Другая реальность, или По ту сторону снов [Сборник рассказов] Ирина Георгиевна Верехтина
        Сборник рассказов полумистического содержания. Написано на реальном фактическом материале. По ту сторону жизни, по ту сторону смерти, по ту сторону снов…
        Пряничный домик
        Лосиный Остров
        У каждого человека есть любимое увлечение, хобби, пунктик, бзик. Моим бзиком были лыжи. Каталась я на них лет, наверное, с трёх, потому что с четырёх уже прыгала с трамплина, через раз приземляясь на пятую точку. Мы жили в получасе ходьбы от Лосиного острова, так что годам к десяти я могла проехать по нему с закрытыми глазами безлунной ночью: я знала каждую аллею и каждый поворот.
        Лес называют зелёным морем. Лосиный Остров напоминал океан. Подступая вплотную к жилым домам на северо-востоке, он тянулся на запад - до Сокольников. Дальше не пускала Москва. Зато на востоке было раздолье: зеленые молчаливые волны перехлёстывали через кольцевую автодорогу и разливались безбрежным океаном до самого Болшева. В черте города, со стороны жилого массива Лосиный остров представлял собой лесопарк, нарезанный просеками на геометрически правильные квадраты. За кольцевой дорогой лес был другим - не притворялся пешеходной зоной, не предлагал присесть на лавочку, не изобиловал табличками с названиями просек. И обещал нечто неведомое. Таким, настоящим, он нравился мне гораздо больше.
        Кататься одной за МКАД (московская кольцевая автодорога) мне строго запрещали родители, да и в лесопарке разрешали кататься не дальше лесничества, и каждый раз, проезжая мимо, я усмехалась: кто же узнает? И со спокойной совестью, то есть с полным её отсутствием, ехала дальше - чёрт знает куда! Но «настоящий лес» оставался мечтой. Два раза мечта сбылась - я нагло позволила себе «нелицензионный прокат» за МКАД, не в силах противиться чарам незнакомого маршрута. Не знаю, как я там не заблудилась…
        Это так и осталось во мне - ожидание тайны, обещание чуда. Осталось до сих пор. И теперь, через годы, я каталась в лесу за кольцевой дорогой с чувством упоительного восторга и радостного холодка в груди. Я люблю кататься одна, чтобы только я и лес, компания мне не нужна.
        Предчувствие тайны
        Компания мне не нужна, маршрут я знала (выбрав его из многих и не сворачивая на пересекающие лыжню просеки - уведут неведомо куда) - по берёзовой аллее со свистом ветра в ушах и мельтешением морозно-белого, берёзово-морозного, берёзово-светлого… Потом по извилистому руслу речки с неизвестным мне названием (я назвала её - Петелька), укрытому пушистым снегом. Тепло ей под ним, наверное, вот и спит до весны, думала я, мчась по извилистому снежному коридору со снежными пологими стенами. И каждый раз удивлялась, когда начиналось поле - большое, как стадион, заросшее пушистыми метёлками неведомых цветов - подарок зиме от щедрого лета. Это было красиво - солнечно-светлый простор, солнечно - рыжее поле и перламутровый солнечный диск в холодно-голубом небе.
        Воздух казался мне сладким, как мороженое, и я глотала его как мороженое - большими кусками. Солнце отражалось от слюдяного наста, распадаясь на миллиарды ослепительных искр. Ветер пах арбузной свежестью и пытался залезть под штормовку. Но мне не было холодно, от холода я умею убегать, согреваясь на ходу. Солнце гладило меня по щекам тёплыми лучами, и щекам было невыразимо приятно. Объехав поле по периметру, я возвращалась обратно по тому же маршруту, вполне довольная собой, наевшаяся - нахлебавшаяся вдосталь - солнцем, ветром, счастьем и свободой, которая уже не умещалась в сердце. В непреходящем ожидании тайны, которую лес не торопился мне открывать, но ведь когда-нибудь - откроет?
        Дурные места
        За кольцевой дорогой катались немногие: об этих местах ходила дурная слава. И убивали там, и в болоте тонули, и пропадали будто бы люди. Говорили - аномалия, патогенная зона, дурные места. Я не верила в эти выдумки. Людям свойственно лгать, вот и сочиняют сказки.
        Мне нравилось кататься за кольцевой. Перейдёшь дорогу и попадёшь в настоящую тайгу, безлюдную, глухую, обманчиво-тихую. Но лыжня проложена - значит, катаются. А что не встретился никто - это хорошо, лыжню уступать не надо, можно ехать на хорошей скорости. Заблудиться здесь сложно, кольцевую дорогу слышно далеко, постоянный гул машин - отличный ориентир. Если не знаешь куда повернуть - выбери подходящую лыжню, и выедешь на МКАД.
        В тот день с самого утра сыпал снег. Ближе к полудню изящно - прозрачные снежинки сменились пушистыми хлопьями, воздух загустел и наполнился снегом, и вместе с ним сгустилось время, которое, говорят, не останавливается. Врут. Оно всё-таки остановилось, зачарованное снегопадом, завороженное, заколдованное, уснувшее.
        Но - не я! Ослепшая от метели, я мчалась по незнакомой просеке, по проложенной кем-то лыжне, которая куда-нибудь да приведёт. Вы спросите, как я на ней оказалась, ведь сама говорила, что заблудиться здесь невозможно. Но я умудрилась заплутать: знакомая лыжня вдруг оказалась незнакомой. Повернула на шум дороги, который слышался со всех сторон - иногда метель играет такие вот шутки…Резонирует, то ли? Хотя какой резонанс - снег наоборот глушит звуки… Ох, не знаю… И тут как нарочно повалил густой снег, лыжню засыпало мгновенно, я не успела удивиться, как оказалась одна в чистом поле. В лесу, то есть. Ни лыжни под ногами, ни просвета, даже машин не слышно - снег глушил звуки, опутывал белой тишиной, нашёптывал в уши: «Ш-шшш, тиш-шше, не спеш-шши, отдох-шшш-шни, подо-шшш-жди, слыш-шшь?»
        «Чего мне ждать? - сказала я тишине. - Вернусь назад по старой лыжне, которую замело, но она всё равно есть. Да и просека знакомая, странно, что я её не узнаю». - «Шшшш…» - ответила тишина. Я решительно повернула назад… и минут через пять упёрлась в глухой забор зелёного цвета, который тянулся (или лучше сказать - простирался необозримо) вправо и влево. Но его же здесь раньше не было! Не было никакого забора!
        Однако же - вот он. Я подошла к забору вплотную, зубами стащила с руки варежку и потрогала доски, которые оказались настоящими. Я ошалело уставилась на забор. По всем признакам, вдоль него бежала тропинка, а зимой лыжня, но - где же она? Лыжню замело фундаментально. Я развернулась прыжком, забыв, что мне нельзя этого делать, и поехала обратно, то есть, вперёд. То есть, куда шла (вопрос «куда?» остался открытым). Удивляясь собственному безрассудству. Впрочем, лыжня ведь была, и куда-то вела. Вот я и узнаю, куда.
        Домик из сказки
        Снегопад прекратился внезапно, так же, как и начался, - и вновь засияло солнце. Я стояла на залитой солнцем поляне и наблюдала, как мальчик лет восьми, покраснев от натуги, катил огромный шар - строил снежную крепость. Нижний ряд был почти закончен. Зачем он скатал такой большой, его же и двоим не поднять, как же он один?
        За деревьями виднелся бревенчатый дом, нарядный, как пряничный домик из сказки братьев Гримм. Попутно вспомнив, что в сказке домик принадлежал ведьме, я неприлично обрадовалась: кто бы в нём ни жил, ясно одно - из леса я выберусь без проблем.
        Мальчишка оторвался от своего занятия и помахал мне рукой. Я улыбнулась, вылезла из лыж, и упёрлась руками в снежный шар. - «Давай вместе?» Мальчик благодарно на меня посмотрел, и мы взялись за дело… Через полчаса мы оба выбились из сил, а на поляне возвышалась крепость с бойницами и угловыми круглыми башенками, украшенными «флажками» из еловых веток.
        - Теперь её водой полить надо. Где у вас вода? - спросила я.
        Мальчик неопределенно махнул рукой и задал встречный вопрос.
        - А ты к нам насовсем или в гости? Тебя мама прислала?
        - Нет, я… Я сама к тебе приехала, крепость строить.
        - Ну, тогда пошли! - мальчуган потянул меня за руку к дому.
        Дверь распахнулась и на крыльцо вышел мужчина, как две капли воды похожий на мальчика. Кивком поздоровавшись со мной, обратился к сыну:
        - Митя, ты крепость закончил? К нам гости? Ты кого привёл?
        - Пап, это Рита, она не насовсем, она к нам в гости, мы вместе крепость строили… - представил меня Митя с лучшей стороны.
        - Мне, вообще-то, уже пора, - сказала я неуверенно, надеясь в глубине души, что меня пригласят в дом и напоят горячим чаем. Но мужчина решительно сошел с крыльца, и сделав несколько шагов, обернулся.
        - Вам дорогу показать? Заблудились?
        - Да, похоже что так. Я этот лес знаю, с детства на лыжах катаюсь, и никогда… а тут такая метель… Лыжню замело, я наверное свернула не туда, - пробормотала я, испытывая неловкость оттого, что отец Мити явно не собирался приглашать меня в дом. Боится он меня, что ли? Хотя - с чего ему меня бояться, меня можно только пожалеть - вся вываляна в снегу, варежки обледенели, штормовка намокла и заиндевела (зато свитер под ней остался сухим, это радовало), шапка из красной превратилась в белую, мокрая чёлка опустилась на глаза, щёки нажгло морозом и ветром.
        Я подумала, что представляю собой жалкое зрелище и что в детстве, явившись домой в таком прискорбном виде, получила бы выволочку, а возможно и трёпку за «внешний вид», но детство кончилось, и теперь мне можно всё. Например, заблудиться одной в метели и промёрзнуть до костей. Вот интересно, как он будет меня жалеть?
        Как выяснилось, жалеть меня, и уж тем более угощать чаем никто не собирался. Митя исчез в недрах пряничного домика, а его отец, видя что я не трогаюсь с места, присел на крыльцо и похлопал рукой по доскам, приглашая.
        - Меня Олегом звать. Да вы садитесь!
        Что ж, спасибо и на этом, устало подумала я, уселась на деревянные ступени и с наслаждением вытянула усталые ноги. Ступени были тёплыми. Не может быть! Или это мне кажется?
        - Он всё мать ждёт, скучает по ней сильно, - словно нехотя вымолвил Олег, и я его не поняла. Если мальчик скучает по матери, то почему она не с ним, почему не приехала? Ведь сегодня воскресенье…
        Олег покосился на Митю, который, вооружившись садовой лейкой, поливал снежные стены водой.
        - Завтра схватит морозом, теперь долго простоит. Будет ему чем заняться. Снежков с ним наделаем, сражение устроим…
        - А Митина мама? Она скоро приедет?
        - Нет, не скоро. Мы одни. Насти нет.
        - Умерла… Как же вы теперь… одни, в лесу? - вырвалось у меня.
        - Нет, просто она не с нами. Мы здесь, она там, - Олег неопределённо махнул рукой.
        Кто же была эта женщина, бросившая ребёнка, который её так ждал и к которому она не придёт? - размышляла я по дороге домой. - «До забора доедете, повернёте налево, метров через триста он кончится, и там сориентируетесь, там слышно уже - шоссе» - объяснил Олег. В дом так и не пригласил, хотя разговаривал дружелюбно. О том, какая нынче снежная зима и как всё это будет весной таять… О том, какую крепость выстроили мы с его сынишкой, и как он будет в неё играть… Странный какой-то разговор. И человек странный. И смотрел с сожалением, ему явно не хотелось меня отпускать. Живёт на отшибе… Наверное, в лесничестве работает. А жена не захотела - жизнь в лесу прожить. Ушла. Только вот с Митей не получается. Не складывается…
        Упёршись в зелёный забор, я свернула влево и скоро выехала на знакомую лыжню, которая - вот же она, и метель её не замела! Странно. Я никуда с неё не сворачивала, а получалось - свернула!
        Придя домой, я сбросила насквозь промокшую штормовку и долго возилась с ботинками, на которых заледенели шнурки… И вспоминала краснощёкого милого мальчугана, который взял меня за руку и пригласил в гости: «А мама cкоро приедет? Ты не взяла её с собой? Ты к нам в гости или насовсем?»
        Шептунова топь
        Весной в лес не сунешься: тают снега, дороги превращаются в реки, а поляны в озёра… Я часто вспоминала Митю с Олегом, не могла забыть. Хотелось навестить мальчугана, с которым мы построили крепость, а потом лепили снежки-снаряды. Но дороги превратились в непролазную грязь, и ничего не оставалось, как ждать лета.
        Я долго выбирала подарок и остановилась на красной пожарной машине с выдвижной лесенкой и сидящим в кабине шофером в красной каске. К кузову были подвешены на крошечных крючочках маленькие ярко - красные ведёрки для воды. Представив, как обрадуется Митя подарку, я купила два десятка солдатиков, укомплектовав таким образом - пожарную команду. Ещё я купила вафельный торт и шоколадку в красивой обёртке.
        Шла знакомой дорогой и удивлялась, как странно выглядит лес - летом я не была здесь ни разу. Бывшая лыжня превратилась в лесную дорогу, густо перевитую выступающими узлами корней, через которые то и дело приходилось перешагивать. Зелёный забор исчез, словно его и не было. Наверное, я до него ещё не дошла, на лыжах ведь быстрее, чем пешком, да через корни перешагивать…
        Успокаивая себя таким образом, я прибавила шаг, поскользнулась на мокрой земле и чуть не упала. Дорога превратилась в вязкую грязь, но я упрямо продвигалась вперёд, перепрыгивая с кочки на кочку и хватаясь за берёзовые стволы, холодные и влажные на ощупь. Мне вдруг стало не по себе: куда же я иду, дороги-то уже нет! Как же они здесь ходят, по колени в воде?
        Да никто здесь не ходит, поняла я. И мне стало по-настоящему страшно. Но не зря говорят, что у страха глаза велики: мои расширились настолько, что я углядела неприметную тропинку, уходящую от дороги вглубь леса. Тропинка было относительно сухой, по ней ещё можно было идти. Минут через десять за деревьями мелькнул зелёный забор. Я облегчённо выдохнула и прибавила шаг. Дорогу от забора я помнила. Но радовалась я рано: вдоль забора тропка была утоптанная, а чуть дальше блестела вода - там начиналась топь. Как же идти дальше?
        - Дальше не пройдёте, - ответил кто-то на мой невысказанный вопрос. От неожиданности я вздрогнула и оглянулась. За моей спиной открылась неприметная калитка, из которой вышел мужчина с топором, держа на поводке овчарку. Овчарка смотрела на меня умными глазами. Словно говорила: «Хозяин прав, дальше не пройдёшь, только лапы вымажешь. А то и по брюхо провалишься».
        - Там дальше по пояс ухнуть можно, - подтвердил хозяин. - Если в бочажину наступить. Её под водой-то не видно… Топь шутить не любит, - строго сказал хозяин пса.
        По его глазам я поняла, что если бы можно было, он бы надел на меня ошейник и пристегнул поводок, чтобы не лезла в топь - если своего ума нет. Но я не собиралась в топь, я собиралась - в гости. А там, куда надо было идти, клубился белёсый прозрачный туман. Болото парит, поняла я. А как же… Где же тогда - тот дом?
        Вероятно, я произнесла это вслух - в глазах мужчины отразилось непонимание. Помедлив, он распахнул калитку.
        - Проходите. А вы к кому?
        - Нет, я не к вам, не сюда, я в гости… Мне надо туда, - показала я в сторону тумана. - Не подскажете, как туда пройти? Может, в обход?
        - Там никто не живёт. Болото там, Шептунова топь до самого Болшева тянется, до торфоразработок. Топь страшенная, даже летом не пройти, не высыхает. Живёт, значит, болото. Живое оно, говорят. И гостям завсегда радое, как войдёшь, не выпустит, - усмехнулся мужик. Господи, да за кого он меня принимает? За сумасшедшую? Похоже на то…
        - Там дом стоит, на поляне. Бревенчатый, в два этажа. И люди живут, я зимой у них была, на лыжах здесь каталась.
        - Вы что-то путаете. Может, не здесь катались? Мало в лесу зелёных заборов? Перепутали, наверное. Не ходили бы вы здесь, места здесь глухие, нехорошие. Гиблые места. Позапрошлым летом случилось тут… Отец с мальчишкой грибы собирали, ну и забрели на Шептуново болото… Леший в уши нашептал, ягодами да грибами заманил. Утопли оба, в болоте том. Оно ведь как бывает - увидел малец полянку зелёную, а за ней кочка с клюквой. Обрадовался, да через полянку эту, по траве пошёл… а трава-то расступилась!
        - И что? - переспросила я, уже понимая - что.
        - И - ничего. Утоп малец-то. Не трава это была, ряска болотная, а под ней трясина глубоченная. Отец - то спасать его кинулся, да куда там… Так и сгинули оба. И могилки нет. Столб поминальный им поставили, мать-то ходит… Поседела за один день. Она часто приходит. Гостинцы сыночку приносит. Восемь годков ему было, восемь всего. Митей звали.
        - А где это? Столб этот - где?
        - Тут недалече, - мужчина махнул рукой, попрощался и зашагал вдоль забора. Я проводила его взглядом и с замершим сердцем пошла в указанном направлении.
        Знакомые глаза
        Под старой раскидистой берёзой стоял деревянный грубо сколоченный поминальный крест с островерхой крышей. В траве были рассыпаны яблоки, на салфетке - горка леденцов. На столбе две фотографии в траурных рамках. Подойдя ближе, я ощутила противную слабость и дрожь в коленях: с фотографии на меня смотрели знакомые глаза под чёрными широкими бровями - Олег! С другой фотографии светло улыбался краснощёкий мальчуган.
        - Митя, это я, Рита. Я пришла, как обещала. Ты меня помнишь? - прошептала я и погладила его по щеке. Вынула из сумки яркую коробку и поднесла к фотографии, словно он мог увидеть. - Вот, машинку тебе купила, смотри, какая красивая, и лесенка выдвигается, видишь? И шофёр в кабине сидит, настоящий пожарник, в каске, - бормотала я, доставая подарки и складывая их на траву. Мои руки дрожали.
        Так вот кто встретил меня зимой! Показал мне дорогу. Не впустил в дом - иначе бы я не вернулась. Если бы меня впустили, если бы пригласили в гости (а ведь Митя меня пригласил!), я бы не вернулась, осталась бы с ними навсегда - пить чай с брусничным листом, слушать завывания вьюги за окнами, лепить во дворе снеговика и играть с забавным мальчуганом, у которого такая светлая улыбка и который до сих пор ждёт свою маму.
        Меня нашли бы замёрзшей, в снегу. Или вовсе не нашли бы, кто меня будет искать? Некому. Меня давно уже некому искать… Может, надо было остаться c ними, и сейчас мы были бы втроём. Были бы втроём…
        - Приходи к нам! - явственно услышала я тихий шёпот.
        Шептунова топь звала, манила, обещала, обманывала.
        Неумело перекрестившись, чего не делала никогда раньше, я бросила последний взгляд на фотографии и, кивнув на прощанье Олегу и Мите, поспешила прочь, убыстряя шаги и не оглядываясь.
        По ту сторону
        Маша вздохнула, просыпаясь, и открыла глаза. И растерялась от захлестнувшей её разноголосой волны звуков. Голоса звенели, звучали, разливались ручьём, рассыпались смехом, переплетались и звонким эхом улетали в небо - голубое, солнечное, безмятежное.
        «Лето! Настоящее лето!» - радостно думала Маша. Она так давно не вставала с постели, что уже не помнила, какое оно - лето. И теперь с наслаждением вдыхала восхитительный, пахнущий свежестью воздух, в котором смешались запахи скошенной травы, нагретой солнцем земли и прибитой дождём дорожной пыли.
        Маша с наслаждением вдохнула - ещё, и ещё раз, и ещё… И почувствовала мягкое прикосновение, словно кто-то невидимый целовал её ладонь. Маше стало щекотно, она сжала пальцы и улыбнулась. Здравствуй, лето!
        ***
        - Коля!! Она пришла в себя! Она нас слышит! - вне себя от радости крикнула Марина. Николай на ватных ногах пошел к кровати. Нет, этого не может быть, не должно быть! Ей всего двенадцать, она не может умереть… Николай осторожно взял дочкину безвольную руку - ту, которая не соединялась с капельницей холодно блестящей иглой, - и поцеловал в тёплую ладошку. Машины пальцы дрогнули и сжались, на губах заиграла улыбка. - Врач сотворил чудо… Кто там говорил, что чудес не бывает?..
        ***
        Площадь была заполнена народом. «Бли-иин, где ж тут своих найдёшь!» - подумала Маша, растерянно оглядываясь по сторонам. Вокруг неё вокруг бурлил людской водоворот. Машу толкнули, извинились, и тут же наступили на ногу и больно пихнули локтем в рёбра. Маша открыла было рот… но у её обидчика было такое счастливое лицо и такие сияющие глаза, что возмущаться ей почему-то расхотелось. В уши вливалась радостная какофония звуков - вокруг гомонили, смеялись, ругались…Люди бестолково толклись и так же как Маша, растерянно озирались по сторонам. Окликали кого-то, и расталкивая толпу и радостно улыбаясь, спешили на зов…«Бли-ин, как на вокзале!»
        - Ба-аа! Ты где? - на авось крикнула Маша в толпу и услышала бабушкин голос.
        - Не ори, не дома. Привыкла, понимашь, чуть чего не по тебе - в слёзы да в крик, а родители под твою дудку плясали, много позволяли, распустили девку вконец. У меня не забалуешь, я тебе мозги-то живо вправлю. Вставай! Разлеглась, понимашь, середь белого дня… Домой поедем. - Машу ласково потянули за руку (ту, в которой не было иглы). - Там дедушка тебя заждался…
        Маша с удивлением поняла, что лежит на столе (и откуда он тут взялся?). Она спустила на пол босые ноги и поёрзала ими, нашаривая тапочки. Вместо пола под ногами оказалась земля. Машины тапочки бесследно исчезли, как и одежда. Впрочем, платье на ней было - длинное, белое, ниспадающее широкими складками платье невесты! Маша потрогала складки. Пальцы нащупали прохладный цветочный стебель. - «Цветы! Настоящие! Бли-иин, я чё, замуж выхожу? И кто же жених?»
        - Дак чё, мне одной ехать, а ты здесь останешься?
        Маша покорно поднялась (ногам было мягко и немного щекотно) и поплелась следом за бабушкой. Она радовалась, что больше не надо ждать и что она наконец нашлась, и не обращала внимания на бабушкину воркотню. Миновав шумную, кипящую народом площадь, они вышли на улицу, которая оказалась странно безлюдной. Невдалеке стояла телега с запряжённой в неё серой в яблоках лошадью, которая показалась Маше знакомой…
        Был у них в деревне такой же серый в яблоках жеребец. А мост старый, бревна подгнили, его бы разобрать да новый настелить, да - кому ж охота… А телега-то тяжёлая, мешки везли с солью, нагрузили сколько поместилось… Брёвна и разошлись. Жеребец провалился по брюхо, и пока бегали в деревню за помощью, пока его вытаскивали шестеро мужиков, - кричал отчаянно, не переставая. Встать он уже не смог: сломал обе передние ноги… Чтобы избавить Грая от мучений, поселковый милиционер вставил ему в ухо дуло револьвера и нажал на курок. Грай дёрнулся и затих. Милиционер опустился на колени, закрыл мерину глаза и погладил его по сухой красивой голове, прощаясь. - «Отбегался. Земля ему пухом…». Смахнул со щеки слезу и не оглядываясь зашагал к поселковому правлению.
        ***
        - Грай! - обрадованно крикнула Маша, и жеребец, узнав её голос, призывно заржал. Вылечили всё-таки Грая! Наложили гипс, и кости срослись, а про милиционера дедушка пошутил, нарочно придумал. Маша тогда разревелась, но бабушка запретила плакать: «Сопли утри, и чтоб я не видела! Ишь чего удумала, по скотине плакать…» - и замахнулась на внучку полотенцем. Маша убежала от неё к Мишке Коломину и всласть наплакалась, уткнувшись носом в его плечо и горестно всхлипывая. Мишка был настоящим другом и как никто умел утешать. «Ну, будет, будет…:Ну, умер, что ж теперь делать… Ну, будет тебе…» - гудел Мишка на одной ноте, обнимая Машу за плечи и гладя по вздрагивающим от рыданий лопаткам. Впрочем, плакать Мишка ей не мешал. Наревевшись до икоты, Маша нечаянно уснула, привалившись головой к его плечу. Плечо затекло и немилосердно ныло, но мальчик сидел не шевелясь и не меняя позы. Ничего, он потерпит. Он же мужчина, а мужчины умеют терпеть.
        ***
        Через год Мишка утонул, переплывая на спор речку Обманку. Ребята подумали, что Мишка нарочно нырнул, чтобы их напугать: Мишкины трюки они знали назубок. Досчитали до ста двадцати (Мишкин рекорд), но Мишка так и не вынырнул. Похолодев от ужасной догадки, ребята попрыгали в воду, но помочь не смогли: мальчика затянуло в водоворот. Тихая, спокойная и безмятежная на вид, Обманка получила своё название именно из-за водоворотов, о которых по окрестным деревням шла недобрая слава. Деревенские купались у берега, на стрежень не заплывали даже взрослые, что уж говорить о детях. Да разве Мишку удержишь?.. Мишкина мать на могиле сына не промолвила ни слова, смотрела куда-то вдаль сухими глазами, в которых уже не было слёз. Проводив народ с поминок, убрала со стола, вымыла в избе полы - ключевой водой, как полагалось по народному обычаю. Присела на лавку и тихо умерла…
        ***
        С телеги поднялся мужик в серой телогрейке, в котором Маша узнала дедушку и с радостным визгом повисла у него на шее.
        - Ну, будет, будет, - бормотал дедушка, усаживая внучку на телегу. - Поехали, чё ли… Заждались мы тебя! Свинью закололи, бабушка холодца наварила, пирогов с морквой напекла…Штей щавельных со сметаной, как ты любишь…
        Морковные пирожки! - У Маши потекли слюнки. Она привалилась к тёплой бабушкиной спине и улыбнулась. Как же давно они не виделись! Как же давно она не ела бабушкиных щей…
        - Родители-то здоровы? Дома-то всё ли ладно? - выспрашивала бабушка. И не дождавшись ответа, продолжила. - Небось, вздохнули свободно, что от тебя избавились. И то сказать, какое золото обронили…
        - Ты что городишь? - не выдержал дед. Маше стало смешно: разве бабушку остановишь?
        - Двенадцать лет хвораешь, никак не выправишься. Мать-то тебя не хотела рожать, всё таблетки пила, чтоб, значит, от дитя избавиться. А ты, видать, сильно жить хотела, всё одно на свет родилась, хоть и слабенькая. Какой родилась, такой и осталась, все болячки к тебе липли, мимо не прошли, в гости напросились… За материн грех расплатилась. Говорила я Кольке-то, не женись на городской! Взял бы свою, деревенскую… Дак рази он мать послушает? В город подался, охломон, мало ему в деревне девок… Бог и наказал, послал дитё - то понос, то золотуха! Двенадцать лет оне с тобой мучились.
        - Уймись ты, старая, укороти язык! - не выдержал дед. - А ты не слушай её, внученька! Она тебя ждала-скучала, слезами изошлась. Без Машки-то, грит, мне и свет не мил, скорей бы, грит, встренуться… Вот и свиделись. Тут радоваться надо, а она…
        - Сказывай, от чего слегла-то? - приступала с расспросами бабушка.
        - А я знаю, от чего? Плохо мне было…
        - Ну, а сейчас-то хорошо?
        - Да вроде…
        - Вроде Володи, а похож на Петра…
        - Да замолчишь ты когда-нибудь, колода старая!
        Маша улыбнулась. Ей нравилось ехать - под бабушкины бесконечные расспросы, под дедушкино незлобивое ворчанье, на тряской телеге, заваленной по ободья душистым сеном. Маша поворошила сено рукой и увидела засохшую красную земляничину.
        - Ба, смотри! Я ягодку нашла!
        - А чего на неё смотреть-то? Ешь, коли нашла! - засмеялась бабушка.
        Земляничина сладко растаяла во рту. Маша поискала и нашла ещё одну, потом ещё… Маша представила, как зимой, когда деревню завалит снегом по самые крыши, бабушкина Милка будет лакомиться душистым сеном с земляникой и синими звездочками васильков.
        - Ба, а Милка… всё болеет?
        - А чё ей болеть-то, здорова твоя Милка. Со стадом она, на выгоне. Вечером домой придёт, свидитесь.
        ***
        - Коля! Коля!! - позвала Марина, почувствовав, как под её рукой шевельнулись дочкины пальцы, мгновенье назад холодно-безжизненные. Вслед за пальцами дрогнули губы, пытаясь что-то сказать. Марина склонилась над кроватью, но не услышала ни звука. Щёки девочки слегка порозовели. Или ей просто хотелось, чтобы они порозовели?
        - Машенька, доченька, мы здесь, с тобой! Мама с тобой, и папа, - шептала Марина, не отпуская дочкину руку, словно могла удержать, остановить, не дать ей - уйти…
        ***
        - Врачи-то чё говорят? Говорили, тоись…
        - Ничего они не говорили, только уколы кололи, больно, - пожаловалась Маша. -
        Во-во, лечить не умеют, колоть токо умеют, сами не знают от чего. От уколов-то полегчало?
        - Нет, не полегчало… Ба, а Мишка тёти Нюрин дома? - забывшись, спросила Маша. И услышала - невозможное.
        - Дома, куды он денется. Счас приедем, щец похлебаешь да свеклу полоть пойдёшь, заросла свекла-то, пропадёт не то… И смородину собирать пора, осыпается. У меня у одной-то рук не хватает на всё, а деда помочь не допросишься, то ему на рыбалку, то лодки смолить с мужиками, то сети чинить, то табачок курить… Ты уж грядки табашные выполи, не забудь!
        - Ба, я не забуду. И грядки выполю, и смородину соберу, я только к Мишке сбегаю, я быстро…
        - Я кому сказала? Аль ты не слышала? Мишка твой никуда не денется. Грядки выполешь, дак полить не забудь. Да картоху в подполе перебрать надоть, мелкую себе оставим, а которая покрупнее, на рынок свезём, продадим. К Мишке ей надо, разбежалася… А работать - баушка с дедом будут?
        ***
        Маша закрыла глаза и длинно вздохнула - в последний раз. С лица исчезло страдальческое выражение, уголки губ приподнялись, словно она улыбалась кому-то, словно видела что-то…
        Врач бессильно развёл руками. Лица родителей исказились, глаза смотрели с немой мольбой - так, наверное, смотрели назаретяне на Иисуса Христа. Но врач не был богом и не мог сотворить чудо. Торопливо прошёл по коридору и скрылся за белой дверью.
        ***
        С трудом передвигая гудящие от усталости ноги, Маша толкнула знакомую калитку. - Машка!! А я с утра тебя жду… Чё ж ты раньше не пришла? Сильно занята была?
        - А то ты бабушку мою не знаешь, - вздохнула Маша, - я свеклу полола, потом смородину собирала с бабушкой, потом за водой ходила, потом картошку перебирала в подполе. Там холодина такая! До сих пор пальцы не разгибаются, - пожаловалась Маша.
        Мишка взял её руки в свои и подышал на пальцы, смешно выпятив губы. От его дыхания пальцы согрелись, но Маша не отнимала рук: ей было необыкновенно хорошо, словно внутри неё зажглось маленькое тёплое солнышко. Как здорово, что Мишка не утонул, выплыл! Тётя Нюра, наверное, так радовалась! И на радостях всыпала Мишке…
        - Сейчас разогнутся… Тебе сдавать. На что играем, на желание? - Ага! - моментально забыв о своих бедах, Маша взяла из его рук карты и, перемешав, начала сдавать…
        ***
        Марина дышала на ледяные Машины пальцы, пытаясь их согреть и чувствуя ледяную безжизненную пустоту внутри, словно там погасло маленькое тёплое солнышко.
        Другая реальность
        Я расскажу вам невероятную историю.
        Пришла я с работы домой, предвкушая приятный вечер, а вечер оказался недобрым. Всё одно к одному: на работе очередной аврал, устала страшно, дома ещё добавила: сделала зарядку, чтобы снять усталость, и устала ещё больше. И замёрзла. Похоже, что меня знобит. Ох, не надо было зарядкой заниматься с открытым окном, для приведения себя в чувство. Утром делала, так потянуло на подвиги, ещё и вечером сделала. Мозгов-то нет! Чаю надо было напиться горячего, со сгущёнкой, ради такого случая, запоздало поняла я.
        А ещё я поняла, что мне надоело мёрзнуть. Влезла в тёплы й свитер и любимые джинсы, но меня знобило всё сильней, и я как была - в свитере и джинсах - залезла с головой под ирландский мохеровый плед и нечаянно там заснула.
        Думаете, мне там было хорошо? Да ни фига! Одни неприятности.
        Мне приснился… самолет, в который меня пригласил знакомый парень (я его впервые видела, но по странным законам сна понимала, что просто его забыла и мы знакомы).
        Я неприлично долго кочевряжилась (это я умею), потом устала сопротивляться, и он меня всё-таки уговорил. И мы побежали - через лётное поле, далеко, к самолёту… Ветер был тёплым, как плед, он держал меня за руку и смеялся. Я запомнила его смеющимся…
        Уже сидя в салоне, я долго и мастерски ныла: почему не предупредил заранее, я не взяла таблетки от укачки, я не так одета и без вещей (он говорил, что там всё купим, я говорила - ещё не факт, что я это надену, я и во сне умудрилась быть невыносимой).
        Он меня утешал и был доволен - что я рядом, и как бы ни ныла, я никуда от него не убегу.
        Потом самолет тряхануло, а кресла почему-то оказались без спинок, и мы с ним упали на задние кресла, я башкой треснулась во сне… Даже во сне было больно. Разозлилась я - не дай господи (это я умею).
        («Да пошёл ты! Больно как… Кресла без спинок, не мог места нормальные купить, урод! Сколько заплатил? Я отдам, раз такой бедный. Сквалыга ты. Денег пожалел на бизнес-класс…»)
        Со злости я от него ушла. Во сне это легко - вышла из самолета, и всё. И не из-за кресел, кресла тут ни причём, я потерпела бы. А потому что тот, кто меня пригласил, летел в командировку, и с ним его товарищи - парень и девушка. Они сидели впереди, и девушка все время оглядывалась на него. Во мне проснулась ревность и смутные подозрения. Девушка явно не ждала моего появления и явно была огорчена. Впрочем, я тоже.
        Потом - провал во времени.
        Потом - я узнала о катастрофе и ужаснулась. Как же теперь жить? Что теперь будет? Во сне я резво вскочила с дивана и помчалась за билетом…
        …На месте падения самолёта я обнаружила три камня-надгробия, стоящие рядом. С фотографиями всех троих: ФИО, дата рождения, дата смерти (у всех троих одна). Там лежали цветы, кто-то принёс, а у меня даже цветов не было, я так торопилась, словно могла вернуть, изменить, повернуть время. Я могла это сделать, но не сделала. Или всё-таки сделала? - и оказалась здесь, а моя прежняя жизнь - стала сном…
        Моя жизнь стала сном, и мне её не вернуть.
        Был и четвертый камень - мой. Никто ведь не знал, что я вышла и не летела со всеми, вот и поставили… Без ФИО и даты рождения, безымянный.
        Я села на землю и заплакала. Обычно я не позволяю себе слёз, останавливаюсь сразу. В детстве научили, как это делать, очень пригодилось в жизни. А тут - сидела, обхватив руками холодный мрамор, размазывала по щекам слёзы и просила прощения за то, что взбрыкнула и ушла, не попрощавшись. Были бы сейчас вместе, а теперь никогда, уже никогда… Я никогда с ним не попрощаюсь.
        Проснулась с мокрыми от слёз щеками, на часах двадцать один пятнадцать. Днём не спала никогда, меня даже в детстве не укладывали, знали, что бесполезно. И легла-то на полчасика, согреться… И вот умудрилась, с самолетом этим… Умудрилась умереть. Провалиться в другую реальность, в другое время. И теперь не знаю, какое из них настоящее - это или то, в самолёте?
        Обычно я сплю как бревно, и мне никогда не снятся сны. Но уж если приснится, то - каждый раз вот такое, невозможное… До сих пор вспоминаю и не могу вспомнить, кем был пригласивший меня парень, откуда я его знала и почему мне так жаль, до сих пор жаль…
        Я наконец поняла, почем так равнодушна ко всему в этой жизни, почему меня ничто не трогает, почему я никого не люблю, даже родителей, и почему меня никто не любит, даже родители… Да потому что меня просто нет. Я лежу где-то там, в иной реальности, под безымянным камнем, поодаль от этих троих. А хочется рядом. Ведь я наверняка их знала, только не могу вспомнить. Там, где я сейчас, я не могу вспомнить их имена…
        Мне так хочется быть с ними, там - настоящей, умеющей любить и ценить друзей, смеяться и радоваться, умеющей вот так - сорваться и полететь неизвестно куда, только бы с ним, вместе с ним… Я не помню его имени. Если бы вспомнила, попросила бы прощения за мою несдержанность, за то что ушла, за то что я не с ним. Я знаю, он простит, ведь он любит меня. Любил. Его больше нет. И меня больше нет.
        Впрочем, всё как всегда. Я веду себя всегда одинаково невозможно, даже во сне оставаясь самой собой. Только где же я - настоящая? Здесь, на диване, под пледом, с красными от высокой температуры щеками и маячившим впереди больничным? Или где-то далеко, под серым угрюмым камнем, рядом с теми, кого больше нет?
        Моя жизнь стала сном, и мне её не вернуть…
        Там…
        … Этой ночью мне приснился папа, умерший двадцать пять лет назад. Он так и остался пятидесятилетним. А мне уже сорок три, отец старше на семь лет. Почти ровесники. Не люблю вспоминать о своём возрасте. Мне сорок три, я всё ещё красивая, и вовсе не собираюсь умирать.
        Папа тоже не собирался. Пришел вечером с работы, лёг на диван и умер. Навсегда остался в далёком 1988-м. Знает ли он, что я выросла и стала взрослой? Или до сих пор считает меня маленькой?
        Вот и во сне я - то ли студентка, то ли старшеклассница. Мы с папой куда-то едем… Домой, наверное, потому что уже вечер, потому что я чувствую неимоверную усталость и очень хочу спать. Но спать нельзя - мы всё едем и едем… Выходим на незнакомой станции из электрички (зачем?) и куда-то идём (куда? к кому?) - незнакомыми (странно знакомыми!) дворами, вслед за людьми.
        Одноэтажное приземистое здание (столовая или кафе?) Папа предлагает здесь поужинать, и мне ничего не остаётся, как согласиться (как я могу возражать?). Мы долго стоим в длинной очереди, потом садимся за столик. Нам приносят почему-то не ужин, а обед.
        В тарелке у отца что-то заманчивое, кажется блинчики… А у меня, как всегда, суп, с которым я, как всегда, долго ковыряюсь и никак не могу впихнуть его в себя, потому что не хочу. Хочу блинчики и знаю что мне их не видать: суп, и второе - это слишком много, я всегда ем что-нибудь одно. Может, отказаться от супа? И тогда мне тоже принесут - эти похожие на маленькие солнышки, маслено блестящие блинчики с хрустящими ажурными краешками…
        - Может, ну его, этот суп? - закинула я удочку. Но папа возразил:
        - Не «ну», а доедай. А я пойду пока. Я тебя там подожду. - Прошёл между столиками к выходу и исчез. Да, забыла сказать, денег за обед с нас не потребовали, меню не предложили, что подали, то и ешьте, но … блинчики пахли упоительно вкусно… Как дома.
        ЗНАЧИТ, ТАМ - КОРМЯТ? В СТОЛОВЫХ, БЕСПЛАТНО, ВСЕХ КТО ПРИДЁТ… ВОН СКОЛЬКО НАРОДУ. И СТРАННАЯ ТИШИНА: ВСЕ МОЛЧАТ, ДАЖЕ ДЕТИ…
        Покончив наконец с супом (мне принесли овощной, что-то вроде свекольника, а блинчиков так и не дали), я не стала дожидаться второго блюда и, охваченная неясной тревогой, поднялась из-за стола… Моё волнение было не напрасным: у выхода из кафе отца не оказалось. Я огляделась. В кафе было многолюдно, у выхода стояли люди, разговаривали негромко (о чём - я не расслышала). Домой они, похоже, не торопились.
        Выйдя из кафе, все шли в одном направлении - вдоль безликого многоэтажного дома, потом сворачивали за угол и исчезали из поля зрения. Мне ничего не оставалось делать, как идти вместе с людским потоком, высматривая среди них отца. Смотреть мешали вечерние сумерки, занавесившие всё вокруг серым туманом. Впрочем, сумерки были с самого начала сна, ещё когда мы ехали в электричке, только сейчас они сгустились, словно облако…
        ЗНАЧИТ, ТАМ - ВСЕГДА ВЕЧЕР? И ВЕЧНЫЕ СУМЕРКИ?
        Размышляя - неизвестно о чём - я шла и шла, а впереди и позади меня шли люди. Наверное, они приехали на одной с нами электричке и так же, как мы, отстояли очередь, чтобы поесть. И теперь - идут домой, - думала я. Несмотря на поздний час, людей на улице было много - и пожилых и молодёжи, и детей. Детей вели за руку матери, но были и такие, которые шли одни. Как их отпустили - одних?.. Шли и компаниями, и семьями, весело обсуждая что-то на ходу. Обгоняя взрослых, дети бежали впереди, хохоча и балуясь.
        Люди шли и шли - мимо нескончаемо длинного дома (разве бывают такие, дом уже давно должен был кончиться, а он все не кончался…) - и исчезали в серых непроглядных сумерках. Сумерки поглощали людей, их голоса и шаги… Я искала глазами отца - и не находила. Где же он? Он же обещал подождать, сказал: «Я тебя там подожду», а сам взял и ушёл, - с досадой думала я.
        ЗНАЧИТ, ОТЕЦ МЕНЯ ЖДЁТ - ТАМ! ДО СИХ ПОР МЕНЯ ЖДЁТ, ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ ЛЕТ ЖДЁТ, И МЫ ОБЯЗАТЕЛЬНО ВСТРЕТИМСЯ, ОН НИКОГДА МЕНЯ НЕ ОБМАНЫВАЛ…
        Дойдя до конца дома, я свернула за угол - и, к своему ужасу, никого не увидела. Улица утопала в холодном тумане, за которым угадывались дома. Слева неясной массой темнели деревья - то ли парк, то ли лес… Окраина.
        Я стояла на незнакомой, неведомо куда ведущей улице - одна. Все куда-то пропали, словно растворились в странно сгустившихся сумерках. А ведь я только что шла в толпе людей! Где же они? Разошлись по домам? Ведь уже почти ночь… Сидят в светлых комнатах и, уставясь в экран телевизора, прихлёбывают горячий чай и наслаждаются желанным уютом и покоем.
        Им хорошо, они у себя дома. А мой дом так далеко отсюда! - думала я с отчаянием. Так - куда же я иду по этой чужой, пустынной улице? И зачем? Отца нет, и мне его не найти, не догнать.
        - Папа! - отчаянно крикнула я в темноту. Он не отозвался. Ушёл вместе с другими, растворился в белёсом тумане. Обманул меня. Оставил одну.
        Я вдруг поняла, что мне нельзя здесь оставаться, надо выбираться отсюда, пока совсем не стемнело. Бежать, бежать - из этого серого обволакивающего сознание тумана, в котором так легко - исчезнуть.
        В смятении я повернула назад. Ноги сами несли меня вдоль нескончаемого, странно длинного дома. Сейчас будет кафе, где мы с папой ужинали, а от него дворами… Нет, дворами, пожалуй не стоит. Если идти все время прямо и никуда не сворачивать - то я наверняка выйду к станции. Сяду в электричку, и она привезёт меня к метро, на метро доеду до Ярославского вокзала, и через полчаса буду дома!
        А папа? Как же - папа? Как я могла забыть о нём? Сердце по - щенячьи заскулило и сжалось, скорчилось внутри, вновь переживая горечь расставания…
        ПАПА, ПАПА… ЧТО ЖЕ ТЫ НАДЕЛАЛ, КУДА ТЫ УШЁЛ, ЗАЧЕМ? И МНЕ ТЕПЕРЬ ПРИДЁТСЯ ЕХАТЬ ДОМОЙ - ОДНОЙ (И ЖИТЬ ПРИДЁТСЯ ОДНОЙ, БЕЗ ТЕБЯ!), А ДОМА СКАЖУТ: «ЧТО Ж ТЫ ОДНА ПРИЕХАЛА? А ПАПА ГДЕ?»
        Папа, папа… Где ты? Растаял, растворился в нездешних кисельно - мутных сумерках, навсегда остался в прошлом, в далёком, забытом всеми 1988-м, куда - увы! - мне нельзя вернуться. Вот сегодня попробовала, хотела остаться и - не смогла. Не получилось. Только немного посидели с тобой за столиком какого - то странно тихого кафе, поговорили ни о чём, и ты снова ушёл от меня навсегда…
        Но ты сказал, что подождёшь меня, и это вселяет надежду. Ты меня никогда не обманывал, и мы непременно встретимся. И в серых ласково - тёплых сумерках пойдём в наш новый дом. Там всё в точности так, как у нас дома: на стене тикают часы (их тебе подарили на пятидесятилетие, помнишь?). С кухни пахнет яблочным пирогом (ты больше всего любил яблочные, помнишь?). В холодильнике - твоё любимое «Жигулёвское», а по телевизору идёт итальянский сериал с Микеле Плачидо в главной роли.
        Он неуловимо похож на тебя - у него твои глаза, и волосы такие же чёрные и так же зачесаны назад, открывая высокий умный лоб… Мы с мамой смотрим все фильмы с его участием - и видим на экране тебя. Твою улыбку. Твои глаза. «Здравствуй, папа!» - шепчу я сквозь слёзы.
        - До свиданья, папа! Ещё увидимся. Ты обещал. Я знаю, ты меня ждёшь. Ты меня никогда не обманывал.
        - Да, дочка. Раз обещал, значит увидимся. А сейчас - иди. Иди. Тебя ждут. Нельзя обманывать ничьих ожиданий, девочка моя. Ты должна. Ты обещала. Иди.
        Что я обещала? Я ничего не помню…
        - Мам, ты? Уже вставать? Сейчас, я сейчас… Ох, прости… Будильник вчера забыла завести.
        - У неё опять бред. Может, ей ещё два кубика ввести?
        - Да нет, похоже, в сознании. - На мой лоб ложится прохладная ладонь. Не мамина, мама встряхнула бы меня за плечи и стянула одеяло со словами: «Вставай, совсем совесть потеряла! И не говори мне, что ты не слышала будильник!»
        - Риточка, ты… живая?! Девочка моя, маленькая моя, ты только не спи больше, ты же трое суток… спала… - Мне на лицо что - то капает… слёзы! Мамины. И ладонь её. Мама. Почему она плачет?
        - Ма, я сейчас, я встану… - бормочу я скороговоркой, но встать не получается, я почти не чувствую тела, а сгиб руки странно покалывает. Скашиваю глаза и вижу тонкий шнур, тянущийся от моей руки куда - то вверх… Капельница! Интересненько…
        Что, интересно, я делаю в больнице? С иглой в вене и непослушным, скованно - неподвижным телом, какое бывает только во сне. Меня вдруг осеняет: я всё ещё сплю. Закрываю глаза и жду: мамина рука на моем лбу - это значит, что я ещё маленькая, и папа ещё жив и сейчас придёт… - Ма, а папа где? Позови… - Я напрягаю непослушные мускулы, и с усилием приподнимаюсь на локте - том самом, в котором игла. Чёрт!! Как больно!
        - Какого чёрта мне эту хрень воткнули, больно же! - вежливо осведомляюсь я у врача, и он расцветает улыбкой.
        - Ну, вот видите, речь вполне, ммм… осмысленна. А вы говорите, бред.
        Я слышу мягкий звук падающего тела, пытаюсь поднять голову и посмотреть, но чьи-то руки берут меня за плечи и прижимают к кровати.
        - Стоять! Лежать, то есть. Оклематься не успела, а уже… Будильник, между прочим, не звенел, - хохотнул врач. - А вставать тебе пока нельзя… - И неожиданно заорал так, что я вздрогнула (игла в локтевом сгибе тоже вздрогнула и больно уколола - она была с врачом заодно):
        - Да поднимите её, нашатырь дайте, и выведите отсюда немедленно! Немедленно! Кто её сюда впустил? К чертям уволю! Да держите её, вы что, не видите - она сейчас снова упадёт… Не надо было её впускать, это зрелище не для родителей… А вы не волнуйтесь так, с вашей Ритой всё в порядке. Ну, почти в порядке. Вы же сами видите - выспалась, вставать собралась, и выразила недовольство персоналом. Значит, умирать больше не будет… Не будешь больше? Я тебя спрашиваю! - громыхнул врач, и я опасливо помотала головой, подтверждая, что не буду. Пока. А там посмотрим.
        Голова отозвалась тупой болью, в висках застучали молотки, комната покачнулась и завертелась вокруг меня, набирая обороты. Я закрыла глаза…
        Ещё увидимся…
        Белая дева
        Часть первая. «Кадровый состав»
        День клонился к вечеру, а они всё шли и шли по извилистым лесным тропкам, которых в лесу - невесть сколько… Поход был двухдневный: по двадцать пять - двадцать семь километров в день, а всего - пятьдесят с хвостиком, за два дня не так много, если бы не двухдневные рюкзаки (кто ходил, тот поймёт).
        С каждым часом рюкзак всё сильней оттягивал плечи, но Варя старалась о нём не думать, и ей было хорошо. Просто здорово! На ногах у неё лёгкие и удобные кеды, в которых - идти да радоваться… Варя так и делала - шла, пружинисто ступая по мягкой, «неубитой» тропе и по-детски радовалась всему, что встречала на пути.
        Группа из восьми человек (семеро смелых, сам-восьмой, по определению Сашки Самолётова, который вёл группу, совмещая «ставки» руководителя и кашевара) шла по сосновому лесу, наискось прошитому солнечными лучами, словно золотыми нитями. Лучи были почти горизонтальными - Варя никогда такого не видела! Высоченные сосны обступали тропу с обеих сторон, заходящее солнце окрашивало их прямые как корабельные мачты стволы в розовый цвет, и Варе казалось, что сосны светятся изнутри, словно огромные светильники.
        Разумеется, это были волшебные светильники. Солнце скоро сядет, наступит ночь, а они будут идти по бесконечной дороге среди светящихся сосен… Мечты, к счастью, так и останутся мечтами: скоро они разобьют лагерь. Впереди у них долгий летний вечер, вкусный ужин (всякая приготовленная на костре еда необыкновенно вкусная - после целого дня пути), а после ужина Визбор под гитару…
        Варя шла и завидовала самой себе. Густо усыпанная прошлогодней хвоей тропинка пружинила под ногами, и по ней так легко шагалось! «Вот бы идти и идти!» - думала Варя. И они шли и шли по нескончаемой лесной тропе… Давно уже! Пожалуй, слишком давно. Как сошли с поезда, так и шли с самого утра. Остановились на полчаса на обед, наскоро перекусили бутербродами и, запив их чаем из термоса, снова двинулись в путь.
        И весь день Варя радовалась - тому, что её пригласили в необъявленный поход (поход для своих, но приглашают далеко не всех «своих», а её пригласили). Что впереди идёт её подруга Люба. Что в группе их всего восемь человек, и все друг друга знают, и вместе им - хорошо. Что погода солнечная. Что сосны - мачтовые! Что солнце заходит…
        Пока Варя мечтала на ходу, в лесу заметно стемнело и наступили сумерки. Значит, скоро привал, и можно сбросить с плеч тяжелый рюкзак. Они поставят палатки, разожгут костёр, сходят к роднику за водой (Саша обещал родник), наберут в лесу земляники (Саша обещал, что будет земляника).
        Предвкушая удовольствия этого вечера, Варя даже засмеялась тихонько - от переполнявшего её восторга. А ещё оттого, что с ними Сашин закадычный друг Костя, о котором Саша так много ей рассказывал и которого Варя никогда не видела. А сегодня увидела! И он её - увидел. Варе понравился этот простой, добродушный парень с весёлыми и немного щальными глазами, в которых читалась жажда приключений. В этом они с Варей были похожи. То есть это Варя так думала, что похожи.
        Костя вёл себя так, словно давно со всеми знаком (и как это у него получалось?) и не отходил от Саши ни на шаг. Всю дорогу они шли плечом к плечу, даже если тропка попадалась узкая, и всю дорогу говорили, говорили, говорили… «Наверное, не виделись давно» - думала Варя. И вдруг услышала (впрочем, услышала не сразу, она ведь была в своих мечтах, в волшебном розовом лесу…) взволнованный Костин голос: «Саш, ты давай уже, определяйся - с направлением. А то мы второй час туда-сюда ходим, у девчонок уже истерика начинается».
        О чём это он? - Варя наморщила лоб. Вроде ничего не случилось такого, всё как всегда: устали, но молчат, темп держат, идут довольно бодро… Только разговоры стихли. Все давно уже молчат! - дошло наконец до Вари.
        - Это у кого истерика? - поинтересовалась Варя.
        - Да у тебя! Ты же ни с того ни с сего хохочешь-заливаешься, а не я, - невозмутимо ответил Костя.
        - _Да я так просто… Лес красивый, и сосны на свечи похожи, - объяснила Варя. Теперь истерика охватила, так сказать, весь «кадровый состав»: народ радостно заржал. Варя смутилась и замолчала. Оказывается, пока Варя любовалась красотами соснового леса, они всей дружной группой заблудились! И добрых два часа кружили по лесу, сворачивая то в одну, то в другую сторону.
        Забегая вперёд, скажу, что когда нашли наконец прошлогодний бивак и разбили лагерь, Саша при всех похвалил Варю за проявленное «в аховой ситуации» мужество и олимпийское спокойствие.
        - Да я не знала, что мы заблудились, я просто шла, ничего не делала - пробормотала смущённая Варя, зардевшись от неожиданной похвалы, и Саша развёл руками в молчаливом жесте - под общий смех…
        Но всё это было потом. А пока они кружили по лесным извилистым тропкам, уже не чувствуя под собой ног, пока не вышли на опушку, где кончался лес. Перед ними простиралось поле, а посреди поля одиноко стоял проржавевший до дыр, брошенный грузовик. Саша обрадовался так, словно увидел новенький КАМаз с шофёром.
        - Во! Машина!! Теперь порядок! - ликовал Саша.
        - Теперь доедем! - схохмил Костя, и все покатились со смеху, хотя устали так, что сил не было смеяться.
        Варя подумала, что Сашка сошёл с ума, но к счастью, ошиблась. Саша вовсе не думал сходить с ума. А радовался потому, что увидев старую колымагу, он узнал это место и, так сказать, сориентировался на местности. Как оказалось, они почти пришли! До бивака оставалось каких-нибудь триста метров, которые группа прошла «в ритме танго» - по выражению Валерки. Ноги заплетались и норовили шагнуть в сторону, не подчиняясь уже приказам «сверху»
        (Из воспоминаний туристов о том походе: «Сашке погулять захотелось… А мы что? Мы ничего. Гулять так гулять: шли как убитые, сами удивлялись, что идём…Тридцатник отмахали, как два пальца…»)
        Наконец взорам «усталых путников» открылась уютная полянка со старым кострищем, а главное - с заготовленными кем-то дровами, аккуратно поставленными «на попа» у соснового ствола.
        - Дров кто-то нарубил и нам оставил! - удивилась Люба.
        - А я даже знаю, кто! Мы же и нарубили с ребятами, в прошлом году, весной ещё. Потому и плутали столько - я поляну эту искал, с дровами! А вы что подумали? - объяснил Саша, и снова все дружно смеялись, словно это не они с раннего утра до сумерек топали с тяжёлыми двухдневными рюкзаками.
        Часть вторая. Прогулка
        Всё! Привал! - Валя сбросила рюкзак, уселась под ёлкой и блаженно зажмурясь, вытянула усталые ноги…
        - Старик в лес Марфушку доставил, под высокою елью оставил, - прокомментировал Костя. Все сразу вспомнили неподражаемую Инну Чурикову в фильме «Морозко» и радостно заржали. Варя притворилась, что спит. Кто-то помахал над ней еловой веткой: «Марфушеньку-душеньку комарики кусают, спать-почивать мешают» - Народ от души веселился…
        Пришлось Варе встать. Тем более что земляники вокруг поляны было - не собрать! Но они с Любой собрали, получилось много - целая миска! Землянику решили оставить на утро: съедят с кашей. Отработав «трудовую повинность», Варя с Любой с лёгким сердцем отправились осматривать «достопримечательности».
        Не сговариваясь, пошли навстречу заходящему солнцу, и скоро вышли на поле, где Сашка исполнял танец дикарей у ржавого грузовика. Без рюкзака шагалось легко и усталость почти не чувствовалась. Они долго стояли, глядя на поросшее душистым разнотравьем поле. В лесу наступил вечер, а здесь ещё продолжался день, и солнце висело над лесом, задевая жаркими боками верхушки ёлок и разливаясь над лесом расплавленным золотом.
        Они стояли и ждали, когда солнце растворится в золотом сиянии и исчезнет - до утра. Но солнце раздумало садиться, и висело низко над лесом, словно ждало. Варе хотелось побежать через поле - к солнцу, подержать в пальцах его тёплые лучи, шелковистые и мягкие на ощупь… Надо только добежать - и тогда….
        Но они не побежали. Вернулись в лагерь и пошли в другую сторону («Носит нелёгкая… Весь день под рюкзаками неподъёмными шли, а им всё мало!») - по сумеречному предвечернему лесу. Туда, где между деревьев плавали белые лоскуты тумана. Лес неожиданно кончился крутым обрывом: земля в буквальном смысле уходила из-под ног, скатываясь вниз почти отвесно. И только деревья, вопреки «ландшафтному дизайну», стояли прямо, вздымаясь в небо гигантскими свечами.
        Внизу стелился туман, из-за него ничего не было видно. Но Варя знала, что там, внизу, текла невидимая ключевая Вондига, и где-то рядом был водопад Гремячий и знаменитый источник «Гремячий Ключ» с целебной радоновой водой, которая излечивает любую болезнь.
        Жалко, что у них с Любой ничего не болит, сейчас бы спустились и вылечились! Впрочем, болели плечи (рюкзак тяжёлый), и довольно чувствительно. Варя с Любой посовещались и решили, что вниз не пойдут - ведь потом придётся подниматься по такой крутизне… «Вылезем - с плечами, но без ног!» - подвела итог Люба. Варя колебалась - ей хотелось спуститься вниз, просто чтобы увидеть - Вондигу и туман.
        - Что, девочки, ножки устали? - прокомментировал ситуацию Костя (откуда он тут взялся?). В руках он держал два котла с водой.
        - С полными вёдрами к удаче! - обрадовалась Люба.
        - Да нет, к удаче - это когда бабу с вёдрами встретишь, - авторитетно заявила Варя. - А Костю…
        - Это к ужину! - завершил дискуссию Костя, улыбнувшись Варе - ей одной. Как выяснилось, он успел сбегать вниз, к роднику, и группу ждали суп и чай из целебной радоновой воды. Вот здорово! Люди её по ложечке пьют, а мы - половником наливаем! Знай наших!
        - Радоновый чай, радоновые макароны с тушёнкой-радонкой, - перечисляла Люба. - Утром проснёмся, из палатки выйдем - а там…
        Люба запела, перефразируя слова известной всем детской песенки «Оранжевое небо», которую пела когда-то Ирма Сохадзе: «Радоновое небо, радоновое солнце, радоновые пальмы, радоновый верблюд!» Варя радостно подхватила: «Радоновые мамы радоновым ребятам радоновые песни радоново поют!»
        Короче, чаю напьёмся и засветимся, фонарей не надо! - рассмеялся Костя. В весёлых Костиных глазах Варя увидела восхищение. Она улыбнулась - молодец, сразу включился в игру!
        - Ну, я пойду, а вы гуляйте, ужин не скоро ещё, дежурные макароны потеряли, ищут! - попрощался Костя.
        Варя оглянулась назад - туда, где в ощутимо сгустившихся сумерках клубился туман, и ей вдруг стало страшно: туман показался живым. Костя проследил за её взглядом и непонятно сказал:
        - Да не бойся, вы же вдвоём, ничего с вами не случится! Нет тут никого. Внизу тоже нет.
        - А если бы не вдвоём, если бы я одна была? - зачем-то спросила Варя.
        - Ну, - замялся Костя. - Ты же не одна.
        - А если бы - одна? - не отставала от него Варя.
        - Ну… получила бы порцию адреналина, с твоим-то воображением! То ей сосны как свечи, то… (Зря она про сосны ляпнула, молчать надо было!)
        В лагерь отправились вместе. Оказывается, они с Любой ушли довольно далеко… Варя шла рядом с Костей сквозь невесомо-прозрачный туман, и ей было совсем не страшно. А если бы она шла одна? Мысль гвоздём засела в Вариной голове. Как там говорил Костя? - Будет море адреналина? Надо бы проверить, соврал или нет!
        Весь вечер Варя мечтала о том, как пойдёт «проверять», а утром проснулась раньше всех - Варя была ранняя пташка. Стараясь никого не разбудить, она вылезла из спальника, выбралась из палатки - и ахнула: каждый листочек, каждая травинка сверкала от росы, вспыхивая на солнце миллиардами крошечных бриллиантов! Варя никогда не видела такой обильной росы. Может, это от близкой реки, да и родник …
        Хорошо, что все ещё спят, и весь этот сверкающий от росы, поющий на все лады птичьими голосами мир безраздельно принадлежит ей, Варе! Не желая терять ни минуты обладания необыкновенным миром, королева отправилась осматривать свои владения. Свиту она оставила в палатке…
        Часть третья. Туман
        Тропинка сама легла под ноги, и через десять минут привела её ко вчерашнему обрыву. Варя удивилась: сегодня здесь не было тумана, куда же он делся? Ага, вон там ещё держится! - И Варя пошла вдоль обрыва, туда, где за деревьями колыхался полупрозрачный (полупризрачный!) туман. Далеко внизу текла ледяная от бьющих ключей Вондига, от неё и поднимался туман. Но ведь она и здесь течёт, под обрывом, почему же здесь нет тумана, а там есть?
        Размышляя таким образом, Варя пришла к выводу, что случай требует подтверждения (или опровержения) с обязательным выходом, так сказать, на место. Сделать это оказалось непросто - Варя шла, а туман всё так же колыхался впереди, словно убегал от неё!
        Варя огляделась, и удостоверившись в том, что никто её не видит, пустилась бегом. Но туман - вот чудеса-то! - был по-прежнему недосягаем, маячил впереди…
        Остановившись, Варя перевела дух. Ничего себе пробежечка! Сердце тоже «пробежалось» и колотилось в горле, пытаясь выпрыгнуть наружу. «Сдаюсь, проиграла» - сказала Варя туману и хотела было уйти, но стояла и смотрела, словно что-то её удерживало. Ей вдруг показалось (конечно же, показалось), что туман впереди сгустился, превратившись в облачко.
        Облачко на глазах меняло форму, уменьшалось, сужалось, втягивалось - и вот уже перед Варей, метрах в двадцати, стояла (правильнее сказать, - висела, не касаясь травы) странная фигура в белом одеянии.
        «Метра два, не меньше! - оценила Варя, удивляясь, какие чудеса вытворяет природа с туманом. - А может и все три. Мраморная статуя! Сейчас таять начнёт. Эх, мать… фотоаппарат не взяла!»
        Словно отвечая на её мысли, верхушка «статуи» истончилась и растаяла. Фигура заметно уменьшилась в размерах: теперь она была чуть выше Вари. Варя завороженно смотрела, как туман изменялся на глазах, словно кто-то лепил из него снежную (туманную!) бабу. Этот кто-то был настоящим умельцем - у него выходила не баба, а королева!
        «Снежная Королева! Как настоящая, из сказки Андерсена!» - восхитилась Варя. А «изваяние» всё менялось, и вот уже можно различить гордо поднятую голову, увенчанную белой короной, и белые кисти рук… Или это Варино воображение?
        Фантазёрка Варя легко и непринуждённо могла вообразить всё что угодно, инопланетян к примеру. Ей это совсем не трудно (дорога длинная, голова участия не принимает - а значит, свободна, болтать нельзя - дыхание собьётся, а мечтать… мечтать можно). Вот и теперь - столько времени стояла и пялилась на самый обыкновенный (нет, всё-таки необыкновенный) утренний туман.
        Неудивительно, что ей привиделась снежная королева… в середине мая! Вздохнув, Варя с сожалением отвела глаза. Она никому не расскажет о своих фантазиях - засмеют. Даже Любе не скажет. Скажи курице - а она всей улице.
        Варя вдруг вспомнила о «главном»: прогуляться она пошла с определённой целью, осуществить которую вблизи от лагеря было, как вы сами понимаете, неэтично. А чая они вчера напились всласть (по определению Валерки, выпили «недельную норму осадков в бассейне реки Амазонки»).
        Варя присела под деревом, машинально подняла глаза - и испугалась уже по-настоящему! - «Королева» быстро приближалась, словно ехала на невидимой колеснице, оставаясь каменно-недвижной… У Вари похолодело в груди. Привидение?! Но их же не бывает, а она не спит. Призрак?!
        Варе захотелось вскочить и бежать со всех ног к лагерю, но на неё словно оторопь нашла: стояла, судорожно дёргая «молнию» джинсов, которая никак не хотела застёгиваться. Плюнуть бы её на «молнию», а она стояла и ждала чего-то. Ей вдруг припомнилась бабушка, которая умерла, когда Варе исполнилось восемнадцать, и которой ей так давно и непоправимо не хватало. И она пришла!
        - Бабушка? - неверяще спросила Варя. - Это правда ты?
        Видение приближалось, словно катилось на низкой платформе по невидимым рельсам, становясь всё более отчётливым. Варя разглядела кружевной воротник, над которым надменно возвышалась увенчанная затейливой короной изящная головка. Руки в пышных, с буфами, рукавах - белые… нечеловечески белые, как и лицо!
        Варина бабушка никогда не носила таких платьев, да у неё и не было - таких. Это каменно-гордое лицо, эта царственная надменность… То, что приближалось сейчас к Варе, - не было её бабушкой!
        Варя вскрикнула и, путаясь в густой траве, побежала к лагерю не разбирая дороги. Ей казалось, что привидение её догоняет, дышит в затылок… Оглянулась на бегу - и упала с размаху в мокрую траву. Бррр! Разгорячённым щекам вмиг стало холодно.
        За ней никто не гнался. Там, где она стояла минуту назад, колыхалось бесформенное облачко. И как она могла принять его за бабушку, даже с её неуёмным воображением! Обыкновенный туман, сконденсированная влага, которая исчезнет без следа, как только над лесом поднимется солнце.
        А она выдумала себе призрак! Варе стало стыдно. И неуютно: от росы джинсы промокли насквозь, ведь «молнию» она так и не застегнула… Как скажут в группе - мокрое место на самом интересном месте… Ох, скажут! А она лежит себе и размышляет. Варя поднялась с травы, с досадой отметив, что промокли не только джинсы, но и футболка. Зря она шорты не надела, хотя какие в мае шорты… (Варя всё же взяла, в рюкзаке лежат. Они красивые и очень ей идут. А что холодно - так ведь можно соврать, что не холодно). Терять ей уже нечего - вымокла насквозь, перепугалась насмерть и облажалась так, что перед самой собой стыдно!
        Варя решительно повернула обратно, навстречу туманному облачку. Но не успела сделать и десяти шагов, как туман снова начал меняться, быстро сгущаясь и обретая знакомые Варе царственные очертания. Ещё миг - и перед ней Снежная Королева, к которой Варя машинально продолжала идти…
        Варя застыла как вкопанная. Королева стремительно приближалась. В длинном белом платье и с короной на голове, она показалась Варе высокой. Слишком высокой! Но размышлять Варя не стала - полетела стрелой, зажмурившись от холодного и мокрого ужаса. По лицу стегали ветки, сучья цеплялись за одежду, но Варя не обращала на них никакого внимания и остановилась, только увидев палатки…
        Часть четвёртая. «Контрольный выстрел»
        В лагере было тихо. Все ещё спали. Валя прижалась спиной к сосновому стволу (с «открытой спиной» нельзя, это она с института помнит, въелось…). Стояла, ощущая внутри липкий страх. Холодный как лягушка.
        За деревьями мелькнул силуэт. Привидение?! - «Это там… кто?» - не своим голосом спросила Варя у привидения.
        - Надо говорить: «Стой, кто идёт! Стреляю, потом считаю до трёх и - контрольный в голову!» - отозвалось привидение Сашиным голосом, и Варя облегчённо выдохнула.
        - Ты чего такая бледная? И мокрая! И дрожишь, как будто за тобой гнался кто…
        Варя испуганно оглянулась: там, откуда она прибежала, никого не было. И тумана тоже не было.
        - Так чего ты испугалась-то? - расспрашивал Саша бледную как мел Варю, но она только мотала головой в ответ. Волосы растрепались и намокли, и теперь свисали русалочьими прядями (заколку она потеряла, когда бежала, а возвращаться… да ни за что!), мокрая футболка прилипла к телу, обрисовывая соблазнительно стройное тело.
        Саша смотрел на её волосы (на всё остальное тоже смотрел) и говорил Варе, как маленькой: «Варюш, ты чего? Ну чего ты, всё в порядке, всё хорошо, я же с тобой! И все наши… Варюш, ты не молчи только! Никто тебя не тронет, у Валерки топор, у меня кирпич в рюкзаке, отобьёмся!» - пошутил Саша, и Варя наконец улыбнулась.
        - Ннн…ничего. Холодно просто. Я… пойду. Я шорты взяла, переоденусь (с Варькой не соскучишься, в холодрыгу такую - шорты! И ведь не шутит, по глазам видно).
        - Ну, ещё бы не холодно, ты ж вся мокрая, хоть выжимай! Чего испугалась-то? Давай-давай, выкладывай.
        Саша взял Варину безвольную руку в свои и слегка сжал. Рука была ледяная. Купаться, что ли, ходила? В Вондиге?! Там что летом, что зимой. Впрочем, с неё станется… Девочка ещё та.
        - Нн-нет. Ничего я не испугалась, у меня у самой кирпич, я гулять ходила! - «сморозила» Варя, и Саша покатился со смеху.
        - С кирпичом гулять пошла, и у тебя его отняли. Всё с тобой ясно. Наша Варя в речке скачет, а кирпич по ком-то плачет! - нёс напропалую Саша, думая только об одном: сейчас главное, её успокоить, чёрт-те что с девчонкой творится, а ведь нервы железные.
        - Кирпич-то зачем в двухдневку? Это ж ребята носят, да и то… Поди у них проверь. А девчонки в однодневные только. Как же ты шла-то?
        Варя пожала плечами.
        - Нормально.
        (Всё же какой-то ответ. Вроде в себя приходит).
        - А чего бежала-то? Аж лес трещал. Слышу, ломится кто-то к лагерю, я думал медведь. Медведица то есть, - поправил сам себя Саша.
        - Нет там медведей, - зачем-то возразила Варя.
        - Так ты не от медведя убегала? А от кого? - допытывался Саша. В другое время Варя нашлась бы с ответом, но она была слишком напугана случившимся, поэтому сказала правду:
        - Не от медведя. Там туман. Я посмотреть пошла, просто так… а там туман, - объяснила Варя. Как ни странно, Саша её понял. С полуслова!
        - Белую Деву видела, - утвердительно сказал Саша.
        - Да. А ты откуда знаешь?
        - Её здесь многие видели…
        - А ты видел? Встречал?
        - Видел - был ответ.
        - Ну и как? Познакомились? Она к тебе не слишком приставала? - пришла в себя Варя.
        - Да никак. Нормально всё. Она, если уходишь, никогда не догоняет. Не преследует, - буднично сказал Саша, словно говорил о чём-то обыденном.
        - А если не убегать? Если позволить ей… подойти? Что тогда будет? - с замиранием сердца спросила Варя.
        - Не знаю. Я не пробовал, что я, дурак, что ли?
        - А всё-таки? - упорствовала Варя («Ну всё, Белой Деве кранты, раз Варька заинтересовалась… Скажи ей сейчас - пойдём туда, пойдёт ведь! Белая Статуя как Варьку увидит: лицо бледное, космы как у русалки висят, джинсы мокрые - сама испугается!»)
        - Не знаю я! И никто не знает. Никто её близко не подпускал, улепётывали все. Она высокая такая… Дураков нет! - заключил Саша.
        Варя молчала. Саша взглянул на неё, мокрую и несчастную, не похожую на саму себя, и подчиняясь внезапному порыву, крепко стиснул мокрые плечи.
        - Варь, ты даёшь! У тебя плечи железные!
        - Ах, это… Это я днём в институте учусь, а по ночам вагоны разгружаю. Шучу. Гантели и пилокс. А ты поверил - про вагоны? Я по лицу вижу, что поверил. Дурак ты, Сашка… Я там чуть не умерла, а ты…меня пугаешь, - всхлипнула Варя.
        - Ты главное не бойся. Она ж за тобой не бежала, хотя запросто догнать могла. Запросто! - повторил Саша, глядя в Варины застывшие глаза. - Ты не бойся. А если тебе… надо, так далеко не ходи. Народ спит, семи ещё нет (подъём всегда в семь, складываем палатки и укладываем рюкзаки, на завтрак каша, чай и свежий воздух, в восемь тридцать выходим. Группа «строгого режима», нарушителей Сашка второй раз не приглашает. Но сегодня будет по другому: до обеда днёвка, волейбол, Вондига… После обеда - выходим). - Все спят ещё, ты далеко-то не ходи…
        Сашка попал, что называется, в яблочко, но получилось не обидно и без насмешки. У него всегда так получается. Варя залилась румянцем и поспешно отвернулась. Но Саша уже исчез за деревьями, бросив на ходу: «Я к роднику спущусь, за водой, будем с тобой кашу варить. Она сюда не придёт, не бойся!»
        Саша, Саша… Хороший, добрый, настоящий друг. Свой в доску! С тобой мне не страшно, отобьёмся… И кашу сварим, я масло вологодское принесла, целую пачку! А на большее не рассчитывай, со мной «каши не сваришь», с кашей только помогу.
        Часть пятая. Ва-ва-ва!
        …Варя стояла между палаток (Саша сказал, что к лагерю Белая Дева не придёт, но кто знает, что ей взбредёт в голову, она ведь женщина) и смотрела не отрываясь - туда, где за деревьями плавал кисельно-бесформенный туман. Обыкновенный утренний туман, который потихоньку таял под солнечными лучами («Может, шорты достать… Не идти же в мокрых джинсах!»).
        Она смотрела на туман как зачарованная, не в силах отвести взгляда, пока не вернулся Саша с двумя котелками воды: для каши и для чая. Валерка принесёт третий, «технический» - миски мыть и котлы, с этим у них строго, грязные миски никогда не кладут в рюкзак, котлы начищают до блеска.
        Вдвоём они сварили кашу, которую все с аппетитом съели, посыпав земляникой. Потом спустились к водопаду и окунулись в родниковую Вондигу. При этом Костя ухал как филин, Валерка рухнул в воду с диким криком Тарзана, Саша «скромно» промолчал.
        Посовещавшись, девчата решили повторить «подвиг Александра Самолётова», но у них не получилось, а Валерка комментировал…
        «Ввва-ва-ва» - это Люба, никак «Вау» не выговорит.
        «Мама-мама-мама…Мама!» - это Леночка, «Мамма миа» спеть пытается.
        Невозможные ругательства сквозь сцепленные зубы - это Варя, она никогда не скажет такое вслух, разве что в ледяной колючей Вондиге. - «Варь, ты говори, не стесняйся, тут все свои…»
        С упоением играли в волейбол (пока наконец не согрелись), потом собирали в поле дикую мяту и слушали походные байки, которые травил Костя.
        День прошёл «содержательно» и суматошно-весело. После обеда складывали палатки и жгли в костре мусор - пора было двигаться в путь. Теперь поляна выглядела так же, как вчера, когда они сюда пришли. Аккуратно поставленные «на попа» дрова (ребята с утра нарубили), прислоненные к сосновому стволу, чтобы не отсырели. Примятая трава на месте палаток (она потом встанет). Кострище с залитыми радоновой водой углями. Варя оглянулась в последний раз - уходить всегда грустно.
        - А мы ещё вернёмся! - объявила Люба голосом Ирины Муравьёвой из фильма «Москва слезам не верит», и все радостно заржали. Не смеялась только Варя. Какая-то мысль не давала ей покоя, и Варя никак не могла её «поймать».
        - Ты чего такая? - спросила Люба притихшую Варю. - Случилось что?
        - Ничего, я просто думаю. Я всегда по дороге думаю, - ляпнула Варя под общий смех.
        Часть шестая. Попытка контакта
        Варя сказала правду - она действительно думала и не могла найти ответ. Пусть смеются, она им не скажет, она попробует ещё раз, с самого начала. Варя шла, автоматически переставляя ноги, а в голове крутилось вчерашнее «кино». И неожиданно она - вспомнила!
        Вспомнила, с какой скоростью приближалось к ней неведомое существо (впрочем, существо ли? Скорее субстанция, оболочка, контур… Контур чего?)
        «Она запросто может догнать» - сказал Саша. Так почему - не догоняет? И почему - она? Скорей уж, оно! Оно ведь хочет этого. И может. Тогда - почему же…
        Всё просто! - поняла вдруг Варя. - Она не преследует потому, что я этого не хочу. Потому что я против. А ей (ему?) нужен контакт, и судя по всему, добровольный. Когда тебя не боятся. Когда тебя готовы выслушать… и понять.
        Когда это нужно обеим сторонам. А если «сторона» улепётывает на непослушных от страха ногах - какой уж тут контакт! «Стороне» не до контакта, у неё глазки на лобик вылезли, а лобик весь мокрый…
        Было бы интересно узнать, зачем ей - контакт? Чего она хочет? И что произойдёт, если… не убегать.
        Этот вопрос Варя задаёт себе до сих пор. Если бы она тогда не испугалась, не убежала! Может быть, существу (туману?) была нужна помощь? Или дружеское участие. Или сочувствие. Понимание.
        Но Белая Дева так и не встретила в нашем мире - ни понимания, ни сочувствия. Её отталкивали, от неё уходили не оглядываясь, мчались стрелой - все до единого.
        Она могла шутя догнать любого - но не догоняла, не звала. Не надеялась уже. Потому что никто не хотел - контакта.
        Варе больше не довелось там побывать - наверху, над водопадом. Саша в том же году уехал в Германию - как оказалось, навсегда. И некому было водить группу по Сашиным излюбленным маршрутам, не было с ними Саши! А внизу, у водопада Гремячего, Варя была не один раз. Там всегда толпится народ, и нет никакого тумана, никаких тайн и чудес. Слишком много людей. А тайна - это когда двое…
        С чем же (или с кем) она встретилась в тот памятный майский день? Вернее, не захотела встретиться. Может быть, там, наверху, до сих пор бродит в утреннем тумане Белая Дева, снежная королева… Бродит и ждёт. Друга или жертву?
        Никто никогда не узнает. Варя даже застонала от досады. Раз в жизни встретиться с неведомым - и оттолкнуть, отказаться, трусливо убежать! А ведь могла остаться…
        Сашка тогда рассказал ей, что такое случается в зонах тектонических разломов, а именно в таком месте они тогда разбили лагерь. Тектонический разлом - огромная, многокилометровая трещина в земной коре. Знаменитый водопад Гремячий, на поверхность которого с неимоверной глубины поднимается из подземных водоносных горизонтов целебная радоновая вода - тектонический разлом.
        Об этих зонах рассказано множество неправдоподобных историй. Например, Голосов овраг в Коломенском, о котором ходили страшные легенды, что люди там якобы исчезали бесследно и появлялись через триста лет, в двадцать первом веке, не состарившись ни на день и навсегда потеряв дорогу назад, в своё время…
        Сказки всё. Хотя в Голосовом овраге тоже есть родник с радоновой водой, с низким содержанием радона, она считается целебной, целительной. Варя там тоже побывала - и не пропала, благополучно вернулась домой, так и не получив ответа на мучивший её вопрос.
        Она перечитала много словарей, но не нашла в них ничего, кроме аккуратных фраз. Констатация факта - и только:
        «Тектонический разлом - деформация и развитие участка земной коры и верхней мантии Земли, разнообразные по направлению и интенсивности движения земной коры, вызывающие её деформацию и разрыв слоёв. В основном это колебательные движения земной коры… складчатые движения, вызывающие образование изгибов горных пород, и разрывные движения, порождающие образование в земной коре разломов, сбросов и надвигов».
        «Мантия Земли - подкорковая оболочка, располагающаяся между литосферой и ядром Земли. Верхняя мантия - до глубины 900 км, нижняя - граничит на глубине 2900 км с ядром Земли»
        «Радон (обр. при распаде радия) - радиоактивный химический элемент из группы инертных газов. Применяется в научных исследованиях и в медицине» - прочитала Варя.
        Значит, живой туман, так настойчиво ищущий встречи с людьми (точнее, с одним - только одним - человеком) - гость, который пришёл в наш мир со страшной 900-километровой глубины. Интересно, как он выглядит на самом деле? Какими владеет знаниями? Какими обладает возможностями…
        Варя отдавала себе отчёт в том, что ей посчастливилось встретить иную форму жизни. Там, на запредельной глубине, есть жизнь! Настоящая жизнь во всех её проявлениях: радости и печали, праздники и будни. И любовь (как же иначе).
        Варя не представляла, кто они - сгустки энергии, электромагнитные поля… Но одно знала точно: им присущи понимание и чуткость («Никогда не догоняет, не преследует, если ты хочешь уйти») - человеческие качества, а значит, они разумны. Кем бы они ни были!
        И ещё. Если это существо приняло облик женщины (девы, королевы), значит, оно имеет представление о прекрасном (или пользуется нашим, ведь женщин называют прекрасной частью человечества)
        Что если бы Варя не убежала? Осталась. Белая Дева открыла бы ей свой мир… или забрала её жизнь, выпила по каплям, превратила в бесплотный туман. Если она хочет контакта, то почему никогда не появляется среди людей? Почему выбирает кого-то одного… словно подстерегает.
        Варю вдруг осенило: да потому, что ей не одолеть людей, вместе они - сила, вот как Варина группа, где все друг за друга горой (хотя искусно это скрывают, и она, Варя, тоже… «С волками жить - по-волчьи выть», как сформулировал остряк Валерка).
        …Ей не одолеть людей, а когда человек один, она справится. Варя представила, как Белая Дева окутывает её ледяным туманом. Бррр! Лучше уж в Вондигу второй раз окунуться (первый - неписаное правило, за отказ «нальют штрафной» -т.е.окажут посильную помощь при погружении).
        …Эта пугающая неподвижность, статичность позы, стремительное приближение. Ни один человек не согласился на такой «контакт»! А те, кто согласился - исчезли, стали туманом, и никому не расскажут страшную правду…
        …А может, всё не так? И те, кому Снежная королева открыла свою тайну, показала дорогу в свой прекрасный мир, ушли вместе с ней, чтобы никогда не вернуться?
        Так зачем она до сих пор бродит одна в тумане, чего ищет?..
        Леший
        Скажите честно, положа руку на сердце, вы верите в чертей? А в домовых? А что в лесной глуши живёт кикимора, а на болоте леший? Вам смешно? Вот и мне было смешно. До того самого дня, когда… Впрочем, расскажу всё по порядку. С самого начала.
        Тот поход был «необъявленным» (здесь: неопубликованным в Плане походов выходного дня Московского городского клуба туристов): когда собирается человек восемь, от силы двенадцать, и все друг друга знают. Столько нас и было - восемь человек. На вокзале, в сутолоке и мельтешении множества людей - носильщиков, торговцев, дачников (с обязательными сумками-тележками и заботливо увязанными молодыми саженцами), отъезжающих и провожающих, встречающих и прибывших в столицу гостей - восемь человек с рюкзаками выглядят как полноценная группа. Или, если хотите, компания, но мы себя считали все-таки группой: у нас имелся чётко обозначенный маршрут, имелся и руководитель - Боря Ранцев. Словом, на привокзальной многолюдной площади мы смотрелись вполне презентабельно и самодостаточно. Одним словом, организованно.
        Иное дело в лесу. Затерявшаяся в лесных дебрях, через которые пролегал наш тогдашний маршрут, группа их восьми человек стала маленькой и одинокой. Восемь человек - а вокруг, на много километров, - подмосковная «тайга», по которой можно идти целый день, не встретив ни живой души. Вот куда завёл нас Боря! Ко всему, мы уже порядком устали, пробираясь (точнее сказать, продираясь) сквозь заросший трещобником и заваленный буреломом лес.
        На нашем пути встречались просеки, горячие от солнца и буйно заросшие высокой - по пояс - травой, в которой пряталась коварная обжигающая крапива (тоже, кстати, высоченная). Здесь стоял тяжелый, давящий аромат нагретого солнцем разнотравья, от которого голова немедленно начинала болеть, и такая наваливалась тяжелая духота, что и не сунешься на просеку! Ну их, эти просеки. Мы лучше лесом как-нибудь проберёмся. Там хоть не жарко.
        Идти было тяжело, и мы здорово устали. А после привала нам неожиданно повезло: попалась на пути тропка, которая была хорошо утоптана, и что самое главное - вела в нужном нам направлении! После лесного труднопроходимого азимута идти по ней было - сплошное удовольствие.
        Наш строгий руководитель перестал следить за дисциплиной и подгонять «нарушителей» (на тропе куда денутся?), и группа вольно растянулась на лесной извилистой дорожке. Как сказал бы Боря - рассредоточилась. Идти стало легко - трава не хватала за ноги, сучья не цеплялись за одежду, да и под ноги смотреть необязательно. Утихшие было разговоры возобновились, слышались шутки и смех. Мы воспрянули духом и прибавили скорость.
        Тропинка оказалась длинной и вела нас через сказочно красивый лес. Над нашими головами качали верхушками гигантские ели (такие только в сказках бывают, а здесь - вот они, наяву!). В лицо дышало холодом из глубоких непросыхающих бочажин по обеим сторонам тропинки, сильно пахло болотными травами и мятой. Но нам болото нипочём, под ногами у нас крепко сбитая тропка, а у Бори в рюкзаке компас и карта-«двушка» (масштаб в одном сантиметре два километра), и он ориентируется по ней, как настоящий следопыт! С Ранцевым в лесу не заблудишься, а на станцию он умудряется приходить за пятнадцать минут до электрички!
        Хороший сегодня маршрут, красивый. И безлюдный. Обычно на маршруте мы переходим бесчисленные дороги - шоссейные и грунтовые, иногда - рельсовые узкоколейки. Проходим мимо деревень, утопающих в пышных черемухах и сиреневых кустах, пересекаем дачные участки - с аккуратно подстриженными лужайками, полосатыми тентами и плетёными садовыми креслами, в которых отдыхают от трудов праведных дачники.
        Туристы со времён «Рабыни Изауры» зовут дачников фазендёрами - через «Е» и «Ё» (русский вариант испанского гордого «фазэндэйро» звучал гораздо приземлённее, но тут уж ничего не поделаешь). Со своей стороны, дачники величают туристов бездельниками и никчемушниками: они целыми днями трудятся, работают, а туристы без толку по лесам мотаются, только ноги зря «ломают». Такой вот - «обмен любезностями».
        Но сегодня всё иначе. День уже клонится к вечеру, а на нашем пути - ни дач, ни сёл, ни деревень. За весь день только одну дорогу перешли, да и та без машин, словно вымерла! Вот в какую глухомань завёл Боря группу… Собственно, группы уже нет - все идут кому как вздумается, по двое, по трое, по одному… Борю вообще не видать.
        Мы с Серёгой безнадёжно отстали, идём последними и болтаем обо всём подряд, то и дело наклоняясь за земляникой, густо растущей вдоль тропинки. Некому здесь её собирать - и земляника вызрела до малиново-бордового цвета и срывалась со стебелька, стоило к ней прикоснуться! Ягоды были необыкновенно сладкими и ароматными. Поедая землянику, мы неспешно придвигались по тропинке, поминая группу добрым словом (вот дураки-то, все ягоды нам оставили, мимо пробежали!). Неожиданно лес расступился, и тропинка выбежала на широкую поляну.
        На поляне, сняв рюкзаки, отдыхала наша труппа. Собственно, это была не поляна, скорее - пустошь. На ней ничего не росло - ни кустов, ни цветов. Одна болотная трава с острыми как лезвия стебельками. Посреди поляны стояло суковатое дерево - мёртвое, без единого листочка. Оно протягивало к небу чёрные укрючливые ветки - словно искорёженные артритом пальцы.
        Да это же болото! Высохшее болото, - догадалась я, - потому и не растёт ничего, одна осока. Вот и дерево не выдержало, умерло. Мы стояли, не в силах отвести глаз от мёртвого дерева, словно сошедшего со страниц русских народных сказок - таким оно казалось страшным, с раздвоенным узловатым стволом и причудливо торчащими чёрными ветками - того гляди схватит!
        Даже лес держался от него подальше, словно чего-то боялся: раздался вширь, расступился метров на тридцать-сорок и опасливо обойдя заколдованное дерево, вновь сомкнулся стеной, и там, впереди, исчезала в зелёном коридоре наша тропинка.
        - Сейчас Яга прилетит. В ступе! - озвучил мои мысли Серёга. Все засмеялись. Смех звучал как-то странно, словно кому-то не по душе пришлось наше здесь появление и наше веселье. Нам словно давали понять, что смех здесь - неуместен, и мы это почувствовали. И стояли не шелохнувшись, словно чего-то ждали.
        - Чего стоим? - не выдержал кто-то из нас.
        - Молчи, слушай…
        Группа стояла, словно и впрямь - ждала чего-то. Мне стало не по себе. Да что там не по себе, страшно стало! Тишина казалась какой-то нехорошей: ни шороха щагов, ни шелеста травы - ни звука! Эта мёртвая тишина пугала и одновременно завораживала Словно кто-то незримый коснулся моего сердца ледяной рукой и не отпускал, держа осторожно, но цепко - не вырвешься!
        Внезапно тишину разорвал издевательский смех: «Хи-хи-хи! Хи-хи-и-и-и! И-их - хи-хи-хи-хи-хи-хи… хи-хи-хи…»
        - Что это? Дерево так скрипит? - спросил кто-то из нас. Но никто ему не ответил.
        Мы молча уставились на дерево. Никто из нас никогда не слышал, чтобы деревья так скрипели. Да и с чего ему скрипеть? Мы здесь минут десять уже стоим, что же оно раньше молчало, думала я. - Нет, здесь что-то другое…
        - Никогда не слышал, чтобы дерево так скрипело, - сказал вдруг Серёга. - Словно смеётся кто-то.
        Пока он говорил, дерево молчало. Но как только Серёга замолчал, раздалось короткое «хи-хи». И через паузу: «Хе-хе-хе-э-э!»
        - Ой! - вскрикнула Леночка. - В ответ смех раскатился трелью: «Иии-хи-хи! Хи-хи-хи-иии!»
        Скрипучий пронзительный голос раздавался, казалось, прямо из чёрного мёртвого ствола. Но дерево - не шевелилось. Не дрогнула ни одна ветка. И ветра - не было! А голос всё смеялся - сначала осторожно, потом смелее, и скоро кто-то невидимый вовсю заходился смехом, то надсаживаясь старчески скрипучим горлом, то рассыпаясь трескучими горошинами: «Хе-хе-хе! Хи-хи-хи! Эээ-хе-хе! Эх-хи-хи! Их-ххх!»
        Мы потрясённо молчали. Я вдруг почувствовала, как ноги понемногу сковывает сырой неприятный холодок.
        - Гиблое место, - озвучил общие предположения Ранцев. - Сухое болото. Говорят, в таких местах, вдали от людского жилья, лешак живёт. В таких вот деревьях. И если набредёт на такое дерево одинокий путник - охотник ли мимо пройдет, грибник ли заблудится, - лешак хохотать примется. Человек удивится, остановиться послушать. А Лешему только того и надо! Никуда теперь от него не деться, не уйти - закрутит его Леший, заведёт в дебри лесные, в топь болотную. И сгинет человек, как не был… Скучно ему на болоте одному, вот он и развлекается, - пожалел Лешего Боря.
        - Пожалел волк кобылу: ставил хвост да гриву, - подытожил Серёга. И дерево откликнулось: «Хе-хе. Хе-хе-хе»
        - Но нас-то много! Нас не закружишь, у нас карта есть. И компас! - сказал Боря дереву. Скрипучий смех неожиданно смолк - Леший надолго задумался. Мы ждали. Но дерево молчало.
        - Да ерунда это! Ствол рассохся, деревяшки друг о дружку трутся и скрипят, - убедительно втолковывал нам Женька Маврин (пожалуй, слишком уж - убедительно).
        - Да ветра-то никакого нет. И не было! - возразили Женьке. - И не скрипело оно вовсе! Только когда мы близко к нему подошли, тогда и началось… это.
        - А когда заговорили, оно и заткнулось! Ребята!! Оно смеётся только когда все молчат! - потрясённо выдала Леночка Брянцева, первая в группе насмешница и болтушка. На сей раз она говорила серьёзно, без улыбки.
        А чего ж оно замолчало?
        - Это Борька его напугал, - прыснула Леночка. - Такую речугу толканул, чертям тошно стало… У нас, говорит, компас есть! - давясь от смеха, с трудом выговорила Леночка. - Ещё карту достал, Лешему показывал…
        - Ага, ага! Нас, говорит, не догонишь, - припомнили Боре «благодарные» туристы. - Запугал беднягу Лешего, навтыкал ему, мало не покажется… Вот он и молчит, переваривает.
        - Хи-хи, - согласился Леший и надолго замолчал. А мы всё стояли, не в силах уйти, словно зачарованные неведомой магией этого места.
        - Не нравится мне здесь. Жуть берёт. И темнеть уже начинает… Пошли, ребята, нам ещё километров пять топать, до шоссейки, - предложил Боря.
        - А от шоссе сколько километров? - спросила его Леночка.
        Ранцев достал из рюкзака карту и долго вертел её в руках, сосредоточенно разглядывая. Леночка терпеливо ждала. Борис удовлетворённо хмыкнул, аккуратно сложил карту по сгибам, убрал в планшет, застегнул рюкзак, затянул ремни. Завершив манипуляции с рюкзаком, повернулся к Леночке и ответил с издевательской улыбкой: «НЕсколько». Все, кроме Леночки, рассмеялись. И пошли гуськом по тропинке за Ранцевым.
        Мы с Серёгой переглянулись. Я притворилась, будто ищу что-то в рюкзаке. А Серёга сделал вид, что меня ждёт. Мы стояли и смотрели вслед удаляющейся группе. Вот последний турист скрылся из виду - и мы остались на поляне вдвоём. Дерево молчало. Но когда затихли вдали голоса наших товарищей, снова раздался нечеловеческий смех. В нём явственно слышались торжествующие нотки: Лешему нравилось, что мы с Серёгой остались вдвоём. Двое - это не восемь, с двумя он справится. «И чего стоят, дурачьё? Не торопятся, сами в лапы просятся! Ох-хи-хи! И-хи-хи! Хах-ха-ха!» - радовался Леший.
        Ветра по-прежнему не было, но трава на поляне вдруг зашелестела - громким сухим шелестом, словно шептала о чём-то, предупреждала - о чём-то. Так не может шелестеть… трава! - подумала я. И вдруг дико заорала: «Подождите! Не уходите!» - и со всех ног рванула по тропинке к лесу. Серёга бежал за мной, громко бухая сапогами…
        Группу мы догнали через пять минут и молча пристроились позади, загнанно дыша и поминутно оглядываясь. Пропустив группу вперед, Ранцев задержался, и когда мы поравнялись с ним, спросил: «Вы чего?»
        - Ничего! - дружно ответили мы с Серёгой.
        Борис с сомнением покачал головой - «Ничего. А глаза-то какие у вас! А чего это вы оглядываетесь? Вы же последние, сзади нет никого».
        Я хотела сказать Боре, чтобы он не выдумывал про глаза и всё остальное, но посмотрела на Серёгу… и промолчала. Борис, как всегда, прав: глаза у Серёги прямо-таки вылезали из орбит и взгляд был - диковатый. Наверное, я выглядела не лучше. Поэтому возражать Боре не стала и, отвернувшись, постаралась придать своему лицу осмысленное выражение.
        За окнами электрички убегали назад поля, посёлки, полустанки. Стемнело, и сопровождая нас, над полями и перелесками катилась желтым мячиком луна. Электричка была дальняя, она со свистом приносилась мимо платформ, не останавливаясь почти нигде, и так же стремительно летела за окнами луна…
        - А слабО - ещё разок вернуться на то место, одному? - выдал Женька Маврин (он всегда так - выдаст что-нибудь, сразу и не ответишь!) И как всегда, все задумались…
        Я отдавала себе отчет в том, что случившееся с нами имеет простое и понятное объяснение: дерево на болоте высохло, ствол расслоился и его части тёрлись друг о друга, издавая напоминающие смех звуки. Плюс «классические» декорации к фильму ужасов: пустынная поляна, черные корявые ветки, тянущиеся к небу. Безлюдье. Безмолвие. Остальное довершило наше воображение.
        Я вдруг подумала, что не согласилась бы на Женькино предложение даже за миллион! По коже пробежали мурашки. Бр-ррр! Перекреститься хочется.
        - А он силён! Восьмерых не испугался! - сказал Боря.
        - Ага, не испугался, пока все в тряпочку молчали. А когда заговорили - он и затаился! - не согласилась с Сашей Леночка Брянцева. - Значит, все-таки испугался!
        - Да ты как рот откроешь - тебя не только леший испугается, тебя кикимора болотная не переспорит! (Это Женька, ему бы только посмеяться…)
        - А вы когда ушли, а мы с Иркой вдвоём остались, он знаете как хохотать начал! - не выдержал Серёга (он забавно переставлял слова, торопясь высказаться). - Злорадно так… Будто радовался очень!
        - А чего это вы задержались? Зачем это? - встрял дурашливым голосом Женька, но никто его не поддержал, и Женька умолк.
        - Так говоришь, он опять… начал? - переспросил Борис. - А чего молчали-то оба, не сказали? Я сразу понял, что место там нехорошее. Почувствовал что-то. Тишина эта странная, и смех… Говорят, сказки - про Лешего, а вот привести бы их сюда вечерком, да оставить одних. Пусть бы послушали… сказочку. Вот тогда бы и решали - сказки это или всё-таки не сказки!
        - А ты сам-то веришь? - спросил кто-то Ранцева.
        - Да нет, конечно! Вас пугаю, - отшутился тот. - Чепуха это всё. Дерево так скрипит - мёртвое потому то. Само не живёт, и никто в нём жить не может.
        Никто ему не возразил, все молчали. Мы с Серёгой переглянулись - и подумали, наверное, одно и то же: если всё так, как говорит Боря, то почему оно молчало, дожидаясь, когда последний человек скроется в лесу. И тогда - захохотало громко, победно, торжествующе…
        Год спустя мы снова оказались в тех краях, но сколько ни ходили, сколько ни искали, поляну с чёрным деревом так и не нашли. Как сквозь землю провалилась. Сгинула.
        Не нашли - и не надо. И хорошо, что мы её не нашли. Спаси и сохрани нас, Господи, от лесной сумеречной жути, от болотных страхов, от встречи с лесной нечистью убереги. Есть она. Знаем…