Зеркало неба и земли Валерия Вербинина
        Рассказы # "...- Куда спешишь, Тристан?
        Конь, увлекаемый неведомой силой, рухнул набок, придавив ногу всадника. Вне себя от гнева, Тристан выхватил меч, и тотчас страшная, почти забытая им боль охватила все его тело. Ведьма стояла прямо над ним, в ее глазах, сверкавших сквозь спутанные седые космы, он читал дикое торжество.
        - Пусти меня, проклятая!- крикнул он, извиваясь на земле. Конь его ронял с губ кровавую пену.
        Ведьма запрокинул голову и расхохоталась. ..."
        Рассказ из сборника "Фэнтези-2008"
        Валерия Вербинина
        Зеркало неба и земли
        Тристан открыл глаза. В небе над ним рдели облака, подобно парусам, охваченным огнем. Он не видел солнца, но знал, что оно в который раз ускользает за окоем,- а он был еще жив.
        Ладья с неподвижно лежавшим юношей тихо покачивалась на волнах. Там, где кончалось небо, начиналось море, и все же окружающей синевы не хватало, чтобы затмить его глаза.
        Тристан шевельнулся, и тотчас невыносимая боль пронзила его. На мгновение он весь стал болью - и желанием смерти, которая одна заставит эту боль молчать. Но приступ малодушия вскоре прошел. Тристану стало стыдно своих мыслей. Он попытался отвлечься и стал смотреть на облака.
        Вот облако золотое, как корона. Корона дяди Марка, его опекуна и короля Корнуолла. Тристан вырос при его дворе… Облако лиловое, как диковинные одежды послов, прибывших, чтобы засвидетельствовать свое уважение его дяде. Тристан попытался вспомнить, из какой страны они были, но мысли путались. Облако красное. Красное, как кровь.
        Кровь Морхольта. Он не хотел думать об этом сейчас; и вовсе, может быть, не кровь, а вино, но… «душа приказывает телу, и тело повинуется; душа приказывает самой себе - и ничегошеньки у нее не получается». Так говорил святой отшельник; он умел читать и гадать по звездам, и не было во всем свете человека мудрее его.
        Вновь облако. Золотое, золотое… Озабоченное лицо дяди Марка.
        - Морхольт прибыл за данью.
        Молчание было ему ответом; впрочем, ни на что иное он не рассчитывал. Марк поднял голову и обвел скорбным взглядом лица своих баронов.
        - Придется подчиниться,- нехотя вымолвил самый уважаемый из них, Ганелон.
        - Иного выхода нет,- поддержал его кто-то.
        - Морхольт непобедим,- прошамкал старик Андрет.
        - Доколе же… - начал Марк. Гримаса отчаяния исказила его лицо. Он махнул рукой, как бы подтверждая, что спорить не о чем. Тристану показалось, что он увидел у дяди на глазах слезы.

…Из забытья его вывел странный шум. Тристан вздрогнул и зажмурился. Словно тысячи, тысячи игл впиваются в тело… Солнце стояло высоко, и палящие лучи его падали прямо на Тристана. Он хрипло застонал - и вновь услышал тот же негромкий, настойчивый не то шорох, не то шелест. Тристан повернул голову. (Огонь сжигает его изнутри, нестерпимый, неутолимый.) На краю ладьи сидела большая красивая птица - альбатрос - и печально смотрела на изнемогающего витязя.
        Тристан знал, что она скоро улетит. Ни одно живое существо не осмеливалось приблизиться к нему. Но альбатрос не улетал.
        - Уходи,- сказал ему Тристан.
        Альбатрос неуклюже спрыгнул на дно ладьи. Солнце светило так ярко, что Тристан был вынужден закрыть глаза. Неожиданно он почувствовал, что дышать стало легче. Альбатрос стоял над ним и крыльями закрывал его голову от солнца.
        - О, птица… - простонал Тристан.
        Когда солнце вновь покатилось за край моря, альбатрос взмахнул крыльями и растворился в небе. Тристан остался наедине с облаками.
        Золото и седина. Благородный король Марк, его опекун, его названый отец.
        - Неужели мы ничего не можем сделать?- умоляюще спросил Тристан.
        Король Марк посмотрел на него. Закусил губу, словно в нерешительности.
        - Когда он явился за данью в первый раз, мы только посмеялись над ним. Тогда он напал на нас - и разбил. Нам ничего не оставалось, как подчиниться. С тех пор он возвращается каждый год.
        - И ничего нельзя изменить?- вырвалось у Тристана.
        Король Марк покачал головой.
        - Не один ты радеешь о чести нашей земли, Тристан. Многие храбрецы вызывали его на смертный бой.
        Король замолчал.
        - И?- подбодрил его Тристан.
        - Он сразил их всех.
        Тристан немного побледнел. Он тяжело дышал, лицо его пошло пятнами гнева.
        - Я вызову его.
        - Не вызовешь!- сердито сказал король.- Такова моя воля,- добавил он, несколько успокоившись.- Думаешь, мне мало тех, что я потерял? Каково мне будет хоронить тебя, павшего во цвете лет?
        - Я вызову его,- настаивал Тристан.- Если он из плоти и крови, он не бессмертен, и в моих силах освободить от него Корнуолл. Если он не из этого мира, что ж,- все равно мне не миновать Аннона, и какая кому разница, раньше это случится или позже?
        - Я не хочу… - начал Марк.
        - Я поступаю, как велит мне долг,- твердо сказал Тристан.- Довольно он глумился над нами; и не в вашей власти удержать меня.
        Король Марк, казалось, разом постарел лет на десять. Плечи его поникли, и морщины особенно резко обозначились на царственном, надменно-холодном лице, которое Тристан так хорошо знал и любил.
        - Что ж,- глухо промолвил король.- Да будет так.

…В полдень Тристана вновь пробудило от дремы хлопанье крыльев. Ладью относило все дальше и дальше в открытое море; и все же альбатрос, его давний знакомец, не бросил его и вернулся, чтобы своими широкими крыльями защитить его от солнца. Он пробыл с Тристаном, как и в прошлый раз, почти до заката и исчез.
        Наступила ночь. Поднялся сильный ветер; волны швыряли ладью, словно дети, играющие с мячом, но она не тонула. Тристан испытал великое искушение прочесть заклинание, вызывающее бурю, но мысль о том, что может погибнуть не только он, но и преданная птица, удержала его от этого отчаянного шага. На рассвете море успокоилось. Показалось солнце, и Тристан почувствовал невольную горечь оттого, что все еще может видеть его.

…Он вызвал Морхольта на поединок, и в назначенный час противники прибыли на уединенный остров, расположенный посреди реки. Тристан, соскочив на землю, оттолкнул свою лодку, и та, качнувшись, поплыла прочь.
        - Зачем ты делаешь это?- спросил Морхольт в изумлении.
        - Одному из нас лодка уже не понадобится,- отвечал Тристан,- а победителю достанет и твоей, чтобы вернуться обратно.
        Морхольт одобрительно усмехнулся. Это был могучий рыжий человек лет двадцати восьми, необыкновенно широкий в плечах и заросший до самых глаз кудлатой бородой.
        - Приветствую тебя, витязь, храбрый не по годам! Что ж, если ты и сам понимаешь, что тебе не уйти отсюда живым, может, передумаешь, а?
        - Приветствую тебя, Ирландский Вепрь,- сдержанно отвечал Тристан,- и да пошлют тебе боги то, что ты заслужил.
        Зеленые глаза Морхольта сверкнули яростью.
        - Ну что ж, глупец,- заговорил он придушенным от гнева голосом,- ты сам захотел этого! Никто никогда не побеждал Морхольта. Я убью тебя и все равно возьму дань, которой обложил ваш трусливый край. Сто юношей, сто девушек - таковы мои требования, и я не отступлюсь от них!
        - Вряд ли тебе понадобятся даже шесть футов земли в нашем краю,- отозвался Тристан, и бой начался.
        Ни в силе, ни в храбрости, ни в умении бойцы не уступали друг другу. Тристан сражался молча, со стиснутыми зубами; Морхольт сыпал площадными шутками и крепкими словечками, стремясь раззадорить Тристана и вынудить его сделать неверный шаг. Ему не было ведомо, что чем дольше продолжается битва, тем Тристан становится сильнее: этот дар Бланшефлер, мать его, вымолила для своего единственного сына у всемогущих фей, умирая. В какое-то мгновение Морхольт, делая выпад, промахнулся; резким ударом Тристан выбил у него меч и, когда Вепрь попытался поднять его, ранил противника в правую руку и ногой отшвырнул прочь вражеский клинок. Тогда только Тристан разомкнул уста.
        - Сдавайся,- сказал он,- и я сохраню тебе жизнь.
        Изумление, недоверие, злоба читались на лице Морхольта; казалось, он не может поверить в то, что с ним произошло. Но Тристан был далек от того, чтобы упиваться своей победой. Он повторил свои слова.
        - Сдаюсь,- прохрипел Морхольт. Незаметно он зачерпнул с земли горсть песка и швырнул ее в глаза Тристану. Тот, ослепленный, отскочил назад. Морхольт выхватил невредимой левой рукой из-за пояса небольшой острый нож и кинулся на врага. Тристан почувствовал, как под кольчугой у него потекла кровь, и наугад рассек клинком воздух. Стон, раздавшийся почти сразу же, показал ему, что меч его достиг цели. Он наконец протер глаза и огляделся в поисках Морхольта. Тот стоял на одном колене, и кровь текла у него изо рта, красными струйками сбегая по рыжей бороде. Тристан понял, что нанес ирландцу смертельную рану, но после того, что произошло, он не слишком сожалел об этом. Расстегнув кольчугу, он оглядел свое плечо: всего лишь царапина. Морхольт пошатнулся.
        - Ты умираешь,- сказал Тристан.
        - Похоже на то,- едва слышно пробормотал Морхольт.
        - Тебе не следовало приходить к нам.
        Морхольт беззвучно засмеялся, давясь кровью. Его грузное тело мелко затряслось от смеха.
        - Как ты там сказал? Шесть футов корнуолльской земли? Они тоже ждут тебя, Тристан из Лионеля. Я подохну быстро, а ты - нет: ты будешь молить смерть явиться за тобой поскорее, и знаешь почему? Потому что мой нож отравлен. Тебе не жить, но прежде ты изведаешь все муки, какие только могут выпасть на долю смертного. И когда я увижу светлый Авалон, ты еще будешь гнить здесь заживо, а я - я даже там буду смеяться над тобой!
        Тристан стоял, чувствуя, как кровь отливает от его щек; гнев, жалость, усталость и печаль смешались в его душе. Морхольт расхохотался, но внезапно смолк и повалился на бок. Он был мертв.
        - Ты лжешь,- сказал Тристан; но голос его странно и глухо звучал в наступившей вдруг тишине. Он перевел взгляд на свой меч: от удара о доспех Морхольта на лезвии образовалась едва заметная зазубрина. Тристан долго и тупо смотрел на нее. Вечерело; он бросил последний взгляд на поверженного богатыря и, опираясь на меч, зашагал к его лодке, оставшейся в тростниках. На берегу у него неожиданно потемнело в глазах, но головокружение прошло так же быстро, как и наступило. - Он умирает,- сказал Андрет.
        - По-видимому,- согласился Ганелон.
        - Храбрость не доводит молодых до добра.
        - Воистину.
        Они замолчали, напряженно вслушиваясь. За дверью, прикрытой вышитым ковром, кто-то стонал и метался.
        - И давно это с ним?- осведомился Андрет, хотя и без того отлично знал ответ. Ганелон с понимающим видом наклонился к нему:
        - Это Морхольт…
        - О да.
        - Отравленным оружием…
        - Ясно.
        - Он умрет,- подытожил Ганелон.- Не сегодня-завтра.
        - А что говорят врачи?- спросил Андрет.
        Ганелон тяжело вздернул плечи.
        - Врачи? Что они могут сделать, друг мой?
        Андрет кивнул и прослезился от избытка чувств.
        Ганелон вскочил с места - вошел король Марк. Выражение озабоченности не покидало его лица.
        - Как он?- спросил король, кивнув на завешенную дверь.
        - Плох.
        - Очень плох,- поправил Ганелона Андрет и льстиво улыбнулся.
        Король Марк промолчал.
        - Я бы отдал все свое королевство,- молвил он внезапно,- лишь бы он остался жив.
        Ганелон угрюмо глядел в сторону: после Тристана он был основным претендентом на королевский трон. Андрет обдумал фразу короля и нашел ее достойной украсить хроники Корнуолла. Он положил себе непременно записать ее, когда вернется домой. Приняв такое решение, он, как обычно, немедленно забыл о нем.
        - Скажете мне, если что-то переменится,- заключил король и вышел.
        Андрет скорбно покачал головой и поглядел на Ганелона, но тот был слишком занят своими мыслями, чтобы обращать внимание на выжившего из ума старика.
        А король Марк шел по крытой галерее, и, если бы кто-то попался ему навстречу, он бы наверняка удивился тому, что делал король. Он улыбался.
        Дни проходили за днями, улетали, как птицы, утекали, уносились прочь; и по-прежнему между жизнью и смертью держался Тристан, и не было на свете лекарства, способного облегчить терзавшую его боль. К изголовью его являлись жрецы и знахари; приходили и другие, те, кто хотел поблагодарить его за избавление от Морхольта. Но рассудок Тристана не был замутнен болезнью; он видел, что врачеватели бессильны ему помочь, и оттого они сделались ему так же ненавистны, как и пышущие завидным здоровьем докучливые посетители, ради которых он столь опрометчиво пожертвовал собой. Тристан готов был проклинать все и вся на свете; страдания его были невыносимы, и с каждым разом людей, навещавших его, становилось все меньше и меньше. Только верный оруженосец Говернал еще оставался при нем, несмотря на все мольбы господина бросить его диким зверям и тем самым положить конец его мучениям.
        Однажды Говернал привел к страдающему Тристану отшельника, который одиноко жил в горах, избегая людей; про него было известно, что он не признает старых богов и поклоняется какому-то неведомому Спасителю, перед которым будто бы должны склониться все прежние идолы. Об отшельнике шла молва, будто он великий ведун. Говернал подстерег его, когда он утром покинул свою убогую хижину, бросил его на круп коня и привез в Тинтажель, где стоял замок короля Марка.
        - Ну, колдун,- отрывисто сказал Говернал,- покажи, что ты умеешь.
        Отшельник был худ и сед; годы, проведенные им вне людского общества, заметно состарили его. Тристан застонал.
        - Воды…
        Говернал поспешил подать воду; Тристан припал к кружке, но не смог сделать и глотка, и вода пролилась ему на грудь. Он грубо выругался и тут только заметил отшельника.
        - Чего тебе надо?- злобно спросил больной.- Убирайся!
        Говернал хотел было вступиться за того, кого он считал колдуном; но старик поднял раскрытую ладонь, призывая его к молчанию.
        - Ты тяжко болен,- сказал он,- но это болезнь тела, не души.
        Тристан дышал хрипло, с трудом, исподлобья глядя на странного старика.
        - Не в моей власти помочь тебе; но от всякого яда потребно быть противоядию. В этой стороне ты его не найдешь.
        Говернал, крайне разочарованный словами отшельника, в сердцах сгреб его за шиворот и хотел было выставить вон; но Тристан неожиданно шевельнулся, подав знак, чтобы он остановился. Оруженосец отпустил старика и почтительно отступил в тень.
        - Что знаешь ты о душе, старик,- спросил Тристан,- и что знаешь ты о теле?
        Отшельник пробыл у него до самого утра; он говорил слова, какие ни витязь, ни его оруженосец не слыхали прежде, и каждое его слово западало им в сердца, хотя они сами не хотели себе в этом признаться. На рассвете Тристан велел Говерналу проводить отшельника обратно к его скромному жилью и проследить за тем, чтобы ему не причинили вреда ни звери, ни люди. Верный оруженосец в точности исполнил приказание своего господина. Когда он вернулся, Тристан был в странной задумчивости, однако не метался и не бредил, как бывало с ним прежде.
        Говернал припал в его руке:
        - Неужели, господин…
        Тристан слегка повернул голову, и, увидев его глаза, Говернал утратил последнюю надежду.
        - Ты сделал все, что мог,- тяжело промолвил Тристан.
        Говернал залился слезами. Это был высокий, крупный мужчина; слезы были ему не к лицу, и все же он плакал.
        - Язык у него подвешен хорошо,- продолжал Тристан бесстрастно,- и на мгновение мне даже стало легче от его речей; он помог мне узреть, что мне осталось сделать на этом свете. Я всем в тягость, Говернал, я измучил и тебя, и дядю, и остальных. Что из того, что я был когда-то храбрейшим из воинов; все сторонятся меня, словно падали, не вполне еще разложившейся, но уже достаточно зловонной.
        Говернал сдавленно всхлипнул.
        - Я знаю, ты предан мне. Исполни одну мою просьбу.
        - Какую?- спросил Говернал.
        В тот же день плотники сколотили ладью, и Говернал соорудил носилки, чтобы доставить Тристана на берег. Тот не мог ступить и шагу, и оруженосец был вынужден взять своего господина на руки и перенести его в лодку. Тристан попросил, чтобы рядом с ним положили его лютню, на которой он любил играть, и меч, который так хорошо послужил ему в былые времена; Говернал исполнил его желание. Король Марк и его свита верхами остались на обрыве, но Тристан не смотрел на них. Он крепко сжал руку Говернала, и пожатие это показалось тому слабее, чем прикосновение падающего листа.
        - Прощай,- сказал Тристан.
        - Прощайте,- как эхо откликнулся оруженосец.
        Тристан хотел сказать еще что-то, но у него уже не оставалось сил; он откинулся на плащ, расстеленный на дне ладьи, и взглядом дал знак. Говернал столкнул лодку в воду, и челн с умирающим, вверившим свою судьбу воле волн, легко скользнул на морской простор.
        Когда берег Корнуолла скрылся из виду, Тристан швырнул лютню за борт. Он знал, что больше никогда она уже не понадобится ему.

…Тристан почувствовал толчок и, застонав, очнулся. Ладья стояла на месте. Он приподнялся на локте, стиснув зубы от боли, и понял, что его путешествие подошло к концу.
        Волны выбросили его утлый челн на берег. Значит, все начинается сначала: столько опасностей подстерегает в пути отважных мореплавателей,- но его, Тристана, пощадила жестокая судьба, сохранив тем самым для мучений еще больших. Тристан рухнул на дно лодки и забылся тяжелым сном.
        Разбудил его пронзительный клекот. Сначала Тристану показалось, что солнце зашло за тучу, но он сообразил, что ошибся. Прямо над ним высилась тощая костлявая фигура немолодой женщины. Вокруг ее растрепанных седых волос словно полыхал золотой нимб; старуха закрыла от витязя солнце, и тень ее лежала поперек его тела.
        - Эге, да это никак Тристан!- сказала старуха и засмеялась визгливым, пронзительным, диким смехом, в котором было что-то непристойно юное.
        Будь в Тристане хоть искра тщеславия, он бы возгордился, что слава его проникла так далеко; теперь же он не ощущал ничего, кроме вялой, бесцветной, равнодушной тоски.
        - Ты знаешь меня?- спросил он.
        - Кто же не знает тебя,- снова засмеялась карга.- Ты сразил Морхольта, гордость и славу здешнего края; луна еще не успела обновиться, как его похоронили, и все, кто ни был на тризне, поклялись отомстить за него, чего бы это им ни стоило. Зачем ты приплыл к ирландским берегам?
        - За смертью,- смело вымолвил Тристан.- Морхольт ранил меня отравленным клинком; я не могу жить, но и умереть не могу тоже. Ты можешь выдать меня. Ирландский король, отец Морхольта, наверняка даст тебе за меня богатую награду.
        - Ишь чего захотел!- захохотала ведьма.- Да полно, так ли уж ты смел, как о тебе говорят? Не пристало удалому воину, как ты, скулить и умолять, чтобы его прикончили!
        Бешенство охватило Тристана; будь ведьма ближе, он бы, не задумываясь, удавил ее, но он не мог пошевельнуться.
        - Почем я знаю,- продолжало омерзительное создание,- может, ты мне еще пригодишься, а выдать тебя всегда успеется. Подумаешь, Морхольтов яд; великое дело!
        - Ты можешь вылечить меня?- с пробудившейся надеждой спросил Тристан.
        - Могу, коли захочу,- отвечала ведьма, скаля желтые зубы.- Но и ты отплатишь мне добром за добро. Вставай!
        Тристан покачал головой. Ведьма усмехнулась.
        - Знаю, ты и двинуться не можешь без того, чтобы не закричать. Вставай же! Проверим, насколько ты силен, Тристан из Лионеля!
        Она шагнула прочь, и солнце брызнуло расплавленным золотом в лицо Тристану, обжигая его огнем. Он не помнил, как, собрав всю свою волю, вынудил себя сойти с ладьи на берег; он падал, полз, поднимался на ноги, стараясь не терять из виду лохмотья ведьмы, мелькавшие то слева, то справа от него. Деревья расступились; впереди показалась небольшая пещера. Тристан добрался до нее и потерял сознание.
        Когда он очнулся, то первым, что он увидел, были клубы дыма, разворачивавшиеся над самым его лицом. Ведьма бормотала что-то себе под нос, швыряя цепкими пальцами в грубый очаг какие-то диковинные прутья и коренья в форме человеческих фигурок. Тристану было неудобно лежать; он шевельнулся, сел, потом поднялся на ноги. Что-то во всем этом было необъяснимое, непостижимое. Наконец он понял: он больше не чувствует боли. Мерзкая ведьма обратила к нему свое ухмыляющееся лицо, но в то мгновение оно казалось ему самым прекрасным на свете. Тристан готов был расцеловать ее.
        - Стой,- сказала ведьма.- Погоди. Клянешься ли ты подчиняться мне во всем и исполнять любые желания, какие у меня будут?
        Тристан засмеялся.
        - Я даже готов жениться на тебе, если ты потребуешь этого.
        Тут он впервые заметил, какие у ведьмы красивые глаза. Прищурившись, она с интересом смотрела на него.
        - Нет,- молвила она словно с сожалением, отворачиваясь к чадящему очагу,- это вряд ли мне понадобится.
        - Хорошо,- легко согласился Тристан, присев на корточки рядом с ней.- Скажи мне, чего ты хочешь, и я сделаю это.
        - Ты должен отправиться ко двору ирландского короля,- резко сказала ведьма.- Ты - купец, потерпевший кораблекрушение у наших берегов. Там ты узнаешь, что тебе следует делать дальше.
        Тристан заметно помрачнел.
        - Ты подарила мне жизнь, а теперь обрекаешь на верную смерть? Все спутники Морхольта видели меня, все они знают, что я сражался с ним.
        Ведьма, ничего не отвечая, продолжала подкладывать в огонь веточки трав, наполнявших пещеру дурманящим ароматом.
        - А теперь они здесь и, как ты говоришь, поклялись разделаться со мной.
        Ведьма бросила в огонь последнюю травинку и обратила к Тристану свое желтое в морщинах лицо. И Тристану, бог весть отчего, вдруг почудилось, что лицо это - лишь маска, сквозь которую проглядывает другое, истинное лицо этой удивительной женщины.
        - Никто из них не признает тебя,- твердо заявила ведьма.
        - Никто?- недоверчиво переспросил Тристан.
        - Никто; а если это говорю я, то это истина.- Она подняла худую руку и провела ладонью по воздуху на некотором отдалении от лица Тристана. Витязь, широко раскрыв глаза, смотрел на ведьму, ничего не понимая. Он опустил взор - и не узнал своих рук: они постарели, и вены на них обозначились резче. Сдавленно вскрикнув, Тристан отпрянул назад, споткнулся о деревянную скамью, на которой до того лежал, и упал.
        - Сколько тебе лет?- холодно спросила ведьма.
        - Восемнадцать,- ответил юноша испуганно.- Семнадцать,- поправился он поспешно.
        - С этого дня тебе будет сорок семь.
        Должно быть, вид у Тристана был совсем жалкий, потому что ведьма засмеялась и сказала ему:
        - Не волнуйся. Если ты будешь верой и правдой служить мне, я верну тебе прежний облик.
        Тристан поднялся, цепляясь рукою за стену. По правде говоря, он не знал, что думать.
        - Расскажи мне о короле,- попросил он.
        Ведьма плеснула в очаг какую-то жидкость, и угли зашипели. Тристан почувствовал, что глаза ему словно застилает густой туман и скрипучий голос ведьмы доносится до него откуда-то издалека.
        - О короле? Хорошо. Жил-был могущественный король, и было у него два сына и дочь, Эссилт. Но однажды в его владениях объявился страшный дракон, и стал он требовать себе дани человеческой кровью. Старший сын короля был храбр, как десять витязей; он сразился с драконом и пал. Тогда средний сын, Морхольт, попробовал умилостивить чудовище. Так как народ волновался и готов был выйти из повиновения, Морхольт придумал способ, как удовлетворить дракона и не навлекать беды на своих. Он напал на Корнуолл и, наголову разбив тамошнего короля, заключил с ним договор. Сто юношей и сто девушек ежегодно должны были приноситься в жертву чудовищу.- Ведьма усмехнулась.- О том, что было дальше, ты знаешь лучше меня.
        Она дунула в огонь; глаза у Тристана уже слипались. Он встряхнул головой, но тяжелая дрема одолевала его. Изображение ведьмы расплылось; теперь в пещере было не то две, не то три старухи. И последним, что он услышал, было:
        - Завтра.

…Волна перевернула тело, понесла его на берег. Тристан лежал, уткнувшись затылком в песок, раскинув руки, как распятый. Вдоль берега кто-то бежал к нему, волнуясь и спотыкаясь от быстрого бега.
        - Господин! Господин, вы живы?
        Да, он был жив. Внезапно ему пришло на ум: что, если ведьма только пригрезилась ему в бреду? Тогда его наверняка опознают и предадут позорной смерти. Он взглянул на свою одежду - и не узнал ее: слишком роскошной она была для простого воина. Тристан поднял руку и с любопытством поглядел на нее: собственные пальцы показались ему чужими. Внезапно ему остро захотелось увидеть свое новое лицо, но тут подбежали еще несколько человек. Они галдели, размахивали руками и взахлеб тараторили, перебивая друг друга. Из их речи (которую он с трудом, но все же понимал) Тристан уяснил, что они все видели огромный корабль, который разбила в щепы неведомо откуда налетевшая буря. Про себя он подивился власти, которую, по-видимому, имела над людскими умами его новая знакомая. Местные жители, простые рыбаки, смотрели на Тристана с уважением и почти что суеверным страхом: ведь он выжил после кораблекрушения, а всякий знает, что нет смерти страшнее, чем гибель в разбушевавшемся море.
        - Меня зовут Друстан,- сказал Тристан,- я купец из Норвегии. Проводите меня к вашему повелителю. Буря уничтожила все, чем я владел, и мне нечего принести ему в дар, кроме себя самого.
        Один из рыбаков вызвался сопровождать Тристана во дворец короля. Дорогой витязь расспросил его, но так и не узнал ничего нового: всё, что мог рассказать ему рыбак, Тристан уже слышал от старой колдуньи. Против ожидания, король принял Тристана ласково и обещал ему свое покровительство; Тристан же искусно выстроенной речью так сумел расположить к себе его сердце, что мог не опасаться за свое будущее. Никто не признавал Тристана в новом обличье, и он смог без помех осмотреться вокруг.
        Король показался ему человеком любезным, но недалеким; приближенные его были грубы и неотесанны, кичливы и высокомерны донельзя. Увидев, что их господин благосклонен к Тристану, они тотчас стали заискивать перед последним. Тристан просил только об одном: чтобы ему дозволили остаться в Ирландии, пока не придет какой-нибудь корабль, который отвезет его обратно на родину. Говоря это, он сам удивлялся, до чего естественно и непринужденно выходит у него ложь: раньше одно-единственное слово кривды изобличило бы его, ибо он не умел скрывать ничего - ни того, что было у него на уме, ни того, что лежало на сердце.
        - Любезный господин… - начал было король, но в эту минуту дверь отворилась, и вошла королева. Окинув потерпевшего кораблекрушение холодным взором, она вполголоса обратилась к мужу. Королева, женщина уже в летах, была очень хороша собой, но красота ее не нравилась Тристану: было в ней что-то отчужденное, жесткое, застывшее. Она походила на живую статую, и в присутствии ее всякому становилось не по себе.
        Почти сразу же вслед за королевой появилась молодая девушка - очевидно, дочь короля; при взгляде на нее Тристан ощутил еще большее разочарование. Девушка была рыжая, худая, некрасивая, с неловкими угловатыми движениями; в ее зеленых глазах постоянно горел какой-то странный огонь, который мог насторожить или вовсе сбить с толку человека простодушного. Королева обернулась и что-то сказала ей; девушка отвечала односложно и, видимо, нехотя.
        - Это дочь наша Эссилт,- сказал король, и гордость, прозвучавшая в его голосе, показалась Тристану неуместной, но тем не менее он все же поклонился. Эссилт некоторое время безразлично смотрела на него, потом отвела глаза; не скроем, Тристана это задело, и он решил, что не будет искать ее общества.
        Тристан поселился в королевском дворце; почти ежедневно он видел короля и королеву Одоверу. Они обращались с ним как с умудренным опытом мужем, каким он и был для них, судя по внешности; сам же Тристан нередко забывал о ней и совершал поступки, мало приличествующие его облику. Однажды на глазах у всего двора он укротил дикого жеребца, вызвав тем самым всеобщее восхищение и неизменную спутницу его - черную зависть.
        Поступком этим, столь же отчаянным, сколь и бессмысленным, он снискал себе друга в лице Аэльрота, пасынка короля. Одовера ведь приходилась королю Ирландии второй женой; от первого брака у нее оставался сын, и теперь, когда Морхольт и его старший брат погибли, престол прочили именно Аэльроту. Все, кроме отчима, любили его; трудно было не любить этого красивого, беспечного малого с открытым лицом и веселым нравом. Вскоре Тристан узнал и другую сторону его души: при всем кажущемся простосердечии у Аэльрота случались приступы звериной жестокости, и в такие моменты он мог, не глядя, разрубить надвое мечом конюшего, если тот плохо ухаживал за его любимым конем. Аэльрот знал за собой этот недостаток и больше всех мучился из-за него, но никакие увещевания на него не действовали, и в следующий раз он снова с легкостью впадал в безудержную ярость, если к тому представлялся удобный случай.
        Поговаривали, что предполагаемый наследник одержим злым духом, который и толкает его на дикие и несообразные его положению поступки, и, может быть, это и было причиной нелюбви к нему со стороны ирландского короля. Много раз тот, разгневавшись на пасынка из-за очередной выходки, прогонял его с глаз долой; Аэльрот подчинялся и исчезал надолго, но проходило время, и рыбаки могли видеть его, скачущего вдоль полосы прибоя обратно во дворец на вороном коне: длинные светлые волосы развеваются по ветру, шпоры кровавят бока разгоряченного животного, мчащегося из последних сил. Аэльроту прощали слишком многое, в том числе и то, что не простили бы никому другому; все сходило ему с рук, и король Ирландии, побежденный уговорами своей супруги, принимал его, как и прежде.
        Вскоре прошел слух, что дракон вновь объявился в горах, и король сам вызвал Аэльрота, ибо надо было решать, что делать дальше. Ведь Морхольт не только не привез обещанной дани, но и себя не смог уберечь: сразил его на далекой корнуолльской земле какой-то заговоренный колдун, о котором в здешних краях неизменно вспоминали с проклятием; но Тристан уже научился спокойно выслушивать такие вещи и даже поддакивал собеседникам, забавляясь от души.
        - Дракон грозит нас всех сжечь огнем,- сказал король ирландский.
        Тристан не утерпел, открыл было рот, чтобы предложить сразиться с чудовищем, но его опередил Аэльрот:
        - Я пойду к нему.
        Король изумленно воззрился на него:
        - Зачем? Что ты можешь сделать?
        - Слушайте меня: я все обдумал. Я выманю его на равнину и убью; и пусть поразят меня великие боги, если я не сделаю этого.
        Королева Одовера в отчаянии всплеснула руками и обратила на мужа умоляющий взор. Король колебался: он никогда не любил Аэльрота и все же не мог позволить ему пойти на верную гибель.
        - Мой сын Бодуэн тоже думал так, но… - начал король.
        Аэльрот засмеялся и беспечно встряхнул волосами:
        - Что мне до того? Я еду не искать легкой смерти. Я убью дракона и освобожу наш край, и тогда… тогда посмотрим.
        Если раньше король еще сомневался, то после этих вызывающих слов он готов был дать свое согласие. Королева громко заплакала, умоляя сына отказаться от этого опасного предприятия, но Аэльрот, как всегда, твердо стоял на своем и не желал слушать никаких уговоров. Он вышел, объявив во всеуслышание, что отправляется завтра же. Тристан, не утерпев, нагнал его.
        - Я поеду с тобой,- сказал витязь, положив руку Аэльроту на плечо.
        Тот молча уклонился.
        - Почтенный Друстан, благодарю за намерение, но мне не нужны сопровождающие.
        Насмешка, прозвучавшая в его голосе, вывела Тристана из себя; он заявил, что не пустит Аэльрота одного сражаться с чудовищем.
        - Ах, вот как?- молвил Аэльрот. Жесткое выражение, проступившее на его лице, испугало Тристана, но Аэльрот только коротко толкнул его в грудь и ушел, не оборачиваясь. Если бы Тристан не чувствовал к нему искренней привязанности, кто знает - быть может, и в этом немолодом теле, которое он носил, достало бы сил, чтобы разорвать королевского пасынка на части.
        Подняв глаза, Тристан увидел принцессу Эссилт. Ему стало досадно и неловко. С того момента, как он очутился во дворце ирландского короля, Эссилт дичилась его и избегала как могла. Ее враждебность была ему непонятна, но вскоре он привык платить ей той же монетой.
        - Я слышала, как вы предлагали Аэльроту свою помощь,- сказала Эссилт.
        - Да,- сказал Тристан, думая только о том, как бы поскорее уйти.
        Эссилт, однако, удержала его.
        - Это очень смелый поступок, Друстан. Скажите…
        Слова явно давались ей с трудом. Тристан терпеливо ждал.
        - Скажите, на вашей родине все такие смелые, как вы?
        Тристан передернул плечами. Спрашивала ли она просто так или в ее словах скрывался какой-то намек?
        - Я не знаю,- ответил он; и, пожалуй, это было почти правдой.
        Эссилт молчала, глядя на него своими огромными зелеными глазами.
        - Странно,- сказала она,- иногда мне кажется, что вы не тот, за кого себя выдаете. Вы больше похожи на воина, чем на купца.
        Тристан мысленно выругался и, пробормотав нечто нечленораздельное, удалился.
        Наутро Аэльрот сел на коня и поскакал в горы; королева, его мать, в горе заперлась в своих покоях, не желая никого видеть. Тристан знал, по какой дороге отправился его друг, и незаметно поехал за ним следом. Он не мог допустить гибели Аэльрота; вся кровь его вскипала при мысли об этом. Конь шел ровным шагом, где-то впереди маячил силуэт юноши в доспехах. Неожиданно конь под Тристаном захрипел и взвился на дыбы; посреди дороги выросла костлявая женская фигура, в которой Тристан без труда признал ведьму. Она захохотала и погрозила ему посохом, который держала в руке.
        - Куда спешишь, Тристан?
        Конь, увлекаемый неведомой силой, рухнул набок, придавив ногу всадника. Вне себя от гнева, Тристан выхватил меч, и тотчас страшная, почти забытая им боль охватила все его тело. Ведьма стояла прямо над ним, в ее глазах, сверкавших сквозь спутанные седые космы, он читал дикое торжество.
        - Пусти меня, проклятая!- крикнул он, извиваясь на земле. Конь его ронял с губ кровавую пену.
        Ведьма запрокинул голову и расхохоталась.
        - Так-то ты отплатил мне за мою доброту, Тристан из Лионеля? Стоило бросить тебя подыхать на морском берегу, да! Уже забыл? Уже запамятовал? Смотри, я напомню тебе!
        Ужас охватил Тристана: вдали он различил рев дракона, от которого сотряслись скалы.
        - Послушай,- взмолился он,- там мой друг. Он может погибнуть. Будь же милосердна!
        - Вот как ты заговорил!- воскликнула ведьма, в гневе потрясая посохом.- Как неблагодарно сердце людское, Тристан из Лионеля! Что ж, пора, пожалуй, вернуть тебе твой облик; пусть все увидят, какое у тебя лицо, пусть изумятся, пусть обойдутся с тобой, как ты того заслуживаешь!..
        Ведьма кричала еще что-то, чего Тристан не слышал. Он поник головой; рев и грохот то становились сильнее, то ослабевали. Тристан потерял сознание…
        Заблудившись душой во времени и пространстве, он все же очнулся и удивленно огляделся. Он лежал в высокой светлице; сквозь узкие окна, пробитые в толстой стене, едва проникал рассеянный солнечный свет. У изголовья сидела немолодая полнощекая женщина и, напевая себе под нос заунывную старинную песенку, ловкими и уверенными движениями вышивала на ткани какой-то замысловатый узор.
        - Аэльрот?- спросил Тристан одними губами.
        Женщина заметила, что он пришел в себя; он встала, отложила вышивание и, приложив палец к губам, скрылась. Тристан сделал попытку подняться. Та дикая, нечеловеческая боль, что терзала его в ладье и совсем недавно в ущелье, когда он встретил ведьму, утихла. Внезапно он вспомнил угрозу ведьмы, и хотя он был отчаянно храбр, все же ему стало не по себе при мысли о том, что могут с ним сделать, если откроется, кто он такой.
        Тристан поднял голову: Эссилт стояла перед ним.
        - Здравствуй, Друстан,- молвила она, и подобие улыбки тронуло ее сжатые губы.
        - Что с Аэльротом?- быстро спросил Тристан.
        Эссилт вздохнула. Она стояла, прислонившись головой к столбику кровати, поддерживавшему балдахин, и рассеянно водила по нему рукой.
        - Аэльрот победил дракона,- сказала она просто.
        - Правда?- спросил Тристан, не помня себя от радости.
        Значит, ведьма не достигла своей цели. Аэльрот победил; и от одной мысли об этом Тристану сделалось легко и тепло на душе, потому что он был не из тех, что завидуют ближним, а, наоборот, из тех, что радуются за них, если им удалось отличиться в каком-нибудь трудном или рискованном деле.
        - Это Аэльрот нашел тебя,- пояснила Эссилт, не сводя с Тристана пристального взгляда. Даже теперь, в сумерках, он видел, как осунулось ее лицо, как черные круги легли под глазами.- Он испугался: ты лежал совсем как мертвый…
        Тристан закусил губу.
        - Я встретил создание, проклятое богами,- сказал он уклончиво.
        Эссилт тихо вздохнула.
        - Ты и впрямь едва не умер,- промолвила она.- Я сразу же поняла, что это колдовство: не может человек страдать так сильно на этой земле. Скоро это пройдет.
        Тристану стало немного неловко при мысли, что сестра Морхольта ухаживала за ним во время его болезни и, как он отлично понимал, отвела от него верную гибель; он предпочел бы быть обязанным кому угодно, только не этой чудесной девушке. Что-то в ней особенно смущало его теперь; но, удивительное дело, он не находил в ее чертах прежнего уродства. Он попытался встать - и, застонав, повалился на подушки. Эссилт шагнула вперед, ее прохладная рука легла ему на лоб.
        - Спи,- сказала она.
        И Тристан, повинуясь ей, уснул, но сон его не был спокоен. То он видел Морхольта, стоящего на одном колене и глумящегося над ним; неожиданно Морхольт делал огромный прыжок - и распластывался в небе багряным облаком, похожим на отрубленную голову дракона, из которой текла кровь. То чудилась ему ведьма, которая, хохоча и подняв юбки, отплясывала какой-то дикий танец в пещере, стены которой неожиданно ожили и тоже двигались вокруг нее. Тристан понимал, что старая женщина не может так танцевать; он силился угадать за личиной ее истинное лицо, но оно всякий раз ускользало от него, едва он готов был поверить, что знает, кто она на самом деле. Ведьма сменялась Аэльротом, недоумевающим и сокрушенным; грязь и кровь были на его челе, и самые золотые волосы его были опалены огнем чудовищного зверя, которого он сразил. Аэльрот исчезал, таял в подземельях измученной памяти, и Тристан видел альбатроса, сидящего на окне и печально глядящего на него, недужного и неподвижного. Он так и не понял, сон это был или явь; поутру явилась Бранжьена, кормилица Эссилт, та самая, которую он увидел, едва придя в себя, и
альбатрос улетел. Кормилица был болтлива и назойлива; рядом с ней витязь ни на миг не мог сосредоточиться на своих мыслях. К счастью, около полудня Бранжьена удалилась, и Тристан наконец-то вздохнул спокойно.

«Первое: старуха на морском берегу. Я доверился ей, и, как видно, напрасно, ибо через меня он искала погибели моему другу. Кем она может быть? Верно, ее власть велика; но нет такой силы, на которую не сыскалось бы силы еще большей. Раз она принимает облик смертных, она и сама смертна; а раз так… раз так… Надо ее найти; иначе она причинит великое зло тем, кто дорог моему сердцу.- Тристан не стал уточнять, даже мысленно, кто были эти «те», тогда как раньше он отличал из всей семьи одного лишь Аэльрота.- Затем альбатрос: неспроста является мне эта птица, и я не знаю даже, что она предвещает. Быть может, это пособник старухи; ведь дала она мне новое тело, так почему бы ей не придать душе на время зримый облик птицы? Но спутники ведьм испокон веков - псы да вороны; впрочем, это утверждает простой люд, мало что смыслящий в делах чародейства… - Тристан яростно ударил себя рукой по лбу.- Что это я, о чем только думаю? Какой бы немощный облик ни придала мне проклятая, при мне еще мой добрый меч и мой тугой лук; и несдобровать тому, кто думает, что низкая магия поможет ему против Тристана!»
        На этом весьма патетическом месте вошел Аэльрот, за которым следовали многочисленная свита и челядь. Юный победитель дракона выглядел как настоящий принц; Тристан уже слышал от Бранжьены, как Аэльрот вступил в замок и, доверив поверженного Тристана заботам женщин и знахарей, отправился прямиком к королю, своему отчиму; ему он объявил, что сразил дракона собственной рукой, в доказательство чего преподнес изумленному монарху кусок устрашающего вида чешуи с причудливыми гребнями, содранной с черепа убитого зверя, ибо вся голова дракона, по заверениям Аэльрота, была слишком велика и тяжела, и, оказавшись перед выбором, доставить ли королю голову мертвого чудища или полуживого Тристана, он выбрал последнее и надеется, что король на него за то не разгневается. Король Ирландии, узрев чешую, содранную с его величайшего супостата, сначала даже потерял дар речи, но потом все же нашел в себе силы ответить, что он премного рад, безмерно благодарен и поэтому Аэльрот может просить у него чего пожелает. Он поглядел на свою жену: королева Одовера тихо роняла слезы от радости, что ее сын вернулся живым и
невредимым.
        - Признаюсь, я часто бывал несправедлив к тебе,- добавил король, поскольку он был по натуре правдив и первым признавал свои ошибки, когда они больше не могли ему повредить.- Но если ты и был в чем-то виноват передо мною, я возвращаю тебе все свое расположение, каким до тебя пользовались незабвенные мои сыновья Бодуэн и Морхольт.
        Аэльрот поклонился и непринужденно объявил, что он ничему другому не был бы так рад, как доверию к нему его приемного отца; а когда тот напомнил свое обещание, отшутился и заявил, что больше всего на свете желает сейчас отдохнуть. Тут придворные наперебой стали угождать Аэльроту: всякий хотел проводить его до опочивальни и помочь ему снять изломанные доспехи, но он всех поблагодарил, вызвал к себе старого своего оруженосца и отправился на покой. Придворные, побрюзжав для приличия, во весь голос стали восторгаться его великодушием и постоянством, равных которым свет не видел и наверняка уже больше не увидит.
        - Все-таки ты отправился вслед за мной,- сказал Аэльрот с шутливым упреком в голосе, когда навестил поправляющегося Тристана.
        Витязь попросил его отослать своих людей и, когда двери за ними затворились, чистосердечно и без утайки рассказал, что с ним произошло и как на его пути встала злокозненная ведьма, которую он, по его словам, видел перед самым кораблекрушением, когда она предвещала всем его спутникам скорую смерть. Аэльрот, слушая своего друга, несколько раз нахмурился, и тонкая морщинка прорезала его переносицу.
        - Кажется, я знаю, кто желает погибели всему нашему роду,- промолвил он наконец с печальной улыбкой.- Чем больше я думаю об этом, тем сильнее мне кажется, что дракон, из-за которого пали сыновья короля, появился не просто так; его кто-то призвал… если не создал ведовской властью,- добавил он, еле заметно поежившись.
        - Все это, верно, так,- сказал Тристан,- но только заклинаю тебя: будь поосторожнее.
        Пожав плечами, Аэльрот беспечно признался, что после того, как он убил дракона, ему никакие ведьмы не страшны; и Тристан невольно почувствовал, как сжалось его сердце. Ведь он-то знал, как далеко простиралась сила той, которая, насколько он был уверен, не остановится ни перед чем, чтобы навредить Аэльроту и сжить его со света.
        Через несколько дней Тристан уже мог садиться на коня. От прежней его слабости не осталось и следа; он даже согласился участвовать в охоте, которую устраивал Аэльрот, уже всеми признанный как наследный принц. Было решено, что в скором времени он возьмет в жены Эссилт, чтобы упрочить свой будущий престол. Казалось, что таково было и желание Аэльрота - но не Эссилт, которая относилась к сыну своей мачехи по меньшей мере сдержанно, если не враждебно.
        Охота получилась большая, роскошная и бестолковая; с гиканьем всадники промчались по жалким крестьянским полям, топча посевы, и рассеялись по лесу. Тристану подумалось, что хорошо было бы научить будущего ирландского короля Аэльрота охоте по корнуолльским обычаям, которая велась не в пример благороднее и слаженнее. Случайно повернувшись в седле, он заметил Эссилт, которая тоже отстала от прочих. Тристан подъехал к ней.
        - Я здесь первый раз,- объяснил он,- и боюсь заблудиться.
        Лошади, фыркая, скребли копытами мох; птицы, вспугнутые людьми, с жалобным криком носились над лесом. На глазах Тристана из чащи выбежал потешный барсук и с урчанием скрылся среди деревьев. Тристану показалось, что Эссилт немного побледнела.
        - Я не люблю леса,- сказала она.- Здесь неподалеку есть озеро; если хочешь, отправимся туда.
        Они ехали бок о бок, разговаривая о ничего не значащих вещах. Тристану все чудилось, что Эссилт избегает его взгляда. По тропинке, вьющейся между деревьев, они вышли на берег озера такой невиданной красоты и синевы, что у Тристана захватило дух. Эссилт сказала что-то, чего Тристан не понял.
        - Как?- спросил он.
        - Зеркало неба и земли,- объяснила принцесса.- Так его называли древние жители этих мест, а теперь никто не понимает их языка.
        Тристан спустился к воде: она была на диво чиста и прозрачна, но ни один взгляд не смог бы различить камней на ее дне. Казалось, у озера вовсе нет дна, и в то же время деревья и небо отражались на его глади с изумительной, почти пугающей четкостью, от которой у человека непривычного поневоле начинала кружиться голова. Тристан же радовался, как ребенок; вот косо выросшая береза в воде, точь-в-точь такая же, как и над водой; вот два гнезда ласточек, подлинное и призрачное, и две ласточки; и Эссилт, тоже приблизившаяся на коне к берегу, вся целиком видна на поверхности колдовского озера, как живая; Эссилт… только Эссилт ли это? Тристан в смятении перевел взгляд на лицо своей спутницы: ничего не изменилось, она оставалась такой же некрасивой и нежеланной, как раньше,- но внизу, в водоеме, в ее одежде и с лентами в волосах была самая прекрасная девушка, какую только можно себе вообразить, и при виде ее Тристана странно кольнуло где-то внизу сердца - так, словно иголочкой поддела его невидимая швея-любовь. Тристан опустил глаза - и увидел себя: не принявшего чужое обличье воина, оказавшегося среди своих
кровных врагов, а Тристана, юного, смеющегося, семнадцатилетнего. Кровь разом отхлынула у него от щек; он схватился за поводья, но схватила их не рука юноши - рука человека, которого он ненавидел, человека, которым он не был и одновременно был. И тогда, в это мгновение величайшего смятения, Тристан услышал голос Эссилт:
        - У этого озера есть еще одно свойство: каждому, откуда бы он ни пришел, оно являет его истинный облик. Теперь я увидела, каков ты из себя, Тристан из Лионеля.
        - И я увидел тебя, принцесса Эссилт,- пробормотал Тристан. Он понял, что ведьма своим колдовством отвела ему глаза и то, что было на самом деле прекрасным, он считал урод-ливым; но едва он осознал это, злые чары пали. Он вновь взглянул на Эссилт - ему показалось, что нестерпимый блеск исходит от нее; девушка, которую он только что видел в озере, теперь стояла на берегу напротив него, и ее невидящий взгляд ожег его бедное сердце. Только теперь осознал он слова, которые были ему сказаны: они не оставляли ему надежды.
        - Теперь ты будешь вечно ненавидеть меня,- сказал Тристан; Эссилт не отвечала, глядя на него с прежним ожесточением.- Я не спрашиваю у тебя, каким ведовством ты вызнала мое имя; ибо я есть то, что я есть, и не стыжусь этого.
        Свободной рукой Эссилт достала из складок платья маленький зазубренный осколок.
        - Ты говоришь о ведовстве, Тристан из Лионеля? О нет; к чему мне прибегать к нему, когда доказательства сами бросаются в глаза? Осколок твоего меча застрял в доспехах Морхольта; вот он, видишь? Я берегла его, веря, что судьба однажды окажется ко мне благосклонна. Когда Аэльрот привез тебя, ты сжимал в руке меч; ничто не портило красоту лезвия, кроме маленькой выщербинки, и клянусь тебе, я тотчас же узнала ее. Я приложила осколок к лезвию - они сошлись. А теперь скажи мне, Тристан из Лионеля: что ты делаешь здесь в чужом обличье?
        Тристан отвел глаза.
        - Твой брат Морхольт ранил меня отравленным лезвием. Я испытал такие муки, каких не ведают ни земля, ни небо; я не мог жить, но и умереть тоже не мог. Поэтому я попросил положить себя в ладью и отправить по воле волн.
        Эссилт дико вскрикнула и отшатнулась.
        - О! Так вот от какого недуга я спасла тебя! Я знаю, что это за яд; когда-то я сама приготовила его; но Морхольту не было бы нужды прибегать к нему, если бы ты не победил его коварством: в силе, я знаю, никто не мог с ним сравниться.
        - Бой был честным,- возразил Тристан угрюмо,- я готов чем хочешь поклясться в этом, хоть подземными богами, хоть надземными.
        - Верю; потому что ты и сам признал только что, что твоя клятва не стоит ничего.
        Они стояли друг против друга; лицо Эссилт пылало гневом, Тристан же ощущал лишь ни с чем не сравнимую печаль и, пожалуй, бесконечную жалость.
        - И все же ты не выдала меня,- сказал он.- Почему?
        Эссилт криво усмехнулась.
        - Я хотела прежде поглядеть тебе в лицо,- сказала она,- в твое настоящее лицо.
        - Теперь ты довольна?- спросил Тристан. Собственный голос показался ему безжизненным и чужим.
        - Вполне,- сказала Эссилт и, пришпорив коня, помчалась по берегу. Тристан не следовал за ней; он еще раз взглянул на ясную воду, в которой отражались ласточки, береза, его лицо, и понуро поехал прочь.
        Всякий на его месте, у кого оставалась хоть крупица здравого смысла, тотчас поспешил бы скрыться; в более изысканной литературе такой маневр именуется
«спастись бегством», и ни д’Артаньян, ни Наполеон не пренебрегали им, не говоря уже о личностях менее значимых, а то и вовсе незначительных. Тристану же было некуда идти; с тех пор как он полюбил (только что? или тогда, когда увидел ирландскую принцессу у своего изголовья? он и сам не знал), весь мир сошелся для него в Эссилт, и сердце его билось для нее одной. Но между ними пролегла чужая кровь - кровь рыжего богатыря, которого он сразил в далекой корнуолльской земле; каждая ее капля разлилась, как весенняя река, а вместе они составили целый океан, и Тристан не видел способа, как преодолеть его, не погибнув при этом.
        Охотники собирались возле старого дуба, огромные корни которого, извиваясь, вылезали из земли. Издали Тристан увидел расшитое платье Эссилт и все же не поколебался предстать перед веселым сборищем с высоко поднятой головой; только в глазах его тлел причудливый, неуловимый огонек, объяснить который мог бы только старый Говернал, бывший при нем с самого младенчества: «Ну, господин Тристан, опять начинаете входить в свой норов».
        Аэльрот подъехал к Тристану и, весело приветствуя его, посетовал на неудачу в охоте; и только боги ведают, чего стоило Тристану ответить на простые сердечные слова своего друга. Он ждал, что Эссилт разоблачила его и его сразу же схватят: отсрочка же оставляла ему некоторую свободу для действий. Всадники вернулись во дворец; Тристан все искал способа дорогою переговорить с Эссилт, но она избегала его.
        Вечером он подошел к ее покоям. Он и сам не знал, что скажет принцессе, он хотел лишь одного - увидеть ее. Бранжьена встретила Тристана с суровым лицом.
        - Я хочу поговорить с твоей госпожой,- сказал Тристан.
        - Госпожа не желает видеть вас,- коротко отвечала Бранжьена.
        Тристан сделал нетерпеливое движение, словно собираясь отстранить ее; но Бранжьена, смело глядя ему в глаза, встала прямо перед ним. Тристан знал, что она скорее умрет, чем уступит ему. Опустив голову, он вышел.
        В каждом встречном ему чудился тот, кто послан схватить его; Тристан не стал бы сопротивляться, он был бы даже рад, если бы смерть избавила его от муки, которую он испытывал. Он с безразличием косился на попадавшихся ему по пути придворных, но сделал крюк, только чтобы избегнуть Аэльрота, с оживленным лицом спешившего куда-то. Все его существо рвалось к Эссилт, которая была для него запретна, и душа Тристана была отравлена странной, прежде им не изведанной тоской, от которой хотелось выть и биться головой о стены.
        С трудом нашел он покой во сне, но всякий шорох заставлял его вскакивать и настороженно прислушиваться. Незадолго до рассвета его разбудило хлопанье крыльев; Тристан, повернувшись на постели, заметил, что на окне сидит большая черная ворона. Он досадливо сморщился и потянулся за первым попавшимся под руку предметом, чтобы швырнуть его в надоедливую птицу. Ворона следила за его движениями с почти человеческим любопытством, а когда Тристан бросил в нее ножны от кинжала, те неожиданно рассыпались в воздухе горстью серого праха.
        Ворона, насмешливо каркнув, снялась с места и сделала круг, словно призывая Тристана следовать за ней. Поняв, что это за птица, витязь тихо поднялся и вышел во двор замка. Ворона летела перед ним, громко каркая; Тристан шел, не выпуская из рук верного меча. Они дошли до небольшой рощицы, скрытой от посторонних глаз; от реки, протекавшей совсем близко, поднимался густой белый туман. Ворона скрылась в нем; Тристан ждал с бьющимся сердцем - и ведьма с побережья шагнула из светлой дымки ему навстречу.
        - Тристан из Лионеля,- сказала она,- ты заставляешь себя ждать.
        - Здравствуй, ведьма,- промолвил Тристан в ответ. Он сделал все, чтобы голос его звучал твердо, но помимо его воли в нем слышалась дрожь, унять которую он был не в силах.
        Ведьма захохотала.
        - Кума моя, водяная крыса, рассказала мне, что ты был у озера; теперь тебе не миновать смерти, хоть ты и носишь чужое тело.
        - Теперь оно мне ни к чему,- отозвался Тристан,- так верни мне мой облик.
        - Ишь ты!- вскрикнула ведьма с восхищением.- Не слишком ли ты много воображаешь о себе, витязь? Тебе не удастся провести меня: я вижу тебя насквозь! Я читаю твои мысли, Тристан,- проговорила она, приблизив свое лицо к его лицу. Тристан отшатнулся.- Тебе не уйти от меня, нет!
        - Я хочу,- твердо сказал Тристан,- получить обратно мой облик. Я знаю, что это в твоей власти. Я… - Он на мгновение запнулся.- Я готов сделать для тебя все, что ты захочешь.
        Только что ведьма была не далее чем на расстоянии вытянутой руки; сейчас он едва различал в конце рощи ее лицо.
        - Ты неблагодарен,- промолвила ведьма словно с сожалением.- Думаешь, я не знаю, зачем ты принес с собой этот меч? Ты ведь хотел убить меня, не так ли?
        Тристан почувствовал, как в нем закипает ярость. Он с размаху воткнул меч острием в землю; даже в неверном ночном свете было видно, как дрожит отпущенная рукоять, словно ей передался гнев владельца.
        - Что ж, если и так, ты одна виновата в этом. Не ты ли отвела мне глаза, чтобы я видел мир не таким, какой он есть?
        - И много же ты увидел в этом мире,- съязвила ведьма,- если бросаешься на меня, как собака? Зря я спасла тебя от Морхольта: не стоило мне делать этого, пусть бы кости твои побелели в Корнуолле, Тристан из Лионеля!
        Холодный пот выступил на лбу витязя.
        - Ты лжешь,- закричал он,- ты лжешь, гнусное отродье!
        - Я окутала тебя облаком,- продолжала ведьма,- и только поэтому Морхольт промахнулся. Неужели ты и впрямь поверил, что мог одолеть его в честном бою? Никто на этом свете не мог с ним сравниться, лишь мое чародейство сгубило его, а вовсе не твоя безумная смелость.
        Слова старухи причиняли Тристану невыносимую боль; каждое из них камнем ложилось на его грудь. Эссилт оказалась права: теперь он ясно видел, что стал пособником темной силы, и презрение его к себе было столь велико, что могло заполнить собою все небо.
        - Но я буду добра,- продолжала мерзкая старуха, явно наслаждаясь отчаянием Тристана,- я ничего не возьму у тебя, кроме того, что причитается мне по праву. Через несколько дней к берегу подойдет корабль норвежцев; с ним ты покинешь Ирландию навсегда.
        Тристан молчал.
        - И ты получишь обратно свою смазливую мордашку, не сомневайся, мой хороший. Но перед этим ты кое-что сделаешь для меня.
        - Что же?- почти беззвучно спросил Тристан.
        Ведьма подняла голову, словно принюхиваясь к чему-то.
        - Это будет совсем нетрудно,- сказала она.- Возьми свой лук.
        - Я не… - начал Тристан.
        - Там, где ты оставил свой меч,- подсказала ведьма.
        Тристан пригляделся: и впрямь, в траве, куда он воткнул меч, теперь лежали лук и колчан, полный отборных стрел.
        - Я хочу наказать,- пояснила ведьма,- одну непокорную душу, которая была мне подвластна. А теперь натяни тетиву и жди.
        Тристан колебался.
        - Ты хочешь обратно свое лицо или нет?
        Тристан нехотя повиновался. Тело ведьмы словно растекалось в струях молочно-белого тумана. Небо стремительно светлело.
        - Сейчас,- сказала ведьма.- Будь готов.
        Проснувшиеся птицы запели в лесу; восходящее солнце позолотило верхушки деревьев. Сердце Тристана отчаянно колотилось, молотом отдавая в висках.
        - Вот он!- крикнула ведьма.- Убей его!
        Тристан вгляделся: высоко в небе летела неизвестно откуда взявшаяся большая птица. Тристан узнал ее, и на мгновение у него перехватило дыхание. Это был альбатрос. Казалось, птица тоже заметила Тристана: она заметалась с жалобными криками.
        Тристан чуть сместил лук и спустил тетиву.
        Стрела свистнула в воздухе; в тот же миг альбатрос исчез. Ведьма обратила к Тристану перекошенное от ярости лицо. Из ее рта лились отвратительные ругательства; не слушая их, Тристан незаметно начертил концом лука на земле замысловатую фигуру и прочитал короткое заклинание. Ведьма умолкла: стрела летела с неба прямо ей в лицо. В последнее мгновение старуха успела заслониться рукой; изображение ее разделилось, и теперь на опушке стояли две ведьмы с пронзенной стрелой ладонью. Обе они с немой яростью взглянули на Тристана и на его глазах обратились в пар. Солнце восходило над верхушками деревьев, и лук, который держал Тристан, медленно превращался в меч в утренних лучах.
        Аэльрот устраивал очередную охоту; всадники съехались во дворе замка, но среди них не было Эссилт. Накануне она не выходила из своих покоев; король, однако, послал за ней, и наконец она появилась, непохожая на себя. Одна рука у нее была перевязана шелковым платком… Тристан предпочел бы ослепнуть, лишь бы не видеть его. Он ничего не понимал; он терялся в догадках, и все же какая-то часть его существа отказывалась верить, что Эссилт, возлюбленная его души,- та самая старуха, которая явилась ему на морском берегу. Если она с самого начала знала, кто он, если она каким-то образом подстроила гибель братьев, чтобы завладеть троном отца, зачем же она привела его к волшебному озеру? Или она сделала это нарочно, чтобы усыпить его подозрения? Значит, все это время она лгала, ни разу слово правды не сорвалось с ее уст, и как она, должно быть, забавлялась, играя с Тристаном, словно он был большой неуклюжей куклой!
        Тристан невольно задержал дыхание: Эссилт поравнялась с ним.
        - Я думала, ты уже уехал,- сказала она, не глядя на него.
        - Я знаю, чары твои велики,- сказал Тристан негромко,- но с помощью богов или без нее я развяжу тебя.
        Эссилт хлестнула коня и ускакала вперед.
        Охота началась. Тристан, захваченный своими мыслями, вскоре отстал от остальных; впрочем, он мало заботился о том, что могут подумать о нем другие. Ему страстно хотелось посоветоваться с кем-нибудь, излить душу, но он был один, совершенно один. Тристан вспомнил о христианском отшельнике, которого оруженосец привел к нему, когда он умирал; вот кого ему особенно недоставало теперь.
        Витязь ехал, утратив всякую осторожность. Неожиданно три стрелы, одна за другой, просвистели около него, и он всей кожей ощутил, как они рассекают воздух. Тристан придержал коня, и принц Аэльрот выехал из-за деревьев ему навстречу. Ни печали, ни удивления не было в душе Тристана: внутренне он был готов к тому, что неизбежно. Повадкой Аэльрот напоминал ему опасного, красивого, плохо прирученного зверя. Искоса наблюдая за Тристаном, принц отшвырнул лук и приблизился.
        - Я мог бы тебя убить, если бы захотел,- сказал Аэльрот.- Но я прицелился мимо, и знаешь почему?
        Тристан молча глядел на него.
        - Это она послала тебя?- спросил он наконец.
        В глазах Аэльрота зажглась и погасла тусклая искра.
        - О ком ты говоришь, Тристан из Лионеля?
        - О той,- ответил витязь,- равных которой нет.
        - Если ты имеешь в виду смерть,- отозвался Аэльрот,- то ты, пожалуй, прав.
        Он выхватил меч. Тристан угрюмо смотрел на него.
        - Я не буду драться с тобой,- сказал он.
        - Боишься?- поддразнил его Аэльрот.
        - Нет,- сказал Тристан.- Но я бы хотел понять.
        - Что?
        - Как ты мог сразить дракона,- сказал Тристан,- если дракон - это ты сам?
        Аэльрот опустил меч. Уголки его губ дрогнули, складываясь в подобие улыбки, и принц принужденно рассмеялся.
        - О чем ты, убийца Морхольта? Я уничтожил дракона и принес его чешую. Разве этого мало?
        - Ты отрезал прядь своих волос,- сказал Тристан.- Поэтому никто не должен был видеть тебя. Мне следовало догадаться раньше, что никакого дракона нет; но я сам был орудием зла. Я знаю, это Эссилт велела тебе убить меня.
        Аэльрот оскалился по-волчьи, весь подобравшись. Он не спускал глаз с Тристана.
        - Я люблю ее,- проговорил он.
        - И я.
        - Вот как?- только и сказал Аэльрот.
        - Я бы дал убить себя за нее,- проговорил Тристан.- Скажи: ведь она захотела этого?
        Аэльрот в нетерпении дернул щекой.
        - Ты можешь сражаться.
        - Мне жаль тебя,- промолвил Тристан.
        Быстрее молнии Аэльрот кинулся на него: вряд ли другие слова оскорбили бы его так сильно, как эти. Тристан увернулся; меч, описав дугу, вонзился в шею его коня, и Тристан рухнул в пыль. Но дикая жажда жизни, ведомая одним лишь воинам на краю гибели, заставила его подняться. Повинуясь ей, он выхватил свой меч.
        Аэльрот, пришпорив лошадь, мчался на него; Тристан кинулся на землю и, перекатившись, ухитрился подсечь лошади поджилки. Всадник упал; Тристан бросился на Аэльрота, придавленного телом коня и потерявшего меч, но его противник выхватил из-за отворота рукава нож и метнул его Тристану в грудь.
        Лес ожил, совсем близко послышались голоса и стук копыт. Аэльроту кое-как удалось подняться; Тристан, собрав все свое мужество, вытащил нож из раны - и, случайно взглянув на свои руки, он не узнал их, а когда узнал, слезы радости потекли у него по щекам. Он вновь был собой. Тристан ощущал свое лицо - оно было точь-в-точь таким, каким он помнил его. Тристан повернулся к Аэльроту; он забыл обо всем, он готов был благодарить своего противника за то, что тот ранил его, но Аэльрот уже кричал:
        - Идите сюда! Здесь Тристан из Лионеля, убийца Морхольта! Держите его!
        Тристан понял, что нельзя терять времени: всадники были совсем близко. Вот первый из них въезжает на поляну; Тристан бросается на него, и всадник барахтается на земле, а Тристан на его лошади уже скачет прочь во весь опор.
        Тристан скрылся в лесу. Люди Аэльрота едва не настигли его, но он счастливо ушел от погони. Боль в груди то и дело давала о себе знать, да и измученный конь нуждался в отдыхе. Тристан, убедившись, что опасность если и не миновала, то на время отступила, расседлал коня и пустил его пастись, а сам промыл, как умел, рану и перевязал ее. Он не мог удержаться от того, чтобы не поглядеть на отражение своего лица в ручье; оно казалось и знакомым до боли, и непривычным - ведь Тристан за время своего пребывания в Ирландии успел обжиться в новом теле. Он глубоко вздохнул и развел руки в стороны. До чего же приятно было вновь ощущать, как под кожей наливаются силой молодые мышцы, чувствовать себя юным, здоровым и почти бессмертным!
        В ту ночь Тристан, несмотря на множество одолевавших его забот, впервые спал спокойно.
        Едва занялось утро, он был уже на ногах. Пора было выбираться из леса; верно, что тот служил надежным убежищем, но он же легко мог и погубить Тристана. Если по его следу пустят собак, если его узнает кто-то из лесников, лихих людей или просто бродяг, которых всегда много скрывается в непроходимых чащобах, ему не жить. А Тристан так хотел жить! Он пытался сориентироваться по солнцу, но науки, даже самые простые, никогда не давались ему.
        Последующие три или четыре дня он блуждал наугад, питаясь от случая к случаю. Иногда деревья смыкались над его головой, подобно крышке гроба, и ни один солнечный луч не проникал сквозь их густые ветви. Однажды Тристан спугнул медведя, а в другой раз поднял свирепого кабана, который клыками распорол брюхо его лошади. Тристан убил кабана и задал себе пир на славу.
        Дальше он мог двигаться только пешком. Подумав, Тристан снял свою одежду, вывернул ее, выпачкал сажей и землей и надел наизнанку. Также он озаботился как следует измазать свое лицо, на случай, если рано или поздно ему попадется человеческая душа.
        Деревья редели; Тристан упорно шагал вперед, обливаясь потом,- и, достигнув кромки леса, застонал. Вдали он различил очертания королевского замка; значит, сделав круг, он вернулся туда же, откуда пришел.
        Шорох, раздавшийся в кустах позади, заставил Тристана обернуться; быстрым движением он положил ладонь на рукоять меча. Перед ним стояла большеглазая веснушчатая девочка, которая с серьезным любопытством рассматривала диковинного бродягу. Вслед за девочкой появился крепкий бородатый мужчина, тащивший охапку дров; заметив Тристана, он остановился.
        - День добрый,- сказал Тристан.
        Мужчина, ничего не ответив, подозвал девочку и заговорил с ней, указывая куда-то в сторону; тут только Тристан заметил шагах в пятидесяти от них понурую лошадь, запряженную в широкую телегу. Девочка убежала, и Тристан наблюдал, как ловко она влезла на телегу и схватила вожжи.
        Мужчина подошел к Тристану.
        - Солдат?- спросил он, указывая на меч, который хотя и был спрятан под одеждой, тем не менее нельзя было спутать ни с чем иным.
        Тристан нехотя кивнул.
        - Был,- объяснил он.- Это ваша дочь?
        - Моя,- подтвердил крестьянин.- Куда держишь путь?
        Тристан рассказал, как он приехал навестить своих родных, живших на побережье, и узнал, что их дом разрушила буря.
        - Теперь я даже и не знаю, куда мне податься,- закончил он.
        - Да, бывает,- согласился крестьянин.- У кого служил?
        Тристан сглотнул слюну.
        - У короля Артура.
        В глазах крестьянина блеснуло нечто вроде интереса.
        - Да-а,- протянул он.
        Телега подъехала, и крестьянин стал нагружать ее. Девочка слезла на землю и тоже пыталась маленькими ручонками приподнять тяжелое полено. Тристан, спохватившись, взял сразу целую охапку дров и легко бросил ее на дно телеги; крестьянин одобрительно крякнул.
        - Да ты богатырь, как я погляжу… Вот что: хочешь, я отвезу тебя к нашему королю? Хорошие солдаты ему, наверное, тоже нужны.
        Тристан почувствовал, как у него пересохло во рту.
        - Спасибо,- пробормотал он.
        - Не за что,- сказал крестьянин.- Залезай.
        Покорившись судьбе, Тристан сел в телегу. Девочка пристроилась с ним рядом, уперлась локтями в колени, прижала кулачки к щекам и глядела на дорогу. Крестьянин тронул вожжи, и лошадь, горбясь и кивая головой при каждом шаге, двинулась по направлению к замку. У Тристана было такое чувство, словно его везут на плаху. Пряди длинных спутанных волос падали ему на лицо, но он и не думал убирать их и только кутался в свой вывернутый наизнанку плащ.
        - А кто ваш король?- спросил он, когда молчание стало совсем невыносимым.
        Крестьянин причмокнул, словно у него внезапно заболел зуб, и неопределенно пожал плечами.
        - Да кто его знает,- признался он нехотя.- С недавних пор вроде как принц Аэльрот.
        - Аэльрот?- повторил Тристан в несказанном изумлении.
        - Ну да,- подтвердил крестьянин.- Старому королю он приходился вроде как пасынком. Я слышал, что в свое время король приказал убить отца Аэльрота, чтобы жениться на его матери, но мало ли что говорят.
        - А у короля разве нет своих детей?- спросил Тристан с замиранием сердца.
        - Можно сказать, что нет.
        - Как это?
        Крестьянин мрачно поглядел на него.
        - Была у него одна дочь, Эссилт. Да только сегодня ее на костре сожгут.
        - За что?
        - Вестимо, за что: за чародейство. Приметили люди, как она превращается в птицу и летает вокруг дворца, да только доказать ничего не могли. Королева догадалась запереть ее в комнате, вечером открывает - а там альбатрос заместо принцессы. И все, кто был при этом, увидели, как птица превращается - ну, в это самое, в Эссилт. Вот за это ее и сожгут, а мне мой приятель-палач даст целый безант, коли я привезу ему хороших дров. Вот я и отправился с моей Дейрдре пораньше, с утречка, а то бы нипочем не согласился. Известное дело, деревья - на них всякие духи живут, они и навредить могут, если жилье их подпортишь.
        Крестьянин говорил еще что-то, но Тристан не слышал его. Его безумный взгляд был устремлен на дрова, разбросанные по дну телеги: так вот для чего они предназначались!
        - Вот,- заключил крестьянин и неизвестно к чему вздохнул.
        Тристан очнулся.
        - А что стало со старым королем?- спросил он.
        - Говорят, его убил какой-то витязь на охоте,- отвечал крестьянин,- тот самый, что и сына его Морхольта порешил, когда тот поехал в Корнуолл за данью для дракона. Но толком никто ничего не знает. Говорят, короля тайно похоронили, а другие и вовсе не верят, что он умер. Но!- сердито закричал он на лошадь, чем-то прогневавшую его.- Я тебя!
        Тристан поглядел прямо на солнце: яркий свет не слепил его глаз, в которых была одна Эссилт. Он твердо знал, что должен сделать, и с этой минуты весь остальной мир перестал для него существовать. Яснее, чем когда-либо, он понимал, что его ждет неминуемая гибель, и все же его неудержимо влекло к ней, словно в ней была его жизнь, его спасение. Что там говорил седой отшельник - искупление, очищение от грехов? Тристан был бесконечно далек от всего этого; теперь же ему показалось, что он понял смысл этих странных, завораживающих слов.
        - Когда казнь?- спросил он, стараясь не смотреть ни на крестьянина, ни на его дочь, которая ерзала на месте и застенчиво улыбалась Тристану, обхватив руками колени.
        - Не боись, без нас не начнут,- успокоил его крестьянин, кивком указав на громыхающие при каждом толчке телеги дрова.
        Тристану неудержимо захотелось схватить болтуна за горло и сбросить его наземь; и, хотя он отлично сознавал, как это глупо, ему стоило великого труда удержаться от искушения.
        Из маленького оконца своей темницы Эссилт видела, как въехала на двор телега, нагруженная дровами, приготовленными для ее костра. С телеги соскочил какой-то бродяга, сверху казавшийся лишь грязным пятном, и заковылял прочь, поминутно оглядываясь. Чья-то тень упала на принцессу; она резко обернулась - и увидела в шаге от себя Аэльрота. Новый король ирландский был одет в роскошные ткани, расшитые серебром и золотом; золотые кудри падали на плечи, но взгляд светлых глаз был бог весть отчего мрачен и суров.
        - Ты!- сказала Эссилт, и два ярких пятна вспыхнули на ее щеках.
        - Я пришел,- сказал Аэльрот тяжелым, странным голосом, которому он тщетно пытался придать равнодушные нотки,- я пришел спасти тебя.
        Эссилт молча смотрела на него, потом отвернулась к окну. Бродяга уже исчез.
        - Ты получил то, что хотел,- промолвила она безучастно.- Ты мечтал стать королем, и вот ты добился своего. Сначала мои братья, потом мой отец, потом я. Разве не так?
        - Ты же сама знаешь,- тихо сказал Аэльрот,- что это неправда.
        - Ты должен быть счастлив теперь,- жестко проговорила Эссилт.
        - Как я могу быть счастлив?- закричал Аэльрот, больше не сдерживаясь.- Когда ты… ы… Как ты можешь говорить так?
        Эссилт не сказала ничего.
        - Все, что я делал,- почти безнадежно заключил Аэльрот,- я делал из любви к тебе.- Он робко взглянул на нее, и странно было встретить такой робкий, просительный взгляд у этого надменного, блистающего роскошью принца.- Вспомни, ведь это ты просила меня убить Тристана. Ты обещала… - Он запнулся.- Обещала мне, что выйдешь за меня замуж, если я убью его. Зачем ты обманула меня?
        - В самом деле?- угрюмо промолвила Эссилт.- Ты же знал: я никогда не любила тебя и никогда не полюблю. Зачем же ты послушался меня?
        Аэльрот в нетерпении сделал несколько шагов. Темница была тесна, и у стены он остановился.
        - Ты упрекаешь меня в том, что я выполнил твое же приказание?
        - Нет,- сказала Эссилт, чертя что-то пальцем на стене,- я ни в чем тебя не виню.
        - Когда я сказал тебе, что он умер… - Аэльрот закусил губу.- Я никогда не забуду тех слов, которые я от тебя услышал. За что ты так ненавидишь меня?
        - Я тебя не ненавижу,- сказала Эссилт печально,- я ненавижу себя, и мне все равно, что со мной будет теперь.
        - Если бы ты не оттолкнула меня тогда,- упрямо продолжал Аэльрот,- я бы никогда не поднял руку на твоего отца, хотя… хотя ты знаешь, что он сделал с моим отцом. Я бы все стерпел. Но ты…
        - Это все ложь,- отрезала Эссилт.- Ложь! Ступай к своей матери, ведьмино отродье; мне больше нечего сказать тебе.
        Аэльрот дернул ртом, взгляд его стал злым и колючим.
        - Хорошо,- со змеиной вкрадчивостью шепнул он,- но только ты будешь жалеть об этом, а не я. В мире на всех хватит женщин!
        - Именно это я всегда пыталась тебе внушить,- негромко проговорила Эссилт, когда дверь затворилась.
        Казалось, весь город собрался на площади, чтобы смотреть, как будут казнить принцессу, красотой которой еще недавно все восхищались. Эссилт вывели в грубом балахоне; она шла как во сне, никого и ничего не видя. Король Аэльрот уселся на трон, установленный на возвышении, его мать, королева Одовера, села рядом с ним. Она положила ладонь на его руку, быть может, чтобы его успокоить; Аэльрот отдернул свою.
        Глашатай, внушительно откашлявшись и призвав к молчанию, зачитал приговор. Принцесса Эссилт на основании неопровержимых свидетельств признавалась ведьмой и приговаривалась к смертной казни; справедливость вынесенного королем решения не подлежит сомнению, однако если найдется такой, кто не верит в вину вышеназванной принцессы, он может сразиться за нее в поединке, исход которого определит ее окончательную судьбу. Эссилт молчала; бароны, в прежние времена наперебой навязывавшиеся ей в мужья, переглядывались и пожимали плечами. Ясно, что смертный не может превращаться в птицу и наоборот без вмешательства злых чар; и не один заслуживающий доверия человек видел, как подобное случилось с принцессой Эссилт. А раз так, не стоит и выступать на поединок: только жизнь свою потеряешь, да принцессе ничем не поможешь. Бранжьена, которую со всех сторон сдавила толпа, со слезами в глазах смотрела на госпожу, с которой ее разлучили, как только Аэльрот был объявлен королем. Сердце кормилицы разрывалось от горя - ведь она ничем не могла помочь принцессе.
        - Я хотел бы знать,- раздался чей-то чрезвычайно дерзкий голос,- что получит тот, кто выступит на поединок за принцессу Эссилт.
        Толпа зашумела, загалдела, заколыхалась. Казнь, обещавшая и без того быть интересным зрелищем (как-никак не каждый день на твоих глазах жгут живьем принцесс), обещала обогатиться еще одним представлением, не менее кровавым и увлекательным.
        - Ничего!- крикнул Аэльрот со своего места, отвечая бахвалу.- Он будет счастлив, если сохранит свою жалкую жизнь!
        В толпе громко захохотали.
        - А если,- не унимался голос,- он не так дорожит своей жизнью, чтобы ее сохранять?
        - Тогда я сам,- сказал Аэльрот,- избавлю его от этого тяжкого бремени.
        Рокот одобрения прокатился по площади. Аэльрот откинулся на спинку трона.
        - Тогда,- продолжал все тот же голос,- тогда я вызываю тебя.
        Рокот, казалось, вот-вот перерастет в рев. Аэльрот поднялся, слегка побледнев: ему показалось, что он узнал этот голос.
        - Кто ты?- крикнул он в толпу.
        И невидимый голос ответил ему:
        - Я тот, кто согласен пасть, но только на поединке. Один на один, и никого не будет между нами, и да поможет нам бог всех богов!
        Одовера вцепилась в подлокотники своего кресла, так что ногти ее побелели. Аэльрот оскалился, глаза его светились, как у кошки.
        - Тристан из Лионеля! Будь по-твоему!
        Эссилт вздрогнула и очнулась. Внизу у костра шумела, волновалась толпа. Эссилт даже не заметила, как она оказалась здесь, как палач привязал ее к столбу.
        - Тристан?- несмело спросила она, и этот слабый возглас сверкнул звездой надежды во тьме ее отчаяния.
        - Сын мой,- бормотала Одовера,- будь осторожен. Он силен, у него есть дар фей…
        - Я презираю все их дары,- сказал Аэльрот, отдирая пряжку у горла, державшую мантию. Он выхватил меч у солдата прежде, чем тот, замешкавшись, успел подать его королю. Бормоча извинения, солдат поспешил скрыться. Толпа раздалась, и в центре образовавшегося круга остался один человек: загорелый, стройный, с безумной улыбкой на ясном лице.
        - Друстан-путешественник,- сказал Аэльрот, неприятно улыбаясь,- как тебе к лицу эта одежда!
        - Твоя тоже будет тебе к лицу,- отозвался Тристан,- когда ирландская земля накроет тебя.
        Он швырнул на землю плащ и выхватил свой меч. Бой начался; Тристан наступал, Аэльрот ускальзывал от него, как змея, и в какой-то миг удачным ударом рассек ему плечо. Толпа, жадно затаившая дыхание, вскрикнула как один человек. Тристан ранил Аэльрота в бок, и тотчас из его собственного бока потекла кровь. Тристан, стиснув зубы, отшатнулся.
        - У меня тоже есть дар,- прошептал Аэльрот,- каждый, кто наносит мне рану, сам получает такую же. Будь осторожен, Тристан из Лионеля!
        Теперь Аэльрот наступал, а Тристан был вынужден обороняться; но, хотя сила его со временем лишь увеличивалась, Аэльрот наносил все новые и новые удары. Тристан изнемогал, кровь струилась по его лицу, по рукам, по одежде, но он еще держался.
        Одовера, напряженно наблюдавшая за поединком, после очередного выпада своего сына громко засмеялась и захлопала в ладоши. До этих пор Тристан ни разу не слышал, как смеется королева, и невольно вздрогнул: он узнал этот смех. Так хохотала ведьма, обратившая его оружие против Морхольта, ведьма, повелевавшая драконом, ведьма, заколдовавшая принцессу Эссилт и обрекшая ее на гибель; ведьма, которая… Лишь на одно мгновение отвлекся Тристан, и его оказалось достаточно, чтобы Аэльрот нанес решающий удар. Тристан почувствовал, как боль пронзила все его тело; острый клинок пропорол его насквозь и вышел из спины. Толпа ахнула, источая ужас и восхищение. Тристан выронил меч и упал прямо на Аэльрота, сползая к его ногам. Аэльрот поднял голову - и увидел глаза Эссилт. Две слезы медленно скатились по ее щекам… Аэльрот обернулся: его мать смеялась и кричала ему что-то, ее лицо сияло гордостью,- ведь ее сын так хорошо сумел постоять за себя! Он отвернулся, и Эссилт увидела - или ей показалось - такую любовь в его взгляде, устремленном на нее, такую тоску, какую она никогда не видела ни у одного живого существа.
Его победа означала ее смерть; он не мог победить. Аэльрот опустил меч.
        - Убей меня,- сказал он Тристану. Тот, тяжело дыша, глядел на него, но не двигался; меч лежал в каком-нибудь полуметре от его руки.- Убей меня,- сквозь зубы повторил Аэльрот, и на этот раз Тристан его понял.
        Толпа славила короля-победителя. Тристан извернулся всем телом и, схватив меч, вонзил его Аэльроту в грудь. Тогда наступила тишина. Свет начал медленно вытекать из неба, уходить из его глаз; потом солнце сделалось черным, он и сам не знал как; и внезапно на него хлынуло такое ослепительное сияние, какого он не смог вынести. Аэльрот медленно осел на колени, пошатнулся и упал на бок. Судорога пробежала по его телу,- и неожиданно люди, дико крича и давя друг друга, бросились бежать кто куда. На том месте, где покоился Аэльрот, лежал страшный, одетый сверкающей чешуей дракон; он ворочал хвостом и бился в ужасающей агонии.
        Площадь вмиг опустела. Тристан отполз подальше и, тяжело дыша, смотрел, как умирает его друг. Последний раз дернулось скрюченное чешуйчатое тело. Солнце зашло за тучу, и полил дождь. В его струях тело дракона стало съеживаться, приобретая очертания человеческого; вот показалась белая рука с тонкими пальцами, разметанные слипшиеся пряди волос, и там, где покоилось невиданное чудовище, теперь лежало в луже крови тело юноши невиданной красоты. Выглянуло солнце, и на глазах Тристана кровь Аэльрота разом ушла в землю. Кто-то стоял над поверженным: трясущаяся старуха ломала руки и рвала на себе волосы, и только по одежде в ней можно было признать ту, что была королевой Одоверой.
        - Убийца!- закричала она.- Будь ты проклят! Ты отнял самое дорогое, что у меня было. Проклятие, проклятие на твою голову!
        Испуганные люди кучками возвращались на площадь, жались к стенам; кто-то бросился освобождать Эссилт. Ведьма рыдала, и слова нескончаемым потоком лились из ее уст:
        - Проклят, проклят, отныне и навеки! Чтоб у тебя никогда не было своего дома, чтобы ты скитался, не зная покоя, до самой смерти! О-о! Чтоб ты потерял всех, кто тебе дорог, и не помнил ни лиц их, ни имен! Чтоб твои близкие предавали тебя раз за разом, раз за разом! Слушай меня, ветер! Исполняйте мою волю, звезды! Ты отнял его у меня, и ни в чем отныне тебе не будет удачи! Все, чем ты владеешь, ты потеряешь; бог всех богов отвернется от тебя, и твоя жизнь будет хуже смерти! Проклят, проклят!
        Она кричала и бесновалась, и, как ни силился Тристан сопротивляться заклятью, он чувствовал, как цепенеет его ум; уже не одна ведьма, а три, семь, десять плясали вокруг него, выли и причитали. Тристану почудилось, что он слышит цокот лошадей, но глаза его застилал туман. Тысячи ведьм кружились вокруг него в отвратительном хороводе, и неожиданно одна из них застыла. Тонкая струйка крови потекла по ее лбу, скользнула по носу, побежала по подбородку и дальше, дальше; ведьма сделала неверный, спотыкающийся шаг - и тело ее распалось на две части, словно разрубленное мечом. И вслед за этим наступили покой и тишина.

…Тристан открыл глаза.
        Взгляд его скользнул по потолку, на котором шевелились причудливые тени, и уперся в лицо человека, сидевшего у его постели. Лицо суровое, властное, с горькими складками у губ: человек этот явно многое успел повидать на своем веку. Заметив, что Тристан пришел в себя, он схватил его руку и покрыл ее поцелуями.
        - Слава богу, вы живы, господин! А мы уже не чаяли вас видеть в здравии.
        - Кто ты?- спросил Тристан удивленно.
        - Я?- поразился человек.- Я Говернал, воспитатель ваш и оруженосец. Не может быть, чтобы вы не помнили меня!
        Тристан нахмурил лоб.
        - Я не знаю тебя,- объявил он решительно.- И никогда не знал.
        - Я приехал за вами,- сказал Говернал удрученно.- Отшельник Огрин тоже здесь.- Он оглянулся, и Тристан разглядел в углу неподвижную фигуру какого-то старика, которого он видел впервые; фигура стояла на коленях и истово молилась.- Неужели… - Говернал осекся и замолчал.
        - Я не помню никакого Огрина,- устало промолвил Тристан, закрывая глаза.
        Эссилт ждала Говернала у дверей.
        - Как он?- тревожно спросила она, хватая оруженосца за руку.
        Говернал в смущении отвел глаза.
        - Он ничего не помнит.
        Эссилт отвернулась.
        - Даже меня?
        Говернал пристально посмотрел на нее. Но ему нечего было сказать ей.
        - Но ведь заклятье может быть снято!- вскрикнула Эссилт в отчаянии.
        Говернал понурил голову.
        - Мы не знаем как. Ваш отец разрубил ведьму надвое, и заклятие с вас спало; но, видно, господин мой так и останется заколдованным.
        - Неужели никто не сможет ему помочь?- в отчаянии спросила Эссилт.
        Говернал только развел руками.
        В течение этого и последующих дней у постели Тристана побывало множество народу. Приходил тот, кто называл себя Говерналом; другой, седобородый старик, который, впрочем, чаще молился, шепча непонятные слова своему богу, имени которого Тристан не знал; чаще всего являлись две женщины, одна постарше, другая помоложе и очень красивая, но их визиты утомляли Тристана. Молодая часто плакала, а когда он из вежливости спросил, чем вызваны ее слезы и не потеряла ли она кого-нибудь, разрыдалась и выбежала из комнаты. Однажды появился даже король с короной на голове; он благодарил Тристана, но за что - тот так и не понял. Все это было скучно, хлопотно и совершенно ни к чему. Король рассказывал о том, как его ранил чей-то пасынок, но ему удалось бежать и он, взяв подмогу у короля Артура, вернулся, чтобы… Дальше рассказ становился совсем уже путаным и невнятным: драконы, витязи, костры, принцессы, ведьмы, все мешалось, и Тристан, тихонько зевая, засыпал. Вдобавок его мучили сильные боли, и, когда ему сказали, что он был тяжело ранен, он не удивился; но где и как это произошло, он не мог вспомнить, как ни ломал
голову.
        Человек по имени Говернал сказал, что теперь, когда он поправился, они должны вернуться домой, к дяде Марку, который ждет их не дождется; Тристан решительно не помнил никого из своих родственников, но спорить было слишком утомительно, и он согласился. В назначенный день он простился с учтивым королем, баронами и всеми, кто вышел на берег провожать его. Молодая дама плакала, старая утешала ее.
        - Не плачьте, госпожа; говорю вам, он еще вернется, уж я-то знаю.
        Тристан пошел к лодке, которая должна была доставить его на борт корабля. Неожиданно он вернулся и остановился перед девушкой, которая как-то странно замерла, следя за ним.
        - Я хотел вам сказать… - начал он неловко.- Вы такая красивая; не плачьте, слезы вам не к лицу.
        Она словно окаменела; он подумал, все ли он сказал, что хотел. Подошедший Говернал почтительно ждал. Тристан помедлил, сказал зачем-то: «Да!» - и направился к лодке. Гребцы с трудом удерживали ее у берега: в этом месте прибой был нешуточным.
        Тристан поднялся в лодку. Морской ветер трепал его волосы. Отчего-то он почувствовал себя счастливым и оглянулся на Говернала, но у того было такое сердитое лицо, что Тристану стало не по себе. Он отвел глаза. Высоко в небе плыли легкие рваные облака. Над морем с криками носились птицы. Издали они казались совсем маленькими, но одна из них привлекла внимание Тристана. Большой альбатрос величаво скользил в небе, то взмывая, то падая к самой воде, в которой плыло его отражение. Тристан вздрогнул. Отражение…
        Облака. Вкус соли на губах. Вода. Кровь, уходящая в песок. Старуха, разрубленная надвое. Отражение…
        Двое на берегу озера, зеркала неба и земли, в котором каждый отражается таким, какой он есть на самом деле. Отшельник сказал бы, что там отражается человеческая душа.

… Если ты вспомнишь…

… Самое дорогое тебе имя…

… Прежде чем покинешь этот берег…
        Солнце танцевало в воде, и Тристану на мгновение почудилось, что он видит лицо ведьмы, неудержимо скалящей зубы. И тогда Тристан закричал, и крик его эхом отдался в скалах:
        - Изольда!
        Ветер уже относил ладью от берега.