Дрейф (сборник) Александр Варго
        Андрей Евгеньевич Фролов
        Молодожены Павел и Веста отправляются в свадебное путешествие на белоснежной яхте. Вокруг - никого, только море и чайки. Идеальное место для любви и… убийства. Покончить с женой Павел решил сразу же, как узнал о свалившемся на нее богатом наследстве. Но как без лишней возни лишить человека жизни? Раскроить череп бутылкой? Или просто столкнуть за борт? Пока он думал об этих страшных вещах, Веста готовилась к самой важной миссии своей жизни - поиску несуществующей восьмой ноты. Для этой цели она собрала на палубе диковинный музыкальный инструмент, в больших стеклянных колбах которого разлагались трупы людей, и лишь одна колба была пустой. Ибо предназначалась Павлу…
        Александр Варго, Андрей Фролов
        Дрейф (сборник)
        Александр Варго. Дрейф
        «Грамотно владея семью нотами, овладеваешь искусством целого мира» И. Жариков
        «Толстые люди добрее, просто потому, что им тяжело что-то делать - даже гадости» Народная мудрость
        НОВАЯ ЗЕЛАНДИЯ, СЕВЕРО-ВОСТОЧНАЯ ЧАСТЬ ПОЛУОСТРОВА КОРОМАНДЕЛ, БЕРЕГ ТИХОГО ОКЕАНА
        6 ФЕВРАЛЯ 2017 ГОДА, 18:43
        В океане стоял полный штиль.
        Подрагивающее в знойном мареве солнце медленно, но неуклонно приближалось к горизонту, окрашивая облака в перламутрово-рубиновый цвет. Отшвартовавшись от старого причала, задубевшего от многолетних дождей и палящих лучей, восемнадцатиметровая яхта «De Alm Kotter 1760AK» белоснежным плавником неспеша заскользила по зеркальной глади залива. Мерно урчал двигатель, из-под гребного винта, выбрасывая хлопья пены, тут же потянулась V-образная дорожка расходящих в стороны волн.
        Пожилой, дочерна загорелый босоногий мужчина в серой выцветшей рубашке и хлопчатобумажных штанах внимательно следил за отплывающим судном. В какую-то долю секунды за стеклом рубки мелькнуло круглое женское лицо, и он торопливо поднял правую руку. Женщина приветливо улыбнулась.
        - Good luck, Tein! Thanks for all![1 - Удачи, Тейн! Спасибо за все! (англ.)] - прокричала она, помахав ему на прощание своей массивной рукой.
        Обветренные губы Тейна изобразили вежливую улыбку.
        - Good luck, missis Vesta, - беззвучно произнес он. - I hope, you`ll be happy with your young husband[2 - Удачи, миссис Веста. Надеюсь, вы будете счастливы со своим молодым мужем (англ.)].
        Старик перехватил взгляд супруга хозяйки яхты, который стоял у борта, держась за релинг[3 - Деревянное или металлическое ограждение на борту кораблей.].
        Мужчина взирал на Тейна с чувством настороженного недоверия.
        Яхта постепенно удалялась, и иссушенные губы Тейна прошептали:
        - Pihi kau ake te aro pai, hauhake tonu iho.[4 - В переводе с маори - «Все хорошие начинания быстро заканчиваются».]
        Он прищурился, глядя на удаляющуюся яхту. Прекрасное, послушное судно в умелых руках. Дорогая игрушка для богатеньких, изнеженных белых из Большого города, которых Тейн на дух не переносил. Но - странное дело! Это не касалось миссис Весты - той самой толстой, но очень доброй женщины, что сейчас уплыла на своей яхте вместе с новоявленным мужем. Лишь она составляла исключение из правил.
        Она была некрасивая, эта миссис Веста, но Тейн по-своему любил ее и с усердием выполнял свою работу - следил за яхтой. О да, это он умеет, он относился к плавсредству, как к собственному ребенку. И упрекнуть старика Тейна в каком-либо промахе оснований нет и быть не может - доверенное ему на хранение судно сверкало белизной, палуба выдраена настолько тщательно, что скрипела, если ее потереть пальцем, резервуары с топливом и питьевой водой заполнены под завязку… Яхта всегда должна выглядеть так, как если бы миссис Веста вдруг изъявила желание на следующий день приехать на Коромандел, чтобы насладиться отдыхом в океане.
        Миссис Веста должна остаться довольна его работой.
        Старик от всей души желал счастья этой тучной, неуклюжей женщине, которая наконец-то соединила свою судьбу с молодым мужчиной, но… но все естество Тейна не могло преодолеть чувство напряженности и даже глухого раздражения, как только в его сознании возникал образ этого белого.
        Они были разные, эти молодожены. Разные настолько, что только полный глупец мог заявить, будто это прекрасная и подходящаяя друг другу пара. Если даже не брать в расчет их возраст (а миссис Веста, по прикидкам Тейна, была старше своего мужа лет на пятнадцать как минимум), они смотрелись точно так же, как смотрелись бы рыба-луна и полудохлый рачок, с трудом волочащий свою раковину по морскому дну.
        Более того, этот парень категорически не нравился ему. Скользкий, худощавый, слегка сутулый, с бледно-непроницаемым, слегка вытянутым лицом и глубоко посаженными глазами он почему-то напомнил ему, потомку воинов маори, крысу, замершую при виде съестного.
        Бросив последний взгляд на удалявшуюся яхту, Тейн вздохнул и, обувшись в растоптанные сандалии, поплелся с пляжа.
        Нахмурившись, Павел тоже смотрел на пожилого аборигена, который в неподвижности застыл на рассохшемся причале, словно восковая фигура. Он не сводил взгляда с Тейна вплоть до того момента, когда тот превратился в едва заметную точку, и лишь после этого, опираясь на планширь[5 - Брус по верхнему краю борта судна для придания прочности и жесткости каркаса.]*, направился в рубку.
        - Ну как? - весело спросила его Веста. - Не ожидал?!
        Павел уставился на ее мясистые руки, покоившиеся на штурвале. Руки были крупными, обгрызенные ногти покрывал неумело наложеный лак.
        - Я не могу поверить в это, - выдавил он и сделал в воздухе жест рукой, словно пытаясь обвести все пространство яхты. - Веста… Это все… Ты и яхта? Да еще за рулем?! Воспитательница детского сада управляет такой махиной?! В открытом океане?!!
        На его болезненно-бледном лице отразилось изумление.
        - Это несопоставимо. Ты выглядишь так, словно всю жизнь провела на море!
        - Подойди ко мне, Пася, - вдруг сказала Веста, и тот перевел на супругу непонимающий взгляд.
        Она кокетливо повела плечом, и Павел не к месту подумал, что если бы в узком проходе Веста задела бы кого-то своим телом, тот наверняка бы грохнулся вниз.
        - Ну же?
        На Павла призывно смотрели ее огромные глаза, обрамленные густыми ресницами, и ему почудилось, что в них он видит собственное отражение, которое ему явно не нравится - напряженный, сбитый с толку и даже в какой-то степени испуганный молодой человек… Хотя, если разобраться - чего он должен бояться?
        «В конце концов, у нас медовый месяц», - мысленно произнес мужчина, изобразив лучезарную улыбку.
        Он сделал нерешительный шаг вперед.
        - Поцелуй меня, - попросила Веста. Ее пухлые губы с остатками помады слегка развинулись, влажно блеснула полоска зубов.
        Кашлянув, Павел придвинулся еще ближе. Ноздри защекотал разношерстный букет ароматов - сладковато-терпкие духи, шоколадные конфеты с орехами, коробку которых Веста умяла почти в одиночку час назад (Павел деликатно взял себе только одну штучку), и все это было щедро приправлено кисловатым запахом пота. Словно в протухшее блюдо с избытком сыпанули перца, дабы хоть немного сгладить отвратительный запах.
        - Поцелуй, - повторила чуть тише Веста, и Павел, непроизвольно зажмурившись, прильнул к губам женщины. Мешанина из пота и шоколада стала еще отчетливее, причем в ней неожиданно проклюнулась тень чесночного сыра - им Веста заедала белое вино, которое они распили сегодня утром в Хантли.
        Он почувствовал, как ее крупный горячий язык, вертляво извиваясь, словно шершавая змея, мгновенно оказался у него во рту, бесцеремонно проникнув между зубов.
        Дыхание сбилось, живот мужчины скрутили спазмы. Павел судорожно выдохнул и, открыв глаза, непроизвольно отстранился назад. Веста скорчила капризную рожицу, но в глазах ее плясали шаловливые чертенята.
        - Ты меня не любишь, - притворно надулась она, и Павел заставил себя беззаботно рассмеяться:
        - Ну вот, обиды пошли… Просто я волнуюсь - ты ведь за капитана! Вдруг сейчас на какой-нибудь риф налетим?!
        - Ерунда, - хмыкнула Веста. Облизнувшись, она сосредоточила взгляд на приборной панели. - Управлять яхтой не так сложно, как тебе может показаться.
        - И все равно я шокирован, - признался Павел. - Это и есть твой сюрприз? Ты ведь как-то обмолвилась, что собираешься мне устроить что-то необычное.
        - Ну можно сказать и так, - отозвалась Веста, почесав под мышкой. - Я хотела, чтобы ты остался доволен.
        - И тебе это удалось. Ты где-то специально училась этому делу?
        Она утвердительно кивнула.
        - Сережа настоял, чтобы я прошла курсы яхтинга. В то время мы более полугода жили во Франции, и я согласилась. О чем теперь совершенно не жалею. Ну и конечно, Сережа мне всегда мог подсказать, что да как… Кроме всего прочего, он научил меня основам навигации и метеорологии. Когда управляешь яхтой, будь она парусная или моторная, эти навыки необходимы. И вообще, он был талантлив во всем.
        Пока Веста говорила, Павел с сочувственным видом слушал супругу.
        - Похоже, ты очень любила своего брата, - заметил он, когда она закончила.
        Помедлив, женщина ответила:
        - То чувство, которое я испытывала к Сереже, было больше чем любовь сестры к брату. Он был для меня всем. Понимаешь? Это может показаться странным, но я не мыслила свою жизнь без него… Он перегрыз бы глотку любому, кто косо посмотрел бы на меня. Сережа опекал меня, как маленького котенка, помогая всегда и во всем.
        При слове «котенок» на тонких губах Павла скользнула скептическая улыбка, но она быстро испарилась, когда Веста повернула к нему свое рыхлое лицо. На лбу и над верхней губой его жены выступили капельки пота.
        - Если бы не эта сумасшедшая, он до сих пор был бы жив, - промолвила она.
        Павел вздохнул:
        - Я помню эту историю. Кажется, какая-то шизофреничка пырнула твоего брата ножом сразу после концерта?
        Веста неопределенно качнула головой. Большая часть ее соломенных волос выбилась из стягивающей резинки, и Павел подумал, что теперь прическа его супруги стала похожа на стог сена, разворошенный вилами.
        - Да, - ответила она. - Извини, я сейчас не хочу об этом вспоминать. Зря я заговорила об этом…
        - Конечно, родная. Как скажешь, - торопливо согласился Павел. Желая переменить тему, он сказал:
        - Не мог не заметить, какая здесь чудесная теплая погода. Это в феврале-то!
        - Такова особенность Новой Зеландии, - объяснила Веста. - Это уникальная страна, времена года тут наступают с точностью до наоборот, в отличие от России.
        - А что это так шумит под ногами? Мотор? - задал вопрос Павел.
        Веста покачала головой.
        - Это трюмный вентилятор. Его необходимо включить за несколько минут до запуска двигателя. Он также должен работать, если скорость яхты меньше, чем крейсерская. Сейчас чуток разгонимся, и я его выключу.
        - Надо же. Не думал, что у каждого транспортного средства есть своя крейсерская скорость, - хихикнул Павел. - И сколько же это? На твоей яхте?
        - Десять узлов, - невозмутимо ответила Веста.
        - Десять узлов? - переспросил он и посмотрел в окно, словно где-то там, в остывающем вечернем воздухе среди редких облаков мерцало подтверждение слов жены.
        «Десять узлов, чувак. Ни больше ни меньше. И тогда вентилятор можно выключать» - подумал он, и ему вдруг стало весело.
        Веста покосилась на него.
        - Морской узел составляет один километр и восемьсот пятьдесят два метра, - зачем-то добавила она, и Павел с трудом сдержался, чтобы не расхохотаться.
        - Пася… Извини, тебя что-то напрягает? - глухо спросила Веста, но эта фраза прозвучала не как вопрос, а словно констатация очевидного факта.
        Павел постарался взять в себя в руки и, приподнявшись на цыпочках (супруга была его выше на полголовы), чмокнул ее в мясистую щеку. Щека была мягкой, теплой и липкой от пота, отчего на его губах остался солоновато-влажный привкус.
        - Все просто замечательно, лапуля, - произнес он.
        - Я просто… - начала Веста дрогнувшим голосом, но Павел мягко прервал ее, сам закончив предложение:
        - Да-да, я знаю. Ты просто хочешь, чтобы мы оба запомнили наш медовый месяц. Мы чудесно проведем время, поверь. А еще я очень тебе благодарен. За те чувства, которые ты испытываешь ко мне. За то, что приняла меня таким, как я есть. Ведь я не сахар, согласись?
        Лицо Весты оживилось, глаза заблестели, как у малыша, увидевшего в витрине красивую игрушку.
        - Я хочу тебя, - покраснев, смущенно сказала она. - Понимаю, что выгляжу полной дурой… Но…
        Она замешкалась.
        - Ты правда не обиделся? За то, что мы вместо бунгало отправились сюда?
        Павел растянул рот в широкой улыбке.
        - Разумеется, нет. Что нас ждало в бунгало? Душная ночь, мошкара… А тут - открытое море! Романтика! Брызги шампанского и морских волн! Купание под луной!
        - Нет, ночью мы купаться не будем, - наморщила лоб Веста, сразу став серьезной. - Тут полно акул. Однажды мы с Сережей даже опускались в клетках на глубину, я сама их видела… жуть!
        - Ладно. Я выйду, подышу воздухом, - проговорил Павел, когда Веста умолкла. - Не будешь скучать?
        - Постараюсь, - засмеялась она. - Кстати, о шампанском. Можешь открыть бутылочку. Я бы с удовольствием выпила бы бокальчик холодного вина. Там в каюте холодильник. Я тебе показывала, помнишь?
        Павел кивнул.
        - Иди, отдыхай, - сказала Веста. - Я приду минут через двадцать, когда сделаем остановку.
        Как только он оказался на палубе, улыбка молодого человека померкла. Словно сильный порыв ветра погасил тусклый огонек свечи. Впрочем, ветер был и в реальности, и при этом достаточно прохладный - стремительно надвигающийся вечер окрашивал небо в темно-бархатистые тона.
        Тыльной стороной ладони Павел вытер губы, на которых кое-где остались мазки помады Весты.
        Он был раздосадован, обескуражен, растерян и раздражен одновременно, и все эти четыре чувства, всколыхнувшись, слиплись воедино, напоминая бесформенно-вязкий комок смолы, к которому прилипла уличная пыль и грязь с мелкими камушками и осколками стекол. Теперь этот жаркий ком распухал все больше, настойчиво царапая его изутри налипшей колкой дрянью.
        - Дерьмо, - вполголоса вырвалось у Павла.
        Достав из кармана светлых джинсов сигаретную пачку, он некоторое время туповато разглядывал ее, будто втайне ожидал, что она подаст ему некий сигнал. Затем, повторив «дерьмо», он нарочито неторопливым движением выудил сигарету и сунул ее в рот. Поблескивающая никелем зажигалка проворно скользила между его пальцев.
        Медовый месяц, мать его.
        Три дня назад они с Вестой прилетели из России в Бангкок. После непродолжительного перерыва самолет доставил их в Новую Зеландию, и, пробыв полдня в Окленде, они двинулись в Таупо. На его ненавязчивые возражения (мол, может, пора бы уже прекратить гонку и наконец-то остановиться на отдых - как-никак они не в поход собрались, а в свадебное путешествие!), Веста неизменно отвечала, что самое интересное их ждет впереди. После этих слов следовал обязательный страстный и долгий поцелуй, отчего в последние дни у Павла на губах выступило зудящее покраснение, словно он лизался с обслюнявленным листом наждака.
        По-другому целоваться Веста не умела - ей казалось, что она должна в буквальном смысле вылизать нижнюю часть лица своего партнера.
        Ох уж эти поцелуи… Они всегда чем-то пахли - то ванильным мороженым, то печеньем, то шоколадом, то пиццей из грибов или морепродуктов, то еще чем-то съестным. Уж что-что, а покушать его супруга любила.
        В Таупо они тоже долго не задержались - едва успев полюбоваться красотой озера с одноименным названием, Веста неожиданно объявила, что зафрактовала яхту для дальнейшего путешествия по реке Уаикато.
        После этих слов Павел взглянул на карту, прилепленную к стене каюты, и мысленно вздохнул с облегчением - их путь пролегал через небольшой городок Хантли, где, как он знал, у Весты был небольшой домик с бунгало, оставшийся ей в наследство от погибшего брата. Собственно, именно там он и рассчитывал остановиться на отдых. Однако надеждам Павла было не суждено сбыться - Веста неожиданно поменяла планы, заявила, что путешествие продолжается, а его возражения она будет расценивать как смертельную обиду. А в Хантли они вернутся через неделю.
        «Не порть наш медовый месяц, дорогой», - жарко шептала она, тиская субтильное тело Павла. Хихикая, он вяло отбивался от ее медвежьих объятий, но Веста смеялась и, словно шутя, подволакивала его к себе, словно крошечного щенка, а когда он оказывался прижатым к ее необъятной груди, она на мгновенье прикрывала веки и замирала, как при оргазме.
        В такие минуты у Павла тоже перехватывало дыхание, только не от возбуждения, а от нехватки кислорода в легких - новоявленная жена обнимала его с такой силой, что он слышал хруст собственных ребер.
        Так или иначе, по Уаикато их яхта вышла прямо к океану, где они высадились на причале.
        «Ну все, - про себя выдохнул Павел. - Теперь домой»
        Погода была отменная, в небе лениво парили крикливые чайки, морской ветерок приятно холодил кожу, и все было расчудесно. Именно на фоне этой благодати новость Весты о том, что через час они выходят в открытый океан, была равносильна удару пыльному мешку по голове.
        Какой, в задницу, океан? Опять качаться в этой яхте, как дерьмо в проруби?!!
        «Это все для тебя, малыш», - шептала Веста, гладя его утомленно-застывшее лицо толстыми пальцами. Павел растерянно улыбался, пытаясь привести мысли в порядок. Океан ну никак не входил в его планы.
        С другой стороны, конечно же, это для него. Точнее, это для них. Вероятно, именно таким и должен быть медовый месяц. Яхта, море, луна, вино и прочая сопутствующая хрень.
        «Откуда в ней столько силы и энергии?!» - изумленно вопрошал сам себе Павел, искоса поглядывая на супругу.
        Он во все глаза смотрел, как она, поймав брошенный Тейном, этим высушенным аборигеном, швартовочный трос, ловко привязала его к кнехту. Как она деловито проверила приборную панель, переключая какие-то рычажки. Как она спустилась в машинное отделение, оценив состояние помповых устройств и все такое прочее.
        Внезапно Павел поймал себя на мысли, что с того момента, как они с Вестой пересели на яхту, с его женой произошли изменения. Мгновенные и разительные изменения. Там, в Москве, она напоминала ему сонную жабу, склизко-распухшую и разморенную на пекле. Снулый вид, мутный расфокусированный взгляд и заторможенная реакция - такой она была в душном переполненном городе.
        Здесь же, на палубе яхты, Веста стала совершенно другой. Будто «жабья» оболочка, лопнув по швам, слезла, высвободив наружу абсолютно иного человека. Прямо как в сказке про Царевну-Лягушку.
        Взгляд сосредоточен, движение точные и четкие, как у отлаженного механизма, в глазах сверкают искры и азарт игрока, которому внезапно пошла удачная карта. Веста перла вперед, как танк, и, черт возьми, в ее руках все ладилось самым замечательным образом!
        «Правильно, дурак. Она сама управляет этой громадиной, причем управляет с такой легкостью, как пацан крутит педали своего велика. Она чувствует ответственность, в первую очередь за тебя. Что там у нее в Москве, в детском саду? Двадцать сопливых карапузов в шортиках и юбочках, которым надо жопы подтирать и иногда на прогулку выводить. А тут… И она любит тебя», - пронеслась у него мысль.
        В какой-то миг Павел почувствовал себя неуютно.
        Что это? Проснувшаяся совесть?
        Старый пердун на причале, прокопченный раскаленным солнцем, то и дело бросал на него неодобрительные взгляды, и это не ускользнуло от Павла. Похоже, старик хорошо знал Весту, потому что его лицо мгновенно преображалось, как только она начинала щебетать с ним на каком-то папуасском наречии, и он улыбался своим щербатым ртом в ответ.
        Павел ухмыльнулся, перестав вертеть в руках зажигалку.
        - Поцелуй меня, Пася, - кривляясь, вполголоса передразнил он жену. Он вынул изо рта сигарету, издав сочный чмокающий звук, который, вероятно, должен был изображать поцелуй, и лишь после этого неспешно прикурил.
        Да уж. Знатная ему жена досталась.
        «Собственно, это ненадолго» - подумал Павел, выпуская изо рта струйку дыма.
        Веста…
        Когда он узнал, что его будущая супруга работает воспитателем в детском саду, то решил, что его разыгрывают. Согласно его внутренним убеждениям, женщина с габаритами Весты должна как минимум трудиться асфальтоукладчиком или, на худой конец, на мясокомбинате. Причем не бухгалтером, а именно по части разделки туш. Из-за избыточного веса все платья смотрелись на ней как трещавшие по швам наволочки, а толстенные ноги едва втискивались в туфли.
        Пожалуй, одним из неоспоримых и действительных преимуществ Весты были ее глаза - громадные, жемчужно-серые, с чистым прозрачным взглядом. В обрамлении пушистых ресниц, они почти всегда были распахнуты, придавая ей вид удивленного теленка.
        Из рубки донеслись невнятно-прерывистые звуки - Веста пела песню.
        Он поморщился. У его супруги напрочь отсутствовал слух, но это ничуть не мешало Весте сочинять стихи и импровизировать при любой возможности.
        «Судя по всему, - подумалось Павлу, - сейчас самое время».
        - Тили-тили тесто, - тихонько произнес он вслух. - Паша и Веста - жених и невеста. На полу валялись, сексом занимались. Невеста под кровать, а жених ее искать. Тесто засохло, и невеста сдохла.
        Он улыбнулся, только от улыбки этой повеяло холодом.
        Докурив, он щелкнул ногтем, отправляя окурок в пенистые волны, и отправился за шампанским.
        Для этого нужно было пройти в каюту, или кокпит (так смешно называла Веста внутренний отсек яхты для пассажиров).
        Судно слегка качнуло, и Павел едва удержал равновесие.
        - Куда она гонит? - пробормотал он себе под нос, направляясь к холодильнику. - Весь океан, что ли, собирается переплыть?
        На холодильнике он обратил внимания на крошечный блокнот, исписанный убористым почерком. Павел мельком просмотрел текст.
        «Бекон, сыр, мидии, креветки…»
        Он решил, что этот список Веста, вероятно, составляла перед поездкой.
        Выудив из холодильника охлажденную бутылку французского «Луи Родерер Брют Премьер», Павел принялся возиться с пробкой.
        «Такая штучка в России почти 6.000 рубликов стоит», - не мог не заметить он.
        Вот тебе и воспитательница в садике.
        С тихим «п-с-с-с…» пробка вышла из горловины, вверх взвилась едва заметная дымчатая струйка, и Павел осторожно, стараясь не пролить, наполнил фужер из голубоватого хрусталя на тоненькой ножке. Массивная хрустальная ваза, стоявшая на полке, была заполнена фруктами, и он взял грушу.
        - Я бы с удовольствием выпила бы бокальчик холодного вина, Пася, - передразнивая голос жены, просюсюкал он. Залпом опрокинул фужер, сморщился от газов, которые мгновенно шибанули в нос. Откусил от груши крупный кусок, пожевал без особого удовольствия.
        Что за кличку она ему выдумала? Пася-Мася… как дворняжка какая-то.
        Павел снова налил вина и на этот раз пил медленно, наслаждаясь каждым глотком.
        Только сейчас он поймал себя на мысли, что как только они ступили на причал, он до последнего тянул время с одним неотложным делом. Хотя это нужно было сделать не откладывая, как стало известно, что в бунгало они не вернутся. Во всяком случае, необходимо как-то поаккуратнее выведать у Весты, как долго продлится их морское путешествие.
        Из легкой куртки, валявшейся на диване, Павел достал планшет. Ожидая загрузки программ, он поймал себя на мысли, что в чем-то ему определенно повезло. Хотя бы в том, что яхта Весты оборудована специальным антенным постом, приемопередатчиком и модемом, позволяющие подключиться к Интернету. Веста даже похвасталась, что связь с Всемирной паутиной настолько надежна, что доступ к ней обеспечен во всей акватории, от Тихого океана вплоть до самой Атлантики.
        - Что, заждался меня, Багор? - шепотом проговорил Павел, с нетерпением ожидая завершения загрузки. - Ничего, потерпи еще немного. Боюсь, у нас непредвиденные обстоятельства.

* * *
        - …Если будешь ты меня любить,
        Обещаю верной быть.
        Если будешь меня бить,
        То с рогами будешь ты ходить,
        - между тем во весь голос пела Веста.
        Где-то в глубине души женщина осознавала, что поет она, положа руку на сердце, так себе.
        «Собственно, какая песня, такой и голос» - хихикнула она про себя.
        На фиг какие-то приличия. Ну и что, что у Весты нет никакого слуха? Зато у нее прекрасное настроение! Она с любимым мужем, вдвоем на яхте, посреди океана! Что может быть лучше?!
        Ничего. Больше ничего не имеет значения.
        Только она и он.
        Правда, судя по всему, Тейну ее новый муж явно пришелся не по вкусу. Ну да ладно, старик всегда был недоверчив. Возможно, он даже в какой-то степени ревновал ее. При этой мысли Весте стало смешно, и она громко рассмеялась.
        - Ярким светом горят твои глаза, ну и попка просто класс! - снова загорланила она. - Давай останемся прямо в камышах, мой любимый водолаз!!
        Щеки Весты раскраснелись и мелко подрагивали, словно тающее желе, жидкие волосы соломенного цвета окончательно растрепались, паклей прилипнув к вспотевшему лбу.
        - Красная помада, на пол каблучок! Иди сюда, родимый, держись же, паренек… Я фору дам любому, иди сюда родной! И с каждою минутой…
        Неожиданно раздалось пронзительное треньканье колокольчика, отчего Веста вздрогнула, мгновенно умолкнув. Она повернула голову в сторону звука.
        «Динь-дилинь-дилинь!» - настойчиво повторил спутниковый телефон, лежавший справа от приборной панели.
        - Боже, кому я понадобилась? - поморщилась женщина, раздосадованная тем, что ее прервали.
        Она взяла телефон, мельком взглянув на высветившийся номер. Он был ей незнаком, и, поразмыслив, Веста решила не отвечать. Впрочем, пытавшийся дозвониться не намеревался так просто сдаваться, и еще целую минуту она с каменным лицом слушала неумолкающий звон колокольчика.
        - Замолчи, - наконец не выдержала она, и как по мановению волшебной палочки мобильник затих.
        - Ты, сам не замечая, почти уже мой раб, - неуверенно продолжила Веста. - В клешнях тебя зажала, как самый лучший краб. Иди сюда родимый, держись же, мужичок. Сбежать навряд ли сможешь от стервы наутек.
        Желание петь почему-то пропало напрочь, и она в сердцах стукнула кулаком по штурвалу.
        Интересно, кто бы это мог быть? Номер сим-карты, которую она поставила на этот телефон в преддверии свадебного путешествия, знал весьма ограниченный круг людей.
        Веста вытерла потный лоб, заведя прядь волос за ухо. Наклонив голову, она понюхала рубашку под мышкой и с озабоченным видом потерла подбородок. Пожалуй, нужно принять душ. Мужчинам нравится, когда от женщин пахнет свежестью…
        Спустя несколько минут Веста приняла решение сделать остановку, тем более солнце почти уже село.
        Яхта держала курс в сторону покачивающегося на волнах буя.
        В памяти пронеслись полустершиеся кадры прошлого, как четыре года назад они были здесь с Сергеем. Тогда швартовкой занимался он, но Веста, затаив дыхание, следила за каждым шагом обожаемого брата. Все его движения были отточенно-грационзными, он управлялся с яхтой с таким же снисходительным изяществом, как дирижировал оркестром…
        Какое же чудесное время тогда было!
        «Дура, - одернула она себя пристыженно. - А разве сейчас плохо? Научись ценить настоящее. И беречь память о прошлом. Все равно Сережу не вернуть…»
        Когда яхта вплотную приблизилась к бую, Веста выключила двигатель. Она хорошо помнила это место. Сережа как-то рассказывал ей, что буй в свое время установили для предупреждения о подводной скале, торчавшей практически на поверхности в нескольких метрах отсюда.
        Ловко протянув швартовочный канат в массивную проушину, приваренную к бую, она завязала прочный узел. По крайне мере, яхту ночью не унесет течением.
        После этого она направилась в кокпит.
        - Привет, Пася, - расплылась она в улыбке, заходя внутрь. Павел с сосредоточенным видом набирал на планшете какой-то текст и, услышав голос супруги, встрепенулся. Столь внезапного появления супруги он явно не ждал.
        - Ты так быстро, лапуля, - проворковал он. В глубоко посаженных глазах скользнула неясная тень, и Веста это увидела.
        - Что делаешь? - спросила она, наморщив лоб. - Чем занимается мой малыш?
        Павел торопливо закрыл светившееся на экране «окно», но женщина все равно успела заметить, что это была какая-то переписка.
        - Так, ерундой всякой, - ответил Павел. - Читал отзывы о здешних достопримечательностях. Тут потрясающие места!
        - Это точно, - рассеянно подтвердила Веста.
        Делано кашлянув, он сунул планшет в чехол:
        - Кстати, шампанское отличное! В вине ты разбираешься не хуже, чем в яхтенном деле!
        Веста пристально посмотрела на него. Лицо Павла было открытым и радостным, и если даже в его глазах что-то мелькнуло секунду назад, позволив ей на мгновенье усомниться в честности мужа, то сейчас она мысленно растоптала тлеющие угольки подозрения, оставив после них только рваные клочья дыма.
        Мало ли что ей показалась? Может, Пася и правда читал какие-то форумы…
        - Я знала, что тебе понравится, - снова засияла Веста. - И ты прав - вино действительно отличное…
        Павел протянул ей фужер, и они звонко чокнулись, после чего женщина сделала большой жадный глоток, почти полностью осушив бокал.
        «Во дает. Хлещет шампанское за шесть косарей, как «Жигулевское» пиво», - подумал Павел, пряча ухмылку.
        Отпив маленький глоток, он спросил, указывая на пришпиленную к стене каюты фотографию:
        - Это Сергей? Твой брат?
        Веста перевела взор на фото, на котором был изображен худощавый мужчина лет сорока пяти. Усталое лицо слегка вытянутое, изжелта-серое, словно человека изнутри медленно пожирала неизлечимая болезнь. Черные глаза - словно застывшие капли битума, взгляд неприязненный и даже злой.
        «Между этим экземпляром и Вестой сходства не больше, чем у помидора и трактора», - с изумлением подумал Павел. Пожалуй, единственное, что объединяло, - волосы. У брата Весты они были такого же грязновато-соломенного цвета, сквозь редкие клочья которых просвечивала внушительная проплешина.
        Он еще раз посмотрел на фотографию. И этот тип был известным и успешным композитором? Который, ко всему прочему, виртуозно играл на виолончели?!
        «Его рожа отлично подошла бы к рекламе какого-нибудь слэшера про маньяка», - решил про себя Павел.
        - Вот смотрю я на твоего Сергея и не могу поверить, что вы брат и сестра, - осторожно заметил он.
        Веста поставила фужер на столик и шагнула к стене. Медленно провела по фотографии кончиками своих сарделькообразных пальцев.
        - А это именно так, - подтвердила она. - Это мой родной брат. И у него была сокровенная мечта.
        - Мечта? - задал вопрос Павел, изображая искреннее удивление. - Мне казалось, твой брат добился всего, чего только желал! Интересно, о чем же он мечтал?
        - Смотри, - проговорила Веста, показывая на узкую полочку из полированного дерева, прикрепленную над фотографией. На ней в самом центре высилась сувенирная конструкция, представлявшая собой миниатюрную планку на подставке, которая держалась на двух тоненьких стойках. К планке были подвешаны крошечные скрипичные ключи, и каждый был расположен чуть выше предыдущего, создавая иллюзию ступенек.
        «Как в нотной тетраде» - шевельнулось в мозгу Павла.
        И ключи, и стойки с планкой поблескивали холодновато-тусклым светом. Рядом, на специальной подставке уютно примостился изящный молоточек с резной рукояткой, размером не превышающий чайную ложку.
        - Это Сереже подарили, - пояснила Веста. - Сделано под заказ, из чистого серебра.
        Она подцепила молоточек своими пухлыми пальцами и осторожно тюкнула им по самому нижнему ключику. Раздалось чуть слышное, всколыхнувшее воздух «дзиннннь!»
        - Супер, - похвалил Павел, заставив себя улыбнуться. Когда он украдкой наблюдал за супругой, ему пришло в голову, что в клетчатой рубашке и спортивных штанах, с застывшим взглядом, раскрасневшимся, потным лицом, растрепанными волосами и молоточком в своей толстой, как бревно, руке Веста выглядела полной идиоткой, которой случайно удалось вырваться из палаты психушки.
        - Ты ничего не заметил? - вскинула она брови.
        - То есть?
        - Ну… я думала, ты обратишь внимание.
        Женщина с выжиданием смотрела на супруга.
        - Гм… - промычал Павел, про себя гадая, что же имела в виду Веста. - Наверное, сегодня я слишком устал, чтобы обращать внимание на подобные нюансы. Не томи меня, о нектар моего сердца. Что же здесь такое… гм… ненормальное? Что ускользнуло от моего взора?
        - Здесь восемь ключей, - объяснила Веста, слегка сердясь, что ее муж оказался таким невнимательным. - А нот сколько?
        - Семь, если не ошибаюсь.
        Павел ровным счетом ничего не понимал. К чему клонит Веста?! При чем тут ноты?!
        Между тем его жена аккуратно стукнула молоточком по самому верхнему ключику.
        «Дзиннннь!»
        - Сережа мечтал о восьмой ноте. Он хотел совершить революцию в мире музыки, - тихо произнесла Веста. - И когда я слушала, как он играет, иногда ко мне закрадывалось понимание, что ему это почти удавалось…
        «Ну да, - мысленно фыркнул Павел. - Закрадывалось к тебе понимание… Воображаю, что ты там себе представляла, с твоим-то слухом. Тебе не то что медведь на ухо наступил, он с тобой переспал, причем по всей Камасутре и несколько раз…»
        - К сожалению, он не успел, - вздохнула она. Она положила серебрянный инструмент на место и повернулась к Павлу.
        - Давай еще выпьем, Пася.
        Он молча разлил по фужерам остатки шампанского.
        - Там еще есть. И не только вино, - вспомнила Веста. - Может, ты хочешь чего покрепче, малыш? Есть виски, ром.
        Павел искоса взглянул на жену.
        - Мне нравится твое чувство юмора, - кисло улыбнулся он. - Шампанское и виски - оригинальное сочетание. Ты хочешь, чтобы меня развезло?
        - Извини… Конечно, я круглая дура, - виновато произнесла Веста.
        Они вновь протянули друг други руки, раздался мелодичный звон хрусталя, расплескивая пенистые капли вина. Шампанское еще не успело проникнуть в желудок Павла, как Веста, махом опрокинув фужер в глотку, жадно приникла к губам молодого мужа. Тот быстро чмокнул супругу, чуть отклонившись назад. Хватит с него лобызаний на этот вечер.
        - Мы сегодня уже никуда не поплывем? - поинтересовался он, с некоторой опаской глядя на Весту, которая торопливо снимала с себя «ковбойку».
        - Никуда, - пропыхтела она. - Мы переночуем здесь, а завтра тронемся дальше.
        Закончив с рубашкой, она плюхнулась на диван, стаскивая спортивные штаны.
        - Помоги мне с лифчиком, - попросила Веста. Она повернулась к Павлу бледно-рыхлой спиной, сплошь покрытой крупными родинками. Тот, скорчив физиономию, расстегнул застежку, на коже мелькнули багрово-вспухшие дорожки от тесных бретелек лифчика.
        «Господи, дай мне силы…» - прикрыв веки, взмолился про себя он.
        - Ты еще в джинсах? - удивилась Веста, обернувшись.
        Нервно хихикнув, Павел расстегнул ремень. Громадные груди жены увесисто колыхались прямо перед его глазами, напоминая две авоськи со спелыми дынями. Или арбузами, что больше? Темно-коричневые чашки с крупными набухшими сосками бесстыдно тыкались чуть ли не в лицо.
        «Дай мне силы, - повторил Павел. - Это не ты. Это… Иришка. Да-да, Иришка…»
        Как завороженный - он разглядывал бледно-голубоватые вены, хаотичной паутинкой окружавшей тяжелые груди супруги.
        - Выключи свет, - выдавил он, наконец справившись с джинсами.
        - Ты не любишь ласкаться при свете? - кокетливо спросила Веста. - Ладно, можешь не отвечать. Я заметила, что ты стесняешься…
        Поднявшись на ноги, она шагнула к выключателю. Совершенно некстати Павел обратил внимание, как Веста без тени смущения вытянула из бесформенно-отвисших ягодиц застрявшую полоску черных кружевных трусов.
        - Давай не будем выключать все? - спросила она. - Хорошо?
        Павел промолчал, и Веста щелкнула кнопкой.
        Каюта погрузилась в полумрак, и единственным источником освещения осталось миниатюрное бра из ярко-алого стекла.
        Матово-клюквенного света, которое источало бра, хватало лишь на полку с музыкальным сувениром в виде скрипичных ключиков, мерцающих в сумерках. До фотографии известного композитора скудный свет уже не дотягивался, и со стены на молодоженов пялилось мутное пятно с черными дырами вместо глаз.
        - Пася, - тяжело выдохнула Веста, наваливаясь на Павла. - Я уже… успела соскучиться. Безумно хочу тебя, милый!
        Пока она кряхтела, вылизывая его соски, Павел с силой зажмурился.
        Это не Веста. Нет, нет никакой толстой жирной коровы, отвратительно воняющей потом и чесночным сыром. Рядом с ним его новая любовница Иришка, восхитительная шатенка с потрясными сиськами и сочными, как вишенка, губами. Она благоухает сладким ароматом тропических фруктов и вечерним бризом, она осыпает его поцелуями, и сейчас она… она… то есть они…
        - Ну? Что же ты? - прошептала Веста. Она затеребила пальцами вялый пенис Павла, и он мучительно выдохнул.
        «Давай, сучка. Клевая, сочная девушка… загорелая, с крепкими грудками… как теннисные мячики… упругими… с нежной… бархатистой кожей…»
        Раньше с Вестой это срабатывало.
        Однако теперь сознание Павла наотрез отказывалось рисовать образ сексуального партнера, и как он ни напрягал воображение, ничего не выходило. Вместо привлекательной молодой девушки перед его глазами маячила растрепанная голова сорокачетырехлетней обрюзгшей жены и ее огромные колыхающиеся сиськи.
        «Авоськи с дынями, твою мать».
        Собственно, так было и наяву.
        - Давай… - услышал он ее голос.
        Павел пытался «давать», пытался изо всех сил, но эрекции не было. Казалось, его маленький приятель впал в глубокую спячку, и все усилия Весты его расшевелить были бесплодны.
        Провозившись еще минут пять, она села. Глубоко вздохнула, вытерла рот, после чего подползла к мужу.
        - Это все вино, - оправдываясь, произнес Павел. - Завтра все будет иначе…
        - Не знаю, - задумчиво откликнулась Веста. - Раньше ты выпивал намного больше, и у нас получалось даже два или три раза подряд.
        - Извини.
        Она молча рисовала пальцем невидимые узоры на впалой груди супруга.
        - Мой цыпленок… Я люблю тебя, - наконец промолвила женщина. - И я хочу, чтобы между нами не было никаких недомолвок. Если между любимыми возникают какие-то вопросы, их нужно обсуждать. Нельзя загонять проблемы внутрь, правильно?
        «Правильно, - угрюмо подумал Павел. - А ты, оказывается, еще и психолог».
        - Весточка, я просто устал, - попробовал улыбнуться он.
        - Я ни в чем тебя не виню, - примирительно сказала Веста. - Просто… понимаешь, для женщины очень важно понимание того, что она желанна. Желанна и любима.
        Наружу рвался смех, рваный и истеричный, но Павлу усилием воли удалось сдержать его, затолкнуть обратно внутрь, как край рубашки, выбившийся на ходу из-за брюк.
        - Ты меня любишь, Пася? - вдруг спросила Веста.
        - Конечно, солнышко. Я люблю тебя, - тихо произнес он. - Люблю больше всего на свете, родная лапуля. Поверь.
        Веста внимательно смотрела на него.
        - Если бы я тебе не поверила, мы не поженились бы, - вполголоса ответила она. Наклонившись, она поцеловала его в лоб. Потом в нос, и в каждую щеку.
        «Если она снова начнет лизать меня, я блевану», - в смятении подумал Павел.
        - Ты умеешь хранить тайны, малыш? - внезапно спросила Веста, подняв голову. Он замер, наткнувшись на пронзительный взгляд ее громадных телячьих глаз.
        - Я хочу кое-что рассказать тебе, - добавила она.
        - О чем речь, дорогая, - напряженно засмеялся Павел. - Разве я давал тебе повод сомневаться во мне? Что это за секрет такой? Что-то вроде восьмой ноты, о которой мечтал твой брат?
        Веста молчала, продолжая изучающе разглядывать мужа, и это ему не понравилось. Что она задумала?
        - Что-то случилось? - посерьезнел он.
        - Нет, ничего не случилось. Просто ты единственный, кто у меня есть. И кому я могу доверять свои проблемы.
        - Проблемы? - удивленно переспросил Павел. - Что у тебя случилось?
        Теперь рассмеялась Веста.
        - Ты так отреагировал, как будто я тебя заставила голышом драить палубу, - усмехнулась она. Похлопав по тощему плечу Павла своей массивной рукой, она поднялась с кровати. Диван облегченно скрипнул, освободившись от стодесятикилограммового тела хозяйки яхты.
        - Все в порядке, цыпленок. Всему свое время. А сейчас я в душ, - объявила она.
        Павел кивнул со смиренным видом, но как только Веста вышла из каюты, лицо его приняло озлобленное выражение.
        «Угу. Семь пятниц на неделе. Тайна, душ… Кстати, о душе. Тебе не мешало бы сполоснуться еще сегодня утром, грязная корова».

* * *
        Войдя в душевую кабинку, Веста повернула кран. Кожу обожгла колкая ледяная струя, но женщина сознательно не стала включать подачу теплой воды. Стиснув зубы, она в неподвижности стояла под холодным душем, понуро опустив голову вниз. Наконец, когда ее кожа задубела и, покрывшись крупными пупырышками, начала отливать синевой, она выключила кран. Затем уставилась в небольшой квадратик зеркала, внимательно рассматривая собственное отражение.
        - Пася, - шепнула Веста, пятерней взрыхляя мокрые волосы. - Мальчик мой… Неужели ты не знал, на ком женился?
        Оставив в покое жидкую шевелюру, она скрестила руки, нерешительно потрогав мясистые, покрытые родинками плечи. Затем, словно стесняясь, осторожно пощупала отвисшие груди, коснулась пальцами коричневых сосков, которые напоминали два влажных чернослива. Заледеневшие от холодной воды, они онемели, потеряв всякую чувствительность. Потом ее ладони опустились на разбухший живот, испещренный растяжками и рыхлыми складками.
        «Как у беременной», - неожиданно подумала Веста, и на ее пухлых губах появилась грустная улыбка.
        Но она не была беременной. Хотя так мечтала о ребенке…
        - Нет, - качнула головой Веста. - Пожалуй, даже у беременных животы в сто раз красивее, чем у меня…
        Ее толстые пальцы заскользили дальше.
        «Инвентаризация тела, ха-ха…»
        Обросшие целлюлитом бедра, ножищи-колонны, на которых уже проклюнулись щетинистые волоски (а она только позавчера брила ноги), широкие, грубые ступни сорок четвертого размера с уродливо выпирающими шишками на больших пальцах… Как она ни терла пятки пемзой, через неделю они вновь покрывались заскорузлой коркой… может, дело в избыточном весе. А может, в неправильном питании, она читала где-то об этом.
        Взгляд женщины вновь вернулся к зеркалу.
        - Что здесь можно любить, Пася? - всхлипнула Веста. Она задрала голову наверх, словно выискивая ответ на потолке. - Что?! Ты извращенец?! Или слепой?! Хотя даже слепой может протянуть руку и пощупать!!
        Она вытерла уголки глаз. Не хватало еще тут разреветься, прямо в душе.
        - Или ты восхищаешься моим духовным миром? - едва слышно спросила Веста. - А, Пася? Моим образованием и интеллектом?!
        Даже не вытершись полотенцем, она вышла из кабинки и, тяжело шлепая босыми ногами, направилась в каюту.
        Увидев ее, Павел заискивающе улыбнулся.
        - Милая, может, еще вина? - спросил он.
        - Конечно, - через силу улыбнулась Веста. - Весь бар в твоем распоряжении, малыш. Я сейчас вернусь, нужно кое-что проверить в рубке.
        - Я буду тебя ждать.
        Выйдя на палубу, Веста несколько секунд завороженно смотрела в ночное небо.
        «Несомненно, небо на море куда прекраснее, чем на суше», - подумалось женщине. Веста вспомнила, как о нем говорил Сергей:
        «Вообрази себе невиданных размеров сверкающий бриллиант. Он закрыт от нас громадным океанским небом, похожим на бескрайнее одеяло, черное, как уголь. Я уж не знаю, господь бог или дьявол изнутри проткнул шилом дырки в этом одеяле. Звезды - не что иное, как бьющий из миллиона отверстий свет от драгоценного камня…»
        Веста невольно улыбнулась. Он был романтиком, ее любимый брат.
        - Мне очень не хватает тебя, Сережа, - вздохнула она.
        Развернувшись, женщина направилась к рубке.
        Вялый взгляд, скользнув по приборной панели, уткнулся в спутниковый телефон. Веста взяла его, «оживив» нажатием одной из клавиш. На экране появились значок пропущенных вызовов, и она озабоченно поджала губы.
        - Кто ты и зачем я тебе понадобилась? - буркнула Веста, увидев, что номер был один и тот же. После секундного размышления она решила сама позвонить настойчивому абоненту и, утопив большой палец в кнопку вызова, прижала телефон к уху.
        На третьем гудке в трубке послышался мужской голос:
        - Веста?
        - Кто это? - вместо ответа бесцеремонно спросила она.
        - Ты быстро забыла меня. Я друг Сергея, Олег. Помнишь?
        Веста скорчила на лице гримасу. Конечно, теперь она узнала голос, мгновенно вспомнив этого человека. И хотя ее брат тесно общался с Олегом, Весте он не нравился - мутный развязный тип, имеющий привычку совать свой крючковатый нос в чужие дела. Одно время он работал в уголовном розыске, затем был вынужден уволиться из-за какого-то компромата. Веста не знала, что могло быть общего у Сергея с этим неприятным типом, но дружили они много лет. После смерти Сережи он некоторое время пытался поддерживать с ней отношения, однако Веста под различными предлогами всячески избегала встреч с ним. Затем Олег и вовсе куда-то пропал.
        И вот он снова нарисовался. Знала бы, что это он одолевал ее звонками, ни за что не стала бы ему перезванивать.
        - Ты почему не брала трубку? - требовательно спросил Олег.
        - Разве тебе есть до этого дело? - возмутилась Веста. - Я не обязана перед тобой отчитываться!
        - Ты сестра моего лучшего друга. Я дал ему обещание, что буду оказывать тебе помощь, - смягчил тон Олег.
        - Благодарю, не нужно. У тебя что-то есть ко мне? Если нет, я кладу трубку. У нас уже ночь.
        - Оп. У нас, говоришь? Ты что, еще не вернулась из путешествия? Ты все еще в Хантли?
        - Да, я еще в Новой Зеландии, - неохотно отозвалась Веста. - И имею полное право быть там, где мне заблагорассудится. Я не пойму, к чему все эти расспросы?!
        - Я тебе сейчас все объясню, не кипятись. Последний вопрос. Ты с ним?
        Веста закатила глаза, мысленно приказывая держать себя в руках.
        - С кем?
        - Ты с мужем? С Павлом Авдеевым?
        - Олег, у нас свадебное путешествие, - отчеканила Веста. - Да, со мной мой муж. А ты думал кто? Папа Римский?
        - Наверное, лучше бы с тобой был Папа Римский, - проигнорировал шутку Олег. - А теперь внимательно слушай. Я навел справки и узнал, что твой юный муженек - тот еще фрукт. Он был дважды женат, в 2011 и 2014 году, и обе его супруги сейчас мертвы. По официальной версии женщины скончались в результате несчастных случаев - первую сбила машина, а вторая просто не проснулась. Примечательно, что в первом случае виновника ДТП так и не нашли. Вторая умерла якобы от асфикисии. Задохнулась во сне, понимаешь? Обе тетки - вполне успешные и обеспеченные дамы. И, что немаловажно, намного старше твоего Павла. Ты догадываешься, к чему я клоню, Веста?
        Она с силой выпустила воздух сквозь сжатые зубы.
        - Ну продолжай, раз уж начал, - процедила она. - Послушаю на ночь сказку.
        - Тебе мало? Могу продолжить. Твой Паша после смерти своих жен получил неплохое наследство.
        - Он любит меня! - закипая, выкрикнула Веста. - И никаких жен у него не было! Я видела его паспорт, когда мы были в ЗАГСе!
        - Наивная дурочка, - вздохнул Олег. - А дату выдачи паспорта ты видела? Он документы меняет как перчатки!
        Ей показалось, что пол уходит у нее из-под ног. Во рту мгновенно стало сухо, язык превратился в шершавую мочалку, который нещадно царапал небо.
        - Олег, ты все придумал, - с трудом выдавила она. - Хотя бы потому… потому, что я никогда не скрывала к тебе своего неприязненного отношения.
        В трубке послышался язвительный смех мужчины.
        - Да мне плевать на твое отношение ко мне, Веста. Я знаю, что ты меня терпеть не можешь. Но я это переживу, поверь. А самое главное - я дал слово Сереге. Насчет опеки над тобой. Да, во мне много говна, но свое слово я держу. И мне твой муженек, этот сопливый дрищ, сразу не понравился. Ты уже не обижайся, но задайся вопросом - что его так привлекло в тебе? У вас разница в возрасте шестнадцать лет!
        - Паша меня любит, - упрямо повторила Веста.
        - Очень смешно, - сказал Олег, но на этот раз голос его был серьезней некуда. - Заканчивай свой медовый месяц и поскорее возвращайся домой. У тебя есть домик в Хантли. Скажи, что у тебя дела по переоформлению недвижимости, а Павла отправляй домой. Кстати, он у тебя блядун. Наверное, ты даже не догадывалась? У него есть любовница, Ирина Шахова. Ей двадцать один год, их видели в одной уютной кафешке. Наверное, они обсуждали, как будут распоряжаться твоими деньга…
        - Ты все врешь! - завопила Веста, перебив собеседника. - Врешь, врешь, врешь!!!
        - У меня собраны доказательства, - спокойно проговорил Олег. - Среди которых есть запись телефонных разговоров. Когда ты вернешься в Москву, все улики будут в твоем распоряжении.
        - Ты сволочь! Зачем ты позвонил мне?! - едва не рыдала женщина. - Чтобы нагадить мне в душу?!! Ты хочешь разбить мне жизнь!?
        - Веста, этот крысеныш знает, что Сергей оставил тебе баснословное наследство, хоть это нигде не афишировалось. Неужели ты действительно считаешь, что он женился на тебе по любви? Тогда ты растеряла все мозги от переизбытка чувств. Извини, но ты давно смотрелась в зеркало?
        - Пошел ты!..
        Хрипло вскрикнув, Веста швырнула телефон на пол.
        - Сука, - выдохнула она, тяжело дыша. - Грязная тварь!
        Ее душили слезы.
        Несколько минут она стояла в полном безмолвии, устремив невидящий взор в океан - сгорбившаяся, с оцепеневшим бледным лицом и влажными, наполненными горькой болью глазами. Устало-неуклюжая, громадная, печальная гора.
        (… у меня есть доказательства…)
        - Ничего у тебя нет, засранец, - прошептала женщина, выпрямляясь. - И в зеркало я смотрюсь каждый день. Можешь не напоминать, я знаю, как выгляжу.
        Вздохнув, Веста нагнулась, и, подобрав телефон, поднесла его к уху. Ненавистно-раздражающего голоса уже не было слышно. Шаркая ногами, словно зомби, она поплелась на палубу.
        Обвела спящий океан полубезумным взором.
        (этот крысеныш знает, что Сергей оставил тебе баснословное наследство…)
        Веста глухо застонала, обхватив виски руками. Казалось, голос Олега звучал теперь в ее голове, как встроенный радиоприемник, вновь и вновь повторяя отвратительные слова.
        - Пася, - всхлипнула она. - Пася, ведь это не так! Ведь правда?
        Веста посмотрела в сторону каюты. Интересно, Павел слышал, что тут происходило?
        Вряд ли. Дверь в рубку была закрыта, каюта тоже заперта, снаружи плещутся волны…

* * *
        - Все в порядке? - озабоченным голосом спросил Павел, когда жена вошла в каюту.
        Веста криво улыбнулась:
        - Абсолютно.
        Увидев, что ее рука потянулась к выключателю, он попросил:
        - Не надо. Достаточно света от этой красной фиговины на стенке.
        Веста тяжело села на диван. Взглянув на «ковбойку», валявшуюся на полу, она подняла ее и небрежно накинула на плечи.
        - Знаешь, пока тебя не было, я вспомнил один анекдот, - заискивающе начал Павел. - Приходит мужик к врачу. Так, мол, и так, ноги болят. Врач: «Женаты?» Тот: «Да». Врач: «Как часто сексом занимаетесь?» Мужик: «Ну, раз пять в день». Врач, офигевая: «Вы, наверное, верный муж и очень любите свою жену?». Мужик отвечает: «Ну, если честно, я еще секретаршу трахаю. Три раза в день». Врач еще больше охреневает: «Как?! У вас еще на любовницу остаются силы?!» Тот: «И не на одну. Кроме секретарши, у меня их три, и с каждой по очереди вижусь по вечерам». Врач ему говорит: «Что ж вы хотите? Поэтому у вас ноги и болят!» Мужик облегеченно вздыхает: «Ну слава богу, доктор. А я думал, это из-за онанизма…»
        Веста хмыкнула.
        - Да, весело. Анекдот с намеком?
        Павел перестал улыбаться.
        - Ты имеешь в виду…
        - Ничего я не имею, - устало проговорила она. Двумя пальцами подняла с пола спортивные штаны, брезгливо поморщившись, как если бы держала за хвост дохлую крысу. - Не бери в голову.
        - Что-то случилось? - осторожно поинтересовался Павел. - Я слышал какой-то шум снаружи.
        - Я споткнулась и упала, - ровно ответила Веста. Она разжала пальцы, и штаны бесформенной тряпкой упали на пол. - Скажи мне, Пася. Только честно, не раздумывая. Ответишь?
        - Конечно, не вопрос, - проговорил Павел слегка озадаченно.
        - Ты был женат?
        В сумерках блеснули глаза Весты. Она слегка наклонила голову, не сводя с него взгляда, и Павел непринужденно рассмеялся:
        - Ни фига себе вопрос! Я ведь тебе на первом свидании еще сказал, что никогда не женился! И потом, ты видела мой паспорт!
        Веста согласно кивнула:
        - Видела. Но при чем тут паспорт? Его можно поменять. Я просто спросила тебя, был ли ты женат.
        - Весточка, ты что, мне не веришь? - негромко спросил Павел. Он сел на диване, подобрав под себя худые ноги. - Что могло произойти, раз к тебе закрались какие-то подозрения?
        Она раздраженно махнула рукой:
        - Извини. Я полная дура. Не стоило мне…
        Веста вытерла глаза.
        - Знаешь, просто… нахлынуло как-то.
        - Я люблю только тебя, - сказал Павел. - И выкинь всякие глупости из головы.
        Он встал, подойдя к столику, на котором стояли наполненные фужеры.
        - Давай лучше выпьем. За океан любви, на волнах которого порхают наши влюбленные сердца, - предложил он. - И за то, чтобы мы никогда не ссорились.
        - Какой замечательный тост, - зачарованно прошептала Веста. Она протянула руку к фужеру, но Павел торопливо отодвинул его в сторону, проговорив:
        - Нет, из этого пил я. Твой - вот он.
        - Разве это имеет значение? - простодушно спросила она. - Я, например, не брезгую есть из твоей посуды!
        Павел снова засмеялся.
        - За сказанное! - торжественно объявил он.
        Дзиннннь!
        Широко открыв рот, Веста одним движением опрокинула содержимое фужера в глотку.
        «Как мусоропровод», - проскользнула у Павла идиотская мысль, и, не удержавшись, он ехидно улыбнулся.
        Веста икнула, вытерев рот. Кроме накинутой на плечи клетчатой рубашки на ней ничего не было, но похоже она совершенно не придавала этому значения.
        - Пася! - вдруг позвала она. Помявшись, словно собираясь с мыслями. - А ты знаешь, что я богата, Пася?
        - Богата? - переспросил Павел. - Кто бы сомневался. Не каждый смертный имеет дом в Новой Зеландии! Да еще и такую крутую яхту!
        Веста снисходительно покачала головой, уперев мясистые кулаки в столик.
        - Знаешь… раньше богатым считался человек, в котором много от Бога, - сказала она. - А те, у которых толстые кошельки, - просто коллекционеры. Но я не об этом. Я как раз о материальном достатке. Ведь после смерти Сережи я унаследовала все его имущество.
        - В самом деле? - глупо спросил Павел, чувствуя, что его горло мгновенно пересохло. Он сделал глоток шампанского, с неприязнью отметив, как дрожат пальцы.
        - В самом деле. И оно не ограничивается этой яхтой и скромным бунгало в Хантли, - ответила Веста. Она говорила с некоторым усилием, словно вытягивала каждое слово, как глубоко засевшую занозу.
        - У Сережи есть дом в Испании. Кроме той четырехкомнатной квартиры, в которой живем мы с тобой, в Москве у него осталось еще две элитные «трешки», а в нескольких километрах от МКАД - трехэтажный особняк, - продолжила она. - Ты спросишь, как это все обслуживается? Ведь только на оплату коммунальных услуг всей недвижимости уходит порядка ста тысяч в месяц. Так, к слову - работая воспитателем в детском саду, в месяц я получаю тридцать две тысячи… Так вот, у Сережи были серьезные накопления в банках. Он получал хорошие гонорары за свои выступления, но всю жизнь был аскетом. Фактически, за счет этих процентов я погашаю все издержки, связанные с содержанием квартир и коттеджа. Хватает и на яхту. Есть люди, которые хорошо знали Сергея, и я доверила им ведение всех финансовых дел…
        Их взгляды пересеклись.
        - Знаешь, о какой сумме идет речь, Пася? - тихо спросила она.
        Павел отрицательно помотал головой, стараясь выглядеть как можно безразличней.
        - После смерти Сережи на его счетах осталось почти полмиллиона долларов, - спокойным тоном сообщила Веста, словно речь шла о содранной заусенце на пальце.
        У него перехватило дыхание.
        - Сколько?
        - Если точно, четыреста девяносто восемь тысяч с копейками, - уточнила Веста. Помедлив, она снова спросила:
        - Полагаю, у тебя сразу возник еще один вопрос? Мол, почему сестра известного композитора симфонического оркестра живет как монашка или затворница, одеваясь в простенькие платья и дешевые туфли? Почему не бросит работу в детском саду? Почему не обвешается золотом, не обзаведется молодым любовником, не путешествует по всему миру?
        - Да, - хрипловато произнес Павел. - Именно это и пришло мне в голову. Я, если честно, в шоке… Почему?!
        Веста глубоко вздохнула.
        - Потому что я не получаю удовольствия от траты денег. До встречи с тобой я была одинока, и у меня не было желания путешествовать одной. К тряпкам и побрякушкам я равнодуша. А что касается работы… Я безумно люблю детей. Я люблю слышать их звонкий смех, люблю возиться с ними, играть в разные игры и рассказывать им истории…
        Она подняла голову, в упор разглядывая Павла, который застыл истуканом, продолжая держать в подрагивающей руке наполовину опустошенный фужер.
        - И я хочу, чтобы у нас был ребенок, Пася, - прошептала Веста. - Да, я уже далеко не девочка, мне сорок четыре. Но ведь бывали случаи, когда женщины рожали и в более позднем возрасте! Пася!
        - О Господи… - пробормотал Павел, делая неуверенный шаг к жене.
        Коровьи глаза, поблескивая, обволакивали его, затягивали, как в зыбкую трясину.
        - Ты не обиделся? Что я не сказала тебе об этом раньше?
        Он нерешительно положил свои ладони на необъятную талию супруги, и на мгновенье в его воображении возник громадный мешок из полиэтилена, доверху набитый теплой требухой. В голове, кроша черепную коробку, отбойным молотком долбилась одна-единственная мысль:
        «Полмиллиона долларов. Полмиллиона долларов. Полмиллиона доларов»
        Черт!
        ЧЕРТ!!!
        Да, он знал, что истинное состояние материального положения его супруги совсем иное, нежели образ ее жизни, но фраза о пятистах тысячах «зеленых» буквально оглушили его, расплющили, как колесо грузовика футбольный мяч.
        - Нет, дорогая. Я не обиделся, - выдавил он, издав свистящий звук.
        Только что раздавленный мячик-блин постепенно начал оживать, набирая воздух.
        К Павлу потянулись влажные от слюны губы:
        - Поцелуй меня.
        Зажмурившись, он поцеловал и тут же отпрянул, словно перед ним блестел оголенный провод.
        - Я сяду, - внезапно сказала Веста. - Душно что-то.
        Она плюхнулась на диван, и, стянув с плеч рубашку, вытерла ею лицо:
        - Уфф… ну и жара. У тебя голова не болит? Что-то на виски давит. Как будто тесную шапку надела.
        - Наверное, это от качки, - предположил Павел. - Тебе принести что-нибудь, лапуля? Минералки? Или пива?
        - Не надо. Я полежу, и все пройдет, - произнесла женщина и, расслабленно вытянувшись на диване, прибавила:
        - Я люблю, когда ты меня называешь лапулей.
        Павел присел на самый краешек, внимательно глядя на супругу.
        - Ты, наверное, обалдел, да? - спросила Веста, широко зевнув. - Когда узнал про квартиры и банк…
        - Да, ты умеешь делать сюрпризы, - кивнул Павел. - Это и есть твоя тайна?
        Веста удивленно захлопала глазами:
        - Тайна?
        - Ты говорила, что хочешь поделиться со мной какой-то тайной, - терпеливо напомнил Павел.
        - Ах, да.
        Она снова зевнула.
        «Мусоропровод, - мысленно повторил Павел, хладнокровно наблюдая за сонной женой. - Может в один заход полпалки «докторской» сожрать. Или биг-мак проглотить»
        - То есть нет. Это, конечно, приятный сюрприз, - вяло проговорила Веста. Вид у нее был заторможенный, как у внезапно разбуженного человека после глубокого сна. - Деньги все любят, и ты в том числе… не обижайся… Что-то я заговорилась, ха! Но наследство - не тайна, нет.
        - Дай я угадаю.
        Павел сделал вид, что глубоко задумался:
        - Может, ты все-таки беременна?
        Веста глупо хихикнула, грузно перевернувшись на бок:
        - Нет. Но обещаю, что ты узнаешь об этом первым…
        Ее веки прикрылись.
        - Веста, - тихо позвал Павел.
        - Ну? - лениво отозвалась женщина, не открывая глаз.
        - Ты спишь?
        Она сонно мотнула головой, поджав под себя колонноподобные ноги. Громадные желеобразные ляжки были испещрены фиолетовыми прожилками.
        - Я позабочусь о тебе, - шепнул Павел, аккуратно укрывая Весту белым шерстяным пледом. - И ты скоро уснешь.
        - Пася, - пробормотала она. - Ложись… со мной.
        - Шшш… Конечно, лапуля, - успокаивающе сказал тот. - Конечно, лягу. Рыбки уснули в пруду. То есть в океане. Короче, как в той песенке - «спи, моя радость, усни…»
        Несколько минут он просидел в полной неподвижности, вслушиваясь в мерное похрапывание Весты.
        Еще одна фишка, которую Павел терпеть не мог. Спать рядом с его тяжеловесной женой было равносильно тому, чтобы лежать с закрытыми глазами возле работающего трактора. Причем если обычно человек храпит в положении «на спине», то Веста храпела практически в любой позе, толкай или не толкай ее в бок.
        - Ну вот, - тихо проговорил он, осторожно слезая с дивана. - Теперь ты будешь дрыхнуть до самого утра, моя многотонная прелесть. А может, ты никогда не проснешься.
        Павел включил свет, натянул джинсы, после чего вынул из заднего кармана сотовый. В глаза сразу бросилось, что уровень сигнала мобильника был на нуле.
        «Правильно, придурок» - подумал Павел раздосадованно. - «Мы посреди океана. Откуда здесь будет связь?! Опять лезть в Интернет?! Так не факт, что Багор онлайн…»
        Он бросил взгляд на планшет, лежащий на столе, как неожиданно в голову мужчине пришла другая мысль.
        Спутниковый телефон Весты.
        Точно.
        Она сама хвасталась, что по этой штуковие можно звонить чуть ли не из Антарктиды.
        Павел быстро снял заднюю крышку мобильника, вынул аккумулятор, после чего выковырял сим-карту.
        Мало ли что. Вдруг потом начнется официальное расследование, и его звонок с телефона Весты всплывет наружу? Он решил, что будет надежнее звонить со своей карты, тем более что она «левая». А мобильник жены всегда можно выкинуть в море…
        - Надеюсь, ты еще не спишь, парень, - с надеждой проговорил Павел. - Ты мне сейчас очень нужен. Очень-очень.
        На то, чтобы поставить на сотовый Весты свою сим-карту, ушло чуть более двух минут - проклятая крышка никак не желала защелкиваться обратно, и Павел едва не сломал ноготь. Наконец все было сделано, и он с замиранием сердца нажал на вызов. Вскоре он услышал грубый, донельзя знакомый голос:
        - Привет, жених.
        - Наконец-то, - выдохнул Павел. - Багор, я…
        - Какого хрена вы делаете? - злобно спросили на том конце провода. - Я торчу тут уже почти сутки, придурок! Когда вы вернетесь?
        - Не знаю. Послушай, я тебе уже написал, у меня форс-мажорные обстоятельства, - оправдываясь, сказал Павел. - Жирной манде захотелось романтики, и она потащила меня в море. Я даже не знаю, где мы. Тут кругом одна вода.
        - Не знаешь? - переспросил Багор. - А она?
        - Спит. Не парься, я дал ей кое-какое лекарство, и теперь рядом с ней можно в барабаны бить, она даже не пернет. У меня есть часов пять или шесть. Нужно что-то решать.
        В трубке откашлялись.
        - Честно, даже не знаю, что тебе предложить, Павлик, - наконец произнес Багор. - Мы с тобой договаривались, что все произойдет в Хантли, а сам все делаешь наперекосяк. Я ради тебя срываюсь из Даббо[6 - Город в Австралии (Новый Южный Уэльс)], преодолеваю более двух тысяч километров, сижу в кустах, как полный мудак, а ты тем временем катаешься на яхте. Что теперь прикажешь делать?!
        - Я сделал все, что мог, - процедил Павел. - Она и так начала что-то подозревать. И не забывай, что у нас с тобой уговор. Я свои обязанности выполнил.
        - Да, - нехотя отозвался Багор. - Что верно, то верно. Ладно. Твои предложения?
        - Приезжай сюда. У меня нет времени болтаться здесь с этой коровой посреди океана. Меня уже блевать тянет от этой качки.
        Взглянув на широкую ступню Весты, выглядывающую из-под пледа, он с отвращением добавил:
        - К тому же у меня уже не встает на нее. В конце концов, я не извращенец. Меня возбуждают нормальные телки.
        Багор расхохотался.
        - Заткнись, - разозлился Павел. - Мне тут вовсе не смешно.
        - Что-то быстро ты охладел к своей благоверной, - отсмеявшись, заметил Багор. - Между вами выросла ледяная стена непонимания, хе-хе? Бытовуха засосала?
        - Приезжай, - повторил Павел, начиная терять терпение. - Я не умею управлять этим корытом. А если бы и умел, то не знаю, куда плыть. Береговой линии уже не видно.
        - И куда я приеду, тупица? - насмешливо поинтересовался Багор. - Тем более ночью?
        - Тут какой-то буй. Она к нему пришвартовалась, - сказал Павел, вглядываясь в окно.
        - Отличный ориентир - буй посреди океана, - присвистнул Багор. - Как в классике. «На воде качался буй, я подумал: «это х..». Покачал его ногой, оказался - мой»[7 - Из песни группы «Х… забей»].
        - Ты что, бухой? - с подозрением спросил Павел. Он уже начал жалеть, что связался с этим отморозком.
        - Нет. Я вообще не пью, Павлик, - спокойно ответил мужчина. - Алкоголь мне не вставляет.
        - Ты должен помочь мне.
        - Что ж, у тебя есть два выхода, - подумав, рассудительно сказал Багор. - Первый, самый простой. Выброси свою дуру за борт. Как я понял, ты подсыпал ей каких-то колес, так что она не должна проснуться во время этого процесса. Через пару-тройку часов позвонишь в экстренные службы. Скажешь, что вы полезли купаться, и она утонула. К тому времени, когда толстуху найдут, вряд ли в ее брюхе обнаружат какие-то следы химии. Если ее вообще найдут.
        - Шикарный план, - кивнул Павел, чувствуя, как его начинает распирать ярость. - Правда, ты один момент не учел. Говоришь, скинуть Весту за борт? Багор, она размером с сарай, и весит как этот самый сарай, только набитый рельсами. Я ее и на сантиметр не сдвину, только грыжу заработаю. А даже если мне удастся вытащить эту слониху на палубу, я ни за что не подниму ее, чтобы скинуть в воду.
        - Может, у нее на яхте есть лебедка? - предположил Багор. - Зацепишь ее за ляжку, и «плюх-плюх!».
        - В задницу, - выругался Павел. - Какая лебедка? Тут тебе что, шиномонтаж?!
        - Хорошо. Тогда разделай ее, как курицу, - посоветовал Багор. - На яхте есть пила или топор? Поруби ее на куски и выбрось в море. Твою работу закончат акулы. Надеюсь, ты в состоянии поднять задницу своей «обожаемой» жены и выбросить за борт? Самое тяжелое будет туловище, но если ты вытащишь наружу кишки…
        Павел скрипнул зубами.
        - Надеюсь, ты шутишь, - заговорил он, с трудом сдерживаясь, чтобы не заорать на подельника. - Или я ошибся насчет выпивки? Ты не пьян, Багор. Ты обкурился какой-то дури. Где я тебе буду разделывать эту бегемотиху, идиот?! Чем я буду ее резать? Кухонным ножом?
        - Нож вполне пригоден, чтобы отделить конечности от тела, - убежденно сказал Багор. - Поверь моему опыту, я уже делал это. Только нужно знать, где резать. Я буду инструктировать тебя по телефону.
        - Ага, - саркастически вырвалось у Павла. - А как прикажешь убирать срач, что останется после мясорубки?! Я читал, что кровь находят даже после того, как пол обрабатывают наждаком! Поверхность облучают специальной хреновиной, которая выявляет даже микроскопические частицы органики, и крови в том числе!
        - Никто в этой жопе, куда тебя занесло, не будет просвечивать яхту какими-то гребаными лучами, - устало возразил Багор. - Это тебе не Москва, Павлик. Кстати, вашу посудину можно потопить. Или сжечь. Тогда точно никаких следов не будет.
        - Сжечь?! - задыхаясь, чуть ли не прокричал Павел. - А как я, по-твоему, доберусь до берега? Оседлаю морскую черепаху и попрошу ее сделать остановку у причала?!
        - Не истерии, - холодно ответил Багор. - У меня в ушах трещит, когда ты начинаешь визжать.
        - Я не имею права рисковать, - сквозь зубы проговорил Павел - Слишком многое стоит на кону.
        - Ты можешь подстелить целлофан, - невозмутимо сказал Багор. - Тогда ни одна капля крови не прольется на настил.
        - Какой целлофан?! Какая пила с топором?!! - простонал Павел. - Ты что, думашь, у меня здесь хозяйственный рынок?
        Ему начало казаться, что он сходит с ума. Боже, зачем он доверился этому шизанутому придурку?!!
        - И вообще, это твоя работа! Когда тебе надо было избавиться от твоей сучки, я все сделал сам! - крикнул он.
        - Ну да, тут не поспоришь. Только одно дело - утопить пьяную шлюху в ванне. И совсем другое - переться на другой континент, чтобы разобраться с твоей не в меру упитанной женой. Все-таки моя была миниатюрная фея, перышко. И посмотри на своего динозавра с сиськами. Ладно. Ты шаришь в навигационном оборудовании? Сообщи мне свои координаты, это ускорит поиск вашего «Титаника».
        - Спроси чего полегче, - проворчал Павел и выматерился.
        - Что ты нервничаешь, парень? - усмехнулся Багор. - Не паникуй. У тебя имеется еще один вариант. Пассивный, так сказать. Когда завтра утром твоя благоверная очухается, уговори ее вернуться в Хантли. И тогда я все закончу, как мы и условились. Только сделай это не позднее завтрашнего дня. Так и быть, я потрачу еще один день на это мутное дело. Но только ни секундой больше. У меня еще дела в Суон-Хилл.
        - Не пойдет, - решительно возразил Павел. - Мы попросту не успеем, даже если Веста согласится. А она вряд ли послушает меня. Слушай, Багор. Я свою часть договора выполнил, и ты мне должен. И ты не слиняешь так просто, оставив меня тут один на один с этой храпящей навозной бочкой.
        В трубке долго молчали, затем послышался вкрадчивый голос Багра:
        - Дружок, ты правда считаешь, что можешь мною командовать? Не советую говорить со мной в таком тоне. Только представь на секунду, что я сейчас отключусь. Вырублю телефон и отправлюсь домой. А ты так и будешь бултыхаться на волнах, как дырявый гандон. А даже если ты выберешься, то что сделаешь? Побежишь к легавым? Или попробуешь прессануть меня другим способом? Не советую вставать у меня на тропинке, парень. Хотя ты можешь рискнуть. Что скажешь?
        От этой издевательско-насмешливой тирады Павел на мгновение лишился дара речи.
        «А ведь он вполне способен на это», - мелькнула у него ужасающая мысль. «Вот так все бросить и уехать как ни в чем не бывало! Что тогда будет?!!»
        - Багор, я совершенно другое имел в виду, - запинаясь, проговорил он. - Пойми, разве я знал, что она…
        - Хватит сопли размазывать, - жестким тоном прервал его Багор. - Гм… сколько примерно времени и как быстро вы двигались?
        Прикинув в уме, Павел ответил:
        - Она что-то говорила про крейсерскую скорость. Я точно не знаю, но мне кажется, это двадцать километров в час. Думаю, что плыли мы часа два.
        Багор присвистнул.
        - Какого хрена на таком расстоянии в море делает буй, к которому она привязала яхту? - полюбопытствовал он.
        - Хрен его знает, - раздраженно ответил Павел. - Так что?
        Багор некоторое время раздумывал, шумно дыша.
        - Знаешь, она призналась про наследство, - вдруг сказал Павел, рискнув выложить последний козырь. - Все оказалось куда лучше, чем я предполагал.
        - Да? - оживился Багор. - Врешь, наверное?
        - Нет, это правда. Поэтому предлагаю в наш договор внести дополнительное соглашение. Ты разбираешься с Вестой, вытаскиваешь меня отсюда, а я накидываю тебе сверху еще пятерку «зелени».
        - Пять тысяч долларов? - переспросил Багор.
        - Именно.
        - Десять.
        Павел вытер пот, выступивший на лбу.
        «Вот паскудник. Вконец оборзел», - выругался он про себя.
        - Багор, поимей совесть.
        - Она у меня как хомяк - или спит, или грызет. Короче, Павлик. Десять «косых», или я вешаю трубку, - пригрозил Багор.
        - Идет, - выдавил Павел. - Ты не оставляешь мне выбора.
        - Это правда. Но задайся себе вопросом - кто еще будет делать за тебя эту паршивую работу? То-то же.
        - Своей смертью ты не сдохнешь, - вырвалось у Павла.
        - Все может быть. Кстати, дружище. Прилюсуй к моей сумме оплату расходов на то, чтобы добраться до тебя, - сказал Багор. - Я ведь по воде ходить не умею. Придется взять в аренду катер или еще что-то в этом роде. Я, кстати, сильно рискую. Вероятно, появятся нежелательные свидетели, и с ними тоже нужно что-то делать. Может, цена возрастет. А может, я соглашусь принять от тебя ключи от одной из квартир, которые тебе достанутся в наследство.
        «Хер тебе», - с ненавистью подумал Павел.
        - Нам нужно закончить это дело, - хрипло произнес он вслух. - И как можно быстрее. О деньгах поговорим после.
        - О деньгах никогда не поздно разговаривать. Хорошо, я что-нибудь придумаю. Все, пока. На связи, - вместо прощания бросил Багор, и его голос оборвался.

* * *
        - Твою мать! - прорычал Павел. Ему стоило огромных усилий, чтобы не запустить телефон в стену. - Черт!
        Его взгляд наткнулся на полку, где стояла сувенирная композиция из восьми нот, тускло поблескивающая серебром.
        Шагнув к полке, он с яростью смахнул ее рукой на пол, скрипичные ключики жалостливо тренькнули. Затем Павел плюнул в фотографию брата Весты.
        Как она там говорила? Восемь нот?!
        «Бред сивой кобылы!!!»
        Мутно-белесый плевок, словно неуклюжий слизень, пополз вниз, оставляя за собой влажный след.
        «Угу. Ты еще ногой топни, как ребенок. Лузер, вот ты кто», - мрачно подумал Павел, пытаясь привести свои мысли в порядок.
        Сейчас он уже жалел, что поторопился, подмешав в бокал Весты снотворное.
        Что теперь с этим всем делать?!
        Скрипя зубами, мужчина был вынужден признать, что совершил ошибку, не проявив настойчивость и не уговорив Весту оставтся хотя бы на одну ночь в бунгало, где уже вторые сутки мается от безделья Багор. Случись так - труп Весты уже давно лежал бы в морге, а он, «безутешный» вдовец, изображал бы глубокое горе, подсчитывая при этом в уме навар, причитающийся ему как единственному наследнику…
        Как же поступить? Веста наверняка проспит до самого утра. Конечно, ей покажется подозрительным, что она так «неожиданно» отключилась, но он сумеет убедить ее, что ничего страшного не произошло. И тогда он постарается ее уговорить повернуть яхту обратно.
        - Можно вывести из строя какой-то агрегат, - пробормотал он вслух. - Открыть кран с пресной водой - пусть вся вытечет. Без питьевой воды в океане делать нечего.
        Эта мысль показалась ему вполне осуществимой. Главное - добраться до берега, а уж там он найдет аргументы, чтобы они вернулись в Хантли. А пока Веста спит…
        Павел вздрогнул.
        Только сейчас он поймал себя на мысли, что в каюте повисла подозрительная тишина.
        Он смахнул струйку пота, прочертившую на его виске соленую дорожку.
        «Веста, - прошелестел над ухом чей-то чужой голос. - Веста всегда храпит, правда? А сейчас тихо»
        За спиной раздался шорох, и сердце Павла испуганно метнулось куда-то в сторону, ударив в ребра, словно теннисный мячик. Он медленно повернулся, моля про себя, чтобы неясный шум ему попросту показался.
        Его жена сидела на диване. Положив толстые руки на свои колени, она, часто моргая, осовело пялилась на Павла.
        Он заставил себя растянуть губы в заискивающей улыбке.
        - Весточка…
        «Телефон, - усмехнулся все тот же голос. - У тебя ее мобильный, осел».
        Павел перевел взор на сотовый Весты, который все еще сжимала его левая рука.
        - Пася? - глухо спросила женщина.
        Павел с трудом сглотнул вязкую массу, подкатившую к глотке.
        - Я-я-а-а… я все слышала. Все, - тяжело ворочая языком, проговорила Веста. Она качнулась, словно пьяная.
        - Весточка, послушай…
        - Замолчи! - неожиданно взвизгнула она, словно стряхивая с себя липкое, как паутина, оцепенение. - Я специально… Специально притворилась спящей! Я видела твои глаза! Я видела, как ты смотрел на меня, когда подсовывал мне бокал с шампанским!
        Ее громадные прозрачные глаза наполнились слезами, и она всхлипнула, утирая нос.
        «Все, приехали. Багор не успел».
        Эта мысль резанула мозг Павла, словно удар крапивой по открытой ране. Но, как ни странно, он быстро взял себя в руки.
        - Милая, тебе приснился плохой сон, - мягко произнес он.
        - Я верила тебе, - дрожащим голосом сказала Веста. - Я ведь люблю тебя. Я доверяла тебе все самое сокровенное. Боже, не могу поверить… ты меня, оказывается, вовсе не любишь.
        Она вытерла глаза, но слезы продолжали струиться по ее обвисшим щекам:
        - Кто такой Багор? Твой сообщник?
        - О чем ты? - удивленно спросил Павел, приняв изумленный вид. - Веста, я не понимаю, что ты имеешь в виду.
        Веста вздохнула.
        - Ты только что говорил с ним, как от меня избавиться. Пася, милый. Прошу тебя. Скажи, что все это какая-то игра. Правда ведь? Ты решил приготовить мне сюрприз на медовый месяц, да? Мы ведь любим друг друга. Скажи! Пожалуйста!
        Закрыв лицо руками, она зарыдала.
        Павел перестал улыбаться, его вытянутое лицо приняло жесткое, почти хищное выражение.
        Пора заканчивать этот идиотский цирк.
        - …ты думал, что я усну, да? - сквозь слезы выдавила Веста. - Но не рассчитал дозу. Правда? Мне ведь требуется больше, чем обычному человеку. Я большая. Я жирная. Как ты там говорил? Бегемотиха? Корова? Бочка с навозом?
        С ее пухлых губ сорвался нервный смешок:
        - Велик и богат русский язык. У меня жутко кружится голова и во рту отврательный привкус. Что ты мне подмешал в вино?
        - Золпидем. Вероятно, я не учел твои гарабиты. И вообще. Разве сейчас это важно? - дурашливо улыбаясь, спросил Павел.
        Взяв в руку пустую бутылку из-под шампанского, он двинулся к жене.
        - Мне кажется, это ночной кошмар, - начала говорить Веста. - Ты…
        - Веста, - ласково промурлыкал он, и когда она убрала от лица руки, он со всей силы ударил ее бутылкой. Голова женщины нелепо мотнулась в сторону, брызнула кровь.
        Веста потрясенно смотрела на Павла, ошарашено трогая изувеченные губы. Донышко импровизированного орудия вышибло ей два передних зуба и раскололо пополам один нижний, кусок которого прилип к нижней губе.
        - Ой, - хмыкнул Павел. - Какой я неуклюжий. Простите пожалуйста.
        - Больно, - прошептала Веста, продолжая изумленно смотреть на супруга. Разбитые губы мгновенно вздулись, окрасившись кровью, которая, скапливаясь на рыхлом двойном подбородке, капала ей на грудь.
        Павел ударил снова.
        Веста вскрикнула, откинувшись на диван, из расплющенного носа хлынул новый поток крови. Из ран лило как из прогнившей трубы.
        - Бася, - прогундосила Веста, хлюпнув розовым пузырем. - Что ты делаешь?
        - Убиваю тебя, - пропыхтел Павел, вновь замахнувшись.
        Однако третьего удара не последовало, так его кисть была неожиданно перехвачена крепкой рукой Весты.
        - Что ты делаешь? - вымученно повторила она. - Ты сошел с ума?
        - Пусти, сука! - завопил разъяренный Павел.
        Толстые пальцы супруги клещами сжали его руку, и он выронил бутылку. С гулким стуком та покатилась по полу.
        - Пусти!!
        Свободной левой рукой он предпринял попытку ударить Весту в изувеченное лицо. Кулак попал в распухший рот, костяшки пальцев больно царапнул обломок зуба. Он растопырил пальцы, стараясь попасть ими в глаза Весты, но она внезапно подалась вперед и, разинув рот, лязгнула зубами. Павел отдернул руку, но она все равно успела ухватить его мизинец. Хрустнула тонкая кость, и руку скрутило от ослепляющей боли. Веста разжала челюсти.
        - Зачем? - спросила она, все еще моргая, будто не до конца понимая дикость происходящего. - Ты зачем все это сделал?
        Павел продолжал выть, тряся окровавленной рукой, одновременно пытаясь вырваться из стальной хватки супруги. Наконец Веста разжала пальцы, и тот, споткнувшись, метнулся в сторону.
        - Бася, - безнадежным голосом позвала женщина. - Избини беня. Я не хотела сбелать бебе больно.
        - Зато я хочу, - прохрипел Павел. Он старался не смотреть на изуродованный мизинец, который торчал под каким-то невообразимым углом, как жалкий сучок на засохшем дереве. Его лихорадочный взгляд уткнулся в холодильник.
        - Принеси мне салфетки и полотенце, - попросила Веста. Казалось, даже сейчас она не до конца соображала, что происходит.
        Распахнув дверцу холодильника, Павел схватил первую попавшуюся бутылку. Кажется, это был коньяк.
        Наверное, хороший, скользнула у него мысль.
        «Конечно, хороший, - с готовностью подтвердил внутренний голос. - Веста не держит дешевое пойло. А это «Hennessy». Веста любит своего мужа. Может, накатишь?»
        - Де дадо, - прогундосила Веста, видя, как Павел приближался к ней с бутылкой в руке. - Де дадо, мне больно.
        Она закрыла кровоточащее лицо руками, и Павел, взревев, с силой обрушил свое «оружие» на голову супруги. Осколки бутылки разлетелась в стороны янтарной шрапнелью, резко запахло кофе и ванилью.
        «Действительно, хороший коньяк», - подумал Павел.
        Тяжело дыша, он смотрел, как Веста медленно заваливалась на пол. Соломенные волосы быстро набухали кровью, окрашиваясь в темно-оранжевый цвет.
        - Пася, - едва шевеля раздутыми губами, прошептала она.
        - Мало?! - окончательно рассвирипев, завизжал Павел. - Может, тебе еще виски подать?!! Или текилы???
        Покачиваясь, он снова повернулся к холодильнику.
        - Нет, - просипел он. - Ты не стоишь виски, девочка. Пожалуй, ограничимся пивом.
        Изгрызенный мизинец стрелял колючей болью, но пальцем он займется позже. Сейчас главное - Веста…
        Выхватив из ледяного нутра холодильника бутылку немецкого пива «Андекс», он развернулся и замер с вытаращенными глазами.
        Веста, совершенно голая, сидела на полу, хрипло и прерывисто дыша. Хлещущая из ран кровь залила ей почти всю верхнюю часть рыхлого тела, алые ручейки затекли даже в складки ее необъятных ног, пропитывая густой курчавый треугольник. Широко распахнутые глаза моргали, как у сломанной куклы, рот хлопал, словно крышка старого рассохшегося сундука, который все никак не вынесут на мусорку. Она завороженно разглядывала вытянутые перед собой окровавленные ладони, как если бы никогда не видела более захватывающего зрелища.
        «Когда же ты вырубишься?!» - ожесточенно подумал Павел, приходя в себя от неожиданного «пробуждения» супруги.
        - Веста, - позвал он, и женщина подняла трясущуюся голову. Свалявшиеся от крови волосы свисали свекольно-тающими сосульками.
        - Ба… - начала она, но он не дал ей договорить.
        Удар был глухим, словно на застеленный ковром пол грохнулось полено. Закатив глаза, Веста тяжело легла на спину, раскинув руки.
        Странно, но бутылка не разбилась. Но Павел уже вошел в раж, бурлящая ненависть и неутихающая боль в сломанном пальце требовала немедленного выхода. Выматерившись, он изо всех сил двинул бутылкой о край стола.
        Звон, россыпь осколков. Один стеклянный «шмель» зло чиркнул его по ребру, оставив на коже тоненькую царапину.
        Павел присел над распластавшейся женой, остервенело сжимая в руке «розочку».
        Наверняка она еще жива. Он знал, что Веста вынослива, несмотря на то, что под ее головой натекло целое багровое озеро.
        - Эй, солнце!
        Веста не шелохнулась, но Павел не сомневался, что она просто в отключке. Такие, как она, быстро не подыхают, это он знал точно.
        Он прижал самый острый край «розочки» в морщинистую шею супруги. Один точный удар, и все кончено.
        - Считай это заявлением на развод, - оскалился Павел.
        Рука взметнулась вверх, застыв в воздухе. По граням хищно торчащих жал его импровизированного оружия проскальзывали едва заметные блики от ламп, встроенных в потолок.
        Павел глубоко вздохнул и, сплюнув, поднялся на ноги.
        Нет. Если Веста еще жива, добивать он ее не будет. Нужно будет расспросить ее поподробнее насчет квартир и счета в банке.
        И вообще, в конце концов. На что ему Багор?!
        Он дождется Багра, и тот сам все закончит. Уговор есть уговор, баш на баш. Он не будет марать руки об этот кусок сала, лишняя «мокруха» ему ни к чему.
        Павел набрал номер сообщника, но его телефон был недоступен. Он чертыхнулся, но делать было нечего - оставалось только ждать. Павел брезгливо взглянул на бесчувственную супругу. Пожалуй, будет лучше, если эту мясистую тушу связать.
        Беглый осмотр каюты показал, что веревки тут нет. Используя столовый нож, обнаруженный им во встроенном шкафчике, Павел разрезал простыню на узкие ленты, которым крепко перетянул запястья Весты. Во время этого действия он нечаянно задел прокушенный мизинец и чуть не взвыл от вновь нахлынувшей боли. Ему казалось, что его несчастный палец сунули в дымящиеся угли.
        Проковылял к холодильнику, достал виски.
        - После тебя, драгоценная моя, нужно все спиртом и хлоркой обрабатывать, - заявил он, распечатывая бутылку «Jim Beam». - Откуда я знаю, чем ты болеешь? Вдруг ты заразная? Не хотелось бы после твоего укуса подхватить бешенство или еще какой-нибудь триппер.
        Плеснув на кровоточащий палец виски, Павел яростно скрипнул зубами, сдерживая рвущийся наружу вопль. Обернул салфеткой мизинец, после чего дотащился до дивана и без сил плюхнулся на него.
        - Я буду следить за тобой, моя милая, - предупредил он, глядя на обвисшие груди Весты, которые свесились по сторонам тяжелыми мешками. Тошно вспомнить, а ведь еще вчера вечером ему приходилось целовать это вымя, делая вид, что он получает от этого удовольствие!
        - Буду следить, - повторил Павел. Нож, которым он кромсал простыню, мужчина положил у изголовья.
        Веки становились тяжелее, глаза слипались, голова склонилась на грудь. Спустя несколько минут он крепко спал.

* * *
        Где-то в углу, в самых недрах клейкой темноты послышался едва различимый царапающий звук, словно кто-то ногтями скреб по стене.
        «Мыши. Или крысы», - сонно подумал Павел, разлепляя веки. Тьма пахла металлическим привкусом, застывающей кровью, коньяком и кислым потом Весты. А еще в окружавшей мужчину угольной пелене угадывался приторный запах тревоги, перерастающей в страх.
        Он сел, кашлянув. Подозрительный шорох больше не повторялся, в каюте было тихо, как в заколоченном гробу.
        «Интересно, почему не светит луна? - зачем-то подумал Павел. - Почему так темно?!»
        «Веста», - колыхнулось в набухшей свинцом голове.
        При мысле о связанной жене, лежащей где-то в паре метрах от него, остатки сна растворились, как обрывки тумана под сильным порывом ветра. Словно ужаленный, Павел подскочил на месте.
        Нагнувшись, он нащупал пальцами нож.
        - Веста?! - тихо произнес он.
        Тьма молчала, украдкой наблюдая за ним.
        Шаркая и спотыкаясь, Павел двинулся к выходу - он помнил, что там был выключатель.
        Клац.
        Он прищурился, оглядываясь по сторонам. Шмыгнул носом, моргнул, потер глаза.
        «Нет».
        Пальцы помимо его воли стиснули рукоятку ножа так, что заныли суставы.
        Весты в каюте не было.
        В застывшей луже крови лежали бутылочные осколки и заляпанные кровью обрывки простыни, которой она была связана. Сама же Веста исчезла.
        - Этого не может быть, - пробормотал Павел. Ноги сделались ватными, и он прислонился к стене, боясь, что попросту сползет на пол. - Не может… этого… быть.
        За окном что-то отчетливо грохнуло, будто кто-то уронил тяжелый предмет, и взгляд Павла устремился в иллюминатор.
        - Как ты выбралась, жирная засранка? - чуть слышно промолвил он, чувствуя, как страх мириадами ледяных игл проникает под кожу, заставляя деревенеть тело. Он с трудом сделал два шага вперед. - Как?!
        Оказавшись у иллюминатора, Павел осторожно приблизил лицо к стеклу. Снаружи чернела глубокая безлунная ночь.
        «Я не буду искать ее сейчас, - решил он. - Она хоть и ранена, все равно может быть опасной»
        Да.
        Именно так. Он закроет дверь, придвинув к ней стол, и сядет на диван, держа в руке нож. И в этот раз он не уснет.
        - Пася, - прошептали сзади, и он едва не обмочился от ужаса.
        Сильные руки вцепились в его плечи, развернув на сто восемьдесят градусов.
        Веста ухмылялась, разбитое лицо, покрытое бурой коркой заиндевевшей крови, смахивало на маску смерти.
        - Доброе утро, Пася, - ощерилась она в ухмылке. Стальные пальцы впились в кожу мужчины, и он закричал, роняя нож.
        - Ты умеешь хранить тайны, Пася? - хрипло спросила Веста. Она прижала Павла к стенке, словно он был тряпичной куклой, приблизив к нему свое изуродованное лицо. - Умеешь? Пришло время!
        Она захохотала, обдавая его смрадом гниющей плоти и…

* * *
        ГДЕ-ТО ПОСРЕДИ ТИХОГО ОКЕАНА,
        7 ФЕВРАЛЯ 2017 ГОДА, 4:28.
        … он сел на диване, задыхаясь от застрявшего в глотке хрипа.
        «Сон. Всего-навсего сон, черт меня раздери…»
        Внутри было душно, и кожа мужчины блестела от пота в предрассветных сумерках.
        Взгляд Павла метнулся в угол каюты - туда, где должна была лежать связанная Веста.
        Он облегченно вздохнул, разглядев знакомые очертания рыхлой туши супруги. Спрыгнув с дивана, Павел включил свет. Судя по засохшим разводам крови, ночью она все же пришла в себя и подползла вплотную к стенке. Ее круглая голова свесилась на грудь, с разбитых губ тянулась клейко-розовая нить слюны.
        - Жива, - выдохнул Павел, сам не зная, радоваться ему или плакать по данному поводу.
        С опаской приблизившись к Весте, он внимательно осмотрел ее связанные запястья. И без того толстые руки его жены распухли еще больше, приобретя синюшно-багровый цвет, и Павел подумал, что еще немного, и у нее начнется некроз. Если он хочет, чтобы она осталась жива (по крайней мере, хоть какое-то время), необходимо ослабить путы. Как и на ногах.
        Между делом он мельком взглянул на разбитую голову Весты. Волосы вокруг раны заскорузли и почернели от крови.
        - Ты сама во всем виновата, - проскрипел Павел.
        Вернулся к столику, и, взяв спутниковый телефон, с силой вдавил кнопку вызова самого последнего абонента в списке набранных - Багра. Нескончаемые гудки были похожи на капли сиропа, они сочились так же тягуче-медленно. Наконец в трубке послышлось хлесткое:
        - Ну?
        - Багор, она здесь, в каюте. Я приложил ее по черепу. Тут все в крови, - прерывисто дыша, заговорил Павел. - Она тут неожиданно очнулась, и мне пришлось…
        - Я сейчас не могу говорить, - перебил его Багор. - У тебя все под контролем?
        - Пока да. Послушай, время в обрез. В любую минуту…
        Закончить фразу Павел не успел, так Багор вновь прервал его:
        - Я занимаюсь твоей проблемой. Жди, я наберу тебя.
        - Нет, подожди, не отключайся! - воскликнул Павел, но связь уже оборвалась.
        - Паскуда, - в ярости сплюнул Павел. Его трясло от злости. Неужели этот урод не догадывается, в какую передрягу он угодил?! Похоже, нет. Или ему просто насрать на все?!
        Впрочем, Павел также был вынужден признать - в том, что произошло, есть и его доля вины. Не нужно было этой спешки вчера, не было никакой необходимости подсыпать Весте снотворное. Следовало бы оставить все как есть, утром голова работает лучше. Возможно, ему и удалось бы уговорить толстуху вернуться в Хантли.
        «Ну да, - угрюмо подумал он. - Вот только если бы я все оставил - как есть, она снова потащила бы меня в постель. И тогда меня уж точно вырвало бы…»
        Нетвердой походкой Павел вышел наружу. Первые лучи пробуждающегося солнца медленно окрашивали небо золотистой акварелью, над головой надсадно верещали чайки, потное лицо обдувал соленый ветер. Он поежился.
        - Багор - дерьмо, - вдруг вырвалось у него непроизвольно.
        Задрав голову в небо, Павел погрозил кулаком кружившимся чайкам:
        - Вы слышали?! Багор дерьмо!!!
        Чайки продолжали визгливо перекликаться, словно что-то не поделили, и им явно не было дела до какого-то там Багра. Впрочем, как и до Павла, который стоял на палубе и с упорством параноика потрясал в воздухе кулаком.
        Наконец он немного успокоился.
        «А ведь он запросто может кинуть меня», - подумал мужчина, стуча зубами от холода. Кожа уже покрылась пупырышками, однако Павел намеренно не возвращался в каюту. Колючий промозглый ветер быстро прочищал мозги, и здесь, на палубе, думалось куда легче, нежели в провонявшей кровью и потом каюте.
        Вариантов у него не так уж и много.
        Первое - он набирается терпения и ждет Багра. В конце концов, есть надежда, что его подельник сумеет найти их яхту, пусть даже в открытом океане. Но вот вопрос - сколько на это потребуется времени? Хорошо, если Багор найдет их сегодня. А если нет? Болтаться здесь, пришвартованным к бую, слишком опасно, яхта может привлечь внимание любого проплывающего судна или низко летящего самолета.
        Второе - он приводит в чувство Весту и заставляет ее вернуться на берег. Конечно, учитывая нынешнее состояние его жены, у Павла были большие сомнения, что она будет способна управлять яхтой, но почему бы не попробовать?! А закончить с толстухой можно уже тогда, когда они будут у берега…
        Собственно, был и третий способ решения проблемы.
        Как там говорил Багор?
        «…выброси свою дуру за борт…»
        Вдруг Веста начнет артачиться и откажется вести яхту? Тогда иного выхода просто нет. Держать ее здесь связанной слишком рискованно. В памяти, словно болотный пузырь, всплыла жутковатая фраза его сообщника:
        «…разделай ее, как курицу… Поруби ее на куски и выбрось в море…»
        Павел плотно сжал губы.
        Если несколько часов назад во время разговора с Багром эта мысль казалась ему абсолютно нелепой и даже идиотской, то сейчас он уже не видел ничего абсурдного в том, чтобы совет подельника воплотить в жизнь.
        Он разделается с Вестой, а потом будет дожидаться Багра. Скучать он не будет, благо еды и алкоголя на яхте предостаточно. Возможно, впоследствии яхту действительно придется отправить на дно, а потом они уплывут на плавсредстве, на котором прибудет Багор.
        «Если, конечно, он вообще прибудет», - мрачно подумал Павел, вздохнув.
        Пожалуй, это самый лучший выход. Так или иначе, Веста не жилец.
        Громко заурчал желудок, настойчиво клянча завтрак, и Павел поймал себя на мысли, что кроме апельсина и кусочка чесночного сыра, которые он сжевал еще вчера днем, больше ничего не ел. Шампанское не в счет. Хорошо, что холодильник был забит под завязвку различной снедью (Веста позаботилась о том, что заказ с алкоголем и провизией доставили на причал аккурат к тому времени, как они пересаживались на яхту).
        Возвращаться в каюту не хотелось, но все запасы пропитания были в холодильнике, и, помешкав, Павел нехотя поплелся в сторону кокпита.
        Вонь в каюте стояла несусветная, воздух словно спрессовался в громадный прогорклый кусок старого жира. К уже имевшемуся букету спекшейся крови и пота добавился стойкий запах мочи.
        «Похоже, Веста обоссалась, пока была в отключке», - подумал Павел, морща нос.
        Он открыл холодильник и, окинув его содержимое критическим взором, вытащил наружу белый хлеб, кусок копченого бекона, упаковку с красной рыбой, нарезку с сыром, а также пакет ягодного сока.
        Как только Павел сорвал зубами полиэтиленовую обертку с бекона и его ноздри защекотал сочный аромат копченого мяса, желудок затарахтел с утроенной силой. Он наспех соорудил здоровенный бутерброд, чувствуя, как рот наполняется густой слюной.
        - Пася, - раздалось за спиной, и Павел едва не выронил свой «сэндвич».
        Он обернулся, вздохнув с облегчением - Веста все так же была на полу, и она была связана.
        - Ты меня напугала, дура, - обронил он, жадно вгрызаясь в бутерброд.
        - Пася…
        Окусив громадный кусок, Павел добавил с набитым ртом:
        - Я с тобой неврастеником стану.
        Веста молча смотрела на жующего мужа. Поражали ее глаза. Огромные и прозрачные, словно хрустальные полусферы, в которых, казалось, отражался не только Павел, но и вся каюта, весь бардак, царивший в ней, вплоть до тускло мерцающих осколков от разбитых бутылок на полу. На распухшем лице Весты, покрытом багровыми кляксами крови, эти глаза смотрелись сюрреалистично. Их будто сковырнули с некой гротескной куклы и с силой вдавили в тестообразное лицо раненой женщины, залитое кровью.
        - Я думал, ты сдохла, - вновь заговорил Павел, прожевав холодное месиво из хлеба и бекона. - Немногие бы выжили от удара «пузырем» по башке. Особенно из-под шампуся.
        - Когда я открыла глаза, я решила, что мне привиделся кошмар, - медленно произнесла Веста. Елозя локтями, ей удалось немного приподняться, и теперь она сидела у стенки, прислонившись к ней спиной.
        Павел закивал.
        - Мне тоже ужасы снились, Веста. Точно не помню, но, кажется, ты лезла ко мне целоваться.
        Даже сквозь густые потеки крови было видно, что лицо женщины приобрело пепельный оттенок.
        - Значит, все по-настоящему? Ты решил избавиться от меня? - тихо спросила она.
        Павел поперхнулся, закашлявшись, изо рта полетели крошки хлеба. Когда кашель утих, он покрутил пальцем у виска:
        - Ты что, на ручнике, Веста? Уж пора бы въехать, что наша культурная программа слегка изменилась, и теперь я капитан на этом корабле.
        - Это ужасно…
        - Совершенно с тобой согласен, это полный п…ц, - кивнул Павел. - А еще более ужасно, что ты мне чуть палец не отгрызла. Посмотри! Тебя нужно держать в клетке!
        Веста моргнула, уставившись на мизинец супруга, замотанный окровавленной салфеткой.
        - В рубке есть аптечка, - робко сказала она. - Там ты найдешь антисептик и перевязочные материалы. Если ты меня развяжешь, я тебе помогу.
        - Угу. Нашла дурака за четыре пятака, - кривляясь, сказал Павел. Он подмигнул жене, запихнул в рот остатки бутерброда и вытер засаленные руки о джинсы.
        - Развяжи меня, - несмело попросила Веста. - У меня жутко болит голова. Наверное, у меня сотрясение.
        «Немудрено» - скользнула у Павла мысль, когда он бросил взгляд на макушку Весты. «Другой на твоем месте вообще ласты бы склеил»
        - Пожалуйста, - снова подала она голос.
        Павел залился каркающим смехом:
        - Пожалуй, тебе лучше поспать, Веста. От твоего голоса у меня начинает трещать башка, как будто по зубам напильником елозят.
        - Пася…
        - Не называй меня этой гребаной кличкой! - неожиданно взъярился он, и Веста испуганно захлопала глазами. - Я Павел! Называй Пасями своих лобковых вшей! Поняла, куча навозная?!!
        В глазах Весты заблестели слезы.
        - Зачем ты так, - всхлипнула она. - Па…
        - Ну? - жестко усмехнулся Павел. - Продолжай. Назови меня еще раз так - и снова получишь бутылкой по кумполу. Может, на этот раз он у тебя треснет, и я хоть увижу, какого цвета у тебя мозги. Если они вообще у тебя есть. Не удивлюсь, если у тебя в черепной коробке тоже сало.
        - Павел, - упавшим голосом произнесла Веста, и черты лица мужчины разгладились.
        - Вот и умница, - похвалил он, открывая упаковку сыра.
        - Ты все знал.
        - Что именно? - осведомился Павел, засовывая испещренный разнокалиберными дырками кусочек сыра в рот.
        - Про мои деньги. Ты все знал заранее.
        Павел ухмыльнулся.
        - Конечно, знал, тупица. Или ты думаешь, что я действительно втрескался в тебя по уши, как прыщавый пятиклассник?
        Взгляд Весты остекленел, рот приоткрылся, и Павел едва удержался от смеха. Его жена выглядела так, словно шестеренки в ее голове, заскрежетав, неожиданно заклинились, и весь ее мыслительный процесс застопорился. Для полной картины разве что струящегося дыма из ушей не хватало…
        - Понимаю, твое сердце разбито, - сочувственно произнес Павел, потянувшись к пакету с соком. - Но это ведь жизнь, милая моя. Сегодня люди любят друг друга, а завтра между ними уже нет ничего общего. Се ля ви. Насильно мил не будешь. Так происходит во всем мире.
        - Ты обманывал меня, - хрипло проговорила Веста.
        - Обманывал, - не стал спорить он. - Если честно, это было весьма забавно.
        Она глубоко вздохнула, подняв голову.
        - Значит, ты все спланировал заранее? Ты подыскал себе сообщника, который ждал нас в бунгало? Там, в Хантли? Но я спутала твои карты этой поездкой?
        - Ты необыкновенно догадлива, - изрек Павел, делая долгий глоток.
        - Тебе так нужны деньги, что ты готов убить человека? - спросила Веста, пристально глядя ему прямо в глаза.
        Павел поморщился, смахнув с губ розовые капельки сока:
        - Не вынуждай меня исповедоваться, Веста.
        Он взял со столика телефон.
        - Я сейчас сделаю один звонок, так что тебе придется помолчать. Лады? Не вынуждай меня наказывать тебя.
        - Пася…
        Лицо мужчины побагровело от злобы. Шагнув вперед, он отвесил оплеуху по лицу Весты. Обвисшая щека, перемазанная засохшей кровью, дернулась, как студень.
        - Я тебя предупреждал, толстая сука, - процедил он.
        - Павел, - покорно выдавила Веста. - Я больше не буду.
        - Чудесно. Иначе в следущий раз я выколю тебе глаз.
        Она отвернулась, едва сдерживая слезы.
        Павел ткнул пальцем в опцию «исходящие вызовы», выбирая Багра. Однако вместо голоса подельника он услышал автоответчик, который вежливо сообщил о невозможности соединения.
        Павел выругался, посмотрев на притихшую Весту.
        - Ты должна отвезти нас на берег, - заявил он.
        - На берег? - озадаченно переспросила Веста.
        Он присел на корточки перед женой.
        - Да, на берег, - повторил Павел. - Если ты сделаешь это, я отпущу тебя. Как говорится, гуляй, Вася, жуй опилки.
        Веста грустно улыбнулась.
        - Ты только что грозился выколоть мне глаз. А теперь обещаешь отпустить… Тебе ведь нужны мои деньги, Павел. Если я останусь жива, как ты их получишь?
        - Мы заключим договор. Половину своего имущества ты отпишешь мне, - пояснил Павел. Ему стоило немалых усилий выдержать испытующий взгляд супруги.
        - И после этого ты сразу подашь на развод? Да? И мы забудем о том, что здесь произошло? - чуть слышно спросила Веста. - Знаешь, а у меня почему-то совершенно другие мысли. Мне кажется, ты меня убьешь в любом случае, вне зависимости от того, соглашусь я или нет на твое предложение. Ты слишком любишь себя, чтобы из-за меня рисковать. Я права?
        Павел выпрямился, с ненавистью глядя на Весту.
        «Этот кусок сала видит меня насквозь», - с изумлением подумал он.
        - Ну же, Павел, - насточиво проговорила женщина. - Я ведь права! Так?
        - Конечно, ты права, - холодно улыбнулся Павел, и лицо Весты тут же обмякло, словно она втайне надеялась на другой ответ.
        - А теперь слушай внимательно. Я и так потратил на тебя уйму времени, - чеканя каждое слово, произнес он. - Поэтому буду честным. У тебя три минуты, Веста. Если ты согласна встать за штурвал и привезешь нас обратно, я убью тебя быстро. Сразу, как только покажется берег. Обещаю, ты ничего не почувствуешь. Если твой ответ «нет» - я буду отрезать от тебя по лоскутку, по кусочку. И поверь, я сделаю все, чтобы ты была в сознании до самого последнего вздоха.
        Глаза Весты стали просто огромными.
        - Ты… Павел, ты соображаешь, что говоришь? - запинаясь, спросила она. - Ты в своем уме?
        - Более чем.
        Взяв с дивана нож, он склонился над женой.
        - Именно сейчас я в своем уме, дорогая.
        Узкое лезвие коснулось лодыжки женщины, затем медленно поползло вверх по ноге, делая медленные круги на ее рыхло-бледном бедре. Приоткрыв рот, она с завороженным видом следила за каждым движением супруга. И когда круги прекратились, с ее губ сорвалось отчаянное:
        - Павел, не надо…
        - Я просто хочу, чтобы ты усвоила одну вещь, - вкрадчиво сказал тот. - Все серьезно, Веста. Ты меня понимаешь? Все очень серьезно, моя ненаглядная.
        Стиснув зубы, он нажал на рукоятку. Лезвие вошло внутрь на сантиметр, кожа расползлась в стороны, рана тут же заполнилась густой кровью, и Веста испуганно закричала.
        - Заткнись! - брызгая слюной, заорал Павел. Он поднес окровавленный нож к лицу супруги, тело которой сотрясала мелкая дрожь. - Заткнись, или я отрежу тебе нос!!
        Веста тихо всхлипывала, поджимая пальцы ног. Кровь продолжала лениво сочиться из раны, образовывая на полу липкую лужицу.
        Настойчиво дзинькнул спутниковый телефон Весты, и Павел удивленно обернулся.
        - Ты ждешь от кого-то сообщений? - спросил он, беря сотовый в руки.
        Она торопливо закрутила головой.
        Павел открыл сообщение, и лицо его мгновенно оживилось. Письмо было от Багра и оно гласило:
        «Лодку нашел. Еду»
        Павел удалил СМС, после чего окинул Весту безжизненным взором.
        - Ну вот. Ситуация меняется на глазах. Твои услуги больше ни к чему, милая.
        - Что? - хрипло спросила Веста. - Что ты хочешь этим сказать?
        - Ты мне больше не нужна, - спокойно объяснил Павел. Ножом он перерезал путы, которыми были связаны ноги жены. - Вставай.
        - За… зачем? - испуганно забормотала она.
        - Подышим свежим воздухом. Встать! - рявнул он, видя, что она не двигается с места и таращится на него с непонимающим видом.
        Кряхтя, Веста не без усилий встала на колени, и лишь затем ей удалось подняться на ноги.
        - Куда ты ведешь меня? - дрогнувшим голосом спросила она.
        - Хочу посмотреть, как ты умеешь плавать, - улыбнулся Павел. Спину женщины больно кольнул нож. - Давай, шевели булками. Моя необъятная принцесса, хе-хе.
        Шлепая ногами по лужицам собственной крови, Веста поплелась наружу. Павел, посмеиваясь, шел следом.

* * *
        - Я хочу пить, - сказала Веста, как только они очутились на палубе. Облизав израненные губы, она прибавила умоляюще:
        - Пожалуйста.
        Павел покачал головой, глядя на ярко-красные отпечатки ее голых подошв, оставленные на тиковом настиле.
        - Там, внизу, полно воды, вот и напьешся. Заодно душ примешь. Топай!
        Послушно передвигая ногами, Веста приблизилась к борту яхты.
        - Посмотри, какой потрясающий восход, - задумчиво произнесла она, глядя на просыпающееся солнце. - Мы с Сережей любили встречать восход. А еще… я никогда не забуду, как мы плавали с горбатыми китами. Представляешь, плывешь, а под тобой такая громадина, размером с целый дом! Мы…
        - Заткнись, - раздраженно прервал ее Павел. - Лезь за борт.
        Веста обернулась, глядя на мужа. Она смотрела на него так, как только мог смотреть человек, рожденным слепым, с которого секунду назад сорвали бинты после успешной операции по восстановлению зрения.
        - Я все еще люблю тебя, - наконец выговорила она. - Наверное, ты не поверишь…
        - Поверю, - кивнул Павел. - Ты меня любишь, а я тебя нет. Все очень просто и ясно, как дважды два. Но ты упорно не хочешь это принимать.
        По толстой щеке Весты скатилась слеза.
        - Нам ведь было хорошо, - прошептала она.
        Павел расхохотался.
        - Да я на тебя смотреть не могу без содрогания, - заговорил он, успокоившись. - Уж лучше лечь в навоз со свиньей, чем к тебе в постель. Когда мой член входил в тебя, у меня возникало ощущение, что он внутри кастрюли с манной кашей. Не дырка, а пропасть! Будто тебя слон в детстве оттрахал… После каждого нашего траха мне хотелось побежать в сортир и засунуть два пальца в рот!..
        Нижняя губа Весты мелко задрожала. Она тяжело дышала, хватая воздух ртом, словно выброшенная на сушу рыба. Очень большая рыба. Каждое оскорбительное слово, с ненавистью выплюнутое мужем, было равносильно гвоздям, которые по самые шляпки вколачивались в ее плоть и кости.
        - …чуть не забыл… - как во сне, услышала она голос Павла, и медленно повернулась к нему лицом.
        - Ты слышишь меня, Веста? Что там насчет твоего сюрприза? Ты говорила о какой-то тайне! - произнес он, и глаза мужчины азартно блеснули.
        Веста опустила голову.
        - Нет, - выдавила она. - Не в этой жизни, Павел. Я сильно ошиблась в тебе.
        В ее грудь тут же уперся нож.
        - Бунт на корабле? - зашипел он. - Я ведь могу и передумать. И утреннее купание в океане покажется тебе раем по сравнению с тем, что я могу тебе устроить! Что ты имела в виду?! Еще какие-то активы твоего чокнутого брата, о которых неизвестно прессе? Может, помимо того, что ты перечислила, у него остались еще счета в оффшорах? Я все равно все узнаю, как только вступлю в наследство!
        Веста грустно засмеялась.
        - Счета, оффшоры… Все твои мысли только о материальном. Но не все измеряется в этом мире деньгами, Павел. Посмотри на этот океан. Посмотри на небо. Взгляни на солнце. Разве это не прекрасно? Разве это можно купить, пусть даже за миллион долларов?!
        Лицо Павла перекосилось от гнева.
        - Все, с меня хватит. Прыгай, - хрипло скомандовал он.
        Веста стояла, глядя на супруга сверху вниз. На ее перепачканном кровью лице заиграла снисходительная улыбка.
        - Прыгай! - взвизгнул Павел.
        Он слегка ткнул ножом в грудь Весты, показалась кровь.
        Улыбка Весты стала еще шире.
        - Ты как вареная сгущенка, ты словно вкусная халва. Ты для меня как для ребёнка конфета или пахлава, - пропела она гнусавым голосом.
        У Павла потемнело перед глазами.
        «Она что, сошла с ума?!»
        - Прыгай, или я зарежу тебя, как собаку! - прорычал он.
        Еще один тычок ножом, и тоненький ручеек крови превратился в струйку. Веста покачнулась, но улыбка с ее лица не исчезла.
        - Ты вкусный, словно шоколадка, такой же сочный, как арбуз, - чуть тише продолжила она. - Ты будто мед - ужасно сладкий, я помню хорошо твой вкус.
        - Сука!!! - завопил Павел. Теряя самообладание, он замахнулся. Один удар в шею, и все будет кончено. В том числе и с этой мудацкой песенкой.
        Неожиданно клинок встретил пустоту, а в следующую секунду он ощутил мощный удар под дых коленом. Дыхание сбилось, Павел согнулся вдвое, уронив нож и, кашляя, схватился рукой за борт.
        Веста возвышалась над ним, словно громадный холм, сочащийся кровью.
        - А я так тебе доверяла, - шмыгнула она носом.
        - Веста… - залепетал Павел.
        Размахнувшись, она ударила его связанными руками. Сцепленные в «замок» пальцы были подобно молоту, и от сокрушительного удара Павел кубарем покатился по палубе, тут же потеряв сознание.
        Веста склонилась над ним. Из порезанной груди капала кровь, оставляя на бледном лице мужчины алые кляксы.
        - А я ведь доверяла тебе, - с невыразимой тоской повторила она.
        И лишь после этого заревела белугой.

* * *
        НОВАЯ ЗЕЛАНДИЯ, СЕВЕРО-ВОСТОЧНАЯ ЧАСТЬ ПОЛУОСТРОВА КОРОМАНДЕЛ, БЕРЕГ ТИХОГО ОКЕАНА
        7 ФЕВРАЛЯ 2017 ГОДА, 14:33
        Крепко сбитый мужчина лет сорока нетерпеливо наблюдал за возней молодого парня с моторной лодкой. С трудом установив двигатель на транец, Анару (так звали парня), вот уже десять минут пытался его безуспешно завести. У него чесались руки дать местному аборигену подзатыльник, чтобы он шевелился быстрее, хотя он и отдавал себе отчет, что это вряд ли поможет. От него сейчас вообще мало что зависело, оставалось только набраться терпения и ждать.
        Он закурил, направив равнодушный взгляд в океан. Занесло же его…
        «Это в последний раз, Павлик, - подумал Багор, выпуская изо рта колечко дыма. - После Весты больше никаких совместных сделок. В следующий раз обойдусь без тебя, слизняк бесхребетный»
        В сотне метрах от них у причала мерно покачивалось потрепанное суденышко, и краем глаза Багор заметил, как к лодке, над мотором которой, чертыхаясь, колдовал ее загорелый владелец, направилось двое рыбаков.
        «Этого еще не хватало».
        Багор повернулся в сторону, стараясь стоять так, чтобы новозеландцы не смогли разглядеть его лица. И хотя на нем были черные очки, а из-под бейсбольной кепки торчали нестрижанные вихры искусственных волос, лишние свидетели ему ни к чему. Он и так сильно рискует, идя навстречу Павлу.
        Рыбаки окликнули Анару, и тот помахал им рукой. Они смахивали на близнецов - оба тощие, с выпирающими ребрами, прожаренные на солнце до состояния головешек, с всколоченными черными волосами.
        «Трындец. Двадцать первый век, вашу маманю. А живут как приматы, будто только огонь научились добывать», - презрительно подумал Багор, стряхивая пепел. Увидев знакомых, Анару, казалось, напрочь забыл о двигателе, который наотрез отказывался заводиться, и начал что-то увлеченно с ними обсуждать.
        - Ну ты, мудило, - скрипнул зубами Багор, искоса следя за троицей. Со стороны чудилось, что говорили одновременно все трое, громко восклицая и жестикулируя. - Заканчивай треп и займись своей консервной банкой!
        Багор глубоко вздохнул, мысленно приказывая себе успокоиться.
        «Все по плану. Все идет как надо».
        Он поправил рюкзак на плечах, со злорадством подумав, что у Павла глаза на лоб полезут, когда он выкатит ему общий счет.
        А как же. Переезд из Хантли в Коромандел, поиск плавсредства, питание и прочее дерьмо. Под «прочим дерьмом» Багор подразумевал набор инструментов, которые были аккуратно сложены в рюкзаке - веревка, нож, фонарик и прочие необходимые мелочи. Может, простой обыватель и смог бы их приобрести за относительно небольшую цену, но Павел сейчас находился не в той ситуации, чтобы крутить носом, и Багор не будет Багром, если не заставит его оплатить свои услуги втридорога. А может, и больше.
        Ничего, Павлик не обеднеет. Веста - золотая курочка, точнее, слоник. Багор не понаслышке знал, что возле этой ужасно толстой и страшной неряхи периодически крутились любители легких денег, но та постоянно отшивала их. И лишь Павлу удалось завоевать ее сердце. И как оказалось, он попал в «десятку».
        Достав из внутреннего кармана куртки мобильный, Багор выбрал номер подельника и, помедлив пару секунд, словно все еще сомневаясь, нажал на кнопку вызова.
        Ему долго не отвечали, и он уже намеревался сбросить звонок, как в трубке послышалось клокочаще-хриплое:
        - Кто?!
        Багор плотно сжал губы. Это был явно не Павел. Похоже на Весту.
        - Кто это? - вновь пролаял голос, и он торопливо выключил телефон. Буквально через мгновенье сотовый тревожно завибрировал - звонили с телефона Павла.
        Багор сбросил вызов и торопливо выключил мобильник.
        Задумчиво почесал подбородок. Что бы это значило?!
        Ведь в последнем разговоре его напарник упомянул, что приложил Весту, и там даже кровь…
        «А это значит, что со мной только что говорила Веста».
        От этой мысли по коже заскользил неприятный холодок, и Багор нервно переступил ногами.
        Да. Скорее всего, жирная грымза очухалась и дала просраться Павлику, который наверняка к тому времени потерял бдительность. Соответственно, расстановка сил на яхте поменялась.
        Наконец рыбаки, вдосталь наговорившись, развернулись и неспешно зашагали к своему судну, а Анару продолжил ковыряться с мотором.
        «Ехать или плюнуть на все?!» - лихорадочно раздумывал Багор.
        Одно дело - избавиться от бесчувственного (или, еще лучше, мертвого) тела. И совершенно другое - искать в открытом океане яхту, на которой затаилась толстая крепкая бабища, по физической силе не уступающая, пожалуй, даже ему. И, скорее всего, охрененно злая. Правда, судя по словам Павлика, она ранена, но все же…
        Пока Багор искал выход из сложившейся ситуации, в его памяти бегущей строкой проскользнула недавняя фраза напарника:
        «…она призналась про наследство… все оказалось куда лучше, чем я предполагал…»
        Он решительно втоптал окурок в стылый песок, направившись к лодке.
        Он доведет дело до конца.
        - Только не за десять штук, парень, - беззвучно прошептали его губы. - Если Веста жива, а ты сейчас связан, и мне придется спасать тебя, мы поделим наследство твоей жены пополам.
        Воздух встрепенулся от сухого треска заработавшего двигателя, и Анару издал торжествующий вопль. Махнул рукой, приглашая Багра.
        На лице афериста растянулась безжизненная улыбка.
        - Мы поделим твое наследство поровну, - повторил Багор, не переставая улыбаться. - Или я убью тебя, Павлик.

* * *
        ГДЕ-ТО НА ПРОСТОРАХ ТИХОГО ОКЕАНА
        7 ФЕВРАЛЯ 2017 ГОДА, 14:35
        Несколько минут Веста неподвижно стояла на палубе, устремив в горизонт ничего не выражающий взгляд. Ее грубые пальцы с силой сжимали релинг, как если бы она намеревалась отломить от яхты кусок борта. Она беззвучно плакала, и слезы, капая на громадную грудь женщины, тут же смешивались с кровью, струящейся из неглубокого пореза.
        - Ты как конфетка «Рафаэлло» - внутри всегда большой сюрприз, - пробубнила она, вздохнув. - Ты сладкий апельсин и спелый…
        Веста с трудом отвела взор от океана, переместив его на бесчувственное тело супруга.
        - Ты словно тортик «Бенефис», - шепотом произнесла она.
        Павел лежал на боку, безвольно раскрыв рот. Из рассеченной скулы текла кровь.
        Тяжело переваливаясь из стороны в сторону, женщина зашлепала в каюту. Она резко распахнула дверцу холодильника, так, что его содержимое тревожно вздрогнуло, тут же утихнув.
        Круглые глаза Весты остановились на открытой бутылке виски.
        - Сейчас мне это просто необходимо, - пробормотала она и, запрокинув голову, сделала несколько жадных глотков. На глазах вновь навернулись слезы, глотку сбрызнуло расплавленным оловом, дыхание на мгновение застопорилось, и пару секунд она стояла, широко разевая рот. Наконец легкие заработали в прежнем режиме, жжение постепенно растворялось, впитываясь в стенки желудка, и Веста с шумом выдохнула.
        Теперь настала пора позаботиться о муже.
        В рубке она открыла небольшой ящик с инструментами, откуда выудила моток капроновой веревки. Ею она связала Павла, израсходовав моток полностью. Невзначай ее взгляд остановился на мизинце Павла, том самом, который она укусила прошлой ночью. Помешкав, она отправилась за аптечкой.
        - Мне очень неловко, что я причинила тебе боль, мой мальчик, - сказала Веста, осторожно разматывая салфетку. Часть ее прилипла к подсохшей ране, и с помощью теплой воды ей удалось удалить клочки размокшей бумаги. После этого женщина обработала укушенный палец, ловко его перебинтовав. В течение всего времени Павел даже не шелохнулся, продолжая пребывать в глубокой отключке.
        Промокнув губку в миске с теплой водой, Веста аккуратно вытерла лицо супруга, смыв кровь и разводы грязи. Заботливо поправила ему волосы, погладила по щеке.
        - Красивый гаденыш, - покачала она головой. - Ты разбил мое сердце.
        Выпитое виски быстро дало о себе знать - боль в разбитой голове тихо отступила в тень, в мышцах появилась приятная расслабленность. Веста мельком осмотрела себя, и, принюхавшись, сморщилась.
        Теперь ей нужен душ. А потом она займется собственными ранами.
        Через пятнадцать минут Веста вышла из душевой кабинки, распаренная и чисто вымытая. Уставившись в зеркало, она затаила дыхание и подушечкой пальцев коснулась раны на голове.
        Боль мгновенно очнулась, плавя края раны раскаленным свинцом, и женщина засрежетала зубами. Но кости черепа вроде целы. В аптечке еще оставалась упаковка бинта, и она, как могла, сделала себе перевязку.
        - Теперь в путь, - вслух проговорила Веста, одеваясь. На ней были все те же спортивные штаны и красная «ковбойка». - Мы и так тут задержались…
        С этими словами она прошла в рубку.
        Спустя несколько секунд яхта ожила - вздрогнув, заурчал двигатель, послушно затарахтел трюмный вентилятор.
        - В путь, - повторила Веста, и в этот момент зазвонил телефон.
        Она дернулась, как от сильной пощечины.
        Кто это?!
        Непослушными пальцами она схватила трубку, краем глаза заметив, что высветившийся номер определился всего одной буквой «Б»:
        - Кто?!
        На другом конце провода повисло тяжелое молчание. Казалось, человек замер, жадно вслушиваясь в голос Весты.
        - Кто это?! - хрипло повторила она, после чего связь прервалась. Не раздумывая, Веста тут же произвела обратный вызов, но он был мгновенно сброшен.
        «Б. Что это за «Бэ» такое?!» - в смятении думала Веста. Она позвонила снова, но абонент уже был недоступен. Похоже, звонивший ей
        (или Павлу)
        человек попросту выключил телефон.
        Через мгновенье Весту осенило. Она полистала записную книжку сотового, убедившись в своей догадке. Конечно, когда она лежала на диване, якобы усыпленная снотворным, Павел после неудачной попытки связаться с сообщником не придумал ничего лучше, чем вставить в ее спутниковый телефон свою сим-карту. Впрочем, на его месте она наверняка поступила бы точно таким же образом.
        Значит, «Б»? Как там говорил Павел? Багор?
        Помедлив, Веста сняла крышку с мобильника.
        Искать свою сим-карту не было ни времени, ни желания. Может, Павел выбросил ее в море.
        Да и зачем ей сейчас телефон?
        Он ей совершенно не нужен.
        А дружок Паси, этот таинственный «Б», или Багор, пусть ищет их самостоятельно.
        «Поиграем в кошки-мышки?!»
        Веста усмехнулась.
        Мурлыча незатейливую песенку, она принялась отвязывать канат от буя.
        Через несколько минут яхта неслась в открытый океан.

* * *
        Он полз из последних сил, но зловонная темнота накатывала склизкой жижей, волна за волной, обжигая гадостной вонью. Павел задыхался. Подтягивая руками свое странно непослушное тело, он в отчаянии взывал о помощи, но болото неумолимо приближалось, постепенно засасывая его в свою бездонно-ледяную топь.
        - Мальчик мой.
        Он дернулся, услышав донельзя знакомый голос.
        Поднял голову и оцепенел, увидев перед собой Весту. Она сидела на корточках перед ним, и ее руки были почему-то обернуты изрезанной простыней.
        - Я помогу тебе, мой мальчик, - произнесла она проникновенным голосом.
        - Помо… ги, - задыхаясь, выдавил Павел.
        Небрежным движением Веста скинула лохмотья, и из его глотки вырвался отчаянный вопль - вместо рук у него жены клацали громадные клешни, с пупырчатых когтей которых капала слизь.
        - Помогу, - прохрипела Веста.
        Одним небрежным движением она сорвала с Павла кожу с лица, которое тяжело повисло на подбородке влажно-красной тряпкой. - Обязательно помогу.
        Он открыл глаза, с трудом хватая воздух.
        Веста сидела рядом с ним, и ее руки были совершенно нормальными.
        - Привет, - мягко улыбнулась она. - Я очень рада, что ты пришел в себя.
        - Ты…
        Только сейчас Павел ощутил, что его плечи, руки и ноги что-то сдавливает, причем сдавливает сильно, как стальные обручи, и каждый вдох-выдох причинял ему острую боль.
        «Я не могу пошевелиться».
        Он едва поверил в это предположение, напрягая мышцы, но факт оставался фактом - он был связан. Полностью, с головы до ног, словно кокон.
        - Не дергайся, - снова заговорила Веста, видя как ее супруг с побагровевшим лицом яростно извивался на диване. - Этим ты только сделаешь себе хуже.
        - Развяжи меня! - рявкнул Павел, изо всех сил напрягая мускулы.
        - Пожалуйста, успокойся.
        Тяжело дыша, он умолк, мысленно приказывая вести себя сдержанно. Между тем внутри у него бушевал ураган, и спокойный, размеренный голос Весты приводил его в исступление.
        «Эта жирная свинья разговаривает со мной, как со своими писюнами из детского сада!» - в бешенстве подумал он.
        - Ты хочешь пить? - осведомилась женщина.
        - Нет, - буркнул Павел, хотя это было ложью - глотка его пересохла и напоминала заброшенный колодец с крупнозернистыми стенками.
        - Ты меня обманываешь, - возразила Веста. - Я же вижу, что тебя мучает жажда. Ну да ладно. Скажешь, когда передумаешь.
        - Что ты задумала? - сквозь зубы спросил Павел. Он пока еще не пришел в себя окончательно, и ему казалось невероятным, что он очнулся связанным. То, при каких обстоятельствах Веста его обезвредила, отправив в нокаут там, на палубе, мерещилось ему каким-то неясно-расплывчатым и мутным пятном. Да и не хотел он об этом думать. А теперь исходные данные таковы - он связан, полностью обездвижен, и его голова трещит, словно десяток шизанутых гномов неустанно долбят его череп изнутри своими кирками, крошечными, но чрезвычайно острыми… А она, это заплывшая жиром стерва, сидит на диване и сочувственно кивает головой, как будто перед ней не он, ее законный супруг, а псих в смирительной рубашке, которому подошло время делать очередной укол…
        - Я полагаю, нам нужно кое-что обсудить. Согласен? - после недолгого молчания подала голос Веста.
        Павел провел кончиком языка по горячим губам. Они были обветренные и сухие, как ноздреватая пемза.
        «Ты собирался убить ее, - холодно зазвучал внутренний голос. - Забыл?»
        Перед застывшим взором зашелестели рваные клочья кадров последних событий, и его тело подобралось, словно тугая пружина.
        Боже, как он мог забыть это?!! У него что, случился приступ амнезии?
        «Я же собирался убить ее».
        Павла прошиб ледяной пот, его пальцы непроизвольно сжались. Мучительно заныл прокушенный мизинец, и он непроизвольно охнул. Веста заметила это, проговорив:
        - Ничего страшного. Кость не повреждена.
        - Развяжи меня, - попросил Павел. На этот раз его голос звучал тихо и вкрадчиво. - Не знаю, что на меня нашло, Веста… Прости, родная.
        Веста усмехнулась.
        - Родная, - повторила она задумчиво, словно пробуя на вкус это слово. - Совсем недавно ты говорил мне другие вещи. Если мне не изменяет память, ты собирался резать меня на куски.
        К лицу Павла прилила кровь, ему стало душно.
        - Послушай…
        - А потом ты хотел меня утопить. Ведь так?
        Он не смог выдержать пронзительный взгляд ее огромных глаз и опустил голову.
        - Я не собираюсь тебя избивать и вытаскивать показания клещами, - после небольшой паузы промолвила Веста. - Это не мои методы. Знаешь, за всю свою жизнь я вообще никогда не поднимала руку на человека. И на ребенка в том числе. Кстати, ты слышал, что индейцы никогда не применяют к своим детям физических наказаний?
        - Слышал, - послушно кивнул Павел.
        Веста смотрела на мужа со снисходительной улыбкой.
        - И тогда, на палубе, мне пришлось ударить тебя. Иначе я была бы уже мертва. Но, Павел, я не хочу умирать. У любого существа, даже такого некрасивого и уродливого, как я, есть право на жизнь. Я права?
        Он снова кивнул с удрученным видом.
        «Багор, - внезапно подумал он, и внутри затрепетал робкий огонек надежды.
        Конечно. Багор сообщил, что уже направляется сюда, вот только как скоро он приедет? И вообще, сколько прошло времени, пока он провалялся в отрубе?!
        - Передо мной непростой выбор, Павел, - монотонным голосом продолжала Веста. - И прежде чем я приму какое-то решение, мне бы очень хотелось услышать от тебя ответы на некоторые вопросы.
        На лбу Павла выступила испарина. Он совершенно не узнавал свою жену и ровным счетом ничего не понимал. Где-то в глубине души он готовился (и даже желал) увидеть другую Весту - яростную, бьющуюся в истерике, рыдающую, осыпающую его проклятьями… Любую из вышеперечисленных… но только не такую. Наблюдая за ней исподлобья, он был потрясен ее выдержкой и олимпийским спокойствием.
        - Ты не обязан отвечать на мои вопросы, - произнесла Веста. - Но поверь, для нас обоих лучше, если ты не будешь ничего от меня скрывать.
        - Спрашивай уже, - просипел он.
        - Ты еще до женитьбы планировал это дело? Ну разделаться со мной? Только не лги.
        Павел молча глядел на супругу. Она сидела, расслабленно сложив руки на своих толстых коленях, с безмятежным видом поглядывая на него, и если бы не ее забинтованная голова и веревки, которыми он был связан, можно было подумать, что они расположились в гостиной московской квартиры Весты, тихо и мирно обсуждая какую-то бытовую мелочь вроде замены потускневшей лампочки на кухне…
        - Нет, - разлепил губы Павел. - Ничего… я ничего не планировал.
        Веста с грустью покачала головой.
        - Павел, я ведь слышала твой разговор с Багром. Не имеет смысла отпираться.
        «А может, лучше признаться? - вновь ожил внутренний голос. - Она простит тебя. По крайней мере, снимет с тебя веревки…»
        - Он угрожал мне, - выдавил он, глядя в сторону.
        - «Он» - это кто? - поинтересовалась Веста, не сводя с мужа внимательного взгляда. - Багор?
        - Да. Он узнал, что ты получила большое наследство. Так получилось, что я должен ему, - солгал Павел. - Я не смог с ним расплатиться. Он угрожал мне… Я… ничего этого не хотел, поверь.
        Веста засмеялась.
        - Даже ребенок едва ли поверил бы в твою историю. Ложь слетает с твоего языка так же легко, как капли воды с плавника дельфина… Правда, романтичное сравнение?
        Павел угрюмо молчал.
        - Скажи, если бы я тогда так неожиданно не пришла в себя, что бы ты сделал? - задала она вопрос. - Дождался Багра и выбросил меня за борт?
        Павел вымученно улыбнулся:
        - Я и пальцем бы тебя не тронул.
        - Ага. Как я поняла из твоего разговора, эта роль была отведена твоему приятелю. И, судя по всему, в свое время ты сделал для него нечто похожее, верно? Чего молчишь? Ты убил его жену?
        - Мне… - Павел кашлянул. - Мне нечего тебе ответить.
        - Да у тебя все на лице написано. Ладно. Ты был женат?
        Замешкавшись, он кивнул.
        - Уже лучше, - повеселела Веста. - И что ты с ними сделал, Пася? Со своими любимыми женами?
        «Она снова назвала меня этим гребанным прозвищем, - пронеслась у него обнадеживающая мысль. - Может, не так все плохо?!»
        - С ними… - начал он, но женщина перебила его:
        - Ты убил их? Смотри мне в глаза, мальчик.
        По виску Павла прочертил ручеек пота. Немигающие глаза Весты гипнотизировали его.
        - Да, - вырвалось у него.
        - Я так и думала. Расскажи мне об Ирине. Ирине Шаховой, твоей любовнице.
        Павел пригнулся, словно получив удар плетью.
        «Откуда она знает про нее?!» - ошеломленно подумал он.
        - Ты долго молчишь, - заметила Веста. - Разве у нее нет достоинств? Расскажи, насколько она умна. Насколько интересный собеседник. Насколько хороша в постели.
        - Веста, я… Пожалуйста, не нужно.
        В воздухе медленно расползалась липкая пауза.
        - С тобой все ясно, - наконец промолвила Веста. Она поднялась с дивана, встав напротив замершего Павла.
        - Если честно, я и так знала ответы на все вопросы. Мне просто было интересно услышать, как ты будешь на них отвечать и увиливать от правды. Я хотела тебя спросить еще кое о чем, но, пожалуй, в этом нет необходимости. Ты все равно будешь лгать.
        - Послушай, Веста…
        - Я могу очень многое простить. Ты даже не представляешь, на что я готова была закрывать глаза, когда ты находился рядом со мной, - тихо проговорила она. - Снотворное… твой сообщник Багор… жажда моих денег… твоя юная любовница, почти девочка… твое вранье про жен… ужасные и несправедливые оскорбления… сравнения с животными… Но…
        Веста запнулась, словно диктор, ведущий новостную программу, перед глазами которого неожиданно оборвалась бегущая строка.
        Их взгляды пересеклись. Он смотрел затравленно, при этом в глазах искрились всполохи глухой ненависти, ее же взор был наполнен безграничной болью и тоской.
        - Ты говорил… гм… тогда, - спотыкаясь на каждом слове, снова заговорила Веста. - Сравнил меня… с кастрюлей. Кастрюля с кашей. Помнишь?
        Дрябло-обвислые щеки женщины стали пунцовыми. Не выдержав, она уставилась в пол, делая вид, что разглядывает собственные пальцы ног, слишком большие и шишкообразные, чтобы с гордостью демонстрировать их в открытой обуви или на пляже.
        - Заканчивай этот цирк, Веста, - хрипло сказал Павел. - У меня раскалывается башка, и все тело затекло. Развяжи меня, и мы обо всем забудем.
        - Скажи мне! - вдруг крикнула Веста, топнув ногой. Ее кожа на лбу собралась в морщины, правое веко задергалось, а пальцы сжались в громадные кулаки. Казалось, еще секунда - и она всей своей стодесятикилограммовой массой в неистовстве ринется на мужа и начнет молотить его лицо пудовыми кулаками, превращая его в сырой фарш.
        - Скажи!!! - завизжала она. - Это правда?! Или ты просто хотел сделать мне больно?! Как же надо меня ненавидеть, чтобы придумать такое сравнение?!!
        - Веста, угомонись, - устало произнес Павел.
        Его неожиданно охватило чувство иррациональности происходящего.
        Нет, это все сон. Сейчас он крепко зажмурится, медленно считая про себя до десяти, а когда откроет глаза, все будет совершенно иначе. Веста будет радостно щебетать какую-то чушь, а он сидеть на диване, отхлебывать шампанское и ждать Багра…
        «В том-то и дело, что никакой это не сон» - в панике думал Павел.
        - Теперь я уже понимаю, что ты только делал вид, будто тебе хорошо со мной, - вздохнула Веста. - Ты прекрасный артист, Павел. Тебе бы в театр идти, на сцене выступать. Правда, под конец у тебя стало неважно получаться имитировать секс, верно? Не так-то легко заставить своего дружочка встать по стойке «смирно», когда ты этого не хочешь. Представляю, как ты себя заставлял, бедненький.
        - Веста, я прошу тебя…
        - Мне следовало бы поверить Олегу, - угрюмо проговорила она. С отвращением взглянув на обручальное кольцо, поблескивающее на ее пухлом пальце, Веста принялась его снимать.
        - Олег? - вяло переспросил Павел. - Какой еще Олег? Твой любовник?
        - Нет. Я никогда тебе не изменяла, в отличие от тебя, - с достоинством ответила она. Кольцо все никак не снималось, и она поплевала на палец. - Это приятель Сережи. Он собрал о тебе кое-какую информацию, хотя я не просила его об этом. И он оказался прав. А вот я - круглая дура и идиотка. Это он сказал, что у тебя было две жены, и обе они умерли при странных обстоятельствах.
        - С ними произошли несчастные случаи, - замотал головой Павел, как будто это могло что-то изменить.
        - Ты думаешь, сейчас меня это волнует? - с кривой усмешкой произнесла Веста. - Ты что, так ничего и не понял? Мне плевать на все. На твою измену, на твои оскорбления… Я была морально готова к тому, что ты окажешься проходимцем.
        Наконец кольцо нехотя сползло с ее безымянного пальца. Веста приложила его к глазу, глядя на Павла, как через пенсне.
        - Но я не прощу тебе кастрюлю, Павел, - чуть слышно вымолвила она. - Ни одна женщина не простит такого. Даже такая страхолюдина, как я.
        С этими словами она швырнула кольцо на пол. Звякнув, оно закатилось под диван.
        - Очень эмоционально, - заметил Павел. - И в какой-то степени ты права. Ну а теперь развяжи меня. Я уже не чувствую рук и ног. Еще немного, и они посинеют, почернеют, а потом на хрен отсохнут и отвалятся.
        - Наверное, ты заслужил это.
        Шагнув к мужу, Веста протянула руку, обхватив своими массивными пальцами шею Павла.
        - Я чувствую, как бьется кровь в твоих жилах. Я чувствую твой пульс, - прошептала она. - Представляешь… всего одно движение, и тебя больше нет. Кровь не будет поступать в мозг, и ты попросту задохнешься.
        - Ты не сделаешь этого, - дрожащим голосом выдавил Павел.
        Хватка ослабла, и он с облегчением выпустил воздух сквозь зубы.
        - Нет, не сделаю, - подтвердила Веста. - Во всяком случае, сейчас.
        И прежде чем тот успел что-то сказать, она с легкостью подняла Павла с дивана, перекинув его через плечо, словно прикроватный коврик.
        - Эй! Эй, послушай! Куда ты? - заблеял он, побледнев.
        Веста не удосотила супруга ответом.
        Она распахнула душевую кабину, опустив тело Павла на все еще влажный пол.
        - Я еще не решила, что с тобой делать, - прокряхтела Веста, смахивая со лба капли пота. - Пока что я размышляю. После всего того, что ты натворил, тебя следовало бы сдать в полицию. Наверное, ты получил бы внушительный срок за свои действия. Ты и твой друг Багор. А еще я могу тебя выкинуть в океан. Так, как ты планировал поступить со мной. Не думаю, что о твоем исчезновении будет кто-то беспокоиться. Кому ты, кроме меня, был нужен, Пася? Своей сопливой любовнице? Думаю, она лишь ждала от тебя денег, которые ты мечтал получить после моей смерти.
        - Веста, - хрипло начал он, но женщина не дала ему договорить:
        - Твой план был интересен, но в силу непредвиденных обстоятельств он дал трещину. Исходя из ситуации, я больше склоняюсь ко второму варианту, о которых говорила выше. То есть вышвырнуть тебя за борт. Что думаешь?
        - Не надо. Пожалуйста, - холодея, забормотал Павел. - Веста, я умоляю тебя…
        - Знаешь, что самое смешное? - снова перебила его Веста. - Даже если бы вы убили меня, ты ни черта бы не получил. После того, как я вступила в наследство после смерти брата, я тут же написала завещание. По нему все мое имущество, в чем бы оно ни заключалось, отошло бы в благотворительные фонды поддержки животных. Понимаешь? Тебя в завещании нет, дурачок. Я хотела присмотреться к тебе. Если бы ты убедил меня, что на самом деле любишь меня, я бы переписала завещание. Но вышло так, как вышло.
        - Ты врешь, - прохрипел Павел.
        - Нет, мой мальчик, - ответила Веста, с печалью покачав головой. - К твоему сожалению, это правда.
        - Но ведь…
        - Каблук второй свободен, и глазки в потолок, - улыбнулась Веста и продолжила нараспев: - Кто следующий, ребята? Вновь из груди смешок. Ты думай все, что хочешь, что я в руках твоих! Глупыш, не понимаешь, кто босс из нас двоих.
        Закончив незамысловатый стишок, она подвинула связанные ноги Павла и закрыла за ним дверцу душевой.
        - Постой! - завопил тот. - Ты не оставишь меня тут! Я задохнусь!
        - Нет, - раздался голос Весты. - Кабинка снабжена системой вентиляции. Так что от нехватки кислорода ты точно не умрешь.
        Послышались удаляющиеся шаги, и Павел понял, что она ушла.
        - Сучара! - вырвалось у него. - Сраная тварь! Гнида!!!
        Ругательства с чавканьем падали в душную пустоту душевой, которая липла к нем, у как мокрая от пота рубашка в жаркий день.
        - Дай только выбраться отсюда, - процедил Павел, когда запас оскорблений в адрес его супруги наконец иссяк. - Я тоже свяжу тебя. Твоими же собственными кишками… я потом выверну матку наизнанку!

* * *
        Веста медленно вошла в каюту.
        Голова стреляла хлестко-дергающейся болью, как гнилой зуб, но она старалась не обращать на это внимания.
        Опустившись на колени, она с величайшей осторожностью подобрала рассыпавшиеся скрипичные ключики-ноты. Ровно восемь штук. Сдула с них несуществующую пыль, после чего поставила сувенир обратно на полку. Затем взгляд женщины переместился на фотографию брата.
        - Мне тебя так не хватает, - шепнула Веста, погладив изображенное на фото лицо. - Сережка… Почему ты оставил меня одну? Если бы ты был рядом, этого бы не случилось!
        Снова и снова бормоча последнюю фразу, как заезженную пластинку, она выплыла на палубу. Яхта спокойно дрефовала по ветру - Веста не стала ставить ее на якорь. Она умела ориентироваться по компасу и не боялась, что течение отнесет их далеко.
        - Почему? - с тупым видом повторила Веста, глядя на люк трюма. Она села на корточки и, засопев, начала возиться с замком. Когда все было готово, она откинула люк, в ноздри ударил затхлый воздух. Губы женщины тронула многозначительная улыбка.
        Все-таки хорошо, что судьба свела их с Тейном, который был предан ей и Сергею, как верный пес! Она ничуть не сомневалась, что старик не осмелился нарушить запрета. Того самого запрета, который при жизни установил перед аборигеном Сергей, а после его смерти - Веста.
        Ни при каких обстоятельствах не пытаться залезть в трюм.
        Вздохнув, она полезла внутрь.
        Наверх женщина выбралась спустя несколько минут, бережно держа перед собой странный предмет продолговатой формы, отдаленно напоминающий вазу. Серая матовая краска местами облупилась, обнажая грязно-желтые проплешины, словно этот предмет катали по полу, усеянному битым стеклом. В центре «вазы» меркло поблескивал оттиск в виде скрипичного ключа.
        Веста захлопнула люк и вернулась в каюту. Усевшись на диван, она пристально уставилась в «вазу», словно пытаясь разглядеть ее содержимое. Затем неожиданно с силой прижала ее к своей необъятной груди:
        - Я… так скучала…
        Внутри странного сосуда что-то тихо зашуршало, как песок.
        Несколько минут она сидела, боясь пошевелиться. Веста словно прислушивалась к тому, что происходит внутри странной емкости.
        Она всхлипнула, вытерев нос. Нет, она не будет плакать.
        Она сильная. Такая же, как Сергей. И она со всем справится.
        Наконец Веста нежно погладила «вазу», аккуратно поставив ее на пол. Сама же она растянулась на диване и спустя несколько минут уже дремала, поджав под себя громадные ноги.
        На погребальную урну, стоявшую у изголовья дивана, попал солнечный луч, и скрипичный ключ вспыхнул жидким золотом.

* * *
        Тарахтя изношенным двигателем, моторка разрезала облезлым носом океанскую гладь.
        «Эдак мы до ночи будем тут кататься», - с раздражением подумал Багор. Поднялся сильный ветер, злобно швыряя капли воды в лицо серебристыми иглами. Багор облизнул соленые губы и с неприязнью посмотрел на Анару, управлявшего моторной лодкой. Очевидно, тот почувствовал на себе колючий взгляд мужчины.
        Коверкая слова, он с трудом произнес:
        - Petrol… soon over[8 - Бензин скоро закончится (здесь и далее разговор происходит на англ.)].
        Багор недобро прищурился.
        - Почему ты не побеспокоился об этом раньше? - спросил он, с трудом сдерживаясь. - Я предупредил тебя, что яхта могла уйти далеко.
        Парень неопределенно пожал плечами.
        «Нужно возвращаться» - решил Багор. Он уже успел неоднократно пожалеть о том, что связался с этим сопляком. Да, Анару удалось завести моторку, но толку от этого дребезжаще-ржавого корыта с гайками, которое бестолково носилось вдоль берега туда и обратно, было немного. С таким же успехом Багор мог плавать на надувном матрасе, изредка поглядывая в сторону горизонта - не появится ли там яхта с этими гребаными моложенами…
        Отчасти он понимал, что при желании судно Весты можно было найти с помощью радиосигналов, но для этого пришлось бы задействовать совершенно другие ресурсы и возможности, а светиться Багор лишний раз не хотел. Хорошо еще, что Павел успел дать ему описание яхты, на которой они сейчас бороздят морские просторы…
        Оставалось надеяться, что Павел со своей необъятных размеров женой не успел выйти далеко в океан.
        На их пути уже попадались несколько буев, но никаких плавательных средств к ним пришвартовано не было, и Багор, мысленно матерясь, приказывал парню плыть дальше.
        Неожиданно в двигателе послышался резкий металлический скрежет, и в воздухе поплыли струйки дыма.
        Анару заглушил мотор.
        - Какого хрена? - по-русски спросил Багор, и парень жестами пояснил, что двигатель должен остыть.
        - Твою мать, - пробормотал Багор. Похоже, сегодня они вряд ли найдут яхту - скоро стемнеет.
        - Бензина скоро не будет, - озабоченно повторил Анару.
        - О`кей, - отозвался тот, приняв решение. - Возвращаемся за топливом. У тебя есть запасные канистры? Мы возьмем их с собой.
        Подумав, парень кивнул.
        Багор поднял воротник курки, ежась от пронизывающего ветра.
        «Надеюсь, Павлик, ты еще жив, - подумал он, закуривая. - Потому что теперь я в лепешку разобьюсь, но разыщу вас и получу с тебя мою долю. А может, я вообще заберу все…»

* * *
        В то время, когда Багор принимал решение вернуться на берег, а запертый в душевой кабине Павел тщетно пытался освободиться от веревок, Весте снился странный сон.
        Яхта на полной скорости мчится к берегу. Она стоит в рубке, устремив немигающий взгляд вперед. Откуда-то доносятся слабые вопли, больше смахивающие на скулеж издыхающей собаки.
        Павел.
        Кажется, он просит прощения.
        Земля все ближе, и она видит, что на берегу толпятся люди.
        Много людей.
        Веста щурится.
        Полиция?
        Да, так и есть, среди любопытных мелькают люди в темно-синей форме. Ей кажется, что она может разглядеть нагрудные значки полицейских и даже блестящие пуговицы на униформе…
        «Веста-а-а-а!» - протяжно воет Павел.
        Яхта приближается к причалу, и Веста глушит мотор.
        На берегу происходит оживление.
        Вот неизменный Тейн с непроницаемым взглядом и худым лицом, черным и сморщенным как печеное яблоко.
        «Я догадывался о том, что произойдет, миссис Веста, - красноречиво говорят его запавшие глаза. - Это просто счастье, что вы остались живы. Я никогда не стал бы доверять вашему мужу».
        С проворностью юноши он ловит швартовочный канат, брошенный Вестой, и ловко накидывает петлю на причальный кнехт. Яхта слегка вздрагивает, будто сердясь, что ее совершенно незаслуженно посадили на поводок, как непослушного пса.
        Веста медленно ступает по горячим доскам причала. Подошвы чувствуют шершавую поверхность задубевшего от времени и зноя дерева.
        Полицейские, словно очнувшись, торопливо взбираются на яхту и спустя пару секунд выволакивают упирающегося Павла.
        «Пожалуйста! Отпустите, не надо!!!» - визжит он, отчаянно сопротивляясь. Павла бьют под дых, заламывают руки и волокут на берег, один из полицейских защелкивает на его запястьях наручники.
        «Веста, скажи им!.. так получилось!..» - рыдает Павел, но она едва ли обращает внимания на эти вопли.
        Павел… Пася.
        Пасенька.
        Он умер для нее. Давно.
        Еще тогда, в открытом океане, когда говорил про нее всякие мерзости…
        Она устало покачивается, колени подгибаются.
        Сил нет. Просто хочется сесть, прямо здесь, на шершавые горячие доски, и ничего не делать. Забыть обо всем, подставив разгоряченное лицо морскому бризу.
        Пляж быстро пустеет, и ветер непринужденно, словно играясь, треплет ее свалявшиеся волосы.
        Она снова одна.
        Одна.
        И тут же вздрагивает, слыша за своей широкой спиной тихое:
        «Веста-а-а!..»
        Голос осторожный и проникновенный, однако вместе с тем женщина буквально каждой порой чувствует, как от этого голоса по ее коже словно прошлись чьи-то заледенелые пальцы. Она медленно оборачивается, меняясь в лице. Истошный крик разывает грудь, готовясь исторгнуться наружу, как цунами, однако с губ срывается едва слышный писк.
        На палубе стоял Сергей. Ее брат, убитый несколько лет назад.
        На нем тот самый иссиня-черный фрак, в котором он выступал в тот злополучный день. Из груди торчит нож, загнанный почти по самую рукоятку. Узкие фалды фрака болтаются изгрызенными лохмотьями, словно Сергей удирал от бешеной собаки, и та все-таки успела цапнуть клыками часть его концертного костюма. Из нагрудного кармана выглядывает белый платок, запятнанный кровью.
        На белом как мел лице Сергея, ширится безжизненная улыбка:
        «Привет, сестренка».
        Веста открывает рот, но слова будто застряли внутри, намертво прилипли к глотке и гортани, и она лишь беспомощно смотрит на внезапно ожившего брата, глупо хлопая глазами.
        Сергей держит перед собой подаренный ему сувернир с восемью нотами, другой рукой он осторожно ударяет серебряным молоточком по самому верхнему ключику.
        «Дзинннннь…»
        Сергей печально качает головой.
        «Звук совсем не тот, - шепчет он. - Ты обещала мне помочь…»
        Веста кашляет - глотка прочищается, словно очистившаяся от шлака труба:
        «Сережа…»
        «Ты обещала, - с нажимом повторяет Сергей. По его бледному, как рыбье брюхо, лицу причудливо извиваются нити фиолетовых сосудов. Соединяясь и переплетаясь между собой, они образовывают на лице призрака гротескную паутину. - Я доверял тебе… А ты хотела рассказать наш секрет своему мужу…»
        Веста растеряна.
        Сергей раздвигает руки в стороны.
        Поделка из скрипичных ключей и серебрянный молоточек заискрившись, внезапно тают, словно дым. Теперь руки ее брата пусты.
        «Не убивай его, - шелестит он. - И никакой полиции».
        Трещины на его лице становятся глубже, края отслаивающейся кожи заворачиваются, напоминая съежившуюся кору на дереве, которое объято пламенем. Чешуйки отмершей плоти, медленно кружась, бесшумно ложатся на палубу, прожигая плотный настил, и вскоре костлявую фигуру в измятом фраке окружают курящиеся струйки едкого дыма. Яхта постепенно тлеет, пожираемая горелой плотью Сергея.
        Ноги композитора приподнимаются над палубой, изрешеченной черными обугливающимися дырами. Теперь Сергей в буквальном смысле парит в прокопченном воздухе.
        Веста до крови закусывает губу.
        «Не совершай больше таких ошибок», - выдыхает Сергей. Вся кожа с лица композитора слезла, и теперь на Весту глядит бесформенное сизое пятно, на котором холодно мерцают прозрачные глаза. Глубокие, большие глаза, такие же, как и у нее.
        «У тебя все получится. Закончи то, что я начал», - скрежещет существо, висящее в воздухе. Контуры его тела быстро размываются, словно он погрузился под воду, а цвета обезличиваются. Будто кто-то невидимый торопливо стирал Сергея огромным ластиком, возвращая его туда, откуда он на несколько минут появился, - в долину мертвых. Спустя мгновенье он растворяется в воздухе, и слезящиеся глаза Весты успевают заметить лишь смутную тень сквозь черные клубы дыма.
        Она села на диване, прерывистое дыхание с клекотом вырывалось из толстых губ. Потерла покрасневшие глаза, те оказались совершенно сухи. После этого Веста бросила взгляд на погребальную урну.
        Теперь-то она знает, что делать.

* * *
        - Па-а-авл-и-и-ик…
        Стряхнув сонное оцепенение, Павел открыл глаза, с трудом приподняв потяжелевшую голову. Веста нависала над ним непомерной мясистой тушей, ее круглое бледное лицо было равнодушно-спокойным.
        - Просыпайся, Павлик.
        - Развяжи меня, - с усилием проговорил он. - У меня все онемело!!
        - Ничего страшного, - мягко произнесла Веста. - Так бывает, когда человек связан. Скоро все закончится.
        Ухватившись за ноги мужа, она выволокла его из душевой кабины и потащила в каюту. Посадила его на диван, словно куклу, затем села на колени перед ним на пол.
        - Развяжи!.. - вновь заканючил Павел.
        - Обязательно, - кивнула женщина. - Только чуть позже. Хочешь пить?
        Он моргнул, не зная, что ответить. На самом деле пить он хотел давно, но его амбициозный характер не позволял так легко сдать позиции.
        - Вижу, что хочешь, - сказала Веста. Оглянувшись, она взяла со столика открытую бутылку с минеральной водой и приблизила ее к губам супруга. Выдержать это испытание было непросто, и он, давясь и кашляя, принялся жадно пить, остановившись, лишь когда бутылка опустела.
        - Ты голоден?
        - Веста, прекращай это безумие, - осипшим голосом произнес Павел. - Это уже не смешно.
        Веста кротко улыбнулась.
        - А по-моему, ситуация забавная, - заметила она. - Мне жутко интересно, как дальше будут развиваться события.
        - Где мы? Все еще возле буйка?
        Женщина покачала головой.
        - Мы отплыли примерно на восемь миль. А что? Ты все еще надеешься дождаться своего приятеля? Кстати, полагаю, он пытался дозвониться на мой телефон. Ведь ты звонил ему со своей сим-карты?
        Павел промолчал.
        - Ну не хочешь говорить, не говори. Между прочим, я не бросала якорь. Мы просто дрейфуем на волнах, и все, - продолжила Веста. - Как перышко. Куда ветер подует, туда и плывем. Туда-сюда, вправо-влево… Море волнуется раз!.. море волнуется два!
        Она хихикнула, и Павел испытующе посмотрел на жену.
        «Что-то изменилось».
        Да.
        Веста вела себя как-то необычно, и это пугало его еще больше. Он бы чувствовал себя куда спокойней и привычней, если бы она наорала на него и даже угрожала бы расправой. Во всяком случае, это было бы естественно. Но ее внимательный взгляд, размеренный и даже ласковый тон выбивал у него почву из-под ног. Сейчас Веста как никогда напоминала ему воспитателя детского сада (собственной, коей она и являлась), сидевшего у кровати капризного ребенка, который никак не желал укладываться спать.
        - Как ты думашь, твой друг Багор найдет нас? - вдруг спросила она. - Что ты ему пообещал? Наверное, нужно очень любить деньги, чтобы согласиться помочь в твоем деле. Ну или быть твоим преданным другом. Хотя, глядя на тебя, трудно поверить, что у такого как ты, есть верные друзья. Верные настолько, что готовы пойти на убийство.
        - Хватит! - взорвался Павел, теряя контроль над собой. - Никто никому ничего не обещал! Все, забыли обо всем!! Мы квиты, Веста! Разрежь эти е…ные веревки и освободи меня! Ты же не будешь меня держать тут вечно?! Все знают, что мы здесь! Все, и твои подруги, и мои друзья!! Да, у меня есть друзья, и если я исчезну, они такую бучу поднимут, что ты пожалеешь, что вообще родилась!! Что ты им расскажешь?! ЧТО?!! Что убила собственного мужа во время медового месяца?!
        - Шшш… Павлик, успокойся, - проворковала Веста. - Зачем так нервничать?
        - Нас видел старый хрыч на причале! - продолжал распаляться Павел. - Или ты с ним заодно? Ты убьешь меня? Скормишь акулам? Чудесно, мать твою! А что ты скажешь, когда тебя возьмут за жопу?
        - Ты забыл добавить: «за толстую жопу», - усмехнувшись, поправила его Веста.
        - Тебе кабздец, - сплюнул он. - Тебя упекут за решетку, и даже имя твоего шизанутого братика тебя не спасет…
        Веста потянулась, выгибая спину, и лицо мужчины перекосилось от злобы. Однако следующая фраза, произнесенная его супругой, заставила его замереть:
        - А почему ты думаешь, что я вообще захочу вернуться на берег?
        Они посмотрели друг на друга.
        «Она сошла с ума, - зашептал внутренний голос, и Павла передернуло. - Ее жизнь разрушена, ты ее предал, парень… Считаешь, что ее что-то держит на этом свете? Она ведь сама призналась, что деньги ее не интересуют…»
        На лбу Павла выступил холодный пот.
        - Наш медовый месяц только начался, - вкрадчиво проговорила Веста. - Запасов еды хватит на неделю, выпивка есть. Топливные баки заполнены под завязку. Танки тоже полные.
        - Танки, - с туповатым видом повторил Павел. - Какие, на хер, танки?
        - Питьевые цистерны, - охотно пояснила Веста. Со стороны казалось, что она испытывает наслаждение, ведя этот странный диалог. Между тем где-то глубоко внутри Павла ширилось что-то громоздко-скользкое, пропитывая плоть едким смрадом и разбухая, словно смертельно ядовитый гриб.
        «Эта сбрендившая сука будет катать меня на своем корыте, пока мы оба не сдохнем. Вместе с ее долбаными танками-цистернами, - подумал он с нарастающим ужасом. - Ей все равно нечего терять…»
        - Ты… - промямлил мужчина, запнувшись. Веста с простодушной улыбкой наблюдала за ним.
        - Ты… ты хочешь меня наказать? - наконец вырвалось у Павла.
        Веста пожала плечами.
        - А смысл? Ты считаешь, что во мне бурлит чувство мести? И у меня руки чешутся тебе что-то сделать? Знаешь, я ведь на самом деле хотела тебя выкинуть за борт. Но не потому, что ты сравнил мои половые органы с кастрюлей. Я не хотела, чтобы на моем месте очутилась бы другая женщина. Ты не имеешь права обманывать их. А тем более лишать жизни из-за каких-то цацек и денег. Теперь насчет Тейна. Он очень хорошо знал Сережу. Мой брат как-то оказал ему большую услугу, и Тейн был предан Сергею, как собака. Ко мне он тоже хорошо относится. Так что если возникнет форс-мажорная ситуация, Тейн встанет на мою сторону, Павлик. И когда полиция начнет задавать какие-то вопросы, он меня прикроет. Но это в том случае, если мы вернемся на берег.
        - Мне уже все по хрену, - прошипел Павел. - Говори, что тебе надо. Развяжи меня или убей прямо здесь!
        Веста погладила его по слипшимся от пота и грязи волосам.
        - Бедный мальчик, - сочувственно произнесла она. - Я не собираюсь тебя убивать. Для начала я бы хотела, чтобы ты услышал кое-что. Хорошо?
        Несмотря на абсурдность ситуации, Павел истерично хохотнул:
        - У меня есть выбор?
        Веста подмигнула ему, поднявшись на ноги.
        - Умничка. Сейчас у тебя выбора нет. Но я надеюсь, что тебе понравится.
        Она подошла к одной из настенных полок, на которой высился компактный музыкальный центр. Подключив его к сети, она нажала на клавишу воспроизведения. Спертый воздух каюты внезапно пронизали сочные звуки скрипки, к которым вскоре присоединились альты.
        - Узнаешь? - спросила Веста. - Этим симфоническим оркестром дирижировал Сережа. Ты, кстати, в курсе, что непосредственной предшественницей скрипки была так называемая лира де браччо? Этот инструмент, как и скрипку, тоже держали у плеча…
        - Конечно, знаю, - буркнул Павел, про себя проклиная не только скрипку, но и вообще все, что имеет отношение к музыке.
        Тревожно, будто предвещая беду, зазвенели литавры.
        Веста вернулась к дивану и снова уселась на пол, на этот раз не без труда скрестив свои пухлые ноги по-турецки.
        - Ты знаешь, кто изобрел ноты, Павлик? - полюбопытствовала она.
        - Нет, и знать не хочу, - сквозь зубы ответил тот, но Веста пропустила эти слова мимо ушей.
        - Ранее, до их изобретения в средневековой Европе использовались особые знаки - невмыневмы(%D0%BD%D0%BE%D1%82%D0%B0%D1%86%D0%B8%D1%8F) , - начала она. - Это всякие крючочки и черточки. Но так случилось, что в итальянском городе Ареццо жил музыкант-монах по имени Гвидо. У него был необыкновеный голос, и он преподавал музыку. В Ареццо был монастырь, где Гвидо занимался с хором юношей - он учил их церковному пению. Занятия проходили ежедневно, начинаясь с распевки. А распевкой им служил «Гимн святому Иоанну». Можно сказать, этот гимн - самая важная песня в истории музыки. Ведь именно он положил начало нотам.
        - Веста, завязывай…
        - Не перебивай меня! - резко оборвала она Павла, и тот умолк с затравленным видом.
        «Ладно, мразь. Дай мне только освободиться. За каждое твое слово я буду вырезать из тебя паззл!» - в бессильной злобе подумал он.
        - …прошло десять веков, но ничего не изменилось - нот всего семь, - вновь заговорила Веста. - Представляешь? Всего семь нот, а сколько было создано за много веков шедевров в музыкальном мире! Тебе известны такие термины, как диез, бемоль, октавы, альтерация?
        Павел тяжело вздохнул, театрально закатив глаза.
        - Ты ведешь себя некультурно, - заметила Веста. - Даже если тебе неинтересно, ты не должен показывать это рассказчику. Ладно, не буду тебя мучать и плавно перейду к другой истории. Итак. Ее мне рассказал Сережа, мой любимый брат. Она об одном мальчике, который обожал музыку. Однажды, в далеких семидесятых годах он приехал со своими родителями на море в Новороссийск. Ему было семь лет, но он уже был вполне самостоятельным мальчиком. Папа дал ему три рубля со словами:
        «Это тебе на карманные расходы. Распорядись ими, как считаешь нужным».
        Они пошли на прогулку в город, и так случилось, что мальчик отстал от родителей - засмотрелся на ракушки и засушеных крабов, которых продавали на местном рынке. А потом пошел в другую сторону, но родителей там не было. В общем, он потерялся. Сначала он сильно испугался и несколько минут бегал по рядам, выискивая папу с мамой. Из его глаз уже были готовы хлынуть слезы, как он увидел нечто, что заставило его мгновенно забыть обо всем на свете. В последних рядах рынка за небольшим столиком сидел горбатый старик. Перед ним на столике стояла странная конструкция, напоминающая широкий турник, только в пять раз меньше. С поперечной перекладины на веревочках висели стеклянные колбочки каплевидной формы. Думаю, нечто похожее ты видел на уроках химии. Да, Павлик?
        Павел открыл рот, чтобы ответить колкостью, но в последний момент решил промолчать. Незачем давать Весте лишний повод для психоза.
        - В этих сосудах бились бабочки, - продолжила Веста. - Живые, красивые бабочки. А старик играл на них, точнее, не на них, конечно, а на колбах, с помощью крошечных молоточков. Ты, наверное, помнишь детский ксилофон? Когда я была маленькой, мне давали играть на этом инструменте в детском саду. Так вот, звук был точно таким же!
        Мальчик стоял как завороженный, не в силах отвести взгляд. Примечательно то, что рядом никого не было. Проходящие мимо люди на мгновение притормаживали, но, разглядев, что за стеклом колб трепыхаются бабочки, тут же прибавляли шаг, недовольно бурча. А мальчик стоял и смотрел, затаив дыхание. Очень быстро внутренняя поверхность сосудов помутнела из-за размазанной пыльцы, оставленной крылышками. Вскоре одна бабочка упала бездыханной на дно колбы. Но горбун все равно продолжал играть. Он играл долго. И за все время к его столику никто не подошел, лишь одна тетка возмущенно крикнула, что пожалуется на старика, обозвав его живодером.
        Умерла еще одна бабочка. Третья, изнуренная от бесплодных попыток освободиться, просто сидела на дне своей стеклянной тюрьмы. Она вздрагивала лишь тогда, когда в колбу ударял молоточек… А ударял он очень часто. Остальные продолжали трепыхаться, размазывая по стеклу пыльцу.
        Наконец старик остановился, а мальчик совершенно случайно обратил внимание на старую засаленную кепку на асфальте. В ней не было денег, но мальчик почему-то сразу понял, для чего предназначен этот не слишком чистый головной убор. Не раздумывая, он вытащил из кармашка своих шортиков три рубля и аккуратно положил их в кепку.
        Старик подмигнул ему.
        «Понравилось?» - спросил он. Голос у него был хриплый и дребезжащий, словно от ржавой трубы, которую волокут на свалку.
        Мальчик кивнул. Неповторимо-сладостный звук все еще откликался хрустальным звоном в его голове. Он был потрясен до глубины души. Сочетание этого божественного звучания с трепещущими бабочками произвели на мальчика неизгладимое впечатление.
        «Это все… из-за бабочек?» - тихо спросил он.
        Горбун засмеялся, обнажая сточенные пеньки зубов:
        «Да. Иначе звук будет другим».
        Кряхтя, он вылез из-за столика, и, нагнувшись, поднял кепку, ловко выхватив из нее трешку.
        «Хочешь, приходи ко мне, - предложил старик, даже не поблагодарив мальчика. А ведь три рубля в советские времена были неплохими деньгами!
        «У меня маленький домик неподалеку от лодочной станции, - сообщил старик. - Я покажу тебе тоже самое, только с рыбками. Ты думаешь, что, когда внутри вода, все склянки будут звучать одинаково?»
        Он вновь рассмеялся, сухим и рваным смехом.
        «Если ты так считаешь, ты глубоко заблуждаешься. У каждой из них - свой звук. Сочность и неповторимость звука дает не стекляшка. И не этот молоток».
        Старик помахал перед лицом замершего мальчика молоточком, словно тот был непроходимым тупицей и не понял бы, о чем идет речь.
        «Хочешь узнать секрет? Может быть, ты станешь великим музыкантом, - вполголоса произнес он. - Но уже сейчас ты должен запомнить одну вещь. Настоящий звук получается с помощью живой души. Понял? Живое делает звук живым, - прошептал старик, приблизив свое выцветше-морщинистое лицо к пареньку. На него пахнуло чем-то прогорклым и затхлым.
        «Так-то. А знаешь, какой получается звук, когда внутри светлячки? Особенно ночью? Не поверишь! Такой красоты ты никогда не видел!»
        Старик хотел сказать что-то еще, но тут неожиданно появился милиционер, из-за его плеча выглядывала та самая тетка, которая обещала пожаловаться на горбуна… Мальчик, предчувствуя беду, незаметно отошел в сторону.
        Так и случилось. Милиционер куда-то увел растерявшегося старика, и больше мальчик его не видел.
        (…приходи ко мне!..)
        (… я покажу тебе то же самое… только с рыбками!..)
        (…какой получается звук, когда внутри светлячки!..)
        Паренек вновь и вновь прокручивал в своей памяти фразы странного горбуна. При этом и думать забыл о том, что его давно ищут…
        Встревоженные родители нашли его спустя час. Вместо того чтобы с радостными воплями кинуться на шею папе с мамой, он лишь таинственно улыбнулся.
        В эту ночь ему снились бабочки, и они были громадными. Тяжело хлопая гигантскими крыльями, они парили по кругу в его комнате, и после каждого взмаха на кровать мальчика летели брызги крови.
        Он помнил о словах старика насчет домика возле лодочной станции. Под надуманным предлогом ему удалось уговорить папу разыскать пресловутую станцию. Неподалеку от нее действительно стояла дышавшая на ладан развалюха, которую назвать домом можно было с большой натяжкой. К разочарованию мальчика, хибара была заперта на замок.
        Не было старика и на рынке, хотя мальчик почти каждый день уговаривал родителей заглянуть туда, чтобы купить фруктов или орешков…
        Веста замолчала, слегка наклонив голову в сторону колонок, из которых внезапно зазвучала виолончель.
        - Не поверишь, но люди на концертах Сережи сходили с ума. Они рыдали, не в силах сдерживать слез, - мечтательно проговорила она. - Некоторые теряли сознание. Никто не оставался равнодушным, когда играл оркестр под его дирижированием. А когда он играл на виолончели… душа рвалась наружу! Наружу, как птица, долгое время запертая к тесной клетке!
        Павел молчал с мрачным видом.
        - Ты не хочешь подкрепиться? - задала она вопрос, повернувшись к супругу.
        - Я?.. - заторможенно спросил тот.
        - Ты. Уверена, ты проголодался. Просто твой пока организм не дает об этом знать.
        Пока он собирался с мыслями, Веста встала и шагнула к холодильнику. Когда она вновь села перед мужчиной, в ее руках был черничный йогурт, круассан и толстый шмат ветчины.
        - Я…
        - Надо, Павлик. Кто знает, когда тебе еще удасться покушать? Давай, ам-ам, - улыбнувшись, сказала Веста, заталкивая в рот Павла круасан. - За маму, за папу. За меня. За свадебное путешествие. А потом мы продолжим рассказ.
        - Ммм… - промычал тот, торопливо прожевывая слегка зачерствелый рогалик.
        - Умничка, - похвалила она, когда Павел справился с круассаном. Зубами Веста сорвала защитную пленку с йогурта.
        - Веста, я…
        Женщина торопливо сунула под нос Павла ложку с йогуртом:
        - Все потом. Когда я ем, я что? Правильно. Глух и нем. Прописная истина.
        Павел послушно ел йогурт, искоса поглядывая на Весту. Его все еще не отпускало ощущение иррациональности происходящего. И хотя он понимал, что все зашло слишком далеко, в нем еще теплился уголек надежды, что рано или поздно Веста угомонится.
        Да. Вероятно, когда-нибудь она развяжет его. Хотелось бы, чтобы это произошло прямо сейчас. А пока что придется слушать эту белиберду про чокнутых мальчиков и бабочек в банках…
        «Она просто пытается запугать меня, - подумал Павел, глотая сладкую жижу йогурта, которым с ложки кормила его Веста. Он не любил йогурты, но сейчас было не время привередничать.
        - Я хочу в туалет, - сказал он, облизнув губы, когда все было съедено.
        - Придется потерпеть. Ветчину хочешь?
        Павел замотал головой. Он и вправду не чувствовал себя голодным.
        - Тогда продолжим? Тебе ведь интересно, что было дальше с этим мальчиком? - спросила Веста.
        Он покорно кивнул.
        - Паренек вернулся со своими родителями домой. Прошло какое-то время, но звуки, которые он слышал тогда, на рынке, эти склянки с бабочками, не выходили у него из головы. И мальчик решил попробовать воссоздать нечто подобное. У его родителей была большая дача. На ней было все необходимое - дом, баня, сарай и так далее. Сарай был отдан в распоряжение мальчика, где он проводил массу времени. Должна сказать, что на даче этот паренек дружил с одной девочкой. Ей-то он и рассказал о своих планах. Этот мальчик очень нравился девочке, и она с радостью согласилась ему помогать. Они оборудовали сарай изнутри так, что он был разделен плотной шторой на две части. То есть тот, кто входил внутрь, не мог видеть, что происходило в другом отсеке сарая.
        Кроме того, по просьбе мальчика его папа принес в сарай маленький телевизор с видеомагнитофоном, а также игровую приставку. Так что у взрослых не возникало вопросов, чем таким интересным могли заниматься дети…
        Веста стряхнула со своей «ковбойки» крошки, затем критически осмотрела обгрызенные ногти и сжала толстые пальцы в кулак.
        - Им удалось раздобыть похожие колбы, - сказала она, не глядя на Павла. - Конечно, перво-наперво они попытались провести эксперимент с бабочками. Потом с жуками. Попробовали стрекоз. Звуки, конечно, были, но не такие, как у того странного старика на море. Насекомые быстро дохли, при этом пачкая колбы. Детям приходилось их мыть и начинать все сначала. Девочка добросовестно помогала мальчику. Наконец, они решили попробовать фокус с мышами - мальчик купил их в зоомагазине.
        Однако и на этот раз звуки не отличались разнообразием, и разочарованные дети ушли спать. Мыши остались в закрытых сосудах. Наутро мальчик пришел в сарай и выковырял из склянок трупики грызунов. Затем ему пришло в голову проверить звучание своего «инструмента». Кстати, молоточка у него не было, он играл с помощью стеклянной палочки. Так вот. На этот раз звук был совершенно другим! Намного чище и свежее! Обрадованный мальчик побежал звать девочку. И до самого вечера они наслаждались красивой музыкой.
        Глаза Весты затуманились, словно она перенеслась в прошлое и воочию наблюдала эту жестокую и, с точки зрения нормального человека, совершенно безумную игру детей.
        - Забыла упомянуть, что мальчик играл на фортепьяно. После случая с мышами на него словно снизошла муза, и он играл просто великолепно! Он даже не ожидал такого результата и, раскрасневшись, сидел за фортепьяно, оглушенный собственным успехом! На следующий день девочка предложила использовать вместо мышей крыс, - чуть тише произнесла Веста. - И мальчик с радостью согласился. Он был уже достаточно взрослым и мог сам совершать покупки в зоомагазине. Да родители и не особенно интересовались, чем занимались дети… Но возникла одна проблема - крысы были слишком крупные для стеклянных сосудов. Но мальчик и здесь нашел выход. Они с девочкой молотком перебили грызунам спины, после чего спокойно пропихнули их внутрь. Чтобы их не покусали, дети надели перчатки из толстой резины. Как ты знаешь, крысы очень живучи. Даже со сломанным хребтом она извивается, пищит и пытается тебя укусить. Поэтому эксперимент с этими грызунами затянулся. Но результат превзошел все ожидания…
        Веста затеребила краешек бинта, выбившийся из-под повязке на голове.
        - Наверное, пора, - вдруг сказала она, взглянув на Павла.
        - П… пора? - пискнул он. Виски сдавило ноющей болью, словно его самого пытались впихнуть в какой-то узкое отверстие. - Куда… пора?
        Веста поднялась на ноги. Взяв со стола темный продолговатый предмет, смахивающий на вазу, она потрясла им перед лицом остолбеневшего Павла:
        - Кстати, познакомьтесь. Сережа, это Павлик, мой муж. Правда, раньше я любила называть его Пасей, но, как выяснилось, это пришлось ему не по вкусу. Правда ведь? Павлик, это Сережа Шатилов, мой любимый брат. Вот вы и знакомы.
        Погребальная урна с поблескивающим на ней скрипичным ключом маячила в паре сантиметрах от лица Павла, и он, охнув, невольно отпрянул назад. Внутри жутковатой емкости послышался тихий шорох, и у него потемнело в глазах
        - Это шутка, Веста? - хрипло спросил он.
        Веста перевернула урну вверх ногами. Шуршащий звук усилился, напоминая шелест паучьих лапок.
        - Нет, я говорю правду. Я не стала хоронить Сережу, - блеклым голосом проговорила она. - Мне скучно без него. Когда я держу в руках эту вазу с его прахом, я чувствую, что он рядом. И это придает мне силы в нужный момент.
        - Ты сумасшедшая! - крикнул Павел. - Развяжи меня! Все, хватит! Не надо больше никаких историй! Ничего не надо, прошу тебя!
        Веста осторожно поставила урну обратно на стол. На слова супруга она не обратила ровным счетом никакого внимания.
        - Я должна кое-что показать тебя, - сказала она, наморщив лоб. - Но для этого нам нужно выйти на палубу.
        И прежде чем Павел успел вникнуть в смысл произнесенных слов, женщина стащила его с дивана и поволокла наружу, словно подстреленную тушу зверя.
        - Веста… - забормотал он, охваченный паникой. - Не надо! Пожалуйста! Что ты собираешься делать?!!
        Ядовитый гриб страха, руспухший у него внутри слизким комом, вновь заворочался, источая зловонные миазмы. Только сейчас он начал понимать, что идиотская страшилка Весты про детей-садистов имеет прямое отношение к тому, что происходит здесь, на яхте, бултыхающейся где-то посреди океана. И от одной мысли, что эти два фактора логически соединяются виртуальными параллелями, его затрясло от ужаса.
        Игнорируя скулеж супруга, Веста вытащила его наружу и направилась к корме.
        - Помогите!! - закричал Павел. - На помощь! Help![9 - Помогите! (англ.)]*
        - Не кричи, - устало отозвалась Веста. Отпустив его ноги, она присела на корточки, открыв люк, ведущий в трюм: - Здесь тебя услышат только чайки, Павлик. Но они тебе не помощники. Ты в курсе, что когда они голодны, то пожирают птенцов своих сородичей? И даже своих собственных? Ты бы мог съесть собственного ребенка?
        - Помогите!!! - заорал Павел. - Не трогай меня, шизофреничка!
        Веста ударила его по щеке, и тот замер, часто моргая глазами.
        - Я еще не закончила свой рассказ, - пояснила она. - Возьми себя в руки. В конце концов, ты все-таки мужик. Полюбуйся лучше на небо. Скоро закат.
        Она махнула рукой, и Павел с ошалелым видом проследил за жестом супруги.
        «Она убьет меня. Убьет. Убьет»
        Эта мысль сверлила голову, с треском расщепляя кости черепа и вонзаясь в нежную мякоть мозгового вещества. Еще никогда Павлу не было так страшно. Как в плотной завесе тумана, до него доносился бесстрастный голос Весты:
        - …шло время, и они продолжали дружить. Можно сказать, мальчик с девочкой даже полюбили друг друга. Вот только никто из них не мог признаться в этом первым. Их музыкальные эксперименты продолжались. Мальчик, точнее, уже юноша, раздобыл вазы из толстого стекла. Туда могли поместиться не только крысы, но и кошки, и даже собаки. Молодой человек понял, что истинный звук получается после того, как живое существо отдаст свою жизнь, находясь внутри сосуда. Не имело смысла пытаться извлечь сочный и необыкновенный звук, пока внутри мечется крыса или кошка, обезумевшая от боли и страха. Тут действуют элементарные законы физики. Попробуй положить в хрустальный бокал котлету и стукни по нему вилкой. И сравни звук, когда бокал пустой. Уверяю тебя, ты будешь поражен разницей. Поэтому мальчик до сих пор с благоговением вспоминал того загадочного горбуна, который умудрялся извлекать звуки из склянок, в которых бились еще живые бабочки. Это секрет ушел в небытие вместе с этим стариком.
        Веста скрылась в трюме, а когда вновь появилась наружу, в ее руках был продолговатый сверток из брезента, в котором что-то позвякивало, а зубами она сжимала отвертку, напоминая пирата с ножом во рту. С гулким стуком она свалила сверток на палубу.
        Знаешь, что самое поразительное? - спросила Веста, вынув изо рта отвертку. - Каждый раз звуки были разными. Уникальными. Понимаешь? Жизнь давала пищу инструментам, и изо дня в день удавалось получить неповторимую тональность. Это все равно что смотреть на море, оно никогда не бывает одинаковым. Какое существо, такое и звучание…
        Веста встала на карачки, и ее огромные груди тяжело заколыхались. Отверткой она сковырнула две пластиковые заглушки с палубы, расположенные у бортов. Обнажились металлические «гнезда», в которых темнели небольшие углубления. Затем распеленала сверток. В лучах уходящего солнца прохладно блеснули стальные стержни округлой формы. Отдаленно они напоминали ножки от табуретки - каждый цилиндрик имел с одной стороны вваренный болт, с другой - круглое отверстие с внутренней резьбой.
        Павел сглотнул. Про себя он невзначай подумал о каркасе туристической палатки из полипропиленовых труб, которая у него была в студенческие времена…
        «Сейчас она изобьет тебя до смерти этими штуковинами. Или соорудит из них длинную хрень, вроде спиннинга, а потом засунет ее тебе в задницу… - предположил внутренний голос. - Сделает из тебя шашлык-машлык»
        - Веста, к… какого черта?! - заикаясь, спросил он.
        - Перестань ругаться, - одернула мужа Веста. Она вкрутила по штырю в палубу, в те самые стальные «гнезда», после чего принялась по очереди ввинчивать на каждый из них остальные. Таким образом она вскоре нарастила штанги с обеих сторон.
        - После каждой такой игры молодой человек шел к фортепьяно. И если эксперимент с животными удавался, музыка сама струилась из-под его пальцев, - сказала Веста. - Удачная игра на вазах означала колоссальное вдохновение. И, как следствие, прекрасный результат на музыкальном поприще.
        Она снова полезла вниз.
        «Полюбуйся на закат», - вспомнил ее слова Павел и, судорожно вздохнув, посмотрел на океан. Распаренное, сонное, нагревшееся за день малиновое солнце висело над линией горизонта. На морской глади вспыхивали алые отблески небесного светила, увеличиваясь с каждой секундой - казалось, солнце сочилось кровью, которая медленно, но неуклонно разливалась по океану.
        Веста выкарабкалась наверх, тяжело дыша. Ее щека была перепачкана пылью, на лбу выступили блестящие горошины пота.
        - Без Сережи это стало трудновато, - пропытхтела она, с лязгом выкладывая на палубу длинный шест, местами покрытый ржавчиной. В другой руке она держала два мотка толстой проволоки, на концах которой болтались массивные карабины. Размотав проволоку, она ловко закрепила ее на верхних концах штанг, после чего принялась растягивать их в противоположные стороны.
        «Она делает эти гребаные стойки более устойчивыми, - промелькнула у Павла мысль. - Зачем?!»
        Тем временем Веста, сопя от напряжения, защелкивала карабины на палубных кнехтах. Проволока буквально звенела от напряжения, как туго натянутая тетива. Затем Веста слегка толкнула одну из штанг, как бы проверяя ее на прочность. После этого она подняла тронутый ржавчиной шест и, повертев его в руках, аккуратно положила его на штанги, в полуовальные выемки. Из кармана штанов женщина выудила длинные винты и с помощью отвертки намертво закрепила шест к стойкам. Получилось нечто вроде широкого турника.
        Павел плотно сжал обветренные губы.
        «Угу, - кольнул знакомый голос. - Только турник ровный и гладкий. А тут… Посмотри внимательно».
        Но Павел не хотел смотреть. Он и без того успел заметить, что на поперечной планке «турника» виднелись крупные проушины, равномерно расположенные друг от друга, и смотрели они в палубу.
        - Ноты должны были звучать, только будучи стерильно чистыми, - промолвила Веста. - Они были капризными, эти ноты. Это было самым неблагодарным делом - мыть вазы после каждой игры. Малейший клочок шерсти, шматок кожи, засохшая капля крови - и все, получался брак. Но это того стоило, поверь. Уфф…
        Она вытерла лоб.
        - Голова все еще болит, - пожаловалась Веста, с укоризной взглянув на притихшего Павла. - Неплохо ты меня тогда треснул. Еще чуть-чуть, и убил бы.
        - Нет, - машинально отозвался Павел.
        - Что «нет»? - удивилась она. - Ты ведь хотел этого.
        - Прости меня, - с трудом выговорил он. - Я… я все понял. Не нужно больше ничего делать.
        Этот поперечный шест с восемью приваренными кольцами и ржавыми пятнами, похожими на засохшую кровь, вызывал у него всепоглощающий страх.
        - Ты обсуждал со своим приятелем по телефону лебедку, - снова нарушила паузу Веста. - Осмелюсь предположить, что кому-то из вас пришла в голову мысль вышвырнуть меня за борт с помощью этого приспособления. Так вот, лебедка на яхте есть. И я ее скоро достану, только дух переведу.
        Почти целую минуту она безмолвно глядела на вечерний океан. Она стояла в полной неподвижности, чуть прикрыв веки, и Павлу уже стало казаться, что она задремала, как Веста заговорила:
        - К тому времени юноша уже выступал на концертах. Он возмужал, стал высоким и раздался в плечах. Он нравился многим девушкам, но, как ни странно, они не интересовали его. Музыка - вот что было для него главным в жизни.
        - Веста, - дрожащим голосом проговорил Павел. - Послушай, Веста… Этот парень… Твой брат?
        - Конечно, - безучастно ответила она, даже не обернувшись. - Знаю, моя история получилась банальной. Хотелось сохранить интригу…
        Веста покосилась на супруга:
        - А та девочка, которая была с ним, - я. Думаю, ты уже и сам догадался. Вероятно, у тебя по ходу моего повествования мог возникнуть вопрос - как им, то есть нам удавалось скрывать свое, скажем так, странное увлечение? Ведь мы не были беспризорниками, у нас были и папа и мама. Ответ очень прост. Во-первых, мы соблюдали предельную осторожность. Дверь всегда закрывалась на двойной замок. А если мы уходили, то прятали наши ноты в яму, которую вырыл мой брат. Сверху мы прикрывали ее всяким хламом. Ну а во-вторых, наши родители не особенно заморачивались по поводу нас с Сережей. Тем более, что отец работал в МИДе и был постоянно в разъездах. А мама не вылезала из больниц - к тому времени у нее обнаружили онкологию. Врачи были бессильны. Когда начиналось обострение, ее снова клали в больницу, потом выписывали, и тогда она начинала беспробудно пить. Так что мы спокойно занимались своими делами в сарае, в то время как мама смотрела фильмы в доме в обнимку с бутылкой. Отец вконец замучался с ней. Однаждый серым ненастным утром она попросту не проснулась. Ну да ладно, я отвлеклась.
        - И что… что дальше?
        - Дальше? - медленно повторила она. - О… Дальше, Павлик, было много чего интересного. К тому времени Сережу заинтересовала виолончель, и он во многом преуспел, осваивая этот инструмент. Можно сказать, что для моего брата начался новый этап музыкальной карьеры. И… собаки и кошки - это, конечно же, все замечательно. Но со временем Сергей стал раздражительным. Он часто жаловался, что ему не нравилось, как он играл, и что фактически он топчется на одном месте. Но однажды…
        Она сдвинула брови, словно окунувшись в воспоминания, и придвинулась к отрытому трюму. Оттуда веяло тяжелым запахом - смесью заплесневелой одежды и протухшей еды.
        - Я сейчас, - сказала Веста, начиная спускаться вниз. - С первого раза наружу все не вытащишь. Мне все-таки не двадцать лет. Избыточный вес тоже дает о себе знать.
        Глядя на забинтованную голову жены, скрывающуюся в трюме, Павла неожиданно осенила шальная идея:
        «А что, если закрыть люк, пока она там, внизу?!»
        У него тревожно заколотилось сердце.
        Получится ли у него? Люк закрывался на специальный замок, а он связан. Конечно, можно лечь сверху, но эта горилла очень сильна, и вряд ли его тело будет для нее помехой, особенно когда она в ярости. Веста просто вытолкнет люк вместе с ним так же легко, как противень с блинами.
        Извиваясь, он принялся толчками подволакивать свое тело ближе к темнеющему зеву трюма. Он не преодолел и полуметра, как наружу, словно чертик из табакерки, показалась голова Весты. Очевидно, она догадалась о намерениях супруга.
        - Даже не думай выкинуть какой-нибудь фокус, Павлик, - с усмешкой сказала она. - Будь благоразумным.
        Произнеся это, она положила на палубу ручную барабанную лебедку и продолговатую банку с темно-оранжевой маслянистой жидкостью.
        - Видишь, сколько у меня добра скопилось, - улыбнулась она, но Павлу хотелось кричать и выть от этой улыбки, которая в лучах гаснущего солнца смахивала на незаживающую рану.
        - За… зачем тебе лебедка? - пролепетал он, хотя страшный ответ напрашивался сам собой, он буквально лез в его перекошенное от страха лицо, словно вязкая паутина с налипшими трупиками мух и прочими умерщвленными насекомыми:
        «Она подвесит тебя. Как тех бабочек и кошек…»
        - Ты скоро узнаешь, - ответила Веста как ни в чем не бывало. - Не перебивай меня, а то я собьюсь. Как я уже сказала, в творчестве Сергея наступил затяжной кризис. Но как-то раз я собирала грибы и совершенно случайно наткнулась в лесу на крошечного мальчика. Как раз за день до этого сообщили, что в наших краях потерялся какой-то ребенок. Он был без сознания, и я отнесла его в дом. Мы привели его в чувство, и он стал звать маму. Я хотела сообщить о ребенке в полицию, но Сергей уговорил меня сделать это на следующий день. Я согласилась. Мы накормили его, и мальчик уснул. Ночью мне не спалось, и когда я вышла наружу, то увидела свет в сарае.
        Веста медленно подняла на оцепеневшего Павла свои огромные прозрачные глаза:
        - Когда я увидела мальчика в вазе, сначала мне стало плохо. Знаешь, я даже чуть не упала в обморок. Все-таки одно дело - кошка или грязная дворняга, и совсем другое… ребенок. Но Сергей смог меня убедить в необходимости этого поступка.
        Помолчав, она тихо добавила:
        - Я поняла, что ни одна жизнь не может быть сопоставима с искусством. С настоящим талантом. Люди рождаются и умирают, это закон природы. Понимаешь, мой брат был гением в музыке. И его потрясающие творения будут жить вечно. А эти ноты, с которыми он экспериментировал, - они уникальны. Они, можно сказать, намоленные…
        - Ты сошла с ума! - завопил Павел, чувствуя, как его покидают остатки разума. - Это все вранье! Не было этого, признайся, Веста!! Ты просто чокнулась в одиночестве!! Ты все выдумала! И вы никого не убивали!
        Она тактично улыбнулась, всем своим видом показывая, что прекрасно понимает состояние мужа и прощает ему бурный вслеск эмоций.
        - Погоди немного. Осталось совсем чуть-чуть, - словно оправдываясь, сказала она, в который раз скрывшись в недрах яхты.
        - Нет ничего, - забормотал Павел, съежившись, как усыхающий без влаги червь. - Нет. Я сплю. Это все сраный сон.
        Он крепко зажмурился, а когда открыл глаза, перед ним стоял небольшой пыльный бочонок из толстого стекла в высоту не более полуметра. Внтури темнело что-то рыхло-бесформенное, вроде земли вперемешку с мусором. Странный сосуд венчала массивная крышка с бугельным зажимом, очевидно, из стали. В центре крышки - кольцо, с которого свисала крупная цепь.
        Веста с любовью погладила бочонок:
        - Эту ноту Сережа назвал «ДО». Похоже?
        Павел ничего не ответил, продолжая тупо таращиться на грязные разводы, покрывающие внутреннюю поверхность сосуда.
        Точно так же он безмолвно пялился, когда Веста, смахивая со лба пот и пыхтя, словно паровоз, извлекала наружу остальные «ноты», расставляя полукругом массивные прозрачные бочонки. Когда дошло дело до «ЛЯ», Павел вздрогнул, будто очнувшись от коматоза, - внутри сосуда лежали останки человека. Из скрюченного, как эмбрион, истлевшего тела беспорядочно торчали грязно-бежевые ребра и кости, покрытый плесневелыми клочьями волос череп слепо скалился щербатой ухмылкой - некоторые зубы отсутствовали.
        - Это «ЛЯ». И самый самый свежий - это «СИ», - удовлетворенно хрюкнула Веста. - Он был заготовлен за несколько недель до нашего знакомства. Сейчас я покажу тебе его. Правда, он не только самый свежий, но и самый тяжелый. Поэтому мне придется вытягивать его на тросе.
        Выдержав небольшую паузу, она сочла нужным добавить:
        - Собственно, это и есть моя сокровенная тайна, которой я хотела поделиться с тобой. Я хотела, чтобы ты прикоснулся к таинству. Я почти нашла кандидатуру для восьмой ноты. Ты даже не можешь себе вообразить, какую работу приходится проделывать, чтобы ноты сохраняли свой неповторимый звук. Но ты все испортил, противный мальчишка. Сам виноват. Вместо того чтобы слушать, как звучат мои ноты, ты превратился в корм для них.
        - Нет!! - истерично взвизгнул Павел.
        Он рыдал и умолял Весту остановиться, но она уже была внизу.
        «Господи, помоги мне…»
        - Имей терпение, Павлик, - раздался глухой голос Весты из трюма. - Я уже иду…
        - Не надо, - прошептал он. - Пожалуйста, не надо!..
        И когда прямо перед глазами Павла, грохоча, опустился горшок с почернело-распухшим трупом, он зашелся в диком крике, потеряв сознание.

* * *
        НОВАЯ ЗЕЛАНДИЯ, СЕВЕРО-ВОСТОЧНАЯ ЧАСТЬ ПОЛУОСТРОВА КОРОМАНДЕЛ, БЕРЕГ ТИХОГО ОКЕАНА
        7 ФЕВРАЛЯ 2017 ГОДА, 20:16.
        Багор курил, нервно стряхивая пепел на остывающий песок.
        Загребая худыми ногами, обутыми в рваные сандалии, к нему направился Анару.
        - My money?[10 - Мои деньги (англ.). Здесь и далее - разговор на английском.]* - сказал он, и прозвучало это как полувопрос и как полуутверждение одновременно.
        - Твои деньги? - кисло переспросил Багор. Он сплюнул тлеющий окурок в песок и злобно уставился на загорелого аборигена:
        - А за что тебе деньги? Мы нашли, что хотели? Я - нет.
        - Деньги, - упрямо повторил Анару. - Десять киви.[11 - Местная валюта в Новой Зеландии (в честь одноименной птицы, она же изображена на банкнотах). Сами банкноты изготовлены не из бумаги, а из тоного пластика. Приблизительный курс обмена - 1 доллар США = 2,5 новозеландских доллара (NZD).]
        - Деньги получишь, когда найдем яхту, - отрезал Багор.
        На лице молодого парня проступила бледность.
        - У нас был уговор, мистер, - сказал он. - Каждый день работы - десять киви. Прошло два дня. Если вы мне не заплатите, я ухожу.
        Багор вынул очередную сигарету, прикурил.
        «Если этот голодранец сейчас свалит, придется искать новую лодку, - лихорадочно размышлял он. - Это потребует времени и дополнительных расходов».
        Он заскрипел зубами.
        Твою мать! Что ж за непруха такая!
        Анару продолжал требовательно смотреть на мужчину. Промелькнувшую на небритом лице заминку Багра он истолковал в свою пользу.
        - Мистер, или деньги, или я уйду. Но если вы не заплатите, я пожалуюсь своим братьям, - заявил он. - Я…
        Багор холодно улыбнулся, шагнув вперед, и парень торопливо умолк.
        - Ты никуда не уйдешь, - прошипел Багор. Он вынул из заднего кармана джинсов бумажник из кожи акулы, крепившийся к ремню никелевой цепью. Небрежно вынув оттуда пару купюр, он помахал ими в воздухе:
        - Завтра в шесть утра на берегу. Заправь полный бак и возьми с собой канистры. Все ясно?
        Парень молча выхватил из мозолистых пальцев Багра деньги, но тот ловко перехватил его кисть левой рукой.
        - Скажи, что ты понял, - процедил он, не вынимая сигарету изо рта.
        - Да, мистер, - с плохо скрытой неприязнью ответил Анару. Он сморщился, когда его глаз коснулось облачко сигаретного дыма.
        - Тогда вали, - приказал Багор.
        Когда парень ушел, он грязно выругался.
        Затея, предложенная ему Павлом, нравилась Багру все меньше и меньше. Если бы не наследство жены его напарника, этой необъятных размеров слонихи, едва ли он сунулся бы в это сомнительную авантюру. Тем более что с каждым часом у Багра крепла уверенность - с Павлом приключилась беда.
        - Главное, чтобы ты был жив, лузер, - пробормотал он вслух. - Вступи в наследство, расплатись со мной, а потом подыхай на здоровье.
        Докурив, Багор втоптал окурок в песок.
        Возможно, завтра ему повезет больше.

* * *
        ГДЕ-ТО НА ПРОСТОРАХ ТИХОГО ОКЕАНА
        8 ФЕВРАЛЯ 2017 ГОДА, 6:57
        Тоскливый крик чайки резанул по барабанным перепонкам, словно скальпель, и веки Павла затрепетали. Пробуждение было тошнотворно-муторным, как после тяжелейшего похмелья.
        - Доброе утро.
        Его передернуло от знакомого донельзя жаркого шепота, и пленник распахнул глаза.
        Веста стояла рядом, широко расставив крупные босые ноги. На ней было измятое фиалковое платье с открытой спиной. Павел помнил это платье - за все время, пока он знал Весту, нана одевала его лишь однажды, во время подачи заявления в ЗАГС.
        Правой рукой женщина держала открытую бутылку виски, а возле ее толстых ног лежала кувалда с длинной рукояткой. Громадный боек инструмента был исцарапан и покрыт пятнами ржавчины.
        - Скоро рассвет, Павлик, - проговорила она. - Пора, мой мальчик.
        Павел замотал головой. Только сейчас он вспомнил жуткие горшки, заполненные человеческими останками.
        - Нет, - проблеял он, двигаясь назад. На удивление, это удалось ему без особых проблем, и в мозгу сверкнуло:
        «Я больше не связан!»
        Беглый взгляд на свое тело подтвердил догадку - веревки на нем больше не было. Вместе с тем Павел отметил, что на нем также отсутствует какая-либо одежда.
        Ноги и ладони заелозили по зловонно-липкой жиже. Наконец он уперся спиной в борт яхты, в ужасе глядя нависшую над ним супругу.
        - Ты описался, - заметила Веста, отхлебывая виски прямо из бутылки. Скорчив рожицу, она ткнула пальцем в лужу, темнеющую на палубе, именно по ней отползал Павел. - Но я прощаю тебе эту маленькую шалость. У меня в группе когда-то был мальчик, у него было недержание - каждый раз в «тихий час» он обдувал кровать. Он вообще был странным ребенком, вздрагивал от любого резкого движения… А потом выяснилось, что над беднягой издевалась старший брат. Представляешь, какая дрянь? Мой Сережа никогда себе не позволял подобного ко мне… Потом этот несчастный паренек даже заикаться стал.
        - Веста…
        - Я даже разрешаю тебе сходить по-большому, - не дала ему договорить Веста. - Позже ты поймешь, для чего тебе лучше сейчас освободить кишечник. Тем более я все равно буду мыть палубу.
        - Почему я голый? - холодея, спросил Павел. - Где моя одежда?
        - Это тебя раздела. Почему? Потому что одежда тебе больше не понадобится, - объяснила она таким тоном, словно общалась с одним из своих маленьких воспитанников.
        Павел всхлипнул.
        - Ну-ну, мой мальчик, - ласково произнесла она. - Не нужно так близко принимать к сердцу. Лучше взгляни сюда.
        Продолжая хлюпать носом, Павел повернул голову.
        Кошмарные «ноты» тихо покачивались на перекладине в такт движению дрейфующей яхты. Семь покрытых пылью стеклянных бочонков были подвешены, как в нотной книге, «лесенкой». Павел пытался ответи взор от последнего из них, «СИ», но тот магнитом притягивал его, как под воздействием гипноза. Казалось, еще живого человека безжалостно смяла рука великана, скомкала, затем расправила и, небрежно сложив вчетверо, будто клочок бумаги, затолкала в стеклянный карцер, накрыв сверху герметичной крышкой. Раздувшееся лицо покойника прилипло к внутренней поверхности стекла, из раззявленного рта торчал толстый язык. Раскоряченные пальцы сломанной руки виднелись рядом со ступней.
        «Его будто еще мешали внутри, словно кашу» - шевельнулась у Павла дикая мысль.
        - … некоторые из нот уже выцвели. Ты знаешь, что звуки могут терять краски?
        Голос Весты доносился до него, как из пелены едкого дыма.
        - Но со временем я оживлю их. Это как подкрасить забор… там трещинку замазал, тут дырочку… Но главное не это. Павлик?
        Он, словно в ступоре, перевел оцепенелый взор на жену.
        - Помнишь наш разговор? - спросила Веста. - Восьмая нота, Павлик. Ты должен мне помочь.
        - Помочь, - эхом повторил за ней Павел.
        - Потому что я обещала Сереже, - извиняющимся тоном сказала она и посмотрела на урну с прахом:
        - Правда, Сержик?
        - Ты сошла с ума, - прошептал Павел, чувствуя, как у него начинают шевелиться волосы на голове. - Веста, остановись!
        Кряхтя, женщина встала перед ним на карачки, напоминая огромного бульдога. Рот Весты повлажнел, некогда прозрачные глаза подернулись пленкой, словно запотевшее стекло.
        - Поцелуй меня, - хрипло потребовала она, наклоняясь ближе. По подбородку потекла струйка слюны. - Страстно и с желанием. Как тогда, на нашем первом свидании. Помнишь?
        Павел застыл, ошалело глядя на рыхло-бледную физиономию супруги, трясущуюся в нескольких сантиметрах от его лица. От Весты невообразимо несло жуткой смесью пота, крови и перегара.
        - Отпусти меня, - пискнул он. - Я… Никому ничего не скажу.
        Веста закудахтала от смеха.
        - Представь на секунду, что я - последнее живое существо, до которого ты дотронешься в своей жизни, - угомонившись, произнесла она. - Не считая мух и червей, конечно. Правда, когда они появятся, ты вряд ли уже будешь что-то соображать. Ну?
        Она закрыла рот Павла мокрыми от слюны губами, и тот неожиданно сам для себя впился зубами в ее язык. Веста вскрикнула, отпрянув. Изо рта выступила кровь.
        - Не подходи ко мне больше, сука, - устало проговорил Павел.
        Усмехнувшись, она отвесила ему затрещину. Ухо вспыхнуло огнем, внутри что-то тонко скрипнуло, будто ножка стула царапнула покрытый лаком паркет.
        - Ты зря это сделал, - покачала головой Веста. Ее лицо приняло угрюмое выражение, уголки губ опустились. Она вытерла кровь с подбородка, с удивлением разглядывая влажно-красную ладонь. Затем, кряхтя, потянулась к банке с темно-оранжевой субстанцией.
        - Не подходи ко мне, - шепотом повторил Павел. - Тут ходят корабли. Ты не подвесишь меня, как носок на прищепке. Нас увидят, и тебя арестуют, чокнутая манда.
        Веста ударила его снова, и он обессилено распластался на палубе. Сознание с трудом балансировало на хрупком мостике между реальностью и бездной.
        - Это ты хорошо заметил, - раздался голос Весты над головой Павла. - Только вынуждена огорчить тебя. Сюда почти никто не заплывает. Разве что какое-нибудь рыболовецкое суденышко. Тогда я просто накрою ноты брезентом. Можешь кричать, тебя все равно никто не услышит - ноты закрываются плотной крышкой. А еще я включу музыку.
        Павел почувствовал, как на его тело начало шлепаться нечто клейкое и прохладное, а сильные пальцы супруги яростно втирали странное месиво в его кожу.
        - Ты знаешь, я как-то видела видеоролик, где одна девушка в цирке уместилась в небольшом стеклянном кубике. Как я была поражена ее гибкостью и пластикой! Казалось, она приняла внутри форму куба, заполнив своим телом каждый квадратный сантиметр! Но и ты не унывай, - подбодрила Веста, продолжая размазывать по телу мужа вязкую субстанцию.
        - Масло, конечно, сделает свое дело, но ты должен быть готов ко всему. Ноги подогни, колени к животу, руки плотно к телу. В общем, поза эмбриона. Желательно, чтобы у тебя все уместилось. Уверена, с твоим телосложением проблем не возникнет и мне не придется ничего тебе ломать дополнительно. Видишь «МИ»? От начинки мало чего осталось, только труха и пыль. Но двенадцать лет назад это была восьмидесятикилограммовая женщина. Конечно, не сарай с рельсами, как ты говорил, но все же. Сережа настоял, чтобы была именно она. Думаешь, мой брат кормил свои ноты абы кем? Нет. Ноты требуют неординарных людей. Талантливых. Не таких, как ты, бесполезная нулевка. Так вот, нам пришлось переломать этой женщинее кости, иначе она не помещалась в ноту. Она была очень сильная, и Сережа перебил ей позвоночник, в противном случае она могла бы справиться с нами…
        - Пожалуйста, - едва слышно выдавил Павел. Из его глаз заструились слезы.
        Когда все было готово, Веста подвинула к мужу стеклянный бочонок. Он сиял чистотой, словно его только что до скрипа вымыли чистящим средством под горячей водой.
        - Это восьмая нота, - с гордостью пояснила Веста, щелкнув ногтем по пузатой стенке сосуда. - Сережа делал ее на заказ из горного хрусталя, который был добыт в Швейцарских Альпах. По греческим преданиям, горный хрусталь - застывшие слезы богов. В этих минералах сосредоточена своя, уникальная аура. И вообще… Представляешь, сколько это стоит?! Вставай. Сделай хоть раз в жизни полезный поступок.
        Павел медленно поднялся на ноги. Шатаясь, он в ужасе уставился на прозрачный горшок, который Веста назвала «нотой».
        - Теперь это твой новый дом, - хихикнула Веста и легонько подтолкнула его к бочонку. - Давай, лезь внутрь. Не бойся, ты не задохнешься - в крышке есть отверстия. Будет душновато, особенно когда взойдет солнце, но кислорода тебе хватит.
        Павел не шелохнулась, и тогда Веста, нахмурив брови, ударила его кулаком в живот.
        - Я не советую тебе сопротивляться, мой мальчик, - предупредила она. - У тебя есть выбор. Ты залезаешь внутрь сам, либо это сделаю я. То, что не влезет самостоятельно, я вколочу внутрь кувалдой.
        Задыхаясь и кашляя, Павел упал на колени, а она спокойно наблюдала за мужем. Рыдая, он попытался отползти в сторону, но Веста схватила его за волосы и снова ударила.
        - Я догадывалась, что с тобой будут трудности, - вздохнула она.
        Подхватив строительную кувалду, она обрушила ее на локоть Павла. Тот истошно закричал, начав судорожно кататься по палубе. Веста шла за ним, поднимая и опуская тяжеленный молот, и после каждого удара, попавшего в цель, крики ее супруга становились все тише и тише.
        Наконец Павел умолк, провалившись в спасительное беспамятство, и Веста небрежно отбросила кувалду в сторону. Та с грохотом упала на палубу, стукнувшись об борт.
        Обе ступни искалеченного мужчины были неестественно вывернуты. Из щиколотки левой ноги торчал обломок кости, из раны толчками выплескивалась кровь. Запястья и локти тоже были раздроблены.
        - Это чтобы ты не попытался вылезти, - объяснила Веста. - Ты не представляешь, на что способен человек, когда попадает в нутро ноты… Некоторые сходили с ума и вышибали крышку, притом что на каждой конечности было по несколько переломов, в том числе и открытые. Таким неугомонным я ломала позвоночник, и только после этого они успокаивались.
        Женщина попровила прядь волос, выбившуюся из-под повязки.
        - Не бойся, - мягко проговорила она. - Все будет хорошо.
        Она принесла бинты и, остановив кровь из раны на ноге Павла, сделала ему перевязку.
        - Я не хочу, чтобы ты ушел раньше времени, - улыбнулась Веста.
        Подтащив бессознательное тело мужа к «ноте», она принялась запихивать Павла внутрь. От жуткой боли тот мгновенно пришел в себя, исторгая дикие вопли. Он кричал долго, до хрипоты. Даже тогда, когда он уже был внутри, Павел, сорвав глотку, продолжал издавать шипящие звуки.
        Когда все было готово, Веста закрыла громадную колбу бугельной крышкой, после чего с помощью лебедки принялась поднимать «ноту» вверх.
        Одинокой чайке, очевидно, надоело бесцельно кружить над яхтой, и она, пронзительно крикнув на прощание что-то на своем птичьем языке, унеслась прочь.
        Начинался второй день в открытом океане.

* * *
        Спотыкаясь, Веста ввалилась в каюту.
        Она осторожно поставила на стол погребальную урну и села на диван.
        - Я все правильно сделала, - сипло проговорила она, прикладываясь к бутылке. Алкоголь мерзко-теплым ручьем заструился внутрь. - Правильно.
        Веста уставилась на урну с прахом.
        - Мне нужно было догадаться. Твой приятель, Олег… значит, он был прав. Павел оказался последней мразью. Я… до последнего верила ему. И не ожидала такого подлого предательства.
        Несколько минут она сидела в полном молчании, погруженная в свои мысли, а когда вновь подняла глаза на урну, в них блестели слезы:
        - Как же нам было хорошо вдвоем. Я скучаю по твоим рукам, мой милый. Ты никогда не называл меня сукой. Ты… ты любил меня. А я любила тебя. Любила куда сильнее, чем может любить сестра своего родного брата. Я и сейчас люблю тебя. Лишь поэтому я согласилась бы продолжить твои изыскания. Потому что куда проще было бы разрезать этого червяка пополам и выкинуть на корм акулам. Правда?
        Громадные глаза Весты пытливо ощупывали урну, как если бы женщина намеревалась различить в ней какой-то знак, символ или просто нечто новое, то, что ранее ею не было замечено.
        - Не бросай меня. Ладно? - прошептала она. Потянувшись, Веста взяла урну и, прижав ее к обвислой груди, легла на диван.
        Вскоре она уснула.

* * *
        - Эй…
        Павел с трудом сглотнул горький комок, застрявший в глотке.
        - Эй… Веста?
        Боль, слегка притупленная шоком и ужасом, теперь с готовностью вернулась, она, словно издеваясь, накатывала волна за волной, словно предвещая бурю и намекая, что это даже не боль, а так, цветочки, и что самые изуверские страдания еще впереди…
        Затылком он упирался в крышку стеклянного сосуда, левая рука плотно прижата к телу, правая же почему-то оказалась за спиной. Скрежеща зубами, Павел, как мог, выгнулся вперед, пытаясь выиграть хоть чуточку свободного места. Наконец ему удалось высвободить руку, но при этом он задел сломанную кисть. Новая вспышка боли не заставила себя долго ждать, она вгрызлась в разгоряченную плоть стальным капканом.
        «Это всего лишь крышка… - как в багровом тумане, думал он. - Всего лишь крышка… как в банках с засолами…»
        Павел чувствовал затылком твердую поверхность крышки, отделяющей его от внешнего мира. Но для того, чтобы попытаться выдавить ее, нужно упереться нижними конечностями в дно этого чертового аквариума. Что было почти невозможно из-за нестерпимо пульсирующей боли в перебитых ногах.
        - Что ты со мной сделала, гадина?! - простонал он.
        Вздохнув, Павел попробовал усилить давление на крышку, в следующую секунду едва не потерял сознание - перебитые ступни будто окунули в кипящее масло.
        - Сука! - сипло вырвалось у него.
        Масло, которым Веста его смазала перед помещением в «ноту», отвратительно воняло горелой пластмассой. Несколько минут Павел неуклюже елозил, тщетно выискивая мало-мальски нормальное положение для своего изувеченного тела, отчего вся внутренняя поверхность стекла бочонка покрылась мутно-скользкой пленкой.
        - Что ты со мной сделала?! - шепотом повторил он.
        Дыхание со свистом вырывалось из его горла, легкие явно испытывали недостаток кислорода. Чуть склонив шею налево, Павел сумел повернуть голову так, чтобы его рот располагался у самой крышки. Там, где сквозь симметрично расположенные квадратные дырки лазурью светились клеточки неба. И сейчас пленник «ноты» отдал бы все на свете, лишь бы оказаться снаружи, увидеть все небо целиком и с жадносью вдыхать в себя свежий воздух.
        - Помогите, - жалобно всхлипнул он. Приблизив шелушащиеся губы вплотную к отверстиям в крышке, Павел снова позвал на помощь. Ему хотелось верить, что его голос звучит громко, в действительности же звуки, вырывающиеся из его рта, были ненамногим громче предсмертного хрипа.
        - Багор. Где ты, ублюдок? - глотая слезы, шептал Павел. - Почему ты не приехал?! Приезжай и убей эту е…тую стерву! Вытащи меня из этой стеклянного гроба! Пожалуйста. Пожалуйста, Багор!
        Ответом было тихий звон «нот», легонько стукающихся друг о друга из-за неожиданного порыва ветра.
        - Качели, - пробормотал Павел. - Это похоже на качели.
        «Что, если попытаться раскачаться? Как на качелях? И ударить в соседнюю банку? - внезапно подумал он. - Что, если этот проклятый горшок даст трещину и разобьется?!»
        Он опустил голову и, прислонив ее к стеклу, измазанному липкой пакостью, принялся тереться носом, расчищая «окошко».
        «Попробовать можно, - зевнув, проснулся внутренний голос. - Представь, что жбан, в котором ты сидишь, все же раскололся от твоей возни. А ты голый. Как минимум получишь серьезные порезы. Тем более, ноги-руки у тебя сломаны. Что ты будешь делать? Ползать на локтях? Или на пузе?»
        - Заткнись, - хрипло огрызнулся Павел, и ненавистно-скрипучий голос с неохотой умолк.
        Вместе с тем Павел чувствовал, что ничего хорошего из этой идеи не выйдет. Да и Веста наверняка где-то рядом. Вряд ли эта заплывшая жиром сука будет спокойно наблюдать, как он тут раскачивается взад-вперед, словно маятник… Но и перспектива сидеть внутри стеклянного бочонка, как огурец в рассоле, его не прельщала.
        Наконец ему удалось очистить небольшой участок стекла от масла, и он прильнул к нему лицом.
        Буквально в нескольких сантиметрах от него медленно покачивался сосуд с раздувшимся мертвецом, и Павел до крови закусил губу. Полуразложившееся лицо трупа было прямо перед ним, казалось, покойник внимательно разглядывает своего нового соседа. Пока еще живого соседа.
        Павел зажмурился. Кровь из прокушенной губы потекла по подбородку.
        - Пожалуйста, - не открывая глаз, прошелестел он. - Пусть все это закончится…
        Вскоре поднялось солцне, и кожа мужчины покрылась горячей пленкой пота. Дышать стало еще труднее, и он буквально всасывал воздух через крошечные отверстия крышки, как остатки сока через соломинку в бумажном стаканчике.
        Несколько раз Павел проваливался в вязкий омут забытья, но Госпожа Боль была рядом, она притаилась, скаля свои гнилые, но все еще острые зубы, и его сознание с шумным плеском выныривало обратно. Выныривало, чтобы заставлять мужчину стонать и скрипеть зубами до крошева от жгучей боли, которая медленно, но неумолимо разъедала каждую клетку его скукоженного тела, словно серная кислота.
        А когда его затуманенный взгляд случайно уткнулся в «окошко», по телу прошла мелкая дрожь. Черные, облезло-распухшие губы трупа были растянуты в широкой ухмылке.
        - Нет, нет, - залепетал Павел, часто моргая. В голове, октава за октавой, нарастал странный шум.
        (… восьмая нота… Сергей так хотел придумать восьмую ноту)
        Труп подмигнул ему, и Павел зашелся в хриплом крике.

* * *
        Когда разбухшее от душного жара солнце поднялось в зенит, на палубу, потягиваясь, вышла Веста. Почесав под мышкой, она окинула бескрайнюю гладь океана ничего не выражающим взором. Ее лицо было ровным и неподвижно-спокойным, как чистый лист бумаги. На виске чернела корочка засохшей крови.
        - Сегодня будет жарко, - обронила она, повернувшись к «нотам». Шагнув ближе, Веста прищурилась, пытаясь разглядеть за мутным стеклом своего мужа:
        - Ты всегда был поросенком, Павлик. Посмотри, какую грязь развел.
        Павел открыл глаза и, вздрогнув, начал что-то торопливо говорить.
        Веста прижала ладони к ушам, качнув головой:
        - Я тебя не слышу. Говори в дырочки, Павлик. Они над тобой.
        Несколько секунд он тупо смотрел на супругу, после чего с огромным трудом запрокинул голову, вплотную уткнувшись лицом в крышку.
        - Да, вот так. Вот теперь я тебя слушаю, - сказала Веста, ободряюще улыбнувшись.
        - Прости… меня…
        - Я тебя давно простила, - последовал ответ. - А даже если и не простила бы - что это меняет? Ты теперь мне не принадлежишь. Можешь считать это разводом.
        - Пожалуйста… - заскулил Павел. - Я… я все сделаю. Все… что захочешь, Веста…
        - У меня все есть. Крыша над головой и прекрасная работа. У меня есть записи моего Сережи. А еще у меня есть воспоминания о нем, о моем любимом брате, - произнесла женщина. - Что мне еще надо? Когда-то у меня был муж, но это была так давно…
        Из воспаленных глаз Павла заструились слезы.
        - Убери… убери этого мертвого, - попросил он. - Я не могу на него смотреть! Он… на самом деле не умер! Я видел! Он рассматривал меня!!
        Веста перевела озадаченный взгляд на колбу с трупом.
        - Пожалуй, у тебя начались галлюцинации, - предположила она, потерев двойной подбородок. - Это бывает. Особенно когда происходит насыщение ноты. Обычно на рождение нового звука требуется двое суток - как раз столько в состоянии протянуть организм среднестатистического человека. Правда, бывали и исключения. Наш рекорд с Сергеем - восемьдесят три часа и двенадцать минут! Представляешь, почти четверо суток! Это был один молодой и крепкий спортсмен. Без воды, со сломанной спиной, раздробленными, искрошенными коленками и руками! Он уже дал сок - дно ноты было заполнено его естественными выделениями. Представляешь, чем ему приходилось дышать? Поэтому я не случайно предложила тебе облегчиться… А как этот парень сквернословил! До самого насыщения ноты он грубил и угрожал нам с Сережей. Даже когда у него пропал голос, он шевелил своими потрескавшимися губами какие-то грязные ругательства. А ты? Не прошло и пары часов, как ты уже начал канючить. Не будь слабаком.
        Павел тихо плакал.
        Веста осторожно постучала костяшками пальцев по поверхности громадной капсулы.
        - Интересно, каким будет звук завтра вечером? - задумчиво проговорила она. - Надеюсь, к тому времени все будет готово. Вряд ли ты протянешь дольше.
        Вздохнув, Веста добавила:
        - Когда Сергей был жив, он неоднократно говорил о том, что нам следовало бы вернуть ноты домой, в Россию. Здесь, конечно, своя уникальная и замечательная атмосфера. Неповторимый, потрясающий антураж. Полная идиллия. Но как говорится, у себя в доме и стены помогают, и кормить ноты все-таки удобнее на родине. Удобнее и безопаснее. Видишь ли, здесь, вдали от дома, существуют определенные риски. Ты не представляешь, каких трудов стоило завлечь сюда кого-либо! - воскликнула Веста. - И при этом оставаться вне подозрении полиции!
        - Я не чувствую своего тела, - хрипло выдавил Павел. - Я подыхаю, Веста.
        - Сожалею, - без тени сочувствия ответила она. - Могу себе представить, что ты сейчас думаешь. Чтобы хоть немного отвлечься от боли, постарайся думать о другом. Подумай о тех женщинах, которых ты обманул, а потом убил. Неважно, кто оборвал их жизни - ты или твой приятель Багор, в этом все равно виноват ты. Я уверена, что их страдания были куда более мучительные, чем твои.
        Неожиданно Веста села прямо на палубу, раздвинув в стороны свои мясистые ноги. «Нота» с запечатанным внутрь телом Павла тихонько покачивалось прямо перед ее круглым непроницаемым лицом.
        - Знаешь… Мне сейчас снились дети, - тихо промолвила она. - Я еще не рассказывала тебе? Извини, мысли кувырком, словно в чехарду играют… Я просто была очень взволнована, ведь хотелось так много тебе рассказать. Так вот… Я помню эти события, как будто они произошли вчера вечером. Неподалеку от нашего района проходила скоростная трасса. Мы возвращались поздно вечером домой, и прямо на наших глазах произошла жуткая авария. Лобовое столкновение, на огромной скорости, грузовик и легковушка. Вероятно, водитель грузовика уснул. Он и умер, скорее всего, во сне. С другой стороны - старенькая иномарка с семьей. Отец был не пристегнут, и от удара его вышвырнуло наружу через лобовое стекло. Он разорвал себе живот, и его внутренности растянулись метра на три, когда он, еще живой, пытался ползти к машине. Женщина была пристегнута, но она была без сознания. Дверь намертво зажала ее ноги, и она не двигалась. Но самое удивительное… на заднем сиденье были дети! Мальчик и девочка, двойняшки. Им было примерно по семь-восемь лет, и они почти не пострадали от аварии.
        Веста с любовью погладила «ноту».
        - Мы решили забрать их с собой. Уж лучше они послужат искусству, чем останутся сиротами. Кто знает, в чьи руки они попали бы? Но случилось непредвиденное - неожиданно в себя пришла женщина. Увидев, что мы уносим детей, она словно обезумела. Она начала кричать, звать на помощь. Я думала, она бросится за нами, волоча за собой искореженную машину. От ее криков у меня потом всю ночь болела голова! Сереже пришлось задушить ее. Слава богу, дети этого не видели - они уже были в машине. Испуганные и почти ничего не соображающие. Уже под утро они были в нотах. Чисто вымытые, милые, очаровательные детки. Тебе доводилось когда-нибудь слышать «Тени на солнце»? Это считается одна из сильнейших работ моего брата. Так вот, этот шедевр мой брат написал в ближайшие дни после случая, о котором я тебе только что поведала…
        Она посмотрела на Павла и лицо ее потемнело. Чистый белый лист словно пошел вмятинами и пятнами, приобретая грязно-пепельный цвет.
        - Ты слышишь, маленькая гнида? Человек писал гениальную музыку! Никто не мог сравниться с моим братом! Сергей объездил со своим оркестром почти весь мир! Он обладатель международных премий! Что сделал ты, насекомое?! Обворовывал богатеньких сучек, что без ума влюблялись в тебя? Устраивал им несчастные случаи? Исподтишка подсыпал им снотворное в шампанское?!
        - Принеси… воды, - надтреснутым голос взмолился Павел. - Пить! Пить… Веста…
        - Зачем? - искренне удивилась она. - Чтобы ты только продлил свои муки? Чем быстрее ты дойдешь, тем нам всем лучше. Тебе больше не будет больно, а я стану свободной женщиной. Может, я снова выйду замуж, мне еще не поздно… Но самое главное - ты подаришь звук. Понимаешь? Новый, ни с чем не сравнимый звук! Уверена, ты должен гордиться этим.
        - Воды, - хрипло повторил Павел.
        - Я не сказала тебе главного, - не обращая внимания на мольбы мужа, произнесла Веста. - Через два дня в дом случайно нагрянул наш отец. Мы об этом не знали. Он вошел в хозблок, где происходил процесс, и все увидел. У него был самый настоящий шок. Он стал задыхаться, кричать на нас, хвататься за сердце. Между ним и Сережей возникла потасовка. Не знаю, как все случилось, но… в общем, папа неудачно упал. Упал так, что ударился виском об угол стола. Он умер мгновенно. Мы долго думали, как нам быть дальше, и лишь к вечеру Сережа предложил посадить тело папы в машину и столкнуть ее в реку. Ночью наш план был исполнен. И хотя отец к тому времени был на пенсии, он продолжал вести активный образ жизни. Поэтому когда он исчез, его очень скоро начали искать. Мы, конечно, тоже написали заявление в милицию. Но нашли отца лишь через два года - на затонувшую машину наткнулся один рыбак, у которого в воде за корягу запуталась леска…
        - Пить… - едва ворочая языком, повторил Павел.
        - Нет, - ответила Веста с легким раздражением. - Я вообще теперь не вправе прикасаться к тебе. Во всяком случае, пока все не закончится.
        Она медленно поднялась на ноги и, переваливась, словно утка, направилась в рубку.
        - Нет, - зашептал Павел, когда Веста исчезла из его поля зрения. - Нет, нет, нет…
        Он упорно талдычил эти ничего не значащие слова, пока не отключился.
        А когда Павел снова разлепил опухшие от слез веки, полуразложившийся труп снова внимательно смотрел на него из своего стеклянного склепа.

* * *
        «Если до заката мы ничего не найдем, я вернусь в Даббо. Не хер тут ловить».
        Эта мысль посетила Багра ненавязчиво, словно нечто само собой разумеющееся, но при этом не претендующее на прямое воплощение в жизнь. И, как ни странно, он отнесся к этой идее совершенно спокойно. Жизненный опыт научил его быть практичным и не биться лбом в железные двери, если рядом есть окошко. Но если и оно наглухо забито досками, то следовало бы задаться вопросом: «А нужно ли оно мне?» Когда-то Багор услышал фразу, очень ему понравившуюся: «Там, где я ничего не могу, я не должен ничего хотеть».
        Поэтому он принял решение.
        Если к исходу сегодняшнего дня они не найдут яхту, где должны находиться Павел со своей слоноподобной женой, то, стало быть, такова судьба. Они вернутся на берег, и Багор забудет о сделке с Павлом. Он вернется обратно в Австралию.
        И тем не менее мозг Багра, словно компьютер, автоматически анализировал возможные варианты развития событий с его подельником, как вероятные, так и самые невероятные…
        Павлик мог сцепиться с Вестой, и оба могли получить серьезные травмы, несовместимые с жизнью. Итог - два трупа. Не очень хороший результат. Если это так, то разыскиваемая им яхта в настоящее время дрейфует на волнах с двумя мертвяками, удаляясь от берега все дальше и дальше.
        Может быть, Веста в порыве страсти убила своего мужа, а сама покончила самоубийством.
        А вдруг яхта утонула?
        И потом. Нельзя исключать, что они давно вернулись в порт, просто в какой-то момент яхта проскочила мимо Багра. Все может быть. Но ждать дальше не имело смысла. В Даббо Багра с нетерпением ждала новая пассия, над которой еще следовало бы хорошо поработать. Кроме того, необходимо выкроить время и на пару недель слетать в Россию в гости к одной симпатичной курочке, с которой он познакомился на одном из популярных сайтов знакомств. Она поверила в его слезливую историю с мошеннической фирмой, якобы кинувшей его с покупкой квартиры в новостройке. Несколько дней назад простодушная дура уже перевела на его счет двести тысяч «деревянных». Но судя по всему, запас перьев у курочки оставался еще внушительным, и он был твердо настроен ощипать ее догола, до самой морщинисто-сизой кожицы. А потом прокоптить ее над огнем, хе-хе…
        - I see a yacht[12 - Я вижу яхту (англ.). Здесь и далее говорят на английском.]* - внезапно сказал Анару, и Багор встрепенулся.
        Абориген с возбужденным видом тыкал пальцем куда-то вперед, и Багор, всмотревшись, глубоко вздохнул. Стараясь не выдать своего волнения, он пренебрежительно сказал:
        - Подплывем поближе. Может, это не то, что нам нужно. Сбавь обороты.
        Моторка заметно снизила скорость.
        Вскоре их разделяло всего пару сотен метров, и новозеландец неожиданно заглушил мотор. Багор нахмурился.
        - Почему ты остановился? - спросил он, окидывая парня колючим взглядом.
        - Деньги, мистер, - напомнил Анару. - Вы обещали.
        - Правильно. Но мы должны подойти ближе. Когда я буду уверен, что это те, кого мы ищем, я заплачу тебе, - отчеканил Багор.
        Но владелец моторки стоял на своем.
        - Это та самая яхта, мистер, - настаивал Анару. - Здесь не может быть других. Посмотрите сами. Давайте деньги. Еще двадцать киви. Вы обещали.
        Багор еще раз посмотрел на яхту. Действительно, похоже, это был тот самый «Kotter 1760», о котором говорил Павел. И как этот черномазый говнюк разглядел с такого расстояния?
        - Ты не получишь ничего, пока я не окажусь на яхте, - решительно сказал он.
        На лице аборигена проступила бледность.
        - Я вам не верю, мистер. Вы постоянно меня обманывали. Давайте деньги, или я возвращаюсь на берег, - с усилием выговаривая слова, произнес Анару.
        - На берег? - переспросил Багор, нехорошо улыбаясь. - Без проблем. Возвращайся.
        Несколько секунд новозеландец растерянно смотрел на возвышающегося над ним мужчину.
        - Вы пожалеете об этом, - наконец промолвил он. - Мои братья накажут вас. Мне давно следовало обратиться в полицию. Похоже, вы задумали что-то плохое, мистер.
        Злая улыбка Багра стала еще шире, и он придвинулся к Анару еще ближе.
        - Давай, придурок, - тихо произнес он. - Все, что хочешь рассказать легавым, расскажи мне. Я как священник или гинеколог. Ничего не скрывай от меня.
        Когда его крепкая рука схватила за шиворот Анару, тот закричал.

* * *
        Около пяти часов вечера Веста вновь появилась на палубе. Несколько минут она неподвижно стояла у борта, глядя вниз на плескавшиеся волны. Затем развернулась, направив взор в «ноты», чуть подрагивающие в воздухе.
        Павел смотрел на нее с искаженным от всепоглощающего ужаса лицом.
        Веста медленно приблизилась, склонившись над крышкой сосуда:
        - Я рада, что в тебе еще сохранились силы. До наступления темноты осталось немного. Ночью тебе будет намного легче.
        - Спаси… - едва слышно прохрипел Павел. - Спаси… от него…
        - От него? - переспросила Веста, сдвинув брови. Затем ее осенило, и она перевела взор на соседнюю «ноту»
        - Это «СИ» тебя так напугала? - осведомилась она.
        Задыхаясь, Павел прошелестел:
        - Он… хотел вылезти… Но увидел… что ты вышла… и остался… Он притворяется…
        Веста долго смотрела на «СИ», затем встряхнула забинтованной головой:
        - Пожалуй, ты прав. Прошло и так слишком много времени, звук уже не будет меняться.
        Мурлыкая что-то себе под нос, она спустилась в трюм. Наружу она вылезла, сжимая в руке громадный крюк, в другой руке были резиновые перчатки и респиратор. Положив крюк на палубу, она принесла лебедку, трос которой подсоединила к стеклянной колбе с трупом.
        - Предупреждаю, будет плохо пахнуть, - известила она, с пыхтеньем вертя катушку. - Я специально законсервировала «СИ», там нет вентиляционных отверстий. Иначе Тейн во время обслуживания моей яхты мог заподозрить неладное.
        Когда «нота» оказалась внизу, Веста острием крюка сорвала пломбу. Раздалось сочное «ФУМП!», и в воздух вырвалось грязно-серое зловонное облачко. Павел не мигая смотрел на происходящее. Между тем Веста подняла крюк и, не меняя выражения лица, воткнула его в гнилую плоть. Послышался чавкающий звук.
        Павла вырвало, и она недовольно взглянула на мужа:
        - Тебе необязательно на это смотреть.
        Он закашлялся, и прикрыв веки, тяжело задышал.
        «Его больше нет, - мысленно произнес он, чувствуя едкий вкус желчи, текущей по его подбородку. - Все будет хорошо. Он больше никогда не посмотрит на меня».
        Весте пришлось изрядно повозиться - останки покойника намертво прилипли к внутренней поверхности колбы, и она в буквальном смысле выковыривала его наружу по кускам. Кучку костей и части плоти она сгребла в расстеленную простынь, после чего завязала ее узлом и выбросила за борт. Лишь пара мутных пятен на палубе напоминали о том, что минуту назад здесь лежали останки человека.
        Стаскивая с рук перчатки, Веста брезгливо сказала:
        - Это тоже в мусорку. А вот крюк я вымою. Или это багор? А, Павлик? Похож мой инструмент на багор?
        Помолчав немного, Веста неожиданно спросила:
        - Интересно, твой приятель еще помнит о тебе? Как считаешь?
        Павел молчал, не поднимая век. Даже если бы он слышал речь своей супруги, вряд ли бы у него нашлись силы на ответ.
        - Ладно. Я сейчас приду, - пообещала Веста.
        Она ушла и вернулась спустя несколько минут с походным раскладным стулом.
        - Знаешь, а я ведь тоже была с тобой не всегда откровенна, - сказала Веста, усаживаясь перед «нотой» сПавлом. - Но у меня есть оправдание. Я не врала тебе, как это делал ты, мальчик. Я просто кое-что умолчала из своей биографии. Например, я утаила от тебя, что у меня все-таки был ребенок. Ты хочешь знать, от кого такая жирная и страшная бабища могла бы родить? Ты будешь поражен, узнав ответ. Конечно же, от Сережи. В отличие от тебя, он не считал меня бегемотихой или бочкой с навозом. Мы любили друг друга, и наша любовь была божественной. У нас не было каких-то дурацких предрассудков по поводу того, что в наших венах течет одна кровь. Я любила Сережу, а он меня.
        Веста повернула голову в сторону океана, и уголки ее глаз повлажнели от слез.
        - Это была девочка, - очень тихо проговорила она. - Чудесный, милый ангелочек. Ее волосики были как у нас - светлые. Чистая и светлая девочка. Роды начались внезапно, и Сереже пришлось все делать самому. И сначала все шло хорошо, но…
        На мгновенье Веста запнулась, словно страшась продолжить.
        - …Сережа предупреждал меня о возможных рисках, - она вновь заговорила, медленно выдавливая из себя слова. - Девочка родилась слепой и с нарушением дыхания. Она была похожа на продрогшего котенка. Ей не хватало кислорода, и она начала задыхаться. Я обливалась слезами, не зная, что делать. Мы повезли нашу дочь в больницу, но она умерла по дороге. Прямо на моих руках. Можешь себе представить? Она даже не попробовала материнского молока.
        Голос Весты дрогнул.
        - Мы похоронили ее. И несколько дней после этого не могли смотреть друг другу в глаза. Прошел год, и я снова забеременела. Но выносить ребеночка я не смогла - у меня произошел выкидыш на двадцатой неделе.
        Она вытерла мокрые глаза.
        - Наверное, это все-таки из-за того, что мы брат и сестра. Поэтому, встретив тебя, я молила бога, чтобы он вновь послал нам малыша.
        Веста приблизила лицо к «ноте». Павел сидел в полной неподвижности, безвольно опустив голову на колени. Судя по всему, он снова потерял сознание.
        - Но сейчас я благодарю бога, что он открыл мне глаза, - холодно произнесла Веста. - Пусть я лучше буду бездетной, нежели иметь ребенка от такого подонка, как ты.
        Павел не шелохнулся.
        Минуты текли медленно, одна за другой, а она продолжала безмолвно сидеть на стуле, уткнув бесцветный взгляд в прозрачную капуслу, внутри которой медленно умирал ее муж.
        Солнце, завершив свой ежедневный пробег через океан, неспеша приближалось к горизонту.

* * *
        - Dont touch me![13 - Не трогай меня! (англ.) здесь и далее разговор на английском.] - завизжал Анару, в суеверном ужасе глядя на Багра. С искаженным от ненависти лицом тот с силой притягивал к себе молодого новозеландца.
        - Давай, урод, - цедил он. - Поведай мне про местных ментов.
        Анару вцепился в запястье Багра своими худыми загорелыми руками, но тот даже не думал ослабить хватку, и тогда парень в отчаянии впился зубами в его пальцы.
        Багор изумленно охнул, слегка выпустив парня, но тот не успел отпрянуть назад, так как через мгновенье в его лицо летел увесистый кулак. Голова Анару взорвалась болью, перед глазами, потрескивая, хороводом пронеслись разноцветные искры.
        - Помогите! - прокричал он, обреченно оглядываясь по сторонам. Вдали мелькнул белый силуэт яхты, которую они так долго и упорно искали с этим безумным белым господином. И из-за которой сейчас его, похоже, будут убивать.
        Багор приблизил к нему свое раскрасневшееся, искаженное в ярости лицо.
        - Извини, но дело не в твоих сраных киви. Мне не жалко какой-то двадцатки. Просто ты меня видел и наверняка запомнил, - процедил он и с силой ударил лбом в лицо Анару. Хрустнул сломанный нос, толчками запульсировала кровь, ярко блестевшая в лучах уходящего солнца. Тело парня обвисло, словно тряпичная кукла.
        Багор выпустил воздух сквозь сжатые зубы и пнул ногой уже бесчувственного новозеландца.
        - Я справлюсь и без тебя, придурок, - громко и членораздельно сообщил он. - А ты будешь клянчить свои сраные киви у чертей, сидя в горшке с собственным кипящим дерьмом.
        Сопя от натуги, он поднял тело Анару и уже намеревался перекинуть его за борт катера, как вдруг остановился.
        - Нет, парень, - пробормотал он. - Вы живучие, я знаю. Вдруг ты очухаешься в воде и еще уплывешь куда-нибудь?
        С этими словами Багор подвинул Анару так, чтобы его шея лежала на борту. Ухмыльнувшись, он нанес ужасающий удар ребром мозолистой ладони в горло парня. Анару захрипел, его тело выгнулось дугой, как от мощного разряда тока, пальцы судорожно стиснулись в кулаки и тут же разжались.
        - Вот теперь все нормально, - с удовлетворением кивнул Багор, сталкивая труп в океан. С тихим плеском труп молодого человека ушел под воду.
        Перегнувшись за борт, убийца смочил ладони в прохладной воде, после чего вытер об джинсы.
        «Ну вот, одной проблемой меньше».
        Он взглянул на часы.
        - Когда стемнеет, я приду к вам в гости, ребятки, - тихим голосом произнес он, глядя на безмятежно дрейфующую яхту. Расстояние между ней и катером не сокращалось и не увеличивалось, и это было хорошо.
        Багор мечтательно улыбнулся, но при этом глаза его источали мертвый холод.

* * *
        Солнце почти полностью скрылось за горизонтом.
        Периоды реальности и зыбучего беспамятства стали почти неразличимыми, постепенно слившись в монотонную непрекращающуюся пытку.
        Неравномерно стреляющая боль, наконец, чуть притихла, уступив место полному онемению, и даже когда Павел пытался двигаться, едва ли он испытывал какие-либо ощущения от этого.
        Восприятие действительности притупилось, дыхание вырывалось наружу с хриплым свистом, глотка разбухла от жажды и нестерпимого зловония, которым было заполнено нутро стеклянной тюрьмы. Казалось, легкие неторопливо поджаривали на медленном огне, изредка проворачивая на углях, будто шампур с мясом. Даже переломанные руки с ногами почти не болели, хотя Павел крешком глаза мог видеть левое запястье. Пальцы скрючены, как у сожженного дерева, место разлома потемнело и раздулось, как наполненная водой грелка.
        Лишь гулко бухающее в груди сердце напоминало о том, что жизнь все еще теплится в его умирающем теле, теле двадцативосьмилетнего мужчины.
        «Плевать, - сонно думал Павел. - Все равно скоро сдохну».
        «Сдохнуть? - так же медленно и лениво спросил внутренний голос. - А как же Багор?»
        Искусанные, покрытые корочкой запекшейся крови губы Павла искривились в глупой улыбке.
        Багор…
        Как это сейчас кажется глупо и несерьезно! Как странно!
        Багор, Веста… яхта…
        Мысленно проговоривая эти слова про себя, Павел ощущал себя фантастическим пришельцем из другой галактики.
        Ничего больше не имеет значения.
        Они там. Веста, Багор, его приятели в Москве, старенькая больная мать, о которой он почти забыл… Они там, в другом мире.
        А он здесь.
        Замурованный заживо в капсуле из толстенного стекла. Которое, наверное, даже не разрезать лазером.
        Внезапно раздавшийся звон заставил его приоткрыть налившиеся свинцом веки.
        И хотя яхта медленно погружалась в плотные сумерки, Павел кое-что увидел. Сквозь склизкое месиво из масла и собственных испражнений его в упор рассматривала Веста.
        «Как в зоопарке, - ухмыльнулся внутренний голос. - Как тебя называть, неведомое чудо-юдо?»
        - От тебя дурно пахнет, - заметила Веста, потянув носом. - Теперь ты понял, почему тебе следовало бы сходить в туалет ранее?
        - Я… люблю… тебя, - беззвучно проговорил Павел, едва ворочая распухшим языком.
        - Я не слышу, - сказала Веста после небольшой паузы. - Но я поняла тебя. Читать по губам не так уж сложно. Если ты говоришь это искренне, я рада. Если нет… что ж. Это останется на твоей совести. Угадай, что у меня есть! Смотри!
        Она помахала перед «нотой» рукой.
        Павел моргнул.
        Кажется, это какой-то провод, собранный в моток. Или проволока? Что она задумала?
        - В твоих удивленных глазах я вижу немой вопрос, - сказала Веста. - Мол, что это? Что задумала моя милая и изобретательная супруга? Сунуть в ноту оголенный провод под напряжением? Наверное, было бы очень смешно наблюдать, как ты трясешься под воздействием тока в собственных какашках. Но это совсем другое.
        Сосредоточенно сопя, она принялась приклеивать с помощью скотча провод, «рисуя» им сверху донизу зигзаги, так что получилось вроде индейского орнамента. На другом конце ленты темнело небольшое устройство прямоугольной формы.
        - Это Сережа придумал, - сообщила Веста словно между прочим. - Подзаряжается от аккумулятора.
        Когда все было готово, она чем-то щелкнула на устройстве, и провод неожиданно вспыхнул равномерным голубовато-прохладным свечением.
        Павел лишь хрипло вздохнул. Из-за светодиодной ленты он плохо видел свою супругу и поэтому быстро потерял интерес к происходящему. Но его слуховые рецепторы и анализаторы еще функционировали, поэтому некоторые фразы, признесенные Вестой, ему все же удавалось расслышать.
        - В этой позе ты похож на ребенка в животике у будущей мамы, - вдруг сказала Веста, глядя на «живой фонарь». Скорченная фигура Павла виднелась вполне отчетливо, несмотря на грязные разводы внутри «ноты».
        Она села на раскладной стул. Несколько минут прошло в полном молчании.
        - Я сейчас вспомнила свою учительницу по музыке, - наконец нарушила паузу Веста. - Мне кажется, она чудесно подошла бы для восьмой ноты… Тем более она была беременной. Знаешь, что с ней стало, Павлик?
        Не дожидаясь какой-либо реакции мужа, Веста тут же ответила:
        - Ольга Петровна поставила мне двойку. Одна девочка на уроке музыки ущипнула меня, и я от неожиданности вскрикнула. Развернувшись, я толкнула обидчицу. Я никогда не давала себя в обиду. Эта дурочка упала и заплакала. А Ольга Петровна, как тогда говорили школьники, влепила мне «банан». Из-за этого в четверти у меня получилась тройка. Когда родители узнали об этом, на семейном совете было принято решение о моем наказании. Я мечтала о велосипеде, но мне его в этом году так и не купили.
        Подул сильный ветер, яхта слегка качнулась, и «ноты», словно почувствовав неясную тревогу, тихонько зазвенели.
        - Слышишь? Они разговаривают. Ноты могут общаться друг с другом, - произнесла Веста, глядя, как стеклянные капсулы беспокойно стукаются друг о друга. Закинув голову вверх, она неизвестно зачем вставила:
        - Будет дождик.
        Помолчав, Веста продолжила:
        - Так о чем это я? Ага… Сергей тоже узнал о моей двойке. Он предложил отомстить учительнице. В то время ему уже было почти восемнадцать. Мне было и страшно, и интересно одновременно. Я спросила - «А как мы ей отомстим?» Сережа лишь загадочно улыбнулся. Он узнал, что каждый вечер Ольга Петровна выходит на вечернюю прогулку со своим стареньким пуделем. И в один чудесный вечер мы прокрались на крышу. Сережа приказал мне стоять подальше от края. У его ног лежал огромный обрезок чугунной трубы.
        «Мы ее так напугаем, что она до конца жизни заикаться будет», - подмигнул мне Сережа. Он был уверен в своих силах, за что я его еще больше любила. Я улыбнулась, понимая, что мы затеяли, в общем-то, не очень хорошее дело. Но и отступать уже не было смысла. Сережа всегда говорил, что начатое дело нужно доводить до конца. Перед моими глазами все еще стоял велосипед - новенький, шикарный, с хромированными спицами и пронзительно громким звонком. Как я мечтала о нем! Так что втайне я желала, чтобы Ольга Петровна стала заикой.
        Веста уставилась на свои обгрызенные ногти.
        - Но мы просчитались, моя учительница музыки не стала заикой. Труба упала ей прямо на голову, - глухо сказала она. - Кто-то закричал, я не знаю кто. Наверное, случайный прохожий. И я не знаю, умерла ли Ольга Петровна сразу или потом. Я лишь помню побледневшее лицо Сережи.
        «Бежим через соседний выход!» - хрипло скомандовал он, и мне стало страшно.
        Когда мы выскочили наружу, у подъезда, где лежала моя учительница, начали собираться зеваки.
        «Не смотри туда», - приказал Сережа, и мы торопливо ушли прочь. А наутро я пришла в школу и увидела в холле столик, на котором стояла фотография Ольги Петровны в траурной рамке. Тогда и стало известно, что она ждала ребенка. После этого случая я стала грызть ногти. И мы больше никогда с Сережей не заводили разговора на эту тему.
        На нос Весты шлепнулась первая капля дождя, и она чихнула.
        - Кстати, велосипед мне купили буквально через неделю, - известила она. - Наверное, они сжалились, видя мое состояние.
        Она посмотрела на «ноту», вглядываясь в застывшее тело мужа:
        - Ты спишь, Павлик? Может, споем вместе колыбельную? Не хочешь? Тогда я пошла спать. Не хочу мокнуть под холодными каплями.
        Веста погладила «ноту» сПавлом, затем вдруг сказала:
        - Представляешь, а Сергей ведь хотел найти того старика. Ну о котором я тебе рассказывала в самом начале, что играл на колбах с бабочками. Когда мой брат стал достаточно взрослым, он отправился в Новороссийск. Он отыскал то самое место, где когда-то стояла хибара горбуна, запертая на замок. Только никакой хибары там уже не было, а на месте лодочной станции был построен здоровенный причал, у которого швартовались большие красивые яхты. Такие, например, как у меня.
        Веста вздохнула.
        - Так что вся история с тем самым горбуном осталась тайной за семью печатями, правду о которой, вероятно, никто никогда не узнает. Я даже как-то спросила брата, мол, может, тебе все это померещилось? Или приснилось? Сережа ведь был очень эмоциональным мальчиком, с необычайно развитым воображением. На что он сильно обиделся и даже не разговаривал со мной несколько дней…
        Дождь уже вовсю хлестко барабанил по палубе, собираясь в маленькие лужицы.
        Веста склонилась над крышкой стеклянной каспулы и, превозмогая запах сочащейся наружу вони, промолвила:
        - Прощай.
        Как только она скрылась в каюте, с западной стороны океана пророкотали первые раскаты грома.

* * *
        Когда моторная лодка приблизился почти вплотную к яхте, Багор заглушил двигатель. На его кепке, из-под которой все так же торчали мокрые вихры рыжего парика, был надет мощный налобный фонарь. Из рюкзака мужчина вытащил небольшой моток веревки с петлей на конце. Привязав канатик другим концом к железной проушине на транце катера, он накинул петлю на швартовочный кнехт яхты, постепенно подтягиваясь к судну. Наконец его пальцы легли на мокрый борт, и Багор, тяжело дыша от усилий, принялся перелезать на палубу яхты.
        Мужчина не успел ступить и двух метров, как увидел «ноты». Он замер на месте, недоверчиво вглядываясь в качающиеся капсулы.
        - Что за срань? - пробормотал Багор, делая осторожный шаг вперед. Тонкий пронзительно-желтый луч фонаря шилом вспорол влажную ночь, наткнувшись на восьмую «ноту». Только она одна из всех остальных была оплетена зигзагообразной лентой, сочившейся голубоватым свечением. Оно было бледно-тусклым, но его хватало для того, чтобы угадать в существе, заключенном в чрево прозрачной колбы, очертания человеческой фигуры. Глядя на нее, Багор непроизвольно вспомнил об одной передаче, в которой показывали какого-то уродца в склянке. Вроде он назывался гомункул…
        Он придвинулся еще ближе, и сердце его отчаянно заколотилось.
        «Не может быть!»
        Багор встряхнулся, словно вылезшая из пруда собака.
        - Эй! - неуверенно произнес он.
        Покачал головой, моргнул, будто втайне надеясь, что когда он откроет глаза, жуткий чан с человеком внутри исчезнет.
        Ничего не исчезло.
        Более того, Багор узнал этого несчастного.
        Подойдя вплотную к капсуле, он с потрясенным видом рассматривал тело своего напарника, застывшее в невообразимой позе. Похоже, Павлу переломали все кости, затем его податливо-размякшее тело залили эпоксидной смолой, как гигантского жука, и со временем он окаменел внутри этого бочкообразного горшка, словно какое-то жуткое украшение, вроде брелока. Внутренняя поверхность колбы была испещрена мутными кляксами и потеками.
        Луч фонаря остановился на пепельном лице Павла, и тот неожиданно открыл глаза.
        - Твою мать, - хрипло выругался Багор, резко отпрянув назад. Он был раздражен и испуган одновременно. Черт подери, что здесь происходит?!
        Выпученные белки глаз его напарника были залиты кровью, рот медленно открывался и закрывался, как у издыхающей рыбы на солнцепеке. Губы несчастного были изгрызены в лохмотья.
        «Он сейчас умрет», - зашептал внутренний голос, и Багор вздрогнул.
        Точно. У его подельника такой вид, что можно было только диву даваться, почему он еще не откинул копыта. А это не входило в его планы.
        Наконец, взяв себя в руки, Багор вновь приблизился к «ноте». Он слегка склонился над вентиляционной крышкой сосуда, и в ноздри мгновенно ворвался тошнотворный смрад, от которого желудок спиралью скрутили рвотные спазмы.
        - Тьху, - скривился он, зажав нос пальцами. - Ты че туда залез, придурок?
        Павел приподнял трясущуюся голову.
        - По… мо… - только и смог прошептать он. - Помо…ги…
        - Где она? - спросил Багор, постепенно приходя в себя. - Где Веста? Это она тебя сюда запихнула, да?!
        Павел ничего не ответил, отсутствующим взглядом пялясь в никуда.
        Плотно сжав губы, Багор перевел взор на рубку. Потом на кокпит. Если мотор выключен, наверняка Веста в каюте, и, скорее всего, она спит.
        В считаные секунды он оценил ситуацию.
        Если он попытается разбить этот горшок, Павлу точно наступят кранты - острые осколки искромсают его сообщника в клочья, он ведь там в чем мать родила… К тому же звон может разбудить сумасшедшую толстуху.
        А если он откроет карабин, на котором держалась стеклянная колба, она, чего доброго, грохнется ему на ноги, и все равно разобьется.
        Морщаясь от жуткой вони, едкие пары которой сочились из крышки «ноты» наружу, Багор процедил:
        - Тебе придется потерпеть. Не смей сдохнуть, парень. Мне нужны ваши деньги.
        Вместо ответа Павел разинул рот. Распухший, темный, как пиявка, язык вывалился наружу.
        Багор почувствовал, как в его кожу впиваются сотни ледяных иголочек. В свои сорок два года он немало повидал в жизни, он нередко видел смертельно больных людей, стоящих на краю могилы, на его глазах заживо гнили бедолаги, пожираемые лепрой… Он видел мертвые тела, и, чего уж греха таить - ему приходилось и самому отправлять людей на тот свет. Так что в этом мире было не так много вещей, которые могли бы заставить его испугаться.
        Но почему-то сейчас, на борту этой странной яхты, под хлещущим дождем, Багру было по-настоящему страшно. В какие-то доли секунды из дальних закоулков мозга выплыла мысль о том, чтобы немедленно убраться отсюда, и ему стоило немалых трудов затолкать ее обратно в темный угол.
        Деньги.
        Да, деньги. Много денег.
        Он заставит Весту вытащить Павла из этого вонючего бочонка, и они поплывут обратно к берегу.
        На негнущихся ногах Багор зашагал к кокпиту, но, прежде чем войти внутрь, он не выдержал и вновь посмотрел на «ноты».
        «Елочная, мать их ети, игрушка», - неосознанно подумал он. Громадная капсула сонно мерцала голубоватым светом, словно глыба льда с замурованным внутри человеком.
        Веста была в каюте - об этом красноречиво говорил ее клокочущий с присвистом храп. Поразмыслив, Багор решил разбудить ее при свете и, щелкнув выключателем, вырубил свой наголовный фонарик. Затем он снял кепку с приклееным париком и присел на стул рядом с диваном.
        «Похоже, тут и правда была серьезная переделка».
        Багор с удивлением разглядывал квардак, царящий в каюте, которая в какой-то момент вызвала у него невольное сравниение с пещерой людоеда.
        Взгляд ночного гостя остановился на забинтованной голове хозяйки яхты, сплошь в запекшихся пятнах крови.
        - Веста, - тихо позвал он, легонько тронув спящую рукой за плечо. Никакой реации.
        - Веста, - повысил голос Багор.
        Она продолжала храпеть, и тогда мужчина толкнул ее. Охнув, Веста заелозила на диване, осовело хлопая глазами.
        - Пора вставать, - мягко произнес он. - У нас много дел.
        Она облизнула разбитые губы. Ее рассеянный взор наконец сфокусировался на Багре.
        - Это сон, - прошептала Веста. Ее толстые грязные руки, покрытые царапапинами, обхватили виски. - Я сплю.
        - Нет, ты не спишь, - терпеливо возразил Багор. - Посмотри на меня внимательно. Хочешь, я тебя ущипну?
        Лицо Весты приняло осмысленное выражение, туманная пленка, застилающая глаза, исчезла. У нее был такой вид, словно с ней неожиданно заговорил диван.
        - Олег? - изумленно спросила она. - Ты правда мне не снишься?
        - Правда, - усмехнулся тот. - Вставай и пошли наружу. Ваш медовый месяц придется сократить.
        - Что ты тут делаешь?!
        Багор почесал нос.
        - Как что? Приехал тебя спасать, Веста. Я ведь дал слово Сергею опекать тебя.
        Она медленно села, спустив колоннообразные ноги на пол.
        - Как ты меня нашел?
        Губы мужчины снова растянулись в ухмылке:
        - Ищите да обрящете. Библию читала, детка? Стучите, и вам откроют.
        Вздыхая, Веста встала с дивана, ее слегка покачивало из стороны в сторону
        - Я ничего не понимаю. Я не сообщала тебе, где мы находимся, - медленно проговорила она.
        - Что ты сделала с мужем, Веста? - вкрадчиво спросил Багор. - Ты что, с ума сошла? У тебя какие-то проблемы с головой?
        - Ты сам сказал по телефону, что Павел убивал своих жен, - отстраненно сказала Веста. Она нахмурилась, глядя в одну точку.
        - Я не говорил, а намекал, - возразил мужчина. - Но это не означает, что после моего звонка ты должна была запихнуть Павла в горшок и подвесить его, как цветную погремушку. Ты что, решила замариновать его в собственном дерьме? Там такая вонь стоит, что звезды на небе потухли. Идем. У нас очень мало времени.
        - Ты не мог знать, где мы находимся, - напряженным голосом произнесла Веста. По ее отекшему лицу внезапно скользнула тень понимания, и она резко повернулась к Багру. - О том, что мы уедем в Коромандел, знали лишь трое. Я, мой муж и Тейн. Вы с Тейном незнакомы.
        Багор перестал улыбаться.
        - Иди наружу и вытащи Павла из этого сраного горшка, - приказал он. - Ты же не хочешь загреметь в полицию? Если все вскроется, тебя упекут в тюрягу или в психушку!
        Лицо Весты вытянулось.
        - Я… - пролепетала она, пятясь назад.
        - Да, ты, - хихикнул Багор. - Дошло до тебя?
        - Я поняла, - выдавила Веста. - Ты знал Павла… Ты его сообщник, да? Как там… Багор?
        В его глазах заискрились опасные огоньки.
        - Я предполагал, что ты обо всем догадаешься, - кивнул он. - А теперь, когда все встало по своим местам, иди и выковыривай парня наружу.
        - Сколько тебе пообещал Павел? - дрогнувшим голосом спросила Веста. - Сто тысяч? Миллион? Или мою квартиру?
        - Это неважно. Ты должна вынуть Павлика из горшка, иначе я сам тебя засуну в один из них.
        - Я туда не помещусь, - сухо ответила Веста, и Багор рассмеялся лязгающим смехом:
        - Ничего, я обрежу лишнее. Мне не впервой расчленять тело. Даже такое жирное, как у тебя.
        Веста горестно вздохнула.
        - Где-то я уже слышала это. Так сколько тебе пообещал Павел? Я должна записать, кому и что нужно.
        С этими словами она взяла с холодильника небольшой блокнот с пришпиленным к переплетной пружинке карандашом.
        - Не валяй дурака, - нахмурился Багор.
        - Давай, Олег, то есть Багор, - тихо сказала Веста, листая страницы. - Диктуй, что тебе нужно. Мороженых, пироженых… как в мультике, да?
        Багор вплотную приблизился к ней:
        - Думаю, после этой ночи я заберу все. Точнее, я заберу это у Павлика, когда ему достанется твое наследство.
        - А я? Меня ты убьешь?
        - Несомненно. А что бы ты сделала на моем месте? - искренне удивился Багор.
        - Ответь мне на один вопрос, пожалуйста. Когда вы решили убить меня? И чья эта идея?
        Багор самодовольно хмыкнул.
        - Как только твой братик склеил ласты, я дал себе слово, что доберусь до его денежек. Павлика я нашел случайно. У нас, так сказать, клуб по интересам. Он устраняет моих подружек, я его. Схема работает безотказно, у нас всегда железобетонные алиби, так как работаем крест-накрест. Но эта акция последняя. Павлик оказался тюфяком, мне такие напарники не нужны.
        - Я ничего не понимаю. Зачем ты тогда звонил мне тогда ночью? Предупреждал о Павле?
        - Я рассчитывал, что вы поругаетесь и вернетесь в Хантли, - ответил Багор. - Все равно кантоваться вам больше негде. Мне так было бы удобнее закончить с тобой. Но из-за тебя все полетело в задницу. Мне и в голову не могло прийти, что ты используешь Павлика в своих шизанутых экспериментах.
        - Ты зря тратишь время, - устало проговорила Веста. - Я уже сказала Павлу. Все мое имущество, которое перешло ко мне от брата, я завещала благотворительным организациям.
        - Да, я в курсе, - зевнул Багор. - Вот только ты не знаешь, что пока вы тут бороздили океанские просторы, нотариальная контора, в которой ты оформляла свое завещание, сгорела дотла, вместе со всей оргтехникой, журналами и прочей мутотенью. Найти и оплатить труд человека за поджог этой шарашки не составило особого труда. Даже находясь на значительном расстоянии. В общем, как только все закончится, я заберу завещание, которое хранится у тебя дома. Так что Павел будет единственным наследником.
        Веста молчала, не шелохнувшись.
        Он распахнул куртку, проворно вытащив из наплечного чехла нож с узким зазубренным клинком.
        - Выметайся наружу, или я начну тебя разделывать прямо здесь, - прошипел Багор.
        Веста посмотрела вниз, и ее пухлые пальцы внезапно с силой обхатили поблескивающее лезвие.
        - Я не боюсь тебя, слизняк, - спокойно проговорила она, с силой сжимая нож. - И я не трону ноты, пока все не будет закончено. Никто их не тронет. Даже ты.
        - Ноты?! - злобно прорычал Багор. - Какие, на хер, ноты!? Эти висячие гандоны с костями?!!
        Он усилил давление, и режущая кромка ножа рассекла фаланги пальцев Весты, мягко войдя ей в живот на пару сантиметров. Она скрипнула зубами, побледнев. На пол каюты торопливо закапала кровь.
        - Мне ничего не стоит вогнать его по самую рукоять, - проворковал Багор. Его голос звучал ровно, почти нежно, но лицо было перекошено от распирающй ярости.
        - Давай, - улыбнулась Веста. - Убей меня, и Павел навсегда останется там, внутри ноты. Сам ты его не вытащишь.
        Багор издал лающий смешок.
        - Думаешь, ты самая умная, да? А ведь я все знаю про ваши чокнутые игры. Сергей был абсолютным шизиком. Наверное, все гении такие. Он как-то раз проболтался мне по пьяни после своего концерта. Мол, хобби у вас такое - консервировать живьем людей в своих гребанных бочках и подвешивать их, как гирлянды. Предлагал мне поучаствовать. Я сначала не поверил, а зря. Оказывается, это был не пьяный бред. Вы полные психи, Веста. Но ладно Сергей, он все-таки был талантливым композитором. А ты? Что представляешь из себя ты? Жирный кусок сала! Сергей подпитывал свой талант этими нотами. А что ты можешь из себя извлечь, кроме огромных куч дерьма?
        - Сережа приходит ко мне во снах, - безучастно отозвалась Веста. Казалась, женщина впала в глубокий анабиоз, совершенно забыв о том, что в ее теле стальной клинок и жизнь по капле вытекает из раны.
        - Я чувствую, когда я делаю правильно, а когда нет. Сережа мне всегда подсказывает, - продолжала она. - Он живет в моем сердце. Понимаешь?
        - Твое место в дурдоме, - сплюнул Багор.
        - А завтра я проверю, как звучит восьмая нота, - словно не слыша его, прибавила Веста.
        - Ни черта ты не услышишь, - усмехнулся он. - Единственное, что ты услышишь, - это собственный пердеж. Когда я сделаю еще пару дырок в твоем брюхе. Павлик рассказывал, что от твоего храпа вперемешку с пердежом тараканы со стен падали, а соседи стучали в квартиру и спрашивали, что у вас упало.
        Багор слегка провернул нож, расширяя рану, и Веста, не выдержав, вскрикнула от боли.
        - Ты отдашь мне все до копейки. Через Павлика или сама, не имеет значения, - сказал он. - Я буду…
        Однако донести мысль о своих намерениях в ближайшей перспективе Багор не успел, поскольку через мгновенье его промежность вспыхнула огнем. Он закричал, пытаясь отстраниться, но сильные пальцы Весты цепко сжимали его пах сквозь джинсы. От боли у Багра потемнело в глазах.
        - Отпусти меня, сука, - прохрипел он. Его рука, сжимающая нож, начала мелко подрагивать. - Отпусти!!
        - Вынь нож, или я раздавлю твои орешки, - велела Веста. Ее крупное лицо посерело, став похожим на талый снег с вкраплениями грязи. Кровь, падающая алыми кляксами с ее изувеченных пальцев, превратилась в тоненькую струйку.
        - Хрен тебе!!! - зверея, завопил Багор, и лезвие продвинулось еще на сантиметр в обвислый живот женщины. Веста вздрогнула, глубоко вздохнув. А в следующую секунду в лицо Багра обрушился кулак с крепко зажатым карандашом. Обыкновенным деревянным карандашом с шестигранным сечением и остро заточенным грифелем.
        Первый удар пришелся в щеку, грифель сломался, застряв в коже, по загорелой коже заструилась кровь. Багор взвизгнул, тонко и истерично, словно подросток. Веста вновь замахнулась. Он попытался уклониться, но она оказалась проворней, и на этот раз карандаш, словно спица, вошел в его левый глаз. Глазное яблоко лопнуло, став плоским, наружу вылезла студенистая жидкость.
        Они одновременно отпустили другу друга. Веста осталась стоять на месте, устало облокотившись на холодильник, колени ее дрожали. Ее спортивные штаны быстро набухали от крови, вытекающей из разреза на животе.
        Багор пятился назад, не переставая истошно верещать. Карандаш торчал из глаза, словно обломок стрелы. Споткнувшись об журнальный столик, мужчина потерял равновесие и с грохотом свалился на пол.
        - Чертова б. дь! - брызгая слюной, визжал он. - Разорву тебя! Разорву на куски!!!
        Белая как мел Веста подняла с пола упавшую во время потасовки погребальную урну.
        - Сережа, спаси меня, - всхлипнула она, прижимая ее к себе. - Я уже не могу. У меня… У меня больше нет сил.
        Матерясь, Багор с трудом поднялся на ноги. Нож все еще был в его руке, костяшки грубых пальцев побелели от напряжения.
        - Ты… - выдохнул он, с бешенством уставившись на замершую Весту. - Что ты натворила, блевотина?!
        Шаркая грубыми ботинками по скомканному коврику, он медленно приближался к Весте. Она подняла урну с прахом, держа ее перед собой.
        - Разорву, - повторил Багор, замахиваясь ножом.
        Лезвие ударилось в урну, скользнув по указательному пальцу Весты. На рассеченной коже вновь показалась кровь.
        - Сережа, помоги мне, - сдавленным голосом взмолилась Веста.
        Взревев, Багор бросился вперед. Ослепленный болью и яростью, он беспорядочно махал ножом, а Веста, как могла, загораживалась от ударов погребальной урной.
        В какой-то момент острие клинка попало в скрипичный ключ, сковырнув золотистую краску, и по корпусу урны пошла глубокая трещина.
        - Убью… - прохрипел Багор.
        Очередной взмах ножа, и урна, хрустнув, развалилась. В каюте ощутимо запахло пылью и тленом.
        Веста громко закричала. Неверяще глядя на прах, рассыпавшийся грязно-серой мукообразной кучкой, она опустилась вниз, бестолково перебирая и гладя ее окровавленными пальцами.
        - Сережа? - благоговейным шепотом спросила она.
        Багор застыл, нависнув над женщиной. Он тяжело, с присвистом дышал, с кончика карандаша, застрявшего в глазнице, мутно-розовым киселем, капля за калей стекали остатки глаза вперемешку с кровью.
        - Вставай, - заклокотал он. Его рука потянулась к забинтованной голове Весты. Он стукнул кулаком по засохшему пятну крови, и Веста застонала. - Вставай, жирная свинья.
        Она подняла голову.
        Если бы Багор был чуть внимательнее, он обязательно обратил бы внимание, что правый кулак женщины был крепко сжат.
        - Ты убил Сережу, - произнесла она, и в голосе чувствовалось неприкрытое изумление.
        - Твой гребанный брат сдох много лет назад! - заорал Багор, делая шаг назад. - Быстро наружу!!!
        Веста выпрямилась и молниеносным движением швырнула горсть праха в его залитое кровью лицо. Багор издаль хриплый вопль, отпрянув в сторону, в то время как Веста схватила громадную вазу с полки, доверху заполненную фруктами. Вывалив на пол груши с пепино[14 - Дынная груша (Сладкий огурец), многолетнее растение, представляющее собой ветвистый полуодревесневший кустарник, высотой до полутора метров с вкусными и ароматными плодами. Наиболее широко культивируется в ПеруПеру(, ЧилиЧили( и Новой ЗеландииНовой Зеландии(%D0%97%D0%B5%D0%BB%D0%B0%D0%BD%D0%B4%D0%B8%D1%8F) .], она с ревом кинулась на топтавшегося Багра, который остервенело тер уцелевший глаз.
        Она налетела на него, словно товарный поезд, и каюта содрогнулась от грохота падающих тел. Веста, оказавшись наверху, подняла над собой вазу. Сокрушительным ударом она буквально расплющила нос Багра, вмяв его в лицевую кость.
        - Говоришь, пришел меня спасать, да? - осведомилась Веста.
        Багор что-то нечленораздельно булькнул, и она с силой опустила вазу на карандаш, все еще торчавший из его глазницы. Инструмент для рисования и письма вошел глубоко в мозг. Багор умер мгновенно, даже не осознав, что произошло.
        Веста, бледная как смерть, неуклюже сползла с трупа и поползла к кучкам пепла, разметанным по полу.
        - Не бойся, - прошептала она, бережно сдвигая их в одну общую горку. - Не бойся, Сережа. Я с тобой. Я соберу тебя, мой милый. И у тебя будет новый домик… Более крепкий.
        Из-за крови, заляпавшей пол, кое-где прах превратился в темные слипшиеся комочки, но Веста не обращала на это внимания.
        Это ее кровь. И это еще более укрепит их чувства.

* * *
        ГДЕ-ТО НА ПРОСТОРАХ ТИХОГО ОКЕАНА
        9 ФЕВРАЛЯ, 5:13
        Она пришла в себя, как только в каюту проник первый лучик солнца. Он равнодушно освещал перевернутую мебель, залитый кровью пол и скомканный коврик, а также коченеющее тело мертвого мужчины, в узких кругах известного под кличкой Багор. Лучик также осветил бледное лицо Весты, погладив ее мясистую щеку своими теплыми бархатистыми пальцами, и женщина слабо улыбнулась.
        Застонав, она слезла с дивана. Мучительно ныла нижняя часть живота, и если бы не болезненная рана, Веста решила бы, что у нее начались месячные. Лишь после того, как она собрала прах Сергея в пластиковый пищевой контейнер, она занялась собой. Она промыла порез, залепив его гигиенической прокладкой, а рассеченные пальцы заклеила пластырем.
        - Кто-то однажды сказал, что предательство очищает душу того, кто предал, - сказала Веста отстраненно. - Моя душа очистилась от иллюзии, которую глупцы называют «любовью». Теперь мне не нужно любви, она мне не нужна. Предать могут только близкие. Если их нет - тебя не предадут. А любовь пускай ищут те, кто боится идти сам по тропе жизни. Тот, кто не уверен в своих силах.
        Веста посмотрела на мертвеца.
        - Никакой ты не Багор, - покачала она головой. - Ты тростинка. Соломинка. Тебя соплей перешибешь.
        Помолчав немного, Веста вновь заговорила:
        - Хочешь, я огорчу тебя, парень? Никакого наследства у меня нет. Да, Сережа был великим музыкантом. Но никаких богатств у него отродясь не было. Моя квартира в Москве и эта яхта - вот все, что у меня осталось. То бунгало, в котором ты нас поджидал, я взяла в аренду. Для того чтобы поехать в это путешествие, я продала все свои драгоценности и залезла в долги. Завещание действительно было, но там ничего не перечислялось, я просто указала: «…в чем бы не заключалось мое имущество на момент смерти…». Понял? Я бедна как церковная мышь. Но это мелочи. Материальные блага - не главное. Самое основное - внутренний мир, правда? Так что поджигать нотариальную контору не имело смысла.
        Улыбнувшись, она погладила контейнер с прахом.
        - Попробуем, Сережа? - тихо спросила она. - Ты подскажешь мне? У меня нет музыкального образования, и сама я не в состоянии определить, как между собой отличаются ноты… Я могу только слушать сердце, в котором звучит твой голос.
        Помедлив, Веста добавила:
        - Может, именно в этот раз получится? Ты скажешь мне? Тем более я обещала тебе найти новый звук…
        Минуту она сидела, затаив дыхание, слушая лишь стук собственного сердца. Затем встала и, прихватив контейнер с прахом, заковыляла к выходу.
        Конечно, Сережа подскажет. Может, не сразу, а чуть позже.
        Равнодушно перешагнув через труп, Веста вышла на палубу, направившись к «нотам».
        С визгливым криком от одной из капсул сорвалась крупная чайка. Хлопая белыми крыльями, она взвилась в небо.
        Веста проводила птицу внимательным взглядом.
        - Кому-то суждено летать, - сказала она мечтательно. - Кому-то - воспитывать детей. Кому-то - кормить ноты. А кто-то ищет новые ноты. Так?
        Она взглянула на сосуд, в котором находился Павел. Муж смотрел на нее выпученными глазами сквозь изгаженное стекло. Растресканные губы и посеревший язык был вымазан засохшей рвотой. Рот широко открыт, словно перед смертью мужчина пытался сообщить что-то очень важное.
        Убедившись, что Павел мертв, Веста кивнула с понимающим видом:
        - Что ж… Я так и предполагала.
        Подобрав валявшуюся у борта лебедку, она приспособила ее к карабину и со скрипом закрутила барабан. Вскоре восьмая «нота» была спущена вниз. Закусив от напряжения губу, Веста с трудом открыла бугельную крышку. Наружу, словно магма из проснувшегося вулкана, вырвался сноп невыносимого смрада. Казалось, вонь была осязаемой, липкая и белесая, как гной из застарелой раны.
        Сразу вытащить наружу труп Павла не получилось, и Веста плеснула внутрь колбы масла, которым сутки назад смазывала еще живого супруга. Затем, умело орудуя крюком, она извлекла наружу скрюченное тело мужчины.
        - Надеюсь, от тебя выйдет хоть какой-то толк, - пропыхтела она. Глубоко вонзив крюк в рот мертвеца, Веста поволокла его к борту, словно гигантского сома.
        - Прощай, Павлик, - сказала она безучастно. - Случилось так, как случилось. На все воля божья.
        Веста погладила слипшиеся волосы супруга. Они были совершенно седыми.
        - Сережа как-то сказал мне, что настоящего мужчину украшают четыре вещи, - произнесла Веста. - Это шрамы, морщины, седины и враги. Сегодня ночью ты стал настоящим мужиком, Павлик. Поздравляю.
        С усилием подняв покойника, она скинула его за борт. Несколько секунд тело Павла лениво колыхалось на волнах, будто океан еще раздумывал - стоит ли принимать извне подобный «подарок». Наконец очертания трупа стали размываться, теряя четкость, а само тело медленно погрузилось в темно-синюю пучину.
        - И губы сладкие, как сахар, не позабыть мне никогда, - рассеянно проговорила Веста. - Моя ты сахарная вата… Тебя любить буду всегда!
        Она вернулась обратно. На то, чтобы полностью вымыть и очистить восьмую «ноту», у нее ушел почти час. Когда все было готово, она вновь подвесила ее в воздух, а из кармана выудила серебряный молоточек.
        Набрав в легкие побольше воздуха, она тихонько стукнула по поблескивающей, чисто вымытой поверхности капсулы.
        «Дзиннннь!»
        Стараясь не дышать, Веста ударила снова.
        «Ну же, Сережа?! Что ты молчишь?»
        Она тупо смотрела на болтающийся в воздухе прозрачный бочонок.
        - Что ты молчишь? - спросила она, устремив взор в небо. - Я тебя не слышу! По мне - так это полная херня! Это из-за моего никчемного мужа? Из-за того, что он ничего не представлял из себя как личность? Или я что-то сделала не так?
        Веста хрипло дышала, прислушиваясь.
        Тихо.
        - Или это потому, что тебя убили сегодня ночью второй раз? - глухо спросила она, глянув на контейнер с прахом. На всякий случай она ударила молоточком еще раз.
        «Дзиннннь!»
        Вздохнув, Веста бросила молоточек на палубу и направилась к корме. Кое-как взгромоздившись на транец, она свесила вниз свои толстые ноги.
        - Звук как звук, - угрюмо пробурчала она. - Обычный звук.
        Веста подняла лицо, глядя на поднимающееся солнце.
        - А может, восьмой ноты вообще не существует? - спросила она. - Сережа, ты ведь прекрасно справлялся, используя семь нот. Зачем искать то, что, вероятно, и вовсе не существует? Тем более ты даже не придумал название для этой восьмой ноты!
        Толстая, неряшливая женщина сидела на дрейфующей яхте, которую продолжало нести течением все дальше и дальше в открытый океан. Ее рыхлое тело было покрыто многочисленными ранами, но едва ли это ее беспокоило. Она безмятежно болтала ногами, как ребенок, и о чем-то увлеченно разговаривала сама с собой, а солнце взбиралось все выше и выше по небосводу.
        В бескрайнем океана зарождался новый день.
        ЭПИЛОГ
        ГДЕ-ТО НА ПРОСТОРАХ ТИХОГО ОКЕАНА
        7 ФЕВРАЛЯ 2017 ГОДА, 00:39
        Он подскочил на диване, хватая ртом душный воздух. Лоб покрыт горячей испариной, сердце выстукивало отчаянную дробь.
        «Твою мать».
        - Ты что? - пробубнила Веста, сонно чмокнув губами.
        - Все нормально, - хрипло ответил Павел. - Жарко очень. Я выйду наружу, подышу.
        - Я люблю тебя, - зевнула Веста, переворачиваясь на другой бок.
        Павел натянул шорты и встал с дивана, пытаясь унять прерывистое дыхание. Глаза задержались на журнальном столике, на котором лежал его телефон.
        Схватив мобильник, мужчина бесшумно выскользнул из каюты.
        Подойдя к носовой части, Павел целую минуту смотрел на спящий океан. Выглянувшая из-за рваных туч бледно-желтая луна тут же проложила на морской глади серебристую дорожку.
        Мужчина ожесточенно потер глаза.
        Нет, ему не показалось. Яхта действительно была пришвартована к здоровенному бую.
        - Ну и сон, черт подери, - вырвалось у него.
        Павел включил телефон, с нетерпением ожидая, когда тот выполнит все загрузки. В отличие от сна, с этого сотового (его личного) можно было звонить куда угодно, а не засовывать сим-карту в спутниковый мобильник Весты. О да.
        Он подготовился.
        Нудно потекли протяжные гудки. Наконец в трубке что-то зашуршало, после чего раздался знакомый бас:
        - Привет, жених.
        - Наконец-то, - выдохнул Павел. - Багор, я…
        - Какого хрена вы делаете? - злобно спросили на том конце провода. - Я торчу тут уже почти сутки, придурок! Когда вы вернетесь?
        Павел почувствовал, словно из трубки повеяло смертью.
        «Дзинь-дилинь» - хихикнул внутренний голос. «Обернись, Павлик, и ты увидишь чудо… Восемь нот, они болтаются, как висельники в петлях! И в одном из горшков спустя сутки будешь сидеть ты! С переломанными ручками и ножками. Ха-ха-ха!»
        - Че ты молчишь? Вы где? - продолжал бушевать Багор.
        - Послушай, акция отменяется, - выдавил Павел. Безумное до жути сновидение со всеми мельчайшими подробностями все еще колыхалось перед глазами. - Не сейчас. Я с тобой свяжусь, Багор.
        - Ты что, охренел? - изумился тот. - Ты знаешь, как это называется? Какого рожна ты заднюю включаешь, парень?! Зачем ты меня вытащил из Даббо, кретин?!
        - Я с тобой свяжусь, - с деревянным видом повторил Павел.
        Из каюты донесся какой-то шорох, и он торопливо выключил телефон, прислушиваясь. Облегченно вздохнул, убедившись, что все стихло.
        «Восьмая нота… Трупы в стеклянных колбах»
        Эта мысль неотступно сверлила его мозг, и Павел не выдержал. Крадучись, словно вор, он направился к кормовой части. Присел на короточки, и, оглянувшись, принялся торопливо ощупывать палубу.
        «Что ты ищешь, дурачок?» - полюбопытствовал все тот же голос. «Неужели ты и правда думаешь, что Веста сажает людей в горшки?! Перезвони Багру и договоритесь о встрече в Хантли. У него для твоей толстозадой женушки сюрприз… Закончи это дерьмо как можно быстрее!»
        - Тут ничего нет, - шепотом произнес Павел. Ровно через секунду его пальцы неожиданно наткнулись на странную пластинку, првинченную к палубе и он вздрогнул.
        «Заглушка, - сверкнуло в мозгу. - Заглушка, под которой может быть отверстие для стойки… А на эту стойку можно вешать разные вещи…»
        Мысленно приказывая себе успокоиться, Павел переполз на другую сторону палубы. И когда он обнаружил точно такую же пластину, симметрично расположенную от первой, ему стало дурно.
        - Пася?
        Он едва не закричал, услышав голос жены. Медленно поднял голову.
        Веста стояла совершенно голая, и холодный лунный свет мягко растекся по контурам ее несуразно-громадного тела.
        - Я… - хрипло проговорил Павел, не зная что сказать. - Я не слышал, как ты вышла.
        Он поднялся на ноги, чувствуя, как предательски задрожали колени.
        - Тебе не спится? Мне тоже, ночь душная. Пася, я хотела кое о чем поговорить с тобой, - тихо промолвила Веста. - Скажи…
        Павел инстинктивно попятился назад. Ощущение чего-то страшного и неизбежного надвигалось, словно цунами.
        - Ты умеешь хранить тайны, Пася? - спросила Веста, и вокруг наступила звенящая тишина.
        Ухмыляясь, она придвинулась ближе, и Павел зашелся в пронзительном крике.
        Июль 2017г.
        Андрей Фролов. Шлепушка
        ВНЕ ВРЕМЕНИ
        Симпатичный психиатр добр ко мне. Он всем видом сообщает, что у него и в мыслях нет провоцировать меня. Сидит рядом, внимателен и заботлив. Аккуратно раскладывает записи, диктофон, папки с тестами и стопки цветных картинок. Вопросы задает вкрадчиво, но честно. Если и пытается ввинтиться в мою разболтанную душу, то без причиненной обиды.
        Меня его проявления заботы приятно удивляют. Но не трогают.
        Я невыносимо хочу спать. Но сон не приходит даже после многочасовых страданий. Мечтаю о снотворном, причем в ударной дозе. Мозг стал пластилиновым блином, по которому протягивают колючую проволоку. Апатия и усталость достигают таких пределов, что я не могу оторвать зад от стула. Журналы и настольные игры не привлекают.
        Осознание ловушки, в которую пойман разум, заставляет меня-внутреннюю выть и трястись в спазмах. Вовне эти проявления не пробиваются. Только благодаря крохам самоконтроля я избегаю смирительной рубашки, способной сделать мое положение еще хуже.
        Доктор задает вопросы. Я отвечаю. Диктофон уставился на нас алым огоньком и честно записывает слова, шорохи и паузы. Постепенно мое сознание переступает черту критического утомления. Психиатр тает в мутном облаке пара, в эпицентре которого поблескивают элегантные очки.
        Я больше не контролирую мысли. Стена превращается в упитанную зебру и иноходью убегает в бескрайнюю степь забвения. За растворившимися обоями обнажаются прозрачные трубы, ползущие по периметру кабинета. По ним текут липкие человеческие грехи, и я слышу каждый. Вместо лампочки в настольной лампе подвешен светящийся розовый язык. Он шевелится.
        Звуки кабинета мерно падают в пластиковый стаканчик на каплесборнике водяного кулера. Я способна выпить их, как забористый самогон. Листы блокнота сворачиваются в куколки, и через мгновение из них вылупляются бабочки. У них черно-желтые крылья и жала, способные проткнуть детскую ладонь. Шуршание перьев за окном отпечатывается на потолке замысловатым узором. Я знаю, что это вороны…
        Совершенно не помню, как тут оказалась. Моими последними воспоминаниями остаются…
        ДЕНЬ 0, ПОНЕДЕЛЬНИК.
        …Птицы и яркое летнее солнце. Лучи его так неистово пробивают тополиную листву, что вызывают желание насвистеть беззаботный мотив. Воробьи в пышных кустарниках галдят так, что в ушах стоит звон. Заботливо высаженные вдоль дома цветы (я не знаю ни одного названия) благоухают, словно кто-то расплескал дорогущие духи.
        Людмила Павловна встречает у среднего подъезда обычной пятиэтажной хрущевки, каких здесь в переизбытке. Одной рукой я удерживаю кошачью переноску, другой рассчитываюсь с таксистом - тот смотрит сонно и даже не предлагает подержать Цезаря…
        - Здравствуйте, Ирина! - Старушка подходит к машине. - Мы заждались!
        Невысокая, пухленькая, одетая в синее ситцевое платье. На вид лет семьдесят, но легко может оказаться и больше. Светлые, чуть отливающие медью волосы Людмилы Павловны туго утянуты в «конский хвост».
        - Кто это тут такой хороший? - улыбается она и заглядывает в переноску.
        - Это Цезарь… - Я тоже давлю из себя улыбку и обмираю, когда любимый кот забивается к задней стенке и шипит. - Вы его простите… Жара, перенервничал с дороги. Вообще он милый… И чистоплотный, я обещала.
        - Верю-верю, Ира, не переживайте. Давайте-ка лучше помогу!
        И действительно помогает, с неожиданной для своего возраста сноровкой прихватив один из чемоданов. Я забрасываю на плечо сумку с фотоаппаратом, поднимаю клетку с полосатым хамом и закатываю второй чемодан на разбитое крыльцо. Двор рассмотреть не успеваю - мы с хозяйкой квартиры входим в подъезд, хлопком двери отсекая сухую июльскую жару.
        Избранное мной жилище находится на первом этаже, с лестницы направо. Дверь старая, но замок стоит новенький, надежный.
        - Проходите-проходите, - щебечет женщина. - Чувствуйте себя, как дома! Не хоромы, конечно, но жить можно.
        Примостив чемоданы, опускаю переноску на пол (Цезарь крутится и тревожно мявкает), снимаю кофр с техникой и осматриваю узкий коридор. Он упирается в нишу-кладовку. Перед ней, напротив друг друга, две комнаты. Справа от меня дверь в совмещенный санузел, мимо него можно пройти в крохотную кухню. Полы устилают знакомые с детства листы оргалита. Крашенного, что ужасно, темно-вишневым.
        Людмила Павловна продолжает суетиться. Она мила в своем стремлении подать товар лицом, а я внимательно слушаю и своевременно киваю. Мне представляют посуду и печь, кровать в одной комнате и диван во второй. Телевизор, который мне не нужен. Внушительный моток «витой пары» возле входной двери.
        Затем мы идем в ванную-туалет, где хозяйка с нарочитой скрупулезностью переписывает показания счетчиков. Заглядываю в раковину. Сразу обращаю внимание, что сливное отверстие огромно. И не имеет даже намека на пластиковую решетку или сетку. Так что если туда упадет кольцо или серьга…
        Над раковиной зеркало, в котором я разглядываю собственное отражение - короткие волосы растрепались, под глазами легкие тени, - но в целом остаюсь довольна. И не сразу понимаю, что зеркало встроено в дверцу классического шкафчика из американских ужастиков. Того самого, который закрываешь, под удар тревожной музыки обнаружив за спиной…
        Под аккомпанемент рассказа Людмилы Павловны я заглядываю в тумбу под раковиной. Обнаруживаю батарею бутылей со средством для прочистки канализационных труб. Там же притаилась двухлитровая стеклянная колба, на первый взгляд наполненная печной золой. Вспоминаю условие, киваю и выпрямляюсь, чтобы проверить душ.
        - Надолго вы к нам?
        Я выхватываю этот вопрос из плотного потока информации и осторожно пожимаю плечами.
        - Месяца на четыре. Может, больше. Все от сроков запуска зависит, вы же понимаете…
        Людмила Павловна улыбается, удовлетворенная перспективой, и ведет меня дальше.
        Не могу сказать, что освещение ввода в строй нового энергоблока мощностью 400 мегаватт на местной ГРЭС является венцом карьеры, к которому стремится каждый журналист. Но не в моем положении привередничать: поездка мне нужна. Очень.
        И дело даже не в мудаке Олеге. Дело в главреде Мише, у которого последние полгода я отнюдь не на хорошем счету. Поэтому буду добросовестно «работать работу», не пропуская ни единой мелочи. И даже квартиру на радость скряг-бухгалтеров нашла такую, что дешевле некуда. Редактор просто обязан это оценить…
        Цезарь жалобно мяукает, умоляя дать волю. Мысленно прошу его потерпеть и продолжаю впитывать инструкции. В нише замечаю два скатанных трубами ковра, притулившиеся в дальнем углу кладовки.
        - А постелить можно? - осторожно интересуюсь я. - Уютнее станет…
        Провожу пальцем по пыльному ворсистому краю. А Людмила Павловна за моим плечом вдруг ойкает и едва ли не подскакивает.
        - Нет, Ирочка! - торопливо бормочет она, с колхозной простотой сократив психологическую дистанцию и уже наверняка записав меня в «доченьки». - Совсем забыла про пылесборники эти, на дачу нужно увезти… Я мужа попрошу, он заберет…
        И выходит из кладовки, оттесняя наружу и меня.
        Я довольна вариантом. И не потому, что едва сошла с поезда (плюс такси от Ачинска), да еще на такой жаре. Квартирка мне и правда нравится. Пусть и не княжьи хоромы, да на вишневом полу темнеет огромное пятно, все равно нравится.
        - Постоялец варенье расколотил, - перехватив мой взгляд, с виноватой улыбкой комментирует Людмила Павловна. И снова ведет на кухню, где на самом деле хранятся разнокалиберные банки с аппетитной малиновой массой. - Угощайтесь, если захотите, это я специально для гостей варю…
        Она передает мне ключи. Показывает, как пользоваться дверным замком и подцеплять ногтем западающую кнопку на домофонной трубке. Бормочет напутственное и наконец-то оставляет в одиночестве.
        Облегченно вздохнув, выпускаю Цезаря. Кот выбирается из переноски. Настороженно, недоверчиво. Нюхает воздух, пол, углы, отправляется в обход новых владений.
        У нас с Цезарем непростые отношения. Дружеские, но обособленные, где каждый, по себе, а периоды близости с мурчанием на коленках давно стали штучным товаром. Правда, от этого куда более ценным.
        Вынимаю из клади кошачий лоток, застилаю старыми газетами из кладовки. Соображаю, что с дорожки надо бы присесть и самой; после чего иду на кухню и закуриваю в форточку. Хозяйка просила дымить пореже, особенно когда погода позволяет выйти на крылечко. Но сейчас я устала.
        Картина за окном пасторальна до умилительных слез. Бабульки на лавочках (наверняка уже обсуждают мою персону, одежду и обилие багажа). Детишки на качелях (смех и отчаянный скрип железных труб). Жирный рыжий кот дремлет в теньке. На березовых ветвях перекликаются обсидиановые вороны. Не грязно-серые помоечники, каких полно дома, а почти скандинавские вестники битв, клювастые и угольно-черные.
        Жить можно. Городок в меру уютен, в меру чист. Приживемся.
        Утащив чемоданы в комнату с кроватью, неспешно разбираю вещи.
        - Ну что, Цезарь, как тебе берлога? - спрашиваю, когда тот появляется на пороге.
        Правитель Рима не снисходит до ответа. Щурит зеленые глазищи, но хвост задирает трубой и чуть заметно трется плечом о косяк. Он все еще кажется вымотанным поездкой. Вспоминаю, куда сунула НЗ кошачьего корма на первое время. Но раскопать не успеваю - во входную дверь осторожно стучат.
        Невольно вздрагиваю. Гадаю, что Людмила Павловна заметила дым из форточки. Выдумывая наивные оправдания, иду открывать. Но причина визита кроется в другом. Хозяйка неловко мнет в руках бумажки с показаниями счетчиков.
        - Ирочка, - говорит она негромко, - вы простите, но я хотела убедиться, что вы помните про условие.
        Да, помню. Такое не забудешь. А еще о таком не сообщишь редактору, даже если именно в этом кроется смехотворная стоимость аренды. Пусть лучше считает, что я умею торговаться, чем знает, что Людмила Павловна одержима приметами, бредущими по краю старческого невроза.
        - Конечно, - как можно дружелюбнее отвечаю я. - Каждый вечер выливаю в раковину колпачок «Крота». Раз в неделю добавляю в средство чайную ложку порошка, что хранится рядом с запасами «жидкого бура». Ничего не забыла?
        - Нет, доченька, все верно! - Женщина расцветает в улыбке, за которой притаилось легкое душевное расстройство. - Ты добавку экономно используй, ее достать сложно. Муж ведрами болотную тину просеивал, чтобы нужную траву найти и высушить! Зато запах убирает как по волшебству, а в подвале ни крыс, ни тараканов.
        Мне хочется фыркнуть. Засмеяться. Припечатать ладонь к лицу и откровенно потешиться над дремучестью местного люда. Но я не стану и лишь послушно киваю. Да, неведомая дрянь с местных болот в сочетании с «Кротом» убивает запах и изгоняет крыс. Пусть так, а первый платеж уже переведен на сбербанковский счет Людмилы Павловны.
        - Тогда еще раз доброго дня! - мелко кивает та, семеня по ступеням. - Отдыхай, доченька. Если понадоблюсь, я в соседнем подъезде, номер мой у тебя есть…
        Я прощаюсь и осторожно закрываю дверь. Иду в ванную, извлекаю из тумбы банку. В ней два литра сухой серой массы - то ли высушенной грязи, то ли пепла, и у меня нет никакого желания изучать ее вблизи. Поморщившись отражению в зеркале, прячу банку.
        Вечереет.
        Я выкапываю из чемодана пакетик «Вискаса», кормлю Цезаря и иду прогуляться. Жара спадает, над крышами носятся стрижи. Через час возвращаюсь к разбору вещей, но бросаю на полпути и лезу в душ.
        Как всегда на новом месте, первую ночь я провожу беспокойно.
        Часто просыпаюсь, в приторможенном испуге соображая, где нахожусь. Встаю, чтобы открыть форточку. Цезарь предпочитает моему обществу подкроватное пространство, но я не тороплю его с освоением жилья. Мой очередной временный дом издает звуки, к которым мне тоже предстоит привыкнуть. Воздух в городе чист настолько, что утром я ощущаю себя перерожденной, несмотря на тревогу и усталость.
        ДЕНЬ 1, ВТОРНИК.
        Утро написано ярчайшей акварелью в стилистике Стива Хэнкса: солнечные пятна чередуются с мягкими глубокими тенями. Стекла домов и машин сверкают, березы и тополя шепчут листвой, и даже вороний грай кажется вовсе не угрюмым.
        Еще до того, как раздернуть шторы, я отчетливо слышу женские голоса. Слышала их еще до пробуждения. Акустика чудовищная. Словно спала в туристической палатке, вокруг которой собралась толпа. Но запечатывать форточку нельзя - часы еще не пробили семь, а припекает, будто в полдень…
        Выглядываю, обнаружив на подъездной лавке четырех женщин. Возраста Людмилы Павловны, упитанные и лысеющие под похожими косынками, все они отличаются удивительно громкими голосами.
        Женщины активно обсуждают чьего-то мужа. Его рыбалку, очередной литр водки и разбитую фару. Сплетни, долетающие до меня в это ослепительное утро, настолько лубочны, что я мгновенно крещу происходящее «Лавочкой-FM».
        Одна из квартета радиоведущих (грузная, в комбинезоне поверх розовой блузки), матерится так, что позавидовали бы дальнобойщики. Я не ханжа. Более того, за внешний вид и характер в редакции неоднократно шутили про яйца, которые у меня есть в противовес парочке мягкотелых коллег-мужчин. Но от потока брани, льющегося из уст бой-бабы, становится неуютно…
        Вернувшись из туалета, варю сосиски и кормлю Цезаря остатками НЗ. Спутник одинокой независимой женщины трется об ноги с обожающим взором. Завариваю чайный пакет и закуриваю, стараясь стоять за тюлевой шторой, чтобы не было заметно с лавки.
        Через двор пробегает кот. За ним еще один.
        Придвинувшись к подоконнику, замечаю, что площадка перед домом заполнена бродячими животинами. Черно-белые, серые, давешний рыжий. Не меньше семи зверюг. Все они вертятся вокруг мисок в траве, куда сердобольные старушки складывают объедки.
        Из соседнего подъезда появляется пятая женщина - худая, сгорбленная, увенчанная таким воздушно-белым шаром тонких волос, что напоминает одуванчик. Помахивая пакетом, она идет к месту кормежки и во весь голос (кошусь на часы на микроволновке и убеждаюсь, что сейчас лишь 6:42) призывает кота по кличке Вася.
        Призывает своеобразно. Раз за разом выкрикивает имя на одной ноте и вообще не делает пробелов, отчего двор наполняет фальцетное:
        - Васявасявасявася!
        Я умиляюсь дружбе женщины и одного конкретного кота из всей уличной стаи. Умиляюсь ее манере звать Васювасювасю. С удовольствием докуриваю, торопливо расправляюсь с завтраком и допиваю чай. Цезарь после сна выглядит чуточку спокойнее. Но все равно кажется настороженным, будто сыщик, почуявший опасного бандита.
        - Во двор без меня ни ногой, - улыбаюсь я, поглаживая питомца за ухом. - Видал местных? Сразу хвост накрутят…
        Кот благосклонно принимает ласку, но смотрит так, словно я сморозила глупость.
        Иду умываться. Подстригаю ногти, ссыпав обрезки в бездонный зев раковины. Окончательно рассовываю по местам шампуни, кремы и полотенца. Ухожу. Цезарь не провожает, но я не в обиде.
        Бабульки на лавочке провожают внимательными взглядами. Улыбаюсь. Какой ярлык я заслужу от радио «Лавочки»? Разведенка? Лесбиянка? Проститутка? Мне все равно - утро столь оптимистично, что испортить настроение не сможет даже недобрый шепоток за спиной…
        Первый рабочий день выходит хорошим, но слегка скомканным и не очень-то продуктивным. Заканчиваю рано, а потому решаю прогуляться.
        Вернувшись во двор, я почти не удивляюсь, обнаружив радио «Лавочку» на прежних трудовых постах. Из утреннего состава исчезла матершинница и молчаливая худышка, но их места заняли две женщины схожего покроя, окраса и года выпуска. В траве лениво бродят кошки. Бездомные, но регулярно подкармливаемые. Я задумываюсь, что будет, если одна из не привитых от бешенства зверушек исцарапает ребенка.
        Киваю женщинам, но ответной реакции не дожидаюсь.
        Неловко стучась коленями о магазинные пакеты, вхожу в прохладный подъезд, провожаемая вороньей перекличкой. И успеваю заметить, что хвостатые оборванцы обходят мое крыльцо стороной. Предполагаю, что в одной из соседских квартир живет агрессивный пес, и делаю важную мысленную зарубку: ни за что не допустить, чтобы Цезарь сиганул на лестничную клетку…
        Остаток дня пролетает в ленивой неге, поедании пиццы и поочередном просмотре «Анатомии страсти», «Хорошей жены», «Великолепного века» и «Форс-мажоров». Цезарь пребывает в благостном расположении духа и даже устраивается рядом. Под вечер, изучив почту и полистав «Одноклассников», я закрываю ноутбук и стелю постель.
        Уже укутываясь в кокон из пустого пододеяльника, вдруг вспоминаю про условие Людмилы Павловны. Снисходительно улыбаюсь, но из постели выползаю. Цезарь, сидящий рядом с кроватью, чудом избегает пинка и с недовольным «мяфк» мечется под нее. Кажется, сегодня он снова не намерен спать на привезенной из дома подстилке, предпочитая сумрачную прохладу.
        Иду в ванную, морщась от яркого верхнего света. Вынимаю бутылку с ядовитой химией, аккуратно отмеряю розовый колпачок и выливаю в сливное отверстие. Пахнет резко и противно, я спешу покинуть уборную; но тут обращаю внимание, какая потрясающая слышимость царит во всем стояке.
        Если прислушаюсь, то смогу подсчитать, сколько раз сосед с третьего этажа испортил воздух или о чем спорят супруги с пятого. Шумят унитазные сливы. Льется вода в душах. В трубах раздаются голоса, и, верь я в существование загробного мира, могла бы предположить, что это завывания грешников.
        Кажется, получается разобрать отдельные напевы и даже фразы. Но для этого нужно наклониться над раковиной и опустить ухо к отверстию слива. А этого мне делать категорически не хочется… Более того, при одной мысли о подобном меня охватывает неуместная в такую жару дрожь, и я торопливо ухожу в спальню…
        В целом вторая ночь на новом месте проходит чуть более спокойно.
        Впрочем, нет.
        Первый раз я все же просыпаюсь в «тревоге нового места», упустив ориентацию во времени и пространстве. Но почти сразу узнаю очертания мебели, светлячков дремлющего ноута и возвращаюсь в сон. Еще огорчают пружины продавленного матраса, вступившего в интимную связь с моей поясницей. Ну и соседи сверху не спят до четырех, шумя водой и шляясь по квартире так, что скрипят напольные листы.
        Сквозь дрему я раздумываю, не прикрыть ли дверь в санузел, но отказываюсь от этой идеи. Во-первых, Цезарь приучен ходить на горшок рядом с горшком человеческим. Во-вторых, иногда меня настигает совершенно мужицкая привычка курить на унитазе, а с местной вентиляцией ванную комнату лучше не герметизировать…
        Однако главным событием ночи становится вой.
        Утробный, нечеловеческий, повторно разбудивший меня под самое утро. Едва проткнув сон, он рывком сдергивает меня с кровати, чуть не впечатав в столик с компьютером. Несколько последующих секунд кажутся воплощением кошмара - вой повторяется, меняя тональность и напор, а затем вдруг взрывается лютым кошачьим воплем и звуками отчаянной звериной драки. Громкой настолько, словно происходит она не за окном, а прямо в спальне.
        Я дышу медленно и глубоко, впервые в жизни убедившись, что «кровь в жилах» действительно может застыть, и это вовсе не метафора. Умоляю себя успокоиться и перестать дрожать. Жалобно зову Цезаря составить мне компанию.
        Но кот тоже взбудоражен уличными разборками и из-под кровати не отзывается. С колотящимся сердцем откидываюсь на влажную подушку и провожу последний час в тревожной полудреме, проклиная подвальную шваль и бабулек, прикормивших дикую стаю…
        ДЕНЬ 2, СРЕДА.
        Несмотря на ночную дуэль, ощущаю себя бодрой.
        Начинает побаливать грудь, выдавая приближающиеся месячные. И ночное воспоминание все еще бросает в холодную дрожь. Но я без усилий заставляю себя быть жизнерадостной.
        Наконец-то варю кофе. Готовлю Цезарю королевский завтрак, меняю воду. Немелодично подпевая, слушаю на смартфоне Елку и Дэвида Гетту. Планирую рабочий день - первые съемки, набор фотобанка. Мне предстоят дебютный визит на стройку и детальная экскурсия по ГРЭС.
        Под аккомпанемент музыки во дворе снова появляется «Васявасявася!», забавная и пугающая в равной степени. На «Лавочке-FM» сегодня всего две старухи; несмотря на жару, обе одеты в плащи made in USSR (синий и бежевый), из черных галош торчат яркие (розовые и лимонные) носки.
        Задумываюсь, что в городке действительно много стариков. Может, разговоры о катастрофе и преувеличены, на улицах хватает и юных мамаш с колясками. Но все же город потихоньку чахнет, а люди моего поколения (и младше) до сих пор стремятся в Ачинск, а то и вовсе в Красноярск.
        Все-таки интересно, что Людмила Павловна рассказала обо мне соседкам? Улыбаясь мыслям, дымлю в форточку. Я привыкла не обижаться. Ни на упреки в лишнем весе, ни на критику скверного характера. И сюда я приехала не ради обид.
        Это станет началом новой главы. Я вымараю из памяти предателя Олега. И его мать, едва не ставшую свекровью. Начну с чистого листа и, чем черт не шутит, может быть, даже заведу легкомысленную интрижку? Но для начала пройду через этап очищения. Это будет несложно. Особенно на фоне ослепительного лета, в уютной квартирке сонного городка и в компании любимого кота. Я смогу.
        Человек всю жизнь что-то сбрасывает с себя. Волосы, зубы, миллиарды отмерших клеток, наползающих насекомых и назойливых котят, тягостные воспоминания, попутчиков и случайных приятелей, обязательства, дрянные стихи, грехи, религиозные и политические убеждения, устаревшие музыкальные вкусы, привязанности, предпочтения в пище и книгах. Что-то удается сбросить с большей легкостью, что-то с меньшей.
        Но в одном я убеждена. Испытав, так сказать, на собственной шкуре: если избавляться от прошлого с саперской аккуратностью… то оно оклемается и залижет нанесенные раны. Обретет силу, вернется и доконает. Я такой ошибки не совершу. Наступающий день во всех его красках поддерживает меня в этом решительном начинании.
        Составляя тарелки в раковину, замечаю, что Цезарь не явился к завтраку.
        Хмурюсь, невольно вспомнив пережитый ночью стресс. Беру миску с подсыхающим кормом и иду в комнату. Встав на колено, помахиваю ей перед кроватью, и лишь тогда Его Императорское Величество снисходит до смертной. Словно поводырь, заманиваю того на кухню и убеждаюсь, что диктатор приступил к трапезе.
        Одеваюсь и ловлю себя на невольной мысли, что радуюсь утренним звукам, наполняющим дом. Радуюсь, потому что они не позволяют с ночной детализацией разобрать шумы в трубах.
        ДЕНЬ 4, ПЯТНИЦА.
        Неделя проходит быстро и увлекательно. Мне даже нравится, не учитывая факта, что с каждым днем я прихожу домой все позже и позже. Пару коротких материалов я уже написала, отправила редактору и даже получила положительный отзыв. На выходных предстоит набросать скелет развернутой аналитики - к среде в городской администрации мне обещали цифры и встречу с экспертами-угольщиками…
        А вот квартира огорчает все сильнее.
        И даже вызывает намеки на сожаление - а может, продешевила?
        Хотела прогнуться перед начальством и бухгалтерией. В итоге же получила «хруща» не из лучших. Старый дом, где ночью скрипят полы, за окном голосят и дерутся коты; где все скрипит, а слышимость такая, что когда я иду в туалет по-большому, то стыдливо включаю на смартфоне Кэти Пэрри, чтобы заглушить звуки природы…
        Наблюдая за играми бродячих котов, добиваю вечернюю сигарету.
        В одной из кухонных рам недавно меняли стекла - рядом с заляпанными жиром и пыльными в закатном солнце новенькие алмазно сверкают на контрасте. Вчера я спросила Людмилу Павловну:
        - Это были воры?
        Она рассмеялась, назвала меня «милочкой» и с возмущением поведала, что весной мальчишки выбили футбольным мячом. После чего тетка оттаскала мерзавцев за уши, а родителей заставила раскошелиться на замену. Не знаю, насколько история правдива, но детей во дворе действительно немного: шумные компании теперь предпочитают играть на соседних площадках, оставив эту кошкам.
        Думаю о том, что в Новосибе или Красноярске такое количество бездомных котов уже давно бы переловили. Или перетравили догхантеры.
        Я люблю кошек, Цезарь не даст соврать! Но таких? Рассмотрела их вчерашним вечером, прогуливаясь вдоль подъездов, - у одного не хватает глаза, у второго за ухом огромная язва, у третьего в нескольких местах перебит хвост. Ни погладить, ни почесать, смотреть-то противно. А сердобольные пенсионерки, густо населяющие «хрущевку», все знай подкармливают блохастых…
        Вздрагиваю, представив, что один из подвальных может сцепиться с Цезарем.
        В спальне жарко, и я снова приоткрываю форточку. Цезарь шуршит наполнителем лотка, суетливо закапывая. Вздохнув, укладываюсь на проклятый матрас. Он на самом деле плох, и я намереваюсь переговорить с хозяйкой о замене.
        Возвращается Цезарь. За прошедшие дни четырехногий сожитель так и не полюбил спать со мной. Вот и сейчас запрыгивает, крутится и уминает пододеяльник, но в итоге передумывает и ныряет в свое спартанское убежище. Он настолько облюбовал его, что вчера мне даже пришлось сдвигать кровать и хорошенько под ней пылесосить.
        В размышлениях о последнем трудовом дне первой рабочей недели я проваливаюсь в сон… чтобы уже минут через пятнадцать вскинуться в панике. Хватаюсь за смартфон в твердой уверенности, что забыла завести будильник. Вспоминаю, что завтра первый выходной, и с нервным смешком откладываю устройство на столик.
        И замираю.
        Потому что слышу, как по квартире кто-то ходит.
        Не у соседей, к чему я почти начала привыкать. А по моим собственным кухне и коридору. Неспешно, тяжело, сочно шлепая босыми ногами.
        Я не из пугливых. Более того, в институте я была из драчливых и бесстрашных.
        Но сейчас ночная майка прилипает к потной спине, а по рукам бегут мурашки.
        Если бы у меня, как шутят в редакции, действительно были яйца, сейчас бы они сжались в крохотные свинцовые шарики. Не до конца контролируя себя, я начинаю хрипло дышать, будто при панической атаке; к горлу подкатывает комок, на глазах набухают непрошенные слезы.
        В комнате не совсем темно - диоды ноутбука рассеивают мрак. Но я еще не успела привыкнуть, а потому мне кажется, что меня и кровать окружает плотная, физически ощутимая тьма. Густая, населенная враждебным. Тьма, в которой кто-то шлепает босыми ногами…
        Короткие волосы облепляют голову, будто я сходила в душ. Стиснув кулаки так, что некрашеные ногти впиваются в ладони, заставляю себя не выдумывать ерунды. Вдыхаю полной грудью, сажусь в постели, прикусываю губу.
        В этот момент я просто обязана добраться до стены и включить свет. Но детский страх перед тем чтобы опустить ноги на пол, достигает такой безоговорочной силы, что я не в силах пошевелиться.
        Наконец я нашариваю телефон. Включаю, подсвечивая себе, и вижу в углу силуэт. Вздрагиваю, в последний момент удержав дикий, отвратительно-бабский вопль, и понимаю, что это прислоненная к стене гладильная доска с наброшенной ветровкой. Мои плечи трясутся, но я отказываюсь это признавать.
        Заставив себя встать, я в один присест подлетаю к двери и бью по выключателю.
        Комнату заполняет мягкий свет. А я клянусь себе, что если задержусь в этой квартире еще на пару месяцев, куплю и подвешу над кроватью бра…
        Экран смартфона часто гаснет без прикосновений, но я все равно выставляю его перед собой, словно оружие самообороны. Выхожу в коридор. На цыпочках добираюсь до очередного выключателя и зажигаю еще один верхний свет.
        Разумеется, здесь никого…
        Ни в коротком коридорном аппендиксе, ведущем в кухню. Ни в самой кухне. Ни в ванной, которую я вижу через открытую дверь. Это все проклятая акустика, с которой невозможно сжиться. Все еще сражаясь с комком в горле, я проверяю замок на входной двери. Конечно же, он заперт.
        Мои губы издают гулкий нервный смешок. Ноги несут в спальню. Но напротив санузла я вдруг замираю и вспоминаю, что уже несколько дней (два? три?) не выполняла условие Людмилы Павловны…
        Сворачиваю в ванную комнату, торопливо вынимаю из тумбы бутылку «Крота». Откладываю телефон на край раковины, едва не уронив; наливаю в колпачок розоватой отравы, почти расплескав на коленки. Опрокидываю в слив и, не дожидаясь, пока вязкая жидкость исчезнет из виду, чуть ли не бегом возвращаюсь в кровать. Вспоминаю, что неделя на исходе, а я ни разу не добавляла чудесную самодельную пыль из банки. Мысленно обещаю сделать это завтра…
        Перед тем как выключить люстру и лечь, я раскрываю ноутбук. Вывожу его из спящего режима и только после этого забираюсь под пододеяльник. Резкий свет монитора раздражает, но и успокаивает. Не пытаясь дать этому логического объяснения, решаю, что сегодня буду спать под перемигивание защитника экрана…
        В эту ночь мне снятся странные и тревожные сны. Никак не увязывающиеся с пасторальным двориком, зелеными аллеями и размеренным ритмом жизни этого уютного городка. Сны рваные, комканые, кладбищенские, колючие и в сочетании с июльской жарой выжимающие из меня сто потов.
        В довершение перед рассветом у меня тянет в животе, а в поясницу покалывает затупленной стамеской. Значит, со дня на день начнутся протекашечки, что тоже настроения не добавляет.
        Утром вскидываюсь в привычное время. Вспоминаю про выключенный будильник, облегченно падаю на подушку, но уснуть снова мне не дают - по двору несется привычное «Васявасявася!», и я скрежещу зубами. Встаю в туалет и замечаю, что лежанка Цезаря пуста. Быть может, на этом месте гоняет сквозняк, и привычный коврик нужно переложить в другое место?
        ДЕНЬ 8, ВТОРНИК.
        С работы я возвращаюсь в состоянии крайнего раздражения.
        То, что еще неделю назад казалось милым, сейчас просто вымораживает. В восемь утра чиновники давно на местах, но в 16:01 во всем городе не сыскать ни одного открытого кабинета. Словно в колхозе, где чем раньше встал, тем счастливей корова.
        Впрочем, по сути, это и есть колхоз, и нечего себя обманывать…
        Однако я стараюсь притуплять недовольство. Прошу летнее солнышко помочь мне в этом и гоню фантазии о том, как болезненно город станет выглядеть в скорое осеннее ненастье. Впереди не один месяц пребывания здесь, и у меня на этот счет два варианта. Бросить все и вернуться в мегаполис. К увольнению. Или смириться, впитать ритм и не тратить нервов попусту.
        За окном вопят вороны. Черные, пузатые, самодовольные. Их стаи иногда закрывают небо над двором. Наблюдаю, как одна ворует маслянистый хлеб из кошачьих мисок. Два молодых кота неумело охотятся на птицу из высокой травы, но та отлетает с легкостью и откровенной издевкой.
        В этот вечер я решаю не работать. Делаю несколько пометок на среду, архивирую данные и заряжаю батарею фотоаппарата. Кормлю Цезаря, в последнее время на кухню пробирающегося украдкой, будто по минному полю. Смотрю серию «Форс-мажоров», но ее события никак не хотят выстраиваться в осмысленный ряд, и я выключаю с намереньем пересмотреть.
        Ложусь спать рано, не шибко-то этим довольная.
        Предсонные мысли прерывают голоса за окном. Для радио «Лавочки» поздновато, и я с неудовольствием разбираю мужские баритоны. Кажется, компания. Кажется, подвыпившая. Вздыхаю, снова встав перед выбором - закрыть форточку или половину ночи терпеть бухие шутки? Какой из видов недосыпа выбрать: от жары и духоты или от разнузданного гогота над ухом?
        Решения принять не успеваю.
        - Чо, присядем? - спрашивает один из парней, и его подошвы шоркают по асфальту все ближе к подъезду. - Братан, дай сигаретку…
        - Ты чо, Колян, совсем ***?! - отвечает кто-то из шайки, и в голосе слышится неподдельное презрение. - Да я тут срать не сяду, если прижмет, а ты пивас дуть собрался… Погнали к школе, там седня Михалыч сторожит…
        И компания уходит, в немалой степени меня удивив.
        Через несколько минут (почти заснув, я вяло размышляю над услышанным), соображаю, что в голосе второго парня звучало не презрение. Конечно, я могу ошибаться, но больше это было похоже на откровенный страх.
        Следом приходит мысль, что умочка-Ирочка снова забыла вылить в раковину колпачок отравы. В который раз? В пятый? Шестой? Сонная, уже уплывающая в царство грез, я решаю, что и черт с ним. Как Людмила Павловна проверит исполнение условия? Особенно если завтра, например, я солью в отверстие сразу полбутылки?
        Я устала. Слишком устала, и у меня не хватает сил даже позвать Цезаря. Багровые реки еще донимают меня, пусть и иссякая, но не закончившись. От жары постоянно сохнет в горле. Я засыпаю…
        Когда в следующий раз открываю глаза, проходит не меньше пары часов. Во всяком случае, так кажется. Как обычно в последние сутки, все тело покрыто липкой пленкой пота, подушка съехала; пустой пододеяльник откинут, прикрывая лишь бедра и колени; правая нога фривольно торчит из-за края кровати, целя в район двери.
        И сейчас кто-то…
        В этот самый момент…
        Влажно посасывает большой палец на моей правой ноге.
        Не лижет. А именно посасывает. Как леденец.
        Крик застывает в горле. Мышцы костенеют, меня бросает в жар. Затем сразу в холод. Ужас, обуявший тело и разум, нельзя описать словами. Я едва не пружу на простыню и резко отдергиваю ногу, спрятав под спасительным покрывалом. Как ребенок, уверенный, что это гарантированная защита от ночных чудовищ.
        Мысли скачут, как шары в лотерейном барабане. Неужели Цезарь решил поиграться? За ним такого не водилось… А еще мне кажется, что я не должна смотреть. Туда, вниз, в сторону двери.
        Затем приходит вспышка злости. Я, черт побери, взрослая женщина, лишенная предрассудков!
        А потому я рывком сажусь, не удержавшись от вскрика, и в то же самое мгновение злобно шипит Цезарь. Где-то под кроватью, глубоко подо мной. А к двери скользит густая тень, хорошо различимая в полумраке июльской ночи. Что-то звучно шлепает по скрипучему оргалитовому полу, еще раз, и наступает тишина.
        Я не могу пошевелиться. В ушах стоит грохот собственного сердца.
        Кажется, что сейчас у меня случится инфаркт. Несколько шагов, отделяющих от выключателя, выглядят бездной. Ее мне предстоит миновать сквозь ночь и пустоту. Потому что иначе я признаю реальность порванного сна и тогда точно разревусь.
        Отбрасываю пододеяльник. Встаю, бреду, надеясь не наступить на Цезаря. Включаю люстру, сжавшись в ожидании (кого? маньяка в углу? дворового кота, забравшегося через форточку?), но комната пуста…
        Я выхожу в коридор. И снова обмираю. Потому что замечаю на темно-вишневом полу след босой ноги. Оставленный мной, когда возвращалась из душа. Иду на кухню, закуриваю, стараясь не смотреть на дрожащие пальцы. После этого беру тряпку и протираю пол.
        Это был сон. Необычайно реальный, оставляющий зарубку на сердце, но всего лишь сон. Усевшись на край ванны, я поглаживаю палец на ноге, словно прикосновение может изгнать страх и рассказать, что же произошло на самом деле.
        Возвращаюсь в постель с твердой уверенностью, что теперь не сомкну глаз.
        И уже через десять минут проваливаюсь в глубокий сон. На этот раз - без сновидений.
        ДЕНЬ 12, СУББОТА.
        Бесконечные «Васявасявася!» начинают не просто раздражать. Они начинают бесить.
        За утренним кофе я выкуриваю сразу две сигареты. Цезарь вертится рядом, но я не хочу его ласкать. Гоню прочь дурные сны, одолевающие меня уже несколько ночей. Убеждаю себя, что нужно настроиться, иначе с таким состоянием духа отведенный срок командировки я не протяну.
        Позади две недели. Хоть что-то…
        Ловлю себя на том, что считаю дни до возвращения. Так дело точно не пойдет…
        На руке, чуть ниже правого плеча, начинает подрагивать мышца. Делаю мысленную пометку купить витаминов или травяного чая. Только нервного тика не хватало.
        Ухожу гулять. До самого вечера, будь оно неладно! Запирая дверь, впервые за прожитое в квартире время я замечаю почтовые ящики между первым и вторым этажами. Вспоминаю, что забыла попросить у хозяйки ключик.
        И пусть дармовая ТВ-программа мне не нужна, в бесплатных газетах (а в ящике их совершенно точно не меньше пачки) иногда попадается любопытное. По тем же объявлениям можно составить карту нравов местных жителей, которых я до сих пор не понимаю. Или бросить под унитаз читать тупые анекдоты, способные изгнать хандру…
        Осмотревшись вором, словно совершаю недозволенное, я поднимаюсь на один пролет.
        Ящик в самом деле забит плотнее некуда. Ключом от квартиры со скрипом подцепляю задвижку и едва успеваю подхватить густой бумажный ворох. Газеты, письма, банковские извещения, напоминания от судебных приставов и коллекторов. Я бегло просматриваю конверты и решаю изучить их позже. Вернувшись в квартиру, бросаю корреспонденцию на обувную тумбу, и все-таки отправляюсь гулять.
        Почитать почту этим вечером я, конечно же, забываю. Очень, к слову, зря…
        ДЕНЬ 13, ВОСКРЕСЕНЬЕ.
        Ночью я снова слышу шаги.
        В своей квартире, а вовсе не у соседей… и акустика тут ни при чем.
        Цезарь тоже слышит - забившись под кровать, кот злобно гудит на одной ноте. Гудит гортанно, с угрозой, помноженной на страх. А я леденею от ужаса и слышу, как по квартире кто-то бродит.
        Босиком.
        При этом как-то странно, что пугает еще сильней. Обычный шаг человека я бы описала как «шлеп-шлеп-шлеп». В звуках же, доносящихся из коридора, есть что-то неправильное. Ущербное. И слышится оно так: «шлеп-скрип-шлеп». Будто этот некто чуть приседает перед тем, как сделать новый шаг. Или имеет всего одну ногу…
        Сажусь, прижимаясь лопатками к спинке кровати, подтягиваю пододеяльник к горлу.
        В эту ночь я уже не смыкаю глаз, до рассвета держа перед собой стремительно разряжающийся смартфон. Не сползая с кровати, «бужу» ноутбук - встать и включить свет храбрости не хватает. Несколько раз порываюсь позвонить в полицию, Людмиле Павловне, да хоть в МЧС… но удерживаю себя от такой глупости. И все равно трясусь, не в силах совладать с собой.
        Шаги стихают примерно в 4:30. Но я не засыпаю. В тишине, неподвижная, до бледных губ укутанная пододеяльником, я встречаю первые лучи солнца, и ровно в 7:00 набираю номер хозяйки квартиры. На мое счастье, она «жаворонок» и не обижается на ранний воскресный звонок.
        Выслушивает молча. Обещает зайти через час.
        За это время я все же набираюсь сил выйти в коридор. И даже протереть влажные следы от ног, оставленные мной после вчерашнего душа. Затем варю кофе, торопливо выкуриваю сигарету, брызгаю по углам освежителем воздуха и жду…
        - Что это было? - спрашиваю я Людмилу Павловну, когда рассказ окончен. - Полтергейст? Как в кино?
        Та сидит на табурете, покачивая кофейной чашечкой. Я задом упираюсь в теплый край печи и нависаю над ней, прямая и напряженная. Пальцы дрожат, но не закурить в присутствии женщины мне ума хватает. Затем хозяйка поднимает на меня взгляд, ласково улыбается, и в глазах ее читается сочувствие.
        - Ты видела его? - спрашивает Людмила Павловна, а я чуть не роняю кружку.
        - Его?
        - Ага. Его. Гришку, как в наших местах кличут.
        - Нет, - едва слышно выдавливаю я, - понятия не имею, о чем вы…
        Но моя собеседница кивает.
        - Ты, деточка, главное, не переживай, - говорит она как можно мягче. - Бывает такое. Особенно когда перенервничаешь… или если забот много… Ох, Иришка, жениха тебе нужно.
        Людмила Павловна вздыхает, но я недовольно хмурюсь в ответ:
        - Давайте оставим эту тему!
        - Хорошо, деточка. Ты не заводись… - Женщина смотрит в кофе, будто в его маслянистой глубине видит свои дальнейшие реплики. - Ты пойми… Городским этого уловить не сразу удается, как есть тебе говорю. А мы с бабками тут уже, считай, больше полувека, с самого основания города и живем.
        Я бормочу:
        - Не совсем понимаю…
        Хоть уже и догадываюсь, куда сворачивает разговор.
        Неожиданно властным жестом Людмила Павловна приподнимает руку, не позволяя себя оборвать. Слова ее вкрадчивы и спокойны, словно она заговаривает норовистую лошадку.
        - До этого ж мы деревней были. Затем поселком городского типа… А строили все на топях старых. Сама, небось, вычитала, журналистка же. Так вот, Иришка, что на этих топях жило до прихода стройотрядов, никому не известно…
        - Вы серьезно, - не веря ушам, вспыхиваю я, - вы сейчас вправду о призраках говорите?
        Женщина на мой тон не обижается. Но головой качает.
        - Про Хозяина слышала? Что в каждый дом в лапте жить приезжает?
        - Вы про домового, что ли? - Уже не скрываю скепсиса, но мне наплевать.
        - Ой, деточка! Не любит он, когда его так называют, - понизив голос, сообщает мне Людмила Павловна. - В общем, верь не верь, а вот тебе совет: молочка в блюдце налей, булки покроши да под подоконником оставь ему на угощение. Тогда Хозяин хулиганить и перестанет. И про жениха подумай. Есть у меня знакомые мужики, один другого краше…
        Последнюю фразу я пропускаю мимо ушей.
        Меня трясет от негодования, злости и растраченного времени. Гришка! На дворе второе десятилетие XXI века, а сидящая на моей (своей) кухне женщина пытается убедить меня в существовании домового (Хозяина)?! Я едва сдерживаю желание в грубой форме попросить ее уйти.
        Конечно, я налью молока, и это избавит меня от жары, галлюцинаций и дерьмовой акустики их отвратительного трухлявого дома. А когда ночью это самое молоко вылакает Цезарь, все скажут, что метафизический Хозяин принял угощение и остался доволен. Я же после этой психологической пилюли-плацебо стану спать, аки младенец. Ну а если и это не поможет, то воспользуюсь услугами престарелой сводницы и хорошенько потрахаюсь с ее знакомыми мужиками!
        Собираюсь намекнуть хозяйке, что ей пора. Что мне нужно завтракать и работать. И вообще, куча дел, уборка, тексты. Но та улыбается, будто прочитала мои мысли, и неожиданно меняет тему. Спрашивает вкрадчиво, словно Кот Баюн:
        - А ты, Ирочка, раковину заливать не забываешь?
        - Я же обещала! - резко отвечаю я.
        И сразу понимаю, что ложь разгадана.
        - Ох, милая, зачем ты так? - тяжело вставая с табурета, сетует Людмила Павловна. - И правда обещала же…
        Идет в коридор, и я за нею. Уже в дверях выдавливаю, не до конца веря себе:
        - Знаете… наверное, я от вас съеду.
        - Чего это?
        - Неуютно мне…
        - Хм… - только и реагирует женщина, но за коротким вздохом читается: «Боженьки, посмотрите, какая фифа!». А затем говорит: - До свиданья, Ирина. Звоните, если будут вопросы.
        И уходит. Все еще сотрясаясь от злости, стыда и недосыпа, иду на кухню. Отдергиваю штору, закуриваю. Ну заметит меня бабка, дальше-то что? После сказанных в коридоре слов я насильного выселения не боюсь!
        Людмила Павловна снаружи здоровается с одной из постоянных ведущих «Лавочка-FM». Забирает у нее кулек с объедками и бредет по двору. Кошки, почуявшие приближение кормилицы, выныривают из травы и с интересом сползаются поближе. Тяжко, по-старчески согнувшись и упираясь ладонью в колено, любительница мифологии начинает крошить съестное в миски.
        К моему удивлению, с детской площадки к ней приближаются двое малышей, заинтересованных процессом. Нас разделяет метров двадцать, но жаркая тишина и акустика двора доносят до форточки каждое слово.
        - Не пугайте их, детишки, - говорит женщина, поглядывая на карапузов, - они ж дикие, никому не доверяют.
        - Ой! - тонко вскрикивает один мальчишка, отходя за спину друга. - А если они дикие, они вас не укусят?
        Людмила Павловна смеется. От этого беззаботного смеха меня продирает волной колючей тревоги. Высыпав в блюдца последние крошки, старуха прячет грязный кулек в кармане грошового платья и неловко выпрямляется.
        - А чего ж им меня кусать-то? - вопросом на вопрос отвечает она малышам. И добавляет, придав голосу знакомую теплоту и вкрадчивость: - Я же их кормлю.
        Битый час я сомнамбулой слоняюсь по квартире.
        Затем завожу стирку. Вынимаю из кладовки пылесос и начинаю уборку. Это приводит нервы в порядок. За одним из кресел перед телевизором (куда я практически не захаживаю), неожиданно нахожу игрушечного солдатика. Точнее, фигурку LEGO.
        Но собранную так необычно, что целую минуту я глуповато держу ее перед собой и пытаюсь угадать, кого же та изображает. На стандартный желтый торс насажена стандартная бледно-розовая голова. Еще у нее длиннющие темные волосы, кажется, из новой коллекции «Властелина колец», например, от Арвен. Да вот только надеты они задом наперед, совершенно скрывая лицо. А еще у фигурки всего одна нога, посаженная ровно посредине тельца на жирную каплю супергеля…
        Не знаю, отчего, но вид солдатика тревожит меня не меньше странных снов.
        Сгорая от стыда, набираю номер Людмилы Павловны.
        - Я вас слушаю, Ирина, - сухо говорит та.
        - Кто жил в этой квартире до меня? - прямо спрашиваю я. - Тут были дети?
        - Хм… - говорит женщина. - Не понимаю, откуда вы узнали. Но да. До вас в квартире жили одинокая мамочка с сыном. Ребеночек болезный очень был, помер весной. Мамочка после этого в деревню жить перебралась, к староверам…
        Я скупо благодарю и обрываю вызов.
        Не знаю, почему, но мне очень хочется плакать.
        ДЕНЬ 15, ВТОРНИК.
        К моему глубочайшему отчаянью, попытка найти другую квартиру ни к чему не приводит. С животными не пускают. Только на месяц. Только на год с предоплатой. Без мебели. С соседом на подселении. После потопа… Причин, по которым я не могу съехать, много настолько, что впору уверовать в злой рок. Еще, разумеется, к сдаче предлагаются частные дома, таких в городке большинство. Но одна лишь перспектива среди ночи идти в туалет на огороде приводит меня в ужас.
        Тем не менее продолжаю поиски.
        Потому что минувшей ночью шлеп-скрип-шлеп повторился вновь…
        Я никогда не верила в мистику, привидений и барабашек. Они остались осколками старой, пещерной мифологии, частично перетекли в новую урбанистическую, но я искренне верю - скоро человек переживет и их. Пусть времена искоренения суеверий и советской индустриализации остались в прошлом. Но я ретроградно верую в рациональность, технический прогресс и торжество интеллекта - в сорокаметровые ГЭС, повернутые вспять реки, космонавтику и смерть примитивных примет.
        Так что хрен вам, Людмила Павловна! Пусть по дому летает посуда, но я никогда не смирюсь с тем, что у этого существует мистическая причина. Объяснение наверняка есть, и пусть это не колебания магнитных полей, рано или поздно ученые установят истоки подобных «чудес».
        Может быть, поддавшись удару стресса, я сама хожу во сне (в конце концов, синдром сомнамбулизма доказан еще в XIX веке)? Может, галлюцинирую? Может, виноват состав воды или хлеба из местной пшеницы. Не исключено, что следы на оргалитовых плитах оставляет Цезарь, а я спросонья признаю отпечатки его лап за человеческие. Ответ совершенно точно есть. Здравый. Не связанный с домовыми или кикиморами…
        Не отбрасываю предположений о том, что все случившееся мне просто снится. Стены в хрущевке тоньше картона, на мои сновидения постоянно наслаиваются шумы из соседних квартир; на улице даже ночью не утихают голоса и вопли - подвыпившие компании, кошачьи разборки, писк раций полицейских, вызванных на семейную ссору. Все это могло оставить след. Дать пищу той части моего мозга и генов, что еще помнят, как в ударе молнии виделось божественное проявление…
        Ужин готов, но я не притрагиваюсь к пицце. Курю у окна, наблюдая, как подвальная братия налетает на новую порцию куриных объедков и разведенного водой молока. Одуванчик несет к кормушке кота. Может, своего незабвенного Васювасю. Может, совсем другого. Животное зажато под мышкой, словно тюк. Но висит беспомощно, даже не пытаясь сопротивляться или царапаться.
        - А он вас не укусит?
        - Зачем? Я же его кормлю…
        Одуванчик бросает кота. Как плюшевого, без пиетета и почтения. Так, словно Васявася и сам не способен учуять запах жратвы. Тот мягко приземляется, оглядывается на старуху, презрительно оценивает ужин и утекает в высокую траву вокруг детской площадки.
        Одуванчика такой поворот событий не устраивает. С недоброй гримасой на лице она отлавливает хвостатого и снова швыряет к мискам. Теперь кот удирает с утроенной скоростью, а Одуванчик смотрит ему вслед с гримасой разочарования и злости. Происходящее настолько напоминает декорации к готовящемуся безумию (причем неважно чьему: моему, бабкиному, кошкиному или общему, витающему в перегретом летнем воздухе), что я спешно тушу сигарету и задергиваю штору…
        Сегодня в семь, едва я пришла с работы, перед подъездом меня поджидала Людмила Павловна. Невозмутимая, словно и не было тяжкого воскресного разговора. Поздоровавшись, она вручила мне пакет с мороженой курицей. Не принимая возражений и робких «не умею разделывать».
        - Что там уметь-то? - нахмурилась женщина. - Поешь, натуральное.
        Милостиво кивнула, отирая пальцы о платье. И доверительно добавила, подтвердив догадку, что бабки на лавке старательно заглядывают в мои магазинные пакеты:
        - Ты, Ирка, дрянью всякой питаешься. А от чипсов рак бывает…
        Я едва удержалась, чтобы не выбросить курицу в мусорное ведро. Но занесла в квартиру и швырнула размораживаться в раковину ванной комнаты…
        Сейчас я вспоминаю, что тушка, должно быть, оттаяла. Иду проверить. Замираю на пороге и затыкаю рот ладонью, чтобы мой вскрик не был слышен во всем стояке.
        Над курицей поработал Цезарь. Мой любимый кот, любым видам сырой еды предпочитающий «Вискас» или сухую «Пурину». Цезарь, ощутивший себя царем природы или надышавшийся воздуха, в котором витает бунтарский дух бродячей стаи.
        Живот тушки выдран. Потроха подъедены, остатки размазаны по раковине. Лапы оторваны, одна из них пожевана, вторая лежит рядом, чудом не свалившись в гигантский слив. А еще над размороженной курятиной стоит стойкий душок подпорченности, и я даже успеваю подумать, что Людмила Павловна все же оскорбилась, затаила и намеренно принесла мне не самую свежую еду.
        - Цезарь?! - строго зову я, выходя в коридор. - Иди-ка сюда, мальчик, нужно потолковать…
        Но в ответ я слышу лишь тихое шипение из-под кровати, вздыхаю и начинаю убирать бардак. Разумеется, остатки подарка Людмилы Павловны тотчас отправляются на помойку.
        ДЕНЬ 17, ЧЕТВЕРГ.
        Мне не хочется возвращаться с работы. Уходить с нее хочется, а вот возвращаться «домой» - категорически нет. Но иных вариантов так и не нашлось. Редактор наотрез отказывает в гостиничном проживании. Найти другую квартиру мне тоже не удается, хотя я провожу на телефоне не меньше двух часов в день. А еще начальство тонко намекает, что если меня тяготят командировочные условия, то они отправят другого. Мужчину.
        Я проглатываю, словно покорная шлюха. Подтвердив, что все устраивает и работа будет исполнена в лучшем виде. И возвращаюсь «домой», чего мне делать совершенно не хочется.
        Сумка с ноутбуком оттягивает плечо. По колену лупит пакет с мороженым, чипсами и пивом (плотный, непрозрачный, купленный специально для любопытных наседок). Уже открывая квартирную дверь, я бросаю случайный взгляд на почтовые ящики. И вспоминаю.
        Наспех разобрав продукты, разгребаю пустые пакеты, набросанные на обувную тумбу. И нахожу под ними пачку корреспонденции, забытой несколько дней назад. Несу в комнату и раскладываю на кроватном покрывале.
        Перебираю, вчитываюсь и невольно составляю хронологию.
        Первым идет письмо от судебных приставов, и для того, чтобы узнать содержимое, мне не нужно его даже вскрывать. Датировано августом прошлого года. Выписано на мой текущий адрес, в графе фамилия значится некий Носов. Еще одно извещение на Носова доставлено в конце прошлого сентября.
        Далее - ноябрь. Отправителем значится одна из микрофинансовых ростовщических однодневок. Вскрываю, убедившись, что это тактично-гневное послание о просроченном кредите. Адрес тот же, фамилия - Поздняков.
        Следующая депеша брошена в ящик в январе этого года. Письмо из местного отделения пенсионного фонда, выписанное на Шабрина И.Г., 1956 года рождения. Далее следует апрельский бланк заказного письма, предназначенный некой Тимофеевой. В начале июня (чуть больше месяца назад) в ящик законопатили извещение о посылке из интернет-магазина на фамилию Горяновой. И повторное извещение, выписанное буквально за две недели от моего заселения.
        Сижу перед разложенными по кровати письмами, ощущая себя бракованной версией Шерлока. Перевариваю, как немало людей побывало постояльцами Людмилы Павловны, верящей в приметы и обожающей кормить гостей тухлой курятиной. Задумываюсь, не обсудить ли почту с хозяйкой, но тут же отметаю мысль. Таким, как эта старуха, не нравится, когда кто-то сует нос не в свое дело. Да еще и распечатывает чужие письма, пусть даже такие формальные…
        Тогда я вдруг решаю поискать кого-то из бывших постояльцев на просторах сети.
        Сгребаю письма в кучу, включаю ноут. Деда можно не выискивать, шансы минимальны. Остальных, при наличии везения, вычислить удастся. Фамилии у меня есть, как и понимание, что среди заемщиков не бывает лиц моложе 18. Открываю «Одноклассников», «Контакт» и «Фейсбук». Листаю сайты, ввожу имена. Пусто. Пусто. Пусто…
        И совершенно внезапно нахожу «контактовскую» страничку Марины Горяновой. Миловидной, но неказистой девушки лет двадцати; из числа моих сестер по несчастью, за которыми в школе ухаживал один единственный ботаник.
        На первый взгляд профиль банален и убог, пестрит фотографиями котиков, малышей и цветочков. Сотни репостов из групп о воспитаниях детей, мудрые цитаты, афоризмы о мужских изменах и немного классической музыки. Однако самое верхнее послание на «стене»…
        Меня парализует.
        Я натужно дышу, убеждая себя, что это совпадение. И вообще обладательницей плебейской странички может оказаться вовсе не та Марина Горянова. Но текст… три десятка репостов… четыре с лишним сотни комментариев от тех, кто открыто насмехается или хочет помочь. Яростно потерев глаза, перечитываю:
        «ВАЖНО!!!! МАКСИМАЛЬНЫЙ РЕПОСТ!! ПРОПАЛ ЧЕЛОВЕК!!! С аккаунта Мариши пишет ее сестра Елена. Вечером 22 мая 2014 года после ссоры с мужем Мариша с четырехлетним сыном уехали из дома. Последнее, что удалось выяснить родным, - что она купила плацкартный билет до Ачинска. На этом ее след обрывается. Просим всех, кто может что-то знать о местонахождении моей сестры…»
        Дальше читать не могу, потому что глаза застилают слезы.
        В голове морским прибоем шумит: срочно позвонить Елене или написать ей… может быть, обратиться в полицию… или обсудить находку с Людмилой Павловной. Но сил сделать хоть что-то из задуманного у меня нет. Я валюсь на кровать, а в носу стоит запах испортившейся курицы. Засыпаю поверх покрывала, как была - в джинсах и рабочей блузке.
        ДЕНЬ 18, ПЯТНИЦА.
        Мысли скачут резиновыми шариками в железной бочке. Мне не сосредоточиться, на пустом листе электронного документа ни строчки. Фотоснимки тоже выходят дерьмовыми, бездушными. Уже в четыре часа покидаю отведенный на ГРЭС кабинет.
        Не здороваясь, миную бабушек на лавке. Магазинный пакет несу так, чтобы нельзя было даже примерно угадать содержимое. Уже на подходе к крыльцу едва удерживаюсь от пинка, которым хотела убрать с дороги одну из шелудивых тварей, недостойных называться котами.
        Я так и не решила, как поступить с полученной информацией. Как сопоставить факты? Ведь я же журналист (пусть и не Гэри Уэбб или Артем Боровик)! Но какие сделать выводы, чтобы не прослыть паникершей? Как отшелушить ложный след? Если кто-то из местных узнает, что я попусту взбудоражила полицию, молва пойдет такая, что я и дня не проведу без насмешки в спину.
        Пока я точно знаю, что до меня здесь жила молодая мамаша. Скорее всего, та самая Горянова. Жила с сыном, чью игрушку я нашла во время уборки. Неужели Людмила Павловна сказала правду, и мальчик умер прямо тут? На этом, например, кресле? Или на моей кровати? А может, к его смерти имеет отношение неказистая Мариша, затем решившая замести следы и сбежать в деревню? И что, в конце концов, было на скатанных коврах, к которым мне запретили прикасаться?
        Домыслы дробятся, как зерна в кофемолке. Истончаются и мешают воспринимать реальность. Но я пытаюсь думать и просчитывать. До тех пор, пока не захожу на кухню…
        Еда Цезаря не тронута с утра, подсохла коркой. Глядя на нее, я больше не могу унять коленную дрожь, а сознание овевает сквозняком недоброго предчувствия.
        - Цезарь, малыш? - нетвердым голосом зову я и захожу в спальню. - Ты не заболел?
        Форточка нараспашку. Я знаю, что снаружи куда жарче, чем в квартире. Но если днем не проветривать, то к вечеру от неимоверной духоты можно блевануть…
        - Малыш, ты где? - спрашиваю я. Зная, что увижу лишь комки пыли, опускаюсь на колено. - Ты чего не поел?
        Под кроватью пусто. И в комнате с телевизором тоже. И в кладовке.
        Меня охватывает страх. Не надуманно-мистический; не послевкусие еще не выветрившегося ночного кошмара. Настоящий, крепко-черный страх за близкое существо, за которое я ответственна. Все остальное мигом становится малозначительным, и вот я кружу по квартире, повторно заглядывая в каждый уголок, включая «барабан» стиралки.
        - Цезарь!
        В квартире моего кота нет. А это означает…
        Едва не забыв тапки, вылетаю из подъезда.
        Старухи, оккупировавшие лавку, смотрят, как на завзятую наркоманку.
        - Мой кот… - давлю я сквозь побелевшие губы. - Женщины, вы моего кота не видели? Вообще новых котов тут не видели? Он серый такой, с полосками, на хвосте пятно белое, лохматый…
        Бабульки переглядываются, а затем слаженно мотают седыми головами.
        - Нет, дочка, не видели, - отвечает худышка в коричневом дождевике, неуместном в лютую жару. - Погулять, небось, вышел. Не переживай, вернется. У нас тут котиков в обиду не дают…
        Уже не слушая, бегу по двору и заглядываю под каждый куст. Пугаю ворон, расшугиваю бродячих котов. Ежесекундно ожидаю найти труп Цезаря, задранного блохастыми ублюдками.
        - Если увидим, скажем! - доносится мне вслед. - Или Людке передадим…
        Опустошенная, возвращаюсь домой через час прочесывания окрестных дворов. Опрошенные дети и прохожие ничего не видели. Решаю тут же писать объявление о пропаже. И молю высшие силы (в которые не верю), чтобы бродяга не попался псам…
        В третий раз в квартиру я возвращаюсь без четверти десять, заклеив фонарные столбы, заборы и доски объявлений. В тщетной надежде еще раз осматриваю комнаты, но они по-прежнему пусты…
        Цезарь никогда не сбегал… В отчаянии я даже звоню хозяйке. Спрашиваю, не заходила ли она днем, случайно выпустив кота. Та сдержанно интересуется произошедшим, высказывает соболезнования и надежду, что котик скоро найдется. Но ко мне домой она не заходила, нет.
        Ощущаю себя вымотанной, словно перекопала картофельное поле.
        Несмотря на то, что ночь я провела в одежде, а утром проспала и обошлась без душа, сейчас сил лезть в ванну нет. Стягиваю джинсы и резко откидываю покрывало, поклявшись встать ровно в шесть, привести себя в порядок и сразу продолжить поиски.
        Замечаю одно из банковских писем, завалившееся за край матраса. Тянусь за ним, пытаясь подцепить ногтями, но конверт соскальзывает меж стеной и кроватью. Беззвучно ругаясь, я тяну увесистую совковую конструкцию на себя, ложусь поперек и сую руку в образовавшуюся щель. Нащупываю, вынимаю письмо.
        В зазор падает луч вечернего солнца. И я с удивлением обнаруживаю под кроватью следы кошачьих когтей. Хмурюсь, пытаясь вспомнить, когда это Цезарь взял моду точить когти об пол? Да еще и в столь укромном месте? Да еще и так глубоко, до стружки, но чтобы не слышала я? В тот же момент взгляд упирается в коричневый лакированный бок дээспэшной кровати, до этого отвернутый к стене…
        Вероятно, когда-то узкое одноместное лежбище стояло иначе. Может быть, даже другим торцом к двери. Но сейчас его развернули так, чтобы не было видно оставленных гвоздем борозд (грубых, в мутных трещинках лака). А еще я понимаю, что рисунок вандала складывается в дурацкое:
        БИГИ
        Меня будто обливают родниковой водой. Задвинув кровать на прежнее место, я встряхиваюсь и все же решаюсь принять душ. Дрожа в ознобе (неужели простыла?), иду в ванную и включаю воду. Пока поток набирает температуру, задумчиво смотрю на широкий слив раковины.
        Не успев отругать себя за слабоволие, вынимаю бутыль с «Кротом» и отмеряю заветный колпачок. Вспоминаю, сколько дней не выполняла условие Людмилы Павловны. Еще вспоминаю, что ни разу так и не воспользовалась «болотной смесью». Осторожно, чтобы ненароком не вдохнуть, открываю банку. Брезгливо присматриваюсь, не удержавшись от протяжного: «фууу!».
        Масса действительно похожа на сушеную грязь. Или на печной пепел. В котором, к прочему, обнаруживаются перетолченные мушиные трупики, высовывающие из серой пыли где лапку, где слюдяное крылышко, а где и фасетчато-лупоглазую головку.
        Подавив рвотный позыв, я ссыпаю добрую треть банки в унитаз. Туда же выливаю отмерянный колпачок прочищающего средства и еще примерно стакан. Прячу гадости в тумбу, опускаю крышку унитаза, щедро сливаю воду, сажусь и закуриваю. Меня трясет, мне тошно и противно. А еще я переживаю за Цезаря, и все остальное отходит на задний план…
        Когда сигарета истлевает, бросаю окурок в огромный раковинный слив.
        ДЕНЬ 19, СУББОТА.
        Из дома я выскакиваю чуть позже шести, успев-таки опередить волну влажной июльской жары. Снова обхожу окрестные дворы. Пытаюсь пробраться в подвалы, но все они заперты. Обшариваю помойки.
        Опрашиваю утренних алкашей, еще не завершивших пятничный загул. Опрашиваю редких прохожих и даже экипаж ППС. Ни пьянчужки, ни дворники, ни таксисты Цезаря не видели. Дети, с которыми я беседую под подозрительными взглядами взрослых, тоже. В голове шумят размышления о Марине и ее умершем ребенке, о последнем билете до Ачинска и скатанных коврах… но жажда найти кота сильнее, и страх потери не дает связно мыслить.
        Через три часа жара поглощает микрорайоны и окончательно лишает меня сил. Вспоминаю, что даже не выпила кофе. Возвращаться в квартиру нет никакого желания. Телефон молчит. Там, где неуемные дворники за утро оборвали мои объявления, я уже налепила новые.
        Возвращаться не хочется, но меня греет мысль, что дворовые бабки могли заметить беглеца.
        Могли, но не заметили… Радио «Лавочка» оставляет без новостей. Коты и вороны, ставшие неотъемлемой частью местного пейзажа, провожают внимательно и насмешливо. Словно знают что-то скрытое, но не спешат делиться.
        Я хочу поплакать, но не позволяю себе.
        Жарко. Грустно. Лень готовить. В миске Цезаря по-прежнему засохший корм. Я наспех споласкиваюсь в душе и усаживаюсь за ноутбук. Подаю объявление о пропаже кота (почему, овца, не додумалась сразу?!) на местные форумы и группы соцсетей. Затем пытаюсь работать, но выходит чушь, и я откладываю статьи на понедельник. Включаю сериалы. Смотрю серию за серией, не вникая в смысл и ежеминутно упуская нить повествования, и все ожидаю телефонного звонка…
        День за окном сменяется тревожными предзакатными сумерками. Выбешивающие звуки двора (перекличка воронья и старух, скрип качелей) тускнеют, и я ловлю себя на мысли, что почти научилась абстрагироваться от базарного гвалта на лавке. Вязкий вечер переходит в хрупко-прохладную ночь.
        На середине обрываю серию «Великолепного века», допиваю чай и лезу в постель. Воскресный день я тоже проведу на ногах, хотя бы первую половину. Попробую получить доступ в окрестные подвалы, обновлю объявления на столбах, по наводке форумчан свяжусь с местным сообществом «Четыре лапы». Работы предстоит много, и я должна как следует отдохнуть…
        Среди ночи меня будит мяуканье.
        Просыпаюсь мгновенно, как солдат по тревоге. Сажусь, прислушиваюсь.
        Это не на улице. Это в доме. И мяукает Цезарь! Как мать, способная узнать отпрыска по походке, я отличу его голос от тысячи других котов. Вскакиваю, чуть не сшибив стол, включаю свет и несусь в кухню. Но мяуканье раздается не оттуда. Забегаю в ванную, замираю.
        - Мяяу…
        Раковина. Звуки раздаются из раковины, и у меня холодеет сердце. Цезарь в вонючем подвале, теперь у меня нет сомнений. Конечно! Не вытерпел и прибился к дворовой шайке. Пробрался под пятиэтажку и не может выбраться.
        Едва не кричу в слив, чтобы малыш держался и помощь в пути. Бегу в комнату и хватаю смартфон. Какая-то часть сознания дает отчет, что действия мои иррациональны, но я злобно затыкаю его надеждой. Он жив! Может быть, даже цел! И он рядом!
        Возвращаюсь в уборную. Включаю на телефоне фонарик, яркий, как вспышка зарницы. Направляю его в сливное отверстие и… замечаю в трубе кошачий глаз. Бледно-зеленый, с черным вертикальным зрачком. Цезарь совсем близко, отделенный от хозяйки лишь фаянсовой преградой. Но… так ведь не бывает?
        Хмурюсь, кусаю губу и падаю на колено; распахиваю тумбу и роняю несколько бутылок с «Кротом». Пялюсь на белый «стакан» под пластмассовой запорной гайкой; на изгиб «колена», уходящего в канализацию. Даже самых скромных познаний в сантехнике хватает понять - прямой трубы в подвал нет. И я никак не могла заметить глаз Цезаря. Но ведь видела…
        Тяжело, по-старушечьи поднимаюсь и снова склоняюсь над раковиной. Подсвечиваю и вижу драгоценный камень круглого глаза. Тру висок, взвешивая, не принимаю ли я желаемое за действительное, и тут…
        Глаз моргает. Зрачок его сужается, превращаясь в едва заметную царапину, а на смену протяжному мявканью приходит глухой сдавленный рык.
        Я кричу. Отшатываюсь и роняю смартфон. Тот отлетает, расшибаясь о плитки пола.
        Гул в сливе продолжает набирать силу. К нему примешивается чавкающий звук, будто снизу по трубам в мой санузел поднимается густая вязкая масса, готовая вот-вот ударить фонтаном.
        Я больше не мыслю рационально. Я напугана так, что едва не обмачиваюсь. Как есть - в трусиках и ночной футболке, бегу к входной двери, чтобы… Да что угодно! Перебудить соседей, заставить их срочно вызвать аварийку или… как минимум убраться подальше от страшного звука, вибрирующего так, что болят зубы.
        Щелкаю дверным замком, дергаю дверь.
        Она не поддается.
        Ломая ноготь, вновь проворачиваю защелку и уже через мгновение понимаю, что замок заперт. Снаружи. Я тяну дверь на себя. Кричу что-то бессвязное и жалкое. Пинаю створку и отбиваю колено. Смотрю в «глазок», за которым темнота.
        А затем слышу голоса.
        На лестничной клетке, в узкой кишке подъезда, голоса громкие и многочисленные. Не переставая вопить, несколько раз луплю онемевшими ладонями об дверь и приникаю к ней ухом. И наконец-то узнаю их. Их всех. Одуванчика, чье «Васявася» до сих пор стоит в ушах. И бой-бабу матершинницу, и худышку с мужем-пьяницей, и многих других. А еще - Людмилу Павловну…
        Крик в моем горле обрывается, будто повернули вентиль.
        Легкие обжигает кипящей ртутью. Холод оплетает бедра, и я едва удерживаюсь, чтобы не сползти на пол. А Людмила Павловна, словно каким-то образом угадав ход моих мыслей, тут же отвечает из-за створки. Приникает губами к забитой замочной скважине и произносит тихо, но отчетливо.
        - Доченька, чего голосишь? - сетует женщина, заставив меня до крови закусить губу. - Ты ж сама срок колпачками отмерила… Но не переживай, родненькая, Шлепушка мучить не станет.
        Я ору. Ору, как опасная сумасшедшая, пробивающая путь на свободу через сонмы санитаров. Старухи за дверью посмеиваются и продолжают сплетничать, будто на лавке в солнечный день. Мой крик льется легко и свободно, опустошая легкие. Ноги и руки безрезультатно бьют по двери, хлипкой и ненадежной лишь на первый взгляд.
        Через несколько секунд я необъяснимым шестым чувством ощущаю, что в ванной комнате кто-то есть. С глухим хлопком лопается лампочка, осколки звенят по унитазу. А еще я чувствую смрад. Душный, мерзкий, словно упала в старый мусорный бак…
        Отлипаю от входной двери и в несколько гигантских прыжков несусь в кухню. В темную пещеру ванной не оглядываюсь… но это и не обязательно - я загривком ощущаю, что на пороге мглы кто-то стоит. Кто-то невысокий, но плечистый.
        Пытаюсь открыть окно. Дергаю шпингалеты, измазанные засохшей краской, ломаю еще два ногтя. И с обреченностью утопающего в полынье понимаю, что окно аккуратно заколочено. С губ срывается стон, затем тонкий вой. Подхватив табурет, я запускаю его в окно. В те самые стекла, что заменили после «удара футбольным мячом».
        Табурет улетает в ночь, угодив на ненавистную лавочку. Осколки рушатся с оглушительным звоном; один отлетает и рассекает мне кожу на правом бедре. Бросаюсь к подоконнику, не обращая внимания на хрустальные зубы, впивающиеся в ступни. Высовываюсь, локтем отшибая иззубренные фрагменты, гильотинами торчащие вокруг головы. Молю, воплю, голошу на весь двор.
        Но тот пуст и тих, как полуночная деревенская околица.
        И когда я замолкаю, чтобы набрать в легкие новую порцию воздуха, за спиной раздаются шаги. Влажные, босые шаги по гладкому оргалитовыму полу. Шлеп-скрип-шлеп, шлеп-скрип-шлеп. Приближаясь…
        Оборачиваюсь медленно, словно погруженная в кисель невыносимого транса. Я не хочу смотреть. Я вообще не верю в происходящее и не хочу смотреть. Но у меня нет выбора, и я поднимаю взгляд.
        Кожа у Шлепушки синеватая и полупрозрачная, будто протухшая говяжья синюга. Сквозь нее проступает вялоподвижная масса, которой напичкано существо. Содержимое тела похоже на колышущиеся водоросли. Или стаю сонных угрей… Липкая субстанция шевелится, едва удерживаемая пленкой в пятнах маслянистых разводов.
        У него одна нога, узловатая и тощая, с огромной ступней. Небольшое тело почти скрыто громадной копной разноцветных волос. Волос жестких, как проволока, не теряющих объема даже от покрывающей их влаги и тины. Волос, которые осмелевшие люди перестали сжигать и научились смывать в канализацию через раковины или ванны. Космы достигают середины единственного бедра, скрывают грудь, плечи и лицо. Сквозь заросли видны только глаза - круглые, зеленые, с вертикальными зрачками. И тонкие пальцы, бледно-розовые, как свежее рыбье мясо…
        Перехватив мой взгляд, Одноногий Гришка на мгновение замирает. Затем снова издает протяжный кошачий рык, приседает и легко прыгает (шлеп) вперед. К моему горлу тянутся узловатые руки. Будто цветной мозаикой, они покрыты обрезками миллионов ногтей.
        Кричу так, что обрываю голосовые связки.
        Кромсая ступни бритвами осколков, я прыгаю в разбитое окно…
        ВНЕ ВРЕМЕНИ
        Мой галантный психиатр перестает делать записи. Тает, ускользая за горизонтом внимания, и превращается в трухлявый пень. В пышущее жаром окно доменной печи. В шляпку ржавого гвоздя.
        Дальше я не помню. Ни тогда, ни сейчас.
        Нет! Нет… нетнетнет, пожалуйста… Все повторяется, измываясь над моей душой.
        Стены окончательно растворяются, будто сахарная пленка под ударом ливня. Падаю. С кресла, сквозь пол, этажи и времена. Как и раньше, я не хочу верить. Поскуливаю, затем жалобно вою. А следом приходит бездна.
        Лежу на огромном, мягком и податливом, но одновременно костлявом, далеко не сразу сообразив, что под моей спиной многослойный ковер из человеческих тел. Тут взрослые, дети, старики, мужчины, женщины и даже домашние животные. Это - один из кругов моего персонального ада, в который я никогда не верила. А может, ада коллективного, каким его и описывали попы.
        Вокруг меня люди, носящие нательные крестики. И полумесяцы, и могендовиды. Да и неверующие тоже здесь - упертые, полагающиеся лишь на мощь человеческого интеллекта, науку и ее превосходство. Гришке безразлично, кого забирать…
        В антрацитовом небе парит огромная белая луна. Полная, ослепительная, царственная. Изучая ее диск, я узнаю в нем огромный слив раковины. Наблюдаемый изнутри.
        А затем из отверстия мне в лицо начинают сыпаться гигантские обрезки ногтей и рыжеватый снегопад сбритой щетины.
        Пытаюсь кричать. Зову на помощь. Хочу предупредить того рыжего, кто сейчас наверху, чтобы бежал. Я хорошо знаю, что мои крики и мысли способны разбудить Шлепушку раньше срока, но все равно надрываюсь что есть мочи. Слышу эхо отчаянных воплей, гуляющее по канализационным трубам. Слышу, как мужчина вовне усмехается и сетует на ужасную акустику санузла. Вижу огромную тень, косматым пауком пробирающуюся по куполу моего личного небосвода.
        Чуть позже дыра-луна начинает медленно мироточить. Сочится темно-розовой жидкостью, густой и вязкой, тягуче льющейся на живой ковер. Эта полупрозрачная слизь, состав которой мне хорошо известен, странным образом заставляет меня замолчать. Лепит рты всех, составляющих живое упругое ложе. Но я точно знаю, что однажды человек над сливом забудет условие, и тогда я снова закричу. Может быть, куда громче обычного.
        Андрей Фролов. Пунктирный
        Стылый ветер бродил по дворам. Лужи покрывались тончайшими корочками, а в воздухе стоял волнующе-яркий запах подступающей зимы. Городок среди лесов замер в ожидании морозов, и даже вездесущие белки не спешили попадаться людям на глаза.
        С малых лет Паштет считал Академгородок самым красивым местом Новосибирска. И искренне недоумевал, когда приезжие не соглашались с его точкой зрения.
        Тихо, романтично, уютно, ранимо и зелено. Это место, населенное потомками умнейших людей страны, манило Павла Комолкина, словно магнит. А потому, едва финансы и обстоятельства позволили начать выбор собственного жилья, вопрос был решен в одну секунду - конечно же, Академ!
        Место, где наука пришла победить таежную глушь и принести городу новый миропорядок. Место, где первобытная беличья дичь мирно соседствовала с институтами и новейшими научными комплексами по расщеплению материи. Несмотря на вырубки, тут все же было чем полюбоваться. Особенно после шумного и пыльного центра.
        - Только представь себе, - голос Паштета эхом катался меж бетонных стен и оседал на микрофоне ноутбука. С переезда прошло уже больше недели, но он все еще сохранял наивное воодушевление, - ты живешь в огромном доме, в самой настоящей высотке. Но прямо за подъездной дверью тебя ждет первобытный лес! Лыжи зимой, велик летом! А воздух!
        Мишка, на экране компьютера дробящийся размытыми квадратиками, то ли скалился, то ли кривился. Крупные провайдеры на дом зайти еще не успели, потому приходилось довольствоваться приторможенным модемом-«свистком».
        - Не Морской проспект, конечно, - Паштет виновато пожал плечами, надеясь, что плохая связь донесет его жест до друга из далекого Сочи, - там вообще как в Москве хаты стоят… Но я доволен, до работы пешком ходить можно.
        Установив раскрытый ноутбук на сгибе локтя, Павел двинулся по квартире. Постарался делать это как можно плавнее, чтобы камера в деталях передала Гольцману масштабы его новых апартаментов. Сделал круг по комнате, показал просторный санузел, шагнул в кухню и развернул компьютер к темному кухонному окну, за которым прятался балкон.
        - Ну что, братюня, - Мишка улыбался и чесал горбатый нос, - надеюсь, ты не оскорбишься на откровенность? Но это жопа, а не квартира…
        - Открыл Америку! - Паштет не обиделся. Вернул ноут на низкий журнальный столик и по-турецки плюхнулся на край матраса, заменявшего кровать. - На ремонт не меньше месяца уйдет. Пока только зеркало в ванной приклеил, чтоб бриться не на ощупь…
        Он с улыбкой осмотрел голые серые стены; потолочную дыру со свисающей оттуда лампой-времянкой; дешевые пластиковые окна, еще облепленные пыльной транспортировочной пленкой.
        - Скажу по секрету, - он точно знал, что никаких соседей по этажу у него пока нет, но голос непроизвольно понизил, - дом только по бумагам сдан. По факту с водой каждое утро перебои. За свет вообще не платим, лифты не работают. Но это ерунда…
        - Как, напомни, твое гетто называется? - Бывший одногруппник покрутил пальцами у виска, словно и правда рассчитывал вспомнить. - «Эюя»?
        - Микрорайон «Щ». - Комолкин хохотнул. - Еще «Щаковкой» зовут. Согласен, Монмартр звучит благороднее, но я не жалуюсь. Как посветлее будет, вынесу комп на балкон, сам увидишь - верхушки сосен так близко, что только руку протяни!
        О том, что для этого нужно было иметь руку великанскую, Паштет уточнять не стал: ровный строй соснового леса растянулся параллельно его многоэтажке в сотне метров к северу, сразу за гигантской пустынной парковкой.
        - Ага, точно, а дом твой там по волшебству вырос, - покривился Миха. - Небось все сосенки повырубали, гады.
        - Отчего же все?! - дурашливо изумился Паштет. - Только через одну!
        Перед глазами внезапно встала сюрреалистичная картина: мужчина в белом лабораторном халате и оранжевой строительной каске неспешно бредет по летнему лесу; в одной руке у него кисть, в другой - банка густо-черной, будто смола, краски. Гуляя меж сосен, он через один пачкает комели широкими росчерками дегтя. Срубить-оставить. Точка-тире, точка-тире…
        - Хорошо, что Настюха тебя не слышит, - хмыкнул Миша. И боязливо оглянулся через плечо, будто жена могла подслушивать. - В последнее время совсем загоняется по экологии, того и гляди веганами стать предложит… Зайчик, нам нужно серьезно поговорить - теперь ты официально козел.
        Посмеялись, отчего по комнате снова загуляло тревожное гулкое эхо. Глотнув остывшего чая, Пашка кивнул в крохотную камеру над дисплеем:
        - Говорят, в советские годы главный районный архитектор это место специально не трогал… То ли за редкими птицами тут наблюдал, то ли красоты трогать не решался, то ли старожилов наслушался…
        - Знакомая история, - Гольцман откинулся на спинку офисного кресла и оправил подведенный к губам микрофон гарнитуры. - Но рыночная экономика таки диктует, верно?
        - Лично я тоже считаю, - Паштет пожал плечами и прислушался к себе, пытаясь определить, не врет ли сам себе, - что смертельного в этом нет. Не убудет от миллионного бора, если в нем пару десятков сосен выкорчевать. Аккуратно, заметим, по линеечке.
        Нет, не врал, подсказало сердце. И дело не только в том, что в одном из таких пограничных домов ему выпало чудом выхватить очень дешевую квартиру. От бора и правда не убудет, а людям жить негде.
        - Вообще-то, конечно, глушь несусветная… - Комолкин откинулся назад и оперся на вытянутые руки. - Остановка одна всего. Магазинов толковых нет, в ларьках сплошная просрочка. Строек замороженных вокруг, как грибов; ночью во дворах можно не только ногу, но и шею свернуть. Но я привыкну, бро.
        - Ага, привыкнешь. - Миха снова хохотнул. - Посмотрим, как станешь к себе на кофий дам зазывать. - Он вставил в глазную впадину воображаемый монокль: - Мадемуазель, не соизволите ли посетить мое загородное поместье? Скорее всего, утром на автобусной остановке вы отморозите себе панталоны. Зато я дам вам потрогать верхушку корабельной сосны на моем балконе!
        Когда оба от души посмеялись, а призраки неспокойного эха опять растаяли на бетонных стенах, Мишка подался вперед и подпер подбородок ладонью:
        - Одичаешь ты там, Паштетик…
        - Не одичаю, братюнь, - тот легкомысленно махнул рукой. - Зато хата своя! Полноценная, на десятом этаже…
        - Не страшно одному в огромном доме? - И Гольцман прижал ладони к щекам, изображая известного мальчика из известного фильма.
        - Ну я ж не совсем один… - Пашка обернулся к входной двери, словно рассчитывал услышать, как где-то рядом заселяются новые жильцы. - В соседнем подъезде, конечно, хором обжитых побольше. Но и у нас свет в окнах видел, вечерами изредка ремонты идут. Заезжать, правда, почти никто не спешит, без лифтов это напряжно…
        Он еще раз осмотрел полупустую прямоугольную комнату. Коробки, разбирать которые было бессмысленно до покупки шкафа. Старый письменный стол, заваленный пакетами и связками книг. Тубы плакатов, которые было бы недурно поклеить, чтобы хоть как-то украсить помещение. Тюки с постельным бельем, стоящий за ними велосипед. Гардину и шторы, повесить которые стоило в первую очередь. Мелькнула неуместная мысль - а не завести ли теперь кота?
        Миха на экране хотел еще что-то сказать. Но ему не позволил низкий вибрирующий вой, прокатившийся по квартире сибирского друга. Паштет вздрогнул и тут же разозлился на себя за то, что до сих пор не привык, и по-прежнему пугался. Гольцман же в недоумении прищурился.
        - Ветер хулиганит, - со знанием дела пояснил Комолкин и глянул в черное окно, за которым непогодило. - Сифонить тут, конечно, зимой будет нехило, все в щелях…
        И вдруг брови его скакнули на лоб, а губы растянулись в счастливой улыбке - в ночи закружило и завертело пышными хлопьями, невесомыми и мохнатыми, словно перья сказочной птицы.
        - Ух ты, Миха, у нас снег!
        Он торопливо подхватил ноут и развернул экраном к окну.
        - Ого, - признали из теплого Сочи, - и правда, снег. Рановато он у вас нынче…
        И правда, рановато. Но красиво настолько, что несколько минут парни потрясенно молчали, наблюдая за невесомым снегопадом.
        Где-то у соседей сверху жалобно, на одной ноте, монотонно мяукал кот.
        На следующий день снег выпал снова. Начался примерно в полдень и шел почти до самых сумерек. Не успевшая запылиться, белоснежная перина сверкала так, будто «Щаковку» приукрасили к великому торжеству. Даже хмурые невыспавшиеся люди на улицах стали улыбаться чуть больше обычного.
        Паштету укутанный снегом Академ казался нереально красивым. Мешало лишь чувство тихой неуемной тревоги, причины которой парень отыскать не сумел. А может, Гольцман был прав и он начинал дичать?
        Поздним вечером, когда Комолкин уже вернулся с работы, снег повалил вновь. Густой, крупный, оседающий величественно и чинно. Если долго смотреть в его невесомую вьюжную глубь, начинала кружиться голова. Белый занавес был настолько плотным, что надолго скрыл от глаз и могучий сосновый бор, и ближайший из заселенных домов, и даже прожектор заброшенной стройки.
        Хлюпая горячим чаем и глядя в окно на буйство подступающей зимы, Паштет размышлял, что ни за какие сокровища мира не хотел бы сейчас оказаться в сердце леса. Например, на зимовье, отрезанным от цивилизации, оставленным один на один с догорающим в «буржуйке» огнем…
        Ближе к полуночи небесные запасы истощились. Прессуя тапочками наваленный на балкон пушистый ковер и кутаясь в пальто, Комолкин вышел покурить. Напротив дома мерно покачивались на ветру макушки сосен-гигантов, облепленные мокрым снегом.
        Во дворе было до неуютности темно, а единственным источником освещения остался мощный фонарь, круглосуточно освещавший проезд к брошенной стройке справа от высотки. Подступавшие к заасфальтированной автостоянке деревья казались строем вражеской армии, зеленомундирной, с белыми эполетами на плечах. Армия была готова к наступлению.
        Недовольно нахмурившись, Паштет глубоко затянулся сигаретой и попробовал снова нащупать причину непрошеной хандры. Преодолевая совершенно примитивный страх, заставил себя подступить к бетонным перилам балкона и всмотрелся в дикие недра тайги.
        Тут же одернув себя: да какой там «дикие»?! Лес вокруг «Щаковки» был насквозь исхожен людьми и истоптан сотнями троп. И пусть он казался первобытным, чувство было обманчивым - трактора и подъемные краны давно изгнали из него всю сказочную нелюдь, а самыми страшными хищниками бора остались многочисленные белки…
        - Эх, красота… - Шепотом убеждая себя под нос, Комолкин закутался в пальто.
        И в этот самый момент заметил на краю леса человеческую фигуру…
        Судя по первому впечатлению, это был мужчина. Одетый в нечто объемное и бесформенное, похожее на теплую парку с капюшоном, еще не совсем уместную по погоде.
        Фигура стояла на самой границе бора, по щиколотку утопая в свежевыпавшем снегу. Неподвижная и сиротливая настолько, что Паштет даже прищурился - не померещилось ли принять за человека высокий пень или хитросплетенную ветку?
        Осенний ветер вмиг стал неуютным и злым, заставил поднять фетровый воротник. Сбросив окурок в пустую пивную бутылку, Павел неожиданно для себя поднял руку и небрежно помахал мужчине внизу.
        Присмотрелся, надеясь обнаружить на снегу силуэт пса, которого выгуливал незнакомец. И не заметил. Лишь обратил внимание на цепочку необычных следов - она вела к мужчине на краю леса не от подъезда, а строго вдоль опушки, своей пунктирной отсечкой напоминая государственную границу на старой школьной карте…
        Паша уже был готов признать, что никакого мужчины внизу нет и глаза его все-таки обманули. Но тут фигура подняла правую руку. Медленно, будто во сне, и Комолкин неожиданно вздрогнул.
        Он был готов поклясться, что человек у леса видит его - одинокого, еще секунду назад светившего с балкона десятого этажа огоньком сигареты. И этот ответный жест предназначался именно ему, Паштету Комолкину.
        Под пальто забрался новый порыв ветра, ноги в тапочках оледенели, и парень спешно вернулся в квартиру. Выбросил собачника в парке из головы. Подул на озябшие ладони, мимоходом включил чайник. И снова услышал, как наверху мяукает кот. Протяжно, горестно, будто его не кормили целую неделю…
        На следующий день снег не шел, но легкие заморозки не позволили уже выпавшему растаять. Покров потемнел, покрылся пленкой от автомобильных выхлопов, но все еще оставался прекрасен и почти свеж.
        Пустые дворы вокруг нового дома заставляли Паштета нервничать попусту, и он даже нахамил продавщице в ларьке. Та обиделась и в ответ на просьбу продать сигареты и пиво демонстративно потребовала паспорт.
        Вечером этого дня Павел снова курил на балконе.
        Температура упала еще сильнее, и у него мерзли кончики ушей, но он намеренно не надевал шапку и наслаждался колкой морозной свежестью. Отчаянное мяуканье соседского кота пробивалось даже через бетонные перекрытия и стеклопакет балконной двери.
        На опушке леса снова стояла фигура. Та же самая, в пуховике с капюшоном. Неподвижная, как манекен из торгового центра. Впрочем, почти сразу Комолкин заметил, что находится «манекен» не на прежнем месте - на несколько метров ближе к дому, уже вне границы облепленных мокро-белым сосен.
        За мужчиной тянулся короткий пунктир свежих следов. Яркий настолько, что даже издали казался шрифтом Брайля - проведи рукой, и считаешь скрытое послание…
        Павел докурил, но в квартиру возвращаться не спешил. Встав так, чтобы быть как можно незаметнее при взгляде снизу, он изучал необычного мужчину. Несмотря на отсутствие видимых причин, тот будоражил его интерес и заставлял задаваться множеством вопросов. Комолкин решил, что основа этого любопытства кроется в ничтожной заселенности едва сданного дома - любой встречный в таких условиях казался как минимум заслуживающим внимания…
        - Ну и кто ж ты такой? - тихонько ухмыльнулся он, косясь на вылетающие изо рта облачка пара. - Такой же счастливчик с ипотекой на горбу? Сторож со стройки? Аспирант НГУ на ежевечернем моционе? Полубезумный дед из первых строителей Академа?
        Он хохотнул, поймав себя на излишней нервозности смеха. А может, ему самому взять в привычку вечерние прогулки? Купить фонарик, одеваться потеплее? Может быть, даже брать с собой термос чая… Впрочем, к черту термос, сойдет и фляжка с коньяком…
        Паштет подался к перилам и снова выглянул во двор. Фигура стояла на прежнем месте: темное пятно на белоснежной простыне автопарковки. Прожектор со стройки почти не добивал до мужчины, внешнего подъездного освещения на доме пока не установили, а потому тот прятался в плотных тенях и не позволял себя рассмотреть.
        Паштет озяб. И окончательно перестал насмехаться над теплой паркой гуляющего по лесу человека. Впрочем, гуляющего ли? Следы на снегу указывали, что тот, разумеется, двигался. Однако сам Паша этого не видел.
        Задумал последить за незнакомцем позже. Но когда, предварительно выключив в комнате свет, перед сном сунулся к окну, на стоянке было пусто - лишь нацелилась от леса к дому тонкая цепочка следов. Обрывающаяся так, словно мужчина сделал десяток шагов, а затем улетел…
        На следующий день Паштета до дома подбросил на машине коллега. Причем через гипермаркет, великодушно позволив сделать запасы. Нагруженный магазинными пакетами, Комолкин даже не подумал осмотреть площадку перед высоткой. А когда разобрал продукты, принял душ и перекусил, сил не осталось даже на вечерний перекур - Пашка упал на матрас и почти не вспомнил про странную фигуру во дворе.
        Снилось ему что-то неприятное, обрывочное, проскакивавшее в сознании, будто под раздражающими вспышками стробоскопа. Тревожный сон не принес облегчения, заставив проснуться нервным и вымотанным.
        А вечером Паштет снова заметил мужчину во дворе.
        На этот раз незнакомец стоял ощутимо ближе к дому - примерно на полпути между краем бора и подъездом самого Комолкина. На свежайшей глади снега виднелась новая цепь следов, угольно-черный пунктир, тонкая дорожка от опушки, на этот раз удлинившаяся еще на пару десятков шагов.
        Паша щелкнул зажигалкой, но до сигареты огонька не донес. Так и замер, глядя на фигуру внизу. Пытаясь убедить себя, что ничего угрожающего или тревожного в ней вовсе нет. И если человеку нравится часами стоять без движения, это еще ни о чем дурном не говорит. Может, тот любит медитировать и именно поэтому так тепло одевается?
        Но мозг убеждал в одном, а сердце отбивало совсем иную морзянку. Оно сжималось, предрекало недоброе и заставляло Паштета злиться на самого себя. Заставляло с горьким сожалением вспоминать шумную коммунальную квартиру, которую они еще недавно снимали с приятелями… и преисполняться недоумением - как его вообще занесло в такую глушь, на самую орбиту города, где и улицы-то еще названий не имели?
        Академ, конечно же, жил в своем ритме, от остального Новосиба отличном. Неспешном, отчасти деревенском, если кому угодно. Но мужчина внизу в понимании Комолкина выбивался и из него. Он был слишком малоподвижен. До нереальности. До воспоминаний о детских страхах, когда спросонья принимаешь висящий на двери халат за опасного чужака, молча наблюдающего за твоим сном…
        Паштет спрятал так и не прикуренную сигарету в пачку, сглотнул холодный бесформенный комок. Поднял руку, отчего-то тяжелую и непослушную, и вяло помахал одинокому силуэту на пустой стоянке. Прикусил губу, ожидая ответного жеста, но на этот раз фигура осталась неподвижной. При этом Комолкин был готов поклясться, что мужчина смотрит вверх, изучая его неубедительное дружелюбие из недр глубокого капюшона.
        Соседский кот опять вопил, но на этот раз не так громогласно. Будто устал…
        Весь следующий день Паштет думал про странного мужика во дворе. Про то, что так и не заметил выгуливаемую им собаку. Про то, что перед сном тот снова исчез, оборвав цепь следов так, будто вернулся по ним пятками вперед.
        Суетные мысли мешали работать и грозили превратиться в наваждение. В отчеты то и дело вкрадывались ошибки. Привычная болтовня с коллегами о просмотренных фильмах или новых компьютерных играх казалась глупой и бессвязной. В сердце засела колючая заноза недоброго предчувствия. На всякий случай Паша нашел на электронной карте ближайшие отделения полиции. И травмпункты. И даже адрес части МЧС.
        Распекая себя за глупые домыслы, Комолкин вернулся домой. Перед тем как войти в подъезд, внимательно осмотрел двор, погруженный в недобрые подступающие сумерки.
        Огромная стоянка была пуста, пятак с аляповатым детским городком тоже. Три легковые машины, стоящие перед домом, покрылись почти растаявшими корками грязно-серого снега. На стройке горел неизменный фонарь. По двору мело гадко-леденящим ветром. В бору противно каркала ворона.
        В квартиру Паша поднимался медленно, воровато, чуть ли не на каждой лестничной клетке замирая и прислушиваясь к гробовой тишине подъезда. Лампочки на этажах горели через один. За трубами наглухо заваренных мусоропроводов копились угловатые тени.
        Вконец запугав себя, последние пролеты Комолкин миновал едва ли не бегом. И шумно выдавил воздух из легких, только когда за спиной щелкнул замок входной двери. Выматерившись, Паштет тут же приник к глазку, словно ожидал увидеть на пороге зловещего преследователя, но этаж был пуст…
        А через пару часов, опасливо выйдя на балкон с сигаретой в зубах, он снова заметил незнакомца в пуховой куртке. И теперь уж совершенно точным было одно - никаких собак тот не выгуливал. А пунктир следов к многоэтажке удлинился еще на десяток отпечатков. Точно в сторону подъезда, в котором жил Паштет.
        Незнакомец застыл возле мусорных баков, и если бы не черные отметины на снегу, вообще остался бы незамеченным. Как и в прежние вечера, он не шевелился. Стоял, опустив длинные руки, и смотрел вверх. Молча. Неподвижно. В его позе было что-то томительное, надрывно-неспешное, как сползание тектонических плит.
        Комолкин отступил от бетонных перил балкона и закурил.
        А может, мужчина был маньячилой? В конце концов, внешне благополучный Академ славился огромным количеством шизиков, эксгибиционистов, потекших крышей старичков и студентов-наркотов. Неужели мужик у мусорных баков был из числа таковых?
        В соседнем доме жило немало семей с детьми. Их Павел уже не раз видел по утрам на игровых площадках или лесных тропах. Как и многочисленных молодых мамашек, гуляющих вокруг новостройки днем, пока отцы зашибали деньгу в технопарках Городка.
        Неужели сейчас у его подъезда стоял один из тех двуногих хищников, что неделями выслеживают добычу, чтобы в один ужасный день нанести удар и пополнить полицейские сводки сообщением о пропаже очередного подростка?
        Паштет нервно прикончил сигарету, от ее же окурка запалив следующую. Он попытался вспомнить, а видел ли хоть раз, как в их новый двор заезжает с инспекцией глазастый уазик ППС.
        Заноза, сидящая в сознании, стала крупнее и еще более щепастой. Она свербила, заставляла выдумывать темно-серые глупости и бесконечно томиться нелепыми предположениями. Хмурый Комолкин вернулся в кухню. Налил водки, выпил одним глотком и решительно кивнул своему отражению в черном окне.
        Занозу было необходимо выдернуть. Причем как можно скорее и решительнее. Пока незнакомец еще оставался в поле зрения, а не исчез бесследно, чтобы вернуться после затишья и причинить кому-то зло…
        Паштет натянул джинсы и пальто, накинул шарф и надел вязаную шапку. Вернулся в кухню и выпил еще одну стопку водки. Похрустел пальцами, проверил на мобильнике кнопку экстренного вызова полиции. И, наконец, сунул за поясной ремень небольшой алюминиевый молоток для отбивки сырого мяса.
        В нем боролись сразу два противоречивых чувства.
        С одной стороны, он ощущал себя честным и добропорядочным гражданином, решившим проявить ответственность и выяснить, что за хер-с-горы ошивается возле дома уже не первую ночь. С другой стороны, он чувствовал себя предельно глупо. Подвыпивший для храбрости, вооруженный нелепым кухонным молотком, собравшийся докопаться до совершенно незнакомого человека…
        Проверив, надежно ли заперта квартира, Паштет осторожно спустился на первый этаж. Он был пуст, тих и нелюдим.
        Распахнув подъездную дверь, Комолкин выскочил на крыльцо и решительно устремился к зеленым мусорным бакам. Почти сразу же застыв и в недоумении оглядевшись - двор оказался пуст.
        И лишь там, где еще пять минут назад стоял мужчина в куртке с капюшоном, обрывался пунктир следов. Четкий, хорошо различимый, позволявший определить, что нога незнакомца имеет как минимум 44-ый размер…
        Следующим вечером возвращающийся с работы Паштет и сам был похож на маньяка: сутулый, вздрагивающий от каждого громкого звука, по рассеянности едва не угодивший под колеса навороченного джипа.
        Не замечая барабанившей по шапке капели, он шел вдоль домов и затравленно оглядывался. Все надеясь заметить, увидеть, уцепиться взглядом, даже если знакомая фигура лишь на миг мелькнет в окне. О том, что выслеживающий жертв псих наверняка живет вовсе не там, где охотится, Паша даже не думал…
        В соседнем подъезде скрылась молодая пара с ребенком на руках. Парковка по-прежнему красовалась тремя забытыми автомобилями. Свет горел в квартирах на шестом и последнем. Усилившийся ветер с хрустом гонял по опушке драный полиэтиленовый пакет. Вчерашняя цепочка следов почти растеклась с дневной оттепелью. Над лесом и Городком собирались тучи, обещая новую порцию осеннего снега.
        Досадливо виня себя за мнительность, свет Паштет все же включил только в ванной. Вторым источником стал экран ноутбука, в мерцающем свечении которого Комолкин и перекусил. На балкон парень не спешил, покурил на унитазе. Уже откровенно проклиная себя за паранойю, все же подкрался к окну и выглянул наружу.
        Шел снег. Уже не такой пышный, как несколько дней назад, а мокрый, куцый и стремительный. Однако и на его плешивой шали была заметна цепочка свежих следов - они привычным пунктиром тянулись от опушки до мусорных баков, точь-в-точь по следам исчезнувшим, затем еще дальше, и упирались в бетонное основание многоэтажки.
        В остальном двор был пуст.
        Сердце Паштета исполнило кульбит, со страшной силой возжелав стопку крепкого ледяного алкоголя. Обувшись и накинув пальто, Комолкин выскользнул на балкон и осторожно выглянул за перила.
        Следы обрывались у дома.
        Сверху их дорожка была заметна особенно хорошо, и различить ее не мешали ни росчерки автомобильных колес, ни лужи, ни полосы от колясочных шин. Неужели необычный мужчина дошел до стены высотки и сразу вернулся назад? Или двинулся вдоль дома, где асфальтовые тротуары еще не присыпало белым?
        А может, он просто устал дразнить Павла и наконец-то бросил странную игру? Или не было вовсе никакой игры, и все случившееся в последние дни - мираж воображения, утомленного нервной сделкой по покупке квартиры, переездом и вынужденным одиночеством?
        Паштет почесал небритый подбородок и задумался, не позвонить ли Гольцману. Потянулся вперед, чтобы пренебречь бутылкой-пепельницей и машинальным щелчком отправить окурок в свободный полет. И вдруг замер…
        В грудину будто забили стальной болт.
        На несколько бесконечных секунд Комолкину показалось, что его легкие отлиты из тончайшего стекла. А любой звук, способный сдавить ребра едва заметным спазмом, сокрушит их в хрустальную пыль. Паша засипел, выронил окурок и едва не поскользнулся на сером месиве под подошвами ботинок.
        На стене, примерно в районе третьего этажа, стояла человеческая фигура. В полный рост, нарушая все известные законы физики. Темная, почти незаметная на фоне асфальтового фартука, обрамлявшего фундамент многоэтажки. Но даже одного короткого взгляда хватало, чтобы понять - это он… Тот самый, что чертил цепочки следов, день за днем преодолевая все большее расстояние от опушки до дома.
        Едва не заорав в голос, Паштет ринулся к балконной двери. Но все же успел заметить, что за фигурой по стене, старательно огибая окна, тянется пунктир из липкого мокрого снега.
        Вкатившись в квартиру, Комолкин захлопнул створку и завернул пластиковую ручку с такой силой, что едва не выломал. Рухнул на пол, вспоминая - не выпил ли ту самую стопку, о которой мечталось четверть часа назад? Не выдумал ли во хмелю? Сердце колотилось в груди, как капля шальной ртути.
        Взяв себя в руки, парень поднялся с пола и с опаской выглянул в окно. Снег усилился вместе с ветром и теперь летел почти параллельно земле. Паштет растер пальцами холодные виски. Разумеется, ему привиделось. Иначе же и быть не могло?! Разумеется…
        Он вдруг ощутил, что коленки трясутся. Неужели это было не просто формой речи, и перепуганный человек действительно мог упасть под собственным весом? Нервно рассмеявшись над неуемным воображением, Комолкин заставил себя снова выйти на балкон. Словно сквозь шквалистый ветер, шаг за шагом преодолевая глупый страх, приблизился к перилам. Высунулся.
        Стена многоэтажки была пуста. На жестяные оконные отливы налипал снег. Где-то в районе стройки развернулась легковушка, в соседнем дворе завыла автомобильная сигнализация.
        Губа Паштета искривилась в подобии усмешки, а затем ее пронзил мелкий тик. Кривляясь и похихикивая, парень вернулся в квартиру. Не разуваясь и оставляя грязные следы, протопал в прихожую, лишь там сонно сбросив ботинки.
        Ему стоило притормозить с алкоголем. С парой-тройкой крепкого пива после работы. Со стопочкой-другой водки под нехитрый ужин. Во всяком случае, до тех пор, пока он не обживется, не привыкнет к странностям нового места жительства и не заведет здесь приятелей.
        Перед сном Паштет обратил внимание, что кот у соседей сверху больше не достает его своим противным голодным воем…
        Весь следующий день Павел провел в раздумьях о том, кого бы мог предупредить о странном мужчине, с такой легкостью завладевшим его самообладанием и мыслями. После известных террористических событий анонимный звонок в полицию вариантом не был - отследят за пять минут, потом устанешь объясняться. Электронное письмо в органы тоже хорошей идеей не казалось. Равно как, обращение в «комитет доверия».
        Что он им скажет? Что несколько дней выслеживал подозрительную личность и измучил себя до состояния, в котором мерещатся отвесно стоящие на стенах люди?
        Домой Комолкин возвращался подавленным и издерганным, даже не попрощавшись с коллегами и начальником. В магазине забыл сдачу, а на углу дома поскользнулся так, что болезненно приложился об асфальт правым коленом.
        К подъезду прошмыгнул как можно быстрее, не без растущего страха осмотрев пустую парковку и, будь оно неладно, даже задрав голову. Разумеется, никого Павел не обнаружил.
        За ужином кусок не лез в горло. Паштет поковырялся вилкой в холодных пельменях, отодвинул тарелку, налил водки. Пить тоже не стал, задумчиво вертя стопку в пальцах. Попытался вспомнить, какие еще квартиры заселены.
        Если не обращаться в полицию, он может хотя бы предупредить соседей. Написать объявление, распечатать на рабочем принтере и вывесить на доске первого этажа. А то и вовсе обойти немногочисленные обжитые квартиры обоих подъездов и поделиться соображениями. Пусть даже и выглядя при этом полным идиотом или прослыв паникером - в наши дни с подозрениями лучше перестраховаться…
        Приняв решение, Паша сменил домашние треники на джинсы, обулся и тихонько вышел в подъезд. В тишине, показавшейся зловещей и нежилой, спустился на шестой этаж. Вычислил квартиру, свет в окнах которой видел вчера и сегодня, осторожно надавил кнопку звонка.
        За массивной входной дверью раскатилась трель, заставив Комолкина вздрогнуть от пяток до макушки. Упершись мокрым лбом в ледяную поверхность железной створки, он заставил себя успокоиться и перестать трястись, словно загнанный заяц. Не помогло. А повторный звонок, тоже оставшийся без ответа, лишь подстегнул растущее напряжение, почти переплавив страх в иррациональный ужас…
        Соседей не было дома.
        Да, так бывало. И даже с включенным светом - мало ли кто забывает щелкнуть выключателем? Да и не все старались жить экономно… Соседей не было дома. Даже несмотря на то, что неновая «Тойота» живших за стальной дверью уже в который раз покрывалась шапкой снега на домовой парковке. Быть может, коварная непогода застала хозяев врасплох и они просто не успели переобуть «железного коня»?
        Паштет захотел подняться на двенадцатый. Вспомнил про жалобно орущего в темной квартире кота. Передумал. Пожалел, что не прихватил с собой молотка для отбивки мяса. Пожалел, что не выпил водки. Пожалел, что не взял сигарет. И телефон! Телефон он тоже оставил в прихожей.
        Пулей взлетев на десятый, Паштет вломился в собственное жилище так, словно за ним гнались наркоманы с ножами. Сел на пол возле ботинок, подтянул колени к груди и поднес к лицу мобильник. Покусывая губу, начал задумчиво листать телефонную книгу.
        Друзьями Комолкин похвастать не мог. Кроме разве что Мишки Гольцмана, но тот с женой укатил на юга. Но ведь были еще коллеги, знакомые, давние приятели, в конце концов. В этот момент ему казалось важным, чертовски важным нарушить собственное одиночество. Хотя бы на короткое время. Иначе он точно свихнется. Пусть и на пустом месте, но неужели история не знает именно таких помешательств?
        Перед сном Паша не рискнул выходить на балкон. Выключив свет, он долго суетился возле черного окна, пытаясь прильнуть к его холодному стеклу то так, то этак. Отмораживая щеки и нос, Паштет тщетно норовил увеличить угол обзора и все высматривал, пытался заметить на панельной стене многоэтажки хоть что-то подозрительное.
        Не заметил.
        Эту ночь Комолкин провел с включенным экраном ноутбука и алюминиевым молотком под влажной от пота подушкой…
        Следующим вечером сонная пелена безмолвия в квартире Паштета треснула корочкой льда на осенней луже. Были коллеги, были даже приятели из города. Последних заманить оказалось непросто: ехать к знакомцу в «жопу мира» хотел не всякий. Но пятничный вечер, официальный повод Russian housewarming, халявная выпивка и море пиццы сыграли свои роли, и однешка наполнилась-таки людьми.
        - Громче делай! - Пашка вертелся среди гостей и щедро раздавал пластиковые тарелки с едой. - Да не ссы ты, еще громче! Соседей в подъезде почти нет, хоть на голове пляши!
        И они плясали. И шумели. И веселились.
        Особенно когда после разливного пива в ход пошла карамельно-подмороженная водка. Слушали музыку, рубились на компе в стареньких «Героев» и даже устроили соревнование, кто дольше удержит равновесие на неподвижном велосипеде.
        Пустые бутылки плодились одна за другой. Музыка грохотала, резиновым мячом отлетая от голых бетонных стен. Гости были сыты, пьяны и вполне довольны. Сам же Комолкин чуть ли не пел от счастья, курить на балкон выбегая многим чаще обычного, и все поглядывая вниз, где не виднелось ни таинственных следов, ни мрачных фигур.
        Переживания недавнего времени теперь казались натуральным бредом, вызванным переутомлением и депрессией. Страхи перед таинственным незнакомцем отступили, словно их и не было. Галлюцинации забылись. А почти полное одиночество в подъезде под финал гулянки стало представляться Паштету сродни благословению, ибо никто не вызывал ментов, по батареям не долбил и не пытался злостно вырубить электричество с распределительного щитка.
        Они гудели. Под занавес пьесы курили прямо на кухне, до хрипоты споря о политике и компьютерных играх. Выпивали еще и еще, с тостами и без, а люди - не шибко-то близкие Комолкину в начале вечера - к полуночи стали своими, родненькими и без устали хлопали по плечам, вызнавая секрет, как он такую классную хату да за такой бесценок отхватил…
        Проснулся Паша поздно.
        Те, кто засиделся с ним до рассвета, тихонько ушли, притворив за собой дверь. С возрастающим оптимизмом Комолкин поймал себя на мысли, что даже сон при незапертой двери его больше не пугает. Именно это и требовалось - мощный удар по страхам; первобытные пляски, которыми люди испокон веков отпугивали суеверия и прочие заскоки примитивного сознания!
        Паштет жадно напился остатками соков. Зажевал сразу два куска холодной, подсохшей пиццы. Посидел на унитазе, выдувая сигаретный дым в вентиляционное окошко под потолком. Затем решил, что лучше уж подлечиться, и выпил стакан «отвертки». В голове зашумело, улыбнуло, поддернуло на новый уровень эйфории.
        Он несколько минут постоял у окна, разглядывая двор.
        В лучах яркого ноябрьского солнца тот казался сверкающим и нарядным, даже несмотря на слякоть и раскисшие лужи. По стройке под неугасимым взглядом вечного прожектора лазала детвора. Слева, едва попадая в поле зрения, на детской площадке мамашки выгуливали мелких отпрысков.
        Одна из трех машин с парковки перед домом исчезла, что окончательно разрушило Пашкины страхи и воодушевленно подтолкнуло парня к еще одному стакану «отвертки».
        Назло страхам! За победу сил добра и света!
        Покачиваясь, он добрался до матраса, неловко оправил одеяло и рухнул спать.
        Второй раз Комолкин проснулся вечером. Уточнить время на телефоне было трудно - дотянуться бы… но черное окно красноречиво сообщало: ночь или наступила, или очень близка.
        Он сел на матрасе, почесал шею, сонно потер лицо.
        Голова начинала трещать, но подступающий приступ мигрени был изгнан внезапным открытием. Близоруко щурясь, Паштет уставился на безымянный палец правой руки. По нему, вытатуированные с ювелирной точностью, бежали и замыкались в кольцо крошечные босоногие следы.
        Часто моргая, словно это могло избавить от иллюзии, Комолкин потер рисунок пальцами другой руки. Попытался вспомнить, не было ли в числе гостей профессиональных набойщиков. Поискал глазами маркер или линер, но среди картонных коробок валялось такое количество пластиковых стаканов, тарелок, объедков и бутылок, что он тут же отбросил попытки.
        Кольцо из черных следов не стиралось. Даже послюнявленное.
        А еще на внутренней стороне пальца нашлась фигурка, эти следы «оставлявшая». Крохотная, почти бесформенная. Но горло Комолкина сразу сдавило железным кольцом, а хмель почти полностью вылетел из головы. Эту, пусть и схематическую позу… эти опущенные руки… эти плечи и надвинутый капюшон он узнал бы и в размытой кляксе.
        - Какого хера?! - Паштет не узнал собственного голоса.
        Скатился с матраса, наполненный желанием дотянуться до телефона и выяснить, кто именно из коллег осмелился на такую странную шутку. Он же не рассказывал им! Или проболтался? А может, и сам попросил в знак победы над опасениями и выдумками? Почему тогда совершенно не помнит процесса татуирования?
        Комолкин вдруг осознал, что его трясет. Причем отнюдь не с похмелья.
        Где-то на задворках памяти мелькнул смутный образ испачканной дегтем малярной кисти, странным образом ассоциировавшийся с татухой. Но тут же пропал, выдавленный недоумением, обидой, жалостью к себе и… страхом. Невесть откуда взявшимся, но растущим, вкручивающимся в сердце.
        Головная боль тоже усиливалась. А еще ныла челюсть, будто вчера в нее крепко двинули. Но драк Паштет тоже не припоминал, да и вообще был человеком мирным… Подвигав челюстью, он вдруг осознал - что-то не так.
        Встал, едва не грохнувшись обратно на матрас. Свет летел от включенного ноутбука на журнальном столике, и только это спасло Павла от падения через пустую водочную бутылку. Выбравшись в коридор, Комолкин щелкнул выключателем и тут же зажмурился от яркой вспышки.
        Опираясь о стену, пробрался в ванную комнату. Щурясь на собственное отражение, приблизился к зеркалу над раковиной. Снова покрутил ноющей челюстью, подался вперед, приоткрыл рот… и заорал так, что едва не обмочился.
        Во рту не хватало зубов. Многих. На первый взгляд - половины.
        Причем они не были выбиты или выдраны с корнем, а словно исчезли, причем давно, дав деснам время затянуться коричневатыми коростами. В висках начало жутко ломить, и Паштет поймал себя на том, что все еще кричит в полный голос.
        Испуганно замолчал, закашлялся. Подумал, что переполошил всех соседей, но по спине тут же обдало холодным потом - никаких соседей нет…
        Он снова бросился к зеркалу. Прилип почти вплотную, сшибая в раковину стакан с зубной щеткой, лосьон и дезодорант. Приоткрыл рот с опаской, с предательскими слезами на глазах, но в наивной надежде…
        - Господигосподигосподи, пусть мне померещилось!
        …что ему показалось.
        Не показалось. Во рту Павла Комолкина отсутствовала половина зубов. Через один, словно коричневато-белый, очень страшный и щербатый пунктир.
        Он застонал. Завыл, отчаянно не понимая, почему не испытывает ни капли зубной боли. Вскинулся, в один миг заподозрив в насилии каждого из тех, кто вчера пил в его стенах. В том, что ему подсыпали наркоты! В жестокой насмешке, в покупке ядовитого бухла!
        Пошатнулся, обмяк, но устоял на ногах. Еще раз взглянул на себя - бледного, осунувшегося, заросшего щетиной, - в зеркало. И заплакал.
        Зарубцевавшиеся язвы во рту совсем не болели, сколько языком ни тычь. Паштет даже потрогал пальцем, затем недоверчиво ущипнул себя за запястье и сразу зашипел. В голове грохотало, сыпалось, бренчало и никак не хотело становиться на свои места.
        - Шкорую, бля!
        Ударившись больной коленкой о край железной ванны, Паштет выскочил в крохотный коридор.
        Свет моргнул. Снова.
        Резкость взгляда сбилась, мир подвернулся под новым углом и разом потерял объем. Застыв на месте, Комолкин с ужасом повернул голову. Совсем иначе, чем прежде, рассмотрел холодильник, заваленный объедками грязный обеденный стол, перевернутый табурет у балконной двери. Затем Паша медленно, очень медленно поднял руку и прикоснулся к левому верхнему веку.
        Глаз исчез. Как не бывало, а его пустую глазницу затянуло плотной, почти не зудящей под прикосновением мембраной. Правый глаз Паштета едва не выскочил из орбиты.
        Парень крутанулся так, что сорвал вешалку с пальто и куртками. Бросился к большому зеркалу на полу прихожей, до ремонта прислоненному к голой стене. Пригнулся, уставился, все еще надеясь на чудо…
        - Господигосподи, этого не может быть!
        …но из отражения на него смотрел бледный молодой человек, на месте одного из глаз которого темнела розово-кирпичным заплатка свежего шрама.
        Паштет отшатнулся. Запнулся о собственные ботинки, чуть не рухнул навзничь. Когда восстановил равновесие и вновь прильнул к зеркалу, у него не хватало правого уха.
        Скуля и скрежеща остатками зубов, Комолкин осторожно, будто боялся обжечь пальцы, провел рукой по тому месту, где еще минуту назад была нормальная, пусть и чуть оттопыренная и припухшая со сна ушная раковина. А теперь не было ничего, кроме лоскута коричневатой и шершавой, чуть зудящей кожи…
        Он попятился в комнату, наступил на собственный сползший носок и чуть не растянулся во весь рост. С грохотом опустился на колени, с воем стянул с себя пыльные, изрядно заскорузлые носки. И почти без удивления обнаружил, что на ступнях не хватает пальцев. Они отсутствовали через один, начиная с мизинца на левой, а на месте исчезнувших красовались уже знакомые бурые язвы, пронзительно пахшие хвоей.
        Паштет метнулся к столику. Подхватил телефон, активировал. Но нацеленный в сенсорный экран палец в зеленую иконку вызова не уткнулся. Потому что пальца не было - их теперь недоставало и на обеих руках. На левой испарились безымянный и указательный, на правой - большой, средний и мизинец. Кольцо-татуировка едва заметно мерцала.
        Комолкин снова закричал, да так, что чуть не порвал связки.
        В груди ухнуло. И парень вдруг осознал - шестым чувством, больше зная, чем ощущая, - что у него исчезло одно легкое и почка. Намек на боль в паху дал знать, что теперь не хватает и яичка. Пытаясь подобрать оброненный мобильник, Павел потянулся под столик и с диким воем рухнул на живот.
        Левая штанина опала проколотым воздушным шариком. И не нужно было стягивать замызганные треники, чтобы понять - в основании опустевшего бедра он найдет совершенно такую же язву, благоухающую древесной смолой.
        Жалобно подвывая, Паштет с неожиданной ловкостью вскочил в полный рост. Балансируя на одной ноге, попробовал набрать 112. Когда похудел правый рукав домашней футболки с принтом из «Времени приключений», мобильник полетел вниз. Грохнулся об пол, застеленный разнокалиберными листами линолеума, и задорно раскололся на куски.
        Комолкин повалился на матрас. Он стонал, хрипел и булькал, царапал единственной рукой язвы на лице и теле, барахтался и бился в истерике, словно утопающий, угодивший в глубинную воронку.
        Он уходил по частям. Становился пунктирным. Прореженным, как угольно-черные следы на мягком белоснежном покрове. Как деревья вековечного бора, выкорчеванные строителями проклятого дома…
        Ему почти не было больно. Но дичайший страх, сковавший душу и сознание, доставлял яркие, пульсирующие, почти физические страдания…
        Левой рукой Паштет потянулся к черному прямоугольнику окна, так и не завешенному новенькими шторами. Всхлипнул в последний раз, а затем навсегда потерял язык и связки. Заскулил, с тоской вспоминая соседского кота, и единственным глазом ненадолго уставился в ночь, просыпавшуюся очередной порцией пушистого осеннего снега…
        В себя он пришел от холода.
        Точнее, от знания о том, что вокруг холодно - сам Паштет озноба не испытывал. Было темно. Он стоял навытяжку на самой опушке леса, по пояс утопая в густом декабрьском снегу. На его плечах лежали пышные белые эполеты. Он был хрупким, юным и легко сгибался под порывами ветра.
        Не в силах произнести ни звука, Комолкин скрипел и с ненавистью смотрел на многоэтажный дом, которого здесь быть не должно. Ужас пронзал фантомное сердце, но его призрак тут же отзывался - ты привыкнешь, братюня, страх не будет вечным.
        Потрескивая на тайном и суетливом, на макушку взобралась пушистая белка. А возле себя, немного левее, Паштет заметил знакомую фигуру.
        Мужскую, коренастую, стоящую на переднем краю сосновой фаланги. То, что он когда-то по глупости принимал за дутый капюшон пуховой куртки, оказалось густой коричневой гривой, в которой запутались палые листья, паутина и тонкие березовые веточки. Глотая смолистые слезы, Комолкин с надеждой наблюдал за тем, кто пришел мстить за убитых лесных братьев.
        Рядом теснились такие же, как он сам. Молчаливые, еще юные, но уже начавшие обрастать толстой шершавой корой. Никто из живущих в многоэтажке не заметит, что местные сосны растут быстрее обычного. Куда быстрее…
        Взгляд Паштета привлекло яркое пятно - на восьмом этаже засветилось окно кухни. Открылась пластиковая дверь, выпуская в ночь шум новоселья; на балконе показался крохотный мужской силуэт. Донесся едва слышный щелчок, вспыхнул огонек сигареты.
        Через минуту курильщик заметил неподвижную фигуру подле Комолкина. Поднял руку и приветливо помахал. Пунктирный довольно зарычал и охотно помахал человеку в ответ. Братья и сестры по бокам от Павла Комолкина отозвались одобрительным скрипом ветвей.
        notes
        Примечания
        1
        Удачи, Тейн! Спасибо за все! (англ.)
        2
        Удачи, миссис Веста. Надеюсь, вы будете счастливы со своим молодым мужем (англ.)
        3
        Деревянное или металлическое ограждение на борту кораблей.
        4
        В переводе с маори - «Все хорошие начинания быстро заканчиваются».
        5
        Брус по верхнему краю борта судна для придания прочности и жесткости каркаса.
        6
        Город в Австралии (Новый Южный Уэльс)
        7
        Из песни группы «Х… забей»
        8
        Бензин скоро закончится (здесь и далее разговор происходит на англ.)
        9
        Помогите! (англ.)
        10
        Мои деньги (англ.). Здесь и далее - разговор на английском.
        11
        Местная валюта в Новой Зеландии (в честь одноименной птицы, она же изображена на банкнотах). Сами банкноты изготовлены не из бумаги, а из тоного пластика. Приблизительный курс обмена - 1 доллар США = 2,5 новозеландских доллара (NZD).
        12
        Я вижу яхту (англ.). Здесь и далее говорят на английском.
        13
        Не трогай меня! (англ.) здесь и далее разговор на английском.
        14
        Дынная груша (Сладкий огурец), многолетнее растение, представляющее собой ветвистый полуодревесневший кустарник, высотой до полутора метров с вкусными и ароматными плодами. Наиболее широко культивируется в ПеруПеру(, ЧилиЧили( и Новой ЗеландииНовой Зеландии(%D0%97%D0%B5%D0%BB%D0%B0%D0%BD%D0%B4%D0%B8%D1%8F) .