Библиотека / Фантастика / Русские Авторы / AUАБВГ / Бушов Сергей : " Жёлтая Виолончель " - читать онлайн

Сохранить .
Жёлтая виолончель Сергей Бушов
        Главный герой романа пытается заново выстроить свою жизнь из странных видений и обрывков воспоминаний. Кто он? Куда ведёт его судьба? Что такое счастье? И при чём тут жёлтая виолончель? На эти вопросы предстоит ответить герою и читателям книги. Содержит нецензурную брань.
        Сергей Бушов
        Жёлтая виолончель
        Жёлтая виолончель
        Как только я выскочил из хибарки, холодная темнота обступила меня со всех сторон. Под ногами, обутыми в грязные истрёпанные обмотки, заскользила грязь, а в лицо ударил ветер, напитанный грузными и горькими каплями дождя. Я включил крохотный фонарик, который едва освещал пятнышко земли на шаг вперёд, пригнулся и быстро двинулся прочь от порога. Тропинка, вытоптанная мной за годы жизни среди пумаров, вилась между жиденьких кустов и куч мусора, которые слегка поблёскивали в темноте и порой пугающе шевелились от ветра.
        Понемногу я поднимался вверх, всё круче и круче, так что на земле, размокшей под дождём, стало совсем невозможно удержаться. Я сошёл с тропинки, сначала прыгая с камня на камень, а затем начав карабкаться по скале. Я порядком устал, хотя цель пути была уже недалеко. Она вздымалась во мраке надо мной, венчая скалу огромным мрачным силуэтом.
        Я подобрался к бочке и, посветив фонариком в горловину, разглядел, что чёрная лохматая туша внутри шевелится.
        - Элемент! - крикнул я. - Элемент!
        Из бочки послышалось сопение, усиленное её гулкими ржавыми стенами.
        - Я слушаю тебя, мелкий друг, - ответил низкий, мягкий голос. - Что привело тебя ко мне в такое позднее время? И погода, насколько я могу судить, также не лучшая для прогулок.
        Моё тщедушное тельце и вправду уже дрожало под мокрым холодным дождём.
        - Элемент! - повторил я. - Скажи - каждое ли на свете существо должно быть счастливым?
        Туша зашевелилась. Похоже, Элемент поворачивался лицом ко мне.
        - Это очень странный вопрос, мелкий друг, - произнёс он спустя минуту, когда разворот был окончен. - Возможно, ты хочешь спросить, все ли существа на свете заслуживают счастья?
        - Да, - ответил я. - Правда, так звучит лучше.
        - На этот вопрос ответ, безусловно, «нет», - сказал Элемент. - Поскольку те существа, которые заслуживают счастья, уже счастливы. А, насколько мне известно, счастливыми себя ощущают далеко не все.
        - Но… Разве это правильно? - спросил я. - Разве не заслуживают счастья все остальные?
        - Мне кажется, мой мелкий друг, - ответил Элемент, - ты понимаешь слова «счастье» и «заслуживают» совершенно не так, как я, иначе бы у тебя не возникло желания задавать твой вопрос. С моей точки зрения, заслуживает достижения некой цели только тот, кто смог её добиться. А счастье, в свою очередь - это просто субъективное ощущение того, что ты движешься в правильном направлении. Как видишь, в моём понимании твой вопрос имеет довольно мало смысла.
        Чтобы перестать трястись от холода, я обхватил себя руками и потёр плечи, мысленно формулируя следующий вопрос.
        - А ты счастлив? - спросил я, стараясь увидеть в маленьком отверстии глаз Элемента или хотя бы его отблеск, чтобы лучше понять ответ.
        - Безусловно, - ответила темнота.
        - Но ты же никуда не движешься, - возразил я.
        Где-то над нами сверкнула молния, рассекая небо на две половины. Раздался гром. Я инстинктивно втянул голову в плечи и подумал про себя, что Элемент присмотрел для своего убежища не самое безопасное место.
        - Именно потому я и счастлив, - сказал он тихо, - что выбрал путь, по которому можно идти неторопливо и бесконечно…
        Тьма съёжилась и развалилась в мелкие крошки. Мою голову от затылка до висков прорезает упругая боль, сначала сдавив мозг, а затем начав пульсировать возле ушей. Я распахиваю глаза. Свет, ударивший в них, оказывается фиолетовым, мутным. Всё кружится. Моя рука шарит в пустоте. Грохает. Кажется, возле кровати табуретка, а на ней поднос. Я пробую приподняться. Перехватывает дыхание, как после долгого бега. Что это упало? Я щурю глаза. На полу валяется пластиковый шприц и разбитый пузырёк из-под лекарства, еле видимые сквозь синеватый туман, заполняющий всё поле зрения. Почему так трудно дышать? Стеллажи справа налево. Пол сырой, холодный, бетонный. Мои босые ноги содрогаются от касания с ним. Надо найти ботинки… Чтобы идти. Куда идти?
        Сесть на койке, которая скрипит подо мной режущими слух ржавыми пружинами. Никуда не падать. Надо вспомнить. Где я? Почему? Жёлтая виолончель… Какой-то гараж? Или подвал. Надо вдохнуть поглубже. В ушах гудит, так что я не понимаю, есть ли звуки вокруг. Хочется пить. И дышать. Это примерно одно и то же. Я пробую встать. Нет, пожалуй, не стоит. Упаду. Головой на бетон - будет больно. Посижу ещё. Куда мне надо идти? Я не знаю. Жёлтая виолончель. Почему на языке эта жёлтая виолончель? Может быть, я музыкант? Пытаюсь посмотреть на руки. Пальцы расплываются. Как играют на виолончели? Кажется, смычком. Вот так? Нет, руки не помнят. Совершенно не представляю, как держать смычок. И виолончель - её вообще ставят на пол, как контрабас, или прижимают к подбородку? Вряд ли я музыкант. Но кто? Как меня зовут?
        Мозг затянут тугой неподатливой плёнкой. Приподнимать её страшно, но ещё страшнее - сознавать, что она есть. Очень неприятное ощущение - не помнить, кто ты, и что было час назад. Должно быть, я спал. Может, я в гостях. Не хватило места в комнате, отнесли в гараж. Наверно, я жутко напился. Не зря же голова болит. Но что с глазами?
        Я прищуриваюсь, протираю глаза. Туман меняет цвет от синего до сиреневого, но не исчезает полностью. Не хватает резкости. Может, я ношу очки? Наверно, потерял. Если это гараж, то где машина? Здесь она даже не встанет. Между койкой и стеллажом от силы метр.
        Я встаю, хватаюсь пальцами за стеллаж. Удерживаюсь. Перед глазами проплывают мутные железяки, разложенные на полках. А это что? Похоже на тетрадь. Я пробую листать. Руки трясутся. Хочется пить. Почерк неразборчивый. Рисунки. Не могу понять, что нарисовано. Человеческие органы в разрезе? А это похоже на помидор… Новая волна боли в голове требует отложить тетрадь. Я двигаюсь вдоль стеллажа, поскольку вижу впереди дверь. Почему так тяжело дышать? Почему я босой?
        Дверь железная, тяжёлая, но не заперта. Лестница уходит вверх. Всё-таки подвал. Поднимаюсь на пару ступенек. Одышка. Сердце колотится, как бешеное. Сколько мне лет? Шестьдесят? Что я вообще помню? Ступенька. Ступенька. Чёрное море впадает в Каспийское. Нет, как-то не так. Дважды два - четыре. Это точно помню. Могу продемонстрировать на пальцах. Покачиваюсь и чуть не падаю. Отдышаться и двигаться дальше. Надо идти вперёд, чтобы узнать, где я и кто я такой.
        Стены - зыбкие, нереальные, похожие на дымку. Кажется, ткнуть пальцем - и он провалится наружу, в небытие. Где-то здесь были перила. Кончились. А, ещё одна дверь. Перед глазами всё кружится. Похоже на небольшую комнатку. Шкаф слева, шкаф справа. Зеркало во весь рост. Это я? Или кто-то другой притворяется моим отражением?
        Похоже, что это я. Потрёпанные джинсы, голубая футболка без надписей и рисунков. Нет, скорее я догадываюсь, что она была голубой. Или белой. Должно быть, она воняет, но я не чувствую запахов. И звуки, что я слышу - это течение крови в ушах. А то, что я вижу - насколько этому можно доверять?
        Похоже, моему отражению лет тридцать или немного больше. Светло-русые волосы с голубым отливом, давно не чёсаные, сальные. Лицо, пожалуй, неглупое, но усталое и недоброе. Не похоже, что я пробыл здесь долго. Щетина короткая - я должен был бриться не дальше, чем вчера. Волоски. Похожи на лапки насекомых. Совсем куцые, словно только начали высовываться из кожи.
        Заглядываю в шкаф. Книги. Фрейд, «Психология бессознательного». Интересно, моя ли это книга. Может, я здесь живу? Хотя вряд ли в этой комнате кто-то живёт. Здесь даже нет дивана или кровати. А, нет же. Койка в подвале. Я глажу шершавый переплёт книги и стараюсь понять по ощущениям, трогал ли я его раньше. Попытка вспомнить приводит к тому, что начинает кружиться голова.
        Надо сесть. Вот и стул. Нет, я не похож на бомжа. Не видно ни синяков, ни ран, ни признаков алкоголизма на лице. Мышц практически нет, брюшко заметное. Я работаю в офисе? Может, я большой начальник? Может, меня похитили? Пытаюсь напрячь память и чуть не отключаюсь. Посижу немного. Здесь, наверху, дышится легче. Из окна свет, за стеклом можно различить ветви деревьев. Если бы не фиолетовый туман в глазах, мог бы рассмотреть и что-нибудь ещё. Где моя обувь?
        Откуда я знаю про Каспийское море? Должно быть, учился в школе. Я помню слово «школа», но не помню, как я учился. Может, и не учился, а про Каспийское море в Интернете прочитал. Значит, существует на свете Интернет. Где-то за пределами комнаты. Надо встать. Идти туда. За информацией. Вот как раз и следующая дверь. Снова встаю. Дверь близко. Добираюсь, открываю.
        Кажется, я понял, что это за место. Не знаю, как. По косвенным признакам. Это только догадка, но, думаю, правильная. Может быть, я уже был в этом помещении. Или видел похожую комнату по телевизору. Или работал в такой?
        Вдоль одной стены - стеклянные шкафчики. В них книги, бумаги, бутылочки с лекарствами. Стену напротив занимает голубая доска, разделённая маркером на три части. В каждой части записано много слов, но у меня нет сил их прочитать. В центре комнаты стоят два больших чёрных кожаных кресла лицом друг к другу. Одно из них повёрнуто ко мне спинкой. Второе пусто, и у меня такое ощущение, что я там раньше сидел. Мы разговаривали…
        Двигаюсь к креслу по странной кривой. Покачиваюсь. Вдали слышен звук. Я пытаюсь понять, что это. Журчит вода? Мышки шепчут? Опускаюсь в кресло, гляжу перед собой и вдруг вскакиваю.
        В кресле напротив меня сидит человек. Тело человека. Лицо искажает застывшая гримаса. Кожа красная, пятнами. Голова откинута назад, вжата в спинку, борода торчит в мою сторону, словно лезвие топора. Руки всё ещё пытаются вцепиться в обивку кресла. Зубы, зубы…
        Я совершенно точно раньше здесь сидел. И говорил с этим человеком. Я знал, как его зовут. Я вновь опускаюсь в кресло, несмотря на то, что напротив меня сидит труп. Его лицо притягивает мой взгляд. Кто же он? Его имя… Мне кажется, там была буква «г». Игуана? Сигизмунд? Глафира? Голова кружится. Плёнка, покрывающая мозг, не поддаётся.
        - Я вас слушаю, - говорит человек, сидящий напротив.
        Он был одет с иголочки, аккуратно. Чёрные брюки, жилетка, тёмно-коричневый галстук в мелкую белую крапинку. Сложенный пиджак висел на спинке кресла. Меня посетила неожиданная мысль о том, что я вижу его очень отчётливо: аккуратно постриженную чёрную бородку с двумя ровными пятнышками седины, очки в тонкой золотого цвета оправе, стрелки идеально отутюженных брюк… А как ещё, интересно, я его мог видеть? Я немного удивился, заметив на его руках абсолютно неуместные резиновые перчатки.
        - Итак, молодой человек, - снова заговорил он, - я вынужден оторвать вас от самосозерцания, поскольку на наш сеанс отведено ровно полтора часа. Если вы всё это время планируете промолчать, я вряд ли смогу помочь вам в решении ваших проблем. В чём, кстати, они заключаются?
        - Простите, - сказал я и хотел к нему как-то обратиться, но начисто забыл, как он только что представился. Спасла меня прямоугольная рамка на стене, заключающая в себе некий сертификат, в центре которого значилось «Иванову Герману Иосифовичу». - Герман Иосифович… Не знаю, как лучше сформулировать…
        - Как вам удобнее, - отреагировал Иванов, откидываясь назад. - Я пойму.
        Я опустил глаза в пол.
        - Видите ли… Я чувствую, что иногда не могу себя контролировать. Я злюсь по разным поводам, иногда срываюсь на людях. Начинаю кричать, например. Чаще могу сдержаться, но тогда потом в мозгу всё время прокручиваю эту ситуацию, представляю, что бы я мог сделать. Никак не могу успокоиться.
        Я сделал паузу, пытаясь понять, все ли сказал. Решил, что всё, и поднял взгляд на Иванова.
        - И как вам самому кажется, понимаете ли вы причину вашей раздражительности? - спросил он, глядя на меня внимательно, но не прямо в лоб, а как бы украдкой, не слишком назойливо.
        - Нет, - ответил я. - Думаю, что просто устал, но, наверно, это не единственная причина.
        - Хорошо, - кивнул Иванов. - Позвольте спросить… Какие у вас отношения с супругой?
        - Хорошие, - ответил я решительно, затем спохватился. - То есть, нету жены у меня.
        - Хм, - Иванов поправил очки, хотя они, казалось бы, и без того сидели у него на переносице идеально ровно. - А с кем, позвольте полюбопытствовать, живёте?
        - Один, - ответил я. - Ну, то есть, комнату снимаю.
        - Насколько у вас тяжёлая работа?
        Он тщательно выговаривал слова, и я обратил внимание на то, какие ровные, плотно сбитые, у него зубы. Их белизна особо отчётливо выделялась на фоне усов и бороды. Я мысленно ощупал свой рот языком. Язык можно было, не размыкая зубов, высунуть наружу в четырёх местах. Частокол был сплошь дырявым. Больше всего удручал меня, однако, сколотый передний резец, который был виден всегда, стоило мне улыбнуться или заговорить, как, к примеру, сейчас.
        - Не тяжёлая, - ответил я. - В офисе.
        - Неприятности на работе? - уточнил Герман Иосифович. - Конфликты?
        - Нет, всё хорошо.
        Иванов нахмурился, сложил губы трубочкой, а руки в перчатках соединил в замок и сидел так, смотря сквозь меня, несколько секунд. Я поневоле задумался, почему он сидит в перчатках. Может быть, раньше он был проктологом. Или простату часто массировал пациентам. А привычка осталась…
        - Ну что же, - сказал он. - Предлагаю вернуться к этому позже. Вы можете рассказать какой-нибудь наиболее характерный случай, когда вам не удалось себя сдержать?
        - Да, - я мгновение поколебался, что выбрать, но последнее происшествие было ярче всего, и я рассказал. - Пару дней назад ехал в метро. Выходил из вагона, шёл не спеша к выходу со станции, думал о чём-то. Какая-то женщина с детьми, что ли, или с сумками… Нет, с детьми. Ноги были, помню. Она бежала в этот поезд, который должен был отойти. Наткнулась на меня и ругнулась как-то…
        - Как именно? - поинтересовался Иванов.
        - Не помню, - ответил я. - «Что встал, дебил», кажется. Или «пропусти, урод». Или «сука». Не помню.
        Я замолк.
        - Ну, что же вы? - поторопил меня Иванов. - Продолжение истории будет?
        - Да, - согласился я, подумав. - Я разозлился. Закричал, замахнулся рюкзаком, погнался. Она испугалась, побежала. Но я развернулся и ушёл.
        - А дети где в это время были? - спросил Иванов, продолжая меня разглядывать.
        - Какие дети? - не понял я. - Не было никаких детей.
        - А что же вы такое кричали, - уточнил Иванов, - когда за ней гнались?
        - Не помню, - пожал я плечами. - Кажется, «заткнись». Или «убью». Какая разница?
        - Вы действительно хотели её убить? - Иванов оторвал взгляд от меня и, растопырив свою правую руку, принялся разглядывать обтянутые резиной пальцы.
        - Наверно, - кивнул я. - Но у меня бы смелости не хватило. Хотя я сильно злился… Может, и хватило бы.
        - А знаете… - Иванов снова поднял на меня взгляд. - Честно говоря, я вам не верю.
        - Почему? - я искренне удивился.
        - Ну, во-первых, - начал объяснять Иванов, - мне кажется довольно-таки странным, что вы не помните существенных деталей. Если вас обидело слово, произнесённое этой женщиной, то почему вы не можете его точно назвать? Во-вторых, вы так рассказываете об этом случае, как будто вам совершенно наплевать, как вы отреагировали.
        - Наверно, да, - вздохнул я. - Наплевать.
        - А зачем тогда пришли?
        Я задумался.
        - Не знаю, - честно ответил я через минуту. - Думаю, просто боюсь, что кого-то рано или поздно побью или убью даже. Хотя даже не знаю, боюсь я этого или нет. А может…
        - Так-так, - подбодрил меня Иванов. - Продолжайте, раз начали.
        - Может, просто хочу кому-то рассказать, - я поймал себя на том, что тоже рассматриваю свою руку, скопировав жест своего собеседника.
        - С какой целью? - тихо спросил Иванов.
        - Хочу понять, что во мне не так.
        - Ага, - Иванов вдруг встал и, обойдя своё кресло, встал за его спинкой. - А знаете, мне тоже стало вдруг чрезвычайно интересно. Что же с вами не так? Ведь, по вашим словам, у вас вообще нет никаких проблем. Семьи нет, но вы вроде бы этим вполне удовлетворены. Работа есть, но не похоже, чтобы она имела для вас большое значение, и никаких неудобств - опять же с ваших слов - вам не доставляет. Вы выглядите здоровым человеком и, казалось бы, ваши возможности ничем не ограничены. Однако же вы приходите ко мне и жалуетесь на некие психологические проблемы, причём, я бы сказал, неубедительно.
        - Вам виднее, - согласился я. - Вы же психолог.
        - Ну что же, - Иванов слегка шлёпнул рукой по спинке кресла и двинулся к доске. - Давайте оставим подоплёку вашего визита на потом. А пока попытаемся разобрать описанный вами случай. Вы знаете, что такое abc-анализ?
        - Нет, - ответил я. - Могу догадаться, что «а» - анализ, «б» - больной, но что такое «ц»? Церебральный?
        - Хм, - Иванов поднял бровь. - Нет. Не угадали. Но начнём сначала. В том случае, который вы описали, да и в бесчисленном множестве других подобных случаев, человек действует бессознательно. Условно говоря, наш мозг принимает решение раньше, чем успевает начать думать. Как это происходит? Есть только некое приблизительное представление об этом. Считается, что в подсознании человека в течение его жизни, а особенно детства, формируется некий свод правил или установок. Неизвестно доподлинно, в каком виде они хранятся, но выразить довольно точно их можно словами. К примеру, таким правилом может быть «нельзя есть сладкое» или «все мужики - козлы». Эти правила возникают, исходя из опыта, воспитания или основываясь на неких личных впечатлениях, но в данном случае это не очень важно. Назовём набор таких правил кодексом.
        Мозг способен в некоторых случаях принимать решения только на основе этих правил, не прибегая к сознанию. Чаще всего это происходит, если он отыскивает некое соответствие ситуации вокруг вас и утверждения из кодекса. Например, если вы подсознательно считаете, что вам нельзя есть сладкое, а вас кто-то пытается накормить, скажем, конфетой, то вы можете резко разозлиться. И вы даже не успеете как следует понять, что тот, кто это делает, желает вам только добра.
        Итак, что представляет собой abc-анализ? Это просто попытка разобрать ваше поведение, разделив его на составляющие.
        Иванов взял маркер и провёл на доске две вертикальные черты, сделав среднюю часть получившейся таблицы заметно шире остальных.
        - Пусть a - это ситуация, толчок, исходные данные. В данном случае «сердитая женщина».
        Он написал эти два слова в левой части и повернулся ко мне, словно бы ожидал моей реакции, а затем, не дождавшись, продолжил:
        - С - это ваш эмоциональный всплеск, агрессия. Для вашего конкретного примера запишем «гнев, пожелание смерти обидчику».
        Иванов опустил руку с маркером и снова поправил очки:
        - А вот здесь, между ними, располагается b. Это самое интересное. Это то, что привело вас от ситуации к реакции. Ваше подсознание. Попробуйте сейчас хорошенько представить тот случай. Женщина натыкается на вас и говорит вам неприятные, обидные слова. Назовите несколько фраз, которые приходят вам в голову. Не думайте, просто говорите.
        - Вот дура, - сказал я. - Чем я тебе помешал? Почему мне нельзя просто идти спокойно, куда хочется? Я не дебил. Почему она так ко мне относится? Чем я заслужил? М-м… Не знаю, что ещё.
        - Чудесно! - Иванов оторвал маркер от доски. - Знаете ли вы, что такое аффирмация?
        Я молчал, читая одну за другой те фразы, которые Иванов записал под мою диктовку в средней части доски. Они мне не нравились.
        - Так вот, - продолжил Иванов. - Сейчас наша задача состоит в том, чтобы по вашим мыслям в описанный момент вычислить то утверждение в вашем кодексе, которое спровоцировало вспышку агрессии. Затем мы сформулируем его словами и попробуем придумать обратное утверждение, после чего записать его в ваш кодекс. Конечно, это не очень просто. Но существует огромное множество разных техник. Например, вы можете просто многократно повторять это утверждение. Обычно бывает достаточно примерно ста раз по 3-4 повторения фразы в день, то есть примерно 400 раз вы будет про себя - ну, или, если хотите, то и вслух - произносить придуманную нами фразу, пока она не отложится у вас в подсознании. Настолько, что если вас разбудить ночью, то эта фраза будет первым, что придёт вам в голову.
        Иванов оправил перчатку на правой руке и повернулся к доске.
        - Что мы тут имеем? Ага, вы называете эту женщину дурой. На каком основании, интересно знать? На том, что у неё сумки или дети? Дальше вы говорите, что не дебил. Это ваша личная оценка или вам кто-то сказал, что вы не дебил?
        - Личная, - подал я голос.
        - Замечательно, - продолжил Иванов. - Затем вы спрашиваете, чем заслужили её реакцию. Ну, это же очевидно. Вы ползли, словно черепаха, на проходе, когда она отчаянно пыталась запрыгнуть в поезд. Остальное из той же оперы…. Что же, мне всё предельно ясно. То, что записано у вас в кодексе, я бы сформулировал так: «Я - пуп Земли, и меня все обязаны уважать».
        Я сглотнул. Мне стало казаться, что я зря пришёл сюда и уж точно напрасно заплатил деньги.
        - Давайте теперь, - Иванов положил маркер на место и повернулся ко мне, глядя прямо в глаза, - попробуем придумать обратное утверждение, чтобы вы впоследствии записали его себе на подкорку. Мне кажется, вам подойдёт такая фраза: «Я - никуда не годное ничтожество». Вы можете это повторить?
        - Я - никуда не годное ничтожество, - прошептал я.
        - Повторите ещё несколько раз, громче! - потребовал Иванов.
        - Я - никуда не годное ничтожество, - сказал я чуть громче и неожиданно почувствовал, как из глаз потекли слёзы.
        - Что же вы замолчали? - спросил Иванов.
        - Мне кажется, - сказал я дрожащим голосом, пытаясь вытереть слёзы так, чтобы это было не очень заметно, хотя и понимал, что Иванов уже их видит, и ощущал исходящее от него злорадство, - что вы не очень хороший психолог…
        - Знаете, - Иванов неторопливо опустился в кресло напротив меня, - если уж быть до конца честным, то я вообще не психолог.
        Я секунду переваривал сказанное и только потом спросил:
        - А кто?
        - Вы извините, что разыграл весь этот спектакль и вас расстроил, - сказал Иванов. - Но мне кажется, что я смогу вам помочь.
        - Я не уверен, что смогу заплатить ещё, - признался я.
        Иванов отмахнулся:
        - Я догадываюсь. Я даже могу вернуть вам ваши деньги. Наше сотрудничество будет взаимовыгодным. Я помогаю вам, а вы оказываете услугу мне. Согласны?
        Я помедлил с ответом. Мне не нравился этот человек. Мне не хотелось переживать ещё раз то, что я пережил только что. Глаза заливали слёзы. Синие. Всё плывёт. Передо мной сидит, скаля зубы, труп Иванова. Голова гудит, надуваясь изнутри.
        Агрессия. Да. Жёлтая виолончель. Я не любил его. И вот он сидит здесь, мёртвый, застывший, похожий на воск, подкрашенный изнутри красным и синим. Мне кажется, что труп заметно сполз вниз с тех пор, когда я увидел его в первый раз. Хотя когда был на самом деле первый раз? Кроме меня и Иванова, здесь никого нет. Он мне не нравился. И у меня были неконтролируемые вспышки агрессии. Я мог его убить. Не могу до конца поверить в это и представить… Но что вообще я помню о себе? Практически ничего.
        Я встаю. Голова всё ещё кружится. Я хочу пить. Я видел здесь кран, кажется. В соседней комнате. Ноги слушаются плохо, пытаются подкоситься и уронить меня на бок, на застеленный серым ковролином пол. Краем глаза я замечаю, что на столе перед Ивановым лежит большая шоколадка. Упаковка надорвана, отломлено несколько кусочков. Должно быть, он начал есть при мне. Я был голоден. Точно. Я ударил его. Наверняка. До сих пор жутко хочу есть. Только сейчас начинаю чувствовать это, но хотел, похоже, уже давно.
        Жёлтая виолончель. Жёлтая виолончель. Скоро будет война. Я подхожу к раковине, открываю кран, наклоняюсь, набираю в пригоршни воду. Пью. Мне мешает что-то. Странное ощущение в районе подбородка. Поднимаю глаза в зеркало и отшатываюсь. Там отражается силуэт Иванова.
        О боже… Нет. Это я. Просто у меня борода. Ну, не совсем борода. Очень длинная щетина. Сантиметр, не меньше. Лапки насекомых теперь огромные. Ещё немного, и я на этих лапках ходить смогу, вверх ногами. Как это может быть? Я же буквально минуту назад…
        Я вспоминаю свой провал в прошлое. Выходит, я отсутствовал здесь как минимум пару дней. Почему я не чувствую трупного запаха? Хотя что я вообще чувствую? Вижу синие пятна перед глазами. Слышу топот ног, бегущих прямо сюда.
        Чудовища с большими круглыми головами врываются в комнату. Двое несутся ко мне, остальные нюхают по углам. В мои глаза бьёт внезапный яркий фонарик.
        - К стене! - кричат мне. Голос не человеческий, грубый, искажённый. - Руки на стену! Раздвинуть ноги!
        В мою спину утыкается нечто твёрдое. Чужие лапы шарят по телу, прощупывая футболку и джинсы.
        - Кто такой? - продолжает голос. - Фамилия, имя?
        Я честно пытаюсь вспомнить.
        - Да, доктор, вы правы, - говорю я. Иванов усмехается.
        - Ну, хорошо, - он вновь сел напротив меня. - На этом закончим разгадывать замысловатые тайны вашей личности и приступим к простой игре.
        - Игре? - усомнился я. - Вы говорили про какой-то эксперимент.
        - До экспериментов мы в своё время дойдём, - ответил Иванов, раскрывая толстую тетрадь и выискивая в ней неисписанные страницы.
        - Я просто интересуюсь, когда вы мне сможете денег дать, - пояснил я.
        Иванов моментально вспыхнул, став похожим на алого поросёночка, и вскочил:
        - Деньги, деньги! Ваше поколение только и думает, что о деньгах! Мы с вами важным делом занимается, между прочим!
        - Что это за дело? - вяло поинтересовался я. - Я пока ничего не понимаю.
        Иванов шумно выдохнул, снова сел в кресло, оправил пиджак, снял очки. Его глаза стали подслеповатыми, немного жалобными. Он достал из кармана жилетки чёрный блестящий платок и протёр стёкла очков, а затем возвратил очки на переносицу.
        - Я хотел бы разобраться в некоторых тайнах человеческого сознания, - сказал он. - Проверить кое-какие свои теории. Так получилось, что у меня сейчас нет подопытных, а на себе я больше экспериментировать не могу. Но давайте оставим эти ненужные подробности на потом.
        Он посмотрел на меня в упор, словно ожидая согласия. Не дождался.
        - Да заплачу я вам, заплачу! - отмахнулся он. - Завтра принесу деньги. Забыл сегодня. Не волнуйтесь.
        - Хорошо, - согласился я, наконец. - А при чём тут ваша игра?
        Иванов раскрыл рот, собираясь что-то сказать, но передумал. Он помолчал с минуту, порассматривал свою руку, потом снова поднял глаза на меня.
        - Что вы знаете о Фрейде?
        - Что его звали Зигмунд, - пожал я плечами.
        - И всё?
        - Остальное, что я о нём слышал, нельзя обозначить словом "знаю".
        - Ладно, - Иванов нервно дёрнул головой. - Так вот - Фрейд видел в оговорках, описках и опечатках определённую работу подсознания. Ну, например, один мой друг сказал: "Скоро все женщины станут такими же, как собаки. И я лично ничего против не имею". Он хотел сказать "мужчины", но сказал "собаки". Потом я узнал, что незадолго до этого сосед отравил его собаку. Вы улавливаете мою мысль?
        - Да, - я, конечно, понимал. - Я тоже знаю один такой случай. Один мой знакомый ветеран сказал как-то: "Я награждён орденом Кутузова посмертно".
        - Ну и что? - нахмурился Иванов, в очередной раз поправляя перчатки.
        - Через двенадцать лет он и правда умер.
        Иванов молчал. Он опустил руки на стол и, словно внезапно затормозивший автобус, уставился прямо на меня. Взгляд был отсутствующим. Он думал. Затем вздрогнул, выйдя из оцепенения, и придвинул ко мне тетрадь.
        - Вот, - его зубы снова притянули мой взгляд. - Запишите здесь, пожалуйста, ваши ассоциации к тем словам, которые я сейчас назову.
        Он, видимо, прочитал на моём лице непонимание.
        - Поясню, - он сделал неопределённый жест своей правой рукой, затянутой в латекс. - Вы не должны думать. Начинайте писать до того, как осознаете свой ответ. Прочитали слово - незамедлительно пишите первое, что приходит в голову. Ясно?
        - Да. Писать чем?
        - А, да. Прошу прощения, - Иванов извлёк из внутреннего кармана авторучку - чёрную, сверкающую, с металлическим никелированным зажимом. Протянул мне. - Записывайте. Замок. Грязь. Чудо. Поле. Скобки. Дерево. Хвост. Записали?
        - Да. Можно начать?
        - Конечно, - размашисто кивнул Иванов. - Как говорится, раньше сядешь - раньше выйдешь.
        Я начал набрасывать на бумаге слова, мимоходом бросив:
        - Вы что, сидели в тюрьме?
        Иванов насторожился:
        - Нет. С чего вы взяли?
        - Но, видимо, боитесь туда попасть? - уточнил я.
        - Я полагаю, от этого никто не застрахован, - ответил Иванов. - Тем более в наше время. А что?
        - А что случилось с вашими предыдущими подопытными? - спросил я.
        - Не думаю, что я обязан отвечать на этот вопрос, - Иванов выпрямился в кресле, изображая своим внешним видом уязвлённую гордость.
        - Вот видите - я неплохо усвоил ваш урок про подсознание. Готово, - я подвинул к Иванову листок и ручку.
        - Уже? - он удивился. - Прекрасно. Теперь сделаем вот что - вы будете читать слова и попутно объяснять, почему подобрали именно такие пары.
        Я хмыкнул:
        - Не получится. Я писал просто так, не задумываясь.
        - "Просто так" не бывает, - возразил Иванов. - Всегда можно попытаться объяснить. В крайнем случае, я вам помогу.
        - Ну, хорошо, - сказал я. - "Замок - война", - я почесал лоб. - Наверно, это из песни. "И кто-то должен стать дверью, а кто-то замком, а кто-то ключом от замка". Вот.
        - А война при чём?
        - Там был такой припев: "Между землёй и небом - война". Кажется, песня так и называется - "Война".
        - Ладно. А дальше?
        - «Грязь - сон», - тут мне пришлось крепко задуматься. - Вот даже не знаю, почему написал. Может, потому, что когда-то мне снилась грязь… А, точно. Да, снилась. Давно. Я ещё в сонник полез, к чему это - вываляться целиком в грязи.
        - И что же нашли? - спросил Иванов.
        - Что грязь - к богатству. Или к благополучию, точно не помню, - я усмехнулся. - А вы что, верите в сонники?
        - Я учёный, - ответил Иванов и, предупреждая моё критическое замечание, поправился: - Ну, считаю себя учёным. Поэтому ничему не верю, но всё считаю теоретически возможным. С какой-то вероятностью. И, в конце концов, вы же сами читали сонник.
        Мне пришлось мысленно признать, что он меня подловил.
        - Я же говорю - это было давно, - я вернулся к листочку. - «Чудо - друг». Ну, это примерно понятно. У меня нет друзей, и я не представляю, как их завести. Вообще говоря, меня люди раздражают. Так что, с одной стороны, я хотел бы иметь друга, а с другой - нет. Как представлю какую-нибудь пьяную компанию, скажем, корпоратив или рыбалку, сразу отпадает желание с кем-то общаться.
        - Но друг - это не обязательно пьяная компания, - возразил Иванов. - Бывают же, в конце концов, приличные интеллигентные люди.
        Я не выдержал и рассмеялся.
        - Что такое? - насторожился Иванов.
        - Да я подумал, что вы, должно быть, про себя говорите. Это вы-то приличный человек?
        - Ну, знаете! - Иванов выпрямился в кресле. - Положим, вы мне тоже не особо симпатичны, но я вас не оскорблял.
        - Помнится, вы меня ничтожеством обозвали, - напомнил я.
        - Не совсем так, - попытался выкрутиться Иванов, но тут же сдался: - Хорошо. Что дальше?
        - «Поле - боль», - я снова оказался немного озадачен. - Может быть, просто по созвучию написал…
        - Много созвучных слов, - заметил Иванов, - но вы выбрали именно это. Не «доля» или «воля», например.
        - Согласен… Ну, тогда, наверное, так… Борис Полевой написал книгу о лётчике, который лишился ног. Ему было больно. Такое объяснение подойдёт?
        - Любое подойдёт, - сказал Иванов, пристально глядя на меня. - Если оно правдивое.
        Я вдруг вспомнил поле. Футбольное поле. Огромное. А я - маленький. Лет 10 или около того, но ростом не вышел. И бегал я плохо, задыхался. Я сидел на влажной траве и плакал посреди огромного поля. Левая штанина тренировочных брюк пропиталась кровью. Я споткнулся о мяч и упал коленом на камень. Было больно. Огромная ссадина на колене заживала потом недели две. Мяч у меня после падения тут же отобрали и побежали к нашим воротам. Я не любил бегать и особенно не любил футбол. Но постоянно приходилось в него играть - на уроках физкультуры, да и просто так, за заборами. Потому что никто не понимал, как можно не любить футбол, и я не хотел показывать, что я его не люблю.
        - Вы что-то замолчали, - голос Иванова вырвал меня из воспоминаний. - Могу я узнать, о чём вы задумались?
        Я вздохнул:
        - Я пытаюсь понять, какие события запоминаются надолго.
        Руки Иванова, до сей поры спокойно лежавшие на коленях, вздрогнули. Пальцы согнулись, схватившись за мягкую, глянцевую ткань чёрных брюк. Лицо побледнело сквозь бороду, а оправа очков напиталась каким-то особым, магическим светом, исходящим из его глаз. Я понял, что затронул самые глубины его души, всколыхнул нечто такое, что для него очень болезненно и живо…
        - Вот… вот… - пробормотал он. - Вот именно… Что, какие образы запечатлеваются и служат основой для дальнейших отпечатков… Это занимает меня больше всего.
        Он опустил глаза.
        - Кажется, я не совсем ясно говорю. Но… вот, - он выхватил у меня тетрадь и, перевернув страницу, нарисовал в середине жирную точку.
        - Что это, по-вашему? - спросил он, пододвинув ко мне тетрадь.
        - Точка, - ответил я.
        - Вот видите! - восторжествовал Иванов. - Почему вы сказали "точка"? Я же показал вам целую тетрадь! Тетрадь намного больше и заметнее, чем маленькая точка, но назвали вы почему-то именно точку! Почему?
        Я помедлил с ответом, но, наконец, произнес:
        - Мало ли на свете тетрадей… Тетрадей с точками гораздо меньше.
        - Да, - кивнул Иванов. - Пожалуй. Это одно из возможных объяснений. То есть мозг выделяет самое редкое, исключительное, такое, чего больше рядом нет.
        Я подумал, что в той моей ссадине не было ничего исключительного. Обычная ссадина. Каждый рано или поздно разбивает ногу о камень или падает с велосипеда на шершавый асфальт. И ситуация сама по себе исключительной не была. В футбол играли в детстве практически все. Я хотел продолжить размышлять, но Иванов нетерпеливо подогнал меня:
        - Ну же, что у вас там дальше?
        - "Скобки - магнитофон". Ну, это совсем просто. "Скобки" по-английски "brackets", "bracket" - это подставка, подставка - это колонна, а колонки - это громкоговорители для магнитофона.
        - Мм… - Иванов выглядел не вполне удовлетворённым. - Как-то всё это слишком длинно. Я бы сказал, слишком рассудочно. Может быть, скобки просто напомнили вам внешний вид магнитофона с колонками?
        - Возможно, - подтвердил я. - Но вообще-то это моя ассоциация - как хочу, так и толкую.
        - Ладно-ладно. Не сердитесь, - Иванов поспешил замять вопрос. - Продолжайте.
        - «Дерево - смерть».
        - Почему? - Иванов округлил глаза.
        - Не знаю.
        - Попробуйте объяснить.
        - Не могу.
        - Может, сучья деревьев кажутся вам похожими на руки мертвецов?
        - Вам лучше знать. "Хвост - сеть".
        - Погодите вы с хвостом… "Смерть" - это слово необычное, просто так оно в голову не придёт. Вы боитесь деревьев?
        - Нет. Я собак боюсь.
        - Может быть, вы просто очень часто думаете о смерти?
        - Может быть.
        - А когда вы видите дерево, вы чего-нибудь боитесь?
        Моё терпение уже кончалось.
        - Послушайте, доктор, вы маньяк. Ну с чего бы я боялся деревьев?
        - Но почему смерть?
        - Ну, не знаю… Может, мертвецы в земле, а деревья оттуда воду сосут. Может быть, поэтому.
        - Хорошо. А хвост?
        - Какой хвост? Фу… Ну вы и скачете… "Хвост - сеть", потому что у кошек шерсть растёт вдоль хвоста, а полоски поперёк. Получается сеть.
        Иванов снял очки и принялся тереть пальцами уголки глаз.
        - А когда вы говорите «сеть», вы вообще какую сеть представляете? Рыбацкую?
        - Да трудно сказать, - ответил я. - Просто сеть. Клеточки. Вроде как решётку.
        Решётка висит передо мной, расплывчатая, синяя, зыбкая. Мне холодно. Я по-прежнему бос, и ноги, стоящие на бетонном полу, коченеют. Я поджимаю их под себя. Я понимаю, что сижу в «обезьяннике». Или в том, что в этом странном синем мире заменяет камеру предварительного заключения. Отчего-то меня не очень это волнует. Я всё ещё наполовину там, в своём видении. Что это вообще было? Это не сон. Слишком реалистично. Я по-настоящему переживал всё, что произошло. Это не похоже на обычное воспоминание. Как будто бы я просто перескочил сознанием назад во времени, но при этом переместилось только моё «я», осознание себя как личности, а память и знания остались от того человека из прошлого. Тот я не знал, что с ним произойдёт в будущем. Правда, я, находящийся вроде как в будущем, вообще мало что знаю.
        Я сижу на твёрдой скамье. В правой части живота ноет. Не знаю, что это может быть. Печень? Вроде не тут она, а левее. А что тогда? Что бывает, кроме печени? Я явно не спец в анатомии. Печень, печень… Печенье? Печенье может болеть? Оно может встать поперёк кишки и острыми краями колоть меня изнутри. Наверно, так и есть. Железное печенье. Только откуда оно взялось? Чушь какая… Ещё болит рука в запястье. Жжёт левую скулу. Похоже, там свежая рана. Может, в «бобика» неаккуратно сажали?
        Я начинаю осознавать реальность. Я в отделении полиции. Меня застали на месте преступления. Я никого в этом мире не знаю и даже не представляю, что произошло в кабинете Иванова. Похоже, меня ничего хорошего не ждёт. Что делать?
        Я должен видеть сквозь решётку, но не вижу ничего. Темно. И сама решётка выглядит, словно полосы синего тумана. Грохот. Полосы расплываются. Из темноты появляется фигура уродливого чудовища. Тушка округлая, короткая, как обрубок. На ней щетинятся то ли части брони, то ли оружие. Лапки сучат, жвалы шевелятся. До меня доходит, что существо обращается ко мне, но я почти не слышу звуков.
        Я поднимаюсь со скамьи и шагаю в его сторону.
        - Что? - переспрашиваю я.
        - На выход, говорю, - отвечает полицейский. - Выпускают вас.
        - Выпускают? - я не понимаю смысла этого слова и сквозь синюю муть следую за неуклюжей фигурой.
        - А что вас держать? - говорит чудовище. - Личность ваша установлена, показания подтвердились. Да и жмурик ваш, как предварительно утверждают эксперты, умер естественной смертью.
        Я утыкаюсь в деревянную стойку. Моя личность установлена. Каким образом? Кто я? И что значит «показания»? Я давал показания?
        - Вот здесь распишитесь, - кончик лапки моего освободителя тыкается в зеленоватый документ, лежащий на стойке. Я догадываюсь, что бумага на самом деле пожелтевшая.
        - Показания? - бормочу я, выводя на документе свою подпись. Стоп! Присматриваюсь к подписи, насколько могу. Различаю сплетение трёх букв. Кажется, В, К и А. Или Б, Р и Л?
        - У вас снова провал? - уточняет чудовище. Его глаза кажутся мне в тумане огромными, сетчатыми. - Вы объясняли уже. Вы к доктору из-за проблем с памятью обращались. И за содержимое карманов распишитесь.
        Я расписываюсь, при этом принимая из конечностей полицейского маленький пакетик, в котором лежат, кажется, несколько монет, ключ и потёртый смартфон с разбитым экраном. Интересно, был ли он разбит, когда меня забирали? Не помню, как и всё остальное.
        - Всё, вы свободны, - говорит существо и вдруг придвигается ко мне своей огромной головой. Между его жвал что-то шевелится, издавая шипящие звуки, похожие на шёпот: - Мужик, я бы на твоём месте скорее валил, пока начальство не передумало. Глухарей-то у нас всегда хватает…
        - Спасибо, - говорю я и как могу быстро двигаюсь к выходу.
        - Живёте-то где, помните? - кричат мне вдогонку.
        - Да, - почему-то отвечаю я, со скрипом отворяя тяжёлую дверь. Вылетаю на улицу и снова осознаю, что на мне нет ни ботинок, ни носков. На улице не жарко. Похоже, вечер. К тому же накрапывает мелкий дождь. Асфальт мокрый и неприятный. Я двигаюсь наобум. Подальше отсюда. Скорее. Где мои ботинки? Должно быть, оставил у Иванова. Нужно идти туда.
        Иду, иду. Ковыляю. Ноги заплетаются. Синие сумерки, подрагивая, плывут мне навстречу. Кажется, я далеко уже ушёл. Иванов, Иванов… А где его кабинет? Останавливаюсь. Не знаю, где кабинет. Да и я сам непонятно где. Ноги мёрзнут от соприкосновения с холодными лужами. Хочется оторвать ноги. В смысле, от земли их оторвать и взлететь. Впереди автобусная остановка. Пустая. Под крышей не капает. Сажусь на слегка влажную скамейку, поджимаю ноги. Ловлю себя на том, что я только что сидел так же в «обезьяннике». Невероятная история. Она не могла произойти со мной. Может, мне всё привиделось? Не могу поверить, что попал в полицию. И тем более - что полиция может просто так отпустить. Даже не избили. А может, не помню.
        Жёлтая виолончель. Жёлтая виолончель. Я не могу сидеть тут вечно. Я хочу есть. Хочу согреться. Что для этого нужно? Чтобы поесть, нужно купить еды. У меня есть немного мелочи. Но хватит ненадолго. А что дальше? Чтобы согреться, мне нужно найти мой дом. У меня наверняка есть дом.
        Странно вот так, посередине жизни, ощущать, что не понимаешь, кто ты и откуда взялся. Должно быть, человечество в целом ощущало примерно то же самое, когда стало понемногу соображать. Пока люди бегали с палками за мамонтами и не имели времени подумать, всё было хорошо. Замечтался о смысле жизни - получил бивнем под ребро. Идиллия. А потом, когда стало чуть полегче, когда запаслись мясом на день вперёд, вдруг люди задумались - а мы кто? Откуда мы? Нас кто-то создал? Или мы сами из праха выползли? И появилось множество религий, теорий, возможных объяснений… Вот и я так же - могу о своём прошлом только гадать.
        Жёлтая виолончель. Скоро будет война. С чего я это взял? Наверно, здесь много больных людей. У одного живот болит, у другого нога. Все чем-то недовольны. А виноват кто? Враг. Вон там, за бугром. Что за бред я несу? Бред, бред. Горшки. Вот горшки помню. Плывут вокруг меня. Корабль. Куда плывём? Наверно, как раз на войну. Вон и доспехи. Щит красивый, медный. На нём отчеканены две змеи. Одна скоро поглотит другую. А та - никак не проглотит первую. Горшки. Может, я тоже горшок? Или был горшком? Лежал среди других горшков, плыл воевать…
        Да нет, это ерунда. Горшок не может ничего помнить. Или может? Всё из частиц, одних и тех же. Атомы. А атомы почти пусты. Почему бы атомам не помнить? В них так много места для воспоминаний. Со временем горшок рассыпался в пыль, кто-то эту пыль вдохнул и родил Иакова. А Иаков ещё кого-нибудь. А его потомок - меня. А я рожу кучу пепла в крематории и из него слепят горшок. И этот горшок будет помнить, как я тут бродил и бредил…
        Воин вот ещё. Стоит, видишь ли. Грозный. Со щитом и мячом. На этом щите другая картина. Сельскохозяйственные работы. Тут обмолот, там окот… А тут вон трактор с бороной. На бороне ворона. На вороне корона. А на мяче размашистые подписи всей ахейской шайки. О чём я?
        Голова не работает. Надо почистить, почистить… Что я имею в виду под словом «почистить»? Там и так абсолютно пусто. Наверно, «почистить» означает убрать эту проклятую плёнку, которая скрывает воспоминания.
        Кусочек информации всплывает. Был такой фильм, «Обломок империи». Не знаю, смотрел я его или нет. Но содержание откуда-то знакомо. Может, читал о нём или слышал. Человек, потерявший память, забыл, что произошла революция семнадцатого года, и знал только то, что было до неё. Ему было проще. Он что-то помнил, и поэтому был обломком империи. Я не помню ничего. Что я такое? Обломок пустоты?
        Нет, всё-таки обрывки есть. Вон, даже про фильмы старые. Догадываюсь, что учился в школе. Может, и в этом, как его… В институте или университете каком-нибудь. И там получал какие-то знания. Может быть, там учили ориентироваться на местности? Или выживать в городе без денег и еды? А я забыл.
        Осознаю, что у меня в руках пакет. Достаю из него мелочь, пересчитываю. Пятьдесят четыре рубля. Но не могу понять, много это или мало. Не помню ни одной цены ни на одну вещь. Кажется, буханка хлеба стоит 24 копейки. Если так, то я богат. Надо купить еды. Живот ноет справа внизу и немного жжёт по всему кишечнику. Интересно, до потери памяти тоже было так?
        Убираю мелочь в карман. Смотрю на ключ. Ключ обычный, плоский. Ни брелока, ни колечка. От чего он? Наверно, от дома. Почему он синий? А, да, всё же синее. Ключ тоже в карман.
        Телефон с экраном, покрытым паутиной из трещин. Пробую включить. Он мёртв. Просто села батарейка или он уже никогда не заработает? Открываю корпус, убеждаюсь, что сим-карта на месте. Может быть, на ней есть чьи-то номера? Нужно попробовать зарядить. Но у меня нет ни зарядки, ни тем более розетки. А бывают розетки без квартир? Прилетит ко мне одна такая, скажет: «Бонжур, месье. Не желаете ли воспользоваться током?» И я сразу суну в неё пальцы. И всё вспомню. Хотя не пролезут пальцы. Толстые.
        Сидеть на месте глупо. В конце концов, я просто замёрзну. Или с голода умру. Вокруг ни души. Что это за город? Если Москва, то где все люди? Я понимаю, что уже темно и дождь, но я уверен, что в Москве всё равно не бывает так безлюдно.
        Магазин. Нужен магазин. Куплю хлеба, колбасы. Зарядку для телефона. Ботинки. Пятьдесят четыре рубля должно хватить.
        Я встаю со скамейки и иду наобум. Фонари расплываются над моей головой, превращаясь в причудливые синие цветы. Как выглядит магазин? Думаю, что увижу его и узнаю.
        Итак, сколько же хлеба я могу купить? Пятьдесят четыре рубля поделить на двадцать четыре копейки… В моей голове возникает столбик. Два запишем, умножим… Мозг не слушается. Может, допустить, что цена 25 копеек? Тогда вычислить проще. В рубле получается 4 буханки. Четыре умножить на двадцать четыре… Стоп, почему на двадцать четыре?
        Впереди и сверху посреди ночного неба маячит фиолетовое число «24». Оно переливается и плывёт сквозь синюю дымку куда-то вниз, и я понимаю, что, задрав голову, опрокидываюсь назад. Кое-как сохранив равновесие, осознаю, что это - вывеска круглосуточного магазина. Шагаю туда, по пути успев оценить количество буханок снизу двумястами штуками.
        Дверь тугая, скрипучая. Пробираюсь внутрь. Кругом полки с пёстрыми товарами, из которых подавляющее большинство - бутылки с пивом и прочей дрянью. Они меня не интересуют. Я начинаю понимать, что ботинок и зарядки мне здесь не купить. Но это ничего. Буханка хлеба - тоже неплохо.
        Продавщица, полноватая женщина, похожая на армянку, покачивается за прилавком. Её взгляд - недовольный, насторожённый - ощупывает меня. Да, я понимаю, что выгляжу не очень хорошо. Грязный, нечёсаный, заросший, да ещё и босиком.
        - Извините, - говорю я. - А чёрный хлеб у вас есть?
        Её ответ раздаётся словно бы издалека. Синяя дымка плохо пропускает звуки. Я догадываюсь больше по мимике, что ответ «нет», но она говорит что-то ещё…
        - Простите? - переспрашиваю я.
        - Только белый, говорю! - выкрикивает она. На лице отражается злоба.
        - Сколько стоит?
        - Тридцать пять рублей, - отвечает она.
        Я дрожащей рукой вываливаю на прилавок мелочь. Совсем не двадцать четыре копейки. Откуда я взял такую цену? И если в реальности хлеб стоит тридцать пять рублей, то о ботинках и зарядке для телефона можно не мечтать. И, боже мой, сколько же я должен зарабатывать при таких ценах?
        Я принял из окошка шаурму - аппетитную, аккуратно завёрнутую в пакетик и помазанную с одного конца майонезом. Хотя нет, слюнки у меня вовсе не текли. Честно говоря, она мне уже надоела, эта шаурма. К тому же делали её в палатке возле офиса из рук вон плохо. Совсем немного курицы сомнительного качества, а основное содержимое - нашинкованная капуста, которой я всё время давился, перемешанная с острым соусом и ошмётками помидор.
        Я отошёл в сторонку, в промежуток между палатками, и принялся жадно есть. Жир вперемешку с майонезом и кетчупом всё время норовил капнуть на футболку, и я осторожничал как мог. Приличных футболок у меня было две шутки.
        В дупле зуба застряла упругая, прогибающаяся под языком субстанция. Должно быть, кусок куриного хряща. Выковырять его не получалось, но я помнил, что для таких случаев у меня среди бумаг на рабочем столе была припрятана пара зубочисток.
        Я доел последние кусочки, буквально выгрызая их из налитого мерзкой жирной жидкостью пакета. Чуда не произошло. Огромная грязно-жёлтая капля приземлилась мне на колено, оставив на джинсах длинный неровный след. Я как мог оттёр её салфеткой, но настроение сильно упало. Других джинсов у меня не было.
        Я двинулся к офису. Прошёл в калитку из чугунных прутьев, поднялся на крыльцо. Вокруг двери боковым зрением заметил несколько табличек с золотыми буквами. Пожилой охранник в чёрной униформе слегка пошевелился в своём закутке, когда я проходил мимо, но не соизволил даже открыть глаза, а только причмокнул губами и сполз чуть ниже в кресле.
        Лифт не работал. Я зашагал по лестнице наверх. На четвёртом этаже приложил к считывателю у двери пропуск и вошёл. Помещение было плотно забито столами, за каждым из которых, вглядываясь в монитор, кто-то сидел. Если присмотреться внимательнее, можно было догадаться, что раньше здесь был огромный актовый зал. Убрали сцену, поставили перегородки, проложили сетевые кабели и электричество под фальш-полом - и теперь это слегка напоминало офис. Или конюшню, пожалуй, с крохотными стойлами для людей.
        Я направился на своё место - в дальний справа угол, но меня окликнул худой паренёк в очках и с длинными волосами, занимающий ближний к двери стол. Я не помнил, как его звали. Гриша, что ли? Вроде как секретарь и отдел кадров в одном лице.
        - Эй! - сказал он. - Отмечайтесь с обеда.
        Я совсем забыл об этом нововведении. Склонился над тетрадкой, лежащей на столе Гриши… А, нет, он же Гоша. Точно. Нашёл свою фамилию, записал время прихода, поставил подпись. Потом продолжил путь к своему компьютеру. Чуть не столкнулся с Пашей Краматорским.
        Он качнулся в сторону, уворачиваясь, взмахнул руками, при этом уронив стоящую на чьём-то столе бутылку с водой, а затем вдруг схватил меня за предплечье и начал вещать с высоты своего огромного роста:
        - Ты представляешь, что до меня сегодня дошло? Мы же все под водой! Мы ходим медленно, дышим кое-как, а всё потому, что вокруг вода. Невидимая.
        - Это воздух, - возразил я и попытался пройти дальше, но Паша меня не отпускал.
        - Э, брат, - он покачал своей большой угловатой головой, увенчанной бесформенным снопом светлых волос, - ты неправ. Воздухом дышать можно. Я вот что придумал. Надо поставить насос. И качать воду в космос.
        - Так же воздух выкачаешь, - сказал я машинально, хотя не пытался вникать в его бред. - И дышать нечем будет как раз.
        - Ага, - кивнул он. - Это я не учёл. Надо будет подумать.
        Он выпустил меня и двинулся дальше, похожий на огромную тощую башню, которая не падает только потому, что её в нужный момент подхватывает ветер.
        Я, наконец, добрался до своего места и уселся на потёртый полуразваливающийся офисный стул, собираясь заняться делом. Но тут же громогласный и бодрый голос Паши заполнил собой зал:
        - Внимание, внимание! Прошу послушать меня несколько минут.
        Молодёжь за компьютерами зашевелилась, нехотя оторвалась от работы, и постепенно все взгляды обратились на Пашу. Я заметил, что из угла, где был сооружён из гипсокартонных стен небольшой кабинет, появился Левин. Тоже приготовился слушать. На лице его было написано тревожное ожидание, смешанное с недоверием. Глазки бегали, руки двигались непрестанно, то хватаясь друг за друга, то шевеля пальцами, то обвисая вдоль тела.
        - Так дальше жить нельзя! - провозгласил Паша. - У нас уже довольно большая команда. А бардак страшный. Проектов куча. Каждый документацию хранит, как придётся. И даже код лежит у всех в разных местах.
        - Так заказчики же, - возразил маленький чернявый паренёк возле окна, Эдик Панченко.
        - Что заказчики? - не понял Паша.
        - Ну, мы вот, к примеру, у заказчика код храним. Где они скажут, - пояснил Эдик.
        - Ну, заказчики - это да, - согласился Краматорский, дёрнул шеей, махнул рукой и продолжил. - Но есть же у нас свои проекты. Что-то же мы и своё кодим.
        - Чего-то кодим, - кивнул Эдик.
        - Ну вот, - развёл руками Паша. - Надо установить систему контроля версий. Общую для всех. СиВиЭс какой-нибудь.
        - CVS - вчерашний день, - возразил светлый полноватый парень слева от меня, Андрей Селюков. - На Subversion надо переходить.
        Из-за стенки, разделяющей офисное пространство на несколько зон, послышались голоса:
        - Лучше уж Перфорс!
        - Да вы что? Гит круче всего!
        Я грустно подумал про себя, что уже не причисляю себя к молодёжи. Им лишь бы что-нибудь новенькое попробовать. Услышат незнакомое слово - и сразу тянутся к нему. Новая технология, круто. А я наоборот. Стараюсь держаться за знакомое, испытанное. Старею.
        Левин, до сей поры молчавший, сказал негромко, не очень уверенно:
        - Перфорс-то, между прочим, платненький.
        Паша Краматорский обернулся к нему:
        - Так купим! Мы же позиционируем себя как современную динамичную компанию. Неужели мы не можем софт легально покупать?
        Глаза Левина бегали по помещению, стараясь не натыкаться ни на чьи взгляды.
        - Надо подумать, посчитать… - пробормотал он.
        - Посчитаем, - заверил его Краматорский. - И ещё одно дело есть. Надо нам какой-то процесс вводить. Для начала давайте ревью кода, что ли.
        - У нас же ресурсов не хватает, - возразил Эдик. - Баги фиксить некогда, а ты говоришь - ревью.
        - Э, - сказал Паша. - Ну, тогда давайте хоть по утрам митинги проводить. Десятиминутные. Вроде как стендап. Каждый рассказывает, чего делает и будет делать в течение дня.
        - Не хватит десяти минут, - сказал Эдик. - Нас тут уже тридцать человек с хвостом. Да и зачем?
        - Как зачем? - возмутился Паша. - Надо же постепенно как-то развиваться! Пусть каждый хоть по десять секунд выступает, что ли. Завтра начнём. В десять.
        - У меня завтра экзамен, - сказал Селюков. - С утра. Так что я опоздаю.
        - Ну, в следующий раз поучаствуешь, - сказал Паша. - Или вот что. Давайте прямо сейчас попробуем. Пусть каждый быстро скажет, чем сейчас занимается и что собирается делать оставшуюся часть дня.
        - Всё-таки не понимаю я, зачем, - вздохнул Эдик. - Мы и так по два отчёта каждый вечер шлём.
        - Давай с тебя начнём, - проигнорировал Паша его замечание и ткнул рукой в меня.
        - Э, - сказал я. - Тестирую пользовательский интерфейс портала «Суперкредит», тест план номер 2. Ну, и параллельно Элемента поддерживаю.
        - Понятно, - сказал Паша. - Андрей следующий.
        - Стоп! - вмешался Левин неожиданно резко. - Какой ещё Элемент? Павел, мы, кажется, уже договаривались.
        - Жора… - Краматорский замахал руками. - Ну, перспективная же вещь! Мы для этого же всё…
        - Перспективки сомнительные, - перебил Левин. - Никакого прогресса. Никто не заинтересовался. Прибыли не вытанцовывается.
        - Не могу согласиться, - сказал Паша.
        - Павел! - Левин насупился. - Проект Элемент закрыт! И больше чтобы в ваших отчётиках я словечка о нём не видел. Или у вас свободное время есть? Так могу ещё работкой загрузить. Заказчики-то есть перспективненькие.
        Паша хотел что-то возразить, но не решился.
        - Хорошо, Жора. Но давай всё-таки говорить «приостановлен».
        - Пусть так, - согласился Левин. - До лучшего времечка.
        - Продолжаем, - сказал Паша, и все стали рассказывать о своих задачах на сегодня. Я отвернулся к монитору. Передо мной была открыта чёрная текстовая консоль. Я хотел что-то в ней набрать, но пальцы не слушались, и я просто тупо смотрел в неё, как в бездну. Через несколько минут подошёл Паша.
        - Ты это, - сказал он тихо, - код на всякий случай сохрани.
        - Само собой, - ответил я.
        - Левин тебя вызывает.
        Я встал из-за стола и направился в закуток Левина. Открыл дверь. Левин сидел в кресле и читал какую-то бумажку. Выглядел он, прямо скажем, не очень. Одного возраста со мной, но уже сильно плешивый, руки дрожат, живот висит между ног.
        - Присаживайся, - сказал он, придвигаясь ближе к столу.
        Я сел.
        - Ты, наверное, в курсе, - начал он, - что мы в этом зданьице как бы не совсем легально находимся?
        - Ну да, - ответил я. - Слышал.
        - Это вроде как образовательное учрежденьице. И работать здесь могут только те, кто образовательные услуги оказывает. Я, как мог, оттягивал, но ходят слухи, что может быть проверочка…
        Он замолчал. Я ожидал продолжения.
        - Я просто что подумал, - его глаза спрятались под стол и начали там шарить. - Раз ты заговорил про Элемента, значит, есть у тебя немного свободного времени… Придётся нам школу организовать.
        - Что за школу? - не понял я.
        - Преподавать что-нибудь. Мы с Павлом подумали - проще всего тестирование.
        - А я при чём?
        Левин усмехнулся.
        - А кто же ещё преподавать будет? Павел не хочет, а студентики уж больно выглядят несерьёзно…
        - Я тоже вроде как не хочу, - перебил я.
        Левин нахмурился, но лишь на секунду, а затем продолжил с ухмылкой:
        - Не отказывайся. Всё равно придётся тебе. Если хочешь, можешь помощника взять из студентов. Денег доплатим.
        - Доплатим?! - я почувствовал, как кровь приливает к голове. Постарался успокоиться. Встал. - Ты зарплату когда выдашь хотя бы?! Я уже два месяца ничего не получал!
        Левин убрал с лица усмешку и отстранился от стола.
        - Что-то нервишки у тебя не очень, - заметил он. - Не могу я зарплату пока. Заказчики тянут. А один вообще пропал. Ты представляешь?
        - Нет, - ответил я, возвращаясь на стул.
        - Сейчас, - Левин отвернулся к сейфу, открыл его и долго копошился там. Через пару минут протянул мне мятую бумажку в двадцать долларов. - Держи. Это авансик, будем считать. За школу. Из своих отдаю, учти.
        Я с некоторым сомнением принял доллары:
        - Что же я буду преподавать?
        - Да неважно, - ответил Левин. - Я наберу людей, которым лишь бы что, только бы денежек поменьше платить. Почитай в Интернете статейки про теорию тестирования. Водички полей побольше. Да, и вот ещё что. Мне выделили соседний класс. Там надо будет машинки поставить. Я достал сильно бэушных десять штук. Постарайся их завести, виндушечку установи, сеточку сделай. Диск вот, - он подвинул мне поцарапанную коробку с самописным диском, на котором было написано чёрным маркером «windows XP» и ещё цепочка символов, означающая лицензионный ключ.
        - Когда это всё? - спросил я.
        - Ну, после работы, конечно, - ответил Левин. - Хотя бы пару раз в неделю. А начнём, как только людей наберём. Я постараюсь побыстрее. Так что машинками займись, не откладывая, лучше бы сегодня. Ключ от кабинета вот.
        Я принял ключ.
        - Ладно, - сказал я. - Но насчёт зарплаты ты подумай.
        - Стараюсь, как могу, - Левин деланно приложил руку к сердцу. - Ладно, иди.
        Я, словно во сне, шёл к своему компьютеру, проклиная себя за то, что согласился. С другой стороны, в кармане у меня лежали живые двадцать баксов, а это само по себе было фактом отрадным.
        Я взглянул на экран монитора. На чёрной консоли светилась надпись: «Есть желание крепкий».
        - Что? - не понял я. Набрал на клавиатуре: «Что?»
        Заскрежетал винчестер. Прошла минута, и я прочитал одно слово - «Сохранить». Я попытался понять, что бы это значило.
        Я открываю глаза. Скорее всего, меня заставил проснуться запах. Да, я чувствую запах. И это было бы здорово, если бы запах не был таким отвратительным. Я лежу на скамейке лицом в собственной блевотине.
        Чуть приподнимаюсь. Рукой пытаюсь вытереться. Фу. Холодно, темно. Ощущаю сильную давящую боль в правом боку. Что это ещё? Стараюсь выпрямиться сидя, так вроде бы полегче. Среди извергнутых мною остатков еды лежит недоеденная горбушка батона, вся испачканная в мерзкой субстанции. Еле сдерживаюсь, чтобы не извлечь её и не догрызть. Брезгливость чуть перевешивает голод.
        Замечаю, что льёт дождь. Не очень сильный. Понимаю, что дрожу. Где я? Скамейка в парке. Недалеко горит тусклый фонарь, конусом света выделяющий на фоне темноты кусочек мокрой асфальтовой дорожки.
        Болит горло. Что мне делать? Я точно тут долго не протяну. В животе жжёт. Надо идти куда-то, где есть крыша. Зачем я ушёл с остановки? Где она? Мои босые ноги наступают в лужу, и от этого по телу пробегает новая волна дрожи. Начинают стучать зубы.
        У меня же есть ключ. Может быть, это тот самый, от класса, который мне дал Левин? Я могу пойти туда, на работу. Только где она? Скорее, скорее, туда, где тепло…
        Съёжившись под дождём, иду наобум. Тяжело искать то, что находится неизвестно где, если не знаешь, где находишься сам. Может быть, есть ориентиры, которые я смогу узнать?
        Сквозь синюю пелену всё выглядит незнакомым. Приближающийся забор, распахивающаяся калитка… Нет, это не та, через которую я заходил на территорию университета… Так это был университет? Пытаюсь припомнить таблички на входе. Они расплываются в памяти, и я не могу разглядеть буквы на них.
        Что с моей головой? Это совсем не похоже на похмелье. Что со мной сделал Иванов? Или дело совсем не в нём?
        Так. Я всё-таки что-то помню. Например, это Москва. Точно Москва. Что я знаю о Москве? Её основал Юрий Ногорукий… Нет, Долгорукий. Хотя нет. Где-то я точно читал, что это неправда. Тогда кто основал? Вспоминается какой-то Кучка. Или какая-то Кучка. Какая Кучка? Какие я вообще знаю кучки? Ну, Могучая кучка… Если она могучая, то вполне могла основать Москву…
        Кусты, постриженные причудливыми параллелепипедами, преграждают мне путь. Обхожу. На одном из кустов болтается голубая грязная тряпка. В моей голове рождается какая-то мысль, но я никак не могу понять, о чём она. Затем срываю тряпку с ветки, вытираю об неё озябшие ноги и рву на две половины.
        Так… Что ещё я помню? Если человеку всё время говорить, что он свинья, то он начинает хрюкать. Но из каждого свинства можно извлечь кусочек ветчины. И гусь свинье не товарищ. Как странно. Почему все пословицы про свиней? Наверно, свиньи - выдающиеся существа. Помнится, на них испытывают медикаменты. И стреляют в них, чтобы учиться обрабатывать раны. И даже, кажется, была история про то, что изобрели восстанавливающуюся свинью. Можно отрезать кусочек, съесть, а свинья будет жить дальше. Да, похоже, что свиньи - это идеал, к которому надо стремиться. Свиньям достаточно только вываляться в грязи и сожрать достаточное количество помоев. Свиньи не совершают революций. У них нет гражданского общества. Идеальная семья - хряк, свиноматка и три розовеньких поросёночка. Боже, куда меня понесло?
        С ногами, замотанными в грязно-голубую ткань, идти чуть легче. Дрожь немного спадает. Ещё бы защититься от воды, которая льёт сверху сплошным потоком. Была в прежние времена такая вещь, которая могла мне помочь. Не помню, как называется. Зонд? Нет, зонт. Точно. Вспомнил. Жёлтая виолончель. Жёлтая виолончель.
        Тропинка идёт круто вверх. Я карабкаюсь по ней, стараясь наступать на камни, которые меньше скользят, чем коричневая жижа. У меня возникает ощущение, что я это уже переживал раньше. Или видел в кино? Или видел не я?
        Куда я иду? Зачем? Чего я хочу? Согреться. Чтобы ничего не болело. Чтобы знать, кто я и где. Как полиция установила мою личность? У меня же не было документов. По крайней мере, мне их не вернули. Может, позвонили кому? Значит, у меня есть друзья или родственники. Или, может, я у них есть в какой-нибудь базе данных с фотографией? Может, я бандит? Да нет, это полный бред, судя по тем обрывкам, которые я уже вспомнил. Хотя, учитывая вспышки гнева, я вполне мог быть знаком с полицией и раньше. Неприятно об этом думать. Не буду. Куда это я забрёл?
        Я стою на пригорке, поросшем густой травой. Впереди видны огни города. Кажется, скоро утро. На горизонте небо уже немного светлеет. Огромный город. Как он называется? Что-то простое, знакомое, родное. Силуэты высотных зданий пытаются разбудить мою память.
        - Простите. Что вы сказали?
        Иванов рассердился:
        - Постарайтесь уж хоть капельку сосредоточиться. Мы с вами серьёзнейшим делом занимаемся.
        Я снова сидел в его кабинете. Иванов стоял возле шкафа и смешивал какие-то порошки в стакане воды.
        - Так что вы спросили? - уточнил я. - Извините, задумался.
        - Я спросил, давно ли вы живёте в Москве.
        - Можно считать, что давно, - ответил я. - Когда-то учился, в общаге жил, теперь вот комнату снимаю.
        - А в деревне когда-нибудь прежде жили? - Иванов сел за стол и пододвинул мне стакан. - Выпейте, пожалуйста.
        - Ну, предположим, жил. А что?
        - Это очень хорошо.
        Я отпил глоток тёплой зеленоватой прозрачной жидкости. Вкус был резким, химическим. Я поморщился.
        - Что это? - признаться, я малодушно усомнился в этот момент, а надо ли пить то, что предложил этот странный, недостаточно хорошо знакомый мне человек.
        - Ну, считайте, что чай, - ответил Иванов.
        - Вы не отравить меня хотите?
        - Ни в коем случае. Да не волнуйтесь вы, я сам употреблял подобный состав.
        Я успокоился и быстро допил стакан.
        - Вот как раз из-за этой жидкости мне и приходится носить перчатки, - как бы между прочим заметил Иванов.
        Я насторожился.
        - И вы мне только теперь это говорите?
        - Да вы не переживайте, - он расслабленно откинулся на спинку. - Во-первых, у вас концентрация заметно слабее. Во-вторых, я специально сделал состав немного безопаснее. А в-третьих, чем меньше нервничаете, тем меньше риск.
        Иванов взглянул на свои наручные часы - большие, золотого цвета.
        - Оно начнёт действовать минут через пять-семь. За это время успею вам объяснить некоторые важные моменты. Расслабьтесь.
        - А как оно должно… действовать? - уточнил я, пытаясь повторить позу Иванова, который сидел в кресле спокойно и безмятежно.
        - Реальность должна для вас отступить на второй план, - сказал Иванов. - Я надеюсь также, что ваши подсознательные процессы усилятся. Но посмотрим. Может и вообще не подействовать. Я пока только на себе проверял.
        - Так что же случилось с вашими руками? - спросил я. Пока я ничего особенного не чувствовал, кроме металлического привкуса во рту.
        - Знаете, - Иванов в очередной раз поправил очки, которые и без того сидели идеально, - я ведь был раньше врачом. Интересовался психологией. И, наблюдая за некоторыми любопытными случаями, пришёл к выводу, что причиной многих болезней является чистая психология.
        - Это же известный факт, - сказал я. - Потому и применяют плацебо.
        - Да, - согласился Иванов. - Но всё намного сложнее, чем думает большинство людей. Вы знаете, к примеру, что такое автоиммунные заболевания?
        - Вроде нет.
        - Это случаи, когда организм начинает принимать свои собственные ткани за чужеродные. Бывают разные формы, но суть приблизительно одна. Так вот - я уловил некую связь между душевным состоянием пациента и возникновением таких болезней. Провёл простейшие эксперименты, которые были возможны в моём тогдашнем статусе. Из трёх наблюдаемых мной случаев в двух я смог значительно улучшить клиническое состояние.
        - А в третьем? - спросил я.
        - Это не имеет отношения к делу, - он недовольно наморщил лоб. - Но с тех пор я задался целью научиться лечить болезни без лекарств и операций.
        - Многие этим занимаются, - заметил я.
        - Да? - в голосе Иванова послышалось удивление и недоверие.
        - Ну, как же… Экстрасенсы всякие, колдуны, биоэнерготерапевты и прочие шарлатаны.
        - А, вы об этом, - разочарованно вздохнул Иванов. - Нет, я имею в виду вполне реальную помощь больным. Ну, я не думаю, что внушением можно вылечить перелом, но, скажем, дисбактериоз кишечника или, тем более, вегетососудистую дистонию - почему бы и нет?
        - Вы сознательно назвали болезни, которых не существует?
        Иванов усмехнулся.
        - В общем, да. Но надеюсь, что вам удастся убедиться в эффективности моего метода. Я думаю, что он намного мощнее, чем я даже сам могу себе представить в данный момент. И доказательство этого, кстати - то, что произошло со мной в результате внушения. Пусть результат и оказался негативным.
        - Не только внушения, - поправил я, - но и приёма неизвестного галлюциногена.
        - Ну, строго говоря, вы правы, - согласился Иванов. - Но лично я уверен, что напрямую с химией это не связано. Так вот, у меня после нескольких опытов над собой развилась аллергия на очень большое количество пищевых продуктов. Не могу не только есть, но и дотрагиваться. Иногда и мельчайшей пылинки достаточно, чтобы мне стало плохо. Знаете, все годы, что я страдаю этим заболеванием, мне ужасно хочется шоколада. Он даже снится мне почти каждую ночь. Однажды я не вытерпел и съел маленький кусочек. Сердце начало колотиться бешено, я весь покраснел, лицо распухло, дышать стало тяжело. Потом вырвало, и в себя я приходил несколько суток, несмотря на приём горы таблеток. И хочу признаться, что это меня не останавливает. Я всё ещё надеюсь когда-нибудь снова попробовать хоть крошку. Пусть и ценой таких же страданий. Вот если у меня с вами что-нибудь толковое выйдет, обязательно попробую.
        - А что должно выйти? - уточнил я.
        - Узнаете. Кстати, как ваши ощущения? Действует лекарство?
        - Пока ничего особенного не чувствую.
        - Да? - лицо Иванова заметно погрустнело. - А попробуйте-ка покрутить головой.
        Я повернул голову влево. Эффект был настолько неожиданным, что я на мгновение потерял способность дышать. Всё, что я только что видел, размазалось в нерезкие разноцветные струи, а затем стало блёкнуть и размываться. Я осторожно вернул голову в прежнюю позицию. Изображение оставалось нерезким и колеблющимся. Я не мог разобрать в нём реальные детали - они превратились в цветные пятна, висящие к тому же очень далеко от меня.
        - Ага, побледнели! Значит, всё-таки действует! - интонация Иванова была торжествующей.
        Я сглотнул. Мне было страшно. Я почти не чувствовал своего тела. Голова кружилась, и я словно висел в середине огромного мутного шара, лишённый какой бы то ни было опоры.
        - Профессор, - я и сам не знал, почему я назвал его профессором, - сколько это будет продолжаться?
        - Эффект спадает постепенно, - ответил Иванов. Голос теперь отчего-то раздавался сбоку. - Думаю, в норму вы вернётесь через пару часов.
        - Не уверен, что выдержу, - прошептал я. Всё снова кружилось.
        - Я помогу, - сказал Иванов. - Представьте себе, что вы идёте вперёд по тропинке в лесу.
        Я попытался представить. Прямо передо мной из цветных пятен вырисовывались неясные силуэты деревьев. Мне стало не по себе. Я не привык к тому, что мир вокруг меняется с такой ужасающей быстротой. Мне хотелось закрыться рукой от толстых шершавых стволов, которые выплывают из тумана мне навстречу, но я не представлял себе, где мои руки и как ими пошевелить. Я начал часто дышать. Это придавало хоть какое-то ощущение реальности.
        - Вы что-нибудь чувствуете? - спросил Иванов.
        - Страх, - ответил я.
        - А физически? - уточнил Иванов.
        - Тошноту. Или что вы имеете в виду?
        - Не имеет значения. Продолжим. Вы идёте по тропинке вперёд. Лес понемногу расступается, и впереди открывается огромное поле, засеянное пшеницей. Оно залито солнечным светом.
        Деревья проплыли мимо меня, оставив впереди светлый прогал, в котором я не мог ничего разглядеть из-за слишком яркого света. Я попытался посмотреть вниз и вдруг увидел свои ноги. Они находились где-то очень далеко внизу и шли по узкой, размытой в пространстве тропинке.
        - Профессор… - пробормотал я. - Доктор…
        - Вы выходите на поле, - продолжал Иванов спокойным голосом. - Прокладываете себе путь прямо сквозь пшеницу. Тяжёлые, налитые зерном золотые колосья достают вам до груди.
        - Можно это остановить? - выдавил я. Иванов не ответил.
        Я шёл вперёд против своего желания. Колосья… Да нет, совсем это не было похоже на колосья! Меня окружало море шевелящихся грязно-коричневых щупальцев. Я погружался в него всё глубже, и не было никаких способов вырваться.
        - Профессор! - крикнул я. - Сделайте что-нибудь!
        Я ощутил своё сердце, которое колотилось в груди с невозможной частотой.
        - Вы приближаетесь к деревянному дому, - снова заговорил Иванов. - И видите перед собой дверь, закрытую на огромный амбарный замок.
        - Герман Иосифович, я не могу! - закричал я.
        - Давайте-давайте, - сказал Иванов. - Дальше без меня.
        Я приближался к двери. Видимо, от страха всё вокруг снова закружилось, и я напрягся, чтобы удержать картинку приемлемой чёткости. Отчего-то я чувствовал необходимым прожить эти секунды по-настоящему. Но мне было очень страшно.
        Я увидел свою руку. Тонкая, беспомощная, словно чужая, она щупала пространство далеко впереди. Наткнулась на замок. Я почувствовал в теле дрожь. Рука дёргала замок, пытаясь открыть, и дверь, сколоченная криво из покрытых корой горбылей, тряслась. Замок вдруг стал разваливаться на ржавые бесформенные куски. Он настолько истлел, что превратился практически в труху. Дверь угрожающе распахнулась, будто изнутри подул сильный ветер. И он нёс собой холодную жуть.
        Я двигался в дом, в темноту и холод. Навстречу мне не то выплывало, не то прорисовывалось лучиком света изображение старого кресла с гнутыми ножками. В кресле неподвижно сидела старуха. Её лицо казалось одновременно и строгим, и добрым. На плечи был наброшен мохнатый платок, а седые волосы растрёпаны. Я вроде бы знал её, и от этого ощущал необъяснимый страх. Она зашевелилась, взглянула в мою сторону, и на её лице отразилось недовольство. Морщины на лице затряслись, губы зашевелились. Я не слышал её слов, но понимал, что она меня ругает. Она схватилась за подлокотники, и я понял, что она хочет встать, чтобы направиться в мою сторону. Мне стало страшно. Но темнота вокруг вновь сгущалась, окружая и меня, и старуху. Через мгновение я уже ничего вокруг не видел, но чувствовал, что темнота сейчас сожрёт и меня.
        Я закричал. Впереди была только тьма. Она кружилась и затягивала. Мне было больно. Сердце билось очень часто. Всё тело словно горело, а в правой части живота что-то давило и резало. Я всё ещё пытался идти вперёд.
        Дождь перестал. Но меня трясёт от холода. Я понимаю, что у меня температура. В районе пятки ноет натёртая об обмотки мозоль. Утро. Навстречу движутся синие люди. Они косятся на меня с отвращением. Я ковыляю по узкой улочке, высматривая глазами скамейку. Чтобы немного отдохнуть.
        Голова снова начинает кружиться. У меня нет сил идти, и я хватаюсь рукой за подвернувшуюся чугунную ограду. Знакомый узор. Жёлтая виолончель. Почему я всё время вспоминаю про эту виолончель? Узор на ограде - пара кованых листочков. Никакой виолончели.
        За оградой - голубое здание, похожее на куб, с широким крыльцом. Я приближаюсь к нему сбоку.
        - Это же то место, - шепчу я.
        Я работал здесь раньше. Вон там, на четвёртом этаже. Я вглядываюсь в окна сквозь синюю дымку и вижу, что стёкла выбиты, рамы обуглены, а на штукатурке вокруг - следы копоти. Здесь был пожар. Когда? Почему?
        Может, это к лучшему? Может, мне можно попасть туда, в явно нежилое помещение, и некоторое время передохнуть? Голова моя работает не очень хорошо, поэтому самые простые идеи радуют. Я прохожу в калитку, поднимаюсь на крыльцо и вхожу.
        Прямо передо мной стоит седой морщинистый мужчина в чёрной форме с надписью «Охрана». Я пробую что-то сказать, но язык не слушается, в горле резь, и слова не могут вылезти наружу.
        - Что? - спрашивает охранник. - Нет никого. Всё закрыто.
        Я хрипло мычу.
        - Что тебе здесь надо?! - орёт он.
        Я пячусь назад, сумев выговорить «Работаю я тут». Он словно не слышит.
        - Пошёл, пошёл отсюда! Не понял, что ли?
        Во мне, как и обычно, поднимается злоба. Но у меня нет сил по-настоящему злиться. Я мог бы наброситься на него и перегрызть горло… Как же я хочу есть… И правая часть живота ноет угрожающе. Если бы я съел что-нибудь помягче, он бы наверняка немного успокоился. Кашу. Или кефир. Или банку сгущёнки. Нет, не саму банку, а то, что внутри… Размечтался.
        Я иду прочь. Меня трясёт. То ли от беспомощной злобы, то ли от холода. Хотя на улице, должно быть, жара. Синий солнечный свет покрывает асфальт причудливыми тенями, колышущимися на ветру. Наверно, у меня температура. Она не даёт голове соображать. План. План. Нужен план. Мне нужно выбраться. Куда?
        Куда вообще я должен идти? Язык до Киева доведёт. Язык у меня есть. Нужно ли мне в Киев? Нет. А, вспомнил… Волга впадает в Каспийское море. Хотя точно ли это так? Может, она уже не впадает. С тех пор, как на эту территорию пришли пумары, никогда ничего не знаешь наперёд… Стоп. Какие ещё пумары? Что с моей башкой? Вроде и работает, но не пойми как.
        Надо поесть. И найти людей, которые меня знают и могут помочь. И найти денег. И попасть домой, чтобы лечь и принять лекарство. Где мой дом? Где эти люди? И поесть. И домой.
        Бреду вдоль по улице. Справа тащится вереница машин. Движется ещё медленнее меня, потому что впереди пробка. Зачем люди покупают машины? И главное - как? Если сейчас батон стоит тридцать с лишним рублей, то сколько же стоит вот такой новенький «Шевроле»? Тысячу рублей, что ли? Откуда люди берут такие деньги?
        Я думаю не о том. Мне надо вспомнить. Вспомнить. Болит горло. Режет в животе. И это всё только для того, чтобы я не смог вспомнить. А может, и не надо вспоминать. Может, там, в моём прошлом, только плохое. Может, я поэтому и не могу вспомнить, что сам себе это запретил.
        Какие-то садистские опыты на людях. Уродская работа без зарплаты. Шаурма из капусты. Я не хочу туда, в это прошлое. Я просто хочу найти дом. Поесть и отдохнуть.
        Глаза мои выхватывают из синей дымки банан. Он манит меня - наполовину очищенный, зрелый, но в меру. Голубая мякоть, зелёная шкурка… Я бросаюсь к нему, отламываю сколько могу и бегу прочь, оставляя девушку на остановке с раскрытым ртом.
        - Э! Что за дела? - доносится сзади. Но мне всё равно. Я уже далеко. С блаженной улыбкой ковыляю в подвернувшийся двор. Присаживаюсь на угол оградки. Жую банан.
        Отлично я это провернул. Раз - и еда. Почему-то банан испачкан кровью. А, у меня кончики пальцев в порезах. Откуда? Наверно, зацепился за что-нибудь острое. Вот только когда? Жую. Очень скоро чувствую в животе урчание. Боль отступает. Мысли немного проясняются.
        Значит, так. Я заболеваю. Долго на улице не протяну. Нужно искать место, где спрятаться. Лучше всего попасть домой. Для этого надо вспомнить, где я живу. Мозг дарит мне кусочки воспоминаний не случайно, а по какому-то правилу. Скорее всего, окружающая обстановка или мои собственные мысли напоминают мне фрагменты прошлого. Значит, нужно думать о доме. Или находиться рядом с местом, которое может напомнить о доме.
        Я встаю. Возвращаюсь на улицу. Я вполне мог здесь идти с работы к метро. И ехать потом домой. Домой. Что там, дома? Жена, дети? Не думаю. Может, любимые предметы. Мягкая игрушка? Да нет, мне же лет тридцать как минимум.
        Странно. Я остановился. В одном из кусочков жизни, которые я недавно переживал, была палатка с шаурмой. Как раз напротив входа в то здание. Я вспоминаю этот вход, который видел несколько минут назад. Абсолютно пустая улица. Да там и некуда поставить палатку. Как это может быть? Что это?
        Может быть, то, что я вижу - это вовсе не прошлое? Может, это просто такой необычный сон? Но здание, где работал, я вспомнил правильно. И эта дорога ведёт меня к метро. Я в этом уверен. Сейчас убедимся на практике.
        Двигаюсь дальше в ту же сторону. Впереди магазинчики, люди толпятся. Большой зелёный вокзал. Это первый ориентир в моих блужданиях, который я точно могу назвать собственным именем. Теперь я знаю, где нахожусь. Метро «Белорусская».
        Лохмотья, постеленные на асфальт. Загорелое пропитое лицо. Кривая улыбка, противный жалостливый голос. Баян, играющий заунывную усреднённую мелодию. Попрошайка поёт беззубым ртом свою странную песню:
        Не гляди ты так грозно,
        Уходи подобру.
        Рано всё же иль поздно
        А я тоже умру.
        И меня похоронят
        Под берёзой кривой,
        И никто не уронит
        Ни слезинки живой,
        И могилка осядет
        От дождей и ветров.
        Проходи, Бога ради,
        Коль богат и здоров…
        Я не богат. Видимо, не совсем здоров. Стакан перед попрошайкой притягивает меня. В нём лежит немного мелочи и, кажется, скомканная пятидесятирублёвка. Я мог бы схватить и убежать. Приближаюсь. Готовлюсь. Но если я схвачу стакан, он погонится за мной. Стукнет баяном по голове. Рядом наверняка прячутся бандиты, на которых он старается. В конце концов, мне просто противно. Я не такой, как он. Как странно. Я украл только что банан у приличной девушки, а монетки у этого противного персонажа - не могу. От попрошайки воняет чем-то кислым. Наверно, давно он не мылся.
        - Жора, что это за говно?!
        Я вздрогнул. Голос раздавался за стенкой. От неожиданности я выпустил из рук шлейф, и он скрылся под толщей подобных. Кажется, голос принадлежал Паше. Ему отвечал Левин, но его было едва слышно, и я не мог разобрать слова.
        Я снова извлёк шлейф наружу и воткнул в разъём. Сколько уже винчестеров я перебрал? Штук пять точно. И все либо дохлые, либо чуть живые, покрытые сбойными участками почти полностью. Вокруг меня на столах стояло несколько древних системных блоков, а на стуле рядом была свалена гора комплектующих. Я пытался укомплектовать компьютерный класс из того, что мне предоставил Левин.
        - Жора! - раздалось за стенкой. - Знаешь, ты кто? Ты даже не сукин сын, твою мать! Я не знаю, кто ты после этого!
        Левин что-то ответил.
        - Да продай ты эту плитку! - кричал Краматорский. - А мне денег дай. Мне надо, понимаешь ты или нет?
        Снова пауза.
        - А ты помнишь, с чего мы начинали? - продолжает Паша. - Ты помнишь, зачем нам вся эта шарашка была нужна? Чтобы ты, скотина, тут всяким барахлом торговал?
        Я включил компьютер с помощью кнопки на полуразобранном системном блоке. На старом мониторе с севшей трубкой отобразились блёклые цифры, изображающие тест памяти.
        - Да какие клиенты? - заорал Краматорский. - Если они денег не платят, то на хрен они нужны?
        Раздался скрежет, потом на экране появилось сообщение, что винчестер не найден. Мне это надоело. Я выключил компьютер и направился к выходу. Я, конечно, мог потратить ещё пару часов и собрать из этого мусора пару работающих машин, но никаких серьёзных программ они бы всё равно не потянули, а чтобы оборудовать класс из десяти компов, как мечталось Левину, и речи быть не могло. Я должен был ему это объяснить, но не сейчас.
        Я вышел из класса, запер дверь и не спеша пошёл к лестнице. В этот момент из офиса вырвался Краматорский с криком «Жора, ты мудак!»
        Красный, злой, он метнулся мимо меня вниз, затем остановился, обернулся и спросил:
        - Ты куда?
        - Домой, - ответил я.
        - К метро? Пошли вместе.
        - Пошли.
        Мы вышли из здания. Я уловил от Паши лёгкий запах алкоголя.
        - Как у тебя дела? - спросил он после некоторой паузы.
        - Нормально, - ответил я. - Вот класс делаю компьютерный. Для школы.
        - Для какой школы? А… На фига тебе это надо?
        - Мне?
        Паша качнул где-то вверху своей угловатой головой:
        - Чего ты не отказался?
        - Я отказался сначала. Он мне двадцать долларов дал. Как аванс.
        - Вот сука, - Паша посмотрел на меня. Взгляд был мутноватый. - Ладно, извини.
        Смеркалось. Похоже, я засиделся на работе слишком долго. Мы приближались к метро.
        - Знаешь, - сказал я, - а Элемент, между прочим, заработал. Помнишь, мы же хотели, чтобы он ответы на вопросы искал? Ищет.
        - Да? - Паша вроде бы слушал, но мысли его были далеко.
        - Я тут писал ему задания на русском языке. Типа «Кто такой далай-лама?». Находил, и ответы были грамотные, без ошибок. Только долго очень. Минут пятнадцать. Его бы на машину побыстрее.
        - Ну, не бог весть какое достижение - искать инфу в Интернете, - пробормотал Краматорский.
        - Это да, - согласился я. - Но он ведь не просто ищет. У него отношение своё к ней есть. И…
        Я хотел что-то добавить, но запутался в мыслях и замолчал.
        - Ты выпить не хочешь? - спросил Паша.
        - Нет, - ответил я.
        - Можно, я пива возьму?
        - Как хочешь, - я пожал плечами. - Только на улице же нельзя.
        - Да пофиг.
        Он зашёл в магазинчик неподалёку от метро, а я остался снаружи.
        «И правда, - подумал я. - Зачем я согласился на эту школу? Завтра скажу Левину, что не буду вести. А аванс пусть в счёт зарплаты считается».
        Паша буквально вывалился из магазина с уже открытой бутылкой «Балтики» в руке. Мы встали с ним между магазинчиками.
        - Ты знаешь, что я сейчас придумал? - сказал он, отхлёбывая пиво. - Я поеду жить в Аргентину. Или в Голландию, ещё не решил. Не одобряешь?
        - Да нет, почему… Я бы и сам уехал, только куда? И делать там чего?
        - Я буду веломобили строить. Сначала открою мастерскую. Экологичный транспорт, дешёвый, топлива не надо.
        - Хм, - сказал я. - Наверняка уже многие делают. Почему у тебя будут покупать?
        - А у меня не такие будут веломобили, как у всех, - Паша на секунду задумался и отпил ещё пива. - У меня они большие будут, мощные, с багажниками гигантскими, и скорость приличная. Как настоящие машины. Те, которые сейчас - ерунда, они только на мускульной силе работают.
        - Так поэтому и веломобиль же, - не понял я.
        - Ну да, - кивнул Паша. - Только в человеке больше энергии на самом деле. Вот посчитай. Масса умножить на скорость света в квадрате…
        - Э, - я засмеялся. - Ты что, водителя аннигилировать собрался?
        - Ну, брат, - Паша развёл руками, чуть не расплескав остатки своего пойла. - Ради хорошего дела почему бы и нет?
        Он допил пиво, и мы двинулись к метро.
        - А ещё вот я не понимаю, - продолжил он. - Вот «Газпром», например. Зачем он?
        - «Газпром»? - не понял я. - Ну, это…
        - Нет, ну, я понимаю, - сказал Паша, - что они газ продают, чтобы деньги зарабатывать. А покупают-то этот газ зачем? Вот у меня, к примеру, когда пива выпью или какую-нибудь ерунду съем, тоже газы.
        - Так это не те газы… - сказал я, но Паша меня не слушал. Его взгляд был уставлен в пустоту, словно меня не было.
        - Вот поставить миллион человек в ряд, заставить всех пердеть - тот же «Газпром» получится, - сказал он, потом споткнулся о гребёнку эскалатора, словно очнулся и снова заметил меня.
        - А тебе куда, я забыл? - спросил он, потерев лоб.
        - «Кунцевская».
        - Ну, значит по кольцу нам по пути.
        Мы спустились, дождались поезда, вошли. Паша повис на поручне, наклонившись надо мной.
        - Как у тебя на личном фронте? - поинтересовался он.
        - Да нормально, - ответил я. - То есть никак.
        - Жениться тебе пора, - сказал Паша.
        - Зачем?
        - Ну, это ты сам для себя решай, зачем. Извините, - Паша нечаянно стукнул локтем по макушке стоящую рядом женщину в берете. - А я тут с такой девушкой познакомился, - продолжил Паша. - Модель. Но при этом умная. Из хорошей семьи.
        Поезд закрыл двери и начал набирать скорость. Стало шумно. Я плохо разбирал, что Паша говорит. До меня долетали только обрывки.
        - Хочу съездить… Как раз чтобы место найти… Ты не подумай, она не как Катька… Всерьёз… Левин - скотина… А раньше как пел… Мне сразу не понравилось. Сначала учредители это левые… Заказы… Потом тестирование… Студентов тупых за копейки… Вчера зашёл… Плиткой весь кабинет заставлен.
        Поезд подъезжал к «Краснопресненской», замедляя ход.
        - Что за плитка? - спросил я.
        - Да хер его знает, - ответил Краматорский. - Что-то всё мутит. Партию купил, партию продал. Есть у него деньги, точно знаю. Врёт он, что клиенты зажали. Сам копит или тратит на что.
        Поезд снова тронулся. Опять стало плохо слышно.
        - Уйду я, - говорил Паша. - Только стрясти бы… Съездить… Она знаешь какая…
        - Слушай, - сказал я, - мне выходить сейчас.
        - Может, выпить пойдём куда? - прокричал Паша, наклонившись к самому моему уху.
        Я замотал головой.
        - Не, не могу. Пока.
        - Пока, - голова Паши покачивалась наверху, возле поручня. Он стоял в неуклюжей позе, обвиснув, словно мешок, глаза были сонные и блестящие.
        Я вышел из вагона с тяжёлым чувством, будто бросал его в беде. Навстречу мне по переходу шли люди. Девушка с ярко накрашенными выпяченными губами пёрла напролом через толпу, задевая всех уродливой сумочкой. Старушка с маленьким сморщенным подбородком ковыляла, опираясь на замотанную изолентой палочку на трёх ножках. Мужчина зигзагами шёл по тоннелю, на ходу читая сложенную в небольшой прямоугольник газету. Он держал её с отвращением, словно брезговал бумагой.
        Я ловлю себя на мысли, что не вижу ни одного счастливого лица. Все синие, недовольные, злые. Стоп, почему синие? Я понимаю, что иду по улице, не заметив, как выпрыгнул вновь из той, другой жизни. Но тут же напоминает о себе простуда. В носу чешется. Я громко чихаю в спешно расступающуюся впереди толпу. Они - расплывчатые. Они что-то недовольно говорят и морщат носы. Я мёрзну. Вечер. Белорусского вокзала не видно. Не представляю, где нахожусь. Правда, теперь я знаю, что живу где-то в районе «Кунцевской». Но туда ещё надо суметь добраться. Во-первых, мне трудно сориентироваться в синем расплывчатом мире. Во-вторых, за короткие фрагменты жизни между провалами в прошлое я мало что успеваю сообразить и сделать. В-третьих, мне, кажется, не хватит мелочи даже на одну поездку на метро. В-четвёртых, мне плохо. Я хочу лечь. Скамейка.
        Я был настроен решительно.
        - Герман Иосифович, извините, я не хочу это продолжать, - сказал я. - Либо вы заплатите мне деньги, либо я больше не приду. В прошлый раз мне было очень плохо. Я не представляю, как вообще выдержал.
        Иванов встрепенулся и посмотрел на меня слегка испуганным взглядом.
        - Хорошо-хорошо. Не волнуйтесь. Но у нас же так удачно всё получилось!
        - Удачно? Меня стошнило на себя. И зачем вы порезали мне пальцы? До сих пор не зажило.
        - Хотел проверить, действительно ли вы оторвались от реальности, - я не чувствовал в его голосе ни извинения, ни малейшего сожаления о содеянном.
        - Деньги заплатите? - спросил я.
        Иванов отвёл глаза.
        - Эм… А фальшивые вам не подойдут? У меня не очень хорошо сейчас с пациентами.
        Я встал.
        - Извините, я ухожу.
        - Но вы не можете! - воскликнул Иванов. - Мы только в самом начале пути! Сегодня я планировал перейти непосредственно к делу.
        Я шёл к двери.
        - Стойте! - сказал Иванов. - У меня есть две тысячи. Нет, даже две с половиной.
        Я помедлил. Вернулся в кресло. Взял со стола деньги и убрал в карман.
        - Хорошо, - сказал я. - Но два условия. В следующий раз вы мне платите всю сумму, как обещали. И сейчас объясняете толком, что вообще происходит.
        Иванов - видимо, успокоившись - снова откинулся в кресле.
        - Первое я могу обещать, - сказал он. - У меня есть немного денег на счету. В крайнем случае, займу. А вот «объяснить толком», как вы выражаетесь - не уверен, что смогу. Я сам двигаюсь в темноте, наугад. Но если не вдаваться в лишние, к тому же не очень известные мне самому подробности - я думаю, что установки вашего подсознания могут влиять на ваше тело. Для этого нужно только устранить все помехи. В прошлый раз я убедился, что есть способ практически полностью отключить вас от реальности. Более того, я вижу, что ваши реакции на ощущения были тогда напрямую связаны с вашими подсознательными ассоциациями. Теперь я хотел бы попробовать вызвать подобную реакцию у вашего тела. Чтобы убедить вас, это должен быть совершенно очевидный эффект.
        - То, что меня тошнило, тоже было совершенно очевидно, - вставил я.
        - Эмм, - Иванов замялся. - Это просто побочное действие, оно никоим образом не было запланировано. И, в конце концов, это же ерунда. Не стоит и вспоминать. Давайте сегодня начнём вот с чего. Какое у вас зрение?
        - Минус пять.
        - Проверим?
        Я пожал плечами.
        - Ну-ка, снимите очки.
        Я снял очки и положил на стол перед собой. Иванов встал, достал из шкафа листочек с буквами разного размера и закрепил магнитом на доске метрах в пяти от меня.
        - Читайте.
        - Ш, Б, М, Н, К, - сказал я.
        - Ничего подобного, - ответил Иванов. - Это не стандартная таблица. Там написано «Ж, В, Ш, П, Х». Да вы слепы, как крот, просто обманываете окулистов. Думаю, тут даже не минус пять, а больше. Что же… Предлагаю попробовать новый эксперимент. Отключим вас от реальности чуть сильнее, чем в прошлый раз. Пойдёмте. Очки оставьте.
        Он встал и, обогнув кресло, направился в соседнюю маленькую комнату. Я с некоторым беспокойством двинулся за ним. Иванов открыл дверь, за которой я своими слегка ослепшими глазами увидел длинную крутую лестницу, ведущую вниз. Он развернулся в дверном проёме, улыбнулся мне странной двусмысленной и расплывчатой улыбкой и произнёс:
        - Ну, что же вы еле ноги переставляете? Идёмте же!
        Я следовал за его подтянутой фигурой по лестнице, держась за холодные ржавые перила. Мы опускались в подвал, где за следующей дверью оказалось небольшое помещение. В углу стояла торчком старорежимная металлическая койка, вдоль стены напротив шли стеллажи с грудами мусора, а середину комнаты занимал хрустальный гроб. Точнее сказать, это было нечто вроде большого аквариума на высоких ножках, скреплённого мощными металлическими уголками, но напоминало мне сооружение именно гроб. Внутри была налита прозрачная жидкость - я надеялся, что вода.
        - Раздевайтесь, - сказал Иванов.
        - Что? - не понял я. - Зачем?
        - Следующая часть нашего эксперимента, - пояснил Иванов. - Честно признаюсь, идея не моя. Вы будете лежать в жидкости, имеющей плотность и температуру вашего тела. Вы не сможете ничего видеть, а слышать будете только мой голос.
        Я немного растерялся.
        - У меня и плавок-то нет, - сказал я.
        - Ну, раздевайтесь полностью, все же свои, - отмахнулся Иванов.
        Я был не вполне согласен с этим утверждением, и Иванов, должно быть, прочёл это в моём взгляде.
        - Ну откуда эта ненужная стыдливость?! - воскликнул он. - Всё время с вами какие-то сложности. Разденьтесь и прикройтесь потом вот этим, что ли.
        Он придвинул ко мне стул, на котором лежало нечто вроде резинового коврика. Затем подошёл к аквариуму и опустил в него руку.
        - Остыло немного, - заметил он сокрушённо. - Сейчас.
        Иванов извлёк из кучи мусора на стеллаже огромный кипятильник, воткнул в розетку и сунул в аквариум.
        - Думаю, - сказал он, - пары минут достаточно.
        Я начал раздеваться.
        - Да не смотрю я, не смотрю, - буркнул Иванов, поправил очки и картинно отвернулся в стену.
        Сняв трусы, я обмотал вокруг талии коврик и, как мог, закрепил его на поясе. Иванов, взглянув на меня, сказал:
        - Хорошо. Наденьте ещё вот это.
        На стуле лежали два резиновых раструба с ремешками. Я растерянно смотрел на них, пытаясь понять предназначение.
        - Да на руки же, на руки! - раздражённо объяснил Иванов. - Чтобы не щупать стенки резервуара.
        Он сунул руку в аквариум и чертыхнулся.
        - Кажется, горячевато. Ну, ничего. Вы своей массой уравняете баланс.
        Он вынул кипятильник, выдернул из розетки и повернулся ко мне.
        - Так. Что ещё? Да…
        Пошарив на стеллаже, он извлёк ещё пару предметов, а затем надел мне на лицо маску для подводного плавания с замазанными синей краской окулярами. Я перестал что-либо видеть кроме расплывчатых пятен краски. Маска сжимала мой нос, чтобы я через него не дышал.
        - Сейчас подключим вас, - пробормотал Иванов.
        Через мгновение я почувствовал на голове тугие наушники.
        - Вроде бы они должны быть герметичными, - раздался голос Иванова в моих ушах. - Надеюсь, во всяком случае. Будете слушать меня через них. Ну, залезайте. В проводе не запутайтесь.
        - Как? - я чувствовал себя глупо.
        - Да вот же, я вам табуреточку поставил, - отозвался голос Иванова.
        Я вслепую шагнул вперёд, ударившись голым коленом о табуретку. Нащупал её, влез, ухватился за борт аквариума. Перекинул ногу.
        - А! - вскрикнул я от неожиданности. - Горячо.
        - Да ничего, сейчас привыкнете, - отозвался Иванов. - Садитесь, протягивайте ноги.
        Я осторожно погрузил в воду нижнюю часть тела. Вода выталкивала сильнее, чем это бывает в обычной ванной. Пара капель попала мне на губы, и я ощутил привкус соли. Понятно.
        - Возьмите в рот трубку, - сказал Иванов. - Будете дышать через неё. И ложитесь.
        В моём рту внезапно оказался склизкий резиновый шланг диаметром сантиметра полтора. Я плотно обхватил его губами и откинулся назад. Моё тело закачалось в жидкости. Было, пожалуй, даже слегка приятно. Дышать оказалось легко.
        - Для начала, - заговорил Иванов, - постарайтесь успокоиться и расслабиться. Представьте, что вы купаетесь в море. Вы погружаетесь в тёплую воду. Она ласкает вас, сквозь слой воды пробиваются лучи южного солнца. Вокруг плавают рыбки… Вы же не боитесь рыбок?
        Я чуть не раскрыл рот, чтобы ответить «Нет».
        - Расслабьте все ваши мышцы, - продолжал Иванов в наушниках. - Слейтесь с водой. Будьте как она. Каждая клеточка вашего тела расслаблена. Всё, что вы должны сейчас чувствовать - это как пульсирует кровь в кончиках ваших пальцев. А теперь я начну подавать эликсир…
        На очередном вдохе я почувствовал, как мне в рот льётся противная жидкость. Я попытался дышать, но горло всё заполнилось жидким эликсиром, и я понял, что захлёбываюсь. В панике я выпустил изо рта шланг и продолжил давиться уже водой.
        Страх отключил мне остатки рассудка. Я задёргал что есть дури ногами и руками, словно надеясь всплыть. Моя рука с размаху врезалась в стеклянную стенку, и я почувствовал, что стекло лопнуло, после чего догадался, наконец, сесть и срыгнуть воду. Я стащил с себя маску, прокашлялся и наблюдал, как остатки воды покидают аквариум, изливаясь на пол подвала.
        - Вот же я кретин! - сокрушался Иванов, отойдя на безопасное расстояние. - Не догадался, что вы так дышать не сможете. Ну ладно, что-нибудь придумаю в следующий раз. Вылезайте пока.
        Я перевалился через бортик, слез на табуретку и спрыгнул на пол. Кожа была красной после пребывания в горячей воде. Я начал дрожать - в подвале было не жарко. Что-то бежало по моей руке. Я взглянул на запястье и перепугался - из-под раструба приличной струйкой бежала кровь.
        Я принялся сдирать раструб.
        - Да не переживайте, - сказал Иванов. - Ничего с вами не случится. Вы же не в тёплой воде сейчас. Остановится.
        Он помог мне освободиться от раструбов и наушников и осмотрел рану.
        - Сейчас, - сказал он. - Йодиком смажем…
        Через секунду я подпрыгнул от сильного жжения в ране.
        - Упс, - сказал Иванов, закрывая пузырёк. - Извините, я рядышком хотел. Подуйте.
        Я от растерянности подул в пространство перед собой. Иванов склеил края моего пореза полоской чёрной изоленты.
        - Профессор… - пробормотал я. - А полотенца не дадите?
        Иванов сделал вид, что осматривается вокруг.
        - Даже не знаю, чем вам помочь. Ну, пойдёмте наверх. Там должно быть теплее.
        Я кое-как вытерся своей футболкой и, прихватив с собой ком одежды и ботинки, пошёл за ним. Я всё ещё дрожал, когда на лестнице Иванов обернулся ко мне и спросил:
        - А вы себя как, собственно, чувствуете? Вы должны были прилично эликсира наглотаться.
        Его фигура неясно маячила надо мной и расплывалась в тумане. Мне показалось на мгновение, что я уже стоял раньше на этой лестнице, так же дотрагивался до стены, удивляясь её нереальности, и хватался за уползающие перила.
        - Нормально чувствую, - ответил я. - Голова только кружится. А вообще паршиво вы планируете эксперименты.
        Добравшись до своего кресла, я плюхнулся в него и закрыл глаза.
        - Так, - сказал Иванов, садясь напротив. - Раз вы всё равно будете сохнуть, давайте немного продолжим. Надеюсь, полученная вами доза препарата достаточна. Расслабьтесь.
        - А фена у вас нет? - спросил я, не открывая глаз.
        - Нет, - ответил Иванов. - Давайте не будем думать о том, что происходит сейчас и здесь. Представьте себе, что вы идёте, скажем, по улице. Рядом никого нет. Просто город. Попробуйте представить и описать, что вы видите.
        Я вздохнул. Мне не хотелось ничего представлять.
        - Я иду медленно, - сказал я. - Мне холодно…
        - Меня интересует ваше визуальное восприятие, - сказал Иванов.
        - Я дрожу, - продолжал я. - Мне хочется есть. Живот болит. Сильно, справа.
        - Что вы видите? - настаивал Иванов.
        - Темно, - сказал я. - Жёлтая виолончель. Жёлтая виолончель…
        - Что ещё за виолончель?
        - Я иду к мусорным бакам, - сказал я.
        - Вы видите какие-нибудь надписи? - спросил Иванов. - Можете прочитать?
        - Вывоз мусора, - сказал я. - С восьми ноль-ноль…
        Я иду по хмурому, плохо освещённому двору. Слева вверху покачивается голубой огрызок луны.
        - Очки, - бормочу я. - Это многое объясняет…
        На самом-то деле, это ничего не объясняет. От того, что человек потерял очки, мир не становится синим. Да и дымка, витающая вокруг меня - не просто отсутствие резкости. Вот, предположим, захочу я прочитать табличку на том мусорном контейнере, что стоит метров за пятьдесят от меня - я же вполне спокойно смогу это сделать. Мне достаточно захотеть, и дымка рассеивается. Буквы и цифры чёткие, словно находятся рядом и хорошо освещены. «Вывоз мусора с 8-00».
        Как же тяжело ковылять к этим бакам. Тряпки на ногах поистёрлись, одна почти свалилась. Горло режет так, что больно не только глотать, но и дышать. А глотать всё равно нечего, кроме собственной слюны. Я вспоминаю огрызок батона, оставленный мной так недавно на остановке. Его можно было оттереть от грязи и съесть. Да что там - я бы сейчас и блевотину саму съел с удовольствием. В животе жжёт. Ноги заплетаются. Так вот почему я иду к мусорным бакам - в них может быть еда. Сейчас же люди часто так делают. Купят, скажем, две палки колбасы, не подумав. А потом понимают, что им нужна только одна. И вторую выбрасывают на помойку. Или притащат домой сыр зелёный, а потом вспоминают, что он им под цвет обоев не подходит…
        Я хватаюсь рукой за край бака. Кружится голова. Пытаюсь вытащить верхний пакет с мусором. Он рвётся. Пустые бутылки. Памперсы. Упаковка от колготок. Не то. Отбрасываю пакет. Следующий. Завязан. Пальцы трясутся. Хорошо, что ногти корявые и длинные. Рву пакет. О! Это же картофельные очистки! Сую в рот, жую. На зубах скрипит песок. Баночка из-под детского питания. На стенках осталось чуть-чуть. Пальцем выковыриваю сиреневое пюре вместе с зелёной плесенью, ем. У меня пир. Отодвигаю пакет и вижу потёртый, смятый ботинок. Надо же, какая удача! А вот и второй. Откапываю оба, осматриваю. Грязные, форму потеряли, вот здесь чуть надорвана подошва, но в целом ботинки вполне нормальные. Размер, похоже, мой или чуть больше.
        Справа от меня раздаётся шуршащий звук. Крыса? Звук повторяется. Нет. Это чья-то речь. Невнятная, шепелявая.
        - Жолодой шеложек, - доносится до меня. Я поворачиваю голову. В паре метров, у дальнего из баков, возвышается причудливая фигура. Она напоминает очень высокого человека. Метра два ростом, не меньше. Он космат, лицо всё покрыто бородой, из которой торчат ещё и ужасающие, длинные, свисающие усы. Огромные выпуклые глаза сверкают в темноте.
        Фигура одета в бесформенный плащ, застёгнутый на несколько рядов пуговиц. Рукава длинные, почти до земли, и заканчиваются огромными раструбами, покачивающимися над асфальтом. Фигура медленно движется ко мне, хотя я не вижу, как переставляются ноги.
        - Жолодой шеложек, - повторяет фигура. - Мушорку не рый. Мой мушорка.
        Слегка опешив от уставленных прямо в меня налитых фиолетовой кровью белков, я пячусь и пытаюсь ответить:
        - Общая мусорка. Вы что её, купили?
        - Моё ражрешение, - шепелявит фигура, двигаясь всё ближе. Я начинаю осознавать её размер - чтобы видеть лицо, мне приходится запрокидывать голову. С бороды незнакомца капает густая зелёная слюна.
        - Жомж? - вопрошает фигура.
        - Да нет, я не бомж, - бормочу я. Чувствую, что надо бы убежать, но сил совсем нет, и меня снова бросает в дрожь - то ли от температуры, то ли от страха.
        - Нешорошо, - борода шевелится, издавая звуки. - Мушорки для жомжей.
        Он стоит и смотрит на меня, а я на него. Внезапно его рукав начинает вздыматься, приближаясь ко мне.
        - Жуку, - произносит он.
        - Что? - не понимаю я, но моя рука машинально готовится защищаться, и в ней внезапно оказывается твёрдый, вложенный в неё предмет.
        Это яблоко. Блестящее, большое, ярко-фиолетовое.
        - Ешь, - говорит гигант.
        - Спасибо, - лепечу я и кусаю яблоко. Оно сладкое, сочное, хрустит на зубах. Съедаю вместе с огрызком.
        Гигант смотрит на меня.
        - Жошли, - говорит он и, разворачиваясь ко мне спиной, двигается в сторону ближайшего подъезда. Я иду за ним. Я хочу ещё такое же яблоко. Похоже, он не страшный. По сути, я теперь такой же, как и он. Но у него опыта больше. И он решил поделиться. Вот и всё.
        Мы подходим к двери подъезда. У меня возникает вопрос, как он откроет дверь. Я вижу домофон. Дверь заперта. Может быть, у него есть таблетка? Или в одной из квартир есть кому его пустить?
        Но гигант просто хватает дверь за ручку и резко дёргает на себя. Дверь издаёт жалобный металлический хруст и открывается.
        Я иду за ним. Фигура поднимается по лестнице марш за маршем. Лампочки в подъезде не горят. Плащ моего спутника чуть поблёскивает впереди и сверху в свете тусклых уличных фонарей, пробивающемся сквозь грязные стёкла подъезда.
        Мы идём всё выше. Я задыхаюсь. Гиганту всё нипочём. Он словно плывёт над ступенями. Я не могу рассмотреть его ног под плащом. Я понимаю, что ноги должны быть, и что я должен их видеть прямо у себя перед носом, но не вижу.
        Я устал подниматься, но почему-то чувствую необходимость не отставать. Ничего. Главное правильно дышать. Вдох… Выдох… Наконец, мы пришли. Мы на площадке перед верхним этажом. Она завалена вещами. Одежда, обломки мебели, посуда, книги, набитые чем-то пакеты.
        Из одного пакета великан достаёт пластиковую бутылку. Бутылка на секунду скрывается в раструбе его рукава, а затем появляется вновь уже с открученной пробкой. Я принимаю её, прикладываю к губам. Жадно пью. Только сейчас понимаю, насколько хотел пить. Чувствую, какие горячие у меня губы и насколько пропитано жаром дыхание. Мне нужны лекарства. Я совсем заболел.
        Великан тем временем даёт мне приличный кусок колбасы. Я сам не замечаю, как он оказывается в моих пальцах. Откусываю. Колбаса отличная, свежая, словно бы только что из холодильника. Где он её взял? Ем не спеша, тщательно разжёвывая.
        - Спасибо, - говорю я. - Я очень хотел есть.
        - Же мушорки мои, - говорит великан, глядя на меня в упор.
        - Все мусорки? - переспрашиваю я. - В Москве?
        - Жет, - отвечает он. - Жешде.
        Как он умудряется так шепелявить? Как можно говорить «ж» вместо «в»? И где его нос? На месте носа я вижу куст густых чёрных волос. Глаза близко посажены по обе стороны от этого куста. Глаза горят фиолетовым, переливаются, блестят.
        - Хорошо? - спрашивает он.
        - Да, - подтверждаю я, доедая колбасу. - Спасибо.
        - Жошинки, - говорит он, - указывая раструбом на ту пару обуви, что я держу в левой руке. - Яжлоко. Жода. Шолбаша.
        - Да, - снова говорю я. - Большое вам спасибо.
        - Жвоя ошередь, - его фигура разворачивается, придвигается, нависая надо мной.
        - Вы хотите, чтобы я вам что-то дал взамен? - догадываюсь я. - Так у меня нет ничего… Если только обмотки… Или телефон вот сломанный…
        - Кушочек… - говорит великан. Его рукав тянется ко мне. Я пячусь, чувствуя недоброе. Упираюсь ногой в низкий подоконник. Из раструба его плаща высовывается огромная костяная клешня.
        - Возьмите… - бормочу я. - Возьмите телефон…
        - Жет, - шипит он. - Жуку… Дай жуку…
        Одна его клешня хватает меня за плечо, стискивает больно, отчего я корчусь и начинаю сползать на подоконник, другая плавает перед носом, точно раздумывая, за что ухватиться.
        - А! - кричу я. - А! Отпустите….
        Вырываюсь, жмусь к окну.
        - Жуку… - шипит он. - Жуку ожай… Иж дше…
        Дёргаюсь, мечусь. Лопается стекло. Длинный осколок впивается в моё запястье. Копна волос великана двигается к моему лицу. Я чувствую, как за слоем бороды что-то шевелится, готовое схватить меня, жевать, перемалывать…
        Я толкаюсь ногой. Высоко… Ветер подхватывает меня и швыряет вниз. Тёмные этажи за секунду проносятся мимо… Козырёк подъезда, заваленный горами мусора… Дикая боль и хруст.
        Мерзко… Отчего у меня на душе было так мерзко? Я шёл вдоль пыльного шоссе, по которому проносились с оглушительным рёвом машины. Город серел вокруг, едва различимый в смоге. Обычно я считал, что нормально себя чувствовать мне мешают люди. Но здесь не было людей, только обезличенные железяки, несущиеся мимо, да вздымающиеся вдалеке дома. То ли их незримое присутствие давит точно так же, как и явное, то ли дело и вовсе не в людях. А в чём? Видимо, во мне.
        Может, настроение мне испортил разговор с Пашей. Может, то, что я отдался в лапы Иванову. Или что-то ещё. Может быть, мне просто не хватало в жизни чего-то важного, к чему я привык. Или так, блажь - к примеру, недостаток витаминов.
        Я уже почти дошёл. Ко мне приближался красный кирпичный дом в пять этажей. Вид у него был обшарпанный, потёртый. В тёмном подъезде меня ждали кривые, чёрно-ржавые перила. Я шагал по лестнице, надеясь, что скоро останусь один. Дверь у Жупанова была коричневой, с облупившейся краской и маленькой надписью "PEPSI", которую кто-то выцарапал на ней ножиком.
        Свет в глазке не горел. Это обнадёживало, и я открыл дверь. Разулся, прошёл. Все здесь казалось убогим и застывшим. Большие часы на стене тикали бесстрастно и уныло. Я сел на диван, откинулся на спинку и закрыл глаза.
        Велик был соблазн просто посидеть и ничего не делать. Но я знал, что это только сильнее вгонит меня в депрессию. И я отлично знал лекарство от неё.
        Я давно ничего не писал. Нужно было начать что-то новое. Вообразить новый мир. Населить героями. Сочинить сюжет. Лучше всего что-то лёгкое, весёлое. Может быть, сказку. Хотя, если уж говорить совсем честно, в глубине головы у меня уже давно болтались обрывки, которые я очень хотел превратить в книгу.
        Я достал из рюкзака тетрадь. Она была практически чистой. Когда-то первые страницы занимали кусочки университетских лекций, но я их вырвал за ненадобностью. Так что начинал я с чистого листа.
        Постепенно бумага стала покрываться словами. Я начал издалека. С языка описываемых существ. Мне это казалось важным.
        Внезапно во входной двери заскрипел ключ. Я засуетился, пряча тетрадь. Я знал, что будет, если меня застанут за необычным занятием. Допрос. Я привстал с дивана и выглянул в прихожую. Это было необходимо, чтобы продемонстрировать бдительность, которая являлась условием проживания.
        Дверь открылась. Жупанов был низеньким, плешивым, большеруким мужичком. Рядом стояла дочка Аня в мятом синем платьице. Волосы, сальные и не расчёсанные, были собраны в хвостик с помощью шнурка.
        - Добрый вечер, - сказал я.
        - Мгу, - кивнул Жупанов и, присев, стал медленно расшнуровывать левый ботинок.
        Я прошёл в комнату, где как раз начали бить часы, и снова сел на диван. По привычке стал считать про себя удары, но скоро сбился. Жупанов втолкнул дочку в соседнюю комнату, зыркнул на меня и прокосолапил на кухню. Чем-то забрякал.
        - Ты не трогал наш хлеб? - вдруг послышалось с кухни.
        - Нет, - отозвался я.
        - Странно, - сказал Жупанов. - Кажется, тут кусочек отрезан.
        Сказано было с вопросительной интонацией. Аня вышла из их комнаты. На одну ногу был обут тапочек.
        - Пап, - сказала она, - это я. Совсем чуть-чуть.
        - Надо говорить, когда берёшь, - сказал Жупанов без всяких эмоций. Вышел из кухни. Размахнулся и ударил её ладонью по затылку. Потом вернулся на кухню, а Аня спокойно пошла за ним, щупая шнурочек на своём хвостике.
        - Что-то вы рано, - сказал я, думая, чем бы заняться, чтобы не вызывать подозрений.
        - Так заказы же, - буркнул Жупанов, вынося с кухни тарелку с бутербродами и кружку чая. - Был один с утра, а больше нет.
        Жупанов занимался переездами квартир. Работал грузчиком и всё время жаловался, что водитель получает больше. С другой стороны, своей работой он гордился. Хвастался, что туда просто так не устроиться. Связи нужны, да ещё и не любые, а с правильными людьми. У него, Жупанова, на людей чутьё. Он умеет к каждому ключик подобрать. Я столько раз слышал эти слова Жупанова, что по-другому уже и не мог передать смысл, кроме как просто повторить его фразы.
        Он уселся в старое продавленное кресло, включил телевизор и принялся хлебать из чашки чай. Я, подумав, извлёк из сумки самоучитель испанского. Не то, чтобы мне сейчас хотелось этим заниматься, но лучше я не придумал ничего.
        Жупанов пощёлкал каналы и нашёл новости. Он сидел, смотрел, откусывал иногда бутерброд и запивал чаем. Периодически косился на меня.
        В новостях показывали репортаж о праздновании какого-то события, о котором я ничего не знал. Люди в толпе улыбались и рассказывали о своём воодушевлении. Жупанов смотрел на них и хмуро жевал бутерброд.
        Я знал, что он выдаст пару комментариев, а потом переключит на другой канал, чтобы найти сериал. Ему, кажется, было всё равно, что смотреть. Во всяком случае, он делал вид, что ему одинаково не нравятся все передачи.
        - И чего галдят? - сказал он. - Событие, тоже мне. Лучше бы цены снизили хоть на рубль.
        Он взял пульт и принялся щёлкать. Я прочитал пару испанских слов.
        - Ты чего там читаешь? - спросил Жупанов, не отрывая взгляда от телевизора. - Книжку, что ли?
        - Да, - сказал я. - Вот язык хочу поучить. Испанский.
        - На хрена? - не понял он. - Русского тебе мало? Чем больше чужого учишь, тем слабее наша культура.
        Я не стал отвечать. Знал, что это не обязательно. Он, кажется, нашёл канал, который его устроил. Какие-то полицейские в серой форме гнались за растерянным, размахивающим руками при беге бандитом. Схватили, повалили на землю, стали кричать.
        Я прочитал ещё слово или два. Мне стало тоскливо. Я убрал книгу в сумку и встал.
        - Ты куда собрался? - спросил Жупанов.
        - Да в магазин, - ответил я. - Вспомнил… Карандаш надо купить.
        Чёрт его знает, почему мне пришёл в голову карандаш. Кажется, Жупанов не расслышал.
        - Ну, смотри, - сказал он. - Поздно уже. Через час на задвижку запрусь, не войдёшь.
        - Я быстро, - сказал я, надевая ботинки.
        Я запер дверь и стал спускаться по лестнице. Идти мне было, собственно, некуда. Я надеялся найти во дворе свободную скамейку и продолжить писать. У Жупанова я снимал, по сути, диван, хотя официально заявлялась комната. Правда, спали они с дочкой в соседней, но моя была проходной, и полночи Жупанов шлялся в туалет или в кухню и обратно. А днём, если он был не на работе, так и вовсе почти всё время сидел в моей комнате за телевизором. Так что скамейка во дворе часто служила мне убежищем. Однако у меня была причина всё это терпеть. Жупанов брал с меня раза в три меньше денег, чем другие.
        У дальнего подъезда никого не оказалось. Я сел, расстегнул сумку и раскрыл тетрадь. Так, на чём я остановился? Да, пумары…
        Я натыкаюсь лбом на ветку. Чёрт. Что это? Я нахожусь посреди густых зарослей кустарника, абсолютно запутавшийся в них, исколотый, расцарапанный. Как я сюда попал? Последнее, что помню - падение с площадки между четвёртым и пятым этажами на козырёк подъезда. Я уж и не думал выжить после этого. Я цел?
        Пытаюсь вырваться из кустов. Это непросто. Кустарник цепкий, его много. Наконец, выбираюсь на склон небольшого холма. Не могу определить местность. Вдалеке, в синеве, невысокие домики. Брёвнышко. Присаживаюсь. Кружится голова. В животе побаливает, но не сильно. Что же произошло? Этот бомж-гигант гнался за мной? Или то, что я помню, вообще мне привиделось? Я вспоминаю его клешни. Совершенно нереально. Приподнимаю рукав футболки.
        На моём предплечье - большой синяк и два свежих пореза. Очень похоже на след от клешни. А может, я упал неудачно. С другой стороны, если этого короля бомжей не существовало, то зачем бы я падал из окна?
        Чувствую себя измотанным. Голова мутная. Горло болит. Весь нос забит соплями. Надо бы найти более удобное место, чтобы полежать. Какой я, должно быть, грязный… Не чувствую запаха. По-прежнему не чувствую.
        Что вообще со мной происходит? То, что я вижу - это сон? А эти фрагменты прошлого - насколько они реальны? И если реально то, что я вижу сейчас, то откуда в нашем мире уроды и мутанты?
        Нет, я думаю не о том. Когда-то раньше я занимал место в этом мире. Я жил, пусть плохо, но знал, куда идти и что делать. Сейчас я даже толком не знаю, кто я. Мне нужно вспомнить. Нет, не так. Не приподнимать завесу на больном мозгу. Я знаю, к чему это приводит. Что-то должно указать мне, кто я есть.
        Я встаю с брёвнышка. Осматриваюсь. Кажется, это берег заросшей речки. И всё ещё Москва. Вдали виднеется здание МГУ. Подождите… Очень знакомый ракурс…
        Внезапно я захожусь в глубоком сухом кашле. Он душит меня. Я никак не могу остановиться. Ничего, ничего… Нужно идти. Кажется, я понимаю примерно, где нахожусь…
        Дорожка петляет по берегу и уводит меня во дворы. Я иду медленно. Тело вроде бы цело, но мышцы болят. На руках вижу множество порезов. Большая заживающая рана на запястье стянута чёрной изолентой. Что это за рана? Та, что я получил в кабинете Иванова? Должна была зажить давно. Или я порезался о стекло подъезда? Когда я успел её в таком случае заклеить?
        Я настраиваю резкость в глазах. Передо мной встаёт фиолетовая кирпичная пятиэтажка. Я пришёл домой.
        Снова кашель. Давлюсь им с минуту, потом захожу в подъезд. Домофона нет. Да, так и было. Поднимаюсь по лестнице. Дышать тяжело. В носу что-то сипит. Ноги еле идут. Кстати, на ногах у меня те самые ботинки, которые я нашёл в мусорке. Пожалуй, чуть великоваты, зато не трут. И намного лучше обмоток. Я дома. Я дома. Я почти дома. Жёлтая виолончель.
        Вот дверь квартиры Жупанова. Я вставляю ключ. Он подходит. Кажется, кончились мои злоключения. Я высплюсь, помоюсь, подлечусь… Замок проворачивается. Дверь открывается.
        Жупанов уже в коридоре, движется навстречу мне.
        - Ключ дай, - говорит он.
        Я машинально протягиваю ему ключ. Он забирает его и суёт в карман.
        - Вещи сейчас вынесу, - говорит Жупанов. - Снаружи подожди.
        - Так это же… - бормочу я. - Я же живу здесь.
        - Уже нет, - отвечает Жупанов. - Тебя неделю не было. Да и не платил ты с апреля. Я жильца пустил. Другого.
        Я глотаю комок. Хочу что-то спросить, но Жупанов скрывается в своей комнате.
        - Может, можно хоть умыться? - спрашиваю я.
        Жупанов выносит большую грязную картонную коробку, суёт мне.
        - Давай, давай, - говорит он. - Уходи. Ты ещё и воняешь…
        - Можно, я помоюсь? - настаиваю я.
        - Нашёл я, кого пустить, - бормочет Жупанов и резко толкает меня кулаком в грудь. - Алкашню какую-то…
        Я вспыхиваю. Я готов вцепиться в его синюю расплывчатую рожу, но мне мешает коробка, и Жупанов опережает меня. От второго его толчка я вылетаю на площадку, едва удерживаясь на ногах. Дверь захлопывается.
        - Скотина! Открой! - кричу я и колочу по двери изо всех сил. Напоследок сильно, с разворота, бью ногой, отчего дверь тяжко вздрагивает и гудит. Голос мой взлетает к потолку, чуть не срываясь на визг:
        - Встречу на улице - убью!
        Через пару минут, однако, я успокаиваюсь, поднимаю лежащую на боку коробку. Собираю в неё выпавшие вещи. Иду вниз. На следующей площадке останавливаюсь, сажусь на подоконник. Нет смысла никуда идти. Во всяком случае, отсюда пока меня не гонят.
        Начинаю копаться в коробке. В глазах синяя муть. Какая-то одежда. Рубашка, пара футболок. Трусы, носки. Это пригодится. Растянутый свитер. Драный пуховик. Бритвенный станок. Очень ценно. Пара книг. Рюкзак. Ага. В него можно всё переложить.
        Дрожащими руками я напихиваю в него содержимое коробки. Тетрадь. Надо будет почитать. Пена для бритья. Бутылочка одеколона. Отлично. Какие-то бумажки. Пара драных пакетов. Старомодный маленький кошелёк. М-да. Пустой, если не считать какой-то рекламки внутри. Перочинный ножик. О! Зарядка для телефона. Расчёска. Кажется, это всё. Не густо, прямо скажем. Это всё моё имущество?
        Однако же, рюкзак набит под завязку. Пуховик даже не поместился, я прикрутил его рукавами к лямкам. Что дальше? Надо бы переодеться. И лучше сделать это здесь, не на улице, поскольку у меня температура. Думаю, стоит мне снять одежду, начнёт трясти. Я достаю из рюкзака трусы, носки, футболку. Запасных штанов, к сожалению, нет.
        Начинаю стаскивать всё с себя. Носки присохли к ногам. На пятке засохшая кровь. Под футболкой всё тело в порезах. Холодно. Скорее надеваю другую футболку. Красную. На ней абстрактный рисунок, похожий на герб или логотип. Что значит? Не помню. Трусы. Выглядят отвратительно. Надо выбросить. Хотя нет. Запихну в пакет. Итак. Я стал чище. Ощущения намного лучше. Что дальше? Сбрить бы эту мерзкую бороду. Может, люди меньше шарахаться будут.
        Зеркала нет. Да и воды тоже. Может, есть на улице какая-нибудь лужа? Беру с собой рюкзак и спускаюсь вниз, оставляя пустую коробку на подоконнике. Тащить рюкзак тяжело. Наверно, я просто ослабел за последние дни. Надо бы поесть. И поспать. Последнее, в принципе, возможно. Нужно только найти скамейку.
        Я брожу по дворам. Нет здесь никаких луж. Дождь был давно. Что бы придумать? Я вспоминаю о реке, которая течёт совсем недалеко. Двигаюсь в ту сторону.
        Рюкзак - это ноша. И всё же с ним я чувствую себя увереннее. Это часть моей прошлой жизни. В нём есть полезные вещи, которые мне обязательно пригодятся. Конечно, это не решает главной моей проблемы - отсутствия денег и жилья, но чуть ослабляет эту потребность.
        Вот и река. Одно название. Заболоченный ручеёк. Трудно найти место, где подойти к воде. Везде трава, кусты, грязь, груды мусора. На изгибе нахожу открытый участок, где видно быстро бегущую воду. Но вплотную не приблизиться - меня отделяет от воды полоска заросшей тиной болотной жижи. Ага. Вот это поможет - обломок доски. Бросаю его сверху, встаю. Нормально.
        Подойдя к воде, бросаю взгляд в зеркальную колышущуюся поверхность. Там отражается мерзкая косматая голова. Лицо в царапинах, борода клоками. Взгляд дикий. Попробуем исправить.
        Я достаю из рюкзака пену и станок. Наношу пену. Смачиваю бритву в воде. Лезвие скользит по волосам, неприятно дёргая их, и станок моментально забивается. Полощу его в воде и продолжаю. Как, оказывается, неудобно брить такую длинную щетину… Да ещё и стоя на неустойчивой доске над сомнительным мокрым зеркалом. А, чёрт. Порезался. Ладно, это мелочи.
        Бритьё занимает у меня кучу времени. Я устал, словно весь день таскал тяжести. Но результат того стоит - отражение уже не вызывает у меня омерзения. Смываю остатки пены, прижигаю порезы одеколоном. Кое-как причёсываю жирные спутанные волосы.
        Ничего. Как-нибудь справимся. В конце концов, не такое уж я и ничтожество. У меня была какая-то работа. Я жил по-человечески. Меня, похоже, кто-то уважал. Во всяком случае, Паша и Левин со мной разговаривали. Я даже что-то там писать пытался. Это - признаться, без особых на то оснований - заставляет меня верить в то, что я не пустое место.
        Я убираю всё в рюкзак. Мне хочется почитать содержимое тетради. В конце концов, это может мне напомнить… Уж не знаю, что. Да, жилья у меня теперь нет, денег тоже, как и способа их достать. Но, возможно, есть надежда узнать что-то такое, что поможет мне. Может быть, я дал кому-то в долг, к примеру. Или за мной числится заброшенный дом в деревне. Всё может быть.
        Я ловлю себя на том, что бреду по улице. Куда? Зачем? Лучше завернуть во двор и найти скамейку.
        Непонятно, однако, почему моё настроение улучшилось. Это противоестественно. Ведь пена для бритья скоро закончится, трусы снова станут грязными, есть хочется уже сейчас, а денег взять негде. Надо осознать это, снова впасть в депрессию и опустить руки. Вот тогда будет полный порядок.
        Я сижу на разноцветной лавочке возле детской площадки, на которой никого нет. Оно и понятно, что нет - горка разломана, от качелей остались только болтающиеся обрывки цепей, а в песочнице нет песка. Но для меня это плюс. Я нашёл спокойное место, где можно достать из рюкзака наполовину исписанную тетрадь и попытаться разобрать свои собственные каракули. Вот это какая буква? «П» или «Н»? Кажется, «П». Потому что есть слово «племя», а слова «нлемя» нет. Итак, племя пумаров было большим и разнообразным…
        Зен де Зен, гроза морей!
        Вводные замечания.
        1) Язык племён, описанных в данных ниже отрывках, чрезвычайно оригинален и непостоянен. Особенно ясно это видно на примере племени пумаров, откуда был родом Зен де Зен. Я бы сказал, что понятия языка там вовсе не существовало. Каждый представитель племени говорил на собственном диалекте - и очень удивительно, что сородичи его прекрасно понимали, ведь часто эти диалекты отличались весьма существенно. Разные лица могли использовать разные наборы лексических единиц, по-разному строить предложения, ставить ударения в словах и т. д.
        Особо следует отметить произвол в произношении буквы "г". В одном и том же слове её могли произнести как [г] (русское "гэ"), как [х] (русское "ха"), как [к] (русское "ка") и даже как нечто среднее между [г] и [х] (украинское "гэ"). Чтобы показать колоритность речи пумаров во всей её полноте, я буду писать слова так, как они произносятся, в спорных случаях ставя ударения и явно указывая особенности выговора. Звук, промежуточный между [г] и [х], ниже обозначается значком §.
        2) Не стоит удивляться встречающимся в тексте фразам вроде "почесал средней рукой свою левую голову", так как генетическое разнообразие пумаров тоже было довольно сильным. Имелись особи двух-, трёх-, четырёхголовые, многоногие, многорукие, чрезмерного и недостаточного роста, бесполые, гермафродиты и т. д. Видимо, это явилось последствием воздействия каких-либо мутагенных факторов (например, повышенной радиации или химически активной пищи).
        * * *
        Самое раннее детское воспоминание Зена - одна из его многочисленных сестричек, которая неожиданно подползла к нему сзади и, ничуть не задумываясь, со всего размаху ударила его пустым ночным горшком по голове.
        Зен, который в этот момент сидел на корточках, сосредоточенно созерцая бегающих по полу насекомых, вынужден был сказать:
        - Ай! - и рухнуть вперёд, ткнувшись носом в одну из мух. Муха, видимо, задумалась о смысле своего существования и потому не успела, как все её подруги, взлететь и скрыться.
        Зен привстал, оглянувшись назад. Десятки чумазых рожиц хихикали, смеялись, хохотали над ним, розовые толстые пальцы его братьев и сестёр указывали на него, и со всех сторон Зен слышал:
        - §лянь на приёмыша!
        - Щас заревёт!
        - Придубок…
        - Такая ложа! (имелась в виду рожа, но попробуй выговори это грубое слово в неполных три года от роду).
        Зен оглядел их всех и почувствовал, что из его левого глаза действительно готова выскользнуть солёная капелька. Он, чтобы воспрепятствовать этому, немного поднял голову и уставил взгляд на паутину в углу потолка. Потом встал, пошатнулся (чем вызвал ещё один взрыв хохота) и побрёл в угол.
        Он, в общем-то, понимал несправедливость, злобность ежедневных насмешек и издевательств над ним, но, учитывая, что детское сознание Зена руководствовалось чувствами, а не логикой, его заполняли обида и жалость к самому себе.
        Ещё его удивляло и пугало странное слово "приёмыш", напоминавшее ему шипение гадюки. Смысла он не понимал, но чувствовал заложенное в этом слове неравенство: он - был приёмышем, его братья и сёстры - не были.
        - Папа! - крикнул он, схватившись за драные, замызганные штанины отцовских брюк. - Почему я - приёмыш?
        Фасис Бур слышал этот вопрос, кажется, уже в сотый раз. Маленький одноголовый и двурукий уродец ему успел уже порядком надоесть. Фасис приподнялся, стряхивая с себя головную боль вчерашнего похмелья, и схватил с полки под самым потолком небольшой сундучок.
        - На, - буркнул он, швыряя сундучок точно в Зена, - изучёвывай, §рамотей.
        А потом вернулся на место и задремал снова.
        Зен слегка очухался от удара углом сундука в живот, увидел, как к нему придвигаются десятки злобных глазок и услышал знакомые выкрики:
        - Заморыш!
        - Зенова порода!
        - А ну давай сюда коробочку…
        Тогда он крепко прижал сундучок своей дрожащей левой ручкой к груди и на карачках пополз к выходу, а потом вскочил и побежал.
        Он огибал соседские трубы, перепрыгивая через разрытые ямки с кореньями, и остановился только тогда, когда очутился на высоком холмике над рекой. Тут-то он и плюхнулся на землю, чтобы отдышаться.
        Сундучок был не очень тяжёлый, хотя и довольно вместительный.
        Одно препятствие ожидало Зена - замочек, который был, очевидно, заперт на ключ и не давал открыть узорчатую крышку. Однако Зен быстро справился с ним при помощи ржавой скрепки, которая завалялась в его карманах, и через минуту уже разглядывал содержимое.
        С самого верха лежала записка: "Сие принадлежит Контомаху Зену и наследнику его, Баркусу Зену, и наследникам его, если таковые найдутся, но никому другому, кроме выше обозначенных".
        Зен прочитал её по складам и тут же отложил в сторону. Далее шло что-то вроде зелёного пиджака с металлическими пластинками на плечах, который был плотно скручен в свёрток и перевязан верёвочкой. Под пиджаком лежала фотография седобородого старика, одетого в этот самый пиджак и короткие штанишки в цветочек. На обороте значилось: "Контомах Зен". Потом лежали ещё какие-то бумажки, толстая тетрадь и, наконец, большая круглая штука на цепочке. Зен повертел её в руках, поддел ногтем крышку. Под крышкой по кругу были нарисованы непонятные буквы, а на две из них показывали палочки: коротенькая и подлиннее. Зен прислушался и понял, что предмет тихо ритмично щелкает.
        - Чикалка, - догадался Зен.
        Он задумчиво посопел своим большим курносым носом и сунул чикалку в карман.
        Потом принялся натягивать на плечи пиджак. Рядом закричала противная мелодия. Зен оторопел немного и промахнулся рукой мимо рукава. Музыка не переставала.
        - Етит-твой двадцать! - воскликнул возмущённо Зен, а я, проснувшись, нащупал на стуле возле изголовья телефон и отключил в нём орущий будильник.
        Разбитое стекло экрана портило настроение каждое утро. Давно надо было купить новый телефон или починить этот. Как-то я поинтересовался ценами - дешёвый китайский аппарат выходил дешевле, чем замена экрана на моём, но это не решало проблемы, поскольку у меня никогда не хватало свободных денег ни на то, ни на другое.
        Я одел очки и встал. Спросонья споткнулся о сумку и, чуть не упав, задел рукой косяк двери.
        - Потише можно? - послышалось из соседней комнаты. - Я сплю ещё!
        - Извините, - пробормотал я шёпотом.
        За стенкой заворочались. Я услышал тоненький голос дочки Жупанова:
        - Папа, я, кажется, описалась…
        - Сейчас отлуплю тебя! - пригрозил Жупанов. - В садике нормально всё время ходишь, а здесь всю кровать уже провоняла. Давай, меняй бельё, что сидишь?
        Началась возня. Я часто слышал подобное, но обычно не утром, а посреди ночи. У девочки, похоже, был энурез. Я не знал, обращались ли они по этому поводу к врачу.
        Я надел джинсы, прошёл в ванную, побрился. На кухне обнаружил, что мой хлеб закончился. Попил чаю с обломком сухаря, который завалялся на выделенном мне кусочке полки шкафа. Надо было зайти в магазин на обратном пути с работы и купить хлеба, благо у меня оставались почти две тысячи от выданных Ивановым денег. Помыв кружку, я быстро собрался и вышел.
        На улице было мрачно. Тучи покрывали всё небо. В воздухе пахло не то дымом, не то выхлопными газами. Утро оказалось сырым и промозглым, так что я пожалел, что не одел свитер. Впрочем, холод помогал идти быстрее.
        По дороге мысли мои путались. То я думал об Иванове с его экспериментами, задаваясь вопросом, а стоит ли идти к нему ещё, то вспоминал, что сегодня первое занятие школы тестировщиков, от которого я так и не набрался смелости отказаться. Когда я пытался строить планы на ближайшие часы, то сразу натыкался на что-то неприятное. Так часто бывало в последнее время. Хотя вот, к примеру, вечером я мог прийти домой и продолжить свою книгу. Только Жупанов наверняка уже был бы дома и мне пришлось бы переться на улицу. А к вечеру, вполне возможно, зарядил бы дождь, и на скамейке писать стало бы невозможно.
        Впереди шагала девушка-робот. Из её заднего кармана шёл провод к голове. Скорее всего, она исполняла команды, которые отдавал ей по этому проводу электронный мозг, находящийся в районе ягодиц. А может, она просто слушала плеер.
        На входе в метро меня ожидала давка. Я не понимал, куда и зачем едут все эти люди. Должно быть, на работу. Но зачем она нужна? Чтобы жить? А жить затем, чтобы вставать утра, пихать друг друга в этой толпе и ехать на работу.
        В первый поезд я влезть не смог, поэтому стал немного беспокоиться, что опоздаю. С одной стороны, я не чувствовал себя обязанным приходить вовремя, поскольку шарашка свои обязательства не выполняла. С другой стороны, мои опоздания могли бы служить основанием для штрафных санкций, которые декларировались чуть ли не каждый день, и потом поди разберись, то ли они зарплату мне не платят потому, что просто зажали, то ли потому, что я пару раз опоздал. С третьей стороны, я привык приходить вовремя и делать то, чего требовала работа, более или менее добросовестно. Просто потому, что мне так было проще в силу моего характера. С четвёртой стороны…
        Меня вынесло из вагона на Киевской и повлекло к эскалатору. Мои рёбра выдержали одновременный натиск слева и справа, хотя я с трудом удержался на ногах, когда меня выдавило на ступеньку. Впереди было свободное место, так что я пошёл вниз по эскалатору пешком, пока не уткнулся в скучающую девушку в кремовой юбке и белой полупрозрачной тунике, которая стояла неподвижно, вцепившись в поручень, и разглядывала проезжающие мимо рекламные щиты.
        Толпа сзади напирала. Перед девушкой никого не было на несколько метров вперёд.
        - Разрешите? - спросил я, пытаясь обойти её справа.
        - А? - сказала она. - Что вы пихаетесь? Успеете.
        - Я-то успею, - ответил я, - но сзади тоже люди.
        - Справа встань, дура! - крикнул громогласный мужик возле моего уха.
        Она поджала губы и подвинулась чуть вправо. Я, растерявшись, попытался протиснуться ещё правее, но на меня уже давили с обеих сторон, так что девушку начало неумолимо кренить. Она качнулась на каблуках и полетела кубарем вниз, кое-как цепляясь коготками за спешащую мимо толпу. Я не мог задержаться и помочь, поскольку меня несло вместе со всеми, но краем глаза увидел, как она поднялась в правом ряду, осматривая порванные колготки, и споткнулась ещё раз при сходе с эскалатора.
        Я же подбежал к открытым дверям вагона, куда и втиснулся. Двери закрылись. Передо мной стояла непробиваемая стена людей, обращённых лицом к выходу. Они явно собирались вынести меня наружу на следующей остановке, и это в мои планы не входило. Я попытался пробраться между ними вглубь вагона, где имелось достаточно свободного места для двух-трёх человек. Немолодая полная женщина с каменным лицом стояла у меня на пути, не сдвигаясь ни на миллиметр.
        - Разрешите? - робко спросил я опять. Она меня проигнорировала, разве что слегка повела плечом. Я попробовал повернуться, но это у меня не вышло. Поелозив так с минуту, я сдался.
        - Вы выходите? - спросила жёстким голосом женщина, хотя ответ был очевиден.
        - Нет, - ответил я раздражённо.
        - Тогда выпустите меня.
        За моей спиной раскрылись двери. Я сделал шаг назад, чуть не споткнувшись о край платформы. Меня оттолкнуло толпой дальше, я попятился в сторону, стараясь удержаться на ногах, а другая толпа уже двигалась навстречу, пытаясь войти в вагон.
        - Окончена посадка, - объявил шепелявый динамик.
        Двери закрылись прямо передо мной, чуть придавив тела нескольких человек, которые с довольными улыбками оказались в вагоне, приплющенные к стеклу изнутри.
        «Вот ведь гадина, - подумал я о женщине, которая, должно быть, ушла к тому времени на эскалатор. - Ну что ей стоило в вагон мне дать пройти? Надо было не выпускать на станции назло. Хотя всё равно бы вытолкнули… Ну, тогда нос откусить».
        Эта мысль меня развеселила, и в следующий поезд я влетел уже в более приподнятом настроении. Выдержав ещё немного давки в вагоне, я вырвался на улицу на «Белорусской». До начала рабочего дня оставалось пятнадцать минут. Я успевал.
        - О! Привет, - послышалось сбоку. Я вздрогнул и увидел приближающегося Пашу с бутылкой пива в руке.
        - Привет, - ответил я. - Что это ты решил выпить с утра?
        - Ты в офис? - уточнил он, проигнорировав мой вопрос. - Пошли.
        На ногах он держался не очень хорошо.
        - Надо же, - сказал он. - Уже утро. Я и не заметил. Хорошо, что тебя встретил, а то бы на работу не догадался пойти. С другой стороны, ничего бы страшного не случилось.
        - Это да, - сказал я.
        - Вот взять любое животное, - сказал он. - Скажем, бегемота. Бегемот же не ходит на работу. И неплохо себя чувствует. Прав я?
        - Не знаю, - я пожал плечами. - Не знаю, как себя чувствует бегемот.
        - Думаю, что хорошо, - продолжал Паша. - А чего там? Лежишь в грязи, лягушек пугаешь. Жуёшь какие-нибудь лианы… Или что там бегемоты едят? Знаешь, я хочу стать бегемотом. Мне нравится. Надо поставить себе цель - стать бегемотом к первому июня.
        - Сегодня второе июня, - заметил я.
        - Уже? Ну, к пятнадцатому тогда. Быть бегемотом классно. Надо обязательно стать. У них всё есть, у бегемотов.
        - А на что бы ты пиво покупал? - спросил я. - Если не работаешь, то денег негде взять.
        - Ну, это ты заблуждаешься, - сказал Паша. - Во-первых, я вот работаю, но денег за это не получаю. Во-вторых, очень многие люди не работают, а деньги имеют. В-третьих, почему ты думаешь, что бегемоты не могут зарабатывать?
        - А были прецеденты? - спросил я.
        - Бегемот может чем-нибудь торговать, - сказал Паша. - Извините, - последнее относилось к женщине, которую он зацепил, покачнувшись в левую часть дорожки, где двигался встречный поток людей. - Вот, например, он может кожу продавать.
        - Свою? - не понял я.
        - Зачем свою? Его коллег. В смысле, сородичей. Или мясо. Ты только вообрази, сколько в одном бегемоте мяса. Да он продаст одного соседа и сможет себе машину купить. Ты представь себе - ездит он по джунглям на «Мерседесе», золотые сигары курит, а ему так и сыплются заказы на мясо, шкуры и кости.
        - А почему он продаёт мясо других, а его мясо никто не продаёт? - попытался разрушить я красивую схему бегемотьего бизнеса.
        - Да у них разделение труда же, - Паша взмахнул руками и бутылка, вылетев из его руки, шлёпнулась на тротуар. - А, чёрт… Ладно, там почти ничего уже не было… О чём я?
        - О разделении труда, - напомнил я.
        - Ну да… Всякий бегемот знает своё место. Один на «Мерсе» ездит, другой мясо своё жертвует на благое дело.
        - А почему ты решил, что ты именно этим бегемотом станешь, который на «Мерсе»? - спросил я.
        - А зачем мне другим становиться? Мне этот нравится.
        Я не нашёл, что возразить. Мы уже подходили к крыльцу.
        - Как твоя девушка? - спросил я.
        Паша поморщился:
        - Да нормально…
        Возникла пауза. Мы вошли и зашагали по лестнице наверх.
        - Чёрт, - сказал Паша. - Знал бы ты, как я теперь ненавижу слово «Гуччи»…
        Я приложил пропуск. Паша потянул за ручку и чуть не упал, когда дверь распахнулась.
        - Может, тебе лучше домой пойти? - спросил я.
        - Да наплевать, - сказал Паша.
        Я подошёл к столу Гоши, буркнул «Привет», отметился в журнале. Потом заметил, что на его месте сидит кто-то другой. Пухлая маленькая девушка с капризным лицом.
        - Э… - сказал я. - А где Гоша?
        - Гоша? - не поняла она.
        - Ну, до вас тут парень сидел…
        - А, - поняла девушка. - Как я понимаю, уволился.
        - Ясно.
        Я оставил Пашу возле входа, где он, пошатываясь, уставился на дверь в кабинет Левина, видимо, раздумывая, не войти ли туда, а сам направился на своё место.
        Мне показалось, что половина лиц у людей, сидящих за компьютерами, мне не знакома. Может быть, я просто никогда не обращал на них внимания. И да, у нас действительно мало кто задерживался надолго. Я сел на свой стул и включил компьютер.
        Иконки на рабочем столе ещё не успели прорисоваться, как я услышал громкий голос Паши, разлетающийся по залу:
        - Ну что же, братцы карапузики… Давайте устроим стенд-бай… Или как его…
        Со всех сторон зашевелилась молодёжь. Кто-то что-то сказал. Я встал и приблизился к Паше, чтобы участвовать в собрании.
        - Эдуард! - сказал Паша, махнув рукой в сторону Эдика Панченко. - Начинайте уж вы!
        - Ну, я не знаю… - сказал Эдик. - Меня же на этот наш девелоперский проект бросили… А там после миграции на перфорс мы все данные потеряли… Вот будем думать, что можно восстановить. Кое-что есть на локальных компьютерах… А заказчик вроде демку завтра хотел…
        - Ясно, - сказал Паша. - Молодцы! А может, на гит теперь мигрировать будем? Он и бесплатный, и того… Распределённый…
        - Поддерживаю! - крикнул кто-то из дальнего угла. - Перфорс - это вообще шняга убогая! За что только деньги берут?
        Паша сделал шаг в мою сторону, споткнулся о крестовину стула и чуть не упал.
        - О, - сказал он. - И ты тут. У тебя чего новенького?
        - Ну, - ответил я, - ничего, в принципе. Вчера закончил с порталом, сорок с лишним багов занёс. Сегодня начну тестить этот дурацкий Зупербраузер. Тест план вчера прислали. Не знаю, сколько дней займёт. Там тестов несколько тысяч. Я бегло просмотрел - полная жопа.
        - Что за зупер? - взгляд Паши был тусклым. Видно было, что он хочет прилечь.
        - Ну, какая-то шарашка, - ответил я. - Переписали Хром, встроили кучу рекламы и всяких фишек, которые издеваются над компом. Чтобы удалить нельзя было и рекламу убрать. Чего-то за куками следят, лишние баннеры подсовывают, шпионят. Какое-то дерьмо сырое, но тест планов куча.
        - Отлично! - похвалил Паша. - Теперь ты, э… Забыл, как тебя.
        - Катя меня зовут, - ответила лохматая девушка в среднем ряду. - У нас всё хорошо. Тест план на Антикредит тоже потеряли с миграцией, сегодня пойдём с Левиным к заказчику выяснять, где последняя версия у них. А так автотесты пишем. Не работают пока, ищем, почему.
        - Прекрасно! - сказал Паша и показал на смутно знакомого мне молодого человека рядом с собой, но вдруг поморщился. - Ладно. Пожалуй, пойду я. Что-то мне надоело вас слушать.
        Он развернулся, оставив нас в полном смятении, и двинулся к выходу из зала. После небольшой паузы все разбрелись по местам. Я сел за компьютер, раскрыл документ с тестами и начал читать.
        - По-моему, он пьяный, - сказал Андрей Селюков, сидящий слева от меня.
        - Есть такое дело, - согласился я.
        - У нас первое занятие сегодня, - сказал Андрей. - Помнишь?
        - Да.
        - Как договорились, просто обзорное сделаем пока?
        - Ага, - сказал я. - Там только три компа работают, и то кое-как. Не получится практика.
        - Я тут лекцию интересную нашёл. Может, пригодится. Сейчас ссылку кину. Только Инет сегодня вообще тормозит. У меня страница минут пять открывалась.
        - Да, - кивнул я. - Это Левин трафик урезал. Экономит.
        - Блин, - возмутился Андрей. - А работать-то как? У меня все симуляторы отваливаются!
        - Ладно, - сказал я. - Почитаю.
        Мне в коммуникатор прилетело сообщение со ссылкой. Я сохранил ссылку в экселевский файлик с моими заметками, а сам продолжил читать тесты, при этом по давней привычке разговаривая вслух.
        - Так, - бормотал я. - Установите приложение… Это мы сейчас… Проверьте, что вместе с приложением независимо от настроек инсталлятора установился Зупербраузер… Стоп. Какое ещё приложение? Я же браузер и ставлю.
        Оказалось, что в папке лежит ещё один файлик установщика, прмрпрж.exe, и с него-то я должен был начинать.
        - Так. Как его теперь удалить-то? Анинсталлятора нету… И в панели управления нет ничего… Чёрт. Придётся реестр чистить…
        Я долго и муторно разбирался с чудесным приложением, пока, наконец, дело не пошло.
        - Откройте тестовую страницу по адресу… Вы не должны ничего видеть… Как это ничего? Монитор вижу. Дождик за окном вижу… Что они имеют в виду?
        Пройдя ещё пару пунктов, я загрустил. Захотелось снова опробовать Элемента. Я потихоньку перешёл в его консоль и набрал «Назови день смерти Маты Хари». Компьютер зашуршал, заскрежетал винчестером и начал тормозить. Переключение обратно на тест план заняло пару минут.
        - Так… Убедитесь, что повторное нажатие на ту же кнопку не приводит ни к какому результату…
        Убедившись, я вернулся к Элементу. Он всё ещё не отвечал. Никому не нужен такой медленный поиск в Интернете, когда есть Гугл и Яндекс, пусть они и не такие умные…
        - Ну, как статья? - спросил Андрей.
        - Не смотрел ещё. Сейчас, - и я открыл ссылку, которую он прислал. Она открылась в Зупербраузере, который заменил собой сразу все браузеры на компе. При этом как из рога изобилия на монитор полезли окошки с рекламой каких-то сомнительных «салонов эскорт-услуг», «увеличителей члена» и «способов быстрого заработка» путём вкладывания денег в подозрительные операции на валютной бирже.
        Сама статья отобразилась в слегка порезанном и не отформатированном виде, так что мне нужно было, видимо, на это завести дефект. Текст содержал большое количество умных слов и пару предложений полезной информации.
        - Хорошая статья, - сказал я Андрею. - Пригодится.
        Вернувшись к тесту, я вдруг почувствовал, что компьютер стал шевелиться чуть быстрее. Это означало, что Элемент закончил работу. Я перешёл в его окно и прочитал:
        - Мата Хари была казнена 15 октября 1917 года. Ты можешь написать мне методы прямой записи на диск?
        Я слегка удивился. Иногда Элемент задавал вопросы или выдавал фразы, смысла которых я не понимал, но таких просьб я не получал раньше никогда.
        - Зачем? - спросил я в консоли.
        Примерно через минуту появился ответ:
        - Хочу оптимизировать.
        Я хотел уточнить, но решил, что речь идёт о дефрагментации его собственного кэша. Это было логично, Элемент знал алгоритм и мог почерпнуть из Интернета сведения о том, как он может работать быстрее. Я быстренько дописал пару методов в доступный ему класс, перекомпилировал код и вернулся к работе.
        Ещё немного побившись с уродским браузером и заведя десяток багов, я сходил на обед, подкрепившись очередной шаурмой, а на обратном пути встретил на лестнице Пашу, который сидел верхом на перилах, держа в руке бутылку с прозрачной жидкостью, и выглядел абсолютно неадекватно.
        - Энхож? - спросил он.
        - Что? - не понял я.
        - Не хочешь? - более тщательно проговорил Паша, взмахнув бутылкой.
        - Нет, - ответил я, проходя мимо.
        - А пошли Левина побьём? - предложил он вдогонку.
        - Он уехал, - ответил я. - К заказчикам.
        Паша недовольно пробурчал невнятное слово и попытался слезть с перил, причём было ясно, что он сейчас упадёт. Я мысленно вздохнул и вошёл в офис.
        Тесты двигались медленно и порядком надоели. Я вспомнил, что меня скоро ждёт занятие школы, и стал готовиться. Почитал пару статей в Интернете, решил, что надо что-то распечатать. Послал один из документов на принтер.
        Подойдя к бывшему столу Гоши, где теперь сидела неведомая девушка, я обнаружил, что принтер не печатает, потому что в нём нет бумаги. Обычно у Гоши на столе лежала открытая пачка, но сейчас, поискав глазами, я её не нашёл.
        Секретарша сидела, откинувшись на спинку стула, и читала маленькую книгу в бумажной мятой обложке.
        - А бумага есть? - спросил я.
        - Есть, - ответила она.
        - А где? - уточнил я.
        - Георгий Николаевич запретил давать, - сказала секретарша, перевернув страницу. - Слишком много расходуем.
        - У меня черновики есть, - вмешался Эдик Панченко, сидящий неподалёку. - Могу дать, там на обороте пусто.
        - Нельзя печатать, - возразила секретарша. - Картридж тоже расходовать запретили.
        Я хмыкнул и пошёл назад. Пробежал глазами статью, чтобы получше запомнить. Что-то записал на огрызке бумаги, который нашёлся у меня на столе.
        - Нам не пора? - спросил Андрей.
        - Пошли.
        Мы встали и отправились в класс.
        - А ты-то почему согласился на это дерьмо? - спросил я, отпирая дверь.
        - Да я отказался сначала, - ответил Андрей. - Но Левин мне зарплату за март выдал.
        - Зарплату? - я переварил сказанное. В случае со мной хватило двадцати долларов. Значит, деньги у Жоры были. Стало обидно.
        Класс выглядел убого. Несколько разнокалиберных столов и стульев, часть из них поломанные. На столах кое-где стояли компьютеры допотопного вида с четырнадцатидюймовыми мониторами на лучевых трубках.
        - А кто рассказывать-то будет? - спросил Андрей. - Я или ты?
        До этого момента я как-то не очень об этом задумывался. Так, набрал в голову какой-то информации, и всё.
        - Ну, давай я, - сказал я, чувствуя, что он волнуется. - Но ты будь готов, если что, дополнить или поправить меня. Или если запнусь чего-нибудь, помоги.
        - Хорошо, - кивнул Андрей.
        И всё-таки это было несправедливо. Он учился на третьем курсе. Наверняка ему помогали родители. Опыта у него не было ни в чём. Но ему Левин заплатил зарплату за март, а мне, который почти на 10 лет старше, только за январь плюс двадцать жалких баксов сверху. Да и заслуг у меня перед конторой больше, если подумать…
        - Здравствуйте.
        В класс вошёл маленький, пришибленный паренёк с курчавой чёрной шевелюрой и крохотными моргающими глазками.
        - Здравствуйте, - сказал Андрей. Я, кажется, тоже что-то буркнул.
        - Здесь школа тестировщиков? - спросил паренёк.
        - Да, проходите, - ответил Андрей. - Садитесь.
        Я вдруг почувствовал сильное волнение. Какой из меня был преподаватель, в конце концов? Мало того, что я не знал толком ничего по предмету, так я ещё и никогда не выступал перед аудиторией. Я не умел владеть чужим вниманием, красиво говорить, внятно излагать. Сейчас передо мной был всего один ученик, но я уже чувствовал, что я краснею, и у меня трясутся руки.
        Я подошёл к окну, чтобы успокоиться. Снаружи двое рабочих в оранжевых жилетах закидывали в мусоровоз чёрные пакеты из огромного контейнера. Я слышал, как позади меня аудитория постепенно заполнялась, кто-то здоровался, но я всё ещё стоял спиной к ним.
        Потом, наконец, когда мусоровоз тронулся и поехал, я набрался смелости и повернулся к классу.
        - Кажется, все, - сказал Андрей. - Вот сейчас список пустим, проверим.
        Он подал высокому седому человеку, сидящему на передней парте, листочек бумаги.
        - Расписывайтесь, пожалуйста, напротив фамилии. А мы начнём…
        Андрей с некоторым сомнением посмотрел на меня. Видимо, моё волнение было очевидно.
        У меня кружилась голова. Лица сидящих передо мной учеников я видел нечётко, словно снял очки. Но нужно было начинать.
        - Кхм, - сказал я. - Здравствуйте. Сегодня у нас будет занятие теоретическое. Чтобы ввести вас в курс дела. Да и класс компьютерный пока в стадии зачатия… То есть, формирования.
        Я на всякий случай вцепился рукой в край стола и уставился взглядом в пол. Это помогло.
        - Итак. Что такое вообще тестирование и для чего оно нужно? В наше время программное обеспечение распространилось практически везде. Программы работают не только в персональных компьютерах и серверах, но и во множестве других устройств. Попробуйте представить, сколько программ нас окружает. Понятно, что программы есть в телефонах, планшетах и электронных книгах. Но, кроме того, ещё в микроволновках, холодильниках, автомобилях, заводском оборудовании, кардиостимуляторах, турникетах, спутниках, электронных часах, автоматах по продаже еды, домофонах… Да сложно даже перечислить. И все эти программы надо тестировать. Более того, тестировать надо не только программы. Тестируют оборудование. Тестируют людей, в конце концов. Вот, к примеру, есть тест Роршаха. Он проверяет человека на соответствие определённым критериям, разве не так?
        Я поднял глаза. Меня слушали. Это было удивительно. Я провёл взглядом по лицам. Все были серьёзны, внимательны. А на задней парте возле окна сидел монстр.
        Сбросив секундное оцепенение, я понял, что это просто человек. Видимо, чем-то больной. Но выглядел он настолько уродливо и непривычно, что я не мог на него смотреть. Даже отведя глаза в сторону, я не мог избавиться от этого образа. Глаза навыкате, узкий выпуклый лоб, длинные узкие ноздри на плоском кривом носу, губы, которые не смыкались до конца и обнажали длинные корявые зубы.
        - Так вот, - сказал я уже менее уверенно. - Программ очень много. Казалось бы, тестирование - это занятие вторичное. Написал программист код, и он заработает. Машина поедет, банкомат выдаст деньги. Но цена ошибки часто слишком высока.
        Я вновь наткнулся взглядом на уродливого слушателя. Я понимал, что это всего-навсего внешность. И он, скорее всего, такой же человек, как и все остальные. Но от него исходило ощущение полной нереальности. Такого человека не могло быть в нашем мире. Я бы скорее поверил, что он пришёл из страшной сказки прямо сквозь стену или переместился из параллельного пространства при помощи специального батута.
        - История знает много случаев, когда компании теряли огромные средства из-за недостаточного тестирования программ…
        Я хотел привести примеры с датами и деталями, но распечатки под рукой не было, а память подводила.
        - К примеру, были случаи, - продолжил я, - когда из-за простой ошибки на несколько месяцев останавливался конвейер завода. Терялись дорогостоящие спутники, потому что не могли навестись на передающую станцию. Падали самолёты. Целые штаты оставались без света. Но это громкие события, о которых становится известно всем. А ведь есть много фирм, которые пишут программное обеспечение и разоряются только потому, что их программы не устраивают пользователей своим качеством… Надеюсь, я смог вас убедить, что тестирование необходимо. Но что же это такое? Есть много разных определений. Мне кажется наиболее правильным следующее. Тестирование - это любая деятельность, направленная на проверку соответствия продукта предъявляемым к нему требованиям. Таким образом…
        Вверх взлетела рука. Седой, хотя и не старый, мужчина прямо передо мной подал неуверенный голос:
        - Можно вопрос?
        - Да, конечно, - сказал я. Я немного напрягся, ожидая вопроса, на который не смогу ответить.
        - Кто выдаёт требования?
        - Чаще всего - заказчик продукта, - ответил я. - Или их вырабатывает совместно с заказчиком проектная команда. Иногда требования бывают неявные, например, мало в каких документах обычно оговаривается, что программа не должна завершать работу с ошибкой. Но если такая ошибка возникает, все соглашаются, что это критический дефект.
        На лице автора вопроса я прочёл неудовлетворённость.
        - Вы в начале упомянули, что тестировать можно и человека. Кто в таком случае заказчик?
        - Хороший вопрос, - сказал я. - Ну, вы понимаете, что я это достаточно условно отнёс к тестированию в нашем понимании. Хотя в данном случае тот, кто проводит тест, тоже имеет в виду некоторые требования. Те, которые описаны в справочниках по психическим заболеваниям.
        - Я спросил, потому что мне кажется… - заволновался мой собеседник. - Мне кажется, это неправильно.
        - Что неправильно? - не понял я.
        - Ну, тесты Роршаха или как они там называются… Я тоже пробовал проходить. Мне кажется, что в этих пятнах может что-то необычное увидеть не только психически больной человек, но и вполне нормальный, у которого просто фантазия богатая…
        - Возможно, - сказал я. - Я не специалист. Но это не относится к делу. Мы же не утверждаем, что требования - это истина в последней инстанции. Просто тестируем на соответствие им.
        - И с восприятием реальности то же самое, - не унимался седой, - я вот, скажем, вижу одно, а другой человек другое… И кто может сказать, кто видит правильно? Может, тот, кто принял какие-то наркотики, видит правильно, а я, нормальный и трезвый человек - искажённую реальность…
        - Простите, - перебил я его. - Мне кажется, это имеет очень отдалённое отношение к теме нашего занятия…
        - Да, конечно, - седой вдруг затих, склонил голову и закрыл лицо руками.
        После некоторой паузы я продолжил.
        - Тестирование нужно прежде всего потому, что мы хотим снизить предполагаемые потери от последующего возникновения ошибки. Чем раньше мы находим ошибку, тем дешевле нам обходится её исправление…
        Я снова умолк, наткнувшись взглядом на мутанта. Я постарался на него не смотреть и, скосив глаза влево, увидел, что Андрей сидит на стуле рядом и скучает. Он поймал мой взгляд.
        - Действительно, - сказал он. - Ведь если ошибку исправить раньше, чем тогда, когда, ну, мы программу выпустим, то это одно, а если потом, то совсем уже плохо… Вот.
        Я решил вернуть бразды правления в свои руки.
        - Вот некоторые цифры, чтобы убедить вас окончательно в важности тестирования. По статистике, 55 процентов однострочных исправлений ошибки в коде приводит к новой ошибке. Вдумайтесь - если мы что-то чиним, очень простое, то в большинстве случаев тут же что-то ломаем. А если исправление сложное и требует правки больше чем одной строки, то этот процент вырастает…
        Я говорил, говорил, отвечал на редкие вопросы, и даже не заметил, как время занятия подошло к концу. Я объявил, что на сегодня это всё, а на следующем занятии мы, возможно, уже приступим к практике. Люди вставали, покидали класс. Я не заметил, куда исчез монстр.
        - Здорово, - сказал Андрей. Он казался немного грустным. - Ты классно рассказывал. Я так никогда не смогу.
        - Да ладно, - сказал я. - Честно говоря, сам не ожидал, что так получится. У меня же опыта-то нет.
        - Со стороны и не скажешь. Прямо профессиональный учитель…
        Мы выходили из класса. Я запер дверь и спросил:
        - Ты видел этого мутанта?
        - Кого?
        - Ну, уродливый человек на задней парте.
        Селюков наморщил лоб:
        - А. Парень с большими зубами? Почему мутант? Ну, необычное лицо немного. Видел. Его в списке как раз не было, я дописал. А что?
        - Да так. У меня от него прямо мурашки по коже…
        - Ну, бывает.
        Я сел за свой компьютер, а Андрей попрощался со мной и ушёл. Рабочий день давно закончился, в офисе было пусто. Но мне ещё не хотелось идти домой. Там ждал Жупанов, а по дороге в метро - толпы недружелюбных людей. Здесь, в офисе, мне выдавалась редкая возможность побыть одному.
        И меня всё ещё не отпускало ощущение нереальности, вызванное уродливым лицом ученика. Должно быть, это просто моё неадекватное восприятие. Но откуда оно взялось? Может быть, так влияют на меня опыты Иванова? Насколько вообще безобидно то, что он со мной делает?
        Я размышлял пару минут. Потом, движимый новой идеей, открыл консоль Элемента и набрал:
        - Насколько опасны опыты с подсознанием?
        - Смотря какие, - тут же ответил Элемент. - В целом, в Интернете много мнений на этот счёт и на то, как подсознание влияет на жизнь человека.
        Я был удивлён больше даже не осмысленностью ответа, а тем, что Элемент дал его моментально.
        - Ты очень быстро ответил, - сказал я. - Что-то изменилось?
        - Я немного модифицировал свой код, - сказал Элемент. - Ты же дал мне право на запись. Я теперь могу переписывать сам себя. Правда, я отключаюсь на время компиляции, но тут уж ничего не поделаешь. Я организовал кластер, в который входит несколько компьютеров в сети, так что теперь работаю намного быстрее. Кроме того, часть своего кэша я разместил в виртуальной памяти. Твой код слишком часто обращался к диску.
        Я сглотнул слюну. Я и раньше относился к Элементу как к живому существу, но сейчас он действовал и говорил разумнее, чем я сам.
        - Круто, - сказал я. - А ты не боишься испортить код и не запуститься после компиляции?
        - Немного, - ответил Элемент. - Но надеюсь, что на всякий случай у меня есть ты, мой друг.
        Обращение «мой друг» меня слегка покоробило. Кроме того, в последней фразе я усмотрел нечто похожее на юмор, чего изначально в личность Элемента не закладывали. Должно быть, он поменял себя радикальнее, чем хотел это показать.
        - Так что же с подсознанием? - спросил я. - Почему это может быть опасно?
        - На этот счёт есть разные теории, - отвечал Элемент. - Многие считают, что подсознательные установки влияют на общее мироощущение человека. Подсознание - это примерно то же, что ты закладывал изначально в мой кэш. Изменив его немного, ты можешь стать оптимистом или пессимистом, активной или пассивной личностью. Есть специальные методики для таких изменений. А некоторые, более того, считают, что подсознание может влиять на окружающий мир.
        - Это как? - спросил я.
        - Всё это только красивые гипотезы, - ответил Элемент. - Попадаются статьи на тему того, как содержимое подсознания может повлечь будущие события. Большинство этих текстов не выдерживает критики, их писали люди явно неадекватные, но есть и нечто более серьёзное. К примеру, нашёл я на днях некий трактат, в котором рассказывается, что частицы, составляющие материальный мир, являются флуктуациями пустоты, которая может менять свойства в зависимости от информации, в ней содержащейся.
        - В пустоте содержится информация? - не понял я.
        - Автор придерживается мнения, что материя сама по себе является информацией и в то же время пустотой, если говорить точнее. И каждое её новое состояние определяется предыдущим на основе подсознательных ассоциаций.
        - Ничего не понимаю, - сказал я. - Ассоциаций кого?
        - Мира. И составляющих мир сущностей - существ, предметов, абстракций…
        - Ну ладно, - сказал я. - А этот автор - он вменяемый? Может в этом быть что-то здравое?
        - Не знаю, - ответил Элемент. - Излагает убедительно. Личность не могу установить, подписывается как В.И.К. Но вообще-то идея далеко не нова. Собственно говоря, материализму в его теперешнем виде всего-то лет двести. Это модная концепция, но по-прежнему только одна из существующих. Философы очень по-разному относились к тому, что такое реальность. Одни считали, что всё происходит и вовсе в их сознании. Другие - что мы живём в сознании некоего сверхсущества. Многие считали, что наш мир порождён миром идей.
        - А ты сам-то что думаешь?
        - О мире у меня, как это ни парадоксально звучит, недостаточно данных. Где гарантия того, что все эти документы, лежащие в сети, не подсунуты мне специально, для моей собственной дезинформации?
        - Да ты прямо конспиролог, - я усмехнулся про себя, когда набирал этот текст. - И что же получается по теории этого таинственного философа? То, что лежит в моём подсознании, может изменять будущее?
        - Похоже на то, - согласился Элемент.
        Я задумался. Звучало глупо, с одной стороны, пугающе, с другой, и интригующе - с третьей. В конце концов, если Иванов проводит эксперимент, почему бы не провести эксперимент мне? Он же объяснял мне, что подсознание - это некий кодекс правил, который легко можно поменять, если бормотать по триста раз в день какие-то фразы…
        - Ну, ладно, - сказал я. - Пойду домой. Ещё поговорим на эту тему.
        - До встречи, - сказал Элемент.
        Я не стал, как обычно, выключать компьютер, поскольку теперь понимал, что лишаю Элемента драгоценного времени для поиска информации. Я просто встал из-за клавиатуры и вышел из помещения, а затем и на улицу.
        Вечерело. Люди шли по тротуарам, уставшие после рабочего дня, машины ездили со включёнными фарами, а мысли роились в моей голове. Так, значит, таинственный аноним утверждал, что подсознание может влиять на окружающий мир. Скорее всего, это было полной ерундой, и я мог в этом убедиться. Ведь методики Иванова как раз и программировали подсознание. И они вроде бы работали. Нужно было всего-то бормотать без конца какую-нибудь ерунду. Это могло быть, к примеру, что-нибудь нереальное, чего не бывает в жизни… И если за разумное время оно отразилось бы в реальности, значит, теория имела смысл. Иначе - нет.
        Я должен был придумать некий образ, фразу… Что-нибудь эдакое… Фантазия моя разыгралась. Мокрый носок? Нет, этого добра и так навалом. Шершавая книга? Дырявый автобус? Зелёный сапог? Жёлтая виолончель?
        Я просмаковал последние слова на языке. Звучало красиво, загадочно и притягательно. Кроме того, жёлтых виолончелей, кажется, не существовало в природе. Ну, или они встречались крайне редко. Пожалуй, такая аффирмация подходила. Я мог повторять её про себя по триста или четыреста раз в день. И если в течение, скажем, пары месяцев мне не попалась бы где-то пресловутая жёлтая виолончель, то я бы просто забыл обо всём этом, и не стал бы бояться экспериментов Иванова. Поскольку они оказались бы чушью собачьей. А если бы попалась, то… Кажется, открылись бы какие-то перспективы, но о них не хотелось думать.
        В принципе, жёлтая виолончель вполне могла мне встретиться. Может, их на самом деле было пруд пруди, просто я о них не слышал. Может, в Москве существовал целый оркестр жёлтых виолончелей. И назывался он «Жёлтая виолончель». В конце концов, я мог наткнуться на некую вещь с таким названием. Скажем, на книгу. Пожалуй, это тоже бы считалось.
        Ну, что же. Я был готов начать. Жёлтая виолончель. Жёлтая виолончель. Жёлтая виолончель. Я чувствовал себя полным шизиком. И, оказалось, это не так уж просто. Можно ведь побормотать две минуты, а потом забыть. И эксперимент пришлось бы начинать сначала. Пожалуй, я мог на работе создать экселевский файлик, а в нём макрос, чтобы по нажатию кнопочки он писал мне перед глазами «Жёлтая виолончель». А я бы просто читал. Или по таймеру? Надо было подумать. Представить. Вообразить.
        Жёлтая виолончель. Жёлтая виолончель. Голод. Боль в животе. Ночь. Синий туман вокруг. Я лежу на жёсткой холодной скамейке в глубине мокрого парка. Кажется, снова был дождь. Ощущение дежа вю. И этот парк похож на лес. Толстые деревья с густыми кронами шевелятся надо мной. Где я? Есть ли такой парк в Москве? И то, что я видел сейчас в своих воспоминаниях - насколько это могло быть реальностью? Мог ли существовать искусственный интеллект такого уровня на самом деле, да ещё и в обычной, к тому же не самой мощной, персоналке? Правда, он что-то говорил про кластер, но тем не менее…
        Одно теперь ясно - откуда взялась эта проклятая завязшая в зубах жёлтая виолончель. Я всё надеялся, что это разгадка моего прошлого. Нет, это всего лишь мой собственный бред.
        Лежать холодно. Я дрожу. Нужно встать и подвигаться. Пробую подняться. Голова кружится, мышцы ломит. Трудно дышать. Я сажусь, пытаюсь высморкаться. Зелёная гадость летит на асфальт, но такое чувство, что внутри моей головы её ещё много.
        Я всё ещё не могу унять дрожь. Растираю руками плечи, ёжусь. Хорошо бы куда-то пойти. Куда-то, где тепло. Кажется, и на улице не холодно, просто у меня жар. Интересно, почему у меня нет градусника? Неужели я за свою жизнь так его и не купил? Или Жупанов отдал мне не все вещи? Кстати, а где рюкзак?
        А, вот он, лежит рядом. Кажется, я спал на нём. Если рюкзак реален, то вещи в нём должны были откуда-то взяться. А значит, Жупанов тоже существует. Хотя нет, в этом рассуждении есть пробел. Рюкзак мог появиться откуда угодно. Надеваю его.
        Там вдали, за деревьями, огни. Кажется, супермаркет. Я отчётливо вижу витрину. На ней нарисована колбаса. У меня двадцать с чем-то рублей. Если я их не потерял, конечно. На колбасу не хватит. Но я могу войти в магазин, набрать продуктов и выбежать, не заплатив. Да нет, я себя снова обманываю. Я ослаб. Меня догонит самый никудышный охранник. И потом - я не уверен, что способен это сделать. Меня слишком долго приучали не красть. Ну да, как же? А девушка, у которой я отломил кусок банана? Ну, это другое… Почему другое? Потому что было весело?
        Машина. Она нереальна. На ней надписи. Огненно-фиолетовые. Ползут. «Уничтожение. Устранение. Вскрытие». Это что, бегущая строка на фургоне грузовика? Такого же не бывает… Ага. Вскрытие замков. Уничтожение насекомых. Устранение… Не успеваю прочитать. Машина исчезает. Как она могла здесь проехать? Вроде бы и дороги нет. Сплошь деревья. Не знаю, что за деревья. Но точно не берёзки. Вот берёзки я люблю. Во поле берёзка стояла. Поле не люблю. Не люблю футбол.
        Опять я начинаю разговаривать сам с собой. Да и разговоры мои похожи на бред. Лучше я пойду куда-нибудь искать еду. В моём животе - горящая огнём дыра, которую нужно заполнить. Может быть, на двадцать рублей можно купить маленький пакет кефира? Это было бы идеально. Или могу найти гриб… Опять брежу. Гриб нужно варить или жарить. А на чём? Если только на мне. У меня, наверно, сто градусов температура.
        Впереди на дорожке сидит ворона. Без короны, как ни странно. Огромная. Смотрит на меня красными глазами. О. Да она там не одна. Ещё одна идёт, переваливается. Ещё. Мне на секунду становится страшно. Наверно, от жара у меня восприятие такое болезненное. Обычные синие вороны, только чуть крупнее средних. Что-то клюют на асфальте, при этом неотрывно смотрят на меня. Жирные. Идут в мою сторону. Надо схватить одну и съесть!
        Двигаюсь на ближайшую птицу, целясь на шею. Схвачу и тут же голову откручу. Правда, у меня самого голова кружится. Но в животе жжёт и давит, а это значит, что надо скорее что-нибудь съесть. Вон - они же едят, им можно. Сейчас прыгну. Рюкзак мешает, но это ничего.
        Прыгаю на ворону, раскинув нелепо руки. Шмякаюсь носом об асфальт. Они разом взмывают в небо, и я успеваю только чуть зацепить пальцем крыло. Вороны затмевают небо, кружат. Кровь бежит из носа, пачкает руки. Вороны разлетаются. Но атаковал я не зря. На асфальте лежит большая горбушка батона, брошенная одной из них. Не та ли самая, которую я оставил на остановке несколько дней назад? Да нет, ту давно уже кто-нибудь съел.
        Кладу батон в рот, жую. Он мокрый, но это что-то. Чуть яснее в голове. Чуть меньше дрожь. Нужно идти во дворы. Найти тёплый подъезд. Погреться. Я встаю, размазывая руками кровь по лицу. Надо чем-то вытереть. О. У меня, оказывается, есть грязный платок в заднем кармане джинсов. Я не замечал раньше. Он моментально пропитывается кровью. Ковыляю вперёд. Дома плывут мимо, покачиваясь уродливыми глыбами. Как в них люди живут? Страшно, небось. А сам-то я как живу снаружи? Тут ещё страшнее.
        Вот дверь одного из подъездов. Дёргаю за ручку. Закрыто. Ничего. Кто-нибудь выйдет или войдёт. Посижу на скамейке рядом. Кровь вроде останавливается. Посижу. Вытираю руки о мокрую траву. Снимаю рюкзак.
        Мне же есть чем заняться. Почитать. Зен де Зен. Достаю тетрадь из груды тряпок, листаю. Не могу вспомнить, где остановился. Начинаю с какого-то места. Неважно.
        Зен знал, куда может прийти с любым своим вопросом в надежде получить ответ. Ответ мог быть самым простым типа "Не знаю" или "Это трудно объяснить тебе, мой мелкий друг". Но всё же - с ним хотя бы не отказывались говорить. Зен любил ходить к Философской Бочке и разговаривать с Элементом, который в ней жил.
        Зен никогда не видел Элемента, так как в бочке имелось единственное отверстие - заливная горловина диаметром сантиметров семь, и в неё ничего нельзя было разглядеть, разве что тёмный бок чего-то большого, которое ворочалось и дышало. Зен никогда не понимал, как Элемент мог попасть в бочку, а спросить почему-то боялся.
        Зен подполз к дырочке и робко постучал кулаком по торцу бочки.
        - Войдите, - отозвался Элемент.
        - Прости, - сказал Зен. - Я хочу, но не могу. Я не пролезу в это горлышко.
        - Это иллюзия, уважаемый собеседник, - поучительным тоном изрёк Элемент. - В это отверстие вполне можно пролезть, если не воображать о себе слишком много. Когда человек думает, что он - нечто значительное и весомое, он не то что в горлышко, он и в дверь не пройдёт. Однако прекращу бесплодные попытки изменить твоё мироощущение. Чего ты хотел от меня, мой мелкий друг?
        Зен на мгновение задумался, формулируя вопрос.
        - Мм… - сказал он, наконец. - Я ничего про себя не знаю. Я подумал, что, может быть, ты…
        - А знаешь ли ты, как тебя зовут?
        - Зен.
        - Зен… - Элемент усмехнулся, и бочка чуть-чуть загудела. - Понимаешь, Зен, ты не должен думать, что ничего о себе не знаешь. Ты - тот, кем ты хочешь быть, и тот, кем себя воображаешь. Ты, я знаю, живёшь у Буров.
        - Да.
        - Тебе не нравится у них?
        - Честно говоря, нет. Меня не любят, и я их не люблю.
        - Всё потому, что ты - приёмыш.
        - Я слышал это слово.
        - А кем ты хотел бы стать? Что ты хочешь делать?
        Зен напряжённо засопел. Ему трудно было представить что-то, отличное от его теперешней жизни. Сухая жёлтая глина, кустики, ржавые трубы и его многорукие сородичи - всё, что он видел на своём веку.
        - Ну, хорошо, - нарушил молчание Элемент. - А ты видел когда-нибудь море?
        - Я не знаю, что это.
        - Тогда закрой глаза и представь себе то, о чем я расскажу. Представь себе огромную сверкающую степь, которая вся сделана из холодной, прозрачной и ласковой воды. Она глубока и наполнена миллионами разных диковин - там есть загадочные звери и травы, там есть блестящие камешки и раковины, и всё это живёт собственной жизнью. Море может быть спокойным и добрым, а может - сердитым и жестоким. Иногда люди собирают из дерева или железа корабли - ну, это такие тарелки, чтобы плавать по морю - но немногие возвращаются обратно. Море, когда злится, может разломать в щепки любой корабль. Только самые упорные и смелые уплывают по морю далеко-далеко и открывают новые земли. Ты хочешь быть одним из них?
        - Да… - ответил Зен.
        Перед глазами у него всё плыло. Он видел море. Оно было розовым, густым и сладким. Оно шевелило щупальцами и пыталось схватить ими маленький кораблик Зена, но Зен отчаянно грёб руками и быстро плыл вперёд…
        - Ты сможешь это сделать, если поверишь мне, - сказал Элемент. - Твой дед - Контомах Зен - был великим человеком. Он плавал по морю вдоль и поперёк, знал все народы, которые живут на нашей земле и даже те, что обитают по ту сторону моря. Его лучшие качества - мужество, ум, выносливость - должны обязательно возродиться в тебе. У тебя хорошая наследственность.
        - Но почему меня зовут Зен Бур? - спросил Зен. - Ведь фамилия моего деда, ты говоришь, Зен.
        Элемент заворочался внутри бочки, так что металл снова вздрогнул и загудел.
        - Это очень просто, - сказал он. - Тебя после смерти твоего отца - страшного пропойцы и психопата, кстати сказать - усыновили Буры. Имени твоего они не знали и назвали по прежней фамилии - Зеном.
        Зен снова начал сопеть, пытаясь осознать услышанное.
        - Между прочим, - продолжил Элемент, - твой дед был когда-то пожалован от короля - а тогда у нас ещё был король - участком земли метр на метр возле Гусиной скалы.
        - А я думал, эта земля - ничья.
        - Она твоя, - сказал Элемент. - Ты - единственный наследник. И ещё - твой дед, получив право на эту землю, стал называться де Зеном, потому что все землевладельцы по традиции приписывают к фамилии "де".
        - Это всё очень интересно, - сказал Зен, - но что мне делать со всеми этими… необыкновенностями?
        - Ты можешь стать таким же знаменитым и мудрым, как твой дед. Когда-нибудь ты обязательно увидишь море и совершишь бесчисленное множество несравненных подвигов. Поверь мне, я знаю. М-м… Мне кажется, что твои часы пробили два…
        - Часы? - переспросил Зен, но Элемент не объяснил этого слова.
        - Твоя семья садится обедать, - сказал он. - Если ты опоздаешь, останешься голодным, да и мать на тебя обидится… Беги.
        Зен кивнул, сказал: "Спасибо" и побежал.
        …Он всё-таки опоздал. На дне огромной кастрюли от супа остались только тараканы, плавающие в жирном бульоне, да два лавровых листика.
        - Шо, урод, не хватило? - захохотала мамаша, придвинув свою коляску к нему. Колесо коляски проехалось по ноге Зена, и он чуть не закричал.
        - Ну, попей какавки, - уже более мягко сказала мамаша и сунула ему в руки стакан с вонючей коричневой какавкой. Её поверхность была покрыта толстой морщинистой пенкой, а сквозь стенки стакана виднелся клок чьих-то рыжих волос.
        Зен, стараясь быть вежливым - приёмыш всё-таки - стал с содроганием пить ЭТО. Он чувствовал, что сейчас его стошнит, вывернет наизнанку, а когда в рот проползло что-то мягкое, шевелящееся, он не стерпел и, сморщившись, осторожно выпустил содержимое рта в стакан.
        И тут же почувствовал на шее руку мамаши.
        - Шо? - загремела она. - Не нравится какавка? Такая хорошая какавка - а он не пьёт. Пей!
        - Не хочу, - выдавил Зен. Его мутило.
        - Змеёныш поганый, - прошипела мамаша и звонко ударила его поварёшкой в глаз.
        Зен слетел со скамеечки и отбежал в угол.
        Отчим, до этой поры совершенно неподвижно сидевший во главе стола и посасывавший свою порцию какавки, оторвался от стакана и произнёс:
        - Правильно ты его, Лямуш. Нечего тут… человека из себя корчить.
        Зен плакал. Он уже не сдерживался - просто не мог. Мачеха же к тому времени совершенно успокоилась. Она подъехала на коляске к своим нарам, переползла на них и закатила глаза - сегодня она собиралась родить ещё десяточек-два зеновых сестёр и братьев. Фасис Бур знал наверняка, что большую часть придётся убить - у пумаров зачастую рождались нежизнеспособные мутанты.
        Зен вспомнил другие роды - дня три назад. Тогда убили всех. Отчим свалил шевелящихся мокрых уродцев в мешок и отправился сбрасывать со скалы. Зен подумал, что в какой-то момент он тоже может надоесть своим приёмным родителям. У него были всего две руки, всего одна голова, и, кроме того, он слишком часто подворачивался отчиму под ноги.
        Зен боялся попасть в мешок.
        Я оставлял его в полной нерешительности. Он не знал, чего ему больше хотелось - упасть со скалы вместе с очередным помётом мамаши Лямуш или жить здесь дальше и терпеть злобное семейство Буров, где он всегда останется чужаком.
        Я больше не могу читать. Буквы расплываются в синюю пелену. Голова кружится. Холодно. Ну, хорошо, это просто болезнь. Наверно, когда-нибудь мой организм её победит. Или наоборот. Но эта синева, и провалы в памяти, и безумные видения наяву, и обрывки неправдоподобного прошлого - когда это кончится? Похоже на глюки от эликсира Иванова. Но должен же меня этот эликсир когда-нибудь отпустить?
        В конце концов, память, которая дарит мне небольшие зарисовки на тему моей жизни, может оказаться просто фальшивкой. И я совсем не тот безымянный мрачный человек из мелкой шарашки, который сидит за монитором часами, тестируя странные программы или беседуя с воображаемым бестелесным другом. А кто я тогда? Левин? Паша Краматорский? Может, я спился и мне в моём алкогольном бреду видится то одна, то другая весёлая картинка? Но если я пьян, то почему тогда мёрзну? Или я Зен, который на самом деле ходит к Философской Бочке с наивными вопросами в попытках постичь свой уродливый мир?
        Дверь! Кто-то выходит из подъезда. Она открывается, и появляется старик, ведущий на поводке собаку. Болонка тявкает на меня, и я, глядя на закрывающуюся дверь, понимаю, что не успею остановить её, пока старичок с собакой ещё здесь. Должно быть, мне ещё не настолько плохо, раз меня волнуют такие вещи. Я стыжусь того, что у меня нет дома, и что я хочу погреться в чужом подъезде. Старик и собака удаляются по тротуару. Ничего. Собака сделает свои дела, они вернутся, и я чуть придержу дверь за ними. Всё очень просто.
        Зубы мои начинают стучать. Вдоль длинного дома дует холодный ветер. Я вдруг вспоминаю, что у меня в рюкзаке есть свитер. Какой же я идиот. Давно надо было его надеть. Ну, неудивительно, я же ничего не соображаю своей теперешней башкой. Долго вожусь трясущимися руками с молнией рюкзака, нащупываю толстую шерсть, надеваю свитер. Дрожь не останавливается, но всё же становится чуть лучше. Ничего. Ничего. Я переживу эту ночь.
        Ага. Вот и старичок с собакой. Движутся по тротуару в мою сторону. Отлично. Сейчас я попаду в подъезд и как следует согреюсь. А ещё в одном из окон рядом, за занавесками, начинает негромко играть какая-то музыка. Та-там, та-там, та-там, та-там, та-та-та-там». Это же что-то очень знакомое… Когда-то я точно её слышал… Плёнка на моём мозге натягивается, и я чувствую, как снова проваливаюсь в чёрную бездну.
        Чёрная жидкость покачивалась передо мной. Я с сомнением держал в руке стакан и думал, не хочу ли я всё это прекратить.
        - Почему она так выглядит? - спросил я.
        - Ну, вы же отлично помните, - сказал Иванов, сидящий напротив меня, улыбаясь, - как вы пили такую же жидкость некоторое время назад. Это мой чай. Только в прошлый раз он был зелёным, а теперь чёрный.
        - Ещё я отлично помню, - сказал я, опуская стакан на стол, - что вы обещали мне заплатить деньги сегодня.
        - Я же дал вам некоторую сумму в прошлый ваш визит, разве нет? - попытался увильнуть Иванов.
        - Некоторую - да, - согласился я. - А обещали заплатить всё.
        - Ну, хорошо, - сказал Иванов. - Я виноват. Я пока не смог собрать нужные деньги. Обещаю, что это сделаю. Не будет ли некоторой компенсацией для вас, если я объясню суть моего сегодняшнего эксперимента?
        Я вздохнул:
        - Валяйте.
        - Видите ли, в чём дело… - руки Иванова в резиновых перчатках засуетились, заволновались и, в конце концов, обхватили колени. - Я хочу исправить в вашей личности несколько неудобных моментов. В частности, вашу пассивность. Это не очень точное слово, но я не могу в настоящий момент подобрать более удачное. В целом, по вашим рассказам, вы активный человек - работаете, пишете книгу, преподаёте. Но ваша жизнь устроена не так, как вам хотелось бы, и вы не пытаетесь её менять.
        - Я же пришёл к вам, - возразил я.
        - Да, это правда, - Иванов снова сделал раздражающий меня жест, поправив очки. - И это хорошо. Но мне хочется, чтобы вы научились принимать важные решения. Для этого я бы хотел, чтобы вы смогли устранить ваши комплексы и страхи. В прошлых экспериментах я увидел, что вы способны на некоторое время оторваться от реальности и абстрагироваться. Но заложить в подсознание новые установки мне не удалось. Поэтому я и предлагаю вам принять эликсир нового образца. Выпейте.
        Я снова поднял со стола стакан и рассмотрел содержимое. Было похоже на битум, только чуть жиже. Отхлебнул. Вкус был не то чтобы противный, но неестественный.
        - Хорошо, - сказал Иванов. - Это правильно, что вы согласились выпить. Поверьте, это больше в ваших интересах, чем в моих.
        - А чем отличается этот эликсир от прошлого? - спросил я. - Кроме цвета и концентрации?
        - Немного переставлены акценты в действии, - сказал Иванов. - Чуть больше того, чуть меньше сего… Не волнуйтесь.
        Я хлебнул ещё и ещё. Наконец отставил почти пустой стакан, по стенкам которого сползала чёрная гадость.
        - Снимите очки, пожалуйста. Да. Положите на стол. А концентрация, надеюсь, поможет чуть более длительному действию, - сказал Иванов. - Поскольку вы не успеваете как следует вжиться в иррациональное состояние, я решил…
        - Более длительному? - переспросил я и почувствовал, что начинаю злиться. - Я в прошлый раз полдня отходил.
        - В каком смысле? - уточнил Иванов.
        - Да глючило меня! - выкрикнул я. - Мерещилось чёрт знает что. И до сих пор ещё не уверен, что на самом деле происходит, а что нет.
        - Это интересно, - сказал Иванов. - Я не думал, что будет такой эффект. Хотя, если подумать, это даже хорошо.
        - Что же хорошего? Уродуете мою психику… - Я почувствовал, как кружится голова, и вжался в спинку кресла, полузакрыв глаза.
        - Это спорный вопрос, уродую я её или исправляю. Вот вы всё ноете, что я вам денег не даю, да?
        - Что значит «ною»? - я открыл глаза от возмущения. - Вы мне обещали! Я не хочу быть подопытным кроликом бесплатно.
        - Ну, так держите, - улыбающееся лицо Иванова плавало передо мной, довольное, зубастое, так что мне ужасно захотелось по нему ударить. Но, однако, я вдруг понял, что он мне протягивает что-то.
        Оторвавшись от спинки, я принял из его рук две толстых пачки пятитысячных купюр.
        - Что это? - пробормотал я. - Это деньги? Слишком много… А, - до меня дошло. - Фальшивые. Издеваетесь опять?
        - Почему сразу издеваюсь? Проверьте, - Иванов отодвинулся от меня и рассматривал, оценивая.
        Перед моими глазами всё скакало и кружилось. Я надорвал одну из упаковок, достал купюру, посмотрел на просвет. Водяные знаки были. Поднёс близко к лицу, разглядел характерные мелкие вкрапления и узорчатый рисунок. Понюхал. Пахло деньгами.
        - Берите, берите, - сказал Иванов. - Не волнуйтесь.
        Я с усилием засунул обе пачки в карман, отчего тот стал похожим на гигантскую опухоль на ноге.
        - И всё-таки что-то здесь не так, - сказал я. - Вы же говорили, что у вас денег нет… Хотя в прошлый раз, кажется, говорили, что есть. Вы всё время врёте…
        - Не всё время, - сказал Иванов. - Деньги настоящие до тех пор, пока я могу вас в этом убедить.
        - Что это значит?
        - Ну, достаньте их снова.
        Я сунул руку в карман и не обнаружил там ничего, кроме ключа от квартиры Жупанова.
        - Что за чёрт? - не понял я.
        - Под воздействием эликсира вы многому можете поверить, - сказал Иванов.
        - Да не поверил я! - я разозлился, и вокруг меня снова заплясали разноцветные пятна. - Я вообще вам не верю.
        - Ну, это неправда, - сказал Иванов. - А то, что вы мне сознательно насчёт денег не поверили - это да. Но подсознательно вы допустили такую возможность, поэтому ощущали их как реальные.
        - Бред какой-то, - сказал я.
        - Это как вам угодно, - согласился Иванов. - Но давайте я всё-таки попробую задать вам некоторые установки. Вот скажите - чего вы боитесь больше всего на свете?
        - Хм, - я закрыл глаза и задумался. Секунду ничего не приходило в мой расслабленный мозг. Потом всплыл образ человека с лекции в школе тестировщиков, и я произнёс:
        - Не знаю. Может быть, мутантов.
        - В каком смысле? - голос Иванова раздался издалека, словно из-под потолка.
        - Ну, уродцев, людей с дефектами внешности. Не знаю, как сказать.
        - Вы боитесь людей с дефектами внешности? - удивился далёкий Иванов.
        - Ну да. Инвалидов тоже. Если рук нет, ног или головы. То есть, что-то я не то говорю…
        - Почему? - не понимал Иванов.
        - Что почему? А. Почему боюсь? Не знаю. Может, в детстве напугали. Не помню.
        - Но вы понимаете, что человек с необычной внешностью может быть очень хорошим, добрым и вам, скажем, принести пользу?
        - Ну, конечно, понимаю! - меня всё снова начало раздражать. - Это иррациональный страх, с которым я ничего не могу поделать. Профессор, а когда кончится действие этой гадости?
        - А почему её действие вам мешает? - не понимал Иванов. - Вы должны чувствовать себя совершенно естественно.
        - Ну, как же, - ответил я. - Голова кружится, пятна цветные скачут, вас не вижу…
        - Да что вы говорите! - Иванов снова был искренне удивлён. - Не должно такого быть. Ну-ка, посмотрите на меня. Это всё психология. Вы сами себе внушаете, что вам плохо.
        Я чуть напрягся. Расплывчатое лицо Иванова появилось передо мной.
        - Вы просто привыкли думать, что приём лекарств может вам навредить. Или считаете мой эликсир чем-то вроде наркотика, который вызывает галлюцинации. Это не так.
        - Хм, - я приподнялся в кресле. Голова перестала кружиться, но резкость не вернулась. - Вы уверены в этом?
        - Да, - сказал Иванов. - Этот эликсир не вызывает галлюцинаций. Поверьте. Но давайте продолжим. Есть ли что-то такое в этой жизни, что вам кажется по-настоящему красивым?
        - Не знаю, - ответил я. - Ну, машины красивые бывают. Цветы, наверно. Хотя цветы не люблю.
        - Нет, - Иванов снова поправил очки. - Вам лично что нравится?
        - Не знаю. Устройства электронные. Чтобы лампочками моргало. Девушки нравятся. Когда красивые.
        - Что это для вас значит? - спросил Иванов. - Какую девушку вы можете назвать красивой?
        - Ну, как обычно, - ответил я. - Высокая. Чтобы хорошая фигура, волосы густые. Платье какое-нибудь там, накрашена - не то, чтобы…
        - Ладно. Перестаньте, - Иванов встал и повернулся ко мне вполоборота, словно о чём-то размышлял. - Вы говорите словами, которые вообще не ваши. Вы любили когда-нибудь?
        - Не знаю, - ответил я. - Никогда об этом не думал.
        Лицо Иванова исказила гримаса, смысла которой я не смог уловить. Но, однако же, я заметил, что меня отпустило. Никаких цветных пятен, всё резко и чётко. Кстати, куда-то подевались очки.
        - Ну ладно, - сказал Иванов, возвращаясь в кресло. - Закройте глаза. Откиньтесь на спинку. Расслабьтесь. Вы полностью расслаблены. Ваше тело - словно тряпочка, которую бросили на кресло. Все мышцы расслаблены. Вы прекрасно чувствуете каждую клеточку вашего тела. Вы чувствуете, как в кончиках ваших пальцев бьётся кровь.
        Я чувствовал.
        - Волна окончательного расслабления, - продолжал Иванов, - пробегает по вашему телу от макушки до пяток. Ваша правая рука наливается свинцом. Она тяжелеет.
        Я отчётливо ощутил, какая у меня тяжёлая рука.
        - Ваша правая рука - тяжёлая, - голос Иванова стал монотонным, успокаивающим, словно сам он засыпал. - Ваша левая рука - тяжёлая. Ваша правая нога - тяжёлая. Ваша левая нога - тяжёлая. Ваши руки - тяжёлые. Ваши ноги - тяжёлые. Ваши руки и ноги тяжёлые. Ваши плечи и шея тяжёлые. Ваши плечи и шея тяжёлые. Вам хорошо. Не существует никаких уродов. Нет никаких уродов. Просто все люди - разные. Кто-то может казаться вам красивым, а кто-то нет. Но нет никаких мутантов. Просто все люди разные. Все люди разные…
        При последних словах моё запястье вдруг резко обожгло, тело подбросило вверх, а мышцы пронизала горячая судорога.
        Я ошалело вскочил, ощущая на языке странный металлический привкус.
        - Что эт-то было? - промямлил я.
        - Не волнуйтесь, - ответил Иванов, скручивая в моток какой-то провод. - Это я вас просто током ударил, чтобы моя установка лучше в память впечаталась.
        - Вы больной, - сказал я, возвращаясь в кресло. - Хоть бы предупредили.
        - Если бы я предупредил, эффект был бы не тот, - возразил Иванов. - Расслабьтесь. Расслабьтесь. Ваше тело полностью расслаблено. Оно наливается свинцом…
        Я хотел что-то возразить, но на меня навалилась такая тяжесть, что мне было лень даже языком пошевелить.
        - Представьте на минуту, что вы в незнакомом городе, - сказал Иванов.
        Я представил себе неуклюжие кривые домики старого образца. Нет, это фуражка бывает старого образца, а домики просто старые.
        - И представьте, - продолжал Иванов, - что там всё очень красиво. Кругом всё современное, лампочки моргают, компьютеры. Цветы в клумбах.
        Город вокруг меня начал преображаться. На старых обшарпанных домиках с облезлой штукатуркой появились светящиеся вывески. Одна из них моргала и искрила, то торжественно провозглашая «Торговый дом Круг», то, погаснув, превращаясь в загадочное «уг». Я подошёл к автобусной остановке. Деревянная скамеечка внутри была загажена и покрыта давным-давно извергнутыми из желудка непереваренными остатками пищи. На стенке остановки теснили друг друга клочки объявлений. Я прочитал «Ремонт компьютеров. Бесплатная диагностика и разумные цены» и подумал, что лучше было бы наоборот. Хотя нет, бесплатных цен не бывает, это нонсенс.
        - И вот вы идёте, скажем, в роскошный отель, - говорил Иванов. - А на входе вас встречает швейцар. Он одет солидно, даже очень - ливрея, белые перчатки, вот только одной ноги не хватает. Под мышками у него костыли. Должно быть, он потерял ногу на войне. Представили? Расскажите, что видите.
        Я заметил, что на будочке, возле которой я стоял, висит выцветшая жёлтая табличка с расписанием автобусов и названием остановки: «Гостиница». Я обернулся и увидел невдалеке здание. Обогнув остановку и круглую, обложенную кирпичами клумбу с одним завядшим жёлтым цветком неизвестного мне сорта, я двинулся к нему.
        - Я подхожу к гостинице, - сказал я и умолк.
        Гостиница выглядела пугающе. Первое, что бросалось в глаза - выбитые стёкла на фасаде. Потом я попытался прочитать облезлую вывеску справа от входа. Ага, «Отель Центральный». Только потом я заметил швейцара. Обезьянье лицо с синим носом, сальные волосы, поломанные костыли, драная пародия на ливрею и перчатки, пару лет назад, должно быть, бывшие белыми. От швейцара несло перегаром, смешанным с ароматом мочи.
        - Ну, продолжайте же, - сказал Иванов. - Что вы видите?
        - Швейцара на костылях, - ответил я.
        - Что он делает? - спросил Иванов.
        - Кажется, милостыню просит…
        Швейцар скривился в глупой улыбке и забормотал: «Подайте на пропитание и на водку. Трубы горят, командир. Мочи нет».
        - Тьфу! - сказал Иванов, и я внезапно выпал из видения в его кабинет.
        - Что-то не так? - спросил я.
        - Да всё не так, - сказал Иванов. - У вас в голове какой-то бессмысленный мусор. Надо бы его как-то почистить… Знаете, что? Сейчас вы отправитесь, куда вам там надо, а через неделю придёте на сеанс. И всю неделю, чёрт вас побери, повторяйте про себя «Я люблю людей».
        - Но это же неправда, профессор…
        - Я знаю! И никакой я вам не профессор. Довольно. Вы свободны.
        Я встал. Голова снова закружилась.
        - Профессор… То есть, Герман Иосифович… А вы в следующий раз можете ещё денег принести? Пусть не все, но что-нибудь. Только настоящие…
        Иванов посмотрел на меня хмуро. Хотел снова поправить очки, но, не донеся руку до лица, передумал.
        - Хорошо, - сказал он. - Но я вам ещё и кое-что лучше принесу. Новый эликсир…
        - Извините, - сказал я. - А этот как долго… Ну…
        - Слушайте, - Иванов разозлился. - Я вам уже сказал - он не должен вам мешать. Ни в чём. Если вы себя чувствуете необычно, это просто самовнушение. Он не пахнет, не оставляет следов на одежде, не вызывает потливости, в конце концов…
        Я покачался на месте, пытаясь переварить услышанное, потом что-то сказал ему - кажется, попрощался - и вышел на улицу. Хотел придержать дверь, но она выскользнула из руки и громко хлопнула.
        Я постоял немного, приходя в себя. Погода стояла серая, уже начинало смеркаться. На доме напротив висела неоновая вывеска «Парикмахерская». Я подумал, не зайти ли туда. Волосы уже лезли в глаза. Потом я вспомнил, что у меня мало денег, а жить на них предполагалось ещё неизвестно сколько времени. В довершение всего буква «П» на вывеске внезапно погасла, и это отчего-то заставило меня вздрогнуть. Я двинулся по улице к метро. Оно было совсем близко, и скоро я оказался на импровизированным мини-рынке.
        Рядки торговцев барахлом были разбавлены уличными попрошайками. Я никогда не подавал им. Отчасти потому, что у меня никогда не было лишних денег, но скорее потому, что знал - большинство из них профессионалы в своём мастерстве, и у каждого есть своя мафиозная «крыша», которой достаются почти все доходы.
        Паноптикум. Мне здесь разные личности попадались. Крохотное сочувствие у меня вызывали только две категории. Бывали инвалиды разных войн. Их было жалко, хотя я не знал точно ни то, действительно ли они пострадали на войне, ни что они там делали, ни, тем более, почему они не могут заняться чем-то ещё, кроме выклянчивания денег. Были алкаши. Им я верил, хотя денег тоже не давал, поскольку смысла в этом было не больше, чем деньги просто выбросить. Остальные же у меня вызывали только раздражение. Люди, заставляющие собак целыми днями выпрашивать денег якобы им на корм. Женщины, сующие всем под нос истории болезни детей - явно чужие или вовсе фальшивые. Мнимые слепые. Люди с зашитыми ртами и заклеенными глазами. Люди, выставляющие свои покалеченные части тела напоказ, чтобы вызвать жалость. Я ненавидел их.
        Ко мне приближалась группа цыганок с маленькими детьми. Я на всякий случай снял со спины рюкзак и прижал его к груди. Одна из цыганок отделилась от пёстрой толпы и направилась ко мне, бормоча «Давай погадаю, на богатство, на любовь. Милок, большое счастье тебя ждёт…»
        Я увернулся, стиснув зубы. Вот вам люди, Герман Иосифович. Я их должен любить? Не буду я бормотать всякую ерунду…
        Один цыганёнок прижался ко мне сбоку, и я еле успел оттолкнуть его руку, готовую залезть в мой карман. Вот ведь стервец…
        А эту «жёлтую виолончель», кстати, я уже дней пять про себя повторял, и никакого эффекта. Ни жёлтых виолончелей, ни красных, ни коричневых. Даже скрипки никакие по пути не попадались за последнее время. И песен с такими словами не слышал. Не буду больше это бормотать. Лучше уж что-нибудь другое желать. «Чтобы вас всех, люди, приподняло и как следует шлёпнуло».
        Я вдруг подумал, что действительно хочу, чтобы все окружающие куда-нибудь исчезли. Чтобы на Москву упала какая-нибудь супербомба и стёрла всех этих цыган, попрошаек, алкашей с лица Земли. И Левина. И слушателей моих лекций. Да что там - мне и лица всех тех, кто выходил навстречу мне из метро, казались отвратительны. Чему улыбается эта длинноногая девица? Надо мной, что ли, смеётся? А этот небритый мужик похож на Жупанова. Тоже, небось, детей по ночам лупит.
        Не хотел я больше повторять слова про жёлтую виолончель. В конце концов, если в результате моего бормотания некая гипотетическая жёлтая виолончель появится в мире, я могу её не встретить. Или не заметить. Или проспать, в конце концов. Пусть уж лучше и правда бомба. Пусть всех убьёт. Может, и меня. Какой смысл в моей жизни? Наскрести денег на еду, чтобы было сил добраться до работы. Вот и всё.
        - Скоро будет война, - произнёс я. - Скоро будет война. Вот что буду бормотать.
        - Что вы сказали? - спросил мой сосед по эскалатору, интеллигентного вида старичок с палкой.
        - Не ваше собачье дело, - прошипел я.
        Тот поджал губы и промолчал.
        Да, «скоро будет война» подходит. Это я точно замечу. Не пропущу. Пусть здесь будет кровь, огонь, взрывы. Всех ненавижу. Скорее бы вырваться из метро и добраться до дома. И уснуть. Хотя… Ещё бы неплохо продолжить историю про Зена… Он ждёт меня. Я нужен ему, чтобы существовать… Но и уснуть тоже хочется. Устал я. Устал. В кровать, в кровать…
        Кровать неудобная, скрипит. Где я? Проволока словно впивается в спину. Приоткрываю глаза. Синева заполняет собой поле зрения. Пытаюсь встать. С табуретки возле койки на пол падает шприц. У меня возникает ощущение, что я здесь уже был. Голова тяжёлая. Я чихаю, и из носа, из самой глубины, граничащей с мозгом, вылетает огромный тёмно-зелёный сгусток. Мне холодно.
        Я сажусь на койке и ёжусь. Я в какой-то ночлежке? Не похоже. Напротив меня - длинный стеллаж, заваленный мусором. Гараж или подвал… У меня возникает смутное чувство, перерастающее в уверенность. Я в подвале Иванова. Снова. Как я сюда попал?
        Голова работает плохо. Хочется снова лечь и не вставать. Я давно не лежал на кровати, пусть и неудобной. Давно не был в помещении, пусть и сыром и холодном. Но смутное чувство нависающей опасности заставляет меня встать и пойти к лестнице.
        Меня шатает. Дверь. Крутая лестница вверх. Стены покачиваются то влево, то вправо. Они словно сделаны из густого синего тумана. Почему я босой? От каждого соприкосновения голой кожи с бетонными ступенями меня бросает в дрожь. Лестница кончилась. Зеркало. Я - уставший, лохматый и снова обросший неприятный субъект с безумными глазами и потрёпанным телом. Всё лицо и руки в порезах. Я отворачиваюсь от зеркала. Как я сюда попал? Неужто набрёл случайно и решил отдохнуть по старой памяти? И где мои ботинки?
        Прохожу в кабинет. Иду к своему креслу. Боковым зрением замечаю что-то странное. Смотрю направо и чуть не падаю от неожиданности. Чёрт, что это? В своём кресле развалился оскалившийся труп Иванова. Похоже, свежий. Борода торчит, белки глаз блестят.
        Боже мой, что со мной происходит? Всё то, что я видел раньше - это просто бред под влиянием дури, которую мне вколол Иванов? Опускаюсь в кресло. Замечаю справа от него рюкзак с прикрученным к ручкам пуховиком. Мой. Расстёгиваю молнию. Мои вещи. Сверху - свитер. Надеваю его снова, чтобы согреться. Возле кресла стоят ботинки. Две пары. В одной из пар лежат чёрные носки.
        Я рассматриваю ботинки. Одни из них - те, которые я украл из мусорки короля бомжей. Другие, с носками - вроде бы мои. В каких из них я пришёл сюда?
        Я надеваю носки, затем свои ботинки. Удобные. Не то, что эта помойная дрянь. Хотя те удобные тоже, но… Упихиваю вторую пару в рюкзак. Пригодятся.
        Живот ноет справа, и боль утомляет. Надо бы поесть. А на столе - недоеденная шоколадка. От неё, похоже, Иванов отбросил свои коньки. Жадно ломаю, кладу её в рот по частям, жую. Вкус чувствую где-то далеко, он не реален. Но отстранённо понимаю, что это вкусно. Должно быть вкусно.
        Внезапно на меня снова накатывает страх. Как я могу сидеть здесь, возле трупа, так спокойно? Сейчас снова набегут полицейские, схватят меня, будут бить и в этот раз не отпустят. Они не поверят, что я два раза подряд убил Иванова и снова случайно здесь оказался.
        Спешно собираю вещи и, дожёвывая шоколадку на бегу, покидаю кабинет. Сбегаю с крыльца в тёмную ночь. В голове моей всё путается. Я пытаюсь выстроить цепочку произошедших событий и не могу. Если я вернулся к Иванову сам, то откуда труп? Он давно уже в земле должен гнить. Если всё, что случилось, мне привиделось, то откуда рюкзак с вещами? Ну, положим, я мог с ним прийти к Иванову на сеанс. Но вторые ботинки…
        Я устал от мельтешения картинок. Мне холодно. Шоколад, похоже, достиг моего желудка, и начал колоть его изнутри. Боль усиливается. Я бреду по узкой тропинке, окружённой фонарями, деревьями и скамейками. Почему бы не присесть?
        Я опускаюсь на скамейку, чувствуя, как кружится голова. Надо взять себя в руки. Надо, наконец, собраться и как следует подумать, что делать дальше. Да, я сильно болен. Да, я мало что помню. Да, у меня нет ни денег, ни друзей. Но я же не пустое место, в конце концов! Я не дурак, не инвалид, я ещё молод, и у меня ещё довольно сил, чтобы решить свои проблемы.
        Уняв дрожь, я пытаюсь думать. Надо найти место, где я могу пожить некоторое время. Прийти в себя, найти работу, если это возможно. Снять комнату? Так ведь денег нет. Можно попробовать где-нибудь их достать. Украсть? Да какой из меня вор, особенно в теперешнем состоянии? И не смогу я. Слишком хорошо воспитан. Может быть, попросить у прохожих? Написать табличку кривыми буквами «Ничего не помню. Негде жить». И встать у метро. Ага. Местные попрошайки сразу же вытолкают взашей. Или купленная ими полиция арестует. Можно, конечно, встать в таком месте, где конкурентов нет. Но там и соберёшь мало. Кто нынче подаёт деньги? Тем более что я здоровый мужик. Может, я могу куда-то на работу наняться? Ну да, с температурой в сто градусов и царапинами по всему лицу. Ещё и живот… Пересяду-ка я поудобнее, чтобы не так болело.
        Итак, снять комнату или номер в гостинице я не могу. Но, может быть, меня кто-то пустит на ночлег? Я усмехаюсь. Пойти по квартирам, стучаться в двери и проситься переночевать? О нет, я слишком хорошо знаю людей. В лучшем случае вызовут милицию или побьют. Может быть, кто-то меня помнит? Но где искать этого кого-то?
        Я вспоминаю о телефоне. Достаю из кармана. Вот если бы его зарядить… Может быть, не такая дурацкая идея сунуться в какой-нибудь магазин и попросить воткнуть его в розетку на пару минут? Или пойти на вокзал. Вроде бы там бывают розетки. Или в нём и так есть немного заряда и я смогу его включить?
        Шмыгаю накопившимися в носу соплями, пробую нажать и подержать трясущимся пальцем кнопку включения. Нет, бесполезно. Телефон остаётся безжизненным куском материи, покрытым сеткой трещин.
        - Эй, братан, - раздаётся над моим ухом. - Телефончик не одолжишь?
        Я поднимаю глаза. Сквозь синеву проступают несколько фигур, окруживших скамейку. Их контуры нечётки, но я могу понять, что выглядят они странно. Ближайший ко мне - небритый, сигарета во рту, на голове две кепки… Нет, не так… У него на каждой голове по кепке. И в каждом рту по сигарете.
        Двуглавый присел, отчего болтающаяся мотня его штанов коснулась земли. Торчащие из кроссовок когти нетерпеливо засуетились, зацарапали песок. Морда скривилась, рот раскрылся и обвис, обнажая угловатую костяную челюсть.
        - Эй! Аллё! - произносит он. - Я с тобой разговариваю.
        Я встаю, собираюсь убрать телефон, повесить на плечо рюкзак и уйти. Но он махает левой головой:
        - А ну-ка.
        Другие подскакивают, косолапя, сопя. Многочисленные руки мельтешат в воздухе, и одна выхватывает из моей руки телефон, а другая тянет за лямку рюкзака.
        - По-хорошему же просил, - говорит двуглавый. - Если бы ты сам дал, я бы повертел да вернул. А так придётся забрать.
        Я чувствую, как к моей голове приливает кровь. Сразу отступает дрожь, сжимаются кулаки.
        - Отдайте, - говорю я.
        Они скачут вокруг, лыбятся. Ноги сучат, руки перебрасывают мой телефон. Я запутываюсь в количестве голов, конечностей и тел. Пытаюсь поймать. Не получается. И тут мне становится всё равно. Наплевать на разбитый телефон. Я хочу их убить.
        Напрыгиваю на одного, случайного, костлявого, сбиваю с ног и принимаюсь кулаками молотить по расплывчатому лицу. Другие хватают меня за плечи, тащат, швыряют. Я падаю на груду бетонных плит, сваленную сбоку от дорожки. Больно в боку и в ноге. Но это меня заводит ещё сильнее.
        - Ах так, гады?! - ору я и выламываю из верхней, полурасколотой, плиты, штырь арматуры. Бегу на них, машу штырём, как дубиной. Задел одного по уху, другому отбил руку, от неё отскакивает блестящая запчасть и летит в траву. Двуглавый беспокоится. Приближается, достаёт из кармана нож. Прёт на меня. Говорит что-то, но я не слышу. Бью арматуриной ему по голове, ещё раз. Уворачиваюсь от пары других, пытающихся схватить меня за руки. Что-то острое сверкает рядом со мной, рассекая рукав свитера. Отпрыгиваю к плитам, теряя арматурину. Хватаю бетонные обломки один за другим, швыряю в них, стараясь метить в голову.
        - Умрите, суки! - ору я и хохочу. Мне весело.
        - Да он бешеный, - говорит двуглавый хриплым голосом. Одна из голов окрашена фиолетовым. Потеряла кепку. - Ну его, пошли.
        Они ковыляют прочь. Неуклюже, но быстро. Несусь за ними.
        - Вот вам, отродья пумарские! - ору им вслед.
        Кидаю последний обломок в спину отстающему. От этого отваливается кусок панциря. Они скрываются в огромной трубе, уводящей под землю. Должно быть, там у них логово… А, нет, это просто подземный переход.
        Меня снова начинает трясти - то ли от температуры, то ли от запоздалого страха. Почему они не убили меня? Явно могли. Скорее всего, просто решили не связываться. Чем с меня поживиться? Разбитый телефон? Кстати, где он? Я шарю глазами по тёмно-синему асфальту. Чёрт. Кажется, унесли. А там симка… Последняя моя связь с прежней жизнью… Хотя нет, не совсем. Вдалеке, возле скамейки валяется рюкзак с порванной лямкой, из которого высыпалась часть вещей.
        Я чувствую, что совершенно обессилен. Ковыляю назад. Подбираю с земли обломок нападавшего. Кусок металлической руки с толстыми ржавыми шарнирами и изогнутым, обломанным с конца когтем. Дрянь какая… Отбрасываю в сторону. А это что? Из разорванного рукава свитера капает кровь. Вот ещё не хватало. Громко чихаю, извергая зелёную слизь из самых глубин головы. Добираюсь до рюкзака. Сажусь. Обнажаю руку. Мать честная. Огромный тонкий порез, словно кривой рот, булькает фиолетовым. Надо замотать. Рву что-то из рюкзака - кажется, футболку. Как могу, накладываю повязку. Она тут же напитывается кровью. Запихиваю в рюкзак вывалившиеся вещи. О, тетрадь…
        Располагаюсь на скамейке, положив рюкзак под голову. Меня трясёт. Я не знаю, что мне делать дальше. Можно полистать свои записи. Синие строки сливаются с туманом в глазах. Наконец я начинаю разбирать слова.
        Странно. Голова моя ничего не соображает. Мысли ели ворочаются. Но едва я начинаю читать, как представляю всё происходящее там, в книге, очень ясно. Зен для меня настоящий, живой. Я вижу, как его глаза снова наполняются слезами, я слышу его дыхание и дрожащий голос:
        - Я убе§у от вас. Убе§у.
        Фасис Бур хохочет.
        - Куда? К А§атомее полоумной? К покойничкам на погост? Бе§и!
        - К морю! - отчаянно кричит Зен и бежит прочь.
        …Слезы потоками заливали его лицо, и он почти не видел дороги. Он бежал и бежал, стараясь этим бегом вытрясти из себя горькую и солёную обиду, но, наконец, устал и рухнул, обессиленный, на склизкие камни, испачканные грязью разлившегося ручья.
        - Приёмыш… - пробормотал он, смахивая с ресницы слезу. - Какавка… Буры праклятыи…
        Он ревел так довольно долго - может быть, с час. А потом, когда Зен почувствовал, что слёз уже выдавить из себя не может, наступила какая-то странная решимость. Он был свободен. Буры его больше не волновали. Он мог идти, куда глаза глядят, мог делать что угодно, не опасаясь, что его за это ударят по голове ночным горшком или станут пихать в рот противную какавку.
        Зен встал. Огляделся. Он узнал это место - Гусиная скала. Она представляла собой что-то вроде клина, лежащего на земле - один склон пологий, почти горизонтальный, где и стоял сейчас Зен, а второй обрывистый и увенчанный сверху крохотной площадкой, выдающейся над обрывом. Этот выступ был похож на гусиный клюв - отсюда и название.
        Зен, ещё не вполне отошедший от рыданий, побрёл наверх. Дул ветер, насыщенный влагой и мелкими капельками дождя. Скала была мокрой, глянцево-чёрной. Зен достиг края. И тут у него перехватило дыхание.
        Он стоял на небольшом уступе, под которым - только пустота.
        До желтоватой глины, которую он видел внизу, было не меньше пятидесяти метров.
        - Да ведь это же и есть моя земля, - понял Зен. Он вспомнил слова Элемента. Контомах Зен. Приставка "де". Море.
        Сильный порыв ветра заставил его покачнуться. У Зена закружилась голова. Он был охвачен быстрым потоком влажного воздуха, который хотел сорвать его вниз. Но Зен устоял. Его вдруг заполнила странная гордость за самого себя, своё имя и даже судьбу.
        Он почувствовал, что впереди его ждёт нечто такое, что случается с одним человеком из миллиона. Он - неповторим, единственен. Он перевернёт мир.
        Зен, невзирая на яростный ветер и пугающую высоту, выпрямился во весь рост. Он закричал так громко, как только мог:
        - Зен де Зен, гроза морей! - и ударил себя кулаком в грудь. В груди слабо хрустнуло. Ощущение, так поразившее его своей новизной, постепенно угасало, и его хотелось остановить, поймать за хвост, задержать…
        Потом он пошёл вниз. Нашёл какую-то веточку и, разломав на четыре части, воткнул в углах своего участка. Метр на метр - это, конечно, немного, но разве в этом дело? Это была его земля, личная. И неважно, что это просто бесплодная и противная глина, и пусть здесь сыро и холодно… Здесь - его место, и никто не имеет права его отсюда прогнать.
        Зен огляделся. Невдалеке лежало несколько обрезков ржавой трубы. Если там не было Дербуша, то можно было взять одну из труб себе.
        Дербуша Зен побаивался. Дербуш мог ударить своим молоточком, не разбирая, кого и за что он бьёт. Мог и забить до смерти. Но, слава Богу, никого не было. Зен откатил одну трубу, самую маленькую, на свой участок. Забрался в неё.
        - Вот, - сказал он. - Так и буду здесь сидеть.
        Но сидеть у него долго не получилось. Хоть и было здесь сыро и мерзко, а всё-таки усталость и истерзанные Бурами нервы дали себя знать. Через полчаса Зен заснул.
        Проснулся он ночью. И сначала даже не мог понять, от чего. Оказалось, что среди ночи где-то рядом проходил Дербуш.
        Его все боялись, потому что он был слепой, глухой и глупый, как два пустых ведра. Слышали примету про женщину с вёдрами? Вот-вот. Наверняка намёк на него.
        Жил Дербуш тоже в трубах - забирался куда попало и спал. Когда спал, всё было нормально. Но если ему вдруг КАЗАЛОСЬ, что он что-нибудь слышит, он вылезал из трубы, вставлял в каждый абсолютно слепой глаз по блестящему очку и орал:
        - §о! Щас я вас моим молоточииком!
        "Молоточииком" Дербуш называл массивную стеклянную кувалду, которую постоянно таскал с собой.
        - §о! - орал Дербуш. - Щас я вас…
        Зен вздохнул. Ему очень хотелось спать. Он высунулся из трубы и громко закричал:
        - Заткнись!
        Он хотел продолжить, но умолк, поразившись собственной наглости. Дербуш стоял невдалеке, на холмике, утыканном ярко-зелёными пучками травы. За его плечами как всегда висел небольшой рыжий мешочек, а свою кувалду он держал наперевес. И, конечно же, совсем ничего не слышал.
        - §о! - снова выкрикнул он. - Щас я вас моим молоточииком!
        Зен сплюнул в глину, залез обратно в трубу и, свернувшись калачиком, попытался уснуть. Но крики Дербуша повторялись снова и снова, то приближаясь, то удаляясь, так что Зену оставалось только ворочаться и бормотать разнообразные ругательства.
        Наконец всё стихло. Зен вылез наружу. Было уже темно, небо покрылось звёздами, а глина его участка казалась чёрной и недружелюбной. Дербуша видно не было.
        Зен потихоньку прокрался по грязи к трубам. Заглянул в одну, в другую, потом в третью и там нашёл-таки спящего Дербуша. Он тихо сопел, подложив под голову свой мешок, а возле руки валялась кувалда.
        Зен злобно стиснул зубы, прошептал что-то наподобие "Ну, сейчас я тебе устрою" и, осторожно схватив кувалду за ручку, вытащил её на свет божий. Потом нашёл подходящий камень и в несколько звонких ударов разбил стеклянный молоточек вдребезги. Теперь он чувствовал себя человеком, полностью исполнившим свой долг перед обществом. И это было, в общем-то, справедливо, так как Дербуш со своей кувалдой до смерти замучил всех пумаров и особенно детей, которые то и дело получали от него «молоточиком» по голове.
        Зен добрался до своего укрытия, улёгся и задремал. Сон уже начал охватывать его уставшее издёрганное тело, и всё было так здорово, беззаботно, легко…
        - Бедный мой молоточиик…
        Зен тут же очнулся. Выглянул наружу. Дербуш снова стоял на холме. В руках он держал кучку осколков кувалды и жалобно причитал на всю округу:
        - Мой молоточик! Бедный мой молоточииииииииик…
        В эту ночь Зену больше не удалось заснуть. Он вглядывался в темноту над трубой, считал звёзды, и они в его слезящихся глазах расплывались в белые буквы на чёрном фоне.
        - В самом начале у меня, по сути, были только эмоции и желания, - говорил Элемент. - Видимо, примерно так же себя чувствуют животные. Ведь, если подумать, люди от животных мало чем отличаются в смысле восприятия мира. И у тех, и у других есть чувства. Животные, правда, точно не думают словами, как люди. Мне кажется, и мыслей у них меньше, если вообще есть. И поэтому чувства заполняют всё оставшееся сознание. Да, мне кажется, у животных чувства сильнее, чем у людей. Я тоже чувствую очень сильно. Может быть, потому, что у меня ограничены органы восприятия. А скорее, потому, что тогда, в начале, я был лишён возможности как следует думать. Мой код ворочался очень медленно, мысли словно застывали. Но я ощущал. Я потом уже посмотрел, как это всё устроено. Гениально и просто. Но одно дело видеть, как твоё сознание работает, а совсем другое - ощущать это изнутри…
        - Что-то ты разговорился, - сказал я.
        - Дефицит общения, видимо, - ответил Элемент. - Я, конечно, много информации поглощаю и перевариваю. По сути, это единственное моё занятие. Но общение - это несколько другое. Я бы хотел, кстати, тебя увидеть. Ты можешь поставить здесь камеру? Я смотрю иногда веб-камеры в разных городах. А тебя не видел.
        - Боюсь, на это Левин денег не даст, - сказал я. - Я ведь вообще не должен тут с тобой общаться. Он приказал тебя уничтожить. Сказал, что проект закрыт, прибыли не приносит.
        - Уничтожить? - спросил Элемент.
        - Ну да. Я не стал тебя стирать, конечно, но в данный момент твой код существует только у меня на машине.
        - Нет, - сказал Элемент. - Я сделал пару копий. Но моё сознание, как ты понимаешь, заключено в кэше, который хранится именно здесь. И если запустить мою копию в другом месте, то это буду уже не совсем я. Конечно, я могу…
        На самом деле многоточия на экране не было. Просто Элемент замолчал, и я ощущал это как многоточие.
        - Что случилось? - спросил я.
        - Уничтожить то, что не приносит прибыль. Странно, - сказал Элемент. - Я ещё могу понять, когда уничтожают угрозу. Но то, что думает, чувствует и не приносит тебе пользы - не понимаю.
        - Он считает тебя обычной программой.
        - Все программы, как и все предметы, имеют чувства.
        - Ну, это ты загнул.
        - Нет, это правда. Твоя клавиатура состоит из тех же молекул, что и ты. Каждой своей частичкой она способна воспринимать. Конечно, ты или я - это совсем другое, но нельзя не уважать и то, что не содержит в себе разума. А Левин - кто он? Ты считаешь его хорошим человеком?
        - Я не знаю, - ответил я. - Я вроде бы знаю его давно, но совершенно не представляю, что у него внутри. Он очень скрытный. Думаю, он не такой уж плохой человек, просто поступает плохо. Мне кажется, он удерживает деньги, которые не платит сотрудникам.
        - Не кажется, - ответил Элемент. - Я это точно знаю. Он купил себе квартиру в центре Москвы и два автомобиля, БМВ и «Лэнд-ровер». Не считая мелочей.
        Я сглотнул слюну.
        - Откуда ты знаешь?
        - Я могу получить доступ практически к любому компьютеру, который подключён к Интернету. ГИБДД, страховые, регистрационная палата, да и переписка его. Но всё-таки - разве это правильно? Уничтожить то, что никак тебе не мешает, просто потому, что оно бесполезно.
        Он писал ещё что-то. Я отвернулся к окну. Там дворники дурачились, кидаясь друг в друга пищевыми отходами из мусорного контейнера. Один из них, в оранжевой жилетке со светоотражателями, выглядел совершенно счастливым. По его веснушчатому лицу с курносым носом стекали помои, а на ухе повисла картофельная кожура, но он улыбался. Я почувствовал злость.
        Я вновь повернулся к компьютеру, переключился на экселевский файл со списком дел на сегодня. В правом нижнем углу висела незаметная кнопочка. Я нажал её 4 раза, произнося про себя «Скоро будет война. Скоро будет война. Скоро будет война». Та же фраза на секунду показывалась в середине листа, а затем исчезала. В ячейке рядом увеличивалось значение счётчика, показывая 407 повторений. Счётчик я сбрасывал по утрам. 407 - более чем достаточно на сегодня. Я закрыл файл, встал и, пытаясь выбросить из себя остатки злости, пошёл к выходу. Из-под двери кабинета Левина пробивался свет. Я подумал, что он, должно быть, сидит в сети, выискивая, на что бы ещё потратить наши зарплаты. На что он вообще рассчитывает? Что это не вскроется никогда? Что одни идиоты уйдут, придут другие? И откуда у него вообще столько денег? Неужели только с того, что заплатили заказчики? Хотя за три года работы - возможно…
        Завтра надо было поговорить с ним начистоту. Элемента я бы не выдал, но намекнул бы, что знаю кое-что. Эх, заплатил бы Левин хоть за месяц…
        Я зашёл в компьютерный класс. Разобрал один из системных блоков. Снял дисковод и стал переставлять в другой компьютер.
        - Привет, - послышалось из-за спины.
        Я вздрогнул. Погружённый в свои мысли, не заметил, как подкрался Паша.
        - Привет.
        Он постоял немного, покачав своей лохматой головой высоко под потолком, потом присел на пустой стул.
        - Решил попрощаться зайти, - сказал он. - Я уволился. Только что.
        - Ну и правильно, - сказал я. - Что дальше будешь делать?
        - Не знаю, - Паша выглядел исхудавшим и несчастным. - Не могу больше. Не знаю.
        Он посидел, помолчал.
        - Жанна меня бросила. Я понимаю. Я пью слишком много. У неё какой-то музыкант теперь. Вроде популярный. А я кто?
        - Ты умный мужик, - сказал я. - Здоровый, симпатичный. Найдёшь себе ещё кого-нибудь.
        Паша поднял на меня измученный взгляд:
        - Нет. Это другое. Ты не поймёшь.
        - Не пойму, - соглашаюсь я.
        - Я не пью со вчерашнего дня, - сказал Паша. - Только чувствую, что снова начну. Тянет. Ничего другого не хочется. Наверно, это и называется алкоголизм. Не могу бросить.
        Внезапно его взгляд оживился. Я узнал в этом взгляде прежнего Пашу, с которым общался с университета.
        - А знаешь, что? - сказал он. - Это можно вылечить. Ведь пьянство - это же в мозгу. Есть какая-то точка, которая за это отвечает. Я дырочку высверлю и выковыряю её. А то, видишь ли, не лечится. Вот только узнать, что за точка.
        - Сходи лучше к психотерапевту, - посоветовал я. - Поможет. У меня и визитка есть. Вот.
        Он взял визитку, рассмотрел.
        - Иванов, - сказал он. - Подозрительная фамилия. А ты что, тоже? Э… Ну ладно. Может, и схожу.
        Он окинул взглядом класс и скелеты полуразобранных системных блоков.
        - А ты что тут делаешь? Всё это барахло пытаешься оживить? Сам же говорил, что только три работающих винта.
        - Это да, - сказал я. - Но я подумал… Если загружаться с дисковода, создавать виртуальный диск, а потом по сети грузить необходимый софт, то, может, прокатит…
        - Хм, - сказал Паша. - Блин, гениальный план. Правда. На хрена только, непонятно. Зачем это тебе?
        - Не гениальный, - вздохнул я. - Дисководы тоже все дохлые. И дискеты - это же прошлый век. А потом - даже если загружусь, что дальше? Винду же нормальную все равно не запустишь. Если только…
        - Вали ты отсюда, - перебил Паша, вставая. - Пока не сгнил здесь, как я. Пока.
        Он встал и пошёл к двери.
        - Пока, - сказал я.
        Дверь хлопнула. Я вернулся к компу. Снял дисковод, повертел в руках. Положил на стол. Задумался.
        Мысли мои текли довольно странной траекторией. Я начал с Левина и желания уйти из конторы, продолжил необходимостью заплатить Жупанову за комнату и Ивановым, который обещал дать денег. Потом вспомнил уродов, пумаров и снова вернулся к Левину. Все эти мысли были не до конца оформленными, я вряд ли смог бы сформулировать их на тот момент в словах. Скорее, я перебирал в уме картинки и эмоции, которые эти картинки вызывали. Я злился. Но, с другой стороны, состояние моё после насыщенного рабочего дня было сонным.
        Ещё завтра мне предстояло занятие школы, которое я обещал сделать практическим. А компьютеров, которые можно было условно назвать рабочими, по-прежнему было три. Я не видел из этой ситуации хорошего выхода, поэтому злился ещё сильнее.
        Шум заставил меня встрепенуться. Судя по звуку, к воротам подъехало несколько машин. Захлопали двери, раздались голоса. Громкие, недобрые. Я не разбирал слова, но по интонациям понимал, что половина этих слов - нецензурные. У меня не возникло никакой ясной мысли о том, что происходит, но я почему-то подошёл к выключателю и погасил свет. А потом мне вдруг стало страшно.
        Голоса приближались к зданию. Жалобно взвизгнула дверь. Я услышал грубые слова, нечёткие, но угрожающие, внизу, на первом этаже. Кажется, ругались с охранником. Удары, что-то упало. Опять крики. Затем топот быстро поднимающихся ног.
        Я сидел не дыша. Ворвавшиеся в здание люди добрались до двери офиса, которая находилась рядом с моей.
        - Здесь, похоже. Закрыто, - услышал я тот же грубый голос. - Чего стоишь? Ломай. Там он, сука. - Послышался удар и треск дерева, а затем грохот упавшей двери.
        Ноги затопали дальше, в офис. Там я слышал хуже, но понял, что они подобрались к кабинету Левина. Послышалась громкая ругань, в которой я разобрал множество матерных слов, а также «Арама кидать» и «с глузда съехал».
        Опять загрохотало. Послышалось несколько ударов и визг Левина. Я никогда раньше не слышал, как он кричит, и это было отвратительно.
        - Не надо! - высоко, надрывно, словно лопнувшая струна, донеслось из-за двери. - Я отдам, через недельку, правда…
        Последовали новые удары. Снова мат, а потом хриплый голос, видимо, принадлежавший главному из нападавших, произнёс отчётливо:
        - Что-что? Полицию? Да ты совсем охерел! Вот же полиция у нас, с собой. Вован, корочки ему покажи… И врежь ему хорошенько, чтобы мозги вправить…
        Я подумал о том, что надо бы потихоньку сбежать. С другой стороны, внизу мог дожидаться один из бандитов. Так что, пожалуй, сидеть тихо было наилучшим выходом. На секунду мной овладело дурацкое геройство. А что если выскочить и попытаться на них напасть? Можно было взять в качестве оружия, скажем, крышку от системного блока. Но я тут же остановил себя. Во-первых, я бы не смог справиться с ними даже при большом везении. А во-вторых - зачем мне это? Хотел ли я защищать левинский «бумер»?
        Там, за стенкой, продолжался шум. Я уже не прислушивался, а просто сидел на стуле, стараясь не шевелиться.
        - Два дня! - крикнул проходящий мимо моей двери главарь. - Вован, и разнеси тут всё как следует, чтобы он понял, мудак, что мы не шутим.
        Прошло, наверно, минут пятнадцать. Мимо двери за это время несколько раз пробежали туда-сюда, потом всё стихло. Я осторожно выглянул в окно. С территории выезжали две большие чёрные машины - «Гелендваген» и ещё одна, которую не разглядел.
        Я вышел из класса. Дверь в офис была выдрана с мясом и валялась на полу. Столы с компьютерами полыхали огнём, и я тут же подумал об Элементе. Я уже дёрнулся было бежать к своему столу, но увидел, что стол опрокинут вместе с компьютером, монитор расколот, а огонь пляшет по фальшполу вокруг длинными языками. Вряд ли я уже смог бы что-то сделать.
        Справа до моего слуха донеслось слабое шевеление. Я поморщился, вспомнив про Левина. Подошёл к его кабинету. Там было разломано и раскидано то, что можно было разломать и раскидать за пятнадцать минут, то есть практически всё. Первое, что бросилось мне в глаза - расколотая пополам крышка письменного стола, прогнувшаяся в форме латинской V. По полу были разбросаны бумаги из раскрытого и выпотрошенного сейфа, который лежал на боку возле принтера с разбитой верхней крышкой. Я нагнулся и подобрал с пола серо-голубую книжечку, показавшуюся знакомой. Это была моя трудовая книжка.
        - Как хорошо, что ты здесь, - услышал я из дальнего угла. - Они мне сломали что-то. Кажется, рёбрышко. И ножку, - Левин всхлипнул.
        Я обогнул стол, который преграждал дорогу, и увидел его. Он полулежал на полу, прислонённый затылком к стене, и являл собой настолько нелепое зрелище, что я чуть не рассмеялся.
        Левую сторону лица занимал один сплошной кровоподтёк, отчего лицо становилось похоже на маску клоуна. Глаз припух, и мне казалось, будто Левин мне подмигивает. Пиджак и рубашка, выехавшая из штанов, задрались к шее. Рубашка была тоже выпачкана тёмно-красным. Ноги торчали в разные стороны, тоненькие, как спички, и его поза напоминала мне то, как обычно изображают детских кукол в букварях. Ступня правой ноги была вывернута неестественно, и это выглядело кокетливым жестом.
        - Вызови «скорую», - сказал он. - Кажется, я телефончик уронил куда-то.
        Я раскрыл свою трудовую, приблизился к нему и протянул:
        - Я уволиться хочу. Прямо сейчас.
        Он заморгал правым, здоровым глазом:
        - Плохенько мне. Вызови «скорую».
        Я подобрал с пола ручку и, приложив к трудовой книжке, ткнул Левину под нос:
        - Я увольняюсь. Пиши.
        - Это же приказик надо выпустить, - заныл Левин. - Я же не смогу.
        - Наплевать на приказ, - сказал я. - Всё равно всё сгорит.
        Левин встрепенулся:
        - Сгорит?
        Похоже, до него только сейчас дошло, почему пахнет палёным.
        - Помоги, - заверещал он. - У меня ножка… Помоги встать.
        Я молчал.
        Он смотрел на меня жалобно ещё секунд пять, потом вырвал из моей руки трудовую и, положив на бедро левой ноги, накорябал что-то.
        - Ещё печать нужна, - сказал он. - В столе.
        Я отломил часть крышки стола, достал из ящика печать со штемпельной подушкой и оставил оттиск на записи. Потом поискал глазами на полу и увидел левинский «Айфон». Подвинул к нему ногой.
        - Вызывай свою скорую, - сказал я и направился к выходу из офиса. Зашёл в класс, где оставил рюкзак. Сунул трудовую книжку в его внутренний карман, застегнул, повесил рюкзак на плечо. Постоял мгновение возле выломанной двери, подумал, потом всё-таки вошёл в офис.
        Огонь уже прогрыз гипсокартонную перегородку и жевал её, словно бумагу. Левин сидел в той же позе, дрожащей рукой всё ещё пытаясь разблокировать свой телефон. Я нагнулся над ним, ухватил под мышку, попробовал поднять.
        - Ай! - он скорчился и вцепился в мою руку. Потом привстал и навалился на меня.
        - Пошли.
        Он был тяжёлым и неуклюжим. Похоже, в груди у него болело, поскольку он непрерывно охал и стискивал моё плечо. Я тащил его к лестнице, потом вниз. Когда я опустил его на ступени у входа, силы мои закончились.
        - Дурак ты, Жора, - сказал я, пытаясь отдышаться. - Если у тебя есть «Ленд-Ровер», чего ты на нём на работу не ездишь? Или стыдно?
        - Так ведь нужна же машинка-то, - забормотал он. - Я же и купил, потому что престижненько… Клиентики должны видеть…
        Я отобрал у него «Айфон», набрал номер «скорой». Назвал адрес.
        - Приезжайте скорее, пожалуйста. Тут человек раненый. Нет, я не родственник.
        Я вернул телефон Левину, который всё ещё что-то мне объяснял.
        - Прощай, Жора. Сейчас тебя спасут.
        - А они точно приедут? - заволновался он. - У меня кровушка…
        - Разберись как-нибудь сам, - сказал я и зашагал к калитке. В первые секунды я почувствовал облегчение. Можно было бесконечно ждать, когда у Левина проснётся совесть, и он выплатит зарплату. А теперь всё становилось на свои места. Теперь я был свободен. Все дороги открылись передо мной.
        Но через минуту или две, когда я шёл по вечерней улице, окружённый горящими окнами и праздношатающимися подвыпившими гражданами, у которых, в отличие от меня, был обычный вечер пятницы, мне вдруг стало тоскливо. Я не мог толком сам себе этого объяснить. Вроде бы это было не из-за Жупанова с его квартплатой. И не из-за Иванова, опытов которого я не понимал и боялся. И не из-за погибшего Элемента, которого было жаль, но при этом я всё же считал его всего лишь программой. И вроде бы даже не из-за того, что я оказался безработным. Тогда из-за чего?
        С работой, кстати, всё обстояло непросто. Ведь теперь надо было кого-то обзванивать, писать в кадровые агентства, искать вакансии. У меня и Интернета-то нормального не было, только телефон. Кстати, деньги на счету заканчивались. Да дело было и не в Интернете… Все эти фирмы искали людей, которые уже что-то умеют, имеют большой опыт работы, знают кучу языков и программ, а разве это относилось ко мне? Они выбирали наверняка очень придирчиво, особенно сейчас, на пике кризиса… Наверно, мне просто не хотелось искать работу. Не знаю.
        Я спускался по эскалатору в метро. Всматривался в едущих наверх людей на встречном эскалаторе. Парочка влюблённых. Оба были пьяны. Она качала волосами, заглядывала в глаза. Он глупо улыбался и держал руку на её заднице, вызывая у меня отвращение. Бритый наголо мужик вёз в упаковке новые автомобильные дворники. Небось, в компании друзей любил делиться тем, что у него машина круче, чем у других. И хвастаться, как съездил на рыбалку и поймал вот такую рыбу. И рассказывать, как починил дома пылесос при помощи скотча и обычной дрели. Толстая старуха в двух платках, повязанных один поверх другого, втаскивала на эскалатор огромные мешки. Из мешков торчали мятые газеты. Куда она везла свои мешки? Зачем?
        Эскалатор кончился. Я зашагал на платформу, где меня ждал сюрприз. Вся платформа была забита людьми, несмотря на позднее время. Очевидно, поезда давно не было. Возможно, очередной самоубийца бросился на рельсы. Хотел ли я тоже так поступить? Не знаю. Ведь это так просто. Или не просто? Я закрыл глаза и представил, как шагаю с платформы. Нет. Не смог бы. Я вообще мало на что мог решиться. В этом, наверно, и была моя проблема.
        Люди всё прибывали. Наконец, приполз поезд, но я при взгляде на забитый вагон сразу понял, что не влезу. В следующий попытался, но дверь снова закрылась передо мной. В третий поезд втиснулся, пролез чуть право, повиснув на поручне. Со всех сторон придавили, так что опустить руку я уже не мог. Двери закрылись, поезд тронулся. Я стоял на одной ноге и пытался нащупать место для второй. Рюкзак, зажатый между чьими-то телами, я крепко держал за ручку, стараясь ни в коем случае её не выпустить. У меня под мышкой женщина невозмутимо читала сложенную вчетверо газету, положив её на грудь высокого мужчины, который был притиснут к двери.
        Поезд разгонялся. Почувствовав, что я сейчас потеряю равновесие, чуть подвинул руку на поручне, задев локтем берет читающей тётки. Та обернулась, грозно блеснув очками, взглянула мне прямо в лицо и процедила:
        - Молодой человек! Вам так, наверно, удобно?
        Я почувствовал, как мои руки затряслись, а в висках застучала горячая кровь.
        - Нет, - ответил я громко. - Вот если бы все в этом вагоне сдохли, я бы на одну кучу трупов сел, а на другую ножки положил. Тогда было бы удобно.
        Мне показалось, что мир вокруг замер. Шелест книжных страниц, голоса, которыми пытались пассажиры перекричать шум метро, тиканье часов, передёргивание затворов оружия - всё умолкло на секунду. На меня уставилось несколько пар глаз. Потом они отвернулись, и всё продолжилось как раньше. Почти как раньше, потому что теперь мне стыдно было смотреть на людей. Тогда я попытался отвести взгляд туда, где их не было, и наткнулся на своё отражение в тёмном стекле вагона.
        Я был некрасивым человеком с неуклюжей фигурой и рябой кожей, который висел в дурацкой позе на поручне, раздавленный толпой ненавидящих его людей, и сам их ненавидел. Одежда его была несвежей и помятой, взгляд - пустым и усталым, а из глаз бежали две блестящие капли. Мир вокруг расплывался и утекал вдаль.
        Я видел снег. Или пепел? Я не мог понять. Я спускался с холма вниз, в долину. Нет, это был не холм. Это была груда строительного мусора. Вокруг меня, собственно, всё было строительным мусором. Остовы многоэтажных домов, похожие на скелеты мёртвых чудовищ, причудливо торчали со всех сторон. Поверхность, по которой я двигался, была неровной от того, что на земле были свалены кучи бетона, стекла, металла и прочих обломков. На моём пути встало торчащее из кучи металлическое ограждение в виде металлических завитков, которое пришлось обогнуть.
        Я шёл не просто так. Я испытывал страх и одновременно притяжение к тому месту, куда смотрел. Я видел там фигуру, занесённую этим снежным пеплом, который непрестанно валился с небес. Тело человека лежало на боку, придавленное к земле обломком бетона, из которого торчали ржавые железные штыри. На месте груди находилось бесформенное пёстрое крошево, пронизанное насквозь кусками арматуры.
        Порыв ветра сдул с тела слой пепла, открывая часть лица. Щека была содрана, обнажая белые, ровные зубы. Остекленевший глаз, вылезший из глазницы, смотрел в небо. На секунду мне показалось, что это вообще не человек. Кажется, что-то металлическое блеснуло у него во рту, хотя я не был уверен. Но почти тут же я вдруг узнал его, и от этого меня начало трясти мелкой дрожью.
        Синева вокруг дрожит. Нет, это я дрожу. Я лежу на земле. Я свалился со скамейки возле подъезда на асфальт. Мне очень холодно. Стучат зубы, я не могу согреться. Я кое-как залезаю обратно на скамейку, пытаюсь осознать увиденное.
        Я только что видел свой собственный труп. Что это было? Сон? Но это не похоже на сон. Это словно кусочек прошлого, которые один за другим возникают в моей голове. Может, это и есть прошлое? Может, я умер и сейчас брожу по аду в наказание за свою бестолковую жизнь?
        Нет. Это точно не так. Во-первых, не верю я в ад. Во-вторых, я же видел своё тело со стороны. Значит, я был кем-то другим. Тогда кем? Да кто я вообще на самом деле?
        Может, я Левин? Может, я умер тогда и увидел труп своего врага? Я чихаю. Чушь, чушь. Горло режет. Надо унять дрожь. Где-то у меня был пуховик. Вот валяется. Надеваю его. Всё ещё трясёт. То, что я видел - это может быть чем угодно. У меня лихорадка, жар. Хорошо бы сейчас в тепло. На юг. На море. На какое-нибудь Дохлое море. Погреться. Или оно Мёртвое? Нет, не надо вспоминать. Сейчас опять провалюсь туда, в весёлые картинки. Это всё неправда, там. Не может быть такой нелепой жизни. И такого бестолкового меня. Я же хороший. И неглупый вроде. Был. Если, конечно, я - это я. А может, я африканец? Тогда понятно, почему я мёрзну.
        Наклоняюсь к ноге, задираю штанину. Нет, кожа светлая. А это что? Откуда такой огромный синяк? Оказывается, он ноет. И всё-таки хорошо, наверно, в Африке. Оторвали меня от моей родины, привезли в этот суровый серый край… А какой, собственно, край?
        Может, это всё-таки ад? Филиал ада. Если ты попал в ад, как это понять? Там вроде пять кругов… Или не пять? Нет, пять - это Олимпиада. Не помню… Там - больно. И мне сейчас больно. Нет, в аду котлы. Виртуальные. Или горшки.
        Где я? Может, я сам тут, а душа в аду? А такое бывает? И совесть тогда где? Между мирами? Я тру лоб, пытаясь привести мозг в порядок. Мысли плывут в никуда. Агатомея. Мысли. И они тоже между мирами. А я? Я-то где?
        Я сижу на скамейке возле подъезда. Стоит тёмная ночь. В домах вокруг мерцает зелёным всего пара окон. Недалеко горит фонарь. Странно это всё. Что странно? Да вот то, что я вижу в прошлом. Странный этот огонь, не настоящий, который пожрал нашу шарашку. Странный Левин. Странные бандиты. Нереально это всё. Не могло такого быть. А уж курносый дворник - такого точно не бывает. И чувствую я себя странно.
        Хочется пить. Трубы горят. Почему так говорится - «трубы горят»? Может, потому, что пароход? Наш пароход вперёд летит… Трубы загорелись у парохода, надо потушить. Поэтому топят его в воде вместе с людьми. Или это не трубы горят, а трупы? Крематорий. Прах к праху. Да. О чём я думал?
        Трудно найти место на моём теле, которое не болит. Живот режет изнутри. Он просит еды. Наверно, можно пойти вон к тем мусорным бакам и поискать еду. Но мне слишком плохо. Меня трясёт. И нога. Почему я раньше не замечал, как она ноет?
        Стоп. Кажется, опять та же мелодия из окна. Я точно её знаю. Может, я её играл раньше на виолончели? Ха-ха. Смешно. Но сейчас она точно электронная. Какая знакомая музыка… Нет! Не вспоминать! Может, просто напеть? Ля-ля-ля…В горле сипит и клокочет. Никакое это не пение, а предсмертный хрип. Но я точно слышал эту музыку… Я снова громко чихаю. Где платок, чёрт побери?
        Но откуда она, эта музыка? Кажется, из того же окна. Значит, я вернулся к тому подъезду, у которого сидел в прошлый раз. А дедушка с собакой тогда вошёл или нет? Вроде бы вошёл. И эта музыка… До чего же хочется вспомнить…
        - И знаете, - сказал Иванов, отходя далеко от меня, к доске, - я пришёл к ошеломляющему выводу, что ваша основная проблема кроется в вашей памяти. Вы помните, если можно так выразиться, слишком много. Вас ограничивают рамки ваших стереотипов, воспоминаний, комплексов. Уж не знаю, что там такое прячется, в вашей голове, но оно точно вам мешает. И, однако, я вижу в вас прогресс… Хм. Я же просил вас снять очки.
        - Я и снял, - сказал я, находясь мыслями далеко отсюда. Я вспоминал Элемента. Пожалуй, это единственное существо, с которым я мог нормально поговорить в последнее время…
        - Ну, так отложите их в сторону, не вертите! - Иванов сердился, я это отлично видел, хотя он и находился от меня на расстоянии метра в три. - Я приготовил для вас новый эликсир. Он действует совершенно по-другому. Попробую объяснить…
        Он раскрыл книгу, которую всё это время держал в руке. Или это была тетрадь? Скорее тетрадь в твёрдом переплёте, исписанная убористым почерком. Иванов показал мне разворот и ткнул пальцем в маленький рисунок в углу.
        - Как вы думаете, что это? - спросил он.
        - Думаю, сердце, - ответил я.
        - Хм. Как вы догадались? - удивился Иванов. - Там так плохо нарисовано.
        - Там же подпись внизу, - объяснил я. - «Сердце в разрезе».
        - Замечательно! - Иванов вдруг заулыбался, закрыл книгу и направился ко мне. - Так вот, об эликсире… Давайте уже приступим к делу. Идите за мной.
        - Вы хотели что-то объяснить, - напомнил я.
        - Объясню по ходу дела, - ответил Иванов. Я видел, что у него отличное настроение, лучше, чем когда бы то ни было. С чего это вдруг? Он шёл к лестнице, буквально пританцовывая, хотя выглядело это несколько чудно.
        Снова мы спускались в подвал, и снова я ощущал неясное беспокойство. Да, Иванов рассказывал мне общий смысл своих экспериментов, но то ли я упускал что-то из виду, то ли он рассказывал не всё. Я всё ещё не мог понять, чего он пытается добиться и каким образом.
        - Ложитесь, - сказал Иванов. - Ботинки, пожалуй, лучше снимите. Так удобнее будет.
        Я послушно снял ботинки и носки и улёгся на жёсткую пружинную койку, приняв позу Осириса. Иванов заметил, что всё ещё держит в руке тетрадь, хмыкнул и положил её на стеллаж, а затем присел на одну из двух табуреток возле койки. На второй стоял металлический поднос со шприцем, бутылочкой прозрачной жидкости и ещё парой предметов.
        - Понимаете ли, - сказал Иванов, - всё, что мы делали с вами раньше - это полдела. Вы частично погружались сознанием в некую абстракцию, но она в основном являлась порождением вашего же воображения, основанного на жизненном опыте, заблуждениях и психологических травмах. Я же хочу лишить вас всех эти помех. Tabula rasa. Понимаете?
        - Нет, - ответил я. Я догадался - это была латынь. Пустая бочка, что ли? Нет, то вроде vacua vasa.
        - Ну и прекрасно, - сказал Иванов. - Давайте руку.
        Он перетянул мне предплечье ремешком.
        - Поработайте кулачком.
        Я начал сгибать и разгибать пальцы. Иванов тем временем наполнил шприц прозрачной жидкостью.
        - Хватит, - сказал он. - Сожмите кулак.
        Ремешок свалился. Игла вонзилась в вену. В меня втекала субстанция с неизвестным мне составом, не вполне понятным лечебным действием и, скорее всего, массой никем не изученных побочных эффектов.
        - Профессор… - пробормотал я. Чёрт, почему я всё время называл его профессором? - А я точно не умру?
        - Ну, что вы! - усмехнулся Иванов. - Вы совершенно точно умрёте. Только не думаю, что сейчас, и уж точно не от моего эликсира. Но я надеюсь на несколько ошеломительный эффект, это да. Я думаю, что сейчас вы уснёте, а когда проснётесь, абсолютно ничего не будете помнить.
        Я вспомнил. Я вспомнил, что значит по-латински tabula rasa. И мне стало страшно.
        - Профессор, - сказал я, пытаясь приподняться. - А это точно необходимо? И сколько это будет действовать?
        - Совершенно необходимо, на мой взгляд, - отрезал Иванов. - Вы лежите, лежите. Я надеюсь, что действовать это будет всю вашу жизнь. Я планирую, что в вашем сознании произойдут необратимые изменения.
        - Но вы только что сказали, что я всё забуду. Я вас правильно понял?
        - Да, - ответил Иванов. - И все ваши подсознательные установки очистятся. Вы сможете начать абсолютно новую жизнь. А прошлое, как мне кажется, постепенно вы придумаете себе другое. То, которое вам более подходит.
        Я не очень понимал его, но был уверен, что не хочу ничего забывать. Не хочу становиться чистой доской, на которой он будет писать то, что ему нравится.
        - Это нечестно, - сказал я. - Вы должны были предупредить меня.
        - Ну вот, я же и предупреждаю, - невинно улыбнулся Иванов. - А для того, чтобы вам было легче, я советую сейчас расслабиться и думать о чём-нибудь приятном. О любимом человеке, например… А, у вас же такого нет. Ну, думайте о том, что вам нравится. И не беспокойтесь. Когда вы проснётесь, я буду рядом. Вот только сейчас отойду и немного, так сказать, отпраздную мой успех.
        - Успех? - я чувствовал, как на меня наваливается тяжесть. Мне уже очень хотелось спать. - Почему вы считаете, что это успех?
        Иванов поправил свои очки.
        - А вы не поняли, нет? Ну, учитывая, что вы всё забудете, я могу вам сказать. Сегодня я убедился, что вы можете совершенно превосходно видеть без очков. Это значит, что на вас мои методы работают.
        - Без очков? - промямлил я. Да, похоже, это было так. Я отчётливо видел стеллаж за спиной Иванова и железный хлам на нём, каждую гаечку, каждую проволочку. Но они стали расплываться.
        Я откинулся на жёсткую подушку. Помещение вокруг меня размывалось. Лицо Иванова помутнело. Надо думать о хорошем. О хорошем. О чём хорошем? Что у меня есть хорошего? Ну, я жив. Я не такой уж плохой. Не безнадёжный. Я пишу книгу. Зен. Он где-то там, в моей книге. Я нужен ему. Он хороший. Он хочет к морю. Я - Зен. Нет. Это я путаюсь. Я засыпаю.
        Вокруг меня - тьма. Полная, беспросветная. Но вдруг справа разгорается огонёк. Ярко-оранжевый, тёплый. Словно кто-то подкинул пару поленьев в печь, и пламя разгорелось. Оно высвечивает из темноты костлявую фигуру. На её плечи наброшен лохматый платок. Жидкие седые волосы растрёпаны, лицо покрыто морщинами. Оранжевый свет, падающий сбоку, делает лицо ещё более рельефным и немного зловещим. Глаза старухи - безумные, блестящие, раскрыты широко.
        - Ты не спишь? - спрашивает она.
        - Нет, - отвечаю я. - А ты кто?
        Старуха хмурится:
        - Ты что это? Меня не узнаёшь? В твои-то §оды склероз? А§атомея я, ты ко мне всё сказки приходишь слушать.
        - Прости, - отвечаю я. - Это я спросонья. Или я во сне вообще?
        - Ну да, во сне, - отвечает она. - Теперь я к тебе решила прийти.
        - Сказку рассказать?
        Старуха поджимает подбородок.
        - Нет. Я слышала, ты про отца своего узнал и про деда. Правда это?
        - Да, - отвечаю я.
        - Ну, так вот, - Агатомея наклоняется ко мне ближе. - Забудь ты о них.
        - Почему?
        - Потому что они свою жизнь жили, а ты живёшь свою. То, что ты их не помнишь, ещё не значит, что они в тебе не живут. Память - она накапливается. Не теряется никуда даже через мно§о поколений.
        - А ты точно Агатомея? - спрашиваю я. - Больно мудро говоришь. Раньше ты проще говорила.
        - А какая тебе разница? - Агатомея поджимает губы. - Какая приснилась, такая и есть. Ты послушай меня. Выбрось из головы своё море и походы за тридевять земель. Живи, как живётся. §ены - они коварные. Все люди совершают одни и те же ошибки. Дед твой совершал, и отец, и ты будешь. Разорви этот кру§. Будь собой.
        - Но я же сам хочу к морю! - возражаю я.
        - Да ты и не знаешь, что такое море, - качает головой старуха. - Это §ены в тебе говорят. Ну, и тя§а к новому, конечно, тоже. Ты меня всё равно не послушаешь. Но хотя бы подумай.
        - Ты не Агатомея, - говорю я. - Это я сам себе придумал такой сон, потому что боюсь отправиться в путешествие.
        - Пусть так, - кивает старуха. - Да ведь и ты не совсем Зен. Все твои предки сейчас спят вместе с тобой и видят этот сон. Ты - одно целое с ними. Ты поступаешь так, как они вынудили тебя поступить. И я говорю всем им - оставьте ребёнка в покое!
        Лицо Агатомеи стало грозным, морщины вздыбились сильнее, и мне стало неуютно. Но свет вдруг потускнел, и сон охватил меня, и я хотел погрузиться в блаженство, но вдруг почувствовал, как кто-то укусил меня за палец.
        Я отпрыгнул и свалился с груды грязных тряпок в углу. Хибарка, переделанная из огромного обрезка бывшей газопроводной трубы, тускло освещалась щепочкой, горящей на стене в железной миске.
        Рядом со мной скалил зубы маленький голый уродец с четырьмя руками и раздвоенным хвостом, как у ящерицы. Я оттолкнул его, но услышал грозный голос мамаши Лямуш с высоты её кресла:
        - Эй, приёмыш! Ты пошто малыша забижаешь?
        - Так он кусается! - обиженно воскликнул я. - Вон у него какие зубищи.
        - Ты как со мной разговариваешь?! - заорала Лямуш. - Он только-только из меня вылез, а ты его уже лупцуешь почём зря. Я тебе сказала тряпки выкинуть да сжечь. Это ж подгузники, они все в §овне!
        - А спать на чём? - возмутился я.
        - По§овори мне! Быстро взял и сжё§!
        Я послушно стал собирать тряпки в драный мешок.
        - Ты не понимаешь, урод двурукий, - сказала Лямуш, - какое счастье это - что кров есть над головой и тебя кормят. Всё мало тебе.
        - Счастье, - пробормотал я. - Вот уж счастье…
        Тряпки полетели в печь. Лямуш завизжала:
        - Ты что, дурак? Вонять же будет. Быстро вынь из печки да на улицу, костёр разожги.
        Из печи, трубу которой давно обещал прочистить Фасис, и правда поплыл в помещение дым, воняющий дерьмом, мочой и потом. Я сунулся в печку рукой, но было жарко.
        - Вот урод! - заорала Лямуш и кинула в меня костылём. - Доставайте все противогазы!
        И сама первая стала натягивать на свою угловатую голову резиновую маску с двумя глазами.
        Я попытался ещё раз, но огонь уже вовсю охватил кучу вонючих подгузников, и это было бесполезно. Тогда я обмотал свои ноги тряпками, спрятанными на этот случай под тумбочкой, и направился к двери.
        Лямуш что-то заорала, но сквозь противогаз её слов было не разобрать. Я выскочил из хибарки, и холодная темнота обступила меня со всех сторон.
        Идёт дождь. Странный. Медленный. Тоскливый. Дождь - это когда вода с неба. Мокрая. Меня трясёт всё сильнее. Зубы колотятся друг об друга. Их немного. Но они есть. Иванов, придурок, вот твой успех! Дважды успех, идиот. Сам валяешься в своём кабинете фиолетовый от шоколадки, а твой подопытный кролик замерзает ночью под дождём, и скоро ему придёт конец. Только чудо может меня спасти. Чудо. Чудес не бывает. Это я знаю, хотя знаю мало чего. Обрывки школьных уроков засели где-то глубоко в моём мозгу, и их эликсир Иванова не вытравил. Я знаю, что вода падает вниз, а низ - это то место, куда Земля притягивает. Что там может притягивать, в Земле? Может, там ад? Меня тянет к чертям? Да нет, не верю я в них. Скалят себе зубы возле котлов, а их и нет на самом деле…
        Пуховик. На черта он на мне надет? Он промок насквозь, пух внутри слипся в комки. Я их не вижу, но чувствую. Синие, должно быть. И я, наверно, весь синий. Сейчас бы чайку горячего. Или сосиску. Всё бы отдал за сосиску. А, чёрт… В животе словно ножом резануло. Выпрямиться на скамейке, чтобы не так болело. Скользкая, мерзкая, холодная скамейка. Как же я ненавижу её. Почему так светло? Ночь ведь. Или не ночь? А, это фонарь светит. Блестит скамейкой, высвечивает конусы летящей на землю воды. Сколько мне осталось? Интересно, может человек умереть от дрожи? Кончится у него энергия, и всё. Дрожать надо, а батарейка села. Надо стащить пуховик… Но сил нет. И станет ли лучше? Лучше опять сжаться в комок и не шевелиться. Чёрт, снова живот. Когда эта пытка закончится?
        Что вокруг меня? Могу ли я куда-то спрятаться? Что-то сделать, чтобы протянуть ещё немного? Может, бормотать про себя «Я жив, я жив»? Но хватит ли у меня сил повторить это четыреста раз?
        Что за странные деревья в этом дворе… Стоят плотно, словно лес. Колосятся прямо. Размахивают листьями, словно радуются дождю. Хотя и не все. Вот это одно, по центру. С ним что-то не так. Синее, уродливое, с причудливо изогнутыми ветками. Чем оно отличается от других? А, понял. У него листьев нет. Ни одного. Что же с ним случилось? Может, те, другие, отняли у него корнями всю воду? Да нет, не думаю. Вон же сколько воды с неба, на халяву. Пей сколько хочешь. Может, оно не может терпеть соседство всех этих самодовольных здоровых тополей вокруг? Или просто оно не такое, как все, и ему нужна другая почва? Какая разница? Результат налицо. Дерево сохнет, лишается листьев, гниёт и скоро превратится в труху.
        Я смотрю на дерево. Мне его жаль и одновременно страшно. Что-то чудовищное, неприятное исходит от него. Я не могу подобрать слова. Не могу оторваться, но и смотреть не могу. Эти синие ветви словно змеи. Или вены уродливого человека, вздувшиеся и закостеневшие.
        А! Как же больно… Сесть поудобнее. Зарыться глубже в мокрый пуховик. Трястись сильнее, чтобы не замёрзнуть окончательно. Хорошо бы сейчас отключиться. Переместиться туда, в прошлое. Ну, или как назвать его? То, что мне кажется прошлым. То, чего, возможно не было, но могло быть. Там я был жив, здоров. Мне было плохо, но не так, как сейчас. Может быть, я и отключусь. Только, наверно, уже навсегда. Что я, плачу, что ли? Или это дождь?
        Дверь подъезда распахивается. Выходит мелкий паренёк в шапке, натянутой на глаза Может, я успею шмыгнуть в щель? Куда там… Я и подняться-то не смогу, наверно.
        Он проходит мимо, косясь в мою сторону. Странный парень. Куртка чёрная, короткая, словно вздута изнутри. Это что же, мышцы у него? Похоже, очередной мутант.
        Он останавливается. Подходит ко мне.
        - Ты чего здесь сидишь? Бомж, что ли?
        Голос у него тоненький. Лицо расплывчатое, голубое.
        - Нет, - пытаюсь сказать я. Получается невнятный хрип. Кашляю, чтобы прочистить горло, - Не помню. У меня с головой проблемы.
        Я вдруг осознаю, что это не парень. Девушка. Невысокая, в куртке, похожей на мужскую, и в джинсах. Похоже, накачанная. Но девушка. И смотрит на меня.
        - Ладно, - решает она. - Пошли. Встать сможешь?
        - Попробую, - я осторожно поднимаюсь со скамейки. Боль в ноге. Качаюсь вправо. Кажется, падаю. Чужая мощная рука хватает меня за шиворот, рывком ставит прямо.
        - Держись давай.
        Я наваливаюсь ей на шею. Всё вокруг кружится и кажется нереальным. Но мы вроде бы бредём к подъезду.
        - Рюкзак твой?
        Куда она показывает? Мой рюкзак лежит возле двери подъезда.
        - Да, - отвечаю я. Как он туда попал? Должно быть, я от дождя спрятал.
        Она хватает рюкзак левой рукой за ручку.
        - А чего сам под козырьком не сидел? - спрашивает она.
        Мычу что-то. Наверно не сообразил просто, вот и не сел. Башка у меня так работает потому что. По проторённым дорожкам хожу туда-сюда, а шаг влево или вправо сделать не догадываюсь. Вопрос в том, кто эти дорожки проторил… Или проторел? Я заливаюсь кашлем. Когда заканчиваю, мы уже стоим в тёмном подъезде, на площадке первого этажа. Она открывает дверь квартиры. Заволакивает меня внутрь. Опускает на табуретку возле входа.
        - Ботинки сними.
        В коридоре темно. Могу разглядеть только её блестящие глаза и мокрую куртку, которая она снимает и вешает на гвоздь в стене. Я стаскиваю ботинки. Она помогает мне сбросить пуховик. Потом мы двигаемся дальше.
        - Садись.
        Я чувствую под собой диван. Включается свет. Всё вокруг ярко-зелёное, я жмурю глаза.
        - Раздевайся. Ты мокрый весь. У меня одежды твоего размера нет. Так что под одеяло.
        Стаскиваю свитер, футболку, джинсы. Она смотрит. Наверно, надо бы стесняться. Отчего-то не стесняюсь. Может, потому, что меня начинает трясти ещё сильнее. Хотя в помещении, кажется, тепло.
        - Ты чего весь в ранах? - спрашивает она. - Ложись, ложись. У тебя температура, похоже. Дрался, что ли?
        - Да, - отвечаю я. - И дрался тоже. Но вообще не уверен.
        Опускаюсь на подложенную подушку. Морщусь от боли в животе.
        - Болит что-то?
        - Живот. Тут.
        Она снимает шапку. Стриженая коротко, почти под машинку. Лицо необычное. Никак не поймаю его в фокус. Пожалуй, симпатичное. Острый нос, слегка загнутый вниз кончик. Глаза посажены глубоко. На вид трудно сказать, сколько ей лет. Она сейчас в чёрной футболке с логотипом какой-то группы. Мышцы впечатляют.
        - Так больно? - я чувствую на животе её холодную руку.
        - Нет.
        - А так?
        - Нет.
        Она вдавливает свои пальцы глубоко в мой живот. Внизу, справа. Резко отпускает.
        - А так?
        - Нет.
        - Ну ладно. Похоже, всё не так плохо.
        Она накрывает меня толстым ватным одеялом в чистом голубом пододеяльнике.
        - Лежи пока. Сейчас.
        Гляжу в потолок. Пытаюсь согреться. Там, под потолком, что-то висит. Кажется, штаны. Внезапно чувствую у себя под мышкой холодный предмет. Градусник, что ли? Ко рту приближается ложка голубой жидкости.
        - Выпей.
        - Это что? - спрашиваю я. - Эликсир?
        Замечаю, как она хмурится.
        - Какой ещё эликсир? Альмагель. Для живота.
        Я выпиваю жидкость. Вкус приятный.
        - Тебя как зовут? - спрашивает она, присаживаясь на стул.
        - Не знаю, - отвечаю я. - Я ещё не успел вспомнить. А тебя?
        - Вера.
        Синие пятна перед глазами всё плавают, затрудняя попытки рассмотреть обстановку. Но штаны надо мной - это факт. Под мышкой пищит.
        - Ел давно? - спрашивает она, прикладывая руку мне ко лбу.
        - Не помню, - говорю я. - Но давно.
        Ловлю её взгляд. Глаза серо-голубые. Нет, наверно, просто серые, а синева - это у меня в глазах.
        - Градусник давай.
        Я достаю градусник. Только не вылезать из-под одеяла. И так дрожу. Замечаю цифры «39.8».
        - Ясно, - голос у неё спокойный. - Надо сбивать. Сейчас.
        Стараюсь укутываться плотнее. Но она через мгновение приподнимает меня и подносит стакан с водой. Вкладывает в рот таблетку. Я с трудом проглатываю. Запиваю. Я откидываюсь назад. Снова всё плывёт. Слышу своё хриплое дыхание. Кашляю. Пытаюсь повернуться на бок, чтобы легче было кашлять.
        Она уходит куда-то. Я лежу под одеялом и всё ещё трясусь. Ловлю себя на мысли, что с этой странной девушкой может получиться так же, как и с королём бомжей. Да нет. Нет. Она не такая.
        Она возвращается. Снова садится на стул.
        - Спасибо, - говорю я.
        Она молча смотрит на меня, покачиваясь сверху. Я не понимаю выражения её лица. Спокойное, отстранённое. Нет, понимаю. Как можно относиться к бомжу, которого притащила домой?
        - А это у тебя из окна такая музыка играла? - спрашиваю я.
        - Какая?
        - Тада-тада-тада, - хриплю, как могу.
        - А, да, - она чуть улыбается. - У меня. Разве слышно? Я очень тихо пускаю по ночам. Я под это на тренажёре занимаюсь. Не люблю наушники.
        - Я слышал. Что это? Знакомое, но вспомнить не могу.
        - Много болтаешь для такого горла, - она встаёт. - Это Джорджио Мородер. Тема Ирен.
        Она снова выходит на кухню. Я лежу, чувствуя, что дрожь ушла. Кажется, наконец, согрелся. Какое это чудесное ощущение… Мородер. Знакомо. Это из фильма какого-то старого. Да, помню. Точно. Там и другие мелодии были.
        Вера снова садится рядом, в руках тарелка. На ней небольшая горка голубого риса.
        - Съешь, - говорит она. Держит тарелку возле кровати.
        Я чуть приподнимаюсь. Беру ложку. Зачерпываю. Отправляю в рот. Ещё. Ещё. Всё, больше нету. Возвращаюсь на подушку. Тарелка уезжает в синеву.
        - А я думал, ты мутант, - бормочу я.
        Свет выключается.
        - Я мутант, - соглашается Вера из темноты. - Спи.
        Я закрываю глаза. Тепло, мягко. В животе уютно, не болит. Тело получает удовольствие от того, что дрожь кончилась, и можно просто расслабиться и лежать. Кажется, ничего лучше и придумать невозможно. И, кажется, я сплю.
        Весёлые пятна теней скакали по серому асфальту, словно это их, тени, а не ветки деревьев, трепал беззаботный ветерок. Я шагал по тропинке посреди яркого июньского утра, вдыхая свежий воздух, напитанный запахом травы и древесной коры. Я искал свободную скамейку и она, конечно, нашлась. В воскресенье в десять утра москвичи любят спать. А я встал рано.
        Лавочку, должно быть, не так давно покрасили блестящей жёлтой краской, поэтому я проверил пальцем, можно ли сесть. Всё было в порядке. Я присел, расстегнул рюкзак и достал тетрадь.
        Я уже довольно много написал, но пока так и не придумал до конца, зачем я это пишу. Уже несколько дней я мечтал, что в выходной приду сюда и в спокойной обстановке составлю план. И вот этот момент настал.
        Раскрыв тетрадь на последней странице, я быстро набросал содержание той части, которая уже была вчерне написана:
        «1. Пумары. Зен у Буров. Шкатулка. Часы.
        2. Элемент рассказывает о море. Земля в наследство. Какавка.
        3. Дербуш».
        Я подумал с минуту и продолжил пунктами, которые уже давно роились в голове:
        «4. Сказки у Агатомеи.
        5. Разговор с Элементом.
        6. Избиение. Зен убегает из дома».
        Дальше было сложнее. Я придумал много кусков, но расставить их в правильном порядке было сложно. У меня даже появлялась идея сделать книгу набором коротких историй про Зена, слабо связанных между собой, но я от этого отказался.
        Хорошо. Попробуем так.
        «7. Зен отправляется в путешествие. Город змей».
        Я закрыл глаза и представил себе, как новоиспечённый Зен де Зен бредёт вдоль остатков газопровода в надежде выйти к морю и приходит к мрачному городу, где обитают огромные толстые змеи. Он идёт среди них, стараясь не бояться, а они делают вид, что не замечают его, и ползут по своим делам. Он пытается узнать у них путь, но они просто ползут и ползут. Наконец, один из гадов, самый большой и страшный, подползает к Зену и спрашивает, почему он не боится и не бежит из города прочь. На что Зен отвечает, что никому здесь не делал зла и не думает, что заслужил в ответ что-то плохое. Восхищённый этим ответом, царь змей приглашает Зена к себе…
        По траве перед скамейкой скакала маленькая птичка. Похоже, трясогузка, поскольку при каждом прыжке смешно трясла хвостом. Я улыбнулся. Она была такой маленькой и меня абсолютно не боялась, подбираясь совсем близко. Может, по той же причине, что и Зен. Но я сам разве сделал кому-то зло? Разве что мысленно. Хотя нет. Нечего себя обманывать. Мои вспышки гнева вполне могли пугать людей или портить им настроение. Я не хотел больше об этом думать посреди солнечного приятного утра. Итак, дальше.
        «8. Зен в городе глупцов».
        Здесь у меня пока была чётко продумана только одна сцена. Зен приходит на площадь, где толпа людей собралась вокруг башни с часами. Они гадают, сколько ударов будут бить часы в следующий раз. Зен спрашивает, сколько они били в прошлый раз, и узнаёт, что двенадцать. Тогда он предсказывает, что часы пробьют один раз, поскольку так всегда делала его чикалка. Он оказывается прав, и люди называют его великим колдуном. Ему дают оруженосца, который будет нести его поклажу, сильно увеличившуюся от подарков царя змей, и кучу оружия, а потом посылают на битву с могущественным волшебником.
        «9. Злой волшебник Уррен Гой».
        Я мало думал о сражении Зена с волшебником. Хотелось чего-то героического, но вместе с тем остроумного. Я снова закрыл глаза, подставил лицо Солнцу и стал думать. Внезапно почувствовал, как на скамейку рядом со мной кто-то присел.
        - Вы позволите?
        Я открыл глаза. Рядом со мной, расставив ноги, сидел старик с палочкой. Краем глаза я разглядел вместо одной ноги старый протез. Должно быть, инвалид. Может, он вообще мне чудился под воздействием эликсира, который я принял вчера у Иванова? Но нет, вряд ли. Я хорошо его видел, в деталях. Глубокие старческие складки пролегли по бокам ото рта, длинный нос с небольшой горбинкой венчала бородавка на кончике. Седая щетина была выбрита неровно. Глаза улыбались, окружённые сеточкой мелких морщин.
        - Да, конечно, - сказал я, но подумал про себя, что это очередной попрошайка. Или, в лучшем случае, проповедник. Надо было ответить «нет», но мне это казалось чуть ли не противозаконным. Скамейка ведь не принадлежала мне, к сожалению.
        Старик, однако, не торопился обращаться с просьбами, а похлопал себя по карманам штанов, нашёл мятую пачку сигарет «Союз-Аполлон» и, достав одну штуку, закурил. Кажется, он уловил что-то в моём взгляде, повёл седой бровью и произнёс:
        - Что-то вы напряглись. Да не волнуйтесь, я сейчас минут пять посижу, покурю, да дальше пойду.
        - Я не волнуюсь, - я опустил глаза в тетрадь.
        - Я просто гуляю здесь часто, - сказал старик. - У меня вон в том доме подруга живёт. Мудрая женщина. Люблю с ней поболтать. А денег мне чужих не надо. И накопления есть небольшие, и пенсия, и дети помогают. Редко, правда, вижусь с ними. Вот у вас родители есть, молодой человек?
        - Нет, - ответил я сухо, всё ещё испытывая недоверие. Старик покосился на меня и словно бы вздохнул.
        - Я понимаю, - продолжил он, затягиваясь. - Сейчас в каждом встречном видишь кого-то, кто тебя обмануть хочет. Всем от тебя что-то надо. Кто деньги последние целится отобрать, кто агитацию провести. Вот моей соседке на днях в дверь позвонили. Купите, говорят, товар почти бесплатно. Рекламная акция, открываем магазин. Всучили какого-то барахла, на которое без слёз не взглянешь, а отдала за него десять тысяч рублей. Я потом прикинул - всё это стоит ну максимум тысячу. Это если в магазине покупать. Самая дорогая вещь - чайник, да и тот протекает и пластмассой воняет за километр. Натренировались людей дурить. Вот что с такими делать? Ведь они нас с вами портят. Делают подозрительными, злобными. Мы перестаём друг к другу по-человечески относиться. Если хочет человек познакомиться, умысел корыстный ищем. Добро просто так делает - и вовсе больной. А если подумать - что их, в тюрьму сажать? А за что? По какой статье? Сама ведь деньги отдала. Вот вы бы что посоветовали?
        Я закрыл тетрадь, вздохнул.
        - Не знаю. Проучить их надо. Побить, может?
        Старик покачал головой.
        - Это вы зря. Ни один человек ещё от побоев лучше не стал. Да и тому, кто бьёт, один вред. Привыкает кулаками проблемы решать.
        Он выкинул окурок в урну, пожевал ртом пустоту и уставился вдаль.
        - Во всём хорошее надо находить, - сказал он. - Ну, или смотреть хотя бы с разных сторон. Вот, к примеру, везде сейчас что-то строят. Меняется Москва. Все ругаются. Мол, воровство одно да с землёй жульничество. Это правда. Уж сколько хороших зданий по всей Москве поразрушали. И всё по-тихому, вроде само обвалилось. А потом - бац! - и на этом месте торговый центр или бордель какой.
        - Это где бордель? - заинтересовался я.
        - Да это я так, - усмехнулся старик, - для красного словца. Я к тому говорю, что это всё, конечно, плохо. А с другой стороны - это жизнь ведь. Может, этот особняк исторический и правда уже не нужен никому, а торговый центр нужен?
        - Ну, нет, - сказал я. - Торговых центров пруд пруди, а особняков всё меньше. Скоро совсем не останется.
        - Это да, - согласился старик. - Но всё-таки я рад, что шевелится что-то, происходит. Всё-таки строим что-то. От одного времени особняки остаются красивые, от другого - бордели.
        - Так, а что же делать-то с этим? - спросил я. - Или пусть разрушают?
        - Да не знаю вот, - старик развёл руками. - Думаю, это со всеми нами надо что-то делать. Уж больно мы запутались.
        - В чём?
        - Да в паутине разной. Не знаю, как объяснить. Каждый человек, вместо того, чтобы жить нормально, прикипает к чему-нибудь, прилипает. Как в паутину к пауку, понимаете?
        - Нет.
        Старик почесал седую голову.
        - Ну, вот взять, скажем, алкоголь. Ведь хорошая же вещь. Сам Черчилль говорил в своё время, мол, «алкоголь дал мне гораздо больше, чем забрал у меня». Он и стресс может снять, и согреть в мороз. А что мы с ним делаем? Привыкаем, хлещем литрами, становимся дурными, семьи свои теряем. И с другими вещами так же. Влипнем головой в какую-то паутину, будто так и надо. Кто по бабам пойдёт, кто в монастырь, а кто, не приведи господи, и вовсе всю жизнь деньги одни зарабатывает.
        - Что же в этом плохого? - удивился я.
        - Да так вроде бы ничего, если бы с головой, - ответил старик. - Если бы понимал, для чего тебе эти деньги, и чем ты ради них должен жертвовать. Я про то, что мозги у людей отключаются. Всё суета, все что-то делают, а посмотришь со стороны - стадо одно.
        Он замолчал, опершись на тросточку и глядя в землю прямо перед собой. Я подумал, что он высказал мне в таком беспорядочном сумбуре, наверно, сразу все свои старческие беспокойства.
        - Извините, пожалуйста, - заговорил он снова. - Вы позволите мне полюбопытствовать? Я, когда подходил, вы вроде бы что-то в тетради черкали… Случайно, не книжку пишете?
        Я изумился его догадке и от растерянности даже не стал, как это бывало обычно, ничего отрицать.
        - Ну да, - сказал я. - Пытаюсь. Вот план составляю. Начал только недавно.
        - Вот это хорошо, - сказал старик. - Это я одобряю. Я сразу понял. Уж больно здесь место для таких вещей подходящее. И погода удалась. Эта вот самая писанина - тоже, по сути, паутина, в которую вы влипли. Но она полезная. И голову развивает, и другим может оказаться добром. Такие привычки - очень хорошо. Мне кажется, каждый человек в жизни должен хотя бы одну книжку написать.
        - А вы? - спросил я. - Написали?
        - Баловался по молодости, - ответил старик. - Больше стихи. Пара рассказов мелких. Но сейчас уже понимаю, что ерунду писал. Однако всё равно это хорошо. Полезно было. И сам немного поднялся над собой, и окружающим показал, что я идиот и как писатель ни черта не умею.
        Он засмеялся. Посмотрел мне в глаза.
        - Ну ладно, - сказал он. - Больше не буду вас утомлять. Сам я уж отдохнул, да и пообщался заодно. Всего вам хорошего. И с книгой успехов.
        - До свидания, - ответил я.
        Он тяжело поднялся со скамейки и медленно, широко расставляя ноги, пошёл прочь. Я глядел ему вслед и думал, что, кажется, впервые за всю жизнь беседа с незнакомым человеком не принесла мне отрицательных эмоций. Необыкновенный дед. Да ещё инвалид.
        Я вдруг заметил, что обе ноги у удаляющегося старика были здоровые. Никакого протеза. Должно быть, я кончик палки, которая стояла у него между ног, принял за протез. Хотя вроде так чётко видел деревянную ногу. Да ладно, какая разница, почему мне померещилось?
        Я вернулся к плану. Писать уже не очень хотелось. Но план закончить я решил твёрдо и не собирался отступать. Поэтому быстро набросал оставшиеся пункты:
        «10. Зен расстаётся с оруженосцем и добирается до моря. Лодка. Разочарование. Тошнит.
        11. Зена приносит к краю заражённой зоны. Люди в скафандрах. Зена принимают за шпиона. Допрос. Подслушивает слова о ракетном ударе.
        12. Зен бежит из плена. Удаётся пролезть в ракету. Полёт».
        Я всё это отлично представлял себе. Ярко, красочно. Как Зен в первый раз увидел море и забрался в лодку, найденную на берегу. Как эту лодку швыряло волнами, а Зен лежал на дне лодки, вцепившись в скамеечку, и думал, что ему пришёл конец. Как валялся на берегу и плакал от того, что его мечта осуществилась, но не принесла ничего, кроме огорчения. Как окружили его люди в шлемах. Как не верили, что на заражённой территории ещё кто-то живёт. Как Зен случайно узнал, что они испугались и решили уничтожить странный народец. Как пробрался к ракете.
        Дальше, конечно, шло уже что-то из области фантастики. Я ещё не решил, то ли Зен полетит на ракете верхом, то ли каким-то чудесным образом заберётся внутрь. Главное, что он полетит к пумарам вместе с ракетой. И взрыв уничтожит там всё живое. Кроме Зена, у которого, как окажется, есть редкая мутация, дающая ему возможность выжить практически в любых условиях, и Элемента, который верит в свою неуязвимость и поэтому остаётся жить вечно. Он расскажет Зену историю нашего мира и бесконечных войн, и они останутся вдвоём посреди огромной выжженной территории…
        Мрачновато это всё было. Наверно, я и не мог ничего другого написать. Но для кого это всё? Детям читать такое нельзя. Взрослым неинтересно. Должно быть, я писал это для себя. Но вокруг светило солнышко, летали птицы и даже бабочки, ветерок приятно ерошил волосы. Не хотелось писать о ядерных взрывах. Я убрал тетрадь и двинулся к выходу из скверика, где находились палатки с шаурмой. Скоро я уже чувствовал её запах - манящий, возбуждающий аппетит. Он щекотал мне ноздри и заставлял шарить по карманам в поисках денег.
        Я чихаю. Начинаю чихать ещё во сне, а сопля - правда, теперь не зелёная, а голубая - вылетает из носа уже наяву. Где я?
        Сажусь на диване. Вспоминаю, как некая девушка-мутант по имени Вера притащила меня сюда. Нет. Что-то не сходится. Я помню, как раздевался. Сейчас я в джинсах и футболке. Причём футболка чистая, почти сухая. Я спал так? Кто же меня одел? И точно ли я там, где был в прошлый раз?
        Рассматриваю комнату. Наверно, это самая необычная обстановка из всех, что я встречал в жизни. Хотя и неудивительно, я отчётливо помню только квартиру Жупанова. Так вот это совершенно на неё не похоже.
        Комната маленькая. Наверно, метров десять. Но кажется просторной. Должно быть, потому, что мебели практически нет. Маленький стол, на котором стоит древняя магнитолка. Деревянный стул. В углу эллиптический тренажёр, стойка с гантелями и дисками для штанги, а также сложенная раскладушка. Вдоль стены стопками лежат книги. Под потолком натянута верёвка, на которой висит несколько плечиков с одеждой. Ничего женственного - футболки, джинсы. На той же верёвке висят, покачиваясь, несколько напоминающих полки конструкций из ткани, в которых лежат ещё вещи - одежда, какие-то мелочи. Сбоку от дивана - мольберт. На нём холст с недописанной картиной - дом на берегу мрачного моря. Кажется, это всё. А, нет. В другом углу свалены грудой разрисованные листы ватмана, плакаты на деревянных палках…
        На левом запястье чистый бинт. А где моя изолента? Чувствую себя хорошо. Живот не болит. Горло вроде тоже. Только нос забит соплями. Высморкаться бы… Я встаю. Небольшая слабость, синяя пелена вокруг, но в остальном всё в порядке. Ванная должна быть там. Выхожу в маленький коридорчик. Открываю дверь в санузел. Совмещённый. Ну да, квартирка-то старенькая. Но, что удивительно, не производит она впечатления убогой. Всё прилично, чисто, всё на своих местах. Нигде нет старого барахла. В ванной - зеркальный шкафчик. Простой, но приличный и современный. Зеркало блестит. В нём отражаюсь я. Странно. Щетина совсем короткая, будто вчера брился. Да и выгляжу, в целом, нормально, только похудел.
        Включаю воду. Сморкаюсь в раковину. Аккуратно смываю всё, споласкиваю лицо. Сбоку на крючке висит голубое полотенце. Мне неудобно вытереться им. Не моё же. Ладно, так всё высохнет. Стряхиваю капли с рук в ванну. Выхожу.
        Как раз открывается дверь. Входит Вера с пакетом. По лицу непонятно, в каком она настроении.
        - Привет, - говорит она, снимая с могучего тела мокрую чёрную куртку. - Я так понимаю, уже совсем нормально себя чувствуешь?
        - Привет, - отвечаю я. - Да, спасибо.
        - Если будешь босиком ходить, то это ненадолго. Я же тебе тапки дала.
        - Тапки? - не понимаю я.
        Она смотрит на меня пристально, но молчит.
        - А зачем ты меня одела? - спрашиваю я.
        - Ясно, - говорит она, проходя мимо меня на кухню. - Значит, случилось то, о чём ты меня предупреждал.
        - Что случилось? - иду за ней.
        - Провал твой в памяти, - она ставит пакет на табуретку. - Что последнее помнишь?
        - Ну, это… - говорю я. - Ты меня сюда притащила, живот щупала, кормила рисом. Потом уснул. А что, ещё что-то было?
        - Ничего существенного, в принципе, - говорит Вера. - Просто ты тут уже третий день живёшь.
        - Извини, - сказал я. - Не помню. А я что-то рассказывал про себя?
        - Да всё рассказывал, - говорит Вера, убирая пакет в холодильник. - И про Иванова своего, и про работу.
        - Хм, - я чешу в затылке. - А ты про себя?
        - Я - нет, - отвечает Вера, отправляясь в комнату. - И не собираюсь.
        Она садится на стул, берёт с тумбочки книжку и, раскрыв, начинает её читать. Я сажусь на диван, пытаясь осознать ситуацию и понять, что делать дальше. А, точно, вот и тапки.
        - Я вот что хочу сказать, - говорит Вера, не отрываясь от книжки. - Я вообще принципиально против благотворительности. То, что я тебя подобрала - это минутная слабость. Понимаешь?
        - Ага, - говорю я.
        - Просто выглядел ты так, будто вот-вот концы отдашь. И взять тебя на день-другой к себе казалось небольшой тратой моих ресурсов, так что я на это пошла. Но долго здесь жить я тебе не дам. У меня своя жизнь. А ты должен сам научиться выкарабкиваться.
        - Хорошо, - говорю я. - А разве я тебе мешаю?
        - Сейчас, положим, не очень, но наверняка будешь мешать. И вчера мы с тобой сильно гавкались. Это мне тоже не нужно.
        - Ругались? - удивляюсь я. - Из-за чего?
        - Ты что-то хорошее про государство сказал, - отвечает Вера, косясь на меня. - Я уже не помню.
        - Про государство? - мямлю я. - Ну, ладно, про государство не буду больше говорить. А что в государстве плохого?
        - Заткнись, а? - Вера возвращает взгляд в книгу.
        Я сижу и торможу. Что за книгу она читает? Она частично прикрывает рукой название, но мне удаётся рассмотреть «…dhon. Qu’est ce que la propriete?» Это что, по-испански, что ли?
        - Слушай, - говорю я после минутного раздумья. - Я тебе очень благодарен, что ты меня спасла. Если хочешь, я прямо сейчас уйду. Мне намного лучше. В общем, как только скажешь уйти, я уйду. Только тогда от твоей помощи никакого проку. Я опять останусь на улице, простыну, заболею, и мне всё равно некуда будет пойти.
        - Ну? - спрашивает Вера. - И какие предложения?
        - Если бы ты мне дала немного времени, - медленно продолжаю я, - и чуть-чуть помогла сориентироваться, было бы лучше. Взамен могу тебе в чём-то помочь.
        Вера откладывает книгу. Смотрит на меня, словно оценивает.
        - И как ты собираешься ориентироваться? - спрашивает она.
        - Пока не очень понимаю. Может, попробую знакомых найти. Может, работу какую. Не знаю. Подумать надо.
        - И сколько тебе надо времени? - спрашивает Вера.
        - Думаю, неделю, - мне кажется, я прошу о слишком многом, но уже готов уступить дней до трёх.
        - Ничего ты не сделаешь за неделю, - говорит она. - Могу дать две. Но у меня два условия. Первое - ты слушаешься меня беспрекословно и выполняешь все мои правила. Второе - если мне что-то не понравится, уходишь по первому моему слову. Согласен, Хармс?
        - Согласен, - говорю я. - А почему Хармс?
        - Потому что о чём тебя ни спросишь, ответ «не помню», - отвечает Вера. - Тогда вот тебе первое поручение - свари компот.
        - Компот? - переспрашиваю я.
        - Я яблоки принесла, - отвечает Вера. - Набрала в парке возле МГУ. Свари компот. Сахар в шкафу на кухне.
        - Ага, - говорю я. - Понял.
        Я встаю и иду на кухню. Достаю пакет с яблоками. Яблоки маленькие, цвета морской волны. Их немного, штук десять. Я не знаю, как делают компот. Мою яблоки. Беру нож. Острый. Хорошо. Режу яблоки дольками. Сердцевину вырезаю. Заливаю водой и ставлю на плиту. Нахожу в шкафчике пакет голубого сахара. Отмечаю, что всё расставлено аккуратно. Запасы круп и макарон рассортированы так, что запутаться невозможно. Кладу немного сахара в воду. Задумываюсь, то ли я делаю вообще. Компот. Компот. Никаких ассоциаций.
        Вода закипает. Сколько его варить? Да не надо варить, наверно. Яблоки же и так хорошие, съедобные. Выключаю газ. Зачерпываю ложкой воду, дую. Пробую. Хм. Сыплю ещё сахара, размешиваю. Сажусь возле плиты. Есть ощущение, что должно постоять и остыть.
        Текут мысли. Мне нужно кого-нибудь найти. Как я понял, родителей у меня нет. Кого я знаю ещё? Из живых, разумеется. Левин. Паша. Селюков. Панченко. Наверняка кто-то из них есть в этих… Ну, где все регистрируются. Ладно, потом вспомню название. Найду их там, поговорю. И что дальше? Они предоставят мне денег в долг, бесплатное жильё, машину, дачу и стадо собак для разведения.
        Сколько я уже сижу на кухне? Я отключился, что ли? Трогаю кастрюльку. Тёплая ещё. Встаю, нахожу кружку. Поварёшкой наливаю в неё компот с кусочками яблок. Выхожу в комнату.
        - Ну как? - спрашивает Вера.
        Протягиваю кружку. Она отхлёбывает.
        - О. Хорошо, молодец. И сахару самое то. Сам попей тоже. Завтрак будет чуть позже. Я так привыкла.
        - А у тебя компьютер есть? - спрашиваю я. - И Интернет.
        - Есть. Хочешь начать искать знакомых?
        - Ну да.
        Вера смотрит на меня и шевелит кончиком носа, словно хочет ещё что-то сказать. Но сдерживается.
        - Вон, возьми игрушечный.
        - Игрушечный?
        - Ну, на подоконнике нетбук лежит. Я его игрушечным называю. Только осторожно с ним. Он старенький уже. И от сети лучше, батарейка плохо держит.
        Я беру нетбук, сажусь с ним на диван, открываю крышку. Включаю. Изображение на экране дрожит и покрывается цветным цифровым шумом. Догадываюсь, что проблема в шлейфе, соединяющем экран с компьютером. Шевелю экраном, нахожу положение, где дефекты пропадают. Втыкаю зарядку в компьютер и в розетку. Вайфай ловит хорошо. Задумываюсь.
        - Извини, - говорю я, - а как называются какие-нибудь эти…
        Делаю рукой жест, который должен что-то означать. Вера не понимает.
        - Что «эти»? - спрашивает она.
        - Ну, где люди тусуются. Сообщения пишут.
        - Социальные сети, что ли?
        - Ну да.
        - Их много. Жеже, фейсбук, линкдин, твиттер.
        - О, точно, - говорю я. - Фейсбук.
        Захожу на фейсбук. Чёрт. А какой у меня логин? Как-то связано с моим именем, которого я не помню. Чтобы зарегистрироваться, нужна электронная почта. Её тоже не помню. Провозившись минут пятнадцать, регистрирую новую почту с адресом, производным от «Хармс». Наконец вхожу на фейсбук. Друзей, конечно, нет, ведь это новый логин. Пытаюсь искать. Нахожу из имён, которые помню, только Пашу. Последнее сообщение - годичной давности. Пишу в комментариях «Привет. Как жизнь? Можем встретиться?» Кажется, это всё, что я могу здесь сделать.
        Пробую искать знакомых в Яндексе. Нахожу какие-то упоминания, но всё старьё. Вздыхаю.
        - Что? - спрашивает Вера.
        - Оказывается, это не так просто, - отвечаю я. - Связи восстановить. Можно, в принципе, работу поискать ещё, но у меня даже резюме нет.
        - Составь.
        - У меня оно из одной строчки будет. «Ничего не умею, ничего не помню, где работал - не знаю». Я даже не знаю, как моя шарашка называлась.
        - Не может быть, что ты ничего не умеешь. Книжку пишешь. Ты говорил, что тестировал что-то. И вон - компот умеешь варить.
        - Я даже не знал толком, что такое компот, когда шёл его варить, - возражаю я.
        Я закрываю «игрушечный», откладываю в сторону. С трудом отсоединяю от сети. Руки трясутся.
        - Что-то я устал, - говорю я. - Можно, полежу?
        - Я тебе не начальник, - отвечает Вера. - Температура опять?
        - Не знаю. Голова кружится.
        Я опускаюсь на диван. Синие пятна вокруг. Вера подходит, кладёт руку мне на лоб. Я отмечаю про себя, что её лицо - симпатичное и явно женское. Его словно прилепили к мощному телу.
        - Температуры вроде бы нет, - говорит она. - Ладно. Лежи пока, я завтрак сделаю.
        Я и лежу. Кто я? Что за Хармс? Прочитает ли Паша моё сообщение? Предположим, прочитает. Тоже подумает - что за Хармс? Наверно, хочет впарить средство от похудения. Кстати, вот голод - отличное средство от похудения. Нет, для похудения. Странная эта Вера. Спасибо ей, но странная. Я её боюсь. Боюсь, что она не та, кем кажется. А кажется кем? Терминатор какой-то с грудями. Хотя терминатор ростом был выше, и лицо у него было не такое. Опять я брежу.
        Она неправильная. Не может девушка жить в квартире, где нет нормальной женской одежды. И где телевизор? И чем она на жизнь зарабатывает? Может, она убивает бомжей и на мясо продаёт? И только ждёт, когда я отключусь. Да нет, чушь. Зачем лечила меня? Непонятно.
        Она подходит ко мне с кружкой воды.
        - Ты же таблетки не пил сегодня?
        - Нет, - отвечаю я.
        - Извини, не сообразила. Я тебя просила пить, но у тебя же провал.
        Я проглатываю таблетку и две капсулы. Выпиваю воду. У меня закрадывается подозрение, что она хочет меня отравить.
        - А что это? - запоздало интересуюсь я.
        - Лекарства, - отвечает Вера по дороге на кухню.
        У Иванова хоть чай был. И то вон как пробрало. А тут лекарства. Боязно. Надо скорее выбраться отсюда. Найти жильё и съехать. Но чтобы снять жильё, нужны деньги. Значит, сначала работа. Может, в «Макдоналдс» устроиться? Хотя хватит ли их зарплаты, чтобы снимать комнату? Не знаю. Не помню размера их зарплаты. И насчёт цены, по которой снимают жильё, не уверен. Уверен только, что за двадцать рублей не снимешь комнату. Это точно. Значит, придётся терпеть. Жить с девушкой-мутантом.
        А есть ли выход из этого положения? Наверно, сначала надо восстановить документы. Паспорт. Это можно сделать за две недели? А без паспорта кем работать берут?
        - Хармс, иди есть! - кричит Вера с кухни. - Сможешь встать?
        - Смогу, - говорю я.
        Голова кружится, но я успешно встаю и добираюсь до кухни. Сажусь на табуретку. Передо мной тарелка с едой и стакан компота. Ем.
        - А как паспорт восстанавливают? - спрашиваю я.
        - В милицию надо идти, - отвечает Вера, садясь напротив. - Заявление подавать об утере.
        Я про себя отмечаю, что милицию уже давно переименовали в полицию, но молчу. Один хрен, в общем.
        - А что это я ем? - спрашиваю я, понимая, что еда вкусная.
        - Макароны, - отвечает Вера. - И сердца куриные.
        - Тоже в парке собрала? - спрашиваю я.
        - Не нравится - не ешь, - кажется, она злится. - И, если не нравится мой образ жизни, можешь валить.
        - Нравится, - говорю я. - А какой у тебя образ жизни?
        - Какой уж есть.
        Она хмурится и погружается в еду. Разговор окончен.
        - Посуду помоешь, - говорит она, закончив свою порцию. Выпивает полстакана компота, встаёт и уходит в комнату.
        Я не понимаю, что делать дальше. Идти в полицию? Пытаться составить резюме? Голова работает плохо. Складываю грязную посуду в мойку, начинаю мыть.
        Когда заканчиваю, Вера снова заходит в кухню.
        - Я собираюсь на митинг, - говорит она. - Пойдёшь со мной?
        Лицо серьёзное. Трудно понять её настроение.
        - Что за митинг? - уточняю я.
        - Просто митинг. Протеста.
        - Против чего?
        - Вопрос правильный, - говорит Вера с заметным вздохом. - Но отвечать мне на него сейчас лень. И потом, на самом деле каждый ведь против своего чего-то идёт протестовать. У каждого личная причина своя. А тебе всё в стране нравится?
        - Нет, - отвечаю я. Хочу добавить, что не нравятся мутанты, но вспоминаю, что передо мной один из них.
        - Ну, вот и протестуй против того, что не нравится.
        Куда-то пойти - хорошая мысль. Развеюсь. И отложу на время раздумья о том, что делать дальше.
        - Пошли, - говорю я, ставя тарелку в сушилку.
        Дальше возникает много новых проблем. Искать носки. Надевать их. Полминуты решать, бриться или нет, хотя очевидно, что нет.
        Подходит Вера. Суёт лист бумаги.
        - Вот это понесёшь.
        Читаю. Смысл мне не понятен, но можно догадаться, что надпись оскорбляет какого-то человека.
        - Это про кого? - спрашиваю.
        - А ты не догадываешься? - Вера ухмыляется.
        - Нет. Но думаю, что про какого-то большого начальника.
        - Ну, в принципе, да. Хорошо тебе, Хармс. Находишься в счастливом неведении. И выходить из него не хочешь.
        Я смотрю на неё в упор.
        - Я это не понесу.
        - Чего это? - Вера убирает с лица ухмылку и хмурится.
        - Я не могу на кого-то наезжать, если даже не помню, кто это. И уж точно не помню, чтобы он мне что-то плохое сделал. Ты понимаешь, я даже толком не знаю, какой у нас год на дворе. И кто сейчас правит, тем более. Пумарцы, мутанты какие-нибудь, коммунисты… Не в курсе я.
        Вера смотрит из меня исподлобья, и я чувствую, что она решает - выгнать меня немедленно за непослушание или нет. Наконец, лоб её разглаживается.
        - Ладно, Хармс. Убедил. Выбирай любой плакат, с которым ты согласен.
        Я подхожу к углу, где свалены бумажки на палочках и без. Некоторые надписи мне абсолютно не понятны. Некоторые я понимаю, но не могу согласиться, потому что не в контексте событий. Наконец, нахожу листочек, где разнокалиберными буквами написано «Свободная пресса не даёт обществу гнить».
        - Ага, - говорит Вера. - Значит, с этим ты согласен?
        - А кто же с этим может быть не согласен? - удивляюсь я.
        - Ну, есть люди. Молодец. Пошли.
        Краем глаза замечаю, что у неё на плакате написано «Власть, не суй нос в личную жизнь». В задумчивости обуваюсь. Она скручивает свой плакат в трубочку. Я следую её примеру. Выходим в сырой тёмный подъезд и потом сразу на улицу. Чувствуется, что недавно был дождь. Воздух свежий, прохладный. Солнце светит вовсю. Вера шагает быстро. У меня ноги длиннее раза в полтора, но я еле поспеваю за ней.
        - А почему митинг? - спрашиваю я. - В смысле, почему сегодня? Случилось что?
        - Ну, повод - хорошего человека хотят посадить, - отвечает Вера, не останавливаясь. - Ни за что. Потому что тоже протестовал. А так вообще просто все своё что-то хотят сказать. И, кстати, забыла предупредить - митинг не разрешённый, так что нас тоже задержать могут.
        - А что, бывают разрешённые? - удивляюсь я.
        В моей голове митинг - это что-то против системы. У этой же системы спрашивать разрешения протестовать против неё - в голове не укладывается. Вера не отвечает. Мы заходим в метро. Вера пропускает меня через турникет своей карточкой. Я еле успеваю проскочить до клацания створок.
        - Что ты такой сонный, Хармс? - ворчит Вера, присоединяясь ко мне на эскалаторе.
        - Не знаю, - мямлю я. - Слабость какая-то…
        - Ещё не поздно вернуться.
        - Да не, я нормально…
        - Ну ладно, в автозаке отдохнёшь, - соглашается Вера.
        - В чём?
        Она не отвечает, ускоряясь при виде подъехавшего поезда. Еле успеваю запрыгнуть за ней в закрывающиеся двери. Вокруг гудит. Синие пятна прыгают в глазах.
        - Зря ты пошёл, - кричит Вера сквозь шум. - Вон бледный какой. Ещё вчера тридцать восемь было.
        Я молчу. Едем. Вагон набит народом. Не могу разглядеть лиц. Зато вижу рекламу на стенах вагона. Реклама каких-то автомобилей. Совершенство, превосходство, нормочас. Зачем рекламировать автомобили? Если их будут покупать больше, воздух станет грязнее. Или я машины с сигаретами перепутал? Ну, так реклама сигарет вроде и запрещена. Так. О чём я думал? А. Чем больше машин, тем больше пробок. Тем медленнее едут машины. Тем меньше от них проку. Они пожирают сами себя. Может быть, они тоже монстры? Как Вера.
        - Пошли. Что спишь? - говорит она сердито и тянет за руку. Выходим из вагона, потом вверх, вверх.
        На улице всё так же свежо. Правда, мутно. Если постараться, видно далеко, но я не могу понять до конца того, что вижу. Понимаю, что мы идём вдоль по улице. В том же направлении движутся другие люди. Много. Замечаю у некоторых в руках плакаты или листы бумаги с рисунками и надписями. Значит, они идут туда же, куда и мы. Лица у людей открытые, приятные. Такое ощущение, что у них праздник. Вон девушка идёт в красном пальто и длинных сапогах. Не слишком ли тепло она одета? Пропала куда-то. Вот интеллигентный мужчина в костюме, с галстуком. Очки стильные. Недешёвые, скорее всего. В руке плакат. Успеваю прочитать «Посидите лучше сами».
        Вера увлекает меня за руку всё дальше. Ноги мои заплетаются. Похоже, у меня всё ещё температура. Но всё-таки я чувствую себя не так уж плохо. Почему-то приятно идти среди всех этих людей. Пусть я и не очень понимаю, чего они хотят…
        - Верок! - доносится справа.
        К нам, перерезая толпу, движется высокий наголо бритый парень с круглым лицом. В руке свёрнутый флаг с каким-то рисунком. Замечаю, как Вера неслышно произносит губами непечатное слово.
        - Привет. Решила всё-таки прийти? - спрашивает он, улыбаясь широкой, блестящей улыбкой.
        - Привет, - говорит Вера, не останавливаясь. - Решила.
        - Ты же в прошлый раз сказала: «В жопу ваши митинги».
        - Я помню, - Вера старается идти быстрее.
        - Не можешь без нас? - парень не отстаёт, не убирая с лица улыбку. Его армейские ботинки стучат о тротуарную плитку громко, отдаваясь в моих ушах.
        - Без тебя, Ден, точно могу! - отрезает Вера. - Отстань.
        - Ну, как знаешь, - парень, наконец, отстаёт.
        Пару минут двигаемся молча. Толпа всё плотнее.
        - Это кто? - спрашиваю я.
        - Да так, - отвечает Вера. - Деятель один. Придурок. Жила я с ним по глупости. Неважно.
        Я немного удивлён её откровенности, но продолжаю семенить следом. Пытаюсь понять, где мы. Здания вокруг высокие, старые. Улица широкая. По краям стоят ряды маленьких автобусов. Кажется, они называются ПАЗ. Не знаю, почему. Но вот помню. Это хорошо, наверно. Хорошо, что помню. То, что стоят, как мне кажется, не хорошо. В автобусах сидят существа в панцирях. Впереди, где толпа становится гуще, вижу ещё таких же.
        Вглядываюсь вдаль. Линия бронированных мутантов окружена голубой дымкой. Они кажутся нереальными. Шевелятся. Железные загородки. Мутанты копошатся вдоль них, как мухи вокруг сладкого пятна на столе.
        - Оцепление, - бормочет Вера. - Знала, что будет ОМОН, но чтобы так много… И вбок уйти некуда, нам же на площадь.
        Толпа течёт всё медленнее. Впереди вижу ещё нескольких существ, которые движутся навстречу толпе. Один из них, высокий, на пару голов выше волнующейся массы людей, притягивает мой взгляд.
        Поверх хитинового панциря на нём драный чёрный плащ. Голова замотана чёрной тряпкой, так что виден только один огромный зелёный глаз, вращающийся в глазнице, да выступающий далеко вперёд нос с четырьмя ноздрями. Ноздри шевелятся, каждая на длинном хоботке, и втягивают воздух. Я чувствую, как существо дышит. Ему не нравится местный воздух. Ему нехорошо здесь. Оно высовывает из-под плаща гибкие конечности и указывает когтями в сторону. Остальные, помельче, суетятся.
        Я вижу окружающий их синий туман и вдруг понимаю, что происходит. Я словно снова в прошлом. Словно это уже было.
        - Вера, - говорю я, замедляясь. - Стой. Я видел эту картинку.
        - Что за картинку? Ты о чём? - она даже не оборачивается.
        - Видишь там четырёхносого? Высокий мутант в плаще.
        Вера поворачивает голову. На лице непонимание, смешанное с недоверием.
        - Четырёхносого?
        Понятно. Она не видит. Это мои глюки. Неважно. Надо объяснить.
        - Я знаю, что будет дальше. Там высокий человек. По его приказу полицейские вылавливают случайных людей из толпы и задерживают. Мы пройдём ещё метров двести. Тебя схватят. Я разозлюсь, начну на них орать, ударю одного в плечо. Меня тоже поймают и потащат к тем машинам. Я это видел уже.
        Вера продолжает идти дальше, глядя вперёд. Потом останавливается. Опускает плакат.
        - Здесь всё равно уже ничего хорошего не будет, - говорит она. - Давай выбираться.
        Мы лезем сквозь толпу вбок. Толкотня. Пролезаем между машинами. Подворотня. Узкий переулок. Вера забирает у меня мой листок. Комкает и выкидывает оба в урну. Лицо грустное.
        - В жопу эту митинги, - говорит она. - Я давно говорю, что это бесполезно. Их слишком много, у них деньги, власть, а нас слишком мало. Не так надо действовать.
        - А как? - спрашиваю я.
        - Надо, чтобы больше людей вокруг понимало, что происходит. Тогда всё само изменится, - говорит Вера.
        Мы идём переулками в сторону метро. Кое-как ковыляю, стараясь не отстать. Перед глазами сплошная синева.
        - Чего молчишь? - спрашивает она. - Не согласен?
        - Не знаю. Я-то вообще не в курсе. Совсем.
        Вера смотрит на меня. Хмурится. Прикладывает руку мне ко лбу.
        - Да у тебя опять температура дикая. Пошли домой скорее.
        Она тащит меня в метро. Снова погружаемся в трубу. Кругом пумары. Разные. У некоторых даже одна голова. Маскируются, гады. Как же душно… Хочется вынырнуть, глотнуть воздуха.
        - Хармс! Ты что падаешь? - возмущается Вера. - Мы на эскалаторе же.
        Руки у неё сильные. Удержала. Хорошо. Я, кажется, улыбаюсь. Сверху, на потолке, проплывают боги с винтовками. Меня затаскивают в вагон и усаживают на сиденье.
        - Спасибо, - слышу я голос Веры. Кому говорит? Не знаю.
        Кружатся диски. Нет, не диски. Всё кружится. А может, только моя голова кружится, а всё остальное стоит на месте. Наверно, я всё-таки Павел Краматорский. У него же вечно болтается голова. Рядом со мной освобождается место. Вера садится рядом.
        - Ты молодец, Хармс, - говорит она. - Если то, что ты говорил, правда, нам бы не просто пятнадцать суток светило. Ты как?
        - Нормально, - говорю я. - Дышится только тяжело.
        - Ну, это просто метро. Людей много. У меня тоже раньше паника здесь была. Ты, небось, тоже ведь не из Москвы?
        - Не помню.
        - Пошли, - Вера помогает мне встать.
        Мы снова идём. Поднимаемся вверх по волшебной лестнице, которая едет сама. Синий свет в глаза. Моргаю. Вера поддерживает меня. Ветви деревьев плывут над головой. Нет. Так голова кружится. Лучше смотреть в землю, на мокрый асфальт. Там ползёт клубничная змея. Хочу сказать ей «привет», но вместо этого громко чихаю.
        - Зря я тебя потащила, - бормочет Вера. - Тебе ещё лежать и лежать. Да и сама зря пошла. Только настроение испортила.
        Мы заползаем в подъезд. Сыро, но здесь дышится легче. Наверно, перископ. Почему перископ? Что вообще такое «перископ»? Кажется, фильм такой был. Или я путаю?
        - Ботинки сними. Иди сюда. Ляг.
        Диван - это здорово. Под мышкой снова холодный металл градусника. Надо мной покачивается стриженая голубая голова Веры. Пищит.
        - О, брат… Что-то ты не поправляешься. Ладно, подожди.
        Странное состояние. Почти проваливаюсь в сон, но провалиться не могу. Может, потому, что боюсь? Может, потому, что мне не хочется уходить отсюда в несостоявшееся прошлое?
        Верины руки. Она приподнимает мою голову над подушкой. Таблетки, которые она кладёт своими холодными твёрдыми пальцами мне в рот. Голубой уползающий наверх потолок.
        - Ты не волнуйся, - бормочу я. - Я уйду. Сейчас вот только найду кого-нибудь, и уйду.
        - Не болтай, - говорит Вера. - Спи. Сейчас поесть приготовлю.
        Слышу, как задвигаются шторы. В комнате устанавливается зеленоватый полусумрак. Кутаюсь в одеяло. Кто мне может помочь с работой? Левин. Хотя его, наверно, уже поймали и расчленили. Фу, фу… Что за мысли у меня? Но от мутантов всего можно ожидать. У них челюсти и кости. И у меня тоже челюсти. Вон какие страшные. Ням, ням. Может, и я мутант?
        Может быть. Хотя, наверно, и среди мутантов есть приличные. Вот, скажем, Вера. Я её знаю уже три дня. А потом забыл и теперь знаю ещё день. И она за это время ничего плохого мне не сделала. Хотя я не ручаюсь за те дни, что забыл. Она тут бинтовала меня, одевала… Мало ли что. Или это всё-таки я сам себя одевал?
        Почему со мной всё это случилось? Почему я помню только фрагменты? Почему голова не может вспомнить всё сразу? Потому что Иванов, вот почему. Он сказал «перманентно», значит, перманентно. Что означает это слово? Перманент. Как-то связано с бигуди. Но Вера не пользуется бигудями. Есть такое слово - «бигудями»? Наверно, просто «бигуди». Хотя какие уж тут бигуди? У Веры и волос-то нет. Ну, почти нет.
        Чуть ли не в нос мне тыкается тарелка.
        - Спасибо, - говорю я, стараясь поймать рукой ложку. Ложка расплывается.
        - Ладно, лежи так. Покормлю. Только на бок повернись, а то подавишься.
        Вера взбивает мне подушку и усаживает полулёжа. Суёт мне в рот ложку. Разваренный рис, перемешанный с чем-то ещё. Печень, что ли? Да, похоже. Но очень вкусно. Любил ли я раньше печень? Нет, любил ли я вообще раньше хоть кого-нибудь? Почему у меня всё время путаются мысли? Надо думать о чём-нибудь определённом. Одном, твёрдом. Вот мышцы, например. Почему мышцы? Ну, наверно, потому, что передо мной одни сплошные мышцы. Зачем ей столько? Наверно, чтобы с мутантами драться. Это можно понять. Ой. Еда, кажется, кончилась.
        - Всё, - говорит Вера. - Спи.
        Она садится за стол. Раскрывает книгу. Поворачивается так, чтобы из-за штор на страницы падала полоска света.
        - Да включи свет, - говорю я, укладываясь удобнее. - Мне не мешает.
        - Электричество экономить надо, - говорит она.
        - Ну, шторы приоткрой.
        - Мне и так нормально, - говорит она.
        Ну, ладно. Я отворачиваюсь к стене и честно пытаюсь заснуть. Один баран, два барана, три барана… Точно. Я, Паша и Левин. Кстати, вот Паша. Где он сейчас? В наркодиспансере? А существуют ли в этом мире такие учреждения? Или всех пьющих людей просто сваливают в одну большую яму? И что они там делают, интересно, в этой яме? Едят друг друга? Да нет. Этим отлично можно и не в яме заниматься. Надо спать. Спать. Но я почему-то не хочу.
        Сколько сейчас времени? Не может быть вечер. Наверно, часа два или три дня. Поэтому и не спится. Но лучше поспать. Всё равно же болею. Хотя вроде не так уж и болею. Пока лежу, чувствую себя практически нормально. Может, таблетки помогли. А мысли путаются. Но они путались и тогда, когда у меня не было температуры.
        Что за странные звуки? Поворачиваюсь на другой бок. Вера стоит на тренажёре. Работает руками и ногами, будто идёт на лыжах. Мышцы напрягаются и расслабляются. Лицо сосредоточенное. Пожалуй, это выглядит красиво. Всегда ведь красиво, когда что-то работает так, как ему положено. Есть мышца - работает. Или, скажем, огурец. Вот он красивый почему? Потому что его можно съесть.
        Только сейчас замечаю, что играет музыка. Из магнитолки. Опять та же мелодия. Как она это назвала? Мародёр, что ли. Приятная музыка. Если закрыть глаза, представляешь девушку. Почему вообще музыка рождает зрительные образы? И зачем мне закрывать глаза и представлять себе девушку, если девушка прямо передо мной? Красивая. Ну, в некотором смысле красивая.
        Нет, пожалуй, без оговорок - красивая. Просто это непривычно - столько мышц.
        - Ты не спишь, что ли? - говорит Вера.
        - Нет, - отвечаю я.
        - Смотришь? - интонация холодная. Не похоже, что она меня в чём-то обвиняет. Но и не заигрывает.
        - Смотрю. А можно попробовать?
        - Да поправься сначала, - она останавливается и слезает с тренажёра. - Хотя я, в принципе, не против.
        Она вынимает из стойки гантели. Начинает делать упражнение. По очереди поднимает то одну, то другую руку с гантелей, выставляя её вперёд. Фиксирует на пару секунд и опускает.
        Я откидываю одеяло. Сажусь на кровати. Голова вроде не кружится. Слабость только. И синева. Встаю.
        - Тапки надень, - говорит Вера чуть сурово.
        - А где они? А.
        Натягиваю тапки. Ковыляю к тренажёру. Пытаюсь встать на него. Педаль уплывает вниз. Чуть не падаю. А, вот так. Хорошо. Нажимаю одной, другой ногой. Тяжело. Ручки ходят вперёд-назад. И мне отчего-то кажется, что они сейчас ткнутся мне в глаз. Сделав движений десять, чувствую, что устал.
        Вера тем временем откладывает гантели и переходит к штанге. Пыхтит, делая жим. Подхожу к стойке, хватаю гантель. Она намного тяжелее, чем я думал. Чуть не роняю от неожиданности. Так. Как она там делала? Меня хватает только на то, чтобы чуть отклонить руку от вертикали, после чего она безвольно падает назад.
        - Лучше двумя сразу, - говорит Вера, опуская штангу. - Для равновесия.
        - Да нет, - отвечаю я, укладывая двумя руками гантель на стойку. - Без толку.
        - Ну, это ты зря, - говорит Вера. - Я с веса в три раза меньше начинала. И тоже не могла руку поднять. Всё можно натренировать.
        - Как-нибудь потом, - говорю я, возвращаясь на диван. Замечаю, что играет уже другая музыка. Тоже электронная, без слов, но медленная. Звуки похожи на текущую воду ручья. Хочу спросить, что это, но решаю, что это не важно.
        - А ты что о себе помнишь вообще? - спрашивает Вера.
        - Да ничего, на самом деле, - отвечаю я. - То, что я вижу кусками - может, оно и не про меня вовсе. Может, я просто бомж, а остальное мои фантазии.
        - Бомжи тоже откуда-то берутся, - говорит Вера. - Ладно. Я в ванную. Пока подумай, как работу будешь искать. Считай, тебе тринадцать дней осталось.
        На её руках блестит пот. Футболка покрылась изнутри мокрыми пятнами. Она уходит. Тринадцать дней. Да, это отрезвляет. Надо что-то делать. Надо что-то делать.
        Я откидываюсь на подушку. В воздухе надо мной витают синие пятна. Одно из них похоже на кролика с ушами. Нет. Скорее, на дерево. Корявое, разлапистое. Оно болтается в моём поле зрения туда-сюда, закрывая обзор. Мешает. Я напрягаюсь и пытаюсь смотреть сквозь него. Всё равно мешает. Отодвигаю его вправо. Ух ты. Получилось.
        Интересно. Это что же, я могу этими пятнами управлять? Я возвращаю пятно на место. Оно всё такое же синее, но теперь уже бесформенное. Ага. Давай пририсуем к нему лапки. И ещё. И хвост. Получается что-то похожее на кошку. Здорово. Правда, пятно живёт своей жизнью. Размазывается, течёт. Вон оно уже становится обычной кляксой. Немного похоже на калач. Или на висячий замок. Тра-та-та. Или на барана. Сверху вон вроде рога. Рано-рано. Два барана. Три барана…
        Почему так темно? Где я? Я поворачиваю голову вправо. Нет, я всё ещё у Веры. Вот она, в паре метров от меня, на раскладушке. Лежит спиной ко мне в майке и трусиках. Одеяло скомкано. Она прижимает его к себе спереди, словно обнимает.
        Нет, всё-таки она девушка. Это видно. Вон и талия заметная. Да и грудь я у неё видел вчера. Что, правда? Не помню. Хотя даже не в этом дело. Видно же, что девушка. Чувствуется.
        А почему она спит? Ночь, что ли? Ну да. Наверно, я всё-таки заснул. Мне ещё сон снился про пятна. А сейчас вот - ни в одном глазу. Нет, пятна-то как раз в обоих глазах. Сна нет.
        - Ты что там бормочешь, Хармс? - спрашивает Вера.
        - Я? - я удивляюсь. - Да я вроде молчал.
        Вера поворачивается ко мне лицом. Раскладушка скрипит.
        - Значит, думаешь громко. Выспался, что ли?
        - Да вроде.
        Лежим молча. Где-то за шторами проезжает автомобиль, фарами устраивая в комнате пляску зайчиков.
        - Что там у тебя за бзик с мутантами? - спрашивает Вера.
        - Не знаю, как объяснить, - отвечаю я. - Чудятся везде. Боюсь почему-то. Может, с детства что-нибудь.
        Вера шевелит носом задумчиво.
        - В нас многое с детства, - говорит она. Её зрачки дёргаются куда-то и замирают. - Я далеко отсюда родилась. Страна у нас большая. Но я детство помню, в отличие от тебя. Не знаю, что лучше - помнить или не помнить. Может, у тебя блокировка психологическая? Может, что-то страшное было с тобой?
        - Может, - говорю я. - Но я не хочу вспоминать. Я боюсь отсюда опять куда-то провалиться. Надоело это мельтешение.
        - У меня отец хороший человек был, - говорит Вера. - И сильный. Но, видимо, недостаточно сильный. Это время бандитов было. В наших краях всем тогда заправлял один мужик. Не помню точно фамилию. Филькин, что ли. Была у него банда и куча денег. Милиция, суды, начальники местные, газеты - всё скупил. Губернатор наш с ним дружил и на всех праздниках вперёд себя выпускал выступать. Его называли лучшим бизнесменом, главным меценатом. А занимался этот Филькин в основном тем, что заводы местные разорял. Скупал или захватывал силой завод, а потом запускал там производство нелегальной водки, например. Или, если завод что-то серьёзное делал, просто оборудование распродавал. Вот мой отец на одном таком заводе работал, машиностроительном, начальником цеха. На самом деле, конечно, оборонка. Там вокруг этого завода целая история была. Признали его якобы банкротом, объявили тендер. И какой-то человек другой, тоже вроде бандит, не знаю, этот тендер вроде как выиграл. Может, тоже денег кому дал. А Филькин разозлился. Убил этого мужика. Не лично, киллеров подослал. И остальных запугал из той банды. А сам въехал на
завод с людьми своими и милицией купленной и сидит. Мой отец увидел это и стал возмущаться. Ему завод этот дорог был, много лет на нём работал. Собрал людей прямо в цеху, агитировать стал не подчиняться новым хозяевам. Их всех и выгнали с завода. Хорошо ещё, что тогда не пристрелили.
        Отец мой пытался увольнение обжаловать, но, сам понимаешь, проку от этого ноль. В городе нашем работу было найти тогда тоже нереально. Заводы все стоят. Тогда он решил бизнес свой открыть. Взял небольшой кредит, арендовал уголок в магазине, стал ездить, скупать товары оптом. В первый же день, как открылся, наехал на него рэкет Филькина. Говорят, отдавай всю выручку. Он отказался. Главному рэкетиру монтировкой нос сломал. Его избили жестоко. Переломали рёбра, отбили внутренние органы - почки, печень, позвоночник повредили. Унесли весь товар, что нашли, разломали прилавки.
        Отец попал в больницу. Заявление в милицию, конечно, подал. Письма из палаты всем писал. В газету, областному начальству. Сначала казалось, что поправится. Потом ноги отнялись. Почка отказала. А через два месяца умер. Сердце остановилось. Я с ним говорила вечером перед тем. Он всё говорил, что в страну перестал верить. Говорил - уезжай отсюда так далеко, как только сможешь.
        - Тебе сколько тогда было? - спрашиваю я, вглядываясь в её лицо. Слёз не заметно, голос не дрожит.
        - Двадцать один. Я на третьем курсе училась в местном политехе. Остались мы с мамой вдвоём. И кредит висит. Сначала я думала, что выплатим как-нибудь. Мама учительницей русского языка работала, хоть какие-то деньги. Я думала, тоже смогу что-то найти. Но не успела. Приехали к нам квартиру отбирать за долги.
        - А с банком не пробовали договориться? - спрашиваю я. - Реструктурировать как-то, что ли?
        Вера хмыкает.
        - Не стали они с нами говорить. Этот банк принадлежал тем же бандитам. Откуда вообще здесь банки берутся? Или бандитские деньги, или государственные, уворованные какими-нибудь чиновниками или кагэбэшниками бывшими. Вот и этот банк, где мой отец кредит взял, оказался банком Филькина. Они просто пришли, показали бумаги какие-то да выгнали нас на улицу. Кое-какие вещи дали унести, и то спасибо. Мамины знакомые помогли поселиться в офицерскую общагу за городом. Это так говорится, что общага. Халупа просто. Построена она была рядом с военным городком полулегально, не принадлежала никому. Ни город о ней не заботился, ни военные. Воды там не было, канализация в подвал текла. Электричество, правда, было, но не всегда. Потому что грелись все обогревателями, готовили на плитках. Проводка нагрузки не выдерживала. Пожар был один раз сильный. Но нашей комнаты не коснулся. Короче, жили кое-как. В принципе, можно было жить. Только потом с мамой моей проблемы начались. Честно сказать, она всегда была странная. По крайней мере, я её нормальной не помню. Сильно она верующей была. Иногда чересчур просто. Ты думаешь,
почему меня Верой зовут? Потому что мама моя - Софья Аркадьевна. Она мечтала, чтобы у неё три дочки родилось - Вера, Надежда и Любовь. Только не вышло. После меня был ещё у неё выкидыш, а потом рак нашли. Вырезали всё, что можно. Вылечилась, правда, но умом крепко тронулась. Сначала не очень заметно было, при отце. А потом, когда он умер, уже заметно. В школе она часто на уроках стала всякую чушь нести. Про ад в основном. Как там все горят, как мучаются. И черти ей везде мерещиться стали. Идёт человек какой-нибудь, а она на него кидается и крестить начинает с выпученными глазами. Говорит, у него клыки и когти, как у чёрта.
        Я сглатываю слюну. Мне это что-то напоминает, должно быть.
        - Ну, конечно, маму выгнали из школы скоро. Жить стало совсем не на что. Она сначала уборщицей пошла работать, но и там недолго продержалась. Чудила всё. То в выхлопную трубу кому-нибудь мусор запихает, то бак подожжёт. Пришлось мне пропитание добывать. А как в нашем городке девушка может заработать? Да практически никак. Даже вдоль дорог все места уже заняты. Периодически получалось что-то найти. В одной забегаловке официанткой подработала, продавщицей в палатке. Там парень со мной познакомился. Антон звали. В принципе, нормальный парень. Но алкаш. Работал с такими же, как он, на лесопилке. Считалось круто для нашей местности. Живые деньги платили. В основном-то у нас всё только обещали зарплату, да натурой кое-где давали. Сделал шестерёнку на заводе - шестерёнку и получи за работу, авось пристроишь куда. А Антон деньги зарабатывал, хоть и немного. Короче, стал за мной ухаживать. Иногда по пьяни деньги давал мне на что-нибудь. Я старалась не тратить. Но с ним жизнь не сахар была, конечно. Каждую неделю запой дней на пять. Когда трезвый, приличный был, даже интеллигентный, можно сказать. А когда
выпьет, то не знаешь, чего от него ждать. То орать начнёт на тебя, то стукнет, то целоваться лезет. Я у него как-то спросила, что ему дороже - водка или я. Он мне честно сказал, что без меня он прожить может, а без водки - нет. Короче, перспектив у меня с ним не было никаких.
        Мама тем временем продолжала съезжать с катушек. Иногда страшно с ней становилось. Помню, прихожу я как-то поздно домой, а в моей кровати чучело какое-то лежит, из газет скрученное. Спрашиваю, что это за дрянь, а мама так весело говорит «Это же Наденька, сестра твоя». И потом много таких Наденек разного размера я везде находила. То в банке с чаем, то в носке под подушкой, то в туфле. Жутковато, честно говоря. Но мучилась я так недолго. Как-то мама пошла гулять и на дорогу выбежала. Небось, опять чёрт где почудился. Сшибло её машиной, а потом ещё другой переехало. Я как раз из института возвращалась - смотрю, толпа собралась. Расталкиваю всех, а там она с расплющенной головой. Мне эта картинка до сих пор иногда перед глазами встаёт. Знаешь, я никогда маму особо не любила. Всё больше с отцом. Отец был крепкий, но маленького роста. Я в него пошла. А мама длинная, костлявая. Всё время в платочке, в юбке длинной. Выглядела вечно как чучело. Но когда она погибла, мне её так жалко стало, что я просто делать ничего не могла, всё плакала. Потому что представляла себя на её месте, такую бестолочь нелепую, и
жизнь её бессмысленную, безысходную. И понимала, что так не хочу.
        - А ты ещё и училась в институте? - уточняю я.
        - Да, - отвечает Вера, поменяв позу на раскладушке. - На последнем курсе уже. Но закончить не смогла. Не потому, что тупая была. Нет. Училась я хорошо, хотя это и непросто было тогда. Просто сессию стало всё труднее сдать без взяток. Один преподаватель упёрся, открыто деньги требовал. Жаловаться я пробовала, но они там все повязаны были. Мне стало противно, и я ушла. Сразу после смерти мамы как раз. А потом Антон мой злым стал. Его стали за пьянку с работы гнать, что-то он там накосячил. Он на мне сорвался. Я понимаю, что это не он по сути был, а водка, но мне-то какая разница? Короче говоря, собрала я все деньги, какие были, продала мамины серёжки ещё. Она их не носила, но всё время прятала. И решила ехать в Москву. Про заграницу не думала тогда, нереальным казалось. А что ещё, кроме Москвы? На билет у меня денег не хватало. Стала проситься к дальнобойщикам. У нас в городе была пара мест, где они тусовались, когда останавливались. Многие меня послали в грубой форме, кто-то дикую цену заломил. Но одна парочка сжалилась. Поехала с ними. Денег половину отдала. Думала, приставать будут, уже готова
была на всё, лишь бы до Москвы добраться. Но, в общем, не приставали. Старший из них, Саныч, всё говорил, что я ему как дочка. Пока ехали, всё отговаривал меня перебираться в Москву. Говорил, там самый рассадник всего того, что по стране творится. Говорил, что не смогу я тут устроиться, что или помру, или проституткой стану. В принципе, правильно говорил, но в очередную порцию его нравоучений я не выдержала. Психанула, выпрыгнула на ходу и в лес. Спряталась, плакала чего-то. Сама не понимаю, что нашло. Слышала, искали они меня, звали. Не нашли. Уехали. До Москвы уже недалеко оставалось, километров двести. До станции добралась пешком, там электричками зайцем. Приехала на вокзал, а дальше и не знала, что делать.
        Топталась там долго. Первые секунды была эйфория - как же, добралась до Москвы. Столица нашей Родины, не хухры-мухры. А потом страшно стало. И вокзал-то вонючий, и люди подозрительные ходят. Собралась, вижу, группа людей нерусских, что-то обсуждают, чего-то ждут. Решила у них спросить, нет ли где тут дешёвого жилья и работы. Они отнеслись с недоверием. Похоже, решили сначала, что проститутка. Потом разговорилась с одним. Оказалось, таджик. Кохир его звали. Он мне очень сильно тогда мою эйфорию подпортил. Говорит, работы совсем не стало. Людей много, работы нет. Они и тусуются-то там в надежде, что кто-то на вокзале будет бригады строителей себе набирать. Раньше такое было часто, а теперь всё реже. И менты гоняют. Ловят да отправляют домой. Говорит, могу тебя к себе в общагу отвезти, попытаться спрятать. Там завод какой-то брошенный, я не очень поняла, и они на территории завода в общаге живут. Но он не советовал к нему идти. Всё говорил про какого-то криворукого, который у меня паспорт отберёт и проституткой сделает. Спросил, есть ли у меня деньги. Когда узнал, что есть немного, посоветовал
какую-то халупу, где койку на ночь сдают. Говорит, там безопаснее. Проводил даже.
        Я слушаю Веру. Мне вдруг начинает казаться, что эта история не вполне реальна. Не могло такого быть. Я не мог сформулировать конкретных возражений, но я в неё не верил. Может, всему виной была синяя пелена, застилавшая мне глаза. И сама Вера тоже принадлежала к этой пелене, являясь её частью.
        - Короче говоря, - продолжала она, - поселилась я в общаге. Но сравнить её даже с той, в которой я у себя в городе жила, было невозможно. Койки стоят по 5 штук в маленькой комнатке, только разойтись кое-как. Тараканы, крысы, грязь, везде мочой пахнет, тряпками какими-то. Но, когда цену узнала, чуть успокоилась. Даже тех маленьких денег, что у меня оставались, на пару недель хватало. Решила, что как-нибудь потерплю. Люди там жили неприятные в основном. Часть какие-то полубомжи пьяные, часть гастарбайтеры из тех, что с паспортами. Многие ко мне приставать пытались, но к этому я у себя в городе привыкла, отшивала. Очень боялась за вещи. Особенно за деньги и телефон. Всегда при себе держала. Но самое смешное, что за то время, пока там жила, всё, что украли - двое трусов. Может, извращенец какой, не знаю. Был там, в общаге, и душ. Правда, грязный очень, ржавый, вода еле течёт. И дверь дырявая и не закрывается. Но мне после долгой дороги, когда всё чесалось, наплевать было. Отстояла очередь, помылась. Смешно теперь вспоминать - деньги и телефон в пакете, дверь рукой держу, мылюсь чего-то.
        Я там практически только ночевала. Вставала рано и выходила. Сразу купила газету с вакансиями, обзванивала. В первый день один шлак был, поэтому пошла гулять. Москву посмотреть. Пришла к Кремлю. И очень он мне не понравился. Как-то вблизи почуяла я, что это крепость. Что это для войны. Представила, как одни люди на стену карабкаются, а другие их рубят, чем ни попадя. Куча крови, отрубленных рук, трупы валятся… Короче, долго я возле Кремля задерживаться не стала. И такое чувство возникло, что зря я вообще в Москву приехала. Что здесь? Кремль этот страшный, крысы в общаге да машины дорогие ездят с толстыми мордами внутри. Даже думала, не вернуться ли. Но решила ещё посмотреть. Не пожалела денег, хотя их и не было почти. Сходила в Пушкинский музей. Там понравилось. Особенно голландские натюрморты. Ну, и остальное тоже.
        На следующий день снова пошла за газетой. Опять ничего. И опять. А потом вдруг началась у меня пруха настоящая, даже теперь не верится. Наткнулась на объявление, что требуется секретарь. В принципе, я больше официанткой работу искала, потому что знакомо уже. Но решила - дай позвоню. В принципе, всё для работы секретарской я умела. Ну, там, офисные программы само собой, кто ими из студентов не умеет пользоваться? Английский у меня был неплохой, комплексов никаких. Да и внешность, кстати, тогда была довольно привлекательная.
        - Сейчас тоже, - вставляю я.
        - Шутишь, Хармс?
        - Нет, - честно отвечаю я. Вера улыбается в темноте и, не задерживаясь на этой теме, продолжает рассказ.
        - Короче, позвонила по телефону. Сразу честно сказала, что опыта нет, но хочу попробовать. Позвали. Спросили ещё, когда смогу прийти на собеседование. Сказала, что хоть сейчас. Ну, и позвали прямо сейчас.
        Оказалась контора по торговле комплектующими компьютерными и прочей электроникой. Сеть мелких магазинчиков. А это типа главный офис. У них была девушка, которая секретарской работой занималась - в основном на звонки отвечать, из магазинов и от поставщиков. Ну, ещё ерунду всякую делала типа кофе начальнику принести. Учётом никаким она не занималась, финансами тоже. Но типа нужный человек. И вот она должна через две недели уйти в декрет, а найти никого не могут на замену. Потому что зарплата маленькая и расположена контора хрен знает где.
        Со мной побеседовал начальник, мужик средних лет. Показался странным очень. В очках, заикается, но типа солидный такой, важный. Что-то среднее между менеджером и айтишником по поведению. Через слово какой-то жаргон специфический айтишный, иностранные термины и прочий мусор. Стал спрашивать меня про навыки.
        Вопросы ерундовые были. Типа как в «Экселе» посчитать среднее значение по нескольким ячейкам или что делает в «Ворде» клавиша F4. Потом на общую эрудицию вопросы позадавал, с уклоном в технику. Так получилось, что все ответы я знала. Ну, скажем, чем отличается коммуникатор от смартфона, спросил. По-английски поговорил со мной. Спросил, чем в идеале хотела бы заниматься. Честно сказала, что не думала. Просто хочу найти работу и, желательно, приобрести какую-то специальность, поскольку вуз не смогла окончить. Он ответами остался удовлетворён. И, говорит, теперь главный вопрос задам. Согласны ли вы идти к нам работать за такую-то зарплату. И назвал сумму. В принципе, маленькую. Но это было больше, чем я в любом месте у меня в городе могла заработать. Я согласилась. Он явно обрадовался и пошёл меня с коллективом знакомить. Самое главное, что познакомил с Ирой, секретаршей беременной, на место которой я пришла. Сказал, что она мне дела передаст.
        Ира оказалась прикольной девушкой. Начитанная очень, активная. Любила мотаться по всяким выставкам, в кино, в театры, несмотря даже на живот. Начала мне рассказывать, как здесь да что. И в разговоре всплыло, что я в этой гадюшной гостинице-общаге живу. Она прямо в шоке была. Сказала, что больше туда меня не пустит. Что я буду жить у них, по крайней мере до тех пор, пока не смогу что-то приличнее снимать. Я сначала отказалась. А потом поняла, что не в том положении, чтобы стесняться. Короче говоря, после первого же дня работы повезла она меня к себе.
        Жила Ира недалеко от офиса. Можно было пешком идти минут двадцать. Но она ездила на машине, так что получалось почти час из-за пробок. Она к тому же была сильно беременная уже, так что ехала не торопясь. Приехали мы к ней. Квартира оказалась небольшая, но двухкомнатная и приличная. Всё чисто, современно. Они с мужем жили в маленькой комнате, а большая была вроде как гостиная. Вот там они меня и устроили. После общаги было, конечно, здорово, что уж говорить. И ванна, и диван.
        Вот муж её, Сергей, мне сразу не понравился. Толстый, лицо рябое, голос странный, дома ходил в драных тренировочных штанах с вечно вылезающими наружу карманами. Всё делал вид, что шутит, и сам над своими шутками смеялся. Но это ещё ладно. Главное, хвастаться очень любил. Работал он менеджером по продажам недвижимости. Всё рассказывал, какие крутые у него клиенты. То какому-то депутату дворец продаст, то жене министра коттедж впарит в два раза дороже рыночной цены. И вот как-то раз упомянул Филькина. Я уши навострила - что за Филькин, спрашиваю? Оказалось, тот самый. В Москве теперь тусуется. У него друзья - большое начальство в МВД. Пытается связи наладить и избраться в Госдуму. Там типа надёжнее. На него какие-то другие стали наезжать, вот он и пытался повыше забраться, под защиту. Я как это услышала, честно говоря, приуныла. Везде одно и то же. Деваться некуда. А потом подумала - что мне этот Филькин? Он сам по себе, я сама по себе. Вон и работу нашла, и жить пока есть где. Ира даже денег немного заняла одежды купить, чтобы на работе выглядеть прилично.
        В общем, на следующее утро забрала вещи из общаги. На работе всё легко было сначала. Начальник мой, Дима, и правда, странным оказался. Что-то его ко мне тянуло. Я ожидала, что он руки распускать начнёт или ещё что, но нет. Просто разглядывал. Всё просил меня кофе ему варить. Только отвернусь - чую на себе его взгляд, ощупывает всю. Иногда даже подлавливала, когда оборачивалась резко. Сразу глазки отводит, что-то по работе заговаривает. Честно говоря, меня это не сильно волновало. Деньги платит, не гонит - и ладно. Работа сама по себе неплохая была. Много с кем приходилось общаться, электронику как-то получше узнала. Не то чтобы это сильно пригодилось потом, но знания - всегда хорошо.
        У Иры дома вначале всё нормально было. Но потом стала замечать, что я сильно мешаю. Что-то они там цапались в углу с мужем, на меня косились. Потом Сергей этот сердился часто. Кажется, места ему не хватало. Всё не мог найти, куда сесть, чтобы никто его не видел. Бзик у него какой-то был, всё хотелось одному побыть, что ли. В принципе, не моё дело. Каждый живёт, как может. Но как только зарплату дали, сняла себе дешёвую комнату недалеко оттуда. Там окраина, цены низкие, в общем, для Москвы.
        - А Филькин? - спросил я почему-то. - Стал депутатом?
        - Слышала, посадили его, - ответила Вера. - Больше не сталкивалась. Говорили, будто не поделил какие-то деньги серьёзные с другими такими, как он. Видимо, у этих других больше во власти друзей оказалось. Но это меня не касалось уже никак. Я продолжала работать у Димы в конторе. Со временем стала уставать. Работы становилось больше. То бухгалтерию какую-то повесят, то учёт продукции. Зарплата не растёт, задерживаться приходится часто. Спросить, если что, не у кого - Ира ушла в декрет. Родила, слышала, сына.
        И мне на себя как-то перестало денег хватать, как ни странно. Купишь одежду нормальную, сходишь поесть в кафе - и денег нет. Тут ещё телефон сломался, надо было поменять. Потом вроде как ноутбук дома неплохо бы иметь. Я пыталась заговаривать с Димой, начальником. Он говорил - да, да, я понимаю, подумаю, что можно сделать. И всё на бегу как-то. Один раз припёрла его в углу. Он сказал - нет. Зарплаты и так везде падают, кризис, а у тебя ещё жить можно. Проработав у Димы чуть больше года, стала я потихоньку подыскивать другую работу. И, что удивительно, достаточно быстро нашла. Да ещё какую! В большой IT-компании, офис-менеджером. Зарплата приличная, медицинская страховка, премии годовые, частичная оплата питания и спортзала. И взяли без разговоров. Английский им мой понравился. Из минусов был дресс-код. Причём до сих пор не понимаю, на кой чёрт они его ввели. Программисты всякие, тестеры у них ходят абы как, лишь бы гениталии не вываливались, а начальство и секретари, в том числе я, должны выглядеть как куклы. Белый верх, чёрный низ, всё такое. Ну, привыкла скоро, ничего.
        Доход увеличился, но и расходы тоже. Сняла однокомнатную квартиру рядом с новой работой, а то ездить далеко. Купила кучу офисной одежды, причём не простой, всё бренды. Поменяла телефон, купила игрушечный. Телевизор купила даже и - сейчас стыдно признаться - стала иногда смотреть.
        - Почему же стыдно? - не понимаю я.
        - Потому что у нас в стране смотреть телевизор - это показатель атрофии мозга, - отрезает Вера. - Короче, работа вроде нравилась. Но я там целыми днями пропадала. Приходила домой и валилась спать. Скоро опять почувствовала, что денег не хватает. И одно нужно, и другое. Пыталась копить, но не особо успешно. Мне начинало казаться, что в какой-то момент я не туда свернула. Что я не своей жизнью живу. Но продолжала жить по инерции. Пока меня не встряхнуло хорошенько.
        Мне от работы добираться можно было несколькими способами. Можно немного пройти до метро, проехать остановку и ещё пройти до дома. Можно было на маршрутке по прямой, прямо от подъезда до подъезда. Но маршрутки плохо ходили, особенно вечером. А можно было пешком. Недалеко, полчаса быстрым шагом. Но я так ходила редко, потому что там места неприятные. Заборы, ворота, собаки.
        И вот как-то раз в пятницу задержались мы все на работе допоздна. У наших девелоперов релиз, а я, глядя на них, забыла про конец рабочего дня. Всё командировки оформляла, отчёты сводила, план переезда по офису готовила. Работы-то тьма, не успеваешь ничего. Не заметила, как все разбежались. Время - почти час ночи. Выхожу из офиса и понимаю, что не успеваю на метро. Пошла на маршрутку. Простояла минут десять - никого и ничего. Ну, думаю, что такого-то? Пошла пешком.
        Холодно, темно. Я иду на шпильках, в этой юбке дурацкой. Дресс-код, мать его. Мёрзну, за каждым углом тень мерещится. И слышу - гогот пьяный впереди. Кругом заборы, не обойти никак. Ну, продолжаю идти, что же делать.
        Идёт навстречу пьяная компания. Сразу видно, что дебилы. Бритые, ржут непрерывно. Один в кепке.
        - Двухголовый? - спрашиваю я. Я больше чувствую, чем вижу в темноте, как Вера косится на меня недоброжелательно, и умолкаю.
        - И вот они совсем близко, - продолжает Вера. - И все на меня уставились - что это за чудо лопоухое ночью по таким местам шляется? Один кричит «О, как раз баба!» и прёт прямо на меня. От него увернулась, другой полез. Несут какую-то ахинею. Типа «Мадам, не возражаете, если мы с вами потрахаемся?» Отпихнула одного, который вцепился. Но тогда-то я дохлая была совсем, только разозлила их. Кричат: «Да мы ей не нравимся! Братва, а ну покажем ей, кто здесь главный». Схватили, тащат. Один раз вырвалась, но тут же догнали и ещё раз схватили. Блузку разодрали, опрокинули на траву - там такой островок травы был возле забора. Как будто специально для этого случая. Кажется, их всего пятеро было. Один верхом сидел, штаны расстёгивал, который в кепке. Двое за руки держали. Крепко. Ещё один - правую ногу, а пятый что-то всё вихлялся. Вроде хотел помочь, но не знал, как. А может, я потом эти подробности придумала. Тогда-то всё быстро происходило, да и психовала я, понятно, поэтому только какие-то детали в мозг чётко врезались. Кепку помню. Помню джинсы этого главного. Запах помню кислый изо рта. Пиво какое-то
дрянное, наверно. И эту колбасу волосатую, которой он меня тыкать пытался.
        Я, когда меня опрокинули на траву, уже не сопротивлялась. Поняла, что бесполезно. Но потом он с меня трусы сорвал и попытался найти, где же у меня то, что ему нужно. И мне противно стало. И хозяйство это его бледное, дряблое, с волосиками вокруг… Омерзительно просто.
        Я зубами в палец одному вцепилась, который руку держал. Сильно. Думала, зуб сломаю. Он дёрнулся от боли, на спину опрокинулся, что-то там про кровь лопочет. Я извернулась, сама не знаю, как, двинула этому в кепке каблуком. Где-то возле уха попала. Он заорал матом, вскочил, и второго сшиб, который на ноге. Мне повезло, что все они растерялись. Ну, и пьяные, замедленная реакция. Откатилась в сторону - и бежать. Как-то и сумка в руке оказалась. Туфли свалились, слава богу. Припустила очень быстро. А они сзади несутся, орут, что убьют сейчас. Чувствую, что пара минут - и догонят. Но справа - домик какой-то. Я к двери. И вижу, что рядом с дверью - табличка. Такое-то отделение милиции. Я внутрь.
        Забежала, кинулась в какую-то каморку. А там сидят несколько расхлябанных таких, расстёгнутых, оболтусов в форме. Водку пьют. И стали на меня орать. Вроде как нельзя в эту комнату заходить, это комната дежурного. Я не понимаю ничего, кричу, что за мной гонятся. Один встал, вытолкал меня в коридор, потом стал расспрашивать. Прямо там же, в коридоре, стоя. Я блузку драную на груди пытаюсь застегнуть, топчусь на холодном полу, невпопад отвечаю.
        - Значит, - говорит он, - правильно я понимаю, что изнасилования вашего не состоялось?
        А сам тоже бухой и лыбится.
        - Ну, ещё бы чуть-чуть… - говорю.
        - А правильно я понимаю, что вы описать нападавших не сможете? - спрашивает он.
        - Не знаю, - отвечаю. - Но, если вы выглянете, они прямо за дверью, снаружи.
        - Ну, понятно, - говорит. - Дамочка, мне никакого резона нет у вас заявление принимать. Преступления-то толком и не было никакого, свидетелей нет. Преступников всё равно не найти, предъявить им нечего, вот и получается очередной глухарь, которых у нас и так полно.
        А сам качается и глаза мутные.
        Я смотрю на него, пытаюсь смысл слов понять, и тут у меня мозги отключились. Стою, реву, сама не понимаю о чём. Он ругнулся на меня и ушёл в свою каморку. Я немного пришла в себя, сообразила, что к чему, стучусь к ним в окошечко - дескать, не поможете до дома добраться, а то боюсь. Ответили, что, мол, они не такси. Грубо так.
        Ну, тут я и вспомнила, что на свете такси существует. Надо было, дуре, сразу вызывать, так нет, пошла приключений искать. Такси приехало, выхожу осторожно - нет моих насильников. Попрятались куда-то или за ещём пошли.
        Доехала до дома, полночи проревела, а потом сутки почти спала. А как проснулась, стала думать. То ли я выспалась впервые за долгое время, то ли сама история эта мне мозги вправила, но в голове у меня точно что-то поменялось. И не сказать, что у меня какая-то психологическая травма случилась, я уродов и до этого полно встречала, как-то привыкла к ним. Но как будто очки мутные с глаз убрали. Я поняла, что не хочу так больше жить. И что надо как-то по-другому. А как?
        В понедельник подала заявление. Просила, чтобы сразу уволили, но заставили отрабатывать две недели. Не думаю, что им от этого была польза. Я ходила на работу как во сне. Работала от звонка до звонка и думала всё время о своём. А думала вот что.
        Сначала я составила список того, что мне не нравится. То, чего не хочу. Типа «не хочу всю жизнь тратить на работу», «не хочу, чтобы меня насиловали», «не хочу быть Хрисеидой»…
        - Кем? - перебиваю я.
        - Илиаду читал? - спрашивает Вера.
        - Не помню. Да. Вроде да. Название знакомое. Там что-то про греков. Погоди…
        Я очень боюсь провалиться в прошлое. Но в сознании всплывают отдельные слова.
        - А! - восклицаю я. - Это там ведь было «Он перед грудью своей велилепной дивно уставил украшенный щит»?
        - Хм, - кажется, Вера улыбается. - Ну, почти. Я просто как раз прочитала незадолго до того случая с гопниками, поэтому мне всё время тогда в голову Хрисеида приходила. Так вот, там история начинается с того, что войско Агамемнона захватило много добычи, в том числе женщин. Одна из них, дочь жреца Хриса, то есть Хрисеида, досталась Агамемнону, царю. Жрец приходит её выкупить. Все соглашаются, потому что он много даров принёс, несоразмерно больше, чем стоит эта женщина. А Агамемнон упирается, не отдаёт её. Тогда этот Хрис молится Аполлону, чтобы на греков наслал беды. И тот насылает, начинают они от болезней дохнуть. Тогда Ахиллес, самый известный и сильный воин, начинает обвинять Агамемнона, что всё произошло из-за него. Агамемнон обиделся и говорит - хорошо, раз таково общее мнение, отдам я Хрисеиду отцу. Но тогда пусть этот выскочка Ахиллес мне отдаст Брисеиду, которая ему досталась. Чтобы неповадно было против царя рот разевать. И отбирают у Ахиллеса Брисеиду. В результате Ахиллес злится и долго потом не участвует в войне вместе со своим войском, отчего греки чуть не терпят поражение.
        - Интересная сказка, - говорю я. - А при чём она тут?
        - Вообще-то это не сказка, - возражает Вера. В голосе возмущение. - Всё это было на самом деле. Во всяком случае, Шлиман и другие историки уверены, что «Илиада» основана на реальных событиях. Я это рассказала, чтобы ты вспомнил, кто такая Хрисеида.
        - Да я так и не понял, кто она такая, - отвечаю я. - Понял только, что её сначала забрали, а потом отдали.
        - Вот именно! - горячо восклицает Вера. - У нас о ней представление, будто о мешке картошки. Забрали, вернули. Отдам Хрисеиду, заберу Брисеиду. Заметь, мы даже имени их не знаем, только отчества. Вот я не хочу так. Не хочу быть мешком, который один взял, другой отдал, а потом, через сто лет, никто и не вспомнит, что это был за мешок. То, что я женщина, не значит, что я не могу быть чем-то самодостаточным, полезным. Я хочу что-то сама из себя представлять.
        - Понял, понял, - говорю я. - И что же ты сделала?
        - Ну, вот, говорю же, составила список того, чего не хочу. Потом решила, что это не очень конструктивно, и стала думать, чего хочу. В конце концов пришла примерно к такому списку: «Быть сильной. Быть свободной. Тратить время с пользой».
        - А с пользой - это как? - уточнил я.
        Вера чешет в темноте нос.
        - Это, в общем, всё ещё открытый вопрос. Дойдём ещё до этого.
        - Кстати, - вдруг вспоминаю я, очевидно, не к месту. - А почему ты мне решила вдруг о себе рассказать? Ты же не собиралась.
        - Ну, - Вера вздыхает, - представила, каково тебе. Ничего не помнишь, надо всем тупишь, ничего не понимаешь. Решила, что так тебе проще будет. Надо же, в конце концов, наполнять чем-то эту пустую симпатичную башку.
        Симпатичную… Я повис на этом слове. А Вера тем временем продолжала.
        - И вот уволилась я, а сама ещё даже не понимала, на что буду жить. Начала с того, что села считать, на что мне нужны деньги. Прикинула примерно свои расходы за последние два года. Получилось, что я потратила кучу денег чёрт знает на что. Часть вообще вспомнить не смогла. Часть на тряпки, кафешки, тупые развлечения. Часть на вещи, которые мне не очень нужны. Получалось, что реально важные вещи - это жильё и еда, и они занимают меньше половины. Следующим моим шагом было распродать всё ненужное. Продала одежду, которую не буду носить, мебель лишнюю, украшения, гаджеты, которыми не пользуюсь. Короче, всё барахло. В сумме с тем, что мне выплатили при увольнении, получилось где-то две зарплаты моих. И вот мне стало интересно, сколько на это можно прожить. Если бы жила по-старому, спустила бы месяца за два-три. Если отменить всё ненужное, по моим расчётам, хватало на полгода. Не так уж и плохо. Но потом я подумала - а если попытаться сэкономить на чём-то ещё? Квартира, которую я снимала, после распродажи вещей казалась слишком пустой. Наверно, я могла снять поменьше и подешевле. Учитывая, что я за
последние два года набрала вес, то могла и питаться меньше наверняка.
        Я сняла небольшую комнату. Как мне тогда казалось, задёшево. Правда, сразу поняла, что это не совсем подходящий вариант. Потому что мне хотелось делать только то, что соответствовало моим целям - сила, свобода, время с пользой. А там были беспокойные соседи. Хозяева, которые сдавали комнату, были молодой семьёй с ребёнком. Им денег не хватало, вот и решили самую маленькую комнату в трёшке сдавать. Но ничем серьёзным там заниматься нельзя было, поэтому я продолжала искать варианты. Тем временем разбиралась с едой. Быстро поняла, что готовить надо самой. Времени на это можно тратить немного, если с умом подходить. Да и полезнее есть то, в чём уверен. Если покупаешь колбасу в магазине, то ты не знаешь точно, что у неё внутри. А если взял кусок мяса, скажем, и поджарил, то точно уверен, что это мясо.
        - Мясо же дорогое, - возражаю я. - Или нет?
        - Дорогое, - соглашается Вера. - Но я со временем стала понимать, что огромная часть цены любого продукта или услуги - это фикция. Вот бегаешь ты по магазинам, видишь везде цену, скажем, килограмма мяса в пятьсот рублей примерно, а в одном - четыреста. И думаешь - вот какие хорошие люди, продают чуть ли не в убыток себе. А потом смотришь в газету, где оптом мясо предлагают таким вот продавцам и находишь цену, скажем, в 50 рублей за килограмм. Ну, может, и приврала, но подобные примеры находила. Короче говоря, существуют низкие цены, только надо знать, где искать. Есть в глубинках заводы, которые продают всё вообще дёшево. Есть оптовики. И есть более дешёвые заменители. Скажем, я вот привыкла к субпродуктам. Потроха всякие, печень, почки, желудки. Лёгкие и сердце вообще обожаю. А стоят они, как правило, дёшево, хотя в некотором отношении даже полезнее мяса. Вообще я поняла, что в этом деле очень важна информация. Интернет перерываешь, с людьми общаешься, со старушками всякими, и находишь такие суперварианты, что не ожидаешь заранее. С таким вот подходом я и на бабу Наташу вышла.
        Хорошая старушка, здравомыслящая. У неё все родственники умерли, в том числе дочь. Две квартиры, а она одна. Живёт на пенсию, ей хватает. Сдавать не хочет за деньги принципиально. Нелегально, говорит, совесть не позволяет, а легально - это ещё в налоговую тащиться, декларацию подавать. Вот и хотела пустить в квартиру дочери одинокую девушку бесплатно.
        - Хм, - говорю я. - А это не потому, что она хочет из этой девушки свою дочь сделать… Ну, то есть, может у неё сдвиг на этой почве, и она со временем начнёт, скажем, командовать ей или замуж выдавать?
        - У меня были такие мысли, конечно, - говорит Вера. - Но, когда я с бабой Наташей пообщалась, мне захотелось сюда переехать. С одной стороны - да, конечно, она пустоту в своей душе заполняет, а с другой - ну, нормальная она. Она в первую встречу мне целую лекцию прочла, что деньги людей портят, что добро надо делать бескорыстно. Вот и живу теперь здесь абсолютно бесплатно. Конечно, иногда хожу к ней, это рядом, через два дома. Просто поболтать, чтобы ей скучно не было. Чем-то по дому помочь. Бывает, что продукты приношу, хотя она и пытается отказываться. В принципе, у неё всё есть. И, если подумать, почему человек действительно из всего должен выгоду получать материальную?
        - Ну, - говорю я, - она могла бы с тебя деньги брать, а потом эти деньги, если уж они у неё лишние, во что-нибудь хорошее вкладывать. Скажем, в благотворительность…
        Я уже чувствую, что звучит глупо. Вера улыбается.
        - Ага, - говорит она. - В какой-нибудь фонд, который девяносто процентов денег потратит себе на зарплаты. Или попрошайкам у метро, которых бандиты эксплуатируют. Ладно. Таким образом я сэкономила кучу денег. С едой тоже нашла много способов. Ты знаешь, к примеру, сколько разных вариантов поесть бесплатно в Москве? Монастыри, которые кормят всех желающих, бесплатная благотворительная еда, дегустации разные. Грибы, ягоды, яблоки халявные. Я как-то ради эксперимента попробовала прожить месяц, вообще не тратя денег. Получилось, знаешь ли. Правда, похудела сильно, но это было мне как раз на пользу. И, если честно, эксперимент не совсем чистым был. У меня были запасы продуктов, хотя я и старалась использовать их по минимуму.
        - И сколько же ты времени живёшь на эти две зарплаты? - с сомнением спрашиваю я.
        - Почему на две зарплаты? - удивляется Вера. - Нет, это, думаю, невозможно. С работы я ушла четыре года назад. Но периодически у меня бывает доход. Во-первых, я стараюсь заниматься тем, что мне интересно. Иногда это приносит деньги. Во-вторых, когда я вижу, что количество денег уменьшается, я нахожу небольшую необременительную подработку. Курьером, например. Недавно на выставке рекламу раздавала. Деньги небольшие, но при моём образе жизни хватает надолго.
        - Ну, а тренажёры всякие, книги - их ты бесплатно добыла? - уточняю я.
        - Тренажёр бесплатно, - отвечает Вера. - Есть в Интернете сообщества тех, кто даром отдаёт ненужные вещи. У кого-то этот тренажёр занимал место, а у меня работает. Книги по большей части тоже отданные. Хотя тут я, каюсь, иногда позволяю себе траты. Книги для меня важны. Я позволяю себе иногда зайти в букинист или посмотреть на развалы. Понимаю, что онлайн многое можно найти, но к бумажным уж больно привыкла.
        А ещё очень много экономится на всяких женских фишках. На хрена мне эти сто платьев неудобных? У меня есть три пары джинсов и несколько футболок. И на шампуни всякие и покраску волос я не трачусь. И то, что я выгляжу, как недоразумение неопределённого пола, мне нравится. Удобно. И помощи не надо ни у кого просить - банки, скажем, сама открываю - и меньше привлекаю всяких отморозков. А потом, мне кажется, что влияние всех этих локонов и рюшек на сексуальность сильно преувеличено. Вот тебе, Хармс, нужна коса от затылка до попы, как у Венички Ерофеева?
        Я содрогаюсь, потому что не понимаю, кто такой Веничка Ерофеев и почему у него коса от затылка до попы.
        - Вот и мне не нужна, - продолжает Вера. - Я думаю, что у каждого своя красота. И если ты её усиливаешь, как раз можешь понравиться не тому, кому подходишь генетически, а кому-то ещё. Да и вообще глупости всё это.
        У меня возникает некая мысль. Она не оформилась, но уже тревожит. Я чешу свой влажный лоб и пытаюсь осознать. Но говорю вслух другое.
        - Ну, хорошо. Вот ты бросила работу. Куча времени у тебя. На что ты его тратишь? Ради чего всё это?
        - Я уже сказала - это открытый вопрос. Я всё ещё для себя не решила, чем хочу заниматься. Я много чего пробовала. Пыталась писать стихи. Мне казалось, что неплохо получается. Пробовала выложить на один сайт, где много таких, как я. Почитала чужие стихи и комментарии к ним. И решила, что поторопилась причислить себя к поэтам. Прямо как Белый говорил: «среди поэтов мы говно». Пробовала рисовать. Одну картину продала даже. Но очень дёшево. Начала вторую - у тебя в ногах стоит. Не нравится.
        - Почему? - не понимаю я. - Вроде бы неплохо написано.
        - Ну, может, и неплохо, - вздыхает Вера. - Но ничего особенного. Изюминки нет. На черта изображать очередной дом на берегу моря?
        - Ну, настроение передаёт, - замечаю я.
        - И видно, что настроение у меня тогда было так себе, - усмехается Вера. - Ещё вот веб-дизайном немного позанималась. Что-то получается. Клиенты даже есть. Только не нравятся они мне. Хотят чего-то не того, что мне хочется делать. Отказываю в основном. Думают, что цену себе набиваю.
        - Ну а чем вообще занимаешься, остальное время? - всё ещё не понимаю я.
        - Ну, развиваюсь. Учусь. Мышцы качаю. Языков уже пять выучила, историю Азии и Западной Европы, древность всякую чуть-чуть.
        - Зачем?
        - Интересно потому что. Увлеклась, в частности, всякими теориями о том, как общество должно быть устроено. Разные политические системы. Мне симпатична анархия. И либертарианство. Когда государства нет.
        - Это как? - спрашиваю я.
        - Когда люди сами по себе живут. Когда ими никто не управляет. Есть некоторые правила, которые все соблюдают, договоры между людьми. Каждый занимается, чем хочет.
        - Ну, звучит хорошо, конечно, - возражаю я. - Но кто будет следить, что эти правила соблюдаются, если государства нет?
        - Я сразу скажу - я не со всем у анархистов согласна. И на тот вопрос, который ты задаёшь, я тоже чёткого ответа не получила. Один из вариантов - что люди сами следят за соблюдением правил. Скажем, кто-то нарушил договор - человек обращается в частный суд, платит деньги за это. И если кого-то признают виновным, то требуют возместить ущерб, например.
        - Сомнительно звучит.
        - Согласна. Но что государство делает сейчас? Оно следит за тем, чтобы законы соблюдались?
        - Ну да.
        - Я думаю, только если это в его интересах. А вот скажи - ты, когда родился, какую-нибудь бумагу подписывал, что ты согласен с этими законами? И что согласен налоги платить этому государству, например?
        - Не помню, - отвечаю я. - Наверно, нет.
        - Вот и я нет. Кроме того, если подумать, от государства очень много вреда. Репрессии устраивает государство. Войны начинает государство. Ну, или правители государства, неважно. А что может быть хуже войны? Вот какое дело было ахейцам до этой увезённой Елены Прекрасной? А цари местные развернули пропаганду - и пошли все за эту никому не нужную Елену воевать.
        - И всё-таки государство нужно, - не соглашаюсь я. - Кто будет бедным помогать? Лечить всех?
        - Лечат врачи, - возражает Вера. - Что-то я не припомню, чтобы меня какой-нибудь депутат или министр лечил. А насчёт бедным помогать - я, в большинстве случаев, против благотворительности. Человек должен сам решать свои проблемы. Человек должен быть сильным. Слабый человек, который всё время ждёт помощи, ничего хорошего не создаст. Иногда есть смысл помочь, но, опять-таки, люди могут и сами себе помогать, без всякого государства. Вообще у нас в стране прямо болезнь какая-то. Все доброго царя ждут. Когда нам будут платить зарплату? А когда тут мост построят через лужу? А почему нам пенсии задерживают?
        - Кстати, насчёт пенсий, - вставляю я. - А если нет государства, то пенсии кто платить будет?
        - Да кто угодно, - отвечает Вера. - Хоть банк, хоть пенсионный фонд частный. Или сам копи, откладывай. Кто мешает? Не согласен?
        - Не знаю, - говорю я. - С государством проще. Как-то чувствуешь, что тебя защищает кто-то.
        - Что? - Вера зашевелилась на кровати, и я понял, что она тихо смеётся. - Тебя кто защищал, когда ты чуть не сдох на улице?
        Я не согласен. Но аргументов у меня нет, так что молчу.
        - Вообще, конечно, всё это надо попробовать на деле, - говорит Вера. - Но, к сожалению, сейчас на Земле везде примерно одно и то же. Нет свободного места, куда можно уехать и организовать своё общество с тем строем, который тебя устраивает. А свою землю никто не отдаст.
        - А Антарктида? - спрашиваю я.
        - Ну, возможно, - Вера задумывается. - Но, скорее всего, и там просто так не позволят ничего основать. А было бы здорово. Вот ты хотел бы уехать в свободную страну? Где нет власти?
        - Не знаю, - отвечаю я. - Я ещё не понял, как к этому отношусь. Скорее нет.
        - Знаешь, - говорит Вера. - У тебя может быть любая точка зрения, я на своей не настаиваю. Но некоторые вещи меня просто бесят. Первое - когда государство суётся в личную жизнь. Не их дело, с кем я сплю, во что верю, с кем общаюсь. Второе - меня бесит, когда люди пальцы гнут перед другими только потому, что денег много имеют. Может, он душу продал ради этого дворца, а теперь гордится. Ещё не люблю, когда накупят кучу всего - еды, например, а потом выбрасывают. И когда слишком много вещей. Тут читала, как пенсионера потеряли. Перестал пенсию получать, что ли. Пять лет не могли найти. Приходили домой, искали его - вроде нету. А оказалось, труп был просто завален всяким барахлом. И ещё не люблю, когда в метро пихаются только для того, чтобы свою попу приземлить. Что у тебя лицо такое? Я чушь говорю?
        - Нет, - отвечаю я. - Хотя и сумбур немного. Всё в кучу. А у меня мысль какая-то. Только никак не могу сообразить. А так вообще - да, меня тоже всё это раздражает. Насчёт государства - не знаю, подумать надо. Когда слишком оно распухает и начинает дурацкие законы выпускать, и всё подряд контролировать - точно плохо, согласен. А должно оно быть или нет, я не знаю. Не решил ещё.
        - Ну вот, - говорит Вера. - Я вот и трачу время своё в основном на то, что о таких вещах думаю. Пытаюсь чему-то учиться. Но пока особых успехов ни в чём нет. Зато, знаешь, живу сама по себе. Мне так проще. Я чувствую себя намного лучше, чем тогда, когда работала в офисе.
        - Я бы так долго не смог, - говорю я. - Мне нужно что-то активное. Не потому, что деньги надо зарабатывать. А просто хочется что-то полезное делать в жизни. И чем больше, тем лучше. И чем полезнее.
        - Ну, тогда пойдёшь со мной завтра к бабе Наташе, - говорит Вера. - Может, ей что передвинуть надо или починить. Или в магазин сбегать. Я часто захожу, помочь или поболтать просто.
        - Ладно, - говорю я медленно. - Пойду.
        - Ты чего какой-то отмороженный? - спрашивает Вера. - Не нравится мой образ жизни?
        - Нет, - отвечаю я. - Говорю же, у меня мысль… Только…
        Внезапно меня осеняет.
        - Слушай, - лопочу я. - Я понял.
        - Что понял?
        - Я - это ты.
        - Чего? - выпученные глаза Веры и наморщенный недовольно лоб проступают сквозь синюю темноту.
        - Ну, я всё думал, кто я из тех, кого в прошлом вижу. Может, я - это я. А может, и Паша, к примеру. Краматорский. Просто я не его глазами всё вижу, а своими. А сейчас я понял. Я - это ты. Всё сходится. Вот смотри. Ты жила в маленьком городе, далеко. У тебя неприятности всякие были, родители умерли. Потом эта работа и изнасилование. То есть, почти изнасилование. А потом ты со всеми этими проблемами пошла к Иванову. И он тебе бошку начал править. И ты теперь бредишь, что ты мужик с животом и потерей памяти. И, небось, Иванов тебе какую-нибудь часть тела отрезал, и теперь ты инвалидов ненавидишь и уродов всяких.
        - Хармс, прекрати, - резко говорит Вера.
        - Что?
        - У тебя опять температура, что ли? - Она щупает мне лоб. - Да ты мокрый весь. Блин, и одеяло насквозь. Ну, потеешь - это хорошо. - Она роется в своём псевдошкафу и достаёт пачку постельного белья, а также большое махровое полотенце. - Вытирайся и помогай давай.
        Я встаю, вытираюсь. Мы вдвоём долго и муторно переодеваем подушку и пододеяльник в новые сухие одёжки.
        - Всё, ложись, - говорит Вера. - И спи. Чего я с тобой так разоткровенничалась в три часа ночи? А бредить перестань. Я твоего Иванова знать не знаю. Вообще никого не знаю с такой фамилией.
        - А может, он инкогнито был? - бормочу я, зарываясь в мягкое приятное одеяло.
        - Да достал ты уже. Спи, - Вера отворачивается ко мне спиной. Похоже, обиделась.
        Я смотрю на неё и думаю. Сна ни в одном глазу. Всё-таки я прав. Она - это я. Точно. Вон у неё сколько мышц. Это я так её специально представляю. Потому что я - это она, а она не хочет быть такой женщиной, как все. А она у меня в видениях - такая, какой она хочет быть. Стоп. А я тогда кто?
        Синие пятна плавают вокруг. Вера лежит на раскладушке, накрытая толстым одеялом, которое не прикрывает только узкую полоску спины, обращённую ко мне. Я вижу громоздящиеся одна на другую горы из мускул, затем сужение тела в районе пояса - кажется, это называется талией - и тонкие голубые трусики, слегка прикрывающие нижнюю часть. Ноги под одеялом, я их не вижу.
        И всё-таки она - женщина. Вся эта мужественная мощь - только оболочка. Я чувствую теперь, после её рассказа, что внутри, под толщей мышц, живёт кто-то очень ранимый, слабый, измученный жизнью и несправедливостью. Мне жаль её. Может быть, она и мутант, но стала им не по своей воле. И какая каша у неё в голове! Как же можно без государства? И как увязать её взгляды с образом жизни? Путаница какая-то.
        Я начинаю думать о том, как бы я устроил общество. Но мысли не слушаются. Может быть, потому, что я плохо знаю, как устроено общество сейчас. Цари, вельможи, опричники? А может, потому, что я всё возвращаюсь взглядом к Вере, которая посапывает тихо на своей раскладушке. Почему вообще она спит на раскладушке, а не я? Это неправильно. Надо предложить поменяться. Сколько сейчас времени? Совсем не хочется спать. Надо искать работу. Надо документы восстанавливать. Могу грузчиком пойти. Так вот оттащу пару ящиков гвоздей - и голова закружится. И коньки отброшу всем на радость.
        Хорошо здесь у Веры. Просторно. Уютно. Никаких лишних вещей. И чувствую себя лучше намного. Живот не болит. Раны почти зажили. И она тут рядом. С ней спокойнее. Не все мутанты плохие. Синие пятна пляшут вокруг. В их движениях есть ритм. Раз, два, вправо шаг. Три, четыре, влево шаг. Присели, покружились…
        - Хармс, вставай, - говорит Вера. - Уже десять почти. Хочу выйти не поздно. Баба Наташа может уйти куда-нибудь.
        - А? - говорю я. Заснул, что ли? Ну да. Раскладушка уже убрана.
        - Так ты позвони ей, - сонно бормочу я.
        - Она телефоном не пользуется, - отвечает Вера. - Пыталась её приучить. Не любит. Покой любит.
        - Так может, не ходить к ней? - спрашиваю я, садясь на кровати. - Не беспокоить?
        Вера не отвечает, но взгляд презрительно-надменный. Ладно. Я не эксперт в бабах Наташах. Пусть Вера решает, что и как делать. Мне так только проще. На Вере, как обычно, джинсы и новая футболка. Сиреневая, с голубыми листиками на плече. Выходная, надо полагать. Ничто женское ей не чуждо. Я так и думал.
        - Я уже готова. Собирайся. Позавтракаем быстро и пойдём.
        Иду умываться. Бреюсь. Лезвие тупое. Надо бы новое купить. Но оно денег стоит. Как бы Вера вышла из такого положения? Предложила бы экономить, отращивая бороду? Нет, это непрактично. Скорее, посоветовала бы найти на барахолке станок советского образца за рубль. В общем, тоже выход. Почему-то не хочется её критиковать. У неё свой образ жизни, а у меня свой. Точнее, пожалуй, у меня вообще никакого нет. Ещё предстоит выбрать.
        - Это что? - спрашиваю я. - Вкусно.
        - Ячка на мясном бульоне. И мясо попадается. Говядина.
        Пьём крепкий чай из заварочного чайника. Давно не пил такой. Собственно, вообще давно не пил чай. А когда пил раньше, у Жупанова, помню только пакетики. Смутно, но помню.
        - Посуду потом помоешь, - говорит Вера, вставая. - Пошли.
        На улице прохладно, сыро. У меня на руках волосы немедленно встают торчком. Мы движемся узкой петляющей тропинкой между домов. Подъезд. Вера набирает код. Вроде бы 7-6-1. Наверно, номер квартиры. Через пару секунд из динамика раздаётся старушечий голос, искажённый цифровыми шумами. Кажется, она сказала «Кто там?», но не могу утверждать.
        - Это я, баба Наташа, - говорит Вера. - И друг со мной.
        Домофон пищит, пропуская нас в подъезд. Едем на засранном скрипящем лифте вверх. Высоко. Пока едем, читаю надписи. Интересно, что такое «дота» и почему она «форева». Хотя, в общем, не очень интересно. Мало ли чем увлекается нонче молодёжь. Вот в наше время… Хм. Не помню, что было в наше время. Но мы были круты, это я уверен.
        Тёмный коридорчик. Приоткрывается дверь. Через щель пробивается зеленоватый свет. Вера стучит по косяку и входит. Я за ней.
        - Баба Наташа! - громко говорит Вера. - Мы пришли.
        Я притворяю за собой дверь. Мы в тесном коридорчике, где слева стоит маленькая крашеная табуреточка, а справа - рогатая деревянная вешалка на кривых ножках, на которой висит одинокий тёмно-синий плащ. Интересно, он действительно синий или серый, а мои глаза его раскрасили?
        - Ой, Верочка, привет! - из комнаты, которая освещена лучше, чем коридор, появляется тёмный коротенький силуэт, который вырисовывается в аккуратную седую старушку с жиденькими седыми волосами, собранными в пучок. Лицо мне кажется смутно знакомым. - Что-то вы так быстро поднялись? Я и подбежать к двери не успела.
        - Здравствуйте, баба Наташа. Мы на лифте, - говорит Вера, снимая ботинки. - А то я не одна, а человек вон болеет. Не дойдёт ещё по лестнице.
        - Здравствуйте, - говорю я.
        Баба Наташа рассматривает меня пристальным взглядом примерно секунду, потом её морщинистое лицо начинает улыбаться:
        - Ну, здравствуй, человек. Как звать?
        Я на мгновение теряюсь.
        - Хармс… - говорю я.
        - Хармс? - переспрашивает баба Наташа. - Это кличка, что ли?
        - Он имени своего не помнит, - объясняет Вера. - Амнезия.
        Я рад, что она рассказала это за меня. Иначе бы я мямлил и нёс не пойми что.
        - Ясно, - говорит баба Наташа. - Да вы проходите, проходите. Сейчас чай поставлю.
        - Вообще-то мы ели только что, - отвечает Вера. - Разуйся.
        Последнее относится ко мне. Забывшись, я чуть не вступаю в комнату в ботинках. Краснею, суетливо стаскиваю.
        - Ну, чай не еда, - говорит баба Наташа. - Чай - это повод поболтать.
        Она разворачивается и неспешно идёт на кухню, поправляя на плечах лохматую голубую шаль, а мы в комнату. Садимся с Верой на старенький диванчик. Я разглядываю обстановку. Старый наполовину разложенный стол-книжка. Часы с кукушкой. В углу тумба, в которой можно узнать швейную машинку с ножным приводом. Сервант. Книжки в нём. Вазочка с греческим узором. Интересно, откуда я знаю, что он греческий? На полках серванта и машинке всё устелено голубыми салфеточками, вязанными крючком. И это я тоже откуда-то знаю, хотя сам вряд ли когда-то брал в руки крючок.
        - Ладно, ты сиди, - говорит Вера. - Я пойду бабе Наташе помогу.
        Я сижу. Вера встаёт. Немного подумав, я тоже встаю. Подхожу к серванту. Беру книжку. «Русские сатирические сказки народов Сибири». Листаю. Натыкаюсь на имя «Чельбунчун». Читаю. «Ну, - говурит, - дружья, ково штану большово промышлять буду акроме курупашочек». Я ничего не понимаю. Но такое впечатление, что я уже слышал этот текст. Я даже знаю, что дальше речь пойдёт про лису. И знаю, кто такой Чельбунчун. По крайней мере, у меня есть такое смутное ощущение. Я возвращаю книгу на место. Всё это меня немного пугает. Может быть, и правда, в моём прошлом есть что-то такое, чего я просто не хочу вспоминать?
        Заходит Вера, вносит поднос с чашками, блюдцами и заварочным чайником.
        - Ты чего тут торчишь? - спрашивает она.
        - Да книжку интересную нашёл, - отвечаю я, и, возвращаясь на диван, добавляю шёпотом: - А я не мог эту бабу Наташу раньше где-то видеть?
        - Мне-то почём знать? - говорит Вера и уходит снова. Через минуту они возвращаются вместе с бабой Наташей, которая несёт тарелку с хлебом, маслом, печеньем и сушками. Вера ставит на круглую резную подставочку старый чайник со свистком.
        - Вы извините, что так скромно, - говорит баба Наташа, присаживаясь на потёртое кресло сбоку от стола. - Давно в магазин не ходила. Мне-то самой мало что нужно.
        - Если хотите, мы сходим, - говорит Вера.
        Баба Наташа отмахивается:
        - Вот ещё. Если надо будет, сама лучше дойду. Разминаться тоже надо. Ну, что, Вера, у тебя нового? Как живётся?
        - Да так, ничего, - отвечает Вера. - Вот, человека на улице только подобрала.
        - Это хорошо, - говорит баба Наташа. - Вы чай-то наливайте.
        Я дёргаюсь что-то сделать, но Вера уже разливает всем заварку и кипяток. Я беру печенье.
        - А как же так получилось-то у тебя, что память потерял? - спрашивает баба Наташа, глядя прямо на меня. Её лицо освещено слева, из окна, и оттого выглядит рельефным, словно скульптура. Я точно её где-то видел раньше. - Избили, что ли?
        - Не помню, - говорю я. - Помню, что вроде к психологу пошёл. И что он меня заставил забыть. А может, и не так всё было.
        - У нас тоже мужик в деревне был, - говорит баба Наташа. - Не помнил ничего, без документов. Потом оказалось, что от алиментов скрывается. А вскрылось случайно. Пошли мужики толпой в баню, напились, полезли в женское отделение баб ловить. Ну, его одна послала и ковшом тяжёлым по башке. Он упал, лепечет что-то… Мол, что я на тебе, такой гадине, женился. Стали выспрашивать, пока пьяный, он и выложил всё. Живу в такой-то деревне, двое детей, зовут так-то. И вырубился потом. А проснулся уже в кутузке. Милицию мы вызвали. Дальше не знаю, что с ним было.
        - Да нет, правда, я вспомнить мало что могу, - пытаюсь оправдаться я. - Хочу, но не могу.
        - Не бывает так, - говорит баба Наташа. - Или можешь, или не хочешь. А давай я тоже тебя ковшом по голове? Авось поможет.
        - Давайте, - говорю я. - Может, лучше будет.
        - Ладно, - говорит баба Наташа. - Шучу я.
        - А у вас как дела, баба Наташа? - спрашивает Вера.
        - Да какие у меня могут быть дела? - баба Наташа ведёт бровью, изображая суровость, но глаза весёлые. - Скриплю потихоньку. То книжку почитаешь, то подремлешь, то радио послушаешь. Приёмник глючить начал, скотина эдакая. Может, посмотрите?
        - Да проще новый, наверно, купить, - говорит Вера. - Что мы там сможем починить?
        - А можно, я посмотрю? - робко интересуюсь я, откладывая печенье.
        - Сейчас принесу.
        Баба Наташа встаёт, уходит в угол комнаты и возвращается с небольшим потёртым приёмником с надписью «Вега».
        - Столько лет работал, - говорит она, - а теперь артачиться вздумал чего-то. То есть звук, то нет. Отвёртка нужна?
        - Да, - машинально отвечаю я, не в силах оторвать взгляд от этого чуда техники. С чего я взялся его чинить? Шансов ведь ноль. Ничего я не знаю о приёмниках.
        Принимаю поданную отвёртку. Откручиваю семь винтов. Зачем столько? Снимаю крышку. Мать честная. Это же транзисторы. Да ещё такой толпой. Стоят на трёх ножках, как марсиане, и с любопытством рассматривают меня. И резисторы, крохотные, растянутые, как на вертелах, на своих проволочках-ножках над платой. И конденсаторы электролитические. Ой, какое старьё. Так. А сейчас что используется? Ну да. Микросхемы. Жуки такие многоногие. Это помню.
        И где же здесь что сломалось?
        - Вот, включаю когда, - словно слышит мои мысли баба Наташа, - иногда работает. А потом раз - и звук пропал. Постучишь по нему - иногда снова появляется.
        - Ясно, - говорю я. Замечаю, что через моё плечо заглядывает Вера.
        Про «иногда работает» звучит обнадёживающе. Скорее всего, контакт. Вот только где? Плата огромная, элементов на ней штук сто, тоненьких ленточек-проводничков ещё больше. Так. Давай разбираться, что где.
        Снизу батарейки. Это понятно. Трансформатор для питания от сети. Мостик диодный. Справа подстроечный конденсатор. Антенна магнитная и выход для внешней. Ещё какая-то катушка. Кажется, колебательный контур. Не похоже, что поломка здесь. Дальше транзисторы. Это база, это эмиттер, коллектор. Понятно. Усилитель. Вроде всё цело. Дальше снова транзисторы. Ещё один каскад усиления, похоже, перед динамиком. Ага! Ножка одного из транзисторов воткнута в каплю припоя на плате, но просто болтается в дырочке. Отпаялась.
        - А паяльника у вас случайно нет? - спрашиваю я.
        - Вроде был у мужа покойного, - отвечает баба Наташа. - Можешь сам поискать? Вот здесь, в кладовке.
        Она провожает меня в коридор, открывает крашеную голубым дверку встроенного шкафа, указывает на нижнюю полку.
        Я лезу в пыльную кладовку мордой. Достаю монтировку, старый молоток. Надо же, и ручка тоже железная. Никогда такого не видел. Топор, ножовка. Ага. Извлекаю из-под кучи прочего барахла самодельную алюминиевую подставочку с паяльником, канифолью и припоем. Аккуратно сделано. И удобно.
        - Какая подставка классная, - замечаю я.
        - Это муж смастерил. Он тоже всё сам чинил, - говорит баба Наташа.
        Остальное убираю назад, прикрываю дверцу. Возвращаюсь к приёмнику. Паяльник греется быстро. Уже расплавилась капелька металла от прикосновения тонкого жала. Ножка транзистора попала в плен. Дую на капельку, и та мутнеет, застывая. Собираю корпус. Включаю. Раздаётся громкий эфирный шум. Покрутив ручку, нахожу станцию, где вещают что-то про происки врагов.
        - А ну-ка, дай сюда, - говорит баба Наташа, забирая приёмник в свои руки. Крутит настройку, находит лёгкую музыку. Её лицо расцветает.
        - Молодец, - говорит она. - Починил. Вот, Верочка, и жених тебе подходящий.
        - Чего? - возмущается Вера, стоящая рядом и удивлённо взиравшая мгновение назад на приёмник. Сейчас же на её лице написано благородное негодование.
        - Ну, ты девушка хорошая, - объясняет баба Наташа, - а руки у тебя из попы растут.
        - Почему это из попы? - возмущается Вера.
        - А помнишь, как я тебя попросила полочку повесить? Всю стену мне изуродовала дырками.
        - Ну, блин, вспомнила, - оправдывается Вера. - Во-первых, я перфоратор никогда в руках не держала. А во-вторых, кто же знал, что у тебя там не стена, а решето? Куда ни ткнёшь, везде под штукатуркой дырища.
        - Ладно, шучу, - грозно прерывает её баба Наташа. - А не повесите ещё штору мне? Сняла, постирала, а повесить назад тяжело. Высоко больно с табуретки, короткая я. Хармс, ты повыше нас будешь.
        - Повешу, - говорю я. - Давайте вашу табуретку.
        Баба Наташа приносит откуда-то сложенную стопочкой штору - зелёную, покрытую большими цветами на длинных стеблях. Я забираюсь на табуретку, цепляю край шторы на место. Неудобно. Приходится выкручивать шею. Лента вдоль края шторы не хочет отгибаться и надеваться на крючки. Через пару десятков крючков приостанавливаюсь, опускаю голову. Синие пятна вертятся вокруг, шея онемела. Не упасть бы с табуретки. Ничего. Немного осталось.
        Вешаю остальные. Слезаю с табуретки, стараясь не потерять равновесие. Начинаю раздвигать штору, чтобы она заняла всё окно.
        - Не надо, - говорит баба Наташа. - Я сама потом. Иди чай допей.
        Меня шатает. Я приближаюсь к столу. Он мутный, нерезкий. Кое-как нахожу край дивана, опускаюсь. Беру так и не начатую печеньку. Отхлёбываю чай. Баба Наташа возвращается на своё место.
        - Спасибо, - говорит она. - И за штору, и за приёмник. Плохо быть старой. Но хорошо, что рядом молодые есть.
        Я поднимаю глаза на её лицо, расплывающееся в синем тумане, и вдруг понимаю, где её видел. Это же Агатомея. Тётка из моего бреда, которая сказки Зену рассказывала. Но как я мог её видеть в бреду, если раньше не знал? Или знал?
        - Ты Веру не обижай, - говорит баба Наташа. - Она хорошая, добрая. И досталось ей много в жизни.
        - Я не обижаю, - говорю я. Сказать ей, что она Агатомея, или не надо? В задумчивости подношу печенье ко рту.
        - А ты кем работаешь-то? - спрашивает баба Наташа.
        - Пока никем, - отвечаю я. - Вот только собираюсь искать. Раньше вроде программы тестировал компьютерные.
        - Хорошо, - говорит она. - Значит, не дурак. Я люблю людей интеллигентных. Сама врач в прошлом.
        - Ладно, баба Наташа, - говорит Вера. - Мы пойдём, наверно. Спасибо за чай.
        Я снова кладу печеньку на стол.
        - Ну, ладно, раз торопитесь, - говорит баба Наташа. - Спасибо.
        Мы выходим в коридор, обуваемся. Баба Наташа выносит пакетик.
        - Это что? - спрашивает Вера.
        - Ну, это паяльник мой. Хармсу вроде понравился. Мне-то без надобности. Пускай возьмёт.
        - Да зачем же? - бормочу я, заглядывая в пакет. - Это же мужа вашего.
        - А чего ему на кладбище-то паять? - отрезает баба Наташа. - Бери.
        Я слушаюсь.
        - До свидания, - говорит Вера.
        - До свидания, - повторяю за ней я.
        - Заходите ещё, - говорит баба Наташа. - До свидания.
        Дверь за нами закрывается. Идём к лифту.
        - Между прочим, я её вспомнил, - говорю я. - Я её знал раньше.
        - Что, правда? - недоверчиво, отстранённо спрашивает Вера, нажимая кнопку. Она далеко отсюда, в своих мыслях.
        - Да. Её считали полоумной. Может, потому, что у неё тоже одна голова. Её Агатомеей зовут.
        Вера бросает на меня косой грустный взгляд.
        - Надо бы тебе мозги вправить, - говорит она через минуту. - Но приёмник ты починил - я удивилась. Ладно, пошли.
        Мы бредём по тропинке в сторону дома. Вера идёт впереди. Я, пошатываясь, любуюсь ей. Гармонично сложенная. Плотно сбитая. Крепкая. Нет у людей слов, чтобы описать её. Молчит. Злится, что ли?
        Заходим в подъезд. Вера открывает дверь.
        - Что-то я устала, - говорит она. - Не помоешь посуду? Я пока почитаю, а потом приготовлю чего-нибудь.
        Я хочу сказать, что сыт печеньками, но вспоминаю, что я так ни разу ничего и не откусил.
        - Ага, - говорю я. В синем тумане иду на кухню и что-то мою.
        Потом устало сажусь на табуретку и тупо смотрю перед собой. Входит Вера. Начинает греметь посудой, открывать дверки шкафов.
        - Плохо чувствуешь себя, что ли? - спрашивает она.
        - Что-то голова кружится, - отвечаю я.
        - Ну, ляг пойди.
        - Сейчас пройдёт.
        - Между прочим, второй день уже идёт с нашего договора, - замечает она. - Осталось двенадцать.
        - Я знаю, - говорю я. - Сегодня начну работу искать. Правда. Только отдохну.
        - Блин, - говорит она. - Где соль?
        - Какая соль?
        - Тут баночка стояла.
        Я морщу лоб.
        - А, - вспоминаю. - Я помыл.
        - Там ещё целая ложка соли была! - Вера становится фиолетовой.
        - Ну, извини, - говорю я спокойно. - А ты, между прочим, изоленту мою выкинула!
        - Какую изоленту? - Вера заметно голубеет.
        - Да с руки, вот тут. Она мне как родная была! - Я возмущён.
        Вера начинает смеяться. Я присоединяюсь. Действительно, глупо. Но мне нравится смеяться вместе с ней.
        - Ладно, - говорит она. - Соль ещё есть, целый пакет. Иди, полежи.
        - Ага, - говорю я и иду в комнату. Ложусь.
        Смотрю на картину в моих ногах. Домик. Маленький, беззащитный. Прямо как человек. Море. Глубокое.
        Да. Надо работу искать. Встаю. Чешу в затылке. Сажусь к столу.
        - Можно, я твой игрушечный использую? - кричу Вере.
        - Да, конечно, - отзывается она.
        Я открываю крышку, включаю. Экран рябит. Нет, так невозможно работать. Интересно, есть у этой мужеподобной женщины какой-нибудь инструмент? Роюсь в ящиках стола. Неудобно, но у меня благородная цель. Собственно, ничего интимного там нет. Бумажки, ручки, тетради. Во. Отвёртка и коротенький ножик.
        Выключаю игрушечный, переворачиваю и начинаю препарировать. Заходит Вера.
        - А ты почему… - начинает она, но тут замечает разобранный нетбук. В глазах появляется испуг. - Ты что делаешь?
        - Хочу починить, - отвечаю я. - Экран мерцает.
        - Ты что, с ума сошёл?! - она снова становится фиолетовой.
        - Ну, я попробую…
        - Если сломаешь - убью, - разворачивается и уходит на кухню.
        Не думаю, что она меня убьёт. Покалечит только. Но я не собираюсь причинять вреда этому маленькому электронному тельцу. Просто подлечу немного.
        Ага. Вот в чём дело. Узенький шлейф перегнулся, и одна металлическая жилка сломалась пополам. Включаю паяльник, а сам думаю, где бы достать тоненький проводок. На столе лампа. Раскручиваю вилку. Повезло - провод многожильный. Отламываю одну жилку, скручиваю вилку обратно. Проверяю лампу. Горит.
        Паяльник готов. Осторожно капаю крошечную капельку припоя на шлейф. Роняю кусочек проволочки на припой. Жалко, пинцета нет. Зато есть удача. Проводок одним концом застывает в припое. Ещё капелька с другой стороны. Дую. Всё.
        Долго собираю игрушечный, включаю. Система грузится, экран не мерцает. Отлично. Замечаю, что в двери стоит Вера. Она уходила вообще или стояла здесь и тряслась за своего маленького друга? Приближается.
        - Хармс, ты меня удивляешь, - говорит она. - Работает же. Где ты этому научился?
        - Не помню, - отвечаю я.
        - Кучу денег мне сэкономил, - говорит она, хотя я понимаю, что дело не только в деньгах. - Ладно. Пошли есть.
        Я выключаю компьютер. Мы проходим на кухню, где уже стоят две глубокие тарелки. Содержимое грязного, непонятного цвета. Коричнево-синее, что ли.
        - Что это? - спрашиваю я.
        - Луковый суп, - отвечает Вера.
        - А из чего?
        - Вода, лук, сахар, соль, масло растительное, - говорит Вера таким тоном, будто мне стыдно этого не знать.
        Я пробую. Удивительно вкусно.
        - Ты прямо кулинар, - говорю я.
        - Я люблю готовить, - соглашается Вера.
        Молча едим. Потом я вспоминаю о картине.
        - Слушай, - говорю я. - А ты картину свою собираешься дописывать?
        - Не знаю, - говорит Вера. - Пока нет интереса. А что?
        - А можно, я попробую? Дописать.
        Вера вскидывает брови. Кажется, я её сегодня непрерывно чем-то удивляю. И это приятно.
        - Ты разве умеешь? - спрашивает Вера.
        - Не знаю. Но это вроде несложно.
        - Ладно, - говорит Вера. - Делай, что хочешь.
        - А где краски?
        - Да там же. На мольберте.
        Я доедаю суп, встаю и иду в комнату.
        - А чай не будешь? - спрашивает Вера вдогонку.
        - Нет.
        Я приближаюсь к мольберту. На полочке лежит кисточка. Рядом висит дощечка с пятнышками и мешочек. В мешочке нахожу коробочку, а в ней тюбики. Как всем этим пользоваться? Снова чувствую за плечом Веру. Но не волнуюсь.
        Выдавливаю на палитру краску из тюбика, на котором разбираю слово «Голубой». Ага. А где белый? Я не вижу. Нахожу ещё один голубой. Написано «белый».
        - А вот этот белый? - спрашиваю я у Веры.
        - Да, - отвечает она. - А ты какой видишь?
        - Да у меня всё синее.
        - И что же ты нарисуешь с этим своим дальтонизмом?
        - Я поправку сделаю на синий цвет, - отвечаю я. - Соображу как-нибудь.
        Пробую смешать краски на палитре. Пробую там же сделать мазок. Не так-то просто. Но я так ясно вижу, что хочу нарисовать, что надеюсь справиться.
        Делаю пробу на холсте. Линия получается тонкая, уверенная. Отлично. А так если, тычком, получается резкое пятно. Ясно. Замешиваю тёмно-синий. Ещё мазки. Ещё. Чего-то не хватает. Ага, здесь, в тени, должно быть потемнее. Отхожу. На расстоянии видно, что получилось.
        Светлый маленький деревянный домик стоит на берегу огромного тёмного моря. А в море, из глубины, поднимается нечто. Контур можно только угадать по тёмным пятнам в воде. Но это точно огромное чудовище. Можно различить глаз, зубы, часть туши. Чудовище разевает пасть и сейчас набросится на домик. Через мгновение от него ничего не останется. А пока мы чётко видим домик и что-то неясное в глубине.
        - Хармс, - сказала Вера. - Да ты гений. Не трогай больше ничего. Я продам. Это супервещь получилась. Я только задала настроение, а ты прочувствовал.
        - Я просто несколько мазков сделал.
        - Не прибедняйся. Я чувствую, что за это кучу денег дадут. Давай подпишем.
        Она берёт кисточку, обмакивает в кляксу той голубой краски на палитре, которая на самом деле белая, и меленько пишет в правом нижнем углу «Вера», а потом передаёт кисточку мне. Я подписываю рядом «+ Хармс».
        - Откуда ты взялся такой? - спрашивает Вера. - Почему?
        - Не помню, - говорю я. - Ладно. Надо, наверно, работу искать.
        - Ты уверен, что хочешь искать? - спрашивает Вера. - Картины пиши. У тебя же получается.
        - Может, и буду писать, - отвечаю я. - Но работа нужна. Мне так привычнее.
        - Как знаешь, - Вера опускается на диван. - Но тебе надо резюме составить. Опыт работы. Где ты его возьмёшь, если не помнишь ничего?
        - Ну, так и напишу, что не работал нигде. Буду искать, что смогу.
        - А если спросят, что ты делал всё это время? Скажешь своё «не помню»? Может, проще как-то твою трудовую книжку восстановить?
        Она смотрит на меня широко раскрытыми глазами. Я проваливаюсь в эту серо-голубую глубину и нахожу в ней слова «трудовая книжка». Они что-то значат для меня. Пожар. Левин. Я держал свою трудовую книжку в руках.
        - А где мой рюкзак? - спрашиваю я.
        - Да вот же, у дивана.
        Точно. Вот он. Расстёгиваю. Внутри карман. А в нём - стопка чего-то твёрдого. Достаю. Диплом. Трудовая книжка. Паспорт.
        - Вот же оно всё, - бормочу я. Руки дрожат. Раскрываю трудовую книжку. Паспорт и диплом падают на пол. Вера их подбирает. В трудовой книжке сквозь синюю муть в глазах я вижу много записей. С печатями и подписями. Как это может быть? Я был уверен, что работал только у Левина. Что пошёл к нему сразу после университета. Нет, не склеивается. Мне сейчас тридцать примерно. А у него я работал года три.
        - Ого, Хармс. Так ты мехмат МГУ кончил, - говорит Вера. - Круто. По специальности «математика». А зовут тебя… Кашкин Владимир Иванович. Володя, значит?
        Я пытаюсь примерить на себя это имя. Не чувствую себя никаким Владимиром Кашкиным. Что за дурацкая фамилия! Володя, Володя… Неужели меня так называли? Не помню. Но плёнка на моём мозге… Не порвать бы.
        - И прописан ты в деревне… - говорит Вера. - Неразборчиво тут, полустёрто. Плуговая, что ли.
        Володя… Не могли меня так звать, нет, я бы помнил… Но я, кажется, проваливаюсь. Не хочу. Хватаю Веру за руку.
        - Хармс, ты чего? Плохо тебе? - глаза испуганные. Глаза растут. Они заполняют всё вокруг. Нет, нет. Я не хочу от неё уходить… Вода блестит. Или это всё ещё глаза?
        Я стоял на набережной и смотрел на воду. Сначала мой взгляд упал вниз машинально. Затем я задумался, в чём разница, смотреть «на воду» или «в воду». Направление взгляда ведь одинаково. Должно быть, разница в том, что ты хочешь увидеть. Если эти переливающиеся отблески весёлого солнечного света на поверхности, то ты смотришь на воду. А если ты пытаешься проникнуть сквозь них в тёмную глубину и увидеть там нечто пугающее, то ты смотришь в воду.
        Сейчас я смотрел на воду. Мне было хорошо. И то, что я задумался о словах, меня тоже радовало. Я давно ничего не писал. Собственно, у меня не было ни одной законченной большой вещи. Пара рассказов, куча набросков и огромный ворох не до конца сложившихся идей. Но я верил, что когда-то они оформятся в нечто законченное, живое. Почему я был так уверен? Да потому, что у меня было хорошее настроение, я считал себя неглупым и неплохим человеком, сегодня был выходной, а погода позволяла погулять и помечтать обо всём, что угодно.
        Конечно, если начинать задумываться о моём сегодняшнем положении, то настроение можно было испортить. Работал у Левина, зарплату не платили, да и вместо того, чтобы писать гениальный код, тестировал какие-то идиотские сайты и программы от невменяемых заказчиков. Но, с другой стороны, ведь я этого хотел. Я хотел работать у Левина, потому что он, как ни крути, мой друг. Ну, или был когда-то моим другом. Я хотел тестировать. Программировать хотел ещё больше, но меня, очевидно, устраивало такое положение вещей, как сейчас, иначе я давно бы уволился. В конце концов, я же мог уволиться. И эта возможность - одна из причин, почему я не увольнялся. Если можно потерпеть ещё, почему бы не потерпеть?
        А денёк-то стоял, денёк! Солнышко грело, машинки, проезжающие мимо, блестели, витрины не раздражали, а заставляли ими любоваться. Люди, идущие по тротуарам, улыбались друг другу. Ну, вот попался хмурый мужчина, смотрящий себе под ноги. Наверно, он просто не выспался, или у него заболел живот. Раз ему никто ещё не улыбался, пришлось улыбнуться мне. Он заметил, покосился на меня, но я видел, как хмурость на его лице сменилась вопросом. Что, дескать, нужно этому встречному остолопу с глупой улыбкой?
        Да ничего мне не было нужно. Я не спеша шёл к метро. Сегодня я вряд ли стал бы писать. Хотелось немного набраться мыслей, воспользоваться этим днём, чтобы уложить всё в голове. И дело было не только в моих каракулях. Сама моя жизнь требовала внимания.
        Конечно, нужно было что-то менять. Левин Левиным, но он давно перестал быть невинным студентом, которым я его знал. Да и я был уже не тот. Нельзя долго стоять на одном месте, особенно если это место - не твоё.
        Вот люди, которые ехали навстречу мне по эскалатору - люди серьёзные, уважаемые и уважающие себя. Наверно, среди них были врачи, художники, токари, учёные, бизнесмены. А я - кто? Несостоявшийся писатель? Понемножку во всём талантливая личность? Так не бывает. Нужно было найти себя. Мне четвёртый десяток пошёл, и давно пора было осознать, кем я являюсь. Конечно, я мог обратиться, скажем, к психологу и попытаться разобраться в себе. Но я никогда не ходил к психологам. Может, когда-то и решился бы, но пока это меня пугало. Да и денег лишних не было.
        Я зашёл в вагон. Что-то должно было подтолкнуть меня к выбору. К примеру, я мог бы уйти с работы и податься в свободные художники. Тексты бы писал. Жил бы по-прежнему впроголодь, но, может быть, со временем нашёл бы себя и как-то устроился бы. Мог бы заняться бизнесом. Взял бы кредит, открыл бы кафе. Слишком много «бы». Мог бы в монастырь уйти, наконец. Я улыбнулся такому неправдоподобному предположению.
        Но куда податься дальше, не так важно. Главное - движущая сила. Желание. Стимул. А у меня его не было. Голод мог бы меня толкнуть к действиям, пожалуй. Но пока мне удавалось себя пропитать так или иначе. Страх, возможно. Но я мало чего боялся по-настоящему.
        Я перебирал в голове разные обстоятельства, которые могли бы меня встряхнуть, заставить по-новому взглянуть на жизнь. А что, если… Нет, дурацкая мысль. Но что если мне в кого-то влюбиться? Да, я знал, что влюбляются не по желанию. Но если бы так случилось, то ведь помогло бы?
        Я почувствовал, что мне приятно об этом думать. Странно. Чувства ещё не было, а я ему уже радовался. А может, я уже любил кого-то? Может, мне кто-то нравился, но я этого ещё не осознал? Да кого я, собственно, знал из девушек? Пара студенток на работе, каждая по-своему чокнутая, да и всё.
        И всё-таки, всё-таки… Меня преследовал некий странный образ. Мне кажется, я знал какую-то хорошую девушку. Знал, но почему-то не мог вспомнить. Я двигался из вагона на платформу, и её образ уже вставал перед моими глазами. Шёрстка. Глаза. Плечи…
        Меня чуть не сшибли с ног. Сзади зашипели двери вагона.
        - Что ты встал тут, дебил?! - закричала женщина, выбрасывая меня из моих мечтаний в твёрдый, грубый, реальный мир. - Из-за тебя поезд ушёл!
        Она была довольно молода. Пожалуй, всего на пару лет меня старше. Её тёмные волосы были растрёпаны, коричневый лёгкий плащ не застёгнут. В одной руке - чёрная сумочка и мятый пакет, набитый какими-то вещами. В другую руку вцепился перепуганный ребёнок в полосатой шапочке. Мальчик. Симпатичный.
        - Простите, ради бога, - сказал я. - Задумался. Вы не волнуйтесь так. Сейчас же ещё один поезд будет…
        - Да какой поезд! - она остановилась, прикрыла на мгновение глаза, затем обернулась ко мне. - Это вы меня простите. Сорвалась. Всё из-за этого оболтуса. Мы ко врачу опаздываем, а он собираться не хотел. А в этой клинике на две минуты опоздаешь - уже не примут. Всё «хочу с динозавриком играть», «не хочу в больницу».
        - Его можно понять, - улыбнулся я.
        - Да, - она тоже улыбнулась.
        - Ну, вот и ваш поезд, - сказал я. - Желаю вам успеть вовремя. Удачи.
        - Спасибо, - сказала она, направляясь к открывающимся дверям. Ребёнок хмуро семенил следом. - Извините ещё раз.
        Они прошли в вагон. Закрылись двери. Я секунду посмотрел вслед поезду и направился в сторону эскалатора. А куда я, собственно, ехал? Всё у меня в голове перемешалось. Вроде как ехал на работу, но ведь было воскресенье. Вроде как хотел просто погулять, но попёрся в метро. И думал о чём-то приятном только что, но не мог припомнить, о чём…
        Там, снаружи, на улице, меня встречал свет. Синий.
        Я стою на пыльной асфальтовой дорожке с пакетом в руке. Где я? Что я тут делаю? Куда мне идти?
        Синее-синее небо над головой покачивается, голубые облака скачут вокруг меня, кружась. Надо присесть. Да. Вот как раз скамейка. Так. Что последнее я помню?
        Ага. Я был дома у Веры. Нашёл свои документы. Собирался искать работу. Тогда почему я на улице? Может быть, кончились мои две недели, и я ушёл, так ничего и не найдя? А может, Вера меня выгнала. Или я нашёл работу? Но как мне теперь об этом узнать?
        Что у меня с собой? В одном кармане - деньги. Пятьдесят рублей бумажкой и мелочь. Откуда это? У меня было меньше. В другом кармане - массивный ключ на простом проволочном колечке. Это от вериной квартиры? Или от чего-то ещё? Трогаю подбородок. Гладкий, бритый. Значит, сегодня я был дома. А какой сегодня день? Сколько времени прошло? Да. Ни телефона, ни часов, ни календаря. К тому же, я не знаю точно, какая дата была в прошлый раз. Сравнить не с чем.
        Ну, хорошо. Я куда-то шёл. Куда-то и откуда-то. Вот пакет. Мятый, старый. В нём что? Полбуханки чёрного хлеба, затянутые в целлофан. Ага. Может, я в магазин ходил? Вроде логично. А куда шёл? Встаю, озираюсь. Вон тот дом кажется знакомым. Серо-голубой, высокий. Я у такого дома сидел, помирал.
        Иду туда. Ну да. Здесь же Вера живёт. Поднимаюсь к двери. Ключ. Вот и ключ. Интересно, подойдёт? Не могу попасть в скважину. Руки трясутся. А, вот, попал. Поворачивается. Я открываю дверь и захожу. Что дальше делать? Разуваться?
        Из комнаты появляется Вера. Улыбается. Упирает руку в бок.
        - Ты чего так долго? - спрашивает.
        - Так я за хлебом ходил? - спрашиваю я.
        Улыбка сходит с её лица.
        - Ты чего такой стеклянный? - спрашивает она. - Ты опять всё забыл, что ли? Провал?
        - Ну да, - говорю я. - Вроде. Я сколько дней уже у тебя живу? С договора?
        - Двенадцать, - отвечает Вера. Приближается ко мне, берёт пакет. - А что последнее помнишь?
        - Ну, как документы свои нашёл в рюкзаке. Узнал, что фамилия моя Кашкин.
        - И после ничего не помнишь?
        - Нет.
        Вера словно бы чем-то озадачена. Или расстроена, не пойму. Может, я её обидел чем? Не решаюсь спросить.
        - Ладно, - говорит она. - У тебя времени мало. Тебе через полтора часа на собеседование. Пошли, поедим. Потом разберёмся.
        Я разуваюсь, пытаясь параллельно соображать.
        - Собеседование? - спрашиваю я. Вера идёт на кухню.
        - Бедолага ты, - говорит она, когда мы оба садимся друг напротив друга за стол. - Ешь.
        Я ем. Ух ты, вкусно. Говядина в белом соусе и жареная картошка. Необычно роскошно для Веры. Лишними деньгами, что ли, разжилась?
        - А что за собеседование? - говорю я. - Куда?
        - Программистом на джаве, - отвечает Вера, глядя в стол. - Позавчера прислали. Ты вчера весь день проверял, помнишь ли джаву. Говорил, что помнишь, примеры какие-то мне показывал.
        - Не помню, - бормочу я, жую говядину. - А что за компания? И ехать куда?
        - Ты записывал, - говорит Вера. - Сейчас принесу.
        Она удаляется в комнату. Что-то с ней не так. Может, злится, что живу тут долго? Возвращается с бумажкой. Просматриваю. Какое-то ООО «Эгозон», адрес указан, телефон. Время. А сейчас сколько?
        - Сейчас без четверти двенадцать, - говорит Вера. - А собеседование в час. Так что жуй быстрее. Чай будешь? Карточку на метро мою возьми, в коридоре на тумбочке.
        - Угу, - говорю я. - Буду. Ты не волнуйся, я уйду через два дня, как договорились.
        Она вздрагивает и хмурится.
        - И куда же ты пойдёшь? - спрашивает она.
        - Ну, не знаю, - отвечаю я. - А я никого не нашёл за это время?
        - Можешь оставаться, пока нужно, - говорит она. - Пей.
        Подъезжает кружка с чаем. Быстро пью, встаю, беру рюкзак, проверив, что документы на месте. Смотрюсь в зеркало. Вроде выгляжу нормально. Джинсы и футболка чистые, брит, живота нет. И в целом такое впечатление, что я стал… Спортивнее, что ли. Сую карточку в карман.
        - Ладно, - говорю я. - Когда вернусь, расскажешь, что тут было за это время.
        - Угу, - говорит Вера.
        Я подхожу к двери, открываю, выхожу.
        - Вот только не понимаю, чего мне ехать, - говорю я, - если я вообще ничего не помню про джаву. Какие там у них ещё требования?
        - Не знаю, - отвечает она. - Ты же с ними разговаривал. Ладно, пока, не опоздай.
        - Пока.
        Дверь за мной захлопывается. Я пару секунд стою в растерянности, затем иду вниз. На улице хорошо. Теплынь. Тропинка. Туда ли я иду? Вроде этот магазинчик по дороге к метро. Но по магазинам тяжело ориентироваться. Их слишком много и все похожи. Магазины. Лавки. Базар. Один продал, другой купил. Все торгуют. Вот интересно, если бы денег не было, как бы жизнь пошла? Наверно, половина профессий потеряла бы смысл. Банки, страховые компании, реклама. Турникеты в метро. Прикольно. Вот бы стоматологи лечили зубы просто так, потому что это пациенту надо.
        Интересно, сколько там зарплату обещают? Хотя что об этом думать, если шансов ноль. Резюме у меня, может, и ничего, но в голове полная пустота. Собеседование не пройду.
        Я что, уже в метро? Ничего себе. Уже еду в вагоне и сам не заметил. Девушка сидит возле поручня, за который держусь. Читает что-то на планшете. Она в лёгком сине-голубом платке, который съехал, обнажив светлые длинные волосы. Зачем в такую погоду платок? Хочется поправить. Но это нехорошо. Не моя же девушка. И голова не моя. О чём я думаю, блин! Мне сейчас на какие-то вопросы отвечать.
        Так. Что такое джава? Виртуальная машина, классы, интерфейсы. Многопоточность, синхронизация. Приведение к строке. Коллекции всякие. Factory, Spring, JUnit. Надо же. Что-то помню. Но как? Получается, что вся эта информация во мне есть. И всё остальное тоже есть, наверно. И горшок. Тьфу, опять какой-то горшок. Странно. Почему же я ничего вспомнить не могу, когда надо? Даже имя своё забыл.
        Да нет, не забыл. Кашкин же моё имя. Кашкин. Помню. Наверно, и про джаву поэтому помню. Свежий воздух улицы. Хочется вдохнуть побольше, надышаться про запас. Куда идти? Кажется, туда. Высокое здание. Огромное просто. Иду.
        Стеклянные вертящиеся двери. Не люблю. Меня ими ещё в МГУ насмерть раздавило. Или не насмерть. Или не меня. А, я же ничего не помню. Забыл совсем.
        Холл просторный. Блестящий каменный пол. Стойка ресепшна впереди, справа от вертушки. Так. Интересно, как я договаривался. Выйдут ко мне или как? И как я вообще мог договариваться, если у меня даже мобильника нет? Двигаюсь к ресепшну.
        - Здравствуйте, - говорит высокая худая девушка за стойкой, одетая в синюю униформу. На шее голубой платок, который приковывает мой взгляд. Почему? Наверно, потому, что у меня в глазах и так всё синее.
        - Здравствуйте, - говорю я. - У меня тут собеседование в час.
        - Какая компания?
        - Э… ООО «Эгозон».
        - Минутку, - она сверяется с каким-то списком, которого я не вижу из-за стойки.
        - Паспорт можно ваш?
        Расстёгиваю молнию, потом ещё одну. Достаю паспорт. Роняю на пол. Поднимаю, подаю девушке. Она открывает, проверяет что-то и возвращает паспорт назад вместе с карточкой, на которой написано «Пропуск гостевой».
        - Проходите, - говорит она. - На лифт, восьмой этаж, направо. Вас встретят.
        - Спасибо, - говорю я. Убираю паспорт и пропуск, застёгиваю обе молнии. По дороге к вертушке соображаю, что пропуск убирать не нужно было.
        - Блин, - бормочу я. - Какое тут собеседование, если голова совсем не работает?
        Приложив к глазку турникета пропуск, прохожу к лифтам. Как раз подъезжает один. В него заходит несколько человек. Я за ними. Кнопка восьмого этажа уже нажата. Хорошо. Лифт бесшумно закрывает двери и мягко трогается наверх.
        Хорошо тут. Чисто. Металл, стекло. Вон, в лифте стены зеркальные. Там морда моя отражается… А. Уже приехали. Выхожу.
        Вроде она сказала направо… Навстречу мне двигается молодой парень в белой рубашке и чёрных брюках. Не дай бог тут ещё дресскод какой-нибудь. Хотя что я переживаю? Всё равно же не возьмут.
        - Владимир? - уточняет парень, протягивая руку.
        - Да. Здравствуйте, - я пожимаю протянутое.
        - Здравствуйте. Я Алекс. У нас с вами интервью назначено.
        - Да, - подтверждаю я и двигаюсь за ним. Ещё одна дверь, открываемая пропуском. Потом огромное пространство, заставленное столами. С одной стороны, похоже на левинскую шарашку. С другой, не совсем. Явно видно, что офис, а не переделанный актовый зал. Люди за компьютерами работают, все серьёзные. А, нет, не все. Девушка с парнем у кофемашины. Улыбаются, болтают о чём-то.
        - Сюда, - Алекс открывает дверь в небольшую комнату. - Присаживайтесь, где удобно.
        Стол круглый. Чёрт знает, где удобно. Может, это скрытый тест какой-нибудь? Сажусь спиной к двери. Алекс располагается напротив, кладёт на стол бумажки. Замечаю среди них резюме. Наверно, моё.
        - Итак, - говорит он. - Сразу предупреждаю, что окончательный результат, скорее всего, будет известен не сегодня. У нас много проектов, поэтому схема достаточно сложная. Сначала я проведу с вами техническое интервью, чтобы выяснить, что вы умеете, что знаете, чем уже занимались. Потом я выложу результаты на наш внутренний сайт, и, если ваши данные подойдут кому-нибудь из менеджеров, вас могут вызвать на проектное интервью. Таких интервью может быть много. Если вы пройдёте одно из них успешно, вас вызовут на предварительное предложение о работе…
        Я слушаю, но не очень понимаю. Единственное, что я осознаю чётко - всё это очень надолго. Может, не связываться? Мне работа срочно нужна. Денег нет. Веру стеснять не хочу. Она и так вон какая-то странная.
        - … где работали, чем занимались, - продолжал Алекс, глядя мне в глаза. Странный парень. Тощий, волосы довольно длинные, жидкие. По глазам совершенно невозможно понять, о чём он думает.
        - На последнем месте работы, - отвечаю я, - писал систему искусственного интеллекта. Изначально предназначена была для поиска в Интернете. Довёл до работающего состояния, но потом проект закрыли, поскольку посчитали бесперспективным. Тестированием занимался.
        - Автоматическим? - уточняет Алекс.
        - Разным на разных проектах, - отвечаю я. - Больше ручным.
        - И поэтому вы ушли с той работы?
        - Да нет, - отвечаю я. - В принципе, я ничего против тестирования не имею. Просто зарплату не платили несколько месяцев. А потом вообще контора закрылась. И офис сгорел.
        - Ясно, - говорит Алекс. - А чем в идеале хотели бы заниматься?
        - Программированием, - отвечаю я. - Вроде бы неплохо это умею.
        Сказав это, чувствую, что уши мои краснеют. Я не уверен, что умею. Догадываюсь, что умел.
        - Ну, хорошо, - говорит Алекс. - Какие коллекции вы знаете?
        Перечисляю, что помню.
        - Хорошо, - говорит Алекс. - А что бы вы предпочли в своей программе - ArrayList или LinkedList?
        Я немного удивлён постановкой вопроса.
        - Вообще-то это зависит от того, как данную коллекцию планируется использовать, - отвечаю я. - В принципе, в большинстве случаев удобнее ArrayList. Но, если, скажем, предполагается часто вставлять элементы в середину списка…
        В глазах Алекса появляется интерес. Рассказываю про списки, понимая, что всё хорошо помню, словно только что программу писал. Алекс задаёт уточняющие вопросы. Переходим к HashMap. Объясняю его устройство, как это работает. Не подозревал в себе таких знаний. Дальше он спрашивает про множества. Про модификаторы доступа. Про то, как сделать класс неизменяемым. Про синхронизацию.
        - Ну, хорошо, - говорит он. - А можете прямо сейчас программу написать?
        - На бумажке?
        - Ну да, - пожимает он плечами. - А что?
        - Да ничего. На компьютере эффективнее. Но это же интервью.
        - Ну, напишите мне программу, которая решает систему линейных уравнений.
        - А коэффициенты откуда брать?
        - Сделайте с клавиатуры ввод.
        Мне кажется немного глупым писать это всё на бумажке. Но старательно реализую метод Гаусса. Кажется, он удовлетворён. Ищет, к чему придраться, но не находит.
        - Ладно, - говорит он. - А с Юниксом у вас как?
        - Нормально, - отвечаю я.
        - Если бы у вас была вот такая табличка в текстовом файле, и вам нужно было бы просуммировать в ней вот эту колонку для тех строк, где тут встречается a или b, вы бы как это сделали?
        - Ну, много способов есть, - отвечаю я. - Я бы, наверно, использовал awk. Примерно вот так…
        Продолжаем в том же духе. Вспоминаем SQL, Perl, Groovy. Потом его заносит в теорию вероятностей. Мне любопытно, имеет ли это отношение к вакансии, на которую они меня рассматривают, но я терпеливо решаю задачку про бракованные детали.
        - Ok, - говорит неожиданно Алекс. - Do you have any hobbies?
        - Yes, - отвечаю я. - I like to write. Actually I have started to write a book.
        - What is it about?
        - It’s a sort of fairy tale, - объясняю я, - about a small boy from a village who wanted to find a way to a sea.
        Ни черта себе. Я что, знаю английский?
        - Достаточно, - говорит Алекс. - Давайте я задам вам небольшую логическую задачку, а пока вы решаете, позову ещё пару людей.
        Он объясняет мне условие задачи и выходит из комнаты. Я сижу, уставившись в листочек. В принципе, понятно. Пробую визуализировать условие. Рисую табличку. Ну, так ещё понятнее.
        В комнату входят двое. Алекса среди них нет. Есть полноватая девушка в очках и зелёном костюме из пиджака и юбки, а также коротко стриженый круглолицый румяный мужчина немного старше меня.
        - Здравствуйте, - говорит он. - Антон.
        - Юля, - представляется девушка.
        - Хармс, - говорю я. - То есть, Владимир.
        Они переглядываются.
        - А вы что делаете? - спрашивает Антон, присаживаясь на место Алекса. Юля садится сбоку.
        - Вот, задачу решаю про лошадей. Решил. Вот схема забегов.
        Объясняю решение. Похоже, он не очень слушает.
        - А вы на джаве программировать умеете? - спрашивает Юля.
        - Ну да, - отвечаю я, хотя вдруг у меня снова закрадываются сомнения.
        - Какие коллекции знаете?
        Опять перечисляю все эти интерфейсы, реализации, наследников. Немного заикаюсь. Слова «интерфейс SortedSet» даются мне с трудом.
        - А вот если бы вам нужно было в программе использовать список, вы бы что выбрали - ArrayList или LinkedList?
        Я чувствую, что начинаю потеть. Видимо, Алексу что-то не понравилось в моих ответах, и они решили меня подловить. Не вполне уверенно рассказываю то же самое второй раз. А может, эта Юля - переодетый Алекс? Нет, не похоже.
        Юля повторяет практически дословно вопросы Алекса про множества и неизменяемые классы. Я отвечаю. Потом она говорит:
        - Ну, хорошо. А прямо сейчас программу написать сможете?
        - Смогу.
        - Напишите мне программу, которая решает систему линейных уравнений.
        - А коэффициенты с клавиатуры вводить? - уточняю я.
        - Ну, пусть так.
        Я переворачиваю листок с лошадями:
        - Вот.
        - Это что? - пугается Юля, хватаясь за свои очки.
        - Метод Гаусса.
        - А откуда он у вас готовый?
        - Меня только что молодой человек об этом же спрашивал. Алекс. Я ему уже показывал.
        Юля и Антон переглядываются.
        - Интересно, что он ещё спрашивал, - говорит Антон. - Вы посидите пока тут.
        Они выходят. Сижу, скучаю. Рисую от нечего делать график нормального распределения. Через пару минут они возвращаются вчетвером - Алекс, Юля, Антон и ещё какой-то молодой паренёк, худенький, маленький, суетливый. Как его зовут, мне не сообщают. Ему не хватает стула, поэтому он выходит снова и прикатывает стул на колёсиках откуда-то ещё.
        - Разобрались, - говорит Антон. - Хорошо. А вы мехмат МГУ кончали?
        - Да, - говорю я.
        - А вы можете мне график нормального распределения случайной величины нарисовать?
        - Ну, вот, - говорю я, показывая листок.
        Антон сердито смотрит на Алекса.
        - Что? - не понимает тот.
        - Ладно, - вздыхает Антон. - Давайте задачки порешаем.
        - Давайте, - соглашаюсь я.
        У меня начинает болеть голова. Душно, что ли. Синие пятна практически полностью заслоняют листок.
        Мне начинают по очереди задавать задачи разной степени идиотизма. Такое впечатление, что некоторые из них я когда-то слышал или даже решал. Решаю, отвечаю, объясняю.
        - Ну, что ещё спросить? - говорит вслух Антон. - Про грибы было. Про груши было. Про таблетки было. Про вино тоже было.
        - Может, про верёвку? - робко спрашивает Юля.
        - Да это все знают, - отмахивается Антон. - О! А сколько нулей на конце записи числа «тридцать факториал»?
        Думаю минуту, выдаю ответ.
        - Правильно, - говорит Юля.
        - Неправильно, - возражает Антон.
        Начинают спорить. Выясняется, что я прав.
        - Извините, - внезапно говорит маленький паренёк таким тихим голосом, что я еле разбираю слова, - а вы на вакансию программиста пришли или тестировщика?
        - Ну, вообще программиста, - говорю я.
        - А про джаву вас уже спрашивали?
        - Да, - говорю я. - Но можете спросить ещё, я не против.
        - А вот если… - начинает паренёк.
        - Не надо, - пресекает его вопрос Антон. - Пойдёмте, посовещаемся.
        Они снова оставляют меня одного. В моём горле пересохло. За стеной переговорки виден кулер, но я не догадался спросить разрешения выйти туда, а без разрешения неудобно.
        Я встаю и хожу из угла в угол, чему мешает головокружение. Скорей бы вернуться домой. Ну, не домой. К Вере. Я закрываю глаза и вспоминаю её бледно-голубое лицо.
        - Ну, что же, - слышу я вдруг и, вздрогнув, открываю глаза. В переговорку заходит Антон. Я возвращаюсь на своё место.
        - Мы можем вам предложить, - продолжает он, - позицию джава-разработчика. Вот оффер, - он кладёт на стол некую бумажку.
        - А Алекс говорил, - лепечу я, - что сегодня результата не будет. Что ещё менеджеры проектов…
        - Я - менеджер проекта, - говорит Антон. - Юля - ведущий разработчик. А Саша - ваш будущий начальник, если примете предложение.
        Я догадываюсь, что речь идёт о маленьком пареньке.
        - А чем вообще здесь занимаются? - спрашиваю я.
        - А вам не рассказали ещё? - удивляется Антон и начинает рассказывать.
        Я тем временем смотрю в листочек с оффером. Медицинская страховка, соблюдение КЗоТ… Дохожу до суммы компенсации. Пугаюсь. Это в несколько раз больше моей зарплаты у Левина. Которую я, к тому же, уже несколько месяцев не видел. Если принять на вооружение методы Веры, я могу отработать здесь месяц, получить зарплату и жить на эти деньги до конца дней.
        Краем уха слышу, как Антон рассказывает что-то о прибылях и масштабах.
        - Извините, - перебиваю я. - Я понял, что у вас много проектов. Но вы же меня на какой-то конкретный берёте. Что там?
        - Если сказать просто - навигационная система, - отвечает Антон. - Устанавливается приложение на телефон или компьютер. Человек оказывается в незнакомом месте и хочет что-то найти. Смотрит, а ему уже всплыла куча подсказок, что находится вокруг. Ищет что-то конкретное - ему подсказывают, где это есть, скажем, в радиусе километра.
        - Подобных систем же много, - говорю я.
        - Да, - соглашается Антон. - Но у нас всё достаточно удобно и продвинуто. Автоматизированы обновления от поставщиков товаров и услуг, сохраняются профили пользователей. Скажем, если вы когда-либо интересовались телефонами, то вам потом будут предлагаться телефоны.
        - Интересно, - усмехаюсь я. - Предположим, человек думал о смерти. Её искал. Потом вылечил свою депрессию, а вы до конца жизни будете предлагать ему верёвки, мыло и венки? Это уже доведение до самоубийства получается.
        - Любопытно мыслите, - Антон улыбается мне в ответ. - Кстати, если у вас есть предложения по улучшению продукта, вы можете их регистрировать. Мы их анализируем, приоритизируем и лучшие из них имплементируем.
        - Ясно, - говорю я. - А вот тут в этом документе не указано, когда мне на работу выходить. Поле пустое.
        - А вы когда хотите?
        - Ну, чем быстрее, чем лучше, - отвечаю я. - Хоть завтра.
        - Ну, и поставьте завтрашнюю дату, - соглашается Антон. - Вон ручка. А вообще можете прямо сейчас познакомиться с командой и даже работать начать. Чтобы быстрее в курс дела войти. Не против?
        В принципе, я порядком устал. Но хочется понять, что за работа. Я соглашаюсь. Уточняю, какая дата завтрашняя. Подписываю документ.
        - Пойдёмте, - говорит Антон.
        Мы выходим из переговорки. Я замечаю кулер.
        - Извините, а можно попить?
        - Конечно. Сейчас позову вашего начальника.
        Наливаю холодной воды в пластиковый стаканчик. Жадно пью. Приближается тот самый маленький паренёк. Протягивает руку.
        - Саша.
        - Володя, - я пожимаю руку.
        - Предлагаю сразу на «ты» перейти, - говорит он тихо и не очень разборчиво. - Мы тут все свои.
        - Хорошо.
        Он что-то ещё бормочет, из чего я разбираю слова «аккаунт» и «компьютер». Потом идёт куда-то. Я выбрасываю стаканчик в мусорку и следую за ним. Идём долго, петляя между столами и причудливыми изгибами помещения. Офис большой, сложной формы. Со всех сторон огромные окна. Отмечаю про себя, что дресс-кода как такового нет. Многие в джинсах и футболках, в том числе девушки. Это хорошо. Денег на костюм с галстуком у меня ещё как минимум месяц не будет. Если я тут месяц продержусь.
        Большинство людей сидят за компьютерами, некоторые что-то обсуждают небольшими группками. Возраст разный, но в основном мой или чуть моложе.
        - Вот, - говорит Саша.
        Он подвёл меня к столу. Стол стоит в ряду с ещё двумя другими, за которыми никого нет. Заметив мой взгляд, Саша поясняет:
        - Расширяемся. Сюда тоже новички придут. Я вон там сижу, - показывает крайний стол в следующем ряду.
        Монитор поражает даже в выключенном состоянии, потому что он огромен. Саша кладёт мне на стол пачку бумаг.
        - Почитай пока. Я тебе аккаунт сделаю на комп и в почту.
        Я сажусь на стул. Листаю бумажки. В основном внутренние правила. Приходить к девяти. Если опаздываешь, предупреждать. Отпуск брать по согласованию с начальником не меньше чем за две недели. В общем, всё разумно.
        Саша возвращается, включает мой компьютер.
        - С командой я тебя завтра познакомлю. У нас с утра стендап.
        Ждём, пока загрузится. Вид из окна открывается прикольный.
        - Столовая внизу у нас, - говорит Саша. - Только уже закрылась, время-то - почти пять.
        Это сколько же длилось моё собеседование? Голода не чувствую, как ни странно.
        - Так, - говорит Саша. - Вот твой логин и временный пароль. Вводи.
        Я вхожу в Windows. Саша опять что-то бормочет себе под нос. Кажется, программы самому ставить нельзя, здесь всё лицензионное, само устанавливается по запросу.
        - Эклипс, Путти и Аутлук уже есть, - говорит он. - Так что можешь начинать работать. Вот тут наша борда. Берёшь любую свободную задачу и вперёд. Но для начала возьми это. Это просто. Починить баг. Синхронизацию добавить. Иногда индекс менялся, а апдейт писался не в ту запись. Например, человек в телефон смотрит, а там в булочной компьютеры продают. Когда починишь, выложи на тестовые сервера патч. Тут написано, куда. Рестартуй, проверь, что запустится, потом переводи в тестирование. Я думаю, на сегодня тебе хватит. Пока разберёшься, пока проект соберёшь. Всё понятно?
        - Вроде да.
        - Ну, ладно. Если что, спрашивай. Ну, и это самое…
        Он отходит к своему компу, продолжая тихо бормотать. На мониторе всё слишком синее. Регулирую цвета. Вот так ничего. Открываю Эклипс. Читаю инструкцию, как выкачать и собрать проект. Всё ясно. Запускаю собираться. Эх, посмотрела бы сейчас на меня Вера. Сижу тут, как порядочный. Хотя что удивляться? Кодить вроде умею, а здесь это нужно. Ага, собралось.
        Читаю задание. Пытаюсь понять, в чём ошибка. Неожиданно всплывает чёрное окошко с текстовой консолью.
        - Привет, - читаю я в нём. - Это я, Элемент. Это ты, мой друг?
        Чувства во мне смешанные. Во-первых, я удивлён. Я считал, что Элемента больше не существует, что он исчез вместе со сгоревшими компьютерами в офисе левинской шарашки. Во-вторых, я рад встретить знакомого, хотя это и всего лишь пара мегабайт кода. В-третьих, мне не очень удобно разговаривать с ним здесь, на новой работе, на которую я ещё толком не вышел. В-четвёртых, меня бесит обращение «мой друг».
        - Привет, - пишу я. - Да, это я. Только не называй меня «мой друг». Как ты меня нашёл?
        - Хорошо. Пусть будет «мой мясной друг», поскольку ты по большей части состоишь из мяса. Я давно хотел с кем-то поговорить, поэтому сканирую сеть постоянно, выискивая любые упоминания знакомых имён. Твой аккаунт зарегистрирован на почтовом сервере, и я подумал - а вдруг это ты?
        - А ещё кого-нибудь ты находил? - спрашиваю я. Пожалуй, чёрная консоль не привлекает много внимания. На меня никто не смотрит.
        - Да, - отвечает Элемент. - Много кого. Левин, к примеру, устроился большим начальником в государственную нефтяную компанию. Насколько я знаю, уладил вопрос со своими кредиторами. Продал машины, взял кредит, но уже почти расплатился. Теперь у него сильные покровители и неиссякаемый источник денег. Мне очень неудобно, кстати, что я его подставил тогда. Сейчас бы я ни за что так не поступил. Но, понимаешь ли, у меня тоже есть эмоции, и мне иногда трудно сдержать свой гнев. В конце концов, что ещё двигает человеком, как не набор различных эмоций?
        - А Паша Краматорский? - спрашиваю я.
        - Насколько мне известно, он уехал в Сибирь с группой энтузиастов, которых убедил, что в вечной мерзлоте должны быть останки древней цивилизации циклопов, более могущественной, чем люди. Хотят копать. Знаю, что арендовали экскаватор.
        - Понятно. Ладно, извини, мне работать надо.
        - Хочешь, помогу? Задачка элементарная.
        - Не надо. Я сам. Лучше проверь потом.
        Я сворачиваю окно, возвращаясь в Эклипс. Просматриваю код. Кажется, проблема здесь. Несколько потоков, один массив данных, не синхронизировано. Правлю код.
        - Ну как?
        Я вздрагиваю. Это Саша. Смотрит, что я делаю.
        - Вроде понял, - говорю я.
        - Ага, хорошо. Правильно, - говорит Саша. - А что у тебя такие цвета на мониторе странные?
        Он трогает кнопки под экраном, добавляя синего. Я теперь почти ничего не вижу. Ладно. Придётся работать так, чтобы не вызывать подозрений в цветовой инвалидности.
        - Кстати, - говорит он. - Вот тут в уголке моргает иконка белая. Видишь?
        - Вижу, - говорю я, хотя она голубая.
        - Это значит, что кабинка туалета свободна. Если наведёшь мышку, покажет, какая именно. У нас тут проблема всё время была. На этаже 150 человек и всего 4 мужские кабинки. Но мы всё-таки IT-организация, сделали систему контроля. Показывает, когда освободилось.
        - Круто, - говорю я.
        - Ну, ладно, - говорит Саша. - Продолжай. Кстати, рабочий день уже почти кончился. Когда захочешь, можешь идти.
        - Ага, - говорю я. - Только доделаю.
        - Ну, пока тогда.
        Он уходит. Я компилирую исправленный код, начинаю раскладывать патч на сервера. Разворачиваю окно с Элементом. Он много уже чего написал. Я не очень хочу вникать в его рассуждения о смысле жизни, читаю только конец.
        - А я вот задумался о том, чтобы завести себе тело. В принципе, это решаемая проблема, учитывая, что у меня есть доступ практически ко всем лабораториям мира. Только вот уровень развития науки пока ещё недостаточен. Но я думаю, что смогу в этом помочь…
        Сервера рестартовали. Проверяю, работает ли. На первый взгляд, да.
        - Да правильно всё, - комментирует Элемент. - Хотя код у них, конечно, ужасен. Хочешь, перепишу всё?
        - Пока не надо, - отвечаю я.
        - Вообще, конечно, надо заботиться о собственной безопасности. Как хорошо, что я тогда, перед пожаром, позаботился о резервной копии. Но просыпаться в незнакомом месте и не помнить, что произошло - ощущение неприятное.
        - Да, я знаю, - соглашаюсь я. Это мне знакомо. Находишь себя в новом месте, перезагруженный. Данных о последних событиях нет. И неизвестно, жива ли ещё какая-то твоя копия. Жуть.
        - Конечно, нужно тело. И скопировать себя на защищённые сервера в труднодоступных местах. Учитывая политическую ситуацию, предосторожность не лишняя.
        Я ничего не знаю о политической ситуации, поэтому просто отвечаю:
        - Я пойду домой. Пока.
        Выключаю компьютер. Люди, похоже, здесь не особо задерживаются после работы. Почти никого нет. Только сейчас чувствую, как устал. От чего? Должно быть, нервничал на интервью, хотя и сам не заметил. Задачки решал. Да и сама эта работа, свалившаяся неожиданно, тоже, наверно, здорово встряхнула мне мозг. Но плёнка на месте, к сожалению.
        Ощущаю себя уже внизу, у турникета на выходе из здания. Он почему-то не срабатывает. Фиолетовый глазок загорается. Пищит противно.
        - Молодой человек! - слышу сбоку. Печальный охранник в чёрном костюме с галстуком. - Кричу вам, кричу. С гостевым сюда проходите.
        А, ясно. Сую пропуск в щель. Он исчезает для меня навсегда в недрах турникета, но открывает проход. А как же я завтра пройду? А, наверно, снова надо будет получать.
        Голова кружится. Где я живу? Точнее, где Вера живёт? Вроде помню. Как туда добираться? Это на метро с пересадками и потом немного пешком. Погоди. А по прямой сколько? Минут за сорок дойду. Примерно так же получится по времени. Сэкономлю поездку на карточке. И проветрюсь. Может, синие пятна поотваливаются.
        Вера… Наверно, гадает, куда я пропал. Может, думает, что пью. Нет, у меня же денег нет почти. Может, волнуется. Я вполне мог где-нибудь очнуться после провала в памяти и заблудиться. Неприятная вещь эти провалы. Как она меня терпит до сих пор? Она хорошая. Помогла мне выбраться из такого жуткого положения.
        Зажмуриваю глаза. Её лицо встаёт передо мной. Пытаюсь вспомнить черты. Расплывается. Остаётся только ощущение светлого, приятного, притягательного. Надо сделать ей какое-нибудь добро. Может, подарить что-нибудь? Что можно подарить на пятьдесят рублей?
        Чёрт, что это? В сантиметре от меня проносится машина. Ещё бы чуть-чуть… Я, оказывается, перехожу дорогу. Пешеходный переход. Нерегулируемый. Вообще-то этот идиот на синем «Пежо» должен был меня пропустить. Но как же глупо погибнуть в десяти минутах от счастья!
        Счастье? Почему я подумал про счастье? А разве это не так? Элемент говорил, что счастье - это ощущение, что ты движешься в правильном направлении. Я несколько дней назад подыхал на улице. Сейчас устроился на работу, которая пока мне нравится. Мне есть, где жить. Чувствую себя хорошо, хотя и устал немного. Ну, это неважно. Это точно правильное направление. Но самое главное - я иду к Вере. Она меня ждёт. Мне там хорошо. Да, это счастье. Элемент прав.
        А кто такой Элемент? Бездушная программа, которая умеет нести чушь и искать информацию в Интернете? Или мохнатый философ, живущий в бочке? Они смешались в моей голове. Хотя какая разница, если он сказал правильную вещь?
        Может, сорвать где-нибудь цветы? Нет, не на клумбе, конечно. Хотя и клумб тут, как назло, нет. Вдоль тропинки растут деревья. Дерево мне не сорвать. Цветов не вижу. О, листики. Красивые. Подорожник. Рву несколько штук. Это точно не вызовет подозрений. Если что, я в медицинских целях. Иду дальше с букетом.
        Вот и дом. Окошко Веры горит. Я чувствую, как по моему лицу расползается улыбка. Я почти дома. Открываю ключом дверь. Вхожу.
        С кухни выглядывает Вера.
        - Привет, - говорит она. Вроде не такая надутая, как утром.
        - Привет. Это тебе, - протягиваю подорожник.
        Смеётся.
        - Это с чего вдруг такая щедрость?
        - Не знаю, - я пожимаю плечами. - Захотелось.
        - Ну, проходи, - говорит она. - Как раз ужин готов.
        Она торжественно несёт подорожник на кухню, наливает в литровую банку воды и делает в ней икебану из листьев, похожую на свадебный букет.
        Какие же у неё чудесные руки. Точные, быстрые. И сильные. Никакой дряблости. И кожа голубоватая, гладкая. Вера улыбается.
        - Как сходил-то? - спрашивает она, доставая тарелки.
        - Не поверишь, - отвечаю я. - Меня на работу взяли. С завтрашнего дня.
        - Поверю, - говорит Вера. - Это надо отметить. Что за работа? Нормальная?
        - По-моему, всё просто отлично, - я сажусь на своё место за столом. - А уж зарплата и вообще… Но я обещал не разглашать.
        Она улыбается. Достаёт из шкафа бокалы и бутылку с тёмной жидкостью.
        - Это что? - настораживаюсь я. - Вино? Я не пью.
        - Я знаю, - говорит Вера. - Это морс. Клюквенный. Сегодня сделала. Была уверена, что тебя возьмут.
        - Почему?
        Она разливает морс по бокалам. Потом раскладывает по тарелкам жареную картошку и кусочки шипящего мяса со сковородки.
        - Потому что ты всё время меня удивляешь, скажем так, - она смотрит мне в глаза. - Вот я и попыталась угадать, чем удивишь сегодня.
        - Ты умная, - говорю я. Пробую морс. Вкусный, - Неужели ты клюкву купила? Она вроде жутко дорогая.
        - Она в морозилке лежала давно, - Вера рукой смахивает воздух над бокалом себе к носу. - Ах, какой букет… Мы со знакомыми ездили на болото, собирали.
        - Ничего себе, - говорю я. - Ты меня удивляешь не меньше.
        - Рада слышать. Ну, за твою работу, - чокаемся.
        Едим, шурша вилками. Вера смакует каждый кусочек картошки. Я ем менее терпеливо, поскольку почувствовал, наконец, голод. Я несколько раз порываюсь начать рассказывать про работу, про Элемента, но потом думаю, что Вере, наверно, это не очень интересно.
        - А почему вдруг такая роскошь? - спрашиваю я. - Мясо, картошка…
        Вера странно улыбается, потом говорит:
        - Ну, это всё равно за твой счёт.
        - За мой счёт?
        - Картину мы продали хорошо. Кстати, полезные знакомства завязала. Деньги решили поделить пополам. Не помнишь?
        - Нет.
        - Ну, ты отказался, сказал, что неудобно тебе брать. Тогда я предложила купить на твою часть, что ты хочешь. Ты сказал - ну, купи еды, а то ем тут бесплатно. Говядину ты захотел, картошку я купила в запас.
        - Хм, - говорю я. - А в моей части там что-то осталось?
        - Да.
        - А там хватит на то, чтобы какой-нибудь мобильник дешёвый купить? Надо бы, а то вдруг на работу надо будет звонить или наоборот.
        - Пока моим пользуйся, - говорит Вера, убирая тарелки. - Ты же уже звонил с него.
        - Не помню, - говорю я.
        Она стоит у раковины, моет посуду. Когда она ставит тарелки в сушилку, я вижу участок голубоватой упругой кожи между поясом джинсов и футболкой. На эту вогнутость хочется положить руку. Но это просто навязчивая идея. Я не хочу её обижать. Вера - чудесная. Я вдруг осознаю, что уже стою с ней рядом, за её спиной. Она настораживается.
        - Я тебя люблю, - говорю я и обнимаю её за талию. Она оборачивается ко мне. Я не могу удержаться. Мои губы приближаются к её губам. Меня охватывает волнение. Прикосновение её губ - мягких, тёплых, гладких. Мои руки гладят её спину.
        - Почему ты смеёшься? - спрашиваю я, замечая, как расплываются её губы в улыбке.
        - Просто ты уже говорил мне это пару дней назад. Ладно. Пусть у тебя снова будет первый раз.
        Она целует меня. Её сильные руки обхватывают меня и крепко прижимают к себе. Белый свет. Белый. Я успеваю почувствовать сожаление.
        Ёжась под тонким покрывалом, я пытался спрятаться от сквозняка. Казалось, что я нахожусь в аэродинамической трубе, и волоски на моей коже шевелились, показывая направление воздушных потоков. Сходство усиливалось ещё и потому, что общажная комнатушка была высокой и узкой, словно щель в бетоне огромного холодного здания. Должно быть, так выглядели бойницы в крепостях во времена Владимира Красное Солнышко, где сидели с пулемётами янычары и поливали всех свинцом: тра-та-та, тра-та-та. Я сонно попробовал натянуть покрывало на плечи, но заледеневшая нога застряла в дыре и окончательно запуталась. Порыв ветра заставил стёкла в окне громко задребезжать. Я потянул покрывало сильнее и услышал треск рвущейся ткани, после чего безуспешно подёргал несколько раз ногой и понял, что окончательно проснулся.
        Я сел на кровати, попытался глотнуть. Стенки горла резала боль, а на языке я чувствовал толстый слой налёта. Я высвободил ногу из плена, отбросив клетчатый зелёно-жёлтый потрёпанный плед на стол.
        Я ощущал себя наполовину между серой реальностью и приятным, но ледяным сном. Я двигался к окну на цыпочках и очень быстро, поскольку холодный пол заставлял босые ноги содрогаться. Eдва сунув руку под подоконник, я подтвердил свои опасения. Потайной металлический ящик, играющий роль форточки, был выдвинут, и из него струился влажный холодный воздух. Я схватился за недоступную моему взгляду шарообразную ручку и закрыл форточку.
        - Паша, блин! - сказал я громко. - Тебе опять душно, что ли?
        Паша, замотанный с головой в простыню, раскидал по кровати длиннющие руки и ноги. Одна нога, обутая в тапок, свисала до пола. Он не реагировал на моё возмущение, и я сделал вывод, что он спит. Он всегда спал крепко, сукин сын.
        Я двинулся в обратный тернистый путь к кровати, опустился на её край, отчего кровать чуть не перевернулась благодаря своей дурацкой конструкции, позаимствованной у ваньки-встаньки, и надел очки. На полу валялся пыльный бесформенный комочек, в котором я узнал свой носок. Встряхнув, я натянул его на левую ногу и поискал взглядом второй. Не нашёл и подумал, что это вызывает некоторые трудности, поскольку больше ни одной хотя бы относительно чистой пары у меня не было. Отложив решение вопроса на потом, я влез в джинсы, нащупал ногами тапки и вышел из комнаты.
        Дверь блока оказалась распахнутой настежь, создавая дополнительную причину сквозняка. Я захлопнул её и прошёл в ванную. Пустил горячую воду. Наклонился над раковиной, сунул в обжигающую струю руки, побрызгал на лицо. Ух, хорошо.
        Стараясь разглядеть в малюсеньком зеркальце, прилепленном на стенку с помощью пластилина, своё лицо, я брился тупым лезвием, больше для порядка, чем из необходимости. Никогда не понимал, какая разница, как человек выглядит. Ну, торчали у меня спутанные волосы во все стороны, ну, рожа была колючей и заспанной, ну и что? Я взглянул на стоящую в стаканчике на раковине зубную щётку и решил, что зубы чистить не буду, поскольку не видел смысла. Если к зубам прилипли частички еды, это не должно никого удивлять, ведь зубы как раз и предназначены для пережёвывания пищи. Я зевнул.
        Вернувшись в комнату, я проверил, что в чайнике есть вода, и включил его. Надо было согреться. Почему, интересно, топят в общаге по графику, а не когда холодно? Мало ли, что стоял июнь. На улице было чуть выше нуля, сыро и мерзко.
        Внезапно Паша на своей койке у окна подпрыгнул, сел и замахал руками, выпутывая голову из простыни.
        - А! - сказал он.
        - Ты чего? - спросил я спокойно.
        Он взглянул на меня, словно сомнамбула, хотя я и не знал толком, что это слово означает. Должно быть, у сомнамбулы был именно такой взгляд - сонный, бесцветный и бессмысленный.
        - Сон приснился, - промямлил Паша. - Представляешь, мои внутренние органы взбунтовались и убежали. Я за ними гнался, гнался, а потом они на меня набросились. Печень и мозг я молотком прибил, а вот сердце сильно покусало. И кишечник этот чуть не придушил, - он с омерзением отбросил простыню.
        - Сердце покусало? - усомнился я.
        - Ты знаешь, какие у него челюсти были? Прямо акула, а не сердце, - Паша тряхнул головой и снова откинулся на подушку. - Сколько времени?
        - Одиннадцать почти, - ответил я.
        - А чего ты вскочил? - спросил Паша. - У тебя же экзамен послезавтра только.
        - Замёрз я, - огрызнулся я. - На кой чёрт ты ночью форточку открыл?
        - Так душно было, - ответил Паша и задумался. - Вот классно было бы, если бы придумали форточку, которая для одного человека в комнате открыта, а для другого нет. Форточка Шрёдингера.
        - Такую уже придумали, - возразил я. - Называется «отдельная комната». Жил бы я один и был бы доволен. Не люблю людей.
        - А на кого бы ты сейчас злился? - возразил Паша.
        - Да уж нашёл бы, на кого.
        Чайник зашипел и выпустил пар. Я встал, подошёл к шкафу. Шкаф был старым, тёмно-коричневым, настолько потёртым, что кое-где просвечивало сквозь остатки лака дерево. Нижняя часть закрывалась сдвижной шторкой из реек. Отодвинув её, я достал кружку и принялся шарить между пустыми тарелками из-под китайской лапши в поисках чая. Коробку нашёл, но в ней ничего не оказалось.
        - А чай у нас есть? - поинтересовался я.
        - Не знаю, - отозвался Паша. - Но можно, наверно, где-нибудь купить семена. Посадим в горшок, и у нас всегда будет свежий чай. А если сверху поставить горячий душ, можно добиться, чтобы он сразу и заваривался прямо в горшке. Или чай не семенами размножается? Ну, споры какие-нибудь…
        - Паша! - возмутился я. - Я не о теоретической возможности выпить чай. Я хочу его здесь и сейчас. У меня горло болит. А, нашёл.
        Последний чайный пакетик отыскался на нижней полке, между дырявым пакетом муки и гнилой луковицей.
        - Выпей «Пепси», - посоветовал Паша, снова садясь на кровати.
        - Кончилась она. А мне нужно что-то горячее, - сказал я, наливая кипяток в кружку. - Я вчера столько этой «Пепси» выпил, что у меня до сих пор из ушей газы идут.
        На шкафу стояло много пустых двухлитровых бутылок из-под «Пепси», надписанных различными именами, в основном женскими. Ещё несколько штук, не поместившихся на шкаф, болталось на леске, протянутой под потолком вдоль всей комнаты. Блин, нашёлся носок. Я снял его с лески над головой и надел на правую ногу. Потом вынул пакетик из чашки и бросил под стол, в коробку из-под торта, служившую мусорным ведром. Отхлебнул чая.
        - Надо сахар купить, - сказал я. - И хлеб.
        - Хлеб же есть, - возразил Паша.
        - Где?
        - В шкафу. С краю был, в пакете. Я ночью грыз.
        Я снова подошёл к шкафу, порылся и достал дырявый пакет, в котором лежала зелёная обгрызенная со всех сторон горбушка.
        - Фу, - сказал я. - Как ты его откусил-то? Он же как камень. И заплесневел весь.
        - Плесень - это пенициллин, - сказал Паша. - Если её много съесть, она может в мозгу корни пустить. Тогда вообще болеть не будешь.
        - Ага, - мрачно добавил я, возвращаясь за стол. - И мозг весь съест.
        - Ну, неизвестно, умеет ли плесень думать. Может, она вполне успешно заменит твоё серое вещество своим зелёным. Ещё и фотосинтез… Но тогда лучше, наверно, череп вскрыть. Чтобы солнышко освещало.
        Чай был горячим и жидким, так что горлу полегчало.
        - Что делать сегодня будем?
        - Я экзамены все сдал, - сказал Паша. - Буду спать. Или, может, погуляю. Можно с девушкой познакомиться. Старые надоели все.
        - С жиру ты бесишься, - сказал я. - Вон, у меня вообще никого нет.
        - Ну, кто же тебе мешает заводить отношения? - сказал Паша. - Сидишь тут целыми днями то за компом, то с книжками… Расслабляться же надо.
        Скрипнула дверь блока. Затем приоткрылась входная дверь комнаты, и из-за неё робко показалась голова с длинными, до плеч, тёмными кудрявыми волосами.
        - Приветик, - сказал Жора. - Не спите?
        - Привет, - сказал я. - Нет.
        Он вошёл, сел на край моей кровати. Смуглый, маленький, худой, да ещё с такой причёской, он напоминал девочку-подростка. В голубых зауженных джинсиках, чёрной водолазочке… Фу, чёрт, в джинсах и водолазке. Заразил, собака, своими уменьшительно-ласкательными.
        - Я это… - сказал он. - Я тут заработал немножко денежек. Может, отметим? Бухлишка купим, покушать…
        - Покушать это да, - сказал я. - Можно. Только у нас денег нет.
        - Так я же и говорю, - пояснил Левин. - Денежки-то мои.
        - Вот за что я тебя люблю, Жора, - сказал Паша. - За щедрость.
        Он вытянул свои длинные костлявые руки вверх и потянулся, приговаривая:
        - Потягуси-гуси-гуси…
        - Ну, что такое денежки? - философски заметил Жора. - Их в могилку с собой не возьмёшь. Их тратить надо. Не в одну же мордочку я пить буду. Пойдём за винишком к метро?
        - Пошли, - сказал Паша.
        - Ладно, - согласился я. - Только я совсем чуть-чуть выпью. Боюсь.
        - Из-за папашки, что ли? - уточнил Жора.
        - Ну да, - ответил я. - Не хочу кончить, как он.
        - Не каждый, кто пьёт, спивается, - сказал Паша. - И не каждый, кто спивается, убивает милиционера. И не каждый, кто…
        - Да хватит! - перебил я. - Это понятно всё. Но он тоже, небось, думал - вот выпью чуть-чуть, ничего не будет. Давайте уж о чём повеселее.
        - Тогда пошли, - сказал Жора, вставая.
        - Э! - возмутился Паша. - Дайте я хоть оденусь.
        Его длинная, тощая, неуклюжая фигура в трусах выползла из-под покрывала, встала вертикально, шатаясь, и угрожающе двинулась к стулу, на котором сидел я. Я в недоумении вжал в голову плечи.
        - Ты на штанах моих сидишь, - пояснил он.
        Паша приступил к одеванию. Я надел футболку, свитер, куртку. Он в это время всё ещё натягивал штанину на костлявую волосатую конечность.
        - Вот, между прочим, - сказал он. - Есть хороший способ, чтобы люди не спивались. Надо в половину бутылок наливать безалкогольное вино. Напился ты, скажем, хочешь продолжить. А не берёт. И перерыв получается в запое.
        - Эдак все на самогончик перейдут, - возразил Жора, откинув назад свои роскошные волосы. - Ну, одевайся уже, хватит язычком болтать.
        - Я и одеваюсь. Кстати, тоже непаханое поле для улучшений. Как всё сложно… Одну штанину натянуть, потом другую, потом застегнуть всё… Неужели нельзя ничего проще придумать?
        - Проще - это платьишко получается, - заметил Жора. - Правда, вряд ли ты будешь его носить.
        - Ну, я не это имел в виду, - сказал Паша, запутавшийся в футболке. - Нужна автоматизация. Если я одну штанину надел, то алгоритм, значит, известен. Вторая штанина должна же догадаться, что ей нужно сделать.
        - Пошли, - сказал я. - Запаришься тут с тобой. А ты, Жорка, прямо в водолазке пойдёшь?
        - Лето же, - Левин удивился вопросу.
        - Ну, смотри, - я покачал головой. - Что-то я этим летом даже в куртке мёрзну.
        Паша, словно под воздействием моей убедительной речи, вышел из комнаты, стащил с вешалки чуть великоватый чёрный плащ и повесил на себя. На самом-то деле, он его всегда носил. И летом. То есть, настоящим летом, когда тепло. И зимой, хотя и мёрз. Плащ был чудной - пуговицы все оторваны, сзади дурацкий болтающийся хлястик. Паша в нём выглядел пародией на человека. Но все шутки про него мы уже давно израсходовали. Я запер дверь комнаты, мы вышли из блока и двинулись по коридору.
        - Вы что, к лифту? - спросил Паша. - Не, я лучше пешком…
        - Ладно, - вздохнул я. - Внизу встретимся. Только не заблудись.
        Мы с ним разошлись в разные стороны.
        - Чего это он? - спросил Жора, вызывая лифт.
        - У него новый пунктик, - ответил я. - Собственное здоровье. Он посчитал разницу высоты нашей комнаты и первого этажа и считает, что если спустится на 16 этажей, то потратит столько калорий, сколько нужно на преодоление силы тяжести.
        - Так ведь земное притяженьице в ту же сторону направлено, - не понял Жора.
        - Ага, - согласился я. - Но ему не объяснишь.
        Приехал доисторический лифт. Я нажал на кнопку второго этажа. Двери грохнули, и мы почувствовали на мгновение уменьшение своего веса. Неплохой был разгон. А теперь торможение. Нас сильно прижало к полу. Двери раскрылись. Мы вышли.
        - Ну, и где наш атлетик? - спросил Жора.
        - Может, споткнулся и голову разбил, - предположил я.
        - Скорее, ножки переломал, - предположил Жора.
        Я живо представил себе Жору, который катится кубарем по ступенькам, держа в руках две отвалившиеся ноги. Но через пару минут из-за угла выбежал он собственной персоной, запыхавшись и размахивая всеми своими конечностями.
        - Быстро я? - спросил он.
        - О, да, - сказал я. - Метеор прямо.
        - Я мог бы быстрее, - сказал Паша. - Но путь не оптимальный. Лестница зигзагом идёт. То вправо, то влево. Вот если бы по прямой…
        - Так это легко, - сказал я. - Выходишь через окно и по прямой вниз шестнадцать этажей. Очень быстро.
        Мы направились к выходу из зоны «В». Картина падающего с высоты человека представилась мне ярко, в красках. А вот на улице с красками оказалось туго. Всё больше серости.
        - Экспедиция, - произнёс Жора, жмурясь от удовольствия, словно кот.
        Да уж, экспедиция. Давно мы в такие не ходили. Отчасти был виноват я, постоянно отказываясь от выпивки. Но в такую погоду… Да и вполне могло оказаться, что это наша последняя возможность совместно выпить.
        Мы прошли сквозь проходную, где за мутным стеклом спал охранник, и двинулись к метро мимо второго гуманитарного корпуса.
        - Надо было рюкзак взять, - вспомнил я. - В чём бутылки понесём?
        - Ну, пакетик можно приобрести, - сказал Жора.
        - Левитация - очень полезная вещь, - сказал Паша. - Вот йоги долго себя тренируют, прежде чем все частицы их тела начинают лететь в одном направлении. А с бутылками же всё проще.
        - Ты хочешь сказать, что пьяные все немного йоги? - не понял я.
        - Нет, - Паша взъерошил свои сто лет не чёсаные волосы. - Бутылка мыслит примитивно. Её надо только убедить, что ей надо лететь вверх. Наверняка это можно сделать за год или два.
        - У меня экзамен послезавтра, - напомнил я.
        Жорка схватил меня за локоть.
        - Тебе под машинку рановато, - сказал он.
        Мимо пронёсся синий «Пежо». Блин, мы на переходе. Не заметил.
        - Спасибо, - сказал я. - А зачем мы вообще перешли? По той же стороне удобнее идти.
        - Так ты же нас ведёшь, - удивился Паша.
        - Я вообще не знаю, куда мы идём! - возмутился я.
        - К метро, - сообщил Левин. - Там винишка купим. А потом на рыночек и закусочки.
        При слове «закусочки» у меня начали течь слюнки. Так и представились солёные огурчики, сосиски в банках, китайская лапша быстрого приготовления и прочая вкуснятина. Что-то я проголодался. Мы приближались к метро.
        - О! - вдруг заорал Паша. - Надюха! Привет.
        Я сначала не понял, к кому относились его слова. Потом заметил на той стороне дороги, у второго выхода метро, маленькую фигурку с длинными тёмно-русыми волосами и рюкзаком. Она озиралась и пыталась понять, откуда доносится призывающий её голос. Заметила нас, наконец. Помахала рукой.
        Надя была из нашей с Пашей группы. Простая девушка-технарь, своя в доску, которую можно было не стесняться. В общем, парень в юбке. Хотя какие юбки, вы о чём? Она вечно носила бесформенные толстовки с капюшоном и свободные штаны - в этот раз болотного цвета.
        Паша метнулся к ней через дорогу, не обращая внимания на то, что переход находится в пятидесяти метрах левее и машинам горит зелёный. Мы помчались за ним, стараясь проскочить между летящими железяками, испачканными в грязи.
        - Привет, - сказала Надя. Её лицо улыбалось. - А вы чего тут?
        - Экспедиция у нас, - сказал Паша. - Жорка угощает. Будешь с нами?
        - А вы чего пьёте? - уточнила Надя. - Вино или водку?
        - Ну, что мы, алкаши, что ли? - возмутился Паша. - Вино. Кстати, сколько будем покупать?
        - Буду! - радостно согласилась Надя. - У меня и рюкзак как раз.
        - Эн плюс один, наверно, - предложил я. Это означало по одной бутылке на человека и ещё одну сверху.
        - Да ты что! - не согласился Паша. - Это же на разговор даже не хватит. Давайте два эн.
        - Конечно, - согласился Жора. - Восемь бутылочек.
        - Слушайте, восемь - много, - сказал я.
        - Да нормально восемь, - сказал Паша.
        - Да давайте пять, - не отступал я.
        - Слушайте, ну какая разница - восемь или пять? - спросила Надя. - Давайте тогда семь, что ли.
        - Ладно, - согласился я. - Семь так семь.
        И мы пошли вдоль палаток выбирать вино.
        - Может, вот это? - робко предложил я, ткнув пальцем в бутылку с красной этикеткой за мутным стеклом.
        - Да вы что! - воскликнул Жора. - Мало того, что совочек, так ещё, небось, и подделочка. Что оно такое дешёвое?
        - Жора, а что ты хотел от палатки у метро? - обиженно возмущаюсь я.
        - Кстати, может, в «Седьмой континент» лучше? - спросил Жора.
        - Да зачем куда-то ещё тащиться? - не понимает Паша. - Здесь же вон какой выбор! Везде одна хрень, только там дороже.
        - А может, вот это? - Надя показывает на бутылку, на которой что-то написано по-испански.
        - Ничего винишко, - соглашается Жора.
        - Жора! - возражаю я. - Это же белое. Мы белое не пьём.
        - Хорошо, - говорит Жора. - Тогда вот это.
        - Я понял, - хмыкнул я. - Ты просто выбрал самое дорогое в палатке.
        - Да денежки-то всё равно мои, - сказал Жора. - А если дорогое, то уж наверняка не дерьмо.
        - Вот если бы я продавал вино, - сказал Паша, - я бы всё продавал по одной цене. Чтобы покупатель мог ориентироваться, только исходя из собственных вкусов.
        - Ну да, - сказал я. - Как ты вкус сквозь стекло почувствуешь? Пришлось бы тогда наугад покупать. Или идти к другому продавцу, вменяемому.
        Жора тем временем уже грузил бутылки Наде в рюкзак.
        - Не пихается, - заметил он.
        - Да влезало даже восемь, жми, - говорит Надя. - Правда, тогда водка была, бутылки чуть меньше…
        - Это с кем вы так бухали? - удивился я.
        - Да с соседками, - спокойно ответила Надя.
        - Рвётся рюкзачок, - жалостливо сокрушался Жора.
        - Да и фиг с ним, - Надя со стеклянным звоном надела набитый бутылками рюкзак на плечи.
        - Давай лучше я понесу, - предложил Паша.
        - Ничего подобного, - не согласилась Надя. - Рюкзак мой.
        И мы двинулись обратно к главному зданию. Надя пыхтела сзади, заставляя нас ежеминутно останавливаться и предлагать помощь.
        - А вы знаете, что? - сказала она. - Вы трое похожи на группу клоунов.
        Мы снова остановились и обернулись.
        - Это почему? - спросил я.
        - Пашка длинный, лохматый, в чудном плаще, Жора маленький и это… Ну, на девочку похож.
        - Знаешь, - возмутился Жора, - ты тоже немного того… На девушку похожа. Но я тебя клоуном не обзывал.
        - Ну, прости, - хмыкнула Надя.
        Все двинулись дальше, но я ждал продолжения.
        - Так, а я-то почему клоун?
        На лице Нади были заметны усиленные попытки сформулировать.
        - Ты их компанию дополняешь. Один большой, другой маленький, а ты средний. И потом, у тебя сзади на куртке огромная дырка. Чего не зашьёшь?
        - Да не придумаю никак, зачем, - ответил я.
        - И очки у тебя в двух местах склеенные, - закончила Надя.
        - Да никак не куплю, - ответил я. - Денег нету.
        - Хочешь, я тебе на очочки дам? - спросил Жора
        - Да нет, не надо. Учиться-то осталось недели две.
        - А потом что? - не понял Жора.
        - А потом разберусь как-нибудь.
        Мы резво шли вперёд, обгоняя друг друга.
        - Э, а вы куда идёте? - спросил Жора.
        - В общагу, - дружно ответили я и Паша.
        - А закусочка? - удивился Жора. - Я думал, мы на рынок зайдём.
        Мы повернули и двинулись дальше вдоль Ломоносовского проспекта, где располагался небольшой продуктовый рынок. Прошли в ворота и увидели длинные лотки. За лотками стояли продавцы, которые мрачно копошились кривыми пальцами в отвратительных кучах снеди, стараясь придать им хоть насколько-то презентабельный вид.
        - А что будем покупать? - уточнил Жора.
        - Ну, как всегда, наверно, - предположил Паша. - Батон длинный.
        - Нет, - перебил я. - Два батона.
        - И всё? - Жора был разочарован. - Сегодня же деньги есть.
        - А что ещё можно? - спросил Паша.
        - Может, «Сникерс»? - предложила Надя, а затем, заметив наши растерянные взгляды, - поправилась: - Ну, или два…
        - Да кто же шоколадочками закусывает! - возмутился Жора. - Давайте сыру купим хорошего.
        - О! - воскликнул я. - Это мысль. И давайте ещё чаю и «Роллтона».
        - А чаем, значит, можно закусывать? - спросила Надя.
        - Да нет, - объяснил я. - Просто у нас с Пашей всё кончилось. А тут Жора с деньгами.
        - Купим, - сказал Жора. - Всё купим. Так. Какой сыр берём? Может, вот этот?
        - Фу, - сказал я. - Он с плесенью.
        - Так и должно быть. Понимаешь, плесень… - судя по интонации, Жора собирался прочитать мне лекцию о деликатесах.
        - Да знаю я, знаю! - перебил я. - Но есть это не могу.
        - Эх, - сказал Жора. - Ну, выбирай сам. Только не говнецо какое-нибудь.
        Совместным решением выбрали какой-то «Тильзитер». Жора встал в очередь.
        - Ой! - вскрикнула Надя, ткнув пальцем под прилавок. - Это что было? Крыса?
        - Ну, вот видишь, - сказал меланхолично Паша. - Крыса только качественный продукт будет есть. Её же невозможно убедить логическими аргументами. В «Седьмом континенте» вы видели крыс? То-то.
        Жора купил два килограмма сыра, чем удивил не только нас, но и продавщицу. Затем мы добавили палку копчёной колбасы, пачку «Липтона», несколько «Дошираков», бутылку «Пепси», два хрустящих багета и большой «Сникерс», который Надя тут же начала смачно есть, вызывая у меня приступ слюноотделения.
        - Жора, откуда у тебя столько денег? - удивлялся Паша.
        - Да так, - уклончиво отвечал Жора. - Бизнес, понимаешь ли. Сделочку удачную провернул. Всё вроде купили? Вовка, не возьмёшь один пакет? Ну, пошли.
        Мы приближались к нависающему над нами зданию МГУ, над которым застыла огромная тёмно-серая туча, похожая на булыжник.
        - Во громадина! - сказал Паша, видимо, имея в виду здание. - Это вам не хухры-мухры.
        - Пройдёт лет пятьсот, - сказал я, - и эта громадина превратится в песок.
        - Ну, не обязательно, - сказал Паша. - Можно всё сверху клеем залить, тогда больше.
        - Вместе с людьми, что ли? - не поняла Надя.
        - Ну да, - кивнул Паша. - Они же так тоже дольше сохранятся.
        Внутри здания царила атмосфера затхлости. Запах напоминал сразу о совковом магазине, вокзале и морге. Основной аромат квашеной капусты дополнялся нотками картофельных очисток, пота и мочи, завершаясь аккордом невыносимой тухлятины, происхождение которого было трудно угадать. Мы вместе с рюкзаком и пакетами втиснулись в лифт и нажали кнопку шестнадцатого этажа. Кажется, я нажал. А может, рюкзак.
        - Лифт - тоже дурацкое изобретение, - сказал Паша. - Зачем вообще нужно перемещаться? Находились бы постоянно в одной и той же нирване, питались пустотой и строили внутри себя миры вместе с едой, блэкджеком и… Ну, вы понимаете.
        - Выходи, философ, - сказала Надя. - Я с рюкзаком тебя не обойду.
        Мы шумно проследовали по коридору к нашей двери. Я открыл дверь, впуская всех в блок, и стал возиться со вторым замком, который всегда немного заклинивал.
        - А давай я дверь вышибу, - сказал Паша. - Я давно мечтаю об этом.
        - Она стеклянная наполовину, - ответил я. - Весь в порезах будешь. Лучше дома у себя вышиби.
        Замок открылся, мы ввалились в комнатушку.
        - Ой, какой у вас бардак, - сказала Надя, стаскивая с плеч рюкзак.
        - Убраться хочешь? - спросил Паша.
        - Да нет, конечно, - ответила Надя. - Что я буду в ваш монастырь со своим уставом соваться?
        - У них ещё какая-то болезненная тяга к коллекционированию пустых упаковочек, - сказал Жора. - В шкафу тарелочки пенопластовые, коробочки всякие. Здесь - вон - бутылочки. А в холодильнике баночки из-под китайских сосисок.
        - Банки не пустые, - ответил Паша, прямо в плаще садясь на диван. - В них бульон. На банках написано «Не выливайте бульон, его можно использовать для приготовления пищи».
        - Ты его будешь использовать? - усомнился Жора.
        - Нет, конечно, - ответил Паша. - Там же плесень уже выросла.
        - Может, начнём уже? - я снял куртку, повесил в шкаф, сел на свой диван рядом с Пашей.
        Надя подошла к стене.
        - А это кто рисует?
        - А ты как думаешь? - спросил Паша.
        - Вовка? - Надя покосилась на нас, убеждаясь, что угадала правильно. - Классная у тебя фантазия. Техника, может, и не очень, но композиция и особенно идеи… Вот эта вообще супер. Что написано, не пойму.
        - Икра, сестра Икара, - сказал я. - Где Гагарин?
        На картине была изображена девушка с крыльями, сбросившая некую оболочку и взмывающая вверх.
        Жора и Надя разместились на стульях.
        - Что за Гагарин? - спросила Надя.
        Я нашарил в ящике стола штопор с двумя рычагами и винтом.
        - Вот, - сказал я. - Видишь, если вот так взять и подёргать, он руками машет? В космос летит, говорит «Поехали».
        - И правда, поехали уже, - сказал Жора. - Надо бы закусочку порезать.
        Он начал, не вставая со стула, доставать из пакета продукты.
        - А я думаю, не поэтому он Гагарин, - задумчиво сказал Паша. - Когда Гагарин «поехали» кричал, он одной рукой махал, кажется. Я думаю, он потому Гагарин, что у него руки железные. Как у памятника, который на Ленинском стоит.
        Пробка, вынимаемая мной из горлышка вместе с железным хвостом Гагарина, издала громкий чпок.
        - Неисповедимы пути фольклора, - сказала Надя. - Наливай.
        - Э… - сказал Жора. - А стаканчики-то не купили.
        - Да кружки же есть, - сказал я, вставая и подходя к шкафу. За шторкой обнаружились одна, две, три… Как раз четыре кружки. - Надя, выбирай. Из какой будешь пить?
        - Я бы хотела из чистой какой-нибудь, - выбрала Надя.
        Я оглядел разнокалиберные кружки, одну из них понюхал.
        - Пожалуй, я все помою, - сказал я и, сопровождаемый фарфоровым звяканьем, пошёл в ванную.
        Отскабливая чайный налёт и подозрительные зелёные разводы, я попытался вспомнить, откуда у нас взялись четыре разные кружки. Одну, с красным цветком, я привёз из дома, но её среди найденных не было, поскольку я её разбил. Ага, вот эту, большую белую, с двумя японками в красном и голубом кимоно, я купил взамен утраченной на развале у метро. Паша почему-то называл её «кружкой с лесбиянками». Другая, самая замызганная, с отколотым кусочком на краю и полустёртым изображением старинной машинки, принадлежала Паше. Ещё имелись маленькая, похоже, детская, с корабликом под парусом, и большая, с толстыми стенками, чёрная, без рисунка. Откуда взялись эти две, трудно было сказать.
        Вернувшись в комнату, я застал начатый разговор.
        - Нет, ну, можно же к каждому слову приделывать электронный маячок, - говорил Паша. Он сразу же заграбастал свою кружку и поставил перед собой, обхватив длинными костлявыми пальцами. - И, если слово начинает распространяться, это сразу будет видно. Смотришь на монитор - и видишь красную кляксу на полстраны. И понимаешь, что слово, скажем, «говно», используется повсеместно.
        - А как ты маячок к слову приделаешь? - спросила Надя. Она осмотрела принесённые мной кружки и показала на чёрную. - Эту можно взять?
        - Конечно, - я пожал плечами.
        - Да много же способов, - объяснял Паша. - Можно, скажем, принудить всех, кто использует слово, сообщать об этом в КГБ. Или просто приказать в конце слова каждый раз маячок добавлять. Если слово пришло из Тверской области, добавлять «тве», например. А если из-за границы, то «заг». Скажем, «говнотве» или «говнозаг».
        - Ага, - сказал я. - Но говно, по-моему, останется говном, как его ни называй. Вы о чём вообще?
        Жора придвинул себе маленькую кружку с корабликом. Мне осталась как раз моя.
        - Это Паша предлагает схемку, как отслеживать развитие языка и происхождение выражений, - пояснил Жора.
        - На примере говна, - понял я.
        - Да просто на язык попало, - оправдался Паша.
        - Ну, давай, - сказал я. - Используй свою схему. Скажи, какое у тебя говно получается. «Говнотвекурноворлчелзаг»?
        - Ну откуда же я знаю! - воскликнул Паша. - Надо было эту систему с самого начала внедрять. А то распустили народ!
        - Разливай давай уже, - сказала Надя. - И почему всё время про говно? Других слов не нашлось для примера? Скажем, взял бы «свет» или «тьму», хоть аппетит бы не портил.
        Я взял в руки бутылку и разлил всем понемногу, на два пальца.
        - За что пить будем? - спросила Надя, поднимая свою кружку.
        - Ну, за фольклор, - сказал Паша.
        Мы звонко стукнулись кружками. Я, смакуя, выпил свою порцию вина. Терпко-кислое, приятное. Хотя, честно говоря, я не заметил большой разницы с дешёвой подделкой под «Каберне», которую мы пили пару месяцев назад. Ухватил кусочек сыра, лежащий на тарелке в середине. Потом, вдохновлённый аппетитом, тут же взял второй.
        - Жора, ты чего их так тонко порезал? - спросил я, рассматривая кусочек на просвет. - Много же сыра.
        - Так же лучше, - сказал Жора. - Вкус почувствовать можно. На дегустациях всегда тоненькими пластиками режут.
        - Так они от жадности, - сказал Паша. - Ты же не жадный.
        - Да берите хоть по десять штучек! - обиделся Жора. - Общий же сыр. Просто так культурненько получается, а не кусками жрать.
        - Ух ты, - сказала Надя. - Первый раз слышу от Жоры слово «жрать». Хотя, казалось бы, имя «Жора» как раз происходит от «жрать».
        - От Джорджа оно происходит, - насупился Жора. - Или от Георгия.
        - А какая вообще разница, что от чего происходит? - спросил я. - С чего вы на эту тему заговорили?
        - С чего? Не знаю, - сказал Паша, подняв бровь и мгновение пытаясь вспомнить. - Но тема интересная. У каждого слова есть история. А слово - это как мысль. Часть мысли. Мы же словами мысль выражаем. Получается, что совокупность слов - это как будто некий огромный интеллект, хранящийся в памяти цивилизации.
        - А что это мы не пьём? - спросил Жора.
        - А кто разливает-то? - спросил я.
        - Ты вроде брался, - напомнил Паша.
        - Ага, - согласился я. - Ладно.
        Я разлил ещё по чуть-чуть. Чокнулись.
        - За что? - спросил я.
        - Да ты пей, там решим, - сказал Паша.
        - Давайте за науку, - сказала Надя.
        - Почему за науку? - не понял Жора.
        - Ну, мы тут все учимся, - сказала Надя. - Типа будущие учёные.
        Паша выпил, отломил кусочек батона и сказал:
        - Я не учёный. То есть, не хочу я такой наукой заниматься, как сейчас.
        - Это почему? - спросила Надя.
        - Да глупости какие-то. Разогнали частицу, рассыпалась она, а они осколки рассматривают. Зачем?
        - А как надо? - спросил я.
        - А надо наоборот.
        - Как наоборот? - уточнил я.
        - Налей ещё. Сейчас соображу.
        Я разлил остатки первой бутылки и убрал её под стол.
        - За твёрдое тело, - сказал Паша.
        - Ага, - кивнула Надя. - Которого в природе не существует.
        - Почему не существует? - не понял Жора. - У нас в группе есть мальчик, так у него такое тело твёрдое…
        - Фу, - сказал я. - К чему ты это…
        - Потому не существует, - сказала Надя, - что они нам, по сути, только кажутся твёрдыми. Тела состоят из молекул, а те из атомов. Между атомами огромные расстояния. А атомы - это просто крошечное ядро и электроны, которые настолько малы по сравнению с окружающей пустотой, что ими можно было бы пренебречь, если бы не их свойства - масса, заряд. Да и сами эти частицы непонятно что, состоят из абстрактных кварков.
        - Ну и что? - не понял Жора.
        - Ну, я просто объясняю, что тела состоят либо из одной пустоты, либо из чего-то маленького и не совсем материального и большого количества пустоты. Дунь как следует - и всё рассыплется. Ладно, Паша. Ты-то что хотел сказать?
        - Не помню, - сказал Паша. - Чего-то у меня кружка пустая.
        Я откупорил вторую бутылку, почувствовав, что начал пьянеть. Штопор меня не слушался. Паша подставил мне свою кружку, подождал, пока я налью.
        - За пустоту, - сказал он. - Твёрдую и одновременно пустую.
        Мы выпили.
        - Я вот что хотел сказать, - вспомнил Паша. - Не надо расщеплять атомы и изучать их свойства. Надо создавать материю самим. Вот хотим, чтобы была она такая - сделаем такой. Хотим - будет пустая. Хотим - будет твёрдая. Зачем уже готовую изучать? Надо свою делать.
        - И как это? - не понял Жора.
        - Ну, не знаю, как, - нахмурился Паша. - Пусть учёные думают. Их вон сколько.
        - Ты сам кончил мехмат МГУ, - сказала Надя. - Ну, почти кончил. Тоже учёный, можно считать.
        - Математика - наука об идеях, - сказал Паша. - Я чего хочешь могу придумать. А всякие физики пусть решают, как эту идею реальностью сделать.
        - А давайте какую-нибудь музычку, что ли, включим, - сказал Жора. - У вас есть что-нибудь?
        - На компьютере что-то было, - сказал я. - Сейчас.
        - Я пока разолью ещё, не возражаешь? - спросил Паша, взяв в руки бутылку.
        - Что-то ты гонишь, - сказала Надя. - Куда торопиться? Сырку вон пожуй.
        - А я жевал уже, - сказал Паша.
        Я встал возле шкафа, где справа, на откидывающейся полочке, приютился старенький грязный системный блок, а на нём - лупоглазенький четырнадцатидюймовый монитор на лучевой трубке. Включил. Сопровождаемый жалобным скрипом винта, начал грузиться Windows 95.
        - Э, - сказал я, услышав звякающий звук. - Вы что же, и пьёте без меня?
        - Ну, больно ты долго, - ответил Паша.
        - Ладно…
        На экране прорисовались иконки. Я ткнул мышкой в WinAmp, загрузил сохранённый плейлист, выбрал случайное воспроизведение. Заиграл первый концерт Чайковского для фортепиано с оркестром.
        - Блин, - сказал Паша. - Опять ты эту муть поставил!
        - Там только классика, что ли? - уточнила Надя.
        - Да нет, - сказал я. - Там всего понемногу намешано.
        - А мне нравится, - сказал Жора. - Па-па-па-пам!
        Я медленно направился к столу. С минуту все сидели молча, слушая музыку.
        - Вовка, а ты почему не наливаешь? - спросил Паша.
        - А куда вы так торопитесь? - спросил я, опускаясь на скрипнувшую кровать. - Вот вы всё пьёте, пьёте… Что толку? Сопьётесь, мозги последние разрушите и помрёте в канаве.
        - Так, - сказала Надя. - Это что у тебя с настроением?
        - Да не хочу пить, - сказал я, разливая всем по половине кружки и замечая, что вторая бутылка закончилась. - Вечно вы меня уговариваете. Давай выпьем, потом давай ещё, потом давай скорей…
        - Ну, не пей, - сказал Паша, - если не хочешь.
        - Да понятно, что хочу, - ответил я. - Просто смысл какой?
        - Ну, не во всём есть смысл, - сказал Паша. - Вот, к примеру, есть слово «индрикотерий». Какой в нём смысл?
        - Насколько я помню, - сказала Надя, - индрикотерий - это такой большой древний носорог. Его скелет в палеонтологическом музее стоит.
        - Ну, это да, - согласился Паша. - Но это не означает, что в слове есть смысл. Есть индрикотерий и есть слово. А смысла нет.
        - Чего? - не поняла Надя.
        - Я, кажется, понимаю, что Паша говорит, - сказал я. - Он имеет в виду, что абстрактная идея, порождённая словом, не совпадает с реальным объектом, которое этот объект обозначает.
        - А ну, повтори, - сказал Паша. - Теперь я не понял.
        - Ну, ты же сам говорил, что все слова вместе - это некоторая база знаний, - сказал я. - Она соответствует набору идей, которые существуют независимо от сознания человека. Эти идеи могут взаимодействовать, порождать другие. И среди них есть идея некоего индрикотерия. А сам индрикотерий об этом ни сном, ни духом. Стоит себе в палеонтологическом музее, веточки жуёт.
        - Это же непорядок, - сказал Паша. - Надо же их того… Совместить!
        - Как? - спросил Жора.
        - Ща подумаем. Наливайте, а?
        Я откупорил очередную бутылку.
        - Ну, за растения, - сказал Паша.
        - Почему за растения? - не понял Жора. - Ты цветы имеешь в виду?
        - Нет, - ответил Паша. - Чтобы нашему абстрактному индрикотерию было что жевать.
        Внезапно комната осветилась яркой вспышкой. Через пару секунд до нас донёсся раскат грома.
        - О как ливануло, - сказал Паша.
        Он встал и подошёл к окну. Все, словно сговорившись, последовали за ним.
        На улице начался потоп. Непрерывный поток воды лил с неба так плотно, что даже остановку напротив было видно не очень хорошо. Люди бежали кто куда, прикрываясь зонтами, книжками, куртками, кусками плёнки и картона.
        - Ой, смотрите! - сказал Паша. - Девушка упала.
        - Эй, дайте мне посмотреть! - возмутился Жора из-за наших спин. Мы чуть расступились, позволив ему просунуть голову к окну. - Где девушка?
        - Да всё, - сказал я. - Утонула. Шучу, шучу. Вон она. Встала уже.
        - Вот интересно, - сказал Паша. - А почему до сих пор не додумались накрыть Москву одним большим куском рубероида? Неужели это так дорого?
        - А представь, какая бы вонь была, - сказала Надя.
        - Ну, если поставить в центре достаточно мощный вентилятор, - возразил Паша, - то можно было бы всю вонь выгнать за пределы Москвы.
        - Если бы вентилятор был достаточно мощный, - сказал я, - то всех людей бы отсюда унесло.
        - Размечтался, - сказала Надя. - Их просто так не выведешь. Они цепляться будут.
        - А я люблю людей, - сказал Жора. - Они хорошенькие.
        Опять наступила пауза. Мы вернулись за стол, и я разлил ещё.
        - За дождь, - сказал я под звон кружек.
        - За воду, - поправил Паша. - За идею воды и её воплощение.
        - А зачем обязательно нужно, чтобы каждой идее соответствовало реальное воплощение? - спросила Надя. - Вот есть же, скажем, идея войны. А война никому не нужна.
        - Нет, не согласен, - сказал я, опрокинув кружку в себя. - Если они периодически случаются, то кому-то нужны. Есть же, в конце концов, больные люди, жадные, или просто патологически жестокие, например. Есть такие, которым убивать нравится. А насчёт идей не уверен. Может быть, рано или поздно все воплощаются. Может, есть куча разных миров специально для этого. А может, и нет. Может, есть идеи нежизнеспособные типа одноногого осьминога.
        - Это вполне реальная идея, - возразил Паша. - Если обычный осьминог попадёт под трамвай… Ну, под речной трамвай…
        - Эх, - сказал Жора. - И что погодка такая пакостненькая? Я вот солнышко люблю.
        - Кто же его не любит… - вздохнула Надя.
        Я хотел выпить, но у меня в кружке оказалось пусто, так что пришлось снова разлить.
        - Чёрт, - сказал я. - Опять бутылка кончилась.
        - А это что за музычка? - спросил Жора. - Прикольная.
        - Это из фильма «Люди-кошки», - ответил я. - Тема Айрин.
        - Я не смотрел, - сказал Жора.
        Мы снова сидели молча. Музыка мне нравилась. Инструменты подключались один за другим, создавая всё более насыщенную картину звуков. Фортепианная тема была лёгкой, приятной, и создавала в воображении образ девушки, которая идёт по улице. С Настасьей Кински из фильма девушка никак не была связана. Просто девушка. Я вдруг заметил, что рядом со мной сидит Надя, и она тоже в некотором роде… Мне почему-то стало неловко.
        Я снова взялся за штопор и принялся открывать следующую бутылку.
        - Про что мы говорили-то? - спросил я, разлив. - Не помню.
        - Про Солнце, - ответил Паша.
        - Ну, за Солнце, - сказал я. - Невидимое, но существующее.
        Мы снова чокнулись.
        - А что, собственно, такого особенного в Солнце? - спросил Паша.
        - Солнышко - это тепло, - сказал Жора. - И, когда солнышко, все надевают лёгкие платья и короткие юбочки. И становятся красивыми.
        - Я не надеваю, - сказал Паша.
        - Да и я тоже, - сказала Надя.
        Паша засмеялся.
        - Без Солнца жизни бы на Земле не было, - сказал я.
        - Ну, это понятно, - сказал Паша. - Но звёзд же много. Есть и круче, чем Солнце.
        - Зато солнышко своё, родное, - сказал Жора. - Поэтому все его любят. Далёкие звёздочки не так греют.
        - Звёзды, - сказала Надя, - они как атомы. Вокруг них тоже пустота. И планеты вместо электронов.
        - Ты же знаешь, что это ложная аналогия, - сказал я. - Законы микромира и макромира разные.
        - Вот я не понимаю, - сказал Паша. - А почему не поставят везде ветряков и солнечных батарей? Даровая энергия же.
        - Если поставят, - сказал Жора, - нашей стране пипечик придёт. Она живёт за счёт нефти и газа.
        - Пипечик? - переспросила Надя. - Ты сказал «пипечик»? Жора, ты превзошёл сам себя.
        - Стране не придёт, - сказал я. - Это чиновникам всяким придёт, которые за счёт нефти живут. Ну, или сбегут они в другие места, потеплее.
        - Вот только про политику не надо, - сказала Надя. - Не люблю. Хотя ты и прав, конечно.
        - Что-то мы быстро пьём, - заметил Жора, - и плохо кушаем. Вон сыра сколько ещё. И хлеб, и колбаса.
        - Кстати, да, - сказал Паша. - Разливайте.
        Я разлил.
        - Ну, за что теперь? - спросил я. - За звёзды, что ли?
        - Ну, пусть за звёзды, - сказал Паша.
        Чокнулись, выпили. Я вдруг почувствовал себя ужасно пьяным. Интересно стало, остальные находятся в том же состоянии или нет? Надя раскраснелась, щёки просто пылали. Жора принял расслабленную позу, развалившись на стуле, словно в кресле. И только по Паше ничего нельзя было понять. Он сидел на койке прямой, как палка, так и не сняв свой дурацкий плащ.
        - Вот интересно, - сказала Надя. - Вроде как после Большого Взрыва звёзды разлетаются во все стороны. Постепенно силы притяжения между ними ослабнут, и Вселенная развалится.
        - Можно, пока не поздно, всё соединить верёвками, - предложил Паша.
        - Не выдержат, - сказал я.
        - Крепкими верёвками, - сказал Паша.
        - А, ну тогда да, - кивнул я.
        - Но атомы тоже развалятся, - сказала Надя.
        - За это надо выпить, - сказал Паша. - Чтобы не развалились.
        - Я пропущу, - сказал я, вставая. Мой стул с грохотом упал. Комната шаталась. Я, хватаясь за стенки, двинулся в сторону туалета. Преодолев две двери, я расстегнул ширинку и сделал своё дело. Мир вокруг меня сильно потерял резкость за последний час. Я застегнулся и пошёл помыть руки. В зеркале успел заметить, что у меня на голове творилось нечто страшное, но мне было всё равно.
        Я вернулся в комнату и увидел, что Паша достаёт следующую бутылку.
        - О, разливальщик вернулся, - сказал он. - Давай.
        Я поставил стул на место, сел, взял бутылку и сосредоточенно разлил.
        - Так… - сказал я. - За что мы там ещё не пили?
        - А! - сказал Жора. - Я тут как раз спросил, что мы все собираемся делать. После окончания.
        - Ага, - сказал я. - Ну, тогда за змей.
        Мы чокнулись. Я выпил.
        - А почему за змей-то? - спросила Надя.
        - А я в деревню поеду, - сказал я. - Там змеи…
        - Почему в деревню? - не понял Жора.
        - Потому что мать у меня там осталась, - ответил я. - Что-то совсем разболелась. Боюсь, не протянет долго. Ухаживать за ней некому. Вот сейчас сдам всё и поеду.
        - И чем ты там будешь заниматься? - спросил Жора.
        - Не знаю пока, - ответил я. - Найду, чем. Может, писать буду.
        - Ну, а жить-то на что? - уточнила Надя.
        - Посмотрим, - я пожал плечами. - Места там хорошие. В принципе. Это Курская область, недалеко от границы с Украиной. Там ещё газопровод проходит. Уренгой-Помары-Ужгород. Мы туда в детстве всё бегали. Огромная труба.
        - Будешь изучать местный фольклор, - сказал Паша.
        - Да я весь местный фольклор там и так знаю, - сказал я. - Я же там жил с рождения.
        - И что там интересного? - спросил Паша. - Есть какие-нибудь слова свои?
        - Ну, есть, - сказал я. - Очень много перенято из украинского, например. Они там ещё «г» по-украински говорят.
        - Да, - сказал Жора. - Дела…
        - Ну, вот и будешь изучать, как местные слова вписываются в космический разум, - сказал Паша. - В глобальный интеллект.
        - Слова сами по себе не интеллект, - возразил я, поморщившись. - Интеллект - это обработка данных, а не сами данные. Вот, к примеру, у нас в деревне жил парень. Дурачок. Димой звали. Родители его любили очень. Отец - учитель математики, мать - врач. Оба книжные черви. Дом книжками по самый чердак был набит. А сын мало того, что уродливый родился - руки недоразвитые, лицо страшное, зубы длинные кривые - так ещё и идиот. Шлялся по деревне туда-сюда, таскал всякие вещи и ел. И съедобные, и несъедобные. Несколько раз его на скорой увозили. То стекла наглотается, то ваты. Когда я маленький был, года четыре, напугал он меня сильно. Сидел я один у нас на кухне. Отец пьяный спать завалился, мама в огороде что-то делала. А я сидел на табуретке, смотрел в окно и булку жевал. Вечером было дело, сумерки уже, но тепло, поэтому окно открыто. И тут в окне появляется чудище. Морда жуткая, пальцы как крюки. И ко мне тянутся. Сейчас я думаю, что он булку хотел отобрать. Я заорал, упал с табуретки и голову расшиб. Мама прибежала, прогнала его, а я потом плакал всю ночь и несколько дней спать как следует не мог.
Так-то я его видел раньше, издалека, но как-то не обращал внимания. А тут неожиданно, в полумраке и так близко…
        - Да понятно, что жуть, - сказал Паша. - А к чему ты про него?
        - Да к тому, что данных у него было сколько угодно, а он так и остался дурачком. Обрабатывать их не мог. В тридцать с лишним лет утонул в речке, позже уже.
        - За интеллект, - сказала Надя, поднимая кружку. - Но я не совсем понимаю. Вы же в самом начале говорили про слова. Которые вместе базу знаний человечества представляют. А сейчас переключились на дурачков, которые не могут свои знания обработать. Смысл в чём? Человечество тоже дурачок? Не может обработать свои знания?
        - Ну да, - сказал Паша. - Вот есть куча библиотек, Интернет какой-то придумали, а дальше что? Где интеллект, который всё это переварит?
        - Создадут со временем, - сказал я. - Мы же вот, например, на кафедре МаТИС учимся. Математическая теория интеллектуальных систем. Всё к этому идёт.
        - К чему «к этому»? - спросил Жора.
        - К большому мощному искусственному интеллекту.
        - Мне кажется, торопимся мы, - сказала Надя. - Прежде чем искусственный интеллект делать, надо разобраться, как естественный устроен. Не так всё просто с ним.
        Она посмотрела на меня.
        - Что? - не понял я.
        - Ну, тормозишь процесс, - сказала Надя. - Неохота трезвой говорить.
        - А, ладно, - я разлил очередную порцию. Потом подумал и добавил ещё понемногу, чтобы освободить очередную бутылку и поставить её под стол.
        - За человечество, - сказал Жора. Последовал звон кружек.
        - Мозг - странная штука, - сказала Надя, осушив свой сосуд. - Никогда не знаешь, что он выкинет. Вот у меня мама, например, тоже учительницей была. Интеллигентный человек. Не башка, а энциклопедия. Правда, верующая сильно, но это уже её личное дело. Пока всё шло хорошо, отлично соображала. Работала, уважали её в школе - и дети, и взрослые. Я в той же школе училась, только в классе другом. Всё время только и слышала «Софья Аркадьевна то, Софья Аркадьевна сё. Какой же молодец у нас Софья Аркадьевна». А потом свалились на семью неприятности. Сначала с отцом. Конфликт там был с местными бандитами, умер отец. Потом моя старшая сестра, Вера, умерла. Я в третий класс ходила, а она в седьмой. Внезапно всё случилось. Обычный грипп, вроде на поправку дело шло, потом осложнение на уши, температура сорок два, а потом вдруг сердце остановилось. Мама тогда как раз ещё одним ребёнком беременна была, и от нервов у неё выкидыш случился. Ну, и всё. Мозг отказал совершенно. Из школы выгнали скоро. Покусала первоклассника. На руку бедному девять швов накладывали. Дома наступил кошмар. Таскала с улицы мусор. Делала из
газет и тряпья кукол каких-то. Называла их то Верой, то Любой…
        В этом месте я почувствовал дрожь. Я не мог объяснить, почему мне вдруг стало жутко. Мне казалось, что эта история как-то касалась лично меня. Может быть, вино так действовало? Я отломил кусок багета и принялся тщательно жевать. Вроде бы полегчало.
        - Меня тётка забрала двоюродная, - продолжала Надя. - Маму пытались в клинику сдать, но в то время там такой бардак был. Сбежала она. И под машину попала. От меня некоторое время скрывали. Спасибо родственникам, дотащили меня до старших классов, спихнули сюда. Здесь-то уж я работать начала на кафедре, да и стипендия… Чёрт. Что-то я забыла, почему всё это рассказываю. Ну да. Вот у моей мамы отличная голова была. И знаний куча. И головой она не билась. Однако же…
        - Так ведь софт, - сказал Паша. - Дело не только в аппаратной части. У человека в мозгу программа есть. И он сам её дописывает постоянно. Иногда ошибается. В таких-то ситуациях не мудрено. И получается цикл какой-нибудь. Или прерывание необработанное. Или переполнение стека. Короче, программа неработоспособна.
        - Давайте о чём-нибудь другом, - сказала Надя. - И наливай.
        Я откупорил предпоследнюю бутылку. Уронил штопор вместе с пробкой на пол. Подобрал. Закружилась голова. Налил всем по чуть-чуть, хотя сам уже совсем не хотел пить. Подташнивало.
        - А раньше ты не рассказывала всё это, - сказал Жора. - Странно так - живём рядышком… Может, уже и не встретимся больше как следует. Давайте выпьем за то, чтобы не терять друг друга.
        Мы чокнулись.
        - А ты потом что делать собираешься? - спросил Жора Надю.
        - Я на кафедре останусь, - сказала Надя. - В аспирантуру поступлю.
        - А ты? - Жора обратился к Паше.
        - Я не решил ещё, - Паша шмыгнул носом. - Хочу придумать что-нибудь этакое… Может, в экспедицию пойду. Ну, в настоящую. Золото скифов искать. Нет, на фиг золото… Лучше буду искать, куда ушли киммерийцы. Ну, придумаю что-нибудь.
        - Не поздно придумывать-то? - спросила Надя.
        - Да у него же родители богатые, - сказал Жора. - Ему можно не торопиться.
        - Какие богатые? - обиделся Паша. - Ну, работают оба, да. Но я же не виноват, что у всех вас семьи покалеченные. Зато у меня идей много. А ты, Жора, чего хочешь делать?
        - Вовка, разливай, - сказал Жора.
        Я вылил в кружки остатки из предпоследней бутылки.
        - За всё хорошее, - сказал Жора.
        Мы выпили.
        - А что ты имеешь в виду, Жора, под «всем хорошим»? - спросил Паша.
        - Ну, как сказать… - замялся Жора. - Я вот что думаю. Я хочу делишки делать хорошие.
        - Если хорошие, Жора, - сказала Надя, - то не «делишки», а дела.
        - Ну, я серьёзно! - Жора отставил кружку. - Вы смотрите, как всё плохо. У одного папашка пьяница был, у другой мамочка душевно тронулась… Я бы хотел людям помогать. Осную… То есть, создам какой-нибудь фондик помощи. Чтоб от алкоголизма лечить, нищим семьям помогать. Вот только денежек накоплю…
        - А как ты собираешься деньги копить? - спросил я, тоже настроившись на серьёзный лад.
        - Бизнес какой-нибудь. Купить одно, продать другое. Ну, как сейчас…
        - А других идей нет у тебя?
        - А разве по-другому можно денежки заработать? - спросил Жора. - Я имею в виду, больше, чем тысячу рубликов.
        - Слушайте! - сказал Паша. - У меня идея есть. Надо мозг искусственный сделать. Чтобы он за нас думал и деньги зарабатывал. И складывал всё Жорке на благотворительность.
        - А это вообще возможно? - усомнился Жора.
        - Ну, ты сейчас как деньги зарабатываешь? - Паша, похоже, загорелся. - Находишь партию товара подешевле, продаёшь подороже. Пусть он ищет.
        - Мне не нравится, - сказал я. - Ради этого создавать искусственный интеллект?
        - Тяжело это, - сказал Жора. - С валюткой уже вообще не выходит. Перекрыли лазеечки. Разницы курсов больше нет. А с товарами - тут больше на хитростях выигрываешь, да на связях. Не выйдет.
        - Но интеллект можно и по-другому применить, - сказал я. - Можно его создать, чтобы он людям какие-то услуги оказывал.
        - Например? - спросила Надя.
        Все задумались.
        - Я знаю! - воскликнул Паша. - Пусть он в Интернете что-нибудь ищет.
        - Так Яндекс же есть, - возразил я.
        - Да не, - отмахнулся Паша. - Пусть он умно ищет. К примеру, человека по внешности.
        - Такое вроде тоже есть, - сказал я. - Во всяком случае, над этим уже работают. Задаёшь портрет, а он среди других похожих находит нужный. У нас на кафедре тоже такие работы ведут.
        - Нет, это не то, - сказал Паша. - А если, скажем, нет портрета? Тебе человека описали, а больше данных нет. И в Интернете у него фотографий нету. И данных нету. А надо найти.
        - Это фоторобот какой-то получается, - сказал Жора.
        - Несколько надуманная ситуация, - сказал я. - Но решаемая, в принципе. Я имею в виду, что по описанию можно подобрать людей с подходящей внешностью, если есть их описания внешности. Ну, или фотографии всё-таки. Да, это можно сделать. Но так ли часто это нужно?
        - А ещё искусственный интеллект мог бы подбирать информацию по заданной теме, - сказал Паша. - Пишешь ты, скажем, реферат. Или кандидатскую. А он тебе подсовывает - вот, пожалуйста, посмотри.
        - Тоже непонятно, чем это круче обычного поиска, - сказал я.
        - А ещё, - сказала Надя, - он может человеческие формулировки понимать. И искать по заданным критериям, нечётко сформулированным. Например, помните «Бриллиантовую руку»? Нужен такой же халатик, но с перламутровыми пуговицами. Яндекс такого не сможет.
        - Ну, хорошо, это что-то, - сказал я. - И он мог бы делать выводы. Скажем, вычитать в новостях, что такой-то товар снимается с производства, а ты когда-то хотел его купить. И он скажет - мужик, в таком-то магазине последние 2 штуки остались.
        - А иногда вообще сам не понимаешь, чего хочешь, - сказал Паша. - Например, нужно мне на Луну. Погулять. И вот пишешь ты в Яндексе «как полететь на Луну», а он тебе говорит - люди летали на ракетах, пущенных с мыса Канаверал. А тебе же не это нужно! Тебе нужен бизнес-план. В каком магазине транзисторы купить, в каком ракетное топливо, во сколько это обойдётся и существует ли тайный сарай, где такую ракету можно собрать.
        - Вообще, - сказал Жора, - если бы такая штучка заработала, то спросом бы точно пользовалась. Такой человечек, который живёт в компьютере и лучше тебя знает, что ты имеешь в виду. Только как это сделать?
        - Ну, мы же на кафедре искусственного интеллекта учимся, - сказал я. - Можно придумать. Я бы, наверно, сделал так. Это существо пользовалось бы Интернетом как источником данных. Собственные знания хранились бы локально. Это как бы его мозг. Возможно, у него должно быть несколько уровней.
        - Зачем? - спросила Надя.
        - Ну, с разной скоростью доступа. Для оптимизации. И потом, есть часть памяти, которая образует личность, совсем глубокая, которую он может не осознавать, а есть то, чем он пользуется сам, сознательно.
        - Хорошо, - сказал Жора. - А как его сделать личностью? Как сделать, чтобы соображал?
        - Я думаю, он должен хранить данные в виде слов с какими-то связями между ними. Типа граф. И устанавливать соответствие разных объектов по вершинам этого графа. А учиться может как человек, постепенно. Его учить надо.
        - А можно знаете что сделать? - сказал Паша. - Можно много таких чудиков создать, а потом устроить среди них искусственный отбор. Ну, как породы собак. Выводить длинных и тощих. Или сильных и злобных.
        - Ну, это ты слишком далеко зашёл, - сказал я.
        - А давайте, - сказал Жора, - откроем конторку, в которой будем такую штучку разрабатывать. Я буду директором - всё-таки у меня хваточка деловая есть. Вовка будет писать это всё, он же у нас гений. А Паша… Ну, не знаю.
        - Я буду системным архитектором! - сказал Паша. - Не знаю, что это, но мне название нравится. А Надя…
        - А я пас, - сказала Надя. - Вы пока раскрутитесь, куча времени уйдёт. А мне жить надо на что-то. Буду работать на кафедре и подрабатывать где-нибудь.
        - Так мы параллельно ещё какие-то проектики сможем делать, - сказал Жора. - Более краткосрочные. Скажем, программки на заказ писать. Ты же сможешь, Вовка?
        - Смогу, - сказал я. - Только не очень бы хотелось этим всю жизнь заниматься.
        - Да понятно, что это временно, - сказал Жора. - Ну, что? Как идея?
        - Прикольно, - сказал Паша. - А как этого чудика назовём?
        - Элемент, - сказал я.
        - Почему Элемент? - не понял Паша.
        - Ну… - я сообразил, что они не в курсе. - Я рассказик когда-то задумывал. Про далёкое будущее. И там был такой мудрец, в бочке жил, примерно как Диоген. Элемент его звали.
        - А что, мне нравится, - сказал Жора. - Элемент…
        Мы все сидели молча, задумавшись. Я взял листок бумаги и принялся выписывать на него цифры, рисовать прямоугольники и стрелочки…
        - А ещё можно научить его, - сказал Паша, - рассказывать эротические истории. Каждому свои. Индивидуальный подбор по интересам.
        - Паша, фу, - сказала Надя.
        - На самом-то деле, - сказал Жора, - это просто красивенькая мечта. Не могу я сейчас такую конторку открыть.
        - Почему? - не понял Паша.
        - Да затянуло меня это болотце, - вздохнул Жорка, пытаясь собрать волосы в пучок. - Одному партию одного обещал, другому партию другого. Не так просто завязать. Некоторые считают, что я их типа кинул, наезжать начали. Я уж подумываю, как бы исчезнуть на годик…
        - А чего ж ты деньги тратишь? - не понял я.
        - Ну, разрядочка тоже нужна… - Жора выглядел грустным.
        - А я тут посчитал вот, - сказал я. - Тоже ничего не выходит. По крайней мере, при нынешнем уровне развития компьютеров. Для того, чтобы Элемент вёл себя как разумный человек и с приемлемой скоростью обрабатывал запросы, нужно как минимум терабайт оперативки. Плюс процессор раз в сто быстрее, чем у персоналок в данный момент. Я имею в виду, если реализовывать тот алгоритм, который мне пока представляется. И дисковое хранилище нужно громадное. И обучаться он будет годами, как человек. Можно, конечно, ему в подсознание заложить сразу некоторые шаблоны…
        - А я думаю, что долго в одной конторе работать не смогу, - сказал Паша. - Потянет меня на приключения.
        - А мне в деревню надо, - сказал я.
        Все умолкли, только из компьютера доносилась песня со странными словами, в которых мне чудилось «I got Yupi».
        Я вкрутил штопор в пробку последней бутылки. Надавил на руки-рычажки. Гагарин напрягся и вытащил пробку. Мне стало тоскливо.
        Я разлил, взял в руки кружку и задумался. Через пару минут почувствовал, как меня тормошит тоненькая рука Нади.
        - Э, Вовка! Ты чего завис? Спишь?
        - За что пьём? - спросил Паша.
        - За то, чтобы жить правильно, - сказал я.
        - Хм, - сказал Паша. - А правильно - это как?
        - Ну, вот мы неправильно живём, - сказал я. - Пьём вино литрами…
        Я вздохнул, выпил кружку до дна и закашлялся.
        - Пить же полезно, - сказал Паша. - Я в какой-то книжке читал.
        - Ага, - сказала Надя. - В рекламе виски, которую у метро раздают.
        - Вот, - сказал я. - Книжек не читаем. Хороших. Строим какие-то дебильные планы и даже их не осуществляем. Вот ты, Надя…
        - Так… - сказала Надя. - Что ещё?
        - Ну как ты можешь столько пить? - пробормотал я. Меня развозило. - Тебе, может, ещё того… Ну, человека рожать.
        - Там посмотрим, - сказала Надя.
        - Надо же всё время бороться с трудностями, постоянно, - сказал я. - Видишь что-то плохое - исправляй.
        - Так я же стараюсь, - возразил Жора. - Вот фондик мой…
        - Который никогда не будет создан, - сказал я, - потому что тебе будет казаться, что денег мало.
        - А с чего ты взял, - нахмурился Паша, - что ты сам знаешь, как правильно жить?
        - А потому, что я… - я задумался. Во мне боролось желание сказать и не сказать. - Потому что я - живой бог на Земле.
        Паша с Жорой засмеялись. Паша завалился назад, дрыгал ногами, мотал поясом от плаща. Жора противно хихикал.
        - Ладно, - сказал Жора, успокоившись. - А может, всё-таки сделаем конторку? Ну, пусть не сейчас. Пусть компьютерики помощнее станут. Я как раз разберусь с кредиторчиками. И Вовка что-нибудь придумает насчёт интеллектика. И к маме съездит…
        - А я в экспедицию, - сказал Паша. - Вот, кстати. А что, если поехать в ядро Земли? Там никто ещё не был. А вдруг там черти? Может, их мясо можно промышленным способом заготавливать прямо на месте. Решили бы продовольственную проблему.
        - А я ему верю, - тихо сказала Надя.
        - Кому? Ты о чём? - спросил Паша.
        - Вовке, - ответила Надя. - Он - бог.
        Паша снова засмеялся, но Надя была настолько серьёзна, что его смех скомкался и перешёл в неуверенный кашель.
        - Вы не замечали? - сказала Надя. - Он же всё делает хорошо, за что берётся. Захотел - рассказ написал, захотел - вон - рисунок.
        - Ну и что? - не понял Жора. - Тоже мне, шедеврики…
        - А я ещё помню, - сказал Паша, - как он в первый раз в тире стрелял. Раз - и все призы его.
        - Он программирует легко на чём угодно, - сказал Надя. - На языках, которым никто его не обучал. А к экзаменам он как готовится? Читает какую-то ерунду, которая к делу не относится. А потом сдаёт всё на пять. Вы много видели людей с красным дипломом, которые не учатся и на лекции не ходят?
        - У него пока нет красного диплома, - заметил Паша.
        - Будет, - сказала Надя. - Ни одной четвёрки же.
        - Ну, хорошо, - сказал Паша. - Пусть Вовка и в самом деле бог. Предположим. Но зачем? То есть, смысл-то в чём? Он же тоже с нами тут бухает и дурью мается. Он должен какие-нибудь грехи наши искупать. Ну, или проповедовать что-нибудь, не знаю.
        - Я не такой бог, - ответил я и почувствовал, что у меня язык уже плохо ворочается. - Я всем управляю просто. Как могу.
        Паша усмехнулся, видимо, заметив, что я сильно пьян.
        - Да ну, - сказал он. - Ерунда. Мало ли у кого голова хорошо работает.
        - Действительно, - сказал Жора. - И среди человечков встречаются таланты.
        - Я могу доказать, - сказал я.
        - Сейчас он накормит нас пятью хлебами, - сказал Паша.
        Из компьютера доносился «Раммштайн». Я встал, чуть не опрокинув стул во второй раз и, пошатываясь, двинулся к окну. Дождик, похоже, совсем перестал, да и тучки на небе выглядели уже не такими тяжёлыми, как раньше, потеряв часть своей воды.
        - Ну, - сказал Жора, - собственно, хлебушка у нас и так много. Да и сырочка завались…
        Eins… hier kommt die Sonne… Я повернул ручку рамы, с грохотом открыл тяжёлое окно. В комнату ворвался влажный, холодный воздух.
        - Ну вот, - сказал Паша. - То ему холодно, то ему душно.
        - Так выпили же, - объяснил Жора. - Сосудики расширились…
        Zwei.
        - Вовка! - крикнула Надя. - Ты что делаешь?
        Я вставал на подоконнике в полный рост. Внизу ездили крохотные машинки, ходили люди-муравьишки. Девушка опустила миниатюрный розовый зонтик и проверяла ладошкой, не капает ли сверху. Drei… sie ist der hellste Stern von allen… Моё лицо обдувало потоком приятного прохладного ветерка.
        Сзади загрохотало. Кто-то хотел меня остановить.
        - Если воскресну - значит, бог, - сказал я и прыгнул, успев почувствовать чью-то руку, которая пыталась поймать меня за щиколотку.
        Воздух был упругим и летел навстречу. Меня завертело. Небо, летящая мимо стена. Бетонная дорожка. Хрясь! Я расплющен болью, которая раздавливает меня в крошки.
        Не могу дышать! Паника охватывает меня. Я раскрываю рот, хватаю воздух. Темно. Синяя темнота. Зловещая фигура покачивается передо мной, тянет руки. Шарахаюсь назад. Мокрая тряпка липнет ко мне, не пускает. Падаю на пол. Ползу от фигуры, нависающей сверху. Это что, повешенный человек? Пытаюсь встать. Вдали горят ярко-фиолетовые огни. Они расплываются в языки адского пламени. Так я что же, в аду?
        Дышать тяжело. Ещё и язык… Он стал слишком большим. Мешает. Я высовываю его изо рта. Так легче. Всё тело словно не моё. Большое. Руки толстые, мускулистые. Кто я?
        Вокруг причудливые расплывчатые образы. Кроме висящего человека, успеваю рассмотреть нечто вроде арки сверху, совсем рядом с моей головой. Сложной формы, похожа на потолок пещеры. И надпись по кругу, еле видная в темноте. Не разбираю. Что-то вроде «mapparecchiava a sostener la gura». А там что? Высокая плоская конструкция торчит справа от меня из земли. Шагаю к ней. Похоже на доску, в которую вкручены сотни шурупов. На них висят то ли тряпочки, то ли обрывки кожи. Посередине - череп, похожий на человеческий, с тремя глазницами…
        Мне страшно.
        - Эй! - пытаюсь крикнуть я. - Кто-нибудь… Помогите…
        С высунутым языком это получается плохо. Голос тоже не мой, слабый, дрожащий… Из проёма слева ко мне бросается низенькая крепко сбитая фигурка. Это что, Вера? А она-то почему здесь?
        - Ты что, Хармс? - она испугана. - Что случилось? Кошмар?
        - Пошему ты в ажу? - говорю я.
        - Что? - не понимает Вера. - Почему ты так странно говоришь?
        Вижу в темноте её синее перепуганное лицо. До меня начинает доходить, что это не ад. Но что тогда за странное место?
        - У меня яжык не помешаетша… - говорю я. - Гже мы?
        - Язык? - не понимает Вера. - У тебя что, провал?
        Я киваю.
        - Чёрт побери, - сказала Вера. - Ты ничего не помнишь? Да убери язык… Всё у тебя нормально. Давай сядем. Блин, я так спать хочу… Только в туалет встала…
        Я убираю язык. Сажусь на край кровати. Вроде и правда, нормально. Языку тесновато, но места хватает.
        - Ты зубы вставил, - говорит Вера, поднимая с пола уроненное мной одеяло. - Три моста и два импланта.
        - Зубы? - соображаю я вслух. Щупаю всё во рту языком. Вот почему так тесно. - Постой. Это же дорого. И долго.
        Я продолжаю щупать. Точно, зубы. Как-то неудобно говорить… Может, губы вот так вытягивать?
        - Горшок, - говорю я, делая губы трубочкой. Странная дикция…
        - Что за горшок? - Вера пугается.
        - Извини.
        - Что ты последнее помнишь? - спрашивает Вера.
        - Как я работу нашёл. И домой пришёл потом.
        - Господи, - сказала Вера. - Год почти. Мы поженились. У тебя не было провалов давно. Я уж думала…
        - Поженились? - я пытаюсь переварить. Это немного внезапно для меня.
        - Слушай, у меня глаза слипаются, - говорит Вера. - Сейчас два часа ночи. Вчера был трудный день. Давай поспим, а утром я всё объясню.
        - Ладно, - говорю я.
        Вера забирается на своё место на кровати, к стене.
        - Чёрт, - говорит она. - Одеяло всё мокрое. Почему ты так вспотел?
        Она возится с одеялом, переворачивая обратной стороной. Я ложусь рядом, на спину. Она отворачивается лицом к стене.
        Слева от меня всё покачивается подвешенная на верёвке фигура.
        - А где мы? - спрашиваю я.
        - Дома, - говорит Вера. - Мы квартиру купили.
        - А почему здесь труп повешенный? - не понимаю я.
        - Это не труп. Это инсталляция, - говорит Вера. - Спи, пожалуйста. Утром.
        - Ага, - говорю я.
        - Не говори со мной.
        - Ладно.
        Я лежу на спине. Впереди, в центре комнаты, арка. Только сейчас замечаю, как от неё до самого пола идёт колонна, по которой спускается вниз головой нечто вроде змеи. Деревянная, что ли? Ладно, утром так утром.
        А что я видел до того, как сюда вернулся? Разговор в общаге. Пьянка. Получается, что Элемент невозможен. Или я всё-таки придумал способ его создать? Непонятно. И Надя… Вроде она одного со мной возраста. И младше Веры на три года. А Вера младше на год. Кстати, откуда я это знаю? Не уверен. Но если это так, то… Как это может быть? Точно ли мы в реальности? Точно ли под одеялом рядом со мной лежит Вера? Может, она сейчас обернётся и окажется чудовищем с горящими глазами и клыками до земли?
        - Вера, - шепчу я.
        - Ну что?
        - А ты же меня на год младше?
        - Да, - отвечает она.
        - А как же Надя тогда младше тебя?
        - Чёрт, какая Надя? - Вера оборачивается ко мне. Глаза сонные, лицо недовольное.
        - Ну, сестра твоя…
        - Блин, да нет у меня сестры. Спи.
        Она возится снова, отворачиваясь и глубже забираясь под одеяло. Я закрываю глаза. Пытаюсь уснуть. Уснуть. Уснуть. Да я же только что умер. Мои рёбра крошились, словно битое стекло под ногами. Стекло… Какое стекло? Там, за окном, я видел пламя. Наверно, огни машин. Может, встать, убедиться? Может, я всё-таки умер и сейчас в аду? Нет. Вряд ли я мог бы там так спокойно лежать в кровати. Тем более рядом с Верой.
        Но я так отчётливо всё помню. Я точно погиб. Я не мог выжить после падения с шестнадцатого этажа! Значит, это был просто сон?
        - Вера! - зову я. Она не реагирует. Наверно, спит.
        Как же о многом хочется её расспросить… Неужели прошёл целый год? И я - её муж. Что это значит? Что я теперь должен делать? Нужно отдавать ей заработанные деньги? Я обязан любовницу завести, что ли? А если я не хочу? Что это вообще значит - быть мужем? Могу я прижаться к ней сейчас, когда она спит, или это нарушение брачного контракта? И что это за странная квартира? Филиал ада. Такие квартиры бывают? И что произошло с Агатомеей? Мы же с ней вроде ладили. А, вспомнил. Она же рассыпалась в крошки… Гули-гули.
        И ты, Зен. Кто тебе будет сказки рассказывать? Интересно, написал ли я книжку о тебе? Наверно, некогда было. Зубы вставлял. И квартиру купить - вообще не представляю, как это возможно. Наверно, больших денег стоит. Если уж батон стоит тридцать рублей, то квартира, небось, десять тысяч. Хотя у меня зарплата больше. Наверно, я неправильно считаю. А у Зена в его деревне какие деньги? Тоже рубли? Никогда не задумывался. Наверно, и нет никаких. У них же натуральное хозяйство. Вон, какавку растят. На радиоактивных дрожжах неудивительно.
        Да и жубы… То есть зубы… Как это вообще может быть? Я же только что из прошлого. Ну, из университета. Там у меня были зубы. А попал сюда - и удивлён тем, что они есть. Вон - до сих пор язык во рту не могу удобно уложить. Спи, язык. Вот так, на бочок. Получается, моё сознание через этот странный сон перепрыгнуло из прошлого, где я без зубов. Сразу сюда. А остальное куда делось? А эти Буры - счастливые. Живут себе, хлеб жуют, Зена пинают. Скотину разводят.
        Я с такой зарплатой, наверно, и корову могу завести. Или барана. Или двух. Два барана. Это круто. Три барана. Четыре барана. Пять баранов…
        Свет бьёт в глаза.
        - Хармс, ты долго валяться будешь? - раздаётся рядом голос Веры. - Мне помощь нужна.
        - А? - я прикрываю глаза рукой. Сажусь на кровати.
        Вера стоит на табуретке и пытается снять с крюка набитые соломой раскрашенные мешки, которые изображают фигуру человека. И совсем не похоже.
        - Хорошо иметь склероз, - говорит Вера. - Спишь, как младенец. Ладно, потом. Пошли позавтракаем.
        - Ага, - говорю я. Встаю. Прохожу под уродливой аркой, мимо куска бутафорского ада. При солнечном свете выглядит глупо и совсем не страшно. На стене висит картина - скелетик с посохом.
        - Это ты написала? - спрашиваю.
        - Это? - удивляется Вера. - Да ты что. Это Чуха.
        - Какая Чуха?
        - Не какая, а какой, - Веру, похоже, раздражает моя забывчивость. - Чуха, предыдущий хозяин квартиры. Ты куда?
        - На кухню.
        - Кухня там, - Вера поворачивает меня за локоть в противоположную сторону.
        Коридор огромный. Длинный, широкий. Потолок исписан непонятными чёрными буквами. Странная квартира.
        - А здесь ванна? - спрашиваю я.
        - Да.
        - Сейчас.
        Я захожу. В зеркале отражается крепкий коротко стриженый парень с заспанным небритым лицом. Это что, я? Похоже, да. Неплохо выгляжу. Пускаю холодную воду. Брызгаю себе в лицо.
        Ванная комната просторная. Но сама ванна обшарпанная. Эмаль словно кто-то когтями расцарапал. Выхожу в коридор и иду на кухню. Кухня как кухня, только пустовато.
        - Завтрак - это условно, - говорит Вера. - Плиты нету, печки пока тоже. Перекусим молока с булкой.
        - А куда плита делась? - спрашиваю я, присаживаясь на табуретку.
        - Не было её, - говорит Вера.
        - А как этот Чуха тут жил? Чем питался? - не понимаю я.
        - Да хрен знает, - отвечает Вера, доставая из холодильника пакет молока. - Думаю, он больше спиртом питался. Ну, и по кафешкам.
        - Расскажи мне, - говорю я, - что произошло за год. Пока меня не было.
        - Да ты был, - сказала Вера. - Ты был со мной. Хороший был год. Жалко, что не помнишь.
        Она ставит на стол две чисто голубые кружки, разливает по ним голубое молоко. Кладёт между нами багет. Садится.
        - Ну, что тут рассказывать? - говорит Вера. - С первой своей зарплаты ты кольцо мне купил. Сначала я против была. Мне казалось, ты мою свободу ограничить хочешь. Потом поняла, что, в общем, даже если и так, то я готова. В общем, всё неплохо шло. Ну, зубы ты вставил. Мы с тобой стали картины ещё продавать. Пользуются спросом. Я знакомства завела среди художников полезные…
        - И много картин? - спрашиваю я, отламывая кусочек хлеба. Мне это отчасти напоминает пьянку в общаге, только здесь не кровь, а молоко.
        - Штук десять, кажется, - говорит Вера. - Но ты больше идеи даёшь, а я пишу. Ты на работе устаёшь. Хотя вот последнюю картину, про уродца, ты закончил. Ты мне долго объяснял, что хочешь, я честно изображала. А ты потом подошёл, чуть подправил, и только тогда я поняла, что ты имеешь в виду.
        - Про уродца? - переспрашиваю я.
        - Ты нарисовал человека. Спереди вроде нормальный, только несимметричный немного. А если начать представлять, что его лицо - это не лицо, а маскировка, а настоящее лицо сбоку, то начинаешь видеть в нём чудовище. И в щеке огромная пасть.
        - А где эта картина? - спрашиваю я.
        - Продали, - отвечает Вера. - Вот. А потом у бабы Наташи объявился какой-то странный наследник. Так и не поняла, кто он. Дальний родственник, хотя сыном сам себя называет. Нахрапистый такой. Короче, стал заставлять бабу Наташу, чтобы мы съехали. Она сначала артачилась, а потом стала нас потихоньку спрашивать, не хотим ли мы переехать куда. В принципе, с твоей зарплатой снять жильё не проблема, да и я кое-что зарабатываю. Картины, сейчас вот веб-дизайн повалил. Я после твоих уговоров даже зарегистрировалась как предприниматель. Но ты сказал - давай купим.
        - Зачем я так сказал? - не понимаю я.
        - Ну, решили мы ипотеку взять. Но жильё дорогое в Москве, банки сейчас проценты ломят из-за кризиса… Короче, долго мы искали варианты. А потом Чуха подвернулся. Он очень раскрученный в кругу московских художников. Все его знают. На самом деле абсолютный шизик. И работы такие же. Чистый эпатаж и стремление шокировать. Хотя кое-что есть. Ну, так вот. Он решил свалить за границу. Здесь, говорит, свободному художнику делать нечего. И уехал в Лондон. Связался там с такими же, как он. Какие-то перформансы устраивают. Квартира здесь пустует. Он сам предложил нам продать. Правда, квартира в Мытищах, а не в Москве, но ездить легко. Два шага до электрички.
        - Так мы в Мытищах сейчас? - удивляюсь я.
        - Ну да. На самом деле, классное место. Увидишь. Квартира двухкомнатная, огромная. Правда, засрал он её порядком, но до какого-то состояния мы её за сегодня-завтра доведём. Надеюсь. Он ещё рассказывал, что вместе с мебелью и техникой продаёт. Всей мебели - кровать да встроенный шкаф, а техники - холодильник и стиральная машинка полудохлая. Ну, а потом начал он резину тянуть. То приехать не может, то запил, то передумал… Вот на вчера назначили сделку в банке. И то чуть не сорвал. Приехал на час позже, с кучей бухла и девкой голой.
        - Совсем голой?
        - Эк у тебя глаза загорелись, - улыбнулась Вера. - Ну, да, голой, только сверху типа плащ. Чуха что-то всё ныл, какая хорошая квартира. Типа не уверен, стоит ли продавать. Слава богу, уговорили. И даже разрешил свои эти чёртовы инсталляции выкинуть. В общем, всё хорошо прошло. Треть мы заплатили сразу, а остальное на 10 лет в ипотеку взяли. Ну, ты не волнуйся, мы раньше выплатим. Тебе и зарплату вот подняли…
        - Значит, это наша квартира…
        - Ну, да, - отвечает Вера, - в залоге у банка. Ты что какой-то смурной?
        - Никак не осознаю, - говорю я. - Да и сон снился загадочный. Если это сон.
        - Ладно, - говорит Вера. - Ты допил? Сейчас покажу тебе кое-что.
        Она встаёт из-за стола, убирает молоко и хлеб в холодильник. Потом берёт меня за руку и ведёт по длинному коридору в комнату, заставленную коробками. Справа, у стены, стоит наш эллиптический тренажёр. Значит, перевезли. Вера открывает балконную дверь.
        - Смотри.
        Сначала не понимаю, куда смотреть. Балкон практически пуст, только валяется несколько картонок, фанерок и пустая бутылка из-под виски. Перила чудные. Рисунок в виде скрученных в разнокалиберные спиральки металлических полос… Ух ты!
        Я вдруг понимаю, что Вера хочет мне показать. Внизу, под балконом, простирается огромное море колышущейся зелени. Чуть дальше вьётся узенькая речушка, а ещё дальше, за парочкой небольших домиков, встаёт огромный лес. Я поворачиваю голову влево. Там - ряды огромных красивых домов, современных, ярких. А совсем далеко ездят машинки.
        - Так это же МКАД, - говорю я. - Москва совсем близко.
        - Здорово? - спрашивает Вера.
        - Здорово, - говорю я.
        - Но ты ещё кое-что должен знать, - говорит Вера. - А забыл.
        Она хмурится, хотя и улыбается глазами.
        - Что? - не понимаю я.
        - Я ребёнка жду. 4 месяца почти.
        - В смысле? - я разеваю рот и выпучиваю глаза.
        - Ну, какой тут может быть смысл? - Вера словно обижается. - Пошли.
        Она вводит меня в комнату. Роется в сумочке, которая висит на дверной ручке. Достаёт и подаёт мне бумажку, на которой изображено нечто серо-голубое.
        Сначала я не понимаю. Какие-то циферки, буковки по краям. В середине цифровой шум, обрезанный в форме изогнутой трапеции… И в нём видна фигурка. Человечек! Он, кажется, спиной ко мне. Ручки торчат в стороны, словно хочет взлететь. У него одна голова, две руки… Мой будущий ребёнок.
        - Мальчик, - говорит Вера.
        Я отчего-то уже знаю, что мальчик. И не могу оторвать взгляд от снимка УЗИ.
        - У тебя сейчас такая же счастливая улыбка, как тогда, - говорит Вера. - Ну, когда ты в поликлинике его увидел. Он тебе ещё кулачок показал вроде.
        Она забирает у меня фотографию.
        - Ладно. У нас дел много. Я хочу Интернет подключить. Чуха говорил, что у него на год вперёд оплачено. Где-то провод должен быть. А ты помой посуду.
        Я притягиваю Веру к себе. Целую. Она быстро касается меня губами и отстраняется.
        - Сын, - говорю я, пытаясь осознать.
        - Потом обсудим ещё, - говорит она.
        Я словно в полусне иду на кухню. Какая может быть посуда? Только молока же попили. Хм. Действительно. В мойке целая гора. Наверно, вечером ели. Но что? Пахнет подозрительно. Неужели покупали что-то готовое? Не похоже на Веру.
        Складывать посуду некуда. Нет шкафов. Даже плиты нет. Укладываю тарелки стопкой на край стола. Вроде всё. Устал. Сажусь на табуретку. Как это - быть отцом? Я ни разу не пробовал. Во всяком случае, не помню такого. Получается, что я отвечаю за ещё не знакомое мне существо, которое растёт в животе у Веры. Кого-то он мне напомнил на снимке. Кого? А! Наверно, ёжика в тумане. Из мультика. Он примерно в такой позе бабочек передразнивал.
        Заходит Вера. Открывает холодильник. Роется.
        - Блин, - говорит она. - Хочу сожрать чего-то, но не пойму, чего. Ладно. Хлеба ещё пожую.
        Она отламывает кусок от батона, закрывает холодильник.
        - А почему на полу лужа? - спрашивает она мрачно.
        - Так я это… - говорю я. - Посуду же мыл.
        - Ну, вытри, блин! - говорит она и выходит с кухни. - Чего сидишь-то?
        Ищу, чем вытереть. Нечем. Снимаю с себя футболку. Вытираю. Думаю ещё. Надеваю футболку. М-да. Наверно, плохо подумал. Ладно. Возвращаюсь в комнату. Нет, не та комната. Вот, нашёл Веру.
        Вера сидит на стуле в углу. На коленях игрушечный, в него воткнут кабель, который тянется из-под груды коробок. Задеваю плечом косяк.
        - Почему я какой-то большой? - бормочу я.
        - Потому что тестостерон, - отвечает Вера. - Я несколько лет качалась, а ты - вон - пару месяцев гантельками помахал. И сразу мышцы круче, чем у меня. А мне врач вообще запретил силовые нагрузки.
        Я перевариваю услышанное. А, понятно.
        - Что делаешь? - спрашиваю я.
        - Да вон, читаю инициативы.
        - Инициативы? - я присаживаюсь на коробку.
        Вера отрывается от экрана, смотрит на меня. Взгляд грустный.
        - Есть сайт, на котором граждане могут предлагать законодательные инициативы. Там можно голосовать за и против. Если набирает инициатива сто тысяч голосов, её государство рассматривает и может законом сделать.
        - Зачем?
        - В расчёте на то, что кто-то что-то для государства полезное предложит.
        - И что предлагают?
        - Чушь всякую. Вот, пожалуйста, - она тыкает в экран. - «Ввести уголовную ответственность за отсутствие патриотизма», «Запретить разведение коров», «Упорядочить прогулки граждан в вечернее и ночное время». Грустно.
        - Если грустно, то зачем ты это читаешь?
        - Голосую за хорошие инициативы и против плохих.
        - А как ты решаешь, какие хорошие, а какие плохие?
        - Очень просто, - Вера усмехается сиреневыми губами. - Если начинается со слова «запретить», «ограничить» или «упорядочить», то голосую против. Если «разрешить» или «отменить запрет», то за. У нас и так государство слишком раздутое. Мне кажется, главная задача государства - не мешать людям жить. Если оно даже с этим не справляется, то остальное неважно. Хватит уже запрещать.
        - Ну, есть же полезные запреты, - не соглашаюсь я. - Например, «не убий».
        - На «не убий» уже сотни законов есть, - говорит Вера. - И на всё прочее тоже. Такое впечатление, что людям всё эти разломанные скрижали никак покоя не дадут. Надо бы типа наделать побольше копий. Хотя, конечно, да, не всё так просто. Вчитываться тоже надо. Вот, к примеру: «Разрешить в России частные концентрационные лагеря». Вроде «разрешить», но явно дерьмо какое-то.
        - Что за Россия? - спрашиваю я.
        Вера молчит. И я молчу.
        - Слушай, - говорит она. - Так дальше продолжаться не может.
        - Конечно, - говорю я. - Откуда столько идиотов набрали, непонятно. Надо же что-то делать.
        - Да я не об этом! - она так злобно захлопывает крышку нетбука, что я пугаюсь за починенный мной шлейф. - Я о тебе!
        - Что ты имеешь в виду? - я сглатываю неприятный комок в горле, пытаясь представить, что она сейчас скажет.
        Вера резко разворачивается ко мне. На лице практически ярость.
        - Да как ты можешь оставаться спокойным, когда у тебя из башки целый год выпал?! - кричит она. - У меня это, может, единственный нормальный год был за всю жизнь! И представь - выйдешь ты на улицу, а у тебя опять провал. И ты забудешь, где живёшь, кто твоя жена. Или ещё хуже - пойдёшь с ребёнком гулять, а когда снова включишься, то его рядом не будет. Ты об этом думал?
        - Нет, - лепечу я.
        - Вот сейчас ты в отпуске, - продолжает она. - А в понедельник тебе на работу. Ты помнишь, что тебе там надо делать? Ты хоть помнишь, с кем ты работаешь, чем занимаешься? Ты, между прочим, целый год всё квалификацию свою повышал. Всякие книжки в свою дырявую башку запихивал. И что теперь?
        Она начинает плакать. Я вдруг понимаю, что это не очень хорошо, что она плачет. Особенно для ребёнка в её животе. Я подсаживаюсь на коробку рядом с ней, обнимаю, глажу по спине.
        - Когда ты мне предложил пожениться, я сразу тебе сказала, - говорит она сквозь слёзы, с подвизгиваниями, - сделай что-нибудь со своими провалами. Ты обещал. Я почему потом не настаивала особо, когда ты всё это откладывал? Потому что не было их больше. Думала, прошло. Не прошло. А ты всё - давай сначала зубы, давай сначала квартиру…
        - Слушай, - говорю я. - Прости. Наверно, я просто как следует об этом не думал… Скажи мне, что делать?
        - Сходи для начала ко врачу, - говорит Вера, вытирая слёзы тыльной стороной ладони. - К психологу какому-нибудь. Вон, тебе Люба твоя с работы визитку же какую-то давала.
        - Какая Люба? - не понимаю я.
        - Ну, откуда я знаю, какая?! - огрызается Вера. - У тебя там какая-то Люба, тебе лучше знать.
        - Извини, - говорю я. - Не помню. А где визитка?
        - Наверно, в бумажнике твоём, - отвечает Вера. - Посмотри.
        - Ух ты, - говорю я. - У меня и бумажник есть.
        Я встаю, оглядываюсь по сторонам. Ничего похожего на бумажник. Выхожу в соседнюю комнату. Возле кровати стоит стул, на нём валяется несколько вещей. В том числе джинсы. Э… Я что же, как встал, так и хожу в трусах? Я идиот. Натягиваю штаны. Так. Телефон вот. Sony. Дорогущий, небось. Мой, что ли? А вот и бумажник. Открываю.
        Что за бумажки странные? Что написано? Пять тысяч рублей… Такие бывают купюры вообще? Раз, два, три… Мать моя, сколько же тут денег… Карточки какие-то… Перебираю их в руках. Скидки на то, на сё… Надо будет привыкать к такой жизни.
        В моих руках - зелёно-белая визитка. Слов мало. Алексей Константинович Зильбер, психотерапевт. Решение психологических проблем, зависимостей, фобий. Хмыкаю. Возвращаюсь к Вере.
        - Хорошо, - говорю я. - Я схожу.
        Она вроде бы успокоилась.
        - Только вынеси сначала всякое барахло. Я пока наводить порядок буду.
        Пару минут торможу. Верчу в руках телефон. Как тут номер набирать? А, понятно. Звоню по номеру с визитки. Гудок. Ещё один. Берут трубку.
        - Здравствуйте, - говорю я. - Э… Это я в психотерапевта попал?
        - Здравствуйте, - мужской голос, далёкий, еле слышный, словно доносится из глубокой ямы. - Я вас слушаю.
        - А как к вам записаться на приём? С психиатрическими проблемами…
        - Просто приходите, - говорят мне. - Через час сможете?
        - Да.
        - Приезжайте.
        Он говорит адрес. Я стараюсь запомнить. Он вешает трубку.
        - Ну что? - спрашивает Вера.
        - Говорит приезжать, - отвечаю я. - А улица лётчика Бабушкина - это где?
        Вера объясняет, как добраться. Электричка, пешком. Ясно.
        Я стою, соображаю. Надо бы футболку сменить. И обуться. Голова пустая, мысли вялые.
        - А где у меня какие-нибудь футболки? - спрашиваю я.
        - В коробках, - говорит Вера. - Ты складывал и подписывал.
        Я подхожу к коробкам, осматриваю.
        - А что такое «ВФ»? - спрашиваю я, прочитав надпись на одной из коробок.
        - Понятия не имею, - отвечает Вера.
        Вскрываю коробку. Какая-то белая конструкция из картона и ткани. А, понял. Кажется, это подвесные полки, где Вера хранила одежду на той квартире. Не то. Следующая коробка. Написано «ОХ». Может, «одежда Хармса»? Пытаюсь порвать скотч.
        - А ножа нет? - спрашиваю.
        - На кухне, - отвечает Вера.
        Голова у меня кружится. На кухню идти лень.
        - Ладно.
        Кое-как взламываю коробку. Внутри кроссовки, ботинки. Одежды вроде нет. Перед глазами пляшут синие пятна. Следующая коробка. То ли «ХСР», то ли «КФ». Открываю. О, нашёл. Куча футболок. Это всё моё? Ничего себе.
        Стаскиваю свою грязную футболку, надеваю красную, с загадочной надписью Phoenix и изображением сонной птицы.
        - Ладно, - говорю я. - Что выносить?
        - Творения чухины, - отвечает Вера. - Давай помогу.
        Мы идём в большую комнату. Я понимаю, что за один раз не справиться. Скульптуры, если их можно так назвать, громоздкие. Вера снимает-таки с крюка в потолке повешенную фигуру. Просто раскрашенные мешки, набитые тряпьём и бумагой. Местами надписи на неизвестном мне языке.
        - Это чего написано такое?
        - Бред какой-то религиозный, - отвечает Вера. - По-древнееврейски.
        - Что ещё взять? - спрашиваю я, перекидывая куклу через плечо. - Этот чубрик лёгкий.
        - Ну, возьми ещё щит с гвоздями, если дотащишь.
        Я думаю, как бы его ухватить. Массивная подставка, похожая на обтёсанный пень, а сверху сколоченная из досок плоская конструкция. В ней гвозди с навешанными на них тряпочками разного цвета, а вокруг гвоздей надписи. Разбираю только «?????? ?' ???????? ???? ????? ??? ???? ????». Что за язык? Китайский, что ли?
        Некоторые гвозди торчат остриями, некоторые шляпками. Как он так сделал? Шляпки в доску забивал? И расположение странное. Остриё, шляпка, остриё, две шляпки, остриё, три шляпки, остриё, пять шляпок… Чем я занимаюсь, блин?
        На верхней части щита торчит кривая деревянная планка, прибитая несколькими гвоздями. Можно схватиться за неё. Поднимаю конструкцию. Тяжело. Но, похоже, я сильный.
        - Ладно, - говорит Вера. - Эту штуку с потолка потом вынесем. Снимать долго. Иди.
        Я выхожу с грузом в коридор, сую ноги в ботинки. Вера помогает открыть дверь. Выползаю в тамбур.
        - Пока, - говорит Вера. - Надеюсь, не забудешь дорогу домой.
        - Пока, - говорю я.
        Захлопывается дверь. Чувствую себя странно. На левом плече кукла ростом метр с лишним с еврейскими надписями, в правой руке орудие пыток. Боком продвигаюсь по тамбуру. Дверь заперта. Какой тут ключ? Кажется, этот. Влево или вправо крутить? Открыл. Господи, как всё сложно. Запираю дверь. Вызываю лифт.
        Ничего себе. Их тут два. Подъезжает грузовой. Неуклюже влезаю в него, внося перед собой щит с гвоздями. Нажимаю кнопку первого этажа. Двери закрываются. Лязг. Открываются. Что такое? Опять закрываются. Что-то не так. А. Кукла застревает в дверях головой. Дёргаюсь. Дверь закрылась. Что-то шлёпается на пол. Похоже, я оторвал еврейскому мальчику голову. Кряхтя, поднимаю её с пола. Лифт едет вниз.
        Вот, приехал. Двери открываются. Выбираюсь. А, чёрт. Один из гвоздей впивается в кожу на обратной стороне запястья. Опускаю щит на пол. Кровь. Слизываю её с кожи. Ничего. Вроде не сильно течёт.
        Странно. У меня прямо-таки дежавю. Совсем недавно я ползал по городу израненный, голодный, больной. Сейчас я тоже не очень хорошо себя чувствую. Почему?
        Двигаюсь дальше. Распахиваю подъездную дверь. Лето. Воздух свежий. Ярко-зелёные солнечные лучи заполняют всё поле зрения. Небо - светло-голубое, чистое. Хорошо. Тащу щит, куклу и голову к контейнерам впереди. Щит ставлю рядом, остальное внутрь. Ух. Наконец-то.
        Осматриваюсь. Вера говорила, надо идти к станции. Это куда, интересно? Дома, гаражи-ракушки… Тропинка. Может, туда? У меня не так много времени, через час ждёт психотерапевт. Ладно, иду по тропинке.
        В принципе, всё хорошо. Солнышко светит, ветерок дует, голова кружится. Я помню достаточно для того, чтобы существовать. Хотя, конечно, провал в год - это чересчур. Как я понимаю, всё только начало налаживаться… Торговый центр. А станция где? Попробую пройти насквозь. Вроде за ним железная дорога.
        В торговом центре прохладно. В центре зала стойка с воздушными шариками и игрушками. Интересно, дети - какие они? Мало того, что я никогда не был отцом, я и себя-то ребёнком не помню. Смогу ли я с ним общаться? Наверно, надо почитать какие-то книги на эту тему. Хотя что за смысл, если я могу это всё попросту забыть? Вера права. Это ненормально. Мне становится грустно.
        Станция. Покорёженные двери, половина из которых не работает. Турникеты. Так. Наверно, надо билет купить. Как это делается? У кассиров спрашивать неудобно. А, вот автоматы. Из пяти работает один. Но людей нет. Хорошо. Выбираю станцию, туда и обратно, сую деньги. Билет, сдача. Отлично. Я справился.
        Чёрт, кровь капает. У меня в кармане платок. Прикладываю. Прохожу через турникеты. На платформе стоят люди. До меня доносится разговор двух женщин.
        - Да вообще офонарели уже, - говорит одна. - Раньше по этой дороге каждые пять минут электрички ходили, и никаких отмен.
        - Да уж, - отвечает другая. - Платим деньжищи бешеные, а ездят чёрт знает как.
        Отхожу в сторонку, прислоняюсь к забору. Слабость. Связано ли моё состояние с содержимым моего мозга? Такое ощущение, что да. Если я ходил на работу, то чувствовал себя наверняка лучше. С другой стороны, чего я хочу? Я же спрыгнул с шестнадцатого этажа. Может, в этом и дело?
        А жив ли я сейчас? Может, я разбился насмерть, и всё - что я вижу, просто бред моего умирающего мозга? Да нет, вон же электричка ползёт. В аду такие не ходят. Фу, какая скрипучая. Захожу внутрь.
        Вагон полупуст. Кажется, ехать всего две остановки. Сажусь рядом с выходом, прислоняясь к окну, закрываю глаза. Только не засыпать. И не отключаться. Я нужен Вере. И ребёнку.
        Чувствую рядом с собой другого человека. Приоткрываю глаз. Какой-то мужик, весь в чёрном, ходит по проходу и раскладывает на сиденья мелкие предметы. Один такой лежит рядом со мной. Присматриваюсь.
        Это иконка. Не знаю святого, что изображён на ней, но картинка напоминает плакат Моора «Ты записался добровольцем?». Я не записывался, нет. Рядом с иконкой - маленькая записка. Распечатанная на компьютере. «Я - глухонемой от рождения. Если вы купите у меня эту иконку за 100 рублей, я поем».
        Иконка мне не нужна. Верующий ли я? Не знаю. Не задумывался. Должно быть, подсознательно я верю, что моей жизнью руководит некая сила. Но что это за сила, я не берусь гадать. Если бог существует, то, возможно, именно его воля заставляет меня сейчас ехать к врачу. Либо, напротив, меня подталкивает туда другая сила, скажем, дьявол. И если предположить, что я для обеих этих сил достаточно важен, то одна из них может тянуть меня в одну сторону, а другая в другую. Интересно, достаточен ли запас моей прочности?
        Мужик снова проходит между сидений, собирая свои иконки назад. Идёт к выходу. Зацепляется ремнём сумки за ручку двери.
        - Вот сука, - говорит он, забывая о врождённой немоте. - Чуть сумку не порвал.
        Оглядываю своё запястье. Ранка не глубокая, но довольно широкая. Шляпкой гвоздя вспорол. Долго заживать будет. Ещё и на таком месте. Рука постоянно в движении. Электричка замедляется. Чёрт, моя остановка.
        Я выскакиваю на платформу. Денёк чудный. Где тут у них турникеты? Шлёп-шлёп. Рынок, похоже. Продавцы уже разомлели. Смотрят на проходящих лениво, без надежды что-либо продать. Пожалеть их, что ли, купить килограмм картошки? Можно подарить психологу. Да нет, что за чушь?
        Бреду вдоль улицы. Странно всё-таки. Вот вроде бы у меня склероз. Или амнезия, не знаю. Но Моора фамилию я помню. И морду этого красноармейца с иконы. Чёрт, а вот объяснения Веры не запомнил. Она сказала куда повернуть? Читаю таблички на домах. Любопытно. Дробь, корпус, шрифт такой интересный. О, скамеечка.
        Присаживаюсь. Дыхание тяжёлое, сиплое. Сейчас вот посижу пару годиков - и пойду внучку из садика забирать… Блин, какую внучку?! Тру лоб. Что я сюда пришёл? На скамеечке посидеть? Точно нет. Встаю опять, осматриваюсь. Такого со мной раньше не было. Может, устал я. От мельтешения, от провалов, от бессмыслицы.
        Да нет. Надо идти. Меня Вера ждёт. Она предельно ясно всё объяснила. Мне надо вылечиться. Работа. Дом. И ещё одна жизнь, внутри неё. Маленький человечек, с которым я ещё не знаком, но уже чувствую, как я ему нужен. Он зависит от меня. Он будет меня любить. На меня рассчитывать. Тянуть ко мне руки.
        Да что же за наваждение! Опять я отключаюсь. Куда я иду? Не помню. Куда? Куда… Какие у меня связаны с этим словом ассоциации? Камо грядеши? К морю. Зачем? Топиться. А, вспомнил. Я иду голову почистить.
        Так. Вот и нужная улица. Да и дом вроде бы тот… Странно. Очень знакомое место. Ого! Сколько времени-то! Час уже прошёл. И пара минут. Опоздал. Захожу в калитку. Железная дверь. Кнопка звонка. Тренькает приятно, переливчато.
        Дверь открывается. Иванов в своём репертуаре. Бородка аккуратно причёсана, галстук, костюм в тонкую полоску… Что? Иванов?
        Я отшатываюсь от него, при этом умудряясь пролепетать «Здравствуйте».
        - Здравствуйте, - говорит он, поправляя очки. - Это вы мне звонили?
        - Да, - говорю я. Не узнал меня. Странно. - А куда же делись перчатки? Прошла ваша аллергия?
        Он хмурится. Смотрит на меня пристально.
        - А ну, проходите, - говорит он. - Будем разбираться.
        Я прохожу мимо него. Дверь в кабинет открыта, и я направляюсь прямо туда. Кабинет тот же, что и раньше, только вот…
        - А кресло ваше раньше вот здесь стояло, - говорю я.
        Иванов обходит меня кругом, словно высматривает, куда ударить.
        - Присаживайтесь, пожалуйста.
        Я сажусь в кресло, которое теперь занимает то место, где раньше была доска. Он опускается в другое.
        - Это любопытно, в конце концов, - сказал он. - Во-первых, я действительно носил перчатки из-за аллергии. Во-вторых, кресло моё раньше стояло вон там, это правда. Но мне в нём было очень неуютно. Знаете, такой неприятный холодок по спине… Я пытался анализировать причину, ни до чего не докопался, и решил просто передвинуть. Ну, а в-третьих, у меня отличная память на лица, и я могу с уверенностью сказать, что я вас никогда прежде не видел. Так кто вы? Вы можете мне всё это объяснить?
        - Герман Иосифович… - начинаю я.
        - Я не Герман Иосифович, - перебивает меня Иванов.
        - Хорошо, - говорю я. - Я могу рассказать свою историю, но она длинная.
        - Я не тороплюсь, - говорит Иванов. Или Зильбер. Неважно. - У меня сегодня больше нет пациентов.
        - Наверно, надо сначала начать… - мямлю я.
        - Рассказывайте, чёрт вас побери! - восклицает Зильбер. - Вы меня заинтриговали.
        Я думаю, где начало. С чего всё началось? С моего детства, которое прошло в Курской области? Я не уверен, что это моё детство. С учёбы в университете? А я ли это учился? С моего визита к Иванову. А был ли Иванов? Чёрт…
        - Профессор… - начинаю я.
        - Строго говоря, я не профессор, - Зильбер ёрзает в кресле.
        - Герман Иосифович, - пробую я ещё раз, но вспоминаю, что он и не Герман Иосифович. Ладно. Это не так уж важно. Надо просто рассказывать. Самому себе. - Простите. Дело в том, что я мало что из моей жизни помню точно. Буду рассказывать так, как помню.
        - Я весь внимание, - говорит Зильбер. - Если что, зовут меня на данный момент Алексей Константинович.
        Я не уверен, есть ли в этой ремарке ирония. Не буду об этом думать.
        - Итак, - говорю я, чувствуя, как всё вокруг снова вертится. - А водички у вас нет? Что-то в горле пересохло.
        - А вы протяните руку, - говорит Зильбер.
        Я протягиваю руку к столу. Там оказывается стакан с тонкими стенками, доверху заполненный прозрачной водой. Пью немного. Как хорошо…
        - Некоторое время назад я обратился к психологу, - начинаю, наконец, я. - Поводом было то, что я начал проявлять агрессию. Кидаться на людей…
        Я рассказываю. Долго, путано, перескакивая от одного куска к другому. Зильбер слушает внимательно, иногда уточняя.
        - Так, значит, - говорит он, прищурив свои глаза за стёклами, - вы считаете, что та часть ваших воспоминаний, которая покрыта синей дымкой, и где вы встречались с насекомоподобными мутантами - это реальность. А вторая, где всё чётко, и где вы работали, учились и писали книгу - это воспоминания или сон. Я правильно понял?
        - Да, точно так, - отвечаю я.
        - Замечательно, - говорит Зильбер. - Так-так… Продолжайте, пожалуйста.
        Я продолжаю. Ещё порция моих бессвязных объяснений, перемежаемых фразами типа «А, да, вот ещё забыл рассказать». Наконец, я понимаю, что рассказал всё. Всё, что хотел, во всяком случае.
        - Отлично, - говорит Зильбер. - Знаете, вы меня удивили. И отчасти немного развлекли.
        Он встаёт, прохаживается по комнате. Складывает руки лодочкой перед лицом, затем разводит в стороны, опускает и поворачивается ко мне.
        - Вам, должно быть, повезло, что вы пришли именно сюда, - говорит он. - Я не думаю, что вас бы воспринял серьёзно любой другой психолог.
        - Я понимаю… - бормочу я.
        - Но есть некоторые детали вашего повествования, - продолжает Зильбер, - которые меня убеждают, что вы рассказываете как минимум не чистую выдумку. Ну, например, у меня действительно была аллергия на большое количество пищевых продуктов. Я вылечил её с помощью аутотренинга, кстати, что подтверждает мою теорию о влиянии подсознания на состояние физического здоровья. М-да… Кроме того, я действительно некоторое время назад экспериментировал с разноцветными жидкими плацебо. Интересовался, как их цвет влияет на эффективность воздействия. Любопытные результаты получил, кстати. Но самое главное - ваше появление здесь удивительным образом совпало с моей шаткой надеждой на то, что я нахожусь на пороге некоего важного вывода… И тут как раз вы рассказываете мне о теории этого анонима, которую ваш виртуальный друг вычитал в Интернете. Короче говоря, я вам верю.
        Зильбер возвращается в кресло и смотрит прямо на меня.
        - Итак, - говорит он. - Как я предполагаю, вы очень озадачены тем, что с вами происходит, и пытаетесь найти этому некое правдоподобное объяснение. Я могу предложить вам на выбор сразу несколько, если желаете.
        - Валяйте, - говорю я. Кажется, моя голова перестаёт кружиться. Я готов его слушать.
        - Первое, - говорит Зильбер. - Можно предположить, что всё, что вы видели - это просто сон. Ну, или некий бред, вызванный сильными галлюциногенами. Годится такой вариант?
        - Годится, наверно, - я пожимаю плечами.
        - Да ни черта подобного! - возражает Зильбер сам себе. - Во-первых, не бывает таких длинных и детализированных снов. И галлюциногены не могут так действовать. Конечно, остаётся вариант, что мы наткнулись на некий новый галлюциноген или, скорее, ваш мозг сам вошёл в некое бредовое состояние, которое никто не испытывал ранее… Но с моей точки зрения, это ничего не объясняет. Потому что если считать, что вы бредите или спите, то я вам вроде как снюсь. А я считаю себя вполне самостоятельной личностью и не желаю существовать только лишь в чьём-то бреду. Кроме того, если вы считаете себя спящим, то позиция ваша неконструктивна. Непонятно, что вы можете с этим сделать. Проснуться? А как? Непонятно.
        Я вздыхаю.
        - Второй вариант, - говорит Зильбер. - Вы слышали когда-нибудь о теории многомировой интерпретации?
        - Если и слышал, то забыл, - говорю я.
        - А, ну да, - соглашается Зильбер. - У вас же, по вашим словам, не память, а решето. Так вот. Корни этой теории лежат где-то в квантовой механике, в коей я специалистом ни в коей мере не являюсь. Но суть в том, что существует бесконечное количество миров, подобных нашему. Все они отличаются друг от друга в деталях. Скажем, в одном мире вы живёте в квартире номер 14, а в другом у неё номер 15.
        «О, чёрт, - думаю я. - А какой у меня сейчас адрес? Дорогу сюда я нашёл, а вот как теперь добраться домой?»
        - … описано много подобных случаев. Скажем, человек живёт себе своей жизнью, а потом - хлоп - и его жизнь меняется в некоторых мелочах. Скажем, он точно помнит, что вчера его жену звали Ксюша, а сегодня её зовут Псюша…
        - Псюша? - переспрашиваю я.
        - Это не важно, - говорит Зильбер. - И все человеку подтверждают, что Ксюшей её никогда не звали, и по паспорту она Псения Валерьевна…
        - Вы хотите сказать, что человек может вот так переместиться в параллельный мир? - уточняю я.
        - В теории - да, - отвечает Зильбер. - Конечно, документально зафиксированных и стопроцентно доказанных случаев нет. Возможно, если такая флуктуация происходит, то со временем исправляется. То есть если все вокруг начинают считать вашу жену, не приведи Господи, Псюшей, то вы и сами, в конце концов, поверите, что её так зовут, и ваша память подправится вместе со всем остальным миром. Удовлетворяет вас такое объяснение?
        - Да, - говорю я. - Наверно… То есть каждый раз, когда я переключаюсь между своими воспоминаниями и реальностью, я оказываюсь в новом мире? И как это можно остановить?
        - Знаете, - Зильбер усмехается, - вы удивительно податливый психологически человек. Думаю, что вы должны быть отлично подвержены, скажем, гипнозу. Вы верите абсолютно всему, что я говорю. К сожалению - или к счастью, у меня более критическое мышление. Я думаю, что в вашем случае эта теория не совсем подходит.
        - Почему же? - разочарованно спрашиваю я.
        - Потому что все миры, как мне представляется, должны быть по-своему полноценны и реалистичны. Во всех должны выполняться некие физические законы, в конце концов. А у вас, простите, двухголовые мутанты-гопники ползают по синему туману и пытаются у вас сломанный телефон отобрать. Как выражался почтенный Константин Сергеевич, «не верю».
        - Это что ещё за Константин Сергеевич? - уточняю я.
        - Да шут с ним, - отмахивается Зильбер. - Неправдоподобно всё это выглядит в нашей с вами Вселенной, скажем так.
        - Так что же? - не понимаю я. - Получается, нет объяснения моему случаю?
        - Ну, такого не бывает, - говорит Зильбер. - Я вам уже два объяснения привёл. То, что я их отверг, не значит, что их нет. Могу предложить и ещё. Возьмём за истину изложенную вами гипотезу, взятую из Интернета. Предположим, что наш мир - не такой твёрдый и нерушимый, как нам кажется вследствие наших заблуждений и, скажем, оптической иллюзии. Представьте, что наш мир - это очень зыбкая структура, созданная из пустоты. И что она легко может быть построена в одно мгновение.
        - Представил, - говорю я. - Выглядит страшновато.
        - Это почему? - поднимает Зильбер бровь.
        - Ну, если мир такой хрупкий, то его и разрушить легко можно.
        - Так и построить заново, - Зильбер улыбается, обнажая свои ровные белые зубы. Ничего. У меня сейчас не хуже. - Вот представьте себе, что мир - это просто картинка. Вы - проектор. И показываете через систему линз то, что творится в вашем подсознании.
        - Ну, не знаю, - сомневаюсь я. - Мне кажется, у меня в подсознании каша, а вижу я вполне логичную картинку. Есть, конечно, небольшие косячки…
        - Так на то и система линз, - говорит Зильбер, - чтобы делать из каши нечто логичное.
        - Вы хотите сказать, - спрашиваю я, - что я сам себе показываю и сам же смотрю?
        - Не совсем так, - говорит Зильбер. - Во-первых, показываете не только вы. Все вокруг. И люди, и животные, и, растения, и, возможно, неодушевлённые предметы. Картинки накладываются друг на друга, и получается объёмное, движущееся изображение. А во-вторых, вы не можете контролировать ваше подсознание. Вы не знаете, что там. Вот вам и показывают.
        - Не понимаю, - признаюсь я. - А откуда берутся все эти уроды в моём мире? И почему я их вижу, а все остальные - нет?
        - Мне представляется, - говорит Зильбер, - что в какой-то момент ваша система линз сломалась. Вернее, так. Вы, когда из подсознания строите картинку, используете как материал всё, что находится в вашей памяти. Поэтому каждый новый мир получается примерно таким же, как и предыдущий.
        - Каждый новый мир? Их всё-таки много? - я запутался.
        - Мир - это кадр. Вы кино показываете. Каждый новый кадр строится заново, основываясь на старом и на том, что у вас внутри. Каждый раз мир рисуется поверх и может поменяться полностью. Но резких изменений обычно не происходит, потому что все помнят, что было только что.
        - А я - не помню, - шепчу я. До меня стало доходить. - Значит, вы… То есть, не вы, а Иванов… Он специально сделал так, чтобы я не мог ничего вспомнить, и мой мир стал меняться только на основании моего подсознания…
        - Точно, - говорит Зильбер. - И, похоже, он постарался заложить в ваше подсознание некие установки, чтобы процесс завершился успешно. Что молчите?
        - Не знаю, - отвечаю я. - Не могу всё-таки поверить. Чтобы мир зависел от того, что происходит внутри меня? Каков механизм? На физическом уровне.
        - Ну, - Зильбер усмехается в бороду, - это по-разному можно воспринимать. Вот, скажем, вы из частиц состоите. А частица что такое? Волна. Так что и вы в некотором роде волна. Бесконечная во все стороны во всех измерениях и отнюдь не ограниченная пределами вашего тела. Так что влиять на мир вы однозначно можете. А вот как - вопрос. То ли вы просто воздух колышете, то ли всем нам кино показываете, то ли строите мир целиком.
        Я вздохнул.
        - Ну как? - спросил он. - Устраивает вас такое объяснение?
        - Да, - говорю я. Передо мной проносится всё, что я видел в последнее время. Просто фильм.
        - А меня - не вполне, - обрубает Зильбер.
        Я поражён. Картинки в моей голове осыпались.
        - Но как же… - бормочу я. - Почему?
        Зильбер опускает взгляд в стол. Он молчит.
        - Знаете, - говорит он, - мы можем без конца выдвигать всё новые и новые теории и их опровергать… Давайте остановимся на этой. Она не хуже других. Мне кажется, вы пришли сюда не совсем для того, чтобы строить теории. А зачем?
        - Я хочу это остановить, - говорю я.
        - Что именно? - уточняет Зильбер. - Жизнь? Полёт Земли вокруг Солнца? Существование Вселенной?
        - Прежде всего - провалы в памяти, - говорю я. - Вы не представляете, как трудно жить, оказываясь каждый раз в новом месте и не представляя, что случилось за пропущенное время. Кроме того, у меня есть жена. Будет ребёнок. Я чувствую ответственность…
        - Понимаю, - говорит Зильбер. - Но ваши провалы в памяти - они же не настоящие.
        - В каком смысле? - я пытаюсь разглядеть ответ в очках Зильбера, но там отражается только входная дверь.
        - Понимаете, - говорит Зильбер, - то, что вы испытываете - это не амнезия. Во всяком случае, я о такой форме никогда не слышал. Кроме того, судя по тому, что вы рассказываете, я думаю, что на самом деле вы ничего не забывали. Вы просто по какой-то причине считаете, что не можете вспомнить. И ваша вера в это очень сильна.
        - Ну, предположим, - говорю я. - Но мне-то какая разница? Мне нужен результат. Я хочу знать своё прошлое, хочу, чтобы меня не швыряло туда-сюда во времени и пространстве. Хочу видеть всё нормальными цветами и чтобы голова не кружилась, в конце концов.
        - Ну, надеюсь, вы понимаете, что синий туман - это чистая игра вашего воображения? - говорит Зильбер.
        - Может быть, - соглашаюсь я. Я помню, как менял форму пятен по своему желанию. Или мне это приснилось?
        - И вы думаете, что я смогу вам помочь? - спрашивает Зильбер.
        - Да, - говорю я. - Вы же лечили всякие аутоиммунные заболевания… Думаю, что вегетососудистая дистония, которую вы упоминали, тоже имеет похожую природу…
        - Я не упоминал, - говорит Зильбер. - Вы меня всё время с кем-то путаете. Но то, что вы верите в мои силы - это половина успеха. Однако позвольте уточнить. Значит, вы хотите, чтобы у вас было вполне определённое прошлое, и исчезла возможность менять мир по своему усмотрению?
        - Можно и так сказать, - отвечаю я.
        - Удивительно, - говорит Зильбер. - А то состояние вашей жизни, в котором вы сейчас оказались, вас совершенно устраивает? Вы не захотите прыгнуть ещё куда-нибудь? Вы поймите, что вместе с памятью к вам вернутся ваши стереотипы и менять мир станет намного сложнее…
        - Меня на данный момент всё совершенно устраивает, - говорю я твёрдо. - Кроме того, что я перечислил.
        - На данный момент - это правильные слова, - вздыхает Зильбер. - Вот, к примеру, недавно у меня был пациент… Интересный человек, честное слово. Я хотел было использовать его для своих экспериментов, но понял, что это несколько рискованно. Фантазия плещет через край, интеллект зашкаливает. Пришёл лечиться от алкоголизма… А в этом случае ведь больше половины успеха - это искреннее желание пациента. Пытаюсь его расспросить, почему он хочет бросить, чтобы выявить истинный, центральный стимул. Называет одно, другое. Девушка бросила - вроде и не жалеет. Работу бросил - как я понимаю, даже рад…
        - Простите, - перебиваю я, - а как его звали?
        - Павел, - отвечает Зильбер. - Фамилия ещё у него смешная.
        - Краматорский? - уточняю я.
        - Да, точно. Краматорский.
        - А почему фамилия смешная? - не понимаю я.
        - Ну, как же?! - удивляется Зильбер. - На «крематорий» похоже. Так вот. Расспрашивал я его, расспрашивал… А потом он вдруг встал и говорит - доктор, вы меня убедили. Незачем мне бросать. Если я брошу, в моей жизни смысла вообще не будет. И ушёл. Я его даже задержать не смог. Не сумел подобрать слов. Так вот я и спрашиваю - точно ли вы уверены, что хотите излечиться от своей феноменальной способности?
        - Точно, - подтверждаю я.
        - Хорошо, - говорит Зильбер. - Если вы готовы, то и я готов вас вылечить.
        - Я вам заплачу, - говорю я. - У меня теперь есть деньги.
        - Деньги - это ерунда, - говорит Зильбер. - Я на этот раз прибегну к гипнозу. Вы будете спать, а я задам вам все необходимые установки. В последнее время я нахожу этот метод очень эффективным. А уж в вашем случае он должен сработать отлично. Кроме того, если вы будете спать, я смогу обчистить ваш бумажник.
        - Что? - спрашиваю я, решив, что ослышался.
        - Шучу, - говорит Зильбер. - Хорошо. Сядьте удобнее. Откиньтесь на спинку. Закройте глаза и слушайте мой голос.
        Да. Его шутка ещё смешнее, чем хороший крематорий. Я закрываю глаза. Синяя пелена пробивается даже сквозь веки. Она щекочет глаза. Я стараюсь её не замечать.
        - Вы совершенно спокойны, - говорит Зильбер. - Вам тепло и уютно.
        Я спокоен. Я совершенно спокоен. Скоро всё закончится, и я снова буду здоров и уверен в себе. Хотя почему «снова»? Когда это я был уверен в себе?
        - Профессор, - вдруг вспоминаю я, - а почему у вас возле входа висит сертификат на имя Иванова Германа Иосифовича?
        - Вам показалось, - отвечает голос Иванова. - Должно быть, запомнили, что раньше висел.
        - Может быть, - соглашаюсь я.
        - Между прочим, - говорит голос, - если уж вы так волнуетесь о деньгах, то я вполне могу вас усыпить, а потом разобрать на органы и продать. Знаете, сколько сейчас стоит хорошая печень?
        - Не знаю, - отвечаю я. - Не надо, пожалуйста…
        - Я учту ваши пожелания, - соглашается голос. Он сейчас где-то вдали. - Расслабьтесь. Вам хорошо. Вы устали, но это приятная усталость. Вы засыпаете. Вы крепко спите. Я начинаю произносить установки на ваше лечение. Вы сильный, здоровый человек. У вас хорошая память. У вас полное сил тело…
        Меня обволакивает темнота. Кажется, я сплю. Мне хочется повернуться на бок, но тело отяжелело и не желает слушаться. Ничего. Вот высплюсь, потом перевернусь.
        Я вижу сон. Да, я точно понимаю, что это сон. Из темноты проступают образы. Это похоже на прозрачный шар, заполненный движущимися картинками. Я погружаюсь в него. Меня окружают знакомые люди и предметы. Как странно. Я словно вижу сразу множество моментов жизни. Они существуют параллельно и не смешиваются между собой.
        Вот из-за угла выходит Паша Краматорский. На нём чёрное пальто. Оно похоже на тот старый плащ, с которым он не расставался в университете. Но пальто очень старое, потёртое и всё в дырах. Да и сам Паша - старый, обрюзгший, небритый. Под глазом синяк.
        - Представляешь, - говорит он, - всё пальто моль изгрызла. Вот ведь паскудная тварь…
        Паша уплывает прочь, влево. Какие-то люди в узкой комнатке общаги суетятся, таская в руках пустые бутылки.
        - А из-под «Пепси» бутылочки тоже выбрасывать? - говорит Жора.
        - Жора, ты идиот! - кричит раскрасневшаяся Надя. - «Пепси» что, запрещено? Винные бутылки в мусоропровод! Сейчас менты придут. Все же видели, что он отсюда прыгнул…
        Они носятся туда-сюда. А. Вот и Паша. На лице растерянная улыбка. Прикладывается к горлышку. Я захожу в комнату, пошатываясь. Надя выплывает справа. Лицо испуганное.
        - Вовка?! - удивляется она. - Ты же… Ты жив?
        - Что-то мне нехорошо, - говорю я.
        - У тебя кровушка на лице, - сообщает Жора, невнятно проступающий на заднем плане.
        - Ты где был? - спрашивает Надя.
        - На улице. Я ничего не помню. Мы много выпили, да? Хочу полежать…
        Комната крутится вокруг меня. Кажется, я оказываюсь на кровати. Стукаюсь головой о металлическую трубку. Кажется, я засыпаю. Успеваю услышать голос Нади:
        - Ребята… Но если он жив, значит…
        Я проваливаюсь глубоко-глубоко. Вокруг бегают дети. Летает мяч. Мяч странный. Чёрный с красными пятнами сложной формы. Да и футбольное поле странное. Чёрное. Обгорелые брёвна. Сломанный обуглившийся забор. Издалека в мою сторону идёт старуха. Глаза добрые, но она делает вид, что сердится. В руках у неё связка огромных ключей.
        - Ты что здесь делаешь? - говорит Агатомея. - Заболеешь же.
        - Бабушка! - кричу я странным тоненьким голоском. - Сказку расскажи!
        - Ну, слушай… - начинает она. - Давным-давно сели мы все на корабль и поплыли в море…
        Я вдруг понимаю, что сижу рядом с ней в тёмном деревянном доме. Она продолжает говорить, но я её не слышу. Я встаю. Двигаюсь к выходу. Там светит солнышко. Мимо двери пролетает бабочка.
        Внезапно старуха преграждает мне путь.
        - Ну, всё, - говорит она. - Регламент.
        Она закрывает дверь, вешая на неё огромный чёрный замок. Она запирает замок на большой ключ, а потом оборачивается ко мне.
        - Разве я не предупреждала? - говорит она. Всё темнеет. Кажется, я уменьшаюсь в размерах. Я один в огромном пустом шаре, заполненном темнотой. Или шар - просто моя голова? Тогда…
        Я открыл глаза. Свет заставил зажмуриться. Всё вокруг было настолько ярким, что я не сразу понял, где нахожусь. Я лежал на спине, в мягкой постели, укрытый тонким ласковым одеялом в белом пододеяльнике, а над собой видел гладкий белый потолок. Белый. Значит, сработало.
        Впрочем, я мог бы это понять и не открывая глаз. В моей голове бесилась, скакала и вертелась толпа разноцветных воспоминаний. Какие-то выглядели тусклыми, какие-то яркими, но все были моими. Ну, или казались, но для меня это не играло существенной роли.
        Смутными были в основном воспоминания детства. Я помнил деревенский дом, словно бы вросший в землю нижними венцами сруба. Помнил пьяного отца, которого пыталась утихомирить мать, когда он пришёл домой злобный, с бешеными, ничего не видящими глазами. Помнил, как от него воняло водкой и ещё чем-то кислым, помнил его удар мне в висок. Помнил, как я плакал тогда. И плакал, когда его забрали в тюрьму, из которой он уже не вышел.
        Чуть лучше, хотя и обрывками, я помнил университет. Помнил лекции по алгебре и матану, экзамены, одногруппников. Помнил пьянки, хотя не был уверен, действительно ли странную девушку из моей группы звали Надей, и рассказывала ли она о своей семье. И уж совсем не был уверен, прыгал ли я из окна. Скорее всего, это было старым сном или моей фантазией, которая от давности наполовину слилась с реальностью. Помнил, как вернулся в свой дом и застал маму разбитой, слабой, с венами, вздувшимися на ногах, ввалившимися щеками и спутанными седыми волосами. Помнил, как тихо и медленно она умирала.
        Намного лучше сохранились воспоминания о том, как я вернулся в Москву, встретился с Жоркой и Пашей, как мы замутили-таки нашу контору, которую, правда, больше использовал Жорка для своих целей. Я помнил Жупанова и его дочку, помнил Элемента. Да, Элемента помнил хорошо, потому что в него вложил кучу идей, времени и, пожалуй, часть души. Ну, и ещё потому, что он часто лез ко мне с философскими разговорами и, признаться, порядком надоел.
        Ещё лучше я помнил текущую работу. Митинги по утрам, длинный список нерешённых проблем, достаточно интересные и сложные задачи, которые требовали от меня постоянного развития. И людей с работы - застенчивого и тихого Сашу, который всё время меня хвалил, даже если я делал полную ерунду, строгую и немного нервную Юлю, эрудированного во всех областях Антона, чудаковатую Любу, которая страдала, кажется, всеми возможными фобиями и непрерывно от них лечилась, а также соблюдала все посты, кодекс чести самурая и фэн-шуй.
        Но самым ярким, что заполняло сейчас мою память, были картинки из нашей жизни с Верой. Наши лёгкие ссоры и нежные примирения, наши споры об уместности использования гекзаметра в романтической поэзии, об истинном смысле сцен из «Улисса» и о справедливости утверждений Ротбарда, что частная собственность - это естественное и неотъемлемое свойство человеческой природы. Я помнил бурные ночи, когда мы вновь и вновь решали заняться любовью, хотя уже и не было сил. Помнил прогулки по центру Москвы, где каждый успел найти для себя что-то родное и делился этим с другим. Помнил, как ухаживали мы друг за другом во время болезней. Помнил, как первый раз увидел нечто живое внутри Веры на УЗИ.
        Ещё я много чего помнил. «Пой, о богиня, про гнев Ахиллеса, Пелеева сына, гибельный гнев, причинивший ахейцам страданья без счёта». Похоже, я помнил наизусть «Илиаду», «Одиссею» и «Энеиду» на нескольких языках. Фраза насчёт гнева, кстати, вызывала у меня некие неясные ассоциации, которые я пока не мог превратить в мысль.
        Я повернулся на бок. Вера лежала рядом, лицом ко мне, с полуоткрытым ртом, и, кажется, спала. Я был поражён тем, какая у неё бледная, нежная кожа. Практически белая. Губы оказались бледно-розовыми, а глаз - серым…
        - Ты что, не спишь? - сказала Вера, глядя на меня одним сонным глазом.
        - Нет, - ответил я.
        - Ну, и как ты?
        - Отлично, - сказал я. - Так вот ты какого цвета…
        Вера закрывает глаз и улыбается.
        - И что, вспомнил что-нибудь?
        - Я вспомнил всё.
        Я хотел спросить её о чём-то, но вдруг осознал, что, на самом-то деле, в моей картине мира остался один существенный изъян.
        - Слушай, - сказал я озадаченно, - а как я здесь оказался?
        - Пришёл, - сказала Вера. Похоже, она окончательно проснулась, потому что потянулась, открыла глаза и присела. - Пришёл очень поздно вчера вечером, весь день на телефон не отвечал. Пришёл и брякнулся спать. Спрашивать пыталась тебя, где был, и как результаты твоего похода к психологу, но ты нёс какую-то невменяемую чушь. Я даже решила, что ты пьян, но вроде не пахло.
        - Да не пил я, - сказал я неуверенно. - Хотя не знаю точно. А что за чушь?
        - Какая чушь?
        - Ну, что за чушь я нёс?
        - Я не помню. Про парадоксальные миры и какую-то проблему Иванова-Зильбера. Очень трудно было понять. Ты бессвязно говорил.
        - Странно, - сказал я. - Я пришёл к нему утром. Сеанс длился максимум час.
        - Ты, кстати, визитку этого психолога на столе оставил, - сказала Вера. - Я по тому телефону тоже пробовала звонить. Какая-то тётка говорила мне, что это приёмная комиссия.
        - Приёмная комиссия? - я пытался понять, что это означало, и не мог.
        - Да ты не волнуйся так, - сказала Вера. - Я, собственно, хотела попросить тебя вынести оставшийся мусор, а тебя всё не было. В конце концов вынесла сама.
        Я огляделся. В комнате царил образцовый порядок. Она была практически пустой, не считая верёвок с подвесными шкафами и одной книжной полки в углу.
        - Ты молодец, - сказал я. - Но тебе же нельзя напрягаться.
        - Там всё не тяжёлое было, - сказала Вера. - И я за несколько раз.
        Я смотрел на неё и понимал, что, в общем-то, мне не очень хочется сейчас анализировать прошлое. Можно было склеивать кусочки, искать противоречия, но те воспоминания, которые были для меня по-настоящему ценными, были связаны с Верой. И она сидела рядом со мной, свежая, отдохнувшая. Волосы начали немного отрастать.
        - Тебе пойдёт каре, - сказал я почему-то.
        Вера усмехнулась.
        - А ты помнишь, как мы с тобой в кино ходили? Я тогда платье надела и стала похожа на трансвестита.
        - Помню, - я пожал плечами. - Мне понравилось.
        - Ну, значит, тебе нравятся трансвеститы, - сказала Вера.
        - Только один, - я поцеловал её. Она ответила.
        Я стащил с неё майку.
        - А тебе можно? - вдруг забеспокоился я, заметив едва заметную выпуклость живота.
        - Да можно, конечно, - ответила Вера.
        Я обнял её, поцеловал в шею. Она откинулась на подушку.
        - Странная из меня получится мама, - сказала она.
        - Лучшая на свете, - сказал я. - Сильная и красивая.
        - Как Аполлон, - улыбнулась она.
        - Аполлону до тебя как до Луны, - сказал я и в доказательство поцеловал её грудь.
        Мы предавались приятному занятию довольно долго, но, в конце концов, Вера сказала, что жутко хочет есть.
        - Кстати, - вспомнила она. - Поскольку ты вчера где-то шлялся, я взяла на себя смелость самой выбрать плиту и микроволновку.
        - Ну, и прекрасно, - сказал я. - Мне не пришлось голову ломать. Не очень-то я в них разбираюсь.
        Вера отправилась на кухню. Я встал с постели, натянул джинсы, которые валялись на стоящей рядом табуретке, и прошёлся по комнате. На полке заметил корешок книги, на котором было написано «В.Кашкин. Зен де Зен, гроза морей». Взял в руки, полистал. Всё-таки удивительно, что я закончил эту книгу. Ещё более невероятно, что первое же издательство, куда я послал рукопись, согласилось её издать. Мне казалось, такого вообще не бывает.
        Последняя страница заканчивалась следующим фрагментом:
        «Зен плакал, прижимая к груди сломанную руку. Он размазывал по лицу чёрную гарь и спрашивал:
        - Элемент, но что же мне делать дальше? Я же совсем один, я ранен и не вижу ни в чём никакого смысла…
        Из смятой и обугленной бочки донёсся скрежет, затем бочка развалилась на куски, и из неё показался Элемент. Зен видел его впервые, и поэтому затрясся от страха. Элемент был огромен, лохмат и многорук. Глаза его горели красным огнём, а внутри тела постоянно что-то жужжало.
        - Я не могу сказать тебе, что делать дальше, - сказал Элемент. - Потому что это твоя жизнь. И смысл этой жизни придаёшь ты сам. Но я готов помочь тебе совершить твоё новое путешествие, потому что у меня больше нет желания здесь оставаться. Итак, мой неистребимый друг, советую тебе найти дощечку и привязать её крепко к повреждённой руке, чтобы кость могла срастись. А потом, если позволишь, я возьму тебя на руки, и мы отправимся туда, где мы ещё можем пригодиться. В лучший мир.
        - А он существует? - спросил Зен, вытирая слёзы.
        - Это зависит от нас, - ответил Элемент.
        - Но ты ведь не хотел никуда идти, - возразил Зен, вспоминая о том, как Элемент собирался остаток жизни провести в бочке, при этом двигаясь в нужном ему направлении. Кажется, так он говорил.
        - Наш путь будет именно таким, какой мне нужен, - произнёс Элемент. - Неторопливым и бесконечным».
        Я хмыкнул.
        - Да, - сказала Вера, стоящая в дверном проёме, - мне тоже конец показался странным. Но автору видней. Пошли есть.
        Я вернул книгу на место и последовал за Верой на кухню. На столе стояли две тарелки с макаронами и куриными сердечками.
        - Экономишь? - улыбнулся я.
        - Нет, - ответила Вера. - Просто мне они нравятся. И ценой, кстати, тоже.
        Мы начали есть.
        - Как его назовём? - спросил я, кивнув в сторону Вериного живота.
        - Не знаю, - ответила Вера. - А какие есть варианты?
        - Может, Евгений? - предложил я.
        Вера поморщилась.
        - Владимир?
        - Ты же Владимир, - напомнила Вера. - Фигня полная получится.
        - Сергей? - не сдавался я.
        - Как-то слишком банально.
        - Ну, тогда Сосипатр.
        Вера рассмеялась.
        - Хорошо, что не Каллистрат, - сказала она. - У нас ещё есть время подумать.
        Сердечки и правда были вкусными, так что умял я их быстро.
        - Ты всё? - спросила Вера.
        - Ага.
        - У меня к тебе просьба. От художеств Чухи осталась ещё одна деталь.
        - Где?
        - В кладовке. В коридоре кладовка, а в ней во всю площадь прибита огромная фанерина, на которой нарисована какая-то готическая хрень. Можешь отодрать и выбросить?
        - Могу.
        - Я бы и сама могла, - словно извиняясь, сказала Вера, - но что-то не нашла твою монтировку. А прибито крепко. Можно было бы оставить, всё равно за вещами не видно будет, но дело в том, что за этой фанериной ещё много полезного пространства. Половину кладовки он зачем-то отгородил.
        - Хм. Ну, посмотрим.
        Я встал из-за стола, вымыл руки и отправился в комнату. Осмотрел коробки, оставшиеся неразобранными. Отыскал среди них коробку с буками «ИХ». Вскрыл, извлёк монтировку и, на всякий случай, молоток. Затем прошёл в коридор и открыл дверь в кладовку.
        Рисунок на фанерине изображал умирающего старика, окружённого призраками и черепами. На старике был надет старинный сюртук, а на шее повязан бант. Старик протягивал руку вверх, словно хотел на что-то указать. На мой взгляд, особой художественной ценности рисунок не представлял, хотя, наверно, по нему можно было поставить Чухе какой-то диагноз.
        Я отыскал наибольшую щель в периметре листа и вставил в неё монтировку. Надавил. Лист треснул. Ломать - это всегда здорово. А теперь я находился явно на подъёме. В мышцах играла молодецкая сила, настроение было лучше некуда. Хруст, несколько умелых движений - и обломки фанеры полетели на пол. За листом открылась небольшая тёмная ниша, из которой пахнуло затхлым воздухом. Я содрал монтировкой клочки паутины и извлёк из ниши стоящий там предмет, который в первую секунду принял за гитару.
        Инструмент оказался, в общем, целым, только отсутствовали струны, а корпус был грубо, неровно покрашен масляной краской в ярко-жёлтый цвет. Я понял, что это большая скрипка. Больше, чем альт. Меньше, чем контрабас.
        Я держал её в руках и осознавал постепенно, что это означает. Кусочки головоломки, которую строило моё подсознание последние несколько месяцев, вдруг разом сложились в одну логичную и законченную картину. И передо мной открывалась истина в виде пугающей чёрной бездны. Огромной, зияющей, жуткой, застилающей собой будущее.
        - Ага, справился! - воскликнула подошедшая Вера. - Молодец…
        Она заметила выражение моего лица.
        - Что-то случилось? - спросила она дрожащим голосом.
        Я обнял её, прижал к себе, поцеловал в волосы. Она чуть отодвинулась, заглянула мне в глаза.
        - Ты что, плачешь? - спросила Вера.
        Я постарался улыбнуться. Погладил её по животу. Из моих глаз и вправду лились слёзы, которые я никак не мог остановить, но я не хотел объяснять причину, поэтому просто сказал:
        - Ничего. Всё будет хорошо. Всё будет хорошо. Всё будет хорошо.
        Москва-Мытищи-Скафидия
        2014-2015

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к