Нелюдь Александр Варго
        Кошмарное событие, пережитое Валентином в детстве, сломало его психику: стая бродячих собак растерзала и сожрала его братишку. Наверное, теперь можно понять лютую ненависть Валентина к собакам. Да и ко всем животным вообще. К птицам, например. Ведь это так забавно - ловить птиц в лесу, а затем наслаждаться их истязанием. Чем и занялся Валентин вместе со своим любовником Максом в один прекрасный день. Ставя силки, приятели наткнулись на странный скворечник, которого прежде никогда не было в этом месте. Птичий домик показался Максу обитаемым, и он засунул руку внутрь. Когда выдернул ее обратно, ладонь была окрашена кровью. Сначала они думали, что это всего лишь заноза…
        Александр Варго
        Нелюдь
        Сборник
        
        Александр Варго
        Нелюдь
        «Между веток новый дом,
        нету двери в доме том,
        только круглое окошко,
        не пролезет даже кошка».
        (Скворечник)
        «Чем больше я узнаю людей, тем больше мне нравятся собаки».
        Когда душное июльское солнце устало коснулось своим малиновым боком верхушек елей, на пустырь, сухо хрустя гравием, въехал автомобиль. «БМВ Х4» сверкал звенящей чистотой, словно минуту назад немецкая иномарка выехала с автомойки, по глянцевой поверхности пробегали искрящиеся блики.
        Хлопнув дверью, из машины вышел молодой человек крепкого телосложения лет двадцати - двадцати двух. Никакой растительности на лице, кроме бровей, у парня не было, гладкий череп выглядел так, словно его хозяин скоблил голову как минимум дважды в день. В левом ухе золотисто поблескивала крошечная серьга. Незнакомец был облачен в толстовку с закатанными до локтей рукавами, светлые, потертые джинсы и начищенные до блеска военные берцы.
        Оглянувшись по сторонам, парень несколько раз свистнул.
        - Как там тебя… Злата!
        На пустыре было тихо, и молодой человек, хмыкнув, направился к почернелым от копоти гаражам. Когда-то в начале девяностых здесь кипела жизнь, однако в результате бандитских разборок и дележки территорий гаражный кооператив неоднократно подвергался поджогам. В результате были убиты два сторожа, а все боксы с находившимися внутри машинами сожжены. Разворотили и сожгли также сторожевую будку, от которой в настоящее время остался лишь обугленный остов. За проржавевше-скукоженными гаражами начинался крутой обрыв, по дну которого уныло сочился мутный ручей - результат выброса отходов с дышащего на ладан котельного завода, находящегося в паре километров от пустыря.
        Парень знал, что рядом с затхлым ручьем часто собирались местные бомжи, пьянчуги и уголовники. Они стирали свое воняющее тряпье, жгли костры, пекли в углях гнилую картошку, запивая ее паленым суррогатом. Но он не боялся встречи с маргиналами. Он неторопливо шагал, пиная ногами пустые бутылки и прочий мусор, который пестрел на территории бывшего гаражного кооператива плесневело-грязным ковром. Молодой человек шел, ловя себя на мысли, что и его роскошный автомобиль, и он сам смотрелись в этом прогорклом захолустье так же уместно, как ювелирные изделия рядом с выгребной ямой, от которой несет дерьмом так, причем несет так, что щиплет глаза и хочется блевать.
        Но он должен был прийти сюда.
        Хотя бы потому, что скоро должна подойти Валентина.
        А еще хотя бы потому, что его интересовала одна шелудивая псина, вот-вот готовая ощениться. Она наверняка голодная.
        Да, бродячие собаки всегда испытывают чувство голода, тем более, когда внутри тебя копошатся и толкаются еще пара-тройка маленьких щенят. А может, даже четыре.
        - Злата! - снова позвал парень, вертя головой по сторонам.
        «А может, Слада?» - подумал он и, озабоченно поджав губы, мазнул взглядом по закопченному кузову «семерки». Рядом с обгорелым скелетом отечественной машины валялись сплющенные покрышки. Кажется, в прошлый раз она лежала там.
        «С другой стороны, когда все мысли только о жратве, какая разница, на какую кликуху отзываться?» - резонно подумал молодой человек. Он проводил безучастным взором крупную крысу, просеменившую в кусты, и снова засвистел:
        - Фью-фью-фью, Слада!
        Наконец в одном из покореженных боксов с раскуроченными воротами послышался неуверенный шорох. Словно кто-то тяжело ворочался, выкарабкиваясь из тряпья.
        - Слада, - улыбнулся молодой человек, увидев, как из гаража, неуклюже переваливаясь, вышла крупная дворняга. Пегая шерсть запылилась, свалявшись в грязные колтуны, на левом боку псины зияла гноящаяся язва, которую облепили зеленые мухи. Тявкнув, собака засеменила к молодому человеку. Ее громадное брюхо смахивало на бурдюк, наполненный водой, и оно едва не волочилось по земле, касаясь набухшими сосками пожухлой травы, пучками вылезающей сквозь гравий.
        Оглянувшись, парень подтащил старый ящик и, смахнув с него пыль, уселся, накрыв рукой кожаный подсумок на ремне.
        Собака нерешительно приблизилась к нему, вяло шевеля обрубком хвоста. Слезящиеся глаза дворняги с надеждой смотрели на человека, который не спеша расстегивал подсумок. С лица парня не сходила широкая улыбка, какая бывает при случайной встрече со старым приятелем. Тем страннее было то, что его глаза источали пронзительный холод, деловито осматривая несчастную псину, начиная от блохастого загривка, заканчивая грязными растоптанными лапами.
        - Кто ж тебя так, - пробормотал он, заметив рану на боку животного. Попытался согнать мух, но они не спешили покидать насиженное место, а те, которые все же взлетели, недовольно погудев, вновь присосались к гниющей дыре.
        - Слада-а-а, - протянул парень, извлекая из подсумка целлофановый пакетик, в котором багровело что-то вязкое. Собака встрепенулась, приподнявшись. Ее тусклые, подернутые пленкой влажные глаза немного оживились, и она облизнулась, придвинувшись ближе.
        - Конечно, я знаю, что ты голодна, - кивнул парень, аккуратно развязывая пакетик. Узел был тугим, но он не торопился, терпеливо распутывая его ногтями. Когда с пакетом было покончено, он вдруг приподнял его над головой собаки, словно дразня. Нервно подрагивая ушами, псина задрала голову, изо рта закапала слюна. Она тихонько заскулила, переминаясь с лапы на лапу.
        - А где благодарность? - строгим тоном спросил парень. - Сначала скажи «спасибо», Слада.
        С этими словами он протянул сбитой с толку дворняге свободную руку, повернув тыльной стороной ладони.
        - Давай. Где твое «спасибо»? - настаивал молодой человек, и наконец до собаки дошло, чего от нее добивались. Наклонившись, она несколько раз лизнула протянутую руку. Язык дворняги был горячим и шершавым.
        - Все, хватит, - усмехнулся парень. Он вытер руку об штанину, после чего вывалил из пакетика на землю липкий комочек фарша.
        - Ну, вот, - произнес он, с удовлетворением глядя, как оголодавшая псина набросилась на прокрученное мясо. - Кто о тебе еще позаботится?
        Собака проглотила фарш в мгновение ока и, облизнувшись, с надеждой смотрела на молодого человека в ожидании новой подачки.
        «Ну пожалуйста, - молили ее глаза. - Дай мне еще этого восхитительно вкусного мяса! Даже не для себя! Для моих малышей!»
        Он покачал головой.
        - На сегодня все, дорогуша, - суховато сказал он. - Я не денежный мешок.
        Дворняга сунулась было лизнуть его ладонь, но парень брезгливо отпихнул ее ногой.
        - Хватит нежностей. Хочешь, просто посиди здесь, - предложил он, взглянув на часы. Озабоченно цокнул языком - прошло уже почти двадцать минут, а Валентины все не было.
        - Никакой пунктуальности, - вздохнул парень. - Сколько я тебя ни учил…
        Он посмотрел на псину, которая все еще бросала на него испытующие взгляды, бестолково топчась на одном месте.
        - Где твой муж, Слада? - осведомился молодой человек, доставая из подсумка сигареты. - Наверное, трахает сейчас на помойке какую-нибудь таксу, которая сбежала от хозяйки. Ты тут беременная, с гниющей раной, которую сосут мухи… Кусок мяса выпрашиваешь, а твой парень таксу жарит и она визжит от восторга…
        Слада села и, с трудом задрав заднюю лапу, сделала несколько неуверенных движений, пытаясь почесать ухо. Казалось, вопросы об отце будущих щенков ее не особенно интересовали.
        Прикурив, парень выпустил в вечерний воздух струйку дыма, продолжая рассуждать вслух:
        - С другой стороны, хорошо вам, собакам. Никаких обязательств, никаких алиментов при разводе. Выбрал симпатичную самку, отшпилил ее под хвост, и гуляй дальше. Единственное, аборт нельзя сделать… Зато никаких ментов, никаких порицаний за аморальное поведение. Я где-то слышал один прикол, связанный с вашей собачьей братией. Мол, мир для вас делится на то, что можно трахнуть и сожрать. Если появилось нечто, с которым нельзя сделать ни того, ни другого, то это нужно обоссать. Я прав, Слада?
        Судя по всему, дворняге наскучило слушать размышления молодого человека, и она, поднявшись, чихнула, после чего поплелась обратно в гараж.
        Парень стряхнул пепел, вновь затягиваясь. Он уже собрался было позвонить Валентине, чтобы узнать причину задержки, как чьи-то прохладные ладони плавно легли ему на плечи. Он скосил взгляд. Пальцы были тонкими и бледными, каждый из них, за исключением больших, был унизан серебряным кольцом, ногти покрыты бесцветным лаком. На запястьях кожаные браслеты, из-под которых виднелись края багровых шрамов.
        - Привет, милый, - шепнули сверху. - Привет, мой дорогой Макс.
        Молодой человек поднялся с ящика, оказавшись лицом к лицу с худым бледным юношей лет двадцати. В отличие от Макса, он был его полной противоположностью. Нескладный, тощий, как пересушенная вобла, с узкими плечами и болезненным лицом, он весил вдвое меньше, чем его бритоголовый приятель. Жидкие светлые волосы стянуты в тугой хвост, который спускался почти до самой талии, в брови и губе блестели миниатюрные колечки. На нем была потертая «косуха» свытесненным на спине черепом в пиратской треуголке, а также кожаные штаны с бахромой. Ноги парня были обуты в стоптанные казаки, на узких носах которых тускло мерцали стальные набойки.
        - Соскучился? - прищурился он, потянувшись к Максу. Изо рта высунулся язык, раздвоенный, словно жало у змеи, и каждый кончик шевелился отдельно, напоминая щупальца.
        - Я ждал тебя, - улыбнулся Макс, прижимая субтильного юношу к себе. - Привет, Валюша.
        Они поцеловались.
        - Придурок, который подвозил меня на такси, заблудился, - фыркнул Валентина. - У него не работал навигатор. Отвратительный мужлан. От него несло потом так, что я не могла дышать.
        Гей театрально закатил глаза.
        - В следующий раз, вместо того чтобы расплатиться, вхерачь ему струю газа из баллончика, - посоветовал Макс. - Я ведь подарил тебе перцовый баллончик!
        - Я так и сделаю.
        - И больше так не подкрадывайся, - предупредил Макс, не переставая улыбаться. - Я знаю, ты умеешь ходить бесшумно. Но я сначала ломаю руку, которая меня трогает за плечо, а уж потом разбираюсь, что там за мудило за моей спиной решил сделать мне сюрприз.
        - Разве ты не почувствовал мой запах? - игриво спросил Валентина. - Я твой чувствую за несколько метров. Как акула кровь.
        - Здесь слишком много дерьма, - сказал Макс, потянув носом. - Я не акула, чтобы различить твой парфюм среди этой сортирной вони.
        Они снова поцеловались, а отстранившись, Макс поинтересовался:
        - Ты что, бухала?
        - Только бокал виски с колой.
        Перехватив недовольный взгляд Макса, Валентина торопливо добавил:
        - Имею право. У меня сегодня выходной. И завтра тоже.
        - Ну да. Я еще подумал: как ты в таком прикиде своих клиентов стрижешь?!
        Валентина посмотрел на любовника как на умалишенного.
        - Максик, я же переодеваюсь. У меня классная рубашка с вышивкой под «вестерн» иприличные джинсы… Я тебе как-то показывала, помнишь? Никто ни о чем не догадывается, поверь.
        С этими словами он достал из внутреннего кармана «косухи» блеснувшую никелем фляжку, поболтал в воздухе:
        - Хочешь?
        - Я за рулем, дурочка.
        - Понятно.
        Валентина убрал флягу обратно.
        - Ну, а где наш клиент?
        - Клиентка, - поправил любовника Макс. - Щас будет. Слада! Фью-фью-фью!
        Спустя несколько секунд дворняга выглянула из гаража. Пасть собаки была открыта, она тяжело и прерывисто дышала.
        - Что на этот раз? - вполголоса спросил Валентина.
        - Иниазол, - отозвался Макс.
        На худое лицо Валентины легла тень озабоченности.
        - А метапромидол давал? - задал он вопрос. - Это противорвотное средство. Иначе она все выблюет.
        Макс покачал головой.
        - Пусть блюет, - сказал он спокойно. - Куда она денется?
        Видя, что собака не собирается покидать гараж, парень направился к ней.
        - Надень перчатки, милый, - крикнул вслед Валентина, но Макс уже тащил псину наружу. Слада вяло упиралась, жалобно поскуливая, но молодой человек без труда справился с беременной собакой. Швырнув ее возле ящика, он достал смартфон, нажав на ярлычок «камера».
        - Рано, - заметил Валентина. - Еще минут десять.
        Собака молча смотрела на парней, из приоткрытой пасти безостановочно капала слюна, образовывая на земле мутные лужицы. По грязному телу животного волна за волной пробегала крупная дрожь.
        - Еще есть классная штука, делизалис называется, - снова заговорил Валентина. - Надо попробовать как-нибудь…
        Слада жалобно тявкнула, и они весело рассмеялись, словно услышав остроумную шутку. В прозрачных глазах животного застыл недоуменный страх, который постепенно вытесняла боль. С огромным трудом собаке удалось встать, разбухший живот тянуло вниз. Псина попыталась сделать несколько шагов, но ее занесло влево, и она, не удержавшись, завалилась на бок.
        - Притащи ее обратно, - велел Макс, держа перед собой камеру.
        Валентина скорчил рожицу.
        - Максик, она такая грязная, - поморщился гей.
        - Давай, давай. Вечером я тебя отмою.
        С огромной неохотой Валентина напялил на руки кожаные перчатки с обрезанными пальцами и подошел к дрожащей собаке.
        - Бедненькая, - вздохнул гей. - А щенята твои, наверное, вкусные? Отдашь их мне?
        Он наклонился и, ухватив собаку за обрубок хвоста, не без усилий поволок ее к Максу. Слада взвизгнула, дрыгая лапами. Ее глаза начали затягиваться молочной пленкой, облезлые бока раздувались, словно кузнечные мехи, из глотки доносились клокочущие звуки, как если бы там закипал чайник.
        - Я гляжу, ты возбудился, - вкрадчиво произнес Валентина, плотоядно глядя на джинсы Макса. Туда, где выпячивался упругий бугорок. - Хочешь, мы сделаем это здесь? Прямо тут, среди разбитых бутылок и собачьего дерьма?!
        Он шагнул к Максу, нежно погладив паховую область любовника.
        - Если ты брезгуешь, я могу тебе отсосать, - жарко прошептал он, обдавая Макса запахом виски с колой. - Хочешь?
        Макс поднялся с ящика, и Валентина принялся торопливо расстегивать ему ремень. Собака продолжала испуганно поскуливать, истекая слюной.
        - Ты хорошо стряхиваешь? - вдруг спросил Валентина, с подозрением разглядывая расплывшееся пятнышко на трусах Макса. - Не люблю, когда письками пахнет… Надо тщательно мыть свой перчик после туалета…
        - Ага, - хмыкнул Макс. - Так и вижу картину, я в институте иду в сортир, после чего начинаю полоскать в раковине свой х… Особенно весело будет, если при этом в качестве свидетелей будет какой-нибудь препод. Зачет мне обеспечен.
        «Молния» ширинки Макса наконец-то была открыта, и наружу вывалился эрегированный член, блестя багровой головкой. Валентина уже собрался было приступить к делу, как за спинами молодых людей что-то зашуршало. Они резко обернулись. У гаражей, пьяно покачиваясь, стоял бродяга в замызганной куртке и дырявых брюках. В руке бомж сжимал недопитую бутылку пива, к нижней губе был прилеплен потухший окурок. На одутловатом лице с покрасневшими от беспробудного пьянства глазами отразилось неподдельное изумление, быстро сменившись отвращением.
        - Пидарасы, - коротко изрек бездомный, опрокидывая в себя остатки пива. - Че вы с собакой делаете, пидарасы?
        Окурок, отлепившись от губы, скользнул по замызганной куртке и исчез среди мусора на земле.
        - Грязный скот, - выругался Валентина, жеманно поджав губы.
        Макс недобро улыбнулся.
        - На, снимай, - сказал он, передавая любовнику смартфон, который продолжал фиксировать мучительную смерть собаки.
        Макс быстро застегнул джинсы и в два прыжка очутился рядом с пошатывающимся бродягой.
        - Хочешь посмотреть? - процедил он. Бомж глупо улыбнулся, и парень с размахом саданул ему кулаком в лицо. Влажно хрустнул свернутый нос, хлынула кровь, заливая чумазое лицо доходяги. Неуклюже взмахнув руками, он грохнулся на обгорелые покрышки. Макс поднял выроненную бомжом бутылку и, со звоном расколотив ее об ржавый автомобильный диск, сунул «розочку» вего ошалелую физиономию.
        - Ты что, блевотина, в кино приперся? - прорычал Макс. Острый край разбитого горлышка рассек щеку бомжа, и тот заверещал от боли и ужаса.
        - Пацаны… Не надо, - пролепетал он, елозя ногами по гравию вперемешку с мусором. - Не убивайте! Не прав был, бля буду!
        - Максим, оставь его, - подал голос Валентина. - Не марай руки.
        Макс присел на корточки, брезгливо разглядывая корчившегося на земле бомжа.
        - Увижу еще раз, кишки на шею намотаю, - тихо пообещал он. Швырнув в сторону «розочку», он неожиданно вцепился в немытые клочья волос бездомного и с силой ударил его об землю. Затем еще раз. Мужчина обмяк, закатив глаза.
        - Ты убил его? - с тревогой спросил Валентина.
        - Просто вырубил, - отрывисто произнес Макс, доставая из подсумка упаковку с влажными салфетками. - Пускай поспит. Сон укрепляет нервную систему и заменяет ужин.
        Тщательно протерев каждый палец, он скомкал использованную салфетку, бросив ее на бесчувственное тело бомжа.
        - Мы можем продолжить, - не сводя глаз с собаки, безостановочно катающейся от боли, проговорил Валентина. - Ты еще возбужден? Как только ролик будет готов, я вся твоя.
        - Нет, - качнул головой Макс. - Этот вонючий гондон весь аппетит испортил. Потерпи до дома.
        Слада уже не скулила, а громко выла. Выла хрипло, надрывно, срывая глотку, и от этого душераздирающего воя у любого нормального человека зашевелились бы волосы и в жилах бы стыла кровь. У любого, кроме этих двоих, наблюдающих страдания животного с жадно горящими глазами. Из пасти собаки летели хлопья пены, окрашенные кровью, тощие лапы отчаянно царапали землю. Громадный живот колыхался тающим желе.
        Спустя пару минут дворняга утихла. Широко раскрытые глаза уставились на Макса, в тускнеющем взгляде явственно читалось:
        «Это вы причинили мне эту боль, люди? Но за что? Я ведь не сделала вам ничего плохого…»
        По телу собаки в последний раз проскользнула дрожь, и она затихла. Из приоткрытой пасти продолжал сочиться тоненький ручеек крови.
        - Домой? - спросил Макс, быстро утратив интерес к псине. Он выключил камеру и выпрямился.
        - Ага, - сказал Валентина. - Ван момент, плиз. Триумфальный и победоносный кадр.
        С этими словами гей подобрал валяющийся у кострища черенок от лопаты. Затолкав один конец в глотку издохшей собаки, он не без труда приподнял труп животного над землей. Валентина широко улыбнулся. Одобрительно усмехнувшись, Макс сделал несколько снимков и поднял вверх большой палец.
        - А, и самое главное, - воскликнул Валентина, вытирая пот со лба. Он достал из кармана «косухи» узкий складной нож, выдвинув блеснувшее лезвие. - Как насчет ужина из щенят? Я давно хотела попробовать, даже баклажанов с сыром купила. У тебя ведь духовка есть? У меня в рюкзаке переносной холодильник, так что этих неродившихся засранцев довезем без проблем.
        Едва он присел над телом пса, как Макс обронил:
        - Валя, не забывай, чем ужинала эта шваль. Я не ручаюсь, что ты сам после такого ужина не траванешься. Хорошо, если просто пробздишься, а если ласты склеишь? У меня нет желания возить тебя ночью по больницам.
        Валентина замер, как истукан. У него был такой вид, словно шикарный ужин на его столе по какой-то неизвестной причине превратился в корыто с навозом. Он перевел озадаченный взгляд на любовника, после чего едва ли не с ненавистью посмотрел на остывающий труп собаки.
        - На хрена ты ее химией травил? - спросил гей с плохо скрытой злобой. - Я ведь предупреждала тебя! Не мог толченого стекла подмешать? Или иголок?
        С невозмутимым видом Макс пожал плечами.
        - Я экспериментирую, - пояснил он спокойно. - Толченое стекло уже прошлый век, Валенька. Сейчас в тренде препараты.
        Валентина плюнул на тело Слады. Выпрямился, убрал нож в карман «косухи».
        - Дерьмо, - философски изрек он. Затем снова наклонился, ощупывая еще теплый живот псины.
        - Прикинь, Макс, они шевелятся, - пробормотал Валентина, и в его голосе скользнул благоговейный трепет, словно он прикоснулся к святыне. - Они еще живые!
        - Скоро будут мертвые, - обронил Макс. - Забудь. Кстати, любитель экзотической кухни… У меня дома мыши есть. Знаешь, как их в Китае жрут? Блюдо называется три писка. Новорожденных мышат берут палочками - первый писк. Окунают в соевый соус - второй. А потом в рот, где они пищат в третий и последний раз.
        - Сравнил мышей с щенками, - проворчал Валентина. - Не хочу я мышей. Еще бы тараканов предложил.
        - Иди ко мне, - сказал Макс, и гей прильнул к любовнику. - Кстати, тараканов тоже едят с удовольствием. Например, во Вьетнаме и Таиланде. Их жарят, и по вкусу они напоминают чипсы.
        - Ты меня любишь? - прошептал Валентина, тут же перестав дуться.
        - Что, сомневаешься?
        - Ты не ответил.
        Макс нежно куснул его за мочку уха.
        - Я докажу тебе это сегодня ночью, - шепнул он в ответ.
        - Я хочу, чтобы ты сделал мне больно, - отведя взгляд в сторону, признался Валентина. - Как… в тот раз.
        Губы Макса раздвинулись в хищной ухмылке.
        - Сделаю, - пообещал он. - А ты пообещай, что больше не будешь пилить вены. Во всяком случае, так близко к запястьям. Твои браслеты уже не скрывают шрамы. Сам понимаешь, что может подумать клиент, когда видит парикмахера с такими руками.
        - Ладно… а знаешь, я тут фишку одну прочла на форуме… - с воодушевлением заговорил Валентина, желая сменить неприятную тему. - Берется толстая леска или веревка, с обоих концов привязываются крючки, на каждом из них по шмату мяса. И швыряем это двум собачкам одновременно. Они вкусняшку проглатывают, а потом начинается самое смешное. Понимаешь, о чем я? Игра, типа «перетягивание каната». Дергаются так, что кишки наружу вылезают…
        Взявшись за руки, геи зашагали к машине.

* * *
        - Почему мы остановились здесь? - удивился Валентина, когда Макс припарковал машину в соседнем дворе.
        - Еще светло, я не хочу, чтобы нас видели вместе, - пояснил парень. - Не обижайся. Через десять минут я кину тебе смс, и тогда приходи.
        Валентина надул губы, став похожим на обиженного ребенка.
        - Это унизительно, - сказал он, шмыгнув носом. - Я не хочу встречаться тайком, будто мы какие-то преступники…
        Макс накрыл бледную руку любовника своей громадной ладонью со сбитыми костяшками:
        - Солнце, мы живем в России. Ты сама прекрасно знаешь, как здесь относятся к лицам иной ориентации. Я не хочу, чтобы до моих предков дошли провокационные слухи. И не забывай, что я все еще зависим от них. В частности, от отца, благодаря которому имею отдельную хату, вот эту тачку и все остальное… Между прочим, деньги за комнату, которую ты снимаешь, я тоже беру у папаши. Окончу свой «мед», получу диплом, встану на ноги, тогда все будет иначе.
        - Твой отец - генерал в отставке, - безучастно произнес Валентина, кусая ноготь. - У них снаряды из головы торчат, они на всю жизнь контуженные. Ты думаешь, после окончания института что-то изменится?
        - У меня будет престижная работа. Возможно, мы через какое-то время уедем в Европу.
        Валентина недоверчиво улыбнулся.
        - В Европе жесткие законы по поводу насилия над животными. То, на что смотрят правоохранители сквозь пальцы здесь, не прокатит там. Если легавые застукают нас за развлекухой с каким-нибудь псом, мы получим реальные сроки. А я тюрьмы не переживу. Лучше вскрыть вены, чем позволю, чтобы меня долбил в очко какой-нибудь вонючий ниггер или латинос…
        - Ладно, не будем строить столь долгоиграющие планы. Зайди в магазин, возьми минералки или еще что-нибудь.
        Вздохнув, Валентина вылез из автомобиля и, послав воздушный поцелуй Максу, побрел в сторону супермаркета.
        Ровно через десять минут мобильник Валентины пискнул, сообщая о полученном сообщении от Макса, и гей торопливо зашагал к подъезду.
        - У меня есть «колеса», - известил он, скидывая в холле казаки. - Помнишь, на прошлой неделе закидывались? Будешь?
        Макс качнул головой.
        - Нет. Сегодня вечером я хочу ром, а ты смотри сам. Еще есть коньяк и виски.
        Он опустил взгляд на носки любовника - белые, с пухлыми розовыми сердечками, пронзенными стрелами.
        - Надеюсь, трусы у тебя такие же? - улыбнулся он.
        - Не такие, но что-то очень близко.
        Помыв руки, гей прошел на кухню. Макс тем временем открыл холодильник и выкладывал на стол оливки, нарезанный сыр с ветчиной, красную рыбу, буженину и овощные салаты.
        - Я посмотрел ролик, который ты прислал вчера вечером, - сказал Валентина, вылавливая оливку шпажкой. - Как китовую акулу распиливали на дольки. Никогда бы не подумал, что такую громадину легко строгать. Прямо как огурец.
        - У акул нет ребер, одни хрящи. Поэтому и пилить легко. Тебе не понравилось? - поинтересовался Макс, доставая из морозилки лед.
        - Нууу… как тебе сказать, - протянул Валентина. Он кинул оливку в рот, накручивая на указательный палец кончик своего «хвоста». - Одно дело - вшивая псина, которая только и умеет гавкать и кусаться. А другое - огромная акула. Большая и величественная. Как бы я ни разделял твое специфическое хобби, мне кажется, акула такого не заслужила. Во всяком случае, ее могли бы кромсать с головы. А в ролике начали с хвоста. Бедная… ее уже до середины настрогали, а она все еще жива, рот разевает… Типа, че творите, люди?!
        - В комнате клетка с мышами, - сказал Макс, откупоривая бутылку с ромом. Было видно, что он не горел желанием обсуждать мучительную смерть акулы, как и проснувшуюся совесть худосочного любовника. - Что с ними сделаем? Можно сварить на медленном огне. Можно поджарить. Можно ножницами укоротить лапки. Можно подвесить на сушилке, как гирлянду, и утыкать булавками.
        Валентина сделал вялый жест рукой в воздухе.
        - Чего-то сегодня уже ничего такого не хочется.
        Его взгляд наткнулся на пластиковый стакан, стоящий на столе вверх дном. Приглядевшись, он увидел под стаканом неподвижно лежащую муху.
        - Ты уже перешел на насекомых, дорогой? - спросил он, подмигнув Максу.
        - Просто где-то вычитал, что они могут жить без головы несколько дней, - улыбнулся тот. Поставив на стол охлажденные бокалы, он плеснул в них ром. - Сегодня первый. Добавить колы, родная? Или ты по химии сегодня?
        - Пожалуй, я тоже выпью, - решил Валентина. - Оставим «колесики» на следующий раз…
        Пока Макс разбавлял ром, он приподнял пластиковый стакан, с интересом глядя на безголовую муху.
        - Она сдохла, - вынес он вердикт, глядя на неподвижное черное тельце насекомого.
        - Хрена с два, - качнул головой Макс. Он вытащил из деревянной подставки зубочистку и осторожно коснулся ею мухи. Она судорожно зашевелила лапками, елозя по поверхности стола.
        Они чокнулись бокалами, выпили.
        - Какие планы на завтра? - спросил Макс, закидывая в рот пластинку дырчатого сыра. - У меня есть пневматика, можно на пруд сходить. Я на днях утенка одного подстрелил, глаз ему вышиб. Он после этого по кругу начал плавать, прикинь? Как будто циркулем чертил, ровно-ровно… Правда, на следующий день я его больше не видел. Сдох, наверное.
        - Забавно, - улыбнулся Валентина. - Еще какие варианты?
        - Можно на дачу ко мне двинуть, с ночевкой. Поставим силки на птиц, порезвимся. Можно бобра поймать. Помнишь, как в том году на кол одного нанизали?
        Лицо Валентины засветилось от воспоминаний.
        - Конечно, помню. Живучий оказался, извивался, как червяк. Его над углями держишь, а он только сопит и дрыгает лапами. Окочурился, только когда уже обугливаться начал… - проговорил он с мечтательным видом.
        Они засмеялись.
        - Поехали на дачу, - подумав, решил Валентина. - Люблю свежий воздух… Лесные запахи, сено, великолепные закаты… А вечером шашлык намутим. У тебя там есть постельное белье? Чистое? Ненавижу грязь…
        Макс ответил, что есть.
        Когда ужин был закончен, Валентина вылез из-за стола.
        - Я в душ, милый, - тихо сказал он. - Когда я выйду, я хочу, чтобы ты тоже был раздет…
        Макс тепло улыбнулся.
        Пока Валентина мылся, он вынул из шкафа кожаный хлыст с искусно сплетенной рукояткой. Приготовил горячий шоколад и новые порции рома, затем снял с себя обтягивающую футболку. Как и голова, все тело Макса было тщательно выбрито, в центре мускулистой груди красовалась цветная татуировка в виде ухмыляющегося черепа в рваной бандане и двумя скрещенными мачете под ним. Над черепом готическим шрифтом выведено:
        SINE METU MORTIS [1 - Без страха смерти (лат.).]
        Когда вода в ванной перестала литься, Макс открыл небольшую комнату. Окно закрыто жалюзи, все стены помещения были обиты черным ковролином, обеспечивая звукоизоляцию. Под потолком по всему периметру установлены прожекторы и галогенные лампы. На специальном откидном столике мерцал экран монитора. Макс наклонился, щелкнув клавишей воспроизведения, и комната мгновенно завибрировала от хрипящих аккордов финской группы «Turmion Katilot». Сумасшедшим калейдоскопом одна за другой вспыхивали лампы, сверкая самой разнообразной палитрой - от ядовито-желтого до пурпурно-красного, словно бьющая из раны артериальная кровь, от мягко-изумрудного до темно-синего, почти черного, как вода на дне океана. На темных стенах комнаты рубиновые лучи лазера, струящиеся из анимационного проектора, нервно чертили зигзагообразные узоры.
        - Я здесь, - шепнули прямо в ухо, и Макс обернулся.
        Валентина распустил свои длинные волосы, которые свисали на его лицо влажно-белесыми паклями. На шее застегнут кожаный ошейник с острыми шипами, к которому крепился стальной карабин с длинной цепью. В соски впалой груди Валентины были вдеты крупные кольца из хирургической стали. От гея исходил запах духов, ногти на ногах покрыты нежно-фиолетовым лаком.
        - Я просил тебя отрастить ногти, - хрипловато сказал Макс, указывая плеткой на узкие ступни любовника.
        Валентина обнял его.
        - Тогда мне придется носить открытые туфли, - прошептал он в ухо Максу. - Я порву носки к чертовой матери, если начну отращивать ногти… И потом… Как ты думаешь, сколько я продержусь на своей работе, если в таком виде буду стричь клиентов?
        Макс внезапно впился ему в губы, и Валентина вскрикнул. Подбородок гея прочертила узкая струйка крови.
        - Ты безумен, - задыхающимся голосом сказал он, слизывая кровь. - Как… животное.
        Макс хрипло засмеялся. В его темных блестящих глазах скользили беспорядочные блики от вспышек мигающих ламп и прожекторов.
        - Возьми меня, хозяин, - с покорным видом вымолвил Валентина, протягивая Максу конец цепи.
        - Сейчас я покажу тебе, как я тебя люблю, - тем же хриплым голосом произнес Макс и, взяв миску с остывающим шоколадом, запустил туда пятерню. - Сейчас… покажу…
        Он шлепнул вязко-коричневое месиво на бледную грудь Валентина, и тот судорожно вздохнул. Следующую порцию шоколада Макс размазал по своим гениталиям. Ухмыльнувшись, он поудобнее обхватил плеть, другой рукой схватив цепь, к которой был пристегнут его любовник.
        Валентина застонал, и его крик слился с щелчком хлыста по обнаженному телу.
        Когда все было закончено и некоторые особо глубокие царапины Валентины были продезинфицированы и заклеены пластырем, они в изнеможении распластались на постели.
        - Ты зверь, - прошептал Валентина, медленно водя указательным пальцем по накачанному бицепсу Макса. - Яростный, дикий, необузданный… Жестокий. Не знающий пощады… Но я люблю это… Правда, мы извращенцы? Нас нужно лечить, Макс?
        - Не знаю, - лениво отозвался тот. Он молча разглядывал потолок, на котором в свете уличных фонарей отражались скрюченные тени деревьев. - Думаю, все в той или иной степени извращенцы. Просто кто-то держит в тайне свои грязные секреты до самой смерти… А кто-то нет. И даже выпячивает их наружу. Нате, мол, смотрите, я такой, какой есть, и мне плевать, нравится вам это или нет.
        - До самой смерти, - эхом повторил Валентина. - Ты сегодня говорил про наше будущее… Но я не хочу ждать, Макс. Мне надоела эта съемная комната. Я ненавижу соседа, мерзкого потного сантехника, который вечно пердит и воняет перегаром! Однажды он назвал меня гомосеком. Я хотела ему глаза выцарапать! Подумать только!
        - А разве это не так? - хмыкнул Макс. Видя, что тот насупился, он легонько пихнул любовника в худой бок: - Не дуйся.
        - Я хочу к тебе, - продолжил после паузы Валентина. - Я устала прятать свое настоящее «я». Я хочу одеваться в красивые платья и носить босоножки на высоких каблуках! Я хочу красить губы! Я мечтаю, чтобы в моем паспорте вместо долбаного «Валентина» значилось «Эйприл»! Или хотя бы «Джейн»! Я хочу улыбаться и радоваться жизни! А не бояться, что мне в подворотне пьяные гопники надают по щам и снимут штаны, засунув туда бейсбольную биту!
        Макс вздохнул. Ему было нечего возразить на этот крик души, пылкий, отчаянный, от которого одновременно веяло какой-то опустошенно-ледяной безысходностью.
        Помолчав, Валентина вновь заговорил:
        - У нас на работе есть одна сучка. Нос картошкой, вся в прыщах и постоянно под мышкой чешется. Не пойму, она там не бреет, что ли, и у нее вши завелись? Но я о другом. Эта манда с мужем ездили отдыхать в Мюнхен, и она рассказывала, вот, мол, идем по улице, а навстречу мужик под два метра ростом, в розовых шортиках и такой же розовой пушистой блузке. Обут в туфельки, ногти накрашены, а сами ноги выбриты так, что по ним хоть шелковый платок пускай, соскользнет… И эта сука, скребущая ногтями под мышкой, брезгливо так выдает:
        «Я еле удержалась, чтобы не сблевать. Чертов гомик. Я бы ему очко монтажной пеной залила, пусть знает, для чего жопа нужна…»
        - Ну и что? - без особого интереса спросил Макс. - Нашла на кого реагировать. Пусть тявкает.
        - А то, что я сама еле сдержалась, чтобы не перегрызть этой твари глотку, - злобно процедил Валентина. - На Западе за такие высказывания эту тварь привлекли бы к суду! Будь моя воля, я бы таких моралистов сжигала заживо. Не удивлюсь, если и она, и ее гребаный муж сами мечтают о чем-нибудь таком… Втайне от всех.
        - Послушай, все хотел тебя спросить… При мне ты отзываешься о себе в женском роде. Как ты умудряешься себя контролировать на работе и вообще везде?
        Валентина пожал плечами.
        - Я привыкла, - просто ответил гей. - Когда я вижу тебя, то ощущаю себя твоей любимой женщиной… Мне нет нужды следить за своей речью, это происходит неосознанно. Понимаешь?
        Несколько минут они лежали в полном молчании.
        - Насчет моего отца, - наконец произнес Макс. - Чтобы закрыть эту тему окончательно.
        - Ну?
        - Он все ждет, когда я приведу к ним домой невесту для знакомства. Напрягается, почему я не женюсь. Задолбал уже.
        - Приведи меня, - предложил Валентина, погладив мускулистую грудь Макса.
        - Ага, - мрачно согласился парень. - Голого, с ошейником, с размазанным на заднице шоколадом. Отец будет в восторге. Тогда уж надо одновременно «Скорую» вызывать.
        Они захихикали, лаская друг друга.
        - Ты сегодня какая-то другая, - неожиданно сказал Макс. Он приподнялся, внимательно глядя на любовника. - Что-то случилось?
        Валентина кашлянул.
        - Вот что значит привязанность, - дрогнувшим голосом проговорил он. - Ты мгновенно чувствуешь перемены во мне… Я тебе когда-нибудь рассказывала о своем старшем брате? Его звали Дима.
        - Ты говорила, что он умер в детстве, - осторожно сказал Макс. - Но в нюансы не вдавалась. Это был несчастный случай?
        Валентина долго молчал, словно еще раздумывая, стоит ли посвящать любовника в подробности смерти своего брата, затем все-таки заговорил:
        - В те дни я только-только начала понимать, что со мной что-то не так. Мне уже исполнилось семь, но я чувствовала, что не такая, как остальные мальчики моего возраста. Пыталась поговорить об этом с Димой, но каждый раз в последний момент меня что-то останавливало. Наверное, я боялась разоблачения и реакции брата… Все-таки ему было уже двенадцать и он начинал обращать внимание на девчонок. Но как бы то ни было, я любила его. Он был сильным и крепким парнем. Если кто-то во дворе меня обижал, он тут же заступался, он никому не давал спуску…
        Почти минуту Валентина молчал, прокручивая в мозгу события прошедших лет, затем продолжил:
        - Мы тогда жили в Тайшете, это в Иркутской области… В тот день ярко светило солнце. Нас было четверо: я, Дима и еще двое мальчишек из соседнего двора. Кто-то из этих двоих предложил сходить к заброшенному пищевому комбинату. Там часто собирались взрослые ребята - жгли костры, играли на гитаре и пили водку. Но они собирались вечером, а мы пошли туда днем. Там действительно было интересно: множество помещений, подвалов, за день не обойдешь… Но когда мы вышли наружу и уже собирались обратно, я едва не наткнулась на нее.
        - На кого? - тихо спросил Макс.
        - На собаку, - ответил Валентина, понизив голос. - Она стояла у стены и писала, задрав лапу. Увидев меня, она зарычала. Дима крикнул, чтобы она убиралась, и бросил в нее камень. Собака гавкнула и убежала… Еще тогда меня охватило жуткое предчувствие. Я предложила Диме вернуться в здание и попробовать найти выход с другой стороны. Из окна, в конце концов. Но Дима только засмеялся. «Чтобы я испугался какой-то драной шавки?» - сказал он со смехом. Мы вышли с территории комбината, и, едва мы прошли несколько шагов, я услышала злобный лай. Боже мой! От этого хриплого, яростного лая у меня заложило уши, а мочевой пузырь был готов вот-вот опорожниться. Я оглянулась, чувствуя, как у меня затряслись коленки. Собачьи твари. Их было, наверное, штук тридцать. Целая стая грязных монстров, с горящими глазами! И они неслись на нас, словно цунами! Те двое мальчишек как-то быстро сориентировались и рванули в сторону оврага. Дима орал над ухом, чтобы я бежала за ним, но я словно окаменела от ужаса. Я просто стояла и тряслась от страха, бледная, с мокрыми от слез глазами, и будто загипнотизированная смотрела, как
стая приближается к нам. По-моему, я даже описалась… Дима схватил меня за шкирку и потащил к оврагу, но несколько псин, видимо, разгадали наши намерения, и они начали в буквально смысле окружать нас. Я споткнулась, разбив в кровь коленку. Дима схватил меня и перекинул на плечо, как тряпичную куклу… Путь к оврагу был закрыт, и он, держа меня в руках, побежал обратно к комбинату. Собаки настигали его, и первая уже вцепилась ему в ногу. Дима вскрикнул от боли.
        «Держись!» - закричал он, поднимая меня наверх. Мы находились у ворот заброшенного здания, и я, ломая ногти, вскарабкалась наверх.
        «Не смей слезать! Держись крепче!» - крикнул мне Дима.
        «Быстрей!» - завизжала я, видя, как огромная тварь бросилась на брата. От удара он не удержался и упал. На него тут же прыгнула другая собака. Дима пытался отбиваться, но псов было слишком много…
        Валентина всхлипнул, и Макс ласково погладил его по голове.
        - Если хочешь, можешь не продолжать, - мягко предложил он, но гей покачал головой.
        - Я должна был рассказать тебе это, - произнес он, вытирая глаза. - Рано или поздно… Понимаешь, это как глубокая заноза… Она не дает мне покоя. Если ты будешь знать об этом, мне станет легче, милый. В общем, Диме наконец удалось подняться на ноги. И хотя я была наверху, а он внизу, я все равно видела, что мой брат был ранен. Серьезно ранен. Одно ухо у него висело на клочке кожи, словно окровавленная тряпка. Левая рука вся в крови, я даже сейчас вижу, как кровь капает на землю… Нога тоже была прокушена в нескольких местах.
        «Валя…» - начал Дима, но в следующее мгновенье здоровенная тварь накинулась на моего брата сзади. Собака повалила его на землю, вцепившись ему в шею. Я заревела от ужаса. Дима хрипел, пытаясь сбросить с себя эту мерзость, но все было напрасно. Он был обречен и, что самое жуткое, понял это. Я закричала, призывая на помощь. Но рядом никого не было. Никого, Макс. Те двое паскудников, что были с нами, видимо, наложили в штаны от страха и слиняли. Место было пустынное, и мои вопли никто не слышал.
        Валентина глубоко вздохнул.
        - В какой-то момент Диме удалось подняться, - продолжил он. - Не могу понять, как у него это получилось. Он стоял, шатаясь, и смотрел на меня стеклянным взглядом. Из шеи била тонкая струя крови, яркая и блестящая. Далеко била, наверное, метра на два… Я смотрела на этот фонтан крови, как завороженная. Никогда подобного не видела, и, что самое ужасное, я не могла отвести взор от этого дикого зрелища…
        - Валя, - начал Макс, но Валентина резко дернул плечом:
        - Не перебивай меня!
        Макс умолк, и гей, прерывисто дыша, возобновил рассказ:
        - Эта чертова гадина, что так подло бросилась на Диму из-за спины, снова кинулась на него. Теперь она рвала его лицо. Тварь урчала, будто ей подали самый вкусный обед на свете. Дима уже не пытался подняться. Какая-то псина обгладывала ему руки. Я видела, что пальцев на них уже не было. Другая собака грызла ему живот. Я уже не кричала, а только судорожно всхлипывала. Кажется, я просила собак не причинять боль Диме.
        «Пожалуйста, уйдите», - умоляла я. Но они не ушли. Они жрали моего брата, казалось, целый час. И больше всего усердствовала эта мразь, что в самом начале повалила Диму… Постепенно все псины разошлись, и остался только этот кошмарный людоед. К тому времени тело моего брата было обглодано так, что стали видны ребра и кости. Джинсы Димы превратились в окровавленные лохмотья, и теперь этот пес жрал все, что было ниже живота… Время от времени тварь поднимала морду, она была вся красная от липкой крови. Гадина фыркала и хитро поглядывала на меня. И каждый раз, когда я видела ее обезумевшие глаза, в моем мозгу словно щелкало:
        «Она будет ждать, когда у тебя не останется сил и ты упадешь на землю. Тогда этот монстр сожрет тебя».
        Я не помню, как мне удалось остаться на воротах и не свалиться вниз. Два раза меня вырвало. Я сидела, дрожа от ужаса, и смотрела, как тело Димы превращается в скелет. Наконец собака насытилась и медленно ушла прочь. Она ушла, не оглядываясь. Но весь ее вид словно говорил:
        «Подожди, детка. Дойдет и до тебя очередь…»
        Валентина приподнялся на постели, в упор глядя на Макса.
        - Эти двое гаденышей, что сбежали, оказывается, даже не сразу рассказали взрослым, что произошло. Видать, очень боялись, что им влетит за то, что ушли без разрешения… Меня сняли, когда наступил вечер. Говорили, это с трудом удалось сделать двоим мужикам - так крепко я вцепилась в ворота. Приехали «Скорая» имилиция. Нескольких собак, которые бродили вокруг, застрелили, но, насколько я знаю, среди них не было той гадины, что пожирала Диму. Бедный мой братик… Его хоронили в закрытом гробу. Да что там было хоронить-то! Кучку окровавленных костей! А эта сука, что сожрала его, осталась жива! Громадная тварь черного цвета, с рваным ухом и белой отметиной под правым глазом. Я запомнила эту собаку, Макс. На всю жизнь, это точно. Прошло пару лет, и я пыталась разыскать эту мразь. Я тайком брала у отца травматический пистолет и часами ходила по территории этого блядского комбината. Подстрелила пару бездомных псов, но эта черная гадина с рваным ухом будто сквозь землю провалилась. Я скрипела зубами от гнева и бессилия. Моим эмоциям нужен был выход, и те вонючие шавки, которых я убила, не удовлетворили мое
чувство мести.
        «Может, ее уже убили? - терзалась я. - Может, ее загрызли сородичи?» Однако даже если бы мои предположения подтвердились, едва ли они могли успокоить мою ненависть к псине. Я хотела самостоятельно убить эту гниду. Понимаешь, Макс? Подстрелить ей лапы, чтобы лишить передвижения. Затем я бы подвесила мразь на крюк и поджаривала бы на медленном огне. Каждый миллиметр ее шкуры. Я бы превратила остаток ее никчемной жизни в ад. Я мечтала воткнуть ей в глотку палку, так, чтобы она вышла из задницы. Обмотать морду колючей проволокой и завязать на носу бантик. Залить в уши кипяток. Выковырять ложкой глаза и затолкать их ей в пасть… Но моим мечтам не суждено было сбыться. Я так и не нашла ее. Сколько живут собаки, Макс? Лет пятнадцать?
        - Это в лучшем случае, - отозвался парень, с трудом сдерживая зевок. - Бродячие живут куда меньше. Каждый день для псины, которая живет на улице, может оказаться последним.
        - Значит, она уже давно сдохла, - угрюмо произнес Валентина. - Диму убили четырнадцать лет назад. Но вдруг, Макс? Вдруг этот людоед еще жив? Валяется где-нибудь на обочине, вся покрытая коростой грязи, с гноящимися глазами… А сердобольные люди, сжалившись, бросают ей остатки гамбургера или недоеденную сосиску… А эта тварь уже и забыла, что сожрала моего брата! Живьем!
        Валентина лег, натянув одеяло до самого подбородка.
        - Иногда мне кажется, что это и не собака вовсе, - прошептал он. - Когда она смотрела на меня тогда, пока я, трясясь от ужаса, сидела на воротах… Ее взгляд… Был совершенно осмысленный. Почти как у человека…
        Вскоре Макс захрапел, но Валентина еще долго лежал с открытыми глазами, что-то беззвучно шевеля губами.
        Одна из мышей тоже долго возилась в клетке. Тихо попискивая, она крутила головой, словно пыталась сообразить, каким образом можно выбраться наружу. Но вскоре затихла и она.

* * *
        Потолкавшись в душных пробках, «БМВ» наконец вырулил на Рижское шоссе и, набрав скорость, с раздраженным ревом понесся в сторону области. Солнце сверкало на безоблачном небе ослепительно-огненным шаром. Серая лента бесконечной трассы стремительно проглатывалась немецкой иномаркой.
        Валентина нацепил солнцезащитные очки и высунул голову в окно. Встречный теплый ветер яростно затрепал жидкие волосы гея, и он вновь и вновь с улыбкой убирал длинные пряди со лба.
        - Милый, как мы будем заезжать к тебе на дачу? - проворковал он. - Ты же наверняка не хочешь, чтобы нас увидели твои соседи. Ты высадишь меня возле какого-нибудь болота, и я буду ждать сигнальный костер, означающий, что мне можно бежать в твои объятия?
        - Очень смешно, - обронил Макс, включив радио. Из динамиков, грохоча жесткими рифами, зарокотали аккорды группы «Ruoska». - Нет, не нужно никаких маскировок. Сегодня будни, а мои соседи бывают на даче только по выходным.
        Помолчав, он произнес:
        - Ты мало ела за завтраком.
        - Я поздно поднимаюсь, - отозвался Валентина. - Это ты у нас прыткий жаворонок. А я сова и долго раскачиваюсь. Мой организм просыпается постепенно.
        - Если проголодаешься, в бардачке орешки, - произнес Макс. - И чипсы.
        - Ты так предусмотрителен, - хихикнул гей. Его бледный лоб прорезала морщина, будто он вспомнил о чем-то.
        - С мышками как-то скучно вышло, - заметил он и, вынув из кармана резинку, забрал волосы в «хвост».
        - Я тебе предлагал их сварить, - напомнил Макс, пожимая плечами. - Но ты сама захотела их в микроволновку запихнуть.
        Валентина сморщил нос.
        - Если бы мы их варили в сковородке, у тебя вся кухня провоняла бы.
        - Ну, от СВЧ вони было не меньше. Зато как на них шерсть трещала! Прямо бенгальские огни!
        Они переглянулись и рассмеялись.
        - Макс, я давно хотела тебя спросить, - вдруг сказал Валентина, посерьезнев. - Вчера я поделилась с тобой своим самым сокровенным. Ты уж извини, буду с тобой пряма. По сути, мне плевать на этих мурзиков и мышей, над которыми ты экспериментируешь. А на тараканов с мухами тем более я ложила хер. Я ничего против них не имею. Собаки - вот чего я не выношу. И теперь ты знаешь причину, по которой я с радостью размажу любую шавку. Да, мои мозги переклинило после смерти Димы… но у меня хотя бы есть формальный повод ненавидеть животных.
        - И в чем твой вопрос? - осведомился Макс, не сводя глаз с шоссе. - Не тяни кота за яйца, дорогая.
        - Я хочу узнать, что насчет тебя, Макс. Как ты к этому пришел? Как можно дойти до того, что у тебя мгновенно встает, когда из пуза очередной псины вываливаются кишки? Ты ведь не догхантер. У тех есть, пусть и надуманная, мотивация. Мол, самостоятельно чистим город от бродячих животных, которые могут представлять опасность. А ты?! Ты совсем другой. У тебя совершенно иная философия.
        Макс метнул на любовника пытливый взгляд. Его глаза напоминали высверленные отверстия, сквозь которые сочился безжизненный холод.
        - Не смотри на меня так, - нервно сказал Валентина, поведя плечом. - Я помню первый раз, когда мы сидели у тебя. Ты еще включил ролик, как одна японская шалава давила котят шпильками. У тебя глаза загорелись, как у ребенка, который под елкой нашел долгожданную игрушку. И губы повлажнели, я это заметил. Ты возбудился.
        - И что с того? - спокойно спросил Макс.
        - Это пугает, - сказал Валентина, отведя взгляд в сторону. - Я читала, что со временем подобные развлекухи перестают вштыривать, и человеку требуются новые ощущения. Дозы постоянно повышаются, понимаешь, Макс? Это как наркотик, вроде герыча. И с него просто так не соскочить.
        - Хочешь сказать, я скоро перейду на людей? - усмехнулся Макс.
        Валентина озадаченно уставился в окно, словно вопрос любовника поставил его в тупик.
        - В этой жизни все взаимосвязано, Валя, - проговорил Макс. - Я верю в карму. Если есть существо, которое по каким-то причинам не должно существовать, то почему я не могу взять на себя полномочия по прекращению его жизни? Если этой твари небесами предназначено страдать, то почему бы мне не сделать все своими руками? Эта безголовая муха, что до сих пор валяется у меня под стаканом, разносит заразу. Жужжит, гадит на пищу и плодит такую же мерзость, себе подобную. Больше этого она делать не станет. Грязная сука, которую мы вчера отравили, наверняка покусала немало людей. Какая от нее польза? Если бы мы с ней не разделались, она наплодила бы кучу скулящих ублюдков, которые превратились бы в громадных, злых и вечно голодных псов. И может быть, в один прекрасный день они загрызли бы какую-нибудь девочку. Или мальчика, как твоего брата.
        Заметив, как переменилось лицо Валентины, Макс поспешил добавить:
        - Извини. Это было жестоко.
        Несколько минут прошло в полном молчании.
        - Сколько еще осталось? Мне надоело ехать. И я хочу в туалет, - капризно сказал Валентина, открывая бардачок. Вскрыв пакетик с фисташками, он с меланхоличным видом принялся их чистить, бросая орешки в рот.
        - Еще минут тридцать, - отозвался Макс.
        Он окинул любовника внимательным взглядом:
        - Ты в курсе, что дикие животные не переживают боль как таковую?
        На худом лице Валентины отразилось недоумение:
        - То есть как это? Мне казалось, боль чувствуют все… Ну, разве что кроме червяков или медуз…
        - Очень просто, - кивнул Макс. - Для дикого животного визжать и реветь от боли неестественно. Они понимают, что от этого боль ничуть не уменьшается. Например, лиса или рысь угодила в капкан. Если она станет визжать, ее быстро обнаружат другие хищники и сожрут. Крики и рев животных имеют другой смысл. Так, это характерно для стадных животных. К примеру, на буйвола напал тигр, и он мычит, чтобы привлечь внимание сородичей… Визжат щенки, но опять же, для того, чтобы на них обратили внимание родители или другие взрослые. Ну и конечно же, это касается прирученных животных. Почему домашняя кошка, которой прищемили хвост, орет на всю квартиру? Она знает: придет хозяин и поможет. У диких животных такого нет. Они скорее отгрызут себе лапу, чем будут реветь над капканом…
        Валентина ничего не ответил, лишь убрал со лба прядь волос.
        - Я хочу найти таких животных, - тихо сказал Макс. - Я хочу посоревноваться. Думаю, у меня получилось бы вытянуть из них какие-то звуки.
        Валентина задумчиво посмотрел на парня, но снова ничего не сказал.
        Прибыв на дачу, Макс тут же вынес из бани дочерна прокопченный мангал и занялся мариновкой мяса. Валентина бесцельно бродил по участку, лениво помахивая прутиком. Сорвал с дерева недозрелое яблоко, надкусил и, поморщившись, выплюнул.
        - Кислятина, - резюмировал он, швыряя надкусанное яблоко за забор. Он раздраженно потер ягодицы, и Макс заметил это.
        - Трусы натерли? - сочувственно поинтересовался он.
        - Да хрен его знает, - проворчал гей. Помявшись, он спросил, глядя в сторону: - Макс, а правда, что у таких, как мы, со временем сфинктер разбалтывается?
        Макс пожал плечами, улыбнувшись краем рта.
        - Ну, у таких, как ты, точно, - сказал он, нарезая мясо широким ножом. - А в чем проблема-то?
        Валентина покрутил головой, словно желая убедиться, что их пикантный разговор никто не подслушивает.
        - Когда расслабляются мышцы, человек не может сдерживать газы, - понизив голос, сообщил он. - Я не хочу пердеть, как старый мудозвон.
        Макс похлопал гея по плечу.
        - Я подарю тебе затычку, милая. Только не забудь ее иногда вытаскивать, а то тебя разнесет и ты улетишь, как воздушный шар.
        - Ага, очень смешно, - сказал Валентина, нахохлившись.
        - Ладно, не бойся, я пошутил, - улыбнулся Макс. - Пришлю тебе кое-какую статью про расширение мышц сфинктера и как с этим бороться. Все, хватит про задницы. У меня для тебя небольшой сюрприз.
        С этими словами парень ткнул лезвием ножа в сторону сарая. Смахнув с носа капельку пота, он прибавил:
        - Я кое-что покажу тебе.
        - Ты меня заинтриговал, - оживился Валентина.
        Закончив с мясом, Макс быстро сполоснул руки и махнул рукой любовнику:
        - Идем.
        Гей молча проследовал за ним. Поднявшись по ступенькам наверх, Макс открыл ключом небольшой замок на дверце и, с грохотом откинув ее, взобрался на второй этаж.
        - Батя думает, я тут книжки по анатомии читаю, - сказал он, подмигивая Валентине. - Внимание! Па-бам!!!
        Шагнув к стене, он сорвал темное покрывало. Изумленному взору гея предстал высоченный стенд, на котором, прикрученные стальной проволокой, в порядке возрастания желтели черепа животных, начиная от крысиного и заканчивая коровьим.
        - Чудесная коллекция, - восторженно проговорил Валентина, осторожно трогая чей-то продолговатый череп с клыками. - Это волк?
        Макс кивнул, явно польщенный реакцией любовника.
        - Это не просто коллекция. Все эти крошки прошли через мои умелые руки, - заметил он. - Сложнее всего было с коровой. Она заблудилась в болоте и мычала как сумасшедшая. Я вскрыл ей глотку, но тупая тварь еще долго бултыхалась в луже… Целых полчаса ушло на то, чтобы отпилить ей голову, и в конце концов я был с ног до головы забрызган кровью. Пришлось спрятать одежду и пробираться домой чуть ли не в трусах. Хорошо, предки не запалили. Мать на грядках со своей гребаной редиской, батя на рыбалке…
        - А волк?
        - Волка я взял в Тульской области, через знакомого охотника. Всю ночь с ним в овраге провел. Крепкий сученыш оказался… А из его шкуры я сделал коврик, он сейчас в бане.
        С этими словами Макс бережно закрыл стенд покрывалом.
        - Что скажет твой отец, когда наткнется на это? - поинтересовался Валентина. - Вряд ли он по достоинству оценит твою коллекцию.
        - Ключи от замка на второй этаж только у меня. Отец туда не суется. Кроме того, у него больная нога и он не любит ступеньки. Но я все равно собираюсь перевезти мои сокровища в город, - ответил Макс. - Ладно, я в лес, силки поставить. Сегодня с птичками позабавимся… Не желаешь составить компанию?
        Валентина неохотно повел узким плечом:
        - Я лучше тебя тут подожду. Салатиков нарежу, воздухом подышу…
        - Как хочешь.
        Они спустились вниз, и Макс вытащил из рюкзака пакет.
        - Что там? - с любопытством поинтересовался гей. Ухмыльнувшись, Макс вытащил пластиковую бутылку с аккуратно отрезанным верхом.
        - Это что, называется «силки»? - разочарованно протянул Валентина, и Макс кивнул.
        - Бутылка закапывается в землю, внутрь насыпается приманка, - объяснил он снисходительно. - Птица чует еду и лезет внутрь. Для того чтобы взлететь, этой дуре нужно расправить крылья, чего она не может сделать, застряв в бутылке. Врубаешься, солнце?
        - Ишь ты! - восхитился Валентина. - Дешево и сердито!
        Они поцеловались, и Макс, выйдя за ворота, быстро зашагал в сторону леса.
        Он шел знакомой тропой, улыбаясь своим мыслям.
        Как все-таки удивительно устроен мир! Кто-то восторгается от классической музыки, а кто-то - от грязных женских колготок. Кто-то жить не может без живописи, а кому-то для полного счастья (вроде его Вальки) нужно устроить жесткую порку, так, чтобы все тело было покрыто синяками и ссадинами. А он ловит кайф, мучая всяческих тварей и наблюдая за их судорогами в последние секунды жизни. Будь то едва приметный жучок или корова…
        На тропинку из зарослей травы выскочил крохотный лягушонок. Не переставая улыбаться, Макс наступил на ничего не подозревающее земноводное, и под подошвой ботинка влажно чавкнуло. Он вспомнил, как однажды сделал «бусы» из лягушат - нанизывал их на леску, через задницы, один за другим. Лягушата смешно дрыгали своими перепончатыми лапками, разевали рты, и это было очень забавное зрелище. Потом он отнес это шевелящееся «ожерелье» на муравейник и просидел рядом с ним целый час. Он сидел, не сводя вожделенного взора с муравьиного пиршества, изредка снимая процесс пожирания лягушат на смартфон. Когда он выпрямился, переступив затекшими ногами, от «ожерелья» уже почти ничего не осталось, лишь зеленовато-скользкие ошметки.
        Вообще лягушки очень живучи. Макс отыскал и скачал себе ролики из Всемирной паутины, как их бросали в аквариум к пираньям. Земноводных рвали на части, а их изжеванно-разодранные тельца каким-то непостижимым образом все равно дрыгались и шевелились, будто все еще надеясь на спасение. В японских ресторанах крупных лягушек разрезали пополам и с листьями салата подавали на стол, а они, тупо моргая, глазели на собственные лапы, которые еще продолжали конвульсивно вздрагивать…
        Наконец парень миновал небольшой овраг, заваленный валежником, поднялся на полянку, прошел несколько метров в чащу и остановился возле неказистой кормушки, болтающейся на ветке. На ней в нелепых позах застыли два птичьих трупика.
        - Привет, - засмеялся Макс и, подняв с земли обломок ветки, пошевелил мертвых птиц. Если он не ошибается, судя по всему, в ловушку угодили зяблик и сойка.
        Об этой западне он вычитал в Интернете. Заранее прикормленное место обмазывается клеем, и глупые птицы, наевшись, оказываются намертво приклеенными к «обеденному столу». Эту ловушку он поставил в прошлые выходные. Глядя на пустые глазницы птиц, по которым торопливо сновали муравьи, Макс неожиданно испытал возбуждение и облизнул губы.
        «Вернусь, вдую Вале», - решил он, надевая хозяйственные перчатки. Наклонившись, Макс принялся копать ямку для бутылки. Земля в лесу была мягкая, и он копал прямо руками, деловито откидывая горсти в сторону. В образовавшееся отверстие установил бутылку, придвинул с боков земли для устойчивого положения, после чего насыпал на дно немного пшена.
        - Ну вот, - произнес он с удовлетворением, отряхивая руки. - Конечно, андский кондор сюда вряд ли залетит, но я готов довольствоваться и…
        Закончить, кого бы он желал видеть в ловушке, Макс не успел, так как за спиной неожиданно что-то громко хрустнуло. Вздрогнув, молодой человек медленно повернулся.
        Никого.
        Лишь ветка куста слегка колыхнулась, словно кто-то бросил туда камень. Макс вздохнул, снимая перчатки. Внезапно его взгляд скользнул по старой громадной сосне, высившейся рядом с кустом, и он нахмурился.
        - Че за хрень? - пробормотал парень, подходя ближе.
        К дереву, сплошь покрытому загустевше-белесыми потеками смолы, был прибит скворечник. Большой, неуклюже-кособокий скворечник, словно его мастерил полуслепой старик. Мастерил торопливо, наспех, промахиваясь молотком мимо шляпок гвоздей, он будто боялся, что умрет раньше времени, не закончив работу.
        Макс осторожно коснулся пальцами почернелой поверхности досок, из которых был сколочен этот несуразный птичий дом.
        «Откуда он здесь? - скользнула у него мысль. - В прошлые выходные его не было, даю башку на отсечение».
        Макс озабоченно потер подбородок. Собственно, хрен бы с ним, с этим скворечником. Висит себе и висит. Но была одна деталь во всем этом, сродни занозе, и она явно не нравилась парню.
        Старый.
        Скворечник был старым, причем настолько, что из него уже начала сыпаться труха.
        «Он древний, как дерьмо мамонта», - подумал Макс, заглядывая в неряшливо выдолбленный леток. Изнутри несло затхлой сыростью.
        Да, это было так. Если бы скворечник прибили на этой неделе, он не выглядел бы так, словно ему уже двадцать лет. Вон, даже гвозди, которыми он приколочен к сосне, все рыжие от ржавчины!
        Макс достал смартфон и, включив фонарик, посветил внутрь скворечника. Пусто.
        - Ну да, - хмыкнул он вслух, убирая гаджет в карман. - А ты что, ожидал увидеть там сокровища турецких королей?
        Развернувшись, Макс пружинистой походкой двинулся обратно к дому.
        После бурного секса пришло время обеда - шашлык со свежими овощами. Макс откупорил бутылку «Джек Дэниэлс», Валентина предпочел сухое вино. После трапезы любовники вновь испытали взаимное возбуждение. Взявшись за руки, они ушли в дом, и спустя несколько минут из комнаты, где они заперлись, неистово загрохотал Rammstein, но даже сквозь зубодробильные аккорды были слышны пронзительные крики.
        Спустя час наружу нетвердой походкой вышел Валентин, и на его субтильно-бледном теле пламенели свежие ссадины.
        Около восьми вечера они направились в лес.
        - На, - сказал Макс, протягивая Валентине пару хозяйственных перчаток.
        - Зачем? Я не собираюсь сворачивать бедным птичкам их головки, - покачал головой тот. - Доверяю эту миссию тебе, мой хозяин.
        Макс засмеялся, демонстрируя ровные белые зубы:
        - Бери-бери. Мало ли что.
        Вскоре они были на месте, и глаза Макса заискрились возбужденными огоньками. Шагнув к бутылке, он вытащил наружу трепыхавшееся тело вороны. Птица каркнула, ошалело крутя по сторонам взъерошенной головой. Она предприняла попытку клюнуть Макса в руку, но тот ловко сжал пальцами клюв пленницы.
        - А еще говорят, что вороны умные, - пропыхтел он. - Ни черта они не умные, когда речь заходит о жратве… Попалась, как тупая пробка.
        - Что ты хочешь с ней сделать? - полюбопытствовал Валентина без особого интереса.
        - Как что? Укоротим крылья. Точнее, оторвем их, - хихикнул Макс. - Потом побрызгаем бензином и зажжем веселый факел. Ночью это будет выглядеть просто потрясающе!
        Он хотел добавить что-то еще, но замер, устремив взгляд на старую сосну. Валентина с равнодушным видом проследил за взором любовника.
        - Там тоже ловушка? - наконец спросил он, видя, что Макс застыл в полной неподвижности.
        Парень посмотрел на Валентину так, будто видел его впервые в жизни, затем, словно вынырнув из липкого оцепенения, нервно усмехнулся:
        - Нет. И я не знаю, кто приколотил эту рухлядь. Сюда вообще редко кто заходит, рядом болото. Надень перчатки и подержи.
        Он протянул гею вырывавшуюся из рук ворону, и тот, с трудом скрывая неудовольствие, взял птицу. Ворона встрепенулась, возмущенно каркнув, и в воздухе поплыли иссиня-черные перышки.
        Между тем Макс приблизился к скворечнику.
        - Ты чего? - озадаченно спросил Валентина, сдувая жужжащего перед носом комара. Было видно, что ему явно надоело тут торчать и гей с превеликим удовольствием вернулся бы обратно в дом.
        - Мне показалось или?… - пробормотал Макс, заглядывая внутрь скворечника. - Я услышал какой-то звук. Будто что-то прошуршало…
        Помедлив, он сунул руку внутрь. Неровно прорезанное отверстие поглотило ее, словно гротескный капкан.
        - Максим, пошли домой, - заканючил Валентина, не без труда удерживая в руках ворону, которая не оставляла настойчивых попыток освободиться.
        - Сейчас, - хрипло ответил Макс, судорожно елозя пальцами внутри скворечника. - Сейчас идем.
        По гладко выбритому виску молодого человека заскользила горячая струйка пота.
        «Ты что, сбрендил? - зашептал внутренний голос. - Там ничего нет!»
        - Бред какой-то, - тихо произнес он, вытаскивая руку назад. Ойкнул, когда в запястье что-то впилось. - Твою мать!
        - Что там?! - испуганно залепетал Валентина, побледнев. Его пальцы непроизвольно разжались, и ворона мгновенно воспользовалась этим секундным промежутком. Взмахивая крыльями и хрипло каркая, она поднялась вверх и скрылась среди густых ветвей.
        Макс резко выдернул руку и, сорвав перчатку, раздраженно уставился на крошечную точку, которая краснела на коже возле большого пальца.
        - По ходу, заноза, - хмуро предположил он, надавливая на ранку. Наружу выступила бусинка крови, и Макс вытер ладонь об джинсы. - Или гвоздь.
        Он с недовольством посмотрел на гея, который растерянно глядел на кроны деревьев.
        - Эх ты, - раздраженно процедил Макс. - Растяпа. Ох и Ах пошли в поход…
        Он повернулся к скворечнику, и его крупное лицо исказилось от злобы. Отойдя на пару метров, он, подобравшись, внезапно подскочил словно распрямившаяся пружина, с глухим треском разворотив скворечник ногой. Посыпалась сырая труха, сгнившие доски развалились, как набухший от влаги картон.
        - Дорогой, хватит, - попросил Валентина, с тревогой глядя, как его любимый исступленно топчет трухлявые обломки. - Там могут быть гвозди…
        Наконец Макс остановился. Тяжело дыша, он смотрел налившимися кровью глазами на грязное крошево под ногами. Носки военных ботинок были усыпаны прелыми опилками и трухой.
        - Извини за ворону, - заискивающим голосом проговорил Валентина. - Давай сегодня вечером обойдемся без факелов… Я зажгу свечи и благовонные палочки. Мы…
        - Заткнись, - оборвал его Макс. Его плечи опустились, взгляд потух, как если бы с уничтожением старого скворечника иссякли все его силы. Тяжело переступая ногами, он двинулся в сторону дачи. Валентина облегченно вздохнул и торопливо последовал за ним.
        Через полтора часа мглистые облака постепенно расползлись, очистив дегтярно-черное небо. Серебристой монетой повисла полная луна, безучастно уставившись на молодых людей своим пронзительно-холодным взглядом.
        Они расположились на веранде, осоловело таращась в широкий экран ноутбука. Перед глазами сонных геев мелькали кадры резни гриндов[2 - Род млекопитающих из семейства дельфиновых. Существуют две разновидности - обыкновенная и короткоплавниковая гринды, длина варьируется от 3,5 до 8,5м.], так называемых черных дельфинов, которых в знак жестокой традиции ежегодно сотнями убивают жители Фарерских островов.
        - Куда им столько мяса? - спросил Валентина, засовывая в рот соленый крекер. - Вон, вся вода красная от крови…
        - Они их не едят, - пояснил Макс. - Это дань ритуала, ведет свое начало с X века.
        Он потянулся к бутылке, наплескав себе почти полный стакан виски. Валентина бросил на любовника неодобрительный взгляд.
        - Ты сегодня слишком много пьешь, милый.
        - Не твое дело, - огрызнулся Макс, залпом опрокидывая стакан.
        Валентина придвинулся к нему ближе, погладив по округлому бицепсу парня.
        - Я просто беспокоюсь о твоем здоровье. Спорт и виски в таких количествах несовместимы.
        - Ты напоминаешь мне мою маму, - икнув, произнес Макс. Его глаза затуманились блеклой пленкой, взгляд помутнел.
        - Я вчера тебе рассказывала о своем брате, - заговорил Валентина. - И мне под утро приснился кошмар. Мне показалось, я даже закричала во сне. Ты не слышал?
        Макс помотал головой, продолжая пялиться в экран невидящим взором.
        - Я… то есть мне снилось, что я одна дома, - сбивчиво продолжил Валентина, облизнув губы. - Время позднее, почти как сейчас. Сижу, пью чай. И вдруг - какая-то возня за дверью, как будто стук, что ли… Удивленная, иду в прихожую. Про себя думаю: может, это ты решил сделать мне сюрприз и наведаться в гости? На всякий случай гляжу в смотровой «глазок»… И едва не кричу от ужаса. На лестничной площадке какое-то жуткое существо, замотанное грязными тряпками. Оно стоит на карачках. По очереди ковыляет к каждой квартире и скребется. И вот оно снова оказывается у моей двери. Я слышу хриплое дыхание твари. Мне кажется, я даже чувствую вонь, которая сочится сквозь тряпки этого мерзкого существа. Оно принюхивается и скребет когтями по двери, и это выглядит так, будто тварь слепая. Понимаешь, Макс? Но я-то знаю, что это не так. Даже через «глазок» явижу, как блестят злые глаза монстра…
        Где-то вдалеке хрипло гавкнул пес, и Валентина съежился, испуганно озираясь по сторонам. У него был такой вид, будто описываемое им существо из ночного кошмара вот-вот выпрыгнет из темноты.
        - Эта тварь ушла, - после минутной паузы возобновил он рассказ. - Я проснулась вся мокрая от горячего пота. Ты мирно спал рядом. Я поцеловала твою сильную руку, но меня душили слезы. Макс, там, во сне… это была та самая собака! Та, что загрызла моего брата!
        Последняя фраза Валентины буквально вылетела из его глотки, словно шрапнель из жалящих осколков стекла.
        - Ты помешался на сраной псине, - откликнулся Макс и снова пьяно икнул.
        - Нет… Жаль, что ты ничего не понимаешь, - с мукой в голосе выдавил Валентина. - Каждый раз, когда я просыпаюсь, мне кажется, что это черное чудовище с рваным ухом сидит на моей кровати, смотрит на меня и облизывается. А морда у нее вся блестит от крови Димы! Она старая, Макс. У твари стесаны клыки, но они еще способны рвать плоть. Ты слышишь меня?!
        - Слышу.
        Макс неуклюже обнял гея.
        - Я могу найти для тебя черную дворнягу, - зашептал он в ухо Валентине, обдавая запахом перегара. - Располосую ей ухо и нарисую под глазом белое пятно. Ты представишь, что это та самая собака, и отомстишь за брата как захочешь. Разорвешь крючьями, зальешь кипятка в глотку, вырвешь когти…
        Валентина вздохнул, вытягивая худые ноги.
        - Спасибо за предложение, но нет. И вообще… Пожалуй, пора спать.
        - Сегодня без развлечений? - прищурился Макс. Он протянул руку к выпивке, не сводя плотоядного взора с любовника. Его пальцы задели бутылку, и она перевернулась, заливая стол виски, которое в сумерках напоминало маслянисто-черное озеро.
        - Какой я неуклюжий, - прыснул Макс, шлепая ладонью по расползающейся луже. - Ну, так что?
        - Нет. Я хочу спать.
        Макс поднялся на ноги и шагнул куда-то в темноту.
        - Эй, ты куда? - встревоженно спросил Валентина.
        Парень появился через секунду, и гей замер. Обнаженный по пояс, с прекрасно сложенным мускулистым телом, которое мягко заливал прохладный свет луны, Макс был словно соткан из ночных грез и далеких созвездий.
        «Он похож на бога», - непроизвольно шевельнулась у Валентины мысль, и сладкая истома охватила нижнюю часть живота.
        - Любишь боль, любимая? - сипло прошептал Макс. В его руке что-то тускло блеснуло, но гей слишком поздно спохватился, когда сообразил о грозящей опасности. Узкое, остро отточенное лезвие скальпеля скользнуло по его впалой груди, рассекая кожу до самого пупка. Мгновением позже вспыхнула боль, обволакивающе-тягучая, как раскаленная лава, что выползает из жерла вулкана. Края длинной раны разошлись, потекла кровь, от которой в вечерний воздух заструился легкий пар.
        Истерично вскрикнув, Валентина отшатнулся, неверяще глядя на жуткий разрез.
        - Ты… ты… - задыхаясь от пульсирующей боли и ужаса, пролепетал он. Ладони бестолково скользили по липкому животу в тщетной попытке соединить расползающиеся края кожи.
        - Не ссы, Валя, - буднично проговорил Макс. Развернувшись, он внезапно метнул скальпель в стену. Хирургический нож воткнулся в деревянную обивку, в двух сантиметрах над фотографией его родителей.
        - Ты убил меня! - завизжал Валентина, пятясь назад. Кровь стекала по плоскому животу, пропитывая багровым киселем кружевные трусы гея, и тонкими струйками бежала дальше по тощим ногам. - Что ты натворил?!!
        - Закрой рот, - жестко приказал Макс. Голос его звучал членораздельно и ровно, без икания и запинаний, словно он и не пил вовсе. - Верещишь как свинья.
        Он шагнул к Валентине. Тот был настолько охвачен всепоглощающим ужасом, что казалось, еще чуть-чуть - и он брякнется в обморок. Макс с легкостью подхватил его на руки и, склонившись, неожиданно лизнул окровавленную грудь любовника.
        - Не убивай меня, - прохрипел Валентина. Его и без того бледное лицо приобрело грязно-пепельный оттенок. - Прошу тебя…
        - Испугался? - с деланым сочувствием поинтересовался Макс, занося любовника на кухню. - Не ссы.
        Он буквально швырнул Валентину на стул и небрежно кинул ему рулон бумажного полотенца.
        - За… зачем ты это сделал? - проскулил гей, трясущимися руками размазывая по животу кровь. Он попытался развернуть полотенце, но его пальцы так дрожали, что он выронил рулон. Разматываясь белой лентой, тот покатился к холодильнику. - Я ведь люблю тебя!
        Макс уставился на него как на круглого идиота.
        - И я тебя люблю, - нежно промурлыкал он, поднимая с пола раскатанное полотенце. Кое-как свернул его обратно, после чего достал из верхнего шкафчика аптечку. - А еще я знаю, что ты обожаешь боль. Разве тебе сейчас не больно? Нет? Так я могу раздвинуть края раны и натереть твою плоть солью с перцем…
        Валентина всхлипнул, сгорбив плечи. Все происходящее казалось ему каким-то диким, чудовищным кошмаром, по сравнению с которым сон про пса-людоеда казался безобидной детской сказкой.
        - Ты ноешь как жалкая собачонка, - усмехнулся Макс, сметая все со стола. Блюдца, тарелка с заветрившейся ветчиной и сыром, недоеденный пакет с чипсами, сигаретная пачка, две чашки и солонка - все с грохотом полетело на пол. - Я вскрыл только эпидермис, глубина не более двух миллиметров. Дерму я не задел. Если бы я хотел тебя разделать, то взял бы мачете. И сейчас ты валялся бы дохлым на веранде, в обнимку с собственными кишками.
        - Это бесчеловечно. Я истекаю кровью, - разлепил губы Валентина. Очевидно, доводы агрессивного любовника показались ему неубедительными. - Мне нужно в больницу…
        Пока он хныкал, пуская сопли, Макс с невозмутимым видом сполоснул руки, после чего надел резиновые перчатки. Затем он расстелил на кухонном столе марлю, аккуратно разложив на ней тампоны, пузырек с хлоргексидином, хирургические иглы и нити.
        - Я заштопаю тебя, - заявил он Валентине, когда все было готово. - Заодно попрактикуюсь. Извини, маски нет. Будешь дышать моим перегаром вместо анестезии.
        Гей поднял на него тусклый взгляд.
        - Ты сможешь? Ты не оставишь меня умирать?
        - Конечно, - подтвердил Макс, обезоруживающе улыбаясь. - Ведь я все-таки будущий хирург. Правда, у тебя останется небольшой шрам. Впрочем, ты и так весь исполосован, одним больше, одним меньше…
        Тонкие губы Валентины изогнулись в слабой улыбке.
        - Я люблю тебя… Но прошу… Не делай так больше. Пожалуйста.
        - Конечно, - ухмыльнулся Макс. - Давай, укладывайся, детка.

* * *
        Перед рассветом Макс проснулся от кошмара.
        Ему снилось, как за дверью что-то скрипит. Будто… кто-то скребется, пытаясь проникнуть внутрь к ним в спальню.
        «Тварь, замотанная в тряпки, - думает он, со страхом вспоминая рассказ Валентины о своем недавнем сне. - Тварь на четвереньках под дверью…»
        Он хочет встать, но все, на что он способен, - это лишь немного приподняться на кровати и, кусая губы, с нарастающей паникой смотреть, как медленно, миллиметр за миллиметром, открывается дверь.
        «Нет, - хочет сказать Макс, но слова проваливаются в вязкую пустоту, не дойдя до глотки. - Нет, нет!»
        Дверь со скрипом отворяется, и в спальню, неуклюже переваливаясь, вползает оживший старый скворечник. Тот самый, который Макс самолично разворотил еще накануне вечером. Разломы и трещины скреплены ржавыми скобами, неряшливо и грубо, и Макс почему-то думает о Франкенштейне, сшитом из частей тела.
        Кто-то починил этот страшный скворечник, шевелится у него мысль, и от этого понимания его бросает в ледяной пот.
        «Тебя нет», - вырывается из его рта едва слышный писк.
        Но скворечник был. И он был живым.
        Из неровного отверстия летка выпучивается студенистый глаз, сочащийся густой слизью. Радужная оболочка цвета венозной крови, расширенный зрачок медленно вращается, будто стараясь охватить своим безумным взором все пространство спальни. Из почернелых стенок птичьего дома проклевываются липкие щупальца с розовато-губчатыми присосками. Извиваясь с влажным хлюпаньем, они слепыми змеями ползут к кровати, на которой спит Валентина и сидит он, Максим Назаров, студент пятого курса Первого Московского государственного университета, будущий хирург… а еще садист и живодер.
        Макс проснулся, как только щупальце коснулось его руки.
        Лоскуты ночного кошмара давно растаяли, а он все сидел и с ожесточением тер запястье.
        - Дерьмо, - сипло произнес он, слезая с постели. Бросил взгляд на Валентину. Гей спал как ребенок, поджав ноги к перебинтованному животу. Из уголка рта капала слюна, образовав на простыне темное пятно.
        Макс бесцельно побродил по дому, изредка поглядывая на ладонь. Вызывала беспокойство царапина, которую он получил еще прошлым вечером, вынимая руку из скворечника. Он нахмурился, заметив, что кожа вокруг ссадины покраснела.
        Макс лизнул ранку, посмотрел в окно. Рассвет только начинался.
        «Пойти, проверить силки? - внезапно подумал он. - Все равно уже не усну».
        Он быстро оделся и вышел наружу, прикрыв дверь. Глубоко вдохнул утреннюю свежесть, зачарованно глядя, как розовеет небо над верхушками громадных сосен.
        - Нет, Макс, - тихо сказал он вслух. - Тебя мало интересуют силки. Ты ведь хочешь убедиться, что долбаный скворечник сломан, верно?
        «Верно, - эхом отозвался внутренний голос. - Ты боишься, что его там не окажется, и он… где-то у тебя дома, да? Притаился под кроватью… Или в шкафу… или на чердаке…»
        С губ Макса сорвался истеричный смешок, и он чуть ли не бегом направился по знакомой тропинке.
        Ветки жгуче хлестали по разгоряченному лицу, будто намериваясь выцарапать глаза, под ноги то и дело попадались рытвины и кряжистые корни, которых, казалось, никогда раньше тут не было.
        Но была еще одна вещь, показавшаяся Максу странной.
        Птицы.
        Солнце уже взошло, и он знал, что птицы всегда встречают рассвет звонким щебетом.
        Сейчас же все было иначе: влесу царило глухое безмолвие, словно в дотла выжженной пустыне.
        Наконец ноги вывели парня к знакомой сосне, и он замер на месте, оцепенело пялясь на почернелый скворечник.
        Он был на том же самом месте, словно Макс не растоптал его вчера в присутствии Валентины. Молодой человек яростно потер глаза, моргнул несколько раз, как если бы пытался избавиться от соринки, затем вновь уставился на птичий дом. Мысли кружились вихрем и путались, сталкиваясь и цепляясь друг за друга, словно кипящее варево в котле ведьмы.
        - Этого не может быть, - покачал он головой, ошеломленно глядя на скворечник. Тут же стрельнуло хлесткой болью запястье, и он перевел взор на царапину. Она увеличилась, чуть припухнув, и Макс выматерился сквозь зубы.
        «Я сожгу дерево, - ожесточенно подумал он, хлопая себя по карманам в поисках зажигалки. - Я…»
        Макс вздрогнул, услышав, как из скворечника донеслось хриплое хихиканье. Он обхватил голову руками, стиснув виски, изо всех сил пытаясь привести мысли в порядок.
        «Это сон. Продолжение сна».
        Внутри птичьего дома послышалась возня, будто кто-то неуклюже пытался пробраться к летку и вылезти наружу.
        Макс снова посмотрел на руку, чувствуя, как его захлестывает неконтролируемое бешенство. Черное, слепое, исступленное бешенство, когда хочется рвать в клочья и уничтожать все, что шевелится. В два прыжка оказавшись у скворечника, он погрузил внутрь руку.
        - Я вытащу тебя и сожру живьем, - прохрипел Макс. Пальцы наткнулись на что-то твердое, костистое, и в сознании мгновенно вспыхнул образ жесткой шкуры какой-то рептилии, вроде ящерицы или крокодила. На ощупь «оно» было холодным и сухим. Через секунду пальцы парня неожиданно сдавило, словно тисками, и Макс взвыл от раздирающей боли. Он рванул руку обратно, но конечность словно намертво приклеили внутри жуткого скворечника. Лицо парня побагровело от боли и напряжения, он хрипел, судорожно дергая рукой, но все попытки освободиться были бесполезны. Более того, в какой-то ужасный момент до Макса стало доходить, что его рука мало-помалу начинает втягиваться внутрь кошмарного капкана. Еще немного, и она скрылась уже по локоть. Внутри слышалось жадное чавканье и хруст перемалываемых костей.
        Скворечник пожирал его.
        Однако вместо крови из трещин и разломов потекла клейкая масса, напоминая белесый кисель. Сползая по доскам, густая жидкость тягуче капала дымящимися каплями, оставляя на траве черные выжженные пятна.
        «Он переваривает меня».
        Эта мысль всплыла в затуманенном мозгу, словно пузырек воздуха в стакане с газировкой.
        Руку втянуло в скворечник почти по плечо, и вскоре теряющий сознание Макс почувствовал, как его ноги отделяются от земли.
        На черных от времени и непогоды досках птичьего дома стали выпячиваться округлости, постепенно приобретая формы голов животных и птиц. Они лениво пульсировали, надуваясь и сдуваясь, как пузыри в кипящем молоке, но Макс, находящийся в полуобморочном состоянии, все же смог угадать своих жертв в некоторых из них…
        Он уже не хрипел, а лишь едва слышно стонал, мысленно моля о смерти. Наконец его побагровевшее лицо оказалось напротив летка. Края отверстия, расширяясь, поползли в стороны, и истерзанное тело Макса неумолимо затаскивало все дальше и дальше в утробу скворечника.

* * *
        - Макс! Максик, проснись!
        Визгливо-испуганный голос Валентины вспорол предрассветные видения, словно лезвие бритвы газету, и Макс разлепил глаза. Его влажный рот был похож на громадную букву «О», дыхание с булькающим клекотом вырывалось наружу.
        - Дорогой, не пугай меня, - вновь заговорил Валентина, склонившись над ним. Его длинные волосы свисали на смятую постель, словно поблекшие бамбуковые шторки, сквозь жидкие пряди мерцали встревоженные глаза.
        Макс сел, вытирая проступивший на лбу пот.
        «Что за хрень? - подумал он, пытаясь унять учащенное дыхание. - Сон во сне?! Разве такое бывает?!!»
        - Макс, - нерешительно позвал Валентина, и тот окинул любовника неприязненным взглядом.
        - Я в душ, - хрипло сказал Макс, слезая с кровати.
        - Мне нужно сделать перевязку, - робко проговорил Валентина, коснувшись рукой забинтованной груди, где в некоторых местах проступили пятнышки крови. - Поможешь?
        - Конечно, - помедлив, кивнул Макс.
        - И потом нам надо ехать. С утра меня подменят, а после обеда я должен быть на работе, - сказал Валентина, но Макс уже вышел из спальни.
        Гей убрал волосы со лба, озабоченно сдвинув брови.
        «Что с ним происходит?!» - недоуменно подумал он, сморщив нос. Ему показалось или от Макса как-то ужасно пахло? Будто…
        «Будто он провел всю ночь в собачьей конуре», - всплыла у него мысль, и Валентине стало не по себе.
        Макс начинал по-настоящему пугать его.
        После душа Макс побрился, затем провел ладонью по голому черепу, ощущая подушечками пальцев жесткую шероховатость проклюнувшейся щетины.
        Взгляд парня непроизвольно сместился на руку. Ранка у большого пальца опухла, кожа вокруг нее вздулась и потемнела.
        Макс нахмурился. Похоже, внутрь попала инфекция.
        - Этого дерьма еще не хватало, - пробормотал он, внимательно разглядывая руку.
        «Сходи в лес, - неожиданно шепнул внутренний голос, и Макс вздрогнул. - Ведь все началось из-за этого проклятого скворечника…»
        Он смазал ранку йодом, опрыскал дезодорантом подмышки, надел футболку и вышел из ванной.
        Никуда он не пойдет. На дереве висела трухлявая срань, и он ее изничтожил. Сломал, растоптал, раскрошил, смешал с землей. Все, вопрос закрыт. Разве что рука продолжает его беспокоить… Но ведь не гангрену же он подцепил, когда копался внутри этого е…го скворечника?!
        После через силу проглоченного завтрака они выдвинулись в город.
        У шлагбаума дачного участка дремала вислоухая дворняга. Заметив приближающийся автомобиль с молодыми людьми, она приоткрыла глаза и раздраженно тявкнула, всем своим видом выражая недовольство.
        - Раздави ее, Макс, - возбужденно проговорил Валентина, глядя на собаку. - Нас никто не видит. Покажи этой манде, кто тут хозяин…
        Однако Макс даже не взглянул в его сторону. «БМВ» проехал мимо псины, которая пробежала несколько метров за машиной, хрипло лая вдогонку.
        - Ты что? - удивился Валентина, заерзав на сиденье. - Какая муха тебя укусила, милый?!
        «Не муха, а скворечник», - подумал про себя Макс с каменным выражением лица. Он внезапно поймал себя на мысли, что правильно сделал, не последовав призыву Валентины. Перед глазами заскользили отчетливые кадры возможной расправы над животным: удар, хруст сломанных костей, истошный визг, кровь, вылезающие наружу внутренности…
        Ему вдруг сделалось тошно. И страшно.
        «Что со мной?! - потрясенно думал он, чувствуя, как футболка намокает от горячего пота. - Это ведь уже не сон… Что происходит?!»
        - У меня в подъезде кошка беременная, - промолвил Валентина, провожая псину разочарованным взором. - Ее соседские бабки подкармливают. Давай ей вечером досрочные роды устроим? Мне не терпится полакомиться новорожденными гаденышами. Раз уж со щенками облом вышел… Заманим ко мне, я все сам сделаю… Супчик сварим…
        Макс молчал, угрюмо глядя на пустынную дорогу. Трепотня гея доносилась до него словно издалека, с хрустящими помехами, напоминая скучный треск допотопного радиоприемника. Кажется, Валя хочет что-то совершить с кошкой… Но зачем? Что она ему сделала?! И при чем тут новорожденные котята???
        Он фыркнул, облизнув губы.
        Валентина искоса поглядывал на Макса.
        Таким он видел любимого впервые.
        «Любимый? - мысленно переспросил гей сам себя. - Нет уж, хрен на рыло. Любимый не станет полосовать скальпелем свою вторую половинку, как лягушку… Я не прощу ему этого!»
        Забинтованная грудь, разрез на которой был зашит суровыми нитками, заныла, словно полностью соглашаясь с умозаключением Валентины.
        Но скальпель скальпелем, а… Теперь его беспокоили перемены, происходящие с Максом. Этот тупой, стеклянный взгляд, словно у манекена… Эта странная заторможенность и гнетущее молчание… И еще этот невыносимый, отвратительный запах. Вроде бы Макс утром принимал душ, но вонь от него, казалось, стала еще сильнее…
        От него воняло как от старой бездомной псины.
        Валентина поежился, чувствуя, как в шею впилась холодная игла паники.
        «Может, он сходит с ума?! - подумалось ему, и внутри что-то болезненно зацарапалось. - Вчера он порезал меня скальпелем… А сегодня возьмется за молоток?!»
        Он украдкой взглянул на Макса. Тот сидел, впившись тяжелым взором в дорогу. Дыхание парня было шумным и хриплым, изо рта выглядывал кончик языка.
        Валентина завороженно уставился на его руки. Сглотнул подступивший вязкий комок, усиленно пытаясь себя убедить, что все увиденное ему просто померещилось. Конечно, померещилось, ведь только что вместо рук он увидел…
        Его визгливый вопль растворился в оглушительном ударе бампера о дорожный указатель. От столкновения «БМВ» дважды перевернулся, и, высекая искры, со скрежетом проехал несколько метров по асфальту. Мощный двигатель иномарки заглох, и в утреннем воздухе поплыл резкий запах вытекающего бензина и масла.
        Вскоре у опрокинувшегося автомобиля собрались неравнодушные водители. Кто-то вызвал «Скорую», кто-то - ДПС, некоторые принялись вытаскивать наружу стонущего Валентину. К счастью, гей был пристегнут ремнем безопасности и смог избежать серьезных повреждений.
        - Лапы, - хныкал он, размазывая слезы по бледном лицу. - Лапы. Лапы.
        Из его ноздри вылез зеленоватый пузырь. С вытаращенными глазами, отвисшей челюстью и соплей из носа Валентина напоминал имбецила. Так он и сидел, талдыча как заведенный про какие-то лапы, пока его не забрала «Скорая».
        Какой-то толстый мужчина просунул голову в салон «БМВ», с удивлением глядя на влажные вещи, валявшиеся на полу под водительским сиденьем: футболку, джинсы и военные ботинки. Он сморщил нос - внутри витал отчетливый запах псины и мочи, которой, похоже, были залиты вещи.
        - Ниче не понимаю, - сказал он озадаченно, поворачиваясь к собравшимся. - А где водила-то? Там только шмотки… Обоссанные причем.
        Один из водителей покрутил у виска пальцем.
        - Обдолбались, наверное, - предположил он. - Один все о каких-то лапах вещал, второй разделся и свалил…

* * *
        Макс молча сидел на обочине, провожая безучастным взором проносящиеся мимо автомобили. Он пытался вспомнить, каким образом он очутился здесь, но единственное, что могла выдать память, - это истошный крик Валентины, за которым последовал сокрушительный удар. Потом мир перевернулся с ног на голову, и… теперь он здесь, на грязной обочине.
        Над головой гудела крупная муха, и когда она уселась на его нос, Макс недовольно фыркнул, сгоняя насекомое. Он повертел головой, машинально уставившись на светофор. Спустя полминуты его глаза полезли на лоб.
        «Хрень какая-то» - подумал Макс, изумленно глядя на линзы оптического устройства. Красный свет почти ничем не отличался от зеленого. Это было бы понятно, если бы светофор был неисправен, но весь фокус заключался в том, что машины ехали, когда загорался «зеленый», и останавливались, когда его сменял «красный», а между ними, как и полагается, моргал «желтый».
        «Как, интересно, ориентируются водители?» - скользнула у него мысль. Он почесал ухо, потянув носом. Странно, но окружающие его запахи настолько обострились, что Макс мог, к примеру, с точностью сказать, что где-то неподалеку в лесополосе лежит разлагающийся трупик какого-то существа - кошки или собаки. Он чувствовал запах свежескошенной травы, застоявшегося пруда и дыма (похоже, кто-то готовил шашлык). А еще Макс ощутил, насколько испорчен воздух у трассы газовыми выхлопами…
        «Надо идти домой, - подумал он с беспокойством. - Или нет. Сначала позвоню Вале…»
        Он попытался достать свой смартфон, однако из этого почему-то ничего не вышло - его рука просто бестолково елозила по телу, которое было странно ворсистым. Макс опустил голову, остолбенело глядя на мохнатый бок с заскорузлой от грязи шерстью. Крепко зажмурился, прогоняя безумное видение, затем вновь открыл глаза.
        Лапы. Громадные, неуклюжие собачьи лапы, покрытые густым слоем пыли, вот что он увидел вместо своих ног.
        Макс повернул голову, с растущим ужасом глядя на впалый бок с облезлой шерстью.
        В глазах помутилось, ноги (лапы!??) подогнулись, и он грузно сел на обочину.
        Из проезжавшей мимо «Ауди» высунулся подросток и, ухмыльнувшись, швырнул в него недоеденным яблоком. Оно попало Максу по спине, и он испуганно отпрянул назад, крутя головой.
        «Сон», - шевельнулось в меркнущем сознании. Никак иначе это не объяснишь.
        «Да, чертов сон продолжается», - хотел сказать Макс, чтобы хоть как-то себя успокоить, но вместо слов изо рта донеслось хриплое ворчание.
        Он залаял, пугаясь звуков, вырывающихся из собственной глотки. Казалось, где-то внутри него скрежетал изношенный двигатель, пуская пар и дребезжа старыми шестеренками. Макс попятился назад, не переставая лаять.
        «Помогите! Пожалуйста!!!»
        Глаза заслезились, в ушах нервно пульсировало, грудь разрывало от напряжения, но он не мог остановиться, продолжая заливаться надрывным лаем.
        Вскоре лай перешел в хрип, а затем в едва слышный скулеж.
        Когда он пришел в себя, солнце уже коснулось верхушек деревьев своим малиновым боком.
        Макс чихнул, облизнувшись.
        Внутри что-то давило, и он не сразу понял, что его мочевой пузырь готов опорожниться. Просеменив к небольшому кустарнику, он задрал ногу, помочившись. Обнюхал мокрые ветки, после чего перевел взгляд на дорогу.
        «Что я делаю?!» - в панике думал он, осознавая, что его действия едва ли успевают фиксироваться мозгом. И тем более - им контролироваться.
        «Инстинкты, парень, - хмыкнул внутренний голос. - Хотя какой ты, на хер, парень… Теперь ты просто вонючий пес. Никому не нужный, грязный, помоечный пес, которых догхантеры отстреливают с ухмылкой на губах…»
        «Нет!» - рявкнул Макс. Он переминался с лапы на лапу, затем, увидев неподалеку лужу, опрометью кинулся к ней.
        «Это неправильно! Я не собака», - пролаял он, расширенными глазами глядя на собственное отражение. Ему показалось, что его колотящееся сердце сжали чьи-то костлявые пальцы.
        На него пялилась тощая дворняга с вздымавшимися боками и худыми дрожащими лапами.
        Рот (пасть) блестел от слюны, в уголках глаз желтели сгустки гноя.
        «Я человек, - вяло тявкнул он, мотнув головой. - Этого… просто не может быть! Это все Валентина! Он подмешал мне в вискарь свои гребаные таблетки!»
        Едва соображая, что делает, Макс склонился над лужей, начав жадно лакать воду. И хотя она была теплой и грязной, с маслянистыми разводами, он пил, пока не утолил жажду.
        Собачьему желудку было не привыкать.
        Он приковылял домой, когда на улице стояла глубокая ночь. Сев у подъезда, он вяло пошевелил облезлым хвостом.
        «Я дома, - устало подумал Макс, обнюхивая дверь. - Дома».
        И хотя разум подсказывал ему, что отныне его дом на улице, Макс упрямо сидел у подъезда, с надеждой глядя в темные окна.
        «Даже если ты войдешь в квартиру, едва ли ты сможешь открыть холодильник, - ехидно заметил внутренний голос. - Не говоря уже о том, чтобы поменять себе постель… Хотя зачем тебе постель? Слишком большая роскошь для такой шавки, как ты… Теперь ты спокойно будешь обходиться обоссанной картонкой…»
        В его костлявом теле копошились блохи, вызывая нестерпимый зуд, но Макс был слишком изможден и вымотан, чтобы хоть как-то реагировать на это неудобство.
        Ему также хотелось есть, но спать еще больше. Так он и уснул, под лавкой возле своего подъезда.
        Грязная собака, которая еще несколько часов назад была молодым парнем по имени Максим Назаров, лежала прямо на голой земле, среди окурков и пивных пробок. Сон пса был тревожным, и он нервно подрагивал лапами.
        Утром его бесцеремонно разбудил дворник, худой парень в оранжевом жилете. Резко проговорив что-то на непонятном языке, он больно ткнул Макса метлой. Жесткие прутья самодельного веника попали ему в глаза и нос, и Макс, взвизгнув от боли, потрусил прочь.
        Чувство голода, терзавшее его вечером, стало просто невыносимым, оно напоминало злобную тварь, ожесточенно грызущую его изнутри. Только вместо обычной человеческой пищи воображение Макса рисовало перед глазами сочный кусок сырого мяса… Впрочем, какое там мясо, ему хотя бы маленькую косточку найти…
        Он завернул на ближайшую помойку, но оттуда его прогнали трое крупных псов. Один, с рыжей свалявшейся шерстью, злобно хватанул Макса за ухо, располосовав его в лоскутья. Было очень больно, и он, подвывая, заковылял в соседний двор.
        Спустя час бесплодных поисков ему удалось убить крысу. Она медленно ползла вдоль бордюра, и Макс, вонзая в нее клыки, запоздало подумал о том, что эта полудохлая тварь могла оказаться заразной.
        «А вдруг ее отравили?» - озабоченно спросил внутренний голос, но слюна буквально заполнила рот Макса - так он хотел есть.
        Крыса тихо пискнула и, прежде чем его пасть сомкнулась, ломая ей кости, в последнем усилии укусила его в нос.
        Он сожрал ее полностью, вместе с костями и шерстью. Неожиданно взбунтовался желудок, и его вывернуло наизнанку… но Макс торопливо подхватил грязно-розовую кашу - все, что осталось от грызуна, заставляя себя проглотить свой незатейливый «завтрак».
        Слегка утолив голод, он вдосталь налакался воды из лужи и ощутил себя почти счастливым.
        Бесцельно слоняясь по улице, он учуял характерный запах течки и навострил уши. Самка обнаружилась рядом с конечной остановкой автобусов - бежевая сука с проплешинами на боках, возле которой крутились два лохматых кобеля. Макс сунулся было к ней, но получил жесткий отпор. В результате схватки из его плеча был вырван кусок мяса, который сильно кровоточил и болел.
        Пошатываясь от слабости, Макс поплелся в парк. Он хотел проникнуть внутрь через главный ход, но этому помешал хмурый охранник, который ударил его ногой, обутой в армейский ботинок.
        Макс горько усмехнулся про себя.
        Когда-то у него были такие же ботинки, даже еще лучше… Теперь у него нет не то что ботинок, а даже трусов.
        «Зачем собакам трусы, придурок?» - засмеялся внутренний голос, и Максу нечего было возразить на это. Действительно, зачем?
        Он брел вдоль забора, пока не обнаружил, что в одном месте отсутствует пара балясин, и пролез сквозь отверстие.
        У пруда Макс нашел заплесневелую горбушку хлеба и моментально проглотил ее. Пристроившись на траве, он задремал.
        «Я проснусь и опять стану человеком», - сонно подумал он, вывалив наружу язык. Нестерпимо чесался бок, и он лязгнул зубами, надеясь, что с вырванным клочком шерсти захватит хоть парочку блох.
        «Это не сон, - тихо произнес внутренний голос. - Неужели ты так ничего и не понял? Иди к маме… Может, она узнает тебя в твоем новом обличье».
        Макс почувствовал, как его глаза намокают от слез.
        «Да, собаки тоже плачут, - продолжил голос. - И не только когда они голодные… Они плачут, когда их режут на куски. Они плачут, когда их кормят мясом, нашпигованным стеклом или булавками. Они плачут, когда их поливают бензином, а затем поджигают… И все это ради потехи… Так смешно смотреть, когда собака катается по земле и воет от ужасной боли! Правда, Макс? Кстати, хорошая кличка для дворняги… Только тебе она не подходит. Макс - упитанный, здоровый сильный пес с горящими глазами. А ты - старая блохастая калоша, воняющая дерьмом…»
        «Заткнись, - пролаял Макс. - Я… это все из-за проклятого скворечника!!! Я понял!»
        Мимо прошла семейная пара с коляской, неодобрительно взглянув на лающую псину.
        - Надо бы передать охране, что в парке бродячая собака, - с озабоченным видом сказала женщина, и мужчина кивнул.
        - Вдруг она бешеная? - предположил он, и они пошли дальше.
        Судя по всему, они так и сделали, потому что вскоре Макса прогнали, подгоняя его пинками и ударами дубинки. Жалобно подвывая, он заковылял прочь.
        Сам того не осознавая, он приплелся на пустырь, где пару дней назад отравил беременную собаку. Ее смердящий труп так и лежал там, с разодранным брюхом. Без особого интереса Макс заглянул в зияющую дыру. Внутри копошились черви, невыносимо разило разлагающейся плотью. Щенят там не было.
        «Их сожрали, - догадался он. - Сожрали ее же сородичи… И мои тоже».
        Он задрал голову и обреченно завыл, глядя на облака, величаво парящие по лазурному небу.
        «Почему внутри я все еще человек?!! Снаружи - помойная псина! А внутри Максим Назаров! Господи, если ты решил превратить меня в пса, то почему ты не стер мою память?! Почему я не мыслю как пес?!»
        «Потому что так было бы очень легко, - отозвался внутренний голос. - Теперь ты понимаешь, что такое быть бездомной дворнягой. И не называй себя человеком. Ты даже не собака. Ты нелюдь».
        Макс посмотрел на труп беременной дворняги.
        «Прости меня. Если бы можно было отмотать время назад, я бы никогда так не поступил».
        Ощущение безграничного отчаяния накрыло его тяжелой волной.
        «Что мне делать?!»
        «Мама», - шепотом напомнил внутренний голос. Поскуливая, Макс засеменил в сторону трассы.

* * *
        Пока он плелся к дому родителей, начался дождь, и Макс вымок до нитки. Дрожа от промозглого холода, он забрался на территорию детского сада, укрывшись от дождя в беседке. На его счастье, сторож смотрел телевизор и он смог переждать непогоду под крышей.
        Однако впереди Макса ждал еще один неприятный сюрприз. Ковыляя мимо очередного дома, он услышал два хлопка, после чего почувствовал резкую боль в правом глазу и шее. Подняв голову, Макс с трудом разглядел мальчишек, сидящих на подоконнике лоджии. Кажется, в их руках были пневматические винтовки, и они ухмылялись, тыча в него пальцами.
        Макс опустил голову, со страхом увидев кровь, капающую на асфальт.
        «Мне что, вышибли глаз? - подумал он, ошеломленно тряся головой. - Они…»
        «Конечно. Меткие ребята, - хладнокровно заметил внутренний голос. - Ты тоже это делал. Штопором, скальпелем, куском арматуры… Пулька из пневматики еще не так больно, Макс. Вспомни утенка на пруду, которому ты выбил глаз. Ему было очень больно, и он не понимал, что с ним случилось. Он умер на следующий день».
        «Замолчи!» - взмолился Макс. Он брел на заплетающихся ногах, оставляя за собой цепочку ярко-алых капель. Поле обзора значительно уменьшилось, и теперь ему приходилось вертеть головой, чтобы видеть окружающее пространство.
        Шея онемела от боли, и он скрипел зубами, пытаясь думать о чем-то хорошем. Только что хорошее его ждало в нынешней жизни? Ежедневная борьба за выживание? Точнее, за существование?! Полудохлые крысы вместо нормальной еды? Бесконечные пинки и ночевки под лавкой?
        Через час он был у дома родителей. Уже смеркалось, но окна их квартиры были темными.
        «Почему их нет дома? - с тревогой подумал Макс. - Ведь выходные уже закончились?»
        На какое-то мгновенье ему пришла в голову совершенно дикая и пугающая своей реальностью мысль, что с его родителями произошло то же самое… Да, они превратились в тощих дворняг, рыщущих по свалкам в поисках хлебной корки.
        «Нет, Макс. С твоими родителями все в порядке. По крайней мере, они не издевались над беспомощными животными», - возразил внутренний голос.
        Он прождал еще час, пока наконец во двор не въехал знакомый «Инфинити».
        Макс приподнялся, неотрывно глядя, как из кроссовера выходят отец с матерью. В глотке моментально застрял густой ком, уцелевший глаз повлажнел.
        «Папа… мама… простите меня… как же я вас люблю».
        - …Почти сутки, а его все нет, - дрожащим голосом произнесла мать. Даже в сумерках Макс видел, что у нее заплаканное лицо.
        - Ты все равно ничего не сделаешь, - угрюмо отозвался отец. Под его глазами набрякли темные мешки. - Заявление о пропаже у нас приняли, в соцсетях я уже сообщил… Хочешь, езжай к нему в квартиру, жди там.
        - Боже мой, - вздохнула мать. - Хоть бы с ним ничего не случилось…
        Макс понял, что речь идет о нем, и выступил из темноты, неуверенно тявкнув.
        - Это еще что за чучело? - поморщился отец. - Фу… уйди прочь.
        Мать окинула Макса равнодушным взглядом, но, заметив кровь на морде пса, ахнула.
        - Боря, ей кто-то глаз выбил, - испуганно проговорила она, наклонившись ниже. Макс преданно смотрел на нее, с теплотой вдыхая запахи матери. И почему он раньше не замечал, как от нее хорошо пахнет? Домашним пирогом и уютом… Легким ароматом духов, а еще шампунем для волос…
        - Оставь ее, еще заразу подцепишь. У нас мало других проблем? - бросил отец, и Макс испытал жгучее желание вцепиться ему в лодыжку. Так, чтобы брызнула кровь. Папа называется…
        Между тем отец достал ключи.
        - Я уверен, Максим найдется, - продолжил он. - Он просто боится, что я устрою ему нагоняй за разбитую машину. Но вот что меня больше беспокоит, так это то, что с ним в машине находился какой-то слизняк, очень смахивающий на педика. Видела этого патлатого выблядка сегодня в полиции? Я сначала подумал, что это девица… А еще вещи Макса в салоне, его телефон… Он что, голый убежал? Странно все это…
        Пискнул домофон, и отец открыл массивную дверь.
        Макс гавкнул, пытаясь привлечь к себе внимание, но родители уже скрылись в доме.
        «Глаз выбил… Оставь ее… Заразу подцепишь… Слизняк-педик…» - оцепенело повторял он про себя вырванные из контекста фразы. Слова отца были похожи на толстые гвозди, заколачиваемые в гроб его дальнейшей судьбы.
        Значит, эти малолетние уроды действительно вышибли ему глаз… Но можно жить и с одним глазом. А вот как он будет жить?!! КАК?!! Если его не узнала даже родная мать?!!
        Он сел подле лавки, изредка поглядывая наверх. И был бесконечно удивлен, заметив выглянувшую с балкона мать.
        «Мама!» - громко гавкнул он.
        Мать скрылась, но тут же появилась снова, что-то бросив вниз.
        Макс метнулся к предмету, ощущая, как рот заполняется слюной.
        Сосиска!
        Восхитительная, сочная, вкусная сосиска!!!
        С жадным урчанием Макс проглотил ее за сотые доли секунды. Облизнулся, посмотрев наверх.
        Но мамы уже не было.

* * *
        Утром он зазевался и не заметил приближающейся сзади машины. Когда он услышал пронзительный звук клаксона, было уже поздно, и колесо с хрустом проехалось по его передней левой лапе. Он закрутился волчком на месте, ошарашенный раздирающей болью. Макс визжал, с ужасом разглядывая изуродованную конечность, под которой расползалась лужица крови. Наружу, прорвав плоть, торчал осколок кости.
        «Зализывай, - посоветовал внутренний голос. - Так делают все собаки».
        И он зализывал. Легче от этого, конечно, не становилось, но по крайней мере через какое-то время кровотечение прекратилось, образовав плотную багровую корку.
        Хромая, Макс поплелся к помойке. В этот раз конкурентов на ней не было, и ему удалось найти недоеденную банку шпрот, которую он вылизал дочиста.
        Побродив вокруг, он снова вернулся во двор родителей.
        По сути, что ему оставалось делать?!
        После полудня из подъезда вышла мать. Ее лицо было бледным и осунувшимся, и Макс с тоской подумал, что она провела бессонную ночь. Наверное, не сводила глаз с телефона, ожидая, что он позвонит домой… Прислушивалась, не раздастся ли звонок в дверь… Наверняка она места себе не находит из-за переживаний о нем… А он вот, рядом, только руку протяни…
        «Возьми меня домой», - тихо тявкнул он, виляя хвостом.
        Мать посмотрела на него, ее усталое лицо вытянулось от растерянности:
        - Батюшки… Что ж с твоей лапой, милый ты мой?!
        Макс неуклюже шагнул ближе и, не удержавшись, лизнул руку матери. Она испуганно отстранилась, и у него внутри все перевернулось.
        «Она отказалась. Отказалась от меня», - застучало в голове. Ему хотелось выть от обиды и бессилия.
        Мать покачала головой и, вздохнув, направилась к магазину.
        «Не бросай меня!» - взвизгнул Макс, ковыляя следом.
        - Погоди-ка здесь, - сказала она, обернувшись, и он устало лег на заплеванный асфальт. Мама скрылась в супермаркете.
        «Господи, преврати меня обратно в человека, - с отчаянием подумал Макс. - Я буду любить животных… Я буду бесплатно работать в приютах для кошек и собак… Пожалуйста! Дай мне еще один шанс, и я никому не причиню вреда до самой смерти!»
        На искалеченную лапу села зеленая муха. Почистив крылышки, она принялась деловито ползать по запекшейся крови. Макс смотрел на насекомое потухшим взором, не предпринимая никаких усилий его согнать.
        Вскоре вернулась мать. Развернув один из пакетов, она положила перед ним кусок фарша.
        - Прости, но это единственное, чем я могу тебе помочь, - сказала она, улыбнувшись, но от Макса не ускользнуло, что в улыбке этой не было и тени радости.
        Он накинулся на еду. Это был превосходный фарш, смесь говядины со свининой, мечта любой бездомной дворняги.
        Без яда и стекла…
        Когда с фаршем было покончено, мама двинулась к дому. Макс, опомнившись, захромал следом.
        «Возьми меня с собой! - заскулил он. - Прошу тебя, мамочка!»
        Перед подъездом она обернулась.
        - Господи, помоги мне найти сына, - прошептала она, перекрестившись.
        «Я ЗДЕСЬ! - завизжал Макс, пытаясь прижаться к ноге матери. - Я ЗДЕСЬ, МАМА!!! НЕ НАДО МЕНЯ ИСКАТЬ!!!»
        Глубоко вздохнув, мать открыла дверь, напоследок взглянув на скулящую собаку.
        - Выздоравливай, дружок, - тихо сказала она.
        Он попробовал протиснуться в подъезд, но мать покачала головой, закрыв дверь. Максу показалось, что его единственный глаз застилает багровая пелена.
        Всё.
        Теперь точно всё.
        Лучше бы она ударила его, чем вот так покачала головой и закрыла перед носом дверь.
        «Меня предали», - всхлипнул он.
        Макс повернулся и, с трудом волоча лапы, захромал со двора.
        Больше ему здесь делать нечего. Он лучше сдохнет от голода, чем возьмет крошку хлеба из рук родителей…
        Впрочем, судя по всему, отец и не намеревался угощать его домашними котлетами, а скорее пристрелил бы, как бешеного.
        «Валя».
        Эта мысль вспыхнула в его мозгу едва различимым огоньком, словно далекий маяк в ненастье.
        Да, Валя. Как там сказал отец? Патлатый выблядок?
        Но это последний шанс. Если и Валентина от него отвернется, он покончит с собой. Бросится под машину или сиганет с моста…

* * *
        Валентин появился лишь на второй день. Макс тявкнул, чувствуя, как где-то внутри кольнула ревность.
        «Какого черта тебя носило? Ты нашел мне замену? - подумал он, исподлобья глядя на бывшего любовника. - Интересно, как ты запоешь, когда тебе нужно будет платить за квартиру в следующем месяце? Будешь торговать жопой?»
        Хромая, он поравнялся с Валентиной, заглядывая ему в глаза.
        Гей бросил на пса раздраженный взор и пнул его казаком.
        - Иди отсюда, говняжка, - сказал он, шмыгнув носом. - У меня хреновое настроение, потому что меня едва не упекли в дурку. А еще я потерял своего друга. Скажи спасибо, что у меня нет настроения, иначе я сварил бы тебя живьем. Я…
        Он замер и, присев на корточки, принялся внимательно разглядывать собаку.
        Сердце Макса учащенно забилось.
        «Он меня узнал! - ликующе подумал он. - Узнал! Валька, ты не потеряла друга! Это я, посмотри на меня!»
        Тонких губ Валентины коснулась холодная улыбка, по лицу скользнула тень понимания.
        - Очень хорошо, малыш, - тихо сказал он, мельком пробежав пальцами по загривку пса, лоснящегося от грязи. - Очень хорошо. Ты можешь меня подождать? Я накормлю тебя.
        Макс кивнул, и в глазах гея вспыхнуло изумление, быстро сменившись безмятежностью.
        - Это очень хорошо, что ты меня слышишь, - ухмыльнулся Валентина, выпрямившись. - Я скоро буду.
        Развернувшись, он быстро зашагал, а Макс лег на землю, провожая его преисполненным надеждой взглядом.
        Валя вернется.
        Обязательно.
        Ведь он узнал его, не так ли?
        «Узнал, - прошелестел внутренний голос. - Конечно, узнал…»
        Однако прошел час, а Валентина не появлялся.
        Макс забеспокоился. Поднявшись, он принялся бродить у подъезда.
        Может, с ним что-то случилось? Может, на его пути появился этот злосчастный скворечник и Валя тоже стал собакой? Или кошкой?!
        Он уже почти был готов поверить в эту безумную версию, когда его бывший любовник появился из-за угла. За спиной Валентины был объемный рюказк, в руке он держал колбасную нарезку в вакуумной упаковке. Заприметив Макса, он многозначительно подмигнул ему. Подмигнул так, будто их связывала некая тайна, о существовании которой больше не знал ни один смертный.
        Валентина присел на скамейку, и Макс, радостно тявкнув, лег рядом, виляя хвостом.
        - Держи, малыш, - сказал Валентина, вываливая из упаковки на землю розоватые кружочки колбасы. - Подкрепись.
        Макс с жадностью накинулся на еду. К колбасе прилипло крошево из песка и земли, хрустевшее на зубах, но разве стоило обращать внимания на такой пустяк, когда тебя узнал твой любимый?!
        Когда вся нарезка была проглочена, Валентина ласково погладил Макса.
        - Вижу, у тебя непростая судьба, малыш, - проворковал гей, разглядывая пустую глазницу пса. Там уже копошились белесые личинки, но Макс об этом даже не догадывался.
        - Пошли со мной, - заискивающе произнес Валентина, вставая с лавки. - Я отведу тебя кое-куда… Там у меня много еды, - добавил он, понизив голос. По его лицу скользнула хищная ухмылка, но переполненный эмоциями Макс был слишком возбужден, чтобы обратить на это внимание.
        Валентина направился куда-то в сторону, и Макс заковылял следом.
        «Почему он не называет меня по имени?! - подумал он, едва поспевая за геем. - Ведь он узнал меня!»
        Все остальное время Валентина молчал. Они перешли улицу и свернули в парк. Затем спустились в небольшой овраг и вышли к железнодорожным путям. Потом они долго шли по рельсам, свернули в сторону какой-то промзоны, пока не остановились у полуразрушенной трансформаторной будки. Все это время Валентина хранил тягостное молчание, поглядывая на Макса с холодным любопытством.
        - Ну вот, мы на месте, - пропыхтел гей, закрывая дверь и обматывая петли проволокой. - У нас ведь есть общие темы, да, малыш?
        Макс переступил лапами, удивленно оглядываясь. Зачем Валя привел его в это захолустье?! Почему они не пошли к нему домой?
        Между тем Валентина открыл рюкзак, вытаскивая наружу моток стальной цепи и ошейник.
        - Мы немного поиграем, - вкрадчиво сказал он, подходя к Максу. - Ты не против?
        «Нападай на него, - раздался ровный голос в голове пса. - Или сдохнешь».
        Макс фыркнул, сконфуженно глядя на цепь.
        «Ты ведь не сделаешь мне ничего плохого?» - с надеждой протявкал он.
        Закрепив ошейник на его шее, Валентина обмотал цепь вокруг торчащего из стены крючка арматуры. Цепь оказалась короткой, отчего передние лапы Макса практически висели в воздухе.
        Не сводя с собаки гипнотизирующего взгляда, Валентина отошел на пару метров, любуясь проделанной работой. Затем вытащил из внутренного кармана «косухи» фляжку, отвинтил крышку, сделал долгий глоток и вытер губы.
        - А я ведь искал тебя, - шепотом произнес он, отставляя фляжку в сторону. - Искал. Макс мне не верил, что собаки так долго живут. Я верил, малыш. Верил, что судьба нас снова столкнет на узкой тропинке.
        Макс был сбит с толку.
        О чем он говорит? При чем тут возраст?! Какая судьба, какая тропинка?!
        Тем временем Валентина вытащил из рюкзака громадный сверток из дерматина. И как только он его развернул, Макс все понял.
        «Нет».
        У него перехватило дыхание, когда он увидел предметы, которые Валентина по очереди раскладывал на захламленном полу. Кусачки… Молоток… Ножницы… Боже, а это что? Какая-то дубинка, утыканная гвоздями!
        Он заскулил, умоляюще глядя на гея.
        Оскалившись, Валентина перекинул дубинку из руки в руку.
        - А ты, наверное, и забыл совсем, как моего брата жрал, да? - хрипло произнес он, приближаясь к Максу. - Забыл?
        Гей в упор смотрел на собаку. Тощую черную собаку с рваным ухом и белым пятном под глазом.
        «Не надо, Валя… Прошу тебя», - чуть слышно проскулил Макс.
        После первого удара он обмочился.
        Второй удар пробил гвоздями череп, и Макс пронзительно завизжал. Задние лапы разъехались в стороны, и он, дрожа, беспомощно повис на цепи.
        Третьим ударом был выбит оставшийся глаз, и наступила темнота.
        Но еще очень долгое время истерзанное тело Макса чувствовало, что с ним вытворялось.

* * *
        Спустя несколько дней один молодой человек бродил в подмосковном лесу. Он не был грибником или любителем природы, но о своем хобби предпочитал не распространяться.
        Наконец он нашел то, что искал.
        Белка.
        Ярко-рыжий зверек резво бежал по стволу тополя, и ему понадобилось сделать три выстрела из пневматического пистолета, чтобы ранить его. Припадая на раненую лапку, белка скользнула вниз и… исчезла в старом трухлявом скворечнике.
        Юноша нахмурился. Он был каким-то неправильным, этот скворечник. Грубо сколоченный, как будто его делали очень давно и наспех, в потемках, неровно распиливая доски и с трудом попадая молотком по шляпкам гвоздей.
        Он подошел к нему, глядя в отверстие летка.
        Тишина.
        Набравшись смелости, парень сунул руку внутрь.
        Его изумлению не было предела, когда он понял, что внутри пусто.
        «Но ведь я видел! - с удивлением подумал он, вытаскивая руку обратно. - Где эта чертова белка?!»
        Ойкнул, когда заметил крошечную ранку на ладони.
        Молодой человек решил, что это заноза.
        Недоверчиво оглядываясь по сторонам, он открыл барабан пистолета. Его потрясение возросло, когда ему стало ясно, что все пули в гнездах.
        «Что здесь произошло?! - поразился он. - Я что, даже не стрелял?! Не иначе, глюки!»
        Спрятав пистолет в рюкзак, он торопливо пошел к трассе.
        О ранке на ладони в этот момент он даже не вспоминал.
        Вместо эпилога
        Валентин Фадеев, бывший любовник Макса, оказавшись без финансовой поддержки друга, быстро опустился на дно. Парикмахерская, в которой он стриг клиентов, закрылась, а на новую работу его не брали. Из съемной квартиры его тоже выгнали. Имеющиеся у него деньги быстро закончились, и он был готов делать минет в привокзальных туалетах за кусок хлеба. Очень скоро он заразился СПИДом, но умер вовсе не от заболевания. Его изрезанный ножом труп случайный прохожий обнаружил в кустах возле ночного клуба.
        Тело зверски замученной им собаки все еще лежит в заброшенном помещении трансформаторной будки.
        Максим Назаров до сих пор числится пропавшим без вести.
        Его отец начал пить, мать часто ходит в храм. Молясь, она призывает Бога вернуть ей сына. Об искалеченной собаке с выбитым глазом она давным-давно забыла.
        Громов Вадим
        Рассказы
        Во тьму
        «Сейчас возьмёт, и - сядет… Глаза откроет».
        Мысль не стучала или билась в голове, она скорее текла. Отрешённо, вязко - как густой сироп: не собираясь исчезать.
        Камский неотрывно смотрел на лицо Альбины - по-прежнему милое, спокойное и удивительно беззащитное, уже неподвластное всем земным волнениям и тяготам. Именно эта беззащитность выворачивала и рвала душу Константина больше всего. Ему упорно казалось, что там жене обязательно будет плохо. И есть только одна-единственная возможность быть возле любимой. А для неё сейчас слишком рано…
        «Глаза откроет и скажет: „Куда ж я от вас?“»
        Ладонь ощутила движение, а следом раздался тихий вскрик Женьки:
        - Папа, больно!
        Константин опамятовался, разжал пальцы, чересчур сильно стиснувшие плечо сына.
        - Прости…
        Женька молча кивнул, не отводя взгляда от гроба матери. Камский долго колебался, стоит ли брать его на похороны, но всё-таки взял. Десять лет парню, пусть лучше увидит, осмыслит и переживёт эту боль сам, чем потом прятать взгляд и неуверенно бормотать небылицы про «долгий отъезд» или что-то подобное…
        «Куда ж ты от нас?!»
        Гримёры в морге поработали безупречно, даже шрам возле правого виска был заметен еле-еле. Константин упёрся в него взглядом, и мысль сгинула, уступив место другой.
        «Всё могло кончиться ещё тогда».
        Архив памяти без спроса нашёл и раскрыл папку с тёплым полуднем в ошеломляюще золотом октябре одиннадцатилетней давности. Широким веером раскинул чёткие, ничуть не изъеденные забвением кадры. Страшнее которых Камский не знал до недавнего времени…
        …серебристо-угловатые обводы микроавтобуса, резко вильнувшего на встречную полосу в полутора десятках метров от их «Ситроена»…
        …паутина трещин на лобовом стекле машины, застывшие в ней и поменявшиеся местами - небо и земля…
        …залитое кровью лицо Альбины, её кровь на его ладонях, рана на месте виска…
        …исступленная мольба, рождающаяся на мертвеющих губах от захлёстывающего с головой страха - потерять сразу двух близких…
        - Костя, пора.
        «Альбинка, очнись, пожалуйста… Мы с Женькой не хотим тебя отпускать. Не сейчас!»
        - Костя, всё, всё… Знаю, тяжело. Но пора…
        Архив нехотя спрятал кадры в папку, вернул её на место. Неспешно и скрипуче закрыл двери, возвращая Камского в настоящее.
        Андрей Игоревич пытливо заглядывал ему в глаза, готовый отреагировать на всё, что он сделает.
        - Пора… - неверяще сказал Константин одними губами. Потом всё-таки повернул Женьку лицом к себе, чтобы сын не видел, как будут заколачивать и опускать гроб.
        Скупо кивнул.
        Андрей Игоревич махнул рукой, подзывая терпеливо выжидающих в стороне могильщиков.
        Константин начал гладить сына по голове. Без слов, спокойно. Повторяя про себя, что надо продолжать жить, надо… Ради Женьки, ради будущих внуков. Ради Альбины, она очень любила жизнь и шла по ней светло, стараясь находить хорошее везде, где можно…
        Надо жить.
        Солнце вынырнуло из-за облака, косо исчертило неширокую аллею тенями лип и клёнов, ударило в глаза. Камский опустил голову, скрипнул зубами - майский день был погожим: ни сквознячка, ни дождинки. Созданным исключительно для радости, но выпавшим, словно в издёвку, на траур - и это, по мнению Константина, было бесконечно, насквозь неправильно…
        Могильщики подняли гроб на лямках, он легонько качнулся над последним пристанищем и плавно заскользил вниз. Камский вздрогнул и заставил себя сделать шаг вперёд.
        Мелкие комья земли глуховато застучали по крышке гроба. Вторая пригоршня, третья…
        Константин замер на краю могилы, забыв отряхнуть руки, глядя вниз. Провожающих Альбину в последний путь было немного: полдюжины приятельниц и приятелей, три человека с работы, две соседки. Мать супруги приехать не смогла, она слегла в больницу после известия о смерти дочери. Альбина росла без отца, он бросил их, когда девочке было три года.
        Женька к могиле не подошёл, остался стоять рядом с дедом, шагах в десяти, и Камский не стал упрекать сына за это. Сам он был детдомовским, Андрей Игоревич с женой усыновили семилетнего Костю, а спустя два с половиной года Людмила Аркадьевна умерла во время операции. Второй раз отчим не женился, посвятив всю свою жизнь воспитанию Константина. Камский успел привязаться к приёмной матери, хорошо запомнив жутковатую безысходность дня похорон и долго не угасавшее ощущение потери, которое не стал бы желать никому…
        Могильщики сноровисто заработали лопатами, и Камский в очередной раз стряхнул тягостное оцепенение, медленно зашагал к своим.
        Женька встретил его взглядом, в котором было больше растерянности, чем горя.
        - Папа… Почему так случилось?
        «Не до конца ещё осознал, - тоскливо подумал Камский. - Может, и к лучшему…»
        - Это жизнь, Женя… - медленно, успокаивающе проговорил Андрей Игоревич. - Всякое бывает. С кем угодно может быть. И - будет… Тут ничего не исправить. Жизнь, да, такая…
        - Такая… - эхом повторил Константин. - Но жить надо.
        - Всякое? С кем угодно? - тихонько, недоверчиво переспросил сын. - А почему именно с нами?
        Камский прижал его к себе. Чуть поколебался, но всё же прогнал возникнувшее желание рассказать сыну о том, что случилось одиннадцать лет назад. Зачем? Утешить? Сейчас-то какой смысл в таком утешении…
        - Не знаю, Женя… Не знаю.
        Следующий вопрос Женьки был таким, что Константину показалось - ослышался.
        - А если и меня завтра не станет?
        - Женя, ты о таком даже не думай, - негромко припечатал Андрей Игоревич. - С чего вдруг?
        - Ну, ты же сам сказал: «Всякое бывает».
        Камский встряхнул сына за плечи, посмотрел в глаза - так, что тот не выдержал, отвёл взгляд.
        - Не смей о таком даже думать, не то что говорить… - медленно сказал Константин, стараясь не сорваться на крик. - Чтобы я больше ничего похожего… Понял?!
        Женька поспешно кивнул, всё так же пряча глаза. Константин снова прижал его к себе, Андрей Игоревич крепко обнял их, торопливо бормоча: «Всё, всё будет хорошо».
        На поминках Камский выпил две стопки, а остальное время сидел, ковыряясь вилкой в тарелке, лаконично кивая на звучащие соболезнования и вяло поддерживая возникающие разговоры. В голове неугомонно хороводилась троица: «Жить надо», «А почему именно с нами?», «…меня завтра не станет?».
        Уснул он лишь перед самым рассветом. Резко, словно его на аркане сдёрнули в чёрную полынью забытья, утянув на самое дно.
        Проснулся Константин под вечер. Сына и Андрея Игоревича дома не было. Отец позвонил через несколько минут и сказал, не размениваясь на предупреждения и тому подобное. Срывающимся, густо простёганной тоскливой растерянностью голосом:
        - Женя пропал.
        Год спустя.
        Сон не был похож на сон. Он отличался поразительной чёткостью, без перескоков и провалов: невероятной, шокирующей осязаемостью…
        Женька быстро шагал впереди, ни разу не обернувшись на отчаянные просьбы отца. Прямая и висящая в сумеречной пустоте тропка была неширокой: шага полтора, от силы - два. Отца и сына разделяло метров пять, и Константин не мог сократить расстояние хоть на сколько. Женька непостижимым образом улавливал попытки Камского подойти поближе и тотчас же ускорял шаг, идеально выдерживая прежнюю дистанцию. Эта странная игра в догонялки длилась уже несколько минут, и Камский не хотел гадать, каким будет её финал.
        - Женя, стой! - в очередной раз крикнул он. - Повернись! Да стой же!!!
        Эта просьба разделила судьбу предыдущих. Сын продолжал шагать в неизвестность с прилежанием механизма, получившего всего две задачи: не слушать и не подпускать к себе идущего позади человека…
        Камский пересилил страх разорвать расстояние ещё больше: замер. Женька остановился миг в миг, зеркальным отражением, сохраняя неподвижность. Лишь крепкие плечи сына еле заметно обозначали дыхание - спокойное, ничуть не похожее на дыхание подростка, отшагавшего не меньше километра в серьёзном темпе.
        Константин облегчённо выдохнул, едва пересилив рефлекторное желание прикрыть глаза. Жутко боялся хоть на миг выпустить Женьку из вида, боялся, что сын опять пропадёт, исчезнет без следа…
        Дичайшим усилием заставил себя успокоиться. Сказал как можно мягче и убедительней:
        - Сынок, нам с дедушкой плохо без тебя. Я прошу, иди ко мне…
        Женька не двигался.
        - Что случилось? - спросил Камский: голос всё-таки подвёл, без малого не став стоном. - Да не молчи… Обернуться ты хотя бы можешь? Пожалуйста, я прошу тебя…
        Наступившее безмолвие не принесло никаких изменений.
        - Женя… - сказал Камский, чувствуя, что вот-вот сорвётся: дрожали губы, в голове мутилось. - Сынок… Ты куда пропал? Почему?
        - Ты знаешь, почему…
        Вкрадчивый и чуточку смешливый голос не принадлежал сыну. Константин понял это практически сразу, без лишних сомнений и уточнений.
        Поспешно переступил на месте - и снова дальше… Вертя головой во все стороны, кромсая сумерки до предела напряжённым взглядом, высматривая ответившего.
        Вокруг была пустота. Камский осмотрелся заново, с тем же итогом. Женька стоял в прежней позе, никак не отреагировав на перемены.
        Константин тягуче сглотнул, до боли сжал кулаки.
        - Кто ты?!
        - Я? - безмятежно откликнулась пустота: голос был бархатистым, звучным, располагающим. - А какая разница? Кстати, на некоторые вопросы лучше не знать ответов…
        - Отпусти сына!
        - Интере-е-есный поворот… С чего вдруг такое убеждение, что его кто-то держит?
        Камский дёрнулся, чтобы ответить, но вместо этого крепко сжал зубы. Убедительного ответа на вопрос у него не было.
        - Вот, так оно правильнее, - одобрила пустота. - Болтать не по делу - все горазды, а ты попробуй промолчать, когда надо…
        - Почему он пропал? - снова спросил Константин. - Я не знаю…
        - Всё ты знаешь. - Насмешка в голосе стала более ощутимой, выпуклой. - Подумай как следует, память напряги… Найдёшь ответ.
        - Подскажи хоть, - быстро, напряжённо бросил Камский.
        - Не-а… - так же насмешливо протянула пустота. - Не вижу смысла. Сам, всё сам… Там ведь ничего сложного. А вот сквернословить - ни к чему.
        Мысленно заматерившийся Константин осёкся. Потом коротко и глухо рыкнул: метнулся к Женьке. Сын сорвался с места одновременно с ним. Рывок Камского был бешеным, так он не бегал никогда в жизни, но клятая пятиметровка никак не хотела укорачиваться…
        Сумерки отмерили погоне от силы секунд десять, а потом их начала вытеснять тьма. Она беспощадно растворила в себе Женьку и тропу, ослепила Камского. В ней появились звуки, много звуков: откровенно пугающих, а иногда и вовсе жутких…
        Удары в ореоле влажного хруста.
        Неразборчивое, озлобленное бормотание с отчётливой примесью безумия.
        Частое, затравленное дыхание.
        Хихиканье, от которого хотелось вскрыть себе вены.
        Прерывающийся тошнотворным бульканьем скулёж.
        Жадное, захлёбывающееся чавканье.
        Треск.
        Утробные стоны.
        Предвкушающее звериное порыкивание.
        Скрежет.
        Щелчки падающих капель.
        Позвякивание металла и умоляющий шёпот…
        Ублюдочная какофония звучала в приличном отдалении и не становилась громче, но сильно легче от этого не было.
        К ней быстро добавились запахи. Пахло разложением, дерьмом, затхлостью, ещё чем-то смутно знакомым и поганым. Эту смесь венчал запах свежей крови…
        Шаги сына, хорошо слышимые даже среди стонов-хихиканья-скрежета, стали быстрее, Женька убегал всё дальше и дальше. Константин пробежал ещё немного, сжигая в этом запредельном броске последние силы. Остановился и заорал, задыхаясь от усталости, смешанной с бессилием и яростью:
        - Отдай сына! Отдай, мразь! Скажи, что тебе надо?!
        - Сам забери… - вдруг сказала тьма. - Живой он ещё. Если очень хочешь, то всё получится.
        В этот раз в голосе не было и подобия насмешки.
        - Где?!
        - Узнаешь… Жди.
        Камский хотел спросить ещё что-нибудь, но сон оборвался. Мгновенно, словно тьме надоел разговор и она вышвырнула собеседника в теребимый редким дождём рассвет, угрюмо надзирающий за Константином в неширокую щель между штор.
        - Женька, сынок… - исступленно прошептал Камский. - Я тебя заберу, я всё сделаю…
        Он еле совладал с желанием заорать в голос, срывая связки.
        От невыносимости предстоящего ожидания.
        От неизвестности его срока.
        От неожиданно пришедшей мысли, что этот сон - первый сон с сыном за год - вовсе не знак свыше или откуда-либо ещё. А всего лишь весточка подкрадывающегося безумия.
        «Спокойно… - Константин отбросил эту мысль: та вдруг отцепилась с удивительной податливостью, канула в небытие. - Жить надо, ждать надо. Ждать…»
        Он встал с постели, натянул джинсы, босиком прошлёпал в туалет-ванную-кухню. Поставил чайник на огонь, закурил и замер, глядя в мокрое окно, словно за ним была подсказка - сколько ждать. Камский не мог точно охарактеризовать своё нынешнее состояние: просто странное или же сегодняшней ночью он перешагнул некий предел, за которым определённые вещи воспринимаются иначе. Без скепсиса, без какого-либо отрицания. Проще говоря, Константин полностью верил всему, что видел и слышал в минувшем сне. А возможно, он просто не мог заставить себя не верить…
        В коридоре послышались шаги.
        - Ты чего так рано? Окно чуть пошире открой…
        Андрей Игоревич зашёл на кухню, взял со стола сигареты, щёлкнул зажигалкой. Встал рядом с Камским, сделал первую затяжку.
        - Не спится, - лаконично ответил Константин. Рассказывать про сон он не стал. Сидело в душе предостережение - странное, с мистическим душком: «Молчи! Никому!»
        - Бывает… - кивнул отец. - Из-за погоды, наверное. Вон какая пакость на улице…
        Они жили вдвоём со дня пропажи Женьки. У Андрея Игоревича была своя квартира, но тогда он не посчитал нужным оставлять Камского в одиночестве, а потом как-то сжились, привыкли… Константин так и не женился, хотя женщины на него откровенно засматривались. Симпатичный высокий шатен, плечистый, с пластикой мастера спорта по боевому самбо и взглядом уверенного в себе человека.
        - Я вчера в магазине с бывшим однокурсником столкнулся. - Андрей Игоревич сощурил глаза, словно припоминая детали этой встречи. - Сто лет не виделись. Борька Мыльников такой, на пингвина в очках похож: ты только на фотографии и видел, уже не помнишь, наверное… Ну, слово за слово, разговорились, я ему про всё и рассказал. Он говорит, что про бабку одну слышал, в Тульской где-то. Божился, что серьёзная бабка, не то что те шарлатаны. И денег не берёт, если только сам дашь… Обещал в ближайшее время точный адрес узнать. Я думаю, надо съездить, попробовать. Как считаешь?
        - Да, надо… Съездим.
        Женьку искали всеми возможными способами, цепляясь за самые немыслимые «соломинки».
        Бесполезно.
        Органы и волонтёры выложились по полной, но не нашли ни единой зацепки, даже самого расплывчатого следочка… Впоследствии глава одной из поисковых организаций признался, что с таким они почти не сталкивались. Всегда было что-то, позволявшее хотя бы частично сложить картину, но Женька буквально растворился в воздухе…
        Выбранные далеко не наугад экстрасенсы слаженно уверяли, что мальчик жив, но сказать, где он находится, смог лишь один.
        Информация оказалась пустышкой.
        «Потомственные колдуны», «магистры эзотерики», «сибирские ведуньи» ипрочая магическая публика до сих пор предлагала Камскому свои услуги, в основном на электронную почту. Константин откликнулся на все письма, предлагая тройную оплату, но только в случае удачи. С личным присутствием «колдунов» и «ведуний» вуказанном ими месте поисков. Ответные письма, как правило, не приходили. Редкие исключения были пространными, непременно содержащими не очень искусные оправдания возможным неудачам и заверения, что «попробовать обязательно надо». На этом Камский общение заканчивал.
        - Съездим, - повторил Константин. - Конечно…
        Сказал и сам понял: никакой поездки не будет. Потому что напарником к предостережению в душу забрело предчувствие: скоро наступит ясность. Возможно - не полная, но это лучше затянувшейся безвестности, придававшей жизни сходство с особенно изощрённым проклятием…
        Они попили чаю, перебросившись полудюжиной ничего не значащих фраз, просто для того, чтобы не молчать. Потом Андрей Игоревич ушёл по своим делам, а Камский сел к компьютеру, открыл браузер.
        Первым делом он всегда проверял почту. Курсор ткнулся в строчку с оранжевым конвертиком и надписью «7 новых писем», но за миг до клика цифра сменилась на «8».
        Заголовок только что присланного на «мыло» письма заставил Камского зябко вздрогнуть. Он перечитал его ещё раз: нет, никакой ошибки…
        «Забрать сына».
        Графа адресанта была пустой. Пустой. Пустота…
        Константин медленно выдохнул сквозь зубы, чувствуя, как незнакомо и еле уловимо покалывает в левой стороне груди.
        Открыл письмо. Три короткие фразы.
        «Детская кровь откроет вход. Добудь её сам. Срок - до полуночи».
        Камский оцепенело смотрел на экран, не зная, чего ему хочется больше - испугаться или налить стакан водки и выпить залпом. Потом закрыл глаза, помассировал переносицу, собираясь с мыслями. Снова уставился в монитор.
        Письма не было.
        Точнее - было, другое - рассылка с автомобильного форума, на который Константин не заходил уже больше года, но постоянно забывал отписаться от ненужных сообщений.
        «Что?!»
        Он спешно вернулся в список писем в надежде, что случился банальный глюк и сейчас всё встанет на свои места. Шесть непрочитанных плюс то, что он сейчас видел. Всего - семь. Константин зашёл в корзину, проверил историю посещений…
        Письмо, озаглавленное «Забрать сына», нигде не оставило напоминания о себе. Камский свернул браузер, выключил системник. Несколько минут сидел, глядя то на своё отражение в погасшем экране, то на фотографию Женьки и Альбины, стоящую на полочке рядом со стопкой чистых «болванок». Жена и сын безмятежно улыбались, словно ожидая ответной радости.
        - А мне что-то решать надо… - тоскливо сказал им Камский. - Свою бы кровь отдал, хоть сейчас. Так ведь не моя нужна… Может, подскажете что?
        Фото осталось без изменений. Константин скупо кивнул:
        - Понял. Сам…
        Список покупок был короток: канцелярский нож, «малёк» водки, бинт, контейнер для сбора мочи. В последнее Камский хотел собрать кровь. Ничего лучше в голову не пришло.
        Общий замысел тоже не отличался сложностью. Найти ребёнка, затащить в безлюдное место, порезать ему ладонь, набрать немного крови. Константин не собирался никого убивать или калечить, ведь в письме не оговаривалось - сколько нужно крови и какой ценой она будет добыта.
        Прежде чем решиться на это, Камский перебрал все (по его мнению) возможные варианты. Закрыть вопрос за деньги было проще всего. Если бы речь шла о крови взрослого - Константин точно выбрал бы этот способ. Но детская и - до полуночи… нет, рисковать не стоит.
        Само собой, то, что он собирался сделать, было не меньшим риском. И всё же, всё же… По его мнению, у незнакомца, в открытую предлагающего ребёнку сделать «немного больно» вобмен на деньги или тот же планшет, ощутимо меньше шансов, чем у человека, готового ненадолго применить силу.
        По возрасту будущего «донора» вопросов не возникло. Лет десяти-двенадцати, не меньше - и не больше. Понятно, что для кого-то его чадо и в четверть века останется ребёнком, но в крайности Камский уходить не собирался. Откровенно говоря, он даже не был уверен: сумеет ли довести всё до завершения. Константина не пугал вид крови, но порезать руку маленькому, растерзанному страхом человечку, который, по паскудной теории вероятности, может оказаться чем-то похожим на Женьку… как трудно задавить в себе человека хотя бы на полминуты? Неважно, ради чего приходится это делать…
        Покупки Камский рассовал по карманам, заранее порезав бинт на несколько недлинных кусков. После всего он хотел перевязать жертве рану: акак оно там получится… Лезвие ножа Константин обработал водкой, чтобы случайно не занести какую-нибудь заразу. Нельзя сказать, чтобы от этих предосторожностей на душе было много легче, но в любом случае - лишним не выглядело. Женькин планшет и деньги, около тридцати тысяч - всё, что было в наличии, - лежали во внутреннем кармане куртки. Вдруг да сыграют решающую роль…
        Центр города Камский отмёл сразу: суббота, многолюдство, патрули… После обеда он поехал в Грачёвку - худо-бедно знакомый район на окраине: разведать-осмотреться до начала «охоты», до первых сумерек. За последние лет семь Константин был там считаные разы и в основном - проездом. Так что освежить в памяти расположение дворов-улочек и прочей местности надо, надо… Если вдруг придётся бежать, то лучше знать, куда, чем ломиться наугад.
        Грачёвка была выбрана не только из-за относительного знакомства с местностью. В памяти сидело что-то, связанное с этим районом и способное помочь. Камский никак не мог вспомнить, что именно. После пропажи Женьки голова была забита только одним; остальное преимущественно поблёкло-расплылось и сейчас не желало обретать прежние очертания. Но, вне всякого сомнения, что-то было, оставалось лишь вспомнить, что…
        Детские площадки, изредка виднеющиеся за окном маршрутки, притягивали взгляд, но Константин мысленно поставил крест на попытке увести ребёнка оттуда. Слишком опасно, а рисковать сейчас следовало лишь в случае полной безнадёги. Пока время есть, поищем…
        Он вышел за две остановки до конечной, зашагал по тротуару - спокойно, довольно быстро, но - не торопливо. По престижности район занимал одно из последних мест в городе из-за близости к старым очистным сооружениям, железнодорожным путям и промзоне времён социализма, около половины которой пустила под откос непредсказуемая поступь дикого капитализма. Другая половина выжила и с переменным успехом держалась на плаву, давно привыкнув к страшноватому соседству - разрушенным цехам и сооружениям.
        Жилой фонд тоже не впечатлял. С дюжину серых панельных пятиэтажек, примерно столько же хрущёвок, густая россыпь частных жилищ с непременными огородами и несколько типовых домов едва ли не довоенной постройки: желтоватая облупившаяся штукатурка, два этажа, два мрачных подъездных зева, из которых по большей части тянуло стойким душком сырого подгнивающего дерева.
        С момента, как Камский покинул маршрутку, пошёл второй час. Константин кружил по Грачёвке, кое-как унимая нервное напряжение: присматриваясь, изучая, запоминая. И упорно отыскивая зацепку, могущую вытащить из архива памяти нужную папку. Он чувствовал: это связано с детьми, но что и как… Всерьёз боялся, что это будет у него перед глазами, но «сложить два и два» - так и не получится.
        Получилось.
        «Ах, ты ж! - Камский чуть не зарычал от досады. - Просто ведь всё…»
        «Зацепка» имела вид внушительного краснокирпичного полёта архитектурной мысли, медленно разрушающегося в центре Грачёвки. В конце восьмидесятых кто-то из деятелей в местных «верхах» посчитал, что самому трудовому району города позарез необходим самый большой Дворец Культуры и Творчества. Стройка длилась около двух лет, но приход демократии заморозил её на отметке «четыре пятых», с которой она не сдвинулась и поныне.
        В заброшенное здание быстро потянулись все кому не лень. Культуры и творчества стены дворца так и не увидели, если не считать карточной игры и пения дворовых шлягеров под расстроенную гитару. Зато с лихвой наслушались мата, навидались пьяных драк, торопливых случек и прочих бесхитростных радостей жизни. В народе недострой прозвали незатейливо и метко: «гнездо».
        За всё время городские власти не могли решить, что делать со зданием - достраивать или сносить, постоянно откладывая вопрос в разряд второстепенных. Полтора года назад перебравший с «веществами» подросток выпрыгнул со второго этажа архитектурной мысли, сломав себе позвоночник. «Гнездо» спешно обнесли забором из зелёного металлопрофиля, пообещав «кардинально разобраться с проблемой в ближайшем будущем»; но дальше слов дело не пошло.
        Судя по упоминаниям недостроя, порой встречавшимся в местной «вконтактовской» группе, ограждение завсегдатаев не отпугнуло. Грачёвские «птенцы» продолжали слетаться в облюбованное ими пристанище.
        Камский мысленно пробежался по основным местам нового замысла. На первый взгляд - ничего нереального, вполне может срастись. Риск остаётся, правда, «начинка» унего будет иная… но тут уже ничего не попишешь. Без шероховатостей такое прокрутить сложно…
        Константин пошёл вдоль ограждения, почти сразу же обнаружив «брешь»: легко отгибающийся лист металлопрофиля. И засел метрах в тридцати, в кустах, чтобы не упустить из виду входящих-выходящих. Со стороны недостроя периодически долетали приглушённые вопли и хохот, дававшие Камскому нешуточную надежду.
        Три парня появились на протоптанной к «бреши» тропинке спустя минут двадцать. Двое явно достигли призывного возраста, а вот третьему было лет десять-одиннадцать: то, что надо. Константин едва сдержался, чтобы не выпрыгнуть из кустов и не рвануть им наперерез.
        «Спугну только… - Он проводил исчезающую за забором троицу взглядом. - И этих, и остальных тоже».
        Он покинул укрытие и неторопливо зашагал поближе к ограждению. Идти в «гнездо» Константин не думал, собирался дождаться ещё кого-нибудь из здешних. От следующей части замысла зависело многое, если не всё…
        Ждать пришлось около получаса.
        Из «бреши» выбрались сразу двое. Первый был коренастым крепышом с глуповато-щекастой физиономией, кривым носом и наглыми серыми глазами. По мнению Константина, обычный «бычок» - мускулы без интеллекта.
        Второй оказался долговязым, длинноволосым и прихрамывающим блондином. Мелкие черты лица, высокий лоб и подбородок с ямочкой. Глаза блондина были скрыты за солнцезащитными очками. В противовес резковатому в движениях «бычку», он держался несуетливо и расслабленно, но Камский чувствовал, что при нужде блондин готов бить жёстко и без проволочек. Обоим было года по двадцать два - двадцать четыре.
        Камский без спешки направился к ним, держа руки на виду.
        - Привет, братва.
        «Птенцы» остановились.
        - Слышь, замри, - с явной опаской буркнул крепыш, по-боксёрски поведя плечами. - Ты кто такой?
        Константин послушно замер метрах в трёх от них. Блондин выглядел как минимум умнее «бычка», и Камский перевёл взгляд на него, недвусмысленно показывая, с кем будет говорить.
        - Какая разница? Главное, что не из ментовки… Мне тут нужно один вопрос порешать. Можете? Или другого кого поискать?
        - Сильвер, он… - начал было крепыш, но блондин небрежно махнул рукой, заставляя его умолкнуть. «Бычок» заглох, подтвердив догадку Камского - кто есть кто. Сильвер задумчиво проговорил:
        - Смотря что решать придётся…
        - Ничего невозможного, - сказал Константин, не отводя взгляда. - Тема необычная, но не криминал. Быстро, и оплата сразу. Интересно?
        - Пока - да, - сухо обронил блондин.
        - Пацанчик тёмненький, в серой джинсовке - с вами тусуется?
        Сильвер улыбнулся скупо, неприятно. Повернулся к «бычку» иосведомился с насквозь фальшивой озабоченностью:
        - Вентиль, а табличку «Педофила рихтуем и в жопу, и в рыло» опять сорвали? Говорил же, нарисуйте про запас…
        - Смешно, - кивнул Камский. - Только мимо. Я не из этих…
        - А из каких?
        - Из нормальных. В общем, такое дело… Мне очень нужно немного крови того пацана.
        - Э, ты не охренел?! - подал голос «бычок». - Щас самому…
        - Вентиль, завинтись… - негромко заткнул его блондин и насмешливо поинтересовался у Константина: - А почему сразу не почка? Или сердце?
        - Мне нужна только кровь, - терпеливо повторил Камский. Достал из кармана контейнер, чиркнул ногтём на полсантиметра повыше донышка. - Вот столько хватит. Я не маньяк и не вампир. Денег заплачу, договоримся. Объяснять долго, да и не поверите, скорее всего… Говорим дальше или я ухожу?
        Сильвер неопределённо качнул головой, медленно потёр ладонью скулу. Потом рассудительно протянул:
        - Ну, в жизни всякое бывает…
        Константин молча ждал чёткого ответа.
        - А откуда - из вены или всё равно?
        - Всё равно. Палец или ладонь можно порезать. Нож есть, бинт тоже, потом перевяжете.
        - Только, это… - жестяным тоном добавил блондин. - Если ещё сюда припрёшься, будет ай-ай-ай… По лавэшкам что?
        - Десять тысяч, - пустил пробный шар Камский.
        - В жизни такой неслыханной щедрости не встречал… Можно подумать, у тебя очередь из желающих кровушки надоить. Удваивай или разбегаемся.
        - Хорошо, двадцать. Пацана как хочешь убеждай, но чтобы на попятную не пошёл в последний момент. Ясно?
        - А то. Давай тару.
        - Э, нет, - покачал головой Константин. - Вместе за забор зайдём, пацана приведёшь. Я порежу, ты контейнер подержишь. Как закончим, деньги в обмен на тару. Годится?
        - Складно пишешь… - ухмыльнулся Сильвер. - Пошли.
        Они пролезли в «брешь». Блондин с Вентилем скрылись в недрах недостроя, Камский остался ждать их в заросшем кустами, загаженном разномастной пивной тарой и обломками кирпича и другим мусором дворе. Он считал, что всё сделал правильно. Одно дело, когда крови просит незнакомец, и совсем другое - когда авторитетный для «донора» человек. Да и деньги неслабо мотивируют…
        Сильвер привёл мальчика через четверть часа. Константин скользнул взглядом по щуплой фигурке и мгновенно напрягся. Темноволосый, несимпатичный «донор» разглядывал его спокойно, даже с любопытством, без малейшего страха…
        Это было неправильно. Ему полагалось нервничать, хоть немного побаиваться: если не самого Камского, то - предстоящей боли.
        Сильвер остановился в нескольких шагах, подтолкнул пацана вперёд.
        - Всё будет чики-чики. Да, Мишаня?
        Тот кивнул и медленно зашагал к Константину. Так медленно, что не осталось никаких сомнений - тянет время…
        За спиной раздался уже знакомый, характерный звук отгибаемого в сторону металлопрофиля. Камский кинул быстрый взгляд через плечо, чертыхнулся одними губами. В «брешь» торопливо, взбудораженно лез Вентиль, которому следовало быть в «гнезде». За его спиной маячил ещё кто-то.
        - Упс, нежданчик… - ненатурально изумился блондин, вытащив из кармана самодельный кастет и просовывая пальцы в его кольца. - Дядя, мы тут с братвой мозгами пошевелили и решили всё переиначить. Вытряхивай лавэ и топай. Иначе ай-ай-ай наступит…
        От недостроя к нему на подмогу бежал ещё один экспроприатор: полноватый, узкоплечий, с бледным и рыхлым, похожим на переваренный пельмень лицом. Этот был вооружён обшарпанной, но вполне крепкой бейсбольной битой. Отыгравший свой эпизод Мишаня спешно ретировался Сильверу за спину, торжествующе показав Камскому сразу два «фака».
        Константин оглянулся ещё раз. Рядом с крепышом стояли парни, притопавшие в недострой вместе с «донором», держа в руках по куску арматуры. Итого - пятеро, не считая Мишани.
        «Чего ж вам спокойно-то не живётся? - с досадой подумал Камский. - И ведь по-хорошему не разойдёмся, на рожах написано… Придётся бить».
        Он взмахнул руками и зачастил, подпустив в голос нервозности:
        - Ребята, ребята! Ну, зачем же так? Договорились ведь!
        Сильвер потёр кастетом кончик носа и снисходительно пояснил:
        - Жизнь - штука непредсказуемая: сейчас так, потом перекроит… И ты сам косяк упорол. Пришёл бы за гашиком или понюхать чего - честно продали бы. А кровью не банчим, западло это. Всё, лавэ гони. Считаю до пяти. Раз…
        - Ладно, сейчас! - Константин суетливо полез в карман. - Вот, вот… А, чёрт!
        Он достал только часть купюр и рассчитано выпустил их из пальцев. Тысячные и пятисотенные усеяли землю, Камский присел на корточки, начиная поспешно собирать деньги, жалобно чертыхаясь во весь голос…
        Вместо очередной купюры пальцы сомкнулись на половинке кирпича. Константин метнул его изо всех сил - без замаха, снизу вверх.
        Сцапал второй обломок.
        Половинка чиркнула по локтю блондина, влетела углом в рёбра. Сильвер с воплем скособочился, оттянув внимание кодлы на себя. Секунду спустя «пельмень» получил обломком в грудь - и тоже вышел из игры. Бита упала на землю, Камский прыгнул к ней. На ходу поддел челюсть Сильвера крюком снизу, пнул «пельменя» впах…
        Подхватил биту, развернулся к троице.
        - Ну, ты, падла!
        Шустро оклемавшийся от перемен Вентиль свирепо пёр на него в боксёрской стойке. Константин дождался нужной дистанции и без затей приголубил «бычка» битой по голени. Тот взвыл, опустил руки, физиономия перекосилась от боли. Камский сделал шаг вперёд и влупил в беззащитный прямой левой.
        Минус три.
        Взял биту обеими руками, жутковато ощерился и шагнул к оставшейся паре. «Птенцы» сарматуринами слаженно рванули к ограждению.
        Камский не побежал за ними. Повернулся к стоящему столбом «донору», одновременно прощупывая недострой взглядом: не выскочит ли ещё кто…
        Переживаний о случившемся не было, в душе клокотала лишь злость, чистая, но - рассудочная. Его не волновало, как и что произойдёт потом. Сейчас значение имела лишь одна вещь…
        Мишаня уставился на нож едва ли не с ужасом; но даже не попытался бежать. Константин плотно сжал его запястье, поднёс лезвие к ладони…
        - Терпи, гадёныш. Жить будешь.
        Жалости не было совсем.
        Второе письмо без обратного адреса пришло сразу же, как Камский зашёл в почту. Оно было ещё короче предыдущего.
        «После полуночи. Кровь в замочную скважину».
        - Куда? - растерянно прошептал Константин, перечитал письмо. - В какую, на хрен, скважину?!
        Перевёл взгляд на контейнер с кровью, стоящий рядом с клавиатурой.
        Крепко зажмурился. С губ напряжённо отслаивалась свистящая скороговорка: «Скважина, скважина, скважина…» Разгадка бродила где-то рядом, совсем близко, следовало лишь…
        Камский замолчал на полуслове, открыл глаза.
        Медленно, потрясённо повернул голову в сторону прихожей.
        «Что, серьёзно?!»
        Все сомнения отпали после четверти часа въедливой, двойной проверки. Замочная скважина в их квартире была только одна.
        На входной двери.
        Константин отпер её, потрогал скважину пальцем с обеих сторон. Ни малейшего намёка на что-либо странное.
        - Что, серьёзно? - пробормотал Камский. - Ладно, подождём…
        В кармане ожил мобильный.
        «Просто сидеть, и молчать, и молчать ни о чём. Просто друг друга тихонько касаться плечом…»
        - Да, папа…
        - Костя! - В голосе Андрея Игоревича бурлила радость. - Боря адрес узнал! Ну, бабкин, помнишь, я говорил сегодня утром…
        - Да, отлично, - ответил Камский, стараясь говорить бодрее. - Ты домой когда?
        - Слушай, такое дело… Я сегодня у Борьки заночую. Мы тут молодость вспоминаем, он за вторым сосудом воспоминаний в магазин побежал, раздухарились чуток. Его половина в санаторий отчалила, каждой вольной минуте радуется, хрен старый… Ты сам как?
        - Как всегда.
        - Ладно, не скучай. Завтра решим, когда ехать.
        - Всё решим. Давай, до завтра…
        Константин нажал «отбой», кинул взгляд на время. Начало десятого.
        Вернулся в комнату, долго, неотрывно смотрел на фотографию.
        - Женька, я тебя заберу оттуда. Ты только не убегай, ладно? Потерпи, уже скоро…
        Перевёл взгляд на экран монитора. Письмо из пустоты сменило «вконтактовское» напоминание о чьём-то дне рождения. Камский удалил и его, пошёл на кухню…
        Кровь заняла почти половину двадцатикубового шприца, найденного в аптечке Андрея Игоревича. Константин выбрал её из контейнера до последней капли, мрачно усмехаясь: контейнер для мочи, теперь вот шприц… Зато удобно. Не с чайной же ложечки скважину «поить»?
        Надел на иглу пластиковый колпачок, сунул шприц в нагрудный карман рубашки. Пусть будет рядом, мало ли что…
        Виртуальный циферблат на «time100.ru» показал шесть нолей, попарно разделённых двоеточиями. А потом крайний правый ноль сменился единицей, двойкой, тройкой…
        Время.
        «Женька, я иду».
        Камский поднялся из кресла, где просидел последние полчаса без единого движения. Словно вгоняя себя в транс подсчётом ползущих к полуночи секунд. Одновременно стараясь понять, что преобладает в душе: надежда, недоверие, страх…
        Так и не понял. Единственное, чего не было точно, - желания всё переиграть. Вылить кровь в унитаз, выбросить шприц, лечь спать, утром обсудить детали поездки в Тульскую…
        Зажёг свет в прихожей. Стальная дверь цвета «тёмная вишня», с прямоугольным зеркалом на внутренней стороне - выглядела самой обычной.
        Камский сдёрнул колпачок со шприца, снял иглу. Положил их на стоящую рядом обувницу, около связки с ключами. Взял шприц под углом и поднёс носик цилиндра к скважине…
        Шток пошёл вперёд почти без усилия. Через несколько секунд опустевший шприц лёг рядом с иглой. Камский застыл на месте, ожидая перемен: самых неожиданных, любых…
        Дверная ручка плавно, до упора опустилась вниз. Дверь еле заметно дрогнула, словно кто-то пытался открыть её со стороны площадки.
        Новая попытка.
        Ещё одна…
        «Открыть!» Константин торопливо, не глядя, сгрёб связку с обувницы. На ощупь нашёл нужный ключ - самый большой, с двумя бородками. Не сразу попал им в скважину: впальцы вгрызлась паскудная неуживчивая дрожь.
        Поворот, второй, третий. Четвёртый - последний…
        Ключ резко вытолкнуло из замка, Камский едва успел поймать его, поспешно пихнул связку в карман джинсов…
        Дверь распахнулась настежь.
        Наверное, это было странно, но Константин испытал подобие облегчения. За порогом виднелись уже знакомые сумерки из сна.
        «Если ад захочет, он может оказаться и за твоим порогом».
        Женька стоял метрах в пятидесяти, лицом к отцу. Камский медленно шагнул к нему, готовясь увидеть, как сын отдаляется, не подпуская к себе… Женька остался на месте, и Камский прибавил ходу, а через несколько шагов сорвался на бег, не выпуская из виду худощавой русоволосой фигурки. Все чувства расплавились в жгучем, бешеном стремлении - добежать, успеть…
        - Женя!!!
        Горло сдавило спазмом - предвестником слёз. Константин крепко прижал сына к себе: сглотнул - тягуче, с болью… Но голос вернулся, и Камский зашептал - торопливо, сбивчиво, часто смаргивая навернувшуюся на глаза влагу:
        - Я пришёл, видишь… Пришёл. Сейчас уйдём, я тебе обещаю… Женя, сынок…
        - Что, так и не вспомнил?
        Вкрадчивое удивление прозвучало совсем рядом. Константин машинально рыскнул взглядом влево-вправо, пытаясь увидеть говорящего. Потом отрицательно мотнул головой:
        - Мне нечего вспоминать.
        - Дело твоё, - хмыкнула пустота. - Но ответов-то всё равно хочется? Нет?
        - Я недавно слышал, что некоторых ответов лучше не знать, - упрямо сказал Камский. - Или что-то изменилось?
        - Абсолютно ничего! Просто… теперь мне хочется, чтобы ты знал.
        Константин не стал отвечать, молча поднял сына на руки. Женька прижался, обхватил его шею с цепкостью существа, пережившего что-то невообразимо жуткое.
        И могущего повториться в любой миг.
        Камскому осатанело захотелось что-нибудь сделать с пустотой. Неважно что, но - обязательно почувствовать её страдание…
        - А что можно сделать с пустотой? - озадачился голос. - Знаешь… ничего.
        Константин сжал зубы, шагнул к светлому пятну дверного проёма. Пустота дала ему пройти метров пять и сочувственно проговорила:
        - Это ведь ты во всём виноват… Только ты.
        Камский заставил себя идти дальше.
        «Брешешь, тварь».
        - Чего нет, того нет, - отрезал голос. - Помнишь ту аварию? Да помнишь, такое мало кому по силам забыть… Думаешь, со «Скорой» тогда просто повезло? Не-е-ет…
        Константин невольно остановился. Тогда, одиннадцать лет назад, «Скорая» ив самом деле появилась как по волшебству. Потом Камский узнал, что бригада ехала с вызова, после которого безотказный «Форд» почему-то не пожелал заводиться, сделав это лишь через четверть часа. Будто подгадав так, чтобы очутиться на месте аварии спустя несколько минут после столкновения. По выражению словоохотливого врача, беременную Альбину «успели остановить в шаге от бездны».
        - Везение, оно ведь из ниоткуда не берётся. - В голосе промелькнули нотки Сильвера, поясняющего про непредсказуемость жизни. - Ты же меня сам попросил… Вспоминай.
        - Я тебя не просил… - хрипло прошептал Камский немеющими губами.
        Он вдруг услышал дыхание пустоты - затравленное, прерывистое: странно знакомое… А спустя миг - понял, что последует за ним.
        - …Помогите, кто-нибудь! Берите что хотите, только пусть живёт…
        Полустон, полурычание звучали со всех сторон. Константину невыносимо хотелось заткнуть уши, и только страх расцепить пальцы и отпустить Женьку заставлял терпеть и слушать. Пустота говорила его голосом, и беспощадная память не могла отыскать лжи в этой мольбе…
        - Я тебя не просил! - заорал Камский, и пустота мгновенно замолчала. - Не тебя!
        - Это ты сейчас так говоришь, - с невыносимой уверенностью парировал голос. - А тогда тебе было всё равно, кто поможет. А другой бы всё равно не помог, можешь мне поверить. Хотя вру: исключения бывают. Но это такая изумительная редкость… Он считает, что вы должны всё сами, он много чего считает, вразрез с вашими представлениями о нём. Я знаю, не сомневайся.
        - Но… одиннадцать лет… - растерянно пробормотал Константин. - Почему ты не забрал сына сразу, тогда? Или платой был не он? Или… из-за Альбины?
        - Соображаешь, - одобрительно хмыкнула пустота. - Его отдал мне только ты, от неё я согласия не получал. Но когда её не стало, я смог забрать своё… Своё я забираю всегда.
        У Камского вдруг возникло ощущение, что это не все ответы. Есть что-то ещё, припасённое пустотой напоследок, заключительный штрих…
        Догадка заставила его сделать новый шаг к выходу.
        «Быстрее!»
        Сумерки сменились тьмой из сна, с теми же звуками и запахами. Свет в прихожей, до которой оставалось метров тридцать, стал почти ослепительным.
        «Быстрее!!!»
        На освещённый пятачок из тьмы шагнуло не меньше дюжины невысоких силуэтов.
        Дети.
        Камский невольно сбавил скорость, а потом и вовсе остановился. Его и продолжающих выходить в свет детей разделяло чуть больше десяти метров. До порога, за которым было спасение, - около пятнадцати.
        - Родители отдают мне их чаще, чем ты можешь себе представить…
        Голос звучал прямо за спиной. Дети стояли скученно, освещённый кусок не вмещал всех, но никто не зашёл в прихожую, словно порог был непреодолимой чертой. Константин чувствовал: он видит не всех, тьма скрывает гораздо больше детских фигурок. Лица были почти неразличимы, и всё же Камскому казалось, что дети смотрят на него безо всякой приязни…
        - Иногда за ними приходят, чтобы забрать обратно. Но это такая же редкость, как и его помощь… Знаешь, даже если бы я мог забрать его тогда, я бы не стал… Потому что знал: ты смиришься с потерей нерождённого; но без рассуждения придёшь за ним после того, как он станет для тебя самым дорогим. Если ожидание может дать двойную выгоду, я предпочитаю ждать. Все, кто добровольно заходит ко мне, становятся моими. Ты - пришёл сам.
        - Ты же сказал, что я могу забрать его, - с ненавистью проговорил Камский. - Что всё получится…
        - Я сказал: «Если очень хочешь - всё получится», - поправила тьма. - Или ты уже сдался? Иди, ещё совсем чуть-чуть.
        - Убери детей…
        - Не могу. Это их единственное право здесь: когда за кем-нибудь из них приходят, остальные решают - как быть…
        - Убери!
        - За большинством уже некому вернуться…
        - Убери, тварь!
        - …а, ты знаешь, что такое детская жестокость в сочетании с безнадёжностью?
        - Убери!!!
        - Если им суждено оставаться здесь, то они никому и никогда не позволят уйти. Так для них выглядит справедливость.
        - Убери, прошу…
        - Ты можешь уйти сам, без сына. Они разрешат. Осталась минута, думай… Не перешагнёшь порог до её окончания - останешься здесь навсегда.
        Константин бросился вперёд, сосредоточившись только на одном: не упасть. Тараном прошиб несколько первых рядов, остервенело попёр к двери. Безжалостно пинаясь, качая корпусом, не давая ухватиться за одежду. Вместе с Женькой они весили центнер с третью. Главное было - не сбавлять напора, рваться вперёд, к свету…
        Взгляд невольно выхватывал из сутолоки отдельные лица. Не похожие друга на друга, но одинаково искажённые злобой и ненавистью к людям, которые осмелились напомнить, что где-то есть другой мир, без страха и боли…
        Он пробился больше чем наполовину, и - завяз. Детские тела нахлынули со всех сторон, сдавили, начали оттеснять назад.
        Женька обречённо скулил в ухо. Камский сделал ещё один рывок, запнулся, упал на колено. В следующую секунду Константину показалось, что его хотят разорвать на части: детские руки хватали за одежду, волосы, уши, тянули в разные стороны…
        Почти сразу его окончательно сбили с ног, куда-то поволокли. Звуки и запахи внезапно исчезли, вокруг стояла жуткая, невозможная тишина. Потом её ненадолго спугнул хлопок закрывшейся в отдалении двери…
        Камский намертво прижал к себе сына и держал, держал, даже не допуская мысли - отпустить…
        Монстр с множеством детских лиц тащил Константина и Женьку всё дальше.
        Во тьму.
        Высовск, конечная
        «Раз!
        Кошмар окружит вас.
        Два!
        Напилась крови тварь.
        Три!
        Закрой глаза, смотри.
        Четыре…»
        «…боль правит в этом мире», - Инна с трудом задавила желание проорать продолжение чернушной считалки на весь вагон электрички, переполошив редких попутчиков.
        Голос, поселившийся в голове с полчаса назад и постоянно декламирующий жутковатый стишок, был даже не отрешённым: неживым. От него не получалось избавиться или хотя бы ненадолго заглушить. Он напрочь вытеснил другие мысли, оставив только связанные с ним эмоции: смятение и непонимание в первые минуты, укореняющееся раздражение - следом. Теперь Инна испытывала нарастающую злость, имеющую все шансы превратиться в нечто большее и пугающее.
        «Пять! Беги, беги опять…»
        Ощущение собственного бессилия, пульсирующего под коростой покрывшей сознание злости, было не всепоглощающим, но устойчивым. Сродни нахождению в смирительной рубашке в то время, когда на щёку сел комар. Вроде и вреда особого нет, но невозможность прихлопнуть бесит больше всего.
        «Шесть! Тебя заждались здесь…»
        Инна скрипнула зубами, сильно вдавила ноготь безымянного пальца в мякоть большого. Боль ничего не изменила, сучья считалка продолжала терзать сознание. В происходящем отчётливо проявлялась схожесть с пыткой водой, капающей на темя. Те же монотонность и однообразие, к которым исподволь начинало примешиваться тягостное предчувствие безумия.
        Электричка снижала скорость, справа в меланхоличный октябрьский пейзаж втянулась мокрая тёмно-серая лента перрона, рассчитанного на четыре вагона. За окном проскочил прямоугольный щит с надписью «Шапкино», лица редких ожидающих были под стать звучащему в голове Инны тенору - тусклые, равнодушные. Возможно, впечатление усугубляли резко обозначившиеся сумерки, притащившие с собой липкую, вездесущую морось. Возможно…
        Вагон Инны был первым, но новых пассажиров в Шапкино не прибавилось. Последней попутчицей стала грузная и неопрятная бабка лет семидесяти, севшая на станции с анатомическим названием «Ребровская» четверть часа назад. Таких зачастую называют лаконичным и образным словцом «квашня».
        Она разместилась скамьёй дальше, через проход, глуповато-настороженным лицом к Инне, тут же начав поедать масленые ломтики из большого пластикового контейнера. Пухлые пальцы сжимали очередной кусочек и ныряли в широко раззявленный рот так глубоко, словно заталкивали пищу прямо в горло. Бабка звучно причавкивала, иногда бросая в сторону попутчицы непонятные, опасливые взгляды.
        Кроме неё в вагоне находилось ещё два пассажира. Худосочный и несимпатичный старшеклассник, отрешившийся от окружающей реальности при помощи планшета и наушников, да мужичок лет пятидесяти, дремлющий в конце вагона. Судя по дешёвому гардеробу, брезентовой сумке-скатке с инструментами и катающейся в ногах бутылке из-под «Балтики»-девятки - типичный пролетарий после трудовой вахты.
        - Осторожно, двери закрываются, - оповестили динамики. - Поезд следует до Высовска со всеми остановками. Следующая станция - Тихвиновка.
        Привычно прошипели двери, платформа за окном дёрнулась и поехала назад, бабка сжала в пальцах очередной ломтик…
        «Семь! Надежды нет совсем».
        Инна закрыла глаза, прижалась лбом к оконному стеклу. Прикусила нижнюю губу и сжимала зубы до тех пор, пока во рту не появился чуть солоноватый, ни с чем не сравнимый вкус…
        Голос пропал.
        Инна осталась сидеть в прежней позе, не веря в наступившее облегчение, боясь пошевелиться. Как будто малейшее движение могло вернуть эту паскудную маету, завершившуюся в полушаге от настоящего страдания.
        Трескуче и нереально громко заблажил чей-то мобильный. Инна вздрогнула от неожиданности. Телефон успел прозвонить восемь раз, прежде чем послышался говорок попутчицы - нахрапистый, с хорошо заметными вкраплениями недовольства:
        - Да чо снова? Чо ревёшь-то, дурища? В ликтричке я, скоро буду ужо…
        И вдруг осеклась: страх округлил маленькие, близко посаженные к переносице глаза. Потом бабка проскулила, голос стал другим - безвольным, беспомощным:
        - Как убили-и-и?…
        Инна невольно повернулась к ней, но тут же отвела взгляд, уставилась в пол, наблюдая за «квашнёй» краешком глаза. Бабка не обратила на неё внимания, сидела с помертвевшим лицом, изредка шевеля жирными губами. Негромкие скупые фразы мгновенно растворялись в мерном гуле электрички.
        «Эт чо же теперя будет? Изверги - глаза на кой вырезать? Ой, миленькая, за чо ей-то, экая же нелюдь эдак-то?»
        Электричка сбавляла скорость, за мокрым окном потянулась очередная платформа. Бабкин мобильный коротко пискнул, как при разряжающемся аккумуляторе.
        - Ой, Галюнь, всё! - заторопилась попутчица. - Зарядка сканчивается, запамятовала зарядить-то… Да я буду скоро, дожидайся.
        Телефон скрылся в кармане поношенного тёмно-синего демисезонного пальто. Бабка скорбно покачала головой, выудила очередной ломтик из поставленного на скамью контейнера.
        Пальцы нырнули в рот, задержались на секунду, две… и стали запихиваться дальше - небольшими, торопливыми толчками. То, что полотно безмятежной реальности треснуло и через неумолимо расширяющуюся прореху проталкивается самая настоящая жуть - Инна поняла лишь тогда, когда кисть попутчицы целиком исчезла во рту.
        Электричка остановилась.
        - Тихвиновка-а-а-а… - утробно прозвучало из динамиков. Потом там что-то булькнуло, скрежетнуло, и голос продолжил: - Ра-а-аз… Кошма-а-ар окру-у-ужи-и-ит…
        Первая судорога страха скрутила Инну не целиком, оставив нетронутым кусочек сознания. Краем глаза зацепив движение за окном, она машинально повернула голову - и лихорадочно отодвинулась ближе к проходу, всаживая своё «а-а-а!» втягучий ритм считалки.
        Безлюдный перрон двигался. Асфальтовый слой, кожа, - вспухал, бугрился частыми полуметровыми в диаметре волдырями. Ближний к окну лопнул, разбрасывая по сторонам кусочки асфальта, обнажив пульсирующее подобие багрово-серого нарыва.
        Ещё миг - и нарыв вскрылся, выхаркнув длинный тонкий стебель, увенчанный гроздью желтушных, раскрывшихся в полёте бутончиков. Они впечатались в стекло, стебель натянулся, но расплющившиеся бутончики не оторвались, лишь немного сползли вниз - оставив мутный, липкий след. Припухлые, похожие на пиявок лепестки чуть подрагивали.
        Грозди летели в вагон одна за другой, туго натягивались стебли: электричку словно брали на абордаж сумасбродным, дьявольским способом…
        Инна даже не пыталась представить, что может произойти по его завершении. Она безостановочно кричала, глядя на бабку - засунувшую руку в рот уже до середины предплечья. Рукав пальто собрался гармошкой, закрывая нос и подбородок. Безобразно распухла шея, «квашню» трясло, подошвы коричневых полусапожек хаотично шаркали по полу…
        - …правит в этом мире-е-е-е… - В динамиках захлюпало, из них потекла зеленоватая, пахнущая тухлятиной жидкость.
        Мужичок уже разлепил глаза и ошалело мотал головой, пытаясь вникнуть в происходящее. Старшеклассник всё так же таращился в планшет, звук в наушниках надёжно отфильтровывал крики Инны и утробные завывания динамиков.
        Бабка внезапно замерла, широко раскрытые глаза с кляксочками лопнувших сосудов быстро стекленели…
        Руку попутчицы вдруг вытолкнуло изо рта, как пробку из бутылки с игристым! Следом за рукой высунулось что-то вроде длинного и толстого, уродливого красно-бурого языка. Рука безвольно повисла вдоль тела, от кисти остался только куцый изжёванный огрызок, среди изувеченной плоти смутно белели кости. «Язык» пролетел дальше, растекся по полу и противоположной скамье. Спустя секунду Инна поняла, что это была обычная рвота.
        Или не обычная?
        Кровяная жижа не выглядела однородной, в ней отчётливо выделялись те самые, съеденные попутчицей ломтики. Не успевшие перевариться и… шевелящиеся.
        Стоящий на скамье контейнер с недоеденными кусочками вдруг накренился, и содержимое полезло из него, до отвращения похожее на проворных, целеустремлённых слизняков. Ломтики из рвоты тоже принялись расползаться, оставляя за собой красноватые, быстро заканчивающиеся росчерки…
        Старшекласснику, сидящему в двух скамьях от бабки, спиной к ней, так и не довелось осознать, что он стал статистом в набирающем обороты кошмаре.
        Ломтики-слизняки добрались до него в считаные секунды. Нескольких он успел смахнуть, рефлекторно, явно не успев испугаться, уронив планшет на колени. Но с полторы дюжины кусочков облепили его голову, шею, ещё несколько скользнули в рукава чуть великоватой кожаной куртки.
        А спустя мгновение парень закричал. Так кричат, когда хочется умереть без промедления, вывернуться наизнанку - лишь бы избавиться от начавшегося страдания…
        Слизняки начали быстро, безостановочно погружаться в плоть, как капли магмы, брызнувшие на снежный наст. Сходство усиливалось тем, что края ранок расширялись, приобретающая тёмно-серый оттенок кожа будто бы таяла, плавилась.
        Крик продлился недолго и оборвался резко, словно старшеклассника окунули лицом в тот же расплавленный металл. Голова начала терять форму, съёживаясь как шарик, из которого выпускают воздух. Раны обильно сочились бурой слизью.
        Мужичок дёрнулся в сторону тамбура, то ли успев осознать происходящее в полной мере, то ли - на всякий случай, подальше от таких криков.
        Он судорожно сцапал ручку ближайшей двери, рванул её вбок…
        Из проёма ему навстречу выскользнуло что-то полупрозрачное, похожее на гигантский язык. Сбило мужичка с ног, полностью погребло под собой. Почти неразличимая щель между полом и «языком» плюнула струйкой крови: второй, третьей… Существо расплющивало человека, как палец - нерасторопного комара.
        Воздух внезапно стал спёртым, гораздо более смрадным. Инна мазнула взглядом по потолку, по стенам… И поперхнулась собственным криком.
        Вагон менял очертания, искажался. Потолок медленно, неравномерно прогибался вниз, между тускнеющих плафонов змеились и набухали канатики синюшных артерий. Окна заплывали коричневой мутью, полки выглядели фрагментами уродливого костяного гребня, спинки дальних сидений густо покрывались красноватыми язвами размером с кофейное блюдце.
        Проход по всей длине разломила широкая, влажно поблёскивающая красным трещина. В её глубине ворочалось что-то крупное, сильное, беспокойное… Инна чувствовала: до того как вагон разорвётся пополам и оно выберется наружу, осталось совсем недолго.
        Плафоны мигнули последний раз и погасли, твёрдость скамьи сменилась отвратительной податливостью чего-то живого. Вагон начал раскачиваться, послышался хруст - непрекращающийся, кошмарный… Нечто лезло из трещины.
        Инна сжалась в комок, закрыла глаза. И снова закричала: исступленно, обречённо…
        - Женщина-а-а. Женщина-а-а…
        Инну кто-то тряс за плечо. Несильно, но безостановочно.
        Глаза разлипались вязко, с трудом, но она всё же выдралась из сновидения. Машинально прошептала:
        - А? Что?
        - Просыпайтесь, - пробубнил прокуренный басок, рука убралась с плеча. - Высовск, конечная.
        «Сон, конечно же…» - облегчённо выдохнула Инна. Опять закрыла глаза, помассировала веки - скупо, в пару движений. Потом осторожно потёрла виски, в голове чуть заметно елозило что-то наподобие странной дурноты. Хуже всего было то, что она заставляла ощущать себя с изъяном, но не телесным и не душевным.
        Дурнота словно растворила в себе кусочек памяти, не давая вспомнить что-то важное, личное. И жёстко пресекла первую же попытку получить ответ - что именно забыто, ощутимо усилившись на несколько мгновений, воткнув в горло комок тошноты.
        Инна глубоко вдохнула-выдохнула, снижая дурноту до прежней вялости, решив отложить выяснение этой странности на потом. Посмотрела на разбудившего её человека.
        Невысокий, с выпирающим пузцом под форменной курткой охранника, сопровождающего поездных контролёров. Плутоватая, упитанная «хомячья» физиономия, на которой смешно смотрелись вислые рыжеватые усы. Светло-карие глаза индивидуума, который охотно поменял бы побудку Инны на посиделки перед телевизором, в компании пары бутылочек пива. Рядом с ним стояла женщина баскетбольного роста, в форме контролёра. Некрасивое «лошадиное» лицо, очки, взгляд человека, за плечами которого остался нелёгкий рабочий день.
        - Конечная, - повторил вислоусый. - Билет покажите.
        - Сейчас…
        Инна достала из нагрудного кармашка курточки требуемое, протянула женщине. Та привычно окинула бумажный прямоугольничек взглядом, оттиснула на обратной стороне бледно-синий штампик и вернула билет Инне.
        Охранник продолжал исподволь следить за Инной, как будто ожидал от неё подвоха. Она молча взяла билет и зашагала к выходу. Фрагменты минувшего сна ещё торчали в памяти, как осколки стекла в плоти, и Инна поневоле замедлила шаг, скользнула взглядом по пятачку перед тамбуром, отыскивая признаки того, что здесь раздавили человека.
        Но тут же опомнилась, тряхнула головой, прогоняя мимолётное наваждение:
        «Тьфу ты, зараза! Прицепится же…»
        Инна вышла на перрон и направилась к вокзалу. Криво усмехнулась, поймав себя на мысли, что идёт не без некоторой скованности, опасаясь ощутить под ногами пульсацию или другой признак чего-то живого. Паскудное сновидение было слишком реалистичным, осязаемым - для того, чтобы бесследно раствориться в глубинах памяти за считаные минуты…
        На выпуклой полуметровой «таблетке» вокзальных часов было без четверти одиннадцать. В тот миг, когда Инна посмотрела на циферблат, секундная стрелка перепрыгнула с одного деления на другое и замерла.
        «Хорошо, не назад побежала, - невесело усмехнулась Инна. - А то в сочетании со сном смотрелось бы не айс».
        Она вошла в малолюдный зал ожидания, направилась к выходу. В трёх затемнённых окнах поочерёдно проплыло её отражение: худощавая светловолосая женщина средних лет, с неглупым миловидным лицом, которое чуточку портили резковатые черты.
        Массивная деревянная дверь на обычной пружине глуховато хлопнула за спиной. Инна сделала ещё несколько шагов - и остановилась.
        «А… что дальше? - Она растерянно обвела взглядом скудновато освещённое пространство привокзальной площади. - Зачем я здесь?»
        Предельно странное ощущение обрушилось неожиданно, всепоглощающе. Инна почувствовала себя персонажем видеоигры, который завершил очередное задание и - не получил нового, но точно знает, что финал ещё не наступил…
        От этой внезапной, тягостной бесцельности Инне быстро стало не по себе. Нет, конечно же, до желания сесть прямо на мокрый асфальт и обречённо заскулить не дошло. Но душу принялись покалывать холодные иголочки беспокойства, на заднем фоне которого терпеливо выжидал своей минуты страх.
        «Провалами в памяти страдать вроде рановато…» - Инна снова оглядела площадь: круглосуточный продуктово-хозяйственный павильон, закрытый журнальный киоск, трио «бомбил» на отечественных «Антилопах-Гну». Большая круглая клумба в центре площади, чей-то памятник между двумя фонарями поодаль слева, справа уходил в темноту длинный забор, за которым можно было различить что-то вроде старого, но ещё крепкого кирпичного ангара.
        - Высовск, конечная. Иди…
        Инна дёрнулась как ужаленная, мгновенно обернулась. Она могла поклясться, что прошептавший фразу чеканной скороговоркой стоял за левым плечом: но там никого не оказалось.
        - Иди, иди, иди… - шепоток запорхал вокруг, становясь то громче, то резко снижаясь до еле уловимого шелеста. Облизывая и без того смятенное состояние Инны частыми язычками пламени-испуга.
        - Нет, не надо… - Инна прижала ладони к ушам, но это не помогло. Казалось, голос неумолимо просачивался даже не сквозь пальцы - сквозь плоть. То, что он отличался от звучавшей во сне нежити наличием эмоций, положение ничуть не облегчало.
        - Перестань! - негромко вскрикнула Инна. Реакции не последовало. Она мотнула головой и шагнула вперёд.
        Голос пропал. Инна недоверчиво убрала ладони, но облегчение было недолгим. Спустя несколько секунд тишину опять раздробила набирающая силу скороговорка: «Иди, иди, иди!»
        Инна сделала ещё шаг, и ещё… Шёпот сгинул тут же, бесследно.
        Она остановилась, внутренне сжавшись от предчувствия новой «дозы». Грохнувшей через те же три-четыре секунды:
        - Иди! Иди! Иди!
        В голосе уже слышалась откровенная издёвка, обильно пропитанная повелительными интонациями.
        - Куда?! - выдохнула Инна, почему-то понимая, что ничуть не удивится, если услышит ответ. Заевшая пластинка на потустороннем патефоне не выскочила из своей «колеи», и Инна сделала очередной шаг, мазнув взглядом по представителям частного извоза. Вне всякого сомнения, «иди-иди» должно было долетать и до них. Но пара разновозрастных мужиков безмятежно продолжала внимать рассказу третьего бомбилы. Повествующего, судя по раздающимся смешкам слушателей, о чём-то забавном.
        Инна медленно пошла вдоль здания вокзала, пытаясь найти правдоподобное объяснение происходящему. Таких насчитывалось ровным счётом три.
        Первое, предпочтительное: она стала участником клона программы «Розыгрыш». Второе, маловероятное: её опять же разыгрывают, только кто-то неизвестный, по ведомым лишь одному ему причинам. Третье, нежелательное: она сходит (если уже не сошла) с ума.
        Очень хотелось верить в первое, но… тут имелся один, по мнению Инны, довольно веский нюанс. Кто она такая, чтобы вовлекать её в действо, которое мало похоже на скоротечное и юмористическое? Формат подобных шоу - минутное «Покараульте психа в смирительной рубашке, а я подгоню машину», который начинает развязываться, когда «санитар» уходит. Или «Помогите мне - нажмите третью красную кнопку в этом чемоданчике. Огромное вам спасибо, очень скоро в Европе станет одной страной меньше!»
        Как правило, более продолжительно и относительно сюжетно разыгрывают других персон. Имеющих обыкновение регулярно мелькать в «ящике-мозгоеде» ина страницах всевозможных печатных изданий. Но ведь она-то не из их числа!
        Ладно, допустим… допустим! - что она всё-таки участница одного из таких развлечений. И совсем скоро гнетущее и страшноватое начало перетечёт в уморительную развязку.
        Только у Инны почему-то не складывалось такого впечатления. Называйте это чутьём, интуицией - как угодно. Можно было впихивать, трамбовать в себя надежду на лучший исход: но Инна была почти уверена: это не розыгрыш. По крайней мере, не из тех, что через какое-то время будут потешать усевшегося перед плазмами, «жк-шками» ипочтенными кинескопными «ти-ви» обывателя.
        Из этого неумолимо вытекало, что версия розыгрыша, устроенного неизвестным любителем реалити-развлечений тоже подлежит занесению в графу «крайне малая вероятность».
        Оставалось сумасшествие.
        Впрочем, ещё можно предположить, что происходящее - тот же сон. Или побочный эффект от испытания психотропных препаратов, а сама Инна сейчас находится в секретной лаборатории какой-нибудь спецслужбы. Или качественные, предельно реалистичные «глюканы» от наркотиков. Или её похитили инопланетяне, и сейчас начинается «приход» от «пяти капель» внеземного алкоголя, выпитого на брудершафт с лилово-изумрудным альфа-центаврянином…
        Инна ущипнула себя за запястье. На совесть, закручивая и оттягивая кожу. Зашипела сквозь зубы, и вариант со сном беспрекословно канул в небытие.
        «Инопланетяне… - тоскливо подумала Инна, потирая пострадавшее запястье. - Спецпрепарат под условным названием „Изнанка сознания“, палата номер шесть манит нас…»
        Перебор и обдумывание версий заняли совсем немного времени. Инна успела пройти полторы сотни метров неспешным шагом, дойдя до забора, за которым находился ангар. Машинально развернулась, собираясь двигаться назад…
        - Иди! - Голос жгуче ввинтился в уши, причинив пусть и не боль, но достаточно неприятные ощущения. - Иди, иди!
        Инна шарахнулась вбок, чуть не упала, опёрлась рукой на шершавые доски забора, прочно забывшие, как выглядит кисть маляра. Невидимый «погонщик» хранил молчание.
        «Назад нельзя! - понимание случившегося пришло моментально. - Что, он меня направлять будет? Ну… хоть какая-то определённость».
        Она без промедления пошла вдоль забора, глядя прямо перед собой, готовая в любой момент свернуть туда, куда прикажет голос. Сама Инна не назвала бы это покорностью, скорее - необходимостью подчиняться обстоятельствам. Что поделать, если выбор крайне невелик: либо идти куда заставляют, либо подбежать к памятнику и - с разгона головой о ребро постамента…
        Она не оглядывалась и не видела, как фонари на платформе и привокзальной площади начали гаснуть один за другим. С одинаковым интервалом, неторопливо - но безостановочно…
        Забор оказался длиннющим, Инна шла и шла по узенькой, изрядно разбитой полоске тротуара. Дурнота никуда не исчезла, еле заметно шебуршась в голове. Откровенно говоря, дискомфорта от неё почти не было - если бы не эта «прореха» впамяти…
        Слева тянулась неширокая аллея, отделённая от забора асфальтовой двухполоской с частыми следами поямочного ремонта.
        За те несколько минут, в течение которых Инна шла вдоль забора, ей на глаза не попалось ни одной живой души: неважно - в машине или топающей на своих двоих. Понятно, что час поздний, что провинциальный райцентр Высовск - ни в коей мере не напоминает мегаполис: но всё равно, как-то… лишний повод для тревоги.
        В двух примыкающих к концу аллеи и постепенно близящихся пятиэтажках не светилось ни одного окна. Нигде не просматривалось даже неярких всполохов, мгновенно дающих понять: вкомнате смотрят телевизор.
        Понятно, что подобное обстоятельство никак не вязалось с душевным спокойствием, как раз наоборот.
        «Может, новостройки? - Инна сделала робкую попытку как-то объяснить увиденное. - Только сдали, не заселился ещё никто… В темноте особо не разглядишь».
        Попыталась и сама осознала, что не верит в такой, не столь уж и неправдоподобный расклад. До окончательного подтверждения этому неверию оставалось сотни три шагов, и Инна знала: ей придётся их сделать…
        Забор кончился раньше, чем она приблизилась к домам. Инна посмотрела вправо, куда убегал «приток» двухполоски - узенькая, неряшливая, крайне скверно освещённая улочка. В самом начале которой гнилым зубом торчало длинное двухэтажное деревянное здание казённого вида с полуразрушенной крышей, обтянутое алюминиевой паутиной строительных лесов. Дальше что-либо разглядеть было сложно, через три десятка метров «приток» скрывался в прожорливой утробе мрака.
        «Надеюсь, туда не погонят, - вздохнула Инна. - Может, это и сумасшествие, но неохота мне туда».
        Она торопливо перешла улочку, внутренне съёжившись в ожидании окрика «Вправо!». Прошла три метра, пять…
        - Стой…
        Инна машинально сделала ещё шаг. Остановилась. А в следующий миг пришло понимание, что прозвучавший за спиной голос был другим. Сиплым, отрывистым.
        Спустя секунду последовало новое распоряжение:
        - Повернись.
        Инна быстро выполнила требуемое, потому что в жестяном тоне неизвестного отчётливо улавливалось: возражений быть не должно.
        От увиденного она вздрогнула и попятилась назад. В теле моментально возникла частая спутница страха - противная, сосущая, всепроникающая слабость.
        На углу окружённого строительным реквизитом здания стояли двое. Близнецы. Высокие, узкоплечие, худые, по-обезьяньи длиннорукие. Неприятные, «лягушачьи» черты лица: крупный рот, широко расставленные водянистые глаза навыкате, маленькие ноздри сплющенного носа…
        Оба были одеты в одинаковые кожаные чёрные, доходящие почти до колена куртки, синие, испачканные в грязи джинсы и серые кроссовки.
        Отличались они только причёсками. У того, который стоял поближе, - редкие светло-русые волосы были зачёсаны назад, а второй предпочитал стрижку «ёжиком».
        Инну испугало даже не их неожиданное появление, ведь она не должна была проглядеть близнецов на только что оставленном за спиной «притоке». Всё-таки на три десятка метров кое-что просматривалось, а Инна успела удалиться от улочки менее чем на дюжину шагов… Точно, не должна была, но при одном условии - если всё происходящее подчиняется законам нормальности.
        Её испугал… гроб, стоящий в ногах у близнецов. Тёмно-синий бархат обивки был изрядно выпачкан грязью, а комочки земли, лежавшие на крышке, выглядели свежими, не успевшими подсохнуть. Гроб недавно выкопали, какие уж тут сомнения… Зачем? Инна твёрдо знала одно - получить ответ на этот вопрос ей совсем не хочется.
        Близнецы рассматривали стоящую поодаль женщину голодными глазами. Голод во взглядах не был каким-то одним, Инну прощупывало жуткое смешение всех его видов.
        Она не знала, сколько продолжались «гляделки» - несколько секунд или минут. Время не остановилось, оно стало другим, умело уподобившись пыточному инструменту…
        Наконец длинноволосый шумно, с предвкушением втянул воздух ноздрями и лаконично скомандовал «ёжику»:
        - Давай…
        Тот сноровисто, нетерпеливо подцепил крышку гроба, снял и положил её на землю. Скупо матюгнулся от напряжения, опрокидывая гроб набок, освобождая его от массивного, грузного покойника с отметинами начального разложения.
        В воздухе запахло гниющей плотью, Инна рефлекторно закрыла нос ладонью. Сиплый близнец показушно сплюнул на труп, а потом мотнул головой в сторону опустошённого гроба:
        - Ложись.
        Инна не сразу сообразила, что это говорят ей, а не «ёжику».
        - Ложись, сука… - И без того страшный взгляд длинноволосого безостановочно заплывал бешенством. - Быстро!
        «Решай сама…» - вкрадчиво прошелестело над ухом.
        Инна затравленно всхлипнула, резко повернулась и побежала к пятиэтажкам: изо всех сил, не оглядываясь.
        - Э-э, стоять! - надсаживаясь, заорал сиплый. - Стой, сука! Саня, держи её!
        Слабость сгинула, теперь тело захлестнула невероятная лёгкость, порождённая всё тем же страхом. Инна мчалась, в буквальном смысле слова не чуя ног, глядя только перед собой. Но периферийное зрение исправно доложило о том, что в пятиэтажках вдруг начали загораться окна: то тут, то там - всё быстрее и быстрее…
        В кажущейся хаотичности быстро проявился смысл. Налитые беспокойным - как пламя свечи на сквозняке - светом, квадраты и прямоугольники окон складывались в гигантские линии. Линии - в буквы, а те - в слово.
        «БОЛЬ».
        Позади глухо топотали близнецы, и неясно - что было страшнее: звуки шагов или оконная мозаика.
        Торец одной из пятиэтажек вдруг потёк вниз, как тухлое яйцо по шлему омоновца. Жижа беззвучно пузырилась, растекаясь огромной багрово-бурой лужей, затапливая детскую площадку, находящуюся неподалёку.
        Дом продолжал превращаться в ничто, но Инна этого уже не видела. Она выскочила на пустынный перекрёсток и свернула направо. Топот близнецов становился глуше, они явно отставали. «Погонщик» никуда не делся: порхал, мерзость, вокруг, визгливо похохатывая - как будто в происходящем имелось что-то забавное.
        «Туда!» - Инна бросилась к проходу между небольшим одноэтажным магазинчиком с вывеской «Рог изобилия. Продукты и хозтовары» икирпичной трансформаторной будкой, изрисованной угловатыми каракулями граффити.
        Нырнула в проход и побежала дальше, безликими проулками и дворами. Все встречающиеся по пути здания были темны, но хотя бы не спешили менять свою привычную форму на что-то отталкивающее, инфернальное.
        Судя по полной тишине, преследователи потеряли Инну из вида. Она остановилась, судорожно хватая воздух ртом, чувствуя - как бьётся сердце: исступленно, на пределе…
        Голос затих, проявляя полное равнодушие к остановке Инны. Сейчас ей было всё равно - радоваться этому или заходиться в смертной тоске, предполагая что-то совсем уж поганое.
        Что может быть поганей двух преследовавших её нелюдей и превращающегося в кровяную жижу бетона - Инна даже не собиралась представлять. Безумие само решит, стоит ли загонять свою игрушку в глубь трясины или оставить в покое. Хотя бы на время.
        Она уже не сомневалась, что сошла с ума. Последние картинки кошмарного калейдоскопа, в который ей выпало заглянуть, бесследно растворили в себе прочие догадки и предположения о том, почему с ней происходит всё это…
        Наверное, следовало что-то делать. То ли лечь - и попытаться уснуть, чтобы отрешиться от всего происходящего, то ли - бежать дальше, не разбирая дороги. Надеясь в конце концов оказаться на более спокойной грани сумасшествия.
        Инна не знала, принесёт ли понимание своего душевного состояния хоть какое-нибудь облегчение. С другой стороны, в этот пазл напрочь не укладывалось утверждение, что душевнобольной никогда не признает своего недуга.
        «Ну а я - что? Специалист по психам? - Инна присела на оказавшуюся поблизости скамейку, смятенно огляделась. - Исключения, опять же, никто не отменял…»
        Она находилась на краю крохотного сквера, к которому примыкал светло-бежевый каменный особнячок с мезонином. Чистенький, с четырьмя белоснежными колоннами, подпирающими просторный балкон, выставивший напоказ кованое фигурное ограждение.
        Такими в средних провинциальных городах обычно бывают обиталища культуры и истории, преимущественно музеи.
        Прошла минута, две… Инна сидела не шевелясь, медленно впадая в странное оцепенение, неотрывно глядя на основание ближайшей колонны. Как будто ожидала, что с особнячком вот-вот начнёт происходить очередная жуть, и - именно с этого места.
        - Сейчас… - азартно выдохнула пустота. - Ап!
        «Тух!» Звук был глухим, сильным. Инна судорожно мотнула головой влево-вправо, отыскивая взглядом место, из которого он донёсся. В свете фонарей метрах в трёх друг от друга в воздухе тяжеловесно вращались два больших, плоских, тёмных диска… да это же крышки канализационных люков!
        Сейчас они напоминали две монетки, подброшенные ленивым щелчком пальца на пару ростов Инны. Полное впечатление, что в подземные коммуникации одномоментно закачали несколько десятков килограммов воздуха и крышки вышибло вверх. Поодаль раздалось ещё одно «тух!», и вверх взлетела третья крышка.
        Инна моментально напряглась, со страхом ожидая продолжения.
        Через пару секунд крышки упали на дорогу. А спустя ещё несколько мгновений до Инны дошло, что в их падении присутствует неправильность, от понимания которой в кожу впился целый сонм ледяных клещей.
        Увесистые чугунные кругляши издали тихий шлепок, словно упали на что-то податливое, нисколько не схожее с асфальтом. Инна мысленно взвыла, а в следующий миг все три люка начали поспешно, даже с какой-то остервенелостью исторгать из себя нечто похожее на толстые, бугристые, покрытые белесоватой слизью кишки. Словно под землёй дремал гигантский, монструозный организм, которому пришёл срок пробудиться и выбраться на поверхность.
        Ближайшие «внутренности» выперли в высоту метра на четыре с лишним - вровень с верхней кромкой балконной ограды. И замерли, чуть заметно подрагивая. Их и Инну разделяло примерно полторы дюжины шагов.
        Ничего похожего на глаза у «внутренностей» не наблюдалось, но Инна принялась вставать со скамейки, как в максимально замедленной съёмке. Время ползло полупарализованной улиткой, «погонщик» молчал. Инне почему-то казалось, что он еле сдерживается от соблазна гаркнуть что-то вроде «Вот она!».
        Наконец Инна поднялась на ноги и - медленно, плавно - сделала шаг назад, не сводя глаз с торчащей из люков плоти. Ещё шажок, третий…
        «Внутренности» вдруг резко разбухли, став раза в два толще! То, что мгновение назад выглядело асфальтом, не выдержало, и от «кишок» во все стороны с омерзительным влажным треском шустро поползли сочащиеся красным разрывы.
        «Внутренности» тоже лопнули, вверху: разлохматившись несимметричными, почти метровыми лоскутами. Безвольно повалились набок, самая ближняя «кишка» упала точно в сторону Инны, напоминая указующий, сильно изуродованный перст. Из отверстия сразу же хлынули бесшумные, продолговатые - примерно с предплечье Инны - светло-зелёные сгустки, как показалось женщине - помесь пиявки и многоножки.
        - Бу! - напомнил о себе голос.
        Инна не стала медлить, чтобы как следует разглядеть выбирающееся из «внутренностей» содержимое. Глухо охнула и побежала прочь от особнячка, чувствуя под ногами упругое, живое. Фонари за её спиной гасли, один за другим…
        Хохот погонщика был хохотом победителя-триумфатора. А потом Инна услышала стихи из сна. Голос читал их с интонациями свихнувшегося шута: то фальцетом - частя и взвизгивая, то выкрикивая слова по слогам - дурным, ненатуральным басом. И если звучавший в электричке голос был полностью равнодушным, то этот неистово смаковал каждую строчку, букву, полностью растворившись в стихе…
        Раз!
        Кошмар окружит вас…
        Инна бежала, отчаянно борясь с желанием упасть, подтянуть колени к груди, обхватить голову руками, закрыть глаза и уши. Что-то подсказывало, что пока она двигается, у неё есть крохотная надежда отсрочить настоящий ужас. И она не останавливалась…
        Два!
        Напилась крови тварь…
        Город менялся. Казалось, что тьма выбрала его подмостками для одной из своих пьес. И сейчас её темп уверенно нарастал, демонстрируя Инне череду режиссёрских находок - во всём их жутчайшем, отвратительнейшем великолепии…
        В водосточной трубе загремело, и из неё вывалилось несколько изуродованных человеческих голов. Шеи выглядели так, словно головы отгрызли или оторвали. Одна покатилась наперерез Инне, из расколотого черепа выпадали кусочки мозга…
        Памятник неизвестному уроженцу Высовска вдруг обрёл плоть, ожил. И замахал руками, отчаянно сохраняя равновесие: ноги ниже колен остались прежними, бронзовыми. По постаменту расторопно карабкалось с полдюжины омерзительных - помесь шимпанзе и паука - существ, слышалось нетерпеливо-голодное порыкивание.
        Человек на постаменте встретил первого сунувшегося к нему монстра ударом кулака, сбросил вниз. Но сзади влез ещё один, подпрыгнул, оплёл шею и плечи живого памятника всеми шестью тонкими, жилистыми конечностями. Небольшая пасть раскрылась почти на сто восемьдесят градусов, и выпрыгнувший из неё язык, больше всего напоминающий толстое жало, саданул жертву в шею.
        Брызнула кровь. Человек закричал, крутнул корпусом, пытаясь сбросить гадину. Но спереди и сбоку прыгнули ещё две твари. Одна повисла на руке, быстро разрывая добротную ткань старомодного сюртука мелкими кривыми клыками, добираясь до плоти, второй ловко взбирался выше, к горлу…
        Три!
        Закрой глаза, смотри…
        Над головой захлопали крылья - величественно, тягуче, страшно. Инна посмотрела вверх. Над городом, не так уж и высоко - примерно три сотни метров - неспешно летело чудовище. Исполинское, неохватное взглядом. Инна не сомневалась: если бы оно упало на Высовск, то накрыло бы его целиком, сровняв с землёй без остатка…
        Четыре!
        Боль правит в этом мире…
        Пять!
        Беги, беги опять…
        Шесть!
        Тебя заждались здесь…
        Фонари уже гасли тут и там, Инна шарахалась от очередного куска возникшей на её пути темноты и бежала к свету, которого становилось всё меньше. Тьма подобралась почти вплотную, но Инна ещё металась в этом лабиринте, надеясь непонятно на что…
        Семь!
        Надежды нет совсем…
        Четыре из пяти находящихся впереди фонарей стали затухать одновременно.
        Инна огляделась. Других источников света поблизости не было, и она побежала к последнему освещённому кусочку Высовска. Не желая оставаться в темноте, которая выла, шипела, скрежетала, хрустела и что-то разрывала с влажным, подкармливающим безумие звуком…
        Инна вбежала в пятно света и остановилась, завертела головой, пытаясь найти вдалеке хоть какой-то просвет, но безуспешно. Чудовище всё ещё летело, заслоняя звёзды и луну, голос продолжал упиваться дьявольскими рифмами…
        Восемь!
        Нас сблизит эта осень…
        На девять,
        Десять - знай,
        Что сделан шаг за край…
        Спустя несколько секунд тьма стала непроглядной, последняя освещённая частичка города находилась в ней как в коконе. Инна замерла, вздрагивая всем телом. Чувствуя себя марионеткой, которая ещё не обзавелась ниточками, но этого не придётся долго ждать.
        - Ты будешь моя… - предвкушающе протянул голос, и демоническая разноголосица мгновенно смолкла. - Этого не избежать, ведь ты сама сделала всё для этого. Моя, уже скоро…
        Инна отрицательно замотала головой и попятилась, когда к ней потянулось узкое подрагивающее, сотканное из тьмы щупальце. Шаг, второй, третий… Спина почувствовала бетонное ребро столба, щупальце висело в считаных сантиметрах от лица, и Инна сделала единственное, что могла: закрыла глаза.
        Прикосновение было коротким, безболезненным. Голос издал блаженный стон. Щупальце тут же отдёрнулось, после чего пришло понимание, что дурнота исчезла. Доступ к ячейке памяти был свободен.
        И Инна вспомнила.
        В следующий миг она упала на колени, и окружающий мрак начал жадно впитывать в себя её вой: надсадный, безысходный, почти нечеловеческий…
        - Витенька, ну, ты же прекрасно знаешь - женщины любят ушками…
        Миловидная златовласка с фигуркой балерины невинно захлопала голубыми глазами, прикусила нижнюю губку, грациозно повела плечиком.
        - Ну, знаю… - мрачно буркнул Крохалёв, делая очередную безуспешную попытку сосредоточиться и выбрать что-нибудь из тощенького меню. - И что?
        - Витя-Витенька-Витюша, жаждут ласки мои уши, - негромко пропела блондинка на мотив полузабытой попсы. - Господин полицейский, не обижайте девушку и журналиста, поделитесь подробной информацией…
        - А мне что с этого? - прямолинейно бухнул веснушчатый, круглолицый здоровяк. - Половину гонорара за писанину твою отжимать у меня совесть не позволит, на свидание опять не придёшь. Да и нет у меня сейчас времени на эту лирику… Половина выходного раз в три недели. Короче - можешь кукситься, но выгоды не вижу.
        Девушка ничуть не смутилась и расстегнула две верхние пуговицы на блузке:
        - Жарковато здесь…
        - Слышь, восходящая звезда провинциальной журналистики… - Крохалёв отложил меню, стараясь смотреть в глаза собеседнице, не ниже. - Писала бы про богему местную, про торжественное открытие пятисотой урны. Вон, у Филачёвых из Липового переулка самогонный аппарат себя поясом шахида вообразил: знатно шарахнуло. Прямо бестселлер, расписывай - не хочу. Мариночка, кровища, трупы тебе зачем? Ты жмура вживую видела? Нет, не после морга, когда они облагороженные. А после того, как над ним колюще-режущими-пилящими вдоволь поупражнялись… На редкость хрено-о-овое зрелище.
        Блондинка безмятежно пожала плечиками:
        - Витя, я же тебя не пытаю: почему ты на этой работе уже восемь лет, если от неё одни минусы. Вот и ты меня не тормоши, почему я о «Высовской твари» писать надумала. Тебя же не волнует, кто в своё время о сестрах Гонсалес написал? Ну вот… Ты выбрал что-нибудь?
        Она забрала у Крохалёва меню, быстро пролистала. Вскинула руку, подзывая официантку:
        - Мне чай с чабрецом и пару ватрушек с повидлом. А этому идеальному мужчине и грозе местного криминала - пива местного, он другого не пьёт. И к пиву чего-нибудь… Вот, колбасок и гренки с чесноком.
        Официантка ушла, Марина снова посмотрела на Виктора:
        - В общем, так. Едим, пьём. Если к последнему глотку пива не созреешь ничего рассказать - я расплачиваюсь и разбегаемся. Устроит?
        - Когда это я за твой счёт хоть яблочный огрызок съел… - проворчал Крохалёв. - Хрен с тобой, вытягивай душу.
        - Рассказывай что знаешь, - улыбнулась Марина, вытаскивая из сумочки диктофон. - А восходящая звезда сама потом факты рассортирует и всё в лучшем виде изложит. И насчёт свидания серьёзно подумает.
        - Я так полагаю, ф. и. о. тебе напоминать не стоит…
        Марина кивнула:
        - Резанова Инна Эдуардовна, одна тысяча девятьсот семьдесят первого года рождения.
        - Именно, - вздохнул Виктор. - Она же «Высовская тварь», установленное количество жертв - двадцать одна. Убивать начала около трёх лет назад, и не только в наших краях. Сначала каталась в соседние области, а когда шиза совсем расцвела - стала здесь народ шинковать. Перед тем как её взяли, в последней электричке трёх попутчиков на тот свет отправила, с особой жестокостью. Бабку, мужичка и подростка - у всех глаза вырезала… До этого только мужиков в возрасте убивала, тоже без глаз оставляла. Причём мужиков разных, без системы, но с умом, продуманно. Если бы у неё с головой плохо не стало, мы бы её ещё долго ловили.
        - Что, прямо так однажды проснулась - и начала убивать? - перебила рассказчика блондинка. - Ни с того ни с сего… Раз, и новая Ирина Гайдамачук образовалась, даже похлеще.
        - Подкованная ты наша. Гайдамачук, Гонсалес… Нет, была у неё… стартовая площадка. Её года четыре назад похитили, насиловали и могли убить. Братья-близнецы, могильщики.
        - А, да-да! - Марина щёлкнула пальцами. - Что-то припоминаю. Хром… Хоромины?
        - Хоронины, - поправил Крохалёв. - Фамилия под стать профессиональной деятельности. Евгений и Александр. Те ещё нелюди были. Видеозаписи потом у них дома нашли, с семью без вести пропавшими ситуация прояснилась… Неподалёку от кладбища заброшенные подвальчики-овощехранилища были, братья там такой схрон обустроили - хрен найдёшь, если не знать. В нём женщин и прятали. После смерти расчленяли, по пакетам раскладывали и в свежие могилы частями подхоранивали. А с Резановой им не повезло. Исхитрилась освободиться, и не стало близнецов. Так душу отвела, что все, кто результат видел, блевали до упора. Её, понятное дело, не посадили, после такого-то… Как наши думают, и я в том числе, что тогда у неё и проснулась вот эта тяга убивать.
        - Не исключено, после такого-то… А у самой Резановой спрашивали?
        Крохалёв криво усмехнулся:
        - Если очнётся - спросим. В коме она. Охранники из электрички её вязали, напортачили, дилетанты косорукие… Неизвестно - выживет или нет. По мне, так лучше бы сдохла. Напилась крови, тварь, нахлебалась…
        - Понятно, - протянула Марина. - Значит, на границе жизни и смерти сейчас.
        - Типа того. Я очень надеюсь, что она уже не очнётся и в ближайшее время в аду окажется. Заслужила, сука, и никакие близнецы тут не оправдание. Желаю, чтобы черти ей что-нибудь покруче сковородки нафантазировали… Двадцать один труп, нормальные мужики в основном. Не бомжевня, не Бухеры Запоевичи Стекломоевы какие-нибудь…
        Виктор замолчал, наблюдая, как подошедшая официантка переставляет заказ с подноса на стол. Взял бокал с пивом, сделал большой глоток. Посмотрел Марине в глаза, перевёл взгляд ниже…
        - Ну, чего тебе ещё рассказать?
        Примечания.
        Сёстры Гонсалес - самые жестокие серийные убийцы Мексики, действовавшие в период между 1950-м и 1964 годами. Количество жертв - более 90.
        Ирина Гайдамачук (Красноуфимская волчица, Раскольников в юбке) - серийная убийца, количество жертв - 17. Период убийств - с 2002-го по 2010 год.
        Дергач
        Новая секретарша Лёни-Мухомора пусть и не выглядела точной копией Барби, но кукольного в ней было предостаточно. Бирюзовые глазищи, густая россыпь платиновых кудряшек, изящный профиль, пухлые губки и тэдэ и тэпэ…
        То, что Лёня сам не свой до схожих экземпляров, перестало быть секретом уже в незапамятные времена. Замена в «кукольном отделе» происходила как по графику - раз в полгода. Дергач откровенно не понимал, зачем выгонять шиш и приводить на его место кукиш. Ведь «куклы» даже наряжались как под копирку - облегающее, подчёркивающее: глубокое декольте - непременно.
        Впрочем, лидер загорецкой ОПГ Лёня-Мухомор остался в прошлом. Сейчас за высокой массивной дверью роскошного кабинета Яна ждал уважаемый предприниматель Грибушин Леонид Валентинович. Легальность, респектабельность, меценатство, гардероб от европейских кутюрье и прочая шелуха, с помощью которой частенько отводят глаза от пролитой крови и выдают оскал хищника за подобие человеческой улыбки.
        Секретутка с явной досадой оторвалась от монитора, недовольно посмотрела на посетителя. Дергач одним скупым движением снял солнцезащитные очки «кот Базилио» ивпрессовал взгляд в глянцевое личико.
        Реакция «куклы» была предсказуемой.
        Она испугалась. Сильно.
        Дергач с удовольствием прочувствовал-впитал её страх: как будто холодной минералки в зной глотнул. Дальше могло быть одно из двух - обморок или визг, но Ян не стремился ни к первому, ни ко второму. Не любит Леонид Валентинович глупого беспокойства - психовать начнёт, резкостей наговорить может. А этого уже Ян не жалует… Так что лучше не усугублять.
        Конечно, можно было пройти в кабинет без спроса, право на это Дергач имел. Но он не переносил, когда к нему относились как к пустому месту. И никогда не упускал возможности разъяснить заблуждение, тем более что это можно было сделать без единого слова.
        Он приложил указательный палец к губам, и «кукла» замерла с раскрытым ртом. Ян кивнул на дверь кабинета и постучал пальцем по стеклу своей «Омеги», на циферблате которой был ровно полдень.
        - А-а-а… - Он подумал, что секретутка всё-таки завизжит, но ошибся. Она отчасти сумела совладать с испугом, и это означало, что Мухомор предупредил её о необычном посетителе.
        - Вы Д-д-дергач?
        Ян еле заметно кивнул.
        - А, д-да… Л-леонид Валентинович ж-ждёт. П-п-проходите…
        Дергач кивнул и пошёл к кабинету. Он не сомневался, что после его ухода «кукла» выпьет валерьянки и предложит боссу переместиться в комнату отдыха, чтобы снять стресс.
        Ян отлично знал, какое впечатление производит его внешность. И не только на холёных цыпочек, быстро терявших связь с реальностью после попадания под опеку влиятельного «папы».
        Телосложение у него было самое обычное. Рост, правда, внушал - ровно два метра. А вот лицо…
        Восемнадцать лет назад у молодого перспективного «бригадира» Дергача была добродушная, почти Винни-Пуховская физиономия и прозвище «Везунчик». Бурные шуры-амуры с дочкой лидера группировки закончились жуткой аварией, виноват в которой был Ян. Возлюбленная погибла мгновенно, а полуживой Дергач очутился в пыточном подвале несостоявшегося тестя, имевшего красноречивое прозвище «Инквизитор».
        Там Дергач пробыл сутки, потеряв несколько кусков кожи, половину ногтей и зубов, язык, один глаз и чувство страха. Взамен в копилку малочисленных бзиков упал ещё один - непереносимость вида собственной крови. От неё у Дергача отбивало рассудок - ненадолго, но напрочь.
        Яна закопали живьём, но он выбрался. Его тайно пригрел и выходил Грибушин, а спустя полгода, когда Дергач восстановил силы, Инквизитор заплатил сполна. Несостоявшийся тесть просто пропал, а Ян обошёлся не то что без спроса, а даже без лишнего интереса со стороны братвы и ментов. К тому времени Инквизитор стал ущемлять слишком много чужих интересов, и его исчезновение устроило всех. А дальновидный Лёня-Мухомор быстро сумел подгрести под себя делянку бывшего конкурента.
        После устранения конкурента Грибушин не избавился от Яна, а сделал из него «решающий довод» для устранения особо щекотливых проблем. За которые было лучше не браться, если в перечне твоих чувств напротив «страх» не красуется чёткий и нестираемый прочерк…
        Сейчас Дергачу было сорок два, и прозвище у него осталось прежним. Добродушия в его лице сохранилось не больше, чем для вегетарианца и гуманиста - прекрасного на скотобойне. Ян не стал сводить шрамы и обзаводиться искусственным глазом. Навёл порядок только с зубами, оставив прочее в полной неприкосновенности.
        Но эти изъяны пугали людей во вторую очередь. Страшнее было то, что кожа Дергача приобрела почти восковую бледность, которую Ян старательно подчёркивал одеждой тёмных тонов, а именно сейчас - чёрным длиннополым регланом. Лицо выглядело мертвее некуда, а уж в сочетании с прочим антуражем… В общем, дать ответ на вопрос: «Кого не пугает твоя внешность?» - Ян вряд ли бы сумел без долгой паузы. Даже в свинцовом взгляде Грибушина, с отличием окончившего школу выживания девяностых, иногда отчётливо маячило что-то такое… Настороженное.
        Дергач вошёл без стука, плотно закрыл дверь и встал у окна, боком к Грибушину. Так он делал всегда, и хозяин кабинета закрывал на это глаза, считая причудой, а не неуважением. В узкую щель между бело-золотыми шёлковыми портьерами был виден лишь кусочек малолюдной улицы. Но Ян неотрывно смотрел на него, и Грибушин ни разу не пытался узнать, почему он это делает. Главное, что все полученные здесь распоряжения Дергач выполняет в срок и в точности.
        Для Яна же это было своеобразной приметой. Так он, сам уже не помня почему, стоял перед местью Инквизитору, которая прошла безупречно. И перед следующим «поручением» Грибушина. На третий раз он отступил от своего будущего правила, и жертва едва не сумела выскользнуть из ловушки. Дергач с трудом, но исправил промашку. А потом интуитивно уловил связь между удачей и недолгим стоянием возле зашторенного окна - новые дела подтвердили, что так оно и есть. После этого всё пошло по накатанной. Звонок Грибушина, встреча, две-три минуты у окна - и у Леонида Валентиновича навсегда отпадала ещё одна жизненная сложность.
        - …хоть на пять минут перевод задержит, я ему больше ни одного заказа не дам, - скучно цедил в трубку хозяин кабинета, и Яну показалось, что вместе со словами через мембрану пролетает ледяное крошево. - Пойдёт секонд-хенд у метро продавать. Всё.
        Он аккуратно положил изящную, инкрустированную слоновьей костью трубку на рычаг. Телефон был точной и дорогой копией старинного аппарата, гармонично вписанного в общий стиль кабинета: зеркала, дорогое лакированное дерево, хрусталь, лепнина, позолота, вычурность…
        - В общем, тут такое дело… Лаской-смазкой не сдвинуть, да…
        Грибушин сделал паузу, словно подыскивая слова. Дергач удивлённо повернул голову, рассматривая одного из самых влиятельных людей города. Такое с похожим на очеловеченного носорога Грибушиным (бритая налысо голова, большой задранный кверху нос, глубоко посаженные колючие глазки, рубленые черты лица, мощный бочкообразный торс и такие же мощные, короткие руки и ноги) на памяти Яна произошло впервые.
        Как правило, хозяин кабинета излагал проблему чётко, без запинки и лишних деталей. Вся встреча занимала от силы три минуты, немногим дольше Дергач задерживался лишь дважды.
        Грибушин раздосадованно выдохнул сквозь зубы. Дотянулся до фигурной бутылки «Метаксы», наплескал в снифтер грамм сто, выпил залпом. Бросил в рот дольку лимона, прожевал и заговорил снова:
        - Короче, я тут под стройку землю приглядел. За городом. Ну, там, элитный посёлок, всё по высшему разряду… Всё уладил, всё в рамках. Там деревушка никакая, Сафроновка, три с половиной двора со старичьём, остальное всё заброшено… Кого-то в квартиры переселил, у кого-то просто выкупил, без обмана. А с одним домом полная беда-чехарда. Бабка шизанутая, ни за что съезжать не хочет. Я сначала по-хорошему думал, два раза Натаныча отправлял с ней лясы точить. Он и дедушку Ленина уболтает своими ногами из Мавзолея выйти, а с бабкой сплошной брак-никак. Упёрлась. Первый раз ещё послушала немного, а на второй сразу выставила… Ну, Натаныч так говорит. А у меня впечатление сложилось, что он второй раз и не катался, в первый она его убедила туда нос не совать. Глаза у Натаныча были как у депутата на плакате - только слепой не поверит, но такое впечатление, что эту честность ему в голову вложили. И он теперь с ней неразлучно будет. Доказухи у меня голь-ноль, но чутьё-то не пропил: семафорит, не отмахнуться…
        Он замолчал, опять потянулся к бутылке. Ян смотрел на Грибушина, не моргая, не шевелясь.
        - Натанычу я, понятно, седые яйца в тиски пихать не стал, - продолжил рассказчик. - Всё-таки ценный кадр, а промахи у каждого бывают. Если бы он у меня миллион скрысил, я бы его пожурил-укорил жёстко, а старая карга - другое дело… Вместо него послал позавчера Мишу с Камилем. Дом на отшибе, бабка древняя, родни нет. Пожила-побыла, хватит.
        Вторая порция коньяка отправилась вслед за первой. Хозяин кабинета заговорил медленнее, словно взвешивая каждое слово, убеждаясь в его необходимости…
        - Вернулся только Миша, а в глазах у него дурка при полном параде марширует. Лепечет, что стали они «Молотова» поджигать, а вместо бутылки Камиль полыхнул. Сгорел, как промокашка в мангале - за полминуты угольков не осталось. А за Мишей потом паук размером с телёнка гонялся, а он пауков терпеть не может. Рассказывал, что в пионерлагере пацаны в банку разных наловили и ему полусонному на голову высыпали.
        Третью сотку «Метаксы» Грибушин сглотнул как воду и посмотрел на Дергача совершенно трезвым взглядом:
        - Меня вообще после молодости никакой чертовщиной не пронять. Жизнь круче заворачивала… Да и про Мишу слышал, что он с недавних пор на какую-то дурь налегает, а с ней не только паука - Кинг-Конга увидишь.
        Он сделал паузу, закаменел лицом, словно унимая непонятную Дергачу внутреннюю дрожь, и продолжил:
        - Только мне сегодня те приснились… Аркаша Тульский, Руслан с Датико, Костя Вологда, Женя Агроном, братья Крещёновы, Фома Фомич, банкир тот, которого газосваркой честности учили, и остальные… Веришь, нет - все, кого я когда-то… Неважно, сам или по моему слову. Я уже некоторых забывать начал. Вокруг меня сгрудились и просто смотрели, до-о-олго… Прямо глазами жрали. А потом Фома Фомич сказал, чтобы я ту землю не трогал. И голос у него не свой был… Мне…
        Он замолчал, будто испугавшись тех слов, которые должны были прозвучать дальше. Отвёл глаза, но Дергач увидел колыхнувшийся в них чёрный фитилёк страха. Крохотный остаток того, что пережил Грибушин минувшей ночью.
        Ян смотрел, оставаясь в прежней позе. Хозяин кабинета не то усмехнулся, не то оскалился - криво, через силу:
        - Я никогда дела на полпути не бросал и не брошу… Сегодня шестнадцатое, неделя у тебя есть. Но чем быстрее, тем лучше. Если я получу ту землю, ты получишь пять процентов от проекта. Куда ехать - у моей новой возьми, она знает. Всё, делай…
        Дергач коротко кивнул и пошёл к выходу, начиная жалеть, что не удержался и подпортил примету. Ладно, как-нибудь выкрутимся… За спиной у него раздался звяк стекла о стекло и бормотание Грибушина - злое, с отчётливыми нотками истерики:
        - Твари, Лёню напугать решили, остановить… Вы здесь от Лёни ссались и на том свете будете…
        Закрывая дверь, Ян подумал, что желание снять стресс будет у секретарши и хозяина кабинета обоюдным.
        Буквы и цифры на голубом фоне приближающегося указателя обрели чёткость, сложились в «Сафроновка - 3,6». Чёрный «Лэнд Ровер» свернул на добротно отсыпанную асфальтовой крошкой грунтовку, надвое разделившую широкий длинный лоскут завоёванного сорняками поля, втиснутого между шоссе и густым высоким сосняком, на который наползала туча. Серая и тяжёлая, как брезентовый мешок, до отказа набитый крупными булыжниками.
        Дергач поехал в Сафроновку через два часа после встречи с Грибушиным. Заскочил домой, пообедал, сменил гардероб на более подходящий для лесной прогулки. Смысла откладывать убийство живущей в безлюдном месте бабки, даже памятуя о Мише с Камилем и сне Лёни-Мухомора, не было никакого. Другое дело, если бы Ян вдруг испугался… так ведь - не было страха.
        Стоило заехать в бор, и крошка мгновенно канула в небытие, дорога сузилась, стала откровенно паршивой. Ян сбросил скорость, не ощутив никакого раздражения. Последние восемнадцать лет он вообще испытывал мало эмоций. Тогда могильщики отчаянно схалтурили, посчитав его мёртвым и прикопав на скорую руку. Но тех суток в подвале и минут под слоем влажноватой земли хватило, чтобы Ян уверился в одном: очень многое в жизни не стоит даже малейшей траты нервов.
        Путь по грунтовке занял минут пять-шесть, а потом справа появился просвет, сосняк начал редеть.
        Полторы дюжины дворов Сафроновки, большая часть которых была однотипно-безупречными иллюстрациями на тему «Разруха и запустение», расположились гигантской запятой. Её «хвостик» упирался в грунтовку, а «точка» огибалась довольно шустрой и чистой речушкой. Вроде бы Близянкой… Или Резвянкой. Раз Дергач точно не помнил, значит, это было неважно.
        Если отрешиться от гнетущего вида заброшенных домов, то место начинало выглядеть очень живописным, словно сошедшим с картин Шишкина. Ян мысленно согласился с Грибушиным: дорогу нормальную сделать, участок расширить, заводь можно выкопать, всё облагородить - уйдут дома влёт. До городской окраины чуть больше десяти километров, на любых колёсах - пустяки… За один пейзаж к цене можно процентов тридцать накидывать. Если не пятьдесят.
        Внедорожник остановился в полусотне метров от первого дома. Ян выключил мотор, прислушался.
        Тишина над Сафроновкой стояла абсолютная, изначальная… Мёртвая.
        До нужного Яну места предстояло идти пешком. Обитель «шизанутой бабки» располагалась левее Сафроновки, метрах в трёхстах с гаком, в небольшой лесной низине. Туда убегала еле заметная тропинка, резко пропадавшая из виду уже через два десятка шагов, словно уходила под землю во всё том же сосняке.
        Дергач вытащил из бардачка тонкие нитяные перчатки, надел. Сильно надавил на боковину пассажирского подголовника основанием ладони и немного сдвинул вправо. В открывшемся тайнике лежали «чистый» «макаров» сзапасной обоймой, хищное зелёное яйцо «эргэдэшки» икастет. В лесной глуши можно было обойтись без предосторожностей, но привычка не оставлять следов во всём, что касалось «работы», сидела у Дергача в подкорке…
        Пистолет и граната были подстраховкой, больше всего Ян любил убивать голыми руками. Как ни странно, отсутствие своего страха начало всерьёз тяготить Дергача через год после убийства Инквизитора. Пять лет кое-как спасала работа на Грибушина, Ян физически чувствовал страх жертвы, и ему легчало. Но Лёня-Мухомор забирался всё выше, наращивая свои возможности решать дела без крови. Пугать детей и старушек своей внешностью Дергача не устраивало, в этом было что-то от дурной клоунады - унизительное, ощутимо бьющее по его самолюбию. К тому же это был не страх смерти. А к тому времени Яну надолго и качественно хорошело только от него…
        И тогда Дергач начал добывать этот страх сам.
        Он прикупил домик в пригороде, переоборудовав его подвал в пыточную мастерскую. Случайно или подсознательно сделав её похожей на ту, в которой побывал сам.
        У его жертв не было ничего общего, кроме принадлежности к социальному дну. Местный пьянчуга, придорожные проститутки, ищущие заработка гастарбайтеры и тому подобный «материал».
        Понятно, что внешность Яна отпугивала многих. Но, как правило, испуг быстро сглаживался, стоило Дергачу показать несколько тысячных купюр и с деланой неохотой нацарапать в блокноте полдюжины фраз про «давнишнюю аварию, изуродовавшую его самого и унёсшую жизни родителей». Некоторые упорно сторонились жутковатого незнакомца, и Ян никогда не настаивал. Не первый, так второй, третий…
        Дергачу было важно только одно - как долго «материал» будет способен отдавать свой страх. Он не убивал до тех пор, пока жертвы не впадали в полное безразличие к происходящему или не сходили с ума.
        Ян старался вычерпать их досуха, чтобы «дозы» хватило на подольше. Он не получал кайфа от самих смертей и начинал искать новую жертву, когда желание становилось острым, почти нестерпимым… На сегодняшний день Дергач получил двадцать семь «доз», не считая тех, кто перешёл дорогу его работодателю.
        Трупы он расчленял. Сперва растворял куски в кислоте или хоронил в лесу, а потом поставил в подвале морозильную камеру и завёл двух здоровенных беспородных псов - Бармалея и Мясорубку, жравших всё, что дадут. Редкий мертвец проводил в морозилке дольше двух недель…
        На лобовое стекло упали первые капли дождя. Ян снял очки, положил их на сиденье, вышел из машины. Послушно отозвалась включившаяся сигнализация.
        Еле заметный ветерок дунул в лицо, когда Дергач сделал первый шаг по тропинке. Вроде бы ничего странного, но ему мгновенно стало мниться, что к голове осторожно прикасаются прохладные невидимые ладони. Как будто хотят проникнуть под кожу, погрузиться в память и выведать, кто же он - Ян Дергач? Узнать всё до последней мелочи, подчистую…
        Зыбкое наваждение прожило пять-шесть секунд и сгинуло вместе с прохладой. Ухмылка тронула губы Яна короткой приятной судорогой: «Выведали, накошмарились…»
        Никаких спусков в преисподнюю, даже никакого намёка на мистику в том месте, где обрывалась тропинка, не было. Имелся широкий, но неглубокий и сухой овраг, за которым начинался пологий спуск в низину.
        Дергач шёл размеренно, спокойно. Граната и кастет лежали в разных карманах короткой просторной кожанки, пистолет был заткнут за пояс. Под подошвами берцев то и дело ломались сухие ветки. Играть в диверсанта и заботиться о тишине Ян не считал нужным. Не здесь, не сейчас. Хотя посматривать по сторонам и оглядываться не забывал. Мало ли что…
        Но между деревьев не мелькало ни громадного паука, ни рассвирепевшего лешака или какой другой напасти…
        Без странного, впрочем, не обошлось. Дергач отмахал уже метров двести с гаком, шагая чётко по тропинке, а ничего похожего на человеческое жилище впереди не просматривалось.
        Ещё одной странностью оказалась земля в низине. Наподобие торфа, рыхлая, начавшаяся сразу после оврага. Подошва утопала в ней целиком, но вытаскивалась легко, без усилия. Хотя Дергача озадачило не это.
        В земле что-то было. Не сразу под ногой, глубже. Ян прислушался к ощущениям, и сравнение не заставило себя долго ждать. Это было похоже на гигантский дремлющий (а может быть - замерший в ожидании) организм. Или - много небольших.
        В то же время это был пирожок с той же полки, что и невидимые ладони. Сочетание без пяти минут уверенности - с зыбким, неявным… Словно кто-то не хотел раскрывать всю подноготную раньше времени, но был не прочь, если бы Ян поверил в её реальность.
        «…такое впечатление, что ему эту честность в голову вложили, - всплыли в памяти слова Грибушина. - И теперь он с ней неразлучно будет».
        Жилище возникло перед Дергачом неожиданно. Ян был готов поклясться, что до того, как он смахнул ладонью попавшую на лицо паутину, впереди был обычный бор. Сейчас же примерно в тридцати метрах от Дергача появилась изба: мрачная, приземистая, двускатная железная крыша - тёмно-коричневая, скорее всего - от траченного ржавчиной железа. Грязно-серая печная труба, некрашеные, схожего колера рамы небольших окон, три ступеньки покосившегося крыльца…
        Входная дверь была открыта нараспашку. Ни собаки, ни собачьей будки не наблюдалось, но в полудюжине шагов от крыльца торчал кособокий параллелепипед наполовину зарешеченного вольера, в котором медленно шевелилось что-то бурое, крупное…
        У третьего наваждения не было осязаемых признаков. Оно просто возникло, присосалось и задержалось, не думая исчезать, как предыдущие. Теперь Ян был почти убеждён, что изба - неправильная. Что она скрывает правду. Как отличная маскировочная сеть, как качественный грим…
        «Ладони», пытающиеся понять сущность Яна.
        Что-то под землёй.
        Изба-фальшивка, скрывающая нечто непонятное…
        Не исключено, что к этому трио вот-вот добавится четвёртое, пятое… но Дергач не сомневался: его хотят напугать. Не так, как Мишу. Тоньше, изящнее, ещё жутче… Или готовят непонятную игру, в которой ему отведена роль игрушки.
        Страха не было. А если с ним и в самом деле пробуют играть…
        Дергач почувствовал, как в душе закипает злой, жгучий азарт. Для него, давно и прочно сжившегося с личиной кукловода, это было вызовом.
        «Поиграем!»
        Пальцы сомкнулись на рукояти «макарова», но тут же разжались. «Не-е-е… Не так быстро».
        Ян достал кастет, надел на левую руку. И зашагал вперёд, ожидая чего угодно. Что изба исчезнет, что с неба начнут падать вещмешки, битком набитые дохлыми крысами и змеями, что сосняк превратится в лабиринт из кривых зеркал и у отражения Яна не будет лица…
        До вольера Дергач добрался без помех. Тот был заперт, массивный кованый крюк плотно сидел в такой же петле, но Ян невольно задержался возле дурно пахнущей постройки, вполглаза рассматривая обитавшее внутри существо.
        Больше всего оно походило на помесь многоножки с пиявкой. Усеянную редкими желтоватыми волосками и частыми коричневатыми язвочками в белёсой кайме гноя. Длиной с руку Дергача и толстая, тварь. Центнер, не меньше…
        Вольер был грязным, доски пола не просматривались из-за бурых мазков, очень похожих на высохшее дерьмо. В разных углах красовались две свежие продолговатые лепёшки его же. Появление Дергача не встревожило существо, оно продолжило лениво раскачиваться туда-сюда, словно расчёсывая брюхо об пол.
        «А там что?» Ян вгляделся в содержимое некогда красного, сильно облупившегося эмалированного тазика, стоявшего недалеко от дверцы. Судя по всему, служащего твари «блюдечком» для еды.
        «Что за…»
        Посудина была наполовину заполнена сероватой бурдой с торчащей из неё кистью человеческой руки. И Дергач не сомневался, что знает, чья она.
        Миши «Отбоя». Неудачливого поджигателя, которому повезло чуть больше, чем Камилю. Кисть была его, без вариантов… Ян узнал её по двум отсутствующим фалангам мизинца - памятке о борьбе за место под солнцем - и массивному золотому перстню-печатке с изображением розы ветров.
        «Хорошая декорация, - хмыкнул Дергач, чувствуя, как растёт азарт. - Что дальше?»
        Он чуть помедлил, решая, не стоит ли открыть вольер и размочалить тварь кастетом (при условии, что она не исчезнет, стоит ему прикоснуться к дверце). Но передумал и шагнул к избе.
        В тесноватых сенях царил полумрак. Свет из единственного окошка с грязным стеклом выхватывал лишь треть помещения, не достигая противоположной стены с дверью в жилую часть дома.
        Ян старательно прочесал затемнённую часть грязноватых сеней лучом загодя включенного в смартфоне фонарика. Пара вёдер, окованный железом сундук в углу, куча ветоши, три полупустых мешка, пучки трав на протянутой из угла в угол бечёвке, россыпь дров и вовсе уж непонятный хлам. Ничего странного или подозрительного, даже досадно…
        Запах в сенях стоял… своеобразный. Не такой, как около вольера, более терпимый. Но назвать его приятным было нельзя. Пахло затхлостью с вкраплениями кислятины, свежей гарью и отхожим местом. Последним в этот «букет» вплетался отчётливый и стойкий запашок гнили, разложения…
        Не выпуская смартфона из ладони, Ян подцепил указательным пальцем почерневшую ручку обитой войлоком двери.
        Потянул на себя.
        Дверь открылась легко, без скрипа. Дергач бесшумно перешагнул порог просторной - полсотни «квадратов», не меньше - избы с низким, чуть выше его макушки потолком, освещённой получше сеней.
        Замер. Ян разглядел печь у дальней стены, рядом с ней - невысокий стол, пару табуретов, на стенах - полки с кухонной утварью, баночками, мешочками, свёрточками. У противоположной стены громоздился широкий трёхдверный шкаф, к нему приткнулся застеленный серым шерстяным одеялом топчан. Вся мебель выглядела грубой, массивной и некрасивой, будто сделанной неопытным столяром.
        На полу лежала медвежья шкура. Расставшийся с ней зверюга был матёрым, здоровенным.
        В избе никого не было. Дергач разочарованно поджал губы, и тотчас справа раздались звяканье стекла и невнятное бормотание, шедшие словно из-под земли.
        Ян мгновенно повернулся туда. Чёрный провал в полу, грубая деревянная крышка сбоку от него, тусклый блеск петель… Погреб, конечно же!
        Дергач легко преодолел соблазн бросить туда гранату и посмотреть, что будет. Сунул смартфон в карман и стал ждать, не теряя лаз из вида.
        Звяканье сменилось шорохами, бормотание - старческим покашливанием. Ян стоял, прислонившись спиной к дверному косяку, легонько стискивая стальные кольца кастета, как эспандер. По стеклам застучал дождь.
        Скрип прямо под лазом! Дергач подобрался, готовый рвануться туда и нанести удар. Скрипнуло ещё раз - определённо, ступеньки… Давай, вылезай, поиграем!
        Из подпола вынырнуло продолговатое жёлтое пятно. Переместилось чуть вперёд, замерло. Дергач невольно колыхнулся к нему, но опять застыл, кривя губы в удивлённой улыбке. Надо же, керосиновая лампа, раритет…
        Маленькая кисть отпустила лампу и легла рядом. Ян ждал, что следом высунется голова, но ошибся. Рядом с первой кистью устроилась вторая. Дергач напряжённо сощурился. Смешавшись с азартом, в душе заскреблось смутное предчувствие чего-то…
        Обе руки одновременно скользнули вперёд. Дергач увидел голые старушечьи предплечья, они растягивались - на полметра, метр, полтора, не становясь тоньше. А локтей - не было.
        Руки змеились всё дальше, дальше. Не к Яну, наоборот. Они не обрастали ни чешуёй, ни шерстью, кожа оставалась той же самой - желтоватой, с хорошо заметными пигментными пятнами. Ян стоял неподвижно, как заворожённый, смотрел не отрываясь. Пальцы ткнулись в стену, чуть помедлили… а потом предплечья изогнулись под прямым углом, поползли вверх.
        Дергач стряхнул с себя оцепенение, когда они достигли потолка. Голова из лаза так и не показалась. Он шагнул к чёрному провалу, намереваясь наступить на предплечья ногами, а дальше - по обстоятельствам… Страха не было.
        Свет за стеклом лампы вдруг обрёл нестерпимую, запредельную яркость, ослепил. Дергач сбился с шага, качнулся назад. Поднял ладонь к лицу, защищая глаз.
        Это продлилось всего секунду, две… Потом свет резко потух, словно раритет задули или накрыли ведром. В наступившей полутьме Ян услышал каркающий старушечий голос:
        - Ты, гость незваный, никак удумал чего?
        Дергач убрал ладонь, нашёл старуху взглядом. Она спокойно стояла в середине избы, сложив нормальные руки на груди, и рассматривала его тёмными, глубоко запавшими глазами. Она не выглядела ветхой и немощной, отнюдь. Сухопарая, ещё довольно крепкая, лет семидесяти пяти - восьмидесяти. Ростом, правда, похвастать не могла. Чуть выше солнечного сплетения Дергача, метра полтора, не больше. Одежду Ян особо не рассматривал. Что-то непритязательное, мешковатое, цвета пыли…
        Седые жёсткие космы, морщинистый лоб, густые сросшиеся брови. Лицо было костистым, неприятным, с массивной нижней челюстью, чуть выпирающей вперёд.
        Дергач вспомнил. Именно такой в детстве он представлял себе Бабу-ягу. Безупречная копия, точь-в-точь… И жутко боялся придуманного образа. Но это было давно.
        «Баба-яга» вздохнула. Как показалось Дергачу - разочарованно, с затаённой злостью.
        - Вот туполобый… Говорила же: не зарься на эту землю, всем боком выйдет. Ну, что ж…
        Ян бросился к ней. Внезапно, стремительно.
        Шаг, второй, третий…
        Летящий в ключицу кастет провалился в пустоту. Старуха раздвоилась, проворно и плавно растеклась в разные стороны. Две «Бабы-яги» замерли в трёх шагах от Дергача. Их единственным отличием было то, что у одной - правая, а у другой - левая сторона лица выглядела неживой, отёкшей… Уродливой линией раздела.
        Ян медлил, колебался, делая выбор следующей цели. Игра становилась всё интереснее.
        Старуха справа осуждающе покачала головой:
        - Экий ты прыткий…
        - Тем недотёпам не чета, - кивнула левая.
        - Ответь что-нибудь…
        - А, ты же убогонький…
        - Хочешь, язык подарю?
        - Даже два, соколик!
        Щёки близняшек задёргались, словно кто-то стремился выбраться изо рта. Тонкие губы левой раздвинуло что-то похожее на чёрную спичку, следом показалась ещё одна.
        «Баба-яга» открыла рот, и мясистый тёмно-розовый язык с паучьими ножками вывалился ей на грудь. Зацепился за одежду и шустро начал спускаться на пол. У правой было всё то же самое.
        Твари доползли до пола, побежали к Яну. Он отбросил левую носком берца, наступил на правую. Язык оказался упругим, Дергач перенёс вес тела на одну ногу, и под подошвой чавкнуло - вязко, тошнотворно… Страха не было.
        Вторая тварь вернулась несколько секунд спустя, чтобы разделить участь первой. Старухи разочарованно посмотрели на Яна:
        - Пошто с дарёным-то так? Огорчи-и-ил…
        Ян метнулся к левой, апперкот опять пробил пустоту. Старуха ушла в сторону с невероятным проворством, замерла. Громко прокаркала:
        - Прыткий, да не очень!
        Дергач прыгнул ещё раз.
        Ещё.
        Промах. Мимо.
        Вторая «Баба-яга» хрипло хохотала сзади. Дергач чувствовал, что азарт сменяется бешенством, но не останавливался. Ему хотелось достать старуху руками, хотя бы зацепить, доказать своё превосходство. Неважно, кто она - настоящая или фантом, морок…
        Они кружили по избе, чёртова старуха неизменно уходила от его атак, не выказывая никакой усталости. Вторая всё так же хохотала, постоянно оказываясь за спиной, мразь… Но не нападала, словно припасла что-то более жуткое и подлое, выжидая нужного момента.
        Наконец Ян остановился рядом с печью, переводя дух. Старая карга безмятежно замерла в трёх шагах, презрительно оттопырила нижнюю губу:
        - Притоми-и-ился, соколик? Ну, отдышись… А потом нас ещё постращаешь. Ты же горазд это делать: ишь, сколько людишек из-за этого на тот свет отправил…
        Дождь за окном перерос в ливень. Дергач тягуче сплюнул и потянул из-за пояса пистолет. Поиграли, пора завязывать.
        - Черныш! - пронзительно взвизгнула старуха, увидев движение Яна.
        Полукруглую печную заслонку с силой вышибло в избу, и из печи стремительно вылетело что-то тёмное, гибкое…
        На запястье Дергача словно надели браслет из раскалённого металла и резко рванули в сторону. «Макаров» выпорхнул из пальцев, отбил по полу короткую чечётку и сгинул в провале подпола. Там звучно хлюпнуло, как будто пистолет угодил в полужидкие помои, запах гнили стал сильнее.
        Ян горлом промычал от боли, отскочил от печи. Выбившее пистолет нечто уже спряталось обратно, но было видно, как в тёмном печном зеве упруго и нетерпеливо по-подрагивает что-то живое…
        - Черныш обычно ла-а-асковый, - скрипуче протянули старухи. - Но меня обижать не даёт. Нипочём, не-е-ет…
        Они замолчали. Чутьё Дергача подсказывало, что это не простая передышка в игре. Молчание было пронизано особым ожиданием, после него в этом затягивающемся сюрреализме мог наступить перелом… Даже не «мог», должен был произойти.
        Чутьё не подвело.
        - Ой, соколик… - «Баба-яга» картинно шлёпнула себя по лбу. - Уж совсем-то я запамятовала, головёнка дырявая! С тобой туточки девица красная свидеться хочет… О-о-очень хочет, прям изнемогла вся.
        Ян исподлобья следил за ней, потирая ноющее запястье основанием левой ладони, не желая снимать кастет. Страха не было.
        Уже знакомый скрип ступенек заставил его замедлить движения. А когда из погреба показалась голова новой гостьи, Дергач напрочь забыл о боли.
        Это была Оксана. Дочь Инквизитора и единственная настоящая любовь Яна. Убитая им почти два десятка лет назад - желанием показать, «кто самый крутой на дороге» идвумя стаканами «Абсолюта», выпитыми за полчаса до этого. Круче всех оказался гружённый металлоломом «КамАЗ», кровью подмочивший репутацию новенькой спортивной «японки» иеё водителя.
        Оксана выбралась из погреба и пошла к Дергачу. Девушка была одета точно так же, как и в тот июньский день. Босоножки, шортики и топик с изображением орхидеи. Тогда Ян не знал, насколько столкновение изуродовало её. Сам он пребывал в затопленном болью полузабытьи, пока не пришёл в себя в подвале несостоявшегося тестя.
        Сейчас он увидел.
        Лицо Оксаны почти не пострадало, если не считать нескольких мелких ссадин на лбу и левой щеке. А вот на месте правого виска зияла глубокая рваная рана. Некогда белокурые, а теперь мокрые от крови пряди прилипли вокруг неё неровным красным ореолом, чуть дальше оттопыривалось изломанное ушко с содранной до хряща кожей.
        Шея справа смотрелась жутким, выстреливающим напористыми алыми струйками месивом. Дергач перевёл взгляд ниже. Он помнил, что шортики Оксаны были светло-бирюзовыми, топик - белым. Сейчас же всё - сплошь, без просвета - было сырым, красным.
        - Я-а-анчик…
        Оксана остановилась в метре от своего бывшего мужчины. Внутри у Дергача что-то перевернулось: её голос был тем же самым - чувственным, хрипловатым. Не изменившимся.
        - Янчик, - повторила она. - Я… Я тебя… Я тебя ненавижу, мразь! Зачем ты поехал пьяным?! Паскуда, дегенерат!
        Он вздрогнул. Не от страха - от неожиданности. Оксана презрительно скривила пухлые губки:
        - Правильно тебя папа уродом сделал…Тварь безмозглая!
        Притихшее бешенство снова получило пищу. Еле сдерживая желание раздробить девушке переносицу, Дергач медленно помотал головой.
        «Не говори так».
        - Что, не нравится? - зло бросила Оксана. - Не-е-ет, ты у меня сейчас всё выслушаешь, гнида ущербная… Только сначала второй глаз отдашь. Сам.
        Страха не было. За словами Оксаны потащился шлейф издевательских старушечьих хохотков: как будто в душу плевали. Ян глухо рыкнул горлом и ударил.
        Кастет вмялся девушке в лицо, и она рассыпалась десятка на два маленьких, высотой с литровую банку, совершенно одинаковых Оксан.
        - Время маленьких неприятностей! - К старушечьему хохоту добавилось злое писклявое веселье лилипуток. - Глаз отдай! Отда-а-а-а-ай!
        Они слаженно и очень шустро бросились к опешившему Дергачу. Ян машинально пнул в середину визжащей своры, сбив два маленьких тельца, но остальные мгновенно окружили его. На джинсах повисли три Оксаны, цепкие ручки ухитрялись прихватывать кожу, словно клешни или щипчики. Боль была терпимой, но на пределе…
        Дергач завертелся на месте, дрыгая ногами в нелепом «танце». Стряхнул одну лилипутку, но две другие сноровисто ползли вверх, обе по левой штанине, спереди и сзади. Остальные хлынули в стороны, остерегаясь грохочущих по полу берцев. Но не разбежались, а замерли, взяв Яна в кольцо. На крохотных лицах застыла одинаковая гримаса - смесь нетерпения и злобы.
        Та, что карабкалась спереди, достигла пояса. Дергач схватил её, оторвал - с натугой! - словно из застывающего битума выдрал. Отчаянно сжал пальцы, выдавливая жизнь из упругого мокрого тельца. Короткий глухой хруст, и Ян швырнул обмякшую Оксану в окруживших его лилипуток.
        Снизу раздалось разъярённое шипение, как будто Яна окружали не маленькие женщины, а кошки. Дергач попытался ухватить вторую, но проворная тварь была уже между лопаток. Он резко качнул корпусом влево, вправо… Безрезультатно.
        Лилипутка шустро преодолела остаток пути. Дергач почувствовал жгучее прикосновение к шее слева, потянулся перехватить Оксану, прежде чем она доберётся до глаза. А в следующий миг крохотные челюсти накрепко сомкнулись на правой мочке его уха.
        В глазу потемнело от боли, но Ян всё-таки нащупал миниатюрное тельце и скомкал его в кулаке. Он освободил ухо, но лилипутки получили паузу в несколько секунд.
        Дергач ещё не успел отбросить мёртвую Оксану, как остальные облепили его. Теперь на джинсах повисли пять или шесть лилипуток. Ещё одна забралась в широкую штанину, Дергач сдавленно хрипнул - к голени словно притронулись вращающимся сверлом бормашины. Ещё раз, ещё…
        Ян пересилил боль и потянулся сгрести ближнюю тварь. Он действовал одной рукой, от кастета в левом кулаке теперь не было никакой пользы, он скорее мешался, но в этой паскудной суматохе Дергач не нашёл секунды, чтобы избавиться от него.
        Ян схватил лилипутку, но карабкающаяся рядом с ней прыгнула и повисла на рукаве куртки. Извернулась, зацепилась надёжнее, просунулась вперёд…
        Тыльную сторону кисти обожгло той же болью, что и голень. На перчатке проступило красное пятно. Оно быстро ширилось - похоже, тварь прокусила вену.
        Дергача тряхнуло.
        Мир стал кривым зеркалом с красной амальгамой. Таким он неизменно оборачивался после того, как Дергач видел свою кровь. Реальность причудливо искажалась, создавая новую явь, в которой можно абсолютно всё.
        Ян поднёс ко рту кисть с вцепившейся в неё Оксаной, перекусил твари шею. Стряхнул с руки обмякшее тельце, выплюнул голову. Сделал то же самое с зажатой в руке лилипуткой и полез в карман, не обращая внимания на облепившую его свору.
        Кастет упал под ноги, расколов череп одной из задержавшихся внизу тварей. Дергач вытащил гранату, выдернул кольцо.
        Страха не было, не было, не было…
        Истошный старушечий крик просочился в искажённую реальность пугливым полушёпотом:
        - Тихоня…
        Медвежья шкура взметнулась с пола по-заячьи проворно, распласталась в прыжке. Кулак с «эргэдэшкой» исчез в мокрой горячей пасти, а мигом позже звериные клыки сомкнулись на запястье Яна.
        Страха не было.
        Дергач не сводил взгляда со шкуры, которая стремительно сминалась-сворачивалась, пряча лобастую башку внутрь.
        Взрыв!
        Шерстяной ком еле заметно разбух от взрывной волны, но сдержал её внутри себя. Наружу не вылетел ни один осколок.
        Наступила полная тишина. Висящие на Дергаче твари не двигались, словно взрыв лишил их желания продолжать начатое. Ян перевёл взгляд на брызгающую кровью культю и повалился навзничь, давя лилипуток, выгибаясь телом, как в припадке. Те, кому повезло уцелеть, побежали в сторону погреба. Кривое зеркало стало багровым, принявшись поглощать Дергача целиком… Но сознание не угасло, и он услышал жалостливое бормотание старухи:
        - Ой, Тихонюшка, бедолага… Ничего, подлечу-подлатаю, будешь лучше прежнего. А ты…
        Она склонилась над Яном. Сквозь багровое марево Дергач разглядел, что лицо у неё снова стало нормальным.
        - А ты, прыткий, сходишь - весточку передашь. А потом…
        Старуха произнесла несколько фраз, и Дергач понял, что не посмеет сделать иначе. «Баба-яга» довольно кивнула и крикнула:
        - Черныш!
        Ян почувствовал быстрое, почти безболезненное прикосновение к шее. За ним пришла тьма…
        В приёмной с ужасом взвизгнула Жанна. Следом раздался грохот, словно секретарша упала в обморок, своротив со стола что-то из оргтехники, и наступила тишина. Грибушин вздрогнул, схватил со стола «Глок» сполной обоймой, прицелился в дверь.
        Изогнутая дверная ручка пошла вниз не медленно и не резко, обычно. Так, как её нажимает человек, привыкший заходить именно в этот кабинет.
        А через две секунды Грибушин увидел на пороге знакомую долговязую фигуру. Опустил пистолет, нервно хохотнул:
        - А-а, Везунчик… Испугал, чертяка. Всё, решил вопрос?
        Он ожидал кивка или что Ян пойдёт на своё привычное место. Но Дергач зашагал к столу, и Грибушин с изумлением рассмотрел у него в левой руке грибное лукошко, с горкой заполненное землёй.
        - Ты… Ты чего это? - Хозяин кабинета с трудом оторвал взгляд от чёрных комочков, сыплющихся на узорчатый паркет при каждом шаге Дергача. - Стой… Стой, я сказал!
        Дуло «Глока» уставилось Яну в грудь, но он продолжил идти. Грибушин оскалился, чуть сместил прицел и выстрелил.
        Пуля попала Дергачу в левое плечо. Ян покачнулся и шагнул дальше. Корзина осталась у него в руке: полное впечатление, что он не испытывает вообще никакой боли…
        Второй выстрел. Третий, четвёртый!
        Грибушин прострелил Дергачу второе плечо, засадил две пули в живот. Ян приближался.
        Следующие шесть пуль превратили грудь Дергача в решето, никак не изменив расклад. Боёк щёлкнул вхолостую, обойма опустела. Дергач сделал последний шаг, и корзина встала на стол, рядом с телефоном.
        А потом Ян взял свою голову обеими руками и снял её с плеч, пристроил напротив вжавшегося в кресло Грибушина. Неживой, остекленевший глаз уставился на хозяина кабинета.
        - Т-т-ты… - Грибушин не мог справиться с трясущейся нижней челюстью. - П-почему…
        Рот Дергача приоткрылся, и Грибушин понял, что частичка ночного кошмара пришла к нему наяву. В каркающем старушечьем голосе отчётливо слышалась издёвка:
        - Не угомонишься никак, ай-ай… Земля тебе нужна… Ладно, ешь.
        Грибушин мучительно застонал, прогоняя из тела тягостное оцепенение, начал вставать. Обезглавленный Дергач с лёгкостью толкнул на него тяжеленный дубовый стол, припёр к стене.
        Окровавленная культя больно упёрлась Грибушину в нижнюю челюсть. Надавила вниз, заставляя открыть рот. Левой рукой Ян дотянулся до корзины, зачерпнул земли и начал заталкивать её Грибушину в горло.
        - Больше корзины дать не могу, не обессудь… - каркала голова. - Почитай, как от себя самой оторвала. Землица заговорённая, мы с ней как одно целое…
        Дергач зачерпнул вторую пригоршню. Несколько комочков испачкали лакированную столешницу, на телефонной трубке повис длинный сизый червяк.
        - В войну в этих краях много всякой нечисти да падали в людском облике рыскало. Полицаи, бандиты, прочее отребье и душегубы… В землю легли, а земля здесь непростая - тёмная: самые лютовавшие до конца не успокоились. Потревожить - вылезут, опять кровушка закапает, оголодали за столько лет-то… Пока я тут - будут лежать. Но тебе этого не понять, тебе чужая кровь - что? Надо - льёшь. Ты ешь, глотай… Досыта.
        Третья пригоршня забила рот Грибушина. Он ещё проталкивал жирную землю в желудок, судорожно работая языком и горлом, но вдохнуть удавалось всё реже. Сопротивляться было бесполезно, ледяная пятерня Дергача давила на лицо без всякой пощады.
        Четвёртая пригоршня намертво забила горло. Грибушин в последний раз попытался мотнуть головой, сбросить ладонь…
        Ян дождался, когда человек в кресле замрёт окончательно. Поставил голову на место и пошёл к выходу. Умершего в Сафроновке Дергача вели обратно последние слова «Бабы-яги»:
        «Весточку передашь - и вертайся. Ляжешь с остальными, а я за тобой присматривать буду. Таким, как ты, без присмотра нельзя, не-е-ет…»
        Заброшенное кладбище
        Плотно прильнувший к промзоне микрорайон «Радужный» (семь разноцветных многоэтажек с малогабаритками) остался позади. Теперь новенький внедорожник с трёхлучевой звездой на капоте уверенно колесил в сущем лабиринте, стиснутый вереницами разномастных ограждений. За коими обосновались как мелочёвка наподобие автосервиса с креативным названием «Жигулексус» итремя хмурыми слесарюгами в грязных робах, так и вполне солидные конторы, вроде мясокомбината «Объеденьев» игофропроизводства «КартонМакс».
        - Да ты смоли, смоли… - отреагировал Скальцев на движение Глеба, машинально потянувшегося к карману, в котором лежала полупустая пачка «Петра», и отдёрнувшего руку. - Я не против, я всё понимаю. Тоже бы нервничал… И Ромаха в тему врубается, запросто - как два пальца в майонез макнуть. Точно, Роман - но не «Преступление и наказание»?
        Он хохотнул собственной шуточке, а расположившийся на заднем сиденье лупоглазый, бритый налысо бодибилдер скупо шевельнул тонкими, жёсткими губами:
        - Угу, чё…
        - Во-о-от, я же говорю, - хмыкнул Всеволод. - Так что - не стесняйся, лови никотиновый оргазм. Я бы ещё вискариком взбодриться предложил, так ведь откажешься. Да, Глебыч?
        Черемин еле заметно кивнул. Подумал и всё-таки достал пачку. Игнорируя протянутую Скальцевым зажигалку в форме невыносимо изящного, хрупкого с виду золотого дракона (очередной эксклюзив - без вариантов), щёлкнул своим «Крикетом», неторопливо затянулся.
        Всеволод невозмутимо сунул мифологическую рептилию обратно в карман лёгкого пиджака, завертел руль, поворачивая налево.
        «Сучара лощёная… - Глеб не без труда сдержал прущее наружу раздражение. - Яйца у тебя теперь не с платиновым напылением?»
        Он не был уверен (всё-таки за двенадцать лет город ощутимо изменился), но скорее всего к их цели можно было добраться и другой дорогой, минуя промзону. Всеволод зарулил сюда с одной-единственной целью - показать ему собственность Владислава Германовича Скальцева. В «Трудолюбовке» (так кликали промзону в народе) отцу Севы принадлежало две трети мало-мальски серьёзных производственных площадок, в том числе и «КартонМакс» с «Объеденьевым».
        Глеб выдохнул дым в наполовину опущенное окно, мазнул взглядом по серо-зелёному основному корпусу гофропроизводства, растянувшемуся в длину на семь сотен метров. Решётчатое ограждение вокруг территории «гофры» без проблем позволяло разглядеть три фуры, стоящие на погрузке. По эстакаде вёрткими чёрно-оранжевыми клыкастыми жуками сновали погрузчики, вытаскивающие из склада поддоны с продукцией и без задержек набивающие ими нутро прицепов.
        Для Глеба картина была уже знакомая, самому завтра в нехитрый процесс «привези-загрузи» включаться. Испытательный срок благополучно истёк на позапрошлой неделе, оформление на «постоянку» прошло без проблем. Казалось бы - выбери кумиром товарища Стаханова и радуйся, у многих знакомых зарплата на треть, а то и вдвое меньше. Но с недавних пор некоторые обстоятельства не способствуют…
        «Давай, друг детства, расскажи, что у тебя в сортире вместо бумаги - пачка евриков лежит… - Глеб краешком глаза зацепил хищный профиль Всеволода. - Козырять - так с размахом! Только шиш тебе, а не Наташку. Пройду я через кладбище, утрёшься… А дальше посмотрим, как ты своё слово ценишь».
        Друг детства, баловень судьбы, гнида первостатейная - крутил руль с еле заметной ухмылочкой человека, поймавшего птицу Счастья и заставившего её каждый день нести десяток яиц и небрежно роняющего при каждом удобном случае: «Ничего так яичница, да и вкрутую тоже неплохо варятся». Пожалуй, Глебу было бы легче, если б Сева поминутно указывал на ту или иную папину шарагу и лениво изрекал пояснения. «А здесь, Глебыч-почти-пустое-место - цех по изготовлению стеклопакетов, и девять десятых окон в городе - отсюда. А вот там - спецодежду шьют. И конкурентов, что характерно, не водится, у отца с ними разговор весьма-а-а лаконичный - как два пальца в майонез макнуть…» - и так далее.
        Но Скальцев-младший ни словечком не коснулся этой стороны своего бытия. Ему хватало того, что Глеб прекрасно понимает - почему маршрут лёг через промзону, а не по объездной. Издевался, тварь, не без утончённости, делая вид, что ничего такого не происходит, а езда по далеко не идеальным дорогам «Трудолюбовки» затеяна исключительно для сокращения расстояния на пару-тройку кэмэ. Бензин экономить нужно, дорог он нынче, не укупишь бензин-то…
        Если начистоту, то Глеб с превеликим удовольствием высадился бы из внедорожника, перед этим попортив Севе профиль, и плевать на стероидного Рому. Пару раз всяко дотянулся бы, со знаком качества. Но опять же - обстоятельства, чтоб их…
        Глеб Черемин и Всеволод Скальцев были одногодками, по двадцать восемь лет обоим стукнуло совсем недавно, с разницей в месяц. Учились в одном классе, а после того, как десятилетка разродилась последним звонком, семье Череминых пришлось переехать на полторы тысячи километров от родного города.
        Судьба порой расписывает книгу нашего бытия причудливей некуда, и Глебу выпало вернуться сюда четыре месяца назад, неожиданно для себя самого, начав жизнь практически с нуля.
        Его отец сошёл с ума внезапно, в одночасье, словно ангел-хранитель сел играть с бесом в карты - и продулся безоглядно, в прах. А следом за этим отца душой и разумом окунуло в тёмное, и ничего нельзя было исправить…
        Илья Иванович убил жену, престарелых соседей и намеревался прогуляться со стамеской и молотком в следующую квартиру, но не успел. Жильцам из их подъезда привезли мебель, и два грузчика с водителем скрутили хлебнувшего крови безумца.
        Похоронив мать и уверившись в том, что его отец никогда не станет прежним, Глеб решил вернуться туда, откуда уехал около двенадцати лет назад. Здесь его ничего не держало, а в Н-ске жил последний близкий человек - родная и бездетная сестра матери. Которая была на похоронах и уговорила Глеба не оставаться там, где произошла трагедия.
        «Квартиру тут продай, а потом что-нибудь подыщем, - сказала она перед отъездом домой. - Пока у нас поживёшь, работу найдёшь, хуже точно не будет. Возвращайся, Глебушка. А то, как вы уехали, у меня сердце тоской изводилось. Как чувствовало, что Илья однажды вот так вот…»
        Глеб послушал её. А через месяц после его возвращения в Н-ск вернулась Наташка Зимина: бывшая одноклассница, первая и единственная любовь. Его и - Всеволода Скальцева.
        Она пришла в их класс только в седьмом, и Глеб с Севой влюбились в неё одновременно, безоглядно, отчаянно… Тогда Наталья не ответила взаимностью никому, и эта изматывающая друзей неопределённость продолжалась почти два года. Она встречалась с другими, меняя кавалеров часто и беззаботно, порой казалось - что к визиту в парикмахерскую Наташа относилась не в пример серьёзнее.
        Симпатия к Глебу, переросшая в нечто большее, появилась у неё за полгода до выпускного. Скальцев так и остался пажом при королеве и однажды - не желая мириться с этой ролью - попытался вскрыть себе вены. Попытка свести счёты с жизнью оказалась неудачной. Тогда Глеб не задумывался - почему вышло именно так, но по прошествии дюжины годков начал подозревать, что это было неслучайно…
        У Севы всегда наличествовала тяга обставлять любое мало-мальски значимое событие в жизни эффектно, не без некоторой театральности. А уж если на кону стояла возможность получить ощутимую выгоду, то Скальцев зачастую не обращал внимания на рамки и приличия, с каждым годом всё реже задумываясь о последствиях того или иного «шоу».
        На влечение друга детства к бутафории накладывалось почти болезненное самолюбие. Такой человек не будет резать себе вены всерьёз, это могла быть исключительно расчётливая попытка заставить Зимину бросить Глеба и уйти к нему, Всеволоду.
        Неудавшийся суицид одноклассника никак не повлиял на отношения Натальи и Глеба. Неизвестно - то ли она уже тогда извечным женским чутьём уловила в той истории фальшь, то ли ещё что… Но вела себя так, словно речь шла о сорвавшемся походе в кино, а не о самоубийстве.
        Зимина уехала из города чуть раньше Глеба: неожиданно, без предупреждения. Черемин так и не узнал причины этого. А когда они встретились снова, Наталья просто сказала: «Не задавай вопросов, ответы на которые ничего не вернут и не исправят. Так получилось. Главное, что разлука прошла».
        Про свою личную жизнь Зимина обмолвилась скупо. Замужем была, развелась, детей нет. Так получилось. На эту тему вопросы задавать можно, но нужно ли?
        Глеб и не задавал, сразу признав её правоту. Ему было важно только одно - что они снова вместе.
        Так уж вышло, что за все эти годы ни он, ни Скальцев не связали себя узами брака. У Глеба не сложилось в большей части потому, что в каждой возможной «половинке» он до одури искал Наташкины черты. И не находил… После осознания этого до разрыва с очередной пассией оставались считаные дни. Черемин пытался как-то избавиться от этой зависимости, приглушить её.
        Но безуспешно.
        И он продолжал искать - день за днём. Ещё не зная, что этот поиск - только заполнение долгой паузы между разлукой и новой встречей с настоящей любовью.
        После долгого расставания Скальцев встретил Глеба пусть и не фейерверками с хлебом-солью в начале красной дорожки, ведущей к лучшему ресторану Н-ска, но с явной приязнью. А учитывая то, что за эти годы отец Всеволода превратился из неприметного чиновника средней руки в крупного легального бизнесмена, одного из местных финансовых заправил, такую встречу бывших друзей Черемин счёл проявлением крайнего радушия. К тому же Скальцев-младший подсобил с работой и за считаные дни нашёл отличный вариант с покупкой новой квартиры.
        А потом вернулась Наташка… Они столкнулись с Череминым на следующий же день после её возвращения, в компьютерном магазинчике, где Глеб покупал карту памяти для телефона, а Зимина принесла в ремонт поломавшийся ноутбук. Это была судьба…
        Снова появившемуся в её жизни Всеволоду, недвусмысленно собравшемуся продолжить «лав стори», Наталья дала понять, что ничего не изменилось и она остаётся с Глебом. А пачка валюты толщиной со спичечный коробок - на ежедневные карманные расходы, - вишнёвый кабриолет, эксклюзивно-экзотические вояжи и прочие элитные блага её не интересуют. Совсем и никак.
        Скальцев не угомонился, сделав ещё пару попыток взять реванш. После второй последовал жёсткий разговор с Глебом, который не собирался брать на себя роль безучастно наблюдающей стороны.
        А неделю назад Всеволод позвонил Черемину, предложив встретиться и расставить все точки над «ё» раз и навсегда.
        Глеб ждал чего угодно: угроз, предложения чемоданчика с пачками евро за разрыв с Натальей, истерической мольбы на коленях, ещё чего-нибудь… Но бывший одноклассник сделал совершенно неожиданный ход.
        « - Тут километрах в тридцати - заброшенное кладбище есть. Да не Заречное, на том ещё вовсю хоронят… А это - другое, я о нём в позапрошлом году случайно узнал. Давай так, Глебыч. Ты его из одного конца в другой пройдёшь, хоть днём, хоть ночью, а я про Наташку забываю. Навсегда. Слово даю. Если не пройдёшь, то ты от неё отваливаешь. Всё просто.
        - А вдруг не соглашусь?
        - А ты согласись. Я тебе по-человечески предлагаю всё разрулить. А ведь мог бы без всего этого благородства - серьёзных проблем подкинуть. Остался бы без работы, без жилья, наша доблестная полиция баул спайсов у твоей тётки под подушкой нашла бы… Задолбался бы, Глебыч, справедливость искать. Ты ж не сомневаешься, что для меня это - как два пальца в майонез макнуть?
        - Благородство, говоришь… А почему именно так, а не, скажем, на Заречном ночь на свежей могиле голышом пролежать? Или нашего мэра дохлой кошкой по толстой роже отхреначить?
        - Креативно мыслишь, Глебыч, впечатляет… Что касается „почему именно так“ - да потому, что по заброшенному покойнички круглые сутки шастают, жрать ищут. Шучу, шучу… Тебя сейчас не „почему именно так“ волновать должно. Радоваться надо, что альтернатива есть. Всё остальное идёт по разряду „барину так присралось“. Вот от этого и пляши. Минуту тебе на размышление.
        - Просто пройти из одного конца кладбища - в другой? Одетым, обутым, на своих двоих, трезвым, днём, не с завязанными глазами и не за короткое время? И слово даёшь, что если пройду - Наташка для тебя больше не существует?
        - Да.
        - Согласен».
        Черемин сделал последнюю затяжку, выкинул окурок в окно. «Мерседес» поравнялся с проходной гофропроизводства, притормозил. Перегородив дорогу, на территорию «КартонМакса» неспешно заезжал «Камаз» сприцепом-шаландой, нагруженным стопками новеньких паллетов.
        А следом за ней…
        - Оба-на! - невольно охнул Глеб. - Владислав Германович к юбилею готовится, что ли?
        Он подался вперёд, чтобы как следует разглядеть карету без упряжи, пристроившуюся за шаландой. Впечатляла «Золушкина тыква», чего уж там…
        Старинный экипаж раза в полтора превосходил по величине все виденные Череминым в кино и музеях. Сказать, что он выглядел недешёвым, было бы преуменьшением, от любой детали даже не веяло - агрессивно шибало дороговизной. Глеб не сомневался: карета стоит дороже «мерсака» Скальцева-младшего.
        Подвешенный на алых ремнях кузов тёмного лакированного дерева выглядел как-то необычно. Но приглядевшись, Глеб понял, что он сделан в форме бриллианта, грани которого были покрыты позолотой. Посеребренные колёса, затейливая резьба на дверце…
        - Готовится… - негромко обронил Всеволод. - Сюрпризов будет много.
        - А чё такое? - недоумённо протянул сзади бодибилдер.
        - Как - что? - поразился Черемин. - Или ты такие кареты каждый день видишь?
        Роман высунулся между передними сиденьями, уставившись на дорогу:
        - Где…
        - Правильно, где бы тебе их видеть? - насмешливо-жёстко перебил его Скальцев. - Ромик, я тебе по секрету поведаю: вэтом мире кроме тренажёрки - много разных интересных вещей есть. Расширяй кругозор, хуже точно не будет.
        - А я чё? Я ничё… - пробурчал качок, усаживаясь на место. Помолчал и добавил: - Классная карета, без базара.
        - Не понял… - вдруг пробормотал Глеб, провожая озадаченным взглядом заезжающий под шлагбаум экипаж. - Как она сама-то едет?
        - Тебе-то не всё равно? - ухмыльнулся Всеволод. - Едет и едет. Приспичило бы бате, ей бы ещё и вертикальный взлёт нарисовали.
        Карета уже заехала на территорию «КартонМакса», а он не спешил трогать машину с места. Сидел, легонько покусывая нижнюю губу, рассеянно глядя вперёд.
        - Чего стоим? - не выдержал Глеб через минуту непонятного ожидания. - Поехали.
        - Задумался… - сказал Скальцев. - Бывает.
        Он на секунду закрыл глаза: бегло, непонятно улыбнувшись своим мыслям. Черемин дорого бы заплатил за возможность узнать - что на уме у бывшего одноклассника, но чего не дано - того не дано…
        «Мерседес» рванулся вперёд.
        «Грязьковцева Лидия Ефимовна. 22.08.1904 - 05.12.1996».
        Глеб не без труда разобрал блёклую надпись на табличке, прикреплённой к ржавому, сильно накренившемуся влево кресту. Могила находилась в плачевном состоянии. Часть ограды и вкопанный в углу столик были смяты упавшим клёном, везде вызывающе топорщилась молодая поросль сорняков. Неизменный признак русских кладбищ прошлого века - скученность - присутствовал во всей красе, слева и справа могилу Грязьковцевой Л. Е. зажимали последние пристанища, пребывавшие в аналогичном виде. Кладбище располагалось в роще, которая за годы человеческого бездействия на этой земле разрослась и превратилась в довольно мрачное даже в солнечный день место.
        «Лет двадцать назад забросили, - прикинул Черемин, доставая очередную сигарету. - А то и меньше».
        - Это покруче форта Боярд будет… - хмыкнул подошедший сзади Всеволод. - Зато и приз - не чета презренному металлу. Короче, кури - и слушай. Наденешь вот это…
        Он протянул Глебу короткую серую жилетку на молнии. Ткань оказалась плотной и в то же время - очень лёгкой.
        - Это что? - нахмурился Черемин.
        - Жы-лет-ка, понимашь… - Скальцев дурашливо спародировал первого президента России. - Не ссы, ни цианидом, ни полонием я её не пропитывал. Там маячок и камера: вон, видишь, в кармашке в дырочке объективчик поблёскивает. Глебыч, соглашение - соглашением, но без доказательств - как-то несерьёзно. Мне же надо знать, что ты это милое местечко насквозь прошёл, а не большей частью по окраине топал. Надевай, надевай, тебе это как два пальца в майонез макнуть. Вещь брендовая, неношеная…
        «В жопу бы тебе этот бренд засунуть, - Глеб начал неторопливо надевать жилетку. - Любитель реалити-шоу хренов».
        Скальцев взял с заднего сиденья ноутбук, открыл его.
        - Есть контакт! - Спустя полминуты он показал Черемину экран айфона, на котором отображалась карта местности и часто мигала крупная красная точка. Потом недолго поработал с клавишами ноутбука, повернул его монитором к Глебу. На экране виделась знакомая картинка: могила с покосившимся крестом. Черемин качнул корпусом, и качественное изображение послушно дёрнулось туда-сюда. Скальцев довольно хмыкнул:
        - Короче, так. Топаешь примерно вот в ту степь… - он махнул рукой, указывая направление. - Можешь хоть через ограды лезть, прямо по могилам, по деревьям тарзанить - хоть как… Шаги влево-вправо не возбраняются, капканов, ловушек и других приколов я не ставил, могу поклясться чем угодно. Компаса не даю, не заблудишься. При самом паршивом раскладе кладбище за полчаса пройти можно. Я буду ждать тебя в три раза дольше. Ну, вдруг ты здесь какую нирвану словишь, захочешь прогулку растянуть. Если увижу, что больше пяти минут не двигаешься - ну, мало ли что случилось? - найду, не брошу… Но это будет проигрыш, Глебыч.
        - Я понял.
        - Вот и дивно. Минут десять выжидаешь и стартуешь, мы как раз до противоположной стороны доберёмся. Ещё через пятнадцать - музыку включу для ориентира. Вроде всё… Вопросы есть?
        - Нет.
        - Рома, затыкай фонтан: потом доссышь, поехали! Шучу, отливай до упора.
        Справлявший малую нужду на вывороченные корни клёна бодибилдер никак не отреагировал на шутку Всеволода: наверно, наслушался и не такого. Спокойно завершил процесс и вразвалочку потрусил к внедорожнику.
        Черемин проводил удаляющийся «Мерседес» недобрым взглядом. Сделал очередную затяжку, посмотрел в небо…
        Раскинувшаяся в нём радуга была огромной, предельно чёткой и чёрно-белой. Точнее - серо-чёрно-белой, все семь разнооттеночных полос были на месте.
        - Что за…
        Глеб неотрывно смотрел на эту аномалию, пытаясь понять: что происходит. Машинально отмечая уголком сознания, что всё остальное осталось неизменным. Трава - зелёная, небо - голубое, облако - похожее на надкушенную пампушку - белое…
        Пальцы обожгло. Черемин зашипел от боли, отбросив дотлевший окурок в траву, подул на кисть. Опять посмотрел в небо.
        Радуга уже блёкла - быстро, неравномерными кусками, как будто кто-то усердно и беспорядочно брызгал водой на свежий акварельный рисунок, размывая краски. Через несколько секунд она пропала бесследно.
        Глеб крепко зажмурился, коротко, сильно помассировал веки ладонями. Глубоко вдохнул-выдохнул, открыл глаза.
        Ничего странного не появилось.
        Черемин чуть подумал и тщательно, насколько это было возможно, прощупал жилетку, обойдя только карман с камерой, чтобы случайно не повредить аппаратуру. Безрезультатно, ничего подозрительного.
        Обнюхивать и пробовать её на вкус Глеб не стал. Прекрасно понимая, что если жилетка и в самом деле с «сюрпризом», то обнаружить его такими способами он вряд ли сможет.
        Хотя Черемин был почти уверен: не стал бы Скальцев размениваться на подобную банальщину, если уж решил провернуть какое-нибудь паскудство, то наверняка сделает это изобретательней, изящнее…
        С другой стороны, чёрно-белая радуга в абсолютно сухой день могла быть редчайшим природным вывертом, который ему довелось увидеть именно сейчас и здесь. В мире случается и не такое… Вот если бы Глеб лицезрел схватку Репки-Терминатора с Человеком Двойным Чизбургером, судейство которой ведёт с броневика вождь пролетариата, - тогда можно было бы кивать в сторону бывшего одноклассника.
        «Ладно, продержимся… - Черемин закурил очередную сигарету. - Макнём два пальца в майонез по самую подмышку».
        Он чётко понимал ещё одну вещь: идти через кладбище всё равно придётся. Отказываться уже поздно, оставлять Наташку Скальцеву нельзя. Она скорее залезет в петлю или прыгнет с высотки, чем примет такую реальность.
        Идею поползать у бывшего одноклассника в ногах, умоляя оставить их с Зиминой в покое, Глеб даже не рассматривал. Не потому, что это унизительно, а потому, что бесполезно.
        Оставались ещё две возможности что-то изменить. Бегство из города и… смерть Всеволода.
        Ни про первое, ни про второе Черемин не думал всерьёз. Во всяком случае - пока. И очень надеялся, что не придётся думать вообще…
        Глеб докурил, выбросил окурок. Постоял ещё с минуту, гася зарождающийся в душе сумбур, и завертел головой, выискивая взглядом что-то похожее на проход. Лезть через ограды и шагать по могилам Черемин собирался только в крайнем случае.
        Намёк на узковатую, напрочь заросшую травой тропку обнаружился шагах в двадцати, слева. Глеб неторопливо направился туда, внимательно глядя под ноги: напороться в этих краях на гадюку было вполне реально. Да и просто завалиться во весь рост, запнувшись о какой-нибудь сук, хотелось ничуть не больше.
        «Блин, как в Трудолюбовке… - Черемин добрался до прохода. - Слева ограда, справа ограда. Только там внутри них шевеление есть, а здесь своё уже отшевелились».
        Он медленно пошёл по тропинке, стараясь полностью сконцентрироваться на предстоящем пути, не обращать внимания на придорожный пейзаж. Превратиться в механизм, следующий из пункта «А» - в пункт «Б».
        Двенадцать шагов, поворот влево… Глеб шагал, стараясь держаться направления, которое указал Скальцев. День стоял безветренный, и шаги Черемина были единственным, что нарушало вязкую, изначальную тишину этого места.
        Он зашёл в глубь кладбища метров на полтораста: пока удавалось продвигаться относительно беспрепятственно.
        Неожиданно, совсем не к месту вспомнилось скальцевское: «Покойнички круглые сутки шастают, жрать ищут». И забултыхалось, гадство, на поверхности сознания, как шарик от пинг-понга - в джакузи, обрывочно - но постоянно напоминая о себе. «Покойнички, жрать», «шастают, круглые сутки», «ищут, шастают, жрать», «покойнички, покойнички»…
        Черемин раздражённо сплюнул, задымил очередную «петрушку». Спустя пару десятков метров пришлось остановиться: проход сильно сузился из-за покорёженной ограды - железные прутья примерно на четверть ушли в землю и наклонились в сторону тропинки под углом в сорок пять градусов. Такое могло бы случиться, если б на могилу упало дерево, но тогда - где оно? Не покойнички же убрали? Как-то это странно, весьма…
        По этому проходу можно было пробраться только на карачках, под оградой, и Глеб завертел головой, высматривая другой путь.
        Ничего.
        «Хрен тебе, раком не поползу… - Черемин еле удержался, чтобы не продемонстрировать в камеру выставленный средний палец. - Пусть Рома перед тобой ползает».
        Он подошёл к могиле по другую сторону прохода, подёргал ограду, убеждаясь в её прочности. Примерился, поставил ногу на декоративный элемент - приваренный арматурный завиток со следами серебрянки, рывком перебросил тело на другую сторону.
        «Гимнастика по-кладбищенски. - Глеб благополучно встал на ноги и двинулся к противоположной части ограды, сторонясь еле заметного могильного холмика. - Поменьше бы такой».
        - Хоть тебе не верится, а земля шевелится…
        Фраза была сказана внятно, негромко и, что самое страшное, звучала без малейшей шутливости.
        Черемин моментально отшатнулся от голоса, звучавшего справа, совсем рядом. Нога подвернулась, он упал на колено, ударился плечом об ограду. Сигарета выпала из губ, тлеющий кончик чиркнул по тыльной стороне кисти и упал на землю.
        Глеб судорожно зашарил взглядом перед собой, по соседним могилам, пытаясь найти «пугало».
        Безуспешно.
        - Хочешь - верь, а хочешь - нет, - раздалось над самым ухом, - мертвой плоти нужен свет…
        «Спокойно! - приказал себе Черемин, стараясь сохранить самообладание. - Севины хохмочки, развлекается, сука».
        - Ну и жуткий же вы мудак, гражданин Горбатый! - громко сказал Глеб, начиная вставать. Вопреки опасениям, подвёрнутая нога лишь слегка ныла, значит - ни вывиха, ни серьёзного растяжения связок…
        Он замер в наклоне, чтобы отряхнуть испачканное колено. Взгляд задержался на могильном холмике.
        Земля ёрзала.
        Это было видно отчётливо, без каких-либо сомнений. Ёрзала, шевелилась, ворочалась…
        Листья растущего на могиле осота беспокойно подрагивали, растение поднималось кверху: из-под земли выбиралось что-то крупное, с каждой секундой увеличивая напор.
        Могильные холмики на соседних участках тоже пришли в движение.
        Глеб медленно пятился прочь, неотрывно следя за происходящим, быстрым свистящим шёпотом произнося «стой, сука» - раз за разом, снова и снова. Ему стало страшно по-настоящему, не было даже желания воспринимать увиденное как-то иначе. Страх хлынул в душу тёмным, бурлящим, неиссякаемым потоком, которому невозможно было противиться, как невозможно противиться стремлению дышать…
        Ладонь легла на очередную часть оградки, и та неожиданно подалась в сторону. Черемин судорожно отдёрнул руку, косанул туда полубезумным взглядом, приготовившись увидеть непонятно что.
        Но это была просто калитка. Глеб без раздумий толкнул её от себя и выскочил в проход.
        - И-и-ийя-я-я-ха! - с охотничьим азартом взвизгнуло пространство. - Беги, крутись, скачи как вошь! В землицу ляжешь - отдохнёшь!
        Черемин бросился вперёд, почти не разбирая дороги. Прямо, поворот, ещё поворот…
        Бугор земли вспух поперёк тропинки, Глеб едва не запнулся об него, успев подпрыгнуть в самый последний момент: тяжело, неуклюже.
        Под правой ногой глухо хрустнул подгнивший сук. Приземлившийся Черемин не сумел удержать равновесие и - тропинка как раз начала идти под уклон - покатился кубарем. Пару раз чувствительно приложился спиной обо что-то твёрдое, пальцы сгребли пучок травы вперемешку с прошлогодней листвой.
        Врезался в очередную ограду и замер, лёжа на животе.
        - Колобок-колобок… - медоточиво, вкрадчиво пропела пустота и сразу же, без паузы, сорвалась в оглушительное верещание: - Я тебя с костями сожру!
        В следующий миг до Глеба дошло, что он лежит в чём-то непонятном. Вскочил на ноги и, заранее содрогаясь от добавившегося к страху отвращения уставился на свою правую ладонь.
        Невесомо, неощутимо стекающая с растопыренных пальцев кровь была похожа на вишнёвый кисель: густая, тёмно-алая. Черемин бросил взгляд на одежду. Жилетка и рукава рубашки спереди были изгвазданы кровью почти целиком, джинсам повезло чуточку больше.
        Пустота разродилась противным булькающим смешком и утробно выдавила:
        - В страшной, страшной, страшной сказке - подними-ка кверху глазки…
        Глеб посмотрел вверх: послушно, как заворожённый. До нижней ветви растущего в пяти шагах дерева можно было достать рукой, но Черемин медленно шагнул назад, чтобы оказаться подальше от открывшегося взгляду зрелища. Ствол и толстые ветви остались без изменений, но всё остальное…
        Листья исчезли. Их заменили разномастные куски и лоскуточки окровавленной кожи, Глебу бросился в глаза один - размером с питу для шавермы: срваными краями. Тонкие ветки выглядели светло-серыми крысиными хвостами, с лопнувшей местами «корой», в разрывах матово белели хрящи.
        Ближайшая ветка мелко затряслась. И, прежде чем Глеб успел принять решение - бежать или замереть, - в просветах между «листьев» мелькнуло небольшое вытянутое тельце. А спустя пару секунд на Черемина уставилась омерзительная безглазая мордочка неизвестной твари.
        Существо напоминало скрещённую с куницей ящерицу, мелко и часто обрызганную кислотой. По-змеиному приплюснутая головка дёрнулась туда-сюда, словно к чему-то принюхиваясь. Розово обозначилась горизонтальная щель небольшой пасти, из неё выскользнул длинный язык, осторожно прикоснувшись к ближайшему лоскуту кожи.
        А потом тварь проворно придвинулась ближе и жадно принялась жевать «лист», ловко цепляясь за прогнувшуюся и подрагивающую «ветку» полудюжиной коротких кривых конечностей.
        Черемин посмотрел выше. То тут, то там виднелись уродливые, увлечённо пирующие пожиратели жуткой кроны.
        Хотелось всхлипнуть, а потом заорать в голос, но Глеб намертво закрыл себе рот ладонью, боясь, что после крика существа бросятся на него. Он медленно миновал дерево и снова бросился бежать.
        Поворот влево, прямо, снова влево…
        С находящейся неподалёку могилы взмыло что-то угольно-чёрное, похожее на очень крупного нетопыря со скорпионьим хвостом. Тварюга запорхала в воздухе, прямо над проходом, яростно шипя и щеря несимметричные тонкие, но острейшие клыки и понемногу приближаясь к человеку.
        Черемин остановился, непослушной рукой полез в задний карман джинсов, где лежала недорогая «выкидуха». Холодное оружие Глеб не жаловал, в неприятных жизненных ситуациях предпочитая обходиться кулаками. Но вчера купил этот нож: вдруг что?
        Щелчок - и стальное десятисантиметровое жало с двухсторонней заточкой нацелилось на «нетопыря». Черемин крепко сжал нож в кулаке, ожидая нападения.
        Крылатая тварюга летела прямо на него. Казалось, что она не испытывает никаких сомнений в своих силах, никакой опаски.
        - Ф-ф-фырщ-щ-щ! - стремительно рванулся к Глебу «нетопырь», когда их разделяло не больше трёх шагов. Черемин зажмурился от неожиданности, но успел взмахнуть ножом: наискось, снизу вверх. Лезвие не встретило никакого сопротивления. Глеб резко отпрыгнул вбок и вниз, спасаясь от встречной атаки.
        Развернулся в полуприседе, отчаянно махнул ножом крест-накрест, надеясь хотя бы отпугнуть «нетопыря».
        - Ф-ф-фырщ-щ-щ! - снова раздалось над головой Черемина. Но теперь звук был каким-то необычным, раздвоенным. Глеб открыл глаза.
        В воздухе осатанело кувыркался чёрный четырёхкрылый клубок, два хвоста переплелись в тугой жгут.
        - Ты не верь глазам своим, - проскрежетало над ухом. - Здесь всё тлен, и прах, и дым…
        Клубок распался, и Черемин понял, что ему не померещилось. «Нетопырей» действительно стало два. Как будто удар Глеба всё-таки достиг цели, разрезав её пополам, и каждая половина превратилась в тварюгу, правда, вдвое меньше первой.
        Крылатые монстры снова сцепились - грызясь с лютой, запредельной яростью, не обращая никакого внимания на человека.
        Глеб сделал шаг, другой… Удаляясь от остервенело рвущих друг друга «нетопырей», не меняя позы, ничуть не удивившись произошедшему. Страх подмял под себя все остальные эмоции и продолжал нарастать. Становясь слепым, безрассудным…
        Раздался протяжный визг, и «нетопыри» рухнули вниз, продолжив грызню в траве. Черемин побежал дальше, почти не разбирая дороги и стальными занозами глубоко загоняя в память обрывки будоражащего кладбище кошмара…
        …Сразу в нескольких местах земля вспухает бугорками багровых родников. А спустя пару-тройку секунд вверх начинают бить тугие фонтанчики крови, становящиеся всё выше и выше…
        …Железная, изрядно обсыпанная лишаями ржавчины пирамидка надгробия натужно раскачивается из стороны в сторону, будто собираясь покинуть своё место. От её основания отходит что-то похожее на паучьи лапы, наполовину завязшие в земле. Верх надгробия с чавкающим звуком разваливается надвое, и из разлома выпирает целое «соцветие» глазных яблок на тонких стебельках…
        …Очередное падение, и лезвие ножа случайно скользит по частично раскрошившемуся кирпичу. Короткий металлический скрежет - и остриё взрезает красноватый бок кирпича, как плоть: из разреза выдавливается густой тёмно-жёлтый гной вперемешку с сукровицей…
        Глеб бежал, чувствуя, что двигается по краю тёмной бездны, в которую можно сорваться в любой миг. Но не останавливался.
        - Знатно Глебыча штырит, да, Ромаха? - Скальцев довольно кивнул на монитор ноутбука. - Крыша едет как экспресс - разом в поле, в сад и в лес… Не хотел бы я сейчас с ним поменяться.
        Бодибилдер невнятно промычал что-то согласное, глядя на экран с глуповато-опасливым выражением лица. Изображение то мелко, относительно однообразно тряслось, то меняло план - резко поворачиваясь или проваливаясь вниз, то металось вовсе уж затейливо. Во всём этом не улавливалось никакой искусственности, постановочности: снесущим камеру «объектом» творилось что-то предельно странное, неладное…
        Машина стояла метрах в пятидесяти от окраины кладбища, в тени двух больших клёнов. Дышал прохладой кондиционер, в динамиках тихонько играл рок. По экрану лежащего на торпедо айфона ползла мигающая красная точка.
        Всеволод покосился на здоровяка, уголки губ изломались в скупой, хищной ухмылке:
        - Может, и тебе такой кросс устроить? Шварц из «Бегущего человека» от зависти уделается… А, Ромаха?
        - Я-то что? Не надо…
        - А кто мне у проходной всю малину чуть не изгадил? Я же тебя предупреждал, что у клиента глюки начаться могут?
        - Ну… - виновато буркнул бодибилдер.
        - Обоссать - так всю Луну! - раздражённо съязвил Скальцев. - Мало ли что он там мог увидеть: карету или машину времени, твоё дело - ничему не удивляться и поддакивать. Если бы он там соскочил, я бы тебя уволил без половины здоровья. Про выходное пособие вообще молчу.
        - Я больше не буду, - испуганно, совсем по-детски сказал Роман. - А почему у него глюки?
        - Потому что - я так хочу! - довольно осклабился Всеволод. - Ладно, соображалку расчехли и втыкай сюда. Про ЛСД слышал?
        - Психоделик, типа…
        - Опаньки, Ромаха конкретно в теме! Хвалю. Короче, я эту хрень достал, и не простую - а одно из производных, вдобавок - концентрированную. А у Глебыча на работе человечек есть, проныра ещё тот - но мне по жизни должен. Он ему обработанного курева и всучил несколько пачек: якобы на халяву досталось, за полцены отдаёт. Не удержался бывший одноклассничек от такой скидки, прикупил никотина с добавочками. Там их надо-то - по фильтрам мазнуть… Доза крохотная, но в организме постепенно накапливается: кумулятивный эффект - если по-научному. А потом: «Вижу монстров целый тюк, мозг мой схавал дядя Глюк!» Главное было - рассчитать, чтобы у него галлюцинации раньше времени не расплодились со страшной силой. Но дядя Сева всё прикинул ювелирно, оцени!
        Скальцев расхохотался, но почти сразу же стал серьёзным:
        - Жопу с яйцами ставлю против рваного гондона, что Глебычу сейчас чертовщина всякая мерещится. Он бы и в городе жутиков хапнул, но на кладбище атмосфера гораздо круче способствует… Гляди, как мечется: туда-сюда, опа, опа! Я бы сейчас реально раскошелился, чтобы увидеть, от какой срани этот дятел так шарахается.
        Бодибилдер поёжился, глядя на прыгающее изображение. Потом тихонько спросил:
        - А если он того… Пройдёт?
        Всеволод безмятежно пожал плечами:
        - Ромуля, я чуть умственным инвалидом не стал, пока всю эту канитель не придумал. Да и лавэ сюда влито нормально: не рупь и даже не доллар… Люблю спектакли лепить, а уж мимо такого случая пройти - точно не моё. И ты думаешь, я упирался для того, чтобы в итоге с Хреном Обломычем поздороваться? Ну-у-у, не разочаровывай…
        - Не врубаюсь…
        - Рождённый не врубаться - на «Майбахе» не ездит!
        Скальцев вдруг ощерился во весь рот, превратив лицо в жутковатую маску. Здоровяк напрягся, ожидая чего угодно, но Всеволод заговорил - зло, отрывисто, не терпящим пререканий тоном:
        - Если эта сука кладбище пройдёт и полным дураком не станет - то здесь и сдохнет! Завалим и закопаем, кто его тут искать-то будет? Он ведь никому не сказал, что сюда поедет. Я с Геннадьичем договорился, прослушкой его обложили плотнее некуда. С протёкшей крышей я его, может быть, отпущу, пусть живёт. Наташке такой дурдом под боком нахрен не упёрся, не настолько она «аля-улю», чтобы с дурилкой кладбищенской жить. Пошлёт, без вариантов. А я ведь красиво, по-человечески с ней хотел, любовь-хреновь… Луну с неба достать, брюликами украсить и подарить! Зачем ей этот нищеброд сдался, не пойму - хоть убей! Я ведь двенадцать лет этого ждал, Рома, двенадцать лет! Они ведь меня тогда - перед выпускным - душой на дерьмовую горку положили и пинка дали: катись, Сева! Ладно, не хотели по-хорошему, получайте по полной программе. Я уже не старшеклассник с папой на зарплате, сейчас могу и не таким жизнь усложнить… А если Наташка и потом морду воротить начнёт, я церемонии разводить не буду. Где-нибудь захомутаю, на дачу привезу, к кровати привяжу - и драть буду! А как устану, виагрой закинусь - и опять. И на
следующий день, и ещё. Во все щели драть буду суку, без остановки, до крови! На иглу посажу, ручной зверюшкой сделаю. Ноги мне лизать будет, «Лебединое озеро» голой на битом стекле танцевать - всё, что мне в голову взбредёт. По-моему всё будет, Рома, по-моему!
        Он замолчал, продолжая щериться: мечтательно, страшно… Потом распорядился:
        - В багажнике пакет чёрный. Тащи сюда.
        Бодибилдер беспрекословно выполнил приказ.
        - Галлюцинации, Рома, - это хорошо, - наставительно сказал Скальцев, забирая у него принесённое. - Но для кульминации требуется реализм, и Глебыч его огребёт по самое «не мечтай»… В художественной самодеятельности никогда не играл?
        Здоровяк отрицательно мотнул головой.
        - А придётся… - Всеволод развязал пакет, вытряхнул содержимое на сиденье. - Держи, первым красавцем на кладбище будешь. Устроим рашен Хэллоуин.
        Бодибилдер повертел в руках латексную маску демона. Клыки, кривые рога, гипертрофированные надбровные дуги, жутко набухшие вены, кляксообразные провалы ноздрей, уродливые наросты… Маска была изготовлена предельно реалистично, явно отличаясь от штамповочных изделий.
        Кроме неё, на сиденье лежали такие же монструозные руки-перчатки до локтя, ещё одна маска и руки и что-то тканевое, в грязно-бурых разводах, свёрнутое валиком.
        - По спецзаказу делали, в авральном режиме, - сказал Скальцев. - Денежку с меня пухлую слупили, но ведь залюбуешься. Да, Рома?
        Здоровяк положил маску обратно на сиденье и посмотрел на Всеволода. Взгляд был странным, словно бодибилдер вспомнил что-то важное, но колебался - стоит ли рассказывать про это…
        - Ну, чего? - покривился Скальцев. - Какие проблемы?
        - Я это, вспомнил… - неуверенно, с явной неохотой пробормотал Роман. - Про кладбище. Может, и не про это, но как бы - оно. Бабка реально рассказывала, я ещё мелкий был. Как бы - не мне, родителям… Я, в натуре, случайно подслушал.
        - Чего подслушал?
        - Нечисто, типа, здесь… Как бы водилась какая-то фигня под землёй. Могилы реально курочила, мертвяков жрала. Потому, типа, и перестали хоронить.
        - Не бабка у тебя, а Стивен Кинг какой-то, - ухмыльнулся Всеволод. - Забей и забудь. Если и беспредельничал здесь какой-нибудь крот-трупогрыз, то за столько лет всяко окочурился с голодухи. Давай, готовься к маскараду. Да, чуть не забыл…
        Он вынул из кармана пиджака голубой цилиндрик флешки и воткнул её в разъём аудиосистемы, прибавил звук. Из динамиков тягуче поползла какофония гнетущих звуков: завывания, хлюпанье, надсадный скулёж, хруст…
        Скальцев довольно кивнул:
        - Вот тебе, Глебыч, - музон для ориентира. Кайфуй.
        Просунул кисть внутрь второй маски - полусгнившего мертвяка: повертел её перед глазами и принялся надевать на голову…
        Черемин перепрыгнул через розоватое пульсирующее вздутие, по всей длине которого кошмарными порами было разбросано несколько десятков маленьких, жадно чавкающих ртов. Треугольные зубы пираний, раздвоенное змеиное жало вместо языка, на пепельно-серых губах пузырится красноватая пена…
        Голос больше не напоминал о себе, но теперь вокруг звучало что-то невообразимое, дьявольская симфония: болезненные вскрики, свист, скрежет…
        Окраина кладбища была уже близко - от силы полсотни шагов. В небе опять раскинулась чёрно-белая радуга.
        Рогатый демон и гниющий покойник бросились на него с двух сторон, стремясь преградить путь. Демон приблизился первым - и с негромким, будто бы неуверенным рёвом схватил Глеба за плечо, дёрнул на себя…
        Черемин развернулся, и лезвие ножа полностью вошло бодибилдеру в левую сторону груди. Он грузно упал ничком, а Глеб, впервые за всё время ощутивший, что удар нашёл цель, наклонился и с острейшим, непередаваемым наслаждением всадил нож в спину, в шею своей жертвы.
        Подбегающий покойник резко остановился в трёх шагах, что-то невнятно выкрикнул и попятился назад.
        - Куда?! - торжествующе заорал Черемин. - Куда, сука?!
        Пространство жадно впитало крик и одобрительно зааплодировало в ответ. Шлепки невидимых ладоней были глуховатыми, вязкими, словно отбивали огромный, кровоточащий кусок сырого мяса.
        Страх пропал. Глеб с облегчением почувствовал, что он только что стал своим в этом напрочь изменившемся мире.
        «К машине!» - Всеволод шагнул назад, не сводя глаз с перепачканного землёй и кровью безумца. Нож Черемина вынырнул из тела бодибилдера, а потом Глеб поднёс лезвие ко рту и неторопливо облизал окровавленную сталь.
        Скальцев почувствовал, как к горлу подкатывается тошнота. Судорожно вдохнул-выдохнул, сдерживаясь: ещё не хватало в маску наблевать, задохнуться… Острие ножа уже смотрело на него, и Всеволод снова шагнул назад. В «Мерседесе» лежала заряженная «Беретта», вот только до неё ещё надо добраться.
        Брать «ствол» ссобой Скальцев не стал, кто ж знал, что так повернётся? Да и доставать его из-под просторного, разрисованного бурыми разводами балахона, скрывающего обычную одежду и дополняющего латексный комплект, занятие не из секундных.
        Оставалось только бегство. Драться с окончательно свихнувшимся и вооружённым Глебом в одиночку Всеволоду абсолютно не хотелось.
        Черемин вдруг взмахнул ножом, как дирижёрской палочкой, и с вызвавшим у Скальцева ледяной озноб задором прокричал:
        - Хочешь узнать наперёд - кто же сегодня умрёт?!
        Взгляд у него был лишён чего-либо человеческого, в нём мерно колыхалась тёмная муть потустороннего: навсегда поднявшегося со дна души - на её поверхность…
        Скальцев начал поворачиваться, понимая, что Глеб вот-вот кинется на него. До внедорожника было меньше ста метров.
        Шаг, второй… Нога провалилась в рытвину, и Всеволод со всего маху растянулся на земле. На осознание случившегося ушло несколько секунд, и Скальцев лихорадочно пополз вперёд.
        - Куда?! - раздалось совсем рядом, а потом Всеволод ощутил быстрый, почти безболезненный укол чуть выше поясницы. От второго удара - между лопаток - позвоночник словно подменили на раскалённую, туго натянутую цепь - и Скальцев потерял сознание.
        Боль мучительно выволокла Всеволода из беспамятства. Он всё так же лежал на животе, навалившись подбородком на запястье левой руки: полусогнутая правая была откинута в сторону.
        Сатанинская симфония продолжала выть, верещать, хлюпать… Скальцев открыл глаза, радуясь, что ещё живой, и одновременно боясь увидеть Глеба.
        Но безумца рядом не было. Всеволод хрипло вздохнул, повернул голову - медленно, постанывая от боли, отыскивая взглядом бодибилдера.
        - А… а-а… а-а! - Прерывающийся крик сам выкарабкался из горла, и Скальцев попытался подтянуть правую руку к себе, опереться на локоть, подальше убраться от увиденного…
        Тело мгновенно дало понять, что ничего не выйдет. По крайней мере - без посторонней помощи.
        Оставалось лишь проклинать бабку Романа и наблюдать за тем, как здоровяк погружается в землю: она словно засасывала его слегка наискосок - небольшими, но непрекращающимися рывками. Ближе к тому месту, где уже полностью исчезли ноги, сорняков почти не было и виднелась неширокая кайма из разбросанных комьев свежекопанной земли.
        Скальцев смотрел не отводя взгляда, забыв про боль. Он видел, как из подкопа раз за разом невысоко выныривают несколько шипастых, бледно-жёлтых полупрозрачных конечностей, напоминающих крабовые, толщиной с ручку трёхлетнего ребёнка. Чуть загнутые шипы легко пронзали мёртвую плоть и затаскивали Романа ещё на несколько сантиметров вглубь…
        Ладонью правой руки Всеволод вдруг ощутил подземное шебуршенье: пока ещё лёгкое, но усиливающееся с каждой секундой. Ещё одна тварь лезла к нему.
        Он снова попытался опереться на локоть, но заорал в голос и закрыл глаза. Неистово желая умереть до того, как с ним начнёт происходить то же самое, что и с бодибилдером.
        Через минуту его пальцы ощутили прохладное прикосновение чего-то шершавого, твёрдого - живого. Пока ещё осторожное, нерешительное, но Скальцев не сомневался, что пожиратель трупов начнёт вести себя по-другому уже совсем скоро…
        Старьевщик

21 апреля 2014 года
        Живот Александры был идеальным: гладким, без татуировок. Девяносто девять процентов из ста - девушка частенько наведывалась в какой-нибудь фитнес-центр. Не исключено, что и тот самый - «Движение к совершенству», агрессивно-стильную рекламу которого Хорин видел на одном из проспектов сибирского миллионника.
        - Моя прелесть, - улыбнулся он, предвкушая особенное удовольствие. Чувствуя под пальцами тёплую бархатистую кожу и упругие тренированные мышцы. «Кубики» не просматривались, хотя это было и к лучшему. Нет, замыслу Виталия они бы особо не помешали, но без них ему нравилось больше.
        - Играют пожарные, с ними - и медики… - нараспев продекламировал он, делая последние приготовления. - Играют садовники, клоуны, педики. Играет весь мир: богачи, алкоголики… И я поиграю в крестики-нолики.
        Прямоугольник бритвенного лезвия Хорин зажал большим и указательным пальцем так, чтобы наружу торчал лишь уголок. Примерился и сделал первый разрез - от нижних рёбер до фигурно подстриженного лобка.
        Девушка замычала сквозь кляп, попыталась отстраниться, но прочные путы не позволили сделать это. Миловидное личико изуродовала гримаса страдания. Высокий, чуть выпуклый лоб заблестел от пота.
        - Ну, ну… - с укоризной сказал Хорин. - Органически не перевариваю, когда мне мешают. Сашуня, тише, тише… Терпение делает честь любой женщине.
        Из раны выступила кровь. Виталий промокнул её салфеткой и взял матерчатой прихваткой узкий шампур, лежащий на побелевшей спирали электроплитки. Приложил к ране. Александра вытолкнула через забившую рот ткань негромкий, глухой и жуткий вой, напряглась изо всех сил. Но справиться с капроновым шнуром и продуманными узлами Хорина не смогла.
        В комнате запахло горелой плотью.
        - Что-то на шашлыки потянуло со страшной силой, - мечтательно сообщил Виталий девушке, положив шампур обратно. - У меня знакомый дагестанец есть на рынке, фантастическую баранину у него беру. Такой деликатес получается…
        Хорин не боялся, что запах учует кто-нибудь из соседей. Он «играл в крестики-нолики» вмаленькой комнате, находящейся между большой и кухней. Плотно закрыв двери-окна и тщательно заклеив скотчем вытяжки. Подобные игры не совместимы с чужим любопытством. И Виталий успешно делал всё, чтобы избежать этого.
        Второй разрез лёг параллельно первому. Так, чтобы пупок с блестяшкой пирсинга оказался точно посередине. Салфетка, прижигание, вой Александры…
        Спустя несколько минут к вертикальным добавились две горизонтальные линии, вычертив решётку для игры в «Х и О». Девушка обречённо плакала, иногда сбиваясь на еле слышимый, леденящий душу скулёж, но Хорина он не смущал. Доводилось сталкиваться и не с таким.
        - Линии вдоль и поперёк… - пробормотал Виталий, разглядывая своё творение. - Время настало, в азарте игрок… Сашуня, меня раздирают противоречивые чувства. Играя в одиночку, выигрываешь и проигрываешь одновременно. Плюс и минус в одной связке, кровосмешение восторга и разочарования… Жаль, что тебе не дано понять этого.
        Он взял обычную шариковую авторучку, старательно обвёл кружком пуп в центральной клетке.
        - Та-а-ак… А теперь так! И - сюда. Стоп-стоп… А мы - здесь отметимся. А мы - вот тут! Не ваша и не наша, она же - ничья… Предлагаю переиграть!
        Влажная салфетка стёрла чернила с кожи. Хорин помедлил, решая, что выбрать из лежащих возле электроплитки предметов: ножницы, швейцарский нож, кусок крупной наждачки, шило, паяльник, ножовка по металлу, корщётка с деревянной ручкой, ещё кое-что…
        Остановился на слегка изогнутом и заточенном куске стальной проволоки, самодельном аналоге хирургической иглы. Подавляющая часть «творческого» арсенала прозаически покупалась в магазинах, но что-нибудь Виталий обязательно изготавливал сам. Это давно превратилось в подобие традиции, счастливую примету…
        Нитей было две катушки - красные и чёрные.
        - Сашуня, тебе какой цвет больше по душе? - спросил Хорин. - Ой, не смотри ты так… Ладно, крестики - чёрные, нолики - красные. Торопиться нам некуда…
        Продел красную нить в ушко, завязал узелок потолще. Воткнул иглу в верхнюю левую клетку, остриё вынырнуло из-под кожи сантиметра через полтора. Хорин ухватил его кончиками пальцев, потянул дальше…
        Съёмную «двушку» он покинул спустя три часа. Отпечатки пальцев были стёрты. Паяльник, корщётка и прочее лежало в чёрном полиэтиленовом мешке, старательно приведённое в негодность и перемешанное с накопившимся за предыдущие дни мусором. Электроплитка осталась в квартире. Она была хозяйской и пришлась очень кстати, избавив Виталия от лишней покупки.
        В этот раз Хорина посетило особое вдохновение, и в ход пошли все без исключения инструменты. Сашуня умерла на исходе второго часа. Скорее всего - от болевого шока, когда Виталий попытался засунуть ей ТУДА включённый паяльник. Хорина это огорчило, он рассчитывал позабавиться чуть дольше. Надо же, сдирание кожи и отпиливание пальцев пережила… И соски отрезанные. А тут - бах, и всё.
        Два квартала он прошёл пешком. Выкинул «набор индивидуалиста-затейника» взаранее присмотренный мусорный контейнер. Тот был заполнен на три четверти - гарантия, что мусоровоз приедет в ближайшие день-два. Безо всякой брезгливости надорвал пару чужих пакетов, вывалив их содержимое на свой. Небольшая подстраховка от «вонючих копателей». Инструменты были старательно очищены от крови… но Виталий всегда считал, что лишних предосторожностей не бывает.
        Доказательством его правоты служили шестнадцать лет, за которые он ни разу не попал в поле зрения сыскарей-«убойщиков» из двадцати пяти городов.
        Хорин помнил их все. Казань, Киев, Новосибирск, Ярославль, Санкт-Петербург, Ростов-на-Дону, Волгоград - в них он отметился по два раза… В остальных - по одному. Разрыв между первым и вторым ВИЗИТАМИ был не меньше десяти лет.
        Виталий не вёл никаких списков, не делал фото и видео, не оставлял себе СУВЕНИРОВ. Он всецело полагался на свою память, намертво вцепившуюся во всё, что касалось тридцати трёх жертв Хорина. И очень надеялся, что список будет как минимум удвоен.
        Он убивал два раза в год - бессистемно, не выбирая определённые месяцы, недели, дни и числа. Толчок к этому, как ко многому в нашей жизни, дал случай - пьяное убийство дорогой проститутки. Из той истории Виталий сумел выбраться без особых потерь, с помощью связей и денег отца. Проститутка была объявлена пропавшей без вести, а её трупом занялись привычные к этому люди, мастерство которых никогда не вызывало нареканий.
        Но в памяти Хорина неожиданно приятной занозой остался эпизод: юная, мёртвая, обнажённая женщина с разбитым в кровь лицом и сломанной шеей. Кто-то тёмный внутри него изо дня в день усиливал это воспоминание, не стирая впечатления и краски, а напротив - делая их ярче, чувственнее. Всё чаще и откровеннее подталкивая попробовать ещё. Нашёптывая, что случившееся - далеко не вершина удовольствия, что предела может не быть вовсе…
        Хорин выдержал полтора года и начал убивать дальше: более умно, более изощрённо, всё больше входя во вкус, но - не теряя осторожности. Тёмный наставник Виталия вполне довольствовался двумя жертвами в год. Ещё он поощрял полную свободу «творчества». И это нравилось Хорину больше всего.
        Предыдущую жертву - Ингу из Сочи - он задушил голыми руками. Но перед этим поработал с её лицом, выстригая кусочки кожи маленькими кусачками, пока оно не превратилось в маску, заслуживающую гран-при маскарада преисподней.
        Инге предшествовала Евгения из Хабаровска. Хорин отпилил ей голову, а перед этим натыкал в проделанные на бёдрах ранки три десятка розовых бутонов на очень коротких стеблях. И обильно полил их кипятком.
        До Евгении была Ирина из Челябинска. Изрезанные в бахрому уши, раздавленные пальцы, замысловатый узор расплавленного свинца на нежной коже…
        Перед Ириной он убил Марию из Минска, до неё - Зою из Санкт-Петербурга… Хорин помнил всех и всё.
        Собственно, сейчас не было никакого Виталия Михайловича Хорина, жителя Нижнего Новгорода, одна тысяча девятьсот семидесятого года рождения. Имелся Шелько Филипп Богданович, абориген города Геленджика, на два года старше. У Хорина были русые волосы и короткий «ёжик», Шелько зачёсывал длинные пепельно-серые волосы назад и носил «конский хвост». Виталий ходил целеустремлённым, пружинистым шагом легкоатлета, Филипп шёл неторопливо, заметно прихрамывая на левую ногу. Выговор Хорина был приятным, с поставленной дикцией, Шелько лающе ронял короткие, хлёсткие фразы, иногда сглатывая окончания слов. Виталий не жаловал даже суточную щетину, Филипп щеголял бородкой клинышком и идеальной щёточкой усов. Шелько был левшой, но Хорин везде и всегда писал правой. То, что он - амбидекстр, не знал никто.
        Театральная молодость Хорина и его нынешние финансовые возможности (владение преуспевающим юридическим агентством плюс неплохие пакеты акций в трёх крупных и рентабельных производствах области) позволяли ему меняться до неузнаваемости. За шестнадцать лет он создал тридцать две предельно запоминающиеся личности. Похожих друг на друга, как раскормленный домашний хомяк и голодная пиранья…
        С поддельными паспортами трудностей тоже не возникло. Хорин нашёл возможность получать их, не открывая своего истинного лица, только отправляя нужные фото и информацию. Удовольствие, понятно, обходилось недёшево, но Виталий не мелочился. Скупость в таком деле была нужна как штанга утопающему.
        В остальном Хорин действовал по незамысловатой и проверенной схеме.
        Неделю назад он приехал на машине из Нижнего в Москву. Полчаса на нехитрый грим в своей столичной квартире, и в соседний с миллионником город поехал другой человек - угрюмый и неразговорчивый житель Воронежа Иванков Игорь Дмитриевич.
        Там он снял квартиру на сутки. На следующее утро из неё вышел уже Филипп Шелько, держа курс на автовокзал. Спустя четыре с половиной часа он был в нужном месте.
        Снял ещё одну квартиру, заплатив за десять дней. Три из них потратил на подготовку, покупку «творческого» арсенала. Нашёл место, где можно быстро вернуть себе прежнюю внешность и переодеться, избежав чужих взглядов и камер видеонаблюдения.
        С Александрой он познакомился в ночном клубе. Судя по всему, Сашуня была если не постоянной посетительницей, то явно не новичком «клуба знакомств», знающей себе цену. Шелько открыто дал понять, что цена его устраивает. Щедрый аванс окончательно убедил Александру, что причин для отказа от знакомства нет.
        Потом они поехали к нему. Ночь, проведённая на «сексодроме» вбольшой комнате, по искушённому мнению Хорина, стоила своих денег. А наутро он вырубил проснувшуюся Сашуню отточенным ударом и перенёс её в соседнюю комнату…
        Виталий не выбирал жертву сам. Темный наставник подсказывал, куда и когда пойти. И не было случая, чтобы Хорин испытал хоть намёк на разочарование. Среди убитых им женщин не встречалось похожих, все они отличались друг от друга точно так же, как и личины Хорина…
        Теперь ему оставалось только снять грим и покинуть город. Хозяйка квартиры явно была довольна сговорчивым клиентом и вряд ли наведается в квартиру раньше оговоренного срока. Тело Сашуни Хорин отнёс в ванную, налил холодной воды, чтобы замедлить разложение.
        Когда её обнаружат, то начнут искать Филиппа Шелько, которого хозяйка должна была прекрасно запомнить. Как до этого искали Олега Градина, а до него - Ярослава Мелецкого…
        Виталий специально делал свои новые личности броскими, выпуклыми. Это отчасти являлось игрой, вызовом. Потому что настоящая внешность Хорина была как у идеального шпиона - блёклая, невзрачная.
        Он не сомневался, что с какого-то момента «убойщики» установили связь между жертвами - частью или даже всеми. Наверняка поняли, что Хорин убивает два раза в год, не переходя эту черту. Скорее всего, сделали ещё какие-то выводы. Не может же быть, чтобы в такой профессии обретались сплошь тугодумы и лентяи; без толковых сыскарей явно не обходилось…
        Но поймать человека, который ни разу не показал своё истинное лицо, не оставляет следов и убивает, не придерживаясь хоть какого-то подобия системы… У Хорина были все основания считать, что этого никогда не случится.
        Избавившись от мусора, он вытер руки влажной салфеткой, выбросил пустую упаковку туда же. Ещё час-полтора, и большая часть этой поездки будет выкинута из памяти с такой же лёгкостью. Останется лишь отрезок в несколько часов, суть…
        - Можно вас побеспокоить?
        Виталий мысленно похвалил себя за то, что не вздрогнул. Он не ожидал вопроса. Ни этого, ни другого! Потому что в радиусе нескольких десятков метров от контейнера никого не было, в чём Хорин убедился при подходе к нему.
        Он спокойно повернулся, придав лицу выражение «по будням не подаю». И не удержался, удивлённо моргнул, рассматривая стоящего перед ним человека…
        Тот был примерно на четверть века старше Виталия. Одного с ним роста, лошадиное морщинистое лицо, впалые щеки, вислый нос, пугающий бугор кадыка на худой шее. Короткий, задевший обе губы шрам приклеил к ним постоянный намёк на брезгливую усмешку. Длинные и ещё довольно густые седые волосы, в «художественном беспорядке» спадающие из-под кепки-«аэродрома» на сутулые плечи под чёрным плащом. Пальцы пианиста и смертельно уставший взгляд светло-серого правого глаза… Левый целиком скрывало страшное, будто бы обожжённое и зарубцевавшееся веко.
        Он не походил на бомжа или «аристократию синей крови». Одежда выглядела относительно опрятной и чистой, да и вони, зачастую сопровождающей обитателей социального дна, Виталий не чувствовал.
        В полуметре от одноглазого стоял непременный атрибут гипермаркетов - большая тележка на колёсиках. Застеленная толстым непрозрачным полиэтиленом, закрывшим решетчатые стенки и дно, и почти доверху заполненная всякой всячиной. Хорин разглядел поцарапанный электрочайник без подставки, россыпь покетбуков с затрёпанными обложками, войлочный бот «прощай, молодость». Проволочное кольцо, на котором, как баранки, висело несколько пластмассовых солдатиков-зверобоев, бок небольшого глобуса, жестяную коробку с тиснением и цветастой росписью… Из глубины памяти всплыло отдающее затхлостью и почти забытое слово «старьевщик».
        - Что надо? - недовольно спросил Хорин-Шелько. - Только быстро.
        - Да-да, конечно, - заверил старьевщик. - Поверьте, вам это очень нужно. Сейчас…
        Он повернулся к тележке, одним движением сковырнул крышку с коробки. И быстро начал копаться в её постукивающем и позвякивающем содержимом.
        - Мне нич… - раздражённо начал Виталий. Но старьевщик уже что-то выудил из жестяного нутра и поворачивался к Хорину.
        - Вот!
        Хорин заткнулся на полуслове. Кое-как сглотнул закупоривший горло ком - вязкий, шершавый…
        На ладони старьевщика лежал брелок в виде единорога. Серебряный, изящный, не похожий на конвейерную поделку. Виталий видел такой лишь единожды. Шестнадцать лет назад, в Екатеринбурге, у голубоглазой болтушки Ларисы.
        Своей первой неслучайной жертвы.
        Хвост и копыта ТОГО единорога были выкрашены алым лаком для ногтей. Лариса рассказывала, что сделала это сама - «для красоты и прикола». Этот был чистым, но на хвосте ВРОДЕ БЫ проглядывало что-то красноватое, напоминающее не до конца счищенный или облупившийся лак. У безделушки уже не осталось прежнего блеска, она была потускневшей и поцарапанной. Словно эти шестнадцать лет оказались далеко не праздными и безоблачными…
        Хорин поднял взгляд на старьевщика:
        - Откуда это у тебя?…
        - Какая разница! - Тот сунул руку в карман, словно боялся, что Виталий выхватит брелок. - Купите. Цена моя, торговаться нельзя.
        - Беру. - Шелько опять занял место Хорина. - Сколько хочешь?
        Старьевщик прищурился, как будто раздумывая - не стоит ли задрать цену. И чётко выговорил:
        - Мизинец.
        - Что-о-о?
        Старьевщик молча показал ему оттопыренный мизинец.
        - Что? - изумлённо повторил Виталий. - Сдурел, старый?!
        - Купите, - с нажимом повторил продавец прошлого. - Вам это надо. Цена моя.
        Хорин быстро огляделся. Как назло, от подъезда ближайшей пятиэтажки к контейнеру топала троица: вертлявая белокурая дочка, фигуристая смазливая мамаша и глава семьи с фактурой боксёра-тяжеловеса и двумя пакетами мусора.
        - Пошёл ты… - зло бросил Виталий и поспешил прочь. Отбирать единорога при свидетелях было опасно, а продолжать беседу с этим душевнобольным - бессмысленно. Да и кто поручится, что у старьевщика именно тот брелок? Всё происходящее могло быть дичайшим совпадением, той самой выстрелившей шваброй…
        Отойдя метров двадцать, он оглянулся. Фигура в плаще замерла, провожая его взглядом. Старьевщик легонько качнул головой, будто порицая поступок Хорина.
        Виталий отвернулся и ускорил шаг. Прошёл пару кварталов, встал на обочине. Поднял руку, голосуя…
        Ждать пришлось недолго. Через полминуты рядом аккуратно припарковалась бежевая «Дэу Нексия». Виталий заглянул в салон:
        - Автовокзал. Сколько?
        Коренастый китаец с обширной лысиной и бульдожьими щеками секунду прощупывал Хорина цепким взглядом. Ответ был почти без акцента:
        - Триста пятьдесят.
        - «Мазератти» не вижу, - усмехнулся Виталий. - Голой блондинки за рулём нет. Минус два раза по полтиннику. Едем?
        Бомбила дружелюбно оскалился, оценив умение торговаться с юмором:
        - Залезай.
        «Нексия» поехала по городу, с которым Хорину скоро предстояло попрощаться. Возможно - навсегда. Впечатления от поездки остались приятными… ну, если не считать скорбного на голову старьевщика.
        - Да чё ж ты за верблюд беременный! - бомбила посигналил новенькой маршрутке, плетущейся впереди. - Как их послушать, так все - асы в любой категории. А едут как у себя дома на ишаках привыкли. Страшный сон Шумахера, понаехали…
        «Газель» подалась в сторону, прижимаясь к остановке, и узкоглазик обрадованно прибавил газу. Метрах в ста пятидесяти виднелся перекрёсток, зелёный глаз светофора был неподвижен.
        Воспетая попсой вишнёвая «девятка» выскочила из-за поворота, справа. Авто занесло, заднее крыло чудом не впечаталось в порожек чёрного «УАЗ-Патриота». Машина вильнула, выровнялась и погнала дальше.
        За несколько секунд до появления «девятки» во внутреннем кармане кожанки узкоглазика затрезвонил телефон. Бомбила буркнул: «мля, достали», полез за пазуху, рассеяв внимание…
        У Хорина в этот момент зачесался правый глаз. Он потёр его основанием ладони, а когда снова увидел дорогу, вишнёвый астероид был метрах в тридцати. Из открытых окон машины оглушительно бухало, завывало, стрекотало и чпокало. Виталий даже успел понять, что это музыка…
        - Тормози-и-и! - заорал он.
        Бомбила ойкнул, почему-то не испуганно, а жалобно. Хорина швырнуло вперёд, ремень безопасности врезался в грудь, усадил обратно. В ушах заевшей пластинкой дёргался надсадный визг тормозов.
        «Девятка» пролетела впритирочку, как в замедленной съёмке. Хорин рассмотрел профиль неандертальца, растянутые в блаженной улыбке губы, совершенно невменяемый глаз…
        Сзади затормозила серебристая «Тойота Камри», ещё пара машин. Узкоглазик сидел с выбеленной страхом физиономией, провожая вишнёвый гроб на колёсах полудиким взглядом.
        - Сука… Сука! Что делает, тварь! На метр бы ближе, и трупы…
        - Обдолбанный, точно, - тихо, медленно выговорил Виталий. Потрогал кончиками пальцев лоб, правую щёку, губы… Словно убеждаясь, что смерть точно промахнулась, и он - жив, а не превратился в неподвижную и окровавленную оболочку, зажатую в изуродованном железном коконе.
        - Тварь! - повторил бомбила и вздрогнул. - Бр-р-р-р, какая-то секунда… Гайцам бы позвонить, пока этот урод в кого-нибудь не влетел.
        - Да уже позвонил кто-нибудь, - сказал Хорин. - Поехали, спешу немного.
        - Ещё бы метр, и вся спешка побоку… Поехали.
        Через несколько минут показался автовокзал.
        - Держи, - Виталий протянул китайцу пятисотенную. - Надбавка за реакцию.
        Бомбила грустно усмехнулся:
        - Убери… Это я тебе платить должен.
        - Тогда накати за моё здоровье, - Хорин сунул купюру ему в карман кожанки, открыл дверцу. - И будем считать, что никто никому не должен. Удачи.
        Проводил взглядом отъехавшую «Нексию» и… пошёл от автовокзала заранее намеченным маршрутом, минуя камеры наблюдения.
        Заезд сюда ему был нужен для последнего ложного следа. Если китаец увидит по телевизору или на стенде «Розыск» его фоторобот, он, скорее всего, вспомнит своего пассажира и место, куда его привёз. Пусть ищут, пусть отрабатывают версии, тратят время… и в очередной раз заходят в тупик.
        Виталий отдавал себе отчёт, что, возможно, он перестраховывается. Что можно ограничиться мерами попроще, без лишних выкрутасов. Но делал всё так же, как и в первый раз. Любая логика растворялась в опаске, почти суеверии, что стоит отступить от привычной схемы хоть чуть-чуть - и удача отвернётся. Пусть не в этот раз, пусть потом, но - обязательно…
        И он слепо, безрассудно подчинялся своим правилам. Которые не подводили.
        Через полчаса он отправит Шелько Филиппа Богдановича в небытие, а Игорь Иванков поймает ещё одного частника и поедет в аэропорт. В столице не станет и его. Хорин вернётся в Нижний - чтобы однажды открыть карты «Гугл», выбирая, куда поехать в этот раз…

11 октября 2014 года
        Виталий застегнул куртку, надел перчатки. Повесил на плечо сумку со сменной одеждой, задумчиво почесал кончик носа: ничего не забыл? Газ перекрыл, ключи, как и договаривались, повесил на крючок возле двери.
        Отпечатки стёр, инструменты в мешке… Выпотрошенный труп начинающего адвоката и медноволосой нимфоманки Оксаночки лежал в ванной, пустые глазницы смотрели в потолок сквозь неподвижную красноватую воду. Зелёные глазищи краснодарской прелестницы Хорин выковырял с помощью двух вилок, и сейчас один из них лежал на белом фарфоровом блюдце в центре кухонного стола. Написанная печатными буквами записка предлагала: «Найди второй или добавь сюда свой».
        Другой глаз Виталий спрятал в солонку. Настроение было приподнятое донельзя, душа просила провернуть что-нибудь такое, затейливое… Поэтому внутренности Оксаны нашли приют в холодильнике и стиральной машине. А сердце Хорин разрезал на тридцать три кусочка. Сделал из них гирлянду и прицепил её на люстру в большой комнате.
        «Ничего не забыл». Виталий, точнее, Станислав Станиславович Горчаков из Челябинска взял мешок с «мусором», вышел из квартиры. Пять минут ходу до контейнера и далее - как обычно…
        Старьевщик стоял метрах в десяти от подъезда, лениво катая тележку левой рукой взад-вперёд. Колёсики скрипуче требовали покоя, делали короткую паузу, и всё повторялось.
        Хорин прошёл несколько шагов, прежде чем понял, кто стоит у него на пути… Удивительно, но за эти полгода он не вспоминал ни старьевщика, ни наркомана на вишнёвом «астероиде». Как будто память сама отторгла порченые фрагменты - легко, незаметно…
        Правая рука торговца покоилась в кармане плаща. У Хорина создалось впечатление, что старьевщик не вынимал её оттуда с момента их расставания, дожидаясь новой встречи. Виталий попытался прогнать этот бред подальше, но мысль вцепилась клещом, присосалась. И вслед за ней в голову полезло ВСЯКОЕ…
        Но самое странное заключалось в том, что искать ответы на вопросы: как? откуда? зачем? - не хотелось. Торговец барахлом был здесь и сейчас, и это следовало принять как данность, по крайней мере, для того, чтобы сохранить относительную ясность рассудка…
        Хорин замедлил шаг, огляделся. Старьевщик не спешил навстречу, но разминуться с ним не получалось. Подъезд был крайний, и слева, прилегая к нему чуть ли не вплотную, зияла широкая, длинная и грязная траншея, аварийно выкопанная то ли газовщиками, то ли водопроводчиками вчера вечером. Перпендикулярно ей возвышался бетонный забор платной автостоянки, выйти со двора можно было лишь направо, минуя одноглазого с тележкой.
        «Пройду мимо, и всё… - подумал Хорин. - Будет буйствовать - убегу. В крайнем случае - приложу разок, без последствий…»
        Он поравнялся с фигурой в плаще, стараясь смотреть перед собой. Шаг, ещё один…
        - Не уходил бы ты… Не ровен час - беда грянет. Пирожком подавишься или машина собьёт. Купи что предлагаю. Тебе же лучше будет.
        В тоне старьевщика сплелись предостережение и сочувствие. Виталий замер на месте. Медленно повернулся.
        - Что ты сказал?
        - Здесь город большой, - продолжил старьевщик, будто не услышав вопроса. - Не угадаешь, что стрястись может… Если купишь, то от любой напасти убережёшься.
        - Ты меня ни с кем не перепутал?
        - Всё может быть… Таких, как ты, - хватает. Но глянь сперва, что предложить хочу…
        Одноглазый вынул руку из кармана, разжал кулак. В этот раз на ладони лежала красивая позолоченная заколка-снежинка.
        Хорин видел её одиннадцать лет назад. В шелковисто-каштановой копне волос десятой жертвы - Людочки из первопрестольной. Фигурка балерины, томный взгляд зелёных глаз и ломовой ценник на пребывание в её обществе. Виталий убивал москвичку без малого пять часов, переломав большинство костей и выложив на спине знак доллара полусотней рублёвых монет. Предварительно раскалённых на сковороде.
        Хорин молча перевёл взгляд на старьевщика. Тот достал из левого кармана брелок-единорога, присовокупил к заколке:
        - Продаётся вместе. Цена - мизинец и лоскут кожи…
        - Не круто заламываешь? - спросил Хорин. И расхохотался неожиданно для самого себя - громко, от души. - Мизинец, кусочек кожи… Ну бредятина!
        Отделаться от сумасшедшего можно было только одним способом - согласиться на эту плату. И посмотреть, как он поведёт себя, когда покупатель скажет «да». Сейчас Виталий был почти уверен, что его жутковатые запросы останутся обычными словами, без продолжения…
        - Уломал, беру. - Хорин опустил пакет с мусором на асфальт, поставил сумку рядом. Снял левую перчатку, сунул её в карман. - Отрезай, отгрызай или что ты там делать будешь…
        Правая рука висела плетью, готовая в любой миг метнуться снизу вверх и раздробить щетинистую скулу старьевщика свинцовым кулаком.
        - Хорошо… - кивнул торговец. - Это недолго.
        Он спокойно приблизился к Хорину:
        - Держи товар.
        Сжатый кулак завис над ладонью Виталия. Разжался…
        Кожа ощутила прикосновение металла. А в следующую секунду мир исчез в прожорливой глотке боли, занявшей место мизинца и быстро разросшейся до размеров ладони. Самое страшное заключалось в том, что Хорин не был уверен, дотронулся ли старьевщик до его руки или сейчас его заставляет страдать что-то ДРУГОЕ…
        Виталия сломало в коленях, он упал, даже не помышляя о сопротивлении. Желая только одного - конца страдания. Горло саднило от крика, хлещущего без пауз, на самой высокой ноте. Казалось, ещё чуть-чуть - и на асфальт начнут падать ошмётки разорвавшихся лёгких…
        - Всё. Я закончил.
        Голос старьевщика был сухим, равнодушным. Боль стала пульсирующей - больше, меньше. Больше, меньше, меньше… Очертания мира понемногу обретали чёткость и цвета.
        «Сука, убью». Хорин поискал торговца взглядом, успев заметить, как чёрный плащ скрывается за дальним углом дома. Страха не было, хотелось сбить одноглазого на землю, топтать, рвать голыми руками. Хорин очень плохо переносил боль, а такой, как сейчас, он не испытывал ещё никогда. И не собирался оставлять это безнаказанным.
        Виталий попробовал встать. Получилось с четвёртой попытки, ноги отказывались слушаться - мышцы словно одрябли. О погоне за старьевщиком стоило забыть, Хорин стоял, пошатываясь, как пьяный, какая уж тут беготня…
        Он посмотрел на кисть. Мизинец отсутствовал, отрезанный (откушенный, оторванный… как это вообще было?!) начисто. Невероятно, но рана кровоточила совсем не сильно. Особой приметой «наградил», тварь одноглазая…
        Затихающая боль почему-то лизала и запястье, Хорин расстегнул рукав, задрал его повыше. В первый миг показалось, что на руку надели браслет - тёмно-красный, шириной с ребро спичечного коробка. Старьевщик всё-таки взял плату целиком. Убить ублюдка, без рассуждений…
        - Нажрутся как безумные, а опосля голосят как ошалелые… Ишь, нализался, скотина! Стоит, на ногах не держится! Тьфу, стыдобища!
        Желчное брюзжанье привело Хорина в чувство. В форточке первого этажа маячила одутловатая старушечья физиономия. Взгляд за стёклами сильных очков был вдохновенным и воинственным, у старухи явно свербило закатить скандал как минимум на четверть часа. В других окнах тоже замаячили встревоженные лица, крик Виталия выдернул их из домашнего уюта - пусть не помочь, так хотя бы разбавить набивший оскомину быт зрелищем поострее…
        - Што зыркаешь, пьянчуга паршивая? Я кудыть надо ужо позвонила, счас приедуть. Им и погорланишь, и ещё что-нибудь. Они тебя живо угомонять, алкашню пропитую…
        «Да пошла ты», - зло подумал Хорин, даже не думая ввязываться в перепалку. Надо было уходить как можно скорее, ещё не хватало с пэпээсниками объясняться…
        Он повесил сумку на плечо, подобрал пакет с мусором. И медленно, через силу, пошёл вдоль дома, не обращая внимания на несущуюся вслед ругань.

29 июля 2015 года
        Тридцать пятой жертве повезло больше всех. Хорин просто сломал ей шею через минуту после оргазма. У Верочки, смазливой вологодской искательницы маленьких радостей жизни, было зашкаливающее самомнение и привычка отпускать глупые шуточки по поводу и без. Виталия это раздражало с самого начала знакомства, а сказанное сразу после секса: «Он у тебя вообще - стоял? Мне показалось, что нет… Шучу, глупый! Всё было класс!» - заставило его завершить всё гораздо быстрее.
        Мысли о ночёвке в одной в квартире с трупом у Хорина даже не возникло. Неважно, будет шутница лежать с ним бок о бок, в ванной или по частям в холодильнике. Он оделся и начал уничтожать свои отпечатки.
        Из подъезда Хорин вышел через час, когда окончательно стемнело. Горящие через один фонари роняли на асфальт неяркие желтоватые пятна. Старьевщик закатил тележку в одно из них и размеренно вышагивал вокруг, на границе темноты и света, не обращая на Виталия никакого внимания.
        Хорин стремительно направился к нему, жутковато ощерившись в предвкушении. Было всё равно: кто такой старьевщик на самом деле, почему он появляется в разных городах и только после убийства, чего он добивается…
        Когда до старьевщика осталось метра три, тот повернулся к Виталию и кивнул, как хорошему знакомому:
        - А-а, молодой человек. Есть у меня одна вещица, прелюбопытнейшая…
        Хорин сделал ещё четыре шага и ударил одноглазого в нос. Молча, изо всех сил, снизу вверх, основанием ладони. Раздробленные хрящи вошли в мозг, мёртвый старьевщик упал назад, ударился затылком о край тележки. Кепка упала в неё, колёсики скрипуче пожаловались на неожиданное беспокойство, и тележка откатилась в сторону.
        Вдалеке послышался пьяный гомон, сменившийся хохотом. Вологодская молодёжь радовалась лету и жизни. Хорин быстро зашагал прочь.
        Порыв ветра - холодного, с еле уловимым запахом мертвечины - донёс до Виталия тягучий раздосадованный шёпот: «зря-я-я…»

13 ноября 2015 года
        - Проходим, не стесня-я-яемся! Чертоги пусть и не стопроцентно райские, но для получения райского наслаждения подходят впа-а-алне!
        Хорин широко распахнул дверь квартиры, приобнял Ирину за талию и ненавязчиво подтолкнул через порог. Копия молодой, только белокурой Анны Ковальчук тихонько хихикнула:
        - А чего чёрт?
        - Какой чёрт? - удивился Виталий.
        - Ну, это… Чёрт Гоги или что-то вроде.
        - Стоп, соображаю… Чертоги, радость моя. Ни к чертям, ни к другим демонам отношения не имеют, можешь мне поверить.
        - Ой, ладно, верю…
        Виталий запер дверь, галантно помог раздеться фигуристой блондинке, встреченной в одном из самых престижных и недешёвых баров Перми, разделся сам.
        - Игристое, мартини, наливочка, коньяк, текила? - Хорин провёл гостью в комнату, открыл загодя наполненный бар. - Или сливаем всё в один тазик, встаём на четвереньки и радостно лакаем до умопомрачения?
        Блондинка восторженно пискнула и погладила его по щеке:
        - А ты смешно-о-ой… Мне шампусика в самую большую кружку. Праздника хочу!
        - Будет, будет праздник. И тебе, и мне…
        Хорин пошёл на кухню. Когда он вернулся, Ирина стояла посреди комнаты полностью обнажённой.
        - Сюрпри-и-из…
        Она встрепала золотую гриву волос, встала на цыпочки. Грациозно повернулась кругом, показывая себя во всей красе. Замерла, глядя на Виталия с непонятной улыбочкой.
        - Здесь зрители восхищённо преклоняются и аплодируют, аплодируют. - Хорин поставил кружку на стол, опустился на одно колено и похлопал в ладоши. - И очень-очень хотят потрогать руками… Иди ко мне.
        Ирина сделала несколько дразнящих танцевальных па, приближаясь к Хорину. Но остановилась в двух шагах, шутливо погрозила указательным пальцем.
        - Тихо-тихо… Сначала - прелюдия. Угадайка!
        - А почему бы и нет? - подмигнул Виталий. - Что угадываю? Цитаты из любимых фильмов? Исторические события телом изображать будешь? Или что-то позавлекательнее?
        - Угадывать буду я, - многозначительно усмехнулась блондинка. - Показываешь на меня, на грудь, на коленку - куда хочешь. А я угадываю, что ты будешь делать с этим местом.
        Хорин коротко, возбуждённо хохотнул:
        - Таких предварительных ласк у меня ещё не было… Начнём вот с этого.
        Он показал на левую грудь Ирины. Девушка накрыла её ладошкой, наклонила голову к плечу и пристально посмотрела на Виталия, словно хотела прочитать его мысли.
        - Раздавишь сосок пассатижами и сдерёшь кожу…
        - Не понял? - Улыбка Хорина стала озадаченно-напряжённой. - Дай теперь я угадаю… Передо мной российский Стивен Кинг в юбке? Ужасы пишешь, решила на мою реакцию посмотреть?
        - В левый глаз будешь капать лимонный сок, - продолжила блондинка. - В правый - средство для мытья посуды. Ты ведь так ещё ни с кем не делал…
        - Хватит, - раздражённо сказал Виталий. - Я таких шуток не люблю.
        Ирина вдруг ощерилась, показала на чисто выбритый лобок:
        - Будешь резать бритвой, пока…
        Кулак Хорина полетел ей в скулу, чтобы блондинка подавилась следующими словами. Но она осталась стоять на месте, а Виталий громко охнул от боли. Полное впечатление, что удар пришёлся в бетонную сваю, обмотанную колючей проволокой. Хотя кисть выглядела невредимой - ни пореза, ни царапинки…
        Хорин сделал ещё одну попытку, пнув Ирину в низ живота, и взвыл в голос. Таким ударом он легко ломал пятисантиметровую доску, но сейчас стопу словно стиснуло и прокрутило между двух здоровенных шестерён.
        Виталий упал, неудачно, на локоть. Перевернулся на спину, держа ноющую ногу на весу.
        - Ты кто, тварь?
        Блондинка внезапно расплылась в восторженной улыбке, поднесла палец к губам. Тс-с-с… Потом приложила ладонь к уху, обратив слух в сторону прихожей. Хорин машинально прислушался.
        Вьюнок страха, посеянный в душе несколько секунд назад, стремительно разрастался, выбрасывая новые и новые побеги, беспросветно опутывая душу. Подкормкой был скрип колёсиков тележки, неспешно катящейся по коридору…
        Виталий затравленно всхлипнул. Судорожно извернулся, чтобы и блондинка, и дверной проём были на виду.
        Старьевщик завёз тележку в комнату, остановился в трёх шагах от сидящего на полу человека. Виталий хотел крикнуть, но сил хватило только на срывающийся полушёпот:
        - Я же тебя убил…
        - Зря, - с неподдельной печалью сказал старьевщик. - У тебя ещё была возможность жить. И список удвоить, да…
        - Откуда ты знаешь?!
        - Я всё знаю. - Старьевщик достал из тележки моток капронового шнура, кинул его Ирине. - Пора, начинай…
        Хорин не успел заметить, как блондинка оказалась рядом. Шею сильно сжало что-то, не похожее на девичьи пальцы, вздёрнуло вверх. Виталий тоненько завыл и покорно встал на ноги. Сопротивляться было бессмысленно. Хрупкая внешность Ирины обернулась ширмой, за которой таилось нечто всесильное, беспощадное, жуткое… Он не мог повернуть голову, но прекрасно слышал, как рядом лопалась кожа, влажно хрустели кости и суставы, блондинка возвращала себе подлинную сущность.
        ОНО БРОСИЛО ХОРИНА на диван и принялось умело опутывать шнуром. В проворных движениях было что-то паучье. Это ощущение усиливалось тем, что в каждую из рук Виталия вцепилось по одной конечности существа, а третья прижимала голову, но, чтобы вязать с такой скоростью, требовалось ещё как минимум две.
        - У всего свой предел есть, - послышался голос старьевщика. - И у жизни, и у грехов… Если в сосуде - а он у каждого свой - уже у краёв плещется, есть только две возможности перелива избежать. Или остановиться, или - грех выкупить. Сначала самый старый, потом следующий… Они у меня все-е-е, никогда ничего не теряется. Только плата одна-единственная. Боль. Кто с такой ценой не соглашается, гораздо больше платит.
        Он тихонько засмеялся, и от этого смеха Хорину захотелось вскрыть себе вены, выброситься из окна, засадить в сердце кухонный нож, лишь бы не слышать его. Старьевщик отсмеялся и продолжил:
        - Ты, наверное, думаешь, что столько лет лишь из-за своей изворотливости на свободе проходил? Спору нет, она тебя выручала, но только частично. В остальном мы тебя оберегали.
        - Кто - мы? - прохрипел Хорин.
        - А скоро узнаешь. Неважно, покупал бы ты отсрочки или нет, - тебе туда дорога в любом случае назначена. Ты её сам выбрал. Нет, ты в машине не разбился бы, не думай… «Девятка» та предупреждением была, что от покупки отказываться не следует. Только ты всё равно ничего не понял. А со мной так поступать вообще не стоило, за это спрос особый. Скоро поймёшь какой. И не удивляйся, что всё это наяву происходит. Когда надо, МЫв этом мире очень многое можем… Только тебе здесь недолго осталось.
        Существо перевернуло связанного Виталия на спину, и он увидел мельтешение дюжины бурых скорпионьих конечностей, из-за которых было не видно туловища. Голова осталась прежней, только теперь из-под верхней губки Ирины торчали два клыка - кривые и острые, длиной с пальчиковую батарейку. Да глаза сильно вылезли из орбит и, не мигая, смотрели на Хорина. Зрачок стал угольно-чёрным, змеиным.
        Хорин подумал, что тварь начнёт терзать или жрать его. Но существо подпрыгнуло и уселось на потолке головой вниз. Точно над Хориным, как будто сторожа добычу.
        - Можешь не кричать, - сказал старьевщик. - Никто не услышит. Встречай гостей…
        Комната стала преображаться. В нос резко ударили запахи крови, тухлятины, дерьма, смерти. Дверной проем и диван остались прежними, а стеклопакеты приобретали схожесть с коростой, больным и мертвеющим куском кожи… Потолок становился таким же.
        Яркие обои быстро выцветали, начиная выглядеть как тёмная болотная вода, сквозь них то тут, то там очажками проступала не то слизь, не то гной. Спустя четверть минуты одно из таких мест неожиданно перечеркнула длинная трещина. Протяжно, тошнотворно чавкнуло, её края, выглядевшие гнилой, но самой настоящей плотью, широко разошлись. Это было похоже на кошмарные роды, трещина неспешно выпускала из себя зрелую, женскую, обнажённую и перепачканную кровью фигуру…
        Женщина выбралась из трещины, молча подошла к старьевщику; слизь звучно хлюпала под босыми ногами. Замерла, словно ожидая чего-то непонятного. Хорин узнал её. Это была Марьяна, та самая проститутка, после смерти которой Виталий выбрал для себя стезю Джека-Потрошителя.
        В бывшей комнате зачавкало безостановочно, чаще и чаще. То, что прежде было стенами, всё торопливее исторгало из себя новые и новые женские тела…
        «Нет… Нет…» - Виталий мучительно хотел проснуться и вздрагивал каждый раз, когда перед его глазами появлялась очередная гостья. Их набралось тридцать шесть.
        Оксана из Краснодара, Лариса из Екатеринбурга, Инга из Сочи, Мария из Минска и ещё тридцать две замученные и убитые Хориным девушки. Изувеченные тела и лица, каждое из которых Виталий помнил до мелочей, но никогда не мог представить себе, что последнее свидание ещё впереди…
        Они заняли чуть больше половины преображённой комнаты, сгрудившись жуткими фрагментами последних без малого двух десятков лет жизни Хорина.
        Старьевщик молча кивнул на тележку, приглашая брать что угодно. Живые мёртвые поочерёдно подходили к ней, доставая инструменты из «арсенала индивидуалиста-затейника». Тварь на потолке предвкушающе урчала, из пасти тянулась длинная мутная ниточка слюны, и Хорин понял: она сожрёт то, что останется от него после смерти. Которая не будет означать конца страданий…
        Старьевщик подошёл к Виталию, заглянул ему в глаза. Увечное веко дрогнуло и поползло вверх, обнажая то, что скрывалось под ним. Когда оно открылось полностью, Хорин понял, что видит Ад. Пока ещё издалека, как будто подглядывая через замочную скважину.
        Он закрыл глаза и закричал, бессильно дёргаясь на своём пыточном ложе. Старьевщик терпеливо ждал. Когда сил не осталось даже на беззвучный плач, торговец старыми грехами сказал:
        - Ты проживёшь ещё сутки. Будешь умирать и воскресать, почувствуешь всё, что делал с ними… А мог бы этого миновать, если бы меня не тронул. Не думай, что это их месть, им уже всё равно… Просто я с тебя СПРОСИТЬобязан, а как - лишь мне решать. Не могу не спросить, иначе самому хуже будет.
        Он кивнул в сторону застывших в ожидании женщин.
        - Когда их время закончится, за тобой придут другие. Привыкай к боли, потому что ТАМ - нет ничего, кроме неё…
        Старьевщик вернулся к тележке, катнул её в дверной проём, за которым была тьма. Безучастно бросил напоследок:
        - Он - ваш.
        Оксана из Краснодара шагнула к Хорину первой, в бурых от засохшей крови пальцах были зажаты две вилки с наколотыми на них глазами. Гирлянда из кусочков сердца висела на шее женщины, из разрезанного живота выпирали внутренности…
        Зловонное скопление похожих на кошмарные манекены тел одновременно ожило и направилось следом…
        notes
        Примечания
        1
        Без страха смерти (лат.).
        2
        Род млекопитающих из семейства дельфиновых. Существуют две разновидности - обыкновенная и короткоплавниковая гринды, длина варьируется от 3,5 до 8,5м.