Библиотека / Фантастика / Русские Авторы / AUАБВГ / Валин Юрий / Выйти Из Боя : " №03 Наш Бронепоезд Даешь Варшаву " - читать онлайн

Сохранить .
Наш бронепоезд. Даешь Варшаву! Юрий Павлович Валин
        Выйти из боя #3
        Новый военно-фантастический боевик от автора бестселлеров «Самый младший лейтенант», «Самый старший лейтенант» и «Товарищ «Маузер»! Отчаянный рейд разведгруппы из будущего по тылам вечности. Наши современники, заброшенные в 1919 год, корректируют историю Гражданской войны.
        Их задание - остановить братоубийственную бойню, объединив белых с красными против общего врага. Если «попаданцам» удастся перевести стрелку времени, НАШ БРОНЕПОЕЗД не застрянет на «запасном пути», в тупике истории, а на всех парах помчится на запад - громить петлюровцев и поляков. Даешь Варшаву! Долой «чудо на Висле»! Даешь Освободительный поход в Европу на 20 лет раньше срока!
        Юрий Валин
        Наш бронепоезд. Даешь Варшаву!
        Автор благодарит:
        Сергея Звездина - за техническую помощь,
        Александра Москальца - за помощь на «всех фронтах»,
        Евгения Львовича Некрасова - за литературную помощь и советы.
        Пролог
        Разъезд Суходолка
        (15 верст к югу от Курска)
        1919 г. к)
        Правый висок давило особенно сильно. Гипертоническая болезнь. Июль, пыльная иссушающая жара. Сегодня еще и солнце невыносимое. Непременно быть грозе. Дурной день. Чертовски дурной день.
        Полковник Ватрасов старался дышать неглубоко. Дым - головная боль гарантированно обострится. Мимо двигались брички остатков пулеметной команды, поднятая колесами пыль заставляла жмуриться. Нужно не подавать виду, сегодня у всех дурной день. Суходолка взята, приказ выполнен. Можно двигаться на Курск, на соединение с 1-м батальоном[1 - Имеется в виду 1-й батальон 2-го Офицерского генерала Дроздовского стрелкового полка Добровольческой армии.] и самурцами[2 - Самурский полк - полк Добровольческой армии, получивший название в честь 83-го пехотного полка Русской императорской армии.].
        Куда и кому двигаться? С севера, от пригородов Курска и железной дороги, продолжала доноситься канонада: красные держались. Вечером подрывники из 1-го батальона дроздовцев вроде бы подорвали рельсы и отрезали один из бронепоездов красных, но те в темноте смогли починить пути и пробиться к своим. Впрочем, такое случается не впервые. Излишне бережно работают подрывники: железная дорога необходима для стремительного рывка на Москву. Еще усилие. Курск, Орел, Тула… Порыв Добрармии неудержим.
        Угас. Порыв угас. Вернее, его погасили. Полковник Ватрасов чувствовал пульс войны. Не воин, не витязь - штабной диагност, по прихоти судьбы принявший временное командование неукротимым 1-м батальоном. Если бы не ранение полковника Туркулова, этого лихого вояки, любимца солдат, храбрейшего из храбрых…
        Хотелось сесть. Сесть, закрыть глаза и не идти туда, к дыму.
        Капитан Дмитраш, принявший третью роту после гибели ротного, бросил быстрый взгляд. Понимает. От роты осталось меньше половины. Сколько верст от Курска до Орла? О верстах и роте капитан все понимает, о бродящей рядом грозе не думает. И не нужно. Молод и здоров. Разорванное ухо скоро заживет.
        - Вот здесь они и сидели, - поручик Трегубский, еще разгоряченный боем, азартный, чуть пьяноватый от собственного везения, подбросил на плече винтовку с примкнутым штыком и по-мальчишечьи ткнул пальцем в развалины пакгауза. - Сидели как мыши. О, коварнее ирокезов…
        - Поручик, будьте любезны без книжной романтики, - сухо сказал Ватрасов. - Мы все видим…
        Бой завязался на окраине Суходолки. Батальон красных держался за депо удивительно упорно. Атаковавшие утром добровольцы откатились, засели у насыпи и крайних домов поселка. Роты увязли в перестрелке. Депо, скорее ремонтные мастерские, прикрытые добротным кирпичным забором, оказались крепким орешком. В обход поселка двинулся взвод на бричках, усиленный двумя пулеметами. Здесь они повернули к депо…
        Кобылку с белой прозвездиной на лбу, видимо, уже позже пристрелил кто-то из милосердных разведчиков. Команда пеших разведчиков подоспела первой. Кобылка лежала вытянув ноги, пыль вокруг изрыта копытами. В помутневших глазах застыл ужас. Дальше лежала опрокинутая бричка. И люди… Почти весь взвод и пулеметчики. Уже вовсю жужжали нетерпеливые летние мухи…
        У пулеметчика красных были железные нервы. Подпустил, ударил почти в упор. Саженей сорок. Прямо из приоткрытых дверей пакгауза. Из винтовок стреляли и из-за штабеля досок, из-за груды шпал. Весьма грамотно поставленный заслон. Обреченный…
        Ватрасов смотрел на ближайшего красноармейца: тот лежал, подогнув ноги, скорчившись, словно пытаясь зарыться в утоптанную пыль дороги. Обмотки с цивильными башмаками, правая подметка стерта почти насквозь. На спине гимнастерки две темные дыры.
        - Пытались уйти или атаковали?
        - За лентами, - поручик показал на разбросанные у патронной двуколки пулеметные ленты. - Кинулись сразу, но мы от того домика их нащелкали. Как куропаток, на выбор…
        Поручик Тригубский несколько преувеличивал. За патронами кинулось всего трое. Здесь они и лежали. Но дроздовцев было больше: десятки тел, лошадиных, солдатских. Полковник знал по фамилиям почти всех - профессиональная привычка. В 8-й армии[3 - Имеется в виду 8-я армия времен Первой мировой войны, сформированная из частей и соединений Киевского военного округа.] подполковника Ватрасова весьма ценили за феноменальную память.
        Смерть меняет. Лицо знакомое, но узнать почти невозможно. Усач с нашивками фельдфебеля лежал, вжавшись щекой в пыль. Мирон Зыков. Винтовка нелепо уткнулась стволом в горячую пыль, ее ремень зацепился за борт брички.
        - Пленных нет? - капитан Дмитраш машинально поднял винтовку, прислонил к колесу.
        - Никак нет. Большинство краснопузых, когда склад рухнул, кончились… - Юный Трегубский замялся.
        Ничего удивительного. Третий, нет, четвертый день боев, но пленных нет. Ни с той стороны, ни с этой. Вчера нашли дозор, высланный к хутору: все четверо раздеты, разуты. По пуле в сердце. Не мучились.
        Будет гроза или нет? Господи, даже голову поворачивать больно.
        Красные из пакгауза отстреливались около двух часов. Пока не подошли орудия 2-й батареи. Били по пакгаузу почти в упор. Угол снесен начисто, здание загорелось, но потухло, когда рухнула часть крыши. Но кто-то оттуда еще стрелял. Разведчики подобрались, закидали гранатами. Когда вошли внутрь, из дальнего, уцелевшего угла ударил пулемет. Выпустил остаток ленты. Патронов двадцать, не больше…
        В тени кустов сирени сдержанно стонал раненый. Дальше, у штабеля шпал, лежали тела. Разведчики… Ряд тел, штабель шпал. Словно намеренно.
        Сапоги цеплялись за битый кирпич, расщепленные доски. В проломах крыши сияло безжалостное солнце. Гильзы, кровь, тело… Открытые глаза ослепли, плотно забитые рыжей кирпичной пылью. Еще тело… Фуражка с темной жестяной звездой. Расщепленное ложе винтовки. Опрокинутый стеллаж, какие-то ящики. Тупое рыльце пулемета. Щита нет, из простреленного кожуха вяло капает вода. Человек. Приличная гимнастерка вся в крови, нашивка краскома едва видна. Этого штыками… Раскинутые босые ноги. На левой стопе - мозоль. Но ногти аккуратно острижены.
        Щеку мертвеца распорол штык. Но узнать можно. Жаворенко. Кажется, Николай Тарасович. Рассказывал о приспособлении по разметке секторов обстрела. Весьма толковый был офицер. Весьма.
        - Это Стальной батальон имени Мировой революции, - поручик Трегубский взмахнул мятым листком какого-то мандата. - Из Тулы к нам пожаловали, изволите ли видеть. Хорошо, что с патронами у них не густо. Положили бы оба взвода, мерзавцы.
        - Да, фортуна к нам весьма и весьма благосклонна, - согласился полковник Ватрасов, чувствуя, что висок сейчас лопнет. - Ступайте, поручик. Хороним наших павших и выходим.
        Капитан Дмитраш вертел в пальцах портсигар. Мятый, с еще блестящей вмятиной. Третьего дня стреляли. У красного мальчишки-взводного был револьвер «лефоше». Дрянная легкая пулька портсигарного серебра не пробила.
        - Курите, Андриан Мелентьевич, - сказал Ватрасов. - Мне не помешает.
        - Душно сегодня, - капитан глянул на темную полосу на небе. - Если грозу с хорошим ливнем нагонит, увязнем. Впрочем, чему у нас увязать?
        - Спокойнее, - Ватрасов снял фуражку, вытер несвежим платком лысину. - Приказ никто не отменял.
        - Слушаюсь, господин полковник, - капитан посмотрел на развалины, откуда солдаты за ноги вытаскивали трупы. - Но ведь такого не было. Ведь не было же?!
        Такого не было. Добрармия шла на Первопрестольную, даже не шла, катилась, неслась, разметывая полки и дивизии Советов словно соломенные снопы. Сотни, порой тысячи пленных в каждом бою. Брошенные орудия и снаряды, угрюмые комиссары, с готовностью выдаваемые ненавидящими их красноармейцами. На востоке победоносно наступает Колчак, красные в панике откатываются от Урала. Еще усилие, еще шаг… Тщетно мечется по фронту неистовый председатель Реввоенсовета Троцкий, пытаясь сколотить, удержать и вдохновить тающие красные дивизии. Ульянов-Ленин еще зимой убит в Москве, позже в Петрограде был смертельно ранен в своей служебной машине председатель ужасной «черезвычайки» Дзержинский. Дни Совдепии сочтены. Добрармия с ходу взяла Харьков, открыла прямую дорогу на столицу.
        Увязли. Здесь, под Курском. Даже не верится. Навстречу нескончаемым потоком шли и шли спешно сколоченные, плохо вооруженные части красных. Их били, опрокидывали, но их было слишком много. Ревели и лязгали десятки красных бронепоездов, отремонтированные или наскоро склепанные из котельного железа на заводах Курска и Москвы. С глупым, бессмысленным и оттого пугающим упорством умирали в мелких окопчиках бесчисленные «стальные», «железные» и «ленинские» батальоны и роты. Красные упирались, с каждым днем все жестче, все упорнее. Контратаковали, бесстрашно, в лоб, идя на пулеметы и картечь. Терзал фланг Добрармии диковатый конный корпус.
        - Борис Евгеньевич, какого черта нам понадобилась эта Суходолка? - пробормотал капитан Дмитраш. - Эти проклятые мастерские, дочиста растащенные и загаженные? Впрочем, это уже бывшие мастерские. Кому нужна груда кирпича, пропахшая мертвечиной?
        - Нам нужен Курск, - сказал Ватрасов и, не удержавшись, помассировал висок. - Нам нужна железная дорога. Слышите?
        В отупевший мозг толкнулась волна далекого залпа. К городу подошел тяжелый бронепоезд «Иоанн Калита», и его крупнокалиберные орудия пытались достать красные бронеплощадки.
        - Ну, Рипке[4 - Рипке - Владимир Владимирович фон Рипке. Командир бронепоезда «Дроздовец» и начальник дивизиона бронепоездов ВСЮР. В РИ покончил жизнь самоубийством 29 октября 1919 года, после потери всех бронепоездов дивизиона.] им задаст, - капитан Дмитраш, поправил кобуру. - Пробьем, не в первый раз. Дрогнут. Прикажете выдвигаться, господин полковник?
        Да, выдвигаться. Обойти город, сбить красных. Прорваться к Орлу. Там все повторится. А сколько еще разъездов, поселков и просто холмов, на которых отроют торопливые окопчики? И там в Москве? Им некуда бежать. Краснопузая сволочь здесь дома. И иной родины у нее нет. Сгинут минутные вожди, другие уйдут в подполье. Им не привыкать. Большевикам, меньшевикам, анархистам… Сумасшедшим бабенкам с дамскими «браунингами», слесарям, и шахтерам, путейцам и запасливым мужичкам, уже припрятавшим обрубки-обрезы винтовок. Развесить всех на Тверской и Манежной? Фонарей не хватит. Расстреливать пачками в оврагах, топить в прорубях? Россия велика. Да, можно испросить помощи у Антанты. Союзники помогут. Будут слать патроны миллионами и миллиардами. Пароходами. Патроны и советников.
        Но иного пути нет. Если сейчас отступить, то придут ОНИ. С мозолистыми руками, с хрипом истерик многословных горлопанов, с обманом Маркса и Кропоткина в загнивших, отравленных мозгах. С ненавистью застарелой. Патронов им, естественно, не пришлют. Значит, будут биться штыками. Или опять проруби?
        Зимой умирать проще. Господи, дожить бы.
        Что-то ударило по погону. На пыли дороги появлялись крупные темные отметины. С опозданием пророкотал гром. Дождь. Гроза…
        - Добрый знак, - прокричал уходящий к солдатам капитан Дмитраш.
        - Чудо, - пробормотал полковник Ватрасов.
        Словно из тысяч шлангов ударили тяжелые косые струи ливня. Фуражка мгновенно промокла, потяжелела.
        Все-таки июньский дождь - истинное чудо. Несоизмеримое с непостижимыми размерами бывшей империи, но чудо. Боль из виска медленно уходила.
        Колотили по шпалам и просевшей крыше пакгауза звонкие струи. Омывала живая вода лица шеренги лежащих мертвецов. Сквозь раскаты грома доносились приглушенные залпы «Калиты». Капитан Рипке выполнял свой долг.

* * *
        Капитан Дмитраш через год будет убит в Кельце. Поручика Трегубского повесят в сентябре 1921 после разгрома офицерского партизанского отряда под Гродно. Полковник Борис Евгеньевич Ватрасов умрет в своей парижской квартире 8 декабря 1926 года.
        Полковник Туркул за сотрудничество с немецко-фашистскими захватчиками будет повешен по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР 8 марта 1945 года.
        Генерал-майор Рипке умрет в 1971 году.
        Останется жить Дроздовский полк. Сводная рота гвардейской Южной Дроздовской дивизии, наравне с ротами славных Таманской и Харбинской гвардейских дивизий, станет непременным участником ежегодного парада 9 мая.
        Часть первая
        Войны не прекращаются. Официальные краткие паузы - всего лишь тактическая необходимость для перегруппировки сил и подведения итогов предыдущего раунда. Войн было и будет много. Уже прошедшие подсчитывают, кто-то декларирует цифру в 15 000, кто-то на порядок больше. Определенный слой эстетов подводит под понятие «война» лишь бойню мировой величины. Все эти вопросы классификации и систематики вполне можно оставить специалистам. Благо и профессионалов, и любителей в военной истории хватает.
        Отдел «К» Министерства обороны Российской Федерации занимается военной историей. В ее сугубо прикладном аспекте. Отдел корректирует историю. В довольно примитивной, если не сказать кустарной форме. На большее ни денег, ни людей у Отдела нет и, очевидно, никогда не будет. Ирония ситуации в том, что собственную историю изменить невозможно. А изменения в параллельных реальностях (в узких кругах вульгарно именуемых кальками) мало кого интересуют. Хотя определенный смысл в существовании данного Отдела руководство все же усматривает. Хотя бы с точки зрения наработки теории и анализа ошибок «коррекции». Еще кое-кого Наверху настораживает гипотетическая (пока!) возможность вмешательства некоего чужого Отдела «К» в наше собственное, столь замечательно упорядоченное существование. Ведь там, где не работаем мы, работает кто-то другой, так? Имеются у руководства и иные, тоже весьма неглупые мысли. Посему финансирование Отдела «К» продолжается уже многие годы. Не то чтобы денег выделялось достаточно и поступали они регулярно… Но не будем о грустном.
        Старший сержант Екатерина Георгиевна Мезина о грустном не думала. Она пила чай. Требовалось обмыть повышение в звании. Еще вчера Мезина Е.Г. вела тусклое существование банального сержанта контрактной службы, а теперь «старший»! Временами родная армия проявляет прямо-таки шокирующую оперативность. Очень лестно. На серьезное обмывание новой лычки напитками благородными в приятной компании коллег по службе времени не оставалось. Наклевывалась срочная командировка. Вернее, продолжение предыдущей. Так в Отделе бывает. В Отделе «К» вообще чего только не бывает.
        Как истинный боец-профессионал, Катерина Георгиевна размышляла о вещах насущных: жратве, деньгах и службе отечеству. Продуктовый вопрос решался просто: нужно было доесть вафли «Цитрусовые», как яство однозначно вредное для начальника Отдела. Непосредственный начальник - майор Александр Александрович Варшавин, относился к тому избранному и немногочисленному числу людей, которых Мезина искренне уважала. Нужно его гастритный желудок поберечь. Собственно, пачка кондитерских изделий уже была практически пуста.
        С деньгами тоже было просто. Требовалось зайти в финотдел и получить «боевые». Ибо «конец месяца, не заберете, тогда на депонент придется класть…».
        Со службой отечеству было сложнее.
        Трое суток назад сержант Мезина вернулась из командировки. Поставленная задача была выполнена частично, и тому имелись оправдания: напарник был ранен и его чудом удалось эвакуировать, сама Мезина знала о сути задания лишь в самых общих чертах и потому действовала практически вслепую. Что-то удалось сделать. Одна из второстепенных задач - поиск похищенного девяносто лет назад груза золота - была выполнена полностью. Теперь ящики со слитками скучали в месте с точно обозначенными координатами и дожидались, когда их изымут. Кто и как будет золото изымать, военнослужащую Мезину не касалось. Впрочем, с недавних пор Катя вообще вспоминала о драгоценном металле с конвульсией отвращения. Истинная гадость этот 79-й элемент. Валялся бы в том 1919 году и валялся.
        Тот год… Горячечный, больной год огромной страны. Глобальное сумасшествие. Вот что шокировало бывалую «сержантку» Мезину. Доводилось прыгать Катерине в жуткие года: 1941-й, 1942-й. По потерям, по горечи поражений сравнить их не с чем. Застряла Катя как-то в 70-х, но туда угодила случайно и унесла на память теплые, уютные, но весьма размытые воспоминания.
        Лето 1919-го дышало в затылок. При попытке осмыслить собственные впечатления мелькала у старшего сержанта Мезиной все объясняющая догадка: там реально все спятили. Массовое помешательство. Эпидемия вроде загадочной психической «испанки» по стране прокатилась.
        Но это было, конечно, не так. Большинство жителей рассыпающейся России оставались нормальными и довольно симпатичными людьми. Перепуганными и склонными считать, что как раз все вокруг них сошли с ума. Даже тяжко больные, отхватившие гигантскую дозу «революционно-контрреволюционной» заразы, рассуждали вроде бы логично, искренне страдали и сокрушались. Катя им сочувствовала. Всем. Как всегда в приступе сержантского сострадания, страшно хотелось надавать по мордам, ткнуть ствол в лоб и рявкнуть: «Ну-ка, очнулись, сучьи дети!» Увы, подобные меры воспитания действенны лишь в малочисленных коллективах численностью до взвода.
        Прогулялась по слободжанской Украине сержант Мезина. Стреляла. Как без этого? Но исключительно для самозащиты. Очевидных врагов не было. Уничтожать людей, занемогших классовой ненавистью, бессмысленно, они и сами друг друга вполне азартно истребляли. Бандиты попадались. Ну, с этими все ясно. Совершенно случайно компания по скитаниям подобралась. Пашка Зверенко - крепкий юный большевик, в свободное от революционных боев время увлеченно проповедующий великую пользу физкультуры. Герман Земляков - ныне прапорщик Дроздовского полка, надевший военные погоны сразу после гимназии и успевший побывать на Великой войне. Этот - личность глубоко интеллигентная, рефлексирующая, но вполне осведомленная, как управляться с хитроумной гранатой системы Рдултовского. Сообща девчонку спасли: Виту Лернер, еврейку, малость недобитую петлюровцами, этими последовательными борцами с жидомасонским заговором и неукротимыми экспроприаторами ихнего, жидомасонского, барахла. О масонах юная девица по своей местечковой дремучести вряд ли слышала, зато оказалась особой крайне жизнелюбивой и не лишенной очарования. Еще прицепился к
отряду мальчуган по имени Прот Павлович. Человечек слабосильный и кособокий, сирота, воспитывавшийся при монастыре. Вот он оказался личностью до того загадочной, что даже оторопь брала. Определенно не лишенный дара экстрасенса, целитель и странный ясновидец, со странными постоянными провалами памяти. Жутковатый мальчик, откровенно говоря. Впрочем, Протка оказался человечком мирным и весьма помогшим, когда сержанту Мезиной немножко голову разрубили. Внешностью своей Катя дорожила. Хотя и мешала эта самая внешность несению службы, но как-то привыкаешь к собственной физиономии. Прямо скажем, спас тогда Прот неземную красоту сержантскую.
        Красива старший сержант Е.Г. Мезина. Аки ангел, ростом в сто восемьдесят сантиметров, этакий зеленоглазый, светловолосый, коротко стриженный. Мужчинам к ее присутствию обычно требовалось привыкнуть. Поднапрячься и привыкнуть. От иллюзий избавиться. Это уже потом царапины на загорелой коже внимание привлекают, холодность очей изумрудных да слишком уверенные движения. А уж когда гавкнет по-сержантски…
        В общем, остался Катерине Георгиевне на память о последней командировке крошечный шрамик, левую бровь рассекающий. Почти украшение. А как кожа разрубленная свешивалась, пол-лица закрывая, вспоминать не будем. Спасибо Проту еще раз. Подлечил. Вот только вопрос все равно остается: случайно встретились или заранее чуял что-то ясновидец малолетний?
        Отчет о событиях командировки Катя изложила подробнейше. Вышло пятьдесят две страницы принтерной распечатки. Начальство носилось с этим отчетом, консультировалось, пыталось расшифровать и осознать. Гоняли в Центральную военную клинику, где выхаживали напарника по вояжу, майора Витюшу. Майору повезло поменьше: шрамиком не отделался, два проникающих в брюшную - это не шутки. Собственно, именно старшему группы надлежало расследование и вести. Ведь в большом ажиотаже срочно собранную группу сунули в 1919 год. Пришло в ГлРУ интереснейшее послание, назначившее рандеву в том году. Само письмо было датировано 1953 годом и до текущего времени хранилось в швейцарском банке. И какой дряни у них там в банках только не хранится? И ведь не забыли отправить в обусловленный срок, как клиент почти полвека назад и требовал. Полученное послание оказалось событием немыслимым и порядком обеспокоившим начальство. Заслали разбираться. Но ничего из того расследования не вышло. Какой следователь из сержанта полевой группы? Катя, что могла, сделала. Например, Прота тщательнейшим образом опросила. Нет, по «калькам» мальчик
не прыгал и никаких депеш подсунуть не смог. Возникли иные версии. Кто-то работал против Отдела. Конкуренты, или «наши иностранные партнеры», как принято выражаться на языке дипломатии? Разбираться, кто именно так наглеет, сержант Мезина не имела возможности, да и приказа такого не было. Важнее было доложить о неожиданных «коллегах». Ну, предварительно удалось этим коллегам малость подгадить, уведя неправедно нажитый золотой запас.
        Парадокс состоял в том, что золото и обнаглевшие соперники начальство не очень-то заинтересовали. Нет, с ценностями и зарвавшимися засранцами обещали разобраться немедленно, как только…
        Кризис поразил Отдел «К». Фундаментальный. Такой, что судьба каких-то там нескольких центнеров золота начальство сейчас не волновала. Версию причастности «коллег» прокачали азартно, но пришли к выводу, что неведомые злоумышленники вряд ли причастны к возникшему парадоксу.
        В «кальке», из которой только что вернулась сержант Мезина, возникло жуткое равновесие. Жуткое - потому что принципиально необъяснимое и ранее никогда не наблюдавшееся. Основной вектор, неизменно ведущий развитие истории в единственно возможном направлении, рассыпался на кучку хаотичных вибраций. «Ежик в тумане», как выразился один из специалистов Расчетного центра. Бедняга-теоретик безвылазно сидел в Отделе уже пятый день и потихоньку впадал в глубочайшую депрессию.
        История предсказуема. Особенно когда вам досконально известны события «ноля» и еще, пусть и более поверхностно, развитие событий в просчитываемом периоде в пяти-шести иных родственных «кальках». Берем конкретный пример.
        1919 год, время для России исключительно тяжелое, братоубийственное, и вообще, как выразилась сама старший сержант Мезина, «дерьмо необъяснимое». Ну, это было сказано сгоряча. Объяснить все можно. Будет ли это объяснение исчерпывающим - это иной вопрос.
        В четырех из шести вариантов 1919-го отсутствовал Владимир Ильич Ульянов-Ленин. В двух вариантах вождя мирового пролетариата злодейски умертвили. Меткий винтовочный выстрел или лошадиная доза сулемы, подсунутая в чай в Смольном, - результат один: похороны были грандиозны. В одном из вариантов Ульянов-Ленин был тяжело ранен ударом ножа тревожной октябрьской ночью по пути все в тот же Смольный. Революцию пришлось возглавить иным людям, а Владимир Ильич долго лечился: рана оказалась скверной. Похищенный бумажник рядового члена ЦК РСДРП(б) так и не был найден. Имелся вариант и весьма смутный, так до конца и не разгаданный. В нем весной 1917 года товарищ Ленин в Петроград так и не прибыл. Поговаривали, что в 20-х годах его видели в Окленде, но реальных подтверждений тому нет. Впрочем, Отдел «К» подобные загадки не интересовали. Операций и коррекций в революционной России Отдел никогда не планировал. Все расчеты показывали неизбежность свершения Великой Революции. Правда, не везде она была Октябрьской. Худшим оказался вариант, когда Временное правительство удержалось у власти до лета 1918 года. Россия
тогда рассыпалась на четыре территории, гражданская война в Крыму и у Каховки обернулась чудовищной бойней. И лишь в славном 1929 году мирный воссоединительный поход кавалерийско-бронетанкового корпуса Примакова в Сибирскую Республику вернул вектор на место. Правда, взятый великолепным штурмом Люйшунь[5 - Порт-Артур.] пришлось передать китайским коммунистам, которые через несколько месяцев его благополучно профукали.
        В общем, все было как всегда. Но только не в этой рабочей «кальке». Ситуация зависла. Такого попросту не могло быть. В каком-то экстремальном варианте можно было допустить вероятность фантастической победы белых. Подобное исключение лишь подтверждало бы правило. Но сейчас наблюдалась иная картина: суточные колебания вектора в пределах 0,5 - 2,3 процента. То есть в пределах погрешности самой системы мониторинга. Вопиющая неестественность такой ситуации ясна даже сержантам. Не говоря уже о старших сержантах.
        …Катя откусила от последней вафли. Нехорошо. Восторженный энтузиазм при выходе на задание испытывают люди психически неуравновешенные, а такие в Отделе не служат. А пойти сейчас хотелось. Естественно, не из-за этого нелепо подвисшего вектора. Команда там осталась. Молодая, малость вздорная, но… Почти друзья. Друзей у Екатерины Георгиевны было не слишком много, да и далековато они по миру разбросаны. Научишься ценить. Есть шанс вернуться, помочь. Но шанс призрачный. Задание, судя по всему, будет одно: наблюдать за развитием ситуации. А много ли из леса высмотришь? Там ближайший городок - Змеев. Против древнего городка Катя ничего не имела, но вряд ли именно там будут решаться векторные вопросы. Но где? Мониторинг - штука полезная, но погрешность у него… геополитическая. Это сам вектор научились вычислять с точностью до долей процента. Вот найти эпицентр… Район и так сузили до минимума. Понятно, что это центральный регион европейской части бывшей империи. Следовательно, Петроград и Севастополь отбрасываем не задумываясь. Москва на грани, Киев тоже сомнителен. Активные боевые действия на данный
момент продолжаются в районе Курска. ВСЮР[6 - ВСЮР - Вооруженные силы Юга России.] рвутся к Москве. Где-то здесь. Но что там могло повиснуть?
        По коридору послышались шаги, Катя поспешно сунула обертку «Цитрусовых» в урну. В пищеблок заглянул майор:
        - Заправляешься? А как с набитым желудком пойдешь?
        - Легкий завтрак. Ну, там приговор вынесли? Куда бечь, кого побеждать? Золото, платина? Церковные артефакты?
        - Не смешно. Ты как вообще? Отдохнула, привела себя в порядок?
        - Если ты, Сан Саныч, об одежде, так постирана и высохла. Стиралась без порошка, так что запашок остался. Неопределенный.
        Майор поморщился:
        - Не напоминай. Отчет переделаешь. Потом, задним числом. Я такое живописание сдавать на хранение не могу. Пойдем, задачу ставить буду. Отправляешься к своему мини-табору. Что улыбаешься? Решили продолжить наблюдение с прерванного места. Вероятность, что все вокруг вас закручивается, остается. Да и иных обоснованных вариантов действий мы не видим.
        Прыжок синхронизировали по текущему времени «кальки». В 3:00 успевшая опять проголодаться старший сержант Мезина встала на стартовый контур.

* * *
        …Чудесен лес летом. Обволокло тьмой, свежестью, тысячей запахов. Катя ласково прихлопнула комара, безмерно обрадованного полнокровным сюрпризом, возникшим ниоткуда. В отдалении шуршали кусты. Естественно, Прот Павлович за эти секунды текущего времени ходить по-индейски обучиться никак не мог. Катя двинулась следом, придерживая опостылевшую юбку. Вот, блин, надо было все-таки зашить. Заметят несоответствие, так и фиг с ним.
        - Прот!
        Вздрогнул, чуть не плюхнулся под дерево, в руке тускло блеснуло: ствол «нагана» с порядком стертым воронением.
        - Спокойно, это я.
        - Катерина Георгиевна, а я-то… - мальчик опустил револьвер. - Значит, уже?
        Катя с изумлением увидела на его лице величайшее облегчение. Стало стыдно. Аж зубы заныли.
        - Ты это, Прот Павлович, прекрати… Не уже, а еще. Если отвлеченные вопросы есть, потом обсудим.
        - Какие вопросы. Рад я. Значит, передумали?
        - Точно. Пошли к народу. Вдруг не обрадуются?
        Обрадовались. Катя развозить сопли не стала:
        - Я тут думала, думала и вообще передумала. Решила с вами еще поваландаться. Неопределенное время.
        Пашка, ухмыляясь, протянул веточку с нанизанной сыроежкой:
        - Ну и правильно. Уговорил, значит, Прот? Он такой, истинно поповской красноречивости.
        - Не дразни человека. Садитесь. Молчим, думаем.
        Катя жевала несоленую сыроежку. Гриб остыл, а стыд еще жег. Суешься в чужое время, что-то делаешь, покомандовать норовишь, потом удираешь. Вафли жрать, спать на чистом, бумажки писать. Хотя отчеты еще то удовольствие.
        Личный состав помалкивал. Устали. Надо бы им поспать, а утром всем живенько выступать. Слишком близко от кладо-кладбища. Нагрянут безмерно опечаленные бывшие владельцы злата…
        - Так, товарищи и господа разбогатевшие. Давайте отбой устраивать. Я сторожу. Проветрилась, сон разогнала.
        - Так лягаемо, - Вита теребила кончик смоляной косы. - А наутро шо? На Полтаву? Ее ще найти надо.
        - Найдем, - сказал Герман. - Екатерина Георгиевна мановением руки укажет верный путь. Как там Павел формулирует? К светлому царству социализма? И двинемся.
        В последние дни прапорщик порядком загорел, обветрился. Даже физиономия отчасти утеряла вечное выражение интеллигентской расслабленности. Дурацкая гимназическая фуражка заломлена не без лихости. Без очков вполне обходится. Но надерзить норовит по-прежнему.
        - Полтава никуда не делась, - мирно заметила Катя. - Не иголка, найдется. Но, возможно, нам лучше отсюда подальше отойти и паузу взять. В смысле, немного отсидеться, выслать разведку.
        - О! Тут я «за», - поддержал Пашка, нанизывая на веточку очередной гриб. - Поспешать нам некуда. Переждем. Не век же нас искать будут? - сидящий по-турецки парень тряхнул отросшими кудрями. - Но вот как с харчем? Да и разведку куда высылать будем?
        - Екатерина Георгиевна подумывает в город отправиться, - сказал Прот, глядя в костер. - Вместе со мной. И в городе откровенно выяснить, какая такая нужда во мне, калеченном, возникла, что за мной целыми полками по лесам и болотам гоняются. Ну и со своими делами ей нужно разобраться.
        - Глупости! - резко сказал Герман. - Бессмысленный риск. Вы и до города не доберетесь, в контрразведке окажетесь. Глупость несусветная.
        - Нет, не глупость, - пробормотал Прот. - Так мы с ней только вдвоем рискуем. Вы, Герман Олегович, извините, но за вами, как за мной, убогим, гоняться не станут. Нужен я всем. Видимо, использовать мой проклятый дар хотят. Делать нечего, поедемте, Екатерина Георгиевна. Узнаем все на месте. Вряд ли меня сразу удавят. Да если и так… Хоть погулял напоследок.
        Катя молчала. Смотреть на Прота было больно. Мучается мальчик. В лесу у костра ему куда уютнее сидеть, чем в страшный город возвращаться. Трудно сказать, что от него белым и жовто-блакитным нужно, но в любом случае от бдительной опеки парнишке не отвертеться. Хорошо еще, если сердобольных монашек приставят. А то и просто под замок сунут. Только куда ему деваться? В лесах долго не высидишь.
        - Это как же?! - возмутился обдумавший предложение Пашка. - Значит, мы Протку отсылаем с перепугу? Так не пойдет! Что мы, дристуны какие? Не, то сущее гадостно выходит. Давайте в обход. Лесами, потихоньку-полегоньку. Выскочим. И на север можно уйти. Пролетарская власть за пацанами не гоняется.
        - Знову за свою пролетарию уцепился, - осуждающе заметила Вита. - Нам бы подаль от любой влады ныне держаться. То даже така жидовка, як я, поняла. Только не получится. До городу так до городу. Тут глупо - не глупо, не вгадаешь. Разведку проведем. Не бойся, Протка. Справимся. Катерина Еорьевна прикроет, да мы и сами соображаем. Разберемся, в чем дело, та ноги сделаем. Ты им там говори, шо нужно, не жмотничай - нехай подавятся. Пока обдумают - нас и нету.
        - Ты-то с какой стати в город?! - возмутился Герман. - Девиц там еще не видывали. Глупость какая!
        - Та вы не волнуйтесь, Герман Легович, - девушка улыбнулась так, что прапорщик мигом залился краской. - Мы повернемося. И втроем достовернее буде. Дви чернички, мальчик богомольный, блаженненький. Как положено. Жидовки выкрещенные в монастырях встречаются. Мне в Темчинской обители рассказывали. Все по закону…
        - По закону - это хорошо, - поспешно прервала девчонку Катя. - Только попроще нужно быть. Если Прот решится, то мы с ним вдвоем управимся.
        - Как - вдвоем?! - Вита подскочила, опрокинув пустой чугунок. - Дэ ж правда?! Герман Легович идти не может - его шукают офицеры. Пашеньку тоже пускать не можна - он подозрительный. Так как же Прота одного видправляты? Мало ли шо? У вас служба, я ничего не говорю - сегодня туточки воюете, завтра тама. А кто Прота обратно доведет? Нам ще за кордон пробиваться. Що ж мы его нынче одного пустим?!
        - Ты мне не дури, - пробурчала Катя. - Тоже, проводница нашлась. Я Прота в безопасное место в любом случае выведу. Если нам, конечно, башки в городе сразу не поотрывают. И без тебя в этом деле мы прекрасно обойдемся.
        - Не обойдетеся! Я, Катерина Еорьевна, вас дуже уважаю, но вы мне не начальник. Я девушка вильна, и нет такого закона, чтобы меня в город не пускать. Просто пойду за вами, и все. Так честно буде. И втроем лучше. Вы, Катерина Еорьевна, что не одягните, на черничку мало будете схожи. Со мной лучше, сами подумайте. На меня коситься будут, на вас, на Протку - глядишь, и проскочим.
        - Куда вы проскочите? - не выдержал прапорщик. - Да вас на первом же посту арестуют. Понятно, кто-то отобьется, а кого-то как куропаток постреляют.
        - Помовчите, - строго сказала Вита. - Здесь не только вы умный. Екатерина Еорьевна, вы счас без снисхождений рассудите. И не матюгайтеся. Я полезная буду чи ни?

* * *
        Состав снова замедлял ход. Катя поморщилась - копотью в разбитое окно несло жутко. Ехали уже вторые сутки. Прот дремал, уткнувшись головой в тощий живот девушки. Вита тоже посапывала, обняв перекошенные плечи мальчишки. В вагоне к странной троице уже привыкли. Истомленные пассажиры с тоской и нетерпением ждали окончания пути.
        А начиналось все не слишком гладко. С парнями и лошадьми расстались верстах в шести от Змеева. Здесь с опушки просматривалась насыпь железной дороги. Договорились, что Герман и Пашка будут здесь ждать неделю. Вита выдала подробные инструкции, как хранить ее и Прота сокровища. Парни ухмылялись, но обещали исполнить в точности. Расстались деловито. Похоже, сомневалась в скорой встрече лишь предводительница.
        В Змееве на рынке наскоро запаслись продуктами и отправились на крошечный вокзальчик. Здесь было людно - поезда ни на юг, в сторону Екатеринослава, ни на север не ходили уже дня четыре. На двух поддельных монашек и на мальчика никто особого внимания не обращал. Зато сама Катя нервничала - как всегда, без оружия чувствовала себя голой. Ни пистолетов, ни гранат - непристойность ужасная. К тому же в монастырских обносках было чертовски душно. Низко повязанный платок не снять - Катя чувствовала, что у нее впервые в жизни потеют уши. Несколько утешила колбаса со свежим хлебом. Остальные члены разведгруппы тоже уплетали обед с далеко не монашеской сдержанностью. Катя уже прикидывала, как раздобыть кипятка для вновь приобретенного чайника да где устраиваться ночевать, как на вокзале поднялся гвалт - подходил поезд. Вроде бы даже тот, что и нужен.
        Посадка навеяла ассоциации с незабвенным штурмом Фермопил, с той только разницей, что обороняющиеся имели численное преимущество. Орали на разные голоса, у вагонов кипел бурный водоворот, временами выплевывающий неудачливых пассажиров и раздерганный багаж. Хрупкий Прот смотрел с ужасом, Вита тоже слегка перепугалась. Тянуть их в толчею было бессмысленно, и Катя двинулась занимать плацдарм в одиночестве. Прорваться через толчею умелому человеку труда не составило, хотя юбка трещала по швам. Бормоча «сигнал уже дадеден», Катя взобралась на ступеньки, ненавязчиво подсекла ноги застрявшему в проходе здоровенному селянину с панически кудахтающим мешком и через поверженного птицевода пролезла в вагон. Хам пробовал что-то вякать, но Катя вполголоса посулила попутчику, что бог всенепременно накажет за несанкционированное распространение птичьего гриппа. Тон произвел должное впечатление. Катя пропихалась в глубь вагона, оттеснила от окна развеселую парочку, махнула своим. Мешок и клюку, собственноручно вырезанную новоиспеченной монашкой, пассажиры приняли без особых эмоций, но когда Катя начала втаскивать
в окно Прота, поднялся гвалт. Девушка сквозь зубы призывала к христианскому смирению и отпихивала локтями особо наглые руки. Полузадушенный Прот плюхнулся на чьи-то мешки. Катя начала повторять фокус с Витой, тут пассажиры совсем осатанели, и пришлось от христианских призывов перейти к адресным посылам. Из уст богомольной девицы отдельные выражения звучали вдвойне убедительнее, и народ слегка шарахнулся от зловещего блеска зеленых глаз. Когда разведгруппа оказалась в полном составе, Катя принялась креститься и благодарить старожилов вагона за доброту и снисхождение к пилигримам. Бог знает, чем бы это закончилось, если бы не разгоревшаяся за окнами драка. Под шумок Катя слегка переместила багаж, освободив для своих одно сидячее место. Поезд наконец тронулся. Катя с облегчением глотнула из бутылки теплой водички. Как же, рановато обрадовалась. Выбравшись за город, поезд прополз верст пять и прочно встал. Судя по реакции пассажиров, так и должно было быть.
        Пришлось обживаться. На длительных остановках наиболее шустрые пассажиры успевали развести костер и вскипятить воды. Катя со своей слабосильной командой на подобные изыски идти не решалась. Потихоньку жевали колбасу, запивали колодезной водичкой, благо Вита успела наполнить и чайник, и бутыль. На девчонку внимание мало кто обращал. Со скрытыми волосами, в темной одежде, Вита не слишком выделялась в разномастном обществе, переполнявшем вагон. На саму Катю поглядывали куда чаще. Скромней нужно было в вагон врываться, богомолка невоздержанная. Впрочем, народ куда больше волновал вопрос, когда поезд наконец доползет до города.
        Рыхлая тетка все донимала Прота расспросами. Мальчик улыбался, нес какую-то благообразную чушь, поминутно крестясь. Голос тоненький, улыбка слабоумная, - лет на десять младше выглядит. Ну и адово терпение у пацана.
        Катя сидела рядом с Витой, придерживая под рукой мешок и чайник. Из окна пахло дымом и лесом. Поезд медленно полз, листва шуршала по крыше вагона.
        - Катерина Еорьевна, - прошептала Вита, - а вы, звиняйте, из каких сами будете? Из дворян?
        - Каких еще дворян? Не выдумывай. Отец, покойник, у меня из этих, из Пашкиных сотоварищей. Правда, сам смог недурное образование получить. Мама… ну, там вроде действительно голубая кровь имеется. Да не важно. Если родословную высчитывать, то я дворянка в первом поколении.
        - Это как так?
        - Титул я сама получила, - неохотно объяснила Катя. - Только что с него толку? Все равно звание у меня хоть и командное, но младшее. Так что романтических историй не придумывай. Принцессы-королевны из меня не получилось.
        - Так вы же по матери…
        Катя поморщилась:
        - Я, можно сказать, отношений с мамой не поддерживаю.
        - Отреклися? - с ужасом прошептала девчонка.
        - Да что за дурь? Она второй раз замуж вышла. У нее своя семья, у меня своя. Не пересекаемся.
        - Катерина Еорьевна, а вы когда замужем были, счастливо жили?
        - Фу, ну что у тебя за вопросы детские? Разве так просто скажешь? Человек он был очень хороший. Ну а насчет счастья… Сложно я замуж выходила. Дружили мы очень с мужем. Когда его убили, я… - Катя скрипнула зубами.
        - Ой, извините, Катерина Еорьевна.
        - Да пустой разговор. Ты что-нибудь поинтереснее спроси.
        - Так я и спрашиваю. Вот вы глянете - мужчины валются. Як же так можно научиться?
        - Да не всегда они валятся, - пробормотала Катя. - Хотя недурно было бы. Кучу боеприпасов сэкономила бы. Если ты про вагон, так я мужику просто ноги запутала. Если про женское очарование в принципе - не завидуй. У тебя ох как получается. Что ты глазки отводишь?
        - Та кому я порчена потребна? - прошептала Вита.
        - Тьфу, опять ты на утешения напрашиваешься? Чтобы я больше такого не слышала. Скотов мы кончили, ты жива-здорова. Забудь. О будущем думать нужно. О том, как нам в городе отвертеться. Прот по своей части попробует мозги крутить, остальное на нас ляжет. Что там с обстановкой? Что на фронте? Отстали мы от жизни.
        - Ну и що? До фронта мы не доедимо, - рассеянно сказала Витка.
        - Хрен его знает. Вот ты разбираешь, о чем те трое болтают? Я и половину не понимаю. Что за диалект невнятный?
        - Так то поляки, - объяснила девушка. - Повертаются с Лозовой. Болтают о переговорах. Генерал Деникин вроде с комиссарами зустречается. Сам Тигр Революции прибудет. Та ще шестьдесят бронепаровозов. Будут Россию делить. Все, что на юге, - новому царю отойдет. Все, что севернее, - Советам останется. Брешут, наверное. Белые хвалились, що в августе Москву возьмут. Пуанкаре приедет, царя привезет.
        Катя замотала головой:
        - Ты мне сейчас мозг разрушишь. Какой Пуанкаре? На хер он здесь нужен? Какие шестьдесят паровозов? Откуда у революции тигры взялись?
        - Пуанкаре - главный француз. У них во Франции человек есть, что у нас царем писля войны станет. Ну, они так хочут, вот и обещают привезти. Паровозы - броневые, с гарматами. На переговоры прибудут. С ними главные советские. И тот - председатель Совнаркока, що вместо Ленина сейчас. Троицкий, что ли? Они его Тигром и именуют.
        - Виточка, - вкрадчиво поинтересовалась Катя, - а ты ничего не путаешь? Может, не Троицкий, а Троцкий? И не тигр, а лев?
        - Може, и так, - без особого смущения признала Вита. - Разве их всех упомнишь? Тигры, левы, орли. Кобели кровавы. Що те, що другие. Вы, Катерина Еорьевна, внимания на болтовню не обращайте. Брехня сплошная. Они еще болтают, що червона кавалерия под Бел-Городом на Деникина вдарила. Брехня, не иначе. Наш Пашка знал бы.
        Катя вздохнула:
        - Переводчик из тебя сильно… литературный. А что за переговоры? Они где будут проходить?
        - Як где? В городе. Здесь же и кордон пройдет. О том весь поезд и розмовляе.
        Кате казалось, что вагон в основном говорит о взлетевших ценах на табак, о тифе, о разобранном под Люботином железнодорожном полотне. Хотя кто их знает - большинство путешественников розмовляло с таким диковинным акцентом, что приходилось напряженно вслушиваться. Катя чувствовала себя слишком уставшей для расшифровок сплетен.
        - Ладно, Вита, посторожи, чтобы нас не обобрали, а я вздремну с часок.

* * *
        Поезд опять стоял. Навалились сумерки, накрыли серым дымным покрывалом. Вита смотрела в окно - раскачивались ветви, дождь шуршал короткими, шепотливыми порывами, изредка доносились печальные вздохи паровоза. В вагоне еще было душно, пассажиры дремали. У самой Виты затекло плечо, Екатерина Георгиевна привалилась, крепкая, отяжелевшая во сне. С другой стороны посапывал Протка, тщедушный, как сухая щепка. Вита осторожно поправила ворот его заношенного лапсердака - надует в шею, много ли ему, фарисею захудалому, нужно?
        По крыше все так же, набегами, постукивал дождь. Опять корчма вспоминалась. Так и не успели обжиться всерьез. За четыре года Остроуховка клятая так и не стала новым домом. Упрям был отец. Из-под Мостов вовремя ушел, даже заведение не в убыток успел продать. Война только начиналась, германца задавить за три месяца обещали. Только не получилось. И на новом месте у Якова Лернера не гладко дело пошло. Концы с концами корчма сводила. Правда, корчму мигом в шинок переименовали, и меню подправить по местным вкусам пришлось. Мама и полеву[7 - Полева - навар бараньих потрохов с гречневой и пшеничной мукой на сале.] научилась лучше здешних хозяек делать, и пампушки воздушные печь. Самогон отец гнал - слеза кристальная. Посетители пили, жрали, платили исправно. Да только с такими нехорошими усмешками, что отец холодным потом обливался. Нет, уезд действительно был спокойный. Слухи о погромах лишь издалека доходили. Только те слухи и до завсегдатаев, и до проезжих гостей докатывались. Вот и усмехались - почекай, Яшка, дери пока втридорога, прийде час, и сам кровцой расплатишься, жидовская морда.
        Гайдамаки за все разом рассчитались. Вита поспешно оттолкнула воспоминания о последнем дне жизни. Ничего, пока удавалось голову под подол спрятать. Отторгала послушная память, вытесняла кошмар, вечером начавшийся да всю ночь и утро тянувшийся. Кальбовы дети, прокляты, чтоб их матери и на том свете только гной пили. А-а, вонь ехиднова… Еврейская память древняя, через сто лет каждую мелочь припомнишь, а сейчас не надо, не надо!
        Пятно темное, потом и болью воняющее. Смерть родителей, тетки да братиков та срамная боль затерла. Все на свете затерла. Пусто. Не было ничего. Крутила тебя в аду конда[8 - Конда - сборище воров.] проклятая, пользовались. Только яркая лампа над столом раскачивалась. Керосину не жалели. Меты[9 - Меты - здесь - мертвые, мертвецы.] вшивы.
        Вита плотнее зажмурились. Пошло оно прочь!
        Отступило с легкостью. Жизнь впереди, жуть успеет вернуться, толстыми заскорузлыми пальцами похапать, тело развернуть-вывернуть.
        Что помнишь, так тот взгляд перепуганный, сквозь очки, на кончик носа съехавшие. Прапорщик боевой, ветеран. Дите малое. Руки у него тряслись. Укусила его тогда или нет? Тут память подводит, изменяет. И ведь его не спросишь.
        Смешной он. Серьезный. Смотришь, как губы поджимает, и хихикнуть хочется. Фуражка на голове крутится, ну точно школьник-голодранец, только рогатки и не хватает. Втюрился в Катерину, как сопляк последний. Разве ж она ему пара? В ней блеску господского восемь пудов, даже когда падалью насквозь провоняется. Вот дурной. Все смущается.
        … - Ты на кого смотришь, дочь нефеля[10 - Нефель - выкидыш.]?! Кому улыбаешься? Совсем мозг растеряла? В арон[11 - Арон - шкаф, гроб.] меня вгонишь, - грохнула вскинутая на плиту кастрюля, выплеснула жирную волну, повисли пряди капусты.
        - Да, мама, разве я улыбалась? Да нужен мне тот хлопец. Що, я возниц не видала?
        - Ты глаза-то прячь, дура безумная. И так по ножу ходим. Молва о бесстыдной дочери Якова пойдет - кто тебя, харизу[12 - Хариза - худая, тощая.], защитит? О, замуж бы тебя быстрее спровадить. Забились в щель клопиную, приличного жениха за сто верст искать. Все отец твой, упрямец. Свининой торгуем, точно курой кошерной. Ой, хорошо, бабка твоя умерла, прокляла бы меня и внуков своих до седьмого колена. Субботу твой отец забыл, Тору никогда не раскрывает. Ой, спаси нас бог!
        - Мама, не начинай. Не старые сейчас времена. Да сходи - не слышишь, Мишука ревет.
        Метнулся по кухне подол, шагнула мама к двери, к младшему сыну торопясь. Распахнулась дверь - и чернота за ней. Выгорело все.
        Вита получила удар по колену, мигом проснулась. В темноте Катя крутила руку какому-то низкорослому типу. Тот шипел сквозь зубы, лягался. Катя заломила руку круче, в локте чуть хрустнуло, человечек пискнул, напряженно замер, уткнувшись лицом в узел.
        - Та угомонитесь вы, чи ни? - заворчали с соседней лавки.
        - Спите, спите, - пробормотала Катя, отбирая у прижатого воришки чайник. - Тут от тесноты человеку ногу свело.
        Катя сунула чайник проснувшемуся Проту и повела вора к выходу. Человечек тихо скулил, согнувшись от боли, перешагивал багаж и спящих на полу.
        - Проспали мы, - прошептал Прот. - Чайник-то почти новый. Вот жалко-то было бы.
        Долетел тихий вскрик - Катя ссадила злоумышленника на насыпь.
        - Добрая она сегодня, - прошептал Прот.
        - То она спросонку. Сейчас на нас нагавкает, - ответила Вита.
        Катя, легко перешагивая через узлы и похрапывающих людей, скользнула на место:
        - Что, гвардия, дрыхнете как цуцики?
        - То я виновата, Катерина Еорьевна. Задремала, - поспешила признаться Вита.
        - Ладно уж, додремывайте. Я снаружи пройдусь. Здесь дышать нечем.
        - Спи, - прошептала Вита. - Я посмотрю.
        - Да чего там, - Прот понадежнее пристроил чайник под боком. - Это ты спи. Часовые мы аховые. Можно и вдвоем спать. Все равно ничего не сделаем.
        - Так я руку вовек не заломаю. Был бы наган…
        - Ух, ты настоящим стрелком стала, - необидно усмехнулся в темноте мальчик. - Ты отчаянная. Только нам сейчас тихими да смирными надобно быть. Крестись почаще. Тебя крестное знамение не сильно ломает?
        - Та я бильше ни в кого не верю. И креститься можу, и сало жевать. А «Отче наш» меня давно выучить заставили.
        - Разумно, - одобрил Прот.
        - Допомогло-то мне оно как, - с горечью прошептала Вита.
        Мальчик очень осторожно обнял ее за плечи:
        - Что делать, жизнь нам во испытание дана. Терпеть наша участь.
        - Она-то не сильно терпит, - Вита кивнула на окно.
        - Екатерине Георгиевне иные испытания даны, - мягко прошептал Прот. - Она сильнее, так и боль ее куда острее.
        - Какие испытания? - сердито зашептала Вита. - Ей бог сповна всего отпустил. Даже с лишком. Вот ты скажи, почему на нее мужчин як мух на мед тягне? Ну, волосья да бюст у нее красноречивые. Так она же ростом с телеграфный стовп. Так нет же, каждый слюни пускае. Ты вот скажи, тебе со стороны виднее.
        Прот молчал.
        Вита смутилась:
        - Ты що? Я же в том смысле, что ты еще молоденький. Или ты… тож? Ну вот, я не подумала. Извини меня, дурищу жидовскую… Я тебя все как малого вижу.
        Прот с досадой повертел шеей, но руку с плеча девушки не убрал:
        - Меня все за малого держат. Тем и спасаюсь. А про Катерину одно могу сказать - ее то мучает, до чего мы с тобой еще не доросли. Влюблена она. Давно уже. Безнадежно.
        - Да що ты выдумываешь? - не поверила Вита. - Кто на ее чувство не ответит? Не бывает таких кобелей. Ей же тильки поманить стоит. Ни, не может того быть. Та она к тому ж, это… Неправильна. Ты ж в монастыре был. Сказать мы никому не скажем, но между нами…
        - Ты про это лучше молчи, - оборвал Прот. - Нам не понять. Да и не наше то дело. У Катерины на душе чувство. Тяжкое такое, что все наше поганое злато перевесит. Без надежды она живет.
        - Без надежды нияк не можно, - яростно зашептала Вита. - То ад, если без надежды.
        - Потому и жалко ее. Она хоть и надеется, но сама себе не верит. Душа у нее трескается. Жалко.
        Вита растерянно молчала. Поверить в то, что можно жалеть Катерину Георгиевну, красивую, уверенную, бесстрашную, все умеющую, было решительно невозможно. Нет, ошибся Протка. Дар у него путаный, вот что-то не то и разглядел. Нет, одинокой Катерина никак не может быть. Да она над жалостью к себе первая и посмеется.
        - Да что ты испугалась? - прошептал Прот. - Не одинокая она. У нее друзья есть. Собачка пушистая, красивая. Домик тихий. И еще один - большое поместье. Она туда тоже вернется. Хозяйствовать там станет. И тот человек ее тоже любит. Может, и встретятся они. Катерина хоть и не верит, но все к тому делает.
        - Що ж ты сразу не сказав? «Душа трескается». Ужасов нашептал. Так встретятся они или как?
        - Не вижу. Видно, на грани это решится. Екатерина Георгиевна сама свою судьбу ведет. Редкий человек.
        - От то так, - согласилась Вита. - Туточки я согласна. Встретятся. Наша Катерина любую стену лбом прошибет. Мне б таку уверенность.
        - Да у тебя сейчас и своей хватает, - прошептал Прот. - Завидую. Ты только ее, уверенность, не порастеряй.
        Вита хмыкнула:
        - А ты следи. Как только хде прохудится, сразу пхни меня. Заштопаю свою уверенность.
        - Пихну, - Прот улыбнулся. - Вита, а ты меня совсем не опасаешься? Дара моего проклятого? Остальные меня касаться не очень-то желают. Даже Екатерина Георгиевна иной раз спохватится.
        - Ни, я не боюся. - Вита слегка запнулась. - Ты и так про меня все знаешь. Та вы все про меня всё знаете.
        - Я чуть больше знаю, - печально сказал мальчик.
        - То про Геру? Та я не больно скрываю, - пробурчала девушка. - Я и ему почти в лицо сказала. Только он не понял. Или подумал, що смеюся.
        - Да понял он все, - пробурчал Прот. - Ему бы самому… уверенность заштопать. Сито, а не уверенность.
        - При чем тут сито? Он же с Катерины глаз не сводит. А я хто такая поряд с ней? Жидовка порченая…
        - Да что ты со своим еврейством каждый раз высовываешься? - рассердился Прот. - Он о тебе как о еврейке и не думает. Ты ему нравишься. Пусть и не так, как Катерина, но все равно. Только запутано у него в голове все.
        - А що надо, щоб распутать?
        - Сейчас я тебе усе скажу, - ехидно пообещал Прот. - Ага, записывай. Я и так с ума схожу, а если ваши сердечные движения начну отслеживать, то прямо завтра непременно и рехнусь. Я тебе что, бабка-знахарка? Приворотное зелье тебе взболтать? Фигушки. Сами разберетесь. В таких делах никто не помощник.
        - Та ладно, - Вита удобнее вытянула ноги, - я не тороплюсь. Как Катерина говорит - без суеты и согласно этой… диспозиции. Если Гера с нами поедет, по-разному может обернуться. Ты только меня перед ним не позорь.
        - Уж не знаю, кто из вас двоих глупее, - вздохнул Прот. - Права Екатерина Георгиевна - истинные дети.
        Вита промолчала. Сам-то кто? Подумаешь, колдун древний.
        Прот хихикнул:
        - Слышишь? Строит кого-то наша генеральша.
        За окном действительно негромко разговаривали. Вита разобрала знакомый голос Катерины и сбивчивое мужское бормотание.
        - За два фунта сахара? - задумчиво переспросила Катя. - А почем нынче фунт? Сто шестьдесят целковых? Однако.
        Мужчина снова забормотал.
        - Нет. Не торгуйся, - с усмешкой ответила предводительница. - Не дам. Я так, из интереса справлялась. Меня так дешево еще никто не торговал. Гуляй отсюда, кондитер херов.
        Претендент проявил настойчивость.
        - Русского языка не понимаешь? - удивилась Катя. - На мове объяснить, что ли? Иди отсюда, озабоченный. Я девушка благопристойная, по соборам да монастырям благости безмерно набралась, мне такие пошлые разговоры вовсе и вести не пристало.
        Невидимый мужчина что-то коротко сказал, и Катя обозлилась:
        - Еще хамить будешь? Маньяк рельсовый. Под вагон еще с таким лезть? Хочешь - на!
        Послышался звук короткого удара, сдавленный стон мужчины. Все затихло.
        - По мудям врезала, - задумчиво прошептала Вита. - Так с ними и потребно.
        - Да, это она без разговоров, - согласился Прот. - А ведь могли бы сладенького утром погрызть.
        - Вот дурень! - Вита щелкнула мальчика по лбу. - Спи, бесстыжий.

* * *
        В город въехали поздним утром. Промелькнула река в заросших берегах, фабричные строения. Под конец набравшись прыти, состав лихо подкатил к гомонящему перрону. Катя с опаской посмотрела на толпу, - если сразу посадку начнут, разведгруппа рискует остатками здоровья. Впрочем, предвиделись осложнения и иного плана - за толпой виднелась цепочка солдат. Документики проверяют. Ну, к тому все и клонилось.
        Сквозь толпу пропихались без особых осложнений. Катя изображала ледокол, Прот следовал в кильватерной струе, Вита прикрывала тылы, довольно ловко отпихиваясь чайником.
        Катя направилась к ближайшему пропускному пункту, где командовал смуглый поручик. Решительно рявкнула:
        - Господин поручик, извольте немедленно о нас доложить. И прикажите подготовить транспорт для дальнейшего следования.
        Тон, вероятно, был выбран неверно. На красивом лице поручика отразилось недоумение, щегольские усики дрогнули, он явно собрался выдать что-то язвительное. Опережая, Катя сунула ему листовку с описанием Прота:
        - Не до куртуазности, поручик. Извольте срочно известить командование. Мы чертовски устали.
        Вовремя, краем глаза Катя уловила движение - от служебной двери вокзала торопился штабс-капитан, за ним двое солдат, следом еще один поручик, на ходу застегивающий портупею.
        Главное - многозначительный вид. В штаб разведгруппа отправилась на роскошном «паккарде». Комфортабельность лимузина слегка портил конвой, возглавляемый аж подполковником. Один из офицеров разместился рядом с Протом, остальные висели на подножках. Поразмыслив, Катя сочла такое внимание хорошим знаком. Расстреливать сразу не будут, следовательно, представится случай пообедать.
        Между тем город явно изменился. Катя с некоторым изумлением увидела на перекрестках пулеметные гнезда, блиндированные мешками с песком. В глаза бросалось изобилие патрулей. У моста путь перегораживала солидная баррикада, проезд перекрывала рогатка с колючей проволокой. Здесь тоже проверяли документы. Правда, «паккард» пропустили без проволочек.
        Окончательно Катю потряс красный флаг на балконе гостиницы «Астория». Два броневика стояли у подъезда, настороженно развернув пулеметные башни вдоль улицы. Вдоль фасада гостиницы тянулись все те же мешки с песком, у дверей торчали какие-то люди с винтовками. Конвой «паккарда» тоже косился на красный стяг. Коренастый штабс-капитан неприлично харкнул в сторону «Астории», за что получил краткое, но резкое внушение от подполковника.
        Когда машина пролетала по набережной, Катя готова была поклясться, что разглядела у гостиницы бойцов с красными шевронами на рукавах. С ума сойти! Неужели действительно начаты переговоры и представительство Советов уже в городе? Две недели назад о подобном и слуху не было. Может, показалось? Катя ткнула локтем Витку. Девчонка посмотрела непонимающе. Вообще мордаха у нее была ошеломленная и довольно глуповатая. Прот выглядел не лучше. Ну да - они первый раз в авто.
        Особняк ничем особенным не выделялся - узкий двор за высоким забором, наивный псевдоримский портик. Разве что дом примыкал к крупному строению, выходящему на Николаевскую площадь. Разобраться Катя не успела. Разведгруппу ускоренно завели внутрь, и Прот немедленно оказался изолирован от девушек. Особой неожиданностью это не стало, но все равно неприятно. Штабс-капитан проводил дам в комнату, загроможденную зачехленной мебелью, с извинениями изъял у Кати мешок и умчался, оставив вместо себя насупленного юного поручика. Страж топтался у двери, снаружи стукнула прикладами пара выставленных часовых. Катя похлопала ладонью по креслу, морщась, отмахнулась от поднявшейся пыли, села. Кивнула Витке:
        - Присаживайся. В ногах правды нет. Бог его знает, сколько ждать, - Катя вспомнила о исполняемой роли и перекрестилась.
        Вита тоже довольно уверенно перекрестилась, но присела скромно, на самый краешек дивана. Девчонку угнетала просторная светлая комната и хмурый офицер у дверей. Впрочем, ждать долго не пришлось. В дверь влетел давешний штабс-капитан, с извинением забрал у Виты чайник и снова исчез.
        Катя поморщилась:
        - Не бледней. Тебе что, посудина как память дорога была? Плевать на нее. Сейчас контакт установим.
        Катя шагнула к насторожившемуся поручику:
        - Господин доброволец, нельзя ли распорядиться, чтобы сняли чехол хотя бы с дивана? Мы здесь от пыли задохнемся. И недурно было бы чаю подать. Мы с дороги, имейте снисхождение к дамским слабостям. Кстати, не знаю, что ваши люди собираются найти в нашем несчастном чайнике, но я бы хотела переговорить с каким-то ответственным чином из вашего командования. Вас не затруднит на миг отвернуться? Я документы извлеку.
        Растерянный поручик отвернулся. Катя отвернула пояс юбки, дернула шов и извлекла тщательно сложенную тонкую бумагу.
        - Извольте передать начальству. Возможно, это поинтереснее вмятин на чайнике.
        Минут через десять явилось начальство. Крепкий подполковник с лысеющей головой. Плешь была красива - Катя искренне залюбовалась. Вот тип истинного российского офицера-аристократа. Это вам не какой-нибудь персонажик «Сибирского цирюльника».
        Аристократ кратко кивнул в знак приветствия и помахал Катиной бумажкой:
        - Извините за невежество, не имею чести знать, - что этакое этот ваш таинственный «Союз креста и щита»? Не просветите?
        - «Союз креста и щита» - добровольная внепартийная организация, определившая своей задачей спасение древних реликвий российского народа. Стараемся работать в контакте с любыми истинно патриотическими силами отчизны. В том числе и с церковью, - объяснила Катя. - К сожалению, большей частью приходится находиться на нелегальном положении. Кстати, мы сотрудничаем с вашими службами. Извольте уточнить у полковника Кирпичникова.
        Катя крепко надеялась, что тяжело раненный полковник Кирпичников находится там, где ему и положено - в Севастополе. Хотя если учесть последние корректировки «кальки»…
        Подполковник кивнул красивым черепом:
        - Мы непременно уточним. С иудейскими силами, жаждущими спасения российских реликвий, вы давно сотрудничаете?
        - Моя подруга родилась на российской земле, - резко сказала Катя. - И она выполняет гражданский долг в соответствии с собственными представлениями о чести. А вы, господин подполковник, не изволили представиться исключительно из скромности?
        - Виноват. Все спешка. Макаров Алексей Осипович. Начальник отдела Осведомительного агентства[13 - Осведомительное агентство - официальное название контрразведки ВСЮР.]. Вы, Екатерина Георгиевна, отдыхайте. Сейчас в двух словах изложите предысторию вашего появления в городе и отдыхайте. Я очень спешу. Надеюсь, позже представится возможность побеседовать в спокойной обстановке.
        - История коротка. Наша группа следовала из Москвы. По понятным соображениям район боевых действий мы старались обойти. Благополучно вышли на территорию, контролируемую Добровольческой армией. При следовании к станции Мерефа столкнулись с бандой украинских повстанцев. Большую часть уничтожили. В качестве трофеев взяли пулемет и мальчика. Для чего ребенок был нужен гайдамакам, не имею понятия. Но мы знаем, что и вы его усиленно разыскивали. Посему мы вдвоем были откомандированы для доставки ребенка в город. Надеюсь, малыш в добром здравии? У него, знаете ли, припадки случаются.
        - Ребенку будут предоставлены все возможные условия, - неопределенно отозвался подполковник и пригладил седые усы. - Любезная Екатерина Георгиевна, отчего же, слушая вас, мне хочется задать дикий вопрос - «в каком полку служили»?
        - Что здесь удивительного? Я получила пусть и ускоренное, но специальное образование. Мортиру с гаубицей не спутаю и, с какой стороны к пулемету подойти, вполне разберусь.
        - Потрясающе. И юная красавица тоже… образованна? - подполковник глянул на Виту.
        - Она связная. Я - человек, облеченный определенными полномочиями. Прошу разговор вести со мной. Девочку не смущать. И вообще, без моего ведома не беспокоить.
        - Вы мне угрожаете? - изумился подполковник.
        - Предупреждаю. «Союз креста и щита» не слишком известная, но отнюдь не скаутская организация. И я не в институте благородных воспитывалась.
        - Ну, в последнее я с готовностью верю, - пробормотал подполковник.
        - Вы вольны нас расстрелять как шпионок или еще под каким-нибудь идиотским предлогом, но извольте относиться к дамам с уважением. Мальчика мы к вам привели? Что не устраивает? Примите гостинец как знак доброй воли. Позвольте нам отдохнуть до вечера, и мы охотно покинем сей гостеприимный град. Даже ордер на проезд в мягком вагоне не потребуем.
        Подполковник потер виски:
        - Какие уж сейчас мягкие вагоны, Екатерина Георгиевна. Полноте, у меня и так голова кругом без вашего таинственного «Союза креста и щита». Потом разберемся. Погостите пока, сделайте милость.
        В дверь сунулась прилизанная голова:
        - Святого отца привезли. Встретите?
        - Иду, - подполковник кивнул Кате. - Извините, вынужден вас покинуть. Значит, договорились - погостите? Весьма рад. О вас позаботятся. Сейчас чай подадут. Потом, уж прошу прощения, приведут вас в порядок. Санитарно-гигиенические мероприятия, знаете ли, ничего не поделаешь. Сыпняк кругом, а вы с дороги.
        Дверь хлопнула.
        - Они що с нами делати собираются? - пролепетала Вита.
        Катя, не отвечая, перескочила через диванчик, метнулась к окну. Во двор въезжала коляска, сопровождаемая парой верховых. В коляске восседал некто в рясе. В церковных званиях Катя не разбиралась, но, судя по высокому головному убору - не дьячок. Похоже, опознавать Прота приехали.
        Открылась дверь.
        - Немедленно отойдите от окна! - ужаснулся заглянувший поручик.
        - Вы прикажите либо пыль убрать, либо окно открыть, - капризно сказала Катя. - Здесь дышать совершенно нечем. Что за газовая камера?
        - Одну секунду, - поручик стянул с дивана чехол, чихнул и поспешно запихал чехол под стол. - Сейчас чай принесут. Вы не беспокойтесь, все образуется. Давно из Москвы?
        - Господин поручик, - Катя улыбнулась. - Москва на месте. Но некоторые вопросы нам лучше не задавать. Или в контрразведке перерывы в допросах делать просто не принято?
        - Я не из контрразведки, - с готовностью открестился поручик. - Я к комендатуре прикомандирован. После ранения. Здесь временно. После дергачевского прорыва жутко людей не хватает.
        - Да что ж вы такой говорливый, поручик? - ужаснулась Катя. - Вы сейчас на нас служебные секреты вывалите, а потом за них же к стенке поставите. Нельзя же так.
        Поручик заморгал и залился румянцем.
        - Помилуйте, Екатерина Георгиевна, у нас женщин не расстреливают. Да и какие секреты? Все, что я сказал, в газетах имеется. И о дергачевском сражении, и о начале переговоров. Добровольческая армия лживой пропагандой не занимается. Я вам никаких тайн не выдаю.
        - Вот и не выдавайте, - Катя мило улыбнулась. - Вы ради бога поторопите с чаем, мы от жажды погибаем. И к нам присоединяйтесь. Раз вы нас охраняете, совершенно незачем в дверях топтаться. Кстати, и газетные новости перескажете. Мы, честно говоря, давно газет не видели. Вас как зовут?
        Поручика звали Виктор. Контрразведчиком он действительно не являлся, да и чай организовал с трудом, зато принес несколько газет. Благовоспитанно сидел напротив Кати, рассказывал последние новости. Очевидно, непосредственно у поручика никоих сомнений в благонадежности прибывших издалека девиц не имелось. Катя прихлебывала чуть теплый чай, проглядывала газеты и слушала куда более осведомленного офицера. Новости были весьма шокирующие. Кате, пусть и сугубо поверхностно знакомой с ситуацией июля 1919 года в «своей» временной ветви, было ясно что «вилка» получилась солидная.
        После лихого взятия города добровольческие дивизии бодро двинулись на север. Красные откатывались почти без сопротивления. Обходным маневром с ходу был взят Белгород. Добрармия наступала вдоль железной дороги и была уже на подступах к Курску, когда внезапным ударом со стороны Волуйков тылы оказались рассечены. Взявшийся непонятно откуда кавалерийский корпус красных, поддерживаемый бронепоездами и стрелковыми дивизиями, перерезал коммуникации и едва не ворвался в город с северо-востока. От Курска белые успели перебросить ударные батальоны дроздовцев. На защиту города было стянуто все что можно. У железнодорожной станции Дергачи в яростном двухдневном сражении красные были остановлены и отброшены. Городок превратился в руины, пострадало множество мирных обывателей. Три стрелковые дивизии большевиков были уничтожены практически полностью. Но кавалерийский корпус красных вырвался из клещей, смяв левый фланг добровольцев, и ушел на Золочев. В газетах с помпой сообщили, что «последняя безнадежная попытка большевиков приостановить доблестное наступление Добровольческой армии окончилась полным провалом»,
но такая трактовка событий не совсем соответствовала истине. От дроздовцев, принявших первый удар, осталось лишь название полка. Белозерский полк не выдержал, побежал и был порублен бешеными красными конниками на поле у окраины Дергачей. Вступившие с марша в бой марковцы трижды атаковали уже окруженный и засевший на кирпичной фабрике батальон красных. Большевики дрались с небывалым упорством и полегли до последнего человека. Под красными пулеметами марковцы потеряли больше половины личного состава. Вообще, под Дергачами произошло нечто дикое и до сих пор невиданное. Город пылал, пленных почти не было. Зарвавшийся и отрезанный от своих бронепоезд «Красный богатырь» расстрелял все снаряды, под предлогом переговоров о сдаче подпустил к себе добровольцев и подорвался со всей командой. У моста через Лопань доблестные алексеевцы и номерной стрелковый полк красных дрались с такой яростью, что в ход пошли штыки, лопаты и приклады. По слухам, люди буквально грызли друг друга. Даже вдоволь навоевавшиеся за пять лет офицеры ужаснулись.
        Говорили, что внезапный контрудар Советов возглавил лично Председатель СНК[14 - СНК - Совет народных комиссаров.] Троцкий. Проклятый Бронштейн так опоил опиумом своего знаменитого красноречия Рачью-Собачью, что краснопузые лезли на пулеметы как помешанные.
        Возникла оперативная пауза. Продолжать наступление в направлении Курск - Орел у ВСЮР не было возможности. У красных так же не хватало сил перейти в решительное контрнаступление. Растрепанные части замерли на местах, пытаясь привести себя в порядок. Лишь одичавший кавалерийский корпус красных наскоком взял Богодухов и прочно оседлал железнодорожную ветку Сумы - Конотоп. В этот миг полной неопределенности хитроумный Троцкий передал личное послание Главнокомандующему Вооруженными силами Юга России и, что уж совершенно невообразимо, пожелал прибыть на переговоры собственной персоной.
        - Что-то поверить трудно, - пробормотала Катя, двигая по полированному столику подстаканник с опустевшим стаканом.
        - Совершенно с вами согласен, - с готовностью отозвался общительный поручик. - Какова наглость, а? Антон Иванович во всеуслышание заявил, что речь может идти лишь о полной капитуляции Советов. В ином случае переговоры будут немедленно прекращены. Не заболтают-с. Господа офицеры уже спорят, куда будут высланы большевички. Имеются варианты с Австралией и Китаем. Лично я настаиваю на Африке. К гориллам их, в саванны! Пусть с носорогами Коминтерны учреждают. Но Бронштейн-то, Бронштейн каков! Лично я такого нахальства от этого жида не ожидал. Лично явиться в штаб противника, каково, а? После всего, что сотворено этим чудовищем, вы только представьте себе?!
        - Думаете, раз еврей, так только писаться в подштанники может? - вдруг влезла до сих пор молчавшая как рыба Витка.
        Поручик зарумянился, но категорично сказал:
        - Я от национальных вопросов держусь подальше. И от воинствующего антисемитизма я далек. Но согласитесь, мадемуазель, ваших сородичей, лезущих на рожон, редко увидишь. Горланить с трибун - это сколько угодно. А в штыковую - будьте любезны, пусть Ванька-дурак идет.
        - У нас люди жить пытаются, а не вмирать, - огрызнулась Вита.
        - Цыц! - Катя стукнула по пыльной поверхности подстаканником. - Язык придержи, мадемуазель Лернер. Лично ты в штыковую точно не ходила. Сдержаннее и скромнее нужно быть. Вы ее, поручик, извините. Дорога была нелегкой, устала девочка. Кстати, конкретно ее я бы упрекать в отсутствии личной смелости постеснялась. Впрочем, каждый имеет право на собственную точку зрения. Только вовсе не обязательно ее, эту точку зрения, во всеуслышание оглашать. Мы же воспитанные люди, не правда ли, Виктор?
        - Боже упаси, я никого не хотел оскорбить, - пробормотал поручик. - И меньше всего присутствующих. Прошу принять мои извинения, мадемуазель. Хотя перед вашим Бронштейном я извиняться решительно не намерен.
        - Та и не нужно, - великодушно заявила Вита. - Я хотела сказать, що у любого народа и трусы есть, и храбрецы. А Бронштейн такой же мой, как и ваш. Мне вся эта смута одно горе принесла.
        - Ладно, не будем о печальном, - прервала ненужную дискуссию Катя. - Так что, Троцкий до сих пор в городе?
        - Засел в «Астории», - поручик с некоторым облегчением отвернулся от прожигающей его взглядом Виты. - Главкомиссару категорически рекомендовано не покидать гостиницу без нашей охраны. Были уже попытки… самосуда. Один неуравновешенный штабс-капитан из «браунинга» обойму полностью высадил. Хорошо, в сутолоке лишь одного морячка из охраны задел. Антон Иванович лично обещал этому паршивцу Бронштейну (простите, мадемуазель) неприкосновенность на время переговоров. Многие из наших подобное великодушие осуждают. Обещали ведь Левушку Иудовича на Красной площади первым номером вздернуть.
        - Так то в Москве, - пробормотала Катя. - Еще дойти нужно. Я так понимаю, он с охраной в город прибыл? И как идут переговоры?
        Переговоры шли тяжело. Поручик толком ничего не знал - ежедневные встречи главнокомандующего ВСЮР с председателем Совнаркома (оставшимся и на посту главнокомандующего РККА) проходили в строжайшей тайне. Единственное, в чем со смущением признался Виктор, - о безоговорочной капитуляции речь уже не шла. По-видимому, договаривались о долгосрочном перемирии и временном установлении границ. Обе стороны были заинтересованы в длительной паузе. Исходя из положения фронтов, на немедленную и безоговорочную победу надежд не оставалось ни у одной из сторон.
        В дверь постучали:
        - Ваше благородие, госпожа Артемовская ждет.
        Поручик подскочил:
        - Прошу допивать чай. Сейчас госпожа Артемовская с вами побеседует.
        Катя поморщилась. Что допивать-то? Бурду жиденькую? Десяток баранок положили. Господа-баре не знают, что путешественников с дороги можно и нормальным обедом угостить? Крохоборы, маму их… Одно дельце-то так и не успела сделать.
        Катя мигнула Витке. Да отвлеки ты его, чего таращишься?
        Вита, наконец, поняла, встала и ляпнула:
        - Господин поручик, когда в городе последний погром был?
        Милейший Виктор смутился:
        - Не знаю. Не интересовался. Впрочем, могу навести справки.
        Вита осторожно взяла его за рукав, развернула к окну:
        - А вот знаменитая хоральная синагога цела, не знаете?
        - Никогда не интересовался, - беспомощно признался поручик.
        Катя тоже встала. Мгновения хватило, чтобы сунуть сложенные мандаты за обивку диванчика. Уф, замучилась бумажки в складках юбки таить. Оторвать от подкладки еще до чая успела, а потом ну никак. Милейший Виктор как прикипел к гостье взглядом, так глаз и не сводил. Еще один страдалец, чтоб им…
        - Ну-с, куда нам идти? - Катя улыбнулась.
        Г-жа Артемовская оказалась еще той стервой. Квадратная, ростом с саму Катю. Да еще этот отвратительно цепкий взгляд классной руководительницы. Только заботой о трудновоспитуемых г-жа Артемовская занималась явно не в общеобразовательной школе. Надо думать, с Холодной горы тетка, - там при загнившем царизме располагалась пересыльная тюрьма.
        Комнатка была небольшой, с кафельной печкой, из распахнутой топки которой воняло горелой бумагой.
        - Здравствуйте! - с воодушевлением сказала Катя. - Это вы нас на вшивость и сыпняк проверять будете?
        Плоское лицо мадам скривилось, но отрицать Артемовская не стала:
        - Это недолго, сударыни. В городе полно беженцев, потребен надзор и контроль. Не стоит принимать санитарную процедуру близко к сердцу.
        - Нам сразу раздеваться? - осведомилась Катя. - Господин поручик вам помогать будет?
        Несчастный Виктор побагровел и ухватился за ручку двери.
        - Снаружи подождите, господин поручик, - равнодушно сказала Артемовская. - И не вздумайте конвой отпускать. Возможно, понадобитесь.
        - Одну минуту, поручик, - остановила молодого офицера Катя. - Передайте господину подполковнику, или кто там у вас старший, если угодно нас обыскать, мы отнесемся с пониманием. Время беспокойное. Но сидеть голой и ждать, пока мадам Артемовская обнюхает мое белье, я не собираюсь. Дайте нам что-нибудь переодеться. Хотя бы временно. А наши лохмотья мы господину подполковнику можем и насовсем пожертвовать. У вас в комендантском взводе наверняка ветоши не хватает. Ну, или еще для каких интимных целей тряпочки сгодятся.
        Пылающий поручик вывалился за дверь.
        - Время терять не будем, - крупное лицо Артемовской не утратило своего равнодушного выражения, но белесые глазки глянули пронзительнее. - Вы, сударыня, барышня образованная, интеллигентная, все понимать должны. Помогите подруге раздеться, да и начнем без нервотрепки. Здесь тепло, не простудитесь.
        - Нет уж, я сквозняков жутко боюсь, - отрезала Катя. - Подождете, ничего с вами не сделается.
        - Я-то подожду, начальство ждать не будет, - Артемовская, несмотря на свою грузность, стремительно шагнула к Кате. - Ты, фря, перед кем гоношишься? Я разве не вижу, кто ты такая? Цырва, - последнее определение монументальная мадам прошипела вполголоса.
        Катя, прижатая к столу, обозрела напирающие на нее массивные выпуклости:
        - Силикон или просто тыквы? Ты не туфти. Я тя тоже без лупы зрю. Наезжать не кидайся, очко порву.
        На лице Артемовской промелькнуло некое оживление:
        - Так вот из какой Москвы гости? По этапу никак хаживала? Так что ж ты, красавица, гимназистку корчишь? - тетка цепко ухватила Катю за запястье. - Разоблачаться добровольно гнушаешься?
        Катя раздраженно мотнула головой, в сторону дернувшейся было Витки. Замри, взрослые тетеньки сами разберутся.
        Мадам Артемовская была натуральным бегемотом. Наверняка под сто пятьдесят кило. Жирную лапу ей Катя постаралась не ломать. Тетка с опозданием изумленно хрюкнула, слегка задела башкой дверь и оказалась в светлом коридоре. С грохотом рухнула на колени. Часовые шарахнулись. Мадам Артемовская, пуча глаза, ухватилась за поврежденный локоть.
        - Воды даме дайте, - посоветовала Катя и, устояв перед искушением наподдать сапогом по монументальной заднице, захлопнула дверь.
        У Витки глаза были в пол-лица:
        - Они… Они що с нами теперь сделают?
        - Что сделают, что сделают… Два раза не расстреляют, гарантирую. Ты чего дергалась?
        - Так драться же…
        - И не вздумай. Лучше визжи - это у тебя лучше получится. Что-то долго наш колдун ворожит. Как бы поздно не было.
        - Протка все сделает. Он хлопчик разумный… - Вита осеклась, в комнату заглянул поручик.
        - Вы это что себе позволяете? Сопротивление при исполнении… это ведь истолковать можно…
        - Что тут истолковывать, господин поручик? - изумилась Катя. - Не думаете же вы, что приличные дамы согласятся часами сидеть в неглиже? Хотите обыскать - ради бога. Но хоть одеяла какие-то дайте. У меня оставались иллюзии, что мы попали в приличное общество. Ошиблась. Где вообще контрразведка такую жуткую корову откопала?
        - Вы злоупотребляете, - жалобно пробормотал Виктор, - я сейчас доложу. Часовому войти можно?
        - Естественно. Мы же в относительно приличном виде. Вы, поручик, передайте, пожалуйста, что мы готовы оказывать любое содействие, но в рамках общепринятых приличий.
        - Приличия… Вы госпоже Артемовской руку сломали, - с упреком сказал поручик. - Дикость какая, ей-богу.
        - Что вы говорите?! - ужаснулась Катя. - Руку я не хотела. Виновата - оконфузилась.
        Катя сидела на столе. Витка сесть на шаткое сооружение не рискнула, прислонилась к печке. Успокоилась слегка девочка. Часовому куда хуже - уцепился за винтовку, весь такой напряженный. Ясное дело, четких указаний нет, в случае чего - то ли шпионок штыком колоть, то ли прикладом успокаивать? Неизвестно, кто кого успокоит. Торчит на посту словно у полковой казны. Ноги вместе, как у фарфоровой статуэтки, - дунешь - завалится.
        - Господин доброволец, я правда руку мадам сломала?
        - Не могу знать! - вздрогнув, рявкнул солдат.
        - Ой, какой вы бравый. Старослужащий, наверное? - Катя покачала ногами, разглядывая пыльные носы сапог.
        Хреново у контрразведки служба поставлена. То ли кадров не хватает, то ли совсем квалификацию потеряли. Как бы сдуру действительно не расстреляли. С девчонкой отсюда не выскочишь. Что ж Прот резину тянет?
        Шмотки притащили минут через сорок. Влетел взъерошенный изумленный поручик - похоже, в сие состояние милейший Виктор приходил чрезвычайно легко:
        - Сударыни, переодевайтесь скорее. И без эксцессов, пожалуйста. Нас ждут.
        За спиной поручика маячила мадам Артемовская с рукой на перевязи. За надзирательницей топталась еще одна недовольная тетка со свертком тряпья.
        Обновки оказались мятыми платьями сестер милосердия. Переодеваться под ненавидящим взглядом мадам Артемовской было не сильно приятно, но Катя от излишней стеснительности давно избавилась. Похлопала себя по бедру:
        - Ноги раздвигать, госпожа тараканша?
        - Не трудитесь. В вашу худобу много не спрячешь, - мстительно процедила баба.
        - Сударыни, нельзя ли поживее? - отчаянно воззвал из-за двери поручик. - У вашего мальчика приступ. Отчего же вы не предупредили, что он эпилептик?
        - А кто нас спрашивал? И вообще, разве не видно, что малыш болен? - отозвалась Катя.
        Идти пришлось разутыми. Мадам Артемовская принялась за шмон всерьез. Сапоги на составные части наверняка разделает.
        - Ужасно неудобно получается, - бормотал Виктор, поглядывая на шлепающих босиком девушек.
        - Да ничего, главное, чтобы ногу не отдавили, - Катя кивнула на конвоиров, бухающих сапогами по пыльному паркету.
        - Я не это имел в виду. В смысле, и это тоже, но в основном мальчика. - Поручик горестно вздохнул. - В истерике он. Кричит, рыдает. Двух слов понять невозможно.
        - Что же вы хотели? Прот - очень необычный мальчик. Я с ним недолго знакома, но чуткий он просто потрясающе. Прямо камертон.
        - Больной он, - убежденно сказал поручик. - Вы уж сделайте что-нибудь.
        Прот действительно выглядел ужасно. Похоже, допекли мальчика всерьез. Какой-то бородатый дядечка, по виду доктор, держал Прота за руки. Мальчик хрипел, издавал невразумительные звуки, судорожно поджимал ноги, сползая с кресла. Коленка в прохудившихся штанах мелко дрожала.
        Несколько офицеров наблюдали за конвульсиями, отойдя к двери. В углу сидел грузный, багровый от ярости генерал-лейтенант.
        - Можете что-нибудь сделать? - спросил подполковник Макаров, бесшумно оказавшись рядом с девушками. - Он начал вас звать, потом совершенно рассудка лишился.
        - Постараемся, - Катя обеспокоенно смотрела на Прота. Если мальчик и играл, то уж слишком натурально. - Давно это с ним?
        - Полчаса как началось. Раньше с ним бывало?
        - Как-то был приступ, но гораздо короче, - Катя решительно пошла к мальчику. Глаза Прота безумно закатились, из угла рта лезла натуральная пена.
        - Полагаю, ему нужно сделать укол, - раздраженно сказал доктор. - Не понимаю, какие могут быть противопоказания. У меня с собой есть успокаивающее.
        - Подождите, профессор. Мальчик как-то в клинике Кащенко чуть не умер. Достаточно с горемычного экспериментов.
        - Он у Петра Петровича наблюдался? - изумился доктор.
        - Да подождите, - с досадой сказала Катя. - Успокоить малыша нужно. Дайте я его за руки возьму. И попросите лишних выйти, вы же видите - он боится. Хотите, чтобы он на неделю этаким растением стал?
        Катя вытерла полотенцем подбородок мальчика. Вита присела с другой стороны, взяла ледяную руку Прота.
        У дверей возмущался генерал:
        - Развели бардак, господа. Девки полуголые, босые, дети слабоумные. Сплошное юродство. И это мы всерьез рассуждаем? Стыдно, господа! Разговариваем черт знает с кем. Балаган, господа. Оперетка!
        Генерал убрался за дверь. Прот все дергался, сучил ногами. Вокруг стояла крепкая вонь нашатыря.
        - Проветрить комнату прикажите, - сказала Катя доктору. - И чего-нибудь освежающего. Лучше пива.
        - Пива? - изумился доктор.
        - Так рекомендовали. В качестве смягчающего средства. Профессор говорил, я же не сама придумала.
        Доктор зашептался с подполковником. Прот, часто-часто дыша, повернул слепое лицо. Вдруг на миг показались зрачки и мальчик отчетливо подмигнул.
        Вита шмыгнула носом.
        - Цыц, Витка! - зашипела Катя. - Ты не пророк, пацан. Ты - шикарный симулянт, Станиславский позавидует. В норме?
        - Почти. Уж очень насели.
        - Ладно. Продолжай осторожненько.
        Вернулся доктор:
        - Послали в Сабуровскую клинику. Необходима подробная консультация специалиста.
        - Можно и обойтись. Он успокаивается.
        Прот действительно задышал глубже и спокойнее. Крепче уцепился за руку Виты.
        - Состояние ребенка стабилизируется, - глубокомысленно заметил доктор.
        По ногам ходил сквознячок. Разведгруппа сидела за ломберным столиком с драным зеленым сукном. Катя, проглотившая стакан пива, находилась в умиротворенном состоянии духа. Платок с головы стащила, кое-как пригладила взмокшие волосы. Нормально. Расстреливать никто пока не собирался, и вообще, троицу временно оставили в покое. Только за распахнутыми дверями залы маячил часовой. Окно открыто, шелестит залитая солнцем крона каштана - уходи не хочу. Нет, на всякие мелкие провокации мы не поддадимся.
        Подполковник курил в коридоре. Катя чувствовала аромат хорошего табака. Под присмотром, под надзором. Ничего не решили, ничего не прояснили. Разве что поднатужились и его толстое генеральское превосходительство абсолютно из себя вывели. И что генерал так разорался?
        - Я ему про мальчиков кровавых сказал, - прошептал Прот.
        Катя дернула подбородком. Резковат сегодня парень, в лоб режет и даже не скрывает, что окружающие у него как на ладони. Впрочем, нервишки сегодня у всех на пределе.
        - Про мальчиков? Хм… В личном, так сказать, смысле? При всех ляпнул? Едва ли его превосходительство к тебе особой благожелательностью проникнется.
        - Обойдусь. Я про «мальчиков кровавых в глазах» красиво прорек. Не все поняли. Кто понял, промолчит. И вообще, этот жирный боров пьян. Меня церковным огарком обозвал, а сам дышит как босяк.
        - Перегар - это нормально. В традициях русского офицерства, - пробормотала Катя. Багровая физиономия генерала казалась ей смутно знакомой. Нужно было лучше фотографии рассматривать. В памяти фото руководства Добрармии слилось в единую череду благообразных одухотворенных лиц. Впрочем, так же, как и физиономии советской армейской верхушки. Фото на экране монитора похожи друг на друга, не запомнишь даже, кто бритый, кто бородатый. Ну и черт с ними.
        - А он… действительно маньяк? Надо же…
        - Нет, - Прот устало улыбнулся. - Пьяница он. Про «кровавых» это я так, для выразительности. Хотя молоденьких он действительно любит.
        - Я вас совсем не розумею, - робко пошептала Вита. - Вы про що вообще говорите?
        - Да не важно, - мальчик вяло махнул кистью. Сквозь загар ярко выступили царапины и хрупкие костяшки пальцев. - Все это не важно. Катя, я плохо сыграл. Неубедительно. Они меня за убогого держали, вот я и стал убогим. Пусть подавятся. Не удержался.
        - Ничего-ничего, - пробормотала Катя. - Проскочили. В общем-то ты осознал, какого им хрена нужно было?
        - По-моему, они всерьез надеялись, что я истину предреку, - Прот удобнее устроился, оперся затылком о плечо Виты. Девчонка не возражала. - Я, Екатерина Георгиевна, полагаю, что они в полнейшей растерянности, раз на блаженного надежду имеют. Смешно. Я, может, искры и в прошлом, и в будущем различаю, но разве до истины дотягиваюсь? Истину только ОН знает.
        Катя кивнула:
        - Каждому по способностям. Да не позволят нам боги надмировую истину во всей красе разглядеть. Ладно, прорвемся. Кормить-то нас здесь будут? Никакого уважения к пророкам и сопровождающим их лицам. Кстати, поп, что приезжал, он куда сгинул?
        - Протоиерей Феофан? Он личность мою удостоверил и убег, - Прот грустно улыбнулся. - Он в епархии лицо известное. В монастырь к нам не раз наведывался, меня знает. Оттого и к руке приложиться не дал.
        - Что, тоже по ганимедам слаб?
        - Боже сохрани! Честный священник. Только в вере нестоек. Сомнения его мучают.
        Катя замотала головой:
        - Все-все! Это нас не касается. Лучше скажи, что там с нами дальше делать мыслят? Как думаешь?
        - Полагаю, за дверь нас сразу не вышвырнут. И не расстреляют. Разочарованы, но еще попробуют меня испытать. Вера в чудо, она, Екатерина Георгиевна, стойка до смехотворности.
        - Ты меня пока Катей именуй. Пожалуй, сейчас так естественнее звучит, - Катя покосилась на мальчика. А ведь нравится ему, паршивцу, в объятиях девочки сидеть. Жмурится совсем не по-юродивому. Витка-то без задней мысли носом ему в макушку уткнулась.
        В дверь коротко стукнули:
        - Отдышались, дамы и господа?
        Подполковник Макаров вошел в залу. Склонив голову к плечу, оглядел гостей, устроившихся за маленьким столиком.
        Катя посмотрела в чисто выбритое лицо подполковника, в покрасневшие от бессонницы глаза:
        - Мы, Алексей Осипович, отдышались. Частично. Прот полагает, что не оправдал ваши ожидания. Крайне удручен мальчик. Вы уж снизойдите к его переутомлению. Людей много, все в погонах, все при оружии. Грозные такие, повелительные. Тут и взрослый перепугается. Нельзя ли мальчику поспать хоть немного? Приступы - состояние весьма изматывающее.
        - К сожалению, могу дать времени только до вечера. С вами весьма высокопоставленные лица желают побеседовать. Недурно было бы без… истерик и тому подобного обойтись.
        Прот молча ухватился за руку Кати.
        Подполковник чуть заметно поморщился:
        - Не трудитесь, я намек понял. Мадемуазели смогут при беседе присутствовать. Так что не переигрывайте.
        - Что это за намеки, господин подполковник? Уж не в симуляции ли вы мальчика подозреваете? - возмутилась Катя.
        - С чего вы взяли, мадемуазель? Молодой человек существо не очень здоровое, нервическое, это и без доктора весьма заметно. Просто счастье, что ребенок обеспечен опорой и поддержкой в вашем лице. Надеюсь, вы мальчику и в дальнейшей помощи не откажете. Это, в конце концов, в наших общих интересах. Ну а дальше видно будет.
        Прот под боком у Кати шевельнулся:
        - Вы, господин подполковник, в мои способности не верите, да?
        - Я, молодой человек, давно ни во что не верю. Мне по долгу службы не положено. Вы уж от старика много не требуйте. Не довелось мне чудес на своем веку встречать. Но я человек штабной, скучный и неромантичный. Мое дело - вас руководству предоставить. Сейчас вас покормят, комнату удобную отведут. Только вы уж членовредительством не занимайтесь, покорнейше прошу. Это я к вам, Екатерина Георгиевна, обращаюсь.
        - Не поверите, совершеннейшая случайность, - Катя покаянно ухватилась за измятую кофточку у горла. - Ой, некрасиво вышло! Я свои извинения мадам Артемовской хоть сейчас готова принести.
        - В этом нет необходимости. Средства на лечение мы ей компенсируем. Только к охране прошу не приближаться. Напугаете-с, - подполковник небрежно кивнул и направился к двери.
        - Господин подполковник! - Прот неуверенно встал. - Вы-то сами за руку меня не хотите взять?
        Макаров приподнял бровь:
        - Полагаете, имеет смысл? Я человек скромный и без предсказаний вполне спокойно живу. Мне, знаете ли, смерть от коня своего пророчить не нужно. Я на автомобиле передвигаться предпочитаю.
        - Как пожелаете-с. Я вам про будущее ничего не открою. Возможно, о прошлом что-то объясню.
        Подполковник погладил свою гладкую макушку и с неожиданным мальчишечьим любопытством сказал:
        - Давайте поэкспериментируем, Прот Павлович. Только честно предупреждаю: я цыганкам с детства не верю. Вот такой материалист я скучный, даже в гипноз не уверовал. Желаете с таким неинтересным материалом попробовать?
        - Я гипнотизеров никогда не видывал, - с сожалением признался Прот. - И цыганок боюсь. У них глаз недобрый. Только я, Алексей Осипович, к чудесам никакого отношения не имею. У меня просто голова больная. Но это не заразно, - мальчик протянул свою птичью лапку. - Рискнуть желаете?
        - В качестве непосредственного знакомства? - Подполковник усмехнулся. - Почему бы нет? Вы личность в определенных кругах весьма знаменитая.
        Большая рука Макарова поглотила хрупкую кисть мальчика.
        - А вы, Алексей Осипович, очень сдержанный человек. Двое детей, жена. Хорошо, что вы их подальше отправили, - Прот бормотал тихо, одними губами. - Старший у вас действительно излишне вспыльчив. Вам бы за ним последить не грех. Ну, даст бог, и супруга ваша с сыном справится. Не сомневайтесь, средств им пока хватает. С расчетом хозяйствуют…
        Подполковник кивал, пряча улыбку в углах рта. Прот тоже улыбался, только не насмешливо, а скорее печально.
        - …благополучный вы человек, - бормотал Прот. - Службу… службу вы поменяете. Нет, вперед мне нельзя. Прошлое только. Да. Вы не жалейте ее. Анечка быстро ушла. Без боли. В сон, как в сказку. Все думала, как вам о том расскажет.
        Макаров побледнел в одно мгновение. Казалось, высохшая кожа пергаментом облепила кости лица, хрустнула и осыпалась. Нет, просто болезненная гримаса, промелькнувшая на лице подполковника, молниеносно исчезла. Но и закрепить на скулах прежнюю доброжелательную полуулыбку Алексею Осиповичу никак не удавалось. То, что он выдернул свою ладонь из слабых пальцев мальчика, подполковник, по-видимому, не заметил. Прот, тоже словно не замечая, продолжал бормотать:
        - И на матушку вашу покойную вы не грешите. Она ведь не знала, что у вас с девочкой… истинно сердечно было…
        - Прот! - Катя с шипением слетела с диванчика.
        Подполковник отступал от мальчика. На лице Макарова застыло отстраненное выражение. Похоже, господин контрразведчик собирался грохнуться в обморок.
        Прот заморгал. Катя проскочила мимо него, собираясь ухватить подполковника за рукав. Но Макаров плюхнулся в кресло сам. Неловко потянул зацепившуюся кобуру револьвера. Когда в залу заглянули обеспокоенные часовые, все выглядело в рамках приличий.
        Подполковник сглотнул остатки пива. Ужас в его глазах постепенно сменялся смущением.
        - Это от погоды, - сказала Катя. - Давление сегодня высокое. И переутомились вы, Алексей Осипович. Впрочем, рядом с Протом так бывает. Голова ни с того ни с сего кружится. Уникальный он мальчик. Вы хоть услышали что-нибудь? Только ведь в контакт вошли, и, пожалуйста, дурнота накатила. Ну ничего, в следующий раз попробуете.
        - Что он сказал?
        - Мы же оттуда не слышали. Да, собственно, вы только за руку его взять и успели. Ему и самому поплохело.
        Прот сидел рядом с Витой, выглядел, как обычно, помятым и несчастным, но не слишком обморочным. Возможно, оттого, что Витка сочувственно гладила его по макушке.
        Подполковник глянул на стакан в своей руке:
        - Вероятно, я вас обделил порцией «смягчающего средства»?
        - Проту достаточно пары глотков. Запах хмеля благотворно действует. Не пропадать же остальному?
        - Вы, Екатерина Георгиевна, весьма практичная дама.
        Подполковник побрел к двери. Катя со сложным чувством посмотрела в его слишком прямую спину. Да, этак мы и контрразведку достанем. Прот с Виткой шептался на диванчике.
        - …ему десять лет было. Ей, наверное, столько же. Скарлатина. Попрощаться с девочкой ему не дали.
        - Прот, - сурово сказала Катя, - ты больше так не делай. Перебор.
        - Почему? Потому что вам его высокоблагородие понравилось?
        - Не дури. Понравился - не понравился - дело десятое. Вот челюсть он тебе мог запросто сломать. В состоянии аффекта. Ты не норови на самое больное людям наступать. Без нужды, во всяком случае.
        - Нужно было, чтобы он поверил. Личное - самое действенное. И видно его ярче. Ведь не про то, как ему обещанный орден не дали, было рассказывать? Не поверил бы.
        - Я в мышеловку вечно пытаюсь лезть, и ты туда же, - скорбно сказала Катя. - Стоило его так вздергивать? Он же не сопляк какой-нибудь. Зачем ты его вообще остановил? Шел он себе и шел.
        - Он вам понравился. Пусть поверит, что я могу, - угрюмо сказал Прот.
        Катя между двумя этими утверждениями особой логики не уследила, но промолчала. Зато Витка возмутилась:
        - Хто понравился?! Этот плешивый?!
        - Все, заглохли! - шепотом рявкнула Катя. - Распустились. Разведгруппа сопливая. Отдыхайте, хрен бы вас взял. Черт, дадут нам в этом бардаке жрать или нет?!
        Припозднившийся обед все-таки подали. Основное блюдо составил едва теплый солдатский борщ, но, поскольку мяса в нем хватало, разведгруппа особо не привередничала. Комнату «гостям» отвели тихую - снаружи зарешеченное окно почти заслонял ствол огромного тополя. Катя подремала под шелест листвы. Издалека доносились голоса солдат, ржание лошадей. Хотя за дверями торчали часовые, Катя чувствовала себя совершенно безмятежно. Сквозь дрему думала, что так и не поняла: свои кругом или наоборот? Вот же извращенная штука гражданская война - то все по тебе стреляют, то борщом кормят. Впрочем, еще не вечер.
        На казенных металлических койках посапывали Вита и мальчик. Из-под простыни торчали грязные пятки девчонки, по ним бегали-щекотали веселые пятнышки тополиного солнца.
        Катя по-настоящему заснула. Снилось, что спит на служебном диванчике, слышит гул шумного Комсомольского проспекта.

* * *
        - Выспались? - поручик сгрузил на стол свертки. - Я тоже часок успел.
        Катя кивнула - физиономия у милейшего Виктора действительно была помятая, припухшая со сна.
        Померили принесенную поручиком обувь. Кате достались новые, вполне приличные туфли. От пренебрежительных комментариев девушка воздержалась. Туфли, конечно, полный отстой: кожа дубоватая, средний каблук - ни то ни се. От излюбленного сержантом спортивно-трекингового стиля сии башмаки страшно далеки. К парадно-выходным моделям опять же ни малейшего отношения не имеют. Если уж мучиться на каблуках, то уже на настоящих. Когда-то Кате-Катрин, тогда еще совсем не сержанту, а семнадцатилетней наивной дурочке, преподали уроки, как обязана выглядеть истинно обольстительная леди. Хорошие были уроки, полезные. Жаль, с опозданием это осознала.
        - Не нравится? - огорчился поручик, глядя на помрачневшую девушку.
        - Что вы, Виктор, чудесная обувь. Не знаю, как вас и благодарить. Только воспоминания грустные навевает. О мирных временах, о близких людях.
        - Да-да, понимаю. Иных уж нет, другие далече. В ужасные времена живем, Екатерина Георгиевна. Полное разорение, ужас и хаос. Ну, зато я вам сладкого к чаю принес.
        Чай пили с конфетами и знаменитым печеньем фабрики Жоржа Бормана. Печенье, хоть и черствое, было очень даже ничего. И где его поручик откопал в нынешнее скудное время? Катя вовремя остановилась, придвинула вазочку к Проту. Парень выглядел подавленным, хрустел конфетами без аппетита. Нервничает. Зато Витка набралась храбрости и завела светскую беседу с поручиком. Улыбчивый Виктор был совсем не против - чересчур яркой и рослой Кати он побаивался, а юная черноокая иудейка была по-своему мила.
        - …сам сюда заедет. Сейчас главнокомандующий на переговорах, но приказано непременно ждать. Да вы не волнуйтесь, Антон Иванович - интеллигентнейший человек. И идеям либерализма не чужд. Некоторые находят, что даже излишне снисходителен. Вот и с большевиками все нравоучительные беседы ведет, все без лишней крови договориться надеется…
        На Главнокомандующего ВСЮР удалось глянуть только со спины. Генерал-лейтенант производил впечатление аккуратного сдержанного человека. Ничего особенного. На генералов Катя и раньше вдоволь насмотрелась.
        Главнокомандующий пожелал побеседовать с блаженным мальчиком наедине. Конвой, грохоча сапогами и звякая шашками, закрыл двери в залу и устроился в коридоре. На девушек, торчащих в окружении контрразведчиков, поглядывали. Кто-то из офицеров пошутил, и конвойные приглушенно засмеялись.
        - Пожалуй, барышни, незачем нам здесь толкаться, - заметил подполковник Макаров. - Командующий пожелал побеседовать с вашим провидцем обстоятельно, подробно. Закончит - мы услышим. И не беспокойтесь, ничего с мальчиком не случится. Он теперь фигура ценная. Охрану вашу, уж не обессудьте, приказано усилить.
        - Охрану или стражу? - пробурчала Катя.
        - Охрану, охрану. От внешних злоумышленников. Вас, Екатерина Георгиевна, пока считаем представителем дружественного нам подполья. А вот Прот… Я перед его превосходительством поручился, что мальчик действительно редкими способностями обладает.
        - Надеюсь, пытать его никто не вздумает?
        - Считаете, имеет смысл допрашивать с пристрастием? - подполковник глянул на Катю холодно. - По-моему, мальчик и так весьма охотно говорит. Даже слишком охотно. Естественно, в периоды, когда в истерику не впадает.
        Очевидно, истерики у Прота не случилось. Поручик организовал еще чаю, приволок и миску меда. Подполковник молчал, Катя, искоса поглядывая на четко вылепленное, усталое лицо, тоже помалкивала. Виктор вполголоса рассказывал любознательной Витке о городе. За распахнутым окном шелестел тополь, и летняя темнота пахла свежим медом.
        Главнокомандующий закончил беседу уже за полночь. Протопали по коридору засидевшиеся конвойные. Катя и Вита поспешили к двери. Макаров не мешал, шагал следом.
        Прот, устало ссутулившись, сидел на диванчике. На щеках засохли разводы от слез.
        - Эко тебя этот либерал измочалил, - пробурчала Катя.
        - Он спокойно разговаривал, - пробормотал мальчик. Мысли его явно блуждали где-то далеко. - Антону Ивановичу было нелегко со мной говорить. Но он поверил.
        Катя оглянулась на стоящих в дверях контрразведчиков. Да, Прот, если захочет, кого угодно убедит.
        - Ладно, поверил, и хорошо. Пойдем, чаю попьешь.
        - Не хочу. Мне бы спать лечь, - мальчик выглядел совершенно измотанным.
        В коридоре теперь расположились четверо солдат. Не те стрелки, что днем, - нынешние вели себя посвободнее, расселись с карабинами у стены и под окном. У каждого еще и кобура на поясе. Макаров тоже не ушел, сказал, что будет по соседству, и приказал солдатам плотнее завесить окна.
        Витка пороптала на духоту, но вскоре засопела. Прот рухнул как убитый, едва дойдя до койки. Катя ворочалась. Действительно душно, но это потому что днем успела отдохнуть. Сейчас и спать не хотелось, и на душе было как-то погано. Возможно, из-за Прота - совсем пацан обессиленным выглядел.
        Катя выругалась про себя, натянула нелепое платье и обулась.
        Охрана бодрствовала - стволы не вскинули, но было понятно - резких движений лучше не делать. Катя поинтересовалась - не спит ли его высокоблагородие?
        Подполковник не спал. Сидел над раскрытым блокнотом: лампа притушена, на коротком диванчике у стены безмятежно похрапывал поручик.
        - К вам барышня просится, - доложил заглянувший часовой.
        Катя прислонилась к косяку, невесело усмехнулась вопросительному взгляду подполковника:
        - Нет, Алексей Осипович, я не соблазнять вас явилась. Настроение не то. Мрачно что-то. Депрессивно. Прота мы с вами совсем замучили. И вообще… Нельзя ли распорядиться, ну, грамм сто, что ли. Для душевного равновесия. Если компанию составите, буду крайне обязана. Уж простите за бесцеремонность.
        Взлетевшие в изумлении брови Макарова вернулись на место:
        - А вы, Екатерина Георгиевна, удивить умеете не хуже, чем отрок ваш сверхъестественный. Склонны к алкоголизму?
        - Склонность наблюдается, - согласилась Катя. - Но физической зависимости нет и, надеюсь, не будет.
        Фляжечка у подполковника, конечно, имелась. Катя обстоятельных мужчин от всякой там напыщенной шушеры давно научилась отличать.
        От серебряного «наперстка» пахнуло коньяком. Ну да, опять. Катя сглотнула маслянистую жидкость. Черт его знает, что такое. В некоторых напитках разобраться куда сложнее, чем в мужиках. Макаров пригубил скорее символически.
        - Угощайтесь, - Катя протянула подполковнику прихваченную из собственных «апартаментов» конфету. - Я, Алексей Осипович, собственно, извиниться хочу. За Прота. Страшно ему, вот и лепечет все подряд.
        - Не нужно об этом, - поспешно сказал Макаров.
        - О чем «об этом»? - удивилась Катя. - Я насчет того намекаю, что если мальчик его превосходительству что-то личное ляпнет, то вы уж попытайтесь объяснить, что это не со зла и не по испорченности. Пусть к возрасту снизойдут. Пророчества пророчествами, а малолетство нашего Нострадамуса во внимание принимать тоже нужно.
        - Да, если бы он катренами излагал, звучало бы благороднее, - подполковник сдержанно улыбнулся. - Знаете, он Главнокомандующему объявил - «на Первопрестольную наступать - осенью крепко обделаетесь». Хорошо, что к тому времени Антон Иванович уже настолько ошалел, что формулировку воспринял с должным юмором.
        - Так и сказал - «обделаетесь»? Это Прот у меня всякой нецензурщины нахватался. Отвратительная у меня имеется привычка.
        - А чего он у вас еще нахватался? - подполковник катал между ладоней серебряную стопочку. - Давайте, Екатерина Георгиевна, между нами, не под протокол.
        - Это вы о чем? Большинство моих дурных привычек Прот перенять не успел. В силу, хм, возраста и недостатка времени.
        - Мне он ребенком не показался. Весьма острый ум. Хотя в физическом отношении от сверстников отстает. Сколько ему? Тринадцать? Четырнадцать? Впрочем, не важно. Не беспокойтесь, Екатерина Георгиевна, к методам физического воздействия никто прибегать не собирается.
        - Очень хорошо. Честно говоря, я разок едва удержалась. Малыш мне один день из моей жизни припомнил. Очень, знаете ли, личный момент. Такой, что забыть хочется. Хотелось этого сивиллу монастырского за ухо ухватить и….
        Подполковник смотрел с интересом:
        - Насколько я понимаю, вы от рукоприкладства воздержались? Ну-ну. Мальчик к вам искренне привязался. И все-таки, Екатерина Георгиевна, что именно вы посоветовали парню рассказать его превосходительству?
        Катя хмыкнула.
        - Я, конечно, ход ваших мыслей улавливаю. Подозрительная я особа. Но, полагаю, никаких политических воззваний и гениальных стратегических идей Прот не оглашал? Предложений проследовать в уединенное место для проведения мистических церемоний или вскрытия сногсшибательного сокровища тоже не последовало? Вы сами мальчика искали, вот и нашли. Что я могла вложить в детскую голову за пару дней? План провокации? Нэма его. Идеологические воззрения? Основы анархо-синдикализма или марксистской платформы? Едва ли. Я сама в столь мудреных материях слабо разбираюсь, да и Прот при всей своей серьезности вряд ли такие науки осилит. В чем подвох, господин подполковник?
        - В вас, Екатерина Георгиевна. Организация «Союз креста и щита» никому не известна. Даже если учесть нынешнюю ситуацию, наше агентство, при всех своих недостатках, имеет представление о происходящем у большевиков. Рискну предположить, что вы вообще не москвичка. Вы уж не оскорбляйтесь, ради бога.
        - И не подумаю. Дома я давненько не была, но родилась в Замоскворечье. Полянка, Ордынка, Якиманки - Большая и Малая, - там меня в детстве выгуливали. Если есть желание, можете прокачать меня целенаправленными вопросами. Только прошу про церкви не спрашивать - благолепных названий не помню, ибо атеистка грешная. Насчет «Союза креста и щита»… Тут вы совершенно правы - ячейка крошечная, временная, вряд ли кому известная. К славе мы не стремимся. Если бы не мальчик, я бы город обошла тридевятой дорогой и с вами не имела бы удовольствия побеседовать.
        - Мне вас допрашивать некогда, - Макаров плеснул в стопки еще коньяку. - Я вообще не выношу женщин допрашивать. Вы, Екатерина Георгиевна, будьте любезны подождать день-два. Потом отправляйтесь на все четыре стороны. В вашу причастность к большевистской разведке верится слабо - уж очень вы вызывающе себя ведете. Так что идите по своим делам. Наша армия с барышнями не воюет. По возможности не воюет, я имею в виду. Такие идейные девицы у красных встречаются - просто немыслимо. Так что советую больше в контрразведку не попадать. А пока уж поскучайте. Мальчик должен присутствовать при одной чрезвычайно важной встрече. Пока вы рядом, он спокоен. Не буду скрывать, я с эскулапами консультировался. Рекомендовали мальчика не расстраивать и не волновать. Кстати, представители духовенства заверяют, что Прот Павлович раньше куда спокойнее был.
        - Война. У всех психика жутко расстроена. Мальчик разного навидался, пока по дорогам бродил. Поганые времена.
        - Вот здесь я с вами, Екатерина Георгиевна, целиком и полностью согласен. Худшие времена империи. Разрешите предложить сделать глоток за скорейшее восстановление порядка и возобладание здравого смысла на Руси.
        - Хм, порядка… - Катя покрутила в пальцах крошечную стопку, - я, знаете ли, привыкла за Победу пить. Понимаю, двусмысленно звучит: «За нашу победу!» Вы, наверное, этот анекдот тоже знаете.
        - Вполне возможно. Следовательно, Екатерина Георгиевна, победы у нас с вами все же разные?
        - Да в том-то и дело, что одна, - Катя поморщилась. - Только я чуть шире смотрю, Алексей Осипович. И, вы уж простите, дальше вижу. Сейчас мы дерьмом захлебываемся. Причем собственным.
        - Путаете вы что-то, - спокойно заметил подполковник. - Ни малейшего основания считать большевистское дерьмо своим я не имею. Увольте-с, не мое.
        Катя кивнула:
        - Естественно. Быдло, хамы неумытые. Аккуратные немцы вам ближе? Австрийцы? Братушки-болгары, что вечно не по ту сторону фронта оказываются? Или у вас в чехословацком корпусе родственники имеются? Вы с ними Великую Россию отстраивать собираетесь? Своих мужиков запороть, интеллигенцию, марксизмом отравленную, - на фонари, остальных в узду покрепче. И поплывет малиновый колокольный звон над Русью, и восстанет она из пепла…
        - Я, Екатерина Георгиевна, подобные идеи не раз слышал. Плохо мы свое дело делаем, грязно, неумело. И смешим, и ужасаем. И кровь обильную нам вовек не простят. Все забудется - и что выбора у нас не было, и что никто, кроме нас, двинуться с места не решился…
        - Они решились, - Катя ткнула рукой куда-то в стену. - Они выступили. В свою идею пламенно верят и жизни своей тоже не пощадят. Под пулеметы ваши лезут, толпу за собой гонят-ведут. Я не про верхушку говорю.
        - Я догадался. К министрам, генералам и штабным крысам вы, милая барышня, в лучших традициях просвещенной русской интеллигенции относитесь крайне брезгливо. Мужичка-труженика и воина-богатыря прославлять будете? Не трудитесь. Я сам всю эту галиматью изложить могу. Наслышан.
        - Тьфу! Я разве за народ-богоносец агитирую? Мы все здесь… с тараканами в голове.
        - Наши тараканы не нашептывали фронт бросать и командиров на штыки поднимать, - сухо напомнил Макаров.
        - Вот бл… Простите. Они позиции бросили, они - коммуняки. Золото от кайзера хапнули, фронт разложили. Они предали, и теперь вы с фрицами в одиночку бьетесь? Вы ничего не путаете, Алексей Осипович? Вы сейчас куда наступаете? На Берлин? На Вену? К десанту на Хоккайдо готовитесь? Брестский позорный мир мне вспомните? Так красные без комплексов - как заключили, так на хер тот договор и разорвали. Это они под красным флагом сейчас на немцев наскакивают, под красным флагом с поляками сцепляются, в Туркестане от вольных эмиров отбиваются. Да, и ваше белое рыцарство на Кавказе штыками не только краснопузым комиссарам грозит. Может, что-то не так идет? Может, не нужно во все стороны кидаться?
        - Вы выпейте, Екатерина Георгиевна. Успокойтесь. Мы здесь мирно полуночничаем, а вы как на митинге воспылали.
        Катя сглотнула коньяк, машинально сунула в рот конфетку.
        - Вот и хорошо, - одобрил подполковник. - Вы мне казались барышней хладнокровной и, уж простите, циничной. Немцы, Европа, союзники наши хитроумные, обидчивые - все они далеко. Пройдет смута, и снова липы на Тверском бульваре зацветут, гимназии откроются, в Большом роскошные премьеры подготовят. Вы в Большом ведь бывали? Поверьте старому штабному грызуну - все наладится. Вы молодая, еще и в ложе поблистать успеете. Вы же слышали - переговоры идут. Будем надеяться, дальше без большой крови обойдется.
        Катя угрюмо усмехнулась:
        - Насчет гимназий - это вы верно. И с Большим театром все правильно. Там и съезды коммунистические будут, и оперы с балетами. С липами хуже, их сначала на дрова попилят, потом в целях расширения проезжей части доликвидируют. Душноватым городом Москва станет. Ну, мы это переживем. Мы много чего переживем. И повоюем еще всласть. Вот когда вашего офицерского опыта хватать не будет. Переговоры - полный зер гут! Вы надеетесь перегруппироваться, силы для «последнего и решительного» подтянуть. Вот она, Первопрестольная, - рукой подать. Что стоит растрепанное перепуганное быдло окончательно опрокинуть? Вам, конечно, трудно поверить, что и они для «последнего и решительного» части подтягивают? В лоб сойдетесь? Они под кроваво-красными знаменами, вы непорочно-белые, аки ангелы безгрешные. Красота! Шрапнель, конные лавы с гиканьем, пулеметики режут-стригут, все наперебой кричат «уря!» и «даешь!». «Интернационал» и «Варшавянку» хрипят, «Боже, царя храни» и «Взвейтесь, соколы, орлами» завывают. Вот он, счастливый день России. Грядет.
        - Какая же вы, Екатерина Георгиевна, - подполковник пожевал губами, - злобная. Не будет такого. Нет сил у товарища Бронштейна. Повальное дезертирство у него в воинстве. Никакими репрессиями мобилизованных удержать не может. Вы его приказы читали? Хотите полюбопытствовать?
        - Не читала и читать не хочу. Я, Алексей Осипович, девица дремучая и безграмотная. Газетку сегодня со скуки пролистала, и хватит мне. Я так, общим взглядом, вскользь. Я же не Прот, никоих личных сцен видеть не могу. Зато в общем скажу. Что бабе не ляпнуть, спросу-то никакого. Заключите вы перемирие. Две недели. Месяц. Полтора. Зимовать-то в Москве рассчитываете? Сцепитесь. Кровью холмы зальете. Уж не знаю, кого красные подтянут - пролетарские полки, латышских стрелков, интернациональные батальоны или чекистские отряды, но прогулки не получится. Они кровью умоются, попятятся, но дальше Тулы вас не пустят. Просто потому что их больше.
        - Не числом воюют, Екатерина Георгиевна.
        - Ну да, вы танки подтянете, «ерапланы» напустите. Оперативное руководство у вас куда четче. Положите большевичков, ох положите. Одного к трем, одного к пяти. Для наступления ох как славненько! Дать вам карандашик? Прикиньте, какие из «цветных» полков в Москве на параде маршировать будут? Вы строй призраков когда-нибудь видели? Это при условии, что стратегическая инициатива непременно у вас останется. А если Советы первыми наступление начнут? Вы их телами все овраги завалите, в плен дивизиями будете брать, да дальше-то что?
        - Дальше победа. Тяжелая, кровавая, но победа.
        - Допустим. Вы наверняка про античного дяденьку по имени Пирр слыхивали. Да и будет ли победа? Я газетку почитала, задумалась. В Царицыне уличные бои - это правда? И про адмирала Колчака правда? Как же он под шальную пулю умудрился сунуться? «В критическом состоянии», надо же. Все наперекосяк. Скажете, достаточно одного точного удара? Выстрела в сердце? Ульянов, который Ленин, уж почил. А уж на что числился абсолютно незаменимым вождем мирового пролетариата. Вот тебе и роль личности в истории. Держатся ведь Советы. И архиупорно держатся, чтоб их черти побрали….
        - Простите, никак не уловлю, к кому ваше страстное женское сердце склоняется, Екатерина Георгиевна. После столь мрачного посула нам, несчастным, к чертям и товарищей большевичков посылаете?
        - Да мне на них… как, уж простите, и на вас. С высокого дерева… Вы давеча намекали на молодость мою. Ну да, до пенсии и отставки мне далеко. И другим, тем, кто сейчас голозадый по околицам гацает, кто соску сосет, еще жить и жить. И тем, кто родится через год, через пять, тоже жить будет очень хотеться. Гражданская кончится - от пуль и шашек, от тифа и голодухи миллиончиков так 8 - 10 откинем в расход. Сущие пустяки. Еще пара миллионов - сядут на пароходики да и от греха подальше отбудут. Ну их, собственно, можно и не считать. Что вы на меня так смотрите? Расточительно - миллион туда, миллион сюда? Так у меня оправдание есть. Лет через двадцать мы к настоящему делу придем. Война приключится. Не эта, с Австро-Венгрией и кайзеровской Германией, что вы Великой звать привыкли. Другая Великая. И там наши потери десятками миллионов будут исчисляться. Увлекательная такая забава, неспешная, года на четыре. И немцы под Москвой. И Питер в голодной блокаде. И снова уличные бои в Царицыне. Кавказ голову поднимет, хладнокровные прибалты обрадуются, всласть в спину постреляют. И уж Незалежная не залежится, как
же - пан германец освобождать пришел, пора кацапов да жидов к ногтю. Только на фронте наших двенадцать миллионов ляжет. Возможно, вас утешит, что среди них будет значиться солидная доля правоверных коммунистов. Впрочем, среди мирного населения идейных марксистов тоже будет хватать. Так что общее число потерь под 30 миллионов вас не слишком обескуражит?
        - Вам кто дал право так со мной разговаривать? - тихо спросил Макаров, пристально глядя в потемневшие глаза девушки.
        - Никто. Просто мы с вами сейчас людей убиваем. Тех, кто под красным флагом. А заодно, заочно, и тех, кто в 41-м без всякого военного опыта, без подготовки под немецкие танки ляжет. Мне, Алексей Осипович, почему-то кажется, что это один народ. И гнусно я себя чувствую. Понимаете?!
        На диванчике обеспокоенно заворочался поручик. Катя поняла, что почти кричит. Дура! И что у подполковника стопки такие микроскопические?! Сейчас бы стакан залудить. Нормальный граненый стакан.
        Макаров зачем-то протягивал платок.
        - Пардон, - сказала Катя, вытирая глаза и нос пахнущим табаком платком. - Что-то у меня воображение разыгралось. Плету невесть что. А вы, Алексей Осипович, курили бы поменьше. Торжество белой идеи, возможно, не скоро наступит, загнетесь от рака легких и порадоваться не успеете.
        - Да, меня врач уже предупреждал. Екатерина Георгиевна, что мальчик вам еще предрек?
        - Не смешите меня, Алексей Осипович. Вы же знаете, Прот видит будущее исключительно искрами-сценами. Бред о войне - это мое личное дурное предчувствие. Нервы бабские. Рассматривайте как болезненную игру воображения. Извините, я вам отдыхать помешала, - Катя двинулась к двери.
        - Катерина… Георгиевна, - с запинкой остановил подполковник. - Вы мне зачем все это сказали?
        Катя пожала плечами:
        - Развезло. Ночь такая… тяжелая. Маюсь. А вы на моего покойного мужа похожи. Не внешне, а… - Катя неопределенно махнула рукой, - ну, в общем, похожи. За сопли извините еще раз. И за коньяк спасибо.
        Часть вторая
        Идеи становятся силой, когда они овладевают массами.
        В.И. Ленин
        Чувствительность некоторых ВВ сильно зависит от массы и температуры ВВ.
        (Из наставления по обнаружению и обезвреживанию взрывных устройств)
        Разбудила Катю смущенная Витка:
        - Екатерина Георгиевна, я выйти хочу, а там эти торчат.
        Катя села на узкой койке, зевнула:
        - Удивляюсь я тебе. Где твое иудейское здравомыслие? Подумаешь, солдаты - они же, когда на посту, - вроде механизма бездушного. А удобства посещать любому человеку свойственно. Прихвати полотенце для отвода глаз.
        - Я солдат не боюсь. Там ваш подполковник и господин поручик.
        - Понятно. Пошли вместе.
        Прот спал, свернувшись калачиком и накрывшись с головой одеялом, - только тощие ноги торчали.
        В коридоре переминались с ноги на ногу стрелки. Жизнерадостный поручик сидел на подоконнике, Макаров курил у открытого окна. Катя заслонила юркнувшую в дверь по соседству девчонку и поздоровалась:
        - Доброе утро, господа. Вы решили лично охрану усилить? Или случилось что-то? Погода, я смотрю, чудесная, раннее утро, птички поют. Сейчас бы кофе на балконе выпить.
        - Кофе не получится. Вернее, кофе - пожалуйста. Но на балконе торчать неблагоразумно. В городе неспокойно. Ночью перестрелка на Москалевке была. До сих пор кварталы прочесывают, - доложил словоохотливый Виктор.
        - Так что же вы, господин поручик, в окне маячите? - удивилась Катя. - Пальнут в спину - у вас там ремни так завлекательно перекрещиваются. И поминай как звали красавца поручика.
        - В доме напротив - с ночи наши люди, - объяснил подполковник, аккуратно раздавливая окурок в пепельнице. - У нас и у вас, Екатерина Георгиевна, сегодня знаменательный день. Мы с вами приглашены на переговоры на самом, хм, высочайшем уровне. Вы с товарищем Бронштейном, случайно, лично не знакомы?
        - Очень надо, - Катя скривилась.
        - Придется. Мы с вами, может быть, и в сторонке постоим, но на мальчика светоч революции непременно возжелал глянуть. Так что мы входим в свиту. В связи с чем велено вас разбудить, накормить и так далее…
        Против приличного завтрака Катя не возражала, но зачем было нужно устраивать столь ранний подъем, осталось тайной. Рандеву с полномочными представителями Советской Москвы было назначено на вторую половину дня. До этого следовало привести себя в порядок. Ободранного Прота, а заодно и сопровождающих его девиц командование требовало привести в божеский вид. Подполковник Макаров скрепя сердце предложил заехать на склад конфискованного товара, что располагался неподалеку, на Елизаветинской. Дополнительную охрану не брали - контрразведчики надеялись, что вояж не привлечет особого внимания.
        В городе было тихо и спокойно. Гуляла публика, скучали на постах солдаты. Цокали копытами по булыжной мостовой конные патрули. Беспокойная Москалевка находилась вдалеке от центра, и нынешнее солнечное летнее утро ничто не омрачало.
        «Паккард» проскочил по узким переулкам, свернул во двор, к складским строениям. Молодцевато вытянувшийся часовой у ворот отдал честь.
        - Вот сюда, - указал на дверь всезнающий поручик. - Вы не представляете, господа, сколько награбленного барахла бросили «товарищи». До сих пор интенданты пересчитывают.
        На взгляд Кати, интенданты пересчитывали взятое на штык добро очень даже азартно. По крайней мере, немногочисленный персонал складов двигался шустро. Появление Макарова внесло некоторое смятение, которое, правда, улеглось, когда подполковник предъявил выписанные в штабе требования.
        - Прошу вон туда, - грузный капитан-интендант указал в глубь анфилады сводчатых перекрытий. - Там вещи поприличнее. Остальное, пардон, пока не успели разобрать. Семен, проводи. Сударыни, прошу не стесняться. Облегчите наш каторжный труд - нам здесь до второго пришествия возиться.
        - Ой-ей-ей! - Вита оглядела грубо сколоченные, кажущиеся бесконечными стеллажи, плотно забитые пестрой одеждой. - То все с мертвецов знято?
        - Полагаю, большая часть бескровно изъята из обывательских шкафов и сундуков, - рассеянно сказал подполковник. - Магазины, увы, закрыты. На рынке одежда из тех же сомнительных источников. Грязное не берите и не думайте о дурном. К сожалению, ничем иным помочь не могу. На рынке нам появляться категорически нельзя.
        - Ой, - пролепетала ошеломленная Вита. - Мы здесь до вечера ничего не найдем.
        - В вашем распоряжении час, не больше, - Макаров захлопнул крышку своего брегета. - Екатерина Георгиевна, командуйте. Мы с поручиком у двери подождем.
        - Катерина Еорьевна, оно ж все чужое, - жалобным шепотом возопила Витка.
        - Не выдумывай. Шукай да подбирай что понравится. Только без эксцентрики. Поняла?
        Топтавшийся рядом унтер-офицер ткнул карандашом в крайний ряд:
        - Дозвольте посоветовать, барышням лучше оттуда начинать - почти все новое, ненадеванное.
        Прот, так и не вымолвивший ни слова, сидел на рулоне бархата. Катя присела рядом:
        - Эй, господин генеральский советник, что выбирать будем? Ты чего отмороженный?
        - Вы, Екатерина Георгиевна, подберите мне что-нибудь, - вяло сказал мальчик. - Вы лучше разбираетесь.
        - «Что-нибудь» будет тереть в самых ненужных местах, - Катя заглянула в лицо мальчику. - Прот, да ты чего?!
        Мальчик зло утер щеки:
        - Да, слюни я распустил. Малый я. А вы что думали? Не вырос я, дитя неразумное.
        - Возраст при чем? Я и сама со слабостями. Вот ночью слезу пустила.
        Прот изумленно покосился:
        - Из-за него? Хамом оказался, да? Ты же к нему ходила?
        - Что у тебя за мысли дебильные и распущенные?! - рассердилась Катя. - К нему я ходила, да только не в постель. За жизнь поговорили, мировые проблемы порешали. Да ну их, те проблемы, на хрен. Говори, что стряслось?
        - Да ничего, - Прот дернул перекошенным плечом. - Убьют меня сегодня. Я ведь и раньше знал. Нельзя мне было в город. Теперь точно увидел. Обидно летом умирать, Екатерина Георгиевна.
        - Тьфу! Да с чего ты взял?!
        - Видел, - раздраженно сказал мальчик. - Когда с генералом беседовал. Сегодня это будет. Ему голову пулей разнесет. Мне тоже. В затылок, наверное. Кресла в цветочек бордовый. Кровь на них брызнет. Это я и раньше видел.
        - Так. Во-первых, ты баран. Если знал, что нельзя в город, какого хера мы поперлись?
        - Вам было нужно.
        - Заткнись. Наговорил уже, дай тетке высказаться. Баран ты и есть баран. На закланье собрался? Мы же можем уйти отсюда. И генерала в жизни больше не увидишь, и этого - Тигра революции. Хрен с ними. Прорвемся как-нибудь. Сейчас я Витке объясню.
        Прот глянул на предводительницу и с трудом улыбнулся:
        - Спасибо. Только незачем прорываться. Тогда и вас убьют, и девочку. Я поэтому и говорить не хотел. Вы, Екатерина Георгиевна, не рычите. Не в вас дело. То, что у меня в голове «мелькнуло», никак не изменить. Увижу я те кресла в цветочек, как ни крутись. Спасибо вам, но рваться никуда не нужно. Я вот что думаю - может, меня только ранит? А, Екатерина Георгиевна? Ведь смерть как-то по-другому выглядит. Может быть такое?
        - Когда я умирала, все было серое и расплывалось. И еще холодно было.
        - Холод я почувствовать не успел, - пробормотал мальчик. - Но серым все точно не было. Какое же серое, если в бордовый цветочек? Нет, точно не серое. Значит, ранило, да? Ой, Екатерина Георгиевна, а когда вы умирали? Так же быть не может. А, на холме том, с призраками?
        - Тьфу, вовсе не интересно с тобой. Все-то ты знаешь, - пробурчала Катя. - Да, холм мне паршивый попался. Умирать, Прот, не страшно, но противно, просто слов нет. Кстати, насчет холода, тогда зима была, и я здорово застыла. Так что в следующий раз процесс может и самыми душными ощущениями сопровождаться. Так что прохлаждаться не рассчитывай…
        Из-за вешалки вынырнула Витка:
        - Вы що сидите? Смотрите, какой я лапсердак Протке нашла.
        - Отлично. Давай сюда. Себе ищи. Давай-давай. Мы сейчас гардероб продумаем и за дело возьмемся.
        Витка глянула с удивлением, но отправилась на раскопки.
        - Вы, Екатерина Георгиевна, ей не говорите, - прошептал Прот. - И придержите девчонку подальше от тех проклятых кресел. Лучше бы вам вообще со мной не ходить.
        - Ты, юный провидец, послушай сюда. Некоторые вещи, видимо, твой дивный дар упускает. Был у меня один командир, любил говаривать: «Что, сукины дети, вечно жить возмечтали?» Грубо, но справедливо. До последнего патрона деремся, брат, а дальше в ножи и зубами рвать. Но тут каждый сам выбирает. Так что время есть. Можем сейчас дернуть куда подальше.
        - Нет, я бежать не буду, - твердо сказал Прот. - Устал я, Екатерина Георгиевна. Что у меня за жизнь, а? Тысячу чужих судеб знаю, а за свою трястись стану? Вот вы бы с Виткой в стороне держались, а?
        - Не акай, не прокатит. Витку в тылу оставим по возможности. Все - подъем. В такой значительный день портки и поприличнее натянуть можно…
        - Мы собрались, - Катя качнула свертком. - Можем ехать. Утюг, ножницы и иголку с нитками на месте расположения нам обеспечите?
        - Ну что вы, Екатерина Георгиевна, стоит ли беспокоиться. Заедем в одну мастерскую, - весьма рекомендовали. Там мигом все подгонят. И много времени это не займет, - заверил подполковник.
        Катя кивнула - понятно, ножницы доверять не желают, и правильно. Заодно в мастерской и все швы шмоток в очередной раз прощупают. Ну и ладно, главное, вежливость пока готовы проявлять.
        В мастерской хозяин суетился вокруг уважаемых гостей. С изумлением посмотрел на Витку - не ожидал встретить соплеменницу в компании подполковника-добровольца.
        - Прошу-с, прошу-с. Не извольте беспокоиться. Через два часа готово будет-с.
        - Быстрее никак не управитесь? - скрывая раздражение, поинтересовался Макаров.
        - Помилуйте, господин полковник! Качество, качество гарантируем-с. Прошу на примерку…
        Макаров закурил, поглядывая в низкое окошко. Катя подполковника понимала - торчать в переулке неуютно. Большой «паккард» привлекает внимание - вон водитель уже любопытных пацанов от фар шугает.
        - Алексей Осипович, - Катя двумя пальчиками ухватила подполковника за рукав кителя чуть повыше шеврона, - можно вас на два слова?
        Они вышли на ступеньки. Водитель, мигом забыв о мальчишках, насторожился.
        - Господин подполковник. - Катя никак не могла решить, все говорить или ограничиться намеком. - Нам ехать «домой» на час смысла мало. Здесь торчать тоже не хочется. Здесь синематограф по соседству. Устройте молодежи сеанс? Не разорят такие расходы казну Добрармии?
        - Не смешите. Но идея несвоевременная. Видите ли, Екатерина Георгиевна…
        - Да я понимаю. Безопасность, то да се. Сейчас утро, публики мало. Злоупотребите служебным положением, пожалуйста. Пусть фильму для ребят покрутят. Проту неплохо бы развеяться. Видение у него было нехорошее. Насчет сегодняшней встречи. Кстати, там-то как с безопасностью? Не прихлопнут мальчишку заодно с вершителями судеб человеческих?
        - Исключено. Там сейчас самое охраняемое место в бывшей Российской империи. Переговоры идут не первый день, до сих пор серьезных инцидентов не было. Что конкретно мальчик видел? Я должен с ним поговорить.
        - Говорю же - он нервничает. Хотите, чтобы скрутило мальчишку? Я знаю, вы что угодно из человека вытрясти можете, но смысл какой? Дайте ему в себя прийти. Вечер вчерашний у парнишки еще тот выдался.
        - Вы так говорите, как будто мы здесь в бирюльки играем. В городе чрезвычайное положение. Представительство большевиков уже неделю сидит на нашей шее. Вы не представляете, каких трудов стоит удержать ситуацию под контролем. И господа офицеры, и горожане почему-то не любят товарища Бронштейна.
        - Да фиг с ним. Вы же все равно не революционного тигра грудью защищаете, а нас, немощных, пасете. Пусть детишки в кино сходят. Что вам стоит приказать?
        - Какого черта? Вы моим терпением злоупотребляете. Только синематографа мне сейчас не хватало.
        - Не вам, а мальчику. Если его сегодня убьют, пусть хоть спокойным погибнет. Малый он, Алексей Осипович. Это мы с вами осознанно лбы подставляем, а его жалко.
        Подполковник раскрыл портсигар, покрутил в пальцах новую папиросу, осторожно вложил обратно:
        - Катя, вы кто такая?
        - Давайте так, Алексей Осипович. Запустим сопливую команду в «Синему» и побеседуем. Время есть. Я на ваши вопросы отвечу в меру своих возможностей. Вы на мои - насколько сочтете уместным.
        В пустом зале Катя усадила разведгруппу на расшатанные сиденья. И Прот, и Витка с некоторым смущением озирали затемненный зал. Подполковник сделал знак - зашипело, затарахтело, во вспыхнувшем луче блеснули пылинки, задрожали на экране первые титры. «У камина». Забавно.
        Катя и подполковник уселись сзади, у двери. Бренчало фортепьяно тапера. Проверивший еще раз зал поручик уселся по другую сторону двери и сообщил:
        - Недурная картина, Екатерина Георгиевна. Я уже раз сподобился посмотреть. Там, представляете, красавица Вера Холодная и вдруг…
        Катя склонилась к уху подполковника:
        - Хороший парень ваш Виктор, но болтун неисправимый. И как вы его в своем ведомстве держите?
        - Проблема с людьми, Екатерина Георгиевна. Подбираю с трудом. Садисты и сильно пьющие личности не нужны, а благородные господа офицеры предпочитают в штыковые ходить, а не в «охранке» свою дворянскую честь пачкать. Так о чем мы поговорим?
        Странный это был разговор. Макаров спрашивал, и по тому, как хаотично метались его мысли, можно было догадаться, в каком смятении пребывает подполковник. Иной раз Катя от сочувствия зубы стискивала. Мудр был Алексей Осипович. Прямых вопросов - откуда гостья пришла да отчего всезнайка такая - не задавал. Но отвечать было больно. Как всегда… Вот за что ненавидишь работу в Отделе «К», так за то, что изменить ничего невозможно. Почти невозможно. Вектор всегда выпрямляется. Какую операцию ни проводи, на какие ключевые точки ни воздействуй, рано или поздно Основной вариант возьмет свое. Были у Отдела удачные акции, только гордость после их проведения улетучивалась мгновенно. Как ни воздействуй - всегда недостаточно. И как же жжет понимание, что твои знания, твои усилия - капля в море. Отчаянный контрудар под Львовом в 41-м, сбитый самолет с командованием группы «Центр» во главе с Ф. Боком… В 42-м году - безумно талантливые люди, спасенные, вытащенные из-под огня и в полной мере послужившие стране… Всего этого мало. И стабилизированный фронт, и немцы, застрявшие под Лугой и Ельней, и отсутствие в истории
той «кальки» жуткого словосочетания «блокада Ленинграда» - ничтожно мало. Потому что возникла еще и чудовищная мясорубка под Балатоном, и неудачная Маньчжурская операция.
        Ни о чем этом Катя не упоминала. Только общие вопросы освещала - что будет да что вообще от России-то останется.
        Улавливал подполковник полутона, не переспрашивал. Учтет. Сам учтет, семью вытащит, друзьям подскажет. Не историю вы, товарищ сержант, меняете, лишь судьбы людей. Отдельных симпатичных людей. Судя по резким коррекциям в текущий момент, вектор выпрямится не ранее середины 30-х. Неизвестно, случится ли в здешней «кальке» сталинский террор. Вполне возможно, репрессии будут помягче. Здесь после смерти Владимира Ильича все весьма круто перепуталось. Впрочем, не сержантское дело прогнозы прогнозировать. Вот та самая, Отечественная, неизбежна. Уж как ни просчитывали - и с вариантом последовательного и многолетнего воздействия на ключевые события, и с вариантом уничтожения всей нацистской верхушки оптом, и с созданием корявого Общеевропейского договора, - лишь сроки войны сдвигались. Мировой нарыв каплями, пусть даже литрами, зеленки не предотвратишь. Серьезные люди раньше прогнозами занимались, и отнюдь не два с половиной «Пентиума», стоящие на вооружении в Отделе «К», те вероятности просчитывали.
        А вы, Екатерина Георгиевна, ведь не человек. Человек живет своей жизнью. А вы раз за разом в чужую заглядываете. Гостья. Туристка. И то, что башку вам могут оторвать точно так же, как и любому здешнему обывателю, ничуть вас не оправдывает. Рискуете небескорыстно, да еще оправдываетесь тем, что людям помогаете. Это расстреляв-то лишний цинк патронов?
        Глаза у подполковника прикрыты. Веки свинцовые от бессонницы:
        - Катя, за что нам все это? Почему судьба у страны такая?
        - Бросьте, Алексей Осипович. Нормальная судьба, российская. Дерьма и крови по полной хапнем, но и для гордости места хватит. Выживем.
        Загорелись тусклые лампочки на потолке. Конец фильмы. Разведгруппа головами завертела - Витка ошеломленная, Прот снисходительно усмехается. Отошел пророк. И то правда: из всех искусств для нас важнейшее - кино, вино и домино, как говорят, настойчиво заверял безвременно усопший вождь.
        - Катерина Еорьевна, а как оно сделано? Как оно фотографируется? - Витка сдула с носа смолистый локон. - Они в театре фотографируют? Дивно прямо, честно слово.
        - Придумывают историю. Записывают на бумаге. Потом снимают. Специальной камерой, не фотоаппаратом.
        - Вот-вот, придумывают. Не история - сказочка, - Прот улыбнулся.
        - Да, в жизни все еще нелепее, - согласился подполковник и надел фуражку. - Прошу на выход.
        Прот посмотрел на усталого Макарова (захватывающая фильма словно три часа шла), потом глянул на Катю.
        Все пророк кривошеий понимает. Катя сгребла мальчишку за вихры, с чувством потрепала:
        - Не жмурься, вещий Павлович. Нам трястись не пристало. Мы рождены, что б сказку сделать былью.
        - Стихи? - оживился поручик, в очередной раз принявший близко к сердцу душещипательную историю «У камина». - Извольте процитировать, Екатерина Георгиевна. Запишу-с.
        Мы рождены, чтоб сказку сделать былью,
        Преодолеть пространство и простор,
        Нам разум дал стальные руки-крылья,
        А вместо сердца пламенный мотор.
        Все выше, и выше, и выше
        Стремим мы полет наших птиц,
        И в каждом пропеллере дышит
        Спокойствие наших границ[15 - Авиамарш. Слова П. Герман.].
        - Красиво, - сказал поручик, закрывая записную книжку. - Фантастичными книжечками балуетесь?
        - Можно и так считать, - Катя улыбнулась подполковнику. - А вообще, все будет хорошо, Алексей Осипович. У нас что стихи, что матерщина - все непременно созидательное. Будущее за нами будет, никуда оно не денется.

* * *
        Катя поглядела на накрахмаленные передники. Ничего, сойдет. Передники доставили из госпиталя уже после обеда. Имидж добровольной сестры милосердия вполне уместен. Костюм из скромного серого шелка подогнан по фигуре, блузка чистенькая. И Витка тоже в порядке - скромное отглаженное платьице девчонке нравится. Макаров просил выглядеть достойно - удалось на все сто. Сопровождающие господина пророка лица и в глаза особо не бросаются, и вполне-вполне. Юбка, правда, дурацкая. Привыкнуть невозможно. Но тут уж ничего не поделаешь. Сойдет. Жаль только, сам прорицатель вновь в уныние впал.
        - Ну, ты чего? - Катя присела на койку рядом с мальчиком. - С подполковником мы с тобой переговорили. Он хоть и слегка по другой линии, но с охраной порядок наведет. Там же не только мы будем - там о-го-го какие хари важные. Не о нас, так о них побеспокоятся.
        - Я не беспокоюсь. Просто грустно. День такой солнечный. Сейчас бы в лес. - Прот вздохнул. - Вдруг с вами что-то случится? Вы, Екатерина Георгиевна, пообещайте мне подальше от тех кресел держаться.
        - Какие кресла? - встряла Витка, пытающаяся перед зеркалом навести порядок со своими непослушными локонами. - Вы о чем весь час переглядаетесь? Мне сказать никак неможно? Тайны какие?
        - Что тут говорить? Прот насчет вечера беспокоится.
        - А как же мне не беспокоиться? Не каждый день мне перед генералами и комиссарами наизнанку выворачиваться приходится. Я, Вита, простой деревенский хлопец. Одно отличие, что голова больная, - пробормотал Прот.
        - Ой, то у тебя хворая?! - Витка всплеснула руками. - О то ты такой хворый-несчастный? Вже я-то тебя не знаю? Вы с Катериной Еорьевной кого другого дурите. А то я, мыша жидовская, не понимаю. Отвлеченьем занимаетесь? Командир наша даже пану подполковнику голову закрутила. Вон как на нее смотрит.
        - Ты еще погромче поори, - нахмурилась Катя. - И прекрати язык ломать. Можешь ведь и чисто говорить. С поручиком вон как щебетала, безо всяких «що». Иди, я тебе голову в порядок приведу. Прямо как из чащи вывалилась, йети чернявая.
        - Я бы постриглась. Як вы. Оно красиво получается.
        - Постригу. Под машинку, - пообещала Катя.
        - А меня никто и постричь не хочет, - печально констатировал Прот. - И пуговица на рубашке меня душит.
        Катя крутанула-оторвала пуговицу у горла мальчика и щелчком отправила в приоткрытое окно.
        - Хватит капризничать. Два дня бока отлеживаете и уже распустились. Прокачиваем диспозицию на вечер. Мероприятие ответственное, повышенной опасности. Так что слушайте. Поскольку оружия у нас нет, перенимаем известную тактику. Заячью…
        «Французская» коса Витке очень шла - открылись аккуратные ушки, линия тонкой шейки. Белоснежный фартук оттенял смуглую прелесть кожи. Прот косился задумчиво, тоскливо. Катя одернула на пророке новый пиджачок:
        - Значит, будем ехать на авто, у поворота, э-э… улица Мещанская называется, выпрыгивайте и драпайте. Подполковника и милягу-поручика я придержу. Остальные пока еще разберутся. Ну вам не в первый раз под пулями шнырять. Готовы?
        - Нет, Екатерина Георгиевна, не искушайте. Труслив я отчаянно, но разума стараюсь не терять. Судьба мне там быть. Ладно, хоть на Тигра революции, как Витка любит выражаться, гляну. Остальное в руках божьих, - Прот перекрестился. - От судьбы не уйдешь.
        - Прошу спускаться, экипаж подан, - особого воодушевления на лице подполковника Макарова заметно не было. Выглядел он усталым - последние двое суток вовсе не спал. Но начищенные сапоги сияли. Одобрительно глянул на преобразившуюся Виту, оценивающе - на Прота. Неизвестно, воспринял ли давешнюю детскую истерию за чистую монету, но подобных сюрпризов явно опасался.
        В коридоре топтался конвой, на сей раз в полном составе. Катя чуть замедлила шаг, Алексей Осипович глянул, предложил локоть.
        - Насчет охраны, Екатерина Георгиевна, сделано все что возможно. Полагаю, за последнюю неделю в «Асторию» и мышь без пропуска не проскочила. Так что прошу не беспокоиться. Насчет остального… Знаете, я решил все забыть. Жизнь и так сумасшедшая штука, а если еще и пытаться учитывать…
        - И правильно, Алексей Осипович. Извините, что наплела фантазий.
        - Вовсе нет, Екатерина Георгиевна. Просто страшная сказка, рассказанная весьма своевременно. Спасибо.
        Двор стал тесен, «паккард» окружал десяток всадников - казаки конвоя. Катя поморщилась - и от цветочков на креслах не заслонят, и драпануть не дадут. Прот прав - придется полюбоваться на тот мебельный гарнитур. Небось из мастерской мастера Гамбса, блин.
        - Куда это ваша воспитанница рванулась? - встревоженно спросил подполковник.
        Витка юркнула между лошадьми и быстро пошла к стене дома. Успокаивающе махнула рукой - сейчас. Нырнула за угол.
        - Поручик, - встревоженно рыкнул Макаров.
        Виктор рысцой кинулся за девчонкой. За ним двинулись стрелки.
        Черт ее знает, куда ее понесло. Катя чуть расслабила правое плечо. Тесновато здесь двигаться. Двор закрытый. К воротам попробуй пробейся.
        - Катя, попрошу без глупостей, - едва слышно пробормотал подполковник.
        Из-за угла вынырнула процессия. Поручик осторожно поддерживал девчонку под локоток. Витка сияла:
        - Пуговицу мы потеряли. Нехорошо. Затеряется вовсе.
        - Ты, Яковлевна, совсем идиотка? - прошипела Катя.
        - Спокойно, прошу садиться, - Макаров распахнул дверцу «паккарда». Вита сунула пуговицу растерянному мальчику и первой шмыгнула на широкое кожаное сиденье. Невинно улыбнулась.
        Ехали в молчании. «Паккард» тяжело покачивался на выбоинах, на подножках и крыльях висели солдаты с карабинами в руках, заслоняли важных пассажиров. Примостившийся рядом с Катей поручик цеплялся за дверцу, держал «наган» наготове. Витой шнур норовил шлепнуть девушку по лицу. Вокруг машины цокали копытами казачьи скакуны, бряцали шашки и стремена. Кроме лошадиных крупов и напряженных солдатских физиономий, Катя ничего не видела.
        - Лишние предосторожности не помешают, - небрежно заметил подполковник.
        Прот поморщился. Нет, такое неверие в силу нарезного оружия пацана до добра не доведет. Ведь был у него случай убедиться, что девятиграммовые кусочки металла мигом могут судьбу в противоположную сторону развернуть. Кстати, что у милейшего Алексея Осиповича имеется? Штатный «наган» в кобуре держит - надо думать, под кителем что-то припас?
        «Астория» еще больше напоминала осажденный форт. Из-за мешков с песком торчали головы бойцов. Оба броневика по углам здания уже успели обложить мешками с песком. Красное знамя над дверью поникло в безветренном воздухе. Перед стеклянными дверьми стоял полковник-дроздовец плечом к плечу с абсолютно неуместным здесь детиной в коже, с нашитой на рукав алой суконной звездой и красной розеткой краскома на груди.
        «Паккард» к гостинице не свернул, проскочил чуть дальше, остановился у следующего дома - трехэтажного особняка, украшенного по фронтону пыльной изобильной лепниной. Вдоль цоколя тянулись все те же мешки с песком, на углу торчали рыла «максимов». Капитан, начальник охраны, придерживая шашку, отдал честь автомобилю.
        Катя и остальные были поспешно препровождены в дом. В вестибюле, среди тусклых деревянных панелей, Макаров с облегчением сказал:
        - Извините за спектакль. В городе бродят мародеры, имелись случаи беспричинных перестрелок. Не хватало еще под шальную пулю угодить. Располагайтесь, я прикажу чаю подать. Большевистское руководство, хм, излишней пунктуальностью не отличается. Аудиенции у товарища Троцкого, вероятно, подождать придется. Потом наш главнокомандующий прибудет. Вам, Прот, придется поскучать при переговорах. Надеюсь, заседание не затянется. Антон Иванович с трудом выносит личное присутствие товарища предсовнаркома.
        - Они сюда приедут? - поинтересовалась Катя, озираясь. Наглухо заложенные окна производили гнетущее впечатление. К тому же вчерашнее нехорошее предчувствие вернулось с новой силой.
        - Командующий подъедет. А товарищ Троцкий уже в зале. Он человек предусмотрительный. В его личной храбрости я ничуть не сомневаюсь, но по его требованию пришлось проломить стену гостиницы - Троцкий прямо из своих апартаментов на переговоры является.
        - Этак он агорафобию заработает. Ну, мы не сильно огорчимся. Насчет чая действительно распорядитесь, Алексей Осипович, если можно, - Катя обняла за плечо мальчика, повела к столу, сдвинутому в угол вестибюля. - Ничего, смотри, как тихо, спокойно, мебель самая обычная.
        - Там светло было, - рассеянно сказал Прот. - Другая комната. Наверху, наверное. Вы, Екатерина Георгиевна, за меня не волнуйтесь. Я справлюсь.
        Посидели молча. Даже Витка присмирела. Прот тоскливо разглядывал крошечные лучи света, пробивающиеся сквозь заложенные окна. Со второго этажа спустился какой-то полковник и с ним неуклюжий человечек в несуразном полувоенном костюме. Посмотрели на гостей, ни слова не говоря, ушли. Появился Макаров с графином, извинился - чая пока достать не удалось, но вода вполне свежая.
        - Прот, вы не беспокойтесь. Дом еще раз проверен, караулы усилены. Товарищи большевики тоже предупреждены. В грубых провокациях никто сейчас не заинтересован. Все меры приняты.
        - Да я в этом ничего не понимаю, - Прот рассеянно вертел в пальцах пуговицу. - Да и не боюсь я уже. Устал. Вы, пожалуйста, тоже подальше от меня держитесь. Екатерина Георгиевна считает, что вы приличный человек. Жаль будет, если…
        - Перестаньте. Я наверху частенько бывал. Даю честное слово - нет там никакой бордовой, цветастой мебели.
        Прот пожал плечами:
        - Значит, я что-то другое видел.
        - Будет вам про мебель болтать, - сказала Катя. - Прямо краснодеревщики какие-то. Вы, Алексей Осипович, лучше скажите, отчего здесь так безлюдно? Аура у дома нехорошая?
        - Так ведь считается сие здание, так сказать, нейтральной зоной. По сути, здесь лишь высочайшие переговаривающиеся лица бывают, ну и личная охрана. Посторонних решено не пускать. Оттого, пардон, и некоторый свинарник. Вот, даже чаю не удалось найти.
        - Бог с ним, с чаем. Угостите даму папиросой. Я, грешна, иногда балуюсь. Покурим у двери?
        Подполковник с готовностью распахнул портсигар. Едва отошли, спросил встревоженным шепотом:
        - Что? Сорвется мальчик?
        - Думаю, выдержит. Хотя по-свински мы с ним обходимся, Алексей Осипович. Но я по другому поводу вас увела. У меня был один хороший товарищ. Несмотря на возраст - он не старше нашей Витули, - удивительно чуткий человек. У него перед всякой неприятностью живот крутило. Я к тому, как у вас, Алексей Осипович, с интуицией? Не скребет острым коготком?
        - Бог с вами, Катя. Меня уже так давно скребет, что все коготки затупились. А вы, значит, занервничали? А с виду совершенно незаметно. Что-то конкретное? Или из-за видений нашего юного друга? Полагаю, даже его дару свойственно иногда ошибаться. Заверяю вас, бордовой мебели в этом доме действительно нет. Я сейчас у полковника Рихтера уточнял. Он практически ежедневно на переговорах присутствует, - Макаров ткнул папиросой вверх.
        - Ну хорошо. Вы мне уж и огня дайте, что ли?
        Макаров чиркнул спичкой. Катя выпустила облачко дыма. Хороший табак. Только сейчас нервы не отпустит - пацан навел тревогу. Не хочется здесь оставаться, ой не хочется.
        - Алексей Осипович, у меня к вам нескромная просьба. Не поделитесь тем, что у вас в правом кармане галифе? У вас еще и «наган» есть - вполне надежный револьвер, вам хватит. Честное слово, я ни в главнокомандующего, ни в этого кошака революции палить не собираюсь. А мне с железкой намного спокойнее будет.
        Подполковник улыбнулся:
        - Отдаю должное вашей наблюдательности, но вынужден просьбу отклонить. Если вы обратили внимание, вас охраняют отборные чины контрразведки. Снаружи все оцеплено. У большевичков под боком два десятка пулеметов. Вы и нам нужны, и им. Есть кому вас защищать. Кроме того, отстреливаться из окон из карманного «браунинга» смешно. Я, конечно, не подвергаю сомнению точность вашей руки и глаза, но…
        - Понятно. Я, собственно, и не надеялась.
        - Катя, вам страшно? Я думал, вы совершенно непробиваемая дама. Зачем пошли? Вполне могли остаться на квартире.
        - Я, Алексей Осипович, человек испорченный и не очень честный. Но товарищей бросать - это уж вовсе свинство. Я мальчика сюда привела, хочу, чтобы он отсюда и вышел целым и невредимым.
        - Куда вы его дальше поведете, Катя? - едва слышно спросил подполковник. - Туда, к себе? Я не спрашиваю куда, но все-таки. Неужели он так уникален?
        - Фу, Алексей Осипович, за кого вы меня принимаете? Я детей не похищаю. Ему бы где-нибудь тихонько пристроиться. Жить мирно, солнышку радоваться. В монастырях, знаете ли, тоже не сахар.
        Макаров глянул как-то странно и пробормотал:
        - Солнышко - это хорошо. Но едва ли о пасторальной жизни речь идет. Ценный ваш Прот. Не отпустят. Такие перспективы мальчику открывают. Впрочем, что я вам объясняю.
        - Черт его знает. Возможно, мальчику у вас лучше будет. К самостоятельной жизни он не слишком приспособлен. Ему бы самому решить. Но для начала недурно было бы сегодняшний день пережить.
        Подполковник затянулся папиросой и задумчиво сказал:
        - Чудовищное вы существо, Екатерина Георгиевна. Даже не знаю, что меня в большее замешательство вводит: вульгарность и циничность ваши безмерные или глаза чудные, искренние. Почему вам верить хочется? И что я в романтизм ударился, старый дурак?
        Катя хмыкнула.
        - Может, вы и дурак, но уж точно не старый. Муж мой едва ли старше вас был. Устали вы, отдохнуть нужно. Давеча, вместо того чтобы меня гомеопатическими дозами коньяка потчевать, выставили бы милягу-поручика подышать свежим воздухом. Я бы вам показала - возраст.
        Подполковник изумленно приподнял бровь.
        Катя фыркнула:
        - Да правильно вы все поняли, Алексей Осипович. Я действительно девица циничная, прямолинейная. Ладно, не будем рассусоливать.
        Катя отошла к своим. И кто за язык тянул? Заигрываешь, как… панельная. Тьфу!
        По лестнице звонко затренькали шпоры - спустился туго стянутый ремнями мужчина. Придерживая кривую шашку, громко спросил:
        - Колдуном кто у вас тут будет? Товарищ Троцкий ждет.
        Прот медленно встал. Подполковник сочувственно похлопал его по плечу:
        - Ну, с богом. Не волнуйся. Все обойдется.
        Катя сделала знак Витке - сопровождающие, на выход.
        - Что-то мелковат колдун, - удивился мужчина на лестнице. - Из лилипутов? В цирке откопали, ваше благородие?
        - Вас препроводить мальчика прислали? - холодно поинтересовался Макаров. - Вот и провожайте. Товарищ Троцкий вполне осведомлен, кого именно приглашает.
        - А эти… гражданки куда? У нас все здоровы, не хвораем. Нам сестрицы без надобности. Или барышни по другой части служат?
        - Это кто барышня? - ласково спросила Катя. - Я? Ты, товарищ, язык-то попридержи. Мы сюда не напрашивались, работы и так полно. Мальчик несовершеннолетний, болезненный. Ты ему лекарство дашь, если что? Нас ваши военные секреты не интересуют. И ваш вождь не шибко интригует. Мы привычные, мы под дверью подождем. Если опасаетесь, можете на нас какую-то пулеметку наставить. Аники-воины, блин.
        Военный хохотнул:
        - Да ты, сестрица, смотрю, из бедовых. Даром что накрахмалена. Поднимайтесь, на лестнице подождете. Но чтоб носа внутрь не совать. Оторвем.
        Поднялись по мраморной широкой лестнице. Площадка третьего этажа была залита солнечным светом. У высоких дверей стояли двое часовых - кожаные с ног до головы, в руках «наганы».
        - Здесь ждите, - военный кивнул на стул у подоконника. - И чтоб тихо.
        - Нет, песни орать начнем, - огрызнулась Катя и обняла Прота: - Ну, не мандражируешь?
        - Чего ж, - мальчик попытался улыбнуться. - Вы правильно сказали, насчет вечности. Кому она нужна?
        Катя успела разглядеть прихожую, несколько вешалок - на одной сиротливо болталась папаха и черный зонт. Вдоль стены стояли кресла. Слава богу, в тусклой желтой обивке. Донесся обрывок громкой фразы. Прот вошел, дверь за мальчиком закрылась, один из часовых сделал многозначительный шаг, загораживая проход собственным телом. Стукнули каблуки зеркально начищенных сапог.
        Прямо ставка Гитлера какая-то. Катя почесала бровь. В ставке фюрера ей побывать не довелось, но «кожаные» вели себя точь-в-точь как киношные эсэсовцы. Экая показуха. Даже «наганы» новенькие, вороненые, точно вчера со склада. Театральщина.
        Вита прижалась к подоконнику, судорожно теребила передник. Кожаная гвардия произвела на девчонку сильное впечатление.
        - Садись, - пробурчала Катя. - Мы с тобой не на посту номер один, в ногах правды нет.
        Вита осторожно присела на край стула. Катя запрыгнула на широкий удобный подоконник. Часовые пялились с ухмылками. Катя разгладила на коленях непривычный передник, вполголоса поинтересовалась:
        - Что уставились, товарищи гвардейцы? Женщин не видели? Или бомбы опасаетесь? Нету у нас бомбы. И ядом мы плеваться не умеем. Что в револьверы вцепились? Смотрите, пальцы сведет, бабахать зазря начнете.
        Левый «кожаный» сделал неприличный жест стволом «нагана», намекая, что именно у него свело. Катя ответила столь же неприличным жестом, показывая, куда охранник может засунуть все, что у него чешется, включая револьвер. Стражи тихо засмеялись. Витка покосилась на командиршу как на сумасшедшую.
        Сидели в тишине. Изредка из-за двери доносились отголоски громко сказанных фраз, но в основном и там было тихо. Склонявшееся к закату солнце сквозь стекло пригревало спину. Катя поглядывала в окно - узкий двор упирался в глухой брандмауэр соседнего дома, выходящего фасадом на параллельную улицу. До стены всего метров пятнадцать, но опасаться красным дипломатам нечего - стрелять по окнам неоткуда. В принципе, снайпер и на крыше может устроиться, но уж очень близко и высоко - угол обстрела неудобный. Да и Макаров заверял, что там на чердаке пост выставили. Основательно товарищ Троцкий устроился, безопасность блюдет. Если, конечно, не считать совершеннейшим безумием идею лично отправиться на переговоры в город, прочно удерживаемый противником. Видимо, отчаянное положение у Советов.
        А вот что вы, товарищ сержант, сами-то здесь делаете? Выяснить толком ничего не выяснила. Контрразведка белых участвовала в облаве на мальчика весьма усердно, но что, собственно, дало толчок к охоте на малоизвестного прорицателя, понять так и не удалось. Похоже, сей вопрос и Макарова поставил в тупик. Или кто-то подсунул Прота как отвлекающую цель, или контрразведку вдохновили перехваченные сведения. Возможно, именно странный интерес к мальчику и подогрел желание ухватить приз первыми. Значит, интриги националистов? Но если верить Макарову, никакого пана Кулу контрразведка не знает. Впрочем, это неудивительно - ВСЮР с трудом контролируют город, а что творится в пригородах, белые знать не могут, да и не особо хотят. Борьба с бандитизмом отложена до окончательной победы славного Белого движения. Или не менее славного Красного. Чтоб они все сдохли. Нет, не годитесь вы, Екатерина Георгиевна, в детективы-аналитики. Что-то мысли больше к Проту обращаются. Не сожрал его еще тот тигролев р-р-революции?
        Громкий, с металлическими раскатистыми нотами голос раздался, казалось, прямо за дверью:
        - Не верю!
        Часовые вздрогнули, Витка подскочила со стула, да и сама Катя невольно дернулась.
        - Не верю! - рявкнул зычный голос за дверью. - Мистификация! Насмешка! Не понимаю, как они вынюхали, но меня этим не смутить. Состряпали, хитроумно, тонко, но состряпали! Мистика?! Пусть! Я верю в одну мистику - мистику революции! Я непримиримый атеист. И поповщиной меня не взять! Где этот подполковник?
        Дверь с треском распахнулась, и на пороге возник буйный черный человек. Пышная шевелюра оттягивала голову назад, воинственно сияли стекла пенсне, тараном торчала остроконечная бородка.
        - Попросите подполковника ко мне! Срочно!
        - Да иду я за ним, Лев Давыдович, иду, - мимо буйного человека протиснулся давешний военный, туго опутанный ремнями, запрыгал по ступенькам вниз.
        - И непременно наших вызовите! Слышите, товарищ Трушин? Сейчас же!
        Военный кивнул и исчез внизу. Волосатый Лев революции негодующе блеснул стеклышками пенсне и захлопнул дверь.
        - Лев Давыдович! - заорала Катя, соскальзывая с подоконника. - Товарищ Троцкий!
        С трибуны товарищу сержанту горланить не приходилось, но голос повышать она умела. В лоб уставились стволы «наганов», несчастная Витка в ужасе скорчилась на своем стуле.
        - Товарищ предсовнаркома! - рявкнула Катя, не обращая внимания на револьверы.
        Дверь распахнулась, выглянул вождь советской России - ладонь картинно лежит на колодке «маузера», глаза зорко прищурены. Глянул на Катю. В близоруких голубых глазах за стеклами пенсне мелькнуло недоумение.
        - Сильно извиняюсь, Лев Давыдович, я насчет мальчика. Вы на него не сильно шумели? Он ребенок нервный…
        Троцкий неожиданно усмехнулся:
        - Патронажная сестрица? Вы за кого меня принимаете? Мы с вашим маленьким фокусником вполне мирно собеседовали. Я, барышня, стараюсь карать вожаков провокаторов, а не слепых исполнителей чужих приказов. Тем более детей. Революция несет миру величайшее великодушие, а не слепую ярость.
        - Я и не сомневалась. О вашем великодушии настоящие легенды ходят. Но уж очень мальчик слабенький. Вы там провокаторов хоть на кол сажайте, но с ребенком помягче. Очень вас прошу, - проникновенно сказала Катя.
        Вершитель революционных судеб с интересом воззрился на нее, но тут по лестнице взбежал подполковник Макаров:
        - Господин Троцкий, новые вопросы возникли?
        - И не один, - ядовито заверил предсовнаркома. - Входите и извольте объясниться.
        Дверь захлопнулась. Один из «кожаных», опустив, наконец, револьвер, выразительно постучал себя по лбу. Другой, поправляя фуражку, прошептал:
        - Спятила? Чуть свинцовую пилюлю не схлопотала. Коза…
        - А що вы пистолями размахиваете? - подала голос пришедшая в себя Вита. - Во всеоружии, а баб боитесь.
        - Уж тебя-то, мышь сионская, и вовсе перепугались, - усмехнулся охранник. - Что, увидела товарища Троцкого и чуть со стула не перекинулась? То-то.
        - Так мы же его и вправду в первый раз видим, - сказала Катя. - Прямо вихрь какой-то. Матерый человечище.
        - Помалкивайте лучше, - пробормотал второй охранник и неодобрительно посмотрел на напарника.
        К предсовнаркома торопливо прошли несколько человек. Катя без особого интереса проводила взглядом людей в полувоенной форме. Эти не львы, эти бумажные кроты революции. Без таких никакая власть не устоит. Вроде мелькнуло и смутно знакомое лицо. Честно говоря, Катя большевистских функционеров знала слабовато, разве что по портретам, когда-то мельком виденным в 40-х. Но там не до изучения исторических физиономий было.
        Вскоре вышел подполковник Макаров. Снял фуражку, вытер платком гладкую макушку:
        - Мальчик в порядке. Только товарищ Троцкий в очевидное верить никак не желает.
        Вышел затянутый ремнями военный, постучал папиросой по крышке портсигара:
        - Да, господин подполковник, подсунули вы нам сюрпризец. Что сосунок делает, а? Пожалуй, я к нему под лапку соваться не стану.
        - И не нужно, товарищ Трушин. Прошлое свое мы с вами знаем, а будущее ведь - как его проверишь?
        - Согласен. Но пацан сулит такое дерьмецо, что и представить тошно. С вашей подачи, подполковник? На нерв давите, а?
        - Да я бы с удовольствием. Но, боюсь, мальчик и нам райских кущ не обещает.
        - Понятно, - военный покосился на Катю. - Барышня тоже из ваших? Цирковая? Как рявкнула - чистый комэска. Шашку в руку и в седло. Экие глазки ледяные, сразу видно, из идейных. Пролетарской кровушки жаждет обпиться?
        - Вряд ли. Мадемуазель к милосердию более склонна, о мальчике заботится.
        Приехал Деникин. На лестнице сразу стало многолюдно. Озабоченные адъютанты зашмыгали вверх и вниз. Подтянулась дополнительная охрана красного вождя. На ступеньках, ведущих на чердак, устроился широкоплечий тип, в неизменной коже, и с «Шошем»-ручником на коленях. Главнокомандующий ВСЮР, в сопровождении тучного генерал-лейтенанта и двух адъютантов с пухлыми портфелями, ни на кого не глядя, поднялся наверх. Двери плотно закрылись.
        - Да мы тут посинеем ждать, - сказала несклонная к переоценке тонкости дипломатического момента Катя.
        - Покраснеете, - ухмыльнулся охранник с пулеметом.
        Подполковник Макаров только коротко глянул на него, закурил новую папиросу. Портсигар его порядком опустел. Видимо, волнуется Алексей Осипович. Уставшие «кожаные» поглядывали на офицера с ненавистью - курить им тоже страшно хотелось.
        - Алексей Осипович, вы бы не частили так, - сказала Катя. - Задымили все. Да и нам завидно.
        - Виноват, - подполковник спохватился. - Совершенно о манерах забыл.
        - Да дыми, чего там, - пулеметчик нехорошо улыбнулся. - Недолго вам осталось дорогим табачком баловаться. Вот передохнём маленько да и покончим с модой золотопогонников охранять.
        - Что так? - поинтересовалась Катя. - Патронов до хрена осталось? Руки чешутся?
        - Руки у народа - одна мозоль, чесаться нечему. Передохнуть нужно - это партия правильно придумала. Урожай убрать, тиф добить. Дать тем, кто обманут, дух перевести да верные выводы сделать. Может, и кто из ваших одумается, стрелять в народ бросит. Ну а не передумает… пощады не будет. Революция в крови закалилась. Закончим дело. Как не вертитесь, закончим. Последний и решительный - оно очень правильно сказано.
        - Тьфу! - Катя поморщилась. - Ну ты страшила премудрый, прям в голове опилки пополам с отрубями. Последний решительный - это не с золотыми погонами. Это с немцами. С поляками. С хохлами, что задницу немцам лижут. С японцами.
        - Ты меня не агитируй, - отозвался пулеметчик. - Я японцев сроду не видел. Хватит с нас за Порт-Артуры кровь лить. И с Петлюрой и поляками мы замиримся. Потому как вы - первый враг. Классовый. И покою, пока нашу правду не примете, никому не будет. Ты барышня красивая, упрямая. Жаль тебя будет к стенке ставить. Тикала бы себе за кордон. Лично я к красивым и упрямым злобы не имею. И замуж бы такую взял. Но ежели на принцип пойдешь - рука не дрогнет. К стене поставлю и полосну. Без мучений и всяких там кордебалетов.
        - Благодарствую, - Катя погладила бровь. - Смотри, как бы у тебя «Шош» не рассыпался меня стрелять. Великую справедливость собрался наводить французской штампованной шарманкой? Магазин кривой уговаривать слезными пардонами будешь? Что морщишься? Страну победившего социализма фуфлом буржуйским защищаем? Без таких, как господин подполковник, еще лет тридцать нормального ручника не придумаем.
        - Придумаем, - пообещал пулеметчик, - еще и не такое придумаем…
        - Дискуссию разводите? - из двери выглянул подтянутый Трушин. - Я тебе, Степан, сколько раз говорил язык придерживать? Тебя, сукиного сына, давно в агитотдел сплавить нужно было. Вот что, барышни, через полчаса перерыв назначен. Мальчонку нужно будет чаем напоить, что ли. Утомился он. Только нужен мальчонка еще будет, так что внутрь заходите и нечего здесь бойцов разлагать. И вы, подполковник, заходите. Товарищ Троцкий добро дал. Ты, Макаров, человек разумный, палить сдуру не начнешь.
        Переговоры шли за прикрытой дверью, у которой торчали еще один «кожаный» и щеголеватый капитан из свиты командующего. Из зала доносился резкий голос Троцкого. Ему отвечали приглушенно, неразборчиво. Усаживаясь на диванчик в углу, Катя глянула на пришибленную массой впечатлений Виту. Этак всю разведгруппу измором из строя выведут. Бедняге Проту еще труднее.
        - Алексей Осипович, а где здесь… самовар, что ли? Чем мальчику подкрепиться?
        - Снизу принесут. Господа большевики нашу снедь употреблять опасаются, мы, соответственно, их угощений избегаем. Так что пока из штаба подвезут.
        - Разумно, - Катя пыталась разглядеть происходящее в зале переговоров. Мешал маячивший за дверью адъютант.
        Ладно, подождем. В полутемной (большие окна зашторены) комнате пахло недавним ремонтом. Мебель, явно подобранная в спешке, беспорядочно стояла вдоль стен. На некоторой красовались кляксы извести. Бордовых тонов, слава богам, не наблюдалось.
        Катя поскребла ногтем известку на подлокотнике:
        - Готовились к приезду дорогих гостей, Алексей Осипович? Дизайн наводили, старались, а они неблагодарно «Шошем» грозят?
        - Идея готовить хоромы к приезду хамоватых гостей действительно крайне сомнительна. Даже не знаю, кого и осенило. Екатерина Георгиевна, а откуда такие познания в пулеметном деле? Супруг по этой части служил?
        - Не угадали. Один мой хороший товарищ числился большим мастером по части пулеметов. Можете не верить, но чистокровный германец. Гансом звали. Погиб он… - Катя онемела…
        Фигура в двери наконец сдвинулась, стал виден Прот. Мальчик почти утопал в глубоком кресле, рассеянно катал по пухлому валику оторванную пуговицу. Кресло было шикарное, мягкое, обитое бархатом. Бархатом с узором в темно-бордовый цветок.
        Подполковник Макаров охнул от крепкого удара локтем в бок.
        - Вашу мать, Алексей Осипович! Какого черта?! Вы про мебель клялись?
        - Катя, помилосердствуйте! Вы мне ребро сломали. Первый раз это дурацкое кресло вижу. Неужели сегодня поставили?
        Катя решительно встала. Макаров ухватил за локоть:
        - Да погодите вы! Ничего ведь не происходит. Он там уже два часа сидит. Сейчас я узнаю…
        Он подошел к капитану. Через минуту вернулся к напряженно застывшей Кате:
        - Нелепое совпадение. Вчера красный Бонапартий жаловался на невыносимые бытовые условия, умышленно созданные в зале переговоров. Часть мебели поменяли. Кажется, привезли из губернского суда.
        - Да мне наплевать откуда! Немедленно мальчика оттуда выведите! Или я сама туда ворвусь и вытащу.
        - Катя, вы в своем уме?
        Катя ухватила дражайшего Алексея Осиповича за ремень портупеи. От ярости зубы свело. Сейчас «наган» у него выдрать, заодно промеж ног заехать…
        За окном грянули «Прощание славянки».
        И Катя, и подполковник в изумлении оглянулись на окно. Испуганная Витка отодвинула портьеру:
        - Музыканты, Катерина Еорьевна.
        - От окна отойди. Оркестра не видела?
        - Не видела, - покаянно призналась Вита.
        На площади десяток музыкантов в потрепанной военной форме громко, но весьма нестройно выводил знаменитый марш. Особенно старался тромбон и облезлый барабан.
        К окну поспешно прошел адъютант главнокомандующего, за ним нахмурившийся товарищ Трушин.
        - Никак, вы, господа белогвардейцы, очередную провокацию учудили?
        - Что там? - громко и недовольно спросил Деникин, поднимаясь из-за стола в зале переговоров.
        - Оркестр, - недоуменно доложил штабс-капитан. - Не понимаю чей. Совершенно точно не алексеевцы. Возможно, саперного батальона?
        - Разберитесь и доложите.
        - Вот, товарищи, подлинная суть Белого движения, - насмешливо прокомментировал Троцкий. - Эполеты, белые перчатки, духовой оркестр, цирковые представления, барышни в талиях корсетных…
        «Нет на мне никакого корсета», - раздраженно подумала Катя, двигаясь к двери зала заседания. Макаров попытался ухватить за руку, девушка уклонилась.
        В зале Троцкий все повышал голос:
        - И это в момент, когда изнеможенная страна получила мизерный шанс прекратить бессмысленное кровопролитие. Пусть временно, пусть на несколько дней! Варьете, шантан, вульгарный вертеп! Господа, опомнитесь, страну нельзя спасать руками с насандаленными ногтями! Да, необходимы компромиссы! Мы все слышали ужасающие прогнозы. Пусть они всего лишь игра нездорового, болезненного воображения, но, если в них имеется хоть капля предвидения, мы обязаны это учесть. Генерал, даже признавая антагонистические разногласия наших позиций, не могу не воззвать к голосу вашего рассудка. Демаркационная линия должна быть согласована не позднее завтрашнего дня.
        - Еще раз, господин Председатель Совета народных комиссаров, - раздался глуховатый голос Деникина, - напоминаю, извольте меня именовать согласно званию - генерал-лейтенантом…
        «Упрямые как бараны, - подумала Катя, неназойливо оттесняя от двери «кожаного. - Пусть спорят до посинения, а парня я сейчас вытащу». Прота она видела, сидел все такой же отстраненный, опустив голову, играл пуговицей.
        На улице стукнул близкий выстрел. Прот вздрогнул, выронил пуговицу, потянулся к полу… Присутствующие обернулись к зашторенному окну…
        Потолок вспух. Катю ослепил огненный шар, растекшийся по комнате.
        Взрывной волной девушку отшвырнуло на середину прихожей.
        Густое облако пыли заполнило все вокруг. Уши словно воском залило. Катя едва слышала, как кашляет где-то рядом Витка. Болела поясница. Катя нащупала под собой раздавленный стул.
        - Витка, на улицу выползай, - то ли прошептала, то ли прокричала Катя. В ушах нарастал мучительный болезненный звон. Из дверного проема залы - двери были снесены с петель - ползли густые клубы пыли и дыма. Катя с трудом подняла себя на ноги и, спотыкаясь, побрела в дым.
        Над полом облако дыма было реже. Сгибаясь, девушка переступила через сучащее ногами тело, в дверном проеме лежал охранник в коже - верхнюю часть черепа ему снесло начисто. Катя ощупью обошла опрокинутое кресло. До взрыва Прот сидел где-то левее. Здесь пыль висела абсолютно непроницаемым облаком. Где-то рядом трещало, разгораясь, пламя - в известковой взвеси мерцало тусклое пятно. Катя наступила на тело, машинально содрала с окна чудом уцелевшую портьеру, накрыла тканью огонь. Ориентироваться было невозможно - часть потолка рухнула, накрыв длинный овальный стол. На мгновение, точно насмешка, сквозь пыль и дым мелькнуло вечернее, но все еще голубое и чистое небо. Катя стянула с головы косынку, повязала нижнюю часть лица. Где пацан?
        Снова пришлось согнуться. Под руки попалось что-то круглое, припорошенное белой пылью. Страшась увидеть знакомый прищур, Катя тронула - голова повернулась, открыла ухоженную с проседью бородку. А, главнокомандующий. То есть, простите, ваше превосходительство, - генерал-лейтенант. Катя вытерла о юбку руку, испачканную сочащейся из оборванной шеи генеральской кровью. Следующее тело оказалось завалено рухнувшими балками и крышкой стола. Судя по размеру щегольских, припудренных известкой сапог - не Прот. Катя наткнулась на стену, испещренную сотней свежих оспин, кашляя, перебралась через мешанину обломков мебели, двинулась налево. Проклятый подол цеплялся за все подряд. Массивное кресло валялось на боку, из разодранной обивки торчали пучки конского волоса. Катя наступила на что-то скользкое.
        - Твою мать! Дерьмо сплошное!
        - Жив я еще, - отозвался Прот откуда-то снизу и судорожно закашлялся.
        Мальчик лежал, придавленный креслом и досками, присыпанный пылью, как и все кругом.
        - Чего разлегся? Удобно?
        - Мне руку оторвало, - пробормотал Прот. - Катя, вы целы? А Вита где?
        - Да подожди ты! - Катя, упав на колени, уперлась плечом и приподняла кресло вместе с широким пластом штукатурки и расщепленной дранки. Прот застонал.
        - Тихо-тихо! Рука на месте. Плечо немного подранено.
        Судя по пятну крови, рука пострадала порядком. Сейчас вытащить, повязку-жгут наложить…
        В углу кто-то страшно застонал:
        - Ой, боже мой, ноги, ноги… Товарищ предсовнаркома… Лев Давыдович, вы живы?
        Катя подхватила мальчика:
        - Держись. Сейчас вытащу на свежий воздух. Проплюемся.
        Прот застонал - его левая рука болталась плетью.
        - Ой, больно! Почему я сразу не умер?
        - Блин! Потому что жить будешь. Херня твоя хиромантия, вовсе и не угадал. Руку, балбес, придерживай.
        Пыль медленно оседала. Из-под груды обрушившегося потолка неторопливо сочились ручейки крови. Вокруг валялись изуродованные тела, изломанная мебель. Казалось, в комнату угодил заряд шрапнели. Катя переступила через обрубок человеческого тела - конечности оторваны, лишь витой аксельбант чудно светился на уцелевшем клочке кителя. В углу продолжали хрипло стонать. Катя приостановилась, поудобнее перехватывая мальчика (тощий, а весу немерено). За просторными провалами окон - рамы напрочь выбило - все голубело июльское небо. Сквозь вату, забившую уши, постукивали выстрелы. И было еще что-то, отчего Катя остолбенела: прямо по голубому небосводу летели темные фигуры. О, крепко тебя контузило!
        Катя опомнилась. Конечно, не летели - гуськом плыли наискось, прицепившись к протянутому через двор проводу. Этакий импровизированный фуникулер. Тьфу, прямо черепашки-ниндзя какие-то. А «фуникулер», между прочим, прямо сюда их несет.
        Катя, не разбирая дороги, кинулась к двери. Чуть не приложила мальчишку головой о разбитый проем. Прот охнул. Катя споткнулась о труп, запуталась в вешалке. Черт, не проберешься, а «черепашки» не конфетками угощать будут.
        Кто-то поддержал за локоть.
        - Катерина Еорьевна, он живой? Ой, та що ж такое? - Витка закашлялась.
        - Так. Не перхай. Бери Прота. И валите отсюда изо всех сил.
        - Та я же не удержу!
        - Удержишь. Деваться тебе некуда. Пошли вон отсюда!
        - Я сам, сам! - забормотал мальчик.
        Неловко обхватив друг друга, подбитый пророк и девчонка поковыляли к распахнутой двери на лестницу. Катя присела, начала шарить по скользкой коже на боку у мертвеца - где кобура? Черт, пустая.
        Поздно. В окно зала влетела первая фигура, выругалась, оступившись, отцепила карабин страховки, замерла с револьвером наготове. Следом въехала вторая тень, задела сапогами рухнувшую балку, тоже выругалась:
        - От бисови качели! Не станешь.
        Катя распласталась на полу, голова на ноге трупа - может, за мертвую примут?
        «Летуны» въезжали в окно как на конвейере, споро разбегались по углам, вскидывая готовое к стрельбе оружие. Двое втянули в окно нагруженного человека - на спине тренога, еще что-то громоздкое. Пулемет?
        - Швидше! По плану, по плану. Да втихомирте вы його!
        В углу сухо треснул револьверный выстрел - жуткие стоны оборвались.
        - Свету маловато, - озабоченно сказал возящийся у стены тип.
        - Ничого, подсветимо. Не возися. На лестнице хто?
        - Йдемо, пан сотник.
        На спину Кате наступил тяжелый сапог. Двое пришельцев с карабинами шмыгнули к двери на лестницу. Засели, выставив оружие, - от девушки их отделял лишь перевернутый стол.
        Влипла, - ни туда ни сюда. Хорошо еще, ребята успели выбраться. Догадается Витка плечо пацану чем-то перетянуть?
        - Швидше, швидше! - торопили в зале. - Где головний жид?
        - Так хто ж тут розбере? - ответили со смешком. - Гляньте, пан сотник, - от этих одна требуха залишилась.
        - Плохо. Могут не повирити.
        - Я готов, пан сотник, - сказал человек у стены.
        Катя сообразила, что на треноге торчит не что иное, как кинокамера.
        - Зараз. Того поближче пидсуньте. И лицем, лицем сюди. Так, це у нас товариш нарком, - пид ноги його. Спочатку фото, потим знимемо загальний план. И обличчя, обличчя ретельнише. Та бачу, що облич не залишилось. Олександр Петрович, постарайтесь. Це у нас, мабуть, сам Бронштейн. Бис його знає, по маузеру лише можна впизнати. Деникин у нас де? Швидше!
        - Пид столом, мабуть, - сказал длинноусый человек с карабином за плечами и фотокамерой в руках. - Доставати будемо?
        - Якщо залишиться час. Хлопци, ставайте. Спочатку вас. И швидше, зараз червони очухаються.
        У разрушенного стола, торопливо поправляя папахи со шлыками, выстроились трое парней. Двое держали карабины, третий картинно расправил желто-голубое полотнище.
        - Морди погероичнее, - приказал человек рядом с кинооператором.
        Катя стиснула зубы. Знакомый голос, знакомый. Как же до него дотянуться?
        На улице чаще застучали выстрелы. Бухнула граната.
        - Швидше! Готови? Деникина не знайшли?
        - Нема. Ось сестриця околела. Не заминить?
        - В загальнийий план пиде. Тильки подил ий задерить пикантнише. «Москали та их шльондри» - добре. Але спершу хлопцив. Почали!
        Сверкнул магний. Человек, стоящий над Катей, отвернулся, выругался.
        - О! Як блискавка. Аж очи виела.
        Катя вскинулась на локте, ударила ногой в колено. Человек с проклятием начал падать, девушка, обхватив его сзади, перехватила карабин. С одной руки выстрелила - хлопец, гордо позирующий камере, дернулся - из головы полетели брызги. Вот это был бы кадр.
        Тело в объятиях Кати вздрогнуло - в ответ стреляли мгновенно. Ладно, пока бейте своих, чтоб чужие боялись.
        Падая за косяк, Катя опять зацепилась за вешалку. Вот же проклятый предмет интерьера - растопырится, хуже спирали Бруно. Ничего, карабин в руках, жить можно. Пока…
        Как и ожидала, от двери, что вела на лестницу, сунулся один, Катя выстрелила ему в грудь. Второй, гад, не поднялся, наугад пальнул из-за стола. Плохо. Сейчас с двух сторон зажмут. Вон пан Кула как орет. Придется самой навстречу выходить…
        Катя метнула себя в дверной проем. Пули прошли поверх головы. Удачно сшибла плечом человека. Выстрелом свалила фигуру у стены. Зря - это оператор, он им самим мешал. Только не стоять…
        Стреляли почти все, только, считай, в пустое место. Черт, влетевший в залу (баба? ведьма? но в юбке определенно), бешено метнулся прямо к хлопцам. Один отлетел скорчившись - стволом между ног перепало. Другие отшатнулись, мешая друг другу. А она - вот она, рядом, волчком крутится в тесноте, за одежду цепляет, на трупы, на балки хлопцев опрокидывает. Челюсти да шеи под прикладом, что мелькает быстрее шашки, хрустят.
        …Шансов нет. Их здесь шестеро, седьмой за спиной у двери. Затвор передернуть некогда. Сколько ни вертись… Пуля обожгла бок. Он. Вот гадина, в стороне остался. Но своих еще жалеет. Хорошо, что хлопцы его не профи. На, сука, в кадык…
        Треск, хруст, мат, выстрелы вслепую. Со стороны бьет «парабеллум», пытаясь найти в круговерти гибкое тело, вьющееся неуловимой тенью….
        Пульсирующий, кинжальный огонь от дверей Катя прочувствовала раньше всех. Однако привыкаешь к автоматическому оружию. Инстинктивно рухнула на пол. Рядом с мгновенным опозданием, уже не по своей воле, валились другие. Катя наконец передернула затвор, ткнула ствол в бок кому-то воющему. Не вой, сука усатая.
        Треск очередей оборвался.
        Катя приподняла голову, столкнула с ног хрипящего пробитыми легкими гайдамака.
        - Все, Степан? Накрылась твоя франция?
        - Чего накрылась? - пробормотал кожаный пулеметчик, возясь с затвором. - Патроны тю-тю. Не задел? Я сразу не допер, че здесь делается.
        - А потом уже какой смысл был останавливаться, - согласилась Катя. - Хорошо, что у тебя магазин короткий.
        - Где товарищи? - в комнату ввалились трое с «наганами». Первый, «кожаный», держался за окровавленную руку.
        - Кажется, здесь все - того, - объяснил Степан, продолжая возиться с пулеметом. - Беляков мы положили. Девка тут их мочила, так что…
        - Это петлюровцы наскочили, - сказала Катя, озираясь.
        Трупы лежали вперемешку. Изуродованная голова предсовнаркома, узнаваемая лишь по пышной копне волос, торчала из-под сапог ряженого театрального казака.
        - Товарищ Троцкий, - с ужасом прошептал «кожаный». - Как же это?!
        - Где?! Где этот?! - заорала Катя. - У стены был, с «люггером». Вот говноедово племя! Куда он, б… делся? Куда, мать вашу?!
        - Ты що? - Степан попятился. - Один вроде наверх скакнул, на крышу. Да куда он денется?
        - Онанюга поёбышев! Сучара мордатая, я тебя… - плюясь ругательствами, Катя искала оружие. Без особого почтения вырвала из кобуры самый главный «маузер» Советской Республики.
        - Кто ушел-то? - прохрипел, приседая на корточки, раненый «кожаный».
        - Да вроде главный петлюра, - в замешательстве пояснил Степан. - Это… ты что?
        Катя яростным рывком содрала с себя фартук и юбку, сунула «маузер» за ворот блузки, подпрыгнула, хватаясь за уцелевшую в проломе потолка балку.
        - Ты, мы щас вместе, обожди, - подскочил молодой боец.
        Ноги в чулках и новых туфлях дрыгнули - девушка исчезла на развороченном чердаке, крикнула:
        - Он по крыше попробует уйти. Гаркнете, чтобы меня наши не подстрелили.
        Не матерись. Некогда. Завернувшиеся длинными лепестками листы жести норовили зацепить, расцарапать ноги. Туфли (полное дерьмо!) оскальзывались. Жакетка, даже расстегнутая, стесняла движения. Крышу Катя уже перебежала. Видела двух раскинувшихся за мешками с песком красноармейцев. Покурили ребята - с того дома снайпер шутя снял.
        Где он?! Где?!
        С соседней крыши гостиницы - здание на два этажа выше - наблюдали за метаниями полуголой девки. Когда на крышу выглянула, пальнули пару раз сгоряча, пока не заорала доходчиво, кулаком грозя. Сейчас любуются, уроды.
        Где он?
        Так. Сигануть головой вниз он не мог. Не из таких. Съехать обратно тем же манером черепашек-ниндзя не получится - угол натянутого провода не позволит. На гостиницу перебраться не мог. Но пути отхода наверняка продумал. И не под пулями пойдет… Тогда торец дома. Чего, идиотка, время теряла?
        Крюк у края крыши не поленились, надежно приклепали. Вниз тянулся узкий шнур, подкрашен под цвет кирпича, сразу не разглядишь. Вот суки. Какая у него фора? Минута. От силы две.
        Отползая от края крыши и сбрасывая жакет, Катя увидела его - перебегал соседний двор. Сейчас-сейчас - ага, нырнул в окно полуподвала.
        С крыши гостиницы заулюлюкал кто-то политически несознательный. Подожди, стервец, живо на Соловки прогуляешься - товарища Троцкого злодейски подорвали, а ты баб освистываешь?
        Жакетом предохранять руки - дело сомнительное. Катя свесилась за карниз с замирающим сердцем - не хрущевка какая-нибудь. Брякнешься - похоронят вместе со Львом революции. Интересно, может, и Кремлевской стены удостоят?
        Руки удержали. Девушка неловко заскользила вниз. Ступни шнур поймали, но притормаживать дамскими туфлями было трудновато. Шнур, понятно, до земли не доходил, последние пару метров пришлось пролететь и довольно чувствительно приземлиться на утоптанную землю.
        Под домом лежал раненый - фуражка откатилась в сторону, ручеек крови тянулся по растрескавшейся цементной отмостке. На губах лопаются розовые пузыри.
        Стоило выпрямиться и сделать шаг, как со стороны улицы хлестнул плотный залп. Пули свистнули у головы, Катя сделала с места прыжок в стиле тушканчика - олимпийского чемпиона. Укрылась за стеной сарая, перемахнула через забор. Перебежала под деревьями - в ствол немедленно стукнула пуля. Да что ж такое?! Нашли козу отпущения.
        Зигзагом проскочила дворик. Повезло - выстрелы бахали кругом, но как-то неопределенно. Может, есть еще в кого пострелять кроме несчастной девушки? Сержант манером того же призового тушканчика влетела в темную подворотню. Впереди арку перегораживали запертые на ржавый замок ворота. Херово, он-то как-то здесь прошел? Или не здесь? Ага, под воротами щель.
        Надо думать, пану Куле было легче - размер груди чуть иной. «Маузер» чудом живот Кате не проткнул, хорошо, еще под блузкой оружие надежно держится. Черт, и бок болит. Видно, зацепило там, в бывшей переговорной. Блузка красным набрякла. Перевязать бы…
        Вот он, тот двор. Вот оно, окно. Как даст сейчас беглец в лоб из двух стволов. Катя перекатилась к стене - окно молчало. Пыльный переплет аккуратно выставлен в приямок, все тихо, мирно. Даже за спиной постреливают как-то неуверенно. Точно - без вас, товарищ сержант, всякий азарт у людей мигом пропадает.
        Катя ввалилась в подвал, откатилась в сторону. Выставила «маузер»… Тихо, прохладно, сквознячок приятный, грибами попахивает. Нет его здесь. Ушел.
        Стараясь не топать туфлями (ну просто чудовищно неподходящие шузы, как специально подсунули), прошла в коридор. Задела головой пустой электрический патрон - лампочка давно вывернута. Пусто, ни лампочек, ни света, ни пана Кулы. А был здесь, был, вон как порохом попахивает.
        Катя дернулась, разглядев в углу темное. Нет, не он. Шмотки его. Шаровары, ремни с подсумками и ножом, две кобуры, папаха. Скинул шкурку предводитель идейных гайдамаков. Трогать шмотье не будем, мог и сюрприз оставить. Хотя на устройство сюрпризов ему бы время требовалось. И на переодевание. Где-то рядом хлопец. Вот досада. Чтоб ему триострый герб да в анус вонючий…
        Куда делся? Если переоделся, скорее всего, не в щель решил заползать. Легализовался, с документами у него наверняка полный порядок. Рядом он, рядышком. Бабуин павиановый. Будет сегодня удача или как лбом в стену?
        Проход нашелся, Катя запрыгала по ступенькам, совершенно не удивилась тому, что дверь отперта. Подъезд, лестница с отодранными на топливо перилами, проходной двор… Катя успела увидеть выглядывающие из-за двери головы. Метнулась туда.
        - Господа, господа!
        Дверь моментально захлопнулась, слышно было, как ее торопливо закладывают чем-то массивным.
        - Господа, откройте на секундочку.
        - Отойдите! - голос дрожащий. - Мы уполномочены домовым советом самообороны. Имеем полное право стрелять.
        - Да ради бога. Только не в одинокую безоружную женщину, - «маузер» Катя по-детски спрятала за спину. - Вы мне только скажите. Мы здесь с братом потерялись. Не видели, куда он побежал? Он такой молодой, симпатичный. Вот прямо сейчас здесь был.
        - Поручик? Чернявый такой, невысокий?
        - Он! Пусечка мой! - в восторге пискнула Катя. - Куда он, дурачок, побежал?
        - Да он прямо на Кузнечну выскочил и направо свернул, - охотно объяснили из-за двери. - Буквально минуту назад. Догоняйте, барышня, догоняйте.
        Катя вылетела на улицу. Улица Кузнечная оказалась просторной, цивилизованной. Бежать - одно удовольствие, если бы еще бок так не пекло. Катя проскочила мимо тумбы со свеженькими приказами Главнокомандующего, подробно разъясняющими истинный смысл переговоров с большевиками. Улица была пуста. Свернул, гад.
        Катя выскочила на перекресток. Дальше, где переулок выходил на параллельную Рыбную улицу, у развернутой поперек проезда телеги, стоял патруль под командой прапорщика-алексеевца. Клево! Встревоженный прапорщик беседовал с улыбчивым взъерошенным поручиком-артиллеристом.
        - Караул! - взвыла Катя. - Держите его! Серьги мои унес, негодяй!
        Прапорщик оторопело уставился на несущееся к патрулю создание, резво перебирающее красивыми ножками в черных, почти целых чулочках. Существо было жутко растрепанное, с закопченным лицом, в блузке с расплывшимся на боку кровавым пятном. Рядовые неуверенно качнули штыками. Катя понимала, что особого доверия сейчас не внушает. Какие уж тут серьги!
        Но теперь у пана Кулы не выдержали нервы - он коротко ударил прапорщика в печень, без труда вышиб винтовку из рук солдата, перекатился через телегу и кинулся прочь. Двое патрульных вскинули винтовки - беглец на ходу обернулся, в руке его был «парабеллум». Часто захлопали выстрелы - бил пан Кула точно, - один из солдат выронил винтовку и повалился на булыжник, остальные присели за телегу. В следующий миг через телегу, с воплем «Контрразведку сюда!», перелетела бешеная девка.
        Пан Кула бежал зигзагами, опасаясь пули в спину. Катя стрелять не собиралась - живой нужен. По правде говоря, контрразведка при намечающейся доверительной беседе лишней будет. Про нее вспомнила, исключительно чтобы самой пулю между лопаток не схлопотать.
        Беглец обернулся. «Нет, шалишь, выцеливать нас не нужно» - Катя с разбегу покатилась по булыжнику. Одна пуля свистнула над головой, вторая чиркнула по камню. Катя выстрелила из «маузера». Пан Кула пригнулся и рванул дальше.
        Падение порядком вышибло из Кати дух - бок жгло так, что хоть ори. Неужели проникающее? Ладно, потом.
        Пан Кула выиграл метров тридцать, пока Катя разлеживалась. Умеет бегать, подлец. Улица пуста, впереди площадь. Ничего, мы тебе еще фору дадим. Катя скинула туфли. Прощайте, чулочки.
        Камни были еще теплые, нагретые за день. Курорт. Осталось поднажать.
        Выскочили на площадь. Пан Кула перебежал через трамвайные рельсы - прогрессивный транспорт в городе давно уже не ходил. От набережной раздалось что-то вроде «стоять, стрелять будем!». Да идите на хер, пробежаться людям не даете. Пан Кула обернулся, выстрелил. Катя вильнула в сторону, пули не услышала. Нервничать начинаем? Рука-то уже не та. И фору ты уже профукал.
        Тут, совершенно несвоевременно, ударил пулемет с набережной. И беглец, и Катя синхронно покатились по мостовой. Нет уж, под огнем «максима» по площади бегать дураков нет. Пулемет умолк, от набережной снова закричали, что-то приказывая. Катя толком ничего не разобрала - то ли «вата» из ушей после взрыва не до конца рассосалась, то ли дикция у командира пулеметчиков вовсе поганая. Зато пан Кула и не думал прислушиваться - рванул к парапету, нырнул за ступеньки аптеки. Пулемет вновь резанул по мостовой, Катя ткнулась подбородком в булыжник, пытаясь не упустить из виду ступеньки, прицелилась - нет, в любом случае не уйдешь, панове.
        Пули перестали щелкать по мостовой, Катя подняла голову и заорала, размахивая «маузером»:
        - Контрразведка, вашу мать! Все под суд пойдете, долбоебы тупорылые!
        Опять упустила - пан Кула выкатился из-за ступенек, ужом скользнул за угол.
        Катя вскочила, ожидая каждое мгновение пулеметной строчки в спину, кинулась прямо к входу в аптеку, с разбегу сиганула со ступенек, за угол, вскинула «маузер» на затаившееся пятно - нет, не раздвоился беглец, просто китель кинул. Ловкий ты, только сейчас ты просто зайчик. С зубками, но зайчик, зайчик. Опыта тебе не хватает.
        Катя на бегу подцепила китель. «Что тут у нас тяжеленькое? На ощупь - документы, на хер эту «липу». Обоймы… А здесь? Кругляшик? Ну да, любимые в продвинутых кругах спецслужб гранаты Миллса. Тяжело с ними бегать, да?»
        Упала за дерево Катя очень вовремя - пан Кула решил дать бой, засев за углом солидного каменного забора. Шпарил гад с двух рук - «парабеллумы» гавкали не хуже пулемета, Катя, скорчившись за тонковатым стволом каштана, чувствовала, как в дерево стучат пули. Только эта пальба скорее психологический выкрутас, с перепугу. Не ждал, гайдамакский атаман, что так плотно на хвост сядут, да?
        Катя бабахнула в угол забора из «маузера», опять же исключительно в воспитательных целях. Теперь была уверена, что поговорить удастся. Зайчик кинулся прочь, Катя следом. Мешала граната в руке, вот фигня, и сунуть бомбу некуда, и расстаться жалко.
        Пан Кула неожиданно свернул в подворотню. Странно, судя по всему, двор не проходной. Зайчик выстрелил в сторону преследовательницы и не скрываясь нырнул в полуподвал. Задолбал, честное слово. Что за крысиные ухватки?
        К двери Катя приблизилась не торопясь. Морщась, пощупала бок. Вроде царапина, но болит зверски. И крови многовато. Надо бы быстрей побеседовать да собственным здоровьем заняться.
        Дощатые полусгнившие ступени, сплошь поросшие мхом, низкий свод. Натуральный склеп. Витка согласится, петлюровцы суть упыри богомерзкие. Может, он уже в гроб залез и крышкой прикрылся?
        Катя подняла половинку кирпича, швырнула вниз в гостеприимно приоткрытую дверь. Дверь беззвучно - петли смазаны - качнулась и тут же затрещала, разносимая выстрелами изнутри. Катя, успевшая прижаться к стене, стряхнула с плеча щепки. Вот блин - не с одного ствола бьют и даже не с двух.
        Расстрел ни в чем не повинной двери прекратился. Нервишки подводят. Катя отправила вниз еще один кирпич - на этот раз в ответ торопливо хлопнул единственный выстрел, винтовочный.
        - Сопротивление бесполезно, - громко сказала Катя. - Хорош баловать. Обещаю сохранить жизнь. Вылазьте.
        - Ще не вмерла Україна, - ответил вздрагивающий юный голос. - Спробуй сунься.
        «Нехорошо, сопляк какой-то идейный. А где же наш прыткий зайчик? Уходит какой-нибудь норой? Уже ушел?»
        - Хватит пальбы бессмысленной, - сказала Катя. - Сейчас здесь вся контрразведка будет. Давайте без перегибов. Первым выходит Горбатый, в смысле - пан Кула.
        - Ти, жидовка чекистська, не шуткуй. Ти ж никому нас не сдашь. До тебе куди бильше питань буде. Давай так поговоримо, - откуда-то из глубины подвала отозвался напряженный голос пана Кулы. - Коллеги ведь, чому нам договор не заключить?
        «Да пошел ты. Чудом ведь башку взрывом не оторвало, а теперь договор с тобой заключай?»
        Катя швырнула очередной кирпич в ощетинившуюся пулевыми пробоинами дверь:
        - Вылазь, гад!
        - А верно не убьешь? - насмешливо отозвался Кула.
        Катя выдернула кольцо, сосчитала до двух и аккуратно закинула увесистое тело «миллсы» за дверь.
        Грохнуло, мелькнул язык оранжевого пламени тротила. Это вам не смесь с каким-нибудь модерновым гексогеном. Катя попыталась врезаться в дверь здоровым боком - не очень-то получилось, - с матом влетела в узкий проход. Проскочила по чьему-то раскинувшемуся телу с обрезом в руке. Навстречу с опозданием хлопнул пистолетный выстрел. Катя упала на колени, ответила из «маузера», стараясь бить поверх вспышки выстрела. В тесноте «львиный» «маузер» грохотал как пушка.
        В гулкой тишине слышно было, как осыпаются разбитые пулями кирпичи. Из глубины подвала простонали:
        - Сдаюся. Не стреляй, сука.
        Сквозь доски наглухо забитого окна свет в подвал едва проникал. Смутно белела нижняя рубаха - Кула сидел, привалившись к стене, зажимая обеими руками бедро.
        - Руки над головой, - приказала Катя.
        - Мне ляжку осколками посекло, - прохрипел молодой мужчина.
        - А мне плевать, - Катя прицелилась ему в лоб.
        Кула с трудом поднял окровавленные руки над головой. На сукне галифе расплывалось темное кровавое пятно.
        - Вырубишься через пять минут от кровопотери, - без особого сочувствия предрекла Катя. - Значит, так - говорим кратко и по существу.
        - Ничого не скажу. Все одно живим не залишиш.
        - Или ты на международный язык перейдешь, хотя бы на английский, или я тебе точно пулю в лоб пущу. А так шанс пообщаться дам.
        - Це наша мова. Древня. Тут на неи споконвику говорили, - упрямо прохрипел Кула.
        - А я не древняя. Я современная. И у меня в этом склепе спина мерзнет, - с яростью сказала Катя. - Не хочешь конструктивно говорить, хрен с тобой. Я тебя даже убивать не буду. Подожду, пока вырубишься, и исчезну. В контрразведке разговоришься. Потом они тебя ЧК передадут. И там будешь говорить, петь, плясать, частушки сочинять.
        - Сука! - бессильно скрипнул зубами Кула. - Да що тебе нужно, стерва?
        - Кто? Откуда? Задание? - Катя отодвинула подальше от пленника «парабеллумы», тяжелый вещмешок, глянула на стоящий на полу телефонный аппарат.
        - Полковой есаул Кулаковский. Всеукраинське вийськове добровольческое бюро видновлення историчной справедливости. Могу считаться военнопленным.
        - Дерьмом на палочке ты можешь считаться. Террорист херов. Где база? - Катя качнула ногой в разорванном чулке телефонный аппарат. - Давай-давай, колись. Гранты из-за бугра щедро сыплют?
        - Да не очень. Но регулярно. База под Белой Церковью. В Александровке. Пусковая лаборатория в Киеве, - поспешно сказал есаул, стараясь не смотреть на телефон.
        - Чего здесь шныряешь?
        - Акция по устранению москальских верхов. Задание я выполнил, - с вызовом сказал Кулаковский. - Всех там мы положили?
        Катя фыркнула:
        - Да какая тебе разница? Ликвидация Бронштейна и штаба Добрармии была запланирована на конец августа. Вы, хуторяне, влезли, бах-трах. Грубо. Кому эти фейерверки нужны? Всеукраинское бюро сопляков. Кто так дела делает?
        - Ты-то сама кто такая?
        - На «вы», урод, обращайся! - рявкнула Катя. - Я панибратства даже сослуживцам не позволяю. Откуда вы такие хамоватые беретесь? Агрегат твой? - девушка поддала пяткой по телефону.
        - Не надо! - дернулся и застонал Кулаковский. - Я готов сотрудничать.
        - Ой, неужели? - Катя изумленно покачала головой. - Да кому ты нужен? Кто на вас всерьез внимание обращает? Я-то думала, кто-то новый объявился. Да возьми ты ремень, ляжку свою кабанью перетяни.
        Кулаковский неуверенно потянулся к ремню.
        - Без фокусов, - небрежно напомнила Катя. - Выходит, я офис бросила, на беготню за тобой неделю убила, чтобы этот детский лепет услышать? Значит, вы возомнили, что вектор можно изменить, ухлопав десяток напыщенных идиотов и сняв рекламную агитку-клип об этом подвиге? Смехотворно. Да я понимаю, что о теории вы и не слыхивали. Вон, на древних трансляторах прыгаете, - Катя нажала пяткой на телефонный аппарат.
        - Не трожь! - взвыл раненый.
        - Боишься не вернуться к телевизору и охлажденной кока-коле, да? - участливо спросила Катя. - Ты знаешь, что такие трансляторы еще в 30-х годах в музей сдали? Это же все равно что с бабушкиным зонтиком с крыши сигать.
        - Мы за отчизну жизнью рисковать привыкли, - гордо заявил киевский агент.
        - Да что ж вы за дауны такие? - вздохнула Катя. - И чего я взвилась? Нужно было в Центр сообщить, да и все. А я офис оставила, бегаю как дура.
        - Москва не одобрит? - осторожно поинтересовался Кулаковский, перетягивая ногу жгутом.
        - Да кто про вас в Москву сообщать будет? Это наши дела, региональные. О сбое в каждой «кальке» замучаешься докладывать. Знаешь что, бери-ка свою шарманку да проваливай, - Катя пихнула телефон к пленнику. Тот, не веря, потянулся, но босая девичья пятка опять наступила на аппарат. - Да, соваться сюда еще раз не рекомендую, сетевую защиту я уже заказала, на днях смоделируют, и никто из ваших из Прыжка не выйдет. Это всех «калек» данного спектра касается. Ну, об этом ваши дебилы псевдоученые и сами догадаются.
        - Понял, - пробормотал Кулаковский, алчно поглядывая на спасительный транслятор.
        - А я вот не поняла, - задумчиво сказала Катя. - Что вам здесь вообще нужно? Ведь все сейчас в Стамбуле, ведь там точка равновесия. И янкесы там, и наши активно пашут. Вы-то чего здесь вошкаетесь?
        - Не знаю, - пробормотал Кулаковский. - Операция. Приказ есть, значит…
        - Что за комедию с мальчишкой устроили?
        - Отвлекающий маневр. Господа офицеры за блаженненьким гонялись, как коты за бантиком на нитке. И краснопузые заинтересовались. Пара сотен листовок, рекламный трюк…
        - Ты мне мозг не разрывай. Некогда забавляться. Ну?
        Кулаковский посмотрел злобно, но врать не стал:
        - Пацан - индивид общей вертикали. Скользящий. Просчитывали три «кальки» с минимальной поправкой. Везде он проявлялся. Экстрасенсы-ныряльщики тоже его фиксировали. Приказано было убрать. Мешал…
        Про экстрасенсов-ныряльщиков Катя слышала в первый раз, но признаваться в своем невежестве не собиралась. Вытрясать, что за «ныряльщики» такие, все равно некогда, да и без специального образования бессмысленно.
        - Гандоны вы, - сообщила Катя, морщась. - Пацанов давите за свои игры дурацкие.
        Кулаковский оскалился:
        - Я грех на душу взял. Зато тысячи наших хлопцев живыми останутся. И победа, как ни зверейте, как ни беситесь, за нами будет. Восстанет Украина! Ты, мерзавка постельная, что здесь делаешь? Это наша земля. Наша! Сгинете вы. Все одно порежем. Не усидите.
        - Земля как земля. Живите, плодитесь, размножайтесь. Только вашей она никогда не будет. Не мы, так поляки, литовцы, фрицы или янкесы здесь сидеть будут. Им сапоги куда слаще лизать, чем клятые москальи речи слушать, да? Не будет здесь покоя. У вас же народ хороший, да вот и такие, как ты, имеются… В лицо лыбитесь - в спину стреляете.
        - Что ты понимаешь? Вы Украину веками грабили да унижали, хлеб да уголь, как пиявки ненасытные, высасывали. Что ты о нас знаешь, москвичка?
        - Пасть закрой. Я на твой садик вишневый не претендую. Только эта земля и мне не чужая. Я под Львовом в 41-м и в Крыму в 42-м не в шезлонге валялась. И парни, что там гибли, были и с Полтавы, и с Твери, и с Казани. Гавкни еще на эту тему - башку разнесу.
        Кулаковский пробормотал, глядя в землю:
        - За что? Мы сейчас в «кальке». На Основной поток все равно не повлияем.
        Катя махнула «маузером»:
        - Ладно. С тобой дискутировать - все равно что с мышью лабораторной. Ногу перетянул? Тогда присягу приноси и пошел вон.
        - Какую присягу? - с ужасом прошептал агент.
        - А то не знаешь? Проиграл - пальцы оставь. Нож есть?
        - Нет! - взвыл Кулаковский. - Не смей! Садистка! Овчарка людоедская!
        - Это точно, - согласилась Катя. - Я убийца, а ты любознательный путешественник во времени. Подумаешь, мирные переговоры взорвал. Шалость невинная. Я тебя не трону. Ты или сам все сделаешь, или здесь останешься.
        - Сука! Псина скудоумная!
        - Ну какая я сука? - усмехнулась девушка. - Я - Екатерина Георгиевна Мезина. В данном случае представляю частный концерн «Миллениум», где имею честь занимать должность секретаря-референта. В будущем надеюсь перевестись в оперативный отдел. Если есть претензии, можете направить официальную жалобу начальнику регионального управления. Ты руками сделаешь или из ствола помочь?
        - Палачка чекистская! Тварь! Мало вас стреляли! Продались жидам, проститутки сионистские! Мародеры, псы московские…
        - Где-то я все это уже слышала, - заметила Катя, поднимая «маузер». - Ты продолжай, только грабли выставь. Лохмотьями получится, да ничего, переживешь.
        - Падла, - застонал Кулаковский. - У Багдашки «перо» возьми. У него должно быть.
        Пятки липли в крови - осколки гранаты сплошь изодрали спину парнишки, лежащего у двери подвала. Катя с трудом нащупала ножны с узким ножом.
        - Чтоб ты сдохла, - прорычал Кулаковский, ловя нож. - Изуверка.
        - Утомляешь, - вздохнула Катя. - Может, шлепнуть тебя, да и все?
        - Тварь, тварь, - загнанно бормотал агент. - Я же тебя мог…
        - Покороче, - предложила девушка, целясь ему в лоб и подвигая ногой телефон. - Решай. Вот прямо на трансляторе ампутируй. Очень символично. Советую начать с правой длани…
        Такое Катя уже не раз видела. Крепкие мужчины, разрываясь между слепым инстинктом самосохранения и осознанной жаждой жизни, матерясь и плача, отсекали собственные пальцы, заматывали кровоточащие обрубки и уходили. Древний способ. Дикий. И в наше время не слишком-то надежный - питаемый ненавистью человек, даже без больших пальцев на руках, способен оставаться страшным врагом. Только Катя прошла ту самую первобытную школу и более милосердного способа оставлять врагов в живых просто не знала.
        Хватило самообладания Кулаковскому - ушел, корчась и грызя собственные губы. Померкло короткое мерцание, угасла слабая радуга в сыром подвале. Исчез проигравший агент в обнимку с глупым старомодным телефоном-транслятором. Осталось брошенное оружие, лужа крови, два кусочка отсеченной плоти, лишившись которых человеку так трудно стрелять и застегивать ширинку. Остался мертвый мальчишка-связной, что верил в независимость страны, которая никак не хотела становиться истинно независимой.
        Катя завалила вещмешок гнилыми досками - вот кому-то клад достанется. Но желательно, не в ближайшее время. Пистолеты - ближе к мальчишке. Может, и станет хлопчик для кого-то героем-патриотом. Как все это глупо - борьба, псевдонезависимость, социальная справедливость. Жили бы себе и жили.
        Во двор уже спустились летние сумерки. Катя печально оглядела себя - натуральная жертва любвеобильности перепившегося саперного полка - краше девки в канавах валяются. Секретарь-референт, кто б поверил? Хотя у пана Кулаковского тоже не лучший день в жизни случился. Может, и купятся на импровизацию? Всеукраинское войсковое бюро восстановления исторической справедливости - надо же. Ладно, пусть с ними в Основном потоке разбираются. Сейчас в этом самом Бюро наверняка сумятица поднялась. Жаль было пана Кулу живым отпускать, но оно того стоило. И как удержалась, чтобы насчет золотишка не обломать? Ведь надеется остаться героем-мучеником - и главных москалей ухлопал, и груду золота добыл.
        По улице цокали копыта - казаки рыщут. Нужно сдаваться, пока с перепугу этакое неприличное чучело не подстрелили.
        Катя закопала «маузер» в куче мусора в подворотне и, морщась от боли в боку и в отбитых о проклятый городской булыжник пятках, побрела на улицу.

* * *
        Траурный митинг был пышен и утомителен. Отвертеться не удалось. Катя и Вита маялись в тесноте, недалеко от трибуны. Николаевская площадь оказалась битком забита. Грузовики и тяжелые ломовые подводы разгораживали спуски по Николаевской и по Московской улицам. Колыхалось людское море, одуряюще пахло цветами и ладаном, рыдал траурными маршами сводный духовой оркестр. И непрерывно кричали ораторы. Трибун поставили все-таки две, да и у верениц гробов выстроились раздельные почетные караулы. У бархатных алых гробов Льва революции и других погибших членов советского правительства замерли уцелевшие бойцы конвоя и красноармейцы из команды бронепоезда. У утопающих в цветах гробов Деникина, генерала Романовского и адъютантов сияла куда более многочисленная стена добровольческих штыков. Здесь и гробов было больше - во время подавления внезапного петлюровского выступления погибла почти сотня алексеевцев. И лица стоящих в угрюмом карауле красноармейцев, и лица добровольцев одинаково преисполнялись ненавистью и суровой решимостью. Особенно выделялся полковник Туркулов, стоящий у самого гроба Главнокомандующего.
По слухам, полковник лишь вчера поднялся на ноги после тяжелейшего ранения. Катя с невольным сочувствием смотрела на бледное, отливающее нездоровой желтизной лицо знаменитого командира дроздовцев. У самой бок ныл - трещина ребра, конечно, не бог весть какая неприятность, но беспокоит ощутимо.
        Ораторы выступали поочередно от обеих сторон. Привычных проклятий в адрес «дьявольщины марксизма» и «эксплуататоров-гадов» старательно избегали. Подписанное накануне перемирие обязывало хотя бы к внешней дипломатической вежливости. Зато анафем в адрес немецко-польских шпионов и продажной Директории никто не жалел. Рыдали женщины, волны глухого ропота проходили по толпе. На площади давно смешались светлые летние господские пиджаки и праздничные рубахи мастеровых. На столбах, на деревьях гроздьями висели цепкие мальчишки.
        Катя с изумлением поняла, что ораторы говорят искренне. Многие весьма путано и излишне горячо, но искренне. Город с трудом осознавал, что произошло, и истерика новыми и новыми волнами пробегала по толпе. Погибла надежда России - великие люди, погибли непримиримые враги, ярчайшие личности, люди слова, опора страны - и все разом были сражены единой трусливой шпионской рукой. Да будет месть за них свята, и память вечно оставит в сердцах…
        Катя покрепче ухватила за локоть начавшую вздрагивать Виту:
        - Перестань. Мы с тобой в гимназии не обучались, незачем к благородным барышням примазываться. Рыдать и руки заламывать не станем. И без нас здесь истеричек хватает.
        - Я понимаю, - пролепетала Вита, косясь на навзрыд рыдающую пухлую даму, которую поддерживал супруг. Из-под пенсне господина струились неправдоподобно чистые ручейки слез. - Я понимаю, Катерина Еорьевна. Но що ж дальше-то будет? Как теперь?
        - Перестань, говорю. Не конец света. Злодейство, конечно, небывалое, но мы там с тобой присутствовали. Когда бомба грохнула - солнце не погасло и иных апокалипсических знамений не наблюдалось.
        - Солнце тогда, считайте, уже село, - заметила Вита, утирая косынкой глаза. - Катерина Еорьевна, що будет-то?
        - Нормально все будет, - пробормотала Катя, обнимая девчонку за плечи и отворачиваясь от всхлипывающего мальчика-юнкера, судорожно комкающего фуражку. - Ты лучше на трибуну смотри. Вот генерал Кутепов, вот барон Врангель - умнейшие головы. И на другой трибуне тоже не дураки торчат. К примеру, товарищ Фрунзе. Не испугался ведь лично прибыть. На аэроплане, что ли, успел? Опять же, к духовному утешению обратиться можно, лично архиепископ панихиду служит. Да и ваши не в стороне. Главного раввина видела?
        - Вы, Катерина Еорьевна, серьезно скажите, що будет?
        - Закончится церемония - пойдем и пообедаем.
        А черт его знает, что будет. «Калька» уводила все дальше от Основной ветви. Похоже, перемирие установится на срок куда продолжительнее, чем ожидалось. Боевые действия на Южном фронте замирают. Шестеренки громоздких и разлаженных машин Красного и Белого движений неповоротливы, но, похоже, фронты разворачиваются на запад. Мстить. Импульсивный, бессознательный порыв или…
        - Катерина Еорьевна, нам сейчас нельзя уйти? - взмолилась Вита. - Ой, не можу я больше. Как же они воют!
        - Сейчас не выберемся. Да и охрана наша расчувствовалась, нехорошо мужчинам мешать.
        Да, охранники (они же конвоиры) смотрели на трибуну не отрываясь. Штабс-капитан Лемник, его напарник - рыжий поручик с кавказской фамилией и их антиподы - молчаливый грузный Юрченко, из донецких шахтеров, и ясноглазый галантный Сморченков. Штатские костюмы сидели на чекистах нелепо - и товарищи от цивильного отвыкли, и наряды подобраны не совсем по размеру. Оружие из-под пиджаков выпирает, впрочем, им-то можно стволы особо и не скрывать.
        Такого избытка в кавалерах Катя давно не испытывала. До конца не доверяют ни одни, ни другие. Все известно, свидетелей полно - из присутствовавших на переговорах выжили двое. Правда, один из секретарей советской делегации до сих пор без сознания - ноги ему ампутировали. Но и без них свидетелей хватает. Однако дело архиважное - протоколов тонны испишут. Вот прибудет из Москвы уполномоченная следственная комиссия…
        Или у комиссии хватит ума заранее все правильно истолковать? У всех, кто здесь сейчас руководит, пока здравомыслия хватает. И у белых, и у красных. Тем более что официальная версия не слишком отличается от произошедшего на самом деле.
        Кажется, заканчивают. Резанул воздух надрывный похоронный марш. Катя смотрела на гостей, собравшихся у трибуны. Генералы, дамы и господа в штатском, озабоченные, с трудом удерживающие на лицах траурные выражения, адъютанты, штабисты, даже здесь не выпускающие из рук портфели. Вот полковник, нервно шевеля усами, читает телеграфную ленту. Сморкается багровый от слез генерал-майор, за его локоть цепляется потрясающе красивая рыжеволосая фея, комкает у носика крошечный платочек, а глаза шалые, веселые.
        Разносится команда, гробы поднимают на плечи…
        - Пойдем провожать, Екатерина Георгиевна? - спросил Лемник
        - Помилуйте, господа-товарищи, невозможно же смотреть. Ужасно, просто ужасно. Давайте в госпиталь, хоть немного отдышимся…
        Толпа грозно колышется, движется вниз по Бурсацкому спуску. Плывут параллельно красные и белые гробы, блестят штыки, надрывается оркестр. В сторону от общего движения пробиваться трудно. Девушек прикрывает широкий как шкаф Юрченко. Штабс-капитан Лемник вежливо, но энергично расчищает путь.
        Две помятые, но чистенькие сестры милосердия в сопровождении четверых мужчин выбираются из толпы. Часть публики потихоньку расползается от Николаевской площади. Уводят кривые переулки вниз. Траурные повязки, российский триколор, вот мелькнул красный бант на лацкане старенького пиджака. Товарищу может и не поздоровиться. Но не сегодня. Пока бухает-рыдает удаляющийся оркестр - перемирие.
        Вокруг госпиталя приземистые домишки, столы вынесены во двор, бабы вытаскивают кастрюли с вареной картошкой, хозяева разливают мутный самогон. Тесно: соседи, ребятня, приковылявшие из госпиталя раненые. Печально мяукает вороватый, получивший по заслугам, котяра. И четверо красноармейцев с вокзала, винтовки под рукой, но чинно сидят краснопузые рядом с фельдфебелем-алексеевцем. Поминки.
        На ступеньках госпиталя толпятся сестры. Даже сюда доносится далекий гул траурного шествия.
        - Мальчика покормим, потом сами пообедаем. Не возражаете? - говорит Катя.
        - Как прикажете, Екатерина Георгиевна, - с готовностью отвечает Сморченков. - Ваше благородие, вы как? Не возражаете?
        - Ни в коей мере, - Лемник корректно высокомерен. - Командуйте, товарищ уполномоченный.
        - Ну и хорошо, - Катя улыбается стражам. - Виту за пайком проводите, пожалуйста. Молоко не забудьте. А я к Алексею Осиповичу загляну. Ненадолго, господа, не волнуйтесь.
        Стражи уверены, что у поднадзорной роман с подполковником. Но тактичны. Ну и славно. Вот и сосед Макарова, капитан с раздробленной ключицей, воспитанно пытается отвернуться. Сам Макаров кряхтит, одной рукой сворачивая газету с траурными портретами:
        - Ну как там, Екатерина Георгиевна?
        - Провожают покойных на вокзал. Народу - тьма. На руках гробы тащат. Так сказать, в едином порыве.
        - Опять циничной пытаетесь выглядеть? За войну до победного конца желаете выступить?
        - Ну, в Берлин въехать я бы не отказалась. Унтер ден Линден, тачанка цвета слоновой кости, ковры, ящик шампанского, пулемет посеребренный, я этак на него локотком опираюсь, и нога за ногу. Знамя развевается… - Катя покосилась на отвернувшегося капитана и одними губами добавила: - Цвет мне по фигу - хоть триколор, хоть красный.
        - Заманчивая картинка. Не соблазняйте.
        Катя улыбнулась. Соблазнить Макарова нынче трудно - горло у него забинтовано, правая рука весьма изощренно сломана. Это не считая четырех стальных шариков, что из правого бока извлекли. Заряд, заложенный в потолке, оказался классическим - вместе с взрывчаткой свертки с шариками, вынесенными с машиностроительного завода Мельгозе. И людей, и мебель посекло надежно, недаром гробы сплошь закрытые. Еще хорошо, что второй заряд, над гостиной, не сдетонировал - слишком понадеялся пан Кулаковский на здешние ненадежные электродетонаторы. И вам, товарищ сержант, повезло. И Витке. Собственно, Макарову тоже повезло, легко отделался. Он вообще молодец, Витке с пацаном помог выбраться, когда на выходе из дома стрельба поднялась.
        - Екатерина Георгиевна, с папироской помогите, ради бога.
        Катя прикурила, отдала папиросу подполковнику. Вынула из-под фартука коробку «Каира»:
        - Тренируйтесь. Сиделки не всегда под рукой оказываются.
        Подполковник молча повертел пачку. Очень кстати заявились сослуживцы соседа-капитана, преувеличенно громко начали рассказывать о похоронах. На Катю косились против всех приличий - к изумрудным глазам и прочим достоинствам прибавилась аура сказочной амазонки. О дивной уличной погоне в городе много болтали, хорошо еще, что в лицо виновницу безобразия мало кто знал.
        - Да, жаль, что я вас в деле «на охоте» не видел, - сказал Макаров, без особого труда разгадывая гримаску гостьи. - Честное слово, не прощу себе, что свалился.
        - Удивляете, Алексей Осипович. Приличный человек, а над дамским несчастием смеетесь. Одели бы меня поприличнее, не пришлось бы пошлые представления в неглиже разыгрывать.
        - Вы, Катя, очаровательнейшая девушка. И внешне, и вообще. И форма сестры милосердия вам чудо как идет. Но я не о том. Что вы там после взрыва творили? Слухи доходят преинтереснейшие.
        - Да ну, вовсе нехорошо там было. Алексей Осипович, я все забываю спросить, вы при генерале Май-Маевском не служили? Ну, там порученцем или адъютантом?
        - С какой, извините, стати? - удивился подполковник. - Я, изволите видеть, давно уже из адъютантов выслужился.
        - Извините, у меня ассоциации какие-то странные, - Катя поправила фартук.
        В последние два дня ее действительно мучили подозрения, что она откуда-то знает о подполковнике Макарове. Что-то такое слышала. Или тот капитаном был? Впрочем, не так уж важно.
        - Екатерина Георгиевна, - подполковник постучал по коробке папирос. - Это, я так понимаю, на память?
        - С чего вы взяли? Мы здесь, очевидно, надолго.
        Макаров вздохнул:
        - Конечно, Катя. На всякий случай - успеха. Желаю искренне.
        Катя глянула из-под ресниц:
        - Выздоравливайте.
        - Благодарю. Последний вопрос. Катя, что-то изменится?
        - Еще бы. Всегда что-то меняется. Но никогда не меняется необратимо. Всего хорошего, Алексей Осипович.
        Рыцари-конвоиры покуривали у распахнутого окна, вежливо и едко обсуждали какой-то бой под Лозовой, в котором посчастливилось участвовать троим из четверых присутствующих. Кажется, обсуждение того сражения занимало все свободное время конвоиров. Упертые ребята, но сдержанные.
        Прот сидел в кровати с донельзя измученным видом. Рука на перевязи, рожица капризная. Вита кормила его с ложечки, мальчик страдальчески глотал наваристый супчик.
        - Вот еще новости, - сказала Катя. - Совсем расслабился? Может, соску дать?
        - Для тайности, - сумрачно прочавкал мальчик. - Сами велели.
        - Это ты от Виты конспирируешься? Она тебе «уточку» уже подносила? - жестокосердечно поинтересовалась Катя.
        Прот поперхнулся, вытащил руку из перевязи и забрал миску.
        - А мне не важко было, - сказала Витка.
        Прот выздоравливал со страшной быстротой. Вчера вечером Кате пришлось хамски выставить врача. К мальчику и так имелось слишком много вопросов. Только под предлогом тяжелейшей травмы и глубокого психического потрясения еще удавалось от посетителей отбиваться. Если узнают, что перелом за два дня сросся, придется от любопытствующих отстреливаться.
        - Когда, Екатерина Георгиевна? - спросил Прот, облизывая ложку.
        - Да сегодня. Чего тянуть? Тем более оказия подворачивается. Ты в порядке?
        - Здоров, насколько мне, убогому, позволено. - Прот вздохнул. - А мне так хорошо никогда не было. Кровать чистая, кормят с ложечки.
        - Ага, часовые охраняют, - Витка налила молока. - Тикать потребно. И сроки прошли. Не дождутся ведь наши. А, Катерина Еорьевна?
        - Мы немножко наверстаем. - Катя глотнула молока. - Надеюсь, парни нас дождутся. Рванем сегодня по холодку. Сувениры только заберем и шмотки. Прот, ты бы к подполковнику зашел. Повисни на Вите и добреди, шатаясь. Поправь ему маленько руку, если не сложно.
        Мальчик и Вита переглянулись.
        - Да не спала я с ним! - разозлилась Катя. - Что у вас за мысли пошлые? От горшка два вершка, а туда же. Если западло, так не ходи. Подполковник нам как-никак помог. Если и «стучал» кому, то вполсилы.
        - Да что вы, Екатерина Георгиевна, ругаетесь. Мне все равно погулять нужно. Вита, ты меня поддержишь?
        Катя ухмыльнулась им вслед. Ожил великий провидец. Нравится ему нежная девичья опека. Ну-ну. А ночь между тем веселенькая предстоит. Удрать из-под надзора и выдернуть мальчишку из госпиталя - это только полдела. Нужно еще сквозь оцепление на вокзале пробраться. С чекистами без свидетелей наконец удалось переговорить. Ксива, так предусмотрительно спрятанная в обивке дивана и вовремя извлеченная, свое дело сделала. Конечно, полностью не поверили, но Прот исключительно соблазнительной добычей товарищам видится. ЧК про мальчика почти ничего не знает, одни слухи. И вдруг удача сама в руки идет. Через несколько часов траурный поезд с гробом вождя революции под охраной «Красного путиловца» уходит на Москву. Второй бронепоезд - «Боец революции», сегодня торжественно переименованный в «Борца за свободу товарища Троцкого», пойдет на юг, на Одессу. Повезет директивы 2-й армии и специальных представителей «Всероссийского переговорного комитета». Местечко и для контрабандных пассажиров найдется. Даже и отсутствующую часть «Группы Особого отдела отдельного полка им. Парижских коммунаров» согласны захватить по
пути. Полк, когда-то насчитывавший аж сто тридцать человек, разгромлен еще весной, и проверить в пути подлинность «группы Особого отдела» у чекистов возможности не будет. До Одессы проверку отложат. Эх, Одесса, жемчужина у моря. Отправить ребят за кордон, а там и домой можно.
        Часть третья
        - Молодцы, ребята! За Советскую власть всем беднякам биться надо! И «красные дьяволята» - хорошая кличка, лишь бы не белые.
        П. Бляхин. «Красные дьяволята»
        Молодая Россия вся вошла с нами в огонь. Необычайна, светла и прекрасна была в огне эта юная Россия. Такой никогда и не было, как та, под боевыми знаменами, с детьми-добровольцами, пронесшаяся в атаках и крови сияющим видением.
        А.В. Туркул. «Дроздовцы в огне»
        - Напрасно ждем. Даже если у НЕЕ получится, ОНА дальше пойдет, возвращаться не станет. Что мы ЕЙ? Ботва отрубленная.
        Когда Герман злился, лицо у него становилось острым, как клюв молотка каменщика. Даже интересно, так нормальный парень, умный, толковый, и нате - брюзга остроносая. Психует. Ждет командиршу как архангела небесного, надеется отчаянно и притом бормочет склочно, разве что открытым матом Катерину не поминает. Одно слово - интеллигенция. И сам себе в жизни не признается, а уж другие и не суйтесь.
        - Не заводись, - мирно сказал Пашка. - Придет. Не она, так ребята. Они-то уж точно про нас не забудут. Такой интерес имеют, что не захочешь - вернешься.
        «Интерес» после вчерашнего закопали под осиной. Место паршивое: копнешь - в ямке вода мигом собирается. Ну, золоту ничего не сделается. Зато здесь спокойнее. Болото в двух шагах, с другой стороны бурелом лагерь прикрывает. Разве что специально кто искать станет.
        - Они нас не найдут, - мрачно и уверенно сказал Герман. - Они же дети, без нее сюда вообще не доберутся. А мы еще и перепрятались.
        Пашка дипломатично промолчал. В том, что пришлось перебираться на новое место, целиком был виноват он сам. Хорошо еще, Герман по офицерскому своему высокомерию вчерашние события молчанием обходит. Правда, он и без упреков, одними своими сомнениями дырку в башке проковырять вполне может.
        - Паш, надо кому-то на старое место пойти, - Герман заерзал на шинели. - Обязательно нужно, иначе они покрутятся и уйдут. ОНА колебаться да сомневаться не привыкла. Ты знаешь, что они про нас подумают?
        - Да ничего они не подумают, - в сотый раз с тоской заверил Пашка. - Мы их заметим. Ну что ты в самом деле? Всего-то на полверсты передвинулись. Бинокль имеем. Засечем в два счета.
        Передвинулись от старого лагеря действительно недалеко. Насыпь железнодорожного полотна отсюда отлично просматривалась, роща, где прятались до этого, тоже оставалась на виду. Лежи да наблюдай. Еще от комаров отмахивайся. Злые они здесь, а без Катерины спасительный папоротник хрен отыщешь.
        - А если ночью придут? Проскочат, не заметим, - занудно бормотал Герман.
        - Ночью я туда пойду. Замаскируюсь, посторожу. Муха не пролетит, - опять же не в первый раз пообещал Пашка.
        - Нет уж, я пойду, - возразил прапорщик. - У тебя контузия, сомлеешь и сам не заметишь. Я знаю, у самого мозги встряхивало.
        Пашка потрогал повязку на голове. Башка ныла, но уже не так сильно. Да, опростоволосился давеча. Ух, стыдно вспомнить.
        Неделю отсиживаться в роще было скучно. Вместе зашили-починили прапорщиковы сапоги, потом коротали время за беседами - политики и революции уже давно по обоюдному молчаливому согласию старались не касаться. Интересных тем и так хватало. Герман и про Москву много рассказывал, а уж про птиц… Прямо профессор какой-то птичий. Ну и, конечно, товарищу Катерине косточки перемывали. Что и говорить, командирша личность таинственнейшая. Пашка потихоньку мозги прапорщику вправлял: Катерина - человек свой, надежный, на нее равняться нужно, но по-иному о ней думать совершенно ни к чему. Сам Пашка сроду на отсутствие женского внимания не жаловался. Но там дело такое - с первого взгляда ясно, выгорит или нет. Обижаться не резон, не сошлись - значит, карты не так легли. Можно посмеяться, позубоскалить - что девицы, что дамы замужние - веселых хлопцев любят. Иной раз взглянешь на какую барышню - ахнешь. Но понятно, такая не подпустит. Ничего, мир велик, и радостей в нем всем хватит. Потому как с иными мадамами совсем и не радость найдешь. Так к себе привяжет, что только удавиться и останется. Вот и Екатерина
Георгиевна из таких. Нет, не из таких - она сама по себе, особенная. Иной раз глянешь, как нагнется, как волосы с глаз отбросит, и на тебя точно провод от работающего генератора кинули. Загораешься, спасу нет. Только нужно жар тот удавить на «раз-два». Иначе нехорошо получится. Не по-товарищески. И если конкретно ее, Катерину, взять, еще и шибко больно тебе будет.
        Герман вроде все понимает. Только заворожен от ушей до подметок. Ничего, потихоньку-полегоньку в норму приходит. Выздоравливает.
        Обед съели не торопясь. Варили раз в день, по вечерам. Подножный корм стал привычен, да еще и мука в запасе оставалась. Вместе изобретали рецепты - со скуки и индейским поваром заделаешься. Вообще-то, не так плохо жилось. Погода хорошая, народ вокруг не шляется. Иногда поезд простучит по рельсам - опять же тема для обсуждения. В железнодорожных делах Пашка вполне сведущ, есть что рассказать, и про спорт и физическое развитие охотно может лекцию прочесть. Герман думал-думал да потихоньку включился, вместе стали гимнастику делать. Мускулатура у господина прапорщика, понятно, запущенная. Зато жилистый. Скоро сможет гимнастерку без стыда скинуть. Хотя некоторым он и такой мосластой жердью нравится.
        Про Витку вспоминали с улыбкой. Вот цепкая девчонка. Горя хапнула полной жменей, но бьется, выкарабкивается. Хоть и жидовка, но своя в доску. Вот он, интернационализм во всей красе. Нет, про интернационализм тоже не нужно, уж очень Герман про него едко язвит.
        - Ладно, я за водой. - Пашка зевнул и поднялся. В кронах деревьев шелестел ветерок - дни держались жаркие, если бы не ветер, совсем бы упарились. Лошади застоялись, и им жарко, пастись толком не дают, нужно хоть напоить сполна.
        - Давай я схожу? - Герман сел, поправил свою срамную фуражку.
        - Ага, а прошлый раз кто ходил? - Пашка закинул на плечо карабин, взял ведра. - Наблюдайте, ваше благородие. Вот в следующий раз, в порядке очереди, на променад отправитесь.
        Ходить к речушке было одним из немногих удовольствий. Прогуляешься, проветришься. На обратном пути ведра не хуже гирь мышцы разминают. Торопиться некуда, гуляй, птичек слушай, заодно что погрызть высматривай.
        Ремня Пашка надевать не стал, под гимнастерку задувал ласковый ветерок, холодил поясницу. Путь знакомый - из рощи по кустам, потом в низинку. Главное, одной и той же дорогой не ходить, тропку не натаптывать. Место безлюдное, до ближайшего села версты с четыре будет.
        На солнцепеке было истинное пекло, Пашка с облегчением нырнул под тень прибрежных кустов. В ветвях старой ивы самозабвенно выкликала кукушка. Надо думать - «кукушка обыкновенная». В здешних местах в основном «обыкновенные» и встречаются. Спасибо Герману, просветил. Чудно - офицер, а пташками увлечен. Раньше Пашка в жизни бы не поверил, а сейчас вроде ничего удивительного - и среди офицеров люди встречаются.
        Пашка поставил ведра. Снять сапоги, гимнастерку - еще одно удовольствие. Солнце у воды не такое жгучее, речушка хоть и мелка, но прохладу хранит. Пашка за цепочку извлек из шаровар часы - замечательный механизм был изъят из ящика с реквизированными ценностями. Не из жадности, а исключительно для определения времени. Должен боец точное время знать или нет? По правде говоря, часы Пашке очень нравились. Герман сказал, что швейцарские, настоящий хронометр. На то, что швейцарские, - плевать с высокого дерева, вовсе не революционная страна Швейцария. Но хорошие механизмы Пашка давно приноровился определять. Может, действительно себе оставить? Они ведь не совсем золотые, только сверху, - разве такое за мародерство считается?
        Пашка полюбовался на четкие движения стрелки. Положил часы на одежду. На купание ровно пять минут. Ничего, Герман прошлый раз вернулся, тоже ворот мокрым был.
        Вода пахла илом, лягушками. Вроде и проточная, а разве с морем сравнишь? Пашка снова нырнул, показав сияющему солнцу белые ягодицы, задел руками дно, вынырнул, фыркая.
        - Хлопець, ти звидки будеш?
        Пашка обомлел - у его одежды на берегу стоял дед, беззубо улыбался.
        - Ой, дидусь, а я якраз запитати хотив… - Пашка, вздымая брызги, рванул к берегу.
        Дедок не торопясь поднял карабин:
        - Солдатик будеш чи що?
        - Так я ж говорю… - Пашка выскочил на берег.
        - Дезертиром гуляєш? - спросили басом от ивы.
        Пашка замер, с некоторым опозданием зажав стыд в горсти. В двух шагах от него, у ствола, стояла крепкая девка - ростом с незадачливого купальщика, а в объеме куда представительнее. Взгляд у младой селянки был мрачный, в руках имелась лопата и пустой мешок.
        - Та ви, громадяни, нияк за рибою? - неловко пошутил Пашка.
        - Ни, ми рогоз копаємо, - охотно объяснил дед, тыча стволом карабина куда-то вдоль берега.
        Пашка машинально глянул, в тот же миг затылок лопнул ослепительной болью.
        Очнулся Пашка лежа носом в сырую землю. У щеки прыгали крошечные прибрежные мушки. Шевельнуться сил не было, череп сочился болью, от которой в глазах темнело - начисто раскроила череп, бабища проклятая.
        - В воду та дело с концом, - басом говорила между тем коварная баба. - Ти, дидусь, що вигадуєш?
        - Так-то воно так, - задумчиво шепелявил дед, держа часы за цепочку и любуясь блеском. - А як у нього товарищи рядом? Ось, глянь, ведра, откуда?
        - Ни, вин злодюга, - убежденно заверила огромная селянка. - Це вин в Артюховке титку Полину злякав и телицю увив. Шантрапа. Молодый кобель, ишь отростил…
        - Хоч що видростив, тоби все одне не дистанеться, - дед пожевал беззубыми деснами. - В воду неможна, вспливе он.
        Пашка попытался рывком встать - где там, руки подогнулись, едва дернулся.
        - Ксанка, та ты його не добила?! - всполошился дед.
        Внучка со свистом взмахнула лопатой.
        - Не надо! - захрипел Пашка, закрывая голову руками. - Я коней увел в Артюховке. Подилюся, лише не губите!
        Дед и девка озабоченно переглянулись.
        - Лошадей? - пробасила внучка. - А як их ховати? Сусиди що скажуть, а, дид?
        - Тарасу разве що видвести? - рассудительно разгладил бороду дед. - Ни, взнають.
        - Офицерськи кони, справни, - простонал Пашка. - Я у беляков увив. Мене лише не губите…
        Босые ноги заплетались, шатало, как после самогона. Напивался Пашка редко. Может, и зря. Ничего толком в жизни не успел. По затылку текло горячее, голова пульсировала, раскалывалась на части. Дед, после того как стянул руки пленника бечевкой, прихрамывал сбоку, подслеповато и подозрительно озирался. Девка-корова тащила все вещи, включая Пашкин карабин. Оружие несла под мышкой, явно больше полагаясь на привычную лопату. Ведра девица тоже не забыла, они побрякивали, и сквозь головную боль Пашке казалось нелепым, что его убьют, а потом пойдут дальше, бряцая ведрами.
        - Эй, солдатик, збруя-то на конях э? Или в ночь увив? - прошепелявил дед.
        - Гнидий пид сидлом. А другого лише с недоуздком узяв, - пробормотал Пашка. Его пошатнуло, ноги запутались в цепкой траве. Дедок заботливо поддержал под связанные руки.
        - Ходи-ходи, - сердито сказала девка. - Ишь, твердолобий. Носит вас, вовкив, погибели на вас немае. Ироды.
        - Порешите меня? - безнадежно пробормотал Пашка. - За що, граждане? Я ведь за народну справу воював.
        - Та навищо тебе вбивати? Невже ми убивци яки? - ласково прошепелявил дед. - Отпустимо. Только щоб бильше у нашого села не крутився. А так йди, куди ноги несуть.
        Девица за спиной откровенно фыркнула.
        Убьют. И под кустом прикопают. Вот тебе и смерть в лихом бою. Дальше их вести нельзя - Герман сразу не сообразит. Девка бедовая - чистый паровоз-толкач. Такая если с лопатой - никаких белоказаков не надо. Эх, опозорился ты, Павел Георгиевич.
        Пашка остановился, за что немедленно получил тычок черенком лопаты:
        - Шагай, злодийська харя!
        - Не пиду! Хоч исподнее дайте. К лошадям выйдем - вы меня враз кончите. Не согласный я так.
        Девка двинула так, что ребра захрустели. Пашка, хватая воздух, повалился на колени.
        - От тварюга! - разгневанная баба снова замахнулась.
        - Постой, Ксана, - дед обеспокоенно захромал вокруг. - И правда, срамно и не по-божому. Пусть пидштанники натягне. На що вони нам, таки дурни кальсони?
        - Ти йому лише руки расплутай, - злобно сказала девка. - Вин же кинется. Дивися як зиркает. Чистый вовк.
        - Та я своих не чипаю. Я ж за народ воював, - Пашка шагнул к девахе, примеряясь, как ловчее выбить лопату.
        Чертова корова шагнула назад, вскинула лопату:
        - Та и не думай!
        - Все, тут кинчайте, - решительно сказал Пашка. - Гину я ни за що, вид руки своего же товарища, сильского пролетаря. Вот життя! На руку мировой буржуазии граете. Обмануютеся вы, товарищи. Пожалеете, та поздно будет.
        - Бач, горланит, - окрысился дед. - Не инакше, сотоварищи рядом.
        Бежать Пашка не мог - ноги не держали. Да и в глазах все мельтешило. Ведь забьет лопатой, проклятая корова. Ну разве правильная смерть для бойца революции? Вот диалектика.
        Вставай проклятьем заклейменный
        Весь мир голодных и рабов!
        Кипит наш разум возмущенный
        И в смертный бой вести готов,
        - надтреснуто и громко, надрывая пересохшее горло, запел Пашка.
        - Глотку йому заткни! - заверещал дед. - Своих накличе!
        От взмаха лопаты Пашка умудрился увернуться. От второго удара тоже ушел, но споткнулся и сел на колючую траву. От толчка череп взорвался такой болью, что стало уже все едино. Смутно увидел, как на спину взмахнувшей лопатой бабе кто-то прыгнул, блеснула сталь знакомого штыка-кинжала. Пашка заставил себя раскрыть зажмурившиеся было глаза. Баба топталась, как ряженый медведь, старалась стряхнуть обхватившего ее сзади Германа. Картина была диковинная - бабища габаритами со слона, на ней тощий как жердь прапорщик. Штык Герман бросил и двумя руками обнимал толстенную женскую шею.
        Старик едва слышно пискнул и побежал на слабых ногах в кусты. Пашка с трудом встал, но догнал мироеда в три шага, от души пнул в спину. Дед с размаху вмазался в ствол вяза, беззвучно рухнул.
        Германа видно уже не было, только ноги прапорщика дергались, каблуками землю рыли, силясь сдвинуть непосильный груз, - баба сверху ворочалась рыхлой горой, давила массой.
        - От бисов син. Стрекулист[16 - Стрекуліст - ловкач, шустрик (укр.).] драний, - толстые пальцы нащупали горло прапорщика, сдавили.
        Пашка подхватил лопату. Отполированный мозолистыми пальцами черенок лег в ладонь неловко, и удар пришелся плашмя. Баба только пригнулась ниже. Пашка огрел ее второй раз, уже со всей дури, аж в руках засаднило. Бабища зарычала. Герман хрипел под ней, царапал ногтями кобуру «нагана». Пашка бросил лопату, поднял карабин. Ударил прикладом в затылок, туда, где из-под платка торчали сальные пряди. Силы в Пашкиных руках, видать, совсем не осталось. Но баба хрюкнула, как-то сразу расплылась еще шире. На необъятной спине появлялись темные точки, Пашка с опозданием расслышал глухие хлопки выстрелов - задавленный прапорщик упер ствол «нагана» в душную плоть и судорожно опустошал барабан.
        Герман ерзал, выбираясь из-под трупа. У Пашки сил помочь не оставалось - сидел, обхватив голову руками, - сквозной дыры в черепе не было, но из-под пальцем обильно сочилась кровь.
        - Перевязать нужно. Изойдешь, - просипел прапорщик.
        - Деда глянь. Уползет, народ приведет, - морщась, пробормотал Пашка.
        Герман встал было - его судорожно и коротко вывернуло рвотой. Покачиваясь, загребая сапогами изрытую землю, побрел в кусты.
        Вернулся скоро - Пашка еще только натянул трусы и пытался замотать голову нижней рубахой.
        - Давай, - прапорщик принялся надпарывать штыком ткань рубахи, драть на полосы. Клинок в пальцах вздрагивал. - Дед тоже готовый. Лежит.
        - Со страху, должно быть. Я его чуть задел, - пробормотал Пашка, подставляя голову. - Слышь, ты прости. Проспал я их.
        - Угу. Я навстречу-то со скуки пошел. Слышу, орешь. Вот дерьмо…
        Голова разламывалась, но на ногах Пашка держаться мог. Даже лопатой поработал. Герман тоже копал, но был прапорщик не совсем в себе. Оно и немудрено.
        - Уходить нужно. Хватятся их.
        - Куда уходить? Мы же как привязанные.
        Пока решали, куда уходить, да в сумерках лошадей и бричку переводили, слегка с души отлегло. Отмахиваясь от комаров, Пашка развел в крошечной ямке огонь, поставил котелок. Жрать абсолютно не хотелось, даже наоборот. Но кровопотеря большая, хотя бы жидкости похлебать обязательно нужно. Герман закончил возиться с лошадьми, сел - руки бессильно свисают с колен, кисти из коротковатых рукавов торчат.
        - Паш, чем мы теперь от гайдамаков отличаемся?
        - Мы ж не хотели. Они сами…
        - Оправдание, да? Это же женщина была.
        - Она-то?
        Прапорщик застонал:
        - Ну да, слониха вонючая. Полоумная. Меня это оправдывает? Я же в нее весь барабан…
        - Брось. Она и меня, и тебя чуть на тот свет не отправила. Это я виноват. Стыкнулись, так что ж теперь…
        - Вот именно, что теперь? Я же как те стал, что в корчме… Витка вернется, как ей в глаза смотреть?
        - Незачем ей говорить. Я не к тому, что врать, а к тому, что гадостные вещи лучше в себе хранить. Ей-то это дерьмо зачем? А от гайдамаков мы, что ни говори, отличаемся. Мы никого гробить и грабить не хотели. Сидели тихо, ни о чем таком не думали, не гадали. Это дед, старый пень, на хронометр польстился. Я-то, дурак, конечно, очень виноват. Только грабить и сильничать мы не собирались. Я бы по доброй воле к этой бабище и на пушечный выстрел не подошел. У тебя-то дурных мыслей насчет нее не мелькнуло?
        Герман позеленел:
        - Ты, краснопузая морда…
        В точку попало. Пашка пошел к бричке, взял бутылку с чистой водой. Из кустов доносились кашляющие звуки. Оно и понятно - покойница и при жизни весьма сильнодействующим средством была.
        Герман утирался пучком травы.
        - На, рот пополощи, - Пашка откупорил бутылку. - А потом в морду мне дай. Я нарочно брякнул. Пусть полегчает. Это я кругом виноват. Взяли грех на душу, эх…
        Герман звучно глотнул:
        - Сволочь ты, Павел. Воистину коммунистическая. Но морду я тебе когда-нибудь потом отполирую. Сейчас у тебя и так башка со сквозняком. Но про бабу эту, царство ей небесное, не смей вспоминать. Чай завари, что ли, урод моральный…
        Отвар в котелке настоялся, ароматный, горьковатый. Зудели комары, в дреме всхрапывали лошади. Угасающая луна проглядывала сквозь ветви осин.
        - Слышишь, Пашка, - прапорщик плотнее завернулся в шинель, - я больше воевать не могу и не хочу. Звереем мы. На равных с теми гайдамаками стали. Человеческого облика окончательно лишились. Выродки.
        - Так что ж здесь скажешь? Грязные мы. Ну ничего, следующее поколение придет, оно чище будет. Нас осудят, зато сами… В общем, мы - чернорабочие истории. Кому-то и такое выпадает…
        - Нет, так я не могу. Пределы у человека должны быть, - Герман судорожно завозился под шинелью, и ремень с кобурой полетел в кусты. - Хватит! Пусть что угодно со мной делают. Я больше в живое стрелять не буду.
        Пашка поцарапал обломанным ногтем кружку, сказал тихо:
        - Зря ты, Гера. Я, может, тоже стрелять не хочу. Раньше думал - ладно, пусть вошки, пусть дурь в головах, пусть мародерство, но бывает и слава. Ну вроде - поднялись в штыки, грудь в грудь, по-честному. Хер там. Со славой, видать, такого не бывает. Ошибся я. Бойня. Вон, наша Катерина, иной раз врагов точно курей режет. Адская она баба, хоть и нравится мне сильно. Но и ей война не в радость. Иной раз морду там набить или яйца открутить - это она с удовольствием. Но убивать - морщится. Только должность у нее такая. Ну, мы-то с тобой попроще. Кончалась бы война быстрее, пропади она пропадом. Я домой хочу, маманя там переживает. Да… Но вовсе чепуха получится, если револьверами швыряться. Ты, конечно, человек серьезный, самостоятельный, сам решать можешь. Но, допустим, прибегут завтра наши, а на хвосте у них кто висит… Сейчас, между прочим, все едино - красные или ваши золотопогонные, петлюровцы или еще какие бандиты. Нас сейчас к стенке куда проще поставить, чем всерьез с нами разбираться. Мы с тобой погрустим маленько да и под винтари встанем. А Прот и Витка? Их, думаешь, сахаром накормят? Сам знаешь,
что с девчонкой сделают. Охотников много. А она, между прочим, на нас надеется. Особенно на тебя.
        - Паш, замолчи, а? - пробормотал Герман.
        - Молчу, - податливо согласился Пашка. - Пройдусь, осмотрюсь. Ты допивай, пока чай горячий.
        Кобуру нашел с трудом. Ремень змеей запутался в ветках. Обмотав ремень вокруг кобуры, Пашка прошелся вдоль опушки. Насыпь тянулась пустая, темная. Где-то далеко уныло гавкала собака.
        Герман сидел, привалившись спиной к колесу брички, обломанный козырек фуражки надвинут на глаза. Пашка неназойливо сунул кобуру под бок товарищу.
        - Что ты подсовываешь? - сердито проворчал прапорщик. - Я пока амозонкин «маузер» позаимствовал. Надеюсь, не пришибет за наглость. А этот мерзкий «наган» засунь куда-нибудь. Я его держать не могу - все ладонь к рукоятке липнет.

* * *
        - Нет, сегодня не придут. - Пашка отогнал воспоминания, осторожно зевнул. Голова ныла, в сон тянуло неудержимо. - Поезда сегодня не было. Разве что через Мерефу добирались и теперь оттуда идут.
        - Может, они от самого города сами по себе катят? С амазонки станется какой-нибудь фаэтон угнать.
        - Навряд ли. На фаэтоне опасно. Катерина сопливой командой без нужды рисковать не станет.
        - Что ты их так уничижительно?
        - Почему их? Я про нас всех. - Пашка ухмыльнулся. - Как ты думаешь, чего она с нами так нянчилась? Ну, сначала случайно, а потом? Прот ей нужен был, а мы?
        - Тихо ты! - Герман рывком вскочил на колени. Лошади навострили уши.
        - Состав идет. Я давно слышу, - небрежно сказал Пашка, слегка кривя душой.
        Перебежали на опушку, залегли. Герман продул затвор:
        - Медленно идет. Осторожные.
        - Тяжелый, - пробормотал Пашка, прислушиваясь к отдаленному перестуку колес. За деревьями показались паровозные дымы.
        - Ну ты и сказал - «тяжелый», - прошептал Герман.
        Состав неторопливо полз по насыпи. Бронепоезд: три бронеплощадки с цилиндрическими орудийными башнями, так называемого карусельного типа, вооруженные трехдюймовками. Бронепаровоз - чудище, закованное в металл. Еще один паровоз - «черный» вспомогательный, контрольные платформы с рельсами и шпалами. Еще три товарных вагона в хвосте и снова контрольная платформа, обложенная мешками с песком, из-за которых торчат пулеметные рыла.
        «Борец за свободу товарищ Троцкий» - было выведено на бронированном борту свежей красной краской.
        - Наши, - пробормотал Пашка. - В смысле, красные. Видать, город-то обратно взяли. Вот так - за нами не заржавеет.
        - Или эту железяку наши у ваших отбили, - ехидно прошептал прапорщик. - С каких это пор «Товарищ Троцкий» под триколором разъезжает?
        Действительно, на передней бронеплощадке, рядом с красным флагом, развевался трехцветный флаг старой России.
        Бронепоезд, неспешно уползая головными вагонами за деревья рощи, дал короткий гудок.
        - Останавливается, - панически прошептал Герман.
        - Как же, нужны мы ему, - скептически пробормотал Пашка.
        Тем не менее, оба паровоза окутались паром, до опушки донеслось грузное лязганье.
        «Щас как даст из всех стволов», - с нешуточной тревогой подумал Пашка.
        Герман ткнул локтем:
        - Бинокль-то где? Или сразу побежите своих приветствовать, товарищ коммунарий?
        Из товарного вагона и с бронеплощадки соскакивали вооруженные люди - расходились от насыпи. Пашка пытался рассмотреть, вроде бы - красные. Сбегавший за биноклем прапорщик заранее плюхнулся на четвереньки, подполз, принялся вглядываться. Пашка крепился-крепился, не выдержал:
        - Ну? Кто такие-то?
        - Вроде ваши, - мрачно пробормотал Герман. - Или ряженые. Черт его знает. Чего встали-то здесь, у нас?
        - С тобой собрались воевать, - насмешливо предположил Пашка. - Сейчас еще пара стрелковых полков подойдет, кавкорпус подтянется, и начнут. Может, ты великодушие проявишь - сразу им сдаваться предложишь?
        - Иди ты… - прапорщик опустил бинокль, протер глаза, снова принялся всматриваться. - Слышь, Паш, по-моему, это ОНА там. В военной форме. Глянь сам…
        Насыпь в стеклах «цейса» рывком приблизилась. Катерина в окружении военных стояла у бронированного вагона. В новенькой ладной гимнастерке, в щегольских сапогах, только по светловолосой голове и узнать можно.
        - А ты говоришь - фаэтон, - растерянно прошептал Пашка. - Смотри, на какой дуре прикатила.
        - А если это не она, а ее привезли? - со своей вечной подозрительностью поинтересовался прапорщик.
        - Я выйду. А ты присматривайся. Если что, не выходи, пока я второе упражнение из комплекса Миллера не начну делать. Помнишь?
        Выходить из кустов на виду у огромного бронированного змея было как-то неловко. Пашка напомнил себе, что бронепоезд есть суть трудовых усилий умелых рук пролетариата. В конце концов, в Екатеринодаре самому приходилось подобную дуру ремонтировать. Там, правда, всего две бронеплощадки было.
        Независимо повесив карабин на плечо, Пашка, фальшиво насвистывая, направился прямиком к насыпи. С «Товарища Троцкого» сразу заметили, навстречу вышло человек десять. Пашка с огромным облегчением различил среди них высокую стройную фигурку.
        - Здравствуйте, товарищи, - Пашка напоказ поправил ремень с кобурой.
        - Здорово, хлопец, - ответил широкоплечий командир, при шашке и бинокле.
        - Это товарищ Пашка, - представила Катя. - Ездовой, пулеметчик и вообще мастер на все руки. Как у вас обстановка, Паш?
        - Можно сказать, нормально. Слегка побеспокоили, но жить можно. Как вы, товарищ Катя?
        - Отлично. Значит, грузимся. Места спальные, полноценные. Оружие и шрифты живенько в вагон. Лошадей грузим? - Катя обернулась к усатому командиру.
        - Так глянем, що у вас за клячи. Может, сразу на колбасу? - усмехнулся усач.
        - Так, ждите, товарищи. Мы скоро. Пошли, Павел, - Катя хлопнула товарища по плечу.
        Пашке совсем не понравилось, как смотрели командиры вслед. Молча, настороженно. И на Катерине никакого оружия - на командиршу такое не похоже.
        - Екатерина Георгиевна, ребята живы? В заложниках никак?
        - Вроде того. Под присмотром. Мы люди новые, особо доверять нам резонов нет. Но сразу под допрос не угодим. Не трусь, товарищ Павел.
        - Это что, подкрепление? Не многовато ли? - поинтересовался Герман, стоя за стволом дерева с карабином наперевес.
        - Вижу, бодры и в добром здравии, Герман Олегович.
        Катя улыбнулась, и Пашка увидел, как от этой улыбки у бедного прапорщика карабин начал из рук выскальзывать. Вот сколько дураку ни говори… Балбес интеллигентный. Ведь как товарищу она тебе улыбается. Эх, чудо в перьях офицерское…
        - Значит, вот что, парни. Следуем прямиком до Одессы. Проезд бесплатный, с охраной и кормежкой. Но оружие придется сдать. Под охрану и расписку. Шмонать до приказа из Москвы нас никто не будет. Мы особая группа ЧК. Так что до окончания проверки можно не суетиться.
        - А когда проверят? - угрюмо нахмурился Герман.
        - Тогда будет видно. Приходится рискнуть.
        - Так они это… по телеграфу, - пролепетал ошеломленный Пашка. - В ЧК разговор короткий. Шлепнут нас, Екатерина Георгиевна.
        - Не шлепнут. Мы в пути. Связь плохая. Проверить сложно. Да и не до нас сейчас в Москве.
        - Что значит - не до нас?
        - По дороге расскажем, - Катя мельком глянула на Пашку. - Новостей много. Только сейчас главное - неназойливо золотой запас протащить. Ты, Паш, уж извини, но свой финансовый вклад в обеспечение победы мировой революции на потом отложи. В Одессе советскую власть облагодетельствуешь. Иначе у ребят все изымут.
        - Да я понимаю. Только как мы такую тяжесть протащим?
        - Официально. Как шрифты для подпольной типографии.
        - Что вы, Екатерина Георгиевна, они первым делом в мешки полезут. Я этот народ знаю.
        - Сдадим под расписку. Опечатанными, - Катя похлопала по карману. - Не хмыкайте так презрительно, Герман Олегович. Мы с вами нынче от лица ЧК работаем. С нами шутки плохи. За нами тень Феликса Эдмундовича маячит, пусть он пока будет здоров. Так что нечего торчать столбами.
        Пашка запрягал. Герман выкапывал «шрифты». Командирша возилась с мешками, навешивая бирки.
        - От чьего лица опечатываете? - мрачно поинтересовался Герман.
        - Ломбард № 5, - Катя озабоченно капала сургуч. - Только тут не разберешь без лупы. - Не тряситесь, все нормально будет. Мы хоть и непроверенные, но в авторитете. Без указаний Москвы нас никто не тронет. Команда на броннике - стойкая. Сплошь коммунисты. Тебе, Паш, понравится.
        Нельзя сказать, чтобы Пашке так уж понравилось. Особенно когда оружие и тяжелые мешки сдавали. Каптенармус, правда, шутил, когда номера записывал, с ходу предложил один «маузер» на «веблей»[17 - «Веблей» (Webley) - револьвер производства английской фирмы «Webley&Son».] поменять. Редчайшая штука, с клеймом английской королевской короны. Катя посулила один «маузер» на ящик патронов и два запасных диска для «льюиса» сменять. Вообще, командирша выглядела веселой, подшучивала. Это малость успокаивало.
        Лошадей погрузили в вагон в хвосте поезда. Пашка помогал заводить. Было грустно - свыкся, лошадки хорошие. Добротную бричку, что оставляли у насыпи, тоже было жалко. Уж подумывал, как бы на паре лошадок домой заявиться. Теперь-то тю-тю упряжка.
        Пашка рысцой добежал до броневого вагона, откуда махала Катя. Бойцы подхватили за руки, втянули вовнутрь. Паровоз уже дал гудок, лязгнули тяжелые сочленения бронепоезда.
        - Проходи, братва, располагайся.
        В узком каземате, у бойницы со снятым пулеметом, стояли грубо сколоченные трехэтажные нары. Улыбался Прот. Мигом за шею уцепилась смеющаяся Витка:
        - Ой, здоровий, Павлушка!
        - Садитесь, - сказала Катя. - В тесноте да не в обиде.
        Последним в узкое пространство втиснулся мрачный Герман. Витка церемонно протянула ему ладошку:
        - С возвращением, Герман Олегович. Не скучали? А я так дюже.
        - И мы скучали, между прочим, - Герман неуверенно улыбнулся. - Какая вы нарядная, Виточка.
        Девчонка в наряде сестры милосердия действительно выглядела как-то иначе. Куда тот заморыш оборванный делся? Ну держись, ваше благородие.
        - Все живы, все веселы, - уже хорошо. Переходим к текущим делам, пока никто посторонний не влез. Во-первых, куда ты, товарищ Павел, башку сунул? И кто вас учил таким тряпьем головы заматывать?
        В дверь отсека без стука сунулся короткошеий боец в кожаной тужурке, под которой виднелась голая потная грудь. Махнул котелком:
        - Катерина, я вашим хлопцам каши приволок. Небось, голодные? Пойдет?
        - На таких, как ты, Степан, мир держится, - проникновенно заявила Катя. - Заваливай, как свободен будешь. За жизнь поговорим.
        - А то! - боец щербато оскалился и исчез.
        Пашка заглянул в котелок, полный гречневой каши с мясом, переглянулся с Германом.
        - Екатерина Георгиевна у нас в авторитете, - пояснил Прот, протягивая две новые ложки. - Хорошо живем, товарищи революционные разведчики.

* * *
        Троцкого было жалко до слез. Пашка его живьем ни разу не видел, но слыхал рассказы доброй сотни людей, которые были с вождем знакомы и с восторгом отзывались о Льве революции. Мотор, неутомимый пламенный мотор революции. Без него худо будет. Удержимся, спору нет, но нажмет буржуазия. И насчет перемирия народ сомневался. Обманут беляки, дипломатия у них изворотливая, столько лет врать учились. Разве им доверять можно? Хотя передых тоже нужен. В этом вопросе все бойцы сходились.
        Пашка сидел с пулеметчиками у приоткрытой бронедвери. За день броневой металл нагревался так, что к любому сквознячку команда как к стакану самогона тянулась. Свободные бойцы разговаривали о будущем - как оно повернется, когда Петлюру раздавят? Пашка чувствовал себя своим, братва приняла без вопросов.
        - Ну, Павлуха, че разведка-то думает? Куда дальше развернемся?
        - Ну, нам в лес по прямому проводу брякнули, что на север ударим, - Пашка усмехнулся. - Или на юг. Я вот думаю, что конкретно командованию посоветовать. В таком деле с кондачка не решишь.
        - Вот прицепливые, что вы хлопцу покою не даете? - захохотал Степан. - Служба есть служба. Знаешь не знаешь - молчи в тряпочку.
        Степан был замом по пулеметной части командира бронеплощадки. Кривоногий крепыш питал огромное уважение к Катерине, а заодно и ко всей ее группе. Видать, успел повидать командиршу в деле. О произошедшем в городе, о гибели товарища Троцкого со всем штабом переговорщиков говорили смутно. Пашка не выспрашивал. Во-первых, народ себя винит, многие из команды бронепоезда непосредственно в отряде охраны переговоров состояли. Во-вторых, Пашка в глубине души опасался вызнать, что Катерина к тому делу руку приложила, - с нее станется, для нее ни красных, ни белых особо не существует. Свою правду командирша гнет. Хотя про ее охоту на петлюровских лазутчиков болтали много, да с такими фантастическими подробностями, что опять-таки не до конца верилось. Но то, что Катерина гайдамаков люто ненавидит, Пашка и раньше отлично знал.
        Впрочем, петлюровцев сейчас вся братва была готова голыми руками душить. На головной бронеплощадке «Товарища Троцкого» ехали деникинцы - двенадцать белых харь во главе с генералом Хомовым. Генерал был натуральным - пузатый, злой, глазами так и сверкал, но пасти не разевал. И то правда, беляки были не робкого десятка, ехать в окружении идейной коммунистической команды не робели и даже выползали на кратких остановках прогуляться вдоль поезда. Вышагивали вызывающе аккуратные, в своих черных гимнастерках, в нашивках и погонах с полковыми вензелями, с цацками на груди за «Ледовый поход» и прочие «победы». Держались смело, и задевать их команде «Товарища Троцкого» было категорически запрещено. Ну и не задевали, успеется. Сначала на Петлюру нажмем, пусть и беляки со своей стороны помогут, хоть какая от них польза.
        Вообще-то, группа Катерины была вроде беляков, и даже хуже - офицерскому племени хоть личное оружие оставили. Однако Пашка освоился быстро, и то, что на поясе и плечах ничего не болтается, хоть и непривычно, зато двигаться куда легче. Глупо, конечно, в любой момент комиссару шифровку доставят, и хана. Только все равно чувствуешь себя среди своих. Пусть и под арестом - на остановках больше чем двоим из «своей» будки одновременно выходить не полагалось. Двое чекистов все время рядом в каземате сидят, приглядывают. Только бежать из «разведчиков» никто не думает. Кормят, как и всю команду, на остановках можно в вагон-конюшню смотаться - Пашка уже договорился с конюхами, что гнедую перековать нужно. В общем, жить можно. И Катерина как рыба в воде, сразу видно - красные звездочки ей глаза не колют. Прот весел, прямо не узнать. Герман, конечно, зубы стискивает, да его Витка опекает. Даже прогуливаются вместе. Бойцы зубоскалят, но без злобства. Мол, ишь, самого ободранного девка выбрала для себя откармливать. В Германе действительно бывшее «благородие» узнать трудно - загорелый, драный, очки и те почти не
надевает. Снаружи перековался, внутри еще не совсем.
        Куда больший интерес, чем беглый прапорщик со своей подружкой-сестрицей, у команды бронепоезда вызывала Катерина. Пашка раньше и не думал, что не только его с Германом вопросы так остро мучают. Вроде сто лет с командиршей знакомы, а до конца не поняли. Только команду «Товарища Троцкого» тоже ох как интересовала Катерина. Такие басни плетут - не знаешь, смеяться или плакать. Начиная с того, что была приближенной барышней-секретаршей самого Льва Давыдовича. Или вовсе наоборот, иную историю вообразили - что при деникинском штабе работала, лично товарищем Дзержинским засланная. С Пашкой, понятно, никто таких баек не обсуждал, но краем уха доводилось слыхать и враки позабавнее. Диковинно, что при таком всеобщем интересе никто шикарную блондинку «оприходовать» и не мечтал. Умела Екатерина Георгиевна себя в мужском обществе правильно поставить. Братва статью ее любовалась, но клинья не подбивала. Да и что подбивать, если барышня и не барышня, раз с таким интересом про бои и атаки слушает да расспрашивает. Любому герою про былые дела только дай вспомнить.
        Пашка и сам был не прочь рассказать-приврать. Только домой хотелось. Сыт геройством. Одно дело - в цепи лежать, по белякам «пачками» лупить или за пулеметом, когда чужой «максим» своими очередями заставляешь заткнуться. А вот бабу лопатой по башке… Прав Герман - то не война. И Катерина права - придут немцы, вот тогда за винтовки браться нужно. Может, с беляками действительно мир получится? Хоть и сукины дети, а свои. Разграничиться, кордоны твердо поставить, потом рабочий народ сам с ними разберется. Как жить-то, пример будет - красная Москва рядом. Только сначала Петлюру с предательской Польшей необходимо подальше вышибить.
        «Товарищ Троцкий» двигался медленно. Относительно успешно проскочили Лозовую. Заправились водой и углем на разъезде под Самойловкой. Оба паровоза уголь так и жгли - «Троцкий» шел в боевом положении - бронепаровоз неизменно держал пары, артиллеристы и пулеметчики дежурили на постах. Два раза обстреливали - не всерьез, лишь пощелкали по броне бессильные пули. «Троцкий» высокомерно не отвечал. На подходе к Екатеринославу застряли надолго - соединялись по телеграфу с комендантом города, потом пытались связаться с Махно. Пашка успел приволочь своим обед, потом ужин, а в крошечном строении вокзала все бились с телеграфистами, пытаясь достать неуловимого Батьку. Команде отходить от бронепоезда запретили. Хван, рябой, непоколебимый как валун, комиссар «Троцкого», курил на крыльце вместе со щеголеватым хлыстом - адъютантом генерала Хомова. Сам генерал вместе с командиром «Троцкого» Васильковским прочно устроились в комнатушке телеграфиста.
        Дальше «Товарищ Троцкий» двинулся только под утро, выслав вперед дрезину с разведчиками. Пашка в то время спал на полу, привычно упираясь спиной в спину прапорщика. В закутке разведчиков было тесновато. Стучали под металлическим полом колеса, изредка заглядывала в амбразуру луна. Катерина все шепталась с неугомонной Виткой. Уму-разуму, надо думать, учила.
        День «Борец за свободу товарищ Троцкий» простоял на солнцепеке, посреди степи. Ветер слабо колыхал выжженные высокие травы. Все люки и щели бронепоезда были распахнуты, но полуголая команда изнывала от жары. Наблюдателям на раскаленной броне было еще хуже. Приказано было не выходить. Вдали, в призрачном мареве, маячили чьи-то всадники. Обстановка оставалась напряженной. К бронепоезду подлетали какие-то лихие чубатые хлопцы на взмыленных конях, потом подошла дрезина, привезла помятого господина в пенсне. Привезшие господина делегата путейцы устало курили, поглядывая на грозные броневагоны.
        Потом все успокоилось, по переговорной трубе пробубнили приказ: «Всем, кроме наблюдателей и дежурных пулеметчиков, отдыхать». Из вагонов по-прежнему выходить не разрешалось. Обед раздали сухим пайком.
        Пекло под броней ужасно. Пашка со скуки принялся помогать набивать ленты. Второй номер ближнего «максима» оказался родом из станицы Копанской, можно сказать - земляк.
        У приоткрытой застопоренной двери собралась обычная компания - бойцы, неизменный Степан, присевший на корточки Прот. Катерина рассказывала об обычаях американских индейцев. О том, как дикари детей воспитывают, как собак дрессируют. Как с колонизаторами в старину воевали. Интересно рассказывала, командир бронеплощадки молчаливый латыш Працис и тот прислушивался.
        - Лихая у вас командирша, - земляк утер лоб локтем. - Неужто и правда за океанами бывала?
        - Да она разве всерьез скажет? - вкладывая в гнезда холщовой ленты патроны, Пашка улыбнулся. - Я же с ней недолго, но так понимаю, она на такие задания хаживала - нам лучше не знать. А насчет океанов - не удивлюсь.
        - Бывают же такие бабы. Не дай бог охомутает - всю жизнь во фрунт стоять будешь. Это я фигурально, не про вашу товарищку, а вообще, - пулеметчик принялся укладывать ленту.
        - Ясное дело. За такой не угонишься, - сказал первый номер, усатый татуированный моряк-балтиец. - Политической грамотности не хватит. Да и по ночам неизвестно кто кого… То ли дело, у меня в Выборге краля была… Ты, Николка, на чекистку не заглядывайся. Тебе кто посмирнее нужен. Типа евреечки этой. Тихая, и глазки ничего. А что нехристь, так не старые времена. Выучится борщ украинский варить, и все в ажуре.
        Пашка хмыкнул:
        - Опоздали. Борщ она варить умеет. Только уж выбрала, кому варить. Но ты, Никола, не огорчайся. Домашняя да спокойная - то не про нашу Виту. Она из «нагана» в лоб шмальнет, не задумается. Уж будьте уверены. Товарищ сугубо проверенный, но амуры разводить я бы поостерегся.
        - Нет уж, я после войны к нам на Азов вернусь. Там девчата - лучше не найдешь, - пробормотал пулеметчик. - А из «нагана» - так я уже насмотрелся. Может, закончится заваруха, а, товарищи?
        Голос Катерина приглушала, выводила не слишком ровно под стук колес:
        Мы покинем вагоны и поезда,
        Мы уйдем из теплушек и эшелонов,
        Чтоб шагнуть на перроны и уйти в города
        С полустанков и станций в деревни и села.
        В безмятежных перинах мы забудемся сном,
        Нас согреют родные дома и постели,
        Мы достанем замки и покрепче запрем
        За дверями шкафов фронтовые шинели.
        Но все это будет тогда, когда
        Закончится последняя война…[18 - И. Сукачев. «Но все это будет».]
        - От то песня, - сказал кто-то из артиллеристов. - Прямо про нашу жизнь…
        - Не, наша про «Каховку», - сказал молоденький, не старше Пашки, сигнальщик. - После «Смело, товарищи, в ногу» первая вещь. Видали, как деникинцы вчера прислушивались? И их забирает. Хорошую песню товарищ Катя принесла.
        Каховка, Каховка, родная винтовка,
        Горячая пуля, лети!
        - Вот вы, товарищи, с жаром выводите, - из люка спустился комиссар Хван. - Смотрите, всех махновцев распугаете. До чего ж народ у батьки мнительный, никак сговориться не можем. Товарищ Катерина, можно тебя на минуту, посоветоваться нужно.
        Они поднялись на броню. Екнувшее было сердце Пашки утихомирилось. Чекисты мирно обсуждали с наводчиком орудия, почему в песне об Орле и Каховке поется - боев-то там, считай, и не было?
        Пашка переглянулся с Германом и Виткой - роковую шифровку командование, похоже, пока не получило. Вот жизнь - у своих вроде, а сидишь как под молнией. Легко Проту жмуриться - он, может, что и знает, да веры ему особой нет, Витка рассказала, как он насчет себя обмишулился.
        Через Екатеринослав пролетели в полночь, с лязгом, не останавливаясь. Промелькнул вокзал, оцепление на перроне, публика, оттесненная к зданию и что-то кричащая. «Троцкий» проскочил стрелки, вырвался в пахучую свободу темной степи. Замедлили ход, уже спокойно остановились у разъезда. Бойцы привычно поволокли на водокачку пулемет. Под прикрытием постов принялись загружать уголь.
        - Не рады нам были в городе, - сказала Вита. - Похабное орали.
        - Орать орали, а стрелять не стреляли, - заметила Катерина. - Может, дело на лад пойдет.
        - Не обольщайтесь, Екатерина Георгиевна, - хмуро сказал Герман. - Слишком много крови пролито. Не будет мира.
        - Да я согласна и на вооруженный нейтралитет с пограничными спорами, склоками и провокациями, - командирша поправила ремень, стягивающий точеную талию. - Вы, Герман Олегович, только представьте себе, какое это счастье: слюной брызгать, нотами протеста сопредельную сторону забрасывать, таможенные гадости выдумывать. Только бы в штыковой не сходиться.
        - Да я разве возражаю, - неохотно согласился Герман, глянул на сияющие в темноте глаза подружки. - Упертый я, да, Вита?
        - Вы, Герман Олегович, очень даже последовательный, - сказала Витка.
        Прапорщик смутился как полный дурак. Прот по своему обыкновению лукаво жмурился. Командирша украдкой подмигнула. Пашке вдруг стало завидно. Витка, конечно, не принцесса какая сказочная. Дури у самой в голове вдоволь, а ведь повезло его благородию. Вот хоть что говори, а видно, что повезло. И как так бывает - два дня назад и мыслей таких у прапора не было, а теперь…

* * *
        День выдался тяжелым. На рассвете не успели тронуться, как оказалось, что пути впереди разобраны. Ремонтники уложили рельсы, «Товарищ Троцкий» прополз верст десять, встал - путь впереди был взорван. Пашка попросился в ремонтники - ничего, взяли. Людей не так много, все, кто с делом знаком, нужны.
        Бронепоезд прополз еще верст двадцать - снова встал. Теперь с ремонтниками увязался и мрачный Герман. Рельсы отставной прапорщик таскал наравне со всеми. Насчет технической грамотности у него было все в порядке, небось, на заводах своих оптических не коровам хвосты крутил. С матом и шутками залатали путь, «Троцкий» пополз вперед - судя по всему, ненадолго. И точно - между лысых выжженных склонов снова натолкнулись на торчащие, завитые винтом рельсы.
        Пашка с кувалдой уже привычно бежал за ругающимся командиром путевого взвода, когда со склона по ремонтникам вжарил пулемет. Лежать, пряча голову за шпалы, когда в руках кувалда вместо карабина, было и вовсе погано. По выгнутым рельсам щелкали пули.
        С бронепоезда ответно застучали пулеметы.
        - Отползай, кто без оружия, - заорал комвзвода, щурясь на солнце. - Давай, хлопцы, задницы берегите.
        Пашка полз за прапорщиком. Худые ноги Германа споро двигались, мелькала протертая ткань офицерских галифе. На ходу прапорщик изощренно ругался - ни дать ни взять Катерина разошлась. Несмотря на свист пуль, Пашку разбирал смех. Вот все в банде командирские обороты освоили. Разве что Прот еще язык придерживает.
        Грохнула носовая башня. Под разрывами шрапнели неведомые пулеметчики мигом умолкли. Залегшие ремонтники вернулись к воронке. Пашка вновь взялся за кувалду…
        За день «Троцкий» продвинулся недалеко. Застряли где-то на подходе к Апостолово. Двигаться дальше было опасно - высланные на дрезине разведчики попали под пули, вернулись с раненым. В темноте десантный взвод окопался на ближних курганах, среди горькой полыни. Пашка таскал им котелки с ужином.
        Спали беспокойно. В темноте кто-то пытался подобраться к бронепоезду, но пулеметным огнем был отогнан.
        - Паршиво, - сказала Катя.
        - Зажмут, - согласился уставший Пашка. - Очень запросто зажмут.
        - Может, и так, - командирша сидела босая на узких нарах и задумчиво накручивала на палец светлую челку. - Только пока мы тут едва волочимся, как бы у начальства в Москве до нас руки не дошли. Поковыряются, отстучат шифровочку, совсем нехорошо выйдет.
        - Да уж какие сейчас шифровки? - сказал Герман. - Со Снигиревкой связаться нет возможности. А то Москва… Екатерина Георгиевна, вы бы насчет нашего оружия переговорили. Доберутся до нас снаружи - разбираться, кто такие, никто не станет.
        - Куда вам еще оружие? Целый бронепоезд вас охраняет, - пробормотала Катя. - Если насчет нас какой приказ придет - требуйте разбирательства непосредственно в Москве. Прот им пищу для размышления подсунет. Но это на крайний случай, естественно.
        Последние слова Пашке не понравились. Похоже, собственное задание командирша выполнила. А если уйдет? Как же без нее?
        Сверху свесилась голова Прота:
        - Екатерина Георгиевна, вы не беспокойтесь. Выкрутимся. Я знаю, как их запутать.
        - Лучше никого не путать. Лучше нам до места добраться. С «Троцким» или самостоятельно. С ЧК вообще лучше не связываться. Сердитая организация. Серьезная. А будет еще покруче. Запомните, господин великий прорицатель.
        - Запомню. А вы не дразнитесь, - Прот спрятался на своей куцей полке.
        - Все, товарищи шпионы, спать пора. Пока дают… - скомандовала Катерина.

* * *
        Разбудила перестрелка. Часовые опять кого-то заметили. Светало. День начинался хмурый, небо плотно затянуло тучами. Разведка донесла, что пути и впереди, и позади повреждены. Пашка видел, как командир, комиссар и начарт разглядывали в бинокли серые пустынные высоты. Там же, на рубке паровоза, торчал генерал Хомов.
        Дохнувшая свежего воздуха Катя протиснулась на свое место:
        - Что-то, ребята, начинаю я сомневаться. Не оправдывает себя железнодорожный транспорт. Экая канитель тормозная.
        Завтрак, тем не менее, выдали горячий. Пашка залез с котелками на свою бронеплощадку. Бойцы возились с пулеметами.
        - Слышь, Павло, ты ежели что, на подачу становись. Справишься? Со жратвой поживей заканчивай. На прорыв, видать, пойдем.
        - Вперед? Назад?
        - А без разницы. Наших здесь на сто верст нету. Бандитствующий элемент кругом. Перемирия не признает. Эх, нам бы хоть батальон стрелковый, разметали бы эту шушеру до самой Одессы.
        - Не столковались с батькой, выходит?
        - С Махном-то договорились. А эти хрен знает кто такие. Никого вовсе не признают.
        Пашка пошел кормить и докладывать обстановку. И увидел, как командирша пытается просунуть взъерошенную голову в амбразуру. Вернее, хоть ухо высунуть.
        - Что, команду «воздух» у вас не подают? - сердито заорала Катя.
        «Ньюпор» покружил над бронепоездом. С курганов по нему захлопали из винтовок. «Товарищ Троцкий» немедленно грохнул в ответ из трехдюймовок.
        Аэроплан прошел над самым бронепоездом, лихо выбросил вымпел, едва не угодив на контрольную платформу. Потом, покачав крыльями, «Ньюпор» ушел на юг.
        «Троцкий» замер в напряженном ожидании. Пашка подумывал опять проситься в десантно-ремонтную группу. Винтовку не дадут, но кувалду один хрен доверят. Все ж лучше, чем сидеть, невесть чего дожидаясь.
        После полудня за курганами началась разрозненная стрельба. Через несколько минут из охранения прибежал посыльный. К путям подошел эскадрон, с ходу сбил обложившую «Троцкого» цепь.
        Оказалось, казаки, преданные отряду барона Таубе. От Никополя подошли. Кавалерия не приближалась, всадники гарцевали у кургана, разглядывали дышащего паром «Товарища Троцкого». Ближе подскакал есаул с тремя всадниками. Навстречу направился генерал Хомов в сопровождении адъютанта и невозмутимого комиссара Хвана. Кратко переговорили, есаул козырнул - отдельно, с изящным издевательством отдал честь большевистскому представителю. Едва не задев невозмутимого Хвана горячим дончаком, развернул коня и наметом полетел к своим.
        Под прикрытием кавалерии ремонтники «Товарища Троцкого» залатали путь, и бронепоезд двинулся к Апостолово. Спокойно заправились водой и загрузили уголь. На станции к бронепоезду никто не подходил, словно зачумленные прибыли. В поселке постреливали. Всадники казачьей сотни мелькали у выпускающих стрелок. Туда ушла и дрезина с ремонтниками и пулеметом. Стрелку привели в порядок, и вскоре «Троцкий» выполз на простор.
        Дальше шли спокойно. Еще раз появился «Ньюпор», снова сбросил вымпел. Мост через Ингулец миновали без приключений. Стрелки, охранявшие мост, выстроились вдоль насыпи, но выглядели настроенными весьма недружественно. Под свист и улюлюканье «Товарищ Троцкий» прогромыхал по мосту.
        - Ничего, - сказала Катя, разглядывая стрелка со спущенными шароварами, демонстрирующего бронепоезду самую незагорелую часть тела. - Привыкнут, господа-товарищи. Время подлечит. У нас вечно все через «х» делается, - в данном случае через товарища Хвана и его превосходительство Хомова. Да и другие хладнокровные головы найдутся. А филейными достоинствами пугать - это пожалуйста. Найдется кому их демонстрировать - хоть на все стороны света выпячивай.
        Впереди была Снигиревка. По последним сведениям, в поселок повстанцы не врывались, можно будет заправиться. «Товарищ Троцкий», принюхиваясь рылами орудий, вполз на станцию. К спрыгнувшему на ходу начальнику обеспечения и его бойцам затрусил начальник станции. Приказ в Снигиревке получили, водокачка исправна, только вот угля, товарищи, хоть расстреливайте, нет. Восемь кубов дров имеется. К подобному команда «Товарища Троцкого» привыкла - пока бронепаровоз набирал воду, бойцы выстроились двумя цепочками, перебрасывали поленья в тендер черного паровоза. Затем захрустел забор у станционных строений. Голый по пояс Пашка лихо работал кувалдой, валя ветхие столбики.
        - За складом деревья, - заорал чернявый, верткий как обезьяна начальник обеспечения. - Пилим, на «утюг» забираем. Веселей, товарищи.
        Внезапно захлопали выстрелы. Пашка, в обнимку с кувалдой, нырнул за угол приземистого склада. Вокруг попадали бойцы, матерясь, щелкали затворами. Огонь по красноармейцам вели с чердака двухэтажного наполовину выгоревшего дома. Когда-то там располагалось управление участком Харьково-Николаевской железной дороги. Били с чердака беспорядочно, хлопали несколько винтовок, пухал револьверчик. В ответ с водокачки уже затарахтел пулемет. Десяток бойцов, пригибаясь, кинулись в обход.
        Кончилось все быстро. Команда «Троцкого», ругаясь, принялась валить оставшиеся деревья. На бронепоезде оказался один раненый, да убило сигнальщика. Парнишку-сигнальщика Пашка знал - на одной бронеплощадке числились. Энергично вжикали пилы, Пашка таскал яблоневые колоды. На пятачке у вокзала бойцы под командой вездесущего Степана копали могилу. Из выгоревшего здания злые красноармейцы выгнали нескольких пленных.
        Когда Пашка умывался, толкаясь под бурной струей у водокачки, раздалась команда строиться всему личному составу. С бронеплощадки спускались представители белых, сполз мрачный генерал. Пашка увидел на платформе командиршу и, вытираясь рубашкой, поспешил к своим.
        Стоять в строю плечом к плечу с невысокой Виткой было странно. Пашка уже и забыл, когда в строю-то стоял. Вообще-то, абсолютно не соскучился по этому делу. Бойцы в две шеренги вытянулись вдоль вагонов. Отдельным коротким строем на правом фланге стояли беляки. От станционного здания подошел комиссар Хван. За ним вели троих пленных.
        - Еще одного на чердаке хлопнули, - вполголоса сказал чекист, стоящий рядом с Катей.
        - Товарищи! - голос у комиссара был глуховатый, но разносился над станцией, точно Хван говорил в рупор. - Наш героический «Борец за свободу товарищ Троцкий» следует с ответственным заданием. Имеется приказ командования о перемирии. Имеется договоренность. Имеется ненарушимое понимание серьезности обстановки. Наиболее сознательная часть граждан перемирие безоговорочно приветствует. Имеются достижения на дипломатическом фронте. Даже анархистски настроенные отряды относятся к договоренности с пониманием. Но есть и гады, что предательски стреляют нам в спину. Нагло игнорируют волю трудового народа. И на приказы белого командования, под влиянием международных обстоятельств пошедшего на переговоры с Советской властью, эти выродки тоже высокомерно плюют. Я так понимаю - как ни крути, выходит, кругом одни предатели и бандиты.
        Трое «предателей и бандитов» стояли перед строем. Старшему вряд ли исполнилось семнадцать. Чумазые от гари мальчишки. У двоих на рукавах сползшие трехцветные повязки. Сочувствующие Белому движению, значит. Эх, дурачки.
        - Бойца мы потеряли, товарищи, - глуховато продолжал Хван. - Пал наш дорогой товарищ Жатьков не в горячем бою, а от трусливой пули в спину. Похороним мы героя с честью и помнить будем. А этих щенков бешеных - по всей революционной строгости, и чтобы следа от них на земле не осталось…
        - Господин комиссар, - из короткой шеренги офицеров вышел генерал Хомов. - На этих людях опознавательные знаки Белого движения. Следовательно, по договоренности они должны быть обезоружены и переданы представителям ВСЮР. Я готов их взять под арест под свою ответственность…
        - Хрена там, ваше превосходительство, - нагнув крупную голову, отчетливо сказал Хван. - По договору мы вам военнопленных передаем и беженцев. А те, кто стрельбу продолжает, под договоренность не попадают. Согласно параграфу второму, пункту первому, - к ним по всей строгости военного времени. Что и будет непреложно выполнено…
        - Комиссар, - рядом с генералом встал высокий штабс-капитан. - Мальчишки они. Про перемирие ничего не знали. Передайте их нам, мы разберемся.
        Хван кивнул, шагнул назад, ткнул коротким пальцем в грудь старшему мальчишке:
        - Про перемирие слыхал?
        - Мы его не признаем, - ломким голосом выкрикнул пленный. - До последней капли крови сражаться будем. До корня вас, быдло, уничтожим. А вам, господа, стыдно. Предательство это, господа!
        - Вот сопля дурная, - прошептал пулеметчик за спиной Пашки. - Сам к стенке лезет.
        Комиссар Хван повернулся к строю.
        - Товарищи! Именем революции провокаторы приговариваются к высшей мере социальной ответственности. Приговор приказываю привести в исполнение немедленно.
        - Комиссар! - генерал Хомов шагнул вперед, за ним не слишком слаженно, но единодушно шагнули офицеры. - Вы срываете договоренность. Мы категорически протестуем! Из-за трех малолетних глупцов вы рискуете…
        - Согласен - дурни они сопливые, - комиссар яростно ткнул растопыренными пальцами в сторону отшатнувшихся пленных. - А там хлопец лежит. Честный, геройский, ему жить бы да жить. Мы революцию в спину расстреливать не дадим. Пяться на место, генерал. Разговор окончен. Что вы белорыцари без страха и упрека, я слыхал. Только сейчас под руку не лезьте.
        С бронеплощадки отчетливо звякнули нацелившиеся на кучку офицеров пулеметы.
        - Вы ответите, Хван, - сухо сказал генерал.
        Комиссар кивнул и повернулся к строю:
        - Добровольцы есть?
        Из строя шагнули десятка два красноармейцев. Пашка видел Степана в кожанке, с неуклюжим «Шошем» за плечом.
        Комиссар прошел вдоль строя. Пашка боком ощутил, как подобралась командирша, нет, не шевельнулась, но тело ее, гибкое и легкое, мгновенно перешло из расслабленной настороженности к напряжению скрытой стальной пружины, задень - разогнется, отшвырнет в долю секунды. Пашка с тоской подумал, что собственные, куда более рельефные мускулы, и в жизни до такой степени не натренировать. Для того нужно не гири качать, а настоящим котом-тигром родиться.
        Рукоять кувалды, стоящей рядом с сапогом, Пашка придержал кончиками пальцев, потому как дернулось плечо прапорщика. Простой он парень - не мозгом, а твердым лбом думает, к тяжелой железке тянется. Витка вздохнула. Качнулся, но ничего не сказал чекист рядом с ней.
        Глаза у комиссара были воспаленные, красные:
        - Ну, товарищ Мезина? Дело не женское. Хлопцам своим прикажи. А то сидите, ни рыба ни мясо. И закроем вопрос.
        - Никак нет, товарищ комиссар, - тихо и четко сказала Катя. - Группу засветите. Нам высовываться не положено. Будьте добры ответа из Москвы дождаться.
        - Не дури, Катерина, - устало сказал Хван. - Не кисейная барышня отговорками отговариваться. Здесь я командую. Ну-ка, хлопцы, выходите.
        - Не дам группу, - мягко сказала Катя. - Приказ из центра будет, тогда и командуйте. И кончайте цирк, Иван Денисович. Видали мы уже такое.
        Хван кивнул. Не отводя взгляда от безучастного как маска лица девушки, бросил чекисту:
        - Под замок их, Борис. Парашу поставьте, и пусть сидят. Башкой отвечаешь.
        - Что ж ты, Катерина? - сказал чекист, подсаживая путающуюся в платье Витку. - Нашла время кобениться. Юнкеров один черт в расход отправят. Твои-то хлопцы на чистоплюев не похожи. Рассчитались бы за парнишку, и совесть бы не мучила.
        - Не спорю, - согласилась Катя, легко взбираясь в вагон. - Только в нашей работе свои понятия есть. Тонкости. У нас свои, у вас свои. Разница, понимаешь, Борис Борисыч?
        - Мудришь. А нам теперь ни чихнуть, ни пернуть, - сиди, вас сторожи.
        У стены склада коротко перестукнул винтовочный залп.
        Камера - не камера, ящик - не ящик, - железная коробка размерами в рост человека. Из мебели - только зарешеченное вентиляционное отверстие. Хорошо еще, огорченные чекисты принесли пару шинелей из вещей заключенных. По доброте душевной сунули и котелок с водой.
        Сидеть было тесно - ноги толком не вытянешь. Сквозь тонкую подстилку из жеваной офицерской шинельки ощутимо отдавался перестук колес. «Товарищ Троцкий» двинулся дальше.
        - Что вы молчите? - спросил Прот, ерзая. - Они быстро умерли. А мы - еще неизвестно.
        - Того и молчим, - пробурчала Катя. - Ты чего кряхтишь? Неудобно? Сюда садись, - она пнула сапогом мятое ведро с крышкой. - Садись-садись, привыкай к коммунистическому быту.
        Пашка очевидный выпад против самого прогрессивного строя на земле решил пропустить мимо ушей. Не время. Вон Германа только тронь - взорвется.
        Прапорщик и так зашипел, готовясь сдетонировать:
        - Ну, Екатерина Георгиевна, что дальше? Сидеть будем, как кролики? Нужно было сразу рвать, выскочили бы…
        - Перестань, пожалуйста, Гера, - Вита ухватила его за рукав. - Куда выскакивать? Не там же под пули прыгать было. Почекаем.
        - Золотые слова, - согласилась Катя. - Теперь будем ждать, ибо больше делать нехер. Вляпались. Ты, Герман Олегович, уж прости, но я бы тех сопляков… За глупость, у-у…
        - Я их оправдывать не собираюсь, - ледяным тоном отчеканил прапорщик. - Но расстреливать детей преступно.
        - Мальчишкам стрелять других мальчишек тоже не слишком здорово, - пробурчала Катя. - Замнем. На повестке один вопрос - какого хрена делать? Багажом до Одессы трястись? Запасные варианты? У кого чего полезного и обнадеживающего в карманах имеется?
        Полезного оказалось немного: у Пашки в кармане шаровар завалялась пара тяжелых гаек, оставшихся с ремонтных работ, коробок спичек, памятный хронометр, да еще за голенищем хранилась ложка. У Германа неожиданно обнаружилось непонятно зачем ему нужное зеркальце, расческа и потертый футляр от очков. Прот, оказывается, хранил на животе свою драгоценную тетрадь и пару отточенных карандашей с металлическими колпачками. У Витки не было ничего полезного, кроме пары новеньких изящных носовых платочков с кружавчиками. Совершенно ненужная буржуазная ерунда.
        - Витуля, ты от еврейских корней отрываешься, - серьезно сказала командирша. - Ты не девушка должна быть, а рог изобилия. Кто сорок лет бродил по пустыне, приторговывая мацой, галантереей и скобяными товарами?
        - Я исправлюсь, - пообещала девчонка. - А у вас що?
        Катерина оказалась зажиточной. Кроме всякой мелочи вроде иголок, ниток, часов, ложки и спичек у нее имелся небольшой перочинный нож с перламутровой ручкой. Ножик выспорила уже на «Троцком», назвав наизусть все провинции готовящейся к скорой пролетарской революции Франции. Проверяли по затертому атласу всей командой бронеплощадки - ни разу не ошиблась.
        - Жаль, маленький ножичек, - заметил воинственно настроенный Герман, разглядывая в полутьме изящную вещицу. - Безделушка.
        - Да, нам бы меч-кладенец двуручный, - согласилась Катя, - налево махнешь - переулочек, направо - бронепоезд шинкованный.
        Пашке показалось, что она совсем не считает ножик безделушкой. С командирши станется и такой мелочью кровь пустить. Только лучше бы без этого обойтись.
        - Ничего, если кормить будут, доедем, - преувеличенно бодро сказал Пашка. - Мы ж в Одессу собирались или куда? Главное, чтобы пайку не урезали.
        - Какая пайка? - пролепетала Витка. - Я и за завтраком каши наелася, - девушка панически поглядывала на «сиденье», на котором с удобством устроился Прот.
        Ничего, разобрались. При Катерине даже самые, гм, щекотливые проблемы решались сами собой. Даже пошутить над временными трудностями было можно. «Товарищ Троцкий» с длинными и короткими остановками двигался вперед. Днем железная будка нагревалась, как топка, - заключенные сидели полуголыми. Из-за тесноты даже мыслей неприличных не возникало. Ночью становилось холодно - спасались той же теснотой. Чекисты исправно таскали с кухонного вагона паек - чаще кормили всухомятку, но бывало и горячее. Жить было можно - старший охраны, Борис, на всякие расспросы - что да как? - не отвечал, но бытовые просьбы выполнял охотно. Чекисты принесли еще одну шинель, выдали помятый чайник. В благодарность пленники развлекали охрану, а заодно и пулеметчиков ближних отсеков, песнями. Катерина припоминала песню из своего неисчерпаемого запаса, напевала мелодию и слова, потом уже подхватывали сообща. Пашка с Витой оказались ведущими голосами. Впрочем, подпевали все, кроме Прота. Мальчик улыбался, но помалкивал. Особенно Пашке нравились «Прощайте, скалистые горы» и еще одна, про революционных каторжников:
        Владимирский централ, ветер северный,
        Этапом из Твери, зла немерено.
        Лежит на сердце тяжкий груз.
        Владимирский централ, ветер северный…[19 - М. Круг. «Владимирский централ».]
        Пели тихо, обстановка была тревожной. Пашка под конвоем выносил парашу и добывал свежие вести. Перемолвиться с красноармейцами он успевал коротко, новости приносил неутешительные - говорили, что войска генерала Слащова перемирия не признают и наступают на красных. Путь назад тоже был перерезан - петлюровцы взорвали мост через Ингулец и сцепились с махновцами. Вперед тоже не получалось - Николаев был под белыми, но гарнизон категорически отказывался пропустить «Товарища Троцкого», и договориться никак не получалось. Еще хорошо, что на разъезде Новинская по полной приняли угля и воды, и бронепоезд мог маневрировать.
        Ночью Пашка проснулся оттого, что «Товарищ Троцкий» крадучись, в полной тишине, двинулся на восток.
        Катерина сидела, обняв колени. Остальные спали, с двух сторон прижавшись к маленькой, но горячей Витке.
        - Опять пятимся, - прошептала командирша.
        - Может, на Херсон прорвемся? - Пашка пытался плотнее закутаться в доставшуюся ему полу шинели.
        - Херсон так Херсон, - Катя почесала шрамик на брови. - Паш, ты в железнодорожной диспозиции соображаешь. Сколько нам кататься? Не может же этот хренов «Троцкий» вечно туда-сюда ползать?
        - Чего не может? Пока топливо да вода имеются, будем бродяжить. Если, конечно, полотно по-настоящему не испортят или котлы у паровозов не полетят. Делать-то нам все равно нечего.
        - Угу. А допустим, откроют нам светофор, прикатим завтра-послезавтра в Одессу? Нас каменный товарищ Хван куда препроводит? Ты с одесскими тюрьмами знаком?
        - Не, мне в Одессе бывать не приходилось.
        - А мне как-то довелось. Про тамошнюю ЧК нехорошая слава идет. Нужно что-то думать.
        - Будем думать, - пообещал Пашка и с чистой совестью заснул. Лучше, чем у самой Катерины получится, выдумать все равно ничего не удастся. И вообще, в таких делах удача - главное.
        Утром «Товарищ Троцкий» неожиданно устремился на запад. Шли уверенно. В Баштанной пополнились водой и углем. Под вечер без остановки проскочили мимо Николаева. Видать, генерал Хомов наконец со своими столковался. Летели быстрее литерного из давешних времен. Оба паровоза бодро гудели, проходя полустанки. В Долинской паровозам «Троцкого» помогла заправиться бригада местных путейцев. Во весь голос звучало «товарищи». Начальник станции и поручик, командир гарнизона, стояли в сторонке и не вмешивались.
        - Сидите? - спросил чекист утром, передавая сухари и пересохшую колбасу. - А в мире о-го-го что творится.
        - Що творится-то? - умоляющим тоном заканючила Витка. - Скажите, Борис Борисыч, одичаем ведь вопще.
        - А вот выйдете, тогда и узнаете, - чекист запер дверь, потом не удержался и сказал снаружи: - Наши Петлюру и поляков под Фастовом приложили. Ну, и беляки-то поддержали компанию - навстречу, от Киева крепко дали. Бегут паны.
        Вечером «Товарищ Троцкий» на всех парах торопился к Помошной. Здесь случился какой-то митинг - до заключенных долетали только обрывки речей и восторженный свист. Пополнив запасы воды и угля с рекордной скоростью, бронепоезд двинулся дальше. Шли даже в темноте, пусть и медленно и осторожно. На рассвете, под Людмиловкой «Троцкого» обстреляли. Скупо огрызнувшись из пулеметов, бронепоезд уполз дальше на юг.
        Заминка случилась у Вознесенска. Доносилась стрельба, где-то впереди бухали разрывы снарядов. Шел бой за мост. День выдался жаркий, душный. «Шпионская» команда изнемогала в своей бронированной коробке. «Товарищ Троцкий» дважды открывал артиллерийский огонь, обстреливая цели где-то за рекой. Это слегка развлекло заключенных, хоть маяться в содрогающемся душном металле было удовольствием сомнительным. Под вечер разразилась гроза, и почти одновременно с первыми раскатами грома бронепоезд двинулся вперед. Прогрохотали по мосту через Буг. Где-то рядом захлебывался пулемет. «Товарищ Троцкий», лязгая, полз вперед, орудия обстреливали прибрежные высоты. Гул орудий и раскаты грома слились воедино.
        - Сдается мне, господам офицерам помогаем, - прокомментировала Катерина, потягиваясь у стены как кошка.
        Ночь простояли в беспокойном ожидании. Кто-то все время бегал вдоль состава. Топотали копыта, звякало оружие, замысловато ругались. Катерина слушала с интересом, на ощупь полировала ногти пилочкой, имевшейся в ножичке.
        - Екатерина Георгиевна, - не выдержал Пашка, - вы бы себе еще коготки насандалили. Странно, ей-богу.
        - Так я и сандалю в спокойные времена. В смысле, лакирую. Тебе ухоженные руки не нравятся, что ли?
        - Так буржуазно же.
        - Предрассудки, товарищ Пашка. Буржуазия красоту отнюдь не приватизировала. Нету у нее, у поганой буржуазии, таких правов. Не позволим! Даешь гламур в массы!
        - Все шутите, Екатерина Георгиевна. Рабочим рукам хола не нужна.
        - Ну, это как сказать. Не все ж нам затворы дергать да обоймы второпях набивать. Вообще-то, и этим делом лучше в перчатках заниматься.
        - Ну вы скажете! Что мы, царское офицерство, в белых перчатках воевать?
        - Можно и не в белых. Только офицерство не кончилось, Паша. Красные командиры - все равно офицеры. Краскомы и комроты - это временно. Тут сколько словами ни играй, все равно офицеры офицерами станут. Белыми, красными, советскими - все равно русскими. Ты шире смотри.
        - Я широко смотрю. Вот в Венгрии сейчас советская власть установится. И дальше пойдет наступать. А те, что в перчатках да с ноготками, выродятся.
        - Що ты пристал с теми ногтями? - зашептала Витка. - Жалко тебе, що ли?
        - Действительно, Паша, разве плохо? Приходишь ты с ударной коммунистической стройки, а дома жена дожидается. Борщ с котлетами, стопка рябиновой настойки - последнее строго по желанию. У наследников уроки проверишь, пару мудрых слов о международном положении дитятям скажешь и спать их отправишь. Душ примешь. В спальню войдешь, а там супруга - вся такая душистая, цветочная, в пеньюаре шелковом. Ручки бархатные, ноготки карминные. Или фиолетовые. Это уж как тебе предпочтительнее. И берет она тебя этими ласковыми пальчиками за самое…
        - Катерина Еорьевна! - возмутилась Витка.
        Прот хихикнул. Пашка порадовался, что в полутьме не заметно, как щеки горят. Пробормотал:
        - Это что, вы меня таким пошлым буржуем представляете?
        - Почему буржуем? У тебя и соседи так живут. И весь город со страной. И даже заслуженный чекист Борис Борисыч хорошо живет и отглаженные брюки носит. Работа у вас разная, жены разные, помаду и лак каждая не по разнарядке получает. И никто пьяный не валяется, морды не бьет, потому что иные развлечения по вечерам имеются. Кто с друзьями в ресторане устриц дегустирует, кто в парке собачку выгуливает. А кто-то собственной подругой любуется. Потому что иногда своя подруга больше чужих нравится. И умирать под пулеметами, загибаться в шахтах и у домен никому не надо. Жить можно. Спокойно, уверенно. Про вшей, расстрелы и прочую революционную целесообразность детям в школах будут объяснять. В самых старших классах. Растолковывать, что в молодости страна много глупостей натворила.
        - Екатерина Георгиевна, а вы ведь отнюдь не коммунистка, - пробормотал Герман.
        - Тс-с, вот и товарищ комиссар меня в том же грехе подозревает.
        - А що это вы сейчас насчет ногтей забеспокоились? - насупленно поинтересовался Пашка.
        - Екатерина Георгиевна нас покидать собралась, - наглым шепотом пояснил Прот.
        - Открутят тебе голову когда-нибудь, провидец ехидный, - посулила Катерина не слишком сердито. - Выберемся с «Троцкого», дороги, наверное, разойдутся. Ну, может, и не у всех…
        - А що вы? Поедемте с нами, - прошептала Вита. - Разве плохо? Денег хватит.
        Все задумались - про золото как-то давно не вспоминалось. Вот оно, рядом, через две переборки. А нужно оно?
        - Екатерина Георгиевна с нами не пойдет, - прошептал Прот. - У нее долг.
        - Прот! - предостерегающе шикнула командирша.
        Герман пренебрежительно фыркнул. Э, опять прапор в несознательность впал, не верит ни в какую честность человеческую.
        - Вы, Екатерина Георгиевна, мне потом ухо оторвете, ежели пожелаете, но я скажу, а то не поймут, - торопливо пробормотал Прот. - У вас же перед человеком долг. Любите вы его. И найдете. И тогда…
        Щелк! - в темноте командирша умудрилась отвесить полноценный звонкий щелбан. Прот зашипел, ухватился за лоб.
        - Не болтай! - посоветовала Катерина. - Если неймется, прореки, что завтра будет?
        - Завтра не вижу, - сердито пробормотал мальчик. - Завтра что комиссар скажет, то и будет. Он, Екатерина Георгиевна, вроде вас - свою судьбу творит и людей за собой силком тянет.

* * *
        Подорвали «Борца за свободу товарища Троцкого» в нескольких верстах от разъезда под прохладным названием Колодезь. Вокруг тянулась изрытая лощинами и оврагами степь, по правому борту, прямо от железнодорожного полотна уходил к утреннему небу склон пологого и высокого холма.
        Фугас взорвался под контрольной платформой, разворотил рельсы. Ничего страшного не произошло - контузило двух пулеметчиков, передняя пара колес платформы сошла с рельсов. Пригибаясь, пробежали вперед ремонтники, просигналили. «Троцкий» дал задний ход, тяжеловесно попятился. И тогда в сотне метров от хвостовой платформы ухнул второй взрыв. Сразу вслед за этим по бронепоезду густо застучали пули.
        - Приехали, что ли? - Катя пригнула к полу зашевелившуюся было Витку. - Сидите. Не наше дело. Пока…
        Трескотня пулеметов продолжалась, - задние бронеплощадки «Троцкого» отвечали на обстрел плотным огнем. Несколько раз грохнули трехдюймовки кормовых башен. Разрывов Пашка не услышал, зато по броне продолжали то и дело пощелкивать пули.
        - Невесело, Екатерина Георгиевна? - пробормотал Герман.
        - Пессимист вы, Герман Олегович, - сказала Катя, переобуваясь в тесноте. - Подумаешь, стреляют. В первый раз, что ли? Ну вы, на всякий случай…
        Указание командирши прервал грохот близкого разрыва. Тут же рвануло еще раз, да так, что «Товарищ Троцкий» содрогнулся всеми своими металлическими сочленениями.
        Витка и Прот ухватились за уши. По сравнению с трескотней пулеметов и даже глуховатыми выстрелами башенных трехдюймовок грохот разрывов показался ударом огромного молота.
        - Кажется, гаубицы. 122-миллиметровые, - прокричал просвещенный в технических вопросах прапорщик.
        Все прислушались к происходящему в бронеплощадке - гулко и неразборчиво гукала переговорная труба, звякал металл, доносились знакомые загибы зама по пулчасти. «Товарищ Троцкий» заскрежетал, пытаясь попятиться. Надрывались пулеметы хвостовой бронеплощадки. Сквозь броню донесся приближающийся свист.
        - Ложись! - рявкнула Катя.
        Пашка даже ткнуться лбом в колени не успел, пол дрогнул - разрывы легли вроде бы подальше, чем в первый раз, но их мощь всерьез пугала.
        - Хрен нам, а не путешествие в купейном вагоне, - спокойно заметила Катя. - Пристреливаются, уроды.
        За дверью заорали, разом оглушительно застучало-загрохотало - похоже, бронеплощадка открыла огонь всеми пулеметами левого борта. Узкий ящик-карцер мигом наполнился пороховым дымом. Снова вздрогнул бронепоезд от близкого разрыва - показалось, над самым вагоном просвистели осколки. Беснующиеся пулеметы «Троцкого» неохотно, один за другим умолкали. С опозданием бухнули башенные трехдюймовки, и наступила относительная тишина - только разрозненный винтовочный перестук доносился сквозь броню.
        - Хрен его знает, что такое делается, - задумчиво оповестила подчиненных Катерина.
        Донесся уже знакомый приближающийся свист - шпионы догадливо попадали друг на друга. Пашка стукнулся лбом с Протом.
        Громыхнуло, «Товарищ Троцкий» вздрогнул.
        - Хана вагонам, - пробормотала Катя. - Кухню или конюшню задело. Хорошо еще, кажется, гаубичная батарея двухорудийная.
        - Вы, Екатерина Георгиевна, и с артиллерийским делом знакомы? - непочтительно осведомился Герман, прикрывая сжавшуюся Витку.
        - Ну. Я даже на торпедном катере как-то гостила. Правда, в торпедную атаку ходить не довелось, - Катя села, защелкнула крышку часов. - Хватит лирики. Интервал между залпами около полутора минут. Если «Товарищ Троцкий» не драпанет в ближайшее время, то…
        Снова ожили пулеметы - бронепоезд лупил по непонятной цели всем бортом. Так же внезапно пулеметы начали умолкать.
        «Танка, чтоб ей…» - расслышал Пашка в паузе. Пулеметчики бронеплощадки злобно матерились.
        - Танк? - Катерина криво ухмыльнулась. - Экая экзотика, повезло нам. И что, его троцкины трехдюймовки не берут?
        Пашка про танки слыхал много, но самому видеть не приходилось. Страшно, конечно, но «Товарищ Троцкий» тоже не тачанка какая-нибудь - отобьется.
        Ожили суетливые пулеметы, одновременно бронеплощадку встряхнуло со страшным грохотом. Катерина, не удержавшись на ногах, села на голову прапорщику. Взвыл Прот, которому наступили на руку.
        - Хорош отдыхать. Выбираемся, - зарычала Катя, кашляя от дыма, забившего металлическую конуру.
        За дверью кричали - кто-то был ранен.
        - Не выпустят нас, - пробормотал Пашка, закрывая нос и рот от пахнущего раскаленным металлом дыма.
        - Ясное дело. Просто так не выпустят, - Катерина выпрямилась. - Только задыхаться я здесь тоже не собираюсь.
        Удушение, собственно, пока не угрожало - дым медленно уходил в вентиляционное отверстие. По-прежнему доносилось рыканье переговорной трубы, команды командира бронеплощадки, поспешно грохотало носовое орудие. И снова засвистели, приближаясь, гаубичные бомбы.
        На этот раз всю бронеплощадку тряхнуло, как фанерную коробку с мышатами. Катя, матерясь, выпуталась из рук и ног друзей:
        - Все, как говорил Ильич: вчера было рано, завтра будет поздно. Угробят они нас в этой крысоловке.
        Шпионско-разведывательная команда повиновалась беспрекословно - смочили клочки ткани остатками воды из чайника, закрыли рты и носы. Катя подожгла носовой платок, энергично помахала. Под вновь начавшийся истеричный захлеб пулеметов карцер наполнился клубами едкого дыма. Катерина дала сгуститься сизой мгле и, кашляя, задолбила каблуком в дверь.
        - Борисыч, чтоб ты сдох, горим же! Тушить нужно!
        Чекист не отвечал. Пашка уже было подумал, что друзья рискуют действительно задохнуться - дым от проклятого клочка ткани так и драл легкие, но тут скрежетнул ключ, дверь распахнулась.
        - Вашу мать! - чекист, державший «наган» на изготовку, невольно отшатнулся от ударивших в лицо клубов сизого дыма. Окруженная густой пеленой Катерина мягко шагнула вперед, послышался короткий удар. Пашка разглядел, как подгибаются ноги чекиста, - с опозданием догадался - командирша его лбом в лицо приложила. В следующую секунду Катя уже втаскивала тяжелое тело в дым.
        - Что тут у вас? - у распахнутой двери возник командир бронеплощадки. В колени ему ткнулись кашляющие, выбравшиеся на четвереньках из сизых клубов Прот и Витка.
        - Херня, - захрипела из дыма Катя, - сейчас затушим.
        Командир в замешательстве вглядывался в дым, но тут двое пулеметчиков одновременно заорали «Прет!», оглушительно заработали пулеметы, и командир бросился к смотровой щели.
        «Товарищ Троцкий» вздрогнул от нового попадания.
        - По головному бьет, сука! - заорал кто-то из пулеметчиков.
        За спиной Пашка услышал, как командирша зашипела:
        - «Наган» не трожь!
        - Он нас в спину шлепнет, - злобно ответил прапорщик.
        - А ты шевелись быстрее, тогда не шлепнет.
        Дверь оружейки была распахнута, каптенармус поспешно вскрывал ящик с патронами.
        - Выпустили?
        - Да щас не до взысканий. Потом досидим. Диски нам припас?
        - Да берите. Один хрен, зажали нас…
        Пашка в некотором остолбенении смотрел, как командирша, бурча насчет отсутствия какой-то «разгрузки», торопливо разбирает свое оружие и рассовывает по карманам обоймы. Права Катерина: наглость - второе счастье. Зазевавшись, Пашка чуть не получил в морду прикладом собственного карабина - командирша к снисхождению ныне расположена не была.
        - Что остолбенели, маму вашу?!
        Пашка, придерживая между колен тяжесть «льюиса», поспешно застегнул пояс с подсумками. Рядом Герман пытался поудобнее ухватить пару дисков. Командирши уже рядом не было - метнулась по задымленному проходу:
        - Степан!
        Голоса заглушил треск пулеметов. Борт бронеплощадки исходил пулеметным огнем, звенели гильзы, пулеметчики слились воедино с сотрясающимися смертоносными механизмами. В дыму Пашка разглядел пробоину от тяжелого осколка, лежащие тела, темные потеки, сквозь пороховой дым уже чудился знакомый запах крови. Прот и Витка скорчились на корточках, изо всех сил зажимая уши, - многоствольная дробь разрывала голову.
        Как черт из преисподней вынырнула Катя - волосы растрепаны, белозубый оскал.
        - К нижнему люку, живо! - орала в голос, но понятны были только знаки.
        Пулеметы умолкали один за другим, Катерина дернула за плечо оглохшую Витку:
        - Не уши береги - башку. Пошли на выход.
        Пашка протиснулся в люк вслед за командиршей, крепко получил по плечу прикладом спущенного прапорщиком «льюиса». Переползли через рельсы. Недалеко залегли с винтовками несколько бойцов из десантного взвода.
        - Комиссар где? - заорала Катя.
        Один из красноармейцев махнул в голову бронепоезда. Сверху снова стукнула башенная трехдюймовка. Пашка, мучительно ничего не понимая, вертел головой. За спиной вздымался широкий склон холма. Где-то на вершине постукивали винтовочные выстрелы, но снизу, кроме рыжей травы, ничего видно не было. Судя по всему, бронепоезд обстреливал из пулеметов противника, находящегося в противоположной от холма стороне. Снова ужасно засвистело - Пашка уткнулся носом в насыпь, стараясь скорчиться как можно плотнее, спрятаться от несущейся с солнечного неба смерти. Земля содрогнулась - гаубичные снаряды разорвались где-то за хвостом бронепоезда.
        - Так, слушайте сюда, - Катя стряхнула со светлых прядей комки сухой земли. - «Троцкий» крепко встал. Пути подорвали, ремонтников не подпускают. На холме «не наши», по правому борту из балки какая-то бронированная херня лезет, лупит по поезду. Круто обложили. Так что будьте готовы прорываться собственными силами. Мы с Пашкой - к комиссару.
        - Зачем? - заорал Герман, пытаясь перекрыть снова начавшийся пулеметный треск. - Уходим так уходим. Вам санкция товарища Хвана нужна?
        - Не глупите, Герман Олегович. У нас проскочить самостоятельно шансы мизерные. Все высоты заняты. Мы как на ладони. Может, ночью. Только до нее еще дотянуть нужно. Так что служим «Товарищу Троцкому» верою и правдою. Вита, - командирша сунула девушке один из «маузеров», - окапывайтесь под руководством господина прапорщика. «Пушку» береги, - та самая, памятная. Мы с Павлом - у него физиономия самая правоверная, товарищ комиссар сразу своего брата-пролетария с ходу не стрельнет - обстановку разведаем.
        Пашка, пригибаясь, побежал следом за командиршей. Сапоги запинались о гравий. Пробежали мимо лежащего у паровоза убитого. Броневое сердце «Товарища Троцкого» еще оставалось невредимо - внутри бронепаровоза раздавались команды, но вагоны в хвосте были почти все разбиты - там что-то чадило, пускало блеклые языки пламени. Пашка с тоской подумал о «своих» лошадках.
        - Ложись! - Катерина упала у колеса головной бронеплощадки. Пашка плюхнулся рядом. От рельс знакомо и успокаивающе пахло горячим солнцем, смазкой и паровозным дымом.
        - Вон он, комиссар, - Катя махнула «маузером» вперед, указывая за развернувшуюся поперек рельсов контрольную платформу. Там в воронках и в наскоро выкопанных окопчиках лежали бойцы десантного взвода и ремонтники. Ручной пулемет, развернутый в направлении вершины холма, выпустил короткую очередь по невидимому противнику.
        Комиссара Пашка не разглядел. Понятно, он был где-то там, раз Катерина говорила.
        - Значит, так…
        Катя прервалась. Переждали очередные разрывы тяжелых снарядов. Катерина злобно помотала головой и, вытащив темную косынку, повязала волосы:
        - Я эту батарею, мать ее за ногу… Значит, так, - с комиссаром я поговорю. Хрен бы с ним, с товарищем Хваном, да ведь в спину могут расстрелять. Ты помалкивай и делай правильное революционное лицо. Ты умеешь, я знаю.
        Катя было приподнялась, но тут впереди, у сошедшей с рельсов платформы разорвался снаряд. Вскинулся и обмяк иссеченный осколками боец, облако разрыва медленно отнесло на склон холма.
        - Откуда же они, суки, лупят? - озабоченно пробормотала Катя. - Ну, пошли.
        Навстречу, под защиту бронированного борта «Троцкого», пригибаясь, побежали бойцы.
        - Куда пятитесь? - рявкнула Катя. - Приказ был?
        - Так танка с фланга, - прохрипел рябой боец из ремонтников.
        - Так она ж наугад лупит, - Катерина цепко ухватила за плечо второго бойца. - Куда пятитесь?
        - Ага, наугад, вон как разметало, мать его пополам, - красноармеец попытался стряхнуть пальцы девушки. - Пусти, стервоза.
        Катерина вроде бы не сильно крутанула его за затрещавшую гимнастерку - боец шлепнулся на землю. Девушка махнула «маузером» остальным:
        - Не ссыте, продержимся. Ну-ка по местам, товарищи.
        Голос у нее был не очень-то злой, даже домашний. Красноармейцы, поглядывая на своего, ни с того ни с сего свалившегося товарища, без особой охоты развернулись к разбитой платформе.
        - Ползком, - окликнула Катерина. - Зря жопы не подставлять, сознательнее, товарищи.
        Ползала Катя, как будто полжизни в пластунах прослужила. Пашка с трудом поспевал. Комиссар с командиром ремонтников лежал в воронке среди развороченных шпал. Рядом залегли бойцы, пулеметчик возился с «Шошем». Впереди, у рельсов, выцветшими холмиками виднелись убитые ремонтники.
        - Так. Кто приказал? - комиссар обернулся к сползшим в воронку гостям, неторопливо поднял «наган».
        - Старшая опергруппы Мезина прибыла в ваше распоряжение, - доложила Катя, игнорируя направленный «наган». - Вагончик наш зацепило, курятник по шву пошел. Товарищ охранник ранен, на месте остался. Какие указания будут, товарищ комиссар?
        - Марш обратно под арест. Я тебе, барышня, и на том свете не поверю. Оружие сдайте немедленно.
        - Мы, товарищ комиссар, и драпануть могли, - Катерина с вызовом смотрела на комиссара. - Прикажете безоружными конца данной войны ждать?
        - Перестаньте, комиссар, - сказал человек с окровавленной щекой, лежащий по другую сторону расщепленной шпалы, - Пашка с трудом узнал генерала Хомова. - Что вы к девице прицепились? Не наша она, даю слово. Да и есть ли смысл сейчас разбираться?
        Разговор прервался, все дружно пригнулись - свистели, приближаясь, гаубичные снаряды. Громыхнуло.
        - Мимо, - сказал, оглядываясь, командир ремонтников. - Но рано или поздно накроют. Что делаем, товарищ комиссар?
        - Атакуем, товарищи. Собирайте всех, кто не занят, - с высоты гадов собьем и пути исправим. Здесь мы ничего не вылежим, - Хван рубанул воздух короткой ладонью. - Я бойцов лично поведу. Собьем с холма - считай, дело сделано.
        - Храбро умереть желаете? - ехидно поинтересовался генерал Хомов, утирая кровь из распоротой щеки. - Мне товарищей красноармейцев не слишком жалко, но позвольте указать, что атаковать в лоб высоту, да под огнем с тыла, есть явная нелепость и безрассудство. Танки - это вам, господа, не десяток хуторян с обрезами. В спину положат всех.
        - Вы, генерал, своими расчетами тут не козыряйте. Если нужно, мы на этот холм без выстрелов пойдем…
        Пашка обреченно слушал препирательства. Ситуация аховая - «Троцкий» окружен, помощи ждать неоткуда. Ловушку устроили те части беляков, что не подчинились приказу о перемирии и пошли за Слащевым. О маршруте следования «Борца за свободу товарища Троцкого» узнать было нетрудно - даже в газетах о дипломатическом рейде писали. Место для блокады бронепоезда выбрано с умом. Холм слишком крут - башенные орудия вести огонь по вершине не могут: угла возвышения не хватает. Ремонтировать пути никакой возможности - засевшие на высотах стрелки при поддержке трех пулеметов бьют на выбор всех, кто пытается заняться рельсами. Гаубичная батарея, расположившаяся верстах в трех от железной дороги, неторопливо разбивает бронепоезд. И еще танки, две или три машины, ползают вдоль выхода из лощины, оставаясь в мертвой зоне орудий «Троцкого», безнаказанно обстреливают бронеплощадки и, осыпаемые бешеным пулеметным огнем, отползают обратно в пологую балку. Пока по паровозам стараются не бить - для себя берегут, трофеи уже подсчитывают. Что будет дальше, из разговора начальства вполне понятно, - к вечеру пехота с холма
атакует раздолбанный бронепоезд, возьмут если не голыми руками, то без особых усилий. Не предназначен «Товарищ Троцкий» для боя в одиночестве. Еще хорошо, что слащевцев не все части поддержали - стрелков у них маловато, кавалерии вовсе нет.
        Пашка понимал - порешат слащевцы всех. И своих не пожалеют. Если приказу командования беляки не подчинились - генерал Хомов для них еще один предатель, с большевиками снюхавшийся. Хана тебе, товарищ Зверенко, рядом с генералом шлепнут. Оно, конечно, лестно, но…
        Больше всего доставали гаубицы - свист снарядов так цеплял за сердце, что после разрыва хотелось встать в рост и пойти на холм - пусть беляков там не разглядишь. Лучше пулю в грудь схлопотать, чем твои кишки по колючей траве на сто шагов раскидает. И бьют ведь, гады, аккуратно, как по хронометру. Да еще пить страшно хочется, словно сутки капли во рту не было.
        Когда командирша изловчилась вклинилась в командный разговор и что ляпнула, Пашка не уследил.
        - Что значит «блокировать»? Танки - это вам, мадемуазель, не черепаха, хотя и некоторое сходство имеют, - поморщился генерал.
        - Прекрасно понимаю, ваше превосходительство, - Катерина больше смотрела на комиссара. - Один подобьем - им маневрировать трудно будет, лощина там не такая уж широкая. Я, товарищ комиссар, наблюдала, как танки жгут. С видимостью на танках не очень, подслеповаты машины. Разрешите попробовать, товарищ комиссар? Что нам терять, а?
        Все-таки хитро она момент ловит. Умеет ведь обходительность проявить. Пашке, с одной стороны, было обидно, тобой-то Катерина без дипломатических изысков командовала, с другой стороны, вот она, коварная командирша - с хвоста изящно заходит.
        И ведь убедила. Следующие полчаса Пашка как наскипидаренный ползал под вагонами. Готовились - керосин в бутылки заливали, гранаты связывали, две группы пластунов-подрывников формировали, вместе с пулеметчиками цели наметили. О гаубичном посвисте даже как-то забылось, и даже когда близкий разрыв изрешетил хвостовую бронеплощадку, особо внимание обращать было некогда.
        Полз Пашка сразу за командиршей. Бережно передвигал позвякивающий вещмешок. Следом волок пулемет Герман. Прапора Катерина, похоже, не очень-то хотела брать, да все же не отказала в чести помереть славно. Правильно - пусть и не силен ваше благородие, зато сто раз проверенный. Следом полз штабс-капитан из генеральской команды. Этот как репей увязался - мол, лучший в гренадерском полку по метанию гранаты, извольте проверить. Знаем мы таких гранатометчиков - небось, зеленые глаза Катерины приглянулись. Впрочем, полз отягощенный тяжелым мешком штабс-капитан ловко - видно, и впрямь кое-что умел. Следом двигались двое красноармейцев, одного Пашка знал - из ремонтников, у человека час назад товарища убили.
        Катерина не торопилась - казалось, скребутся пластуны на месте. Ничего толком не видно, да и дышать трудно - над землей тянуло густым черным дымом. Горели жестянки с машинным маслом - их отволокли от бронепоезда и подожгли хлопцы из десантного отряда. Дымовая завеса была так себе - прикрывала ползущих лишь порывами, ветерок тот драный дым мигом сносил, оставляя на коже людей жирную сажу. Но ничего, пока команду подрывников никто не замечал.
        Механически переставляя опасно звякающий мешок, Пашка чувствовал, как продираются на коленях шаровары. Ну и земля - чистый рашпиль. Близко грохнул пушечный выстрел - Пашка ткнулся подбородком в колючую траву, глупо спрятался за мешок. Ага, то защита так защита - пуля стукнет - вспыхнешь, куда там церковной свечке. И маманя такую богатую за упокой не поставит.
        - Что встал? - прохрипел из-за спины Герман.
        - За посуду опасаюсь, - пояснил Пашка и пополз за живо удаляющимися сапогами командирши. Кстати, нужно ей каблуки подбить - совсем стерлись.
        Еще у бронепоезда Катерина трижды показала намеченный маршрут. Вторая группа охотников тоже слушала со вниманием. Или не слушала, а просто дивилась, чего это девка командовать взялась? Сам Пашка, при всем уважении к командирше, ложбину, о которой она толковала, рассмотреть не мог. Ничего, ползти пришлось прямо за ней - тут не заблудишься. Вообще-то, направление Пашка давно потерял. В дыму, голову не поднимая, только по пулеметному треску место «Троцкого» и определяется. Еще склянки эти проклятые.
        Пашка чуть не поставил мешок на пыльный сапог командирши.
        - Голову не поднимать, - прошипела Катерина.
        Собрались, задыхаясь, кучкой, спереди прикрывал крошечный, поросший полынью бугорок.
        - Ну, вы, барышня, и ползаете, - прохрипел штабс-капитан, вытирая лицо не шибко чистым носовым платком. - Не поверю, что барышне в траншейном сидении долго довелось участвовать. Откуда школа? Не из индейцев, случаем, приходитесь?
        - Из потомственных ползучих гадов, - ответствовала Катерина. - Громко не болтайте. Двое из охранения за тем бугром. А вон лощина - котлиная нора.
        Штабс-капитан понимающе хмыкнул. Ничего, не вы одни здесь грамотные - Пашка тоже знал, что танк по-английски значит «котел». Да, интересуемся военной мыслью - революция еще своих «котлов» наделает о-го-го сколько. А ложбина-то действительно рядом. Среди пулеметной трескотни и раскатов разрывов стук двигателя кажется глухим. Но вот она - тут прячется, броневая машина. Пашка танк от бронепоезда так и не смог рассмотреть: биноклем безраздельно Катерина завладела - ей, конечно, нужнее. Пашка с Германом лишь смутное движение замечали да выстрелы пушечные слышали. Жаль, интересно было бы на машину глянуть.
        Увидел - из ложбины сначала показалась башня-грибок с короткой пушечкой, потом, грохоча движком и скребя гусеницами, выбрался металлический рыже-серый жук. Не сильно-то громадный, но с виду крепкий. Принюхался, поворачивая башню, выплюнул из 37-миллиметрового дула огонь. Осыпаемый пулями - слышно было, как звенели по покатой башне, - не торопясь дал задний ход, скатился обратно в лог.
        Бойцы, а с ними и штабс-капитан, дружно выматерились - не столько по поводу наглого танка, сколько из-за одной из последних пулеметных очередей с родного «Товарища Троцкого», что легла весьма тесно к группе.
        - Ну, господа-товарищи панцер-гренадеры, как позиция? Добьем жука? - поинтересовалась Катя.
        - Вполне, - ответил за всех самоуверенный штабс-капитан. - Но этот «Рено 17» шустрая машинка. Господа французы нам поставляют. Очень хвалят за легкость в эксплуатации.
        - Да, симпатичная тарахтелка. Может, господин штабс-капитан, вы обратно поползете? Рука может и дрогнуть. Лично я вполне пойму.
        - Попрошу без намеков, - штабс-капитан брезгливо сжал губы. - Вы, барышня, за кого меня принимаете? Я выполняю личный приказ командующего. И не считаю, что честью поступаюсь. Давайте-ка к делу.
        - Простите, капитан, - Катя почесала бровь, размазывая по лицу копоть. - Значит, бьем их отсюда?
        - Сдвинуться бы ближе, шагов на десять, - сказал Пашка, обозлившийся на высокомерного капитана. - Его благородие гранату, понятно, и до Одессы докинет. Только бутылка не граната, она для швыряния несподручна. Да и добивать связками придется. Тут и сила, и точность нужна.
        - Правильно, - поддержал ремонтник. - Наверняка швырять нужно. Тут хвастать не перед кем.
        Все, и даже Герман, враждебно уставились на капитана. Тот немедленно возмутился:
        - Вы, господа, прекратите. Я, с вашего разрешения, готов и в лог спуститься. Отвык-с бояться.
        В ложбине зарычало, заскрежетало, и наверх выбралось страшилище, которого Пашка и в жутком сне не видел. Ромбовидное, похожее на гигантский утюг, раза в три больше шустрого «Рено». Тяжело повернулось, показав башенные спонсоны с пушками и пулеметами. Поочередно бабахнули оба 57-миллиметровых орудия, дали по короткой очереди пулеметы, и монстр, не обращая внимания на свинцовый горох ответного огня, уполз в лог, словно погрузился в трясину.
        - Англичанин, - сказал капитан, нервно обтирая рот. - «МК-V», в нем весу под сорок тонн.
        Танк производил жуткое впечатление в основном своим нелепым видом, ну и пушками, конечно, тоже. Единственная, на кого близость чудовища не произвела впечатления, была, понятно, Катерина.
        - Утюг самоходный, - без всякого уважения заметила командирша. - Слушайте, нас здесь скорее пулеметы «Троцкого» уложат. Куда вторая группа пропала? Надо бы делом заняться.
        - Да повернули они, - сказал ремонтник. - Уж не знаю, каким чудом мы проползли. Вы, товарищ Катерина, и в эту самую… без мыла влезете.
        - Попрошу без пошлости, товарищ Кузьма. В приличном обществе находимся, - Катя коротко улыбнулась. - Значит, я постараюсь «Троцкому» сигнал подать. Только сначала нам нужно вражеских наблюдателей ликвиднуть. Иначе стоит высунуться к танку, они нас без всяких бронеужасов похлопают, из винтовочек. Ваше благородие, вы как насчет рукопашного боя?
        - В каком смысле?
        - Свиней когда-нибудь резали? Вижу, что нет. Паша, придется тебе со мной сползать. Только осторожненько, - Катерина вытянула из-за голенища немецкий штык.
        - Да вы что? - штабс-капитан даже под копотью побледнел. - Разве отсюда нельзя?
        Тут из лога выбрался «Рено», пальнул по бронепоезду. Едва танк покатился назад, как Пашка получил ободряющий хлопок по плечу и, не успев опомниться, оказался ползущим за командиршей. Остаток расстояния до невысокого гребня преодолели броском - Пашка с карабином в руках прыгал следом за девушкой. Оказалось - опоздал. Усатый фельдфебель зажимал проколотое горло, между пальцев бил фонтанчик яркой-яркой крови, и глаза у фельдфебеля были удивленные-удивленные. Катерина добивала второго - молоденький солдатик успел лишь коротко пискнуть.
        - Никогда не болтай на посту, Паша, - пробормотала Катя, толчками сапог распрямляя ноги убитого. Фельдфебель еще умоляюще смотрел, девушка жестоким толчком перевернула его лицом вниз и в следующую секунду уже ползла обратно вниз по гребню. Пашка изо всех сил старался не отстать. С опозданием сообразил, зачем она умирающего дергала: чтобы со стороны низины убитые наблюдатели выглядели естественно.
        Перекатились к своим, распластались за ненадежным укрытием. Все в молчании смотрели, как Катерина вытирает и прячет штык. Командирша так же молча вынула из кармана гимнастерки зеркальце, принялась ловить луч солнца.
        - С холма заметят, - пробурчал Герман.
        - Предупредить своих все равно не успеют.
        С «Товарища Троцкого» ответно бахнула пушка - сигнал, поданный солнечным зайчиком, разглядели.
        Пашка сжимал в руке тяжелую связку гранат - ни дать ни взять утяжеленная гантеля. Неудобная, если честно. Рядом устроился самоуверенный штабс-капитан с такой же связкой. Катерина распласталась впереди, слышно, как бормочет, обзывая бутылки с керосином «дурацкими коктейлями». Вообще-то, командирша бывала ворчливой, как старая бабка. Сколько же ей лет, по правде-то? Красноармейцы с бутылками керосина отползли вперед и чуть правее - с «танки» их, может, и заметят, да уже поздно будет. Бить решили всем сразу - сначала керосином и следом гранатами. Бутылки могут и не разгореться, тогда гранаты подпалят. Если что не так пойдет, можно повторить - запас «горилки» имеется, да только вряд ли фокус удастся - постреляют гранатометчиков. Пашка уже чуял, как стоит встать, и ударят пули под вздох, порвут диафрагму, кишечник продырявят. Тьфу, черт, плохо когда анатомией интересуешься. Постреляют как пить дать. Герман, залегший сзади с пулеметом, не сильно-то поможет.
        Да где же танк? Уже, наверное, минут десять прошло.
        Когда земля завибрировала от тяжелого движения, Пашка почти обрадовался. Ждать уже никакой мочи не хватало. Показалась нелепая башенка-голубятня, затем, давя гусеницами неподатливую сухую землю, из лога выбрался сам «англичанин». Красноармейцы торопливо зачиркали спичками, поджигая тряпки-запалы. Поднялись, замахиваясь… Но еще раньше Катерина распрямилась как пружина, взмахнула рукой, бутылка, мутно блеснув на солнце, полетела на спину железному слизняку, беззвучно лопнула в грохоте 150-сильного двигателя.
        «Англичанин» как ни в чем не бывало бабахнул из своих пушек. Возясь с предохранительным кольцом, Пашка невольно пригнулся.
        - Эх, раззудись, плечо, размахнись, рука, - сказал, поднимаясь рядом, штабс-капитан. Улыбался офицер бледно, невесело. Связки полетели одновременно. Снаряд штабс-капитана отчетливо громыхнул по железной спине «слизняка». Пашка целил как договаривались - под гусеницу. Кажется, связка закатилась слишком далеко под низкое днище. Рассмотреть не успел - Катерина, валя на землю, рванула за шаровары. В тот же миг поднялась бешеная стрельба.
        «Товарищ Троцкий» лупил всеми уцелевшими пулеметами. Бронепоезд расстреливал края ложбины, все бугорки, гребни и подозрительные тени на выгоревшей степи, стараясь прикрыть гранатометчиков. Воздух наполнился густым свистом пуль, клубились остатки дымовой завесы, рассекаемой вихрем пулеметных строчек. Пашка ошалел - казалось, бронепоезд бьет прямо по залегшим подрывникам, по крайней мере, пули взбивали пыль в считаных вершках от ног.
        - …лежи…..емет… - донесся сквозь треск и свист крик Катерины.
        Действительно, по подрывникам строчил не замеченный ранее пулемет с правого ската лощины. Его пытался заткнуть Герман - выпускал диск «льюиса» одной бесконечной очередью. Под символическое укрытие бугорка пытался отползти красноармеец - вокруг него прыскала пыль от бьющих в землю пуль. Ремонтник Кузьма лежал раскинув руки и ноги - иногда тело дергалось от попадающих пуль, и тогда на выгоревшей гимнастерке появлялась новая дыра.
        Звяк - мешок Пашки покачнулся, - начало расплываться темное пятно, остро запахло керосином.
        - Бля! - выдохнула Катерина. - Вперед нужно. В балку. Слышь, штабс? Здесь как в тире расстреляют.
        - Так… - начал было, прижимаясь к земле штабс-капитан, но Катерина, уловив малейшую паузу в пулеметных строчках, уже нырнула-покатилась вперед, сжимая в руке гранату. Пашка, должно быть исключительно по привычке, подхватил мешок и рванул следом. Следом поднялся капитан, за ним шатающийся красноармеец, и Герман в обнимку с пулеметом.
        Оберегая вонючий мешок, Пашка краем глаза заметил - «англичанин»-то горит. Невысокие язычки пламени гуляли по бронированной спине танка, голубоватые капли капали со спонсона, лизали ствол орудия. Вообще-то на танк было уже наплевать - над плечом просвистели пули, кажется, даже опалили шею. Мелькающая впереди Катерина с ходу швырнула гранату, потом ее спина в новенькой, промокшей между лопаток от пота гимнастерке мелькнула, исчезая в провале низины. Пашка сиганул следом. Летя по полого осыпающемуся под ногами обрывчику, успел разглядеть десятки людей внизу. Штабель ящиков, лошади и брички стояли чуть подальше. Ноги соприкоснулись с землей, Пашка поехал на заднице, чуть не врезался в оказавшийся ужасно близко борт танка. Машинально грохнул ему на корму мешающий мешок.
        Кругом стреляли и орали. Пашка сидел, прикрытый бортом танка. Катки у «Рено» были новенькие - сразу видно, не на вагоноремонтном делали. Воняло густой смесью бензина и керосина - прямо по каткам стекала струйка из окончательно испорченного вещмешка. Двигатель танка исправно работал - железо ощутимо вздрагивало от сдерживаемой мощи. Пашка потрогал кудрявую макушку - привычного солдатского картуза не было. Потерял. Машинально принялся хлопать по карманам, ища спички. В ушибленный крестец давил приклад карабина.
        На склоне поднялся штабс-капитан, красиво взмахнул связкой гранат, метнул и тут же упал, укрываясь от пуль. Недалеко от него вдоль лощины ударил «льюис» Германа. Воюют.
        Пашка трясущимися руками выцарапал из кармана коробок, чиркнул спичкой. Словно на этот негромкий звук из-за носа танка выглянуло чумазое лицо в кожаном шлеме. Выкатило глаза, ухватилось за кобуру. Пашка бросил спичку, рванул вперед. Возились, ударяясь локтями о гусеницу. Не позволяя достать оружие, Пашка изловчился приложить механика в челюсть, потом, уже слегка оглушенного, двинул головой о трак. Звук раздался отвратительный. Пашка подумал, что испортил хороший шлем. Сунулся было обратно прятаться - по борту танка растекались огненные ручьи. Сейчас как рванет…
        Когда Пашка вылетел из-за танка, впереди, шагах в пяти, среди разбросанных инструментов и канистр лежали солдаты. Палили из винтовок куда-то вдоль склона - на Пашку внимания не обратили, должно быть, думали, что тот - в шлеме. Пашка присел на корточки, под ногами вся земля была взрыта следами гусениц. Кобура «нагана» никак не расстегивалась. Наконец револьвер оказался в руке. Пашка зачем-то вручную взвел курок. Стрелять с пяти шагов в спины было занятием простым, только руки нервно дергались, как будто штангу ворочал. Солдат было четверо - двое успели оглянуться. Одного Пашка свалил, в другого, заоравшего и бросившего винтовку, - смазал. Сзади что-то толкнуло в бок, Пашка упал на колени, обернулся, - по испещренному следами гусениц склону бежал офицер в кожаной тужурке, на ходу стрелял из маленького «браунинга». Хлопало игрушечно, Пашка в изумлении вскинул «наган». Лицо офицера с красивыми усиками исказилось еще большей яростью, он на ходу резко повернулся на ноге, словно лезгинку вздумал танцевать, упал. Несколько раз перекатился колбасой, поднимая пыль, замер.
        Пашка понял, что сам все еще жив, что тупо сидит на корточках между трупами. У склона балки неторопливо разгорался танк, двигатель все исправно постукивал. Пашка торопливо пополз прочь. Залег у снарядных ящиков. Мимо пробежало двое солдат, с виду механики, оба без оружия, задыхаясь, полезли на склон.
        Пальцы просто ужас как слушаться не желали, - Пашка тщился запихать в барабан патроны. В балке сотворилось истинное чистилище - пылали бочки с горючим, трещали выстрелы. С обоих склонов шпарили пулеметы. Видать, жив еще прапор. Бахнула брошенная сверху граната. Часть беляков удирала в глубину балки. Другие валялись у бричек. Металась раненая лошадь, остальные лошадки рвались с коновязи. Рядом с ними маялся, раскачиваясь на коленях, поручик, зажимал распоротый осколками гранаты живот. Заканчивая с барабаном, Пашка расслышал резкие хлопки выстрелов «маузера» - Катерина свое гнет. С правого скоса снова ударил «максим». Пулемет прапорщика огрызнулся короткой очередью.
        Нужно помочь. Пашка наконец сунул револьвер в кобуру, снял со спины карабин и полез на склон. Позиция выгодная - вроде никто не видит, и склон здесь невысок. Подниматься на ноги Пашка не стал, пополз вдоль кромки обрыва на пузе, полынь лезла в лицо, пыльно щекотала нос. Пулемет грызся где-то рядом. Сколько их там? Поднимать голову не хотелось. Оказалось, зря - трава неожиданно кончилась, Пашка чуть не свалился в наскоро выкопанный окопчик. В соседнем - в двух шагах - содрогался в длинной очереди «максимка», над кожухом дрожал раскаленный воздух. Мелькнуло озлобленное лицо, повернулось на Пашкино движение - дернулась рука к лежащей на бруствере винтовке. Пашка навскидку бахнул из карабина. Офицер дернул головой, замер.
        Пашка сполз в неглубокий окопчик, отодвинул убитого. Тот сопротивлялся, как тяжелый мешок, под ноги, звеня, осыпались гильзы. На ощеренных зубах убитого блестели нити слюны. Тоже прапорщик, чуть постарше Германа.
        Стоило начать поворачивать пулемет - над щитом просвистели пули. Пашка, бормоча ругательства, схватил чужую винтовку, вскинул прикладом вверх. Больше не стреляли. Пашка довернул пулемет, стараясь не обращать внимания на кровавые брызги на затыльнике, выпустил остаток ленты по дальней части балки. Скорее для острастки - там смутно мелькали удирающие беляки.
        Отпустив нагретые рукоятки, Пашка вытер ладони о шаровары. Посмотрел вниз - Катерина уже выбралась из-за подбитых двуколок и бричек, пригибаясь, с двумя пистолетами в руках, своей диковинной кошачьей походкой скользнула к лошадям. Там же рядом стоял на пробитых шинах потрепанный «фордик». Вокруг валялось с десяток тел - свалилась, значит, Екатерина Георгиевна, беднягам прямо на голову, да и проморгаться не дала.
        Глухо грохнуло - Пашка стукнулся носом о пулемет. Над выходом из лощины поднимался высокий столб дыма - ага, «англичанин» спекся. Его мелкий собрат все дымил - как бы тоже не рвануло. Снаряды-то в нем имеются.
        Пашка вытащил из «максима» ударник, сунул на всякий случай в карман и полез вниз. Пересекать лощину между валяющихся тел было неловко - так и казалось, что шевельнутся. Пашка держал карабин на изготовку. Вынырнула Катерина с каким-то свертком под мышкой:
        - С пулеметом ты грамотно. Такая меткая гадюка сидела.
        - Прапор ихний, - пробормотал Пашка. - Хорошо, сам-один был.
        - Ну и славно, давай-ка наверх.
        Забрались на косогор. Герман сидел в россыпи гильз, обматывал серым бинтом плечо красноармейца. Боец мычал и скрипел зубами - пуля раздробила ему ключицу. Штабс-капитан, ссутулившись, курил поодаль, у окопчика.
        - Дай-ка я, - Катерина извлекла из своих неисчерпаемых карманов бинт, принялась ловко заматывать плечо. - Поторапливаться нужно, пока нашего «Лёву» совсем не раскромсали.
        Действительно, пощелкивание рвущихся в развороченном танке патронов перекрыло сдвоенные разрывы снарядов гаубицы. Батарея продолжала нащупывать бронепоезд.
        - Господин штабс-капитан, - позвала Катя. - Идемте.
        Штабс-капитан, не оборачиваясь, неопределенно махнул рукой и не торопясь зашагал прочь вдоль кромки обрыва.
        - Он там наблюдателей гранатами накрыл, - пробормотал Герман. - Связкой. Ну и…
        Катерина поспешно выпрямилась, пошла за офицером. На ходу мельком глянула в развороченный окоп, ускорила шаг.
        - Господин штабс-капитан!
        Офицер, по-прежнему не оглядываясь, легко спрыгнул вниз в лощину.
        «К своим, что ли, намылился?» - удивился Пашка.
        Хлопнул револьверный выстрел.
        Катя с разбегу сиганула в балку.
        Пашка и Герман переглянулись.
        - Идейный был штабс, - прохрипел раненый красноармеец. - Оно и верно, своих-то рвать не каждый сможет.
        Катя выбралась обратно, в руках документы и портсигар с монограммой.
        - Рано он в отставку подал. Дурак. Видно, дома никто не ждал.
        - Дом? Да что это такое, Екатерина Георгиевна? - прошептал Герман.
        - Дебилы вы! Шанс же есть. У каждого есть! Что ж вы, вашу мать, втридорога, распинай вас…
        Катерина материлась, пока шли вдоль кромки обрыва. Красноармеец обхватывал Пашку за шею, кряхтел, слушая сложные загибы. Подальше обошли чадящего «англичанина», дверца спонсона была распахнута, оттуда свисало что-то неопределенное, похожее на корягу. Пашка с ужасом увидел еще одну «корягу» поближе, торчала скрюченная птичьей лапкой рука, сквозь чад долетал запах свежеподжаренной свинины.
        - Катерина Георгиевна, они же… - с ужасом пролепетал Пашка.
        - Не смотри, - буркнула командирша. - Насмотришься еще. Когда они пехоту на траки наматывают - тоже натюрморт шикарный выходит. Технический прогресс, господа-товарищи.
        «Товарищ Троцкий» стоял окутанный дымом. Прямым попаданием добило заднюю бронеплощадку. Пылали вагоны конюшни и кухни. Прошитый осколками «черный» паровоз окутывали клубы пара.
        Раненые лежали в наскоро выкопанных окопчиках. Пашка увидел Витку, помогающую фельдшеру. С холма бронепоезд обстреливали, но винтовочный огонь был вялым - слащевцы потеряли уверенность. Снизу отвечали пулеметчики «Троцкого». Бой, судя по всему, затухал. Даже гаубицы плевались реже - видно, снаряды были на исходе. Когда остатки десантного отряда бронепоезда пошли в обход холма, слащевская пехота с вершины поспешно отошла. Разорвались последние снаряды, выпущенные гаубицами, и бой окончательно угас.
        В кобуре «нагана» оказалась сквозная дыра - это тот, с усиками, из своей игрушки прошпокнул. Как ляжку не задело? Впрочем, попорченная кобура забылась сразу. За ночь Пашка наработался вволю. Людей было мало, из ремонтников, считай, никого не осталось. Рельсы клали на живую нитку. Пашка махал кувалдой почти на ощупь. Фонари старались не зажигать - из степи нет-нет да постреливали. Командирша с Германом ушли в «секрет» на холм. Витка с Протом занимались ранеными - в них числилась большая часть команды «Троцкого». Тяжело контуженый командир бронепоезда лежал без сознания. Комиссара Хвана зацепило в ногу. Охраной бронепоезда занялся генерал Хомов, тактично передававший приказы через последнего оставшегося в строю командира бронеплощадки. Остальные бойцы торопливо занимались ремонтом.
        Когда в предрассветном сумраке «Товарищ Троцкий» отполз от проклятого холма, Пашка едва держался на ногах. Ожидание ночной атаки изматывало не меньше, чем работа кувалдой. Но атаки так и не последовало, и закопченный, исковерканный «Троцкий» двинулся на юг. Днем Пашка дрых на шинели и не слышал, когда к бронепоезду подскакали разведчики из 45-й дивизии Якира.

* * *
        «Опергруппа» покинула «Борца за свободу товарища Троцкого» на разъезде Сербка, что в пригороде гостеприимной Одессы. Бронепоезд спешно приводил себя в порядок - на «Одессе-главной» готовили торжественную встречу, обещали митинг и сводный оркестр. Генерал Хомов препирался с представителями одесского ревкома, требуя предоставить делегации новый триколор - стяг, что имелся на паровозе, после боя приобрел совершенно непарадный вид. Комиссар Хван, сидя в дверях вагона и выставив забинтованную ногу, призывал бойцов принять вид достойный представителей героических войск Советской Республики.
        Пашка умылся в толчее у водокачки, утерся выданными по случаю праздника новыми портянками, но в вагон не пошел, а свернул за пакгаузы. Там, в тени шелковицы, уже сидела Витка. Мешки со «шрифтом» лежали под ногами, небрежно прикрытые старой доской.
        - Сидай, - девчонка похлопала по доске. - Гера сейчас вернется. Семечек хочешь? Я купила. Жареные.
        Пашка поправил ремень с кобурой. Без карабина было как-то непривычно. Документы Катерина изловчилась на всех изобрести. Но карабин при штатской должности «уполномоченного по заготкузинсрумдетали» был как-то неуместен. Тут командирша права. Пашка вздохнул и сел рядом с Виткой. Ценного подарка, что обещал комиссар за бой с белыми танками, теперь не видать. Ну и хрен с ним. Подвигами Пашка был сыт по горло. Пускай Катерина геройствует, раз ей на роду написано.
        Семечки были ничего - подсоленные, хотя с ейскими семечками, понятно, эти не сравнить. До дому бы двинуть… эх…
        Подошел Герман в чистой гимнастерке и в почти новом красноармейском картузе. Витка молча сунула ему жменю семечек. Прапорщик с сомнением посмотрел, но начал неумело лузгать. Интеллигенция…
        Из-за склада кривобоко, но шустро вылетел Прот. Под мышкой - купленный каравай, в кепке - лиловые сливы. Уж непонятно, что там с ним Витка и командирша сотворили, но ожил пацан. И то - на мир посмотрел, товарища Троцкого, вечная ему память, лично видел. Ну и, конечно, гимнастика Мюллера. Протке бы еще регулярно ею заниматься. Ну, он не дурак - распробует.
        - Что расселись? Я подводу нашла, ждет транспорт, - Катерина, как всегда, возникла неожиданно. - Хватай мешки, отходим по-английски - без слез и поцелуев.
        Часть четвертая
        - Да, в Одессе все по-особенному.
        - А то. У нас и власть менялась аж 47 раз.
        Из разговора на Привозе
        Каковы итоги и последствия Гражданской войны? Долгих двадцать лет понадобилось нашей стране, чтобы окончательно изжить последствия братоубийственного противостояния. Только в трагическом 1941 году правительства ССР и Южнорусской Республики наконец подписали договор о Воссоединении.
        (Хрестоматия по истории для 10 класса. Издательство «Столица», Белгород, 1964 г.)
        Город пребывал в полной растерянности и замешательстве. Последние политические события окончательно смутили умы, а тон жесточайших приказов о «пресечении спекуляции, мародерства и нарушения режима временного перемирия в особо сложный для Советской Республики момент» вызвал даже легкую панику. Ходили слухи о скорой высадке итальянского экспедиционного корпуса.
        Катя предпочла войти в город пешочком, без помпы. Личный состав потел под тяжестью мешков с вещичками и «шрифтом», но не возражал. План был прост - устроиться где-нибудь на окраине, припрятать компрометирующий груз и уже потом, не торопясь, изыскивать возможности эвакуации за море.
        Стараясь избегать людных мест, сразу свернули в тихие переулки. Прошли по улочке, затененной старыми акациями, рядком тянулись обшарпанные домишки из ракушечника, легкомысленно тявкала собачонка за старым забором. Без особого интереса за прохожими наблюдал дед, сидящий на лавке, - за последнее время в городе видели уйму военных и полувоенных людей в самых разнообразных мундирах, погонах, бантах и нашивках.
        У перекрестка скучали продавцы крошечного базарчика, в основном продавали овощи. Между кабачками и помидорами затесался господин с растрепанными томиками сочинений «Тысячи и одной ночи» и целой коллекцией очков, пенсне и моноклей с треснутыми стеклами. Вероятно, оптические приборы пользовались повышенным спросом на окраине славного города. Часть разведгруппы с огромным интересом уставилась на обшарпанный старинный лорнет. Саму Катю больше интересовали бутыли молока - в последнее время с молочными продуктами как-то не заладилось. Не успела подумать, Прот уже сдвинул картуз на затылок и принялся торговаться с молочницей. Витка тоже с кем-то бойко болтала на своем хохло-польском идише.
        Домик, куда привел босоногий и всезнающий десятилетний абориген, стоял в тени, до крыши оплетенный виноградом. Курлыкали голуби, ветер доносил запах близкого моря. Местечко безлюдное, за забором начинается пустырь. Витка договаривалась с хозяином о постое. Остальные устало сидели на рассохшемся бревне - молочная бутылка уже опустела, хотелось разуться и пообедать по-настоящему. Прот тянул носом:
        - Вот оно, море, да?
        - Оно самое, - снисходительно сказал Герман. - Еще насмотришься. Надоест до тошноты.
        - Що ты пугаешь? - обиделся Пашка. - Море - это море. Разве оно надоест? Ты, Протка, не слушай его благородие. Герман у нас все видел, все знает. Эстет, хм.
        - Не митингуй, - прапорщик улыбнулся, машинально скребя ногтем пятно на ветхих брюках. - Я к тому, что меня на пароходе здорово мутило. Прямо как вспомню, так передергивает. Мне тогда семь лет было, родители меня в Ялту возили.
        - Да, - вздохнул Пашка. - А я с батей в Ростов ездил. У-у, вот то поездка была. Что-то наша Витка пропала?
        Девчонка выглянула из дома:
        - Хозяин говорит - без сына решити никак не можэ. Подождать потребно.
        - Витуля, ты там смотри, - пробормотала Катя. - Может, другой отель поищем?
        - Да що вы, Катерина Еорьевна? Хозяйка вже оладки кабачковы пэче.
        Хозяйский сын явился минут через пять. Не один - в сопровождении трех крепких сотоварищей.
        - Кем будете, гости дорогие? - мордатый сынок учтиво приподнял картуз с лакированным козырьком. - Документики имеются или как?
        - Документы в порядке, - сказал Пашка, поднимаясь. - А вы сами-то кто, щобы документы требовать?
        - Ты, товарищ, сиди-сиди, - костлявый мужчина цепко кинул ладонь на кобуру Пашкиного «нагана». - Мы, люди смирные, не обидим.
        Узколицый тип, оставшийся у калитки, театральным жестом извлек из-за пояса «браунинг», многозначительно покачал оружием в воздухе, другой рукой тряхнул несвежей бумагой с огромной лиловой печатью:
        - Одесская губчека. Ксивы и шмотки попрошу к осмотру.
        Герман шаркнул протертыми подошвами - хозяйский сын мигом наставил на прапорщика «наган»:
        - Ша! Если дырку в котелке не желаете, не ворохайтесь. Що-то мне подсказывает, що шум ни вам, ни нам не нужен. Що в мешках?
        Дело развивалось вполне понятным образом. Катя мягко сказала:
        - Без шухера, товарищи. Не узнали друг друга - бывает. Московская ВЧК. Отдел по борьбе с виртуальной контрреволюцией. Вот мандат, - она небрежно вытащила из кармана гимнастерки сложенную бумагу. Вообще-то, липовый мандат лежал в другом кармане. А здесь была просто бумага - не совсем писчая, мягкая - ну, нужна бывает в пути бумага.
        - От-таки из самой Москвы? - обрадовался мордатый. - И как там? Весело? Ну що ж за липу ты мне, красавица, лепишь?
        - Ты глянь, за чьей подписью, - Катя сунула бумаги «чекисту» и улыбнулась своим парням: - Хватку теряешь, Пашенька.
        Товарищ Пашка понял правильно - от всей своей физкультурно-пролетарской мощи двинул костлявого под дых и сразу же добавил хуком в челюсть. Костлявый со стуком впечатался в стену сарайчика. Катя, взлетев с места, отвесила мимоходом хозяйскому сыну по кадыку, метнулась к типу с «браунингом». Тот выкатил глаза, отшатнулся было к калитке. Катя ударила по руке, задирая пистолет - хлопнул выстрел. «Браунинг» девушка зажала и выкрутила, отшвырнула пистолет и одновременно брякнула товарища «губчекиста» через бедро. Тот грохнулся на утоптанную землю, гулко выпустил воздух.
        В тишине, наступившей после выстрела, слышно было, как ахал последний гость, - лежал, поджав колени и прикрыв голову, - Герман, всегда несколько отстававший от друзей в физической реакции, бил сваленного бандита ногой.
        - Буде с него, Герочка, - жалобно сказала Вита - она стояла на крылечке, прижимая «наган» к виску бледного как мел хозяина.
        - Не, мы здесь на постой не останемся, - заметил Прот, сидя на корточках и обтирая бандитский «браунинг» от пыли.
        Слышно было, как в глубине дома приглушенно всхлипывает хозяйка.
        - Я Оське говорил, - пробормотал хозяин, тщетно пытаясь отстраниться от вдавливающегося в череп револьверного ствола. - Я ему, голодранцу, говорил - хату не марай. Вот сипай теперь, сипай.
        Хозяйский сын ерзал на земле, держась одной рукой за поврежденное горло, а в другой бессознательно комкая «мандаты».
        - Не по понятиям живете, граждане бандиты, - сказала Катя, вытаскивая из-за голенища штык. - Глуповато живете, извините за нетактичность. Оно что, не видно, кто тут чекист понатуральнее? У меня группа на отдыхе, а вы с работой лезете. Неосмотрительно. Теперь вот вам двор испачкаю.
        - Та вы що, господа-товарищи?! - Костлявый с трудом уселся у стены, подвигал челюстью, сплюнул кровь и зуб. - Ошибка вышла. Все осознали. Що ж сразу за «перо»? Та що воще за спешка? Такая барышня, и пожалуйста - никакого терпения. Может, побеседуем?
        Поговорили. На прощание Катя великодушно вернула предварительно разряженные стволы - уж очень граждане бандиты просили их не позорить и инструмент не реквизировать. За беседой съели миску кабачковых оладий. Вкусные были - с чесночком. Тут, правда, кто ел, а кто больше лечился «беленькой». Особенно маялся обладатель «браунинга» - совершенно не привык рюмку левой рукой поднимать.

* * *
        Четыре дня Катя провела, созерцая морской пейзаж. Айвазовский бы заскучал. Стоял полный штиль, голубая гладь до боли слепила глаза. По утрам бесконечную голубизну портили черные черточки шаланд. Изредка в дымке на горизонте угадывался силуэт английского крейсера «Карадок». Англичане вели трехсторонние переговоры с большевиками и представителями ВСЮР. Утром и вечером над морем жужжал гидроплан. Говорили, что в английской эскадре кроме крейсера и четырех миноносок имеются две аэропланные «матки» с сотней бомбовозов. Якобы англичане пригрозили в случае несогласия большевиков добровольно передать Одессу под власть правительства Южной России, непременно разбомбить ЧК и Губернский комитет КПбУ. Даже называли сроки - бомбить будут ровно в восемь часов вечера. По вечерам на Маразильевской и Екатерининской собиралась публика, лузгала семечки, кушала рачков под жидкое пиво, ждала. В последние дни обстановка с продовольствием улучшилась, на Привозе и в булочных появились мука и хлеб, и одесситы жаждали зрелищ. Катя только диву давалась - блажен город, не ведающий, что такое «точечные» удары. Впрочем, никакой
бомбардировки ждать не приходилось. Переговоры прочно завязли в болтовне и нелепых взаимных требованиях. В знак возмущения делегации то и дело покидали зал бывшего ресторана Фанкони, где велись судьбоносные дебаты. Но окончательно отказываться от переговоров никто не хотел.
        «Разведгруппа» обосновалась на пустующей даче. Воды не было, ходили к колодцу на перекрестке. Людей в округе было мало. За дачами вдоль обрывистого берега моря тянулась высушенная степь, поросшая редкими кустами диких маслин. Местность называлась «Дача Ковалевского». Ирония судьбы - Катя знавала когда-то парня с этой курортной окраины. Лихой морпех был. Вернее, будет через двадцать лет. В Севастополе в 42-м году познакомились. Сейчас, наверное, гоцает где-то здесь босоногий, по садам сливы с яблоками обирает.
        Катя никуда не выходила. В город наведывались Пашка и Витка (девчонка обычно в сопровождении Германа). Сама Катя предпочла бы с уголовным элементом, плотно слившимся с нынешней непонятной властью, никаких дел не иметь, но, по правде сказать, больше надеяться было не на кого. В порту свирепствовала ЧК, на пароходах, пришедших из Крыма, густо шныряли агенты контрразведки белых. Все договаривающиеся стороны страшно опасались шпионов. Пассажиров, как желающих покинуть Одессу, так и прибывающих в город, перепроверяли по нескольку раз. Какой в этом смысл, Катя не понимала - в городе открыто расхаживали офицеры в помятых, вытащенных с подвалов и чердаков, мундирах и разве что погоны не нацепившие. С трапов пришедших из Керчи и Феодосии кораблей спускались такие личности, что одесситов оторопь брала, - из Крыма эвакуировались отряды красных партизан. Принцип уже принятых на переговорах договоренностей был понятен - Крым и Одесса поспешно выпихивали «чужих» и принимали «своих».
        Пашка приносил газеты. Катя просматривала прессу без особого любопытства - переговоры, переговоры, переговоры. В Москве, Хельсинки, Омске, Петрограде, Харькове, Хабаровске и Владивостоке. Переговоры всех со всеми - анархисты, монархисты, меньшевики и эсеры, турки, чехи, сербы. Чистый дурдом, как справедливо говаривали в Одессе. Красная Венгрия вместе с остатками «спартаковской» Германии требует немедленного признания Союза Освобожденной Европы, и непременно со столицей в революционной Вене. Ирландия требует независимости и угрожает поднять красный флаг. Делегаты из пролетарского Дублина выступают на втором съезде Коминтерна. ВЦИК призывает все партии соблюдать спокойствие и неукоснительно следовать… Исполнительный комитет Всероссийских Переговоров ведет тщательное расследование всех случаев возмутительного неисполнения и предостерегает…
        Экая херня. Читать газеты совершенно не хотелось. Осознать все равно невозможно, а в ступор вгоняет. Чего стоит оповещение «Одесских известий» о создании Ново-Российской империи на северном побережье Австралии? Прилагался подробный план пятилетнего освоения Западного Квинсленда. Оказывается, на берегу залива Карпентария уже заложен первый камень Нового Петрограда. Из Севастополя на новые земли отправляется крейсер «Генерал Корнилов» с двумя транспортами, везущими первых переселенцев. В Стамбуле крейсер примет на борт великих княжон Ольгу и Татьяну. Переговоры с австралийским правительством успешно продолжаются. В Одессу прибыли с секретной миссией агенты из Италии. Сама флорентийская принцесса Мария, рыжая, бесстыдная и соблазнительная, гоняет инкогнито по городу в открытом авто. Полуголая, накокаиненная, но совершенно определенно известно, что именно от ее шифрованных депеш в Рим зависит скорейшее объявление Одессы портом-франко. В Москве утвержден проект Революционного мавзолея. Здание будет достигать стометровой высоты. Основу траурного комплекса составит Большой театр. Идут переговоры о
приглашении лучших архитекторов Франции и Соединенных Штатов…
        Только на западе бывшей империи до переговоров дело пока не доходило. Под одновременными ударами (красные кавкорпуса - на Луцк, дивизии Добрармии - на Львов и Дрогобыч) панически откатывались поляки. Между Винницей и Белой Церковью армии батьки Махно и атамана Григорьева сообща терзали окруженных петлюровцев.
        Катя брезгливо складывала газету, брала связку бычков и кувшин с вином и спускалась с обрыва к Проту. Мальчик почти все время проводил у тихо шуршащих волн. Сидел на горячих камнях, смотрел в пронзительно-голубую даль. Море Проту нравилось.
        Сдав товарищу пророку на хранение «маузер» и бычков, Катя входила в воду. Плавала в тихой прохладной воде - далеко не заплывала, дабы не привлекать внимания: берега здесь все-таки отнюдь не пустынны, подобно австралийскому заливу Карпентария.
        Прот на выходящую из воды командиршу воспитанно не смотрел. Ну, старался не смотреть. Чистил бычков. Вино себе он разбавлял водой. Сидели, жмурились на солнце, жевали бычков. Вино было прохладно, никто не беспокоил. Ни о чем серьезном не говорили. Да и не хотелось. Только как-то раз Прот обмолвился:
        - Редкость вы, Екатерина Георгиевна. Полностью судьбу свою вести - о таком даже думать страшно. Как у вас сил хватает?
        Катя целомудреннее расправила на бедрах гимнастерку:
        - Ты про то, что родинок нет? Не бери в голову. Предрассудки. Каждый сам свою судьбу лепит. Ну а где да когда мойры своими ржавыми ножницами нитку твоей жизни чикнут - это уж как повезет. Удача - девчушка капризная.
        Прот кивнул, как маленький старичок:
        - Совершенно вы правы. Даже не верится, насколько правы.
        - Так что ж ты весь из себя такой меланхоличный? Разве плохо живется?
        Прот улыбнулся, в последнее время это у него получалось все лучше:
        - А вам будет хорошо житься, Катя. Все у вас будет и…
        - Стоп! - девушка сунула болтливому предсказателю крупного бычка. - На, пасть делом займи.
        - Все, молчу, - мальчик принялся откручивать рыбешке голову.

* * *
        Вечером, когда личный состав доедал огромную яичницу с помидорами, Вита сказала:
        - Катерина Еорьевна, можно мы Протку завтра в город возьмем? Ему бы приодеться, обтрепался що тот босяк. Не сегодня завтра так и переправят нас. А куда он такой оборвыш? Все-таки заграница.
        - Мысль правильная. Только - а если кто засечет? У Прота особых примет хватает.
        - Нет, не засекут, - сказал Пашка, энергично работая челюстями. - Не ищет нас никто. В Сербке, когда мы с «Троцкого» соскочили, кто-то товарищу Хвану сказал, что нас из ГубЧК встретили. А сейчас товарищу комиссару и вовсе не до нас - он в Секретариат Объединенной комиссии вошел - заседает с утра до вечера. Забыли про нас, и слава богу.
        - Откуда сведения?
        - Со Степой-пулеметчиком столкнулся. Посидели маленько.
        - Ты, Паш, совсем дураком стал?
        - Нет, Екатерина Георгиевна, вы що не говорите, а я своим доверяю. Он вас видел, когда товарищ Троцкий погиб. С большим уважением относится. Да и на бронепоезде вместе бились. Братва знает, что никакие мы не шпионы. Да и на кого щас шпионить? На Петлюру?
        - Дело твое. Только доверие - штука опасная. ЧК о своих недоумениях редко забывает.
        - Так то ЧК. Мы, конечно, одно дело делаем, но им положено тройную бдительность иметь. А мы в сторонке прошмыгнем. Незачем занятым товарищам мешать.
        - Это правильно. Документы приобрел?
        - Що там приобрел? Получил самые настоящие, - Пашка гордо похлопал себя по карману. - Не подкопаешься. Назначен в бригаду к товарищу Котовскому. Ремонтником-оружейником. Потом обещают инструктором по гимнастике в агитотдел перевести. А пока в законном отпуску числюсь.
        - Ну-ну, молодец. Только язык не распускай.
        - Що я, не понимаю? Не осуждаете? Ну, за то, що пулеметчиком в роту не пошел? Или в бронедивизион нужно было проситься?
        - Сдурел? Крови тебе мало? А призвание людям красивую мускулатуру наращивать у кого? Полезно и гуманно.
        Пашка кивнул, кажется, с облегчением:
        - Вот и я думаю. По физкультурной части революции от меня куда побольше пользы будет. В здоровом теле - здоровый дух.
        - Только не кури, - вставил Прот. - Тебе нельзя.
        - Да запомнил я! Запомнил! - Пашка бухнул себя по юной мускулистой груди. - В жизни не затянусь. Запугал ты меня со своей опухолью, прямо не знаю как.
        - Ты бы спасибо сказал, за предостережение, - заметил Герман.
        - Так я говорю. - Пашка вздохнул. - Бросаете вы нас с Екатериной Георгиевной. Я, может, тоже мир бы посмотрел, прокатился.
        - Так поехали.
        - Нет, здесь интереснее. Потом, может, и приеду. Если позовете.
        - И правда дурак, - сказала Вита, очищая сковороду. - Тебе що, приглашение на открытке с вензелями трэба? Чимпиён задрипаний. Щоб обязательно приехал. Клянись давай…

* * *
        Пора уходить. На облупившейся веранде было грустно и скучно. Легкий ветерок раскачивал виноградные листья. В саду, среди ломкой выгоревшей травы, сидел здоровенный кот, задумчиво оценивал воробьев, прыгающих по древнему ракушечнику забора. В Одессе воробьев почему-то называли «жидами». Черт его знает, с Виткой у воробьев никакого сходства.
        Охранять в пустом домишке было нечего - разве что огромную, добытую Пашкой на соседней даче, сковородку. «Шрифты» надежно прикопаны в углу двора. Катя глотнула из кувшина невкусного теплого вина и спустилась на берег.
        Нужно уходить. Абсолютно никаких оснований затягивать. Задание, или то, что ты принимала за задание, выполнено. Остатки «разведгруппы» прекрасно управятся и без тебя. Заматерела голозадая гвардия. На войне взрослеют быстро. Год за три, а иной раз и день за десятилетие. Сколько ты здесь была? Чуть меньше месяца. А ребята совсем другими стали. Прапор с Виткой целоваться учатся. Прот завидует. Сколько ему все-таки лет-то? Собственно, разве это важно?
        Профессиональная болезнь у вас, Екатерина Георгиевна. Проблема в том, что «калька» очень быстро перестает быть «калькой». Когда ты в ней, она кажется единственно истинным миром. Разумом понимаешь, что все твое осталось где-то там - за изломом пространственно-временного парадокса. Здесь чужое. Иллюзия. Пусть и готовая тебя с легкостью убить и навечно оставить прахом в этой земле, но иллюзия. И уходить отсюда не хочется. Люди здесь живые, солнце горячее. Котяра вон какой убедительный - по обрыву с ленцою тащится, этакая морда бандитская. Прикормить такой экземпляр - никакого бультерьера не нужно.
        А каждый Прыжок, что ни говори, маленькая смерть, причем к оргазму никакого отношения не имеющая.
        Нужно идти.
        На берегу никого не было, только дед сидел с удочкой у старых свай, - Катя скинула одежду, сунула под тряпки «маузер» и скользнула в воду. Здесь лучше плыть сразу - камни острые. Девушка отплыла от берега - сзади возвышался высокий обрыв, залитый лучами полуденного солнца, правее виднелись кресты мужского монастыря. Искушаете братию, барышня. Впрочем, вряд ли у монахов имеются в изобилии оптические приборы. Вот где Герман мог бы выгодно свой ненаглядный «цейс» пристроить.
        Гимнастерка с трудом налезла на влажное тело. Катя неторопливо прошлась вдоль берега - возвращаться на пустую дачу не хотелось. Ракушки приятно покалывали уставшие от сапог пятки. Ничего, в Москве растоптанные кроссовки ждут. А при желании и невесомые босоножки обуть можно.
        - Клюет, дедуля?
        - Ни, на глубину бычок пишов, - дед махнул коричневой рукой куда-то в сторону Турции. - Бычок вин разве теплу воду любит? Та боже сохрани, ни в жизнь, - дед подслеповато прищурился. - С батареи, товарищ барышня, будете?
        - Нет. Батарея еще третьего дня снялась. На Западный фронт двинули. А я с банно-прачечного отряда. Дрянь всякую стираем. Бойцы вошебойного фронта, короче.
        - А, насерьезе? Пистоль вам на вшей выдают?
        - Зоркий ты, дед, как тот апач. Тебе бы в ЧК служить.
        - Приглашали. Отказался - пайки маленькие да беготни много. Мое дело - бандитизм среди бычка пресекать. И то сказать, бычок порядок знае. А вот по иным «чека» точно рыдае. Наш базарчик, к примеру, взять. Лично товарищу Калиниченко письмо накарябаю, хде то видано - рачка по трешке за стакан торговать?
        - На креветку ловишь?
        - Та на нее. В жару на мидию лучше берет, та хде ту мидию взять? Младший внук, андроново семя, и тот в город убег. Брешут, що сегодня аэропланы точно налетят. Вот по кумполу дурному бомбой зловит, буде знать, байстрюк.
        - Не словит. Без бомб англичане обойдутся. Там, на переговорах, друг друга в смерть заболтать решили.
        - И то дело, - одобрил дед. - Языком много народу враз не засечешь. Значит, война к концу идэ?
        - Война - дело такое: одна к концу - сразу другую начинают придумывать.
        - Ну а антракт-то предусмотрен или как? Значит, поживем ще…
        По крутой тропинке обрыва опасными лихими скачками слетел Пашка.
        - От удалой хлопец. Чистый тритонец. С цирка-шапито. И що башку себе не скрутит? - с осуждением заметил дед.
        - Не свернет - он тренированный. Ну, пойду я, дедушка, видно, бельишко грязное подвезли.
        - Счастливо постираться, товарищ барышня. Завтра приходи, мне нынче с русалками редко беседовать случается.
        Пашка отряхивал слетевшую при последнем рекордном прыжке фуражку.
        - Ты чего скачешь, товарищ Павел? Распугал всех. Бычок вон вовсе на глубину ушел.
        - Так это… Подумали, может, ушли вы. В смысле, насовсем…
        Витка энергично накрывала стол. Розовое сало, свежий хлеб, кровяная колбаска, брынза, янтарные сливы. Герман мыл огромные помидоры. Прот сидел на шатком табурете, с подозрением рассматривал на просвет новые суконные брюки.
        - Если что, в поясе можем подогнать, - сказала Катя.
        - Не поспеем, Катерина Еорьевна, - Вита полосовала штыком шматок сала. - Вечером уходимо. До темноты потребно ще до Пересыпи добраться. Баркасом забэруть. Дальше итальянец подберет - «Ромул» называется. Клялись - справнэ судно. Можэ, не потонет.
        - Ну, вас так просто не утопишь, - сказала Катя. - Не волнуйтесь, Черное море не такое уж большое. Доберетесь. Насчет груза договорились?
        - Ковырять не будут. Мы же вроде честных контрабандистов - ще груз будет окромя нашего «шрифта».
        - Вы все-таки поосторожнее.
        - Я присмотрю, Екатерина Георгиевна, - Прот раздраженно отложил брюки. - Они же дурные, как дети.
        - Вот Гиппократ многомудрый нашелся, - пробурчал Герман, доставая бутылку шампанского.
        - Ого, да вы в аристократизм ударились, - усмехнулась Катя.
        - У граждан бандитов все что угодно имеется, - сказал Прот. - Вот только белого калифорнийского вина не нашлось.
        Катя покачала головой:
        - Запомнил? Ох, свернут тебе шею за излишнюю осведомленность.
        - Нет, сегодня я в последний раз такой болтливый.
        Шампанское понравилось только Пашке:
        - У нас в Ейске ситро почти такое же делают.
        - Угу, похоже, и то ситро, и это шампанское прямо из моря и черпали. Возможно, даже и из твоего Азовского, - согласился Герман.
        - Просто шампань плохо с салом и помидорчиками сочетается, - улыбнулась Катя. - Вот попробуете с устрицами и трюфелями - ахнете. В Париже угощать умеют.
        - Никакого Парижа, - решительно заявила Вита. - Ноги нашей там не будэ!
        - Что так?
        - Так там же война будет, щоб ей утопнуть, - девушка покосилась на Прота. - Так ведь, а?
        - Имеется такая вероятность, - солидно кивнул мальчик.
        - Предусмотрительно, - Катя покачала головой. - Ну, до тамошней войны еще лет двадцать. Хм, это ориентировочно.
        - Один фиг, - твердо сказала Витка. - Нам нужно подаль. В Канаду, так? - теперь она смотрела на отставного прапорщика. - Я вчиться хочу. И Протке вчиться не помешае. Вы сами, Катерина Еорьевна, говорили, що там, в Канаде, спокийно.
        - Валяйте. Вариант неглупый. Втроем рванете?
        - Я маленький. Меня бросать никак нельзя, - скорбно заметил Прот.
        - Вот ты жулик, - засмеялась Витка. - Вы на него не смотрите, Катерина Еорьевна, то он нас на ту Канаду направив. Говорит, там спокойно, лесов богато, птицы, звери, университеты. Вам там тэж нравится. Вы приезжайте, ну, потом… И Павлушка приедет. Мы напишемо, когда устроимся. Та вы, Катерина Еорьевна, наверное, нас и так найдете.
        - Екатерине Георгиевне некогда будет, - Прот заговорил быстро, торопливо, чтоб прервать не успели. - Ей свою жизнь нужно будет устраивать. Семью заводить, детей рожать, переезжать. Она за многих людей будет отвечать…
        Катя запустила в него помидором. Закрыться мальчик успел и теперь обиженно стряхивал с ладоней сочную мякоть.
        - Извини, - сказала Катя. - Сам виноват, я предупреждала. Никогда не говори человеку, что его ждет. Ты о себе ошибся. Жив? Жив. Ну и живи спокойно. Забыть ты о своем даре не сможешь, но упрячь его поглубже. Ладно там, по уважительным причинам - война, наводнения, дизентерия - вещай в узком проверенном кругу. Друзей о таком не предупредить - западло. А о личном - молчи. Ты и сам понял. И не забывай. Иначе свернут тебе шею, помяни мое слово. Ты про меня смолчал, хотя эту троицу любопытство разрывало. Что глазки опускаете? Я про монастырь. Могли бы и прямо спросить. Это лично я такая извращенно порочная. Всей цивилизации вырождение от подобных пошлостей не грозит. Слабость я проявила. Дурненькую такую слабость. Да, стыдно мне. Не потому, что с девушкой расслабилась, а потому, что с сучкой отъявленной в постели забылась. В оправдание могу лишь сказать, что не от похоти нестерпимой тех острых ощущений я ищу. Хотя похоти тоже хватает. Было в моей жизни когда-то малоприятное событие. Поимели меня. В прямом смысле и разнообразно. Сидела я взаперти и ничего хорошего впереди не ждала. Помогла мне одна
красивая умная женщина. И уйти помогла, и утешила. Пошло звучит, да? А я ее люблю. Четыре года не видела. Жить без нее не могу. Прот, только попробуй рот раскрыть! Да, я постараюсь ее найти. Только ты не смей меня обнадеживать. И не надо мне ничего говорить. Я не дура какая-нибудь, вполне способна естественные сомнения испытывать и прискорбную неуверенность проявлять. Только не в этом вопросе! Я ее найду. Ну а если вообще, так я же не железная. Грешу. Вот и в монастыре…
        - Вы, Екатерина Георгиевна, железная, - пробормотал Герман. - Если бы не красота ваша - просто бронзовая статуя Командора. Вы уж меня простите, если хамил.
        - Да вы нас, Екатерина Георгиевна, как облупленных понимаете, - сказал Пашка. - Эти деньки нам всем запомнятся. А если насчет любви - так на то и революцию делали, щоб никто не запрещал. Я вот мужиков, не в ту сторону повернутых, не люблю. Ну и що? Лип ко мне один в Екатеринодаре - дал я ему разок в солнечное сплетение да и пошел себе спокойно. Пусть подходящего дурачка ищет. А что стукнул кулаком - ну и что? Меня бабы, в смысле, девушки, по роже куда чаще прикладывали. Дело житейское.
        - Павлуша, ты що несешь? - ужаснулась Вита. - Вон Протка рот открыл.
        - Что я открыл? - возмутился Прот. - Я побольше некоторых знаю. Тоже опытная куртизанка нашлась.
        Катя и Герман захихикали.
        - Ладно, давайте собираться, - сказала Катя. - Вам еще перепаковаться нужно. Герман Олегович, я вас подгружу маленько. Возражать не нужно.
        Прапорщик приподнял бровь:
        - В смысле?
        - Деньги на тебя сгружают. Для тебя и брали, - объяснил Пашка.
        Герман начал подниматься из-за кривобокого стола:
        - Екатерина Георгиевна, жаждете меня оскорбить на прощание?!
        Прот уцепился за один рукав, Витка за другой - потянули на место.
        - Катерина Еорьевна, нам и так хватит, - поспешно сказала Вита. - Честно слово, хватит.
        - Я не настаиваю. Пусть здесь остается закопанным. В резерве. Кому из вас приспичит - вернетесь. Я взять не могу. Некуда и незачем.
        - Да, нам еще служить, - согласился Пашка. - Ты, ваше благородие, не выламывайся, бери сколько нужно - все-таки в заграницу двигаетесь, там финансы пригодятся. Я вот подумал - оставлю я свои болванки здесь. С ними в Особый отдел сунешься - всю жизнь по следствиям таскать будут. Обойдется Советская власть без этого золота. Вон как нынче политическая обстановка закручивается - не до золота.
        Герман нервно глянул на Катю:
        - Считаете, я имею право взять деньги?
        Катя почесала свою располовиненную бровь:
        - Знаете, товарищи шпионы, мне хочется дать вам по маленькому совету. Каждому. Наедине. Я вам больше не командир и слушать меня не обязательно, но, если не скажу, потом сожалеть буду. Давайте-ка приберите пока здесь, а мы с Протом в сад на минутку выйдем.

* * *
        - Не болтай. Никогда не болтай - я тебя очень прошу. Пусть о твоих способностях никто не знает.
        - Я понимаю. Боюсь я, Екатерина Георгиевна, свою свободу потерять. Но одиноким быть тоже боюсь.
        - Брось. Дружить ты научился. И любить, когда время придет, научишься.
        - Ага, - мальчик опустил голову. - Научусь. Вот за это спасибо, - он постучал себя по животу, где под рубашкой была заткнута за ремень тетрадь в кожаном переплете. - Просто придумано, а ведь помогает. Спасибо, Катя.
        - Не за что. Ты и мне, и всем нам здорово помог. Я тебя напоследок еще раз все-таки спрошу - кто нас с майором сюда вызвал? Ничего на ум не пришло?
        - Нет, Екатерина Георгиевна. Не знаю. Видно, случилось с тем человеком что-то. Вы уж простите, ничем помочь не могу.

* * *
        - Екатерина Георгиевна, я подумал - все-таки я золото взять не могу. Я с Родины дезертирую, так хоть грабить ее не буду. Совесть замучает.
        - Как хочешь. Останешься здесь - рано или поздно ниточку потянут. Уж в слишком шумных делах мы поучаствовали.
        - Я понимаю. Потому и уходим. Жить здесь не дадут. Но золото…
        - Золото то, золото се… Да сколько там того золота в масштабах мировой революции? Ты, Герман Олегович, вечно из мухи слона делаешь. Ты, извини, к эгоизму и мании величия весьма склонен. Тебя кто заставляет деньги на себя любимого корыстно и бесчестно тратить? Или ты ребят бросить собираешься? Не надувайся, мы здесь одни. Ты же их не бросишь. И ты старший. Найдешь, как деньги потратить? Или тебе хлеб насущный непременно нужно добывать возвышенным дворницким трудом? Вы там никому не нужны будете. Только на себя надейтесь. Ну как ребята себя будут чувствовать, глядя, как ты, такой кристально честный, горбатишься за гроши? Витке в посудомойки прикажешь устраиваться? А Прот? Ему в мелкие хироманты идти? Ей-богу, как гимназистик рассуждаешь.
        - Нет, я понимаю. Только…
        - Опять «только»? Решительнее, господин прапорщик. Ты за ребят отвечаешь. Берешь презренное злато?
        - Возьму. Умеете вы заставить, Екатерина Георгиевна.
        - Ну, кому-то нужно и прямиком по бестолковым лбам стучать. Извини за прямоту.
        - Заслужил. Катя, мне очень хочется сказать…
        - Не нужно. Я не девочка, все понимаю. Вы очень милый человек, Герман Олегович. При других бы обстоятельствах разделила бы я с вами романтичную летнюю ночь. И не одну. Только это для нас с вами табу.
        - Не понимаю.
        - Тонкости женского восприятия. Флирт легкомысленный, шалости плотские - не всегда уместны. Я девушка раскованная, но понимаю, когда близость для мужчины нечто большее значит. У меня тоже обязательства есть. Нехорошо, если противоречие возникает.
        - Мне кажется, ты меня сто раз готова была убить.
        - Так ты на меня о-го-го как зубами скрипел. Сумасшедшие деньки были, а? Живи, прапор, счастливо. У тебя получится. - Катя крепко обхватила смущенного прапорщика за шею и чмокнула в щеку.

* * *
        - Катерина Еорьевна, худо нам без вас будет.
        - Не маленькие уже. Справитесь. С прапором у тебя неплохо получается.
        - Ой, та що вы такое говорите?! У нас же…
        - У вас, значит, только у вас. Меня больше не касается. Совет я тебе, Витуля, хочу очень простой дать. Ты или причесывайся двадцать раз на дню, или постригись коротко. Ты, конечно, и лохматая мужикам голову будешь кружить, но к аккуратной хорошенькой леди совсем иное отношение. Попробуй, не пожалеешь.
        - Ох. Просто убиваете вы меня, Катерина Еорьевна.
        - Не вздыхай. Хорошая ты девчонка, жаль, не удастся посмотреть, кем станешь. Но я на тебя крепко надеюсь. Ты, как ни крути, - старшая. За мальчиками присматривай строго. Но и не пережимай. Мужчина - существо ранимое.

* * *
        - Жаль, что расставаться нужно, Екатерина Георгиевна. Вам бы у нас в Красной армии цены не было. Я б с таким командиром все жизнь служил.
        - Спасибо, Павлуша. Я, собственно, в РККА еще послужу. Но встретимся едва ли. Вообще-то, не армейский ты человек, Пашка. Солдат хороший, и храбрости тебе не занимать, только держался бы ты поближе к мирной жизни. Спартакиады бы проводил, универсиады, сдачи норм ГТО организовывал. Гандбол, футбол, эстафеты с призами - самое оно. Талант у тебя. Вон, Прот, каждое утро кряхтит - «ноги на ширине плеч, наклоны…» Очень нужное дело. И красивым ты парнем будешь - просто ходячая агитация. Барышни млеть будут, срочно спортивные трусики и маечки изыскивать.
        - Вы-то не сильно-то млели.
        - Ну, и я поглядывала. Грешна. В другое время в другом месте не посмотрела бы на твой юный возраст. Проверили бы, у кого дыхания дольше хватает.
        - Так ведь…
        - Цыц! Только ляпни, что полчасика еще в запасе имеется. Мы же с тобой военнослужащие. Расслабляться не положено. К тому же полчасика для меня - только раздразнить. Что разухмылялся? Хвастун…

* * *
        Шаланда раскачивалась - поднималась волна.
        - Ничего, доплывете мигом, - сказала Катя.
        Торопливо обнялись. Витка едва слышно всхлипывала. Прот ниже надвинул картуз. Впрочем, в ночной темноте и так мало что разглядишь. В восемь рук вытолкнули шаланду подальше на глубину.
        Чертыхаясь, выбрались на берег, сели, выливая из сапог воду.
        - Ну, щастливо бувати, - сказал старший из провожающих контрабандистов. - Ежели нужно що, обращайтеся. Сделаем.
        Две фигуры растворились среди камней.
        Пашка и Катя смотрели вслед уходящей шаланде. Море казалось темным занавесом, лишь изредка угадывались взмахи весел уже невидимой шаланды.
        - Хорошо, что туч нагнало, - сказал Пашка. - Не засекут. Ну, счастливого им пути. И тебе, Катя, - удачи и счастья.
        - Будь жив, Павлуша, - Катя обняла парня за крепкую шею, хлопнула по спине. - Удачи.
        Пашка давно ушел к смутным огонькам окраины, а отставная командирша все сидела, глядя на белую полоску пены, оставляемую набегающими вечными волнами. Босые ноги стыли на сыром песке. Катя вздохнула и принялась обуваться. Не хватало еще здесь патруля дождаться.
        Она отошла подальше от берега. Шумел ветерок, упрямая трава скребла разбухшие голенища. Девушка сняла ненужный больше ремень, отодрала от гимнастерки пуговицы. Ожогов нам не нужно. И вообще мало что нам пригодится. Немногочисленное имущество увязано в косынку - рискованный груз, ну да ничего.
        Катя в последний раз набрала в легкие морской воздух.
        Эпилоги
        История не знает сослагательного наклонения. Эту дуру вообще никак не нагнешь.
        Мнение офицеров Отдела «К».
        Рррррр!
        Мысли Цуцика по поводу научно-технического прогресса.
        Эпилог первый
        - И что мне с ним прикажешь делать? - поинтересовался Александр Александрович, любуясь «маузером».
        - Ударник вынь и на стенку повесь, - рассеянно посоветовала Катя, поглядывая в окно, - там прапорщик распекал срочников из комендантского взвода. Бойцы вытягивались по стойке «смирно» и вздрагивали от сдерживаемого хохота. Прапор был известным хохмачом.
        - Да-а, повесь, - начальник оттянул затвор пистолета, - а плашка? Сказать, что наградная надпись - шутка?
        - Ясное дело, шутка. Откуда у вас, товарищ майор, «маузер» председателя РВС Республики? Вы же музеи не грабите? Или случается?
        - И где, скажи на милость, ты, Катерина, так наловчилась взятки давать? - вздохнул майор. - Я вот давеча в БТИ и так и сяк совал - не берут, сволочи.
        - Вы им этот «маузер» покажите. И затвором пощелкайте.
        - Ты научишь. Ладно, ты итоговый отчет закончила?
        - Шлифануть стиль осталось.
        - Готовься. Если завтра не сдадим, крик поднимется. Привыкла, понимаешь, к анархии у своих махновцев.
        - Махновцев я не видела, - с некоторым сожалением сказала Катя. - Может, тогда осталась бы насовсем. До полусмерти вы меня своими отчетами затрахали.
        - Это не я, ты прекрасно знаешь. И вообще, нечего жаловаться. Полевой отчет подписали? Подписали. Результаты удовлетворительные? Удовлетворительные. Чего ноешь?
        - Интересно, сколько золота нужно приволочь руководству, чтобы без бумажной волокиты обойтись?
        - Шути-шути, - майор принялся любовно протирать «маузер». - Хорошо, что твой окаянный металл все-таки не к нам в отдел скинули. Иначе мы бы с тобой всю жизнь отписывались. Я и так-то опасаюсь, как бы нас в золотодобывающую артель не переименовали. Впрочем, есть и положительные стороны твоих похождений. Меня «смежники» отдохнуть приглашают. В Ялту. В санаторий Наркомата обороны. Я, понятно, не рискну - куда с моими штифтами прыгать? Но все равно весьма приятно. Ты почему ничего не спрашиваешь? Хотя бы из вежливости восхитилась векторными результатами.
        - Завязала я с пустой любознательностью. Все равно ничего хорошего не выходит. Не хочу мозги ерундой забивать.
        - Ну не скажи. Знаешь, почему тебя готовы в отставку без звука отпустить? Потому что на этот раз произошла самая результативная коррекция за все время исследований. Если учесть, что мы ничего не просчитывали и вообще не пытались корректировать, есть о чем задуматься. Естественно, все неожиданности на самодеятельность хохлов свалили. Зачистка на Незалежной идет по полной программе. А все наши операции приостановлены. Впрочем, что тут у нас и было-то? Но я, между нами, сомневаюсь. Не могли хохлы такой эффект произвести. Уж не перекрестное ли вмешательство получилось? Шутки шутками, но о такой теоретической возможности давно поговаривали. Ты, конечно, там, считай, в одиночестве пребывала и никаких осознанных действий не проводила. Или я ошибаюсь?
        - Тю, Сан Саныч, - Катя посмотрела на начальника укоризненно. - Когда вы меня туда сунули, хорошо я хоть помнила, що был такой - дедушка Ленин. Какие уж тут коррективы? Я только и делала, что этого мифического корреспондента отыскивала да комариное золото выслеживала. Ну и попочку свою драгоценную спасала.
        - С золотом недурно получилось. Да и с Польской Республикой в составе Российской Федерации тоже недурно. Жаль, когда Север с Югом после войны объединялись, не удалось в состав России напрямую и Сербский союз включить.
        - Что толку? Война все равно была. И немцы до Царицына опять доперли.
        - Зато только на юге. А на севере фрицы у Гданьска застряли. Могла бы и порадоваться за компанию. Разве это не то, что мы с Васько планировали по операции «Инвентарь»? Ведь получилось. Пусть и совершенно неожиданно.
        - Я радуюсь. Только я о тамошних делах только от вас и слышу. Да и то в кастрированном виде. Я-то в той «кальке» на двадцать лет раньше болталась.
        - Ну-ну, а траур-то откуда? Я, например, там вообще не был. Ничего, заочно-виртуально готов возрадоваться.
        Катя повертела в руках карандаш. Вечно у начальника карандаши не точеные. Хорошую ему точилку подарить, что ли?
        - Я тебе, Сан Саныч, сейчас благоглупость скажу. Смешную вещь. Меня ведь что зацепило, - никак не пойму, зачем я там людей валила? В 41-м и 42-м - понятно. Фрицев - понятно, всяких… хорьков националистических - тоже понятно. Только вот провела я в 19-м году месяц, а разницы между белыми и красными не разглядела. В смысле, вижу, конечно, разницу, но чтобы настолько, чтоб грызть да рубать друг друга? Глупая я, да?
        - Это потому что ты на политзанятиях никогда не сидела. Я чуть-чуть зацепил, а когда в 37-м работал, еще как подковался. Политграмота - великая вещь. Хочешь, литературку подброшу? Товарища Сталина почитаешь. Крайне поучительно.
        - Нет, и не уговаривай. В жизни такого дерьма трогать не желаю. Пойду я, пожалуй.
        - Подожди, - майор порылся в растрепанном ежедневнике. - Адрес, что обещал, я тебе достал. И еще - давай-ка холодильник открой. Там в морозилке «Вальс-бостон» скучает. Тебе не повредит, да и мне. Челюсть так и ноет. Что за погода сегодня такая?

* * *
        Накрапывал осенний дождик. Катя заскочила домой, переоделась. Узкая юбка, облегающий свитерок, полусапожки на «шпильках». Одежда цивильная, купленная уже после возвращения. Пора адаптироваться к гражданской жизни. Зонтик приобрести, конечно, не удосужилась. Пришлось макияж ограничить да накинуть на голову капюшон. Куртка не слишком подходила к остальному туалету, но это уже детали.
        Большая Якиманка, как обычно, стояла, и Катя прошла до метро. Ехать, собственно, было недалеко - «Калужская». Выйдя на улицу, Катя повертела в руках телефон - позвонить предупредить? Обойдется - все равно сидит, болезный, дома. Нагрянем сюрпризом.
        Доцокала до подъезда. Домофон ответил сразу. Женский голос, молодой:
        - Да?
        Катя усмехнулась - сюрприз так сюрприз.
        - Виктор Михайлович дома?
        - А, вы, наверное, из госпиталя? Проходите, пожалуйста.
        В лифте Катя глянула в зеркало, подправила помадой губы. Ничего живут чекисты, лифт чистенький, даже благоухает приятно. Можно было и не душиться.
        Дверь открыла молодая интересная особа в модных очках. Ошеломленно уставилась на высокую гостью.
        - Я вообще-то не из госпиталя, - дружелюбно пояснила Катя, сбрасывая куртку и подавая ее молодой хозяйке. - Знакомы мы с Виктором Михайловичем, так сказать, по службе.
        - Понятно, - пробормотала потрясенная девица, ощупью вешая куртку в зеркальный шкаф-купе.
        - Кто там? - в коридор выглянул хозяин - в комнате по-английски бормотал телевизор.
        - Туточки элитарное кино показывают? - осведомилась Катя.
        - А я-то думаю, кто здесь такой самоуверенный, - хозяин в тренировочных штанах и застиранной камуфляжной рубашке явно чувствовал себя не совсем в своей тарелке.
        - Девушка говорит, со службы, - сказала девица, в новом приступе сомнений оглядывая обтянутые юбкой бедра гостьи.
        - Ну откуда же еще? - пробормотал Виктор Михайлович. - Ты бы, Лика, шла - тебе же в институт нужно?
        Девица кивнула, еще раз глянула в безмятежно спокойное лицо Кати и, схватив плащ, испарилась.
        - Извини, если помешала, - Катя, постукивая каблуками, подошла к бывшему напарнику.
        - Да ладно, - майор ухмыльнулся. - Это дочь. Теперь моей «бывшей» будет о чем с тещей пожужжать. Вообще-то я тебя не ждал.
        - Попрощаться зашла. Что смотрим?
        Майор наслаждался «Полетом над гнездом кукушки» в оригинале. Катя прошлась по ковру, покосилась на экран большого телевизора:
        - Шизики? У нас там тоже народ с поехавшей крышей попадался. А ты ничего устроился, уютненько. Как здоровье? Как животик? Как суставы? Подвижны?
        - В общем, ничего. Эскулапы удивляются - на диво быстро оклемался. А ты тоже - вполне. Я, грешным делом, и спрашивать опасался - помнилось, у тебя полголовы снесли. Смутная такая картинка. Все гадал - как меня доперла?
        - Пустяки. Ребята помогли. Ты садись, больным покой нужен.
        - Да я, вообще-то, уже и прогуливаться выхожу. Не совсем инвалид.
        - Садись-садись.
        Майор сел, с чувством обозрел гостью с ног до головы:
        - Выглядишь убийственно.
        - Парадокс. Ведь в этой юбочке и таракана не приложу. То ли дело - галифе.
        - Прониклась? Товарища Буденного не встречала? Я в детстве все думал - как это кавалеристом всю жизнь скакать?
        - Ничего себе аналогии. У меня ноги искривились?
        - Я бы не сказал.
        - Ну и славно. У меня ноги в порядке, у тебя суставы в исправности, - Катя коротким движением поддернула юбку и верхом присела на ноги майора. - За мной должок, Витюша. Как самочувствие, справишься?
        - Спрашиваешь, - ладони Виктора Михайловича осторожно легли на бедра гостьи. - В чулочках? Обалдеть. А я, знаешь ли, все те не могу забыть. Не зря все же покупал. Ох и выдающаяся ты дивчина, Катенька.
        - А то. Ну-ка - марш в ванну, товарищ майор.
        Потом на развороченном диване Виктор Михайлович долго и блаженно отдувался.
        - Не ценят тебя, Кать. Честное слово. Переходила бы в наше ведомство.
        - Фигушки, я без пяти минут вольный человек, - Катя сунула майору стакан с томатным соком, разысканным в холодильнике. Поправила пластырь на животе мужчины. От кожи майора не слишком-то приятно пахло каким-то госпитальным снадобьем, но сам хозяин был ничего, в хорошей форме. Катя покосилась на простыню на бедрах Витюши.
        - Оголодала? - вкрадчиво поинтересовался майор.
        - Не хами. Без десерта оставлю.
        - Я же исключительно из сочувствия. - Виктор Михайлович взял руку девушки, чмокнул в загорелое запястье. - Как оно там получилось? Я не по форме интересуюсь, по духу и личным ощущениям спрашиваю. Жаль, что не задержался я. Очень сожалею.
        - Не жалей. В основном я своих била. Может, кому такое и привычно, но я-то дура сугубо армейского воспитания - внешнего врага предпочитаю. Паршиво было работать.
        - Это да, - майор вздохнул. - Я как тот вагон вспомню - стакан немедленно принять хочется. Грязно получилось. Народу стороннего уйму побили. Ничего, скоро меня на службу выпустят, с сопредельными «коллегами» договорю.
        - Вы уж постарайтесь. Здорово нам нагадило это Всеукраинское бюро. Как думаешь, письмо-вызов - это их придумка?
        - Спросим. И конторку накрепко прикроем. Кстати, личные проблемы возникнут - обращайся. В частном порядке. Знаю, ты девушка гордая, но не дури. Про это, - Виктор Михайлович похлопал по смятому покрывалу, - мы с тобой, может, и забудем. Хотя лично я - вряд ли. А тот поезд раздерганный нам зарубки навсегда оставил. Так что если нужен буду - не сомневайся. Добро?
        - Уговорил, - Катя крепко сжала ладонями шершавые щеки майора. - Сейчас-то подурить можно, а, Витюш? Не скрою, и вправду оголодала…
        Спустя год и восемь месяцев
        Над побережьем стоял широкий грозовой фронт, и самолет посадили в Гамильтоне. В здании аэровокзала было сухо, но, казалось, и кондиционеры нагнетают влажный зябкий воздух. За огромными окнами лупил ливень. Ничего себе лето. Еще хорошо, что сели благополучно.
        - Куртку надень, - сказала Флоранс.
        - Да ну, еще распаковываться здесь? - Катрин кивнула на груду чемоданов и сумок, вокруг которой топталась, озабоченно сверяясь со списком, Мышка. - Не так уж и холодно. Я даже не помню, куда куртку сунула.
        - Возьми мою, я все равно в свитере, - Флоранс скинула кожаный жакет.
        Натягивать жакет не хотелось - в плечах будет узковат.
        - Пожалуйста, - мягко попросила Флоранс.
        Катрин влезла в мягкую кожу - дурной привычки заставлять подругу беспокоиться по мелочам мы не имеем и иметь не собираемся. Фло и так нервничает, - перелет выдался утомительным. Да еще Жо, ушедший высвобождать из плена грузовой клетки Цуцика, куда-то сгинул. Под дождем бегают, что ли? Обычно пес муки длительного авиапутешествия выносил стойко, но у каждого героя моменты слабости случаются.
        - Может, мне пойти поискать? - спросила Мышка.
        - Нет уж. Потом Фло пойдет искать тебя, а потом я наплюю на багаж и тоже пойду гулять? Подождем, никуда мальчики не денутся.
        - Кэт, что этот тип на тебя так уставился? - шепотом спросила Флоранс.
        Обычно на чужой взгляд в спину Катрин реагировала мгновенно. Самолет все чувства вытряс, рассеянной стала. Молодая женщина сердито глянула через плечо.
        У пустующей стойки регистрации стоял молодой человек, опирался на изящную трость и старался смотреть ненавязчиво. Щурился.
        - Это свой, - пробормотала Катрин. - Фло, я сейчас. Это старый товарищ. Безопасный. Я сейчас.
        Мягкие подошвы кроссовок внезапно стали топать по гладкому мрамору пола, как разношенные сапоги.
        - Привет. Все щуришься?
        - Привычка, - молодой человек неуверенно улыбнулся. Вблизи он не казался таким молодым - вокруг глаз легли морщинки, и взгляд… Ну, взгляд всегда был старше.
        - Здравствуйте, Екатерина Георгиевна.
        - Если это ты, я тебя, пожалуй, обниму, - задумчиво пробормотала Катрин.
        Парфюм у старого знакомого был хорош - кажется, «Кензо», но из-под дорогого аромата все пробивался запах того монастырского мальчишки. И полыни, и пыльных дорог…
        Сидели в кафетерии. Остальная компания устроилась за соседним столиком. Багаж благополучно погрузили, наконец явившиеся «мальчики» то ли ужинали, то ли завтракали. Мрачноватый Цуцик поглощал кусочки гамбургера, подсовываемые Мышкой. Флоранс волновалась, что у пса расстроится желудок.
        - Ты врач? - спросила Катрин, поглядывая на ухоженные руки старого знакомого.
        - Немного врач, немного исследователь, - молодой человек напряженно улыбнулся. - Неловко как-то, да?
        - Да это тебе, наверное, неловко, - Катя решительно перешла на русский язык. - Я же вроде как призрак. На твоем будильнике много годков натикало. Хотя внешне и не скажешь. Рада я тебя видеть. Даже таким холеным. Тьфу ты, просто не верится. Ой, как бы Пашка возмущался.
        - Он и возмущался, - мальчик, давно переставший быть мальчиком, запнулся.
        - Говори, - сказала Катрин, вертя в блюдце чашечку с остывающим кофе. - Говори, я в этой дряни варюсь не первый год, привыкла.
        - Пашка в девяносто восьмом. Ничего поделать было нельзя - легкие у него всегда слабыми были. Вита - три года назад. До последнего работала, ругалась. Вы, Екатерина Георгиевна, возможно, о ней слышали? - молодой человек извлек из портфеля несколько футляров с DVD-дисками. - Я захватил - вдруг будет желание глянуть?
        - Не выеживайся. Я старой бабкой не успела стать, - конечно, посмотрим, и с большущим интересом, - Катрин сгребла футляры. - «Восемь ножей в спину цивилизации», «Холокост трех материков». «Виктория Голутффин представляет новый документальный сериал… шокирующая правда о террористическом подполье…» Во как! Значит, глотнула Витуля киношного яда? Названия-то какие звучные-плакатные, даром что мы с Львом Давыдовичем лишь пять минут были знакомы.
        - Вита получила шесть премий Международной ассоциации документального кино.
        - Одуреть. Обязательно похвастаюсь, - Катрин глянула на соседний столик.
        - Они знают? - шепотом спросил бывший мальчик.
        - Ну, в общих чертах. Излишне натуралистические подробности я опускаю.
        - Счастливая вы, Екатерина Георгиевна. Я уже ни с кем поговорить не могу.
        - Брось скулить. Сразу видно - ты при делах.
        - Да разве я жалуюсь? Занят на десять лет вперед. Это я только с вами хныкаю. По старой памяти.
        - Э, может на «ты» пора переходить? Я тебе давно уж не командир. Девяносто лет, так? Фу, нелепость какая.
        - Нет, я не отвыкну. Мы вас часто вспоминали. В последний раз, когда с Виточкой правнуков в Соединенную Россию возили, Пашка нас и в Одессу свозил. На то самое место. Посидели, вспомнили.
        - Постой, сколько же у Витки правнуков?
        - Четверо. Мельчает народ. Виточка между своими съемками бесконечными четверых родила. Времена-то были не лучшие. А сейчас все демографию просчитывают… геометры.
        - Хм. Это точно. Вообще-то, я думала, прапорщик наш девчонку не упустит.
        - А он и не упустил. До войны они с Витой двоих успели завести. Герман в 44-м погиб. В Нормандии. Он командиром роты артиллерийской разведки пошел. 4-я канадская бронетанковая дивизия. Немецкие танки прорывались, на НП вышли. Пока мы с противотанковым взводом от штаба дивизии добрались, танки уже из базук сожгли. Наш прапор командовал. Ну, пулеметная очередь… Вита мне тот день так и не простила.
        - Черт! Я вам говорила подальше от свалки держаться? И что полезли?
        - Герман сказал, что сидеть за океаном не может. Тем более Пашка уже год как воевал. Нечестно было. Если бы я в тот день не в штабе корпуса сидел…
        - Ты-то что в бронетанках делал?
        - Был такой отдел - «психологической разведки». Кое-что делали.
        - Понятно. А Пашка? Ведь твердо обещал подальше от передовой держаться.
        - Он строго, как вы учили, старался. К началу войны у него уже две дочери имелись. Физподготовкой командного состава занимался. Но в 41-м после Кишиневского прорыва попал в ополчение. Успел две недели батальоном покомандовать. В окружение угодил. После выхода и ранения снова кадры готовил. Диверсантов. После войны едва в запас уволился.
        - Лихо. Так вы все время связь поддерживали? И сложностей у Пашки не было?
        - Обошлось. Мы ему в 34-м весточку послали. Я, Екатерина Георгиевна, многому научился. Нам что ЧК, что НКВД - люди-то знакомые. Тем более что ТАМ чуть полегче было. Вы же знаете - Иосиф Виссарионович так и помер секретарем горкома Тифлиса.
        - Да и хрен с ним. У нас здесь тоже с Украиной помирились-замирились. Коллеги мои бывшие совместно работают. Только насчет футбола непреодолимые противоречия и остались. Остальное признано временными заблуждениями и мороком, наведенным враждебными потусторонними силами. Ладно, что нам политика. У тебя-то как с личным? Выглядишь женихом.
        - С личным трудно, - молодой человек по-стариковски вздохнул. - С внуками толком не вижусь. С правнуками общаюсь регулярно - только сами понимаете - числюсь четвероюродным братом. Смешно. Но кое-какой авторитет сохраняю.
        Катя засмеялась:
        - И вправду, многому научился. Экая морда траурная. Доволен, значит? Сколько же их у тебя?
        - Трое правнуков. Две внучки. Дочь - наша с Виточкой. Сейчас в Чикагском университете преподает.
        - Ой! - Катрин ухватилась за сердце. - Ваша дочь?! Ты меня добьешь!
        - После войны Виточке тяжко было. Ну и… Мы почему-то были уверены, что Герман не осудит. А Пашка нас очень даже одобрил. Потом, правда, Вита мне отставку дала. Обосновала тем, что совместная постель с такой старой теткой, как она, молодого человека слишком компрометирует. Ну или наоборот. Успела еще замуж выскочить и девочку родить. Дария до сих пор со мной работает. Лихая дама. Но до мамы ей далеко. Отчаянной девчонкой наша Виточка была.
        - Да вы вообще-то все… - Катрин помолчала. - Молодцы. Мне, выходит, догонять теперь? Постараюсь.
        - Да вы, Екатерина Георгиевна, и так… Я немного в курсе. И Парижские события по телевизору смотрел. В секунду вас узнал. И с Ноем Уоти иногда по делам переписываюсь. Вы, Катя, личность известная.
        - Тесен мир. Значит, «скользить» ты научился?
        - С трудом. Но если очень нужно, прыгаю. Вообще-то, дел и в той, родной, как вы выражаетесь, «кальке» хватает. Родственников-то полно. Пашкины непоседливые по всей Соединенной России разбрелись. Присматриваю, помогаю. Ну и еще кое-какие дела. Катя, если нужно…
        - Спасибо. Принято. И если у вас затруднения, милости прошу. С паролем сообразишь. Правда, мы собираемся…
        - Собираетесь? Вы, Екатерина Георгиевна, о чем это? Неужели о том чудном поместье у реки? Воздух там хрустальный, и детишкам будет где поиграть…
        - Тьфу! Все забываю, какой ты всезнайка. И как голову до сих пор на плечах таскаешь? Колись, твое письмецо из 53-го к нам свалилось?
        - Виноват. Думал-думал - а вдруг без того письма ничего бы и не случилось? Послал. Я в вашей «кальке» в монастырь-то наведался. Помнят там блаженненького. Под полом церкви меня погребли, говорят, совершенно нетленный лежу.
        - Угу, лежишь. Ты сейчас наверняка куда мудрей меня. Только повторю - не болтай. Я с тем бизнесом завязала. И возвращаться в него не хочу. А вообще-то, молодец. И спасибо, что показался. Хоть и грустно, но все вы молодцы.
        - Так школа-то чья? Спасибо, Катя. Ты тоже молодец. Она очень красивая. А глаза у нее действительно вишневые. Я тогда понять не мог, почему вишневые.
        - Правда? - Катрин неожиданно смутилась.
        Они вдвоем смотрели на сидящую за соседним столиком красивую и очень спокойную женщину. У ее ног сидел задумчивый пушистый пес, псу что-то втолковывала маленькая очкастая девушка. Долговязый черноволосый мальчишка со скрытым интересом поглядывал на собеседника Катрин.
        - Ну, я пойду, товарищ командирша, - сказал молодой человек и поднялся, опираясь на щегольскую трость. - Если что - найдете. Даже оттуда. Передавайте мое уважение и восхищение мадам Флоранс. Спасибо за все, Катя.
        Эпилог второй (эпилог «кальки», где ничто и никогда не заканчивается)
        1 ноября 1919 года. У реки Нарев
        (19 км к северу от Варшавы)
        Цепи жолнеров поднялись, двинулись к высоте. Пятна разноцветных шинелей, тусклый блеск штыков. Шли тяжело - третья атака с утра, земля разбухшая, липнущая к сапогам и ботинкам. Клади гадов на выбор, начиная с офицеров. Вон какой лощеный поручик шагает, картинно прижимая обнаженную саблю к бедру.
        Бить было, считай, нечем - патронов по десятку на винтовку. Паршивые дела.
        - Подпускаем. Спокойнее, товарищи, - командир роты грузно шагал вдоль цепочки неглубоких окопчиков, нарытых вдоль вершины высоты. Посвистывали пули. Атаку батальона 1-й Дивизии Легионов поддерживала пара «Шварцлозе», но пулеметы лупили издали - от заброшенного хутора. Только патрон жгут зря. Вспух в низком небе разрыв шрапнели - трехорудийная польская батарея била вяло, опасаясь накрыть своих.
        Комроты присел и, кряхтя, принялся расстегивать ремни - куртку лучше снять, и так взмокнешь.
        - Семка, вы у меня там глядите - бомбами прежде времени не балуйте.
        - Чо, первый раз, чо ли? - донеслось с правого фланга.
        Не в первый. Остатки батальона отбивались на раскисшем холме вторые сутки. Невысокая гряда прибрежных холмов, мутный Нарев за спиной. Слева роща облысевшая, справа дорога к сожженному мосту, холм, что союзнички-соседи удерживают, дальше домишки села Билковы Псари виднеются. Холмы - одно название, разве что чуть посуше в окопах сидеть.
        Плацдарм курам на смех. Третьего дня двигались лихо - с ходу сшибая последние заслоны поляков, «на ура» перли, по нахалке. Броневики стрекотали, ужас на шляхту нагоняли. Конный эскадрон гиком да свистом панику раздувал. Вон она, буржуазная гниловатая Варшава маячила, - уже глянуть на шпили костелов довелось.
        Малость силенок не хватило. Успели поляки окопов нарыть, батареи подтянуть. Уперлась 4-я Петроградская, да правильного боя не выдержала. Как выдержишь, когда подсумки почти пусты, обоз растрепали, а на горло брать азарт уж весь вышел? Остатки эскадрона вырубили лютые хлопцы атамана Куровского. Машины бронедивизиона вдоль проселка остались стоять покореженными. Обломилось жало удара геройской 3-й армии, и поддержка хваленого гонористого белокостного батальона не помогла.
        Как водится, драпанули. Под прикрытием последнего «Путиловца» откатились вдоль реки. Дальше некуда - какая-то гадючья банда успела охрану порубать и мост спалить. Бросить раненых да вброд кинуться? Дело знакомое, еще полгода назад разве устояли бы бойцы? Но иная сознательность в народе вызрела. Опять же, перед соседом совестно - те окопаться успели. Стыд, понятно, глаза не выест, но…
        Курьер с пакетом успел к окруженным чудом проскочить, приказ командарма - держать плацдарм.
        Кем и чем держать-то?
        Части наступающих армий растянулись чуть ли не до Житомира. Где тылы, где штабы? Вот до Восточной Пруссии рукой подать, только там патронами не прибарахлишься. Немец закон блюдет. Европа, мать ее…
        Комроты аккуратно свернул кожаную куртку, местами вытертую до белизны, уложил на бруствер. Ухватил за плечи убитого бойца, освободил место в окопчике. Заскорузлые пальцы бывшего формовщика привычно щелкнули затвором подобранной винтовки - ага, полная пачка - не боись, товарищ, зря не растратим.
        - Семка, ты мне все ж смотри! - крикнул комроты в дождливое небо.
        - Та чо ты, в самом-то деле?! - обидчиво заорал невидимый взводный. - Как в первый раз на девку лезешь…
        Комроты кивнул, сдвинул на затылок фуражку. Нет, не в первый раз. Но, выходит, в последний. Шляхта уж давно пленных не берет. Колют и стреляют на месте. Взаимно, конечно. Петлюровцы, те головы рубят. Ну, дивного тут мало. Горячее время. Переломное.
        В прицеле покачивалась фигура бегущего высокого поляка. Рыскает длинный унтер-офицерский штык старого Манлихера, орет что-то вражеская пасть под длинными усами. Не сопляк, однако. Такого срезать не грех. Странное ведь дело, ну никакой возможности разобрать, что паны орут. Что от бывшей империи, что от пролетарского интернационализма - исключительно матерные слова шляхетство согласилось унаследовать.
        …Подпустить до того мертвяка, что сидя закостенел. Поравнялись… Еще вдох…
        - Рота, пли!!!
        Огня поляки не выдержали - цепь легла в пожухшую траву. Махал саблей поручик, пытался поднять жолнеров. Бить бы «пачками» - дрогнут, вон один попятился, другой… Но огонь бойцов кончавшегося 4-го Петроградского слабел. Патроны…
        Комроты тщетно ловил в прицел поручика - ловкий попался, гадюка. Никак не подстрелишь. Мешали, прижимали к земле, лупя длинными очередями, осатаневшие пулеметы.
        - Жмут нас к мамуне паны! - заорали слева. - Твою душу, ротный…
        Комроты щелкнул затвором - последний патрон, кажись. А драпа не будет. Некуда драпать. Вчера дрогнул батальон, кинулись бойцы к деревне. Бил ротный рукоятью «нагана» по затылкам, за ремни на землю валил. Комиссар дивизии худые руки раскидывал, чахоточной грудью путь панике преграждал. Часть народа в окопы вернули, а с полсотни обеспамятевших беглецов между камышами и деревней перехватили конники Куровского. Понагляднее любой агитации та рубка будет.
        Некуда драпать.
        Да что ж они орут такое? Нет, никак не понять.
        Поляки натужно набегали, грязные, мокрые, осатаневшие. Комроты ощупью отстегнул клапан кобуры, привычно легла в мозолистую ладонь рукоять «нагана». Ну и хорош, чего ждать-то?
        В последний миг резанул по правому флангу атакующих пулемет. Короткие, скупые очереди сбили шаг цепи, и затоптались поляки, невольно пригибаясь под секущими строчками. Ай да соседи - выходит, рискнули машинку ближе выдвинуть.
        - Давай, пся кровь! В ряшку твою…
        Захлопали гранаты. Кто-то последней пулей достал упорного поручика. Поднялся из ямок-окопов погибающий 4-й Петроградский. Комроты не суетился - аккуратно срезал из «нагана» троих жолнеров. Теперь можно и винтовочку в лапы…
        Бились прикладами, штыками, матерясь, стреляли в упор. Наотмашь стукнуло по уху невидимым кулаком, слетела фуражка. Скрипя зубами, комроты вложил всю боль и злость в удар штыка…
        Миг все длилось. Развернулись в дыму и мате поляки, показали спины. Расстреливать их было нечем. Комроты, пригибаясь и втягивая в плечи лысеющую голову, протрусил по склону отыскивать свою фуражку. Не верилось, но среди мертвяков и живых хватало - свои, окровавленные и опьяненные, возвращались, падали в окопы, что-то кричали. Метался уцелевший Семка. Бесились, прикрывая драп панства, запалошные «Шварцлозе». Полз, мычал томительно капрал с проткнутым брюхом, пулю на него жалели.
        Комроты оглох - пуля отхватила правое ухо. Крови натекла уйма, бок гимнастерки до самых кальсон пропитало. Верка, прибежавшая из лазарета, хоронящегося в широкой промоине, бинтовала серым застиранным бинтом. Наглый Семка, присевший на корточки в узком окопчике, знаком показывал - да пускай, зарастет. Это точно. Зарастет, если успеет. Только глухому как командовать?
        Поляки вошкались у хутора, в себя приходили. Показавшиеся было из рощи конники Куровского скрылись обратно. Чего тянут-то, сволочи?
        Рванули петлюровцы, да только не в атаку, а вдоль камыша галопом. И жолнеры побежали - прямо стадной толпой так прочь посыпали. Дурень Семка танцевал африканцем, топая желтыми сапогами и размахивая над головой своим дурным лакированным «маузером».
        От Билковых Псарей на рысях подходил эскадрон 1-го Красного Конного корпуса…
        Левым ухом комроты начал малость слышать. Бойцы сносили в длинный ряд погибших. Могилу решили копать прямо на холме. Верка, в накинутой поверх ватника длинной трофейной шинели, приглушенно орала на легкораненых, не пожелавших отправляться в госпиталь, что разворачивался в селе. Зря орет - этот лазарет буденновцев за два дня сто с гаком верст прошел - попадают доктора разом, уж какие там перевязки.
        У Ново-Дворского моста шел бой. Конники кавкорпуса наседали на откатывающихся поляков. С левого фланга, вдоль тракта, напирала 2-я Белая дивизия. До предместий Варшавы оставалось рукой подать, ворвутся на плечах шляхты, если удача вновь дупой к России не повернется.
        - Сенька, у тебя осталось?
        - Ясен пень, у меня ж как у Христа за пазухой. Почище чем в полковой кассе.
        - Не бреши. Там вшей куда пожиже.
        Фляга австрийская в оббитой эмали. Булькает - то ли коньяк, то ли ром. Сам комроты не пил со дня вступления в партию, потому принципиально даже не стал нюхать. Для особых нужд запас приберегался.
        Сапоги скользили в мокрой траве. Снова моросил дождь. Комроты медленно пересек низину - на дороге покосившейся будкой темнел заглохший вчера броневик, торчали растрепанные повозки - расщепленные колеса, трупы лошадей, корзины, тряпье - цыганщина. Прыгали озабоченные воробьи, подбирали овес из распоротого мешка. С убитого обозника кто-то уже успел стащить башмаки. Вот сучьи дети, это когда же изловчились?
        Подъем оказался трудным - голова закружилась. Комроты остановился, задыхаясь. Вон они, пулеметчики. Сидят, сторожат. Дисциплинка у офицерья, надо признать, малость получше.
        Снятый с броневика пулемет на кургузой треноге пристроился на краю воронки. Рядом лежали двое, в измятых и прожженных офицерских шинелях. Укутанный в башлык пулеметчик поднял голову:
        - Живы, господин комиссар?
        - Ротный я. Убило комиссара, - комроты, стараясь сдержать одышку, сел на мокрую траву. - Полезно помогли, господа офицеры. В самый раз врезали.
        - Благодарю за столь лестную оценку, господин товарищ ротный, - бледный офицер приподнялся, мелькнула трехцветная нашивка на рукаве. - Пол-ленты оставалось. Хорошо, что приберегли для столь торжественного случая. Это ж вы вчера являлись, патроны клянчили?
        Комроты неохотно покосился на мятые погоны беляка:
        - Не клянчил, господин подпоручик, а взаймы просил. Надеялся, у вас резерв погуще. Вам мировой империализм боезапас океанскими пароходами шлет.
        - А вашей, рачьей-собачьей, весь европейский про-ле-та-риат дрекольем помогает, - скривил губы юный подпоручик. - Не классовые ли братья там, на склоне, валяются?
        - Там все валяются, - сдерживаясь, отозвался комроты. - Поручик, что жолнеров подымал, - уж заведомо ваших голубых кровей. Во всех слоях дури да несознательности хватает.
        - Сознательные вне очереди пулю лбом ловят, - подпоручик поправил шинель, покрывающую неподвижного второго номера. - Вот человек все переживал, что великая Россия кусками рассыпалась. Все думал, здесь, у Варшавы, раны империи срастутся.
        Комроты пригляделся и стянул фуражку с замотанной бинтом головы:
        - Извиняюсь. Не усмотрел.
        - Чего уж там, - пробормотал подпоручик. - С виду вам, господин-товарищ ротный, вообще абсолютно начисто революционный мозг вышибло.
        - Так у меня сознательность вот где, - комроты стукнул себя по обтертой кожаной груди. - И без башки спокойно обойдусь, - он достал из-за пазухи флягу. - Вот, помяните покойника. Без отравы - слово даю.
        - Да уж верю отчего-то, - пробормотал подпоручик, принимая флягу.
        Комроты с трудом заставил себя встать:
        - Насчет кусков царских-имперских - извиняйте. Не срастутся. Не будет империи, и не мечтайте. Советская жизнь пойдет. Честная и справедливая. А вы, там, на юге, уж как хотите. Созреет и у вас пролетариат, общество осознает, да и сами вы в рассудок придете.
        - Всенепременно, - подпоручик усмехнулся. - Только ваша революция годика через три естественным путем загнется. Вот помянете мое слово.
        - Устоим, - буркнул комроты. - Главное, учить нас не лезьте. Снова обожжетесь.
        Польская оборона Варшавы рухнет через сутки. 4-я, 12-я армии и 1-й Конный корпус ворвутся в город с севера. Дивизии экспедиционного корпуса Добрармии сломят сопротивление поляков у восточных пригородов. Бои в городе затянутся на двое суток.
        И три года понадобится войскам экспедиционного корпуса Южной России и Особой Интернациональной армии РСФСР, чтобы навести порядок в зонах влияния, покончить с этническими столкновениями и националистическим подпольем. Вектор «кальки» начнет медленно выпрямляться. Лишь в 1931 году будет создано единое Польское государство. Государство-буфер, предполье, между двумя Россиями и затаившейся Германией.
        Но о следующей большой войне еще никто не думал. Казалось, ужаснее буйного 1919-го ничего и быть не может. После безумного лета затухала гражданская война. Кровавая волна докатилась до Польши и иссякла. Остались голод, разруха, бесчисленные банды, тиф и сифилис. В жестоких спорах размечались границы, ставились таможни и заставы, тянулись бесконечные потоки беженцев в обе стороны. Тысячами строчились дипломатические ноты и меморандумы. Две России пытались примириться с существованием друг друга.
        notes
        Примечания
        1
        Имеется в виду 1-й батальон 2-го Офицерского генерала Дроздовского стрелкового полка Добровольческой армии.
        2
        Самурский полк - полк Добровольческой армии, получивший название в честь 83-го пехотного полка Русской императорской армии.
        3
        Имеется в виду 8-я армия времен Первой мировой войны, сформированная из частей и соединений Киевского военного округа.
        4
        Рипке - Владимир Владимирович фон Рипке. Командир бронепоезда «Дроздовец» и начальник дивизиона бронепоездов ВСЮР. В РИ покончил жизнь самоубийством 29 октября 1919 года, после потери всех бронепоездов дивизиона.
        5
        Порт-Артур.
        6
        ВСЮР - Вооруженные силы Юга России.
        7
        Полева - навар бараньих потрохов с гречневой и пшеничной мукой на сале.
        8
        Конда - сборище воров.
        9
        Меты - здесь - мертвые, мертвецы.
        10
        Нефель - выкидыш.
        11
        Арон - шкаф, гроб.
        12
        Хариза - худая, тощая.
        13
        Осведомительное агентство - официальное название контрразведки ВСЮР.
        14
        СНК - Совет народных комиссаров.
        15
        Авиамарш. Слова П. Герман.
        16
        Стрекуліст - ловкач, шустрик (укр.).
        17
        «Веблей» (Webley) - револьвер производства английской фирмы «Webley&Son».
        18
        И. Сукачев. «Но все это будет».
        19
        М. Круг. «Владимирский централ».

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к