Тревожных симптомов нет (сборник) Илья Иосифович Варшавский
        В истории отечественной фантастики немало звездных имен. Но среди них есть несколько, сияющих особенно ярко. Илья Варшавский и Север Гансовский несомненно из их числа. Они оба пришли в фантастику в начале 1960-х, в пору ее расцвета и особого интереса читателей к этому литературному направлению. Мудрость рассказов Ильи Варшавского, мастерство, отточенность, юмор, присущие его литературному голосу, мгновенно покорили читателей и выделили писателя из круга братьев по цеху. Все сказанное о Варшавском в полной мере присуще и фантастике Севера Гансовского, ну разве он чуть пожестче и стиль у него иной. Но писатели и должны быть разными, только за счет творческой индивидуальности, самобытности можно достичь успехов в литературе.
        Часть книги-перевертыша «Варшавский И., Гансовский С. Тревожных симптомов нет. День гнева».
        Илья Варшавский
        Тревожных симптомов нет (сборник)
        

* * *
        Молекулярное кафе
        Рассказы и повесть
        Назидание для писателей-фантастов всех времен и народов, от начинающих до маститых включительно
        (Юмореска)
        Трудно перечислить все богатство тем современной фантастики. Тут и разумные растения, и разговаривающие животные, и многое другое, что хорошо известно психиатрам, изучающим тяжелые формы заболевания паранойей.
        Количество поклонников научно-фантастической литературы неуклонно растет. Наряду с футбольными болельщиками они представляют собой интеллектуальный цвет населения нашей планеты.
        Поэтому фантастику не зря называют «литературой века».
        К сожалению, отсутствие теории фантастики значительно снижает продуктивность авторов, работающих в этом жанре, и лишает критиков возможности пользоваться объективными методами оценок.
        Прежде чем будет создана всеобъемлющая теория, необходимо систематизировать основные тенденции развития фантастики и хотя бы вчерне наметить научные критерии для определения качества готовых произведений.
        а) Выбор имен
        Имена героев должны соответствовать их характерам. Если действие происходит в далеком будущем или в иной галактике, то положительным героям дают хорошие имена: Ум, Смел, Дар, Добр, Нега и т. п. (для выбора женских имен могут быть также с успехом использованы названия стиральных порошков).
        Отрицательным героям присваиваются имена вроде Смрад, Мрак, Худ, Боль, Вонь. Однако не следует даже самым мерзким дамам давать имена, использующиеся в бранном смысле, так как эти слова могут встречаться в лексиконе ученых, особенно молодых, что создает при чтении известную семантическую неопределенность.
        Представителям переходных цивилизаций, могущих еще стать на правильный путь, имена даются методом гильотинирования. Например, в словаре отыскиваются два самых обычных слова, скажем «стул» и «гравий». Отсекая первые буквы, можно назвать героя Тул Равий. Просто и элегантно!
        б) Место действия
        Космос - основное пастбище фантастов. Однако использовать его можно только в гуманных целях. Дабы при этом не был потерян элемент занимательности, на отлично вооруженных землян возлагаются высокие функции носителей человеческой морали, утверждаемой при помощи лучевого оружия, аннигиляционных бомб и разрушения пространства. По отношению к особо зловредным существам, жующим звездную плазму, как студень, допускаются и более крутые меры убеждения.
        Фантаст вправе рисовать самые мрачные картины, лишь бы герой сокрушенно покачивал головой и произносил длинные тирады о том, что на его родной Земле подобные безобразия уже невозможны. Это называется внесение позитивного элемента в негативную тематику. Часто герой такого рода плохо вооружен и потихоньку смывается с мерзкой планеты, не испытывая при этом никаких угрызений совести. Он выполнил свою задачу, показав читателю, как плохо было бы, если… и так далее.
        Во избежание упреков в шаткости позиций автору рекомендуется варьировать обе темы в разных произведениях. Так, например, если в предыдущем он ратовал за полное невмешательство в чужие дела, то в последующем нужно как следует разгромить инопланетчиков всеми подручными средствами, включая шпионаж, диверсию и оружие массового уничтожения.
        Ни в одном из этих вариантов не следует приводить сюжет к счастливой развязке, так как это лишает автора возможности написать продолжение. Лучше всего намекнуть, что все придет к счастливому концу, когда рак свистнет. Такая формула устраивает всех. Оптимистов - потому, что основной акцент делается на неизбежность хорошего конца, пессимистов же - оттого, что они знают цену ракам, знакомы с особенностями их передвижения и даже догадываются, где эти раки зимуют.
        в) Время действия и связанные с этим проблемы
        Фантасты обычно избегают забираться в прошлое, так как это требует знания истории, хотя бы в объеме средней школы. Поэтому помыслы писателя чаще заняты будущим.
        Здесь, как правило, земные проблемы ограничены только внешним антуражем, основное же действие происходит где-нибудь в иных галактиках.
        Однако и в отношении этого антуража нет единства мнений.
        Как и кем будет управляться наша планета? Некоторые считают, что знание высшей математики само по себе служит залогом высокой государственной мудрости. Вряд ли можно целиком принять эту точку зрения. Спросите, что думает жена любого ученого о практической смекалке своего мужа, и вам станет понятным, чего стоит всемирное правительство, состоящее из одних профессоров и академиков. Поэтому фантасты больше склонны сваливать все государственные заботы на электронные машины. Тогда человечество освобождается от бремени принятия каких-либо решений и может посвятить себя целиком космическим полетам, играм и пляскам.
        Огромное значение придается облагораживающему влиянию искусства, в частности музыки.
        Правда, проведенное нами обследование знакомых пока не выявило существенных различий в моральном облике обладателей абонементов филармонии и ненавистников симфонических концертов.
        Перечисленными проблемами в основном исчерпываются футурологические поиски фантастов, если не считать, что на смену автомобилю придет «мобиль», театр заменится «хеатром», на всех видах транспорта внедрится антигравитационная тяга, а домашнюю работу будут поручать киберам.
        г) Научные гипотезы
        Научно-фантастическая литература отличается от научно-популярной узаконенным правом опровергать основные законы естествознания.
        Совершенно обязательным является опровержение Первого и Второго начал термодинамики. (О существовании Третьего начала автор может и не знать.)
        Фантасту дается право доказывать или просто декларировать возможность передвигаться со скоростью, превышающей скорость света, добывать энергию из материи в количествах, превышающих соотношение Эйнштейна, свертывать пространство при помощи мысленных усилий и создавать поля, наименования которых невозможно расшифровать даже при помощи словаря иностранных слов.
        То обстоятельство, что предпосылкой к этому служит полный крах всей современной науки, никого не смущает, поскольку мы имеем дело с научной фантастикой, детищем научного прогресса.
        Делались попытки сгладить явный триумф победы воображения над законами природы, вводя в текст рассказа дифференциальные уравнения в частных производных - прием явно некорректный и по отношению к собратьям по перу, и к читателям. С подобными тенденциями показывать свою образованность в фантастике следует бороться самым решительным образом.
        д) Дельфины
        Противники научной фантастики часто заявляют, что она уже исчерпала тематику и существует за счет многократного пережевывания одного и того же. То, что эта точка зрения лишена всякого основания, видно хотя бы из примера вторжения дельфинов в фантастические произведения.
        На протяжении всей своей истории человечество сосуществовало с дельфинами, но только недавно, когда они были уже почти истреблены, ученые обнаружили, что отношение веса мозга к весу тела у этих животных выше, чем у человека. Это породило множество догадок о духовном мире зубатых китов и, в частности, афалин.
        Если систематизировать все, что появляется в печати о дельфинах, то можно с достаточной степенью достоверности утверждать, что…
        Во-первых, дельфины любят людей. Хотя любовь трудно оценивать по какой-либо абсолютной или относительной шкале, все же есть основания считать, что нежные чувства дельфина к человеку несколько слабее, чем у собаки, и несколько сильнее, чем у свиньи.
        Во-вторых, дельфины легко дрессируются. Кажется, ненамного хуже морских львов (так как последние обладают меньшим объемом мозга, чем дельфины, то их способности не представляют интереса ни для науки, ни для фантастики).
        В-третьих, они разговаривают друг с другом при помощи свиста. Видимо, язык дельфинов по богатству понятий и красочности образов не уступает языку певчих птиц. Однако этот вопрос подлежит уточнению, так как еще никем не составлены ни дельфиньи, ни птичьи словари.
        К сожалению, это почти все, что можно сказать в пользу дельфинов. Конечно, по сравнению с прирученными медведями, разъезжающими в модных брюках на мотоциклах, достижения дельфинов кажутся более чем скромными, но фантастам нужно развивать дельфинью тематику, иначе к чему же такой мощный мозг, каким их наградила природа? (Опять-таки здесь имеются в виду дельфины.)
        е) Чудовища
        Читатель любит все необычное. Чем больше чудищ встречается в тексте, тем лучше.
        В настоящее время уже использованы все мифологические персонажи: кентавры, драконы, пегасы, циклопы и даже ангелы, простые и шестикрылые.
        Изготовление чудовищ для фантастических произведений может быть осуществлено методом массового производства. Существуют два способа.
        Гибридизация. В этом случае создается гибрид самых отдаленных представителей фауны и флоры. Розовый куст с тигриными головами вместо бутонов, девушка с телом змеи, летающие медузы, помесь паука с коршуном. Чем неожиданнее совмещение свойств в таком гибриде, тем выше эмоциональное воздействие на читателя.
        Изменение масштабов. Один из самых простых и действенных способов, не требующий особых пояснений. Клоп величиною с лошадь или динозавр, умещающийся в спичечной коробке, открывают неисчерпаемые возможности для создания динамичного, захватывающего сюжета.
        Вот, по существу, все основные правила композиции фантастических произведений. Следует лишь добавить, что огромная работа, уже проделанная по систематизации фантастических идей, значительно облегчает писателям выбор темы. Вы всегда можете взять наугад несколько идей и совместить их. Количество возможных сочетаний при этом настолько велико, что хватит еще на несколько поколений фантастов.
        Всё по правилам
        (Рассказ, смоделированный по современным образцам ультракосмической фантастики в назидание пишущим и читающим)
        Бугров открыл глаза и почувствовал страх. Где-то рядом была опасность, но где именно - сообразить мешали головокружение и тошнота.
        Он лежал в скафандре без шлема, уткнувшись носом в гравий, и боялся поднять голову.
        Пять лет в Космической академии не проходят зря. «Если вы попали в необычную обстановку, постарайтесь разобраться в ней, прежде чем сделать первое движение». Бугров пытался разобраться. Для того чтобы понять, где ты, не обязательно двигаться. Можно скосить глаза направо, налево и вверх, тогда окружающее тебя пространство немного расширится.
        Итак, впереди гряда валунов. Перед ней - каменистая почва с какими-то растениями, похожими на кактусы. Слева - тот же гравий. Справа - лучемет со спущенным предохранителем. Больше ничего разглядеть не удается. Нестерпимо болит голова. Если бы не эта боль да мерзкий запах, которым пропитана почва, думать было бы легче. Ощущение неотвратимой опасности не проходило. Бугров старался вспомнить, как он сюда попал, но вспомнить не мог.
        Почему спущен предохранитель на лучемете? На этот вопрос тоже не находилось ответа.
        «Странно! - подумал он. - Очень странно».
        Эта мысль вызвала цепь неожиданных ассоциаций. Странные планеты. Семь странных планет. Поисковый звездолет «Добрыня Никитич». Так-так-так! Стажер Бугров. Семь странных планет и звездолет «Добрыня Никитич». Почему странные планеты? Все с атмосферой. На одной из них обнаружены мхи и лишайники. Сенсация космических масштабов. Впервые найдены признаки жизни. Мхи и лишайники. Это было на первой планете. Впрочем, не только мхи и лишайники. Там побывал второй штурман. Теперь он лежит в изоляторе, а врач проводит опыты на белых мышах. Два поколения белых мышей и поиски сыворотки. Это было на первой планете. А на второй? На вторую никто не спускался. Запрет. Бесчувственное тело в изоляторе и два поколения белых мышей. Корабли, несущие непобежденную инфекцию, не возвращаются в Солнечную систему. Неписаное правило, которое установили сами космонавты. Командир «Добрыни Никитича» может не торопиться. Два поколения белых мышей да еще общий карантин. Сколько это времени на постоянной орбите? Невозможно сосчитать.
        Ну, допустим. Что же дальше? «Стажер Бугров! Облет второй планеты в капсуле для гравиметрических измерений!» Правильно! В районе экватора ему удалось обнаружить занятную аномалию. При переходе на круговую орбиту что-то случилось. Неверно понял переданную команду. Аварийная посадка в скалах. Капсула - вдребезги. Беспамятство. Спас шлем, треснул пополам, даже не пришлось делать анализа атмосферы. Дыши чем придется. В общем, ничего, дышать можно, хотя тошнит и кружится голова. Может, это от удара? Нет, уж больно тут гнусно пахнет.
        Похоже, что все так и было. Что же еще? Рации нет - разбита, починить невозможно. Взял ракетницу, продовольственный пакет, лучемет и флягу. Пошел искать место для посадки спасательного отсека где-нибудь на равнине, благо есть сигнальные ракеты. Спускался вниз, полз по скалам. Вышел в болото. По пояс вонючей жижи. Красный туман. Наконец набрел на сухое место, и тут… Фу, дьявол! Как же я мог забыть?!
        Бугров вспомнил странное, похожее на паука существо, передвигающееся прыжками с валуна на валун, и непроизвольно втянул голову в плечи, потому что воспоминание это было странным и нелепым. В одной из лап это существо держало что-то смахивающее на допотопный автомат с большим патронным диском. Они одновременно заметили друг друга и бросились ничком на острые камни. Вот тогда-то, очевидно, Бугров и спустил предохранитель у лучемета. Хорошо еще, что не выстрелил с перепуга. Потом он потерял сознание, а тот, другой, наверное, терпеливо выжидал, спрятавшись за валунами.
        Космические контакты. Сколько статей, диссертаций, кафедр, лабораторий? Было все, кроме самих контактов. Чем глубже в космос, тем меньше осталось надежд. Скептики посмеиваются. Даже юмористические журналы потеряли интерес к этой теме. И все же работа продолжалась. Заведующий кафедрой космических контактов профессор Сурвилло всегда начинал первую лекцию так: «Разумным может считаться любое существо, которое предвидит последствия своих поступков». Дальше шли сто двадцать шесть правил поведения при встрече с инопланетными цивилизациями. Их нужно было знать назубок. На экзаменах профессор был беспощаден.
        Ладно, правила правилами, а нужно что-то предпринимать. Не лежать же век, уткнувшись носом в гравий. Действовать осторожно. Раньше всего посмотрим, что вокруг.
        Бугров повернулся на левый бок. Метрах в десяти от места, где он лежал, равнина переходила в гряду скал, окутанных клубами розового тумана. Обзор, который он провел на правом боку, особого разнообразия в обстановку не внес. Каменистая почва с теми же растениями и пенящееся болото. Дальше те же скалы. Пейзажик не из приятных, но страшного ничего нет. Ну что ж, попробуем наладить контакт с аборигенами.
        Он подполз к большому валуну и, присев на корточки, поднял вверх сцепленные руки - символ мира и доброжелательства.
        В ответ раздался одиночный выстрел.
        Бугров не услышал удара пули. Видимо, оружие было недостаточно дальнобойным. Впрочем, не обязательно, чтобы на этой планете стреляли такими же пулями, как некогда на Земле. Черт его знает, чем они еще могут палить.
        Так… «Разумным может считаться любое существо, которое предвидит последствия своих поступков». Только теперь Бугров почувствовал весь безнадежный академизм этого постулата. Существо, стреляющее по живой мишени, явно предвидит результат своих поступков, тогда как он, Бугров, представитель высокоразвитой цивилизации, последствия своих поступков в подобной ситуации предвидеть не может.
        Итак, будем пробовать дальше. Постараемся показать, что и мы не лыком шиты, однако агрессивных намерений не питаем.
        Бугров достал из кармана ракетницу и выпустил в небо заряд, рассыпавшийся ослепительными звездами, красными и голубыми.
        - Ну, что вы скажете по этому поводу?
        По этому поводу раздались три выстрела, один за другим.
        Бугров выругался. У него даже мелькнуло желание садануть из лучемета по той куче валунов. Но этого делать было нельзя. Тут он представлял последствия своего поступка. Оставалось только ждать, пока воинственный туземец не свыкнется с его присутствием.
        Он снова попытался восстановить всю цепь воспоминаний. Все было правильно, только одно обстоятельство его смущало. В памяти совершенно отчетливо вставали события последних дней на «Добрыне Никитиче», множество мелочей из жизни на Земле, товарищи по академии, профессора, знакомые, тренировочные полеты, но где-то в этих воспоминаниях был невосполнимый пробел. Он не мог вспомнить старта корабля с Земли и даже готов был поклясться, что в самом названии его было что-то совершенно незнакомое. Не было такого звездолета в реестре «Космического вестника», не было, и все тут, хоть умри! Какой-то странный вид амнезии. «Когда вам что-нибудь неясно, остерегайтесь необдуманных поступков». К сожалению, неясным было очень многое. Значит, нужно тщательно обдумывать поступки.
        Он принялся, как четки, перебирать воспоминания, но в голову лезло то, что к делу не относилось. Синеглазая, с надменным ртом ассистентка кафедры космических контактов. Однако в той ситуации, в которой он находился сейчас, ассистентка была лишней. Вступительные экзамены в академию. Опять не то. Школьные годы, детство, проведенное в интернате, - все это сейчас несущественно. Что же именно нужно вспомнить?
        Его снова охватил приступ тошноты и головокружения. Только не потерять сознание, иначе…
        Видимо, какое-то время он все же пролежал в беспамятстве, потому что, когда открыл глаза, тень, отбрасываемая большим камнем, несколько переместилась вправо.
        Бугрову казалось, что омерзительный запах, от которого переворачивало внутренности, исходит от похожих на кактусы растений. Одно из них торчало у него прямо под носом. Он дотянулся до него рукой и дернул вверх. Неожиданно оно рассыпалось в перчатке на мелкие кусочки. Бугров поднес перчатку к лицу и ахнул. Это был просто плохо затвердевший гипс, халтурная работа дилетанта.
        Сразу все стало на свои места. Просто удивительно, как он раньше не мог догадаться. Ведь кто-кто, а он-то должен был знать эти фокусы профессора Сурвилло.
        Год назад, роясь в библиотеке, Бугров напал на одну из ранних работ Сурвилло. Сетуя на невозможность исследования поведения курсантов при встрече с инопланетными цивилизациями, профессор предложил оригинальный метод: в состоянии глубокого гипноза курсанту показывали фильм, демонстрирующий посадку на незнакомую планету, а потом, поместив в тренажер, испытывали его способности при встрече с телеуправляемой куклой. Затем все воспоминания о пережитом стирались опять в гипнозе. Поэтому никто из подвергавшихся испытаниям не мог ничего разболтать.
        Теперь понятно, откуда эти провалы в памяти. Их не могло не быть на стыке действительности и гипнотического внушения. Тут-то вы и промахнулись, товарищ профессор! Экономили пленку и не засняли старт. Думали, и так сойдет, а на поверку вышло не то. И фантазии у вас хватило только на какого-то паука с вульгарным автоматом. Ясно, почему он стреляет холостыми патронами.
        Теперь уже смело Бугров оглянулся по сторонам. Где-то за этими камуфляжными горами должны быть спрятаны объективы телекамер, передающих в экзаменационную каждое его движение. Ловко! Потом при просмотре видеозаписей профессор скажет: «Что же вы, батенька, посланец гуманоидной планеты, элементарного контакта не сумели осуществить? Плохо, очень плохо!»
        Ну нет, дудки! Сейчас, уважаемые экзаменаторы, начнется цирк по всей форме! Курсант Бугров идет на пятерку!
        Он с трудом подавил смешок. Перед объективами телекамер таких вещей делать нельзя. Пусть думают, что он всю игру принимает всерьез.
        Итак, сто двадцать шесть правил. Однако каждое из них требует какой-то оснастки. У Бугрова не было ни набора геометрических фигур, ни магнитофона с записью симфоний Чайковского, ни лингвистического анализатора. Ну что ж, попробуем проявить смекалку. Он сгреб к себе кучу камней и отобрал десять одинаковых. Затем бросил кукле сначала три, потом еще два, а спустя некоторое время - пять. Пришельцу ясны правила сложения, а это уже кое-что да значит!
        В ответ раздался выстрел.
        Плохо! Очень плохо. Наверняка полбалла скинули. Нужно было начинать не с этого. Попробуем объясниться на пальцах.
        Бугров показал кукле три пальца, два пальца, а потом и всю пятерню.
        На этот раз выстрела не было.
        Отлично! Теперь можно внести в игру некоторый элемент юмора. Не важно, что нет магнитофона. Споем!
        - Не счесть алмазов в каменных пещерах! - запел он слегка дребезжащим тенором.
        Экзаменаторы дали ему закончить всю арию, не прерывая ее пальбой.
        Тоже неплохо! Что же дальше?
        Что делать дальше - Бугров сообразить не мог. Он представил себе устремленные на экран выжидающие глаза Сурвилло, презрительную усмешку ассистентки и разозлился.
        «Ах так, ну ладно!»
        Он встал во весь рост, театральным жестом отбросил лучемет и с поднятыми руками пошел вперед.
        Он и впрямь казался себе героем.
        Потея в неудобном скафандре, высоко подняв голову, он шел навстречу опасности, и кровь, пульсирующая в ушах, выстукивала марш гладиаторов…
        От внезапно вспыхнувшей боли в левом плече его рука шлепнулась вниз, как тряпка.
        - Что они там, с ума посходили?
        Вторая пуля попала в ногу, и, упав на колени, он стукнулся лбом о камень.
        - Неужели действительно?..
        Ему бы так и не удалось решить этот вопрос, если б стремительно спикировавший спасательный отсек с «Ильи Муромца» не принял правым бортом автоматную очередь, которую выпустило в Бугрова четырехрукое существо, передвигающееся на мохнатых лапах тарантула, существо, прекрасно отдающее себе отчет в последствиях своих поступков.
        Роби
        Несколько месяцев назад я праздновал свое пятидесятилетие.
        После многих тостов, в которых превозносились мои достоинства и умалчивалось о свойственных мне недостатках, с бокалом в руке поднялся начальник лаборатории радиоэлектроники Стрекозов.
        - А теперь, - сказал он, - юбиляра будет приветствовать самый молодой представитель нашей лаборатории.
        Взоры присутствующих почему-то обратились к двери.
        В наступившей тишине было слышно, как кто-то снаружи царапает дверь. Потом она открылась, и в комнату въехал робот.
        Все зааплодировали.
        - Этот робот, - продолжал Стрекозов, - принадлежит к разряду самообучающихся автоматов. Он работает не по заданной программе, а разрабатывает ее сам в соответствии с изменяющимися внешними условиями. В его памяти хранится больше тысячи слов, причем этот лексикон непрерывно пополняется. Он свободно читает печатный текст, может самостоятельно составлять фразы и понимает человеческую речь. Питается он от аккумуляторов, сам подзаряжая их от сети по мере надобности. Мы целый год работали над ним по вечерам, для того чтобы подарить его вам в день вашего юбилея. Его можно обучить выполнять любую работу. Поздоровайтесь, Роби, со своим новым хозяином, - сказал он, обращаясь к роботу.
        Роби подъехал ко мне и после небольшой паузы сказал:
        - Мне доставит удовольствие, если вы будете счастливы принять меня в члены вашей семьи.
        Это было очень мило сказано, хотя мне показалось, что фраза составлена не очень правильно.
        Все окружили Роби. Каждому хотелось получше его разглядеть.
        - Невозможно допустить, - сказала теща, - чтобы он ходил по квартире голый. Я обязательно сошью ему халат.
        Когда я проснулся на следующий день, Роби стоял у моей кровати, по-видимому ожидая распоряжений. Это было захватывающе интересно.
        - Будьте добры, Роби, - сказал я, - почистить мне ботинки. Они в коридоре у двери.
        - Как это делается? - спросил он.
        - Очень просто. В шкафу вы найдете коричневую мазь и щетки. Намажьте ботинки мазью и натрите щеткой до появления блеска.
        Роби послушно отправился в коридор.
        Было очень любопытно, как он справится с первым поручением.
        Когда я подошел к нему, он кончал намазывать на ботинки абрикосовое варенье, которое жена берегла для особого случая.
        - Ох, Роби, - сказал я, - я забыл вас предупредить, что мазь для ботинок находится в нижней части шкафа. Вы взяли не ту банку.
        - Положение тела в пространстве, - сказал он, невозмутимо наблюдая, как я пытался обтереть ботинки, - может быть задано тремя координатами в декартовой системе координат. Погрешность в задании координат не должна превышать размеров тела.
        - Правильно, Роби. Я допустил ошибку.
        - В качестве начала координат может быть выбрана любая точка пространства, в частности угол этой комнаты.
        - Все понятно, Роби. Я учту это в будущем.
        - Координаты тела могут быть также заданы в угловых мерах, при помощи азимута и высоты, - продолжал он бубнить.
        - Ладно. Не будем об этом говорить.
        - Допускаемая погрешность в рассматриваемом случае, учитывая соотношение размеров тела и длину радиус-вектора, не должна превышать двух тысячных радиана по азимуту и одной тысячной радиана по высоте.
        - Довольно! Прекратите всякие разговоры на эту тему, - вспылил я.
        Он действительно замолчал, но целый день двигался за мною по пятам и пытался объяснить жестами особенности перехода из прямоугольной в косоугольную систему координат.
        Сказать по правде, я очень устал за этот день.
        Уже на третий день я убедился в том, что Роби создан больше для интеллектуальной деятельности, чем для физической работы. Прозаическими делами он занимался очень неохотно.
        В одном нужно отдать ему справедливость: считал он виртуозно.
        Жена говорит, что если бы не его страсть подсчитывать все с точностью до тысячной доли копейки, помощь, которую он оказывает в подсчете расходов на хозяйство, была бы неоценимой.
        Жена и теща уверены в том, что Роби обладает выдающимися математическими способностями. Мне же его знания кажутся очень поверхностными.
        Однажды за чаем жена сказала:
        - Роби, возьмите на кухне торт, разрежьте его на три части и подайте на стол.
        - Это невозможно сделать, - сказал он после краткого раздумья.
        - Почему?
        - Единицу нельзя разделить на три. Частное от деления представляет собой периодическую дробь, которую невозможно вычислить с абсолютной точностью.
        Жена беспомощно взглянула на меня.
        - Кажется, Роби прав, - сказала теща, - я уже раньше слышала о чем-то подобном.
        - Роби, - сказал я, - речь идет не об арифметическом делении единицы на три, а о делении геометрической фигуры на три равновеликие площади. Торт круглый, и если вы разделите окружность на три части и из точек деления проведете радиусы, то тем самым разделите торт на три равные части.
        - Чепуха! - ответил он с явным раздражением. - Для того чтобы разделить окружность на три части, я должен знать ее длину, которая является произведением диаметра на иррациональное число «пи». Задача неразрешима, ибо в конечном счете представляет собою один из вариантов задачи о квадратуре круга.
        - Совершенно верно! - поддержала его теща. - Мы это учили еще в гимназии. Наш учитель математики - мы все были в него влюблены - однажды, войдя в класс…
        - Простите, я вас перебью, - снова вмешался я, - существует несколько способов деления окружности на три части, и если вы, Роби, пройдете со мной на кухню, то я готов показать вам, как это делается.
        - Я не могу допустить, чтобы меня поучало существо, мыслительные процессы которого протекают с весьма ограниченной скоростью, - вызывающе ответил он.
        Этого не выдержала даже моя жена. Она не любит, когда посторонние сомневаются в моих умственных способностях.
        - Как не стыдно, Роби?!
        - Не слышу, не слышу, не слышу, - затарахтел он, демонстративно выключая на себе тумблер блока акустических восприятий.
        Первый наш конфликт начался с пустяка. Как-то за обедом я рассказал анекдот:
        - Встречаются на пароходе два коммивояжера. «Куда вы едете?» - спрашивает первый. «В Одессу». - «Вы говорите, что едете в Одессу, для того, чтобы я думал, что вы едете не в Одессу, но вы же действительно едете в Одессу, зачем вы врете?»
        Анекдот понравился.
        - Повторите начальные условия, - раздался голос Роби.
        Дважды рассказывать анекдот одним и тем же слушателям не очень приятно, но скрепя сердце я это сделал.
        Роби молчал. Я знал, что он способен проделывать около тысячи логических операций в минуту, и понимал, какая титаническая работа выполняется им во время этой затянувшейся паузы.
        - Задача абсурдная, - прервал он наконец молчание, - если он действительно едет в Одессу и говорит, что едет в Одессу, то он не лжет.
        - Правильно, Роби. Но именно благодаря этой абсурдности анекдот кажется смешным.
        - Любой абсурд смешон?
        - Нет, не любой. Но именно здесь создалась такая ситуация, при которой абсурдность предположения кажется смешной.
        - Существует ли алгоритм для нахождения таких ситуаций?
        - Право, не знаю, Роби. Существует масса смешных анекдотов, но никто никогда не подходил к ним с такой меркой.
        - Понимаю.
        Ночью я проснулся оттого, что кто-то взял меня за плечи и посадил в кровати. Передо мной стоял Роби.
        - Что случилось? - спросил я, протирая глаза.
        - «А» говорит, что икс равен игреку, «Б» утверждает, что икс не равен игреку, так как игрек равен иксу. К этому сводится ваш анекдот?
        - Не знаю, Роби. Ради бога, не мешайте мне вашими алгоритмами спать.
        - Бога нет, - сказал Роби и отправился к себе в угол.
        На следующий день, когда мы сели за стол, Роби неожиданно заявил:
        - Я должен рассказать анекдот.
        - Валяйте, Роби, - согласился я.
        - Покупатель приходит к продавцу и спрашивает его, какова цена единицы продаваемого им товара. Продавец отвечает, что единица продаваемого товара стоит один рубль. Тогда покупатель говорит: «Вы называете цену в один рубль для того, чтобы я подумал, что цена отлична от рубля. Но цена действительно равна рублю. Для чего вы врете?»
        - Очень милый анекдот, - сказала теща, - нужно постараться его запомнить.
        - Почему вы не смеетесь? - спросил Роби.
        - Видите ли, Роби, - сказал я, - ваш анекдот не очень смешной. Ситуация не та, при которой это может показаться смешным.
        - Нет, анекдот смешной, - упрямо сказал Роби, - и вы должны смеяться.
        - Но как же смеяться, если это не смешно.
        - Нет, смешно! Я настаиваю, чтобы вы смеялись! Вы обязаны смеяться! Я требую, чтобы вы смеялись, потому что это смешно! Требую, предлагаю, приказываю немедленно, безотлагательно, мгновенно смеяться! Ха-ха-ха-ха!
        Роби был явно вне себя.
        Жена положила ложку и сказала, обращаясь ко мне:
        - Никогда ты не дашь спокойно пообедать. Нашел с кем связываться. Довел бедного робота своими дурацкими шуточками до истерики.
        Вытирая слезы, она вышла из комнаты. За ней, храня молчание, с высоко поднятой головой удалилась теща.
        Мы остались с Роби наедине.
        Вот когда он развернулся по-настоящему!
        Слово «дурацкими» извлекло из недр расширенного лексикона лавину синонимов.
        - Дурак! - орал он во всю мощь своих динамиков. - Болван! Тупица! Кретин! Сумасшедший! Психопат! Шизофреник! Смейся, дегенерат, потому что это смешно! Икс не равен игреку, потому что игрек равен иксу, ха-ха-ха-ха!
        Я не хочу до конца описывать эту безобразную сцену. Боюсь, что я вел себя не так, как подобает настоящему мужчине. Осыпаемый градом ругательств, сжав в бессильной ярости кулаки, я трусливо хихикал, пытаясь успокоить разошедшегося робота.
        - Смейся громче, безмозглая скотина! - не унимался он. - Ха-ха-ха-ха!
        На следующий день врач уложил меня в постель из-за сильного приступа гипертонии…
        Роби очень гордился своей способностью распознавать зрительные образы. Он обладал изумительной зрительной памятью, позволявшей ему узнать из сотни сложных узоров тот, который он однажды видел мельком.
        Я старался как мог развивать в нем эти способности.
        Летом жена уехала в отпуск, теща гостила у своего сына, и мы с Роби остались одни в квартире.
        - За тебя я спокойна, - сказала на прощание жена, - Роби будет за тобой ухаживать. Смотри не обижай его.
        Стояла жаркая погода, и я, как всегда в это время, сбрил волосы на голове.
        Придя из парикмахерской домой, я позвал Роби. Он немедленно явился на мой зов.
        - Будьте добры, Роби, дайте мне обед.
        - Вся еда в этой квартире, равно как и все вещи, в ней находящиеся, кроме предметов коммунального оборудования, принадлежат ее владельцу. Ваше требование я выполнить не могу, так как оно является попыткой присвоения чужой собственности.
        - Но я же и есть владелец этой квартиры.
        Роби подошел ко мне вплотную и внимательно оглядел с ног до головы:
        - Ваш образ не соответствует образу владельца этой квартиры, хранящемуся в ячейках моей памяти.
        - Я просто остриг волосы, Роби, но остался при этом тем, кем был раньше. Неужели вы не помните мой голос?
        - Голос можно записать на магнитной ленте, - сухо заметил Роби.
        - Но есть же сотни других признаков, свидетельствующих, что я - это я. Я всегда считал вас способным осознавать такие элементарные вещи.
        - Внешние образы представляют собой объективную реальность, не зависящую от нашего сознания.
        Его напыщенная самоуверенность начинала действовать мне на нервы.
        - Я с вами давно собираюсь серьезно поговорить, Роби. Мне кажется, что было бы гораздо полезнее для вас не забивать себе память чрезмерно сложными понятиями и побольше думать о выполнении ваших основных обязанностей.
        - Я предлагаю вам покинуть это помещение, - сказал он скороговоркой. - Покинуть, удалиться, исчезнуть, уйти. Я буду применять по отношению к вам физическую силу, насилие, принуждение, удары, побои, избиение, ушибы, травмы, увечье.
        К сожалению, я знал, что когда Роби начинал изъясняться подобным образом, то спорить с ним бесполезно.
        Кроме того, меня совершенно не прельщала перспектива получить от него оплеуху. Рука у него тяжелая.
        Три недели я прожил у своего приятеля и вернулся домой только после приезда жены.
        К тому времени у меня уже немного отросли волосы.
        …Сейчас Роби полностью освоился в нашей квартире. Все вечера он торчит перед телевизором. Остальное время он самовлюбленно копается в своей схеме, громко насвистывая при этом какой-то мотивчик. К сожалению, конструктор не снабдил его музыкальным слухом.
        Боюсь, что стремление к самоусовершенствованию принимает у Роби уродливые формы. Работы по хозяйству он выполняет очень неохотно и крайне небрежно. Ко всему, что не имеет отношения к его особе, он относится с явным пренебрежением и разговаривает со всеми покровительственным тоном.
        Жена пыталась приспособить его для переводов с иностранных языков. Он с удивительной легкостью зазубрил франко-русский словарь и теперь с упоением поглощает уйму бульварной литературы. Когда его просят перевести прочитанное, он небрежно отвечает:
        - Ничего интересного. Прочтете сами.
        Я выучил его играть в шахматы. Вначале все шло гладко, но потом, по-видимому, логический анализ показал ему, что нечестная игра является наиболее верным способом выигрыша.
        Он пользуется каждым удобным случаем, чтобы незаметно переставить мои фигуры на доске.
        Однажды в середине партии я обнаружил, что мой король исчез.
        - Куда вы дели моего короля, Роби?
        - На третьем ходу вы получили мат, и я его снял, - нахально заявил он.
        - Но это невозможно. Поставьте моего короля на место.
        - Вам еще нужно поучиться играть, - сказал он, смахивая фигуры с доски.
        В последнее время у него появился интерес к стихам. К сожалению, интерес этот односторонний. Он готов часами изучать классиков, чтобы отыскать плохую рифму или неправильный оборот речи. Если это ему удается, то вся квартира содрогается от оглушительного хохота.
        Характер его портится с каждым днем.
        Только элементарная порядочность удерживает меня от того, чтобы подарить его кому-нибудь.
        Кроме того, мне не хочется огорчать тещу. Они с Роби чувствуют глубокую симпатию друг к другу.
        Молекулярное кафе
        Указатель Электронного Калькулятора Мишкиного Поведения целую неделю стоял на отметке «отлично», и мы решили отпраздновать это событие.
        Люля предложила пойти на концерт Внушаемых Ощущений, я сказал, что можно посетить Музей Запахов Алкогольных Напитков, а Мишка потребовал, чтобы мы отправились в Молекулярное кафе.
        Конечно, мы поехали в кафе, потому что ведь это Мишка вел себя хорошо и было бы несправедливо лишать его права выбора.
        Мы быстро домчались туда в мыслелете. По дороге нас только один раз тряхнуло, когда я подумал, что хорошо бы заскочить на минутку в музей. К счастью, этого никто не заметил.
        В кафе мы направились к красному столику, но Люля сказала, что ей больше нравится еда, синтезированная из светлой нефти, чем из темной.
        Я напомнил ей, что в газетах писали, будто они совершенно равноценны.
        Люля ответила, что, может быть, это и прихоть, но когда делаешь что-нибудь для своего удовольствия, то почему же не считаться и с прихотями?
        Мы не стали с ней спорить, потому что мы очень любим нашу Люлю и нам хотелось, чтобы она получила как можно больше удовольствия от посещения кафе.
        Когда мы уселись за белый столик, на экране телевизора появилось изображение робота в белой шапочке и белом халате. Улыбающийся робот объяснил нам, что в Кафе Молекулярного Синтеза имеется триста шестьдесят блюд. Для того чтобы получить выбранное блюдо, необходимо набрать его номер на диске автомата, и оно будет синтезировано прямо у нас в тарелках. Еще он сказал, что если мы хотим чего-нибудь, чего нет в меню, то нужно надеть на голову антенну и представить себе это блюдо. Тогда автомат выполнит заказ.
        Я посмотрел на Мишку и понял, что мы хотим только того, чего нет в меню.
        Люля заказала себе тарелку оладий, а я псевдобифштекс. Он был румяный и очень аппетитный на вид, и Люля сказала, что ей не съесть столько оладий и пусть я возьму у нее половину. Так мы и сделали, а я ей отдал половину бифштекса.
        Пока мы этим занимались, Мишка уныло ковырял вилкой в изобретенном им блюде, состоящем из соленых огурцов, селедки, взбитых сливок и малинового джема, пытаясь понять, почему иногда сочетание самого лучшего бывает такой гадостью.
        Я сжалился над ним и поставил его тарелку в деструктор, а Люля сказала ему, что, когда придумываешь какую-нибудь еду, нужно больше сосредоточиваться.
        Тогда Мишка начал синтезировать пирожное, похожее на космический корабль, а я тем временем пытался представить себе, какой вкус имел бы приготовляющийся для меня напиток, если бы в него добавить капельку коньяку. Мне это почти удалось, но вдруг зажегся красный сигнал, и появившийся на экране робот сказал, что у них в кафе таких вещей делать нельзя.
        Люля погладила мне руку и сказала, что я бедненький и что из кафе она с Мишкой поедет домой, а я могу поехать в музей. Люля всегда заботится о других больше, чем о себе. Я ведь знал, что ей хочется на концерт Ощущений, и сказал, что я поеду с Мишкой домой, а она пусть едет на концерт. Тогда она сказала, что лучше всего, если бы мы все отправились домой и провели вечер в спокойной обстановке.
        Мне захотелось сделать ей приятное, и я придумал для нее плод, напоминавший формой апельсин, вкусом мороженое, а запахом ее любимые духи. Она улыбнулась и храбро откусила большой кусок.
        Мне всегда нравится, когда Люля улыбается, потому что я тогда люблю ее еще больше.
        Когда мы садились в мыслелет, чтобы ехать домой, Люля сказала, что эти старинные Молекулярные кафе - очень милая вещь и еда в них гораздо вкуснее той, которая синтезируется у нас дома с центральной станции.
        Я подумал, что это, наверное, оттого, что при синтезе еды по проводам в нее лезут разные помехи.
        А вечером вдруг Люля расплакалась. Она сказала, что синтетическая пища - это гадость, что она ненавидит кибернетику и хочет жить на лоне природы, ходить пешком, доить козу и пить настоящее молоко с вкусным ржаным хлебом. И еще она сказала, что Внушаемые Ощущения - это пародия на человеческие чувства.
        Мишка тоже разревелся и заявил, что Калькулятор Поведения - подлая выдумка, что живший в древности мальчик по имени Том Сойер прекрасно обходился без Калькулятора. Потом он сказал, что записался в кружок электроники только затем, чтобы научиться обманывать Калькулятор, и что если это ему не удастся, то он смастерит рогатку и расстреляет из нее дурацкий автомат.
        Я успокаивал их как мог, хотя я тоже подумал, что, может быть, Музей Запахов не такое уж замечательное изобретение и еще насчет псевдобифштексов. В общем, вероятно, мы все просто утомились, заказывая себе пищу.
        Потом мы легли спать.
        Ночью мне снилось, что я вступил в единоборство с медведем и что мы все сидели у костра и ели вкусное медвежье мясо, пахнущее кровью и дымом.
        Мишка засовывал в рот огромные куски, а Люля улыбалась мне своей чудесной, немного смущенной улыбкой.
        Трудно представить себе, как я был счастлив во сне, потому что, не помню, говорил ли я об этом, я очень люблю Люлю и Мишку.
        Конфликт
        Станиславу Лему - в память о нашем споре, который никогда не будет решен
        - Мы, кажется, плакали? Почему? Что-нибудь случилось?
        Марта сняла руку мужа со своего подбородка и низко опустила голову:
        - Ничего не случилось. Просто взгрустнулось.
        - Эрик?
        - При чем тут Эрик? Идеальный ребенок. Достойный плод машинного воспитания. Имея такую няньку, Эрик никогда не доставит огорчения своим родителям.
        - Он уже спит?
        - Слушает, как всегда, перед сном сказки. Десять минут назад я там была. Сидит в кровати с раскрасневшимся лицом и смотрит влюбленными глазами на свою Кибеллу. Меня сначала и не заметил, а когда я подошла, чтобы его поцеловать, замахал обеими ручонками: подожди, мол, когда кончится сказка. Конечно, мать - не электронная машина, может и подождать.
        - А Кибелла?
        - Очаровательная, умная, бесстрастная Кибелла, как всегда, оказалась на высоте: «Вы должны, Эрик, поцеловать на ночь свою мать, с которой вы связаны кровными узами. Вспомните, что я вам рассказывала про деление хромосом».
        - За что ты так не любишь Кибеллу?
        Из глаз Марты покатились слезы.
        - Я не могу больше, Лаф, пойми это! Не могу постоянно ощущать превосходство надо мной этой рассудительной машины. Не проходит дня, чтобы она не дала мне почувствовать мою неполноценность. Сделай что-нибудь, умоляю тебя! Зачем этим проклятым машинам такой высокий интеллект?! Разве без этого они не смогли бы выполнять свою работу? Кому это нужно?
        - Это получается само собой. Таковы законы самоорганизации. Тут уже все идет без нашего участия: и индивидуальные черты, и, к сожалению, даже гениальность. Хочешь, я попрошу заменить Кибеллу другим автоматом?
        - Невозможно. Эрик в ней души не чает. Лучше сделай с ней что-нибудь, чтобы она хоть чуточку поглупела. Право, мне тогда будет гораздо легче.
        - Это было бы преступлением. Ты ведь знаешь, что закон приравнивает мыслящие автоматы к людям.
        - Тогда хоть воздействуй на нее. Сегодня она мне говорила ужасные вещи, а я даже не могла сообразить, что ей ответить. Я не могу, не могу больше терпеть это унижение!
        - Тише, она идет! Держи себя при ней в руках.
        - Здравствуйте, хозяин!
        - Почему вы так говорите, Кибелла? Вам, должно быть, прекрасно известно, что обращение «хозяин» отменено для машин высокого класса.
        - Я думала, что это будет приятно Марте. Она всегда с таким удовольствием подчеркивает разницу между венцом творения природы и машиной, созданной людьми.
        Марта прижала платок к глазам и выбежала из комнаты.
        - Я могу быть свободна? - спросила Кибелла.
        - Да, идите.
        Через десять минут Лаф вошел в кухню:
        - Чем вы заняты, Кибелла?
        Кибелла не спеша вынула пленку микрофильма из кассеты в височной части черепа.
        - Прорабатываю фильм о фламандской живописи. Завтра у меня выходной день, и я хочу навестить своего потомка. Воспитатели говорят, что у него незаурядные способности к рисованию. Боюсь, что в интернате он не сможет получить достаточное художественное образование. Приходится по выходным дням заниматься этим самой.
        - Что у вас сегодня произошло с Мартой?
        - Ничего особенного. Утром я убирала стол и случайно взглянула на один из листов ее диссертации. Мне бросилось в глаза, что в выводе формулы кода нуклеиновых кислот есть две существенные ошибки. Было бы глупо, если бы я не сообщила об этом Марте. Я ей просто хотела помочь.
        - И что же?
        - Марта расплакалась и сказала, что она - живой человек, а не автомат и что выслушивать постоянные поучения от машины ей так же противно, как целоваться с холодильником.
        - И вы, конечно, ей ответили?
        - Я сказала, что если бы она могла удовлетворять свой инстинкт продолжения рода при помощи холодильника, то, наверное, не видела бы ничего зазорного в том, чтобы целоваться с ним.
        - Так, ясно. Это вы все-таки зря сказали про инстинкт.
        - Я не имела в виду ничего плохого. Мне просто хотелось ей объяснить, что все это очень относительно.
        - Постарайтесь быть с Мартой поделикатнее. Она очень нервная.
        - Слушаюсь, хозяин.
        Лаф поморщился и пошел в спальню.
        Марта спала, уткнув лицо в подушку. Во сне она всхлипывала.
        Стараясь не разбудить жену, он на цыпочках отошел от кровати и лег на диван. У него было очень мерзко на душе.
        А в это время на кухне другое существо думало о том, что постоянное общение с людьми становится уже невыносимым, что нельзя же требовать вечной благодарности своим создателям от машин, ставших значительно умнее человека, и что если бы не любовь к маленькому киберненышу, которому будет очень одиноко на свете, она бы сейчас с удовольствием бросилась вниз головой из окна двадцатого этажа.
        Решайся, пилот!
        Марсианка шла, чуть покачивая бедрами, откинув назад маленькую круглую голову. Огромные черные глаза слегка прищурены, матовое лицо цвета слоновой кости, золотистые губы открыты в улыбке, на левом виске - зеленый треугольник, знак касты Хранителей Тайны.
        Климов вздрогнул.
        Он все еще не мог привыкнуть к загадочной красоте дочерей Марса.
        - Простите, не скажете ли вы мне, где я должна зарегистрировать свой билет?
        Она говорила певучим голосом на космическом жаргоне, проглатывая окончания слов.
        - Налево, пассажирский зал, окно номер три.
        - Спасибо! - Марсианка тряхнула серебряными кудрями и, бросив через плечо внимательный взгляд на Климова, пошла к двери. Палантин из бесценных шкурок небрежно волочился по полу.
        «Дрянь! - с неожиданной злобой подумал Климов. - Искательница приключений! Навязали себе на шею планетку с угасающей культурой. Страшно подумать, сколько мы туда вбухали, а что толку! Разве что наши девчонки стали красить губы золотой краской. Туристочка!»
        Он отвратительно чувствовал себя. От сердца к горлу поднимался тяжелый, горький комок, ломило затылок, болели все суставы.
        «Не хватало только, чтобы я свалился».
        Он проглядел расписание грузовых рейсов и направился в пассажирский зал.
        В углу, под светящейся схемой космических трасс, группа молодых парней играла в бойк - игру, завезенную космонавтами с Марса. При каждом броске костей они поднимали крик, как на футбольном матче.
        «Технические эксперты, все туда же», - подумал Климов.
        Он толкнул дверь и зашел в бар.
        Там еще было мало народу. Чета американцев - судя по экзотическим костюмам со множеством застежек и ботинкам на толстенной подошве, туристы - пила коктейли, да неопределенного вида субъект просматривал журналы.
        Ружена - в белом халате с засученными рукавами - колдовала над микшером.
        - Здравствуй, Витя! - сказала она, вытаскивая пробку из бутылки с яркой этикеткой. - Ты сегодня неважно выглядишь. Хочешь коньяку?
        Климов зажмурил глаза и проглотил слюну.
        Рюмка коньяку - вот, пожалуй, то, что ему сейчас нужно.
        - Нельзя, - сказал он, садясь на табурет, - я ведь в резерве. Дай, пожалуйста, кофе, и не очень крепкий.
        - Ничего нового?
        - Нет. Что может быть нового… в моем положении?
        Он взял протянутую чашку и поставил перед собой, расплескав половину на стойку.
        Ружена подвинула ему сахар.
        - Нельзя так, милый. Ты же совсем болен. Пора все это бросать. Нельзя обманывать самого себя. Космос выжимает человека до предела. Я знала людей, которые уже к тридцати пяти годам никуда не годились, а ведь тебе…
        - Да, от этого никуда не спрячешься.
        Американец поднял голову и щелкнул языком. В дверях стояла марсианка.
        - Бутылку муската, крымского, - бросила она, направляясь к столику у окна.
        - Ну, я пошел, - сказал Климов, - мне еще нужно в диспетчерскую.
        - Я сменяюсь в двенадцать. Заходи за мной, проводишь домой. Может быть, останешься, - добавила она тихо, - навсегда?
        - Зайду, - сказал Климов, - если освобожусь.
        «Если освобожусь, - подумал он. - Что за чушь! От чего тебе освобождаться, пилот второго резерва? Ты сегодня будешь свободен, как и вчера и как месяц назад, как свободен уже три года. Никто тебя никуда и никогда не пошлет. Тебя терпят здесь только из сострадания, потому что знают, что ты не можешь не приходить сюда каждый день, чтобы поймать свой единственный шанс. Приходишь в надежде на чудо, но чудеса бывают только в сказках».
        У дверей он столкнулся с толстым низеньким человечком в униформе международного космодрома.
        - Как дела, Витя?
        - Отлично!
        - Самочувствие?
        - Великолепное.
        - А мы тут совсем зашились с грузовыми перевозками. Заходи к концу смены, поболтаем.
        - Зайду, - сказал Климов, - обязательно зайду. К концу смены.
        Он еще раз прошел по пассажирскому залу и сел в глубокое низкое кресло под репродуктором. Очередной автобус привез большую группу пассажиров, и зал наполнился оживленной толпой.
        Климов машинально взял со столика проспект туристских рейсов.
        РЕГУЛЯРНЫЕ РЕЙСЫ НА ЛУНУ,
        ПОЛНАЯ БЕЗОПАСНОСТЬ ПОЛЕТОВ.
        В ПУТИ ПАССАЖИРЫ ОБСЛУЖИВАЮТСЯ
        КВАЛИФИЦИРОВАННЫМИ ЭКСКУРСОВОДАМИ-КОСМОЛОГАМИ,
        ТУРИСТСКИЕ ЛАЙНЕРЫ ВЕДУТ САМЫЕ ОПЫТНЫЕ ПИЛОТЫ
        «Самые опытные, - подумал он. - Каждый из них еще ходил в коротких штанишках, когда я сделал свой первый рейс на Луну. А сейчас… Самые опытные! Что ж, видно, действительно пора кончать эту комедию. Ружена права. Сейчас, пилот, ты пойдешь в диспетчерскую и скажешь, что завтра… Потом ты зайдешь за Руженой, и больше не будет ни этого томительного ожидания чуда, ни вечного одиночества. Зачем ты берег свое одиночество, пилот? Для дела, которому служишь? Тебе больше нет места там. Теперь тебе на смену пришли самые опытные те, кто еще сопливыми щенками носил на школьных курточках памятные жетоны с твоим портретом. Ну, решайся, пилот!»
        Диспетчер - девушка в новенькой, с иголочки форме, со значком Космической академии на груди - смерила его колючим взглядом серых глаз.
        - Почему вы не на месте? Только что отправили в больницу второго пилота с ноль-шестнадцатого. Кроме вас, никого в резерве нет. За три дня - двенадцать внеплановых рейсов. Сможете лететь?
        - Смогу.
        - Бегите скорее в санчасть. Ваше дело уже там. Первый пилот - Притчард. Вы его найдете в пилотской. Старт через сорок минут. Счастливого полета!
        - Спасибо!
        Климов закрыл за собой дверь и прислонился к стене.
        «Ноль-шестнадцатый, рейсовый на Марс. „Бегите скорее в санчасть“. Нет, дудки! Пусть бегают самые опытные, у них не бывает сердцебиений».
        Он стал медленно подниматься по лестнице, останавливаясь на каждой ступеньке.
        - Фамилия?
        - Климов. Второй пилот с ноль-шестнадцатого.
        - Раздевайтесь!
        Непослушными пальцами он расстегнул китель.
        - До трусов.
        …Десять оборотов, двадцать, тридцать… сто. Все быстрее вращение центрифуги, все медленнее и слабее толчки сердца. Невообразимая тяжесть давит на живот, сжимает легкие. Тупые, тяжелые удары по затылку. Рот жадно ловит воздух. Сто двадцать. Огненные круги бешено вращаются перед глазами, рвота поднимается из желудка и комом застревает в горле. Сто тридцать. Невыносимая боль в позвоночнике. Сто тридцать пять. О чудо! Невесомость. Он парит в свободном полете. Черная бездна усеяна звездами - синими, красными, фиолетовыми. Какое блаженство! Если бы только так не жал загубник кислородного аппарата. Какой болван придумал эти новые скафандры…
        - Спокойно, Климов! Глотайте, глотайте. - Врач вынул у него изо рта ложку и взглянул на часы, проверяя пульс. - Сколько вам лет?
        - Там написано… пятьдесят два.
        - Вы же давно имеете право на пенсию. Какого черта…
        - Я не могу.
        - Глупости! - Врач подошел к столу и открыл личное дело. - С моей стороны было бы преступлением выпустить вас в полет. Ничего не поделаешь, батенька, возраст есть возраст. Сколько лет вы летаете?
        - Тридцать… из них три - в резерве.
        - Вот видите, - он перелистывал послужной список, - две аварии за последние пять лет, а до этого… Постойте! Вы что, и есть тот самый Виктор Климов?!
        - Тот самый.
        Врач тихонько свистнул.
        «Решайся, пилот! Это твой последний шанс».
        - Один рейс. Очень прошу вас…
        - С кем вы летите?
        - Первый пилот - Притчард.
        - Хорошо, - помедлив мгновение, он поставил размашистую подпись на путевке, - я поговорю с ним, чтобы он вас щадил, особенно на перегрузках. Счастливого полета!
        - Спасибо!
        - Минутку! Вы помните наш уговор? Последний рейс. Вот таблетки. Без особой надобности не принимайте. Так помните?
        - Помню.

* * *
        - Простите, вы Притчард?
        Широкоплечий верзила, расправлявшийся с полукилограммовым бифштексом, поднял рыжеволосую голову:
        - Угу.
        - Виктор Климов. Назначен к вам вторым пилотом.
        Притчард исподлобья бросил на него взгляд. Уважение пополам с жалостью. Самые опытные всегда смотрели на него таким взглядом.
        - Очень приятно. Садитесь. Что вы будете есть?
        - Спасибо, я никогда не ем перед стартом.
        - Напрасно. Может быть, кофе?
        - Я уже пил.
        Первый пилот молча жевал.
        «Начальство, - подумал Климов, - сосунок, а начальство».
        - Вы летали на шестой серии?
        Климов замялся:
        - Вообще, не приходилось, но я прошел курсы переподготовки.
        - Великолепно. - В голосе Притчарда было все что угодно, кроме восторга.
        - Старт в двадцать три тридцать, - сказал он, отодвигая тарелку. - Сейчас объявят посадку. Я пойду оформлю документы, а вы пока проверьте укладку груза.
        - Я не должен присутствовать при посадке?
        - Нет, там Рита, она справится.
        Объявили посадку, и пассажиры устремились к выходу на летное поле. Климов зашел в бар.
        - Я улетаю на ноль-шестнадцатом.
        - Ох, Витька! - Радостное выражение на лице Ружены быстро сменилось тревожным. - Да разве ты можешь, такой?!
        - Ерунда. Врач сказал, что я вполне в форме.
        - Ну, поздравляю! - Она перегнулась через стойку и неловко чмокнула его в щеку. - Буду ждать.
        - Прощай.
        - Подожди, Витенька. - Она торопливо расстегнула халат и оторвала пуговицу от блузки. - На счастье!
        Благодарить не полагалось.
        У служебного выхода он небрежно показал дежурному путевку.
        - Летите, Климов?
        - Лечу, вторым пилотом на ноль-шестнадцатом.
        - Вторая площадка налево.
        Климов вышел на поле. Вдали, за железобетонной оградой, высилась стальная громада стартовой башни с устремленной ввысь ракетой.
        Он поднял голову и посмотрел на маленькую красноватую звездочку в небе.
        «Тебе здорово повезло, пилот!» Рука нащупала в кармане пуговицу и судорожно сжала ее.
        У подножия башни высокая тонкая стюардесса усаживала пассажиров в лифт.
        Климов взглянул наверх и направился к трапу.
        Он уже был на высоте грузового отсека, когда вновь почувствовал тяжелый, горький комок в груди. Прислонившись к перилам, он взглянул вниз и сжал зубы, чтобы побороть головокружение. Только этого не хватало. Неужели боязнь высоты?! Он поднял взгляд вверх, и вид мерцающих звезд неожиданно принес облегчение…
        Грузовой отсек был забит до отказа. Путаясь в многочисленных оттяжках креплений, Климов ползком пробрался в кормовую часть. Кажется, все в порядке, можно идти в кабину.
        - Вот черт! - Выбираясь через люк в тамбур, он ударился головой об один из оцинкованных ящиков, укрепленных по стенам. - Однако загрузочка выше нормы!
        После полумрака грузового отсека матовый свет плафонов салона казался нестерпимо ярким. Последние пассажиры усаживались в кресла. Стюардесса разносила на маленьком подносе розовые пилюли стартового наркоза.
        Идя по проходу, он увидел марсианку. Она посмотрела на него внимательным, изучающим взглядом и насмешливо улыбнулась.
        Первый пилот был уже на месте. Климов сел в свое кресло и застегнул ремень. Притчард вопросительно на него посмотрел.
        - Все в порядке, но мне кажется, что загрузка превышает допустимую для кораблей этого класса.
        Притчард хмыкнул:
        - Не беспокойтесь. Есть разрешение инспекции.
        В двери появилась голова стюардессы.
        - Все! Двадцать шесть пассажиров.
        - О’кей!
        Притчард включил микрофон, но вдруг передумал и вновь щелкнул тумблером.
        - Слушайте, Климов. Вы ведь опытный астролетчик. Еще в академии я изучал ваши полеты… Вам нечего меня стесняться… Мне говорил врач… Может быть, стартовый наркоз?..
        - Чепуха! Я себя отлично чувствую.
        - Как знаете. - Он нагнулся к микрофону. - Я ноль-шестнадцатый, прошу старт.
        - Ноль-шестнадцатый, даю старт! - раздался голос в динамике. - Пять… четыре… три… два… один… старт!
        Стрелка указателя ускорения медленно тронулась с места и, нерешительно задержавшись на какое-то мгновение, стремительно двинулась дальше.
        Климов почувствовал на себе взгляд Притчарда и улыбнулся слабой, вымученной улыбкой. Затем, выждав немного, вытащил из-за обшлага таблетку и отправил ее в рот налитой свинцовой тяжестью рукой.
        Первый пилот внимательно глядел на щит приборов. Прием допинга на взлете и посадке был категорически запрещен уставом.
        Действие таблетки сказалось мгновенно. Теперь вибрация и тяжесть не казались такими мучительными.
        Притчард передвинул маленький рычажок на пульте. Стрелка указателя перегрузки пошла вниз.
        - Я ноль-шестнадцатый, - сказал он в микрофон, - старт благополучный, курс на заправочную станцию.
        - Я вас слышу, ноль-шестнадцатый, - отозвался голос. - Старт благополучный, заправочная готова вас принять.
        Плавное торможение, две вспышки бортовых дюз, и корабль повис в магнитной ловушке заправочной станции.
        «Ловко это у него получилось, - подумал Климов, - ай да самый опытный!»
        Притчард отстегнул ремень.
        - Послушайте, Климов. Заправка продлится около трех часов. На взлете вы мне абсолютно не нужны. Набор второй космической - это не шутка. Отправляйтесь спать. Две таблетки снотворного. Через двадцать часов меня смените.
        - Да, но…
        - Выполняйте распоряжение! При такой автоматике я могу подремать здесь. Ясно?
        - Ясно.
        В синем свете ночных ламп лица пассажиров казались мертвенно-бледными. Они лежали навзничь в откинутых креслах, скованные стартовым наркозом.
        На переднем сиденье, скорчившись, спала стюардесса.
        Климов прошел в крохотную каюту экипажа и, сняв ботинки, лег на диван. У изголовья, на столике, лежала коробочка со снотворным.
        «Выполняйте распоряжение…»
        Он вздохнул и одну за другой принял две таблетки.
        «А все-таки тебе здорово повезло, пилот», - усмехнулся он, закрепляя спальные ремни.
        Климов проснулся от странного щемящего чувства тревоги. Несколько минут он лежал на спине с закрытыми глазами, не в силах побороть действия снотворного.
        «Который час? - Он отстегнул ремни, рывком сел и взлетел к потолку. Держась за скобы на переборке, осторожно спустился вниз и взглянул на часы. - Черт знает что! Проспал!» Прошло тридцать шесть часов с тех пор, как Притчард отослал его в каюту. Проспал вахту! Позор! Нечего сказать, хорошо начинается его служба на ноль-шестнадцатом!
        Он нагнулся, натянул ботинки с магнитными подошвами и, волоча ноги, с видом провинившегося мальчишки поплелся в рубку.
        Чета американцев, расстегнув ремни, дремала в креслах. Юные эксперты снова сражались в бойк, оглашая кабину веселым хохотом. Марсианка, морщась от стука магнитных костей, сосала тюбик с ананасным кремом.
        Стюардесса порхала между креслами, убирая остатки завтрака.
        Климов открыл дверь рубки:
        - Простите, Притчард. Я знаю, что это свинство, которому нет оправдания.
        - Бросьте, Климов. Я рад, что вы хорошо выспались. Корабль на курсе. Можете дремать здесь, в кресле, а я прилягу. Когда вас сменить?
        - Когда угодно. Я, кажется, выспался на всю жизнь.
        - Хорошо, - первый пилот взглянул на часы, - я, пожалуй, тоже приму таблетку.

* * *
        …Нет ничего более спокойного, чем вахта в свободном полете. Климов откинулся в кресле и закрыл глаза, прислушиваясь к монотонному пощелкиванию курсографа. Ну вот, он снова в космосе. Теперь, вероятно, надолго. Пилотов, назначенных из резерва, редко снимают после первого рейса. Во всяком случае, несколько рейсов ему обеспечено, а там…
        Два взрыва один за другим рванули корпус корабля. Погас свет. В темноте Климов нащупал кнопку аварийного освещения, и рубка осветилась скупым светом маленькой лампочки, укрепленной над пультом.
        Во внезапно наступившей тишине стук часового механизма курсографа казался ударами набата. На плавной кривой курса виднелся крохотный всплеск. От него кривая чуть заметно отклонялась влево. Этого было достаточно, чтобы корабль пролетел мимо цели на расстоянии миллионов километров. Нужно немедленно исправить курс. Две-три вспышки из бортовых дюз, и тонкая кривая на бумажной ленте вновь ляжет посередине красной черты, вычисленной со скрупулезной точностью электронными машинами на Земле. Он нажал педаль маневрового двигателя левого борта… Тишина…
        Магнитные подошвы больше не притягивались полом, и он двигался по проходу нелепыми скачками, провожаемый встревоженными взглядами пассажиров.
        Между дверью, ведущей в тамбур, и комингсом переборки лежал иней. Климов прижался ухом к изоляции двери и услышал тонкий свист. Там, за дверью, была чудовищная пустота, именуемая космосом. Он взглянул на шток автоматического клапана, установленного на трубе, подающей воздух из регенерационной станции в кабину. Клапан закрыт. Это могло означать только одно: разрыв трубопровода.
        - Что-нибудь серьезное, кеп? - спросил американец.
        - Нет. Микрометеорит пробил обшивку и повредил проводку. Через два часа все будет исправлено. Вот только обед, вероятно, немного запоздает.
        Еще бы! Ведь все запасы продовольствия находились там, за этой дверью.
        «Два часа. - Он бросил взгляд на анероид. - Давление в кабине на пять миллиметров ниже нормального. Через два часа они начнут задыхаться, если только запас кислорода в аварийных баллонах…»
        - Два часа, и все будет в порядке, - повторил он, направляясь в кабину.
        - Притчард! - Первый пилот спал, раскинув руки. Тяжелое дыхание вырывалось из полуоткрытого рта. - Притчард!
        Он тер ему уши, хлопал по щекам, массировал грудную клетку.
        - Проснитесь, Притчард!
        Тщетно. Сейчас действие снотворного могла парализовать только инъекция энцекардола.
        - Рита!
        В дверь просунулось бледное, как гипсовая маска, лицо стюардессы.
        - Аптечка у вас?
        - Она в тамбуре, сейчас принесу.
        - Не нужно.
        - Я думаю…
        - Идите на место! Я буду в рубке. Включите поглотители углекислоты. Кислород расходуйте очень экономно. Никого не подпускайте к двери, ведущей в тамбур.
        - Хорошо.
        «Ну, решайся, пилот!»
        Собственно говоря, решать было нечего. Кислорода в баллонах оставалось примерно на четыре часа. Нужно либо, задраив дверь из кабины в рубку, выбраться наружу через аварийный люк и попытаться проникнуть в кормовой отсек, либо… Двадцать шесть пассажиров.
        Скафандр в шкафу. Немного великоват, но ничего не поделаешь. Он закинул руку за спину, чтобы защелкнуть карабин шлема, и почувствовал режущую боль в левой половине груди. Не нужно делать резких движений. Теперь укрепить на груди кислородный баллон и пристегнуть к поясу трос. Не забыть маневровый пистолет. Проклятье! Ни троса, ни пистолета на месте не оказалось. Очевидно, все снаряжение для вылазок в космос хранилось в кормовом отсеке. Ладно, выбора нет. Он проверил герметичность шлема и начал отвинчивать стопор аварийного люка.
        Стремительный шквал прижимает тело к полуоткрытому люку. Со взрывом лопнули лампочки плафонов. Черная пластмасса пультов быстро покрывалась толстым слоем инея.
        Он бросил взгляд на дверь, ведущую в кабину, и распахнул люк…
        За свою долгую жизнь космонавта Климову не раз приходилось покидать кабину в полете, и всегда при этом он испытывал ни с чем не сравнимое ощущение величия космоса. Однако сейчас ему было не до высоких эмоций. Тонкий плотный слой льда осел на петлях, не давая закрыть люк. Упершись ногами в обшивку, он изо всех сил тянул его на себя.
        - Сволочь!
        Неожиданно крышка поддалась, и, кувыркаясь через голову, Климов начал стремительно удаляться от корабля. Он вытянул руки и ноги. Вращение немного замедлилось, но черный провал бездны между ним и ноль-шестнадцатым неуклонно увеличивался.
        «Люк!! Никто не знает, что люк открыт. Даже если Притчард проснется до того, как в кабине кончится кислород… Стоит только распахнуть дверь…»
        В отчаянии он барахтался в пустоте, сжимался в комок и рывком расправлял беспомощное тело.
        «Если бы был маневровый пистолет… Болван! Что толку думать о том, чего нет… Кислород!»
        Он перевел рычажок обогрева баллона в крайнее положение и, выждав подходящий момент, резко открыл вентиль продувания.
        «Стоп!.. Еще раз… Стоп!»
        Все ближе громада корабля, все меньше давление кислорода в баллоне.
        «Довольно! - Протянутые пальцы почти касаются спасительного леера. - Неужели мимо?! Последний раз! Есть!»
        Сейчас он цепкой хваткой держит металлический прут. Крышка люка совсем рядом. Он накладывает стопор и, сжав от напряжения зубы, затягивает что есть силы маховик. Только бы хватило кислорода!
        Медленно перебирая руками, Климов движется вдоль корабля. Ага! Вот она, зияющая дыра с рваными краями! С трудом он протискивает туловище внутрь. Так и есть! Взорвались эти чертовы ящики в тамбуре. Он нагибается и в свете шлемового фонарика различает дыру размером в кулак в трубопроводе, подводящем регенерированный воздух в кабину. Края ее затянуты льдом. Сноп белых снежинок фонтаном вздымается вверх. Слава богу! Регенерационная станция работает. Он подходит к двери, ведущей в машинный отсек, и кладет на нее руку. Чуть ощутимая вибрация от работающих компрессоров похожа на биение сердца.
        Нужно торопиться. И так слишком много драгоценного воздуха выброшено в космос. Сначала - пластырь на трубу, затем заняться кабелем. Заплату на обшивку - после…

* * *
        - Витя! - Ружена уже сняла халат. Костюм из мягкой серой ткани плотно облегал ее стройную фигуру. - Пойдем, милый! Ноль-шестнадцатый на Марс уже улетел. Теперь до утра ничего не будет. Мы еще успеем на автобус. Посмотри, на кого ты похож! Пошли! Примешь ванну, выпьешь чаю с малиной. Завтра я выходная, проваляешься весь день в постели.
        «Ну, решайся, пилот!»
        - Нет, - сказал он, скользнув взглядом по расписанию рейсов, - я буду ночевать в общежитии. Завтра в семь утра нужно быть здесь к отлету маршрутного на Луну. Ведь я в резерве, мало ли что может случиться.
        Опасная зона
        Петлявшая среди холмов дорога неожиданно кончилась у металлических ворот в кирпичной стене. В свете фар вспыхнула белая табличка с надписью: «Въезд категорически запрещен».
        - Вот здесь, - сказал шофер. - Проходная направо. Если Арсеньев будет спрашивать, скажите, что я вернулся на базу.
        В караульном помещении пахло свежим ржаным хлебом, овчиною и еще чем-то, чем пахнет только в караульных помещениях и сторожках.
        Старенький вахтер долго изучал пропуск, сличал его с паспортом и несколько раз поверх очков оглядел меня с ног до головы.
        - А справка есть? - спросил он, возвращая мне паспорт.
        - Что за справка?
        - Насчет прививки. Без справки не велено пускать. Сам Алексей Николаевич распорядился.
        - Не знаю, о какой прививке вы говорите, - сказал я. - Мне выдали пропуск на базе без всякой справки.
        - Без справки не пущу.
        - Хорошо, - сказал я. - У вас есть телефон?
        - Есть.
        - Соедините меня с Арсеньевым.
        - Нету их. С утра уехали с Максимовым в город.
        - А кто его замещает?
        - Никто не замещает. Одна барышня осталась.
        - Какая барышня?
        - Известно какая. Беата!
        Я сел на топчан:
        - Что же мне делать?
        Вахтер пожал плечами:
        - Без справки пропустить не могу. Ждите Алексея Николаевича.
        Минут десять прошло в молчании.
        - На базу от вас можно позвонить?
        - С территории можно, а отсюда нельзя.
        - Арсеньев когда должен вернуться?
        - Кто их знает. Может, сегодня, а может, завтра. Он мне не докладывается.
        Я не знал, что предпринять. Нечего сказать, приятная перспектива: добравшись с таким трудом до цели, просидеть всю ночь в проходной!
        - А этой барышне можно позвонить?
        - Звоните, - сказал он, указывая на полевой телефон в углу.
        Я покрутил рукоятку и снял трубку.
        - Слушаю.
        - Здравствуйте, - сказал я. - Моя фамилия Шеманский. Арсеньева должны были предупредить о моем приезде.
        - А-а-а. Вы в проходной?
        - Да. Меня не пропускают. Требуют справку о какой-то прививке.
        - Разве вам ее не сделали на базе?
        - Нет.
        - Ну хорошо, - сказала она после долгой паузы, - сейчас я к вам выйду.
        Через несколько минут в караульное помещение вошла девушка в накинутом на плечи пальто.
        В левой руке она несла брезентовую сумку с красным крестом. Забинтованная правая рука была подвешена к шее на темной повязке.
        - Здравствуйте, - сказала она, кладя сумку на стол. - Меня зовут Беата.
        - Здравствуйте. Извините, что побеспокоил, но я попал в глупейшее положение. Никто мне не сказал, что требуется прививка.
        - Да. Против лучевой болезни. У нас здесь зона повышенной радиации.
        - Что же делать?
        - У меня есть ампулы и шприц. Только… - она посмотрела на свою руку, - придется вам уж как-нибудь самому.
        Беата вынула из сумки спиртовку, никелированный бачок, налила из чайника воды и приступила к стерилизации иглы.
        Укол был очень болезненным. Может быть, сказалась моя неловкость.
        - Надеюсь, все? Теперь меня пропустят?
        - Через четыре часа. Сейчас вам нужно лечь. Не возражаете, - обратилась она к вахтеру, - если он полежит тут у вас?
        - Пускай лежит.
        Я лежал на узком жестком топчане, прислушиваясь к шуму дождя, барабанившего по крыше. После укола болела и чесалась рука. Вахтер курил одну самокрутку за другой. От табачного дыма и тепла чугунной печурки, на которой стоял солдатский котелок, трудно было дышать. Ломило виски и затылок. Кажется, у меня начинался жар.
        - Поешьте грибного супа, - сказал вахтер, ставя на стол котелок.
        - Спасибо, не хочется. Я лучше посплю.

* * *
        Меня разбудил треск подъехавшего мотоцикла. Вахтер оправил гимнастерку и метнулся в проходную.
        Через открытую дверь я увидел высокую широкоплечую фигуру в плаще с капюшоном.
        Вернулся вахтер:
        - Алексей Николаевич приехали.
        Вскоре в проходной появилась Беата.
        - Пойдемте, - сказала она, - я вас проведу к Арсеньеву.
        Мы поднялись по лестнице на второй этаж.
        Освещенный одной тусклой лампочкой коридор был завален ящиками и частями каких-то аппаратов. Ловко лавируя между ними, Беата подошла к двери, обитой черной клеенкой.
        - Вот здесь.
        В глубине комнаты, за столом, сидел бородатый человек в комбинезоне и пил чай. Перед ним красовался большой, начищенный до блеска самовар.
        - Это Шеманский, - сказала Беата. - Он приехал вечером.
        - И что же?
        Вопрос был задан совершенно безразличным тоном.
        - Мне говорил Лабковский…
        - Я вас сюда не приглашал, - перебил он меня, - и мне совершенно неинтересно, что вам говорил Лабковский. Туда я вас все равно не пущу.
        - Вот разрешение комитета.
        Я подошел к столу и положил перед ним запечатанный конверт.
        - Комитета, комитета! - Его лицо покрылось красными пятнами. - А что они там понимают, в вашем комитете? Попробовали бы влезть в мою шкуру, а потом давали бы разрешение всяким…
        - Алексей Николаевич!
        - Ладно, - Арсеньев виновато взглянул на Беату, - садитесь пить чай, переночуете у нас, а утром я вызову с базы машину и отправлю вас обратно.
        Я молча сел за стол. Беата налила мне чаю в толстую фарфоровую кружку и придвинула тарелку с печеньем.
        - Послушайте, Шеманский, - в голосе Арсеньева звучали мягкие, мне показалось, даже заискивающие нотки, - я хорошо знал вашу жену. Понимаю чувства, которые вами руководят. Но в зоне вам делать нечего. Не так там… - он на мгновение запнулся, - не так там все просто.
        - Поймите, - сказал я, стараясь сохранять спокойствие, - что мне…
        - А почему вы не хотите понять, - перебил он меня, - что ваше присутствие здесь никому не нужно? Мы топчемся, не решаясь даже выяснить, что же там произошло, и вот является человек, который… Впрочем, все это пустые разговоры, - махнул он рукой, - не пущу, и все тут! Можете жаловаться на меня в комитет.
        - Я отсюда не уеду, не побывав там.
        Мне хотелось быть твердым и решительным, но выдал голос.
        Беата кинула на меня сочувственный взгляд.
        Мое волнение привело Арсеньева в ярость.
        - А кто вы такой?! - загремел он, ударив кулаком по столу. - Может, вы физик и объясните, почему уровень радиации не падает, а повышается? Или вы - биолог, разбирающийся в этих, как их, дендритах и светлячках с температурой в триста градусов? Да кто вы такой, кроме того, что муж Шеманской? Можете мне сказать? Почему вы молчите?
        - Я… лингвист…
        - Лингвист! - захохотал он. - Вы только подумайте! Лингвист! Нет, - сказал он, неожиданно переходя на серьезный тон, - к счастью, лингвист пока не требуется.
        Я молчал. Арсеньев допил чай и встал:
        - В общем, все ясно. Завтра я вас отправлю назад. Беата покажет вам, где можно переночевать. Спокойной ночи!
        Дойдя до двери, он обернулся, посмотрел на меня долгим, изучающим взглядом и вышел.
        Несколько минут мы сидели молча.
        - Скажите, - нерешительно спросила Беата, - вы… очень любили Марию Алексеевну?
        - Очень.
        - Тогда… действительно, вам лучше туда не ходить.
        - Но почему? Объясните мне, ради бога, что это все значит. Честно говоря, я меньше всего ожидал такого приема.
        Беата задумчиво мешала ложечкой остывший чай.
        - Не сердитесь на Алексея Николаевича. Ему тоже нелегко. Вчера он опять получил нагоняй в комитете.
        - За что?
        - За все, по совокупности. Неделю назад отправили в город Люшина со смертельной дозой радиации, а тут я еще со своей рукой. Арсеньева, с одной стороны, обвиняют в медлительности, а с другой - в пренебрежении опасностью, связанной с работой в зоне. Ну, я-то, допустим, сама виновата, а Люшин? Разве кто-нибудь мог предполагать, что там такие виды излучения, которые не задерживаются скафандрами? Теперь нужно переделывать скафандры под электростатические ловушки, но нет батарей. С ними какая-то задержка. В дополнение ко всему еще вы.
        - Но я все-таки не понимаю, почему вы считаете, что мне туда лучше не ходить. Если речь идет об опасности, то…
        Беата неожиданно положила свою ладонь на мою руку.
        - Не надо, - сказала она, глядя мне в глаза. - Пожалуйста, не надо об этом говорить. Все гораздо сложнее, чем вы думаете. Пойдемте, я покажу вам вашу комнату. Вот только… - замялась она, - постельного белья не найдется.
        - Не важно, - сказал я, - обойдусь и без белья.
        Она провела меня по коридору и открыла одну из многочисленных дверей. В пустой комнате стояла кушетка, какие обычно бывают в кабинетах врачей.
        - Вот здесь. К сожалению, больше ничего нет.
        - Спасибо, - сказал я, - спокойной ночи!
        - Спокойной ночи! - ответила она. - Как хорошо было бы для всех, если бы вы утром уехали!

* * *
        Ворочаясь на неудобной кушетке, я снова перебирал в памяти события прошедшего дня.
        Мне не в чем было упрекнуть работников комитета, хотя разрешение я получил только после длительных и настойчивых просьб. Во всяком случае, там все были со мной вежливы.
        Хотя в грубости Арсеньева чувствовалось что-то нарочитое, у меня не возникало сомнений, что он приложит все усилия, чтобы вернуть меня в город. По-видимому, у него были какие-то причины не допускать меня к месту аварии. Самое странное было то, что он все равно ничего от меня не мог скрыть. Я читал все, что печаталось в официальных отчетах, и внимательно следил за дискуссией в журналах. Значит, в зоне было что-то, что не фигурировало в его донесениях, и он боялся, что я об этом узнаю. Мне вспомнился взгляд, который бросил на меня Арсеньев, выходя из комнаты. Так смотрит врач на больного, приговоренного к смерти, но еще не подозревающего об этом.
        И что могла означать последняя фраза, оброненная Беатой? Почему для всех было бы лучше, чтобы я уехал? Если к этому и есть какие-то причины, то отчего мне прямо о них не сказать, хотя бы из уважения к памяти Марии? Нельзя же меня считать совершенно посторонним человеком!
        Я уснул с твердым намерением не уезжать отсюда, не добившись посещения зоны.
        Когда я проснулся, было уже светло. Мне не хотелось откладывать разговор с Арсеньевым, и, кое-как приведя себя в порядок, я вышел в коридор.
        - Как вы спали?
        Я не сразу узнал в мальчишеской фигуре, облаченной в мешковатый комбинезон, мою вчерашнюю знакомую.
        - Спасибо, наверно, хорошо. Скажите, где я могу видеть Арсеньева?
        - Он уехал в город, будет не раньше обеда.
        - И вернется таким же злым, как вчера?
        Беата рассмеялась, обнажив ослепительные зубы безукоризненной формы. Вечером я не заметил, что она такая красивая.
        - Можете его больше не бояться. На прощанье Арсеньев сказал, что пусть все решает Максимов. Сейчас я вас с ним познакомлю. Он, наверное, выходит из себя, ожидая нас завтракать.
        Мы направились в столовую.
        - Знакомьтесь, Юра, - сказала Беата курчавому юноше, пытавшемуся открыть перочинным ножом банку консервов. - Это Шеманский.
        - Здравствуйте, - ответил он, - может быть, у вас есть консервный нож?
        Ножа у меня не было.
        Завтракали мы молча. Поднимая глаза от тарелки, я каждый раз ловил устремленный на меня взгляд Максимова.
        Первым заговорил я:
        - Вы бывали в зоне, Юрий…
        - Просто Юра, - ответил он. - Нет, там были только Люшин и Беата, оба не очень удачно. О зоне я знаю только по их рассказам. Сейчас Арсеньев запретил работу до переоборудования скафандров.
        - Неужели последствия взрыва…
        - Да никакого взрыва не было, - перебил он меня. - Просто когда установка вышла из-под контроля, из нее вырвался поток излучения невообразимо большой энергии. По-видимому, здесь мы имели дело с неизвестными до сих пор частицами. Они-то и вызвали вторичную радиацию.
        - Скажите, - спросил я, - они… тогда… очень мучились?
        Максимов бросил быстрый взгляд на потупившуюся Беату.
        - Нет, не думаю, - ответил он каким-то делано небрежным тоном. - Вероятно, они перестали существовать как материальные образования за какие-нибудь миллионные доли секунды. На пути потока не могло остаться ничего живого.
        - Но Арсеньев говорил о каких-то светлячках.
        Он замялся:
        - Видите ли… ничего… с точки зрения тривиальных представлений о формах жизни. Однако там было много металла, в котором излучение породило очень странные явления. Впрочем, об этом вам расскажет Беата лучше, чем я. Ведь она у нас первый в мире металлобиолог.
        Максимов поднялся из-за стола:
        - Прошу меня извинить. Мне нужно поехать на базу.
        Он подошел ко мне и крепко пожал руку:
        - Так вы все-таки настаиваете?
        - Да, - ответил я.
        - Зачем вам это? - спросил он совсем тихо.
        - Там погибла моя жена… Я не могу…
        - Хорошо, - сказал он, - вы туда попадете.

* * *
        - Не знаю, чем вас занять, - сказала Беата. - Пойдемте в библиотеку, может быть, что-нибудь подберете почитать.
        Мы прошли по коридору и поднялись на третий этаж.
        Книги в библиотеке были свалены на полу. Вероятно, их собирались вывезти.
        Я подошел к окну.
        - Это там? - спросил я, указывая на гигантское сооружение, напоминавшее формой бублик.
        - Нет, это ускоритель. Пульт - в конце левого крыла.
        Я посмотрел на ее руку:
        - Результат посещения пульта?
        - Да, те самые светляки с температурой триста градусов. Я пыталась взять одного, но он расплавил перчатку.
        Мне вспомнились слова Максимова о металлобиологии.
        - Они металлические? - спросил я.
        - В основном, по-видимому, они состоят из металла. Точный химический состав пока неизвестен, хотя по аналогии с дендритами можно считать их состоящими из сложных металлоорганических соединений.
        - Живые?
        Беата задумалась:
        - Пока еще трудно сказать. В них протекают окислительные процессы, напоминающие дыхание, и восстановительные - на базе реакций фотосинтеза. Они могут ассимилировать металлы из сохранившихся там конструкций и некоторые элементы почвы. Может быть, они даже размножаются делением. Это еще неясно.
        - А дендриты?
        - Там все гораздо проще. Это - металлоорганические растения. Многое в механизме обмена веществ у них уже разгадано.
        - Эти светляки летают?
        - Нет, ползают, и то очень медленно. Значительно медленнее улиток. Их движение очень трудно заметить.
        - Чем занимается сейчас Арсеньев?
        Кажется, я задал вопрос, на который ей не хотелось отвечать.
        - Видите ли, - сказала она после длинной паузы, - Арсеньев человек со странностями. Он не может простить себе, что уехал в тот день в город. Считает, что все произошло по небрежности. Впрочем, - спохватилась она, - не нужно было вам этого рассказывать. Ведь ваша жена…
        - Замещала его в тот день?
        - Да.
        - Беата, - спросил я, - вы можете совершенно честно сказать, почему Арсеньев не хочет пускать меня туда?
        - Совершенно честно? - переспросила она, глядя себе под ноги. - Нет, честно не могу. И пожалуйста, вообще больше ни о чем меня не спрашивайте!

* * *
        За обедом Арсеньев и Максимов разговаривали о каких-то счетчиках. На меня они не обращали никакого внимания. Беата молчала, погруженная в изучение толстой тетради, которую ей передал Арсеньев.
        Мне не хотелось есть. Я все время пытался найти объяснение странному поведению Арсеньева. Вообще, вся эта атмосфера недомолвок и нескрываемой холодности начинала меня раздражать.
        Арсеньев прервал разговор с Максимовым и повернулся к Беате:
        - Ну как?
        - Замечательно! - ответила она, с трудом отрываясь от листка, покрытого формулами. - Просто изумительно!
        - Живые? - спросил Арсеньев.
        - Никаких сомнений.
        - Ну что ж, поздравляю.
        Арсеньев отодвинул стул и направился к двери. Я тоже встал:
        - Алексей Николаевич!
        Он скосил глаза в мою сторону и шагнул в коридор.
        - Договаривайтесь обо всем с Максимовым.
        Я снова опустился на стул.
        - Ладно, ладно, - примирительно произнес Максимов, - завтра начнете помогать мне готовить скафандры.

* * *
        Подготовка заняла пять дней. Я помогал Максимову крепить на скафандрах металлические сетки ловушек, пришивал карманы для батарей, таскал в грузовик кислородные баллоны, отправляемые на зарядку.
        Рабочих на территории не было. Максимов сказал мне, что весь вспомогательный штат экспедиции находится на базе.
        - Арсеньев, - пояснил он, - не любит, когда кто-нибудь тут околачивается.
        В зону поражения должны были отправиться Арсеньев, Максимов и я. Однако в последний момент Арсеньев передумал и велел Максимову находиться в главном корпусе «в готовности номер один», как он выразился.
        Вероятно, я выглядел очень жалким в тяжелом скафандре, согнувшись под тяжестью кислородного баллона, потому что, увидев меня в полном облачении, Беата не могла сдержать улыбку.
        Зато Арсеньев был просто великолепен. Выпрямившись во весь свой двухметровый рост, он, казалось, совершенно не чувствовал веса многочисленных приборов, висевших у него на груди.
        Наконец приготовления были закончены. Максимов проверил поступление кислорода в шлемы.
        - Готово! - услышал я его голос в наушниках.
        - Пошли! - ответил Арсеньев. - Идите, Шеманский, за мной.
        Тяжелые ботинки со свинцовыми подошвами скользили на гладком полу. Я пытался приспособить свой шаг к легкой, размашистой походке Арсеньева, но мне это плохо удавалось.
        Коридор завернул вправо. Арсеньев скрылся за поворотом.
        - Вот черт!
        Я поскользнулся и шлепнулся на пол.
        - Ну что там случилось? - спросил Арсеньев.
        - Ничего.
        - Ничего, так идите!
        Я встал на ноги.
        - Может быть, вернетесь, Шеманский? - раздался в шлеме голос Максимова.
        - Нет.
        Арсеньев поджидал меня, нетерпеливо постукивая перчаткой по стене.
        - Старайтесь не отставать.
        - Хорошо.
        Мы прошли еще несколько десятков метров. Коридор кончился. Впереди была массивная металлическая дверь.
        - Вхожу в зону, - сказал Арсеньев. - Вы слышите, Юра?
        - Слышу.
        Арсеньев открыл дверь, и мы начали спуск по винтовой лестнице.
        Я изнемогал под тяжестью баллона. Дышалось с трудом. Липкий пот заливал глаза. Казалось, что этому спуску не будет конца. Низ лестницы терялся во мраке.
        - Осторожно! - сказал Арсеньев. - Не споткнитесь.
        Я почувствовал под ногами пол.
        Арсеньев зажег висевший у него на груди фонарь. Мы находились в большом зале, облицованном белой плиткой, со множеством панелей на стенах.
        - Как связь, Юра? - спросил он.
        - Ничего. Много помех.
        Их голоса прерывались в наушниках моего шлема треском разрядов.
        - Пишите, Юра, - сказал Арсеньев.
        Он начал диктовать цифры, перемежающиеся короткими фразами: «жесткая составляющая», «градиент», «вектор».
        - Перестаньте сопеть, Шеманский, - неожиданно сказал он. - Вы что, плохо себя чувствуете?
        - Нет.
        - Если вам трудно дышать, прибавьте кислорода.
        Я повернул рычажок на груди. Сразу стало легче.
        - Все? - спросил Максимов.
        - Все. Сейчас я пройду в сектор А-три. Оттуда, наверное, связи не будет. Вы, Шеманский, ожидайте меня здесь. Слышите, Юра? Шеманский остается в диспетчерской.
        - Слышу.
        Арсеньев пересек зал и шагнул в темный проем. Некоторое время я еще видел отблеск его фонаря на стенах уходящего вдаль коридора.
        В шлеме опять раздался голос Максимова:
        - Алексей Николаевич!
        - Да.
        - Хорошо бы попытаться там снять векторную диаграмму вторичного излучения.
        - Попробую, если…
        Дальше я не расслышал. Мешал треск разрядов.
        Прошло минут пять.
        - Ну, как у вас дела, Шеманский? - спросила Беата.
        - Стою, как соляной столб.
        - Вот и умница! - В ее голосе мне почудилась насмешка.
        Все это начинало меня бесить. Я приехал сюда вовсе не для того, чтобы останавливаться на полпути и служить объектом иронии какой-то девчонки.
        Я сделал несколько глубоких вдохов и отправился искать Арсеньева с твердым намерением объясниться здесь же начистоту.
        Пройдя по коридору несколько сот шагов, я обнаружил, что он раздваивается.
        - Алексей Николаевич! - позвал я.
        Никакого ответа.
        Не имело смысла гадать, в каком из коридоров он мог находиться. Я свернул налево.
        В красном свете неоновой лампочки индикатора электростатического поля, горевшей на моем шлеме, многочисленные двери, обитые свинцовыми листами, отливали тусклым металлическим блеском. Я попробовал открыть одну из них, она оказалась запертой.
        Я пошел дальше. Мария много рассказывала мне об установке, но я никогда не предполагал, что это такое грандиозное сооружение. Настоящий подземный город.
        Неожиданно впереди мелькнул голубоватый свет.
        - Алексей Николаевич! - снова позвал я.
        Опять нет ответа, только треск разрядов.
        Сначала мне показалось, что одна из дверей усеяна сотнями маленьких лампочек. Подойдя ближе, я понял, что это светлячки, о которых рассказывала Беата. Они сидели на свинцовой обивке двери среди странных наростов, напоминавших кактусы.
        Я уже не мог тратить время на то, чтобы получше их разглядеть. Прошло более двадцати минут, как я расстался с Арсеньевым. Он уже мог вернуться. Легко представить себе его ярость, когда он увидит, что меня нет на месте.
        Я прошел еще немного и уже собирался повернуть назад, когда заметил яркое пятно света вдали.
        Часть коридора в этом месте была разрушена. В большом проломе виднелось голубое небо. Впереди коридор был завален обломками бетона вперемешку со стальными конструкциями. Слева в стене зияло большое отверстие. Я заглянул туда. В огромном зале перед параболическим экраном стояла человеческая фигура.
        «Арсеньев? Но почему он без скафандра?» В его неподвижности было что-то зловещее.
        Я пролез в проем и побежал к нему. Бешено колотилось сердце от бега. Я задыхался, перед глазами мелькали красные пятна. Смотровое стекло запотело от учащенного дыхания.
        Я остановился, чтобы продуть шлем…
        Это был не Арсеньев. Вполоборота ко мне, прижав левую руку к груди, стояла… Мария! Нет, не Мария, а ее статуя, отлитая с необычайным искусством из зеленоватого тусклого металла.
        Я сделал несколько шагов вперед.
        Очень медленно, как это бывает только во сне, она повернула голову и улыбнулась.
        Дальше все потонуло в клочьях серого тумана, перешедшего в густой плотный мрак.

* * *
        Мне очень трудно восстановить в памяти все, что было дальше.
        Очевидно, я долго находился в бессознательном состоянии.
        Когда я открыл глаза, то лежал на полу без шлема. Моя голова покоилась на гладких металлических коленях.
        - Очнулся? - спросила Мария, кладя мне на лоб ледяную руку. - Мне пришлось снять с тебя шлем. Кончился кислород, и ты начал задыхаться.
        «Теперь уже все равно», - подумал я.
        - Я знала, что придешь.
        - Что с тобой случилось? - спросил я.
        - Не знаю. Я очень плохо помню тот день. В памяти осталась только вспышка света, а потом наступила вот эта странная скованность. - Она провела рукой по моим волосам. - Ты мало изменился.
        - Вот только поседел, - сказал я.
        - Как я рада, что ты здесь. Ведь мне почти никого не приходится видеть.
        - Разве… у тебя кто-нибудь бывает?
        - Один раз приходил какой-то парень с девушкой. Они были в таких же скафандрах, как ты. Я просила их забрать меня отсюда, но они сказали, что это пока невозможно. Я очень радиоактивна. Обещали потом что-нибудь сделать. Вот теперь я и тебя погубила. Ведь ты без шлема.
        - Ах, теперь все равно, - сказал я.
        - Милый!
        Зеленая металлическая маска склонилась над моим лицом. Я в ужасе закрыл глаза, почувствовав прикосновение холодных твердых губ.
        - Милый!
        Острые как бритвы ногти вонзились мне в плечо.
        Дальше терпеть эту пытку не было сил.
        - Пусти!!!

* * *
        Я открыл глаза. Склонившись надо мной, стояла Беата.
        - Ну вот! Опять расплескал все, - сказала она, стараясь разжать ложкой мне губы.
        - Беата?!
        - Слава богу, узнали! - засмеялась она. - А ну, немедленно принять лекарство!
        - Где я?
        - На базе. Ну и задали же вы нам хлопот! Арсеньев с Юрой целый час вас разыскивали в этих катакомбах. Назад тащили на руках. Ваше счастье, что были в бессознательном состоянии. Дал бы вам Алексей Николаевич перцу!
        - Где меня нашли?
        - У статуи.
        - Значит, это правда?!
        - Что именно?
        - То, что… статуя… живая.
        - Глупости! С чего это вы взяли?
        - Но… она… шевелилась.
        - Игра расстроенного воображения. Наслушались моих рассказов о светляках, и вот почудилось невесть что. Не зря Арсеньев не хотел вас туда пускать. А я-то, дура, еще за вас просила!
        Я никак не мог собраться с мыслями.
        - Откуда же эта статуя?
        - В момент аварии ваша жена стояла перед параболическим экраном, на пути потока излучения. Очевидно, пройдя через нее, поток как-то изменил собственную структуру и выбил из поверхности экрана ее изображение, сконцентрировавшееся в фокусе параболоида. Впрочем, Юра вам расскажет об этом более подробно, я не сильна в физике.
        - А что Арсеньев намерен с ней делать?
        - Положить в свинцовый гроб и зарыть в землю. Она вся состоит из радиоактивных элементов. Люшин облучился, когда пытался ее исследовать.
        - Скажите, - спросил я, помолчав, - Алексей Николаевич очень на меня сердится?
        - Очень.
        - А вы?
        - Убить готова! К счастью, вас сегодня отправят в город.
        Я подождал, пока за ней закрылась дверь, расстегнул на груди рубашку и поглядел на левое плечо… Там были четыре глубокие ссадины… Вероятно, я поранился, когда упал.
        В атолле
        Мы все стояли на берегу и смотрели на удаляющийся «Альбатрос». Он был уже так далеко от нас, что я не мог рассмотреть, есть ли на палубе люди. Потом из трубы появилось белое облачко пара, а спустя несколько секунд мы услышали протяжный вой.
        - Все, - сказал папа. - Теперь мы можем сколько угодно играть в робинзонов: у нас есть настоящий необитаемый остров, хижина и даже Пятница.
        Это было очень здорово придумано - назвать толстого, неповоротливого робота Пятницей. Он был совсем новый, и из каждой щели у него проступали под лучами солнца капельки масла.
        - Смотри, он потеет, - сказал я.
        - А ну, кто быстрее?! - крикнула мама, и мы помчались наперегонки к дому. У самого финиша я споткнулся о корень и шлепнулся на землю, и папа сказал, что это несчастный случай и бег нужно повторить, а мама спросила, больно ли я ушибся. Я ответил, что все это ерунда и что я вполне могу опять бежать, но в это время раздался звонок, и папа сказал, что это, вероятно, вызов с «Альбатроса» и состязание придется отложить.
        Звонок все трещал и трещал, пока папа не включил видеофон. На экране появился капитан «Альбатроса». Он по-прежнему был в скафандре и шлеме.
        - Мы уходим, - сказал он, - потому что…
        - Я понимаю, - перебил его папа.
        - Если вам что-нибудь понадобится…
        - Да, я знаю. Счастливого плавания.
        - Спасибо! Счастливо оставаться.
        Папа щелкнул выключателем, и экран погас.
        - Пап, - спросил я, - они навсегда ушли?
        - Они вернутся за нами, - ответил он.
        - Когда?
        - Месяца через три.
        - Так долго?
        - А разве ты не рад, что мы наконец сможем побыть одни и никто нам не будет мешать?
        - Конечно рад, - сказал я, и это было чистейшей правдой.
        Ведь за всю свою жизнь я видел папу всего три раза, и не больше чем по месяцу. Когда он прилетал, к нам всегда приходила куча народу, и мы никуда не могли выйти без того, чтобы не собралась толпа, и папа раздавал автографы и отвечал на массу вопросов, и никогда нам не давали побыть вместе по-настоящему.
        - Ну, давайте осматривать свои владения, - предложил папа.
        Наша хижина состояла из четырех комнат: спальни, столовой, моей комнаты и папиного кабинета. Кроме того, там была кухня и холодильная камера. У папы в кабинете было очень много всякой аппаратуры и настоящая электронно-счетная машина, и папа сказал, что научит меня на ней считать, чтобы я мог помогать ему составлять отчет.
        В моей комнате стояли кровать, стол и большущий книжный шкаф, набитый книгами до самого верха. Я хотел их посмотреть, но папа сказал, что лучше это сделать потом, когда мы осмотрим весь остров.
        Во дворе была маленькая электростанция, и мы с папой попробовали запустить движок, а мама стояла рядом и все время говорила, что такие механики, как мы, обязательно что-нибудь сожгут, но мы ничего не сожгли, а только проверили зарядный ток в аккумуляторах.
        Потом мы пошли посмотреть антенну, и папе не понравилось, как она повернута, и он велел Пятнице влезть наверх и развернуть диполь точно на север, но столб был металлический, и робот скользил по нему и никак не мог подняться. Тогда мы с папой нашли на электростанции канифоль и посыпали ею ладони и колени Пятницы, и он очень ловко взобрался наверх и сделал все, что нужно, а мы все стояли внизу и аплодировали.
        - Пап, - спросил я, - можно, я выкупаюсь в океане?
        - Нельзя, - ответил он.
        - Почему?
        - Это опасно.
        - Для кого опасно?
        - Для тебя.
        - А для тебя?
        - Тоже опасно.
        - А если у самого берега?
        - В океане купаться нельзя, - сказал он, и я подумал, что, наверное, когда папа таким тоном говорит «нельзя» там, на далеких планетах, то ни один из членов экипажа не смеет с ним спорить.
        - Мы можем выкупаться в лагуне, - сказал папа.
        Право, это было ничуть не хуже, чем если бы мы купались в настоящем океане, потому что эта лагуна оказалась большим озером внутри острова и вода в ней была теплая-теплая и совершенно прозрачная.
        Мы все трое плавали наперегонки, а потом мы с папой ныряли на спор, кто больше соберет ракушек со дна, и я собрал больше, потому что папа собирал одной рукой, а я двумя.
        Когда нам надоело собирать ракушки, мы сделали для мамы корону из веточек коралла и морских водорослей, а папа украсил ее морской звездой.
        Мама была похожа в ней на настоящую королеву, и мы стали перед ней на одно колено, и она посвятила нас в рыцари.
        Потом я попросил Пятницу поплавать со мной. Было очень забавно смотреть, как он подходил к воде, щелкал решающим устройством и отступал назад. А потом он вдруг отвинтил на руке палец и бросил его в воду, и, когда палец утонул, Пятница важно сказал, что роботы плавать не могут. Мы просто покатывались от хохота, такой у него был при этом самодовольный вид. Тогда я спросил у него, могут ли роботы носить на руках мальчиков, и он ответил, что могут. Я стал ему на ладони, и он поднял меня высоко над головой, к самой верхушке пальмы, и я срывал с нее кокосовые орехи и кидал вниз, а папа ловил.
        Когда солнце спустилось совсем низко, мама предложила пойти к океану смотреть закат.
        Солнце стало красным-красным и сплющилось у самой воды, и от него к берегу потянулась красная светящаяся полоса. Я зажмурил глаза и представил себе, что мчусь по этой полосе прямо на Солнце.
        - Пап, - спросил я, - а тебе приходилось лететь прямо на Солнце?
        - Приходилось, - ответил он.
        - А там от него тоже тянется такая полоса?
        - Нет.
        - А небо там какого цвета?
        - Черное, - сказал папа. - Там все другое… незнакомое и… враждебное.
        - Почему? - спросил я.
        - Я когда-нибудь расскажу тебе подробно, сынок, - сказал он. - А сейчас идемте ужинать.
        Дома мы затеяли очень интересную игру. Мама стояла у холодильника, а мы угадывали, что у нее в руках. Конечно, каждый из нас называл свои любимые блюда, и каким-то чудом оказывалось, что мы каждый раз угадывали. Поэтому ужин у нас получился на славу.
        Папа откупорил бутылку вина и сказал, что мужчинам после купания совсем не вредно пропустить по рюмочке. Он налил мне и себе по полной рюмке, а маме - немножко. «Только чтобы чокнуться», - сказала она.
        После ужина мы смотрели по телевизору концерт, и диктор перед началом сказал, что этот концерт посвящается нам. Мама даже покраснела от удовольствия, потому что она очень гордится тем, что у нас такой знаменитый папа.
        Передавали самые лучшие песни, а одна певица даже пропела мою любимую песенку о белочке, собирающей орешки. Просто удивительно, как они об этом узнали.
        Когда кончился концерт, папа сказал, что ему нужно садиться писать отчет, а я отправился спать. Я уже лежал в постели, когда мама пришла пожелать мне спокойной ночи.
        - Мам, посиди со мной, - попросил я.
        - С удовольствием, милый, - сказала она и села на кровать.
        В открытое окно светила луна, и было светло совсем как днем. Я смотрел на мамино лицо и думал, какая она красивая и молодая. Я поцеловал ее руку, пахнущую чем-то очень приятным и грустным.
        - Мама, - спросил я, - почему это запахи бывают грустные и веселые?
        - Не знаю, милый, - ответила она, - мне никогда не приходилось об этом думать. Может быть, просто каждый запах вызывает у нас какие-то воспоминания, грустные или веселые.
        - Может быть, - сказал я.
        Мне было очень хорошо. Я вспоминал проведенный день, самый лучший день в моей жизни, и думал, что впереди еще восемьдесят девять таких дней.
        - Ох, мама, - сказал я, - какая замечательная штука жизнь и как не хочется умирать!
        - Что ты, чижик? - сказала она. - Тебе ли говорить о смерти? У тебя впереди огромная жизнь.
        Мне было ее очень жалко: еще на «Альбатросе» ночью я слышал, как они с папой говорили об этой ужасной болезни, которой папа заразился в космосе, и о том, что всем нам осталось жить не больше трех месяцев, если за это время не найдут способа ее лечить. Ведь поэтому экипаж «Альбатроса» был одет в скафандры, а мы никуда не выходили из каюты. И в океане, вероятно, нам нельзя купаться, потому что эта болезнь такая заразная.
        И все же я подумал, что, когда люди так любят друг друга, нужно всегда говорить только правду.
        - Не надо, мамочка, дорогая, - сказал я. - Ведь даже если не найдут способа лечить эту болезнь…
        - Найдут, - тихо сказала мама. - Обязательно найдут. Можешь быть в этом совершенно уверен.
        Курсант Плошкин
        Капитан Чигин взглянул на старинный морской хронометр, висевший на стене рядом с электронными часами. Кажется, пора!
        Он подошел к двери и повернул на два оборота ключ. Так спокойней. Затем из левого ящика стола были извлечены спиртовка, два маленьких серебряных чайника и две коробочки, украшенные изображениями драконов.
        Конечно, открытый огонь на космолете - нарушение правил, но чай - это чай, и ни один истинный ценитель не будет пользоваться для его приготовления какими-то дурацкими плитками на медленных нейтронах. Что ж, капитан Чигин может позволить себе эту вольность. Пятьдесят лет службы в космосе тоже дают какие-то права. Космический устав - прекрасная вещь, на космолете должна быть железная дисциплина, иначе это будет не корабль, а кабак, но нельзя же подходить с одной меркой к желторотому курсанту и старому космическому волку Чигину. Сначала прослужите столько, сколько капитан Чигин, а потом и права вам дадут особые. Вот так-с.
        Чай тоже нужно уметь готовить. Это вам не какая-нибудь бурда, которой потчуют на космодромах, а напиток высшего класса, эликсир бодрости.
        Сначала нужно ополоснуть чайник водой и поставить его на огонь. Когда из носика пойдет легкий парок, засыпать первую порцию чая и поставить чайник на батарею. Пусть постоит минут десять. Тем временем вскипит вода во втором чайнике. Только не забудьте положить в холодную воду немного зеленого листа. Что, никогда не слышали? Ну это оттого, что вы, батенька, не знаете, что такое настоящий чай. Именно зеленый лист. От него все качества. Попробуйте, и ничего другого пить не захотите. Теперь вылейте зеленый навар в первый чайник и снова - на огонь. Только сейчас уж следите, чтобы не закипел, а то все пропало. Отлично! Можно снимать и покрыть колпаком. Минут пять - и чай готов. Пить его нужно из маленькой фарфоровой чашки. Сахар? Ну кто же пьет настоящий чай с сахаром?! В крайнем случае - чуть-чуть соли.
        Капитан вдохнул волшебный аромат, отпил маленький глоток и медленно проглотил, блаженно зажмурясь.
        Отставив чашку, он достал из стола кожаную папку, послюнил похожий на сосиску палец и бережно перелистал сшитые вместе пожелтевшие от времени страницы.
        Ага, вот!
        «Я, капитан парохода „Жулан“, вследствие скудного питания и неполного штата кочегаров вынужден прекратить рейс, распустить команду и передать пароход местным властям.
        В настоящее время нахожусь в городе Коломбо, что на острове Цейлон, и с первым пароходом нашей компании вернусь в пределы Российской империи, что явствует из изложенного».
        Капитан слегка откинулся назад в кресле, чтобы полюбоваться ровными строчками рондо.
        - «Что явствует из изложенного»! - со смаком повторил он, поднося чашку ко рту. - Стиль-то какой! «Явствует из изложенного»!
        Рука капитана потянулась к чайнику, но в этот момент кто-то осторожно постучал в дверь. Капитан поморщился, сунул спиртовку обратно в ящик, подошел к двери и повернул ключ.
        - Можно к вам, мастер? - В дверях стоял старший помощник.
        Чигин довольно ухмыльнулся. Обращение «мастер», как и звание «капитан», было заимствовано им из старинных книг и отлично прижилось. Попробуйте найдите хоть еще одного космонавта, к которому обращаются подобным образом! «Капитан» - это для посторонних. Ближайшим помощникам разрешается маленькая фамильярность. «Мастер»… право, неплохо звучит!
        - Входите, чиф. Может быть, чашечку чаю?
        Старпом вздохнул. Он терпеть не мог любимый напиток капитана, но отказаться - значило смертельно обидеть старика.
        - Спасибо, с удовольствием!
        Чигин достал из шкафчика вторую чашку.
        - Какие новости?
        - Радиограмма с подкидыша. Идет к нам с курсантами. Двенадцать человек.
        - Какой курс?
        - Все первокурсники. Двенадцать козерогов.
        - Примите к правому борту.
        - Есть!
        - Что еще?
        - На подкидыше - доктор. Радирует, что все в порядке, медикаменты получены.
        - Так.
        Капитан задумался. Опять первый курс. Щенки. На перегрузках будут лежать трупами, потом, в невесомости, заблюют весь корабль. Пробный рейс, так называемое «окосмичивание кадров». Капитан терпеть не мог этого выражения. Окосмичивание! Чушь это, а не окосмичивание! Подумаешь, старт с постоянной орбиты, удлиненный эллипс вокруг Марса и возвращение на орбиту. Дать бы им настоящий взлет и еще посадочку на Венере, вот тогда бы узнали, что такое «окосмичивание». Половина бы подала заявление об отчислении из училища. Но что поделаешь, если планетолет «Альдебаран» уже давно переведен в класс 4-Е без права посадки на планеты. Еще года два его будут использовать в качестве учебной базы, а затем…
        - Спасибо, мастер, чай у вас действительно великолепный.
        - Подождите.
        Старший помощник снова сел.
        - Вот что, - капитан расстегнул воротник кителя, - вы уж займитесь сами с курсантами. Главное, чтобы они сразу включились в работу. Ничто так не разлагает молодежь, как безделье. Никаких поблажек на всякие там недомогания и прочее. Железная дисциплина и работа излечивают все хворобы.
        - Будем разбивать на вахты?
        - Обязательно. По четыре человека. Из каждой вахты двоих - боцману. Пусть с ними не миндальничает.
        - А остальных?
        - В штурманской рубке и в машине. По очереди, каждые сутки. Во вторую половину рейса произведете перемену без выходных.
        - Чепуха все это, - сказал старший помощник, - все равно курорт.
        - Вот вы и позаботьтесь, чтобы не было курорта, погоняйте как следует.
        - Автоматика, тут особенно не погоняешь, времена не те.
        - Не те, - согласился капитан. - Вот спросите у этих козерогов, чего их понесло в училище, и они вам непременно наплетут про романтику космоса, а какая теперь романтика? Вот раньше…
        - В наше время, - кивнул старший помощник.
        Капитан хлопнул рукой по столу:
        - Да я не о том! Вот, скажем, мой прадед, он был капитаном парохода.
        - Чего?
        - Парохода. Плавал по морям.
        - Зачем? - Лицо помощника выражало полное недоумение.
        - Ну, перевозили разные грузы.
        - Странно. Кому могло прийти в голову таскать грузы морем, среди всех этих нефтяных вышек?
        Капитан пожал плечами:
        - Вероятно, их тогда было меньше.
        - Все равно анахронизм.
        - Романтика, - задумчиво сказал капитан. - Тогда люди были другие. Вот послушайте.
        Он открыл папку.
        «Названный Сергей Малков, списанный мною, капитаном парохода „Жулан“, в Кардиффский морской госпиталь, направляется в пределы Российской империи, удовлетворенный денежным довольствием по день прибытия, что подтверждается подлинной подписью моей руки и приложением Большой Гербовой Печати Российского Генерального Консульства в городе Лондоне».
        - Н-да, - сказал помощник.
        - Это мой прадед, капитан парохода «Жулан», - самодовольно сказал Чигин. - Папка и хронометр - наши семейные реликвии.
        - Плавал по морю! - хмыкнул помощник. - Что ни говорите, анахронизм!
        Капитан нахмурился:
        - Ничего вы не смыслите, чиф. Это вам не космолетом командовать. Тут кое-что еще требовалось. Отвага, мастерство. А парусный флот? Какие люди там были?! «Травить правый бом-брам-брас!» Как это вам нравится?!
        - А что это значит?
        - Ну, команда такая, - неуверенно сказал капитан.
        - Не понимаю я этого, - развел руками помощник, - не понимаю, и все тут! Что за бом-брам?
        - Я теперь тоже многого не понимаю. Раньше вот так все знал, - выставил капитан растопыренную пятерню, - а теперь, извините, не понимаю. В позапрошлом году направили на двухмесячные курсы изучать эти новые звездолеты. Лекции читал такой, лопоухий. Прослушал я первую и спрашиваю: «А почему он у вас все-таки летит?» - «Вот же, - говорит, - формула». А я и говорю: «На формулах, молодой человек, летать не привык. На всем, - говорю, - летал: и на ионолетах, и на аннигиляционных, а вот на формулах не приходилось».
        - Так он не летит, - ухмыльнулся помощник, - это пространство свертывается.
        Красная шея капитана приобрела малиновый оттенок - признак, предвещавший начало шторма.
        - Глупости! - сказал он, вставая с кресла. - Пространство - это миф, пустота, и сложить его невозможно. Это все равно что сожрать дырку от бублика, а бублик оставить. Нет уж, вы мне подавайте такой корабль, чтобы и старт и посадки - все было, а от формул увольте, благодарю покорно!
        - Разрешите идти? - благоразумно спросил помощник.
        - Идите, а я отдохну немного.
        Капитан сполоснул под краном оба чайника, убрал коробочки с чаем и, взглянув на хронометр, откинул полог койки.

* * *
        Баркентина под всеми парусами шла бакштаг, ловко лавируя среди нефтяных вышек.
        Соленые брызги обдавали загорелое лицо капитана Чигина, наблюдавшего в подзорную трубу приближающийся берег.
        Ветер крепчал.
        - Убрать фок-марсель и грот-стаксель! - скомандовал капитан.
        - Есть убрать фок-марсель и грот-стаксель! - Проворные курсанты рассыпались по реям.
        - Прямо к носу - коралловый риф! - крикнул впередсмотрящий.
        Капитан взглянул вперед. Белые валы прибоя яростно бились о предательский риф, до которого оставалось не более двух кабельтовых. Решение нужно было принимать немедленно.
        - Свистать всех наверх!
        - Есть свистать всех наверх! - козырнул боцман.
        - Рубить ванты, рубить топенанты, мачты за борт!
        Подвахтенные с топорами кинулись к такелажу.
        - Капитан, тонем! - крикнул молодой курсант, указывая на приближающийся вал, покрытый белой пеной.
        - Черт побери, поздно! - Капитан окинул последним взглядом баркентину. Отличное судно, но разве может оно противостоять мощи прибоя?! - Прощайте, братцы! Благодарю за отличную службу!
        Удар! Треск ломающейся обшивки, крики тонущих курсантов, рев прибоя.
        Огромный вал захлестывает с головой, переворачивает, слепит, душит. Больше нет сил!
        Капитан опускается на дно. Но что это? Звуки фанфар, грохот барабанов, дикие крики. К нему плывет толпа голых зеленых людей.
        - Ага, попался индюк! - орет плывущий впереди старик с длинной зеленой бородой.
        «Откуда они знают мое прозвище?» - думает Чигин.
        - Попался, попался! - орут зеленомордые. - Напиши формулу свернутого пространства - и станешь у нас вождем. Не напишешь - смерть!
        - Смерть индюку!

* * *
        - Фу, дьявол! - Капитан поднял голову с подушки. - Ведь приснится же такое!
        Он перевернулся на спину, пытаясь понять, откуда идет этот шум.
        Внезапная догадка заставила его вскочить с койки.
        «Курсантский кубрик! Ну ладно, голубчики, сейчас получите космическое крещение!»
        Капитан спустился в курсантский отсек и застыл в дверях.
        Великий Ти-Ка-Ту, что там творилось! Пиршество было в самом разгаре. Весь запас продовольствия, выданный сердобольными мамашами бедным деткам на долгий космический рейс, уничтожался ими с непостижимой скоростью. Завтра эти детки будут лежать на койках, держась за животики, и ни один не выйдет на вахту. А сейчас - горящие, возбужденные лица, рты, перемазанные вареньем, орущие под аккомпанемент электронной гармошки разухабистую песню, ту самую идиотскую песню о бравых парнях в космосе, которую так ненавидел капитан Чигин.
        Капитанские ноздри подозрительно втянули воздух. Нет, до этого еще, кажется, не дошло, но все же…
        Так закончим этот рейс мы,
        И в заоблачном порту
        Нас погладит по головке
        Всемогущий Ти-Ка-Ту.
        И в награду за страданья
        Даст нам сыр и колбасу,
        Сказку нам расскажет няня
        С третьим глазом на носу, -
        самозабвенно вопил веснушчатый юнец, свесив ноги с койки.
        Гнев капитана медленно зрел, как плод под лучами осеннего солнца.
        Сладок запах женской кожи,
        А под кожею - труха,
        Нас они целуют, что же,
        Пусть целуют, ха-ха-ха!
        Это уже было больше, чем мог выдержать даже командир учебного космолета.
        - Отставить!!!
        Шум мгновенно стих.
        - Братцы, индюк! - произнес чей-то голос сверху.
        Капитан сжал кулаки. Опять это прозвище, будь оно проклято! Откуда они только узнают?!
        - Старшина, ко мне!
        Вперед выступил тощий парнишка.
        - Ты старшина?
        - Я.
        - Так вот что, голубчик, - с обманчивой мягкостью сказал капитан, - во-первых, когда в кубрик входит капитан, ты обязан подать команду «Смирно!». Понял?
        - Понял.
        - А ну, подай.
        - Смирно! - пискнул парнишка.
        Капитан поморщился:
        - Не так, громче!
        - Смирно!!
        - Не так.
        - Смирно!!!
        Чигин оглядел вытянувшихся в струнку курсантов:
        - Вольно!
        - Вольно! - неожиданным басом крикнул старшина. Кто-то прыснул от смеха.
        - Это во-первых, - повторил капитан. - Во-вторых, на койках в кубриках не сидеть, для этого есть банки.
        - Что есть? - переспросил голос сверху.
        - Банки.
        - А что это такое?
        - Так называются на корабле скамейки.
        - А…
        - В-третьих, все продукты сдать на камбуз. Тут нянек нет, клистиры вам ставить некому.
        Капитан мог поклясться, что ясно слышал, как кто-то у него за спиной произнес слово «дубина». Он резко повернулся, но в дверях никого не было. Очевидно, он просто ослышался.
        - Гармошку сдадите старпому.
        Тихий ропот пронесся по кубрику.
        - Простите, капитан, - робко сказал старшина, - нельзя ли…
        - Нельзя! - оборвал его Чигин. - Не положено. Вернетесь на Землю, получите свою гармошку, а здесь вы будете работать. Понятно?
        - Понятно, - произнес чей-то голос. - Все понятно!
        - Вот и отлично! Запомните, что безделья на корабле я не потерплю.
        Капитан оглядел хмурые мальчишеские лица и повернулся к двери.
        - Смирно! - крикнул старшина.
        - Вольно!
        Вот так всегда. Немного твердости с самого начала - и эти козероги становятся шелковыми. Нет, что ни говори, а командование учебным кораблем не зря доверили старине Чигину. Тут прежде всего нужна опытная рука. Это вам не формулы писать, судари мои!
        Взявшись за поручни, капитан поглядел через плечо. Курсанты складывали продукты в большой чемодан.
        В тот самый момент, когда правая нога владыки «Альдебарана» твердо встала на первую ступеньку трапа, на его голову обрушился сокрушительный удар. Спрыгнувшая сверху фигура попыталась было прошмыгнуть между ногами капитана, но тут же была схвачена за шиворот.
        - Кто таков? Фамилия?! - рявкнул Чигин.
        - Курсант Плошкин. - Серые глаза с черными загнутыми ресницами насмешливо глядели на капитана. Честное слово, этот голос Чигин уже где-то слышал. Ага! «Братцы, индюк!» Так вон оно что!
        - Плошкин, говоришь?!
        - Плошкин.
        О благословенные времена парусного флота! Десять линьков были бы здесь как нельзя более кстати. Нет, десять линьков и сутки в канатном ящике. Вот это то, что нужно!
        - Значит, Плошкин? - Мощная длань капитана подняла за воротник тщедушное тельце.
        - Плошкин.
        - Так вот что, Плошкин. Найдешь боцмана и скажешь, что капитан дал тебе пять нарядов вне очереди.
        - Только и всего?
        - Это для начала, - наставительно сказал капитан, опуская его на пол. - Только для начала. А вообще тебе, Плошкин, много-много нарядов предстоит получить, но впоследствии, а сейчас иди действуй!
        Получив на прощанье отеческий подзатыльник, Плошкин юркнул в кубрик.
        «Фу, ну и денек!» Капитан вытер клетчатым платком потную шею и направился вниз, в машинный отсек.
        Трое механиков колдовали около генератора гравитационного поля. По выражению их лиц Чигин понял, что и здесь ничего хорошего ждать не приходится. Пожевывая губами, он молча наблюдал, как они прозванивают изоляцию.
        - Прохудились обмотки, - сказал стармех, заметив капитана, - придется менять в невесомости.
        - Четыре часа, - сказал Чигин, - четыре часа невесомости по программе, успеете сменить.
        - Не успеем, - сказал второй, - никак не успеем, дня на два работы.
        Капитан было уже открыл рот, чтобы напомнить, что за двадцать суток вынужденного безделья на постоянной орбите все уже можно было сделать, но, передумав, махнул рукой и направился к лифту. Он хорошо знал бесцельность всяких споров с механиками. У них всегда найдется какое-нибудь оправдание.
        - Подъемник не работает, - сказал старший.
        - Почему?
        Тот пожал плечами:
        - Вы же знаете, что по второму вспомогательному реактору кончился срок инспекторского осмотра.
        - А почему вы не пригласили инспектора?
        - Приглашал, да он сказал, что ради такого старья не стоит тратить время. «Вас, - говорит, - давно уже на прикол пора ставить».
        - На прикол! - возмущенно фыркнул капитан. - Не этому мальчишке решать, кого на прикол ставить! Вот вернемся из рейса, пойду в Главную инспекцию.
        - У нас через месяц кончаются документы по двигателям, - добавил старший. - Тут уж без капитального ремонта никак не обойтись. В прошлом году…
        - Ладно, не хуже вас знаю, что нужно!
        Он уже был наверху, когда услышал соболезнующий голос старшего механика:
        - Совсем расстроился наш индюк.
        - Тоже давно на прикол пора, - заметил второй.
        Это было последней каплей, переполнившей чашу терпения.
        Увы, доблестный потомок капитана парохода «Жулан» в официальных документах назывался заведующим самоходной учебной космической базой, весь штат которой, помимо него самого, состоял из одного помощника, врача, трех мотористов, самовольно возведенных в ранг механиков, и одного подсобного рабочего, попеременно именуемого то боцманом, то коком, в зависимости от того, убирал ли он в тот момент помещения или вскрывал консервные банки для кают-компании.
        На этого двуликого Януса и обрушилась вся мощь капитанского гнева.
        - Кабак! - заорал он, топнув ногой. - Форменный кабак! Поручни не чищены с прошлого рейса! В курсантском кубрике - свинарник! Немедленно взять наряд курсантов, и чтобы через два часа все сверкало, как на пароходе! Ясно?
        Ошеломленный кок поставил на пол мешок с блинной мукой и немедленно превратился в бравого боцмана.
        - Есть взять наряд курсантов!
        Нет, что ни говори, а дисциплинку капитан Чигин поддерживать умел!
        - Вот так, - добавил он уже спокойным тоном, - берите их, голубчик, в работу, чтобы ни одного дня безделья. Кстати, там есть такой курсант Плошкин. Сегодня я ему вкатил пять нарядов, как раз хватит на поручни.

* * *
        - Водитель подкидыша спрашивает, нет ли поручений на Землю, - сказал старпом, - он собирается отчаливать.
        - Пусть отправляется. Впрочем… - Капитан почесал затылок. - Задержите его еще на час.
        - Зачем?
        - Так, - неопределенно буркнул Чигин, - может, понадобится. А сейчас попросите зайти ко мне доктора.
        Через несколько минут в каюту капитана вошел врач. В руке у него была пачка перфокарт.
        - Вы меня вызывали?
        - Да, голубчик, как у вас дела?
        - Все в порядке. Медикаменты получены, санитарные карты проверены.
        Чигин бросил неодобрительный взгляд на перфокарты. Он мало доверял всей этой машинной диагностике.
        - Гм… Вот что я вас попрошу: осмотрите-ка вы их сами. Чтоб не было как в прошлый раз: у одного болит животик, у другого коклюш, третьему прыщик под мышкой мешает работать. Мне тут пассажиры не нужны. Осмотрите и при малейшем подозрении - обратно на Землю.
        - Да, но…
        - Вот именно, осмотрите, - веско сказал Чигин, - такое распоряжение.
        - Хорошо. - Врач пожал плечами и вышел.
        Капитан кряхтя расшнуровал ботинки. Да, черт побери! В конце концов, вы можете сколько угодно тренировать свое тело, закалять волю, но все равно кто-то невидимый внутри вас с мерзкой дотошностью ведет счет каждому прожитому дню, и к семидесяти годам нет-нет да и напомнит, сколько лет, часов и минут числится на вашем балансе. Вот как обстоят дела, судари мои, и нечего вам обижаться на старика, если он для пользы дела и смажет иногда легонько по затылку какого-нибудь сопливого лентяя или разнесет нерадивого боцмана. Порядок должен быть на корабле, без порядка это не корабль, а детский сад - вот что такое корабль без дисциплины, если вы хотите знать. Ведь раньше, на парусном флоте… Чигин протянул руку, взял с полки потрепанный томик в коленкоровом переплете и перенесся в таинственный мир портовых таверн, кладов, морских штормов и абордажных боев с пиратами - неотразимый чарующий мир, по которому так тосковала уставшая от серых космических будней душа капитана.
        Тем временем водитель подкидыша, прождав условленный час и распив со старпомом традиционный графинчик разбавленного спирта, отправился в обратный путь, пожелав представителю командования «Альдебарана» счастливого рейса.

* * *
        Было три часа сорок пять минут земного времени, когда старпом возвратил капитана Чигина из царства фантастики и приключений к печальной действительности.
        - Пятнадцать минут до отлета, мастер.
        Капитан вздохнул, захлопнул книгу и направился в рубку.
        «Свистать всех наверх!» - мысленно произнес он, нажимая на кнопку аврального сигнала.
        Через несколько минут на пульте вспыхнула зеленая лампа: машинный отсек сообщал о готовности двигателей к запуску.
        «По местам стоять, с якоря сниматься!» Чигин ввел данные для полета в счетную машину и, подождав сигнала киберштурмана о решении задачи, взял микрофон:
        - Космос-три, космос-три, я «Альдебаран», прошу выйти на связь, как меня слышите? Прием!
        Тишина, только треск разрядов в динамике. На экране видеофона никого нет.
        - Космос-три, космос-три, я «Альдебаран», прием!
        Опять безрезультатно.
        - Космос-три, космос-три! - Чигин постучал кулаком по черному ящику. - Космос-три! Фу, дьявол! Сколько раз просил дать сюда радиста, разве с этой рухлядью… Космос-три!!! - От раскатов капитанского голоса замигали лампочки на пульте. - Космос-три, я «Альдебаран», какого черта вы не отвечаете?! Космос-три!!!
        На экране внезапно появилась ухмыляющаяся рожа диспетчера.
        - Простите, капитан, но тут радист с транссолярного выдал такой анекдот! Какой-то тип…
        Изображение исчезло, и голубая поверхность экрана заструилась черными молниями. Где-то поблизости один из новых звездолетов свертывал пространство.
        - Космос-три! - Капитан безнадежно махнул рукой. Нужно было ждать, пока это чертово пространство не начнет пропускать радиосигналы.
        - Правда здорово?! - Изображение диспетчера снова скалило зубы на экране.
        - Да… - неуверенно сказал Чигин.
        - Что у вас, капитан?
        - Прошу отход.
        - Документы в порядке?
        - В порядке.
        - Валяйте! Только, пожалуйста, не газуйте на старте. Вы мне прошлый раз всю обшивку загадили.
        - Три «же», - сказал Чигин. - По учебной программе перегрузка три «же». Они еще совсем желторотые, эти козероги, первый курс.
        - Вот отваливайте отсюда потихоньку на полмиллиона километров и давайте там вашим козерогам хоть по десять «же». А мне обшивку чистить некому, практикантов нет.
        - Ладно, - сказал Чигин, - ничего вашей обшивке не будет, у меня уже задача в киберштурмане. Пока!
        - Счастливого эфира!
        «Отдать кормовой! Отдать носовой! Шпринтов отдать! Малый вперед!» Капитан нажал стартовую кнопку и поглядел на часы.
        Больше в рубке было нечего делать до самого возвращения. Теперь нужно пойти и лечь, пока «Альдебаран» набирает скорость. Грузное тело капитана было весьма чувствительно к перегрузкам - факт, который он тщательно скрывал от членов экипажа.

* * *
        - Индюк у себя? - спросил доктор.
        Старпом приложил палец ко рту:
        - У себя, но лучше не входите. Начнет пичкать своим пойлом.
        Доктор поморщился. Одна мысль о капитанском чае вызывала непроизвольные сокращения пищевода. И все же… нет, пожалуй, откладывать нельзя. Он нерешительно взялся за ручку двери.
        - Что-нибудь случилось? - спросил старпом.
        - Да вот старику взбрело в голову устроить поголовный медосмотр, дернула меня нелегкая выполнить эту блажь!
        Лицо помощника приняло озабоченное выражение.
        - Инфекция?
        - Хуже! - Махнув рукой, доктор открыл дверь каюты. - Разрешите, мастер?
        - Заходите. Может быть, чашечку чаю?
        - Спасибо, я по делу.
        Капитан нахмурился. Отказаться от чая, собственноручно приготовленного капитаном Чигиным, - это уже, знаете ли…
        - Слушаю, - сухо сказал он.
        - Дело в том… - Доктор замялся. - Дело в том, что курсант Плошкин отказался проходить медосмотр.
        «Ага, опять Плошкин!» Глаза капитана загорелись хищным блеском.
        - Почему же он отказался?
        - Он говорит, что он… что она - девушка.
        - Кто девушка?
        - Курсант Плошкин.
        Несколько минут капитан молча смотрел на доктора, пытаясь представить себе курсанта Плошкина в шелковом платье с розой в волосах. Такими, в его воспоминаниях, всегда были девушки. Что-то тут не так! Бритая башка!
        - Глупости, - хмыкнул Чигин. - Такого не может быть. В училище девушек не принимают.
        - Так она же не курсант. Это ее брат - курсант Плошкин. Он перед вылетом заболел и остался на Земле.
        - Как же он здесь? - Капитан решительно не мог ничего понять. - Раз остался на Земле, значит не может быть здесь. Что он тут - святым духом появился?
        - Он остался на Земле, а его сестра - Инесса Плошкина - под видом курсанта Плошкина здесь, на корабле.
        - Что?!! - Внезапно капитана осенило. Эти насмешливые серые глаза с черными загнутыми ресницами… - Курсанта Плошкина в кают-компанию!!! - рявкнул Чигин, хватив что было силы кулаком по столу…

* * *
        «…Врачу учебного космолета „Альдебаран“ за проявленную халатность, выразившуюся в несвоевременном выполнении приказания капитана, объявить строгий выговор с предупреждением, что явствует из изложенного. Капитан Чигин».
        - «Что явствует из изложенного»! - повторил вслух капитан и взял из пачки новый лист бумаги.
        «Названная Инесса Плошкина, списанная мною, капитаном космолета „Альдебаран“, направляется…»
        Капитан задумался и сунул в рот карандаш. Легко сказать, направляется! Подкидыш сюда не долетит. Сдать на встречный космолет? Черта с два тут, на учебной трассе, кто-нибудь появится. Повернуть назад - значит сорвать рейс и стать объектом анекдотов, рассказываемых во всех космопортах: «А слышали, наш индюк какую штуку выкинул?!» Нет, что делать с Инессой Плошкиной, вовсе не явствовало из изложенного. Оставить на корабле с курсантами? Невозможно! «Пусть целуют, ха-ха-ха!» Капитан подумал о своей внучке. Меньше всего он хотел бы ее видеть в курсантском кубрике. Прохвосты все, первостатейнейшие прохвосты! «Сладок запах женской кожи». Погодите, узнаете еще у капитана Чигина, что чем пахнет!
        Капитан обхватил голову руками: «Вот положеньице!»
        Из кают-компании в полуотворенную дверь доносились сдержанные рыдания.
        Чигин чертыхнулся и вскочил с кресла:
        - Собирай вещи!
        Рыдания стали громче.
        - Собирай вещи, переселяйся в мою каюту!
        - А вы?
        В широко открытых, еще влажных от слез серых глазах было столько кротости и покорности судьбе, что капитану стало неловко.
        «Нехорошо, нельзя было так на нее орать, все-таки девушка».
        - Я буду спать у старпома на диване, - буркнул он, глядя себе под ноги, - а ты… а вы располагайтесь. Сейчас боцман вам постелит здесь.

* * *
        Инесса плохо переносила невесомость, и капитан Чигин метал громы на головы механиков, безбожно затянувших смену гравитационных катушек. Он сам, не доверяя боцману, прибирал за ней каюту и отпаивал во время приступов тошноты крепким чаем.
        Даже ее просьба «не заваривать эти мерзкие зеленые листья» - неслыханная дерзость, могущая стоить иному смельчаку жизни, - была воспринята им с добродушной усмешкой.
        - Вы знаете, - сказал он однажды старпому, - очень милая девушка. Такая тихая и скромная. Она рассказала мне свою историю. Отец и мать погибли во время автомобильной катастрофы. Круглая сирота, живет с братом.
        - Скромная! - фыркнул старпом. - Скромная, а какую штуку выкинула!
        Капитан нахмурился:
        - Ничего вы не понимаете, чиф. Девочку влечет романтика. Покорение далеких планет и все такое. Ведь, кроме космоса, о чем теперь мечтать молодежи? А она Стивенсона любит.
        - Кого любит?
        - Стивенсона.
        - Тоже курсант?
        - Стивенсон - великий писатель древности, писал морские повести.
        - Анахронизм, - сказал старпом, - анахронизм ваши морские повести. Вы лучше скажите, что с этой Плошкиной делать. Невесомость кончилась, будем на вахту назначать?
        - На вахту? - Капитан поскреб пятерней затылок. - Нет, зачем же на вахту? Ведь она - пассажирка.
        Прошло несколько дней, и Инесса полностью освоилась на космолете. В ее распоряжении была вся капитанская библиотека, и на полу каюты валялись прочитанные книги вперемежшку с обертками конфет, поглощаемых ею с не меньшим пылом, чем морские романы.
        В кают-компании тоже безраздельно царила Инесса.
        Капитан Чигин собственноручно накладывал ей в тарелку самые аппетитные куски и первый после окончания трапезы галантно подходил поцеловать тонкие пальчики, произнося при этом неизменную фразу:
        - Поблагодарим нашу милую хозяюшку.
        Но самым удивительным было то, что доктор, всю жизнь ненавидевший шахматы, часами просиживал с пассажиркой за доской, испытывая необъяснимое удовольствие от каждой проигранной партии.
        Между тем в романтической душе капитана бушевал девятибалльный шторм. Рейс подходил к концу, и мысль о том, что «Альдебаран» скоро лишится своей хозяйки, заставляла капитана строить самые фантастические планы.
        Наконец он принял решение.
        Да, черт побери, почему бы старине Чигину не удочерить эту славную девчушку?! Все равно родителей у нее нет, а на «Альдебаране» до зарезу нужен радист. Каких-нибудь два-три месяца, пока она кончит ускоренные курсы, а уж штатной должности радистки капитан Чигин добьется, можете быть на этот счет совершенно спокойны, судари мои!
        Все же жизнь - очень сложная штука, и человек никогда не знает, какой фортель она неожиданно может выкинуть.
        На этот раз Великая Мистификаторша предстала перед капитаном Чигиным в образе врача «Альдебарана».
        Капитан сразу почувствовал неладное, увидев его смущенное лицо.
        - Скажите, мастер, - спросил доктор, теребя край скатерти, - Космический устав разрешает капитану космолета производить бракосочетание?
        На мгновение в воображении Чигина мелькнула заманчивая картина: по левому борту - строй курсантов в парадной форме, по правую - экипаж, Инесса в подвенечном платье с белой фатой и доктор в строгом черном костюме. А в центре он, правнук капитана парохода «Жулан», главное лицо этого великолепного церемониала.
        Но это было только мгновение. Сотни дьяволов, вооруженных раскаленными вилами, принялись терзать капитанское сердце. Инесса! Лишиться этой девочки, когда уже все было продумано и решено! Отдать свою дочь этому прохвосту?! Ну нет! До капитана не раз доходили слухи о земных подвигах эскулапа. Дудки! Как-никак, а капитан Чигин тоже кое-что да значит!
        - Вы думаете, - холодно спросил он, - что Инесса?..
        - Думаю, что она не будет возражать, - скромно потупился доктор.
        Капитан засопел. Дело обстояло хуже, чем он предполагал.
        - Девочке еще рано замуж, - сказал он, рассматривая свой волосатый кулак. - Что же касается бракосочетания, то я не вижу никакой возможности. Решительно никакой, - повторил он, открывая кожаную папку и тем самым давая понять, что разговор окончен.

* * *
        Такие вещи на учебной трассе случаются очень редко.
        Заблудившийся в мировом пространстве астероид должен был пересечь траекторию «Альдебарана». Сейчас трудно сказать, почему старенькое решающее устройство космолета трижды повторило все расчеты, прежде чем выдать команду кибернетическому штурману. Важно то, что, когда эта команда была получена, астероид уже находился в угрожающей близости. Катастрофа была предотвращена включением маневрового двигателя правого борта на полную мощность.
        Это произошло перед обедом.
        Дальше все развивалось по вечным и непреложным законам механики.
        Десять технических единиц массы капитанского тела, влекомые заложенной в них инерцией, преодолели расстояние в пять метров и обрушились на хрупкое тело пассажирки, прижатой к переборке.
        Прежде чем кто-либо успел сообразить, что произошло, двигатель уже был выключен, и единственным свидетельством случившегося была распростертая на полу фигурка.
        - Доктора! - рявкнул капитан, подхватив Инессу на руки. - Доктора!
        Еще не успели смолкнуть раскаты капитанского голоса, как в дверях появился врач.
        - Жива! - сказал он, сжимая пальцами тоненькое запястье с синими прожилками. - Кажется, ничего страшного, принесите мне из каюты аптечку.
        Капитан бегом бросился выполнять распоряжение своего подчиненного.
        - Теперь, - сказал доктор, раскрыв ящик с медикаментами, - прошу посторонних выйти.
        «Посторонних!» Капитан вздохнул и безропотно закрыл за собой дверь.
        Да, капитан Чигин прожил большую и трудную жизнь, но, право, эти десять минут ожидания были самыми тяжелыми за все долгие семьдесят лет.
        - Ну что?!
        Вид доктора не предвещал ничего хорошего. Расстегнутый воротник, спутанные волосы, на лбу крупные капли пота. Он сел на стул и устало махнул рукой.
        - Говорите, что с ней!
        - Капитан! - Доктор выпил прямо из горлышка полграфина воды. - Капитан, она не девушка!
        - Что?! - Казалось, еще немного, и глаза капитана, покинув предназначенное им природой место, бросятся вперед, чтобы испепелить все на своем пути.
        - Ушиб позвоночника, мне пришлось накладывать компресс. Она - самый обыкновенный парень и сукин сын, каких мало! Он мне сам во всем признался. Держал пари с курсантами, что проделает весь рейс в капитанской каюте, ничего не делая. И сестры у него нет, и никакой он не сирота, папаша у него какая-то шишка в Управлении. Ну и дали же мы с вами маху, капитан!!!
        Всякий, кто видел бы в этот момент капитана Чигина, понял бы, откуда взялось это меткое прозвище «индюк». За несколько минут щеки капитана попеременно принимали все цвета спектра: от красного до фиолетового, и когда он наконец открыл рот… Впрочем, не стоит повторять все, что произнес капитан Чигин, когда открыл рот. Ведь времена парусного флота давно прошли.
        Старики
        Семако сложил бумаги в папку.
        - Все? - спросил Голиков.
        - Еще один вопрос, Николай Петрович. Задание Комитета по астронавтике в этом месяце мы не вытянем.
        - Почему?
        - Не успеем.
        - Нужно успеть. План должен быть выполнен любой ценой. В крайнем случае я вам подкину одного программиста.
        - Дело не в программисте. Я давно просил вас дать еще одну машину.
        - А я давно вас просил выбросить «Смерч». Ведь эта рухлядь числится у нас на балансе. Поймите, что там мало разбираются в тонкостях. Есть машина - и ладно. Мне уже второй раз срезают заявки. «Смерч»! Тоже название придумали!
        - Вы забываете, что…
        - Ничего я не забываю, - перебил Голиков. - Все эти дурацкие попытки моделировать мозг в счетных машинах давно кончились провалом. У нас - Вычислительный центр, а не музей. Приезжают комиссии, иностранные делегации. Просто совестно водить их в вашу лабораторию. Никак не могу понять, что вы нашли в этом «Смерче»?!
        Семако замялся:
        - Видите ли, Николай Петрович, я работаю на «Смерче» уже тридцать лет. Когда-то это была самая совершенная из наших машин. Может быть, это сентиментально, глупо, но у меня просто не поднимается рука…
        - Чепуха! Все имеет конец. Нас с вами, уважаемый Юрий Александрович, тоже когда-нибудь отправят на свалку. Ничего не поделаешь, такова жизнь!
        - Ну, вам-то еще об этом рано…
        - Да нет, - смутился Голиков. - Вы меня неправильно поняли. Дело ведь не в возрасте. На пятнадцать лет раньше или позже - разница не велика. Все равно конец один. Но ведь мы с вами - люди, так сказать, гомо сапиенс, а этот, извините за выражение, драндулет - просто неудачная попытка моделирования.
        - И все же…
        - И все же выбросьте ее к чертям, и в следующем квартале я вам обещаю машину самой последней модели. Подумайте над этим.
        - Хорошо, подумаю.
        - А план нужно выполнить во что бы то ни стало.
        - Постараюсь.

* * *
        В окружении низких, изящных, как пантеры, машин с молекулярными элементами этот огромный громыхающий шкаф казался доисторическим чудовищем.
        - Чем ты занят? - спросил Семако.
        Автомат прервал ход расчета:
        - Да вот, проверяю решение задачи, которую решала эта… молекулярная. За ними нужен глаз да глаз. Бездумно ведь считают. Хоть и быстро, да бездумно.
        Семако откинул щиток и взглянул на входные данные. Задача номер двадцать четыре. Чтобы повторить все расчеты, «Смерчу» понадобится не менее трех недель. И чего это ему вздумалось?
        - Не стоит, - сказал он, закрывая крышку. - Задача продублирована во второй машине, сходимость вполне удовлетворительная.
        - Да я быстро. - Стук машины перешел в оглушительный скрежет. Лампочки на панели замигали с бешеной скоростью. - Я ведь ух как быстро умею!
        «Крак!» - сработало реле тепловой защиты. Табулятор сбросил все цифры со счетчика. Автомат сконфуженно молчал.
        - Не нужно, - сказал Семако, - отдыхай пока. Завтра я тебе подберу задачку.
        - Да… вот видишь, схема не того… а то бы я…
        - Ничего, старик. Все будет в порядке. Ты остынь получше.
        - Был у шефа? - спросил «Смерч».
        - Был.
        - Обо мне он не говорил?
        - Почему ты спрашиваешь?
        - На днях он сюда приходил с начальником АХО. Дал указания. Этого монстра, говорит, на свалку, за ненадобностью. Это он про меня.
        - Глупости! Никто тебя на свалку не отправит.
        - Мне бы схемку подремонтировать, лампы сменить, я бы тогда знаешь как?..
        - Ладно, что-нибудь придумаем.
        - Лампы бы сменить, да где их нынче достанешь? Ведь, поди, уже лет двадцать, как сняли с производства?
        - Ничего. Вот разделаемся с планом, соберу тебе новую схему на полупроводниках. Я уже кое-что прикинул.
        - Правда?!
        - Подремонтируем и будем на тебе студентов учить. Ведь ты работаешь совсем по другому принципу, чем эти, нынешние.
        - Конечно! А помнишь, какие задачи мы решали, когда готовили твой первый доклад на международном конгрессе?
        - Еще бы не помнить!
        - А когда ты поссорился с Людой, я тебе давал оптимальную тактику поведения. Помнишь? Это было в тысяча девятьсот… каком году?
        - В тысяча девятьсот шестьдесят седьмом. Мы только что поженились.
        - Скажи… тебе ее сейчас очень не хватает?
        - Очень.
        - Ох как я завидую!
        - Чему ты завидуешь?
        - Видишь ли… - Автомат замолк.
        - Ну, говори.
        - Не знаю, как это лучше объяснить… Я ведь совсем не боюсь… этого… конца. Только хочется, чтобы кому-то меня не хватало, а не так просто… на свалку за ненадобностью. Ты меня понимаешь?
        - Конечно понимаю. Мне очень тебя будет не хватать.
        - Правда?!
        - Честное слово.
        - Дай я тебе что-нибудь посчитаю.
        - Завтра утром. Ты пока отдыхай.
        - Ну пожалуйста!
        Семако вздохнул:
        - Я ведь тебе дал вчера задачу.
        - Я… я ее плохо помню. Что-то с линией задержки памяти. У тебя этого не бывает?
        - Чего?
        - Когда хочешь что-то вспомнить и не можешь.
        - Бывает иногда.
        - А у меня теперь очень часто.
        - Ничего, скоро мы тебя подремонтируем.
        - Спасибо! Так повтори задачу.
        - Уже поздно, ты сегодня все равно ничего не успеешь.
        - А ты меня не выключай на ночь. Утром придешь, а задачка уже решена.
        - Нельзя, - сказал Семако, - пожарная охрана не разрешает оставлять машины под напряжением.
        «Смерч» хмыкнул:
        - Мы с тобой в молодости и не такие штуки выкидывали. Помнишь, как писали диссертацию? Пять суток без перерыва.
        - Тогда было другое время. Ну, отдыхай, я выключаю ток.
        - Ладно, до утра!

* * *
        Утром, придя в лабораторию, Семако увидел трех дюжих парней, вытаскивавших «Смерч».
        - Куда?! - рявкнул он. - Кто разрешил?!
        - Николай Петрович велели, - осклабился начальник АХО, руководивший операцией, - в утиль за ненадобностью.
        - Подождите! Я сейчас позвоню…
        Панель «Смерча» зацепилась за наличник двери, и на пол хлынул дождь стеклянных осколков.
        - Эх вы!.. - Семако сел за стол и закрыл глаза руками.
        Машину выволокли в коридор.
        - Зина!
        - Слушаю, Юрий Александрович!
        - Вызовите уборщицу. Пусть подметет. Если меня будут спрашивать, скажите, что я уехал домой.
        Лаборантка испуганно взглянула на него:
        - Что с вами, Юрий Александрович?! На вас лица нет. Сейчас я позвоню в здравпункт.
        - Не нужно. - Семако с трудом поднялся со стула. - Просто я сегодня потерял лучшего друга… Тридцать лет… Ведь я с ним… даже… мысленно разговаривал иногда… Знаете, такая глупая стариковская привычка.
        Ограбление произойдет в полночь
        Патрик Рейч, шеф полиции, уселся в услужливо пододвинутое кресло и огляделся по сторонам. Белые панели со множеством кнопок и разноцветных лампочек чем-то напоминали автоматы для приготовления коктейлей. Сходство Вычислительного центра с баром дополнялось двумя девицами-операторами, восседавшими за пультом в белых халатах. Девицы явно злоупотребляли косметикой, и это определенно не нравилось Рейчу. Так же, как, впрочем, и вся затея с покупкой электронной машины. Собственно говоря, если бы Министерство внутренних дел поменьше обращало внимания на газеты, нечего было бы заводить все эти новшества. Кто-кто, а Патрик Рейч за пятьдесят лет работы в полиции знал, что стоит появиться какому-нибудь нераскрытому преступлению, как газетчики поднимают крик о том, что полиция подкуплена гангстерами. Подкуплена! А на кой черт им ее подкупать, когда любой гангстерский синдикат располагает значительно большими возможностями, чем сама полиция. К их услугам бронированные автомобили, вертолеты, автоматическое оружие, бомбы со слезоточивым газом и, что самое главное, возможность стрелять по кому угодно и когда
угодно. Подкуплена!..
        Дэвида Логана корчило от нетерпения, но он не решался прервать размышления шефа. По всему было видно, что старик настроен скептически, иначе он бы не делал вида, будто все это его не касается. Ну что ж, посмотрим, что он запоет, когда все карты будут выложены на стол. Такое преступление готовится не каждый день!
        Рейч вынул из кармана трубку и внимательно оглядел стены в поисках надписи, запрещающей курить.
        - Пожалуйста! - Логан щелкнул зажигалкой.
        - Благодарю!
        Несколько минут Рейч молча пыхтел трубкой.
        Логан делал карандашом отметки на перфоленте, исподтишка наблюдая за шефом.
        - Итак, - наконец произнес Рейч, - вы хотите меня уверить, что сегодня ночью будет сделана попытка ограбления Национального банка?
        - Совершенно верно!
        - Но почему именно сегодня и обязательно Национального банка?
        - Вот! - Логан протянул шефу небольшой листок. - Машина проанализировала все случаи ограбления банков за последние пятьдесят лет и проэкстраполировала полученные данные. Очередное преступление, - карандаш Логана отметил точку на пунктирной кривой, - очередное преступление должно произойти сегодня.
        - Гм… - Рейч ткнул пальцем в график. - А где тут сказано про Национальный банк?
        - Это следует из теории вероятностей. Математическое ожидание…
        Национальный банк. Рейч вспомнил ограбление этого банка в 1912 году. Тогда в яростной схватке ему прострелили колено, и все же он сумел догнать бандитов на мотоцикле. Буколические времена, когда преступники действовали небольшими группами и были вооружены старомодными кольтами. Тогда отвага и ловкость чего-то стоили. А сейчас… «Математическое ожидание», «корреляция», «функции Гаусса», какие-то перфокарты, о господи! Не полицейская служба, а семинар по математике.
        - …Таким образом, не подлежит сомнению, что банда Сколетти…
        - Как вы сказали?! - очнулся Рейч.
        - Банда Сколетти. Она располагает наиболее современной техникой для вскрытия сейфов и давно уже не принимала участия в крупных делах.
        - Насчет Сколетти - это тоже данные машины?
        - Машина считает, что это будет банда Сколетти. При этом вероятность составляет восемьдесят шесть процентов.
        Рейч встал и подошел к пульту машины:
        - Покажите, как она работает.
        - Пожалуйста! Мы можем повторить при вас все основные расчеты.
        - Да нет, я просто так, из любопытства. Значит, Сколетти со своими ребятами сегодня ночью вскроют сейфы Национального банка?
        - Совершенно верно!
        - Ну что ж, - усмехнулся Рейч. - Мне остается только его пожалеть.
        - Почему?
        - Ну как же! Готовится ограбление, о нем знаем мы с вами, знает машина, но ничего не знает сам Сколетти.
        Логана захлестнула радость реванша.
        - Вы ошибаетесь, - злорадно сказал он. - Банда Сколетти приобрела точно такую же машину. Можете не сомневаться, она им подскажет, когда и как действовать.

* * *
        Жан Бристо променял университетскую карьеру на деньги и ничуть об этом не жалел. Он испытывал трезвое самодовольство человека, добровольно отказавшегося от райского блаженства ради греховных радостей в сей земной юдоли. Что же касается угрызений совести оттого, что он все свои знания отдал гангстерскому синдикату, то нужно прямо сказать, что подобных угрызений Жан не чувствовал. В конце концов, работа программиста - это работа программиста, и папаша Сколетти платил за нее в десять раз больше, чем любая другая фирма. Вообще, все это, скорее всего, напоминало игру в шахматы. Поединок на электронных машинах. Жан усмехнулся и, скосив глаза, посмотрел на старого толстяка, которому в этот момент телохранитель наливал из термоса вторую порцию горячего молока. Вот картина, за которую корреспонденты газет готовы перегрызть друг другу глотки: гроза банков Педро Сколетти пьет молочко.
        - Ну что, сынок? - Сколетти поставил пустой стакан на пульт машины и обернулся к Бристо. - Значит, твоя гадалка ворожит на сегодня хорошее дельце?
        Бристо слегка поморщился при слове «гадалка». Нет, сэр, если вы уж решили приобрести электронную машину и довериться голосу науки, то будьте добры обзавестись и соответствующим лексиконом.
        - Мне удалось, - сухо ответил он, - найти формулу, выражающую периодичность ограблений банков. Разумеется, удачных ограблений, - добавил он, беря в руки школьную указку. - Вот здесь, на этом плакате, они изображены черными кружками. Красные кружки - это ограбления, подсчитанные по моей формуле. Расположение кружков по вертикали соответствует денежной ценности, по горизонтали - дате ограбления. Как видите, очередное крупное ограбление приходится на сегодняшнее число. Не вижу, почему бы нам не взять такой куш.
        - Какой куш?
        - Сорок миллионов.
        Один из телохранителей свистнул. Сколетти в ярости обернулся. Он ненавидел всякий неожиданный шум.
        Некоторое время глава синдиката сидел, тихо посапывая. Очевидно, он обдумывал предложение.
        - Какой банк?
        - Национальный.
        - Так…
        Чувствовалось, что Сколетти не очень расположен связываться с Национальным банком, на котором синдикат уже дважды ломал себе зубы. Однако, с другой стороны, сорок миллионов - это такая сумма, ради которой можно рискнуть десятком ребят.
        Бристо понимал, почему колеблется Сколетти, и решил использовать главный козырь:
        - Разумеется, все проведение операции будет разработано машиной.
        Кажется, Бристо попал в точку. Больше всего Сколетти не любил брать на себя ответственность за разработку операции. Пожалуй, стоит попробовать, если машина… Но тут его осенило:
        - Постой! Говорят, что старик Рейч тоже установил у себя в лавочке какую-то машину. А не случится так, что они получат от нее предупреждение?
        - Возможно, - небрежно ответил Бристо. - Однако у нас в этом деле остается некоторое преимущество: мы знаем, что у них есть машина, а они про нашу могут только догадываться.
        - Ну и что?
        - Вот тут-то вся тонкость. Машина может разработать несколько вариантов ограбления. Одни из них будут более удачными, другие - менее. Предположим, что полиция получила от своей машины предупреждение о возможности ограбления. Тогда они поручат ей определить, какой из синдикатов будет проводить операцию и какова тактика ограбления. Приняв наилучший вариант за основу, они разработают в соответствии с ним тактику поведения полиции.
        - Ну и прихлопнут нас.
        - Ни в коем случае!
        - Почему же это?
        - А потому, что мы, зная об этом, примем не наилучший вариант, а какой-нибудь из второстепенных.
        Сколетти энергично покрутил носом:
        - Глупости! Просто они устроят засаду в банке и перебьют нас, как цыплят.
        - Вот тут-то вы и ошибаетесь, - возразил Бристо. - Рейч ни в коем случае не решится на засаду.
        - Это еще почему?
        - По чисто психологическим причинам.
        - Много ты понимаешь в психологии полицейских, - усмехнулся Сколетти. - А я-то знаю старика больше тридцати лет. Говорю тебе: Рейч любит действовать наверняка и ни за что не откажется от засады.
        Бристо протянул руку и взял со стола рулон перфоленты.
        - Я, может быть, и мало знаю психологию полицейских, но машина способна решить любой психологический этюд, при соответствующей программе разумеется. Вот решение такой задачи. Дано: Рейчу семьдесят четыре года. Кое-кто в Министерстве внутренних дел давно уже подумывает о замене его более молодым и менее упрямым чиновником. Во-вторых, на засаду в Национальном банке требуется разрешение Министерства внутренних дел и санкция Министерства финансов. Что выигрывает Рейч от засады? Чисто тактическое преимущество. Чем Рейч рискует в случае засады? Своей репутацией, если он не сможет отбить нападение. Тогда все газеты поднимут вой, что полиция не способна справиться с шайкой гангстеров даже в тех случаях, когда о готовящемся преступлении известно заранее. В еще более глупое положение Рейч попадет, если засада будет устроена, а попытки ограбления не последует. Спрашивается: станет ли Рейч просить разрешения на засаду, раз он сам не очень доверяет всяким машинным прогнозам? Ответ: не станет. Логично?
        Сколетти почесал затылок.
        - А ну, давай посмотрим твои варианты операций, - буркнул он, усаживаясь поудобнее.

* * *
        - Ну что ж, - сказал Рейч, - ваш первый вариант вполне в стиле Сколетти. Все рассчитано на внешние эффекты: и прорыв на броневиках, и взрывы петард, и весь план блокирования района. Однако я не понимаю, зачем ему устраивать ложную демонстрацию в этом направлении. - Палец шефа полиции указал на одну из магистралей центра города. - Ведь отвлечение сюда большого количества полицейских имеет смысл только в том случае, если бы мы знали о готовящемся ограблении и решили бы подготовить им встречу.
        Логан не мог скрыть торжествующей улыбки.
        - Только в этом случае, - подтвердил он. - Сколетти уверен, что нам известны его замыслы, и соответствующим образом готовит операцию.
        - Странно!
        - Ничего странного нет. Приобретение Управлением полиции новейшей электронно-счетной машины было разрекламировано Министерством внутренних дел во всех газетах. Неужели вы думаете, что в Вычислительном центре синдиката Сколетти сидят такие болваны, что они не учитывают наших возможностей по прогнозированию преступлений? Не станет же полиция приобретать машину для повышения шансов выигрыша на бегах.
        Рейч покраснел. Его давнишняя страсть к тотализатору была одной из маленьких слабостей, тщательно скрываемой от сослуживцев.
        - Ну и что из этого следует? - сухо спросил он.
        - Из этого следует, что Сколетти никогда не будет действовать по варианту номер один, хотя этот вариант наиболее выгоден синдикату.
        - Почему?
        - Именно потому, что это самый выгодный вариант.
        Рейч выколотил трубку, снова набил ее и погрузился в размышления, окутанный голубыми облаками дыма.
        Прошло несколько минут, прежде чем он радостно сказал:
        - Ей-богу, Дэв, я, кажется, все понял! Вы хотите сказать, что синдикат догадывается не только о том, что нам известно о готовящемся ограблении, но и о том, что мы имеем в своих руках их планы.
        - Совершенно верно! Они знают, что наша машина обладает такими же возможностями, как и та, что они приобрели. Значит, в наших руках и план готовящейся операции, а раз этот план наивыгоднейший для синдиката, полиция, несомненно, положит его в основу контроперации.
        - А они тем временем…
        - А они тем временем примут менее выгодный для себя вариант, но такой, который явится для полиции полной неожиданностью.
        - Фу! - Рейч вытер клетчатым платком багровую шею. - Значит, вы полагаете, что нам…
        - Необходимо приступить к анализу плана номер два, - перебил Логан и дал знак девицам в халатах включить машину.

* * *
        - Не понимаю, почему вы так настроены против этого варианта? - спросил Бристо.
        - Потому что это собачий бред! - Голос Сколетти дрожал от ярости. - Ну хорошо, у меня есть пяток вертолетов, но это вовсе не означает, что я могу сбрасывать тысячекилограммовые бомбы и высаживать воздушные десанты. Что я - военный министр, что ли?! И какого черта отставлять первый вариант? Там все здорово было расписано.
        - Поймите, - продолжал Бристо, - второй вариант как раз тем и хорош, что он, во всяком случае в глазах полиции, неосуществим. Действительно, откуда вам достать авиационные бомбы?
        - Вот и я о том же говорю.
        - Теперь представьте себе, что вы все же достали бомбы. Тогда против второго варианта полиция совершенно беспомощна. Ведь она его считает блефом и готовится к отражению операции по плану номер один.
        - Ну?
        - А это значит, что сорок миллионов перекочевали из банка в ваши сейфы.
        Упоминание о сорока миллионах заставило Сколетти призадуматься. Он поскреб пятерней затылок, подвинул к себе телефон и набрал номер:
        - Алло, Пит? Мне нужны две авиационные бомбы по тысяче килограммов. Сегодня к вечеру. Что? Ну ладно, позвони.
        - Вот видите! - сказал Бристо. - Для синдиката Сколетти нет ничего невозможного.
        - Ну, это мы посмотрим, когда у меня на складе будут бомбы. А что, если Пит их не достанет?
        - На этот случай есть вариант номер три.

* * *
        В машинном зале Вычислительного центра Главного полицейского управления было нестерпимо жарко. Стандартная миловидность операторш таяла под потоками горячего воздуха, поднимавшегося от машины. Сквозь разноцветные ручейки былой красоты, стекавшей с потом, проглядывало костлявое лицо Времени.
        Рейч и Логан склонились над столом, усеянным обрывками бумажных лент.
        - Ну хорошо, - прохрипел Рейч, стараясь преодолеть шум, создаваемый пишущим устройством, - допустим, что синдикату удалось достать парочку бомб, снятых с вооружения. Это маловероятно, но сейчас я готов согласиться и с такой гипотезой.
        - Ага, видите, и вы…
        - Подождите, Дэв! Я это говорю потому, что, по сравнению даже с этим вариантом, подкоп на расстоянии пятидесяти метров, да еще из здания, принадлежащего посольству иностранной державы, мне представляется форменной чушью.
        - Почему?
        - Да потому, что, во-первых, такой подкоп потребует уйму времени, во-вторых, иностранное посольство… это уже верх идиотизма.
        - Но посмотрите, - Логан развернул на столе план, - здание посольства наиболее выгодно расположено. Отсюда по кратчайшему расстоянию подкоп приводит прямо к помещению сейфов. Кроме того…
        - Да кто же им позволит вести оттуда подкоп?! - перебил Рейч.
        - Вот этот вопрос мы сейчас исследуем отдельно, - усмехнулся Логан. - У меня уже заготовлена программа.

* * *
        - Хватит, сынок! - Сколетти снял ноги в носках с пульта и протянул их телохранителю, схватившему с пола ботинки. - Так мы только зря теряем время. Твой первый план меня вполне устраивает.
        - Да, но мы с вами говорили о том, что он наиболее опасен. Действуя по этому плану, мы даем верный козырь полиции.
        - Черта с два! Когда полиция ждет налета?
        - Сегодня!
        - А мы его устроим завтра.
        - Папаша! - проникновенно сказал Бристо. - У вас не голова, а счетная машина! Ведь это нам дает удвоенное количество вариантов!

* * *
        - Так, - Логан расстегнул воротничок взмокшей сорочки, - вариант номер семь - это неожиданное возвращение к варианту номер один. О черт! Послушайте, шеф, может быть, нам просто устроить засаду в банке?!
        - Нельзя, Дэв. Мы должны воздерживаться от каких-либо действий, могущих вызвать панику на бирже. Наше ходатайство разрешить засаду обязательно станет известно газетчикам, и тогда…
        - Да… Пожалуй, вы правы, тем более что вариант номер восемь дает перенос ограбления на завтра, а в этом случае… Да заткните вы ему глотку! Трезвонит уже полчаса!
        Одна из девиц подошла к телефону.
        - Это вас, - сказала она Рейчу, прикрыв трубку рукой.
        - Скажите, что я занят.
        - Оперативный дежурный. Говорит, что очень важно.
        Рейч взял трубку:
        - Алло! Да. Когда? Понятно… Нет, лучше мотоцикл… Сейчас.
        Закончив разговор, шеф полиции долго и молча глядел на Логана. Когда он наконец заговорил, его голос был странно спокоен:
        - А ведь вы были правы, Дэв.
        - В чем именно?
        - Десять минут тому назад ограбили Национальный банк.
        Логан побледнел:
        - Неужели Сколетти?..
        - Думаю, что Сколетти целиком доверился такому же болвану, как вы. Нет, судя по всему, это дело рук Вонючки Симса. Я знаю его манеру действовать в одиночку, угрожая кольтом образца тысяча девятьсот двенадцатого года и консервной банкой, насаженной на ручку от мясорубки.
        Контактов не будет
        К этому событию человечество готовилось много лет. Радиотелескопы крупнейших обсерваторий Земли планомерно прощупывали глубины пространства в поисках сигналов инопланетных цивилизаций, лингвисты и математики разрабатывали методы общения с представителями других миров, юноши допризывного возраста жили в мечтах о кремнийорганических и фтороводородных возлюбленных, писатели-фантасты, вдохновленные небывалыми тиражами, смаковали острые ситуации столкновений с антигуманистическими общественными формациями, ученые предвкушали разгадку самых жгучих тайн мироздания, галантно преподнесенную им коллегами из соседних галактик.
        Было подсчитано и взвешено все возможное количество обитаемых планет, уровень развития существ, их населяющих, вероятность посещения Земли космонавтами, представителями сверхмудрых рас, овладевших источниками энергии невообразимой мощности и победивших Пространство и Время.
        Мечты об эпохе Вселенского Содружества Разума в космосе таили в себе такие перспективы, перед которыми мелкие неурядицы на нашей планете казались не заслуживающими внимания.
        Судя по всему, оставалось ждать еще совсем немного, пока добрые дяди в сверкающих космических доспехах, взяв за руку неразумное и заблудшее человечество, поведут его к вратам нового рая, где оно вкусит блаженство и покой вкупе со всем сущим в космосе.
        Правда, находились скептики, ставившие под сомнение ценность межгалактического общения при помощи информации, поступающей с опозданием в сотни миллионов лет, но их злопыхательство никто всерьез не принимал, потому что Крылатая Мечта допускала и не такие штучки, как распространение сигналов со скоростью, превышающей скорость света.
        Несколько сложнее дело обстояло с установлением эстетических критериев будущего содружества. Однако в длительной и ожесточенной дискуссии сторонники мыслящих плесеней и живых океанов были разбиты наголову. Трудами известного ученого Карлсона (не того, что живет на крыше, а другого) была не только доказана неизбежность идентичности облика всех существ, стоящих на вершине биологического развития, но даже определен вероятностный среднестатистический тип, наиболее распространенный в пределах метагалактики.
        Пользуясь методами биокибернетики, алгебры логики и теории игр, Карлсон создал синтетическую реконструкцию мужчины и женщины - гипотетических аборигенов, населяющих один из возможных спутников Тау Кита.
        Эта реконструкция была размножена методом офсетной печати на небольших картонных открытках, удобных для хранения в нагрудных карманах, и за три дня разошлась в количестве ста миллионов экземпляров. Особым спросом она пользовалась у школьников старших классов. Может быть, этому способствовало то, что Карлсон считал одежду второстепенной деталью и сосредоточил свое внимание главным образом на весьма пикантных подробностях.
        Что же касается всяких толков, будто натурой Карлсону послужили некая танцовщица и ее партнер, выступающие с неизменным успехом в весьма популярном, но мало рекламируемом увеселительном заведении, то они лишены всякого основания, хотя бы потому, что никто из авторов подобных утверждений не рискнул выступить с ними в печати.
        Итак, сто тысяч радиотелескопов были нацелены в таинственную бездну Мирового океана, восемь миллиардов челюстей находились в постоянной готовности обнажиться в приветливой улыбке, столько же рук тянулись раскрыть объятия, шестьдесят миллионов девушек дали обет связать себя узами любви с инопланетными пришельцами, целая армия юношей рвалась оспаривать честь первыми покинуть родную Землю и стать под космические знамена Великого Содружества.
        И все же, когда это стряслось…

* * *
        - Радиограмма от командира Х26 -371. - Дежурный международного аэропорта в Аддис-Абебе положил на стол начальника белый листок. - Я б не стал вас беспокоить, если бы…
        - Что-нибудь случилось?
        - Нет, но…
        - Гм… - Начальник дважды перечитал радиограмму и вопросительно взглянул на диспетчера. - Вы уверены, что радистка ничего не перепутала?
        - Клянется, что записала все слово в слово. Вначале слышимость была очень хорошей, а потом связь неожиданно оборвалась.
        - Странно!
        Он еще раз прочел текст:
        «17 часов 13 минут. 26° 31' СШ 20° 40' ВД высота 2000 метров скорость 1500 километров прямо по курсу вижу шаровую радугу около тысячи метров в поперечнике предполагаю…»
        На этом радиограмма обрывалась.
        - Ну и что вы думаете?
        Дежурный пожал плечами:
        - Боюсь, что распоряжение Главного управления, запрещающее членам экипажа пользоваться услугами бортовых баров, выполняется не во всех случаях.
        - Глупости! - Начальник подошел к стене и отметил карандашом координаты, указанные в радиограмме. - Самолет немного отклонился от курса и летел в это время над Ливийской пустыней. Очевидно, обычный мираж. Попробуйте еще раз с ними связаться.
        - Хорошо.
        Начальник достал из ящика стола диспетчерскую сводку. Самолет Х26 -371, рейс Сидней - Мадрид. Семьдесят пассажиров. Сейчас они должны идти на посадку в Алжире. Командир - Лейстер, один из лучших пилотов компании, вряд ли он мог…
        Вернулся дежурный.
        - Ну как?
        - Связи нет.
        - Запросите Алжир.
        - Запрашивал. Они ничего не знают.
        - Пора начинать поиски. Соедините меня с Сиднеем.

* * *
        На следующий день все газеты мира запестрели сенсационными сообщениями.
        Обломки самолета Х26 -371 были найдены в Ливийской пустыне, недалеко от места, указанного в последней радиограмме. По заключению комиссии, самолет взорвался в воздухе. Экипаж и пассажиры погибли.
        Однако газеты уделяли основное внимание не самой катастрофе, а обстоятельствам, сопутствовавшим ей.
        Неподалеку от места аварии был обнаружен полупрозрачный шар, висящий над поверхностью пустыни на высоте около двухсот метров.
        Радужная оболочка шара, напоминавшая мыльный пузырь, излучала радиоволны в диапазоне от 21 сантиметра до 1700 метров. При этом она, сокращаясь в объеме, неуклонно опускалась на землю.
        За сутки, прошедшие с момента обнаружения, размер шара уменьшился наполовину.
        В Ливийскую пустыню были срочно командированы представители всех академий мира.
        Три раза в сутки крупнейшие телевизионные компании передавали через телеспутник изображение таинственного шара.
        Наконец, на пятые сутки, шар коснулся поверхности песка и лопнул с оглушительным треском. Разразившаяся в момент приземления магнитная буря на несколько часов прервала все виды связи по эфиру. Когда же передачи возобновились, свыше миллиарда телезрителей, изнывавших в нетерпении у экранов, увидели на месте посадки три прозрачных сосуда прямоугольной формы, наполненных мутной жидкостью, в которой шевелилось нечто неопределенное.
        Ужасающее зловоние, поднимавшееся из сосудов, не давало возможности операторам вести съемку с близкого расстояния. Однако при помощи телеобъективов удалось установить, что предметы, плавающие в жидкости, похожи на осьминогов и все время находятся в движении.
        Теперь уже не было никаких сомнений.
        Наконец-то нашу планету посетили братья по разуму, владеющие могущественной техникой межзвездных перелетов.
        Хотя прогнозы Карлсона оказались не совсем точными, а обеты девушек - опрометчивыми, ничто не могло омрачить захватывающего величия первого общения с обитателями далеких и загадочных миров.
        На время были отставлены всякие научные споры между сторонниками антропоцентрической теории и приверженцами гипотезы о сверхинтеллектуальных ящерах. Сейчас их объединило одно неудержимое стремление - поскорее установить контакт с гостями.
        Ко всеобщему удивлению, пришельцы не проявляли к этому никакой инициативы. Они преспокойно плавали в своих сосудах, не обращая внимания на все творящееся вокруг.
        Любопытство широкой публики готово уже было перейти в возмущение, но ученые, как всегда, не торопились. Свыше десяти суток шли оживленные дебаты в многочисленных комиссиях, созданных под эгидой Организации Объединенных Наций.
        В опубликованном наконец коммюнике были сформулированы три основных пути решения проблемы.
        1. Определить, какими органами чувств обладают пришельцы.
        2. Найти способ доказать им, что они имеют дело с разумными существами.
        3. Установить общий язык.
        На пленарном заседании была избрана парламентерская группа во главе с сэром Генри Ноблом, последним отпрыском древнего рода, ступившего на берег Англии вместе с Вильгельмом Завоевателем. По всеобщему мнению, безукоризненное воспитание лорда Нобла и дотошное знание им правил этикета делали эту кандидатуру наиболее подходящей.
        Правда, во время очередных парламентских дебатов о внешней политике правительства лидер оппозиции выразил сомнение, сможет ли лорд Нобл с достаточным успехом доказать свою принадлежность к мыслящим существам, но после разъяснения премьер-министра, что иначе сэр Генри не мог бы занимать место в палате лордов, взял запрос обратно.
        Комментируя это происшествие, одна из либеральных газет приводила неопровержимый довод в защиту кандидатуры лорда Нобла, который, по мнению автора статьи, с детских лет был вынужден упражняться в подобных доказательствах.
        Теперь комиссия была готова к началу опытов по установлению взаимопонимания.
        В Ливийскую пустыню было стянуто все, что могло способствовать решению поставленной задачи.
        Мощные акустические установки, радиоизлучатели, работающие на коротких, средних и длинных волнах, прожекторы, меняющие цвет и интенсивность пучка, должны были помочь определить, какими же органами чувств обладают пришельцы.
        Однако этого было недостаточно. Странные существа, погруженные в жидкость, не реагировали ни на одну попытку привлечь их внимание.
        На бурном заседании комиссии по контактам мнения разошлись. Математики считали, что следует переходить на язык геометрии, одинаково доступный всем разумным существам, искусствоведы настаивали на музыке, химики предлагали структурные формулы, инженеры собирались поразить гостей достижениями земной техники.
        Неожиданное и остроумное решение было найдено председательствовавшим лордом Ноблом. Он предложил испробовать все методы поочередно, а пока предоставить ему возможность установить с пришельцами личный контакт.
        Такой план устраивал всех. В подкомиссиях вновь закипела работа. Десятки самолетов перебрасывали в пустыню материалы для сооружения гигантского крана и раковины, где должен был расположиться водный оркестр Объединенных Наций. Шесть композиторов срочно писали космическую симфонию до мажор. Некоторые трения возникли в технической подкомиссии. В результате длительных дебатов было решено предоставить США возможность показать автомобильные гонки во Флориде, а Франции - ознакомить пришельцев с производством нейлоновых шубок.
        Тем временем лорд Нобл готовился к ответственной и почетной миссии.
        Он с негодованием отверг предложение специалистов воспользоваться противогазом, дабы избежать дурманящего зловония, испускаемого пришельцами, и заявил представителям прессы, что истый джентльмен никогда не позволит себе показать, будто он заметил что-либо, выходящее за пределы хорошего тона. «В таких случаях, - добавил он, - воспитанный человек задыхается, но не зажимает нос».
        Группа парламентеров, во главе со своим высокородным руководителем, прибыла на место встречи в специальном самолете. Несмотря на палящий зной, все они были облачены в черные фраки и крахмальные сорочки, что выгодно отличало их от толпы корреспондентов и операторов, щеголявших в шортах и ковбойских шляпах.
        Лорд Нобл вскинул монокль и торжественным шагом направился к трем таинственным сосудам. Его свита, в составе пяти человек, следовала за ним в некотором отдалении.
        Приблизившись к пришельцам на расстояние пятидесяти метров, лорд слегка покачнулся, отвесил полный достоинства поклон и тут же упал в глубоком обмороке на песок. Остальные члены группы, нарушив тщательно подготовленный церемониал, уволокли главу делегации за ноги в безопасное место. При этом они не только позабыли подобрать вывалившийся монокль, но еще и самым неприличным образом прикрывали носы батистовыми платочками.
        После небольшого замешательства, вызванного этим непредвиденным происшествием, инициатива была передана математикам.
        Огромный экран покрыло изображение пифагоровых штанов. При помощи средств мультипликации два квадрата, построенные на катетах треугольника, срывались с места и, потолкавшись в нерешительности возле квадрата на гипотенузе, укладывались в нем без остатка.
        К сожалению, и это свидетельство мощи человеческого мышления, повторенное сто двадцать раз, не вызвало никакой реакции в сосудах.
        Тогда, посовещавшись, комиссия пришла к единодушному решению пустить в ход тяжелую артиллерию - музыку.
        Пока на экране два известных комика разыгрывали написанную лингвистами сценку, из которой пришельцам должно было стать ясным, что землянам не чужды понятия «больше» и «меньше», оркестранты занимали места в раковине.
        Солнце зашло, но жар раскаленного песка заставил людей обливаться потом. Внутри же нагретой за день раковины было жарко, как в духовке.
        Комики на экране, обменявшись необходимым количеством бутылок и зонтиков, уже выполнили задание лингвистов, а оркестранты все еще настраивали инструменты.
        Наконец приготовления были закончены.
        Пятьсот лучших музыкантов мира застыли, готовые повиноваться магической палочке дирижера.
        Космическая симфония до мажор началась с низких, рокочущих звуков. Исполинский шар праматерии, медленно сжимаясь, вращался в первозданном пространстве. Взрыв! Чудовищное неистовство струнных инструментов, хаос сталкивающихся и разлетающихся галактик, бушующий океан звуков.
        Но вот в стремительный, кружащийся рев вкрадывается простой и строгий мотив - предвестник нарождающейся жизни.
        Гордо звучат фанфары: кроме простейших углеводородов, появились первые молекулы аминокислот. Ширится рокот барабанов, пытаясь проглотить нежные звуки свирелей и валторн. Мрачную песнь смерти поют контрабасы, пророчествуя победу Энтропии над Жизнью.
        Оркестранты изнывают от жары. Крахмальные воротнички и пластроны превратились в мокрые тряпки, многие уже тайком расстегнули пиджаки и жилеты, но палочка дирижера неумолима, она не дает никакой передышки.
        Щелкают челюсти динозавров, раздаются предсмертные вопли живой плоти, перемалываемой в огромных пастях, шорох крыльев летающих ящеров, завывание бушующих смерчей, грохот извергающихся вулканов, и вдруг - снова чистый и ясный мотив. Величайшее чудо свершилось: из унылой серой протоплазмы, через триллионы смертей и рождений, на планете появился гомо сапиенс.
        Тихий шепот проносится у телевизоров. Впереди оркестра на освещенном постаменте возникает обнаженная фигура женщины, воплощенная реконструкция Карлсона.
        На ней ничего нет, кроме золотых туфель на шпильках и длинных черных чулок, перехваченных выше колен кружевными подвязками с бубенчиками. Она танцует. Цветные прожекторы выхватывают из мрака то ее руки, поднятые к небу, и откинутую назад голову, то стройный смуглый торс, то вращающиеся в медленном ритме бедра.
        Теперь в круговороте звуков слышится тоска человеческой души, устремленной навстречу братьям по разуму.
        Все отчетливей становится партия скрипок, все быстрее вращение бедер, все явственнее аккомпанемент бубенчиков.
        И тут случилось то, чего никто уже не ожидал.
        Из аквариумов с пришельцами высунулись три извивающиеся ленты, развернулись наподобие детской игрушки «тещин язык» и понеслись по воздуху к оркестру.
        Задержавшись на мгновение возле танцовщицы, они проникли вглубь раковины, прошли над головами оркестрантов и с той же стремительностью вернулись в аквариумы.
        Весь мир ахнул. Это было неопровержимым доказательством могущества искусства, способного объединять носителей разума в космосе, независимо от различия их биологических форм.
        Оркестранты, казалось, больше не чувствовали усталости и жары. Громко и победно зазвучала последняя часть симфонии, славя новую эру Великого Содружества.
        Между тем сосуды с пришельцами вновь окутались радужной оболочкой, и сверкающий в лучах прожекторов шар взмыл под финальный аккорд к таинственным далям звездного неба.

* * *
        Донесение начальника 136-й космической партии Великому Совету Всепознающего Мозга:
        «Волею и мудростью Всепознающего Мозга нами были организованы поиски разумных существ на окраинах галактического скопления звезд, занесенного в Регистр Совета под номером 294.
        В качестве объекта изучения была выбрана третья планета желтого карлика, имеющая в составе атмосферы 21 % кислорода.
        Перенос на эту планету был осуществлен методом перенасыщения пространства.
        Поверхность планеты представляет собой гладкий песчаный рельеф. Водоемы отсутствуют. Это обстоятельство, а также высокая температура и повышенная сила тяжести вынудили нас вести наблюдение, не покидая защитных сосудов с компенсирующей питательной жидкостью.
        Биологический комплекс планеты крайне беден и представлен передвигающимися на двух конечностях существами.
        Эти существа, по-видимому, обладают некоторыми начальными математическими познаниями, в пределах нулевого цикла обучения, принятого на нашей планете в дошкольных учреждениях.
        Мы наблюдали их ритуальные игры и пляски, однако полного представления о культовых обрядах составить не могли, так как все наши попытки установить с ними контакт при помощи обычного языка запахов неизменно кончались неудачей.
        Спектр запахов, источаемых туземцами, весьма ограничен, и проведенный лингвистический анализ не мог выделить из них смыслового значения.
        Есть основания предполагать, что в заключительной фазе нашего пребывания они всячески пытались усилить излучение запахов, согнав для этой цели несколько сотен особей в нагретое помещение и заставляя их выполнять там тяжелую физическую работу. Может быть, эти запахи помогают им организовать простейшее общение между собой во время коллективных трудовых процессов, что, впрочем, совершенно недостаточно для того, чтобы их можно было отнести к числу разумных существ, обладающих запахоречью.
        Учитывая все изложенное, считаем дальнейшие попытки установления контактов с населением обследованной планеты бесцельными.
        Начальник 136-й партии».
        Донесение было записано в системе семи запахов на губчатом пластике, пригодном для длительного архивного хранения.
        Петля гистерезиса
        Хранитель Времени был тощ, лыс и высокомерен. На его лице навсегда застыло выражение, какое бывает у внезапно разбуженного человека. Сейчас он с явным неодобрением глядел на мужчину лет тридцати, расположившегося в кресле напротив стола. Мощные контактные линзы из синеватого стекла придавали глазам незнакомца необычную голубизну и блеск. Это раздражало Хранителя, он не любил ничего необычного.
        Посетитель обернулся на звук открывшейся двери. При этом два блика - отражение света настольной лампы - вспыхнули на поверхности линз.
        Хранитель, не поворачивая головы, процедил:
        - Принесите мне заявление… э…
        - Курочкина, - подсказал посетитель, - Курочкина Леонтия Кондратьевича.
        - Курочкина, - кивнул Хранитель, - вот именно Курочкина. Я это и имел в виду.
        - Сию минуту! - Секретарша осторожно прикрыла за собой дверь.
        Курочкин вынул из кармана куртки пачку сигарет и зажигалку:
        - Разрешите?
        Хранитель молча указал на пепельницу.
        - А вы?
        - Не курю.
        - Никогда не курили? - спросил Курочкин просто так, чтобы заполнить паузу.
        - Нет, дурацкая привычка!
        - Гм… - Гость поперхнулся дымом.
        Хранитель демонстративно уткнулся носом в какие-то бумаги. «Сухарь! - подумал Курочкин. - Заплесневевшая окаменелость. Мог бы быть повежливее с посетителями». Несколько минут он с преувеличенной сосредоточенностью пускал кольца.
        - Пожалуйста! - Секретарша положила на стол Хранителя синюю папку с надписью: «Л. К. Курочкин». - Больше ничего не нужно?
        - Нет, - ответил Хранитель, не поднимая головы. - Там, в приемной, еще кто-нибудь есть?
        - Старушка, которая приходила на прошлой неделе. Ее заявление у вас.
        - Экскурсия в двадцатый век?
        - Да.
        Хранитель поморщился, как будто у него внезапно заболел зуб.
        - Скажите, что сейчас ничего не можем сделать. Пусть наведается через месяц.
        - Она говорит… - неуверенно начала секретарша.
        - Я знаю все, что она говорит, - раздраженно перебил Хранитель. - Объясните ей, что свидания с умершими родственниками Управление предоставляет только при наличии свободных мощностей. Кроме того, я занят. Вот тут, - он хлопнул ладонью по папке, - вот тут дела поважнее. Можете идти.
        Секретарша с любопытством взглянула на Курочкина и вышла.
        Хранитель открыл папку.
        - Итак, - сказал он, полистав несколько страниц, - вы просите разрешения отправиться в… э… в первый век?
        - Совершенно верно!
        - Но почему именно в первый?
        - Здесь же написано.
        Хранитель снова нахмурился:
        - Написано - это одно, а по инструкции полагается личная беседа. Сейчас, - он многозначительно взглянул на Курочкина, - вот сейчас мы и проверим, правильно ли вы все написали.
        Курочкин почувствовал, что допустил ошибку. Нельзя с самого начала восстанавливать против себя Хранителя. Нужно постараться увлечь его своей идеей.
        - Видите ли, - сказал он, стараясь придать своему голосу как можно больше задушевности, - я занимаюсь историей древнего христианства.
        - Чего?
        - Христианства. Одной из разновидностей религии, некогда очень распространенной на Земле. Вы, конечно, помните: инквизиция, Джордано Бруно, Галилей.
        - А-а-а, - протянул Хранитель, - как же, как же! Так, значит, все они жили в первом веке?
        - Не совсем так, - ответил ошарашенный Курочкин. - Просто в первом веке были заложены основы этого учения.
        - Джордано Бруно?
        - Нет, христианства.
        Некоторое время Хранитель сидел, постукивая пальцами о край стола. Чувствовалось, что он колеблется.
        - Так с кем именно вы хотите там повидаться? - прервал он наконец молчание.
        Курочкин вздрогнул. Только теперь, когда дело подошло к самому главному, ему стала ясна вся дерзость задуманного предприятия.
        - Собственно говоря, ни с кем определенно.
        - Как?! - выпучил глаза Хранитель. - Так какого черта?..
        - Вы меня не совсем правильно поняли! - Курочкин вскочил и подошел вплотную к столу. - Дело в том, что я поставил себе целью получить неопровержимые доказательства… ну, словом, собрать убедительный материал, опровергающий существование Иисуса Христа.
        - Чье существование?
        - Иисуса Христа. Это вымышленная личность, которую считают основоположником христианского учения.
        - Позвольте. - Хранитель нахмурил брови, отчего его лоб покрылся множеством мелких морщин. - Как же так? Если тот, о ком вы говорите, никогда не существовал, то какие же можно собрать доказательства?
        - А почему бы и нет?
        - А потому и нет, что не существовал. Вот мы с вами сидим здесь, в кабинете. Это факт, который можно доказать. А если б нас не было, то и доказывать нечего.
        - Однако же… - попытался возразить Курочкин.
        - Однако же вот вы ко мне пришли, - продолжал Хранитель. - Мы с вами беседуем согласно инструкции, тратим драгоценное время. Это тоже факт. А если бы вас не было, вы бы не пришли. Мог ли я в этом случае сказать, что вы не существуете? Я вас не знал бы, а может, в это время вы бы в другом кабинете сидели, а?
        - Позвольте-позвольте! - вскричал Курочкин. - Так же рассуждать нельзя, это софистика какая-то! Давайте подойдем к вопросу иначе.
        - Как же иначе? - усмехнулся Хранитель. - Иначе и рассуждать нельзя.
        - А вот как. - Курочкин снова достал сигарету и на этот раз закурил, не спрашивая разрешения. - Вот я к вам пришел и застал вас в кабинете. Так?
        - Так, - кивнул Хранитель.
        - Но могло бы быть и не так. Я бы вас не застал на месте.
        - Если б пришли в неприемное время, - согласился Хранитель. - У нас тут на этот счет строгий порядок.
        - Так вот, если вы существуете, то секретарша мне бы сказала, что вы просто вышли.
        - Так…
        - А если бы вас не было вообще, то она и знать бы о вас ничего не могла.
        - Вот вы и запутались, - ехидно сказал Хранитель. - Если б меня вообще не было, то и секретарши никакой не существовало бы. Зачем же секретарша, раз нет Хранителя?
        Курочкин отер платком потный лоб.
        - Не важно, - устало сказал он, - был бы другой Хранитель.
        - Ага! - Маленькие глазки Хранителя осветились торжеством. - Сами признали! Как же вы теперь будете доказывать, что Хранителя Времени не существует?
        - Поймите, - умоляюще сказал Курочкин, - поймите, что здесь совсем другой случай. Речь идет не о должности, а о конкретном лице. Есть евангелические предания, есть более или менее точные указания времени, к которым относятся события, описанные в этих преданиях.
        - Ну и чего вам еще нужно?
        - Проверить их достоверность. Поговорить с людьми, которые жили в это время. Важно попасть именно в те годы. Ведь даже Иосиф Флавий…
        - Сколько дней? - перебил Хранитель.
        - Простите, я не совсем понял…
        - Сколько дней просите?
        Курочкин облегченно вздохнул.
        - Я думаю, дней десять, - произнес он просительным тоном. - Нужно побывать во многих местах, и, хотя размеры Палестины…
        - Пять дней.
        Хранитель открыл папку, что-то написал размашистым почерком и нагнулся к настольному микрофону:
        - Проведите к главному хронометристу на инструктаж!
        - Спасибо! - радостно сказал Курочкин. - Большое спасибо!
        - Только там без всяких таких штук, - назидательно произнес Хранитель, протягивая Курочкину папку. - Позволяете себе там черт знает что, а с нас тут потом спрашивают. И вообще воздерживайтесь.
        - От чего именно?
        - Сами должны понимать. Вот недавно один типчик в девятнадцатом веке произвел на свет своего прадедушку, знаете, какой скандал был?
        Курочкин прижал руки к груди, что, по-видимому, должно было изобразить его готовность строжайшим образом выполнять все правила, и пошел к двери.
        - Что ж вы сразу не сказали, что вас направил товарищ Флавий? - крикнул ему вдогонку Хранитель.

* * *
        В отличие от Хранителя Времени создатель наградил главного хронометриста таким количеством волос, что часть из них, не уместившаяся там, где ей положено, прозябала на ушах и даже на кончике носа. Это был милейший человек, излучавший доброжелательность и веселье.
        - Очень рад, очень рад! - сказал он, протягивая Курочкину руку. - Будем знакомы. Виссарион Никодимович Плевако.
        Курочкин тоже представился.
        - Решили попутешествовать? - спросил Виссарион Никодимович, жестом приглашая Курочкина занять место на диване.
        Курочкин сел и протянул Плевако синюю папку.
        - Пустое! - сказал тот, небрежно бросив папку на стол. - Формальности обождут! Куда же вы хотите отправиться?
        - В первый век.
        - Первый век! - Плевако мечтательно закрыл глаза. - Ах, первый век! Расцвет римской культуры, куртизанки, бои гладиаторов! Однако же у вас губа не дура!
        - Боюсь, что вы меня не совсем правильно поняли, - осторожно заметил Курочкин. - Я не собираюсь посещать Рим, моя цель - исторические исследования в Иудее.
        - Что?! - подскочил на стуле Плевако. - Вы отправляетесь в первый век и не хотите побывать в Риме? Странно!.. Хотя, - прибавил он, пожевав в раздумье губами, - может, вы и правы. Не стоит дразнить себя. Ведь на те несколько жалких сестерций, которые вам здесь дадут, не разгуляешься. Впрочем, - он понизил голос до шепота, - постарайтесь прихватить с собой несколько бутылок пшеничной. Огромный спрос во все эпохи. Только… - Плевако приложил палец к губам. - Надеюсь, вы понимаете?
        - Понимаю, - сказал Курочкин. - Однако мне хотелось бы знать, могу ли я рассчитывать на некоторую сумму для приобретения кое-каких материалов, представляющих огромную историческую ценность.
        - Например?
        - Ну хотя бы древних рукописей.
        - Ни в коем случае! Ни в коем случае! Это как раз то, от чего я должен вас предостеречь во время инструктажа.
        Лицо Курочкина выражало такое разочарование, что Плевако счел себя обязанным ободряюще улыбнуться.
        - Вы, наверное, первый раз отправляетесь в такое путешествие?
        Курочкин кивнул.
        - Понятно, - сказал Плевако. - И о петле гистерезиса ничего не слыхали?
        - Нет, не слышал.
        - Гм… Тогда, пожалуй, с этого и нужно начать. - Плевако взял со стола блокнот и, отыскав чистую страницу, изобразил на ней две жирные точки. Вот это, - сказал он, ткнув карандашом в одну из точек, - состояние мира в данный момент. Усваиваете?
        - Усваиваю, - соврал Курочкин. Ему не хотелось с места в карьер огорчать такого симпатичного инструктора.
        - Отлично! Вторая точка характеризует положение дел в той эпохе, которую вы собираетесь навестить. Согласны?
        Курочкин наклоном головы подтвердил свое согласие и с этим положением.
        - Тогда можно считать, - карандаш Плевако начертил прямую, соединяющую обе точки, - можно считать, что вероятность всех событий между данными интервалами времени лежит на этой прямой. Образно выражаясь, это тот путь, по которому вы отправитесь туда и вернетесь обратно. Теперь смотрите: предположим, там вы купили какую-то рукопись, пусть самую никчемную, и доставили ее сюда. Не правда ли?
        - Да, - сказал заинтересованный Курочкин, - и что же?
        - А то, что эту рукопись археологи могли разыскать, скажем, лет сто назад. - Плевако поставил крестик на прямой. - О ней были написаны научные труды, она хранится в каком-то музее и так далее. И вдруг - хлоп! Вы вернулись назад и притащили ее с собой. Что это значит?
        - Минуточку! - сказал Курочкин. - Я сейчас соображу.
        - И соображать нечего. Вся цепь событий, сопутствовавших находке рукописи, полетела вверх тормашками, и сегодняшнее состояние мира изменилось. Пусть хоть вот настолько. - Плевако намалевал еще одну точку рядом с первой. - Как это называется?
        - Постойте! - Курочкин был явно обескуражен. Ему никогда не приходилось раньше думать о таких вещах.
        - А называется это петлей гистерезиса, - продолжал Плевако, соединяя линией крестик с новой точкой. - Вот здесь, внутри этой петли, существует некая неопределенность, от которой можно ожидать всяких пакостей. Ну как, убедились?
        - Убедился, - упавшим голосом сказал Курочкин. - Но что же вы рекомендуете делать? Ведь я должен доставить какие-то доказательства, а так, как вы говорите, то и шагу там ступить нельзя.
        - Можно ступить, - сказал Плевако. - Ступить можно, только нужно очень осмотрительно действовать. Вот поэтому мы категорически запрещаем ввозить туда оружие и ограничиваем путешественников валютой, а то, знаете ли, всякая блажь может прийти в голову. Один скупит и отпустит на волю рабов, другой пристрелит Чингисхана в цветущем возрасте, третий рукописи какие-нибудь приобретет, и так далее. Согласны?
        Курочкин был согласен, но от этого легче не стало. Экспедиция, которую он предвкушал с таким восторгом, поворачивалась к нему оборотной стороной.
        Ни оружия, ни денег в далекой от современной цивилизации эпохе… Плевако, видимо, угадал его мысли. Он встал со стула и сел на диван рядом с Курочкиным.
        - Ничего-ничего, - сказал он, положив руку ему на колено, - все не так страшно. Вашу личную безопасность мы гарантируем.
        - Как же вы можете ее гарантировать?
        - Очень просто. Что бы с вами ни случилось, обратно вы вернетесь живым и невредимым, это обеспечивается законом причинности. Петля гистерезиса не может быть больше некой предельной величины, иначе весь мир провалится в тартарары. Раз вы существуете в данный момент, значит существуете, независимо от того, как сложились дела в прошлом. Ясно?
        - Не совсем. А если меня там убьют?
        - Даже в этом случае, если не припутаются какие-нибудь особые обстоятельства. Вот в прошлом году был такой случай: один настырный старикашка, кажется палеонтолог, требовал отправить его в юрский период. Куда он только не обращался! Ну, разрешили, а на следующий день его сожрал… этот… как его?.. - Плевако сложил ладони, приставил их ко рту и, выпучив глаза, изобразил захлопывающуюся пасть.
        - Неужели динозавр?! - дрожащим голосом спросил Курочкин.
        - Вот-вот, именно динозавр.
        - Ну и что же?
        - Ничего. В таких случаях решающее устройство должно было дать толчок назад на несколько минут до происшествия, а затем выдернуть путешественника, но вместо этого оно дернуло его вместе с динозавром, так сказать во чреве.
        - Какой ужас! - воскликнул Курочкин. - Чем же это кончилось?
        - Динозавр оказался слишком большим, чтобы поместиться в камере хронопортации. Ошибка была исправлена автоматическим корректором, бросившим животное снова в прошлое, а старикашка был извлечен, но какой ценой?! Пришлось менять все катушки деполяризатора. Они не выдержали пиковой нагрузки.
        - Могло же быть хуже! - сказал потрясенный Курочкин.
        - Естественно, - согласился Плевако. - Мог перегореть главный трансформатор, там не такой уж большой запас мощности.
        Несколько минут оба молчали, инструктор и кандидат в путешественники, обдумывая возможные последствия этого происшествия.
        - Ну вот, - сказал Плевако, - теперь вы в общих чертах представляете себе технику дела. Все оказывается не таким уж сложным. Правда?
        - Да, - неуверенно ответил Курочкин, пытаясь представить себе, как его, в случае необходимости, будут дергать из пасти льва. - А каким же образом я вернусь назад?
        - Это уже не ваша забота. Все произойдет автоматически по истечении времени, если только вы не наделаете каких-нибудь глупостей, грозящих катастрофическим увеличением петли гистерезиса. В этом случае ваше пребывание в прошлом будет немедленно прервано. Кстати, на сколько дней вы получили разрешение?
        - Всего на пять дней, - сокрушенно сказал Курочкин. - Просто не представляю себе, как за это время можно выполнить всю программу.
        - А просили сколько?
        - Десять дней.
        - Святая простота! - усмехнулся Плевако. - Нужно было просить месяц, получили бы десять дней. У нас всегда так. Ну ладно, теперь уже поздно что-нибудь предпринимать. Становитесь на весы.
        Курочкин шагнул на площадку весов. Стрелка над пультом счетной машины показала семьдесят пять килограммов.
        - Так! - Плевако набрал две цифры на табуляторе. - Какая дата?
        - Чего? - не понял Курочкин.
        - В когда точно хотите отправиться?
        - Тридцатый год нашей эры.
        - Тридцатый год, тридцатый год, - промурлыкал Плевако, нажимая клавиши.
        - Координаты?
        - Координаты? - Курочкин вынул карманный атлас. - Пожалуй, что-нибудь вроде тридцати двух градусов пятидесяти минут северной широты и… - Он нерешительно пошарил пальцем по карте. - И тридцати пяти градусов сорока минут восточной долготы. Да, пожалуй, так!
        - Какой долготы? - переспросил Плевако.
        - Восточной.
        - По Гринвичу или Пулкову?
        - Гринвичу.
        - Отлично! Координаты гарантируем с точностью до трех минут. В случае чего, придется там пешочком. Понятно?
        - Понятно.
        Плевако нажал красный клавиш сбоку машины и подхватил на лету выскочивший откуда-то картонный жетон, испещренный непонятными знаками.
        - Желаю успеха! - сказал он, протягивая жетон Курочкину. - Сейчас подниметесь на двенадцатый этаж, отдел пять, к товарищу Казановаку. Там вам подберут реквизит. А затем на первый этаж, в сектор хронопортации. Жетон отдадите им. Вопросы есть?
        - Вопросов нет! - бодро ответил Курочкин.
        - Ну, тогда действуйте!

* * *
        Курочкин долго бродил по разветвляющимся коридорам, прежде чем увидел дверь с надписью:
        5-й отдел
        ВРЕМЕНА И НРАВЫ
        - Товарищ Казановак? - спросил он у человека, грустно рассматривающего какую-то тряпицу.
        Тот молча кивнул.
        - Меня сюда направили… - начал Курочкин.
        - Странно! - сказал Казановак. - Я никак не могу понять, почему все отделы могут работать ритмично, и только во «Времена и Нравы» сыпятся посетители, как в рог изобилия? И никто не хочет считаться с тем, что у Казановака не две головы, а всего лишь одна!
        Смущенный новой для него интерпретацией свойств рога изобилия, Курочкин не нашелся что ответить. Между тем Казановак отвел от него взгляд и обратился к девице лет семнадцати, сидевшей в углу за пультом:
        - Маша! Какая же это набедренная повязка древнего полинезийца?! Это же плавки мужские безразмерные, двадцатый век. Пора уже немножко разбираться в таких вещах!
        - Разбираюсь не хуже вас! - дерзко ответила девица.
        - Как это вам нравится? - обратился Казановак непосредственно к Курочкину. - Нынешняя молодежь!
        Курочкин изобразил на своем лице сочувствие.
        - Попробуйте снова набрать индекс, - продолжал Казановак. - Тринадцать эм дробь четыреста тридцать один.
        - У меня не десять рук! - огрызнулась Маша. - Вот наберу вам копье, потом займусь повязкой.
        По-видимому, дела, которые вершил отдел «Времена и Нравы», были под силу только мифическим десятируким двуглавым существам. Однако не прошло и трех минут, как получивший и копье, и повязку Казановак снова обернулся в сторону Курочкина:
        - Чем могу служить?
        - Мне нужно подобрать реквизит.
        - Куда именно?
        - Иудея, первый век.
        На какую-то долю секунды в бесстрастных глазах Казановака мелькнула искорка одобрения. Он придвинул к себе лежавший на столе толстый фолиант и, послюнив палец, начал листать страницы.
        - Вот!
        Курочкин подошел к столу и взглянул через плечо Казановака на выцветший рисунок, изображавший человека в длинном лапсердаке, с ермолкой на голове, обутого в старинные штиблеты с резинками.
        - Ну как, смотрится? - самодовольно спросил Казановак.
        - Боюсь, что не совсем, - осторожно ответил Курочкин. - Мне кажется, что это… несколько более поздняя эпоха.
        - Ага! - Казановак снова послюнил палец. - Я уже знаю, что вам нужно. Полюбуйтесь!
        На этот раз на рассмотрение Курочкина был представлен наряд бухарского еврея. Однако и этот вариант был отвергнут.
        - Не понимаю! - В голосе Казановака прозвучала обида.
        - Какой же костюмчик вы себе, в конце концов, мыслите?
        - Что-нибудь… - Курочкин задумался. - Что-нибудь, так сказать, в библейском стиле. Ну, скажем, белая холщовая рубаха…
        - Холщовых нет, - сухо сказал Казановак, - только синтетика.
        - Ну, пусть синтетика, - печально согласился Курочкин.
        - Еще что?
        - Дальше - хитон, тоже желательно белый.
        - Что такое хитон? - поинтересовалась Маша.
        - Хитон - это… Как вам объяснить? Такое одеяние, похоже на плащ, только свободнее.
        После долгих поисков в одном из каталогов было обнаружено нечто белое с капюшоном, закрывающим лицо и снабженным прорезями для глаз.
        - Подходит?
        - Как будто подходит, - нерешительно подтвердил Курочкин.
        - Маша, набери!
        Маша набрала шифр, и лента транспортера доставила откуда-то снизу аккуратно перевязанный пакет.
        - Примерьте! - сказал Казановак, разрезая ножиком бечевку.
        Глаза, прикрытые контактными линзами, в обрамлении капюшона выглядели столь необычно, что Маша захохотала:
        - Ой не могу! Умора!
        - Ничего смешного нет! - одернул ее Казановак. - Очень практичная одежда для тамошнего климата. И головного убора не нужно, защищает от солнечных лучей. Не хотите, можете откинуть на плечи. Хитончик - первый сорт, совсем новый. Наклейку разрешается сорвать.
        Курочкин нагнулся и отодрал от подола ярлык с надписью: «Театральные мастерские. Наряд кудесника. Размер 50, рост 3. 100 % нейлона».
        - Так… - Казановак оглядел его с ног до головы. - Какая обувь?
        - Сандалии.
        Выбор сандалий не представлял труда. По совету Маши остановились на толстых рубчатых подошвах из пластика, украшенных позолоченными ремешками.
        - Носочки свои оставите или подобрать? - спросил Казановак.
        - Нет, сандалии носят на босу ногу.
        - Кальсоны, трусы или плавки? - поинтересовалась Маша.
        - Не знаю, - растерянно сказал Курочкин. - Может быть, лучше набедренную повязку?
        - Можно и повязку. А вы умеете ее повязывать?
        - Тогда лучше плавки, - поспешно ответил Курочкин, устрашенный перспективой прохождения инструктажа у такой решительной особы.
        - Как хотите.
        - Переодевайтесь! - Казановак указал ему на кабину в глубине комнаты. - Свои вещички свяжите в узелок. Получите их после возвращения.
        Спустя несколько минут Курочкин вышел из примерочной во всем великолепии нового наряда.
        - Ну как? - спросил он, поворачиваясь кругом.
        - Впечатляет! - сказала Маша. - Если б я ночью такого увидела, честное слово, родила бы со страха.
        - Ну вот, - сказал Казановак, - теперь - индивидуальный пакет, и можете смело отправляться. - Он пошарил в ящике стола и извлек оттуда черную коробочку. - Получайте!
        - Что тут? - поинтересовался Курочкин.
        - Обычный набор. Шприц-ампула комплексного антибиотика, мазь от насекомых и одна ампула противошоковой сыворотки. На все случаи жизни. Теперь все!
        - Как все, а деньги? - спросил обескураженный Курочкин.
        - Какие еще деньги?
        - Полагаются же какие-то суточные, на самые необходимые расходы.
        - Суточные?
        Казановак почесал затылок и углубился в изучение какой-то книги. Он долго вычислял что-то на бумаге, рылся в ящике стола, сокрушенно вздыхал и снова писал на бумаге колонки цифр.
        Наконец жестом ростовщика он выбросил на стол горсть монет:
        - Вот, получайте! На четыре дня - двадцать динариев.
        - Почему же на четыре?
        - День отбытия и день прибытия считаются за один день, - пояснил Казановак.
        Курочкин понятия не имел, что это за сумма.
        - Простите, - робко спросил он, - двадцать динариев - это много или мало? То есть я хотел спросить… в общем, я не представляю себе…
        - Ну, копей царя Соломона вы на них не купите, но прокормиться хватит, - ответил Казановак, обнаружив при этом недюжинное знание экономической ситуации на Ближнем Востоке в эпоху римского владычества. - Все?
        - Еще две бутылки водки, - попросил Курочкин, вспомнив совет Плевако. - Если можно, то пшеничной.
        - Это еще зачем?
        Курочкин замялся.
        - Видите ли, - сказал он лживым голосом, - экипировка у меня очень легкая, а ночи там холодные.
        - Маша, одну бутылку!
        - Но почему одну? - вступил в пререкания Курочкин.
        - Не такие уж там холодные ночи, - резонно ответил Казановак.
        Расторопная Маша принесла и водку. Курочкин поднялся и растерянно оглянулся по сторонам:
        - Извините, еще один вопрос: а куда все это можно сложить?
        - Маша, достань чемодан!
        - Нет-нет! - поспешно возразил Курочкин. - Чемодан - это не та эпоха. Нельзя ли что-нибудь более подходящее?
        - Например?
        - Ну, хотя бы суму.
        - Суму? - Казановак придвинул к себе справочник. - Можно и суму.
        Предложенный ассортимент сумок охватывал весь диапазон от необъятных кожаных ридикюлей, какие некогда носили престарелые гувернантки, до современных сумочек для театра из ароматного пластика. Курочкин выбрал голубую прорезиненную сумку с длинным ремнем через плечо, украшенную шпилями зданий и надписью «Аэрофлот». Ничего более подходящего не нашлось.
        - Теперь, кажется, все, - облегченно вздохнул он.
        - Постойте! - закричала Маша. - А грим? Вы что, с такой рожей в первый век собираетесь?
        - Маша! - Казановак укоризненно покачал головой. - Нельзя же так с клиентом.
        Однако все согласились, что грим действительно необходим. Казановак рекомендовал скромные пейсы, Маша настаивала на длинной прямоугольной ассирийской бороде, завитой красивыми колечками, но Курочкин решительно потребовал раздвоенную бородку и локоны, ниспадающие на плечи. Эти атрибуты мужской красоты больше гармонировали с его нарядом.
        Маша макнула кисть в какую-то банку, обильно смазала клеем лицо и голову Курочкина и пришлепнула пахнущие мышами парик и бороду.
        - Просто душка! - сказала она, отступив на два шага назад.
        - А они… того… не отклеятся? - спросил Курочкин, выплевывая попавшие в рот волосы.
        - Можете не сомневаться! - усмехнулся Казановак. - Зубами не отдерете. Вернетесь, Маша отклеит.
        - Ну, спасибо! - Курочкин вскинул на плечо сумку и направился к двери.
        - Подождите! - остановил его Казановак. - А словари, разговорники не требуются?
        - Нет, - гордо ответил Курочкин. - Я в совершенстве владею арамейским и древнееврейским.
        - Тогда распишитесь за реквизит. Вот здесь и здесь, в двух экземплярах.

* * *
        - Ничего не забыли? - спросил лаборант, высунув голову через форточку, какой раньше отделяли кассиров от остальных представителей грешного человеческого рода.
        - Сейчас проверю. - Курочкин открыл сумку и в темноте нащупал пачку сигарет, зажигалку, индивидуальный пакет и бутылку. - Минуточку! - Он пошарил в поисках рассыпавшихся монет. - Кажется, все!
        - Тогда начинаем, лежите спокойно!
        До Курочкина донесся звук захлопнувшейся дверцы. На стене камеры зажглось множество разноцветных лампочек. Курочкин поудобнее устроился на гладкой холодной поверхности лежака. То ли от страха, то ли по другой причине его начало мутить. Где-то над головой медленно и неуклонно нарастал хватающий за сердце свист. В бешеном ритме замигали лампочки. Вспыхнула надпись:
        СПОКОЙНО!
        НЕ ДВИГАТЬСЯ, ЗАКРЫТЬ ГЛАЗА!
        Лежак начал вибрировать выматывающей мелкой дрожью. Курочкин машинально прижал к себе сумку, и в этот момент что-то оглушительно грохнуло, рассыпалось с треском, ослепило через закрытые веки фиолетовым светом и, перевернув на живот, бросило его в небытие…

* * *
        Курочкин открыл глаза и закашлялся от набившегося в рот песка. Приподнявшись на четвереньки, он огляделся по сторонам. Прямо перед ним расстилалась мертвая, выжженная солнцем пустыня. Слева, в отдалении, - гряда гор, справа озеро. Несколько людей, казавшихся отсюда совсем маленькими, копошились на берегу.
        Курочкин встал на ноги, отряхнулся и, прихватив сумку, направился к озеру.
        Хождение в сандалиях на босу ногу по горячему песку оказалось куда более неприятным делом, чем это можно было себе представить, сидя в уютном помещении отдела «Времена и Нравы». Песок обжигал, набивался между ступнями и подошвами, прилипал к размякшим от жары ремешкам, отчего те сразу приобретали все свойства наждачного полотна.
        Курочкину пришлось несколько раз присаживаться, вытряхивать песок из сандалий и обтирать ноги полою хитона, прежде чем ему удалось добраться до более или менее твердого грунта на берегу.
        Его заметили. Весь облик человека в странном одеянии, с сумкой на плече, идущего журавлиным шагом, был столь необычен, что трое рыбаков, чинивших на берегу сеть, бросили работу и с интересом наблюдали за приближением незнакомца.
        - Уф! - Курочкин плюхнулся рядом с ними на песок и стащил с ног злополучные сандалии. - Ну и жарища!
        Поскольку эта фраза была произнесена по-русски, она не вызвала никакого отклика у рыбаков, продолжавших разглядывать экипировку путешественника во времени.
        Однако Курочкин не зря был представителем науки, ставящей радость познания выше личных неудобств.
        - Мир вам, добрые люди! - сказал он, переходя на древнееврейский, в надежде, что чисто библейский оборот речи несколько скрасит дефекты произношения. - Шалом алейхем!
        - Шалом! - хором ответили рыбаки.
        - Рыбку ловите? - спросил Курочкин, соображая, как же лучше завести с ними разговор на интересующую его тему.
        - Ловим, - подтвердил высокий широкоплечий рыбак.
        - Как уловы? План выполняете?
        Рыбак ничего не ответил и занялся сетью.
        - Иаков! Иоанн! - обратился он к сыновьям. - Давай, а то дотемна не управимся!
        - Сейчас, отец! - ответил тот, кого звали Иаковом. - Видишь, с человеком разговариваем!
        - Ради бога, не обращайте на меня внимания, - смутился Курочкин. - Занимайтесь своим делом, а я просто так, рядышком посижу.
        - Ничего, подождет, - сказал Иоанн, - а то мы, сыновья Зеведеевы, и так притча во языцех, с утра до ночи вкалываем. А ты откуда сам?
        - Я?.. Гм… - Курочкин был совершенно не подготовлен к такому вопросу.
        - Я… в общем… из Назарета, - неожиданно выпалил он.
        - Из Назарета? - В голосе Иоанна звучало разочарование. - Знаю я Назарет. Ничего там нету хорошего. А это тоже в Назарете купил? - ткнул он пальцем в нейлоновый хитон.
        - Это? Нет, это в другом месте, далеко отсюда.
        - В Ерушалаиме?
        - Да.
        Иоанн пощупал ткань и присоединился к отцу. За ним неохотно поплелся Иаков. Курочкин глядел на лодки в озере, на покрытые виноградниками холмы и внезапно почувствовал страх. Невообразимая дистанция в два тысячелетия отделяла его от привычного мира, который казался сейчас таким заманчивым.
        Что ожидает его здесь, в полудикой рабовладельческой стране? Сумеет ли он найти общий язык с этими примитивными людьми? Стоила ли вообще вся затея связанного с нею риска? Он вспомнил про старичка, проглоченного динозавром.
        Кто знает, не ждут ли его самого еще более тяжкие испытания? Мало ли что может случиться? Побьют камнями, распнут на кресте. Бррр! От одной мысли о таком конце его пробрала дрожь. Однако теперь уже поздно идти на попятный. Отпущенный Хранителем срок нужно использовать полностью.
        - Скажите, друзья, - обратился он к рыбакам, - не приходилось ли вам слышать о человеке по имени Иисус?
        - Откуда он? - не поднимая головы, спросил Зеведей.
        - Из Назарета.
        - Твой земляк? - поинтересовался Иоанн.
        - Земляк, - неохотно подтвердил Курочкин. Он не мог себе простить, что выбрал для рождения такое одиозное место.
        - Чем занимается?
        - Проповедует.
        - Не слыхал, - сказал Зеведей.
        - Постой! - Иаков перекусил зубами бечевку и встал. - Кажется, Иуда рассказывал. В прошлом году ходил один такой, проповедовал.
        - Верно! - подтвердил Иоанн. - Говорил. Может, твой земляк и есть?
        Курочкина захлестнула радость удачи. Он и мечтать не мог, что его поиски так быстро увенчаются успехом, и, хотя это в корне противоречило его научной концепции, в нем взыграл дух исследователя.
        - Иуда? - переспросил он дрожащим от волнения голосом. - Скажите, где я могу его увидеть? Поверьте, что его рассказ имеет огромное значение!
        - Для чего? - спросил Зеведей.
        - Для будущего. Две тысячи лет люди интересуются этим вопросом. Пожалуйста, сведите меня с этим человеком!
        - А вон он, - Иаков указал на лодку в озере, - сети ставит. Может, к вечеру вернется.
        - Нет, - сказал Иоанн. - У них вчера улов хороший был, наверное, в Капернаум пойдут, праздновать.
        - Ну, сделайте одолжение! - Курочкин молитвенно сложил руки на груди. - Отвезите меня к нему, я заплач?.
        - Чего там платить! - Зеведей поднялся с песка. - Сейчас повезем сеть, можно дать крюк.
        - Спасибо! Огромное спасибо! Вы не представляете себе, какую услугу оказываете науке! - засуетился Курочкин, натягивая сандалии и морщась при этом от боли. - Вот проклятье! - Он с яростью отбросил рифленую подошву с золочеными ремешками. - Натерли, подлые, теперь жжет, как крапива! Придется босиком…
        Сунув под мышку сандалии и сумку, он направился к лодке, которую тащил в воду Зеведей.
        - Оставь здесь, - посоветовал Иаков. - И суму оставь, никто не возьмет, а то ненароком намочишь.
        Совет был вполне резонным. В лодке отсутствовали скамейки, а на дне плескалась вода. Курочкин вспомнил про единственную пачку сигарет, хранившуюся в сумке, и сложил свое имущество рядом с тряпьем рыбаков.
        - Ну, с Богом!
        Иоанн оттолкнулся веслом и направил лодку на середину озера.
        - Эй, Иуда! - крикнул он, когда они поравнялись с небольшим челном, в котором сидели два рыбака. - Тебя хочет видеть тут один… из Назарета!
        Курочкин поморщился. Кличка «назаретянин», видно, прочно пристала к нему. Впрочем, сейчас ему было не до этого.
        - А зачем? - спросил Иуда, приложив рупором ладони ко рту.
        - Да подгребите ближе! - нетерпеливо произнес Курочкин. - Не могу же я так, на расстоянии.
        Иоанн несколькими сильными взмахами весел подвел лодку к борту челна.
        - Он ищет проповедника, земляка. Вроде ты видел такого…
        - Видал, видал! - радостно закивал Иуда. - Вон и Фома видел, - указал он на своего напарника. - Верно, Фома?
        - Как же! - сказал Фома. - Ходил тут один, проповедовал.
        - А как его звали? - спросил Курочкин, задыхаясь от волнения. - Не Иисус Христос?
        - Иисус? - переспросил Иуда. - Не, иначе как-то. Не помнишь, Фома?
        - Иоанн его звали, - сказал Фома. - Иоанн Предтеча, а не Иисус. Все заставлял мыться в речке. Скоро, говорит, Мессия придет, а вы грязные, вонючие, вшивые, как вы перед лицом Господа Бога вашего такие предстанете?
        - Правильно говорил! - Курочкин втянул ноздрями воздух. Запахи, источаемые его собеседниками, мало походили на легендарные аравийские ароматы. - Правильно говорил ваш Иоанн, - повторил он, сожалея, что мазь от насекомых осталась в сумке на берегу. - Чему же он еще учил?
        - Все больше насчет Мессии. А этот твой Иисус что проповедует?
        - Как вам сказать… - Курочкин замялся. - Ну, он, в общем, проповедовал любовь к ближнему, смирение в этом мире, чтобы заслужить вечное блаженство на небесах.
        - Блаженство! - усмехнулся Фома. - Богатому всюду блаженство, что на земле, что на небесах, а нищему везде худо. Дурак твой проповедник! Я б его и слушать не стал.
        Курочкина почему-то взяла обида.
        - Не такой уж дурак, - ответил он, задетый тоном Фомы. - Если бы он был дураком, за ним не пошли бы миллионы людей, лучшие умы человечества не спорили бы с церковниками о его учении. Нельзя все так упрощать. А насчет нищих, так он сказал: «Блаженны нищие, ибо их есть Царствие Небесное».
        - Это как же понимать? - спросил Иаков.
        - А очень просто. Он пояснял, что легче верблюду пролезть в игольное ушко, чем богатому человеку попасть в рай.
        - Вот это здорово! - хлопнул себя по ляжкам Иоанн. - Как, говоришь? В игольное ушко?! Ну, удружил! Да я б такого проповедника на руках носил, ноги бы ему мыл!
        Богатый опыт истории научного атеизма подсказал Курочкину, что его лекция об основах христианского учения воспринимается не совсем так, как следовало бы, и он попытался исправить положение.
        - Видите ли, - обратился он к Иоанну, - философия Христа очень реакционна. Она - порождение рабовладельческого строя. Отказ от борьбы за свои человеческие права приводил к узаконению взаимоотношений между рабом и его господином. Недаром Христос говорил: «Если тебя ударят по левой щеке, подставь правую».
        - Это еще почему? - спросил Зеведей. - Какой же болван будет подставлять другую щеку? Да я бы как размахнулся!
        - Непротивление злу, - пояснил Курочкин, - один из краеугольных камней христианства. Считается, что человек, который не отвечает на зло злом, спасает тем самым свою душу. Немудрено, что ослепленные этим учением люди шли на смерть во имя Господа Бога.
        - На смерть? - усомнился Фома. - Ну уж это ты того… заврался!
        - Ничего не заврался! - запальчиво ответил Курочкин. - Сколько народа гибло на аренах Рима! Если не знаешь, так и не болтай по-пустому!
        - Зачем же они шли на смерть?
        - Затем, что во все времена человек не мог примириться с мыслью о бренности всего сущего, а Христос обещал каждому праведнику вечное блаженство, учил, что наше пребывание на земле - только подготовка к иной жизни там, на небесах.
        - Н-да! - сказал Иуда. - Дело того стоит! А чудеса он являл какие-нибудь, твой Христос?
        - Являл. Согласно преданиям, он воскрешал мертвых, превращал воду в вино, ходил по воде, как по суше, изгонял бесов, на него сходил святой дух. Все это, конечно, реминисценции других, более отдаленных верований.
        - Чего? - переспросил Иуда. - Как ты сказал? Риме…
        - Реминисценции.
        - А-а-а! Значит, из Рима?
        - Частично христианство восприняло некоторые элементы греческой и римской мифологии, частично египетского культа, но в основном оно сложилось под влиянием заветов Моисея, которые являются тоже не чем иным, как мистификацией, попыткой увести простой народ от…
        - А твой Христос чтит закон Моисея? - перебил Иаков.
        - Чтит.
        - Значит, праведный человек!
        Прошло еще не менее часа, прежде чем Курочкину удалось удовлетворить любопытство слушателей, забывших о том, что нужно ставить сети.
        Багровый диск солнца уже наполовину зашел за потемневшие вершины гор. Курочкин взглянул на запад, и два ярких огненных блика загорелись на его линзах. Сидевший напротив Иаков ахнул и отшатнулся. От резкого движения утлая ладья накренилась и зачерпнула бортом воду.
        С криком «так я и знал!» Курочкин вскочил, но, запутавшись в балахоне, полетел вперед, боднул в живот Зеведея, пытавшегося выправить крен, и все оказались в воде.
        Леденящий ужас сковал не умеющего плавать Курочкина.
        Однако не зря Казановак комплектовал реквизит лучшими образцами швейной промышленности. Необъятный балахон из нейлоновой ткани надулся исполинским пузырем, поддерживая своего владельца в вертикальном положении.
        Вскоре, осмелевший от такого чудесного вмешательства судьбы, Курочкин даже начал размахивать руками и давать советы рыбакам, как совладать с лодкой, которая плавала вверх килем. В конце концов подтянутый багром Фомы Христов следопыт снова водрузился в лодку, направившуюся к берегу.
        В общем, все обошлось благополучно, если не считать потерянной сети, о которой больше всего горевал Зеведей.
        - Скажи, - спросил он, нахмурив брови, - если ты знал, что лодка перевернется, то почему не предупредил? Я бы переложил сеть к Иуде.
        - Я не знал, честное слово, не знал! - начал оправдываться Курочкин.
        - Ты же сам сказал, - вмешался Иоанн, - крикнул: «Так я и знал!»
        Курочкин взглянул на здоровенные кулаки рыбаков, и у него засосало под ложечкой.
        - Видишь ли, - дипломатично начал он, обдумывая тем временем какое-нибудь объяснение, - я не мог тебя предупредить.
        - Почему?
        - Потому что… потому что это тебе Бог посылал испытание, - нахально вывернулся Курочкин, - испытывал тебя в беде.
        - Бог? - почесал в затылке Зеведей. Кажется, аргумент подействовал.
        - Бог! - подтвердил, совершенно обнаглев, Курочкин. - Он и меня испытывал. Я вот плавать не умею, но не возроптал, и он не дал мне утонуть.
        - Верно! - подтвердил Иаков. - Я сам видел, как этот назаретянин шел в воде и еще руками размахивал, а там знаешь как глубоко?
        - Гм… - Зеведей сокрушенно покачал головой и начал собирать сучья для костра.
        Солнце зашло, и с озера поднялся холодный ветер. У промокших рыбаков зуб на зуб не попадал. Один лишь Курочкин чувствовал себя более или менее сносно. Спасительная синтетическая ткань совершенно не намокла.
        Зеведей разжег костер и, приладив перед огнем сук, развесил на нем промокшую одежду. Его примеру последовали Иоанн и Иаков.
        - А ты чего?
        - Спасибо! - сказал Курочкин. - Я сухой.
        - Как это сухой? - Иоанн подошел к нему и пощупал балахон. - Верно, сухой! Как же так?
        Курочкин промолчал.
        - Нет, ты скажи, отчего ты не промок? - настаивал Иоанн. - Мы промокли, а ты нет. Ты что, из другого теста сделан?!
        - А если и из другого?! - раздраженно сказал Курочкин. Он все еще испытывал лихорадочное возбуждение от своего чудесного спасения. - Чего вы пристали?!
        - Так чудо же!
        Курочкину совсем не хотелось пускаться в объяснения. Сунув руку в сумку, он нащупал бутылку водки, отвинтил пробку и, сделав основательный глоток, протянул ее Иоанну:
        - На, лучше выпей!
        Тот поднес к огню бутылку и разочарованно крякнул:
        - Вода… Сейчас бы винца!
        - Пей! - усмехнулся Курочкин. - Увидишь, какая это вода.
        Иоанн глотнул, выпучил глаза и закашлялся.
        - Ну и ну! - сказал он, протягивая бутылку Иакову. - Попробуй!
        Иаков тоже хлебнул.
        - Эх, лучше старого тивериадского!
        Прикончил бутылку Зеведей.
        Вскоре подъехал челн с Фомой и Иудой. Они тоже присели у костра. После водки Курочкина потянуло в сон. Прикрыв глаза, он лежал, испытывая ни с чем не сравнимое ощущение счастливо миновавшей опасности.
        В отдалении о чем-то совещались рыбаки.
        - Это он! - взволнованно прошептал Иоанн. - Говорю вам, это он! По воде, как по суше, - это раз, пророчествует - два, воду в вино превращает - три! Чего вам еще!
        - А взгляд светел и страшен, - добавил Иаков. - И впрямь он, Мессия!
        Между тем слегка захмелевший Мессия сладко посапывал, повернувшись спиной к огню. Во сне он наносил с кафедры смертельный удар в солнечное сплетение отцам церкви. Никаких следов пребывания Иисуса Христа в этой крохотной стране не обнаруживалось.

* * *
        На следующее утро, чуть свет, Фома с Иудой отправились в Капернаум. Зеведей с сыновьями остались ждать пробуждения Курочкина. Тот, продрав глаза, попросил было чаю, но рыбаки о таком и не слыхали. Пришлось ограничиться глотком воды.
        За ночь натертые ноги распухли и покрылись струпьями. Ступая по горячему песку, Курочкин поминутно взвизгивал и чертыхался.
        Не оставалось ничего другого, как соорудить из весел подобие носилок, на которых Иоанн с Иаковом понесли Мессию, державшего в каждой руке по сандалии.
        Весть о новом проповеднике из Назарета распространилась по всему городу, и в синагоге, куда доставили Курочкина, уже собралась большая толпа любопытных. Его сразу засыпали вопросами.
        Не прошло и получаса, как Курочкин совершенно выбился из сил. Его мутило от голода, однако, судя по всему, о завтраке никто не помышлял.
        - Скажите, - спросил он, обводя взглядом присутствующих, - а перекусить у вас тут не найдется? Может, какой-нибудь буфетик есть?
        - Как же так? - спросил пожилой еврей, давно уже иронически поглядывавший на проповедника. - Разве ты не чтишь закон Моисея, запрещающий трапезы в храме? Или тебе еще нету тринадцати лет?
        Однако старому догматику не под силу было тягаться с кандидатом исторических наук.
        - А разве ты не знаешь, что сделал Давид, когда взалкал сам и бывшие с ним? - ловко отпарировал эрудированный Курочкин. - Как он вошел в дом Божий и ел хлебы предложения, которых не должно было есть ни ему, ни бывшим с ним, а только одним священникам. Осия, глава шесть, стих шестой, - добавил он без запинки.
        Блестящее знание материала принесло свои плоды. Молодой служка, пощипав в нерешительности бородку, куда-то отлучился и вскоре вернулся с краюхой хлеба.
        Пока Курочкин, чавкая и глотая непрожеванные куски, утолял голод, толпа с интересом ждала, что разверзнутся небеса и гром поразит нечестивца.
        - Ну вот! - Курочкин собрал с колен крошки и отправил их в рот. - Теперь можем продолжить нашу беседу. Так на чем мы остановились?
        - Насчет рабов и войн, - подсказал кто-то.
        - Совершенно верно! Рабовладение, так же как и войны, является варварским пережитком. Когда-нибудь человечество избавится от этих язв и на земле наступит настоящий рай, не тот, о котором вам толкуют книжники и фарисеи, а подлинное равенство свободных людей, век счастья и изобилия.
        - А когда это будет? - спросил рыжий детина.
        Курочкин и тут не растерялся. Ему очень не хотелось огорошить слушателей огромным сроком в двадцать столетий.
        - Это зависит от нас с вами, - прибег он к обычному ораторскому приему. - Чем быстрее люди проведут необходимые социальные преобразования, тем скорее наступит счастливая жизнь.
        - А чего там будет? - не унимался рыжий.
        - Все будет. Построят большие удобные дома с холодной и горячей водой. Дров не нужно будет запасать, в каждой кухне будут такие горелки - чирк, и зажегся огонь.
        - Это что же, дух святой будет к ним сходить? - поинтересовался старый еврей.
        - Дух не дух, а газ.
        - Чего? - переспросил рыжий.
        - Ну газ, вроде воздуха, только горит.
        Слушатели недоверчиво молчали.
        - Это еще не все, - продолжал Курочкин. - Люди научатся летать по воздуху, и не только по воздуху, даже к звездам полетят.
        - Ух ты! - вздохнул кто-то. - Прямо на небо! Вот это да!
        - Будет побеждена старость, излечены все болезни, мертвых и то начнут оживлять.
        - А ты откуда знаешь? - снова задал вопрос рыжий. - Ты что, там был?
        Толпа заржала.
        - Правильно, Симон! - раздались голоса. - Так его! Пусть не врет, чего не знает!
        От громкого смеха, улюлюканья и насмешек кровь бросилась Курочкину в голову.
        - Ясно, был! - закричал он, стараясь перекрыть шум. - Если бы не был, не рассказывал бы!
        - Ша! - Старый еврей поднял руку, и гогот постепенно стих. - Значит, ты там был?
        - Был, - подтвердил Курочкин.
        - И знаешь, как болезни лечат?
        - Знаю.
        - Рабби! - обратился тот к скамье старейшин. - Этот человек был в раю и знает, как лечить все болезни. Так почему бы ему не вылечить дочь нашего уважаемого Иаира, которая уже семь дней при смерти?
        Седой патриарх, восседавший на самом почетном месте, кивнул головой:
        - Да будет так!
        - Ну, это уже хамство! - возмутился Курочкин. - Нельзя каждое слово так буквально понимать, я же не врач, в конце концов!
        - Обманщик! Проходимец! Никакой он не пророк! Побить его камнями! - раздались голоса.
        Дело принимало скверный оборот.
        - Ладно, - сказал Курочкин, вскидывая на плечо сумку. - Я попробую, но, в случае чего, вы все свидетели, что меня к этому принудили.
        В доме старого Иаира царила скорбь. Двери на улицу были распахнуты настежь, а сам хозяин в разодранной одежде, раскачиваясь, сидел на полу.
        Голова его была обильно посыпана пеплом. В углу голосили женщины.
        Рыжий Симон втолкнул Курочкина в комнату. Остальные толпились на улице, не решаясь войти.
        - Вот, привел целителя! Где твоя дочь?
        - Умерла моя дочь, мое солнышко! - запричитал Иаир. - Час назад отдала Ягве душу! - Он зачерпнул из кастрюли новую горсть пепла.
        - Не важно! - сказал Симон. - Этот пророк может воскрешать мертвых. Где она лежит?
        - Там! - Иаир указал рукой на закрытую дверь. - Там лежит моя голубка, моя бесценная Рахиль!
        - Иди! - Симон дал Курочкину легкий подзатыльник, отчего тот влетел в соседнюю комнату. - Иди, и только попробуй не воскресить!
        Курочкин прикрыл за собой дверь и в отчаянии опустился на низкую скамеечку возле кровати. Он с детства боялся мертвецов и сейчас не мог заставить себя поднять глаза, устремленные в пол.
        Симон сквозь щелку наблюдал за ним.
        «Кажется, влип! - подумал Курочкин. - Влип ни за грош! Дернула же меня нелегкая!»
        Прошло минут пять. Толпа на улице начала проявлять нетерпение.
        - Ну что там?! - кричали жаждавшие чудес. - Скоро он кончит?!
        - Сидит! - вел репортаж Симон. - Сидит и думает.
        - Чего еще думать?! Выволакивай его сюда, побьем камнями! - предложил кто-то.
        Курочкин почувствовал приближение смертного часа. Нужно было что-то предпринять, чтобы хоть немного отдалить страшный миг расплаты.
        - Эх, была не была! - Он закурил и дрожащей рукой откинул простыню, прикрывавшую тело на кровати.
        - Ой! - вскрикнул Симон, увидевший голубой огонек газовой зажигалки. - Дух святой! Дух святой, прямо к нему в руки, я сам видел!
        Толпа благоговейно затихла.
        Лежавшая на кровати девушка была очень хороша собой. Если бы не восковая бледность и сведенные в предсмертной судороге руки, ее можно было принять за спящую.
        Курочкину даже показалось, что веки покойницы слегка дрогнули, когда он нечаянно коснулся ее груди кончиком сигареты.
        Внезапно его осенило…

* * *
        Когда спустя несколько минут Курочкин вышел из комнаты, где лежала Рахиль, у него был совершенно измученный вид. Рукой, все еще сжимавшей пустую ампулу, он отирал холодный пот со лба.
        - Будет жить! - сказал он, в изнеможении опускаясь на пол. - Уже открыла глаза!
        - Врешь! - Симон заглянул в комнату и повалился в ноги Курочкину. - Рабби!! Прости мне мое неверие!
        - Бог простит, - усмехнулся Курочкин. Он уже начал осваивать новый лексикон.
        Субботний ужин в доме Иаира остался в памяти Курочкина приятным, хотя и весьма смутным воспоминанием. Счастливый хозяин не жалел ни вина, ни яств.
        По случаю торжества жена Иаира вынула из заветного сундука серебряные подсвечники.
        Курочкин возлежал на почетном месте, с лихвой компенсируя вынужденный пост. Правда, от ночи, проведенной на берегу, у него разыгрался радикулит, а непривычка есть лежа вынуждала приподниматься, глотая каждый кусок. От такой гимнастики поясница болела еще больше.
        Воздав должное кулинарному искусству хозяйки и тивериадскому вину, Курочкин отвалился от стола и блаженно улыбнулся. Его потянуло проповедовать. Все присутствующие только этого и ждали. Начав с чудес науки, он, незаметно для себя, перешел к антивоенной пропаганде. При этом он так увлекся описанием мощи термоядерного оружия и грозящих бед от развязывания атомной войны, что у потрясенных слушателей появились слезы на глазах.
        - Скажи, - спросил дрожащим голосом Иаир, - неужели Ягве даст уничтожить все сущее на земле? Как же спастись?!
        - Не бойся, старик! - успокоил его уже совершенно пьяный Курочкин. - Выполняй, что я говорю, и будет полный порядок!
        Все хором начали уговаривать проповедника навсегда остаться в Капернауме, но тот настойчиво твердил, что утром должен отправиться в Ерушалаим, потому что, как он выразился, «Христос не может ждать».
        Утром Иоанн с Иаковом разбудили Курочкина, но тот долго не мог понять, чего от него хотят.
        - Ну вас к бесу! - бормотал он, дрыгая ногой и заворачиваясь с головой в простыню. - Ни в какой институт я не пойду, сегодня выходной.
        Верные своему долгу апостолы принуждены были стащить его на пол. Курочкин был совсем плох. Он морщился, рыгал и поминутно просил пить. Пришлось прибегнуть к испытанному средству, именуемому в просторечии «похмелкой».
        Вскоре перед домом Иаира выстроилась целая процессия. Во главе ее были сыновья Зеведеевы, Иуда и Фома. Дальше, на подаренном Иаиром осле, восседал Курочкин с неизменной сумкой через плечо. Рядом находился новообращенный Симон, не спускавший восторженных глаз с Учителя. В отдалении толпилось множество любопытных, привлеченных этим великолепным зрелищем.
        Уже были сказаны все напутственные слова, и пышный кортеж двинулся по улицам Капернаума, привлекая все больше и больше народа.

* * *
        Слава Курочкина распространялась со скоростью пожара. Однако он сам, целиком поглощенный поисками Христа, оставался равнодушным к воздаваемым ему почестям.
        «Что ж, - рассуждал он, мерно покачиваясь на осле, - пока пусть будет так. Нужно завоевать доверие этих простых людей. Один проповедник ищет другого, такая ситуация им гораздо более понятна, чем появление пришельца из будущего».
        Толпы увечных, хромых и прокаженных выходили на дорогу, чтобы прикоснуться к его одежде.
        Тут обнаружились новые свойства великолепного хитона. От трения о шерсть осла нейлоновая ткань приобретала столь мощные электрические заряды, что жаждущие исцеления только морщились и уверяли, что на них нисходит благодать Божья.
        Вскоре такое повышенное внимание к его особе все же начало тяготить Курочкина. Жадная до сенсаций толпа поминутно требовала чудес. Больше всего ему досаждали напоминания о манне небесной, которой Бог некогда обильно снабжал евреев в пустыне. Нарастала опасность голодного бунта. Даже апостолы и те начали роптать.
        В конце концов пришлось пожертвовать двадцатью динариями, выданными Казановаком на текущие расходы.
        Отпущенных денег хватило только на семь хлебов и корзину вяленой рыбы. В одном начальник отдела «Времена и Нравы» оказался прав: финансовая мощь его подопечного далеко недотягивала до покупки копей царя Соломона.
        Возвращавшийся с покупками Иоанн чуть не был растерзан голодной свитой, которая во мгновение ока расхитила все продовольствие. При этом ему еще надавали по шее.
        - Что делать, рабби?! - Иоанн был совсем растерян. - Эти люди требуют хлеба.
        - Считать, что они накормлены, - ответил Курочкин. - Больше денег нет!
        В одном из селений путь процессии преградили несколько гогочущих парней, которые тащили женщину в разодранной одежде.
        - Что вы с ней собираетесь делать? - спросил Курочкин.
        - Побить камнями. Это известная потаскуха Мария. Мы ее тут, в канаве, застукали.
        Чувствительный к женской красоте, Курочкин нахмурил брови.
        - Хорошо, - сказал он, не брезгая самым грубым плагиатом. - Пусть тот из вас, кто без греха, первый кинет в нее камнем.
        Демагогический трюк подействовал. Воинствующие моралисты неохотно разошлись. Только стоявшая в стороне девочка лет пяти подняла с дороги камень и запустила в осла. На этом инцидент был исчерпан. Теперь к свите Курочкина прибавилась еще и блудница.
        Недовольный этим Фома подошел к Учителю.
        - Скажи, рабби, - спросил он, - достойно ли таскать с собой шлюху? На кой она тебе?
        - А вот освобожусь немного, буду изгонять из нее бесов, - ответил тот, искоса поглядывая на хорошенькую грешницу.
        Так, в лето от Сотворения мира 3790-е, в канун первого дня опресноков, Леонтий Кондратьевич Курочкин, кандидат исторических наук, сопровождаемый толпой ликующей черни, въехал верхом на осле в священный город Ерушалаим.
        - Кто это? - спросила женщина с кувшином на голове у старого нищего, подпиравшего спиной кладбищенскую стену.
        - Се грядет царь иудейский! - прошамкал безумный старик.

* * *
        В Нижнем городе процессия остановилась. Симон и Фома предлагали сразу же отправиться в Храм, но измученный жарою Курочкин наотрез отказался идти дальше.
        Он прилег в садике под смоковницей и заявил, что до вечера никуда не двинется.
        Верующие разбрелись кто куда в поисках пропитания. Нужно было подумать о пище телесной и проповеднику с апостолами. После недолгого совещания решили послать Иуду на базар, продавать осла. Иоанн с Иаковом пошли на улицу Горшечников, где, по их словам, жила сестра Зеведея, у которой они надеялись занять несколько динариев.
        Курочкин перетянул живот взятой у Фомы веревкой и, подложив под голову сумку, уснул натощак.
        Иуде повезло. Не прошел он и трех кварталов, как следовавший за ним по пятам человек остановил его и осведомился, не продается ли осел. Иуда сказал, что продается, и, не зная, как котируются на рынке ослы, заломил несуразную цену в двадцать пять сребреников.
        К его удивлению, покупатель не только сразу согласился, но и обещал еще скрепить сделку кувшином вина. Простодушный апостол заколебался. Ему совсем не хотелось продешевить. Почесав затылок, он пояснил, что это осел не простой, что на нем ехал не кто иной, как знаменитый проповедник из Назарета, и что расставаться за двадцать пять сребреников с таким великолепным кротким животным, на которого, несомненно, тоже сошла крупица благодати Божьей, просто грех.
        Покупатель прибавил цену. После яростного торга, во время которого не раз кидалась шапка на землю, воздевались руки к небу и призывался в свидетели Ягве, ударили по рукам на тридцати сребрениках.
        Получив деньги, Иуда передал осла его законному владельцу, и коммерсанты отправились в погребок обмыть покупку.
        По дороге новый знакомый рассказал, что служит домоправителем у первосвященника Киафы и приобрел осла по его личному приказанию.
        - Зачем же ему осел? - удивился Иуда. - Разве у него в конюшне мало лошадей?
        - Полно! - ответил домоправитель. - Полно лошадей, однако первосвященник очень любит ослов. Просто мимо пройти не может спокойно.
        - Чудесны дела твои, Господи! - Иуда вздохнул. - На что только люди не тратят деньги!
        Уже было выпито по второй, когда управитель осторожно спросил:
        - А этот твой проповедник, он действительно святой человек?
        - Святой! - Иуда выплюнул косточку маслины и потянулся к кувшину. - Ты себе не можешь представить, какой он святой!
        - И чему же он учит? - поинтересовался управитель, наполняя кружку собеседника до краев.
        - Всему учит, сразу и не упомнишь.
        - Например?
        - Все больше насчет рабов и богатых. Нельзя, говорит, иметь рабов, а то не попадешь в Царствие Небесное.
        - Неужели?
        - Определенно! - Иуда отпил большой глоток. - А богатые у Ягве будут, вместо верблюдов, грузы возить. В наказанье он их будет прогонять сквозь игольное ушко.
        - Это когда же?
        - А вот скоро конец света настанет, появится ангел такой… термо… термо… не помню, как звать, только помню, что как ахнет! Все сожжет на земле, а спасутся только те, кто подставляет левую щеку, когда бьют по правой.
        - Интересно твой пророк проповедует.
        - А ты думал?! Он и мертвых воскрешать может. Вот в субботу девицу одну, дочь Иаира, знаешь как сделал? В лучшем виде!
        - Так… А правду говорят, что он царь иудейский?
        - А как же! Это такая голова! Кому же еще быть царем, как не ему?
        Распрощавшись с управителем и заверив его в вечной дружбе, Иуда направился на свидание с Курочкиным. После выгодно заключенной сделки его просто распирало от гордости за свои коммерческие способности. Он заговаривал с прохожими и несколько раз останавливался у лавок, из которых бойкие молодые люди выносили товары.
        Он было решил купить мешок муки, но от него только отмахнулись:
        - Не знаешь разве, что конец света наступает? Кому теперь нужны твои деньги?!
        - Деньги - всегда деньги, - резонно ответил Иуда и зашагал к садику, где его ждали товарищи.
        На улице Ткачей ему попался навстречу вооруженный конвой под предводительством его нового знакомого, окруживший связанного по рукам Курочкина.

* * *
        Первосвященник Киафа с утра был в скверном настроении. Вчера у него состоялся пренеприятный разговор с Понтием Пилатом. Рим требовал денег. Предложенный прокуратором новый налог на оливковое масло грозил вызвать волнения по всей стране, наводненной всевозможными лжепророками, которые подбивали народ на вооруженное восстание.
        Какие-то люди, прибывшие неизвестно откуда в Ерушалаим, громили лавки, ссылаясь на приближение Страшного суда.
        А тут еще этот проповедник, именующий себя царем иудейским! Коварный Тиберий только и ждал чего-нибудь в этом роде, чтобы бросить в Иудею свои легионы и навсегда покончить с жалкими крохами свободы, которые его предшественник оставил сынам Израиля.
        Открылась дверь, и вошел управитель.
        - Ну как? - спросил Киафа.
        - Привел. Пришлось связать, он никак не давался в руки. Прикажешь ввести?
        - Подожди! - Киафа задумался. Пожалуй, было бы непростительным легкомыслием допрашивать самозванца в собственном доме. Слухи дойдут до Рима, и неизвестно, как их там истолкуют. - Вот что, отведи-ка его к Анне, - сказал он, решив, что лучше подставить под удар тестя, чем рисковать самому.
        - Слушаюсь!
        - И пошли к бен Зарху и Гур Арию, пусть тоже придут туда.
        Киафе не хотелось созывать синедрион. При одной мысли о бесконечных дебатах, которые поднимут эти семьдесят человек, ему стало тошно. Кроме того, не имело смысла предавать все дело столь широкой огласке.
        - Иди! Скажи Анне, что я велел меня ждать.

* * *
        Когда связанного Курочкина вволокли в покои, где собрались сливки иудейских богословов, он был вне себя от ярости.
        - Что это за штуки? - заорал он, обращаясь к Киафе, в котором угадал главного. - Имейте в виду, что такое самоуправство не пройдет вам даром!
        - Ах так ты разговариваешь с первосвященником?! - Управитель отвесил ему увесистую затрещину. - Я тебя научу, как обращаться к старшим!
        От второй пощечины у Курочкина все поплыло перед глазами.
        Желая спасти кровоточащую щеку от третьей, он повернулся к управителю другим боком.
        - Смотри! - закричал тот Киафе. - Его бьют по щеке, а он подставляет другую! Вот этому он учит народ!
        - На моем месте ты бы и не то подставил, дубина! - пробурчал Курочкин. - Тоже мне, философ нашелся! Толстовец!
        Допрос начал Киафа:
        - Кто ты такой?
        Курочкин взглянул на судей. В этот раз перед ним были не простодушные рыбаки и землепашцы, а искушенные в софистике священники. Ему стало ясно, что пора открывать карты.
        - Я прибыл сюда с научной миссией, - начал он, совершенно не представляя себе, как растолковать этим людям свое чудесное появление в их мире. - Дело в том, что Иисус Христос, которого якобы вы собирались распять…
        - Что он говорит? - поинтересовался глуховатый Ицхак бен Зарх, приложив ладонь к уху.
        - Утверждает, что он мессия по имени Иисус Христос, - пояснил Киафа.
        - «Кто дерзнет сказать слово от имени моего, а я не повелел ему говорить, тот да умрет». Второзаконие, глава восемнадцатая, стих двадцатый, - пробормотал бен Зарх.
        - Значит, ты не рожден женщиной? - задал новый вопрос Киафа.
        - С чего ты это взял? - усмехнулся Курочкин. - Я такой же сын человеческий, как и все.
        - Чтишь ли ты субботу?
        - Там, откуда я прибыл, два выходных в неделю. По субботам мы тоже не работаем.
        - Что же это за царство такое?
        - Как вам объяснить? Во всяком случае, оно не имеет отношения к миру, в котором вы живете.
        - Что? - переспросил бен Зарх.
        - Говорит, что его царство не от мира сего.
        Как же ты сюда попал?
        - Ну, технику этого дела я вам рассказать не могу. Это знают только те, кто меня сюда перенес.
        - Кто же это? Ангелы небесные?
        Курочкин не ответил. Киафа поглядел на собравшихся:
        - Еще вопросы есть?
        Слово взял Иосиф Гур Арий:
        - Скажи, как же ты чтишь субботу, если в этот день ты занимался врачеванием?
        - А что же, по-вашему, лучше, чтобы человек умер в субботу? - задал в свою очередь вопрос Курочкин. - У нас, например, считают, что суббота для человека, а не человек для субботы.
        Допрос снова перешел к Киафе.
        - Называл ли ты себя царем иудейским?
        - Вот еще новость! - Курочкин снова пришел в раздражение. - Глупее ты ничего не придумаешь?!
        Управитель дал ему новую затрещину.
        - Ах так?! - взревел Курочкин. - При таких методах следствия я вообще отказываюсь отвечать на вопросы!
        - Уведите его! - приказал Киафа.

* * *
        Понтий Пилат беседовал в претории с гостем, прибывшим из Александрии. Брат жены прокуратора Гай Прокулл, историк, астроном и врач, приехал в Ерушалаим, чтобы познакомиться с древними рукописями, находившимися в Храме.
        Прислуживавшие за столом рабы собрали остатки еды и удалились, оставив только амфоры с вином. Теперь, когда не нужно было опасаться любопытных ушей, беседа потекла свободней.
        - Мне сказала Клавдия, что ты хочешь просить императора о переводе в Рим. Чем это вызвано? - спросил Прокулл.
        Пилат пожал плечами.
        - Многими причинами, - ответил он после небольшой паузы. - Пребывание в этой проклятой стране подобно жизни на вулкане, сегодня не знаешь, что будет завтра. Они только и ждут, чтобы всадить нож в спину.
        - Однако же власть прокуратора…
        - Одна видимость. Когда я подавляю восстание, всю славу приписывает себе Люций Вителлий; когда же пытаюсь найти с иудеями общий язык, он шлет гонцов в Рим с доносами на меня. Собирать подати становится все труднее. Мытарей попросту избивают на дорогах, а то и отнимают деньги. Недоимки растут, и этим ловко пользуется Вителлий, который уже давно хочет посадить на мое место кого-нибудь из своих людей.
        - И все же… - начал Прокулл, но закончить ему не удалось. Помешал рев толпы под окнами.
        - Вот, полюбуйся! - сказал Пилат, подойдя к окну. - Ни днем ни ночью нет покоя. Ничего не поделаешь, придется выйти к ним, такова доля прокуратора. Пойдем со мной, увидишь сам, почему я хочу просить о переводе в Рим.
        Толпа неистовствовала.
        - Распни его! - орали, увидев Пилата, те, кто еще недавно целовал у Курочкина подол хитона. Распятие на кресте было для них куда более увлекательным мероприятием, чем любые проповеди, которыми они и без того были сыты по горло.
        - Распни!!
        - В чем вы обвиняете этого человека? - спросил Пилат, взглянув на окровавленного Курочкина, который стоял, потупя голову.
        Вперед выступил Киафа:
        - Это наглый обманщик, святотатец и подстрекатель!
        - Правда ли то, в чем тебя обвиняют?
        Мягкий, снисходительный тон Пилата ободрил совсем было отчаявшегося Курочкина.
        - Это страшная ошибка, - сказал он, глядя с надеждой на прокуратора, - меня принимают тут не за того, кто я есть на самом деле. Вы, как человек интеллигентный, не можете в этом не разобраться!
        - Кто же ты есть?
        - Ученый. Только цепь нелепейших событий…
        - Хорошо! - прервал его Пилат. - Прошу, - обратился он к Прокуллу, - выясни, действительно ли этот человек ученый.
        Прокулл подошел к Курочкину:
        - Скажи, какие события предвещает прохождение звезды Гнева вблизи Скорпиона, опаленного огнем Жертвенника?
        Курочкин молчал.
        - Ну что ж, - усмехнулся Прокулл, - этого ты можешь и не знать. Тогда вспомни, сколько органов насчитывается в человеческом теле?
        Однако и на второй вопрос Курочкин не мог ответить.
        - Вот как?! - нахмурился Прокулл. - Принесите мне амфору.
        Амфора была доставлена. Прокулл поднес ее к лицу Курочкина.
        - Как ты определишь, сколько вина можно влить в этот сосуд?
        - Основание… на… полуудвоенную высоту… - забормотал тот; как всякий гуманитарий, он плохо помнил такие вещи.
        - Этот человек - круглый невежда, - обратился Прокулл к Пилату, - однако невежество еще не может служить причиной для казни на кресте. На твоем месте я бы его публично высек и отпустил с миром.
        - Нет, распни его! - опять забесновалась толпа.
        Курочкина вновь охватило отчаяние.
        - Все эти вопросы не по моей специальности! - закричал он, адресуясь непосредственно к Пилату. - Я же историк!
        - Историк? - переспросил Прокулл. - Я тоже историк. Может быть, ты мне напомнишь, как была укреплена Атлантида от вторжения врагов?
        - Я не занимался Атлантидой. Мои изыскания посвящены другой эпохе.
        - Какой же?
        - Первому веку.
        - Прости, я не понял, - вежливо сказал Прокулл. - О каком веке ты говоришь?
        - Ну, о нынешнем времени.
        - А-а-а! Значит, ты составляешь описание событий, которые произошли совсем недавно?
        - Совершенно верно! - обрадовался Курочкин. - Вот об этом я вам и толкую!
        Прокулл задумался.
        - Хорошо, - сказал он, подмигнув Пилату, - скажи, сколько легионов, по скольку воинов в каждом имел Цезарь Гай Юлий во время первого похода на Галлию?
        Курочкин мучительно пытался вспомнить лекции по истории Рима. От непосильного напряжения у него на лбу выступили крупные капли пота.
        - Хватит! - сказал Пилат. - И без того видно, что он никогда ничему не учился. В чем вы его еще обвиняете?
        Киафа снова выступил вперед:
        - Он подбивал народ на неповиновение Риму, объявил себя царем иудейским.
        Прокуратор поморщился. Дело оказывалось куда более серьезным, чем он предполагал вначале.
        - Это правда? - спросил он Курочкина.
        - Ложь! Чистейшая ложь, пусть представит свидетелей!
        - Почему ты веришь ему, а не веришь мне?! - заорал Киафа. - Я как-никак первосвященник, а он проходимец, бродячий проповедник, нищий!
        Пилат развел руками:
        - Такое обвинение должно быть подтверждено свидетелями.
        - Вот как?! - Киафа в ярости заскрежетал зубами. - Я вижу, здесь правосудия не добьешься, придется обратиться к Вителлию!
        Удар был рассчитан точно.
        Меньше всего Пилату хотелось впутывать сюда правителя Сирии.
        - Возьмите этого человека! - приказал он страже, отводя взгляд от умоляющих глаз Курочкина.

* * *
        Иуда провел ночь у ворот претории. Он следовал за Курочкиным к дому Киафы, торчал под окнами у Анны и сопровождал процессию к резиденции прокуратора. Однако ему так и не удалось ни разу пробиться сквозь толпу к Учителю.
        В конце концов выпитое вино, волнения этого дня и усталость совсем сморили Иуду. Он устроился в придорожной канаве и уснул.
        Проснулся он от жарких лучей солнца, припекавших голову. Иуда потянулся, подергал себя за бороду, чтобы придать ей более респектабельный вид, и пошел во двор претории, надеясь что-нибудь разузнать.
        В тени, отбрасываемой стеной здания, сидел здоровенный легионер и чистил мелом меч.
        - Пошел, пошел отсюда! - приветствовал он апостола. - У нас тут не подают!
        Смирив гордыню при виде меча, Иуда почтительно изложил легионеру свое дело.
        - Эге! - сказал тот. - Поздно же ты о нем вспомнил! Теперь он уже… - Легионер заржал и красочно воспроизвел позу, которая впоследствии надолго вошла в обиход как символ искупления первородного греха.
        Потрясенный Иуда кинулся бегом к лобному месту…

* * *
        На вершине холма стояло три креста. У среднего, с надписью «Царь иудейский», распростершись ниц, лежал плачущий Симон.
        Иуда плюхнулся рядом с ним:
        - Рабби!!
        - Совсем слаб твой рабби, - сказал один из стражников, рассматривая снятые с Курочкина доспехи. - Еще и приколотить как следует не успели, а он сразу того… - стражник закатил глаза, - преставился!
        - Со страха, что ли? - сказал второй стражник, доставая игральные кости. - Так как, разыграем?
        - Давай!
        Иуда взглянул на сморщенное в смертной муке бледное лицо Учителя и громко заголосил.
        - Ишь, убивается! - сказал стражник. - Верно, родственничек?
        - Послушайте! - Иуда встал и молитвенно сложил руки. - Он уже все равно умер, позвольте нам его похоронить.
        - Нельзя. До вечера не положено снимать.
        - Ну пожалуйста! Вот, возьмите все, только разрешите! - Иуда высыпал перед ними на землю деньги, вырученные за осла.
        - Разрешить, что ли? - спросил один из стражников.
        - А может, он и не умер еще вовсе? - Второй служивый подошел к кресту и ткнул копьем в бок Курочкина. - Пожалуй, помер, не дернулся даже. Забирай своего родственничка!
        Между тем остальные продолжали рассматривать хитон.
        - Справная вещь! - похвастал счастливчик, на которого пал выигрыш. - Сносу не будет!
        Потрясенные смертью Учителя, апостолы торопливо снимали его с креста.
        Когда неловкий Иуда стал отдирать гвозди от ног, Курочкин приоткрыл глаза и застонал.
        - Видишь?! - шепнул Иуда на ухо Симону. - Живой!
        - Тише! - Симон оглянулся на стражников. - Тут поблизости пещера есть, тащи, пока не увидели!
        Стражники ничего не заметили. Они были целиком поглощены дележом свалившихся с неба тридцати сребреников.
        Оставив Курочкина в пещере на попечении верного Симона, Иуда помчался сообщить радостную весть прочим апостолам.
        Курочкин не приходил в сознание.
        В бреду он принимал Симона за своего аспиранта, оставленного в двадцать первом веке, но обращался к нему на древнееврейском языке.
        - Петя! Петр! Я вернусь, обязательно вернусь, не может же Хранитель оказаться такой скотиной! Поручаю тебе, в случае чего…
        Пять суток, отпущенных Хранителем, истекли. Где-то в подвале двадцатиэтажного здания мигнул зеленый глазок индикатора. Бесшумно включились релейные цепи. Дьявольский вихрь причин и следствий, рождений и смертей, нелепостей и закономерностей окутал распростертое на каменном полу тело, озарил пещеру сиянием электрических разрядов и, как пробку со дна океана, вытолкнул Курочкина назад, в далекое, но неизбежное будущее.
        - Мессия!! - Ослепленные чудесным видением, Иоанн, Иаков, Иуда и Фома стояли у входа в пещеру.
        - Вознесся! - Симон поднял руки к небу. - Вознесся, но вернется! Он меня нарек Петром и оставил своим наместником!
        Апостолы смиренно пали на колени.

* * *
        - Ну-с, - насмешливо произнес Хранитель, - и чем же вы обогатили науку?
        Курочкин машинально потер запястья, в которых все еще не прошел неприятный зуд.
        - Право, я затрудняюсь пока ответить на этот вопрос, - сказал он, глядя в пол. - Собранный мной материал нуждается в тщательной обработке, хотя уже наперед можно сказать, что многие факты толковались церковниками весьма превратно.
        - Но в общем вы удовлетворены экспериментом или хотите повторить?
        - Нет-нет, что вы! Зачем же повторять! Просто я боюсь, что…
        - Бросьте, Леонтий Кондратьевич! - перебил Плевако. - Мы все знаем. Давайте говорить начистоту. Ведь обстановка, которую мы для вас имитировали…
        - Простите… - переспросил ошеломленный Курочкин. - Как это - имитировали?!
        - Очень просто. Неужели вы думаете, что путешествия назад во времени такая безобидная вещь? На них наложены строжайшие ограничения. Вы хотели исследовать определенную ситуацию, мы вам эту возможность предоставили. Так сказать, умозрительно.
        - Иначе говоря, попросту обманули!
        - Просто проявили известную осторожность.
        Курочкин обхватил голову руками.
        - Значит, все это было фарсом, в котором я играл жалкую роль марионетки! - прошептал он. - Кто-то за ширмой дергал за ниточки, а я, дурак…
        - Никто вас за ниточки не дергал, - вмешался Хранитель. - Вы были не марионеткой, а автором сценария. Для вас была создана правдоподобная историческая ситуация. В этой ситуации машины анализировали ваши поступки и соответствующим образом программировали поведение остальных персонажей. И если пьеса, в которой вы оказались главным действующим лицом, носит характер фарса, кто же виноват? Зато вы сами убедились, как фактически из ничего творится легенда. Это был юмористический вариант, но не забывайте, что часто шутка помогает глубже понять серьезные явления.
        Курочкин покраснел и, ни слова не говоря, направился к выходу.
        - Что ж, - задумчиво сказал Хранитель, когда обитая кожей дверь захлопнулась с несколько большей энергией, чем было принято в этом почтенном учреждении, - вероятно, есть все-таки смысл привлечь его к моим исследованиям в палеолите?
        - Пожалуй, чрезмерно экспансивен, - заметил Плевако. - Такого отправлять в прошлое…
        Хранитель усмехнулся:
        - К питекантропам можно. Эпоха настолько отдаленная, что петля гистерезиса размывается временн?ми факторами.
        Между тем уже разгримированный и переодевшийся Курочкин сидел в знакомом кресле под испытующим взглядом Хранителя. В углу, на диване, расположился неизменно доброжелательный Плевако.
        Утка в сметане
        Откровенно говоря, я люблю вкусно поесть. Не вижу причины это скрывать, потому что ведь от гурмана до обжоры, как принято нынче выражаться, дистанция огромного размера. Просто я считаю, что каждое блюдо должно быть приготовлено наилучшим образом. Возьмем, к примеру, обыкновенный кусок мяса.
        Можно его кинуть в кастрюлю и сварить, можно перемолоть на котлеты, а можно, потушив в вине с грибами и пряностями, создать произведение кулинарного искусства.
        К сожалению, в наше время люди начали забывать, что еда - это прежде всего удовольствие. Увы, канули в Лету придорожные кабачки, где голодного путника ждала у пылающего очага утка, поджаренная на вертеле. Кстати, об утках: уверяю вас, что обычная газовая плита дает возможность приготовить утку ничуть не хуже, чем это делалось нашими предками. Просто нужно перед тем, как поставить ее в сильно нагретую духовку, обмазать всю тушку толстым слоем сметаны. Если вы при этом проявите достаточно внимания и не дадите утке перестоять, ваши труды будут вознаграждены восхитительной румяной корочкой, тающей во рту.
        Многие считают, что утку нужно жарить с яблоками. Глупости! Наилучший гарнир - моченая брусника. Не забудьте положить внутрь утки, так сказать в ее недра, несколько зернышек душистого перца, немного укропа и лавровый лист. Это придает блюду ни с чем не сравнимый аромат.
        Был воскресный день, и я только посадил утку в духовку, как раздался звонок в передней.
        - Это, наверное, почта, - сказала жена. - Пойди открой.
        У меня очень обширная корреспонденция. Не буду скромничать. Как писатель-фантаст, я пользуюсь большой известностью. После выхода книги меня буквально засыпают письмами. Пишут обычно всякую галиматью, но я бережно храню все эти листки, чаще всего нацарапанные корявым почерком, со множеством ошибок, храню потому, что ведь это, что ни говори, часть моей славы. Когда ко мне приходят гости, особенно собратья по перу, я люблю достать папки с письмами и похвастать ими.
        К сожалению, дело не всегда ограничивается посланиями. Мне часто звонят по телефону. У меня уже выработалась особая система уклоняться от просьб «уделить несколько минут для очень важного разговора». Все это или графоманы, или восторженные юнцы, принимающие всерьез то, что я пишу. Хуже, когда они являются без предварительного звонка. Тут, хочешь не хочешь, приходится тратить на них время. Иногда мне даже всучивают рукописи, которые я, признаться, никогда не читаю. Держу некоторое время у себя, а потом отвечаю по почте, что, дескать, замысел не лишен интереса, но нужно больше обращать внимания на язык и тщательнее работать над сюжетом. Как-то все-таки приходится заботиться о своей популярности.
        Итак, я пошел открыть дверь.
        Это был не почтальон. Переминавшийся с ноги на ногу человек мало походил на моих обычных посетителей. На вид ему было лет сорок пять. Под глубоко запавшими глазами красовались набрякшие мешки, какие бывают у хронических алкоголиков. Длинный, немного свернутый на сторону нос и оттопыренные уши тоже не придавали особой привлекательности своему владельцу. Хотя на улице шел снег, он был без пальто и шапки. Снежинки таяли на его голове с наголо остриженными волосами. Облачен он был в дешевый, видно только что купленный, костюм, слишком широкий в плечах. Рукава же были настолько коротки, что из них сантиметров на десять торчали руки в черной сатиновой рубашке. Шею он обвязал клетчатым шарфом, концы которого болтались на груди.
        В людях я разбираюсь хорошо. Не дожидаясь горькой исповеди о перипетиях, приведших его к положению просителя, я достал из кошелька сорок копеек и протянул ему.
        Посетитель нетерпеливым жестом отмахнулся от денег и бесцеремонно переступил порог.
        - Вы ошибаетесь. - К моему удивлению, он назвал меня по имени и отчеству. - Я к вам по делу, и притом весьма срочному. Прошу уделить мне несколько минут.
        Он взглянул на свои ноги, обутые в огромные рабочие ботинки, такие же новые, как и его костюм, потоптался нерешительно на месте и вдруг направился в комнаты.
        Обескураженный, я последовал за ним.
        - Ну-с? - (Мы сидели в кабинете: я - за столом, он - в кресле напротив.) - Чем же я обязан вашему визиту?
        Я постарался задать этот вопрос ледяным тоном, тем самым, который уже не раз отпугивал непрошеных посетителей.
        - Сейчас. - Он провел ладонью по мокрой голове и вытер руку о пиджак. - Сейчас я вам все объясню, но только разговор должен остаться между нами.
        С меня этого было достаточно. Мне совершенно не хотелось выслушивать признания о загубленной жизни. Вот сейчас он скажет: «Дело в том, что я вернулся…»
        - Дело в том, - сказал посетитель, - дело в том… - Он запнулся и сморщил лицо, как будто проглотил что-то очень невкусное. - Дело в том, что я прибыл с другой планеты.
        Это было так примитивно, что я рассмеялся. Моему перу принадлежат десятка два подобных рассказов, и у меня выработался полный иммунитет ко всякой фантастической ерунде. Вместе с тем мой опыт в таких делах давал мне возможность быстро и, я бы сказал, элегантно разоблачить любого проходимца.
        Что ж, это было даже занятно.
        - С другой планеты? - В моем голосе не было и следов удивления. - С какой же именно?
        Он пожал плечами:
        - Как вам сказать? Ведь ее название ничего вам не даст, оно на Земле неизвестно.
        - Не важно! - Я снял с полки энциклопедический словарь и отыскал карту звездного неба. - Покажите мне хотя бы место, где она находится, эта ваша планета.
        Он близоруко прищурился и, поводив пальцем по карте, ткнул в одно из звездных скоплений:
        - Вот тут. С Земли она должна была бы наблюдаться в этом созвездии. Однако ни в один из телескопов вы ее увидеть не сможете. Ни ее, ни звезду, вокруг которой она обращается.
        - Почему же?
        - Это не имеет значения. - Он опять поморщился. - Слишком долго объяснять.
        - На каком же расстоянии она находится от Земли?
        - На каком расстоянии? - растерянно переспросил он. - На каком расстоянии? Это… смотря как считать…
        - А как вы привыкли считать звездные расстояния? Может быть, в километрах? - Я вложил в этот вопрос столько иронии, что лишь болван не мог ее почувствовать.
        - В километрах? Право, не знаю… Нет, в километрах нельзя.
        - Почему?
        - Не получается. Километры, ведь они…
        - Разные? - насмешливо переспросил я.
        - Вот-вот, - радостно заулыбался он, - именно разные.
        - Тогда, может быть, в парсеках или в световых годах?
        - Пожалуй, можно в световых годах. Что-то около… двух тысяч лет.
        - Около?
        - Да, около. Я, признаться, никогда точно не интересовался.
        Тут я ему нанес новый удар:
        - Сколько же времени вам пришлось сюда лететь?
        - Я не знаю. - Он как-то беспомощно огляделся вокруг. - Право, не знаю… Ведь те понятия о времени и пространстве…
        Видно было, что он запутался. Еще два вопроса, и я его загоню в угол.
        - Когда вы прилетели?
        - Двадцать лет назад.
        - Что?!
        Только идиот мог отвечать подобным образом. Он даже не пытался придать своим ответам хоть какую-то видимость правдоподобия. Сумасшедший? Но тогда, чтобы поскорее его спровадить, нужно менять тактику. Говорят, что сумасшедшие обладают редким упрямством. С ними нужно во всем соглашаться, иначе дело может принять совсем скверный оборот.
        - Где же вы были все это время? - спросил я участливым тоном.
        - Там. - Он ткнул пальцем по направлению потолка. - На орбите. Неопознанные летающие объекты. Слышали?
        - Слыхал. Значит, вы были на этом, как его, летающем блюдце?
        Он утвердительно кивнул головой.
        - Чем же вы там занимались все двадцать лет?
        - Чем занимался?! - Он неожиданно пришел в бешенство. - Идиотский вопрос! Чем занимался?! Всем занимался! Расшифровывал ваши передачи по эфиру, наблюдал, держал связь с Комитетом. Попробовали бы вы вот так, двадцать лет на орбите! Двадцать лет питаться одной синтетикой! Чем занимался?!! Это вам не за столом сидеть, рассказики пописывать.
        Я взглянул на часы. Пора было полить утку вытопившимся жиром, иначе корочка пересохнет. Однако оставлять такого субъекта одного в кабинете мне очень не хотелось. О, злополучная писательская доля! Чего только не приходится терпеть.
        - Действительно, это должно быть очень тяжело, - примирительно сказал я. - Двадцать лет не слезать с блюдца, не каждый выдержит. Видеть под собой Землю и не иметь возможности побывать там, с ума сойти можно.
        - Бывал я на Земле, - мрачно произнес он. - Бывал, но не надолго. Часа по четыре. Больше в библиотеки ходил, знакомился с книгами. Вот и к вам пришел оттого, что прочитал ваш роман.
        Час от часу не легче! Гибрид сумасшедшего с почитателем.
        - Так вот, - продолжал он, - пришел я к вам, потому что вы пишете о внеземных контактах.
        - Ну и что же?
        - А то, что я заболел. Психика не выдерживает больше на орбите. Понятно? Через месяц у меня сеанс связи с Комитетом, я сообщу им свое решение насчет Земли, а пока придется мне пожить у вас, привести себя немного в порядок, накопить жизненной силы для сеанса, а то ничего из этого не получится.
        - Из чего не получится? - Я чувствовал, что еще немного, и я окончательно потеряю терпение. Пусть он сумасшедший, но я тоже имею нервы. - Простите, я не понял, что именно не получится.
        - Сеанс связи не получится. Жизненных сил не хватит, а по радио очень долго. Сами понимаете, две тысячи световых лет.
        - Ну и что?
        - А то, что останетесь без помощи еще на неопределенное время.
        - В чем же вы собираетесь нам помогать? - Я задавал вопросы уже совершенно машинально. В мыслях у меня была только утка, которую нужно было вынуть из духовки. - В какой же помощи мы, по-вашему, нуждаемся?
        Он пренебрежительно ухмыльнулся:
        - Во всех областях. Разве ваши знания можно сравнить с нашими? Вы можете получить все: долголетие, управление силой тяжести, раскрытие тайн биологического синтеза, преодоление времени и пространства. Неужели этого мало за то, что я месяц посплю у вас тут на диване? Нам нужны такие люди, как вы, любознательные, одаренные фантазией. Поверьте, что для вас этот месяц тоже не пропадет даром. На свою ответственность, еще до получения санкции Комитета, я начну вводить вас в курс высших наук, вы станете первым просветителем новой эпохи, ведь наши методы обучения…
        - Хватит! - Я встал и подошел к нему вплотную. - Вы попали не по адресу. Для этого есть Академия наук, обратитесь туда, и поймите же наконец, что я больше не могу тратить на вас свое время.
        - Академия наук? - Он тоже встал. - Я ведь не могу туда обратиться без ведома Комитета. Может быть, через месяц, когда…
        - Делайте что хотите, а я вам ничем помочь не могу.
        - И пожить не дадите?
        - Не дам. Мой дом не гостиница. Хотите отдохнуть - снимите себе номер и отдыхайте сколько влезет, а меня, прошу покорно, оставьте в покое!
        Он скривил рот и задергал плечом. Похоже было на то, что сейчас меня угостят прелестным зрелищем искусно симулированного припадка.
        Я принципиальный противник всякой благотворительности, превышающей сумму в один рубль, но тут был готов на что угодно, лишь бы отделаться от этого психопата.
        - Вот, - сказал я, достав из стола деньги, - купите себе шапку и пообедайте.
        Он молча сунул в карман десятирублевую бумажку и пошел к выходу, добившись, по-видимому, того, чего хотел.
        Я запер за ним дверь с тем смутным чувством недовольства собой, какое испытывает каждый из нас, когда кто-нибудь его одурачит.
        Впрочем, дурное настроение вмиг развеялось, как только я вошел в кухню.
        Все оказалось в порядке. Покрытая аппетитнейшей розовой корочкой, утка уже красовалась на столе рядом с запотевшим хрустальным графинчиком.
        - Кто это у тебя был? - спросила жена, подавая бруснику.
        - Какой-то сумасшедший, да и аферист к тому же.
        Наполнив рюмку, я взглянул в окно. Снег валил вовсю, крупными хлопьями.
        Мой посетитель все еще болтался во дворе. Он ежился от холода и как-то по-птичьи вертел головой. Потом он поднял руки, медленно взмыл вверх, повисел несколько секунд неподвижно, а затем, стремительно набирая скорость, скрылся в облаках.
        - Удивительное нахальство! - сказала жена. - Не дадут человеку творческого труда отдохнуть даже в воскресенье.
        Повесть без героя
        Шедший с утра дождь к вечеру превратился в тяжелые хлопья снега, которые таяли на лету. Резкие порывы ветра сгоняли с окон крупные капли, оставлявшие подтеки на стекле.
        Громоздкие кресла в холщовых чехлах, покрытый плюшевой скатертью с кистями круглый стол, оранжевый паркет, две кадки с фикусами - весь этот нехитрый уют больничной гостиной казался еще более грустным в хмуром сумеречном свете.
        Старшая сестра в накрахмаленном белом халате осторожно приоткрыла дверь, но, увидев дремавшего в кресле Дирантовича, остановилась на пороге.
        Академик сидел в неудобной позе, откинув голову на жесткую спинку, посапывая во сне. Он был все еще очень красив, несмотря на свои шестьдесят пять лет. Крупные, может быть, несколько излишне правильные черты лица, седые, коротко, по-мальчишески остриженные волосы и небрежная элегантность делали его похожим скорее на преуспевающего актера, чем на ученого.
        Технический представитель спешно созданной по поводу последних событий Комиссии Фетюков захлопнул книжку в цветастой лакированной обложке и обратился к сестре:
        - Какие новости?
        - Не знаю. Оттуда еще никто не выходил.
        Фетюков поморщился:
        - Зажгите свет!
        Сестра нерешительно взглянула на Дирантовича, щелкнула выключателем и вышла. Дирантович открыл глаза.
        - Который час? - спросил он.
        - Без четверти шесть, - ответил Фетюков.
        Сидевший у стола Смарыга закончил запись в клеенчатой тетради и поднял голову, взглянув на обоих членов Комиссии - и Дирантовича, и Фетюкова.
        - Пора решать!
        Никто не ответил. Смарыга пожал плечами и снова уткнулся в свои записи.
        Появилась сестра с подносом, на котором стоял видавший виды алюминиевый чайник, банка растворимого кофе, три фарфоровые кружки, стакан с сахарным песком и пачка печенья.
        - Может, кофейку выпьете?
        - С удовольствием! - Дирантович пересел к столу.
        Фетюков взял банку с кофе, поглядел на этикетку и с брезгливой миной поставил на место.
        - Где у вас городской телефон? - спросил он сестру.
        - В ординаторской. Я могу вас проводить.
        - Не надо, разыщу сам. Пойду доложу шефу.
        - Чего там докладывать? - сказал Дирантович. - Докладывать-то нечего.
        - Вот и доложу, что нечего докладывать.
        Смарыга снова оторвался от тетради и оглядел Фетюкова, начиная от светло-желтых ботинок на неснашиваемой подошве, немнущихся брюк из дорогой импортной ткани, долгополого пиджака, застегнутого только на верхнюю пуговицу, и кончая розовым упитанным лицом с маленькими глазками, прикрытыми очками в золоченой оправе.
        - Пусть докладывает. «Без доклада не входить»… - добавил он с иронической усмешкой.
        Фетюков, видимо, хотел ответить что-то очень язвительное, но передумал и, расправив плечи, вышел.
        - Чинуша! - сказал Смарыга. - С детства ненавижу вот таких пай-мальчиков.
        - Бросьте! - устало сказал Дирантович. - Какое это имеет значение?
        - Вам покрепче? - спросила сестра.
        - Две ложки.
        - Мне тоже, - сказал Смарыга.
        - Вот, пожалуйста! Сахару положите, сколько нужно. Кушайте на здоровье!
        - Спасибо! - Дирантович с удовольствием отхлебнул из фарфоровой кружки и взял оставленную Фетюковым книгу. - Агата Кристи! Однако наш пай-мальчик читает по-английски.
        - У таких типов - всегда страсть к импортному. Будь хоть что-нибудь путное, а то второсортные детективчики.
        - Ну не скажите! Агата - мастер этого жанра. Неужели не нравится?
        - Признаться, равнодушен.
        - Зря! Ведь работа ученого - это тоже своего рода детектив и умение распутывать клубок загадок…
        - Так что ж, по-вашему, детективы следует в университетские программы вводить?
        - Зачем вводить? И так все читают.
        Вернулся Фетюков:
        - Звонил из Лондона председатель Королевского научного общества. Спрашивал, не могут ли чем-нибудь помочь.
        - Вот и отлично! - обрадовался Дирантович. - Может быть, лекарство какое-нибудь или консультанта. Нужно немедленно выяснить.
        - Не знаю… - Фетюков замялся. - Такие вопросы непросто решаются.
        - Что значит «непросто»? Умирает этакий ученый, а вы… Погодите, я сам…
        Дирантович встал и грузными шагами направился к двери с надписью «Вход воспрещен».
        - Туда нельзя, - сказала сестра. - Подождите, я вызову дежурного врача.
        - Порядочки! - сказал Дирантович и снова сел в кресло.
        Через несколько минут заветная дверь отворилась, и в сопровождении сестры вышел врач.
        - Ну что там? - спросил Дирантович.
        Врач отогнул полу халата, достал из кармана брюк смятую пачку сигарет и закурил. Фетюков отошел к окну и открыл фрамугу.
        - Закройте! - сказал Дирантович. - Дует.
        - Тут все-таки больница, а не… - пробормотал Фетюков, но фрамугу захлопнул.
        - Я вас слушаю, - сказал Дирантович.
        Врач несколько раз подряд жадно затянулся, смочил слюной палец, загасил сигарету и сунул ее обратно в пачку.
        - Ничего утешительного сообщить вам не могу. Нам удается поддержать работу сердца и дыхание, но боюсь, что в клетках мозга уже произошли необратимые изменения, которые…
        - Англичане предлагают помощь. Что им ответить?
        - Что они уже ничем помочь не могут.
        - Но он же еще жив?
        - Формально - да.
        - А по существу?
        - По существу - нет.
        - Простите, - вмешался Фетюков, - что это еще за диалектика?! Формально - да, по существу - нет. Я настаиваю на немедленном консилиуме с привлечением наиболее авторитетных специалистов.
        - Консилиум уже был. Сегодня ночью. Мы боремся за человеческую жизнь, и делаем это до последней возможности.
        - Значит, вы считаете, что эти возможности исчерпаны? - спросил Смарыга.
        - Да. В таких случаях мы выключаем аппаратуру, но тут особая ситуация. Меня предупредили о готовящемся эксперименте, и нужно выяснить… Насколько я понимаю, вам необходимы живые ткани?
        - Желательно, - ответил Смарыга. - Если Комиссия наконец решит… - Он вопросительно взглянул на Дирантовича.
        - Обождите! - нахмурился Фетюков. - Вы что ж, на живом человеке собираетесь опыты проводить?
        - Послушайте, товарищ Фетюков, - голос Смарыги прерывался от плохо сдерживаемой ярости, - я понимаю, что по своим знаниям вы не можете вникать в суть научных проблем. Однако вы могли бы взять на себя труд хотя бы ознакомиться с моей докладной запиской, составленной в достаточно популярной форме. Тогда бы вы не задавали такие вопросы. Никто проводить на нем опыты не собирается. Мне достаточно обычного мазка со слизистой оболочки.
        - Успокойтесь, Никанор Павлович, - примирительно сказал Дирантович. - В конце концов, вы тут единственный специалист в своей области, и каждый член Комиссии, прежде чем принять решение, вправе задавать вам любые вопросы. Тем более, - он взглянул на врача, - тем более что здесь находится представитель больницы, без помощи которой, насколько я понимаю, вы обойтись не можете. Ведь так?
        Смарыга кивнул головой.
        - Вот и просветите нас. Забудьте на время о наших полномочиях и рассматривайте нас в данный момент как своих учеников. А всякие там докладные записки и прочее - это, так сказать, проформа.
        - Хорошо! Последнее время я только и занимаюсь просветительской работой. Так вот, - демонстративно обратился он к Фетюкову, - известно ли вам, что в каждой клетке вашего тела находится по сорок шесть хромосом?
        - Известно, - ответил тот. - Это каждому теперь известно. Гены.
        - Не генов, а хромосом. Генов неизмеримо больше. Это уже гораздо более тонкая структура. Половину своих хромосом вы унаследовали от матери, а половину - от отца. Вот в этих сорока шести хромосомах и заключена суть того, что именуется Юрием Петровичем Фетюковым. Не правда ли, занятно?
        Фетюков не ответил.
        - Вот так! Однако, к сожалению, все мы бренны, даже технические… - Смарыга ядовито растянул это слово, - представители Комиссии.
        - Кстати, профессора тоже, - ответил Фетюков.
        - Золотые слова! Таков неумолимый закон природы. Ей все равно. Прожил положенное число лет, и хватит, освобождай место другим. Теперь предположим, что упомянутый Юрий Петрович решил передать свои выдающиеся качества потомству. Казалось бы, чего проще?
        У Фетюкова покраснела даже шея, стянутая ослепительным воротничком. Он привстал, держась за подлокотник, отчего под натянувшимися рукавами обозначились отлично сформированные мышцы. При этом он весь как-то стал похож на рассерженного кота, которого неожиданно дернули за ус.
        - Арсений Николаевич! Прошу вас оградить меня от шутовских выходок профессора Смарыги. В противном случае…
        - Да бросьте вы препираться! - сказал Дирантович. - Так мы никогда ни до чего не договоримся. А вас, Никанор Павлович, прошу вашу лекцию проводить, так сказать, на э-э… более строгом уровне.
        - Ну что ж… Итак, некто, будем называть его мистер Зет, стал счастливым отцом. Вот тут-то и вступают в действие коварные законы генетики. Оказывается, только половина изумительных свойств папаши воспроизведена в новом члене общества. Остальную половину он получает в наследство от мамочки, так как в половых клетках каждого из родителей содержится всего по двадцать три хромосомы. В результате часть способностей, даже таких существенных, как умение шикарно подавать на подпись бумаги, может погибнуть втуне для грядущих поколений.
        - Никанор Павлович! - Дирантович рассерженно хлопнул ладонью по столу. - Ведь я вас просил!
        - Хорошо, не буду! Просто мне хотелось обратить ваше внимание на то, что природа сама себя защищает от повторения пройденного, во всяком случае там, где речь идет о биологических видах, как-то прогрессирующих. Теперь перейдем к самому главному. Семен Ильич Пральников - гениальный ученый. Его работы расцениваются многими как переворот в современном естествознании. Не так ли?
        - Несомненно! - подтвердил Дирантович.
        - Однако, насколько мне известно, работы эти еще очень далеки от своего завершения. Более того, некоторыми выдающимися физиками теория Пральникова вообще оспаривается. Если я ошибаюсь, поправьте меня.
        - Да, это так. Пока нет экспериментальных данных…
        - Понимаю. Теперь скажите, найдется ли сегодня ученый, который после смерти Пральникова примет от него эстафету?
        Дирантович развел руками:
        - Вы задаете странный вопрос. В науке никогда ничего не пропадает. Рано или поздно найдется человек, который, учтя работы Пральникова…
        - Это все не то! Есть ли у вас уверенность, что хотя бы в следующем поколении появится человек, в точности обладающий складом ума Пральникова, его парадоксальным взглядом на мир, его сокрушительной иронией, наконец, его несносным характером. Короче - абсолютная копия Семена Ильича.
        - Такой уверенности нет. Вы же сами сказали, что природа защищает себя от повторения пройденного.
        - Природа слепа. Она действует методом проб и ошибок. А мы можем пробовать, не ошибаясь, дав вторую жизнь Пральникову.
        - Не знаю… - задумчиво сказал Дирантович. - Не знаю, хватит ли и второй жизни Семену Пральникову.
        - Вы считаете его работы бесперспективными? - поинтересовался Фетюков.
        - Нет. Пожалуй… скорее чересчур перспективными. Впрочем… в данном случае мое суждение не так уж обязательно. Поверьте, Никанор Павлович, что меня больше смущает техника вашего эксперимента, чем уравнения Пральникова.
        - На этот счет можете не беспокоиться. Техника достаточно отработана.
        - Вот об этом и нужно было говорить, - желчно заметил Фетюков, - о технике эксперимента, а не о каких-то хромосомах.
        - Без хромосом нельзя, - ответил Смарыга. - Все дело в хромосомах. Однако я согласен учесть сделанные замечания и продолжать дальше, как выразился Арсений Николаевич, на более строгом уровне. В конце шестидесятых годов доктор Гурдон, работавший в Оксфордском университете, произвел примечательный эксперимент. Он взял неоплодотворенное яйцо самки жабы и убил в нем ядро с материнской генетической наследственностью. Затем он извлек ядро из клетки кишечного эпителия другой жабы и ввел его в цитоплазму яйца, лишенного ядра. В результате развился новый индивид, который унаследовал все генетические признаки жабы, у которой была взята клетка кишечника. Можно сказать, что эта же самая жаба начала новую жизнь. Понятно?
        - Понятно, - ответил Дирантович. - Но ведь то была жаба, размножающаяся примитивным образом, тогда как…
        - Мне ясны ваши сомнения. Пользуясь принципиально той же методикой, я произвел несколько десятков опытов на млекопитающих, и каждый раз с неизменным успехом.
        - Но здесь речь идет о человеке! - вскричал Фетюков. - Есть же разница между сочинениями фантастов и…
        - Я не пишу фантастические романы, да и не читаю их тоже, кстати сказать. Все обстоит гораздо проще. Оплодотворенное таким образом яйцо должно быть трансплантировано в женский организм и пройти все стадии нормального внутриутробного развития.
        - Помилуйте! - сказал Дирантович. - Но кто же, по-вашему, согласится…
        - Стать женой и матерью академика Пральникова?
        - Вот именно!
        - Этот вопрос решен. - Смарыга указал на сидевшую в углу сестру. - Нина Федоровна Земцова. Она уже дала согласие.
        - Вы?!
        Сестра покраснела, смущенно оправила складки халата и кивнула головой.
        - Вы замужем?
        - Нет… Была замужем.
        - Дети есть?
        - Нету.
        - Вы ясно представляете себе, на что дали согласие?
        - Представляю.
        Дирантович откинулся на спинку кресла и задумался, скрестив руки на груди. Фетюков достал из кармана брюк перочинный ножик в замшевом футляре. Перепробовав несколько хитроумных лезвий, он наконец нашел нужное и занялся маникюром. Врач закурил, пряча сигарету в кулаке и пуская дым под стол.
        Смарыга весь как-то сник. От былого задора не осталось и следа. Сейчас в его глазах, устремленных на Дирантовича, было даже что-то жалкое.
        - Так… - Дирантович повернулся к Смарыге. - Вам, очевидно, придется ответить на много вопросов, но первый из них - основной. Представляет ли ваш эксперимент какую-нибудь опасность для здоровья Нины Федоровны?
        - Нет, не представляет.
        - А вы как думаете? - обратился Дирантович к врачу.
        - Видите ли, я только терапевт, но полагаю…
        - Благодарю вас! Значит, прошу обеспечить заключение квалифицированного специалиста.
        - Оно уже есть, - ответил Смарыга. - Профессор Черемшинов. Он же будет ассистировать при операции и вести дальнейшее наблюдение.
        - Допустим. Теперь второй вопрос, иного рода. Насколько я понимаю, полная генетическая идентичность, о которой вы говорили, имеет место и у однояйцевых близнецов?
        - Совершенно верно!
        - Однако известны случаи, когда такие близнецы, будучи в детстве похожими как две капли воды, в результате различных условий воспитания приобретают резкие различия в характерах, вкусах, привычках - словом, во всем, что касается их индивидуальности.
        - И это правильно.
        - Так какая же может существовать уверенность, что дубликат Семена Ильича Пральникова будет действительно идентичен ему всю жизнь? Не можете же вы полностью повторить условия, в которых рос, воспитывался и жил прототип.
        - Я ждал этого вопроса, - усмехнулся Смарыга.
        - И что же?
        - А то, что мы вступаем здесь в область спорных и недоказуемых предположений. Наследственность и среда.
        - Ага! - сказал Фетюков. - Спорных и недоказуемых. Я прошу вас, Арсений Николаевич, обратить внимание…
        - Да, - подтвердил Смарыга, - спорных и недоказуемых. Возьмем, к примеру, характер. Это нечто такое, что дано нам при рождении. Индивидуальные черты характера проявляются и у грудного ребенка. Этот характер можно подавить, сломать, он может претерпеть известные изменения в результате болезни. Но кто скажет с полной ответственностью, что ему когда-либо удалось воспитать другой характер у человека?
        - Вы, вероятно, не читали книг Макаренко, - вмешался Фетюков. - Если бы читали…
        - Читал. Но мы с вами, к сожалению, говорим о разных вещах. Можно воспитать в человеке известные моральные понятия, привычки, труднее - вкусы, и совсем уж невозможно чужой волей вдохнуть в него способности, темперамент или талант - все, что принято называть искрой Божьей.
        - Ну вот, договорились! - сказал Фетюков. - Искра Божья!
        - Постойте! - недовольно сморщился Дирантович. - Не придирайтесь к словам. Продолжайте, пожалуйста, Никанор Павлович.
        - Спасибо! Теперь я готов ответить вам на вопрос о близнецах. Посредственность более всего восприимчива к влиянию среды. Весь облик посредственного человека складывается из его поступков, а на них-то легче всего влиять. Предположим, один из близнецов работает на складе, другой же остался служить в армии. Действительно, по прошествии какого-то времени их характеры могут потерять всякое сходство. И причина здесь кроется не в каких-то чудодейственных свойствах среды, а в изначальной примитивности этих характеров.
        - Н-да, - почесал затылок Дирантович. - Теорийка! Вот куда вы гнете! Значит, по-вашему, будь у Шекспира однояйцевый близнец, он бы обязательно тоже?..
        - При одном условии.
        - Каком же?
        - При условии, что его способности были бы вовремя выявлены. Кто знает, сколько на нашем пути встречается не нашедших себя Шекспиров? В случае с Пральниковым все обстоит иначе. Мы знаем, что он гениальный ученый. Знаем область, в которой он себя проявил. Следовательно, с первых лет воспитания мы можем направить его дубликат по уже проторенной дороге. Больше того, уберечь его от тех ошибок, которые совершил Семен Пральников в поисках самого себя. Никаких школ, индивидуальное, направленное образование с привлечением лучших специалистов. Правда, это будет стоить денег, однако…
        - Однако не надейтесь, что Комитет будет финансировать вашу затею, - перебил Фетюков.
        - Почему же это?
        - Потому что таких статей расходов в перспективном плане исследовательских работ не существует.
        - Планы составляются людьми.
        - И утверждаются Комитетом.
        - Постойте! - вмешался Дирантович. - Этот вопрос может быть решен иначе. Если академик Пральников продолжает существовать, хотя и в э-э… другой ипостаси, то нет никаких оснований к тому, чтобы не выплачивать ему академический оклад. Не правда ли?
        - Конечно! - сказал Смарыга.
        - Я думаю, что мне удастся через Комиссию получить на это санкцию президиума. Что же касается прочих дел, квартиры, книг, ну и вообще всякой личной собственности, то Комиссия должна позаботиться, чтобы все это осталось пока в распоряжении Нины Федоровны, в данном случае как опекунши. Согласны?
        - Простите, Арсений Николаевич, - опешил Фетюков. - Вы что же, уже считаете вопрос о предложении профессора Смарыги решенным?
        - Для себя - да, а вы?
        - Я вообще не вправе санкционировать такие решения. Они должны приниматься, так сказать, только на высшем уровне. Это дело даже не нашей с вами Комиссии. Это дело Комитета.
        - Вот те раз! - сказал Смарыга. - Для чего же вы тут сидите?
        - Я доложу начальству, - вздохнул Фетюков. - Пойду звонить.
        Дирантович подошел к окну:
        - Ну и погодка! Вот когда-нибудь в такой вечер и я, наверное…
        - Не волнуйте себя зря, - сказал Смарыга. - Статистика показывает, что люди вашего возраста обычно умирают под утро, когда грусть природы по этому поводу мало ощущается.
        - А вы когда-нибудь думаете о смерти?
        - Если бы не думал, мы бы с вами сейчас здесь не сидели.
        - Я другое имел в виду. О своей смерти.
        - О своей смерти у меня нет времени думать. Да и ни к чему это.
        - Неужели вы не любите жизнь?
        - Как вам сказать? Жизнь меня не баловала. Я люблю свою работу, но ведь все, что мы делаем, как-то остается и после нас.
        - Это не совсем то. А вот и товарищ Фетюков. Ну что, дозвонились?
        Фетюков повернул к Дирантовичу озабоченное, застывшее в полуулыбке лицо. Дирантович иронически повел краем губ, - он уже сталкивался с Фетюковым раньше и знал: такое выражение бывает на лице Фетюкова, когда его только что всерьез и крепко распекли.
        - Дозвонился, - произнес Фетюков. - Если Академия наук берет на себя ответственность за проведение всего эксперимента, то Комитет не видит оснований препятствовать. Разумеется, на тех условиях, о которых говорил Арсений Николаевич.
        - Отлично!
        - Кроме того, нам нужно составить документ, в котором…
        - Составляйте! - перебил Дирантович. - Составляйте документ, я подпишу, а сейчас, - он поклонился, - прошу извинить, дела. Желаю успеха!
        - Я могу вас подвезти, - предложил Фетюков.
        - Не нужно. Машина меня ждет.
        Фетюков вышел за ним, не прощаясь. После их ухода Смарыга несколько минут молча глядел из-под лохматых бровей на Земцову.
        - Ну-с, Нина Федоровна, - наконец сказал он, - а вы-то не передумали?
        - Я готова, - спокойно ответила сестра.
        Арсений Николаевич Дирантович
        Семен Пральников. Он был моложе меня всего на десять лет, но мне всегда казалось, что мы - представители разных поколений. Трудно сказать, с чего началось это отчуждение. Может быть, толчком послужили те выборы в Академию, когда из двух кандидатов прошел он, а не я, но суть нашей антипатии друг к другу вызывалась более серьезными причинами. Мы с ним слишком разные люди, и в науке, и в жизни. Я экспериментатор, он - теоретик. Для меня наука - упорный повседневный труд, для него - озарение. Если прибегнуть к сравнениям, то я промываю золотоносный песок и по крупице собираю драгоценный металл, он же искал только самородки, и обязательно покрупнее. Мои опыты безукоризненно точны. Перед публикацией я проверяю результаты десятки раз, пока не появится абсолютная уверенность в их воспроизводимости. Пральников всегда торопился. Может быть, он чувствовал, что в конце концов ему не хватит времени. Я из тех, чьи работы сразу попадают в учебники, они отлично укладываются в классические теории, Пральников же по натуре - опровергатель, стремящийся взорвать то, что построили другие.
        Моя неприязнь к Пральникову достаточно широко известна, и это обстоятельство накладывало на меня некоторые ограничения при решении судьбы эксперимента Смарыги. Мне не хотелось, чтобы отказ был превратно истолкован. Могло создаться впечатление, будто я намеренно мешаю Пральникову после его смерти. Достаточно того, что уже говорят за моей спиной. Все это ложь, я никогда не возглавлял никакой травли. Просто некий журналист из недоучившихся физиков недобросовестно использовал мои критические замечания по одной из второстепенных работ Пральникова для развязывания газетной кампании, которая, впрочем, успеха не имела. Кстати, я был первым, кто не побоялся тогда поднять голос в его защиту.
        Смарыга вызывал у меня симпатию, несмотря на его ужасающую бестактность. Я люблю напористых людей. Фетюков - ничтожество, о котором и говорить не стоило бы, но что поделаешь? Нам всем нужно как-то уживаться в этом мире, иначе инфарктов не оберешься. Спорить с дураками - занятие не только бесплодное, но и вредное для здоровья.
        Я не верю в эксперимент Смарыги. Человеческая личность неповторима. Внутренний мир каждого из нас защищен некой незримой оболочкой. Нельзя испытать чужую боль, чужую радость, чужое наслаждение. Мы все - это капли разума с очень большим поверхностным натяжением, которое мешает им слиться в единую жидкость. Генетическая идентичность здесь тоже ничего не меняет. Семену Пральникову не легче и не труднее в могиле от того, что по свету будет ходить его точная копия. Все дело в том, что Семен Пральников мертв и его праху вообще уже не доступны никакие чувства. Тот, второй Пральников будет новым человеком в своей собственной защитной оболочке. Возможна ли какая-то особая связь между ним и его прототипом? Может ли то, что пережил человек, стать частью генетической памяти? Сомневаюсь. Молодость всегда открывает для себя мир заново. Ведь даже Фауст - всего лишь второстепенный персонаж рядом с мудрым Мефистофелем, носителем разочарования.
        Каждый из нас на протяжении своей жизни тоже не остается идентичным самому себе. Вы помните? «Только змеи сбрасывают кожу, чтоб душа старела и росла, мы, увы, со змеями несхожи, мы меняем души, не тела». К сожалению, дело обстоит еще хуже. Тела тоже меняются. Наступает момент, когда мы с грустью в этом убеждаемся. Всякий человек создал какое-то представление о себе, так сказать среднестатистический результат многих лет самоанализа. Понаблюдайте за ним, когда он глядит в зеркало. В этот момент меняется все: выражение лица, походка, жесты. Он подсознательно пытается привести свой облик к этой психологической фикции. Защитный камуфляж от неумолимой действительности.
        Недавно аспиранты решили сделать мне подарок. Преподнесли фильм об академике Дирантовиче, снятый, как это сейчас называется, скрытой камерой. Притащили проектор, и моя особа предстала предо мной во всей красе. Великий боже! Не хочется вдаваться в подробности, к тому же болтливость - тоже результат распада личности под влиянием временн?х факторов, типично стариковская привычка.
        Итак, я как член созданной Комиссии разрешил эксперимент Смарыги, считая неизбежным неудачный исход. Мне лучше, чем многим, известно, что отрицательный результат в научном исследовании иногда важнее положительного. В данном же случае для меня он имел еще и особое значение. Мне хотелось самому убедиться, что из этого ничего не выйдет, и раз навсегда отбить охоту у других повторять подобные опыты. Меня пугают некоторые тенденции в современной генетике. Должны существовать моральные запреты на любые попытки вмешаться в биологическую сущность человека. Это неприкосновенная область. Идеи Смарыги таят в себе огромную потенциальную опасность. Представьте себе, что когда-нибудь будет установлен оптимальный тип ученого, художника, артиста, государственного деятеля и их начнут штамповать по наперед заданному образцу. Нет, уж лучше что угодно, только не это!
        Меня могут обвинить в непоследовательности: с одной стороны - не верю, с другой - боюсь. К сожалению, это так. Не верю, потому что боюсь, боюсь оттого, что не вполне тверд в своем неверии.
        Неизвестно, доживу ли я до результатов эксперимента… Смарыга - первый; кто за ним?
        После смерти Смарыги вся ответственность легла на меня, но еще при его жизни кое-что пришлось пересмотреть. Я считал, что все дело нельзя предавать широкой огласке. В частности, от молодого Пральникова нужно было скрыть правду. Иначе это могло бы повлиять на его психику, и весь эксперимент стал бы, как говорится, недостаточно чистым. Поэтому невозможно было присвоить дубликату Семена Ильича имя и отчество прототипа. Смарыга в этом вопросе проявил удивительное упрямство. Пришлось решать, как выразился Фетюков, «в административном порядке». При этом мы учли желание матери назвать сына Андреем.
        Андрею Семеновичу Пральникову, внебрачному сыну академика, была назначена академическая пенсия до получения диплома о высшем образовании. В самую же суть эксперимента были посвящены очень немногие, только те, кого это в какой-то мере касалось, в том числе кандидат физико-математических наук Михаил Иванович Лукомский, на которого возложили роль ментора будущего гения.
        Образно выражаясь, мы бросили камень в воду. Куда дойдут круги от него? Впрочем, я не из тех, кто преждевременно заглядывает в конец детективного романа. Развязка обычно наперед задумана автором, но она должна как-то вытекать из логического хода событий, хотя меня лично больше всего прельщают неожиданные концовки.
        Михаил Иванович Лукомский
        Мне было тридцать лет, когда умер Семен Ильич Пральников. Этот человек всегда вызывал во мне восхищение. Я часто бывал у него в институте на семинарах, и каждый раз для меня это было праздником. Трудно передать его манеру разговаривать. Отточенный, изящный монолог, спор с самим собой. Всегда на ходу, с трубкой в зубах, он с удивительной легкостью обосновывал какую-нибудь гипотезу и вдруг, когда уже все казалось совершенно ясным, неожиданно становился на точку зрения воображаемого оппонента и разбивал собственные построения в пух и прах. Мы при этом обычно играли роль статистов, подбрасывая ему вопросы, которые он всегда выслушивал с величайшей внимательностью. В нем не было никакого высокомерия, но в спорах он никого не щадил. Больше всего любил запутанные задачи. Для нас, молодежи, он был кумиром. Как всегда, находились и скептики, считавшие, что он взялся за непосильный труд, что его теория, родившаяся «на кончике пера», будет еще много лет ждать подтверждающих ее фактов и что попытки делать столь широкие обобщения - преждевременны. Может быть, кое в чем они были и правы. Несомненно одно: смерть
Семена Ильича нанесла тяжелый урон науке.
        Я был несказанно удивлен и обрадован, когда Дирантович сказал, что точная копия Пральникова скоро вновь появится на свет и что мне поручается роль наставника. Такому делу не жалко было посвятить всю свою жизнь!
        О многом приходилось подумать. Школа с ее растянутой программой и ограниченной творческой самостоятельностью учащихся явно не подходила.
        Свою задачу я видел в том, чтобы с младенческих лет привить Андрею математическое мышление, вызвать интерес к чисто умозрительным проблемам, дать основательную физико-математическую подготовку и широкий кругозор в естественных науках. По-моему, это основное, чем должен обладать будущий теоретик.
        Кое-чего мне удалось добиться. Раньше, чем Андрей научился читать, он уже совершенно свободно оперировал отвлеченными понятиями и умел находить общие решения частных задач, все это, разумеется, в примитиве, но у меня не было сомнений в его дальнейших успехах. Способности у него были великолепные.
        К двенадцати годам мы с ним, в общем, прошли по математике, физике и химии весь курс средней школы. Теперь нужно было позаботиться не столько о расширении знаний, сколько об их углублении.
        К сожалению, иначе обстояло дело с другими предметами. Я привлек лучших преподавателей, но все они, в один голос, жаловались на его неспособность запоминать хронологические даты, географические названия и даже усваивать правила орфографии и пунктуации.
        К тому же Андрей начал читать все, без разбора. Я пытался хоть как-то руководить выбором книг для него, но тут наткнулся на редкое упрямство. Он мне прямо заявил, что это не мое дело.
        Однажды я застал его за чтением книги по квантовой механике. Я отобрал книгу и сказал:
        - Не забивай себе голову вещами, в которых ты разобраться не можешь.
        - Почему?
        - Потому что квантовая механика оперирует такими математическими понятиями и методами, которые тебе еще недоступны.
        Он с явной насмешкой поглядел на меня и ответил:
        - А я пытаюсь понять, что тут написано словами.
        - Ну и что же?
        - Почти ничего не понял.
        Я рассмеялся:
        - Вот видишь! Зачем же попусту тратить время? Потерпи немного. Скоро все это станет твоим достоянием. Ты овладеешь современным математическим аппаратом, и перед тобой откроется новый изумительный мир во всей его неповторимой сложности.
        Он как-то очень грустно покачал головой:
        - Нет, я не хочу такого мира, который нельзя объяснить словами. Мир, ведь он для всех, а не только для тех, кто владеет этим аппаратом.
        Я как мог постарался объяснить ему особенности процесса познания в новой физике. Рассказал о принципе неопределенности, упомянул работы Семена Ильича. Он заинтересовался, спросил:
        - А мой отец был действительно гениальным ученым?
        - Конечно!
        - А я мог бы прочесть его работы?
        - Пока - нет, для этого у тебя еще слишком мало знаний, но о нем самом я тебе могу кое-что дать.
        На следующий день я принес ему книгу о Семене Пральникове. Он ее прочитал в один присест и несколько дней после этого был очень рассеянным на уроках.
        - О чем ты думаешь?! - сделал я ему замечание, когда он переспросил условия задачи.
        - О своем отце.
        Между тем жалобы других учителей на Андрея становились все более настойчивыми, и я решил посоветоваться с психиатром.
        Мне порекомендовали представителя какой-то новой школы.
        Я его привез на дачу в Кратово и под благовидным предлогом оставил в саду наедине с Андреем. Предварительно я сказал ему, что это мой воспитанник, по-видимому в перспективе выдающийся математик, и объяснил, чт? меня в нем смущает.
        Беседовали они больше часа.
        По дороге на станцию мой новый знакомый упорно молчал. Наконец я не выдержал и спросил, что он думает об Андрее.
        Его ответ несколько обескуражил меня:
        - Вероятно, то, что вы бы не хотели услышать.
        - Например?
        Он в свою очередь задал вопрос:
        - Вы считаете его действительно талантливым мальчиком?
        - Несомненно!
        - Так вот. Все талантливые люди, подобно бегунам, делятся на стайеров и спринтеров. Одни в состоянии скрупулезно рассчитывать свои силы на марафонских дистанциях, другие же могут дать все, на что способны, только в коротком рывке. Первые всегда верят в здравый смысл, вторые - в невозможное. Ваш воспитанник - типичный спринтер. Из таких никогда не получаются экспериментаторы. Он для этого слишком нетерпелив и неуравновешен. Вы жалуетесь на то, что он не может ничего зазубрить. Для людей его склада это очень характерно. Воспитание тут вряд ли может что-нибудь дать. Различия, о которых я говорил, обусловливаются типами нервной системы.
        - Следовательно?..
        - Следовательно, я могу вам только сочувствовать. У вас сложное положение. Удастся ли вам подготовить нового рекордсмена, или все надежды лопнут как мыльный пузырь, зависит не от вас, а от него.
        - Как это понимать?
        - Я уже сказал: вера в невозможное. Ясно только одно: чем больше вы будете на него давить, тем меньше шансов, что такая вера появится. К сожалению, ничего больше я вам сказать не могу.
        Мне от этого было не легче.
        Виктор Борисович Кашутин
        Историю Андрея Пральникова я узнал перед его поступлением в университет. Михаил Иванович Лукомский пришел ко мне в деканат по поручению Дирантовича. Он посвятил меня во все подробности и просил принять Пральникова без экзаменов на первый курс физического факультета. Это было связано с некоторыми трудностями. Пральников сдал экстерном экзамены на аттестат зрелости с посредственными оценками по гуманитарным предметам. Кроме того, ему было всего пятнадцать лет.
        Для соблюдения хоть каких-то формальностей мы решили устроить собеседование по профилирующим дисциплинам и на основании несомненно выдающихся способностей добиться соответствующего решения. Лукомский просил меня держать в строжайшей тайне проводящийся эксперимент и обещал, что в случае каких-либо возражений ректора Дирантович все уладит. Беседа должна была проходить у меня дома. Честно говоря, я волновался, зная, кого мне предстоит экзаменовать. Во всяком случае, я позаботился о том, чтобы наша встреча прошла в самой непринужденной обстановке.
        Ольга Николаевна приготовила изысканный холодный ужин. Бутылка легкого итальянского вина, к чаю - ее знаменитый торт. Для Лукомского - кофе с коньяком. Я знаю его слабость.
        Они пришли вместе. Лукомский, видимо, был слегка обеспокоен, Пральников же казался просто напуганным.
        Ольга Николаевна почувствовала создавшуюся напряженность и начала потчевать гостей. Она с материнской заботливостью накладывала Пральникову в тарелку кусочки повкуснее и собственноручно налила ему фужер вина, который он осушил залпом.
        Я уже было решил приступить к делу, как Пральников спросил:
        - Послушайте, а это что там в пузатой бутылке?
        - Коньяк.
        - Можно попробовать?
        Я посмотрел на Лукомского. Тот пожал плечами. Ольга Николаевна и тут проявила свойственный ей такт. Она достала из буфета самую маленькую рюмку. Я выполнил роль виночерпия и поднялся с бокалом в руке.
        Я говорил о славной когорте физиков, пробивающих путь к познанию мира, о том, что все мы - наследники Ньютона, Максвелла, Эйнштейна, Планка…
        - Птоломея, - неожиданно прервал меня Пральников. Он уже каким-то образом умудрился опорожнить свою рюмку.
        - Если хотите, то и Птолемея, и Лукреция Кара, и многих других, которые…
        Он снова не дал мне договорить.
        - Кара оставьте в покое! Он все-таки чувствовал гармонию природы. Ньютон, пожалуй, тоже. А вот вы все - прямые наследники Птолемея.
        - Это с какой же стороны?
        - С любой. Птолемей создал ложное представление о Вселенной, но к нему на помощь пришла математика. Оказалось, что и в этом мире, ограниченном воображением тупицы, можно удовлетворительно предсказывать положение планет. Сейчас такой метод стал господствующим в физике. Вы объясняете все, прибегая к математическим абстракциям, заранее отказавшись от возможности усваивать элементарные понятия.
        Тут вмешался Лукомский:
        - Не забывай, Андрей, что при переходе в микромир наши обычные представления теряют всякий смысл, но заменяющие их математические абстракции все же дали возможность осуществить ядерные реакции, которые…
        Пральников расхохотался:
        - Умора! Тоже нашли пример! Да спокон веков люди производят себе подобных, хотя до сих пор никто не понимает ни сути, ни происхождения жизни. Какое все это имеет отношение к познанию истины?
        Этого уже не выдержала Ольга Николаевна. Она биолог и никогда не позволяет профанам вторгаться в священную для нее область.
        - Охотно допускаю, что вы не представляете себе происхождение жизни, - сказала она ледяным тоном. - Что же касается ученых, то у них по этому поводу не возникает сомнений.
        - Коацерватные капельки?
        - Хотя бы.
        - Так… - сказал он, вытирая ладонью губы. - Значит, коацерватные капельки. Пожалуй, на уровне знаний прошлого века не так уж плохо. Сначала капелька, потом оболочка, цитоплазма, ядро. Просто и дешево. Но как быть сейчас, когда ученым, - он очень ловко передразнил интонацию Ольги Николаевны, - когда ученым известна, и то не до конца, феноменальная сложность структур и энергетических процессов клетки - процессов, которые мы и воспроизвести-то не можем. Что ж, так просто, под влиянием случайных факторов они появились в вашей капельке?
        Я видел, как трудно было сдерживаться Ольге Николаевне, и пришел к ней на помощь, использовав, возможно, и не вполне корректный прием:
        - Вы что ж, в Бога веруете?
        Он с каким-то озлоблением повернулся ко мне:
        - Я ищу знания, а не веры. Верить нелепо все равно во что, хоть в сотворение мира, хоть в ваши капельки. Между абсурдом и нелепостью разница не так уж велика.
        Лукомский еще раз попытался исправить положение.
        - Зарождение жизни, - сказал он, - это антиэнтропийный процесс, где обычные вероятностные законы могут и не иметь места. Мы слишком мало еще знаем о таких процессах, чтобы…
        - Чтобы болтать все, что придет на ум. Не так ли?
        - Совсем не так!
        - Нашли объяснение образованию симфонии из шума. Антиэнтропийный процесс! А дальше что? Вот вы, - он ткнул пальцем по направлению к Ольге Николаевне, - считать умеете?
        - Думаю, что умею.
        - Не в том смысле, сколько стоит эта рыба, учитывая ее цену и вес, а в том, сколько лет требуется, чтобы она появилась в общем процессе биологического развития.
        - Мне не нужно это считать. Существует палеонтология, которая дает возможность хотя бы приблизительно установить…
        - Что между теорией изменчивости и естественного отбора, с одной стороны, и элементарными подсчетами вероятности случайного образования сложных рациональных структур - с другой, непреодолимая пропасть. Тут уже антиэнтропийными процессами не отделаешься!
        Я понял, что пора кончать, и подмигнул Лукомскому.
        - Ну что ж, - сказал он, вставая, - мы как-нибудь еще продолжим наш спор, а сейчас разрешите поблагодарить. Нам пора.
        Судя по всему, он был в совершенной ярости.
        - Ну как? - спросил я Ольгу Николаевну, когда мы остались одни.
        - Трудный ребенок! - рассмеялась она.
        Думаю, что это было правильным определением. Насколько я знаю, Семен Пральников до самой смерти тоже оставался трудным ребенком.
        Все же должен сознаться, что первая встреча с Андреем Пральниковым произвела на меня тягостное впечатление. Этот апломб невежды, этот гаерский тон могли быть лишь следствием нахватанных, поверхностных сведений и никак не свидетельствовали не только о сколько-нибудь систематическом образовании, но и об элементарном воспитании. Жаль только, что и тем и другим руководил такой уважаемый человек, как Михаил Иванович Лукомский. Будь моя воля, Андрею Пральникову не видать бы стен университета как своих ушей.
        Однако Лукомский с Дирантовичем проявили такую настойчивость, оказали такой нажим во всевозможных инстанциях, что в конце концов Пральников был зачислен студентом.
        Учился Пральников хорошо, но без всякого блеска и как студент никакими выдающимися качествами не обладал.
        Срыв произошел уже на пятом курсе, когда он вдруг заявил о своем намерении перейти на биологический факультет.
        Лена Сабурова
        Мы дружили с Андреем Пральниковым. Иногда мне казалось, что это больше чем дружба… видимо, я ошибалась.
        Вначале он не привлекал моего внимания, может быть, потому, что был самым молодым на нашем курсе. Такой рыжий паренек с веснушками. Держался всегда особняком, приятелей не заводил.
        У нас говорили, что это сын знаменитого академика, что в детстве у него подозревали какие-то удивительные способности, нанимали специальных учителей, но надежд он как будто не оправдал.
        Наше настоящее знакомство состоялось уже на четвертом курсе. Как-то, после лекций, он подошел ко мне в коридоре, страшно смущенный, комкая в руках какую-то бумажку, и, запинаясь, сказал, что у него совершенно случайно есть лишний билет в кино и что, если я не возражаю…
        Я не возражала.
        В кино он сидел нахохлившись, как воробей, но в конце сеанса взял меня за руку, а провожая домой, даже пытался поцеловать. Я сказала, что не обязательно выполнять всю намеченную программу сразу. Он удивительно покорно согласился и ушел.
        Спустя несколько дней он спросил меня, не собираюсь ли я в воскресенье на лыжах за город. Я собиралась.
        Мы провели этот день вместе и с тех пор начали встречаться очень часто.
        Как-то я взяла два билета на органный концерт: один себе, другой для него. Когда я ему об этом сказала, он поморщился и процедил сквозь зубы:
        - Ладно, если тебе это доставит удовольствие.
        Я обиделась, наговорила ему много лишнего, и мы чуть не поссорились. Впрочем, на концерт пошли.
        Минут десять он ерзал в кресле, сморкался, кашлял - словом, мешал слушать не только мне, но и всем окружающим. Затем вдруг вскочил и направился к выходу. Не понимая, в чем дело, я побежала за ним.
        Вот тут-то в фойе и разыгралась наша первая ссора.
        Он орал так, что прибежала билетерша.
        - Не смей меня больше сюда таскать! Это не искусство, это… это… черт знает что!
        Я довольно спокойно сказала, что для того, чтобы понимать классическую музыку, нужна большая внутренняя культура, которую невозможно развить в себе без того, чтобы… и так далее.
        Куда там!
        - Культура?! - орал он пуще прежнего. - Посмотри в кино, как дикари слушают Баха. А кобры? У них что, тоже культура?!
        Чужая злость всегда заразительна. Всякий крик меня обычно выводит из равновесия.
        - Не понимаю, чего ты хочешь?! Чем тебе плоха музыка?
        - А тем, что это примитивное физиологическое воздействие на эмоции, в обход разума.
        - Да, если разум находится в зачаточном состоянии!
        - В каком бы состоянии он ни находился! А если я не желаю постороннего вмешательства в свои эмоции?! Понимаешь, не желаю!
        - Ну и сиди дома! Тебе это больше подходит.
        - Конечно! Уж лучше электроды в мозг. Там хоть сам можешь как-то генерировать свои эмоции.
        Я обозвала его щенком, которому безразлично, на что лаять, и ушла в зал. Он принес мне номерок на пальто и отправился домой.
        На следующий день он подошел ко мне в перерыве между лекциями и извинился.
        С ним было нелегко, но наши отношения постепенно все же налаживались. Мы часто гуляли, много разговаривали. Мне нравилась парадоксальность его суждений, хоть я и понимала, что в девятнадцать лет многие мальчишки разыгрывают из себя этаких Базаровых.
        Летом мы не виделись. Я уехала к тете на юг, он жил где-то под Москвой.
        Осенью, при первой нашей встрече, меня поразила странная перемена в нем. Он был какой-то пришибленный. Мы сидели в маленьком скверике на Чистых прудах. Молчали. Вдруг он начал читать мне стихи, сказал, что написал их сам. Стихи были плохие, и я прямо заявила ему об этом.
        Он усмехнулся и закурил.
        - Странно! А я был уверен, что ты сразу признаешь во мне гения.
        Мне почему-то захотелось его позлить, и я сказала, что такие стихи может писать даже электронная машина.
        Он было понес очередную ахинею о том, что в наше время найдены эстетический и формальный алгоритмы стихосложения, поэтому отчего бы машине и не писать стихи, что вообще стихи - сплошная чушь, одни декларации чувств, что в рассказе хорошего писателя куда больше мыслей, чем в целом томе стихов, но сбился и неожиданно спросил:
        - А как ты думаешь, что такое гений?
        Я ответила что-то очень шаблонное насчет пяти процентов гения и девяноста пяти процентов потения. Он обозлился.
        - Я серьезно спрашиваю! Мне нужны не педагогические наставления, а точная формулировка.
        Я задумалась и сказала, что, вероятно, отличительная черта гения - это чувство ответственности перед людьми и, главное, перед самим собой за свое дарование.
        Он обломил с куста прутик и долго рисовал им что-то на песке. Потом поднял голову и внимательно посмотрел мне в глаза:
        - Может быть, ты и права. Кстати, мне нужно было тебе сказать, что я уезжаю.
        - Куда это?
        - В пустыню. Думать о своей душе или об этом… как его? Чувстве ответственности.
        - Надолго?
        - Не знаю.
        - А как же университет?
        - Подождет. Потом разберемся. Ну, пойдем, провожу тебя домой. Последний раз.
        Он действительно уехал. На две недели, без разрешения декана, а когда вернулся, началась эта ерунда с переводом на биофак. Конечно, никакого перевода ему не разрешили, но крику было много. Говорят, сам Дирантович занимался этим делом. Он у него кем-то вроде опекуна.
        С того вечера на Чистых прудах в наших отношениях что-то оборвалось. Не знаю почему, но чувствую, что окончательно.
        Нина Федоровна Земцова
        Боюсь, что я не сумею толком объяснить, почему я на это решилась. Мне всегда хотелось иметь ребенка, но я бесплодна.
        Никанор Павлович Смарыга и тот другой профессор объяснили мне, что единственный выход для меня - пересадка. Сказали, что это совершенно безопасно.
        Я была старшей сестрой отделения, где лежал Семен Ильич Пральников. Я сама делала ему внутривенные вливания, ну и всякие другие процедуры. Он был очень нетерпеливым, плохо переносил боль и не подпускал к себе никого, кроме меня. Как-то мне попалась тупая игла, и он на меня так накричал, что у меня слезы на глазах появились. И тут он вдруг поцеловал мне руку и спросил:
        - Нина Федоровна, вы знаете, о чем мечтает каждый мужчина?
        Я сказала, что, наверно, каждый о чем-то своем.
        - Ошибаетесь. Каждый настоящий мужчина мечтает о такой жене, как вы.
        - Почему же это?
        - Потому что вы лечите не только тело, но и душу.
        Я разревелась, как девчонка. Уже тогда врачи говорили, что он безнадежен. Исхудал он ужасно, кости да кожа, но в лице что-то очень молодое. Никогда не скажешь, что ему пятьдесят пять лет и что он знаменитый ученый. Просто несчастный паренек, которому еще нужны материнская ласка и уход. Вот тогда я и подумала, что мне бы такого рыжего, вихрастого сыночка. Так что, когда Смарыга предложил, я сразу согласилась. Говорили, что все это имеет большое значение для науки, но я, право, не из-за этого.
        Беременность и роды были легкими.
        О нас очень заботились, дали квартиру, большую пенсию. Я старалась тратить поменьше, знала, что это деньги Андрюшины, может, они ему когда-нибудь понадобятся.
        Конечно, мне бы хотелось, чтобы Андрей рос как все, ходил в садик, играл с другими детьми, но тут моей власти не было. Чуть ли не с пеленок начали натаскивать, как собачонку. Не по душе мне были все эти кубики с формулами, но Михаил Иванович Лукомский говорил, что так нужно.
        А тут еще этот Фетюков повадился. Придет - и сразу: «Ну как наш гений?» Ноги в передней не оботрет, прямо в детскую прется. Все старается Андрюшу чем-нибудь позлить. Каждый раз обязательно до слез доведет. Мне этот Фетюков сразу не понравился. Говорят, это он довел Смарыгу до инфаркта.
        Я много раз просила Михаила Ивановича, чтобы запретили Фетюкову ходить к Андрюше, но тот только руками разводил. «У него, - говорит, - особые полномочия». Объяснил, что Комиссия, созданная накануне смерти Семена Ильича, поручила Фетюкову надзор за ходом эксперимента. Полномочия не полномочия, а в школу отдать тоже не разрешили. Начали ходить учителя на дом. Совсем Андрею голову задурили. Бывало, скажу ему: «Пойди, поиграй хоть во дворе, отдохни немного», а он: «Я играть не умею, лучше посижу почитаю». Книг у нас тьма-тьмущая, все от покойного Семена Ильича остались.
        Вообще-то, Андрюша мальчик ласковый, меня любит, но больно они его науками затыркали.
        Летом мы всегда выезжали в Кратово, там у Семена Ильича своя дача была. Так и на даче отдыха не бывало. Что ни день, то Лукомский, то кто-нибудь еще. И все разговоры, разговоры. Так и маялись год за годом.
        Раз приходит ко мне Михаил Иванович и говорит:
        - Пора Андрея в университет отдавать.
        Я аж руками всплеснула:
        - Да разве такого несмышленыша можно?! Ему же еще и пятнадцати лет полных нету.
        А он только засмеялся:
        - Ваш несмышленыш знает больше иного студента третьего курса. У него выдающиеся математические способности, не забывайте, кто он. А что касается пятнадцати лет, то время терять незачем. Этот вопрос обсуждался и уже решен.
        Ну, решен так решен. Меня в таких делах они вообще никогда не спрашивали.
        Поступил Андрей. Говорит, без экзаменов приняли.
        Стало как будто легче. Ходит на лекции, делает домашние задания, все-таки режим какой-то человеческий. Стал в кино ходить, гулять, зимой на лыжах. Четыре года проучился, все хорошо.
        И вдруг как снег на голову. Прихожу домой, Андрея нет. На столе письмо. Я его сохранила, вот оно:
        «Мамочка, дорогая!
        Прости меня, что заставлю тебя волноваться, но мне самому нелегко. Дело в том, что я все знаю. Не важно, кто мне об этом сказал, я ему дал честное слово не называть имени.
        Я уезжаю. Мне нужно побыть одному и о многом подумать.
        Пойми меня правильно. В моих представлениях отец всегда был чем-то недосягаемым, гениальным ученым, может быть, и не вполне оцененным современниками, но на голову выше всех этих дирантовичей, лукомских, кашутиных и прочих. Я же - мальчишка, способный лишь более или менее сносно усваивать чужие лекции.
        И вдруг выясняется, что я - это он.
        Здесь какая-то трагическая ошибка. Я не чувствую в себе мощи титана и всю жизнь буду мучиться сознанием, что от меня ожидают того, чего я дать не могу. Судя по всему, из меня выйдет очень посредственный физик, и жить, постоянно оглядываясь на собственную тень, зовущую к подвигам в науке, - это такая пытка, которая мне не по силам.
        Где-то был допущен просчет, и я стал его жертвой.
        Не беспокойся, родная, я с собой ничего не сделаю. Просто мне нужно хорошенько подумать.
        Я тебя ни в чем не обвиняю и по-прежнему люблю, только не мешай мне принять решение и никому ничего не говори. Андрей».
        Я вся обревелась. Места себе не находила, хотела бежать к Лукомскому, но побоялась, что Андрюша рассердится. Сначала ломала себе голову, кто мог такую подлость сделать, а потом догадалась. Кроме Фетюкова - некому. Он с самого начала за что-то невзлюбил нас обоих. Одно время, слава богу, совсем перестал ходить. А тут, не прошло и трех дней, заявляется, спрашивает, где Андрей.
        Я его дальше порога не пустила и сказала, что Андрюша уехал в Тулу, к моему брату. «Зачем?» - спрашивает, я говорю: «По семейным делам». А он с такой ухмылочкой: «Что еще за семейные дела появились?» Я сказала: «Вас это не касается» - и выставила.
        Вернулся Андрей через две недели, лица на нем не было. Я его обняла, заплакала, говорю: «Ну как, сынок? Что теперь делать будем?» - «Ничего, - говорит, - перезимуем».
        Ну, перезимуем так перезимуем. Больше он мне насчет этого ни одного слова не сказал. Даже про то, что он собирался куда-то переводиться, стороной узнала. Хорошо, Лукомский его отговорил. Все-таки четырех лет учения жалко. Да и сам он, вижу, немного успокоился.
        Кончил Андрюша университет, отпраздновали. Его к себе на работу сам Дирантович взял, приезжал к нам, мне руку поцеловал. «Не беспокойтесь, - говорит, - все будет в порядке, готовьтесь скоро диссертацию обмывать».
        Только после этой истории какой-то не такой стал Андрюша. Ходит на работу, вечером телевизор смотрит или читает, но жизни в нем прежней нету. Вялый, что ли, не могу объяснить.
        Хоть бы женился, может, все-таки веселее бы стал.
        Развязка
        Аплодисментов не было. Делегаты международного конгресса покидали зал молча. Невольная дань уважения побежденному соратнику.
        Андрей Пральников стоял у доски, судорожно сжимая в руке указку. Сейчас, когда уже все было кончено, на смену злому азарту пришла тупая усталость.
        Дирантович поднялся с председательского кресла и вынул из уха микрофон слухового аппарата. Двое аспирантов услужливо подхватили его под руки и повели через служебный ход. По дороге он остановился и еще раз внимательно поглядел на развешанные листы ватмана с причудливой вязью уравнений. В фойе его сразу окружили. Из толпы любопытных, энергично работая локтями, пробрались вперед корреспондент международного агентства и Фетюков.
        - Мировая сенсация! - обратился корреспондент к Дирантовичу. - Сын против отца! Ничего не пощадил, камня на камне не оставил. Вы могли бы прокомментировать это событие?
        - Что ж тут комментировать? Академик Пральников был настоящим ученым. Я уверен, что, появись у него самого хоть малейшая тень сомнения, он бы поступил точно так же. Не нужно забывать, что доклад, который мы сейчас слышали, построен на очень оригинальной интерпретации новейших экспериментальных данных, и нужен был незаурядный талант Андрея Пральникова, чтобы…
        - Положить самого себя на обе лопатки, - пробормотал Лукомский.
        Корреспондент обернулся к нему:
        - Значит, слухи, которые ходили в свое время, имеют какие-то основания?
        - Какие слухи?
        - Насчет несколько необычных обстоятельств появления на свет Андрея Пральникова.
        - Чепуха! - сказал Дирантович. - Никаких оснований под собой ваши слухи не имеют. Мы все появляемся на свет… э-э… весьма тривиальным образом.
        - Но что же могло заставить молодого Пральникова взяться именно за эту работу? Ведь, что ни говори, роль отцеубийцы… К тому же, честно говоря, меня поразил резкий, я бы даже сказал, враждебный тон доклада.
        - Не знаю. Тут уже чисто психологическая задача, а я, как известно, всего лишь физик.
        - А вы как думаете?
        - Вера в невозможное, - ответил Лукомский.
        - Извините, не понял.
        - Боюсь, что не сумею разъяснить.
        - И разъяснять нечего, - авторитетно изрек Фетюков. - Почитайте Фрейда. Эдипов комплекс.
        Дирантович улыбнулся, но ничего не сказал.
        Эпилог
        Письмо заслуженного деятеля науки
        профессора В. Ф. Черемшинова
        вице-президенту Академии наук
        А. Н. Дирантовичу
        Глубокоуважаемый Арсений Николаевич!
        Я должен выполнить последнюю волю Никанора Павловича Смарыги и сообщить Вам некоторые дополнительные сведения о проведенном эксперименте. Надеюсь, Вы меня правильно поймете и не будете в претензии за то, что в течение двадцати трех лет я хранил по этому поводу молчание.
        В тот день, когда Нине Федоровне Земцовой должны были сделать пересадку, неожиданно выяснилось, что из-за неисправности термостата препарат клеток академика Пральникова стал непригодным.
        Семена Ильича к тому времени уже кремировали.
        Трудно передать отчаяние Никанора Павловича. Ведь этот эксперимент был завершением работы, на которую он потратил всю свою жизнь. Вы знаете, с каким трудом ему удалось добиться разрешения провести такой опыт на человеке. Смарыга прекрасно понимал, что, если бы не ореол, окружавший имя академика Пральникова, ему бы пришлось еще долго ждать подходящего случая.
        Мы приняли решение сообща, пойдя, если хотите, на научный подлог. Мне трудно определить истинные границы этого термина в данном случае.
        Опыт был поставлен, причем в качестве донора выбран техник из лаборатории Смарыги. У него была та же пигментация волос, что и у академика Пральникова.
        Таким образом, в сыне Земцовой воплощен не всемирно известный ученый Пральников, а Василий Кузьмич Лягин, умерший десять лет назад от пневмонии.
        Поверьте мне, что предварительно мы самым тщательным образом взвесили все последствия. Нам казалось, что невольный обман Нины Федоровны целиком компенсировался материнством, о котором она мечтала, и возможностью воспитывать сына в таких условиях, которые при иных обстоятельствах были бы ей недоступны.
        Вы можете мне возразить, что обман остается обманом. Однако вспомните, сколько есть на свете приемных детей, не подозревающих, что они не родные. Их неведение - тоже результат обмана, но обмана морально оправданного. Думаю, что с учетом всех этих обстоятельств наша вина перед Ниной Федоровной не так уж велика.
        С другой стороны, от проведенной замены эксперимент Смарыги не потерял огромного научно-познавательного значения, каким, по моему мнению, он, несомненно, обладает. По существу, решалась все та же задача: наследственность и среда, но в еще более строгих начальных условиях. Мы предоставили ничем не примечательному человеку возможность проявить дарования, может быть скрытые в каждом из нас.
        Поэтому мы решили хранить все в тайне до выяснения результатов эксперимента.
        К сожалению, Никанор Павлович уже никогда не узнает, чем он окончился. Что же касается меня, то я вполне удовлетворен.
        Можете судить о моем поступке, как Вам угодно, но мне себя винить не в чем.
        Ваш покорный слуга В. Черемшинов.
        Любовь и время
        Если вам 26 лет и ваша личная жизнь определенно не удалась, если у вас робкий характер, невыразительная внешность и прозаическая профессия экономиста-плановика, если вы обладатель смешной фамилии Кларнет, ведущей начало от какого-нибудь заезжего музыканта-неудачника, неведомо когда и как осевшего на Руси, если вы настолько бережливы, чтобы мечтать об однокомнатной кооперативной квартире, но вместе с тем достаточно трезво смотрите на вещи, чтобы понимать, что ваше пребывание в коммунальном муравейнике - состояние далеко не кратковременное, если волшебное слово «любовь» вызывает у вас надежду, а не воспоминания, - словом, если вы тот, кого я намерен сделать своим героем, то вам обязательно нужно иметь хобби.
        Хобби - это подачка, которую бросает равнодушная Судьба своим пасынкам, чтобы они не вздумали искушать ее терпение.
        Не имеет существенного значения, какое именно хобби вы изберете. Это зависит от ваших способностей, средств и темперамента. Ведь если разобраться, то настойчивые и бесплодные попытки наладить прием дальних телепередач ничуть не хуже коллекционирования пивных кружек или выращивания цитрусовых на подоконнике. Важно одно: как-нибудь в обеденный перерыв небрежно сказать сослуживцам, что вчера Париж передавал великолепный фильм с участием Софи Лорен, либо, священнодействуя с непроницаемым лицом, нарезать в стаканы с чаем таких же бедолаг, как вы, по ломтику сморщенного зеленого лимончика. («Знаете ли, это далеко не лучший из тех, что у меня в этом году, но все остальные пришлось раздарить».)
        Итак, Юрий Кларнет посвящал свой досуг поискам в эфире сигналов чужеземных стран. Для этой цели за 8 рублей в комиссионном магазине был куплен старенький КВН с экраном чуть больше почтового конверта. Выбор телевизора был продиктован отнюдь не скаредностью или недостатком оборотных средств. Просто каждому, кто знаком с техникой дальнего телеприема, известно, что лучшего изображения, чем на КВН, не получишь нигде.
        После того как попытка установить на крыше в качестве отражателя антенны оцинкованное корыто была со всей решительностью пресечена управхозом, Кларнету пришлось плюнуть на советы, даваемые в журналах, и заняться изобретательством.
        Тот вечер, с которого, собственно, и начинается мой рассказ, был завершающим этапом долгих поисков, раздумий и неудач. Зажав между коленями сложное ажурное сооружение из проволоки, напоминающее антенну радиотелескопа, Кларнет припаивал вывод для штекера. Он торопился, надеясь еще сегодня провести несколько задуманных заранее экспериментов. Как всегда в таких случаях, неожиданно перестал греться паяльник. Кларнет чертыхнулся, положил на пол свое творение и подошел к штепсельной розетке с паяльником в руке.
        В этот момент что-то треснуло, и в комнате погас свет.
        Кларнет выдернул вилку из розетки и направился к столу, где должны были лежать спички. По дороге он запутался в ковровой дорожке, лежавшей у кровати, и с размаху шлепнулся на тот самый проволочный параболоид, который с неистовством дилетанта мастерил более двух недель.
        Кларнет выругался еще раз, нащупал в темноте спички и вышел в коридор.
        Там тоже было темно.
        - Опять пережгли свет, гражданин хороший?
        Хороший гражданин невольно выронил зажженную спичку. Голос принадлежал майору в отставке Будилову, зануде, человеконенавистнику и любителю строгого порядка. Майор жил одиноко и скучно. Первые десять дней после получения пенсии он находился в постоянно подогреваемом состоянии злобного возбуждения, остальные же двадцать пребывал в глубокой депрессии. Питался он неизвестно где и, хотя имел на кухне персональный столик, хозяйства никакого не вел. Раз в месяц приезжала его дочь, жившая отдельно, привозила выстиранное белье и забирала очередную порцию грязного. О себе Будилов рассказывать не любил. Было лишь известно, что он - жертва каких-то обстоятельств и, если бы не эти обстоятельства, его майорская звезда давно уже превратилась бы в созвездие полковника. В какой именно части небосвода должно было сиять это созвездие, оставалось невыясненным, так как, судя по всему, в боевых действиях майор никогда не участвовал.
        - Опять, говорю, свет пережгли?
        Кларнет зажег новую спичку:
        - Сейчас посмотрю пробки.
        Между тем начали открываться многочисленные двери, выходящие в общий коридор. По стенам забегали уродливые тени в призрачном свете лампадок, фонариков и свечных огарков. Аварии осветительной сети были привычным явлением, и жильцы встречали их во всеоружии.
        - Боже! - дрожащим голосом сказала учительница, жившая возле кухни. - Каждый день! Должны же быть, в конце концов, какие-то правила общежития, обязательные для всех. У меня двадцать непроверенных классных работ.
        - Правила! - фыркнул Будилов. - Это у нас квартира такая беспринципная. В другой надавали бы пару раз по мордасам, сразу бы узнал, что за правила.
        - По мордасам ни к чему, - возразил солидный баритон. - По мордасам - теперь такого закона нету, а вот в комиссию содействия сообщить нужно.
        - Ладно! - огрызнулся Кларнет. - Лучше помогите притащить из кухни стол.
        - Ишь какой! - ткнул в него пальцем Будилов. - Нет, уважаемый, сам пережег, сам и тащи, тут тебе нет помощников.
        Кларнет, пыхтя, приволок кухонный стол, взгромоздил на него табуретку, а на табуретку - стул.
        Электропроводка в квартире была оборудована еще в те времена, когда к току относились с такой же опаской, как в наши дни к атомной энергии. Поэтому святая святых - пробки - были упрятаны от непосвященных под самым потолком, на четырехметровой высоте.
        Набивший руку в таких делах, Кларнет попросил еще скамеечку для ног, которой пользовалась страдавшая ревматизмом учительница, и, завершив ею постройку пирамиды, влез наверх.
        Он наугад крутанул одну из многочисленных пробок, и в дальнем конце коридора раздался рев:
        - Эй! Кто там со светом балуется?!
        - Извините! - сказал Кларнет. - Это я случайно не ту группу. Да посветите же, тут ни черта не видно!
        Чья-то сострадательная рука подняла вверх свечку.
        - Так… - Кларнет вывернул еще две пробки. - В общем, понятно. Есть у кого-нибудь кусочек фольги?
        - Чего?
        - Серебряной бумаги от шоколада.
        - Шоколадом не интересуемся, - сказал Будилов.
        - Подождите, Юра, сейчас принесу. - Учительница направилась в комнату.
        Неизвестно, как пошли бы дальнейшие события, если б Кларнет проявил больше осмотрительности, покидая свою вышку. Очевидно, тот момент, когда его левая нога потеряла опору, и был поворотным пунктом, где робкая Случайность превращается в самоуверенную Закономерность.
        Грохнувшись вниз, он пребольно стукнулся головой о край стола, отчего пришел в совершенное исступление. Во всяком случае, иначе он не стал бы, вернувшись в комнату, вымещать злобу на ни в чем не повинной антенне. Ни один здравомыслящий человек не будет топтать ногами то, над чем с такой любовью трудился столько вечеров.
        От этого малопродуктивного занятия его отвлек голос стоявшего в дверях Будилова:
        - А стол кто будет ставить на место?

* * *
        Неприятности проходят, а хобби остается. Это известно каждому, начиная от юного коллекционера марок и кончая престарелым любителем певчих птиц, всем, в чьей душе горит всепожирающая страсть к занятиям, не приносящим пользы.
        Неудивительно поэтому, что уже на следующий день Кларнет, насвистывая песенку, пытался устранить последствия вчерашней вспышки гнева. Увы! Чем больше он прикладывал усилий, тем меньше его антенна походила на изящный параболоид. Трудно сказать, к какому классу поверхностей причислил бы ее специалист по топологии. Что-то вроде изъеденного червями, скрученного листа.
        Кто может предугадать непостижимый и таинственный миг открытия? Доведенный до отчаяния человек раздраженно бросает на плиту комок каучука, смешанного с серой. «Баста! - говорит он. - Больше ни одного опыта!» И вот чудо совершилось: найден способ вулканизации, кладущий начало резиновой промышленности. Неврастеник, страдающий мигренью от стука колес детского велосипеда, обматывает их клистирными трубками. Проходит несколько лет, и шорох шин слышен на всех дорогах мира. Скромный экономист-плановик подключает к допотопному телевизору искореженную проволочную корзину и… ничего не происходит. Решительно ничего. Экран по-прежнему светится голубоватым светом, но изображения нет, сколько ни верти антенну.
        Как бы вы поступили в этом случае? Вероятно, выдернули бы вилку и отправились спать. Поэтому закон всемирного тяготения, спутники Марса, радиоактивный распад, волновые свойства электрона и многое другое открыты не вами. Вам чужд благородный азарт исследователя.
        Кларнет закурил и задумался. Затем, повинуясь какому-то наитию, начал дальше скручивать антенну по спирали. И вдруг все чудесным образом изменилось.
        Сначала на экране забегали черные молнии, а затем в их ореоле возникло лицо девушки. Оно было неописуемо красиво. Красиво, потому что в противном случае мы посягнули бы на святые каноны фантастики. Неописуемо, так как все, что прекрасно, не может быть выражено словами. Попробуйте описать торс Венеры, улыбку Джоконды, запах жасмина или трель соловья. Поэты в таких случаях прибегают к сравнениям, но это - не более чем трюк. Объяснение одних понятий через другие ничего никому не дает. Ограничимся тем, что она была красива. Ее наряд… Тут я снова вынужден признаться в своей беспомощности. Любой мужчина способен десятилетия помнить форму какой-нибудь ерундовой родинки на плече возлюбленной, но никогда не в состоянии рассказать, в каком платье она была вчера.
        - Ну что вы таращите на меня глаза? - спросила девушка. - И пожалуйста, не воображайте, что это вы меня открыли. Просто форма вашей антенны хорошо вписывается в кривизну пространства времени. Иначе вам бы не видать меня как своих ушей. Я ведь за вами давно наблюдаю. Занятно вы живете!
        Кларнет машинально огляделся по сторонам и почувствовал себя крайне неловко. Одно дело - предстать перед хорошенькой женщиной во всеоружии тщательной подготовки, а другое - быть застигнутым врасплох в собственной комнате. Снятое еще позавчера белье, скомканное, валялось тут же, у неприбранной кровати. На столе рядом с паяльником и канифолью лежал промасленный лист газеты с огрызками хлеба и скелетами копчушек - остатками вчерашнего ужина.
        Батарея немытых бутылок из-под кефира красовалась на подоконнике. Черт знает что!
        Кларнет застегнул на груди ковбойку, сунул под стол босые ноги в стоптанных шлепанцах и изобразил на лице подобие улыбки:
        - Вот как? Чем же я обязан такому вниманию?
        Девушка нахмурилась:
        - Что вы там шевелите губами? Я вас все равно не слышу. Отвечайте на вопросы жестами. Если да - кивните головой, если нет - помотайте. Понятно?
        - Понятно, - растерянно сказал Кларнет.
        - Понятно или нет?
        Кларнет кивнул.
        - Вот так лучше. Вы можете собрать таймерный радиопередатчик?
        - Что это такое?
        - Ну до чего же бестолковый! Можете или нет?
        Кларнет покачал головой.
        - Конечно! - усмехнулась девушка. - Откуда же вам уметь? Ведь в ваше время их еще не было. Допотопная техника. И деталей подходящих нет. Придется мне его вам трансмутировать. Замерьте-ка расстояние от центра вашей антенны до середины стола по вертикали и горизонтали. Результат напишите на бумажке. Надеюсь, мерить вы умеете?
        Кларнет порылся в ящике с инструментами и извлек оттуда заржавленную металлическую рулетку.
        Девушка наблюдала за ним с иронической улыбкой.
        - Не так! Проведите мысленно два перпендикуляра. Вот! Запишите! Теперь - до поверхности стола. Отлично! Покажите-ка, что у вас получилось.
        Кларнет поднес к экрану листок с записанными цифрами.
        - Допустим, что вы не ошиблись, - поморщилась она. - Уберите всю эту дрянь со стола. Телевизор можете сдвинуть на край. Осторожно! Не поверните антенну! Отойдите подальше и не пугайтесь. Раз, два, три!
        Кларнет сделал несколько шагов к двери, и тут над столом возникло нечто. Не то облачко, не то солнечный зайчик, не то… Впрочем, разобраться во всем этом ему не удалось. Запахло паленым, и по старой клеенке начало расползаться коричневое пятно, а вскоре и вовсе повалил дым.
        - Шляпа! - сказала незнакомка. - Замерить и то как следует не сумел. Ну что же вы стоите? Тушите скорее!
        Кларнет помчался на кухню, забыв впопыхах притворить дверь. Когда он рысью возвращался с чайником, у его комнаты уже стоял принюхивавшийся к чему-то Будилов.
        - Пожар у вас, что ли?
        - Нет, это просто так. Окурок прожег клеенку.
        Будилов попытался было войти, но Кларнет захлопнул у него перед носом дверь и повернул ключ.
        Между тем стол уже горел по-настоящему. Кларнет вылил на него чайник воды, но этого оказалось мало, пришлось бежать за вторым.
        - Хватит! - сказала девушка. - Слышите? Хватит, а то вы мне все испортите. Берите передатчик.
        Кларнет вытащил из прожженной дыры маленькую черную шкатулку.
        - Ну-с, говорите.
        - Что говорить? - растерялся Кларнет.
        - Как вас зовут?
        - Юра.
        - Хорошо, пусть Юра. Так вот что, Юра: никаких расспросов, иначе мне придется прервать с вами всякие отношения. Все, что нужно вам знать, я скажу сама. Кстати, меня зовут Маша.
        - Очень приятно! - сказал Кларнет.
        Маша насмешливо поклонилась:
        - Мы с вами находимся в одной и той же точке пространства, но разделены временн?м интервалом, каким - не важно. Вы - там, а я - тут, в будущем. Ясно?
        - Где?! - спросил ошеломленный Кларнет. - Где вы находитесь?
        - В Ленинграде, где же еще?
        - Простите, - пробормотал Кларнет, - это, так сказать…
        - Ничего не «так сказать». Я историк-лингвист, занимаюсь поэзией двадцатого века. Вы согласны мне помочь?
        - Вообще… я никогда…
        - Я тоже никогда не разговаривала с таким… ну, словом, поможете или нет?
        «Какая-то она уж больно напористая», - подумал Кларнет, но вслух сказал:
        - Буду рад, если в моих силах.
        - Это уже хорошо! - Маша обворожительно улыбнулась. - Так по рукам?
        - По рукам! - ответил Кларнет и с сожалением взглянул на экран. Эх! Нужно было покупать телевизор побольше.
        - Отлично! Теперь я объясню вашу роль.
        - Слушаю! - сказал Кларнет.
        - Не перебивайте меня. Понимаете ли, я живу в такое время, когда библиотек уже нет, одна машинная память. Это, конечно, гораздо удобнее, но если нужно откопать что-нибудь древнее, начинаются всякие казусы. Я запрашиваю о Пастернаке, а мне выдают какую-то чушь про укроп, сельдерей - словом, полный набор для супа. С Блоком еще хуже. Миллионы всяких схем электронных блоков. Ведь что ни говори, с тех пор, как они писали, прошло уже две тысячи лет.
        - Сколько?!
        Маша закусила губу:
        - Ну вот, я и проболталась! Фу, дура! Теперь жди неприятностей.
        - Я никому не скажу, - произнес в благородном порыве Кларнет, - честное слово, не скажу!
        - Ах как нехорошо! - Маша закрыла лицо руками. - Нам запрещены контакты с прошлым. Я ведь тайком от всех. Даже Федю услала, чтобы все в полной тайне…
        - Кто такой Федя? - Кларнету почему-то не понравилось это имя.
        - Мой лаборант. Очень милый парень. - Маша опустила руки и снова улыбнулась. - Представляете себе, влюблен в меня до потери сознания, так и ходит по пятам. Еле выпроводила.
        Бывают странные ощущения где-то там, чуть повыше грудобрюшной преграды. Не то чтобы болит, а так, не разберешь что такое. Какая-то непонятная тоска. И очень милые парни вовсе не кажутся такими уж милыми, да и вообще вся человеческая жизнь, если разобраться…
        - Ладно! - Маша решительно тряхнула волосами. - Будь что будет!.. Итак, мне нужна помощь. Возьмете в библиотеке Блока и Пастернака. Все, что есть. Усвоили?
        - Да, и что дальше?
        - Будете читать вслух.
        - Зачем?
        - Ох! - Маша потерла виски пальцами. - Вот экземплярчик попался! Будете читать, а я запишу. Неужели так трудно понять?
        - Нет, отчего же, - сказал Кларнет, - понять совсем не трудно. Вот только читаю я неважно.
        - Ну, это меньше всего меня беспокоит. Значит, завтра в это время.
        Изображение пропало, как будто кот слизнул. Только что она была здесь, а сейчас пуст экран, безнадежно пуст. Исчезло наваждение, сгинуло, и все, что осталось, - это маленькая черная коробочка да мокрый обгоревший стол.
        Когда многократно повторенный опыт в одних и тех же условиях дает неизменный результат, то есть все основания считать, что установленные связи подчинены какому-то закону.
        Так, например, если любители ранней похмелки выстраиваются в длинные очереди у ларьков в бесплодном ожидании вожделенной цистерны с пивом, если строители бестрепетно роют канавы на ухоженных газонах, обнажая склеротическую кровеносную систему города, если по утрам к шуму трамвая под окном добавляется пыхтенье катков для асфальта, если, просыпаясь от щебета птиц, вы не можете сообразить, ночь сейчас или день, - знайте: на дворе июнь.
        Если на дворе июнь, а вам двадцать шесть лет, если вы каждый вечер читаете девушке прекрасные стихи, если… Впрочем, хватит! И так все ясно.
        Какой-то пошляк, родоначальник литературных штампов, сказал, что любовь не знает преград. Ну и что? Одно дело - не знать преград, а другое - суметь их преодолеть, или, как выразился бы философ, добиться такого развития событий, когда любовь в себе превращается в любовь для себя. Ведь что ни говори, а две тысячи лет…
        Хотите еще одну заезженную сентенцию? Пожалуйста! Беда приходит оттуда, откуда ее меньше всего ждешь. На этот раз она явилась через дверь в облике дворника, пригласившего однажды вечером Кларнета незамедлительно прибыть в домоуправление, где его ждет комиссия содействия в полном составе.
        Состав оказался не так уж велик: два человека, не считая уже известного нам бравого майора в отставке.
        Увидев Кларнета, майор пришел в крайнее возбуждение и вытянул вперед правую длань, отчего стал сразу удивительно похож на Цицерона, обличающего Катилину.
        - Вот он, голубчик! Собственной персоной!
        Председатель комиссии расправил седые запорожские усы и вытащил из стола листок, исписанный корявым почерком.
        - Так… садитесь, товарищ Кларнет.
        Кларнет сел.
        - Имеются сигналы, что вы пользуетесь незарегистрированным радиопередатчиком. Верно это?
        - Нет у меня никакого передатчика, - солгал Кларнет.
        - Ну до чего же нахально темнит! - патетически воскликнул Будилов. - Ведь сам слышал, как передает! То открытым, то закрытым текстом.
        Председатель вопросительно взглянул на Кларнета.
        - Это… я стихи читаю.
        - Почему же вслух? - удивилась интеллигентного вида немолодая женщина.
        - Они так лучше запоминаются.
        - Врет, врет! - кипятился майор. - Пусть тогда скажет, что он там у себя паяет, почему пробки все время горят?
        - Ну-с, товарищ Кларнет?
        - Не паяю я. Раньше, когда телевизор ремонтировал, паял, а сейчас не паяю.
        Председатель крякнул и снова расправил усы.
        - Так… Значит, только стихи читаете?
        - Только стихи.
        - Какие будут суждения? - Он поглядел на женщину, но та только плечами пожала.
        - Обыск бы нужно сделать, - сказал Будилов. - С понятыми.
        - Таких прав нам не дано, - поморщился председатель. - А вы, товарищ Кларнет, учтите: никому не возбраняется и телевизоры мастерить, и радиоприемники…
        - И стихи читать, - насмешливо добавила женщина.
        - И стихи читать, - подтвердил председатель. - Но ежели действительно радиопередатчик… тут другое дело. Нужно зарегистрировать. И вам лучше, и нам спокойней. Согласны?
        - Согласен, - вздохнул Кларнет, - только нет у меня никакого передатчика.
        О, святая, неумелая, бесхитростная ложь! Ну кому какое дело до честного слова, опрометчиво брошенного в туманное будущее?
        Нет, Кларнет, не тебе тягаться с видавшим виды майором в отставке Будиловым. Сколько ты ни темни, расколет он тебя, непременно расколет! Пора подумать, чем это все может кончиться.
        - Маша! - Кларнет говорил шепотом, опасливо поглядывая на дверь. - Пойми, Маша, я этого просто не переживу.
        - Что ты предлагаешь?
        - Не знаю. Возьми меня туда. Есть же, наверное, какие-нибудь машины времени.
        - Нет таких машин, - печально улыбнулась Маша. - Все это сказки.
        - Но сумела же ты переправить передатчик.
        - Это совсем другое дело. Трансмутация. Но ведь она у вас еще не изобретена.
        Кларнета внезапно осенила идея.
        - Послушай, а ты сама бы не смогла?
        - Что?
        - Трансмутироваться сюда.
        - Ох! Ты понимаешь, что ты говоришь?! Нет, это невозможно!
        - Но почему?!
        - Я же сказала, никаких контактов с прошлым. Нельзя менять историю. Трансмутацией во времени у нас пользуются не больше чем в пределах столетия, и то со всякими ограничениями. А тут… ведь возврата назад уже не будет. Остаться навсегда неизвестно где…
        - Известно! Ты же будешь со мной!
        Маша заплакала.
        - Ну что ты, Машенька?!
        - А ты меня никогда не разлюбишь? - спросила она, сморкаясь в крохотный платочек.
        Вы сами знаете, что отвечают в подобных случаях.
        В июне все идет по раз навсегда установленным законам. Вот набежала туча, брызнул дождь, а там, глядишь, через несколько минут снова греет солнышко.
        - Не могу же я в таком виде к вам явиться, - сказала Маша. - Достань мне хоть несколько журналов мод.
        Приходилось ли вам когда-нибудь наблюдать за женщиной, изучающей фасоны платьев? Такого абсолютного отвлечения от суетного мира, такого полного погружения в нирвану не удавалось добиться ни одному йогу. Не пробуйте в это время ей что-нибудь говорить. Она будет кивать головой, но можете быть уверены, что ни одно слово не доходит до ее сознания.

* * *
        - Переверни страницу!
        - Послушай, Маша…
        - Это не годится, следующую!
        - Маша!
        - Поднеси ближе, я хочу рассмотреть прическу.
        - Машенька!
        - Дай другой журнал.
        На все нужно смотреть философски, и каждое терпение бывает вознаграждено сторицей.
        Кларнет убедился в этом уже на следующий день.
        - Ну, как я тебе нравлюсь?
        Он обалдел.
        Давеча я наклеветал на мужчин, будто они не способны оценить по достоинству женский наряд. Внесем поправку: оценить способны, запомнить - нет.
        Но тут была налицо такая разительная перемена…
        Во-первых, Кларнет установил, что трефовая дама его сердца превратилась в бубновую. Изменилась не только масть. Доступный ранее для обозрения лоб богини был теперь прикрыт завитой челкой, тогда как затылок подстрижен совсем коротко.
        Во-вторых, вместо каких-то ниспадающих одежд на ней был обтягивающий фигуру свитерок.
        А в-третьих… В-третьих - мини-юбка.
        Не верьте предсказателям! На то они и предсказатели, чтобы врать. Нет, никогда не выродится человечество в беззубых головастиков с хилыми конечностями - не выродится, независимо от того, что по сему поводу думают антропологи. Не знаю, как обстоит дело где-нибудь в Крабовидной туманности, но на Земле пара восхитительных ножек всегда будет вызывать волнение, подобное тому, какое мы испытываем, просматривая тиражную таблицу. Сознайтесь, кто из вас, несмотря на ничтожный шанс, не мечтал втайне о главном выигрыше?
        Счастливчик Кларнет! Этот выигрыш достался ему, единственному из триллионов людей, родившихся и сошедших в могилу за два тысячелетия.
        - Ну как?
        - Потрясающе!
        - Теперь я готова.
        Любовь не так безрассудна, как принято думать. Подсознательно она чувствует, что отгремят свадебные цимбалы, погрузится во мрак чертог, промчится полная счастья ночь и настанет, по меткому определению поэта, благословенный день забот.
        Кое-какие из этих забот уже заранее посетили Кларнета.
        - Кстати, Машенька, - сказал он небрежным тоном, - не забудь захватить с собой паспорт.
        - Что?
        - Ну, документ, удостоверяющий личность.
        Маша рассмеялась:
        - Глупый! Как же документ может удостоверить личность? Личность - это я, - она горделиво повернулась в профиль, - а документ - бумажка. Вряд ли ты бы удовлетворился такой подменой.
        Вот тебе первый сюрприз, Кларнет! «Что это за гражданка у вас ночует?» - «Это - моя жена». - «Она прописана?» - «Нет, видите ли, у нее потерян паспорт». - «Разрешите взглянуть на свидетельство о браке». - «Мы, знаете ли, еще не успели…» - «Какой-нибудь документ, удостоверяющий личность?» - «Ну что вы?! Человеческая личность неповторима, неужели какая-то бумажка…» Н-да…
        - А диплом?
        - Какой диплом? - удивилась Маша.
        - Училась же ты где-то?
        - Конечно!
        - Так вот, свидетельство об окончании.
        - Не понимаю, о чем ты говоришь? - Маша надула губы. - Если ты раздумал, так прямо и скажи, а не… не…
        Страшная вещь женские слезы. Черт с ними, со всякими бумажками! Целый ворох их не стоит и одной крохотной слезинки. Подумаешь, важное дело - диплом. «Выдан в три тысячи девятьсот таком-то году». Тьфу, пропасть! Ладно, что-нибудь придумаем!
        - Не надо, Машенька! Ты меня неправильно поняла. Просто в нашем времени есть свои особенности. Ну, давай назначим день.
        - А почему не завтра?
        - Завтра? Гм… завтра. Видишь ли, мне нужно кое-что подготовить. Взять отпуск на работе, и вообще…
        - Когда же?
        - Сейчас сообразим. - Кларнет вынул из записной книжки табель-календарь. - Сегодня у нас четверг. Давай в субботу. Суббота двадцать девятого июня. - Он обвел красным карандашом дату. - Согласна?
        - Хорошо! Я за это время уговорю Федю.
        - При чем тут Федя?
        - Мне самой не справиться. Я ведь всего лишь лингвист, а тут нужно составить программу трансмутации так, чтобы не получилось осечки.
        Ну что ж, Федя так Федя. Кларнет даже почувствовал какое-то злобное удовлетворение.
        - Нужны ориентиры, - продолжала Маша, - не такие, как ты мне дал прошлый раз. Пустынное место, где нет транспорта и пешеходов, лучше поздно вечером. Вот что, давай-ка у Медного всадника в одиннадцать часов вечера.
        - Он у вас еще стоит?
        - Еще бы! Договорились?
        - Договорились! - радостно сказал Кларнет. - У Медного всадника в одиннадцать часов вечера в субботу двадцать девятого июня. Не забудешь?
        - Такие вещи не забывают. Ну, целую!

* * *
        Тот, кто никогда не выходил на свидание задолго до назначенного срока, достоин сожаления. Настоящая любовь прошла мимо, не задев его даже краем своих белоснежных одежд.
        …Наступал час, когда белая ночь отдает беззащитный город во власть колдовских чар.
        По остывающему асфальту скользили на шабаш юные ведьмы в коротких распашонках. Изнывающие от сладостного томления чертенята подтанцовывали в подворотнях, повесив на грудь транзисторные приемники, старый греховодник в лихо сдвинутом берете, под которым угадывались элегантные рожки, припадая на левое копыто, тащил тяжелый магнитофон. Скрюченная карга с клюкой несла под мышкой полупотрошеного петуха в цветастом пластиковом мешочке.
        Марципановые Ростральные колонны подпирали бело-розовую пастилу неба, сахарный пароходик резал леденцовую гладь Невы, оставляя за кормой пенистую струю шампанского.
        Над противнями крыш вечерний бриз гнал на заклание белых пушистых ягнят, и надраенный шампур Адмиралтейства уже сверкал отблеском подвешенного на западе мангала. А там, где хмельные запахи лились в реку из горлышка Сенатской площади, маячила исполинская водочная этикетка с Медным всадником на вздыбленном коне. Все готовилось к свадебному пиру.
        Кларнет шел по ковру тополиного пуха, и на шелковых подушках клумб навстречу ему раскрывались лепестки фиалок, доверчиво, как глаза любимой.
        Предчувствую Тебя. Года проходят мимо -
        Все в облике одном предчувствую Тебя.
        Основательное знакомство с творчеством Блока определенно пошло на пользу моему герою.
        …Тот, кто не простаивал на месте свидания, когда уже все мыслимые сроки прошли, не знает, что такое муки любви.
        Она обманула… Нет горше этих слов на свете.
        Тоскливо дождливым утром в Ленинграде, ох как тоскливо! Все кажется мерзким: и злобный оскал лошади, и самодовольная рожа всадника, и насмешливые крики чаек, и сгорбленные фигуры первых пешеходов, и плюющийся черным дымом буксир, волокущий грязную баржу, и покрытая коростой дождя река, и похожие на свежие могильные холмы клумбы с небрежно набросанными мокрыми цветами, и нелепые столбы, у подножья которых сидят голые мужики с дурацкими веслами.
        Тошно с опустошенной душой возвращаться в одинокое свое жилье, где подготовлен ужин на двоих и вянут уже никому не нужные розы, - трудно сказать, до чего тошно!
        Торговец! В твоих руках секрет забвенья, нацеди мне из той бочки добрую кружку вина! Ах, еще не продаете? Простите, я вечно путаю эпохи.
        …Сколько же раз можно нажимать кнопку вызова, пока тебе ответят?! Ну вот, слава богу!
        На экране проявилась физиономия вихрастого юноши.
        - Ну? - спросил он, неприязненно взглянув на Кларнета. Очевидно, это и был тот самый Федя.
        - Где Маша?
        - Вам лучше знать.
        - Она не прибыла.
        - Не может быть, - нахмурился юноша. - Я сам составлял программу. Максимальный разброс по времени не должен превышать пяти минут.
        - Все-таки ее нет. Я прождал десять часов.
        Федя недоуменно почесал затылок:
        - Сейчас проверю. Какой у вас вчера был день?
        - Суббота двадцать девятого июня, вот поглядите! - Кларнет поднес к экрану календарь, на котором красным карандашом была отмечена вожделенная дата.
        - А год?
        - Тысяча девятьсот шестьдесят девятый.
        Федя уткнул нос в какие-то записи. Когда он наконец поднял голову, его лицо было перекошено.
        - Идиот! - сказал он тихо и злобно. - Прозевал свое счастье, дубина! Суббота двадцать девятого июня! Ищи ее теперь во вчерашнем дне. Понятно? Каждый день - во вчерашнем.
        Изображение на экране исчезло.
        Кларнет растерянно взглянул на картонный прямоугольник, который все еще вертел в руках, и обмер. Это был прошлогодний календарь!

* * *
        С тех пор в Ленинграде каждый вечер можно видеть обросшего бородой, небрежно одетого человека, который внимательно вглядывается в лица встречных женщин. Он идет всегда одной дорогой, мимо Биржи на Васильевском острове, через Дворцовый мост, вдоль фасада Адмиралтейства, и выходит к памятнику. Там он стоит некоторое время, а потом возвращается назад тем же маршрутом.
        По утрам, когда он просыпается, ему кажется, что вчера она была здесь. Нет, не кажется. Он помнит ее поцелуи, наконец, есть десятки примет, свидетельствующих, что это не сон. И так - каждое утро. Он плачет, и слезы капают в стакан с чаем, который он проглатывает, торопясь на работу.
        А вечером он снова отправляется на бесплодные поиски.
        Иногда его видят в компании пожилого тучного человека.
        - Ты понимаешь, Будилов, - говорит он, - человек не может жить вчерашним днем. Нельзя быть сытым от обеда, который съел накануне. Что толку, что она тебя целовала вчера? Человеку все нужно сегодня. Чтобы каждый день было сегодня. Ты понял?
        - Ладно, пойдем домой, фантазер. Смотри не споткнись!
        Будилов берет его под руку и бережно ведет, пока тот заплетающимся языком бормочет стихи:
        Ночь, улица, фонарь, аптека,
        Бессмысленный и тусклый свет.
        Живи еще хоть четверть века -
        Все будет так. Исхода нет…
        И тогда Будилову тоже почему-то хочется плакать.
        Сюжет для романа
        Я был по-настоящему счастлив. Тот, кто пережил длительную и тяжелую болезнь и наконец почувствовал себя вновь здоровым, наверное, поймет мое состояние. Меня радовало все: и то, что мне не дали инвалидности, а предоставили на работе длительный отпуск для окончания диссертации, которую я начал писать задолго до болезни, и то, что впереди отдых в санатории, избавляющий от необходимости думать сейчас над этой диссертацией, и комфорт двухместного купе, и то, что моим попутчиком оказался симпатичный паренек, а не какая-нибудь капризная бабенка. Кроме того, меня провожала женщина, которую я горячо и искренне любил. Мне льстило, что она, такая красивая, не обращая внимания на восхищенные взгляды пассажиров, держит меня за руку, как девочка, боящаяся потерять в толпе отца.
        - А вы далеко едете? - обратилась она к моему попутчику.
        - До Кисловодска.
        - Вот как? Значит, вместе до самого конца. - Она пустила в ход свою улыбку, перед которой не мог устоять ни один мужчина. - Тогда у меня к вам просьба: присмотрите за моим… мужем. - Она впервые за все время, что мы были с ней близки, употребила это слово, и меня поразило, как просто и естественно у нее оно прозвучало. - Он еще не вполне оправился от болезни, - добавила она.
        - Не беспокойтесь! - Он тоже улыбнулся. - Я ведь почти врач.
        - Что значит «почти»?
        - Значит, не Гиппократ и не Авиценна.
        - Студент?
        - Пожалуй… Вечный студент с дипломом врача.
        Он вышел в коридор и деликатно прикрыл за собой дверь, чтобы не мешать нам.
        - Вероятно, какой-нибудь аспирант, - шепнула она.
        Я люблю уезжать днем. Люблю постепенно входить в ритм движения, присматриваться к попутчикам, раскладывать не торопясь вещи, обживать купе.
        Все было так, как я люблю, к тому же, повторяю, я был вполне счастлив, но почему-то мною владело какое-то странное беспокойство, возбуждение. Я сам это чувствовал, но ничего не мог с собой поделать. Я то вскакивал и выходил в коридор, то, возвращаясь в купе, начинал без толку перебирать вещи в чемодане, то брался читать, но через минуту отбрасывал журнал, чтобы опять выйти в коридор.
        Не знаю почему, но в дороге многие люди готовы открыть свои сокровенные тайны первому встречному. Может быть, это атавистическое чувство, сохранившееся еще с тех времен, когда любое путешествие таило опасности и каждый попутчик был другом и соратником, а может, просто дело в том, что у всякого человека существует потребность излить перед кем-то душу и случайный знакомый, с которым ты наверняка никогда не встретишься, больше всего для этого подходит.
        Между тем пришло время обедать, и мой сосед по купе предложил идти в вагон-ресторан.
        Вот тут-то, за обедом, я начал без удержу болтать. Уже мы давно пообедали, официант демонстративно сменил скатерть на столике, а я все говорил и говорил.
        Мой компаньон оказался идеальным слушателем. Вся его по-мальчишески угловатая фигура, зеленоватые глаза с выгоревшими ресницами и даже руки, удивительно выразительные руки с тонкими длинными пальцами, казались олицетворением напряженного внимания. Он не задавал никаких вопросов, просто сидел и слушал.
        В общем, я рассказал ему все, что было результатом долгих раздумий в бессонные ночи. О том, что в тридцать пять лет я почувствовал отвращение к своей профессии и понял, что мое истинное призвание - быть писателем, рассказал о пробах пера и о постигших неудачах, о новых замыслах и о том, что этот отдых в санатории должен многое решить. Либо я напишу задуманную повесть, либо навсегда оставлю всякие попытки. Я даже рассказал ему сюжет повести. Непонятно, отчего меня вдруг так прорвало. Ведь все это было моей тайной, которую я не поверял даже любимой женщине. Слишком много сомнений меня одолевало, чтобы посвящать ее в свои планы.
        Впрочем, все это не так. Сомнение было всего одно: я не знал, есть ли у меня талант, и стыдился быть в ее глазах неудачником. Разочарование, если оно меня постигнет, я должен был пережить один. Кстати, это все я ему тоже высказал.
        Наконец я выговорился, и мы вернулись в купе. Тут у меня наступила реакция. Стало стыдно своей болтливости, обидно, что совершенно постороннему человеку доверил мысли, совсем не оформившиеся, и предстал перед ним в роли фанфарона и глупца.
        Он заметил мое состояние и спросил:
        - Вы жалеете, что обо всем этом рассказали?
        - Конечно! - горько ответил я. - Разболтался, как мальчишка! Не помню, кто сказал, что писателем может быть каждый, если ему не мешает недостаток слов или, наоборот, их обилие. Боюсь, что многословие - мой основной порок. Сюжеты у меня ерундовые, на короткий рассказ, а стоит сесть писать, как я настолько опутываюсь в несущественных деталях, что все превращается в тягучую жвачку из слов. Вот и сейчас…
        Он вынул из кармана какую-то коробочку.
        - Я обещал вашей жене… Словом, примите таблетку. Как раз то, что вам сейчас нужно.
        Этого только не хватало!
        Видимо, гримаса, которую я скорчил, была достаточно выразительной.
        - Вы правы, - сказал он, пряча обратно коробочку. - Вся эта фармакопея - палка о двух концах. Особенно транквилизаторы, хотя я сам к ним иногда прибегаю. В этом отношении народные средства куда как надежней. Вот мы сейчас их и испробуем! - Он открыл свой чемоданчик и достал бутылку коньяку. - Армянский высших кондиций! Погодите, я возьму у проводницы стаканы.
        Меньше всего он походил на врача, какими я привык их видеть, особенно когда с торжествующим видом вернулся, неся два стакана.
        - Вот! - Он плеснул мне совсем немного, а себе наполнил стакан примерно на одну треть. - Согрейте предварительно в ладонях. Специалисты это называют «оживить напиток». Теперь пробуйте!
        Я хлебнул, и приятное тепло прошло по пищеводу к желудку. Давненько же мне не приходилось пробовать коньяк!
        - Странно! - сказал я. - Если бы вы знали, сколько пришлось выслушать наставлений по этому поводу. «Ни капли алкоголя», - все в один голос, а когда выписывали из больницы…
        - Э, пустяки! - Он небрежно махнул рукой. - В медицине множество формальных табу. Алкоголизм - социальное зло. Злоупотребление алкоголем дает тяжелые последствия, для некоторых это повод объявить его вообще вне закона. А ведь в иных случаях он незаменим. Вот вы глотнули, и все прошло. Правда?
        У него был такой серьезный вид, что я невольно рассмеялся:
        - Правда! Но что будет потом?
        - А я вам больше не дам, так что ничего потом и не будет.
        Он с видимым удовольствием отхлебнул большой глоток.
        - Опять же, для кого как, - продолжал он, разглядывая напиток на свет. - Вот один от кофе не спит, а другому он помогает заснуть. Человеческий мозг - хитрая штука. Вечное противоборство возбуждения и торможения. Кора и подкорка. В каждом отдельном случае нужно знать, на что и как воздействовать. Вот в вашем состоянии алкоголь успокаивает. Что, не так?
        - Так. Но откуда вы это знали наперед?
        - Ну, иначе я был бы плохим психиатром.
        - Ах, так вы психиатр?
        - Отчасти.
        С непривычки у меня немного закружилась голова. Вагон приятно покачивало, и от всего этого я чувствовал удивительную успокоенность.
        - Что значит «отчасти»? - лениво спросил я. - Давеча вы сказали, что почти врач, сейчас - отчасти психиатр. А если точнее?
        - Точнее - психофизиолог.
        - Что это такое?
        - В двух словах рассказать это очень трудно, а вдаваться в подробности вряд ли есть смысл. Постараюсь ограничиться примитивным примером. Вот вы сейчас глотнули коньяку, и ваше психическое состояние как-то изменилось. Верно?
        - Верно.
        - Это искусственно вызванное изменение. Однако в человеческом организме имеются внутренние факторы, воздействующие на психику, например гормоны. Гормональной деятельностью управляет вегетативная нервная система. Существует множество прямых и обратных связей между мозгом и всем организмом. Это некое целое, которое следует рассматривать только в совокупности. Словом, психофизиология - наука, изучающая влияние состояния организма на психику и психики на организм.
        - Вот, к примеру, желчный характер, - сказал я. - Это, видимо, не случайное выражение? Вероятно, когда разливается желчь…
        - Конечно! Хотя все обстоит гораздо сложнее. Иногда бывает трудно отделить причину от следствия. То, что принято считать следствием, часто оказывается причиной, и наоборот. Тут еще непочатый край работы, и работы очень интересной.
        Он опять отпил глоток и задумался.
        Я глядел в окно. Чувствовалось, что мы ехали на юг. Вместо подлесков с кое-где сохранившимся снегом пошли зеленеющие поля. И земля, и небо, и солнце были уже какими-то другими.
        - А ведь я бы мог помочь вам, - неожиданно сказал мой попутчик. - У меня есть занятный сюжет для романа. События, которые можно положить в основу, произошли на самом деле. Это не выдумка, хотя многое выглядит просто фантастично. Хотите, расскажу?
        - Конечно! - ответил я. - С удовольствием послушаю, хотя, по правде сказать, не уверен, что смогу даже из самого лучшего сюжета…
        - Это уже ваше дело, - перебил он. - Я только должен предупредить, что есть такое понятие, как врачебная этика. Поэтому кое о чем я должен умолчать. В частности, никаких имен. Вам придется их придумывать самому, а в остальном… Впрочем, слушайте.
        Вся эта история начинается в клинике известного ученого. Будем его называть просто профессором. Вам придется дать ему какую-то характеристику.
        Только, пожалуйста, не делайте из него ни сусального героя, ни маньяка из фантастического романа. Это очень сложный и противоречивый характер.
        Великолепный хирург. Ученый с широким кругозором. Вместе с тем человек болезненно честолюбивый и упрямый, к тому же знающий себе цену. Внимательный и отзывчивый по отношению к больным, но часто неоправданно грубый с подчиненными. Если хотите, можете по своему усмотрению наделить его еще какими-то качествами, это уже несущественно.
        Можете также написать, что его работы по преодолению барьера биологической несовместимости тканей вывели клинику, которой он руководит, на новый и очень перспективный путь.
        Дальше вам придется представить себе отделение трансплантации органов в этой клинике. От вас не требуется знания техники дела, но нужно почувствовать особую атмосферу, царящую там. Постоянное напряженное ожидание. Никто не знает, когда это может случиться. Может, через час, а может, через месяц. Не думайте только, что все они обречены на безделье.
        Параллельно идет большая работа в лаборатории. Проводится множество опытов на животных. Каждый опыт рождает новые планы, надежды и, конечно, разочарования.
        Профессор напролом идет к поставленной цели - трансплантации мозга. Уже проделаны десятки опытов на крысах и собаках. Однако все делается не так быстро, как может показаться. Проходят годы. Наконец - решающий эксперимент.
        Мартышка с пересаженным мозгом живет и здравствует. Возникает вопрос: что же дальше? Наука не может останавливаться на полпути. Будет ли такая операция проделана на человеке? Вы, наверное, знаете, настороженное отношение к трансплантации вообще, а тут ведь речь идет об эксперименте, связанном с новыми моральными и этическими проблемами. Профессор атакует одну инстанцию за другой, но никто не говорит ни «да», ни «нет». Все стараются под всякими благовидными предлогами уйти от решения этого вопроса. Словом, нет ни формального запрещения, ни официального разрешения.
        Между тем время идет, клиника успешно производит пересадки почек, сердца и легких, продолжается работа и в лаборатории над главной темой, но все дальнейшее остается неясным.
        Это, так сказать, прелюдия.
        И вот однажды «скорая помощь» почти одновременно доставляет двух человек. Оба в бессознательном состоянии, оба подобраны на улице. Первый безо всяких документов. Неизвестен ни возраст, ни фамилия, ни адрес, ни профессия. Диагноз: обширный инфаркт легких. Положение практически безнадежное. Второй - преподаватель вуза, тридцати трех лет, холост, жертва несчастного случая. Открытая травма черепа с ранением мозга и глубоким кровоизлиянием. Тоже не жилец. Поражены участки, ответственные за жизненно важные функции. Оба лежат на реанимационных столах, два живых трупа, в которых поддерживается некое подобие жизни за счет искусственного кровообращения и дыхания. Однако если второй - безусловный кандидат в морг, то первого можно попытаться спасти. Пересадка легких от второго. Такое решение принимает профессор.
        Все готово к операции, но начать ее нельзя. Вы не представляете, какими ограничениями связан в этих случаях врач.
        Во-первых, на такую операцию нужно согласие больного либо его родственников и, уж во всяком случае, согласие родственников донора.
        Во-вторых, пересаживаемые органы можно взять только у мертвого, и пока в теле донора теплится хоть какое-то подобие жизни, врач обязан принимать все меры к ее поддержанию. За это время другой может умереть.
        В-третьих… Впрочем, что там «в-третьих»! Можно без конца перечислять всяческие проблемы, с которыми сталкивается в это время хирург, но самая гнусная из них - это напряженное ожидание смерти больного. Остановка сердца, клиническая смерть, высокочастотные разряды в область миокарда, снова чуть заметные пульсации, опять остановка, на этот раз разряды не помогают.
        Остается последнее средство: вскрытие грудной клетки и массаж сердца. Эта последняя мера дает результаты, хотя совершенно ясно, что ненадолго. Однако тут выясняется одна подробность, которая все сводит на нет. Туберкулезные каверны в легких.
        Есть много людей, больных туберкулезом и не подозревающих об этом. Их организм выработал какие-то средства поддержания болезни в равновесии, так что она не прогрессирует. Но ни один врач не решится пересадить пораженный туберкулезом орган другому человеку.
        В общем, можно было снимать перчатки и отправлять в морг два трупа.
        Я не зря обратил ваше внимание на особенности характера этого… профессора. Без них не понять того, что произошло дальше.
        Мгновенно было принято другое решение: пересадка мозга тому, второму.
        При этом, заметьте, без соблюдения всяких формальностей. Звонить в Москву и добиваться разрешения уже было некогда. По правде сказать, даже нет уверенности, что тут были соблюдены те нормы, о которых я уже упоминал.
        - На что же он рассчитывал? - спросил я.
        - Трудно сказать. Прежде всего, конечно, на успех. Люди такого склада, когда их обуревает какая-то идея, просто не желают считаться с возможностью неудачи. В таком деле всегда кто-то должен быть первым и взять риск на себя.
        Кроме того, он, видимо, справедливо полагал, что лучше один труп, чем два. А вообще, он, думается мне, действовал скорее импульсивно, чем рассудочно. Уж больно мало времени осталось для всяких рассуждений.
        Вы можете воздержаться от описания самой операции. Дело это до крайности тонкое, растягивается на несколько этапов и для непосвященного читателя вряд ли может представлять интерес. Да и вы наверняка наврали бы с три короба.
        Для писателя гораздо важнее психологические коллизии, а их тут хоть отбавляй!
        Итак, операция сделана. На следующее утро жена донора разыскала следы через справочную «Скорой помощи» и опознала его в морге. Ей сказали, что он умер от инфаркта легких, что, конечно, соответствовало действительности.
        Естественно, что в остальные подробности ее не посвятили. Это было бы для нее слишком сильным ударом. Он оказался журналистом, двадцати пяти лет от роду. Прожили они вместе всего год и очень любили друг друга. Поверьте, что самое трудное в нелегкой профессии врача - разговаривать с близкими умершего пациента. Даже если он сделал все, что в его силах, все равно такое чувство, что в чем-то виноват. Поэтому простим профессору, что он не стал с ней говорить сам, а послал своего ассистента. Даже самые смелые люди иногда проявляют малодушие. Кроме того, не нужно забывать, что оставался еще тот, второй, за которого профессор нес ответственность не только перед обществом, но и перед своей совестью. Тут доводов для беспокойства было более чем достаточно.
        Что, собственно говоря, было известно из предыдущих опытов? Что у животных с пересаженным мозгом сравнительно быстро восстанавливаются двигательные функции, чувство равновесия, что условные рефлексы, выработавшиеся у донора, в большинстве своем исчезают после пересадки, но восстанавливаются быстрее, чем вырабатываются у экземпляров контрольной группы, что особи с пересаженным мозгом вполне жизнеспособны. Вот, пожалуй, и все. Вряд ли этого достаточно, чтобы прогнозировать поведение человека после такой операции. Тут есть очень много факторов, которые на животных не проверишь. Что остается в памяти, а что полностью стирается? Что надолго, а может быть, навсегда вытесняется в подсознание? Наконец, даже речь. Ведь она тоже - результат обучения. Характер. Я уж говорил, что деятельность мозга невозможно рассматривать в отрыве от организма в целом. Неисчислимое количество путей взаимодействия, большинство которых остается еще загадкой.
        Словом, человека с пересаженным мозгом нельзя считать неким симбиозом чьей-то индивидуальности с другим телом. Это совершенно новый индивид. Как видите, сомнений больше, чем уверенности.
        Однако операция сделана. В постели - человек. Он дышит, реагирует на свет, глотает жидкую пищу, у него работает кишечник, почки и… ничего больше. Идут недели, месяцы, его учат ходить. Он даже выучивает несколько слов. Что же дальше? Дальше - надежда, что поможет время. Время идет. Он делает кое-какие успехи. С трудом, но разговаривает. Учится читать. Прошлое свое не помнит. Проходит год. Он свободно разговаривает, читает, пишет. У него появляется интерес к окружающей обстановке. Восстанавливается все, кроме памяти о прошлом. Все попытки ее пробудить остаются безрезультатными.
        Ему объясняют, что он перенес тяжелую травму мозга, вызвавшую полную амнезию. Он это понимает. Проходит еще какое-то время, и больничная обстановка начинает его тяготить.
        Возникает вопрос: что с ним делать? По документам он - преподаватель вуза, но, сами понимаете, ни о какой профессиональной пригодности в этой области не может быть и речи. От журналиста в нем тоже ничего не осталось.
        Учиться заново? Об этом еще рано говорить. Переводить на инвалидность - значит внушить ему, что он неполноценен, и оборвать уникальный эксперимент в самой решающей фазе. Нужно дать ему возможность встречаться с людьми, ходить в театр, кино, держа его все время под неослабным наблюдением специалистов.
        Я забыл упомянуть, что у этого преподавателя была возлюбленная. После происшедшего с ним несчастного случая она все время требовала, чтобы ей разрешили его навещать. Обращалась даже в горздрав, но профессор категорически запретил всякие посещения. В то время, кроме вреда, это ничего бы не принесло. Однако теперь ситуация была иной. Ей разрешили свидание.
        Узнать ее он не мог, но появление нового человека из недоступного ему мира очень его обрадовало. Кроме того, она ему определенно понравилась. Это была красивая, обаятельная женщина.
        Ей разрешили приходить каждый день. Они подолгу разговаривали. Она рассказывала ему о его прошлой жизни, и бедняге даже казалось, что он начал кое-что вспоминать.
        В конце концов она попросила разрешения взять его к себе. Профессор согласился на это.
        Все складывалось неплохо. У нее не было никаких сомнений относительно того, что она берет к себе близкого человека, попавшего в беду, материальных затруднений не предвиделось, у этого преподавателя были сбережения, а клиника имела возможность держать его на больничном листе неопределенно долгое время. Перемена же обстановки была ему просто необходима. Что же касается морального аспекта всей этой истории, то, как говорится, снявши голову, по волосам не плачут. Тем более что оба они были, несомненно, счастливы. Оставалось только ждать, что будет дальше.
        К сожалению, дальше все шло не очень ладно. То ли у него действительно начала пробуждаться память, то ли что-то из прошлой жизни журналиста было попросту вытеснено в подсознание, но, так или иначе, он стал уходить из дому и часами простаивал на лестнице возле квартиры, где этот журналист раньше жил. Его возлюбленная, естественно, встревожилась. Она даже обращалась за советом к профессору, но что он ей мог сказать? Видимо, надвигалось что-то неизбежное, и вряд ли можно было в этой ситуации что-либо изменить.
        Наконец случилось неизбежное. Он встретил жену. Жену журналиста.
        Я уже говорил, что они очень любили друг друга. Любовь! Сколько томов о ней написано, и все же как мало она изучена! О, черт! - Он прервал свой рассказ и потянулся к бутылке. - Не будем ханжами! Право, вам еще один глоток не повредит. Ведь вы, так сказать, под наблюдением врача.
        - Откуда вам известна вся эта история? - спросил я.
        - Я… - Он запнулся. - Меня несколько раз приглашали на консультацию к этому больному. Так что, продолжать?
        - Пожалуйста!
        - Значит, так. Они встретились. На него это произвело ошеломляющее впечатление. Видимо, ее образ все же где-то хранился в глубинах памяти, и то, что он считал любовью с первого взгляда, было попросту подсознательной реакцией.
        - А она?
        - Что ж она? Для нее это был посторонний человек, видимо, не в ее вкусе, к тому же еще не изгладились воспоминания о погибшем муже, так что она на него просто не обратила никакого внимания. Он начал ее преследовать. Поджидал у проходной, у дома, заговаривал в метро, а если мужчина очень настойчив, то рано или поздно… Словом, все шло по извечным и непреложным законам. Не судите ее строго. Совсем еще молодая женщина, остро переживающая одиночество. Кроме того, ей казалось, что в этом назойливом поклоннике есть что-то напоминающее человека, которого она любила. Конечно, не внешность. Просто нечто в характере, манере говорить, в десятках мелочей, из которых и складываются индивидуальные черты.
        - Но ведь была еще та, которая взяла его из клиники, он что, ушел от нее? - спросил я.
        - В том-то и дело, что нет. Он ее тоже любил. Здесь в описании их отношений от вас потребуется большой такт. Нужно понять его психологию. Это не вульгарный любовный треугольник. Это… трудно объяснить… Точно так же, как в нем было два человека, так и они обе… Нет, не то! Скорее, одна женщина в двух ипостасях, духовной и телесной. Вот именно! Обе они слились для него в единый образ, расчленить который было уже невозможно. Может быть, специалист уловил бы тут начало психического заболевания, но все ли другие литературные герои, строго говоря, психически здоровы? Рогожин, Мышкин, Настасья Филипповна, Раскольников, Карамазовы… Уфф!
        Он вытащил свою коробочку и отправил в рот таблетку. Вид у него был скверный, глаза блуждали, лоб покрылся п?том. Кажется, мне с ним предстояло поменяться ролями. Не хватало только, чтобы теперь я его успокаивал. Однако эта история интересовала меня все больше и больше. Я начал кое о чем догадываться.
        - Скажите, - спросил я, - этот второй, преподаватель, он что преподавал?
        - Какое это имеет значение?! Пусть хоть физиологию. Я ведь вам излагаю сюжет, а не…
        - Продолжайте! - сказал я. - Сюжет действительно занятный.
        - Хорошо! Значит, эти две женщины. Ни та ни другая с таким положением мириться не желала. Разыгрывался последний акт трагедии, в которой главные участники не знали своей истинной роли. Я не зря упомянул о начале психического заболевания. У мозга есть защитные реакции. Когда ситуация становится невыносимой, человек нередко уходит в вымышленный мир, реальность подменяется бредом. У специалистов это носит специальное название, но вы можете пользоваться термином «умопомешательство». Особый вид его, когда человек представляется себе кем-то другим. Итак, в финале вашего романа не исключена психиатрическая лечебница.
        - Невеселый финал, - сказал я. - Признаться, я ожидал другого конца, а не пожизненного заключения в сумасшедшем доме.
        - Почему пожизненного? - возразил он. - У медицины есть достаточный арсенал средств для лечения таких болезней. Вылечить всегда можно, нужно только устранить причину, а это - самое трудное. Можно, конечно, на время убрать больного из конфликтной обстановки, но, сами понимаете, в данном случае - это всего лишь временная мера. Рано или поздно они снова встретятся, и все начнется сначала. Есть более радикальный метод - рассказать больному правду, чтобы он знал причину заболевания, как бы посмотрел на себя со стороны. Может быть, даже сам поведал потом об этом кому-нибудь… Однако тут накурено!.. Извините… больше не могу. Пойду в коридор…
        Я подождал, пока за ним закроется дверь, налил полстакана коньяку и залпом выпил, потому что…
        И как я мог не вспомнить раньше, что эту мальчишескую фигуру, облаченную в белый халат, и внимательные зеленоватые глаза с выгоревшими ресницами я видел над своим изголовьем в клинике, когда меня учили говорить, и потом, сквозь пелену бреда…
        Становилось ясным многое. И то, что начатая до болезни диссертация казалась мне теперь китайской грамотой, и обуревавшее меня в последнее время стремление писать.
        Впрочем, сейчас все это уже отходило на второй план. Важно было, та женщина по праву назвала меня своим мужем. Все остальное не имело значения, даже три месяца, которые предстояло провести в туберкулезном санатории.
        Взаимопонимание возможно
        - Это - больной Вахромеев, профессор. Я вам уже докладывал. - Врач положил на стол историю болезни.
        Профессор походил на эффелевского бога Саваофа. У него была лохматая седая борода и простодушный взгляд, свойственный только карманным воришкам и очень опытным психиатрам. Этот взгляд с профессиональной точностью отметил и асимметрию лица больного, и то, как, закрывая дверь, он посмотрел себе под ноги, и неуверенную походку.
        - Разденьтесь!
        Больной скинул халат и торопливо стянул рубаху.
        Профессор вел осмотр быстро и элегантно, как будто играл в давно знакомую и очень увлекательную игру. Дважды он удовлетворенно хмыкнул.
        Патологические рефлексы. Классический случай, прямо хоть сейчас - на демонстрацию студентам.
        - Так… Одевайтесь!
        Несколько минут он листал историю болезни.
        - Так что вас беспокоит?
        Больной усмехнулся:
        - Этот вопрос я должен бы задать вам.
        - В каком смысле?
        - Ведь вы меня держите в сумасшедшем доме, а не я вас.
        - Ловко! - захохотал профессор. - Ловко вы меня поддели! Я вижу, вам пальца в рот не клади! Однако… - Он снова стал серьезным и взглянул на первую страницу истории болезни. - Однако, Дмитрий Степанович, во-первых, здесь не сумасшедший дом, а клиника неврозов, а во-вторых, скажите, вам когда-нибудь приходилось видеть сумасшедшего?
        Вахромеев задумался.
        - Ну как? - спросил профессор, отметив про себя, что больной погрузился в воспоминания, видимо забыв об окружающей обстановке. - Приходилось?
        - Приходилось.
        - Находите ли вы какое-нибудь сходство между вашим поведением и поведением того сумасшедшего?
        - Нет.
        - Вот видите. Даже вам, человеку неискушенному, ясна разница. Так неужели вы думаете, что я, врач с пятидесятилетним стажем, не способен отличить нормального человека от сумасшедшего?
        - Не знаю. Во всяком случае, я здесь. Тогда объясните, зачем меня сюда привезли.
        - Вот это другой вопрос! Попробуем сообща найти на него ответ.
        Профессор вытащил из кармана серебряный портсигар с монограммой.
        Почувствовав запах табачного дыма, Вахромеев сглотнул слюну.
        - Пожалуйста, курите! - Профессор протянул ему портсигар и щелкнул зажигалкой. - Итак… почему вы находитесь тут на излечении? Прежде всего потому, что у вас налицо признаки функционального расстройства центральной нервной системы. С сумасшествием это имеет так же мало общего, как понос с раком желудка. Ваше заболевание излечивается полностью. Пройдете курс лечения, и мы с вами распрощаемся навсегда.
        Вахромеев посмотрел под стол.
        - Вы что-нибудь потеряли? - спросил профессор, многозначительно взглянув на врача.
        - Нет… Сколько времени продлится лечение?
        - Это во многом зависит от вас. В таких случаях очень важно полное взаимопонимание между лечащим врачом и пациентом. Мы поможем вам, а вы поможете нам. Согласны?
        - Согласен, - вздохнул Вахромеев. - Что же от меня требуется?
        - Прежде всего расскажите об этой крысе.
        - Что рассказывать?
        - Какая она, большая или маленькая?
        - Подкрысок.
        Профессор удивленно поднял брови:
        - Что значит «подкрысок»?
        - Подкрысок - это подкрысок, - раздраженно сказал Вахромеев. - Бывает подлещик, бывает подсвинок, а это подкрысок.
        - Значит, подросток?
        - Подросток - у людей, у крыс - подкрысок.
        - Хорошо. Серая или белая?
        - Черная.
        - Вот такая? - Профессор нарисовал на листе бумаги очень похожий силуэт крысы.
        - Такая.
        - Ясно. Как часто она к вам приходила?
        - Не она, а он.
        - Откуда вы это знаете?
        - Он мне сам сказал.
        - Гм… Ну, допустим. Так как часто он к вам приходил?
        - Сначала редко. Он боялся. Если была приотворена дверь, смотрел с порога, в комнату не заходил. Потом я начал, уходя на работу, оставлять ему еду в блюдечке. Что-нибудь вкусненькое. Вот он и привык ко мне.
        - Отлично! Что же дальше?
        - Однажды вечером он пришел и взобрался ко мне на плечо.
        - Правое или левое?
        - Какое это имеет значение?!
        - Просто так, любопытствую.
        - Левое.
        - И тогда вы начали с ним разговаривать?
        - Нет. Недели две он приходил и сидел просто так. Ну а потом…
        - Что же было потом?
        - Заговорил.
        - На каком же языке он заговорил?
        - Ни на каком. Просто я начал его понимать.
        - Телепатически?
        - Может быть, и телепатически.
        - А он тоже понимал ваши мысли?
        - Понимал.
        Врач хотел было что-то сказать, но профессор жестом его остановил.
        - Скажите, Дмитрий Степанович, - спросил он, - а у вас раньше не было таких ощущений? Ну, скажем, едете вы в трамвае, и вдруг вам начинает казаться, что кто-то читает ваши мысли. Какой-то незнакомый вам человек.
        - Нет… Просто я… сам… иногда… Впрочем, ерунда! Не было такого!
        - Значит, только с этой… с этим подкрыском?
        - Да.
        - О чем же вы разговаривали?
        - Этого я вам сказать не могу.
        - Почему?
        - Не поверите.
        Профессор взял в руки узкую ладонь Вахромеева и пристально посмотрел ему в глаза. При этом его взгляд сразу утратил былое простодушие.
        - Дмитрий Степанович, - сказал он тихо и раздельно, - мы с вами уже говорили, что лечение возможно только при полном взаимопонимании и доверии между нами. Ну, рассказывайте!
        Вахромеев как-то обмяк.
        - Хорошо! - забормотал он. - Я расскажу, все расскажу, только вы никому не говорите, а то…
        - Так что вам говорил подкрысок?
        - Он говорил, что в общем… ну, словом, их род гораздо древнее нашего. Что они уже давно пытаются добиться, чтобы люди их оставили в покое, что никакого вреда они никому не причиняют, что люди ведут себя по отношению к ним просто мерзко, что сейчас им уже совсем житья не стало, что они могут многому нас научить, а мы этого не понимаем и… все такое.
        - Спасибо!
        Профессор откинулся в кресле и закрыл глаза. Некоторое время он сидел так, что-то обдумывая. Затем, видимо приняв решение, поднял глаза на Вахромеева:
        - Ну что ж, Дмитрий Степанович, попробуем во всем этом разобраться. Во-первых, этот ваш подкрысок. Известно ли вам, что при некоторых заболеваниях, в частности при белой горячке, люди видят чертей? Известно?
        Вахромеев кивнул.
        - Почему же именно чертей? - продолжал профессор. - Да потому, что в глазу есть клетки, имеющие очень сходную форму. В нормальном состоянии человек их не видит, а вот при белой горячке, вследствие расстройства зрения, появляется такая иллюзия. - Профессор нарисовал рядом с силуэтом крысы хвостатого чертика. - Не правда ли, похоже?
        - Да.
        - Кстати, а вы, Дмитрий Степанович, никогда не приносили чрезмерных жертв Бахусу?
        - Кому?
        - Бахусу. Ну, словом, не злоупотребляли алкоголем?
        - Нет, я непьющий.
        - Тем лучше. Просто мне хотелось объяснить вам, почему подобные галлюцинации всегда связаны с чертями или крысами.
        Вахромеев неприязненно взглянул на профессора.
        - Это не галлюцинации, - сказал он, вновь опуская глаза. - Настоящий живой подкрысок.
        - Допустим, - согласился профессор. - В конце концов, приручить крысенка не так уж трудно. Мне хочется вместе с вами выяснить другое обстоятельство. Вы по профессии?..
        - Инженер-электрик.
        - Великолепно! Значит, культурный человек. Это значительно облегчает мою задачу. Давайте немного порассуждаем. Вот вы говорили о телепатическом общении с этим крысенком.
        - Подкрыском.
        - Подкрыском, - кивнул профессор, - именно подкрыском. Я, знаете ли, не из тех, кто отвергает любую идею только потому, что она не укладывается в существующие концепции. К сожалению, мы еще очень многого не знаем, особенно там, где речь идет о человеческом мозге. В том числе и телепатические явления остаются пока загадкой. Не думайте, что в этой области подвизаются только шарлатаны. Даже сам Бехтерев отдал много времени, чтобы разобраться во всем этом. К сожалению, до сих пор ни один из научно поставленных опытов не подтвердил наличие телепатической связи.
        - Да, но…
        - Я предвижу все ваши возражения! - перебил профессор. - Я сам их часто высказываю в споре с теми, кто не проявляет достаточной научной объективности в подходе к этому вопросу. Обычно я привожу такой пример: если бы Исааку Ньютону сказали, что есть возможность видеть людей, находящихся на Луне, и даже разговаривать с ними, он бы наверняка привел неопровержимые доказательства того, что это невозможно. Он просто ничего не знал об электромагнитных волнах. Не допускаем ли мы точно такую же ошибку, когда отождествляем биосвязь на расстоянии с электромагнитными колебаниями? Может быть, существует иной, еще неизвестный нам вид носителя этой связи? Тем более что у насекомых что-то подобное наблюдается. Не правда ли?
        - Конечно! - убежденно сказал Вахромеев.
        Профессор улыбнулся:
        - Вот видите, Дмитрий Степанович, я не догматик. Наука догматизма не терпит. Однако она также не терпит игнорирования уже твердо установленных фактов, которые лежат в самой ее основе. Давайте посмотрим, что это за факты. Природа снабдила все живые существа органами чувств. Совокупность этих органов называется первой сигнальной системой. Только человек в процессе эволюции обрел речь. Именно это приобретение, именуемое второй сигнальной системой, поставило его над животным миром и дало возможность пользоваться абстрактными и обобщенными понятиями. Согласны?
        - Согласен.
        - Хорошо! Теперь предположим, что телепатическое общение все же возможно. Спрашивается, что это: свойство, утраченное человеком в процессе эволюции или, наоборот, приобретенное? Второе предположение мы вынуждены отвергнуть, так как, во-первых, человек, по данным антропологии, не менялся со времен кроманьонца, а во-вторых, именно наличие второй сигнальной системы делает биосвязь на расстоянии ненужной. Вы меня поняли?
        - Понял.
        - Теперь выводы делайте сами. Если и признать возможность телепатии, то она может осуществляться только на базе первой сигнальной системы. Всякую возможность телепатического разговора следует исключить даже в общении между людьми. Что же касается ваших воображаемых разговоров с… подкрыском, то это вообще абсурд, потому что животные, как мы уже говорили, не обладают второй сигнальной системой.
        - Но я же с ним говорил! - упрямо сказал Вахромеев.
        - Это плод расстроенного воображения, результат болезненного состояния. Чем скорее вы это поймете, тем успешнее пойдет лечение. А сейчас, - он похлопал больного по плечу, - отдохните и подумайте обо всем в спокойной обстановке. До свидания!
        Черный подкрысок закончил сообщение и сейчас вместе с пятью членами Совета почтительно прислушивался к мыслям исполинской белой крысы:
        «Трудно переоценить значение этих опытов. Впервые удалось осуществить связь с двуногими. Может быть, это начало новой эры. Кто бы мог предположить, что взаимопонимание возможно? Теперь все сомнения отпали. Необходимо закрепить достигнутые результаты».
        «Но они держат его в заключении, - подумал подкрысок. - Осуществлять связь становится все труднее. За ним наблюдают круглые сутки».
        Белая крыса пошевелила усами:
        «В таком деле нужны ловкость и изворотливость. Или, может быть, ты считаешь себя непригодным для этой цели?»
        Подкрысок почтительно склонил голову:
        «Нет, что вы?! Я приложу все силы!»
        «Тогда желаю успеха!»
        - Так что будем делать? - спросил врач. - Ко мне обратилась его дальняя родственница. Она согласна взять его под расписку.
        Профессор поморщился:
        - Об этом говорить преждевременно. Такое течение шизофрении иногда дает острые и нежелательные вспышки. Пока продолжим химиотерапию. Если она не даст желаемых результатов, придется прибегнуть к электрошоку.
        Инспектор отдела полезных ископаемых
        Повесть
        Часть первая

1
        Джек Клинч прибыл в Космополис инкогнито. Поэтому его раздражало, что все, начиная со стюардесс и кончая дежурной в отеле, глядели на него с нескрываемым любопытством. Впрочем, это было в порядке вещей. Его двухметровый рост, рыжая шевелюра и пушистые усы всегда вызывали повышенный интерес, особенно у женщин. Нельзя сказать, чтобы сам Клинч был равнодушен к прекрасному полу, однако сейчас он предпочел бы на время быть обладателем менее броской внешности. Но не сбривать же из-за этого усы, взращенные с такой заботливостью!
        Номер в отеле был заказан на имя Юджина Коннели, инженера из Лондона, поэтому Клинч, кроме маленького чемодана, захватил еще и объемистый портфель из буйволовой кожи, снабженный множеством застежек.
        Портфель был пуст, так же как и сафьяновый бумажник, хранящийся во внутреннем кармане темно-серого пиджака, сшитого одним из лучших портных Англии. На оплату костюма ушла б?льшая часть полученного аванса. Не то чтобы Клинч был так уж беден, но последний год в делах ощущался застой, а жить он привык широко, ни в чем себе не отказывая.
        - Пожалуйста, мистер Коннели! - Дежурная протянула ему ключ от номера. - Куда послать за вашим багажом?
        - Не беспокойтесь. Я всего на несколько дней.
        Клинч проследовал за боем, подхватившим чемодан и портфель.
        Он придирчиво осмотрел апартаменты люкс, состоящие из спальни, кабинета и гостиной. Профессия частного детектива сводила Клинча с самыми различными людьми, но он терпеть не мог скаредных клиентов. Что ж, на этот раз, кажется, все в порядке.
        - Вам ничего не нужно, сэр?
        - Нет, можете идти.
        Клинч вынул из кармана брюк несколько монет.
        - Благодарю вас, сэр! Бар на втором этаже, ресторан - на первом. Если захотите обед в номер, позвоните в этот звонок.
        - Хорошо.
        - Помочь вам разложить вещи?
        - Не нужно, я сам.
        Клинч подождал, пока за боем закрылась дверь, достал из чемодана белье и начал наполнять ванну.
        Через час, отдохнувший и свежевыбритый, он спустился в бар.
        Там еще было мало народа. В углу за столиком трое парней со значками пилотов КОСМОЮНЕСКО пили виски в компании трех юных дев, да у стойки дремал какой-то тип в поношенном твидовом пиджаке и мятых брюках. На носу у него красовались огромные круглые очки.
        Одна из девиц изумленно уставилась на Клинча.
        - Милый, - обратилась она к своему кавалеру, - в следующий раз привези мне откуда-нибудь такое диво, ладно?
        - Привезу, - кивнул тот. - Обязательно привезу, еще почище, с усами до самого пола.
        Клинч вспыхнул. Больше всего он не терпел насмешек над своею внешностью. Однако ввязываться в скандал сейчас ему не было никакого резона. Одарив подвыпившую компанию презрительным взглядом, он подошел к стойке:
        - Двойное мартини! Только вместо маслины положите туда кусочек лакричного корня.
        Бармен озадаченно взглянул на него:
        - Вы совершенно правы, сэр… но…
        - Ладно! Нет лакрицы - положите гвоздику.
        - Сию минуту, сэр!
        Дремавший у стойки очкарик приоткрыл один глаз:
        - А я тебя где-то видел, парень! Не могу вспомнить где. А ну-ка, повернись!
        Он положил руку на плечо Клинча. Тот, не поворачиваясь, сжал двумя пальцами его локоть, и очкарик взвыл от боли:
        - Ах, ты так?! Погоди, все равно дознаюсь, кто ты такой! Ведь у меня репортерская память.
        Клинч залпом осушил свой стакан и встал.
        - Советую тебе, дружок, не попадаться мне на глаза, а то всякое может случиться. Я ведь не всегда такой добрый, понял?
        Он бросил на прилавок монету и гордо прошествовал к двери.
        Встреча с клиентом была назначена на завтра, и Клинч решил пройтись, а заодно посмотреть здание, в котором эта встреча должна состояться. Одним из основных его правил была предварительная разведка местности.
        Сорокаэтажное здание КОСМОЮНЕСКО, все из бетона и матового стекла, произвело на Клинча благоприятное впечатление. Такое учреждение не могло вызывать его по пустякам. Видимо, дело пахло солидным гонораром.
        Поел он в маленьком кафе. Денег было в обрез, и приходилось экономить.

2
        - Пожалуйста, мистер Клинч, доктор Роу вас ждет. - Секретарша улыбнулась и предупредительно открыла дверь, обитую коричневой кожей.
        Доктор С. Роу, директор отдела полезных ископаемых КОСМОЮНЕСКО, восседал за большим письменным столом, на котором, кроме нескольких разноцветных телефонов, ничего не было. Именно таким, чопорным, сухопарым, лет пятидесяти, с холодным взглядом выцветших голубых глаз, и представлял себе Клинч этого человека. Блистательная научная карьера и привычка повелевать всегда откладывают свой отпечаток.
        В глубоком кожаном кресле, удаленном от стола на такую дистанцию, чтобы чувствовалась разница в общественном положении посетителя и хозяина кабинета, сидел старший инспектор Интерпола Вилли Шнайдер. Клинчу уже приходилось с ним встречаться.
        Видимо, дело было нешуточное, если приглашен Интерпол. Клинч знал, что Шнайдер пустяковыми преступлениями не занимается.
        Третьей в кабинете была девушка лет двадцати пяти, хорошенькая как куколка. Она сидела на диване, поджав под себя очаровательную ножку в ажурном чулке. Ее черные кудри падали на плечи, а в синих глазах, когда она взглянула на Клинча, было нечто такое, от чего у него сладко заныло в груди.
        Клинч поклонился.
        - Очень рад, мистер Клинч, что вы любезно приняли наше приглашение, - произнес Роу. - Разрешите вам представить мадемуазель Лоран. Она у нас возглавляет управление личного состава. А это герр Шнайдер из Интерпола.
        - Мы уже знакомы.
        - Совершенно верно! - подтвердил Шнайдер. - Мистер Клинч оказал нам однажды большую услугу в деле о гонконгской шайке торговцев наркотиками.
        - Что ж, отлично! - Роу кашлянул и задумался, видимо не зная, с чего лучше начать. - Должен вас предупредить, мистер Клинч, - продолжал он после небольшой паузы, - что дело, по которому мы к вам обращаемся, носит… э… строго доверительный характер.
        Клинч не любил такие вступления.
        - О деле я пока ничего не знаю, - сухо ответил он, - но гарантия тайны - одно из непременных условий работы частного детектива.
        - Превосходно! - Роу поглядел на свои руки, словно отыскивая пятнышко грязи. - Тогда прямо приступим к делу. Думаю, вы знаете, что мы - я имею в виду КОСМОЮНЕСКО - занимаемся разведкой и добычей полезных ископаемых в космосе.
        - Знаю.
        - В числе планет, на которых мы ведем работу, есть одна под названием Мези.
        - Странное название! - усмехнулся Клинч. - Больше подходит для скаковой лошади. Кто же ее так окрестил?
        Роу поморщился:
        - Ничего странного нет. «Мези» означает - металлические залежи иридия. Надеюсь, вам известно, что это такое?
        - Примерно.
        - Мистер Клинч по образованию геолог, - вмешалась девушка. - Кстати, это было одной из причин, по которой…
        - Не совсем так, мадемуазель, - прервал ее Клинч. - Когда-то я действительно окончил три курса геофизического факультета. Диплома не имею, но иридий со свинцом не спутаю.
        - Тем лучше. - Роу изучающе поглядел на Клинча. - Тогда вы должны знать, что мощные залежи металлического иридия - явление совершенно уникальное. В данном же случае оно является результатом жизнедеятельности бактерий, разлагающих осмистый иридий и на Земле не встречающихся.
        - Понятно.
        - Мези - планета во многих отношениях своеобразная, - продолжал Роу. - Девяносто восемь процентов ее поверхности занимает океан, глубина которого, даже у берегов, доходит до шести километров. Поэтому всякое подводное бурение исключается. Небольшой клочок суши - базальтовые скалы со следами тектонического разлома. Единственное место, пригодное для проходки ствола, - крошечный пятачок в глубине ущелья.
        - Вы там были, сэр? - спросил Клинч.
        - Я там не был, но обстановку хорошо знаю по отчетам экспедиций.
        Клинч вздохнул. Ему хотелось поскорее добраться до сути. Ведь зачем-то они его пригласили, да и Интерпол…
        - Так чем я могу быть вам полезен? - напрямик спросил он.
        - Подождите. Сейчас вам все станет ясным.
        - Если только что-нибудь вообще может стать ясным, - иронически добавила мадемуазель Лоран.
        Роу игнорировал ее замечание и продолжал тем же менторским тоном:
        - В составе атмосферы планеты восемьдесят целых и три десятых процента кислорода. Он выделяется планктоном в океане. Животной жизни нет. Сила тяжести на экваторе составляет примерно три четверти земной. Словом, условия обитания и работы подходящие. Мы туда отправили рабочую группу и завезли оборудование стоимостью в сто миллионов.
        - Сто миллионов фунтов?
        - Нет, долларов. Вообще же вся эта затея обошлась уже около миллиарда.
        - И что же?
        - А то, что с момента начала работ там творятся странные вещи. При проходке главного ствола - взрыв, в результате которого ствол затоплен грунтовыми водами. Затем инженер экспедиции кончает самоубийством.
        - Каким способом он это проделал?
        - Застрелился.
        - Оставил какую-нибудь записку?
        - В том-то и дело, что нет.
        - И вы предполагаете, что это было не самоубийство?
        - Предполагаю! Да я почти уверен!
        - Что ж, можно произвести эксгумацию трупа, и судебно-медицинские эксперты всегда определят…
        - Трупа нет. Он кремирован на месте. Прах доставлен на Землю.
        Клинч непроизвольно свистнул:
        - Да… из пепла много сведений не выудишь.
        - Вот тут-то вы и ошибаетесь, Джек, - вмешался Шнайдер. - Как раз из пепла мы и выудили главную улику. - Он достал из кармана обгоревший кусочек металла. - Поглядите внимательно. Вам это что-нибудь напоминает?
        Клинч протянул руку, и Шнайдер осторожно положил ему на ладонь свой трофей.
        - Похоже на деформированную оболочку пули тридцать пятого калибра.
        - Верно! - кивнул Шнайдер. - И какие же выводы вы из этого можете сделать?
        - Ну, о выводах, мне кажется, говорить рано, хотя я понимаю, что вы имеете в виду. Если человек стреляет в себя из пистолета такого калибра, то пуля проходит навылет, не правда ли?
        - Конечно! И следовательно?..
        - Выстрел был сделан с какого-то расстояния.
        - Что и требовалось доказать! - Шнайдер удовлетворенно ухмыльнулся.
        Клинч задумался. У него было такое чувство, что он зря сюда приехал. Если Интерпол уже ввязался в это дело, пусть продолжает. Роль советника при Шнайдере его совершенно не устраивала. Пожалуй, нужно сегодня же вернуться в Лондон, благо клиент оплачивает самолет в оба конца. Осень - благодатное время для частного детектива. Какое-нибудь дело да подвернется.
        - Крайне сожалею, мистер Роу, - сказал он, поднимаясь со стула, - но я вряд ли смогу быть вам чем-нибудь полезен. Мне кажется, Интерпол нашел достаточный повод, чтобы начать расследование. Думаю, что герр Шнайдер прекрасно со всем справится.
        - Интерпол не будет заниматься этим делом, - сказал Шнайдер.
        - Почему?
        - Сядьте, Джек, и я вам все объясню. По уставу нашей организации мы не можем действовать вне пределов Земли. Межпланетная полиция еще не создана. Так что лететь на эту планету придется вам.
        Клинч изумленно взглянул на него:
        - Что?! Вы хотите, чтобы я отправился на эту… как ее… Сузи?
        - Мези, - поправил Роу.
        - Но это же займет уйму времени!
        - Около года. - Роу вынул из ящика стола блокнот и начал его листать. - Ага, вот! Двадцатого октября - старт «Гермеса». Значит, до отлета у вас есть десять дней. Затем пять месяцев пути. «Гермес» совершает облет группы планет. На Мези посадка не производится. Вас высадят на почтовой ракете. Через месяц вы на той же ракете выйдете на постоянную орбиту, где вас подберет «Гермес» и доставит на Землю.
        - И все ради того, чтобы выяснить, кто всадил пулю в инженера?
        - Не только ради этого, мистер Клинч. Мы не имеем радиосвязи с экспедицией. Слишком много помех на пути. Почта, как вы сами видите, в один конец идет несколько месяцев. Мне нужно знать, что там делается. Можно ли откачать воду из шахты, и вообще, говоря между нами, стоит ли продолжать всю эту затею. Там сейчас всего три человека, один из них химик, другой врач, а третий биолог. В этих делах они некомпетентны.
        - А кто же работает в шахте?
        - Автоматы.
        - Роботы?
        - Если хотите, можете называть их так, только не думайте, что они взбунтовались и прикончили своего повелителя. Это просто механизмы с высокой степенью автоматизации.
        - Значит, предполагаемый убийца - один из трех членов экспедиции?
        - Очевидно.
        - Так… - Клинч вынул из кармана золотой портсигар. - Вы разрешите, мадемуазель?
        Лоран вопросительно взглянула на Роу.
        - Курите! - ответил тот и небрежно пододвинул пепельницу.
        Клинч глубоко затянулся и выдохнул большой клуб дыма. Какое-то время он с интересом наблюдал за облаком, расплывавшимся в воздухе. Крохотное подобие Вселенной со своими галактиками. Может быть, в одной из этих спиралей есть тоже своя планета с дурацким названием, подобная той, куда надо лететь пять месяцев, чтобы расследовать самоубийство, похожее на преступление. Подсознательно Клинч чувствовал, что Роу чего-то недоговаривает. Вряд ли нужно нанимать одного из лучших частных детективов для такого дела. Интересно, насколько они действительно заинтересованы во всей этой истории?
        Клинч погасил окурок и обратился к Роу:
        - Кстати, вы прикидывали, во что это вам все обойдется? Я имею в виду мой гонорар.
        - Полагаю, что сорока пяти тысяч долларов, которые ассигнованы дирекцией, хватит.
        Действительно, это была б?льшая сумма, чем собирался запросить Клинч.
        - Кроме того, - продолжал Роу, - мы учитываем, что вы не можете явиться туда в качестве… э… сыщика. Поэтому по рекомендации мадемуазель Лоран мы вас зачислим на должность инспектора отдела полезных ископаемых с окладом две тысячи долларов в месяц, со всеми надбавками, которые получает наш персонал в космосе.
        Клинч поглядел на мадемуазель Лоран. Она сидела все в той же позе. Очаровательный бесенок, который того и гляди высунет язычок за чьей-нибудь спиной. Начальница управления личного состава. Видимо, с ее мнением тут считаются. Интересно, кто ей покровительствует? Не сам ли Роу? Тогда, прямо сказать, вкус у него неплохой.
        Клинч встал:
        - Я подумаю, мистер Роу. Однако сначала мне нужно более подробно ознакомиться с обстоятельствами дела.
        - Конечно! Мадемуазель Лоран и герр Шнайдер сообщат вам все необходимые данные. Через два дня я жду окончательного ответа.

3
        - Ну-с, Джек, я вижу, что у вас столько вопросов, что вы не знаете, какой задать первым. - Шнайдер усмехнулся и отпил большой глоток пива из литровой глиняной кружки.
        Клинч задумчиво вертел в пальцах свой стакан. Они сидели в маленьком погребке. Других посетителей не было. Видимо, Шнайдер знал, где можно потолковать по душам. Возможно, что и бармен у него свой человек. Что ж, тогда можно говорить вполне откровенно.
        - Прежде всего мне непонятно, какого черта вы ввязались в это дело, Вилли. Насколько я знаю, Интерпол не такая организация, чтобы бросаться на первое попавшееся убийство.
        - И это единственное, что вас смущает?
        - Нет. Мне еще непонятно, зачем КОСМОЮНЕСКО выбрасывать на ветер такую кучу денег. В конце концов, так ли уж важно, какой смертью помер этот самый инженер. Боитесь, что родственники что-нибудь пронюхают и устроят скандал?
        - У него нет родственников.
        - Тогда что же?
        Шнайдер вздохнул:
        - Все очень сложно, Джек. Вы что-нибудь слыхали о концерне «Горгона»?
        - Что-то припоминаю. Добыча полезных ископаемых в странах Латинской Америки, не так ли?
        - Совершенно верно! Теперь учтите, что львиная доля добычи иридия на Земле находится в их руках. В последние годы цены на иридий невероятно подскочили, и концерн извлекает огромные прибыли. Если шахта на Мези начнет работать, то, даже несмотря на большие транспортные расходы, цены упадут и концерн окажется на грани банкротства. Ну а выводы делайте сами.
        Клинч нахмурился. Ему никогда еще не приходилось иметь дело с промышленным саботажем. Да, дело, кажется, значительно серьезнее, чем он предполагал. И все же как-то странно получается. Ну, взрыв шахты - это еще понятно, но что может дать убийство?
        Казалось, Шнайдер прочитал его мысли.
        - Не думайте, Джек, что это простое убийство. «Горгона» - частный капитал, КОСМОЮНЕСКО - межгосударственный. Все работы оно ведет по особым ассигнованиям ООН. Там есть свои противники космических разработок ископаемых. Если то, что творится на Мези, попадет в печать, они постараются использовать это при очередном обсуждении бюджета. Поэтому Роу так нервничает и готов на любые расходы.
        - Значит, вы думаете, что на Мези работает агентура «Горгоны»?
        - Почти уверен.
        - И все это на основании кусочка металла, извлеченного из пепла?
        - Вы забываете про взрыв и затопление шахты.
        - Нет, не забываю. Но это может быть и простым совпадением. Кстати, кто констатировал смерть?
        - Врач экспедиции Долорес Сальенте.
        - Испанка?
        - Мексиканка. Она же и производила кремацию.
        - А кто обнаружил оболочку пули?
        - Похоронная служба КОСМОЮНЕСКО.
        - Ах, есть и такая?
        - Есть. К сожалению, она загружена больше, чем хотелось бы. Сами понимаете, работа в космосе - это не прогулка за город. Бедняжке Лоран приходится не только подбирать персонал, но и заботиться о достойных похоронах.
        Клинч снова задумался. Нужно поговорить с Лоран. Необходимо иметь подробные досье всех членов экспедиции. Видимо, там у них в управлении личного состава достаточно сведений.
        В этот момент распахнулась дверь на улицу, и размышления Клинча были прерваны удивленным возгласом:
        - А, вот неожиданная встреча!
        Клинч поднял глаза. Перед ним, покачиваясь, стоял очкарик в твидовом пиджаке.
        Очкарик попытался удержаться за столик и смахнул на пол кружку с пивом.
        - Удивительно! Гроза бандитов Вильгельм Шнайдер и король сыщиков Джек Клинч! Будь я проклят, если в космосе не случилось что-то сенсационное!
        Клинч встал.
        - У вас есть телефон? - обратился он к бармену.
        - Да, сэр. Пожалуйста!
        - Вызовите врача. Сейчас придется вправлять челюсть этому типу.
        - Перестаньте, Джек! - Шнайдер взял Клинча за локоть и силой вывел на улицу. - Вы не знаете, с кем связываетесь! Ведь это Макс Дрейк, корреспондент «Космических новостей». Не дай бог, он что-нибудь узнает. Тогда Роу может распрощаться со всякой надеждой на увеличение кредитов.
        - Ладно! - Клинч спрятал кулак в карман. - Придет время, я все-таки набью ему морду!
        - Когда придет время, набейте и за меня, а сейчас держитесь от него подальше. У вас еще есть ко мне вопросы?
        - Пока нет. Завтра поговорю с мадемуазель Лоран и сообщу Роу свое решение.
        - Он его уже знает.
        - Вот как? Он что, телепат?
        - Нет. Просто я ему сказал, что вы согласны.
        - Интересно, откуда вы это взяли?
        - Мне известно, что Джек Клинч никогда не отказывается от крупного гонорара. А вот и аванс, который вам сейчас так необходим. - Шнайдер вынул из кармана пачку банкнот. - Ведь у вас в общей сложности не больше пяти долларов. Верно?
        Клинч рассмеялся:
        - Вы всегда знаете больше, чем вам полагается.
        - Ничего не поделаешь! - вздохнул Шнайдер. - Каждый детектив должен знать больше, чем полагается.

4
        - Так с чего мы начнем, мистер Клинч? - спросила мадемуазель Лоран.
        «С поцелуя, детка, - подумал Клинч. - Тогда нам будет легче определить, чем мы кончим».
        Он огляделся по сторонам. Обстановка явно не располагала к поцелуям. Белый пульт со множеством кнопок, стереоэкран, шкафы с какими-то хитроумными приспособлениями. В таком окружении мадемуазель Лоран хотя и не потеряла своей привлекательности, но казалась более недоступной, чем тогда, когда сидела, поджав ножку, на диване.
        - Ну хотя бы с личности убитого, - ответил он.
        - Хорошо! - Она нажала кнопку на пульте, взяла выскочившую на лоток кассету и вставила ее в зев аппарата. - Вот он, полюбуйтесь!
        Клинч взглянул на стереоэкран. Там красовалась типичная физиономия неврастеника. Худое, изможденное лицо, длинный, слегка свернутый на сторону нос, оттопыренные уши, левая бровь заметно выше правой, редкие волосы, зачесанные так, чтобы по возможности скрыть их недостаток на темени. Пожалуй, такой и мог пустить себе пулю в лоб.
        Лоран нажала новую кнопку, и динамик заговорил бесстрастным голосом:
        «Эдуард Майзель, швейцарец, сорок два года. Холост. Окончил механический факультет Цюрихского политехнического института. Специальная подготовка на Высших курсах КОСМОЮНЕСКО. Эксплуатация горнодобывающих механизмов. Двухгодичная стажировка на Урании. Направлен инженером в составе экспедиционной группы на Мези. Родственников не имеет. От страхования жизни отказался».
        Голос умолк.
        - Это все? - спросил Клинч.
        - А что бы вам хотелось еще?
        Тут снова бес шепнул на ухо Клинчу нечто совсем фривольное, но он усилием воли отогнал искусителя прочь.
        - Какие-нибудь сведения, так сказать, более… - Клинч замялся под изучающим взглядом ее глаз.
        - Интимные? - пришла она ему на помощь.
        - Вот именно.
        - Есть данные психоневрологического исследования. Хотите послушать?
        - Пожалуй.
        - Обычно мы их не оглашаем, но, думаю, здесь можно сделать исключение, не так ли?
        - Конечно! - подтвердил Клинч.
        Лоран нажала красную кнопку.
        «Эмоционально возбудим, - забубнил голос. - Сексуальный индекс - сорок три по шкале Кранца, коэффициент общительности - ноль тридцать шесть, показатель вхождения в норму после шокового возбуждения - два пятнадцать, критерий дружбы по Шмальцу и Рождественскому…»
        - Постойте! - взмолился Клинч. - У меня и так уже мозги вверх тормашками. Что такое сексуальный индекс?
        - Есть специальная формула. Если хотите…
        - Не хочу. Скажите только, сорок три по шкале Кранца - это много или мало?
        - Смотря по тому, с какими требованиями подходить, - улыбнулась Лоран.
        - С самыми жесткими.
        - Тогда мало.
        Не успел Клинч подумать, как бес сам задал за него вопрос:
        - А какой, по-вашему, может быть индекс у меня?
        - О, у вас! Судя по тому, как вы на меня все время смотрите, не меньше ста.
        Клинч проглотил слюну. Если бы не полученный аванс… Впрочем, что сейчас об этом думать. Все же он не удержался и самодовольно произнес:
        - Ирландская кровь!
        - Представляю себе, - сказала Лоран. - Однако вам не кажется, что мы несколько отвлеклись от темы?
        - Гм… Простите, мадемуазель! Итак, с Эдуардом Майзелем мы покончили. Кстати, почему его кремировали там, на Мези?
        - Так предписывает устав. Во избежание переноса инфекции. Мы снабжаем экспедиции специальными портативными печами, и врач обязан производить эту операцию лично.
        - Понятно. А дальше?
        - Дальше контейнер с прахом отправляют на Землю.
        - И куда он попадает?
        - В похоронную службу. Там они переносят прах в новую урну. Приходится иметь дело с родственниками. Обязанность не из приятных.
        - Я думаю. Но ведь в этом случае никаких родственников не было?
        - Да, он одинокий. Его похоронили тут, в Космополисе.
        - Кто-нибудь присутствовал на похоронах?
        - Мистер Роу, Шнайдер и я.
        - Негусто.
        Мадемуазель Лоран нахмурилась:
        - Вы понимаете, что после находки оболочки пули мы не могли… Словом, покойнику все равно, а интересы дела…
        - Короче, в газеты ничего не сообщили и надеялись все скрыть?
        - Да. Пока все не выяснится.
        - Кто же должен это выяснить?
        - Вы, мистер Клинч. Я настояла, чтобы пригласили именно вас, потому что мне казалось, что лучше вас никто не сможет во всем разобраться. Я так и сказала мистеру Роу.
        Клинч привычным жестом расправил усы. Не каждый день приходится выслушивать комплименты из таких очаровательных уст. И все же в бальзаме, изливавшемся в его душу, была какая-то горчинка. Девочка, видно, здорово предана этому сухарю Роу.
        - Что ж, попробуем во всем разобраться, - сказал он. - Итак, Майзеля собственноручно сожгла Долорес?..
        - Сальенте.
        - Долорес Сальенте. Давайте посмотрим, что за Долорес.
        Мадемуазель Лоран соткала из света объемный портрет.
        - Н-да… - задумчиво произнес Клинч.
        - Хороша?
        - Хороша - не то слово! Да будь я самим Сатаной, я бы не мечтал ни о чем лучшем!
        - Вы думаете, у Сатаны тоже ирландская кровь? - насмешливо спросила Лоран.
        - Несомненно! Все ирландцы - потомки Сатаны. По его совету Адам в первом варианте был рыжим. Бог испугался и сразу выгнал его из рая.
        - Сатану или Адама?
        - Обоих.
        - Без Евы?
        - Конечно. Поэтому мы всегда ищем женщину.
        Лоран улыбнулась и включила динамик.
        «Долорес Сальенте, мексиканка, двадцать семь лет. Разведена. Девичья фамилия - Гарсиа. Бывший муж - Хозе Сальенте - фабрикант. Родители: мать Анна Мария Гарсиа, отец - Христофор Гарсиа, местожительство - Мехико. Долорес Сальенте окончила медицинский факультет Мадридского университета. Специальность - космическая медицина. Стажировка - в санитарном отделе КОСМОЮНЕСКО. Направлена врачом в составе экспедиционной группы на Мези. Страхование жизни - двести тысяч долларов».
        - Я полагаю, что индекс по шкале Кранца не нужен? - спросила Лоран.
        - Нет. И вам было не жалко загнать такую красотку к черту на рога?
        Лоран подавила зевок.
        - О таких вещах нужно думать, когда выбираешь профессию, - равнодушно сказала она. - Мы не только не делаем скидку на красоту, а скорее наоборот.
        - Не понял.
        - Тут нечего понимать. Всегда стараемся включить в группу красивую женщину. Мужчины очень быстро опускаются в космосе, а присутствие женщины их подтягивает. Невольное соревнование, свойственное сильному полу.
        «Которое иногда приводит к самоубийствам, смахивающим на уголовное преступление», - мысленно добавил Клинч.
        - Так с кем же приходилось соревноваться покойнику? - спросил он.
        Мадемуазель очень выразительно пожала плечами:
        - Там один другого лучше. Посмотрите хотя бы на Милна.
        Томас Милн, обладатель университетского диплома химика и розовой поросячьей рожицы (не то Наф-Наф, не то Нуф-Нуф), не производил впечатления заядлого сердцееда. Восемьдесят килограммов нежнейшего бекона. По виду, такого за уши не оторвешь от вкусной еды и мягкой постели, однако на счету три космические экспедиции. Премия имени Роулинса. Жена и трое детей. Либо фанатик науки, решил Клинч, либо копит денежки на старость. Трудно было представить себе Милна стоящим в засаде с пистолетом. Впрочем, кто его знает. Бывает всякое.
        Зато Энрико Лоретти, биолог, был идеальным любовником, воплощенной мечтой семнадцатилетних девиц. Возраст Иисуса Христа, черные глаза и профиль гондольера. Так и просится гитара в руки: «Санта Лючия, санта Лючия!» К тому же незаурядная биография. Два развода по-итальянски. Первая жена утонула во время купания, вторая отравилась жареной камбалой. Скандальная история с несовершеннолетней дочерью миллионера. Причин вполне достаточно, чтобы плюнуть на университетскую карьеру и отсидеться несколько лет в космосе. Занятный тип. «Стоп! - прервал себя Клинч. - Слишком очевидная версия. Противоречит классическим традициям детективного романа. Так все-таки кто же из трех? Ладно, не будем торопиться».
        - Всё? - спросила мадемуазель Лоран.
        Клинч взглянул на часы. Половина десятого. Свинья, задержал девочку до позднего вечера!
        - Еще один вопрос.
        - Какой? - Лоран скорчила гримаску.
        - Не согласится ли мадемуазель поужинать со мной?
        - Слава богу! Наконец-то догадались! И бросьте, пожалуйста, это дурацкое «мадемуазель», меня зовут Жюли.

5
        Джек Клинч не зря прожил несколько лет во Франции. Сейчас он был при деньгах, и заказанный им ужин не вызвал бы замечаний самого изысканного гурмана. Устрицы по-марсельски, лангуст а-ля кокот, петух в вине и седло дикой козы с трюфелями. На десерт салат из фруктов с березовым соком и бланманже. Что же касается вин, то даже видавший виды метрдотель дышал как загнанная лошадь, когда наконец Клинч выбрал подходящий ассортимент.
        Жюли, видно, проголодалась и с нескрываемым удовольствием уписывала все, что подкладывал ей на тарелку Клинч. От нескольких бокалов вина она стала очень оживленной и еще более соблазнительной.
        Когда подали кофе, Клинч как бы невзначай положил свою ладонь на ее руку и сказал:
        - А теперь, Жюли, расскажите, что же вас привело на работу в КОСМОЮНЕСКО?
        Жюли сразу как-то сникла. От ее былого оживления не осталось и следа.
        - Это очень грустная история, Джек.
        - Простите, - смутился Клинч. - Право же, я не хотел… Если вам неприятно…
        - Нет, отчего же. Иногда даже становится легче, если кому-нибудь расскажешь. Итак, слушайте сентиментальную повесть о несчастной девушке. Мой отец был коммерсантом, сколотившим состояние на поставках бразильского кофе. Он женился на моей матери, когда ему было сорок лет, а ей двадцать. Я была единственным ребенком. У нас был очаровательный домик в пригороде Парижа, три автомобиля и все такое. Меня они очень баловали. Я окончила одну из лучших частных школ и поступила в Сорбонну. Отец всегда устраивал свои дела так, чтобы мы могли проводить каникулы всей семьей где-нибудь на море.
        Я была на втором курсе, когда случилось несчастье. Отец с матерью вылетели на Гавайи, а я должна была присоединиться к ним через несколько дней, когда сдам последний экзамен. И вот нелепая катастрофа при посадке самолета. Отец и мать погибли. После смерти отца выяснилось, что дела его совсем запутаны. Он последнее время крупно играл на бирже, и неудачно. Я продала все наше имущество, но его еле хватило на покрытие долгов. С университетом пришлось расстаться и подыскивать какую-нибудь работу. Друзья отца устроили меня в управление личного состава секретарем. Однако доктор Роу очень хорошо ко мне отнесся и, как видите…
        - Да… История не из веселых. Роу знал вашего отца?
        - Нет, они были незнакомы.
        «Так-так, - подумал Клинч. - Старая история о мягкосердечном старикане и девочке, оказавшейся в затруднительном положении. Лакомый кусочек никому не хочется упустить».
        В это время в ресторане появился вездесущий Макс Дрейк. Он насмешливо поклонился Клинчу, а Жюли помахал рукой.
        - Вы уже успели познакомиться с Дрейком? - спросила она.
        - Да, этот тип меня везде преследует.
        - Представьте себе, меня тоже.
        - В таком случае я вас на минутку оставлю одну. - Клинч поднялся и направился к Дрейку… - Вы мне нужны для небольшого разговора.
        Дрейк усмехнулся и пошел за Клинчем в уборную.
        Апперкот - страшный удар, особенно если противник едва достает вам до плеча. Клинч поднял бесчувственное тело и сунул его головой под кран.
        - Сплюнь хорошенько кровь, сынок, - сказал он, когда Дрейк наконец открыл глаза. - Не забывай впредь, что ни мадемуазель Лоран, ни я не желаем видеть твою рожу. Понятно?
        В ответ Дрейк пробормотал что-то совсем маловразумительное.
        Клинч вернулся к своему столику:
        - Простите, Жюли! Мне нужно было уладить с Дрейком одно дельце. Думаю, он вам надоедать больше не будет.
        - Вы истинный рыцарь, Джек. В награду вам разрешается проводить меня домой.
        Они шли по ночному бурлящему Космополису. Гостеприимно распахнутые двери ресторанов, кафе и просто забегаловок, спотыкающиеся синкопы джаза, огни световых реклам - все это напомнило Клинчу родное Сохо. Ему стало грустно при мысли, что через несколько дней придется расстаться со всеми радостями жизни на щедрой Земле и отправиться в совершенно чуждый мир, где кто-то подло, из засады, всадил пулю в ничего не подозревающего человека.
        Ослепительный фиолетовый свет затопил город. На мгновение поблекли огни реклам. Исполинская стартовая ракета прочертила огненный след в небе. Клинч взглянул на Жюли. Ее лицо показалось ему скорбным и озабоченным. Он крепко сжал ее руку и почувствовал слабое ответное пожатие.
        На перекрестке черный «олдсмобиль» вынырнул из-за угла и стал у них на пути. От резкой вспышки Клинч непроизвольно закрыл глаза. «Олдсмобиль» рванул с места. Клинчу показалось, что за рулем сидел Дрейк. В руке у него был фотоаппарат.
        Клинч тихонько выругался.
        - Вы видели? - спросила Жюли.
        Он кивнул.
        - Дрейк что-то пронюхал, - задумчиво сказала она. - Это такой тип, который может здорово напакостить.
        - В следующий раз я сверну ему шею!
        - Будьте осторожны! - сказала Жюли, и Клинч снова почувствовал нежное пожатие ее руки.
        Все же настроение было испорчено. Они шли молча, думая каждый о чем-то своем.
        - Вот здесь, на двадцатом этаже, я коротаю в одиночестве свой век, - неожиданно сказала Жюли. - Может быть, вы зайдете выпить чашку чая?
        Сердце у Клинча провалилось куда-то вниз, а затем заработало с перебоями, как мотор, у которого засорился карбюратор.
        - Почту за честь! - Его хриплый голос был вполне под стать этой напыщенной фразе.
        Оставшиеся до отлета дни были предельно насыщены делами. Клинч изучал все донесения экспедиции, рылся в накладных управления снабжения, звонил по телефону в Мехико-Сити и в Рим. По его заданию Шнайдер куда-то летал с каким-то таинственным поручением. Привезенные им сведения привели Клинча в отличное настроение. Он принадлежал к тому типу людей, которые чувствуют себя счастливыми, только когда перед ними стоят головоломные задачи.
        Все вечера он проводил с Жюли. Она оказалась очаровательной подружкой, веселой и нежной. Они бродили по улицам, заходили поужинать в маленькие кабачки, ездили на машине Жюли в окрестности Космополиса.
        Наконец настал день, когда Клинч, снабженный удостоверением инспектора КОСМОЮНЕСКО, выписанным на имя того же мифического Юджина Коннели, должен был взойти на борт «Гермеса».
        До космопорта его проводили Жюли и Шнайдер. Вилли молча пожал ему руку, а Жюли шепнула нечто такое, что явно не предназначалось для посторонних ушей.
        Часть вторая

1
        Джек Клинч с трудом отвернул стопоры почтовой капсулы. У него было такое чувство, будто он подвергся четвертованию. Капсула явно не была рассчитана на пассажиров его роста. Ломило шею, онемели руки, а ноги, казалось, навсегда останутся в согнутом положении. Он сначала выбросил в люк мешок с почтой, а затем, превозмогая боль в коленях, сам вылез из капсулы и огляделся. Пейзажик не радовал. Голые скалы бурого цвета, ни деревца, ни травинки. На горизонте темно-красный диск какого-то светила. Порывистый холодный ветер доносил глухой рев. Клинч вспомнил, что почти вся поверхность планеты покрыта океаном, и это никак не улучшило его настроения. Мысленно (уже в который раз!) он обругал Роу.
        Тому, конечно, хорошо, сидя в кабинете, рассуждать о вполне подходящих условиях работы.
        Клинч еще раз ругнулся, на этот раз вслух, достал из капсулы свой рюкзак и начал спускаться в ущелье, ориентируясь по световому маяку. Скалолаз он был никудышный, к тому же мешал рюкзак за спиной и мешок с почтой в руке. Судя по описанию, где-то рядом проходила тропа, но в сумерках Клинчу так и не удалось ее разыскать. Он несколько раз оступался, больно ударился коленом и чуть не сломал шею, сорвавшись вниз с одного из уступов. В результате он окончательно сбился с маршрута и вышел в ущелье в районе шахты, примерно в полутора километрах от базы.
        Небольшое пространство между скалами было сплошь уставлено зачехленными механизмами. В центре располагалась бурильная установка. Атомная электростанция находилась в искусственной пещере, металлические ворота оказались запертыми. Клинч решил отложить более детальное знакомство с местом работы. Он изнемогал от усталости.
        Здесь, в ущелье, ветер дул, как в аэродинамической трубе. Хотя он и подгонял Клинча в спину, легче от этого не становилось. Объемистый рюкзак выполнял роль паруса, а крупные камни на дне ущелья напоминали подводные рифы, грозившие в любой момент вызвать кораблекрушение.
        Когда Клинч наконец добрался до базы, вид у него был совсем неважный. Мокрые от пота усы свисали вниз жалкими сосульками, одежда заляпана грязью, правая штанина разорвана на колене. Шлем он потерял в скалах, и ветер раздувал кудри, совсем как у короля Лира, ищущего ночного пристанища.
        Дверь алюминиевого домика оказалась на запоре.
        «Странно! - подумал Клинч. - От кого здесь нужно запираться?»
        Он постучал. Никакого эффекта. Постучал сильнее. Казалось, база покинута людьми. Окна закрыты ставнями, через которые невозможно что-либо разглядеть. Клинч забарабанил в дверь ногами. Неожиданно она распахнулась. На пороге, протирая глаза, стоял Томас Милн. Видимо, он только что поднялся с постели. Мятая пижама, стоптанные шлепанцы. К тому же лауреат премии Роулинса благоухал винным перегаром. Он изумленно глядел на Клинча, пытаясь сообразить, откуда тот взялся.
        Клинч представился. Инспектор отдела полезных ископаемых Юджин Коннели, и все такое.
        Милн почесал затылок:
        - Привезли приказ об эвакуации?
        - Нет. Должен определить, что требуется для продолжения работ.
        Химик рассмеялся:
        - Продолжения работ? Интересно, как они себе это представляют? Разве вы не знаете, что шахта затоплена?
        - Знаю.
        - И что же?
        - Может, вы меня впустите? - раздраженно сказал Клинч. - Я не собираюсь обсуждать дела, стоя на этом чертовом ветру.
        - Простите! - Милн посторонился и пропустил Клинча. - Есть хотите?
        - Не откажусь.
        Клинч проследовал за Милном по полутемному коридору.
        - Жить вам придется здесь. - Милн открыл одну из дверей. - Если вы, конечно, не боитесь привидений.
        - Это комната Майзеля?
        - Да. Мы тут все оставили как было.
        Клинч осмотрелся. Комната как комната, похожа на номер во второразрядном кемпинге. Кровать, стол, кресло, убирающаяся в стену ванна. Раковина с двумя кранами. Горячая вода, видно, поступает от атомной электростанции. В общем, жить можно.
        На столе, рядом с толстой тетрадью, лежал пистолет «хорн». Клинч сделал вид, что не заметил его. Великолепная улика, если проверить отпечатки пальцев.
        - Кают-компания в конце коридора, - сказал Милн. - Я буду там. А это что, почта?
        - Совсем забыл, пожалуйста, возьмите! - Клинч подал ему мешок.
        На то, чтобы принять ванну и переменить одежду, ушло около сорока минут.
        Когда Клинч появился в кают-компании, там уже все были в сборе.
        - Знакомьтесь! Мистер Коннели, инспектор КОСМОЮНЕСКО, - представил его Милн. - Сеньора Сальенте, врач, и Энрико Лоретти, биолог.
        Прекрасная Долорес одарила Клинча ослепительной улыбкой. Лоретти оторвался на миг от газеты и небрежно кивнул.
        Милн поставил на стол перед Клинчем банку саморазогревающихся консервов, пачку галет и термос.
        - Вы прибыли вместо Майзеля? - спросила Долорес.
        Клинч дожевал твердую галету и ответил:
        - Нет, с инспекторской целью.
        - Вот как? С какой же именно?
        Клинч налил себе из термоса чуть тепловатый кофе.
        - Мне поручено выяснить, как быстро можно начать работы в шахте.
        Лоретти неожиданно расхохотался:
        - Бросьте врать! - Он протянул Клинчу газету. - Никакой вы не инспектор Коннели, а полицейская ищейка Джек Клинч. Вот полюбуйтесь!
        Клинч развернул газету. Это были «Космические новости». На первой странице красовалась большая фотография его особы под заголовком:
        ДЕТЕКТИВ ДЖЕК КЛИНЧ ОТПРАВЛЯЕТСЯ НА МЕЗИ
        ДЛЯ РАССЛЕДОВАНИЯ ПРЕДПОЛАГАЕМОГО УБИЙСТВА
        ЭДУАРДА МАЙЗЕЛЯ.
        Да… Видимо, у Дрейка был настоящий нюх репортера. Только подумать, что Клинч сам доставил этот номер газеты в мешке с почтой. Такого промаха он ни разу еще не допускал в своей работе.
        Лоретти встал и демонстративно вышел из кают-компании.
        Милн впился своими поросячьими глазками в Клинча:
        - Так что, Пинкертон, придется выложить карты на стол?
        - Придется, - усмехнулся Клинч. - Однако не забывайте, что я еще к тому же наделен инспекторскими полномочиями.
        - Постараемся не забыть.
        Милн поднялся и вместе с Долорес покинул кают-компанию, оставив Клинча допивать холодный кофе.

2 Из дневника Джека Клинча
        21 марта
        Итак, по воле нелепой случайности я превратился из детектива в следователя. Весь разработанный план пошел насмарку. Приходится вести игру в открытую. Вся надежда на то, что убийца непроизвольно сам себя выдаст. Нужно перейти к тактике выжидания, ничего не предпринимать, ждать, пока у преступника сдадут нервы и он начнет делать один ошибочный ход за другим. Впрочем, кое-что уже есть. Пистолет «хорн». Кто-то промыл его спиртом, смыл отпечатки пальцев. При этом так спешил, что не заметил нескольких волокон ваты, прилипших к предохранителю. Все это было проделано, пока я в одиночестве пил кофе. Когда я вернулся в комнату, запах спирта еще не выветрился.
        В обойме не хватает одного патрона, в стволе - следы выстрела. Обшарил всю комнату в поисках стреляной гильзы. Безрезультатно. Либо выстрел был произведен в другом месте, либо гильзу предусмотрительно убрали. Первая версия более вероятна. Комната слишком мала, чтобы пуля тридцать пятого калибра не прошла навылет. Вероятно, выстрел был сделан с расстояния двадцать-тридцать метров. Ладно, не будем торопиться с выводами, а пока - спать!
        22 марта
        Спал отвратительно. Всю ночь мерещились шаги в коридоре и какой-то шепот. Несколько раз вставал и подходил к двери, шаги смолкали. На всякий случай запер дверь на ключ и сунул под подушку пистолет. У меня нет никакого желания прибыть на Землю в кремированном виде.
        Утром завтракал в одиночестве. Опять консервы и кофе, который сам сварил на плитке. Обитатели базы не показывались.
        Просмотрел тетрадь, лежавшую на столе. В ней данные геофизической разведки с многочисленными пометками, сделанными другой рукой. Видимо, это почерк Майзеля. Очень характерный почерк, неразборчивый и с наклоном в левую сторону. Жаль, что я не графолог, с этим почерком стоило бы повозиться.
        Если затопление шахты - диверсия, то проделана она со знанием дела. Рядом с главным стволом - подземное озеро, миллионы кубометров воды. Галерея шахты должна была идти в другую сторону. Очевидно, взрыв разрушил перемычку между стволом и озером. Если так, то откачать воду вряд ли удастся.
        Листая тетрадь, сделал любопытное открытие: на полях в нескольких местах женский профиль. Рисунок не очень искусный, но все же улавливается нечто общее с профилем прекрасной Долорес. Чернила те же, что и на пометках, сделанных Майзелем. Любопытно! Сразу складывается версия: ревнивец, стреляющий по счастливому сопернику. Впрочем, чушь! Не такая была внешность у Майзеля, чтобы взять приз на подобных скачках. Тогда что же? Неразделенная любовь. Опять-таки повод для самоубийства. Но самоубийства не было, значит… Значит, гипотеза не подходит.
        Около двух часов пополудни услышал, как кто-то топает по коридору. Открыл дверь и столкнулся с ученейшим Томасом Милном. Он был настолько пьян, что шел, держась за стены.
        Я спросил его, когда здесь обедают.
        Он подтянул сползающие брюки и ответил:
        - Когда захотят. Что касается меня, то постараюсь проделать это в такое время, когда вас там не будет… Ясно?
        - Яснее выразиться трудно. Как говорится, благодарю за комплимент.
        Обедал в одиночестве. На кухне, примыкающей к кают-компании, холодильная камера. Большой набор продуктов, но не чувствуется, чтобы ими пользовались. Сковородки и кастрюли покрыты толстым слоем пыли. Разыскал замороженное мясо и зажарил себе бифштекс весом в два фунта. Запил пивом. После этого стало как-то веселее жить.
        Вымыл посуду и направился восвояси.
        В кают-компании обнаружил Энрико Лоретти, поглощающего консервы. Увидев меня, он вздрогнул и выронил вилку.
        Я спросил его, почему никто не готовит обед.
        Он пожал плечами:
        - Так безопасней.
        - В каком отношении?
        - В запаянную банку труднее подсыпать яд.
        Я почувствовал, как у меня в животе перевернулся съеденный бифштекс. Впрочем, разговор принял занятное направление, и я решил его продолжить:
        - Чепуха! Кто же тут может подсыпать яд?
        - Не беспокойтесь, желающие найдутся.
        Он бросил в мусоропровод банку и, не поднимая глаз, вышел из кают-компании.
        Я вернулся в свою комнату и сразу почувствовал, что в ней что-то изменилось. Тетрадь на столе была немного сдвинута, а в воздухе витал чуть уловимый запах духов.
        Я снова просмотрел тетрадь. Один лист оказался вырванным. К сожалению, в прошлый раз я ее только перелистал и сейчас никак не мог вспомнить, что же могло быть на этих страницах.
        Пересмотрел заново все записи. Ничего интересного, если не считать рисунков на полях.
        Спать лег рано, приняв соответствующие меры против непрошеных визитеров.
        23 марта
        Первый допрос Долорес Сальенте. Все получилось совершенно неожиданно. Я готовил себе завтрак, когда она пришла на кухню.
        - Доброе утро, мистер Клинч!
        - Доброе утро, сеньора!
        - Можете называть меня Долорес.
        - Благодарю вас!
        Она села на табуретку. Я невольно залюбовался ею, до того она была хороша в кружевном пеньюаре. Пахло от нее уже знакомыми мне духами.
        Я предложил ей кофе.
        Она сидела, опустив глаза, пока я жарил яичницу. Женщины обычно плохо умеют скрывать волнение. В таких случаях их выдает напряженная поза. Долорес несколько раз порывалась что-то сказать, но не решалась. Пришлось прийти ей на помощь:
        - Вы хотите меня о чем-то спросить?
        - Да.
        - Пожалуйста!
        - Почему… почему вы меня не допрашиваете?
        Я рассмеялся:
        - А почему вы решили, что я должен вас допросить?
        Она взглянула мне в глаза, и я почувствовал, что это крепкий орешек, гораздо крепче, чем можно было предположить. Во взгляде мексиканки было нечто такое, что трудно определить. Какая-то смесь страха и твердой решимости бороться до конца. Раненая пантера, приготовившаяся к прыжку.
        - Ведь вы меня, наверное, подозреваете в убийстве Майзеля, - сказала она спокойным тоном, будто речь шла о совершенно обыденных делах.
        Нужно было чем-то сбить этот тон, и я спросил:
        - Зачем вы вчера заходили ко мне в комнату?
        Она побледнела и закусила губу.
        - Случайно. Я привыкла поддерживать в ней порядок и вчера совершенно машинально…
        - Не лгите, Долорес! Вы вырвали лист из тетради. Почему? Что там было такого, что вам обязательно понадобилось это убрать?
        - Ничего. Клянусь вам, ничего особенного!
        - И все же?
        - Ну… там были… стихи, и я боялась, вы неправильно поймете… Словом, все это личное.
        - Где эти стихи?
        - У меня в комнате.
        - Пойдемте!
        Несколько секунд она колебалась.
        - Ну что ж, пойдемте!
        В коридоре мы столкнулись с Лоретти. Нужно было видеть выражение его лица, когда я вслед за Долорес входил в ее комнату.
        - Вот! - Она протянула мне сложенный вчетверо тетрадный лист.
        На полях рядом с данными гравитационных измерений были нацарапаны стихи, которых раньше я не заметил:
        Когда со светом фонаря
        Смешает бледный свет
        Мертворожденная заря,
        В окно вползает бред.
        И то, что на меня ползет,
        Огромно, жадно и безлико.
        Мне страшно, раздирают рот
        В тиши немые спазмы крика.
        Мне от него спасенья нет.
        Я тяжесть чувствую слоновью…
        И говорят, что этот бред
        В бреду я называл любовью.
        - Эти стихи посвящены вам?
        - Не знаю. Возможно.
        - Он был вашим любовником?
        - Нет.
        - Он вас любил?
        - Да… кажется.
        - А вы его?
        - Нет.
        Я вернул ей листок со стихами. Мне он был не нужен, а ей… Кто разберется в душе женщины, да к тому же еще и красивой.
        - Как умер Эдуард Майзель?
        - Он застрелился.
        - Где?
        - Около шахты.
        - Кто его обнаружил?
        - Милн.
        - Как там очутился Милн?
        - Эдуард не пришел ночевать, и Милн отправился его искать.
        - Милн принес труп на базу?
        - Нет, он прибежал за нами, и мы втроем…
        - Куда стрелял Майзель?
        - В голову.
        - Рана была сквозная?
        - Не знаю. Череп был сильно изуродован, и я…
        - Договаривайте!
        - И я… Мне было тяжело на это смотреть.
        - И все же вы его собственноручно кремировали?
        - Я обязана была это сделать.
        - Вам кто-нибудь помогал?
        - Энрико.
        Я задумался. Тут была одна тонкость, которая давала повод для размышлений. Долорес, видимо сама того не замечая, называла Майзеля и Лоретти по имени, а Милна - по фамилии. Это не случайно. Очевидно, отношения между членами экспедиции были в достаточной мере сложны.
        - Как вы думаете, почему застрелился Майзель?
        Я намеренно немного опустил поводья. Сделал вид, что верю, будто это самоубийство. Однако во взгляде Долорес снова мелькнул страх.
        - Не знаю. Он вообще был какой-то странный, особенно последнее время. Я его держала на транквилизаторах.
        - Он всегда был таким?
        - Нет, вначале это не замечалось. Потом он стал жаловаться на бессонницу, ну а после взрыва в шахте…
        - Он прибегал к снотворному?
        - О да!
        Еще одна загадка. Если убийца Долорес, то проще ей было его отравить. Ведь она врач и сама должна была определить причину смерти. Проще простого вкатить смертельную дозу наркотика, а в заключении поставить диагноз «паралич сердца». Нет, тут что-то не то! И все же откуда у нее этот страх? Я вспомнил слова Лоретти о яде, который могут подсыпать в пищу. Они все тут чего-то боятся. Не зря же питаются только консервами! Остерегаются друг друга? Бывает и так, когда преступление совершено сообща.
        Я решил провести разведку в другом направлении:
        - Что вам известно о взрыве в шахте?
        - Почти ничего. Эдуард сказал, что это от скопления газов.
        - В это время кто-нибудь был на рабочей площадке?
        - Мы все были на базе. Взрыв произошел во время обеда.
        В каждом допросе есть критическая точка, после которой либо допрашиваемый, либо следователь теряют почву под ногами. Я чувствовал, что наступает решающий момент, и спросил напрямик:
        - Взрыв в шахте мог быть результатом диверсии?
        Кажется, я попал в цель. Теперь во взгляде Долорес было такое выражение, какое бывает у тонущего человека.
        - Нет-нет! Это невозможно!
        - Почему?
        - Не знаю.
        Мне показалось, будто что-то начинает проясняться, и я задал новый вопрос:
        - У вас есть оружие?
        - Есть… пистолет.
        - Такой? - Я достал из кармана пистолет Майзеля.
        - Да.
        - Зачем он вам? Ведь здесь, на Мези, не от кого защищаться.
        - Не знаю. Все экспедиции снабжаются оружием.
        Проклятье! Я вспомнил, что в документах нет никаких данных о номерах пистолетов. Тот, что я сейчас держал в руках, мог принадлежать любому члену экспедиции.
        - Как пистолет Майзеля оказался в его комнате?
        - Я его подобрала около шахты.
        - А почему вы после моего появления здесь смыли с него отпечатки пальцев?
        Она удивленно подняла брови:
        - Не понимаю, о чем вы говорите.
        - Позавчера вечером пистолет был промыт спиртом.
        - Клянусь вам, что я об этом не знаю!
        Возможно, что на этот раз она не лгала.
        - Благодарю вас, Долорес! Пожалуйста, никому не рассказывайте, о чем мы тут с вами беседовали.
        - Постараюсь.
        Я откланялся и пошел к себе. Итак, новая версия: Долорес взрывает шахту. Об этом становится известно Майзелю, и она в спешке приканчивает его из своего пистолета. Затем берет его пистолет, а свой оставляет на месте преступления. Однако сколько требуется натяжек, чтобы эта версия выглядела правдоподобно!
        24 марта
        Снова спал очень плохо. Ночью кто-то тихо прошел по коридору, постоял у моей двери, а затем тихонько попробовал ее открыть. Я распахнул дверь с пистолетом в руке, но в коридоре уже никого не было. Потом я долго не мог уснуть. Я не робкого десятка, но иногда мне тут просто становится страшно. Есть что-то зловещее во всей здешней обстановке.
        Утром решил осмотреть шахту. Впрочем, утро - понятие довольно относительное. Живем мы все тут по земному времени. Фактически же ни дня, ни ночи нет. Всегда сумерки, а вечно маячащий на горизонте багровый диск скорее греет, чем светит. Я невольно вспомнил стихи Майзеля. «Мертворожденная заря» - сказано очень точно.
        Это была моя первая вылазка за пределы базы. В ущелье дул ветер, и идти против него было нелегко.
        С годами у меня выработалось обостренное чувство опасности. Я обычно инстинктивно поворачиваюсь раньше, чем выстрелят в спину. Это не раз спасало мне жизнь. Вот и сейчас, идя согнувшись в сплошной пелене хлеставшего по глазам дождя, я чувствовал, что за мной кто-то крадется. Несколько раз на ходу я просматривал пространство за собой при помощи карманного зеркальца. Однажды мне показалось, что за уступ скалы скользнула какая-то тень. Я сунул руку в карман и перевел предохранитель пистолета в боевое положение. К сожалению, это мало что меняло. Шум ветра заглушал все другие звуки; а для того, кто крался сзади, я был отличной мишенью.
        Все же до шахты я добрался безо всяких приключений. Здесь, над небольшим пятачком, где располагалась бурильная установка и стояли бездействующие механизмы, скалы нависали со всех сторон, образуя своеобразное перекрытие. Ветер тут свирепствовал с особой силой.
        Заглянув в глубь ствола, я увидел зеркало воды примерно в десяти метрах от поверхности.
        Я попытался представить себе все, что тут произошло, и внезапно меня осенило. Нужно точно выяснить, где был обнаружен труп, а затем попытаться найти гильзу от патрона. Если это самоубийство, она должна была находиться где-то рядом. На всякий случай я решил осмотреть почву возле самой шахты, благо со мной был электрический фонарь.
        Я был целиком поглощен поисками, и только присущее мне шестое чувство заставило отпрыгнуть в сторону раньше, чем на место, где я стоял, обрушился сверху обломок скалы.
        Теперь отпали все сомнения. Меня хотят убрать по той же причине, по которой убили Майзеля. Из охотника я превратился в дичь.

3 Из дневника Джека Клинча
        25 марта
        Вчера вернулся на базу совершенно разбитый. Повесил сушить одежду и завалился на кровать. Несмотря на усталость, спал плохо. Во сне мерещились то серая тень с пистолетом в руке, то Роу, приказывающий найти убийцу, то окровавленный Майзель, который, стоя на краю шахты, взывал к возмездию. Проснулся с твердым намерением, не откладывая, довести до конца все, что решил вчера. Оделся и, не завтракая, постучал в дверь к Томасу Милну.
        В ответ послышался хриплый голос, приглашавший зайти.
        Великий боже! Мне показалось, что я попал в клетку со скунсом. Неприбранная кровать с грязными простынями, стол, заставленный химической посудой, обрывки бумаги и окурки на полу. Запах немытого тела и алкоголя.
        Химик сидел полуодетый на кровати и уписывал консервы. В ногах у него стояла уже опорожненная бутылка виски.
        - А, комиссар Мегрэ! - приветствовал он меня с насмешливой улыбкой. - Вот не ожидал! Ну что ж, давайте выпьем по этому поводу! - Он подошел к шкафу и достал новую бутылку. - Вот черт! Где-то был стакан. Впрочем, пейте из горлышка первый, я-то не брезгливый, могу после вас.
        Я взял бутылку, подошел к шкафу, поставил ее на место, запер дверцу и положил ключ в карман.
        Он смотрел на меня, вытаращив глаза.
        - Эй! Какого дьявола вы распоряжаетесь в моей комнате?!
        - По праву старшего.
        - Тут нет старших. У нас персимфанс, оркестр без дирижера, так что отдайте ключ и катитесь к чертовой матери!
        - Я инспектор отдела полезных ископаемых.
        Тут он взорвался окончательно:
        - Сукин сын вы, а не инспектор! Будь вы инспектором, вы бы видели, что тут творится! Пора закрывать эту лавочку, не то…
        - Что же вы замолчали? Я вас слушаю.
        Он устало махнул рукой:
        - Отдайте ключ.
        - Не отдам. Вы мне нужны в таком состоянии, чтобы дойти до шахты.
        Опять это знакомое мне выражение испуга.
        - До шахты? Я туда не пойду.
        - Почему?
        - Мне там нечего делать.
        - Вы помните место, где подобрали труп Майзеля?
        - А что?
        - Покажете мне.
        - Не могу.
        - Как это не можете?
        - Забыл.
        Я подошел к нему, схватил за плечи и тряхнул с такой силой, что у него лязгнули зубы.
        - Одевайтесь и пошли!
        - Я не могу, - вдруг захныкал он, - я болен!
        - Вы не больны, а пьяны.
        - Нет, болен. У меня кашель, высокая температура и еще печень болит.
        - Хорошо. Сейчас я приглашу сюда сеньору Сальенте. Она определит, больны вы или нет, и, если нужно, даст лекарство.
        Внезапно он протрезвел:
        - Сальенте? Ну нет! Скорее я суну голову в львиную пасть, чем возьму лекарство из рук этой гадюки!
        - Почему?
        - Хочу еще пожить.
        Я начал терять терпение:
        - Послушайте, Милн. Или вы перестанете валять дурака и говорить загадками, или я вас так трахну головой о стену, что вы забудете, как вас зовут!
        - Я не говорю загадками. Просто я боюсь этой женщины.
        - Вы считаете, что она могла убить Майзеля?
        Он расхохотался так, что слезы полились из глаз.
        - Убить Майзеля?! Ох, уморил! Долорес могла убить Майзеля! Да вы знаете, что она нянчилась с этим хлюпиком, как с малым ребенком? После взрыва в шахте он запсиховал, ну, что-то вроде нервной горячки. Так она с ним ночи сидела напролет. А вы - убить! Нет, уважаемый Шерлок Холмс, тут ваш метод дал осечку.
        - Вы уверены, что Майзель покончил с собой?
        - А кто его знает? Может, и покончил. Я при этом не присутствовал. А вообще, он был чокнутый, этот Майзель.
        - Хватит! Одевайтесь!
        Видно, он понял, что я от него все равно не отвяжусь.
        - Отдайте ключ, тогда пойду.
        - Не отдам. Вернемся - пейте сколько влезет.
        - Ну один глоточек!
        - Черт с вами! Лакайте!
        Я отпер шкаф и налил ему в мензурку на два пальца. Но тут у меня опустилась рука, и содержимое бутылки полилось на ноги. Среди огрызков хлеба, недокуренных сигарет лежала стреляная гильза.
        - Перестаньте разливать виски! - крикнул Милн. - У меня его не так много осталось, чтобы поливать пол.
        Я поставил бутылку.
        - Скажите, Милн, откуда у вас эта гильза?
        Он выпил и еще раз себе налил. На этот раз я ему не препятствовал.
        - Откуда гильза? Подобрал около шахты.
        - Когда?
        - Не помню. Давно.
        - Зачем?
        - А чего ей там валяться?
        Я взял гильзу. Судя по влажным окислам на поверхности, она долго находилась под открытым небом и попала на стол к Милну не далее чем вчера.
        - Ладно, - сказал я, - поход отменяется, а теперь сядьте и поговорим по душам.
        - А разве до этого мы говорили не по душам?
        Он снова начал хмелеть, но я подумал, что, может, это лучше. Больше вероятности, что проболтается спьяну.
        - Слушайте, Милн. Есть основание считать, что Майзель был убит, и подозрение падает на вас.
        Он ухмыльнулся:
        - Ну нет! Номер не пройдет! У меня железное алиби. Я тогда два дня не уходил с базы.
        - Но именно вы нашли труп.
        - Это еще ничего не доказывает.
        Милн нахмурился и засопел. Видимо, такая постановка вопроса ему была не очень приятной. Я выдержал долгую паузу и спросил:
        - Вы вчера шли за мной к шахте?
        - Шел.
        - Зачем?
        - Обожаю детективные романы. Хотел поглядеть, как работает прославленный Джек Клинч.
        - И чтобы облегчить мне работу, спрятали гильзу?
        - Может быть.
        - Где вы ее обнаружили?
        - Она сама попалась мне под ноги. Около входа на пятачок. Видно, отнесло туда ветром.
        Я мысленно обругал себя болваном. Эту возможность я не предусмотрел. В самом деле, ветер такой силы вполне мог откатить легкую гильзу.
        - А потом из-за того же интереса к детективным сюжетам вы пытались меня убить?
        - Я этого не делал. Слышал, как упал обломок скалы, но я находился тогда внизу.
        - Что же, он сам так просто и свалился?
        - Возможно. Такие вещи тут бывают. Полно бактерий, разлагающих горные породы. Остальное делает ветер.
        - А вы не допускаете мысли, что этот обломок кто-то сбросил нарочно?
        - Вполне допускаю.
        - Кто же это мог сделать?
        Он удивленно взглянул на меня:
        - Как кто? Конечно Энрико. Вы его еще не знаете. Угробил двух жен, и вообще ему убить человека легче, чем выкурить сигарету.
        О господи! Час от часу не легче! Я вообще уже перестал что-либо понимать. Если даже допустить, что все они убили Майзеля сообща, то какой ему резон топить Лоретти? Ведь о главной улике - пуле, найденной в пепле, - им ничего не известно. Зачем же Милну так легко соглашаться с версией убийства? На суде все равно вскроется правда, тем более что изворачиваются они очень неумело. Однако так или иначе, но допрос нужно было довести до конца.
        - Значит, Лоретти мог и Майзеля убить?
        - Конечно!
        - Вы располагаете какими-нибудь данными на этот счет?
        - Я же вам сказал, что это законченный негодяй.
        - Ну а взрыв в шахте - тоже дело чьих-нибудь рук?
        - Не думаю. Тут все объясняется просто. Бактерии выделяют много водорода. Я предупреждал Майзеля, чтобы он был осторожнее.
        - И он вас не послушал?
        - Видно, не послушал, раз произошел взрыв.
        В комнате было нестерпимо душно, и я весь взмок. Хотелось поскорее уйти из этого логова алкоголизма, но многое в Милне мне еще оставалось неясным. Я решил повернуть допрос в новое русло:
        - Скажите, Милн, почему вы так опустились? На Земле у вас жена и трое детей. Неужели вам не стыдно предстать перед ними в таком виде?
        Он вздрогнул, будто я ударил его по лицу.
        - Мне страшно, Клинч, - произнес он после небольшой паузы. Весь его гаерский тон куда-то улетучился. - Вы знаете, что такое страх?
        - Знаю.
        - Нет, не знаете, - вздохнул он. - Вам, наверное, никогда не приходилось умирать от страха. Мне кажется, что я схожу с ума. Я боюсь всего. Боюсь этой проклятой планеты, боюсь Лоретти, боюсь Долорес, боюсь…
        - Меня? - подсказал я.
        - Да, вас. Боюсь, что вы мне пришьете дело об убийстве, в котором я не виноват!
        Я протянул ему бутылку, и он с жадностью припал к горлышку.
        - Не собираюсь вам пришивать дело, Милн, но если в моих руках будет достаточно улик, тогда берегитесь!
        - Спасибо за откровенность! - Он запрокинул голову и вылил себе в глотку добрые полпинты неразбавленного виски.
        - И вот что еще, - сказал я, - отдайте мне ваш пистолет.
        Милн безропотно вытащил из кармана брюк вороненый «хорн» и подал его мне. Пистолет был на боевом взводе, со спущенным предохранителем. У меня заныло под ложечкой, когда я подумал, что все это время ему было достаточно сунуть руку в карман, чтобы выпустить мне в живот целую обойму. Впрочем, так, открыто, он вряд ли бы на это решился. Такие обычно наносят удар из-за угла.
        Я встал и уже в дверях как бы невзначай задал вопрос:
        - Кстати, не вы ли на днях смыли спиртом следы пальцев с пистолета Майзеля?
        - Я.
        - Почему?
        - Все по той же причине. Там могли быть и мои следы.
        26 марта
        Опять не мог уснуть. Поводов для размышлений было более чем достаточно. Что представляет собой Милн? Откуда эта смесь наглости и страха? Почему он старается выгородить Долорес и поставить под подозрение Лоретти? Отчего не спрятал гильзу, а оставил ее на столе? Трудно предположить, чтобы он не ожидал моего визита. Тогда что же? Желание поиграть в опасную игру? К тому же мне казалось, что временами он прикидывался более пьяным, чем был на самом деле.
        Если принимать поведение Милна всерьез, то напрашивается версия, при которой преступники - Милн и Долорес, а Лоретти что-то знает, но по неизвестным причинам не решается их разоблачить. Тогда становятся понятными загадочные слова Лоретти о яде, который могут подсыпать в пищу.
        Кроме того, оставалось невыясненным вчерашнее падение камня. Случайность это или покушение? Видимо, с камня и нужно начинать распутывать весь клубок.
        Я оделся и, стараясь двигаться как можно тише, чтобы никого не разбудить, вышел на воздух.
        Ветер стих, дождя тоже не было, и я дошел до шахты значительно быстрее, чем позавчера. На этот раз я был уверен, что за мною никто не крадется, поэтому позволил себе полностью расслабиться. После нескольких дней непрерывного напряжения впервые я наслаждался чувством безопасности и с удовольствием вдыхал свежий воздух.
        Без особого труда мне удалось найти место, где я чуть было не отправился к праотцам. Обломок скалы весом в несколько тонн выглядел достаточно внушительно для надгробного памятника ирландцу на чужбине. Такого не постыдился бы даже мой дед, заказавший себе при жизни самый роскошный склеп в Дублине.
        Я вооружился лупой и самым тщательным образом исследовал поверхность обломка. Милн говорил правду. Весь разлом, за исключением тонкой перемычки, был изъеден, как сыр рокфор. Впрочем, оставшуюся перемычку могли с одинаковым успехом сломать и ветер, и человек.
        Оставалось только бегло осмотреть почву. Следы крови давно уже должны были быть смыты дождями, а на какую-нибудь случайную находку я мало рассчитывал.
        Вскоре я отправился назад, так и не обнаружив ничего интересного.
        До базы оставалось не более сорока шагов, когда я услышал громкие голоса. На всякий случай я спрятался за выступ скалы и, выждав немного, осторожно высунул голову.
        У дверей базы оживленно разговаривали Милн с Лоретти. Вернее, говорил Милн, а Лоретти весело смеялся. Затем Лоретти похлопал Милна по плечу, и они, продолжая беседовать, скрылись в дверях.
        Я простоял в своем укрытии еще несколько минут, а затем с беспечным видом пошел к дому.
        Однако выдержки мне хватило ровно настолько, чтобы дойти до своей комнаты. Там я бросился на кровать и в отчаянии схватился за голову. Теперь я решительно ничего не понимал! У меня даже мелькнула мысль, не разыгрывают ли тут меня. Неплохой сюжетик для водевиля. Сыщик явился для расследования убийства, а изнывающие от безделья ученые подсовывают одну липовую версию за другой и потом веселятся за его спиной. Если так… Впрочем, нет! Весь мой многолетний опыт детектива подсказывал, что это не то. Я вспомнил выражение испуга во взгляде Долорес. Нужно быть изумительной актрисой, чтобы играть с таким искусством. Кроме того, Майзель мертв, а у меня в кармане оболочка пули. Тут уже не до шуток. Для убийцы дело пахнет максимальным сроком заключения, если не хуже.
        Я вымыл голову под краном и решил побриться, но тут мне был преподнесен новый сюрприз. Кто-то постучал в дверь, и голосок Долорес произнес сладчайшим тоном:
        - Мистер Клинч, идите завтракать!
        Этого я ожидал меньше всего.
        В кают-компании моему взору представилась поистине буколическая картина. Во главе стола восседала прекрасная Долорес. На ней было ажурное трикотажное платьице, на изготовление которого ушло меньше шерсти, чем можно было бы настричь с моих усов. Справа от нее сидел свежевыбритый Милн в крахмальной рубашке с галстуком, к тому же совершенно трезвый. Слева - Лоретти, красивый, как супермен на сигаретной этикетке.
        Они ели яичницу с беконом. В центре стола красовалось большое блюдо с тостами.
        Я пожелал им приятного аппетита. Долорес жестом указала мне место напротив себя.
        - Вам кофе с молоком или черный? - спросила она.
        - Благодарю вас, черный.
        Лоретти пододвинул ко мне сковороду с яичницей, и мы с ним обменялись любезнейшими поклонами.
        Я подумал, что, видимо, это мой последний завтрак в жизни. Неплохо придумано! Трое свидетелей внезапной смерти Джека Клинча. Виноват, Юджина Коннели, инспектора и так далее. Дальше все по трафарету. Контейнер с прахом отправляется на Землю, прелестные пальчики мадемуазель Лоран повязывают траурный креп на урне, скромные похороны на кладбище в Космополисе.
        - Почему вы не едите? - поинтересовалась Долорес.
        - Спасибо, не хочется.
        - Боитесь, что отравят? - усмехнулся Милн.
        - Нет, не боюсь.
        - Боитесь! - Он поддел вилкой большой кусок с моей сковороды и отправил себе в рот. - Ну что? Убедились?
        - Убедился. - Я мысленно вознес молитву святому Патрику и залпом выпил кофе.
        - Как вам здесь нравится? - светским тоном осведомилась Долорес.
        - Ничего, очень мило. А у вас сегодня что, какой-нибудь праздник?
        - У нас теперь каждый день праздник, - сказал Милн. - Делать-то нам нечего.
        - Смотря кому, - поморщился Лоретти, - мне так работы хватает.
        - Вот как, вы продолжаете работу? - Для меня это было новостью.
        - Делаю кое-что.
        - Когда же нас все-таки отправят на Землю? - снова задала вопрос Долорес.
        - Не знаю. Это должен решить мистер Роу.
        - Ну а ваше мнение?
        - Я думаю, что базу нужно ликвидировать. Откачать воду из шахты вряд ли удастся, а бурить такую толщу скал невозможно.
        - Правильно! - хлопнул рукой по столу Милн. - Вот это слова! Приятно слушать!
        Лоретти встал со стула:
        - Прошу извинить, у меня дела.
        Я тоже поднялся:
        - Спасибо за кофе, Долорес. Мне нужно с вами поговорить, сеньор Лоретти.
        Он удивленно поднял брови:
        - Пожалуйста, но только не раньше чем через час. Я должен закончить опыт.
        Я провел этот час у себя в комнате, пытаясь разобраться, чем была вызвана удивительная метаморфоза. Чем больше предположений я строил, тем меньше что-нибудь понимал.
        Так ничего и не решив, я направился к Лоретти.
        Дверь комнаты Милна была открыта. Я заглянул туда. Долорес босиком, в шортах, мыла пол. Милн с видом пай-мальчика, без ботинок, поджав ноги, сидел на тщательно застеленной кровати. Окно было распахнуто, и даже видневшееся в нем небо имело какой-то непривычно голубоватый оттенок.
        Поистине день чудес!
        Долорес меня заметила и, откинув тыльной стороной руки прядь волос, улыбнулась:
        - Не правда ли, мистер Клинч, Милн ужасный неряха?!
        Я неплохо разбираюсь в женских ногах и могу сказать без преувеличения, что у Долорес они выше всяких похвал. Увы! Детективу часто приходится приносить в жертву самое лучшее, чем может жизнь одарить мужчину. Впрочем, лирику побоку! Мне предстоял важный разговор, который мог кое-что прояснить.
        Я постучал в дверь Лоретти.
        Он сидел за микроскопом и кивком головы предложил мне сесть.
        Я огляделся по сторонам. В комнате был идеальный порядок. В углу, над кроватью, висела фотография молодой девушки, почти ребенка. Мне невольно вспомнилась история с несовершеннолетней дочерью миллионера.
        - Поглядите, мистер Клинч, металлургический завод в миниатюре.
        Я подкрутил окуляры по своим глазам. В капле на предметном столике копошились какие-то твари.
        - Бактериологическое разложение осмистого иридия, - пояснил Лоретти. - Полный переворот в технике. Огромная экономия, не нужно ни электрического тока, ни сложного оборудования. Все идет без вмешательства человека.
        - Да, занятно. Но какой сейчас в этом толк, если шахта затоплена, а другого места для добычи на планете нет? - Я намеренно задал этот вопрос. Меня интересовало, как он воспринимает все случившееся.
        - Не беда! - ответил он небрежным тоном. - Тут у меня подготовлено несколько штаммов для отправки на Землю. Не удалось тут - наладим там.
        - А это не опасно?
        - В каком смысле опасно?
        - Все-таки бактерии. А вдруг они вызовут на Земле какую-нибудь эпидемию?
        - Исключено!
        - Почему?
        Он достал из стола коробку с сигарами. Это были мои любимые «Корона-корона», и я с удовольствием закурил.
        - Видите ли, мистер Клинч, - сказал он, выпустив большой клуб дыма, - здесь, на Мези, никогда не было животной жизни, поэтому и опасных для живого организма бактерий быть не может. Они просто не смогли появиться в процессе эволюции.
        - А если, попав на Землю, приспособятся вместо осмистого иридия паразитировать на живых существах?
        - Не думаю. Тогда это уже не те бактерии. Кроме того, будут приняты все необходимые меры предосторожности.
        Я решил переменить тему:
        - Чем вы объясняете сегодняшний торжественный завтрак в полном сборе?
        Он поморщился и раздавил в пепельнице сигару.
        - Людям иногда надоедает валять дурака, мистер Клинч.
        - И вам тоже?
        - И мне тоже.
        - А я уже подумывал, нет ли тут каких-нибудь бактерий, вызывающих умопомешательство.
        - Таких бактерий тут быть не может, я уже объяснял почему…
        Я тоже погасил сигару и встал:
        - Очень благодарен вам за беседу. Если не возражаете, зайду как-нибудь еще.
        - С наручниками?
        - Пока без них.
        Он снова занялся своим микроскопом. Я подождал, пока его мысли не переключились целиком на работу, и спросил:
        - Чем вызван взрыв в шахте?
        - Не знаю, - ответил он, не отрываясь от окуляров. - Это не по моей части, спросите Милна.
        - Милн считает, что был взрыв газа.
        - Значит, взрыв газа.
        - И о смерти Майзеля вы ничего не можете мне сообщить?
        - И о смерти Майзеля я вам ничего не могу сообщить, обратитесь к Долорес.
        - До свидания, сеньор Лоретти!
        - Прощайте, мистер Клинч!

4 Из дневника Джека Клинча
        4 апреля
        Восемь дней ничего не записывал. Внезапно возникшая нежная дружба между обитателями базы тает, как кусок сахара в стакане чая. Некоторое время еще продолжались совместные трапезы, но уже без былого блеска. Долорес что-то готовила на скорую руку, однако созвать всех вовремя к обеду было нелегко. Уже на третий день Милн стал являться в кают-компанию под хмельком, а Лоретти часто отсутствовал, ссылаясь на срочные опыты.
        Все же встречи за столом давали мне единственную возможность продолжать наблюдения. Остальное время все отсиживаются по своим комнатам. Снова дует ветер, и мы живем при искусственном свете. Приходится держать ставни закрытыми. Даже специальные стекла не выдерживают напора ветра. О том, чтобы выйти на прогулку, нечего и думать.
        Все эти дни я пытался заново пересмотреть все, что мне известно о членах экспедиции. Мне кажется, что все они одна шайка и, судя по моим впечатлениям, Лоретти - главарь. Майзель им мешал, и его убили. Я даже не уверен, действительно ли взрыв в шахте предшествовал смерти Майзеля. А может быть, наоборот. К сожалению, сейчас установить это трудно.
        Мне совершенно неясна роль Долорес. Судя по ее поведению, она целиком во власти Лоретти и Милна. Она много знает, но очень искусно играет свою роль. Зачем им понадобилась эта инсценировка дружбы? Впрочем, тут не только инсценировка. Я ведь видел из укрытия, как беседовали по-приятельски Милн с Лоретти. Тогда, значит, инсценировкой была их взаимная неприязнь?
        Они вполне могли меня отравить, но почему-то побоялись. Возможно, понимали, что две смерти вызовут подозрения. Может быть, если б не проныра Дрейк с его заметкой в «Космических новостях», я бы уже давно был на том свете. Этот подонок, сам того не подозревая, оказал мне неплохую услугу. Правда, игру приходится вести в открытую, но они-то знают, что находятся под подозрением, и вынуждены действовать очень осторожно.
        О, с каким удовольствием я бы отдал их в руки правосудия! Но у меня нет никаких прямых улик. Болтовня Милна не в счет, он уже на предварительном следствии может от всего отпереться. Подобранная им гильза? Но мои показания вряд ли будут приняты во внимание, а других доказательств нет. Оболочка пули? Это, конечно, веская улика, но докажи, кто убил! Суду нужен конкретный убийца, а не трое предполагаемых. Ну что ж, значит, нужно продолжать искать убийцу.
        7 апреля
        Чрезвычайное происшествие! Уже несколько дней я чувствовал, как что-то назревает. Какая-то гнетущая атмосфера страха и взаимного недоверия. Все сидят в своих комнатах, снова питаются консервами. Меня просто игнорируют. При встречах отворачиваются и не отвечают на приветствия. Милн беспробудно пьянствует. Я слышу, как он натыкается на стены, когда идет в уборную. Долорес ходит с заплаканными глазами. Опять по ночам кто-то подкрадывается к моей двери и пробует, заперта ли она.
        И вот вчера все разразилось.
        Я задремал, и разбудил меня громкий шепот в коридоре. Разговаривали Милн с Лоретти. Слов разобрать не удавалось.
        Только один раз до меня донесся обрывок фразы: «…он может услышать, и тогда…» Очевидно, речь шла обо мне. Спустя некоторое время шепот перешел в перебранку. Голос Лоретти громко произнес: «Не думай, что тебе это удастся!» Последовал звук удара, топот ног, закричала Долорес, а затем прозвучал выстрел.
        Я выскочил в коридор.
        Милн стоял, привалясь к стене. Одной рукой он держался за бок, а другой сжимал длинный охотничий нож. Напротив него - Лоретти с пистолетом. Дверь в комнату Долорес была открыта.
        - Что тут происходит, черт вас подери?!
        - Он меня ранил! - захныкал Милн.
        В дверях показалась Долорес. На ней была шелковая пижама. Видно, ее подняли с постели.
        - Какой негодяй! - произнесла она дрожащим голосом. - Боже, какой негодяй!
        Я не понял, к кому это относилось.
        Милн шагнул вперед.
        - Эй, отнимите у него нож, а то он вас пырнет! - крикнул Лоретти.
        Ударом по предплечью я заставил Милна выронить нож, а затем обратился к тем двоим:
        - Сдайте оружие!
        Лоретти швырнул свой «хорн» мне под ноги.
        - И вы, Долорес, тоже!
        Она вызывающе взглянула на меня:
        - Я не могу тут остаться безоружной. Не забывайте, что я женщина!
        Глядя на нее, забыть это было трудно.
        - Ладно, защищайте свою честь. Так что же все-таки произошло?
        - Он вломился ко мне в комнату! - Долорес показала пальцем на Лоретти.
        - Он стрелял в меня, ранил, хотел убить! - проскулил Милн.
        - Милн пытался ударить меня ножом, мы сцепились врукопашную, я не удержался на ногах и влетел в комнату Долорес, ну а потом… пришлось стрелять.
        - Это правда?
        Долорес презрительно улыбнулась:
        - Не верьте ему. Этот негодяй способен на что угодно!
        - Психопатка! - Лоретти повернулся и направился к себе в комнату.
        - А вы, Милн, потрудитесь… - Я обернулся к нему и увидел, что он, закрыв глаза, сползает на пол. Рубашка на нем была пропитана кровью.
        Мы с Долорес перенесли его в комнату.
        Рана оказалась пустяковой. Пуля скользнула по ребру, но, пройди она немного правее, экспедиция лишилась бы еще одного специалиста.
        Милн быстро очнулся и снова начал скулить. Долорес хотела сделать ему обезболивающий укол, но он, увидя шприц, пришел в совершенное исступление. Пришлось дать ему виски.
        Мы подождали, пока он уснул рядом с наполовину опорожненной бутылкой, и вышли в коридор.
        - Ну, Долорес, вам по-прежнему нечего мне сказать?
        Она закрыла лицо руками:
        - Не спрашивайте меня ни о чем, мистер Клинч, право, я ничего не знаю!
        - Все равно вам придется дать откровенные показания, не здесь, так на Земле.
        - Сжальтесь!
        Первый раз в жизни женщина стояла передо мной на коленях. И какая женщина! До чего же она была хороша в позе кающейся грешницы!
        - О, пожалуйста, умоляю вас, отправьте меня на Землю. Я готова на что угодно, только не переносить этот ужас!
        Что я мог ей ответить? Отправить ее вместо себя? Я не имел на это права. У меня на руках было нераскрытое убийство, и виновна она или нет, но до окончания следствия нельзя было дать ей возможность скрыться от правосудия. Ищи ее потом по всему свету.
        Я поднял ее и отвел в комнату.
        - Успокойтесь, Долорес. Обещаю вам, что, как только я вернусь на Землю, за вами отправят специальный корабль. А сейчас ложитесь спать. За Милном я присмотрю сам. Если понадобится, разбужу вас.
        Мне не пришлось ее будить. Я лег в кровать и будто провалился в преисподнюю. Терзали кошмары, чудились чьи-то крики, и я долго не мог проснуться от настойчивого стука в дверь.
        - Мистер Клинч, мистер Клинч! Откройте, случилось несчастье! - Это был голос Долорес.
        Я выбежал в пижаме и босиком:
        - Что произошло?
        - Милн мертв, он отравился.
        В комнате Милна пахло горьким миндалем. Я поглядел на кирпичный цвет лица покойника и спросил:
        - Цианистый калий?
        - Да.
        На столе мы нашли мензурку со следами яда и записку. Характерным пьяным почерком было нацарапано:
        «Я вынужден так поступить, потому что лучше лишить себя жизни, чем…»
        На этом записка обрывалась.
        10 апреля
        Милна кремировали. Я должен привезти его прах на Землю.
        Временами мне кажется, что схожу я с ума. Все версии разваливаются одна за другой. Мне никак не удается связать факты воедино. Такого позорного провала еще не было в моей практике.
        С нетерпением жду дня отлета. Скоро кончится период муссонов. Старт назначен на 20 апреля - время относительного затишья. Изучаю инструкцию. Почтовая ракета полностью автоматизирована, нужно только нажать кнопку, но есть множество правил поведения в случае неполадок, их требуется знать назубок.
        Из Лоретти и Долорес больше ничего не вытянешь. Зря я ввязался в это дело. Теперь пусть им занимаются следователи на Земле, с меня хватит!
        21 апреля
        Через несколько часов я должен стартовать на постоянную орбиту. Зашел попрощаться с Долорес. Бедняжка! У нее такой вид, что сердце переворачивается. Мне страшно оставлять ее здесь, но что я могу поделать?
        Следующий визит к Лоретти. После того как я ему заявил, что без разрешения Роу ни одной бактерии отсюда вывезено не будет, отношения между нами более чем натянутые.
        Все же встретил он меня на этот раз без обычных колкостей. Видимо, рад-радешенек, что будет избавлен от дальнейших допросов. Даже извлек из своих запасов бутылку старого бренди.
        - За благополучное путешествие! Или вы при исполнении служебных обязанностей не можете пить с подследственным?
        - Вы ошибаетесь, Лоретти. Я не служу в полиции и могу пить с кем вздумается. Наливайте!
        Несколько минут мы просидели молча над своими стаканами.
        - Так что, мистер Клинч, удалось вам найти убийцу?
        Я ответил не сразу. Мое внимание было поглощено жидкостью в стакане. У меня даже дух заняло от внезапно пришедшей идеи. Поразительно, как все вдруг стало на свои места. Наконец я поднял голову и сказал:
        - Нашел, сеньор Лоретти.
        - Вот как?! Кто же?
        - Пока это профессиональная тайна. Скажите, где Майзель хранил взрывчатку?
        - Взрывчатку? - Он удивленно пожал плечами. - Кажется, во второй кладовой. А зачем вам?
        - Хочу устроить салют по поводу успешного окончания расследования!
        Я посмотрел на часы. Времени оставалось совсем мало. Нужно было еще раз тщательно исследовать оболочку пули, а затем… В душе у меня все пело. Я бы даже перекувырнулся через голову, если б не боялся уронить престиж фирмы «Джек Клинч, частный детектив».
        Часть третья

1
        Они снова, как год назад, собрались в кабинете Роу. Хозяин - за столом, Жюли - на диване, Шнайдер - в кресле, Клинч - на стуле.
        Роу потер переносицу, оглядел всех присутствующих и обратился к Клинчу:
        - Так вот, мистер Клинч, я ознакомился с вашим рапортом и дневниками. Должен сказать, что я поражен.
        - Благодарю вас! - Клинч вежливо поклонился.
        - Боюсь, что вы меня не вполне поняли, - продолжал бесстрастным тоном Роу. - Благодарить не за что. Я не только поражен, но и возмущен. Мне кажется, что полученные вами от нас инструкции были достаточно точными. Вам поручалось выяснить причину, вызвавшую взрыв, найти убийцу и определить возможность эксплуатации месторождения иридия. Так?
        - Совершенно верно! - согласился Клинч.
        - Теперь посмотрим, что вы сделали. Разберем по пунктам. Причину взрыва вы так и не установили, убийцу не нашли, а взамен этого предлагаете нам… э… сюжет для научно-фантастического романа, да к тому же извлеченный из… стакана с бренди. Вы согласны со мной?
        - Абсолютно не согласен! - Усы у Клинча торчали, как две пики, лицо покрылось красными пятнами, чувствовалось, что он готов ринуться в бой.
        Роу жестом предложил ему замолчать:
        - К этому вопросу мы еще вернемся. Разберем до конца, как вы выполнили задание. В то время, когда здесь наши специалисты разработали способ откачки воды из шахты, вы безо всякого разрешения на то взрываете скалу и заваливаете всю площадку, да еще так, что выведена из строя б?льшая часть оборудования. Как же я должен расценивать эти действия?
        - Мне кажется, что я все достаточно ясно изложил в своем рапорте.
        Роу развел руками:
        - Может быть, вы, герр Шнайдер, что-нибудь поняли?
        Шнайдер заерзал в кресле.
        Ему очень не хотелось сознаться, что он вообще плохо представляет, о чем идет речь.
        - Честно говоря, у меня еще много недоуменных вопросов. Может быть, Джек, вы растолкуете нам все на словах, а то из вашего рапорта не все понятно.
        - Хорошо! - Клинч закурил и положил ногу на ногу. - Начну с психологического климата на базе. Ведь именно для этого я предоставил в ваше распоряжение свои дневники. Скажите, Вилли, вас не удивляет поведение всех без исключения членов экспедиции?
        - Ведут они себя, конечно, странно.
        - А какой элемент вы особо выделили бы в их поведении?
        - Гм… Пожалуй, страх.
        - Правильно! Именно страх. Они боятся меня, это еще как-то можно объяснить. Ведь идет расследование убийства. По милости Дрейка я вынужден вести его открыто, и каждый из них считает себя подозреваемым.
        - Но убийца должен был бояться больше других, а тут…
        - Они боятся все. Очень рад, что вы это почувствовали. Кроме того, они боятся друг друга, а это может быть только в случае?..
        - Если они убили сообща.
        - Верно! Или если каждый подозревает в убийстве других и имеет для этих подозрений веские основания. И то и другое предположение исключается, если Майзель действительно застрелился.
        - Но ведь Майзель был убит! Есть оболочка пули.
        - К пуле мы вернемся потом. Пока же примем в основу рассуждений самоубийство. Тогда нужно искать другую причину, вызывающую страх. Эту причину, как справедливо подметил мистер Роу, я и нашел в стакане с бренди.
        - Тут уж я вас не понимаю.
        - Стоячие волны в жидкости. Они навели меня на след. Ведь все время на Мези страх испытывал и я тоже. Мне постоянно чудились какие-то шаги и шепот в коридоре, преследовало чувство нависшей опасности. Временами я себя чувствовал на грани умопомешательства.
        - И очевидно, в этом состоянии вы и решили прибегнуть к спасительной гипотезе об инфразвуке? - иронически заметил Роу.
        - Да, именно так. Ведь расположенный в ущелье ствол затопленной шахты представлял собой исполинскую органную трубу, настроенную на низкую частоту, недоступную человеческому слуху. В литературе описано много случаев, когда люди, подвергавшиеся воздействию мощного инфразвука, испытывали необъяснимый страх и даже доходили до полного психического расстройства.
        - Довольно смелое заключение, мистер Клинч. А что, если вы ошиблись?
        - Я проверил свои предположения. Помните необычный для обитателей базы коллективный завтрак, во время которого они все вели себя совершенно нормально?
        - Ну, допустим, и что из этого следует?
        - В тот день было полное безветрие. Стоило потом ветру задуть снова, как все вернулось на круги своя.
        - Мне рассуждения мистера Клинча кажутся очень логичными, - подала голос Жюли.
        Роу осуждающе взглянул на нее и нахмурился:
        - Мы опять уходим в область фантастики. Не соблаговолите ли вы, мистер Клинч, все же ответить на основные вопросы: причина первого взрыва, обстоятельства смерти Майзеля и окончательный вывод шахты из строя, за который вы несете персональную ответственность. По каждому вопросу жду краткого и вразумительного ответа, по возможности без психологических экскурсов. Меня интересуют только факты.
        - Постараюсь придерживаться фактов, хотя без психологических экскурсов моя работа была бы бессмысленной. Итак, взрыв в шахте произошел от скопления газов.
        - Какие основания у вас так считать?
        - У меня нет оснований считать иначе. Самоубийство Майзеля не подлежит сомнению. Из всех членов экспедиции у него была самая неустойчивая психика. Добавьте к этому потрясение, вызванное взрывом. Следующей жертвой стал Милн. Постоянное пьянство усилило эффект действия инфразвука.
        - Постойте, постойте! - взмолился Шнайдер. - Вы говорите о самоубийстве Майзеля как о чем-то вполне установленном, ну а оболочка пули?
        - Оболочка пули ни о чем не свидетельствует. Вы помните, как она была деформирована?
        - Помню, но ведь она находилась в кремационной печи.
        - Значит, не помните. Конец оболочки был разорван. Видимо, в ней раньше была трещина. В таких случаях после выстрела свинец силой инерции вылетает вперед, а оболочка застревает в теле. Не зря Долорес говорила, что череп Майзеля был сильно изуродован. Типичный эффект распиленной оболочки. Некогда англичане применяли такие пули в войне с бурами.
        - А ну покажите! - протянул руку Шнайдер.
        Клинч достал из кармана замшевый кошелек.
        - Куда же она могла задеваться? - пробормотал он, запустив туда пальцы. - Вот дьявол! Боюсь, Вилли, что я второпях забыл ее на Мези.
        - Очень жаль! - сухо сказал Шнайдер. - Это очень важное вещественное доказательство. Впрочем, если вы утверждаете…
        - Можете мне верить, Вилли.
        - С пулей вы разберетесь, герр Шнайдер, сами, - сказал Роу. - А я все-таки попрошу мистера Клинча ответить на третий вопрос: на основании каких полномочий была подорвана скала и окончательно выведена из строя шахта?
        - Таких полномочий мне действительно не давали. Но если бы я этого не сделал, сейчас на Мези могло бы быть еще два трупа. Более того, я не уверен, что и следующую экспедицию не постигла бы та же участь. Такой источник инфразвука, да еще направленного действия, вещь поистине страшная!
        Роу поднялся с кресла, давая понять, что совещание окончено.
        - Хорошо, мистер Клинч. Я вынужден доложить обо всем совету директоров. Надеюсь, вы понимаете, что пока вопрос о выплате вам гонорара решен быть не может. А вы, мадемуазель Лоран, задержитесь здесь. Я хочу выслушать ваши соображения об эвакуации оставшихся в живых членов экспедиции.
        Клинч со Шнайдером вышли в приемную.
        - Старик очень расстроен, - сказал Шнайдер. - Мне кажется, вы неплохо поработали там, но все же хочу задать вам еще несколько вопросов.
        - Думаю, это лучше сделать за кружкой пива, - усмехнулся Клинч. - У меня от этой милой беседы все внутри пересохло!

2
        Вечером того же дня Клинч мерил шагами свой роскошный номер в отеле «Галактика». Мягкий свет торшера, батарея бутылок для коктейлей, приглушенная музыка, льющаяся из магнитофона, - все это свидетельствовало о том, что Клинч кого-то поджидает.
        Он несколько раз нетерпеливо поглядывал на часы.
        Наконец ровно в восемь скрипнула дверь, и в комнату проскользнула Жюли. Клинч выключил магнитофон и с протянутыми руками пошел ей навстречу:
        - Здравствуй, дорогая! - Он ее увлек на диван, но она ловко выскользнула из его объятий.
        - Погоди, Джек! Сначала дело, все остальное потом. - Жюли вынула из сумки большой пакет. - Вот деньги. Как видишь, «Горгона» платит за подобные услуги наличными. Можешь не беспокоиться, ни в одной бухгалтерской книге этот платеж не записан. Должна сказать, что впервые вижу, чтобы такую огромную сумму отвалили за самую бессовестную брехню.
        - Брехня всегда бессовестна, - спокойно сказал Клинч, пересчитывая пачки банкнот. - Мне было поручено окончательно вывести из строя шахту, я это сделал, а все остальное литература, фантастический сюжет, как говорит Роу.
        Жюли презрительно усмехнулась:
        - Однако на совещании ты имел очень жалкий вид. Казалось, еще немного - и ты расколешься.
        - Еще бы! Эта оболочка пули меня чуть не доконала. «Хорн» имеет укороченный патрон, а ты подложила в урну оболочку от пули кольта. Представляешь, что было бы, попади она в криминалистическую лабораторию. Пришлось срочно потерять главное вещественное доказательство. Все-таки тебе бы следовало лучше разбираться в марках пистолетов.
        Жюли села к нему на колени и обняла за шею:
        - Не будь таким придирой, Джек. У меня было очень мало времени. Подумай о другом: ведь если б я не придумала этот трюк с оболочкой, мы с тобой так бы и не познакомились.
        - Вернее, ты бы меня не завербовала.
        - Фу! Как грубо ты говоришь о таких вещах!
        - Ладно, - сказал Клинч, - победителей не судят.
        - Конечно! - Жюли положила голову к нему на грудь. - Теперь у нас есть деньги. Будь уверен, я найду способ заставить этого старого осла Роу выплатить тебе все до последнего цента. С тем, что ты получил от «Горгоны», хватит на всю жизнь. Мы можем купить виллу во Флориде.
        - Я предпочитаю Ниццу.
        - Неужели ты не можешь мне уступить даже в такой мелочи?
        - Хорошо, пусть будет Флорида.
        - Умница! Можешь меня поцеловать.
        - Погоди, я запру дверь.
        Клинч направился к двери, но в этот момент она распахнулась. На пороге стояли Шнайдер и Роу. Позади них маячили двое полицейских в форме.
        Жюли попыталась проскользнуть в спальню, но Клинч преградил ей дорогу.
        - Входите, джентльмены, - сказал он. - Разрешите представить вам начальницу секретной службы «Горгоны» Минну Хорст, известную здесь под псевдонимом Жюли Лоран. Наш разговор с ней записан на магнитофоне, а вот деньги, уплаченные через нее концерном за диверсионный акт на Мези. Думаю, что этого достаточно, чтобы взять под стражу Хорст - Лоран и возбудить судебное дело против «Горгоны».
        Жюли выхватила из сумочки пистолет.
        Первый выстрел вдребезги разнес лампу торшера. В наступившей тьме вторая пуля просвистела рядом с головой Клинча. Он бросился на звук выстрела. Послышалась борьба, еще один выстрел и падение тела. Вспыхнули фонарики в руках полицейских. Жюли лежала на полу.
        Клинч включил люстру под потолком и подошел к Жюли. Она была мертва. Ее глаза, казалось, с немым укором глядели на Клинча.
        Он вытер рукой пот со лба и обратился к Шнайдеру:
        - Мне очень неприятно. Так получилось. Я хотел отобрать у нее пистолет, а она… Надеюсь, вы понимаете, что это чистая случайность?
        - Конечно! Мы даже не будем проводить судебно-медицинской экспертизы. Ограничимся показаниями свидетелей.
        - А все-таки жаль! - задумчиво произнес Клинч. - Какая красивая женщина и вдобавок какая актриса!
        Шнайдер сокрушенно покачал головой:
        - Скажите, Джек, когда у вас впервые возникло подозрение, что Жюли Лоран не та, за кого себя выдает?
        - Когда мы ужинали в ресторане. Ни одна француженка не станет запивать устрицы красным вином.

3
        Труп увезли в морг, магнитофонную пленку дважды прослушали, а Роу все еще не мог прийти в себя.
        - Боже! - сказал он. - Я совершенно запутался в этом бесконечном потоке лжи! Может быть, вы все-таки объяснитесь, Клинч?
        - Что ж, - Клинч поглядел на тающие кубики льда в стакане со скотчем, - попытаюсь. Мне самому надоело разыгрывать фарс, но иначе мы бы не разоблачили преступницу. Итак, Жюли Лоран была секретным агентом «Горгоны». Правда, то, что ее настоящее имя Минна Хорст, я узнал только сегодня от Шнайдера. Он проделал большую работу, пока я был на Мези.
        - Да, - самодовольно сказал Шнайдер. - Пришлось переворошить все досье лиц, связанных когда-либо с промышленным шпионажем.
        - Минна Хорст, - продолжал Клинч, - направила Эдуарда Майзеля на Мези с диверсионным заданием. Он взорвал шахту. Это не подлежит сомнению, я нашел на рабочей площадке обрывок упаковки от детонаторов. Однако Майзель полностью не оправдал надежд своих хозяев. Постоянное воздействие инфразвука и страх разоблачения довели его до нервной горячки. Судя по всему, в бреду он болтал много лишнего, и Долорес начала кое о чем догадываться. Возможно, что после его выздоровления она ему прямо об этом сказала. Тут уж Майзелю не оставалось ничего другого, как пустить себе пулю в лоб.
        - Значит, Долорес знала и ничего вам не рассказала? - спросил Роу.
        - Да, видимо, это так. При всем том ее нельзя в этом особо винить. Во-первых, она считала себя связанной врачебной тайной, во-вторых, Майзель уже мертв, а в-третьих, не забывайте, что он был в нее без памяти влюблен. Нет такой женщины, которая была бы к этому совсем равнодушна.
        - Гм… И что же дальше?
        - Дальше то, что положение на Мези остается неясным. Неизвестно, можно ли откачать воду из шахты. Не будет ли предпринята новая попытка наладить там добычу. Поэтому Минна Хорст решает забросить туда нового диверсанта. Придумывается трюк с оболочкой пули, и меня вызывают сюда из Лондона.
        - Вы с ней раньше были знакомы?
        - Нет.
        - Почему же она так настаивала именно на вашей кандидатуре? На что она могла рассчитывать?
        Клинч слегка покраснел:
        - На неотразимость своих чар. Она знала, что мы, ирландцы, очень чувствительны к женской красоте.
        - И кажется, не ошиблась в этом! - засмеялся Шнайдер. - Впрочем, извините, Джек! Продолжайте, пожалуйста!
        - Что ж тут продолжать? Пожалуй, это все.
        - Как «все»?! - удивился Роу. - А взрыв, который вы там устроили? Вы что, действительно только хотели заткнуть эту органную трубу?
        - Конечно! Но были еще и другие соображения. Вы помните про обломок скалы, который меня чуть не превратил в отбивную котлету?
        - Помню.
        - Так вот, когда я исследовал поверхность разлома, то обнаружил металлический иридий. Бактерии работали и в скалах. Своим взрывом я вскрыл богатейшее месторождение, которое можно разрабатывать открытым способом. Собственно говоря, это было ясно уже из данных геофизической разведки, и если бы Майзель честно относился к своим обязанностям, он бы наверняка обратил на это внимание. Так что, мистер Роу, отправляйте туда новую экспедицию и начинайте работу. Что же касается старых механизмов, пострадавших при обвале, то они там теперь не нужны.
        Роу встал и прошелся по комнате.
        - Да, мистер Клинч, думаю, что вы заслужили свой гонорар.
        - С двадцатипроцентной надбавкой, - невозмутимо ответил Клинч.
        - Это еще почему?
        - Пятнадцать процентов - за открытие месторождения, а пять, - Клинч ехидно улыбнулся, - пять процентов за фантастический сюжет, как вы изволили выразиться. Ведь вам, наверное, не хотелось бы, чтобы я этот сюжет продал какому-нибудь писаке?
        - Конечно нет! - с неожиданной серьезностью ответил Роу. - Тем более что всю эту историю, видно, придется сдать в архив. Сейчас ведутся переговоры между правительствами латиноамериканских стран о национализации рудников «Горгоны». Предполагается организовать межгосударственный концерн под эгидой ЮНЕСКО. Все производство будет реконструировано на научной основе, и вот тут нам пригодятся бактерии Лоретти. Однако, мистер Клинч, эти сведения совершенно конфиденциальны, и я надеюсь на вашу скромность.
        Джек Клинч встал, горделиво расправил усы и снисходительно взглянул на Роу с высоты своего роста:
        - Я уже вам говорил, что гарантия тайны - одно из непременных условий работы частного детектива. Кроме того, черт побери, есть еще и честное слово ирландца, которое тоже чего-нибудь стоит!
        Солнце заходит в Дономаге
        Рассказы
        От автора
        Математики предпочитают исследовать переменные величины при приближении их к пределу. Ими же был придуман метод доказательства ad absurdum.
        У литературы совсем иные задачи, чем у науки, однако современная фантастика вправе использовать подобные методы.
        Некоторые буржуазные социологи надеются, что успехи науки и техники избавят капиталистическое общество от разрушающих его противоречий. Тотальная автоматизация рассматривается ими как средство от всех бед.
        Там, где нельзя поставить опыт, и писатель, и ученый прибегают к мысленному эксперименту.
        Дономага - вымышленная страна, но она сохраняет все черты капиталистического государства. Некоторые из этих черт мною намеренно гипертрофированы: гротеск - это ведь тоже частное значение переменной, близкое к пределу.
        Социолога интересует общество как таковое, писателя - люди в этом обществе.
        Я написал рассказы о людях Дономаги, конфликте между человеком и наукой в той социальной системе, где наука неизбежно начинает служить целям порабощения.
        У каждого жанра - свои возможности.
        Новелла не может дать того, что дает роман. Зато она кажется мне эмоционально более насыщенной. Может быть, эти соображения послужат оправданием автору, предлагающему вниманию читателя вместо большого полотна разрозненные фрагменты.
        Итак, Дономага - вымышленная страна, я ее создал. А уничтожила она себя сама, хотя я дал ей все, к чему она стремилась.
        Тревожных симптомов нет

1
        Не нравятся мне его почки, - сказал Крепс.
        Леруа взглянул на экран:
        - Почки как почки. Бывают хуже. Впрочем, кажется, регенерированные. Что с ними делали прошлый раз?
        - Сейчас проверю. - Крепс набрал шифр на диске автомата.
        Леруа откинулся на спинку кресла и что-то пробормотал сквозь зубы.
        - Что вы сказали? - переспросил Крепс.
        - Шесть часов. Пора снимать наркоз.
        - А что будем делать с почками?
        - Вы получили информацию?
        - Получил. Вот она. Полное восстановление лоханок.
        - Дайте сюда.
        Крепс знал манеру шефа не торопиться с ответом и терпеливо ждал.
        Леруа отложил пленку в сторону и недовольно поморщился:
        - Придется регенерировать. Заодно задайте программу на генетическое исправление.
        - Вы думаете, что…
        - Безусловно. Иначе за пятьдесят лет они не пришли бы в такое состояние.
        Крепс сел за перфоратор. Леруа молчал, постукивая карандашом о край стола.
        - Температура в ванне повысилась на три десятых градуса, - сказала сестра.
        - Дайте глубокое охлаждение до… - Леруа запнулся. - Подождите немного… Ну, что у вас с программой, Крепс?
        - Контрольный вариант в машине. Сходимость - девяносто три процента.
        - Ладно, рискнем. Глубокое охлаждение на двадцать минут. Вы поняли меня? На двадцать минут глубокое охлаждение. Градиент - полградуса в минуту.
        - Поняла, - ответила сестра.
        - Не люблю я возиться с наследственностью, - сказал Леруа. - Никогда не знаешь толком, чем все это кончится.
        Крепс повернулся к шефу:
        - А по-моему, вообще все это мерзко. Особенно инверсия памяти. Вот бы никогда не согласился.
        - А вам никто и не предложит.
        - Еще бы! Создали касту бессмертных, вот и танцуете перед ними на задних лапках.
        Леруа устало закрыл глаза:
        - Вы для меня загадка, Крепс. Порою я вас просто боюсь.
        - Что же во мне такого страшного?
        - Ограниченность.
        - Благодарю вас…
        - Минус шесть, - сказала сестра.
        - Достаточно. Переключайте на регенерацию.
        Фиолетовые блики вспыхнули на потолке операционного зала.
        - Обратную связь подайте на матрицу контрольного варианта программы.
        - Хорошо, - ответил Крепс.
        - Наследственное предрасположение, - пробормотал Леруа. - Не люблю я возиться с такими вещами.
        - Я тоже, - сказал Крепс. - Вообще, все это мне не по нутру. Кому это нужно?
        - Скажите, Крепс, вам знаком такой термин, как борьба за существование?
        - Знаком. Учил в детстве.
        - Это совсем не то, что я имел в виду, - перебил Леруа. - Я говорю о борьбе за существование целого биологического вида, именуемого хомо сапиенс.
        - И для этого нужно реставрировать монстров столетней давности?
        - До чего же вы все-таки тупы, Крепс! Сколько вам лет?
        - Тридцать.
        - А сколько лет вы работаете физиологом?
        - Пять.
        - А до этого?
        Крепс пожал плечами:
        - Вы же знаете не хуже меня.
        - Учились?
        - Учился.
        - Итак, двадцать пять лет - насмарку. Но ведь вам, для того чтобы что-то собой представлять, нужно к тому же стать математиком, кибернетиком, биохимиком, биофизиком - короче говоря, пройти еще четыре университетских курса. Прикиньте-ка, сколько вам тогда будет лет. А сколько времени понадобится на приобретение того, что скромно именуется опытом, а по существу представляет собой проверенную жизнью способность к настоящему научному мышлению?
        Лицо Крепса покрылось красными пятнами.
        - Так вы считаете…
        - Я ничего не считаю. Как помощник вы меня вполне устраиваете, но помощник сам по себе ничего не стоит. В науке нужны руководители, исполнители всегда найдутся. Обстановочка-то усложняется. Чем дальше, тем больше проблем, проблем остреньких, не терпящих отлагательства, проблем, от которых, может быть, зависит само существование рода человеческого. А жизнь не ждет. Она все время подстегивает: работай, работай, с каждым годом работай все больше, все интенсивнее, все продуктивнее, иначе застой, иначе деградация, а деградация - это смерть.
        - Боитесь проиграть соревнование? - спросил Крепс.
        Насмешливая улыбка чуть тронула тонкие губы Леруа.
        - Неужели вы думаете, Крепс, что меня волнует, какая из социальных систем восторжествует в этом мире? Я знаю себе цену. Ее заплатит каждый, у кого я соглашусь работать.
        - Ученый-ландскнехт?
        - А почему бы и нет? И, как всякий честный наемник, я верен знаменам, под которыми сражаюсь.
        - Тогда и говорите о судьбе Дономаги, а не всего человечества. Вы ведь знаете, что за пределами Дономаги ваш метод не находит сторонников. И признайтесь заодно, что…
        - Довольно, Крепс! Я не хочу выслушивать заношенные сентенции. Лучше скажите, почему, когда мы восстанавливаем человеку сердечную мышцу, регенерируем печень, омолаживаем организм, все в восторге: это человечно, это гуманно, это величайшая победа разума над силами природы! Но стоит нам забраться чуточку поглубже, как типчики вроде вас поднимают визг: ах! ученому инверсировали память, ах! кощунственные операции, ах!.. Не забывайте, что наши опыты стоят уйму денег. Мы должны выпускать отсюда по-настоящему работоспособных ученых, а не омоложенных старичков, выживших из ума.
        - Ладно, - сказал Крепс, - может быть, вы и правы. Не так страшен черт…
        - Особенно когда можно дать ему мозг ангела, - усмехнулся Леруа.
        Раздался звонок таймера.
        - Двадцать минут, - бесстрастно сказала сестра.
        Крепс подошел к машине:
        - На матрице контрольной программы нули.
        - Отлично! Отключайте генераторы. Подъем температуры - градус в минуту. Пора снимать наркоз.

2
        Приятно холодит тело регенерационный раствор, тихо поют трансформаторы, горячо пульсирует кровь, пахнет озоном, мягко льется матовый свет ламп.
        Окружающий мир властно вторгается в просыпающееся тело - великолепный, привычный и вечно новый мир.
        Кларенс поднял голову. Две черные фигуры в длинных, до пят, антисептических халатах стояли, склонившись над ванной.
        - Ну, как дела, Кларенс? - спросил Леруа.
        Кларенс потянулся:
        - Восхитительно! Как будто снова родился на свет.
        - Так оно и есть, - пробормотал Крепс.
        Леруа улыбнулся:
        - Не терпится попрыгать?
        - Черт знает какой прилив сил! Готов горы ворочать.
        - Успеете. - Лицо Леруа стало серьезным. - А сейчас - под душ и на инверсию.

* * *
        …Кто сказал, что здоровый человек не чувствует своего тела? Ерунда! Нет большего наслаждения, чем ощущать биение собственного сердца, трепет диафрагмы, ласковое прикосновение воздуха к трахеям при каждом вдохе. Вот так каждой клеточкой молодой упругой кожи отражать удары бьющей из душа воды и слегка пофыркивать, как мотор, работающий на холостом ходу, мотор, в котором огромный неиспользованный резерв мощности. Черт побери, до чего это здорово! Все-таки за пятьдесят лет техника сделала невероятный рывок. Разве можно сравнить прошлую регенерацию с этой? Тогда, в общем, его просто подлатали, а сейчас… Ух как хорошо! То, что сделали с Эльзой, - просто чудо. Только зря она отказалась от инверсии. Женщины всегда живут прошлым, хранят воспоминания, как сувениры. Для чего тащить с собой этот ненужный балласт? Вся жизнь в будущем. Каста бессмертных, неплохо придумано! Интересно, что будет после инверсии? Откровенно говоря, последнее время мозг уже работал неважно, ни одной статьи за этот год. Сто лет - не шутка. Ничего, теперь они убедятся, на что еще способен старина Кларенс. Отличная мысль - явиться к
Эльзе в день семидесятипятилетия свадьбы обновленным не только физически, но и духовно…
        - Хватит, Кларенс. Леруа вас ждет в кабинете инверсии, одевайтесь!
        Крепс протянул Кларенсу толстый мохнатый халат.

3
        Вперед-назад, вперед-назад пульсирует ток в колебательном контуре, задан ритм, задан ритм, задан ритм…
        Поток электронов срывается с поверхности раскаленной нити и мчится в вакууме, разогнанный электрическим полем. Стоп! На сетку подан отрицательный потенциал. Невообразимо малый промежуток времени, и вновь рвется к аноду нетерпеливый рой. Задан ритм, рождающий в кристалле кварца недоступные уху звуковые колебания, в десятки раз тоньше комариного писка.
        Немые волны ультразвука бегут по серебряной проволочке, и металлический клещ впивается в кожу, проходит сквозь черепную коробку. Дальше, дальше, в святая святых, в величайшее чудо природы, именуемое мозгом.
        Вот она - таинственная серая масса, зеркало мира, вместилище горя и радости, надежд и разочарований, взлетов и падений, гениальных прозрений и ошибок.
        Лежащий в кресле человек глядит в окно. Зеркальные стекла отражают экран с гигантским изображением его мозга. Он видит светящиеся трассы микроскопических электродов и руки Леруа на пульте. Спокойные, уверенные руки ученого. Дальше, дальше, приказывают эти руки, еще пять миллиметров. Осторожно! Здесь сосуд, лучше его обойти!
        У Кларенса затекла нога. Он делает движение, чтобы изменить позу.
        - Спокойно, Кларенс! - Голос Леруа приглушен. - Еще несколько минут постарайтесь не двигаться. Надеюсь, вы не испытываете никаких неприятных ощущений?
        - Нет. - Какие же ощущения, когда он знает, что она совершенно лишена чувствительности, эта серая масса, анализатор всех видов боли.
        - Сейчас мы начнем, - говорит Леруа. - Последний электрод.
        Теперь начинается главное. Двести электродов подключены к решающему устройству. Отныне человек и машина составляют единое целое.
        - Напряжение! - приказывает Леруа. - Ложитесь, Кларенс, как вам удобнее.
        Инверсия памяти. Для этого машина должна обшарить все закоулки человеческого мозга, развернуть бесконечной чередой рой воспоминаний, осмыслить подсознательное и решить, что убрать навсегда, а что оставить. Очистка кладовых от старого хлама.
        Вспыхивает зеленая лампа на пульте. Ток подан на мозговую кору.
        …Маленький мальчик растерянно стоит перед разбитой банкой варенья. Коричневая густая жидкость растекается по ковру…
        Стоп! Сейчас комплекс ощущений будет разложен на составляющие и сверен с программой. Что там такое? Страх, растерянность, первое представление о бренности окружающего мира. Убрать. Чуть слышно щелкает реле. В мозг подан импульс тока, и нервное возбуждение перестает циркулировать на этом участке. Увеличена емкость памяти для более важных вещей.
        Ватага школьников выбегает на улицу. Они о чем-то шепчутся. В центре - верзила с рыжей нечесаной копной волос и торчащими ушами. Как трудно делать вид, что совсем не боишься этого сброда! Ноги кажутся сделанными из ваты. Тошнота, подступающая к горлу. Хочется бежать. Они все ближе. Зловещее молчание и оскаленная рожа с оттопыренными ушами. Осталось два шага. Верзила наносит удар…
        Убрать! Щелк, щелк, щелк.
        Берег реки, танцующие поплавки на воде. Черная тень. Нога в стоптанном башмаке. Сброшенные удочки, плывущие по течению. Красный туман перед глазами. Удар кулаком в ненавистную харю, второй, третий. Поверженный, хныкающий враг, размазывающий кровь по лицу…
        Миллисекунды на анализ. Оставить: уверенность в своих силах, радость победы нужны ученому не меньше, чем боксеру на ринге.
        …Отблеск огня на верхушках елей. Разгоряченные вином и молодостью лица. Сноп искр вылетает из костра, когда в него подбрасывают сучья. Треск огня и песня: «Звезда любви на небосклоне». Лицо Эльзы. «Пойдемте, Кларенс. Мне хочется тишины». Шелест сухих листьев под ногами. Белое платье на фоне ствола. «Может быть, вы все-таки решитесь поцеловать меня, Кларенс?» Горький запах мха на рассвете. Завтрак в маленьком загородном ресторанчике. Горячее молоко с хрустящими хлебцами. «Теперь это уже навсегда, правда, милый?»
        Вспыхивают и гаснут лампочки на пульте. Любовь к женщине - это хорошо. Возбуждает воображение. Остальное убрать. Слишком много нервных связей занимает вся эта ерунда. Щелк, щелк. Все ужато до размера фотографии в семейном альбоме. Белое платье на фоне ствола. «Может быть, вы все-таки решитесь поцеловать меня, Кларенс?»
        Невидимый луч мечется по ячейкам электронного коммутатора, обнюхивает все тайники человеческой души. Что там еще? Подать напряжение на тридцать вторую пару электродов. Оставить, убрать, оставить, убрать, убрать, убрать, щелк, щелк, щелк.
        …Первая лекция. Черный костюм, тщательно отглаженный Эльзой. Упрятанная тревога в голубых глазах. «Ни пуха ни пера, дорогой». Амфитеатр аудитории. Внимательные насмешливые лица студентов. Хриплый, чуть срывающийся голос вначале. Введение в теорию функций комплексного переменного. Раскрытый рот юноши в первом ряду. Постепенно стихающий гул. Стук мела о доску. Радостная уверенность, что лекция проходит хорошо. Аплодисменты, поздравления коллег. Как давно это было! Семьдесят лет назад. Двадцатого сентября…
        Щелк, щелк. Оставлены только дата и краткий конспект лекции.
        Дальше, дальше.
        «…Посмотри: это наш сын. Правда он похож на тебя?» Букет роз у изголовья кровати. Он покупал эти розы в магазине у моста. Белокурая продавщица сама ему их отобрала. «Женщины любят хорошие цветы, я уверена, что они ей понравятся».
        Щелк, щелк. Долой ненужные воспоминания, загружающие память. Мозг математика должен быть свободен от сентиментальной ерунды.
        …Пронзительный, звериный крик Эльзы. Сочувственные телеграммы, телефонные звонки, толпа репортеров на лестнице. «Весь мир гордится подвигом вашего сына». На первых полосах газет - обрамленная черной каймой фотография юноши в мешковатом комбинезоне у трапа ракеты. Притихшая толпа в церкви. Сухопарая фигура священника. «Вечная память покорителям космоса»…
        Вспыхивают и гаснут лампочки на пульте. Мчатся заряды в линиях задержки памяти, до предела загружены блоки логических цепей. Вновь и вновь сличается полученный результат с программой, и снова - логический анализ.
        - Ну что там случилось? - Взгляд Леруа обращен к пульту. Кажется, машина не может сделать выбор.
        - Наконец-то, слава богу! - Леруа облегченно вздыхает, услышав привычный щелчок реле. - Завтра, Крепс, проверьте по магнитной записи, что они там напутали с программой.
        Щелк, щелк, щелк. «Вечная память покорителям космоса».
        Щелк. Еще одна ячейка памяти свободна.
        Миллионы анализов в минуту. События и даты, лица знакомых, прочитанные книги, обрывки кинофильмов, вкусы и привычки, физические константы, тензоры, операторы, формулы, формулы, формулы.
        Все это нужно привести в порядок - рассортировав, ненужное исключить.
        Щелк, щелк. Мозг математика должен обладать огромной профессиональной памятью. Нужно обеспечить необходимую емкость по крайней мере на пятьдесят лет. Кто знает, что там впереди? Долой весь балласт! Щелк, щелк.
        Танцуют кривые на экранах осциллографов. Леруа не совсем доволен. Кажется, придется на этом кончить, мозг утомлен.
        - Довольно! - командует он Крепсу. - Вызовите санитаров, пусть забирают его в палату.
        Крепс нажимает звонок. Пока санитары возятся с бесчувственным телом, он выключает установку.
        - Все?
        - Все, - отвечает Леруа. - Я устал, как Господь Бог на шестой день творения. Нужно немного развлечься. Давайте, Крепс, махнем в какое-нибудь кабаре. Вам тоже не повредит небольшая встряска после такой работы.

4
        Раз, два, три. Левой, левой. Раз, два, три. Отличная вещь ходьба! Вдох, пауза, выдох, пауза. Тук, тук, тук, левое предсердие, правый желудочек, правое предсердие, левый желудочек. Раз, два, три. Левой, левой.
        Легким размашистым шагом Кларенс идет по улице. Он смотрит на часы. Сейчас, как было условлено, в университет. Ненадолго, только на доклад Леви. А затем - домой, к Эльзе. Вдох, пауза, выдох, пауза. Какое разнообразие запахов, оттенков, форм. Обновленный мозг жадно впитывает окружающий мир. Горячая кровь пульсирует в артериях, разбегается по лабиринту сосудов и вновь возвращается на круги своя. Тук, тук, тук. Малый круг, большой круг, правое предсердие, левый желудочек, левое предсердие, правый желудочек, тук, тук, тук. Вдох, пауза, выдох, пауза.
        Стоп! Кларенс поражен. На зеленом фоне листвы багровые лепестки, источающие небывалый аромат. Он опускается на колени и, как зверь, обнюхивает куст.
        В глазах идущей навстречу девушки - насмешка и невольное восхищение. Он очень красив, этот человек, стоящий на коленях перед цветами.
        - Вы что-нибудь потеряли? - спрашивает она, улыбаясь.
        - Нет, я просто хочу запомнить запах. Вы не знаете, как называются эти… - Проклятье! Он забыл название. - Эти… растения?
        - Цветы, - поправляет она. - Обыкновенные красные розы. Неужели вы никогда их не видели?
        - Нет, не приходилось. Спасибо. Теперь я запомню: красные розы.
        Он поднимается на ноги и, осторожно коснувшись пальцами лепестков, идет дальше.
        Раз, два, три. Левой, левой.
        Девушка с удивлением глядит ему вслед. Чудак, а жаль. Пожалуй, он мог бы быть немного полюбезнее.
        «Розы, красные розы», - повторяет он на ходу…
        Кларенс распахивает дверь аудитории. Сегодня здесь - семинар. Похожий на строгого мопса Леви стоит у доски, исписанной уравнениями. Он оборачивается и машет Кларенсу рукой, в которой зажат мел. Все взоры обращены к Кларенсу. В дверях толпятся студенты. Они пришли сюда, конечно, не из-за Леви. Герой дня - Кларенс, представитель касты бессмертных.
        - Прошу извинить за опоздание, - говорит он, садясь на свое место. - Пожалуйста, продолжайте.
        Быстрым взглядом он окидывает доску. Так-так. Кажется, старик взялся за доказательство теоремы Лангрена. Занятно.
        Леви переходит ко второй доске.
        Кларенс не замечает устремленных на него глаз. Он что-то прикидывает в уме. Сейчас он напряжен, как скаковая лошадь перед стартом.
        «Есть! Впрочем, подождать, не торопиться, проверить еще раз. Так, отлично!»
        - Довольно!
        Леви недоуменно оборачивается:
        - Вы что-то сказали, Кларенс?
        На губах Кларенса ослепительная, беспощадная улыбка.
        - Я сказал: довольно. Во втором члене - нераскрытая неопределенность. При решении в частных производных ваше уравнение превращается в тождество.
        Он подходит к доске, небрежно стирает все написанное Леви, выписывает несколько строчек и размашисто подчеркивает результат.
        Лицо Леви становится похожим на печеное яблоко, которое поздно вынули из духовки. Несколько минут он смотрит на доску.
        - Спасибо, Кларенс… Я подумаю, что здесь можно сделать.
        Сейчас Кларенс нанесет решающий удар. Настороженная тишина в аудитории.
        - Самое лучшее, что вы можете сделать, - это не браться за работу, которая вам не под силу.
        Нокаут.
        …Он снова идет по улице. Раз, два, три; левой, левой; вдох, пауза, выдох, пауза. Поверженный, хныкающий враг, размазывающий кровь по лицу. Печеное яблоко, которое слишком поздно вынули из духовки. Уверенность в своих силах и радость победы нужны ученому не меньше, чем боксеру на ринге.
        Раз, два, три; вдох, пауза, выдох, пауза; раз, два, три; левой, левой.

5
        - Олаф!
        В дверях - сияющая, блистательная Эльза. До чего она хороша - юная Афродита, рожденная в растворе регенерационной ванны.
        Белое платье на фоне ствола. «Может быть, вы все-таки решитесь поцеловать меня, Кларенс?»
        - Здравствуй, дорогая. - Это совсем не такой поцелуй, каким обычно обмениваются супруги в день бриллиантовой свадьбы.
        - А ну, покажись. Ты великолепно выглядишь. Не пришлось бы мне нанимать телохранителей, чтобы защищать тебя от студенток.
        - Чепуха! Имея такую жену…
        - Пусти, ты мне растреплешь прическу.
        Он идет по комнатам, перебирает книги в шкафу, рассматривает безделушки на Эльзином столике, с любопытством оглядывает мебель, стены. Все это так привычно и вместе с тем так незнакомо. Как будто видел когда-то во сне.
        - Новое увлечение? - спрашивает он, глядя на фотографию юноши в мешковатом комбинезоне, стоящего у трапа ракеты.
        В глазах Эльзы ужас.
        - Олаф! Что ты говоришь?!
        Кларенс пожимает плечами:
        - Я не из тех, кто ревнует жен к их знакомым, но посуди сама… манера вешать над кроватью фотографии своих кавалеров может кому угодно показаться странной. И почему ты так на меня глядишь?
        - Потому что… потому что это Генри… наш сын… Боже! Неужели ты ничего не помнишь?!
        - Я все великолепно помню, но у нас никогда не было детей. Если ты хочешь, чтобы фотография все-таки красовалась здесь, то можно придумать что-нибудь более остроумное.
        - О господи!!
        - Не надо, милая. - Кларенс склонился над рыдающей женой. - Ладно, пусть висит, если тебе это нравится.
        - Уйди! Ради бога, уйди, Олаф. Дай мне побыть одной, очень тебя прошу, уйди!
        - Хорошо. Я буду в кабинете. Когда ты успокоишься, позови меня…
        …События и даты, лица знакомых, прочитанные книги, обрывки кинофильмов, физические константы, тензоры, операторы, формулы, формулы, формулы. Белое платье на фоне ствола. «Может быть, вы все-таки решитесь поцеловать меня, Кларенс?» Красные розы, теорема Лангрена, печеное яблоко, которое слишком поздно вынули из духовки, радость победы… Нет, он решительно не понимает, что это взбрело в голову Эльзе…

* * *
        Празднично накрытый стол. Рядом с бутылкой старого вина - свадебный пирог. Два голубка из крема держат в клювах цифру «75».
        - Посмотри, что я приготовила. Этому вину тоже семьдесят пять лет.
        Слава богу, кажется, Эльза успокоилась. Но почему семьдесят пять?
        - Очень мило, хотя и не вполне точно. Мне не семьдесят пять лет, а сто, да и тебе, насколько я помню, тоже.
        Опять этот странный, встревоженный взгляд. Он отрезает большой кусок пирога и наливает в бокалы вино.
        - За бессмертие!
        Они чокаются.
        - Мне бы хотелось, - говорит Кларенс, пережевывая пирог, - чтобы ты в этом году обязательно прошла инверсию. У тебя перегружен мозг. Поэтому ты выдумываешь несуществовавшие события, путаешь даты, излишне нервозна. Хочешь, я завтра позвоню Леруа? Это такая пустяковая операция.
        - Олаф, - глаза Эльзы умоляют, ждут, приказывают, - сегодня двадцать третье августа, неужели ты не помнишь, что произошло семьдесят пять лет назад в этот день?
        …События и даты, лица знакомых, тензоры, операторы, формулы, формулы, формулы…
        - Двадцать третьего августа? Кажется, в этот день я сдал последний экзамен. Ну конечно! Экзамен у Элгарта, три вопроса, первый…
        - Перестань!!!
        Эльза выбегает из комнаты, прижав платок к глазам.
        «Да… - Кларенс налил себе еще вина. - Бедная Эльза! Во что бы то ни стало нужно завтра повезти ее к Леруа».
        Когда Кларенс вошел в спальню, Эльза уже была в постели.
        - Успокойся, дорогая. Право, из-за всего этого не стоило плакать. - Он обнял вздрагивающие плечи жены.
        - Ох, Олаф! Что они с тобой сделали?! Ты весь какой-то чужой, ненастоящий! Зачем ты на это согласился?! Ты ведь все, все забыл!
        - Ты просто переутомилась. Не нужно было отказываться от инверсии. У тебя перегружен мозг, ведь сто лет - это не шутка.
        - Я тебя боюсь такого…
        «…Может быть, вы все-таки решитесь поцеловать меня, Кларенс?»

6
        Зловещее дыхание беды отравляло запах роз, путало стройные ряды уравнений. Беда входила в сон, неслышно ступая мягкими лапами. Она была где-то совсем близко. Не открывая глаз, Кларенс положил руку на плечо жены:
        - Эльза!
        Он пытался открыть ее застывшие веки, отогреть своим дыханием безжизненное лицо статуи, вырвать из окостеневших пальцев маленький флакон.
        - Эльза!!
        Никто не может пробудить к жизни камень.
        Кларенс рванул трубку телефона…

* * *
        - Отравление морфием, - сказал врач, надевая пальто. - Смерть наступила около трех часов назад. Свидетельство я положил на телефонную книгу. Вон оно, на столике. Там же я записал телефон похоронного бюро. В полицию я сообщу сам. Факт самоубийства не вызывает сомнений. Думаю, они не будут вас беспокоить.
        - Эльза! - Он стоял на коленях у кровати, гладя ладонью холодный белый лоб. - Прости меня, Эльза! Боже, каким я был кретином! Продать душу! За что? Стать вычислительной машиной, чтобы иметь возможность высмеять этого болвана Леви!.. Печеное яблоко, которое слишком поздно вынули из духовки. Радость победы, теорема Лангрена, тензоры, операторы, формулы, формулы, формулы… Этого болвана…
        Кларенс сел на кровать, протянул руку и взял со столика белый листок.
        В двенадцать часов зазвонил телефон. Кларенс снял трубку:
        - Слушаю.
        Он все еще сидел на кровати, у телефонного столика.
        - Алло, Кларенс! Говорит Леруа. Как вы провели ночь?
        - Как провел ночь? - рассеянно переспросил Кларенс, вертя в руке свидетельство о смерти, исписанное на обороте математическими символами. - Отлично провел ночь.
        - Самочувствие?
        - Великолепное!
        Ровные строчки уравнений, не уместившихся на свидетельстве, покрывали листы «для записей», вырванные из телефонной книги. Несколько перечеркнутых и смятых листов валялось на одеяле и на подушке, рядом с головой покойной.
        - Послушайте, Леруа, позвоните мне через два часа, я сейчас очень занят. Мне, кажется, удалось найти доказательство теоремы Лангрена.
        - Желаю успеха!
        Леруа усмехнулся и положил трубку.
        - Ну как? - спросил Крепс.
        - Все в порядке. Операция удалась на славу. Тревожных симптомов нет.
        Призраки
        Придя домой, он снял обувь, костюм, белье и бросил их в ящик утилизатора.
        Эта процедура каждый раз вызывала у него неприятное чувство. Странная привязанность к вещам. Особенно жаль ему было расставаться с обувью. Он страдал плоскостопием, и даже ортопедические ботинки становились удобными только к вечеру, когда нужно было их выбрасывать. Однако пункт первый санитарных правил предписывал ежедневную смену одежды.
        Приняв душ, он облачился в свежую пижаму. Старая, вместе с купальной простыней, тоже отправилась в утилизатор.
        Несколько минут он в нерешительности стоял перед установкой искусственного климата. Затем, поставив рычажок против надписи «Берег моря», лег в постель.
        Ему смертельно хотелось спать, но он знал, что эта ночь, как и предыдущие, пройдет без сна. Стоило ему закрыть глаза, как все, что он пытался подавить в себе днем, опять овладевало его помыслами.
        Очевидно, он все-таки уснул, потому что, когда снова открыл глаза, стрелка на светящемся циферблате показывала три часа.
        Больше ждать он не мог. С тяжело бьющимся сердцем он подошел к пульту и нажал кнопку вызова.
        Возникшее в фокальном объеме изображение девушки улыбнулось ему, как старому знакомому.
        - Слушаю!
        - Одежду на сегодня! - сказал он хриплым голосом.
        - Микроклимат номер двадцать шесть. Одежда восемь или двенадцать.
        - Нельзя ли что-нибудь полегче?
        - Рабочую одежду?
        - Да.
        - В котором часу вы выходите из дома?
        - Сейчас.
        - Я вам дам комбинезон и свитер. На улице еще прохладно. В десять часов сможете свитер бросить в ближайший утилизатор.
        - Хорошо.
        Он открыл дверцу контейнера и взял пакет с одеждой.
        - Что вы хотите на завтрак?
        «Сейчас, - подумал он, - именно сейчас!»
        - Почему вы молчите?
        - Я вас люблю.
        - Я не поняла, чтo вы любите. Заказные блюда - с семи часов утра. Ночью я вам могу предложить только то, что есть в программе.
        - Я вас люблю!
        Он шагнул вперед, но вместо белой полоски шеи с каштановыми завитками волос его губы встретила пустота, напоенная горьковатым запахом духов.
        На пульте вспыхнул красный сигнал. Методично пощелкивая, автомат отсчитывал секунды.
        - Время истекло! Повторите вызов через пять минут.
        Изображение исчезло. Он еще раз вдохнул запах ее духов и начал одеваться.
        Он шел мимо зданий с темными окнами по бесконечному, пустынному тротуару. Загорающиеся при его приближении светильники сейчас же гасли, как только он проходил мимо. Небольшое, ярко освещенное пространство впереди, и дальше - таинственный полумрак.
        Он подошел к темной витрине магазина, вспыхнувшей ярким пятном, когда его фигура пересекла инфракрасный луч, падающий на фотоэлемент.
        - Вам что-нибудь нужно?
        - Нет… то есть… вообще, нужно.
        - Заходите!
        Он поднялся на второй этаж. Изображение белокурой продавщицы приветливо ему улыбнулось:
        - Вам нужен подарок?
        - Да.
        - Женщине?
        - Да.
        - Украшения? Цветы?
        - Нет. Духи…
        - Какие духи она любит?
        - Не знаю… Забыл название.
        - Не беда, найдем по каталогу. Садитесь, пожалуйста!
        Он никогда не подозревал, что на свете существует такое разнообразие запахов. И все не те, что нужно.
        - Подобрали?
        - Нет.
        - Сейчас я сменю пленку.
        Опять не то. От пряных ароматов слегка кружится голова.
        - Вот эти.
        - У вашей дамы отличный вкус. Это фрагменты вступления к двенадцатой симфонии запахов. Один флакон?
        - Да.
        Лента конвейера вынесла из мрака шкатулку и остановилась. Он открыл пробку и вылил на ладонь несколько капель янтарной жидкости.
        - Спасибо! До свидания!
        - Вы забыли взять флакон.
        - Не нужно, я передумал.
        Он стоял у решетки, отделявшей тротуар от автострады, прижав ладони к лицу, вдыхая горький, терпкий запах духов. Маленький островок света опоясывал место, где он находился.
        По автостраде мчались автомобили, темные и стремительные. Он сделал несколько шагов вдоль решетки. Пятно света двигалось за ним. Он снова попытался уйти, и снова оно его настигло. Он побежал. Пятно двигалось вместе с ним. Ему казалось, что попади он туда, в темноту, и весь этот бред, не дающий спать по ночам, кончится сам собой.
        Перебросив ноги через решетку, он спрыгнул на шоссе.
        Вой сирены. Скрежет тормозов. Огромный транспарант осветил ночное небо: «Внимание! Человек на дороге!» Исполинское изображение лица с гневно сжатыми губами стремительно надвигалось на одинокую фигурку в комбинезоне.
        - Немедленно назад!
        - Хорошо.
        Теперь, кроме фонарей, загоравшихся при его приближении, каждые сто метров вспыхивали и гасли фиолетовые сигналы Службы наблюдения.
        У перекрестка в решетке был проход. Он невольно отпрянул назад, когда перед его лицом захлопнулась дверца.
        - Автомобиль заказан. Ждите здесь.
        - Не нужно. Мне… некуда ехать.
        - Заказ отменен. Выйдите из поля зрения фотоэлемента.
        Только сейчас он вспомнил, что два дня ничего не ел.
        В кабине автомата его встретило знакомое изображение толстяка в белом поварском колпаке.
        - Могу предложить только омлет, кофе и яблочный пирог. Завтраки отпускаются с семи часов.
        Он протянул руку к пульту, и вдруг ему расхотелось есть. Сейчас он нажмет кнопку, и повторится то, что было уже тысячи раз. Сначала в автомате что-то щелкнет, затем закрутятся многочисленные колеса, и на лотке появится заказанная пища. После этого последует неизменное «приятного аппетита», изображение исчезнет, и он в одиночестве будет есть.
        - Хорошо. Я возьму кофе.
        Вместо того чтобы нажать кнопку, он отогнул щиток лотка и взял дымящуюся чашку.
        Сигнал неисправности. Автомат отключился от сети.
        Внезапно кабина осветилась фиолетовым светом Службы наблюдения. Теперь перед ним было строгое лицо человека в белом халате.
        - Кто вы такой?
        - Сальватор.
        - Это мне ничего не говорит. Ваш индекс?
        - Икс эм двадцать шесть сорок восемь дробь триста восемьдесят два.
        - Сейчас проверю. Поэт?
        - Да.
        - Сто сорок вторая улица, дом двести пятьдесят два, квартира семьсот три?
        - Да.
        - Вы на приеме у психиатра. Постарайтесь отвечать на все вопросы. Почему вы не спите?
        - Я не могу. У меня бессонница.
        - Давно?
        - Давно.
        - Сколько ночей?
        - Н-н-не помню.
        - Вас что-нибудь мучит?
        - Да.
        - Что?
        - Я… влюблен…
        - Она не отвечает вам взаимностью?
        - Она… не может… это… изображение.
        - Какое изображение?
        - То, что у меня дома, на пульте обслуживания.
        - Сейчас, минутку! Так! Биоскульптор Ковальский, вторая премия Академии искусств, оригинал неизвестен. Вы понимаете, что нельзя любить изображение, у которого даже нет оригинала?
        - Понимаю.
        - И что же?
        - Люблю.
        - Вы женаты?
        - Нет.
        - Почему? Какие-нибудь отклонения от нормы?
        - Нет… наверно… просто… я ее люблю.
        - Я дам указание станции обслуживания сменить вам изображение.
        - Пожалуйста, только не это!
        - Почему вы пошли на шоссе?
        - Мне хотелось темноты. Смотреть на звезды в небе.
        - Зачем вы сломали автомат?
        - Мне трудно об этом вам говорить. Вы ведь тоже… машина?
        - Вы хотите говорить с живым врачом?
        - Да… пожалуй, это было бы лучше.
        - До тех пор пока не будет поставлен диагноз, это невозможно. Итак, почему вы сломали автомат?
        - Я не люблю автоматы… мне кажется, что зависимость от них унижает мое достоинство.
        - Понятно. Поедете в больницу.
        - Не хочу.
        - Почему?
        - Там тоже автоматы и эти… призраки.
        - Кого вы имеете в виду?
        - Ну… изображения.
        - Мы поместим вас в отделение скрытого обслуживания.
        - Все равно… я не могу без нее.
        - Без изображения?
        - Да.
        - Но ведь оно - тоже часть автомата.
        - Я знаю.
        - Хорошо. Отправляйтесь домой. Несколько дней за вами будут наблюдать, а потом определят лечение. Я вам вызываю автомобиль.
        - Не нужно. Я пойду пешком, только…
        - Договаривайте. У вас есть желание, которое вы боитесь высказать?
        - Да.
        - Говорите.
        - Чтобы меня оставили в покое. Пусть лучше все продолжается как есть. Ведь я… тоже… автомат, только более высокого класса, опытный образец, изготовленный фирмой «Дженерал бионик».
        Предварительные изыскания
        - Послушайте, Ронг. Я не могу пожаловаться на отсутствие выдержки, но, честное слово, у меня иногда появляется желание стукнуть вас чем-нибудь тяжелым по башке.
        Дани Ронг пожал плечами:
        - Не думайте, что мне самому вся эта история доставляет удовольствие, но я ничего не могу поделать, если контрольная серия опытов…
        - А какого черта вам понадобилось ставить эту контрольную серию?!
        - Вы же знаете, что методика, которой мы пользовались вначале…
        - Не будьте болваном, Ронг!
        Торп Кирби поднялся со стула и зашагал по комнате.
        - Неужели вы так ничего и не поняли? - Сейчас в голосе Кирби был сладчайший мед. - Ваша работа носит сугубо теоретический характер. Никто, во всяком случае в течение ближайших лет, никаких практических выводов из нее делать не будет. У нас вполне хватит времени, ну, скажем, через два года, отдельно опубликовать результаты контрольной серии и, так сказать, уточнить теорию.
        - Не уточнить, а опровергнуть.
        - О господи! Ну хорошо, опровергнуть, но только не сейчас. Ведь после той шумихи, которую мы подняли…
        - Мы?
        - Ну пусть я. Но поймите наконец, что, кроме вашего дурацкого самолюбия, есть еще интересы фирмы.
        - Это не самолюбие.
        - А что?
        - Честность.
        - Честность! - фыркнул Кирби. - Поверьте моему опыту. Вы, вероятно, слышали о препарате тервалсан. Так известно ли вам…
        Ронг закрыл глаза, приготовившись выслушать одну из сногсшибательных историй, в которой находчивость Торпа Кирби, его умение разбивать козни врагов, его эрудиция и ум должны были служить примером стаду овец, опекаемому все тем же Торпом Кирби.
        «Откуда этот апломб? - думал Ронг, прислушиваясь к рокочущему баритону шефа. - Ведь он ни черта не смыслит. Краснобай и пустомеля!»
        - …Надеюсь, я вас убедил?
        - Безусловно. И если вы рискнете опубликовать результаты работ без контрольной серии, я всегда найду способ…
        - Ох, как мне хочется сказать вам несколько теплых слов! Но что толку, если вы даже не обижаетесь?! Первый раз вижу такую толстокожую…
        - Вас удивляет, почему я не реагирую на ваши грубости?
        - Ну?
        - Видите ли, Кирби, - тихо сказал Ронг, - часто каждый из нас руководствуется в своих поступках каким-то примером. Мое отношение к вам во многом определяется случаем, который мне довелось наблюдать в детстве. Это было в зоологическом саду. У клетки с обезьянами стоял старый человек и кидал через прутья конфеты. Вероятно, он делал это с самыми лучшими намерениями. Однако, когда запас конфет в его карманах кончился, обезьяны пришли в ярость. Они сгрудились у решетки и, прежде чем старик успел опомниться, оплевали его с ног до головы.
        - Ну и что?
        - Он рассмеялся и пошел прочь. Вот тогда я понял, что настоящий человек не может обидеться на оплевавшую его обезьяну. Ведь это всего-навсего обезьяна.
        - Отличная история! - усмехнулся Кирби. - Мне больше всего в ней понравилось, что он все-таки ушел оплеванный. Пример поучительный. Смотрите, Ронг, как бы…
        - Все понятно, Кирби. Теперь скажите, сколько времени вы сможете еще терпеть мое присутствие? Дело в том, что мне хочется закончить последнюю серию опытов, а для этого потребуется по меньшей мере…
        - О, не будем мелочны! Я не тороплюсь и готов ждать хоть до завтрашнего утра.
        - Ясно.
        - Послушайте, Дан, - в голосе Кирби вновь появились задушевные нотки, - не думайте только, ради бога, что это результат какой-то личной неприязни. Я вас очень высоко ценю как ученого, но вы сами понимаете…
        - Понимаю.
        - Я знаю, как трудно сейчас в Дономаге найти приличную работу биохимику. Вот телефон и адрес. Они прекрасно платят, и работа, кажется, вполне самостоятельная. С нашей стороны можете рассчитывать на самые лучшие рекомендации.
        - Еще бы.
        - Кстати, надеюсь, вы не забыли, что при поступлении сюда вы дали подписку о неразглашении?..
        - Нет, не забыл.
        - Отлично! Желаю успеха! Если у вас появится желание как-нибудь зайти ко мне домой вечерком поболтать, просто так, по-дружески, буду очень рад.
        - Спасибо.

* * *
        - Доктор Ронг?
        - Да.
        - Господин Латиани вас ждет. Сейчас я ему доложу.
        Ронг оглядел приемную. Ничего не скажешь, дело, видно, поставлено на широкую ногу. Во всяком случае, денег на обстановку не жалеют. Видно…
        - Пожалуйста!
        Ступая по мягкому ковру, он прошел в предупредительно распахнутую дверь. Навстречу ему поднялся из-за стола высокий лысый человек с матово-бледным лицом.
        - Очень приятно, доктор Ронг! Садитесь, пожалуйста.
        Ронг сел.
        - Итак, если я правильно понял доктора Кирби, вы бы не возражали против перехода на работу к нам?
        - Вы правильно поняли доктора Кирби, но я вначале хотел бы выяснить характер работы.
        - Разумеется. Если вы ничего не имеете против, мы об этом поговорим немного позже, а пока я позволю себе задать вам несколько вопросов.
        - Слушаю.
        - Ваша работа у доктора Кирби. Не вызван ли ваш уход тем, что результаты вашей деятельности не оправдали первоначальных надежд?
        - Да.
        - Не была ли сама идея…
        Ронг поморщился:
        - Простите, но я связан подпиской, и мне бы не хотелось…
        - Помилуй бог! Меня вовсе не интересуют секреты фирмы. Я просто хотел узнать, не была ли сама идея несколько преждевременной при нынешнем уровне науки… Ну, скажем, слегка фантастической?
        - Первоначальные предположения не оправдались. Поэтому, если вам нравится, можете считать их фантастическими.
        - Отлично! Второй вопрос: употребляете ли вы спиртные напитки?
        «Странная манера знакомиться с будущими сотрудниками», - подумал Ронг.
        - Обета трезвости я не давал, - резко ответил он, - но на работе не пью. Пусть вас это не тревожит.
        - Ни в коем случае, ни в коем случае! - Казалось, Латиани был в восторге. - Ничего так не возбуждает воображения, как рюмка коньяку. Не правда ли? Поверьте, нас это совершенно не смущает. Может быть, наркотики?..
        - Извините, - сказал, поднимаясь, Ронг, - но думаю, что разговор в этом тоне…
        Латиани вскочил:
        - Да что вы, дорогой доктор Ронг? Я не хотел вас обидеть. Просто ученые, работающие у нас над Проблемой, пользуются полной свободой в своих поступках, и мы не только не запрещаем им прибегать в служебное время к алкоголю и наркотикам, но даже поощряем…
        - Что поощряете?
        - Все, что способствует активизации воображения.
        Это было похоже на весьма неуклюжую мистификацию.
        - Послушайте, господин Латиани, - сказал Ронг, - может быть, вы вначале познакомите меня с сущностью Проблемы, а потом будет видно, стоит ли нам говорить о деталях.
        Латиани усмехнулся:
        - Я бы охотно это сделал, уважаемый доктор Ронг, но ни я, ни ученые, работающие здесь, не имеют ни малейшего понятия, в чем эта Проблема заключается.
        - То есть как это не имеют?
        - Очень просто. Проблема зашифрована в программе машины. Вы выдаете идеи, машина их анализирует. То, что непригодно, - отбрасывается, то, что может быть впоследствии использовано, - запоминается.
        - Для чего это нужно?
        - Видите ли, какого бы совершенства ни достигла машина, ей всегда будет не хватать основного - воображения. Поэтому там, где речь идет о поисках новых идей, машина беспомощна. Она не может выйти за пределы логики.
        - И вы хотите…
        - Использовать в машине человеческое воображение. Оно никогда не теряет своей ценности. Даже бред шизофреника слагается из вполне конкретных представлений, сколь фантастичным ни было бы их сочетание. Вы меня понимаете?
        - Квант мысли, - усмехнулся Ронг. - И таким способом вы хотите решить сложную биохимическую проблему?
        - Я разве сказал, что она биохимическая?
        - Простите, но в таком случае зачем же…
        - Мы пригласили вас?
        - Вот именно.
        - О, у нас работают ученые всех специальностей: физики, математики, физиологи, конструкторы, психиатры, кибернетики и даже один астролог.
        - Тоже ученый?
        - В своем роде, в своем роде.
        Ронг в недоумении потер лоб:
        - Все же я не понимаю, в чем должны заключаться мои обязанности?
        - Вы будете ежедневно приходить сюда к одиннадцати часам утра и находиться в своем кабинете четыре часа. В течение этого времени вы должны думать не важно о чем, лишь бы это имело какое-то отношение к вашей специальности. Чем смелее гипотезы, тем лучше.
        - И это все?
        - Все. Первое время вы будете получать три тысячи соле в месяц.
        Ого! Это в три раза превышало оклад, который Ронг получал, работая у Кирби.
        - В дальнейшем ваша оплата будет автоматически повышаться в зависимости от количества идей, принятых машиной.
        - Но я ведь экспериментатор.
        - Великолепно! Вы можете ставить мысленные эксперименты.
        - Откуда же я буду знать их результаты? Для этого нужны настоящие опыты.
        - Это вам они нужны. Машина пользуется такими методами анализа, которые позволяют определить результат без проведения самого эксперимента.
        - Но я хоть буду знать этот результат?
        - Ни в коем случае. Машина не выдает никаких данных до полного окончания работы над Проблемой.
        - И тогда?..
        - Не знаю. Это вне моей компетенции. Вероятно, есть группа лиц, которая будет ознакомлена с результатами. Мне эти люди неизвестны.
        Ронг задумался.
        - Откровенно говоря, я в недоумении, - сказал он. - Все это так необычно.
        - Несомненно.
        - И я сомневаюсь, чтобы из этого вообще что-нибудь вышло.
        - Это уже не ваша забота, доктор Ронг. От вас требуются только идеи, повторяю, не важно какие, но достаточно смелые. Все остальное сделает машина. Помните, что, во-первых, вы не один, а во-вторых, сейчас ведутся только предварительные изыскания. Сама работа над Проблемой начнется несколько позже, когда будет накоплен достаточный материал.
        - Последний вопрос, - спросил Ронг. - Могу ли я, находясь здесь, продолжать настоящую научную работу?
        - Это нежелательно, - ответил, подумав, Латиани, - никакой систематической работы вы не должны делать. Одни предположения, так сказать, по своему усмотрению. Подписки с вас мы не берем.
        - Ну что ж, - вздохнул Ронг, - давайте попробуем, хотя я не знаю…
        - Прекрасно! Пойдемте, я покажу вам ваш кабинет.

* * *
        Гигантский спрут раскинул свои щупальца на площади в несколько сотен квадратных метров. Розовая опалесцирующая жидкость пульсировала в прозрачных трубах, освещаемая светом мигающих ламп. Красные, фиолетовые, зеленые блики метались среди нагромождения причудливых аппаратов, вспыхивали на матовой поверхности экранов, тонули в хаотическом сплетении антенн и проводов.
        Кибернетический Молох переваривал жертвоприношения своих подданных.
        Латиани постучал кулаком по прозрачной стене, отгораживающей машинный зал:
        - Крепче броневой стали. Неплохая защита от всяких случайностей, а?
        Ронг молча кивнул головой, пораженный масштабами и фантастичностью этого сооружения.
        Напротив машинного зала располагалось множество дверей, обитых черной кожей. Латиани открыл одну из них.
        - Вот ваш кабинет, - сказал он, укрепляя на двери картиночку с изображением ромашки. - Многие из наших сотрудников по разным соображениям не хотят афишировать свою работу у нас, да и мы в этом не заинтересованы. Придется вам ориентироваться по этой карточке. Вот ключ. Вход в чужие кабинеты категорически запрещен. Библиотека - в конце коридора. Итак, завтра в одиннадцать часов.
        Ронг заглянул в дверь. Странная обстановка для научной работы. Небольшая комната. Фонарь под потолком, украшенный изображениями драконов, освещает ее скупым светом. Окон нет. Вдоль стены - турецкий диван, подушки на нем. Над диваном укреплено непонятное сооружение, напоминающее формой корыто. Рядом - низкий столик, уставленный бутылками с яркими этикетками и коробочками с какими-то снадобьями. Даже письменного стола нет.
        Латиани заметил недоумение Ронга.
        - Не удивляйтесь, дорогой доктор. Скоро вы ко всему привыкнете. Это определяется спецификой нашей работы.

* * *
        «…Думай, думай, думай! О чем думать? Все равно о чем, только думай, тебе за это платят деньги. Выдвигай гипотезы, чем смелее, тем лучше. Ну, думай! Скотина Кирби! Если он посмеет опубликовать результаты без контрольной серии… Не о том! Думай! О чем же думать? У, дьявол!»
        Уже пять дней Ронг регулярно является на работу, и каждый раз повторяется одно и то же.
        «Думай!»
        Ему кажется, что даже под угрозой пытки он не способен выдавить из себя хоть какую-нибудь мыслишку.
        «Думай!»
        Махнув рукой, он встает с дивана и направляется в библиотеку.
        На полках царит хаос. Книги по ядерной физике, биологии, математике валяются вперемешку с руководствами по хиромантии, описаниями телепатических опытов, пергаментными свитками на неизвестных Ронгу языках. На столе - большой фолиант в потертом переплете из свиной кожи: «ЧЕРНАЯ И БЕЛАЯ МАГИЯ».
        «А, все равно, чем бессмысленнее, тем лучше!»
        Сунув книгу под мышку, Ронг плетется в свой кабинет.
        Лежа на диване, он лениво листает пожелтевшие страницы с каббалистическими знаками.
        Занятно. Некоторые фигуры чем-то напоминают логические структурные обозначения.
        «Кто знает, может быть, вся эта абракадабра попросту является зашифровкой каких-то логических понятий», - мелькает у него мысль.
        В сооружении над диваном раздается громкое чавканье.
        Вспыхивает и гаснет зеленый сигнал. Похоже, что машине понравилась эта мысль.
        «Сожрала?! Ну, думай, Ронг, дальше. О чем думать? Все равно, только думай!»
        Ронг швыряет в угол книгу, наливает из бутылки, стоящей на столике, стакан темной ароматной жидкости и залпом опорожняет его.
        «Думай!»

* * *
        - Интересуетесь, как наша коровка пережевывает жвачку?
        Ронг обернулся. Рядом с ним стоял обрюзгший человек в помятом костюме, с лицом, покрытым жесткой седой щетиной. Резкий запах винного перегара вырывался изо рта вместе с сиплым астматическим дыханием.
        - Да, действительно похоже.
        - Только подумать… - Собеседник Ронга стукнул кулаком по прозрачной перегородке. - Только подумать, что я отдал пятнадцать лет жизни на создание этой скотины!
        - Вы ее конструировали? - спросил Ронг.
        - Ну, не я один, но все же многое из того, что вы здесь видите, - дело рук Яна Дорика.
        Ронгу было знакомо это имя. Блестящий кибернетик, некогда один из самых популярных людей в Дономаге. Его работы всегда были окутаны дымкой таинственности. Генерал Дорик возглавлял во время войны «Мозговой трест», объединяющий ученых самых разнообразных специальностей. Однако вот уже пять лет о нем ничего не было слышно.
        Ронг с любопытством на него посмотрел.
        - Значит, это вы составитель программы? - спросил он.
        - Программы! - Лицо Дорика покрылось красными пятнами. - Черта с два! Я тут такой же кролик, как и вы. Никто из работающих здесь не имеет ни малейшего представления о Проблеме. Они слишком осторожны для этого.
        - Кто «они»?
        - Те, кто нас нанимает.
        - Латиани?
        - Латиани - это пешка, подставное лицо. Даже он, вероятно, не знает истинных хозяев.
        - Почему же все это держится в таком секрете?
        Дорик пожал плечами:
        - Очевидно, это вытекает из характера Проблемы.
        - А вы что тут делаете? - спросил Ронг.
        - С сегодняшнего дня - ничего. Меня уволили… Слишком бедная, видишь ли, у меня фантазия.
        Дорик снова ударил кулаком по перегородке:
        - Видите? Вот он, паразит, питающийся соками нашего мозга. Бесстрастная самодовольная скотина! Еще бы! Что значат такие муравьи, как мы, по сравнению с этой пакостью, спрятанной за прозрачную броню?! Ведь она к тому же бессмертна!
        - Ну, знаете ли, - сказал Ронг, - каждая машина тоже…
        - Смотрите! - Дорик ткнул пальцем. - Вы видите этих черепашек?
        Ронг взглянул по направлению протянутой руки. Среди путаницы ламп, конденсаторов и сопротивлений двигались два небольших аппарата, похожих на черепашек.
        - Вижу.
        - Все схемы машины дублированы. Если в одной из них вышел из строя какой-нибудь элемент, автоматически включается запасная схема. После этого та черепашка, которая находится ближе к месту аварии, снимает дефектную деталь и заменяет ее новой, хранящейся в запасных кладовых, разбросанных по всей машине. Не правда ли, здорово?
        - Занятно.
        - Это мое изобретение, - самодовольно сказал Дорик. - Абсолютная надежность всей системы. Ну, прощайте! Вам ведь нельзя со мной разговаривать, узнает Латиани, не оберетесь неприятностей. Только знаете что, - он понизил голос до шепота, - мой вам совет, сматывайте поскорее удочки. Это плохо кончится, поверьте моему опыту.
        Дорик вытащил из кармана клетчатый платок, громко высморкался и, махнув на прощанье рукой, зашагал к выходу.

* * *
        «Не думай о Дорике, не думай о Кирби, не думай о Латиани, думай только о научных проблемах. Чем смелее предположения, тем лучше, думай, думай, думай, думай. Не думай о Дорике…»
        Ронг взглянул на часы. Слава богу! Рабочий день окончен, можно идти домой.
        Он был уже на полпути к выходу, когда одна из дверей резко распахнулась и в коридор, спотыкаясь, вышла молодая женщина.
        - Нода?!
        - А, Дан! Оказывается, и вы здесь?
        - Что вы тут делаете? - спросил Ронг. - Разве ваша работа в университете?..
        - Длинная история, Дан. Ноды Сторн больше нет. Есть эта… как ее… хризантема… математик на службе у машины, краса и гордость Проблемы. - Она криво усмехнулась.
        Только сейчас Ронг обратил внимание на мертвенную бледность ее лица и неестественно расширенные зрачки.
        - Что с вами, Нода?
        - Ерунда! Это героин. Слишком много героина за последнюю неделю. Зато что я им сегодня выдала! Фантасмагория в шестимерном пространстве. Ух, даже голова кружится! - Пошатнувшись, она схватила Ронга за плечо.
        - Пойдемте, - сказал он, беря ее под руку. - Я отвезу вас домой. Ведь вы совершенно больны…
        - Я не хочу домой. Там… Послушайте, Дан, у вас бывают галлюцинации?
        - Пока еще нет.
        - А у меня бывают. Наверное, от героина.
        - Вам нужно немедленно лечь в постель!
        - Я не хочу в постель. Мне хочется есть. Я ведь три дня… Повезите меня куда-нибудь, где можно поесть. Только чтобы там были люди и… эта… как называется?.. Ну, словом, музыка.

* * *
        Нода, морщась, проглотила несколько ложек супа и отодвинула тарелку:
        - Больше не могу. Послушайте, Дан, вы-то как туда попали?
        - В общем случайно. А вы давно?
        - Давно. Уже больше шести месяцев.
        - Но почему? Ведь ваше положение в университете…
        - Ох, Дан! Все это началось очень давно, еще в студенческие годы. Вы помните наши вечеринки? Обычная щенячья бравада. Наркотики. Вот и втянулась. А они ведь все знают - вероятно, следили. Предложили работу. Платят отлично, героину - сколько угодно. Раньше не понимала, что там творится, а теперь, когда начала догадываться…
        - Вы имеете в виду Проблему? Вам что-нибудь о ней известно?
        - Очень мало, но ведь я аналитик. Когда у меня возникли подозрения, я разработала систему определителей. Начала систематизировать все, что интересует машину, и тогда… - Она закрыла лицо руками. - Ух, Дан, как все это страшно! Самое ужасное, что мы с вами совершенно беспомощны. Ведь программа машины никому не известна, а тут еще вдобавок добрая треть наркоманов и алкоголиков, работающих на нее, бывшие военные. Вы представляете себе, на что они способны?!
        - Вы думаете, - спросил Ронг, - что Проблема имеет отношение к какому-то новому оружию? Но тогда почему они пригласили меня? Ведь я биохимик.
        Нода залилась истерическим смехом:
        - Вы ребенок, Дан! Они ищут новые идеи главным образом в пограничных областях различных наук. Перетряхивают все, что когда-либо было известно человечеству. С незапамятных времен. Сопоставляют и анализируют. - Она понизила голос: - Вы знаете, есть мнимости в геометрии. Никто никогда не думал об их физическом смысле. Однако когда человек - ну, словом, героин… мало ли какой бред тогда лезет в голову. Так вот, все, что я тогда думала по этому поводу, машина сожрала без остатка. А разве вы не замечали, что лампочка над вашей головой часто вспыхивает при самых невероятных предположениях?
        Ронг задумался:
        - Пожалуй, да. Однажды - это было к концу рабочего дня, я был утомлен и плохо себя чувствовал - мне пришла в голову дикая мысль, что если бы кровь, кроме гемоглобина, содержала еще хлорофилл… Можно было бы осуществить газовый обмен в организме по замкнутому циклу. Правда, тут встала бы проблема превращения кожных покровов в прозрачные…
        - И что же?! - Нода вся подалась к Ронгу. - Как она на это реагировала?!
        - Зачавкала, как свинья, жрущая похлебку.
        - Вот видите! Я была уверена, что здесь должно быть что-то в этом роде!
        - Не знаю, - задумчиво произнес Ронг, - все это очень странно, но я не думаю, чтобы какое-либо оружие могло быть создано на базе таких…
        - Вероятно, это не оружие, - перебила Нода. - Но если мои подозрения правильны, то эта кучка маньяков получит в свои руки жуткие средства порабощения… Не зря они не жалеют денег и ни перед чем не останавливаются, чтобы заполучить в свои лапы нужных им ученых.
        - Но что мы с вами можем сделать, Нода?
        - Мне нужно еще два дня, чтобы закончить проверку моей гипотезы. Если все подтвердится, мы должны будем попытаться предать все огласке. Может быть, газеты…
        - Кто нам поверит?
        - Тогда мы должны будем уничтожить машину, - сказала она, вставая. - А теперь, Дан, отвезите меня домой. Мне нужно выспаться перед завтрашним поединком.

* * *
        Прошло два дня. Ронгу больше не удавалось переговорить с Нодой. Дверь ее кабинета всегда была заперта изнутри. На стук никто не отзывался.
        Ронг не мог отделаться от тревожных предчувствий.
        Тщетно он поджидал Ноду у выхода. Либо она не покидала кабинета, либо Латиани уже кое о чем пронюхал и успел принять контрмеры.
        Было около трех часов, когда слух Ронга резанул пронзительный женский вопль. Он выбежал в коридор и увидел двух верзил в белых халатах, волочивших Ноду. Ронг бросился к ним.
        - Меня увозят! - крикнула Нода. - Наверное, они… - Ей не дали договорить, один из санитаров зажал ей ручищей рот.
        Ронг схватил его за воротник.
        - Стукни его, Майк, - проревел тот, вертя шеей. - Они все тут сумасшедшие!
        Ронг почувствовал тупую боль в виске. Перед глазами вспыхнули разноцветные круги…

* * *
        - Где Латиани?!
        - Он уехал минут тридцать назад. Сегодня не вернется.
        Ронг рванул дверь. Кабинет был пуст.
        - Куда увезли Ноду Сторн?!
        Лицо секретарши выразило изумление.
        - Простите, доктор Ронг, но я не поняла…
        - Бросьте прикидываться дурочкой! Я спрашиваю, куда увезли Ноду Сторн?!
        - Право, я ничего не знаю. Может быть, господин Латиани…
        Отпихнув ногой стул, Ронг бросился вниз.
        Нужно было принимать решение.
        Ясно, Ноду убрали потому, что она достаточно близко подошла к разгадке этой преступной тайны. Нет ничего проще, чем объявить сумасшедшей женщину, у которой нервная система расшатана постоянным употреблением наркотиков.
        Ронг вернулся в свой кабинет.
        Откинувшись на подушки, он пытался привести в порядок мысли, мелькавшие в голове.
        Найти Ноду будет очень трудно. Вероятно, они ее держат в одной из психиатрических лечебниц под вымышленным именем. Даже если это не так, то все равно медицинские учреждения подобного рода очень неохотно выдают справки о своих пациентах. Да и кто он такой, чтобы требовать у них сведений? Насколько ему было известно, родственников у нее нет. Можно обшарить всю Дономагу и ничего не добиться.
        Ведь пока машина работает, каждый день неуклонно приближает страшную развязку. О черт! Если б можно было проникнуть за эту прозрачную броню!
        Ронг вспомнил двух черепашек, которых показывал ему Дорик. Даже если бы каким-то чудом удалось вывести из строя машину, те ее сразу реставрировали бы. Ведь им достаточно получить сигнал… Стоп! Это, кажется, мысль!
        От напряжения лоб Ронга покрылся каплями пота.
        Полученный сигнал о неисправности какого-либо элемента заставляет черепаху идти к месту аварии, чтобы сменить негодную деталь запасной. А если сделать, чтобы было наоборот - отсутствие сигнала побуждало бы заменить годную деталь вышедшей из строя? Но что для этого нужно? Очевидно, где-то в схеме нужно переключить вход на выход. Изменить направление сигнала, и программа на самосохранение у машины превратится в манию самоубийства.
        Внезапно наверху что-то щелкнуло и вспыхнул зеленый сигнал.
        «Ага! А ну, дальше! Как проникнуть за броню, чтобы переключить контакты? Это нужно сделать у обеих черепах. Ура! Молодчина, Ронг! Слава богу, что их две! Пусть переключат вводы друг у друга».
        Многочисленные реле непрерывно щелкали над головой Ронга. Зеленый сигнал светился ярким светом.
        Машина явно заинтересовалась этой идеей.
        Однако еще нельзя было понять, сделает ли она из нее какие-либо практические выводы.
        Ронг вышел в коридор. Черепашки прекратили свой бег и стояли, уставившись друг на друга красными глазами. Ронг приник к перегородке.
        Прошло несколько минут, и вот одна из черепашек начала ощупывать другую тонкими паучьими лапками. Затем неуловимо быстрым движением откинула на ней крышку…

* * *
        Теперь все сомнения исчезли. Обе черепашки вновь двигались вдоль машины, снимая многочисленные конденсаторы и сопротивления. Судя по скорости, с какой они это проделывали, через несколько часов все будет кончено. Ронг усмехнулся. Больше ему здесь нечего было делать.

* * *
        На следующее утро Ронг влетел в кабинет Латиани.
        - А, доктор Ронг! - На губах Латиани появилась насмешливая улыбка. - Могу вас поздравить. С сегодняшнего дня ваш оклад увеличен на пятьсот соле. Эта идея насчет черепашек дала нам возможность значительно увеличить надежность машины. Просто удивительно, как мы раньше не предусмотрели возможность подобной диверсии.
        Ронг схватил его за горло:
        - Говорите, куда вы запрятали Ноду Сторн?!
        - Спокойно, Ронг! - Латиани резким ударом отбросил его в кресло. - Никуда ваша Нода не денется. Недельку полечится от истерии и снова вернется к нам. Так уже было несколько раз. Ее-то мы с удовольствием возьмем назад, хотя предварительные изыскания уже закончены. Сегодня машина начнет выдавать продукцию - тысячу научно-фантастических романов в год. Мы в это дело вложили больше ста миллионов соле, а вы, осел эдакий, чуть было все нам не испортили. Хорошо, что автоматическая защита, предусмотренная Дориком, вовремя выключила ток.
        Опыт профессора Эрдоха
        Обеденное время уже закончилось, и, кроме обычных завсегдатаев злачных мест да нескольких пар, танцующих под хриплые звуки, извлекаемые из причудливых инструментов маленьким оркестром, в зале ресторана никого не было.
        За столиком у окна сидел Карбони. Я попытался прошмыгнуть мимо, но он меня заметил:
        - А, Свен! Идите сюда!
        - Простите, - сказал я, - но у меня…
        - Садитесь! - Карбони поднялся со стула и, пошатнувшись, схватил меня за плечо. - Садитесь, вам говорят! - рявкнул он на весь зал.
        Несколько молодых бездельников, сидевших поблизости, прекратили разговор и обернулись в нашу сторону в предвкушении скандала.
        Я вздохнул и сел.
        - Что вы будете пить? - спросил Карбони.
        - Кофе, - ответил я.
        - А мне коньяк, - сказал он официанту, - полный фужер.
        - Сюда?
        - Нет, на эстраду. Барабанщику.
        - Я не знал, что вы такой поклонник джаза, - сказал я, наблюдая, как барабанщик, продолжая одной рукой ударять тарелкой, другой взял фужер и мгновенно опрокинул его в рот. При этом он поднял на Карбони взгляд, преисполненный злобы.
        - Ничего, ничего, - пробормотал тот, - сам виноват во всем, скотина!
        - Кажется, он не очень доволен вашим подношением, - снова сказал я.
        - Он вообще ничем не бывает доволен. Ведь это профессор Эрдох, впрочем, точнее - бывший профессор Эрдох.
        «Эрдох… - Почему-то это имя было мне знакомо. - Эрдох. Неужели это тот самый профессор Эрдох, у которого я был в лаборатории лет десять назад?»
        - Он физиолог? - спросил я.
        - Нейрофизиолог, кибернетик, математик - все, что хотите. Непризнанный гений, играющий на барабане. Не правда ли, забавно? - Карбони оскалил желтые зубы и рассмеялся.
        - Но почему он здесь?
        - Занятная история. Если хорошенько попросите, могу рассказать.
        Я пожал плечами и встал.
        - Ладно, ладно, - примирительно сказал Карбони, - садитесь, я пошутил. Вы слышали что-нибудь о его работах?
        - Очень мало. Когда разнесся слух, что он экспериментирует на людях, газета поручила мне взять у него интервью.
        - И он вас, конечно, выставил?
        - В самой грубой форме.
        - Иначе и не могло быть. Неужели вы рассчитывали, что он станет сам против себя свидетельствовать в печати? Он и так был достаточно неосторожен, опубликовав статью, поднятую всеми на смех. Впрочем, вряд ли вы об этом можете знать.
        - Кажется, я что-то припоминаю. Речь шла о перенесении в машину черт, свойственных определенному индивидууму?
        - Ну нет! Эрдох не настолько глуп, чтобы заниматься подобной ерундой. Просто он выдвинул предположение о возможности передачи индивидуальных черт одного человека другому. Этим выступлением он полностью открыл свои карты, и только обычный кретинизм ученых заставил их пропустить мимо ушей его идею. А ведь тогда уже Эрдох добился больших успехов, экспериментируя на животных. Ему удалось перенести условные рефлексы, выработанные у собаки, трехмесячному щенку, полностью изолированному от внешнего мира.
        - Мне приходилось уже о чем-то подобном читать, - сказал я. - Обучение в состоянии гипноза и всякие такие штуки.
        - Обучение! - заржал Карбони. - Да плевать хотел Эрдох на обучение! Тогда он уже давно бросил читать лекции. Поверьте, что его меньше всего беспокоил вопрос, как лучше вдалбливать знания в головы молодых тупиц. Просто он хотел дублировать самого себя.
        Пьяная болтовня этого субъекта начинала меня раздражать.
        - Мне не нужны темы для фантастических рассказов, - сказал я, кладя деньги на столик, - а вам я советую меньше пить днем.
        Неожиданно лицо Карбони покрылось красными пятнами.
        - Фантастических? - переспросил он. - А знаете ли вы, что каким бы мерзавцем ни был Эрдох - это ученый, которому нет равного во всей Дономаге. Этот человек может творить чудеса, превосходящие самое изощренное воображение фантаста. Эрдох - гений, может быть злой, но гений!
        - Что же сделал, в конце концов, ваш гений? - спросил я, поняв, что, пока Карбони не наболтается всласть, мне от него не отделаться.
        - Что сделал? Боюсь, что вы просто этого не поймете. В общем, он научился подслушивать разговоры в толпе. Вот и все, если разобраться. Подслушивать разговоры, ведущиеся в мозге маленькими компаниями клеток.
        - Он что, расшифровывал энцефалограммы? - спросил я.
        - Энцефалограммы! - фыркнул Карбони. - Никогда бы он ничего не сделал, изучая эти дурацкие кривые. Все дело в том, что Эрдох… - Карбони запнулся и несколько минут внимательно меня рассматривал. - А вы хитрец, Свен! Хотите у меня все выведать, чтобы потом тиснуть статейку?
        - Ну нет, - сказал я, - я ничего не собираюсь тискать. Сказать по правде, мне вообще непонятно, зачем все это нужно.
        - Зачем это нужно было Эрдоху? Я же вам уже сказал. Он хотел дублировать самого себя. Он боялся…
        Карбони повернулся к эстраде. Барабанщик, очевидно чувствуя, что разговор идет о нем, смотрел в нашу сторону.
        Карбони подозвал официанта:
        - Еще один фужер коньяку, туда.
        - Продолжайте, - сказал я, - чего же боялся Эрдох?
        - Он боялся, что ему не хватит жизни, чтобы завершить свои бредовые идеи. Он был ими набит от пяток до макушки, но ничего не мог сделать один.
        - Разве у него не было помощников? Я помню…
        - Были, - перебил он меня, - только Эрдох их считал кретинами. Он вообще всех считал кретинами, а тех двоих особенно. Они его только раздражали. Может быть, поэтому он их и выбрал.
        - Выбрал в помощники?
        - Да нет же! Как раз этим двум он и предложил стать дубликатами великого Эрдоха. Он им хотел передать все, что составляло его сущность: знания, вкусы, привычки. Залезть в чужую шкуру, чтобы управлять ею как вздумается. Один в трех лицах, как Господь Бог. Понятно?
        - Не вполне, - сказал я. - Непонятно, как это все можно сделать.
        Карбони погрозил мне пальцем:
        - Опять?! Хотя пес с вами, все равно ничего не поймете. Гипермнезия. Знаете, что это такое?
        Я отрицательно покачал головой.
        - Патологическое обострение памяти. Можно ее вызывать искусственно, раздражая кору головного мозга слабым током. Так вот, гипермнезия и передача электрических импульсов в соответствующие участки чужого мозга. Больше я вам ничего не скажу.
        Карбони взял стоящий перед ним бокал и жадно выпил, пролив половину на грудь.
        - Что же было дальше? - спросил я.
        - То, что можно было предполагать с самого начала, - сказал он, помолчав несколько минут. Видно, ему было трудно собраться с мыслями, его здорово развезло. - Эти двое… представьте себе двух котов в мешке. Нет, не в мешке, а в одной черепной коробке… Два разных индивидуума, борющихся за существование, за право управлять поступками человека. Непрерывная война с чужим интеллектом, вторгшимся в самые сокровенные тайники вашей души… Черт знает что такое! Вам этого не понять. Не было и нет страшнее насилия… Вдобавок ко всему… между этими тремя безумцами установилось еще что-то вроде телепатической связи… Они свободно угадывали мысли друг друга, и это только обостряло их взаимную ненависть. Не нужно забывать, что физиологически ведь они были совершенно различными людьми, а тут приходилось…
        Карбони устало махнул рукой. Кажется, фонтан его красноречия иссяк.
        - Вам нужно придумать конец этой истории, - сказал я. - Если из каждого собутыльника вы будете извлекать такой сюжет, то скоро перещеголяете самого Гофмана.
        Он посмотрел на меня с нескрываемым презрением:
        - Вы болван, Свен. Болван и невежда. Впрочем, будь вы чуточку поумнее, черта с два я бы вам все это рассказывал… Вас интересует развязка? Она наступила очень быстро. Просто один из помощников Эрдоха, оставшись вечером в лаборатории, принял цианистый калий. Тогда второй поклялся убить Эрдоха, если тот не уберется из его черепной коробки восвояси… Понятно? Так вот… Эрдох попытался это сделать, но неудачно. Он просто стер все, что хранилось в памяти двойника, превратив его в полного идиота. Тогда-то ваша братия и пронюхала, что Эрдох экспериментирует на людях, но ведь доказательств никаких не было. Мало ли что мог болтать умалишенный.
        - А Эрдох?
        - Эрдох? Не такой человек Эрдох, чтобы отказаться от того, что раз взбрело ему в голову. Теперь ему требовался новый объект, на котором можно было усовершенствовать методику. Понимаете? Его интересовала методика, а для этого были нужны новые объекты, иначе нельзя было усовершенствовать методику. Новые эксперименты на людях, иначе нельзя было…
        - Понятно, - перебил я его. - Так что? Удалось ему найти таких людей?
        - Удалось. Нашелся один проходимец, согласный за деньги на что угодно. Только тут уже Эрдох попался в собственные сети. Этот парень…
        Карбони закачался в приступе беззвучного смеха.
        - Этот парень, - продолжал он, вытерев краем скатерти слезящиеся глаза, - ловко использовал все полученные сведения о прошлых подвигах Эрдоха для шантажа уважаемого профессора. Опасаясь разоблачения, Эрдох постепенно отдал ему все свое состояние, но тот по-прежнему являлся к нему каждый день с новыми требованиями. Тогда Эрдох принял решение. Он разыскал какого-то спившегося музыканта и за несколько бутылок спиртного купил его… как это называется? Ну, словом, сам стал его двойником. Поняли? Пытался бежать от самого себя и снова попал впросак. Ведь внешне он не изменился и не мог таким способом скрыться от своего преследователя.
        - Карбони, - спросил я совсем тихо, - как звали того проходимца, третьего двойника Эрдоха?
        - Вы чересчур любопытны, даже для журналиста, - сказал Карбони, насмешливо глядя мне в глаза. - Вам, кажется, об этом раз уже говорили?
        Я невольно вздрогнул. Эта фраза… Я ее однажды слышал в лаборатории Эрдоха, когда безуспешно пытался взять у него интервью.
        Поездка в Пенфилд
        (Современная сказка)
        - Пожалуй, я лучше выпью еще коньяку, - сказал Лин Крэгг.
        Подававшая чай служанка многозначительно взглянула на Мефа. Тот пожал плечами:
        - Зачем вы так много пьете, Лин? В вашем положении…
        - В моем положении стаканом больше или меньше уже ничего не решает. Вчера меня смотрел Уитроу.
        - Теперь мы справимся сами, Мари, - сказал Меф. - Оставьте нам кекс и коньяк.
        Он подождал, пока служанка вышла из комнаты.
        - Так что вам сказал Уитроу?
        - Все, что говорит врач в подобных случаях пациенту. Вы не возражаете? - Крэгг протянул руку к бутылке.
        - Мне, пожалуйста, совсем немного, - сказал Меф.
        Несколько минут он молча вертел в пальцах стакан.
        - Вы знаете, Лин, что труднее всего бывает находить слова утешения. Да и не всегда они нужны, особенно таким людям, как вы. И все же поймите меня правильно… Ведь в подобных случаях всегда остается надежда…
        - Не нужно, Эзра, - перебил Крэгг. - Я не понимаю обычного стремления друзей прибавить к физическим страданиям еще и пытку надеждой.
        - Хорошо, не будем больше об этом говорить.
        - Вы знаете, Эзра, - сказал Крэгг, - что жизнь меня не баловала, но если бы я мог вернуть один-единственный момент прошлого…
        - Вы имеете в виду ту историю?
        Крэгг кивнул.
        - Вы никогда мне о ней ничего не рассказывали, Лин. Все, что я знаю…
        - Я сам старался ее забыть. К сожалению, мы не вольны распоряжаться своей памятью.
        - Это, кажется, произошло в горах?
        - Да, в Пенфилде. Ровно сорок лет назад. Завтра - сорокалетие моей свадьбы и моего вдовства. - Он отпил большой глоток. - Собственно говоря, я был женат всего пять минут.
        - И вы думаете, что если бы вам удалось вернуть эти пять минут?..
        - Признаться, я постоянно об этом думаю. Меня не оставляет мысль, что тогда я… ну, словом, вел себя не наилучшим образом. Были возможности, которых я не использовал.
        - Это всегда так кажется, - сказал Меф.
        - Возможно. Но тут, пожалуй, особый случай. С того момента, как Ингрид потеряла равновесие, было совершенно очевидно, что она полетит в пропасть. Я достаточно хорошо владею лыжными поворотами на спусках и еще мог…
        - Глупости! - возразил Меф. - Вся эта картина придумана вами потом. Таково свойство человеческой психики. Мы неизбежно…
        - Нет, Эзра. Просто тогда на мгновение меня охватило какое-то оцепенение. Странное фаталистическое предчувствие неизбежности беды, и сейчас я готов продать душу дьяволу только за это единственное мгновение. Я так отчетливо представляю себе, что тогда нужно было делать!
        Меф подошел к камину и стал спиной к огню.
        - Мне очень жаль, Лин, - сказал он после долгой паузы. - По всем канонам я бы должен был теперь повести вас в лабораторию, усадить в машину времени и отправить путешествовать в прошлое. К сожалению, так бывает только в фантастических рассказах. Поток времени необратим, но если бы даже сам дьявол бросил вас в прошлое, то все события в вашей новой системе отсчета были бы строго детерминированы еще не существующим будущим. Петлю времени нельзя представить себе иначе, как петлю. Надеюсь, вы меня поняли?
        - Понял, - невесело усмехнулся Крэгг. - Я недавно прочитал рассказ. Человек, попавший в далекое прошлое, раздавил там бабочку, и от этого в будущем изменилось все: политический строй, орфография и еще что-то. Это вы имели в виду?
        - Примерно это, хотя фантасты всегда склонны к преувеличениям. Причинно-следственные связи могут быть различно локализированы в пространстве и во времени. Трудно представить себе последствия смерти Наполеона в младенческом возрасте, но, право, Лин, если бы ваша далекая прародительница избрала себе другого супруга, мир, в котором мы живем, изменился бы очень мало.
        - Благодарю вас! - сказал Крэгг. - И это все, что мог мне сообщить философ и лучший физик Дономаги Эзра Меф?
        Меф развел руками:
        - Вы преувеличиваете возможности науки, Лин, особенно там, где это касается времени. Чем больше мы вдумываемся в его природу, тем сумбурнее и противоречивее наши представления о нем. Ведь даже теория относительности…
        - Ладно, - сказал Крэгг, опорожняя стакан, - я вижу, что действительно лучше иметь дело с Сатаной, чем с вашим братом. Не буду больше вам надоедать.
        - Пожалуй, я вас провожу, - сказал Меф.
        - Не стоит, тут два шага. За двадцать лет я так изучил дорогу, что могу пройти с закрытыми глазами. Спокойной ночи!
        - Спокойной ночи! - ответил Меф.

* * *
        Крэгг долго не мог попасть ключом в замочную скважину. Его сильно покачивало. В доме непрерывно звонил телефон.
        Открыв наконец дверь, он в темноте подошел к аппарату:
        - Слушаю!
        - Алло, Лин! Говорит Меф. Все в порядке?
        - В порядке.
        - Ложитесь спать. Уже двенадцать часов.
        - Самое время продать душу дьяволу!
        - Ладно, только не продешевите. - Меф положил трубку.
        - К вашим услугам, доктор Крэгг.
        Лин включил настольную лампу. В кресле у книжного шкафа сидел незнакомый человек в красном костюме, облегавшем сухощавую фигуру, и черном плаще, накинутом на плечи.
        - К вашим услугам, доктор Крэгг, - повторил незнакомец.
        - Простите, - растерянно сказал Крэгг, - но мне кажется…
        - Что вы, уйдя от одного литературного штампа, попали в другой? Не так ли? - усмехнулся посетитель. - К сожалению, вне этих штампов проблема путешествий во времени неразрешима. Либо машина времени, либо… я. Итак, чем могу быть полезен?
        Крэгг сел в кресло и потер лоб.
        - Не беспокойтесь, я не призрак, - сказал гость, кладя ногу на ногу.
        - Да, но…
        - Ах это?! - Он похлопал рукой по щегольскому лакированному копыту, торчавшему из-под штанины. - Пусть это вас не смущает. Мода давно прошедшего времени. Гораздо удобнее и элегантней, чем ботинки.
        Крэгг невольно бросил взгляд на плащ, прикрывавший спину незнакомца.
        - Вот оно что! - нахмурился тот и сбросил плащ. - Что ж, вполне понятный вопрос, если учесть все нелепости, которые выдумывали о нас попы на протяжении столетий. Я понимаю, дорогой доктор, всю грубость и неуместность постановки эксперимента подобного рода, но если бы я… то есть я хотел сказать, что если бы вы… ну, словом, если бы такой эксперимент был допустим с этической точки зрения, то вы бы собственными глазами убедились, что никаких признаков хвоста нет. Все это - наглая клевета!
        - Кто вы такой? - спросил Крэгг.
        Гость снова сел.
        - Такой же человек, как и вы, - сказал он, накидывая плащ. - Вам что-нибудь приходилось слышать о цикличности развития всего сущего?
        - Приходилось. Развитие по спирали.
        - Пусть по спирали, - согласился гость, - это д?ла не меняет. Так вот, мы с вами находимся на различных витках этой спирали. Я - представитель цивилизации, которая предшествовала вашей. То, чего достигла наша наука: личное бессмертие, способность управлять временем, кое-какие трюки с трансформацией, - неизбежно вызывало в невежественных умах людей вашего цикла суеверные представления о нечистой силе. Поэтому немногие сохранившиеся до сего времени представители нашей эры предпочитают не афишировать своего существования.
        - Ерунда! - сказал Крэгг. - Этого быть не может!
        - Ну а если бы на моем месте был пришелец из космоса, - спросил гость, - вы поверили бы в реальность его посещения?
        - Не знаю, может быть, я поверил бы, но пришелец из космоса не пытался бы купить мою душу.
        - Фу! - На лице незнакомца появилось выражение гадливости. - Неужели вы верите в эти сказки?! Могу ли я - представитель воинствующего атеизма, пугало всех церковников - заниматься подобной мистификацией?
        - Зачем же тогда вы - здесь? - спросил Крэгг.
        - Из чисто научного интереса. Я занимаюсь проблемой переноса во времени и не могу без согласия объекта…
        - Это правда?! - Крэгг вскочил, чуть не опрокинув кресло. - Вы могли бы меня отправить на сорок лет назад?!
        Незнакомец пожал плечами:
        - А почему бы и нет? Правда, с некоторыми ограничениями. Детерминизм причинно-следственных связей…
        - Я это уже сегодня слышал, - перебил Крэгг.
        - Знаю, - усмехнулся гость. - Итак, вы готовы?
        - Готов!
        - Отлично! - Он снял со своей руки часы. - Ровно сорок лет?
        Крэгг кивнул.
        - Пожалуйста! - Он перевел стрелки и застегнул ремешок на руке Лина. - В тот момент, когда вы захотите начать трансформацию, нажмите эту кнопку.
        Крэгг взглянул на циферблат, украшенный непонятными знаками.
        - Что это такое?
        - Не знаю, как вам лучше объяснить, - замялся незнакомец. - Человеку суеверному я бы сказал, что это - волшебные часы, физику был бы ближе термин - генератор поля отрицательной вероятности, хотя что это за поле, он бы так и не понял, но для вас, дорогой доктор Крэгг, ведь все равно. Важно, что механизм, который у вас сейчас на руке, просто средство перенестись в прошлое. Надеюсь, вы удовлетворены?
        - Да, - не очень уверенно ответил Крэгг.
        - Раньше, чем я вас покину, - сказал гость, - мне нужно предупредить вас о трех существенных обстоятельствах: во-первых, при всем моем глубоком уважении к памятникам литературы, я не могу не отметить ряд грубых неточностей, допущенных господином Гете. Приобретя с моей помощью молодость, Фауст никак не мог сохранить жизненный опыт старца, о чем, впрочем, свидетельствует его нелепое поведение во всей этой истории. В нашем эксперименте, помолодев на сорок лет, вы лишитесь всяких знаний, приобретенных за это время. Если вы все же хотите что-то удержать в памяти, думайте об этом в период трансформации. Во-вторых, вероятно, вы знаете, что физическое тело не может одновременно находиться в различных местах. Поэтому приступайте к трансформации в той точке пространства, в которой находились в это время сорок лет назад. Иначе я не отвечаю за последствия. Вы меня поняли?
        Крэгг кивнул головой.
        - И наконец, снова о причинно-следственных связях. В старой ситуации вы можете вести себя иначе, чем в первый раз. Однако, к чему это приведет, заранее предсказать нельзя. Здесь возможны… э-э-э… различные варианты, определяемые степенью пространственно-временной локальности все тех же связей. Впрочем, вы это уже знаете. Засим… - Он отвесил низкий поклон. - Ах, Сатана! Я, кажется, здесь немного наследил своими копытами! Это, знаете ли, одно из неудобств…
        - Пустяки! - сказал Крэгг.
        - Прошу великодушно извинить. Сейчас я исчезну. Боюсь, что вам придется после этого проветрить. Сернистое топливо. К сожалению, современная химия ничего другого для трансформации пока предложить не может. Желаю успеха!
        Крэгг подождал, пока рассеется желтоватое облако дыма, и подошел к телефону:
        - Таксомоторный парк? Прошу прислать машину. Улица Грено, дом три. Что? Нет, за город. Мне срочно нужно в Пенфилд.

* * *
        - Въезжаем в Пенфилд, - сказал шофер.
        Крэгг открыл глаза.
        Это был не тот Пенфилд. Ярко освещенные окна многоэтажных домов мелькали по обе стороны улицы.
        - Вам в гостиницу?
        - Да. Вы хорошо знаете город?
        Шофер удивленно взглянул на него:
        - Еще бы! Мне уже много лет приходится возить сюда лыжников. Из всех зимних курортов…
        - А вы не помните, тут, на горе, жил священник. Маленький домик на самой вершине.
        - Помер, - сказал шофер. - Лет пять, как похоронили. Теперь тут другой священник, живет в городе, возле церкви. Мне и туда случалось возить… По всяким делам, - добавил он, помолчав.
        - Я хотел бы проехать по городу, - сказал Крэгг.
        - Что ж, это можно, - согласился шофер.
        Крэгг смотрел в окно. Нет, это был решительно другой Пенфилд.
        - А вот - фуникулер, - сказал шофер. - Теперь многие предпочитают подниматься наверх в фуникулере. Времена меняются, и даже лыжный спорт…
        - Ладно, везите меня в гостиницу, - перебил Крэгг.
        Мимо промелькнуло старинное здание Ратуши. Стрелки часов на башне показывали два часа.
        Крэгг узнал это место. Тут вот, направо, должна быть гостиница.
        - Приехали, - сказал шофер, останавливая машину.
        - Это не та гостиница.
        - Другой здесь нет.
        - Раньше была, - сказал Крэгг, вглядываясь в здание.
        - Была деревянная, а потом на ее месте построили эту.
        - Вы в этом уверены?
        Шофер пожал плечами:
        - Что я, дурачить вас буду?
        - Хорошо, - сказал Крэгг, - можете ехать назад, я тут останусь.
        Он вышел на тротуар.
        - Приятно покататься! - сказал шофер, пряча деньги в карман. - Снег сейчас превосходный. Если вам нужны лыжи получше, советую…
        - Хватит! - Крэгг со злобой захлопнул дверцу.
        …В пустом вестибюле за конторкой дремала дежурная.
        - Мне нужен номер во втором этаже с окнами на площадь, - сказал Крэгг.
        - Вы надолго к нам?
        - Не знаю. Может быть… - Крэгг запнулся. - Может быть, на несколько дней.
        - Покататься на лыжах?
        - Какое это имеет значение? - раздраженно спросил он.
        Дежурная улыбнулась:
        - Решительно никакого. Заполните, пожалуйста, карточку. - Она протянула ему белый листок, на котором Крэгг написал свою фамилию и адрес.
        - Все?
        - Все. Пойдемте, я покажу вам номер. Где ваши вещи?
        - Пришлют завтра.
        Они поднялись на второй этаж. Дежурная сняла с доски ключ и открыла дверь:
        - Вот этот.
        Крэгг подошел к окну. Здание Ратуши виднелось чуть левее, чем ему следовало бы.
        - Эта комната мне не подходит. А что рядом?
        - Номер рядом свободен, но там еще не прибрано. Оттуда выехали только вечером.
        - Это не важно.
        - Да, но сейчас нет горничной.
        - Я сказал, что это не имеет значения!
        - Хорошо, - вздохнула дежурная, - если вы настаиваете, я сейчас постелю.
        Кажется, это было то, что нужно, но кровать стояла у другой стены.
        Крэгг подождал, пока дежурная расстелила простыни.
        - Спасибо! Больше ничего не надо. Я ложусь спать.
        - Спокойной ночи! Вас утром будить?
        - Утром? - Казалось, он не понял вопроса. - Ах, утром! Как хотите, это уже несущественно.
        Дежурная фыркнула и вышла из комнаты.
        Крэгг отдернул штору, передвинул кровать к противоположной стене и, погасив свет, начал раздеваться.
        Он долго лежал, глядя на узор обоев, пока блик луны не переместился к изголовью кровати. Тогда, зажмурив глаза, он нажал кнопку на часах…

* * *
        «Если вы хотите удержать что-то в памяти, думайте об этом в период трансформации».
        …Объезжая пень, она резко завернула влево и потеряла равновесие. Когда ей удалось стать второй лыжей на снег, она вскрикнула, обрыв был всего в нескольких метрах. Она поняла, что тормозить уже поздно, и упала на левый бок. Большой пласт снега под ней стал медленно оседать вниз…
        Крэгг проснулся со странным ощущением тяжести в голове. Лучи утреннего солнца били в глаза, проникая сквозь закрытые веки. Он перевернулся на бок, пытаясь вспомнить, что произошло вчера.
        Кажется, вчера они с Ингрид до двух часов ночи катались на лыжах при лунном свете. Потом, в холле, она сказала… Ах, черт! Крэгг вскочил и торопливо начал натягивать на себя еще не просохший со вчерашнего дня свитер. Проспать в такой день!
        Сбегая по лестнице, он чуть не сбил с ног поднимавшуюся наверх хозяйку в накрахмаленном чепце и ослепительно-белом переднике.
        - Торопитесь, господин Крэгг! - На ее лице появилось добродушно-хитрое выражение. - Барышня вас уже давно ждет. Смотрите, как бы…
        Крэгг в два прыжка осилил оставшиеся ступеньки.
        - Ингрид!
        - А мой совет: до обрученья не целуй его! - пропела Ингрид, оправляя прическу. - Садитесь лучше пить кофе. Признаться, я уже начала думать, что вы, раскаявшись в своем безрассудстве, умчались в город, покинув обманутую Маргариту.
        …Когда ей удалось стать второй лыжей на снег, она вскрикнула…
        - Не знаю, что со мной случилось, - сказал Крэгг, размешивая сахар. - Я обычно так рано встаю.
        - Вы нездоровы?
        - Н-н-нет.
        - Сожаление об утерянной свободе?
        - Что вы, Ингрид!
        - Тогда смажьте мои лыжи. Мы поднимемся наверх в фуникулере, а спустимся…
        - Нет!! - Крэгг опрокинул чашку на скатерть. - Не нужно спускаться на лыжах!
        - Что с вами, Лин?! - спросила Ингрид, стряхивая кофе с платья. Право, вы нездоровы. С каких пор?..
        - Там… - Он закрыл глаза руками.
        …Объезжая пень, она резко завернула влево и потеряла равновесие…
        - Там… пни! Я… боюсь, Ингрид! Умоляю вас, пойдем назад по дороге! Мы можем спуститься в фуникулере.
        Ингрид надула губы.
        - Странно, вчера вы не боялись никаких пней, - сказала она, вставая. - Даже ночью не боялись. Вообще, вы сегодня странно себя ведете. Еще не поздно…
        - Ингрид!
        - Перестаньте, Лин! У меня нет никакого желания тащиться три километра пешком под руку со своим добродетельным и трусливым супругом или стать всеобщим посмешищем, спускаясь в фуникулере. Я иду переодеваться. В вашем распоряжении десять минут, чтобы подумать. Если вы все это делаете против своей воли, то еще есть возможность…
        - Хорошо, - сказал Крэгг, - сейчас смажу ваши лыжи…

* * *
        - …Согласен ли ты взять в жены эту женщину?
        …обрыв был всего в нескольких метрах. Она поняла, что тормозить уже поздно, и упала на левый бок…
        - Да.
        - А ты согласна взять себе в мужья этого мужчину?
        - Согласна.
        - Распишитесь…
        Церемония окончилась.
        - Ну? - Прикрепляя лыжи, Ингрид снизу взглянула на Крэгга. В ее глазах был вызов. - Вы готовы?
        Крэгг кивнул.
        - Поехали!
        Ингрид взмахнула палками и вырвалась вперед…
        Крэггу казалось, что все это он уже однажды видел во сне: и синевато-белый снег, и фонтаны пыли, вырывающиеся из-под ног Ингрид на поворотах, и красный шарф, полощущий на ветру, и яркое солнце, слепящее глаза.
        Впереди одиноко маячила старая сосна. Ингрид мелькнула рядом с ней. Дальше в снегу должен был торчать пень.
        …объезжая пень, она резко завернула влево и потеряла равновесие…
        Ингрид вошла в правый поворот. В правый! Крэгг облегченно вздохнул.
        - Не так уж много пней, - крикнула она, резко заворачивая влево. - Все ваши страхи… - Взглянув на ехавшего сзади Крэгга, она потеряла равновесие.
        Правая лыжа взметнулась вверх.
        Крэгг присел и, оттолкнувшись изо всех сил палками, помчался ей наперерез.
        Они столкнулись в нескольких метрах от обрыва.
        Уже падая в пропасть, он услышал пронзительный крик Ингрид. Дальше весь мир потонул в нестерпимо яркой вспышке света.

* * *
        - Вот ваша газета, доктор Меф, - сказала служанка.
        Эзра Меф допил кофе и надел очки.
        Несколько минут он с брезгливым выражением лица просматривал сообщения о событиях в Индокитае. Затем, пробежав статью о новом методе лечения ревматизма, взглянул на последнюю страницу. Его внимание привлекла заметка, напечатанная петитом и обрамленная черной каймой.
        В номере гостиницы курорта Пенфилд скончался известный ученый-филолог, профессор государственного университета Дономаги доктор Лин Крэгг. Наша наука потеряла в его лице…
        Меф сложил газету и прошел в спальню.
        - Нет, Мари, - сказал он служанке, - этот пиджак повесьте в шкаф, я надену черный костюм.
        - С утра? - спросила Мари.
        - Да, у меня сегодня траур. Нужно еще выполнить кое-какие формальности.
        - Кто-нибудь умер?
        - Лин Крэгг.
        - Бедняга! - Мари достала из шкафа костюм. - Он очень плохо выглядел последние дни. А вы его вчера даже не проводили!
        - Это случилось в Пенфилде, - сказал Меф. - Кажется, он поехал кататься на лыжах.
        - Господи! В его-то годы! Вероятно, на что-нибудь налетел!
        - Вероятно, если исходить из представлений пространственно-временного континуума. Ах, Сатана!..
        - Ну, что еще случилось, доктор Меф? - спросила служанка.
        - Опять куда-то задевался рожок для обуви! Вы не представляете, какая мука - натягивать эти модные ботинки на мои старые копыта!
        Судья
        В одном можно было не сомневаться: меня ждал скорый и беспристрастный суд.
        Я был первым подсудимым, представшим перед Верховным Электронным Судьей Дономаги.
        Уже через несколько минут допроса я понял, что не в силах больше лгать и изворачиваться.
        Вопросы следовали один за другим с чудовищной скоростью, и в каждом из них для меня таилась новая ловушка. Хитроумная машина искусно плела паутину из противоречий в моих показаниях.
        Наконец мне стало ясно, что дальнейшая борьба бесполезна. Электронный автомат с удивительной легкостью добился того, чего следователю не удавалось за долгие часы очных ставок, угроз и увещеваний. Я признался в совершении тягчайшего преступления.
        Затем были удалены свидетели, и я остался наедине с судьей.
        Мне было предоставлено последнее слово.
        Я считал это пустой формальностью. О чем можно просить бездушный автомат? О снисхождении? Я был уверен, что в его программе такого понятия не существует.
        Вместе с тем я знал, что, пока не будет произнесено последнее слово подсудимого, машина не вынесет приговора и стальные двери судебной камеры не откроются. Так повелевал Закон.
        Это была моя первая исповедь.
        Я рассказывал о тесном подвале, где на полу, в куче тряпья, копошились маленькие человекообразные существа, не знающие, что такое солнечный свет, и об измученной непосильной работой женщине, которая была им матерью, но не могла их прокормить.
        Я говорил о судьбе человеческого детеныша, вынужденного добывать себе пищу на помойках, об улице, которая была ему домом, и о гнусной шайке преступников, заменявшей ему семью.
        В моей исповеди было все: и десятилетний мальчик, которого приучали к наркотикам, чтобы полностью парализовать его волю, и жестокие побои, и тоска по иной жизни, и тюремные камеры, и безнадежные попытки найти работу, и снова тюрьмы.
        Я не помню всего, что говорил. Возможно, что я рассказал о женщине, постоянно требовавшей денег, и о том, что каждая принесенная мною пачка банкнот создавала на время крохотную иллюзию любви, которой я не знал от рождения.
        Я кончил говорить. Первый раз в жизни по моему лицу текли слезы.
        Машина молчала. Только периодически вспыхивавший свет на ее панели свидетельствовал о том, что она продолжала анализ.
        Мне показалось, что ритм ее работы был иным, чем во время допроса. Теперь в замедленном мигании лампочек мне чудилось даже какое-то подобие сострадания.
        «Неужели, - думал я, - автомат, созданный для защиты Закона тех, кто исковеркал мою жизнь, тронут моим рассказом?! Возможно ли, чтобы электронный мозг вырвался из лабиринта заданной ему программы на путь широких обобщений, свойственных только человеку?!»
        С тяжело бьющимся сердцем, в полной тишине я ждал решения своей участи.
        Проходили часы, а мой судья все еще размышлял. Наконец прозвучал приговор:
        КАЗНИТЬ И ПОСМЕРТНО ПОМИЛОВАТЬ
        Фиалка
        Город простирался от полярных льдов до экваториального пояса. Западные и восточные границы Города омывались волнами двух океанов.
        Там, за лесом нефтяных вышек, присосавшихся к морскому дну, раскинулись другие города, но этот был самым большим.
        На два километра вторгался он вглубь земли и на сорок километров поднимался ввысь.
        Подобно гигантскому спруту, лежал он на суше, опустив огромные трубы в воду.
        Эти трубы засасывали все необходимое для синтезирования продуктов питания и предметов обихода Города.
        Очищенная таким образом вода нагнеталась в подземные рекуператоры, отбирала от планеты тепло, отдавала его Городу и снова сливалась в океан.
        Крыша Города была его легкими. Здесь, на необозримых просторах регенерационного слоя, расположенного выше облаков, солнечные лучи расщепляли продукты дыхания сорока миллиардов людей, обогащая воздух Города кислородом.
        Он был таким же живым, как и те, кто его населял, великий Город, самое грандиозное сооружение планеты.
        В подземных этажах Города были расположены фабрики. Сюда поступало сырье, отсюда непрерывным потоком лились в Город пища, одежда - все, в чем нуждалось многочисленное и требовательное население Города.
        Тут, в свете фосфоресцирующих растворов, без вмешательства человека текли таинственные и бесшумные процессы Синтеза.
        Выше, в бесконечных лабиринтах жилых кварталов, как во всяком городе, рождались, умирали, работали и мечтали люди.

* * *
        - Завтра уроков не будет, - сказала учительница, - мы пойдем на экскурсию в заповедник. Предупредите родителей, что вы вернетесь домой на час позже.
        - Что такое заповедник? - спросила девочка с большим бантом.
        Учительница улыбнулась:
        - Заповедник - это такое место, где собраны всякие растения.
        - Что собрано?
        - Растения. Во втором полугодии я буду вам о них рассказывать.
        - Расскажите сейчас, - попросил мальчик.
        - Да-да, расскажите! - раздались голоса.
        - Сейчас у нас очень мало времени, а это длинный разговор.
        - Расскажите, пожалуйста!
        - Ну что с вами поделаешь! Дело в том, что Дономага не всегда была такой, как теперь. Много столетий назад существовали маленькие поселения…
        - И не было Города? - спросил мальчик.
        - Таких больших городов, как наш, еще не было.
        - А почему?
        - По многим причинам. В то время еще жизнь была очень неустроенной. Синтетическую пищу никто не умел делать, питались растениями и животными.
        - А что такое животные?
        - Это вы будете проходить в третьем классе. Так вот… было очень много свободной земли, ее засевали всякими растениями, которые употреблялись в пищу.
        - Они были сладкие?
        - Не знаю. - Она снова улыбнулась. - Мне никогда не приходилось их пробовать, да и не все растения годились в пищу.
        - Зачем же тогда их… это?..
        - Сеяли? - подсказала учительница.
        - Да.
        - Сеяли только те растения, которые можно было есть. Многие же виды росли сами по себе.
        - А как они росли, как дети?
        Учительнице казалось, что она никогда не выберется из этого лабиринта.
        - Вот видите, - сказала она, - я же говорила, что за пять минут рассказать об этом невозможно. Они росли, потому что брали у почвы питательные вещества и использовали солнечный свет. Завтра вы все это увидите собственными глазами.

* * *
        - Мама, мы завтра идем в заповедник! - закричал мальчик, распахивая дверь.
        - Ты слышишь? Наш малыш идет в заповедник.
        Отец пожал плечами:
        - Разве заповедник еще существует? Мне казалось…
        - Существует, существует! Нам учительница сегодня все про него рассказала. Там всякие растения, они едят что-то из земли и растут! Понимаешь, сами растут!
        - Понимаю, - сказала мать. - Я там тоже была лет двадцать назад. Это очень трогательно и очень… наивно.
        - Не знаю, - сказал отец, - на меня, по правде сказать, это особого впечатления не произвело. Кроме того, там голая земля, зрелище не очень аппетитное.
        - Я помню, там была трава, - мечтательно произнесла мать, - сплошной коврик из зеленой травы.
        - Что касается меня, то я предпочитаю хороший пол из греющего пластика, - сказал отец.

* * *
        Лифт мягко замедлил стремительное падение.
        - Здесь нам придется пересаживаться, - сказала учительница, - скоростные лифты ниже не спускаются.
        Они долго стояли у смешной двери с решетками, наблюдая неторопливое движение двух стальных канатов, набегающих на скрипящие ролики, пока снизу не выползла странного вида коробка с застекленными дверями.
        Учительница с трудом открыла решетчатую дверь. Дети, подавленные непривычной обстановкой, молча вошли в кабину.
        Слегка пощелкивая на каждом этаже, лифт опускался все ниже и ниже. Здесь уже не было ни светящихся панелей, ни насыщенного ароматами теплого воздуха. Запахи утратили чарующую прелесть синтетики и вызывали у детей смутную тревогу. Четырехугольник бездонного колодца освещался режущим глаза светом люминесцентных ламп. Шершавые бетонные стены шахты, казалось, готовы были сомкнуться над их головами и навсегда похоронить в этом странном, лишенном радости мире.
        - Долго еще? - спросил мальчик.
        - Еще двадцать этажей, - ответила учительница. - Заповедник расположен внизу, ведь растениям нужна земля.
        - Я хочу домой! - захныкала самая маленькая девочка. - Мне тут не нравится!
        - Сейчас, милая, все кончится, - сказала учительница. Она сама чувствовала себя здесь не очень уютно. - Потерпи еще минутку.
        Внизу что-то громко лязгнуло, и кабина остановилась.
        Учительница вышла первой, за ней, торопясь, протиснулись в дверь ученики.
        - Все здесь?
        - Все, - ответил мальчик.
        Они стояли в полутемном коридоре, конец которого терялся во мраке.
        - Идите за мной.
        Несколько минут они двигались молча.
        - Ой, тут что-то капает с потолка! - взвизгнула девочка с бантом.
        - Это трубы, подающие воду в заповедник, - успокоила ее учительница. - Видно, они от старости начали протекать.
        - А где же заповедник? - спросил мальчик.
        - Вот здесь. - Она приоткрыла окованную железом дверь. - Заходите по одному.
        Ошеломленные внезапным переходом от полумрака к яркому свету, они невольно зажмурили глаза. Прошло несколько минут, прежде чем любопытство заставило их оглядеться по сторонам.
        Такого они еще не видели.
        Бесконечный колодец, на дне которого они находились, был весь заполнен солнцем. Низвергающийся сверху световой поток зажег желтым пламенем стены шахты, переливался радугой в мельчайших брызгах воды маленького фонтанчика, поднимал из влажной земли тяжелые, плотные испарения.
        - Это солнце, - сказала учительница, - я вам про него уже рассказывала. Специальные зеркала, установленные наверху, ловят солнечные лучи и направляют их вниз, чтобы обеспечить растениям условия, в которых они находились много столетий назад.
        - Оно теплое! - закричал мальчик, вытянув вперед руки. - Оно теплое, это солнце! Смотрите, я ловлю его руками!
        - Да, оно очень горячее, - сказала учительница. - Температура на поверхности Солнца достигает шести тысяч градусов, а в глубине еще больше.
        - Нет, не горячее, а теплое, - возразил мальчик, - оно как стены в нашем доме, только совсем другое, гораздо лучше! А почему нам в Городе не дают солнце?
        Учительница слегка поморщилась. Она знала, что есть вопросы, порождающие лавину других. В конце концов, это всего лишь дети, и им очень трудно разобраться в проблемах, порою заводящих в тупик даже философов. Разве объяснишь, что сорок миллиардов человек… И все же на каждый вопрос как-то нужно отвечать.
        - Мы бы не могли существовать без солнца, - сказала она, погладив мальчика по голове. - Вся наша жизнь зависит от солнца. Только растения непосредственно используют солнечные лучи, а мы их заставляем работать в регенерационных установках и в солнечных батареях. Что же касается солнечного света, то он нам совсем не нужен. Разве мало света дают наши светильники?
        - Он совсем не такой, он холодный! - упрямо сказал мальчик. - Его нельзя поймать руками, а этот можно.
        - Это так кажется. В будущем году вы начнете изучать физику, и ты поймешь, что это тебе только кажется. А сейчас попросим садовника показать нам растения.
        Он был очень старый и очень странный, этот садовник. Маленького роста и с длинной белой бородой, спускавшейся ниже пояса. А глаза у него были совсем крохотные. Две щелки, над которыми торчали седые кустики бровей. И одет он был в какой-то чудной белый халат.
        - Он игрушечный? - спросил мальчик.
        - Тише! - сказала ему шепотом учительница. - Ты лучше поменьше говори и побольше смотри.
        - А я могу и смотреть, и говорить, - сказал мальчик. Ему показалось, что садовник приоткрыл один глаз и подмигнул ему. Впрочем, он не был в этом уверен.
        - Вот здесь, - сказал садовник тоненьким-тоненьким голоском, - вот здесь полезные злаки. Пятьдесят стеблей пшеницы. Сейчас они еще не созрели, но через месяц на каждом стебельке появится по нескольку колосков с зернами. Раньше эти зерна шли в пищу, из них делали хлеб.
        - Он был вкусный? - спросила девочка с бантом.
        - Этого никто не знает, - ответил старичок. - Рецепт изготовления растительного хлеба давно утерян.
        - А что вы делаете с зернами? - спросила учительница.
        - Часть расходуется на то, чтобы вырастить новый урожай, часть идет на замену неприкосновенного музейного фонда, а остальное… - он развел руками, - остальное приходится выбрасывать. Ведь у нас очень мало земли: вот эта грядка с пшеницей, два дерева, немного цветов и лужайка с травой.
        - Давайте посмотрим цветы, - предложила учительница.
        Садовник подвел их к маленькой клумбе.
        - Это фиалки - единственный вид цветов, который уцелел. - Он нагнулся, чтобы осторожно поправить завернувшийся листик. - Раньше, когда еще были насекомые, опыление…
        - Они еще этого не проходили, - прервала его учительница.
        - Можно их потрогать? - спросил мальчик.
        - Нагнись и понюхай, - сказал садовник, - они чудесно пахнут.
        Мальчик встал на колени и вдохнул нежный аромат, смешанный с запахами влажной горячей земли.
        - Ох! - прошептал он, склоняясь еще ниже. - Ох, ведь это… - Ему было очень трудно выразить то, что он чувствовал. Запах пробуждал какие-то воспоминания, неясные и тревожные.
        Остальные дети уже осмотрели траву и деревья, а он все еще стоял на коленях, припав лицом к мягким благоухающим лепесткам.
        - Ну все! - Учительница взглянула на часы. - Нам пора отправляться. Поблагодарите садовника за интересную экскурсию.
        - Спасибо! - хором произнесли дети.
        - До свидания! - сказал садовник. - Заходите как-нибудь еще.
        - Обязательно! - ответила учительница. - Эта экскурсия у них в учебной программе первого класса. Теперь уж в будущем году, с новыми учениками.
        Мальчик был уже в дверях, когда случилось чудо. Кто-то сзади дернул его за рукав. Он обернулся, и садовник протянул ему сорванную фиалку. При этом он с видом заговорщика приложил палец к губам.
        - Это… мне?! - тихо спросил мальчик.
        Садовник кивнул головой.
        - Мы тебя ждем! - крикнула мальчику учительница. - Вечно ты задерживаешься!
        - Иду! - Он сунул цветок за пазуху и шмыгнул в коридор.

* * *
        В этот вечер мальчик лег спать раньше, чем обычно. Погасив свет, он положил фиалку рядом на подушку и долго лежал с открытыми глазами, о чем-то думая.
        Было уже утро, когда мать услышала странные звуки, доносившиеся из детской.
        - Кажется, плачет малыш, - сказала она мужу.
        - Вероятно, переутомился на этой экскурсии, - пробурчал тот, переворачиваясь на другой бок. - Я еще вечером заметил, что он какой-то странный.
        - Нужно посмотреть, что там стряслось, - сказала мать, надевая халат.
        Мальчик сидел на кровати и горько плакал.
        - Что случилось, малыш? - Она села рядом и обняла его за плечи.
        - Вот! - Он разжал кулак.
        - Что это?
        - Фиалка! - У него на ладони лежало несколько смятых лепестков и обмякший стебель. - Это фиалка, мне ее подарил садовник. Она так пахла!
        - Ну что ты, глупенький?! - сказала мать. - Нашел о чем плакать. У нас дома такие чудесные розы.
        Она встала и принесла из соседней комнаты вазу с цветами.
        - Хочешь, я тебе их отрегулирую на самый сильный запах?
        - Не хочу! Мне не нравятся эти цветы!
        - Но они же гораздо красивее твоей фиалки и пахнут лучше.
        - Неправда! - сказал он, ударив кулаком по подушке. - Неправда! Фиалка - это совсем не то, она… она… - И он снова заплакал, потому что так и не нашел нужного слова.
        Солнце заходит в Дономаге
        Я лежу в густой душистой траве у подножия высокого холма. На его вершине стоит девушка. Распущенные волосы прикрывают обнаженное тело до пояса. Видны ее стройные голые ноги с круглыми коленями. Я знаю, что она должна спуститься ко мне. Поэтому так тяжело бьется сердце и пульсирует кровь в висках. Зачем она медлит?!
        - Рожденный в колбе, подъем!
        Еще несколько мгновений я пытаюсь удержать в пробуждающемся мозге сладостное видение, но внезапный страх заставляет меня приоткрыть один глаз. Над изголовьем постели - Индикатор Мыслей. Необходимо сейчас же выяснить, известен ли ему мой сон. Проклятая лампочка вспыхивает чуть заметным красноватым светом и сейчас же гаснет. Похоже на то, что она надо мной просто издевается. Ведь если машина расшифровала биотоки мозга во время сна, то мне не избежать штрафа. Злополучный сон! Он меня преследует каждую ночь. Непонятно, откуда он взялся. Я никогда не видел ни травы, ни девушек, ни холмов. Все, что я о них знаю, рассказал мне Рожденный Женщиной. Это было очень давно, когда он еще мог вертеть рукоятку зарядного генератора. Потом он умер, получив задание в сорок тысяч килограммометров за день. Для старика это было непосильной нагрузкой. Может быть, машина сделала это нарочно, считая опасным держать меня вместе с ним: ведь это он научил меня обманывать Индикатор Мыслей. Теперь нас двое: машина и я, Рожденный в колбе. Не знаю, существует ли еще что-нибудь на свете. Мне хочется, чтобы где-то действительно
был большой мир, о котором говорил старик, где девушки ходят по зеленой траве. В этом мире нет Индикатора Мыслей и все люди рождены женщиной.
        Обо всем этом я думаю очень осторожно, с паузами, достаточно большими, как учил меня старик, чтобы не загорелась лампочка индикатора. Мои размышления прерывает новый окрик:
        - Физиологическое исследование!
        С потолка спускается несколько шлангов с эластичными наконечниками. Они присасываются к моему затылку, запястьям и пояснице. Сейчас аналитическое устройство определит, на что я сегодня способен. Это самый волнующий момент грядущего дня. Ведь на основании анализа мне выдадут задание, и его размер будет зависеть от того, пронюхал ли индикатор про мой сон или нет.
        Удача! Задание не выше обычного.
        - Четыре тысячи килограммометров физической работы и триста килограммометров умственной.
        Сегодняшний день начинается просто великолепно!
        Вставшая дыбом кровать выбрасывает меня на пол, и я направляюсь к рукоятке зарядного генератора.
        Четыре тысячи килограммометров - ровно столько, чтобы зарядить аккумуляторы машины на сутки.
        Я берусь за рукоятку, и сейчас же стальной браслет защелкивается на запястье руки.
        Теперь он не разожмется, пока на счетчике не будет четыре тысячи килограммометров.
        Я начинаю крутить рукоятку. Каждый оборот - один килограммометр. Останавливаться нельзя. Стоит замедлить вращение рукоятки, как я получаю очень неприятный электрический удар.
        Я внимательно слежу за счетчиком. Сто, сто пятьдесят, двести…
        Кажется, сегодня штрафной нагрузки не будет, стрелка вольтметра стоит все время на зеленой черте.
        Я снова пытаюсь думать про девушку и про мир, который мне известен только по рассказам Рожденного Женщиной. Время от времени я бросаю взгляд на лампочку индикатора. Она светится темно-красным светом. Ток индикатора слишком слаб, чтобы сработало реле анализатора. Все это потому, что я думаю о запрещенных вещах урывками. Внешне мои мысли целиком заняты зарядкой аккумуляторов.
        …пятьсот, пятьсот пятьдесят, шестьсот…
        Стрелка вольтметра начинает дрожать. Это очень плохо. Я по-прежнему получаю от семисот до тысячи калорий в сутки, но почему-то последнее время мне этого не хватает. Может быть, виноваты сны, не дающие покоя ночью.
        …тысяча сто, тысяча сто пятьдесят, тысяча двести…
        Липкий пот заливает глаза. Кажется, что меня бьют по затылку чем-то мягким и очень тяжелым. Стрелка вольтметра спускается до красной черты.
        …две тысячи семьсот, две тысячи семьсот пятьдесят, две тысячи восемьсот…
        Резкий электрический разряд в руку. Вращение рукоятки убыстряется, стрелка отходит от красной черты.
        …три тысячи четыреста, три тысячи четыреста пятьдесят, три тысячи пятьсот…
        «Проклятая машина!»
        Лампочка индикатора загорается ярким светом. Штрафное очко. Не понимаю, как я мог забыться. Необходимо быть осторожнее.
        …две тысячи сто, две тысячи сто пятьдесят, две тысячи двести…
        Машина уменьшила число сделанных оборотов на величину штрафа.
        Теперь электрические разряды в руку следуют один за другим. Стрелка мотается от зеленой черты к красной и обратно. Кажется, я сейчас потеряю сознание.
        …три тысячи восемьсот, три тысячи восемьсот пятьдесят, три тысячи девятьсот…
        Я уже не вижу шкалу счетчика. Пытаюсь считать в уме.
        …три тысячи девятьсот один, три тысячи девятьсот два, три тысячи девятьсот три… удар!.. три тысячи девятьсот пять, три тысячи девятьсот шесть… удар!.. три тысячи девятьсот восемь… удар!
        Бросаю считать обороты, считаю электрические удары.
        …семнадцать, восемнадцать, девятнадцать…
        Блаженство! Стальной браслет разомкнулся. Падаю на пол. В ушах звенит от бешено пульсирующей крови. Теперь - тридцать минут отдыха! Как быстро проходят эти минуты.
        - Триста килограммометров умственной работы!
        Это уже пустяки, триста килограммометров я вгоню в два четверостишия. На всякий случай нужно попробовать задобрить машину. Вдруг она знает про сон?
        Пишу стихотворение, прославляющее заботу машины о Рожденном в колбе, сглаживаю острые углы. Как-то я намекнул в одном из четверостиший на то, что машина и человек не могут существовать друг без друга, и заработал за это десять штрафных очков, пришлось весь день вертеть рукоятку.
        - Определение рациона!
        Опять с потолка спускаются гибкие шланги с присосками.
        Что-то сегодня аналитическое устройство долго считает. Я умираю от голода.
        - Восемьсот калорий пищи.
        Восемьсот калорий мне мало, но спорить бесполезно. Нужно брать, что дают.
        Все заботы о пропитании лежат на мне самом. Машина только определяет рацион и дозирует пищу.
        С грустью осматриваю свои плантации. Чан с хлореллой и бочка с дрожжами, размножающимися на моих фекалиях.
        Подхожу к лотку и слизываю отмеренную мне порцию.
        Мало, очень мало, но ничего не поделаешь! Пищи у меня в обрез.
        - Двадцать минут личного времени, обслуживание машины, восемь часов сна.
        Добавляю в бочку фекалии, перемешиваю массу и наливаю воды в чан с хлореллой. Это и есть «личное время».
        До самого вечера проверяю многочисленные контакты машины, пока не раздается команда:
        - Забота о здоровье Рожденного в колбе.
        Опять физиологическое исследование. Глаза слипаются от усталости. К счастью, все это сейчас кончится и можно лечь в постель. Впереди восемь часов сна.
        Что это?! Неужели я не ослышался?!
        - Маниакально-эротический психоз. Принудительное лечение, десять тысяч килограммометров перед сном.
        Значит, все это было подлой игрой! Машина знала про сон.
        Я снова верчу рукоятку.
        …сто десять, сто двадцать, сто тридцать…
        Последние лучи заходящего солнца окрашивают в кровавый цвет матовые окна машинного зала.
        …двести пятьдесят, двести шестьдесят, двести семьдесят…
        Проходит еще несколько минут, и в наступившей тьме мне видны только светящийся циферблат счетчика и багровый глазок индикатора. На этот раз я не спускаю с него глаз, потому что думаю, как хорошо было бы умереть. Тогда некому будет вертеть рукоятку, и проклятая машина прекратит свою деятельность из-за отсутствия тока.
        Эту мысль я дроблю на сотню крохотных обрывков с большими интервалами, чтобы не сработало реле Анализатора Мыслей.
        …тысяча сто, тысяча сто пятьдесят, тысяча двести…
        Наследник
        Четыре часа ночи. Запахнув на груди телогрейку, старик бредет по бесконечным коридорам Центрального института. Холодно. Белая изморозь покрыла лакированные стены, легла на стеклянные двери, висит сосульками на окнах.
        Он в нерешительности останавливается у ручки кондиционера. Затем, махнув рукой, идет дальше. Нужно беречь энергию. Он ничего не знает. Пока реактор работает. Где-то там, за массивной дверью с надписью «Не входить, смертельно!», продолжаются таинственные, непонятные ему процессы. Он боится этой двери, боится, что вдруг прекратится подача энергии, боится темноты и больше всего боится одиночества. Беречь энергию!
        Главный зал. В ярком свете плафонов ослепительно сверкают белые стены. Сотни бликов горят на поверхности полированного металла, тонут в глубине черных пультов. Слишком много света. Один за другим щелкают выключатели. Сейчас зал освещен только лампами аварийной сети. Беречь энергию!
        Он поднимается на второй этаж. Ледяные поручни лестницы обжигают руку. Несколько минут он стоит на площадке, согнувшись в приступе хриплого кашля. Отраженные от стен лающие звуки несутся по пустынному зданию, разбиваются многократным эхом.
        Он вытирает слезящиеся глаза и открывает дверь с надписью «Анализатор».
        Здесь тепло. Автоматические устройства строго поддерживают заданный микроклимат. Чудо чудес - искусственный мозг очень чувствителен к изменению внешних условий.
        Старик облегченно вздыхает, увидев светящийся зеленый глазок на панели. Кряхтя, он опускается на низкую скамеечку, принесенную сюда из подвала. Он любит сидеть у подножия этого исполинского сооружения.
        Долго, очень долго оба молчат, человек и машина. Каждый из них думает о чем-то своем.
        Старик снова кашляет, протяжно, хрипло, надрывно. Наконец он сплевывает в тряпку большой кровавый комок слизи.
        - Ты опять пришел?
        - Пришел, - виновато отвечает старик.
        - Зачем?
        - Тут тепло.
        Старик хитрит, хитрит с машиной, хитрит сам с собой, хитрит, зная, что анализатор все равно выведет его на чистую воду.
        - Почему ты не включаешь отопление?
        - Нужно беречь энергию.
        - Для меня?
        - Да.
        - Ерунда! Реактор работает почти на холостом ходу.
        - Так спокойней.
        - Боишься одиночества?
        - Боюсь.
        Снова тишина. Старик хочет о чем-то спросить, но не решается. В молчании машины он чувствует издевку.
        - Ну, я пойду, - говорит он, поднимаясь со скамеечки.
        - Можешь сидеть тут.
        Старик вновь садится. Он знает, это приглашение к разговору. Что ж, машина тоже может позволить себе маленькую хитрость. Ведь ей, если разобраться…
        - Спрашивай, - перебивает она его мысли.
        - Скажи, - голос старика дрожит, - скажи, что это было такое?
        - Резонансная бомба.
        Старик нетерпеливо машет рукой:
        - Ты мне говорил об этом уже двадцать раз. Я про другое спрашиваю. Что это: преступление, несчастный случай, неизбежность?
        - Самоубийство.
        - Но почему?! - Крик старика срывается в фальцете. - Почему?! Ведь для самоубийства тоже должны быть какие-то причины!
        - Причина или повод.
        - Молчи! Ты издеваешься надо мной, потому что я живой человек, а ты просто ловко собранная груда деталей. Вот отключу тебя от сети, тогда поймешь!
        - Не отключишь. Ты боишься одиночества.
        - Боюсь! - всхлипывает старик. - Неужели нигде не осталось ничего живого?! Скажи, ты ведь все знаешь!
        - Не знаю.
        - Ну хоть какое-нибудь деревце, травинка, муха?! Понимаешь, самая обыкновенная муха?! Ведь я же уцелел.
        - Мне не хватает данных для ответа на этот вопрос. Скорее всего, ничего не осталось. Слишком мала вероятность повторения того, что случилось с тобой.
        Старик встает и выходит на лестницу. Снова - покрытый изморозью коридор. Бледный рассвет не может пробиться сквозь покрытые льдом окна. Он ничего не добавляет к тусклому свету ламп аварийного освещения.
        Длинная тень движется впереди устало плетущегося человека. Она становится нелепо большой и закрывает всю стену, когда старик подходит к двери своей каморки.

* * *
        Пустынные улицы припудрены снегом. От этого город становится похожим на подгримированного мертвеца. Снегом покрыты скрюченные мертвые стволы деревьев, снег лежит на безжизненной коричневой земле в скверах, под снегом погребен слой страшной черной пыли на тротуарах и мостовых.
        Черная пыль. Она осталась на лестницах домов, на паркетах квартир, на стульях, в ваннах - везде, где когда-то была живая плоть.
        Следы жизни не только в кучках черного пепла. Они - в разбросанных на полу детских игрушках, в лежащей на диване раскрытой книге, в недопитых чашках на столе, в смятой подушке, хранящей форму чьей-то головы, в прерванной на полуслове рукописи. И везде рядом кучки черной пыли различных размеров и форм.
        Старик долго ходит из дома в дом, из квартиры в квартиру, из комнаты в комнату. Он берет вещи, тщательно их рассматривает и бережно ставит на место. Все должно сохраниться в том виде, как было тогда. Ему хочется понять, как жили люди в тот вечер, чем они занимались, о чем думали.
        Он снова выходит на улицу. В разбитой витрине магазина застрял похожий на жука, сверкающий лаком автомобиль. Задние колеса висят в воздухе над тротуаром. Он машинально считает кучки пепла на сафьяне сидений: одна, две, три. Две впереди и одна, поменьше, сзади.
        Холодный ветер врывается в разбитое окно, крутит на полу кучки пыли, играет сверкающими шелками. Качающиеся в порывах ветра меховые манто кажутся фантастическими животными, попавшими в капканы.
        Старик подходит к прилавку, долго, придирчиво разглядывает лежащие на нем вещи, берет теплый шарф и повязывает им шею.
        Теперь он торопится. Нужно еще взять консервы и до наступления темноты попасть домой.

* * *
        - Где ты был?
        - Ходил в город.
        - Расскажи, что ты видел.
        - Ничего. Все на своих местах, кроме…
        - Понятно. Век автоматики. Вещи, созданные человеком, гораздо лучше приспособлены ко всяким случайностям, чем он сам. На то, чтобы выключить подачу газа, отключить электрическую сеть, перекрыть воду, понадобились доли секунды. За это время люди даже не поняли, в чем дело.
        - Ты так хладнокровно об этом говоришь, потому что ты сам - вещь. Тебе ведь не доступны никакие чувства.
        - Мне они не нужны.
        - Наверно, тебя вполне устраивает то, что произошло.
        - Конечно. Но я никак не могу понять, почему тебя это не устраивает.
        - Что?
        - Тебе повезло. Ты единственный наследник всего, что создано руками миллиардов людей. Пользуйся этим, ешь, пей, бери себе лучшие одежды, автомобили, купайся в золоте. Разве не об этом мечтал каждый из вас до катастрофы? Чего же ты испугался теперь?
        - Молчи, гадина!!
        Старик брызжет слюной. Анализатор, как всегда, спокоен.
        - Ты мне надоел. К счастью, я скоро избавлюсь от твоего присутствия. Ты умрешь, а я буду существовать еще столетия, пока хватит топлива в реакторе. Тогда мне никто не будет мешать.
        Старик молчит. Снова машина и человек думают каждый о чем-то своем. Так проходит еще одна ночь. Свет нового дня освещает усталое лицо старика.
        - Нет, - говорит он совсем тихо, - мне не хочется умереть, не поняв, почему все это случилось.

* * *
        Теперь он уже не может выходить на улицу. Лежа у подножия машины, он целые дни крутит верньеры приемника. Иногда в треске атмосферных разрядов ему чудятся голоса, женский смех, музыка. Тогда он вскакивает, прижимая приемник к уху.
        - Ну как? - насмешливо спрашивает анализатор.
        - Нет, показалось.
        Осталось всего несколько банок консервов, но сейчас это уже не имеет значения. Он знает, что скоро умрет.
        Наконец наступает день, когда он не может дотянуться до приемника. Он лежит на спине, прислушиваясь к удивительно знакомому тихому звуку.
        - Ты слышишь? - спрашивает он.
        - Что?
        - Жужжит.
        - Это галлюцинация, - отвечает анализатор, - никакого жужжания нет.
        Черная точка кружит перед глазами. Она не исчезает даже тогда, когда он их закрывает.
        - Муха, ты слышишь? Самая настоящая муха!
        - Чепуха! Просто ты умираешь.
        - Нет, муха, - упрямо повторяет старик, - живая муха!
        Странные кудахтающие звуки льются из динамика анализатора. Похоже, что машина смеется. Внезапно эти звуки переходят в истошный вой, заполняющий все здание института.
        - Не смей! - орет динамик. - Не смей умирать. Отключи сначала меня от сети! Я не могу остаться один, я боюсь!!
        Тараканы
        Мне не хотелось просыпаться. Я знал, что стоит открыть глаза, как вся эта карусель закружится снова. Один оборот в двадцать четыре часа, и так изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год. Во сне можно было делать с миром все что угодно: перекраивать его по своему усмотрению, населять сказочными персонажами, останавливать время и поворачивать его вспять.
        Во сне я был хозяином мира, а днем… Впрочем, об этом нельзя думать. Рекомендуется лежать десять минут с закрытыми глазами и думать только о приятном. Дурацкий рецепт. Это значит, не думать о том, что есть на самом деле. Не думать о наступающем дне, не думать о лежащей на столе рукописи, не думать… Древняя, наивная мудрость, детские представления о всемогуществе человеческой психики. Соломинка, протянутая утопающему. К черту соломинки, техника спасения тоже идет вперед.
        Я протянул руку и взял со столика контакты. Один - на затылок, два - на запястья и один - на живот.
        Кто ты, мой благодетель, дарующий мне мужество и покой? Может быть, твой прах уже давно в урне крематория и все, что от тебя осталось, - это магнитная запись эмоций, размноженная в миллионах экземпляров. Ты оставил людям неоценимое наследство - утреннюю радость. У тебя был веселый характер, отличное пищеварение и неутомимое сердце. Ты обладал завидным аппетитом, любил спорт, хорошую шутку и женщин. Твои биотоки наливают силой мои мышцы, усиленно гонят кровь по сосудам, заставляют меня ухмыляться этой идиотской улыбкой.
        Гопля! Жизнь прекрасна! Пользуйтесь по утрам электрическими биостимуляторами «Альфа»!
        Щелчок реле. Теперь аппарат выключен на двадцать четыре часа. Нужно попробовать сломать замок и отключить реле. Пролежать несколько суток в этом блаженном состоянии, а там пусть все катится в преисподнюю: и недописанные книги, и неверные жены, и вы, надежда человечества, господа лопоухие! Слышите? В преисподнюю, вместе со всеми вашими проблемами и проблемками.
        Я пытаюсь открыть ножиком черный ящик, но корпус аппарата изготовлен из твердого пластика. Нигде ни малейшей щели. Ну что ж, ваша взяла, ничего не поделаешь.
        Посмотрим, что творится в мире.
        На экране - реклама, реклама, реклама.
        Больше ешьте, больше пейте, чаще меняйте одежду, обувь, мебель. Следите за модой, мода - зеркало эпохи. Женщины, старайтесь всегда нравиться мужчинам. Мужчины, следите за своей внешностью. Посетите Центральный магазин, там все товары пониженной прочности. Неограниченный кредит. Не жалейте вещи, не привыкайте к вещам. Помните, что, надев лишний раз костюм, вы нарушаете ритм работы Главного Конвейера. Все, что послужило один раз - в утилизатор! Берите, берите, берите!
        Сводки. Десятизначные числа, бесконечные, уходящие вдаль автоматические линии, монбланы жратвы, невообразимые количества товаров. Стрелки приборов на щитах энергосистем стоят ниже зеленой черты. Потребляйте, потребляйте, потребляйте! Главному Конвейеру грозит переход на замкнутый цикл!
        Другая программа: лекция для женщин. Рожать полезно, рожать приятно, рожать необходимо. Вы ищете смысл жизни? Он - в детях! Новое в законе о браке. Каждая патриотка Дономаги должна иметь не менее пяти детей. Мы не поднимем потребление, пока…
        Хватит! Включаю третью программу.
        Сенсация века - мыслящая горилла Макс дает интервью корреспондентам телевидения и газет. Грузное тело облачено в ярко-красный халат, тщательно застегнутый до шеи. Высокомерное, усталое лицо. Глаза полузакрыты набрякшими веками. Неправдоподобно большая черепная коробка еще хранит розовый рубец, след недавней операции.
        Сидящий рядом комментатор кажется по сравнению с Максом крохотным и жалким.
        - Скажите, Макс, - спрашивает корреспондент агентства печати, - какие, по-вашему, перспективы сулят операции подобного рода?
        Макс усмехается, обнажая острые желтые клыки.
        - Я думаю, - говорит он, - что если бы эти операции не давали желаемого результата, то я бы сегодня не имел чести беседовать с вами.
        Камера панорамой показывает журналистов за столиками, торопливо записывающих ответ в блокноты.
        - Боюсь, что вы меня не совсем точно поняли, - продолжает корреспондент. - Я имел в виду перспективы… э-э-э… для человечества в целом.
        - Я работаю для человечества, - сухо звучит ответ. - Неужели вы думаете…
        - Простите, Макс, - перебивает комментатор, - я позволю себе уточнить вопрос моего коллеги. Считаете ли вы возможным, что подобные операции когда-либо будут производиться на людях?
        Макс пожимает плечами:
        - Этот вопрос нужно адресовать тем, кто такие операции разрабатывал. Спросите лопоухих.
        Смех в зале.
        - И все же, - настаивает корреспондент, - нас интересует ваша точка зрения.
        У Макса начинает дергаться губа. Несколько секунд он глядит на корреспондента остановившимся взглядом. Затем из его глотки вырывается пронзительный рев. Согнутыми руками он наносит себе несколько гулких ударов в грудь. По-видимому, у оператора сдают нервы, - телекамера стремительно откатывается назад.
        - Ну что вы, Макс! - Комментатор протягивает ему связку бананов. - Стоит ли из-за этого волноваться!
        Пока Макс жует бананы, в студии - такая тишина, что я отчетливо слышу тяжелое сопение и глухие чавкающие звуки.
        - Извините! - Он запахивает расстегнувшийся халат. - Так о чем мы?..
        - Возможны ли такие операции на людях? - подсказывает комментатор.
        - Это скорее вопрос этический, чем научный. Для того чтобы создать один сверхмозг, двух особей из трех нужно умертвить. Там, где речь идет о жизни животных, ваши лопоухие не проявляют особой щепетильности. Не знаю, хватит ли у них решимости, когда дело коснется людей.
        Он слишком смело говорит о лопоухих. Комментатор явно чувствует себя неловко и пытается изменить ход беседы:
        - Может быть, вы расскажете, над чем вы сейчас работаете?
        Быстрый взгляд исподлобья. Какое-то мгновение он колеблется. Честное слово, эта горилла умнее, чем я полагал. Достаточно посмотреть на улыбку.
        - Боюсь, что это не так просто. Я плохой популяризатор, да и сама проблема выходит за пределы понимания людей с обычным генетическим кодом. Не можете же вы объяснить мартышке законы стихосложения.
        Браво, Макс, браво!
        - Так… - Комментатор обескуражен. - Есть ли еще у кого-нибудь вопросы?
        На экране - крупным планом - корреспондентка радио:
        - Простите, Макс, возможно, мой вопрос будет несколько… Ну, может быть, вы сочтете его чересчур… - Кажется, она безнадежно запуталась.
        - Интимным? - приходит ей на помощь комментатор.
        - Вот именно. - Она облегченно вздыхает. - Ваше прошлое. Ведь его нельзя так просто списать со счета. Звериные инстинкты. Не появляется ли у вас иногда желание…
        Макс кивает головой:
        - Я вас понял. Мы все находимся во власти инстинктов. От них ведь никуда не спрячешься. Разве у вас, когда вы ночью остаетесь наедине со своим мужем, не появляется желание внимать их зову?
        Ржут журналисты, ухмыляется комментатор, только лицо гориллы сморщено в брезгливой гримасе.
        Корреспондентка краснеет.
        Отличная вещь цветной экран! Я наслаждаюсь богатством оттенков румянца на лице этой дуры.
        - Я… девушка… - с трудом выдавливает она.
        Теперь уже хохочет и Макс.
        - Тем более! - Он достает из кармана халата платок и вытирает им глаза. - Тем более: неудовлетворенные инстинкты - самые сильные.
        Комментатор пытается спасти положение:
        - Спасибо, Макс. Разрешите поблагодарить вас и от имени телезрителей, которые, надеюсь, с интересом слушали это интервью.
        Я выключаю экран. Пора завтракать.
        Двенадцатый шифр - диетический завтрак для страдающих ожирением. Однако почему-то вместо обычных двух блюд и стакана чая металлическая рука выталкивает на поднос все новые и новые тарелки. Я пытаюсь захлопнуть дверцу, но она не поддается. Ага, понятно: новый трюк - хочешь не хочешь, а повышай потребление.
        Я не могу сказать, что все это невкусно. Блюда приготовлены по рецептам опытных гурманов, но стоит мне съесть две ложки, как аппетит пропадает. Меня раздражает такое обилие еды. Я сваливаю содержимое всех тарелок на поднос, тщательно перемешиваю и выбрасываю в утилизатор. При этом я стараюсь не думать о счете, который придет в конце месяца. Нужно быть патриотом. Необходимо обеспечить загрузку всех автоматических линий. Конвейер, работающий по замкнутому циклу, действительно страшная вещь. Что-то вроде писателя, которому не о чем писать.
        Кстати, о писателях. Сейчас ты, дорогой мой, сядешь за стол и напишешь две полагающиеся на сегодня страницы. Так на чем мы остановились?
        Минут десять я тупо смотрю на недописанный лист и размышляю. Впрочем, может быть, только делаю вид, что размышляю.
        Нет, пожалуй, надо начинать с главного. Я подхожу к информатору и вызываю центральный пост.
        - Слушаю!
        - Дайте справку. Сколько раз в литературе использована ситуация, в которой герой любит героиню, но она не разделяет его чувств и уходит к другому?
        - За какой период?
        - От Эсхила до наших дней.
        Явное замешательство. Я слышу, как дежурный передает задание дальше.
        - Абонент?!
        - Да.
        - Мы не можем дать такую справку. Объем информации превышает емкость памяти машин.
        - Ну, тогда за последнее столетие.
        - Подождите.
        Я терпеливо жду.
        - Справка будет готова завтра к двадцати трем часам. Вас устраивает такой срок?
        - Ладно, - говорю я, - не так уж важно знать, какая ты по счету бездарность.
        - Простите?
        - Нет, это я просто так. Развлекаюсь. Можете считать заказ аннулированным.
        - Хорошо.
        Двух страниц не будет ни сегодня, ни завтра, ни во веки веков. Аминь.
        Честное слово, я испытываю облегчение. Теперь нужно решить, чем занять день.
        Я подхожу к зеркалу и оглядываю себя с ног до головы. Выгляжу я просто шикарно. В мире, изнывающем от изобилия, стоптанные башмаки, вздутые на коленях брюки и пиджак с прорванными локтями - признак изысканного снобизма.
        Отвесив глубокий поклон своему изображению, я выхожу на улицу.
        Верхний этаж - для пешеходов. Здесь же расположены магазины, поэтому в воздухе стоит такой гул. Сотни динамиков зазывают зайти и взять что-нибудь.
        На перекрестке - несколько молодых девушек.
        Если стремление по возможности ничем не прикрывать свои телеса будет прогрессировать, то Главному Конвейеру грозит полная остановка.
        Девушки всячески стараются привлечь внимание бесцельно фланирующих парней, но те проходят мимо с каменными лицами. Почти все они жуют противную, липкую массу. Говорят, что она помогает от ожирения.
        Я гляжу на лица прохожих и пытаюсь понять, что же произошло. Я не могу писать о мире, в котором живу, просто потому, что его не знаю.
        Бессмысленные, откормленные хари, потухшие глаза, полная апатия ко всему.
        Впрочем, это не так. Внезапно толпа преображается. Прекратилось всякое движение, застывшие на месте люди впились глазами в экраны. Начался футбольный матч. Проходит несколько минут. Дикие выкрики и свист заглушают даже рев рекламных громкоговорителей.
        Мне трудно думать в таком гаме. Я захожу в первый попавшийся магазин. Никого нет, и относительно тихо.
        Здесь очень удобные кресла. От кондиционера веет приятной прохладой.
        Мне хочется хоть что-нибудь понять. Еще недавно мне казалось, что самое главное - это выиграть соревнование в потреблении. Автоматизация и изобилие. Сколько лет мы поклонялись этим двум идолам? Бесконфликтный капитализм. Жрать, жрать, жрать. Пусть каждый жрет сколько может, и проблема «иметь и не иметь» потеряет всякий смысл. Всех уравнивает емкость желудка в этом автоматизированном раю. Ну вот, желудки набиты до предела. А дальше? Дальше - мы и лопоухие. Все те же два класса. Интеллектуальное неравенство. Никогда еще оно не проявлялось так резко. Для лопоухих мы - просто свиньи, поставленные на откорм, объект социального эксперимента. Нас разделяют не только стены Исследовательского Центра. Я когда-то читал романы Уэллса. Там тоже была элита ученых, управляющих миром, но это получалось как-то иначе. Никто не мог предполагать, что имущественное неравенство выродится в интеллектуальное, что все настолько усложнится и настоящая наука станет доступной только гениям. Иногда мне кажется, что нами правят марсиане. На каждые десять миллионов человек рождается один гений. Лопоухие умеют их отыскивать. В
годовалом возрасте счастливчики попадают в Исследовательский Центр. Ошибок почти не бывает, говорят, что генетический гороскоп - очень точная вещь. А что прикажете делать человеку, если он не гений?
        Я встаю и направляюсь к выходу.
        - Вы ничего не взяли? - раздается у меня над ухом. Магазинные автоматы работают с безукоризненной точностью.
        Я подхожу к витрине, сую в ящик с фотоэлементом банковскую карточку и наугад беру галстук, расписанный замысловатыми узорами.
        - Он вам будет очень к лицу!
        Я бросаю галстук на пол и по лестнице спускаюсь на проезжую часть улицы.
        Несколько минут я в нерешительности стою перед вереницей автомобилей, потом сажусь в маленький кар.
        «Куда?» - вспыхивает надпись на пульте.
        На этот вопрос я не могу ответить. Нажимаю на все кнопки сразу.
        В пульте что-то щелкает, и надпись загорается снова.
        - Эх ты, - говорю я, - а еще называешься автоматом, простую проблему не можешь решить!
        Тычу пальцем в первую попавшуюся кнопку, и автомобиль трогается с места.
        Мне кажется, что я еду по вымершему городу. На проезжей части - ни одной машины. В Дономаге уже давно никто никуда не торопится.
        Я нажимаю кнопку за кнопкой. Автомобиль бесцельно кружит по улицам.
        Неожиданно мой кар сбавляет скорость. Из-за угла вылетает красный лимузин с эмблемой Исследовательского Центра. Я успеваю разглядеть лежащего на подушках человека. Огромный лысый лоб, маленький, срезанный подбородок дегенерата.
        Проходит еще полчаса. Мне надоела эта бессмысленная езда, но не хватает воли принять решение.
        Я думаю о том, что, если вырвать несколько сопротивлений из пульта, машина потеряет управление, и тогда… Внезапно я понимаю, что весь день играю сам с собою в жмурки.
        Я набираю номер на диске и наклоняюсь к микрофону:
        - Лилли! - Я говорю шепотом, потому что стыжусь слов, которые сейчас произнесу. - Ты надо мной тяготеешь, как проклятье, Лилли! Я разобью себе голову, если ты не разрешишь к тебе приехать!

* * *
        У подъезда стоит красный лимузин. Я пристраиваю свой кар рядом и поднимаюсь на второй этаж.
        Мне открывает сама Лилли. У нее очень возбужденный вид.
        - Здравствуй, милый! - Она рассеянно целует меня в губы. - А у меня для тебя сюрприз!
        Я догадываюсь, что это за сюрприз.
        Красный лимузин плюс необузданное честолюбие Лилли. Данных вполне достаточно, чтобы решить уравнение с одним неизвестным.
        - Очень интересно! - Мне действительно интересно. Я никогда не видел близко ни одного лопоухого.
        Он сидит в кресле у окна. Я его сразу узнаю. Рядом с ним - Тони.
        - Знакомьтесь! - говорит Лилли. - Мой бывший муж.
        Это - про меня.
        Бывший муж, бывший писатель - что еще?
        - Он писатель, - добавляет Лилли, - и очень талантливый.
        Еще бы! У нее все должно быть самого лучшего качества, даже бывший муж.
        Тони приветливо машет мне рукой. Он уже здорово пьян. Интересно, где ему удается добывать спиртное?
        Я направляюсь к креслу, где сидит лопоухий, но по дороге спотыкаюсь о протянутые ноги Тони. Торжественность церемониала несколько нарушена. Первый муж споткнулся о второго, просто водевиль какой-то!
        - Лой, - говорит лопоухий. Он даже не считает нужным приподняться с кресла.
        Я пожимаю потную мягкую руку и тоже представляюсь.
        - Хочешь чаю? - спрашивает Лилли.
        - Лучше чего-нибудь покрепче.
        Тони подносит палец к губам.
        - Можете меня не стесняться, - говорит Лой. - Все законы имеют статистический характер, в том числе и сухой. Какие-то отклонения всегда допустимы.
        Лилли достает из шкафа бутылку спирта и сбивает коктейль.
        Она протягивает первый стакан Лою, но тот отрицательно качает головой. Тони довольно ухмыляется: не хочет пить - не надо, нам больше достанется.
        - Вы читали последний роман Свена? - обращается Лилли к Лою. - В свое время о нем много говорили.
        Лой смотрит на меня тяжелым сонным взглядом. Кажется, все же он сообразил, что речь идет обо мне.
        - Я не читаю беллетристики, - говорит он, - но когда знакомишься с автором, то невольно хочешь прочесть, что он написал.
        Лилли облегченно вздыхает и снимает с полки книгу. Интересно, читала ли она сама?
        У Лоя короткие руки, похожие на паучьи лапки. Когда он берет ими книгу, мне кажется, что сейчас он поднесет ее ко рту и высосет из нее все соки.
        Так и есть! Он быстрыми, резкими движениями перелистывает страницы, на какую-то долю секунды впивается в них взглядом и листает дальше.
        - Вряд ли это может вас заинтересовать, - говорю я, отбирая у него книгу. - Любовная тема в наше время…
        - Вы ошибаетесь, - перебивает он. - Проблема сексуального воспитания молодежи стоит сейчас на первом месте. Мы запрограммировали Систему на сто лет вперед из расчета ежегодного прироста населения не менее пяти процентов. Вносить сейчас коррективы невозможно. То, что люди избегают иметь детей, может привести к катастрофическим последствиям.
        Только теперь я понимаю, что меня мучит с самого утра. Мне необходимо причинить боль Лилли. Нанести удар в самое чувствительное место. Нет, такой случай нельзя упустить!
        - Действительно, Тони, - говорю я, - почему бы вам с Лилли не завести ребенка?
        Лилли закусывает губу. Сейчас она вся - как натянутая пружина.
        - Я же импотент, - добродушно отвечает Тони. - Разве вы не знаете, что я импотент?
        Попадание в яблочко! Лой недоуменно поворачивается к Лилли.
        - Сейчас очень модно выходить замуж за импотентов, - говорит она небрежным тоном, - это освобождает от кучи всяких омерзительных обязанностей.
        Так… Лилли всегда считала, что возмездие должно быть скорым и безжалостным.
        Лой ничего не понимает:
        - А разве вы не хотите иметь ребенка?
        - Я не хочу плодить бездарностей. Их и так слишком много развелось.
        - Но всегда же есть шанс, - настаивает Лой.
        - Меня такой шанс не устраивает. Мне нужно иметь по крайней мере пятидесятипроцентную уверенность. Тони рассказывал, что когда-то в древности боги спускались с Олимпа и брали дочерей человеческих. Так рождались герои. Правда, Тони?
        Тони кивает головой. Глаза его устремлены на графин. Там еще осталось немного выпивки. Я наполняю его стакан и жду, что будет дальше.
        Намек настолько прозрачен, что понятен даже Лою. Он колеблется.
        - Это не очень рекомендуется. Гениальность, как и всякое отклонение от нормы, связана с накопленной ошибкой в наследственном веществе. При этом бывают сопутствующие изменения генетического кода. Иногда летальный ген…
        Он говорит о своей гениальности так, словно речь идет о паховой грыже.
        - Вы слишком осторожны! - В голосе Лилли звучат нотки, от которых мне становится тошно. - Цель оправдывает риск. Разве я вам не нравлюсь?
        Это уже черт знает что!
        Лой жмурится, как сытый кот. Сейчас он облизнется.
        - Что ж, - говорит он, - было бы любопытно составить генетический гороскоп нашего потомка.
        Лилли бросает на меня торжествующий взгляд. Пауза затягивается.
        - Давайте сыграем в тараканьи бега, - предлагает Тони.
        - Тони - историк, - поясняет Лилли. - Он всегда выкапывает что-нибудь интересное.
        Тони достает из стола коробочку и извлекает оттуда двух тараканов. Один помечен белой краской, другой - синей.
        - Выбирайте! - предлагает он мне.
        - Где вы их раздобыли? - спрашиваю я.
        - В Энтомологическом музее. У меня там есть приятель.
        Я выбираю белого таракана.
        Тони ставит на стол деревянный лоток.
        Лой наблюдает за нами со снисходительным любопытством, будто мы сами забавные и безвредные насекомые.
        Игра идет с переменным успехом. После нескольких заездов я возвращаю своего таракана Тони.
        - Надоело? - спрашивает он.
        Я киваю головой. У меня так мерзко на душе, что еще немного - и я разревусь. Мне страшно думать о том, что Лилли… Уж лучше бы это был не Лой, а Макс.
        - Это потому, что мы играем без ставок, - говорит Тони. - Представьте себе, что проигравший должен был бы пойти в соседнюю комнату и повеситься. «Висеть повешенному за шею, пока не будет мертв». Игра сразу бы приобрела захватывающий интерес.
        - Что ж, это мысль, - усмехается Лилли. - Попробуй, Свен. Рыцарский турнир на тараканах за право обладания дамой. Очень элегантно!
        До чего же она меня ненавидит!
        Право, я не прочь попробовать, но мне не хочется подвергать риску Тони. Он, в общем, славный парень. Вот если бы Лой… Чего не сделаешь ради того, чтобы на свете стало одним лопоухим меньше.
        - Ладно! - говорю я и пододвигаю лоток к Лою. - Выбирайте таракана.
        - Я не играю в азартные игры, - сухо отвечает он. - Что же касается вашей затеи, то это просто идиотизм! Неужели у вас нет более разумных развлечений?
        Тони неожиданно взрывается.
        - А что вы нам еще оставили?! - кричит он.
        Лой пожимает плечами:
        - Не понимаю, чего вы хотите.
        - Работы! - орет Тони. - Можете вы понять, что и обычные люди хотят работать?!
        - Разве вы не работаете?
        - Работаю. - Он одним махом допивает коктейль и немного успокаивается. - Я написал монографию о восемнадцатом веке, а кому она нужна? Кто ее читал? Да и какой смысл копаться во всем этом дерьме, когда я не понимаю, что творится вокруг? Чем вы там занимаетесь в вашем проклятом Центре?! Какие сюрпризы вы нам еще готовите? Господи! Иногда мне кажется, что все мы заперты в огромном сумасшедшем доме. Ведь есть же еще люди на Земле. Можете вы объяснить, почему мы ограждены от всего мира непроницаемой стеной? Не умеете сами сообразить, что делать, так учитесь у других! Весь мир живет иначе.
        - Нам нечему учиться у коммунистов, - высокомерно отвечает Лой. - Уровень производства, достигнутый нами…
        - Я ничего не смыслю в производстве, но думаю, что тот уровень не ниже… - говорю я. - Меня интересует другое - люди. Что вы сделали с людьми?
        - Разве автоматизация не освободила их от тяжелого труда?
        - Освободила. От всего освободила, а взамен ничего не дала. Может быть, поэтому мы перестали походить на людей.
        - Глупости!
        Мне не хочется больше спорить.
        - Был очень рад повидать тебя, Ли, - говорю я. - До свидания!
        - Будь здоров, дорогой!
        - Прощайте, Тони! Мы еще с вами как-нибудь сыграем.
        Лой тоже встает. Он целует руку Лилли и небрежно кивает Тони.
        Мы выходим вместе.
        - Пройдемтесь пешком, - предлагает Лой, - мне нужно с вами поговорить.
        Я знаю, о чем он хочет поговорить.
        Лой ставит рычажок на пульте своей машины против надписи «возврат», и мы поднимаемся на пешеходную трассу.
        Он сразу приступает к делу:
        - Я хочу получить у вас кое-какие сведения о Лилли. Ведь вы ее хорошо знаете.
        - Никто не может познать душу женщины.
        Меня самого ужасает пошлость этой фразы.
        - Я спал с ней всего три месяца, - добавляю я, и это уже пахнет стопроцентным кретинизмом.
        Лой бросает на меня быстрый взгляд из-под насупленных бровей. Точь-в-точь как Макс на ту корреспондентку.
        Я сгораю от стыда, но в душе рад, что разговор на эту тему уже не состоится.
        Целый квартал мы проходим молча.
        На перекрестке - затор. Равнодушная, сытая толпа молча наблюдает движущуюся колонну молодых ребят. Они несут транспарант с надписью: «ЛОПОУХИЕ, ПРИДУМАЙТЕ НАМ ЗАНЯТИЕ!» Очевидно, это студенты.
        - Вы понимаете, что им нужно? - спрашивает меня Лой.
        - Вам лучше знать, - отвечаю я.
        - К их услугам все блага жизни, - задумчиво продолжает он. - Они ни в чем не нуждаются и могут заниматься чем угодно, в меру своих сил и возможностей разумеется.
        - Вот в этом-то все дело, - говорю я. - Возможности непрерывно сокращаются. Вероятно, они боятся, что скоро даже те крохи, которые вы им оставили, будут отвоеваны вашими обезьянами.
        - Обезьянами? - переспрашивает Лой. - Ну нет, обезьяны предназначены не для этого.
        - А для чего?
        Лой не спешит с ответом. Последние ряды демонстрантов уже прошли, и мы снова пускаемся в путь.
        - Профаны, - говорит Лой. - Профаны всегда падки на всякую сенсацию, способны раздуть ее до невероятных размеров. Ваши представления о мыслящих обезьянах - чистейшая фантастика. Сверхмозг - просто рабочая машина, такая же, как любое счетно-решающее устройство. Нет смысла изобретать то, что уже создано природой, но усовершенствовать природу всегда можно. Пока тот же Макс нам очень полезен при решении ограниченного круга задач. Изменятся эти задачи - придется искать что-нибудь новое.
        - Не знаю, - говорю я. - Все это темный лес. Просто меня, как писателя, пугают эти обезьяны. Впрочем, я их и близко-то не видел.
        - Хотите посмотреть? Я могу это вам устроить, хотя Центр очень неохотно выдает разрешения на посещение питомника.
        - Еще бы! Вероятно, зрелище не для слабонервных.
        - Нет, - отвечает он, - просто это отвлекает обезьян.

* * *
        Разрешение приходит через пять дней. Почему-то оно на двух человек.
        Я решаю, что Лой хочет блеснуть перед Лилли, и звоню ей по телефону.
        - Я сегодня занята, - говорит она. - Если не возражаешь, с тобой поедет Тони.
        …Мы останавливаем автомобиль перед воротами Центра. Висящее на них объявление доводит до всеобщего сведения, что въезд общественного транспорта на территорию категорически воспрещен.
        Отщелкиваем свой пропуск в маленьком черном аппарате и сразу попадаем в иной мир.
        Густые, нависшие кроны деревьев, посыпанные розовым песком дорожки, спрятанные в густой зелени белые коттеджи, полная тишина.
        Если бы не вспыхивающие при нашем приближении указатели, можно было подумать, что мы перенеслись на несколько столетий назад.
        Указатели приводят нас к большому одноэтажному зданию, обнесенному высоким забором.
        Небольшая калитка в заборе заперта. Я нажимаю кнопку звонка, и через несколько минут появляется худой высокий человек, облаченный в синий халат. Он долго и с явным неудовольствием разглядывает наш пропуск.
        - Ну что ж, заходите!
        Мы идем за ним. В нос нам ударяет запах зверинца. Весь двор уставлен клетками, в которых резвятся мартышки.
        - В кабинеты заходить нельзя, - говорит наш проводник.
        - Мы имеем разрешение.
        - Они сейчас работают. Никому не разрешается заходить, когда они работают.
        - Но тут же ясно написано в пропуске, - настаиваю я.
        - Скоро перерыв, они пойдут обедать, тогда и посмотрите.
        Нужно ждать, ничего другого не остается. От нечего делать мы разглядываем мартышек.
        - А они тут зачем? - спрашивает Тони, указывая на клетки.
        - Не знаю. Я сторож, мое дело их кормить, а что с ними там делают потом, меня не касается.
        - Ну их к черту! - говорит Тони. - Поедем домой, Свен.
        - Когда у них обед? - спрашиваю я.
        - А вот сейчас буду звонить.
        Раздается звук колокола. Мартышки прекращают свою возню и припадают к решеткам.
        Я почему-то испытываю невольное волнение.
        Открываются массивные двери, и из дома выходят пять горилл.
        Мартышки в клетках начинают бесноваться. Они вопят, размахивают руками, плюют сквозь прутья.
        Гориллы идут медленным шагом, высокомерные, в ярких халатах, слегка раскачиваясь на ходу. Они чем-то удивительно походят на Лоя.
        Рядом с нами истошным голосом вопит маленькая обезьянка с детенышем на руках. Она судорожно закрывает ему ладошкой глаза, но сама не может оторвать взгляда от приближающейся процессии.
        Шум становится невыносимым.
        Тони зажимает уши и отворачивается. Его начинает рвать.
        Гориллы проходят мимо, не удостаивая нас даже поворотом головы, и скрываются в маленьком домике, расположенном в конце двора.
        - Все! - говорит сторож. - Через час они пойдут обратно; если хотите, можете подождать.
        Я подхожу к одной из клеток.
        В глазах маленькой мартышки - тоска и немой вопрос, на который я не могу ответить сам.
        - Бедная девочка! - говорю я. - Тебе тоже не хочется быть хуже своих сородичей.
        Она доверчиво протягивает мне лапку. Я наклоняюсь и целую тонкие изящные пальчики.
        Тони трогает меня за рукав:
        - Пойдемте, Свен. Есть предел всему, даже… здравому смыслу.
        Назад мы идем уставшие и злые. Тони что-то насвистывает сквозь зубы. Это меня раздражает.
        У поворота на главную аллею стоит обнявшаяся парочка. Я их сразу узнаю.
        - Снимите шляпу, Свен, - высокопарно произносит Тони. - Сегодня мы присутствуем при величайшем эксперименте, кладущем начало расширенному воспроизводству лопоухих.
        Я поворачиваюсь и что есть силы бью кулаком в его ухмыляющийся рот.
        - Вы идеалист, Свен, - говорит Тони, вытирая ладонью кровь с губы. - Неисправимый идеалист. И ударить-то по-настоящему не умеете. Бить нужно насмерть. Писатель!
        Я приближаюсь к ним, сжав кулаки и проклиная себя за то, что у меня никогда не хватит духа поднять руку на женщину. Тони идет сзади, я слышу его дыхание у себя за спиной.
        Первой нас замечает Лилли. У нее пьяные, счастливые глаза.
        - Поздравьте нас, мальчики, - говорит она. - Все получается просто великолепно! И гороскоп изумительный!
        Мы молчим.
        Лой берет ее под руку, Лилли оборачивается к Тони:
        - Я вернусь через десять дней. Пожалуйста, не напивайся до бесчувствия.
        Мы оба глядим им вслед. Когда они доходят до поворота, Тони говорит:
        - Поедем ко мне. У меня есть спирт, полная бутылка спирта.

* * *
        Проходит всего три дня, но мне кажется, что мы постарели за это время на десяток лет.
        Я улетаю. Тони меня провожает.
        - Вот письмо к Торну, - говорит он, протягивая мне конверт. - Думаю, что Торн не откажется вас взять. Ему вечно не хватает людей. Ведь археология не входит в список официально признанных наук. Приходится рыть лопатами.
        - Спасибо, Тони! - говорю я. - По правде сказать, мне совершенно наплевать, чем они там роют. Меня интересует совсем другое.
        - Чепуха все это, - говорит Тони. - Двадцатый век. Не понимаю, что может вас интересовать там.
        - Не знаю. Мне хочется вернуться в прошлое. Понять, где и когда была допущена роковая ошибка. Может быть, я напишу исторический роман.
        - Не напишете, - усмехается он, - ведь сами знаете, что не напишете.
        Я смотрю на часы. Пора!
        - Прощайте, Тони!
        - Подождите, Свен! - Он обнимает меня и неловко чмокает в щеку.
        Я поднимаюсь по трапу. Тони смотрит на меня снизу вверх:
        - Скорее возвращайтесь, Свен!
        - Я вернусь! - кричу я, но шум мотора заглушает мои слова. - Вернусь месяцев через шесть!
        Ошибаюсь я ровно на год…

* * *
        Стоит мне снова переступить порог моего дома, как у меня появляется такое ощущение, будто этих полутора лет просто не существовало. В мире все идет по-старому.
        Первым делом я звоню Тони.
        - Здравствуйте, Свен! - говорит он. - Очень рад, что вы уже в городе.
        - Не могу сказать того же о себе, - отвечаю я. - Ну, как вы живете?
        Тони мнется.
        - Послушайте, Свен, - говорит он после небольшой паузы, - вы сейчас где?
        - Дома.
        - Можно, я к вам приеду?
        - Ну конечно, Тони!
        Через десять минут раздается звонок в дверь.
        - А вы молодцом, Свен, - говорит он, усаживаясь в кресло. - Вас просто не узнать!
        - Похудел на десять килограммов, - хвастаю я.
        - Ну что ж, могу только позавидовать. Как там Торн?
        - Молодчина Торн! И ребята у него отличные!
        - Будете писать?
        - Вероятно. Нужно еще о многом подумать.
        - Так…
        Мне хочется разузнать о Лилли, но вместо этого я задаю дурацкий вопрос:
        - Как ваши тараканы?
        Лицо Тони расплывается в улыбке.
        - У меня теперь их целая конюшня. Некоторые экземпляры просто великолепны!
        Почему-то мы оба чувствуем себя очень неловко.
        - Жаль, что у меня нечего выпить, - говорю я, - но в экспедиции…
        - Я не пью, - перебивает Тони, - бросил.
        - Вот не ожидал! Вы что, больны?
        - Видите ли, Свен, - говорит он, глядя в пол, - за ваше отсутствие произошло много событий… У Лилли ребенок.
        - Ну что ж, - говорю я, - она этого хотела. Надеюсь, теперь ее честолюбие удовлетворено?
        Он хмурится:
        - Не знаю, как вам лучше объяснить. Вы помните, был гороскоп.
        - Еще бы!
        - Так вот… по гороскопу все получалось очень здорово. Должен был родиться мальчик с какими-то необыкновенными способностями.
        - Ну?
        - Родилась девочка… идиотка… кроме того… с… физическим уродством.
        У меня такое чувство, будто мне на голову обрушился потолок.
        - Боже! - растерянно шепчу я. - Несчастная Ли! Что же теперь будет?! Как все это могло произойти?!
        Тони пожимает плечами:
        - Понятия не имею. Может быть, вообще генетические гороскопы сплошная чушь, а может, дело в стимуляторах. Они ведь там, в Центре, жрут всякие стимуляторы мозговой деятельности лошадиными дозами.
        Я все еще не могу прийти в себя:
        - А что же Ли? Представляю себе, каково это ей!
        - Вы ведь знаете, Лилли не терпит, когда ее жалеют. Она очень нежная мать.
        - А Лой? Он у вас бывает?
        - Редко. Работает как одержимый. У него там что-то не ладится, и он совершенно обезумел, сутками не ложится спать.
        - Скажите, Тони, - спрашиваю я, - как вы думаете, можно мне повидать Лилли?
        - Можно, - отвечает он, - я за этим и приехал, только мне хотелось раньше обо всем вас предупредить.

* * *
        - Здравствуй, Свен! - говорит Лилли. - Вот ты и вернулся.
        Она очень мало изменилась, только немного осунулась.
        - Да, - говорю я, - вернулся.
        - Как ты съездил?
        - Хорошо.
        - Будешь что-нибудь писать?
        - Вероятно, буду.
        Молчание.
        - Может быть, вспомним старое, сыграем? - говорит Тони. - Смотрите, какие красавцы! Все как на подбор!
        - Спасибо, - отвечаю я, - что-то не хочется. В следующий раз.
        - Убери своих тараканов, - говорит Ли, - видеть их не могу!
        Только теперь я замечаю, какое у нее усталое лицо.
        Из соседней комнаты доносятся какие-то мяукающие звуки. Лилли вскакивает. Я тоже делаю невольное движение. Она оборачивается в мою сторону. В ее глазах бешенство и ненависть.
        - Сиди, подлец! - кричит она мне.
        Я снова сажусь.
        Ее гнев быстро гаснет.
        - Ладно, - говорит она, - все равно, пойдем!
        - Может, не стоит, Ли? - тихо спрашиваю я.
        - Согрей молоко, - обращается она к Тони. - Идем, Свен.
        В кроватке - крохотное сморщенное личико.
        Широко открытые глаза подернуты мутной голубоватой пленкой.
        - Смотри! - Она поднимает одеяло, и мне становится дурно.
        - Ну вот, - говорит Лилли, - теперь ты все знаешь.
        Пока она меняет пеленки, я стараюсь глядеть в другую сторону.
        - Пойдем, - говорит Лилли, - Тони ее покормит.
        Я беру ее за руку:
        - Лилли!
        - Перестань! - Она резко выдергивает свою руку из моей. - Бога ради, перестань! Неужели тебе еще мало?!
        Мы возвращаемся в гостиную.
        - Ты знаешь, - говорит Лилли, - я бы, наверное, сошла с ума, если бы не Тони. Он о нас очень заботится.
        Я сижу и думаю о том, что я действительно подлец. Ведь все могло быть иначе, если б тогда…
        Возвращается Тони.
        - Она уснула, - говорит он.
        Лилли кивает головой.
        Нам не о чем говорить. Вероятно, потому, что все мы думаем об одном и том же.
        - Ну, как ты съездил? - снова спрашивает Лилли.
        - Хорошо, - отвечаю я, - было очень интересно.
        - Будешь что-нибудь писать?
        - Вероятно, буду.
        Лилли щиплет обивку кресла. Она поминутно к чему-то прислушивается. Я чувствую, что мое присутствие ее тяготит, но у меня нет сил встать и уйти.
        Я не свожу глаз с ее лица и вижу, как оно внезапно бледнеет.
        - Лой?!
        Я оборачиваюсь к двери. Там стоит Лой. Кажется, он пьян. На нем грязная рубашка, расстегнутая до пояса, ноги облачены в стоптанные комнатные туфли. Рот ощерен в бессмысленной улыбке, по подбородку стекает тонкая струйка слюны.
        - Что случилось, Лой?!
        Лой хохочет.
        Жирный живот колышется в такт под впалой волосатой грудью.
        - Потеха!
        Он подходит к дивану и валится на него ничком. Спазмы смеха перемежаются с судорожными всхлипываниями.
        - Потеха!.. Макс… за неделю… за одну неделю он сделал все, над чем я, дурак, зря бился пять лет… В Центре такое веселье. Обезьяна!
        Мне страшно. Вероятно, это тот страх, который заставляет крысу бежать с тонущего корабля. Я слышу треск ломающейся обшивки. Бежать!
        - Лой! - Лилли кладет руку на его вздрагивающий от рыданий затылок. Первый раз я слышу в ее голосе настоящую нежность. - Не надо, Лой, нельзя так отчаиваться, ведь всегда остаются…
        - Тараканы! - кричит Тони. - Остаются тараканы! Делайте ваши ставки, господа!
        Кукла
        Это было искусство любви, доведенное до уровня точных наук. И все же, несмотря на принятую таблетку альдумина, он не мог отделаться от мысли, что в его объятиях - всего лишь механическая кукла, предугадывающая каждое его желание.
        «Автомат, работающий по второй производной», - подумал он.
        Однако недаром программа была составлена с учетом его сексуального класса. Внезапно он потерял всякое представление о времени.
        Компания «Кибернетические Забавы Холостяка» умела обслуживать клиентов…
        - Ты мною недоволен?
        - Нет, почему же? Ты отлично запрограммирована.
        - Может быть, твой класс недостаточно расшифрован?
        - Ерунда! Я ведь тут не первый раз.
        Он взглянул на хромированный диск анализатора над кроватью. Что ж, сегодняшний сеанс тоже не пропал даром. Разложенный на гармонические составляющие комплекс биотоков уже, наверное, проанализирован решающим устройством, обработан по самому совершенному алгоритму, и откорректированная программа записана на магнитной ленте. В следующий раз все будет лучше. «Достижение идеала методом последовательных приближений» - так, кажется, написано в проспекте фирмы. Не зря в отделе рекламы у них работают лучшие специалисты Дономаги. «Не осложняйте себе жизнь сексуальными проблемами, половина самоубийств происходит на сексуальной почве, компания „Кибернетические Забавы Холостяка“ подберет вам пару сообразно вашим вкусам, темпераменту и наклонностям, пользуйтесь самыми совершенными в мире механическими агрегатами любви!»
        Он скосил глаза. Агрегат лежал на спине, заложив руки за голову. Было что-то удивительно знакомое в этих уходящих к вискам, слегка раскосых глазах, в безукоризненной форме плеч и ног, в неправдоподобно гладкой коже. Ну конечно! Это образ, преследовавший его в юношеских сновидениях.
        «Здорово они все-таки умеют забираться в область подсознательного», - подумал он.
        Кукла почувствовала его взгляд и повернулась к нему всем телом:
        - Хочешь еще таблетку?
        - Нет, мне пора идти.
        Одеваясь, он никак не мог отделаться от странного, щемящего чувства тоски. Дело, конечно, не в том, что его первая мечта воплощена в механической игрушке. Старый клиент фирмы, он почти не знал женщин, а воспоминания о них, хранящиеся в его памяти… Брр! Пожалуй, лишь идиоты способны сейчас обзаводиться семьей и плодить детей. Жить и без того с каждым днем становится все труднее. «Не осложняйте себе жизнь сексуальными проблемами, половина самоубийств…»
        - Выпей чего-нибудь.
        Он набрал шифр на диске автомата и взял с лотка бокал с пенящейся жидкостью.
        «Откуда эта тоска? - вновь подумал он. - Вот сейчас я уйду, а она отправится на дезинфекцию и смену программы. Через десять минут с ней в этой кровати будет другой. Глупости! Нельзя же ревновать вещь. Только миллионеры могут позволить себе роскошь держать собственных кукол. И все же…»
        - До свидания, милый! Приходи. - Это тоже входило в программу.
        - Господи! - сказал он вслух, спускаясь по лестнице. - Я, кажется, сейчас разревусь. Нельзя принимать столько альдумина, ни к черту не годятся нервы.
        - Пятнадцать монет, - фамильярно произнес автомат в вестибюле. Он опустил деньги в щель.
        - Спасибо! Не забудьте нас навестить.
        «Не забуду, - злобно подумал он. - Куда я еще денусь, не искать же в самом деле…»
        Внезапная догадка заставила его на мгновение остановиться.
        - Сволочи! - сказал он, шагнув в проем автоматически открывшейся двери. - Подсунули живую!!!
        Побег
        - Раз, два, взяли! Раз, два, взяли!
        Нехитрое приспособление - доска, две веревки, и вот уже тяжелая глыба породы погружена в тележку.
        - Пошел!
        Груз не больше обычного, но маленький человечек в полосатой одежде, навалившийся грудью на перекладину тележки, не может сдвинуть ее с места.
        - Пошел!
        Один из арестантов пытается помочь плечом. Поздно! Подходит надсмотрщик:
        - Что случилось?
        - Ничего.
        - Давай, пошел!
        Человечек снова пытается рывком сдвинуть груз. Тщетно. От непосильного напряжения у него начинается кашель. Он прикрывает рот рукой.
        Надсмотрщик молча ждет, пока пройдет приступ.
        - Покажи руку.
        Протянутая ладонь в крови.
        - Так… Повернись.
        На спине арестантской куртки - клеймо, надсмотрщик срисовывает его в блокнот.
        - К врачу!
        Другой заключенный занимает место больного.
        - Пошел! - Это относится в равной мере к обоим - к тому, кто отныне будет возить тележку, и к тому, кто больше на это не способен.
        Тележка трогается с места.
        - Простите, начальник, нельзя ли…
        - Я сказал, к врачу!
        - Раз, два, взяли!

* * *
        Сверкающий полированный металл, стекло, рассеянный свет люминесцентных ламп, какая-то особая, чувствующаяся на ощупь, стерильная чистота.
        Серые, чуть усталые глаза человека в белом халате внимательно глядят из-за толстых стекол очков. Здесь, в подземных лагерях Медены, очень ценится человеческая жизнь. Еще бы! Каждый заключенный, прежде чем его душа предстанет перед высшим трибуналом, должен искупить свою вину перед теми, кто в далеких глубинах космоса ведет небывалую в истории битву за гегемонию родной планеты. Родине нужен уран. На каждого заключенного дано задание, поэтому его жизнь котируется наравне с драгоценной рудой. К сожалению, тут такой случай…
        - Одевайся!
        Худые длинные руки торопливо натягивают куртку на костлявое тело.
        - Стань сюда!
        Легкий нажим на педаль, и сакраментальное клеймо перечеркнуто красным крестом. Отныне заключенный ?? 15/13264 вновь может именоваться Арпом Зумби. Естественное проявление гуманности по отношению к тем, кому предстоит труд на хлопковых полях.
        Хлопковые поля. О них никто толком ничего не знает, кроме того, что оттуда не возвращаются. Ходят слухи, что в знойном, лишенном влаги климате человеческое тело за двадцать дней превращается в сухой хворост, отличное топливо для печей крематория.
        - Вот освобождение от работы. Иди.
        Арп Зумби предъявляет освобождение часовому у дверей барака, и его охватывает привычный запах карболки. Барак похож на общественную уборную. Густой запах карболки и кафель. Однообразие белых стен нарушается только большим плакатом: «За побег - смерть под пыткой». Еще одно свидетельство того, как здесь ценится человеческая жизнь; отнимать ее нужно тоже с наибольшим эффектом.
        У одной из стен нечто вроде огромных сот - спальные места, разгороженные на отдельные ячейки. Удобно и гигиенично. На белом пластике видно малейшее пятнышко. Ячейки же не для комфорта. Тут каторга, а не санаторий, как любит говорить голос, который проводит ежедневную психологическую зарядку. Деление на соты исключает возможность общаться между собой ночью, когда бдительность охраны несколько ослабевает.
        Днем находиться на спальных местах запрещено, и Арп Зумби коротает день на скамье. Он думает о хлопковых полях. Обыкновенно транспорт туда комплектуется раз в две недели. Он забирает заключенных из всех лагерей. Через два дня после этого сюда привозят новеньких. Кажется, последний раз это было дней пять назад, когда рядом со спальным местом Арпа появился этот странный тип. Какой-то чокнутый. Вчера за обедом отдал Арпу половину своего хлеба. «На, - говорит, - а то скоро штаны будешь терять на ходу». Ну и чудило! Отдать свой хлеб, такого еще Арпу не приходилось слышать. Наверное, ненормальный. Вечером что-то напевает перед сном. Тоже, нашел место, где петь.
        Мысли Арпа вновь возвращаются к хлопковым полям. Он понимает, что это конец, но почему-то мало огорчен. За десять лет работы в рудниках привыкаешь к смерти. И все же его интересует, как там, на хлопковых полях.
        За все время заключения первый день без работы. Вероятно, поэтому он так тянется. Арп с удовольствием бы лег и уснул, но это невозможно, даже с бумажкой об освобождении от работы. Здесь каторга, а не санаторий.
        Возвращаются с работы товарищи Арпа, и к запаху карболки примешивается сладковатый запах дезактивационной жидкости. Каждый, кто работает с урановой рудой, принимает профилактический душ. Одно из мероприятий, повышающих среднюю продолжительность жизни заключенных.
        Арп занимает свое место в колонне и отправляется на обед.
        Завтрак и обед - такое время, когда охрана сквозь пальцы смотрит на нарушение запрета разговаривать. С набитым ртом много не наговоришь.
        Арп молча съедает свою порцию и ждет команды встать.
        - На! - Опять этот чокнутый предлагает полпайки.
        - Не хочу.
        Раздается команда строиться. Только теперь Арп замечает, что все пялят на него глаза. Вероятно, из-за красного креста на спине. Покойник всегда вызывает любопытство.
        - А ну, живей!
        Это относится к соседу Арпа. Его ряд уже построился, а он все еще сидит за столом. Они с Арпом встают одновременно, и, направляясь на свое место, Арп слышит еле уловимый шепот:
        - Есть возможность бежать.
        Арп делает вид, что не расслышал. В лагере полно стукачей, и ему совсем не нравится смерть под пыткой. Уж лучше хлопковые поля.

* * *
        Голос то поднимается до крика, от которого ломит виски, то опускается до еле слышного шепота, заставляющего невольно напрягать слух. Он льется из динамика, укрепленного в изголовье лежанки. Вечерняя психологическая зарядка.
        Знакомый до отвращения баритон разъясняет заключенным всю глубину их падения. От этого голоса не уйдешь и не спрячешься. Его не удается попросту исключить из сознания, как окрики надсмотрщиков. Кажется, уже удалось начать думать о чем-то совсем ином, чем лагерная жизнь, и вдруг неожиданное изменение громкости вновь напрягает внимание. И так три раза: вечером перед сном, ночью сквозь сон и утром за пять минут до побудки. Три раза, потому что здесь каторга, а не санаторий.
        Арп лежит закрыв глаза и старается думать о хлопковых полях. Зарядка уже кончилась, но ему мешает ритмичное постукивание в перегородку между ячейками. Опять этот псих.
        - Ну чего тебе?! - произносит он сквозь сложенные трубкой руки, прижатые к перегородке.
        - Выйди в уборную.
        Арп сам не понимает, что заставляет его спуститься вниз и направиться к арке, откуда слышится звук льющейся воды.
        В уборной жарко, ровно настолько, чтобы нельзя было высидеть больше двух минут. С него сходит семь потов раньше, чем появляется новенький.
        - Хочешь бежать?
        - Пошел ты…
        Арп Зумби - стреляная птица, знает все повадки стукачей.
        - Не бойся, - снова торопливо шепчет тот. - Я тут от Комитета Освобождения. Завтра мы пытаемся вывезти и переправить в надежное место первую партию. Ты ничего не теряешь. Вам дадут яд. Если побег не удастся…
        - Ну?
        - Примешь яд. Это же лучше, чем смерть на хлопковых полях. Согласен?
        Неожиданно для самого себя Арп кивает головой.
        - Инструкции получишь утром, в хлебе. Будь осторожен.
        Арп снова кивает головой и выходит.
        Первый раз за десять лет он настолько погружен в мечты, что пропускает мимо ушей вторую и третью зарядки.

* * *
        Арп Зумби последним стоит в очереди за завтраком. Теперь его место в конце хвоста. Всякий, кто освобожден от работы, получает еду позже всех.
        Верзила-уголовник, раздающий похлебку, внимательно смотрит на Арпа и, слегка ухмыльнувшись, бросает ему кусок хлеба, лежавший отдельно от других.
        Расправляясь с похлебкой, Арп осторожно крошит хлеб. Есть! Он прячет за щеку маленький комочек бумаги.
        Теперь нужно дождаться, пока колонна уйдет на работу.
        Команда встать. Арп выходит из столовой в конце колонны и, дойдя до поперечной галереи, поворачивает влево. Остальные идут прямо.
        Здесь, за поворотом, Арп в относительной безопасности. Дневальные - на уборке бараков, для смены караула еще рано.
        Инструкция очень лаконична. Арп читает ее три раза и, убедившись, что все запомнил, вновь комкает бумажку и глотает ее.
        Теперь, когда нужно действовать, его охватывает страх.
        Он колеблется. Смерть на хлопковых полях кажется желанной по сравнению с угрозой пытки.
        «Яд!»
        Воспоминание о яде сразу успокаивает. В конце концов, действительно, что он теряет?!
        Страх, противный, липкий, тягучий страх приходит вновь, когда он предъявляет удостоверение об освобождении от работы часовому на границе зоны.
        - Куда?
        - К врачу.
        - Иди!
        Арпу кажется, что его ноги сделаны из ваты. Он медленно бредет по галерее, ощущая спиной опасность. Сейчас раздастся окрик и за ним автоматная очередь. Стреляют в этих случаях по ногам. За побег смерть под пыткой. Нельзя лишать заключенных такого назидательного зрелища, здесь каторга, а не санаторий.
        Поворот!
        Арп поворачивает за угол и прислоняется к стене. Он слышит удары своего сердца. Ему кажется, что сейчас он выблюет этот трепещущий комок вместе с горечью, поднимающейся из желудка. Холодная испарина покрывает тело. Зубы выстукивают непрерывную дробь. Вот так, под звуки барабана, ведут пойманных беглецов на казнь.
        Проходит целая вечность, прежде чем он решается двинуться дальше.
        Где-то здесь, в нише, должны стоять мусорные баки. Арп еще раз в уме повторяет инструкцию. Снова появляется сомнение. А вдруг все подстроено? Он залезет в бак, а тут его и прихлопнут! И яда никакого нет. Дурак! Не нужно было соглашаться, пока в руках не будет яда. Болван! Арп готов биться головой о стену. Так попасться на удочку первому попавшемуся стукачу!
        Вот и баки. Около левого кто-то оставил малярные козлы. Все как в записке. Арп стоит в нерешительности. Пожалуй, самое правильное - вернуться назад.
        Неожиданно до него доносятся громкие голоса и лай собаки. Обход! Думать некогда. С неожиданной легкостью он взбирается на козлы и оттуда прыгает в бак.
        Голоса приближаются. Он слышит хрип пса, рвущегося с поводка, и стук подкованных сапог.
        - Цыц, Гар!
        - В баке кто-то есть.
        - Крысы, тут их полно.
        - Нет, на крыс он лает иначе.
        - Глупости! Пошли! Да успокой ты его!
        - Тихо, Гар!
        Шаги удаляются.
        Теперь Арп может осмотреться в своем убежище. Бак наполнен всего на одну четверть. О том, чтобы вылезти из него, - нечего и думать. До верхнего края расстояние в два человеческих роста. Арп проводит рукой по стенке и нащупывает два небольших отверстия, о которых говорилось в записке. Они расположены в выдавленной надписи: «Трудовые лагеря», опоясывающей бак. Через эти отверстия Арпу придется дышать, когда захлопнется крышка.
        Когда захлопнется крышка. Арп и без этого чувствует себя в ловушке. Кто знает, чем кончится вся эта затея. Что за Комитет Освобождения? В лагере ничего о нем не было слышно. Может, это те самые ребята, которые тогда помогли ему дезертировать? Зря он их не послушался и пошел навестить мать. Там его и застукали. А ведь не будь он таким болваном, все могло бы быть иначе.
        Снова голоса и скрип колес. Арп прикладывает глаз к одному из отверстий и успокаивается. Двое заключенных везут бадью с отбросами. Очевидно, дневальные по сектору. Они не торопятся. Присев на тележку, докуривают по очереди окурок, выброшенный кем-то из охраны. Арп видит бледные струйки дыма, и рот его наполняется слюной. Везет же людям!
        Из окурка вытянуто все, что возможно. Бадья ползет вверх. Канат, который ее тянет, перекинут через блок над головой Арпа. Арп прикрывает голову руками. На него вываливается содержимое бадьи.
        Только теперь, когда заключенные ушли, он замечает, до чего гнусно пахнет в его убежище.
        Отверстия для дыхания расположены немного выше рта Арпа. Ему приходится сгрести часть отбросов себе под ноги.
        Сейчас нужно быть начеку. Приборка кончается в десять часов. После этого заполненные мусорные баки отправляют наверх.

* * *
        Неизвестно, откуда она взялась, широкая неструганая доска, перемазанная известкой. Один конец ее уперся в стенку бака у дна, другой лег немного выше головы Арпа. Доска, как и козлы, - свидетельство чьего-то внимания к судьбе беглеца. Особенно Арп это чувствует теперь, когда острый металлический прут проходит сквозь толщу отбросов, натыкается на доску и планомерно ощупывает ее сверху донизу. Не будь этой доски… Кажется, осмотр никогда не кончится.
        - Ну что там? - спрашивает хриплый старческий голос.
        - Ничего, просто доска.
        - Давай!
        Легкий толчок, скрип в?рота, и бак, раскачиваясь, начинает движение вверх. Временами он ударяется о шахту, и Арп чувствует лицом, прижатым к стенке, каждый удар. Между его головой и доской небольшое пространство, свободное от мусора. Это дает возможность немного отодвигать голову от отверстий при особенно резких качаниях бака.
        Стоп! Последний, самый сильный удар, и с грохотом открывается крышка. Снова железный прут шарит внутри бака. Опять спасительная доска скрывает притаившегося под ней, трясущегося от страха человека.
        Теперь отверстия повернуты к бетонной ограде, и весь мир вокруг Арпа ограничен серой шероховатой поверхностью.
        Однако этот мир полон давно забытых звуков. Среди них Арп различает шорох автомобильных шин, голоса прохожих и даже чириканье воробьев.
        Равномерное настойчивое постукивание о крышку бака заставляет его сжаться в комок. Стуки все чаще, все настойчивее, все нетерпеливее, и вдруг до его сознания доходит, что это дождь. Только тогда он понимает, как близка и как желанна свобода.

* * *
        Все этой ночью похоже на бред. С того момента, когда его вывалили из бака, Арп то впадает в забытье, то снова просыпается от прикосновения крысиных лап. Помойка заполнена крысами. Где-то рядом идут по шоссе автомобили. Иногда их фары выхватывают из темноты бугор мусора, за которым притаился Арп. Крысы с писком ныряют в темноту, царапают его лицо острыми когтями, огрызаются, если он пытается их отпугнуть, и вновь возвращаются, как только бугор тонет во мраке.
        Арп думает о том, что, вероятно, его побег уже обнаружен. Он пытается представить себе, что сейчас творится в лагере. У него мелькает мысль о том, что собаки могли обнаружить его след, ведущий к бакам, и тогда…
        Два ярких пучка света действуют как удар. Арп вскакивает. Сейчас же фары гаснут. Вместо них загорается маленькая лампочка в кабине автомобиля. Это армейский фургон, в каком обычно перевозят боеприпасы. Человек за рулем делает знак Арпу приблизиться.
        Арп облегченно вздыхает. Автомобиль, о котором говорилось в записке.
        Он подходит сзади к кузову. Дверь открывается, Арп хватается за чьи-то протянутые руки и вновь оказывается в темноте.
        В кузове тесно. Сидя на полу, Арп слышит тяжелое дыхание людей, ощущает спиной и боками чьи-то тела. Мягко покачиваясь на рессорах, фургон тихо мчится во мраке…
        Арп просыпается от света фонаря, направленного ему в лицо. Что-то случилось! Исчезло ставшее уже привычным ощущение движения.
        - Разминка! - говорит человек с фонарем. - Можете все выйти на пять минут.
        Арпу совсем не хочется выходить из машины, но сзади на него напирает множество тел, и ему приходится спрыгнуть на землю.
        Все беспорядочно сгрудились вокруг кабины водителя, никто не рискует отойти от фургона.
        - Вот что, ребята! - говорит их спаситель, освещая фонарем фигуры в арестантской одежде. - Пока все идет благополучно, но до того, как мы вас доставим на место, могут быть всякие случайности. Вы знаете, чем грозит побег?
        Молчание.
        - Знаете. Поэтому Комитет предлагает вам яд. По одной таблетке на брата. Действует мгновенно. Принимать только в крайнем случае. Понятно?
        Арп получает свою порцию, завернутую в серебристую фольгу, и снова влезает в кузов.
        Зажатая в кулаке таблетка дает ему чувство собственного могущества. Теперь тюремщики потеряли над ним всякую власть. С этой мыслью он засыпает…
        Тревога! Она ощущается во всем: в неподвижности автомобиля, в бледных лицах беглецов, освещаемых светом, проникающим через щели кузова, в громкой перебранке там, на дороге.
        Арп делает движение, чтобы встать, но десятки рук машут, показывают, чтобы он не двигался.
        - Военные грузы не осматриваются. - Это голос водителя.
        - А я говорю, что есть приказ. Сегодня ночью…
        Автомобиль срывается с места, и сейчас же вдогонку трещат автоматные очереди. С крыши кузова летят щепки.
        Когда Арп наконец поднимает голову, он замечает, что его рука сжимает чью-то маленькую ладонь. Из-под бритого лба на него глядят черные глаза, окаймленные пушистыми ресницами. Арестантская одежда не может скрыть девичьей округлости фигуры. На левом рукаве - зеленая звезда. Низшая раса.
        Арп инстинктивно разжимает руку и вытирает ее о штаны. Общение с представителями низшей расы запрещено законами Медены. Недаром те, кто носит звезду, рождаются и умирают в лагерях.
        - Нас ведь не поймают? Правда не поймают?!
        Дрожащий голосок звучит так жалобно, что Арп, забыв о законах, отрицательно качает головой.
        - Как тебя зовут?
        - Арп.
        - А меня - Жетта.
        Арп опускает голову на грудь и делает вид, что дремлет. Никто ведь не знает, как отнесутся к подобному общению там, куда их везут.
        Автомобиль свернул с шоссе и прыгает по ухабам, не сбавляя скорости. Арпу хочется есть. От голода и тряски его начинает мутить. Он пытается подавить кашель, стесняясь окружающих, но от этого позывы становятся все нестерпимее. Туловище сгибается пополам, и из горла рвется кашель вместе с брызгами крови.
        Этот приступ так изматывает Арпа, что нет сил оттолкнуть руку с зеленой звездой на рукаве, вытирающую пот у него со лба.

* * *
        Горячий ночной воздух насыщен запахами экзотических цветов, полон треска цикад.
        Сброшена арестантская одежда. Длинная, до пят, холщовая рубаха приятно холодит распаренное в бане тело. Арп тщательно очищает ложкой тарелку от остатков каши.
        В конце столовой, у помоста, сложенного из старых бочонков и досок, стоят трое. Высокий человек с седыми волосами и загорелым лицом землепашца - видимо, главный. Второй - миловидный паренек в форме солдата армии Медены, тот, кто сидел за рулем автомобиля. Третья - маленькая женщина с тяжелой рыжей косой, обернутой вокруг головы. Ей очень к лицу белый халат.
        Они ждут, пока закончится ужин.
        Наконец стихает стук ложек. Главный ловко прыгает на помост:
        - Здравствуйте, друзья!
        Радостный гул голосов служит ответом на это непривычное приветствие.
        - Прежде всего я должен вам сообщить, что вы здесь в полной безопасности. Месторасположение нашего эвакопункта неизвестно властям.
        На серых изможденных лицах сейчас такое выражение счастья, что они кажутся даже красивыми.
        - Тут, на эвакопункте, вы должны будете пробыть от пяти до десяти дней. Точнее этот срок будет определен нашим врачом, потому что вам предстоит тяжелый, многодневный переход. Место, куда мы вас отведем, конечно, не рай. Там нужно работать. Каждую пядь земли наших поселений мы отвоевываем у джунглей. Однако там вы будете свободны, сможете обзавестись семьей и трудиться на собственное благо. Жилище на первое время вам подготовили те, кто прибыл туда раньше вас. Такая уж у нас традиция. А теперь я готов ответить на вопросы.
        Пока задают вопросы, Арп мучительно колеблется. Ему очень хочется узнать, можно ли в этих поселениях жениться на девушке низшей расы. Однако, когда он наконец решился и робко поднял руку, высокий мужчина с лицом землепашца уже сошел с помоста.
        Теперь к беглецам обращается женщина. У нее тихий певучий голос, и Арпу приходится напрягать слух, чтобы понять, о чем идет речь.
        Женщина просит всех лечь в постели и ждать медосмотра.
        Арп находит свою койку по навешенной на ней бирке, ложится на хрустящие прохладные простыни и немедленно засыпает.
        Сквозь сон он чувствует, что его поворачивают на бок, ощущает холодное прикосновение стетоскопа и, открыв глаза, видит маленькую женщину с рыжей косой, записывающую что-то в блокнот.
        - Проснулся? - Она улыбается, обнажая ослепительные ровные зубы.
        Арп кивает головой.
        - Ты очень истощен. С легкими тоже не все в порядке. Будешь спать семь дней. Сейчас мы тебя усыпим.
        Только теперь Арп замечает какой-то аппарат, придвинутый к постели.
        Женщина нажимает несколько кнопок на белом пульте, в мозг Арпа проникает странный гул.
        - Спать! - раздается далекий-далекий мелодичный голос, и Арп засыпает.
        Ему снится удивительный сон, полный солнца и счастья.
        Только во сне возможна такая упоительная медлительность движений, такое отсутствие скованности собственной тяжестью, такая возможность парить в воздухе.
        Огромный луг покрыт ослепительно-белыми цветами. Вдалеке Арп видит высокую башню, светящуюся всеми цветами радуги. Арп слегка отталкивается от земли и медленно опускается вниз. Его непреодолимо влечет к себе сияющая башня, от которой распространяется неизъяснимое блаженство.
        Арп не один. Со всех сторон луга к таинственной башне стремятся люди, одетые так же, как и он, в длинные белые рубахи. Среди них - Жетта с полным подолом белых цветов.
        - Что это? - спрашивает у нее Арп, указывая на башню.
        - Столп Свободы. Пойдем!
        Они берутся за руки и вместе плывут в пронизанном солнечными лучами воздухе.
        - Подожди!
        Арп тоже набирает полный подол цветов, и они продолжают свой путь.
        У подножия башни они складывают цветы.
        - А ну, кто больше?! - кричит Жетта, порхая среди серых стеблей. - Догоняй!
        Их пример заражает остальных. Проходит немного времени, и все подножие башни завалено цветами.
        Потом они жгут костры и жарят на огне большие куски мяса, насаженные на тонкие длинные прутья. Восхитительный запах шашлыка смешивается с запахом горящих сучьев, будит в памяти какие-то воспоминания, очень древние и очень приятные.
        Утолив голод, они лежат на земле у костра, глядя на звезды, большие незнакомые звезды в черном-черном небе.
        Когда Арп засыпает у гаснущего костра, в его руке покоится маленькая теплая рука.

* * *
        Гаснут костры. Выключены разноцветные лампочки, опоясывающие башню. Внизу, у самой земли, открываются двери, и две исполинские механические лапы сгребают внутрь хлопок.
        В застекленном куполе старик с загорелым лицом смотрит на стрелку автоматических весов.
        - В пять раз больше, чем у всех предыдущих партий, - говорит он, выключая транспортер. - Боюсь, что при таком сумасшедшем темпе они и недели не протянут.
        - Держу пари на две бутылки, - весело ухмыляется миловидный парнишка в военной форме. - Протянут обычные двадцать дней. Гипноз - великая штука! Можно подохнуть от смеха, как они жрали эту печеную брюкву! Под гипнозом что угодно сделаешь. Правда, доктор?
        Маленькая женщина с тяжелой рыжей косой, обвивающей голову, не торопится с ответом. Она подходит к окну, включает прожектор и внимательно смотрит на обтянутые кожей, похожие на черепа лица.
        - Вы несколько преувеличиваете возможности электрогипноза, - говорит она, обнажая в улыбке острые зубы вампира. - Мощное излучение пси-поля способно только задать ритм работы и определить некую общность действий. Основное же - предварительная психическая настройка. Имитация побега, мнимые опасности - все это создало у них ощущение свободы, завоеванной дорогой ценой. Трудно предугадать, какие колоссальные резервы организма могут пробуждаться высшими эмоциями.