Диверсантка Олег Петрович Быстров
        История о девочке, которую обманули и изуродовали. А потом ещё раз обманули и заставили служить смерти и уничтожению. Но кукловоды не учли, что зло, в конце концов, пожирает своих же созданий, а на смертельно опасного зверя всегда найдётся охотник.
        Диверсантка
        Дельфин
        ПРОЛОГ
        Пролог. 1942 год, канун «Ржевской мясорубки»
        Холодный и суровый декабрь сорок первого года перешёл в завьюженный, насквозь промороженный и занесённый по крыши снегом январь сорок второго. Немецкие солдаты, впервые столкнувшись с подобной стужей, пока что переносили превратности русской зимы стойко. Грела надежда на доблестный блицкриг и скорое окончание кампании. Но молниеносное наступление на Москву и захват советской столицы провалились. Война затягивалась и грозила перейти в длительное изматывающее противостояние, пожирающее технику и вооружения, горючее и провиант. Но, главное - людей. Ледяные просторы этой чёртовой России и так уже были усеяны тысячами могил германских солдат. Шайзе!
        Однако большевики были ещё сильны, и до решающих сражений было далеко. Полнились надеждами и планами головы германских генералов, «зольдатен унд официрен» с немецкой педантичностью выполняли «стоп-приказ» фюрера от 16 декабря, предписывающий держаться за каждую позицию, какой бы неблагоприятной ни была боевая обстановка.
        Вот только и воинский дух красноармейцев несравненно возрос. После длительного осеннего отступления, которому, казалось, не будет конца, германская военная машина, отлаженная и закалённая боями в Европе, впервые дала сбой. Обломал фашист зубы под Москвой, не ступил его кованый сапог на святую землю столицы! Это чувствовали все - от командующих фронтами до последнего ездового. В морозном воздухе витал дух контрнаступления. Солдаты и офицеры Красной Армии рвались в бой и готовы были биться до полного разгрома немецких полчищ.
        Такое настроение владело и рядовым войск НКВД из группы охраны путей сообщения Иваном Потаповым. В ночь с третьего на четвёртое января он заступил на патрулирование участка железной дороги близ станции Каменка. После ожесточённых боев на рубеже Каменка - Наро-Фоминск противник был отброшен к Ржеву и Вязьме. Ставка планировала мощную наступательную операцию, ставившую целью разгром армий группы Центр. На этом настаивал Сталин, его поддерживали Жуков и другие военачальники.
        Потапов знать планы Ставки, понятно, не мог, но постоянное движение воинских эшелонов в западном направлении, скопление на станции огромного количества войск, техники и боеприпасов говорили о многом. Красная Армия сжимала могучий кулак для удара по врагу. Да и командир роты на разводах не уставал повторять, мол, бойцы, будьте бдительны! Вам доверена охрана магистрали, которая, быть может, приведёт к окончанию войны. Потому мышь не должна проскочить рядом с эшелонами и поблизости от путей! Смотрите в оба, никого из посторонних не подпускать, за малейшую небрежность - расстрел!
        Иван плотнее запахивал полушубок, топтал валенками хрусткий, сухой как песок январский снег. Морозы стояли знатные. Небо закрывали низкие тучи, падали редкие снежинки. Ранние и короткие сумерки быстро сменились чернильной мглой зимней ночи. Сейчас бы покурить, от махорки, глядишь, и теплее стало бы, но нельзя. По уставу не имеет он права на посту ни курить, ни разговаривать, ни принимать пищу. Можно только вглядываться в стылую темень до ломоты в глазах - не пропустить бы врага, диверсанта или какого другого вредителя.
        По правилам часовые должны были стоять в пределах видимости друг друга. На станции этот порядок соблюдался, но здесь, в полосе отчуждения, людей расставляли гораздо реже. Только в дневное время и можно было разглядеть вдали фигуру такого же, как ты сам брата-часового. В темноте же, создавалось впечатление, что ты остался один на один со всем этим враждебным, полным опасностей миром. С этой насыпью за спиной, по которой то и дело грохочут эшелоны, с этими сугробами, где шаг в сторону, и провалишься по пояс в рыхлый снег. С этим тёмным зловещим перелеском на невысоком взгорке, начинающимся в десятке метров от насыпи. Редкие отблески со станции не разгоняли темноту, а, казалось, делали тьму ещё непрогляднее.
        Потапов крепче сжимал верную трёхлинейку.
        Неожиданно у недалёких ёлочек обозначилось какое-то движение. Часовой напрягся - может ветер качнул ветки, или заяц какой шальной проскочил? Он до боли вглядывался в подозрительный участок, держа оружие наготове. Вот ещё движение, а затем детский плач, всхлипы. Что за невидаль? Ребёнок, да откуда он здесь?!
        - Стой, кто идёт? - крикнул Потапов сурово. - Выходи ко мне с поднятыми руками, не то стреляю!
        От деревьев отделилась махонькая тень, утопая в снегу, принялась спускаться с взгорка. По мере приближения серый комочек на фоне белого снега превратился в ребёнка, замотанного с головы до ног в тёплый платок. Потапов невольно опустил винтовку. Смешно, по-собачьи преодолевая сугроб, неожиданный гость подполз к часовому - девочка! Потёртая шубейка, платок повязан через голову на грудь, крест-накрест, валенки. На спине что-то вроде котомки. Из-под платка видны одни заплаканные глазищи.
        Война застигла Ивана в тридцатилетнем возрасте. Он сам пошёл в военкомат, записался добровольцем. Так диктовала совесть рабочего человека - нельзя сидеть дома и ждать призыва, когда Родина в опасности. Его записали. Учитывая пролетарское происхождение и безупречную трудовую биографию, определили в войска НКВД, в подразделение охраны особо важных объектов.
        - Вот и хорошо, - причитала жена. - Может, бог даст, хоть живым останешься. В охране-то. Деток не осиротишь...
        - Не мельтеши, мать, - строго обрывал её Иван. - Нужно будет, и на фронт пойду, под пули. И вообще, бог здесь ни при чём. Куда партия и товарищ Сталин поставят, там и буду воевать.
        Но дети действительно были: шестилетняя Настюша и Колька девяти лет отроду. Потапов души в них не чаял, скучал по своим чадам до бессонницы, и сейчас, услышав детский плач, дрогнуло отцовское сердце. Показалось, девочка чем-то похожа на дочь.
        - Ты откуда взялась, детка?
        - Так беженцы мы, дядечка, - залопотала девчушка. - С мамкой до Хворостово добирались. А тут самолёты немецкие! Всех, кто шли, побило! Мне теперь в Каменку нужно, тётка там осталась... - из глаз ребёнка брызнули слёзы.
        Потапов знал, за перелеском идёт дорога на деревушку Хворостово. А днём действительно вражеская авиация совершила налёт, но станцию усиленно охраняли зенитные батареи. Под плотным огнём зениток пикировщики не прошли, сбросили бомбы, не долетев до цели, и ушли. И вот как оно вышло, легли те бомбы на колонну беженцев.
        - Ах ты, беда какая! - покачал головой Иван. - Так ты, почитай, весь день в лесу пряталась?
        - Ага, страшно ведь... - всхлипывала девочка. - И холодно. Но выйти было всё равно страшнее... Мне бы на ту сторону путей, дядечка, - взмолилась она, - тётка там осталась!..
        - Нельзя через пути, милая. Охраняемая зона. Не я, так кто другой из часовых остановит, ещё пальнёт сгоряча. Ты вот что, потерпи чуть-чуть. Скоро разводящий обход проводить будет, посты проверять. Он тебя с собой заберёт. В караулке тепло, отогреешься. Ребята чаем тебя напоят, а там и решат, что с тобой делать... Ну что ты, маленькая? Что плачешь?..
        Потапов нагнулся к девочке, видя, что она вновь залилась слезами. Захватил зубами рукавицу, сдёрнул, протянул шершавую ладонь человека, простоявшего многие годы у станка, к её лицу - утешить хотел, слёзы утереть...
        Девчушка потянулась к нему вся: навстречу ласке и сочувствию, к надёжной взрослой руке, способной помочь ребёнку, поддержать в трудную минуту. Потянулась и вцепилась в кисть токаря пятого разряда, привычную более к металлу и инструментам, чем к детской нежной коже. Крохотные пальчики легли в строго определённом порядке и с недетской силой впились в ладонь бойца войск НКВД.
        Потапов и понять ничего толком не успел, только вдруг стало трудно дышать. Морозный воздух колом перекрыл грудь - ни вдохнуть, ни выдохнуть. Он попытался протолкнуть, выкашлять этот нежданный, ненужный ком, но у него ничего не вышло. Ноги бессильно подогнулись, и на какой-то скользящий миг, оседая, Иван увидел глаза девочки очень близко - пустые и холодные, совсем не детские. И слёзы почему-то разом высохли. Да ещё маленькая родинка была у неё под левым веком...
        Сердце Потапова совершило ещё один слабый толчок и остановилось. Мёртвое тело ничком рухнуло в сухой январский снег.
        - Не, дядечка, - прошептала девочка, отпуская холодеющую руку, - не нужно мне в твою караулку. Нужно за пути, говорила ж тебе. Я ведь не виновата, что там лучшая точка приёма. А тут ты, со своей заботою. Так что уж прости, все там будем...
        Бормоча себе под нос, она ловко вскарабкалась на насыпь, быстро огляделась и пересекла железнодорожное полотно, скрылась в темноте за насыпью.
        А через пять минут, все кто находился на узловой станции Каменка, стали свидетелями небывалого, грандиозного и в то же время жуткого зрелища. Тучи над станцией неожиданно посветлели, налились ни на что не похожим фиолетово-багровым светом. Свечение на глазах усиливалось, тучи тяжелели и набухали, будто вынашивали во чреве своём некий гигантский зловещий плод. А следом разразились яростным потоком ослепительного пламени.
        Снег мгновенно превращался в пар, дерево - в головешки. Температура была столь высока, что с орудийных стволов капал расплавленный металл. Тут же началась детонация боеприпасов, взрывались цистерны с горючим, рвались перегретые котлы паровозов. Что уж говорить о людях, от них оставался лишь прах. В несколько коротких мгновений оживлённая, работающая в напряжённом ритме, полная движения, словно отлаженный механизм, узловая станция превратилась в озеро бурлящего огня и дыма.
        Свидетелей страшного огневого удара осталось не так уж и много - только те, кому посчастливилось оказаться вне зоны поражения. И говорили они впоследствии, что небо после короткого буйства пламени сразу потухло. Исчезло, будто его выключили, странное свечение. Вновь в вышине клубились обычные хмурые тучи. Лишь на пожарище пролился - словно летом - короткий и сильный ливень, столь неожиданный в морозном январе. Но и он скоро прекратился, с неба вновь посыпались редкие снежинки.
        На пожарище силами гарнизона Каменки начались спасательные работы. Старшина войск НКВД собрал оставшихся в живых часовых, с тем, чтобы и их бросить на тушение пламени. Бойцов, стоявших в боевом охранении эшелонов, и от которых остались лишь обугленные тела, переписали поимённо. Тут-то и выяснилось, что не хватает рядового Потапова, поставленного на пост в зоне отчуждения, не доезжая станции. Несмотря на сложную обстановку, немедленно были предприняты поиски пропавшего бойца. Труп его обнаружили под насыпью, там, где находился пост. Тело увезли в гарнизон, а старшина доложил о происшествии прибывшему лейтенанту Особого отдела НКВД Орлову.
        Лейтенант ёжился, но не от январской стужи, а от нервного напряжения. Он успел поговорить с рабочими депо, не попавшего в зону удара. Услышанное не на шутку озадачило и насторожило. Получалось, что не было ни авианалёта, ни артобстрела, а имела место, скорее всего, диверсия. Ничем другим ужасное разрушение станции и пожар объяснить было невозможно. Но каким образом фашисты её провели? Или у врага появилась новая, невиданной силы взрывчатка? Тогда почему все свидетели в один голос утверждают, что огонь «пролился с неба»? А тут ещё непонятно как образовавшийся труп бойца охраны, удалённый от зоны пожара на значительное расстояние. И без видимых повреждений. На действия диверсионной группы это не походило.
        Орлов сделал пометку в блокноте. Там были исписаны уже многие странички, но о девочке с родинкой под левым глазом пока ничего не было...
        ГЛАВА 1
        1932 год, Германия
        Начало осени выдалось безветренным и солнечным. Дожди, что прольются на тротуары Берлина, ещё впереди, а пока липы на знаменитом бульваре Унтер-ден-Линден тихо роняют широкие жёлтые листья под ноги прохожим. По дорогам деловито снуют надёжные немецкие автомобили, по поездам подземки можно сверять часы. Торопятся на службу пунктуальные берлинцы - в конторы и банки, на фабрики и в мастерские, в магазины и лавки. Город живёт обычной мирной жизнью. Пока.
        Но уже звучат в речах на партийных митингах, укоренились в умах и мелькают на страницах газет такие понятия, как «национал-социализм», «Версальский позор» и «фюрер немецкой нации». До января 1933 года, когда президент Гинденбург назначит рейхсканцлером Адольфа Гитлера, остаётся лишь три месяца, но уже прозвучал доклад фюрера о программе фашисткой партии на собрании финансистов и промышленников в Дюссельдорфе. Уже принят августовский декрет о введении чрезвычайных судов и смертной казни за участие в вооружённых столкновениях с фашистами. И скоро, уже очень скоро, в ноябре, крупнейшие промышленники и банкиры потребуют передачи Гитлеру всей полноты власти.
        Теперь любая политическая или общественная сила в Германии уже не могла не считаться с набирающими силу и власть национал-социалистами. А белоэмигрантская группа «За Веру и Отечество» считала себя организацией с далеко идущими планами.
        Двое господ зашли скоротать время в одном из сотен маленьких заведений, именуемых здесь гаштетами. Повесили лёгкие плащи и шляпы на вешалку, присели за столик. Официант, откликавшийся на зов «герр оберст», вмиг принёс по кружке тёмного баварского.
        Один из пришедших - сухощавый, в элегантном костюме, с невыразительным лицом, на котором бросались в глаза лишь усики, подстриженные в стиле «а-ля Адольф Гитлер». Другой - одутловатый, изрядно оплывший, с лицом кирпичного цвета и лихим курчавым чубом, зачёсанным налево. Котелок, чудом державшийся на макушке, лишь подчёркивал странную причёску, уместную где-нибудь на казачьем сходе на Дону, но никак не в столице Германии. Впрочем, котелок в помещении посетитель снял. Лишь только пиво оказалась на столе, он с жадностью припал к кружке, втягивая густую жидкость вместе с пеной.
        - Любовь к алкоголю не доведёт вас до добра, Павел Александрович, - проговорил сухощавый, поглядывая с плохо скрываемым презрением, как мощно ходит кадык на бычьей шее визави. Сам он к кружке едва притронулся. - Берёте пример с наших немецких коллег, предпочитающих проводить партийные собрания в пивных?
        - Ничего плохого в этом не вижу, Всеволод Петрович, - хмыкнул «казак», обдав собеседника густым сивушным духом. - Пиво тут превосходное. Недаром же наци свой провалившийся путч связали с этим прекрасным напитком! - И рассмеялся уже в голос, толстые щёки закрыли маленькие глазки, которые так и хотелось назвать поросячьими.
        - Ну, это когда было, - сделал лёгкое отметающее движение рукой Всеволод Петрович. - Теперь-то всем предельно ясно, кто заказывает музыку. Пока нацисты наводят порядок в собственном доме, но придёт время, они замахнуться на большее. И нам нельзя пропустить этого момента. Я от верных людей знаю, что со Штрассером и Ремом у Гитлера конфликты и разногласия. Эти фигуры не имеют перспективы. Вот Рудольф Гесс, напротив, набирает силу. Близок к фюреру как никто другой, учился у Хаусхофера(1), да и сейчас дружит с профессором. Этот высоколобый оказывает на Гитлера значительное влияние. Вот с такой компанией нам по пути.
        - С такой компанией? - тупо повторил Павел Александрович и звучно икнул. - Но нацисты хороводятся с Советами! В гости друг к дружке ездят, договариваются!..
        Всеволод Петрович Погоржельский поморщился. Гражданскую войну он окончил в контрразведке Врангеля в чине капитана. Бежал с бароном из Крыма в памятном двадцатом году, но добывать информацию и делать выводы не разучился по сей день. Сейчас Погоржельский числился председателем организации «За Веру и Отечество», обосновавшейся в Берлине, и внимательно следил за политическими играми и раскладами. Как и многие другие эмигранты, ненавидевшие большевиков, он давно понял, что изнутри государство рабочих и крестьян не взорвать. Можно лишь въехать в Россию на плечах более сильного игрока, - через войну, через интервенцию, - а потом можно попытаться восстановить собственную власть, будь то хоть монархия, хоть парламентская республика. И Всеволод Петрович активно искал такую силу, игрока, готового биться с коммунистами не на жизнь, а на смерть.
        - Они не дружат с Советами, а заигрывают. Ссориться одновременно с Европой на западе и со Сталиным на востоке им не с руки. Но договоры, обмен делегациями, всё прочее, это до времени. Из кругов, близких к Гессу мне стало достоверно известно - бродят в германских головушках идеи о мировом господстве. Тот же Хаусхофер преподносит свою геополитическую теорию расширения жизненного пространства как леденец на палочке - нате, кушайте-с. Смотрят их глазки завидущие на Восток, где этого пространства полно. Так что, как только Адольф разберётся с внутренними проблемами, начнётся экспансия. Попомните моё слово, майн герр.
        Павел Александрович Столобов, бывший казачий подъесаул, икнул ещё раз. Да сытая, спокойная жизнь в изнеженной Европе ослабила его тело, но не притупила ненависти к коммунизму. Чудесное баварское пиво легло лишними килограммами на животе, талии и бёдрах, но не смыло крови русских людей, в которой по локоть были его руки. Руки, привычные держать саблю. Личина простака и пьянчужки устраивала Столобова, но мозги продолжали работать, а в седло он готов был хоть сейчас, лишь бы за правое дело - бить большевиков.
        Всё это отлично рассмотрел в своё время Погоржельский и потому терпел плебейские манеры Столобова, даже иногда слегка подыгрывая ему. Знал, в нужный момент этот человек не подведёт, и держал его подле себя, представляя при случае первым своим помощником.
        - Ясно, - тряхнул чубом подъесаул (ну как было избавиться от такой красоты, пусть ты и живёшь давно в просвещённых Европах!). - Наши действия?
        - Продолжаем в том же духе - сближаемся с нацистами, поддерживаем во всём их идеи. Дружим, заводим связи. Пока они кичатся своим будто бы арийским происхождением и на нас смотрят свысока, но настанет час, и им понадобятся союзники. Помощники понадобятся, потому что грызться с Россией ещё Бисмарк не советовал. Только никто тех рекомендаций не вспомнит, а когда придёт время, мы окажемся ко двору. Вот только...
        Столобов шумно хлебнул из кружки и вопросительно уставился на патрона.
        - Меня беспокоит Соболев, - закончил свою мысль Погоржельский. - Отмахнуться от него никак нельзя: родство, как ни крути, германское, связи, жена в партии. А популярность среди наших так просто сумасшедшая. Прямо знамя борьбы с большевизмом, честное слово! Да и с англичанами дружит, сволочь, а их тоже со счетов пока сбрасывать не стоит. Если элементарно перебить с ним горшки, отлучить от организации, много неприятностей доставить может. Но и его антинацистские высказывания вызывают неудовольствие в определённых кругах. Тех самых, где вращается Гесс и другие нужные нам люди. Мне уже намекнули - уймите, мол, своего офицера.
        - Уймёшь его, пожалуй, как же! - перешёл на совершенно трезвый, серьёзный тон Столобов. - Мы ж с тобой Соболева ещё по Крыму помним, по Турции. Не человек - кремень. Или упрямый осёл, это как посмотреть. Но если что решил, ведь не сдвинешь же!..
        - А нужно, Павел, сдвинуть, - зло проговорил председатель. - Иначе он нам всю обедню испортит.
        - Про популярность, это ты, Всеволод Петрович, правильно сказал, - откликнулся подъесаул. - Многие его помнят, знают как честного офицера. И если договориться с Соболевым не удастся - а так оно, боюсь, и случится - то можно сделать из него мученика.
        - Верно мыслишь, Павел. Если в жизни человек нам мешает, то пусть его смерть послужит общему делу. У тебя есть кто на примете?
        - Есть один - Гавриил Анохин. Вот так, извольте - не Гаврила, ни тем более Гавря какой-нибудь, а Гавриил. Дрянь человечишка, пузырь мыльный. Но величает себя анархистом, последователем самого князя Петра Кропоткина. А нам ничего не мешает представить его агентом Коминтерна. Гавриил этот попал на крючок берлинской криминальной полиции, и так уж получилось, что я могу его с крючка этого снять. В обмен на услугу.
        - Хороший вариант, - согласился председатель. - Но операцию нужно провести тонко, чтобы ни малейшее подозрение нас не коснулось. Всё продумай, подготовь и приступай. Не подведёшь?
        - Обижаете, ваше ско-родие! - разулыбался Столобов, и толстые щёки скрыли поросячие глазки. - Комар носа не подточит!
        - Вот и славно. - Погоржельский погладил щёточку усов, в точности таких же, как у фюрера немецкого народа, и потянулся к пиву.
        Через три дня после разговора в пивной на тихой окраинной улочке Берлина, Артемий Константинович Соболев сидел в редакционном кабинете газеты «Цайт». Газета старалась считать себя нейтральной, претендовала на объективное освещение новостей в мире, хотя в нынешней Германии делать это становилось труднее день ото дня. Большинство изданий уже приняли фашистский толк, не говоря уже об одиозной «Фёлькишер Беобахтер». Однако «Цайт» пока удавалось держаться на зыбкой грани, отделяющей официальное мнение от собственного, а независимые репортажи от заказных. Пока удавалось.
        Назвать кабинетом комнату, выделенную Соболеву, было, пожалуй, слишком смело. Так, крошечная комнатушка два на два метра с единственным оконцем под потолком. Помещался здесь лишь стол с пишущей машинкой и стеллаж, заваленный кипами бумаг. Да на стене часы с кукушкой, по случаю купленные в лавке старьёвщика. Часы русского мастера, напоминающие о России. Стрелки показывали шесть вечера.
        Статья застряла на середине. Мысли путались в голове, наплывали воспоминания. Россия, Родина - всё это были для Соболева не пустые слова. В двадцатом году, когда красные грозили опрокинуть порядком потрёпанные и поредевшие части барона Врангеля в Чёрное море, ему удалось покинуть Крым. Покинуть вместе с женой Машей. Артемий прикрыл глаза и вновь увидел как наяву - прапорщик, распяливший рот в крике: «Не положено, ваше ско-родие! Проход только для офицеров!» - «Я и есть офицер, болван, а это - моя жена! Пропусти!» - «Не положено!..»
        А следом ствол нагана, упертый в тощую шею, прямо под подбородком, над несвежим подворотничком: «Или ты нас пропустишь, или и сам останешься тут навсегда!..»
        Маша, Машенька. Мария Франциевна, урождённая Вольф. Жена, единственная в жизни любимая женщина. Им тогда удалось вырваться из Крыма, где земля горела под ногами, но и в Турции оказалось не лучше. Лагерь под Константинополем, грязные бараки, вонь, вши, нищета. Турки, сами принижаемые англичанами, отыгрывались на русских. «Эй, урус ишак, пшёл!» - вот и всё гостеприимство.
        Маша предлагала перебраться в Германию, говорила, там осталась какая-то родня по отцовской линии. Даже умудрилась послать письмо неведомым германским родичам, которые в ответ обещали помочь устроиться. Но он отказывался уезжать. Знаменитое Соболевское упорство! Или упрямство? Просто он тогда верил ещё, что из потрёпанных войной, униженных людей, собранных под Константинополем и Галлиполи, в Чаталдже и на Лемносе можно собрать, спаять, возродить святое русское воинство. И вернуть Родину, ту, которую украли у него большевики!
        Вера эта помогала жить и переносить невзгоды.
        Но чем дальше, тем яснее становилось, что боевой дух и организованность, ещё недавно свойственные русским солдатам и офицерам, тают. Растворяются во влажном, жарком турецком воздухе, уходят как вода сквозь песок на пляже в Средиземноморье. Бывшие союзники, страны Антанты, также не стремились к образованию новой военной силы, не помогали, а мешали сплочению. Русские их вполне устраивали в роли эмигрантов. Скоро он понял: сломленные, опустившиеся, разуверившиеся люди не станут больше солдатами.
        Тут Маша заболела туберкулёзом. Сказались скотские условия жизни и постоянное недоедание. Тогда Соболев решился, они уехали в Германию.
        Артемий Константинович достал трубку. Английскую, от знаменитого мастера Альфреда Данхилла, и к ней табак: классическую английскую смесь с добавлением латакии и турецких табаков. Подарок Майкла Мак-Грегора, английского атташе с шотландской фамилией. Соболев невольно усмехнулся - на самом деле, обычного шпиона. Одного из многих, что крутятся сейчас в Берлине. Тут не только британцы, но и французы, поляки, ещё чёрти кто. Те же турки, например. И со всеми он дружен. Статус специального корреспондента независимой газеты это позволяет. Пока позволяет.
        Что ж, подружимся и с Мак-Грегором, полезное знакомство. Нет хода только к русским дипломатам. Ах, пардон - советским. Соотечественники с ним знаться не желают.
        Соболев принялся разминать табак, не спеша набивать трубку. Это успокаивало, помогало сосредоточиться, но вновь наплывали воспоминания - ненужные, отравляющие душу, бередящие старые раны. В Германии их действительно приняли достойно. Помогли обустроиться, нашли для Маши хороших врачей, и болезнь вроде отступила. Жена чувствовала себя настолько хорошо, что в двадцать четвёртом родилась Катенька. Любимая и единственная доченька, кровиночка.
        Артемий Константинович невольно поглядел на стеллаж, где с краю примостился забавный плюшевый медвежонок. У Катюши сегодня день рождения, ей исполнилось восемь лет. Большая уже. Вот сейчас он соберётся с силами, добьёт статью и пойдёт её поздравлять. Терезы наверняка нет дома, пропадает где-нибудь на очередном собрании, зато фрау Гросс наверняка испекла свой знаменитый штрудель. Жаль Маша не дожила до этого дня...
        Мария сгорела через год. Внезапное ухудшение, знаменитый берлинский профессор, беспомощно разводящий руками: «Лёгочное кровотечение, герр Зобель. Поверьте, мы сделали, что могли». Артемий Зобель, так записали его в немецкой метрике. А Маши не стало, и жизнь грозила превратиться в холодную, бесплодную пустыню, грязно-серую портянку, накрывшую всё вокруг. Если бы не Катюша: единственная радость, свет в окошке.
        А скоро появились Погоржельский со Столобовым. Он помнил их по Крыму и совместному бегству в Турцию (отступлением назвать это язык не поворачивался). Организация «За Веру и Отечество», возрождение традиций, консолидация всех антибольшевистских сил. Мы поднимем новое знамя! Идея его увлекла. К тому же, бурная деятельность, которую развили бывшие однополчане, помогала отвлечься от личных проблем.
        Функционеру новой патриотической организации полагалось денежное пособие, и немалое. Все финансовые вопросы отпали разом. Где уж Погоржельский находил фонды, бог весть, но такое положение Соболева устраивало. Позднее он же устроил Артемия Константиновича в газету спецкором. Это давало широкий простор для контактов с самыми разными людьми, позволяло изучать все сферы и слои немецкого общества. Встречаться с иностранцами, налаживать связи, заводить полезные знакомства. Мощное белоэмигрантское движения существовало в Париже, Соболев наладил с ними постоянное взаимодействие. Объявились монархисты в Берне, Соболев отправился в Швейцарию. И так дальше, и дальше - больше.
        За маленькой Катюшей смотреть стало совершенно некогда. Вначале выручала экономка фрау Гросс, но вскоре Соболев понял, что ребёнку нужна мать. Или хотя бы кто-то, пригодный на эту роль. Да и ему ещё нет пятидесяти, природа требует своего. Нельзя жить одной лишь памятью. Так появилась в его жизни Тереза Вюрст, скромная, симпатичная женщина тридцати лет, смотревшая на него с немым обожанием и готовая, казалось, выполнить любую его прихоть. Даже невысказанную.
        Женщина всё чаще стала появляться в домике на Ландсбергер Аллее, 41. К Катюше она относилась хорошо, во всяком случае, Соболеву казалось, что находит с ребёнком общий язык. Катьке шёл третий год, мать она помнила смутно, лишь иногда задавала детские вопросы типа: «А Тереза моя мама? А если нет, то где мама?» Артемий кое-как выкручивался, находил какие-то ответы, и ребёнок успокаивался. Тереза работала сборщицей на часовой фабрике, а всё свободное время отдавала ему и его дочери. Настал день, и Соболев решился. В ближайшей кирхе лютеранский пастор соединил души Артемия и Терезы на небе, а руки на земле. Соболев, давно в душе атеист, легко согласился провести обряд по протестантскому обычаю. В кирху он не собирался ходить точно так же, как раньше манкировал посещениями православной церкви.
        Казалось, жизнь налаживается. Пока в семейную идиллию и деловую сферу Артемия Соболева не вторгся фашизм.
        Он раскурил трубку. Пряно-сладковатый вкус латакии чуть пощипывал язык, клубы крепкого табачного дыма поплыли по кабинету, устремляясь к окну. За окном было уже совсем темно.
        Это произошло в позапрошлом году. Погоржельский на встрече в узком кругу наиболее влиятельных членов организации объявил о новом направлении деятельности - союз с национал-социалистами. Одновременно и неожиданно Тереза вступила в ряды НСДАП. Теперь она частенько пропадала на партийных митингах и собраниях, а дома всё чаще заводила разговор о величие германской нации, о том унижении, которое принёс немцам Версальский мирный договор, и что её Родина достойна лучшей участи. В то же время, в организации от Соболева требовали заводить тесную дружбу с нацистами всех рангов, а то и самому подумать о членстве в национал-социалистической партии Германии.
        И это ничего, Артемий Константинович, что в названии звучат слова «социалистическая» и «рабочая». Это всего лишь слова, не более! А устремления у нацистов самые что ни на есть выгодные нашему общему делу. А у вас и жена в партии, да и самого называют герр Зобель. Да не просто так, а по паспорту. Подумайте, выше высокоблагородие, хорошенько подумайте!
        Он принялся внимательно разбираться в вопросе, и скоро понял, что коричневые ничуть не лучше красных. А быть может, ещё и хуже. Если коммунисты основываются на классовой борьбе, разделив мир на богатых и бедных, угнетателей и угнетённых, то фашисты и вовсе делят людей на расу господ и унтерменшей, недочеловеков, не имеющих права на существование. Или способных, в лучшем случае, лишь на рабский, подневольный труд. Под присмотром, естественно, тех самых господ. Есть доктор Геббельс, доктор Дарре, да и многие другие учёные, на полном серьёзе рассматривающие антропометрические особенности арийской расы. Что же будет, если дать им волю?
        Надежды Погоржельского вернуть прежнюю Россию через немецкую интервенцию казались Соболеву наивными и утопическими. Кабы самим под ярмом не оказаться, педантичным таким, продуманным и тщательно простроенным немецким ярмом. Тут и коммунисты покажутся не таким уж злом. Нельзя связываться с фашистами! - он так и заявил на очередном собрании. И понял, что нажил себе врагов в лице остальных руководителей. Те давно уже сделали выбор, и поворачивать не собирались. Но и Соболев не привык идти на попятную. Если решил, что так правильно, будет держаться за свою правду зубами. Ничего, мы ещё повоюем!..
        Хуже обстояли дела дома. Тереза постоянно, не мытьём так катаньем, старалась приобщить мужа к непреходящим ценностям немецкого национал-социализма. Разговоры её всё более стали походить на лозунги, звучащие на партийных митингах, и истеричные речи лидеров движения, транслируемые по радио.
        - Дорогая, но я ведь даже не отношусь к немецкой нации, - пытался урезонить супругу Соболев.
        - Это ничего не значит, - возражала Тереза. - Истинные арийцы встречаются и в других расах. Крайне редко, правда, но встречаются. Это доказали наши антропологи. А если хорошенько покопаться в твоей родословной, то как знать, может и сыщутся германские корни...
        Соболев категорически не желал позволять кому-либо копаться в своей родословной. Тем более в поисках немецких корней. Он русский человек, и этим горд! Как там говорил Суворов? «Я - русский, какой восторг!» Вроде бы так...
        Занятый своими мыслями, Артемий Константинович сделал слишком глубокую затяжку крепким английским табаком и закашлялся. Отложил трубку и бойко отстучал окончание статьи. Просмотрел. Да-с, получилось нечто совсем уж антигитлеровское. Такое даже редактор Краузе, игравший в широту взглядов, пожалуй, что и не примет. Ну и чёрт с ними - с редактором, со статьёй, фашистами и антифашистами! Всё - завтра. А сейчас он пойдёт праздновать день рождения Катеньки.
        Соболев оставил недокуренную, потухшую трубку на подставке, и едва законченную статью в каретке «Ремингтона». Накинул плащ, бережно уложил за полу подарочного медвежонка. Лёгкой походкой спустился на первый этаж, учтиво попрощавшись с привратником. И то, время уже позднее, все сотрудники давно разошлись по домам. Нехорошо задерживать старого Михаэля. Однако всё это ничуть не испортило ему настроения. Дома его ждала дочурка-именинница...
        По пути домой его ждал убийца.
        От редакции до дома сорок один по Ландсбергер Аллее можно было пройти по широкой и хорошо освещённой Ам Тирпарк, но такой путь был длиннее. А Соболев торопился к дочери, потому выбрал более прямую и короткую дорогу по узким и тёмным улочкам, примыкающим к знаменитому берлинскому парку. Другой, быть может, прежде подумал, об улочках ходила дурная слава. Поговаривали, в ночное время там орудовали налётчики. Но Соболев был русским офицером, Георгиевским кавалером ещё со времён Первой мировой. Слухам он не верил и ничего не боялся. Потому без сомнений углубился в хитросплетение улиц и переулков с редкими фонарями.
        На его пути, не заметный в тёмном пространстве между домами, стоял человек.
        Соболев прошёл совсем рядом, не почувствовав затаившейся в тени опасности. Человек бесшумно выступил из своего укрытия, до затылка жертвы было всего каких-то пара метров. Промахнуться невозможно.
        Первая пуля вошла Артемию Соболеву под основание черепа и убила его мгновенно. Вторая впилась в плечо, в уже мёртвую плоть. Она была лишней.
        Откатился к сточной канаве забавный плюшевый медвежонок.
        Катя ждала папу до позднего вечера. Но вот уже большие часы в гостиной пробили десять раз, она считала, а его всё нет. Кате стало страшно и тоскливо, так страшно, и так тоскливо, как не было ещё никогда в её короткой восьмилетней жизни. Она спряталась на диване в детской, прижала к груди любимую куклу. Нет, она дождётся папочку, пусть он придёт даже и под утро!
        Ходила из комнаты в комнату фрау Гросс, тяжело вздыхала. Тоже волнуется, поняла Катя. Терезы не было, она вообще в последнее время редко бывала дома. Одиноко стоял на праздничном столе штрудель в окружении сверкающих приборов.
        - Ты бы ложилась, милая, - подошла фрау.
        - А папа?! - воскликнула Катя. - Он же обещал! Он говорил, что подарок принесёт!.. Да хоть бы и без подарка - лишь бы пришёл...
        - Ты же знаешь, девочка, твой папа важный человек в серьёзной организации, - принялась увещевать фрау Гросс. - У них могло случиться собрание, или ещё какие-то неотложные дела. Я уверена, завтра утром он тебя обязательно поздравит. Ложись.
        Она, как и Тереза, говорила с девочкой по-немецки, в то время как Соболев всегда разговаривал с дочерью по-русски. Поэтому Катя одинаково легко владела обоими языками. Но сейчас это не имело значения.
        - Но как же так?! - На глазах Катерины навернулись слёзы, дрогнула маленькая трогательная родинка под левым глазом. - Он же обещал...
        Девочка уснула на диване, обняв любимую куклу, подаренную папой на прошлый день рожденья. Фрау Гросс не осмелилась её побеспокоить, чтобы перенести на кровать. У самой на сердце лежал тяжёлый камень. Никогда ещё не случалось, чтобы герр Зобель не пришёл ночевать. И даже не позвонил. Плохие предчувствия одолевали пожилую немку.
        А утром появилась Тереза, фрау Зобель. На застывшем лице как-то особенно тревожно смотрелись сухие, с неестественным блеском глаза. Катя встрепенулась, потянулась к мачехе. Отношение её к Терезе было разным. Когда-то немка пугала девочку. Мать она почти не помнила, но понимала, что эта тётя - чужая. Однако Тереза была всегда ласкова, вела себя ровно и доброжелательно, никогда не бранилась. Катя стала привыкать. А в последнее время Тереза изменилась. Платья свободного покроя сменил строгий костюм, больше походивший на мундир. Волосы, раньше вольно ниспадающие на плечи, теперь всегда были собраны на затылке в тугой узел. На груди удивительный значок, а в голосе металл.
        Как-то Кате попались на глаза картинки с Валькириями. Воинственные девы скакали по небу на крылатых конях и в крылатых шлемах. Сияли доспехи, горели огнём мечи в руках, горели и глаза воительниц, а из-под шлемов текли лавой светлые кудри! Правда, внешне они не слишком походили на Терезу, зато сбоку от изображений имелись точно такие же символы, как и на значке мачехи. То, что этот изломленный крестик называется свастикой, ей рассказал папа. Он объяснил, что знак этот - древний символ добра и света, но изменённый людьми. Что-то было там связано с движением то ли по ходу солнца, то ли против. Маленькая Катя толком не поняла, но сам знак ей понравился. Нравилась и чёрная свастика в белом круге на красном фоне - символ силы, мужества и несокрушимости немецкого духа. Так объясняла Тереза.
        И вообще, помимо внешнего сходства существует ещё и сходство внутреннее. Это Катя понимала. Фрау Гросс, например, никак невозможно было сравнивать с Валькириями. И не только из-за возраста и фигуры. Многих других виденных женщин, более молодых, стройных и красивых, тоже нельзя. Чего-то не хватало, хотя девочка и не могла толком объяснить - чего. Но вот эту новую Терезу, ту, что носит костюм, более похожий на военный мундир, и значок со свастикой на груди - можно.
        Дочь офицера, Катя с раннего детства научилась различать: кто есть военный, и кто есть не военный.
        И сейчас она потянулась к этой сильной, волевой женщине, своей Валькирии. Потому что папы рядом не было, и детской своей душой Катя отчётливо понимала - стряслась беда. Страшная беда, страшней которой не может быть ничего!
        Детские глаза спрашивали и молили.
        Но фрау Зобель ответила взглядом холодным и строгим.
        - Ты уже большая, Катрин, - сказала она скрипучим, чужим каким-то голосом. Тереза всегда называла её на немецкий манер, но таким голосом никогда ещё не разговаривала. - Ты должна быть мужественной и сильной. Весь наш народ терпит унижение и стойко переносит лишения. Будь достойна миссии великой Германии, будь достойна памяти своего отца. Да, его больше нет с нами.
        - О, Господи! - выдохнула фрау Гросс и тяжело опустилась на тахту.
        - Все утренние газеты пестрят этим, - резко обернулась к ней Тереза. - Тело Артемия нашли на улице, неподалёку от Тирпарка. Он застрелен. Убийца уже схвачен, это русский, некто Анохин. Анархист-революционер, а это почти то же, что большевик. Наймит Коминтерна. - И вновь резкий поворот в сторону Кати: - Твоего отца убили люди, с которыми он боролся всю свою жизнь. Убили подло, в спину, потому что в открытом бою были бы повержены и уничтожены! - Голос Терезы звенел. - Помни это, девочка. Ты вырастишь, станешь взрослой и отомстишь за него! И сделать это можно только вместе с Великой Германией, великой нацией, взявшей на себя грандиозную миссию - навести порядок в этом несовершенном мире! Мы восстановим справедливость, расставим народы по местам, ниспосланным свыше, построим новое общество. И пусть каждый получит своё!
        Катерину душили слёзы. Маленькое сердечко, казалось, вот-вот разорвётся в груди, но где-то на дне сознания вызревала мысль, почти крик - да! она отомстит за отца! Валькирия права, враги получат по заслугам многократно. Только бы вырасти, стать большой и взять в руки меч!
        А Тереза вдруг нагнулась, заглянула в глаза и сказала почти человеческим голосом:
        - На, возьми. Его нашли рядом с телом отца. Наверное, он нёс тебе в подарок...
        И протянула смешного плюшевого медвежонка. Правое ушко его было слегка испачкано придорожной грязью.
        Похороны Катерина почти не запомнила. Всё было как в тумане: приходили какие-то люди, говорили слова, смысл которых до неё не доходил. Впрочем, все речи были обращены к Терезе, а Катю лишь изредка трогали за щеку или плечо. И она была благодарна этим незнакомым людям за то, что её ни о чём не спрашивают, не ждут ответов, не беспокоят. Дают проститься с папой. Спасибо вам, люди добрые, всплыли вдруг в памяти слова отца. Так он порой говаривал...
        А сейчас лежит в гробу строгий и недосягаемый. Руки скрещены на груди по здешним обычаям. Пастор бубнит молитву. Папа, папочка! Как же я теперь?! Без тебя?..
        Через день после похорон Тереза сказала:
        - Собирайся, мы уезжаем. Много вещей не бери, там, куда мы едем, есть всё необходимое.
        - А куда едем? - спросила Катя.
        - Я решила отдать тебя в школу. Очень хорошую школу для девочек, для особенных девочек. Это не здесь, но там обеспечат тебе отличные условия и научат многим полезным вещам. А я буду наезжать, проведывать тебя. Так будет лучше для всех. Пойми, Катрин, я не могу постоянно оставаться рядом. Партийные дела требуют всего моего времени и всех сил без остатка! И потом, - голос её стал строже, - ты ведь не отказалась от мысли отомстить за смерть отца?
        Катя только покрутила головой. Отказаться от такого?! Да пусть лучше она умрёт!
        - Ну вот, в этом тебе помогут тоже. В общем, собирайся. Отъезд через два часа. - И неожиданно добавила совсем другим тоном: - Ты даже не представляешь, дорогая, какая это возможность! Другой такой не будет...
        С собой Катерна взяла кофточку, что связала для неё фрау Гросс, и плюшевого мишку. Того, которого нёс папа в день её рождения. А больше ничего. В закрытую школу в предгорьях Гарца прибыла уже не Екатерина Соболева, а Катрин Зобель. Так её впредь все и называли...
        (1) - Карл Хаусхофер - немецкий географ и социолог, основоположник германской школы геополитики.
        ГЛАВА 2
        1932 год. Гарцкий горный массив, Германия
        Дорога оказалась утомительной. Вначале они сели на поезд, ехавший до Магдебурга. Состав делал массу остановок, и в пункт назначения Катрин с Терезой прибыли только ночью. Оттуда другим поездом добрались до Брауншвайга. Поспать толком не удалось, и Катрин откровенно клевала носом, когда пришлось сделать ещё одну пересадку в маленьком городке, названия которого она не запомнила.
        Наконец ранним утром, после ночи, показавшейся бесконечной, прибыли в Бад Харцбург. Спать хотелось неимоверно. Катрин думала, что путешествие окончено, но не тут-то было. На вокзале их встретил мужчина, на лацкане пиджака блестел такой же как у Терезы значок со свастикой. Вообще-то, Катрин знала как выглядит пиджак, папа носил такие, а на мужчине был френч со стоячим воротником и накладными карманами. Но сейчас ей было не до таких тонкостей. Только заметила, что не только значок, но и взгляд у мужчины такой же, как у Валькирии. Военных от невоенных Катя отличала влёт.
        - Фрау Зобель? - учтиво спросил встречающий. - Прошу в машину.
        Большой чёрный автомобиль принял путешественниц в свой салон, пропахший табаком и дорогой кожей. И ещё чуть-чуть, бензином. Как-то вкусно пахло, Катрин понравилось. Сидения были такими мягкими, а машина тронулась столь плавно, уютно заурчав мотором, что её почти сразу сморило. Девочка спал на заднем сидении, ей снилось море.
        Она никогда не бывала на побережье, но не раз разглядывала картинки с морскими видами. Этого оказалось достаточно, чтобы увидеть себя на гигантском белоснежном лайнере, величественно уплывающим в неведомую голубую даль океана. Дым валил из труб где-то высоко-высоко, почти под небесами. За кормой бурлила прозрачная вода, взбитая лопастями винтов, и расходились шикарные «усы», как называют след на воде моряки. Над бортом, призывно крича, проносились чайки, а на капитанском мостике стоял папа. В фуражке с «крабом», в белом кителе и со своей любимой трубкой в руке. Он улыбался: «Всё будет хорошо, дочка!..»
        Дорога петляла между пологих склонов предгорий, покрытых пихтовыми и буковыми лесами. Покачивался, амортизировал на мягких рессорах чёрный, блестящий лаком автомобиль «Майбах», чуть кренился на крутых поворотах, взрыкивая мощным двигателем. Мужчина во френче и с нацистским значком на груди держал руль крепкими руками. Молчала Тереза, вглядываясь в приближающиеся очертания Гарцких хребтов, будто хотела разглядеть на их вершинах будущее своё и падчерицы. Шляпка её слегка покачивалась в такт движению.
        На кожаном сидении спала девочка, не ведающая своей будущей судьбы.
        Они проехали берегом водохранилища Экер, солнечный свет преломлялся в мелкой волне, выстреливая неожиданными острыми лучиками всех цветов спектра - оранжевым, изумрудно-зелёным, пронзительно голубым. Шоссе заметно поднималось в гору. За окном всё реже попадались желтеющие буки, зато чаще мелькала тёмная хвоя елей, начали попадаться и голые скалы. Не прямая и прежде, теперь дорога и вовсе делала прихотливые извивы. Однако опытный водитель легко справлялся с управлением, машина быстро продвигалась вперёд. Но вот остановились. Катрин проснулась.
        Её глазам предстал настоящий средневековый замок. Окружённый широким рвом, он словно вырастал из озера. Несмотря на громадные размеры и тяжеловесные очертания, создавалось впечатление, что строение свободно плавает на водной глади. Через ров к воротам вёл мост, и Катрин не удивилась бы, окажись он подъёмным, а ворота - старинными, тяжёлыми, с чудовищным засовом изнутри. И открывали бы их люди в старинных доспехах с помощью здоровенных воротов, с ужасающим скрежетом и грохотом цепей.
        Высились над крепостной стеной округлые угловые башни со стрельчатыми крышами, за стенами просматривался величественный четырёхугольный донжон, возвышающийся над всей крепостью. Узкие окошки, серый камень, потемневшая черепица крыш. И стылая, будто свинцовая вода во рву.
        Вдали, на заднем плане, просматривалась пологая вершина, прикрытая туманной дымкой, словно вуалью. И странное дело, очертания замка на фоне этой горы светились в каком-то радужном ореоле, будто каждый камень испускал маленькие радуги. Не будь этого странного свечения, крепость смотрелась бы совершенно угрюмой, даже зловещей.
        - С прибытием вас в школу Кнохенхюте, дамы, - проговорил водитель. - Если верить летописям, замок построен в начале семнадцатого века, прямо у подножия вершины Брокен. Вон она виднеется, вся в дымке. Туман там висит большую часть года, это самая высокая гора Гарца. Знаменитая гора. По преданию именно здесь по весне собираются на свои шабаши ведьмы всего мира! Ты не испугалась, малышка? - повернулся он к Катрин и улыбнулся.
        Но девочку занимал другой вопрос. «Кнохенхюте» в дословном переводе - Костяной Приют или Приют Костей. С чего бы это? Или сказки дядечки о ведьмах не совсем сказки? Водится тут нечистая сила и объедает маленьких девочек до костей. Папа рассказывал про домовых, леших и кикимор, но те все были добрыми. Ну, попугают детей немножечко, пощекочут, да и всё. А тут как?
        Папа же возил Катрин в прошлом году в Потсдам. Там тоже были замки, но... весёлые какие-то. Праздничные. Дворцы, парки, аллеи - всё утопало в зелени, и казалось, было создано исключительно для балов, музыки и развлечений. Для нарядных дам и их элегантных кавалеров. Резиденция прусских королей, так говорил папа. Величественно и строго смотрелись только ворота, Бранденбургские и Науэнские. Так и те внушали уважение, но не страх. А тут и прям какое-то мрачное место. Приют Костей - бр-р-р!
        - Она не боится, - ответила тем временем за Катрин Тереза. - Ведьмы ныне служат Великой Германии. С нами Бог, но и все потусторонние силы тоже.
        - Не смею спорить, фрау Зобель, - согласился шофёр.
        Фраза Терезы не показалась водителю пустыми словами. Он знал, что девочкам в Кнохенхюте преподают не совсем то, что необходимо обычным школьницам. К тому же, в учебных классах обосновались люди из оккультного общества «Туле», занимающегося вроде бы изучением древнегерманских мифов и легенд, но детей эти педагоги учат и вовсе уж непонятным штукам. Тут и до ведьм недалеко. Однако вслух ничего этого не сказал. Нельзя подобное рассказывать, запрещено. И подписка в сейфе директора лежит тихонько, словно свернувшаяся клубком гадюка...
        Автомобиль подъехал к мосту. Конечно, он оказался никаким не разводным, а самым обыкновенным, сложенным из тёсаного камня. И ворота были вполне современные, створчатые, и даже, похоже, раздвигались с помощью моторчиков. Во всяком случае, ни сторожа, ни кого-либо другого, кто мог бы распахнуть створки, Катрин не заметила. Машина заехала в просторный внутренний двор, и ворота закрылись следом сами собой.
        Водитель подрулил к донжону, рядом виднелись ещё какие-то постройки, но ниже и меньше размерами. Быть может, какие-то подсобные помещения. Покинув своё место, водитель проворно открыл дверцы со стороны пассажиров. Подал руку Терезе, потом помог выбраться Катрин и улыбнулся. Улыбка Катрин понравилась.
        - Проходите, дамы, вас ждут внутри.
        Тереза повела Катю за руку, они прошли по широкой недлинной аллее. Поднялись по ступеням, ноздреватый и потёртый камень будто нёс на себе печать прошедших столетий. Лишь приблизились к высокой двустворчатой двери, как та растворилась. Мачеха и падчерица шагнули за порог.
        За дверью располагался просторный пустой холл со сводчатым потолком. У входа их поджидали двое. Рослый мужчина с резкими чертами лица и жидкими, зачёсанными назад волосами с проседью. Высокий лоб, покрытый сетью мелких морщин, переходил в глубокие залысины. Женщина - невысокая, кряжистая, с вытянутым лицом и опущенными книзу уголками рта, что придавало ей унылый, скучающий вид. И бесцветные рыбьи глаза, ничего не выражающие.
        - Фрау Зобель? - шагнул навстречу мужчина. - Директор Нойер, к вашим услугам. А это, - лёгкий кивок в сторону женщины, - старшая воспитательница фройляйн Циге. Девочка, позволю себе предположить, наша новая воспитанница фройляйн Катрин?
        - Да, герр Нойер, - подтянулась Тереза. - Я слышала о вашей школе самые лучшие отзывы. Вам должны были сообщить о нашем приезде...
        - Мне сообщили, - мягко, но решительно перебил директор. - Вы хотите познакомиться со школой? С воспитателями, посмотреть на условия, в которых мы содержим воспитанниц?
        - Не в этот раз, герр директор. Рекомендации исходили от людей, которым я полностью доверяю. И, к сожалению, я спешу. Хотела бы тут же отправиться обратно.
        - Что ж, Франц доставит вас на вокзал. Уверяю, можете ни о чём не беспокоится. Катрин попала в надёжные руки.
        - Не сомневаюсь, герр директор. С вашего позволения, я приеду позже, как только дела партии дадут мне такую возможность. - И вскинула руку в партийном приветствии: - Хайль Гитлер!
        Нойер поднял согнутую в локте правую руку: «Хайль!»
        Тереза обернулась к Катрин:
        - Будь умницей, девочка. Здесь о тебе позаботятся и всё будет хорошо. Я навещу тебя обязательно и постараюсь сделать это побыстрее. Но сейчас мне необходимо ехать...
        Только теперь Катрин поняла в полной мере - она остаётся одна. В этом незнакомом, страшном месте, с неизвестными людьми. Дрогнуло сердце, предательски защипало в глазах. Но в ушах раздался голос: «Ты ведь хочешь отомстить за смерть своего отца? Там тебе в этом помогут». И значит, плакать нельзя, и тянуть руки к Терезе тоже нельзя! Ничего сейчас нельзя! А нужно быть сильной. Нужно быть взрослой, достойной памяти папы. И оправдать доверие Валькирии.
        Нужно вырасти большой и взять в руки меч!
        - Хорошо, - тихо ответила Катрин и посмотрела в глаза мачехи. Что-то там мелькнуло, в её глазах, какая-то мимолётная тень, но что именно, девочка не рассмотрела. Не поняла.
        - Фройляйн Зобель, - послышался высокий голос старшей воспитательницы, - пройдёмте со мной. Будете звать меня госпожа Циге.
        Крепкая неженская ладонь цепко ухватила её за руку и потянула, повела в новую, незнакомую жизнь...
        Первым делом Катрин отвели в душ. Все её вещи забрали, включая привезённую кофточку и плюшевого медвежонка. Игрушку было особенно жаль - ведь папин подарок! Но строгая женщина, забиравшая вещи, была непреклонна. Обмолвилась, правда, что, мол, потом всё вернут. После помывки дали свежее бельё, шерстяные чулки и серое платье из недорогого полушерстяного сукна, а к нему тонкий ремешок и тёмные туфли на упругой подошве. Вдобавок, воспитательница Циге выдала прямоугольник плотной ткани с вышитым знаком, напоминающим стрелку. Такие иногда расставляют на улицах, чтобы обозначить направление движения. Объезд, например. Только оказалось, это вовсе не обычная стрелка.
        - Руна Тир, символ воинственного непримиримого духа и нашей школы, - поясняла воспитательница, подчёркивая слова взмахами длинного пальца, словно забивала невидимые гвозди в голову воспитуемой. - Нашить её следует на платье, слева на груди. Над сердцем. Острие должно быть направлено вверх. Также подошьёшь белый воротничок. Он всегда должен быть свежим, меняй хоть по два раза на день. Запас найдёшь в тумбочке, в своей комнате.
        Следом Циге повела девочку в помещение, где, как оказалось, расположился парикмахер: с принадлежностями, разложенными на небольшом столике, с креслом для клиентов и зеркалом на стене. Тут Катрина надула губки и попятилась. Расставаться со своими чудесными косами ей вовсе не улыбалось. Но наткнулась на костистое, твёрдое как доска тело воспитательницы и покорилась неизбежному.
        - Стричься обязательно, - проговорила та за спиной своим высоким, без интонаций голосом. - Сама потом спасибо скажешь.
        Из парикмахерской Катрин вышла остриженной «под мальчика». Вместо роскошных длинных волос цирюльник оставил лишь короткую чёлку.
        Циге повела её сводчатыми коридорами. На стенах горели тусклые лампочки. Двери встречались изредка - тяжёлые, дубовые, без всяких обозначений. Перед одной такой дверью воспитательница остановилась.
        - Это твоя комната. Номер семь. Надписей нет, запоминай расположение помещений и переходов, держи план донжона - так называется это здание - и всего замка в голове. Так полезно. В первое время поможет соседка.
        И ушла. На ней были такие же туфли на упругой подошве, как и на самой Катрин, потому ступала она совершенно бесшумно. А может, виной всему была особая, скользящая походка? Катрин несмело постучала и вошла.
        За дверью оказалась тесная комнатка. Две кровати с тумбочками, платяной шкаф, на противоположной от входа стене - узкое окошко под потолком. Лампочка под дешёвым абажуром. Даже днём здесь было сумрачно, потому горел электрический свет. Посреди комнаты стояла девочка. Выше Катрин на голову, шире в кости, круглое лицо в веснушках. Остальное: платье, причёска, тонкий поясок и руна на груди - всё так же как и у неё самой, только незнакомка была на несколько лет старше.
        - Новенькая? - спросила девочка.
        - Да.
        - Как зовут?
        - Катрин Зобель.
        - Зобель? Немка?
        Катрин задумалась, как назваться: русской, как есть, или немкой, как теперь считается? Но девочка не слишком ждала ответа и продолжала:
        - Зобель, по-польски будет Соболе, по-русски - Соболь... Селят тут по двое, при этом чаще славян со славянами. Полька с русской, чешка с украинкой и так далее. Значит, будешь Соболёк! - И рассмеялась резким неприятным смехом. - Мы тут все носим зверушкины фамилии. Я, например, Беата Пьес. Это с польского - пёс, собака. А Беата - благословенная. Благословенная псина, смешно, правда? - и вновь рассмеялась.
        Почему-то Катрин стало тревожно от этого неестественного смеха. Позже она узнала, что Беата так хохочет всегда, но в тот момент стало неприятно.
        - Хорошо, Соболёк, - продолжала между тем соседка по комнате, - можешь говорить по-русски, по-немецки, а хоть на польском или английском, если умеешь. Мы тут многие языки учим. Запомни другое, ты сегодня дежуришь по столовой. Скоро обед, после него ты останешься и перемоешь тарелки и баки для готовки. Там будет тётка Хильда, она покажет тебе, где и что.
        - Ты - старшая? - робко спросила Катрин. - Назначаешь дежурных?
        Она успела год проучиться в немецкой школе. Папа настоял, говорил, что дети должны учиться независимо от того, где живут и на каком языке говорят. Там тоже были дежурные: помыть доску, прибрать в классной комнате после уроков и прочее, но их всегда назначал учитель. Катрин считала, так будет и здесь, распоряжаться должны взрослые, а не соседка по комнате...
        - Старшая, ага... - нехорошо усмехнулась Беата. - А для тебя так уж точно. Что скажу, то и делать будешь. Ещё вопросы есть?
        - Я думала...
        Маленький, но твёрдый, словно из железа, кулачок впечатался ей в левую скулу. Катрин отбросило на застеленную кровать, из рассечённой губы брызнула кровь. А из глаз - слёзы.
        - Ты!.. Ты что?! - задохнулась она.
        - Я спрашиваю, ещё вопросы есть? - надвигалась на неё девочка Беата со смешной фамилией Пёс. И отводила руку для нового удара.
        - Ладно, хорошо! - пискнула Катрин. - Я - дежурная по столовой, нужно будет вымыть посуду!
        - Вот так, Соболёк, правильно. Считай, обучение в школе Кнохенхюте началось. И запомни, я возражений не терплю. Встань, утри сопли. И поправь постель, смяла. Здесь такого не любят...
        Обед проходил в большом сумрачном зале. Света редких светильников явно не хватало, но это не мешало воспитанницам принимать пищу. Именно так - не обедать, не есть, не трапезничать, а принимать пищу. Девочки дисциплинированно выстроились в очередь перед окном раздачи. Миски и ложки брали со столика тут же. Получив порцию, быстро отходили к длинным столам, и так же быстро и молча поглощали еду. Ни разговоров, ни смеха или хотя бы перешёптываний не было слышно, только звон ложек о миски.
        И всё же, Катрин успела рассмотреть своих будущих соучениц. Были они разными - высокими и пониже, крепенькими и худенькими, светленькими и тёмненькими, - но в то же время и похожими, словно близняшки. Возможно, такое впечатление вызывала униформа и одинаковые причёски, а скорее, причина крылась в сосредоточенном выражении на лицах, молчаливости и отчуждённости, стоявшей между воспитанницами, словно стена. Столь же высокая и неприступная, как крепостная стена замка Кнохенхюте.
        Впрочем, Катрин - с нашитой перед обедом руной Тир на груди и с белым воротничком - наверняка не выделялась среди других. Разве что в левом углу рта, на верхней губе запеклась корочкой кровь. Вскоре она с удивлением заметила, что тоже не испытывает ни малейшего желания разговаривать с кем-либо, шептаться или смеяться. И дело было не в том, что девочки вокруг ей незнакомы - познакомиться пара пустяков. Просто хотелось быстрее съесть выданную пищу и уйти, как это все и делали. Наверное, атмосфера в зале была такой, не располагающей к дружелюбию, смеху и беспечным разговорам. Только вот Катрин не могла после обеда укрыться в своей комнате - Беата назначила её дежурной.
        После обеда, когда столовая опустела, она без труда нашла Хильду, пожилую немку, отвечавшую за питание учениц. Та бесстрастно выслушала робкую речь Катрин, что, мол, её назначили дежурной, и она должна перемыть посуду. Молча провела ученицу в моечную, показала, где что лежит, и скрылась. Катрин принялась за работу.
        Пока шли миски и ложки, мытьё давалось без особого труда. Но вот с баками для готовки пришлось попотеть. Были они здоровенными, жирными, ужасно неудобными в обращении. Маленькой Катрин никак не удавалось подставить габаритную посудину под кран, либо же вода проливалась через край раковины на ноги и платье. Пыхтя и злясь, девочка драила очередной непослушный бак, когда бесшумно появилась старшая воспитательница.
        - Разве ты сегодня дежуришь, Зобель? - спросила она.
        - Да, госпожа Циге, - ответила Катрин, продолжая воевать с посудой.
        - Странно... - задумчиво протянула Циге, - я почему-то была уверена, что сегодня по графику Беата Пьес.
        Катрина даже перервала работу. Так вот оно что - Беата заслала её в моечную вместо себя! Но это нечестно! Раньше её никогда не обманывали... ну, почти никогда. Если что и было, то совсем по-детски, там и сердиться-то смешно. Но сейчас жгучая обида стала комом в горле, сдавила грудь. Врунья! Зазнайка, самозваная командирша! И что от неё можно ждать ещё?!
        - Но раз взялась - мой, - закончила между тем разговор госпожа Циге. И скрылась так же бесшумно, как и появилась.
        Катрин закончила дело и поплелась искать свою комнату. Сделать это оказалось нелегко, на помощь рассчитывать не приходилось. И соседки, как обещала воспитательница, в том числе. Такая поможет... Разве что с лестницы упасть да шею свернуть. И вообще, в коридорах было пусто.
        Несколько раз Катрин сворачивала не туда, плутала по одинаковым переходам донжона. Двери были все похожи одна на другую и все не те, что нужно, а спросить не у кого. Судя по столовой, здесь не любят общаться без крайней необходимости. Да и Катрин, если честно, совершенно не хотелось стучать в чужие комнаты. А ну как сразу, без разговоров получишь тумака в лицо?!
        Наконец, коридор показался знакомым, а на двери она увидела характерную выщерблину у замочной скважины. Запирают здесь или нет, она не знала, но отметину запомнила, и потому смело толкнула дверь.
        - Вымыла? - встретила её соседка противной своей, кривой улыбочкой. - Вот и умница. Завтра заправишь мою постель. И смотри, чтоб ни единой морщинки. Следить буду строго. Вопросы?
        Катрин с ненавистью смотрела на обидчицу, но та лишь ухмылялась. Ах, если б взглядом можно было убить эту девчонку - она б убила! Прожгла бы в ней дырку, разорвала бы на куски! Но взгляду обычной девочки это не подвластно. Скорее бы вырасти, стать большой и сильной, как Валькирия! Тогда ни одна мерзкая маленькая полька не посмеет издеваться над ней...
        Дрогнула раз и другой крохотная родинка под левым веком - Катрин решительно шагнула вперёд. Но Беата одним движением оказалась рядом. И всё повторилось вновь - удар, полёт к кровати, солёный вкус крови на языке. Папа-папочка! Ну что же мне делать?! Как жить здесь, в этой треклятой школе?!
        Разница заключалась лишь в том, что теперь кулак пришёлся слева, и верхняя губа оказалась разбитой уже с двух сторон. Беата владела ударом с обеих рук одинаково хорошо.
        Потянулись дни. Будь на месте Катрин более сведущий человек, сказал бы - казарменные будни. Всё по расписанию: занятия, приём пищи, работы на территории замка в свободное время и обязательное чтение по вечерам. Учёба походила на школьную - арифметика, письмо, история и география. Но были и отличия. Добавился английский язык, притом что русский и немецкий преподавали тоже, невзирая на солидную практику Катрин в том и другом. И что её удивило, здесь уделяли особое внимание физической подготовке. Два раза в день девочек - причём разных возрастов - приводили небольшими группами в спортивный зал, а занятия строились так, чтоб развивать в первую очередь способность нападать и обороняться голыми руками. Вот когда вспомнился парикмахер, и слова Циге, мол, ещё спасибо скажешь. Действительно, с короткой стрижкой бороться было куда удобнее.
        Беата, нарочно или случайно, всегда оказывалась в одной группе с Катрин, и скоро стало понятно - ей с полькой не тягаться. Пьес была очень ловкой и сильной, побеждала и сверстниц, и старших девочек. Порой брала своё не силой и ловкостью, хоть и этого ей было не занимать, но коварством и жестокостью. Однако преподаватели не говорили ни слова против, а жаловаться здесь было не принято. И конечно, с особым удовольствием Беата отыгрывалась на соседке по комнате. Здесь, в зале, можно было бить и истязать на законных, так сказать, основаниях - занятия тому и посвящались. И что прикажете делать?
        Но и вне занятий было несладко. Пьес гоняла Катрин вместо себя на общественные работы. Вдоль высокой крепостной стены росли столетние дубы и буки. Осенью они засыпали внутренний двор палой листвой, которую следовало убирать. И вообще, уборка территории была полностью на воспитуемых. Да и в помещениях работы хватало. О дежурствах в столовой Катрин уже знала не понаслышке, а нужно было ещё помогать на кухне: чистить картошку, мыть овощи, резать хлеб.
        Неожиданно во всех этих тяготах нашёлся и плюс. Благодаря тому, что Катрин выходила вместо соседки на работы, она быстро выучила схему донжона и замка. В северной башне, вернее в подножии её, располагался спортзал, в западной проходили школьные занятия. В восточную и южную воспитанниц не пускали ни под каким видом. Там кипела какая-то своя, тайная и загадочная жизнь.
        Строения поменьше, как и предполагалось, оказались складами одежды и провизии длительного хранения - консервов, сухого молока, круп. Свежие молочные продукты, мясо и овощи привозили извне, кормили воспитанниц хорошо. Там же находились слесарная мастерская и гараж. Электростанция на случай повреждения электросети, протянутой аж из Бад Харцбурга, с запасом горючего для дизеля. И уже через неделю Катрин, обладая хорошей памятью и чувством ориентации, легко разбиралась во всём этом, включая коридоры и переходы донжона.
        Но жизнь с Беатой становилась невыносимой. Маленькая полька находила всё новые и новые злокозненные задания для соседки. То заставит решать домашние задание, а сама потом просто переписывает, то вынудит врать преподавателям, что, дескать, она, Беата, плохо себя чувствует и потому не может выйти к ужину. А Катрин заставляла носить себе пищу, а потом ещё и возвращать посуду. Обязательным условием подобной взаимопомощи было участие в мытье этой самой посуды наравне с дежурной по столовой. Беата же просто валялась на койке, ничего не делая.
        Госпожа Циге на все эти выходки лишь приподнимала выщипанную бровь. Наконец, настал день, когда полька заявила, что Катрин должна пойти к старшей воспитательнице и донести на одну из девочек, высокую и полноватую, но спокойную и доброжелательную француженку Адель Урсо.
        - Скажешь, Соболёк, что она воровка. Деньги у меня украла, которые из дому прислали.
        Некоторым воспитанницам действительно родные присылали небольшие суммы. А в западной башне имелась галантерейная лавка, где можно было приобрести всякую мелочь. Вот только Пьес никогда на памяти Катрин не получала по почте ни пфенинга. Получалось, она подбивает соседку на ложный донос, враньё, да такое, что грозит Адель исключением из школы, а может чем и похуже!
        Это было низко и подло. Катрин так и сказала Беате: мол, что уж вы там с Адель не поделили, не знаю, но оговаривать соученицу не буду! И тут же получила удар в живот. Пьес теперь не била её по лицу, чтоб не оставлять следов, но колотила по туловищу так, что наутро Катрин чувствовала себя, словно её пропустили через мясорубку.
        Пришлось согласиться выполнить постыдное задание, но Катя оттягивала неприятный момент до последней возможности. То, мол, госпожа Циге была занята и не захотела её выслушать, то саму срочно вызвали в класс и она просто не успела поговорить с воспитательницей. Беата хмыкала, щурилась и бросала презрительно:
        - Завтра сделаешь, или смотри...
        Нужно было что-то предпринимать. Заручиться поддержкой, обзавестись союзницей среди воспитанниц Катрин не могла. В разговоры девочки вступали неохотно, а если тема казалась им скользкой, сразу замолкали и замыкались, отходили в сторону. А что может быть приятного, когда тебе предлагают сговор против одной из самых сильных учениц, которая, к тому же, и самая жестокая драчунья? Никто ввязываться в такое предприятие не захочет. Предупредить саму Адель и пригласить её вместе попытаться дать отпор Беате Катрин даже не пришло в голову. Слишком француженка была тихой и незлобивой. Да и трусиха наверняка...
        Пойти к госпоже Циге и честно ей всё рассказать, тоже невозможно. Доказательств у Катрин нет, её слово против слова Пьес, а за клевету - коль скоро воспитательница сочтёт рассказ клеветой - наказывали не слабее, чем за воровство. Такой случай уже произошёл на её глазах: одну девочку лишь заподозрили в навете на подругу и мгновенно выгнали. О дальнейшей судьбе изгнанницы никто точно не знал, но пару раз прозвучали слова «концентрационный лагерь». Это страшное изобретение новой власти, едва появившись, уже успело обрасти столь жуткими подробностями, что не нужно было никаких других страшилок. Девчонки пугались от одного упоминания до полусмерти.
        Было над чем поломать голову.
        Решение пришло неожиданно. Катрин заметила, что единственное место общественных работ, куда ходит Беата, это дежурство по кухне. Она не стремилась чистить картошку и ловко спихивала неинтересную работу на кого-нибудь другого, зато обожала хлеборезку. Дело в том, что на кухне был установлен специальный нож на электроприводе. Нажимаешь кнопку, и из держака со свистом опускается широкое отточенное лезвие. Клац! - и вновь возвращается в гнездо. Предназначался этот электронож для нарезки твёрдых овощей, но, естественно, он легко справлялся и с хлебом.
        Вот что привлекало польку - лишний повод покрасоваться перед другими девчонками. Пьес страдал болезненным тщеславием, может быть оттого и лезла на рожон в спортзале, дерзила преподавателям. Для этого же нашла себе жертву - лишний раз самоутвердиться. По правилам дети к ножу не допускались, но Беата нашла способ уговорить Хильду. Когда ей было нужно, она могла убедить кого угодно.
        Пьес любила подставлять буханку хлеба так, чтобы нож отрезал идеально ровные, совершенно одинаковые куски. Это само по себе требовало сноровки, но Беата при этом всегда убыстряла темп резки. Нож так и мелькал с глухим клацаньем в опасной близости от рук резчицы, девчонки круглили глаза и только что не визжали. Это был час триумфа Беаты.
        - Эй, кто там рядом, подавай буханки! - азартно кричала она когда на польском, когда на немецком языке. Глаза её горели, щеки румянились, и даже Катрин в такие моменты захватывал жутковатый восторг.
        Но сейчас было не до восторгов.
        Как раз случилось дежурство. Она с двумя другими девочками выполняли обычные работы, когда явилась Беата. Судя по всему, та уже договорилась с Хильдой и направилась прямо к хлеборезке.
        - Ну что, подруги, показать вам истинное мастерство? - выкрикнула весело, засучивая рукава. - Соболёк, иди сюда! Будешь подавать патроны! - и рассмеялась своим противным смехом.
        Но когда загудел электромотор, и Катрин подала первую буханку, Беата вдруг наклонилась и шепнула ей в ухо:
        - Смотри, не выполнишь задание, я суну под эту штуку твою голову.
        Невозможно было понять, насколько полька шутит и шутит ли вообще. Катрин как током ударило - другого шанса не будет. На побледневшем лице стала хорошо заметна маленькая родинка под левым лазом...
        А дело уже пошло: нажатие кнопки - клац! - и подвинуть буханку на сантиметр! Нажатие - клац! - и летит очередной отрезанный ломоть!
        Я такой же отрезанный ломоть, неожиданно подумала Катрин, подавая новую буханку...
        Клац! - клац! - клац! - Беата нажимает на кнопку всё быстрее, лезвие мелькает, летят в латок идеально нарезанные куски...
        - Соболёк, не зевай! - кричит разошедшаяся польская девочка со смешной для русского уха фамилией Пёс. - Давай хлеб!
        Даю!
        Поворот - взять буханку - взгляд искоса - Беата осторожно подаёт остатки предыдущей...
        Освободилась, протянула руку - движение - подать очередную буханку - чуть отступить - телом слегка задеть локоть...
        Вот так...
        Поворот...
        В лоток вместе с отрезанным ломтём хлеба летят три отсечённых пальца.
        Беата отдёрнула руку, и застыла, выпучив глаза на изувеченную кисть. Из обрубков пальцев хлестала кровь. И только через несколько бесконечно долгих секунд она закричала - дико, с пронзительным визгом. Катрин и не знала, что люди умеют так кричать.
        - Пёс тебя забери, Беата, - шепчут её губы. Шепчут так, чтобы никто не услышал.
        Все тут же пришли в движение. Завизжали разом и заметались бестолково девчонки. Откуда ни возьмись появилась бледная Хильда, ещё не понявшая, что произошло, но почувствовавшая беду.
        - Ай, Беаточка, что ж ты так! Как же можно, дай помогу!.. - запричитала Катрин, как, бывало, лопотала фрау Гросс, когда совсем маленькая Катюшка шлёпалась на попку. Схватила подвернувшееся полотенце, накинула на кисть, попыталась затянуть.
        Беата вырвала обрубок руки, прижала к груди, пачкаясь собственной кровью. Шатаясь, на полусогнутых ногах потопала с кухни...
        Вечером объявили общее построение воспитанниц во дворе, где находилось что-то вроде плаца. На небольшую трибуну поднялся герр директор.
        - В нашей школе произошло прискорбное событие, - начал он, напрягая голос. - Одна из воспитанниц, Беата Пьес, покалечилась по собственной неосторожности. Теперь она, к сожалению, не сможет продолжить обучение. Я хочу всем напомнить о дисциплине! Дисциплине и осторожности! Пусть это несчастье послужит...
        Дальше Катрин не слушала. Беаты больше не будет. Может быть, её отправили к родителям, а может быть, в страшный концентрационный лагерь. А может, в лагерь вместе с родителями. Ведь недаром в школу Кнохенхюте - приют костей наших - отбирают лишь особых детей. И не выпускают до окончания обучения ни под каким предлогом. Высокие стены, ров, ворота на запоре. Знать есть, что скрывать от остального мира. А Пьес успела проучиться тут целых три года. Разве её просто так отпустят?
        Но она сама выбрала свою судьбу. Мы все выбираем...
        В комнату к Катрин подселили Адель Урсо. Урс - по-французски медведь. Она и есть такая - большая и с виду неуклюжая. Зато не злая.
        А перед отбоем неожиданно зашла фройляйн Циге.
        - Ты ведь хотела иметь его при себе? - сказала она и протянула забавного плюшевого медвежонка с одним грязным ушком.
        - А можно? - не веря своему счастью, пролепетала Катрин.
        - Можно, - чуть приподняла уголки губ Циге, что должно было означать улыбку. - Теперь можно.
        ГЛАВА 3
        1933 год. Школа Кнохенхюте, программа «Л»
        Ханна Куна атаковала стремительно. Правой рукой имитировала удар в лицо, метя кулаком в челюсть, но это лишь для того, чтобы Катрин поставила блок. А сама тем временем, используя блокирующую руку как точку опоры, ударит локтем. Или, к примеру, резко затормозит движение и неожиданно перейдёт на захват и бросок. Вариантов много, и осмысливать их в схватке времени нет. Да и нельзя этого делать - думать во время драки. Должны работать рефлексы.
        Именно повинуясь рефлексам, Катрин не блокировала обманное движение, а скользнула вдоль вытянутой руки противника с подшагом и поворотом - оп! - и её пальцы цепко прихватили предплечье Ханны. Оп! - и на себя, с проворотом в обратную сторону, и ногой - под колено, нажимая стопой кнаружи... Вот ты, подруга, и на земле. Теперь, если крутануться на левой ноге, можно носком правой заделать изо всех сил в висок.
        Височная кость тонкая, она не выдерживает удар локтем, коленом, ну и носком ботинка, конечно. И ничего, что они в зале босиком, можно и так. Если выгнуть стопу и бить тем участком, что сразу под большим пальцем, мало не покажется. И Катрин это умеет, не зря столько тренировалась, оттачивала удары стопой на боксёрском мешке.
        Но вообще, эта чешка драться умеет, с ней держи ухо востро. Даром что Куна по-чешски куница, а Катрин - Соболь, ну, в смысле, тоже вроде как из семейства куньих. Тут никто родства не признаёт, даже такого шутливого. Каждый за себя, только герр директор за всех. Да ещё госпожа Циге, конечно, куда ж без неё.
        - Стоп!
        Желтолицый инструктор развел руки, разводя бойцов по разным углам ковра. Девочки послушно разошлись. Катрин - не без некоторого сожаления. Да, в своё время Ханна могла бы заткнуть за пояс и Беату, доведись им встретиться. Однако не довелось, Куна появилась двумя месяцами позже устранения нежелательного элемента. Так Катрин назвала для себя то, что она проделала с несносной полькой. Назвала вначале для самоуспокоения. Несмотря на визит госпожи Циге и возвращение медвежонка, в тайне души она побаивалась последствий. Вдруг преподаватели затеют расследование, обвинят её в покушении? Но потом успокоилась и стала оценивать свой поступок без всяких эмоций: была девчонка лишней, мешала, вот она её и устранила.
        С тех пор Катя смотрела на соучениц несколько иначе. Молчаливые, нелюдимые, замкнутые? Так это даже хорошо! И что подруг у неё нет, тоже неплохо. Потому что каждую из этих девочек при необходимости можно использовать в своих целях. Или избавиться от любой, случай с полькой это доказывает. В итоге: умысел Катрин остался тайной, Пьес больше нет, а фройляйн Циге если и догадалась о чём, то молчаливо одобрила. Иначе отчего старшая воспитательница не стала разоблачать её, не вывела на плац для показательной порки? Даже напротив, относится теперь внимательнее, поглядывает с некоторым интересом.
        И сейчас бить Ханну во всю силу, тем более на поражение, в висок, Катрин не собиралась, но чувствительно лягнуть могла бы. Так, для острастки, и чтоб не зазнавалась. Ну, ловкая, сильная - и что? Она тоже не лыком шита.
        За год Катрина узнала много нового и поднабралась некоторых полезных навыков. Взять, к примеру, ту же систему самообороны, что преподаёт инструктор Ло. Он сам приказал называть себя так - инструктор Ло, и всё. Девчонки болтают, приехал инструктор с Тибета, а приёмчики, которые он показывает, знает только горстка монахов высоко в горах. Теперь вот изучают и они, воспитанницы Кнохенхюте.
        А на прошлой неделе возили на стрельбище за пределы замка. Разбирать и собирать парабеллум они начали ещё зимой. И не только: советские наган и ТТ, бельгийский браунинг, армейский карабин тоже. Последний для многих девчонок оказался тяжеловат, да и длинный очень, с этим оружием их лишь познакомили. Пистолет тоже явно не для детских рук придуман, но тут уж, хочешь не хочешь, а держи и целься. Пришлось специально готовиться: Катрин брала утюг и старалась удерживать его на вытянутой руке как можно дольше. Вначале получалось не очень, но потом рука окрепла, удавалось держать железку и полчаса, и дольше. Поэтому справилась. Стрелять ей понравилось.
        Но год запомнился не только, и даже не столько этим. Гораздо интереснее стало учиться. Во-первых, начали преподавать скандинавские и древнегерманские мифы. Этому уделялось особое внимание, и Катрин с жадностью впитывала легенды об Одине и его сыновьях. Тор с его непобедимым молотом, хитрый и лживый Локи, неподкупный Хеймдалль, охраняющий мост-радугу Биврёст, красноречивый и мудрый Браги. И другие благородные асы, обитающие в прекрасной и недостижимой крепости Асгард, где всё сделано из чистого золота, и вместо светильников - источающие сияние мечи.
        А женщины-богини! Жена Одина Фригг, владеющая судьбами людей, богиня любви Фрея, жена громовержца Тора златовласая Сив, хранительница плодородия. И, конечно, валькирии. Имена дев-воительниц Катрин произносила с придыханием, знала все двенадцать наперечёт, помнила, что они означают. Вела предмет шведка немецкого происхождения фру Бьёрнборг. Она рассказывала, что совсем древние имена валькирий переводу не поддаются. И это ещё больше волновало девочку, можно было пофантазировать, самой придумать суть девы, отображённую в имени.
        Она часто вспоминала картинку, виденную в детстве. Художник изобразил дев с сияющими мечами, разящими врагов. Вообще-то, основным занятием валькирий, как выяснилось, было сопровождать погибших героев-конунгов в Асгард, подносить им мясо бессмертного вепря и никогда не пустеющие рога с пьянящим мёдом. Наверное, художник выполнял заказ партии, а изображённые воительницы должны были укреплять дух немецких женщин.
        Но с другой стороны, именно валькирии решали, кому отдать победу на бранном поле. И пусть сами они не рубились мечами, им в удел досталась высшая правда - определить победителя в битве и сопроводить героя на небеса! Оттого образ Валькирии, созданный в детском сознании, не тускнел, а напротив, сиял день ото дня всё ярче. Становился всё привлекательнее. Ах, быстрее бы вырасти большой и сильной, взять меч и вступить в борьбу с врагами нации! С людьми, убившими её отца, от которых происходит всё зло на свете!
        А где их искать - ей подскажут. Мудрые и опытные наставники помогут найти направление, определить кто есть кто. Фру Бьёрнборг, зачитывая строки из «Старшей Эдды» и «Песни о Нибелунгах», при виде взволнованного, одухотворённого лица воспитанницы Зобель удовлетворённо кивала. Запоминай, девочка, тебе пригодится. Шведка даже представить себе не могла, насколько окажется права...
        Вторым интересным пунктом, как ни странно, оказалось обязательное ежевечернее чтение. Раньше Катрин не очень любила это занятие. Папа часто повторял, что человек не читающий - человек обделённый. Умом скорбный и духом нищий. Катрин всегда слушалась отца, видела в нём не только заботливого родителя, но и друга, советчика и наставника. Однако вот эти его высказывания относила к разряду нудноватых и малоприятных нравоучений, что так любят порой взрослые. Она прилежно разбирала немецкие буквы в школе, а вечером ещё и русские, под присмотром отца, но никогда не назвала бы это занятие увлекательным.
        В Кнохенхюте дело обстояло иначе. Для начала, девочкам преподали новую методу чтения. Необходимо было находить в тексте ключевые, опорные слова, проскальзывая страницу по диагонали. Как через ручеёк по камешкам - прыг-прыг. Потом заставляли читать весь текст снова, однако скорость чтения при этом многократно увеличивалась. И, наконец, закрыв глаза, воспитанница должна была воспроизвести весь текст до запятых и помарок на странице. Добивались этого не сразу, а многократными, монотонными упражнениями. Многие девочки не терпели подобных занятий, но Катрин, к собственному удивлению, находила работу с текстом увлекательной. Ей нравилось запоминать, и давалось это легко.
        Далее, из русских девочек, которых в школе набралось с полдесятка, сформировали языковую группу (общего количества учениц Катрин попросту не знала, даже на редкие общие построения, судя по всему, выходили не все, и время от времени в коридорах и столовой мелькали совершенно незнакомые лица). Пришла женщина, представившаяся Инессой, и принялась заниматься с ними разговорным русским языком. При этом отдельно тренировали правильную литературную речь, отдельно - просторечье, городское и деревенское. Выговор уроженцев Поволжья, Сибири, юга России.
        Естественно, Катрин участвовала в обучении. Её поразило, насколько легко и артистично владеет языком новая преподаватель. Как-то, не удержавшись, она брякнула:
        - Госпожа Инесса, а вы русская?
        Учительница внимательно на неё посмотрела:
        - Ты очень способная ученица, Зобель. Но любые дарования нужно развивать упорным трудом и постоянными тренировками. Без этого им цена - медный грош...
        - В базарный день, - нашлась Катрин.
        - Совершенно верно. Я и говорю, ты способная. Больше внимания занятиям, и всё будет в порядке. А моё происхождение никого не должно волновать.
        Катрин и раньше догадывалась, что лишние вопросы в школе не приветствуются, и мысленно выругала себя за излишнее любопытство. Никто не будет здесь разговаривать с ней доверительно. С одной стороны это удобно, с другой - если вдруг случится беда, никто не подаст руки помощи. Выпутываться всегда придётся самой, как это уже и произошло в случае с Беатой Пьес. А маленьким девочкам порой так хочется просто поболтать с кем-нибудь, посоветоваться по-дружески. Раньше всегда можно было поговорить с папой, а теперь...
        Именно Инесса настояла, чтобы девочки из её группы в обязательном порядке включали в вечернее чтение произведения русской классики. Детские рассказы Льва Толстого, Чехова, Короленко, Некрасова. Стихи Тютчева и Фета. При этом она категорически запрещала использовать методику быстрого чтения, говорила, что та хороша лишь для усвоения информации. А вы, мол, должны почувствовать мелодию языка. ритмику стихов и прозы, их глубинное внутреннее содержание. Поэтому изучать материал - именно так, изучать материал - необходимо не прыгая по строчкам, а читать вдумчиво, страницу за страницей, проникаясь тем настроением и духом, который привнёс автор. Инесса не уставала повторять:
        - Вы должны быть самыми русскими из всех русских. Одного лишь знания языка для этого мало. Необходимо мыслить по-русски, чувствовать, воспринимать жизнь как славяне. Не играть в национальный характер и привычки, а обрести их. Чтобы стали они плотью и кровью вашими, родными стали...
        Поначалу такие высказывания забавляли Катрин. Как это, стать русской больше, чем любая русская? Они и так... можно сказать... А потом догадалась - все девчонки подобно ей давно не жили на родине. Каждую вывезли из разных стран в раннем детстве, а кое-кто, как и она, родился уже на чужбине. И сейчас в них вновь воспитывали тот национальный дух, который они утратили, а возможно, и не имели никогда. Действительно, сама Катрин во многих отношениях немка. С присущими этой нации привычками, понятиями и образом действий. Но зачем? - раз за разом спрашивала себя она. Неужели Валькирии нужно иметь национальность, да ещё подтверждать её постоянно, чтобы разить врагов огненным мечом?
        На эти вопросы пока ответов не находилось...
        Однако они имелись - ответы. Началось всё в 1926 году с подачи Вальтера Николаи. Человек этот сыграл важную роль в развитии германских секретных служб послевоенного периода, и хотя официальных постов и должностей не занимал, оказывал значительное влияние на процесс развития разведки и контрразведки. Окрылённый успехом ряда операций 1923 года, в результате которых Германия, стреноженная Версальским договором, наладила выпуск военной техники в СССР, Николаи среди прочих предложил проект создания школы долгосрочной подготовки диверсантов.
        Хотя элементы подрывной деятельности применялись при ведении войн ещё с XVIII века, считаться системой они не могли. История сохранила лишь единичные случаи, такие как, например, подрыв мостов бурами в англо-бурской войне. В годы Первой мировой само слово «диверсия» означало отвлечение малыми силами внимания противника от направления основного удара. То есть, занимались этим армейские подразделения. Николаи предлагал создать именно систему для подготовки профессиональных диверсантов, людей занимающихся только этим видом боевой деятельности и никаким другим. И не просто подготовить, но вырастить, воспитать, закалить будущих бойцов невидимого фронта в духе самопожертвования и беззаветной преданности Германии.
        Новация заключалось ещё и в том, что предполагалось забрасывать в стан врага девушек. Истории известны случаи участия женщин в разведывательных операциях, достаточно вспомнить хотя бы знаменитую Мату Хари или Анну Ревельскую. Но там речь шла о сборе и передаче информации, в этом женщины при определённых условиях могут дать фору мужчинам. Например, хорошо известная «медовая ловушка»: завлечение объекта в постель с целью выпытать всяческие секреты среди влажных простыней. Тут же речь шла о подготовке именно диверсанток. И в этом были свои резоны.
        Действительно, на девушек и девочек контрразведка противника обращает меньше внимания. Срабатывает стереотип мышления: диверсант видится, как правило, физически крепким, сильным, молодым мужчиной. Однако женщины не уступают сильному полу в выносливости, а при достаточной подготовке даже превосходят. И если в действующей армии по понятным причинам преобладает мужской контингент - в открытом бою они эффективнее, - то скрытно пробраться к объекту и заложить мину женщине вполне по силам.
        В пользу этих соображений говорило также то, что женская психика более устойчива к стрессу, пластична, работает в многоцелевом режиме. Представительницы слабого пола более аккуратны, дисциплинированы и внимательны. Наконец, женский организм, в силу необходимости рожать детей, легче переносит боль и физические страдания. Добавьте к этому, что в каждой женщине скрыта в той или иной мере актриса, и получится портрет очень перспективного разведчика-диверсанта.
        Все эти доводы были благосклонно выслушаны в верхах рейхсвера. Под проект выделили финансирование, и работа началась. Сам Николаи был слишком занят операциями международного масштаба, он поручил разработку идеи своему помощнику Рихарду Блюме. Тот, прежде всего, озаботился местом размещения будущей школы. После продолжительных поисков был найден заброшенный замок в предгорьях горы Брокен, самой высокой вершины Гарцкого массива. В одной из башен был обустроен охотничий приют, другие помещения, включая и донжон, пустовали и служили исключительно для антуража. Ров давно высох, а стены местами обвалились. Однако возраст постройки привлекал любителей поохотиться на кабанов и оленей, придавая действию особый, средневековый колорит.
        Но дело у владельца угодий шло со скрипом, дичи в окрестностях осталось мало, и любителей побегать в предгорьях с ружьём каждый сезон приезжало всё меньше. Таким образом, сотрудникам Блюме не стоило большого труда выкупить замок и прилежащие земли. На склоне горы Брокен, славной тем, что здесь проходили знаменитые Вальпургиевы ночи, появились рабочие и строители. Они прочистили сообщение рва с горной рекой, и ров наполнился водой. Поправили стены и привели в порядок помещения башен и донжона, построили пристройки для хозяйственных нужд. Из Бад Харцбурга протянули электричество, что было самой затратной частью строительства. Но деньги к тому времени у Блюме были...
        В один из дней, когда Рихард Блюме руководил строительством новой школы из маленькой конторы в Зальцгиттере, в дверь постучали. Вошёл невысокий господин в тёмном пальто, учтиво снял шляпу. Представился доктором Бергом, членом общества «Туле». Общество изучало истоки и историю арийской расы. Берг предъявил рекомендательные письма от Рудольфа Гесса и Генриха Гиммлера. Первый был правой рукой Адольфа Гитлера по вопросам НСДАП, второй - заместителем рейхсфюрера СС.
        На дворе стоял 1927 год. До прихода национал-социалистов к власти оставалось ещё шесть лет, однако Блюме знал и о партии, и о её элитном охранном отряде. Тогда СС ещё только формировался и наращивал мышцы, в его рядах насчитывалась едва сотня членов, но Блюме был разведчиком. Он просто обязан был отслеживать тенденции и анализировать ситуацию в стране. Фашисты набирали силу, популярность Гитлера росла на глазах и в народной среде, и среди банкиров, и каждый, кто стоял рядом с ним, должен был либо вознестись к вершинам власти, либо пасть. В политическом смысле, разумеется. Но падением и не пахло, а следовательно...
        К тому же, Абвер в то время числился лишь маленьким отделом рейхсвера, предназначенным для контрразведки в армии. Большего не позволял Версальский договор. До эры Канариса, сделавшего военную разведку и контрразведку одним из мощнейших аппаратов вермахта, оставалось восемь долгих лет. Сейчас будущий адмирал заседал референтом в штабе ВМФ, строил карьеру морского офицера и сам ещё не знал своей дальнейшей судьбы. Основоположник проекта Вальтер Николаи пребывал в странном положении то ли советника, то ли отошедшего от активной деятельности мемуариста, на его помощь рассчитывать не приходилось. Между тем, финансовый поток, направленный на строительство, превратился в слабенький ручеёк, местами обмелевший до дна. А ведь основная работа оставалась впереди - набор преподавателей, снабжение, и, наконец, поиск воспитанниц. То, ради чего всё затевалось.
        Блюме просто необходима была поддержка, и молодое, нахрапистое, набирающее силу фашистское движение представлялось наиболее выгодным партнёром. К тому же, представившись и задав несколько малозначительных вопросов, лишь подчеркнувших, что визитёр полностью в курсе проекта, доктор Берг прямо предложил финансовую помощь. Условие поставил лишь одно - ввести в штат будущей школы несколько преподавателей от общества «Туле». А тут нужно провести электричество к замку, предстояло решить массу других вопросов, и Блюме согласился.
        Зимой 1928 года открылась школа Кнохенхюте. На таком названии настоял доктор Берг, ссылаясь на якобы исторические сведения о замке. Блюме было всё равно. Костяной Приют? - пусть. Начались поиски по всей стране девочек в возрасте от восьми до десяти лет иностранного происхождения. Искали славянок, брали англичанок и француженок, находили представительниц скандинавских народов. Первая группа появилась уже в феврале и насчитывала двенадцать человек. В будущем планировалось открыть ещё одну школу для детей из Турции, Ирана, стран Ближнего Востока.
        Программа строилась на изучении общеобразовательных предметов с упором на историю, которую подавали в определённом ключе, выгодном для задуманного. Об идеологическом воспитании никто из основателей не забывал ни на миг, в этом крылась основная сила будущих воительниц и успех предприятия в целом. Особое внимание уделялось преподаванию древнегерманских (по сути, скандинавских) легенд и мифов.
        К этому добавлялись языковая и физическая подготовка, военное дело. Уже с первого года девочек знакомили со стрелковым оружием, тренировали на силу, выносливость и равнодушие к боли.
        Оккультное, а ещё более того политическое общество «Туле» прислало двух человек. Виктор и Элен Эшенбах представились супругами. С их слов, они ставили перед собой целю развить в воспитанницах - ни многони мало - парапсихологические способности. К тому времени в школе директорствовал Фридрих Нойер. Ученик Вальтера Николаи, работавший под его руководством во времена Великой войны, он имел членство в национал-социалистической партии с двадцать пятого года и был ярым сторонником Гитлера.
        Николаи считал войну не проигранной, а Германию - преданной, и Нойер разделял его точку зрения. Однако учитель оставался разведчиком до мозга костей, его удел - хитрые международные комбинации. Гитлер же, будучи политиком, стал в глазах Нойера прямым выражением надежд и чаяний всех немцев, несущих ярмо позорной капитуляции. Оккультисты явились, считай, от самого Гиммлера, правой руки Гитлера, усомниться в целесообразности назначения было попросту невозможно. Но ко всему прочему, директор был ещё и здравомыслящим человеком, потому спросил:
        - В случае, если вы не найдёте среди девочек способных к парапсихическим опытам, что будете делать? Ведь это природный дар, если я не ошибаюсь? Он либо есть, либо его нет...
        - Типичная точка зрения дилетанта, - самоуверенно отвечал Виктор. - Господин Нойер, связь с потусторонним заложена в каждом человеке. Владея специальными методиками, мы можем развить данную связь в осознанные действия.
        - И что это за методики? - полюбопытствовал директор.
        - Они основаны на чёрной магии, - выдал преподаватель тайных знаний и сделал значительное лицо.
        В этой странной паре всегда говорил он, его жена Элен обычно молчала, уставившись в пол.
        Герр директор лишь пожал плечами. Рихарда Блюме уже не приезжал в школу, занимался новым секретным проектом, но периодически звонил. Его советы были равнозначны приказам, и Блюме чётко оговорил, что преподавателям из оккультного общества выдан карт-бланш. Что ж, программа предусматривала определённое количество часов для господина мага и его спутницы жизни.
        Как директор школы Нойер имел право знать план занятий всех учителей и периодически контролировать его выполнение. В бумаге, представленной Эшенбахами, значились: лозоходство, или биолокация, гипноз, перемещение предметов силой мысли, или телекинез, и пирокинез - способность возжигать объекты на расстоянии при помощи всё той же силы мысли. Безусловно, последнее, как, впрочем, и предпоследнее, было бы чрезвычайно полезным умением для диверсанта, вот только Фридрих ни секунды не верил, что это возможно. От программы супругов, на его взгляд, отчётливо попахивало жульничеством. Но предпринять что-либо в отношении колдунов из «Туле» он не мог. Рекомендации Блюме, как уже было сказано, приравнивались к приказам.
        Лишь однажды Виктор по-настоящему удивил Нойера. Случилось это более чем через год после появления Эшенбахов, осенью 1929 года. Никакого телекинеза, а тем более пирокинеза, девочки за всё это время так и не показали, что было на взгляд директора в порядке вещей. Но вот одна воспитанница, Клара Вчела, словачка по национальности, сумела непостижимым образом найти гранату в лесу. Граната не имела взрывателя, и вообще, обставлено всё было в духе показательного выступления. Если не сказать - показушного. Но тем не менее.
        Эшенбах попросил разрешить Францу, штатному водителю школы, загодя спрятать в лесу боеприпас. Притом так, чтобы рядом не было сколько-нибудь заметных ориентиров, и он сам не смог бы с точностью показать место. Нойер дал разрешение, Франц выполнил задание. На следующий день они выехали: чёрные маги в полном составе, директор и девочка. Франц, естественно, за рулём. Прибыв на место, Виктор сказал, что введёт Клару в гипнотический транс, после чего она, используя память водителя, найдёт спрятанный предмет. Элен всё это время привычно молчала потупившись.
        Проделав над словачкой необходимые пасы, маг, судя по всему, добился желаемого - девочка впала в транс наподобие гипнотического. Двигалась как сомнамбула, отвечала на вопросы замедленно, тихим голосом, без команды не делала и шага. Но как только Виктор приказал резким голосом: «Искать», она ухватила водителя за руку и прикрыла глаза. А потом быстрым шагом направилась в заросли кустов. Через минуту граната была перед глазами удивлённых зрителей. Произошедшее особенно поразило Франца, он клялся и божился, что не запомнил точно место. Прятал-то в сумерках, да выполняя условие - никаких чётких ориентиров. Водитель волновался, что не сработай метода, граната останется в лесу. А ну как найдёт кто, да бросит, к примеру, в костёр?
        Поэтому бедняга Франц испытал истинное облегчение, хорошо приправленное испугом. Всё это легко читалось на его лице, когда он глядел то на Клару, приходившую в себя, то на чету Эшенбахов. Сама девочка ничего не помнила, и как искала гранату, сказать не могла. Что до Нойера, то увиденное показалась ему хитроумным трюком, постановкой, сработанной Виктором для повышения собственного престижа. Таким было первое впечатление. Позже, поразмыслив над ситуацией, он признался себе, что не понимает, как подобное возможно проделать. Во всяком случае, не подговорив Франца, хотя в водителе он был уверен на сто процентов. Однако позже и тут нашлись контраргументы - если девочка совершает нечто экстраординарное только под надзором мага, то какой в этом прок для диверсионной работы? Не будет же она идти на заброску с любимым гипнотизером под руку!..
        Но всё ж таки, своё пребывание в школе маги худо-бедно оправдали и ещё год морочили головы воспитанницам. По окончании этого срока их отозвали, а вместо них прислали преподавателя мифологии, вполне управляемую и безобидную шведку Бьёрнборг, и желтолицего господина Ло, мастера древних единоборств. Из достоверных агентурных источников Нойер знал - девочки заменой довольны. Водитель Франц - тоже.
        Однако сейчас, на исходе тридцать третьего года, многое изменилось и в стране, и в школе. Начать с того, что в январе Гитлер стал рейхсканцлером. А после февральского пожара в Рейхстаге Гинденбург подписал декреты «О защите народа и государства» и «Против предательства немецкого народа...», объявив коммунистов, по сути, вне закона. Для понимающих людей это стало верным знаком - фюрер прибирает себе всю полноту власти, изначально ограниченную парламентом. Ведь рейхсканцлер на тот момент являлся всего лишь главой кабинета министров, а кабинет, кстати, нужно было ещё сформировать.
        Нойер догадывался, что может произойти дальше, но события развивались стремительно и превзошли все ожидания. Аресты инакомыслящих, мартовские выборы в Рейхстаг, запрет Коммунистической партии Германии, то есть окончательный разгром главного противника. И в конце месяца - Закон о чрезвычайных полномочиях. Занавес.
        Далее, ещё в двадцать девятом году Гиммлер стал рейхсфюрером СС и успешно развивал эту структуру, на глазах превращая «чёрный орден» в самую мощную спецслужбу Германии. К весне тридцать третьего года в рядах охранного отряда насчитывалось более пятидесяти тысяч человек. Сам же Гиммлер получал из рук нового канцлера должность за должностью. Пока, правда, всё больше в пределах Баварии, но недалёк тот час, когда влияние его распространится на всю Германию. Нойер верил в это и мысленно рукоплескал - вот такого начальника он хотел иметь!
        Рихард Блюме, между тем, звонил всё реже, а последние полгода вообще не давал о себе знать. Новый же руководитель Абвера Конрад Патциг не выказывал к проекту особого интереса. Да и ладно, директор с удовольствием оказался бы под крылом всесильного СС. Тем более что Гиммлер с маниакальным упорством подчинял себе всё, связанное с наукой. В том числе, - а быть может, и в первую очередь! - наукой исторической, связанной с древней Германией и пантеоном её божеств и героев. А также и оккультными знаниями.
        И наконец, в июле состоялась устроенная известными расологами Дарре и Виртом выставка «Немецкое наследие предков», которую Гиммлер не преминул посетить. И не просто посетил, а всецело одобрил, и вместо тихо умирающего «Туле» появилось «Немецкое общество по изучению древней германской истории и наследия предков». А чуть позже - институт, для простоты сохранивший в названии два последних слова - наследие предков. «Аненербе».
        Теперь Нойер был рад, что в деле подготовки диверсанток не обошлось без предтечи новоявленного научного центра. Это ставило школу как бы ближе к всемогущему рейхсфюреру. Но и одолевали сомнения: не пожелает ли новый хозяин сменить персонал? Новая метла по-новому метёт, есть у русских такая поговорка. Звонок из ближнего окружения Гиммлера вначале более испугал, чем обрадовал. Некто, представившись господином Клюге, поведал, что рейхсфюрер помнит о школе Кнохенхюте, знаком с программой обучения и приветствует перспективное начинание. В знак доверия он предлагает господину Нойеру встретиться с профессором Бертольдом.
        - Учёный приедет к вам завтра, - негромко, но уверенно журчал голос в телефонной трубке. - Поговорите с ним, расспросите. Посмотрите, какой он человек, этот профессор, и что за идеи роятся в его голове. Мы знаем вас как верного и убеждённого члена партии и рассчитываем на объективную оценку. Если Бертольд будет нести полный бред, не спешите отказывать. Прежде позвоните мне по телефону (далее следовали цифры). Подумаем вместе. Если же проект вам понравится, приступайте к реализации немедленно. Создайте учёному необходимые условия, подберите материал. И всё равно позвоните. Да, в мюнхенском отделении Кредит-Банка на счёт вашей школы мы положили некоторые средства (далее следовала цифра, весьма внушительная). Располагайте ими. Вопросы, господин директор?
        Вопросов не было, была радость. Вот это хватка! Вот, что значит - хозяин в доме! Сразу и перспективный проект, - да не просто, а с научным открытием, с настоящим учёным! И денежки! А уж он не подведёт. Отличный шанс доказать свою полезность.
        В тот момент, когда Катрин Зобель в зале физвоспитания боролась с чешкой Ханной Куна, директор встречался с профессором в верхнем ярусе южной башни. Одной из тех, куда воспитанниц не пускали. Внизу располагались бухгалтерия и учебная часть. Верхний ярус пустовал. В восточной башне, в подвале находился склад оружия и боеприпасов для учебных стрельб, выше жили преподаватели школы. Получалось, будто они сидят на пороховой бочке, но никто не смел выражать неудовольствие или опасения. Интересы Рейха превыше всего.
        Профессор выглядел в точности так, как порой описывают учёных мужей в книжках: слегка рассеянный, не от мира сего, с венчиком лёгких как пух волос вокруг лысого, блестящего черепа. Круглые очки его постоянно запотевали, и ему приходилось время от времени протирать их носовым платком. Выяснилось, что он преподавал теорию электромагнитных излучений на физическом факультете Мюнхенского университета Людвига-Максимилиана. Увлекался проблемой воздействия излучений рентгеновского спектра на живые организмы.
        - Видите ли, лучи эти могут различаться по частоте и длине волны, - увлечённо повествовал Бертольд. - Энергия их лежит в пределе от ста электронвольт до двухсот пятидесяти килоэлектронвольт, а длина волны от пяти тысячных до десяти нанометров. Это чрезвычайно большой разброс...
        - Подождите, уважаемый профессор, - мягко, но непреклонно перебил Нойер. - Не тратьте красноречие зря, я в физике всё равно ничего не смыслю. Давайте сразу к сути дела - чем ваши лучи интересны в плане подготовки будущих разведчиков-диверсантов?
        - Ну да... - слегка сбился учёный муж, но тут же встрепенулся: - так я о чём и говорю! Можно подобрать такую энергию и длину волны, которые будут воздействовать на живой организм чрезвычайно интересным образом. Облучая узконаправленным пучком область гипофиза...
        Чем дольше слушал Нойер, тем более испытывал неприятное удивление. В то время как в кругах национал-социалистов - он знал - полным ходом идут обсуждения, мол, стоит ли содержать умалишённых, дебилов и прочих увечных, это ярмо на шее общества, Бертольд предлагал этих самых уродов производить из нормальных людей. Таково ли предназначение его воспитанниц?
        - Как вы говорите - задержка в росте? - переспросил он, отвлёкшись от собственных мыслей.
        - Ну да! Выделение гормона роста резко сокращается. После серии сеансов внешне человек продолжает выглядеть ребёнком, в то время как внутреннее развитие продолжается. Интеллект, волевые качества, способность оценивать обстановку и шкала личностных ценностей, способность принимать решения и действовать - всё это будет как у взрослого человека. Я доказал это, изучая поведение животных, а с недавнего времени получил возможность опробовать метод на... э-э... - ученый запнулся, подыскивая слово, - объектах из Дахау. Жаль, что среди них не было детей, только два подростка. У вас же здесь очень благоприятный материал. Мы можем сразу от стадии эксперимента перейти к...
        - Вы сказали, внешне воспитанница остаётся ребёнком. А сила мышц, выносливость? Способность переносить физические нагрузки?
        - С определёнными ограничениями, конечно. Всё-таки восьмилетняя девочка не справится с взрослым мужчиной, допустим, в драке. Или, например, при беге на длинные дистанции. Однако здесь многое поддаётся тренировкам, та же выносливость. Ресурсы большинства внутренних органов будет на уровне взрослого человека.
        - Большинства, но не всех? - вновь уточнил Нойер.
        - Да, увы, кое-что теряется. Снижается, к примеру, выработка половых гормонов. Эта функция необратимо угнетается. У вас ведь девочки? Увы, им никогда не познать счастья материнства, да и лунный цикл грубо нарушится...
        - Это что касается материнства, а вообще возможно, чтобы по прошествии определённого времени девочки смогли вернуться к нормальному развитию?
        - К сожалению, нет. - По лицу профессора было совершенно не заметно, чтобы он действительно сочувствовал будущим диверсанткам. Похоже, дальнейшая судьба подопытного материала его абсолютно не волновала. - Они вынуждены будут прожить всю жизнь в теле ребёнка. Так и состарятся.
        - Трудно представить старушку в облике восьмилетней девочки, - задумчиво проговорил Нойер.
        - Я тоже не могу себе такого вообразить, - усмехнулся учёный. - Впрочем, вы готовите воспитанниц к такого рода деятельности, что, возможно, им и не суждено дожить до преклонных лет.
        - Тут вы правы, - согласился директор. - Вы дали название своему проекту?
        - Особенно не выдумывал. Latenz - задержка, отсюда «Программа Л».
        - Отлично, герр профессор. Сейчас вас проводят в апартаменты. Мы подготовили комнату, там вам будет удобно. Сегодня отдыхайте, а мне необходимо подумать.
        И матёрому разведчику порой нужна пауза, слишком неожиданной оказалась информация. Лишь осмыслив услышанное, покрутив объяснения профессора со всех сторон, Нойер понял, какое полезное для его дела открытие совершил учёный. Мысль использовать детей приходила в голову создателей разного рода школ и центров подготовки диверсантов и раньше. При виде потерянного, несчастного ребёнка взрослый человек скорее испытывает жалость, сочувствие и стремление помочь, чем желание учинить проверку. Дети вызывают меньше подозрений и порой могут пройти туда, куда взрослого не пустят. Потом, война - это всегда разрушения, пожарища, покинутые города, а значит, толпы беженцев, перемещение больших масс людей. Ребёнку легко затеряться в таком коловращении, пройти через систему охраны и поиска вражеских лазутчиков.
        Но есть в этих рассуждениях и свои минусы. Например, детская психика слишком ненадёжна. Дети пугливы, внушаемы, доверяют взрослым, и не только тем, которые их послали, но и тем, которые встречают. Бросить порученное дело и потянуться к другому, более надёжному и сильному на их взгляд взрослому человеку, для них не сложно.
        Совсем другое дело, если под внешностью ребёнка скрывается восемнадцатилетний боец с крепкой психикой, морально устойчивый, воспитанный в духе беззаветной преданности нацисткой идее. Такой диверсант не сдастся врагу, будет сражаться до конца. Он способен на самостоятельные действия, при необходимости может легко поменять легенду, подстроиться под конкретную обстановку. У девочек, понятно, не будет той силы, что у взрослых мужчин, и той выносливости, зато будут гибкость и пластичность, свойственные юным гимнасткам. Господину Ло того и надо, не на силу он ставку делает, а на ловкость и знание особых точек на теле человека. Нажми на такую без усилия, но правильно, и остановится жизнь.
        А ребёнка очень многие подпустят к себе вплотную. Не чувствуя опасности - очень многие...
        ГЛАВА 4
        1934 год. Вевельсбург - Кнохенхюте, Германия
        Июнь тридцать четвёртого года выдался на удивление засушливым и жарким. Но здесь, за метровыми стенами древнего замка Вевельсбург, было прохладно. Карл Мария Вилигут (1) откинулся в кресле с выведенными на спинке сдвоенными рунами «Зиг», эмблемой «чёрного ордена» СС и знаком Победы. Он сам третьего дня предложил Манфреду фон Кнобельсдорфу (2), главному устроителю всяческих ритуалов и празднеств в замке, не стесняться с символикой и атрибутикой. И тому, и другому Карл Мария придавал огромное значение.
        Впрочем, ещё большее значение он придавал своим видениям. Верить ли им, а если верить, то безоговорочно ли? На эти вопросы ответов не находилось, а поиск довёл однажды до психиатрической лечебницы. В двадцать четвёртом году, в Зальцбурге он провёл в скорбном доме долгих три года. Тот период жизни Карл Мария вспоминать не любил, и не хотел, чтобы об этом упоминали окружающие. В первую очередь - Гиммлер, на него Вилигут делал особую ставку.
        В то же время, было нечто нечеловеческое в этих картинках сражающихся воинов, нисходящих с небес божеств, столба Ирминсула - оси мира. Воины выступали в кожаных доспехах, с палицами и мечами в руках. Бились неистово, проливая реки крови, не щадя ни врагов, ни себя. Виделось всё так отчётливо, будто происходило рядом - лишь руку протяни. Слышались их крики и стоны, звон оружия, пахло свежей кровью и потом, мочой и блевотиной. В душе поселялся ужас, казалось, сейчас на голову опустится топор! Или стрела пронзит грудь...
        Божества выглядели более похожими на воинов, чем на святых, и совершенно не походили на образы, которые рисовались при прочтении Эдды. Ничего красивого, лубочного, возвышенного. Такие же звероподобные рожи, гортанные крики, кривые персты, указующие прямо на него. Сейчас эти призывы услышат те, кто остервенело рубят друг друга, и все повернуться разом к нему. Направят оружие на его беззащитное тело: «Вот он, единственный и самый главный враг!»
        Так казалось...
        Валькирии - кровожадные, хищные твари, летящие на кровавый дух, словно голодные волчицы на запах съестного. Ничего прекрасного, никаких золотых кудрей и крылатых шлемов! Чёрные рваные плащи, из которых тянутся костлявые пальцы, жаждущие вцепиться в изрубленную плоть, редкие пегие пряди на сморщенных черепах. Безумные глаза и распяленные в сатанинском хохоте тонкогубые рты.
        Жадные рты...
        А вдали - ось мира Ирминсул. Выглядит, будто замёрзшая молния, однажды ударившая с небес, да так и застывшая навеки. Как это корявое образование может быть осью чего-либо?! Тем более - мира?..
        И всё же, он очень дорожил своими видениями. В том, что это родовая память, не сомневался, да и не давали усомниться. Гиммлер, Кнобельсдорф, Дарре - все в один голос пели на ухо, как дорожат они наследием предков, не описанным ни в одном памятнике старины. Их в те времена попросту не было - ни летописей, ни грамот, ни манускриптов. Сколь важна - просто бесценна! - информация, струящаяся через него к истинным адептам древнегерманской традиции! Приходилось смягчать, покрывать героическим флером картины доисторических побоищ, приводить к более знакомым и понятным образам из той же Эдды или «Песни о Нибелунгах». Но это не всегда удавалось, и бывало, у рейхсфюрера от сказанного струился по высокому лбу горячий пот, а старину Манфреда, и так-то склонного к неумеренным восторгам по поводу всего «ирминического», трясло от возбуждения, и провидец опасался - не хватитла бы беднягу кондрашка...
        Видения накатывали приступами. Со временем он начал узнавать приближение очередного пароксизма, готовился к нему, сообщал о предстоящем действе кому-либо из заинтересованных лиц, оказавшихся рядом. Здесь, в Вевельсбурге таким лицом стала Ильза фон Кнобельсдорф, урождённая Дарре. Да-да, сестра того самого Рихарда Дарре, главы Управления СС по вопросам расы и поселения. Почему он выбрал именно эту женщину? - Карл Мария не мог объяснить даже себе сам. Не иначе, прозрение, ниспосланное свыше.
        Да, сегодня накатит. К вечеру ближе или ночью, а может, и чуть раньше. Об этом говорила головная боль, подступающая волнами, пульсирующая в висках тупыми ударами стенобитных машин. Об этом же вопила тошнота, выкручивая в спазме желудок. Нашёптывала отвратительная сухость во рту с примесью горечи. Вилигут взял стакан в подстаканнике со свастикой, хлебнул остывшего чая. Горечь не проходила, а живот откликнулся на каплю жидкости мучительными резями. Чёрт побери эту родовую память! Нелегко же она даётся.
        Вошла Ильза, лёгкой походкой прошелестела к столу морёного дуба, за которым сидел кумир её и мужа. Живой рупор, через который приходили откровения о деяниях героев прошлых тысячелетий.
        - Как вы себя чувствуете, герр Вайстор? - Ильза предпочитала называть Вилигута псевдонимом, взятым для службы в СС. В голосе отчётливо слышались забота и тревога: - Что-нибудь нужно?
        - Сегодня будет откровение... - с трудом проговорил Карл Мария.
        - Распорядиться, чтобы приготовили большой зал?
        - Да, пожалуй...
        Зал располагался в юго-восточной башне. Там зажгут факела, но их будет немного, чтобы обширное помещение оставалось полутёмным. Поставят кресла с высокими спинками и начертанными рунами. Пригласят избранных. Такая атмосфера устраивала Карла - не так заметны переживания, которые непременно отразятся на его лице. Он подозревал, что зрелище не из приятных. И основания для подобных подозрений были, однажды мало подготовленный к подобному испытанию сотрудник Дарре во время действа упал в обморок. Чтобы такого не случалось впредь, или случалось хотя бы реже, Вилигут старался обставить сеансы «родового прозрения» максимально таинственно и малопонятно для окружающих. Пока получалось.
        Да и сам замок Вевельсбург располагал к оккультным ритуалам и мистическим таинствам. Мрачная треугольная громада, сверху напоминающая наконечник копья, высилась на вершине холма, надменно глядела узкими окошками на мир внизу. Мощная, не имеющая кровли северная башня, так толком и не восстановленная после знаменитого пожара, служила остриём. Юго-западная и юго-восточная - с остроконечными крышами, обжитые, - находились в основании. Башни связывали переходы из тёсаных, кое-где покрытых мхом каменных плит. Кладка, порядком причёсанная дождями и ветром, помнила ещё семнадцатый век и епископа Падерборна. Печать прошедших столетий хранили и тяжёлые ворота в боковой стене, к которым вела старинная эстакада - дубовые плахи, кованое железо, серый, местами выкрошившийся камень. И внутренние покои - полутёмные, пропитанные затхлым духом минувших веков с лёгким привкусом плесени...
        К вечеру собралась гроза. Было душно, вдали грохотало. Резкие порывы ветра, предвестники скорого дождя, налетали на громаду замка, трепали штандарты со свастикой на юго-восточной башне. Небо было тёмным, набрякшим влагой, непроглядным. Но на западе неожиданно образовался разрыв в тучах, и стало видно, как солнечный диск багряным расплавом сливается за линию горизонта.
        Провидцу невольно подумалось, что жизнь порой так походит на плохую театральную постановку. Сумрак огромного зала, факела на стенах, жёсткие неудобные кресла. Да вдобавок сполохи молний за узкими стрельчатыми окошками и раскаты грома. Зато будет чертовски мистически и загадочно. То, что нужно.
        Голова к тому времени просто раскалывалась. Тошнота прошла, но стало трудно дышать - верные признаки того, что вот-вот вырвется на волю очередное туманное озарение. Хорошо бы дотянуть до полночи: знаковый, что ни говори, час. Все значительные события происходят в полночь...
        Не дотянул какие-то минуты. Собравшиеся были уже готовы, ждали уже, поэтому, когда Вилигута, одетого в длинную чёрную мантию, скрючила судорога, никто не удивился. Не бросился к мистику на помощь - лишь подались вперёд, впились глазами, навострили уши - жадно ловили каждое слово, каждый жест. Лицо Карла Марии побледнело, жидкие, зачёсанные назад волосы прилипли к черепу редкими прядями, на крупном носу выступили капли пота.
        Неожиданно голова стала пустой и ясной, дыхание - лёгким и невесомым. Боль отступила. Он вытянул руку с растопыренными пальцами:
        - Под северной башней, от наружного её угла... По склону холма тридцать метров вниз, а затем три метра вправо.
        И рухнул в кресло.
        Тут же все участники оккультного ритуала пришли в движение. Фон Кнобельсдорф запоздало пытался подхватить провидца, но это ему не удавалось - Вилигут уже лежал в кресле, вытянув ноги и некрасиво растопырив локти. Ильза суетилась с кубком подогретого вина с лимоном и специями, напиток, каковой Мэтр полагал успокаивающим и поддерживающим силы после сеансов. Остальные статисты бестолково толкались возле обмякшего тела, создавая пущую неразбериху и сумятицу. Виновник же возникшей суматохи никак не реагировал на окружающее - пребывал в глубоком обмороке.
        Той же ночью, несмотря на поздний час и убедившись, что столпу ирминизма ничто не угрожает (обморок Вилигута перешёл в глубокий здоровый сон), супруги фон Кнобельсдорф кинулись сообщать новость: Ильза своему брату Вальтеру Дарре, Манфред непосредственно Генриху Гиммлеру. Именно после его восторженного звонка рейхсфюрер окончательно решит сделать Вевельсбург вотчиной своего «чёрного ордена». Цитаделью и школой подготовки будущих кадров СС, последним пристанищем павших героев, Асгардом на земле.
        Он добьется своего уже в сентябре. В феврале будущего года Манфред фон Кнобельсдорф станет первым комендантом замка. Начнётся перепланировка и восстановление комнат и залов, появится необходимая символика в мозаиках и панно. Для успешного проведения работ рядом расположат концлагерь Нидерхаген. Небольшой, отвечающий задачам реставрации и строительных работ. Начнётся новая, чёрно-эсэсовская история старого замка в Вестфалии.
        Но это всё в будущем, а пока...
        Поутру на склоне холма, несущего на своей макушке замок, топтались семеро рабочих. Рядом возвышалась громада северной башни, сумрачно глядевшая на пролетающие в вышине облака немигающим фантастическим глазом. Выгоревшая после удара молнии в далёком 1815 году, башня не была полностью восстановлена. Некоторые комнаты использовали, но только лишь малую часть, в основном тяжеловесное сооружение пустовало. Там и разместили рабочих.
        Мужчины поеживались от прохладного ветерка, перебрасывали с плеча на плечо лопаты. Бригадиром у них значился Дитрих Беккер, рассудительный великан лет сорока. Однако с минуты на минуту ожидалось появление руководителя раскопок Вернера Шульца, аспиранта археологического факультета и специалиста института Аненербе по исследованиям древних памятников и захоронений. Он будет следить за рабочими, не то те такого накопают, вовек потом не разберёшься - где следы древних германцев, а где прошлогодний навоз и потерянная кухаркой в незапамятные времена сковородка.
        Дитрих, непривычный к безделью, педантично отмерил тридцать шагов вниз по склону и три шага вправо. Рост позволял ему считать свой шаг за полноценный метр. Воткнул в раскисший после вчерашнего ливня грунт штык лопаты:
        - Вот здесь и начнём. Потом по спирали расширяемся, пока... - он запнулся, подыскивая правильные слова, - не найдём искомое. Или не последует распоряжение о прекращении поисков.
        - Что ищем-то? - спросил коренастый Ганс, одетый в армейского образца куртку с накладными карманами. Спросил не в первый раз, этим вопросом бригада землекопов уже задавалась.
        - Точных указаний пока не поступало, - нехотя ответил Дитрих. Он терпеть не мог неопределённость, отсутствие конкретной задачи его смущало не меньше, чем остальных, но нужно было соответствовать званию бригадира. - Думаю, это знает тот, кому положено...
        - Я вам подскажу, что мы ищем, - послышался уверенный голос от стены башни. Среднего роста мужчина в ветровке и высоких резиновых сапогах внимательно смотрел на рабочих. - Будете копать в указанном месте. Как только найдёте что-либо, сразу показываете мне. Я определю, то ли это, что мы ищем, или нет. - И тронул кепку за козырёк: - Вернер Шульц, руководитель раскопок.
        Рабочие, переглядываясь и переговариваясь, направились к своему бригадиру. Беккер на пару с аспирантом расставили землекопов по местам, и работа закипела. Влажная глина давалась плохо, тем не менее, к вечеру первого дня на склоне образовался котлован достаточной величины. Однако ничего заслуживающего внимания поисковики не нашли.
        На следующий день работы продолжились. Как только штык с неприятным скрежетом врезался во что-либо твёрдое, Шульц тут же оказывался рядом. Специальными метёлками и маленькой, будто детской лопаткой он освобождал находку от земли, осторожно извлекал и рассматривал со всех сторон. Но пока что удалось отыскать несколько ржавых гвоздей и полуистлевшую доску, обронённую когда-то строителями, недолго работавшими в башне. Всё это, понятно, не могло считаться памятниками седой старины.
        Аспиранта тоже слегка смущало это обстоятельство - искать послали неведомо что. Ведь Вилигут не указал, какой предмет, или сооружение, или документ он увидел в прозрении. Назвал только координаты. Даже после того, как пришёл в себя, провидец не смог добавить ничего нового. При расспросах таращился и недоумённо пожимал плечами. Похоже, сам не помнил, что ему там привиделось.
        Тем не менее, Кнобельсдорф настаивал на самых тщательных и энергичных поисках. Он беззаветно верил любой идее Вилигута, да к тому же сообщил об озарении Гиммлеру. Пути назад не было, теперь необходимо что-нибудь найти, и лучше такое, чтоб удивлённо ахнула вся Германия. А ещё лучше - ахнула восхищённо. Оставалось рыть землю если и не носом, то со всем старанием, просеять глину пополам с песком через мелкое сито в надежде выудить что-то сверхъестественное.
        Однако выше упомянутый объект не торопился попадать в натруженные руки поисковиков. День походил за днём, солнце палило нещадно, дождей в ближайшее время не предвиделось. Копачи изнывали от жары, сухая земля клубилась пыльным облаком над раскопом, щекотала ноздри. Её смывал пот, оставляя на лицах неопрятные, грязные потёки. Котлован уже достигал в глубину двух метров, в длину и ширину около десяти метров, а улов оставался мизерным. Нашёлся наконечник стрелы, да пара сгнивших клинков, от которых сохранились лишь эфесы. Судя по всему, оружие было самое простое, для рядовых воинов. На могучий артефакт всё это никак не тянуло.
        Шульц вызвал солдат с металлоискателем. Приехал грузовик из Айкхофа, из кузова вытащили громоздкую конструкцию, представляющую собой две тяжёлые индукционные катушки на двухметровой деревянной раме. От рамы тянулись провода к динамо-машине, работавшей от автомобильного двигателя. Раму приходилось таскать двоим солдатам, а третий шёл сзади, поглядывая на вольтметр. Нарушение индукционного баланса между передающей и принимающей катушкой отражалось колебаниями стрелки на приборе и дублировалось противным писком (перед началом поиска аппарат опробовали, закопав эфес одного из старинных мечей). Однако этих самых нарушений баланса не наблюдалось: металлоискатель молчал, и стрелка мёртво лежала на нулевой отметке.
        Раздосадованный Шульц отпустил солдат, и подумывал уже распустить своих работников, когда тишину летнего дня, повисшую над котлованом, разорвал человеческий крик. На глазах изумлённой бригады, рабочий Уве Айзигер, недотёпа и разгильдяй, провалился под землю в прямом смысле слова. Вот он только что стоял рядом с крепышом Гансом, а вот уже и нет его. Лишь Ганс растерянно оглядывается по сторонам. Первой мыслью Шульца, успевшего изучить своих землекопов, была: подобное - провалиться на ровном месте - могло произойти только с Уве. Этот нескладный парень находил неприятности в самых неожиданных и неподходящих местах. И лишь несколькими мгновениями позже до аспиранта дошёл смысл произошедшего.
        Все бросились к отверстию провала, зияющему в утоптанном грунте, посветили фонарями. Айзигер сидел в неширокой и не слишком-то глубокой щели, слегка присыпанный сухой землёй, и ошалело пялился вверх. Глаза его округлились от испуга, свет фонарей отражался в расширенных зрачках. Стенки щели, вернее даже сказать ниши, были ровными, словно обрезанными ножом. Здесь явно поработали когда-то инструментами. Но куда более интересным оказался предмет, что расположился рядом с провалившимся рабочим: внушительный осколок скальной породы, неведомо как здесь очутившийся, но здорово напоминающий постамент, разместился на ровной площадке грунта. На нём лежал кристалл величиной с футбольный мяч. Матовый, тёмный, многогранный.
        Ничего похожего Вернеру Шульцу раньше видеть не доводилось.
        Извлекли наверх сначала кристалл - с великими предосторожностями, чтобы не дай бог не уронить, не расколоть. Потом незадачливого копача. На свету кристалл оказался тёмно-фиолетовым, почти чёрным, совсем непрозрачным. Он не бликовал под солнечными лучами и не играл гранями, то есть, совершенно не отражал свет. Казалось, вбирал его в себя и сохранял где-то внутри, что более всего поразило Шульца. Находка явно не могла относиться к разряду обыкновенных, не походила на крупный кусок слюды или чего-то ещё в том же роде. Об этом говорило и хранилище, определённо искусственного происхождения, и то подобие постамента или алтаря, на котором лежал загадочный минерал. Немедленно был вызван Кнобельсдорф.
        Кристалл отправили в замок. Вилигут отреагировал на находку странно - забормотал что-то о Граале и «камне света», но поглядеть на предмет поисков категорически отказался. Сказал, что артефакт может - ни много ни мало - лишить его дара провидения. И предложил передать минерал в Аненербе. Там, мол, достаточно специалистов разного профиля, дипломированных учёных. Пусть работают, изучают свойства неизвестного камня.
        Так и сделали, заручившись предварительно одобрением Гиммлера. Рейхсфюрер строил собственные планы по поводу замка, и необычная находка пока что в них не вписывалась. Кристалл отправили на машине в Падерборн, а оттуда в ближайший филиал Аненербе в Билефельде. Филиал представлял собой двухэтажный корпус на окраине городка, окружённый рощами и прудами, с проложенными вокруг аллеями и клумбами. Стороннему наблюдателю он мог бы показаться пансионатом для людей среднего достатка или благоустроенным хостелом (3).
        Для начала кристалл поместили в отдел индоевропейской истории. Специалисты отдела долго искали упоминание о странном камне в древних документах, рылись в архивах, спорили чуть не до драки, но к единому мнению прийти не смогли. Артефакт лежал на постаменте в зале - тусклый, тёмный, мёртвый. Вокруг него не затихали научные дебаты, брызгали слюной учёные мужи, исписывали неразборчивым почерком листы в блокнотах. Позже эти путаные записи ложились в отчёты строгими и чёткими машинописными строками, но ясности в предназначении камня не прибавлялось.
        Неизвестно, как долго ещё историки строили бы свои догадки, но однажды кристалл попался на глаза любопытному геологу Бруно Шлезвигу. Нет, он слышал, конечно, что в институт привезли новую игрушку, и что у историков с нею, вроде, не очень-то получается, но видеть артефакт своими глазами ему раньше не доводилось. Пытливый ум Бруно попросту не мог пропустить чего-то неизвестного и таинственного, чтобы не попытаться расколоть очередной крепкий орешек. Покрутить «эту штуку» так и этак, попробовать на излом и на сжатие, разогреть до высокой температуры или потравить кислотой - не было для него большего наслаждения. Спроси кто-нибудь: «Дружище Бруно, зачем тебе всё это?», он только пожал бы плечами. Одно слово - учёный.
        И сейчас, пробегая мимо, он приметил кристалл, одиноко лежащий на постаменте. В корпусе начался обед, все сотрудники пошли в столовую, располагавшуюся в отдельной пристройке. Только Шлезвиг туда не ходил, предпочитая перехватывать бутербродами и кофе в редкую свободную минуту. Вот ещё, тратить драгоценное время на приём пищи! При виде загадочного предмета учёный затормозил свой бег, и, оглянувшись, приблизился к постаменту. Рядом никого не было, никто за ним не наблюдал. Бруно пригладил редкие волосёнки на глубокие залысины, его пухлое лицо недоучившегося гимназиста (что являлось полной обманкой - Бруно обладал обширными и глубокими знаниями в своей области) приняло независимое выражение. Будто он здесь совершенно ни при чём, просто мимо пробегал. Пухлые губки сложились бантиком. А следом, недолго думая, учёный схватил «камень преткновения» в охапку и потащил в свою лабораторию.
        Отдел прикладной геологии располагался в левом крыле корпуса. Здесь, на первом этаже, у Бруно имелась своя лаборатория, где хранились все необходимые инструменты для работы с минералами. Для начала он попытался отбить от кристалла маленький кусочек, чтобы рассмотреть в микроскоп. Однако из этого ничего не получилось - в результате упорных трудов откололся уголок геологического молотка, без труда крошащего самые твёрдые породы. Пока исследователь раздумывал, не применить ли ему паяльную лампу или крепкую кислоту, случилось неожиданное - кристалл ожил.
        Видимых причин для этого не наблюдалось, минерал просто лежал на верстаке, как вдруг кусок породы, мгновение назад холодный и мёртвый, налился глубоким, синим свечением. На гранях засверкали острые голубые лучики чистейшего спектрального цвета. Бруно зачаровано смотрел на невиданное зрелище. В следующее мгновение яркий голубой луч сорвался с грани кристалла и стрельнул в потолок. А секундой позже в потолке образовался внушительный пролом, а наверху громыхнул нешуточной силы взрыв.
        Здание основательно тряхнуло, из окон со звоном вылетели стёкла, а инструменты и образцы с верстака посыпались на пол. Самого исследователя изрядно припорошило известковой крошкой и нешуточно оглушило. Но ещё большим оказался эффект неожиданности, Шлезвиг стоял столбом в облаке пыли, силясь сообразить, что же произошло? На втором этаже, прямо над ним располагался отдел препарирования растений: сплошь гербарии да горы справочников и таблиц. Взрываться там было совершенно не чему. Как такое получилось? Никакого другого объяснения, кроме того, что кристалл самопроизвольно выбросил поток энергии, не находилось...
        В здании уже визжала сирена тревоги, в коридорах громыхали сапоги пожарных и спасателей. К счастью, учёных на этажах в момент происшествия не было по причине обеденного времени. Поэтому пострадавших не нашлось. Чего нельзя было сказать о лаборатории растениеводов: приборы в невеликом числе, что там находились, вышли из строя, а все гербарии, лабораторные журналы, справочники - всё выгорело дотла. Из крыши вынесло основательный фрагмент кровли, который рухнул на клумбу, погубив насаждения. Хорошо хоть, благодаря расторопности пожарных, не полыхнул весь корпус.
        Впрочем, двое пострадавших всё же нашлись. Это был сам Бруно Шлезвиг, получивший контузию (Бруно, старина, ещё скажи спасибо, что потолок не рухнул тебе на голову, тогда контузией не отделался бы!) и рабочий Визе, оттяпавший себе палец рубанком. В подвальном помещении, как раз под лабораторией Бруно, располагалась столярная мастерская, и Визе решил пожертвовать обедом, чтобы доделать оконную раму в одну из комнат корпуса. Получалось, что когда грохнул взрыв, рука у мастера дрогнула, и рубанок срезал половину большого пальца на руке. Верещащего и обливающегося кровью плотника извлекли из подвала, он оказался единственным человеком, кому пришлось оказывать помощь.
        Итог получился печальным. Шлезвига чуть было не обвинили в умышленной порче ценного имущества, или, на крайний случай, в преступной беспечности. Помогло заступничество дальнего родственника, занимавшего видный пост в НСДАП. Дело замяли, а любознательного геолога отправили искать железную руду в предгорьях Гарца. Над минералом ещё поломали голову, но ничего не добившись, поместили, в конце концов, в зал исторической славы отдела германской культуры и местного фольклора. Между якобы мечом Зигфрида и рогом, подобного тем, из которых пили хмельной мёд герои Асгарда.
        Пробивая шурфы и собирая образцы породы в предгорьях Гарца, Бруно не раз вспоминал странный случай. Всё дело в том, что пытаясь доказать свою невиновность и восстанавливая картину происшествия, он опрашивал тех не многих сотрудников филиала, что могли претендовать на роль свидетелей. В том числе и Визе. Плотник утверждал, что травму он получил за секунду до сильного хлопка наверху, а не после, и тем более, не вследствие него. Как только резец отхватил палец, рабочий вскрикнул от боли, зажал обрубок, пытаясь остановить кровотечение, а уже после громыхнуло. Никто не придал тогда этому факту значения, но теперь выводы приходили на ум самые разные. Шлезвиг гнал от себя подобные мысли, но они возвращались вновь и вновь...
        Примерно в то же время, кода двое из обслуги филиала в Билефельде укладывали минерал на специальный постамент, опасливо поглядывая на свою непростую ношу, и прикрывали его стеклянным колпаком, Катрин Зобель выбиралась из кресла. Глубокого кресла с высокой спинкой и удобными подлокотниками, в котором девочка могла находиться в полулёжа. Под обивкой находилось специальное свинцовое покрытие, только в спинке, на уровне затылка имелось отверстие, к которому была подведена рентгеновская пушка, испускавшая низкоэнергетическое излучение.
        Осенью прошлого года, когда директору Нойеру была предоставлена возможность решать судьбу «Программы Л», он раздумывал не долго. Перешёл в донжон, приказал обслуге разыскать госпожу Циге. Старшая воспитательница зашла в кабинет шефа без стука, тихонько опустилась на стул у двери, никак не проявляя своего присутствия. Фройляйн знала себе цену, никто так хорошо не разбирался в характерах девочек, как она. Никто не проводил с ними столько времени.
        Нойер в нескольких словах описал подчинённой, какая работа им предстоит. Закончив, поднял глаза и посмотрел на Циге в упор:
        - Что скажешь, Марита? Кого посоветуешь?
        - Катрин Зобель, - без запинки, не раздумывая ответствовала та.
        - Можно выбрать девочку постарше. Кого-нибудь из тех, кто заканчивает второй год обучения...
        - Если вам интересно моё мнение, господин директор, то - Зобель.
        - Ты её так не любишь?
        - Причём здесь любовь? - вопросом на вопрос ответила Циге. - Я в неё верю. Эта русская чертовски способная, схватывает всё на лету. Она прошла проверку, какая не выпадала ни одной другой воспитаннице, и мало кто из девочек справился бы в подобной ситуации. Если всё получится, она станет великой мастерицей своего дела. Враг будет трепетать при одном упоминании об этой бестии.
        - А если не получится?
        - Что ж, такова судьба. Найдём других. У нас тут много славянок.
        - И возможно, им придётся сыграть в предстоящих войнах особую роль, - кивнул Нойер. - Именно поэтому мы не имеем права на ошибку. Но как объяснить девочке, что она никогда не станет взрослой женщиной? Не выйдет замуж, не родит ребёнка?..
        - Не выдумывайте, Фридрих, она сама ещё ребёнок. Вопросы замужества и прочего её пока не волнуют. Нужно пользоваться моментом.
        - Быть может, начать эксперимент без её ведома?
        - Нет, использовать Катрин в тёмную не выйдет. Эта девчонка должна знать, на что идёт. В противном случае последствия непредсказуемы. Но мы её уговорим.
        Катрин привели прямо из спортзала. Дыхание её ещё не полностью выровнялось, на щеках играл лёгкий румянец. Нойер смотрел на тоненькую фигурку и сомнения закрадывались в его душу. Слишком она маленькая, эта Зобель, худенькая, тщедушная прямо. В свои девять лет выглядит ещё младше - правилен ли выбор? С другой стороны, чем беззащитнее выглядит ребёнок, тем лучше для их целей. Если такое создание подойдёт к взрослому человеку, кому придёт в голову её проверять, изобличать в ней диверсантку? Катрин послушно стояла и ждала, когда с ней заговорят. Доверчиво смотрели большие серые глаза, под левым - маленькая трогательная родинка.
        - К тебе есть разговор, серьёзный... - начал директор. Воспитательница Циге смотрела из-за его плеча. - У нас будет работать учёный, он сделал большое открытие. Очень важное для нашей будущей борьбы. И мы предлагаем тебе участие в этом секретном и очень ответственном деле...
        Катрин слушала и не верила ушам. Её сделают карлицей?! Маленькой, ужасной, никому не интересной? А как же её мечты?! Ведь она хотела вырасти большой, стать красивой и сильной, как Валькирия. Надеть на голову рогатый шлем и взять в руки сияющий меч. Разить врага! А теперь - какой может быть меч? Вон карабин давали, так еле подняла. И все девчонки, значит, будут расти, взрослеть, становится женщинами, а она так и останется на всю жизнь маленькой?!
        Слёзы обиды закипали на глазах.
        - Это только кажется, что высокие и сильные могут больше, чем ты, - будто угадав её мысли неожиданно выступила из-за спины директора Циге. - Ты будешь незаметной, невесомой и легкокрылой как призрак. Ты проскользнёшь, просочишься в любую щель. Ты будешь появляться там, где тебя не ждут и разить врагов так, как этого не сумеет никто другой.
        Женщина склонилась над Катрин:
        - Пойми, девочка, ты тоже станешь взрослой, только тело твоё останется девичьим. Никто ничего не поймёт, никто не заподозрит, но в головке твоей созреет и будет работать, словно отлаженный часовой механизм, разум взрослого человека. Ты будешь взрослой, но по-своему! Мы их всех обманем! Ты ведь хочешь этого?
        - Да, да! - потянулась к воспитательнице Катрин. - Я хочу... хочу вырасти!..
        - И ты вырастешь! Но знать об этом будем только мы - я и господин директор. Ну, ещё тот учёный, который нам поможет. Отныне никаких контактов с другими девочками. Мы найдём тебе отдельную комнату. Ты будешь есть, спать, заниматься, мыться и тренироваться - всё отдельно. Ты станешь избранной! Валькирией, отмеченной великой миссией, тайным и самым страшным оружием Великой Германии! Ты хочешь быть Валькирией?!
        - Да! Хочу!.. - выкрикнула Катрин, и слёзы наконец вырвались на свободу, потекли по щекам. Но это не было проявлением обиды или унижения. Чистая, сладкая влага восторга.
        - Я знала! - Короткопалая ладонь вцепилась в худенькое плечо. - Ты станешь ею - самой великой, самой сильной, самой могущественной Валькирией, какую только видел свет! Мы поможем тебе в этом, девочка...
        Так решилась судьба Кати Соболевой, мечтавшей стать красивой и сильной, и взять в руки меч. Никогда не суждено исполниться этим мечтам. И боже упаси, девочка, тебе влюбиться - когда время придёт - в какого-нибудь юношу. Никогда он не увидит в тебе женщину. Будешь ты всегда для него всего лишь ребёнком. А меч... меч тебе дадут, да такой, что только удержи.
        Когда схлынула первая волна чувств, Катрин испугалась. Господин директор после беседы отпустил её с занятий, отдыхай, мол, сил набирайся перед великими свершениями. А мы со старшей воспитательницей, дескать, пока подготовим для тебя особые условия. Катрин обрадовалась, возвращаться к другим девочкам почему-то не хотелось. Но пошла не в свою комнату, а в гараж.
        Необычное место для маленькой девочки, воспитанницы особой школы. Что ей там делать, среди железок, измазанных машинным маслом? Всё дело в том, что с недавнего времени у Катрин появился друг. И был это Франц, тот самый водитель, впервые привёзший девочку в Кнохенхюте. Отношения начались неожиданно: в гараже по какой-то причине не работал водопровод, и Франц попросил девочек принести воды для помывки авто. Просьбу свою водитель адресовал воспитанницам, работавшим на уборке двора. И среди них была Катрин.
        Так она впервые оказалась в небольшом помещении, заставленном канистрами, банками со смазкой, запасными шинами и прочим автомобильным хламом. Посреди пола зияла ямой для ремонта машины, с ведущими вниз ступенями. Катрин понравился запах бензина и обилие шершавого, но такого надёжного и прочного металла вокруг. И сам Франц был надёжным, спокойным и уверенным, словно хорошо отлаженный германский автомобиль «Майбах».
        Он объяснял любознательной девочке принцип работы двигателя внутреннего сгорания и то, как устроена ходовая часть. Чуть позже дошло до практических занятий - ученица увлечённо нарезала круги по внутреннему двору, прогазовывая мощным двигателем. Фройляйн Циге смотрела на тренировки благосклонно, диверсантке умение обращаться с легковой машиной в будущем может пригодиться.
        Катрин, в свою очередь, рассказывала водителю об учёбе, читала на память большие фрагменты из «Песни о Нибелунгах», а то и спрашивала совета по своим детским, девчачьим вопросам. Франц всегда относился к таким вещам крайне серьёзно, отвечал то, что думал, и вообще, вёл себя с девочкой как с равной. Никогда не подчеркивал разницу в возрасте. И когда страх перед будущим одолел сердечко Катрин, она по привычке бросилась к единственному другу и советчику, рассказала ему всё как на духу.
        А с кем ещё поговорить? Тереза приезжала всего однажды, через полгода после водворения Катрин в школу. Та ждала мачеху, единственного близкого человека. Столько хотелось рассказать, стольким поделиться! Но когда она, наконец, приехала, неожиданно выяснилось, что говорить, в сущности, не о чем. Слова не складывались в предложения, рассыпались горохом, мысли упорхнули из головы, словно испуганные птицы. Посидели молча, и Тереза уехала, а больше и не приезжала. Поэтому Катрин всё рассказала Францу. Ей даже не пришло в голову, что программа секретная - ведь Франц свой! Он работает в замке, носит на груди тот же значок, что и у мачехи, и вообще...
        Водитель внимательно слушал маленькую подружку. Внутри у него всё закипало. Он верил в великое будущее Германии, позови фюрер, первым бы бросил баранку и взял в руки оружие. Пошёл бы на фронт, или к станку, да в любое место, куда позовёт партия! Но причём здесь дети?! Зачем им-то жизнь ломать, лишать детства, смолоду ковать из девчушек холодных и безжалостных убийц?! Франц не забыл игры с гранатой, неодобрительно относился к учебным стрельбам. Если так уж необходимы девушки на фронте, используйте их в качестве медиков, связисток, да мало ли ещё где! Зачем приучать к крови, если первое предназначение женщины - рожать детей?!
        Катрин, выплакавшись, ушла, а Франц направился прямиком к директору. Господин Нойер принял водителя, он никогда не отказывал сотрудникам. Франц обрушился на начальника с путанной, но горячей и искренней речью о предназначении девочек вообще, о судьбе Катрин Зобель в частности, а закончил мольбой - не губите маленькую русскую! Дайте прожить ей свою жизнь, не лишайте женского счастья!..
        Директор слушал, постукивая карандашом по столешнице, чуть кивал в такт словам.
        - Если вы закончили, Франц, то свободны. Я разберусь в вопросе и подумаю, что можно сделать для Зобель.
        Лишь дверь за водителем затворилась, Нойер набрал телефонный номер, намертво врезавшийся в память. Господин Клюге был немедленно поставлен в известность о произошедшей утечке информации.
        - Не стоит беспокоиться, герр директор, - уверенно прожурчал голос в трубке. - Я пришлю своих людей, а для вас - нового водителя. Он не будет задавать вопросов. Вообще никаких.
        Тем же вечером приехали люди из окружного СС. Без шума посадили Франца в автомобиль, больше его никто не видел. Вместо него остался другой человек, Фердинанд. Он был немым и ни с кем не общался. Катрин попыталась узнать у госпожи Циге, где старый водитель, но та лишь удивлённо выгнула выщипанную бровь:
        - Зачем тебе? Это распоряжение господина директора. Наверное, у Франца закончился срок службы, и он отправился домой, к родным...
        Но Катрин уже умела улавливать фальшь в голосе. Ночью она плохо спала, всё думала, правильно ли поступила, рассказав так много другу? Не навредит ли ему этим? И вот теперь оказывается, что его больше в нет замке. Оправдались самые худшие её опасения. К родственникам поехал, как же... Или с родственниками вместе - в концлагерь.
        Сейчас, выбираясь из глубоко кресла под неумолчный лепет профессора Бертольда, несущего как всегда какую-то научную околесицу, она неожиданно вспомнила утраченного друга. Но как-то вскользь, без прежней горечи. Голова кружилась, и во рту появился противный металлический привкус. Быстрее бы добраться до постели и прилечь, обняв любимого медвежонка с испачканным ушком. Раньше, пока её не отселили от Адель Урсо, она немного стеснялась соседки. Скажет: вот, мол, дурочка, всё в игрушки играет. Зато теперь никто не мешал.
        Милый медвежонок, я иду к тебе!
        Только о папе Катрин почему-то вспоминала всё реже...
        (1) - К. М. Вилигут - немецкий оккультист и бригадефюрер СС, заметно повлиявший на мистические воззрения Третьего рейха.
        (2) - Манфред фон Кнобельсдорф - комендант замка Вевельсбург, главной оккультной цитадели СС, оберштурмбанфюрер СС.
        (3) - хостел - система размещения людей в Европе, заключающаяся в предоставлении постояльцам спальных мест без дополнительных удобств.
        ГЛАВА 5
        1938 год. Северный Шварцвальд, Германия
        Катрин придирчиво рассматривала себя в зеркале. Действительно, за прошедшие годы она ничуть не изменилась. Внешне, во всяком случае. Те же смешные косички, огромные серые глазищи, слегка оттопыренные уши. И фигурка та же: худенькие плечики, тоненькие ручки и ножки, рост - от горшка два вершка. Одёжка - ситцевое платьице и нитяные чулки. Маленькая девочка восьми лет от роду. Не обманул профессор, провёл-таки свою программу на все сто.
        После начала подготовки Катрин поселили в верхнем ярусе северной башни. Уютная комнатка на одного человека, шторы на окнах, полка с книгами. И ещё можно заказать какую захочешь в библиотеке через Ирму. Так звали приставленную служанку. Она приносила еду, убиралась в комнате, через неё можно было передать любую просьбу госпоже Циге или директору. Выглядела Ирма молодой, наверное, немного за двадцать, но девушка постоянно молчала. Только кивала. Памятуя историю с Францем, Катрин подозревала, что она тоже немая. Но так было даже удобнее.
        Этажом ниже Бертольд смонтировал свою аппаратуру. Для занятий же выделили специальное помещение рядом с жилой комнатой. Теперь преподаватели сами приходили к воспитаннице. Были те, которых она знала раньше, но появились и другие - суровые мужчины с военной выправкой. И предметы они преподавали соответствующие: взрывное дело, радиодело, шифры, способы уничтожения объектов. Потом добавились ориентирование на местности, способы маскировки и скрытого передвижения. Это всё уже за пределами замка, в лесу. Учил поджарый и вёрткий Густав, двигавшийся замедленно и пластично как змея, но в любой миг готовый сорваться в стремительный бросок атаки. Ни дать ни взять - кобра, вставшая на хвост. Только что не шипел, не пугал, сразу действовал. А ещё он умел быть незаметным, словно тень в безлунную ночь. Вот так, на пустом месте. Вроде стоит в уголке, а вроде его и нет.
        - Человека делает видимым страх, мысли о том, что на него смотрят, - поучал он. - Отрешись от мыслей, стань бездумной, бестелесной, лёгкой, как дуновение ветерка...
        Катрин старалась, со временем у неё начало получаться.
        Ещё Густав проводил упражнения по стрельбе, учил метать предметы в цель - ножи, заточенные гвозди, звёздочки. Да хоть вилку или любую обыкновенную железку, лишь бы она имела небольшой размер и хотя бы один острый край, то есть могла втыкаться. В тело врага.
        По-прежнему много уделялось внимания языку. Приходила Инесса, они много болтали, хотя тренировать живую разговорную речь было бы интереснее в группе. Но и в индивидуальной подготовке нашлись свои плюсы. Вот Инесса говорит с ней на литературном русском языке, как могла бы разговаривать студентка университета, а вот неожиданно переходит на южнорусский говор с мягким «г», а вот на волжский, окающий. Катрин должна была сходу подхватывать, перестраивать речевые обороты, интонации. Всё это походило на игру. Было довольно весело.
        Ну и конечно, инструктор Ло. Физподготовка теперь проходила дважды в день: два часа утром, до общего подъёма и завтрака, и три часа вечером, во время вечерних чтений и свободного времени для остальных. Желтолицый преподаватель мучил ученицу упражнениями на гибкость и выносливость, заставлял оставаться в одной позе - сидя, лёжа, стоя - по несколько часу кряду. Задерживать дыхание: вначале ненадолго, на сколько сможет, потом дольше, потом на пределе сил, «через не могу». Постепенно время в бездыханном состоянии стало доходить до десяти минут и более, но Катрин уже переносила асфиксию гораздо легче.
        Проводил он занятия и на свежем воздухе, в лесу близ Кнохенхюте. Особенно поздней осенью и зимой. В рубашке и лёгких брючках Катрин погружалась в ледяную воду и принималась дышать специальным образом, выполняя при этом упражнения, показанные инструктором Ло. Мысленно гнала кровь и прану - животворящую энергию - по сосудам и энергетическим каналам тела. Вызывала микроскопические сокращения мышц, не видимые глазом, но дающие тепло. Такие методики давали возможность не замерзать в воде, в снегу, в сыром овраге. Задания на бессонницу, беззвучие, бездействие. Голодание...
        После практических занятий Ло доставал красочные атласы с изображением человека. Особое внимание обращал на ладони, предплечья, лодыжки, шею и голову - открытые, доступные участки тела. Показывал точки, раскрашенные в разные цвета. Потом нужно было найти эти места на себе или отлично выполненном манекене, мало отличимом от настоящего человека. Со временем Катрин научилась попадать в нужную точку на теле не глядя, одним лёгким касанием.
        Плюс через день сеанс у профессора Бертольда. Поначалу что-то у него там не ладилось. В кресле Катрин проводила времени мало, зато говорил учёный много. Всё лопотал и лопотал какую-то научную дребедень, из которой Катрин ровным счётом ничего не понимала. Но привыкла, журчание непонятных слов даже как-то успокаивало. Позже сеансы удлинились, а учёный теперь больше помалкивал.
        Она уже привыкла к размеренному, чётко расписанному течению жизни, к своему новому положению, но иногда случалось неприятное. Порой Катрин видела остальных девчонок. Издали, из окна своей комнаты, когда те выходили на общие построения. С замиранием сердца вглядывалась она в знакомые лица, отмечала с неприятным удивлением, как вытянулась и похорошела Адель Урсо. Прямо настоящей барышней стала. А у Ханны Куна неожиданно обнаружилась самая настоящая женская грудь. И другие девочки, с которыми она начинала - подросли, округлились в положенных местах, выглядели крепкими и ловкими. Повзрослевшими. А она...
        В такие минуты смертная тоска одолевала Катрин. Ну почему так?! Почему им всё это дано - щедро, с горкой, от Бога, а она - замухрышка, недомерок, некое бесполое существо, которое и девочкой-то можно назвать только из-за косичек?..
        «Ты хочешь стать Валькирией?» - «Да!» - «Ты станешь ею! Самой могучей, беспощадной и великой Валькирией, какую только видел свет!»
        Катрин перетерпела, запретила себе подходить к окну и глазеть во двор. Во время построений садилась за стол, впивалась глазами в топографические карты или принималась разбирать и чистить пистолет. Лишь одна мысль успокаивала - она особенная. Она сильнее и хитрее их всех, её превосходство скрыто под непроницаемой личиной фальшивой детскости. И она ещё своё возьмёт...
        Так пролетели два года. Катрин не покидала замка (за исключением занятий на местности, понятно), редко выходила из своей комнаты. Система сохранения тайны воспитанницы Зобель - индивидуальные занятия, полная изоляция, исключение возможности встречи с другими ученицами - действовала. Однако от случайностей никто не застрахован. Однажды, возвращаясь с утреннего кросса, Катрин случайно чуть не столкнулась с одной из девчонок лицом к лицу. Та появилась во дворе в неурочное время, спешила к открытию лавки для покупки какой-то мелочи.
        Нойер ставил сохранение тайны эксперимента первостепенным условием и вскоре господин директор зашёл к Катрин после обеда.
        - Профессор Бертольд утверждает, что изменения в твоём организме устойчивы, - проговорил он. - Сеансы больше не потребуются. Тебе нужно переехать на новое место жительства, девочка. Мы переправим тебя во Франкфурт-на-Майне, к надёжным людям. Программу Кнохенхюте ты в целом освоила, пришло время изучать другие премудрости. Да и ты не должна расти букой, общение со сверстниками - теми, которых ты будешь считать таковыми по легенде, - просто необходимо. Пора пожить в нормальной семье, выходить в город. Продолжишь школьные занятия, для всех это будет будто бы обычная школа, но сама понимаешь, предметы там будут необычные. Имя тебе оставим прежнее - Катрин, так проще. Фамилию же дадим новую - Шнайдер. Бумаги уже подготовлены и в полном порядке. Твоя новая семья не узнает о тебе правды, им просто скажут, что так, мол, надо, девочка поживёт у вас.
        - Хорошо, - послушно кивнула Катрин. Шнайдер, так Шнайдер.
        - С собой ничего брать не нужно, только оденься потеплее.
        - А его взять можно? - встрепенулась девочка, прижимая к груди забавного медвежонка с припачканным ушком.
        - Его - можно. И ещё, теперь у тебя будет оперативный псевдоним. На связь с тобой могут выйти люди, они будут знать только псевдо. Как хочешь называться?
        - Гондукк, - без колебаний ответила Катрин.
        - Волчица, имя самой дерзкой и своевольной валькирии, - усмехнулся Нойер. И неожиданно добавил: - И самой одинокой. Что ж, в добрый путь. Я верю в тебя, агент Гондукк.
        Морозным зимним вечером немой водитель Фердинанд вывез закутанную до бровей Катрин из замка Кнохенхюте. Провёз по мосту по-над замёрзшим рвом, вырулил на дорогу, петляющую по заросшим пихтой предгорьям, и умчал прочь. Никто из девушек не обратил внимания на чей-то поздний отъезд. Ещё более двух лет назад им сообщили, что Катрин Зобель покинула школу. Многие уже и забыли, что такая воспитанница вообще существовала...
        Франкфуртский период жизни ничем особенным не запомнился. Её поселили в обычном доме, в заурядную немецкую семью. Ах, герр Рихтер, ах, фрау Рихтер! «Как твои успехи, милая?» - «Всё в полном прядке, тётя Хельга!» Считалось, что Катрин приходится племянницей этой пожилой фрау. Объявился и двоюродный брат Томас, толстый и прыщавый малый, записавшийся в «Гитлерюгенд». Любимым его занятием было по делу и без дела тянуть руку в партийном приветствии и орать что есть мочи: «Хайль Гитлер!» «Хайль», - отвечала тихим голосом Катрин и опускала глаза. Чтоб не расхохотаться - представить нескладного увальня Томаса в каске и с винтовкой на плече было просто невозможно.
        Кстати, сам подросток так не считал, грезил военной службой, и как-то раз попытался учить новоявленную кузину грамоте национал-социализма. Вначале Катрин, цитировавшей главы из «Майн Кампф» на память, это показалось забавным. Но когда недоросль вознамерился принудить её к занятиям строевой подготовкой и приёмам штыкового боя, пришлось слегка охладить его пыл. Раскрываться было нельзя, но слегка проучить толстяка следовало. И однажды, орудуя палкой, имитирующей винтовку, она как бы невзначай уронила братца в грязную лужу. Лёгким, едва заметным движением, как учил инструктор Ло. Раз уронила, а затем и другой. После этого Томас при виде «сестры» только злобно шипел, но не приближаться остерегался.
        В остальном всё в семье Рихтеров двигалось по заведённому раз и навсегда распорядку, и такая жизнь не впечатлила Катрин. Зато занятия проходили в городе и крайне интересно. Например, нужно было проследить на оживлённых улицах за указанным человеком, и так, чтобы тот ничего не заметил. Потом преподаватели с незапоминающимися лицами устраивали проверку: перед объектом ставили несколько похожих девочек, и он должен был определить, которая из них «хвост». Не смог - оценка «отлично», ткнул в тебя пальцем - провалилась, начинай сначала.
        Или напротив, необходимо уйти от слежки. Катрин предупредили, что работать с ней будут опытные топтуны из полицейской наружки. Но вначале эти дядечки показывали разные хитрые приёмы: как отрываться от наблюдения, растворяться в толпе, становиться незаметной. Как изменять осанку, походку, давать преследователям яркую примету (хромота, сутулость, подволакивание ноги, отмашка рукой), а потом резко поменять и походку, и повадки. Как в два приёма сменить элементы туалета, чтобы сбить ищейку с толку. Всё это напоминало весёлую игру, и очень нравилось Катрин. Инструктор говорил, что у неё хорошо получается. Способная девочка.
        Были и другие задания: найти место и соорудить тайник, проверить явку - не «горячая» ли? После многочасовых хождений по холодным улицам её сажали в тёплое помещение, сытно кормили, и начинали тренировать память - требовалось восстановить по часам и минутам явки, пароли, людей: данные, внешность, характерные привычки и особые приметы. Самым трудным тут было не клевать носом, разомлев в тепле и на сытый желудок, но за этим строго следили. Чуть прикроют веки глаза - окрик.
        Так продолжалось до позднего лета. А потом пришёл приказ - Катрин переезжает на новое место. Расставание с четой Рихтер произошло без долгих разговоров, Томас на прощание шмыгнул носом. Агента Гондукк перевели в лагерь подготовки офицеров СС в Шварцвальде.
        Среди пологих, куполообразных вершин, поросших буком и пихтой, в одной из долин, рассекающей хребты (таких глубоких, змеящихся низин здесь встречалось великое множество), расположился неприметный объект. В Северном Шварцвальде, менее обжитом, чем южная часть этого горного массива, вдали от знаменитого Баден-Бадена и Фрайбурга, в окружении бесчисленных маленьких горных озёр притаились несколько бревенчатых домиков. Зимовка охотников или хозяйство лесника - так могло показаться с первого взгляда.
        Но стоило неосторожному путнику хоть немного приблизиться к лесному лагерю, как на пути его вырастал предупредительный знак: «Проход закрыт. Государственная собственность». Если же любопытство влекло недогадливого туриста дальше, то он неминуемо сталкивался с ограждением из колючей проволоки, охранником при винтовке и со сторожевой собакой, и вообще, неуместная настойчивость могла печально для него закончиться.
        Но если вы предъявите специальный пропуск и приблизитесь к объекту вплотную, то окажется, что домики эти есть не что иное, как добротно сработанные просторные бараки: с печами на зимнее время, двухъярусными нарами и со всем необходимым для походного быта. Присутствуют и склады провианта, амуниции и топлива. Имеются оружейные комнаты с запасом боеприпасов, и полевая кухня, и баня на манер финской сауны. А также электростанция на дизеле. Рядом с бараками вырыты благоустроенные блиндажи. Порядок везде царит армейский, и распоряжается всем комендант Франк Шрёдер, гауптштурмфюрер СС.
        В момент прибытия Катрин в лагере проходили подготовку от силы два десятка человек. В маленьком коллективе, и на столь ограниченном пространстве скрыть появление нового человека фактически невозможно. Катрин, понятно, выделили одноместный блиндаж, но питаться ей пришлось за общим столом. Впрочем, курсанты занимались по индивидуальным программам, в столовой встречались одновременно не более нескольких человек. Да и задавать лишние вопросе было не принято.
        Катрин присматривалась к своим новым товарищам. Были здесь люди разные. Молодёжь, только приступившую к обучению науке пускать кровь врагам нации, можно было узнать сразу. Они, как правило, много шутили, смеялись вели себя громко и самоуверенно. Чем-то напоминали годовалых псов - резвость пополам с постоянной готовностью к драке. Похоже, будущая робота палачами представлялась им веселым приключением.
        Но попадались и другие, матёрые, успевшие повоевать и вместе с итальянцами в Эфиопии, и с франкистами в Испании. Этих отличала особая уверенность и неторопливость в движениях, молчаливость и прицеливающийся взгляд холодных глаз. Казалось, что в каждом встречном видят они прежде всего объект для работы и прикидывают, как проще и быстрее перерезать этому самому объекту глотку. Все они были бойцами спецотрядов, предтечи ваффен-СС, но пока формально подчинялись полиции. Однако уже сейчас вояки чувствовали себя элитой, гвардией, почётным легионом. А разведывательно-диверсионные группы в любой армии и во все времена считались солью земли.
        Но вот что легко читалось на лицах и у молодых, и у опытных бойцов, так это удивление при виде Катрин. К какому такому заданию можно готовить эту малышку? Что делает она среди мужиков, способных в один миг, не задумываясь, свернуть человеку шею или убить ударом кулака? Однажды один из бывалых вояк лет тридцати, промолчавший поначалу и раз, и другой, на третий не сдержался. Встал, одёрнув камуфляжный комбинезон, представился:
        - Унтерштурмфюрер СС Стефан Кляйн. Это мои боевые товарищи. А как вас зовут, барышня?
        - Агент Гондукк, - ответила Катрин, и, догадавшись по удивлённому выражению на лице разведчика, что тот не силён в пантеоне валькирий, объяснила значение имени.
        - Волчица? - удивлённо протянул Кляйн. - По-моему, вам больше подходит псевдо Воробушек. Или Птичка-Бабочка.
        Спецназовцы заржали в один голос, шутка командира пришлась им по душе.
        - Внешность обманчива, господин офицер, - выдавила из себя Катрин. Ах, как она сейчас ненавидела профессора Бертольда с его «Программой Л»! Но и этот сапог - что он там себе навоображал?
        Лейтенант СС продолжал насмешливо улыбаться:
        - Мы нисколько не сомневаемся в ваших способностях, фройляйн. И в невеликом теле может скрываться несгибаемый тевтонский дух. Просто мы поспорили с ребятами, - какой урон, в случае чего, вы могли бы нанести противнику?
        Катрин отправила в рот кусочек мяса, облизнула вилку. Отличная стальная штуковина с орлом и свастикой на черенке. А затем резким, кистевым движением отправила столовый предмет в полёт. Вилка вонзилась с противным дребезжанием в опорную балку из старого бука. Балка находилась в каких-то сантиметрах от лица Стефана Кляйна.
        - Я могла взять чуть правее... - проронила Катрин.
        - Благодарю, фройлаяйн, - учтиво поклонился унтерштурмфюрер и сел. Ни один мускул не дрогнул на его лице, но и улыбаться он перестал.
        Вопросов больше никто не задавал, доедали молча.
        После нескольких дней, данных на обустройство, начались занятия по усиленной программе. Ранняя осень золотила старые дубы и буки, но в горах к вечеру становилось прохладно, а ночью и вовсе холодно. Под утро на траве серебрился иней. Катрин вывозили в горы, в совершенно незнакомые места. Из одежды - лёгкий лесной камуфляж, из снаряжения - коробок спичек, фляга, нож и компас. Задача - самостоятельно вернуться в лагерь, удерживая в памяти карту района. Находить ориентиры, обходить дороги. Но если встретится какой-нибудь лесник или бауер, проезжающий по делам, необходимым условием становилось на ходу сочинить легенду, вызвать жалось, сочувствие и использовать объект для скорейшего передвижения к цели. А расстаться так, чтобы потом проводник и не вспомнил, что подвёз или провёл какую-то девчушку.
        Программа вторая. Выброс ночью в лесу. Район окружён поисковой группой, за ней пускают погоню. Нужно уйти, запутать преследователей, направить их по ложному следу. Обмундирование и снаряжение прежние. У загонщиков оружие, они могут пускать его в ход, в том числе, на поражение. И так нередко случалось - вслед свистели пули, близко-близко, над самой головой.
        Усложнённый вариант: уходя от погони, необходимо пройти контрольные пункты. В этих точках находится противник - устранить бесшумно. Вначале Катрин не поверила ушам - ей придётся убивать людей? Своими руками? Это враги Германии из Бухенвальда и Аушвица, объяснили ей. Евреи, коммунисты, антифашисты и прочая падаль. Люди, повинные в гибели твоего отца. Тебя учили убивать, агент Гондукк, настало время применить свои знания на практике.
        Осенью в горах холодает быстро, спасибо инструктору Ло, научил переносить стужу, выравнивая дыхание особым образом и разгоняя кровь по сосудам. Она ночевала в кронах деревьев, часами неподвижно лежала в оврагах и расщелинах, среди корней деревьев. Рядом ходили поисковики, прочёсывали каждый метр пространства, поэтому нельзя было не то, что пошевелиться - дышать и то было нельзя.
        Она преодолевала вплавь ледяные горные озера и согревалась на бегу. Одежда покрывалась ледяной коркой, но от жара тела оттаивала и высыхала. Её гнали солдаты из полевой жандармерии, их использовали втёмную, мол, ищем беглого преступника, всех не местных задерживать для проверки. Искали без дураков, но Катрин обманывала ищеек. Однажды, наткнувшись на стадо коз, прошла мимо патрулей вместе с пастухом, прикинувшись его внучкой. Старик так и остался в уверенности, что повидал дочь своего старшего сына. Катрин это умела и делала виртуозно.
        И только когда в первый раз дошло до «бесшумной ликвидации», она оробела. Объект, согбенный человек в каком-то рванье, стоял на небольшой полянке, около дерева, и затравленно озирался. И скулил - жалобно, со всхлипами, будто плакал обиженный ребёнок. Он не мог видеть Катрин, та спряталась за высокими кустами, но чувствовал приближение смерти. Понимал, что не просто так его поставили здесь и приковали к дереву цепью. Не ради игры, не ради развлечения, и даже не наказания ради. Для убийства.
        До цели оставалось менее десятка метров. Один бросок ножа, и клинок вопьётся в шею, в ложбинку под затылком. Объект - человеком его Катрин не могла назвать даже мысленно - ничего и не почувствует. Просто потемнеет в глазах, и жизнь прервётся. Но рука не слушалась, не поднималась, не находилось сил совершить бросок, и немели, подкашивались ноги...
        Тогда рядом, в каком-то метре, дрогнула ветка, из-под листьев показался ствол парабеллума. Кто там стоял, может быть, Стефан Кляйн, а может, кто другой? Да какая разница, сейчас ей с полной определённостью дали понять: за невыполнение задания - смерть. Агент Гондукк мастерски выполнила бросок, жертва даже не пискнула. Спасибо молодчаге Гюнтеру, он в тонкостях преподал искусство метать ножи.
        Во второй раз убивать было уже много легче.
        Так закончился тридцать седьмой год и начался тридцать восьмой. Зимняя программа включала те же элементы, но осложнялась глубоким снегом. На нём хорошо были видны следы, но и укрытий снежные наносы предоставляли больше. Катрин выдали зимнее утеплённое обмундирование, сухой спирт в таблетках, шоколад, и марш-броски с учебными погонями продолжились. Из рейдов Катрин возвращалась совсем невесомой, с туго натянутой на скулах кожей и запавшими глазами. Краше в гроб кладут. Только взгляд оставался упрямым и непокорным, да во время докладов о выполнении очередного задания подрагивала родинка под левым глазом.
        В лагере её теперь уважали. Никто не позволял себе насмешек, а новичков, пытавшихся зубоскалить, быстро ставили на место. Да и до шуток ли, когда эта пигалица так мотает матёрых вояк по лесам и горам, что те падают без сил мордой в сугроб, а беглянка - вон она, только ручкой помахала и скрылась за разлапистой елью. С некоторых пор все стали называть Катрин Волчонком. Была в этом прозвище щедрая доля гордости и всеобщей любви, а Гондукк, древнее скандинавское имя, не прижилось в солдатской среде.
        В феврале разыгралась непогода, мели метели, полевые занятия на время отменили. Неожиданно ранним утром в лагерь прибыл грузовик, из кабины выпрыгнул инструктор Ло. Вначале Катрин обрадовалась, желтолицый тибетец казался вестником из той, прошлой жизни, к которой, казалось, никогда не будет возврата. А ей хотелось порасспросить его о девчонках, о школе. Ведь она больше так никого и не видела... Но Ло отмёл сходу всякие посторонние разговоры, сказал что он здесь не за этим. Катрин задумалась - а зачем тогда? Что делать инструктору секретного рукопашного боя в тренировочном лагере?
        Ответ оказался простым и страшным. Из кузова выгрузили с десяток худых, измождённых людей в полосатых робах. Они жались друг к другу и затравленно озирались. На морозе их била крупная дрожь. Солдаты прикладами загнали узников, - а это были узники концлагерей, тут и сомневаться не приходилось, - в одну из землянок. Инструктор Ло провёл туда Катрин.
        - У меня очень мало времени, агент Гондукк, - назвал он её псевдонимом. - Поэтому сразу перейдём к делу. Мы с вами изучали точки на теле человека. Вы не забыли?
        Нет, она не забыла, инструктор умел учить. Показала по его просьбе точки на ладонях, шее, на лице.
        - Отлично, - оценил Ло. - Все эти точки - нервные центры и пересечения потоков животворящей энергии. Если создать здесь задержку, можно привести человека в определённое состояние - от глубокого сна до мгновенной смерти. Сейчас усвоим всё это на практике, будем тренировать степень давления на ткани. Различные центры необходимо сдавливать по-разному. Иногда коротко и быстро, иногда более мягко, но и продолжительнее. Вы должны всё это почувствовать, чтобы запомнили руки, пальцы - мышцы. А не голова. Приступим.
        И постучал в дверь блиндажа. Тут же ввели одного из привезённых людей.
        - Возьмите его за руку, - скомандовал Ло.
        Катрин повиновалась. Рука была холодная как лёд и очень худая. Под тонкой, «гусиной» кожей хорошо просматривались дряблые, перевитые тяжи мышц. Катрин невольно заглянула в лицо человека - это был мужчина. Возраст определить невозможно: из-за худобы, потемневшей пергаментной кожи, отсутствия волос на шишковатом черепе. Только в глазах плескался безмерный, всепоглощающий ужас.
        Увидев перед собой маленькую девочку, человек на миг испытал облегчение. Что плохого может сделать ему такая кроха? Но когда Катрин взяла его за руку, насторожился. Напряжённое ожидание желтолицего, жадное любопытство солдата у дверей, да и сама девочка - что всё это значит? Опыт невольника со стажем кричал, бился в мозгу колокольным набатом: любое изменение в этой поганой, лагерной, обречённой жизни, которую и не то что жизнью, но и существованием назвать трудно, скорее выживанием, скольжением по грани между бытием и небытием, - не к добру. К несчастью. К новым мучениям.
        Пальцы Катрин коснулись его ладони, и он вздрогнул, напрягся, даже попытался отшатнуться, но мягкие подушечки детских пальчиков уже нажали нежно и ласково, сдавили кожу ровно на тот срок, что было нужно, и узник выдохнул тяжко, но будто бы и даже с облегчением. Пришёл конец страданиям - тело мешком повалилось на земляной пол.
        - Отлично, агент Гондукк, - прокомментировал Ло, пощупав у жертвы пульс. - С первой попытки и так точно выполнено! Продолжим.
        Их заводили одного за другим. У Катрин была отличная память, он на зубок помнила все точки из атласа и легко находила их на теле. На ладонях, предплечьях, на шее и на лице. Нажимать можно было быстро и сильно, мягко и плотно, можно было едва коснуться чужой плоти...
        Их выносили одного за другим. Грузили в кузов грузовика. После обеда Ло уехал, увозя свой жуткий груз.
        Зашёл Стефан Кляйн, плеснул из фляги в кружку неразбавленного спирта.
        - Выпей, Волчонок, иногда это помогает лучше всякого лекарства.
        - Не нужно, - отстранила кружку Катрин. - Это было необходимо сделать...
        Весь вечер и ночь она проспала как убитая. Страшненькое сравнение, учитывая, как прошло начало дня.
        Весной шумно праздновали присоединение Австрии. Аншлюс! Аншлюс! - неслось со всех сторон. В составе курсантов нашлись два австрийца - пили три дня без просыпу. Ближе к лету появились устойчивые слухи, что рейхсфюрер готовит приказ о создании резервных войск СС. Все понимали, что слово «резервные», как и прочие оговорки, придуманы для отвода глаз, чтобы не злить лишний раз высший генералитет. Вермахт не желал иметь под боком вторую армию. Но это никого не смущало, рыцари «Чёрного ордена» потирали руки, уже представляя себя собственные полки и дивизии.
        Вся эта кутерьма почти не коснулась Катрин. У неё была своя программа: с «мёртвой головой» ли на рукаве, или с руной «Тир» на платьице - она должна стать Валькирией, да такой, которой не будет равных. Чтобы дрогнули враги нации! Сейчас агент Гондукк уделяла больше внимания стрелковой подготовке и действиям в прифронтовой полосе. Для этих целей примерно в километре от лагеря был обустроен полигон. Бетонные и бревенчатые сооружения, имитировавшие дома, - целые и повреждённые бомбёжкой. Развалины, блиндажи и подвалы. Между ними - канавы и рытвины, заполненные водой из ручьёв. Несколько танков и грузовиков устаревшей конструкции. Разведчики устраивали здесь настоящие бои, штурмуя и захватывая сооружения. Катрин же подбиралась к объектам скрытно, используя рельеф местности. Закладывала взрывчатку, училась нейтрализовать часовых.
        Наставником и помощником частенько выступал опытный Стефан Кляйн, показывая, как правильно нужно делать и то, и другое. Иногда по вечерам у костра Катрин рассказывала молчаливому Стефану немного о себе. Не о «Программе Л», и не о Кнохенхюте. Информация была строго секретной, и Катрин весь этот период жизни старалась вычеркнуть из памяти. Рассказывала о детстве, о Берлине, о своих мечтах стать сильной и красивой, как Валькирия. Слёзы уже не душили от мысли, что доля её навсегда остаться такой как есть, была лишь тихая грусть о несостоявшемся будущем. Кляйн молча слушал, у него отчего-то подрагивали руки...
        А в начале лета неожиданно приехали несколько грузовиков. Крайний барак освободили от бойцов, кого-то перевели в другие помещения, кого и вовсе отправили из лагеря. Территорию вокруг барака огородили и принялись выгружать и заносить тяжёлые ящики. Никто ничего толком не знал, все строили догадки одну нелепее другой, а комендант Франк Шрёдер только делал значительное лицо.
        Тридцать восьмой год выдался напряжённым. Присоединив Австрию, Гитлер принялся раздувать истерию по поводу притеснения немецкого меньшинства в Судетской области. То, что Чехословакия станет вторым шагом, никто уже не сомневался. Но помимо громких заявлений и оваций в Рейхстаге, помимо международных договоров и политических протестов, страна жила напряжённой внутренней жизнью. Принятый в 1936 году план развития экономики полностью перевёл немецкую промышленность на военные рельсы. Промышленные тяжеловесы - Круп и Тиссен, Сименс и «ИГ Фарбен» - все работали на армию, ковали острые когти орлу, вцепившемуся в свастику на государственной эмблеме Третьего рейха.
        Экономика развивалась «вширь» - по пути расширения и модернизации имеющихся мощностей, но без упрочения «вглубь», без организации новых производственных линий и долгосрочных проектов. Германия готовилась к блицкригу в Европе, закладывала в своё ружьё единственный патрон и потому не имела права на промах. Неудивительно, что во всех отраслях, имеющих отношение к вооружениям, шла интенсивная работа, поиск новых решений, реализация смелых проектов.
        Разработки учёных живо интересовали Генриха Гиммлера. Курируя, помимо Аненербе, ещё и работу научных центров, и в преддверии большой европейской войны, неотвратимость которой стала очевидной, всесильный рейхсфюрер назначил на лето инспекционную проверку своих лабораторий. Оправдывают ли учёные мужи денежки, в них вложенные?
        Не забыл он и о таинственном «камне света», обнаруженном при раскопках у замка Вевельсбург, и лежащим без дела в зале исторической славы в Билефельде. Кристалл без промедления сняли с постамента, где он пылился долгие четыре года, и переправили в Северный Шварцвальд, на полигон СС. Здесь оборудовали лабораторию для изучения странного артефакта, собираясь, при случае, попробовать прожечь с его помощью что-нибудь прочное, лучше железное.
        Подобрали специалистов, составили программу исследований и приступили к работе, соблюдая, впрочем, все необходимые предосторожности. В импровизированной лаборатории камень нагревали в тигле и охлаждали в жидком азоте, клали под пресс, облучали электромагнитным излучением в диапазоне от инфракрасного до рентгеновского. Воздействовали ультразвуком, кислотами и щелочами. Минерал оставался глухим и слепым. И немым. Он не отражал и не пропускал через себя свет или какие-либо другие излучения, не проявлялся на локаторе, не обладал свойствами магнетизма. Энергию в любом виде кристалл поглощал, но при этом не разогревался, не светился, ничего не излучал сам. С ним вообще ничего не происходило. Вывод напрашивался сам собой - поглощённую энергию артефакт преобразует в какую-то новую, иной природы. Но какую? Приборы ничего не улавливали...
        До приезда рейхсфюрера оставалось совсем немного времени, а результатов не предвиделось. Учёные были в отчаянии, когда из Берлина прислали нового руководителя исследовательской группы. И оказался им ни кто иной, как Бруно Шлезвиг.
        Геолог недолго собирал пробы породы в предгорьях Гарца. Благодаря заступничеству всё того же высокопоставленного родственника, скоро он был переведён в один из институтов Аненербе. Однако память об артефакте и странных событиях, связанных с ним, накрепко засели в памяти учёного. Бруно с головой ушёл в труды Карла Хаусхофера, Хильшера, Вирта, всех оккультных светил, сияющих на небосклоне Третьего рейха. Не обошёл вниманием «Тайную доктрину» Елены Блаватской, да к тому же близко сошёлся с членами «Общества ВРИЛ», влившегося к тому времени в Аненербе. Неожиданно у самого Шлезвига выявились некоторые паранормальные способности, во всяком случае, сам он в это свято верил. Со временем неудавшийся геолог стал одной из заметных фигур во внутреннем круге Аненербе, как порой называли «Общество ВРИЛ».
        При этом Бруно ни на миг не забывал о кристалле. Он всё больше проникался мыслью, что судьба подарила ему уникальную возможность увидеть в действии чудотворную энергию Врил. Ту, что разлита во Вселенной, пронизывает мироздание и вбирает в себя все виды мировых взаимодействий. Превращение энергии химических связей в тепловую, тепловой в электрическую, ядерные связи и прочее, - всё начинается здесь, и, в конце концов, сюда же возвращается. То есть, источник этот неисчерпаем!
        В сознании Шлезвига оформилась идея: таинственный минерал, упоминаний о котором не нашлось в самых древних документах, преобразовывает любые физические воздействия в абсолютную, «чистую» энергию Врил. И не только физические - духовные тоже, достаточно вспомнить плотника! Каким образом это происходит, является, наверное, одной из самых сокровенных тайн мироздания. И как добыть энергию из камня, тоже оставалось непонятным. Однако подобно электрическому току, который течёт от одного полюса к другому, так и здесь должен существовать некий проводник, опорная точка или направляющая плоскость, в пределах которой энергетический поток может менять направление и напряжённость. Так считал Бруно Шлезвиг.
        Во внутреннем круге широко обсуждалась находка у замка Вевельсбург и его дальнейшая судьба. Медиумы и мистики открыто насмехались над учёными, на их взгляд, изначально не способных разобраться в тонких материях, связанных с артефактом. Разговоры эти не прошли мимо Бруно. Он составил отчёт, отразив свои соображения, и пробился на приём к генеральному секретарю Аненербе Вольфраму Зиверсу. К тому времени Гитлер отлучил от «Общества изучения наследия предков» первого руководителя Германа Вирта, а Гиммлер, воспользовавшись ситуацией, полностью подчинил Аненербе «чёрному ордену». Поэтому вопрос решился быстро - Бруно Шлезвиг получил карт-бланш в исследованиях по загадочному минералу и звание оберштурмфюрера СС в придачу.
        Прибыв на место, и внимательно ознакомившись с отчётами учёных, Шлезвиг уверился в своих предположениях: минерал усваивает любые виды излучений и воздействий, аккумулирует их энергию, но имеет при этом ещё и связь с тончайшими эманациями человеческих чувств и эмоций. Более того, высвобождение энергии возможно только при проявлении сильных чувств - любви или ненависти, творчества или страдания. То есть, дело упиралось в человеческий фактор - кристаллу нужен оператор.
        Собрав группу, он доложил о своих выводах. Учёные угрюмо молчали, всё это казалось им совершенно ненаучным. Отчётливо попахивало метафизикой и махровым шаманизмом. Но и возразить никто не осмелился. Этому свихнувшемуся геологу вручил полномочия сам рейхсфюрер.
        - С сегодняшнего дня ищем человека, способного контактировать с кристаллом, - заключил Шлезвиг. - Я не знаю, как он выглядит, и не могу точно сказать, где его искать. Но он должен быть. Начнём с лагеря.
        - Быть может, открыть тут на время бордель? - осмелился пошутить один из учёных, уловив в рассуждениях Бруно слово «любовь».
        - Я имел в виду не грубое физиологическое влечение, а любовь, как возвышенное чувство, - строго поправил Шлезвиг. - К сожалению, это неуправляемый процесс и для него нужно время. Также мы не имеем в своём распоряжении Вагнера или Глюка, чтобы эти великие композиторы могли рядом с камнем творить свои гениальные произведения. Но вот с ненавистью и страданием гораздо проще. Не так ли?
        - Нужно спросить командира тренировочной группы, - подсказал геофизик. - Его ребята воевали, если кто и познал ненависть к врагу и ужас близкой смерти, так это они.
        Позвали Стефана Кляйна.
        - Унтештурмфюрер, вы знаете своих людей, - обратился к нему Бруно. - Они побывали под пулями, теряли товарищей, сами не раз смотрел смерти в лицо. Нам нужен человек... - Шлезвиг запнулся, соображая как бы точнее выразить мысль, - с глубокой душевной раной. Уж простите за высокопарность, но так оно и есть. Человек с больной душой. Вы понимаете, о чём я?
        - Мои люди - закалённые в боях солдаты, - усмехнулся Кляйн. - Здесь нет места сантиментам, мы выполняем приказы. Но я понял, о чём вы. Что ж, пойдёмте, я познакомлю вас со всеми...
        Два дня Шлезвиг и Кляйн встречались с бойцами отряда особого назначения. Для этого выделили отдельное помещение: в углу за ширмой расположили кристалл, в остальной, более просторной части Бруно вёл с матёрыми боевиками длинные беседы, пытаясь вывести их на эмоции ненависти, ярости или хотя бы страха. Вызвать высокий душевный подъём. Угрюмые боевики послушно отвечали на вопросы, выполняли упражнения, но часто просто не понимали, чего от них хотят. Всплеска сильных эмоций не было, и минерал молчал - ни одного отблеска, ни малейшего свечения. Не говоря уже об эффектах...
        На третий день медиум, усталый и почти разуверившийся в успехе, выходил из испытательного барака на пару с Кляйном.
        - Я ведь предупреждал вас, оберштурмфюрер, мои люди - солдаты, - будто оправдываясь, бубнил Кляйн. - Для них убивать - работа...
        - Согласен, лейтенант, - досадливо морщился бывший геолог. - Но как, чёрт возьми, нам найти этого...
        Тут взгляд его остановился на крохотной фигурке, бредущей в лагерь в выгоревшем, местами порванном камуфляже. Катрин возвращалась на полигон из трёхдневного рейда с полным курсом автономного выживания. Лица её почти не было видно из-за низко повязанной косынки, только глаза поблёскивали из-под полоски тёмной ткани.
        Шлизвиг будто споткнулся:
        - Кто это?
        - Агент Годндукк, - ответил Кляйн. - Девочка лет восьми, может, чуть старше. Работает по индивидуальной программе, даже трудно представить, для каких операций её готовят. Странная девочка, внутри неё словно живёт демон. Зной, стужа, усталость - всё ей нипочём, а как посмотрит... Иногда мне кажется, этой малышке лет сто. Мы зовём её Волчонком.
        - Она нужна мне, лейтенант, - одеревеневшими губами произнёс Бруно. Все самые сильные медиумы в Обществе ВРИЛ были женщинами, но не это главное - от девчонки шла упругая душная волна силы. В кончиках пальцев Шлезвига появилось характерное покалывание, верный признак мощной эманации. И было ещё что-то, чему и названия не находилось, но от чего захватывало дух, и мороз пробирал до костей, невзирая на летний зной.
        - Она мне нужна... - прошептал Бруно Шлезвиг.
        ГЛАВА 6
        1938 год. Шварцвальд. Тор
        Вот уже несколько дней Катрин чувствовала смутную тревогу. Третьи сутки она жила на полигоне: днём тренировалась, ночью устраивалась в развалинах, оборудовала потаённые лежбища. Питалась сухим пайком, воду набирала в ручьях, в общем, существовала полностью автономно. И всё это время будто звучал где-то внутри неясный зов, то ли звон струны на пределе слышимости, то ли непонятная маята, потребность вдруг сорваться с места и бежать незнамо куда...
        Когда программа была выполнена, и она, с трудом передвигая ноги, плелась в лагерь, мечтая помыться, пожевать чего горячего и рухнуть, наконец, на койку в блиндаже, в глаза бросилась необычная картина. У отгороженного барака, где проводились, как она слышала, какие-то испытания, стоял растрепанный бородач в потёртой ветровке с нашитыми на петлицах знаками различия оберштурмфюрера СС. За ним топтался хмурый Стефан Кляйн. Бородач уставился на Катрин горящими глазами, и, казалось, вот-вот бросится навстречу - то ли с кулаками, то ли с объятиями.
        Катрин не испугалась, напротив, в груди вдруг что-то трепыхнулось, застучало часто-часто, будто открылось вдруг второе сердце, правее и ниже настоящего. И сладко заныло под ложечкой. Ей следовало повернуть налево, к своей землянке, но она продолжала идти вперёд, приближаясь к странному бородачу. Дорогу заступил Кляйн:
        - Агент Гондукк, оберштурмфюрер Шлезвиг просит пройти вас...
        - Я знаю... - как во сне ответила Катрин и направилась к проходу в ограде.
        Шлезвиг двинулся вслед за девочкой, - та шла словно завороженная, - но, не доходя испытательной комнаты, опередил её, ворвался первым и метнулся к кристаллу, сбивая на ходу ширму. В тот момент, когда Катрин ступила за порог, минерал осветился мягким фиолетовым свечением. Бруно, не в силах выговорить ни слова, лишь шумно вздохнул. Ведь он видел уже подобный свет, спутать его с чем-либо было невозможно!
        - Что это? - спросила Катрин, будто освобождаясь от чар.
        - Возможно, это твой новый друг, Волчонок, - расцвёл в улыбке Шлезвиг.
        - Или меч Валькирии... - сумрачно добавил от дверей Кляйн.
        Для отдыха после рейда на полигоне ей дали сутки. Потом Бруно полностью забрал агента Гондукк в своё распоряжение. Он заводил Катрин в комнату, сажал рядом с кристаллом и по отработанной методе пытался вызвать у девочки сильные эмоции. При появлении Катрин артефакт исправно наливался глубоким, мягким свечением, но не более того. Честно говоря, Шлезвиг представления не имел, как установить контакт между загадочным минералом и оператором. Появление света было несомненным шагом вперёд, но от артефакта требовалось совсем другое. Как минимум, вышибить кусок крыши в бараке. Но день проходил за днём, а ничего похожего не происходило.
        Не шла из головы история с отрезанным пальцем плотника из Билефельда. Боль, кровь - это ли не страдание в чистом виде? И эмоции - ярче некуда! Но как воспроизвести подобную ситуацию? Отрезать кусочек плоти - у кого? Можно, конечно, выписать заключённых из концлагеря, но для этого должно быть серьёзное обоснование. По человеческому материалу ведётся специальная отчётность, если нужно для дела - пожалуйста, а под туманные предположения и догадки могут и не дать. Необходим был эксперимент, и Бруно придумал, как его провести. Метод предполагался не самый гуманный, но это не слишком заботило пытливого исследователя.
        Шёл очередной сеанс. Катрин сидела подле кристалла, пытаясь сосредоточиться. Шлезвиг стоял рядом, привычно увещевая:
        - Волчонок, сосредоточься. Может, ты услышишь какие-то звуки, может, изменится температура рядом с кристаллом? Думай об этом, представляй как можно ярче! Мысль материальна, она должна пробудить в артефакте дремлющие силы. А силы эти существуют, я тебя уверяю!
        Катрин кивала в такт словам, губы крепко сжаты - старается изо всех сил. По жаркому времени она надела лёгкую блузку, одну из немногих штатских вещей, сохранившихся после франкфуртского периода жизни. В остальном девушка носила перешитую камуфляжную форму разведчиков. Кивала русая головка с короткими волосами, заколотыми на висках заколками в форме руны «зиг», постукивал по полу башмачок маленького размера (обувь тоже шили на заказ). В момент наибольшего сосредоточения подопечной, Бруно подошёл к ней вплотную и с силой воткнул в худенькое плечико швейную иглу.
        Девочка вскрикнула, отшатнулась, зажав ладошкой повреждённое место, но её негромкий писк перекрыл громогласный рык экспериментатора. Игла в пальцах Шлезвига сразу после укола неимоверно раскалилась, причинив болезненный ожог своему обладателю. Бруно отбросил окаянную железку, но игла, упав на пол, продолжала нагреваться, наливаясь алым цветом. Доски под ней начали дымиться, вот уже показался язычок пламени, пока крохотный, словно крылышко мотылька...
        Катрин зачарованно смотрела на разгорающийся пожар, так и не встав со стула и потирая место укола. Шлезвиг попытался затоптать огонёк, но тот гаснуть не спешил. Под подошвой сапога пламя скрывалось, но стоило убрать ногу, и оно появлялось вновь. Пока Бруно не догадался - девочка неотрывно смотрит на иглу, светящуюся ярким малиновым светом, в этом всё дело! Одним ударом он выбил из-под девочки стул, схватил за шкирку и выволок из комнаты...
        Катрина дико закричала, забилась в руках Бруно, словно пойманная птица. На переполох к исследовательскому бараку уже бежали дежурный по лагерю и дневальный. Шлезвиг, понимая, что оператор в истерике, отвесил ей крепкую затрещину, потом ещё нахлестал по щекам. Катрин расплакалась, уткнувшись лицом ему в грудь. Бруно крепко прижал девочку к себе, нашёптывая какую-то успокоительную чепуху.
        - Проверьте барак, нет ли пожара? - бросил он подбежавшим солдатам.
        Дневальный доложил, что в помещении пахнет дымом, но огня нет. Катрин увели в блиндаж, продолжать опыты в таком состоянии она не могла. Шлезвиг направил к ней врача (помимо всего прочего в лагере имелся лазарет), а сам вошёл в исследовательскую комнату. Артефакт был холоден и тускл, но на досках пола виднелась отчетливая пропалина. Сама игла почернела, а когда Бруно попытался взять её в руки, рассыпалась темным порошком окалины. Стальная игла. Сгорела. В считанные секунды.
        Это был уже не просто шаг вперёд, а прыжок в нужном направлении.
        Однако колоть Волчонка и впредь, либо причинять ей боль ещё каким-нибудь способом, не годилось. Так от оператора ничего не останется ещё на стадии экспериментов. В то же время, прежде чем обращаться по инстанции за расходным человеческим материалом, Шлезвиг хотел убедиться, что находится на верном пути. Тогда он дал задание разведчикам поймать в лесу маленького зверька, например, зайца. Бойцы сходили в лес, но диких зверей распугали постоянные тренировочные рейды. Тогда они добрались до ближайшего городка и привезли в расположение щенка. Забавный мохнатый пёсик доверчиво ластился к людям, солдаты смеялись и кормили его с руки.
        Два дня Катрин пролежала пластом - контакт с артефактом забрал все силы. Она много спала и видела странные сны: Бога Тора с огромным молотом, сказочных героев, сражающихся с полчищами врагов. Кровавые битвы разыгрывались в её воспалённом сознании, пугали, заставляли вздрагивать во сне. Вдруг из строя воинов выходил водитель Франц, подходил вплотную, но ничего не говорил - молчал, смотрел осуждающе и отрицательно качал головой. Катрин силилась спросить, что ему не нравиться? Ведь мы побеждаем, враг бежит в ужасе, дрожит и прогибается под ударами германского оружия! Что же не так?! Но крик застывал на губах, из горла не вырывалось ни единого звука, и вопросы оставались незаданными. А Франц всё так же качал головой и хмурился.
        Катрин просыпалась.
        На третий день она почувствовала себя лучше, и сразу после обеда заявился Шлезвиг.
        - Волчонок, нужно продолжать работу, - сказал он. - Рейхсфюрер приезжает всего через несколько дней. Мы должны показать ему что-нибудь стоящее.
        Катрин согласно кивала - да, конечно, нужно работать. Нужно давать результат. Тем более, сам рейхсфюрер...
        Она зашла в испытательную комнату. Артефакт замерцал, будто включили тумблер. Катрин села на свой стул.
        - Вы больше не будете колоть меня иголкой? - опасливо спросила она.
        - О нет, не беспокойся, - поспешно откликнулся Шлезвиг. - Я должен извиниться перед тобой, Волчонок, но это была вынужденная мера. Я не знал, как сдвинуть эксперимент с мёртвой точки. Ещё раз прости, такого не повторится.
        - Не стоит извинений, - спокойно, совершенно по-взрослому отреагировала Гондукк. - Мы достигли прогресса, это главное. Что делать дальше?
        Перепады в поведении подопечной Бруно замечал всё чаще. Менялся тембр голоса, взгляд, откуда ни возьмись вдруг появлялась повадка взрослой женщины. Вот только что перед ним была испуганная восьмилетняя девчушка, а через миг - рассудительная и сдержанная взрослая дама, полная спокойного достоинства. В такие моменты Шлезвиг терялся, сбивался, обращаясь к агенту то на «ты», то на «вы».
        - О, к тебе... к вам - никаких новых заданий. Сидеть, слушать, стараться почувствовать кристалл. Я на вас надеюсь, агент Гондукк.
        Катрин величаво - иначе и не скажешь - кивнула и выпрямила спину. Руки легли на колени, подбородок приподнялся. Гордая осанка и спокойная уверенность воспитанной девушки. Бруно невольно залюбовался. Однако нужно было начинать, он незаметно подал знак. Сигнала ждали.
        За стеной барака унтершарфюрер СС Фишер и шарфюрер СС Шнайдер растянули за задние и передние лапы давешнего забавного щенка. Шнайдер ещё и прижал ему шею локтем, чтоб башкой не крутил, да, чего доброго, не укусил ненароком, а обершарфюрер СС Кох метким ударом десантного ножа отсёк кончик хвоста. Расчетливо, на одну треть. Щенок завизжал пронзительно, всхлипнул как ребёнок. Брызнула кровь...
        А Катрин напряглась на своём стуле. Окружающий мир неожиданно изменился, стал простым и прозрачным, будто макет, или чертёж на ватмане, только выполненный в объёме. Вот стол в углу, вот так столешница соединена с ножками: в трёх местах клей, старый, окаменевший, а в четвёртом - гвоздь. Видно, рассохлась мебель, толковым ремонтом заниматься не захотели, и просто забили гвоздём. А мы сейчас его - оп! - и вытащим... Не идёт, и пусть. Чуть напряжёмся - и гвоздь превращается в труху, сыплется рыжим порошком на пол...
        Стол скрипнул и слегка накренился. Бруно резко повернулся в сторону звука, он не понимал, что происходит, но чувствовал - совершается нечто необычное. Посмотрел на Гондукк - та сидела, вытянув шею, напоминая охотничью собаку, почуявшую дичь.
        В это время, следуя инструкции, обершарфюрер Кох отхватил щенку ещё часть хвоста. Несчастное животное зашлось в вое...
        Катрин с лёгкостью расплавила столярный клей, крепящий стол, и тот с грохотом развалился на части. Столешница, сшитая из струганных плах, осталась целой, но это не понравилось оператору. Оп! - и плахи разлетелись в щепу, будто к столешнице прикрепили небольшой заряд динамита. Катрин истерически расхохоталась и оглянулась вокруг. Рядом с уничтоженным столом стоял стул, Шлезвиг порой присаживался на него, когда ноги уставали. Бац! - и вместо стула куча струганных брусков и реек. Обивка из дерматина опасно задымилась...
        Бруно понял, сейчас эта девчонка, не ведая, с какими силами играет, в лёгкую разнесёт барак по брёвнышку.
        - Стоп, Гондукк, приказываю вам остановиться! - вне себя закричал он.
        Катрин вздрогнула, удивлённо уставившись на руководителя. Создавалось впечатление, будто она в трансе, не слишком понимает, что произошло и сейчас, на выходе, не очень помнит, что натворила.
        - Прошу вас, Волчонок, остановитесь, - взмолился Бруно. Теперь он обращался к подопечной исключительно на «вы», перед ним сидела уже не просто девочка. - Вы только что добились восхитительных результатов, но не всё сразу! Не нужно крушить мебель и громить постройки в лагере. Мы перейдём к следующей фазе испытаний - вам необходимо добиться целенаправленных действий. А для этого постарайтесь вспомнить, что вы почувствовали, когда сила потекла из кристалла...
        - Тора.
        - Что? - не понял Бруно.
        - Не называйте его кристаллом. Имя ему - Тор. У меня будет не меч, но молот.
        - Хорошо. Согласен. - Шлезвиг совершил несколько суетливых движений, прошёлся по комнате. - И всё же прошу вас, Гондукк, припомнить и рассказать о своих ощущениях...
        - Я хочу в землянку, - прервала его Катрин. - У меня болит голова, и мне нужно отдохнуть и подумать.
        Руководителю ничего не оставалось, как согласиться. Девочку проводили до блиндажа. Щенок издох от кровотечения, никто не озаботился перевязать ему обрубок хвоста. Первый цикл испытаний подходил к концу.
        Со следующего дня Бруно пришла в голову плодотворная мысль - перед началом эксперимента рубить курице голову. Заведовал пищеблоком ефрейтор Цаубер. В его распоряжении находился склад продуктов - масло, крупы, консервы, прочие съестные припасы, но помимо этого старый служака умудрился завести курей. Разведчики получали на завтрак то варёные яйца, а то и куриный супчик к обеду. Шлезвиг отдал безжалостный приказ, и теперь хозяйство ефрейтора теряло каждый день по хохлатке. Солдаты удивлялись, что это так расщедрился обычно прижимистый повар - что ни день, суп на курином бульоне.
        Зато дела у Катрин быстро пошли в гору. Почувствовав поток, она силой воли легко сдвигала тяжёлые предметы, могла взглядом разбить бутылку или стакан, сломать толстое бревно. Вот только огорчал Шлезвига полный провал опытов с пирокинезом. Катрин не могла на расстоянии зажечь даже спичку, не говоря уже о разогревании или расплавлении металла. Не получался и подрыв взрывчатых веществ. Для этого соорудили специальный бункер, но сколько ни пялилась Катрин на динамитную шашку, сколько ни напрягалась, та спокойно лежала в бетонной лунке, не собираясь проявлять своих бризантных свойств.
        Та же картина наблюдалась при попытках произвести спонтанный взрыв. Негорючие материалы и вещества, не обладавшие свойствами взрывчатки, оставались к волевому усилию Катрин равнодушны. А ведь именно подрывы и поджоги должны были стать основными козырями при розыгрыше партии. Девушка, способная энергетическим лучом поджигать танки, сбивать самолёты, разрушать любые укрепления - вот о чём мечталось Шлезвигу. Вот что можно было продемонстрировать Гиммлеру и вызвать его благосклонность. Ведь рвануло же тогда в Билефельде - полкрыши вынесло! И гербарии этих ботаников сгорели все как один. Значит, можно повторить, вот только как?
        После длительных размышлений оберштурмфюрер Шлезвиг отписал всё тому же влиятельному родственнику о необходимости ускорить исследования, но для этого-де нужен человеческий материал. Наверху сработали невидимые пружины, и из концентрационного лагеря привезли десяток заключённых. Для их размещения был срочно отстроен хорошо охраняемый барак.
        Первый же день экспериментов в новых условиях дал потрясающий результат. Между испытательной комнатой и хранилищем Тора отгородили крохотный уголок с хорошей звукоизоляцией. Отсюда крики несчастных жертв не испугают Катрин. За стенами барака установили щиты, сбитые из толстых досок. По команде Шлезвига в пыточной комнате специалист из гестапо принялся за работу, вызывая у «материала» сильнейшие болевые ощущения. И Катрин преобразилась.
        На лице появилось сосредоточенное и замкнутое выражение, кожа на лбу пошла морщинами, взгляд устремился куда-то вглубь себя, словно некто невидимый начал с ней беззвучный диалог. Тор в это время наливался ярким бирюзовым свечением. Время достижения полного контакта длилось не более минуты, а потом Шлезвиг отдал распоряжение:
        - Агент Гондукк, первая цель!
        Катрин вперилась взглядом в мишень. Через миг над щитом образовывалось лёгкое сизое облачко, ещё мигом позднее оно уплотнилось, налилось багровым цветом и тяжестью. А следом из этого клубящегося сгустка сверкнул разряд яркой молнии, и массивный щит, сшитый крест-накрест из четырёх трёхдюймовых досок, вспыхнул словно картонная коробка.
        - Номер два! - заорал в восторге Бруно, и второй щит разлетелся в щепы, будто от попадания крупнокалиберного снаряда.
        - Третий!.. Четвёртый!..
        Несло гарью, сыпались искры, древесина сгорала быстро, будто порох, а не сырые брёвна и доски. Обгорелые головешки долетали до жилых бараков и блиндажей, их тут же заливали водой. Когда мишени кончились, Шлезвиг искренне огорчился, даже пртопнул ногой. Так понравилось ему столь элегантное и внешне безусильное разрушение. Когда заметил, что Гондукк в обмороке.
        Несколько дней оператор отдыхала. За это время Шлезвиг выписал с заводов Даймлера несколько листов лобовой брони к передовому по тем временам танку «Panzer III-H» толщиной шестьдесят миллиметров. Если Гондукк по силам справиться с такой задачей, решил Бруно, можно смело показывать девочку рейхсфюреру. Такое достижение вполне тянуло на рыцарский крест и разрешение продолжить работы.
        Лишь только Катрин смогла встать и приступить к опытам, Шлезвиг объяснил ей задачу. Один из броневых листов был врыт в ста метрах от лаборатории, в лесу. Оператору предлагалось прожечь в нём дыру или разогреть докрасна, а ещё лучше и вовсе расплавить. Катрин кивнула. Ничего необычного она в задании не видела - жгла же она деревяшки, почему с металлом не получится? Приступили к испытаниям. В нужный момент Катрин охватило знакомое чувство лёгкости и переполнения силой, какое появлялось всегда во время контакта с Тором. Затем она представила себе кусок брони, который изучила накануне до миллиметра, и сделала мысленный посыл. Внешне ничего не изменилось, хотя чувство отдачи - лёгкая опустошённость и даже некоторое облегчение, будто сбросила с плеч увесистую ношу, она испытала.
        И тут же подала сигнал рация. Бруно внимательно выслушал радиста из группы наблюдателей, оставленной возле щита, и обескуражено отключил рацию.
        - Не получилось?! - встрепенулась Катрин.
        - И да, и нет, - пожал плечами Шлезвиг. - В мишень вы не попали, но участок леса в ста метрах от него выжгли дотла. Группа сейчас борется с огнём, чтобы не начался лесной пожар. Однако расстраиваться не стоит - отрицательный результат тоже результат.
        В течение нескольких последующих дней шли интенсивные эксперименты. В конце концов, причину удалось выяснить, а заодно и особенность наведения: Катрин во время посыла должна видеть объект собственными глазами. Ни воспоминания об увиденном, пусть даже яркие, ни фотографии, ни детальное изучение мишени накануне опыта не помогали. Только прямой визуальный контакт. Допускалось применение оптики, можно было показать хотя бы размытый силуэт вдалеке, но показать обязательно. Катрин должна была его увидеть.
        После того как оборудовали площадку на возвышении, и стал просматриваться краешек замаскированного в кустах щита, Катрин с лёгкостью прожгла в шестидесятимиллиметровой броне дыру величиной с кулак взрослого человека. Бруно провёл ещё ряд опытов. Он показывал Катрин объекты загодя, а после завязывал ей глаза, заставлял отворачиваться, выводил в другую комнату - результаты следовали сплошь отрицательные. Но стоило ей лишь мазнуть взглядом по мишени, и она с лёгкостью сжигала любые предметы, растирала их в пыль, ломала на мелкие части. Творила, что хотела.
        Шлезвиг долго размышлял над этим фактом и пришёл к выводу: глаза человека связывают его информационное поле с окружающим миром. Недаром говорят: глаза - зеркало души. Или «я прочёл в его взгляде». Есть множество устойчивых выражений по этому поводу. И получается, оператор взглядом своим задаёт вектор движения силы Врил. То, что кристалл выбрасывает именно эту загадочную энергию, Шлезвиг не сомневался. Однако с новым фактом придётся считаться, учитывать его как обязательное условие.
        Но на этом сюрпризы не кончились. Когда дошло до определения дистанции эффективного поражения, обнаружилась ещё одна деталь: чем дальше оператор от артефакта, тем связь с ним слабее. Терялись и сила, и точность воздействия. Это было ещё более неприятно. Если точность попадания ещё можно компенсировать «ударом по площадям», то как быть с эффективностью? Что ж это за сверхоружие, если оператор вынужден везде таскать за плечами увесистый булыжник? О какой диверсионной работе может идти речь?
        Шлезвиг не находил себе места, день и ночь ломал голову над проблемой. Создать передвижной пункт? Например, железнодорожный вагон, где можно будет разместить и Гондукк, и Тора, и пыточную камеру. И что? Таскать этот вагон вдоль линии фронта, дожидаясь достойных целей? Да и пути есть не везде, а во время войны они будут выходить из строя в результате бомбёжек и артобстрелов. Ерунда. Погрузить на самолёт? Дать Хейнкелю или Юнкерсу задание на постройку особой машины, высотной, мощной, с большим запасом хода. Так же можно рассуждать и о кораблях, субмаринах, ещё чёрт знает о чём. Шайзе! Все они уязвимы! Один меткий зенитчик, торпедист, одна из сотен случайностей, что случаются в боевых условиях, и всему проекту крышка. Что же делать? Как приблизить Гондукк (по возможности незаметно!) к предполагаемым объектам, и не потерять при этом силу Врил, источаемую Тором?
        Был поздний вечер. Бруно шатался по лагерю, не находя себе места. Вся его великолепная идея неожиданно споткнулась о препятствие, преодолеть которое он не мог. И вдруг заметил, что в лабораторном бараке горит свет. Странно, сейчас там никого не должно быть. Шлезвиг направился к лаборатории и тихонько вошёл.
        В испытательной комнате горела настольная лампа. Гондукк стояла перед кристаллом на коленях, словно перед алтарём. И что-то шептала...
        Бруно Шлезвиг не знал об экспериментах доктора Бертольда. После того, как ему передали проект «Пепел», - такое название получила работа с Тором, - все данные по оператору Шлезвигу не открыли. Тем более, он не мог знать, какую важную роль начинал играть артефакт в жизни девочки. Ведь это был единственный способ стать Валькирией! Пусть суждено ей всю жизнь выглядеть девочкой восьми лет невеликого росточка, и никогда не стать ей ни женщиной, ни матерью. Пусть не способна она ни на что, кроме как разить врага бесшумно и наверняка. Но зато это она должна научиться делать на все сто двадцать процентов. И стать Валькирией!
        Профессор был прав - она взрослеет, хотя снаружи этого и не заметить. И понимает: чудесные девы, уносящие героев в заоблачный город Асгард, всего лишь миф. Жизнь проще и скучнее сказки, и в этой жизни она навсегда останется маленькой уродкой. Экспонатом кунсткамеры, затейливым вывертом германского научного гения. Никогда не выйдет она замуж, ни один мужчина не назовёт её своей любимой. Не будет крылатого коня, и рогатый шлем никто не наденет на её голову, а спрячут от всего мира и будут использовать как пушку невиданного калибра. Вот такая судьба. Но именно поэтому, - для себя, для Терезы, в память об отце, - она должна получить в руки хотя бы сияющий меч! Ну, не меч, так молот - так даже лучше. И сейчас Катя Соболева, превращённая в диверсантку Гондукк, молила Тора о снисхождении. Просила своими словами, приходившими прямо из сердца, дать ей возможность воплотить свою мечту. Наперекор всему!
        Шлезвиг замер, поражённый необычной сценой. Воздух в комнате сгустился, будто пропитался удушливыми испарениями, тоской и безысходностью. Лампочка то ярко вспыхивала, то тускнела, словно был это не электрический прибор, а трепещущая на ветру свеча. Атмосфера в лаборатории более напоминала службу в храме, но была при этом столь напряжённой, насыщенной духом потустороннего, неземного, страшного, что Бруно, если бы и захотел, не смог бы вымолвить слово или двинуться с места.
        Неожиданно в полной тишине прозвучал хрустальный звон, и от кристалла откололся маленький осколок, размером с мизинчик девочки. Скол был совершенно гладкий, будто отрезали ножом кусочек масла.
        Катрин взяла осколок, сжала в кулачке и прижала руку к груди. Губы её шептали: «Благодарю тебя, о Тор!»
        Тут Бруно шумно выдохнул, чем обнаружил своё присутствие. Катрин встала с колен, повернулась и усмехнулась в глаза куратору. Такой усмешки Шлезвиг ещё не видел: были там и уверенность, и превосходство, и неизбывная горечь. Та, что появляется порой, когда человек понимает: последние мосты сожжены и обратного хода нет.
        - Я думаю, оберштурмфюрер, многие наши проблемы только что решились. - Сказала, и вышла из лаборатории.
        Катрин назвала осколок Мальчиком. Она сама аккуратно вшила его в животик плюшевого медвежонка, с которым теперь почти не расставалась. Зато никаких проблем с наведением Молота Тора - так теперь она называла энергетический поток - Гондукк больше не испытывала. Артефакт продолжал лежать на своём постаменте в лаборатории, Катрин могла удаляться от него на любое расстояние. В нужное время, лишь палач из гестапо принимался за очередную жертву, она ловила энергетический луч, наводила на нужный объект и разносила его в щепы. Под удар могло попасть что угодно - Катрин с лёгкостью разваливала на камни укрепления полигона, сносила башни учебным танкам, заваливала траншеи, предназначенные для отработки боя в тесном пространстве. Но больше всего ей нравилось жечь, вызывать бурю пламени, не оставляющего после себя ничего, кроме горстки летучего пепла.
        Последние дни на полигоне никто кроме неё не появлялся - матёрые разведчики из ваффен-СС начали побаиваться девочку, способную одним движением бровей снести или спалить вполне прочный на вид бетонный блокгауз.
        Шлизвиг отметил и ещё одну перемену. Теперь работа с Тором не забирала у Гондукк все силы, как это случалось раньше. Она уже не падала в обмороки, не отлеживалась по два-три дня после каждого эксперимента. Лёгкая слабость на двадцать минут, вот и все последствия произведённой серии воздействий. Хотя сама Катрин говорила - очень мощные воздействия забирают много сил, и с этим ещё предстояло работать. Но в общем, к визиту начальства Бруно чувствовал себя подготовленным.
        Наконец, состоялся приезд Генриха Гиммлера. Он прибыл утром, на одном автомобиле, без свиты и охраны. Сопровождал рейхсфюрера только Герман Гесс. На торжественном построении рейхсфюрер пожал руку коменданту полигона Шрёдеру, сказал несколько слов разведчикам и быстро проследовал в штабной блиндаж. Скоро по приказу коменданта вызвали Шлезвига.
        - Я хочу познакомиться с нашей уникальной диверсанткой, - сказал Гиммлер. - И посмотреть, на что она способна. Отчёты я читал, покажите теперь всё это в натуральном виде.
        Катрин впервые так близко видела всесильного главу СС. Она была поражена. Рейхсфюрер более всего походил на деревенского учителя, по ошибке надевшего эсэсовскую форму. Спокойное, бледное лицо, круглые очки, тихий голос. Казалось, сейчас он скажет: «Ну что ж, переходим к следующей теме. Что я задавал вам на сегодня?»
        Но сказал главный эсэсовец совершенно другое:
        - Я читал в отчётах, как вы, фройляйн, расправляетесь с лобовой бронёй наших танков. Вы действительно готовы сейчас проделать в шестисантиметровой стали отверстие, равное попаданию противотанкового снаряда?
        - Так точно, рейхсфюрер! - вытянулась Катрин. Общение с солдатами не прошло для неё даром.
        - Ну-ну, очаровательной девушке можно отвечать не столь официально, - усмехнулся Гиммлер. Давай, я буду для тебя просто дядюшкой Генрихом. Согласна? Прекрасно. - Он повернулся к подчинённым и мягкие нотки в голосе моментально исчезли. - Расположите щиты на разном удалении. Девочка будет рядом со мной, я хочу видеть, как это происходит.
        К обеду соорудили три щита на расстоянии ста, трёхсот и восьмисот метров. Для наблюдения заранее оборудовали безопасный наблюдательный пункт. Гиммлер смотрел в бинокль, Катрин находилась рядом. Близость этого великого человека наполняла её и гордостью, и робостью одновременно.
        По команде Катрин сосредоточилась. В пыточной потекла кровь, зашёлся криком в опытных руках обершарфюрера Коха еврей, приготовленный для эксперимента. Кристалл засветился чистым бирюзовым светом. А в двух километрах от лаборатории, на полигоне Катрин почувствовала знакомое чувство переполнения энергией - необычайную лёгкость в теле и небывалый прилив сил. Будто крылья выросли за спиной - стоит чуть-чуть оттолкнуться от земли и она взлетит! Воспарит над этими горами, буковыми рощами и зарослями ельника, журчащими ручьями. Над полигоном, копошащимися людьми в комбинезонах защитного цвета, блиндажом - над всем миром!
        У первого щита мелькнуло сизое облачко, а следом негромко треснул разряд, проделавший в плите отверстие, сравнимое с попаданием снаряда калибра 122 миллиметра.
        - Дальше, - спокойно проговорил Гиммлер, не отрываясь от бинокля.
        Второй щит - трах! - оплавленная дыра. Третий - то же самое. Рейхсфюрер застыл, приникнув к оптике. Такого он ещё не видел. И тут Катрин слегка созорничала.
        - А хотите, дядюшка Генрих, можно и так.
        Третий, самый дальний щит начал на глазах разогреваться. От брони повалил пар, металл начал наливаться малиновым цветом, по краю щита потекла струйка расплавленного металла. Ещё немного, и толстенный кусок брони начнёт сворачиваться и оплывать, словно кусок картона, брошенный в камин.
        - Довольно, - резко приказал Гиммлер. - Обсудим ситуацию позже. Но я доволен тобой, девочка. Тебя ждёт великое будущее истинной валькирии!
        От такой похвалы Катрин чуть не расплакалась. Она не могла знать, что Генрих Гиммлер перед поездкой тщательно изучил все документы, касающиеся Екатерины Соболевой. И отчёты фройляйн Циге, и письменные характеристики Терезы Вюрст, ныне фрау Зобель. Знал проблему досконально и неслучайно сказал то, что сказал.
        Но Катрин этого не знала, и потому чувство гордости и благодарности распирало худенькую девчачью грудь. Она вытянулась во весь свой невеликий рост. Главный эсэсовец рейха, так похожий на школьного учителя, потрепал её по щеке. Вечером он вызвал к себе Шлезвига. В блиндаже больше никого не было, и Бруно проникся важностью и секретностью предстоящей беседы.
        - Необходимо выяснить все возможности девчонки, - сказал рейхсфюрер. Эффективность при максимальном удалении цели от оператора и от артефакта. Максимальная эффективность самого энергетического луча. Или он может только подбивать танки, или нечто большее? Точность наведения на статичные и подвижные цели. Особенно интересует фортификация - может она подорвать дот? А более мощное бетонное сооружение? Воздушные цели, морские, в общем - всё. Фюреру я пока доложу осторожно. На полигоне проходят испытания нового оружия, сутью которого является сила германского духа. Этого пока достаточно. А вас я отныне назначаю ответственным куратором проекта «Пепел». Будете при агенте Гондукк безотлучно, получите о ней полную информацию. Её физическое и эмоциональное состояние тоже на вас, всё должно быть под контролем. Вам будет присвоено звание штурмбаннфюрера СС, полномочия по проекту - широчайшие. На днях мы вы везем вас с вашей подопечной отсюда. Здешний полигон, я думаю, будет ей тесноват...
        Через несколько дней территория в несколько гектар близ местечка Гаутинг, что под Мюнхеном, была объявлена закрытой зоной. Периметр обнесли колючей проволокой, на въездах поставили контрольно-пропускные пункты. Началось строительство нового полигона. От железной дороги, проходившей через Гаутинг, отвели узкоколейку. Скоро по ней пошли грузовые платформы, сверху донизу закрытые брезентом. Работы велись по высшей степени секретности.
        Катрин в это время отдыхала. По распоряжению Шлезвига эксперименты были временно приостановлены, и она отсыпалась в блиндаже. Не ходила в рейды, читала любимые древнегерманские мифы. Безучастно лежал на своём постаменте Тор, холодный, не отражающий света. Высохли пятна крови и потёки мочи в пыточной комнате, сейчас здесь стояла мёртвая гнетущая тишина.
        А через неделю штурмбаннфюрер СС Бруно Шлезвиг вывез агента Гондукк в чёрном автомобиле со шторками на окнах. Куда повезли девочку, не знал никто. По распоряжению коменданта Шрёдера лабораторный барак был сожжен дотла, личный состав обязали не разглашать виденное и слышанное под страхом трибунала. А скоро всех, включая самого Шрёдера, отправили в войска. Их первыми бросят в бой в сентябре тридцать девятого при захвате Польши. Лучше мёртвые герои, чем живые свидетели. Полигон в Шварцвальде закрыли на консервацию, в официальных документах его больше не упоминали, будто такового и не было...
        Гитлер выслушал доклад Гиммлера с интересом. Рейхсфюрер говорил обтекаемо, упирая на то, что все способности магического кристалла и его оператора пока не выявлены. Предстоит ещё много работы. Тем не менее, фюрер выразился в том смысле, что, мол, верит в наследие предков и предназначение германской нации, потому и помощь древних богов кажется ему вполне уместной. Другими словами, благословил дальнейшую работу с Тором.
        Но мысли вождя германской нации занимала сейчас другая проблема. В Мюнхене нацисты активно готовились к борьбе за Судетскую область Чехословакии. Над Европой всё отчётливее нависала угроза новой большой войны, но это пока мало кто понимал. Верили заявлениям Чемберлена, верили Гитлеру, убеждавшему мир в скромности своих территориальных притязаний. В лучшее будущее верили. В это время Катрин начала обживать новый блиндаж на «Объекте Зета», как назвали строившийся полигон под Мюнхеном.
        ГЛАВА 7
        1940 год. «Объект Зета». Лондон
        «Объект Зета» был полностью готов к началу испытаний весной тридцать девятого года. Выстроились рядами форты и бункеры, доты и блиндажи с бетонными стенами в три метра толщиной. Имитации мостов, железнодорожных разъездов, укреплённых артиллерийских батарей строители выполнели в натуральную величину и на совесть, с немецкой аккуратностью и педантичностью. Новенькие танки и бронемашины заняли свои места в складках местности, не на виду, для усложнения задания. В планах испытаний значились и воздушные цели, и надводные.
        Хранилище для Тора вначале обустроили с краю, в специальном бункере, но так, чтобы можно было вести наблюдения за происходящим по всей территории полигона. Рядом оборудовали ещё один бункер, куда регулярно привозили людей из концентрационного лагеря Дахау, расположенного поблизости. Оба объекта охранялись, допуск к Тору имели только Катрин и Шлезвиг, а в операционную, как с дьявольской иронией прозвали пыточное помещение, два сотрудника гестапо с наборами инструментов. Людей подобрали опытных, с большими знаниями в области истязания себе подобных.
        Ну и крематорий, конечно. Для удобства.
        И работа закипела. Катрин, получив задание, выходила на территорию полигона. В нужное время активировался кристалл, и она приступала к уничтожению объектов. С бронетехникой получалось легче. Нужно было лишь найти точку, откуда цель хорошо просматривалась, и взглянуть на неё хоть разочек. Такую позицию она называла «точкой наведения». Потом, сосредоточившись, Катрин делала лёгкое внутреннее усилие, будто спускала тетиву лука, или собаку с поводка, и летели башни с новейших «Т-IV», с лёгкостью появлялись зияющие дыры в лобовой и бортовой броне. Славно горели и плавились бронемашины.
        С пушками Катрин справлялась играючи. Не помогали никакие укрепления - ни мешки с песком, ни бетонные надолбы. Огненный шар впивался в орудие и взрывался, сметая ствол с лафета, оплавляя щит прикрытия, отбрасывая на несколько метров казённик и выгибая дугой цапфы. От пушки ровным счётом ничего не оставалось.
        Катрин экспериментировала с разных дистанций, с биноклем, на бегу, когда цель могла увидеть лишь мельком. Главное, чтоб на сетчатке остался образ - этакий отпечаток - объекта. Пусть нечёткий, пусть она не смогла бы потом воспроизвести его в деталях - неважно. Быть может, это смог бы Тор, но артефакт никогда не подавал никаких знаков, зато с точностью посылал энергетический заряд точно в цель.
        Катрин поняла, что ошибается - насчёт знаков - когда перешли к разрушению мостов. То ли причиной всему оказался опыт, усиливающееся сродство с Тором, а возможно, сыграло значение то обстоятельство, что Катрин в последнее время почти не расставалась с плюшевым мишкой, в которого вшила Мальчика. Этого не мог объяснить никто, но однажды Шлезвиг назначил испытание на вечернее время. Мост сапёры выстроили на совесть - мощная, добротная конструкция. Хоть грузовики по нему гоняй, хоть танки.
        Катрин оглядела объект, не задерживая взгляд на деталях. Она это делала осознанно - не рассматривала пристально будущую цель, а так, мазнёт взглядом, и всё. В боевой обстановке кто даст возможность подолгу пялиться на охраняемый объект, а? Так что, работаем в условиях, максимально приближенных к боевым. Итак, глянула на мост, а потом прикрыла глаза. Почему она так поступила, сама объяснить не смогла бы. Раньше никогда не делала, а сейчас вот... И случилось неожиданное.
        Перед внутренним взором проявлялась чёткая сетка координат, направление, азимут, характер ландшафта. На блеклом зеленоватом фоне вырисовывалась схема цели - объёмная, выпуклая. Энергетический луч Тора услужливо транслировал картинку во всех подробностях, подсвечивал алым цветом уязвимые места, раскладывал проекции моста с разных сторон...
        Вон там, у средней фермы, самое слабое место, там и нужно произвести воздействие. Почему именно там, а не в другом месте, она не знала. Знал Тор. Вдох, лёгкое мысленное движение, будто отпустила поводок. Или нить воздушного шарика, взмывшего в облака? Или рукав кого-то близкого, кто порывался уйти, а она пыталась удержать?..
        Но небольшая лиловая тучка уже вилась у опоры моста, уже закручивалась спиралью. И в ответ на внутреннее движение Катрин вырвался из этой тучки вовсе не весёлый воздушный шарик, а огненный переливчатый шар. Вонзился в шероховатый прочный бетон и лопнул взрывом. Мост начал крениться, а следом рассыпался на фрагменты и рухнул, взметая тучи мелких обломков, пыли и бетонной крошки.
        Это был новый шаг в общении с Тором. Энергетический луч не только уничтожал указанный объект, перед этим он давал информацию о цели, её уязвимых местах. И об особенностях местности и расположении объекта. Катрин казалось, к ней приходит всевластие, и чувство это сладко отзывалось где-то глубоко внутри. Но уже при повторной попытке ничего подобного не получилось. Катрин старалась, закусывала губу, напрягалась внутренне до изнеможения, но никаких видимых результатов её старания не приносили - картинка не появлялась. Она продолжала упорно тренироваться, пробовать и так, и этак, но закономерность - если таковая существовала - ускользала, и Тор проявил свои удивительные способности всего один ещё только раз. Или сила Врил столь своенравна и непредсказуема? Захочу - сделаю, не захочу - обойдётесь.
        Так в тренировках, в постоянных поисках шли дни. Прошло лето, наступила осень, а с ней и большая война. Первого сентября 1939 года началось вторжение в Польшу. Чехословакии к тому времени уже не существовало, вместо неё появились протектораты Богемия и Моравия, а Словакия превратилась в игрушечное государство, послушное приказам из Берлина. Польша сражалась три месяца и пала, на очереди стояла Франция.
        В мае сорокового года, танковые клинья и моторизованные соединения вермахта словно клещами охватили родину Гюго и Стендаля, Вольтера и Робеспьера: с севера, со стороны Бельгии, и с юга, прорвав оборону французов у Седана и выкатившись, гремя траками своих танков, к Ла-Маншу. Войска союзников, оказавшись в окружении, срочно покидали континент через Дюнкерк. В июне начались сражения за центральную часть страны. Пал Париж, французы несли огромные потери, преследуемые наступающими частями германской армии. Не спасла и линия Мажино, на которую возлагались такие надежды.
        Эта цепь неприступных, казалось, фортов, дотов и бункеров, тоже, кстати, была прорвана в двух местах, хотя решающее значение для общего хода боевых действий это вряд ли имело.
        К польской кампании Катрин не привлекали, считая задачу вполне выполнимой и без применения сверхоружия. А вот при прорыве линии Мажино агент Гондукк выезжала в зону боевых действий - тайно, всего на один день. Более для того, чтобы опробовать свои возможности в реальном деле, чем для реальной помощи войскам. К тому времени Катрин немало поработала с фортификациями на полигоне. Честно сказать, крушить бетон оказалось куда труднее, чем сбивать танки и взрывать пушки. Приходилось обрушивать на форты и доты море энергии, и не всегда бетонные купола вкопанных в грунт монстров поддавались. Бывало, покрывались трещинами, разогревались так, что от них валил пар, словно из паровозной трубы, но держались.
        Для решения трудной задачи Катрин нашла особый приём. К тому времени она научилась управлять извергаемой энергией: могла обрушиться на объект огненным ливнем, а при желании - одним мощным разрядом наподобие чудовищной молнии, а то и тонким, прожигающим всё на своём пути лучом. Подвластны были ей и небольшие огненные сферы, похожие на шаровые молнии. Таких шариков она могла накидать в бойницы и амбразуры фортов и дотов сколько угодно. Такого не выдерживало ни одно укрепление.
        Во Франции её подвезли в танке к форту, высящемуся на холме. Вокруг рвались снаряды, свистели пули и отвратительно выли падающие мины... Так выли, что волосы дыбом, и словно железом по обнажённым нервам... Всё пространство вокруг заполнялось свистящей и жужжащей смертью - не учебной, не понарошку, а самой что ни на есть всамделишной. Слева и справа падали по-настоящему убитые солдаты. И вот тогда она вновь увидела магическую координатную сетку, план местности и форта со всеми его слабыми местами. Тогда и пришло понимание - видение зависит не от Тора, а от неё самой. От её внутреннего состояния, и чем выше нервное напряжение, чем сильнее стремление достичь желаемого, а ей при этом грозит смертельная опасность, тем легче Тор помогает в выполнении задания.
        Того первого, учебного моста Картин испугалась. С подобными объектами ей сталкиваться ещё не приходилось, и она опасалась не справиться с заданием. Это оказалось мощным толчком. Второй раз Тор помог при попытке развалить учебный блиндаж. Катрин представить себе не могла, как может провалиться крыша столь надёжного сооружения, как обвалятся стены. Она нервничала и злилась, и у неё вновь получилось. И вот третий раз - боевая обстановка. Страх, ненависть, натянутые до предела нервы - и всё прошло как по маслу.
        Именно поэтому во Франции Катрин развалила крепость до основания. Попутно рассказала лейтенанту-танкисту о скоплениях пехоты за холмами, о засаде, приготовленной к югу от направления основного удара. Танкист ошалело кивал, нанося значки на карту, и диковато поглядывал на странную и страшную девочку, разрушающую взглядом прищуренных глаз четырёхметровые бетонные заграждения. Поверил он ей тогда? Избежал засады, выбил из укреплений спрятавшихся французов? Она не знала. Сверхценному агенту позволили разрушить ещё пару дотов и вывезли из зоны боёв. На этом настоял Шлезвиг, не покидавший Катрин ни на секунду.
        Семнадцатого июня, в первой половине дня в громадный кабинет Гиммлера в Главном управлении имперской безопасности на Принц-Альбрехтштрассе в Берлине был вызван штурмбаннфюрер Манфред Хартман. Несмотря на невысокое для Главного управления звание, равное в армейской иерархии майору, Хартман числился у рейхсфюрера на особом положении офицера для специальных поручений. Майору ещё не было тридцати, он имел университетское образование и в совершенстве владел тремя языками. Что же касается внешности, то с него смело можно было писать портрет Зигфрида, воспетого в «Песнях о нибелунгах». Высокий, широкоплечий красавец с римским профилем, светлыми, слегка вьющимися волосами, чему не могла помешать даже короткая уставная прическа, и честным взглядом серых, со стальным блеском глаз. Истинный ариец!
        Но не за внешность держал его подле себя Гиммлер. Хартмана отличал гибкий, изворотливый ум и немалый, несмотря на возраст, опыт в деликатных поручениях заграницей. Но имелось ещё одно бесценное качество - личная преданность Гиммлеру. А это ценилось порой поболее многих других достоинств. Именно благодаря рейхсфюреру специалист по тайным операциям делал блестящую карьеру в СС и всегда помнил: не будь у него высокого покровительства главы «чёрного ордена», сидел бы он сейчас в каком-нибудь заштатном университете в Баварии на должности преподавателя истории. И получал бы, как и большинство немцев, карточки на маргарин, довольствуясь желудёвым кофе.
        - Хайль Гитлер! - вытянулся в нацистском приветствии штурмбаннфюрер, чётко прошагав по ковровой дорожке от двери до стола шефа не столь уж малое расстояние.
        - Хайль, - ответствовал Гиммлер, не вставая из кресла. И указал на стул по правую сторону длинного стола для совещаний: - Присаживайтесь, Манфред. У меня к вам серьёзный разговор.
        Хартман сел - прямая спина, преданный взгляд - и весь обратился в слух.
        - Вы не хуже меня понимаете, - начал шеф СС, - что французский вопрос можно считать закрытым. Наши войска уже в Париже, правительство Франции бежало в Бордо, но это им не поможет. Скоро вся страна будет в нашем распоряжении. Однако врагов у Третьего рейха достаточно, и цели - те великие цели, что ставит перед нами история и фюрер - далеки от завершения. Вторым этапом европейской кампании должна стать Англия. Высадку десанта на Британские острова сейчас планируют лучшие военные специалисты. Они же признают, что в нынешних условиях предприятие это представляется технически сложным и грозит огромными затратами ресурсов с одной стороны, и потерями в живой силе и технике с другой. Велик соблазн внести некий дестабилизирующий фактор в оборону противника. А самым эффективным из таковых можно считать смерть одного из лидеров противной стороны.
        Хартман внимательно слушал, иногда чуть наклоняя голову в знак согласия.
        - В то же время, мы обладаем уникальной возможностью - продолжал Гиммлер. - На моём полигоне, обозначенном как «Объект Зета», тренируется некая диверсантка. Вот её подробное досье, - и положил на стол кожаную папку, - ознакомитесь чуть позже, тут много интересного. Сегодня эта девочка самый охраняемый секрет Рейха. Возможно, в её силах проделать то, что не сможет сделать никто другой. Фигура, интересующая нас в Англии, это, безусловно, Черчилль. Он всегда был нашим непримиримым врагом, а теперь ещё и стал премьер-министром. За ним - американцы. Он же протягивает руку Советам, в общем, здесь сомнений быть не может. Прибавим к этому, что другой наш неистовый противник генерал Де Голль сегодня покинул Бордо, назвав на прощание Петена предателем. И устремился туда же, в Англию. Очевидно, собирается гадить нам оттуда. Четырнадцатого июня эти двое уже встречались, по агентурным данным запланирована и вторая встреча в конце месяца. О чём там они будут договариваться, неизвестно, но у нас появляется шанс избавиться от обоих разом.
        Гиммлер замолчал, и Хартман решился вставить вопрос:
        - Где назначена встреча?
        - В Адмиралтействе. Точнее, в Адмиральском доме, где сейчас обитает Черчилль. Сегодня же вы отбываете на «Объект Зета», знакомитесь с исполнителем, агентом Гондукк. Девочка выбрала псевдо себе сама, помешана на валькириях и древнегерманском эпосе. При ней куратор Бруно Шлезвиг, по образованию геолог, но сейчас считается мистиком от Аненербе. Познакомьтесь с ним поближе, это полезный человек. И на сегодняшний день самый информированный во всём, что касается проекта «Пепел». Учтите, Манфред, я пока не докладывал фюреру о готовящейся операции. Хочу преподнести ему головы врагов в подарок, сделать приятный сюрприз. Потому очень надеюсь на вас, не подведите. Через два дня вы должны отправиться в Англию. Я дам в помощь Рихтера, он специалист по внедрению и держит на связи наш источник в Лондоне. Он же позаботится о легенде, документах, разработает способ доставки на вражескую территорию. И будет с вами на связи. Встреча состоится двадцать второго числа, к этому моменту вы должны быть у Адмиралтейства в Лондоне и готовы провести акцию. Как видите, времени в обрез, на всю операцию у вас едва пять дней.
Так что отправляйтесь, камрад Хартман.
        - Хайль Гитлер! - вытянулся штурмбанфюрер.
        К вечеру он был на объекте.
        Когда Катрин впервые увидела Манфреда Хартмана, что-то ёкнуло в груди и учащённо забилось сердце. Она знала, что развиться в полноценную женщину ей не суждено. Об этом говорили ещё директор Нойер и профессор Бертольд. Дважды в месяц её осматривал врач, подтверждая, что физическое здоровье в отличном состоянии, но кровотечения, которые случаются у всех девочек в положенный срок, не происходят. Не было их ни в двенадцать лет, ни в четырнадцать, а ведь ей уже шестнадцать. По-видимому, фройляйн, не стоит ожидать их и впредь, печально качал головой доктор. Да она и сама это понимала. Но сердцу-то не прикажешь!
        Ночами Катрин снились странные, дразнящие сны. К ней приходили мужчины, лиц которых она не могла рассмотреть, но как это часто бывает во сне, была уверена - все они молоды и красивы. У них были сильные и нежные руки, касающиеся её тела, слова, что они произносили, сладким ядом вливались в уши. Нет, не слова - нашёптывания, чудесная мелодия, древняя неповторимая песнь, затрагивающая самые потаённые струны души. Катрин просыпалась встревоженная, странно возбуждённая, в непонятном томлении. Днём бывала рассеянной, отвечала невпопад.
        Бруно она как мужчину не воспринимала, видела в нём руководителя и, в какой-то степени, друга и помощника. Но вот бравых парней из обслуги и охраны полигона порой представляла себе... ну, скажем, в бане. Не имея ни малейшего опыта в интимных делах, она просто не могла представить себе другой сцены из жизни взрослых. Сравнивала парней между собой, и поскольку книг прочла немало, на ум порой приходили такие мысли, что начинали пылать уши. Но всё это происходило лишь до той поры, пока Катрин не оказывалась на полигоне. Стоило получить задание, и все глупые фантазии (так она сама их называла) исчезали без следа.
        Однако зоркий Шлезвиг заметил перемены, происходящие с подопечной, пошёл к врачу с вопросами. Тот высказался, что, мол, да, такое возможно. Выработка гормона роста изменена очень значительно, почти полностью подавлена. Лишь благодаря специальной подготовке, проведённой, очевидно, ранее, девочка показывает чудеса выносливости и удивительно устойчива к неблагоприятным воздействиям: переохлаждению, многодневному голоданию, бессоннице и прочему. (Врач не знал об инструкторе Ло, не ведал, как тот ковал из Катрин неутомимую машину выживания.) А вот выработка половых гормонов, продолжал рассуждать эскулап, хоть и нарушена, но в меньшей степени. Да, она не способна к половой жизни и зачатию детей, но вот эмоционально-чувственная сфера её не слишком изменена...
        Вот так-так, озадачился Бруно. Из малопонятного многословия доктора он сделал единственный вывод - Волчонок может влюбиться! Хорошо это или плохо, он пока понять не мог, но бдительность решил утроить.
        Тут это и произошло. По приезду эсэсовца состоялось обычное короткое знакомство, во время которого ещё ничего не было заметно. Но вот на следующий день, когда группа собралась для составления плана акции, Катрин расцвела. При виде Хартмана глаза её начинали сиять. Голос становился напевным, иногда проскакивали игривые нотки. Это был её Зигфрид, её герой! Только такой мужчина достоин Валькирии, повелительницы сокрушительного Молота Тора! При этом всём, Катрин ужасно стеснялась своего нового напарника, ни о каком кокетстве речи не шло, и только Бруно, хорошо изучив девочку за прошедшее время, улавливал признаки влюблённости. Но пока молчал.
        Что до Хартмана, тот ничего не замечал и с первых минут придерживался строго делового стиля общения. И не мудрено. Прочитав документы, разведчик не смог понять, с кем же ему предстоит работать? С ребёнком, с девушкой? Или стоит попросту отбросить вопрос о возрасте, не вникая более в путаницу, устроенную учёными умниками, а относиться к будущей напарнице как к профессионалке, чудо-оружию? Диверсантке, совладать с которой обычному человеку попросту невозможно. Тогда в общении необходимо соблюдать определённую осторожность.
        Увидев обыкновенную с виду девочку лет восьми-девяти - с косичками, в детском платьице, - он было успокоился. И даже усомнился - как выполнять столь ответственную миссию в такой компании? Однако приказ рейхсфюрера удержал его от каких-либо проявлений недоверия.
        Полигон всё расставил по своим местам.
        Когда в виде примера Катрин, моргнув глазом, снесла один из немногих уцелевших дотов, Манфред зауважал маленькую диверсантку и понял, что с такой помощницей сверхсложное задание может быть выполнено. А Катрин, попроси её этот мужчина, с радостью снесла бы ещё десяток бетонных коробок. Казалось, ради него она могла сделать всё что угодно, ничего невыполнимого не было!..
        Однако на все эти «глупости», как оказалось, времени почти что и не оставалось. Хартман с Рихтером сразу взялись за дело. В одном из помещений наблюдательного бункера развернули штаб предстоящей операции. На широком столе Рихтер разложил подробные карты: вот центр Лондона, вот Уайтхолл стрит с расположенными на ней правительственными зданиями и примыкающей Даунинг-стрит. А это - карта и план собственно Адмиралтейства и Адмиральского дома.
        Сразу встал вопрос - как осуществить задуманное? Катрин должна была увидеть объекты, это было непременным условием. Ни фотографии, ни кинофильмы здесь не годились. Но кто пустит ребёнка в Адмиралтейство, хоть и в сопровождении взрослого человека, пусть даже офицера или чиновника высокого ранга? Да и не было необходимости приближаться к объектам вплотную. То, что их с Тором будет разделять девятьсот с лишним километров, Катрин не волновало. К тому времени уже точно установили, что расстояние не имеет значения, а наведение - при помощи Мальчика - будет одинаково точным. Для этого её вывозили и на другой конец страны, и в Австрию, и даже в Италию, на Корсику. Энергетический удар не терял эффективности при любом удалении оператора от артефакта. Другое дело - объекты, Черчилль с де Голлем. Быть рядом с ними тоже не было необходимости, но нужно было их увидеть. Точнее, показать Катрин.
        Черчилль хотя бы появлялся на публичных выступлениях, но французский генерал только что прибыл в Англию. Дело осложнялось ещё и крайне сжатыми сроками. В конце концов, после долгих споров и обсуждения самых невероятных проектов, которые тут же и отметались как неосуществимые, Катрин заявила, что её вполне устроило бы точное знание места, где произойдёт встреча. Пользуясь методом борьбы с фортификациями, она вполне могла бы забросить с улицы в кабинет, где будут заседать объекты, мощную шаровую молнию. Взрыв такого снаряда не оставил бы в помещении никого живого.
        - При необходимости, - усмехнулась Катрин, - можно развалить на камешки весь нужный этаж.
        - А весь дом? - то ли спросил, то ли пошутил Рихтер.
        - Можно и дом, - наморщила лобик Катрин, - но энергии понадобиться очень много. Мне может стать дурно...
        Рихтер только покрутил головой, в заявление девочки-разрушительницы он явно не поверил. Однако шутки в сторону, к операции «Лондонский блиц» - массированным бомбардировкам города - люфтваффе приступит ещё только через полтора месяца. Но и без того план не подразумевал устраивать в центре английской столицы стихийное бедствие. Акция предполагала иметь характер точечного удара, поэтому остановились на первом предложении Катрин. Место встречи - Адмиралтейский дом - известно, а который будет кабинет, куда выходят окна - все эти подробности Рихтер должен был узнать к вечеру. В любом случае, большинство окон строения доступны либо со стороны площади Хорс Гардз Пэрейд, либо с обратной стороны, с Уайтхолл стрит. А точку наведения Катрин выберет на месте.
        Пока что Рихтер отправился в Мюнхен готовить документы и маршрут, а Хартман заявил, что хорошо бы отдохнуть перед серьёзным делом. Его отвели в блиндаж, где штурмбанфюрер элементарно завалился спать. Катрин же оставалось лишь мечтать, представляя себе, будто они с Манфредом идут, взявшись за руки, по аллее весеннего парка в окружении цветущих яблонь...
        Вечером Рихтер привёз бумаги на имя Мишеля Страбоза, швейцарского предпринимателя, направляющегося с племянницей Катариной к дальним родственникам в Уэльс. Путешественникам предстояло самолётом перебраться в нейтральную Португалию, в маленький портовый городок Вьяна ду Каштелу. Оттуда коммерческим пароходом переправиться в Англию до Плимута (португальские суда не топили ни подлодки кригсмарине, ни английский флот), а оттуда в Лондон. По всему маршруту Рихтер обещал поддержку агентуры. Документы были подлинными, выдержали бы любую проверку, а валлийцы, муж и жена, к которым якобы направлялся швейцарский предприниматель, умерли полгода назад от пищевого отравления. Пути отхода были также оговорены, как плановый, так и экстренный.
        Вечером двадцатого июня мсье Страбоз с очаровательной малышкой Катариной остановились в лондонском отеле средней руки. До времени проведения операции оставалось менее двух суток...
        На следующий день с утра Хартман с Катрин отправились в город, без труда добрались до Трафальгарской площади. Оттуда до конечной цели прогулки, - на самом деле диверсанты проводили рекогносцировку, разведку на местности, - оставалось рукой подать. Катрин с жадным любопытством оглядывалась по сторонам. Лондон ещё не познал бомбёжек и пока не походил на фронтовой город. Здесь было на что посмотреть.
        По оживлённым улицам спешили деловитые кокни: женщины в лёгких плащах и шляпках, мужчины в обязательных клетчатых костюмах и обязательных же котелках. Трости, английские прямые трубки в зубах, неизменная вежливость. Многие, несмотря на солнечный день, несли в руках зонтики. Лондонская погода переменчива и склонна к дождям и туманам. Капризная Атлантика частенько подбрасывала горожанам неприятные сюрпризы.
        По дорогам колесили вперемежку легковые автомобили и знаменитые английские кэбы. Кэбмены не сидели на козлах, а стояли на специальной площадке позади тента, что немало удивило Катрин. При этом они не стеснялись покрикивать на зазевавшихся пешеходов, а машины отчаянно сигналили клаксонами.
        Особенно плотный поток транспорта двигался по Трафальгар Сквеар и Чаринг Кросс, и в этом потоке, словно океанские лайнеры среди утлых судёнышек, величаво проплывали красные омнибусы. Катрин не видела раньше двухэтажных автобусов, в Берлине таких не встретишь, и сейчас зачарованно глядела на гигантов, на яркие росписи рекламы по бортам. Лондон здорово отличался от Мюнхена и Берлина, и Катрин, жившая в последнее время затворницей по полигонам, впитывала в себя эту новую, кипучую, необычную для неё атмосферу огромного города.
        Хартман, поглядывая на напарницу, лишь улыбался. Он-то уже бывал на Британских островах и успел выполнить здесь две не самые простые миссии. Омнибусом его не удивишь, зато в глаза бросались приметы военного времени. На улицах стало гораздо больше мужчин в фуражках и галифе, на дорогах - армейских автомобилей, и на перекрёстках вместо привычных полицейских размахивали флажками военные регулировщики. Здания уже начали обкладывать мешками с песком, и то тут, то там недреманными дозорными расположились зенитные батареи. Пялились в лондонское небо стволы орудий - пока молчаливо, круглили огромные глазищи мощные прожектора - пока слепо. Плавали над городом аэростаты воздушного заграждения. Лондон готовился к войне - налётам, обстрелам, к огню и разрушению, к боли и смерти...
        Но это всё впереди, а пока столица выглядела вполне мирно. За время путешествия по суше и по морю, Манфред присмотрелся к Катрин и немного привык к ней. Конечно, девочка она была необыкновенная. Под откровенно детской внешностью, за всеми этими косичками и передничками, скрывались совсем не детские выдержка, воля и характер. Порой она говорила и рассуждала совершенно как взрослый человек, а порой выглядела простодушной, невинной девчушкой. Притом переходы от одного состояния к другому проделывала мастерски, незаметно и органично. Только что ты говорил с взрослой девушкой на равных, а вот уже перед тобой наивный ребёнок, удивляющийся самым простым вещам.
        Вначале Хартман подозревал, что она делает это намеренно, играя в какую-то свою, непонятную игру. Но позже, узнав Катрин поближе (она сообщила ему своё имя под большим-большим секретом!), понял - это было ничем иным, как постоянной готовностью исполнять роль ребёнка. Диверсантка действительно играла, но сама с собой. Ненадолго давала волю своей истинной сущности, но тут же возвращалась в личину, навязанную неким профессором, имя которого Манфреду знать не полагалось.
        И всё же Катрин была ему симпатична. Она не капризничала, не страдала резкой сменой настроений, характерной для молодых девиц, и не проявляла ни малейших признаков сумасбродства, свойственного им же. Напротив, напарница вела себя очень дисциплинированно и рассудительно. Не перечила, не выдвигала неожиданных и вздорных идей по улучшению плана, как это случается с новичками, впервые попавшими на реальное боевое задание. Напротив, во всём слушалась своего более опытного товарища. Такой расклад устраивал Хартмана и он не замечал, какие порой взгляды бросает на него девочка.
        А Катрин словно летала на крыльях! Пятый день она не разлучалась с любимым мужчиной! То, что она влюбилась, Катрин созналась себе сразу и приняла эту мысль без метаний и сомнений, как данность. Ну и пусть она выглядит ребёнком, в груди-то бьётся женское сердце - живое, трепещущее, изнывающее от нового, ещё неизведанного, но такого сладкого и восхитительного чувства. Пока он не видит её любви, не замечает, но придёт время, и Манфред поймёт, что только она может так любить его. Только она согреет его жизнь, сделает счастливым! Иначе и быть не может. Но для начала нужно не подвести куратора и с блеском выполнить задание.
        Агент Гондукк плотнее прижимала к груди плюшевого медвежонка.
        А прогулка, она же разведка, продолжалась. Разведчики прошлись по Трафальгарской площади, полюбовались на величавую колонну Нельсона, отлитую, как гласит история, из пушек поверженных врагов. Восхитились изысканной архитектурой Национальной галереи. Жаль только фонтаны, столь украшавшие площадь, сейчас не работали. Далее парочка проследовала на пятачок Чаринг Кросс, потолкалась у памятника Карлу I и спустилась по Мэлл к Адмиралтейской арке.
        Сама по себе арка выглядела грандиозно, но Адмиралтейский дом был отсюда не виден. Поэтому пришлось вернуться на Чаринг Кросс, а оттуда перейти на Уайтхолл стрит. Спустившись по улице, они нашли небольшой ресторанчик напротив Адмиралтейства. Здесь наверняка перекусывали служащие многочисленных ведомств Уайтхолла, и заведение заполнялось посетителями. На высокого мужчину в шляпе и девочку в короткой курточке, прижимающую к груди игрушку, никто не обратил внимания.
        Хартман заказал себе кофе, а Катрин мороженое - здесь всё это ещё подавали, и всё было натуральным! Сам отошёл сделать звонок по телефону. Катрин ела бело-розовую холодную вкуснятину и смотрела в окно. Громадное светлое здание Адмиралтейства просматривалось плохо, только крыши башен со шпилями, зато жёлтая, кирпичная стена трёхэтажного Адмиралтейского дома была как на ладони.
        Хартман вернулся оживлённым, глаза его блестели.
        - Ну, как тебе вид?
        - Нормальный вид, - ответила Катрин. Говорили они по-английски, но тихо, чтоб не слышали за соседними столами.
        - Источник сообщает, кабинет выходит окнами на Уайтхолл. То есть, вот эта самая стена, что у тебя перед глазами. Третий этаж, среднее окно. Встреча начнётся в десять часов утра.
        В Адмиральском доме на каждом этаже было ровно по пять окон. Катрин пристально всмотрелась в будущую цель. Сейчас она ничего не видела кроме обыкновенного проёма на жёлтой стене. Но завтра, когда под воздействием человеческой боли и крови оживёт Тор, тогда она, быть может, рассмотрит больше. И совершит молниеносный удар по врагу. Смертоносный и беспощадный. Во славу Великой Германии! Ради утверждения высокого звания Валькирии! А более всего, для любимого человека.
        Следующим утром Хартман и Катрин пришли в ресторанчик в половине десятого. Посетителей было мало, в основном пили утренний кофе и читали газеты. Манфред заказал плотный завтрак, который диверсанты поглощали не спеша. Оба волновались, но никто этого не показывал. Хартмана беспокоила Катрин. Одно дело полигон, спокойная обстановка тренировочного режима. Рядом нет неприятеля, не нужно думать об отходе, досадные случайности исключены. Не получилось что-то, всегда можно переиграть по-новому, попробовать ещё раз. В реальной диверсии всё может случиться с точностью до наоборот. Тут и дублей не дают, и в погоню бросятся наверняка. Во всяком случае, поднимут тревогу, начнут поиск. А уж сколько блестящих комбинаций провалилось из-за непредвиденных случайностей, мелочей, это знает любой разведчик, поработавший на «холоде».
        Катрин тоже волновалась. Во-первых, это был её первый сольный выход. Францию можно не считать, там её надёжно охраняли, а поучаствовать дали лишь слегка, как сказали бы в театре «из-за кулис». А во-вторых, и это было главным, нельзя оступиться рядом с любимым Зигфридом. Его карьера наверняка зависит от успеха мероприятия, так что подводить напарника никак нельзя. Напротив, сделать всё нужно с блеском, одним точным броском. И чтоб потом не было никаких вопросов!
        Тем временем сравнялось десять часов. Встреча должна была начаться, но для верности активацию Тора назначили на половину одиннадцатого. Хартман перешёл к кофе и взял газету, Катрин лениво ковырялась в блюдечке с десертом. Вкус еды она потом вспомнить не смогла, сколько ни старалась. Медленно текли минуты, внутреннее напряжение нарастало. В ресторанчик заходили люди, пили кофе, брали свежую газету и отправлялись на выход. А вот двое иностранцев за дальним столиком сидели уже больше часа, официант поглядывал с удивлением. Это нервировало и раздражало Манфреда.
        Наконец, время настало. Катрин почувствовала момент сразу - по необычайной лёгкости в теле и приливу энергии. Она приложила ладонь к животику мишки, чтобы лучше чувствовать Мальчика. Хартман тоже понял - по лицу напарницы, ставшему вдруг осунувшимся и сосредоточенным, по неестественному блеску глаз и побледневшей родинке под левым глазом - началось. Он пытался читать, смотрел в развёрнутую газету, но текста не видел.
        Катрин прикрыла веки. Мир моментально изменился - зеленоватый, чуть светящийся фон, зал ресторана, будто в дымке, контуры окружающих предметов смазались, расплылись. Зато здание через дорогу виделось очень хорошо, отчётливо, словно на чертеже архитектора - со всеми перекрытиями, этажами, кабинетами. Силуэтами прорисовывались фигурки людей, мебель в комнатах и коридорах. Но вот там, где встречались объекты, на месте самого нужного кабинета плавало размытое пятно. Словно облако тумана оно закрывало все подробности.
        К такому Катрин не привыкла. После Франции она научилась вызывать нужное настроение, взвинчивать эмоции, возбуждать в себе ненависть и желание повелевать энергетическим потоком. В таком состоянии даже на полигоне Тор показывал ей тренировочные объекты во всех подробностях. А тут эмоции и так били через край: исступлённое желание выполнить задание, нервозность и мандраж, страх провала - всё в крайней степени, на пределе выносливости. Почему же нет чёткой картинки?!
        И ещё одна деталь поразила Катрин. Она видела, что по всей длине здания за кирпичной кладкой находится небольшое свободное пространство. Далее шла вторая кирпичная стена, штукатурка или облицовка, что-то в этом роде, но вот в этой щели располагались тонкие, хорошо обточенные каменные пластины. И выложены они были так, что образовывали пятиконечные звёзды. Звёзды эти соприкасались лучами, образуя гармоничный узор пентаграмм, сеть без зазоров и перерывов.
        Та же картина прослеживалась в Адмиралтействе. Хотя виднелся лишь краешек строения, но и там под облицовкой из мрамора просматривалась сплетение звёздочек такого же точно рисунка.
        - Ну же! - сдавленно прошипел Хартман. - Катрин, время!
        Его слова подстегнули её. Катрин потянула от луча часть энергии, сформировала шаровую молнию и... Шайзе! Ей пришлось широко открыть глаза, чтобы увидеть цель обычным зрением - открытую фрамугу в нужном окне. Раньше она руководствовалась внутренним оком, дарованным Тором, а сейчас... Катрин напряглась, внимательно вгляделась и запомнила траекторию, потом прищурилась, давая себе возможность смотреть и в реале, и в поле энергетического луча. Получилось! Даже долгожданное облачко закружилось рядом с нужным окном. На! - отпустила она заряд!
        Молния образовалась в облаке и тотчас лопнула, разбрасывая снопы искр. Сильный хлопок гулко прокатился по Уайтхоллу, отразился от стен домов, задребезжали стёкла в окнах ресторана. В окне же Адмиралтейского дома стекло и вовсе разлетелось в брызги. Но и всё. Молния не захотела, не смогла, не соизволила залетать в назначенную комнату, а взорвалась, лишь народившись.
        Тут же завыла сирена, возле здания появились вооружённые люди в форме.
        - Нужно уходить! - отрывисто проговорил Хартман.
        - Сейчас... - пролепетала Катрин. - Окно ведь открыто, я попробую ещё раз!
        Операция рассыпалась на глазах, всё шло прахом. Она подводит любимого человека, не может забросить в это чёртово окно заряд энергии! Шайзе, да она делала это сто раз на полигоне, почему же сейчас, в самый нужный момент, всё идёт наперекосяк?!
        Катрин судорожно зачерпнула энергии - благо поток не пропал, наполнял всё окружающее пространство. Швырнула, почти не целясь, полагаясь более на мудрость Тора, чем на свои способности. И попала! Она точно видела просверк в открытом окне!.. Но молния опять, словно заколдованная, не пролетела внутрь, отразилась от... чего? Стекла же уже не было! Значит, от воздуха?!
        Отразилась и рикошетом полетела вниз, в стриженную живую изгородь под стеной Адмиральского дома. В кустарнике мгновенно образовалась дымящаяся пропалина в несколько метров, вспыхнул огонь.
        - Пойдём! - тянул её за руку Хартман. К счастью, и официанты, и немногочисленные посетители были прикованы к окнам, наблюдая столь необычную картину. На злого мужчину и девочку с глазами, полными слёз, никто даже не взглянул.
        Хартман был уже на ногах, он тащил Катрин. Она обмякла, теряя силы, как это всегда случалось после мощного воздействия, когда в ресторан вломились двое солдат из охраны Адмиралтейства.
        - Всем оставаться на местах, приготовить документы... - начал первый и умолк, будто споткнулся при виде напряжённого, вскочившего со своего места Хартмана. Они, эти двое всё поняли сразу, по глазам. Солдат рванул винтовку с плеча, но Манфред выстрелил, не доставая оружия, прямо из кармана плаща.
        Первый солдат начал заваливаться, но второй тем временем успел прицелиться. Гулко грохнул в помещении винтовочный выстрел. Пуля разозлённой осой прожужжала над головой Катрин. Хартман рывком переместил напарницу назад, прикрывая своим телом, и выхватив пистолет, расстрелял второго стрелка. После грохота выстрелов тишина в зале показалась оглушительно звенящей. Удушливо пахло сгоревшим порохом. Эсэсовец озирался в поисках новой опасности, но немногочисленные посетители при звуке выстрелов попрятались под столы, лишь официант застыл посреди зала. Стоял столбом, вцепившись в поднос. Парень пребывал в шоке.
        Хартман, волоча за собой Катрин, рванулся к нему. Сунул горячий ствол в лицо:
        - Где второй выход?!
        Парень шумно сглотнул, голос отказывал ему.
        - Говори! - орал Хартман, размахивая пистолетом перед лицом несчастного.
        - Там... - пролепетал официант, указывая рукой на проход в дальнем углу зала.
        Они бросились в указанном направлении. Хартман на ходу распихивал столики, сбивал стулья, перезаряжал оружие. Звенело битое стекло, слышались чьи-то возгласы... Катрин вцепилась в плюшевого мишку, словно тот был для неё спасательным кругом. Какой-то полутёмный коридор, мешки, ящики. Катрин споткнулась, и упала бы, не поддержи её напарник. Поворот! Они бежали, каждую секунду Катрин ждала, что за спиной захлопают выстрелы...
        Но выбрались. Где-то неподалёку выла сирена, чувствовалось нервное движение: топот многих ног, отрывистые команды. Хартман тащил Катрин вдоль какого-то мрачного здания, потом нырнул в полутёмный проход. Он неплохо ориентировался в этой части города, неприметными переулками вывел безвольную Катрин к Темзе. Пробежав по набережной с сотню метров вверх по течению, нашли причаленный баркас. Обычную рыбацкую лодку, каких здесь было немало.
        - Хей, шкипер! - крикнул Манфред. - Отзовись!
        - Чего надо? - появилась на юте небритая угрюмая рожа.
        - Я от Бертольда Стариджа. Он велел передать привет и обещал, что вы поможете, если к вам обратятся приличные люди...
        - Старина Старидж? - откликнулись на борту. - Этот маразматик так и не избавился от дурной привычки нюхать дрянной табак, запивая его джином?
        - Дружище, Старидж никогда не нюхал табак, он курит его через трубку. И запивает ирландским виски, других напитков просто не признаёт.
        - Держи! - крикнули с баркаса и перекинули хлипкий трап, который больше понравился бы канатоходцу. Но беглецов это не смутило, через минуту они были в лодке. А ещё через короткое время баркас затерялся в потоке малых и средних судов, сновавших по Темзе...
        ГЛАВА 8
        1941 год. Москва. Убить Сталина
        В начале года на полигоне «Объекта Зета» окончили строительство сооружения из кирпича и бетона, облицованное гранитом. Постройка имела ступенчатую форму, с небольшой колоннадой на самом верху. В среднем ярусе находилась трибуна с расставленными на ней фигурами людей. В центре - манекен в армейской фуражке, под фуражкой маска носатого лица с чуть обвислыми усами. Слева и справа от него - куклы в шляпах, опять в фуражках, в меховых генеральских шапках. Но все выполнены аккуратно, в полный рост и с соблюдением объёмов взрослого человека. Только что безликие.
        Высота постройки, трибуна в среднем ярусе - всё в точности повторяло мавзолей имени Ленина в Москве. Расстановка фигур - расположение членов правительства СССР во время парадов и шествий. Немецкие строители добились удивительного сходства, вплоть до написанного крупными буквами слова «Ленин» и облицовки гранитными плитами. Только мрамор и малиновый кварцит класть пожалели - всё равно здание будет разрушено.
        Всё это делалось ради Катрин, для возможности как можно эффективнее тренироваться и чётко представлять себе место будущей акции и объекты уничтожения.
        Сейчас она расположилась метрах в двухстах от макета. Внимательно вглядывалась в здание, в фигурки манекенов. На таком примерно расстоянии от трибуны она будет находиться на Красной площади в назначенный день. И хорошо сможет рассмотреть объект - и главный, и второстепенные. На этот раз им не уйти...
        В это время в «операционной» гестаповец Карл Ульрих опустил рубильник, и еврейский портной из Лодзи - худой, измождённый человек в клетчатой робе - выгнулся дугой, прикованный к специальному креслу. Кресло слегка напоминало зубоврачебное, но к гуманной науке стоматологии имело лишь отдалённое и очень неприятное отношение. Просто иногда здесь вырывали и выламывали зубы, чтобы причинить человеку нестерпимую боль.
        Если бы портной мог кричать, он бы закричал, но разряд был уже третьим по счёту, и из горла несчастного вырвался лишь булькающий клёкот. Кристалл Тор в соседней комнате наливался внутренним сиянием, пульсировал бирюзовыми сполохами. Агент Гондукк почувствовала приливающую волну силы и бесконечный восторг. Задрожала внутри, запела неведомая струна. Она прищурилась, разглядывая объект в новом виде - со всей внутренней структурой, в разных проекциях. Сейчас это всё не было нужно, её интересовала только трибуна, но какое наслаждение видеть вот так, сквозь бетонные стены, обложенные кирпичом. Иметь возможности, что не даны больше ни одному смертному...
        Посыл получился сильным и точным, будто отработанный удар боксёра. Огненный водопад пролился на трибуну, вспыхнули ни в чём не повинные манекены. Температура нарастала быстро, и горели они недолго, рассыпаясь летучим пеплом. Раскалились и начали трескаться плиты облицовки - гранит не выдерживал напора пламени. Появление трещин сопровождалось громкими хлопками, похожими на пистолетные выстрелы.
        - Хватит! - крикнули сзади. - Волчонок, ты сожжёшь макет дотла. Не забывай, нам предстоит ещё контрольное выступление перед высоким начальством!
        Она расслабилась, отошла к стоявшему рядом складному стулу и тяжело опустилась на него. Это было послабление. В оперативных условиях никаких стульчиков не будет, а вокруг плотно столпятся люди. Сектор для иностранных гостей празднества, народу будет много. Ну да и чёрт с ними, на этот случай разработана легенда - девочке неожиданно стало плохо. Она прикрыла глаза. Поток прошёл, никаких видений уже не возникало. Обычно голова после выброса становилась пустой и гулкой - ни мыслей, ни эмоций. Но в последнее время её мучили воспоминания прошлого лета, приходили, нежданные, даже в такие вот минуты расслабления.
        Возвращение тогда прошло по экстренному варианту. Пока силы безопасности и войска перекрывали район Уайтхолла, беглецы водным путём добрались до устья Темзы. Дождались темноты и под её защитой, - да ещё сгустившегося тумана, - перебрались на всплывшую подлодку флота адмирала Денница. Это уже в Северном море, куда шкипер вывел свой баркас недалеко от побережья Англии. С борта субмарины Хартман связался с начальством и получил подтверждение на возвращение. К этому времени Франция подписала капитуляцию, а фюрер одобрил операцию «Лондонский блиц»: постоянные ночные бомбардировки начиная с седьмого сентября. Удары с воздуха будут продолжаться пятьдесят семь ночей кряду и превратят большую часть горда в руины.
        Диверсантов высадили на французском берегу. Дорогу до Мюнхена Катрин помнила плохо, пребывала в заторможенном, полуобморочном каком-то состоянии. Провал операции поверг её в шок. Она не выполнила задание, подвела стольких людей, и Манфреда в том числе. В первую очередь - Манфреда! Теперь у него наверняка будут неприятности, и всё из-за неё! А быть может, ей больше вообще не доверят ничего серьёзного?! Скажут, ты только на полигоне играться умеешь, а как до дела...
        Но ведь был форт во Франции! Она может воевать, ей по силам очень многое, и не в тренировочном режиме, а в самой что ни на есть боевом! Она это знала, и они, те, кто послал её на задание, должны знать. И верить ей должны... но вдруг засомневаются? От этих мучительных мыслей не хотелось никого видеть, ни с кем разговаривать. Даже с Манфредом. Тем более с Манфредом.
        Хартман же был зол. Гиммлер сказал, что надеется на него: не подведи, мол, камрад. Сюрприз, дескать, готовит фюреру, а он?! Вот тебе и сюрприз - объекты живы-здоровы, служба безопасности на ушах. Повторная попытка, если таковая вообще возможна, потребует на подготовку массу времени и сил. И исход её будет весьма сомнителен. Но и шеф хорош. Послал с какой-то девчонкой - ни чёткого плана, ни толкового обеспечения. Разве так работают? И откуда слепая вера в эту чудо-разрушительницу?! Вот и получилось... то, что получилось.
        По прибытии на «Объект Зета», Катрин сразу укрылась в своей комнате в центральном блоке и никого кроме Шлезвига к себе не допускала. Тот пошёл к девушке на второй день, долго беседовал с ней, а потом опрометью бросился в свой кабинет, где стояли два вместительных шкафа, набитых оккультной литературой. И засел за изучение толстенных фолиантов.
        Хартман сунулся было к нему, мол, нужно как-то объясняться с начальством. Бруно отмахнулся от эсэсовца, дескать, возможно, у него в скором времени появится объяснение провала операции. Манфред ушёл недовольный. Опять эти высоколобые что-то придумывают. Нужно доложить Гиммлеру честно - девчонка не способна эффективно действовать в реальной обстановке. Дар, который у неё безусловно имеется - он сам видел, как горят танки и рушатся доты на полигоне - игрушечный, для парадных показов. А в для работы в «поле» нужна команда профессионалов без всякой мистики, с хорошо продуманным планом и соответствующим оснащением. Тогда всё будет нормально...
        Однако Шлезвиг имел по поводу случившегося собственное мнение. Особенно заинтересовали его пентаграммы, или пентакли, как ещё называли пятиконечные звёзды, использованные в архитектуре Адмиралтейства. Он поднял источники и выяснил, что строили здания в начале XVIII века, когда ещё не были забыты старинные кельтские приёмы магической защиты. При этом главный архитектор, скорее всего, не имел к этому отношения, но вот сами строители, в среде которых традиционно было много ирландцев и шотландцев, вполне могли являться носителями древних знаний и использовалть их, как это делали их деды и прадеды.
        В Кельтской магии пентакль занимал центральное место как оберег от огненных опасностей. В то же время Тор, его энергетический поток реализуется чаще всего как раз через пламя. Если на пластины, которыми были выложены звёзды, нанести ещё и нужные руны, слагающиеся в соответствующее заклинание, можно создать вполне эффективную защиту. Особенно - от огненного удара. А ведь это и граната, и снаряд. Даже выстрел из винтовки можно рассматривать при определённых условиях как воздействие пламенем. Для оберега такие тонкости: раскалённые пороховые газы, взрывная волна - вряд ли имеют значение.
        Катрин этого знать не могла и выбрала пламя как самый надёжный вид поражения.
        Да и сам Черчилль. Представитель древнего рода Мальборо в девятом поколении. У него вполне могла быть какая-нибудь фамильная побрякушка - перстень, цепочка к часам, да просто медальон, положенный в нагрудный карман «на удачу» - с нанесёнными в стародавние времена оберегами. Суть узоров, составленных из рун и пентаклей, премьер может не понимать, но это не мешает им работать. Вот и не видела Гондукк даже его силуэта. Только размытое плавающее пятно, как она рассказывала.
        Тогда получалось, что миссия изначально была обречена на провал. И оператор не виноват, и Тор здесь бессилен - энергетический поток изначально не мог и не смог пробить защиту.
        Всё это Шлезвиг сообщил на докладе Гиммлеру: спокойно, обоснованно, веско. Рейхсфюрер внимательно слушал, больше обычного напоминая учителя из сельской школы. Поблёскивали круглые очки, лицо было бледным и сосредоточенным. Хартман хранил молчание, всем своим видом показывая своё недоверие к словам мистика. Однако это не помешало Гиммлеру услышать доводы Щлезвига.
        Вера рейхсфюрера в мистическое наследие предков была неистощима. Полным ходом преображался Вевельсбург, замок превращался в святилище «чёрного ордена». От зари до зари трудились сотрудники многочисленных отделений института Аненербе в поисках заветных секретов победы над врагом. И все они входили в структуру СС. Гиммлер беззаветно верил во всё колдовское, мистическое, в торжество германского духа. А дух этот питает не только солдатскую доблесть на полях сражений, но может проявляться и вот так, через возможность наносить удары неведомым, чудодейственным оружием.
        - Оставим это, - сделал своё заключение главный эсэсовец Третьего рейха. - Проблемой Британии есть кому заняться, вопрос десанта решает сам фюрер. У нас же есть другой враг - на востоке. Война с Советской Россией неизбежна, и в этом плане нас очень интересует главный большевик Сталин. СССР - великан на глиняных ногах. Стоит хорошенько ударить, и эта фальшивая держава рассыплется на кучку слабых государств, бывших союзных республик. С небольшими - балтийскими, кавказскими, Украиной и Белоруссией - мы справимся без труда, однако сама Россия огромна. Поэтому упреждающий удар будет очень кстати. Сейчас в Верховном главнокомандовании вермахта разрабатывается вчерне план нападения. Я думаю, мы будем готовы не ранее, чем к следующему лету. Но накануне вторжения следует использовать дополнительный козырь, который мы имеем - агента Гондукк. В английских газетах писали о странной грозе в Лондоне. Молнией была незначительно повреждена стена Адмиралтейского дома и газон под ней. И всё. Отсюда следует, что наши противники пока не догадываются, какого туза мы имеем в рукаве...
        В образовавшейся паузе не выдержал Шлезвиг:
        - Я уверен, партайгеноссе, потенциал Гондукк огромен, нужно лишь суметь его применить.
        - Отлично, - кивнул Гиммлер. - У русских есть интересная традиция. На первое мая каждого года они празднуют день трудящихся. В этот день в Москве проводят парад, а следом народное шествие с флагами и цветами. Но нас интересует другое - на трибуну мавзолея, где лежит тело вождя русской революции Ленина, выходит Сталин и члены правительства. Молотов, Каганович, Ворошилов - вся партийная и советская верхушка будет там, под открытым небом, на виду у всех. Их можно уничтожить одним ударом. Но и охрана будет соответствующая, обычным диверсантам туда не подобраться. Авиацию не подпустят к Москве и близко. Поэтому нанести удар по силам только Гондукк. Если акция удастся, тут же будет начато вторжение. Войска к тому времени будут сосредоточены вокруг границ СССР. Можно себе представить, какой лёгкой добычей станет обезглавленная империя! С сегодняшнего дня я поручаю вам начать работу над подготовкой операции. Фюреру по-прежнему я сообщать подробностей не стану, к сожалению, есть отрицательный опыт. Но на этот раз, я надеюсь, всё получится. Я прав?
        - Рейхсфюрер, при чёткой визуализации объекта агент-оператор Гондукк может гарантировать успех, - бодро откликнулся Шлезвиг. - Мы сожжём эту трибуну вместе со всеми, кто там будет!
        Хартман по-прежнему молчал, но на лице его появилось заинтересованное выражение.
        - Сегодняшним числом я подпишу приказы о присвоении вам, Шлезвиг, звания штурмбаннфюрера, а вам, Хартман - штандартенфюрера СС. В случае удачного выполнения миссии, возможно, примерите и петлицы бригадефюрера. И вас, Шлезвиг, не забудем. Езжайте и приступайте к работе.
        После этого разговора началось строительство необычного сооружения на «Объекте Зета».
        К разработке плана группа приступить сразу не смогла. После неудачи в Лондоне Катрин слегла. На неё навалились апатия и полный упадок сил, девушка проводила почти весь день в постели. Вокруг вились доктора и Шлезвиг. Врачи никаких отклонений не находили, предлагали пригласить психолога. Но Бруно в конце концов выгнал всех, заявив, что его подопечной необходим покой, здоровый сон и правильное питание. Одновременно он вызвал на серьёзный разговор Хартмана.
        - Манфред, вам нужно больше верить нашему Волчонку и как-то подбодрить её, - говорил он эсэсовцу. - Ну, знаете, у девушек её возраста, - а ведь ей уже семнадцать, вы же в курсе, - появляются всякие романтические мысли. Фантазии... а тут вы - настоящий викинг, красавец. Тут не одно женское сердечко дрогнет...
        Самого Шлезвига посвятили в подробности биографии Катрин и опыты профессора Бертольда незадолго до английской операции. Теперь он мог звать её по имени, но часто сбивался на привычное «Волчонок» или «агент Гондукк».
        Бруно знал девочку третий год, его слегка удивляло то, что она не изменилась за это время, не подросла, не округлилась хоть бы немного. Но он списывал всё на особенности роста и запредельные нагрузки во время диверсионной подготовки. Удивляли неожиданная зрелость суждений и повадки взрослой девушки, мелькавшие порой в поведении подопечной. Лёгкое кокетство, романтическое настроение, всё это как бы появлялось краешком время от времени из-под маски маленькой девочки, но тут же вновь исчезало.
        Когда мистик узнал правду, испытал лёгкий шок. Многое стало понятно и, в частности, игривое настроение, овладевавшее порой подопечной. А когда приметил, как неуловимо меняется Катрин в присутствии Хартмана, понял всё. Девушка влюбилась, несмотря на то, что ей полагалось пожизненно исполнять роль маленькой девочки.
        До поры Бруно молчал, надеясь, что ситуация рассосётся сама собой. Думалось: вот выполнят они задание, Манфреда переведут, Катрин постепенно успокоится. Теперь же все получалось иначе. Девушка получила нешуточную психологическую травму. Объект воздыханий не уехал, напротив, предстояла следующая, ещё более ответственная миссия с его участием. И в случае второго провала страшно подумать, как отреагирует Гиммлер. Вот и заводил куратор Шлезвиг с разведчиком Хартманом разговоры с дальним прицелом.
        - Да бросьте, Бруно! - смеялся Манфред в ответ. - О каких таких фантазиях идёт речь? Она ж совсем девчонка. Сколько ей там реальных лет я не знаю, но выглядит она совершенным ребёнком. И ведёт себя так же...
        - Это маска, - терпеливо разъяснял Шлезвиг. - Она принуждена играть роль маленькой девочки, но в душе таковой давно не является. Вы вполне могли понравиться ей как мужчина. И скорее всего так и случилось.
        - И что с того? - отмахивался Хартман. - Может, мне ещё в постель с ней лечь? Вы себе такое представляете?
        - Нет, до постели дело доводить не стоит. Её физиология изменена, ей это ни к чему. Но вы могли бы быть с ней немного поласковее. Голосом, взглядом... Чёрт возьми, Манфред, ни за что не поверю, что вы не обворожите любую женщину при желании!
        Хартман отлично знал, какое впечатление на женщин оказывает его внешность. Ещё в военном училище, да и позже, став молодым офицером, Манфред легко соблазнял понравившихся девушек. Жениться он не собирался, действовал с оглядкой, не развивая отношения глубоко, а лишь брал своё и ловко разрывал связь. Ни одна прелестница делила его постель - от скромных девиц из приличных семей до пылких замужних дам - и всегда всё сходило ему с рук. Но тут была совершенно иная ситуация.
        - Я не собираюсь поддерживать в Катрин её дурацкие идеи, - отпирался Хартман. - Детская влюблённость, не более того. Перебесится, и всё придёт в норму.
        Шлезвиг чуть не выл от досады. Ну как объяснить этому тупому солдафону, что успех предстоящей операции сейчас в его руках?
        - Манфред, я не говорю о романтических свиданиях, объяснениях, тем более, о близости. Речь идёт о лёгких намёках, симпатии. Да просто поиграть чуть-чуть в древнюю игру, что ведут мужчины и женщины спокон веков. Поймите, у девушки кризис. Она в отчаянии, в том числе и из-за того, что подвела вас. А вы ходите с насупленной физиономией, давая ей почувствовать себя ещё более виноватой. Уверяю вас, выполнение задачи возможно лишь при нормальном эмоционально-психологическом состоянии оператора. В смятенных чувствах она вообще ничего сделать не сможет! Вы хотите, чёрт возьми, получить генеральский мундир и доверие рейхсфюрера?! Или вам всё равно?..
        Упоминание перспектив подействовало. Новоиспечённый полковник СС задумался. Действительно, если дело только в этом - лишний раз улыбнуться, придать голосу особую интонацию, что он умеет блестяще... А на кону успех предприятия, провалить которое совершенно невозможно. Это в случае успеха будет всяческий шоколад, а проколись они второй раз, гнев Гиммлера может быть страшен.
        Спустя две недели, когда Катрин полностью восстановилась физически, но пребывала в хандре, её навестили вместе Шлезвиг и Хартман. Бруно с порога завёл разговор о том, что, мол, осень начинается, но погода всё ещё прекрасная. И какое настроение у нашей великой Гондукк, как самочувствие нашего очаровательного Волчонка? Нёс прочую подобную чепуху бодрым тоном, как делал это уже много дней подряд, а Хартман молча подошёл к кровати и заглянул Катрин в глаза - с искренним сочувствием и нежной заботой. А потом ещё и положил свою широкую ладонь на тоненькое запястье девушки:
        - Как ты?
        - Нормально, - слабо улыбнулась Катрин. - Пора приступать к работе.
        В душе её запели победные трубы, серая скучная комната озарилась неземным светом, голова слегка закружилась, но совсем не так, как от отчаяния и усталости. Нет, совсем не так. Зигфрид пришёл к своей Валькирии!
        С этого времени начались тренировки. Вновь заработала «операционная», потянулись к центральному блоку сгорбленные фигуры из Дахау под присмотром автоматчиков с собаками. Вновь полыхали танки и разлетались в куски бетонные сооружения полигона. Всё повторялось по старой программе, пока Хартману - на сей раз именно ему - не пришла в голову мысль.
        - Быть может, всё дело в том, что Катрин разрушает пустые мишени? В макетах нет реальных противников, врагов. Там вообще нет людей. Может, в этом всё дело? - заявил он Шлезвигу. - У нас по программе работа с воздушными целями? Отлично. Аэростаты она уже жгла, проблем с этим не было. На этот раз задание будет посложнее.
        Через два дня Катрин вывезли на закрытый аэродром, находившийся в пользовании войск СС. Стояла чудесная солнечная погода, благоприятная для полётов, однако никто не летал. Все самолёты заблаговременно отослали, обслугу максимально сократили. Лётное поле пустовало. На взлётно-посадочной полосе стоял один-единственный самолёт: трофейный польский истребитель «П-11». Вооружение с него сняли, в бак залили количество топлива, достаточное лишь для взлёта и десяти минут пребывания в воздухе.
        - Вот твоя сегодняшняя цель, - указал Хартман на самолёт.
        - Сжечь его сейчас? - спросила Катрин, удивляясь простому заданию.
        -- Нет, будет и пилот.
        Под конвоем вывели худого, заросшего щетиной человека в полосатой робе. Пленника подвели и остановили в нескольких шагах.
        - Польский военный лётчик Ежи Поплавски, - представил Хартман человека. Всё, что он сейчас делал, было намеренным. Пусть девчонка увидит лицо жертвы, пусть ясно поймёт, что убивает конкретного человека. Да, она была во Франции, уничтожала солдат вражеской стороны, он знал об этом. Но там противник был абстракцией, скрытой за бетонными укреплениями. Убивала и в Шварцвальде, но безликих, часто стоящих спиной к ней мишеней. Другое дело, заглянуть в глаза человеку, которого через минуту уничтожишь. Узнать его имя перед расправой, понять, кто он и чем живёт. Справится девчонка с заданием, будет больше шансов на успех в Москве. Потому эсэсовец продолжал: - Старший лейтенант польских ВВС, восемь боевых вылетов. Отец двух очаровательных детей - мальчика и девочки. Так, Ежи? Да, ещё жена-красавица...
        Пленный лётчик смотрел на штандартенфюрера с нескрываемой ненавистью. На девочку, стоявшую рядом, он внимания не обратил.
        - Сейчас Ежи покажет нам своё лётное мастерство, - продолжал Хартман и бросил пленному лётный шлем. - Прошу, старший лейтенант, - он указал на самолёт, - принимайте машину. Если нам понравится полёт, быть может, вас не сгноят в лагере, а дадут возможность летать. Воевать на стороне Великой Германии!
        Катрин показалось, что Ежи Поплавски ни за что на свете не стал бы воевать на стороне врага, но что-то мелькнуло в глазах пилота. Может быть, надежда? Сумасшедшая, наверняка несбыточная мечта взлететь на крылатой машине и вырваться из плена? Пять минут веры в освобождение - это так много! Особенно перед смертью.
        Катрин проводила лётчика спокойным взглядом. Ничто не дрогнуло в её сердце. Она уже убивала людей, и будет делать это впредь. Один только процесс активации Тора требует столько жертв, что хватило бы на доброе сражение. Тор питается кровью, а она дочь Тора, его продолжение.
        С недавних пор Катрин поняла, что поток пронзает всё её естество. Она управляет им, но и Тор направляет её. Они единое целое, равноправные партнёры в этой адской игре. Дошло до того, что когда энергии становилось недостаточно, она мысленно кричала «ещё!» Палач в «операционной», повинуясь некоему внутреннему зову, оставлял истерзанную, умирающую жертву и бросался в камеру смертников за новой. Катрин не могла этого видеть, но в кресле оказывался следующий «пациент», а она ощущала новый прилив сил. Люди - и мишени, и топливо. Разве водитель плачет о бензине, сожжённом в двигателе его автомобиля?
        Польский истребитель «П-11» успел сделать вираж над аэродромом и вспыхнул ярким, ослепительным огненным шаром. Горящие обломки медленно падали на землю. От польского боевого лётчика Ежи Поплавского остался лишь пепел, а где-то далеко, возможно, надеялись на возвращения папочки два польских ребёнка и красавица-жена.
        С тех пор узников стали сажать в приготовленные для уничтожения танки, приковывать цепями в бункерах, окопах и дотах. Все тренировки Гондукк проходили теперь с присутствием человеческого материала.
        Зимой интенсивность полевых работ снизили. С Манфредом Катрин изучала планы Красной площади в Москве: въезды, выезды, расстояния, углы. Где стоит почётный караул, где зрители, где сектор для гостей. Именно там должны были оказаться первого мая Катрин и Хартман. Манфред под видом американского журналиста, она - вновь его племянница. В это раз настоял на своём участии и Шлезвиг, его залегендировали как австрийского геолога, бежавшего от фашизма в Данию и приехавшего на научный съезд. Документы готовил всё тот же неизменный Рихтер, обещал подлинные, и съезд геологов действительно пройдёт в Москве в это время.
        Катрин была рада присутствию Шлезвига. Манфред - её Зигфрид! - оперативник, защитник, надёжный соратник, а Бруно единственный человек, который, как и она, связан с Тором. Если вдруг случится заминка с энергетическим потоком, рассчитывать на помощь можно будет только с его стороны. Но работать с Манфредом ей нравилось, конечно, несравненно больше. Он стал внимательнее, дружески улыбался и иногда касался руки. Прикосновения эти были подобны разрядам энергетического луча, а от взглядов и улыбок таяло всё внутри. Никогда Катрин не была так счастлива! И была ли она счастлива вообще когда-нибудь?..
        Незаметно пролетела зима, наступила весна. Закончилось строительство точной копии мавзолея в Москве, и Катрин принялась вначале изучать и запоминать объект, а потом и бомбардировать его сгустками пламени. В апреле на генеральный смотр приехал Гиммлер. Все пребывали в нервозном, взвинченном состоянии. Наконец, настал день испытаний.
        Катрин вывели к объекту, она вгляделась в фигуры на подновлённой трибуне и с изумлением убедилась, что на сей раз Сталина и членов русского правительства изображают живые люди. Те же самые узники Дахау, но подобранные по росту, комплекции, соответственно одетые. В средине шеренги усатый человек в армейской фуражке приветственно махал рукой невидимым демонстрантам.
        Гондукк спалила их всех одним сильным и точным броском пламени. Так опытный боксёр посылает противника в нокаут одним ударом. Гиммлер остался доволен. Дружески потрепал по плечу Манфред, от чего эсэсовца пробрал приятный озноб. Бруно беспрестанно улыбался, потирая потные ладошки. Всех одолевало предвкушение - впереди ждала Россия.
        Москва поразила Катрин. Она не была похожа ни на строгий Берлин, ни на бестолковый, рабочий Франкфурт, ни на старинный чопорный Лондон, где каждый камень, по мнению кокни, помнил того или иного короля, лорда или пэра. Операцию планировалось провести в сжатые сроки, долго оставаться в русской столице было опасно, да и не имело смысла. Тридцатого апреля приехать, первого числа появиться на праздновании (ведь никакой подготовки не требуется), совершить воздействие, а потом, воспользовавшись паникой быстро уходить с Красной площади и тут же покинуть город.
        И всё же Москва поражала воображение - её широкие проспекты, Кремль, обилие людей на улицах, улыбающихся и доброжелательных. Стоило Манфреду, теперь американскому журналисту Дику Франклину с племянницей Мэри, обратиться к кому-нибудь, спросить дорогу или ещё что, люди немедленно откликались, принимались подробно объяснять, досадуя, что иностранцы их не понимают. Вокруг было множество цветов, праздничных плакатов и знамён. Огромные портреты человека, улыбающегося в усы добро, по-отечески, висели чуть не на каждом углу. Москва готовилась к празднику и распахнула объятия любому, кто приехал порадоваться вместе с ней. Если ты друг, конечно.
        А если недруг?
        Манфред постоянно помнил о советской контрразведке, был настороже. Конечно, документы у них «железные». Где-то здесь, в этом огромном, красивом городе действительно шатается американец Дик Франклин, командированный «Дейли Ньюс» освещать великий советский праздник, но за ним приглядывают опытные люди. При том как наши, так и советские. НКГБ не оставляет без внимания ни одного иностранца. Это тоже надо учитывать. Малейшее сомнение, и прихватят за милую душу до выяснения... Так это вроде у них называется.
        Случайной встречи в многомиллионном городе Манфред не опасался, а перед празднеством журналисту должны подсыпать в утренний кофе хитрый порошок, от которого янки полдня не встанет с унитаза. Непредвиденные встречи в гостевом секторе ни к чему, да и местным гэбистам будет спокойнее. На экстренный случай предусмотрели вариант: американца накануне операции «случайно» встречают земляки, ведут в ресторан и поят до полусмерти, чтоб весь праздник проспал.
        Шлезвиг должен прибыть отдельно. Просто будет в назначенное время в том же гостевом секторе, поблизости. Если что - поддержит. Это и хорошо, что они добираются раздельно. Пентюх не имеет ни малейшего представления об оперативной работе. Сгорит, не дай-то бог, из него быстро вытрясут всё, что знает. Но и это предусмотрел Рихтер, за Бруно тоже будут приглядывать. Малейшая опасность - пуля в затылок, и нет Бруно. Он этого не знает, а Манфред знает.
        Однако пока что всё развивалось по плану. Прилетели утром, поселились в гостинице, и весь день гуляли по Москве. К Красной площади поближе, чтоб всё посмотреть и запомнить. На картах-то все подходы-отходы были выучены на зубок, но нужно оглядеться на местности. Катрин крутила головой по сторонам, только что не раскрыв рот. Манфред тоже все глаза проглядел. Правда, его больше заботила слежка. Он делал неожиданные изменения в маршруте, остановки. Проверялся, страховался, но хвоста не заметил. Всё-таки здорово, когда нет на тебе ни оружия, ни взрывчатки, ни рации. По идее, даже после акции им предъявить нечего. В этом сила магического оружия. А в чём слабость?..
        Катрин просто наслаждалась видами нового города в обществе любимого человека. Она ничуть не сомневалась в успехе операции. Во время подготовки абсолютно точно выяснили - у Советов ничего подобного Тору нет. Значит, и защиты от него быть не может. Удара потусторонних сил они не ожидают и отразить его не смогут. Были, правда, когда-то Глеб Бокий, Барченко, ещё кое-кто. Они занимались оккультными практиками, пытались применять «красную магию», но уже несколько лет как нет их. Сами же большевики и расстреляли. Сейчас Россия - страна победившего атеизма, в нечистую силу никто не верит, а потому и воевать с нею спецслужбы не готовы. Это вам не кельтская древняя защита, ничто не удержит могучий Молот Тора.
        И тогда её Зигфрид будет доволен. Даже счастлив. И тогда, как знать...
        На утро следующего дня американский журналист с племянницей добрались до Красной площади. Манфреду часто приходилось предъявлять свою карточку аккредитации и специальный пропуск. Документы проверяли неулыбчивые мужчины в форме, а когда и в штатском, внимательно сверяли личность «журналиста» с фото, вопросительно кивали на девочку.
        - О, это моя племянница! - жизнерадостно принимался объяснять Дик Франклин по-английски. - Она мечтала попасть в СССР, на Красную площадь! В этот знаменательный день!
        И доставал ещё ворох бумаг, разрешающих ребёнку пройти в гостевой сектор. Рихтер хвастал, что на них подпись самого Молотова. Контролёры не понимали заморскую речь, но бумаги с подписью министра быстро открывали проход дальше, ближе к трибуне. Вокруг волновалось людское море, многие пришли с детьми. Все размахивали букетами цветов и флагами. Время от времени то тут, то там вскипала волна воодушевления: «Слава товарищу Сталину-у-у!» Флаги трепетали пенным гребнем той волны.
        Катрин впервые попала в такое столпотворение и чувствовала себя неуютно. Порой приходилось протискиваться сквозь плотную стену людских тел, и она крепче прижимала к груди медвежонка. Игрушкой заинтересовался один из проверяющих, взял мишку в руки, покрутил, помял, взвесил на ладони. Но не нашёл ничего подозрительного и вернул владелице. Знал бы ты, дядечка из НКВД, что в пузике и мишки...
        Наконец добрались до отгороженного пространства, где собирались иностранцы. Здесь было свободнее, слышалась отовсюду разноязыкая речь. Катрин успокоилась. Манфред провёл её в первый ряд, мол, девочка маленькая, не увидит из-за спин парада. Деликатные гости столицы расступились, пропуская ребёнка. Ширина Красной площади сто тридцать метров, но отсюда до трибуны было меньше ста. Отлично просматривался мавзолей, точно такой же, как макет на «Объекте Зета». Нет, правильнее будет, конечно, наоборот - макет точно повторял величественное строение, только в жизни оно смотрелось много красивее и торжественнее. Мрамор, гранит, другие подобранные минералы придавали стенам переливы цвета от розового до тёмно-бардового, сияла золотом надпись «Ленин». Караул с винтовками «на плечо» замер у входа.
        Начала заполняться трибуна. Люди в фуражках и шляпах проходили и занимали места у мраморного бордюра. Сталин в фуражке, Калинин в кепке, Молотов в шляпе - всё было отлично видно. Катрин щурилась на будущую мишень. Впереди, совсем близко, расположилось оцепление - спины автоматчиков в гимнастёрках. У подножия мавзолея - ещё шеренга вооружённой охраны. Здесь, в толпе иностранцев, легко угадывались мужчины в одинаковых костюмах: с напряжёнными лицами и настороженными, щупающими взглядами. Катрин это всё не волновало. Никто не сможет помешать ей, ни агенты, ни автоматчики, ни войска, что скоро двинутся парадом.
        Тем временем, церемония началась. Главком на белом коне принимал рапорты от войск, потом резвым аллюром проскакал под трибуну и доложил главе Советского Союза товарищу Сталину о готовности к параду. Усач взял под козырёк, ответил, а потом принялся приветствовать горожан на площади и гостей. Речь закончилась, Сталин помахал рукой людям у трибуны. Он покачивал ладонь неспешно, весомо, с достоинством, и на долю секунды Катрин сама попала под воздействие чар этого человека. Захотелось вытянуться струной и закричать что-нибудь восторженное.
        А над площадью гремело: «Слава великому Сталину!», «Слава родной партии!», «Да здравствует учение Ленина-Сталина! Да здравствует коммунистическое будущее!» Да они все здесь зачарованы, потрясённо поняла Катрин. Они все под влиянием усача - его воли, его слова, его руки, сейчас помахивающей приветственно, но прихватившей при этом под уздцы громадную страну железной хваткой...
        Из столбняка вывел Манфред.
        - Мэри, дорогая, - тронул за плечо напарник, - сейчас пойдут войска, смотри, это очень красиво!
        Фраза была условной, сигналом - до вмешательства осталось совсем чуть-чуть. «Операционная» начнёт работу ровно в назначенный час, Катрин сразу почувствует это по приливу энергии. Тогда нужно немедля проводить воздействие.
        Очарование мгновенно исчезло, Гондукк сосредоточилась. Чтобы не отвлекаться, вперилась глазами в спину ближайшего бойца оцепления. Гимнастёрка на спине натянулась, через плечо перекинут брезентовый ремень автомата, видна часть приклада...
        По брусчатке грохотали сапоги тысяч ног, чётко печатали шаг. «Ура!» - Ура!» - Ур-р-а-а-а!»
        Приближение назначенного мига она почувствовала как укол в сердце. Гондукк подняла взгляд, обшарила трибуну. Остановилась на усатом - тот стоял как истукан, не шелохнувшись. Время то ли застыло, то ли напротив, летело столь стремительно, что уловит его бег стало невозможно.
        Есть! Энергетическая волна заполнила её всю, затопило пространство вокруг. Силу можно было черпать горстями, как снег из глубокого сугроба в зимний день. Зрение изменилось, лишь стоило немного прикрыть глаза. То, что она увидела, поразило её больше, чем картинка в Лондоне. Весь мавзолей был прикрыт полупрозрачным куполом. Там, где проходила трибуна, странный купол этот сгущался, скрывая фигуры людей.
        Катрин пришла в смятение! Что за купол?! Откуда?! Это помеха, или просто какая-то местная особенность?..
        Приоткрыла глаза, посмотрела одновременно и «оком Тора» (как назвала она для себя это внутреннее, энергетическое видение) и обычным зрением. Она уже делала так в Лондоне, научилась. В реале всё было на месте - угловатый, ступенчатый мавзолей, трибуна, люди на ней. Даже обязательная тучка вилась спиралью высоко над крышей, не замеченная никем на фоне облаков. Но и «око» транслировало всё тот же купол, слишком похожий на защиту.
        Ждать больше было нельзя - энергия переполняла пространство. Она, не сдерживаясь, бросила мощный, затяжной посыл. От такого броска небо может взорваться, а уж земная постройка - вспыхнет как спичка! Но ничего подобного не произошло! Физическим зрением она видела, что мавзолей цел-целёхонек, а энергетический поток низвергается на купол и стекает с него потоками, ручейками и струйками, будто дождевая вода с крыши. Сила Тора уходила неведомо куда. Тот же весенний ливень принёс бы, наверное, большую неприятность, чем магический поток. Хотя бы намочил их шляпы и фуражки...
        И ни огонька, ни всполоха - ничего!
        - Ну, что там, Мэри? - торопил Манфред. - Смотри, двинулась техника. Какие длинные и большие пушки! Красиво, да? И страшно - брр!
        Это на публику, с хорошей долей наигранного восхищения и лёгким смешком. На самом деле Зигфрид был вне себя. Она опять подводит его! Чёртов склеп обязан взорваться в огненном вихре, от усатого уже должен оставаться лишь летучий прах, а она!.. Не может?!
        «Ещё!» - выпалила Катрин в пустоту. Внутренне, но с таким надрывом, что услышь кто-нибудь наяву - содрогнулся бы! Она буквально увидела, как гестаповец в «операционной» рыча потащил к креслу очередную упирающуюся жертву. Картинка представилась столь ярко, что Катрин зажмурилась. Волна силы захлестнула вновь...
        Ещё посыл, сильнее прежнего! И тот же эффект - стекание, убегание, уход энергии в никуда. Она застонала, привалилась к Хартману...
        В это время у Шлезвига, расположившегося в нескольких метрах от Гондукк, редкие волосы на вытянутом черепе вставали дыбом, непроизвольно задралась кверху борода. Слишком много времени провёл Бруно рядом с оператором и артефактом. Слишком глубоко влез в процесс и просто не мог не научиться чувствовать энергетическую обстановку. К тому же, не зря считался мистиком и действительно обладал некоторыми паранормальными способностями. Как бы то ни было, он сейчас понимал и чувствовал, почти видел то, что происходит с энергетическим потоком над мавзолеем.
        Сталина, этого политика и тирана, известного своим коварством и жестокостью, любили и боялись миллионы людей! Любовь и страх - самая надёжная защита, а вождя любили до обожания, до преклонения и самопожертвования. И боялись - до обморока. До мокрых штанов. Дрожали от одного упоминания, от одной только мысли о нём. И все эти чувства сейчас аккумулировались вокруг трибуны, заслоняя здание непробиваемой стеной.
        Основная подпитка шла извне, от жителей Москвы, а быть может, не только столицы - всей огромной страны. Мысли каждого - вольно или невольно - сейчас были прикованы к празднику, все эмоции стекались сюда. Но не только - изнутри, из чрева склепа подпитывала усача мумия человека давно умершего. Его тоже любили и боялись, быть может, ещё больше нынешнего. Напичканный химией труп сохранял эманации всенародного почитания, и сейчас отдавал волну энергии, вливал в общий поток защиты. Такой заслон Гондукк не пробить, хоть извергни всю мощь Тора без остатка!..
        Шлезвиг с трудом подавил крик, рвавшийся из груди, начал проталкиваться к Хартману. Видел, как Катрин бессильно прислонилась к нему, испугался - девочка может не выдержать такого напряжения, надорваться!
        - Надо уходить! - выдохнул он в ухо Вальтеру, повиснув у него на плече. - Мы ничего не можем здесь поделать, надо уходить!..
        - Что на этот раз? - зло прошипел эсэсовец, полуобернувшись к учёному и стоически выдерживая вес и его, и Катрин. - Жидомасоны? Скифы? Большевистская магия? Что?!
        По Красной площади проходили тяжёлые трёхбашенные танки, заглушали лязгом гусениц и гулом двигателей все звуки. Советский союз демонстрировал свою мощь, дабы неповадно было любому агрессору зариться на его пределы. А Хартман на миг утратил контроль над собой. Второй раз важнейшее задание в его жизни срывалось. Этот мозгляк и девчонка, да им котов гонять на помойке, а не охотится за первыми лицами враждебных государств! Шайзе! Задание должно быть выполнено!
        Но Шлезвиг тянул за плечо, девчонка безвольно повисла на руке. Вот когда он пожалел, что нет рядом ни взрывчатки, ни боевой группы, вообще ничего... Кроме этих полудохлых магов.
        Однако в следующий миг из-за спин толкавшихся вокруг людей выросли двое в плащах, с недобрыми глазами:
        - Что здесь происходит?
        - Девочке стало дурно, - залопотал Шлезвиг на плохом русском. - Наверное, она нездорова, ей нужно в отель.
        Один из штатских пристально, с подозрением уставился на Катрин, второй спросил Хартмана:
        - Девочка с вами? Ей действительно нездоровится?
        - Йес, - пробормотал Дик Франклин, плохо понимавший по-русски.
        - В отель, в отель, - причитал Шлезвиг, - и врача!
        Лицо Катрин тем временем стало неприятного бледно-зелёного цвета.
        - На выход! - скомандовал первый штатский, и, повинуясь властному жесту, толпа иностранных гостей расступилась, давая проход. Хартман подхватил Катрин на руки и двинул, оттирая плечами чьи-то спины и бока, словно ледокол, раздвигающий льды в Арктике. Сзади семенил Шлезвиг.
        Ура! - неслось им в спины. - Ура! Ура!
        Катрин покинула свою комнату в центральном блоке «Объекта Зета» впервые после трёхдневного добровольного заточения. До этого она открывала дверь лишь для того, чтобы забрать судки с едой, и всего один раз был допущен в комнату Шлезвиг. Бруно долго и горячо убеждал девушку, что в произошедшем нет её вины. Защита в Москве оказалась ещё похлеще лондонской. И, наконец, если до первых лиц добраться не удалось, то с неприятельскими солдатами и защитными сооружениями у неё всё отлично получится. Она сама это знает...
        И был выставлен, не услышав ни слова в ответ.
        Постепенно ушли и растерянность, и досада, и стыд за невыполненное задание. Наверное, Бруно прав, она видела этот чёртов купол. Не брал его ни огонь, ни удар. Она сама чуть не умерла от напряжения и избытка энергии, хлещущей от Тора. Смешно, обычные авиационные бомбы или артиллерийские снаряды могли бы оставить на месте объекта груду раздробленного камня и куски человеческой плоти. А энергетическое оружие, для которого нет преград, всепобеждающее и всепроникающее, оказалось бессильно.
        Теперь бессильной считают её.
        Но не это глодало душу, словно дворовой пёс брошенную кость. Одиночество, вот что мучило куда сильнее. Она надеялась, Манфред придёт сам. Успокоит, посмотрит ласково, как он это умеет. И уйдут все печали, всё как-то образуется и жизнь вновь обретёт смысл. Потому что без него, без её Зигфрида, смысла никакого нет, и жизни нет. Но он не приходил.
        И тогда Катрин сама вышла из комнаты и отправилась искать любимого.
        Хартман обнаружился в дальней комнате, куда редко кто заходил. Он сидел в кресле за столом, перед ним лежала стопка бумаги и карандаш. Дважды он пытался набросать черновик рапорта об отставке, и дважды смятые листки летели на пол. Он уже знал распоряжение Гиммлера о назначении его заместителем начальника строящегося концлагеря где-то в Сербии. Его, штандартенфюрера, и даже не начальником, чёрт побери, - заместителем! В какую-то дыру, где лагерь ещё только достраивают - в грязь, вонь, неустроенность... В безвременье и забвение.
        Это была пощёчина. Оплеуха вместо генеральского мундира...
        Манфред приложился к бутылке коньяка - прямо из горлышка. Бутылка была пуста на две трети, и была она не первой. Хартман пил со вчерашнего дня не переставая. Тут и появилась Катрин.
        - Манфред, - тихо проговорила она, - не стоит так отчаиваться...
        - А, это ты... - оглянулся на неё «Зигфрид». Пьяный, заросший неопрятной щетиной, распоясанный. - Что ты ещё хочешь от меня, Волчонок.
        Никогда раньше он не называл её так. Произносить это имя было прерогативой ребят-разведчиков из Шварцвальда. Честного парня Стефана Кляйна, например. На худой конец - Шлезвига, но никак не Манфреда. И само имя, и тон, которым оно было произнесено, были переполнены издёвкой. Ласковый псевдоним прозвучал как грязное ругательство.
        - Манфред, всё ещё наладится! - взмолилась Катрин. - Я знаю, я верю! Лишь бы ты был рядом... - У неё перехватило дыхание, но она справилась. - Я люблю тебя, Манфред. - И запричитала, прикрыв глаза: - Знаю, моё тело изменено. Я не смогу рожать, даже выглядеть взрослой женщиной не смогу. Но моё сердце всегда будет твоим! Моя верность, моя любовь... Никто! - слышишь! - никто тебя не полюбит так, как я!
        - Ты? Любишь?! - пьяно хохотал Хартман. - Да кому она нужна, твоя любовь? Посмотри на себя, недомерок! Карлица из ночного кошмара, плюющаяся огнём. Как с тобой жить, как обращаться - ты девочка или женщина? На женщину точно не тянешь. Да с тобой даже выйти на улицу стыдно! «Ах, какая у вас симпатичная дочка!» - во что будут говорить при встрече. Спасибо, я ещё не созрел для отцовства...
        - Опомнись, Манфред, что ты говоришь?! - взмолилась Катрин. Она была уже на коленях, пыталась зажимать уши ладонями. У неё не получалось - обидные слова пробивали защиту, вгрызались в мозг, разъедали его. - Я... я готова быть твоей служанкой, поломойкой, твоей тенью... Ты даже не заметишь!.. А хочешь, стану собакой у дверей твоей комнаты, буду сторожить твой сон. Оберегать тебя всегда и всюду. Я...
        - Пшла вон! - Пустой стакан полетел в неё, больно ударил в плечо, выплеснув на лицо капли коньяка. - Мне не нужна собака, если она хоть немного похожа на тебя! Господи, упаси от такого сторожа... Я ненавижу тебя! Твой ублюдочный фальшивый дар, твою детскую физиономию, тщедушную фигурку - всю тебя! А знаешь, я понял, где можно найти тебе применение, уродища. Когда мы завоюем земли на Востоке, - силой оружия и непобедимого германского духа, шайзе! без всякой этой вашей мистики! - когда это случится, мы отдадим тебя байерам. Ты чудесно будешь гонять ворон с их картофельных полей. Одним своим видом! - Хартман расхохотался. - А если этого окажется мало, плюнешь огнём. Ни одна пернатая тварь не выдержит!..
        - Конечно, ворон я разгоню легко, - тихо проговорила Катрин, вставая с колен, вытирая с лица слёзы и коньячные брызги. - Это ты очень хорошо придумал, Манфред...
        Она бесшумно подошла сзади к эсэсовцу, приложившемуся вновь к бутылке, и лёгким, неуловимым движением смахнула со стола карандаш. Обычный карандаш, не слишком-то и наточенный. Но разве это имеет значение для человека, прошедшего подготовку у инструктора Ло?
        - Ты нашёл отличное занятие для своей Валькирии, - прошептала она и нанесла несильный, но точный удар карандашом в точку на шее, чуть пониже уха.
        Хартман вздрогнул, потом выгнулся - лакированные офицерские сапоги заскребли каблуками по дощатому полу. И рухнул обратно в кресло. Локти нелепо задрались над подлокотниками кресла.
        Негромко стукнул карандаш, брошенный на пол. Тихо затворилась дверь за диверсанткой. Тебя опять обманули, Катя. И кто поручится, что это в последний раз?..
        В огромной приёмной, что расположилась перед личным кабинетом фюрера, несколько высших чинов Третьего рейха ждали аудиенции. Каждый пришёл со своими вопросами, общего заседания не предполагалось. Глава СС рейхсфюрер Генрих Гиммлер отвел в сторонку шефа Абвера адмирала Канариса. В руках главного эсэсовца была кожаная папка.
        - У меня для вас подарок, дружище, - на лице строгого учителя, ставившего своим ученикам только те оценки, что они заслуживают, обозначилась скупая улыбка. - Есть очень интересный вариант - диверсант, владеющий совершенно нетривиальным оружием.
        - Друг мой, уж не тот ли это феномен, для которого вы открыли собственный полигон под Мюнхеном? И не там ли, как было заявлено, погиб недавно при испытаниях некий штандартенфюрер СС?
        - От вас ничто не укроется, дружище. Сказано, разведка. Это не ваш человек ходит у меня в адъютантах?
        - О, нет, друг мой, - радушно улыбнулся главный разведчик. - До таких высот нам ещё расти и расти. Но предложение любопытное...
        Стало непонятно что имеет в виду адмирал - то ли диверсанта, то ли адъютанта. Но Гиммлер сделал вид, что всё понял правильно.
        - Предложение крайне интересное. И вы правы, на полигоне мы уже провели предварительную подготовку. И жертвы были, увы, в большом деле без этого не обходится. Однако блестящая перспектива не слишком соответствует целям и задачам моего ведомства. В то время как вам может пригодиться, я уверен. В этой папке вся документация. Хотел днями передать со спецкурьером, но узнав, что мы встретимся сегодня, решил сделать это лично. Ознакомьтесь, тут много любопытного.
        - Благодарю, рейхсфюрер. Можно понимать, что этого уникума вы готовы передать Абверу?
        - Вы всё правильно поняли, дружище. Забирайте, не пожалеете...
        Поздним вечером, отложив папку с прочитанными документами, Канарис понял, что на сей раз Гиммлер сделал ему поистине королевское подношение. Понятно, что хитрый лис Генрих вначале сам пытался использовать этот подарок судьбы. Не нужно быть большим умником, чтобы связать сообщение о странной грозе и боевой тревоге в Лондоне с характером оружия этого диверсанта. Вернее, диверсантки. По-видимому, была попытка использования, но что-то не сложилось в Англии, не срослось что-то.
        Быть может, рейхсфюрер готовил ещё какую-нибудь операцию, способную ещё более приблизить его к Гитлеру. Но либо акция провалилась, либо не состоялась. В любом случае, для Гиммлера это теперь отработанный материал. Возможно даже, с душком на уровне компромата. А для Канариса - находка. Иметь агента, способного уходить в длительные автономные рейды по тылам противника с такой маскировкой, да с таким оружием!.. Да ещё русскую! Нет, это просто клад!
        На следующий день адмирал запросил аудиенцию у фюрера. При себе он имел заготовленный приказ о переводе Катрин Зобель (оперативный псевдоним агент Гондукк) из ведомства СС в Абвер. Приказ был подписан.
        Поздним августовским вечером в комнату Катрин зашёл Шлезвиг.
        - Собралась?
        Девушка кивнула. Приказ о переводе в школу подготовки диверсантов Абвера пришёл в обед, а к вечеру уже подали машину.
        Помолчали. Потом Бруно заговорил, глядя в пол:
        - Жаль расставаться. Я привык к тебе, без тебя мне будет одиноко. Мы теперь в разных ведомствах, я так и остаюсь в СС, при кристалле. Буду следить, чтоб в нужный момент Тор получал достаточно топлива. - Он поднял голову и невесело улыбнулся. Катрин не ответила. - Тут через меня прошла информация. Школа Кнохенхюте закрыта. Девушки не оправдали надежд. Их пытались использовать в Чехословакии, Польше, Франции. Все диверсантки либо провалились, либо перешли на сторону противника. Профессор Бертольд пытался продолжить свои опыты с другими воспитанницами, но одна сошла с ума после трёх сеансов, другая умерла прямо в кресле. Установку демонтировали и увезли вместе с профессором в неизвестном направлении. Так что ты осталась одна такая - уникальная. Подозреваю, что и контакт с Тором произошёл из-за этих твоих новых способностей. Других операторов нет, и не предвидится. Я это к тому, что может быть так тебе будет немного легче. Знать, что равной тебе нет на свете. Что ты истинная валькирия...
        - Не надо, Бруно, - прервала его речь Катрин. - Я всё понимаю и ни о чём не жалею. Раз выпала такая судьба, пройду свой путь до конца. А тебе спасибо. Ты был мне единственным другом, и ты один никогда не обманывал меня. Даже когда колол иголкой в плечо... - она слабо улыбнулась. - Прощай. Вряд ли ещё увидимся.
        - Прощай, - кивнул Шлезвиг и утёр нежданно набежавшую слезу. - Быть может, всё ещё наладится?
        - Обязательно наладится, - ответила Катрин и целомудренно поцеловала Бруно в лоб.
        Так повторно решилась судьба Кати Соболевой, многократно обманутой, искалеченной, ставшей жертвоприношением на кровавый алтарь войны. Самой страшной войны, которую переживало когда-либо человечество.
        ГЛАВА 9
        1942 год, весна, Западный фронт
        Штаб 5 армии расположили на окраине Можайска в уцелевшем здании школы. В феврале город брали с трёх сторон, пожаров и разрушений хватало, но эта пригородная часть пострадала меньше других. На первом этаже, в учительской разместился командарм, в других помещениях - многочисленные штабные службы.
        В комнатах было ещё холодно. После студёной зимы с тридцатиградусными морозами весна отметилась жуткой распутицей и сыростью, но отнюдь не тёплыми солнечными деньками. В бывших школьных коридорах гуляли сквозняки - стёкол в большинстве окон не осталось. Котельную немцы взорвали при отступлении, и топить комнаты приходилось «буржуйками». Сквозняк выдувал тепло, выходили из положения кто как мог: забивали окна деревянными щитами, закладывали тряпьём.
        Заместителю начальника Особого отдела досталась комнатушка, судя по стеллажам со школьными журналами и учебными планами - бывший кабинет завуча. Стоячий, стылый воздух прогреть не могла и печка, к запаху пыли примешивался вездесущий привкус гари. Дивизии армии застряли под Гжатском в затяжных позиционных боях, и даже сюда доносилась артиллерийская канонада, и порой с тихим шорохом осыпалась штукатурка с потолка.
        Но старший майор Госбезопасности не обращал на это ровным счётом никакого внимания. Он полностью сосредоточился на бумагах. В свете керосиновой лампы (электроснабжение подавалось с перебоями) раскладывал сводки из районов боевых действий, донесения оперативных сотрудников Особых отделов дивизий. Вчитывался в бумаги, порой делая пометки химическим карандашом, потом обращался к карте на столе, исчёрканной красными и синими стрелками, зубчатыми волнистыми линиями, ромбами и квадратами. Оперативная обстановка на фронте. Старший майор морщился, приглаживал редкие волосы на макушке. Прикуривал очередную папиросу. Наконец, взялся за трубку телефона (связисты постарались, протянули по зданию связь).
        - Дежурный? Ну-ка разыщи мне лейтенанта Орлова. Мигом его ко мне. Исполняй.
        Трубка легла на рычаги, особист хмурил лоб, нетерпеливо постукивал карандашом по столешнице. В дверь постучали, вошёл офицер с одной «шпалой» на малиновых петлицах, вытянулся по-уставному и открыл уже было рот, чтоб доложить по форме, но старший майор махнул рукой:
        - Отставить, Николай. Садись к столу, - и указал на свободный стул. - Тут вот какое дело. Помнится, ты выезжал на подрыв железнодорожной станции в январе?
        - В Каменку? Так точно, товарищ старший майор, выезжал, - ответил Орлов.
        - И помнится, докладывал о некоторых замеченных странностях?
        - Да, не всё там было ясно.
        - Подробнее.
        - Опрос свидетелей показал, что удар был нанесён с воздуха. Как говорили люди: «огонь будто пролился с неба...»
        - Ну да, в документах так и сказано: «авианалёт».
        - Так-то оно так, товарищ старший майор, но вот звука моторов никто не слышал.
        - Станция - место шумное. Может, не расслышали, не обратили внимания? Или что - артобстрел?
        - Тоже не факт. Станция выгорела, что называется, дотла, почти все, кто там находился, погибли. Но немногие оставшиеся в живых очевидцы утверждали, что не было ни налёта авиации, ни артиллерийского обстрела. И ладно бы, говорили это зелёные призывники, впервые отправляющиеся на фронт. Но рядом располагалась боевая часть, ожидающая пополнения. Ребята воевали с начала войны и отлично знали звук ревуна немецких пикировщиков, различали вой мин и свист снарядов, что называется, по голосам. Мало того, по характеру звука умели определить: или мина летит прямёхонько тебе за шиворот, или нацелилась на голову соседа. Нет, такие всё приметят.
        - Значит, остаётся диверсия?
        - Верно, но тогда встаёт вопрос: сколько понадобилось бы взрывчатки, и какой численности была бы группа, способная пронести такое количество тротила? Или это не тол, а какое-то другой «вэ-вэ» с мощным поджигающим эффектом. И как группа просочилась на хорошо охраняемый объект? Туда войти можно было разве что с боем... Но ничего подобного не наблюдалось.
        - Каким же образом уничтожили станцию?
        - Вопрос. И наконец, ещё странный факт. На путях был обнаружен мёртвый боец охранения без признаков насильственной смерти. Я не поленился, вместе с доктором осмотрел тело. Так вот, ни ранений, ни других признаков нападения не было. Как работает диверсант? Нож, удушающий приём, на худой конец, удар прикладом, ломающий шейные позвонки. Что-то ещё из арсенала спецподразделений, но всегда остаются следы. А здесь врач недоумённо чесал затылок: «Знаете, товарищ лейтенант, не будь он солдатом, я бы подумал, что мужика хватил инфаркт». Ага, аккурат на посту и перед уничтожением станции. Плохо верится.
        - Да, загадочная история. Но событиями в Каменке дело не ограничивается. Первые факты, не вписывающиеся в общую картину, стали известны в октябре сорок первого. Лето и начало осени сам помнишь, какими были. Тогда со сводками прям беда была...
        Орлов хорошо помнил то время. Немцы пёрли так, что казалось, остановить их нет никакой возможности. Проходили по сорок, а то и по шестьдесят километров в день. Фронт растягивался, изламывался и прогибался. Соединения Красной армии спешно отступали, и отступление порой переходило в откровенное бегство. Терялась связь, единое командование, воинские части превращались в разрозненные группы отчаявшихся бойцов, то и дело оказывающихся в окружении. Отрезанные от основных сил, они продолжали упорно сражаться, но никто не знал общей обстановки. На вопросы «что делать?» и «куда двигаться?» ответа не находилось.
        Отступающие воска, части, вырвавшиеся из окружения, потоки беженцев - всё эта масса военных и гражданских гигантским валом двигалась в тыл. 17 июля 1941 года постановлением ГКО были образованы Особые отделы НКВД. Именно на их плечи легла нелёгкая задача разбираться: кто есть кто? И это притом, что у красноармейцев и младших командиров не было даже солдатских книжек. Подтвердить личность бойца могли только однополчане, в большинстве своём павшие на полях сражений, либо пропавшие без вести, что в свою очередь могло означать и пленение, и дезертирство, и переход на сторону врага с оружием. Разбираться во всей этой каше приходилось особистам воинских частей и заградотрядам.
        Орлов не попал ни в боевую часть, ни в заградительный отряд. Его направили в Особый отдел охраны тыла действующей армии. Николай к тому времени был уже опытным сотрудником НКГБ, но с началом войны всю деятельность органов сосредоточили в руках Наркомата внутренних дел. Слово «Госбезопасность» вроде потерялось, контрразведку передали Третьему отделу Наркомата обороны. Позднее проводились и другие реорганизации, появлялись новые подразделения и должности, новые аббревиатуры, но функции оставались прежними: борьба с диверсантами, шпионами и бандитами, ликвидация подразделений гитлеровцев, оставшихся после разгрома крупных соединений. Впрочем, тогда об этом речь ещё не шла, не громили пока наши войска эти самые крупные соединения врага. Но вот фильтровать своих, отбившихся от частей, вылавливать дезертиров, охранять пути сообщения и важные объекты - это да, этим занимались. И при обращении к военнослужащим, и даже в подписях на официальных документах сохранилось вот это: «лейтенант Госбезопасности».
        С гражданскими было немногим легче. Документы, удостоверяющие личность, горели в шкафах и комодах при обстрелах и бомбёжках, их забывали, впопыхах оставляя родные города и сёла под натиском войск неприятеля. Теряли в дороге, прятал при угрозе плена, а вернее, попросту выбрасывали. Все знали, фашисты ищут коммунистов и евреев и сразу расстреливают. Ну его, от греха...
        Всё это оборачивалось сотнями и тысячами допросов, выяснением личности, но проверить слова человека часто не представлялось возможным - запрос на оккупированную территорию не пошлёшь. И тогда приходилось беседовать с людьми вновь и вновь, ловить на несоответствиях, неточностях, выявлять ложь. Но работа эта велась, перехватывали и лазутчиков, и дезертиров, и диверсантов. И протоколы, пусть не все, но сохранились. На них, уложенных в картонную папку с тесёмками, и кивал сейчас старший майор.
        - До октября если что и было, то подозрений не вызвало. Мало ли что могло случиться в этой круговерти. Странности начались под Орлом и Брянском. Почему, когда готовились к обороне Орла, силы пребывали в Мценск так нерасторопно? Третьего октября вместе с командующим туда прибыл всего один танк и полторы сотни мотоциклистов. Две танковые бригады, стрелковая дивизия и дивизион гвардейских миномётов тянулись к городу три дня. И причина не только в срочной передислокации частей. Переправа через Оку, где должны были пройти танки, оказалась сожжённой. По протоколам особистов, тоже «с воздуха»! Не взорвана, не подпалена, картина очень похожа на ту, что наблюдалась в Каменке: вдруг пролился огненный дождь. Десант высадился, честь им и слава, но «катюши» так и не добрались. Железнодорожные пути были приведены в негодность. В итоге, третьего числа немцы взяли Орёл.
        А уже пятого октября немецкие танки были в Карачёве, и шестого числа семнадцатая танковая дивизия ворвалась в Брянск и заняла мост через Двину. Может, наши и не ожидали такой прыти от фрицев, но и встретить противника тоже было нечем. Обещанные ещё в конце сентября снаряды так в войска и не поступили. Крупные, отлично охраняемые склады боеприпасов около Хвостовичей были взорваны как раз накануне отправки. По той же причине не смогли развернуться на полную мощь танкисты Катукова, пощипали противника знатно, но сдержать движение вражеских колонн на Вязьму не смогли. Не хватило горючего и боеприпасов. И здесь та же история - кто-то очень ловко и вовремя уничтожал железнодорожные составы и мосты, пути подвоза не справлялись с поставками всего необходимого фронту.
        Старший майор закурил новую папиросу. Задумчиво уставился на ворох бумаг.
        - Ну а потом зима, Каменка, и не только она. Почерк тот же - сожжённые переправы, склады, железнодорожные переезды. И это в то время, когда Ставка дала приказ разгромить Ржевско-Вяземскую группировку противника. Срезать этот коготь, занесённый над Москвой! А в нашем оперативном тылу действует ловкий, хитрый, обученный враг. Я думаю, скорее всего, группа. Как-то слабо вериться, что один человек способен на такое. Группа чрезвычайно мобильная, с обеспечением и связью, вооружённая, быть может, какой-то новой взрывчаткой. И этого хитрого и злобного врага нам необходимо нейтрализовать. Я посылал запрос в штаб фронта, но ответ получил предсказуемый: свободных людей нет. Появились подозрения, подтверждайте или опровергайте их своими силами. Но железных доказательств у нас нет. Да что там, вообще зацепок никаких нет. Поэтому я поручаю это дело тебе, Николай. Освобождаю на время от всей текущей работы, забирай эту папку, комнату выделим. И рой, рой поглубже. Запросы можешь отсылать в штабы фронтов, подпишу с ходу, но о результатах сообщай непосредственно мне...
        Под кабинет выделили каморку завхоза. Орлов вынес хранившийся там инвентарь: вёдра, лопаты, швабры да мётлы. Освободил стол и засел за работу. Докладные записки, рапорта, сводки. Особый отдел занимался своим делом - ловил шпионов и диверсантов. И надо сказать, справлялся: чередой шли фамилии задержанных, координаты тайников с перечислением изъятого, способы связи, агентура на местах. Вот! Это всё необходимо и искомой группе! Орлов был согласен с начальником, в одиночку такие масштабные диверсии - вспомнить хотя бы Каменку - не потянуть. Тогда получается, нужно пополнять запасы взрывчатки или горючей смеси, необходимы связь, провиант, нужно где-то укрываться между акциями. Значит, это или система схронов и секретов в лесах, что в условиях зимнего времени затруднительно, или, что вернее, помощь местного населения. Из тех, кто ненавидит Советскую власть и рассчитывает освободиться с помощью немцев от большевиков.
        И как раз этих составляющих работы любого диверсанта по документам не прослеживалось. Вот, к примеру, группа из трёх человек. При них рация, оружие, взрывчатка. Выходы в эфир пеленговались контрразведкой заблаговременно, а когда взяли гадов, то и позывные узнали, и время сеансов. Всё совпало, вопрос закрыт. А эта группа, она и по сей день выходит в эфир? Или использует какой-то другой канал связи? Служба пеленгации не идентифицировала пока все подозрительные передатчики, но этим занимаются Особые отделы фронтов. Если что-то появится, он об этом узнает. А пока...
        Что ещё бросается в глаза - применение какой-то неизвестной горючей взрывчатки. Вот описание уничтоженных путей под Брянском: «При осмотре обнаружено, что рельсы оплавлены до состояния растекания металла. Шпалы выгорели полностью. Создаётся впечатление, будто здесь распалили пламя такой температуры, что сравнить его можно разве что с мартеновской топкой. Данные разрушения обнаружены в эпицентре, а чуть дальше - вперёд и назад - рельсы покрылись окалиной и изогнулись, вырвав крепления...» Записано со слов оперативника, побывавшего на месте происшествия.
        Или ещё описание - мост через реку. Не деревянная какая-нибудь хлипкая конструкция, сработанная местными плотниками, а каменный мост, созданный мастерами около века назад и за это время ничуть не утративший надёжности и прочности. Здесь должны были пройти танковые колонны, место заранее осмотрели разведчики и сапёры. Никаких сомнений не было - многотонные машины прокатятся по мосту как по шоссе. Но накануне жители близлежащего хутора слышали гром, да такой, что дрожала земля. Никакой грозы не было - поздняя осень, какая гроза? А подошедшие войска обнаружили, что монументальное строение развалилось крупными фрагментами, погрузившимися в воду. Не фугас, разрушивший пролёт, а какой-то неизвестный заряд, расколовший мост в поперечнике!
        Подобных донесений и протоколов набралось с десяток. И что примечательно, воздействия проводились именно во время или перед передвижением войск или грузов. Словно загадочная группа заранее точно знала расписание перевозок, угадывала появление нужных целей в той или иной точке. Что же они, имеют агентурное обеспечение? Есть источники, снабжающие их стратегической информацией? Но тогда здесь нужно подключать Главное управление, искать утечку наверху...
        Орлов ломал голову над непонятной ситуацией, вопросов становилось всё больше, а ответы не предвиделись. Докладывать командиру было нечего. Как диверсанты получают взрывчатку? Если группу сбросили с самолёта, они не унесли бы с собой столько тротила. Значит, заготовили заранее и спрятали по пути следования? Но извлекать содержимое тайников, а потом ещё и перемещаться снаряжёнными в прифронтовой полосе, где постоянные проверки, очень рискованно.
        Методично работая со сводками, и воспользовавшись разрешением начальника, Николай разослал запросы в Особые отделы Калининского и Брянского фронтов. Через несколько дней получил ответы и неожиданно обнаружил информацию о диверсиях во время «Болоховской операции» в районе Болохова и Мценска в середине марта. Тогда Ставка проводила наступательную операцию с целью разгрома Орловской группировки противника. Успеха операция не имела, несмотря на упорные бои. И как знать, не благодаря ли отчасти диверсиям, проведённым вовремя и целенаправленно? Почерк был прежним: сожженная узловая железнодорожная станция и уничтоженные склады боеприпасов и топлива. А в апреле новая диверсия уже здесь, под Гжатском. Но по дорогам от Вязьмы до Брянска более трёхсот пятидесяти километров, это если просто ехать на машине. А ведь вокруг прифронтовая зона, а у Болохова и Мценска и вовсе самая что ни на есть фронтовая. Тут просто так не разъездишься. Такую оперативность трудно даже себе представить.
        А если это разные группы? Действуют независимо, каждая по своему заданию, просто все получают новое мощное ВВ с выраженным поджигающим эффектом? Тогда многое объясняется - и мобильность, и успешность действий. Забросили диверсанта, он поджёг склад и ушёл. Могло быть такое? Только вот масштаб разрушений как-то смущает. Больно уж велик.
        Поразмышляв над вопросом ещё, Орлов решил - нет, не годится версия. При таком масштабе работы и количестве групп или заброшенных агентов обязательно что-нибудь всплыло бы. Кто-нибудь попался с чудо-взрывчаткой на стадии подготовки, другой проболтался на допросе. К тому времени пойманных агентов Абвера набралось немало, да и перевербованные встречались. Где-нибудь да протекло бы. Получается, они имеют дело с чем-то уникальным - и по способу передвижения, и по способу уничтожения объектов. Да и по маскировке тоже. Нигде, ни в одном документе не упоминались люди: ни подозрительные, ни задержанные, ни военные, ни гражданские. Никакие. Только результаты акций: сожжено, разрушено, уничтожено.
        И не шёл из головы боец охранения, умерший на посту. Не убитый - обгоревший, зарезанный или задушенный - просто умерший. Может, мужик действительно был болен, да про то никто не знал? А мог и скрывать. Тут так, один себе указательный палец на правой руке норовит топором оттяпать, другой по ночам от боли корчится, а днём идёт в военкомат, примите, мол, в ряды.
        Может через эти мысли о болезнях и ранениях Орлов и зацепился за один документ. Случилось это две недели спустя, уже в конце апреля, когда попался на глаза отчёт о работе санитарного поезда. Ничего подозрительного в бумагах не было, да и работа санитарных поездов и летучек вряд ли могла заинтересовать особистов. Но проверяли всех. И вот деталь: в военно-санитарный поезд № 187 на станции Уваровка начальником поезда была принята на должность младшей санитарки Аглая Скобянникова, десяти лет. Девочка справлялась со своими обязанностями по уборке в вагонах, помогала ухаживать за ранеными, нареканий не имела. Однако через два дня пропала в районе полустанка Светлое. Поисковые мероприятия результатов не дали.
        Лейтенант посмотрел по карте, прогон Уваровка-Светлое - это же Гжатское направление. То есть, Аглая ехала в сторону фронта, а потом исчезла. Совпадение? Девочка могла потеряться, отстать от поезда. Не говоря уже о том, что санитарные поезда лётчики Люфтваффе бомбили безбожно. Но в рапорте о налёте авиации не было ни слова, пропала младшая санитарка, судя по всему, что называется на пустом месте. Вышла за водичкой на полустанке и не вернулась, а поезд ждать не будет.
        Нет, представить себе десятилетнюю диверсантку, сжигающую целые железнодорожные узлы, у Николая не получилось. Как ни старался. Но вот способ перемещения показался ему любопытным. Лейтенант разослал запросы, вник в курс дела. Оказалось, в военное время и в санпоезда абы кого не берут, и политрук там есть, он же часто и особист. Но и персонала в поездах постоянно не хватает. Железнодорожников - машинистов там, контролёров - проверяют очень жёстко. За врачами и медсестрами тоже смотрят, а вот санитарам внимания уделяют меньше, да и не хватает их всегда. Предпочитают мужчин, чтоб раненых таскать могли, да где ж их на всех возьмёшь? На фронте мужики-то. Потому берут всех - женщин, подростков. Вот, получается, и детей тоже.
        Орлов посла запрос в Особый отдел Главного управления тыла и выяснил, что подобные случаи встречались и раньше. Со второй половины февраля по конец марта нашлись ещё три упоминания о принятых в санитарные поезда и пропавших потом детях. Один из них был мальчиком двенадцати лет. Правда, тот вроде сразу просился до определённой станции. Там, мол, родня живёт. А во время следования обещал выполнять всю необходимую работу, и обещание выполнил.
        Две другие были девочками. Панина девяти лет, и Свириденко одиннадцати лет. Обе погибли при бомбёжках. Но ехали по маршрутам в районе прифронтовой полосы Ржевско-Вяземского выступа. Николай почитал рапорта, повертел их в руках, понимая, что могли происходить и другие подобные случаи, не попавшие в отчёты особистов. Ничего ведь не пропадало, урона никто не понёс, а дети есть дети. И уже отложил было бумаги, решив, что полезной информации во всём этом ноль, но следуя исключительно привычке разбирать всё до последней запятой, выяснил место нахождения означенных поездов. И обнаружил, что по счастливой случайности как раз сейчас стоит в Можайске на укомплектовании поезд № 187, тот самый, с которого пропала когда-то Аглая Скобянникова. Воистину, неисповедимы военные дороги!
        Орлов отправился на вокзал, отыскал и поезд, и начальника, и старшую сестру, взявшую девочку санитаркой. Звали её Анной Тимофеевной, начальник станции нашёл комнату для разговора, ещё и горячего чаю принёс.
        - Ну что вам сказать? - тихо начала рассказ Анна Тимофеевна, грея руки о стакан с чаем. - Да, прибилась девочка к поезду. Плакала, говорила, семья погибла полностью, одна осталась, податься некуда. Жалко её стало. А она - возьмите, мол, поломойкой, всё делать буду. Хоть так фашистам отомщу, раз в армию не берут. Сама худенькая, маленькая, в чём душа держится. Сказала, что ей десять лет, но, по-моему, приврала. Добавила год или два. Но с работой справлялась...
        - Документов, конечно, никаких не показывала? - спросил на всякий случай Орлов.
        - Да какое там, - слабо улыбнулась женщина. - При ней и был-то худой вещмешок с тряпочками, да смешной плюшевый медвежонок с оторванной лапой. Говорила, подарок отца. Никогда с этим мишкой не расставалась. Да и какие документы у ребёнка? А у нас, как назло, нехватка рук, хоть вой...
        - А как она ушла? - задал свой главный вопрос особист.
        - На полустанке выскочила, вроде как знакомого кого-то на перроне увидела. Мол, знать может, где её тётка сейчас находится. Кроме этой тётки у Аглаши никого не осталось. Ну, я разрешила, только быстро, говорю, стоим всего минуту. А потом замоталась, дел-то много. Когда кинулась, поезд давно в пути был, а Аглаю никто не видел. Отстала, видать. А может, повезло ей? Знакомый этот, может, к тётке девочку отвёл? Вот было бы здорово...
        - Как хоть выглядела эта ваша санитарка? - уже совсем на всякий случай спросил Николай.
        - Да как, как все дети, наверное. Волосёнки русые, глаза серые. Худенькая очень, говорю же... Да, родинка у неё под левым глазом, смешная такая...
        Старшая сестра ни разу не поинтересовалось, почему её расспрашивают о девочке. Лейтенант Госбезопасности, раз задаёт вопросы, значит, имеет право. Вон, начальник станции, у которого дров не допросишься, на цыпочках бегает. А Орлов подумал: «Пустая затея была с самого начала, нет тут ничего». Но вслух поблагодарил Анну Тимофеевну, с чем и распрощались.
        В начале мая Орлов убедил старшего майора в необходимости поездки в Особый отдел Брянского фронта, больше надеясь на слепую удачу, чем логически объясняя целесообразность такого хода. Поскольку данных по диверсанту (или группе) было по-прежнему крайне мало, точнее не было совсем, начальник разрешил. Военно-транспортным самолётом Николай добрался до Белёва, под которым расположился штаб фронта.
        Лейтенант вновь засел за рапорта, и наткнулся на докладную записку одного из дивизионных особистов, где говорилось о заявлении гражданина, якобы видевшего подозрительного человека на станции Луговая недалеко от Мценска. Записка была датирована 30 марта, но написана была столь невнятно и бестолково, что Орлов сути не уловил. Оперативник, её составивший, переведён в штаб Юго-Западного фронта, но фамилию заявителя Николай запомнил. И разыскал этого человека в Белёве.
        Человек оказался уроженцем Брянска, всю жизнь там прожившим (лишь война заставила перебраться за линию фронта, да и то неглубоко в тыл и временно), да вдобавок бывшим милиционером. Службу начинал ещё до революции, топтуном в криминальной полиции. После свержения царизма легко принял Советскую власть и пошёл в милицию, опять же в службу наружного наблюдения. Опыт был у деда ещё тот - такие детали подмечал, что простому смертному и в голову не пришли бы.
        Они сидели в полуразрушенном доме. Совсем недалеко располагался занятый немцами Брянск, окружённый нашими войсками. Там постреливали, бои приняли затяжной позиционный характер. Иван Константинович разогрел чай на печи. Сейчас, в мае, стало наконец-то теплее, но старик всё ещё топил и носил тёплую безрукавку. Прихлёбывая кипяток, слегка подкрашенный заваркой, неторопливо рассказывал:
        - Когда Орёл немцы взяли, так через три дня и в Брянске объявились. Мы тогда в Знаменский район подались. На хутора. Сотня человек всего и набралась, остальные кто раньше эвакуировался, кто в городе остался. Перезимовали кое-как, каждый день фрицев ожидая. Но немец на отдалённые хутора, снегом по крыши занесённые, не лез. Да и других забот хватало. А в конце февраля слух прошёл, что наши бьются в районе Городища, рвутся к Болхову и Мценску. Народ решил туда двинуть, чтоб за линию фронта уйти. В Болхове мощный укрепрайон был, там мышь не проскочила бы. Пришлось обойти западнее, мимо Козюлькиной. Там щель в немецкой обороне нашли. Пробрались. Ну, приняли нас, две недели в особом отделе мурыжили, сам понимаешь. Потом направили через Оку, в Полтево. Вот там я эту девчонку в первый раз и встретил. Как раз склады фронта спалили невероятным образом, об этом тогда много судачили. Огонь, говорят, был до небес. А может, с небес, чёрт разберёт.
        - Девчонку? - удивился и насторожился Орлов. - Огонь с небес?
        - Девчонку, ага. Ты дальше слушай. Так уж вышло, пришлось нам с ней разговаривать и раз, и другой. По первому разу - то да сё, как звать, куда идёшь? С моей стороны вроде забота, а она напугана, одна, к взрослым жмётся. Ну назвалась Марией, Машей, значит. К родне, мол, идёт, в деревню. А вдругорядь встретились мы через три дня, восточнее, ближе к Черни. Тогда аккурат узловую станцию рванули, через которую подкрепление прибыть должно было. Я её признал, подошёл вроде как к знакомой. Тут надо сказать, за минувшие три дня я под бомбёжку угодить успел. Зацепило маленько, на голове повязка до глаз, девчонка меня и не признала. Слышу, имя-то другое называет, дескать, Алина она. И деревню тоже другую. И это бы пусть - под обстрелами, когда война в двух шагах грохочет, всяко перепутаешь. Со страху и как мамку родную звать забудешь. Поразило меня тогда следующее - вела себя малявка по-другому. Походку изменила, осанку, говор был волжский, окающий, а стал южный, с мягким «г». И артистично так всё пигалица проделывала, естественно так, хоть сейчас в театр на сцену. Вроде одна дивчина, родинка под левым
глазом приметная, и будто разные люди. Таким вещам специально учат, поверь мне, облезлому сторожевому псу...
        Иван Константинович примолк, а Орлов крепко задумался. Да, это уже профессиональные приёмы. Такое с бухты-барахты не получится, тренируют подобное месяцами. Здесь топтун, подмётки съевший на подобных делах, промахнуться никак не мог. Будь на его месте кто другой - не приметил бы, внимания не обратил, но дед, как опытный музыкант, сразу уловил знакомую мелодию.
        - Хотел я дивчину эту в комендатуру свести, - продолжал между тем бывший милиционер. - Пущай, думаю, разберутся, что она за беженка такая, но та ушла прямо из-под носа. Хитро ушла - внимание отвлекла, и нет её. Такое тоже не всякий умеет, этому тоже учиться надо. Выводы делай сам. Я попытался всё особисту рассказать, да тот бестолковый какой-то попался. Всё уразуметь не мог, к чему я веду.
        - Иван Константинович, а игрушка при ней была? - замирая от предчувствия удачи, подавшись вперёд, словно гончая, взявшая горячий след, спросил Орлов.
        - Откуда знаешь? - удивился собеседник. - Была, прижимала она к груди плюшевого мишку с одной оторванной лапой. Ещё и поэтому запомнил. Немногие детишки сейчас в куклы играют. А ты хват, лейтенант. Молоток...
        Но Орлов похвалы уже не слышал. Родинка и медвежонок. Аглая с санитарного поезда! Вот где вынырнула пропажа. И тут же произошли две диверсии подряд.
        Использование детей Абвером не было для него новостью. С началом войны гитлеровцы подбирали русских ребятишек из беспризорников, которых стало много, находили малолетних преступников. Обещали шоколад, еду до отвала, одежду. Да зачастую много и не нужно было для голодного, насмерть перепуганного ребёнка, только что потерявшего родителей и дом. Отчаявшегося до последней крайности. Буханка хлеба и доброе слово - этого достаточно. Засылали их больше с целью разведки. Иногда снабжали взрывчаткой для разовых акций. Абвер считал таких маленьких агентов расходным материалом: лишь бы выполнили задание, дальнейшая судьба их никого не волновала.
        Но вот чтобы забросить маленькую девочку в длительный автономный рейд по тылам противника, да, судя по всему, на самообеспечении, да ещё снабжать её новейшей взрывчаткой?.. В это верилось с трудом. Конечно, перемещаться по тылам ей проще. Особые отделы жёстко разбирались с военнослужащими, с взрослыми гражданскими лицами. На детей обращали внимания меньше. Обычно старались собирать ребятню на эвакопунктах и побыстрее отправлять за Урал. Переписывали имена не слишком внимательно, да и списки часто терялись в суматохе.
        Ребёнку легче прибиться к колонне беженцев, следующей в нужном направлении. Подсесть в эшелон с эвакуируемыми, да и в военно-санитарный поезда, кстати, тоже. В нужный момент отстать, потеряться, и выполнить задание. Ведь были ещё две погибшие девочки, ехавшие на санпоездах! А кто тела видел, кто может точно сказать, что они погибли? Всё списывали на бомбёжки. Ну а назваться разными именами, возраст изменить в пределах допустимого, это для агента семечки.
        Правда, чтобы подобраться к объекту, нужна совсем другая выучка, диверсионная. Но Аглая, как выясняется, была девочка не простая. Много чего умела. Единственный вопрос - как она, к примеру, в одиночку смогла заминировать крупную узловую станцию? Или мост? Или у неё есть помощники? Чушь! Нет смысла засылать агента, а за ним следом толпу исполнителей. Сгорят все. Хотя... Если она разведчица? А потом по её наводке... Тоже чушь. Будь она простой разведчицей, из тех, кто подаёт знаки авиации сигнальными ракетами, долго не пробегала бы. Таких брали быстро, рядом с местом преступления. И напомним, никаких бомбардировщиков не было ни разу. И близко не было.
        Орлов измучил себя вопросами, добираясь в Можайск. В Белёве он больше ничего интересного не нашёл. Но картинка по-прежнему не складывалась. Например, вопрос о связи. Как она получает задания из Центра? Связники, секретные закладки, припрятанные рации по пути следования? Сложно и ненадёжно в условиях прифронтовой полосы. В населённом пункте такое устроить можно: агентура, явки, прочее. Но здесь, когда обстановка меняется чуть ли не ежедневно, враждующие стороны то наступают, то отступают, то перестраиваются, меняя дислокацию - вмиг останешься и без рации, и без связников. Опять вопрос без ответа.
        По прибытию Орлов пошёл на доклад к старшему майору. Доклад прозвучал неубедительно.
        - Таким образом, можно считать очевидным, что это не группа, - говорил он, стараясь больше смотреть в документы, чем в глаза начальника. - И даже не военнослужащий. Вот я нарисовал схему примерного передвижения агента по датам и локализации совершенных диверсий. Никакой системы не просматривается. Передвижение на первый взгляд хаотичное, но он всегда оказывается в нужное время в нужном месте. Совершает акцию, наносит нам максимальный урон, и исчезает. Но зацепок никаких. Любую группу, как и отдельно взятого военнослужащего, за это время непременно зафиксировали бы патрули. Он бы уже появился в нашем поле зрения, и скорее всего, был бы уже обезврежен. Чего не произошло. С гражданским лицом та же история - чуть раньше или позже он обязательно попадает в Особый отдел и подвергается доскональной проверке. Что-то да всплыло бы.
        - Выводы, лейтенант, - тяжёлым голосом проговорил начальник.
        - Я думаю, товарищ старший майор, это ребёнок. Девочка.
        -Девочка?! - брови замначальника Особого отдела армии поползли вверх. - А может, это дух святой, лейтенант?! Может, призрак, тень отца Гамлета? Давай без чертовщины. - Старший майор сбавил тон и плотнее уселся на стуле. - Идея твоя кажется фантастической. Она не выдерживает критики, и ты сам знаешь вопросы, на которые подобная версия не даёт ответов. Они все прозвучали в твоём докладе - связь, снабжение, возможность укрыться между акциями. Между тем, диверсантом заинтересовался штаб фронта, вот-вот информация уйдёт в Главное управление. В каком виде мы тогда предстанем? Сохраним ли погоны? Неделя тебе сроку. Хочешь проверять детей - проверяй. Детей, взрослых, беженцев, местных - всех. Но результат дай. Свободен.
        С тяжёлым сердцем покинул Орлов кабинет начальника, где некогда неизвестный завуч корпел над составлением планов учебного процесса. Тоже для детей, кстати, школьников. Неужели теперь придётся гоняться за девчушкой? Что ж ты наделала, война? Но если она несёт смерть и разрушение, то да - придётся. А поймаем, поступим с диверсанткой по законам военного времени. Суровым законам, и возраст никто в расчёт принимать не будет.
        Неожиданно всплыл в памяти эпизод. В феврале была обезврежена разведгруппа войск СС. Орлову тогда довелось присутствовать на допросе. Командир группы, гауптштурмфюрер СС, ни в чём не признавался, не называл ни имени, ни номера части, ни целей и задач разведрейда. Даже звание его стало известно от другого члена группы. Командир же молчал, только кривил разбитые губы в презрительной усмешке. Ненависть читалась в глазах. Но когда понял, что жизнь его вот-вот прервётся, взорвался криком:
        - Никогда вам не победить нас! Никогда! Вы даже не представляете, с какой нацией воюете! Дети берут в руки оружие, да что оружие - сжигают ваши танки одним лишь взглядом! И они неуловимы, они среди вас, такие же, как вы. Вам не поймать их, не посадить в клетку. Это сам дух Великой Германии, поднявшийся покарать своих врагов - а дух непобедим!..
        Он орал ещё что-то, его отволокли за барак и расстреляли. У всех присутствующих осталось неприятное ощущение, хотя выкрики фашиста слишком походили на фанатичный бред сумасшедшего. Никто не придал им тогда значения. А сейчас Николай вспоминал лицо капитана СС, его слова, и всё это обретало новый, тревожный и неоднозначный смысл. Дети, сжигающие танки взглядом... Он помнил оплавленные орудия на станции Каменка. Он видел своими глазами уничтоженную на марше колонну танков «Т-34». Действительно, создавалось впечатление, что бронированные машины побывали в мартеновской печи. Где ж тут собака зарыта?
        В середине мая, выдались неожиданно тёплые деньки. Солнце, наконец-то, подсушило землю. В воздухе плыл тот неповторимый аромат весны, который и описать-то трудно, но он чувствовался всем телом, уставшим от морозов, слякоти, войны...
        Орлов направлялся в здание бывшего горсовета, уцелевшего лишь наполовину. Там располагалась комендатура, и Николай рассчитывал получить списки детей, эвакуированных через можайскую станцию железной дороги. Надежда на успех была слабой, но с чего-то нужно начинать. Он шёл бывшей центральной площадью, местные жители вместе с бойцами сапёрного взвода убирали завалы у разрушенных зданий. Город оживал, слышались людские голоса, и даже смех.
        Орлов свернул к выходу на улицу, мимо маленького стихийного рынка, где меняли всё подряд на съестное, и неожиданно приметил детскую фигурку на краю площади. Девочка. Зимнее ещё пальтецо, ветхое и заношенное, худенькие ножки - нитяные чулки с морщинками и стоптанные ботиночки. Голова обмотана платком, а на спине котомка - ребёнок стоял к офицеру спиной. В другое время прошёл бы мимо, своих забот полно, но сейчас, когда в голове постоянно крутились вопросы о диверсантке (почему-то Орлов не сомневался, что находится на верном пути), невольно сбавил шаг и приблизился к одинокой фигурке.
        - Девочка, а что ты стоишь тут одна? Где родители?
        Она обернулась как-то неловко, полубоком, правая рука сжимает воротник пальто, а левую не видно. Лицо прикрыто платком, только глаза блестят, но выражения не разобрать. Испугана?
        - Мамку жду, дядечка. Она на рынок пошла, вещи на продукты поменять, а мне велела ждать здесь.
        - А что замоталась с ног до головы? Даже носа не видно... - Лейтенант улыбнулся. Он расслабился - девочка ждёт мать с рынка, что может быть естественнее? Бдительность, это хорошо, а вот мнительность - плохо.
        - Хвораю я, дядечка. Мамка кутает...
        - Так весна же, посмотри! - развеселился Николай. - Подставь лицо солнышку, оно всю хворь выгонит! Ну-ка, давай...
        И шагнув, потянулся, чтобы опустить платок ниже. И даже коснулся ткани, немного сдвинув её, но тут же отдёрнул руку от острой боли в запястье. Только и успел различить родинку под левым глазом, да недетский какой-то, слишком серьёзный взгляд серых глаз. Осознать в полной мере происходящее он не успел. Колени подогнулись, и сильное, тренированное тело лейтенанта Госбезопасности рухнуло навзничь в пыль мостовой. Он попробовал пошевелиться - не получилось. Руки и ног занемели, сделались ватными, организм перестал подчиняться воле. Только дыхание сохранилось, да шумное биение крови в висках.
        Орлов попытался крикнуть нечто предостерегающее, что заставило бы людей встрепенуться - опасность рядом! - но с губ сорвался едва слышный хрип. А в глазах застыло - высокое, бездонное, такое чистое и мирное - весеннее небо...
        ГЛАВА 10
        1942 год. Весна-лето. Изгин
        На южном направлении май отметился наступательной операцией под Харьковом. Советское командование намеревалось нанести удар по группе армий «Юг» под общим командованием фельдмаршала фон Бока. Двенадцатого числа 6 армия и армейская группа генерала Бобкина начали прорыв в направлении Змиева и Краснограда. Там завязались ожесточённые наступательные бои, а южнее, с другой стороны «Барвенковского выступа» приходилось обороняться. Здесь, у Лозовой и Барвенково насмерть стояли дивизии 57-й и 9-й армий Южного фронта.
        Высоту 216 уже второй день обороняла рота лейтенанта Ковшова. Высота - одно название, бугорок в степи, изрытый воронками от снарядов. Изломанная линия окопов, пулемётные гнёзда. Ни минного заграждения, ни противотанковых надолбов - где их взять? Но дрались отчаянно. Недалеко от позиций чадно горел немецкий танк «Т-IV», «четвёрка», и густо устилали землю трупы солдат - наших и чужих.
        Весенняя распутица наконец закончилась. На смену непролазной грязи пришло засушливое потепление, и почва быстро покрылась спёкшейся коркой. Твёрдую и неподатливую эту землю с трудом брали сапёрные лопаты, ветер гнал мелкую как пудра пыль, и она застила глаза, скрипела на зубах, забивалась в оружейные затворы. Бойцы упорно крепили окопы и пулемётные гнёзда, каждый понимал - это лишь краткая передышка. Скоро фрицы вновь ринутся в бой.
        Распределяя силы в преддверии очередного удара, лейтенант лично расставлял бойцов по местам, показывал сектора обстрела, проверял пулемёты. Наконец, покрутив головой, крикнул:
        - Рядовой Изгин! Алексей, ты где?
        - Здесь, товарищ лейтенант, - подбежал невысокий, коренастый боец. Шинель в грязи, сапоги в пыли, пилотка съехала набок. Сейчас здесь все такие, не до образцовой выправки. Спасибо ещё, что нет пока на голове и руках серых бинтов, пропитанных засохшей кровью. Зато ремень верной трёхлинейки, перекинутый через плечо, держат крепко перепачканные пальцы с траурной каймой под ногтями. Снять оружие с солдата можно только с мёртвого, живой ни за что не отдаст.
        - На тебя, боец, особая надежда. Ты ж у нас вместо снайпера. Прямо как в приказе товарища Сталина: «Изучить в совершенстве своё оружие, бить врага наверняка».
        - Так точно, товарищ лейтенант, - белозубо улыбнулся рядовой. - Есть бить наверняка!
        - Выбирай позицию сам, я тебе указывать не буду. Учёного учить, только портить. И давай покажем фрицам, как умеет сражаться Рабоче-крестьянская Красная армия!
        Боец козырнул и побежал вдоль окопа. Оружие своё, винтовку Мосина, он действительно знал в совершенстве. И врага бил наверняка, это тоже не подлежало сомнению.
        Алексей Изгин был родом из Приамурья. Родителей своих не помнил - мамка в родах умерла, отца на охоте медведь задрал, когда Лёшка ещё совсем крохой был. О родителях рассказывала соседка, бабка Авдотья. Воспитанием же, сколько Лёха себя помнил, занимался дед Ршыун, старый нивх и потомственный заготовитель пушнины. Приходился ли малец ему родным внуком, про то ни Авдотья, взявшая над мужиками что-то вроде шефства, ни сам дед говорить не любили. И по внешности точно не определишь. Ну, может, чуть раскос Алексей, скуласт немного, так это и у русских встречается. Да и какая, в общем-то, разница, все мы советские люди. Как бы то ни было, парень привык к старому охотнику и другой родни не знал и не желал знать.
        Нивхи, или нивахи, народ малочисленный. Живут в низовьях Амура да на Сахалине, в среде русских поселенцев мало чем и отличаются, но обряды свои соблюдают и веру чтут. Занимаются лесным промыслом, шкуры сдают в заготконторы. На выручку покупают патроны, соль, спички, крупу, и обратно в лес. В посёлке их не очень-то и встретишь.
        Однако дед Ршыун - иное дело. То, что Алексей будет охотником-заготовителем, обсуждению не подлежало. Отец белку в глаз бил, сам дед в охоте мастак, каких поискать. А его, в свою очередь, тоже отец к ремеслу приучал. Династия. Но на дворе стоял двадцатый век, Алексею нужно было учиться. Сегодня без грамоты - куда? Потому имел старый нивх избушку на краю посёлка Верхнего, что в тридцати верстах от Николаевска-на-Амуре. В отличие от соплеменников вёл жизнь скорее оседлую, чем кочевую, а Лёшку гонял в ближнюю во всей округе школу. За семь километров по тайге. Учись, внучок, уму-разуму набирайся.
        Так и рос Алексей: утром пробежка на занятия, вечером - кросс по пересечённой местности до дому. Да ещё уроки выучить нужно, да по хозяйству помочь - вдвоём ведь жили. А вот во время каникул уводил дед Ршыун внука в дальние походы, по непролазной, нехоженой тайге, где лишь звериные тропы да редкие охотничьи заимки с обязательным припасом дров и спичек. Учил читать следы обитателей леса, показывал, как прятаться, как к добыче подкрадываться - охотиться учил.
        По взглядам нивхов, мир устроен просто, но упорядоченно и справедливо. Охотник бьёт лося, ему нужно питаться и кормить семью. Но и убитый лось уже вписан в великую Книгу Жизни как пропитание, у него нет и не может быть иной судьбы. Порядок в мире поддерживают духи - земли, воды, воздуха, тайги. Они зорко следят, чтобы не пролилась лишняя кровь. Знал бы Ршыун слово «гармония», так бы и называл наверно справедливое это мироустройство. В свою очередь охотник такой же житель леса, как и лоси. Те едят ягель, за ними охотятся волки, волков бьют охотники. Так вращается великое колесо бытия - все обитатели тайги берут у неё что-то, и все что-то отдают. Поэтому духи помогают охотникам, но только пока те следуют справедливому и честному пути, заповеданному предками.
        В этом же заключалось и искусство меткого выстрела. «Целиться из ружья, конечно, нужно, - говорил старый Ршыун, - но пулю посылает не палец, нажимающий на спуск. Не глаз ловит цель на мушку - духи направляют руку твою через волю, а воля - полёт пули. Если ты в ладах с миром, не нарушаешь великих законов, не ищешь выгоды для себя одного - можешь вообще закрыть глаза. И стреляй. Попадёшь точно...»
        Долго не давалась эта наука Алексею. Ну как же так? Вот - мушка, прицельная планка, вот - цель на мушке. Теперь останови дыхание, замри и пла-а-а-вно так...
        Бах! Зверёк порскнул в заснеженный подлесок и был таков.
        Дед только смеялся. Иногда отвешивал шутейный подзатыльник. И принимался повторять всё сызнова.
        - Вот шумит тайга над головой - слышишь? Духи ветра и духи леса шепчутся между собой. О чём говорят, нам с тобой знать не положено, но слушать можно. Вот ручей журчит, духи воды пересмеиваются. И трава шелестит о чём-то своём, и земля шуршит под ногами не зря. Почувствуй это всё, поладь с этим, стань и травой и ветром. Но главный дух - дух охоты. Тот, что ведёт тебя по правильным тропам на встречу со зверем. Он и убережёт, если надо, и подскажет. Только умей слушать. А в нужный момент - сведёт воедино волю, взгляд, руку и сердце для точного выстрела. Тот, кто голос этого духа не слышит, никогда настоящим охотником не станет.
        Так учил старый нивх. Может быть, не такими словами, по-своему объясняя окружающую природу, но смысл получался именно такой.
        Шло время. Алексей осилил четыре класса, шёл ему тринадцатый год, но в тридцать третьем ввели семилетнее обязательное образование. Выходило, нужно было учиться дальше. Дед почесал реденькую бородку и заявил, что семилетка, это для тех, кто на завод наладился, или трактор по полям волтузить хочет. Для того чтобы зверя метко бить и четырёх классов хватит. Указы из Москвы до Приамурья добирались долго, порой годами, и дед Ршыун устроил внука в заготовительную артель. Теперь Алексей считался полноправным охотником и ничем другим, кроме добычи пушнины не занимался. И освоил-таки мастерство под руководством мудрого наставника.
        Грянул сорок первый год. В июле Алексей аккурат отпраздновал восемнадцатилетние, а в сентябре его вызвали в военкомат. Охота за пушным зверем кончилась, началась охота на людей. Изгина определили в стрелковую дивизию, и в октябре сорок первого он уже бился на Московском направлении. Хорошо запомнился первый бой. Немцы прижали роту огнём. Пулемёты били так, что казалось, чуть приподними голову - причешут бритую солдатскую голову огненной гребёнкой. Насмерть. От разрывов снарядов гудело в висках и звенело в ушах, дышать было нечем. Все охотничьи премудрости вылетели из головы напрочь...
        Поэтому во время стрелковой подготовки он добросовестно выполнял наставления инструкторов. Учился вновь: как правильно держать винтовку, как стрелять из положения лёжа или с колена. Как целиться и нажимать на спусковой крючок. Параграфы Уложения по стрелковому делу ложились на приобретённые в тайге навыки, отодвигали в сознании науку деда. Лёжа в промёрзшем снегу Изгин отчаянно рвал затвор, досылая патрон, и посылая пулю за пулей в сторону неприятеля, не слишком-то заботясь о меткости стрельбы. Но это до поры...
        Когда ударили орудия, боец вжимался в землю, забыв, кто он есть и как его зовут. И лишь губы шептали обращение к духам земли - помогите, защитите, не дайте погибнуть! А когда ротный крикнул: «В атаку!» - показалось, ноги удержат, не захотят поднимать непослушное тело. И он так и останется на месте - безвольно лежать, уткнувшись лицом в хрусткий снег. Но старшина Егоров, сорокалетний мужик, успевший повоевать ещё в финскую, ухватил за воротник шинели, поднял рывком.
        - Вперёд, твою мать!.. Давай, солдат, всем вставать страшно, но валяться тут - позорно! За нашу Советскую Родину!..
        И он бросился вместе с другими в атаку - на пулемётные очереди, в огонь и дым, навстречу смерти. Остался жив, только галифе промочил, и схватились они у гульфика ледяной коркой. Никто из бойцов не посмеялся потом. Похлопали по плечу: «Так у всех бывает по первому разу, парень. Не журись».
        С тех пор минуло немало времени, с каждым боем Алексей становился спокойнее и увереннее. Тем временем наши войска перешли в контрнаступление, рота уже участвовала в освобождении Подмосковья и Калуги. Потом дивизию перебросили на Южный фронт, и вот он здесь.
        Стрелок выбрал себе возвышенное место с хорошим обзором и немного в стороне от окопа. Из трёхлинейки можно вести прицельный огонь на километр с гарантией, этого более чем достаточно. Цели его - командиры подразделений, пулемётчики. Если очень постараться, можно попасть в смотровую щель «четвёрки». При открытой заслонке триплекс не всегда выдерживал прямое попадание пули. Убитый механик-водитель делает бронированную машину на время беспомощной. Тут уже ребята из истребительного отряда постараются. Разбить из противотанкового ружья гусеницы для них милое дело. А пока сам умостился поудобнее, изготовился.
        И тут началось. Артподготовка была короткой, но плотной. Снаряды рвались вокруг, вздымая тонны грунта, свист осколков заставлял сердце замирать. Ничего другого, кроме как вжаться в землю и ждать, не оставалось. Ждать и верить, что уцелеешь в этом огненном кошмаре, в этой смертельной свистопляске зазубренного раскалённого металла. Бить врага может только живой боец, а он, Алексей, тем более не имеет право погибнуть - на него рассчитывает командир.
        В ушах ещё звенело, и в воздухе плавала густая пыль пополам с дымом. Невыносимо воняло сгоревшей взрывчаткой, но с немецкой стороны уже потянулись, пригибаясь, фигуры в серых мундирах. Немедленно заработали пулемёты, прикрывающие пехоту. До переднего края обороны фрицев было метров четыреста, пули принялись резво взбивать фонтанчики на бруствере наших окопов...
        Алексей присмотрелся - одна вспышка почти напротив, вторая левее. Пламя видно хорошо, но всё, что вокруг, скрывается в мареве, плывёт, зыбится. Пулемёты долбят настойчиво, словно адские швейные машинки. И пулемётчики рядом, хотя их и не различить. Но пулю направляет не палец, и даже не глаз. Воля, вот что властно ведёт её к цели. Алексей совместил мушку с трепещущим огоньком напротив, потом прикрыл глаза. Он чувствовал, как «ходит», чуть смещается ствол винтовки: вправо-влево, вверх-вниз. Палец выбрал свободный ход спускового крючка. Стрелок замер. Остановилось не только дыхание, казалось и сердце тоже. Всё тело стало лёгким, нечувствительным, будто чужим.
        Легчайшее движение пальца - выстрел! И очередь захлебнулась.
        Алексей передёрнул затвор, полетела в сторону горячая гильза.
        Сейчас второй номер у пулемёта займёт место первого. Лишь ожила вспышка, Изгин всё повторил вновь. Прикрыть глаза, замереть, отключить все мысли и чувства. Превратиться в бревно у обочины заброшенной дороги. Бревно давным-давно никому ненужное, истлевшее изнутри.
        Выстрел.
        Передёрнуть затвор. Выстрел. Ещё выстрел.
        В следующий миг почувствовал - пора менять дислокацию. Перекатился. Вовремя, там, где только что находился, взлетел фонтан земли и дыма. Из миномётов лупят, гады! С тупым звуком вгрызаются в грунт пули. Снайппер подхватил винтовку, перебежал на несколько метров левее, залёг. Оба пулемёта молчали, зато немцы были уже близко. Бежали во весь рост, стреляя на ходу. Их встречал наш ружейный и пулемётный огонь.
        Фуражки офицеров Изгин научился различать давно. Даже в круговерти боя, под свист пуль и близкие разрывы снарядов зорко выхватывал офицеров из числа атакующих. Вот он, командир, ведёт своё подразделение. Распялен в крике рот, бьётся в руках автомат. Алексей перезарядился, вскинул винтовку - выстрел! Человек в фуражке падает ничком, словно споткнулся на бегу. Вперёд выдвигается другой, в каске - заместитель, ефрейтор, или оберфельдфебель. Выстрел!
        И снова - определил цель, прикрыл глаза, плавно нажал на спуск. Алексей не сомневался - каждая его пуля находит врага. И этому были основания...
        Война многое изменила в бойце. Впитанное от деда Ршыуна мировоззрение пошатнулось, привычный и ясный до тех пор мир обернулся самой чёрной, жестокой и кровавой своей стороной. Люди убивали людей - не ради пропитания, не защищаясь, как случается зимой в тайге, когда столкнёшься со стаей голодных волков, а по приказу командиров. Да, в бою логика простая: если не ты врага, то он тебя, но посылает в бой командир, человек, наделённый таким правом. Под пули гонит страх: за неповиновение - трибунал, клеймо труса и дезертира, расстрел. Только слово «Родина» заставляет душу бойца встрепенуться, помогает оторваться от такой надёжной, спасительной земли, вылезти из окопа и броситься под вражеский огонь.
        То, что он бьётся за родную землю, Алексей понимал, но почему фашисты стремятся захватить не принадлежащее им - это с трудом помещалось в голове едва грамотного охотника. Он слушал замполитов, повторял со всеми лозунги, не трусил, не кланялся пулям. Он дал присягу на верность Отечеству и честно исполнял свой долг. Казалось бы, что ещё? Но гармония мира, та гармония, которой учил его старый нивх - нарушилась.
        Нет, духи не исчезли. Он слышал их голоса в шелесте листвы подмосковных лесов. Знал, в степях властвуют духи ветра и земли, а около рек - духи воды. Бесплотные создания всё так же стремятся удержать мир своими незримыми связями, хоть и ослабли они изрядно, эти неосязаемые нити. И главное - искусство меткого выстрела постепенно возвращалось. Нечасто удавалось воспользоваться им. Охота и война слишком разные вещи. Враг частенько не давал возможности сосредоточиться, услышать голос духа охоты, совместить волю и полёт пули.
        Но со временем появился ещё один дух - злой, жестокий и беспощадный дух войны. Он вмешивался в законы бытия, когда того хотел сам, не подчинялся никаким правилам и законам, и требовал - постоянно и властно - человеческой крови! С ним невозможно было бороться, но и подружиться тоже было нельзя. Алексей пребывал в смятении. Выполняя приказы командиров, подставляя грудь под вражеский огонь, рубя фрицев сапёрной лопаткой в рукопашных, он всё время чувствовал эту неправильность, эту огромную безумную ложь, называемую войной.
        Пока однажды, в скоротечном бою под Калугой, не заставил злого духа служить себе. Противник тогда много превосходил их численностью, а боеприпасы на исходе. Но нужно было держаться, во что бы это не стало, и настал миг, когда каждая пуля, выпущенная из трёхлинейки Алексея, начала находить цель. Он прикрывал при выстреле глаза, доверялся необъяснимому чутью, что безошибочно выводит охотника на логово зверя. И словно вновь оказывался в тайге, в противостоянии с хищниками. Волками, оголодавшими за зиму. Тогда замолкал разум, умирали все вбитые инструкторами навыки и впитанные знания. Пробуждались и начинали руководить телом древние инстинкты, тоже звериные.
        В том бою он пустил дух войны в себя, поставил великую правду сражения за Родину в один ряд со всеми остальными духами, обитающими в мире. И теперь природа истребления стала иной ипостасью духа охоты, начала помогать разить врагов.
        С тех пор рядовой Изгин стрелял без промаха. Командир приметил меткость бойца, собирался рекомендовать его в школу снайперов, но жизнь повернулась иначе. Где-то в генштабе властная рука подписал приказ, часть Изгина переформировали и отправили на Южный фронт...
        Атаку отбили. Солдаты обессилено валились к стенкам окопов, отползали от раскалённых стволов пулемётов. Пересчитывали патроны, гранаты. Кто-то закурил самокрутку, кто-то сбивчиво, взахлёб рассказывал, как прямо над головой пролетела пуля, з-зараза, и как в лоб не угодила, шельма!..
        Лейтенант Ковшов считал потери, прикидывал, что от роты остался неполный взвод. С такими силами высоту не удержать, а подкрепления нет. Штаб на запросы откликается одни и тем же: «Нет людей, Ковшов! Держись!»
        - Бойцы! - крикнул лейтенант, сплёвывая горькую, чёрную от пыли слюну. - Фашист долгой передышки не даст! Сейчас оклемается маленько, перестроится, и опять на нас попрёт. Умрём, а земли своей врагу не отдадим!
        И тут же чей-то голос откликнулся истошно, так, что вздрогнули все в окопе:
        - Танки!
        Вздрогнули не только люди, задрожала земля под гусеницами тяжёлых бронированных машин. Ревели моторы, лязгал металл, три «четвёрки» уверенно и нагло ползли к позициям.
        - Приготовить гранаты! Наводчики ПТР - целься!
        Изгин был уже в окопе, вместе со всеми. Начал выцеливать смотровую щель механика-водителя крайней машины, когда танк рявкнул выстрелом орудия. Фонтан огня и дыма вырос чуть правее, но так близко, что Алексею показалось - прямо в окопе. Горячая упругая волна снесла его с бруствера, уши словно забило ватой, дыхание перехватило. Изгин успел испугаться, что умирает, что не сможет больше бить врага и подведёт товарища лейтенанта...
        Додумать эти мысли, полыхнувшие в мозгу нестерпимой вспышкой, он не успел. Навалилось беспамятство.
        Очнулся Алексей на госпитальной койке. Сколько валялся - не помнил. Подсказала сердобольная сестричка Аня: две недели, если считать со дня ранения. Четырнадцать суток в бреду, это было мучительно. Даже в бессознательном состоянии - мучительно. Преследовал Алексея один и тот же кошмар, непрекращающееся видение. Будто он на охоте, в заснеженной тайге. Идёт по следу зверя, но сверху, из ветвей, следит за ним хищный, прицеливающийся взгляд.
        Рысь. Ловкая и жестокая дикая кошка. Изгин знает о ней, знает, чем может закончиться подобный пригляд. Прыжком, острыми когтями, впившимися в плечи. Клыками, рвущими артерию на шее, и алыми пятнами на снегу - его, Алексея, крови. Но остановиться не может, бредёт и бредёт по снегу. И поднять глаза, вскинуть ружьё - тоже нет сил. Остаётся только обречённо ждать конца.
        Когда очнулся, начал осматриваться, понял, что раненых в палате много, но вот повязок почти не видно. Здесь собирали контуженых, бойцов с травмами головы и позвоночника. Рядом лежал парнишка, наверное, его ровесник. Бледное лицо, заострившийся нос, закрытые глаза. Парнишка находился в беспамятстве много дней, лекарства не помогали. Его кормили бульоном через трубочку, вставленную в горло. Время от времени приходили санитары и поворачивали безвольное тело, но случалось это редко. Тыловой госпиталь в Куйбышеве задыхался от наплыва раненых из-под Воронежа, где шли упорные, кровопролитные бои.
        Через два дня парнишка умер, не приходя в сознание. Мертвеца вынесли, но койка пустовала недолго. На неё уложили сурового вида мужчину, едва двигавшего руками и ногами. По осторожности, с какой обращались с раненым, приглушенной речи и почтительности, обычно не свойственной грубоватым санитарам, Алексей догадался, что рядом офицер. Да ещё в высоком звании или политработник.
        Ясность внесла вездесущая сестрица Аня, источник всех новостей для Алексея. Оказалось, рядом положили лейтенанта Госбезопасности. И не ранен он вовсе, а заработал на своей непростой службе какое-то странное заболевание. Паралич, сковавший сильное тело этого человека. Поначалу врачи думали, что лейтенант умрёт, но тот выжил, и даже начал разговаривать, шевелить пальцами рук и есть с ложечки. Сейчас ему немного лучше.
        Чекист, если не спал, то постоянно молчал, глядя в потолок. Или принимался делать упражнения для разработки мышц конечностей. Давалось ему это трудно, с болями и невероятным напряжением. Волевое, словно высеченное из камня лицо с крупными чертами кривилось. На лбу выступали крупные капли пота и скрежетали зубы. Он закусывал губу до крови, чтоб не застонать вслух. Сила духа лейтенанта поражала Алексея, ему хотелось заговорить с соседом в редкие минуты, когда тот не истязал себя упражнениями, но что-то останавливало. В присутствии офицера, старшего по званию, возрасту, и, скорее всего, боевому опыту, Изгин откровенно робел. Даром, что чекист, и в атаку не ходит - у них своя война. Невидимая, непростая, и не менее опасная, чем линия фронта.
        Однако в один из дней сосед неожиданно заговорил сам.
        - Как тебя зовут, боец? - спросил он, глядя по своему обыкновению в выбеленный потолок.
        Солдат даже не сразу понял, что вопрос обращён к нему, а когда понял, не сразу нашёлся.
        - Алексей... - проговорил он и тут же поправился, - рядовой Изгин. - И назвал свою часть.
        - Как получил ранение, рядовой?
        - Под Барвенково оборону держали, товарищ лейтенант Госбезопасности, - отчеканил боец.
        - Гляди, и звание моё знаешь, - впервые за всё время усмехнулся чекист и повернул голову. - Может, тебе и фамилия моя известна?
        - Никак нет, товарищ лейтенант Госбезопасности. - И смутился: - Просто... ну, госпиталь, все друг друга немного знают, товарищ...
        - Ладно тебе, - оборвал офицер, голос его стал мягче. - Заладил: товарищ лейтенант, товарищ лейтенант... Расскажи лучше, как на войну попал? Чем до этого занимался?
        - Да как все попал, через военкомат...
        С тех пор стали они беседовать, лейтенант Госбезопасности Орлов и рядовой Изгин. Алексей рассказывал о житье в посёлке Верхнем, что в тридцати верстах от Николаевска-на-Амуре, о старом нивхе Ршыуне и искусстве охоты на пушного зверя. Многое было интересно контрразведчику, многое удивляло его, и тогда он просил рассказать подробнее, но когда дошло до премудрости меткого выстрела, Орлов повернул голову.
        - Ты комсомолец, Алексей?
        - Так точно. В боях под Москвой, перед строем - приняли.
        - Видишь, Родина оказала тебе высокое доверие. Приняла в ряды ВЛКСМ в труднейший для страны момент! А ты - духи, воля, стрельба с закрытыми глазами. Что за шаманство, что за мракобесие?! Ты труды Маркса, Ленина, товарища Сталина читал? Где там о духе охоты сказано?
        - Не читал... - смущался Изгин. Как сказать, что не до чтения было, шли из боя в бой, едва успевая поесть тушёнки из банки и чуть-чуть поспать. Да и то не всегда. - Но с нами беседы проводил товарищ политрук, рассказывал, объяснял.
        - Вот, политрук вам объяснял, - подхватывал Орлов, - а о духах леса он что-нибудь говорил?
        - Никак нет...
        Алексей приходил в смятение. Объяснить великую правду жизни, заповеданную нивхом, он не умел, но чётко знал, что или кто помогает ему без промаха бить врага. Как совместить правильные слова Орлова, человека, которого он начал по-настоящему уважать за ум, волю и беззаветную преданность делу, с понятиями, впитанными с раннего детства и подтверждёнными собственным опытом? Этого он постичь не мог.
        О себе лейтенант говорил мало, о том, чем занимался, вовсе молчал. Оно и понятно, работа в контрразведке секретная. А в остальном - собственной семьи нет, родители умерли давно. Есть младший брат Сергей, которого не взяли на войну из-за болезни. Его дочка Танюшка, то есть племянница, да жена Вера - вот и вся родня. Все они в эвакуации. При словах о племяннице глаза сурового контрразведчика теплели, становилось понятно, что любит он девочку как любил бы собственную дочку. Но не дал Бог. Или судьба, ведь коммунисты с Богом не очень-то...
        Однако стоило коснуться дел на фронте, чего-то, что хотя бы немного могло приоткрыть завесу над его работой, замолкал. Лишь иногда лицо его темнело, и лейтенант принимался скрипеть зубами. Желваки играли на скулах. Изгин не мог знать, что в эти минуты Орлов видит совсем другую девочку. Перед внутренним взором его, словно наяву, предстаёт худенькая фигурка с лицом, закрытым платком. Рука сдвигает ткань, а под ней открываются холодные недетские глаза, и родинка слева...
        Орлов не мог знать, что спасла его случайность. Человек, воспитанный инструктором Ло, не делает ошибок, но в момент удара коротенькое шильце, зажатое в маленьком кулачке, - не слишком-то и острое, да и не нужна она, острота эта, - вонзилось не в точно рассчитанную точку на руке чекиста, а зацепило ремешок часов. Немецких, трофейных, подаренных недавно фронтовым особистом, с которым когда-то служили вместе. Смертоносное в умелых руках оружие вначале ткнулось в прочный дерматин, а уже потом скользнуло по коже.
        Этого оказалось достаточно, чтобы вызвать паралич мышц жертвы, но недостаточно, чтобы остановить сердце. Лейтенант выжил и теперь знал врага в лицо. Знал точно, кого нужно искать, и даже догадывался где. Он не собирался рассказывать этого соседу по госпитальной палате, симпатичному, но полуграмотному бойцу, выросшему где-то в глухой тайге. Каша у парня в голове, это точно. Жаль времени нет и возможности. Он взялся бы за его воспитание, выковал бы из него настоящего комсомольца без всякой дури. Но это потом, если получится. А сейчас...
        Он даже не собирался объяснять детали старшему майору, непосредственному своему командиру. Лишь бы восстановить работу мышц, вернуться к нормальному состоянию, стать в строй. А там - он уговорит, убедит начальство направить его туда, где может объявиться эта чертовка. Обманет, если нужно, но своего добьётся. И прищучит бестию, посадит её в клетку или уничтожит.
        Подобные мысли заставляли вновь приниматься за тренировки - стиснув зубы, едва сдерживая стон. Упорство вознаграждалось, с каждым днём объём движений в конечностях увеличивался. Настанет день и Орлов поднимется с койки, самостоятельно доковыляет до окна, преодолев три метра пространства, пропахшего карболкой и несвежими бинтами, напитанного болью и страданием. Это будет победой, с этого момента свобода движений начнёт увеличиваться день ото дня...
        А Изгину тем временем снились неприятные сны. Были они родом из травматического бреда, но тема рыси, притаившейся в ветвях, отгорела. Кошка прыгнула, но промахнулась. Не вцепились острые когти в плечи охотника, впустую клацнули острые клыки. Вблизи от шеи, но не на артерии - в воздухе. Потому что ловкий охотник, помощником которому выступал не только дух охоты, но и сам дух войны, ушёл с линии атаки в последний миг. Увернулся, не дал себя одолеть. И более того, сам вскинул меткое ружьё и всадил пулю зверю прямо в сердце.
        Однако праздновать победу оказалось рано. Вместо кошки пришла волчица. Она не кидалась на Алексея, не норовила ухватить его за горло. Она вообще ничего не делала, просто стояла в отдалении и смотрела жёлтыми глазами, но ужас заползал в душу от этого взгляда, сжимал сердце ледяной рукой. Мешал дышать, не давал жить. И становилось ясно: не просто так стоит она - к прыжку готовится, к действию.
        Как это случается только во сне, Изгин знал, что волчица многократно опаснее рыси. Хитрее, сильнее и кровожадней. Что такого противника он ещё не встречал на своём пути через войну. Мало того, угроза нависла не только над ним, но и над Орловым, над многими и многими другими людьми, окружающими его и находящимися на отдалении. Волчица опасна для всех, она способна противоборствовать духам, готова вступить в схватку даже с духом войны, самой природой истребления. Она есть и порождение кровавого противостояния, и, одновременно, глубинная суть его. Волчица эта - убийца в чистом виде, без примесей.
        И сможет ли тут помочь испытанная трёхлинейка? Будет ли полезным искусство меткого выстрела, если целью окажется дух над духами, огненная смерть, явившаяся во плоти? Алексей просыпался потный и дрожащий. Мракобесие, шаманство? Он доверял Орлову, видел в нём наставника, занявшего место нивха-охотника, но и отказываться от мудрости маленького народа не собирался. Правда порой многолика, а истина - кто её знает достоверно? Так и уживались в его уме две истории: одна - о справедливом устройстве мироздания из древних поверий, другая - советская, большевистская, прямая как линия партии и взгляд серых глаз лейтенанта Госбезопасности.
        Одно знал наверняка, ему придётся вступить в бой с волчицей. Не миновать этой доли, не обмануть судьбу, да и не нужно этого. Кому как не охотнику укротить взбесившегося зверя? Он готов. И какая правда ему тогда поможет - жизнь покажет.
        Майская операция под Харьковом окончилась для Красной армии катастрофой. Гитлер же на совещании 1 июня в Полтаве прямо заявил, что майкопская и грозненская нефть нужна ему как воздух. Фашисты рвались на юг, к Ростову, к Дону и Волге. К Сталинграду. Юго-западная группа войск Красной армии, жестоко потрёпанная в майских и июньских боях, мало что могла противопоставить Вермахту.
        Город, носивший имя вождя народов, привлекал к себе особое внимание. Сюда стекались сырьё с юга России и вооружение с востока, из Сибири. Здесь же работала собственные производственные мощности - с конвейеров сходили танки, пушки, снаряды. Перерезать волжскую артерию, уничтожить город, поименованный в честь злейшего врага - вот к чему стремился Гитлер. Повторное наступление на Москву, предложенное генералитетом, он отверг как шаг предсказуемый. Вмешавшись в стратегическое планирование, фюрер разделил свою южную группировку на два рукава. Группа армий А нацелилась на Северный Кавказ, а группа Б, в основном состоявшая из 6-й полевой армии Паулюса, считавшейся лучшей и самой обстрелянной в Вермахте, устремилась в междуречье Дона и Волги, к Сталинграду. По традиции Генерального штаба операция получила название «Синий вариант».
        В начале июля интересы воюющих сторон стали понятны всем. Тогда же Орлов не только встал на ноги, но и вернул себе уверенную физическую форму. Медкомиссия разрешила ему продолжить службу, и лейтенант Госбезопасности вернулся в свою часть, но лишь для того чтобы просить перевода в штаб Юго-западного фронта. С непосредственным командиром, старшим майором, предстоял непростой разговор. В последнюю встречу тот не очень-то поверил в рассказ о девочке, способной неизвестным образом плавить железнодорожные рельсы. Теперь же придётся объяснять, как она одним лёгким движением руки завалила его, крепкого взрослого мужчину. Этого делать не хотелось.
        Врачи, поломав голову над странной клинической картиной заболевания лейтенанта, остановились на инсульте. Их смущало многое, в том числе и быстрое восстановление у больного двигательных функций. При инсульте, как правило, это процесс длительный, но в данной истории болезни всё выглядело странно: начиная с внезапного падения офицера, ранее ни на что не жаловавшегося, и заканчивая отсутствием вразумительных ответов пациента на вопрос, как началось и с чем связано заболевание. Врачам Орлов не мог сказать правды. Зато диагноз его вполне устраивал, тем более что в настоящий момент эскулапы признали лейтенанта здоровым и пригодным к прохождению службы.
        - Ты уверен в своём решении? - спросил начальник. - Под Вязьмой тоже обстановка сложная, стоит ли метаться по фронтам?
        - Уверен, - отвечал Орлов. - Там она, сволочь... под Сталинградом проявится. Точно.
        - Она? Считаешь, всё-таки девчонка? За которой гоняешься с зимы?
        - Так точно, считаю, товарищ старший майор. - Он был рад тому, что не пришлось долго объясняться. - Подпишите рапорт.
        - Слабо верится в эту твою историю, - задумчиво проговорил начальник. - Больно фантастично звучит. Но ты упрямый - чуть не помер, а со следа свернуть не хочешь. Чёрт с тобой, если правда то, что ты мне рассказал хотя бы наполовину, оно того стоит.
        На том и остановились. Однако оформление документов заняло больше времени, чем предполагалось. 12 июля 1942 года вышел приказ о расформировании Юго-западного и создании Сталинградского фронта. Бумажная волокита запустилась с новой силой. По месту службы Орлов попал лишь в августе, двадцать третьего числа стал свидетелем массированной бомбардировки города. Картина открывалась поистине апокалипсическая: чадно горел асфальт мостовых, вспыхивали как свечки столбы электропередачи, султаны дыма от пылающих нефтехранилищ тянулись в небо - дымное, раскалённое небо войны.
        В сентябре на улицах Сталинграда разгорелись ожесточённые бои, и особист перебрался сначала в Красную Слободу, а после в Светлый Яр. Его служба не предполагала участия в боевых действиях, у лейтенанта были другие задачи. Орлов не мог знать, что ещё в июне, пока он залечивал последствия удара, преподанного некогда диверсантке инструктором Ло, девочка с серьёзными глазами садилась в санитарный поезд, следовавший в Казань.
        - Тебе хоть сколько лет-то, деточка? - спросила главный врач, оглядывая худенькую фигурку.
        - Одиннадцать...
        - А на вид и не дашь, тощая ты больно. Справишься ли?
        - Не сомневайтесь, тётечка, - запричитала девочка, прижимая к груди трогательного плюшевого медвежонка. - Я сильная! Я всё могу: и полы мыть, и за ранеными ухаживать. Делала уже, все довольны были. Мне б только до Казани добраться, тётка у меня там...
        В Казани она тихо сошла с поезда, её никто не хватился. Девочка наметила себе путь вниз по течению Волги, до Сталинграда. По реке расстояние составляло примерно тысячу триста километров, по шоссейным дорогам около тысячи ста, но это не остановило Гондукк. Она верила в свои силы.
        Изгин поправился после контузии и выписался из госпиталя неделей позже Орлова. В родную дивизию его не вернули, полным ходом шло формирование новых армейских соединений - Сталинградского фронта. В составе стрелковой дивизии 62-й армии Алексей оказался в районе Верхней Бузиновки, принял в числе других удар 6-й армии и 14-го танкового корпуса немцев. Побывал в окружении, вырвался, к середине августа войска отступили к хутору Вертячему.
        Судьба хранила бойца. Он не пал в ожесточённых боях с противником - хорошо обученным, до зубов вооружённым, вступающим в схватку с хода и при поддержке авиации. В то время как нашим войскам приходилось принимать бой на неподготовленных позициях, в голой знойной степи, фактически без прикрытия с воздуха. Во всей этой каше Изгин не получил ни одного серьёзного ранения.
        В душе крепла уверенность, что предназначен он для какого-то другого, важного, ответственного дела, потому и не берёт его ни вражья пуля, ни осколок разорвавшегося снаряда. Наверное, Орлов назвал бы это мракобесием и шаманством, а дед Ршыун - наверняка по-другому. Волчица охотнику больше не снилась, но лишь потому, что спал он без сновидений. В краткие часы между боями валился с ног, окунался в сон как в беспамятство, а потом снова в строй. И опять пули свистят над головой, вновь жизнь висит на волоске.
        В конце августа 14-й танковый корпус немцев прорвал оборону у хутора Вертячего и вышел к правому берегу Волги, а в сентябре часть Изгина оказалась уже за Городищем, принимая участие в уличных боях. Вот тут и настигла Алексея фашистская пуля. Пробила правое плечо, рука обвисла плетью. Охотник утратил на время самую ценную свою способность - метко стрелять.
        Его отправили на левый берег Волги. В полевом госпитале сделали сложную операцию. Повезло, если бы ни Островерхов, хирург от бога, ходить бы Алексею всю жизнь в штатских, с рукой на перевязи. Но дух войны вёл охотника. Провалявшись на госпитальной койке до октября, Изгин вновь начал проситься на фронт. Его определили в интендантский взвод, рука хоть и действовала, но пока не в полной мере. Алексей не терял времени даром: подружился с инструктором по стрелковой подготовке. Тот проверял и закреплял навыки пополнения, прибывающего к Сталинграду. Изгин же тренировал руку и восстанавливал способность крепко держать оружие. Упражнялся в стрельбе ежедневно, вызывая порой восхищение и зависть инструктора. Вот только приходилось пока пользоваться упором, держать на весу тяжёлую трёхлинейку не получалось.
        Орлов в это время методично собирал материал. Сводки о диверсиях поступали регулярно - сожжённые баржи из Астрахани, разрушенные переправы, взорванные склады. Эшелоны с Урала, пущенные под откос. Лейтенант Госбезопасности мотался по обоим берегам Волги, вниз и вверх по течению, искал следы. Искал диверсантку. Но та уходила, скользила где-то рядом, но не в поле зрения, просачивалась в невидимые щели, растворялась в толпе эвакуированных гражданских лиц.
        Иногда лейтенанту казалось, вот-вот он вновь встретит её. Может быть, опять возле рынка, в небольшом поволжском посёлке, а может, в комендатуре или просто на улице. Теперь-то Орлов не ошибётся, теперь он знает, как обращаться с этой девчонкой. Да и девочка ли она? Коварный, изворотливый враг, подлая убийца, не имеющая ни чести, ни сострадания. Вообще никаких человеческих чувств...
        Предмет поисков действительно находился рядом. Судьба, будто набросила невидимый аркан и стягивала петлю всё туже, сближая трёх человек - Охотника, Ловчего и Волчицу. Не разминуться им, не уйти от встречи. Вопрос лишь в том, кто это свидание переживёт...
        ГЛАВА 11
        1942 год, недалеко от Сталинграда. Гондукк
        На эвакопункте было холодно. Сквозняки продували тесное помещение - покосившиеся, щелястые двери, разбитые, наспех поправленные окна. Люди сидели на лавках, на полу, где придётся. Все с мешками, с чемоданами. Плакали маленькие дети, их успокаивали мамы, и в этой толчее девочка лет десяти не бросалась в глаза. Сидит тихонько в углу, прижимая к груди игрушку, плюшевого медвежонка с одной лапой. Наверное, где-то рядом и родители. Быть может, её мама - вот та измождённая женщина лет сорока, что сидит справа, а может, молодуха, что слева?
        Между акциями Гондукк предпочитала находиться среди людей, на виду. Тут не пристают с вопросами, не подходят патрульные, вообще никто не обращает на тебя внимание. Если не высовываться. Каждый считает, что если ребёнок не твой собственный, то, значит, соседский. Ну действительно, кто оставит нынче маленькую девочку без присмотра? А приспеет время грузиться в транспорт, она найдёт возможность тихонько скрыться, ускользнуть. И перебраться в другое место, затеряться в толпе.
        Да и прохладно, октябрь месяц на дворе. В помещении хоть и сквозняки, а всё ж не на улице. Одно плохо, стоит прикрыть глаза, и начинают одолевать воспоминания. В последнее время это случалось с Гондукк всё чаще. Память послушно отматывала ленту прошедших месяцев назад, услужливо подсовывала картинки прошлого. Вот и сейчас...
        Лето сорок первого, начало июня. Тогда её отправили с «Объекта Зета» в окрестности Эрфурта, в школу Абвера, что расположилась в Тюрингском лесу. Неожиданно Катрин оказалась недалеко от Гарцкого горного массива и школы Кнохенхюте, где всё начиналось. Ностальгические чувства не беспокоили её, тем более что на прощание Шлезвиг рассказал о незавидной судьбе школы и воспитанниц. Не вышло у господина директора ничего, и у профессора ничего не вышло. А вот у неё всё получится...
        В программу обучения входили знакомые уже по большей части дисциплины. Маскировка, выживание в экстремальных условиях, минное дело, шифрование и обращение с рацией. Начатки всего этого она уже проходила в помянутой школе. А выживание и вовсе преподавали такие учителя, равных которым вряд ли найдёшь. Разве можно сравнить нынешние тренировки с истязаниями инструктора Ло? Или рейды по Шварцвальду в сопровождении доблестного Стефана Кляйна? Сейчас это так - прогулки по летнему лесочку!..
        Тем не менее, Катрин, со свойственными ей дотошностью и рвением, осваивала упражнения одно за другим. Чуть позже добавились стрелковая и физическая подготовка, лекции по агентурной работе, владение русским языком. Со всеми заданиями она справлялась на «отлично». Инструкторы лишь диву давались и докладывали наверх, что подготовка может быть сокращена. Вместо положенных трёх месяцев Катрин обучали диверсионным премудростям сорок дней.
        Погожим ясным днём четырнадцатого июля курсантку вызвал начальник лагеря майор Гросс. Офицер был толст и лыс, но служил в армейской разведке давно и толк в людях понимал. Это он настоял на сокращении программы и скорейшей заброске агента Гондукк на восточный фронт. Причиной тому послужил высокий исходный уровень подготовки курсантки. О кристалле Тор знать ему не полагалось, испепеляющая энергия Врил оставалась секретом Гиммлера.
        Рейхсфюрер дал Канарису лишь самые общие, достаточно туманные сведения о магическом оружии, оговорив передачу агента условием: сохранить артефакт на полигоне под Мюнхеном. Адмирал не торговался - один только способ маскировки будущей диверсантки вызывал у него восхищение. А нанести урон противнику можно и традиционными средствами. Сможет применить девушка своё нетривиальное оружие - хорошо, нет - тоже неплохо...
        - Не позднее шестнадцатого июля вы должны быть на территории Белоруссии, - без предисловий перешёл к делу Гросс. - Заброску осуществим в районе Бобруйска, точнее разберётесь на месте. Обстановка там меняется каждый день: сегодня на рубеже стоят наши войска, на утро следующего дня уже русские, а к вечеру опять наши. Линии фронта как таковой нет, всё перепутано. Понятно, что заброска в таких условиях представляется опасной. Поэтому проведёте её в составе разведывательно-диверсионной группы. Задание и подробные инструкции получите у капитана Штольца. На сборы - сутки. Вопросы?
        - Никак нет, герр майор, - отчеканила Катрин.
        В это время в кабинет вошёл подтянутый крепкий мужчина в камуфляже без знаков различия. Щёлкнул каблуками:
        - Гауптштурмфюрер Кляйн, командир разведывательной группы.
        Катрин лишь кивнула в ответ. Секретному агенту можно не представляться по всей форме.
        - Если нет вопросов, свободны, - продолжил Гросс. - Пока знакомьтесь с командиром разведгруппы, а с завтрашнего утра вы, агент, переходите в его распоряжение. И... желаю вернуться с победой.
        Разведчик и диверсантка покинули кабинет. Сердце Катрин билось учащённо, она едва сдерживалась, чтобы не броситься эсэсовцу на шею. Но не бросилась, конечно, однако и до выхода из здания не дотерпела. Ухватила за рукав камуфляжного комбинезона там, где коридор делал поворот. То есть, не на виду.
        - Стефан! Господи, поверить не могу! Уже капитан... рада за тебя.
        - Волчонок... - сдавленно проговорил бравый разведчик. - Ты... ты совсем не изменилась...
        Было непонятно, чего в его словах больше - то ли радости, то ли удивления. Не очень приятного удивления.
        - Ну да, это я. Что тебя смущает?
        - Во-первых, я совершенно не ожидал тебя здесь встретить. - Стефан попытался улыбнуться, но получилось не весело. - Во-вторых, ты совсем не выросла. Точно такая, как была. Три года прошло, да каких! Порой кажется, что событий за это время произошло больше, чем за всю мою жизнь. А ты прежняя...
        - Так только кажется, Стефан, - тихо ответила она.
        Будь ты проклят, профессор Бертольд! Со всеми твоими экспериментами. Одна девчонка умерла, другая ума лишилась, а её собственный внешний вид пугает старого боевого товарища. Помолчали. Катрин не смотрела на разведчика. Тот тоже прятал глаза, мял в руках форменную кепи. Как видно, придётся пройти и через это: встречи со старыми знакомыми не сулят ей ничего хорошего. Что ж, она пройдёт. У неё есть цель, и до цели осталось совсем чуть-чуть.
        Больше говорить оказалось не о чем. Условились увидеться завтра с утра и разошлись. А к вечеру пятнадцатого добрались самолетом в Бобруйск. Город был разрушен до основания. Подобные картины мелькали внизу в течение всего перелёта над советской территорией. Вместо городов и сёл - развалины и пепелища. Неубранные поля, истерзанные леса, и дымы вокруг, куда ни посмотри - впереди, сзади, слева по борту и справа. Только колонны немецких танков и грузовиков пылят по дорогам в сторону Москвы.
        Неожиданно вспомнился Первомай в русской столице. Интересно, там и сейчас повсюду флаги и цветы? Вряд ли, русским сейчас не до праздников. Вспомнился Манфред, хоть она и запрещала себе думать о нём. Со смертью Зигфрида умерло что-то в ней самой, умерло окончательно. Никому она не нужна, всем чужая. Для русских - враг, для немцев - слепое орудие. С Терезой Вюрст не виделась с тридцать третьего года, а ведь считала её приёмной матерью. Папочку совсем не вспоминает вот уже сколько времени...
        Ну и пусть. Теперь ей остаётся одно - сеять огонь и смерть везде, где появится. Только Тор, магический кристалл, будет верен ей всегда. Только он!
        Переночевали в полуразрушенном здании, укрываясь десантными куртками. Гондукк входила в образ: три дня не мылась и не чистила зубы, сама чувствовала, как от тела неприятно пованивает. Плюс простенькое платьице, платок на голове, какие-то чудовищные нитяные чулки, разбитые ботинки. Всё советского производства, ношенное, порядком потёртое и потрёпанное. Сон урывками на жёстком топчане, под непрерывный грохот канонады на востоке, придал лицу необходимую бледность и синяки под глазами. То, что надо, последние мазки на полотно.
        Утром Стефан ушёл в штаб корпуса, вернулся через час.
        - Мы отправляемся на юго-восток, в Паричи. Это чуть больше чем сорок километров. Там сейчас идут встречные бои с русскими. Под шумок и мы проскочим.
        До места добирались в закрытом грузовом фургоне. Разведчики молчали, Катрин зябко куталась в платок. Машину на ухабах нещадно трясло, позвякивало оружие и амуниция. Приехали. Городок только что захватили подразделения 43-го армейского корпуса Вермахта. Мимо горящих домов, среди разрушений и безлюдья тяжело катил по улице угловатый танк «T-IV», победно выставив обрубок кургузого орудийного ствола. На башне разлапился «Шварцкройц», чёрный крест, эмблема вооружённых сил Германии. Из командирского люка высунулся танкист, улыбнулся и помахал рукой. Белый оскал на чумазом лице смотрелся жутковато, словно то был лик самой смерти - добро пожаловать на войну!
        Стефан вновь отлучился, но быстро вернулся.
        - Русские на рубеже Жлобин-Рогачёв, - сообщил он. - До Радуша можно доехать, там наш аванпост. Потом придётся двигаться пешком, по болотам. Дойдём в Красный Берег, считай задание выполнено. Дальше, до Жлобина, вы, агент, доберётесь сами...
        Доехали, пробрались через болото, дошли. Красный Берег, совсем маленький посёлок, оказался пустым. Ни солдат, ни техники нигде не было видно. На околице пришла пора прощаться. Стефан уводил своих людей к железной дороге, и далее на запад, в тылы бьющихся под Бобруйском русских. Катрин направится в другую сторону, на восток. Кляйн объяснил, что грунтовая дорога от посёлка выводит на шоссе, по нему можно дойти до места.
        - Прощай, Гондукк, - сказал разведчик и положил руку ей на плечо. - Храни тебя Господь.
        - С нами Бог, - улыбнулась она в ответ и убрала руку. - Хайль Гитлер!
        - Хайль.
        Повернулась спиной, пошла по грунтовке, не оглядываясь. Вот так, звать её теперь Гондукк и никак иначе. Ни Катрин, ни Катериной, как бывало называл папа, ни даже Волчонком. Гондукк. Прижала к груди плюшевого медвежонка, последний папин подарок. Ничего, она потерпит. Да, Косолапый? Ведь впереди - путь Валькирии, яростный и победоносный.
        Когда отошла подальше от городка, остановилась у густого куста на обочине. Вокруг ни души. Сняла с плеча котомку, присела, ещё раз осмотрела содержимое. Заношенное, застиранное бельё, всякая мелочь. Например, тупо заточенный карандаш. Уж очень удобен для нанесения неожиданных смертельных ударов. Убедилась в этом на собственном опыте. А вот и бумага для рисования. Почему бы маленькой девочке не носить с собой клочок бумаги? Да и рисунок на одной стороне уже есть - простенький узор, неловко выполненный, чуть асимметричный и наивный.
        Это если просто посмотреть, а если знать, как разглядывать, то можно увидеть план расположения тайников с передатчиками и взрывчаткой. И координаты. Мудрые преподаватели из Абвера либо не верили в Тора, либо не знали о нём. Так, теперь возьмём спичечный коробок с крупной серой солью. Среди мелкого хлама притаились несколько спичек, чтобы разжечь при необходимости костёр. Впрочем, ей хватило бы и одной. Гондукк зажгла спичку и подпалила карту-схему.
        Не нужна ей рация. И взрывчатка не нужна. У неё есть Тор с его удивительной энергией Врил. Он и разрушитель, и лоцман, и картограф. Эту неожиданную способность Гондукк открыла в себе во время заграничных вояжей. Вдруг, будто морок, словно сон среди бела дня, проявилась перед глазами схема Лондона. Высветились красным цветом переходы с улицы на улицу, маршруты омнибусов, путь катеров по Темзе. Пульсировали тёмно-зелёным мосты, отдельно поблёскивали вокзалы. И позднее, в Москве, там она тоже видела подобное...
        Вернувшись на «Объект Зета», во время ужасных трёх дней, когда она добровольно обрекла себя на одиночество в собственной комнате, терзалась вопросами и сомнениями, всё же нашла силы, настроилась на Тора, вызвала невесомое и чуть пьянящее состояние контакта. Для этого не нужно было крови, человеческие страдания необходимы для формирования мощного энергетического потока. Карта же местности, ориентация по сторонам света, особенности рельефа - всё это появлялось просто так, стоило лишь очень захотеть. Тогда и уверилась она окончательно в своём единении, полном и абсолютном родстве с магическим кристаллом.
        Появилась и ещё одна особенность. После Москвы Гондукк начала чувствовать посредника между собой и Тором. Раньше просить свежего топлива нужно было исступлённо, вкладывая в ментальный крик большое количество силы, напрягая волю до предела. Не удивительно, что после сеанса она чувствовала себя измочаленной, а восстановление требовало времени. Но на Красной площади это получилось легче, свободнее. Единственным человеком, который кроме неё мог хоть как-то контактировать с кристаллом, был Бруно. Именно он разобрался в ситуации правильно и, по сути, спас их всех. В противном случае Гондукк продолжала бы требовать энергии снова и снова, и чем бы это закончилось неизвестно.
        Новые обстоятельства вселяли уверенность в успехе. Как бы то ни было, она всё для себя решила. Со Шлезвигом или без него, при помощи Гиммлера или без поддержки, она всё равно будет действовать самостоятельно. В школу близ Эрфурта не вернётся, вообще не уедет из России до победного конца. Будет связываться с Тором, - и пусть только попробуют перекрыть ей доступ к камню! да и вряд ли это возможно! - и убивать, убивать, убивать! К чёрту все инструкции, задания и отчёты!
        У неё есть долг перед отцом. Спи спокойно, папочка, ты будешь отомщён. И есть путь Валькирии, который она пройдёт до конца.
        Лёгкий пепел, оставшийся от карты-схемы, развеял ветерок. Агент Гондукк встала, закинула котомку за спину и тронулась в путь.
        На шоссе было оживлённо. На восток двигались колонны пехоты, пылили грузовики с прицепленными орудиями, резко сигналили легковушки. Гондукк удивило, как часто русские используют конную тягу. Повозки с бойцами, полевые кухни, опять артиллерия, какие-то обозы - всё это тянули гривастые лошадки. Немцы, кажется, больше полагались на бензиновые моторы. Хотя, она могла и ошибаться, войска её сейчас мало интересовали.
        Навстречу солдатам, на восток, двигалась колонна беженцев из Бобруйска и придорожных сёл и деревень. Многие сгибались под тяжестью узлов, кто-то обходился небольшим чемоданчиком, а встречались и такие, что шли налегке. Люди не смотрели по сторонам, уставившись себе под ноги, лица встревоженные и испуганные. Брели как заведённые, и казалось, нет ни конца ни края этому скорбному шествию. Она без труда влилась в поток людей и повозок.
        К вечеру прибыли в Жлобин. Беженцев разместили в каком-то сарае, вместо кроватей на полу набросаны охапки сена. Подошёл мужчина в пиджаке, с трудом перекричав разноголосый гул, сообщил, что транспорт на Брянск будет утром. Пока, мол, располагайте, больше местные власти ничем помочь не могут. Никто не спрашивал документов, даже не переписал фамилий прибывших. Сердобольная женщина дала Гондукк отварную картофелину и кусок хлеба.
        - Ты что, одна идёшь, милая?
        - Одна, тётечка. Мамку бомба убила.
        - Ах ты, сиротинушка...
        К вечеру случился налёт пикировщиков. «Юнкерсы» издавали жуткий вой своими ревунами, бомбы рвались вокруг, заполняя пространство грохотом, от которого раскалывалась голова. Эти два звука только и остались в целом мире. Люди скорчились на полу, кто-то причитал, кто-то молился. Никто не в силах был двинуться с места, никто не бежал, не прятался. Люди оцепенели. Только Гондукк не боялась. Знала, верила - свои бомбы ей вреда не причинят. Ну и тем, кто рядом - повезло, их тоже до поры не тронут...
        Сарай остался цел. Ни малейших повреждений, даже пожар на него не перекинулся, хотя горело вокруг знатно. Не горело - полыхало. Под утро Гондукк выбралась из временного пристанища, среди пепелищ и развалин просочилась на окраину города. Жлобин был лишь отправным пунктом. Путь её пролегал мимо того дьявольского котла, что развернётся на гигантском участке длиной в шестьсот пятьдесят километров и глубиной до двухсот пятидесяти. Где столкнуться в наступательных и оборонительных боях противостоящие стороны, занимая и отдавая рубежи. А потом отвоёвывать их обратно, обильно поливая землю кровью, терзая её воронками от разрывов и гусеничными траками, устилая трупами и сожжённой техникой. Всё это позже назовут Смоленским сражением.
        Гондукк стремилась в полосу, прилегающую к этой смертельной воронке, втягивающей всё новые и новые воинские соединения, людей и технику. В полосу, через которую со стороны русских поступали в зону сражения резервы, боеприпасы, продовольствие. Именно здесь ей требовалось активно вмешаться, нарушить и дезорганизовать снабжение Красной армии.
        Время от времени Гондукк подключалась к Тору. Делала она теперь это легко, не было необходимости в особых условиях: состояние транса, сосредоточение. Всё это осталось позади. За полторы тысячи километров, что отделяли её от Мюнхена, рядом с кристаллом она чувствовала живую человеческую душу. Душа эта откликалась на её мысленный посыл тотчас же, и перед глазами возникала карта. Изображение можно было детализировать, приблизить или отдалить, меняя масштаб, увидеть подсказки и предостережения. Густой зеленью окрашивались зоны повышенной боевой интенсивности, рубином горели участки, опасные по неведомым причинам исключительно для неё, сестры Тора. Не было причин не доверять сверхъестественному вожатому, он знал и понимал ситуацию лучше неё. Пунктиром пульсировали маршруты следования - наиболее безопасные и короткие.
        Судьба вела диверсантку на северо-восток, через Рославль на Ельню. И далее, ближе к Вязьме. Там переплетались шоссейные и железные дороги, двигались колонны войск и армейские эшелоны. Там ждали её мосты и переправы, склады и хранилища, аэродромы и порты. Тор не читал будущее, не мог подсказать точно, в какое место и когда ей следует ударить, но общее направление давал. И подсвечивал разными цветами степень важности района для проведения акции. Постепенно она разобралась с цветовой гаммой - от светло-серого, менее важного, до золотисто-жёлтого, первостепенного.
        На второй день движения Гондукк позабавилась. Нужно было проверить себя в деле, обрести уверенность на будущее. Она, помнится, выбралась тогда к шоссейной дороге. По ней двигались с десяток танков с красными звёздами на башнях. Память тут же подсказала - «Т-34», средний танк по советской классификации, технические характеристики... - толщина брони... - запас хода...
        Да что это с ней? Разве важна для неё толщина брони? Вспомни танки на полигоне, Гондукк! На пузике медвежонка нащупала вшитого под материю Мальчика. Потянулась мысленно к посреднику. Шлезвиг откликнулся моментально, а осколок Тора заметно нагрелся. Ещё миг, и мощная волна силы подхватила её. Чувство было знакомым, и всё равно каждый раз чуть-чуть новым. Немножко кружилась голова, будто хлебнула она крупный глоток баварского тёмного пива. Такое случилось однажды в Мюнхене. Угостил Бруно, и лёгкостью налилось тело, пусто стало в голове. Но сейчас ещё добавлялось чувство полёта, или готовности к полёту - стоит чуть-чуть оттолкнуться от земли...
        Но нет, летать ей ни к чему. Нужно всего-то уничтожить с десяток вражеских машин. Так, ещё секунду... набрать воздуха в лёгкие... чуть напрячься, направляя поток силы Врил, и...
        Башня головного танка взлетела вверх, словно пробка из бутылки шампанского! Следом, дополняя дьявольскую ассоциацию, рванул столб пламени и дыма. Раздался грохот взрыва, многотонный корпус развернуло поперёк дороги. Гондукк непроизвольно зажмурилась на мгновенье. С непривычки пока, ведь в настоящем бою она бывала всего один раз во Франции. Но тут же тряхнула головой, пришла в себя...
        Теперь разобраться с замыкающим - вот так! Лёгкое облачко соткалось над сбрасывающим скорость танком, трах! - едва различимая при солнечном свете молния ударила туда, где должен располагаться двигатель. Если верить техническому руководству, изученному в школе Абвера.
        На этот раз она глаз не закрывала, видела всё отчётливо - как полыхнуло ослепительно, а следом откинулся люк на башне. Изнутри повалил чёрный жирный дым. Танкист попытался выбраться из горящей машины, но получилось лишь наполовину - высунулся до пояса, выгнулся. Наверно кричал - рот беззвучно раскрывался, но звуки гасил гул пламени, уносил ветер, - а затем человек в шлемофоне провалился обратно в раскалённое бронированное нутро.
        Колонна прочно встала. Головная и замыкающая «тридцать четвёрки» горели, остальные начали было разворачиваться, но Гондукк не стала дожидаться, пока танки выполнят манёвр. Это был её триумф, её праздник огня и разрушения. Она дала себе волю, мысленно крикнула помощнику в Мюнхене: «Давай!» - и направила силу в сторону колонны. Ей не нужно было придумывать, какие танки жечь, какие взрывать, или отрывать им башни, словно головы крупным неповоротливым жукам. Тор сам знал, как поступить лучше, а Гондукк оставалось лишь любоваться грандиозной картиной разрушения и гибелью врагов.
        Да, они горели, взрывались, теряли гусеницы и башни. Полыхали чадными факелами, разлетались осколками горячей стали. Один из танков в середине колонны, то ли пятый, то ли шестой по счёту, разогрелся так, что потёк расплавленный металл. Это ли не торжество германского победоносного духа?! Это ли не песнь Валькирии, что заставит врагов содрогнуться?!
        Но почему нет восторга в душе? Одна пустота... Нет, ещё ожесточение: нате! получайте! За несбывшиеся мечты, украденное будущее, за славного малого Стефана Кляйна, не посмевшего смотреть в глаза... За милого водителя Франца, он был к ней добр...
        Наконец, всё кончилось. Колонны больше не существовало. Энергии через диверсантку прошло столько, что она едва не лишилась чувств. Рухнула на тёплое сено как подкошенная (позицию выбрала в поле, у леса, притаилась за стогом), шумно вдыхала горячий воздух пополам с гарью, что наносил ветер. Перед глазами плыли радужные круги. Такого на полигоне она не испытывала, думала, акции будут обходиться с меньшей затратой сил. Одно из двух: или на тренировке свой настрой и расход сил, а в боевой обстановке свой. И правда, здесь всё выглядит иначе - грозно и пугающе. Или... Быть может, ты не совсем Валькирия, а обычная убийца? Как бился тот танкист в люке горящего танка...
        Нет, ерунда, всё пустое. У неё есть миссия, долг, она обязана делать то, ради чего послали. И она сделает - так сделает, что всем героям Асгарда тошно будет!
        Уходила лесом. Время от времени падала без сил, потом снова принималась ползти. Лишь бы оказаться подальше от горящих танков! Чтоб никто не смог связать её с разгромленной бронетехникой! Тогда, летом сорок первого, действовать было значительно легче. Правда, поняла она это позже, когда на лесных дорогах, - не говоря уже о шоссейных и железнодорожных путях, - появились бойцы с суровыми лицами и алыми петлицами на воротниках. И винтовками наперевес.
        Войска НКВД, особые отделы - так это называлось. Одним словом, контрразведка, те самые люди, которым по должности и по совести надлежало ловить таких как она - лазутчиков и диверсантов. Но и появившись, особисты по первому времени на детей внимания почти не обращали. Ловили дезертиров, шерстили отступающих военнослужащих и окруженцев, ловили паникёров и агитаторов против Советской власти. То есть, работали в основном со взрослыми - военными и штатскими.
        Гондукк ещё долго чувствовала себя в безопасности, считала, что она неуловима и проворна, умна и дальновидна. И не этим «сапогам» ловить её, семнадцатилетнюю девушку, заточённую в теле восьмилетней девочки, отменно обученную и ловкую к тому же. Поначалу так оно и было, ей легко удавалось перемещаться по истерзанной войной России - от города к городу, от посёлка к посёлку. В колоннах беженцев, уходивших от катящихся волной германских войск.
        Позже пришло в голову, что передвигаться быстрее всё же на транспорте. Она выбрала санитарные поезда: ходили они исправно, здесь давали паёк. Конечно, личный состав проверяли дотошные особисты, но больше цеплялись к взрослому персоналу, к железнодорожникам. А на девчушку-санитарку лишь поглядывали. Никому в голову не приходило, что она может быть хоть чем-нибудь опасна. К тому же, двигались эти поезда быстро, им частенько давали «зелёную улицу» наравне с эшелонами, везущими пополнение на фронт. Нужно было лишь уговорить начальника поезда или главную сестру. Вообще-то, санитарами больше брали мужиков, переносить раненых работа не для маленькой девочки. Но людей катастрофически не хватало, и её брали в операционный вагон, - маленькую и худенькую, - скрепя сердце. Ведро с водой и швабру таскать может, и ладно.
        Проехав задуманный отрезок пути, Гондукк находила возможность улизнуть из эшелона. Её не искали, тревогу не поднимали. Обязанности поломоек нередко выполняли люди случайные, хотя со всеми вначале разговаривал комиссар. Проверял на благонадёжность и преданность делу Ленина-Сталина. Только вот в бомбёжки санпоезда попадали часто, особенно возле линии фронта. Погибнуть во время налёта было легче легкого. Поэтому - нет, никто не искал.
        Так дни сливались в недели, недели - в месяцы. Диверсантка передвигалась по прифронтовой полосе, где в санитарных эшелонах, где в колоннах беженцев, а где и прибившись к любой семье с детьми. Русские относились к этому просто - своих трое, так и ещё один рот лишним не будет. И краюха хлеба найдётся, хоть и было с провизией трудно. Нужно только рассказать жалостную историю, например, об убитой мамке и погибшем братишке. Ни в коем случае при этом не плакать, смотреть в глаза и говорить тихим голосом. Тогда слушатели, особенно русские бабы, сами начинали пускать слезу, причитать и угощать чем бог послал. Пристраивали на ночлег.
        Порой удавалось смешиваться с детьми из детдомов и интернатов. Тут уже работать приходилось с воспитателями, насупленными, грубоватыми тётками, но и их можно было разжалобить. Особенно, если знать, как правильно это делать. А опыт у Гондукк к тому времени накопился изрядный. Она вообще была способной...
        И лишь иногда ей вдруг начинало казаться, что она и правда маленькая девочка, заброшенная войной в злое, чужое пространство. Слабая, одинокая, беззащитная. Потерявшая не только дом и родителей - потерявшая себя. Но вся эта блажь мигом выветривалась из головы, стоило забрезжить на горизонте новой цели. В преддверии очередной акции.
        Так или иначе, Гондукк добивалась главного - оказывалась в нужном районе в нужное время. Остальную информацию давал Тор. Он подсвечивал цели особым образом, показывая пунктиром направление движения и пути перехвата. Порождал в голове готовые знания, что вот тот мост и в такое-то время нужно уничтожить, вот там устроить засаду, а вот в этом направлении следует искать укрытие или отрываться от возможного преследования. Он служил одновременно и поводырем, и инструктором, и советчиком. Какая же она одинокая, какая беззащитная?!
        Начиная с зимы мужчины с алыми петлицами на шинелях и полушубках стали интересоваться детьми. Тогда впервые Тор не предупредил её вовремя. Что это было - сбой или досадное недоразумение? Над этим вопросом она позднее мучительно размышляла, но понять, разобраться в чём дело, не смогла. А случилось следующее: прямо на её глазах патруль остановил девочку лет двенадцати. Мужчины принялись дотошно выспрашивать у ребёнка - кто она, чья будет, куда идёт и почему без родителей? Говорили они громко, Гондукк всё слышала. Чудом успела пристроиться к пожилой женщине с кошёлкой, бредущей вдоль дороги. В это время один из патрульных обернулся, оглядывая улицу. Щупающий, липкий взгляд мазнул по ней, и показалось, взмах фантастической кисти оставил на лице, на фигуре и одежде клеймо несмываемой краской - цель!..
        Но так лишь показалось. Особист принял их - её и незнакомую женщину - за родню и не тронул. Однако в следующий раз повезло меньше. Она брела совершенно пустой улицей в небольшом посёлке, где и останавливаться-то не собиралась, намереваясь лишь выпросить немного продуктов. На сей раз патрульных было трое - офицер и два солдата. И у главного тот самый прощупывающий взгляд, захватывающий, словно невод рыбку.
        «Эй, девочка, поди сюда!» - крикнул он. Солдаты стояли за его спиной, смотрели пристально, но никто не ожидал ослушания, неповиновения, сопротивления. Были уверены - стоит прикрикнуть, любой прибежит на зов. Тем более, ребёнок. Этим Гондукк и воспользовалась. Не проронив ни слова, метнулась к ближним развалинам. Юркнула в окно, продолжившееся до земли проломом в стене. Потом через выстуженную пустую комнату - во внутренний дворик - следом через плетень одним махом! Медвежонок зацепился за что-то лапой, разбираться было некогда - рванула что было сил...
        Сзади кричали: «Стой!» - и палили из винтовок. Пули пролетали над головой, она слышала их отвратительный посвист. Но мазали стрелки, торопились, стреляли в белый свет как в копеечку. Русские ходовые выражения, пословицы и поговорки Гондукк изучала ещё в Кнохенхюте.
        В тот раз удалось уйти. Единственной потерей оказалась лапа плюшевого мишки, оставшаяся где-то во дворах русского посёлка. С тех пор Гондукк удвоила осторожность, внимательно прощупывала пространство перед собой всеми доступными способами. Особенно, когда оказывалась на безлюдном пространстве. Теперь всегда можно было ждать окрика в спину, а то и выстрела. Советская контрразведка взялась за дело всерьёз.
        И Тор в таких случаях выручал не всегда. Возможно, патрульные действовали слишком бездумно и самопроизвольно, по принципу: «появился в поле зрения - стой, документы к проверке». Как заводные механизмы. Тор не успевал определить их как опасность и не посылал сигнал. А может, она сама не успевала настроиться и сигнал поймать? Всё это беспокоило диверсантку, заставляло всё больше сторониться людей. Любых - в форме ли, в штатском. Двигаться задворками, среди развалин, отсиживаться в разбитых обгоревших домах, дожидаясь темноты. Погреться на эвакопунктах удавалось всё реже.
        Со штатскими тоже случались неприятности. Чего только стоил тот дед, встретившийся по весне недалеко от Брянска! Оч-чень неприятный старичок. Вдобавок, голову перевязал, сразу и не признать... Она тоже хороша, расслабилась. В районе тогда такая каша заварилась, куда там углядеть за кем-то. Но дед приметил несоответствия, смотрел с подозрением, будто в душу заглядывал. И явно собирался после второй встречи свести странную девочку куда следует. Насилу оторвалась.
        А до этого тётка вредная попалась. Ты откуда, ты чья? А почему одна, где родители? А пошли к коменданту. Ага, тётечка, сейчас пойдём. Пришлось угомонить любознательную, закружив предварительно по переулкам. Заболтать полуграмотную гражданку получилось легко, но вот оторваться безболезненно не получалось. Пришлось работать грязно, оставляя труп. Благо, зима стояла, удалось тело в сугробе спрятать.
        И всё же она привыкла, что всегда сможет уйти от любых преследователей и выполнить задуманное. Тор подсвечивал опасные участки и направления, но на дальних подступах. Предлагал глобальные задачи, а вблизи информационное поле частенько глухо и мёртво молчало. Ни сполоха, ни проблеска, не говоря уже о развёрнутой картине. Почему это происходит, Гондукк не понимала и это её пугало. Но постепенно училась засекать гончих заблаговременно, вычисляла патрули и заслоны на дорогах. Приходилось полностью полагаться на себя - на свою наблюдательность, изворотливость, выучку.
        Однако всё это не относилось к Ловчему. Так назвала Гондукк для себя вновь появившегося на горизонте человека, которого действительно стоило опасаться. Засекла она его весной сорок второго, но беспокойство в груди появилось ещё с зимы. Сильный, волевой, убеждённый в своей правоте не меньше, чем она в своей. Ловчий не рыскал, не метался по горячим следам. Работал планомерно, обкладывая с разных сторон. С ним установилась некая загадочная связь, природу которой Гондукк не понимала, да и не пыталась сделать этого, но точно знала - он ищет её. Ищет не просто разведчика, диверсанта, врага, а именно её. И однажды Ловчий подошёл вплотную.
        Ничего другого не оставалось, как только убить его. И она рада была такому стечению обстоятельств. Преследователь висел на плечах тяжёлым грузом, невыносимым ярмом. Снижал чувствительность, туманил взор, - не тот человеческий, что проистекал из глаз, а сокровенный, потаённый, который дарил Тор. С этим нужно было что-то делать, и когда неожиданно появилась возможность решить вопрос кардинально, она обрадовалась...
        Вот только убить Ловчего не удалось. Какое-то время его не было видно, но летом он проявился вновь. И вновь пошёл по следу, ещё упорнее. Гондукк не сомневалась, предстоит ещё встреча. Вторая, и на этот раз, быть может, последняя.
        Генрих Гиммлер нечасто баловал посещениями «Объект Зета». После передачи оператора кристалла в ведомство Канариса делать рейхсфюреру там было нечего. Но и совсем забросить своё детище он не мог. В Вевельсбурге полным ходом шла подготовка кадров СС, проводились мистические ритуалы. Аненербе разрослось до десятков исследовательских центров и институтов. Торжество германского духа по-прежнему оставалось актуальным вопросом идеологии и практики.
        Формально объект был передан в Главное управление имперской безопасности, поэтому главный эсэсовец наезжал на полигон, устраивая смотры зондеркомандам, призванным вести беспощадную войну с партизанами. И не только - местное население завоёванных на востоке земель не собиралось покорно повиноваться новой власти. Это не походило на поведение других европейских народов и требовало жёсткого обращения и последовательных карательных акций. На заброшенных было бастионах и укреплениях, изрядно потрёпанных тренировками Катрин Зобель и реставрированных, вновь гремели выстрелы и взрывы.
        Тем не менее, рейхсфюрер не забывал зайти в бункер на отшибе. Тот самый, рядом с которым расположилась операционная. В этот филиал преисподней по-прежнему исправно поставляли заключённых из Дахау, эсэсовские специалисты успешно применяли старые и разрабатывали новые методы нечеловеческого истязания. Толстые стены заглушали крики, уборщики наскоро отмывали полы и стены от крови и кала. Но в операционную Гиммлер не ходил, там слишком скверно пахло. А вот к Шлезвигу - да, захаживал.
        Последняя их встреча состоялась полгода назад, и сейчас рейхсфюрер был неприятно удивлён видом подчинённого. Куда делась пухлость щёк, где эти губки бантиком, наводившие на мысль о недоучившемся студенте, мамочкином сыночке? Ныне штурмбаннфюрер выглядел измождённым и осунувшимся. Редкие волосы поседели и свалялись, лежали неопрятными сальными прядями на глубоких залысинах. Серая, ноздреватая кожа обвисла брылами, неопрятная щетина покрыла щёки. И только глаза с расширенным во всю радужку зрачком неестественно блестели, горели фанатичным огнём. Всё вместе создавало впечатление тяжёлого душевного недуга.
        - Вы плохо выглядите, Бруно, - проговорил Гиммлер, круглые очки сельского учителя строго блеснули. - Когда отдыхали в последний раз?
        - Мне не нужен отдых, рейхсфюрер, - усмехнулся Шлезвиг. - Волчонок... я хотел сказать, агент Гондукк... ей необходимо моё неотлучное присутствие подле Тора. Она постоянно работает, и сила нужна ей всё более. Эти нерасторопные господа в операционной... приходится всё время понукать их, шевелить... Иначе поток энергии захлебнётся, и Волчонок... Гондукк не выполнит миссию...
        - Я виделся недавно с адмиралом. Канарис жалуется: агент ни разу за всё время не вышла на связь, не прислала ни одной шифровки, ни хоть какого-нибудь известия. Не говоря уже о выполнении инструкций. Она их попросту не получает ввиду отсутствия связи. Естественно, что и не выполняет. Вы должны помочь в этом вопросе.
        - Не уверен... Геноссе, я получаю от неё сигналы на уровне чувств, но не слов! Как объяснить?.. Это вроде внутреннего голоса или интуиции, когда просто появляется уверенность, что знаешь... Иногда мне кажется, я слышу её голос, но право, это лишь иллюзия. Мы не можем разговаривать, перекрикиваться... хотя порой я уверен - она тоже чувствует меня. Но так ли это на самом деле? Только и могу, что определять её местонахождение.
        - В Абвере недовольны. - Голос рейхсфюрера стал твёрже, строгий учитель делал внушение нерадивому ученику. - Всё же, постарайтесь приструнить свою подопечную. И пусть она найдёт способ связаться со своими командирами.
        - Но Гондукк работает! - вступился Шлезвиг за своего Волчонка. - Приходят сводки, разведданные!.. Русские несут тяжёлые потери как раз в её районах дислокации!
        - Это единственное, что в какой-то мере оправдывает агента. Но если вы слышите, где она, то, быть может, сможете и передать инструкции? На вашем месте я всё же попытался. От этого зависит и её, и ваше будущее...
        «Отработанный материал, - отстранённо подумал Гиммлер. - Ещё немного, и он окончательно свихнётся. Что уже, по-видимому, произошло с девчонкой. Хорошо хоть продолжает уничтожать объекты русских. Нужно что-то делать со всем этим...»
        И отвлёкся - все мысли рейхсфюрера, как и многих других военачальников Третьего рейха, сейчас занимал Сталинград.
        «Надутый индюк! - зло подумал Бруно. - Все они такие в Берлине. Подавай им готовенькое на блюдечке, да ещё с рапортом и командирским благословением. Вас бы туда, в холодную дикую Россию, под вражеский огонь...»
        Лакированный «Хорьх» отвёз Гиммлера в Мюнхен, а ещё через два часа он был уже в Берлине, направляясь на важное совещание в Главном управлении имперской безопасности. Шлезвиг же сразу направился к кристаллу - сгорбленный, шаркающей походкой он доковылял до постамента, на котором возлежал Тор. Уселся рядом на стул и уставился воспалёнными глазами на тусклые грани. Вся его жизнь сводилась теперь к ожиданию сигнала от Волчонка. Он стал незаменимым звеном в цепи разрушения, слугой Бога и Валькирии! Это ли не стезя, достойная восхищения?
        Мутные слёзы стекали по дряблым щекам...
        ГЛАВА 12
        1942 год, поздняя осень. Охота
        Она бежала, задыхаясь. Налево - улица, голое пустое пространство, просматриваемое и простреливаемое. Справа - разрушенный дом. Балка, перегородившая пролом в стене, некое подобие входа - быстрее внутрь! На четвереньках, по битому кирпичу, обдирая колени... Вот и тёмный уголок, как бы ниша у навала кирпичных осколков пополам с каким-то хламом...
        Туда!
        У-ф-ф-ф...
        Гондукк упала ничком, принялась дышать особым способом, с задержкой на выдохе. Камень неприятно холодил щеку и тело через одежду. В ботиночки набился сухой, пополам с ледяной крошкой снег. Теперь он таял - было мокро и мерзко. Можно, конечно, найти валенки или какую другую обувку посерьёзнее, но поношенные, не по сезону ботиночки на ногах маленькой девочки вызывают жалость. И коротковатое пальтишко, и повязанный крест-накрест старенький платок - все для создания образа. Кому при взгляде на озябшую, голодную кроху придёт в голову мысль о диверсиях?
        А холод она переносить умеет. И голод, и усталость - спасибо желтолицему инструктору Ло. И не только ему - начиная с осени Гондукк стала замечать, что нуждаться в тепле, еде и отдыхе она стала гораздо меньше, чем прежде. Худенькая от природы, остановленная в росте благодаря опытам профессора Бертольда, она стала ещё тоньше, суше и невесомее. Порой Гондукк принималась рассматривать собственные руки, и - удивительное дело - казалось, что кожа, чуть голубоватая, только что не прозрачная, покрывает сразу кость. Ну, может, есть между ними прослойка мышц, но тонкая, едва ощутимая. То же самое на бёдрах, рёбра выпирают, живот - он и раньше-то был невелик - втянулся чуть не до позвоночника. И есть не хотелось, а сна хватало пары часов в сутки. Она рассудила, что жизненную энергию восполняет Врил, и прониклась ещё большим доверием к Тору.
        Однако искусством желтолицего инструктора не пренебрегала: специальная гимнастика, особый способ дыхания, расслабление. Но чуткое, - как собачки спят, в пол-уха, сторожко. А после акций двадцать минут отдыха были ей просто необходимы. Любым силам есть передел, даже в таком тренированном теле. Даже при поддержке магического кристалла. И в эти минуты она уязвима. Слишком вялая, слишком нечувствительная.
        Задачу в этот раз она поставила себе сама. Научилась уже определять скорый приход военного эшелона - по суматохе на станции, озабоченной беготне железнодорожников, по усиленным патрулям, ужесточению проверок на улицах и, особенно, у путей. К тому же, удалось случайно подслушать разговор двух патрульных: мол, глядеть в оба, поезд идёт, с ним неровен час случись что, так не только петлиц лишиться можно, но и головы! И только потом обратилась к Тору. Тот услужливо высветил: да, из Уральска к Сталинграду идёт очередной состав с техникой и боеприпасами.
        Ненасытный котёл ожесточённой битвы пожирал ресурсы, словно бездонная прорва, без остатка, и требовал новых и новых: людей, оружия, топлива, техники. Хорошо начав летом, сейчас, в конце ноября, Вермахт проигрывал противостояние. Огненное кольцо Красной Армии тугой удавкой сжималось вокруг армии Паулюса, и потому каждый не прибывший эшелон ослаблял эту хватку, давал хоть малую передышку, глоток воздуха германским войскам. А этому составу, судя по всему, придавалось особое значение.
        Тор показал направление, расставил приоритеты, отметил цель и предложил способ решения.
        Зима обещала быть ранней и опять холодной, как и предыдущая. Осень ещё не кончилась, а уже выпал снег, ударили морозы. От города до железной дороги нужно было добираться лесом, по бездорожью. Все проезжие пути контролировались - конные дозоры, посты, заставы. Проверяли всех от мала до велика - и военных, и гражданских, и беженцев.
        Помог неожиданный налёт авиации, в суматохе и неразберихе ей удалось вырваться из города. Идти пришлось через лес, для этого она смастерила снегоступы. Проскочила ночью бесплотной тенью, к рассвету вышла на исходную. Мост находился примерно в километре, он хорошо просматривался с выбранной точки. Да, это всегда очень важно - увидеть объект воочию, без этого не получалось точного наведения. Потом дело техники: зажмуриться, рассмотреть внутренним взором направление, азимут, характер ландшафта. Получить схему цели, объёмную и выпуклую. Энергетический луч Тора услужливо подсветит все подробности, уязвимые места, разложит проекции моста с разных сторон...
        Вон там, у средней фермы, как только подойдёт туда седьмая платформа, нужно произвести воздействие. Почему именно седьмая, она не знала, зато знал Тор. Только дождаться, когда луч наберёт силу. Чудовищная боль и невыносимые страдания «топлива» породят поток энергии, всепроникающей и вездесущей, для которой не существует преград. А распорядиться этим сокрушающим молотом богов может только она.
        Правда от Тора, оказывается, тоже есть защита. Вспомнить, хотя бы Лондон и Москву. Но это было давно. Когда-то очень давно - все эти поездки, неудачи, Манфред... Да и было ли вообще? Может, она всё выдумала? Не приходил никогда Зигфрид, сказочный принц, просто приснился в тягучую, наполненную неясным томлением ночь Северного Шварцвальда дивный сон. Соткался из разноцветных нитей желания в горячечном упоительном мираже. Как и дворцы Лондона, и цветы на улицах Москвы - несбыточная мечта о дальних странах, о любви и счастье...
        Всё пустое, всё - не для неё.
        Поток появился, набирая силу. С ним пришли необычайная лёгкость в теле и небывалый прилив сил. Посторонние мысли растаяли, как снег под солнцем. Крылья вновь вырастали за спиной. Стоит лишь чуть-чуть оттолкнуться от земли - и взлетишь! Воспаришь над этим мостом, перекинутым через замёрзший приток Волги, над ближними невысокими холмами, покрытыми снегом и голыми деревьями, над недалёкой будкой железнодорожного обходчика - над всей этой враждебной, промороженной землёй, замершей в неописуемом ужасе от предстоящего...
        В последний момент что-то ёкнуло в груди. Нахлынуло ощущение чудовищной, непоправимой ошибки. Да полно, что это с ней?! Никогда Тор не ошибался, никогда Валькирия не давала промашки! Но чувство не проходило, смертная тоска сдавила сердце...
        Или что там вместо сердца у слепого орудия непознанной силы?
        Мелькнула мысль - остановиться, отыграть всё назад! Сделать паузу, поразмыслить, взвесить шансы, просчитать варианты. Вслушаться ещё раз в свои ощущения...
        Но поздно! Сдерживаться уже едва хватало сил! Энергия бродила в ней, вокруг неё, заполняла окружающее пространство. Перед глазами огнём вспыхнул вектор, по которому пройдёт энергетический удар, всё остальное стало как бы размытым, словно в лёгкой дымке. Над мостом образовалась низкая тёмная туча. Она клубилась, закручивалась спиралью, и Гондукк показалось, что это она сама, это её сила и воля парят над местом предстоящего удара. Поздно, слишком поздно менять что-то...
        Паровоз вполз на мост. За ним потянулся первый вагон, второй, третьей - грузовая платформа с чем-то громоздким, покрытым брезентом. И ещё платформы и вагоны... - и вот седьмой!
        Гондукк дала мысленный посыл, и из сгустившегося шара, клубящегося невысоко над мостом, ударил ослепительный огненный столб. Прямо в намеченную среднюю ферму. Мост переломился как хворостина под уларом оглобли, обе части серо-коричневой суставчатой змеи состава начали втягиваться в пылающий разлом. Вагоны и платформы сталкивались, накатывали друг на друга, переворачивались, тяжело валились в реку, ломая лёд. Скоро всё утонуло в море огня. Взрывы следовали один за другим, чёрный тяжёлый дым окутал место катастрофы...
        Сейчас к месту диверсии подтянут людей, начнётся суета аварийных работ, неразбериха, а Годдукк воспользовавшись этим, пересечёт пути и уйдёт на север. Лесом, незаметно, туда, где её не ждут. Но что-то пошло в этот раз не так. С обеих сторон путей к взорванному мосту уже мчались дрезины, с них выпрыгивали бойцы с винтовками и тут же растягивались частой цепью, прочёсывали насыпь, и степь за насыпью, и двигались дальше, втягивались в лес...
        Первоначальный план летел к чёрту, пересечь железку сейчас не было никакой возможности. Она вскочила на снегоступы и побежала обратно в город. Только там можно было как-то укрыться, раз все силы брошены на поиски здесь, у железной дороги. Бежать было невыносимо трудно - через голый чёрный лес, по рыхлому снегу, постоянно ожидая окрика или выстрела в спину. Изматывающий бег на пределе сил. Но она справилась, добралась, проскользнула между конными разъездами на заброшенные огороды у околицы.
        Знакомой дорогой просочилась на окраинную улицу, нашла развалину, упала в тёмном углу без сил. Вокруг было тихо, основной гон шёл через лес. Улицы, конечно, тоже патрулируют, но пока сюда не добрались. Лёжа на холодном полу чужого разбитого дома, она невольно вспоминала, как всё начиналось. Профессор Бертольд, усаживающий её в кресло, убаюкивающий своим бархатистым голосом: «Пойми, девочка, ты только внешне останешься маленькой и слабенькой, в самом деле всё будет наоборот. Более того, станешь умнее, хитрее, проворнее всех прочих. Твои нынешние сверстницы будут обычными девушками - тряпочки да румяна, - а тебя ждёт великая судьба! Миссия. Мы обманем их всех!»
        И Шлезвиг, сверкающий глазами, мечущийся по лаборатории и беспрестанно потеющий от возбуждения: «Волчонок, ты хоть представляешь, какой силищей будешь обладать?! Это же... Вундерваффе! Сверхоружие! Никто - слышишь! - никто не сможет противостоять ударам Тора!»
        Ах, как это всё было восхитительно! Сколько было сказано возвышенных слов, пламенных речей и восторженных уверений. Они порождали мечты, планы, сладкие грёзы о величии и грандиозности порученной миссии! Но и в минуты самого высокого восторга, когда кружилась голова и не хватало дыхания, на донышке сознания всегда билась мысль - отомстить за отца, убитого агентами большевиков. Они отобрали у тебя дом, родителей, Родину. Тогда думалось так, а сейчас? Часто ли она вспоминает папу, так ли важна для неё теперь месть? Гиммлер, усатый в фуражке на трибуне в Кремле, толстый английский премьер, виденный только на фото? Эти вопросы возникали сами собой, тревожили, вызывали боль, подобную зубной, только в сердце.
        А ответов не находилось. Или находились, но совсем уж неприятные: она сама стала частью огненного потока. Ей всё равно кого жечь, и не делать этого она больше не может. Она сама - пламя, сама - разрушение.
        Как долго и упорно ей внушали, что она особенная - нет! - избранная! И за обещанное величие забрали всё - настоящее, будущую прекрасную жизнь, счастье стать женой и матерью. Сделали маленькой уродкой, неспособной создать семью, а умеющей лишь виртуозно прятаться, становиться незаметной, растворяться в толпе и сеять вокруг себя ужас и смерть. А другой судьбы уже не будет. Только эти промерзшие степи на Волге...
        «Что же мы с тобой наделали, Косолапый?» - прошептала Катя Соболева, дочь белоэмигрантов, родившаяся в Германии и выученная в немецкой диверсионной школе. Записанная в немецких метриках как Катрин Зобель, взявшая себе оперативный псевдоним Гондукк, что означало Волчица. Так звали самую дерзкую и своевольную валькирию. И самую одинокую.
        Прошептала и прижала к груди потёртого плюшевого медвежонка, единственного своего друга. В пузике мишки был вшит Мальчик, осколок кристалла Тор, важнейшее условие точного наведения энергетического луча.
        Силы оставили её, и девушка прикрыла глаза в изнеможении. Необходимо расслабиться хоть немного. Но вместо этого волна жара ударила в голову, заставила дышать часто и коротко. Она встрепенулась как от толчка. Охота! На неё выходят загонщики! Способности, разбуженные желтолицым инструктором с Тибета и усиленные Тором, позволяли просмотреть окружающее пространство. Две точки поярче, и с десяток рядом. Все двигались в её направлении, рассыпались цепью, норовили охватить полукольцом.
        Одного из преследователей она узнала сразу. Имени его никогда не слышала, хотя однажды заглянула в лицо. Волевое, красивое лицо воина. Но и это было не главным, она чувствовала его на расстоянии - через острое ощущение опасности, по едва уловимому запаху палёной шерсти и металлическому привкусу во рту. Это узнавание невозможно было объяснить рационально, но и спутать с чем-либо тоже было нельзя. Оно появлялось само собой и требовательно поднимало на ноги - беги! беги! беги!
        Ловчий! Загадочная связь трубила в горны, била в барабаны, выла надрывно сиреной авианалёта - Он вышел на охоту! Идёт уверенно, словно знает, где её искать. И как изловить. А рядом маячил кто-то неясный, размытый. Его раньше не было, и стоило ли брать этот новый фактор в расчет, было непонятно. Но всё непонятное считай опасным - так её учили.
        План созрел молниеносно. Сидеть в этой норе бесполезно, всё равно найдут. Нужно выходить, сдаваться первому же патрулю, разжалобить красноармейцев. Попросить помощи, разреветься, и пусть её поведут... Не важно куда - в комендатуру, в теплушку, на сборный пункт для беженцев. Она всегда найдёт, что сказать, всплакнёт, прижмёт к груди трогательного плюшевого медвежонка... Такое всегда срабатывало. Лишь бы среди них не было того, который светился в пространстве как вспышка выстрела.
        А потом - по обстановке. Либо её определят к беженцам и эвакуируют, либо присоединят к какой-нибудь группе, где всегда можно найти сердобольную мамашу, сыграть на жалости. Идти нужно к рынку. Город с утра, хочешь не хочешь, оживает, кто-то обязательно пойдёт на улицу и в первую очередь как раз на рынок. А левее входа в ряды - дорога к колодцу. Там всегда люди, и патруль обязательно будет. И детей туда пускают, а уж как подставиться, она сообразит...
        Гондукк выбралась из укрытия, подхватила валявшееся, кем-то обронённое простреленное ведро. Но почему так пусто вокруг? Произошла крупная диверсия, все должны стоять на ушах - патрули, облавы, проверка документов. Но никого! Значит, тянут оцепление от железки, потом примутся прочёсывать город частым гребнем. Это хуже, в комендатуре угроза столкнуться с Ловчим возрастает многократно. Поэтому никаких встреч с патрульными. Мимо колодца, огородами, где ползком, где бегом - на юг. Не на север, там её ждут, а в другую сторону, к излучине Волги. А дальше как карта ляжет...
        Она прикрыла глаза. Тени преследователей находились за спиной, справа. Они действительно шли к рынку, но того, кто был опаснее всех других, среди них не было. Подробно сканировать местность не оставалось времени, придётся положиться на удачу. Он ведь главный среди гончих, наверняка ведёт всю свору, потому и теряется на общем фоне. И второго, что вызвал опасливое недоумение, вообще не видно. Померещилось, что ли?
        Не было никого рядом - не было! Гондукк перешла на бег, торопясь обогнуть колодец, а там - заросли засохших подсолнухов, овражек, сугробы. Она это место знала, ходила здесь вчера, проверяя выходы из города. И совсем рядом спрятаны снегоступы. И тогда...
        - Стоять! - повелительно прогремело сзади. - Стой, стрелять буду!
        От окрика Гондукк споткнулась, упала и больно проехалась коленками по наледи. Загремело ненужное ведро по обледенелому тротуару. Прямо перед ней лежал убитый во время вчерашней бомбёжки милиционер. Заледенел уже, усы на мёртвом лице стали совсем белыми от инея. Ты-то уже отвоевался, дяденька, а вот мне как быть?..
        В предрассветных сумерках Орлов пил остывший чай. В штабном кабинете было холодно и промозгло, лейтенант Госбезопасности кутался в накинутую на плечи шинель. Его познабливало, но не от сырости и холода, а даже не от хвори - от внутреннего напряжения. Решалась судьба операции по ликвидации диверсантки. Осень, проведённая под Сталинградом, дала нулевой результат в поисках. Порой ему казалось, что он близок к цели, но так только казалось - вражина уходила из-под носа, заметала следы, растворялась в веренице мелькающих лиц - беженцы, эвакуированные, опять беженцы...
        Тогда он понял - нужен решительный шаг. Провокация, ловушка, хитрый капкан на зверя. Так появился состав из Уральска, везущий сражающемуся Сталинграду технику и боеприпасы. Убеждать в необходимости отвлекающей акции пришлось самого начальника контрразведки фронта, но Орлов был убедителен и настойчив. «Если что - головой ответишь», - сказали ему. «Есть!» - привычно козырнул лейтенант.
        Эшелон, составленный из списанных вагонов и хитро заминированный сапёрами, чтоб достоверно рвануло в нужный момент, приближался к назначенному мосту. Всё было готово, все силы подняты, все варианты просчитаны. Бежать от железки в степь, в леса - самоубийственно. Организованы конные патрули, созданы подвижные группы лыжников, оцеплен целый район - ну куда она может деться? Но на душе было неспокойно. Неужели опять уйдёт, просочится через заслоны, улизнёт? Ищи её тогда...
        Когда тяжко ухнуло в отдалении, и лампочка закачалась на шнуре под потолком, Орлов вскочил. Всё, началось! Вылетел из кабинета, на ходу втискиваясь в шинель. Второй этаж штаба был пуст, он сбежал по лестнице на первый. Дежурный вытянулся при виде командира, но в полутёмном помещении находился всего один боец, сидел на лавке в уголке.
        - Где личный состав? - грозно рыкнул Орлов.
        - Так, товарищ лейтенант Госбезопасности, все в патрулях да в оцеплении, - заторопился дежурный. - Комендантский взвод только и остался. Да связисты...
        - Вы - кто? Представьтесь! - обернулся Орлов к бойцу, вытянувшемся при виде начальства. И тут же воскликнул поражённый: - Изгин?! Алексей, ты как здесь?
        - Так после ранения, товарищ лейтенант Госбезопасности, часть свою догоняю. - Не утерпел, улыбнулся белозубо. - В интендантах хожу...
        - Был ранен? Где, когда?
        - В начале осени, под Городищем. В руку, товарищ...
        - Оружие держать можешь? - не дослушал особист.
        - Так точно, - вытянулся Алексей уже и вовсе в струнку. Признаться, что стрелял последнее время с упора он просто не мог.
        - Отлично! - обрадовался Орлов. - Так, конец разговорам. Потом расскажешь, как воевал. А сейчас дорога каждая минута и каждый человек, потому временно прикомандирую тебя к группе поиска. - И скомандовал: - Петросов, поднимай комендантский взвод. И всех на прочесывание города - выполнять!
        Помимо Орлова и Изгина, в группе набралось с десяток стрелков комендантского взвода. Лейтенант уже в который раз прикидывал - силы распределены и задействованы. Район моста, прилегающая железная дорога, все пути отхода на север и на юго-восток, к Астрахани - всё под контролем. Только в городе личного состава маловато. Часть бойцов на патрулировании, часть в пикетах на перекрёстках дорог. Вокзал - это понятно, блокировали в первую очередь. Пустырь за городом, так там укрыться-то негде... Да не на воду ли ты дуешь, Орлов? Зачем диверсантке возвращаться в город? Хоть и трудно уйти по заснеженной степи, но это - единственный разумный выход!
        Но именно поэтому Орлов не верил, что девчонка рванёт вверх по Волге. Хитрая она, зараза, мыслит нестандартно и маскировку имеет хоть куда. И ждать её нужно здесь, хоть это и нелогично.
        Теперь так. Восточная часть города сохранилась лучше. Там ещё можно различить улицы, ходят патрули и каждый человек на виду. Западная - это бывший рынок и сплошные развалины. Там вчера немцы месили бомбами особенно рьяно. Если где искать нору, чтоб схорониться и переждать облаву, так только там. А людей-то на поиски как раз маловато...
        - Постышев! - кликнул Орлов старшину комендантского взвода.
        - Я, товарищ лейтенант!
        - Бери людей, осматриваете рынок, обойдите его справа. Особое внимание - разрушенным домам, складам, погребам. Любого встреченного - в комендатуру. Взрослый, дитё, местный или пришлый - всех туда! Потом разбираться будем. Приказ понял? Выполняй! А мы с тобой, - кивнул Изгину, - зайдём слева. Там по околице идёт старая дорога, туда мало кто ходит. А мы посмотрим. Шуметь не будем, тихонечко пойдём, но ты держи ухо востро. Бабка прошлогоднюю картошку из-под снега таскает, а ей внучка помогает, или пацан по воду идёт - всех досматриваем. Детей - особенно! Там, кстати, колодец был, от него сразу огородами можно в редколесье выскочить. Околица ведь, и домов, поди, после бомбёжек не осталось. Целых, уж точно. Идёшь следом, страхуешь сзади. Понял, Алексей? Ну, двинули...
        Дорога была укатанная, всё же на рынок народец похаживал. Больше не покупать, но поменять что на продукты - с удовольствием. Справа тянулись сплошь разбитые избы, навалы битого кирпича и брёвен, какого-то мусора, всегда появляющегося у опустевшего жилья. А слева - заброшенные огороды, не убранные с лета. Сугробы, покосившиеся изгороди, ни малейшего следа присутствия человека. За огородами начинался редкий лесок, утопающий в снегу. И всё же Орлов шёл напряжённо, часто крутил головой по сторонам.
        Но никого не было вокруг: ни взрослых, ни детей, ни военных, ни гражданских. Будто вымерли все. Показались разбитые взрывом ворота рынка, опрокинутые прилавки, кучи ящиков и ещё какого-то хлама. Обгорелые доски, снег под ногами серый, потому как пополам с золой. Что он здесь ищет?
        Орлов остановился, присматриваясь. Хотел посоветоваться с напарником, но того рядом не оказалось. Что за номер? Сказано же было - идти на два шага сзади, прикрывать спину. Ну, пехтура, валенок таёжный! Погоди, закончим дело, задам я тебе... Неожиданно от стены разбито дома отделилась фигурка с ведром. Девчонка, маленькая ещё, видать за водой собралась к колодцу. Орлов напрягся - девочка! Та или не та? Та вроде выше была, и плотнее, а эта и вовсе скелет ходячий, пальтецо болтается как на вешалке... И та старше казалась. Вроде. Совсем какая-то малахольная...
        Он смотрел, и не верил глазам. И вот это - диверсантка?! Подрывающая мосты, превращающая в пепел крупные узловые железнодорожные станции?! Бред! Быть такого не может. Разум настойчиво пытался достучаться - но ведь прошла информация о странностях разного рода! Наблюдения старого сыскаря, допрос эсэсовца - всё в строку! Да ты сам с ней встречался, и ничего не заподозрил! Пока она тебя чуть не кончила...
        В этом деле с самого начала всё было не так, противоестественно, вывернуто наизнанку. На страшный сон похоже, на морок горячечный, а не на естественный ход вещей. Но ведь должен же быть какой-то смысл и в таких вот кошмарах, какая-то своя, пусть уродливая, но логика! А сердце чуть не переворачивалось в груди. Не верю! Чтоб вот такая девчушка... не верю!
        Рука с пистолетом нерешительно зависла над кобурой...
        Но тут девочка припустила бегом.
        Сработал рефлекс гончей - раз бежит, значит, есть причина. Впрочем, достаточно заглянуть в лицо девочки, увидеть глаза и родинку...
        - Стоять! - повелительно крикнул Орлов. - Стой, стрелять буду!
        Девчушка поскользнулась, выронила ведро. На коленках проехалась по заледенелому тротуару и спрятала лицо в ладошках. Вздрагивали худенькие плечики. Дрогнуло сердце капитана.
        - Встань и подойди, - более мягко попросил он. - Я не сделаю тебе ничего плохого, только отведу в комендатуру. Мы найдём твоих родственников, всё будет хорошо!
        Девочка не шелохнулась, и Орлов вновь напрягся.
        - Встань, говорю тебе, и шагай сюда, - приказал уже более жёстко. - И не пытайся удрать...
        Когда-то инструктор Ло обучил Катрин уникальной методике: сосредоточившись и настроив дыхание особым образом, можно увидеть ближнее окружение любого человека. Наставник называл это «полевым зрением» и говорил, что не многим такой приём даётся. Катрин преуспела и здесь. Далее через «полевое зрение» можно найти в окружении объекта девочку подходящего возраста - племянницу, дальнюю родню, восьмую воду на киселе, да хоть и соседку, лишь бы память о ней была добрая. Тогда можно прикинуться той самой девчонкой, создав «метальный слепок». Ненадолго, лишь на краткий миг, но надеть на себя чужую личину. Так учил инструктор Ло.
        Сейчас Гондукк прятала лицо в дырявых варежках и лихорадочно работала с «ментальным слепком». У неё были считанные секунды...
        Два непреложных правила техники: она должна знать человека, хотя бы шапочно, хотя бы в прошлом. И в окружении объекта должна быть девочка подходящего возраста. С первым всё было в порядке: странная, но устойчивая связь с Ловчим, которого она не зря опасалась, легко заменяла личное знакомство. Такая связь давала исключительные возможности для контакта. А вот второе... Гондукк мучительно искала следы женского присутствия в поле Ловчего. Взрослая, ещё взрослая - всё не то! Какая-то пожилая женщина, наверное, мать - бесполезно! Ну же!..
        Есть! Поймала! Гондукк расслабленно уронила руки на колени, незаметно расстегнула кобуру мёртвого милиционера. Револьвер системы Нагана, устаревшая, но надёжная машинка. Их учили с такими обращаться.
        Орлов подошёл ещё на пару шагов.
        - Ну-ка, поднимайся, кому говорят! - мягкости и сомнений в его голосе не осталось и следа. - Или я потащу тебя волоком!..
        И тут Гондукк подняла лицо, а Орлов отшатнулся.
        Танюшка! Дочь младшего брата Сергея, любимая племяшка! Но как она здесь оказалась? Они же в эвакуации, где-то в Туркмении - и Сергей, и Вера, и Танечка... Что за ерунда?!
        - Таня, Танечка! Как ты здесь?! А родители где?.. - Орлов уже прятал пистолет в кобуру, уже рвался навстречу родному существу. От них так давно не было писем!..
        Гондукк чуть вывернула кисть, и, не поднимая руки, выстрелила. Пуля прошила сердце лейтенанта Орлова, он умер почти мгновенно. В последний миг в угасающем разуме отразились глаза девочки - совсем не детские, холодные и пустые. И лицо на маленькой голове тоже не детское - сморщенное лицо старухи...
        А следом рослое, крепкое тело лейтенанта рухнуло в сыпучий промороженный снег. Откатилась в сторону мерлушковая шапка...
        - Ошибочка вышла, дядечка, - усмехнулась Гондукк. - Никакая я тебе не племянница Танечка, уж извини.
        Она поднялась лёгким движением и стремительно побежала к колодцу. За ним виднелся спуск в огород, а там снегоступы, и... попробуйте догнать её в лесу, по рыхлому снегу!
        До свободы оставался десяток метров.
        В какой-то миг, пока Орлов шёл впереди, напряжённо всматриваясь в окрестности, Изгин слегка отстал, потом вовсе повернул и пошёл направо. Он не мог объяснить своего поступка, да и не пытался сделать это. Понимал, что нарушает приказ, бросает командира одного. Нарушает все мыслимые инструкции, но ничего поделать с собой не мог. Сейчас это всё не имело значения - его вела иная сила. Орлов слушал голос разума, Алексей - голоса духов.
        Духи воды шептали ему скрипом сухого снега под ногами, духи воздуха напевали, обдувая морозным ветерком разгорячённое лицо. Духи земли выстилали путь, единственно верный из всех возможных. И наконец, его властно вёл воинский дух, жестокий и кровожадный, но ставший союзником в этой беспощадной борьбе на выживание. Потому что рядом объявилось нечто столь страшное, тёмное и ужасное, что грозило нарушением всех правил и законов мироздания. Зверь, с которым нельзя ни договориться, ни приручить, ни заключить союз или перемирие, а можно только уничтожить. Волчица! И духи прикрывали Алексея, вели в то единственное место, где это должно случиться. Потому что иначе окончится жизнь на земле.
        Изгин никогда не бывал в этом городишке на Волге, не знал этих мест, не ведал, куда ведёт его разбитая колея, что до бомбёжки называлась улицей. Он повиновался властному зову тех проводников, доверять которым научил его дед Ршыун. Выше правды Охотник не знал, да и не хотел знать, и шёл выполнить свой долг.
        Пробрался между сожжёнными рядами на рынке, прошёл через пролом в ограде и двинулся в направлении околицы. Основная группа комендантского взвода осталась где-то далеко сзади, командира он потерял. Ну и пусть... В какой-то миг Охотник остановился: далеко впереди, слева высился чудом уцелевший угол избы, сметённой попаданием авиабомбы. Справа виднелись занесённые снегом огороды, а дальше редколесье. Никого из людей не было видно.
        Невдалеке прозвучал одинокий пистолетный выстрел, но Изгин не отреагировал. Всё его существо заполняло другое - в груди тугим жгутом скручивались: траектория полёта пули, направление движения цели и непоколебимая уверенность в точности попадания. Всё остальное стало блеклым и размытым, словно на плохой старой фотографии.
        До избы было не меньше километра. Между ней и огородами светился участок свободного пространства. На местности - метра два, отсюда, с такого расстояния - узкая размытая щель. С подобной дистанции не сделать прицельного выстрела, слишком далеко. Будь ты хоть сто раз снайпером, хоть снайпером из снайперов - в человека не попасть. В избу попасть можно, в танк или грузовик, тоже, наверное... А в человека - нет.
        Изгин знал, что ближе не подберётся - цель была совсем рядом с прогалом, а там и огороды. Потому дальше не пошёл. Нашёл полуобгорелую колоду, тяжело плюхнулся возле неё на колени, потом тяжело привалился плечом. Приладил трёхлинейку на упор, устроил поудобнее раненную руку, предварительно дослав патрон в патронник. Припал к оружию, выдохнул и закрыл глаза. Плавно выбрал свободный ход спуска...
        До свободы оставалось десяток метров. Гондукк не бежала, будто скользила над накатанной дорогой, будто бил под ней копытом крылатый конь Валькирии. Тело сделалось вовсе бесплотным и невесомым, дышать, казалось, уже необязательно - воздух наполнял всё её существо. Оставалось лишь миновать разваленную избушку и нырнуть в заснеженные кусты огорода. Она бежала вприпрыжку, как в детстве, когда рядом был папа, и жизнь предстояла такая длинная, такая прекрасная! Полная удивительных приключений...
        На последних метрах прыгнула, вытянулась в воздухе, словно в балетном шпагате. Полетела...
        Палец Охотника сделал последнее, едва заметное движение. Ударный механизм воспламенил капсюль, огонь передался пороху в гильзе. Пуля скользнула по нарезке ствола и отправилась в полёт. По чётко заданной траектории.
        Они встретились, эти два полёта. Оболочечная остроконечная пуля пробила правую височную кость, разрывая нежное мозговое вещество. Катя Соболева, записанная в метрике как Катрин Зобель, и которую знали в определённых кругах как агента Гондукк, умерла сразу, ещё не коснувшись земли. Девочка, у которой украли вначале судьбу, а потом и жизнь, мёртвой рукой прижимала к груди смешного плюшевого медвежонка, своего единственного верного друга. На губах её застыла улыбка.
        Разрушение мозга оператора вызвало вихревое движение потока силы Врил. Связь после взрыва моста не прервалась, Тор держал свою частичку на привязи, контролируя все её передвижения. Возмущение, вызванное физическим уничтожением контактёра, запустило обратное движение потока. В далёком бункере на «Объекте Зета», на глазах восторженного, с застывшей ниточкой слюны в углу рта Шлезвига, грани кристалла налились нестерпимым сиреневым свечением.
        Бруно исступлённо нажал кнопку электрозвонка, проведённого непосредственно в «операционную». Там с недавнего времени постоянно дежурил специалист из гестапо и содержалась группа узников - чтоб в любой момент Волчонок могла получить вдоволь энергии. Специалист немедленно приступил к делу. Поток, получив подпитку, быстро набрал критическую величину, но, не имея точки приложения, извергся вовне в виде тепловой энергии...
        Страшный взрыв потряс «Объект Зета». От бункера осталось лишь бетонное крошево и оплавленная арматура, «Операционная» разлетелась битым кирпичом. Пострадали и бастионы объекта - слишком велика была сила взрыва. Взвыли сирены, появилась аварийная и пожарная команда. Началась суета пожаротушения. Позже, на пепелище не нашли ни кусочка мистического кристалла Тор. Будто его и не было.
        Когда о случившемся доложили Генриху Гиммлеру, тот лишь поправил дужку очков. Какое счастье, что он не докладывал подробности Гитлеру! Об обнаружении кристалла сообщал, об успехах тоже, а вот о промахах - нет. Ни к чему фюреру знать о его неудачах, пусть агент, вышедший из-под контроля, и прочие, связанные с ней проблемы, станут головной болью Канариса.
        - Остатки бункера сравнять с землёй, площадку залить бетоном. Я больше не желаю слышать об этом месте и об этих людях. Бастионы «Объекта Зета» поправить, зондеркоманды должны продолжать подготовку. - Таков был приказ рейхсфюрера.
        Скоро от мистического обиталища Тора не останется и следа.
        Эхо далёкого взрыва под Мюнхеном не долетело до маленького городка Каменный Яр на Волге. И всё же Изгин почувствовал необъяснимое облегчение. И одновременно - полное опустошение. Впрочем, у него хватило сил встать, ухватить ремень верной трёхлинейки и, волоча оружие, побрести на поиски командира. Ему и в голову не пришло пройти в конец улицы, посмотреть на поверженную цель - в точности попадания Охотник не сомневался ни секунды.
        Он нашёл тело Орлова недалеко от колодца. Лейтенант Госбезопасности лежал навзничь, с широко открытыми глазами. В них застыло удивление. Алексей едва гнущимися пальцами достал из нагрудного кармана шинели удостоверение офицера НКВД, а вместе с ним маленькую фотокарточку. На карточке улыбался в объектив мужчина в очках, с зачёсанными назад светлыми волосами. Правой рукой он обнимал полноватую, миловидную женщину, а левой прижимал к себе девочку лет восьми-девяти.
        Лица всех троих светились от счастья. Милое, довоенное фото, призрак прошлой мирной жизни.
        Подбежал Постышев с красноармейцами комендантского взвода. Изгин передал ему удостоверение убитого.
        - У него ещё орден на груди, товарищ старшина. Красной Звезды. - Губы плохо слушались бойца.
        - Да что случилось-то, рядовой? - Постышев пытливо вглядывался в посеревшее лицо Алексея. - Кто стрелял? Кто убил товарища лейтенанта Госбезопасности?
        Изгин лишь махнул рукой в сторону околицы:
        - Там...
        - Проверим, - каким-то новым, скрипучим голосом проговорил старшина. - А пока, солдат, сдай оружие. Сам понимаешь, разобраться нужно.
        Алексей вновь повёл рукой в сторону винтовки, мол, забирайте. И лёг на снег рядом с Орловым. И также посмотрел широко распахнутыми глазами в серое осеннее небо. По небу плыли дымы пожарищ. Война будет длиться ещё долгих полтора года.
        Маленькая фотография устроилась за голенищем его сапога.
        Вместо эпилога. 1946 год
        По окраинной улочке Душанбе шагал сержант. Невысокий, чуть раскосый, из-под пилотки щетинились седые волосы на висках. Глубокий шрам от левого уха до скулы. Шёл неторопливо, поправляя худенький свой вещмешок, но и не мешкал. По бумажке сверял адреса домов. Перед входом в полуподвал старого трёхэтажного дома остановился. Ещё раз глянул в шпаргалку и смело спустился по ступеням к входным дверям. Постучал деликатно, и на невнятное «открыто», вошёл.
        В тесной комнатке, заставленной ящиками с папками, за столом, заваленном бумагами, ссутулился человек. Лысый, с нездоровой желтоватой кожей и впалыми щеками, он ёжился в свитере домашней вязки, несмотря на тёплую погоду. Человек быстро писал что-то в толстом гроссбухе, то и дело поправляя очки, но периодически прерывал своё занятие - приступы сухого кашля сотрясали худое тело.
        - Да-да, - вскинулся он. - Входите, вы ко мне?
        Старшина шагнул за порог.
        - Орлов Сергей Степанович? - спросил он.
        - Да, это я, - взволновался сутулый. - А вы по какому, собственно, вопросу?..
        Старшина подошёл к столу, заваленному какими-то справками и формулярами, молча положил поверх бумаг маленькую фотографию. На карточке улыбался мужчина с зачёсанными назад светлыми волосами, рядом полноватая, миловидная женщина девочка лет восьми-девяти.
        - Вот, - сказал старшина и снял пилотку.
        Человек близоруко сощурился на фото, но следом резко вскинул голову.
        - Господи, Коля! Откуда у вас это?!
        - Воевали вместе, - скупо промолвил военный.
        - Вы знаете, как он погиб? - Сергей вскочил, приходя в нешуточное возбуждение. - Расскажите, как это случилось!
        - Погиб как герой.
        - Если б вы знали, что здесь творилось! - затараторил Орлов-младший, заметался по тесной комнатушке. - Вначале пришла похоронка, мол, пал смертью храбрых. Мы поплакали, конечно, погоревали. Ну так война ведь, кругом люди гибнут. А потом явился следователь из НКВД, начал допрашивать - меня, Веру. Хорошо хоть маленькую Танечку не трогали! - Сергей вздохнул судорожно, со всхлипом. - Спрашивали, пишет ли нам брат, если да - о чём, где последние письма? А Коля на это дело скуп был, так, черкнёт, мол, всё в порядке, воюю. Но эти... они смотрели на нас, будто мы что-то скрываем, словно мы изменники Родины и работаем на врагов! Намекали, что, мол, если в тёплой спокойной Туркмении не нравится, так недолго поменять её на холодную суровую Сибирь... А у меня лёгкие ни к чёрту, Танечка маленькая!
        - Они что-нибудь объясняли? - спросил старшина.
        - В том-то и дело, что нет! Сказали только, что лейтенант Госбезопасности Орлов погиб при выполнении задания, но при невыясненных обстоятельствах. И что идёт следствие. Но понимаете, из их полунамёков, взглядов, интонаций получалось так, будто Коля в чём-то виновен. Чуть ли не Родину предал!
        Изгин закрыл глаза.
        ...Капитан НКВД наклонялся к самому лицу. От него пахло водкой и ненавистью.
        - Приказ, говоришь, выполнял?! Долг свой выполнял, говоришь! Твой долг, обязанность твоя святая - бить фашиста на поле боя! А вы с лейтенантом, кого на околице искали? Каких таких диверсантов ловили, если их и не видел никто?
        - Был диверсант... Девчонка... - разбитые губы шевелились с трудом, причиняя невыносимую боль.
        - Это ты своей бабушке расскажи, - зло рубил особист. - А я тебе так скажу: струсил ты, солдат. Командира своего застрелил, а сам хотел вверх по Волге драпануть. Ты вообще как под Каменным Яром очутился? У тебя ж предписание было совсем в другую сторону...
        - Товарищ лейтенант прикомандировал к группе поиска...
        - Где приказ?! Кто это может подтвердить?
        - Командир комендантского взвода Постышев... - Слова удавалось выталкивать из пересохшего горла с большим трудом.
        - Убит твой Постышев! Третьего дня при налёте вражеской авиации. И ты это знаешь, потому и валишь всё на геройски павшего...
        И удар, сбивающий со стула. А потом ещё - ногой в живот, по почкам. И носком сапога в лицо...
        - Вы поймите, - вернул его к действительности голос Сергея, - Николай всегда честнейшим человеком был. Я ни секунды не верю, что он мог замыслить предательство или вредительство. Он за партию, за товарища Сталина жизнь отдал бы не задумываясь! А тут - с кем встречался, кого из старых знакомых брата назвать можете? И вопросы, вопросы... А мы не виделись с сорокового года! Потом нас перевезли в управление НКВД: держали в камерах, есть не давали сутками, воды не допросишься. Думал - умру...
        Сергей Орлов не сел - рухнул на шаткий стул.
        - Били? - спросил сержант.
        И тут же в ушах заорал истошный голос особиста: «Ты был с Орловым в сговоре? Какие задания он тебе давал? Я тебя выведу на чистую воду, сволочь!» - и удар по рёбрам, умело, с оттягом. А следом: «С какой целью сформировали эшелон? Технику угробить решили, врагу пособничаете? Да за такое расстрел на месте!..»
        - Нет, но допрашивали сутками. - Вновь прорезался младший брат Орлова. - Одного следователя менял другой, и так без остановки. А у меня астма, лекарства нужны... Потом неожиданно выпустили. Мол, открылись новые обстоятельства. Подписку взяли о неразглашении, но Вера с тех пор стала болеть сердцем. Год кое-как протянула и померла. Только Танечка, родная кровь, живёт на счастье мне. Она сейчас в школе... Так скажите, что случилось с Колей?! Что мне дочке-то говорить?..
        ...В феврале битва под Сталинградом завершилась полным разгромом и капитуляцией армии Паулюса. Эта победа на время отодвинула многие вопросы, но не для Особого отдела. Разбираться со странной смертью лейтенанта Госбезопасности контрразведчики продолжали с завидным упорством. Однако следствие зашло в тупик. С одной стороны, крупные диверсии с конца ноября в районе боевых действий прекратились. С другой, из Особого отдела фронта пришло подтверждение полномочий Орлова, но кого ловил лейтенант, кто ставил задачу, отдавал приказ - оставалось загадкой. Прямой начальник написал обтекаемый рапорт, мол, проводилась противодиверсионная работа. Но внятно объяснить цели и задачи подчинённого не смог. Его понизили в должности и перевели на другой участок фронта.
        Нашли труп девочки, убитой пулей из винтовки рядового Изгина. Рядом с телом лежал наган, из которого, как оказалось, был убит Орлов. И оставался взорванный, стратегически важный мост. Всё это ясности в картину происшествия не вносило, но ответственность-то оставалась. Единственным непосредственным участником событий оставался Изгин, на него и насели.
        А тот молчал. Твердил, что выполнял приказ. Иногда плакал, проклиная себя за то, что оставил командира одного. Следователи примеряли солдата то на роль дезертира, то предателя и изменника. Алексей замкнулся. Как рассказать контрразведчикам про Волчицу, воплотившую в себе истребительную и кровавую суть войны? И о духе охоты тоже не расскажешь. Деду Ршыуну - да, тому можно было б, да помер старик в сорок втором. В итоге операцию сочли неподготовленной, оперативную информацию - непроверенной, а трату ресурсов - преступной. Лейтенанта Госбезопасности Орлова посчитали либо непрофессиональным дураком, либо зарвавшимся карьеристом. И ещё, мол, повезло, что погиб. Будет хотя бы числиться павшим на поле боя...
        А диверсанты?.. Группа, конечно, была. Не сами же взрывались баржи из Астрахани и летели под откос составы с техникой и горючим с Урала. Но выявлена она была и уничтожена совместными усилиями подразделений Особых отделов фронтов. Многие командиры получили за это правительственные награды.
        Оставался Изгин. Подвести его под расстрел особисты не смогли, заменили штрафбатом. Иди, солдат, и благодари товарища Сталина, отца всех народов, давшего непутёвым сыновьям своим возможность смыть позор кровью. И он воевал. Дошёл до Берлина, стреляя из своей трёхлинейки, пренебрегая оптическим прицелом. Искусство точного выстрела по методике нивхов, однако. Да его так и прозвали в частях - Лёха Меткий.
        - Вы братом своим гордиться должны, - твёрдо сказал Алексей. - Мы операцию проводили секретную, группу диверсантов ловили. Группы не оказалось, а диверсантка - да, была. И стоила она сотни таких групп, только доказать это оказалось невозможно. И не верьте никому, если кто плохое про товарища лейтенанта говорить станет или усомниться в его честности. Он был... настоящим. Героем был, и жизнь отдал за всех за нас. Иначе, может быть, не было бы никакой победы, а только мрак и ужас.
        Повернулся и пошёл к дверям, так и не надев пилотки. Отсвечивал в тусклом свете лампочки серебристый ёжик волос...
        Над маленькой фотографией плакал сутулый лысый человек, уронив на стол очки с толстыми линзами. Слёзы капали на заполненные формуляры и справки.