касается монет - три с четвертью за каждую! И не считайте людей глупее себя!
        - Ой вей из мир! Вы же меня буквально раздеваете, клянусь целомудрием царя Давида! Пять денариев и трихеллера за каждую - и разойдёмся, как благородные люди!
        - Это какой Давид? Который с Вирсавией грешил? Помню-помню такого. Три с половиной - тай годи!
        - Слушай, ну откуда вот такие берутся? Совсем совести нет, сколько не давай! Пять денариев и ни хеллером меньше!
        Хаим прихлопывает монеты ладонью, явно показывая, что готов вовсе убрать их с прилавка.
        Похоже, я уже 'достал' бедного ювелира. Нет, я понимаю: человек хочет свой маленький гешефт за счёт приезжего 'лоха' сделать. Но ведь тут ключевое слово 'маленький', а у этого выжиги совсем нюх потерялся, я смотрю. Ну что ж, будем восстанавливать - его же методами.
        - Пять денариев за каждый? Точно? И металл редчайший?
        - Совершенно точно! Никто во всём городе меньше не предложит!
        - От своего слова не отказываешься?
        - Не отказываюсь, как можно?!
        - Ну, тогда вот...
        Небрежным жестом вытаскиваю кошелёк и высыпаю на стол, придерживая ладонью, чтобы не скатились, всю наличествующую 'белую' мелочь производства Монетных дворов Российской Федерации.
        ...Немая сцена...
        ...
        - Я не понял: и кто из нас еврей? Нет уж, если ты меня решишь поцеловать, почтенный, то я просто обязан буду пересчитать свои зубы!
        Разумеется, евреем из нас двоих оказался ювелир. Он же, по совместительству, и меняла. После следующих сорока минут торга, клятв и ругани мы сошлись на том, что приемлемый для обеих сторон обменный курс составляет два денария восемь хеллеров и четыре обола за каждые пять копеек моей наличности. Чёрт с тобой, золотая рыбка!
        Ещё часа полтора я провёл, считая и пересчитывая кучу разнообразнейшего 'металлолома', в основном бессовестно обрезанных серебряных монет и обрубков витой проволоки и слитков, на вопрос о происхождении которых Хаим довольно честно ответил: дескать, от проезжих монголов достались. Да, у этих узкоглазых ребят не только резаная проволока могла оказаться, но и чего похуже.
        Несмотря на свой хитровыделанный характер, ювелир мне даже понравился. Нет, разумеется, он всячески пытался обжулить посетителя во время предварительного торга, однако после того, как ударили по рукам, прекратил всякие попытки выгадать лишний хеллер. В итоге после всех расчетов передо мной лежали две кучки денег: тёмная бронзово-медная и светлая серебряная. Наособицу лежала половинка золотого безантина, наподобие полученных в наследство от пьемонтца Джованни, но раза в полтора толще. Разместить всё это богатство в моём кошельке, предназначенном главным образом для бумажных купюр, не представлялось возможным. Пришлось набивать почти до отказа карманы 'афганки', в результате чего в смысле свободы движения я стал напоминать плюшевого медведя: знаете, такие здоровые, неудобные, их ещё многие девчонки отчего-то любят?
        Хорошо ещё, что поддерживающий брюки ремень от офицерской портупеи выпуска первых послевоенных годов был сшит на совесть - что-что, а культура производства при Сталине была на высоте! -и мне не пришлось поддерживать руками штаны, сползающие под весом металла...

***
        Покинув хаимову 'ювелирку', я всерьёз пожалел, что не согласился на предложение отца келаря оставлять свои деньги на хранении в монастыре. Ну да уж ладно, кто же знал? И на старуху бывает проруха...
        Зато теперь будет несколько проще с местной конвертируемой наличностью, как говорится, на первое обзаведение...
        А что нам, спрашивается, на первое время необходимо? Крыша над головой пока что вроде имеется, хотя гостеприимство братьев-бенедиктинцев, разумеется, не бесконечно. Так что присмотреть 'квартирку' на будущее стоит уже сейчас. Разрешение на открытие своего 'дела' обойдётся в копеечку - и её, эту 'копеечку', тоже надо как-то добыть... Да и оружие посерьёзнее моего свинореза сорганизовать бы неплохо: век нынче суровый, без клинка народ даже за ворота не выходит... А пока что задача 'номер раз' - максимально вписаться в местное общество, причём как визуально, так и юридически.
        С этими мыслями я вновь воротился на Замковую площадь, где опять окунулся в шум жатецких торговых рядов.
        Местный рынок нынче был не слишком многолюден, вероятно, из-за будничного дня постной пятницы пустовали немногочисленные вешала, с которых накануне свисали на верёвочных куканах разделанные куски мяса и корзины со связанной птицей. Торговок с лукошками, в которых скрывались в потемневшей прошлогодней соломе мелкие - в половину мельче привычных мне в XXI веке - куриные яйца, тоже не было видно. Зато рыба нынче была в достатке, притом всяческих размеров: от голавликов с мизинец до сомов длиною с мой рост...
        Цены на рынке были вполне приемлемыми, что не могло не радовать: объёмистая плетёная ивовая корзина с крышкой, приобретённая у старика, разложившего свой товар прямо на земле у первого же ларя обошлась лишь в обол, причём корзинщик всучил мне в качестве бонуса две деревянных ложки с широким черпалом. Разумеется, сардин, равно как и иной морской рыбы в сугубо континентальной Богемии отыскать не представлялось возможным, так что для приготовления запланированных шпротов придётся ограничиться местными ресурсами. Найдя продавца рыбы, который помимо щук и язей водрузил перед собой на лавку здоровенный мокрый мешок мелкой шамайки, почему-то называемой в народе также 'степь', я за хеллер получил свою корзину, уже наполненную живым шевелящимся серебром. Тут же, откуда ни возьмись, рядом появились несколько юных джентльменов, по внешнему виду вполне могущих сниматься в кино в роли беспризорников времён Гражданской войны. Обступив меня, босяки дружно загалдели, хватаясь за ручку корзины, не проявляя, однако, намерения драпануть с нею. В первый миг я всерьёз настроился 'держать баталию за корзину', но
вовремя распознал в выкриках пацанов несколько навязчивые предложения услуг носильщиков: 'Кде-ли пану хлавны зпросткевковать тохото коше, поузе за един обол по целы ден!' 'Ласкавы пан буде спокоен, жадны рыбека без зтраты!'. Ну что ж, сегодня я вполне могу позволить себе потратить пару-тройку лишних монет: хлопцы всего лишь стремятся заработать на кусок хлеба, причём вполне законным образом...
        - Так, хлопцы, всё с вами ясно! По-немецки понимает кто?
        Как выяснилось, немецкую речь худо-бедно разумели почти все, а потому я доверил груз русоволосому парнишке лет тринадцати-четырнадцати, показавшемуся наиболее сметливым.
        - Как твоё имя, хлопец?
        - Зденко, ласкавы пан!
        - Держи рыбу, Зденко. Пока проводишь меня, а после вместе вернёмся в обитель святого Бенедикта. Заодно местную ратушу покажешь. Вот, держи, - выудил я из кармана бронзовый 'огрызок' монеты. - Вечером ещё получишь.
        - Счастлив служить, щедрый пан!
        - Меня Макс зовут. Можно - 'мастер Макс'. Пойдём потихоньку, ещё кое-что прикупить нужно...
        Бросая завистливые взгляды на Зденко, его менее удачливые товарищи вновь разбрелись поодиночке и попарно, а мы вдвоём продолжили поход за покупками.
        Побродив по рынку ещё с полчаса, я загрузил своего юного помощника, помимо рыбы, ещё кувшинчиком уксуса и маленьким мешочком желтовато-серой соли, судя по йодистому запаху - морской. Через плечо у него, как бандольера, повисла связка репчатого луку.
        В доме шорника пришлось посетить магазин, совмещённый с мастерской и жильём, где я приобрёл солидных размеров кожаную сумку с чересплечным ремнём, напоминающую помесь ягдташа и сумки от противогаза, а также местный кошелёк-мешочек со смешным названием 'киса-омоньер'. Часть медно-бронзовой мелочи незамедлительно перекочевала в эту самую 'кису', что не замедлило положительно отразиться на процессе моего передвижения по улице: до того штаны постоянно норовили коварно сползти вниз...
        Найти на рынке лавку, торгующую специями, оказалось не таким лёгким делом, как я представлял: пришлось дважды обойти все ряды, пока, наконец, в одном из закоулков мы ощутили запах смеси сухого перца, имбиря и кулинарной гвоздики. Аромат доносился из-за полуприкрытой двери, возле которой дежурил мордоворот ярко выраженной кавказской внешности, вооружённый узловатой кизиловой дубинкой и с кинжалом на поясе. Безмолвный страж отодвинулся, пропуская меня внутрь помещения, но тут же вновь занял свою позицию, преграждая путь моему носильщику. Ишь ты, и тут дресс-контроль имеется!
        Внутреннее убранство 'торговой точки' составляли высокий стол с писчими принадлежностями и аккуратно сложенной стопкой листов пергамента и небольшие медные весы-'коромысло' рядом с деревянной коробочкой миниатюрных разновесов: самая крупная гирька на вид была не тяжелее семисот-восьмисот граммов, а самая мелкая - грамма два-три. По бокам стола стояли четыре сундука, покрытые узорчатыми паласиками, явно служившие не только тарой, но и сидениями, а у торца находилось х-образное полукресло с подлокотниками, но совершенно без спинки. Стену украшал ковёр перекрещенными под маленьким круглым щитом копьём и восточной кривой саблей. У противоположной стены находились три топчана, бочка с водой (о чём свидетельствовал зацепленный за край ковш) и пара здоровенных кувшинов.
        - Захади, джанэ, захади!
        Хозяин лавки - жилистый невысокий широкоплечий армянин лет сорока, обросший бородищей, поверх которой висела на серебряной цепочке медная пластина пайцзы, кинулся ко мне, как к родному, жестикулируя так, что его широкие синие рукава плескали, будто голубиные крылья.
        - Чего ищешь - всё атыскаем! Хочешь - есть перец красный, хочешь - есть белый! Имбир есть, киндза сухой - тоже есть, немножко покушал - целая ночь с красавицей хорошо! Инжир есть, лукум, тархун-трава: всё такой сладкий, как невинный дэвочка!
        'Э, знакомая манера! Насмотрелся я в своё время дома на таких вот 'гостей нашего города'. Надо же: века проходят, а манера поведения - всё та же. Купец этот - ещё, вроде, нормальный: торгует себе, никого не цепляет...'
        - Здравствуй, уважаемый! Смотрю, торговля твоя процветает: вон какую лавку занимаешь! Судя по ароматам, выбор пряностей у тебя хорош. Может, и для моих нужд отыщется что-нибудь полезное и недорогое...
        - Канэчна, атыскаем! Ещё никто не сказал, что у Хачика есть бэспалезный тавар! Гавари, чего хочешь, будем пасматреть! Астанешься доволен!
        - Лист лавровый нужен, горчица и чёрный перец - зёрен примерно тридцать. Есть у тебя такое?
        - Есть, канэчна. А тебе что - сразу всё надо? - насторожённо спросил купец. - Сильно много стоить будет.
        - Не дороже денег. И потом: мы же почти земляки, а земляк земляка не обманет, и лишнего не возьмёт, правильно? - Я перешёл на русско-армянский 'суржик', к которому привык с детства во времена жизни в Закавказье.
        - Э, какой земляк, аткуда земляк? У нас в Карсе, да и во всём Вананде таких не встречал... И говоришь не совсем по нашему! Как тебя зовут, джанэ, аткуда приехал?
        'От Волги до Кавказа всяко ближе, чем до Чехии, так что в некотором роде мы с торговцем действительно - земляки'.
        - Вот где-где, а в Карсе не бывал, но в Армении жил, да. Ереван знаешь?
        - Эривань? Эривань знаю, почему не знаю?
        - Вот там я и жил. Моего отца - Михаила Белова - там многие помнить должны. - 'Ага. Только лет через пятьсот-шестьсот. Десять 'календарей' батя в солнечном Закавказье в погонах оттрубил, да тринадцать - 'выслуги'. - Сейчас он снова домой в Штальбург вернулся, ну а я вот сюда попал. Максом меня зовут, Максом Беловым.
        - Купец? С караваном прибыл? Почему я про караван ничего не слышал? И где этот Штальбург? В Империи?
        - Нет, уважаемый Хачик-джан, не купец я. Сюда один явился, чтобы на жительство осесть, да своё заведение открыть, бог даст. Кухарь я, как здесь говорят. А по нашему - кулинар. Что до Штальбурга - не ты первый такие вопросы задаёшь. Не в Империи сей город, напротив - далеко на Востоке...
        - А, тогда понятно! Я на Восток не ездил почти: персы с монголами постоянно воюют, дороги неспокойны: то войску попадёшься на пути, то кочи перехватят, а через Железные ворота и вовсе не пройти. Быстрее морем до Таны доплыть, а уж оттуда по монгольским землям каравану весьма безопасно: в улусах всякий ханскую пайцзэ чтит! - Хачик гордо выпятил грудь, поглаживая медную пластинку. - Земли здесь не бедные, но погоду Господь им дал не самую лучшую: толком ничего не растёт: ни инжир, ни гранат, ни лавр: про перец и не говорю - его и в благословенный Карс издалеча привозят... Обидно, да? А мне не обидно. Я сюда два хурджина специй привожу, а через три месяца обратно с хурджином денег возвращаюсь. Потому, что умный: ни с кем не воюю, со всеми торг веду, и свой доход получаю.
        - Очень мудро поступаешь, Хачик-джан. Однако всё-таки давай вернёмся к твоим товарам...
        - И к твоим деньгам, джанэ!
        Через минуту на столе были разложены три горшочка с горчичными зёрнами коричневого, жёлтого и зелёного цветов, кожаный кисет с горошинами чёрного перца и целый веник покрытых увядшей листвой прутьев лавра.
        - Вот, Макс-джанэ, что тебе надо - всё имеется! Так сколько, говоришь, тебе горчицы надо? И какой именно: молодой или выдержанной?
        - Вот этой плошку, пожалуй, возьму. - Я ткнул пальцем в ёмкость со светло-жёлтыми зёрнышками.
        - Э, сколько лет езжу сюда торговать, а в третий раз всего вижу, чтобы её плошками покупали! Слушай, джанэ, зачем тебе столько много надо, а? Ты не знаешь разве, что коли сих зёрен много съесть - то в нутре пожар случается и человек сгибнуть гораздо быстро способен!
        - Значит, нужно, раз беру. Не беспокойся, Хачик-джан, я вовсе не собираюсь всё это зараз съедать. Эти специи украсят трапезу в монастыре братьев-бенедиктинцев.
        - Такой молодой - а уже в монахи думаешь податься? Но ведь ты говорил, что собираешься в этих краях своё заведение открывать?
        - Верно, говорил. Но ты же сам купец, и понимаешь, что достойный товар в новом месте нужно достойно показать лицом.
        - Ну, что же... Плошку - так плошку.
        Торговец аккуратно пересыпал доверху в керамическую мерку примерно третью часть зёрнышек из горшочка. Затем содержимое мерки отправилось на одну из чашек весов, слегка оттянув её книзу. На вторую чашку Хачик принялся осторожно, одну за другой, выкладывать крохотные костяные гирьки с привязанными шерстяными нитями.
        - Так... Вот, гляди: сорок золотников горчицы, да - это будет шестнадцать денариев... Да к тому ещё тридцать перчин, это ещё пятнадцать... А лавра сколько надо? Одна ветка или две?
        - Слушай, Хачик-джан, у тебя что: перец из золота? Откуда такие цены? За всё два денария дам!..
        ... И начался торг между двумя понимающими толк в ритуалах кавказского базара мужчинами... В итоге, как, собственно, и ожидалось мною, омоньер и карманы полегчали аж на одиннадцать денариев, но распрощались мы с армянином с чувством взаимного глубокого удовлетворения.
        - Ты заходи, дорогой Макс, почаще! Просто так заходи! Посидим, поговорим, в нарды поиграем, вином угощу! Умеешь в нарды?
        - Как не уметь! И в нарды умею, и с шахматами немного знаком. Конечно, стану заглядывать: и просто так, и по делу. Вот как устрою в городе кулинарное заведение - обязательно буду специи покупать...
        Простоявший за дверью всё время нашего долгого торга Зденек уже успел заскучать и был явно обрадован, когда я, наконец, появился из лавки торговца пряностями. Мальчишка, с насторожённым видом бросая косые взгляды на поигрывающего дрючком охранника, поднял корзину с рыбою и заинтересованно спросил:
        - Пан Макс, что, всё потребное куплено? Пора в обитель святого Бенедикта нести?
        - Успеется. Братья-монахи вряд ли успели по мне соскучиться. Ты, Зденко, лучше проводи-ка меня в здешнюю управу: надо в реестре приезжающих отметиться.
        - Управу? А, то ласкавы пан мыслит: ратуша?
        - Пускай ратуша. Раньше придём - раньше всё закончим. Тронулись, с богом!
        ... Нет, похоже, что я как был неисправимым идеалистом в двадцать первом веке, так им и остался в 'Тёмном Средневековье'... Несмотря на то, что городская ратуша располагалась в одном из зданий, обрамляющих Замковую площадь с местным рынком, да и дошли мы до неё максимум минуты за три, но решение вопроса с моей регистрацией заняло почти весь оставшийся день.
        Проблемы образовались ещё у входа в здание. Стражник-ополченец у дверей старательно пытался делать вид, что не в состоянии даже приблизительно уловить суть моей немецкой речи, дескать, 'где у вас тут паспортный стол находится, пропускай, браток, не задерживай клиента'. Пропускать нас щетинистый 'браток' в кожаном доспехе принципиально не желал, явно ожидая от меня предложения заманчивого бакшиша. Ага. Щазз. Шиш вам, а не бакшиш! Если каждому местному милицианту на лапу давать - самому лапу сосать придётся. Обломайтунг, блин горелый!
        - Так, любезнейший, я что-то не понял, у тебя тут что: нормальный ресепшен или шоу 'моя-твоя не понимай'? Или же кто-то надеется, что за посещение данного памятника феодального зодчества вахтёру перепадёт хеллер-другой? Ну, чего молчишь, Аргус наш ненаглядный?
        - Нет хеллер. Денарий один и половина.
        Ничего себе расценочки! И это только за вход? Нет, явно традиция вымогательства в общественных местах имеет весьма глубокую корневую систему.
        - Растение семейства крестоцветных тебе на рыло, а не денарий! А это вот видал? - Отступив на шаг, я выудил полученную утром у брата Микаэля грамоту-освобождение от выплаты церковной десятины и ткнул пальцем в свисающую свинцовую печать. - Ну-ка, сдвинься, не засти движение! А ты, Зденко, останься... - процитировал я Броневого своему юному помощнику.
        Страж ратуши всё ещё пытался проявлять неудовольствие, но я внаглую отодвинул его в сторону, что было нетрудно, учитывая превосходство человека нашего времени в росте и весе, и наконец перешагнул порог местного органа самоуправления.
        За дверью открылась освещённая узкими окнами под потолком маленькая комната с несколькими писчими конторками и с парой сундуков у задней стены. Пространство между сундуками занимал небольшой камин, у которого располагались четыре маленьких скамеечки. Слева и справа открывались лестничные пролёты на второй этаж, рядом с которыми располагались запертые двери: видимо, во внутреннюю часть здания. За конторками скрипели перьями трое мужчин в длинных хламидах и плоских шапочках. Четвёртый, нарядный усатый щёголь в ярко-красных штанах-трико и с мечом в лопасти кожаного пояса, сидел на сундуке, перелистывая лежащую рядом толстую книгу наслюнявленными пальцами. Никто из присутствующих не отреагировал на моё вторжение, лишь 'писарь' у центральной конторки бросил равнодушный взгляд, тут же вновь опустив голову.
        - Добрый день!
        ... Молчание...
        - Добрый день, уважаемые!
        - М-м-м-м? - отозвался кто-то неопределённый.
        - Где мне здесь письмоводителя найти?
        - Почто?.. - Красноштанный книголюб поднял усатое лицо и заинтересованно взглянул на меня.
        - Нужен, раз спрашиваю. Иностранец я...
        - Оно и видно. Купец, что ли?
        - Нет, мастер-кулинар. Хочу вот в Жатеце своё заведение открыть.
        - Не знаю никаких кулинаров. Не водятся они у нас... Ступай-ка отсюда прочь.
        - Прости, уважаемый, но мне всё же крайне необходимо повидать письмоводителя...
        - Ну, смотри: вон они - трудятся... Повидал всех троих, да и ступай... Читать мешаешь!
        'Так... Похоже, мне тут не рады. Мол, припёрся какой-то, отвлекает... Добро же, раз такое дело - то и мы пойдём другим путём, как говаривал некогда юный Ильич...'
        -Хорошо. Я пойду. Только скажите, кому деньги отдавать?
        Скрипящий шорох перьев по выделанной коже мгновенно стих и в тусклом освещении комнатки я, наконец, увидел лица местных 'офисных работников', допрежь склонённых в трудовом порыве. Все трое немолоды, самому 'юному' - за тридцать пять точно перевалило. Усатый книгочей выглядит моложе всех. Странно, отчего он так хамовато себя ведёт при старших товарищах. Хотя... Кто его знает, что тут за порядки. В чужой монастырь, как говорится, со своим уставом внутренней службы лезть не стоит.
        - Какие-такие деньги? У нас взятки запрещены и кара за неправедное получение денег - неминуема!
        - О взятках никто не говорит. Примите пошлину за пребывание моё в городе. Да и цеховое свидетельство предъявить хотел...
        Усатый встал с сундука и приблизился.
        - Ну до чего ж ты настырный, мастер-кулинар... Как хоть звать тебя?
        - Макс Белов из Штальбурга!
        - А разве ты не оплатил въездных денег в городских воротах, а, Макс Белов из Штальбурга?
        - Оплатил, уважаемый...
        - Пан Чепак меня зовут. Пан Прокоп Чепак из Вижиц.
        - Счастлив познакомиться, уважаемый пан Чепак из Вижиц!
        - Так коли ты за вход в город уже оплатил, то чего же ради тебе приспичило снова тащиться с тем же делом уже сюда?
        - Так господин стражник вчера велел. 'Иди, - говорит, - и пусть письмоводитель твои документы поглядит. Дескать, ежели решит, что всё в порядке - так можно и деньги готовить, чтобы с цехом дело решить да своё заведение в городе и открыть'.
        - Вчера, говоришь?
        Ну-ка, Йиржик, погляди, есть во вчерашних воротных записях что-нибудь про этого молодца?
        Стоявший за конторкой слева 'писарь' суетливо кинулся к одному из сундуков, с помощью деревянного ключа, более напоминающего сучковатую отмычку, отпер встроенный замок (судя по отсутствию характерного лязга - тоже деревянный) и вытащил длинную деревянную дощечку.
        - ... Один момент, пан Прокоп! Где же тут... А, вот!
        'Макс Белов из Штальбурга. Круинал. Прибыл по делам ремесленным. Росту высокого, волос рус, брада растёт плохо или брит давно, глас громок, изъянов видимых не обнаружено, речи людской не ведает, речет по-германски. Запрещённого оружия и товаров не имеет. Пошлину воротную уплатил сполна. Где же жительство во граде иметь будет - того не сказал, однако же прибыл вкупе с отцом-вифлиофиком братства Святого Бенедикта'.
        - Ну что ж, Макс из Штальбурга, похоже, и вправду ты вчера прибыл в наш град богоспасаемый. Что же тебя привело и чего ты хочешь?
        'Сказать бы тебе, пан, правду: мол, сам не знаю, что привело - копал-копал себе спокойно пулемётную точку, да вдруг с бухты-барахты в вашей, блин, Богемии очутился! И не хочу ничего больше, чем вернуться из этого Средневековья в своё время цивилизации и технического прогресса! Вот бы челюсть у тебя отпала-то... Впрочем, не стоит так народ эпатировать: ещё за колдуна посчитают, а здесь, как помнится, таких принимают излишне тепло: в костёр сунут - и пишите письма мелким почерком из Ада для сравнения где жарче... Да и если вдуматься - так ли уж сильно хочется мне в свой урбанизированный мир?'.
        - История моя, уважаемый пан Чепак, проста и обычна для младшего сына из семьи мастера города Штальбурга...
        ... Повествование о моём происхождении, путешествии 'от Штальбурга до Жатеца' и 'штальбургских порядках' заняло довольно много времени. В мире, где нет ни Интернета, ни телевидения, ни даже газет, книги переписываются от руки тиражом 'в год кучка, в кучке - штучка', информационный вакуум даёт себя знать весьма и весьма заметно. Новости здесь привозят либо гонцы, либо купцы, либо воины и странствующие монахи вкупе со странствующими же подмастерьями. Разумеется, смешно говорить о какой-либо оперативности или о беспристрастности в распространении информации. Так что мой рассказ о природе и народах, населяющих просторы от Чехии до Забайкалья стал весьма познавательным повествованием для 'офисных работников' жатецкой ратуши. Первоначальное их равнодушие рассеялось, как утренний туман, а оказавшийся городским канцлером пан Прокоп Чепак из Вижиц лично соизволил ознакомиться с моим цеховым свидетельством и выписал пергаментный ярлык со свинцовой подвесной печатью, что мастер Белов - то бишь я - является не каким-то шаромыжником, а вполне почтенным ремесленником и имеет право на проживание в черте города
Жатец в течение одного года и одного дня. Правда, за оформление этого 'тугамента' пришлось пожертвовать тремя серебряными монетами, перешедшими в фонд помощи нуждающимся писарям и китайской одноразовой зажигалкой, ставшей собственностью пана Прокопа.
        В итоге, когда мы со Зденеком, после всех перипетий, подходили к калитке монастыря Святого Бенедикта, заходящее солнце уже касалось нижним краем флюгеров и шпилей городских домов.
        По дороге мне, наконец, удалось разговориться с моим юным помощником и уже через десяток минут коротенькая биография Зденко Костека оказалась изложенной не хуже, чем в каком-нибудь отделе кадров.
        Понятное дело, что не от нечего делать хлопец крутился возле базара, предлагая свою не безвозмездную помощь то в качестве носильщика покупок, то в качестве рассыльного. Отец его, плотник-подмастерье Ян Костек, три года тому назад был угнан монголами вместе с другими работниками, которым выпал жребий стать 'десятыми' при очередном сборе дани баскаками. Серебра для откупа у бедняка не хватило, мастер же его отказался одолжить столь большую сумму. Впрочем, мастера никто не осуждал: дела у цеха Святого Йозефа, который, как известно, покровительствует всем работникам пилы и стамески, в тот год шли не блестяще. Разрешение от Дондоксамбу-нойона возводить стену вокруг города было получено князем лишь год спустя, а до того плотники и столяры перебивались продажей мелкого щепного товара, от случая к случаю подряжаясь на мелкий ремонт. По дошедшим позднее сведениям, Яну ещё относительно 'повезло': отправленный в хашар, он, благодаря своему мастерству, не был поставлен в пехотный десяток-арбан, а изготавливал и обслуживал осадные пороки, иначе называемые 'манджаник'. К сожалению, такую добрую весть из
Бургундии семье удалось получить лишь однажды, принёс её отпущенный из войска из-за увечья сосед-медник, который, впрочем, с тех пор был вынужден сменить профессию и стать глиномесом-подсобником на стройках. Оно и понятно: ежели перерублены мышцы и сухожилия правой руки, а бок перекошен ударом глевии, то о кропотливой работе с металлом приходится забыть...
        Пани Костекова, оставшаяся одна с двумя детьми, перебивалась тем, что вместе с пятнадцатилетней дочерью сучила и мотала нити для мастеров цеха Святых Гутмана и Вонифатия, объединяющего ткачей и портных, а также куховарила для оброчных крестьян князя Пржемысла III и окрестных панов, пригоняемых на работы по возведению стены вокруг города и урывками строящегося уже несколько лет жатецкого собора. Благо, дом, где находились доставшиеся некогда Яну Костеку по наследству комнаты, стоял всего лишь в трёх десятках шагов от пристаней на реке Огрже и выбраться за недостроенную поверх вала стену, а главное - вернуться обратно, не платя въездной пошлины, здесь было несложно.
        Мысленно я пообещал себе, что как только выдастся время, побываю в гостях у семейства Костековых. Гостеприимство братьев-бенедиктинцев, как давеча недвусмысленно заявил отец аббат, вовсе не безгранично, поэтому рано или поздно мне всё равно придётся искать себе постоянную крышу над головой, да и место для какой ни на есть 'кафешки-чебуречной' тоже, безусловно, потребуется. Нет, товарищи дорогие, не тот я человек, чтобы активно прогрессорствовать и набиваться в 'тайные советники вождей' у здешних правителей. Чревато это. Большими неприятностями для здоровья чревато. Буду, шо тот Штирлиц, сидеть тихэсэнько, працювать малэсэнько - так, чтобы и в колдовстве не обвинили, и злые дядьки взгляды завидущие в мою сторону не кидали. Впрочем, кому-кому, а мне покамест жаловаться на судьбу грех. Хоть и закинуло меня из родного времени леший знает куда, однако с тех пор ни одной сколько-нибудь крупной неприятности со мною не случалось. Наоборот: ухитрился не только безболезненно - если, конечно, не считать усталости от пеших переходов - добраться до более-менее цивилизованного места, но и довольно неплохо сумел
заработать на разнице здешних валют и полном незнании аборигенами такого металла, как никель. А главное - сумел завести ряд знакомств, часть из которых, как уже выяснилось, весьма полезна. Чего стоит один брат Филипп: ведь с виду - обычный монах, простец-простецом, болтун и пивохлёб. Ан поскребёшь - и оказывается, что под этой личиной скрывается высоко образованный по здешним средневековым меркам человек, руководящий работник монастырской номенклатуры, чьё влияние распространяется далеко за стены жатецкой обители Святого Бенедикта... Поистине, 'темна вода во облацех'... Или, к примеру, Хаим-ювелир: хоть и выжига невозможный, но ведь совершенно же необходимый тип, коль скоро, не дай бог, понадобится прокредитоваться для создания и расширения собственной производственной базы. Впрочем, исходя из опыта работы с российскими банками, от кредита у этого сына Сиона я буду стремиться елико возможно дольше воздерживаться, опираясь на собственные силы и средства - в полном соответствии с учением чучхэ и лично товарища Ким Ир Сена. Знаем мы этих пейсатых граждан, про Ротшильдов и прочих Менделей наслышаны. Да и
в Средние века их методы работы с должниками уже достаточно известны: думаю, Уилли Шекспир был в теме, описывая своего Шейлока...
        - А скажи-ка, Зденек: велик ли ваш дом?
        - Отнюдь, ласкавы мастер Макс. Але ж два жила из всего дома. Сам же дом - то живот пана Яна Липова, ковача. Тамо ж и кузня его. Але ж её дверь с задней стены, чтоб спроть установа от Огрже воду сподручно носить, аще пожар учиниться.
        'Ты глянь-ка: тут, оказывается, даже какие-то правила противопожарной безопасности действуют? Не ожидал, никак не ожидал... Впрочем, оно и к лучшему: всё-таки соседство с таким огнеопасным производством, как кузница, может закончится довольно грустно. Однако нет худа без добра: если удастся наладить контакты с этим Яном Липовым, то шансы запустить в производство кое-какие мелочи, облегчающие суровый быт средневековья, весьма повышаются. Например, за всё время пребывания в этом времени, мне так и не удалось увидеть не то, что чайника - даже банальной вилки, не говоря уж о более серьёзных вещах...'
        - А всё же: в первом этаже какое помещение?
        - Цо то естем 'этаже', ласкавы мастер?
        - В нижнем жиле, по-вашему.
        - Шагов с дюжину вдоль, да с восемь впоперечь. А нащо оно?
        - И печка имеется? Очаг?
        - То так. Естем.
        - А жильцов на постой не принимаете? Я бы хорошо заплатил.
        - То мать решает. Не приймали ране.
        - Ну, так после воскресенья ждите в гости, тогда всё и обсудим. Пока же у меня свои дела со святыми отцами-бенедиктинцами. Кстати, вот мы и пришли к обители. Сколько я тебе обещал за помощь?
        - Обол, ласкавы мастер!
        - Обол... Вот тебе три: заработал.
        - Не тршеба лишних!
        - Держи, держи. Я себе ещё добуду, а тебе эти монеты не лишние будут. А если лишние - так матери отдай, она-то точно им применение найдёт.
        - Хвала, ласкавы мастер!
        - И запомни: в понедельник утром жди меня возле ратуши - продолжим разговор!
        Поставивши корзину с рыбой, уксус и соль вместе с луковой вязанкой у калитки, Зденко с видом полного довольства жизнью удалился, запихивая в кушак полученные бронзовые кругляшки. Я же стукнул несколько раз в монастырскую калитку, постоял, ожидая реакции, не дождавшись, принялся колотить в доски уже серьёзнее.
        Наконец за калиткой послышалось шлёпанье босых ног и в отворившееся окошечко высунулась физиономия давешнего неусыпного стража.
        - Служба окончена, ступай себе с миром, сын мой!... А, это ты? Припозднился, припозднился ты ныне... Пошто так?
        - Прости, отец вратник, дела задержали.
        - Господь простит! Проходи уж! - С этими словами монах-вратник загремел засовами и приоткрыл калитку. Его взгляд упёрся в стоящий у ног 'натюрморт'. - А это ты почто несёшь?
        - Это всё в трапезную. Буду нормальную пищу готовить, вместо вашей каши, которой хорошо вместо жёрнова использовать, так тверда.
        - В трапезную? Это дело доброе. Ступай же скорее, сыне мой, ибо Господь умудрил тебя зело полезным умением. Вчерашняя трапеза всей братии на пользу пошла, так и сия, мню, тако же пойдёт?
        - Эту рыбку, отче, только послезавтра отведаете. Но вот начинать готовку стоит побыстрее, тут ты прав. Чай, не зима на дворе, продукт и испортиться может...

***
        В трапезной всё было по-прежнему. Брат Теодор безраздельно и самодержавно правил в своём кухонном царстве, а немой послушник Янек успешно совмещал в своём лице обязанности 'правой и левой руки' монастырского трапезного.
        Моё появление в качестве эдакого 'Деда Мороза', нагруженного всяческой снедью, вызвало радостное оживление на монастырском 'камбузе'.
        - О! Заходи, мастер Макс, заходи скорее! Мы уж думали: совсем ты обитель покинул... А ты знаешь, попробовал я нынче рассыпучую кашу по твоему способу измыслить для братии, лишь мёд убравши, поелику день постный, а сладость медовая хотя в пост и не возбранена, однако же излиха приятность доставляет. Совсем не тот вкус, что у тебя вышел, да и крупа жестка зело. Отчего так?
        - Крупу промывал, замачивал?
        - Нет.
        - Ну, вот оно так и получилось. Ну да ладно. Как я понимаю, к вечерней трапезе я уже опоздал?
        - Увы, мастер Макс... И службы в храме все пропустил... Тем не менее, твой хлеб и квашенная капуста лежат в миске у печи.
        - Вот спасибо, брат Теодор, удружил! Но, как говорят у меня на Родине, всему своё время. Сейчас мы тут потихоньку шпротики соорудим, ты как к этому относишься?
        - Не знаю такое кушанье. Рад буду поучиться, мастер Макс...
        - Добро! Ну-ка, Янек, давай-ка тащи сюда бадейку с водой, да потом полей мне: гигиена в нашем деле - самонужнейшее дело.
        С этими словами я скинул на лавку дорожный плащ и принялся закатывать рукава куртки. По-хорошему, стоило бы совсем её скинуть, чтобы не изгваздать рыбой, однако шокировать здешних работников ножа и поварёшки видом пропотелой футболки с вылинявшей эмблемой RAF я не рискнул. Судя по насторожённым лицам, сам процесс мытья рук перед началом готовки был для них уже достаточной идеологической диверсией. Приготовив своё мыло, я скомандовал немому начать процесс полива.
        - Да, мастер Макс, видно и впрямь вокруг ваших мест излиха магометан обретается, коль и такой добрый христианин, как ты, омовения производит по их примеру...
        - А при чём тут магометане, брат Теодор? Беда не в магометанах, а в микробах. Не хочется что-то животом маяться.
        - Все болезни - от Господа...
        - Все болезни - от Дьявола, брат Теодор. А Господь лишь дозволяет их существование, равно как и существование Нечистого, испытывая нас: насколько мы погрязли в грехе гордыни и самомнении, отрицая чистоту духовную. Помнишь, что сказано было: 'Здоровый дух - в здоровом теле'. Следовательно, если мы в своей гордыне или лености допускаем болезнь телесную, то тем самым мы наносим вред и бессмертной душе! На вот лучше мыло, омой и ты ладони свои.
        'Эка, завернул! Сказывается длительное общение с религиозно озабоченным контингентом. Эдак я скоро проповеди в костёлах задвигать научусь. То ли ещё будет!'
        Как ни странно, монах внял моей речуге и, поддёрнув рукава сутаны, тоже подставил руки под струю из янекова ковша.
        - Ну, что, приступим с богом?
        - Приступим, мастер Макс, ибо Он есть наша опора и защита...
        - Значит, вот что, братья... Сами говорите: дескать, хотите учиться. Так?
        - Так.
        - А учиться лучше всего на практике. Значит, порядок действий такой: ты, Янек, моешь рыбу и подаёшь мне. Я её обезглавливаю и потрошу. Ты, брат Теодор, чистишь лук и нарезаешь его полукольцами. Да, в сковороду налей три кружки деревянного масла да примости близ огня: пусть греется. Вопросы есть? Вопросов нет. Приступаем!
        И понеслось...
        Неразлучным ножом-живорезом я резал и потрошил рыбёшек, сушил их, выложив рядками тут же на столе, обжаривал слегка лук, а после и рыбок в кипящем масле. В котле слоями укладывал лук с рыбой, чёрным перцем и лавровым листом, горчицей и солью, кипящей смесью уксуса, воды и масла заливал получившийся 'слоёный пирог', из остывшего маринада аккуратно вылавливал аппетитно пахнущие рыбьи тушки... Впрочем, процесс подвешивания шпротов для копчения в печной трубе я всё-таки передоверил послушнику. Ну нет у меня навыков подцепляния куканов на ощупь внутри средневековых отопительных систем, да и габариты мои, если честно, не слишком позволяют. Ничего, придёт день - соорудим и мы приличную коптильню! Таким вот образом всё содержимое моей корзины постепенно перекочевало внутрь кухонной трубы. Что-что, а сытная трапеза братьям-бенедиктинцам будет обеспечена на сто процентов.
        - Ну вот, теперь надо тут прибраться да смело можно и отдохнуть! - заявил я по окончании очередного кулинарного эксперимента своим добровольным помощникам. - Шпротам ещё сутки висеть-коптиться надо. Эй, стой! Куда котёл с маслом поволок?
        - ...
        Естественно, немой ничего мне не ответил.
        - Масло с маринадом слить в один горшок, как только рыбка прокоптится - её туда!
        - А зачем было вынимать-то? - оторопело вопросил брат трапезный.
        - Так надо, брат Теодор. Так надо.
        - А-а-а...
        ... Следующие два дня я провёл, мотаясь как мотыль максимовского станкача со скоростью пяти дюжин движений в минуту... Ну, это я фигурально, конечно: паузы между беготнёй по городскому рынку, консультациями с отцом келарем и кухонным священнодействием в трапезной обители всё-таки перепадали - но, увы, очень короткие. С братом Теодором у меня наладилась полнейшая кооперация. От былого недовольства моим присутствием в святая святых монастырской кухни у бенедиктинского повара не осталось и следа. Брат Теодор выпытывал у меня 'экзотические' блюда наподобие салата из репы с луком и огурцами и недо-винегрета из бурака с фасолью и тем же луком. Эх, что бы картофелю расти не в Новом, а в Старом Свете!.. Сам же монах щедро делился рецептурой современной средневековой кухни, то и дело заостряя внимание на 'постности' или 'скоромности' ингредиентов того или иного блюда. Как выяснилось, в своё время нынешний суровый бенедиктинец был личным поваром у одного из пражских ратманов. Однако в связи с неким конфликтом, назревшим на почве образовавшейся внебрачной беременности старшей дочери работодателя, Теодор,
носивший тогда иное, мирское имя, был вынужден 'самоликвидироваться' подальше от крупного города и сменить поварскую камизу на сутану, а щегольскую бородку на тонзуру. Но, как сказано в 'бородатом' анекдоте: 'бороду, положим, можно и сбрить, а вот идеи-то куда денешь?'. Так что о питании аристократов и разного рода богатеев в этом времени он мог бы написать толстючую книжищу... Если бы знал грамоту.
        А ведь неплохо, совсем неплохо кушали здешние городские 'олигархи'. Ни в какое сравнение с монастырской, а уж тем более - с крестьянской пищей! Об упечённой до состояния мельничного жёрнова каше или о разваренных лохмотьях, сползающих с рыбьего скелета, и речи не было. Любили чешские паны ратманы повеселиться, особенно пожрать, что есть, то есть. Думаю, за технологию приготовления некоторых праздничных блюд кое-кто из владельцев знаменитых ресторанов рад был бы заплатить немалые денежки. Являясь человеком любознательным и не отказывающимся от экспериментирования, я, естественно, решил использовать не только навыки, полученные в родном мире, но и вновь узнанные рецепты, в первую очередь сладостей.
        Конечно, слегка напрягали остатки языкового барьера - всё-таки старонемецкий и старочешский заметно отличаются от того языка, который употреблялся в моё время. Но тут уж делать нечего, и приходилось иногда домысливать значение непонятных фраз. Так, я долго пытался понять, что такое 'сарацинское зерно', пока, наконец, не выдержавший моей 'дурости' Теодор, раздражённо рявкнув какое-то непереводимое старочешское выражение, не брякнул на стол корчагу с обыкновеннейшим рисом. Что-что, а рис в двадцать первом веке в кулинарии применяется повсеместно, и я с лёгким сердцем принялся за стряпню.
        Первым делом, естественно, рис подвергся мойке и десятиминутной варке. Потом вода была слита и котёл с рисом помещён на маленький огонь, где и сушился, постоянно перемешиваясь. Потом в котёл вылил шестикратный объём молока и эта смесь на маленьком огне продолжила вариться ещё полчаса, до густой консистенции. По готовности закрытый деревянной крышкой котёл был снят с печи и ненадолго отставлен в сторону. В другой котёл я высыпал перетёртый в ступке миндаль - в том же объёме, что изначально и рис и почти столько же мёда. Всё это тут же было залито крутым кипятком и вновь доведено до кипения. Засим посудина с рисово-молочной кашей была вновь возвращена на печную решётку, где в неё был вылит получившийся миндальный сироп. После этого смесь уже окончательно была доварена около пяти минут на слабом огне. Потом я выложил получившееся кушанье на длинную доску, сформовав с помощью деревянной лопаточки своеобразные сладкие 'котлетки' и отнёс с помощью немого Янека доску с десертом в монастырский ледник. Ещё раз отметил для себя цивилизованность братьев-бенедиктинцев: ведь не только до сортира ребята
додумались, что уже громадный плюс, но и собственный 'холодильник' завели! Вот только продукты из такого таскать замаешься, но совершенства в мире нет...
        Словом, свой 'экзамен' в виде воскресной трапезы насельников монастыря, я сдал, что называется, 'на ять!'. Треск за ушами братии стоял такой, что порой перекрывал стук деревянных ложек и чавканье. Что поделать: принятые в 1300 году европейские правила хорошего тона требовали всячески подчёркивать увлечённость приёмом пищи - от выгрызания мяса с костей до появления сантиметрового слоя жира на щеках и до сытой отрыжки по окончании трапезы. 'Ежели гость не рыгает - значит, он голоден или пища плоха' - такое правило действовало ныне повсеместно на евразийских просторах. К счастью, мои кушанья были признаны всей братией весьма и весьма достойными.
        МИМИКРИЯ
        Следующим шагом моего обустройства в средневековом городе стало приведение внешнего вида к общепринятому в здешних краях. Выражение 'встречают по одёжке' является аксиомой в любые времена и в любом человеческом социуме. Мой же костюм, совершенно обычный на 'ридной Сталинградщине', среди узких улочек древнего Жатеца привлекал к себе всеобщее внимание, вопия: 'вон идёт чужак!'. Чужаков же в Богемии не любили, хотя и вынужденно мирились с их присутствием. Потому-то, придавив внутреннюю жабу, ни в какую не желающую расставаться с денежками, я волевым решением выделил часть имеющегося серебра на изменение имиджа.
        Перво-наперво я отыскал в городском лабиринте цирюльника, который 'по совместительству' оказался ещё и прекрасным 'репортёром' местных новостей. Пока, усадив долгожданного клиента прямо под стеной дома с спиралеобразно окрашенным бело-красным жезлом на грубый табурет, мастер счищал серые хлопья местного мыла с моих щёк с помощью устрашающего бронзового ножа с месяцеобразным клинком и тонюсенькой рукоятью, я услышал десятка полтора местных сплетен и рассказов об анекдотичных ситуациях, произошедших с гражданами славного Жатеца. Откровенно говоря, богемский Фигаро болтал с такой скоростью, что, слабо понимая местный диалект старогерманского, большую часть информации я попросту не воспринял. Но кое-что всё-таки заинтересовало. Оказывается, в городе и окрестностях активно действует цех Святого Лаврентия, объединяющего местных трактирщиков и пивоваров, и вступать в него разрешено любому желающему, который имеет материальную возможность содержать соответствующее заведение и выполняет цеховые установления. А главное - вступительный взнос в уже существующий цех обходится гораздо дешевле тех восьми марок,
которые требует князь за разрешение создать новый. Правда, существовали ещё и ежемесячные взносы в цеховую казну, и 'внеплановые' денежные сборы, не говоря уж о святой обязанности новичков 'проставляться' в своём заведении по поводу открытия и в праздник цехового святого-покровителя. Но тут уж ничего не поделаешь: всё течёт, но ничего не меняется: в более-менее неизменном виде такие неписанные правила дошли и до наших времён...
        Несмотря на опасения, внушаемые 'ятаганом' цирюльника, я ушёл от мастера, сияя улыбкой на освежённом лице и без единого пореза. Вот что значит профи: помнится, во время оно бывали дни, когда случалось порезаться даже современной 'безопаской' - особенно если предыдущий вечер оканчивался дружеской студенческой пирушкой. Конечно, отыскать помещение для будущей точки общепита среди городской тесноты будет нелегко, но как говорил в своё время Отец народа, 'нет таких крепостей, которые большевики не могли бы взять'. Чем я хуже предков? Они ударно строили Турксиб, Сталинградский тракторный, Днепрогэс, так что же я, имеющий в памяти опыт истории, не смогу построить несчастный трактир? Дудки!
        С этими мыслями я дошёл до уже знакомой улочки, где состоялось недавнее знакомство со 'злоехидом' Хаимом. На сей раз заходить в его ювелирку я не стал, свернув в одну из многочисленных портняжьих мастерских, над входом в которую ветер полоскал холщовые порты наименее претенциозного вида.
        В мастерской, совмещённой с магазином, присутствовали только чех-подмастерье и примостившиеся 'по-турецки' под оконцем на сколоченном из горбыля столе двое подростков, которые при моём появлении разом прекратили подшивать подолы рубах и с любопытством воззрились на нового посетителя. Подмастерье тут же отвесил каждому звонкого 'леща' и пацаны вновь уткнулись носами в работу.
        - Чем могу служить пану?
        - Да вот хожу, присматриваю себе одежду поприличнее. Только чтоб не слишком дорого! Мне не на аудиенцию к папе римскому ехать, а с грешным людом общаться нужно.
        - Как прикажет ласкавы пан! Сейчас с пана сниму мерочку, пан выберет колоры и ткани по душе, и через неделю ласкавы пан будет иметь костюм не хуже, чем у любого пана ратмана!
        - Какую неделю? Мне одежда сейчас требуется. У вас что: отдела готовой продукции не предусмотрено?
        - Да простит меня ласкавы пан, то есть невозможно! При его великом росте пану штаны не сыскать, да и любая камиза в плечах узка будет! Пусть пан не гневается, но я здесь десятый год работаю: благодарение святому Томашу, богато шановного панства видать доводилось, но такие волохи, как ласкавы пан, нечасто заходят! Але ж пан вояк? Тогда могу пану предложить крепчайший гибон по франкскому образцу, с набивкою по плечам и груди лучшим конским волосом против кинжального удара и для смягчения попадания палицы альбо камня из пращи. Ласкавы пан ведь понимает, что на такого могучего пана у нас мало что имеется из готового платья...Благодарение Святому Гутману, что хоть поддоспешное платье запасено в достатке, как раз по заказу нашего князя Пржемысла! А раз пока княжой управитель заказ сполна не оплатил - то пан князь не обидится, коли один гибон достанется такому уважаемому пану!
        - Ладно, ладно, помолчи малость! Стрекочешь, как сорока на ветке!.. Так и быть, волоки его сюда, сейчас мы поглядим, какой это 'гиббон'!
        Подмастерье нырнул в дверь во внутреннее помещение и спустя минуту вновь появился, неся на вытянутых руках стёганую безрукавку из неотбеленного льна с расширенными вниз и в стороны полами и стоячим воротником. С поклоном положив её передо мной, он первым делом снова отвесил подзатыльник отвлёкшемуся от работы пацанчику и вновь принялся за болтовню, через два слова на третье вставляя 'ласкового пана' и чуть ли не в каждой фразе поминая кого-то из бесконечного списка местных святых.
        Не выдержав 'звукового удара', я всё-таки после примерки - гибон пришёлся почти впору, хотя слегка давил в районе талии - приобрёл этот поддоспешник всего за восемнадцать с половиной хеллеров. Не снимая обновку я попытался вновь натянуть свою армейскую куртку, однако испытал сильное разочарование: 'песочка' тупо не сходилась на груди на целую ладонь. Пришлось накинуть её наподобие гусарского ментика, прикрыв сверху испытанным крестьянским плащом, некогда выменянном на гематоген. Кроме того, из представленного бойким подмастерьем небогатого ассортимента была выбрана чем-то напоминающая прежние гимнастёрки рубаха-туника. Вернее сказать, был выбран образец, потому как натянуть тунику на меня не представилось возможным: ещё одно напоминание об акселерации детей, родившихся в конце двадцатого столетия... Поэтому пришлось сделать заказ на 'две такие же, но с перламутровыми пуговицами', тьфу, в смысле - нормального размера!
        Приличных штанов в мастерской найти так и не удалось. Здешняя мода на нижнюю половину мужского костюма крайне раздражает всякого, привыкшего к брючно-джинсово-трениковому изобилию века двадцать первого. Ни тебе резиновых вставок, ни талии, ни, блин горелый, банальных подтяжек, чтобы штаны не падали! Элементарную ширинку ещё не придумали, не говоря уж о карманах. Мрак и средневековая дикость, что тут скажешь! И если непритязательные рабочие порты ещё так-сяк можно было бы носить, испытывая постоянное неудобство при опоясывании их поверху верёвкой, то местный 'повседневно-выходной' аналог обтягивающих 'треников' я отверг при первом же взгляде на них. Это же не штаны, товарищи дорогие! Это же сплошное извращение и оскорбление мужского достоинства, блин горелый! Руки бы поотрывать тому, кто додумался материал на такую 'радость гомосека' изводить! Штанины, а вернее - чулки у этого 'простихоссподи' натягиваются по раздельности, причём у 'понтовых' экземпляров они имели разный цвет. Данная псевдочулочная конструкция держалась на талии съёмным поясом, причём прикрывающий спереди гульфик был привязан
шнурками далеко не на каждом образце. Сзади же был вообще гнусный изврат: середина задницы у этих псевдоштанов вообще не была зашита. Когда я принялся возмущаться этим обстоятельством, подмастерье был изрядно удивлён моими претензиями: 'А как же иначе по большой нужде ходить-то? Каждый раз пояс развязывать и штанины распускать? Так ведь в лайно попадут, измажутся!'
        Не, ребята, не знаю, как местные решились носить такое... Я бы и за полмильёна не согласился.
        В конечном счёте я договорился с работником иглы и аршина, что через некоторое время обязательно закажу себе что-нибудь поприличнее, но для этого придётся всё-таки встретиться с хозяином мастерской и в доступной форме разъяснить ему принцип действия ширинки. Ибо подмастерье, как ни пытался, так и не понял, что сие такое и, главное, зачем так себя утруждать...
        'Венцом' моего нового имиджа стало приобретение головного убора. Съёмные капюшоны с длинным узким 'хвостом'-шлыком, в которых красовалась чуть ли не половина здешнего мужского населения, мне категорически не понравились, тем более, что они были подвергнуты окраске с помощью луковой шелухи и каких-то местных трав. В результате краска впиталась в ткань какими-то неровными разводами. По правде говоря, в мастерской имелись и прилично окрашенные капюшоны из тонкого сукна: пара биллиардно-зелёных и один малиновый. Однако, поинтересовавшись их ценой, в ответ я услышал сумму аж с двумя нулями! Нет, отдавать такую кучу серебра за прикид, в котором в советских мультфильмах изображают Робин Гуда, я пока морально не готов. Жаба-с!
        А вот двенадцатисантиметровый плотный колпак с оторочкой из заячьей шкурки меня вполне устроил: и на голове сидит привычно, и уши прикрывает, и, в случае чего, способен смягчить удар по черепу. Конечно, моя личная жаба пыталась что-то квакнуть насчёт десяти хеллеров, но я мысленно строго на неё прикрикнул и вновь полез за монетами.
        Таким образом я вышел из мастерской уже наполовину преображённым: нижняя часть фигуры всё ещё напоминала о двадцать первом столетии, но выше пояса выглядел для взгляда аборигена не страннее любого приезжего путешественника образца четырнадцатого века.
        ПОД ПОКРОВИТЕЛЬСТВОМ СВЯТОГО ЛАВРЕНТИЯ
        В понедельник после утренней службы в монастырском храме я вновь покинул гостеприимные стены обители. Предварительно я заручился у брата Филиппа, которому, судя по всему, приходилось корешами полгорода, а знакомыми - минимум треть народонаселения Богемии, рекомендательным письмом к главе цехового братства Святого Лаврентия. Пивоварня мастера Патрикея Гонты отыскалась без труда с помощью 'навигатора' лет десяти на вид, отловленного за рукав домотканой туники. В конце концов обол, потраченный за услугу, меня не разорит, а вот время на поиски сэкономит. К счастью, мой чичероне не походил на ростовских привокзальных таксистов, возящих пассажиров с ночных поездов от Главного желдорвокзала до Гвардейской площади аж через Александровку, и уже через десяток минут я стоял у дверей бревенчатого (это в сплошь каменном городе-то!) строения, больше походившего не на жилище, а на двухэтажный амбар. Специфический запах брожения, разносящийся по всей улице, не оставлял сомнения, что юный проводник ничего не напутал.
        Цеховой старшина принял меня прямо в рабочем помещении пивоварни, где, дурея от бражных ароматов, сновали туда-сюда с полдесятка мальчишек-учеников и трое взрослых подмастерьев в кожаных фартуках. Мастер Гонта - русоволосый красавец, похожий на артиста Столярова из фильма про Садко, сбрившего бородку, отличался от своих помощников только туникой из тонкого белёного полотна и выглядывающим из-под фартука широким поясом с металлическими пластинами и прицепленным к нему кинжалом в ножнах.
        После взаимных приветствий и знакомства, мастер Патрикей пригласил меня к стоящему под окошком столу и, усевшись на одну из установленных на попа мощных деревянных плах, углубился в чтение письма брата Филиппа. Нельзя сказать, что это меня сильно удивило: подсознание ещё воспринимало то, что окружающие должны быть поголовно грамотны 'по умолчанию'. Однако, сталкиваясь в последние дни с почти полным невежеством местного населения - монахи и часть купцов не в счёт - я не мог не отметить, что читал мастер Гонта не только про себя, не шевеля губами и не бормоча под нос, но и весьма бегло. Впрочем, если человек заведует крупным по местным меркам производством, руководит не только своим коллективом, но и вершит делами целой профессиональной корпорации и заседает в городской ратуше, то хороший уровень грамотности для такого деятеля вовсе не удивителен. Потом он весьма вежливо попросил у меня цеховое свидетельство, полученное мной в неизвестном ему городе Штальбург, каковое тут же было предоставлено вместе с переводом на латынь. Как тут же выяснилось, латинский язык также был прекрасно знаком цеховому
старшине.
        - Ну что же, уважаемый господин Белов, - старшина цеха Святого Лаврентия, с трудом понимая мои потуги изъясняться на чешском, избрал для общения германское наречие, - на отцов-бенедектинцев Ваши умения произвели весьма благоприятное впечатление. У меня нет основания не доверять знаниям людей и вкусу почтенного отца-вивлиофика и прочих монастырских насельников. В этом отношении никаких препятствий ко вступлению в наше братство и открытию трактира я не вижу. Тем не менее, чтобы не было недопонимания, вынужден предупредить: каждый претендующий на открытие пивной варницы, корчмы или же трактира, обязан не только уплатить вступительный взнос в цеховую казну в размере пражской марки единовременно и ещё по две марки ежегодно на Мытаря и Фарисея, но и построить или арендовать помещение, соответствующее установлениям братства Святого Лаврентия для этого промысла. Для трактира размер помещения должен быть не менее дюжины шагов в ширину и дюжины в длину, но также и не более двух дюжин шагов в ширину и трёх с половиной - в длину. Имеется ли у Вас, господин Белов, такое строение или же иное помещение?
        - Увы, пан Гонта, пока что нет. Но уверяю, что данную проблему я вскорости решу.
        - Ладно, допустим. Когда решите - тогда это препятствие к вступлению в цех исчезнет. Недели для этого хватит?
        - Полагаю - да.
        - Прекрасно. В таком случае продолжим:
        - как только трактирщик получил право заниматься ремеслом в городе Жатец или в окрестности на княжеской земле, он должен поклясться в храме, что будет хорошо и честно относиться к ремеслу по существующим обычаям и установлениям братства Святого Лаврентия.
        - согласно существующим установлениям, в сем помещении мастер имеет право устанавливать не более двух очагов, при этом он отвечает за то, чтобы от горящих в трактире огней не учинилось пожара, а также чтобы посетители во хмелю не увечили, а паче того - не убивали смертью друг друга в пределах его заведения;
        - за каждый месяц работы на княжеской земле мастер обязан уплатить денарий подати, если же трактир стоит на городской земле - то денарий с осьмериком;
        - мастер может иметь в своем доме не более трёх учеников, и не может брать их менее, чем на четыре года службы, и за четыре денария или на пять лет за два с половиной денария, или на шесть лет без денег. Главный мастер имеет право держать пять учеников. Мастер обязан предоставлять ученикам пропитание, а кроме того за всё время ученичества подарить двое штанов да одну тунику да зимний плащ. Обувь же и шапку ученик обязан приобретать на свой кошт. В случае, если ученик откажется от ремесла или уйдёт от мастера до окончания срока ученичества или женится, он обязан возместить затраты на подаренную одежду в двойном размере. Мастер может брать учеников на больший срок и за большую сумму, но на меньший срок и меньшую сумму он не может брать. Ученик может выкупиться со службы, если того захочет мастер и если он уже прослужил четыре года; мастер не может его ни продать, ни отказаться от него, пока он не прослужил четыре года, ни взять другого ученика сверх троих указанных, если не случится так, что ученик сбежит или женится, или уйдет в войско по жребию ханской десятины. Мастер-трактирщик не может иметь
учеников сверх оговоренного количества, пока длятся четыре года, которые должен отслуживать первый ученик, если этот ученик не умрет или не откажется от ремесла навсегда; но как только он умер или отказался от ремесла, мастер может взять еще одного ученика только на вышеуказанных условиях. Старшина и двое присяжных должны смотреть, достаточно ли у мастера средств и умения для обучения учеников;
        - если кто из братства плохо приготовит кушанье или сварит пиво по причине неправильно выбранных продуктов или по незнанию секрета его приготовления, а от того приключится смерть посетителя, то охраняющий цех старшина и присяжные должны увидеть, рассмотреть и испробовать испорченную пищу или пиво. Если старшина скажет, согласно своей клятве, что кушанье испорчено мастером, оный должен возместить по усмотрению старейшин цеха виру за смерть семье покойного, и должны его оштрафовать в пользу князя на пятнадцать денариев всякий раз, как он будет уличен; присяжные получают из этих денег четыре денария с четвертью для братства, для помощи бедным цеха и вдовам мастеров. Если же доказано будет, что кушанье или пиво отравлено зельем по умышлению мастера или его подмастерья, то виновный повинен предстать перед судом и принять установленную за убийство кару. В случае, ежели злоумышленником окажется ученик, то помимо установленного наказания на его семейство будут наложены вира за смерть, да вышеуказанный штраф, да компенсация мастеру за потерю ученика в сумме, равной плате за обучение за то время, которое
преступник не успел доучиться;
        - если подмастерья этого цеха провинятся в этом цехе своей работой или делами и их мастер пожалуется старшине и присяжным, охраняющим цех, то они заплатят штраф по указанию этих старшин за убытки их мастеру в размере однодневного заработка и штраф старшине и присяжным, охраняющим цех, для помощи бедным их братства. Подмастерье не может требовать другой заработной платы, кроме как справедливой оплаты, которая установлена издавна.
        - никто из мастеров не должен укрывать у себя вора, подсыла, убийцу или развратника, который содержит любовницу;
        - работу трактира следует начинать строго по удару колокола с утра и заканчивать одновременно по удару вечернего колокола;
        - мастеру разрешается пользоваться своей посудой и предметами своего домашнего обихода;
        - если же для трактира требуются некие продукты, а они имеются в богоспасаемом граде Жатец, то мастеру запрещается приобретать такие же в других местах, даже будь они лучшего качества;
        - мастер, который приобретает приспособление, ускоряющее приготовление пищи, имеет право хранить секрет изобретения в тайне от других и пользоваться им единолично;
        - если кто-либо из братства Святого Лаврентия охромеет, ослепнет или состарится, придет вследствие этого в бедность и не сможет зарабатывать на пропитание, он имеет право получать из братской казны по восемь оболов в день, пока Господь дарует ему жизнь;
        - при кончине брата, который при жизни похвально и честно вел себя, занимаясь ремеслом содержателя трактира, корчмы или пивной варницы, казна братства дает из своих средств пять фунтов воску на свечи и жертвует денарий Церкви на погребение и на поминовение души усопшего.
        Таковы основные правила нашего братства, уважаемый господин Белов. Кроме того, существует ещё ряд обычаев и тайные установления, о которых Вы сможете узнать, только став полноправным членом цеха.
        ... Пока старшина братства излагал этот перечень, на столе как-то незаметно появился глиняный кувшин ржаного пива объёмом примерно на полведра, глиняные же кружки, блестящие поливой и солидных размеров деревянное блюдо с полосками вяленого мяса. Один из младших учеников расторопно наполнил кружки, после чего Гонта сделал мне приглашающий жест и сам приник к посудине, обильно смачивая пересохшее от монолога горло.
        - Ну что же, пан Гонта, эти правила не слишком отличаются от тех, которые действуют у меня на родине. Обещаю, что буду их придерживаться так же неукоснительно, как придерживался, будучи мастером штальбургского цеха кулинаров. Меня весьма заинтересовал раздел, в котором говориться о смерти посетителя по вине мастера или его учеников и подмастерьев: неужели подобные случаи происходили? У нас в Штальбурге такое невозможно: максимум, что может быть с клиентом - так это понос от обжорства. Водкой в наше время травятся гораздо чаще...
        - Увы, господин Белов, пусть крайне редко, но такие прискорбные казусы ещё происходят в Богемии и в Чехии. Три года тому назад под Прагой корчемщик отравил своего постояльца - богатого купца, позарившись на его деньги. Глупец даже не подумал, что почти все крупные торговцы находятся под защитой монголов и имеют ханскую пайцзе. Виновный принял страшную кару, а его семейство угнали как ясырь. Часть имущества ушла в уплату виры и штрафов, остальное забрали каратели. В имперских же землях, по слухам, где у проезжих нет ханского покровительства, случаются по нескольку отравлений в год...
        - Да уж... Эдак иной и в трактир-то зайти побоится...
        - Коли так - пусть ходит голодный, терпит до дому, где супружница его и накормит, и напоит, и под бок к себе допустит. Наши посетители от нас никуда не денутся: ты, пан Макс, сам знаешь, что в трактир народ заходит не столько поесть, сколько на людей посмотреть да себя показать, новости послушать да сплетней поделиться...
        - Это верно, пан Патрикей...
        ... Кружка за кружкой под душевную беседу двоих солидных людей потихоньку 'уговорился' шестилитровый кувшин свежайшего ржаного пива. К концу разговора мастер Гонта уже воспринимал меня если не как своего собрата по цеху, то по крайней мере - как достойного мастера. Тем более, что я рассказал ему способ вяленья рыбки к пиву: представьте себе, местный народ, живя на речном берегу, не знал, что без таранки пиво пить - совершенно неправильно, пустой перевод хорошего продукта! Разумеется, слова на стол не поставишь и на вкус не попробуешь, поэтому я клятвенно пообещал, что, как только разберусь с помещением трактира, первым делом навялю ему рыбки в подарок. Старшина же подсказал, в какой из близлежащих деревень живёт мастер, построивший такую прекрасную, по нынешним тёмным временам, печь в обители у монахов-бенедиктинцев и даже обещал отпустить партию пива на первую неделю работы будущего трактира в долг.
        Одним словом, разошлись мы вполне довольные друг другом.

***
        Выйдя из пивоварни гостеприимного цехового старшины и взглянув на солнце, чтобы примерно определить время - аккумулятор старенького мобильника уже давно выдохся напрочь, - я понял, что если хочу уже сегодня договориться насчёт постоянной крыши над головой, то пора поторапливаться, иначе возвращаться в случае неуспеха в монастырь придётся уже в сумерках, если не в полной темноте. Такой вариант, учитывая практически полное отсутствие уличного освещения - факела у ворот замка и у патрулей стражи, понятно, не в счёт - меня категорически не устраивал. Да уж, за славной беседою время летит, а в ожидании - ползёт улиткой...
        Поблукав в 'джунглях' средневековых улочек и закоулков и в конце концов всё-таки спустившись к реке, я довольно быстро нашёл Ковальскую улицу, в самом начале которой, если идти от пристаней, и стоял дом кузнеца Яна Липова, часть которого принадлежала семейству Костековых. Дверь жилища выходила прямо на проезжую часть улицы - впрочем, тротуаров, похоже, в богоспасаемом Жатеце в принципе не существовало, - причём в отличие от большинства здешних дверей висела не на деревянных шипах или кожаных петлях, а на солидно кованых железных. Дверная ручка, хотя и деревянная, была относительно невелика по сравнению с другими. Вообще на домах этой улицы имелось большее количество железных и медных атрибутов, чем на всех остальных зданиях города. Оно и понятно: основная масса здешних жителей принадлежала к цеховому братству кузнецов. Позвякивая и поскрипывая, на ветру качались связки подков, медные тазы наподобие того, что таскал вместо шлема дон Кихот из Ламанчи, овечьи ножницы с пол-руки длиной, кольчужный капюшон, стамеска... Запах дыма и окалины пропитал глухо звенящий от ударов металла о металл воздух
Ковальской улицы.
        Дверь Костековых, разумеется, была заперта. Пришлось довольно долго ждать, пока в ответ на стук за ней не раздались шаги и женский голос не поинтересовался, кого привёл Господь.
        - Мне нужно видеть пани Костекову!
        - А зачем я вам занадобилась?
        - Хочу поговорить по важному делу!
        Дверь открылась. На меня смотрели внимательные серые глаза под закрывающим весь лоб платком, туго обвёрнутым вокруг головы. Тонкое лицо женщины лет тридцати-тридцати пяти со впалыми щеками, невысокая фигура в длинном домотканом платье почти до пола с аккуратным фартуком, окрашенном луковой шелухой, деревянные подошвы башмаков. В опущенной руке - длинное шило, явно прихваченное 'на всякий пожарный': мало ли, кто и зачем стучится в дом, от хозяина которого уж несколько лет нет вестей?..
        - Добрый день, уважаемая пани! Меня зовут мастер Белов. Макс Белов из Штальбурга. Могу ли я войти в дом?
        - Входите уж, коли пришли. Так это вы тот чужеземец, с которым мой Зденек третьего дня по городу таскался?
        - Я и есть. А что, не похоже?
        - Так чего надобно-то от нас, пан Белов? - Хозяйка явно решила поскорее отделаться от посетителя.
        - Э, пани Костекова, у нас в сказках говорится: 'сперва гостя накорми, напои, а потом и спрашивай'. Дело у меня важное, и негоже у порога о нём говорить...
        - Ну что ж, коли так, то нех пан проходит...
        Женщина, сделав приглашающий жест, развернулась и направилась вглубь помещения, мимо кучек разложенной по полу трёпаной конопли к стоящему под настенным распятием большому ярко раскрашенному сундуку, окружённому пятью чурбаками, которые, как я уже понял, в большинстве чешских жилищ заменяли стулья. Попутно она прихватила с настенной полки блюдо с квашеной капустой и два больших ломтя хлеба. Всё это небогатое, прямо скажем, угощение, заняло место на плоской крышке сундука. Перекрестившись по-католически, я последовал за нею. Усевшись на чурбак, решил не тянуть кота за хвост, и приступил к делу:
        - Прежде всего, уважаемая пани Костекова, хотелось бы узнать Ваше имя...
        - Житкой нарекли. А на что то пану?
        - Таковы обычаи вежливости у меня на родине. Но вернёмся к делу. От Зденка я узнал, что после того, как пана Яна, мужа Вашего, забрали в армию, доходы семьи уменьшились. Так ли?
        - Так, пан, так. Как свели поганы Янека, нех черхмант поберёт тот хашар, так не стало життя навовсе. Янек мой, извольте видеть, был тесарж справный, у самого пана Пазоура в подмастерьях ходил, але ж сам Пазоур хотел дозволить ему на мастера испытание проходить, да не успел... С той поры вовсе тяжко жить: и в мясоед капусту с репою едим, а уж в пост - и вовсе тюрей да болтушкой пробиваемся...
        Похоже, возможность выговориться у бедной женщины выпадает нечасто: то-то её так прорвало в ответ на нотки участия в моём голосе...
        - Понимаю, уважаемая пани, понимаю... Без мужчины с постоянным заработком в семье жить трудно. Тем более, когда двоих детей нужно на ноги поставить. Знакомая ситуация, скажу я Вам.
        Я в вашем городе человек новый, приезжий. Однако так поворачивается, что придётся мне здесь задержаться, ибо такова договорённость с его преосвященством отцом Григорием. Думаю вступить в цех Святого Лаврентия и открыть небольшое заведение, куда бы люди приходили посидеть, покушать да пива выпить в славной компании.
        - Доброе дело. Але ж ко мне почто пан пришёл?
        - Да потому, уважаемая Житка, что хочешь - не хочешь, а жить человеку где-то нужно. Вот я и хочу снять для себя нижний этаж вашего дома - с ценой не обижу, что-что, а убоина в мясоед всегда будет! А кроме платы за жильё, ежели дела на лад пойдут, то и работа в моём трактире найдётся: Зденек парень толковый, а мне без ученика, как без рук: дело наше не простое, расторопность требуется. Если пойдёт он ко мне, то обещаю учить ремеслу как полагается, не стану годами на посылках 'подай-принеси' держать. Голодным не останется, да и монеты в дом приносить начнёт...
        - Ой, что-то пан Макс больно сладко поёт, але он славик-птяк, а не пржибыл с краю свету? Всякий норовит обмануть бедняков...
        - Незачем мне обманывать. Вы тут издавна живёте, а я - чужак. Если что не так, то власти здешние за вас вступятся, верно я говорю? Вот то-то и оно. Чтобы не было сомнений, хоть завтра мы можем пойти, составить договоры и о моём к вам заселении, и о том, что сына Вашего в ученики обязуюсь взять, как только открою свой трактир. И денег половину вперёд уплачу, чтобы не думали вы, что затаил хитрость... Думайте, пани Костекова, думайте! Второй раз предлагать не стану: добрый христианин, да с монетами, в городе приют всегда найдёт. А хороший мастер без куска хлеба не останется...
        - То так, пан Макс: кто мастерство мае, тот и денарии мае. Але ж хозяин жила этого - мой Ян. Аще возвернётся жив с той клятой войны, что ему народ скажет? Чужой мужчина в его доме живёт...
        - У меня дома говорят: 'на каждый роток не накинешь платок'. Это верно, что сплетников немало. Но также ещё говорят, что не бывает дыма без огня. Если огня не жечь - то и дым не подымется. Не будет причины - и сплетя не пойдёт. За использование части вашего дома я намерен честно платить: думаю, о взаимоприемлемой сумме мы договоримся. А на верхнюю половину можно сделать отдельную лестницу и двери с запорами, если уж так необходимо...
        Пауза затянулась. Пальцы Житки Костековой бессознательно перебирали края передника, брови под линией платка то сходились в раздумье к переносице, то поднимались 'домиком', губы слегка подрагивали... Я не торопил с решением, не спеша мелкими щепотками отправляя в рот прядки капусты.
        Наконец, приняв решение, женщина тряхнула головой и со стеснительной улыбкой произнесла:
        - Ладно, нех так и будет, пан Макс! Только ж заране уговоримся, сколько за жило платить будешь, да на сколько лет Зденека в учение берёшь, да цену ученичества назови. Але ж коли ты, пан Макс, со стороны жену приведёшь - то и ступай себе со Господом в ином месте жить. До моей Даши уж скоро сваты пожаловать смогут, коль кто из хлопцев высмотрит, так что чужая женщина мне тут не нужна.
        - Откровенно говоря, пани Житка, я пока что жениться не собираюсь, так что насчёт моей предполагаемой супруги можете не переживать. Что касается срока ученичества Зденка и платы за него, то, как я уже узнал, согласно правилам городского братства, оно обойдётся в четыре денария при четырёхлетнем сроке ученья, или в два с половиной при пяти годах. Если же парень поступит в ученье на шесть лет - то за это платить и вовсе не придётся. Кормёжка, само собой, за мой счёт, да ещё плащ на зиму, двое штанов на весь срок ученичества, да туника-котта. Жить будет в помещении трактира. Годятся ли вам такие условия?
        - Условия славные, пан мастер, славные, что и говорить! За пять-шесть лет мой Зденко вовсе добрым хлопцем станет, в подмастерья пойти сможет. Але ж ты, пан Макс, не сказал, сколько за жило платить будешь?
        - Так сперва вашу цену скажите, пани Костекова!
        - Да хоть по хеллеру бы в день - и то хвала Божьей матери!
        'Да... А Прокупек-корчемщик, помнится, с меня только за ночлег целых три содрать хотел... Раз такое дело, то и на голоте наживаться не годится: чай, русский, а не зверь какой'.
        - Если по хеллеру, уважаемая пани Житка, то в год получается триста шестьдесят пять. Так?
        - Может и так... Тебе виднее. Я до стольки счёт не ведаю...
        - Ничего, бывает. А всё же лучше будет, если мы с вами сразу на пятьсот хеллеров в год договоримся, но с условием, что вы или ваша дочка два раза на дню, по утрам и вечерам, прибираться станете, пол мести, а в постные дни ещё и мыть его? Времени это много не займёт: помещение-то небольшое...
        - Пятьсот? Это ж какие деньжищи! Пшена одного на полгода напред закупить можно, не говоря уж о прочем!
        - Так согласны?
        - Конечно! Але ж почто мыть так много?
        - Да вот так. Чтоб порядок был...
        ЭКСПЕДИЦИЯ
        ... Во вторник мы с Житкой Костековой побывали в городской ратуше, где за скромную плату был составлен договор, по которому я арендовал первый этаж её жилища, одновременно получая разрешение на переоборудование его под 'предприятие общепита'. Триста хеллеров аванса тут же в присутствии письмоводителей перешли в бюджет семейства Костековых, существенно сократив запасы моей наличности.
        В запасе у меня оставались, конечно, приличные по здешним меркам деньги, в сумме чуть больше пражской марки. Однако их явно недоставало для использования в качестве стартового капитала при открытии заведения: марка требовалась только для вступительного взноса в цеховое братство Святого Лаврентия. А на какие шиши обустраивать помещение трактира, приобретать посуду, продукты, пиво, когда в карманах ветерок засвистит? А? Ото ж...
        Погружённый в раздумья о том, как решить финансовую проблему, я ходил по жатецким улицам, изучая городские закоулки и инфраструктуру. Несмотря на не слишком большие размеры, Жатец был довольно развитым ремесленным центром. Помимо уже известных мне кузнечной и портняжьей улиц, в городе были улицы кожевенников, гончаров, меховщиков и другие. Многие мастера селились не отдельными 'анклавами', а вперемежку с ремесленниками иных профессий. У берега реки Огрже раскинулась рыбацкая слободка. Пивоварни же и трактиры имелись почти во всех концах города. По словам горожан, право варить собственное пиво было получено общиной Жатеца сорок три года тому назад, и за это время пивная привилегия весьма заметно повлияла на городскую экономику.
        Как-то незаметно для себя добравшись до крайних домишек поселения рыбаков, я очутился вне городского вала с недостроенной стеной. Невдалеке группа землекопов деревянными лопатами, окованными полосками железа, ковыряла почву, там, где должен был пройти защитный ров. Уже отрытая часть фортификационного сооружения за их спинами пока ещё бугрилась по краям кучами земли, которую постепенно утаскивали куда-то в висящих за спинами корзинах другие работяги. При виде этих работ в моей памяти что-то ворохнулось, что-то совсем недавно виденное... Какое-то намерение, отложенное 'на потом'... С минуту я стоял, роясь в воспоминаниях. Вот оно! Разрушенный до основания город на пути сюда и мысли о непременно встречающихся в таких местах кладах! А ведь верно: было в моей жизни время, когда начинал ходить по местам боёв не только без металлоискателя, но даже без щупа, полностью, до 'материка' вычищая оплывшие траншеи и 'блины'. Работа, конечно, не из лёгких, но мы и не ищем простоты: мы ищем хабар!
        'На решение вопроса с финансами мне дали неделю? Что же, используем эту неделю на полную катушку. Конечно, какую-то часть имеющейся суммы придётся потратить на подготовку к копу, но в случае удачи эти деньги окупятся сторицей. Так что решено: 'никого мы продавать не будем, мы пойдём клад искать', как говаривал мультяшный Дядя Фёдор'.
        Составляя мысленно список необходимого инструмента, снаряжения и продуктов для запланированного копа, я спешно направлялся обратно в город, когда неожиданно услышал собственное имя:
        - Мастер Макс! Постойте же, мастер Макс!
        Обернувшись, я увидел подбегающего землекопа в измазанной глиной дорожной одежде.
        - Вы меня помните, мастер Макс? Я Ясь из Будейовиц, подмастерье! Мы ещё с вами втроём сюда прибыли!..
        - Как не помнить, помню, разумеется. Только вот увидеть тебя здесь всего готов был менее: я-то полагал, что ты давно на здешней мельнице мирошничаешь. А тут - эвон! - в земле роешься.
        - Так ведь я и сам бы рад привычным ремеслом заниматься, мастер Макс! Да вот только выходит так, что в этом клятом Жатеце работы для меня не сыскать. Все четыре здешних мельницы обошёл, даже в замковой побывал, ан - отовсюду от ворот поворот! Цех мельников тут небольшой, у каждого мастера по трое подмастерьев трудятся, а более троих нанимать - старинные установления не дозволяют... Деньги мои невеликие закончились ко второй ночи, вот и пришлось наниматься подёнщиком на возведение стен: тут хоть кормят дважды на дню и от костра по ночам не гонят.
        'Да уж, не повезло парню! Оказывается, дефицит рабочих мест и в эти времена существовал. А ведь и я мог бы оказаться на его месте... Даже думать о таком неохота!.. А если взять хлопца с собой, пусть поработает 'экскаватором'? По здешним меркам детина здоровый, небось, потягал в своё время мешки с мукою на мельнице?.. Что я теряю? На пару копать всё же полегче, чем в одиночку, шансы быстро найти 'вкусные' захоронки на месте сражения увеличиваются если и не вдвое - минак-то один, и батарей дай бог, чтобы на день хватило - то раза в полтора... Ясь здесь чужак, как и я, никому не нужен, никто его не хватится. А если повезёт что-то отыскать, то поделим находку, как порядочные люди, да и разбежимся в стороны... А, была не была!'
        - Слушай, Ясь! Есть у меня для тебя кое-какая работа. Покопать нужно, и много покопать, но зато уж с оплатой не обижу.
        - А что копать-то, мастер Макс? Ежели колодец требуется - так я в этом деле не помощник: не умею водяные жилы находить. А ежели яму, или, там, погреб - то завсегда готов с полным нашим удовольствием! Вот только лопата-то, что при мне, казённая - вернуть десятнику придётся.
        - Ничего, лопаты купим, не королевский, чай, венец! И провизию купим. Вот только как это всё тащить до места? Далековато идти...
        - А сколько времени работа-то займёт? Я рассчитывал здесь деньжонок подкопить, да к Ивану Купале дальше направиться: авось где в иных местах подмастерья на мельнице нужны будут.
        - С неделю примерно.
        - А какую, к примеру, плату положишь?
        - А тут сколько тебе платят?
        - Десять оболов в день, да харчевание за счёт магистрата идёт...
        - Небогато... Давай так: пока до места доберёмся, получать будешь также по десять оболов. А как работа начнётся - по три хеллера за день, провизия моя: с одного котла питаться станем. А ежели успешно дело пойдёт - сверх того монет подкину. Годятся такие условия?
        - Знамо дело: условия приличные. А куда пойдём-то?
        - Как дойдём, так и увидишь. В Библии не зря сказано: 'многие знания умножают скорбь'.
        ... Спустя примерно четыре часа мы оставили за собой городские ворота Жатеца и отправились в путь по уже знакомой мне дороге. За это время были сделаны необходимые покупки: пара деревянных лопат с оковкой, мотыга, вьючный мешок, маленький медный котелок для приготовления пищи и две глиняные миски, а сверх того - старые прожженные походные одеяла, чтобы не задубевать ночами. Из продуктов, помимо трёх здоровых ковриг, я прикупил тушку солидного зайца (эх, его бы просолить как положено, да вот соль здесь дорога до безобразия, да и времени нет), шматок сала, пшено и кожаный мешок с квашеной капустой. Что поделать: весна только вступила в свои права, а до осеннего урожая ещё жить и жить, так что без свежих овощей в путешествии за кладом нам придётся обойтись. Спасибо и на том, что будет возможность варить щи из молодой крапивы, подорожника и дикого щавеля.
        Всё это хозяйство мы навьючили на старого маштака со сплошным бельмом на левом глазу и почти подчистую стёртыми зубами. До того, как я его приобрёл, дико торгуясь с выведшим худобу на базар пареньком, коняга сменил уже с десяток хозяев, о чём красноречиво свидетельствовали следы от нескольких тавро на его шкуре. Сей одр обошёлся мне аж в четыре с половиной денария, деньги абсолютно бешеные, если учитывать, что наиболее милосердным по отношению к животине было бы пристрелить, чтобы не мучился: даже на мясо он годился исключительно во время вражеской осады, ибо варить пришлось бы сутки напролёт. Однако хозяин маштака явно был прямым предком всех наших современников, которые упорно считают, что приобретённый ими в 'семьдесят забытом' году и намотавший на спидометре километраж двадцатикратного кругосветного путешествия 'запорожец' - 'тоже машина' и сэкономить во время торга обол-другой было весьма сложно... Но я сэкономил.
        Заскочив ненадолго в своё новое обиталище, я прихватил оставленные вещи, напрямую предназначенные для планируемого мероприятия, то бишь свёрток с 'кощеем', малую пехотную лопатку и дорожный посох - наследство покойного итальянского 'ротфронтовца'.
        И вот уже за нашими спинами давно остались не только городской вал Жатеца и памятная корчма 'У моста', ноги притомились от ходьбы, вздымая над немощёной дорогой 'пыль, пыль, пыль от шагающих сапог'. Не по Африке идём - по самой, что ни на есть центральной Европе. Но 'натюрморты' взгляду порой попадаются вполне достойные мест постоянной дислокации каких-нибудь каннибалов: примерно через каждые восемьсот-девятьсот метров у дороги ветерок треплет лохмотья одежды на незахороненных трупах у обочины. Покойники одеты не по-здешнему, хотя кто её разберёт, эту средневековую моду-то? Мужских тел почти не встречается: двое обезглавленных молодцев, да несколько стариков на всём протяжении. Впрочем, какие там 'старики'? Дядьки годков по сорок с небольшим, однако измождены страшно: на шеях чёрные полосы кровоподтёков, запястья у каждого в следах от верёвок, обувь у тех, кто обут, практически развалившаяся, а у босых ноги в ранах почитай до колен. Основная масса трупов - дети и старухи, впрочем, вон там и молодая женщина лежит, прикрывая телом мёртвое дитя.
        - Ясырь монголы гнали. - Голос Яся звенит от злости. - Издалека, по одёже видать. Как бы не из франкской земли, не то из-под Льежа-града: слышно было осенью, что Харагшин-багатур тамошнего бискупа за зраду покарать собрался.
        - Не знаю насчёт того, покарал его этот багатур или не покарал, но народ-то чем виноват? Бабы эти с детьми - из-за чего умерли?
        - Так известно: монголы. Им без того, чтоб ясырей не переловить - и жизнь не в жизнь. Ханам да нойонам отары пасти или, наприклад, сёдла тачать - невместно. Да и аратам хоть по одному рабу в помощь заловить охота великая, да и жонку хоть косую, хоть хромую, под себя подгрести - первое дело! Из своих, монголок то бишь, жену брать - так не каждый выкуп соберёт-то, а франкскую иль германскую девку - только излови и делай чего желаешь...
        - У, собаки узкоглазые! Чтоб их вдоль и поперёк, дупой в клюз через коромысло! - не стал я сдерживаться и запустил тираду на великом и могучем. Имея родным дедушкой самого натурального марсофлота, впервые ступившего на палубу ещё до войны, ещё и не таким полупочтенным словесам выучишься... Хотя в семье у нас их применение и не одобрялось, разумеется.
        - Истинно: 'собаки'. - Упс, это что же, будейовицкий мирошник русскоматерный понимает? - Здорово ты, мастер Макс, на ихнем басурманском наречии лаешься!
        'Ага, а ещё я вышивать могу, и на машинке тоже. Тоже мне, 'басурманское' наречие нашёл. Сам ты, блин горелый, персонаж Лажечникова'.
        - Да, были случаи послушать...
        Положительно, мой спутник не может долго сдерживать свой речемёт. Помолчав с полчаса, он вновь нарушил тишину:
        - А далече нам ещё идти-то, мастер Макс? Ведь, пожалуй, мы скоро за кордон земель князя Пржемысла выйдем?
        - Ну, выйдем. И что с того? Я человек вольный, ты тоже. Куда хотим, туда и движемся. Не волнуйся ты: если ничего не случится, то завтра к середине дня придём.
        - Только завтра?.. Долгонько...
        - Что ты торопишься, Ясь? За то, что ты сейчас вместе со мной топаешь, тебе достанется денег больше, чем ты заработал бы сегодня, работая на городских укреплениях. Завтра доберёмся до места - оба вволю наработаемся, и совершенно не даром, это я тебе могу пообещать.

***
        Назавтра, вскоре после того, как мы форсировали реку с помощью уже знакомого мне перевоза и оставили далеко за спиной 'почтовую станцию имени Чингисхана', я уже и сам был 'весь нетерпение'. Совсем небольшое расстояние теперь отделяло нас от поля давно минувшего сражения, поиск на котором сулил неожиданные открытия и находки...
        До развалин оставался примерно час пути, когда из придорожного оврага раздался вопль боли. От неожиданности я вздрогнул, а Ясь отпрыгнул в сторону, хватаясь за рукоятку висящего на поясе ножа. И только наш бельмастый маштачок продолжил размеренно шагать в том же направлении, что и раньше. Вопль повторился, после чего крикун разразился тирадой весьма грубого свойства, в которой упоминал о зоофильских интимных предпочтениях чьих-то родителей. Причём по голосу можно было понять, что иначе, как словесно выразить негативное отношение к морально обгаженным вопивший не в состоянии.
        Конечно, поговорка о том, что 'меньше знаешь - крепче спишь', имеет под собой достаточные основания и вмешательство в чужие разборки порой может весьма плачевно закончится, но тот факт, что при подозрении на потенциальную угрозу самым правильным действием является её разведка и оценка степени опасности, также имеет место быть. Поэтому, покрепче привязав своего одра к придорожному деревцу, я махнул подмастерью, и мы потихоньку, скрываясь за кустарником, росшим по склону оврага, направились в сторону источника криков. Стараясь двигаться бесшумно, я на всякий случай также обнажил свой живопыр, мысленно сокрушаясь об отсутствии автомата или, на крайний случай, безотказного нагана.
        Очень скоро до нас донёсся запах пригорающего шашлыка, а слух вновь передёрнуло от крика боли. Чем ближе мы подбирались к источнику запаха и криков, тем слышнее нам становилось. Похоже, в овраге кто-то был занят жестоким развлечением причинения боли ближнему. Причём 'развлекающихся' было минимум двое: я уже различал реплики на неизвестном языке, которыми перебрасывались 'весельчаки'.
        Наконец, скрываясь в путанице жухлой прошлогодней и ярко-зелёной свежей травы, я выглянул из-за куста ежевики, росшего прямо над местом экзекуции. Как и ожидалось, 'картина Репина 'Наехали'' развернулась, что называется, во всей красе. Шашлычный запах исходил от основательно обожжённой босой ноги полураздетого и связанного волосяной верёвкой мужчины годов эдак тридцати восьми-сорока с аккуратно подстриженной тёмно-русой бородой. Разбитое лицо, некогда щегольская, а ныне рассечённая в паре мест, вероятно, шёлковая синяя туника, тёмными пятнами засыхающей крови прилипающая к рёбрам - всё это ясно свидетельствовало о том, что схватить пленника врагам было непросто.
        А вот и они: двое кривоногих молодых азиатов, напевно переговаривающихся на своём странном языке. Тот, что повыше, в малахае со свисающими по сторонам лисьими хвостами и богато расшитом гибоне не по росту, явно доставшемся при дележе трофеев, помахивал перед лицом жертвы тлеющей палкой. Второй сидя на земле у костра пытался натянуть на почерневшую от грязи и пота ногу жёлтый сапог с загнутым вверх носом: его собственная драная обувь валялась чуть поодаль. Из вооружения бандитов я заметил две пары луков в саадаках, вместе с колчанами притороченных у сёдел пасшихся в дюжине шагов низеньких лошадок, воткнутое в землю короткое копьё и кривую саблю в простых чёрных ножнах, висящую у пояса сидящего разбойника. Разумеется, как минимум по ножу у каждого из них обязательно должно было быть - свободные люди в этом мире без ножей встречаются не чаще, чем в моём - мужчины в платьях, и окружающие относятся к таким 'извращенцам' весьма неприязненно. Однако поскольку 'абреки' находились внизу спиной к нам, то, разумеется, ножей с нашей позиции видно не было.
        Эх, говорила мне мама: 'не лезь в драку, обходи стороной'... А я не слушался. Одно дело, когда стычка идёт один на один или толпа на толпу: помахались, да и разлетелись. А вот когда двое одного катуют, да ещё связанного - это не по-русски получается. Не дело так - пусть даже он и виноват чем: ну, к примеру, 'рубль олимпийский украл', как тот галчонок... Тем более ни разу не радует, когда палачествуют над жертвой иноземцы, потомки батыевых кочевников, огненным цунами прокатившихся по Руси и Европе... Не нравится мне это. Глянул на своего спутника: вдруг скажет, дескать, в драку лезть уговора не было?.. Будейовичанин тоже губы кусает, с лица сбледнул, глаза зыркают злобно: то на монголов, то на меня, нож перехватил поудобнее... Похоже, прикроет, если что... Да и куда ему деваться? Небось понимает, что эти бандюги свидетелей оставлять не станут: вон, у каждого аж по два лука в хозяйстве, а от стрелы в спину удрать не получится, будь ты хоть спринтером-чемпионом.
        Ну, а раз так, то ничего не остаётся... Работаем, с богом!
        Привстал, пригибаясь... Ну, посыпались!
        - Давай!..
        ... И закуролесило...
        Быстро перебирая ногами, ссыпались по склону вниз: благо, расстояние - всего ничего. Монголы разворачиваются на шум и вопли: тот, что с палкой - пошустрее, сидящий - видать, флегматик по жизни... был... - неторопливо. В последнем прыжке луплю со всей дури ребром ботинка ему в голову, однако попало куда-то в район ключицы. Впрочем, уронить его этим ударом я уронил. Хорошие ботинки делают белорусы для армии! Крепкие. Второй уже стоит лицом к опасности. Палку бросил, выдернул кривой нож из-за пояса. Это ты зря, братан: секунды теряешь, да и дистанцию. Палка-то подлинней была... Чиркаю живопыром в лицо: приёмчик, отработанный в махаче несколькими поколениями шпаны с Тракторного. Вёрткий, гад, однако: откинулся назад, пропуская клинок, сам в развороте норовит проткнуть мне бочину... И тут же падает: чуть замешкавшийся сперва Ясь рухнул ему в ноги, усилив толчок всей инерцией тела.
        В наклоне втыкаю нож в живот врага... Щазз! Как же! Клинок не может с одного удара проколоть плотную набивку гибона! Блин горелый! А рядом уже второй противник: сабля на замахе, вот уже рука его пошла вниз... У, шайтан! И не отскочить.
        Прыгаю вплотную к азиату, ловя рубящую руку на блок в связке уход-подсечка-хлёст сбоку по кисти... Спасибо, научили добрые люди! И кто там говорил, что сабля - не метательное оружие? Клинок отлетает не хуже, а, пожалуй, даже получше, чем резиновый тренировочный нож в спортзале... Повезло: вовремя среагировал.
        И тут же - прозявал, приняв удар кулаком в грудь. С-сука! Больно же ж! Хорошо, что на мне не прежняя куртка, а плотный поддоспешник. Спасибо жатецкому портному: даст бог вернуться - стану постоянным клиентом в той лавке! Секущим ударом прорезаю штаны монгола на внутренней части бедра и отпрыгиваю, разрывая дистанцию.
        Крутанулся: где второй?
        Лежит. Руки у подмастерья мельника крепкие, да и масса у чеха поболее будет: навалился сверху, выворотил азиату голову... Лежит, покойничек, со свёрнутой шеей... Впрочем, от Яськи сейчас тоже толку никакого: сидящего на земле напарника сотрясают приступы рвоты. То ли переживает из-за убийстве - читал я о таком - то ли сотрясение мозга заработал...
        От этого 'занимательного зрелища' меня отвлекает громкий вопль. Бородач, навалившись на раненого монгола связанным телом, буквально вгрызся тому в горло зубами! Ну ни хрена ж себе! Граф Дракула отдыхает! Да уж: с такими ранами на глотке не живут... А жаль: стоило бы поближе познакомиться с этим 'чойбалсаном', потолковать о делах наших скорбных... Вдруг тут поблизости ещё десяток-другой таких же нукеров шастает? Оно нам надо, такое соседство?
        Однако сделанного не воротишь, потому займёмся делом насущным. Перво-наперво надо разобраться с проблемой в лице освобождённого нами пленника и с транспортом в виде двух монгольских лошадок. Вот только стоит ли их использовать? Это, пожалуй, всё равно, как в советском тылу в ту войну на не перекрашенном немецком танке кататься: первый же подкалиберный - твой...
        Итак, что мы имеем? Имеем мы товарища с ранениями, ориентировочно, средней тяжести и обширным ожогом на ноге. Как зовут, пока не говорит, и 'откуда-куда-зачем' не рассказывает, зато кроет покойных монгол по первому разряду на чешском, русском, немецком, латыни и, похоже, греческом и французском. Полиглот, блин горелый! Понятное дело: больно мужику, вот и разоряется.
        Ну, это дело мы поправим, хотя бы на время: благо, возможность имеется. Пока Ясь безуспешно пытается изловить лошадок, не подпускающих к себе незнакомца, я достаю единственный свой шприц-тюбик промедола и вкалываю его в ногу чуть выше ожога. Средство это весьма мощное, и спустя минуту перекошенное болью лицо раненого разглаживается. Сам же он с неподдельным восхищением уставился на меня:
        - Кто ты? И что здесь делаешь?
        Ага, вот сейчас кинусь рассказывать, 'откуда-куда-зачем' идём первой встречной жертве терроризма! Разбежался... Тем более, что срок действия промедола не бесконечен, а надо ещё обработать и ожог, и раны. Некогда болтать!
        - Раб божий, обшит кожей. Макс Белов меня зовут, мастер Белов. Не мешай, человече, потом побеседуем!
        Разрезаю тунику, рывками сдёргиваю присохшую к ранам ткань. Обе раны свежие и, по счастью, неглубокие: скорее, большие порезы, чем серьёзные ранения. Так... Промажем йодом с краёв, пробинтуем располосованной штаниной: монголы оголили ноги пленника перед тем, как принялись катувать его. Торс у мужика здоровый, моего бинта из индивидуального перевязочного пакета на него всё равно не хватит. Да и бинт этот нам ещё понадобится: нога-то хоть и не прогорела до кости, но ожоги очень сильные.
        Так... Специальных медицинских гелей у меня, к сожалению, нет: ну, не готовился я по времени путешествовать! Однако имеется шматок свиного сала. Полагаю, что пострадавший - не ортодоксальный иудей и неправоверный мусульманин, следовательно, за использование при лечении свиного жира не обидится: иного-то ничего не имеется!
        - Так, землячок, потерпи маленько... Сейчас мы твои язвы сальцем смажем... Так... Бинт индпакетовский, по идее, стрептоцидом обработан: со старых ещё запасов пакет, советских... Так что используем его, чтоб грязь не попала: гангрена ещё никому счастья-радости не приносила. Ага, вот так!..
        Вернулся Ясь. Нельзя сказать, что с пустыми руками - приволок не замеченный мной ранее в траве широкий боевой пояс с пристёгнутыми пустыми ножнами от меча и солидным кинжалом: видать, трофей монгольский, содранный с пленника.
        Я велел парню сходить к дороге и привести сюда нашего маштака: лучше пока пересидеть в глубине оврага, а не торчать у всех на виду. Вот познакомимся поближе с дядечкой, притрёмся кранцами, как мой дедушка говаривал - тогда и решим, кто куда и как отсюда отправится. А одиноко стоящее у дороги вьючное животное привлекает слишком много внимания у прохожего и проезжего люда... Были бы у нас верховые лошади - можно было бы рискнуть втроём верхами покинуть место схватки, однако монгольских коней подмастерье так и не изловил. Умчались, волк их задери! И сёдла с тороками пропали вместе с ними, не говоря уже о двух парах монгольских композитных луков. Конечно, в этом мире владение луком или арбалетом карается очень сурово, так как завоеватели считают, что лишь они - 'высшая раса' - имеют право убивать врагов на расстоянии, не слишком рискуя собственной жизнью. Но у нас, славян, одной из главных национальных забав на оккупированной территории издавна является уход в партизаны... Чем, похоже, мы только что занялись: если свежеиспечённых узкоглазых покойничков станут искать их соплеменники, - а искать их,
рано или поздно, начнут - то лошади станут безусловной уликой. А луки... Что луки? Стрелять из них я всё одно не умею: не считать же за навык детские игры 'в Робин Гуда' после просмотра соответствующего сериала? На овладение таким оружием требуется - помимо самих луков - весьма немалое время для тренировок, и, желательно, какой-никакой наставник. Ни тем, ни другим я не располагаю...
        А если...
        - Слышь, земляк! Ты, часом, из лука стрелять не умеешь?
        - Из лука? Нет. Откуда?
        - Погано дело... А скажи-ка, земляк: откуда ты тут взялся и с чего это вдруг те ребятки - кивок в сторону трупов - тебя поджарить решили? Да и имя твоё узнать было бы любопытственно...
        - Я - пан Карел Чернин из Бржедицкого Градца. Ездил вот по делам в Мариенбург, а назад пришлось возвращаться без дружины, с одним джурой. Тут эти огланы налетели впятером, джуру стрелой сбили, а меня окружили - по наряду поняли, что не простой кмет перед ними. Двоих-то я спешить сумел, а одного, самого старшего, и вовсе копием поразил, жаль - не насмерть, да только сдёрнули, поганы, арканом с коня да увязали, как баба веретено пряжей.
        - Так ты говоришь, пан Карел, что кроме этих двоих рядом есть и другие? Плохая новость...
        - А где их нету? Со времён дедов наших по всей богемской земле разлетелись коршунами и нигде на них управы не найти. Князья чешские - яко смерды ханские! Хан захочет - даст пайцзе, а разгневается - ратью по княжому уделу пройдёт и не станет в том крае ни говора людского, ни дыма печного...
        Монголы, когда победу в стычке одержали, добычу разделили да и сами разъехались: двое безлошадных на наших с джурой конях куда-то старика убитого увезли - видно, хоронить по поганскому их обычаю, а эти голодранцы решили выкуп за мою жизнь стребовать, да я-то знаю: кметей монголы на волю всё едино не пускают, хоть и выкупное серебро у родичей берут. Простой человек может хоть ясырем стать, хоть в хашар попасть, а вояку полонённому судьба одна: тетива на горле... Вот и не назывался извергам, чтобы хоть родню в пустой расход не вводить. Тогда они за пытку принялись, а тут вы вдвоём на выручку явились.
        - Так ты, выходит, без этой самой пайцзы ехал? Рисковый человек!
        Чернин посмотрел на меня как на умственно усталого:
        - О чём ты говоришь? Всем известно, что герцог Арнольд Судетский велел обыскивать любого, кто приходит из монгольских пределов, не взирая на рыцарское достоинство, возраст и сан. Если бы стражи перевалов нашли у меня не то, что пайцзе - любую поганскую вещицу - то казнь воспоследовала бы немедленно. Ещё никто в зимнюю пору не сумел живым пересечь гряду гор, так что пришлось скрывать, откуда мы прибыли в Мариенбург. Поэтому всё, могущее нас выдать, было оставлено по сю сторону кордона, однако возвращаться пришлось иным путём...
        - Вот оно как... - У меня сложилось упорное ощущение, что пан Чернин что-то недоговаривает, причём весьма немало. - А позволь поинтересоваться: что за нужда понесла тебя из Градца за семь вёрст киселя хлебать?
        - Это уж моё дело, мастер Белов. Поверь, жизнь такова, что многие знания лишь умножают скорбь...
        - Гм-м... Вот не думал, что воинов - а ведь ты, пан Чернин, воин не из последних! - может интересовать Экклезиаст...
        - О, ты, оказывается, не только храбрый простолюдин, мастер Белов, но и книгочей? В чём же заключается твоё ремесло, что вынуждает тебя знать Писание?
        - Откуда мне знать его, сам посуди? Так, нахватался то тут, то там... А ремесло у меня самое безобидное, но необходимое в любой стране в любые времена: я кулинар, или, по-вашему, кухарь, трактирщик.
        - А где же твой трактир?
        - В Жатеце. Пока не открыт, но, надеюсь, с божьей помощью не замедлить с этим делом...
        - Что же вы делаете в дне пути от Жатеца?
        - Что делаем? Да вот, ходили-ходили, а тут работёнка подвернулась: сволочь всякую в ножи принимать... А в целом - лишние знания, действительно, умножают скорбь...
        Да, товарищи дорогие: взгляд у бржедицкого пана такой, что всё Сталинградское управление ГПУ во времена оны обзавидовалось бы... Просвечивает не хуже рентгена на предмет враждебных помыслов.
        - Вот оно как... Ну что же, добро: меня ваши тайны не касаются, да и мои вам двоим ни к чему, так что всё правильно. Поклон вам, что от беды избавили! Когда до дому доберусь - закажу мессу благодарственную и по десять фунтов воску на свечи за здоровье каждого из вас пожертвую. Всё, что монголы у меня и джуры моего забрали - и без того теперь ваше, но когда в Жатец вернёшься - ожидай от меня вестника с дарами: хоть жизнь серебром не меряют, да пусть память обо мне будет. А пока - вот, держи! Коль станется так, что попадёшь в Бржедицкий Градец или в какое иное владение Чернинов, - а род наш немал, и земель богато, - покажешь любому кмету, а лучше - вейводе из чехов или моравов. Помогут и делом и советом. Только германов опасайся и поганов: им это казать не вздумай!
        С этими словами пан Карел снял через голову шнурок-гайтан с большим - почти в пол-ладони - медным крестом и протянул мне. Протянув ладонь, я ощутил приятную тяжесть согретого на черниновской груди металла. Крест выглядел несколько необычно: нижний его конец был обломан наискось, у ног распятого Христа виднелся верхний уголок гербового щита с фрагментом непонятной геральдической фигуры. На обороте стоящий в полный рост Егорий-Драконоборец прикалывал к земле тонюсеньким копейным лучиком извивающуюся рептилию. Ничего не скажешь: вещица приметная... Вот только не понять, к добру или к худу её мне подарили? И стоит ли связываться с паном Чернином и его непонятными делами? Пожалуй, пока не стоит: глубокое внедрение в этот странный средневековый мир пока не завершено, относительно прочную материально-техническую базу в виде заведения общепита я ещё создать не успел. А надо: время-то идёт, водица капает...
        Вот и Ясь вернулся, ведя в поводу бельмастого маштака. Вьюк и инструменты, завёрнутые в рогожу никуда не делись: видно, никто за минувшее время по дороге проехать не успел. Что же, тем лучше!
        - Благодарю, пан Чернин! Встречи нашей я и без того не забуду, так что дары в Жатец присылать не обязательно. Но дело наше пока осталось незавершённым, и, ты уж прости, лучше тебе с нами в тех местах не появляться: незачем это.
        - Да и мне, слава Яну-вояку, не слишком-то этого хочется: своих забот немало. Вот только как быть: с такой ногою я и дюжины шагов не сделаю, а лошади у меня никакой не осталось...
        - Ну, этому горю легко помочь, пан Карел! Раз уж мы помешали общению с ныне покойными господами в малахаях, то невежливо будет вновь оставлять вас с ними наедине. Надеюсь, что езда на нашем 'скакуне' не ущемит твоего достоинства, и причинит несколько меньше неудобств, нежели путь пешком к ближайшему жилью...
        - Хе, одноногий верхом на одноглазом - это будет весело посмотреть со стороны! Что ж, против такого способа путешествовать возражений не имею: лишь бы не напороться на поганов или их прислужников-ренегатов.
        - Бог даст - не напоремся! Однако на всякий случай давайте договоримся - и ты, Ясь, запоминай накрепко: пока не доберёмся до того места, где расстанемся, то для всех встречных мы сопровождаем пана Карела из Бургундии, где он был поранен в рядах хашара.
        - А ну, как кто решит поближе взглянуть на его раны? - усомнился подмастерье. - Ведь и безглазому видно, что они совсем свежие. Или пайцзе потребуют либо подорожную грамотку?
        - Тогда применим 'тридцать третий приём карате - ноги в руки'.
        - Чего-чего приём?
        - Это такое выражение с моей родины. По-простому означает 'бей, и беги, пока враг не поднялся'.
        - Невместно рыцарям бегать! - Это вновь вмешался пан Чернин.
        - Ну, так мы с Ясем ни разу не рыцари, нам отступление - не позор. Позор будет, если содержимое наших голов станет известно врагу, либо просто погибнем безвестно, не добравшись куда нужно. Да и тебя, пан Карел, сдаётся, где-то ждут с нетерпением: не просто же так, ради собственного удовольствия, ездил ты в чужие края?
        - А коли ради удовольствия - тогда что?
        - А вот это нас не касается. Говорят, путешествия для удовольствия улучшают здоровье человека, однако ненужные встречи в пути его ухудшают, а порой - заметно сокращают жизнь...
        - Жизни наши - в Господней деснице!
        - Аминь!
        Так, довольно поговорили. Пора и делом заняться - солнце уже садится! Ну-ка, Ясек, достань-ка новую лопату: надо этих вот красавцев прикопать, чтобы никто их раньше времени не обнаружил!
        - Почто? Зряшный труд. И без того зверьё ночью по кущам растащит... Надобно только платье с покойных поснимать, да отвезши подалее, там уничтожить: а то, не дай Святой Ян Милостивый, кто из знакомцев басурмановых те порты узнает!
        'Гм... А я-то, наивный, думал, что эдакий практический цинизм - порождение двадцатого века, много - девятнадцатого! Ишь ты, 'по кустам растащат', и всё шито-крыто! Впрочем, этих типов никто на славянскую землю не звал и пытками заниматься из-под палки не заставлял: сами припёрлись. Так что - пусть будет, как будет! А вещдоки, действительно, прибрать стоит: что понезаметнее - спрятать, пригодится в хозяйстве, а одежду... спалить, что ли?'
        - Добро! Так и поступим! Ясь, снимай-ка с них всё, что можно и стаскивай сюда. Деньги найдёшь - себе оставь: пойдут в зачёт за работу сверхурочную.
        Подмастерье довольно осклабился.
        - А как с оружием?
        - Тебе оно ни к чему, сабля тебе не по чину! Вон, пускай пан Карел ей пользуется. Их ножики - тоже мне отдай: пока что запрячем во вьюк, на виду свои прежние оставим.
        - Мастер Белов! - вновь не выдержал наш 'инвалид'. - Конечно, всё захваченное на разбойниках - законный ваш трофей, но просьба у меня: верни сапоги и поддоспешник, что поганы с меня содрали! Ибо срачица моя изодралась, опасно в такой людям на глаза являться! Жаль, палудаментум увезли те двое поганов, что этих вот покинули, с телом старшего отправившись неведомо куда!
        'Законная просьба, ничего не скажешь: в таком прикиде его первый патруль заметёт! Вот ещё знать бы, что за пол-доментум такой? Кафтан, что ли? Напридумали 'словей' - язык сломаешь'!
        - Не вопрос, пан Карел! Твои вещи - они твои и есть! Вот и пояс, что Ясек приволок, небось, тоже твой?
        - Не мой. Гавела пояс, джуры моего, да поможет ему Ян-вояк взойти в кущи райские. Добрый был слуга, и товарищ славный! Брат у него в градецкой слободе остался, годом молодше. Даст Господь вернуться - возьму того на место старшего.
        - Ну, раз такое дело - так и передашь парню наследство братово. Как, Ясь, возражений не имеешь?
        - А мне что? Я зараз наденик, коль пан с мастером уговорились, так мне молчать згодно. Эх, добрый, конечно, пояс, ну да пан мастер, небось, милостью своей не обделит бедного человека?..
        - Не обижу, не беспокойся! Шевелись, 'бедный человек'! Цигель-цигель ай-лю-лю, как у нас говорится!
        ЗДРАВСТВУЙ, ДЕДУШКА ХАБАР!
        ... 'Что-то поездочка на коп какая-то не слишком удачная выдалась: нет никаких доходов - расходы одни, как кот Матроскин говаривал. Два дня, считай, сверх запланированного, на дорогу потратили: пока освобождённого до села довезли - причём, не 'ближайшего', как планировалось, чешского поселения, а несколько дальше - к надёжному человеку в лице сельского священника, пока назад возвращались... 'И вот нашли большое поле', то самое, где от некогда цветущего городка остались лишь развалины храма, у которых мы и разбили свой лагерь. А денежка моему помощнику капает потихонечку, вне зависимости, роем или нет. Эдак и совсем разориться недолго'.
        Впрочем, это я так - бухчу по малости. На самом деле, как и положено согласно приметам, прибыв 'на позиции', нельзя настраиваться на 'супер-пупер-находки': надо побухтеть, поворчать на нескладывающиеся делишки - пусть Дедушка Хабар посочувствует и подкинет от щедрот своих!
        Пока Ясь, используя в качестве ограждения от ветра и посторонних глаз каменный бортик, оставшийся от стены какого-то дома, устанавливал шалаш и разводил костёр, я полез на наблюдательный пункт.
        Естественно, в качестве НП я выбрал самую высокую точку местности, то есть церковную колокольню. В отличие от остальных строений, храм практически не пострадал, лишившись только ворот и внутреннего убранства: веротерпимость - веротерпимостью, но добыча захватчикам нужна или как?.. Да и были ли этими захватчиками монголы, следующие заветом 'Ясы'? Здесь фронтир, недалеко германские земли: а уж немцы - мародёры известные, одно слово: грабьармия - 'матка-курка-млеко-яйки'... Пустой зал гулок, на каменной брусчатке под ногами - обломки гнилого дерева. Лестница на хоры сильно подгнила, однако мне удалось, бочком-бочком вдоль стеночки, подняться на этот балкон, опоясывающий внутреннюю часть храма. Однако дальнейший подъём наверх, на колокольню, оказался невозможен: доски ступеней, ведущих к 'барабану', как оказалось, рухнули окончательно. Подозреваю, что я не первый понял выгоды такого наблюдательного пункта и кто-то из предшественников дошлялся вверх-вниз до того, что гнилые ступени попросту не выдержали его веса. И хорошо, если этот 'корректировщик', блин горелый, не хряпнулся с высоты на каменный
церковный пол!
        Ладненько, изображать из себя человека-паука на стенке не стоит: попробуем оглядеться вокруг прямо отсюда... Ха, гладко было на бумаге: окна-то на хорах имеются, да вот только допрыгнуть до них - совершенно не реально. Что же теперь: спускаться и вновь лезть вверх, рискуя здоровьем с каким-нибудь 'комодом' в руках, дабы взгромоздиться сверху? Не, дурных нема. Поищем менее рискованный выход из положения. Тэк-с, как там говаривал незабвенный Филеас Фогг? 'Используй то, что под рукою, и не ищи себе другое!'. А что у нас под рукою имеется? Правильно: стена, балконный пол и деревянные перильца ограждения. А что такое перила? Это хаааррроший брус, опирающийся на вделанные в него столбики-балясины. Если его использовать, как лестницу, приставив верхний конец к нижней части окна, а второй уперев в остатки балясин, то получится треугольник, который, как известно, фигура жёсткая и к саморазрушению не склонная.
        Да, нелёгкая это работа, оказывается - перила выворачивать! Столбики оказались вырезанными из сосны и почти не погнили. Пришлось трофейным ножом расколупывать половицы и выламывать одну балясину за другой. Псевдолесенка получилась недлинной - немного короче полутора метров, однако целям моим вполне соответствовала. В течение следующего часа я - естественно, используя родимые полупочтенные выражения, - переволакивал деревяху от стены к стене по всему периметру хоров и взобравшись до уровня узких окошек, зарисовывал в записную книжку карандашиком характерные очертания бывших крупных подворий. Ведь, рассуждая справедливо, если хозяева в состоянии отгрохать усадьбу на четверть квартала, то какая-никакая сумма в драгметаллах у них должна иметься. А коли так - то вероятность, что часть этого металла - монетами ли, ювелиркой ли - при штурме города врагами была захована владельцем на родном базу стремится по синусоиде вверх. Вот хованки-то эти мы и пошукаем: пока тянут батареи 'кащея' - с помощью достижений цивилизации будущего, ну, а когда сядут напрочь - с помощью великого славянского триединства:
'мотыга, лопата, плюс такая-то матерь'...
        Кто как хочет, а без хабара я отсюда уходить не намерен, тем более, что помощник достался понятливый и трудолюбивый. Станешь трудолюбивым, за такую-то подённую плату! Кроме того, в душе я, наступив на горло собственной жабе, уже решился половину от найденного отдать парню: пусть возвращается в свои Будейовицы не тем голоштанцем, каким их покинул. Держать же его подле себя после завершения авантюры - не только бесполезно, но и опасно: кто его знает, что Ясь может сболтнуть про наше путешествие и - главное - про убитых монголов?.. Захочет своей крутью немереной перед девками или собутыльниками какими похвалиться, а я потом своей головой Соборную площадь украшай? Нема дурных!

***
        Когда, завершив 'эрзац-аэрофотосъёмку' и, наконец покинув храм, вернулся к биваку, там уже ожидал построенный из веток кустарника шалаш и кипящий на камнях костерка казанок пшёно-капустного варева на бульоне из остатков зайчатины. Несмотря на простоту, приготовленное по принципу 'вали кулём, а там разберём' кушанье, которое Ясь варил на каждом нашем привале, было вполне съедобно, а после того, как в него я натюряскал наломанного чёрствого хлеба стало даже вкусно - естественно, на мой непритязательный аппетит.
        После того, как со дна котелка наши деревянные ложки выгребли остатки гущи, я, наконец, объявил своему 'санчопансе', что цель нашего путешествия, наконец-то достигнута и пора приниматься собственно за работу. Нельзя сказать, что мирошник был в восторге от перспективы копания в развалинах - ходить-то всяко легче, чем рыть землю, - однако уговор есть уговор и его нужно выполнять. Тем более, что деньги, полученные за недолгое странствие в моей компании уже звенели в его кисе. Поэтому он взвалил на плечи весь имеющийся у нас шанцевый инструмент и зашагал вслед за мной в сторону места, где находилась некогда ближайшая к храму крупная усадьба. Я, с пехотной лопаткой на ремне и собранным металлоискателем в руках, двигался впереди, выслушивая ворчание по поводу того, что 'не доброе то дело - в гиблом месте землю ворошить'.
        Идти пришлось буквально минуты три. Некогда усадьба была обнесена бревенчатым тыном-палисадом, но со временем большую часть кольев кто-то растащил: то ли крестьяне из местных деревень на строительство, то ли проезжие торговцы на дрова для костров - теперь уже не скажешь. Во дворе сохранились россыпи камней и остатки фундаментов на месте четырёх разрушенных строений.
        Отстроив по земле прибор, я принялся 'прозванивать' остатки центрального здания от центра к стенам, не обращая внимания на недовольство напарника использованием 'басурманской пищалки', как Ясь окрестил моего 'кащея'. Периодически я заставлял его копать в тех местах, где прибор выявлял наличие металла. Время от времени я тоже отстёгивал висящую на ремне лопатку, пристраиваясь копать по соседству. Увы, по большей части добыча представляла собой обычных 'хозбыт': медная миска, ржавые крюки, молоток, обломок ножевого клинка, гвозди... Вещи, конечно, полезные в хозяйстве, однако малоценные, а вот заряд батарей металлоискателя, который тратился на этот 'шмурдяк', в моих условиях представлял собой совершенно невозобновляемый ресурс...
        Увы и ах, но коп первой усадьбы, завершённый к закату, ничего особенно ценного не дал. Наутро мы продолжили поиски на соседнем участке: как и положено, вокруг городской церкви некогда строили жильё главным образом зажиточные горожане.
        Вторая усадьба порадовала серебряной брошью-фибулой с загадочной надписью, сделанной явно еврейскими 'крякозябрями'. Вот вернусь в Жатец - обязательно покажу старому знакомцу Хаиму на предмет выяснения смысла. Тем более, что ювелирка - это его 'хлеб с маслом'. Второй ценной находкой был явно некогда горевший полностью железный арбалет без тетивы, однако с лежащими рядом наконечниками восьми болтов и железным же крюком. Древки болтов также сгорели, остаток дерева пришлось выколупывать из наконечников. Хорошая штука, однако! Покамест приныкаю - во избежание, что называется, но обязательно доведу, как говорится, 'до ума': раз уж пока нет возможности добыть себе огнестрельное оружие, то хотя бы эта 'нелегальщина' пусть под рукой будет 'на всякий пожарный'...
        Мой подручный уже сообразил, что идёт не просто тыканье лопатой земли, а поиски клада - дурак-то, может и дурак, но всё же не круглый - и принялся за работу гораздо активнее. Тем более услышав, что половина найденных ценностей станет его собственностью. Кстати, откопанный молоток и половину гвоздей он с моего позволения уже захомячил себе в котомку. На третьей усадьбе Ясь развил настолько бурную деятельность, что изломал деревянную лопату, за что был от души обруган - на таких работничков инструмента не напасёшься, вторую испортит, так больше не найдём! Одной моей малой пехотной рыть придётся, а это изврат... Тем не менее, то ли энергетика желания обоих кладоискателей вошла в резонанс с аурой этой местности, то ли просто Дедушка Хабар, наконец-то смилостивился, но под развалинами печи в центральном здании третьей усадьбы наконец-то обнаружился вожделенный свёрток!..
        Сверху тяжёлый кожаный тючок был обмотан настоящей шёлковой нитью, которая сама по себе говорила за то, что владелец, прятавший его, был далеко не бедняком. Под тонкой выделанной кожей оказался второй слой обёртки, на сей раз из ярко-синего полотна, который скрывал собственно клад.
        Совершенно офонаревший от вида добытых сокровищ подмастерье сперва только неверяще шарил руками, разравнивая по ткани серебро, а после принялся коленопреклонённо с пулемётной скоростью читать совершенно неразборчивые благодарственные молитвы. Признаюсь, что и мне было с чего обалдеть: такой хабар нечасто попадает в руки копарей даже в двадцать первом веке - впрочем, подозреваю, что те, кому посчастливилось, не стремятся афишировать свои удачные находки, если они настолько удачны... Два серебряных прутка-гривны, пара витых браслетов из серебряной проволоки с напаянными пластинками, где в обрамлении виноградной лозы были выгравированы птицы, отдалённо напоминающие цапель, серебряная же цепь из полусферических бляшек весом граммов в четыреста, нательный крестик из слоновой кости (впрочем, может и моржового клыка - я не отличаю) с оправленными в золото концами и серебряной фигуркой распятого, длинная бронзовая позолоченная булавка в виде полумесяца, украшенная синей и зеленой эмалью, а также восемь золотых монет, в шести из которых я опознал уже известные безантины, а национальную принадлежность двух
остальных, с сильно затёртыми профилями каких-то правителей, увенчанных венками, так и не определил...
        Да, товарищи-граждане, так жить нельзя: так и помереть можно. От радости... Вес клада приблизительно тянул на два с половиной килограмма, что по нынешних ценах могло гарантировать каждому из нас двоих безбедную жизнь в течение нескольких ближайших лет, а если не шиковать и не слишком транжирить - то и до конца жизни. Впрочем, лично у меня были иные планы на свою долю сокровищ: средства на создание постоянной базы в этом времени и средств производства, как ни крути, требуются немаленькие. А обжившись в роли трактирщика, можно будет потихоньку попытаться цивилизовать сперва собственный быт, а после - и жизнь окружающих. Тем более, что сложившееся положение дел с монгольской оккупацией Руси и славянских земель в Европе лично меня ну никак не устраивает, и с этим надо что-то делать...
        Отошедший, наконец, от чтения молитв Ясь тут же потребовал немедленного раздела сокровищ. Мои доводы о том, что нужно бы повременить до вечера, чтобы заняться дележом не спеша, а пока надо продолжать поиски дальше, понимания не встретили. Ну что же: я человек ни разу не жадный и к желаниям трудового коллектива всегда отношусь с пониманием. Делить - так делить!
        Усевшись прямо рядом с буртами свежей земли вперемешку с трухлявой древесиной и обломками камней, мы принялись за делёж, как суслик с хомяком из советского мультфильма 'Раз горох, два горох'. Гривны и монеты были разложены на кучки без проблем, а вот что касается ювелирных изделий, то тут дело обстояло не так просто. В конце концов браслеты распаровали, а насчёт остальных вещей, поделённых пополам банально по весу, пришлось конаться на черенке мотыги, как наиболее длинном из всего нашего инструмента. В результате цепь досталась мне, а остальные предметы стали собственностью Яся. Досадно, ну да ладно, как говорится.
        Неожиданно свалившееся на Яся богатство изменило парня прямо на глазах. Впрочем, может, просто смыло тот налёт культуры, который ему кое-как привило средневеково-религиозное воспитание, данное родителями и его прежним учителем - будейовицким мельником? Не знаю, не знаю... Завернувши свою долю добычи в то самое синее полотно, он захомячил всё глубоко за пазуху, отчего выпирающая на животе туника придала ему сходство с беременной молодицей. После чего бывший подмастерье вознамерился было отправиться в обратный путь, но тут уже я взбеленился. Нет, понятное дело: ты человек вольный, можешь идти куда вздумается - но только после работы. Рабочий день что, закончен? Ни разу! Солнце ещё высоко, так что, братец, будь добр: лопату в руки - и марш-марш копать отсюда и до заката! Тем более, что ещё две трети усадьбы не обследовано, а последние батареи в металлоискателе уже совсем 'сдыхают'.
        Приятно ощущать себя очень умным: уже на последнем - буквально - писке 'кащея' близ бывших ворот усадьбы удалось назвонить крупную массу металла. Спустя четверть часа оковка лопаты скрежетнула по ржавым кольчужным звеньям... Прикрытые от случайного взгляда перемешанными с землёй обугленными досками бывшего полотна воротины, на месте неглубокой канавки, некогда служившей для стока дождевой воды и помоев со двора на улицу, лежали останки воина в кольчужном облачении с полукруглым шлемом на скалящемся черепе.
        Ясь уже привычно для меня бухнулся на колени в очередном приступе молитвословия, я же, отложив ставший без электропитания ненужной обузой прибор, принялся обкапывать покойного. Жмур попался солидный, ростом даже повыше меня, а уж в плечах шире раза в полтора и с довольно богатым вооружением. В области живота на короткорукавной кольчуге был укреплён небольшой выпуклый диск, вероятно, служащий дополнительной защитой. На кожаном поясе с широкими медными бляхами спереди обнаружился боевой нож с костяной рукоятью в засохших ножнах из дублёной кожи, коробка-кошелёк с несколькими десятками серебряных монет разных стран и искусно выкованным в виде драконьей головы на длинной шее кресалом. Сапоги воина украшали бронзовые розетки в виде цветов и по пять бронзовых же декоративных заклёпок, крестообразно расположенных на каждом из голенищ. Возле правой руки лежал почти не проржавевший клевец на длинном железном черене. Явно нам удалось обнаружить останки либо хозяина усадьбы, либо кого-то из воинских 'начальных лиц' местного гарнизона, погибшего во время штурма.
        Причина смерти была налицо: множественные ранения. Левая рука ниже локтя была отрублена, в области шеи и бёдер обнаружились четыре тонких наконечника от стрел, сапог над правой подошвой явно проткнут чем-то острым и тонкие косточки стопы частично разрушены... Хорошо дрался боец, раз враги уделили ему столько внимания. Совсем как тот морячок, останки которого мы раз нашли в ячейке для стрельбы лёжа на одной высотке: обложившийся двумя карабинами - нашим с насадкой для дьяконовских ружейных гранат и немецким 98k и ППД с полностью опустошённым диском, с восемью подготовленными к броску гранатами на бруствере и неразорвавшейся немецкой миной-'летучкой' в окопчике, он был буквально нашпигован стальными осколками других мин, которыми немчура забросала те считанные метры земли, где этот парень держал оборону. Жаль, что не нашлось при нём ни документов, ни смертника, ни даже подписанной ложки: так и похоронили героя на сельском кладбище, сделав надпись 'Неизвестный краснофлотец, - - 1942'...
        В процессе изымания останков защитника усадьбы из земли и проведения их эксгумации с одновременным освобождением костей от излишнего имущества - покойным такие вещи, как оружие и деньги ни к чему, а в хозяйстве всё пригодится - ко мне присоединился очухавшийся-таки Ясь. Именно он, в приступе 'жабной болезни' стащил с ног покойника сапоги, обнаружив за голенищем золотую пластинку с остатками кручёного шнура, продетого в ушко с выбитым на ней изображением композиции, напоминающей бандеровский 'трезубец', перерубаемый крестообразно двумя мечами с буквой 'Р', наложенной между ними. Отчего витязь предпочитал носить это украшение рядом с засапожным ножом, а не на груди, как, по идее, полагается, учитывая наличие гайтана, я так и не понял.
        Остаток дня - после очередного раздела доставшегося нам 'наследства' - прошёл в сколачивании узкого гроба из досок полотна ворот, в котором я решил схоронить бойца. Ясь, начавший возмущаться идеей похорон без отпевания покойного священником, был крайне невежливо послан... копать следующее подворье, причём этот деятель попытался качать права на предмет 'проверить там всё басурманской пищалкой'. Пришлось объяснить, что прибор работает исключительно на эманациях, происходящих от святой воды, освящённой лично Патриархом, а вода эта вся уже того-с... Испарилась! Так что иди-ка, Яська, в середину следующей усадьбы, ищи примерное место, где там был главный очаг - и арбайтен от печки и до вечера! А я ещё тут на дворе лопаткой поковыряюсь...
        Ковыряния мои оказались успешными. Хотя, честно говоря, от таких успехов приятного мало: два маленьких скорченных женских скелета - первый с раздробленным черепом, второй - с наконечником стрелы, застрявшем в левой лопатке - обнаружились возле стены бывшей конюшни. Пришлось и эти скелеты складывать в тот же гроб и закрыть крышку. Вполне возможно, что при жизни эти люди знали друг друга, так пусть в посмертии им не будет тесно в дружеской компании...
        Расширив яму на месте гибели неизвестного витязя, я осторожно спустил в неё гроб и засыпал землёй, наложив сверху обломки камней. В ногах я вкопал крест, сколоченный из обгорелого бревна и доски от ворот, вырезав ножом: 'Чешский воин и неизвестные женщины. Пали в бою'.
        Уже начало смеркаться, когда прибежал Ясь, требуя новую лопату. Как выяснилось, свою он снова изломал, пытаясь поддеть какую-то каменюгу. Разумеется, свою малую пехотную я этому лопатоломателю не отдал - самому нужна. Тем не менее пришлось подниматься, распрямив усталую спину и идти смотреть, что такое надыбал мой помощничек.
        Как выяснилось, Ясь подошёл к решению задачи с размахом: найденные прежде сокровища, а также опасение разозлить работодателя, то есть меня, в случае попытки тихонько улепетнуть со своей долей, поддерживали его энтузиазм. Вся внутренность места, где было некогда большое строение, была покрыта беспорядочной сетью неглубоких ямок, вырытых безо всякой системы, и, разумеется, почти совершенно без толку. Если не считать нескольких гвоздей и двух здоровенных уключин непонятного назначения - в такие пришлось бы вставлять вёсла толщиной с приличное бревно - единственными ценностями, обнаруженными бывшим подмастерьем, стали позеленевший медный гребешок со спинкой в виде извернувшейся лисицы и двуносый подвесной умывальник из керамики с поливой. Обломки лопаты и мотыги валялись воле ямы, подкопанной под основание порога здания. В этом качестве строители некогда использовали уложенный горизонтально известняковый столб квадратного сечения со слабо различимым рисунком.
        - Ну и зачем тебе понадобилось портить инструмент об этот булыжник?
        - Как, то есть 'зачем'? То ж волхвин кумир, мастер! Все знают: под такими на капищах щуры наши, в безбожии поганском живши, несметные сокровища скрывали!
        - Так что, по твоему, здесь раньше капище было, что ли?
        - Обязательно было, мастер Макс! Раз храм поставлен в давние времена, значится, место намолённое уже было. Вот, небось, святые-то отцы кумира поганского оттуда вырыли да бросили, а тамочко как раз алтарь воздвигли! Так что обязательно под сим идолом богатство сокрыто!
        - Погоди, не пори горячку-то, Ясек! Вот ты говоришь: камень стоял там, где сейчас церковь. Так?
        - Ну, так... И что?
        - А то, что если сокровище какое-то и было, то его тоже закопали там, а не на этом дворе, понятно?
        - А и верно... Как же быть-то? Под алтарём доброму католику копать никак не згодно...
        - Та не копай, кто тебя заставляет-то?
        - А может, мастер Макс, ты там поищешь со своей пищалкой? Ведь ясно же, что ты с самим черхмантом стакнулся, иначе где это видано, чтобы христианин за день столько добра понаходил, ровно знал, где копать? И сейчас вот сразу мне сказал, где поганские сокровища с капища рыть нужно.
        Пошли, мастер, скорее! А как отыщешь клад несметный, то толику малую на церковь пожертвуешь - авось и простит Господь прегрешение то. Да и какое там прегрешение? Храм тот давно впусте, нехристями опоганен и литургии в нём не служат, так что и грех то небольшой будет! Пошли, мастер!
        - Нет, не пойду. Лень.
        - Как так 'лень'? А сокровища зарытые что - пускай так и лежат?
        - Говорю тебе: лень впустую лопатой махать-то. Нет там никаких сокровищ.
        - То есть как это 'нет'? Что же, деды лжу сказывают по-твоему?
        - Да вот так - нет. Сам подумай, соломенная голова: даже если и было там капище, и на нём что-то ценное зарыто - так разве попы, когда идол сокрушали, не выкопали всего? А? Ну, то-то...
        - ...
        - Ну как, Ясек, не раздумал ещё булыжники-то выкапывать?
        ЗРАДА
        ... Ночь мы встретили на своём неприхотливом биваке у шалаша, как Ленин в Разливе. Порешив отправиться поутру в обратный путь, упаковали почти всё имущество нашей 'экспедиции', начиная от алюминиевой фляги и найденных сокровищ и заканчивая успевшей затупиться мотыгой. Хозяйство это было тщательнейшим образом упаковано и увязано в тюки, заранее оставленные возле дерева, к которому привязывали нашего бельмастого маштачка. Лишь оружие и доспехи, доставшиеся по наследству от погибшего воина, а также 'кухонные принадлежности' паковать не стали: на обратном пути оружие лучше иметь под рукой 'на всякий пожарный' - всё-таки не мешок орехов везти придётся - а котелок и иже с ним ещё потребуются и для ужина, и к завтраку. Полюбившийся своей прикладистостью и прекрасным балансом боевой молот я частично отчистил песочком от ржавчины, с грустью вспоминая былые, то бишь будущие времена, когда поднятый хабар 'купался' в щавелевой или лимонной кислоте, а порой и вовсе в керосинчике. Теперь оружие лежало на расстоянии протянутой руки буквально под боком, настраивая на приятные мысли: какой же нормальный мужчина не
радуется, ощущая в руках приятную тяжесть металла и любуясь совершенными изгибами?
        Вымотавшись за день, я не стал ломать голову с 'праздничным меню', протушив в котелке на ужин капусту с салом и диким чесноком, а Ясь - вот же ж хомячина запасливый! - вынул из торбы замотанные в домотканый холст пару запечатанных пузатых кувшинчиков стакана на полтора каждый.
        - За-ради нынешней удачи, пан Макс! Слава Господу богу и всем его святым сподручникам, что дозволили нам, грешным, добро сие добыть! С самих Чешских Будейовиц с собою ношу: ещё дедовых бортей, с глотка сердце взвеселит, со второго - с ног валит. Дед покойный у меня лесовиком был, ведал, что да где в чаще схитить можно, где какие травки произрастают, где зверь живёт... Наздрав, мастер Макс!
        - Ну, за удачу выпить можно, заслужили сегодня! Открывай!
        Откупоренный кувшинчик сладко пах мёдом: проявляя уважение, улыбающийся Ясь выжидающе держал в руке второй, предоставляя мне первому сделать глоток.
        - Твоё здоровье, Ясек! - сладкая ароматная жидкость с лёгкой горчинкой наполнила рот. Отвыкшую от крепких напитков голову, что называется, 'слегка повело'... Даже не слегка.
        Через пару минут - невероятно быстро - ко мне пришло состояние мультяшного Волка: 'Щас спою!'. И спел. Точнее - попытался затянуть 'Там вдали, за рекой...', но мысли смешались, слова забылись, а мелодия плавно перетекла в сон... По степным ковылям плавной рысью шли будёновские лошади с коротко обрезанными хвостами, качались в сёдлах всадники в островерхих богатырских шлемах с синими, как летнее небо, звёздами и в кафтанах с клапанами-'разговорами' и отворотами обшлагов в виде стилизованных 'ласточкиных хвостов' и я ехал меж ними... Беззвучно пульсировал вдали бело-оранжевый цветок вспышек, пляшущих у дульного среза пулемёта... Вздыбливались и рушились в конвульсиях в ковыль кони, иные же выносились сумасшедшим аллюром в стремительную атаку, норовя пересечь простреливаемую степь, острия клинков и наконечники пик лунно взблёскивали, неся неизбежную гибель врагу... Напряглись мои вставшие в стременах ноги, неумолимо пошла вниз, на матово блестящую сталь чьей-то каски занесённая в замахе шашка - и вдруг тяжёлое нечто ударило в лоб и скользнуло вдоль черепа по виску.
        Ёк! Больно же, еретическая дивизия!
        Мгновенно открылись глаза. В предрассветной мглистости над моим лежащим телом возвышалась коленопреклонённая фигура человека, обдавая непередаваемо мерзким запахом утреннего перегара. Придавливая меня левой рукой к земле, правой Ясь уже наносил новый удар ржавым молотком в мою многострадальную голову.
        Конечно, я не Брюс Ли и не Анатолий Харлампиев, однако и меня не из теста мама вылепила. Какие-никакие, а рефлексы присутствуют. Отдёрнув голову от летящей железины, попытался поставить блок левой рукой, а правым кулаком ткнул в щетинистый подбородок напавшего. Эта пьяная сволочь явно не ожидала, что я окажусь в состоянии сопротивляться и слегка опешила, не прекратив, правда, придавливать меня к земле, на сей раз навалившись сверху и вцепившись пальцами мне в горло. Это он зря так... Правой рукой Ясь попытался вновь нанести удар молотком, но для этого хороший замах нужен, а так - только кожу оцарапало, не проломив нежную кость. Но ведь больно же, собака!
        Первый неосознанный рефлекс, когда тебя душат, - освободить горло. Разумеется, я тоже цапнул коварного напарника за запястье, но тут же бросил: отцепить пальцы мирошника, накачавшегося на мельнице в Будейовицах не хуже гиревика-разрядника, было всё одно мало реально. Поэтому я по силе возможности прижал голову, руками же ухватил паразита за уши, с силой их выкручивая. Согнул ноги, упирая ступни в землю, и резко оттолкнулся правой, одновременно перекатом выворачивая туловище из-под убийцы, которого сам же и привёл.
        Пару секунд мы лежали, ощерившись лицом к лицу, грея землю своими боками, а руками вцепившись друг в друга. Убийца явно был сильнее и умел терпеть боль. Жёсткие пальцы всё туже сдавливали шею, лёгкие просто криком кричали, требуя хоть глоток воздуха. До чего же идиотское положение! Пропутешествовать во времени, приноровиться к новым, а вернее сказать - к старинным порядкам, с нереальным фартом отыскать кучу 'ништяков', за любой из которых в нашем времени любители старины отвалили бы сумасшедшие деньжищи - и сдохнуть, задушенным собственным вчерашним напарником? Блин же ж горелый! Так нет же!
        Бью ногой по голени, одновременно с этим оставляю в покое вражье ухо и тычу большим пальцем прямо в глаз. Никогда не представлял, что смогу так поступить, однако тут идёт дело о собственной жизни...
        Резко потеряв интерес к моему горлу, противник с криком отпрянул назад, схватившись за лицо и перекатываясь на спину. Одновременно с этим я услышал негромкий чавкающий звук, сопровождаемый тихим треском.
        Хватая ртом воздух, я поднялся на колени, одновременно прикрываясь одной рукой, а второй шаря в поисках ножа на поясе. Увы, там болталась только полость-'жаба' с пустыми ножнами: не иначе, как коварный напарник 'позаботился', пока я лежал в отключке. 'Кинжал хорош для того, у кого он есть, и плохо тому, у кого его не окажется в нужное время' - помнится, именно так говаривал незабвенный Чёрный Абдулла... Непонятно только: отчего убийца не воспользовался для совершения преступления моим же ножом?
        Да и сейчас его поведение совершенно непонятно: лежит, не шевелится и даже не кричит... Не понял, что за?..
        Подобрав оброненный врагом ржавый молоток и отдышавшись, я склонился над бывшим подмастерьем.
        - Ты что, сука охреневшая, творишь?
        Никакой реакции.
        - Что молчишь, сволота?
        Крепко ухватив за плечо, дёрнул его к себе. Тело тяжело подалось, прикрывавшие лицо руки упали.
        - Э, ты что?
        Молчание.
        - Живой, нет? Чего молчишь?
        В голове как духовой оркестр гудит. Замутило, неудержимо подкатила тошнота - и тут же остатки ужина пошли из меня обратно.
        'Вот же гад Яська! Точно сотрясение устроил! Добро, хоть черепуху не пробил - а ведь мог, сука!..
        Ишь, развалился, лежит - пузо греет. Ничего, я тебя приведу в божеский вид, узнаешь, как надо Родину любить - вот только очухайся...'
        Однако 'очухался' я сам гораздо быстрее - часам к семи утра. Кое-как поднялся, чтобы смыть кровь и грязь и напиться и пошатываясь от головокружения и тошноты добрёл до тюков, куда вечером засунул флягу с водой. Умывшись и ополоснув рот, я смог детальнее обдумать предрассветное событие.
        Явно 'напарничек', более привычный к семейным напиткам своего деда проснулся раньше и, пока я рассматривал сны в разных ракурсах, решил 'попятить' практически всю мою добычу. Ну, а чтобы обезопасить себя в дальнейшем, решил попросту пристукнуть лоха-нанимателя, имевшего глупость выделить своему работнику аж половину сокровищ. А ведь прежде казался славным парнем, настолько неудачливым, несмотря на свою силу, что тогда, у городского рва мне чисто по-человечески стало жалко его. Оттого и позвал с собой, рассчитывая, что если и не удастся найти ничего путного (нельзя на копе наперёд загадывать, ни в коем разе нельзя! Примета верная!), то хоть дам хлопцу возможность честным трудом деньжат заработать. Кто ж знал, что жадность до такого непотребства его доведёт?!
        Нет, с этим умником надобно серьёзно поговорить...
        Впрочем, поговорить с Ясем серьёзно не удалось. На спине полотняная туника мирошника пропиталась кровью, что и не удивительно: немного выше поясницы торчал давешний клевец, воткнувшийся шипом аккурат в район левой почки. Видимо, когда я вынужден был выдавить убийце глаз, тот, отпрянув, напоролся спиной на шип лежащего рядом оружия... Одно мне не ясно: отчего, имея в своём распоряжении несколько ножей и клевец, предатель предпочёл использовать в качестве орудия убийства найденный молоток? Единственная версия - жаба задавила выбрасывать что-то более ценное - не выдерживает критики: ведь зачем, спрашивается, выкидывать оружие, если его можно попросту почистить? Пожалуй, ответ на этот вопрос узнать так и не удастся: беседы с покойниками - это прерогатива любителей всякого рода столоверчений...
        Пришлось слегка распотрошить любовно уложенные баулы, чтобы отыскать пузырёк с перекисью водорода и обезболивающие таблетки, количество которых сократилось до сакрального числа 'три'. А что вы хотели: пока давешнего пана Чернина до его знакомого ксендза довезли, приходилось периодически 'угощать' его этим 'чудодейственным иноземным средством'. Как-никак ожог у пана был нешуточный, и боли донимали...
        А вот теперь, когда уже мне потребовалось лечение - чай, в наличии сотрясение, да и ссадина на голове грязная (заражения мне только не хватало!) - выяснилось, что скудные медицинские средства, попавшие в этот век, растрачены с поразительной щедростью. А ведь здесь не то, что дома, в аптеку за углом за таблетками не сгоняешь и прививку добрая медсестричка не сделает. А ведь если верить некогда прочитанным книжкам того же Пушкина и Эко, а также просмотренным фильмам, в Средние века максимальная смертность была не от войн, а от всяких эпидемий и болезней. Так что зря я так транжирю... Впрочем, может и не зря: кто знает, вдруг придётся ещё пересечься с этим непонятным Черниным или его камерадами...
        Ладно уж, что сделано - того не воротишь. Пора отправляться в обратный путь: неделя, отпущенная мне для добывания средств к открытию 'предприятия общепита' уже приближается к окончанию. А ведь надо ещё как-то превратить найденное имущество в ходовую монету, а также сделать некоторый 'стратегический резерв' на случай дефолтов, войн и подобного рода неприятностей, могущих негативно повлиять на производство. В конце концов, даже вероятность обвинения в колдовстве со всеми вытекающими нельзя отбрасывать: на бытовом уровне я намерен ввести столько привычных в моё время новинок, сколько позволят обстоятельства. Кроме того, необходимо продумать правдоподобную легенду на случай, если возникнут вопросы о происхождении богатства и о том, куда, собственно, подевался мой подёнщик. Кстати, надо бы его тоже похоронить: хоть и сволочь, а без крайней необходимости бросать тело невдалеке от проезжей дороги - верный путь к тому, что кто-то из путников может законно поинтересоваться: 'А что это сюда падальщики слетелись в немалом количестве? И чьи это косточки зверьё на шлях выволокло?' А это совершенно
нежелательно.
        Потратив ещё пару часов на похороны 'жертвы жабной болезни', то есть пошедшего на подлость из-за находок покойного подмастерья и на повторную переукладку имущества и навьючивание престарелого коняшки, я, наконец, отправился в обратный путь. На сей раз удалось двигаться несколько быстрее, поскольку продовольствие было практически полностью подъедено во время 'экспедиции', да и отдохнувший маштачок поддерживал мой маршевый темп шесть кэмэ в час. Хорошо, что у меня не было телеги: по дороге несколько раз обгонялись плетущиеся обозы из двух-пяти крестьянских повозок.
        Миновав, наконец, памятную таверну 'У моста', я свернул в придорожный лесок. Найдя приметное дерево, я сделал привязку к ориентирам, после чего заховал в дупле небольшой свёрток с трофейными браслетами, шлемом, и розетками-украшениями с сапог, а также связанные вместе клевец, арбалет и все трофейные ножи: демонстрировать излишне любознательным стражам этот арсенал было бы глупо, а выбросить недешёвое оружие не поднималась рука. Себе из найденного оставил лишь монеты со слитками, прорванную кольчугу, замотанную в тряпьё и изумительное костяное распятие, на которое уже имел свои планы. Обеспечив таким образом некоторый 'стратегический запас' на случай возможных будущих проблем, я вновь вывел Гомера - как прозвал этого почтенного пенсионера отряда непарнокопытных - на проезжую дорогу. Спустя час с небольшим я уже входил в жатецкие ворота, уплатив входную пошлину в размере двух хеллеров за себя и трёх - за маштака, а также по полхеллера за каждый из вьюков. Что интересно: когда наша 'экспедиция' покидала город, с нас не взяли ни гроша, лишь отметив выезд в привратной книге.
        ВОЗВРАЩЕНИЕ
        Оставив конягу и тюки на попечение хозяина постоялого двора 'U zastavy', я первым делом направился в гости к бенедиктинцам. Брат вратник, похоже, обладал фотографической памятью на лица и не имел указаний чинить мне препятствия, так что вскоре я уже был на пути в келью настоятеля. Однако не тут-то было! Давешний знакомец - бородач с дубинкой - встал на пути как геройский пограничник Карацупа на советских рубежах. За отсутствием пса Ингуса у ног на поводке суетилась довольно крупная ласка. Уставившись на незваного пришельца крохотными глазками-бусинками, зверёк злобно оскалился и прямо с места вдруг бросил своё полуторадециметровое тельце в молниеносную атаку. Острые зубки клацнули буквально в сантиметре от моего бедра, но вцепиться не сумели: крепко сплетённый поводок задержал нападающего зверька.
        - Не спеши так, крещёная душа! Куда это ты направляешься?
        - Дело к Его преосвященству имею.
        - Когда отцу Гржегошу понадобишься - сам тебя призовёт к себе. А сейчас ему недосуг: заботы о горнем одолевают...
        - Поверь, святой отец: у меня очень важное дело, имеющее касательство к благоденствию этой святой обители. Кроме того, я принёс для Его преосвященства дар, который, несомненно, будет им использован к вящей славе Господней.
        - Сказано тебе: отец аббат занят! Ступай, явишься в другой раз! - начал выходить из себя бородатый монах.
        - Никуда не пойду, буду здесь ждать. Когда-то же его горние размышления сменятся земными? Вот и подожду...
        - Я же тебе сказал... - здоровяк потерял своё обычное добродушное спокойствие, перекрывая мощным телом весь узкий коридор. Ласка, чувствуя настрой хозяина, с шипением сжалась в живую пружинку, намереваясь уж в этот-то раз точно лишить незваного пришельца возможности иметь такое же излишне настойчивое потомство.
        - Что и кому ты сказал, брат Теофил? - Из открывшейся двери кельи аббата вышел плотный мужчина в смешной шапочке, обвивающей голову жгутом наподобие сарацинского тюрбана. Ножны меча оттопыривали его плащ, который в монастырском полумраке казался почти чёрным, хотя, скорее всего, имел красно-вишнёвый колер с каким-то светлым изображением, края которого были хорошо заметны, на спине. Сапоги рыцаря - а это был, несомненно, рыцарь - украшали шпоры с мою ладонь каждая.
        - Да вот, пан...
        - Без имён!
        - Виноват, вельможный пан! Этот вот иноземец рвётся на аудиенцию к Его преосвященству, говорит - сильно надо. А ведь не дело это - прерывать беседу столь важных лиц. Я ж ему и говорю: недосуг, дескать, отцу аббату, а он мне: 'Встану, аки столп, с места не двинусь'.
        - Ну что ж, пусть себе стоит. Его преосвященство вскоре освободится, и тогда, возможно, призовёт к себе этого... столпника, ха! А ты, брат Теофил, тот же, что и ранее: к своему князю без дозволения и мышь не пропустишь! Время течёт, но ничего не меняется...
        - Такова уж наша служба, пан... э, вельможный пан! И в замках, и в походных шатрах - всё едино: вейвода должен иметь уединение, дабы о грядой битве розмысл иметь. Славные были времена!
        - Это верно, времена были что надо! Даст Господь - скоро вернутся. Ну, а пока продолжим нести нашу службу: ты на своём месте, я - на своём. Будь здоров, телохранитель!
        - Благословение господне на Вас, вельможный пан! - Монах поднял руку в торжественном жесте.
        Вжавшись в стену коридора, я пропустил мимо себя звенящего при каждом шаге шпорами рыцаря, стараясь запомнить черты его ещё не старого, но умудренного опытом лица, полуприкрытого тёмно-русыми усищами, размеру которых позавидовали бы Семён Будённый и Ока Городовиков вместе взятые.
        Вновь оставшись наедине с монахом-'телохранителем' и его миниатюрным хищником, я решил прекратить попытки проникновения в келью и запасся ожиданием, присев на корточки у стены. Тем временем бородач возился с умильно ластящейся зверушкой. Глядя на эту сладкую парочку было трудно предположить, что бородач с лицом молодого Деда Мороза некогда был воином не из последних, а пушистая гибкая ласка - один из самых опасных лесных хищников в своей весовой категории...
        Спустя минут двадцать за дверью раздался требовательное бряцание металла о металл, будто некий лудильщик прочеканивал латунный шов самовара. Встрепенувшийся брат Теофил бесцеремонно скинул зверька на пол, зацепив петлю поводка за дверную ручку и плавно 'перетёк' внутрь помещения. Именно перетёк, а не вошёл или вбежал: резкие движения, похоже, монахом принципиально не использовались. Появившись вновь, он оттянул ласку от двери и приглашающе махнул рукою: дескать, заходи, раз уж такой настырный!
        Медлить не стоило, поэтому, перекрестившись - похоже, уже вырабатывается условный рефлекс - я вновь очутился в 'штабной келье'. С прошлого посещения здесь почти ничего не изменилось, за одним-единственным исключением: на шкафу-'горке' эдаким ведром красовался новенький блестящий шлем-топхельм с крестообразной накладкой из чернёных полос металла высотой 'во всю морду' и мелкими вентиляционными отверстиями на 'щеках'. Маковку шлема украшала посеребрённая фигурка расправляющего крылья орла, размером с мой кулак. Хозяин кельи, как и прежде, сидел за столом, выжидающе глядя на меня.
        - Добрый день, Ваше преосвященство! Простите, что отвлекаю от дел...
        - Здрав будь, сын мой. С какой нуждой явился?
        - Первым делом позвольте в знак почтения к этой обители, давшей мне приют и к Вам с братией, оказавшим поддержку бедному страннику, поднести посильное пожертвование на пользу нашей святой Церкви, а уж потом дозвольте поведать о странном происшествии, свидетелем которого мне случилось быть...
        Извлекши из набедренного кармана армейских штанов синий шёлковый свёрток, я с низким поклоном протянул его к аббату на раскрытых ладонях.
        Перекрестив подарок, а заодно и дарителя, тот развернул ткань и удивлённо хмыкнул при виде крестика из слоновой кости, мирно соседствующего с венчающим булавку зелёным полумесяцем.
        - Благодарю тебя, сын мой, от всей души за щедрый поминок. Сии вещи, несомненно, принесут пользу святой обители. Надеюсь, они добыты праведным трудом?..
        - Совершенно верно, Ваше преосвященство, именно праведным физическим трудом я их некогда заработал. Готов поклясться в этом!
        - Негоже всуе клясться: верю тебе и без того. Расскажи лучше, о каком это происшествии ты упоминал?
        - Ваше преосвященство, я долго думал: стоит ли об этом вообще кому-нибудь говорить, ибо чувствую, что знание это может быть опасно. Но скрывать что-то от святой Церкви - грех, ведь правда?
        - Истинно так: Церковь всеведуща, и даже если ты попытаешься что-то скрыть, рано или поздно это станет известно, ибо Господом речено: 'Итак не бойтесь их, ибо нет ничего сокровенного, что не открылось бы, и тайного, что не было бы узнано. Что говорю вам в темноте, говорите при свете; и что на ухо слышите, проповедуйте на кровлях'. А кто мы, грешные, чтобы сомневаться в словах Христа?
        - Так вот, Ваше преосвященство: несколько дней назад я ездил по округе в поисках крестьян, которые бы согласились поставлять продукты для моего открывающегося вскоре трактира. В один из дней мне встретился попутчик - бродячий подмастерье и мы продолжили путь вдвоём. Случилось так, что неподалёку двое монгол захватили в плен чешского пана и пытали его. У меня на родине всякому известно, что багатурам возбранено хватать знатных людей, находящихся под защитой царской пайцзы. Тут же творилось явное беззаконие, так ли, Ваше преосвященство?
        - Допустим. Но откуда ты знаешь, что пленником был чешский пан, а не какой-нибудь судетский шпион? И отчего полагаешь, что он был под защитой?
        - Так ведь сам рассказал...
        - Кто? Пленник? Не может такого быть: если уж монголы принялись кого пытать, тот всё равно больше не жилец на свете!
        - Так уж вышло, Ваше преосвященство, что допытать толком им не удалось...
        - Отчего же это?
        - Померли.
        Аббат поднялся из-за стола и подошёл вплотную, внимательно вглядываясь в моё лицо.
        - Вот как? Какая внезапная смерть... И ты, сыне, вправду думаешь, что я поверю в то, что двое монгольских батуров или даже простых аратов ни с того ни с сего вдруг взяли и скончались?
        - Так сами посудите, Ваше преосвященство: неужто можно было дозволять басурманам над христианином злодействовать, тем более - над славянином? Грех ведь.
        Ну, мы с попутчиком им и помогли поменьше нагрешить.
        - То есть - Шестую заповедь нарушили, выходит?
        - 'Возлюби ближнего твоего, как самого себя'. Так нас учит Христос через Святое Писание. А ближние нам - наши братья, а не пришельцы-кочевники, отче! И делайте со мной, что хотите, а я о том, что сделал, не жалею!
        Острым взглядом князь-аббат впился в мои глаза. Ну что же, гляделки я с детства люблю, давай, кто кого пересмотрит!
        Минуту мы сверлили друг друга очами и я уж решил, что зря решил открыться бенедиктинцу, ошибочно посчитав его противником монгольских захватчиков. Вот сейчас аббат вызовет бородатого телохранителя и прикажет схватить дерзкого убийцу, обнаглевшего без меры и отважившегося нахально явиться к нему прямо в руки... Нет, риск, конечно, дело благородное, но весьма чреватое приключениями 'на нижние девяносто'.
        Вдруг отец Гржегош крепко ударил меня культяпкой правой руки по плечу, звонко расхохотавшись:
        - Ну, сокол, ну, хрдина! Порадовал старика! Выходит, двумя роштяками-поганами на нашей земле меньше стало! А не врёшь?
        - Ей-богу!..
        Старый воин жестом велел мне занять стоящий обочь стола чурбак, сам же взгромоздился на край стола, нависнув надо мной подобно утёсу.
        - Так как же вы исхитрились их победить? Ведь у тебя и оружия-то приличного не было с собой, это точно известно, и в Жатеце не продаст никто из купцов не горожанину. А уж подмастерье-бродяга тем более меч или копьё с собою не потащит!
        - Ножами, Ваше преосвященство. Сперва подобрались со спины почти вплотную, а там уж в рукопашную сошлись. Чингисхановцы и до луков добежать не успели: те у конских сёдел висели, а монголы как раз у костра христианина поджаривали.
        Ну, а под конец и сам пан Чернин сумел по силе возможности в бою нам подсобить...
        - Кто, говоришь? Пан Чернин? Ну-ка, ну-ка, это который же из Чернинов? Род-то немаленький.
        - Простите, Ваше преосвященство, но имени его я не спросил. Назвался же освобождённый пленник паном Чернином из Бржедицкого Градца. Где этот Градец находится - не знаю.
        Лицо аббата вновь стало жёстким, а похолодевший взгляд засверкал как прообраз дуговой электросварки.
        - Вот как? А чем ты можешь доказать, что то был именно рыцарь Амос Чернин из Бржедицкого Градца?
        Вот те здрасьте! Я ещё и доказывать что-то должен? Приплыли, называется: только что поп меня чуть ли не в герои записал, и тут же обратно в гестапо решил поиграть? Ну его на фиг, такое отношение!
        - Да откуда я знаю, Амос это был или понос! Я у него документы не проверял! Только вот что он в благодарность за спасение подарил.
        Я запустил руку под одежду и вытянул из-за ворота приметный крест с обломанным кончиком.
        Сняв гайтан через голову, я вложил подарок градецкого рыцаря в ладонь отца Гржегоша.
        Внимательно осмотрев медный крестик, настоятель вернул его, заметно повеселев:
        - Нет, выходит, не Амос! Скорее всего, тебе повезло встретиться с молодым паном Павлом.
        А скажи-ка мне, сыне: как вы с паном расстались?
        - Отвезли его к святому отцу на врачевание, да и разошлись в разные стороны: пан Чернин остался раны от пыток залечивать, а мы с попутчиком кто куда: он работу искать, я же снова поставщиков продовольствия подыскивать.
        - И сильно пострадал этот рыцарь от лап поганов?
        - Значительно. Думаю, не меньше недели уйдёт на поправку.
        - Ну, а имя своего попутчика-подмастерья ты, сыне, тоже не спросил?
        - Отчего же. Ясем его зовут, а родом он из Будейовиц...

***
        Беседа наша с бенедиктинским настоятелем продлилась ещё минут сорок. Отец Гржегош настойчиво выяснял, где конкретно был оставлен пострадавший пан, как мы распорядились трупами злодеев-монгол, и целую кучу прочих подробностей.
        Наконец пришёл момент, когда рдеющее за окном вечернее солнце коснулось нижним краем верхушки городской стены, и старый воин-монах, смилостивившись, разрешил покинуть пределы обители Святого Бенедикта.
        Покинув монастырь, я спешно, пока на улицы не вышла ночная стража из числа городской милиции, вернулся домой. Домой... Отныне моим домом здесь стал зал нижнего этажа в доме Костековых, без всяких проявлений цивилизации, делающих приятной быт человека двадцать первого столетия, в виде ванны с горячим душем, кухни с газовой плитой и банального, но такого уютного туалета. Поверьте, когда из санитарных удобств у вас на выбор: глиняный ночной горшок, воняющий в жилом помещении или холодный ветер в задницу за порогом - особо начинаешь ценить заслуги неизвестного гения, изобретшего ватерклозет с унитазом!
        Ну да ничего: было бы желание и средства, а комфорт человек сам себе обеспечить в состоянии. Вон, Сайрес Смит сотоварищи вообще на пустом месте обустраиваться начинали, с одной спичкой и парой часов на пятерых, а житуху наладили - обзавидуешься! Понимаю, конечно: литература! Но ничего сверх-непосильного в любимом романе моего детства не описывается. Вот и мы милостей от природы в виде валящихся с неба ватрушек и прочих бонусов ждать не станем!
        Почти стемнело, смолк звон молотов на Ковальской улице, когда я, наконец, заколотил в знакомую дверь. Вскоре из глубины дома раздались быстрые шаги, и голос Зденека насторожённо поинтересовался, кого ещё принесло в эту пору.
        - Открывай, Зденко! Это я, мастер Макс!
        - Мастера Макса дома нема! Уже седмицу, як исшед! Ступай своей дорогой, человече!
        - Как я ушёл, так и вернулся. Открывай, ученик!
        - Але ж то Вы, пан мастер?
        - Я, кто же ещё! Уже битый час о том толкую!
        - Але ж то Вы, то поведайте, когда со мною впервые увидались?
        'Блин горелый, вот же домофон малолетний! Доберусь - все ухи пооткручиваю! Впрочем, он, конечно, прав: в доме, кроме него, одни женщины, а сам Зденек для них пока не защитник: возрастом не вышел и силёнок маловато, а кто стучит - за дверью, действительно, не видать'.
        - А вот когда ты мне корзину с рыбой подрядился таскать - тогда и познакомились. Ну что, убедился, страж недреманный? Открывай уже!
        Застучали деревянные щеколды, в приоткрытую дверь высунулся сперва плотницкий топор с блестящим любовно отточенным острием, а мгновением спустя - недоверчивая мордаха подростка.
        - И взаправду - пан Макс! Простите, за ради Христовых ран - не признал по голосу!
        Пройдя внутрь жилища, я умостился на широкой лавке, выполняющей здесь по совместительству также и роль кушетки и с наслаждением стянул порыжевшие за неделю странствий берцы и, размотав, наконец, портянки, ловил несказанный кайф.
        - Бог простит. Ты мне лучше расскажи, что тут нового было, пока я отсутствовал?
        - Нового? Ворота вот для строящегося собора из Праги привезли, княжьи слуги в замок оброк с кузнецов, щитников, швецов и оружейников посвозили, на ту седмицу обещались с рыбников, рыбаков и речных перевозчиков собрать, у тётки Праскевы Шимоновой, что уж года полтора как вдовствует, двойня родилась...
        - Ну, а в доме что нового? Меня никто не искал?
        - Да что у нас может быть нового-то?
        Матушка с тех монет, что вашей щедростью, ласкавы мастер, дарованы, крупы подзапасла, масла глечик, да ещё Даше чоботки в приданое заказала. А пана мастера спрашивали, как не спрашивать-то! И сосед наш, Липов-коваль спознаться хотел, и от пана мастера Гонты мальчик посыльный прибегал нынче после обедни: справлялся, не вернулся ли пан Макс, а как вернётесь, так просил до пана мастера Патрикея пожаловать по известному делу.
        - Ну, вот с этого бы и начинал. А кто там двойню родил - мне до того дела нет: тётку Шимонову я всё одно не знаю и вовсе не тороплюсь с ней знакомиться.
        Ты вот что, Зденек: сегодня ночуешь на вашей семейной половине, а с завтрашнего дня перебирайся-ка, братец, сюда, вниз. Будем с тобой благоустраиваться и создавать рабочее место без отрыва от пункта постоянной дислокации. Вот только с утра схожу до мастера Гонты, а потом примемся за дело: обучу всем премудростям кулинарии, какие сам знаю. Только имей в виду: спервоначалу с тебя семь потов сойдёт, да и мне будет не до отдыха!
        - Покорно благодарю, ласкавы мастер!
        - Если с третьими петухами сам не встану - разбудишь, понятно? Кто рано встаёт, тому бог даёт. А кто просыпает - тоже даёт, но всё больше по шее.
        - Слушаю, ласкавы мастер! А чего просыпает-то? Ежели песок, то и пусть бы... А ежели, к примеру, соль - так и не по шее надобно...
        - Иди уже...
        ПРИЯТНЫЕ ХЛОПОТЫ
        Как это говорил добрый Страх из старого советского мультфильма? 'Это ж надо, какой толковый ученичок попался!' Вот и мне со своим первым учеником в этом странном мире крупно повезло, похоже. Этот 'юный пролетарий' безжалостно растолкал меня когда солнышко ещё только собиралось подняться над крышами домов и храмов и над городом рассвет боролся с мраком ночи. Выбравшись босиком из-под служащего одеялом плаща и слегка размявшись сокольской гимнастикой без утяжеления - гантели и гири здесь пока что не продаются в спортмагах - я, разумеется, возжелал обуть добрые старые берцы.
        Но, как говорится, 'ди гроссе фамилиен - нихт клювен кляц-кляц'! Добротной кожаной пары производства белорусских обувщиков, которую я давеча собственноручно поставил рядом со своим ложем, в зоне видимости не оказалось.
        - Не понял... Что за нафиг в этом доме? Не успел толком поспать спокойно, как ботинкам уже ноги приделали? Да и гибона моего в упор не наблюдается. Зденко!!!
        Мини-смерчем с чечёточной трескотнёй подошв по ступеням лестницы с верхнего этажа слетает радостный ученик.
        - Я здесь, ласкавы мастер! Чего прикажете?
        - Зденко, ты мою обувь не видел?
        - Видел, мастер Макс.
        - Ну, и где она, хотелось бы мне знать?
        - На крыше, где же ещё.
        'Так... То ли у одного из нас крыша постепенно съезжает, то ли я чего-то не понимаю в этой жизни'...
        - А как она там очутилась?
        - Так я же и отнёс, ласкавы мастер.
        - Зачем???
        - Сушить поставил. Я ж те ваши сапоги вычистил щепой да деготьком намазал, бо обувь добра, але в пути трещинами пошла. А поддоспешник и расстегайку Вашу Дашка, сестра моя, от грязи отстирала, сильно ворчала, что кровью под мышкой забрызгано: плохо оттирается.
        'Блин горелый, а ведь верно придумали имущество в порядок привести. Тем более - кровь я и не заметил, а кто посторонний мог и углядеть. А зачем мне лишние вопросы на эту тему? Правильно: незачем. Выходит, помимо ученика я и денщиком обзавёлся? Вероятно, так принято в этом времени'.
        - Молодцы, хвалю! Только в следующий раз будешь инициативу проявлять - предупреждай заранее.
        - Чего я буду проявлять?
        - Инициативу. Ладно, потом объясню.
        А сейчас принеси-ка всё обратно: сколько можно мне босиком сидеть? И сам оденься-обуйся: по делам пойдём, мне помощь понадобится.
        Десятком минут позднее мы со Зденеком уже приближались к речному берегу. Достаточно быстро найдя дом одного из здешних рыбников-торговцев, я потратил не менее часа, чтобы договориться о поставках рыбы и раков в будущий трактир. Затем на дровяном складе за десять оболов купил несколько подсушенных стволов, оставшихся с зимней порубки, в качестве бонуса к которым продавец добавил две огромные вязанки подопревшего хвороста. После чего пришлось бегать в поисках возчика, который в компании моего ученика доставил бы покупку к дому.
        Оставив их грузить телегу, сам решил нанести визит мастеру Гонте.
        Благоухая берцами, источающими 'списьфиський' аромат дёгтя, я быстро направился в пивоварню старейшины цеха. Однако, войдя в помещение, тут же понял, что явился несколько не ко времени, спешить так не стоило: мастер Патрикей был занят экзекуцией.
        Гибким прутом он стегал лежащего на широкой мокрой скамье парня в спущенных кожаных штанах, которого держали двое других.
        Ну, не возвращаться же мне, раз пришёл? Тем более - Гонта сам приглашал.
        - Бог в помощь, мастер Патрикей! Что это вы вдруг решили выделкой кожи на чужой заднице заняться?
        Старшина раздражённо оглянулся, но, увидев, кто пришёл, тут же расплылся в улыбке:
        - А, то ты, пан Белов? Здравствуй, уважаемый, здравствуй! Вернулся, наконец?
        - Вернулся. И сразу сюда: говорят, искали меня...
        - Удачен ли был путь?
        - Вполне удачен, слава богу. А как идут Ваши дела? Надеюсь, успешно?
        - Дела, конечно, идут неплохо. Но было бы совсем замечательно, если бы эти вот оболтусы трудились как полагается, а не отлынивали. Ты представляешь, пан Макс: Новак дошёл в своей лени до того, что скамья от кожаных штанов отлипла тут же, как он с неё поднялся! Придётся теперь ту мочу, которую он сварил заместо пива, свиньям выливать. Это сколько ж хозяйского продукта впустую изведено? А я, между прочим, за тот солод, хмель и жито со своего кошеля плачу, бесплатно никто не подарит!
        - Что-то не пойму: как связаны скамья и пиво?
        - Неужели, пан Макс, у тебя на родине пиво не варят?
        - Варят, как же без пива...
        - Верно, без пива - никак: от плохой воды люд животами скорбеет. Значит, умный человек завсегда пиво пьёт. А раз он умный, то пиво выбирает хорошее. А хорошее пиво - это только такое, которым можно полить скамью, а после, усевшись в кожаных штанах сверху, протащить эту скамью несколько шагов. Ну, а этот лодырь, - пивовар ткнул прутом в сторону успевшего натянуть штаны и ховающегося за спинами товарищей подмастерья, - только добрый продукт зазря перевёл! Ну, да ничего! Всыпал я ему от души: надо бы поболее, но за-ради твоего прихода остальные вицы прощаю. А вот кашу и пиво отныне будет получать только в треть прежнего, пока не покроет расход! Понял, Новак, курвин сын?
        - Понял, пан мастер, покорно благодарю за такую милость! - согнулся в поклоне юный бракодел.
        - Ну, а раз понял - так что встал кокорою? Живой ногой пошёл работать! И вы все - нечего толпиться: до обедни времени ещё много, принимайтесь за дело, дармоеды. Стасек! А ты куда помчался? Ну-ка, притащи нам мису кнедликов с солью да пиво!
        Да, по всему видно, что ежовые рукавицы придумал если и не сам мастер Патрикей, то явно кто-то из его ближайших родственников. Ученики и подмастерья рассыпались по пивоварне во мгновение ока. Мы же со старшиной цеха Святого Лаврентия уселись за здоровой бочкой на перевёрнутые глиняные макитры высотой мне по колено. Мастер собственноручно нацедил свежего пива в обливные кружки, притащенные вместе с солеными кнедликами учеником-подростком, и весьма вежливо поинтересовался: куда это я скрылся на целую неделю, а также - как обстоят дела со средствами на мой вступительный взнос в братство?
        Услышав, что с деньгами и арендой помещения у меня всё в порядке, Гонта ещё больше подобрел и распорядился, чтобы один из учеников притащил со второго этажа харатью и чернила с перьями.
        - Ну, раз всё в порядке, господин Белов, сейчас составим знамено о том, что я принял твои две марки за вступление в братство и обсудим, каким шедевром ты собираешься угостить мастеров на братчине и когда это произойдёт...
        - Охотно, мастер Патрикей! Вот только не вижу здесь весов для монет. Может, отправимся к меняле?
        - На что нам меняла?
        - Как на что? А каким образом пересчитать соотношение золотых монет и серебряной марки?
        - Вот как? Ты собираешься внести всю сумму золотом?
        - Не уверен, что его хватит, так что пришлось прихватить с собой немного серебра.
        - Тогда чего же, спрашивается, мы тут сидим! Пойдём же в Лаврентьевскую капеллу, пока отец Пётр не ушёл.
        Недоумевая, какое отношение имеет некий отец Пётр из Лаврентьевской капеллы к товарно-денежным отношениям вообще и к моим финансам в частности, я послушно двинулся вслед за торопливо шагающим Гонтой.
        Через пять минут после того, как покинули пивоварню, мы добрались до маленькой - не выше трёх с половиной метров - башенки с шатровым куполом, увенчанным деревянным крестом. Отца Петра разыскивать не пришлось: совсем ещё молодой, но уже подслеповато щурящийся слезящимися глазами, священник сидел на ступеньке часовни, и, ловко поворачивая чурочку, зазубренным тесаком щепал лучину.
        После того, как цеховой старшина отрекомендовал меня как потенциального члена братства и заявил, что нам крайне необходимо срочно произвести расчёт 'валюты' по отношению к пражской марке, ксендз с расстроенным видом оставил своё занятие и, приглашающе махнув, - дескать, следуйте за мною - нырнул в украшенную крестом дверь. Перекрестившись и отбив поклоны, мы вошли в храм. Внутри было, мягко говоря, тесновато. Помимо защищённого сверху балдахином-киворием каменного алтарного стола с распятием и скрывающейся под покрывалом дарохранительницей и алтарными таблицами, и нескольких скамей, установленных поперёк помещения, капеллу украшали две статуи, составляющие нечто вроде композиции: Христос, приподнимающий руку в жесте благословения в направлении опустившегося на колено юноши-святого кажется, лишь на миг прекратившего что-то писать стилусом на табличке и с благоговением воззрившегося на Сына Человеческого. Обе статуи были увешаны серебряными и бронзовыми ожерельями-гривнами, цепочками, задрапированы кусками яркого цветного сукна. У ног их стояли туеса, горшки, небольшие мешочки, источающие запах
специй и даже кадушка объёмом литров эдак в двенадцать, благоухающая медовым ароматом. Судя по всему, прихожане часовни, подносившие такие богатые, по средневековым понятиям, пожертвования, отнюдь не бедствовали. Справа от входа возвышалось сооружение, отдалённо напоминающее советские медицинские весы-безмен, знакомые каждому из нас по посещениям поликлиники и военкомата. Чуть далее к стене прислонились несколько прямых прутьев, явно предназначенных для измерения длины и рогуля типа 'сажень землемера', какие показывали в советских фильмах про наделение большевиками крестьян землёй. Ну, помните наверное: идёт землемер со здоровенным деревянным 'циркулем', а за ним - толпа баб и мужиков, включая ораву малолеток радостно ожидает, когда тот вколотит долгожданный межевой колышек?..
        Копошащийся возле этого 'инструментария' отец Пётр, наконец, отшагнул в сторону и я узрел нечто вроде высокого узкого комода, на котором покачивались вполне узнаваемые весы с чашечками. В качестве гирек к ним прилагался набор медных фигурок зверей. Рядом лежала вощаная дощечка с привязанным стилусом, придавленная сверху деревянной конструкцией, напоминающей счёты. Видел я похожие в интернете: ещё название эдакое, типа пивнушки: бирхаубе - не бирхаубе, паб - не паб, рюмочная - нет, точно не рюмочная... Кабак! Вернее - абак, ну да не в том суть.
        - Итак, дети мои, не пора ли нам приступить к делу? Ибо не зря германы говорят: монеты множатся, коль их чаще пересчитывать... Так сколько марок сегодня поменяют кошель?
        - Две марки. Пражских, разумеется. Кстати, отец Пётр: нельзя ли заодно - раз уж мы сегодня здесь собрались - приблизительно уточнить цену моего золота?
        - О, пан имеет цехины, августалы или флорины? Пан богач, хотя с виду и не скажешь!
        - Вот о чём, о чём, а об 'августалах' и не слыхивал вовсе. Вот, сами посмотрите и оцените, что и как. - На крышку комода лёг мой старый кошелёк, в который я для надёжности упрятал золотые монеты: риск, что местные щипачи 'отвернут' омоньер с серебром имелся, поэтому золото я упрятал подальше в карман брюк. Разумеется, кое-что осталось у меня 'в резерве': в частности, найденную на останках погибшего воина золотая пластина с трезубцем, ибо монеты - они монеты и есть: встречаются в обороте, а вот объяснить происхождение такого 'сувенира' в случае настоятельных вопросов будет затруднительно...
        Священник с пивоваром с интересом склонились, разглядывая монеты. Тем временем я развязал калиту с серебром.
        - Итак, святой отец, на какую примерно сумму в пражских марках я могу рассчитывать в обмен за это золото?
        - Э-э-э... Так сразу сказать нельзя, сын мой: монеты, разумеется, следует взвесить, поскольку они имеют разное происхождение и размеры. Но предполагаю, что здесь гораздо большая сумма, нежели упомянутые две марки. В разы большая!
        - Тогда, видимо, для взноса в цеховое братство будет достаточно одного серебра?
        - Поглядим, ведь вес нужно перепроверять...
        Привычно подсучив рукава сутаны, ксендз принялся священнодействовать с чашечками весов, бронзовым 'зверинцем' и моими драгметаллами. Периодически он отвлекался, стучал рычажками абака и карябал стилусом по дощечке.
        - Итак, дети мои, здесь имеется серебра и золота на общую сумму в сто тридцать одну марку ровно. Из них гривен серебряных - на марку и три четверти, монет серебряных - на полмарки, серебряная же цепь по цене металла получается в полторы пражских марки. Следовательно, после всех взаимных расчетов у тебя, сын мой, останется сто тринадцать марок.
        - Что-то я не пойму, отец Пётр: если я отдаю в качестве взноса две марки, то у меня должно остаться сто двадцать девять!
        - Ты забыл о церковной десятине, грешный человек!
        - С чего бы я стал о чём-то забывать? В богоспасаемом Жатеце я на год от выплаты десятины Церкви нашей освобождён, о чём есть письменное распоряжение отца Гржегоша - бенедиктинского настоятеля.
        - Вот как? Ну что же, я обязательно уточню условия этой нежданной милости. Тем не менее, сын мой, хочу напомнить, что некоторое пожертвование в пользу часовни во имя покровителя цехового братства будет весьма благоприятно воспринято всеми...
        - Насчёт этого не стоит беспокоиться. Всё будет как полагается, особенно после того, как новый трактир начнёт приносить доход. Никто не будет обделён.
        Священник недоверчиво хмыкнул, однако, перебросившись парой фраз с Гонтой, отделил от кучки серебра один слиток-гривну и, разогнув с помощью ножа пару звеньев, серьёзно укоротил цепь. Моя жаба попыталась что-то вякнуть, пришлось волевым усилием её слегка придушить, чтобы не трепыхалась. Деньги ещё заработаем, а нормальные отношения с коллегами по цеху нужно налаживать. Тем более, что после кое-какой модернизации кухонного оборудования и качество блюд в моём заведении должно измениться в лучшую сторону, и скорость приготовления увеличится, что немаловажно при наплыве посетителей. Сколько кухонь я увидел в этом времени - все они поражали своим дискомфортом и непродуманностью. Ни одной кухонной плиты, ни одной мойки, не говоря уже о холодильнике, который, судя по всему, останется недосягаемой мечтой. Разумеется, нужно будет устроить ледник, однако в ближайшие полгода добыть для него снег или лёд не представляется возможным: более-менее приличные горы расположены в сопредельном, причём достаточно враждебном, государстве, да и кроме того, насколько я помню школьный курс географии, Судеты не высоки, и в
наличии льда на вершинах сомневаюсь. А пока придётся отказаться от идеи долгого хранения мороженого мяса, да и холодненькую окрошку в летнюю жару подавать посетителям будет сложновато.
        Тут же в часовне, при свечах, мастер Гонта составил документ о получении с меня взноса за вступление в братство святого Лаврентия, под которым мы все трое и расписались: я с пивоваром в качестве участников, а отец Пётр - свидетелем.
        Зайдя вновь в пивоварню мастера Гонты, я приобрёл добрый бочонок пива с условием, что оно будет доставлено в дом Костековых до вечернего колокола, по которому всякая работа в мастерских города заканчивалась.
        По пути домой специально прошёл через рынок, накупив пуда два муки, три связки лука, пшено, бочонок топлёного масла, свиной солонины и сала, а также с полдесятка уже зарубленных и ощипанных петухов. Чтобы донести всё это добро, пришлось вновь воспользоваться услугами нескольких малолетних носильщиков, присматривая за которыми я и добрался до Ковальской улицы. Дома я, как и ожидал, застал ученика в процессе ничегонеделанья, которое пришлось прервать. Вооружившись ножом, я показал последовательность разделки одного из петухов и отделения мяса от костей. Затем отправил мякоть в один горшок, кишки и прочие субпродукты - во второй, ну а косточки - в третий. Затем, озадачил Зденека:
        - Всё видел? Всё понял? Вопросы есть? Вопросов нет. Бери нож и продолжай. Вернусь - покажу, что дальше делать. Да, ещё почисть две луковицы побольше. Если к тому времени не вернусь - залей кости водой и поставь в очаг варить. Да гляди: огонь не сильно разводи.
        После данного цэу ополоснул из двуносого умывальника руки с мылом и отправился с визитом к соседу - кузнецу.
        Благо, идти было недалеко: обогнув дом, тут же упираешься в широкие ворота кузни, пройдя через которую и поднявшись на второй этаж можно оказаться в жилище железных дел мастера. Впрочем, кузнецовы апартаменты в этот раз поглядеть не удалось: мастер Липов оказался на своём рабочем месте. Вопреки подсознательным ожиданиям, кузнец оказался не здоровенным бородатым мужичиной, лупящим со всей дури кувалдищей по наковальне, а среднего роста крепким работягой с приятным, можно даже сказать, одухотворённым лицом, склонившимся над лежащей на верстаке железкой с горшочком и кистью в руках. Макая кисть в горшок, он аккуратно подмазывал что-то на железке. К смеси запахов угля, дыма и окалины явственно примешивался 'аромат' кислоты. Конечно, грохот молотов в кузне не смолкал, однако молотобойцами были двое достаточно крепких подмастерьев, проковывавших какую-то полуметровую загогулину, багровеющую посреди наковальни. Что должно получиться из этой заготовки - даже не представляю.
        Заметив на пороге постороннего, мастер Ян накинул на деталь кусок рядна и, освободив руки, направился ко мне:
        - Слава Йсу! Ты ко мне, добрый человек? По какому делу?
        - Во веки веков! И по делу, и без дела. Я твой новый сосед. Говорят, ты сам заходил ко мне знакомиться.
        - О! Так ты и есть тот Макс-иноземец, что у Костековых квартирует? Доброе дело! А то они без мужчины в хозяйстве вовсе изнищали...
        - Я самый и есть. А ты, значит, Ян Липов? Народ гутарит - славный ты мастер! А народ брехать не будет.
        На самом деле о профессиональных качествах кузнеца мне никто не рассказывал, но помещение кузницы выглядело солидно, ну а, кроме того, принцип 'кукушка хвалит петуха' при знакомстве с хорошим человеком не повредит. Дипломатия-с!
        Под усами мастера мелькнула довольная улыбка. Прикрывая её, Ян подкрутил острый кончик:
        - Ну, предположим, есть и получше в нашем Жатеце... Але ж не из последних, то так. А коль мы с тобой, господин Макс, повстречались, то давай-ка после вечерних колоколов, вдвоём заглянем в трактир 'Жареный заяц', дабы отметить наше знакомство, да укрепить соседство!
        - Отметить знакомство - дело нужное. Вот только к жареным зайцам я не пойду. Лучше будет, если ты сам ко мне заглянешь вечерком: и пива будет вдоволь, и угощение приготовлю такое, что пальчики оближешь.
        - Добро. Зайду. А кто ж куховарить будет? Житка ж вроде говорила, что без столования живёшь...
        - Я же и буду. Скоро, мастер Ян, трактир открою, так что далеко ходить, чтобы посидеть с кружечкой-другой пива, тебе больше не придётся.
        - Да ну? А что в ратуше скажут?
        - Как что? 'Приятного аппетита!'. С панами из ратуши всё давно уже решено, равно как и с Его преосвященством настоятелем бенедиктинской обители. Небось, вкусно и недорого покушать никто не дурак.
        А знаешь что, мастер Ян? Раз уж мы с тобой теперь добрые соседи, то не возьмёшься ли за мой заказ для трактира? С оплатой не обижу.
        - Отчего ж не взяться? Можно. А что тебе потребно сковать?
        'Э, он бы лучше спросил, что мне не нужно - ей-ей быстрее бы вышло перечислить'...
        - Во-первых, мастер Ян, я хочу крепкое клеймо в виде креста над чашей, чтобы пометить всё имущество. Во-вторых, на кухню требуются сковородки...
        ...
        Перечисление заказываемого оборудования и рисование набросков вида некоторых предметов отняли у меня больше часа. После того как мы ударили по рукам и полторы марки задатка перешли в кошель железных дел мастера, я, весь на позитивных эмоциях, расстался с ним до вечера и вновь переступил свой порог. И остановился. Комната, пропитанная бульонным ароматом, явно могла бы утонуть в тумане от парящей посудины с уваривающимися куриными костями, если бы я ещё полчаса провёл в кузне.
        На полу в луже воды валялись осколки глиняного горшка, которые торопливо подбирал Зденек, а юная девушка, только переступившая подростковый возраст, вытирала тряпкой получившийся 'водоём'. Услышав, как открылась дверь, эта парочка резко 'подорвалась', причём оказавшийся частично под столом ученик ухитрился с таким стуком хрястнуться затылком, что я всерьёз обеспокоился за целостность столешницы.
        Девушка стояла выпрямившись, словно лозинка, серые глаза испуганно блестели под выбившейся из-под платка блондинистой прядью. Вскинутые к полной груди руки с засученными по локоть рукавами судорожно сжимали ветхую ряднину, с которой стекала вода. Ёлочки точёные! Это ж надо - такая красота в моём доме!
        Несомненно, красота - облагораживает. Но лицезрение прекрасной девушки пагубно влияет на состояние организма: ни с того ни с сего вдруг стало жарковато, в висках ощутимо запульсировала кровь, морда лица непроизвольно попыталась расплыться в идиотской улыбке. Сразу захотелось петь, и вообще - сотворить что-то хорошее.
        'Э, брат Максим, это не дело! С чего я на девчонку уставился, как на картину? Даже и не думай ничего: не поймут! Она - здешняя, хоть и из бедной семьи, а ты покамест - чужак приблудный, да ещё и иноземец... Никто за такого дочку не отдаст, а насчёт внебрачных отношений, если верить читанному в прежнее моё время, здесь вообще строго... Могут и того-с... Нанести непоправимый вред здоровью... Лучше сделай морду кирпичом, пока в полумраке никто твоей дурацкой лыбы не заметил'.
        - Простите, пан мастер! Это получилось не нарочно. Сейчас мы с Дашкой всё приберём! - Голос Зденка отвлёк меня от прекрасного зрелища. Ну что же, сам виноват: не нарушай гармонию! В три шага я оказался рядом и 'от всей пролетарской щедрости' отвесил разгильдяю звонкого 'леща'.
        - Вот накажу - и прощу. Посуда денег стоит. Продолжай приборку!
        Мгновением позже я уже уходил от летящей в лицо мокрой тряпки, рефлекторно ставя блок левой и перетекая в сторону.
        - Не смей бить моего брата! Ай!
        Мокрая ряднина с чавком шлёпается на каменный пол, а девушка невольно оказывается согнутой пополам с вывернутой за спиной конечностью. Рефлексы, чтоб их! Хотя... выглядит она в этот момент весьма... Ну, вы понимаете.
        Тут же отпускаю юную агрессоршу, во избежание новой атаки отшагивая в сторону. Впрочем, ни о каком нападении красавица уже не помышляет, бережно нянча левой рукой слегка пострадавшую правую. Зденко - молодец какой! - схватился за лежавший на столе нож. Сестрёнку обижают! Правильно, так и надо: Род - это святое.
        Совершенно спокойным голосом - никакой агрессивности и крика! - расставляю точки над 'i':
        - Так, дорогие мои. Ну-ка, тихо, тихо. Спокойно. Никого я не бью - я воспитываю. И буду воспитывать, чтобы из разгильдяя сделать мастера! И никому не позволю мешаться в процесс! Ясно тебе, ученик? Кстати, нож можешь пока что положить на место, он скоро понадобится.
        - Ясно, мастер...
        - А ты, красавица, прекращай тут руками размахивать! Ишь, развела матриархат, амазонка!
        Выходит, ты и есть дочка пани Костековой?
        - Да! Я всё матушке расскажу!
        - Правильно. Расскажи. Пусть она тебе ещё всыплет. А то взяла моду!
        - Ой...
        Да, интересно я с девушками знакомлюсь, ничего не скажешь!
        Впрочем, хотя в прежнем моём времени такие знакомства и происходили в более 'мирной' атмосфере, ни разу мне не приходилось испытывать столь сильных эмоций от самого вида красавицы. И ведь не сравнить её со сталинградскими девчонками: те, ясное дело, поразбитнее, наряды откровеннее, причёски, макияж, косметика - манят взгляд. У зденековой же сестрёнки платье почти до полу, волосы убраны под косынку, лучшая в мире косметика - это полное отсутствие косметики на чистом красивом лице... Нет, куда уж до неё 'продуманным россиянкам', у которых на лбу крупно расписана вся жизнь: карьера - поиск богатого дурака, тьфу, жениха, - замужество - один ребёнок 'чтоб был' - снова карьера - шопинги - шмотки - забугорные курорты... Впрочем, что это я? Как людей общество воспитало - так они и живут. Были иные времена - и ценности были иные. В сталинские годы женщина могла стать и лётчиком, и стахановкой-Героем Соцтруда, и народным - действительно НАРОДНЫМ! - депутатом, и много кем ещё... Так тогда в Кремле сидел не кто-то там, а сам Сталин! А кто сейчас у власти? То-то... Вот и воспитывают не лётчиц, а проституток,
не стахановок, а - в лучшем случае - 'бизнес-вумен'...
        Конфликт удалось быстро утрясти, молодёжь закончила приборку, после чего я приступил к поварскому священнодействию, озадачив Зденека на 'подай-принеси'. На притаившуюся у стеночки любопытной тихой мышкой Дашу решил не обращать внимания: пускай запоминает процедуру готовки, жизнь у неё ещё долгая, пригодится. Но 'решил' и 'сделал' - не всегда одно и то же. То и дело мой взгляд словно сам по себе искал стройную фигурку в скромном платьице.
        Круто замесив пресное тесто и скатав его в 'колбаски', я заставил парнишку накрошить крупными кубиками несколько горстей птичьего мяса. Выловив из кипящего бульона кости, сам принялся отрезать от тестяных 'колбасок' небольшие кусочки, и, начинив их курятиной, закинул в горшок и оставил вариться.
        Оставшееся в керамическом сосуде птичье мясо проложил в несколько слоёв кольцами лука, посолил, добавил сухой горчицы и залил сверху слегка разогретым топлёным маслом. После чего озадачил ученика поисками тряпицы и лыка, чтобы завязать горловину. В условиях отсутствия автоклавов, холодильников и консервных заводов - вполне приличный способ хранения мяса, скажу я вам...
        Ещё один горшок пришлось занять для поджаривания крупно нарезанного сала. Как только прогретые до прозрачности кусочки принялись плавать в собственном жиру, я наполнил посудину до половины нарезанным луком, посолил, хорошенько при этом перемешав и отодвинул к краю очага, чтобы закуска не пригорала, а равномерно тушилась, прикрытая вместо крышки серебряной тарелью - памятным подарком русских калик.
        Не теряя времени, распорядился, чтобы ученик длинной деревянной ложкой повылавливал из горшка успевшие свариться 'клёцки с душой' и разложил сушиться прямо на столе, сам же накрыл огонь за неимением сковороды медным листом, который промазал оливковым маслом из заветной крыночки. Затем клёцки, с которых успели стечь остатки жидкости, были бестрепетно отправлены на этот примитивный противень на прожарку.
        Последним 'штрихом' подготовки к предстоящим посиделкам стало направление Зденека за посудой - главным образом глиняными кружками и мисами - на рынок. Конечно, в этом времени не видят ничего зазорного в том, чтобы использовать в качестве тарелки кусок хлеба, но я давно уже решил для себя: раз уж приходится жить в неуютные времена, то хотя бы вокруг себя нужно стремиться создать максимальный комфорт. Да и слишком расточительно закупать для трактира полные телеги муки каждый месяц, не говоря уж об уже готовых ковригах. Конечно, глиняная посуда не слишком долговечна, определённый процент вскоре переколотят посетители - надеюсь, слухи о непривычных 'иноземных' кушаньях, подаваемых в моём трактире, сыграют роль своеобразной рекламной 'приманки' - но ведь и стоит она сущие гроши. Тем более, что стоимость разбитой миски всегда можно включить в счёт, либо заранее скалькулировать 'усушку и утруску', распределив по ценам подаваемой еды.
        Человеку, привычному к комфорту двадцать первого столетия, крайне неудобно жить на рубеже тринадцатого и четырнадцатого. Здесь почти полностью отсутствуют вещи, кажущиеся элементарными: вилки, сковороды, чайники, кастрюли, не говоря уже о кухонных плитах, водопроводе и канализации. За редчайшим исключением в Центральной Европе еда готовится в открытых очагах в том же помещении, где принимают пищу. Изредка - и только в зажиточных домах - встречаются примитивные печи, наподобие той, которую я видал в бенедиктинском монастыре. По слухам, в княжеском замке имеется такое полезное сооружение, как камин с шампуром-воротом, с помощью которого можно вручную проворачивать над жаром целые говяжьи туши, но для этого, понятно, нужна недюжинная сила и определённая сноровка. Однако построить, а главное - нормально эксплуатировать камин - удовольствие не из дешёвых. На одних дровах разориться можно: тяга-то бешеная, а тепло 'держит' плохо!
        Учитывая отсутствие в Жатеце даже намёка на водопровод, местные женщины либо тягают вёдра от реки, либо регулярно высматривают повозку водовоза со здоровенным глиняным горшком, накрытым круглой дощатой крышкой. Водовоз Дитрих - хлоп князя Пржемысла III, такая же собственность, как и лошадь с повозкой, захваченный в одной из пограничных стычек с судетскими немцами. Поэтому вся плата за воду оседает в княжеской казне. Как, впрочем, и деньги за продаваемое в хозяйства близживущих панов-рыцарей в качестве удобрения содержимое поганых бадей, которое собирают в огромную вонючую бадьищу княжеские золотари, ежеутрене объезжающие обе городские площади и самые широкие улицы Жатеца. Что ни говори, хозяйственный человек наш князь!
        Небогатые же жители окраинных улиц города удовольствия ассенизации лишены. Да и бадьи, исполняющие роль ночных горшков, имеются далеко не в каждом доме. Это такой же признак материального достатка, как сапоги вместо поршней и башмаков и приличный пояс вместо простой конопляной верёвки. Потому-то 'цыганская привычка' справлять нужду прямо под стеной дома, так распространена в этом веке в Европе. Впрочем, что с них возьмёшь! Помнится, где-то читал, что даже в Версале во времена д'Артаньяна и Людовика, не помню которого по нумерации ('Государство это Я' - вроде про него), придворные гадили прямо в залах и коридорах дворца. Попробовал бы кто этак пакостить в московском Кремле при том же Тишайшем царе! Вмиг бы рост откорректировали. На плахе. Потому как на Руси только узники в порубах жили на своих испражнениях, что само по себе было частью кары. А здесь... Мата не хватает, одно слово: Европа!
        Погружённый в эти размышления, я принялся черкать в блокноте наброски водяного колеса с кувшинами, наподобие того, которое видел в какой-то би-би-сишной передаче про ближневосточное орошение в древности, куба-отстойника для летнего душа, который можно укрепить на крыше (заодно и противопожарный запас воды будет) и принципиальную схему самоточной канализации для будущего трактира.
        Мои сантехнические расчёты были прерваны возвращением Зденека, который приволок полный мешок добротной посуды. Инициативный ученик, упревший под тяжёлой ношей, притащил не только толстостенные мисы полулитровой ёмкости и уйму кружек, которых хватило бы на весь личный состав какой-нибудь кадрированной роты, но и толстый пук деревянных ложек из сушёной липы, скупив у горбатого ложкаря результат недельного труда. Толковый у меня ученик, ничего не скажешь: сам-то я о ложках-вилках позабыл, а Зденко своей головой дошёл. Помимо всего прочего, хлопец явно обладает солидными куркульскими задатками: из полутора денариев, выданных на покупки, он умудрился приволочь обратно целый денарий и полтора хеллера.
        - Всё исполнено, мастер Макс! Але ещё будут приказы?
        - Не приказы, а поручения... Будут, как не быть: возьмёшь мой нож, воды и пук мочала, и начисто отскребёшь стол: вскоре гость должен явиться, нельзя же угощать на грязном...
        - То ж бабье дело, пан мастер!
        Шлёп!!!
        Ладонь звучно соприкасается с затылком Зденека:
        - Во-первых, запомни: пока ты в ученичестве, как я сказал, так и будет. Уяснил?
        Кивок.
        Новая затрещина.
        - А во-вторых, поскольку Господь создал по своему образу и подобию именно Адама, а Еву произвёл всего лишь из адамова ребра, то каждый мужчина может сделать всё, что делает женщина, кроме рождения детей. Ибо, как известно, Всевышний всемогущ, то есть умеет всё! И отказываться от любой работы - это значит подвергать сомнению Его замысел, что есть ересь... Ты же не еретик?
        - Избави Боже, мастер! И к причастию допущен, и в храм на службы с матушкой и Дашкой хожу каждое воскресенье... - Парень, похоже, слегка испугался. Ничего, иногда 'молодого' и пугануть не вредно, дабы служба мёдом не казалась и нюх не терял...
        - А раз так, за дело! Гостей следует уважать: гость в дом - счастье в дом!
        Счастье привалило в двойном количестве. Вскоре после того, как над городом басовито отгудел звук церковного колокола, призывающего добрых ремесленников прекратить дневные труды и устремиться мыслями к Высокому, раздался громкий стук в дверь. Мастер Липов не только заявился собственной персоной, но и приволок с собою 'упавшего на хвоста' в преддверии дармовщинки своего дядьку по матери. Как оказалось, Кшиштоф Новак тоже входил в число членов достопочтенного цеха кузнецов Жатеца, хотя его 'специализация' и была уникальной: этот пожилой мастер оказался единственным в городе мастером по изготовлению замков.
        Как только гости разместились за одиноким (пока) столом, наполнив кружки пенящимся напитком и, расставив мисы с луком на сале и клёцками на заедку, я на правах хозяина уселся во главе трапезы.
        Улыбнулись, роняя на стол хлопья, с глухим стуком сдвинули кружки:
        - Наздрав!
        - За знакомство!
        - Будьмо!
        Подули на пену, сделали по паре-тройке глотков, дегустируя тёмную горьковатую жидкость. Похрустели поджаристыми клёцками... Переглянулись, снова отпили, завели неспешный разговор 'за жизнь'. Через пару часов этой беседы, 'усидев' на троих с полбочонка пива, мои собеседники, похоже, уже стали считать меня чуть ли не лепшим корешем, 'вываливая' массу полезной информации. Что ни говори, а умение слушать - великое дело. За это время я уже знал по именам всех шестнадцать жатецких кузнецов, равно как и их супружниц и даже наиболее толковых и подающих надежды подмастерьев. Знал 'грабительские расценки' на сырьё окрестных углежогов и рудокопов, размер городского налога на содержание мастерской, перспективы поставок жатецких замков 'на экспорт' для ожидаемых на ярмарку силезских купцов с севера, из улуса Гуюка. Разумеется, не обошлось без расспросов о том, что деется на Божьем свете: ведь я для местных - землетоп, обошедший едва ли не пол-Ойкумены и, соответственно, находящийся под впечатлением от увиденного. По мере возможности рассказал им несколько отрывков из некогда виденных би-би-сишных
познавательных передач и псевдоисторических голливудских телефильмов, в конце концов свернув разговор к 'техническому прогрессу Штальбурга'. Пехотная лопатка, предъявленная в качестве доказательства продвинутости отечественной металлургии, вызвала у мастеров железного промысла 'непередаваемые очучения', однако Ян Липов прямо заявил: дескать, хорошая вещь, но явно дорогая, а потому и не годная к сбыту. Местный народ обходится оковкой обычных деревянных лопат, причём металлические накладки с поломанных в целях экономии переставляют на новые.
        - Так ведь деревянные-то лопаты тоже денег стоят! А ломаются намного чаще. Не проще ли купить одну стальную и пользоваться ею много лет, чем десять 'одноразовых'? Конечно, единовременно потратить придётся больше, зато в будущем монеты сберегут!
        - Да откуда у простого седлака али у хлопа монеты? Седлак он чем платит?
        - Ну как чем? Деньгами, ясно...
        - Седлак испокон веку хлебом платит, альбо своей працей отрабатывает! Вот смотри, мастер Макс: за простую оковку я три снопа получаю, ибо по-божески за работу беру. А на твоей лопате железа вчетверо супротив той оковки, значит, не меньше дюжины полагается, да ещё и за работу. Так?
        - Ну, вроде так...
        - Ото ж! Даже если во внимание не брать, что сталь штальбуржская зело лучше, чем здешнее железо. Я ж её и так, и эдак вертел, а лопата твоя не согнулась... А дюжина снопов как раз можару займёт. Выходит, седлак в город с полным грузом приедет, а вобрат - с одною лопатой? Туда-сюда прокатался, ан день и потерян: это ежели он поблизу живёт. А как издалека? Ото ж.
        - А кто не даёт кузнецу самому по деревням проехать, распродать всё напрямую?
        - Цеховые уложения не велят и указы княжеские. Промеж градов с товаром ездить - то дело купеческое, не наше. Купцы-то в ватаги собираются, одним обозом альбо стругами по рекам, да и стражу купно наймуют. Только обозы те не в каждую деревню заезжают: их-то ноги кормят, потому как чем быстрее с ярмарки на ярмарку попадают, тем больше выручки имеют... Да и не любят седлаки у купцов брать: те цены вдвое, а то и впятеро против наших городских поднимают, да и снопы те в оплату брать отказываются. А городскому мастеру, как мне, к примеру, далее мили от стен что-то продавать испокон веку настрого возбранено! Ото ж.
        - Да... Странные порядки...
        - Древние порядки: испокон веку от пращуров наших так ведётся. Наше дело - ковать, седлаков - пахать, панов-рыцарей и иных волохов да кметов - воевать да землю оборонять, ну а уж святые отцы, как водится, за нас, грешных, молятся да на путь истинный наставляют. Так от века ведётся и довеку будет, ото ж!
        - Что-то не заметно, чтобы паны сумели защитить славянскую землю от азиатских захватчиков в прежние времена! Вот, к примеру, я: ходил дорогами, а вдоль шляха - сплошь покойники лежат. И ладно бы мужики одни: бабы и дети мёртвые там же. Полонянников, говорят, гнали... В пути познакомился с человеком, из тех, что в хашар монголы позабирали, в бой за ханов идти. Так он сколько битв прошёл невредим, а раз как-то решил за арбалет взяться, посмотреть, как бьёт иноземное оружие. Тут ему монголы руку-то и отрубили... Сейчас по дорогам бродит, милостыньку промеж добрых людей выпрашивает. Добро ли дело?
        - Чего ж доброго...
        - Вот и я об том гутарю. А паны... Да что паны! Вон, на той неделе монголы одного такого пана прямо на дороге подстерегли, слугу, что с ним был, убили, а самого огнём пытали. Так что паны не только простой народ - сами себя порой защитить не могут! Только подати с нас дерут да богатством своим кичатся.
        Собеседники переглянулись, Новак, покхекав, кивнул:
        - Ты гляди, Янек... Новый-то твой сосед хоть молод, да своё понимание имеет...
        - Ото ж. Але ж за такое понимание в наше время могут и на Соборную площадь отволочь, чтоб с колеса на град богоспасаемый полюбовался.
        - Верно. Ты, мастер Макс, говори, да знай, кто слушает... И среди апостолов Иуда ведь нашёлся, так что рцы помене, слухай поболе. А то и сам княжьим катам в расспрос попадёшь, и нас не помилуют. Понял ли?
        - Понял, мастер Кшиштоф, как не понять. Благодарю за предупреждение.
        - То-то. Вот только благодарность - благодарностью, а пиво - пивом. Что-то в кружках дно проглядывает... Наливай!
        ... Вновь и вновь покидает чоп отверстие в бочонке, вновь и вновь пивная струя бьёт в глиняные кружки. С пятого на десятое перескакивает разговор:
        - Всем нам нужно друг за дружку держаться. Ты мне поможешь, я тебе. Колхозом. Верно говорю, братья-славяне?
        - Верно. Соломину и ветер сломит, а сноп богатырь не поломает. А что за 'колхоз' такой?
        - Ну, как вам проще объяснить... Типа кооперация. Да ладно, проехали!
        - Куда проехали? Мы тут сидим, пиво пьём...
        - Вот допьём - тогда напомни. А сейчас трудно объяснить...
        ...
        - Что ни говори, а пражские замки не в пример надёжнее мюнхенских. Константинопольских и новгородских мастеров, конечно, нам не обставить, но уж остальным-то всем до чехов далеко в замочном ремесле!
        - Ну?
        - Вот те и 'ну'. Ты мне любой замок покажи, кроме как константинопольский - не успеешь трижды 'Патер ностер' прочитать, как я открою. А почему? Потому как суть понимаю: где пружину поприжать, где рычажок довернуть. А ромеи - они коварные. То шип потайной вставят, ядом смазанный, то скважину ложную проделают, а истинную замаскируют. Злоехидное племя!
        - Эт точно... Ва-аще беспредельщики!
        ...
        - Само-вар... Сроду такого не делывали... И к чему тебе, сосед, такая штука-то?
        - Для кипятка, зачем ещё...
        - А кипяток к чему?
        - Да к чему угодно! Хоть сбитню сварить, хоть посуду помыть, хоть ванну зимой принять! В реке, небось, не накупаешься: не ходить же, ровно зверю немытому!
        - Зимой? Зимой токмо на Крещенье в иордань ныряют. И то не все. Я, наприклад, не полезу: сколько той зимы?
        ...
        В полном соответствии со всеобщим естественным законом Ломоносова, количество пива, прибавляющегося в наших организмах стремительно уменьшало объём оного в бочонке. Ближе к полуночи в кружки уже нечего было наливать, и настала пора расставаться.
        Выпроводив гостей за дверь и вернувшись, я улёгся на жёсткую скамью и сон быстро взял своё, не обращая внимания на копошение Зденека, убирающего остатки наших посиделок.
        ФРАНТЫ, ЦИРЮЛЬНЯ И КИРПИЧ
        Впрочем, поспать вволю так и не удалось: перед рассветом выпитое пиво явно решилось на побег из организма, и пришлось срочно вскочить, дабы избежать конфуза. Умывшись из ковшика и приведя себя в относительный порядок, вознамерился совместить приятное - поход к давешнему цирюльнику в целях мордобрития и получения груды свежих городских сплетен - с необходимым, то бишь с поиском вменяемого печника. Дело в том, что постоянно дымящий примитивный очаг посередь комнаты меня уже основательно достал. Хочешь - не хочешь, а обзаводиться хоть фиговенькой печью с плитой, а главное - с нормальным дымоходом - архинеобходимо!
        Посему, 'озадачив' Зденека очередным перечнем необходимых покупок и вручив парнишке сверх необходимой суммы ещё десять хеллеров 'на чипсы', я бодро потопал избавляться от зарослей на лице. Однако намерениям моим не суждено было сбыться. Если все люди действительно произошли от обезьян, то я точно - от самой любопытной из них. Иначе как объяснить, что вместо того, чтобы спокойно идти куда шёл, я задержался на Соборной площади, где прямо под помостом для казней шло самое натуральное театральное представление. Довольно солидная толпа горожан полукругом окружила 'сцену' и увлечённо предавалась просмотру странного спектакля на ветхозаветную тему. Сценой служило пространство перед телегой с натянутым, как кибитка, тентом. Мужик в длиннющем белом балахоне с накладной седой бородищей, явно стоящий на ходулях, кивая некогда позолоченной, а ныне полуоблезшей короной увенчанной треугольным нимбом, торжественно декламировал звучные стихи на трудноразличимой смеси архаического древнечешского и 'кухонной' латыни. Стоящий неподалёку худой актёр, с изукрашенным гримом лицом, периодически прерывал его, давая
пояснения по ходу действия на более понятном народу диалекте:
        - ... И создав твердь небесную, населил её ангелами, дабы иметь поможение в делах своих, а над ними возвысил архангелов, главнейшим из которых стал Микаэл, чьё имя значит: 'Кто, как Бог?'.
        Из-за повозки торжественно прошествовал новый персонаж, вооружённый начищенным до золотого блеска медным мечом и шуршащий здоровенными крыльями из гусиных перьев. Приблизившись к первому актёру, 'Микаэл' опустился на колено и покорно склонил голову. Мужик на ходулях простёр над ним руки и вновь принялся декламировать.
        Дождавшись паузы, вновь вступил 'комментатор':
        - ... Но не было среди ангельского воинства единства и должной покорности Творцу. Возгордившись своим совершенством, часть его восстала против Господа. Во главе же их явился изменник Люцифер-Сатанаил!
        Произнеся последние слова, актёр взмахнул рукой, метко метнув камень в стоящую у колеса повозки железную ступу. Камень со звонким лязгом ударился о внутренность стенки, раздалось характерное шипение и, распространяя до боли знакомый запах, из ступки выплеснулся язык огня, а окружающее пространство заволокло белёсым облаком дыма. Спустя несколько мгновений из облака на сценическую площадку вырвался четвёртый участник труппы в живописных чёрно-красных лохмотьях, с козлиным черепом на голове и кожаной маской. 'Нечистый' был вооружён двурогими вилами, потрясая которыми и приступил к своему монологу, судя по жестикуляции, явно обличающему 'Бога' в чём-то весьма неблаговидном.
        Впрочем, сразу после столь эффектного появления 'Сатанаила' ход пьесы перестал меня интересовать. Как любой нормальный парень, не заражённый бациллами политкорректности, голубизны и псевдопацифизма, я немало времени в детстве провёл, пытаясь - и не безуспешно - синтезировать различные горюче-взрывучие вещества для их последующего торжественного 'бадабума'. Уж что-что, а симптомы, возникающие при возгорании смеси селитры, угля и серы, в просторечии зовомой чёрным порохом, мне были известны досконально. Прежние мои подозрения о теоретической возможности наличия в этом времени хотя бы простейшей артиллерии обрели под собой прочную пороховую основу.
        'Так... Что мы имеем? Имеем мы порох. Вероятнее всего - порох хреноватенький, но всё же... Сомнительно, что его используют только для таких вот спектаклей и им подобных действ, однако сам факт, что он доступен простым актёрам - весьма и весьма радует. Раз есть у них, то будет и у меня: ингредиенты-то всяко добыть сумею, вопрос времени и денег. Ну, а раз я теоретически представляю путь развития огнестрельного оружия в будущие времена, то за парой-другой 'стволов' для личного пользования дело не станет. Где пара, там и больше, так что нежданчик в виде картечи во фланг атакующей коннице монголов или германской пехоте вполне реально будет подготовить'...
        Тем временем театральное действие вступило в завершающую фазу. Повинуясь команде 'Бога', сопровождаемой грозной жестикуляцией, 'архангел' с мечом предпринял атаку на 'Люцифера-Сатанаила'. Тот стойко отбивался вилами, периодически переходя в контрнаступление. Как по мне, сцена напоминала бой гладиаторов, как их показывают в американских псевдоисторических фильмах про Древний Рим. Разница лишь в том, что средневековые актёры явно были более профессиональны в деле владения холодным оружием и 'дрались' с большей экспрессией. Зрители же и вовсе восприняли поединок с восторгом: кругом раздавались приветственные вопли, подзуживание, в несчастного 'Люцифера' полетели комья грязи и ветки из вязанки присутствующего разносчика хвороста. Тем не менее тот не унывал, ухитряясь довольно ловко уворачиваться от большинства 'метательных снарядов', не переставая при этом теснить своего противника. 'Микаэлю' приходилось совсем худо, он отступил к самому борту телеги, но тут в дело вмешался его непосредственный начальник. Мужик на ходулях вновь простёр руки и запел на звучной латыни какой-то церковный гимн. Стоявший у
края 'сцены' ведущий громко возгласил:
        - Братия и сёстры! Вознесём же молитвы наши за победу над силой диавольской!
        После чего бухнулся на колени прямо в грязь и во весь голос подхватил песнопение. Как ни странно, один за другим зрители тоже принялись опускаться наземь и включаться в общий хор. Торчать полигонной мишенью мне хотелось ещё меньше, чем пачкать штаны: ну, как народ неправильно воспримет и переключит негативное внимание с актёра-'Нечистого' на меня? Получить комом грязи в лицо как-то нежелательно... Посему пришлось неспешно опускаться и самому, на предварительно подсунутую полу плаща.
        Получивший неслабую моральную поддержку, 'архангел' вновь контратаковал и, проведя мастерскую связку тычка в маску, ухода и подсечки, поверг противника наземь. При падении козлиный череп и прикреплённая к нему маска слетели с черноволосой головы актёра. Среди публики раздалось несколько возмущённых выкриков и несколько особо рьяных зрителей вновь принялись за метание комьев грязи, норовя угодить в скуластое монголоидное лицо. Конечно, исполнитель роли Люцифера был никаким не монголом, а метисом-полукровкой, что явно доказывала довольно широкая комковатая борода, но горожанам, поглощённым соучастием в противостоянии Добра и Зла, было откровенно на это наплевать. 'Архангелу' пришлось отвлечь почтеннейшую публику буквально прикрывая собой поверженного партнёра по спектаклю. Выйдя на передний план, он торжественно водрузил ногу на грудь 'Сатанаила' и прижал острие медного меча к горлу партнёра. 'Бог' же грозно взмахнул широкими рукавами, из которых вылетел белый голубь с привязанными к лапкам разноцветными лентами и грозным баритоном возопил: 'Амен!'.
        - Так изгнан был с Небес отступник и предатель, враг Господа и рода людского! Так же и помазанник Господа нашего сокрушит всякого неприятеля! - Комментатор вновь вернулся к исполнению непосредственных обязанностей. - А теперь, добрые жители прекрасного Жатеца, пожертвуйте кто сколько может на пропитание скромных франтов и их верных спутниц-лошадок, каковые тако же есть создания Божии, хоть и лишенные бессмертной души, но наделённые телом, которому тоже надо что-то кушать!
        С этими словами актёр начал обход присутствующих с колпаком в руках, вскоре к нему присоединился и 'Микаэль'. 'Бог' же с 'Люцифером' постарались максимально незаметно забраться внутрь фургона, видимо, для избавления от сценических костюмов.
        Как только дошло до денежного вопроса, толпа 'почтеннейшей публики' стала довольно шустро рассасываться. Не то, чтобы колпаки актёров оказались совершенно пусты, но звяканье медных монеток раздавалось не слишком часто, пригоршнями же мелочь сыпанули только двое благодарных зрителей. Моя персональная жаба, ясное дело, тоже попыталась трепыхнуться, однако была придавлена со всей суровой пролетарской справедливостью. Подойдя к повозке, я порылся в заныканном во внутреннем кармане кошеле и выудил короткий обрубок серебряной проволоки. Тут же, используя тележный борт в качестве опоры, обнажил клинок и принялся кромсать её. Когда шелестящий гусиными перьями 'Микаэль' дошёл до меня, прутик серебра с полпальца длиной, перешёл 'архангелу' из рук в руки.
        - Молодцы, ребята! Славно представляли!
        - Благодарю за щедрость, добрый человек! Увы, наше скромное лицедейство ты оценил слишком несоразмерно его ничтожеству...
        - Ха, это ново! Что люди свой труд ценят дороже, чем за него платят - это я слыхал. А вот чтобы наоборот - такого чудака в первый раз вижу! Впрочем, если хотите, можете отработать разницу...
        - Это кто здесь отработку предлагает? - Из фургона высунулись оба переодевающихся актёра. Судя по голосу, вопрос исходил от исполнителя роли 'Бога', уже лишившегося и накладной бородищи и короны. Пуком пакли он яростно соскребал остатки грима со скул. - Ежели потребно повторить представление, так мы завсегда рады. Но франт хоть и готов играть, но не для одного же зрителя!
        - Спокойнее, маэстро! Ничего играть не нужно!
        - Надсмехаешься?
        Уже все четверо обступили, взгляды подозрительно-неприязненные.
        - Даже и не думал. Заработать можно, не только устраивая спектакли. Я - Макс Белов, мастер-кулинар. А ты, маэстро, видать, старший здесь?
        - То так - я и есть староста сей франтилии. Иннокентием прозываюсь. Обскажи толком, мастер, что за работу предлагаешь, да какую цену дашь. А мы обдумаем...
        Какие всё же переменчивые темпераменты у этих людей! Только что чуть взглядами не издырявили не хуже ножиков, а через минуту уже заулыбались, расслабились: и денежка в мошне зазвенит, и спектакль за это играть не придётся. Лафа!
        - Сперва скажите мне: где шились такие великолепные костюмы для спектакля? Где огненный порошок и краску для лиц изготавливали?
        - Костюмы сами заказывали ещё в Глогуве, что в Дольнем Шлёнске: Кравцы там добрые и запрашивают за труд посильно... Но то было уже годов с пяток тому. А краску да зелье волей-неволей приходится самосильно варить да тереть. А тебе-то, почтенный, на что это знать?
        - Нужно, раз спрашиваю. А работа такая: вы, почтенные, по разным местам ездите, представления даёте. Так?
        - Ну, предположим...
        - А раз так, то возьмите краски, и на фургоне нарисуйте красные чашу и крест над ней и припишите крупно, что лучшие обеды в Жатеце в моём трактире 'Крест и Чаша'. Пусть люди читают, кто грамотен. За это я уплачу вам десять хеллеров сразу, да ещё по два хеллера стану отдавать за каждого приезжего из других городов, который передаст от вас привет и опознавательный ярлык, запас которых сможете получить утром на Ковальской улице, где мастерская кузнеца Яна Липова. Только в кузню не ходите: с другого боку есть дверь, где трактир открываю, туда загляните. Если меня не будет - ученику моему скажите, дескать, за ярлыками пришли. Понятно?
        - Понятно-то понятно... Но отчего-то не верится, что за такое дело ещё и хеллеры перепадают... Не обманешь?
        - Слово! Каждого клиента, что от вас придёт, стану в отдельный список заносить.
        - А как кто неграмотный попадётся?
        - Таким можно и на словах объяснить.
        - Так маловато будет по два хеллера-то за человечка...
        - Не хотите - не надо. Считайте, что разговора не было: ступайте своим путём, а я своим пойду...
        - Как так 'пойду'? - В беседу влез бывший 'комментатор'. - Сперва деньги посулил, а сейчас на попятную? Не гоже это!
        - Так деньги за просто так не дарятся. Не хотите за мою цену работу исполнять - не исполняйте. А я сверху ни обола не прибавлю. Нет у меня лишних монет: запасные только есть.
        - Так мы же не отказываемся! - Видя упёртую морду лица потенциального заказчика, пошёл на попятную староста Иннокентий. - Только коль с каждым встречным-поперечным размовлять, так и на представления времени не будет!..
        - А с каждым - и не нужно. Но ежели кто заинтересуется - так что бы и не сказать?
        - И то верно...
        - Ну вот и славно: похоже, мы договорились?
        Староста неопределённо хмыкнул, окинул вопросительным взглядом каждого из сотоварищей. Не дождавшись возражений, поскрёб в потылице и резко махнул рукой:
        - Эх! Договорились, пожалуй! Задаток-то с собой?
        - С собой, не беспокойся. Впрочем, погодите-ка!
        - Что такое?
        - А покажите-ка, уважаемые, своё огненное зелье: больно поглядеть любопытно.
        - Поглядеть-то можно. Да к чему оно тебе?
        'Ага, прям щас я вам вот тут начну выкладывать теорию боеприпаса и принципы создания простейшего огнестрела! Ещё шут знает, что у них тут за порох, да и порох ли, и не проще ли сразу 'забить' на идею обзавестись каким-никаким 'стволом' на всякий пожарный'...
        - В моих краях зажигательным порошком мокрые дрова разжигают. Очень полезная штука в трактире, да вот в Жатеце пока не встречал. Так хотел полюбопытствовать: пригодно ли ваше зелье к тому?..
        - А откуда родом почтенный мастер? То-то глядим, говор нездешний, да и одёжка вперемежку...
        - Из Штальбурга.
        - Не слыхал. Видать, далече...
        - Далече. Улус Джучи. Так покажете порошок-то?
        - Отчего не показать... Только зелье это редкое. И стоить будет недёшево... Ну-ка, Стасек, покажи пану мастеру своё рукоделье!
        Стасек-'Люцифер', кряхтя, влез под полог, выставив для всеобщего любования затянутую в чёрные 'трусы' и прикреплённые к ним алые шоссы нижнюю часть организма. Спустя три-четыре минуты поисков, сопровождаемых раздающимися из фургона стуками, грюками и непереводимыми местными выражениями, актёр выкарабкался обратно, бережно прижимая к груди рыжую корчагу литров на десять-двенадцать с закрытой пергаментом горловиной.
        - Вот оно, зелье. Саморучно молол!
        Утвердив сосуд на дне повозки, Стасек ловким движением развязал затейливый узел стягивающего пергамент сыромятного шнурка и скинул покрышку.
        Я выудил из посудины щепотку содержимого и огорчённо уставился на этот 'эрзац-порох'. Вместо знакомых с детства блестящих гранул перед моими глазами была некая тёмно-серая пыль, по консистенции напоминающая лежалую липкую муку с неприятным запахом. Снаряжать этим кошмаром пиротехника огнеприпасы - бесполезная трата времени. Хотя... Можно попытаться изготовить простейшую ручную гренадку. Можно-то можно, вот только как она сработает?
        Видимо, огорчение от обманутых ожиданий настолько явственно отразилось на моём лице, что вся труппа поняла: надеждам на дополнительную выручку не суждено сбыться.
        - Не оно, мастер Белов?
        - Нет, не оно.
        - Так ведь горит! Ежели на дрова высыпать - обязательно займутся...
        - Это если сухой порошок будет. А чуть отсыреет - и всё. А отсыреет очень легко. Вот в наших краях его специально обрабатывают, чтобы и горел жарче, и не портился дольше.
        - А как это делается?
        - Ну, а я-то откуда знаю? Я же кулинар, а не химик или пороховщик.
        - Понимаем, мастер Белов. Никто не захочет человека из иного цеха своему мастерству учить! А уж алхимики, о коих ты вспомянул, - те и вовсе сродни чернокнижникам приходятся: кто едкую воду делает, что железо разъедает? Алхимики. Кто богопротивным грекам-схизматикам горючую грязь из нафты, этой отрыжки Нечистого, гонит? Обратно они. Не зря говорят, что к себе они принимают лишь тех, кто при трёх свидетелях из их гнусного цеха выпотрошит труп неупокоенного христианина. Отчего наши отцы Церкви их интердикту не подвергнут до сих пор - ума не приложим...
        - Вот как? А как же пан Стасек научился порошок делать, если не у химиков... В смысле - алхимиков?
        - Ну, тут, можно сказать, повезло: случай подходящий представился. Впрочем, то всё давно быльём поросло. Что же сегодня мы решим насчёт зелья? Снадобье редкое, цены хоть и немалой, да для хорошего человека не грех и уступить...
        'Шило - мочало: начинай сначала!' Почуяв возможность поднажиться за счёт простоватого иноземца, выкладывающего вполне приличные деньги за изрисовывание холстины фургона, Иннокентий со Стасеком со страстью погрузились в процесс объегоривания. Тогда как остальные члены труппы составляли лишь молчаливую группу поддержки, эта парочка в ходе торгов применила всё своё актёрское мастерство, то произнося громкие монологи, то клянясь целой вереницей святых, всё время используя невербальные средства: жестикулируя, подпрыгивая на месте, закатывая зрачки... В конечном итоге я сделал вид, что сдался, приобретя весь запас имеющегося эрзац-пороха за шесть хеллеров. Учитывая то, что франты изначально запросили аж пятьдесят, вполне гуманная цена. Впрочем, судя по их ни чуточки не огорчённым лицам, актёры себя обделёнными отнюдь не чувствовали.
        К моему огорчению, попытка переманить Стасека к себе на работу в качестве, так сказать, 'лаборанта', не увенчалась успехом. Творческая личность напрочь отказалась посвятить себя иному ремеслу, кроме театрального искусства. Тем не менее артисты клятвенно пообещали, что в будущем поставки пороха 'для розжига дров', пусть и такого паршивого, вполне возможны.
        Условившись, что приобретённый горшок с порохом служители Мельпомены доставят ко мне ввечеру самолично, я распрощался с франтами и продолжил свой путь в 'салон красоты', прикупив по дороге у башмачника небольшой шмат свиной кожи.

***
        Давешний цирюльник, как и предполагалось, был на рабочем месте. Ввиду отсутствия клиентуры он занимался подкрашиванием облупившейся красно-белой спирали на закреплённом у двери жезле, служащем опознавательным знаком его гильдии. Рядом золотился приставленный к стене новенький медный таз, а на одном из двух табуретов были аккуратно, как в хирургическом отделении, разложены нож для бритья, щипцеподобные ножницы, ланцет, коробка с иглами и мотком жил, глиняная плошка с серым жидким мылом и горшочек квасцов. Второй табурет, как я уже знал, предназначался для клиентуры. Увлечённо насвистывая, мастер Кралек не замечал ничего вокруг за своим занятием.
        - Бог в помощь, уважаемый!
        - Бог-то Бог, да я и сам не плох! А, это вы, пан чуженин! А слухи ходили, что вы покинули наш Жатец. Видно, врали люди? Чем же могу услужить?
        - Нет, люди не врали. Действительно, путешествовал тут недалече, а теперь вот вернулся. Ну, а услуга, пан Кралек, мне действительно ваша нужна. Эвон как щетиной зарос, скоро борода как у столетнего деда будет. Надо бы лицо в порядок привести, да и подстричься немного не мешает.
        - Это мы мигом, со всем нашим великим удовольствием! Прошу садиться вот сюда, а я сей минут, единым духом! - Торопливо вытирая руки о холщовый передник, цирюльник ринулся внутрь дома, откуда тотчас послышалось позвякивание и погрюкивание. Спустя полминуты, когда я уже безмятежно примостился на свободный табурет, Кралек выбежал из дверей, держа в руках довольно объёмистый глазированный горшок, который тут же насадил мне на голову по самые уши.
        - Ты что, одурел?!!
        Табурет, отлетев, ударяется в каменную стену дома, мгновением позже притягиваю брадобрея за вырез котты к себе, левой рукой перехватывая его запястье с зажатыми в пальцах ножницами.
        - Пане, пане! Что с вами?!! Пощадите!!! За что?!! - Перекошенная ужасом физиономия 'фигаро' - бледнее поганки. В глазах - переполох. - Я же даже не оцарапал пана, ещё ни волосинки не срезал!
        - Ты чего творишь? - Оттолкнув перепуганного Кралека, сдираю с головы горшок. - Совсем обалдел: людЯм посуду на башку напяливать?!!
        - Так ведь пан сам велел постричь его! А как же иначе стричь: пан-то, при всём уважении, не вояк и не благородный рыцарь, его иначе, чем под горшок стричь невместно...
        'Под горшок'. Эти слова, хоть и произнесённые на старочешском, расставили всё на свои места. Видал я такую 'причёсочку', и не раз: и у писаря на репродукции репинских 'Запорожцев', и в различных фильмах на темы о сечевом 'лыцарстве' и европейском Средневековье, а уж тем паче - здесь, на головах горожан, - ан забыл вовсе, каким способом получался тот забавный 'причесон', когда ниже ушей волосы мужчин снимались подчистую, оставаясь на голове эдакой смешной копёнкой.
        - Тьфу ты, зар-раза! Что ж ты нормально сразу не сказал, что делать будешь? Видишь: человек сидит, о вечном задумавшись, а ты ему ни с того ни с сего макитру на темечко! Предупреждать надо... Ты уж прости меня, пан Кралек: был не прав, действовал, не подумавши. Готов загладить свою резкость. Как насчёт двух хеллеров компенсации?
        - Шесть с половиной, ласкавы пан...
        - А что не марку сразу, а? - Вот не нравятся мне такие 'терпилы': не успел от шока отойти, а уже деньги вымогать принимается.
        - Никак нельзя марку. Шесть хеллеров штрафа за такое поношение ратманы присуждают...
        - Не врёшь?
        - Зачем? Это всякому ведомо: шесть за оскорбление с хватанием, дюжина - за побои, за лёгкое увечье - до сорока хеллеров. Так что больше шести не присудят, но и меньше - тоже. Так что - шесть с половиной, прошу ласкава пана...
        - Ладно, убедил. Шесть. Ну а ещё пол-хеллера за что?
        - Так чтобы в суд не обращаться. Паны ратманы за вынесение решения не менее половины суммы ещё в свою пользу отсуждают.
        - Ну что ж, коли так - договорились. Погоди малость: сейчас омоньер развяжу...
        - Пусть ласкавы пан не торопится. Как закончим бритьё и стрижку, так сразу за всё и расплатится.
        - Вот оно как... Так ты, пан Кралек, на меня не в обиде?
        - Какая обида может быть, пан чужин, когда работа идёт?..
        Парикмахер мне, действительно, попался не обидчивый. Признаться, вновь садясь на табурет, я слегка опасался за целостность ушей, но не праздновать же труса перед 'рыцарем бритвы и ланцета'? Так что пришлось просидеть весь сеанс спокойно. Единственным условием поставил исключение гончарной продукции из процесса стрижки. Поворчав что-то о 'странных чужинах с их вельми странными привычками', цирюльник принял пожелание клиента к исполнению. При стрижке пришлось испытать некоторый дискомфорт, так как ножницы, управляться с которыми цирюльнику пришлось обеими руками, изредка всё же защемляли и тянули волосы. Но тут уж, как говорится, назвался груздём... Сам от макитры отказался, так что перетерпел. Зато бритьё бронзовой мегабритвой прошло на ура, не хуже, чем дедовой 'опаской', перешедшей ко мне по наследству и оставшейся в том суматошном двадцать первом веке, который вспоминался теперь всё реже и реже...
        Похоже на то, что мастер Кралек всё-таки затаил обиду, ибо словесный поток, изливаемый им во время сеанса, был до странности краток. Тем не менее удалось выяснить некоторые подробности о событиях в городе и окрестностях: кто начал постройку нового дома, когда, по слухам, должен прибыть большой торговый караван с востока, что происходило на третьегоднишних 'манёврах' княжеской дружины с их учебными схватками и показательным лобовым штурмом участка недостроенной городской стены. Последний момент заставил меня проникнуться уважением к князю Пржемыслу: в моё время ни разу не приходилось слышать о таких учебных боях в Средние века. Не считать же таковыми рыцарские турниры с бургутами? Хотя... 'Мы все учились понемногу', а уж 'слинять' с занятий по истории что в школе, что в вузе - это у нас как 'здрасьте' было. Вполне мог и прохлопать ушами, факт. Знать бы, что сюда, в древнюю Богемию попаду - день и ночь зубрил бы, обложившись книгами и приклеившись носом к монитору...

***
        Распростившись с цирюльником и выплатив всё причитающееся, я, наконец, добрался до постоялого двора 'U zastavy', где находился на передержке мой маштачок. Здесь вновь пришлось развязывать кису-омоньер, чтобы зарезервировать конское стойло до нашего возвращения. Завьючив - дело уже привычное - животину и купив в дорогу ковригу хлеба и пяток солёных огурцов (деликатес, однако, учитывая здешнюю дороговизну 'натрий-хлора'!), а также подробно расспросив, куда идти, я в ускоренном темпе пустился в путь в село у маетка Соколув. Собственно говоря, село как таковое, было мне абсолютно до лампады. Однако там, по верным сведениям, обитал некий Марек - большой специалист по возведению печей и облицовке камнем колодезных стенок. Именно он возвёл единственную приличную из виденных мною в этих местах печек - ту самую, что находится в трапезной обители святого Бенедикта. Конечно с капитальными русскими печами, в которых в понедельник щи поставишь, а в субботу вынимаешь ещё тёплый чугунок, не сравнить, но... Тут же Европа, ничего не поделать! Да и не знаю я точно, появились ли уже на Руси наши чудо-печи или до
рождения их безымянного создателя должно пройти ещё несколько веков?
        Путь до Соколува занял часа четыре. Встреченная у самого частокола старушка с вязанкой хвороста, принявшая сперва меня за странствующего мелкого торговца, охотно разъяснила, куда свернуть на развилке, и спустя ещё примерно час я оставил за спиной небольшой перелесок и остановился у межевой каменной стенки, разделяющей два крестьянских поля. За полями широко разбросались по угору небогатые подворья с возвышающейся между ними крещатой крышей небольшой деревянной часовенки.
        После недолгих расспросов встреченных седлаков поиски мои увенчались, наконец, успехом. Марека удалось застать на его подворье, где тот занимался изготовлением деревянных лопат. Судя по внушительному их количеству, полуметровой грудой возвышающемуся у стены сарая, шанцевый инструмент планировалось отвезти к кузнецу для оковки железом, после чего распродать. Несмотря на солидный возраст - выглядел он лет на шестьдесят, если не больше - старый каменщик был могуч, как ствол столетнего бука. Весьма солидного размера нож и тесло казались в его пальцах детскими игрушками из набора 'Сделай сам'. Нежданного гостя он встретил вполне приветливо: за редким исключением славяне чем сильнее, тем добрее к людям:
        - Слава Йсу! Заходи, гостем будешь, коли добрый человек!
        - Во веки веков! Ты ли мастер Марек, про которого говорят, что знатно с камнем работает?
        - Ну, коли родитель мой был Марек, матушка покойная - тоже Марекова, стало быть, я не иначе зовусь. А что люди говорят - то им виднее. Охулки на мою работу до сих никто не клал. Проходи в дом, тераз поснедаем, что Бог даровал...
        Встав со здоровенного бревна, мастер Марек вонзил в него тесло и нож, отряхнул домотканые порты и рубаху и, приглашающе махнув, зашагал к избе. Разумеется, я последовал за ним.
        Внешне крытая дранкой бревенчатая изба выглядела небогато, хотя и выделялась среди большинства других домов села торчащей над крышей печной трубой. Зато внутри каждому становилось ясно, что хозяин - человек достаточно зажиточный и мастеровитый.
        В центре единственной горницы находилась печь той же 'муравейникоподобной' конструкции, что и в бенедиктинском монастыре, разве что несколько меньших габаритов. Рядом с источником пищи и тепла стояли мощный, но довольно изящно изготовленный стол с парой лавок и здоровенный короб кровати с закреплённым на высоких столбиках пологом из мешковины. Эдакая кровать по карману далеко не каждому мастеру-ремесленнику или купцу - а уж в доме простого селянина я никак не ожидал её встретить. На полу из тёсанного горбыля, вымощенного, впрочем, у печного зева булыжниками, ближе к стенам горкой лежат мешки с зерном, капустой и репой. Под окном - здоровенныё то ли сундук, то ли комод, покрытый рядниной. Одна из стен украшена распяленной волчьей шкурой со здоровенным чёрным распятием над нею, на противоположной на вбитых в пазы меж брёвен деревянных шипах аккуратно развешены инструменты. Отдельно от них красуются плетёный ивовый щит, копьё с потёртым красным ратовищем и полукруглый железный шлем с приклёпанной бармицей. Видно, не всегда мастер Марек тесал камень: пришлось и оружие в руках держать...
        По-хозяйски расставив на столе 'тару' и миску мочёного гороху, старый каменщик прихватил стоявший за дверью ведерный бочонок и, выдернув из днища чоп, направил кисло пахнущую струю тёмного пива в высокие глиняные кружки.
        - Гость в дом - Бог в дом! Угощайся, чем Бог даровал за труды наши.
        - Будь здрав, хозяин ласковый!
        Отхлебнули пива, жевали по щепотке гороха.
        - Я - Макс Белов, из жатецкого братства Святого Лаврентия. Пришёл к тебе, мастер, по важному делу.
        - Братство Лаврентия, говоришь? Ну-ну... Зачем это я пивоварам занадобился?
        - Насчёт пивоваров не скажу, а вот трактирщики нужду в твоём искусстве имеют. Вернее сказать - один из трактирщиков.
        - Ты, что ли?
        - Ясное дело, я. Новый трактир открываю. Печь мне нужна, а на будущее, вероятно, ещё одна, побольше.
        - Печь добрая - штука дорогая. Очаг-то подешевле ценою будет...
        - Не, очаг мне не нужен. Видал твоей работы печку у бенедиктинцев, вот то - славная вещь! А очаг обыкновенный только дым да сажу по дому разносить годится.
        - И то правда. Если в цене сойдёмся - так отчего бы и не сложить-то?.. А велика ли нужна тебе?
        - Велика. Да вот, сам взгляни.
        Перегнувшись через стол, я протянул каменщику записную книжку, в которой ещё во время пребывания в монастыре занёс схему печной конструкции. После некоторых размышлений о неудобстве постоянного 'ныряния' в горячий зев печи, она была доработана в эскиз дровяной плиты, наподобие тех, что до сих пор стоят на летних кухнях старых куреней в казачьих станицах. Готовить на такой, конечно, не так быстро, как на газовой, что и понятно - пока растопишь, пока прогреется как следует - зато для своего класса аппарат достаточно экономичный и 'всеядный': топить можно чем угодно, от кукурузных будыльев до сухого кизяка.
        Размеры на эскизе я поставил 'в локтях', условно разделив привычный метр напополам. Смутно припомнив, что арабские (они же - индийские) цифры вкупе с десятичной системой в Европе достаточно долго были неизвестны, рискнул использовать римские. Кто его знает, этого старика: авось и разберёт...
        Старый каменщик оказался человеком знающим. Минуты две он, шевеля губами, всматривался в эскиз, после чего поднял косматую голову и произнёс ёмко:
        - Не возьмусь.
        - Почему? С оплатой не обижу, честное слово!
        - Я и не сомневаюсь. Вот только во всём Жатеце и сотни плинф не купить, это мне доподлинно известно. А тут все шесть потребны. А из камней сводчатую-то печь возвести можно, а за твою иноземщину без плинфы не возьмусь. Не строил таких-то допрежь... Как тепло будет держать, не развалится ль от жара - не ведаю. А я всё привык делать основательно, чтоб не токмо заказчику, но и внукам его всю жизнь служило! Не возьмусь.
        Вот так 'здрасьте'! За время, что я нахожусь в этом странном средневековье, бывало всякое: и хорошее, и наоборот. Пару раз вообще убить могли, но вот в отказ до сих пор никто не шёл. Даже как-то обидно, граждане-товарищи... Но ведь как ни посмотри, а хорошая печь - это основа кухни, от которой только и 'танцевать'. Не готовить же мне посетителям на костре, полуобложенном камнем, каковой здесь гордо именуют 'очагом'?
        - Как же быть, уважаемый? Без печки я как без рук, а другого мастера, который смог бы возвести такую, какую требуется, миль на триста, а то и на пятьсот днём с огнём не сыскать...
        - Так чего проще: сложим печь добрую, сводчатую. Мало у какого хозяина такие найдутся. Крюк добрый вмурую, чтоб котёл внутри подымать аль опускать, на сколь потребно. Имеется их у меня запас невеликий. Ежели кузнецам хеллеров не скупясь отмеришь - так и решётку славную добавим. Обойдётся моя работа недорого: не многим поболее четверти пражской марки на твоих харчах.
        - За хорошую работу мне монет не жалко: видал твоё творение, славно! Вот только в твоих сводчатых печах, как ни старайся, а много кушаний сразу никак не наготовить. А на той плите, что я нарисовал, с этим гораздо проще: сверху лист железа кованый с крышками-конфорками, чтобы горшки-сковородки ставить, внутри решётка, как в твоих печках, а в дымоходе - стержни, на которых колбасы или сало коптить подвешивают. КПД в разы увеличивается!
        - Гм... Вроде толково задумано, хоть и непривычно всё. А 'КПД' - что такое?
        'Да уж, за языком тут следить надо! Что ж мне теперь: деду этому средневековому школьный учебник физики пересказывать?'
        - Насчёт КПД - это долго объяснять, да и не могу, уж прости, уважаемый Марек. Про него никто из моего цеха рассказывать посторонним не имеет права, ибо тайна великая!
        Старик, хмыкнув, понимающе кивнул головой:
        - Ладно, коли так... Но плинфы-то в Жатеце всё едино нет! Так что думай сам: либо возведу тебе печь сводчатую, либо вовсе никакой. Ты заказчик, тебе решать!
        'Чёрт, что за плинфа такая, что без неё никак простую плиту смастерить невозможно?'
        - Нет, говоришь, в Жатеце? А где есть?
        - Да кто ж знает-то? Поблизу, вроде, никто не делает... В златой Праге есть мастера, да ещё во Вловицах, пожалуй, лепной сарай стоял, але Вловицы те ещё далее... Далеко это, навряд ли кто из купцов возьмётся доставить: плинфа-то даже тёсаного камня дешевле, ибо из глины лепится, а веса в ней не менее, чем в камне будет. Торговцу выгоднее в ладью товар весом пониже, а ценой поболее загрузить, а не глину обожжёную из конца в конец Богемии туда-сюда возить.
        - Так, погоди немного, мастер! Что-то не пойму, эта твоя 'плинфа' - обычный кирпич, что ли? Из которого дома строят?
        - Что за 'кирпич' - не ведаю, но дома из плинфы, верно, кое-где строят...
        Долго ещё продолжалась наша беседа, не раз и не два тёмное пиво наполняло кружки, да и миса с мочёным горохом показала дно. Однако любой содержательный спор всегда имеет решение. Так и тут: мне всё-таки удалось уболтать мастера Марека на изготовление заказанной дровяной плиты и мощение битым камнем пола в трактире и части улицы перед входом в дом Костековых. Со своей стороны пришлось пообещать, что разорюсь на заказ в Праге малой исады с плинфой, которая, как выяснилось, действительно была тонким длинным кирпичом ручной лепки, и дополнительную железную плиту: старый мастер всерьёз вознамерился поставить вторую 'чудо-печь' у себя дома. Что ж, улучшения в трактире стоят, конечно, дороговато, но они того стоят. А куда деваться? Моё заведение должно быть весьма респектабельным местом, которое станет модно посещать у достаточно небедных клиентов, а не припортовым притоном, провонявшим тухлой рыбой и скисшим пивом: в таком 'кабаке' много не заработаешь, хоть разорвись! А деньги мне понадобятся не маленькие: иначе не удастся финансировать даже минимальный технический прогресс в отдельно взятом
средневековье...
        КНЕДЛИКИ, ЛИРИКА И 'КОНТРАМАРКИ'
        Обратно в Жатец я вернулся вечерней зарёю. Повезло: стража уже закрывала ворота. Явись я позже - и пришлось бы либо ночевать под крепостным валом, либо бросить маштака и с риском получить в голову камень из пращи пытаться в темноте форсировать его там, где стена ещё не была достроена на должную высоту. Ни тот, ни иной вариант меня совершенно не радовали, что же до попытки стимуляции доблестных охранников некоторой суммой - это вообще не обсуждалось: судя по рассказам аборигенов, ночью городские ворота не открывались даже для коронованных особ, что уж говорить о скромном трактирщике-иноземце.
        Вновь оставив конягу на попечение слуги 'U zastavy', быстрым шагом за четверть часа добрался до своего обиталища. Что вы хотели: во всём городе если наберётся две тысячи домов - уже неплохо. Даже Праге, по слухам, их и сейчас не более пяти тысяч, считая церкви с часовнями, а она, как-никак, считалась столичным городом на протяжении столетий!
        Дом встретил меня административным правонарушением. Наплевав на цеховой запрет готовить пищу после вечернего колокольного звона, пристроившиеся за столом Зденко с Дашей вовсю лепили кнедлики.
        Вернее сказать, лепила Дашка, шустро формовавшая явно повторно подошедшее тесто в 'колбаски' и суровой ниткой со скоростью лопастей вентилятора оттяпывавшая от них собственно кнедлики. Зденек ссыпал в котелок с бурлящим солёным кипятком тестяные кусочки, периодически вылавливая из рядом висящего казанка с помощью привязанной к длинной палке деревянной ложки готовый продукт, который и выкладывал на глиняное блюдо. Учитывая, что на лавке прикрытые холстиной стояли уже две полных мисы, процесс 'кнедликования' явно шёл уже не первый час.
        - Бог в помощь! Что-то вы нынче припозднились: добрые христиане спать ложатся, а вы, похоже, трапезничать собрались? Смотрите, оштрафуют меня из-за вашего куховаренья!..
        Молодёжь отреагировала на моё появление весьма активно: Зденек, уронив ложку прямо в котелок с варевом, радостно вопя нечто приветственное? кинулся помогать мне снимать плащ, одновременно исхитрившись подсунуть взамен грязных берцев валяные шерстяные 'копытца'. Дашка, резво поднявшись со скамьи и торопливо поклонившись, стояла потупившись, судорожно отирая фартуком тесто с пальцев. Не, ну нормальная реакция? Вот не ожидал...
        - Э, ребята, вы это чего вдруг? Приступ чинопочитания и аксакалолюбия? Так я покамест не совсем аксакал - белой бороды не отрастил, да и никакой иной тоже...
        - Але пан мастер шутит?
        - Шучу, шучу. Но всё равно - переобуться я и без посторонней помощи способен, не старик, чай. Лучше вы мне всё же на вопрос ответьте: с чего вдруг после заката принялись кнедлики стряпать-то? В братстве узнают - не вас, а меня оштрафуют...
        Данка вновь почтительно склонила голову:
        - Пане Макс, не тревожьтесь! То матушка повелела в запас кнедликов наварить и прокоптить, из той муки, что на Зденковы ученические грОши купила. Аще пана мастера дома нет, а очаг пустует... Вот только смала не поспели.
        'Так-так, понятненько... Что ни говори, а съёмное помещение есть съёмное помещение. Хозяйка считает себя вправе распоряжаться им по своему усмотрению. Вот только в наше время утверждалось, что всему виной остатки советского менталитета. Врали, выходит. Ну, да по телеящику правду вообще редко услышишь, а если когда и мелькнёт - так сдобренная ложью как 'оливье' майонезом'.
        - Ладно, допустим. Но отчего, в таком случае, мой ученик - а Зденек, после заключения договора, в первую голову мой ученик, и лишь во вторую - твой брат, - занимается не своими прямыми обязанностями, а кнедликами?
        - Так ведь, пан мастер, я всё переделал, что велено было! Ещё до литургии переделал!
        'Да, зря на пацана нарычал... Неудобно даже. А что делать? Чтоб служба мёдом не казалась - не одними пряниками, в смысле кнедликами, кормить'...
        - Так. Добро. Что всё переделал, за то хвалю. Рассказывайте, что тут без меня было? Сосед не заходил со сковородками?
        - Какой сосед? Их же много...
        - Да Липов-кузнец, что рядом с нами живёт, какой же ещё.
        - Нет, не заходил. Проходимцы какие-то заглядывали, всё кожаные ярлыки клянчили. Ну, да мы их отворотили, сказали, что без вас - ничего не дадим.
        'Блин горелый! Про актёров-рекламщиков я и забыл! Вот же ж башка дырявая!'
        - А они, те, которые за ярлыками приходили, ничего не оставляли для меня?
        - Верно дело, всё норовили какой-то горшок оставить, але ж мы не приняли: кто их ведает, что в той посудине! Не дай Господь - зелье наговорное аль ещё какая погань.
        Ну вот, ещё и порох мимо меня 'пролетел'. Хоть и плохонький, а жалко: за него ведь деньги плачены. Нет, пора что-то делать с такой рассеянностью: для склероза ещё возраст не тот.
        Ну ладно, будем исправлять недоделки авральным методом.
        - Значится, так, объясняю диспозицию: ты, Дашка, зараз прибираешь тут всё, во избежание. А то, не дай бог, кто прознает про вашу вечернюю готовку и сообщит куда следует. Оно мне надо - оправдываться перед цеховым начальством? После поднимаешься наверх - и спать! А мы со Зденеком ещё кое-что по мелочи смастерим. Зденко! Где то клеймо, что мастер Липов сделал? Тащи-ка его сюда. А сам возьми-ка нож и нарежь вот эту кожу квадратами размером с пол-ладони. Уяснил?
        - Слушаю, пан мастер! - Поняв, что расправа откладывается, будущий подмастерье повеселел и споро принялся за работу.
        Я же тем временем пристроил железный прут с наваренной площадкой, где красовалась увенчанная четырёхконечным крестом чаша, на раскалённых угольях очага. Сам же прихватил хозяйский топор и принялся за колку дров. А что вы хотели: газопроводов тут ещё не изобрели, впрочем, и создания электроплиток в ближайшем будущем не предвидится. Да и каменный уголь в дефиците: ближайшие известные лично мне залежи - аж в будущем Донбассе, там, где сейчас вовсю резвятся кочевники Дикого Поля. Вроде бы в Руре уголь и железная руда в количестве имеется - но туда фиг проберёшься: враждебные земли... Так что хочешь - не хочешь, а придётся заниматься 'ушу в стиле пьяный дровосек'.
        Впрочем, силой я не обижен, так что такие упражнения мне только на пользу. 'Э-ге-гей, привыкли руки к топорам!'. Штабель наколотых полешков и порубленного хвороста постепенно выстраивался вдоль стены. А что вы хотели: это ж Европа, здесь на улице поленницу не сложишь, в два счёта прихватизируют. А дровяной сарай у Костековых проектом не предусмотрен. Вот и приходится полезную площадь будущего трактира топливом захламлять.
        От увлекательного занятия меня отвлёк ученик, распустивший-таки на куски всю свиную кожу. Не скажу, что работа была сделана аккуратно: 'гулял' размер, да и форма будущих 'купонов на скидку' была далека от идеальных квадратов, однако парень постарался в меру своих сил, умудрившись затупить клинок, но даже тупым ножом прорезать глубокие царапины в столешнице.
        Раскалённое клеймо с шипением впивалось в квадратики, запах палёной кожи распространился по всей комнате. В общей сложности у нас получилось сорок две 'трактирных контрамарки', дюжину из которых отложил про запас, а тридцать оставшихся приготовил для вручения франтам.
        В остатний раз на сегодня 'припахал' ученика, чтобы тот сходил на реку - юное поколение ухитрилось истратить почти весь запас воды. Пока Зденек выполнял поручение, замочил к завтрему треть горшка гороха и уже приготовился укладываться ко сну, как услышал скрип внутренней двери за спиной...
        Что-то я психованный какой-то стал: негативно воспринимаю неожиданные звуки в тишине и полумраке комнаты, освещённой только отблесками затухающего очага. Жизнь тут нервная...
        Резкий разворот с уходом с траектории возможного удара, пальцы сами смыкаются на рукояти ножа, взгляд ищет потенциального противника - и встречается со взглядом огромных жемчужно-серых глазищ.
        Вот же ж блин горелый! Перелякался, как маленький... Аж неудобно.
        - Дашка, ты чего здесь? Сказано же было: пора спать!
        Стоит. Молчит. Пальцы со скоростью швейной машинки теребят кончик выбившейся из-под платка русой косы, то заплетая, то вновь расплетая. Щёки пунцовые, что тот светофор - даже во мраке видно. Наконец подошла поближе, сглотнув, заговорила, запинаясь:
        - Пан мастер... Макс... Я тогда пана мастера тряпкою, а пан мастер столько помогает, Зденка секретам учит, всё по-справедливому творит, в магистрат жаловатьcя не стал... Прости меня, Макс, дуру такую, за-ради Господа и Марии Девы! Сама не знаю, как в тот раз рука поднялась, и сегодня тоже могла же подвести тебя с этими кнедликами...
        Стоит, краснеет, роняет слова, явно недоговаривая... Не только красивая, но и скромная: сказывается патриархальное воспитание. Все мои знакомые девушки остались в двадцать первом веке: конечно, были среди них и весьма симпатичные - хотя и подправлявшие естественную красоту косметикой - но самая 'зашуганная серая мышка' из их числа по сравнению с Дашкой показалась бы чересчур развязной и вульгарной.
        Ну, как такое чудо не пожалеть?
        Уже и глаза на мокром месте. Понятное дело - девушка. Натура лирическая и ранимая...
        - Да ладно, Даш, что ты, в самом деле... Ну, бывает...
        - Макс, ты правда не сердишься на меня? Не сгинешь никуда? Когда ты в прошлый раз уезжал - думала, что пропал. А когда вернулся, то ничего не говорил, а на расстегайке у тебя - кровь. Зачем ездил, что делал - не спрашиваю, то мужские дела... Но зачем драться-то? Ты же мастач, не вояк, ведь убьют! А я... а мы опять одни останемся... уууу...
        Осторожно приобнял это чудо, придержал. Уткнулось лицом, уже толком ничего сквозь всхипы не разобрать. Рукав ниже плеча намокает от слёз. Да уж, ситуация! Как говаривал герой древнего водевиля: 'Я - старый солдат и не знаю слов любви', или что-то наподобие. А тут явно девочка переживает.
        - Ну что ты, Дашунька... Успокойся... Всё же хорошо закончилось... А скоро совсем всё хорошо будет: дело налажу, народ потянется, да и вы при мне не пропадёте. При кухне пока ещё никто с голоду не помирал, эт точно.
        Встрепенулась, выскользнула дельфинёнком из рук, меленько перебирая ногами перелетела через комнату и вспорхнула по внутренней лестнице, покидая меня.
        Н-не понял?..
        Без стука открылась входная дверь и в дом ввалился насупленный Зденек с мокрыми от расплёсканной воды вёдрами. Так вот почему девушка перелякалась! Ну и слух у неё, мне бы такой - аж с улицы братнины шаги ухитрилась услышать! Примем к сведению.
        Спустя четверть часа мы с учеником, наконец-то улеглись. Очередной суматошный день в этом времени закончился...
        ХЛОПОТЫ И БАНКЕТ
        Как известно давным-давно, 'крот истории роет медленно', но поступательно. Эту истину мне постоянно вдалбливал старший братец. Нельзя отрицать. Дни идут за днями, одна неделя сменяет другую - и мой 'производственный кошмар' по обустройству 'точки общепита' потихоньку близится к завершению. Стараниями деревянных дел мастеров комната первого этажа разгорожена стойкой-барьером, изготовленной по моему эскизу, за которой теснятся рундук для продуктов, в ночное время служащий мне лежанкой, пара малых пивных бочек, на выбеленной стене - полки с посудой, а самое главное - гордость трактира: сложенная мастером Мареком из привозной плинфы чудо-печь с изготовленной по спецзаказу в кузне Яна Липова железной плитой с кольцами-конфорками. Встало мне это чудо инженерно-кулинарной мысли в такую копеечку, что пришлось навестить мою хованку с драгоценностями в дупле дерева и порадовать старого еврея Хаима замечательными браслетами. Конечно, ритуал иудейской торговли остался неизменным, пришлось потерять кучу времени и нервов, но в итоге мой кошель потяжелел почти на две пражских марки. Разумеется, деньги эти долго
не залежались: если бы знал заранее, что трактир - такое затратное поначалу заведение, то лучше бы чем-то другим занялся в этом времени. В наёмники, например, пошёл бы, как в книгах про попаданцев пишут - купеческие караваны охранять. Или в изобретатели-алхимики, паровую машину изобретать, даром, что их здешний народ активно недолюбливает. Но коль назвался груздём - будь добр соответствовать, да. Впрочем, не знаю, что было бы со мной при таком раскладе, однако уверен в одном: займись я каким-то иным делом, вряд ли встретил бы в своей жизни это светловолосое чудо с глазами-жемчужинами...
        Кстати говоря, паровик - не паровик, а нечто самовароподобное Липов для трактира соорудил. Сосуд получился тяжеленный, основательный, вместительный: полведра воды за раз кипятит. Форма, правда, у него не округлая и даже не цилиндрическая, а кирпичеобразная, что не есть гут: это уже не нормальный самовар, это какой-то куб-титан получается, наподобие тех, что до войны в советских пассажирских вагонах ставили. Тем не менее, после некоторой тренировки использовать сей агрегат для производства кипятка я приспособился, тем более, что заработать холеру с дизентерией в средневековых условиях - раз плюнуть. Вода-то из реки и для питья и для мытья, а что в той реке за дрянь полоскалась - одному всеведающему богу известно. Так что пришлось купить два ушата для мытья и споласкивания посуды, благо, есть кого к этому занятию приспособить. Зденко поначалу бурчал что-то, перетирая кружки-миски, однако быстро прекратил высказывать недовольство, когда рассмотрел в моё увеличительное стекло отвратную грязюку на жирной ложке и выслушал лекцию о пользе гигиены, для лучшей усваиваемости подкреплённую традиционным
'лещом'. Ничего не поделаешь, такие тут педагогические методики.
        В условиях не то, чтобы отсутствия, но серьёзной дороговизны здешнего грязеобразного мыла, пришлось взять за правило перед готовкой обмываться отваром иван-чая, каковой отвар, в горячем, понятно, состоянии, употреблялся как питьё. В конце-то концов, хоть здесь народ потребляет, главным образом, пиво, но алкоголем, даже слабым, увлекаться не стоит: и голова нужна светлая, и почки-печень перегружать лишний раз не надо.
        Большую часть площади зала заняли три стола: пара небольших, сделанных в местной традиции как козлы со съёмной столешницей, были отгорожены от зала ряднинной занавесью - эдакий ВИП-зал, а третий - общий - тянулся чуть ли не на пол-комнаты. Его я распорядился сколотить монолитным и прикрепить ножки к вбитым в земляной пол сосновым колышкам. Так сказать, во избежание поломок мебели при возможных конфликтах между посетителями по поводу взаимного уважения и неуважения...
        Пол возле стойки и столов застелили купленными на рынке соломенными дорожками-половичками, на улице у двери закрепили деревянную чистилку для обуви: грязища здесь неимоверная, несмотря на относительно сухую погоду. А уж что осенью и зимой будет твориться - и подумать противно...
        На входной двери я собственноручно изобразил здоровенную чашу с 'произрастающим' из неё католическим крестом. В конце-то концов, хотя в здешней странной истории церковь не является господствующей структурой, однако уважением пользуется. Так что лишний раз подчеркнуть 'я - свой' в средневековых условиях совсем не вредно. Правда, за горшочек красной, а вернее сказать - вишнёво-малинового оттенка - охры пришлось отвалить заезжему чудину-торговцу аж двадцать хеллеров, но на рекламе я решил не экономить. Остатками краски вычервонил железную вывеску-баннер над дверью, а в приступе ностальгии изобразил пятиконечные звёзды с серпом и молотом на пивных бочках: 'советское - значит отличное!'.
        Наконец, вплотную приблизился день открытия трактира 'Крест и Чаша'. Чтобы не вводить в смущение здешний богомольный народ, специально подгадал к скоромному дню, хотя меню решил сделать почти исключительно постное. А как же? Среди приглашенных - сам аббат Гржегож Пяст, несколько видных бенедиктинцев, верхушка цеха Святого Лаврентия, и, естественно, настоятель цехового храма отец Пётр. Первый банкет - за счёт заведения!
        Ох, и стоял же в трактире дым коромыслом накануне праздничка! Мы со Зденеком с таким азартом взялись за готовку, что пар клубами валил через дверные щели и окно, из которого по такому случаю пришлось вытащить раму с бычьим пузырём. Кстати, стало заметно светлее. М-да, надо что-то придумать насчёт оконных стёкол, надо...
        Первым блюдом будущего банкета я решил сотворить рыбный суп, благо, река под боком и её даров в городе в избытке.
        В здоровом горшке соорудил отвар лука, моркови и укропа, куда набросал хорошо выпотрошенных, но нечищеных ершей, окуньков, щучек. Для осветления добавил три ложки икры. Пока бульон бурлил и парил, мы на пару со Зденеком лихорадочно крошили рачье и сазанье мясо, лук, муку и, смешав всё это с дорогущим чёрным перцем, фаршировали панцири раков. Затем получившиеся 'фрикадельки' опустили в заблаговременно перелитый в другую посудину бульон и доваривали ещё минут восемь-десять.
        Нет, всё-таки кухонная плита - пусть и дровяная - замечательная штука! Особенно если на ней, как у меня, целых четыре конфорки.
        Часть плиты заняла полуметровая сковородка, откованная мастером Липовым. В несколько слоёв на ней было выложены пласты несолёного дрожжевого теста, между которыми я поместил мелко нарезанный твёрдый сыр, после чего накрыл всё сооружение кованой же крышкой. Хорошо получилось, и духовка не понадобилась! Единственное, чего я не смог понять - так это почему местные католики считают сыр постным блюдом-то? Он же из молока?
        В духовке же в количестве, достаточном для прокормления взвода стройбатовцев, запекалась щука в 'рубашке' из соли. Дюжина свежепойманных рыбин была аккуратно выпотрошена, не разрезая брюшка. После чего каждая щука была засунута в корчагу с крупной солью и энергично в ней извазюкана. В брюшко рыбам тоже засыпана соль. В результате корочка соли покрыла полностью щук целиком, прямо с чешуёй.
        При запекании чешуя и соль сгорят, образуя 'угольную корку', которую потом будет легко счистить, а внутри останется нежнейшее сочное розовое мясо.
        В качестве десерта я решил нажарить элементарных гренок с сыром и чесноком. Их несколько непривычный для меня вкус объяснялся тем, что в этом времени хлеб даже для достаточно не бедных людей выпекался из смеси ржаной, пшеничной и овсяной муки. На сладкое - как альтернативное дополнение к осточертевшему пиву постановил соорудить киселя, для варки которого Зденек, живой ногой слетавший на рынок, приволок пол-чувала здешних кислых яблок. Поскольку до осени ещё далеко, яблоки нашлись исключительно засушенные, прошлогоднего урожая. Ладно, сойдёт на бедность... Залили сухофрукт кипятком в соотношении один к восьми, закрыли горшок кружком и оставили вариться на треть часа. Потом Зденко, шипя сквозь зубы, героически перетирал получившуюся массу через сито, добавлял овсяную муку, перемешивал... Ничего страшного, что обжёгся пару раз: впредь будет аккуратнее. Зато парень за месяц ученичества уже может готовить простейшие блюда, пока, разумеется, под приглядом. По рассказам, другие здешние мастера так своих подопечных не 'балуют': ученик и полгода, и год, и даже два может быть на положении мальчика на
побегушках 'подай-принеси-пошёл вон'. Так что пацан доволен до невозможности, в нечастое свободное время форсит перед местными девчонками купленной лично для него коттой и шоссами. А что? Договор - дороже денег, это раз. А два - внешний вид ученика многое говорит о самом мастере и о заведении. До сих пор с омерзением вспоминаю того немытого чушкана из таверны 'У моста'... К такому подхарчиться только в голодный год пойдёшь, да и то побрезгуешь!
        Вообще, к открытию трактира, обновил и свой гардероб в знакомой портняжной мастерской. В качестве спецодежды заказал аж три льняные коричневые рубахи, крашенные в отваре луковой шелухи, длинные фартуки, закрывающие грудь, для себя и подручного, плоскую шляпу, визуально дико похожую на знаменитую афганскую 'пуштунку', а главное - БРЮКИ! Ох, сколько нервов я пожёг, пока убедил портных выкроить штаники по моему эскизу! Упирались, как будто их на расстрел ведут! Но, в конце концов, 'бабло победило зло', и вот теперь на мне шикарная домотканая пара с просторными штанинами, застёгивающаяся на бёдрах пуговицами. Смастерить человеческую одёжину с ширинкой эти деятели и не пытались, хотя я даже в подробностях всё показал на моих советских форменных штанах. Так что теперь приходится ходить по нужде достаточно осторожно, дабы не измараться. Мало того: достигнута договорённость о пошиве ещё двух пар: льняной на 'сменку' и суконной, парадно-демисезонной.
        Живейшее участие в украшении помещения приняли мои хозяюшки - мать и дочь Костековы. Оба окошка трактира Житка с Дашкой украсили свежими рушниками, над входной дверью повесили венок из сосновых веток. Для дополнительного освещения под потолком на верёвках была укреплена доска с двумя приклеенными с помощью раствора глиняными мисами. В них в прогорклом жиру плавали сразу по нескольку фитилей. Не очень-то приятный запах шёл от этого 'осветительного прибора', да и температуру в помещении он приподнимал на пару-тройку градусов, однако ничего не попишешь: по нынешним временам это был хит лампового производства.
        Само собою, культурные особенности и религиозные пристрастия здешней клиентуры не были забыты: прямо напротив входа на стене была укреплена полочка с деревянной чашей, а над нею красовалось благословлённое отцом Петром распятие.
        Хлопоты по благоустройству, 'пока не пришита последняя пуговица', затянулись допоздна. Однако же всякое действие имеет свойство заканчиваться. Глубокой ночью не только я, но и гораздо более привередливая женская часть семейства Костековых, наконец-то признала трактир пригодным к приёму гостей.
        Тот, кто видел одну славянскую пирушку, тот видел их все. И неважно, стоит ли на столах русский самогон, болгарская ракия или чешское пиво, неважно, одеты ли гости в футболки, гимнастёрки или сутаны и котты. Само же действие принципиально не отличается: то же множество тостов, те же радушие хозяев и раскрепощённая сердечность гостей, та же братская атмосфера взаимопонимания и взаимоуважения. Разумеется, речь не идёт о мерзкой неконтролируемой пьянке с неограниченным количеством алкоголя 'под запивон', которая появилась, например, в России при первых Романовых, а при 'демократических реформаторах' вообще стала бичом 'мягкого геноцида'. Недаром народная мудрость гласит: 'пить - пей, да дело разумей'.
        К счастью, 'банкет' по случаю открытия в Жатеце нового трактира прошёл радостно и непринуждённо. По древнему славянскому обычаю приглашённые явились на праздник не только 'при параде', но и принесли с собой гостинцы. Что же, 'и верёвочка пригодится', как говаривал гоголевский персонаж. А тут не верёвочка, тут целая бадья с мёдом, пожертвованная господином аббатом 'от имени и по поручению' всего личного состава вверенного монастыря и пара бочонков пива от пивоваров - 'коллег по цеху'. Приятно.
        Сидели. Угощались широко, от всей души. Естественно, народ активно общался друг с другом, я же мотался, как белка в колесе. Что же, такова планида трактирщика...
        Однако рано или поздно любая суета постепенно входит в упорядоченное русло и прекращается. Так что вскоре, возложив обязанности гарсона на ученика, я занял место за общим столом. Слово за слово, кружка за кружкой - празднование постепенно приобрело глобальные масштабы.
        Что ни говори, а языковая практика - великое подспорье! За прошедшие с того момента, как я очутился в средневековой Богемии, месяцы, успехи мои в старочешском стали весьма заметны. Разумеется, акцент никуда не делся, но, по крайней мере, окружающие совершенно адекватно воспринимают мою речь. Я же понимаю уже не только практически всё, что говорится, но уже вполне прилично осваиваю даже местные песни. Чем-то они напоминают наши казачьи старины...
        То у родника то было у текучего,
        У синь-озера то было у глубокого,
        У лужочка-ка то было у зеленого,
        Под липушкой то было под кудрявою.
        Молодой кмет-вояк на роздыхе стал,
        На роздыхе стал, комоня годувал,
        Годувал комонечка, выглаживал,
        Всё выглаживал комонечка, выспрашивал:
        'Что же ты, комонечек, дрожью дрожишь,
        Не весел стоишь, не радошный,-
        Аль ты чуешь, комонек, поруху мне?'
        Взговорил комонь человечески:
        - 'Аще мне, комонечку, быть иссечену,
        А тебе же, кмету-волоху, быть убитому'.
        Что-то народ нынче в миноре. После говорящего коня плавно перешли к утопившейся княжне Либуше, злосчастной битве у Лигница, - как я понял, западнославянском аналоге разгрома наших дружин монголами на Калке, поголовной гибели чешско-польского хашара под Потсдамом ('Вчетверо германцев против наших, Здесь стояли мы в крови по бёдра...'). В конце концов дошло до того, что сам Его Преосвященство, достойный потомок Пястов, затянул минут на сорок с гаком некую 'Думу о погибели земли Славянской'... Думается, так бы оно и продолжалось, но у меня уже не выдержали нервы:
        - Что вы стонете, люди? Легче вам станет в старых ранах ковыряться? Били нас? Били, и поделом! Деритесь, значит, как полагается, от души! Да не растопыренной пятернёй бей, а единым кулаком, да ещё кольчужную перчатку надень! Вот тогда толк будет! И когда этим кулаком повышибаем зубы и германским волчищам, и косоглазым коноедам - тогда и новые песни запоём! А слова этих песен уже сейчас нужно затвердить, как Символ Веры!
        - Нет таких песен, и не будет уже! - Зло огрызается Гонта.
        - Ан будет! Мы, славяне, всегда жили на этой земле и будем жить вовеки!
        Отбивая ритм по столу рукояткой ножа завожу по-чешски любимую песню брата Сашки:
        - Хей, Словяне, йеште наша
        словянска реч жийе,
        покуд наше верне срдце
        про наш народ бийе.
        Жийе, жийе душ словянский,
        буде жить на веки.
        Хром а пекло, марне ваше,
        проти нам всё взтеки.
        Примолкли разговоры за столом. Зашевелились недоумённо. Что вы хотите, граждане-товарищи: не бывало ещё в эти дикие времена ни ритмов таких, ни мелодий, не рифм. Вот народ и прибалдел малость в недоумении. Ну, и шут с ними! Мой трактир, что хочу - то и петь буду!
        Гляди-ка, а наш-то цеховой батюшка, отец Пётр, ритм поймал, тоже кулаком по столу пристукивает. Хороший такой кулак, припечатает - зараз на вторую группу оформляйся...
        - Языка дар сверил нам Бух,
        Бух наш хромовладный,
        Несми нам хо теды вырвать
        на том свете жадны.
        Отец Гржегож вперился в меня взглядом внимательным-внимательным, как 'особист' в дезертира: не то в штрафную 'закатать' удумал, не то - сразу до ближней стеночки прислонить, для экономии времени. Смотрит, смотрит... И ни с того ни с сего расплывается в такой приветливой улыбке, словно я его ближайший родственник. Ладно, где наша не пропадала!
        - Мы стойиме стали певне,
        яко стены градне.
        Черна зем поглти того,
        кто одступи зрадне!..
        Ого! Брат Теофил, 'секьюрити' аббата, от души хлопнул меня по плечу. Однако, силой бог бородача не обидел - ударь он кулаком, а не ладонью - ключицу точно б сломал!
        - Славно! Славно! 'Языка дар Бог вручил нам, Бог наш, гормовержец: если кто захочет вырвать - на том свете будет!'
        - Верно! Мы были - и пребудем вовеки! - это уже мастер Гонта. Куда девался его скептицизм! Глаза блестят, лицо радостно-вдохновенное, как и у всех окружающих.
        Народ повставал, подходят, хлопают по спине, плечам, весело шумят... Что ни говори, а искусство - великое дело: от прежнего 'похоронного настроения' у гостей ничего не осталось.
        Отец Гржегож тоже поднялся с места, постоял в молчании, ожидая, когда уляжется шум:
        - Дети мои! Прав мастер Белов, истина звучит в его песне, хоть и непривычной слуху нашему. Всевышний создал нас всех славянами - ляхов, чехов, моравов, лютичей, русов и иных. По мысли Его дана нам общая речь, выполняя Его волю заселили мы сию землю друг рядом с другом и не было во время оно силы, способной одолеть славянскую силу! Но в гордыне своей впали мы во грех, и отвернулся брат от брата, и принялись на уделы рвать данное Господом, рекоша: 'Се моё, а се - твоё', и отринули данный предкам завет: 'Славянин, помогай славянину'. И когда попущением Божиим явились вороги чёрные - то уделы эти пали во прах, каждый в одиночестве, яко сокол, окружённый стаей воронов. Лишь однажды попытались братья встать заедино у Лигница: ляхи с чехами, да малое число франков с германами - но не осталось в те поры уж прежней могуты их и сложили они главы свои.
        И разлетелись враны чёрные по землям славянским, сели хозяевами на наши выи. Отбирают потом нажитое, издеваются над каждым христианином да бесчестят наших девушек. И покоя нет ни старому, ни малому.
        Но приходит край Господнему наказанию: пора нам вновь, как прежде, собирать люд славянский в единый кулак, пора сокрушить псов-захребетников!
        Готовьтесь, дети мои к грядущим справедливым дням Божьего отмщения! Каждый верный станет песчинкою во длани Всевышнего, коей заметёт Он сам след чёрных захапников! Пусть же каждый чех, кто умеет держать оружие, к делу Божьему изготовится, не умеющий - пусть научится! От доходов всех и от имущества пусть лепту каждый выделит серебра и запасов, для святой войны пригодных!
        Поклянёмся же на кресте, - тут аббат повелительно протянул руку к висящему на стене распятию, - что положим все силы и кровь свою на сие дело великое!
        ВМЕСТО ЭПИЛОГА
        - Погляди, Максим, первый снег пошёл! - Жемчужноглазое чудо по имени Дашка влетело в трактир с улицы, расплёскивая воду из деревянных вёдер. Вот за что её люблю - так это за непосредственность восприятия мира. Впрочем, не только за это.
        - Прекрасно! Скоро похолодает, к нам больше народа станет захаживать: чего на улице носы морозить-то?!
        - Пойдём скорее смотреть!
        Ну, что ты будешь делать с эдаким 'электровеником' в юбке? Хочешь - не хочешь, ан надо идти смотреть. Отложил скалку, которой раскатывал крутое тесто для лапши, вытер руки убрусом, ещё раз помешал плавящийся в горшочке сыр - не дай бог, подгорит! - и выполз из помещения на свет божий.
        По глазам резануло белизной покрывшего всё тонюсенького слоя снега, уже нарушенного кое-где цепочкам людских и лошадиных следов, жёлтыми лужами конской мочи и кучками навоза. Что вы хотите: на завтра назначена ярмарка и в богоспасаемый Жатец хлынули приезжие не только из ближней округи, но и издалека - из Моравии, Праги, Силезии... Так что и без того не блещущие чистотой улицы стали ещё более загаженными, чем всегда. Европа, одним словом!
        Ну, да ничего: после того, как построю новый дом на купленном недавно участке поближе к рынку, мне, надеюсь удастся обеспечить минимальный уровень комфорта. Водопровод и электричество пока что недоступны, но простейшую канализацию и тёплую уборную в проект уже заложил. Конечно, за месяцы, проведённые в Средневековье, пришлось приспособиться к неудобствам, но как ни поверни - организм привык к удобствам века двадцать первого. Кроме того - всё-таки семья намечается...
        Ну да, семья. А что такого? Все мы живые люди, вот у нас с Дашуткой потихоньку-полегоньку дело зашло о свадьбе. Скоро оглашение, потом - обручение в комплекте с обязательным для будущих молодожёнов постом, ну, а далее и - под венец...
        А что? Чем я не жених? Комплекции моей здесь многие могут позавидовать, с лица, обратно же, не урод, да и в кошельке серебро позвякивает, и золотишка малость найдётся. Промеж всего прочего - ещё и главный кухарь: какая девушка откажется? Только полная дура. А Дашка моя на дуру никак не похожа: и умница, и красива той славянской красотой, от которой в наше время весь мужской Запад завывал в восторге. И хоть молодая совсем - пятнадцать - но тут порядки иные: в семнадцать девушка уже перестарком считается, а в двадцать, коль не замужем, так одна дорога - в монастырь. Но до такого возраста в одиночку мало кто дотягивает, разве что совсем страхолюда или напрочь гулящая, каковых на весь город не более полудесятка может, и наберётся, и то вряд ли. А что до хозяйственности - так руки у девчонки золотые, вот только хлопотлива излишне, порой останавливать приходится. Такой поток энергии плещет, что, кажется, у неё внутри как минимум, небольшая электростанция смонтирована. Совсем небольшая, не мощнее БратсГЭС...
        Что до мнения родни - так и тут всё нормально: Житка Костекова к роли будущей тёщи отнеслась с пониманием, благо, зять - не пройдисвит какой-то, а крепкий хозяин, следовательно, семейству прибыток. А Зденек, ученик мой, а по совместительству - будущий шурин - вовсе мне в рот смотрит: я ж его не только кулинарным премудростям обучаю (чего по первому году ученик ни от одного мастера не добьётся - традиции тут такие), но и по жизни помогаю в меру возможности. Недавно вон принялся арифметике по десятичной системе обучать - в общепите без цифири никак не возможно! Учит, старается.
        - Ладно, Дашка, пойдём в дом. Ещё дел невпроворот: скоро народ на торгу проголодается, к нам потянется перекусить, а у нас ещё сырный суп с лапшой не готов и сом не пожарен, которого по темноте рыбник привёз. Тем сомом человек двадцать до отвала закормить можно, фунтов под девяносто потянул. Рыбник, зараза, знает, к кому везти, чтоб точно купили. Так что пошли. - Отстранился, пропуская девушку в помещение.
        - Какая встреча! Ты ли это, Макс Белов? - выехавший из-за поворота улицы пан на караковой лошади радостно машет рукой. Вот уж кого никак не ожидал увидеть!
        - Я это, пан Чернин, я! Какими ветрами в наши края Вас занесло? Заходите ко мне, милости просим!
        - Нет, мастер Белов, недосуг мне. Дела. Но если удастся - сегодня после часа шестого заеду отведать твоей стряпни! Жди!
        Переведя коня на рысь, Павел Чернин, рыцарь из Бржедицкого Градца, неведомо зачем оказавшийся так далеко от дома, скрылся за углом, я же вновь вернулся на кухню.
        Спустя немного времени стали появляться первые на сегодня посетители. Сначала, как обычно, пришли нищие: пара увечных воинов, неспособных себя прокормить, имея одну рабочую руку с тремя пальцами на двоих, безъязыкая мадьярка, появившаяся в городе месяца три назад и четверо детей переселенцев с бывших польских земель, в одночасье лишившиеся обоих родителей: отец их утонул на рыбной ловле, мать же слегла от какой-то болезни и так и не поднялась...
        Зденек вручил им по солидному, хотя и зачерствевшему за ночь ломтю серого хлеба и наполнил заранее подготовленные горшочки с нарисованным знаком трактира вчерашней недоеденной ухой и выпроводил из заведения. Горшки к вечеру всё равно вернут, иначе больше никогда ничего не получат. Спрашивается, зачем прикармливать попрошаек? Причин много. Во-первых, они не виноваты в свалившихся несчастьях, во-вторых - пока не построено новое здание с лёдником в подвале, хранить готовую пищу попросту негде. Ну, а кроме того, земля, как известно, слухом полнится, а дополнительная реклама 'Кресту и Чаше' не помешает.
        Потом потянулись серьёзные клиенты: приезжий куркуль с торга, несколько подмастерьев - пивовар и портные, странствующий кармелит брат Томаш, уже две недели харчующийся в моём заведении. Основной наплыв посетителей начнётся позднее: надо же народу нагулять аппетит?!
        Соседи же - мастера-кузнецы и их подмастерья - и вовсе подтянутся ближе к вечеру: накормить их дома и без того накормят, а посидеть, пообщаться по душам 'хозяева железа' предпочитают после работы. И правильно, считаю: труд у них пожароопасный, не дай бог, подожгут что-нибудь в подвыпившем-то состоянии.
        Однако кузнец пришёл гораздо раньше. И не один. Заявились мастера Липов и Новак-замочник, принесли, наконец-то давний заказ - изготовленный по моим эскизам двуствольный пистоль с пороховыми полками, кремнёвыми курками и сварно-коваными шестигранными стволами. Весило это 'чудо оружейной техники' за три килограмма, в его дальнобойности и кучности я обоснованно сомневался изначально, но, тем не менее, в условиях запрета на луки и арбалеты единственным средством противостояния дальнобойному оружию монгол должен был стать огнестрел, причём никак не та жалкая пара модф, которая хранилась под семью замками в княжеском арсенале. Вот и пришлось совместить приятное с полезным: не только заказать первый в мире пистолет, но и использовать его в качестве опытного образца для отработки технологий. А новинок для этого времени в 'шпалере' была масса!
        Откровенно говоря, убить этой 'вундервафлей' можно было совершенно спокойно, даже не заряжая. У мастеров получилась эдакая бумерангообразная 'дубинка' из дрянной стали, бронзы и дерева. Но, тем не менее, при моих антиталантах к фехтованию, огнестрельный и относительно малозаметный аргумент должен дать мне некоторые преимущества в случае непредвиденной опасной ситуации. Посему, расплатившись с первыми чешскими специалистами по пистолетам и угостив тёмным пивом за счёт заведения, я запрятал оружие в рундук. Заряжать его и приспосабливать снаряжение для скрытого ношения при посторонних совершенно не хотелось. Чем меньше народа знает о самом наличии такой штуковины, тем больший эффект неожиданности.
        Постепенно утренние посетители 'самоликвидировались'. Пользуясь передышкой, выдал Зденеку 'расходный' кошелёк, солидный плетёный зембель и погнал парня на рынок, закупить капусты, морковки и яблок, а по пути обратно наказал зайти в лавку к Хачику и поинтересоваться моим заказом. Уже четвёртый месяц, как хитрый армянин взялся через своих соотечественников - купцов-караванщиков - добыть кофейные зёрна и хотя бы немного тростникового сахару. Я, конечно, понимаю, что самолёты нынче не летают, однако терпение-то не железное! Самому кофе уже по ночам снится - дымящийся, подбеленный молоком, в пол-литровой керамической кружке нежно-опалового цвета... Да и богатых клиентов, которые частенько заглядывают в 'Крест и Чашу', неплохо было бы 'подсадить' на ближневосточный напиток: цены, думается, можно будет установить как в моё время на лучший старый коньяк из французской Шаранты. Впрочем, как я предполагаю, французы пока коньячок не изобрели, да и сама область Пуату в настоящее время практически целиком принадлежит монголам...
        Конечно, можно было бы обойтись ячменным 'кофейным' напитком, да вот беда: в начале нынешнего, четырнадцатого столетия, как-то не принято было в здешних местах выращивать ячмень на отдельных полях: он колосился, смешавшись с овсом и рожью, да и спорынь здесь постоянно примешивается. После обмолота крестьяне так насыпом и валят всё это в зерновые корзины и кувшины.
        Так что эдакое питьё может повлечь неприятные для организма последствия. Оно нам надо? Нет уж, подождём поставок нормального продукта - самому спокойнее будет.
        После полудня ученик вернулся, сгибаясь под тяжестью переполненного зембеля. Вот и славненько: будет из чего салат резать, да и заквасить капустку давно пора, благо, все ингредиенты в наличии. Будут на зиму витамины посетителям, и своих, конечно, не обижу.
        Выложив на стойку кошель с оставшимися деньгами, Зденко принялся за обстоятельный доклад: где был, кого видел, что почём...
        - ...А тот Хачик велел передать, что зёрна кафы он уже получил, а вот сахар пока что нет. Но приглашает поскорее заходить, потому как ещё за прошлый раз он в нарды отыграться хочет. Двадцать два дирхема грозит на доску поставить.
        - Двадцать два - это хорошо. Как говорится: 'деньги ваши будут наши'. Азартен Хачик-джан, ох, азартен... А за доску ему тут и сесть более не с кем: редко кто здесь умеет зарики кидать, да и те его ставки перебивать опасаются. Играет армянин весьма неплохо, может какого-нибудь неумеху в одних штанах отпустить...
        - Эге ж. А ещё на площади бирич кричал: дескать, князь наш дозволил охотникам идти в Бржедицкий Град в ратную службу. По слухам, сам наследник тамошнего пана до князя нашего приехал того дозволу просить. Не иначе старый пан Чернин надумал снова на силезских германов идти. Оно и понятно: с Мариенбургом у него старые счёты...
        'Теперь понятно, что мой старый знакомец пан Павел в городе делает. Вроде как вербовщиком работает. Толково Чернины придумали: своих простолюдинов от работы не отвлекают, а сманивают в солдаты соседский народишко... Так скоро и до ландскнехтов, пожалуй, додумаются. А учитывая, что основная масса вояк здесь - профессиональные пехотинцы, прошедшие монгольский хашар - до этого не так много ждать осталось'...
        - А ещё бирич кричал, что теперь с каждого воза, что в Жатец въезжает, потребно сгружать у врат два камня по три фунта либо по три плинфы в ладонь толщиной. А с каждой купеческой лодьи - по бревну тёсаному, толщиной не менее, чем с две мужских головы и длиной не короче трёх саженей, либо пражскую меру емчуги, либо жатецкую меру серы. Уже две лодьи у причала стоят, гости лаются, ан мыт платить не желают и уплыть не могут: гридни княжьи с пращами и баграми на мостках сидят...
        Нет, что ни говори, а парень - настоящий репортёр: уже и к причалам сгонять успел! Будь у меня в Жатеце вечерняя газета, ей-же-ей - поставил бы его журналистом! Но тут не то, что газет нет, тут даже книги все рукописные...
        Стоп! Ах я балбес! Ведь Иван Фёдоров только при Грозном родился? И немца этого... Как его... Гутенморгена! Его тоже в проекте нету? Значит, и книгопечатание ещё не изобрели? Так это ж золотая жила!
        Книги нынче стоят - мама не горюй, - с одного тиража тысячи в полторы озолотиться можно! Да ещё всякие лубки-плакаты, да дешёвые иконки... Впрочем, тут придётся, ясное дело, активно заинтересовать святых отцов, дабы пастырским посохом поперек хребта не огрести... А кто в Жатеце среди попов главный 'авторитет'? Прально, отец Гржегож, достойный отпрыск рода Пястов и один из руководителей тайной анти-германо-монгольской организации! Так это же только плюс: помимо икон можно в народ и прокламации соответствующие запустить, или как они у Стеньки Разина назывались, 'прелестные грамоты'!
        Ай да Макс, ай да голова! Такую штуку придумал!
        Вот только надо сесть с угольком в руках, посчитать, во что это всё удовольствие обойдётся. Станок - ладно, какой-никакой пресс, думается, приспособить можно. Наборные кассы соорудить и стол верстатный - тоже вполне реально. А вот как быть собственно с литерами, типографской краской, бумагой? Вопрос... Но вопрос - решаемый!

***
        А вот и вновь дверь открылась, на пороге - гости жданные: пан Павел Чернин с отцом Филиппом.
        Как принято у гостеприимных хозяев, подошёл с приветствием, одновременно махнув Зденеку в сторону отдельного закутка за занавесом: дескать, разберись! Тот выудил из-под стойки свежую льняную скатерть, примостил под мышкой 'особый' бочоночек с мёдом для самых почётных гостей и рванул так, что подошвы протрещали, как кастаньеты. Молодец. Толк выйдет.
        - Добро пожаловать, дорогие гости! Славно, что вы сюда завернули! Вот не ждал вас вдвоём сегодня увидеть!
        - Мир тебе, сыне!
        - Ну что, мастер Макс, чем гостей угощать будешь?
        - Да чем бог послал, тем и угостим! Пройдёмте-ка за мной, уважаемые, нас тут никто не побеспокоит до вечера, пока народ с торга не потянется. Ведь не просто так вы нынче явились, или я чего-то не понимаю?
        - Всё ты правильно понимаешь, мастер... Поговорить нужно...
        - Нужно, так поговорим.
        За занавесом столик уже застелен свежей скатёрочкой, в центре - накрытая рушником миса с мягкими ломтями серого хлеба, откупоренный бочонок мёду и даже - суперсервис четырнадцатого века! - глиняная плошечка с крупной солью и пенал с ложками и двузубыми костяными вилками по числу мест. Каждый предмет сервировки проклеймён крестом и чашей, во избежание нехороших ассоциаций у посетителей. У бесов в Преисподней-то тоже инструменты вилкообразные... Когда Зденек умудрился приволочь ещё и пару кружек в глазури, я даже и не заметил. Молодец, пацан!
        Разливаю душистый мёд по кружкам:
        - Угощайтесь, шановны!
        - Садись с нами, сын мой!
        - Садись, садись! Только себе посудину прихвати, да нам чего-нибудь на зуб бросить!
        - Айн момент, как сказала гадалка Ногай-хану, на вопрос, сколько ему жить осталось!..
        Оставив гостей дегустировать хмельной напиток, вернулся на 'служебную половину', быстро собрал на разнос (да, есть в 'Кресте и Чаше' разносы, а то! Не полоскать же пальцы в супе!) мисы с ломтями копчёной рыбы, кругом сыра и - специально под мёд - солёными огурцами, прихватив также горшок жареной сомятины с петрушкой. Озадачив ученика доставкой нам в 'кабинет' лучшего пива и, водрузив на край разноса кружку для себя любимого, я вернулся к рыцарю и вифлиофику.
        ...Как неоднократно отмечалось, 'птица Говорун отличается умом и сообразительностью'. Нормальный трактирщик должен быть немножко сродни этому замечательному пернатому, летающему меж звёзд. Тормозящие балбесы в нашем деле не выживают.
        Как два и два легко связать приезд в город моего 'крестника' Павла Чернина, набор рекрутов в войска приграничного воеводства, новую пошлину серой и селитрой при официальном наличии у нашего князя лишь минимального количества огнестрела и, наконец, появление в трактире некоего 'землетопа' Белова вышеупомянутого рыцаря Чернина в компании с монахом, исполняющим, помимо обязанностей бенедиктинского библиотекаря и переводчика ещё и роль курсирующего агента славянского подполья...
        Похоже, где-то поблизости начинает попахивать жареным.
        КОНЕЦ ПЕРВОЙ КНИГИ
        notes
        Примечания
        1
        То есть: 'Не было гвоздя - подкова пропала. Не было подковы - лошадь захромала. Лошадь захромала - командир убит. Конница разбита - армия бежит...' (Перевод Маршака).
        2
        Где те, которые раньше
        Нас жили в мире?
        Пойдите на небо,
        Перейдите в ад,
        Кто хочет их увидеть.
        (Гаудеамус 2 куплет)

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к