Библиотека / Фантастика / Русские Авторы / AUАБВГ / Бурцев Виктор / Зеркало Иблиса : " №01 Пленных Не Брать " - читать онлайн

Сохранить .
ВИКТОР БУРЦЕВ
        ПЛЕННЫХ НЕ БРАТЬ!
        
        
        Недалекое будущее. Россия, раздираемая нищетой и внутренними конфликтами, обменявшаяся тактическими ядерными ударами с Украиной и ввязавшаяся в катастрофическую войну с Грузией. Бывший танкист Валерий Птахин, который оказывается замешан в загадочной военной миссии на нейтральной территории.
        Недалекое прошлое. Советский Союз, войска которого незадолго до начала Великой Отечественной войны вторгаются в Финляндию. Полковой комиссар Станислав Воскобойников, направленный командованием в загадочную военную миссию в глубине финской территории.
        Прошлое и будущее не пересекаются. Но рано или поздно две секретные миссии сольются в одну. Птахину и Воскобойникову придется принять участие в невидимой магической войне, ведущейся уже не первую тысячу лет.
        
        
        Порой наступишь ненароком на лягушку, вздрогнешь от омерзения: какая гадость! - но только и всего. Куда ужасней прикоснуться, хотя бы слегка, к телу человека: сей же миг растрескаются и разлетятся мелкими чешуйками, как слюда под ударом молотка, пальцы, и долго еще будет судорожно сокращаться желудок - так мучительно трепещет на деревянном настиле палубы сердце выпотрошенной акулы. Столь отвратительны друг другу люди! Прав ли я? Возможно, что и нет, хотя скорее всего да.
        Лотреамон. «Песни Мальдорора»
        
        ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
        ДОРОГОЙ КАРЛ ДВЕНАДЦАТЫЙ...
        
        С прискорбием сообщаем, что ваши услуги в качестве гражданина больше не требуются.
        Майкл Мур. «Глупые белые люди»
        
        - Сколько просишь? - спросил цыган, задумчиво глядя на электробритву.
        - Неплохо бы тысяч пятьсот... - заискивающе сказал я, внутренне себя растаптывая
        Цыган хехекнул, почесал под левой мышкой и пошел прочь. Я догнал его и ухватил за скользкое пиджачное плечо. От него воняло чесноком, дерьмом и куревом.
        - Ну что я с ней делать стану? - рассудительно поинтересовался цыган, не оборачиваясь. - В задницу вставлять?
        - А хотя бы, - зло ответил я. - Никогда не поверю, что не придумаешь. Продашь небось втридорога. Ты смотри, рома, бритва-то японская, «Панасоник»!
        Цыган повернулся, хитро посмотрел на меня и ловким движением извлек из кармана мятую сотню.
        - Всё равно никто не купит, понял? Ну, еще полтинник добавлю.
        И он ушел с моей бритвой в уродливой, бесформенной сумке из синего брезента, а я остался стоять посреди рынка, тиская в кулаке сто пятьдесят тысяч. Главное, что сволочь цыган был стопроцентно прав. При нынешней подаче электричества все брились безопасками. Вот если бы пакетик «Бика» заиметь... Небось за те же пол-лимона свободно бы продал. Только хрен бы я продавал, себе бы оставил.
        Но это всё ерунда. Пойду хоть пожру по-человечески, раз уж провернул такое дельце.
        И я пошел в столовую. Столовая помещалась в аккурат за углом, возле большого здания с надписью крупными буквами «бомбоубежище» на облупленной стене. Возле входа сидели нищие - от древних старух с иконами до безногого парня лет двадцати трех в драной камуфляжной куртке, с медалью за украинскую кампанию. Я бы дал ему штук пять, но мелочи не было. Да и медаль могла быть куплена тут же, на рынке, а ноги, типа, поездом отрезало по пьянке, уснул на рельсах. Или отморозил опять же по пьяному делу.
        Зал по обыкновению кишел разномастным народом - многие продолжали здесь начатые на рынке торговые операции, другие просто ели, третьи грелись и смотрели, что бы такое стибрить. Отдельной компанией у стены жались раковые больные и спидоносцы - их по привычке избегали, хотя рак-то не заразен... Их, по идее, кормили по каким-то особым талонам, но никто этих талонов не видал, а жрали раковые ту же бурду, что и все. Я осмотрелся: в правом дальнем углу вроде бы было поспокойнее и даже просматривались свободные места за сколоченным из горбылей и ДСП столом.
        Пока я тискался туда, мне три раза пытались продать «настоящую кристалловскую водку», а какой-то хмырь откровенно попробовал влезть в карман, за что я наступил ему на ногу. Поскольку хмырь был в шлепанцах, а я - в армейских ботинках с подковками, это произвело достойный эффект.
        За столом обнаружился один дальний знакомый - парень по кличке Дрозд, вроде бы рабочий с гидропонных установок, хлебавший мутный рыбный суп, сваренный из поставляемой хитрыми японцами муки. По слухам, раньше они пускали эту муку на удобрения, а теперь везут к нам в качестве компенсации за острова и Сахалин. Видал я ту муку - желтая, вонючая.
        - Здоров, Валерик, - сказал Дрозд, шлепая рукой по занозистой доске, изображающей лавку. - Жрать пришел?
        - Кушать... Ты место мне подержи, я пойду возьму чего. Что там у них есть?
        - А что всегда. Суп японский, пюре и капуста квашеная.
        Меню столовой разнообразием не отличалось, иногда вместо пюре была тушеная капуста, а вместо квашеной - сырая. Летом давали яблочный компот, но сейчас, в мае, о компоте и речи не могло идти. По крайней мере в этой столовой.
        Вообще-то с моими полутора сотнями я мог побить ноги в более приличное заведение, но стоило ли? Рассуждая так, я взял чуть теплую миску с супом, тарелку с размазанным по ней пюре из картофельного порошка, серую в черных точечках капусту брать не стал, прижал локтем к боку кусок хлеба и вернулся на свое место. Дрозд исправно стерег его.
        - Может, махнем по граммулечке? - предложил он. - У меня получка завтра, а я дома в пальто старом заначку нашел, уж не знаю, когда ее туда и сунул... Нажрался, видно, вот и спрятал.
        - Махануть можно, а не подохнем? Сам знаешь, что тут продают, - засомневался я, погружая ложку в суп.
        - Есть надежный дядька, сейчас метнусь к нему и принесу.
        Дрозд поднялся и ввинтился в толпу. На освободившееся место тут же наловчилась сесть костлявая тетка с двумя тарелками капусты, но я цыкнул на нее, и тетка, негодуя, исчезла. Впрочем, Дрозд вернулся быстро и водрузил на стол поллитровку с розоватой жидкостью. На бутылке виднелись следы наклейки: «Зубровка».
        - Не ослепнем? Розовая, сволочь, - заметил я. - А если метиловый?
        - Херня. Я пил много раз, не ослеп. Дядька ее из какой-то химии гонит, но очищает. Бывший главный инженер с полимерного, даже, кажется, доктор наук. Пахнет, что характерно, малиной.
        - Тогда давай.
        Мы приложились прямо из горла, и я отметил про себя, что дядька и впрямь знает в выпивке толк. По крайней мере помереть не придется. Доктор наук, как-никак. И малиной пахло.
        После третьего прикладывания в голове появилось приятное кружение. Я пихал в себя холодное пюре, а Дрозд, у которого закуска кончилась, дымил самокруткой из корейского эрзац-табака. Снаружи пошел дождь, и на стол крупно закапало с потолка.
        - Ну что? - спросил он. - Не работаешь сегодня?
        - Я уже третий день не работаю. Закрыли нас, - поведал я. - Бритву сегодня продал цыгану, хорошая была бритва, «Панасоник».
        - Хрен с ней, всё равно света нету, - махнул рукой Дрозд. Его хищное продолговатое лицо внезапно озарилось, и он воскликнул: - Слушай, а пойдем это самое?
        - Чего?
        - Ну, к девкам пойдем. Перепихнемся!
        Его сосед слева оторвался от разрушения и поглощения капустных бастионов и с интересом посмотрел на нас.
        - Ты, мужик, лопай. Я не тебя пихаться зову, - грубо сказал ему Дрозд и продолжал: - Перепихнемся, водочки попьем, может, пожрать даже чего спроворим у девок. У меня кое-что осталось, и бритву твою проссым за всю мазуту. Или тебе деньги на что другое нужны?
        Я подумал, машинально выскребая тарелку. Допустим, приберегу я эти бабки. Проем через неделю при самой жесткой экономии. И что с того? А тут и девки, и выпивка, и жратва... Ну, жратва, конечно, под вопросом, но вариант интересный. Ни на что мне эти паршивые деньги не нужны, коза им хозяин, решил я и спросил:
        - А где девки живут?
        - А у вокзала, - блестя глазками, сказал Дрозд. - Где Путину памятник. Там общежитие раньше было, а как потом фабрика швейная сгорела, так они жить и остались. С ОМОНом пробовали выгонять, так бабам-то что, чего надо наружу выставил - вот и весь ОМОН... Плюнули на них, так и живут. Я на той неделе познакомился. Только надо водки купить и закуски чуть-чуть для начала, а там у них самих еще найдется. А то не пустят.
        - Бери у своего доктора еще пузырь, а насчет закуски разберемся, - скомандовал я и сунул недоеденный хлеб в карман.
        Дрозд обрадовано поскакал за выпивкой, а я пошел наружу.
        Дождь все еще шел - слабенький и тепленький. Видно, скоро погода на поправку пойдет... Напротив, у покосившегося забора, степенный и благообразный мужик в дерматиновом плаще кормил сеном лошадь. Лошадь, запряженная в очень приличного вида, зеленую телегу, косилась на меня умным черным глазом и вкусно хрумкала. Сельский, наверно, мужик, из зажиточных - вон, и телега у него какая, и кобыла вроде не сдыхает, и ног у нее сколько природой положено...
        Через тучки неожиданно ударило солнышко, и мир - включая меня самого, правильную лошадь, зеленую телегу и степенного мужика - показался мне на редкость милым и добрым. Наверное, докторова выпивка заработала на полную мощность.
        - Отец, у тебя курить не найдется? - совсем растаял я, обращаясь к мужику. У таких махра всегда имеется, самосад.
        Мужик сунул лошади еще пук сена и вычурно спросил:
        - А х... не хочешь ли?
        - Экий ты, отец, серьезный, - удивился я. - Пожалел божьему человеку папироску.
        - Этаких божьих людей полезно на деревьях за ноги вешать, - ответствовал мужик, после чего повернулся ко мне дерматиновой спиной, ясно давая понять, что разговор окончен.
        Я хотел уже объяснить этому долбаному фермеру, что ему следует и чего не следует позволять себе в городской черте, но кто-то потряс меня за рукав. Это был лучезарный Дрозд.
        - Ну, пойдем, что ли?
        
        - Ты чего, хотел мужику звезды дать?
        - Опомнился, - буркнул я.
        Мы топали по расползшемуся асфальтовому тротуару вниз по улице Героя России Кадырова. Когда я совсем маленькой соплей тут бегал и в окна женской бани кварталом ниже подсматривал, улица называлась не то Космонавтов, не то Полярников, сейчас уже не помню... И те и другие теперь на хрен никому не нужны.
        - А что я? Я подошел, ничего не заметил... Может, вернемся? Отхерачим мужика, полезное что заберем,
        - Свалил уже небось мужик. Да и правильно, что не сунулись: у крестов этих чего только под сеном не запасено. Из автомата полоснул бы, и вся звезда.
        Мимо проезжали редкие автомобили, в основном ведомственные. В облезлых, допотопных «Жигулях» скучал милиционер, который вроде должен был следить за движением, но в связи с почти полным отсутствием такового не знал, чем заняться, и потому пристал к нам.
        - Ну-ка стоять, - сказал он, с кряхтеньем вылезши из машины. - Куда идете?
        - Гуляем, - ответил Дрозд.
        - Пьяные?
        - Ага. В отделение заберешь? В вытрезвитель, может быть?
        - Нужны больно... Тихо себя ведите.
        Милиционер попался старенький и унылый, прекрасно понимал, что ничего с нами не сделает и попросту не справится, даже если мы начнем вести себя не тихо, а громко, но привык за годы службы соблюдать приличия и призывать к этому других.
        - Хорошо, товарищ старший лейтенант, - сказал я. - Можно нам идти?
        - Идите.
        - Надо было ему по башке дать, - возбужденно бормотал Дрозд. - И машину на хрен забрать. И пестик.
        - Так он тебе с пестиком и ходит... В кобуре, небось, гондон, пожрать да от жены заначка. Стоит дядька нормальный, отрабатывает свои копейки, и ладно. Старенький опять же.
        - А зачем такому гондон? - усомнился Дрозд.
        - Надувать и хлопать...
        Мы свернули за угол. Посреди чахлых кустиков барбариса, посаженных кольцом, стоял памятник Путину. Бронзовый, он являл бывшего Президента России с книгою в левой руке, мудро глядящего вдаль. Вторая рука, правая, по-наполеоновски покоилась за бортом пиджака. Судя по количеству голубиного дерьма, в последний раз Путина чистили недели три назад.
        - Его ж, кажется, взорвали, - сказал я сам себе.
        - Не, это возле завода холодильников взорвали, а этот стоит, - уточнил Дрозд. - Мы вот закуски не купили...
        - Вон ара ходит, у него купим. Не в магазине же ливерку тухлую брать... А в коммерческом дороже выйдет.
        Ара в кашемировом пальто действительно ходил неподалеку от памятника и делал вид, что любуется окрестностями. Признаться, идея хреновая: останки заборов, какие-то скрученные железяки и кучи битого кирпича - на что любоваться-то? Но место бойкое, в торговой сметке аре не откажешь. Тут же бабки торговали семечками, пирожками хрен знает с чем и всяким хламом, разложенным на пустых ящиках.
        - Эй, пожрать есть? - спросил я, подходя.
        - Ест пожрат, ест випит, - солидно сказал ара. - Чито нада?
        - Пожрать. В смысле, закусить. К дамам идем в гости, понял?
        - К билят идем? Тада нада канпет, колбас.
        - Ты давай воду не мути, - встрял Дрозд, - мы не Пугачеву трахать идем. Канпет на хрен... Сказано тебе - закусить.
        - Пугачева старий, зачем Пугачева трахат? - удивился ара. - Надо сапсем молодой билят трахат.
        - Давай не звезди, - поторопил Дрозд.
        Ара пожал плечами и помахал кому-то невидимому рукой. Тут же со стороны почти дочиста вырубленного на дрова парка появился второй ара, с натугой тащивший чемодан. Он взгромоздил его на чудом уцелевшую скамейку и открыл.
        Давненько я не видел столько еды в одном месте. Нет, конечно, чан концентратного пюре или бочка квашеной капусты не в счет. Много, но не то. Здесь были паштеты, шоколадки, колбасы, какие-то копчености, печенье, консервы и даже шампанское.
        - Купи шампан, - предложил первый ара. - Билят очен любит шампан.
        - Сам ты билят, - сказал нервный Дрозд. - Давай вон колбасу... подешевле которая. И консерву попроще.
        Я сложил колбасу и две банки килек в томате в пластиковый пакет «Кэмел», подаренный арой от щедрот.
        - Сто двадцать тисач, - сказал ара, что-то подсчитав в своей черной голове.
        - Ну ты даешь, бля! - поразился Дрозд. - Колбасы кусок и килек две банки - сто двадцать тонн? Охренел! Добавь хоть шоколадку, что ли!
        - Дай иму шакалат, - буркнул второй ара, молчавший до сих пор.
        - Харашо. На тибе шакалат.
        Ара порылся в чемодане, нашел пару самых невзрачных китайских соевых батончиков и отдал Дрозду. Я рассчитался и прикинул, что осталось еще тысяч двадцать. Ну, не так и плохо. Что там, интересно, за девки у Дрозда?
        - Что там у тебя, Дрозд, за девки? - спросил я.
        Мы вошли в страшного вида закопченную арку и оказались во дворе общежития. Двор был пуст, только в углу дико ржавел кузов «Москвича».
        - Симпатичные вроде. Я их ночью видал, темно было.
        - Ну ты и сволочь, - беззлобно сказал я. - Небось, старухи какие, хуже той Пугачевой... Ладно, один хрен, всё уже купили. Не возвращаться же.
        На лестнице царил вонючий полумрак. Несомненно, всё население общежития активно использовало ее в качестве отхожего места, а также как дом свиданий - там и сям всё безбожно обгажено, валялись оприходованные презервативы из гуманитарной помощи. На площадке между вторым и третьим этажами маялся здоровенный малый в фуфайке. Он было дернулся к нам, явно не цветы дарить собирался, но я предупредил:
        - Стой, сволочь, а то урою!
        Сволочи перспектива быть урытым показалась неприглядной, и он отступил в угол. Не исключено, что он просто стрелял курить, но курить ему всё равно бы не дали. Надо бы про него не забывать, а то дружков потом приведет, придется махаться. А не хочется. Хотя, с другой стороны...
        Длинный коридор пятого этажа освещался единственной лампой дневного света, которая казалась здесь маленьким чудом. Дрозд нашел «третью секцию, комнату триста двенадцать» и забарабанил в дверь.
        - Кто там? - пискнули изнутри. Видно, страшновато здесь жить.
        - Лешка. Ну, Дрозд! Мы с вами на той неделе познакомились!
        Дверь приоткрылась, потом открылась окончательно, и хрупкое создание в застиранном махровом халате сказало:
        - Ой, мальчики! Лешка! А мы тут картошку жарим!
        В комнате и впрямь стоял вкусный запах жареной картошки. Притом даже, кажется, с луком. Комнатка была ничего себе, для троих - а девок оказалось именно столько - даже просторная. Особой роскоши не наблюдалось, зато имелось радио, керосинка и даже коврики на стенах над кроватями.
        - Марина, Таня, Наташа, - представил мне девок Дрозд. Марина открывала нам дверь - года двадцать два, маленькая и тощенькая, рыжая. Таня - крупная брюнетка в спортивном китайском костюме ядовито-синего цвета, на год постарше. Наташа - стриженая и обесцвеченная, с плоской грудью под вязаной кофтой и несколько длинноватым носом. В общем, вполне приличные девки. Как говорил один мой знакомый, покойничек, «ничего и в поле много». Черт знает как это расшифровать, но я для себя считал афоризм чем-то вроде «в поле и жук - мясо».
        - А это Валерик, мой большой друг, - сообщил тем временем Дрозд. - Очень рекомендую. Опасный человек. Работает, кстати, в охране гуманитарки.
        «Работал», - подумал я. Громкое слово «гуманитарка»... Презервативы, противозачаточные таблетки, заношенное тряпье, просроченное сухое молоко, не сортовой рис, списанные консервы из натовских запасов. Мука японская, малопонятные лекарства, мясо глубокой заморозки сорокалетнего возраста. Большой беды оттого, что мой пункт номер шесть прикрыли, для народа не будет. Я, правда, потерял бабки и место, ну и хрен с ними. Всё равно не удержался бы и набил морду мистеру Хепнеру, очкастому румяному немчику, моему начальнику. Он-то, кстати, и подарил мне электробритву. На день рождения. И весьма сожалел, паскуда, что не может предоставить мне новое место работы.
        - Ой, у вас, наверно, столько вкусного! - восхитилась Таня.
        - А вот, держите! - И Дрозд молодецки принялся выкладывать на стол колбасу, консервы и шоколадки, а в довершение ко всему бухнул две бутылки с розовой жидкостью «от доктора».
        - Какая прелесть! Вот здорово! - наперебой зачирикали девки.
        Мы поставили стол между двух кроватей, вскрыли кильки, порезали колбасу и хлеб, а девчонки тем временем дожарили свою картошку. Шоколадки девки с нашего молчаливого согласия разделили каждую на три части и с повизгиванием съели. Дрозд разлил «докторовку» по пластиковым стаканчикам и сказал древний, как мир, тост:
        - За знакомство!
        И началось...
        
        Я проснулся на полу. Собственно, ни в каком другом месте я проснуться и не мог - вчера мы поснимали с панцирно-сетчатых кроватей одеяла, матрасы и подушки и устроили на полу огромный сексодром. Детали гульбы я не помнил, да и ни к чему их было вспоминать. Сначала, естественно, всё было традиционно - под тосты уничтожили первую бутылку. Что-то эта сволочь доктор туда добавляет, ну не может простое бухло так вставлять... Гадом буду. Недаром малиной пахнет. Тем не менее эти события в моей памяти остались свежи.
        Как приканчивали вторую, я помнил уже смутно. Сначала вроде анекдоты рассказывали. Я это делать не умею, но и то рассказал один, теперь уже не помню даже, какой и про что. Вроде был смешной, ага. Дрозд хохотал, девки делали круглые глаза и взвизгивали. На мне повисли Наташа и Марина, а Дрозд тискался на своей кровати с Таней. После второй девчонки поскребли по сусекам и выставили бутылку чего-то мутно-серого, но нам уже было всё равно. Тут-то и потащили матрасы на пол... Помню, пели с Дроздом «Броня крепка!», пользуя при этом Марину с двух сторон, в то время как Таня и Наташа лизались поодаль. Как выяснилось, оба мы служили во времена хохляцкого конфликта в танковых, и даже вместе бились под Черниговом, и вместе успели оттуда свалить до того, как там рванули тактические ядерные... А я и не знал, подумать только. В Грузию Дрозд уже не попал - демобилизовали после контузии, а я влетел. Но это уже другой разговор.
        Я попытался перевернуться, что оказалось делом сложным, ибо у меня на животе покоилась голова Наташи, а на правом плече - Марины. Рядом дрых Дрозд с открытым ртом, а его Таня откатилась куда-то в сторону. Излишне говорить, что все были голые, как северные скалы. Осторожно стряхнув с себя девок, я посмотрел в окно. Светло. Или еще вчера, или уже сегодня, но уж не ночь ни в коем случае. Наверное, сегодня. В голове тарахтели маленькие барабанчики, и я почему-то с ужасом подумал, что зря не взял с собой гуманитарные гондоны. Ведь вчера кого-то даже в задницу поимел... Хорошо бы хоть не Дрозда, хе-хе.
        Нахватаюсь ведь заразы и подохну.
        А и хрен с ним.
        Я встал и принялся скакать на одной ноге между тел, надевая штаны. Разбуженный моими прыжками Дрозд - морда опухшая, всё хозяйство набок, изо рта слюни натекли - открыл один глаз и спросил:
        - Что, утро уже?
        - Давно.
        - Фак твою муттер, мне ж на работу пора... - С этими словами он повернулся на правый бок, уткнувшись лицом в массивную грудь Тани, и немелодично захрапел.
        Мне захотелось пнуть его в волосатую худую задницу, но я сдержался и пошел умываться.
        Совмещенный санузел когда-то содержал в себе такие достижения прогресса, как унитаз и душ, но теперь они не работали. А то как же. Я поплескал в лицо холодной водой из ведра, отметил, что кто-то наблевал на пол, может, и я сам, с кем не случается, и вернулся в комнату.
        - Доброе утро, маленький! - сказала хриплым голосом Наташа. Она сидела на кровати, прямо на голой панцирной сетке, и пила из носика заварочного чайника. - Хочешь?
        - А что там у вас? - осведомился я.
        - Липовый цвет.
        Я хлебнул липовой заварки и поискал глазами, что бы такое съесть. Безрезультатно. В сковородке из-под жареной картошки валялся носок. Не мой, у меня не такие драные.
        - Курить хочешь? - спросила Наташа.
        - А есть?
        - Вот. - Она протянула папиросу. Я сунул ее в рот и щелкнул одноразовой зажигалкой - всё из той же гуманитарки.
        - Слушай, мне работа нужна, - сказала она, дождавшись, пока я затопчу бычок в консервную банку.
        - А я-то что? Девочка, меня недавно выперли. Закрыли мою гуманитарку. Я сам безработный, как крыса.
        - А Леша сказал...
        - Леша несет сам не зная что. Для понта. Так что извини
        Она заплакала. Вроде бы нужно было ее как-то утешить, но у меня рука не поднималась. Так она и сидела голым задом на панцирной сетке и плакала, утираясь ладошкой. Хренотень всё это, спьяну. Бабе проще, баба известно чем заработает столько, что за год не проешь. Мужикам труднее.
        Я побродил по комнате без особенной цели и решил, что пора сваливать. Попробовал растолкать Дрозда, но тот вполголоса послал меня, назвав почему-то Коляном, и я понял, что сегодня Дрозд на работу не придет. Выгонят ведь дебила, подумал я, но оделся и тихонько ушел, притворив за собой дверь. Наташа так и плакала на кровати, когда я уходил...
        Внизу, у самого выхода из подъезда, толпились местные числом шестеро. Один, кажется, тот, что вчера на площадке маячил. Ждут ведь, падлы. И понять их можно: что еще делать, работать негде, а тут хоть развлечение.
        - Здоров, земеля, - сказал один, самый хлипкий. Старый прием, детский: сначала до тебя докапывается сопля, ты ему даешь подзатыльник, а большие ребята идут за него заступаться. И правильно, не трожь маленьких.
        - И ты здоров, земеля, - в унисон ответил я.
        - Чего к нашим девкам ходишь? Со вчера ждем. Цени интеллигентное обращение - дождались, пока от девок уйдешь.
        - Мы тебя знаем, ты на Роторном живешь, - сказал второй.
        Это уже хуже. Ладно, приходите, ребята, на Роторный, там разберемся.
        - И что? Что у вас девки, купленные? Или важные детали от них отвалятся?
        - А хоть бы и так. Некрасиво. Хотя бы бутылку выставил, мы ж культурно, всё понимаем. Девок-то нам не жалко.
        Люблю культурный разговор, но вот эти морды не просто так здесь стоят. У меня в кармане есть какая-то мелочь, на бутылку им, может, и хватит... Хотя ни хрена.
        - Ни хрена, ребята, - сказал я, прислоняясь спиной к стене. - Приходите к нам на Роторный, и мы вас не тронем. И девки у нас есть.
        - Не хочет земеля с нами разговаривать, - заключил хлипкий.
        Очевидно, это было сигналом к действию, потому что остальные стали подтягиваться ко мне. Чтобы не терять зря времени, я приложил хорошенько хлипкому и еще какому-то уродцу в солнцезащитных очках. Четверо остальных попытались взять меня в коробочку, но я не отрывался от стенки, чем весьма осложнил их задачу. Бойцы они оказались липовые и в основном мешали друг другу. Один, на свою беду, вытащил нож, но я его выбил, успел подхватить и хищно завертел лезвием в воздухе. Так я оттуда и вышел - пятясь и отмахиваясь ножом. Урла за мной не последовала - ссали против ножа. Дети, ой дети!
        Возле памятника ходил давешний ара. Он, кажется, узнал меня и приветливо заулыбался.
        - Эй, ара! - сказал я. - Курить продашь?
        - Курит продам. Какой табе курит, папырос, сигарет?
        - Сигарет. «Мальборо».
        - Ай, дорогой сигарет!
        Ара полез во внутренний карман пальто. Я здраво рассудил, что сигарет и впрямь дорогой, не стал рассусоливать и двинул ему в челюсть, а потом добавил ногой, когда он уже валялся на асфальте. Чемодана при нем не случилось, но вот из карманов я выгреб довольно много денег и несколько пачек разных сигарет, презервативов и жвачки.
        Ара хрюкал, булькал кровью, ворочался, но встать не пытался и за ноги не хватал, видать, получал уже горячего. От парка ко мне бежали двое сородичей поверженного, но явно опаздывали. Или разумно не спешили. Я тоже, ничуть не торопясь, побросал презервативы наземь (за ненадобностью), повернулся и потрюхал к набережной с чувством восстановленного собственного достоинства.
        
2
        
        У меня дома сидел дядя Хорек и читал подшивку «Собеседника» двадцатилетней давности. Вернее, не читал, а искал фотографии голых девок.
        - Привет, Валерик! - обрадовался он, шамкая беззубым ртом. - А я вот жашел гажетку почитать...
        - Читай, дядь. Жрать хочешь?
        - Не откажалшя бы.
        Я без лишних слов вручил ему буханку хлеба и две банки сгущенки, купленные в коммерческом магазине. У ары, как выяснилось, я изъял что-то около пяти миллионов плюс двадцать долларов. К подарку я добавил две пачки «Кента», чем совершенно добил дядю Хорька.
        - Ограбил, штоль, кого? - в благоговейном ужасе спросил он.
        - Премию получил. Ты намазывай вон булочку сгущенкой да хавай. И покури нормальные сигареты вместо веника своего.
        - Ого! Богатей! Ну, пойду, штоли, покушаю.
        И он поволок снедь в свою конуру по соседству. Раньше дядя Хорек работал фотографом; очень хороший, говорят, был фотограф - художник, а не фотограф. Сейчас и осталось, что голых девок разглядывать. Смотрит-смотрит, а потом как раскричится: «Где ж у него, козла, свет?! Кто ж так снимает - блики вон куда пошли!» Хороший, в общем, дядька. Жаль, помрет скоро - туберкулез у него и с почками хреново...
        Я побросал в тумбочку покупки: в основном консервы и разные полуфабрикаты. Миллиона три потратил, но еще и осталось прилично, спасибо кавказским героям. Улегся на кровать, открыл банку пива «Холстен» и, глядя в потолок, тихонько высосал его. Головная боль ушла; правда, ныл сломанный урлой зуб. Интересно, как там Дрозд? Небось, набьют ему рыло. Ну и ладно, надо было со мной идти, я звал, будил. Вот только бы не схватить заразу, не взял же вчера с собой презеры, а ведь целая тумбочка, аж назад высыпаются! Зарплату нам один раз ими дали.
        Неожиданно включилось радио. На полуслове прорвался голос диктора, сообщивший, что «...дается прибытие нового груза гуманитарной помощи ООН». Я дотянулся до выключателя и заткнул маленького мерзавца.
        - Валерик!
        Это опять был дядя Хорек.
        - Говорят, облава жавтра будет.
        Он постоянно добывал где-то уникальные агентурные сведения про облавы, проверки паспортного режима, раздачу халявной жратвы. Ходили слухи, что у него сын служит в войсках ООН, но я не хотел в это верить: сытый ооновец не должен доводить батьку до такого скотского состояния... Хотя, скорее всего, так оно и было.
        - Точно, дядь?
        - Ну! Ужаш, ужаш, шаматоха!
        - И во сколько?
        - Не жнаю. Жнаю, што жавтра.
        Ну, жавтра так жавтра. Поспать надо, выспаться. Пожрать хорошенько. Кстати, дверь надо закрыть, а то усну, а жратву из тумбочки повытаскивают, хоть бы бабки соседские. Хорек-то не из таковских, а вот бабки...
        Облава - штука опасная. Ни с того ни с сего оцепляют дом и начинают шмонать по квартирам. Что ищут, зачем - неясно: то ли наркотики, то ли оппозиционеров-террористов, то ли просто отрабатывают мероприятия на всякий случай. Одно важно: могут и морду набить, и в каталажку загнать, и пристрелить ненароком. А еще неположенные вещи изъять. А в ранг неположенных вещей попадают в первую очередь жратва, деньги и всякие мелкие ценности. Когда я в охране гуманитарки работал, меня не трогали - корочки солидные, контора уважаемая, сами там кормятся. Честь, конечно, не отдавали, но и не обижали. А теперь я такой, как все. Быдло, одним словом. Помойка.
        С этими мыслями я и заснул, а проснулся оттого, что дядя Хорек тряс меня и бормотал:
        - Пришли жа тобой, Валерик, шлышишь, пришли!
        А кто-то невидимый громко рявкнул:
        - Ну-ка, старый хрен, отойди! Я сам его щас разбужу!
        За этим последовал ощутимый удар по ребрам. Били, кажется, сапогом. Я извернулся, но меня сдернули на пол и потоптали еще немного, после чего велели одеться поскорей. Знакомая публика: двое в штатском и двое ментов, один из которых в чине капитана. Он и орал. За их спинами вертелся дядя Хорек, пока второй мент, сержант, не огрел его дубинкой. Ну вот, нажрался я. И выспался... И облава не потребовалась.
        Внизу, на улице, ждал джип. Милицейский «Ниссан-Патрол» серого цвета, с побитой мигалкой, заботливо перемотанной изолентой. Это насторожило: обычно по мелочи ездят на стареньких «козлах» или «Жигулях», а то и вовсе пешком ходят, благо отделение недалеко. Я осмелился подать голос и обратился к капитану:
        - Начальник, а за что меня-то?
        - Черного на улице побил? Деньги отнял? А ножик откуда? - флегматично квакал капитан, налегая на меня на поворотах.
        - Не мой ножик.
        - Ясное дело, не твой. Мой. Сиди, сука, молча.
        - А что ножик? Ну, ножик... - продолжал я.
        - Говорю, заткни пасть. Там все тебе скажут.
        И я, как сука, сидел молча, пока мы не приехали вовсе не в отделение, а к огромному краснокирпичному зданию УВД с золотым орлом под крышей, Там пожилой сержант препроводил меня в камеру предварительного заключения, где уже сидело и лежало человек десять. Преимущественно доходяги типа дяди Хорька, наловленные по углам, но у батареи грелись двое крупных мордоворотов явно из уголовников. Я и не знал, что в УВД тоже камер полно.
        - Посиди пока тут, - велел сержант, словно я мог куда-то уйти из камеры по своему усмотрению.
        Я послушно сел на краешек деревянного топчана и поморщился - от параши омерзительно воняло.
        - Че косорылишься? - спросил один из мордоворотов, завязывая скандал. Я его понимал: чем не займешься от скуки.
        - Воняет, - честно сказал я.
        Настроение у меня было, прямо сказать, нехорошее. А мужики этого не понимали.
        - Не нравится ему, Степа, - огорчился второй.
        - А тебе, что ли, нравится? - с любопытством спросил я. - Ну, иди поближе сядь, понюхай с удовольствием.
        Пока они отдирались от батареи, я дал Степе по яйцам, оставив его в глубоких размышлениях о пользе хороших манер, а второго отволок к любимой параше и окунул мордой в самую гущу, чтоб наслаждался. Пока он там булькал, оправившийся Степа полез было ко мне. Пришлось сломать ему челюсть. Оказалось совсем не трудно.
        На крики поверженного Степы прибежали менты. Двое ласково повели его к лекарю, а третий - всё тот же пожилой сержант - вяло сказал мне:
        - Что ж ты, сука, сидеть спокойно не можешь? Одному человеку челюсть сломал, второго в говно мордой сунул...
        - Говно к говну. А пусть не лезут, - по-детски парировал я. - Нужны они мне. Человеки хреновы.
        - Человеки не человеки, а мне за них отвечать. Пойдем в одиночку, а то ты тут мне устроишь Вавилон...
        В одиночке оказалось гораздо уютнее. Вот сразу бы сюда и посадили. Парашу заменял работающий (!) унитаз, а на металлической лавке лежали тощий матрасик и одеяло. В довершение ко всему минут через двадцать мне принесли обед: жидкий картофельный суп, перловку и хлеб. Вполне прилично, даже лучше, чем в столовке-бомбоубежище, к тому же еще и бесплатно.
        Навернув обед, я прилег и задремал. Никто меня не беспокоил, только назойливая муха то и дело кусала меня за нос, пока я не подстерег ее и не убил ладонью. С тем и заснул - второй раз на дню.
        Приснилась мне редкая штука - марш-бросок моторизованной колонны по Военно-Грузинской дороге. Правда, на самом деле я сидел в танке, а во сне почему-то видел всё как бы со стороны. Ну, типа, я на горе стою или в вертолете. Даже свой танк видел - с белой черепушкой на броне и маленьким красным флажком. Машины негромко рычали, в горном прохладном воздухе стоял сизый дымок выхлопа, а по обочине на «козле» с лихо изогнутой антенной мчался генерал-майор Сурмин.
        Низко-низко над дорогой прошли два вертолета - наших, не грузинских.
        А вот самое интересное, то есть как громили колонну, посмотреть мне уже не удалось, потому что меня разбудили.
        Пробуждение мое оказалось таким же неприятным, как и предыдущее. Капитан по традиции пнул меня в ребра и обматерил - совершенно тускло, без выдумки, просто для порядка. Такой у него был, видать, стиль работы.
        - Пойдем на допрос, - сказал он. - Ты, говорят, тут в камере пошумел малость. Как вернешься, устрою тебе по блату звездюлей. Покамест не могу - следователь ругаться будет.
        - Сам ты звездюль сапожный, - буркнул я себе под нос так, чтобы капитан не слышал, и в сопровождении прыщавого холуя в погонах почапал на допрос.
        Прилизанный следователь в гражданском вполне радушно усадил меня в кресло и поместился напротив.
        - Меня зовут Аркадий Борисович. А вы - Птахин Валерий Игнатьевич, двадцати девяти лет, проживаете по улице генерала Трошева, дом семь, квартира тридцать четыре, так? Трошева - это раньше улица Жукова была, так?
        - Так, - согласился я. Потом вспомнил, что во всех книжках положено просить у следователя сигарету, и попросил. Он дал мне хорошую сухую «Приму», поднес спичку и продолжал:
        - До последнего времени работали в охране пункта гуманитарной помощи ООН номер шесть, так?
        - Так.
        - В каких отношениях находитесь с Преображенским Алексеем Михайловичем?
        - Не знаю такого, - пожал я плечами.
        - Так уж и не знаете? - заулыбался следователь. - А вчера вместе с ним кушали, между прочим, в столовой номер двадцать один. И распивали спиртные напитки, несмотря на запрет, так?
        - Ой, насмешили, - скривился я. - Это Дрозд, что ли? Так он еще и Преображенский? Не знал, честное слово. Знаю такого, правда, не лучшим образом.
        Поди ты, в столовой нас пасли! Это с чего такое внимание?
        - А известно ли вам, что Преображенский Алексей Михайлович совершил на гидропонных установках, где работает, кражу ста сорока трех килограммов минеральных удобрений, каковые продал затем жителю села Глушково Понасенко Василию Васильевичу?
        - Во как! - подивился я. - Не знал. Крут Дрозд.
        - Так уж и не знали? Ну, допустим. - Аркадий Борисович вскочил, походил кругами по комнате и продолжал: - А такого Букина Романа Павловича знаете?
        - Ромка Букин? Служили вместе в танковых. Механик-водитель. Сейчас, кажется, в каких-то коммерческих структурах, я его года два не видел.
        - А вы знаете, что Букин Роман Павлович убит позавчера вечером при невыясненных обстоятельствах у себя дома?
        - Допрыгался, значит, Ромка. Ну, господь с ним. Я его предупреждал.
        - О чем это? - прицепился следователь.
        - Не ходи, говорил, Ромка, в коммерцию. Убьют. По-моему и вышло.
        Следователь помолчал, катая по столу ярко-красную авторучку с торговой маркой кока-колы.
        - Точно не видели его в последнее время?
        - Говорю, года два не видел.
        - Ну, допустим. А такого Мехтиева Гейдара Мухтаровича знаете?
        - Бог миловал. Таких друзей не имею.
        - А я про друзей не говорю. У означенного Мехтиева вы сегодня утром отняли крупную денежную сумму, а самого избили, так? Было?
        - Было. А он первый полез. Оскорбил меня и вообще занимался спекуляцией.
        - Врете. У него два свидетеля есть. Вы его ударили и потом еще ногами били, так? Повредили ребро, у меня справка медицинская есть. Знаете, что вам за это полагается?
        - Да уж догадываюсь.
        Чаю у него, что ли, попросить? Книжные каноны рекомендуют...
        - Чайку у вас не будет? - спросил я.
        - Чайку нету, - признался следователь и вздохнул. - Нету чайку. Зарплату задерживают, а уж про чай...
        Мне почему-то сделалось неудобно.
        - Да я так... И что мне инкриминируется, Аркадий Борисович?
        - Да ничего, собственно, - огорошил он меня.
        - То есть?
        - Обычный административный арест, всё по закону. До трех месяцев.
        - А били меня тоже по закону?
        - Нет, били, надо думать, по почкам, - сказал следователь, проявив неожиданное чувство юмора.
        Я знал этот анекдот, который он перефразировал, хотя его и запретили в свое время как профашистский. Еврея там били по морде, а не по паспорту.
        - Шутите... И долго мне еще здесь сидеть?
        - По закону - до трех месяцев, я ж сказал. Но я думаю, отпустят. Посидите дней пять, и отпустят восвояси. Этому... Мухтаровичу всё равно, а про остальных я вас с прашивал так... Постольку-поскольку. Работа. Так что идите, - он вызвал милиционера, - и впредь не грешите. Или хотя бы следов не оставляйте, так?
        
3
        
        ...Танки перли по черниговской земле, сворачивая аккуратные мазанки и плетни. Красивые, изящные машины «Т-80», а навстречу с украинской стороны шли точно такие же «Т-80», только с трезубами на броне. Мы к чертовой матери соскребли перед боем орлов и триколоры, нарисовали красные звезды, не поленились. Понаписали «На Киев!», «Спасай Россию» и всё такое прочее. Отцы-командиры посматривали косо, но не лезли. Самим, видать, хреново было.
        Наш водитель Костик орал «Броня крепка». Во всех машинах, наверно, орали. Я вспомнил танковую атаку в «Обитаемом острове» Стругацких и нашел много общего. Блицкрегеры, мать нашу... Вот только танки у нас самые настоящие, боевые.
        Потом появились хохляцкие вертушки, и наш танк получил свое одним из первых. ПТУРС сбил правую гусеницу, разнес катки, и мы полезли из люков, матерясь и вертя головами. Я малость оглох, а вот Костику досталось серьезнее - из ушей и носа текла кровь, и был он вроде как без сознания.
        Наш лейтенант-москвич со странной фамилией Полиэглит сказал:
        - Бля! Пошли назад, а то нас тут передавят на хрен, как клопов. Сейчас такое начнется! Не заметят ведь - ни наши, ни ихние. Намотают на гусеницы.
        В дыму и копоти мы заспешили назад, таща Костика. Несколько раз мы его роняли, спотыкаясь на колдобинах, башкой стукали, но ему было всё равно, а нам и подавно.
        Основная волна танков уже прошла, ее догоняли отдельные отставшие машины, да еще несколько горело после вертолетной атаки. Из некоторых вылезали черные фигурки, из большинства не выбрался никто.
        - Бля буду, долбанут ядерным! Бля буду! - бормотал бегущий рядом со мной наводчик Лушкин, контрактник из Омска.
        - Долбанут или нет - это еще неизвестно. От нее всё равно не убежишь. А вот чтобы свои не подавили, надо сматываться, - просипел я и полетел в траву, споткнувшись о какие-то дрова. Сильно ушиб коленку, но плакать над нею было некогда.
        Когда мы оказались более или менее в тылу, Костик очухался и спросил:
        - Убило кого?
        - Типун тебе! - испугался Лушкин. - Кроме тебя, дурака, целы все.
        - Короче, - сказал лейтенант, плюясь грязью. - Если не появятся ремонтники, медики или еще какие педики, посидим часок да и двинем дальше. Дезертирство не припишут, если надо - пусть идут проверяют, что там с танком.
        Мы спрятались под старым перевернутым комбайном и закурили лейтенантский «Опал», Потом съели найденную в кармане у Лушкина пачку печенья и задремали. Спали часа четыре, а обнаружили нас ремонтники, которые тащили в тыл легко подраненные танки. Кто-то из них из скромности зашел отлить за укрывший нас комбайн и едва не обмочил лейтенанта, спавшего там, разинув рот.
        - Танкисты, значит, - сказал толстый полковник, к которому нас привели. - Одни танкисты, мать их. Бегут и бегут. Сильно вас отгребали.
        - Сильно, товарищ полковник, - согласился наш лейтенант. - А что слышно, наступление чем кончилось?
        - Херней кончилось. - Полковник цыкнул зубом. - Херней началось, херней и кончилось. Стали.
        - То есть как?
        - Так и стали. Как бы перемирие, мать его. Наши боятся, что те тактическими ядерными грохнут, а те - что наши. Теперь кто первый грохнет, тот и победил.
        И в этот момент как раз грохнуло.
        Весь штабной лагерь раскидало к бениной маме. Учитывая, что был он в лощинке и вообще рвануло далеко, нам очень повезло. Вернее, мне и Лушкину. Костика, полковника и лейтенанта убило брошенным на палатку «Уралом» с кунгом-радиостанцией, а вот мы как-то выкрутились. Даже сознания не потеряли, только Лушкин руку вывихнул. А потом мы стали быстро-быстро драпать из зараженного района. Как нас мыли и чистили, вспоминать не хочется, как не хочется вспоминать и госпиталь, когда ждали: вот-вот сейчас начнется лучевая... Волосы полезут, глаза потекут... Поди ж ты, ничего. Не полезло и не потекло. Блевали, было, срали, как из брандспойта, но обошлось. Вовремя, видать, ломанулись, и лечили нас правильно, как надо. Пока лекарства имелись.
        Лушкин лежал на соседней койке, рядом с летчиком-капитаном, которого в сутолоке сбил наш же противовоздушный комплекс «С-400». Катапультировавшемуся и поломавшему всё подряд летчику было совсем хреново, он матерился и стонал, а Лушкин тихонько радовался, что и жив остался, и какие-то денежки в виде компенсации по контракту получит... Он после войны мне письмо написал: что дочка родилась, что сам работает у китайцев на газопроводе и неплохо получает. Я написал кратенький ответ, и на этом переписка закончилась.
        А может, и не закончилась. Просто я, как дурак, в Грузию поперся. Но это уже другая история.
        
4
        
        За время моей беседы со следователем одиночка превратилась в «двушку». На верхней полке лежал крупный дядька в фуфайке и напевал себе под нос что-то заунывное. Завидев меня, он обрадовался, обрушился вниз и, высморкавшись, протянул мне ладонь:
        - Константин.
        - Валерик, - сказал я, пожимая эту грязноватую мозолистую граблю.
        - А фамилия моя интересная - фамилия моя Горбачев, - продолжал Константин, тряся мою руку.
        - Не родственник?
        - Бог миловал.
        - А за что запрессовали?
        Мы сели на койку.
        - Да ни за что, - заулыбался Горбачев. - Памятник взорвал.
        - Который?
        - Да Путину. Что возле шпалопропиточного стоял.
        - Да ну?! Сам?
        - Сам.
        - А взрывчатку где надыбал?
        - У вояк на самогонку выменял. Мало было самогонки, а то бы я его вообще на хрен по окрестностям разнес. А так только уронил, да голова отвалилась.
        - Оппозиция, стало быть...
        - Какая к бесу оппозиция. Заманал, прямо напротив стоит, я живу там, знаешь, где раньше на первом этаже винный был?
        - Представляю.
        - Ну вот. Встал с похмелья, башка трещит, во рту будто коты навалили, а тут еще он стоит... Я и пошел к воякам. А сам-то откуда? Чего сел?
        - Под облаву попал, - соврал я на всякий случай. - А сам - безработный.
        - Я тоже. А раньше, представь, водилой работал.
        - А возле завода холодильников не ты взорвал?
        - Не, какой-то другой мужик. Да их столько повзрывали за последний год, что не упомнишь. Одно время, помню, Лениных взрывали. А сейчас - Вованов. И ведь ремонтируют. Откуда только деньги на эту хрень находят?
        - Ну, на хрень всегда находят...
        Я примерился было снова подремать, а что ж еще делать-то, но появился мой друг капитан.
        - Спать целишься? - спросил он. - Не выйдет. Пошли на допрос.
        - Только с допроса, - развел я руками. - Или он забыл что?
        - Иди давай, - поморщился капитан. Устал, видно, замотался, даже не стукнул. - Нечего тут вопросы задавать.
        Я пожал плечами и пошел, куда вели. Неожиданно обретший и вновь потерявший собеседника мужик с сожалением проводил меня взглядом. Хороший, видать, дядька, хотя и с дурью.
        Но повели меня уже не к следователю, а вовсе в другое место. Кабинет был почище и поуютнее, с кожаной мебелью и бархатными шторами на окнах. Следователь, или кто он там был по должности, тоже отличался от Аркадия Борисовича дорогим костюмом и откормленной внешностью. Судя по морде, он тянул минимум на подполковника, тогда как Борисыч был, скорее всего, задроченный старлей или капитан.
        - Садись, Птахин.
        Я сел.
        - Ну что, друг ситный? Черножопого побил?
        - Побил, - кивнул я.
        - Правильно сделал, - заулыбался подполковник. - Чаю хочешь?
        - Не откажусь.
        Подполковник нажал кнопку селектора и сказал:
        - Два чая и бутерброды.
        Такой разговор мне нравился, хотя я просек, что подполковник явно из спецслужб. Типичные их прихваты. Вот сейчас и начнется настоящая беседа, из-за которой меня сюда притащили. А Борисыч был так, для проформы. Рутина.
        Молодой лейтенант принес на подносе два стакана чаю с лимоном и тарелку с бутербродами. Подполковник придвинул бутеры поближе ко мне, сам взял с сыром, откусил половину и с набитым ртом произнес:
        - Ты, Птахин, дельный малый. Танкист. Медали вон, ордена. - Он двинул подбородком, словно медали и ордена висели у меня на куртке. - Повоевал. Я сам с хохлами цапался, знаю, как там было... Куда дел-то?
        - Цацки?
        - Ну. Продал?
        - Кто бы купил, я-то продал бы... Наштамповали добра, даже на выпивку не сменяешь. Валяются где-то.
        - М-да... Ешь, ешь, не отвлекайся.
        Я не особенно и отвлекался. Бутерброды с сыром, колбасой и ветчиной быстро исчезли с тарелки. Толковые были бутерброды, толстые. Я допил чай и сказал:
        - Спасибо, гражданин начальник.
        - Ну, пусть я буду для тебя товарищ Старостин, - ответил подполковник, хлюпнув чаем.
        - Товарищ? Не господин?
        - Господа сам знаешь где сидят...
        - Хорошо, товарищ Старостин. Вы вот сами сказали, что я - малый дельный. Тогда уж я сразу спрошу: что хотите-то от меня?
        - Пока прокачали немного, и всё, - сознался Старостин. - Мужики в КПЗ...
        - Ваши, что ли? - удивился я.
        - Нет, настоящая урла. За бутылку денатурата. Наших ты, полагаю, так легко не раскидал бы. Да и не убивать же тебя хотели, а проверить...
        - А во дворе?
        - В каком дворе? - удивился на сей раз Старостин.
        - Ладно, проехали... И зачем я вам такой нужен?
        - Я же сказал: дельный малый. С опытом. Мы, собственно, тебя заметили, когда ты еще свою гуманитарку стерег. Но опоздали. Теперь твоя задача - не сделать глупость и не смыться.
        - А подробнее?
        - Подробнее тебе? Короче, последний медицинский осмотр у вас проводился... э-э... по-особенному. Был наш специалист, которого интересовали весьма специфические показатели. Ты подошел.
        - То-то, помню, какие-то проводки мне только что в задницу не совали... Выходит, я - супермен? Бэтмен? Или мутант?
        - Не супермен и не мутант, Птахин. Просто нужный нам человек. И теперь думай, хочешь ты и дальше лазить по закоулкам, пока не прирежут или не сядешь, или ухватишь за хвост птицу-удачу.
        - А что за птица? Понимаете, товарищ Старостин, я на своем веку уже много раз эту удачу за хвост хватал, а она, сволочь, мне в ладошки обсиралась.
        Старостин радостно засмеялся.
        - На этот раз всё серьезно, - сказал он. - Работа для тебя привычная - идти-стрелять, компания, надеюсь, подберется хорошая... Готов?
        - Готов, - сказал я самым честным образом. - Почему бы и нет.
        
5
        
        Шел холодный крупный дождь.
        - Полезайте вон в кузов и сидите там, - велел сопровождавший нас круглоголовый прапорщик. - А я покамест пожрать спроворю в дорогу. Обещали тут подкинуть от щедрот мериканьских.
        Грузовик был что надо: армейский «Урал», только-только со склада, резина чернущая, сам зеленый, блестит... На консервации, видно, стоял, ни украсть, ни пропить не успели. В затентованном кузове, куда я забрался, спал на груде пустых мешков какой-то старлей, рядом валялись пустые винные бутылки. Я понюхал горлышко - старые, нечему и некому завидовать, после чего немного распотрошил постель спящего старлея и устроил себе уютное сиденье.
        - Ну-ка, подвинься, - сказал влезший следом за мной спутник, угрюмый блондинистый парень.
        Я принципиально не стал двигаться, хватает места. Он покашлял, подвинул старлея и сел рядом. Тот даже не проснулся, видно, совсем был убитый, хоть и бутылки не его.
        - Костик, - сказал блондинистый, протягивая руку.
        Везет мне на Костиков. В ментовке - Костик, на войне - Костик... Я тоже представился.
        - Куда едем? - спросил он.
        - На муда, - сказал я.
        - Так. Значит, тоже не знаешь. Может, он знает? - Костик кивнул на храпящего старлея.
        - А ты разбуди, - посоветовал я, высморкавшись. - Он тебе объяснит.
        - Ладно, сейчас прапор придет, у него и спросим.
        Прапора носило где-то довольно долго, я даже успел задремать, пригревшись в мешках. Наконец он забрался в кузов и радостно сообщил:
        - Живем! Жратву принес и даже вон что!
        С этими словами он помахаллитровой флягой.
        - Спирт? - осведомился Костик.
        - Самогон, - покачал головой прапор. - Но крепкий - сил нет! А в сумке - консервы и хлеб.
        Действительно, там лежали натовские консервы и ихний же консервированный хлеб в целлофане. Мы откупорили наугад по банке - мне достались сосиски, Костику - что-то мясное с соусом чили, а прапору - спагетти с фрикадельками - и начали хавать, глотнув по разу из фляжки за грядущее счастливое отбытие. Тут как раз загудел мотор, и наш «Урал» поехал в неизвестность.
        - Предчувствую вопросы, - сказал прапор, жуя и чавкая. - Звать меня Коля, а куда едем - говорить не велено, да и сам не знаю ни хренатушки. Бумаги подписаны, указания получены, остальное на месте скажут.
        - Хоть не на мыло? - лениво поинтересовался Костик.
        - На мыло и без вас народу хватает, хоть бульдозером соскребай.
        Самогон и впрямь оказался крепкий, и меня здорово повело. Я пристроился возле старлея, укрылся ватником и под шелестящий по тенту дождь незаметно уснул.
        Проснулся я, когда уже светало. Внутрь сквозь щели просачивался серый сырой свет, рядом, раскинув руки, храпел всё тот же старлей, поодаль - прапор. Костика не было видно, мотор молчал, машина не двигалась.
        Я встал, сделал несколько простеньких упражнений для разминки и полез наружу.
        «Урал» стоял прямо на дороге, разбитом бетонном шоссе. Поодаль на обочине страшно чернел обгоревший БТР, еще дальше торчал хвост сбитого самолета - кажется, «мираж». Поди ж ты, аж в зону активных боев въехали! Бывал я тут, бывал…
        Костик деловито мочился на колесо и встретил мою появившуюся из-под тента рожу радостным возгласом:
        - Ты смотри, в какие гребеня нас загнали! - И спел: - А я люблю свои места родные, свои родные… бля... какие-то там места!
        Я спрыгнул на бетон и обошел машину. Вокруг были только поле и дорога. Из кабины высунулся водитель - мужик лет сорока - и спросил:
        - Курить нету?
        - Откуда у меня курить... - развел я руками. - А что стали-то?
        - Провожатого ждем. Подъедет щас провожатый. Сказали, возле знака сорок девятого километра стоять.
        Действительно, перекошенный знак торчал на обочине.
        - Ты, батя, скажи, куда мы едем? - попытался я в очередной раз пронюхать, что к чему.
        - Да господь его знает, - равнодушно сказал водитель. - Видишь, провожатого жду. Сам не знаю. Сказали, возле знака сорок девятого километра стоять, я и стою. Жду.
        Да-а, положеньице... В самом деле мужик не знает ни хрена, по морде видно. Да и не всё ли равно? Привезут туда, куда привезут, не в поле же бежать.
        - Давай старлея разбудим, - предложил подошедший Костик. - Не хрен ему столько спать. Не в мавзолее.
        И мы пошли будить старлея.
        Наш прапор Коля уже тоже пробудился от праведного сна и чистил зубы, выдавив на палец колбаску пасты «Сигнал». Вместо воды он пользовался остатками вчерашнего самогона, что покривило даже меня, не такое видавшего.
        - Будем здороветь! - подмигнув и сплюнув, сказал он нам, влезающим в кузов.
        - Ты бы вылез наружу-то, а то понаплевал, как верблюд, - буркнул Костик.
        - А чо? - изумился прапор. - Это ж как дезинфекция! И мятой пахнет...
        Ни слова не говоря в ответ, мы принялись тормошить старлея. Тот гнусаво бормотал что-то в ответ, но просыпаться не желал. Осерчавший Костик отвесил ему оплеуху.
        - Бля! - завопил старлей, вскидываясь. - Приехали, да?! Уже? А?!
        - Еще не приехали, товарищ старший лейтенант, - сказал Коля. - Но скоро будем. Всё к тому идет.
        Лейтенант потер чумазое небритое рыло ладонями и поведал:
        - Ой, нажрался я вчера... Даже не помню, как в машину погрузили. Это вы меня грузили, мужики?
        - Не мы, - ответил я. - Когда мы пришли, ты уже дрых тут.
        - Ага... Ну и хрен с ним. Жрать давали?
        - Вон, в сумке возьмите, товарищ старший лейтенант, - показал прапор.
        Старлей шустро наломал хлеба, открыл банку ветчины и зачавкал, делая приглашающие жесты. Перекусили за компанию и мы.
        - В башке гудит, - пожаловался старлей. - Тормозухи вчера набухались. Сколько раз зарекался пить тормозуху... Похмелиться нема?
        - Было. Только вон товарищ прапор всю опохмелку на зубы счистил, - горько сказал я.
        - И ничего не всю, - обиделся Коля. - Поищи в сумке, там еще фляга должна иметься.
        Фляга в сумке имелась. На радостях мы быстренько распили ее и, когда под тент неожиданно сунулся угрюмый мужик в камуфляже, встретили его приветственными криками:
        - Провожатый! Провожатый приехал!
        - Так. Напились, - философски сказал провожатый. - Что с вами делать, пейте, пока можно.
        И убрался назад. Хлопнула дверца кабины, «Урал» вновь тронулся. Старлей покрутил головой и спросил:
        - Так куда едем-то?
        - А мы у тебя вообще-то хотели спросить, - заметил Костик, выскребая банку. - Кто тут офицер, в конце концов?
        - Тю! А я знаю? Меня вчера утром вызвали, полкан велел вещи собирать. А что, куда - не сказал... А где мои вещи, кстати?
        Старлей принялся рыться в мешках, но ничего не нашел. Ничуть не смутившись, он засмеялся:
        - Потерял. Ну и ладно... Трусы там, носки новые дадут, с горя и без трусов обойдусь, а из нужных вещей только радио было. Приемник, маленький такой. Курить вот только... десять пачек «Шахтерских»...
        - Ты давай, старшой, представься лучше, - сказал Костик, выкинув опустевшую банку наружу. Слышно было, как она весело задребезжала по асфальту.
        - Леха. - Старлей чинно пожал протянутые руки. - А фамилия моя Беранже.
        Везет мне на летех с дурацкими фамилиями. То Полиэглит был, теперь вот француза черт принес...
        - Во, ну ё-мое! - удивился прапор. - Кажись, художник такой был.
        - Поэт, - поправил старлей с достоинством.
        - А ты ему что, родственник?
        - Кто ж его знает... Разберись теперь. Спросить вроде не у кого.
        - Ну, а там дед, к примеру?
        - Знать бы, где тот дед и когда помер...
        - Ну и лады. Команда налицо, - подвел итог прапор. - Старший лейтенант Беранже, прапорщик Головнин, рядовые...
        - Иди к бую, сержант я, - поправил я.
        - Сержант Птахин и рядовой Логвинов, - закончил прапор, ничуть не смутясь.
        - Капец мне. Одни начальники, - хихикнул Костик. - Маршировать скоро пошлете? Учтите, у меня со строевой всегда нехорошо было. А наряды, чур, на кухню.
        Помолчали, слушая, как свистит в дырках тента ветерок и скрипят доски кузова. Я сосредоточенно выковыривал соломинкой жесткие волоконца мяса из зубов. Вернее, из зуба, который урла поломала.
        - И вот едем мы, едем, - пробормотал неожиданно впавший в депрессию старлей, - и нет нам ни дна ни покрышки... Не видно ни зги...
        - А ты из-под брезента выгляни, - посоветовал Коля. - Увидишь чего.
        - А зачем? Что я там увижу? Танки паленые? Я и так понял, что где-то мы на юге европейской части. За каким, вот что спрашивается! Оружия нету, жрать, правда, дали... И то хорошо... Бухло кончилось...
        - Слушай, старшой, остынь, - сказал я. - Привезут, покажут, чего и куда делать. Ты хоть кадровый, меня вон вообще на помойке нашли.
        - Кадровый, - хмыкнул Беранже. - Кино такое было, «Офицеры». Сейчас запретили, но я маленький, помню, смотрел его. Там один генерал другому говорит: «Есть такая профессия - Родину защищать». А где та Родина? И где та профессия?
        - А я тут воевал, - неожиданно сообщил я, выглянув наружу. В самом деле, танки паленые, деревушка какая-то по левому борту, вернее, то, что осталось от нее... - Ну, не прямо тут, но в этих местах.
        - И я воевал, - кивнул старлей. - Пехтура, мать ее так. Загнали в окопы, сидите, говорят. А они на нас танки. А они по нам ковровое бомбометание. Из «градов» звезданули. Хорошо хоть, под ядерные не угодили, как двадцать вторая дивизия...
        - А я как раз в танках, - сказал я. - Черниговское наступление. Броня крепка. Потом еще в Грузии шкурку гонял, но это не война, а жопа была.
        - Во! - поднял палец прапорщик. - Слет ветеранов. Обратите внимание, все из разных родов войск. Ты, Костян, небось, моряк?
        - Почти угадал. Морпех.
        - Ага. А я самый что ни на есть мирный вояка - строитель. Укрепрайон под Новозыбковом строил.
        - Где теперь тот Новозыбков? - риторически спросил старлей. - И где теперь тот укрепрайон?
        - Ну, укрепрайон, кстати, очень может быть, и уцелел, - обиделся Коля. - Прочно строили, на века. Там сам командующий направлением сидел.
        - Сидел... в кувшин пердел...
        Запыхтевший Коля хотел как-то парировать этот выпад Костика, но их перебил старлей.
        - Эй, эй, - вяло сказал он. - Логвинов, так ты морпех? Вас же сюда вроде не гнали? Хули ж ты тут делал?
        - А я тут и не был, - пожал плечами Костик. - Разве я говорил? Я в Севастополе с моря десантировался. Идиотская диверсионная акция. Повязали всех, как ссаных котов. Полтора года в концлагере сидел, под Конотопом, потом поменяли на кого-то.
        - Херово в лагере? - осведомился Коля.
        - Херово.
        Грузовик съехал с бетонки и покатил по проселку. То и дело «Урал», дребезжа железяками, проваливался в колдобины, кренился, пробуксовывал, но всё же с диким ревом выползал. Я поудобнее устроился в мешках и задремал под рассуждения прапорщика и Костика о превратностях жизни в лагере для военнопленных и судьбы вообще. На этот раз мне почти ничего не снилось, кроме каких-то голых баб, но и с теми ровным счетом ничего делать не хотелось.
        
6
        
        «Улица Маяковского» - гласила синяя побитая табличка на доме, возле которого стоял наш грузовик. Трехэтажное типовое здание когда-то было школой либо каким-то другим детским учреждением, но сейчас тут обосновались военные. В скверике стоял памятник неизвестному мне бородатому человеку - может быть, украинскому какому-нибудь писателю, сейчас раскрашенный маскировочными пятнами, не иначе как ради потехи.
        На крыльце деловито курили парни в брониках и с «кедрами» наперевес. Они посмотрели на нас неодобрительно, но никто ничего не сказал.
        Провожатый, назвавшийся капитаном Салуцким, исчез внутри здания, показав курильщикам какую-то корочку. Нам было наказано сидеть тихо и не выстебываться.
        - Мужики, киньте чинарик! - окликнул курильщиков прапор Коля.
        Парни переглянулись, потом один порылся в кармане камуфляжной куртки и бросил нам почти целую пачку сигарет «Проминець».
        - Спасибо, земляк, - с чувством сказал прапор, чиркая спичкой.
        Парень ничего не ответил, другой что-то буркнул неслышное, и все заржали.
        Мы посидели, покурили. Салуцкий не возвращался. Мимо нашего «Урала» по улице протащился танк «Меркава» с эмблемами Второй Винницкой танковой бригады, носившей нежное название «Билий лелека». На башне сидел, свесив ноги в люк, танкист без шлема и ел большой бутерброд, запивая из фляжки. На евреев хохлы словесно наезжают, а танки их любят... И оружие любят - видал я и «дезерт игл» у офицеров, и штурмовые винтовки израильские... Интересно, чего это они с Израилем расторговались? И что взамен поставляют? Откуда бабки берут?!
        Потом проехали пять ооновских бэтээров с джипом во главе. В джипе сидели девки, числом пять, в форме - связистки какие-нибудь или медсестры. Прапорщик помахал им рукой, девки засмеялись, и одна, азиатского вида, показала в ответ выставленный средний палец.
        - Фак ёселф! - заорал прапорщик, демонстрируя незаурядное владение разговорным английским. - Факю, битч!
        Наконец появился Салуцкий. Он выглядел подавленным
        - Педерасты, - тщательно выговаривая это сложное слово, выругался он в адрес, надо полагать, людей из бывшей школы.
        Мы не стали устраивать расспросы, тем более капитан тут же вытянул из кармана маленький блокнотик серой бумаги.
        - Талоны. Жрать, пить, - коротко пояснил он, подавая блокнотик старлею, как старшему по званию. - Все сразу не проедайте, но и не экономьте. Еще дадут, если понадобится.
        Это была хорошая новость. Жрать и пить - дело полезное, особенно если прикинуть, что может скрывать слово «пить». Поскольку Салуцкий ничего объяснять не стал, мы выгрузились чуть дальше по этой же улице, возле длинного одноэтажного домика, вроде бывшей конторы. Впрочем, выгрузились - громко сказано. Побросали свои нехитрые пожитки в большой комнате, где из мебели были только две двуспальные кровати с полосатыми матрацами, и отправились на поиски выпивки.
        - Стой, пан! - крикнул прапорщик проходившему мимо украинскому солдату.
        Тот послушно остановился.
        - Где тут пожрать и выпить поскорей? - без обиняков спросил прапорщик.
        - Да вон там, - показал солдат. - Длинный такой дом, сразу увидите.
        - Дякую, - сказал прапорщик.
        Да, вполне приличная забегаловка у них тут была. Как в старых боевиках про наемников: полутемная, с высокой стойкой, разбросанными по залу столиками, с рекламой пива «Миллер» и кока-колы на стенах, с маскировочной сетью под потолком. Особняком висело несколько постеров с Арнольдом Шварценеггером. Нет, не тем Шварценеггером - крупным стариком в инвалидном кресле, а с памятным мне опять же по старым боевикам.
        Ощутимо пахло пивом и сушеной рыбой, а также сигаретным дымом. Из динамиков орал вечно молодой Филипп Киркоров.
        - На ценники не смотреть, - скомандовал Беранже, пошушукавшись с барменом, или как он там назывался. Бармен был толстый плешивый мужик с запорожскими усами, в камуфляже, но вряд ли военный. - На талон - четыре пива, сто водки и закуска.
        - Сколько талонов? - деловито осведомился прапорщик.
        - Двенадцать.
        - Вываливай все. Капитану скажем, потеряли. Нажремся хоть, когда еще придется... Только пускай штук семь закусок на водку переведут.
        И мы начали методично нажираться.
        Водка была ничего. Закуска - средняя после качественных консервов, но тоже в принципе ничего. Пиво - боже, пиво, и то было ничего! Холодное, пенистое, светлое пиво, какого я не пил уже много-много лет. Конечно, наш городской пивзавод и сейчас варил прокисшую от рождения бурду, но пивом ее назвать не поворачивался язык.
        В общем, всё бы ничего, но налево я старался не смотреть: там сидели хохлы. Целых три стола хохлов - в зеленой форме, в высоких фуражках с трезубами, с «береттами» в кобурах. Все в чинах - не ниже капитана, многие с орденскими планками, один полковник даже с трехлучевой звездой ордена Бандеры, похожей на мерседесовский фирменный знак. Украинские офицеры кутили: на столах я заметил даже молдавский коньяк и обилие закусок.
        - А эти что здесь делают? - вполголоса спросил у лейтенанта Коля.
        Тот пожал плечами.
        - Не дури, прапор. Это ж нейтральная зона, как я понимаю, - сказал я, очищая таранку. - Танк видел? Тут их части стоят, и наши, и ооновские, и натовские... Солянка сборная.
        - Морду бы им набить, - мечтательно протянул прапорщик. - Победители.
        - Набьем еще, - пообещал я, посматривая на Костика.
        Тот подряд хлопнул три стограммовки - водка, кстати, оказалась вполне сносная, хотя явно из техспирта, - и сидел, вяло жуя плавничок. Всем нам хохлы кровь попортили, но Костику - больше всего. Всё ж в лагере сидел. Как бы чего не выкинул...
        И я угадал.
        - Стих! - громко выкрикнул Костик, поднявшись.
        Многие обернулись, поставили кружки, отложили вилки. Лысоватый будкарь за стойкой сделал музыку потише. Кто-то из русских похлопал.
        - Стих, - повторил Костик. - Стих русского... или еврейского? Короче, американского поэта Бродского стих. «На независимость Украины»!
        - Не треба нам жида, - пробормотал пьяный украинский капитан за соседним столом, но большинство захлопали.
        Я когда-то читал Бродского, он вроде бы помер давно, но ничего про независимость Украины я у него не помнил. С чего бы это Костик взялся устраивать театр варьете? Ой, мнится мне, не про независимость этот стих...
        Костик взял кружку, отхлебнул пива и начал - заунывно, то и дело поглядывая в потолок, точно сверяясь с текстом:
        Дорогой Карл Двенадцатый, сражение под Полтавой, Слава богу, проиграно. Как говорил картавый, Время покажет кузькину мать «руины», Кость посмертной радости с привкусом Украины. То не зеленок виден, траченный изотопом, Жовто-блакытный Ленин над Конотопом, Скроенный из холста, знать, припасла Канада. Даром что без креста, но хохлам и не надо.
        
        Я с тревогой оглядел зал. Кое-кто пил и ел, но в основном присутствующие слушали. Слушали внимательно и, кажется, начинали что-то подозревать.
        Горькой вошни карбованец, семечки в полной жмене. Не нам, кацапам, их обвинять в измене. Сами под образами семьдесят лет в Рязани С сальными глазами жили, как каторжане. Скажем им, звонкой матерью паузы метя строго: Скатертью вам, хохлы, и рушником дорога. Ступайте от нас в жупане, не говоря - в мундире, По адресу на три буквы, на все четыре Стороны. Пусть теперь в мазанке хором гансы С ляхами ставят вас на четыре кости, поганцы. Как в петлю лезть, так сообща, суп выбирая чаще, А курицу из борща грызть в одиночку слаще. Прощевайте, хохлы, пожили вместе - хватит! Плюнуть, что ли, в Днипро, может, он вспять покатит.
        
        У стены кто-то пьяно дернулся, щелкнул пистолетный предохранитель, но полковник с орденом Бандеры сделал предупреждающий жест своим: мол, не трогайте москаля, пусть пока читает. Не время и не место пальбу устраивать. Я был полностью солидарен с полковником, потому что мы находились в ужасающем меньшинстве и к тому же без оружия.
        Я откашлялся - в горле словно дерьмом намазали, сделал для успокоения пару глотков пива. Костик тем временем продолжал, теперь уже отведя глаза от потолка и отрубая концы фраз взмахами ладони:
        Брезгуя гордо нами, как оскомой битком набитой, Отторгнутые углами и вековой обидой, Не поминайте лихом. Вашего хлеба, неба Нам, подавись вы жмыхом, не подолгом не треба. Нечего портить кровь, рвать на груди одежду, Кончилась, знать, любовь, коль и была промежду. Полно качать права, шить нам одно, другое, Это земля не дает вам, калунам, покоя. Ой ты левада, степь, краля, баштан, вареник. Больше, поди, теряли - больше людей, чем денег, Как-нибудь перебьемся, а что до слезы из глаза - Нет на нее указа: ждать до другого раза. С богом, орлы и казаки, гетьманы, вертухай, Только когда придет и вам помирать, бугай, Будете вы хрипеть, царапая край матраса, Строчки из Александра, а не брехню Тараса.
        
        Последние четыре строки Костик произнес в наступившей тишине, нарушаемой лишь капаньем пива на стойку - у толстого бармена тек краник.
        - Ох, москаль... - прошипел украинский капитан. - Ох, москаль...
        - Сидеть, - громко сказал мудрый полковник с Бандерой. - Всем сидеть!
        Тем не менее несколько человек встали, с грохотом отшвырнув стулья, и вышли. Костик улыбнулся, допил свое пиво и сел на место.
        - Половину не понял, - честно признался наш прапор, - но там, где про гансов, это ты здорово. И в конце... Про Тараса-пидараса. Где стих взял-то? Сам сочинил?
        - Я ж говорю - Бродский, поэт такой. Попался как-то в журнале, я и выучил со скуки, - рассеянно улыбнулся Костик.
        - Пристрелят тебя, - горько сказал Беранже. Он, кажется, напился, но сидел ровненько, не заваливался. - Вот на улицу выйдешь, а они там стоят. С автоматами. С пуе... пулеметами...
        - И ладно, - кивнул Костик, потирая запястье. Над ремешком часов синел наколотый трезубец и номер: «17610». Лагерь...
        Бармен опять включил своего Киркорова, гул стал утихать. К нашему столику подошел молодой старлей-ооновец, вроде как русский.
        - Провокации устраиваете, - укоризненно заметил он, садясь на свободный стул.
        - А нам накакать, - культурно ответствовал прапорщик.
        - Сейчас патруль вызову, прапорщик, - пригрозил старлей. - Как разговариваете со старшим по званию?!
        - Иди хрен соси, голубая каска, - философски ответил Коля. - Какой ты мне старший? Мы партизаны, у нас старших нету. У нас дедушка леший старший.
        Ооновец подскочил и хотел что-то заорать, но его дернул за рукав неожиданно очнувшийся Беранже:
        - Спокойно, старший лейтенант. Мы сейчас допьем и уходим.
        - Вот-вот. - Ооновец взял себя в руки. - Чтобы через десять минут тихо-мирно отсюда убрались. А то вызову патруль, будет хуже.
        - А на улице нас ихние не шлепнут? - осведомился прапор, указав на украинских офицеров.
        - Не шлепнут, не бойтесь. Но вертеться по улицам тоже не советую, - уже дружески посоветовал ооновец.
        - А что нам патруль сделает? - поинтересовался я, когда ооновец свалил. - На губу посадит?
        - Ну, губа тут, конечно, имеется, - рассудил прапорщик, - но, скорее всего, просто звезды дали бы. Тем более кто мы такие? Военные - не военные, штатские - не штатские... Партизаны и есть.
        - А я, стало быть, дедушка леший? - Беранже захихикал. Нажрался командир, слабоват он на выпивку, небось и в самом деле поэтов последыш.
        - Леший. Скоро все будем как лешие. Грязные, заросшие, жопу лопухами подтирать... - жирно сплюнув на пол, сказал Костик.
        В глазах его стояла непроходимая тоска, и я подумал, что вот точно такую тоску видел в свое время в глазах двух пленных украинских спецназовцев. В новеньком камуфляже, только что не с эмблемами своего «Кобзаря» на рукавах - какой дурак, интересно, дал отряду спецназа такое название? - они сидели подле штабной палатки прямо на раскисшей земле. Спецназовцев взяли случайно: они только что расстреляли экипаж нашего подбитого бэтээра, возвращавшийся через линию фронта, и предвкушали уже, наверное, как будут сосать горилку и жрать сало у себя дома, но нарвались на разведгруппу. Четверо полегли, двух тяжело раненных разведчики добили на месте, а еще двух поймали почти невредимыми.
        Их даже не били. Разведчики, насмотревшиеся всякого и пережившие всякое, повязали «кобзарей» и приволокли в штаб.
        Теперь они знали, что их расстреляют. Двое парней лет двадцати пяти, одинаковых с лица, коротко стриженных. Один, с перевязанным запястьем, что-то бубнил себе под нос - не то пел, не то молился. Второй молчал, озираясь. И в глазах у них была непроходимая тоска - такая, как сейчас у Костика...
        Я вздохнул, взял водку и маханул несколько больших глотков прямо из горлышка.
        - Вот это по-нашему, - сказал прапорщик уважительно. - А то: провокации, мать их ети...
        
7
        
        Кладовщики, особенно армейские, все похожи друг на друга: пыльные, лысеющие, занудливые. Читал где-то, как раньше думали, что мыши сами по себе заводятся в старом тряпье. Не знаю, как мыши, а кладовщики-каптерщики точно заводятся.
        Сонный дядька лет сорока в звании лейтенанта посмотрел на наши верительные грамоты, протянутые прапорщиком Колей, и бесцветно произнес:
        - Ох и понавыписывали вам тут... Ну, идите, берите.
        Мы пошли и взяли.
        На складе было всё: видно, натовцы загрузили. Но мы не стали обольщаться и взяли привычные «калаши» и «стечкины». Лейтенант, правда, уцепил еще и «орла пустыни», на что Костик сказал:
        - Жидовская пукалка.
        Пукалка, возможно, и жидовская, но неплохая. Я не стал устраивать полемику и тоже взял «орла», так, на всякий случай, раз уж дают. Прапор взял гранатомет. Молодец, прапор, штука нужная, но я бы такую на себе не попер.
        Вещмешки мы набили под завязку, особенно поусердствовав насчет еды. И тронулись в путь.
        Нас выгрузили из мятого японского микроавтобуса с правым рулем на окраине, прямо возле леса, и уехали, даже не попрощавшись. Только водитель, вроде как гражданский, буркнул что-то типа:
        - Удачи...
        Окраина была как окраина: недостроенные огромные цеха, узкоколейка, платформы на ней, тут и там разбросаны железобетонные конструкции, через дырки в которых местами проросли деревца.
        Лес тоже был как лес: смешанный, нехоженый, опутанный паутиной. Мы шли по еле видной тропинке цепочкой: впереди Костик, потом лейтенант, потом прапор, потом я.
        Вокруг тропинки, шаг шагни, то и дело сидели группками грибы красноголовцы, не говоря уже о сыроежках.
        - Набрать да поджарить потом на костерке, - мечтательно сказал прапорщик.
        - Да ну на хрен... - усомнился Беранже. - Грязное всё, активное...
        - А что ты дома жрал? Не думаю, что эти грибочки хуже. Хоть белых, но насобираю, - решил прапорщик.
        - А вот у нас сыроежки не ели никогда, - вспомнил Костик. - Сорный гриб, мамка говорила. И крошится в пакете.
        - Надо с корзиной потому что ходить или с ведром. По грибы-то.
        - Консервы жрать будем, - резюмировал старлей, - а о грибах вспомним, как жрать нечего станет.
        - Так грибы же... - жалобно сказал прапорщик, но Беранже только махнул рукой.
        Часа через полтора из лесу вышли на просеку: видать, когда-то хотели тянуть ЛЭП, вон даже мачта валяется, да потом не до электричества стало. На просеке, метрах в пятидесяти левее нас, стояли горелые танки - вроде как вперемешку наши «Т-80» и «леопарды». Сколько ж тут битого железа поразбросано!
        - Передохнем, может? - спросил Костик.
        - Еще с километр, потом отдых, - решил старлей. - На просеке не хрен вертеться, сверху видно всё...
        - Ты так и знай, - закончил, хихикнув, прапорщик.
        Через километр (это по мнению старлея Беранже, мне лично показалось, что чапали раза в три больше) мы уселись на мягком мшистом бугорке под дубками и принялись трапезничать. Всё-таки натовские консервы есть натовские консервы - вкусно... Не то что наши крупы с непрожевываемыми мясными волокнами.
        Прапорщик не удержался и схрупал несколько рыжиков, хорошенько посолив их и дождавшись, пока грибки пустят ярко-оранжевый сок. Смотреть на то, как он закусывает и восхищенно вертит головой, было очень приятно, но примеру Коли никто последовать не решился.
        - Полдень, - сказал старлей, посмотрев на часы. - Рандеву состоится через три часа, осталось идти десять кэмэ. Ориентир - церковь.
        - Интересно, живет тут кто? - пробормотал Костик.
        - Живут бабки какие-нибудь. Они чуть ли не в эпицентрах живут.
        - Вот шмальнут эти бабки из-за куста очередью... Расселись тут, жрем... - задумчиво сказал я.
        - Да ладно тебе, - отмахнулся старлей. - Доедаем, курим и в путь.
        Я задымил сигаретой, вспоминая инструктаж у Салуцкого. Собственно, ничего внятного нам так и не сказали: дали направление, пояснили, что нас будут ждать там-то и там-то. И всё. Кто будет ждать, зачем ждать - это уже было не про нас. Как и в свое время в милиции, мне ярко продемонстрировали, что доверяют, но до определенных границ.
        - А что там у вас за происшествие было в кабаке? - поинтересовался тогда сидевший в углу молчаливый полковник.
        - Я Бродского почитал вслух, - встал Костик.
        - «Дорогой Карл Двенадцатый»? - усмехнулся полковник. - Читал... Напрасно по мелочам грызетесь. Тем более вы, Логвинов. Вы же по национальности украинец. Так и в паспорте записано.
        - Ну и что?
        Я покосился на прапорщика - тот подмигнул мне. Ну и Костик.
        - Да нет, ничего, Логвинов. Кончать войну надо. Навоевались.
        - А вы в лагере не сидели, товарищ полковник? - напористо спросил Костик.
        - Я не сидел, - согласился полковник. - Но отлично знаю, что там несладко. А вы думаете, те же украинцы, что под Великим Новгородом сидели или в Пскове, - они нас за это полюбили? Их там, может, кавунами потчевали?
        Костик скрипнул зубами, но ничего не сказал.
        - Короче, бросайте эти выходки, - строго сказал полковник, поднимаясь. - Тем более вам придется работать с украинскими специалистами. А вы, старший лейтенант, проследите.
        - Есть, товарищ полковник, - вскочил Беранже.
        Мне, по большому счету, всё равно было, с кем работать. Хоть с неграми. После прозябания в соседстве с дядей Хорьком это было приключение, и оно мне еще не надоело. И компания подобралась приятная, не буду лукавить. Вот только «украинские специалисты» эти - посмотрим на рандеву, что за специалисты.
        - Ну, подъем, - сказал старлей.
        - Эй, я еще по-большому хотел! - возмутился прапор.
        - Потом по-большому сделаешь, около церкви.
        - Грешно возле церкви по-большому, - наставительно заметил я.
        - Шлаки надо регулярно выводить, - заворчал прапор, навьючивая на себя мешок и доверенный ему гранатомет. - Думаешь, легко идти так вот, не какамши?
        - Что ж ты раньше не сходил? - спросил Костик. - Шлаки накапливал?
        - Я жрал, потом курил. У меня эти занятия с оправкой не сочетаются, - огрызнулся прапорщик, и мы тронулись в путь.
        - А я вот любил, чтобы сядешь вот так, и закурить, - неожиданно сказал старлей. Мечтательно так сказал. - Одновременно чтобы. И газету... свежую... Или детектив.
        Ничего интересного, кроме грибов, в дальнейшей дороге нам не попалось. Прапорщик предложил спеть строевую песню, но на него цыкнули все разом, а Костик предположил, что рыжики были с глюками, потому что мутанты, вот прапора и потянуло на песнопения. Они начали было препираться, но тут мы вышли к месту рандеву.
        Церковь появилась неожиданно: лес расступился, и она возникла на большой опушке, окруженной березами, старая, полуразрушенная, краснокирпичная. То ли ее разломали еще сто лет назад в годы становления советского государства, то ли во время конфликта последнего, не поймешь. Однако какая-то добрая душа уже успела написать на стенке три веселые буквы чем-то черным. Тут же был и нарисован сей предмет, причем довольно стилизованно и неприглядно.
        Вокруг - ни души. Мы засели за густым орешником и принялись осматриваться, переговариваясь вполголоса.
        - Что-то тихо слишком, - подозрительно сказал Коля. - Давай из гранатомета бацну?
        - А если там наши?
        Прапорщик пожал плечами и принялся демонстративно ковырять ошметок глины, присохший к коленке: дескать, если что, я предупредил, а вы не послушали. Старлей поймал мой вопросительный взгляд и кивнул:
        - Пароль - «Гроза». Отзыв - «Самум». Только аккуратно. Вроде ничего не может случиться, а там кто ж его знает... Свистни, если что. А если палить начнешь, сами придем.
        Положив вещмешок на траву, я взял «калаш» и побежал в обход, чтобы подойти к церкви сзади. Шагов через двадцать услышал тихие голоса и пополз по лесопосадочной траншее. Голоса приближались. Говорили вроде как по-украински, я подобрался еще ближе и высунулся, хоронясь за косматым чертополохом. Над головой со звоном вились крупные желтые комары, норовя впиться в веки.
        Трое сидели возле церкви, прислонясь к разогретой солнцем облупленной стене, и ели. По одежде хрен поймешь: камуфляж, ботинки, тут же пирамидкой стоят «Калашниковы». Жрут, гады, какую-то вяленую рыбу и вареные яички.
        - Гроза! - тихонько сказал я, направив на них ствол автомата.
        Трое переглянулись.
        - Самум, - сказал старший по возрасту.
        - Что ж вы охранение не поставили, коммандосы хреновы? Положил бы вас и дальше пошел...
        Я выбрался из траншеи и направился к ним, не опуская на всякий случай автомата. Если что - положу всех от бедра, и ладно. И нету специалистов украинских, коли это и в самом деле они.
        - Как это не выставили? - опешил старший. Второй, гладко лысый, покачал головой и сказал:
        - Ваську, суку, урою.
        С этими словами он пошел за церковь разбираться с невидимым Васькой, который нерадиво нес караульную службу.
        - Автомат-то опусти, - лениво сказал третий, обсасывая хвостик. - Тебе ж сказали - «Самум». Фули тебе еще надо?
        Я улыбнулся:
        - А пивка у вас к рыбке нету?
        - Ага. И бабу. - Третий поднялся, протянул руку. - Москаленко. Капитан.
        - Птахин. Сержант.
        - А выделываешься, как полковник, - заметил он. - Зови своих, что ли...
        Я громко свистнул. Через минуту мои появились из-за угла, одновременно с противоположной стороны показались лысый и опечаленный Васька с ручняком на плече. Васька тер щеку, на которой явственно расплывался кровоподтек. Ну и порядочки у них...
        Принялись знакомиться. Васька оказался почти что моим земляком, из пригорода, и носил скромные голые погоны. Потому его и шпыняли, особенно если учесть, что трое остальных были капитанами. Украинскими капитанами при нашем прикомандированном Ваське. То-то они его шпыняют.
        - Три капитана, - поморщился Костик. - Вы хоть посчитайтесь, что ли, кто будет главный. Или по очереди командуйте.
        - А тут считаться нечего, - отрезал Москаленко. - Я и командую. Блошкин вон доктор, у него своя епархия, а Шевкун особист, тоже свое задание имеет. Так что все вопросы решены. Теперь о деле. Наша задача проста: пройти из пункта А в пункт Б. Пункт А - вот эта самая церковь. Про пункт Б говорить ничего не буду, потому что идти до него далеко, а в дороге всякое случается. Больше никаких союзников мы встретить не должны, потому приказ - стрелять во всё, что движется. Вопросы?
        Блошкин был самый старый, Шевкун - лысая башка. Всё понятно. Украинские специалисты, мать их ети.
        - Посрать можно? Срать хочу, аж ногами топочу, - попросил-сказал прапорщик. Москаленко кивнул, и Коля, расстегивая на ходу ремень, потрусил в кусты. Москаленко повернулся к нашему старлею:
        - Товарищ старший лейтенант, а с дисциплиной у вас не ахти.
        - Так и у вас тоже. Вон, часовой на посту ягоды жрал, - огрызнулся старлей.
        - Вот и заработал. Кстати, часовой всё-таки из ваших... Советская Армия остается Советской Армией при любом режиме. Церемониться не буду, старший лейтенант, а товарищ Шевкун мне поможет,
        Лысый хмыкнул. Он не понравился мне с первого раза, как только я его увидел, и я понял, что мы еще схлестнемся. Особист хренов.
        - Я так понимаю, мы сейчас двинемся? - спросил Беранже, поправляя вещмешок.
        - Именно. Сруль ваш вернется, и пойдем. Дотемна надо километров двадцать пять отмахать, иначе из графика выпадем.
        - Еще и график какой-то... - проворчал Костик, разминая сигарету и оглядываясь, не подслушивает ли лысый. - Попали, блинский блин... Три капитана, из пункта А в пункт Б... Может, рванем на хрен отсюда? Ночью? Автоматы есть, жратвы полно...
        - Погодим немножко. Посмотрим, что к чему. Тем более куда деваться, братан? Ну, выйдем мы на нейтралку, и что? Пирогов дадут? Положат на хрен...
        
        Впереди пошел особист, за ним - мы с Костиком, потом доктор и Москаленко, а наш старлей и прапор с гранатометом замыкали шествие. Затянутая травой лесная дорога еле-еле угадывалась под ногами, и особист периодически сверялся с картой и компасом.
        - Где служил, сержант? - спросил он однажды, обернувшись.
        - В танковых.
        - Я имею в виду, воевал где?
        - И здесь воевал, и на Кавказе... Грузинская кампания.
        - Ясно.
        И больше со мной не заговаривал: то ли узнал всё, что хотел, то ли я его чем-то разочаровал. И хрен с ним.
        Двадцать пять километров мы отмахали легко - то ли с непривычки, то ли Москаленко, сволочь, незримо придавал нам силы. Когда он велел останавливаться на ночевку, я даже удивился.
        - Сержант, рядовые, займитесь костром. Вот здесь, в лощине, чтобы пламени не было видно, - приказал он.
        Мы пошли собирать сушняк, а доктор и прапорщик занялись открыванием консервов. Стало быть, субординация у нас теперь. Табель о рангах. И по этой табели мы с Костиком где-то в самом низу, вместе с несчастным Васькой, над нами - Коля и доктор, который хотя и капитан, но не совсем настоящий, потом идет наш старлей, далее особист и наверху Москаленко. Я поделился своими умозаключениями с Костиком, который согласился:
        - И будут они нас иметь во все отверстия, как бог черепашек. Так что ты рассуди, не пора ли нам сваливать отсюда. А то можно капитана грохнуть с лысым...
        - Слушай, тебе неинтересно, куда идем-то?
        - А... Мы, Валер, расходный материал. Идут Москаленко с лысым, а мы все так, временно. Даже старлей с врачом. А как придем куда надо, тут нас и пошлепают. Думаешь, зачем нас собирали по сусекам? Взяли бы человек десять из любого спецназа, и все игрушки. В парашу всю эту затею, вот что я тебе скажу, сержант. В парашу.
        - Не скажи. Ты спецпроверку медицинскую проходил?
        - Типа того. К машинке подключали, чего-то сканировали, засовывали в трубу - томография магнитная вроде называется...
        - Ну вот. А ты говоришь - десять человек из любого спецназа. Не из любого, Костян. Вон убогого зачем взяли?
        - А щас спросим, - сказал Костик. - Эй, Вась!
        Хмуро бродивший и трещавший во тьме сучьями Васька отозвался.
        - Иди сюда. Спросить чего хочу.
        - Ну, чего?
        - Где таких пидоров нашел, вот чего... Что за люди?
        - А я знаю? Я при докторе был. Вызвали, сказали, будешь сопровождать. Я срочник, куда мне деваться...
        - Эх, ты, чудила... Я-то думал, ты в курсе.
        - Ага... - обиженно проворчал Васька. - Скажут они. А особист, жаба, чуть что - по морде...
        - Где служил-то?
        - А здесь и служил, в госпитале. Охрана медицинского городка. А чего к хохлам попал, и сам не знаю... Хотя городок там на нейтралке общий. И наши, и ихние стерегут.
        - А тебя обследовали медицинским образом? - спросил я сурово.
        - Чиво? - не понял Васюня.
        - Ну, проводки присоединяли? Исследовали?
        - А, это... Было. Я напугался еще, думал, током долбанет.
        - Вот видишь, - жестко сказал я. - Еще один мученик в подтверждение моей версии. Ладно, Васюня, иди палки собирай, а то еще по морде получишь. Да не звони, о чем мы спрашивали.
        - Вот еще, - еще больше обиделся Васька и ушел во мрак.
        Развели костер, поужинали без особенных разговоров, выпили по чуть-чуть - больше Москаленко не позволил, мол, впереди долгий путь, - и легли спать. В охранение пошли я и Васька с его пулеметом, через четыре часа нас должны были сменить прапорщик и особист, из чего я сделал вывод, что Шевкун решил совместить приятное с полезным и поработать с бедным Колей. Хотя еще кто бедный... Коля еще тот мастер разговорного жанра, любого особиста заморит. Звездобол.
        Я сел на поваленный ствол метрах в пятнадцати от костра, определив Васю с пулеметом на другую сторону лощины. А ведь прав Костик, всё тут очень подозрительно. Конечно, насобирали они людей хоть и случайных, а рисковых. Хотя медицинская эта фишка... Но чего во мне такого уникального? Человек как человек, мыслей не читаю, бензином не ссу, молнии из глаз не вылетают... Что они там такое нашли необычное? Или врут, суки? Рисковые люди, да: Костик - морпех, лагерник; лейтенант - малый не дурак и опять же с опытом; я, без лишней скромности скажем, вообще герой... Коля, правда, строитель, но уж больно мудрый тип, явно не без изюминки. А вот наши спутники... Васька - дурак, и уши холодные. Вот уж точно расходный материал - подай-принеси, вопросов лишних не задавай, ежели что - получи по рылу. Доктор есть доктор, без него нельзя, вдруг ранят кого или у господ офицеров понос приключится. А вот особист и Москаленко и есть в самом деле ядро группы. Они всё знают и не собираются вводить в курс дела остальных. И очень даже неизвестно, что они с этими остальными собираются сделать, когда надобность в них        Ну, уж я-то просто так не дамся.
        Хотя медицинские эти штучки... Или в самом деле по ним всё просчитывали? Тогда куда ж мы идем? В какие гребеня? Мама моя родная...
        Наши четыре часа прошли незаметно, я и задремать-то не сподобился, да и комары не давали, и, когда прапорщик Коля подошел меня сменить, я спросил:
        - У тебя выпить не осталось?
        - Плещется что-то во фляжке, - смутно ответил Коля.
        - Дай-ка глотну. А то бессонница долбит...
        Во фляжке плескалась примерно половина, и я сделал два больших глотка, прикинув, что Коле хватит. Прапорщик скаредно хмыкнул, но ничего не сказал.
        Я лег у еле-еле мерцавшего во тьме костра и закрыл глаза. Спать не хотелось, хотелось жрать. Я сел, порылся в своем вещмешке, нашел сухарь и принялся грызть. И не заметил, как заснул прямо с недоеденным сухарем в руке - словно провалился.
        
        В последнее время я видел в основном батальные сны, и сегодняшняя ночь не стала исключением. Разгром колонны на Военно-Грузинской дороге я помнил в деталях, и все эти детали продемонстрировал сейчас мой мозг.
        Тогда мне повезло, как повезло и под Черниговом. Наш танк застрял между двумя подбитыми машинами и судорожно дергался взад-вперед, пытаясь выбраться. Наконец мы столкнули передний «Т-90» на обочину и стали потихоньку продвигаться вперед, и тут начали бомбить. Почему лейтенант с простой фамилией Иванов скомандовал покинуть машину, я уже не помню. То ли повредили нас, то ли просто зассали... Но только очнулся я метрах в сорока от танка, вжавшись в битый песчаник, а рядом валялась чья-то голова в танковом шлеме. Я не стал терять время на установление личности погибшего, пусть этим похоронная команда занимается, а взял ноги в руки и стал драпать вместе с отходящими остатками колонны. С километр я просто бежал, спотыкаясь об исковерканные железяки и трупы, падая, рожу в кровь разбил, а потом меня взял на броню БТР с номером 213. До смерти запомню номер, потому что два промахнули мимо, а этот остановился. Из люка торчал старший сержант со звездой Героя России и страшно матерился. Кричал, чтоб я быстро лез на броню, поминал маму, папу, всех родственников... Потом я узнал, что сержанта звали Володя
Красинский и получил он Героя за какую-то очередную чеченскую кампанию, а погиб он чуть позже, поймали его каким-то образом в Панкисском ущелье и голову на хрен отрезали. Вроде прислали потом родителям с оказией, в засоленном виде.
        А я с ним и поговорить-то не успел...
        
8
        
        На исходе второго дня совместного пути нам встретился местный житель. Это был мужик неопределенного возраста - я бы сказал, где-то под шестьдесят, но хрен их знает при ихней жизни - в резиновых бахилах от костюма химзащиты, ватных штанах и грязном, рваном пиджаке на голое тело. На голове у мужика была армейская панама с украинским трезубцем, а на плече болтался автомат, старый «калашников» калибра 7,62 с деревянным прикладом. За плечами эта сука тащила тяжелый мешок.
        Налетели на него мы с Костиком и особенно не церемонились. Автомат мужика полетел в одну сторону, сам он, сбитый ударом приклада, - в другую. Вояка был еще тот: мало что старый, так еще и здорово выпивши. Костик сильно разбил ему скулу, и теперь мужик сидел в папоротниках, утираясь и что-то сердито бормоча.
        Особист обрадовался: какая-никакая, а добыча. Пока мы ковырялись в консервах, радуясь нежданному привалу, Шевкун колол мужика. Колоть его было и не надо, мужик сам обиженным тоном рассказывал всё, что знал и о чем догадывался. Шел он из Рожновки в некое Ивашино к троюродному брату, нес швейную машинку чинить. Машинка лежала тут же, в мешке. Подольская швейная машинка, у мамки такая была.
        - А далеко до Рожновки? - спросил особист солидно.
        - Каламетров восемь, - сказал мужик, сопя. - По тропе если.
        - А до Ивашина?
        - До Ивашина каламетров двенадцать еще, оно справа осталось.
        - Ясно. В Рожновке народу много живет?
        - Пять семей да бабок трое. А в Ивашине поболе, там семей двенадцать. Можеть, двадцать, примаки ищо... И трактор у них есть гусеничный. «ДТ».
        - Автомат где взял? - задал банальный вопрос особист.
        Мужик пожал плечами:
        - Да тут валяется по лесам... В Монастырском на танке пашут, из болота вынули и пашут... - Мужик согнал крупного комара, лепившегося на свежую кровь. - Автоматов ентих в свое время собирали мешками. Только они без надобности, автоматы. Сеялку ба...
        - Ясно, - повторил Шевкун. - Ладно. Сеялку вам...
        Он сверился по карте, убрал ее в сумку и деловито, без лишних движений застрелил мужика из своего пистолета. Мужик упал на бок в папоротники, не издав ни звука. На него сразу накинулись муравьи - крупные, с ноготь, коричневые, я таких раньше не видел. Мутанты, что ли?
        Я отвернулся, не стал глядеть, как муравьи грызут дохлого мужика.
        - Может, можно было... - начал было доктор, но Шевкун застегнул кобуру и покачал головой:
        - Установка - никаких свидетелей. Нельзя было.
        - А выстрел-то могли и слышать, - сухо заметил наш лейтенант словно в пространство. - Восемь километров...
        - Думаешь, мало тут по лесам стреляют? - спросил Шевкун. - Мешками автоматы собирали.
        
        Как выяснилось, лейтенант был прав на все сто. Выстрел, конечно же, услышали. Взяли нас ночью, подобравшись совсем незаметно, начав с часовых. Меня долбанули по голове чем-то деревянным, от чего я вырубился и очухался только валяясь связанным по рукам и ногам на какой-то вонючей соломе. В темноте поодаль отчетливо хрюкала свинья.
        - Живой кто есть? - спросил я, сплюнув накопившуюся в горле соленую засохшую дрянь.
        - Есть, - отозвался прапорщик. - Все живые, только побитые. Ты как там, Валерьян?
        - Хреновато. Башка болит, окостенел весь... Кто ж это нас?
        - Полагаю, местные жители. Ивашино либо Рожновка... Волокли далеко, так что, наверное, Ивашино. И трактор вроде тарахтел с час назад.
        - Вот мужик нам боком и вышел, - добавил невидимый Костик. - Твари, два зуба выбили. И руку вывихнули, кажется...
        - А что это господа офицеры молчат? - осведомился я.
        - Все в говне свином, вот и молчат, - это ответил Шевкун. Судя по невнятной речи, он то ли прикусил язык, то ли ему челюсть свернули. Так ему и надо, падле.
        - Что делать будем? - поинтересовался я.
        - Валяться, - буркнул Костик. - Повязанные все, как гуси, что нам делать еще-то...
        - Валяться, - передразнил прапорщик. - Удавят за милую душу эти селяне хреновы... Надо развязываться как-то. Ну-ка посмотрите, у кого там руки послабже связаны? Столько народу, явно кого-нибудь связали плохо.
        Все начали кряхтеть и ворочаться, проверяя свои путы. Наконец, доктор сказал удивленно:
        - А знаете, получается. У меня как-то слабо... понапутано тут... Намотано...
        - Дергай тогда сильней, только не затяни, - рыкнул Москаленко.
        Доктор повозился минут пять, потом радостно пискнул и сообщил:
        - Готово. Нет, в самом деле готово!
        - Так не сиди, нас развязывай, - велел Москаленко.
        Доктор подобрался к нему, и через некоторое время все мы сидели и растирали запястья. Костик плевался кровью и пристраивал на перевязь из куска тряпки свою вывихнутую руку, которую доктор быстренько вправил.
        - Ну, пидоры! Ну... - рычал Костик, пока Шевкун его не успокоил:
        - Хорош матюкаться. Думать надо, что дальше делать.
        - Хули думать, прыгать надо... - мрачно процитировал Костик старый анекдот про прапорщика, но замолчал.
        Москаленко, шелестя соломой, полез осматривать бревенчатые стены сарая, вернулся недовольный.
        - Никаких тебе дырок.
        - А вот сейчас придут за нами, мы им зубы и посчитаем, - сказал наш боевой прапорщик, но доктор возразил:
        - А если у них автоматы? Положат всех в хлеву...
        - И ладно, и черт с ними, - не унимался прапорщик. - В хлеву так в хлеву. Не хватало еще колхозников этих немытых бояться...
        - Тихо. Идет кто-то, - предостерег лейтенант, карауливший у дверей. Все разлеглись, где были, завернув руки за спины.
        Залязгали железяки, со скрипом отворилась большая дверь, и в хлев вошел мужик с автоматом. За ним - второй, стал на самом пороге, чтобы держать всё помещение под контролем. Колхозники-то колхозники, но борьба за выживание, знать, научила...
        - Лежите? - спросил первый мужик, толстый, с выпяченными губами. К нижней прилипла потухшая самокрутка.
        - Лежим, - отозвался Москаленко.
        - А зачем Мишаню убили, братана моего?
        - Неудачно попался. Мы люди военные, ты уж не обессудь, - сказал Москаленко.
        - Не обоссуть... - Мужик сплюнул самокрутку, растер сапогом. - И не обосруть... Будем мы вас, робяты, кончать. Не нужны вы нам такие крученые.
        - А может, добром разойдемся? - спросил Москаленко.
        - А што с вас добром взять? И так всё взяли, хе-хе... Разве отодрать вас, да баб у нас еще мало-мало осталось, да и противно...
        - Ну и соси ты хер, как мишка лапу. Давай, лейтенант, - сказал будничным тоном Москаленко, и лейтенант грохнул сапогом в дверь.
        Тяжелая воротина ударила не ожидающего подвоха второго мужика и выпихнула его на улицу, а Москаленко и я одновременно бросились на толстого. Несколько секунд мы выкручивали автомат из его рук, потом еще несколько секунд вырывали друг у друга, пока Москаленко, наконец, не рявкнул:
        - Сержант!
        Я опомнился, выпустил автомат и, чтобы сорвать зло, пнул упавшего на колени толстяка. Тот что-то забормотал и повалился на бок.
        Второй мужик как раз отворил дверь и сунулся внутрь, посему получил пулю. Упавший автомат подхватил лейтенант.
        - Так их! - завопил Костик. - Бей пидарню!
        Выстрелы, конечно же, слышали, и вся деревня сбегалась сейчас к нашему хлеву. Выбор был невелик: сидеть тут и ждать, пока хлев подпалят, либо прорываться. С двумя автоматами это было вполне возможно. Наскоро пристрелив толстого, хватавшего нас руками за ноги и оравшего в голос что-то про деток, мы выскочили наружу. Лейтенант и Москаленко тут же усмирили короткими очередями сбегавшихся селян, попрятавшихся за заборами и за углами хат, и все, не сговариваясь, побежали к большому беленому дому, возле которого стоял допотопный оранжевый трактор «ДТ». Это, видимо, был сельсовет, или как там он могу них теперь называться.
        Рассудили мы верно: всю нашу амуницию стащили сюда и заперли в кладовке. Это разъяснил нам взятый в плен мужичонка с одной ногой.
        - Я ж свой, - бормотал он, шаря в столе связку ключей. - Я ж в связи служил... Ефрейтор...
        Заслуженного ефрейтора связи мы трогать не стали, просто заперли в той же кладовке. С улицы кто-то пальнул по окнам, но это нам были семечки. Теперь оружия хватало. Жратву, правда, растащили, но не собирать же ее теперь по домам... И гранатомет неизвестно где - нету гранатомета в кладовке. А без него плохо. Пока они, положим, перепугались, а ну как местный Рэмбо додумается, что нас не так уж много и мы в хате сидим? У них небось и ручные гранаты есть, кроме нашего-то гранатомета...
        Распахнув ударом ноги входную дверь, Москаленко крикнул:
        - Эй, уроды, слышите меня? Если будете стрелять, устроим вам козу на возу: трактор взорвем к чертям свинячьим и народу положим немерено! Уяснили? Как будете без трактора? На бабах пахать?
        - На жабах, - хмыкнул Костик.
        Некоторое время снаружи напряженно молчали, потом густой бас отозвался:
        - А чего надо, командир?
        - Мы тихо-мирно уходим, а вы нам не мешайте. Провожатого дайте, а то черт вас знает, куда нас затащили... Идет?
        - Идет, - сказал бас без промедления. - Выходьте.
        - Хитрый ты хрен, - заорал прапорщик. - Давай сперва провожатого! А то сейчас гранату в трактор кину, и капец!
        Спустя минуту в сельсовет осторожно заглянул пацан лет двенадцати.
        - Я вот он, дяденьки, - испуганно сказал он.
        - Ты, что ли, провожатый? - спросил Костик.
        - Я.
        - Ладно.
        Москаленко вывел пацана на крыльцо, сунув ему в спину ствол автомата, и громко сказал:
        - Если пацана не жалко, можете стрелять.
        - Идите уж, - сказал здоровый дядя в телогрейке, выходя из-за угла горелого сруба. В руке дядя держал наш гранатомет.
        - Не надо было нас трогать, всё бы миром и кончилось, - наставительно сказал доктор.
        - А Мишаню нашто убили? - спросил дядя.
        - Попался не ко времени ваш Мишаня. Я лично против него ничего не имел.
        - То-то и оно, - пригорюнился дядя. - Ну идите ж вы быстрей, пока кто глупостей не сотворил.
        - Гранатомет отдай, - сказал прапорщик.
        - Гранатомет не отдам, - покачал головой дядя. - Там граната одна всего осталась, вам ни к чему, а нам в дело.
        - Откуда одна?! - возмутился прапорщик. - Много было!
        - Слушай, мужик, что ж мне врать? - обиделся дядя. - Можеть, скрал кто из наших, но у меня вот одна. Не берите греха надушу, оставьте волыну.
        - Волы-ыну... - пробурчал прапорщик. - Хер с тобой, будем теперь торговаться... Счастья вам, колхозники. Вы хоть этой гранатой звезданите куда надо.
        К выходу из деревни мы шли настороже, но ничего не случилось. Пацана жалели, наверное. Да и при оружии мы теперь были, а кресты, похоже, в сравнении с нами всё же не бойцы.
        - Звать тебя как, чучело? - спросил Костик.
        - Толик, - сказал пацан.
        Отойдя от деревни километра на два, мы сделали кратковременный привал, во время которого Москаленко набил морду Васюне, проспавшему на часах и фактически сдавшему нас селянам. Никто за Васюню не заступался, он и сам понимал вину и только покорно поднимался, вновь и вновь подставляя лицо зуботычинам. Москаленко бил умело, чтобы не повредить глаз и не сломать челюсть, но чтобы было больно.
        Толик смотрел на происходящее с ужасом,
        - Такая штука армия, Толик, - сказал лейтенант, натужно кашляя. - А ну как твои землячки нас бы сонными порешили? Хорошо еще, что просто связали... Чего с нами сделать хотели, а?
        - Работать бы заставили... - пробормотал Толик.
        - А убить обещали.
        - Пугали, - уверенно сказал Толик. - На хрена вас убивать? Пользы-то нету никакой...
        - Ты не бойся, пацан, - обратился к нему Москаленко. Капитан улыбался и был почти похож на человека. - Мы тебе ничего не сделаем, отпустим километров через двадцать, вернешься домой, и все дела.
        Пацан, по-моему, не поверил, но мы его действительно отпустили, и даже не через двадцать километров, а гораздо раньше. Когда отряд вышел на широкую наезженную лесную дорогу, Москаленко довольно хекнул и велел Толику убираться. Тот пошел, оглядываясь, а метров через двадцать так рванул, что только пятки сверкали. Кто-то, кажется, прапорщик, залихватски свистнул ему вслед, но Шевкун невнятно заметил:
        - Я те свистну!
        Честно говоря, я думал, что Толика убьют, и был искренне рад, когда этого не случилось.
        Потом не было ничего интересного. Шли, шли, шли, жевали сухари, завалявшиеся у доктора в сумке (его сумку с медикаментами мы спасли). Прапорщик взялся было рассказывать анекдоты, первый рассказал и впрямь смешной, а потом пошла всякая древняя муть, и Шевкун велел ему заткнуться. Прикушенный язык, кажется, сильно испортил ему настроение.
        Около двух перебрались через железнодорожную насыпь. Ржавые рельсы уходили в обе стороны и терялись в лесу. Давненько тут никто не ездил.
        Спустя еще полчаса над лесом пророкотал вертолет. Он прошел метрах в ста слева от нас, низко низко над деревьями, так что мы его не увидели.
        - Хоронится, - отметил Москаленко. - Над самым лесом идет, чтоб снизу не долбанули из «стингера» или другой какой хитрой техники...
        К вечеру мы набрели на брошенную деревеньку. Несколько домов, старый сельмаг, маленький кирпичный дом культуры со сгоревшей крышей, поваленные столбы с путаницей проводов. То ли во время войны разбежались, то ли тихо вымерли, но уже года два тут никто точно не жил. Единственным обитателем был аист, угрюмо смотревший на нас из своего растрепанного гнезда на старом тополе.
        - Переночуем тут, - решил Москаленко.
        Из хат самой целой был сельмаг, там мы и разместились. В охранение выставили Костика и меня.
        - Я дреману, - сказал Костик, - а ты меня разбуди через час.
        - А стеречь?
        - В одну воронку два раза не попадает. Не каждую же ночь нас глушить будут. Да я вполглаза, не волнуйся...
        Я посмотрел на часы - старый «Восток» говорил, что сейчас почти девять, то бишь двадцать один ноль ноль.
        - Спи уж до полуночи.
        - Запросто. Пожрать бы еще...
        - Прапор наш пошел по огородам шуровать, может, и найдет чего. Тогда разбужу.
        Коля приволок массу еды: морковку, зеленый лук, всякие травки. Особо не разойдешься, но желудок есть чем набить.
        - Словно кобылы. Или кролики, - пробормотал наш старлей, хрупая морковкой. - Соли бы еще...
        - Соль вредна, - наставительно сказал прапорщик.
        - Но лук без соли жрать противно...
        - Жрите вот морковку, товарищ старший лейтенант. Она сладенькая, можно и без соли.
        - Пошел ты... - беззлобно сказал Беранже, но послушно ухватил морковку.
        - Нантская, - сказал доктор Блошкин.
        - Чего?!
        - Нантская, - повторил Блошкин. - Морковка. Сорт такой. Не конусом, а одинаковая по диаметру по всей длине... Не выродилась, хотя времени уже сколько прошло, самосейкой же растет...
        Мы с Костиком молча сжевали свою долю зелени, и он опять завалился спать, а я сел на пустой ящик и задумался.
        Завтра у меня день рождения. Тридцатник. Приходилось отмечать и на войне, и еще бог знает где, но вот в такой компании и в подобной обстановке - ни разу. Сказать, что ли, мужикам? Москаленко небось официально, поздравит, а даже и выпить нечего. У доктора разве спиртом разжиться? Юбилей всё-таки.
        Доктор как раз вышел по малой нужде. В наползающих сумерках он попытался вывести что-то струей на дощатой стене сарайчика, тихонько ругнулся - видать, не получилось.
        - Товарищ капитан, - позвал я.
        Доктор, деловито застегивая ширинку, подошел ко мне.
        - Товарищ капитан, у меня день рождения завтра...
        - Поздравляю, - сказал он.
        - Завтра будете поздравлять. Я в смысле спирта.
        - Чего? - не понял он.
        - Отметить надо. Спиртику. Чуть-чуть хотя бы.
        - А-а... Договорились, - неожиданно легко сказал он. Сам, видно, бухануть захотел. - А капитан разрешит?
        - Куда он денется... У вас там хоть сколько его?
        - Спирта-то? Граммов двести пятьдесят, девяностошести процентный.
        - Значит, пол-литра в пересчете на обычную. Даже чуть больше... - прикинул я. - Неплохо. Спасибо, товарищ капитан.
        - Да не за что... - пожал он плечами. - У меня йод есть, так что раны обрабатывать...
        - Уж как-нибудь без ран обойдемся, - перебил я его.
        Ночь прошла без происшествий. Разная ночная лесная зараза урчала и кричала в темноте, все спали, я разбудил Костика в установленный срок и завалился спать.
        С утра выяснилось, что прапорщик Коля заболел. Доктор намерил ему аж тридцать девять и восемь и напичкал какими-то пилюлями.
        - Ему бы полежать, - несмело сказал он Москаленко.
        Капитан пожал плечами:
        - Вы же понимаете, что это невозможно. Как себя чувствуешь?
        - Погано, - честно сказал Коля. Его бил озноб.
        - Идти можешь?
        - А хули, тут, что ли, оставаться... - Коля, опираясь на автомат, поднялся.
        Москаленко удовлетворенно кивнул:
        - Главное - темп держи
        - А хули, - повторил Коля. Ему, видно, действительно было очень плохо.
        Скушав безо всякого аппетита по нантской морковке, мы двинулись дальше.
        Километрах в пяти от деревни через лес шла вполне пристойная бетонка. Москаленко и Шевкун объявили пятиминутный привал и о чем-то долго шептались поодаль. Коля сидел под кустом на обочине и тяжело дышал.
        - Угораздило же тебя, - сочувственно сказал наш старлей.
        Он в последнее время был какой-то незаметный и потерянный. Оно и понятно: столько офицерья, притом такого поганого... Старлей получался уже как бы и не начальник, а так, ни пришей, ни пристебай. Эх, Беранже, Беранже... Даром что праправнук французского поэта.
        - И сам не знаю, как, - виноватился Коля. - Я вообще простуду не цепляю. Хоть жопой в прорубь! А тут - среди лета. Стыдно.
        - Может, грибы твои? - спросил я.
        - Да я их черт-те когда ел. Кстати, заметили, грибов вокруг нету? - неожиданно дошло до прапора.
        - Мало ли. Ну, не растут они здесь.
        - Они везде растут. Поганки, мухоморы... Какие-то должны быть, а их нету.
        - Че ты дергаешься? - сказал я, пиная старую покрышку, брошенную здесь, наверное, еще в мирные времена. - Вывелись. Химия какая-нибудь, радиация, еще что...
        - А, ну да, - успокоился прапор. - Не, но всё ж как же я...
        - Плюнь, - посоветовал Костик. - Пусть они вон беспокоятся. - Он кивнул в сторону капитанов.
        - Им-то что... - пробормотал прапорщик. - Пристрелят, и все дела.
        - Я им пристрелю, - сказал старлей.
        - И тебя пристрелят, - махнул рукой Коля. - Им плевать.
        - Хорош, - сказал я. - Никто никого не пристрелит. Не марафон бежим, сбавим скорость, и чудно. Доктор тебе еще кольнет чего, и будешь как малосольный огурец.
        - Пожрать бы, - протянул Коля. - Лучше всех уколов. А то как кроль, моркву и траву жру.
        На очередном переходе я догнал Москаленко и сказал:
        - Товарищ капитан, у меня сегодня день рождения. Тридцать.
        - И что? - спросил он, скосившись.
        От него пахло одеколоном. С собой, что ли, носит? Не видал, но не удивлюсь.
        - Вечерком посидеть бы. Выпить немного.
        - И выпить есть?
        - Есть.
        - И что?
        - Да закуски бы спроворить. Лес крутом, зверье непутаное... Опять-таки есть что-то надо.
        - Есть надо... - задумчиво сказал капитан. - А ну как не добудешь никого?
        - Добуду, - уверенно сказал я. - Зайца паршивого, но пристрелю.
        Однако зайцев не попадалось. Пару раз кто-то незаметный с шумом взлетал из кустов, а больше никакой дичи, как назло. Я вернулся с пустыми руками и виновато посмотрел на спутников.
        - Да ничего, - сказал Москаленко. - Запросто. Так посидим.
        - Так неинтересно... - сморщился пылавший жаром Коля.
        - Цыганы ежиков вроде едят, - подал голос придурок Васюня.
        - Пош-шел ты... - буркнул Коля.
        - Тихо... - Костик поднял палец. Все умолкли, переглядываясь.
        - Слышите? - спросил Костик.
        - А что? - недоуменно выпучил глаза Васюня, шевеля своей распухшей мордой.
        - Жабы... - торжественно произнес Костик.
        Жаб, а вернее, лягушек мы ловили подручными средствами - кто майкой, кто руками, кто (а именно Васюня) черпал зеленую воду сапогом. Огромная мелкая лужа с теплой жижей приютила их сотни и тысячи. Длительное время обитавшие в тишине и покое амфибии с истошным кваком метались в разные стороны, а мы пихали их в вещмешки.
        - Хватит! - крикнул Москаленко, который принимал участие в лягушиной охоте наравне со всеми.
        Я от него подобной прыти не ожидал, но капитану, видать, самому наскучило командовать да тупо топать по лесным тропинкам.
        Мы замерли, переводя дух. Коля, с которого и жар-то слетел, поднялся с колен посередине лужи и спросил:
        - А про запас? Когда еще такой заповедник встретится.
        - Ты их что, вялить собрался? - спросил Москаленко.
        - Зажарить впрок...
        - Не парься. В любой болотине наловим, а жаренка твоя тут же стухнет. Верно, доктор?
        - Верно, - подтвердил Блошкин. - Усремся потом.
        - А от свежей жаренки ничего не будет? Французы небось не таких едят... - сказал я.
        - Они ж чистенькие. - Доктор выбрался на бережок и тщательно отряхивал с ног ряску. - Вот жабы, которые в огороде живут, тех есть нельзя. А этих, зеленых - на здоровье. Диетическое мясцо.
        Коля с сожалением бросил в воду последнюю лягуху, которая, так и не осознав привалившего счастья, поплыла прочь прятаться, и вылез на берег. За ним последовали остальные.
        - Ого! - удивился лейтенант, заглянув в мой мешок. - Центнер мяса!
        - Да тут жратвы - одни лапки, - недовольно пробубнил Коля, выжимая штанину. - А они махонькие, это ж не бройлеры. Вон американские ноги куриные - с мою почти размером!
        - Не жидись, прапорщик, - строго сказал Шевкун. - На всех хватит.
        Лягушек резво распотрошили и принялись стряпать: оторванные лапки-окорочка испекли в костре на большом плоском камне. Некоторых из тварей прапор поименовал «мичуринской мясной породой», потому что при жизни они передвигались кто на пяти, а кто и на шести ногах. Правда, дополнительные ноги не всегда были задние, мясистые...
        Мясо было перепачкано гарью, чуть приванивало болотом, но оказалось тем не менее вполне съедобным. Диетическое, прав был пан Блошкин, на курицу немного смахивает. А уж под докторский спирт так и вовсе замечательно пошло. В качестве гарнира использовали остатки морковки и зелени с огорода - получился туристический стол не самого дурного пошиба. На гражданке я так не каждый день жрал... Да что там, не каждую неделю. Хули врать.
        Тост сказал Москаленко, который, как ни крути, был всё же старший.
        - Ну, сержант, - он повертел в руке берестяной стаканчик, Васюня искусно сработал каждому по посудинке, пока жарились лягухи, - бывай. Расти большой, не будь лапшой. Вылезем - отметим по-хорошему, с бабенциями и шампанским. Не вылезем - не один ли корень, сколько там тебе лет было. Так ведь?
        - Так, товарищ капитан, - сказал я бодрым голосом.
        - Ну и за твое здоровье тогда. - Капитан выдохнул и одним глотком осушил гильзу.
        Пили по чуть-чуть, чтобы на дольше хватило. В охранении маялся затюканный Васюня, и я спросил Москаленко:
        - Может, снесу ему выпить и пару лапок? Стаканы всё ж делал.
        - Потом пожрет, - отказал тот. - А пить ему не надо, и так дебильный.
        Потом я задремал у костра, ощущая в желудке приятную сытую тяжесть. Стемнело. Кто-то громко посапывал, старлей мрачно чистил автомат, пружина скакнула в траву, он полез ее искать, шепотом поминая «драные железяки». Заснул я, когда Васюню сменил Костик. Я еще успел увидеть, как бедный Васюня, хрустя, прямо с костями пожирает остывшие лапки, и провалился в глубокий сон.
        
        Голова болела так, словно я осадил в одно рыло не пару гильз, а минимум литр этого самого спирта. Судя по унылым рожам соратников, они переживали то же самое, бодрыми выглядели лишь Васюня и Костик. Даже Москаленко тер виски и то и дело тошнотно плевался. Доктору пришлось хуже всех - он бегал блевать, хотя блевать-то уже ему было и нечем. Слушая, как доктор икает и давится возле куста, прапор заметил:
        - Спирт небось из говна какого-нибудь. От чистого медицинского так не ломает. Да и выпили сущую ерунду, простой водки выжрали бы куда больше, и ничего бы.
        - Всё равно больше никакого спирту нет, - сказал Костик. - Последний раз пили.
        - Не хрен тут звездеть! - вскинулся прапор. - «Последний»... Чтоб у тебя на лбу солоп вырос. Кто тебя так говорить учил?
        - Пошел ты... - беззлобно проворчал Костик. Пахнущего блевотиной Айболита капитан велел вести мне и Костику. Не то чтобы волочить на себе, но поддерживать, чтобы медикус не ударился рылом в грязь. Ну, мы и пошли. На график Москаленко, похоже, плюнул - какие теперь графики. Да и не было никакого графика, гадом буду - это капитан для порядку придумал. Для солидности.
        Приметы бывшей цивилизации периодически попадались на дороге, повергая нас в странную радость. Миновали поле, буйно заросшее какими-то злаками вперемешку с дикими травами, на поле стояли несколько комбайнов. Когда-то красные, а сейчас насквозь ржавые, покрытые пробоинами. С вертолета их, что ли, погасили. Развлекался кто-то.
        Потом попался трактор - обычный «Беларусь», лежащий в кювете лесной дороги на боку. Трактор тоже был старый, сквозь отверстия в огромном колесе проросло деревце. По годам вроде бы и рано такому деревцу прорастать, но здесь всё перло, как на дрожжах. Радиация, что ли? Но докторов дозиметр упорно молчал, показывал фон... Хрен с ним, не всё ли равно?
        Набрели на разбитый самолет - военный транспортник «Ан-26», То ли его сбили, то ли сам свалился в лес, но раскидало машину прилично. Фюзеляж уцелел, и с разрешения Москаленко мы с Костиком его обыскали: вдруг жратву везли или бухло. Но нет, самолет вез пачки листовок («Русский и украинец - братья навек!») и какие-то пустые пластиковые контейнеры. Валялось там и несколько скелетов в ошметках формы, но ни жратвы, ни оружия мы не нашли. Скорее всего, кто-то до нас успел полазить, ведь должны были хотя бы автоматы остаться, пистолеты...
        А потом мы вышли на железную дорогу. Железная дорога сохранилась совсем хорошо, белые железобетонные шпалы, видно, положили перед самой войной. Прапор припал к рельсу ухом - шутки ради, видать - и озадаченно пробормотал:
        - Гудит...
        - Что такое? - не поверил Шевкун, сам послушал и кивнул: - Точно, гудит. Что бы тут гудеть могло?
        - Что бы ни гудело, а пойдем отсюда скорее, - велел Москаленко.
        Я некоторое время оглядывался, словно ожидал, что по насыпи пронесется, разбросав горячие волны воздуха, зеленый пассажирский поезд с белыми табличками на боках - «Санкт-Петербург - Адлер», например... Или «Москва - Севастополь»... А за окнами пассажиры с неизменными вареными яичками в газетах, куриными окорочками в фольге, с лимонадом в полутора литровых пластиковых мототырках и обязательной водочкой посмотрят на цепочку странных военных в камуфляже, с автоматами и подумают: «Что ж, бля, за х...ня?!»
        И будут совершенно правы.
        Мы ссыпались вниз, пугливо озираясь - мало ли что там гудит - и, ломая низенький березняк, двинулись к лесу. По пути доктор споткнулся о еще один скелет, совсем старый, в ватнике и пятнистых штанах. Черт его знает, кто это был при жизни. Я посмотрел, нет ли чего полезного возле. Нету ничего, только ржавая бензиновая зажигалка.
        - Чего ты там? - сердито окликнул Москаленко.
        - Иду, иду, - сказал я, догоняя.
        - Ты по костям этим аккуратнее лазий, - велел он. - Мало ли, от чего мужик сдох. Заразу подцепишь...
        
9
        
        Дождь лил как из ведра. Притом жара стояла тропическая... ну, субтропическая, был я в Гаграх один раз в детстве, представляю. Попрятавшись под огромную старую елку, ребята спали, выставив охранение в виде Костика. Костик сидел чуть поодаль, под елкой поменьше, и что-то бормотал себе под нос с отсутствующим видом. Охранник... С другой стороны, кому мы тут нужны? Зачем?
        - Кость! - позвал я.
        - Какого?
        - К тебе иду, не спится что-то.
        - А я тебе колыбельную спою?
        - Покурим.
        Покурили. Сигареты заканчивались, скоро листву курить будем.
        - Ну и что будем делать? - спросил я. - Сплошные приключения.
        - Помню, кино французское по телику было - «В поисках приключений». Или «Искатели приключений». Там баба ничегошная была, - вздохнув, сказал Костик. - Часто показывали... Так что ты хотел?
        - Самый хороший вариант, наверное, замочить хохлов и двинуть по своим делам. Напрашивается, - прошептал я. - Но есть несколько нюансов хреновых. А: куда двинуть? Б: зачем? В: дома нам всё ж обещали райскую жизнь по возвращении, и ну как не соврали?
        - Ну и что ты хочешь, чтобы я ответил?
        - Да ничего, - признался я. - Просто в башке крутится, надо на кого-то выплеснуть. Ты-то что думаешь?
        - Ни хрена, - сказал Костик. - Иду себе, иду. Под елочкой посижу, постерегу. Дальше иду. Там посмотрим.
        - Куда идем хоть? Что думаешь? Что там в конце?
        - Дрянь какая-нибудь, - ответил, помолчав, Костик. С еловой лапы упала большая капля, расплылась по пластиковому рожку автомата. - Раз заранее не говорят, значит, или дрянь, или большие бабки. А если большие бабки - нас точно положат всех, как только исполним предназначение.
        - Ну.
        - Интересно, правда или надули, падлы, что мы не бороться какие уникальные? Ч-черт... Рвануть сразу, в самом деле?
        - Дойти надо. А там уже разберемся, - предложил я.
        Костик кивнул, оторвал еловую веточку, погрыз хвою.
        - Полезно, говорят, - буркнул он, сплевывая зеленую горечь. - Витамины. А ты это... с прапором поговори. Да и с летехой нашим...
        - Я ? А почему не ты?
        - Тебе больше доверяют, по-моему. А я лучше посмотрю, чтобы эти двое не шпионили.
        
        Утром все проснулись промокшие, а дождь всё не прекращался. Хотелось есть. Шевкун сказал, что нужно отрядить двоих на охоту, на что прапорщик скептически спросил:
        - А вы живую тварь, кроме жаб этих, когда в последний раз видели?
        - А мы и не искали, - сказал Шевкун. - Сами ж они к нам не побегут. И жрать всё равно больше нечего.
        - Да вон, - сказал прапорщик. Под березками росли густой кучкой странные сизые грибы. - Подберезовики. Появились опять.
        - Не похожи, - с сомнением пробормотал старлей Беранже.
        - Под березами же растут.
        - Подберезовик не такой... Ну, не совсем такой.
        - Это есть нельзя, - решительно сказал доктор. - Это мутант. Может быть, вполне съедобный и неядовитый, но рисковать не будем.
        - По-моему, я читал, что ядовитых трубчатых грибов не бывает, - сказал Коля. - Только пластинчатые.
        - Ну, сожри тогда кусочек шляпки, а мы подождем, - предложил Москаленко. - Подохнешь - зароем. Не подохнешь - суп сварим.
        Коля умолк.
        С охотой, как и следовало ожидать, ничего не вышло. Если какие-то звери в здешних проклятых богом местах и жили, то они умело прятались. Отряженные в охотники Костик и Коля вернулись злобные, притом прапор поскользнулся и ободрал рожу о ветки.
        - Если до вечера ничего не найдем, сожру грибов, - сказал он, сердито размазывая по щеке кровь.
        - Ну и помрешь. Или усрешься в страшных муках, - равнодушно предрек Костик.
        - Хоть сытый помру. Не могу больше, не привык я так не жравши по лесу шастать. Мне жена тефтели знаешь какие делала!
        - У тебя еще и жена есть?! - удивился я. Никак прапор не тянул в моих глазах на женатого человека. И где это он, интересно, тефтели трескал? Откуда мясо брал?
        - Есть, - буркнул прапорщик. - Ладно, сняли тему.
        - Не, ты про тефтели подробней расскажи! - привязался Костик, который, наверное, подумал о том же, о чем и я.
        - Фермерствовал я, понятно? С тестем. Хорош, сняли тему, сказал.
        Фермерствовал. Этим хорошо, только мало их. Тесть небось куркуль.
        День шли под сплошным ливнем, два раза перебирались через овражки, превратившиеся в горные речки, пересекли заброшенное шоссе, узкоколейку, еще одно шоссе. На оказавшейся метрах в трехстах левее нашего пути автобусной остановке решили устроить привал: бетонный козырек давал возможность отдохнуть от барабанящего по голове и плечам непрерывного дождя. Прапор тут же углубился в изучение настенных надписей, но ничего полезного из них не извлек - писано было давно, притом по-русски, стандартно и без выдумки, какие-то важные ориентиры в надписях также не упоминались. Капитаны возились с картой - они-то знали, где мы топаем, но нам не говорили. Или не знали, не могли определиться, и стеснялись сказать.
        Старлей, окончательно утративший властные полномочия, дремал в уголке. Мужик он был хороший, вне всяких сомнений, и я вспомнил о своих планах переговорить с ним и с прапорщиком Колей. Но это не сейчас. Сейчас вздремнуть, что ли? До ночи еще топать и топать, да и ночевать неизвестно где придется, а тут хоть сухо.
        Я задремал, когда кто-то громко сказал:
        - Твою мать... мужики! Автобус!
        Более неожиданную фразу в данной ситуации трудно было придумать, хоть мы и расположились именно на автобусной остановке. Я подумал, что Коля прикалывается, но тут сквозь шум ливня явственно прорвался натужный гул работающего мотора. Может, и не автобус, конечно, но явно машина, и не легковая.
        - Берем! - выдохнул прапорщик с азартом. - Стопим суку!
        - Никаких... - начал было Москаленко, но Коля без промедления послал его и, подхватив автомат, выбежал наружу. За ним выскочили старлей и Костик, не стал медлить и я. Как бы там ни было, водитель автобуса о нас не знал и даже не предполагал, а мы... Мы возникли из дождевой пелены, и Костик без предупреждения дал короткую очередь прямо по лобовухе наезжавшего «кавзика». Автобус неуклюже вильнул и остановился, съехав на обочину и светя желтыми противотуманными фарами.
        - Выходи по одному! - заорал Коля.
        Со скрипом отворилась водительская дверца, на асфальт спрыгнул человек в камуфляже. Вернее, не спрыгнул, а выпал, практически вниз головой.
        - Пусто, - сказал старлей, появляясь из-за автобуса. - Никого нету.
        - А этот готов, - добавил Костик, осмотрев водителя. - Черт... И не спросишь ничего.
        Мы, включая подбежавших офицеров, собрались вокруг грузного мужика в годах, залитого кровью и осыпанного прозрачными кубиками побитой лобовухи. Мужик как мужик, хорошо выбритый, лысоватый...
        - Обыскать, - велел Москаленко неизвестно кому, но Костик уже опустился на колени и полез по карманам мертвеца. Он передал капитану пачку ментоловых сигарет «Дорал», пластмассовую зажигалку, баночку с американским растворимым аспирином и носовой платок.
        - Больше ничего нет, - сказал он. - На руке часы «Сейко», кварцевые.
        - Оружие есть?
        - При нем нету.
        - Щас в кабине гляну, - сказал старлей, - и заодно посмотрю, что там еще интересного.
        Я полез следом. Рядом с водительским сиденьем лежал обыкновенный «Калашников» с откидным прикладом, довольно старый, потертый. В бардачке - всякая ерунда, тряпки, два стакана, ножик складной, вилка с ложкой, пластмассовая солонка. В салоне - как и положено, дерматиновые сиденья, старые, в разноцветных заплатах, некоторые с выдранным поролоном.
        - Ни хрена интересного, - сказал я, вылезая обратно под дождь.
        - Дебилы, - проворчал Москаленко. - А если бы там взвод автоматчиков ехал?
        - Да мы бы под откос и в лес, пока они разобрались бы, что к чему, - заулыбался Коля. - Партизанские мотивы!
        - Партизан хренов... Что будем дальше делать?
        - Поедем на автобусе, - сказал неожиданно молчаливый Шевкун.
        - Вы что, серьезно? - с недоверием спросил Костик. - На автобусе, по шоссе?
        - А почему бы и нет? Маршрут нам позволяет, лишь бы не наткнуться на кого... Наверстаем упущенное. Если у них тут автобусы ходят, вдруг и ГАИ есть? Или какие-нибудь посты... Понимаете, это как бы ничейные территории. Даже не нейтральные, а ничейные. Тут всё, что угодно, может располагаться, вплоть до самозваного государства.
        - ГАИ-то точно нет, а вот посты и в самом деле могут быть. Тогда давайте грузиться. Эх, жаль, жратвы он не вез... - сказал Костик. - Что бы ему колбаски прихватить.
        - С разбитой лобовухой поедем, - поцокал Коля. - Херово за рулем-то.
        - Вот первый и поведешь, - сухо сказал Москаленко. - А потом меняться будем. Бензина-то там много?
        - Бензина канистра сзади еще стоит, - подал голос старлей. - Зеленая такая, металлическая.
        - Зеленая, товарищ старший лейтенант? Да тут две, - сказал Васюня. - И обои зеленые.
        - А во второй что? - спросил Москаленко. Во второй канистре был спирт.
        
10
        
        «Утром спросонок он никак не мог понять, где находится. Он ехал в автобусе; рядом с ним, на других сиденьях, спали незнакомые военные, а за окнами по обеим сторонам летел зеленый, теплый, солнечный лес»...
        Так писал Константин Симонов, и строки «Живых и мертвых», одной из моих любимых книг, вспомнились мне, как только я открыл глаза.
        Салон заливал солнечный свет, на соседнем сиденье в весьма неудобной позе спал Коля, автомат валялся рядом на полу. Потянувшись, я обнаружил, что за рулем сидит сам Москаленко, голова у меня трещит, а во рту стойкий вкус блевотины.
        Странно, но я ровным счетом ничего не помнил. Понятное дело, я напился, да и все напились, а вот как? Что там было, чем кончилось? Куда я еду?! Что за автобус?
        Тьфу ты... вспомнил. Вернее, вспомнил, откуда автобус, а вот как напился...
        Я встревоженно огляделся - все ли на месте или кого-то по пьянке прикончили? Нет, все тут. Вроде спят, только старлей бессмысленно смотрит в окно, прислонившись лбом к стеклу.
        - Проснулся, сволочь, - беззлобно, в общем-то, произнес Москаленко.
        Он остановил автобус и, поднявшись с сиденья, подошел ко мне.
        - М-мы где? - пробормотал я.
        Блин, лучше бы не просыпался, надо ж мне было вскинуться и завертеться. Дремал бы тихонько. Только пить хочется.
        Москаленко ответил в рифму, как поступил бы на его месте любой.
        - Нажрались, твари. Гондоны...
        - Спирту, что ли?
        Я вспомнил канистры: одну с бензином, вторую со спиртягой. Точно, ее и саданули. Поди ж ты, восстанавливаются события потихоньку. Интересно, сколько мы уже с тех пор едем?
        - Неужто всю канистру?! - спросил с дрожью в голосе старлей, прислушавшийся к разговору.
        - Куда вам всю, блевунам херовым... - презрительно сказал Москаленко. - Грамм по двести и выпили всего.
        - На голодный желудок же, - попытался я оправдаться, но капитан махнул рукой и продолжал:
        - И попробуй отними, как в той гребаной конфете. Хорошо, не пристрелили.
        Вот оно что. Напугали капитана! Вернее, двух капитанов... где Шевкун? Ах, вот он, тоже спит. Неужели нажрался вместе с нами?
        - Пришлось самим вести, - сказал Москаленко, проследив мой взгляд. - Хотя ты за руль лез. Хватался.
        - И куда приехали?
        Это проснулся прапор. Красными выпученными глазами он озирался вокруг, дыша перегаром и громко икая.
        - Воды попей, - посоветовал старлей.
        - На спирт воду не надо, - строго сказал капитан. - Опять накроет.
        - Горят трубы... - просипел прапор. - Трубы горят, трищ капитан...
        - На. - Москаленко отстегнул с пояса фляжку и протянул прапору.
        Тот принялся глотать воду, судорожно двигая кадыком. Я тоже отхлебнул из своей - не могу сказать, что от этого стало лучше, вода комком провалилась в желудок и словно бы принялась там ворочаться. А ведь так пить хотелось... Я зажмурился. В детстве золотом после такого похмелья обычно зарекаешься пить на всю жизнь... и тут же нарезаешься по новой после неудачной опохмелки.
        - Давайте я за руль, - сказал прапор, возвращая флягу капитану.
        - Тогда я лучше пешком, - заявил старлей. - Ты ж нас в кювет свернешь, падла. Посмотри на себя.
        - Шо я там не видал...
        В итоге за руль посадили несчастного дурака Васюню, которому, оказывается, вчера пить не давали. Он завел двигатель и неуклюже, толчками вывел автобус с обочины на дорогу. Я открыл окно, высунул голову наружу, под ветерок, но лучше не становилось. Выпитая вода фонтаном плеснула изо рта.
        - Похмелиться дать? - ехидно спросил Москаленко.
        Я промолчал. Может, правда спиртику садануть?
        За окном проплывала придорожная зелень, изредка - порушенные и не очень автобусные остановки, рассыпавшиеся кирпичные туалеты. Встретился и автобус, «пазик», - желтый, в черных пятнах там, где опала краска, с выбитыми стеклами и изрешеченными бортами. В другом месте шоссе перекрывали два столкнувшихся грузовика - «КамАЗ» и «зилок»-самосвал, обгорелые и почему-то без колес. Васюня довольно аккуратно объехал их по обочине. Что ж их не уберут-то? Наверное, не такое у них тут оживленное движение, чтобы трассу расчищать.
        Так мы и ехали до тех пор, пока не пришлось бросить автобус - кончилось горючее. Любопытно, что мы так никого и не встретили на шоссе. С одной стороны, слава Аллаху, с другой - интересно всё ж было бы разузнать, что за уроды тут обитают. Загадочка, надо полагать, останется неразгаданной, если только на обратном пути не столкнемся. А будет он, обратный путь? Хрен его знает.
        То, как хорошо передвигаться в общественном транспорте, я понял после первой десятикилометровки. Автобус нас порядком развратил, сволочь такая. К хорошему быстро привыкаешь, а отвыкаешь - долго.
        Ковыляли неторопливо, а у капитанов не хватало наглости нас подгонять - всё же вон сколько на колесах проехали, можно и не нестись сломя голову. Стало сухо и жарко, в траве одуряюще трещали кузнечики, вдобавок у нас кончилась вода.
        - Речечку бы найти, - бормотал Костик, голый по пояс, отгоняя веткой комаров, которым жара была по барабану. - Окунуться, напиться.
        - Хоть бы лужу, - сказал прапор.
        - Из лужи пить нельзя по такой-то жаре, - покачал головой Шевкун.
        - Я про окунуться говорил, - огрызнулся прапорщик, - не дурнее паровоза. Сколько нам идти еще, сказали бы лучше.
        - Идти совсем недалеко. Может, к ночи уже доберемся.
        - Дай-то бог.
        Но к ночи мы не добрались, пришлось остановиться в небольшом песчаном овраге, заросшем папоротником. Наломав разлапистых ветвей, я устроил себе мягкую постельку и завалился с целью уснуть, но тут Москаленко предложил выпить по рюмочке из автобусных запасов (канистру мы, понятное дело, не поволокли, хотя Коля и предлагал, но фляжки набрали) Я уже хлебнул чуть-чуть в одиночку, но и отказываться было неудобно. Костер по причине жары и отсутствия жратвы, которую на нем можно зажарить, разводить не стали - так и сидели в темноте, чокаясь на ощупь фляжками. Капитан предупредил, что напиваться не стоит, но никто и не собирался в такой духоте.
        - Завтра будем на месте, - сказал Москаленко. - Не верится?
        - Не так долго и шли, - буркнул Коля.
        - Автобус помог.
        - Может, расскажете, товарищ капитан, чего нам завтра ждать? - спросил я.
        Москаленко помолчал.
        - Я бы и сказал... Но и сам толком не знаю. А что знаю - не скажу. Не имею права.
        - Сами ведь увидим, если на то пошло. Или?..
        - Вот и увидите, - заключил Москаленко. - Ну что я вам стану сейчас тут лапшу вешать, мужики? Расскажу - а будет совсем не то. На хрен. Давайте еще по маленькой, а потом спать. Черт его знает, как завтра день сложится.
        
        Я не спал. Смотрел в высокое звездное небо, необыкновенно чистое, потел, ворочался. Спать, собственно, и не хотелось совсем: жара, комары, даже выпивка не помогала. Дождик бы пошел, что ли... Когда не требовалось, лил как из ведра, а сейчас хоть бы капля.
        Может, зря мы с Костиком не сорвались на полдороге? Хрен с ними, с прапором и старлеем, одни бы сорвались, уже далеко бы отсюда были. Но вот зачем? Куда идти? К этим, что по трассе автобус гоняют? Нужны мы им. Да и осточертело всё, достало. Вернусь - там опять голодуха, жирные чиновничьи морды, отопление к зиме порвало на хер, света нет, воды нет, ОМОН очередную демонстрацию стариков разгоняет, потом медали да вставные челюсти на асфальте валяются... Посмотрю, куда нас привели, а там уже буду думать. Если останется, чем думать.
        С такими мыслями я и уснул, и опять мне ничего почти не снилось, только что-то расплывчатое, рваное, чего утром и не вспомнишь...
        - ...А вон самолетик-то... - громко сказал кто-то, вроде прапор.
        Я открыл глаза.
        В самом деле, высоко в небе, то и дело теряясь за мелкими облачками, летел серебристый пассажирский авиалайнер, оставляя за собой перистый инверсионный след. В салоне сидят, наверное, счастливые упитанные люди в хороших костюмах, смотрят в иллюминаторы на исковерканную землю внизу, картинно ужасаются, говорят друг другу по-немецки или по-английски: «Смотрите, что эти русские сделали со своей страной!» Да и по-русски небось говорят. Может, это рейс из Москвы в один из южноевропейских городов, или на курорт летят господа, в Турцию. На Кипр. Купаться, играть в большой теннис, загорать - что угодно делать, но только подальше от этих оборванных, голодных толп.
        Интересно, на такой высоте его из ПЗРК можно достать? Вряд ли. А жалко. Хотя всё равно ничего нет. Завалялся бы тут в лесочке комплекс ПВО, долбануть бы по самолетику. Вот и счастье, нет его слаще.
        На завтрак прапор надергал по краям овражка каких-то белых головок, сказав, что это дикий чеснок. В самом деле, отдавали клубеньки чесноком, на вкус были сладковато-едкие, но жрать захотелось еще больше.
        - Дебил ты, прапор! - сказал Беранже, хрустя чесноком. - Он же только аппетит разжигает!
        - Не хочешь - не ешь, я никого не заставляю, - отозвался прапор.
        Он поискал еще и своих любимых грибов, да только не нашел.
        Спирт во фляжках оставался, но Москаленко запретил пить.
        - Осталось идти всего ничего, без допинга доберемся, - сказал он.
        С ним не стали спорить, тем более идти и в самом деле оказалось близко. Час-полтора, и мы пришли к цели. Я понял это, когда Москаленко раздвинул орешник и сказал устало:
        - Вот он, бля. Точно, он.
        Мы нарушили походный строй и бросились сквозь орешник, нещадно хрустя и треща. Бросились - и остановились.
        - Ни хренатушки себе, - сказал прапорщик, присвистнув. - Что ж тут было?!
        Это был дом. Довольно большой двухэтажный дом, в приличном состоянии, с красной черепичной крышей, водосточными трубами, с огородиком за березовой оградкой, сверху которой хозяйственно натянули колючую проволоку. В огородике что-то росло, цвело, стояло пугало с растопыренными руками и ведром вместо головы. Обитые дощечкой стены домика окрашены в зеленый цвет, уже малость подвыгоревший, но довольно свеженький. Ничего необычного на первый взгляд, но здание стояло в центре жутковатой проплешины метров с двести радиусом: выгоревший поваленный лес, голая черная земля с рыжими пятнами песка и глины, перемешанных с окалиной, и главное - техника. Битая, ломаная броневая техника, в основном танки, от обычных наших до «абрамсов» и «леопардов»... Два вертолетных остова, неуклюже растопырившие лопасти. Пахло мертвым железом, как на свалке вторчермета. Зачем они все сюда перлись? И кто, мать его ети, в теремочке живет? Что за лягушка-квакушка с мышкой-норушкой?!
        Но удивил меня даже не дом, а новенький нужник из желтых досок, стоявший метрах в десяти от дома. Аккуратный, с окошечком в виде пикового туза, прорезанным в двери. Он выглядел особенно дико.
        - Что ж тут было?! - повторил прапорщик, пиная изодранную покрышку с торчащими во все стороны ошметками корда, валявшуюся прямо возле кустов, откуда мы вылезли.
        - Война, похоже, - сказал доктор.
        - Ничего себе война! А дом как же уцелел?
        - А ведь мы, похоже, пришли, - задумчиво сказал Костик. - Как думаешь, Валер?
        - Определенно, - ответил я. - Определенно.
        И направил свой автомат на Москаленко.
        Капитан не удивился, не стал хвататься за оружие. Он почесал искусанную комарами щеку и спросил:
        - И что дальше?
        - А?
        Я покосился на Костика - тот держал на мушке Шевкуна. Остальные опасности не представляли, стояли с обалделым видом, таращились.
        - Я спрашиваю, что дальше?
        - А дальше, пан капитан, объясни нам, за каким чертом мы перлись на этот дом с мезонином посмотреть. И что за война тут вокруг была. И как, мать твою, эта сраная хатка сохранилась, когда вокруг столько железа наворочено!
        Костик сорвался на крик, и я подумал, что он вот-вот выстрелит. Об этом же, должно быть, подумал и Шевкун: по лицу капитана катились крупные капли пота, подбородок затрясся. Зассал Шевкун.
        А вот Москаленко не зассал. Он продолжал скрести щеку, то ли обдумывал ответ, то ли прикидывал, как соврать.
        - Я ж вчера еще сказал: сами всё увидите. Ну что ты хочешь, Логвинов, чтобы я тебе объяснил? Вон он дом, иди, постучись и спроси.
        - Стой, капитан. - Это встрял, как ни странно, наш старлей. - Постучаться, говоришь? А эти, - Беранже обвел рукой покореженную бронетехнику, - тоже постучаться подъехали? Бензинцу попросить, маслица? Или отвертку дома забыли, решили у доброго человека одолжить?
        - Темнишь, капитан, - добавил Костик. - Я лично туда не пойду.
        - Да не иди. Не иди, - сказал Москаленко. - Хрен с тобой, Логвинов. Я сам пойду.
        И, повернувшись, зашагал по выжженной земле к зеленому двухэтажному домику. Только сейчас я разглядел, что ботинки капитана ступают по костям, по человеческим костям, перемешанным с гарью, песком и ржавчиной. Правильно, не сами же эти танки ехали, не сами вертолеты летели.
        Мы стояли и смотрели, как Москаленко шагает, перепрыгивая прорытые танковыми гусеницами канавы. Вот он обошел один из сбитых вертолетов, нагнулся, что-то рассматривая, через пару шагов снова остановился на секунду и отбросил в сторону автомат.
        - А что, может, и правильно, - пробормотал доктор.
        - В смысле? - спросил прапорщик.
        - Оружие...
        Москаленко словно услышал доктора - расстегнул кобуру и выбросил пистолет. Это что же получается, к чертову домишке нельзя подходить с оружием? А с теми, кто прется с пушкой в руке или в башне, выходит, вон что бывает? Я посмотрел себе под ноги и увидел несколько вполне сохранившихся, хоть и обугленных, человеческих ребер.
        Капитан продолжал идти, и тут дверь домика отворилась.
        - Полагаю, вы ко мне, - крикнул мужик, вышедший на крыльцо.
        В руках он держал ручной пулемет неизвестной мне модели, а из-за его плеча выглядывала молодая женщина. Вот и лягушка-квакушка, и мышка-норушка. Причем мышка тоже не простая, с автоматом. И по тому, как она его держит, видно, что умеет обращаться с оружием, а не просто схватила «калаш» для устрашения.
        - Полагаю, к вам, - крикнул в ответ Москаленко. Он мог и не кричать, потому что находился уже достаточно близко к домику, но сделал это, должно быть, для нас.
        - Тогда стойте на месте, - велел мужик с пулеметом.
        - А можно мне сесть? - спросил Москаленко.
        - Садитесь на здоровье. Ваши люди могут подойти к вам, но без оружия.
        - Хер... - рыкнул прапорщик, но доктор одернул его:
        - Посмотрите, что вокруг. Какой там хер. - Москаленко повернулся к нам и махнул рукой.
        Я посмотрел на Костика - тот так же вопросительно пялился на меня. Кончилось тем, что мы оба уставились на старлея Беранже, который даже смутился и буркнул:
        - Идемте, что ли...
        Шевкуна словно не замечали. Мы аккуратно сложили оружие в ложбинку и осторожно пошли к присевшему на ржавый автомобильный мост Москаленко.
        Мужик на крыльце смотрел на нас и улыбался.
        
        ЧАСТЬ ВТОРАЯ
        НА ТОЙ ВОЙНЕ НЕЗНАМЕНИТОЙ...
        
        Жизнь полна загадок, разгадать которые может только мертвец.
        Бен Окри. «Голодная дорога»
        ВОЗВРАЩЕНИЕ К БУДУЩЕМУ
        
        Первое, что видишь, когда прибываешь в Хельсинки морем, - это Свеаборг. Странные мысли приходят в этот момент в голову. Кому как, но мне всегда кажется, что через эти бойницы кто-то целится в меня из чего-то крупнокалиберного. Ощущение настолько острое, что я с трудом преодолеваю желание спрятаться.
        Если выбраться на палубу пораньше, можно увидеть бесчисленные островки, на которых не редкость - маленькая избенка. Баня. Если кто-то считает, что самыми большими любителями бань являются русские, то, скорее всего, он прав. Однако следует учесть, что на каждого любителя найдется и профессионал. Так вот финны профи в банном деле. Да и как иначе назвать человека, который плывет на лодке черт знает куда в Балтийское море, чтобы причалить к своему островку, на котором ютится прокопченная деревянная избушка с печкой, а вокруг вода, вода? Фактически, если лодка не своя, то покинуть этот островок можно, только когда за тобой приедут. А на море ветер. И что еще делать человеку, как не париться, до совершеннейшего слияния с природой? Да и невозможно тут без бани.
        Островки эти, впрочем, некоторое время назад служили и для более прозаических и даже жутковатых целей. К некоторым из них местные жители, из тех, кто знает, не рискуют приближаться и по сей день.
        Открылась дверь, и на палубу парома выскочила встрепанная Юлька. После вчерашнего кутежа на многопалубном «Силья-Лайн Симфония», бесконечного беганья из бара с роялем на самом верху до ресторанчика с караоке в самом низу, традиционного шведского стола и найт-шоу утро по прибытии в Хельсинки не может быть добрым. На пароме, размером с хороший футбольный стадион, питейных заведений великое множество и коктейльный выбор огромен. Некоторые, пройдя половину списка, от «Блэк Рашен» до «Блу Оушен», ухитряются прийти в настолько сложное состояние, что не всегда помнят, кто они и где. Вчера вечером нам неоднократно попадалась странная парочка, старающаяся получить от жизни максимум удовольствий. Они встречались с нами во всех барах, пару раз пытались вылезти на сцену с караоке, чтобы спеть, играли в казино на всех автоматах, кричали что-то, бегая по верхней, открытой палубе, в конечном итоге Старшой, по Олькиной формулировке, тащил Молодого в каюту, тот отбрыкивался и кричал по-русски: «Я - Третий Рейх! Где вы были в сорок втором году?! Я - Третий Рейх!»
        - Ты меня покинул. - Юлька надула губки.
        - Нет, я только вышел подышать свежим воздухом.
        - Почему без меня? - Она подлезла под руку, словно воробушек, устраивающийся в гнезде.
        - Ты спала. Как ты себя чувствуешь?
        - Не очень. Та смесь была, кажется, лишней.
        - Которая?
        - Кофейный ликер, водка и какой-то сок. И лайм.
        - Черный русский.
        - Как скажешь, милый, - вздохнула она. - Но он был явно лишний. Голова тяжелая.
        - Ничего, это пройдет. Мы сейчас в гостиницу, на один день...
        - И ночь? - Юлькина голова вынырнула из-под моей руки.
        - И ночь, - кивнул я. - А потом берем машину, и вперед.
        - А это очень нужно?
        - Что?
        - Ну, машину и вперед.
        - Да, зайчик, очень. Во-первых, мне заказана статья. Во-вторых, я просто хочу видеть, где происходили события, которые собираюсь описать. Это же неизвестная война. Может быть, я даже книгу напишу!
        - Ты? Книгу?
        - А что? Сомневаешься?
        - Ну... нет, просто ты не умеешь писать книги. Статьи - да, а книги - нет.
        - Там будет видно. А вот и наши знакомые.
        Из тех же дверей к борту вывалились две бледные тени былого великолепия. Очень зеленый Молодой и слегка синеватый Старшой. Молодой был еще и мокрый.
        - Кошмар какой, - ужаснулась Юлька. - Вот кому плохо...
        - Да, этим алкоголь и хорош, кому-то наутро всегда хуже, чем тебе...
        - Хельсинки лучше, чем Стокгольм?
        Шведская столица произвела на Юльку неизгладимое впечатление. Мы целый день бродили по узким улицам, серым набережным, пытались сфотографировать стремительное отражение в морской воде поезда, проносящегося по мосту, там, где он соприкасается с отражением трех корон на шпиле. Целый день для Стокгольма - это много и мало одновременно. Это передозировка от впечатлений, это море увиденного, странного, непонятного и одновременно притягательного. Смена караула - с барабанами, конями, гвардейцами, маршами. Викинги на каждом углу, кольца, кельтика, руника, рога, мечи. Музеи, удивительные пирожные в кафе с крепким, очень крепким кофе. Все перемешивается, стирается, запоминается заново. Остается только удивительное чувство усталости и удовольствия, когда ты, едва переставляя ноги, наконец, заходишь на белый, многоэтажный паром. Добредаешь до каюты... только для того, чтобы бросить вещи. Потому что паром - это уже совсем другой мир. Такой же огромный, как и тот, что снаружи. Исследовать, исследовать, исследовать...
        - Хельсинки - это Хельсинки, - ответил я. - Как можно сравнивать города? Например, Стокгольм и Копенгаген. Или Хельсинки и Ленинград...
        - Петербург, - поправила меня Юлька.
        - Тем более. Хотя в названии - это каждому свое. Города, они разные все. Хельсинки не лучше и не хуже. Он просто другой. Это самое интересное в путешествии по морю. Есть возможность почувствовать разницу.
        - Почему именно по морю ?
        - Потому что, когда едешь по суше, на автомобиле или поезде, местность вокруг тебя меняется плавно и города меняются вместе с ней. Незаметно. А по морю всё совсем иначе. Бац! И ты уже совсем в другом месте. Сразу чувствуется разница.
        - Ты милый... - Юлька снова забралась ко мне под руку. - А что это за крепость?
        - Свеаборг.
        - Кто построил?
        - Кто ее только не строил. Если не ошибаюсь, изначально строили, чтобы защитить шведский порт от русских, потом достраивали, чтобы защитить русский порт от шведов. В любом случае сооружение монументальное.
        - Гранит?
        - Да. Тут его полно. Через пролив - уже совсем другое дело. Там плитняк, колкий и классический для всей Европы. Замки, стены... Сплошной плитняк. По сравнению с гранитом мягкий камень.
        - Почему так?
        - Так получилось, - пожал я плечами. - Вопрос не ко мне, к природе. Финны этим обстоятельством уверенно воспользовались.
        - В смысле?
        Я кивнул в сторону могучих стен Свеаборга.
        - Например, в военном смысле. Взять такую крепость можно только политическими методами.
        - Переговорами?
        - Вроде того. Политические средства ведения войны на самом деле очень подлая штука. Многие возмущаются ковровыми бомбометаниями, шахидами, газами, бактериями, противопехотными минами. Мол, жестокие, грязные методы ведения войны. При этом забывают про подкуп, предательство, шантаж, негласный договор. Политика. Сколько солдат положили свои жизни из-за чьего-то недалекого умишка и нечистых рук? Кто считал поражающую способность одного чемодана с деньгами? Или убойную силу вранья? Никто. А следовало бы. Судить в Гааге, запрещать, казнить за применение такого оружия массового поражения.
        - Ты об этом тоже напишешь?
        Я посмотрел на нее. Русые волосы развеваются на ветру, сжатые кулачки спрятаны в длинных рукавах свитера. Нахохлившийся на ветру воробушек.
        - Я же не умею писать книги...
        Юлька засмеялась.
        - Ну, это я так сказала, просто чтобы тебя подразнить...
        - Вот, значит, как. - Я сделал вид, что обиделся.
        - Ну, ладно тебе!
        Она ткнулась головой мне в грудь. Я воспользовался этим, обнял ее.
        Мне по-прежнему казалось, что из той самой, семнадцатой, бойницы кто-то смотрит на меня через прорезь прицела.
        Всё-таки на море очень сильный ветер. Он всегда высекает слезы...
        
2
        
        «Держите, товарищи, порох сухим, возьмите свои клинки, готовьте коней к большим боевым походам...»
        Из выступления Маршала Советского Союза
        С.М.Буденного
        к 20-летию Первой Конной,
        газета «Правда», 19 ноября 1939 г.
        
        - Это не чья-либо злая воля, что география такая, какая она есть. Мы должны быть в состоянии блокировать вход в Финский залив. Если бы путь к Ленинграду не лежал вдоль вашего побережья, не было бы вообще нужды рассматривать вопрос об островах. Морская оборона основывается на недопущении доступа неприятельских сил в Финский залив. Это достигается посредством установления у входа в залив на обоих берегах береговых батарей. Если неприятельский флот проникнет сюда, оборона Финского залива станет невозможной. Вы спрашиваете, какая держава может напасть на нас? Англия или Германия. С Германией у нас хорошие отношения, но всё может измениться в этом мире... Я подозреваю, что вы не сможете оказаться в стороне от конфликта. Англия уже оказывает давление на Швецию, чтобы получить там базы. Аналогичным образом действует и Германия. Когда война между двумя этими державами окончится, флот победителя пойдет к Финскому заливу... Мы не можем передвинуть Ленинград, поэтому должна быть передвинута граница.
        Сталин сделал паузу и внимательно посмотрел на финских делегатов. Паасикиви и Таннер, посланник Финляндии в СССР и министр финансов, также внимательно смотрели на него, и Сталин с удовлетворением понял, что их ответ будет в любом случае отрицательным. Он более всего опасался, что финны ни с того ни с сего примут советские условия, после чего любые действия со стороны СССР будут выглядеть странными. Не выступать же сразу с новыми требованиями... Но финны не согласятся. Ни в коем случае не согласятся.
        Так и случилось - Сталин никогда не промахивался. Ожидания сбылись. Двадцать третьего октября, когда переговоры продолжились, Сталин, тщательно скрывая радость, выслушал ответное предложение финнов об обмене островов - Гогланда, Тютерсы, Сескара и Лавансаари, о переносе границы на Карельском перешейке на десять километров к северо-западу и о внесении изменений в существующий пакт о ненападении. Всё это выглядело как полумеры, и советская сторона заявила, что не может на них согласиться, ибо оговоренные накануне, четырнадцатого октября, предложения были минимальными.
        - Вопрос о передаче территорий решается в Финляндии двумя третями голосов сейма, - сказал Паасикиви, бледный, понимающий, что решается в этот момент.
        - Что ж... - сказал Сталин, и оспины на его лице как-то по-особому выделились, проявились, словно фотобумагу передержали в проявителе. - Что ж, вы получите больше чем две трети, плюс к этому учтите еще и наши голоса.
        Все присутствующие прекрасно понимали, что означают эти слова. Понимали и ничего не могли изменить - с одной стороны, и не хотели изменить - с другой.
        
3
        
        Воскобойников грыз московский ванильный сухарь и читал передовицу «Известий», когда в дверь купе постучали.
        - Пожалуйста, - не отрываясь от газеты, буркнул Воскобойников. Сухарь был вкусный, поджаристый, такие он любил именно грызть, не размачивая в чае.
        - Разрешите, товарищ полковой комиссар? Будем соседями...
        Черноглазый лейтенант-летчик в новенькой форме, с рубиновыми кубиками в синих петлицах, смущенно топтался в проходе. В руке - еще более новый, чем форма, хромовый чемоданчик.
        - Проходите, товарищ лейтенант, - Воскобойников шумно свернул газету и протянул попутчику руку. - Садитесь, пожалуйста. Воскобойников.
        - Ивин, - отрекомендовался лейтенант и забросил на верхнюю полку свой чемоданчик. - Лейтенант Ивин.
        Поезд дернулся и медленно пошел, задребезжала ложечка в стакане. За окном поплыл назад вокзальный дебаркадер, носильщики и провожающие на перроне, милая мороженщица, у которой Станислав Федорович купил зернистое сливочное, зажатое меж двух вафельных кружков.
        - В Ленинград?
        - Так точно, товарищ полковой комиссар, - сказал лейтенант, присаживаясь напротив.
        - Получили назначение? Наверное, авиация Балтфлота?
        Лейтенант замялся, и Воскобойников улыбнулся - само собой, подобные расспросы можно счесть подозрительными. Шпионы, шпионы. Однако молодец лейтенант, другой бы старшему по званию стал всё выкладывать, хвастаться.
        - Не волнуйтесь, товарищ лейтенант, это и так видно.
        Ивин виновато улыбнулся.
        Москва совсем незаметно осталась позади; за окном проносился заснеженный лес, потом пошли поля, деревенька, переезд с замершей перед шлагбаумом «эмкой»... В дверь деликатно просунулся проводник:
        - Может, чайку, товарищи командиры? Или что покрепче желаете?
        - Не волнуйтесь, товарищ, у нас с собой есть, - сказал Воскобойников. - Стаканчики только принесите, пожалуйста. А вот чайку через часок примерно неплохо будет. Так, товарищ лейтенант?
        Не дожидаясь ответа Ивина, Воскобойников раскрыл свой баульчик и достал оттуда бутылку коньяка, пару пива и пергаментные кулечки с копченой колбасой, огурчиками и бутербродами. Лейтенант полез было на верхнюю полку за своими вещами, но Воскобойников остановил его:
        - Приберегите, товарищ лейтенант, потом будет очень кстати. Ехать долгонько... А у меня и так столько, что одному не съесть. Жена собирала, сами понимаете. Хотя вы-то небось холостой...
        Про жену Воскобойников соврал - собирал он всё сам, не было у него жены. Для чего соврал? Для уюта, что ли. Пускай молодой летчик позавидует политработнику в чине полкового комиссара, о котором супруга так вот мило позаботилась. Глядишь, сам скоро женится... Женится-женится, красавец вон какой, у таких проблем не бывает... Герой-орел. Воскобойников разлил коньяк в принесенные проводником стаканчики и подвинул один к лейтенанту.
        - За что выпьем, товарищ лейтенант?
        - За ваше здоровье, товарищ полковой комиссар, - сказал тот.
        - Да бросьте вы. Что это мы, как на плацу, званиями тарахтим... Меня зовут Станислав Федорович. А вас?
        - Сергей. - Лейтенант смущенно повертел стаканчик в пальцах.
        - Вот за знакомство и выпьем. И давайте без этого вашего «полкового комиссара»... Станислав Федорович, не забывайте.
        Через четверть часа расхрабрившийся от выпитого лейтенант уже вовсю рассказывал, как он будет летать на «И-16», что он был одним из лучших курсантов и теперь обязательно станет одним из лучших истребителей в полку, и о том, что собирается жениться, но прежде обживется в части, а невеста его, между прочим, актриса, в Театре юного зрителя работает... Вот и жена будущая, подумал Воскобойников, будет огурчики и коньячок собирать... если будешь ты, товарищ лейтенант Ивин, живой. После всего. Служил бы ты, брат, на Дальнем Востоке или в Туркестане, всё бы у тебя сложилось хорошо, а теперь - не знаю, брат, не знаю...
        Летчик продолжал рассуждать о перспективах советской авиации, Воскобойников жевал бутерброд и задавал малозначащие вопросы, чтобы как-то поддерживать беседу, а сам вспоминал вчерашний разговор с Мехлисом.
        
4
        
        - Вы, Станислав Федорович, - сказал начальник Политуправления РККА, катая толстый химический карандаш по бархату стола, - один из немногих людей, которые сегодня точно знают: война с Финляндией неизбежна. В ноябре или декабре она обязательно начнется, и оттягивать это просто бессмысленно. Это понимаем мы, это понимают финны, и Каяндер сделает всё возможное, чтобы Красной Армии было как можно труднее. Я говорю всё это к тому, чтобы вы знали: действовать придется в боевой обстановке. У нас были варианты диверсионных отрядов, я лично прорабатывал это с товарищем Гоглидзе и товарищем Берией, но мы остановились на том, что лучше подождать. Подождать и затем разобраться с этим делом, так сказать, под шумок. Грубо, но верно.
        Воскобойников не любил Гамарника, руководившего политуправлением до Мехлиса. Гамарник со своей длинной, неопрятной бородой напоминал местечкового раввина, бог весть зачем переодевшегося в военную форму. А когда Гамарник застрелился, никто не удивился - после властвования в политуправлении плохо кончивших «временщиков» - появлению на месте начальника Льва Мехлиса, человека ушлого, хитрого и определенно с большими планами на будущее. Неудивительно, что именно Мехлис взял на себя руководство операцией «Фьорд» - до определенных границ, естественно. Хотя «взял на себя» - неправильно сказано. Не взял Мехлис - ему доверили. Доверил, естественно, Сталин.
        Впрочем, Мехлиса Воскобойников тоже недолюбливал. Как человек русский, он полагал, что и Политуправление РККА должен возглавлять человек русский - ну, в крайнем случае белорус или украинец. Тот же Смирнов был более приемлемой кандидатурой, но не усидел... Еще в гражданскую Воскобойников постоянно грызся со своим комиссаром Штумелем - оттуда, видимо, осталась неприязнь. Штумель был неприятным человеком. Сало не ел, водки не пил, без ведома Воскобойникова приказал расстрелять троих красноармейцев, ограбивших еврея-аптекаря... Правильно приказал, но среди красноармейцев был Сенька Шапкин, любимец всего отряда, героический парнишка, представленный к ордену и так и не получивший в результате свое «Знамя»... Что он у аптекаря украл? Мятные лепешки? Кстати, Мехлис и был похож на аптекаря, на молодящегося провизора. Черт, почему не Запорожец стал начальником политуправления? Запорожца Воскобойников тоже не любил, но тот хотя бы не еврей... Хотя черт их разберет.
        Сейчас Штумель сидел. Бригадный комиссар, он довольно быстро обскакал Воскобойникова, но... Господа троцкисты, извольте бриться. Антисоветский военный заговор, как ни крути. Штумель хоть в лагере лес пилил, живой... Не думать об этом, не думать. Не вспоминать, наказал себе Воскобойников, глядя на Мехлиса.
        - Вы, товарищ Воскобойников, езжайте в Ленинград, - продолжал тот. - Командировку от политуправления мы вам оформим, в Ленинграде встретитесь со Ждановым, Гоглидзе, а потом перебирайтесь в Кандалакшу. Остальное - в зависимости от того, как станут развиваться события. Кстати, у вас какое личное оружие?
        - Пистолет «ТТ».
        - Вот вам подарок. - Мехлис выдвинул ящик стола и достал оттуда небольшой «браунинг». Он покрутил его в руках, подбросил на ладони и сказал с улыбкой, нарочито подчеркнув еврейский акцент: - Таки пользуйтесь. Сам бы носил... Конечно, лучше бы вообще такими вещами не пользоваться, но время сейчас...
        Он протянул Воскобойникову пистолет. Тот неловко сунул его в портфель и сказал:
        - Спасибо, товарищ Мехлис.
        - Значит, завтра в Ленинград, - подытожил начальник политуправления. - И еще... Я беседовал с командармом Мерецковым, он всячески будет вам содействовать. Не стесняйтесь, трясите командарма. Он послушный человек, умный.
        «Послушный» прозвучало раньше, чем «умный». В этом весь Мехлис.
        - С кем еще можно контактировать?
        - Ни с кем. Пятое управление Проскурова не в курсе, разведотдел КБФ - тоже.
        - Товарищ Мехлис... - Воскобойников замялся. - Лев Захарович, получается, мы начинаем войну из-за операции «Фьорд»?
        - Кто начинает войну? Мы начинаем войну? - Мехлис тряхнул курчавой головой, строго посмотрел. - Войну начинают финны, Станислав Федорович. Финны. Советское государство не ведет захватнических войн. И я полагаю, что финны начнут войну... ну, скажем, двадцать шестого ноября. Или двадцать седьмого ноября. Вы уже будете там.
        - Понял вас, товарищ Мехлис.
        Воскобойников понимал, что ему только что была доверена ужасная тайна. Неоценимая.
        - Так что вы едете на войну, Станислав Федорович. Ваша миссия имеет большое значение, возможно, мы даже не знаем истинной цены вероятного успеха. Постарайтесь, прошу вас.
        Мехлис говорил жестко, и «прошу вас» в его устах прозвучало как приказ. Это и был приказ - Воскобойников прекрасно понимал, что в случае провала операции «Фьорд» его по головке не погладят. Поэтому придется выкладываться, придется делать всё, что можно и чего нельзя. И с Мерецкова, и с других нужно требовать по полной программе. Без церемоний.
        - А что касается причин... Мы с вами материалисты, Станислав Федорович. Марксисты. Неужели вы полагаете, что для нас причины «Фьорда» столь важны? Нет, не так. Если из этого что-то получится - хорошо. Не получится - и черт с ним. Тем более что черта, как и бога, с нашей точки зрения не существует. Но про главную нашу цель, про то, о чем мы с вами столько раз говорили, вы не забывайте. Не имеете права забывать.
        
5
        
        - Что? Что вы спросили, Сергей? - Воскобойников оторвался от воспоминаний и вернулся в теплое купе с мелькающими за окном заснеженными соснами. - Извините, задумался...
        - Я говорю, хотел на Дальний Восток, това... Станислав Федорович, а меня вот сюда... - сказал лейтенант и, не спрашивая, разлил коньяк. Лицо его раскраснелось, на носу выступили мелкие капельки пота.
        - Зачем же на Дальний Восток?
        - Самураев бить, - решительно заявил Ивин. - Моей сестры муж на Халхин-Голе воевал, медаль «За отвагу» имеет. Танкист. Сам товарищ комкор Жуков вручал. А тут - тишь да гладь.
        - Да божья благодать... - завершил Воскобойников и взял со столика стаканчик. - А вы читали речь Молотова в Верховном Совете?
        - Нет... - смутился Ивин.
        - Напрасно. Так вот, товарищ Молотов сказал буквально следующее: «Наши отношения с Финляндией находятся в особом положении». И что граница в тридцати двух километрах от Ленинграда - это плохо. Как военному человеку, вам вряд ли нужно объяснять, что это означает.
        Он улыбнулся, увидев, как расплылось в глупейшей улыбке лицо лейтенанта. Радуется, стервец, что пострелять ему придется. Хороший же парень, только пороху не нюхал. Небось уже вовсю финнов во сне сбивает. А потом в школе своей будет выступать, рассказывать восторженным пацанам, как бил гадов...
        - Не страшно?
        - Нет, товарищ полковой комиссар!
        - Ну, тогда за силу нашего оружия, - предложил Воскобойников.
        Коньяк приятно обжег язык, скатился по пищеводу в желудок, Воскобойников с удовольствием закусил огурчиком (пошлость, пошлость, французы удавились бы, глядя, но они и не пробовали вот так закусывать свой коньяк перченым, укропным, крепким огурчиком!) и, хрустя, поинтересовался:
        - А что, случись вправду с финнами воевать, много самолетов собьешь, лейтенант?
        - Конечно, - с уверенностью сказал Ивин. - Против наших истребителей их «фоккеры» совсем ерунда.
        - Так уж и ерунда?
        - По техническим характеристикам - сущая, товарищ полковой комиссар. А что насчет летчиков ихних, так это я не знаю. Но думаю, хуже наших.
        - Ихних... - беззлобно передразнил Воскобойников. - Хуже... А что, как не хуже?
        - А не хуже, так всё равно будем бить, если товарищ Сталин прикажет, - ответил лейтенант.
        Безо всякой бравады, без плакатного патриотизма ответил. Умный, наверное, человек этот лейтенант Ивин. Понимает, что к чему... Бить-то надо, значит, будем бить. Даже если не хуже.
        Качались тяжелые шторы на окнах, таял в принесенных проводником стаканах с чаем голубоватый рафинад, и Воскобойников, наливая коньяк, подумал о пакете, что лежал до поры в его чемоданчике.
        Что в нем?
        Жизнь? Смерть? А если смерть - то чья?
        - Давай, товарищ лейтенант Ивин. Давай дернем просто так, без тостов, просто за ради выпить, - сказал Воскобойников, глядя в темнеющее окно.
        - Не чокаясь?
        - Почему не чокаясь? Не чокаясь, как ты правильно подумал, только за покойников. А мы с тобой, брат Ивин, живые. Просто - без тостов... Потом станем тосты говорить. Я думаю, будет повод. Будет.
        
6
        
        За немногими переездами и пересадками Воскобойников, привыкший в принципе к передвижениям по огромной стране, неожиданно устал. Расставшись с жизнерадостным лейтенантом, он ехал дальше в пустом купе и откровенно скучал, то и дело пресекая мысли о том, чтобы попросить у проводника коньяку или водочки. Обещанная Мехлисом встреча со Ждановым и Гоглидзе не состоялась - добродушный человек в звании старшего майора ГБ поприветствовал Станислава Федоровича, выпил с ним коньяку в привокзальном буфете, закусил курицей и бутербродами с паюсной икрой и сказал, что ситуация неожиданно изменилась: Воскобойникова срочно ждут в Кандалакше, никаких промежуточных встреч не будет, насчет этого распорядился лично товарищ Мехлис.
        Мехлис так Мехлис.
        Перед самой Кандалакшей он не выдержал и выпил - но это уже могло считаться как «с приездом», не придерешься. Не таракан на ниточке, с которым обычно пьют алкоголики «за приезд», однако близко. Но всё равно не таракан.
        Совсем немного с ним проехал похожий на земского врача старенький усатый человечек, отрекомендовавшийся Гусевым. Гусев пить не стал, всё читал книжку Мариэтты Шагинян и никак более в памяти Воскобойникова не остался. Неудачный попутчик...
        Кандалакша оказалась городком сонным, промерзлым, как и ожидал полковой комиссар. По перрону, покрытому ледяной коркой, прошли двое стрелков железнодорожной охраны, за ними протопала квадратная баба в телогрейке и мохнатых платках, с каким-то бочонком на санках. Воскобойников постоял, чувствуя, как после вагонного тепла мороз - градусов двадцать пять, не меньше - впивается в нос и щеки, и двинулся в направлении небольшого вокзального здания.
        Присланную к приходу поезда «эмку» он нашел без труда, молчаливый водитель лишь традиционно осведомился:
        - Как доехали, товарищ полковой комиссар?
        - Без приключений, - ответствовал Воскобойни ков.
        После этой несложной беседы всю дорогу молчали. Зато комбриг Задвиган встретил Воскобойникова радушно, хотя раньше они совсем не были знакомы. Теоретически в хозяйство Задвигана можно было и не заезжать, но в Москве посоветовали познакомиться с комбригом и присмотреться к нему - так, мимоходом. Присмотреться так присмотреться, дело нехитрое...
        Встретились на улице, под тихим мягким снежком. Воскобойников представился.
        - Стало быть, из столицы, - сказал Задвиган, пожимая руку.
        - Из нее, родимой.
        - Не спрашиваю, с какими целями. Не спрашиваю, хотя догадываюсь.
        - Догадываетесь? - прищурился Воскобойников. - Знаете, товарищ комбриг, я до Питера ехал с летчиком, молодой совсем пацаненок, так он тоже догадывался. Что ж получается?
        - А мы все газеты читаем, вот что получается, товарищ полковой комиссар, - без улыбки сказал Задвигин. - В основном «Правду».
        - «Мы отбросим к черту всякую игру политических картежников и пойдем своей дорогой, несмотря ни на что; мы обеспечим безопасность СССР, не глядя ни на что, ломая все и всяческие препятствия на пути к цели», - процитировал на память Воскобойников.
        - Именно. Память у вас... Фотографическая. То-то же, что все препятствия. Вот только извините, товарищ полковой комиссар, - уверенно сказал Задвигин, разрубая большой ладонью стылый воздух, - но я буду говорить прямо. Посмотрите, командиры какие к нам идут. Только-только после училищ, топографией не владеют, карта для них не полезнее портянки, стрелять не обучены, требовательности к подчиненным никакой. Я понаблюдал две недели за такими двумя: лейтенанты Курочкин и Боков. Были лейтенанты - и нет лейтенантов.
        - Это как же? - заинтересованно спросил Воскобойников.
        - А так. Смешались с красноармейцами, и не видно их, особенно на фоне старослужащих. Авторитета не имеют, и я уж боюсь про боевую обстановку думать... Надо систему подготовки в училищах менять - вот что скажу вам. А физподготовка? Шибздики, товарищ полковой комиссар, вы уж извините, лучше не скажешь. Мне сорок шесть скоро, жалко, турник мерзлый стоит, я б вам показал... - Задвиган посопел, хмыкнул. - А эти... На турник подсаживать надо, висят, как сосульки, дрыгаются. Красноармейцы смеются...
        - Семен Ильич, всё я прекрасно понимаю, - искренне сказал Воскобойников. - И вас понимаю, да что сейчас изменишь? Дело такое - воевать придется с тем, что есть. Потом сделаем выводы, пересмотрим...
        - Поздно не будет ли, товарищ полковой комиссар? - насмешливо спросил Задвиган. Он так и не перешел на имя-отчество, отчего Воскобойников решил, что комбригу он не слишком понравился. - Да, вот еще... - нахмурившись, продолжал Задвиган. - Лыжи-то. На лыжах умеете ходить, товарищ полковой комиссар?
        - Приходилось. Медалей не возьму, конечно...
        - А мы, представьте, не умеем, - развел руками комбриг. - Учения проводили, смотр подготовки, так там ведь всё больше на плече дрова эти тащишь. А тут - снег по яйца, что делать?
        - Учитесь, пока можно.
        - Учитесь... Инструкторов нет, ничего нет. Лыжи, словно дрова.
        - Я сообщу товарищу Мехлису, - кивнул Воскобойников, но комбрига его ответ явно не удовлетворил.
        - Раньше нужно было, раньше... Что теперь товарищ Мехлис сделает?.. Супу хотите? - неожиданно перешел он на обыденные бытовые вещи. - Сейчас суп будет готов, повар доложился, харчо сегодня... Повар у нас грузин, умеет. Знает дело. Пальчики оближете.
        - Был бы рад, Семен Ильич, но время поджимает, - искренне извинился Воскобойников.
        Он и сам хотел бы остаться здесь, в тепле, в компании грубоватого, но разумного комбрига, похлебать острого кавказского супчика, выпить по сто граммов, покурить... Но нужно было лезть в «эмку» и ехать к Дорохову. Хорошо, хоть в вагоне перекусил.
        - «Эмку» дадите, Семен Ильич?
        - «Эмку»?! - недоуменно переспросил Задвигин. - Какая, к хренам, «эмка»... Есть у людей вездеходные, так то у людей, а нас - простые... Танк дам, коли пожелаете, на танке поедете. Конечно, комфорта никакого, но иначе никак не доберетесь. Дороги, снега.
        - Танк?
        - Именно что танк. «Т-26», устроит? Других нету, хотя в «Т-28», конечно, просторнее, и проходимость получше...
        - Ну ладно, «двадцать-шестерка» так «двадцать-шестерка». Она и пошустрей.
        - У нас как раз горячая для таких случаев стоит, - сказал Задвиган.
        - Горячая?
        - Сейчас посмотрите, - с таинственной улыбкой произнес комбриг.
        В полумраке Воскобойников, сопровождаемый Задвигиным, едва не наткнулся на полуземлянку, в которой и прятался танк. Под днищем «Т-26» был разведен костер, который согревал боевую машину, позволяя, как понял Воскобойников, запустить двигатель при любом морозе. А он стоял солидный, морозец-то.
        - Блохин! Блохи-и-ин! - крикнул комбриг. Откинулась крышка люка, и из башни выбрался тощий чернолицый танкист.
        - Придремали, товарищ комбриг, - виновато сказал он, спрыгнув с брони и подойдя к командирам. - Здравия желаю, товарищ полковой комиссар!
        - Придремали... Угорите там на хрен!
        - Угореть можно, если двигатель работает. А когда ему костер задницу греет, угореть никак невозможно, - рассудительно ответил Блохин. - Нету угарного газа, согласно всем химическим законам.
        - Я тебе дам задницу, Бойль-Мариотт! - рявкнул беззлобно Задвиган. - Так взогрею, мало не покажется, почище вашего костра. Давай раскочегаривай машину, повезешь товарища полкового комиссара к Дорохову.
        - Срочно, товарищ комбриг?
        - Более чем срочно. Одна нога тут, другая уже там.
        Танк раскочегарили очень быстро, и Воскобойников забрался внутрь, словно в тесный железный погреб. Экипаж «двадцать-шестерки» составлял три человека, и для того, чтобы взять полкового комиссара в качестве пассажира, пришлось оставить механика-водителя, сонного белобрового парня. За рычаги уселся сам Блохин, радушно предоставив Воскобойникову целый ворох какого-то тряпья для умягчения сиденья и сказав:
        - Щас посвободней стало, товарищ полковой комиссар. Раньше тут задний башенный пулемет торчал, башкой об него стукаться очень удобно было. Теперь нету, это новая модель, тут и боекомплект побольше, и двигатель помощней.
        - А без пулемета как же?
        - Да он скорее ни к чему. Хотя врать не стану, в боевой обстановке не испытывал, - сознался Блохин.
        - Комбриг сказал, кроме вашей тачанки, больше ни на чем не проехать, - пробормотал Воскобойников, устраиваясь в пропахшей машинным маслом темноте.
        - Правильно сказал. Снег тут, целина. А что, товарищ полковой комиссар, скоро финна будем воевать? Всё к тому идет, на мой взгляд.
        Блохин, судя по вопросу, был человек прямой, бесхитростный. Можно было и не отвечать, и Блохин бы небось понял, но Воскобойников ответил:
        - Может, что и скоро. А что, лейтенант? Воевать охота?
        - Да это... - Блохин помолчал, чем-то лязгая и щелкая. - Своей земли не отдадим, но и пяди чужой...
        - Тридцать два километра. Тридцать два километра от Ленинграда граница, лейтенант, - сухо сказал Воскобойников. - Понимаешь?
        - Понимаю, - буркнул Блохин. - То есть будем воевать, товарищ полковой комиссар?
        - Скажут - будем. Не скажут - не будем. Тебе-то что волноваться, лейтенант, у тебя работа такая.
        Танк задом попятился из своего укрывища, заревел, дернулся, преодолевая наметенный вокруг плотный сугроб, и Воскобойников поехал к Дорохову.
        Он еще не знал, что зимняя война уже началась.
        ВОЗВРАЩЕНИЕ К БУДУЩЕМУ-2
        
        Мы лежали в номере гостиницы, немного уставшие, расслабленные. Юлька, уткнувшись лицом в подушку, болтала ногами. Я любовался ее миниатюрными, аккуратными розовыми пяточками, мелькавшими в воздухе. Изящная ножка, к которой так и хочется прикоснуться, гладить ее, целовать.
        - О чем ты думаешь? - Немного растрепанная Юлькина голова вынырнула откуда-то из всклокоченных простыней.
        - О твоих ножках, - честно признался я.
        - Да? - Она изогнулась, стараясь увидеть то, на чем так сконцентрировалась моя мысль. - И что?
        - Ничего, хорошенькие.
        - Странные вы, мужчины, вы вообще можете думать о чем-нибудь, кроме женщин?
        - Хм... Это что, намек на несделанный комплимент?
        - Почему? - Юлька приподнялась на локтях, теперь мой взгляд упирался в остроконечные груди.
        - Ну, сказать, что я думаю всё время о женщинах, нельзя. Ты обидишься и назовешь меня кобелем...
        - А разве ты не кобель? - Она надула губки. - А я-то думала...
        - Кобель, кобель. - Я поспешил ее успокоить. - Натуральный кобель. И мне сто верст не крюк. Но, тем не менее, каким бы кобелем я ни был, не могу же я заявить тебе, что всё время думаю только о каких-то абстрактных женщинах. Это будет нетактично.
        - Так ты, значит, тактичный кобель.
        - Очень. С задатками стратега. Стало быть, я должен сказать, что думаю только о тебе. А это уже комплимент. Логично?
        - Логично. - Юлька снова плюхнулась на живот. - Но как-то слишком сухо.
        - Это точно, - выдохнул я и перевел взгляд на потолок.
        Все стандартные гостиницы похожи друг на друга. Хотя, наверное, можно сказать еще шире: все европейские гостиницы схожи. Обыкновенные, удобные, комфортные. Различия обнаруживаются только на пиках, либо в самом низу, либо на вершине. Пентхаус и ночлежка. Но средний уровень везде одинаков. Кровать, стенной шкаф, встроенный мини-бар, стол, в ящиках которого лежит бумага и конверты с логотипом гостиницы, душ, подогреваемый пол. Всё как везде. Только в России и на Украине можно столкнуться с такой экзотикой, как отсутствие горячей воды или туалет в конце коридора. Однажды обстоятельства вынудили меня поселиться в номере, где из удобств была только вделанная в стену раковина с крохотным краном. Тот еще экстрим.
        Россия никогда не войдет в ЕС. И совсем не потому, что на просторах этого громадного государства нет благоустроенных туалетов, а потому, что на вопрос о горячей воде горничная здесь с удивлением спрашивает: «Вы что сюда, мыться приехали?» Она не издевается, нет, а искренне недоумевает. Такие люди не смогут жить в стандартизированной, стерильной Европе. Это лесные цветы, которые дохнут на ухоженной клумбе, не в состоянии привыкнуть к удобрениям, мягкой земле. Этим странным растениям нужен мрак леса, падающие сверху листья, им необходимо пробиваться. Туда, вверх, где солнце, недостижимое, но такое желанное. Без этой страсти, без обещания огня, эти цветы умирают. Поселите их на солнце, дайте им эту их цель... И они снова умрут, потому что им некуда больше стремиться, незачем. Русские всегда растут. Должны расти. Вперед и вверх, иначе смерть, та, что позади, страшная, утоптанная, грубая земля, усыпанная листьями. Она тянет к себе. Прижимает. Не дает поднять головы.
        Россия никогда не будет членом ЕС. Россия - это заповедник. Там живет генеральный резерв человечества. Последняя линия его обороны. Когда станет совсем плохо, когда небеса рухнут и откуда-то из-за моря полезут страшные великаны с огненными мечами, только на просторах России найдется столько эйнхериев, чтобы толкнуть катящийся по земле Рагнарек назад.
        Об этом очень удобно рассуждать, лежа в теплом, комфортном номере стандартной европейской гостиницы.
        - Пить хочется. - Юлька пододвинулась поближе и закинула на меня ногу.
        Я почувствовал, как ее твердые соски прокатились по моей коже.
        - Мне тоже. Сходи за водой...
        - Не хочется. Лучше ты...
        - Вот еще. Я за то тебе расскажу сказку.
        - Люблю, когда ты рассказываешь. Но идти всё равно не хочется.
        - До мини-бара доберешься?
        - Но ведь дорого.
        Юлька села и потрясла головой. Волосы разлетелись в разные стороны, плеснули светлой волной на плечи.
        - Гулять так гулять.
        - Ура! - Она метнулась в сторону прихожей. - А можно я соку возьму?
        - Можно... - Я махнул рукой. - Всё, что угодно. Она открыла маленькую дверцу в стене. Свет окатил холодной волной ее тело.
        - А о чем будет сказка? - спросила она, бряцая бутылочками.
        - О финнах. Ты как-то говорила, что у них всё хитро.
        - Разве?
        - Говорила, говорила. Только это не совсем так, тут скорее всё сложно. Природа не прощает простодушных. История повыбила наивных. Соседи дожали доверчивых. А сами местные не особенно жалуют хитропопых. Так что сложностей хоть отбавляй.
        - Ты прямо иудеев каких-то описал. - Юлька кинула мне бутылочку минералки, захлопнула дверцу и направилась к кровати. Я рассматривал ее всю, стройные ножки, несколько широковатые бедра, талию, грудь, лицо. - Когда ты так смотришь, мне кажется, что я на столе у мясника.
        - Как это? - Вероятно, у меня были очень удивленные глаза.
        - Так. - Она засмеялась. - Ты смотришь, как будто оцениваешь. Как будто взвешиваешь. У тебя взгляд - это продолжение руки. Я всегда чувствую, когда ты на мою задницу пялишься. Словно похлопывает кто-то.
        - Никогда за собой такого не замечал.
        - Естественно. - Она плюхнулась на кровать, едва не расплескав апельсиновый сок. - Не на тебя же так смотрят. Так что там про финнов?
        - Про финнов? Ах да... Я, кажется, сбился от твоих откровений.
        - Ты сравнивал их с евреями.
        - Ничего подобного, с евреями их сравнивала ты.
        - Но ты же сказал, что они сложные.
        - Сложные, да, но не хитрые. К тому же евреи не сложные. Они... разные. - На языке вертелось нечто, по современным меркам антисемитское. - Они в совсем других условиях выживали. Так что ничего общего.
        - Ну, хорошо. А что же тогда особенного в финнах?
        - Например, они однажды обманули смерть.
        - А ты говоришь, не хитрые!
        - Ну, обманывать может любой народ. А вот сделать из этого выводы...
        - Это уже сказка? - Юлька подобралась поближе, поставила сок на столик и устроилась у меня на плече. Я почувствовал запах ее волос, такой сильный, телесный. Втянул его в себя, зажмурился, думая о том, как усваиваются внутри меня частицы женщины.
        - Нет. Сказку я сейчас расскажу.
        - Давай, - прошептала она и прижалась еще теснее.
        - Некогда, давным-давно, был на свете Азырен. И был он духом смерти. Служил Азырен у владыки подземного мира Киямата. Был он могучим мужчиной, таким большим и широким в плечах, что был ему низок любой потолок и узок любой дверной проем. Так что входил он в дом с трудом и чаще всего забирал тех, кто был снаружи. Не просто так, конечно, а только тех, кому срок пришел. И если хотел человек пожить чуточку подольше, чтобы с внуками попрощаться, к примеру, то ложился он в доме, где ждал своей смерти. Азырену было трудно войти, и он некоторое время медлил. Всегда приходил дух смерти к тем, кто болел тяжело или был ранен и страдал. Древние люди не боялись его, хотя и сильно не радовались, потому что верили, что каждому Азырен явится в свой срок. А уж к кому пришел, того закалывал длинным кинжалом. Но был на свете хитрый плотник. Такой хитрый, что даже имя свое он не всякому говорил, оттого забыли многие, кто он такой и чем занимается. И не хотелось плотнику умирать. Поэтому отправился он к ведьме, которую все знали, и за большие подарки выспросил у нее время своей гибели. Решил подготовиться. Выстругал он
себе гроб. Да такой большой, что едва тот помещался в сарай, где плотник строгал балки для кораблей. Заготовил такую же огромную крышку, рядом поставил. Лег в гроб и давай в нем вертеться. Так ляжет и эдак. То поперек, то вдоль. Всё неудобно. И вот явился к нему в сарай Азырен, а плотник его и спрашивает: «Как мне в гроб лечь поудобнее?» Азырен в ответ: «Глупости ты говоришь, ложись как придется». А плотник возражает: «Не дело говоришь, кто ж в гроб как попало ложится? Мне там лежать еще долго-долго. Что ж я, страдать там буду? Я человек уважаемый, гроб у меня больше всех, хочу лежать там правильно. Ты вот дух смерти, всё, наверное, знаешь, научи». Азырен почесал в затылке и в гроб лег. Он ему как раз был, такой же огромный. А хитрый плотник хлоп сверху крышку и семью калеными гвоздями заколотил. Да еще цепью замотал. Как ни бился внутри Азырен, не смог открыть. Тогда плотник дождался ночи и отволок гроб к ближайшей мельнице, где привязал к нему жернов и бросил в реку. С тех пор не стало на земле смерти. И все стали жить долго и не умирать. Хорошо, с одной стороны, да не очень, с другой. Бывает,
упадет на человека бревно. Все кости переломает, ему бы на тот свет отойти спокойно, а он мучается. Боли у него страшные. Или болеет кто какой-нибудь страшной болезнью, измается весь, а смерти всё нет и нет. Стал на земле беспорядок большой, лиходеи всех мастей повылезали, им теперь умирать не страшно. Тогда стали умные люди Азырена искать. Ходили по всей земле, спрашивали. Но никто давно уже не видел духа смерти, а некоторые даже позабыли, как он выглядит. Спросили тогда люди у Солнца, но и оно не смогло им помочь. Посоветовало поспрошать у своего брата, у Луны. Тогда пошли люди к колдунье, которая по ночам свои дела делала, и спросила она у Луны, не видал ли он, куда Азырена спрятали. После того как Луна всё ей рассказал, пошли люди к мельнице, вытащили духа смерти, открыли гроб. И первым делом он убил хитрого плотника, а потом сделался невидимым и начал на земле порядок наводить. С тех пор не любят финны хитрых людей. И смерть не ругают и не боятся ее. Знают, что без нее очень плохо бывает.
        Я смотрел в потолок, чувствуя, как ползут по телу мурашки. Хотелось закрыть глаза. В комнате сгущались сумерки, и мне казалось, что гипрочные стены под действием сумерек становятся деревянными, тронутыми гнильцой, надо мной не десять железобетонных этажей, а всего-навсего соломенная крыша, в которой нагло шебуршатся мыши. Юлька молчала. Покосившись, я увидел, что она спит.
        
7
        
        «Вчера, 26 ноября, финская белогвардейщина предприняла новую гнусную провокацию, обстреляв артиллерийским огнем воинскую часть Красной Армии, расположенную в деревне Майнила на Карельском перешейке.
        В результате погибли один командир и 3 красноармейца, ранены два командира и 6 красноармейцев и младших командиров.
        Советское правительство требует наказания этой акции и расследования майнильского инцидента».
        ТХТ = Из газеты «Правда», 27 ноября 1939 г.
        
8
        ПРИКАЗ Ленинградского военного округа
29 ноября 1939 года
        
        Терпению советского народа и Красной Армии пришел конец. Пора проучить зарвавшихся и обнаглевших политических картежников, бросивших наглый вызов советскому народу, и в корне уничтожить очаг антисоветских провокаций и угрозу Ленинграду!
        Товарищи красноармейцы, командиры, комиссары и политработники!
        Выполняя священную волю Советского правительства и нашего великого народа, приказываю:
        войскам Ленинградского военного округа перейти границу, разгромить финские войска и раз и навсегда обеспечить безопасность северо-западных границ Советского Союза и города Ленина - колыбели пролетарской революции.
        Мы идем в Финляндию не как завоеватели, а как друзья и освободители финского народа от гнета помещиков и капиталистов.
        Мы идем не против финского народа, а против правительства Каяндера-Эркко, угнетающего финский народ и спровоцировавшего войну с СССР.
        Мы уважаем свободу и независимость Финляндии, полученную финским народом в результате Октябрьской революции и победы Советской власти.
        За эту независимость вместе с финским народом боролись русские во главе с Лениным и Сталиным.
        За безопасность северо-западных границ СССР и славного города Ленина!
        За нашу любимую Родину! За Великого Сталина!
        Вперед, сыны советского народа, воины Красной Армии, на полное уничтожение врага.
        ТХТ = Командующий войсками ЛенВО
        тов. МЕРЕЦКОВ К.А.
        ТХТ = Член Военного Совета
        тов ЖДАНОВ А.А.
        
9
        
        - Вот, Станислав Федорович, ваша слабосильная команда, - пошутил Дорохов. «Слабосильная команда» напомнила Воскобойникову в детстве еще читанный журнал «Вокруг света»: похожие на медведей, в толстых ватных штанах, куртках, теплых колпаках с прорезями для глаз... Экспедиция капитана Скотта к Южному полюсу. На плечах - СВТ. Хорошая вещь, но претензий много.
        Красноармейцы переминались с ноги на ногу в ожидании, что же скажет незнакомый полковой комиссар, и оттого еще больше напоминали медведей.
        - Здравствуйте, товарищи! - сказал Воскобойников. Старался говорить громко, уверенно, радушно, но голос подвел - морозный воздух схватил связки, и на первом слоге полковой комиссар пустил петуха. Красноармейцы заулыбались, засмеялся и сам Воскобойников. - Видите, не привык к морозцу... - махнув рукой, сказал он. - Так что не мне вас, а вам меня учить. Однако задача у нас непростая. Очень непростая задача.
        Еще в блохинском танке Воскобойников при тусклом свете фонарика распечатал пакет (именно так наставлял его Мехлис - по пути к Дорохову, не раньше) и обнаружил там фрагмент карты финской территории с простыми пометками - красный кружок вокруг деревеньки с совершенно непроизносимым названием чуть севернее городка или поселка Кемиярви. Комиссар так и не понял, почему пакет нужно было вскрыть именно по пути к Дорохову. Для солидности разве что... Кемиярви и Кемиярви. Что искать там, севернее Кемиярви, Воскобойников и так знал. Человека, фамилия которого начинается на букву В, то ли художника, то ли учителя, то ли писателя. Сведения очень скудные, но деревня маленькая, да других, вероятно, и не удалось раздобыть.
        Стало быть, здесь. Пока сто двадцать вторая стрелковая дивизия будет идти южнее, на Кемиярви и Рованиеми, «слабосильная команда» отправится в эту деревеньку, где, скорее всего, не встретит почти никакого сопротивления. Главное - дойти. В том, что сто двадцать вторая стрелковая создаст нужный антураж, Станислав Федорович не сомневался.
        Воскобойников не знал лишь одного - подобные пакеты получили от Мехлиса еще трое людей со знаками различия политработников, и красными кружками на их картах были обозначены совсем другие цели: у одного - Суомуссалми, у другого - неприметная деревня западнее Нурмеса, у третьего - точно такая же на берегу озера Сайма. Хотя если бы полковой комиссар и знал об этом, вряд ли что-то изменилось бы - все четыре цели были абсолютно равноценны, потому что никто не знал, какая из них - та самая.
        Даже Лев Захарович Мехлис.
        Даже Иосиф Виссарионович Сталин.
        - Партией вам поручено выполнить особое задание, - сказал Воскобойников, глядя на облепленную снегом огромную ель напротив. - Важнейшее задание, совершенно секретное. Подлое нападение финских фашистов-белогвардейцев - это странное сочетание родилось в мозгу Воскобойникова совершенно случайно, и он нашел его удачным - развязало нам руки. Нам не нужно ни пяди чужой земли! Советская страна никогда не была агрессором, захватчиком, но сегодня мы вынуждены защищаться, и наша задача - разгромить шюцкоров, отбросить их полчища от города Ленина, от нашей родной земли! Говорю откровенно, товарищи красноармейцы: задание трудное, и если кто-то по состоянию здоровья чувствует, что не сможет идти, станет обузой для товарищей, - скажите смело, это не стыдно, это важно для дела.
        Строй молчал.
        - Нет таких? Ну, слава богу. Старший кто будет?
        - Вот, Станислав Федорович, лейтенант Буренин, - представил Дорохов.
        - Буренин? Не родственник Буренину, что учебник писал? При царизме еще?
        - Да нет вроде, - улыбнувшись, сказал Дорохов.
        - Пускай еще раз проверит, всё ли готово, и через сорок минут выходим. Остальные инструкции по дороге.
        
        Буренин оказался человеком толковым, хотя и довольно угрюмым, вовсе не похож был на описанных не столь давно Задвигиным молодых лейтенантов, которые «смешались с красноармейцами». Как ни странно, он и в самом деле приходился дальним родственником автору гимназического учебника, о чем поведал Воскобойникову с некоторой гордостью.
        - Что ж сами по научной линии не пошли, товарищ лейтенант? - спросил Воскобойников.
        Они шагали рядом по узкой тропе, еле заметной среди сугробов и наполовину занесенной уже снегом
        - Пустое, товарищ полковой комиссар, - буркнул Буренин.
        Воскобойников понял, что собеседник из лейтенанта при всех его положительных качествах неважный, нашел в кармане толстый кубик шоколада и сунул в рот. Мороз поутих, но всё равно щипал за лицо основательно.
        На юге было тихо - ни тебе канонады, ни трескотни пулеметной, которая по лесу разносится обычно очень далеко. Сто двадцать вторая стрелковая дивизия, похоже, еще не вступила в игру, не начала свой отвлекающий маневр... Насколько Воскобойников помнил, здесь у финнов не было никаких серьезных соединений, только части Корпуса охраны границы и шюцкор, так что с продвижением серьезных проблем быть явно не должно. Финны вообще представлялись ему вояками хилыми, не имеющими боевого опыта, к тому же слабо вооруженными различными отбросами европейской военной мысли. По крайней мере инструктировали Станислава Федоровича исходя именно из таких оснований.
        Перед уходом Воскобойников прочел речь Молотова по радио, опубликованную «Известиями». Всё правильно, так и должно было случиться. Артиллерийский обстрел, провокация... Чистой воды материализм, вот только ради чего всё это? Операция «Фьорд» к материализму как таковому имела отношение весьма отдаленное. Воскобойников, собственно говоря, с самого начала относился к операции с нескольким недоверием, но размах ее не мог не вдохновить, потому и пришлось поверить. Пришлось. Просто так, сдуру, войны не начинают. Да и про город Ленина тоже правда, нельзя иметь врага так близко. Нельзя. Не по-военному это.
        - Слышите - гудит, - сказал кто-то из красноармейцев.
        - ну как бомбить станут? - отозвался другой.
        - Чего тут бомбить, нас-то не видно, - сказал рассудительный боец, фамилию которого Воскобойников запомнил: Дубов.
        В самом деле, лес накрыл равномерный гул, между ветвями, очень высоко, прошли бомбардировщики СБ с красными звездами на крыльях. Рядом вертелись юркие «И-16».
        - Холодно им там, наверху-то... - сказал усатый красноармеец.
        - Щас дадут финну копоти, - предсказал Дубов.
        Но случилось не совсем так.
        
10
        
        Один черт ведает, как «слабосильная команда» Воскобойникова наткнулась на одно из подразделений сто двадцать второй стрелковой, отклонившееся к северу после боев с финскими лыжными батальонами, кишмя кишевшими в лесу. Случилось это на четвертый день пути. Ночевали в снежных ямах, расстилая на дне плащ-палатки и сверху закапываясь снегом, - теплая ватная одежда не позволяла замерзнуть, главное было, чтобы часовой утром нашел и разбудил всех, под снегом-то не видать... Понятное дело, никаких обогревательных пунктов в пути не имелось, питались всухомятку, консервами и галетами. На юге бухало всё ближе, и Воскобойников правильно рассудил, что сто двадцать вторая дивизия понемногу приближается к своей цели и, может быть, даже взяла уже Саллу.
        Но он никак не ожидал, что маленький отряд разведки, высланный им вперед, столкнется вначале с танкистами сто двадцать второй дивизии и тут же попадет вместе с ними в засаду, устроенную финнами. Кто в чем был виноват - разбираться времени не было. Спустя несколько минут всё смешалось, скрылось в огне и дыму, Воскобойников сразу же потерял из виду лейтенанта Буренина и не мог уже разобрать, где его «слабосильные» и где - красноармейцы из так неудачно встреченной сто двадцать второй.
        - Мужики, скорее! - истошно кричал кто-то из-под засыпанных снегом еловых лап.
        Слева неуклюже разворачивавшийся в снежной каше танк исчез в облаке дыма, потом появился снова, но уже без башни, которую отшвырнуло метров на десять. «Двадцать-шестерка» продолжала по инерции двигаться вперед, пока не уткнулась в сосну - водитель или погиб, или был оглушен.
        Второй танк проскочил мимо подбитого, на ходу огрызнулся выстрелом, остановился. Наверное, он хотел снять с поврежденной машины экипаж, но это решение явно предугадали финские артиллеристы. Откуда взялись в лесу противотанковые орудия, недоумевающий Воскобойников так и не понял - позже предположил, что их таскали на специальных лыжах и били по танкам прямо в упор, с нескольких метров...
        - ... твою мать! - крякнул кто-то рядом с Воскобойниковым, когда второй танк загорелся.
        Он оглянулся - это оказался бугай-помкомвзвода с большим, во всю щеку, кровоподтеком.
        - На смерть! На смерть гонят! - завопил тонколицый красноармеец, вскидывая руки, и сейчас же помкомвзвода двинул ему в морду - коротко, без замаха. Хрюкнув, красноармеец осел в снег, закрывая ладонями лицо.
        - Сволочь. Не ори, - тускло сказал помкомвзвода.
        Заметив, что невесть откуда взявшийся незнакомый полковой комиссар смотрит на него, он сплюнул, словно показывая, что врезал паникеру вовсе не для показухи перед начальством, а по делу, и побежал прочь. Тонколицый лежал лицом вниз, снег под ним кровянился.
        Воскобойников подхватил из рук другого, лежавшего навзничь и, без сомнения, мертвого красноармейца с разбитой головой финский автомат «суоми» (где он успел его взять?!) и бросился в овражек, смахивая с еловых лап груды снега. Словно на экране кинопроектора, маячил перед глазами фрагмент старого совещания, года тридцать пятого, - специалист из комиссии по пехотному оружию вертит вот такой же «суоми», новенький, и говорит о вынесенном комиссией решении - оружие полицейское, для боевых действий войск непригодное, конструирование и производство подобных автоматов сочтено делом нецелесообразным... По башке бы тебе этим полицейским оружием, сволота, злобно подумал Воскобойников, не в силах выбросить из памяти сытенькое, добродушное лицо специалиста по пехотному оружию.
        В овражек он полез напрасно: тут же провалился почти по грудь в снег, забился, завозил руками, едва не потерял автомат, испугался, словно снег был водой и автомат безвозвратно пошел бы на дно. Засуетился еще сильнее, нащупал в крупитчатом снегу ремень, поволок - слава богу, вот он, «суоми».
        - Товарищ командир! Товарищ командир! - Воскобойников оглянулся - на него смотрел узкоглазенький красноармеец с непокрытой бритой головой, видно, посеял шапку. Красноармеец держался за толстый ствол какого-то голого по зиме дерева, и Воскобойников с ужасом подумал, что он видел, как полковой комиссар бился в панике, утопая в снегу... Но сейчас красноармеец тянул к нему руку, и Воскобойников, перекинув автомат в левую, с благодарностью ухватился за нее.
        - Мала-мала... - бормотал красноармеец, вытягивая его. - Мала-мала...
        Кое-как перевернувшись на спину, Воскобойников метр за метром вылез из овражка. Наверху за эти несколько минут всё неожиданно стихло, только правее тарахтел пулемет и что-то рвалось, скорее всего, боекомплект в одном из подбитых танков.
        - Бегать нада, товарищ командир, - спокойно сказал красноармеец и потер белую от холода лысую башку.
        - Да, родной... Бегать надо... Только не бежать, а отходить. Отходить, да...
        Воскобойников повертел головой. На лес спускалась тьма, справа и слева разрываемая пламенем от горевших танков, кто-то громко стонал, но непонятно, где именно.
        Где же Буренин?
        Где спецкоманда?
        Как без них дальше?!
        Но рассуждать было некогда, еще не хватало угодить в плен к финнам. Поэтому Воскобойников хрипло выдохнул: «Туда»! - и, не дожидаясь своего узкоглазого спасителя, побежал в нужном, как ему казалось, направлении. Добравшись до полосы густого кустарника, на котором жутко висели несколько тел, оглянулся - красноармеец послушно пыхтел, следуя за ним,
        - Фамилия? - спросил Станислав Федорович, когда тот поравнялся с комиссаром.
        - Каримов.
        - Молодец, Каримов. Винтовка твоя где?
        - Терял... - виновато сказал красноармеец.
        - Держи. - Воскобойников сунул ему «суоми». - У меня пистолет. Стрелять из такого умеешь?
        - Видел, - коротко кивнул Каримов. - Хороший винтовка.
        - Теперь двинули дальше. Что-то тихо... подозрительно это. Сейчас финн разберется, что к чему, так что нам нет резона тут сидеть.
        Они бежали рядом, то и дело поддерживая друг друга совершенно по-дружески, а не как командир с подчиненным, прямо через сугробы и переплетения ветвей. Ни лыжни, ни танковые колеи искать было некогда. В сторонке продрался сквозь кусты еще кто-то, на окрик отчаянно заматюкался и рванул еще быстрее. Раз матюки, а не «сатана перккеле», значит, свои. И то хорошо...
        
        Километрах в двух от места трагических событий (так показалось; может, километров было пять, может, все десять) Станислав Федорович вновь стал командиром отряда. Всего их собралось семеро: Воскобойников, хрипло кашляющий старший политрук с ручным пулеметом, двое младших командиров, похожих друг на друга, круглолицых, испуганных, и трое красноармейцев, в том числе Каримов.
        Где-то вдалеке ухали разрывы артиллерийских снарядов, но вокруг было тихо. Мирно падали крупные хлопья снега, уже почти совсем стемнело.
        - Что будем делать, товарищ полковой комиссар? - осведомился политрук, деловито осматривая винтовку, «Суоми» был только у Каримова, и остальные глядели на него с долей зависти, посмотрели уже, что за штука в бою.
        - Сейчас прикинем, - сказал Воскобойников и открыл планшет. - Речушка тут была, так... Полагаю, вот она на карте. Идем вдоль нее - на запад.
        - Почему на... почему на запад, товарищ полковой комиссар? - растерянно спросил политрук. - Наши же вот где, нам сюда, южнее...
        - Не спорить! Раз я сказал - на запад, значит, на запад. Поступаете в мое распоряжение. Как ваша фамилия?
        - Вершинин.
        - Как вас сюда вообще занесло, Вершинин? Откуда вы взялись с вашими танками?
        - Это у майора нашего нужно было спросить... - угрюмо ответил политрук. - Увлеклись, я так понимаю...
        - Увлеклись...
        Воскобойников видел, что политруку смерть как хочется узнать, кто же таков сам полковой комиссар, что тут делал, что за часть... Но ответы на подобные вопросы не предусматривались, тем более Воскобойников сейчас и сам не знал, где его отряд, где Буренин, где деловитый Дубов. Оставалось надеяться, что лейтенант выполняет полученный приказ и с остатками группы движется к деревеньке. Причем не зная, что там делать. Искать их в лесу среди ночи не имело никакого смысла, потому что шансы нарваться на финских лыжников были куда более велики.
        - Произведите учет боеприпасов и оружия, товарищ Вершинин. И продуктов, что у кого есть.
        - Слушаюсь, товарищ полковой комиссар...
        Продуктов и боеприпасов оказалось негусто.
        Полупустой диск «суоми», по три винтовочных обоймы у красноармейцев, две у политрука. Ручной пулемет - пустой, и Станислав Федорович после недолгих размышлений велел его выбросить. Младшие командиры имели при себе пистолеты Коровина. У Воскобойникова - «браунинг», подаренный Мехлисом.
        С едой было не лучше: сухари, плитка шоколада, в вещмешке у одного из красноармейцев две банки мясных консервов.
        - Завтра попробуем кого-нибудь подстрелить, - решил Воскобойников. - Охотники есть? Ворошиловские стрелки?
        Ворошиловскими стрелками оказались все, охотниками - никто, хотя Воскобойников отчего-то надеялся на Каримова. Тот сидел тихонько, баюкал на руках «суоми» и что-то вроде как напевал себе под нос.
        Вот и война. Наверное, и Каримов про войну пел. Станислав Федорович не стал спрашивать.
        
11
        
        На берегу реки, над стылой водой в промоине, из которой торчали черные палки подтопленных кустов, сидел человек. В какой-то невообразимой меховой кухлянке, с непокрытой головой, над которой едва заметно курился парок.
        В руках у человека был большой жестяной чайник с кривым носиком, и человек наполнял его водой, окунув в реку. Рядом, на снегу, лежала винтовка - древняя верная «мосинка», какими пользовались с равным успехом и наши, и финны. Но это был, несомненно, финн. Нечего тут делать нашему, да еще в такой странной одежде.
        Охотник?
        Ополченец?
        Раздумывать было некогда, и Воскобойников аккуратно поднял пистолет, прицелившись в затылок финну. Тот уже начал подниматься, вынимая из воды тяжелый, наполненный под завязку чайник, и Станислав Федорович нажал на спусковой крючок, плавно, словно на стрельбище.
        Выстрел щелкнул неожиданно тихо, словно задавленный окутавшим всё вокруг снегом и прижатый к земле сизым холодным небом. Финн покачнулся, уронил в промоину булькнувший чайник, потом сам повалился туда ничком. Воскобойников выскочил из своего укрытия и бросился к упавшему, отшвырнул в сторону винтовку, ухватил тело за полу меховой кухлянки и выволок на берег.
        Под кустом обнаружился небольшой кожаный мешок с завязанной ремешком горловиной. Воскобойников убедился, что финн мертв, и принялся разбираться с трофеями.
        Улов оказался знатный: твердое вяленое мясо, нарезанное полосками и завернутое в тряпицу, половина краюхи хлеба, несколько сушеных рыбин, мешочек с чаем, пахнувшим травами, баночка с каким-то жиром - то ли для еды, то ли мазь против мороза, кресало, коробочка с нитками и иголками, рыболовными крючками, самодельная трубка, кисет с табаком... Хозяйственный был мужик, ничего не скажешь.
        И россыпь винтовочных патронов, которые Воскобойников тут же пересчитал. Сорок три.
        И большая, на литр, фляга в матерчатом чехле. Воскобойников отвернул крышку и нюхнул - в нос ударило крепкой сивухой. Самогон.
        Он на секунду замешкался перед тем, как обшарить карманы мертвеца, - всё же неприятно, но потом пробормотал себе под нос что-то злое и попытался расстегнуть мокрую кухлянку. Она на глазах покрывалась ледяной корочкой, и Воскобойников провозился довольно долго, что показалось особенно обидным, так как в карманах он ничего не нашел. А это еще что? На груди кухлянки, слева, был нарисован чем-то бурым (кровью? суриком?) странный значок - что-то вроде разветвленных оленьих рогов.
        - Что такое, товарищ полковой комиссар? Почему стреляли?
        Воскобойников с негодованием обернулся: увлекся обыском, не заметил, как подошли, а если бы щюцкоровец? Но это был один из младших командиров, командир отделения Чибисов.
        - Винтовку возьми, комод. И мешок, там полезного до хрена.
        - А мы, товарищ полковой комиссар, дот наши, - гордо сказал Чибисов, подхватывая мешок.
        - Что? - спросил Воскобойников, вставая с колена и отряхивая снег. - Что нашли?
        - Дот, финский.
        - Пустой, что ли?
        - Да нет, не пустой. Самые настоящие финны там сидят, товарищ полковой комиссар. Вот, за вами прибежал...
        - Черт... Далеконько же мы забрались, если так. Выстрел далеко был слышен?
        - Нет, я услыхал, уже когда бежал, там, в доте, вряд ли.
        - Так. Хорошо, идем, посмотрим на ваш дот. - Станислав Федорович в последний раз оглянулся на мертвого финна, лежавшего разбросав руки, и поспешил за Чибисовым
        Небольшая команда Воскобойникова залегла среди низеньких елей так, что со стороны дота засыпанных снегом красноармейцев никак нельзя было заметить, а вот сам дот был виден как на ладони. Это оказался один из старых бетонно-каменных казематов, предок более поздних дорогих «миллионеров», один кубометр строительства которых обходился Финляндии в сто марок. Установлен он был в безусловно удачном месте - прикрывал большую плоскую лощину, практически безлесную, которая спускалась далее к реке. Посередине лощину перекрывали заваленные снегом проволочные заграждения.
        - Как думаете, товарищ полковой комиссар, чего они тут? - неопределенно спросил политрук, когда Воскобойников подполз к нему, стараясь не задеть еловые лапы и не обрушить снежные шапки. До дота - метров сто, еще услышат или увидят...
        - В смысле?
        - Ну... Доты ж в линию стоят.
        - Этот, судя по всему, одиночный, прикрывает подход с реки, важное направление. Хотя черт их знает, может, дальше еще есть... шуметь не надо бы нам, вот что. Понабегут на стрельбу...
        Но по глазам политрука Воскобойников видел, что тому не терпится полезть в драку и, чем черт не шутит, захватить дот. Погреться у печурки и поесть горячего был не прочь и сам Воскобойников, но дот есть дот... Хотя финн здесь непуганый, дремлют небось в тепле... Вон и дымок поднимается, печку топят, сволочи. Варят что-нибудь...
        - Что думаете, политрук?
        - Я, товарищ полковой комиссар, понимаю так: вон там, в амбразуре, у него станковый «максим», нам так объясняли. С той стороны лезть, конечно, не стоит.
        - Потому что лезть если и стоит, то через дверь, - закончил за него Воскобойников. - Кстати, вместо пулемета там может и пушка стоять, мнится мне, что именно против бронетанковой техники этот дот здесь поставлен, больно лощинка удобная... Ладно, политрук. Мы шестеро обходим эту хатку сзади, а вы, товарищи младшие командиры, остаетесь наблюдать, что будут делать финны. Попробуем к ним в гости зайти. Хотя... постойте. Есть у меня одна идея.
        ...Воскобойников шел к доту, спокойно, неторопливо, с ленивой аккуратностью опуская ноги в снег и столь же аккуратно вытаскивая их. Полушубок он вывернул наизнанку, шапку вовсе оставил, взятый у Каримова автомат закинул за спину, а сам невозмутимо дымил взятой у мертвого финна трубкой.
        Понятно, что рисковать подобным образом полковой комиссар не мог, не имел права. Но после того как он чудом выбрался из давешней каши, можно было и рискнуть.
        Из дота вышел финский солдат, маленький, сутулый, и с удивлением уставился на незнакомца. Постоял, что-то крикнул. Воскобойников вынул изо рта дымящуюся трубку и приветственно помахал ему. Финн, казалось, удовлетворился этим и принялся озираться вокруг - не идет ли еще кто.
        Воскобойников всё так же медленно шел вперед, зная, что из-под елей за ним наблюдают готовые открыть огонь спутники. Но если придется стрелять - значит, финны спрячутся в доте, а тогда поди открой эту консервную банку... А если еще и подкрепление на выстрелы набежит, и подавно невесть что придется делать.
        Поэтому Воскобойников продолжал идти. Остановился, с озабоченным видом попыхал трубкой, которая и в самом деле приугасла... Табак у финна-покойничка, кстати, оказался шибко крепок.
        - Ну что ж он... - прошептал политрук.
        - Умный товарищ командир, - убежденно сказал Каримов. - Правильно делает.
        Торчавший возле входа в дот финн уже устал от зрелища бредущего по колено в снегу охотника - именно за него он принял Воскобойникова и ожидал, что тот идет попросить или табаку, или сахару, или просто поинтересоваться, что творится. В здешних местах водились такие лесовики, что могли и не знать о войне, вот и взволновался небось, когда артиллерию-то заслышал.
        Когда Воскобойников подошел совсем близко, шагов на пять, что-то насторожило финского солдата. То ли нетипичное для местных лицо, еще совсем недавно гладко выбритое, то ли аккуратная стрижка, то ли... Черт его ведает, что насторожило финна, только он сделал шаг к входу, к бронированной двери, и открыл рот, потому Воскобойникову ничего не осталось, как стрелять.
        Правую руку с «браунингом» он держал в кармане и выстрелил прямо сквозь полушубок. Финн еще заваливался на спину, а Воскобойников уже метнулся к дверному проему, который не должен был закрыться. Комиссар не мог допустить, чтобы дот задраили изнутри.
        Кто-то суматошно заорал внутри, но Воскобойников пару раз выстрелил во тьму. От леса бежали красноармейцы во главе с политруком, но Воскобойников не стал их дожидаться - вбежал в душный полумрак, наугад выстрелил еще раз.
        Если бы это был огромный «миллионер», они попросту заблудились бы в лабиринтах комнат и переходов. Собственно, в «миллионере» сидело бы до полусотни человек, драться с которыми означало непременно погибнуть. Но этот дот был маленький, простой - жилое помещение с двухъярусными нарами (выстрел, выстрел, прямо по сонным кулям на них), бронеколпак со шведским «бофорсом», рация (выстрел, человек в наушниках падает, удар ногой по мигающему огоньками металлическому ящику), тарахтящий бензиновый движок, тень в углу (выстрел! снова выстрел!).
        Короткая очередь из «суоми» отшвырнула к стене совсем молодого финна, потянувшегося к стойке с винтовками.
        Всё кончилось неожиданно быстро, в воздухе пахло пороховой гарью, в ушах позванивало - всё же вредно палить под железобетонным потолком, среди таких же стен, как в коробке, звуки резонируют...
        - Не успел помощь позвать, - хмыкнул политрук, кивая на убитого радиста. Руки его заметно подрагивали.
        - Сколько их? - сипло спросил Воскобойников. После рывка, на который организм, казалось, истратил все свои силы, и у него ноги противно дрожали, под одеждой выступила липкая испарина. Он не стал жеманничать и сел на табурет возле рации. Еще завалиться тут не хватало... Или наблевать - тошнило, к горлу подкатывал тяжелый липкий ком.
        - Трое спали, один на улице, радист, еще один вот он... Шестеро?
        - Маловато.
        - Может, неполный состав или пошли куда-то, - предположил Чибисов.
        - Вы дверь прикройте там, - сказал Воскобойников. Направление тут в самом деле второстепенное, может, и в самом деле состав был неполный. Но мало ли...
        Задраив вход, они сложили мертвых финнов к стене - не стоило выволакивать их наружу, даже того, что Воскобойников убил у входа, затащили внутрь. И тут обнаружился еще один обитатель дота. Он вышел на свет божий сам, подняв руки. Мужичок лет сорока, с заметным брюшком, с трясущимися от страха отвислыми щеками, седоватый...
        - Не стреляйте, господа русские, - взмолился он. На чистом русском языке, практически без акцента.
        - Опа! - сказал политрук. - Это еще кто?
        - Опа... Куриная жопа! Саданул бы он сейчас нам в спину из автомата, было бы тебе «кто».
        Воскобойников злобно сплюнул - в самом деле, то, что финн так перепугался, было счастливой случайностью, мог бы и погеройствовать. И полегли бы все, как куропатки, а финну медаль бы дали.
        - Я лежал наверху, на нарах, - сказал финн опять же по-русски, прищелкивая от ужаса зубами, приседая. - Не убивайте меня, пожалуйста!
        - Откуда русский знаешь? - спросил Воскобойников беззлобно.
        - В Финляндии много кто знает русский. Я долго жил в Санкт... в Ленинграде, еще маленький. В Петрозаводске потом жил.
        - Садись, маленький. Это всё? Больше никого нет? - Воскобойников указал на мертвецов у стены.
        Финн покосился туда, передернулся.
        - Нет, господин офицер. Двое ушли в деревню.
        - А ты кто? Как звать?
        - Юкки Керьялайнен, господин офицер. Я резервист, господин офицер. Меня совсем недавно призвали, я на хуторе жил, у меня свой хутор... маленький совсем. Я не помещик, не имел работников! Всё сам, всё сам!
        - Местный?
        - Нет, господин офицер, из-под Ювяскюля.
        - Говоришь, батраков держишь?
        - Батраков? О, я понял, господин офицер! Я не капиталист, я работал сам - жена, дети, брат... Никаких работников, нет батраков! Я не хочу воевать.
        - А что же ты тут делал?
        - Топил печку, - с невесть откуда появившимся достоинством сказал Керьялайнен. - Готовил кушать. Рубил дрова для печки, носил воду...
        - А кто старший?
        - Вот, вянрикки Мякеля.
        Керьялайнен показал пальцем на молодого, которого убил Каримов, когда тот тянулся к винтовке. Только сейчас Воскобойников заметил на ремне убитого кобуру, потянулся, расстегнул ремень, снял его с трупа и положил на низенький дощатый стол.
        - Не надо меня убивать, - сказал Керьялайнен. Он вроде бы уже не боялся, видать, сообразил, что, если бы русским надобно было его убить, давно бы убили.
        - Руки ему свяжите, пусть посидит пока, поговорим, после решим, что с ним делать, - сказал красноармейцам Воскобойников.
        Те поискали, чем связать, потом разодрали простыню, управились. Керьялайнен сел прямо на бетонный пол у печурки.
        Каримов и еще один красноармеец, Потапчук, не дожидаясь распоряжений, принялись собирать на стол, благо ящики с консервами стояли здесь же. Жесть резали ножами, грубо. В теплом доте запахло жирным мясом.
        - Куда ушли остальные? - спросил Воскобойников.
        Финн торопливо ответил:
        - В деревню. Километров десять.
        - Зачем? За самогоном?
        - Да, господин офицер. Так сказали, хотя самогон у нас есть, вот стоит, в бачке.
        - Где вблизи расположены другие подразделения?
        - Я не знаю, господин офицер. Откуда же мне знать?
        - В самом деле... - пробормотал Воскобойников.
        Он сбросил на пол полушубок, в доте было жарко.
        - А не врешь?
        - Не вру, господин офицер. Для чего мне врать?
        - Надолго мы тут, товарищ полковой комиссар? - спросил политрук, перебиравший винтовки в стойке.
        - Переночуем, поспим в тепле, там видно будет. Только эти двое с самогонкой... Надо с ними разобраться поаккуратней. Слушай, Керьялайнен!
        - Что, господин офицер?
        - У нас господ нет, отвыкай понемногу! Выкинем вашего Каяндера, будет вместо него товарищ Куусинен. Скоро должны вернуться эти двое?
        - Они на лыжах, господин офицер, очень скоро.
        - Одевайся. Развяжите его, винтовку дайте, только без патронов. Да не бойся, ничего с тобой не сделается. Только помни: вход открыт, а я с автоматом, чуть что - стреляю. Так что не шути, Керьялайнен.
        - Что мне надо делать, господин офицер?
        - Да ничего. Стой себе снаружи, по сторонам смотри. Когда появятся ваши гонцы, не волнуйся, спросят что - отвечай, но с умом. Дальше уже наше дело.
        - Вы их будете убивать, господин офицер?
        - А что, не стоит? Ненужно? Хорошие люди?
        - Один - капрал Вуоринен - очень плохой человек. Другой, Теппо Риихиланти, хороший человек, добрый, раньше в Мюллюмяки учителем был, господин офицер.
        - Ничего не поделаешь. Попробуем живыми взять, особенно капрала, но если что - война, брат Керьялайнен... Не обессудь.
        ВОЗВРАЩЕНИЕ К БУДУЩЕМУ-3
        
        - А тут можно машину оставлять? - поинтересовалась Юлька, хлопая дверцей.
        Я осмотрелся. Обычная площадка с утоптанной землей, огороженная деревянными столбиками. После долгой проселочной дороги, окруженной со всех сторон деревьями, поляна выглядела странно. Словно посреди леса кто-то огромный вырезал аккуратный квадрат. Причем цель этого деяния была совершенно не ясна. Дорога, петлявшая между вековых сосен, то выскакивающая к лесным озерам, то снова углубляющаяся в чащу, вдруг обрывалась на этом квадрате. Слабым оправданием блестела через ветки вода круглого озерка, расположившегося неподалеку. Но вряд ли кто-то решится гнать в эти края автомобиль ради удовольствия искупаться. Конечно, такие дикие места становятся всё большей редкостью. Многочисленные туристы ухитряются загадить всё и вся, и найти место, где есть возможность, не боясь судебного иска о нарушении нравственности, искупаться голышом, всё труднее. Может быть, эта поляна поддерживалась какими-то местными хуторянами, которые, в традиционной финской манере, хотели иметь место для культурного отдыха. Однако что-то мне подсказывало, что тут не купаются.
        - Можно. - Я махнул рукой.
        - Откуда ты знаешь?
        - Есть у меня знакомые черные следопыты.
        - И что?
        - А то, что про это место они говорили. Тем более что дальше на машине не проехать. Пешком пойдем. - Я вытаскивал из багажника объемный рюкзак.
        - Это так необходимо? - Юлька вытерла мокрый лоб. - Искупаемся, может быть?
        - Воспаление легких давно не ловила? Тут вода из-под земли идет.
        - Ну и что, мы же не долго...
        - Не сейчас, зайчик. Завтра. - Юлька огорченно опустила плечи.
        - Не расстраивайся. Успеем.
        - Ну, хорошо. А куда идем?
        Я посмотрел на компас. Приблизительно прикинул направление и махнул рукой в лес.
        - Вон туда!
        - Ничего себе! Это ж чаща настоящая! Там, наверное, комары...
        - По странному стечению обстоятельств комары в Финляндии в этом году не уродились.
        - А... - Юлька посмотрела на свои голые ноги.
        - Учел. - Я бросил на траву еще одну сумку. - Переодевайся.
        Юлька расстегнула «молнию» и вытянула из нее несколько пакетов. Ее глаза удивленно расширились, когда на свет показались черно-белая тельняшка и ботинки с высокими берцами.
        - Что это?
        - Одежда, - ответил я, пользуясь железобетонной мужской логикой. - Как раз то, что тебе необходимо в данный момент. Там еще ремень должен быть.
        Она покопалась в сумке и вытянула широкий солдатский ремень с двумя рядами дырок.
        - Надевай, - скомандовал я. - У нас времени мало. Лучше добраться до места до наступления темноты.
        - Мы там еще и ночевать будем?!
        - Не дрейфь, всё учтено. - Я встряхнул рюкзак. - Поторопись. Сначала тельняшку...
        Юлька непонимающе хмыкнула, но с решительностью бывалого эксгибициониста ухватилась за края своего сарафанчика. Передо мной мелькнули ноги, узкие черные трусики, упруго качнулась грудь. Скомканный сарафанчик полетел в машину.
        Тельняшка была ей немного длинна. Получилось полосатое платьице в стиле милитари.
        - Тебе идет. Хоть сейчас на разворот журнала «Тебе, моряк».
        - Разве такой есть?
        - Если бы там фотографировались такие девушки, как ты, то его стоило бы создать. У солдата тяжелая служба, как нужна ему девичья дружба... А уж такие веселые картинки и подавно. Особенно если солдат не дурак и кисель в столовой выливает в раковину.
        Юлька фыркнула и развернула пакет.
        - Костюм «Бекас», цвет черный. Водонепроницаемая пропитка. Усиливающие подкладки на локтях и коленях.
        - А почему черный? - Юлькин взгляд был критичен.
        - Ты даже не представляешь, зайчик, как идет девушке, особенно красивой, черный цвет. Вамп-гирла, натурально. А какой же мужчина устоит?.. Рекомендую начать со штанов.
        В ответ прозвучало неопределенное «Хм», но тем не менее юный женский организм был упакован в черный новенький «Бекас» и подтянут ремнем, Юлька огладила форму, посмотрела на меня, крутанулась на месте.
        - Чего-то не хватает. - Я почесал лоб. - Пожалуй, этого...
        И я кинул ей берет.
        - Вот теперь всё. Твои фотографии, безусловно, можно забрасывать в тыл к врагу. Для достижения полного и окончательного морального разложения армии противника.
        - Ладно ерунду городить. Мне вот ботинки чуть-чуть велики. - Юлька неуверенно потыкала носком в землю. - Натрут.
        - Оп, извини, забыл. Снимай. - Я вытащил две стельки. - Запихаешь это хозяйство внутрь, будет полегче. Уж прости, но не пускать же тебя в лес в туфельках. Очень негармонично смотрится.
        - Трепло ты всё-таки, болтун - находка для шпиона. Птица-говорун.
        - Угу. Я и есть. Программа «Говорун» - это первое оружие каждого бешеного кобеля.
        - Я так и подумала. Ну ладно. Готова, - Юлька помахала руками. - Может, понести чего?
        - Вот еще, взваливать на женские плечи... - Я сделал вид, что задумался. - Но раз уж ты просишь, то захвати в багажнике второй рюкзак.
        - Ну ты и нахал! - топнула она ножкой. Но рюкзак все же взяла.
        - За это ты меня и любишь, - резюмировали. - Кстати, знаешь, чем отличается натовский спецназовец от нашего?
        - Нет.
        - В снаряжение натовского входит шлем, бронежилет, разгрузочный жилет, масса прибамбасов для выживания, закрученная штурмовая винтовка. GPSы всякие. И выглядит он, в своем походном варианте, как Колобок, вышедший на тропу войны. Наш же спецназовец имеет в своем распоряжении только автомат Калашникова, костюм типа «Бекаса», разгрузку, нож и бандану. И не приведи господи увидеть его в действии.
        - Почему?
        - Потому что он понимает, что каждую минуту, каждую секунду рискует своей жизнью. И надеяться, в случае ошибки или оплошности, ему не на что. Значит, единственный путь - это ошибок и оплошностей не совершать. Бить - наверняка. Стрелять - максимум два раза. Его деятельность держится на идейных соображениях. Он выполняет свою работу, потому что ее должен кто-то выполнять. Натовец - он другой. Совсем другая психология. Так-то. Пошли.
        Я повязал вокруг головы косынку, и мы вошли в лес. Где-то там к востоку лежал, постепенно разрушаясь, дот № 167.
        
        Юлька в очередной раз споткнулась, и я решил остановиться.
        - Привал!
        Идти по лесу было не так трудно. Но Юлька, как женщина городская, не была на сто процентов готова к такому путешествию. Ее удивляло слишком многое, чтобы внимательно смотреть под ноги. Где-то она увидела дятла, настороженно глядевшего на нее одним глазом. Где-то дорогу перебежал перепуганный заяц, вызвавший визг и следом бурю восторга. Куковала в глубине леса кукушка, Юлька слушала ее, как зачарованная, даже пыталась считать, пока не сбилась и не хлопнулась носом в мох. Вокруг был незнакомый мир, живущий по своим законам, спокойно воспринимающий любое вторжение, дружелюбный, но вместе с тем равнодушный, абсолютно незнакомый.
        Сначала я даже раздражался, вынимая девушку из очередных кустов, в которых она ухитрилась запутаться, а потом сообразил, что всё это только от общей восторженности, охватывавшей ее при каждом новом знакомстве с дикой природой. Это было очень мило. Но отнимало массу сил. Прежде всего у нее самой.
        По моим расчетам, мы должны были выйти на дот уже час назад.
        - Японский какой-то пейзаж, - выдохнула Юлька.
        - Почему? - Мне стало смешно.
        - То-яма-то-канава.
        Она как раз сидела на краю огромной ямы, сплошь поросшей земляникой.
        Я огляделся, и смеяться расхотелось. Мне даже стало удивительно, как же я раньше этого не заметил. Дот был где-то близко.
        - Это не ямы. Это воронки. 152-миллиметровые бетонобойные болванки часто рикошетили и уходили в сторону. Орудия надо было пристреливать... Видишь, длинная яма?
        - Да.
        - Окоп. Точнее, то, что от него осталось.
        Юлька встала, вытянулась, озираясь. Вокруг, насколько хватало глаз, земля была разворочена, перекручена. Десятки лет, пронесшиеся над этими местами, не смогли полностью скрыть разрушения. Огромные воронки превратились в овраги, окопы осыпались и превратились в глубокие борозды, отовсюду торчали осколки гранита, выбитого из-под земли. Даже деревья вокруг нас были низкими, слабыми, словно изуродованными.
        Собственно, это был совсем другой дот. Я знал о нем только по рассказам человека, которого звали Ципкес, Наум Ципкес, старший майор ГБ, в то время носивший петлицы полкового комиссара, счастливо избежавший смерти от своих же только потому, что его взяли в плен финны - раненого, обессилевшего от потери крови, потерявшего в снегу свой «браунинг» с последним патроном... Человек, который шел к озеру Сайма. Он был очень стар, передвигался в инвалидном кресле с моторчиком, у него действовала только одна рука - левая, - и ею он нарисовал на листке бумаги с логотипом отеля нехитрый план. Нарисовал, показал мне и тут же бросил в камин, пробормотав что-то по-еврейски. Кажется, старик уже спятил, если только он не был таким с тридцать девятого года...
        - Кажется, мы пришли. Подъем. Немного осталось.
        И действительно, всего в нескольких метрах от места привала обнаружились торчащие из земли бетонные трубы дымоходов. Дальше чернел в земле острыми зубами сломанного бетона взорванный вход
        - Боже мой, где мы?
        - Не буду претендовать на роль всевышнего, но, пожалуй, отвечу. Это дот 167. Он же Le7. Он был отмечен в дневниках. Если хочешь, я тебе вечером прочитаю,
        - Мы что, тут заночуем?
        - Да. - Я посмотрел в ее испуганные глаза. - Наверху и в палатке. Внутрь... схожу я один.
        - Зачем?
        - Ты же со мной не пойдешь?
        - Ну уж нет, я тут не останусь одна!
        - Хорошо, как скажешь. Давай разобьем лагерь. - Я с наслаждением бросил рюкзак на землю.
        
        - Войти можно только с восточной стороны. Бронеплиты здесь были демонтированы, поэтому легко проникнуть внутрь. На полу еще можно видеть остатки противоосколочной защиты. - Я подал Юльке руку. - Однако двигаться особенно далеко нельзя.
        - Почему?
        - Там дальше, за поворотом, одно из самых опасных мест на Линии Маннергейма. Потолок может обрушиться в любой момент.
        Внутри было темно и сыро. Стены, покрытые конденсатом, влажно блестели. Под ногами перекатывались камни, осколки той давней трагедии. Куски бетона, выброшенные взрывом последней болванки, пробившей, наконец, внешнюю защиту. Что творилось внутри, страшно было представить. Обваливающийся потолок, осколки, летящие в разные стороны, огонь, жгучий дым. Уцелевшие люди уходили в глубину каземата, чувствуя, как от прямых попаданий дрожит потолок над головой.
        Они заперлись в дальнем конце убежища. Все те, кто выжил. Здоровые, раненые, умирающие. Они до конца держали оборону. Они не сдали дот, хотя в победном рапорте значилось иное. Финны взорвали за собой вход в каземат, обрушили потолок и оказались заперты в подземелье.
        - Видишь? - Я осторожно высунулся в коридор-ловушку.
        С потолка свисали на проржавевших арматуринах бетонные глыбы. В некоторых местах через камень пробились корни деревьев.
        - Страшно тут, - прошептала Юлька, прижимаясь ближе ко мне. - Уйдем...
        Ее голос был настолько просящим, что я согласился.
        
        Ночью, откуда ни возьмись, налетели комары. Юлька отмахивалась, как могла, а потом залезла с головой в спальный мешок, застегнула «молнию», да так и сидела, напоминая огромную синюю гусеницу.
        - Говорят, один черный археолог остался ночевать в этих краях. Планировал раскопать именно этот дот... - История была страшненькая, а путать девушек обычно не в моих правилах, но соблазн оказался велик. - И как только он заснул, услышал пение, доносящееся из-под земли. Как будто кто-то поет там, в засыпанном каземате. Он, говорят, даже слова разобрал. И язык, финский. И вот, как только часы показали три часа ночи...
        Я сделал паузу, и Юлька повелась:
        - Ну...
        - Что-то вдруг как закричит страшным голосом сзади! Археолог, как был в одних трусах, так и побежал. Говорят, всю ночь до ближайшего хутора через кусты пер. - Я пошевелил палкой в гаснущих углях костра, якобы теряя интерес к истории.
        - А кто кричал? - Я молчал, тогда Юлька подобрала сосновую шишку и швырнула ею в меня. - Хватит меня путать! Говори, кто кричал?
        - Кто, кто... - Мне было смешно. - Филин, конечно!
        - Вранье это всё!
        - Совсем нет.
        - А кто же пел?
        - Кто-кто... Вот на том хуторе и пели. Свадьбу там гуляли. Тут знаешь, как звуки разносятся... Такой вот местный фольклор.
        Юлька проворчала что-то неодобрительное и полезла в палатку, а я еще долго сидел, наблюдая за костром. Искры поднимались вверх, к звездам. Моя девушка, самая лучшая женщина на земле, потому что только самая лучшая потащится за своим мужчиной в эти края, уже спала. А я всё сидел, сидел... пока наконец не услышал.
        Они пели. Так, как тогда, давным-давно. И, кажется, я даже разбирал слова. Они пели, пока хватало воздуха. Вспоминали свои песни, те, что пелись у них на хуторах и в деревнях. Там, в той далекой от них жизни.
        Тогда я встал, спустился вниз по склону холма, внутри которого располагался дот, и вошел внутрь.
        
12
        РАСПОРЯЖЕНИЕ
        
        народного комиссара обороны
        члену Военного Совета
        9-й армии Л.З.Мехлису
        о проверке наличия
        валенок в 163-й дивизии
        
        По полученным ЛВО данным, 163-я дивизия получила более 14 тыс. пар валенок. Кроме того, имеется резерв в армии 18,5 тыс. пар. Примите меры по выяснению правильности сообщения командования округом и доставке валенок в дивизию.
        ТХТ = К. ВОРОШИЛОВ
        
13
        
        Четверо лыжников быстро бежали по снежному склону. Воскобойников даже протер глаза - мало ли, вдруг двоится от постоянной белизны... Нет, в самом деле четверо.
        - Кто-то с ними к нам едет, - поторопился сказать Керьялайнен. - Не знаю, кто, господин офицер! Уходили двое, честное слово!
        - Черт... Ладно, хоть один да уцелеет для допроса... Стой, и чтоб всё тихо, понял?
        - Понял, господин офицер.
        Воскобойников спрятался внутри, оставив вход открытым. Керьялайнен стоял в паре метров от него, спокойно курил трубочку. Странно - финн, кажется, вовсе уже не боялся, хотя вначале, казалось, в штаны наложит от страха. Наверное, окончательно уверился, что русские его убивать не будут. А что с ним делать, когда они будут уходить?..
        Ладно, потом, сказал себе Воскобойников, Может, в качестве проводника сгодится, переводчика. А сейчас главное - эти четверо.
        Лыжники приближались. Что-то с ними не так, подумал Воскобойников, и тут же понял, что именно - трое бежали без палок, как обычно и бегают с детства привычные к лыжам финны, а четвертый двигался менее сноровисто и отталкивался палками.
        Вот они съехали с холма и пропали из поля зрения, сейчас поднимутся и будут совсем рядом... Судя по всему, кто-то из приближавшихся окликнул Керьялайнена, потому что тот приветственно помахал рукой. Всё, мол, в порядке.
        Молодец, Керьялайнен. Молодец. Зачтется тебе.
        - Стрелять только в крайнем случае, - шепнул полковой комиссар Вершинину.
        - А если они сами стрелять начнут?
        - В самом крайнем случае, я сказал! А в того, что с палками, вообще не стрелять. Живой нужен.
        Керьялайнен что-то крикнул по-фински, и Воскобойников напрягся - не подведет ли финн, но четверка уже появилась из-за снежного гребня. Они снимали лыжи, когда полковой комиссар и Вершинин вышли изнутри, и Воскобойников сказал негромко:
        - Руки вверх!
        Винтовки у всех четверых были закинуты за спины, толстые рукавицы не позволяли быстро выхватить пистолеты из кобур, поэтому всё произошло спокойно, без шума. Керьялайнен философски взирал, как его соплеменников разоружили и повели внутрь дота.
        - Я всё правильно сделал, господин офицер? - спросил он.
        - Молодец, - кивнул Воскобойников.
        - Вы не станете меня, убивать, господин офицер?
        - Не станем, не станем. За переводчика побудешь?
        - Отчего же нет, господин офицер, - согласился Керьялайнен.
        Финн указал капрала Вуоринена и бывшего учителя Риихиланти, человека с приятным, интеллигентным лицом.
        - Двоих других не знаю, господин офицер, - сказал он.
        - Кто вы? - спросил Воскобойников, жестом сделав Керьялайнену знак переводить.
        Оба незнакомца молчали.
        - Это лейтенант Ахо, - поспешил сказать капрал, мордастый низенький дядька. Очень плохой человек, вспомнил Воскобойников слова Керьялайнена.
        - Что за лейтенант Ахо? Откуда?
        - Я знаю только, что он вчера прибыл из Оулу, и с ним этот немец.
        - Немец?! - удивился Воскобойников и внимательно посмотрел на пленного. Тот сидел на корточках, вытянув перед собой связанные руки, таращился в пол. Бритая голова, усики ниточкой, маленький шрам на подбородке. Что тут делать немцу? У них отношения с Финляндией вроде бы не ахти... Хотя разные есть сведения, опять же мало ли что случилось за последнее время.
        - Что здесь делает немец, капрал?
        - Не знаю, господин офицер.
        - Чибисов, - распорядился полковой комиссар, - обыщите этого... немца.
        Однако ничего, что указывало бы на германское гражданство, при пленном не обнаружилось. Обыск он перенес брезгливо, как, наверное, перенес бы подобное и сам Станислав Федорович.
        - Спросите у лейтенанта Ахо, что это за человек и с какими целями прибыл сюда, - велел Воскобойников Керьялайнену. Финн перевел, лейтенант помолчал, потом коротко что-то ответил.
        - Господин лейтенант не желает отвечать на ваши вопросы, господин офицер, - развел руками Керьялайнен.
        - Скажите лейтенанту, что нам придется его расстрелять,
        Ахо выслушал угрозу с видимым спокойствием и ничего не сказал, зато что-то просительно забормотал бывший учитель.
        - Господин офицер, Риихиланти говорит, что слышал, как господин лейтенант Ахо называл этого человека обер-лейтенантом Айнцигером, - перевел Керьялайнен.
        - Вот как? Хорошо... Политрук, поместите всех пленных, и этого тоже, - Воскобойников кивнул на Керьялайнена, - в спальное помещение. Рук не развязывать. А с господином германцем мы побеседуем отдельно. Остальным отдыхать, и разберитесь там насчет обеда, а то помешали нам незваные гости.
        Оставшись наедине с немцем, который сидел всё так же, вытянув руки перед собой, Воскобойников сказал по-немецки:
        - Вам нечего бояться, у России с Германией нормальные мирные отношения.
        - Так отпустите меня, - отозвался немец.
        - Вы бы на моем месте отпустили?
        - Нет.
        - Тогда не обессудьте. Мне хотелось бы знать, что вы здесь делаете, господин обер-лейтенант.
        - Почему вы ко мне так обращаетесь?
        - Но вы же признаете себя обер-лейтенантом Айнцигером?
        - Я являюсь унтер-офицером финских вооруженных сил Яйво Лаахтиненом.
        - У вас есть соответствующие документы?
        - Я их забыл в Оулу.
        - Забыли? Странно. Однако солдаты захваченного нами отряда показали, что вы - немецкий офицер.
        - Хорошо, допустим. Что дальше?
        - Мы - союзники Германии.
        - Тем более увеличивается ваша вина. Отпустите меня. Хотя в ваших правах поступить со мной так, как это принято у большевиков.
        - Мы не собираемся вас расстреливать. Хотя если вы, как утверждаете, финн, то...
        - Если хотите, можете расстрелять. Я финский солдат моя семья будет знать, что я отдал жизнь за Суоми, но не стал сотрудничать с евреями и коммунистами. А теперь можно мне закурить?
        - Пожалуйста.
        Воскобойников вставил в губы пленного сигарету из пачки, найденной при нем же, щелкнул зажигалкой. Пленный с наслаждением затянулся.
        - Чибисов! - крикнул полковой комиссар. - Присмотрите тут за ним, я навещу финнов.
        Судя по испуганной физиономии Керьялайнена, тому пришлось несладко. Видимо, остальные трое запугивали его всяческими карами за пособничество русским, хотя тому же капралу Вуоринену лучше было бы помолчать. Что ж, подумал Воскобойников, тем крепче будет Керьялайнен за нас держаться, раз уж к своим ему возвращаться нет смысла.
        - Керьялайнен, переведите лейтенанту, что мы в самом деле можем расстрелять его и остальных, если нам не будет предоставлена информация относительно пленного немецкого офицера.
        Воскобойников на самом деле не представлял себе, что может делать здесь, в Северной Карелии, военнослужащий Германии. Обходиться с ним следовало соответственно имевшимся между Советским Союзом и Германией договоренностям, и немец действительно был скорее союзником, чем противником, но полковой комиссар решил, что неплохо бы разобраться до конца. Информация может оказаться слишком ценной, а финны и сам немец... вокруг ведь никого, война, и никто не хватится пропажи.
        Финны тем временем оживились. Капрал и бывший учитель явно перепугались, а лейтенант Ахо смотрел на Воскобойникова с нескрываемой злобой. Затем он что-то спросил.
        - Господин лейтенант требует гарантий, господин офицер, - перевел Керьялайнен,
        - Каких еще гарантий? Идет война, если это неизвестно господину лейтенанту.
        - Он - военнопленный и требует обращаться с ним так, как следует обращаться с военнопленными, господин офицер.
        - Мы не в лагере для военнопленных, а на финской территории, в особых условиях, - возразил Воскобойников. - Я буду действовать по обстановке, так, как выгоднее мне и моим людям, за которых я несу ответственность. Однако я могу пойти на компромисс. Если я получаю необходимые мне сведения, то мы уходим спустя некоторое время, а всех пленных оставляем здесь - разумеется, без оружия и связанными, но вы сумеете освободиться, когда мы уйдем довольно далеко. Идет?
        Лейтенант Ахо внимательно выслушал Керьялайнена, вздохнул и кивнул.
        - Хорошо. Итак, лейтенант, кто этот немец? И действительно ли он немец?
        - Это обер-лейтенант немецких войск СС Айнцигер. Мне было приказано сопроводить его из Оулу сюда, с какой целью - не знаю.
        - Кто отдал приказ?
        - Насколько я понимаю... - Лейтенант Ахо замялся. - Насколько я понимаю, какое-то отношение к этому имеет министерство иностранных дел, потому что там был представитель господина Холсти. Лично мне отдавал приказ полковник Хаарала из генерального штаба.
        - То есть больше вы ничего не знаете?
        - Как я уже сказал, моим заданием было сопровождение обер-лейтенанта сюда и выполнение его распоряжений вплоть до особого приказа.
        - В Оулу Айнцигер прибыл один?
        - С ним был еще один немецкий офицер, которого называли фон Лоос, подполковник войск СС. Он остался в Оулу.
        - Что собирался делать здесь Айнцигер?
        - Я не знаю. Мне не говорили. Повторяю: моим заданием было сопровождение обер-лейтенанта сюда и выполнение его распоряжений вплоть до особого приказа.
        - Это всё, что вы можете сказать мне?
        - Всё.
        - Поклянитесь честью офицера.
        Лейтенант Ахо сощурился.
        - Клянусь. Согласитесь, не очень-то я вам помог.
        - Это уже другой вопрос. Хорошо, отдыхайте.
        Полковой комиссар вернулся к немцу, отпустил Чибисова и сказал:
        - Что ж, оберштурмфюрер Айнцигер, финский лейтенант мне всё рассказал. Давайте таким образом прекратим игру в унтер-офицера Лаахтинена и поговорим серьезно, как союзники.
        - Развяжите мне руки, - попросил Айнцигер.
        - А вы не наделаете глупостей?
        - Не вижу смысла. Тут кругом ваши люди, на выходе - часовой. Разве что я возьму вас в заложники, но я не уверен, что ваши не станут стрелять даже в этом случае. К тому же я всё равно их почти развязал.
        С этими словами немец поднял руки повыше, и Воскобойников обнаружил, что они и в самом деле почти свободны. Как и когда Айнцигер ухитрился это сделать, полковой комиссар мог только догадываться.
        - Можно еще сигарету? - попросил немец, садясь на табурет.
        - Разумеется. Тем более это ваши.
        Воскобойников закурил сам, бросил Айнцигеру пачку; тот ловко поймал ее на лету и поблагодарил. Закурив, немец посетовал:
        - Мне обещали горячий обед по прибытии сюда, но события распорядились иначе... И вы не представились, что порождает некоторые неудобства - вы знаете, как меня зовут, а я не знаю, как зовут вас.
        - Сейчас перекусим, - миролюбиво сказал Воскобойников. - А зовут меня Станислав Федорович. Но для вас будет удобнее «товарищ комиссар».
        - Ха! В таком случае зовите меня «господин оберштурмфюрер».
        - Договорились. Чибисов!
        «Комод» явился и воззрился на панибратски покуривающих офицеров.
        - Чибисов, как там с обедом?
        - Готово всё давно, товарищ полковой комиссар.
        - Так зовите к столу, что ж вы. Вот и господин оберштурмфюрер с нами.
        Чибисов покосился на немца.
        - Там самогон у финнов, товарищ полковой комиссар...
        - Хорошо, разрешаю. Часовому поднесите, на морозе человек стоит, и через час сменить,
        - Есть!
        Чибисов убежал, а немец спросил:
        - Ну и как вы сюда попали, товарищ комиссар? Про войну России с Финляндией я знаю, но, насколько мне известно, боевые действия идут довольно далеко отсюда...
        - У меня свое задание, - уклончиво ответил Воскобойников.
        - Давайте, как вы сказали, прекратим игру, - сказал немец. - Откроем карты, раз уж мы союзники. Если желаете, я начну первый.
        - Как я узнаю, что вы говорите правду?
        - Никак. Вам остается надеяться на мою честь и слово офицера.
        - Идет, - кивнул Воскобойников. Полковой комиссар ожидал услышать всё, что угодно, но то, что рассказал Айнцигер, если не повергло Станислава Федоровича в шок, то несколько выбило из колеи. Он внимательно слушал, прикуривая сигарету от сигареты, так что к концу разговора почти опустошил пачку немца.
        Если коротко, то Айнцигер прибыл в Финляндию за тем же, за чем шел Воскобойников. Нет, конечно же, немцы не знали об операции «Фьорд», но, как выяснилось, владели информацией примерно в тех же объемах, что и организаторы операции в СССР. Может быть, в несколько меньших объемах - если немец не врал. Но в незначительно меньших.
        - Понимаю, что всё это похоже на сказку, - закончил Айнцигер, - но дело обстоит именно так.
        - Верю, - сказал Воскобойников, сплевывая табачную горечь. - Верю, потому что имею точно такое же задание. Как видите, не только вашим хозяевам известно о занятных вещах, хранимых лесами Финляндии. Однако эта деревенька... у меня данные другие. Почему вы сразу не отправились туда?
        - Жизнь - весьма сложная штука. У нас недостаточно времени, чтобы быть врагами. Самым разумным будет, раз уж мы союзники, объединить усилия, - предложил немец. - Там и разберемся, чьи данные точнее. Вместе у нас получится гораздо лучше, а в конце концов мы разойдемся в разные стороны.
        - Вы думаете, это будет так легко сделать? Всерьез?
        - Пока что я ничего не думаю. Давайте доберемся до места, а там всё решится
        - Сомневаюсь, - покачал головой Станислав Федорович. - Очень сильно сомневаюсь.
        - А вам больше ничего не остается, - улыбнулся немец. - Я раскрыл карты, вы, как ни странно, тоже раскрыли. При этом я полностью завишу от вас, поэтому вы находитесь в более выгодном положении, товарищ комиссар. Так или не так?
        - Так, - согласился Воскобойников.
        Стол получился нехитрый, но сытный - суп из мясных консервов и консервированная каша с мясом. Самогон разлили в жестяные кружки. Дали поесть и пленным, но без выпивки.
        - Товарищи! - сказал Воскобойников, вставая. - Так получилось, что мы собрались вместе, и у нас есть важнейшая цель, важнейшее задание, доверенное нам партией и правительством, всем нашим народом. Буду с вами откровенен. Наверное, вы думаете, что в самое ближайшее время мы постараемся соединиться с частями Рабоче-Крестьянской Красной Армии, которая, без сомнения, громит сейчас врага в глубине его территории, далеко от нашей границы. Я вынужден сообщить вам, что у нас иная миссия. К сожалению, я не могу говорить о деталях, но надеюсь, что вы меня понимаете. Таков приказ, и мы обязаны выполнить его со всей ответственностью.
        Красноармейцы молчали, внимательно глядя на комиссара. Еще во время первой их встречи, после кровопролитного лесного боя, Воскобойников приказал двигаться на запад. Вопрос был в том, как далеко на запад?
        - Главная задача - достигнуть определенной точки на территории Финляндии, - продолжал Воскобойников. - И в этом нам поможет наш союзник, офицер вооруженных сил Германии обер-лейтенант Айнцигер.
        Немец привстал и коротко кивнул. Воскобойников специально не стал упоминать об СС - так было проще для бойцов.
        - Ясно, товарищ полковой комиссар, - сказал Вершинин, хотя и глядел на немца с сомнением.
        - А раз ясно, давайте выпьем! - Воскобойников одним духом проглотил самогон, скривился и пробормотал: - Сильна, зараза!
        Все засмеялись, даже немец, который, надо полагать, понял, что говорит Воскобойников. Обстановка за столом немного разрядилась, но на немца всё равно посматривали с опаской, с недоверием.
        - Вашим людям я не нравлюсь, товарищ комиссар, - шепнул Айнцигер, наклонившись к Воскобойникову.
        - А чего же вы хотели? - спросил тот. - Вы фашист. Если бы я попал в компанию немецких солдат, разве они бы радовались?
        - Я был в Брест-Литовске на совместном параде советских и немецких войск, так там была вполне дружелюбная обстановка.
        - Всё зависит от ситуации. И не стоит называть это парадом: во-первых, торжественное прохождение ваших и наших войск не являлось парадом победы, оно состоялось после согласования деталей и подписания соглашения о передаче вами Бреста Красной Армии. Сначала торжественным маршем прошли германские войска, а после того как они покинули город, туда вошли наши танковые части. Если на прохождении немецких подразделений присутствовал наш комбриг Кривошеин, то при прохождении советских подразделений ни одного немецкого солдата и офицера на улицах Бреста уже никто не видел.
        - Вы тоже там были? - поднял брови немец.
        - Да, - коротко ответил Воскобойников, хотя ни в каком Брест-Литовске в то время не находился, а летал в Хабаровск по делам, никак с событиями в Западной Белоруссии не связанным. «Спасение идет из СССР, - писали тогда «Известия». - Грозная, суровая, непреклонная и великодушная - идет Рабоче-Крестьянская Красная Армия. Ради счастья человеческого построена наша страна, и на страже его стоит Красная Армия. Ради этой цели Красная Армия двинулась сегодня, затемняя небо стальными крыльями, потрясая землю бронемашинами, тяжелой поступью неисчислимых полков».
        И спасение в самом деле шло.
        Когда закончили трапезничать, Воскобойников распорядился накормить пленных финнов. Сменившийся часовой - красноармеец Каримов - грелся у печурки, не обращая на немца никакого внимания.
        - Всем отдыхать, - велел Воскобойников. - Утром выходим.
        
14
        
        Дождик обрушился на листву с веселым шорохом, забарабанил по черной крыше «эмки», и Мокеев громко крикнул, выныривая:
        - Федорыч! Снимай портки да ныряй скорее!
        Вода вокруг пухлого торса комбрига словно кипела под ударами капель, брызги сверкали на солнце. Воскобойникову неожиданно сделалось необычайно хорошо, и он заскакал на одной ноге, стягивая сапог, потерял равновесие, повалился в намокшую траву... Мокеев и Берлин захохотали, прижавшийся к дереву лейтенант тоже засмеялся. Воскобойников, лежа на спине, стащил сапог, другой, потом галифе вместе с подштанниками и прямо с глинистого берега прыгнул в воду. Вошел красиво - сам он не видел, но тело почувствовало воду не жестко, как это бывает, когда плюхнешься пузом, а мягко, приятно.
        Вынырнул он рядом с Мокеевым, зацепив его толстое брюхо локтем.
        - Тише, Федорыч! - попенял комбриг шутливо. - Жиры растрясешь.
        - А что ж ты отъелся, словно попадья? Небось конь уже не поднимает?
        - Какой тут конь... вон конь, под деревом стоит, бензином воняет. Да и танк пока еще выдерживает, вот в люк пролезать труднехонько...
        Дождик барабанил по голове, колол плечи. Воскобойников окунулся еще раз в теплую парную воду, зафыркал, стряхнул со лба налипшую нитку водоросли.
        - Чисто водяной, - засмеялся Берлин, подплывая. - Ты одежду-то чего под дождем побросал? Намокнет.
        - А я и сам мокрый, - ответил Воскобойников.
        - Коля, собери одежду! - крикнул на берег Мокеев. Лейтенант почему-то на цыпочках, как кот, пробежал под дождем, быстро собрал вещи Воскобойникова и шмыгнул обратно под дерево.
        - На тот берег рванем? - спросил комбриг, пихая Воскобойникова.
        - А не далеко?
        - Когда это мне далеко будет, я на пенсию подамся, мемуары писать. Наумыч, ты с нами?
        - Увольте, - отказался Берлин и уплыл плескаться на мелководье. Мокрая бритая голова бригинтенданта блестела в солнечных лучах, словно церковный купол.
        - Ну, как знаешь, - сказал Мокеев и поплыл саженками, разгоняя волну. Воскобойников двинулся следом и обнаружил, что никак не может приноровиться к скорости толстого комбрига. Тот обернулся и крикнул на плаву:
        - То-то, брат! Я на Оке вырос, а ты, небось, в бассейн ходил!
        - Не ходил я в бассейн, - обиделся Воскобойников. - У нас в деревне речка была - таракан перескочит.
        Когда до противоположного берега оставалось метров пятьдесят, Мокеев неожиданно остановился и подождал Воскобойникова. Отдуваясь, он пробормотал:
        - Есть разговор, Федорыч.
        - Прямо тут?
        - Прямо тут, - серьезно сказал комбриг. - Рыбы коли и услышат, никому не скажут. Вот что... Слушай, Федорыч, помнишь Спасского?
        - Из Уральского округа, у Гарькавого служит?
        - Нет, из Наркоминдела. Гражданская, Орел...
        - А, носатый этот? Помню. А что?
        Про Спасского Воскобойников только то и помнил, что Орел, гражданская, носатый... В каком-то рыжем кожушке, с большим нелепым маузером. Что он там делал, Спасский? Уполномоченный Реввоенсовета? Что-то, связанное с Троцким...
        - Говорил с ним третьего дня, - сказал Мокеев, тихонько подгребая руками, чтобы не сносило течение.
        - Как он? - спросил Воскобойников, потому что нужно было что-то спросить. Разговор ему не нравился, хотя он не мог представить, что плохого, опасного может сказать добродушный Мокеев, которого он знает без малого двадцать лет. Но Мокеев сказал:
        - Ты надежный человек, Федорыч. В армии есть люди, которые хотят... В общем, готовится переворот.
        - Ты с ума сошел, Кириллыч.
        - Я тоже сперва так подумал. Знаешь, кого он называл? Какие фамилии? Уборевич, Тухачевский, Эйдеман... Не нам чета.
        - Ловушка, Кириллыч, - убежденно сказал Воскобойников.
        - Оно бы и так, но мне и раньше говорили. Ты его не знаешь, из политуправления товарищ. Что делать, Федорыч?
        - Сообщи куда следует. Ты большевик, Кириллыч!
        - Большевик, - ответил Мокеев, пожевав толстыми губами. - И ты большевик. И Тухачевский, и Рыков...
        - Ты еще Троцкого вспомни! - озлился Воскобойников.
        - А что Троцкий? Когда Троцкий был наркомвоенмор, Лев Революции, мы на него такими глазами смотрели! А сейчас у нас кто герои? Сема Буденный? Клим? Ока со Щаденкой?
        - Так вон ты куда... - понял Воскобойников. Вода вокруг неожиданно стала ледяной, хотя дождь уже утих и солнце припекало с новой силой.
        - Да никуда я, Федорыч! Никуда! - рявкнул Мокеев. - Думаешь, хоромы захотел? Барином? Какой с меня барин, ети его...
        - Тогда языком не трепи, - жестко сказал Воскобойников.
        - Так, Федорыч... Дело-то в чем? Дело в том, что неспроста у них всё это. Говорят, Тухачевский знает.
        - Что?!
        - ЗНАЕТ, - Мокеев произнес это слово таинственно, со значением.
        - Что он знает?
        - Сказали бы мне, и я б тебе сказал... - буркнул комбриг. - Только у них не просто план, у них за этим планом стоит что-то. Важное что-то стоит, Тухачевский, он, думаешь, напрасно в Европу ездит? И Путна... Путна говорил спьяну, что есть такая штука... не объяснишь, короче, но штука страшная, Федорыч.
        - Не знал бы тебя, решил бы, что пьян с утра, - брезгливо сказал Воскобойников. - Сказки сказываешь, штуки страшные... Всё! Считай, не было этого разговора, товарищ комбриг. Не было! Поплыли назад, жрать охота после купания.
        Лейтенант уже собрал на расстеленных полотенцах перекусить: огурцы, помидоры, свежие булки, шпроты и сардины во вскрытых банках, тонко нарезанная копченая колбаса и ветчина, бутылка «белой головки»... Голый Берлин потешно прыгал рядом на одной ноге, вытряхивая из уха воду.
        - Ты обрезом-то своим не тряси, не пугай народ, - мрачно велел Мокеев. Быстро вытерся, надел галифе, сел на корточки, разлил водку по стаканам. Внимательно посмотрел в глаза Воскобойникову и серьезно сказал: - За здоровье товарища Сталина.
        Потом, всего несколько месяцев спустя, Воскобойников узнал об аресте Мокеева, и первым, что вспыхнуло в его мозгу, было: «Сдаст!» Ему сказал об этом знакомый военюрист на ступеньках Главного артиллерийского управления, и Воскобойников даже прислонился на миг к стене, осмысливая.
        Что проще? «В беседе с работником Политуправления РККА Воскобойниковым я рассказал ему о готовящемся заговоре, сообщив, что получил сведения от сотрудника Наркоминдела Спасского. Воскобойников высказал мнение, что не стоит продолжать этот разговор».
        Кое-кто - и Воскобойников знал это наверняка - сел за меньшее. И не только сел. О том, что в верхах РККА зреет заговор, Воскобойников тоже догадывался, ничего нового Мокеев ему не открыл... Но вот «страшная штука»...
        Что там такое ведал расстрелянный к тому времени Тухачевский, Воскобойников даже не представлял - до одной из первых своих бесед с Мехлисом.
        - То, что я вам сейчас расскажу, Станислав Федорович, вы, как большевик, несомненно назовете бредом, бабкиными сказками. И будете совершенно правы, потому что настоящий большевик должен относиться к подобным вещам именно таким образом. Но в каждой сказке есть доля правды, есть она и в том, что вам предстоит услышать. Но запомните: кроме меня и еще нескольких человек, фамилии которых вы в свое время узнаете, больше никто - никто! - даже не подозревает о существовании так называемых рун.
        - Рун? Извините, товарищ Мехлис... - смутился Воскобойников.
        - Ничего... Как человек образованный, вы можете знать, что руны - это такие буквы, буквы скандинавских и древнегерманских языков. Руническая письменность - может, слыхали. Мы, признаюсь, вначале отнеслись к полученным нами из определенных источников сведениям без должного внимания, по-большевистски сочтя их вредным суеверием. Но, как потом выяснилось, просчитались и едва не сели в калошу. Вот, посмотрите, Станислав Федорович.
        Мехлис вынул из ящика стола плотный черный конверт, в которых обычно хранят фотографии. Они там и были - три снимка заурядной вещицы, квадратика тусклого металла, на котором был выдавлен заковыристый угловатый значок. Вверху - дырочка, видимо, чтобы пропустить шнурок и носить на шее.
        - Это и есть Руна. Но не простая Руна, а одна из Рун, которые в свое время... Хотя к чему я, Станислав Федорович, стану вам объяснять то, в чем сам ни бельмеса не понимаю?! Суть такова: это очень старинная вещь, древняя, и она обладает некими силами - если хотите, можете именовать их волшебством, - которые мы бы хотели использовать на благо советского народа, на нужды нашего общего великого дела. Чтобы вы не подумали, что я шучу или, к примеру, болен на голову, добавлю, что товарищ Сталин в курсе и проявил живейший интерес к данному вопросу.
        - Я... не понимаю, товарищ Мехлис... Это украшение - волшебное? Да ну... - улыбнулся Воскобойников, в то же время понимая, что Мехлису вовсе не с руки рассказывать ему какие-то нелепые байки. Что это? Своеобразная проверка, что ли?
        - Понимаете ли, Станислав Федорович, в свое время медицину тоже считали волшебством. И различные физические-химические опыты. Некий Левенгук изобрел микроскоп и показывал всем блоху, различные микроорганизмы... Народ смеялся, пугался... Страшно и смешно, лицедейство и обман - так думали люди. А потом выяснилось, что человеку всего лишь требовалось постичь некое знание, его природу. Всё волшебство сразу рассеивалось. Мы - образованные, грамотные люди, мы понимаем, что волшебство - на самом деле не волшебство, и наши ученые, вполне возможно, очень скоро разберутся, что там к чему. Но пока я могу лишь констатировать, что это, как вы сказали, украшение делает необъяснимые вещи.
        Мехлис забрал у Воскобойникова фотографии, положил в конверт, убрал в стол и продолжил:
        - Руна, которую вы видели на фотоснимке, была изъята во время обыска у Витовта Путны, который, как вам известно, в свое время был военным атташе в Лондоне. Я не знаю, как попала к Путне Руна. К сожалению, он в этот момент выпал из-под нашего контроля. Самое любопытное, что в момент обнаружения Руны никто и не подозревал, что бы это могло быть. В самом деле, украшение, кусочек серебра, притом далеко не самого чистого. И мы должны быть благодарны господину Радеку - этот трусливый подонок рассказывал всё подряд, не удержался он и насчет Руны. Никто ему тогда не поверил, а зря. Еще в тридцать пятом году Путна привез Руну из Англии, в тридцать пятом году беседовал с Радеком! И, кстати, я до сих пор жалею, что Тухачевского в мае тридцать седьмого не отпустили в Лондон на коронационные торжества - уже потом всплыла информация, что он ехал в том числе и за еще одной Руной, которую, как ни горько признать, мы в итоге упустили. Но это не страшно - всего Рун, по нашим сведениям, двенадцать, и пока всего лишь одна из них у нас, но мы знаем, где искать. Собственно, для этого я сейчас и разговариваю с вами,
Станислав Федорович.
        - А что они умеют, товарищ Мехлис?
        - Руны? К сожалению, этого мы пока не знаем. Есть данные, что некоторые из них могут работать поодиночке, некоторые - только в сочетании с одной или двумя другими... Вот эта, что на фотографии, из последних.
        - То есть она не работает сама по себе? Откуда же вы знаете, что это не просто железка? - немного осмелел Воскобойников.
        Мехлис посмотрел на него своими грустными еврейскими глазами и сказал:
        - Потому что у немцев, насколько нам известно, таких Рун две. И у них получилось очень многое.
        
        Проснувшись, Воскобойников лежал в полутьме, укутанный в финское стеганое одеяло, и вспоминал беседу с Мокеевым, разговор с Мехлисом... Может быть, попытаться разговорить немца? Черт, а ведь, как ни крути, потом придется Айнцигера убить. Скорее всего, и Айнцигер думает о том же, но, пока они не найдут руну, немец будет в союзниках, и ему можно доверять. А вот потом... в любом случае немец - одиночка, а у Воскобойникова целый отряд. Глядишь, еще и Буренин со своей «слабосильной командой» откуда-нибудь объявится, и не такое на войне бывает...
        - Товарищ полковой комиссар! - тихонько позвал кто-то.
        Красноармеец Смоленский.
        - Товарищ полковой комиссар, просили разбудить, шесть утра уже...
        - Всё, всё, встал уже. Спасибо, что разбудил.
        Воскобойников сел, обтер ладонями лицо, прогоняя остатки сонной слабости. Эх, часок бы еще придавить подушку...
        - Буди остальных, быстро завтракаем, и вперед.
        Умывшись, Воскобойников пощупал изрядно отросшую щетину. Побриться? К бесу, по лесам еще невесть сколько шататься, не по девкам ходить и не в политуправление на ковер... Борода к тому же и греет малость. Интересно, как оно с бородой. Вдруг красиво... отпущу, как Дыбенко или Гамарник...
        Почему-то мысли с покойных Дыбенки и Гамарника перескочили на вчерашнего немца, и по спине Воскобойникова пробежал холодок: часовой, дверь, всё понятно, а ну как немец смылся какими-то тайными ходами?
        Но Айнцигер сидел на нарах и при виде полкового комиссара поднялся со словами:
        - Где мой утренний кофе?
        - Всё шутите... - буркнул Воскобойников, обрадованный тем, что немец никуда не делся.
        - А вы мне не доверяете. Почему определили спать тут, с этими финнами? Да и насчет кофе я не шучу - у них должен быть кофе, что тут странного ?
        Финны кулями дрыхли на нарах, кто-то прихрюкивал во сне, чмокал.
        - Вам тут было удобнее, - сказал Станислав Федорович.
        - В принципе да. Выдадите мне оружие?
        Воскобойников замялся. Немец задавал странные вопросы в лоб... Эх, где наша не пропадала! Оружие так оружие.
        - Минуту, - сказал он, вышел и вернулся с «люгером», отобранным вчера у Айнцигера. - Вот, берите, - Воскобойников вручил эсэсовцу пистолет, портупею и запасные обоймы.
        - Благодарю, - сказал немец, поднявшись, и щелкнул каблуками. - Не ожидал.
        - Сюрприз, - невесело ухмыльнулся Станислав Федорович. - Давайте, что ли, чайку. Нету у них кофе, нету. Я не виноват. Сами, наверное, весь попили.
        Наскоро позавтракав, они собрались в дорогу. Разбуженному Керьялайнену тоже сунули чашку с чаем и велели отобрать девять пар лыж.
        - Почему девять? - тихо спросил Айнцигер.
        - Нас девятеро.
        - Ваши солдаты, мы... Кто девятый?
        - Финн. Он нужен нам в качестве проводника и переводчика.
        - Думаете? Не проще ли оставить всех их здесь?
        Слово «оставить» прозвучало в устах немца достаточно понятным. Воскобойников и сам задумывался, не слишком ли он сгуманничал, пообещав сохранить всем финнам жизнь. Но полковой комиссар решительно ответил:
        - Я дал слово.
        - Как хотите, но это неразумный поступок, - отозвался немец. - Впрочем, вы выше меня по званию, так что вам и карты в руки.
        - Постойте... Ахо знает, куда вы собирались направиться?
        - Разумеется, нет. Ахо знает лишь то, что ему положено.
        - Тогда всё в порядке.
        Как и было обещано, финнов покрепче связали, взяли с собой продуктов и боеприпасов, сколько могли унести. Из оружия Воскобойников приказал взять все «суоми» (их обнаружилось еще два в дополнение к тому, что уже имелся у Каримова) и по винтовке оставшимся, остальные винтовки разбили, замок «бофорса» забрали с собой, чтобы выбросить в лесу. Двери дота закрыли, подперли для надежности деревянным брусом. Пусть сидят, если захотят - выберутся, только придется повозиться. А не выберутся сами - рано или поздно кто-нибудь придет, выпустит. С голоду не помрут.
        Ночью мела метель, засыпав всё вокруг. Сплошное белое полотно укрывало землю, и дот почти не был заметен, и сплошь занесенный снегом лес терялся на белом фоне...
        - Кто последний стоял на часах?! - спросил Воскобойников. Подбежал Чибисов с виноватым видом. - Что это, товарищ Чибисов?
        Возле дота вилась цепочка следов, несомненно человеческих, словно кто-то подходил и заглядывал в амбразуру бронеколпака, где стоял «бофорс». Подходил утром, когда метель уже утихла, иначе какие следы...
        - Никого не было, товарищ полковой комиссар... - испуганно сказал Чибисов. - Я не спал, честное слово!
        - Не спал? Тогда что это? Чертовщина какая-то... Ладно, надеваем лыжи и скорее убираемся отсюда.
        И пока они спускались по склону - довольно неуклюже и медленно, потому что почти никто не умел ходить на лыжах, тем более без помощи палок, - у Воскобойникова не выходили из головы эти странные следы.
        
15
        
        «Немедленно по прямому проводу
        Командующему 9-й армией
        Дело в Суомуссалми ухудшается. Приказываю принять все меры и срочно бросить в бой без промедления все силы 44 СД для того, чтобы не дать противнику окружить и взять в плен два полка 163 СД в Суомуссалми. Бросить всю авиацию, чтобы помочь 163 СЧД в ее боях за Суомуссалми. Непосредственное руководство и ответственность за проведение боевых действий возлагается лично на Вас. Предупреждаю, что за возможную катастрофу 163 СД отвечать лично будете Вы.
        Немедленно донесите о ваших действиях и распоряжениях
        Главнокомандующий К. Ворошилов
        Член Главного Военного Совета И. Сталин».
        Телеграмма отправлена по аппарату «Бодо» 19 декабря 1939г.
        
16
        
        Комкор Чуйков перечитал телеграмму и смачно выругался. Вернее, выругался он про себя, потому что напротив сидели начальник штаба и начальник политотдела. Скорее всего, на уме у них было то же самое, и Чуйков сказал, помолчав:
        - Что делать будем, товарищи?
        - Возможности для работы авиации нет, - это заговорил начштаба. - Если финны предпримут активные действия, я не удивлюсь, если им удастся прорвать фронт на нашем участке.
        - Блядство, - пробормотал Чуйков, нервно потирая руки в перчатках. - Суомуссалми... Дался им городишко этот.
        - Поговорить с летчиками... - предложил моложавый полковник, но Чуйков отмахнулся от него, прерывая:
        - Какие летчики? Если нет погоды, что они ее, родят?
        - Тогда, товарищ комкор...
        - П..дец тогда сто шестьдесят третьей стрелковой, - грубо, но верно сказал Чуйков.
        
        ... - Вы понимаете, что натворили?! - Мехлис уже не сдерживал себя. - Вы не понимаете, комбриг! Ни черта не понимаете!
        - Дивизия была отрезана от тылов, - угрюмо, уставясь в пол, сказал Виноградов, командир сорок четвертой. - Я не мог принять другого решения, кроме как уничтожить технику, ставшую ненужной обузой, и пробиваться к своим.
        - Пробиваться? Вы изгадили всё наступление на Раату, подвели фронт, потеряли две трети личного состава дивизии! Вы понимаете, что это означает?
        - Понимаю.
        - А раз понимаете, не стану дальше читать вам нотации. Вы командир, член партии, и прекрасно понимаете, во что это вам обойдется, - неожиданно спокойно завершил Мехлис и вышел.
        По льду замерзшего озера Васо-Ярви мела поземка. Оставшиеся в живых бойцы сорок четвертой стрелковой дивизии стояли плотными рядами на жгучем морозе, чуть поодаль переминались с ноги на ногу несколько офицеров из военного совета девятой армии. Мехлис прохаживался рядом, мерз, потирал ладони в варежках.
        Перед строем молча стояли, глядя себе под ноги, комбриг Виноградов, начальник штаба дивизии полковник Волков и начальник политотдела Пахоменко.
        - Товарищи красноармейцы! - громко проговорил Мехлис, делая несколько шагов вперед. - Только что завершился суд над вашими бывшими командирами. Вы слышали, как они полностью признали себя виновными в совершенных преступлениях. Трусость, позорное и предательское поведение Виноградова, Волкова и Пахоменко бросили тень на всю дивизию, на всю Рабоче-Крестьянскую Красную Армию. Вместо проявления командирской воли и энергии в руководстве частями и упорства в обороне, вместо того, чтобы принять меры к выводу частей, оружия и материальной части, они подло бросили свою дивизию в самый ответственный период боя и первыми ушли в тыл, спасая свою шкуру.
        Позорный отход сорок четвертой стрелковой дивизии показал, что еще не во всех частях Красной Армии у командного состава развито чувство ответственности перед Родиной, что в тяжелом, но далеко не безнадежном положении командиры иногда забывают свой долг, у них берут верх шкурнические интересы.
        И у вас, бойцов, также не развито чувство ответственности за вверенное вам Родиной оружие. Как объяснить, что при первом серьезном нажиме со стороны противника вы бросили оружие и из бойцов Красной Армии, которые обязаны бороться за Родину с оружием в руках до последнего вздоха, превратились в безоружную толпу паникеров, позорящих честь Красной Армии?!
        Конечно, не на всех вас лежит вина за это преступление. Главные предатели и трусы - перед нами, но и в ваших рядах есть такие. Мы выявим всех и поступим самым строгим образом. А сейчас справедливый приговор нашего суда будет приведен в исполнение.
        Мехлис повернулся и пошел прочь, не обернувшись даже, когда за спиной затрещали выстрелы. Больше всего его волновала судьба полкового комиссара Ливерса, который следовал вместе с одним из окруженных полков на Суомуссалми. Николай Карлович Ливерс пропал, словно его и не было. Вполне возможно, вместе со специально выделенными ему бойцами он пробирался вперед, воспользовавшись суматохой и отвлечением внимания финнов на разгром дивизии Виноградова, но... Так или иначе, спешить не стоит, решил Мехлис. Не к чему спешить. Всё уладится и образуется, а вот если не уладится и не образуется, тогда таки подумаем за наши проблемы.
        
17
        
        На лыжах отряд передвигался куда медленнее, нежели ожидал Воскобойников. Особенно страдал Каримов, то и дело падавший в снег и отстававший. Лучше остальных шли немец и Вершинин, который был родом из-под Архангельска, к снегам привык. От себя Воскобойников также ожидал лучшего, но по глубокому снегу идти на лыжах всё же по-всякому получалось быстрее, чем без таковых.
        Керьялайнен, как ни странно, тоже управлялся не шибко. Наверное, это всё же красивая легенда, что каждый финн с детства мастер по лыжам. Врут всё, врут.
        Вначале комиссар то и дело оглядывался - здесь ли немец. Очевидно, Айнцигер это заметил и поступил просто - обогнал Воскобойникова и пошел перед ним. Иногда на подъемах немец подавал комиссару руку и тащил вверх, а Воскобойникову ничего не оставалось, как принимать помощь: раз уж немец и в самом деле лучший лыжник, грешно отказываться, не спортивные соревнования, в конце концов.
        Когда совсем уже рассвело, Воскобойников скомандовал привал.
        - Костер маленький, бездымный! - распорядился он.
        Красноармейцы занялись костром, а эсэсовец извлек откуда-то из глубины одежды небольшую, обтянутую кожей флягу и предложил Воскобойникову.
        - Самогон? - спросил комиссар.
        - Арманьяк. Осталось несколько глотков. Берег, как зеницу ока.
        - Тогда не буду и привыкать, - вежливо отказался Воскобойников. - Я вот...
        И он отхлебнул из фляги, что забрал у убитого финна. Занюхал рукавом, покосился на немца - не смеется ли. Немец не смеялся, попивал маленькими глоточками свой арманьяк, смотрел на небо, словно что-то прикидывал.
        - Вьюга будет, - сказал он.
        - Откуда знаете, господин обер-лейтенант?
        - Я немножко метеоролог. Считайте, хобби. В свое время катался на горных лыжах в Альпах, а каждый горнолыжник хоть немножко должен уметь предсказывать погоду.
        - Думаете, нам нужно строить укрытие?
        - Всегда успеем. А пока нужно идти. Вот, смотрите. Немец достал свою карту и показал на ней хутор, к которому собирался двигаться.
        - Что ж, мы ничего не теряем - это практически по пути к моей точке, - сказал Воскобойников. - И всё-таки, что там такое?
        - Там живет старик. Древний старик, которого нужно навестить.
        - И у него есть... Руна?
        - Возможно... Строго говоря, у него может и не быть Руны, но он должен знать, где ее искать. У кого она может храниться. Ведь вы не знаете? Ну вот... Я даже уверен, что Руны у старика нет. Но вообще поговорить со стариком будет полезно, слишком уж занятный этот старик, у вас, полагаю, тоже такие есть... Или всех уже вывели?
        Воскобойников неожиданно засмеялся. Немец вопросительно, с некоторой даже обидой посмотрел на него.
        - Извините, господин обер-лейтенант, - сказал Воскобойников. - Я подумал, стоят два офицера, представители сильнейших в мире армий, в век технического прогресса, и рассуждают о том, как им найти старика-колдуна, без которого их сильнейшие в мире армии ну никак не могут обойтись.
        - Смешно, - сказал Айнцигер без улыбки. - Но я думал, вы по иному поводу... Идемте к костру, погреемся немного.
        - Я отлучусь на минуту.
        Воскобойников, утопая в снегу по колено, отошел в сторонку, за кусты, отрыл руками ямку, устроился поудобнее и спустил штаны - пока не началась вьюга, по большой нужде надо сходить, а то потом ветром полные портки снегу наметет...
        Перед ним открывался довольно унылый пейзаж - лощина, поросшая лесом, на снегу едва заметна пробитая отрядом лыжня, надо всем этим - сизое небо. Прищурившись, полковой комиссар пытался разглядеть, что происходит на той стороне лощины, в невысоком густом кустарнике. Вначале ему показалось, что там что-то шевелится, но потом он сморгнул и подумал, что это от усталости глаз. Но через несколько мгновений в кустах снова что-то двинулось, потом еще...
        Нервы ни к черту, подумал Воскобойников. Зверушка какая-то, лес ведь, у них тоже зимой забот полно, жрать все хотят. Олень. Медведь. Росомаха. Леса тут глухие, тварей разных водится небось до беса.
        Сплюнув, он доделал свои дела и вернулся к костру. Красноармейцы грелись у еле заметного огонька, Потапчук деловито регулировал ремни на лыже, немец всё еще сосал арманьяк - бездонная у него фляжка, что ли? Русский человек так пить не умеет, русскому человеку проще осадить в два глотка всю посудинку и начать искать продолжения.
        - Сворачиваем посиделки, товарищи, - сказал Воскобойников.
        Только когда Смоленский засыпал остатки костра снегом, полковой комиссар сообразил, что сам-то так и не успел погреться у огня... Ладно, и на ходу не замерзнешь, благо и мороз градусов пятнадцать, не больше. Или притерпелся уже?
        До указанного эсэсовцем хутора по прямой было километров сорок пять, но это по прямой, как ворона летает, а в лесу откуда прямая? Через пень-колоду, да еще с такими лыжниками... Часа через три пути Каримов совсем сдался - упал ничком в снег и лежал, пока не заметили, что его нету. Воскобойников и Чибисов вернулись, растолкали красноармейца, подняли.
        - Не могу ходить, - виновато бормотал Каримов. - Не могу, товарищ командир. Совсем плохо.
        - Что ж делать-то? - озаботился сердобольный Потапчук. - Малый в самом деле не ходок.
        - Отдохни, Каримов, - сказал комиссар. - Посиди, хлебни вот малость.
        Каримов послушно отпил самогонки, закашлялся, вытер слезы варежкой.
        - Нельзя водка пить, - покачал он головой. - Аллах не велит.
        - Консерву ел? То-то, а она ж из чушки! То же и водка. Аллах, брат, у тебя дома остался, - сказал Потапчук. - Тут Аллаха нету. Тут снег один да елки, мать их едрит... прошу прощения, товарищ полковой комиссар!
        - Ну, Каримов? Сдюжишь еще часок? - спросил Воскобойников.
        - Часок могу, - улыбнулся красноармеец.
        - Мы потише пойдем, на тебя будем равняться. Всё равно спешить некуда, в лесу ночевать придется.
        Каримов, которому взялся помогать Керьялайнен, не подкачал - падал, что-то бормотал по-своему, то ли молился, то ли ругался, но шел. И час, и другой, и третий, пока разведывавший путь далеко впереди Вершинин не прибежал обратно и не замахал руками, крича:
        - Дом! Там дом!
        - Что он говорит? - спросил немец встревоженно.
        - Говорит, дом нашел.
        - Откуда тут дом?
        - Сейчас посмотрим.
        Подошли тихо, скрытно, ожидая, что вот-вот по ним откроют огонь, но дом оказался вовсе не дом, а что-то вроде большого шалаша из тонких древесных стволов. Видимо, временное укрытие, старое, давно заброшенное - то ли лесорубы, то ли охотники соорудили, но пришлось очень кстати, потому что обещанная немцем вьюга уже начинала отрясать снег с елей, пробиралась через малейшие щелочки в одежде к самому телу, холодила и леденила. Всем хотелось скорее отдохнуть, согреться, поэтому работали споро - одни настилали поверх каркаса свежие еловые лапы взамен старых, усохших и осыпавшихся, другие разводили внутри костер. В результате получился вполне уютный домик, в котором и переночевать было не грех. Дым, правда, уходил плохо, но всё же не настолько, чтоб угореть. Глаза пощипывало, это да, но зато в тепле.
        Дежурить снаружи уговорились по часу, первым пошел Борисенко. Ели консервы, разогретые на костре. Немца, как заметил Воскобойников, по-прежнему сторонились, но Потапчук подал банку с консервой ему первому, заботился, видать, об иностранце. Поскольку фляжка Айнцигера оказалась всё же не бездонной, эсэсовец выпил самогона, причем с видимым удовольствием.
        - Во дает немец, - шепнул с уважением Смоленский,
        - Удивляетесь? - спросил эсэсовец, передавая кружку дальше. - Вы не пробовали франконский обстлер, его гонят из фруктов. Или трестер, из мозельского винограда... Хотя нет, трестер послабее и потоньше, а вот во Франконии в самом деле изготовляют примерно подобное же пойло. В такую погоду, как сейчас, лучше всякого коньяка.
        - Чего он, товарищ полковой комиссар? - спросил с интересом Потапчук.
        Воскобойников перевел, красноармейцы заулыбались.
        - Видал, и у них мастера гнать имеются, - сказал Потапчук. - А у нас в Ельце из картох гонят.
        За стенами завывал ветер, тряс ветхое с виду сооружение, но, раз уж оно тут столько простояло, стало быть, ветер ему нипочем. Сменился Борисенко, пошел на пост Смоленский.
        - Холодно, - сказал Борисенко, отряхивая снег с шинели. - Кабы не ветер, еще ничего, а так... И страшно. Темно, хоть глаз выколи.
        - В такую погоду кто тут будет шастать, - успокоительно заметил политрук. - Финны тоже не дураки, сидят, небось, как мы, едят да выпивают.
        - Давайте-ка спать, - сказал Воскобойников. - Только за костром присматривайте, не то перемерзнем ночью.
        - Я стану, товарищ командир, - вызвался Каримов. - Спать совсем не хочу!
        - Смотри только, как станет в сон клонить, другого кого разбуди. Хоть даже и меня, - сказал комиссар, зевая. - Подъем в шесть! Даст бог, вьюга к тому времени закончится.
        
        Лежали тесно, чтобы не упускать драгоценное тепло. Рядом с Воскобойниковым примостился Чибисов, с другой стороны - немец, комиссар чувствовал его горячее, сырое, пахнущее самогоном дыхание на своей щеке.
        - Я хотел спросить, где вы так хорошо выучили немецкий? - прошептал Айнцигер, ворочаясь. Видать, понял, что комиссар не спит.
        - В академии имени Фрунзе.
        - А я вот всегда был ленив по части языков. Чуть-чуть понимаю по-французски, но на уровне «принесите мне еще бутылку вина» и разговоров с девушками. Собственно, во время французской кампании нам больше и не требовалось. Это была очень странная война, французы - отвратительные солдаты.
        Воскобойников тихонько хмыкнул - язвительный, да к тому же достаточно страховидный эсэсовец как-то не походил на дамского угодника.
        - Как вы думаете, товарищ комиссар, не спросить ли вашего финна насчет моего хутора? - продолжал Айнцигер. - Может быть, он что-то знает?
        - Он не местный, к сожалению.
        - Не местный? А вы сказали, проводник.
        - Проводник - в смысле, человек, который знает местные обычаи, разные мелкие детали, ничего нам не говорящие.
        - Вы ему доверяете?
        - Почему бы и нет?
        - Вот что погубит вас, русских, - сказал Айнцигер. - Вы всем доверяете. Не удивлюсь, если этот финн пристрелит вас при первой же возможности и удерет.
        - У него уже были кое-какие возможности, но он делал всё так, как я ему говорил.
        - Это до поры до времени.
        - А вы пессимист, господин обер-лейтенант, - заметил Воскобойников.
        - Я всего лишь разумно оцениваю обстановку, товарищ комиссар. Лучше все переоценивать, чем недооценивать. Именно поэтому я оставил в доте небольшой подарок вашим финским друзьям.
        - Что? - Воскобойников приподнялся на локте. - Что вы там устроили, Айнцигер?!
        - Боеприпасы к «бофорсу». Плюс пара ручных гранат и несложное устройство, которое приводит всё это в действие. Уверяю, для знающего дело человека - работа на минуту-две. Вы даже не заметили, когда я это соорудил.
        - Но... зачем? Я же дал им слово!
        - А вы его и не нарушили. Я же, в свою очередь, никому слова не давал, зато могу сейчас спать совершенно спокойно. Доброй ночи, товарищ комиссар. Доброй ночи.
        Айнцигер замолчал и через несколько мгновений уже мирно сопел, как сопят безмятежные, уверенные в завтрашнем дне люди. Хотя комиссар вовсе не исключал, что он притворяется.
        
18
        
        Воскобойников, казалось, едва заснул, когда его безжалостно растолкали.
        - Товарищ полковой комиссар! Товарищ комиссар!
        В тусклых отблесках костра Воскобойников узнал Чибисова.
        - Что ты? - сонно спросил он.
        - Товарищ комиссар, в лесу ходит кто-то!
        Воскобойников сел.
        - Что? Кто ходит?
        - Не видно, товарищ комиссар... Темно, ветер... Я Потапчука сменил, только вышел, с минуту всего постоял, потом слышу - кусты хрустят.
        - Олень, может?
        - Не олень, товарищ комиссар. Человек.
        - Да почему? Не видно же, сам говоришь! - осерчал Воскобойников.
        - Так он это... смеется, - сказал Чибисов, и только сейчас полковой комиссар увидел, какие у командира отделения глаза.
        Стеклянные, полные ужаса.
        - Кто снаружи? - спросил Воскобойников, застегивая куртку.
        - У входа Потапчук, а так никого, я сразу к вам...
        - Сейчас посмотрим, что там за клоун.
        Проснулся и немец, привстал, поинтересовался, что случилось.
        - Спите, - буркнул Воскобойников. - Причудилось что-то часовому.
        Внутри домика было, конечно, не жарко, но, только высунувшись наружу, полковой комиссар понял, как холодно на улице. Услужливый ветер тут же швырнул ему в лицо целую пригоршню колючих кристалликов льда, резанул по глазам. Не видно было ни зги, только в рваных облаках иногда промелькивала луна.
        - Головню из костра дай, - бросил назад Воскобойников.
        Чибисов завозился, зашуршал, протянул головню. Не фонарик, конечно, но сойдет, подумал комиссар, другой рукой вынимая «браунинг». Выстрелить вот только могут на свет, лучше мишени не придумаешь, чем дурак с головней в такой вот полной тьме...
        Выбравшись наружу, Воскобойников остановился, пригнувшись, и вслушался в вой вьюги. Ничего необычного. Хотя... показалось, или же справа, вон там, кто-то в самом деле захрустел ветвями?
        Воскобойников, выставив перед собой «браунинг», сделал несколько шагов в этом направлении, остановился, снова прислушался.
        Тишина.
        - Хе-хе...
        Смешок прозвучал совсем не весело, скорее страшно, жутко, словно засмеялся не человек, а какое-то животное, до такой степени не по-людски это было... Воскобойников отшатнулся, крикнул хрипло:
        - Кто здесь?!
        Снова смешок, чуть тише, левее. Воскобойников едва не выстрелил, но удержался.
        - Товарищ комиссар! - позвали из еле видного в снежных порывах входа в домик. - Я иду, товарищ комиссар!
        Это оказался устыдившийся собственной трусости Чибисов, за ним, с автоматом в руке, выполз Каримов.
        - Тихо стойте, не шумите, - сказал Воскобойников, которому сразу стало спокойнее. Но что это, черт возьми, за смехач? Что ему тут делать? Или леший?
        Комиссар вспомнил, как еще пацаном бабка Параша рассказывала им про лешего, про болотников, что огоньки на болоте жгут, про домового... Бабкины сказки? А пресловутые руны - не бабкины сказки? Начнешь во всё верить таким макаром...
        Если леший тебя куда заплутал, надо спросить: «Куда идем-то?» - он и пропадет. Но мы-то никуда не идем, подумал комиссар, он... оно?.. оно само пришло...
        - Стоять! - громко сказал по-немецки комиссар, потом повторил то же самое по-фински. - Стоять!
        - Хе-хе...
        Теперь сзади, от самого домика. Не видно же ничего, твою мать!
        Вспышка, хлопок выстрела, тут же снесенный ветром.
        - Кто стрелял?! - заорал Воскобойников, радуясь, что это сделал не он, не он палил по призракам, но кто-то всё же это сделал и, чем черт не шутит, отогнал ночного гостя.
        - Я, товарищ полковой комиссар... Чибисов!
        - Стрелял-то куда? В кого?
        - Вот тут рядом со мной был, товарищ полковой комиссар, - в голосе Чибисова звучала смесь страха и облегчения. - Мужик вроде, метра полтора всего, от меня из метели выскочил да сразу и пропал...
        - Мужик... Показалось небось сдуру-то. Лишь бы своих никого не задел! Все там целы внутри?
        - Все, - отозвался кто-то.
        - Слава богу...
        Воскобойников прислушался. Ветер, деревья скрипят, больше ничего.
        - Идем назад, - сказал он красноармейцам. - Чибисов, остаешься. Придет твой мужик - стреляй.
        В домике все проснулись. Спросонья народ еще не сообразил, что за шум, что за выстрелы, а вот на Керьялайнене лица не было.
        - Что такое, товарищ полковой комиссар? - спросил Вершинин, держа в руках «суоми».
        - Чибисову показалось, кто-то вокруг нас ходил, смеялся.
        Финн принялся креститься, забормотал что-то.
        - Черта, что ли, увидал? - спросил Потапчук.
        - Мэнвики, господин офицер, - сказал трясущийся от страха финн.
        - Кто?
        - Мэнвики. Злой дух, господин офицер.
        - Заканчиваем нелепые разговоры! - рявкнул Воскобойников. - Спать! Всем спать, подъем уже скоро, четыре часа почти!
        Но сам он уснуть не мог. Не спал и Керьялайнен, что-то шептал, качался, сидя у костерка. Чертов финн, перепугает еще всех... Хотя перепугаешься тут, подумал Воскобойников, вспомнив тихий нечеловеческий смех. Наваждение.., Чибисов там небось в штаны наложит, один, в темноте, после всего этого. Ладно, скоро сменят.
        Согревшись, комиссар задремал. Перед глазами поплыло пламя костра, Керьялайнен, еловые лапы потолка…
        - АААА!
        Крик поднял всех. Кто-то, вскочив, задел непрочные балки шалаша, в дыру посыпался снег, ворвалась вьюга. Костер забился, с шипением погас.
        - Кто кричал? Кто кричал? - надрывался Вершинин.
        Комиссар, натыкаясь в темноте на красноармейцев, полез к выходу. В сутолоке его задели по голове, сбили шапку, кого-то он отшвырнул в сторону, чтобы не мешался, а когда выбрался, наконец, наружу, то сразу споткнулся и полетел лицом в снег. Перевернулся на спину, закричал:
        - Свет! Свет дайте!
        Показался Айнцигер со своей зажигалкой, поджег кусок какой-то тряпки, Борисенко помог комиссару подняться.
        Чибисов лежал навзничь, голова его была неестественно свернута набок, и весь вид его, бессильное тело и открытые глаза, которые уже забил снег, показывали, что красноармеец мертв.
        - Сука! - заорал невесть кому Смоленский и потянул из рук Вершинина автомат.
        Политрук отпихнул его и скомандовал:
        - Занять круговую оборону! Не стрелять без команды! Спокойно, товарищи!
        И тут утих ветер - словно где-то выключили огромный вентилятор. В прорехе облаков появилась луна, ярко осветившая окрестности, большие хлопья снега кружились в воздухе, слышно было даже, как в разваленном домике потрескивают головни костра. И ни души вокруг.
        - Шея сломана, - сообщил немец, осмотрев тело. - А кричал он, похоже, с перепугу, посмотрите на его лицо.
        Воскобойников нагнулся. Бедный Чибисов... что же он такое перед смертью увидел?
        - Что немец говорит, товарищ комиссар? - спросил Потапчук.
        - Говорит, шея сломана.
        - Эх, Чибисов, Чибисов, - вздохнул Вершинин.
        - Сон отменяется, - сказал полковой комиссар. - Похороним Чибисова и двигаемся дальше, здесь оставаться нельзя. Черт его знает, что тут творится...
        - Финны небось напали, - предположил Борисенко. - А потом увидали, что нас много, и бежать.
        - Может, и так, - согласился Воскобойников,
        - Что говорят ваши люди? - осведомился немец.
        - Думают, что напали финны.
        - И вы тоже так думаете ?
        - Я не знаю, что и думать, - признался Воскобойников. - Что-то здесь не так.
        - Вам страшно, товарищ комиссар, - сказал немец. Не спросил, а сказал утвердительно, констатируя факт.
        Воскобойников ничего не стал говорить в ответ.
        Чибисова схоронили в глубоком снегу под приметной раздвоенной елью, совсем неподалеку от домика. На стесе Потапчук вырезал: «В.А.Чибисов, РККА, 1919 - 1939».
        - Как к нашим выйдем, скажем, где схоронили, - промолвил он, - потом на родину отвезут.
        Постояли, помолчали, надели шапки и тронулись в путь. Воскобойников нагнал Керьялайнена и сказал сердито:
        - Еще раз услышу про духов - брошу в лесу.
        - Прошу прощения, господин офицер, - промямлил финн. Съежившийся и напуганный, он был жалок, словно ребенок, заблудившийся в чаще.
        - А теперь между нами: что это было?
        - Мэнвики, господин офицер, - убежденно ответил Керьялайнен.
        - О господи. Что оно такое, это твое мэнвики? Привидение?
        - Дух, господин офицер. Злой дух, очень страшный, на него просто невозможно смотреть человеку. Ваш солдат посмотрел, потому и кричал...
        - Хорошо. Хорошо-хорошо, Керьялайнен, допустим, мэнвики. И что нам делать?
        - Я не знаю, господин офицер. Я мало знаю про мэнвики, старики знают много.
        Совсем скоро, будем надеяться, попадется нам один старик, подумал Воскобойников. Что ж, у него и спросим совета.
        Айнцигер то и дело сверялся с картой, вынимал свой компас - красивый, в деревянном корпусе, украшенном резьбой.
        - Вроде бы идем правильно, - озабоченно сказал он комиссару, - но что-то у меня на душе неспокойно.
        - Финн уверяет, что солдата убил злой дух, - поделился с Айнцигером Воскобойников. - Мэнвики.
        - Злой дух? Что ж, звучит вполне правдоподобно. Но ваши солдаты должны быть атеистами, разве не так? Что им злые духи? А если серьезно, я бы избегал впредь останавливаться на ночлег там, где нет прочных стен и дверей.
        - Почему? Вы в самом деле верите финну?
        - Изо всех нас только финн находится на своей земле, а вы не так давно сказали мне, что доверяете ему. А я, как вы же заметили, пессимист, поэтому лучше перестраховаться. Дух или диверсант-одиночка - неважно, но стены и крепкая дверь защитят и от того, и от другого. А финны... финны, товарищ комиссар, народ хитрый. Они ничего не говорят и не делают просто так, в отличие от вас, русских... да и от большинства немцев, если на то пошло.
        Воскобойников вспомнил, как под Орлом у него в отряде был финн, бывший рыбак, дядюшка Мартин, бог весть как попавший под красные знамена в самую середину России. Дядюшка Мартин воевал исправно, работал вторым номером на пулемете «максим», но слыл жутким скопидомом - таскал за собой огромную торбу, в которую складывал различный скарб. Причем не мародерствовал, не грабил, а просто подбирал ненужное остальным. Хитрый народ? Может, и хитрый.
        Комиссар оглянулся на Керьялайнена - тот стоял, пригорюнившись, и смотрел на луну.
        Хитрый народ, хитрый...
        Почему-то именно тогда Воскобойников решил вести дневник. Он не приветствовал такие вещи, но на первом же пятиминутном привале нашел в кармане блокнот и, слюнявя химический карандаш, сделал первую запись.
        ВОЗВРАЩЕНИЕ К БУДУЩЕМУ-4
        
        «Форд» упруго потряхивало на ямах, под колеса лезли корни деревьев, откуда-то на дорогу налезал туман. Юлька спала, свернувшись калачиком на переднем сиденье. Обратно до машины мы дошли быстро, гораздо быстрее, чем до дота, и теперь утренний лес нехотя выпускал нас из своих дремлющих глубин. Иногда мне начинало казаться, что в этом разлившемся молоке, скрывшем деревья, кусты, траву, кто-то ходит, двигается, ищет. Кого? Может быть, меня.
        - Рано, - прошептал я, глядя на призрачные белесые фигуры. - Еще очень рано.
        Я точно знал, что где-то там, в конечной точке нашего путешествия, меня будет ждать тот, кто, возможно, прячется сейчас среди тумана и деревьев. Он искал меня все эти годы, в разных странах, в разных временах. Мы были проклятием друг друга. И вот теперь я ехал к нему, чтобы положить конец этой истории, которая длилась слишком долго. Мир изменился вокруг нас. А мы так и остались прежними, две неудобные еловые иголочки, завалившиеся за подкладку. Трудно достать, невозможно терпеть.
        Этот парень однажды едва не поймал меня. В Сибири, где я занимался постановкой на консервацию легенды Второй мировой, «Т-34». Мало кто знает, что в тайге, на огромных вырубленных площадях, стоят в толстом слое смазки готовые к бою «тридцатьчетверки». Мне иногда кажется, что про них забыли все. Даже Министерство обороны. А танки стоят. Ждут. У них хватит терпения.
        Тогда, в черт знает каком году, я принимал составы с техникой и жил в большой шатровой палатке, с группой техников и охраной. В центре стояла печка-буржуйка, и от нее вдоль всей палатки тянулась железная труба дымохода, которая нагревалась едва ли не докрасна, поэтому холодно не было даже в самые лютые морозы. Единственным недостатком такой системы было то, что печка очень тяжело растапливалась, и за ней требовался постоянный присмотр. Как только огонь гас, палатка выстуживалась напрочь. Поэтому, хотя это и не разрешалось по уставу, к печке был приставлен дежурный, присматривавший только за ней, и ни за чем другим. Он заготавливал дрова, таскал их, следил, чтобы огонь не разгорался без меры и не гас ночью. Несмотря на бешеный ритм работы, составы приходили каждый день, дежурный должен был заниматься только печкой. Воспринималось такое дежурство как своеобразный отдых.
        В тот день было холодно и задувал гадкий, порывистый восточный ветер. Местные называли его как-то гортанно и запирались в своих деревнях на все засовы, пили вчерную, несли бред про болота и не отзывались ни на какие позывные. Можно было запросто сдохнуть в лесу, замерзнуть, разбив в кровь руки о ворота какого-нибудь дома, и хозяева не открыли бы двери. Боялись. Чего? Я тогда не понимал. Впрочем, и не интересовался. С местными отношения с самого начала складывались не очень.
        Дежурным в тот день должен был быть я. Однако, проснувшись, я неожиданно обнаружил, что не могу подняться с постели. Кости ломило, голова больше походила на раскаленный чугунок, перед глазами плавали цветные круги.
        - Это, батенька, воспаление легких, - развел руками наш доктор, его обмороженное лицо шелушилось, он всё время втирал в кожу какие-то мази и масло, отчего был прозван Блином. - Нечего, милый мой, на морозе горло драть. Приплыли.
        - Сегодня эшелон... - выперхнул я. - Эшелон...
        - Так точно, батенька, эшелон, - сочувственно покивал Блин. - А вы сегодня отдыхаете, милый мой. Завтра с эшелоном обратно, домой. И не возражайте.
        Чтобы не лишать ребят лишних рабочих рук, доктор сам вызвался быть дежурным, а заодно и за мной присматривать.
        Я бредил. Жар то накатывал, то отступал, передавая меня в руки могильному холоду. Перед глазами мелькали люди, события реальные и вымышленные. Иногда в поле зрения появлялся Блин, менял повязку на лбу, заставлял что-то выпить, бормотал успокаивающе.
        А потом он пропал. Я помню, как упал с койки, превозмогая острую резь в желудке, полз к двери. Полз, пока не уткнулся в чьи-то заиндевелые сапоги, я точно помню, именно сапоги, в то время как все наши ходили в валенках. Меня перевернули на спину. Накатила дурнота, марево перед глазами стало гуще. Последнее, что я различил перед тем, как провалиться в темноту, был штык винтовки.
        Доктора нашли к вечеру. Он лежал за поленницей, убитый наповал, ударом ножа в грудь. От поленницы в лес вела лыжня. Охрана, кинувшаяся по следу, забрела в болото, едва не утопла и вернулась ни с чем.
        Для порядка они на следующий день прошерстили местные деревни, но не нашли ничего подозрительного. Меня в это время уже уносил поезд. Санитары цокали языком и качали надо мной головами, мне же казалось, что это ели раскачиваются от ветра.
        ...О чем я? Со мной ли это было?
        Или просто дед написал об этом в своем дневнике?
        Дорога уткнулась в развилку, выходя в поле, запылила. Вдалеке мелькали крыши автомобилей, несущихся по автобану.
        
        Юлька проснулась, только когда мы подрулили к мосту, на котором располагался большой торговый центр.
        - Где это мы?
        - Мы тут перекусим, - отозвался я, заводя машину на стоянку. - Я думаю, что ты не против хорошо так, по-фински, покушать?
        - Не против, а что, кушать можно по-фински?
        - Можно. Видела, сколько тут толстяков?
        - Много. - Она легко поднималась по крутой лестнице, обгоняя то одного, то другого пыхтящего аборигена.
        - Конечно, не так много, как в Штатах, там вообще семьдесят процентов населения страдают от избыточного веса, но тоже достаточно. Финны очень любят покушать, при этом покушать вкусно, что, безусловно, не полезно. Холестерин там и всякая вкусная гадость, которая жить мешает. Поэтому они борются с этим на государственном уровне.
        - Как это?
        - В ряде мест организовали бесплатную раздачу ананасов. - Я открыл перед Юлькой двери.
        - Зачем?!
        - Ананас очень хорошо пережигает холестерин, а от него все беды. - Ресторанчик помещался в дальнем конце длинного застекленного коридора. Можно было видеть, как внизу снуют машины. - При этом никто не хочет отказываться от прожаренного куска мяса в своей тарелке. Потому появилось множество блюд, где ананас является дополнением к гарниру. Ну, например, отбивная по-гаитянски. Это просто кусок свинины с картошкой, на который сверху положен большой кружок ананаса. Вкусно, кстати.
        - И что? Помогает? - спросила Юлька, косясь на объемного финна в шортах, едва натянутых на толстую задницу.
        - Не совсем, - признался я. - То ли спохватились поздно, то ли не там ищут. У меня есть своя теория насчет еды и избыточного веса.
        - Какая?
        - Давай сначала сядем, закажем, а потом я тебе расскажу.
        Назвать это место рестораном можно было с большой натяжкой. Скорее это было что-то среднее между забегаловкой, кафе и рестораном самообслуживания. Мы взяли пирог с грибами, свежий на вид, по стакану молока, Юлька ухватила сладкое пирожное, заказали у милой девушки с типично финскими чертами лица ту самую отбивную с ананасами и кофе.
        - Пойдем, - сказал я Юльке, расплатившись. - Она принесет всё остальное.
        Мы подхватили подносы и, осторожно обходя снующих туда-сюда детей, добрались до столика.
        - Итак, что у тебя за теория? - Юлька с видимым удовольствием пододвинула к себе пирог и молоко.
        - Это касается так называемой здоровой пищи.
        - Интересно, интересно. - Она отхлебнула из стакана, и у нее над губой образовались молочные усики. Я усмехнулся. Юлька сразу сообразила, в чем дело, и, промокнув губы салфеткой, сказала чуть обиженно: - Давай рассказывай.
        - Парадокс заключается в том, что в странах, где есть повальное увлечение «здоровой пищей» или «здоровым питанием», есть серьезная проблема с жителями.
        - Какая?
        - Ожирение. Какие-то уродливости в развитии детей и прочее. Как следствие - болезненное состояние всей нации. Взять, например, американцев. Некоторое время назад, буквально несколько десятилетий, это был вполне здоровый в физическом плане народ. Тогда для того, чтобы быть здоровым, нужно было заниматься спортом. Вся эта аэробика, культуризм и прочие прибабахи пошли в основном из Штатов. Да, конечно, культуристы, как профессиональное явление, - люди с посаженными внутренними органами, но это только следствие фанатизма и «профессионального» подхода. Любой здравомыслящий человек не станет глотать гормональные средства и разного сорта анаболики, чтобы нарастить мышечную массу. Потому что он не ставит себе целью быть похожим на человека-гору, а наоборот, хочет походить на древнегреческого героя. Стройность, пропорциональность, тело, пышущее здоровьем. Достаточно посмотреть на античную статую мужчины, чтобы понять, к чему должен стремиться любой юноша. Шварценеггер, при всем моем к нему уважении, не является объектом для стопроцентного подражания. Здоровье не то. Гигант, но здоровье не то.
        Я прервался, официантка поставила на стол отбивную по-гавайски. Огромный сочный шмат свинины с чуть поджаренным кругом ананаса сверху, в окружении картошки фри. Официантка прощебетала что-то на тему приятного аппетита и упорхнула.
        - Милая девочка, - пробормотала с набитым ртом Юлька.
        - Ага, типично финская такая. Точнее сказать, лапландочка. Уж очень черты лица характерные.
        - Всё-то ты замечаешь.
        - Это не я начал, а ты.
        Юлька буркнула и пододвинула к себе мясо.
        - Это и есть то, про что ты говорил?
        - Ага! «Здравствуй, холестерин» называется. - Я обратил внимание, что за разговором совершенно забыл о пироге с грибами. - Давай сделаем небольшую паузу.
        Некоторое время мы ели молча.
        Грибной пирог тут делается обычно из слоеного теста с добавлением в начинку ветчины и специй. Так уж получается, что, попав в рот, такой кусочек вызывает бешеное слюноотделение и аппетит. С одной стороны, одного пирога вполне достаточно, чтобы просто перекусить, не ощущая тяжести в желудке. Но с другой стороны, всё-таки хочется насладиться кухней по полной программе. Тем более что такие забегаловки выгодно отличаются от произрастающих повсеместно, подобно поганкам после дождя, «Макдоналдсам». Кормят вкуснее и, как это ни парадоксально, полезнее, несмотря на мое отношение к «здоровой пище».
        - Так, - сказал я, когда на тарелке осталось только немного картошки и миниатюрный кусочек ананаса. - О чем я говорил?
        - О здоровой пище, ожирении и Шварценеггере.
        - Да. Так вот, у американцев проблема ожирения возникла на серьезном уровне, когда все вокруг неожиданно заговорили о «здоровой «пище». О том, что надо питаться без холестерина, есть овощи, всё готовить без масла и, желательно, на водяном пару. То есть девушка, которая на завтрак пьет какой-нибудь «исключительно полезный йогурт» из маленькой пластмассовой баночки, поселяя внутрь себя очередную партию бактерий со странным названием, а обедает шампиньонами, макая их в майонез, чтобы было не так противно, - это вполне нормальное явление. Причем то, что девушка будет стройна и фигуриста, в данном случае не есть факт, потому что в большей степени этот факт будет обеспечиваться наследственностью или генным набором. То есть если девушка по своей семейной традиции стройна и даже худа, то эта ее склонность никуда не денется, а даже, скорее всего, будет прогрессировать. В смысле, девочку будет уносить сквозняком. А вот если у человека есть склонность к полноте, то извините. Несмотря ни на какие диеты, подругу будет разносить в разные стороны, потому что никаких сил на то, чтобы действительно бороться с
полнотой, у нее не будет.
        - А как же ей бороться с полнотой? Она же и так на диете сидит.
        - Именно что сидит, - подтвердил я, подхватывая у официантки кофе. Принимая кружечки, я случайно коснулся ее рук. Финка стрельнула в меня чуть раскосыми глазками и упорхнула. Всё-таки прелесть, а не девка. - Сидит, и чаще всего на заднице. То есть работа у нее сидячая. Секретарь в фирме или на приеме где-то. Именно у этого контингента есть время на чтение вздорных статей о диетах. Питаясь низкоэнергетической пищей, - а фрукты-овощи, основная составляющая всех диет, это и есть низкоэнергетическая еда, - она не имеет сил на то, чтобы встать рано утром и устроить пробежку. Или пойти в зал позаниматься чем-нибудь, хотя бы даже новомодными шейпингами, которые тоже в основе своей не сильно помогают.
        - Здрасте, а шейпинг чем тебе не угодил?
        - Он от желания халявы. Я об этом позже тебе лекцию прочитаю, если ты не возражаешь. Пока о еде закончу... На чем я остановился?
        - На диетах, хотя мне твое мнение уже не нравится.
        - Это вполне логично, потому что женщина склонна верить в сказки. Этим и пользуются все создатели диет и прочих «эффективных и действенных» методов. Они обычно пытаются лечить уже болезнь, а не ее причину. Сбросить вес можно, но что делать потом, с разбитым, разбалансированным организмом, который без костылей уже жить не способен? А образ жизни не изменился. Девочка как сидела на попе, так и сидит, как не могла пять километров пробежать поутру, так и не может. А организм подорван голоданием, у него сил нет, оттого что «мясо есть вредно». Он уже бороться не может ни с холестерином, ни с жиром, ни с гиподинамией, которую, кстати, никто не отменял. А у женщины дети есть. Которые могут тридцать три раза иметь здоровые гены, но вырастут полными уродами из-за того, что перед их глазами постоянно ходит туда-сюда получеловек-полутруп, всегда и везде ищущий «здоровую еду», готовящий безвкусную дрянь из овощей на водяном пару. И это только объективные причины, которые не затрагивают разного сорта энергетику, экстрасенсорику и прочие «паранормальные» варианты.
        - То есть ты хочешь сказать, что человек, питающийся «здоровой пищей», имеет значительно больше шансов заболеть ожирением, чем человек, съедающий на обед хороший кусок мяса с кровью?
        - Да, конечно. Скушал мяса - полон энергии, встал и растратил эту энергию на какое-нибудь полезное дело. Сжег жиры, улучшил свою физическую форму. По-твоему, греки, с которых статуи делали, питались пареной морковкой? Нет. Они ели мясо! Много бегали и мало сидели на заднице.
        - А при чем тут экстрасенсорика ?
        - Ну, тут начинается область, в которую можно верить, а можно не верить. Люди, питающиеся спокон веков мясом, забирают энергию от убитых живых существ. Усваивают ее и оттого становятся сильнее. Некоторое количество людей, объединенное общей историей и территорией, называется народ. Чем больше сильных людей входит в состав такого народа, тем сильнее становится сам народ. Тем больше он привлекает на себя пассионарности...
        - Чего привлекает?
        - Пассионарности. Ну, скажем так, внимания богов. У такого народа больше удача, лучше лидеры, богаче культура, красивее дети. Пассионарный народ развивается. И наоборот, когда люди начинают маяться дурью, жрут всякую дрянь, жаждут халявы, то пассионарность уходит из их мира. Становится меньше энергии, силы. Культура беднеет, люди слабеют, делаются более уродливыми, тупыми. Это в первую очередь сказывается на детях... Энергетика. В это можно верить, можно не верить, но целый ряд явлений это очень хорошо объясняет.
        - Так ты хочешь сказать, что финны теряют пассионарность?
        - Ну, тут уже начинаются варианты. Необязательно же в мире всё черное и белое. Или есть пассионарность, или нет ее. Всё гораздо сложнее. Просто есть теория. Ее можно доказать, углубиться в дебри, вывести формулу. Но боюсь, что это ничего не изменит. Особенно для финнов. Для них, кстати, еще далеко не всё потеряно. В отличие от американцев. Эти стремительно превращаются в полных уродцев.
        - Так, погоди, а чего ты так недоволен шейпингами? - Юлька помешала кофе ложечкой, попробовала, легонько поморщилась и поискала что-то глазами.
        - Халява.
        Я передал ей свой сахар. Пить кофе с сахаром, однозначно, гробить вкус напитка. Кофе не может быть сладким, он должен горчить. Сладкий кофе - это всё равно что сладкая водка. Однако не все женщины это понимают.
        - Почему это? - оскорбилась Юлька. - Там знаешь как потеют?!
        - Во-первых, не уверен, что потеют, а во-вторых, его слишком активно пропагандируют как средство от всех проблем современной женщины. Когда наблюдается такая активность, меня пробивает на измену.
        - Ты просто подозрительный.
        - В точку попала...
        
19
        
        - Вот, помню, у нас в деревне случай был: пошла баба на прорубь за какими-то своими бабскими надобностями, то ли по воду, то ли полоскать что, да сама возьми и провались...
        На костре кипела вкусно пахнущая похлебка из мясных консервов, над лощинкой, в которой укрылся маленький отряд, плыли в чистом голубом небе рваные лохматые облачка. День выдался солнечный, снег искрился, резал глаза, и ночные события казались далекими и происшедшими вроде как и не с ними. Наверное, именно поэтому Потапчук рассказывал смешные байки, и никто не хотел вспоминать о смерти Чибисова.
        - Вот. Провалилась она в полынью. А баба, надо сказать, была справная, сдобная, хозяйство заднее у нее - во! Как у першерона. Ну и застряла.
        - Это как? - не понял Борисенко. - Кверху задницей, что ли?!
        - Нет, наоборот. Она не то оступилась, не то поскользнулась - короче, задней частью в прорубь угодила, а вылезти не может, словно пробка. Руками упирается, держится, и всё тут. Хорошо, детишки близко катались, побежали народ звать - мол, Ефимовна топнет. Прибежали, кто был, давай тянуть, а она не лезет. Послали кого-то за пешней, лед-то толстый, так просто не обломаешь, а баба в голос: замерзаю, говорит. А мороз был сильный, прямо как здесь.
        - Надо было тянуть сильнее, - сказал Смоленский.
        Остальные засмеялись, в том числе и финн, которого бойцы уже почитали за своего и добродушно звали «Керя», только политрук общался с ним по-прежнему холодно.
        - Вот тебя, умника, там не было! Сказано - не лезет, застряла баба жопием своим. А у нас в деревне дедка был, ушлый, что твой налим: послал дитенка за самогоном. И представьте картину: торчит из проруби баба по пояс, а дедка сидит рядом и ее из бутылки поит, на манер как из соски. Пока пешню принесли, пока лед обкололи, баба так наклюкалась, что сама уже и лезть не может - веревкой обвязали и всем миром волоком вымнули. Домой после на санках везли.
        - Врешь ты всё, Палыч, - обиженно сказал Смоленский.
        - Не веришь - не надо, а так оно и было. Без малого полтора литра баба засосала. Потому, кстати, и не захворала - другой бы помер или поясницей бы маялся, а ей хоть бы что. Жирная баба была, справная.
        - Что рассказывает этот солдат? - спросил Айнцигер, сидевший, по обыкновению, в сторонке. На этот раз он читал маленькую книжечку.
        - Забавную историю из деревенской жизни.
        - В самом деле забавную?
        - Относительно. О том, как толстая женщина в деревне провалилась в прорубь, застряла в ней и ее поили самогонкой, чтобы она не замерзла. А что вы читаете, господин обер-лейтенант?
        Айнцигер, не отвечая, загнул утолок странички, закрыл книгу и подал Воскобойникову.
        - Йозеф Геббельс, - прочитал тот. - «Михель - судьба немца: Повесть в форме дневниковых записей». Так господин Геббельс еще и писатель?
        - Он написал эту книгу очень давно, в двадцать первом году, будучи редактором газеты «Народная свобода».
        - И как, интересно?
        - А вы почитайте, - предложил Айнцигер.
        - Но вы же еще не закончили...
        - Если мне понадобится книга, я у вас ее возьму.
        А ведь это статья, подумал Воскобойников, но книгу взял.
        
        О танковых частях Финляндии Воскобойников знал, пожалуй, куда меньше, чем об остальных родах войск. С другой стороны, тут и знать было особенно нечего: на вооружении Финляндии состояли древние «рено-ФТ» и чуть более свежие шеститонные «виккерсы», с точки зрения современной войны большой угрозы не представлявшие. К тому же численность танков - особенно «виккерсов» - в финской армии была крайне низкой, и Воскобойников искренне удивился, когда увидел на лесной дороге, открывшейся с пригорка, сразу две такие машины.
        Танки стояли с открытыми люками; трое танкистов возились у второй машины, очевидно, устраняя какую-то поломку. Еще один сидел на башне, свесив ноги внутрь, курил папироску, остальные, видимо, были внутри. Насколько Воскобойников помнил, экипаж «виккерса» составлял три человека - получается, всего шесть. Значит, в танке двое.
        - Обойдем стороной? - спросил немец, лежавший рядом.
        - А смысл? Они о нашем присутствии даже не подозревают, грех не использовать такую возможность.
        - И как вы собираетесь атаковать? Допустим, мы положим тех, что снаружи, остальные закроются в машине и спокойно уедут. Сюда им не взобраться, но зачем нам себя раскрывать? Они тут же доложат, что по лесам шастает отряд русских.
        - Спокойно они не уедут, у нас гранаты, порвем гусеницы.
        - Согласен. Как хотите, товарищ комиссар. Если что, мой - вон тот, без шлема.
        - Почему?
        - А просто так.
        - Как угодно... Что ж, - рассуждал вслух Воскобойников, - будем атаковать... Слушай мою команду, товарищи! Каждый берет на мушку по финну. Дальше - по обстановке, но старайтесь целиться точнее, чтобы с первого выстрела всех, что снаружи, положить. Хотя из автоматов вряд ли прицельно достанете, потому бейте кучно очередями, пули сами разберутся. Мой - на башне сидит, немца - тот, что без шлема. Остальных распределяйте сами, лучше по двое на одного, чтобы уж точно. Керьялайнен, ни звука.
        - Слушаюсь, господин офицер.
        Слишком уж он тихий, этот хуторянин Керьялайнен, подумал комиссар. Чересчур тихий, забитый и запуганный. Играет или в самом деле, кроме навоза да плуга, ничего не видел? Хотя стоп, жил в Питере в детские годы... Надо бы с ним поговорить попредметней, жаль, раньше не сообразил. Выругав себя, Воскобойников взял винтовку и пристроился у пенька.
        - Стреляем по моей команде, - велел он. - Господин обер-лейтенант, ваш вон тот, без шлема. Попадете?
        Вопрос был задан не без ехидства.
        - Постараюсь, - просто ответил немец.
        Воскобойников тщательно прицелился. Голова финна маячила в прорези прицела, и комиссар подумал, что стыдно будет не попасть...
        - Огонь! - хрипло крикнул он.
        Свою роль сыграла прежде всего внезапность. Финны явно не ожидали, что кто-то будет по ним стрелять. Тот, что без шлема, повалился ничком, ударился о броню, странно выгнулся, повис на передке танка. Остальные попадали в снег, то ли живые, то ли убитые, пока неясно. Самое обидное было, что в своего финна на башне Воскобойников промазал - он завертел головой, но не полез, дурак, внутрь танка, а зачем-то стал с него слезать. Со второго выстрела комиссар достал танкиста, но не убил, а лишь ранил, потому что финн довольно резво пополз под машину.
        Получается, в танке осталось двое. Плюс как минимум один живой снаружи.
        Но живой оказался не один - живых оказалось двое, и финны, укрывшись за броней, отстреливались из пистолетов, потом танк повернул башню, бухнула пушка, снаряд угодил метрах в двадцати левее Воскобойникова. Затрещал пулемет. Потом машина завелась и стала разворачиваться, бог весть зачем - вряд ли финн рассчитывал взобраться на кручу, тем более по такому глубокому снегу.
        - Что делать дальше? - крикнул немец.
        - Увидим!
        Пулеметная очередь прошлась почти над головами, срубив ветви и осыпав Воскобойникова и Айнцигера снегом. Справа кто-то из красноармейцев бросил гранату, она взорвалась, не долетев до танков всего несколько шагов.
        - Я их достану, - сказал немец уверенно. - Отвлекайте, я попробую зайти слева.
        И пополз на четвереньках по глубокому снегу, закинув винтовку на спину.
        - Чего он сказал, товарищ полковой комиссар? - спросил Потапчук.
        - Сбоку зайдет. Огонь не прекращать!
        На фоне общей пальбы Воскобойников не услышал одиночных винтовочных выстрелов, но зато увидел, как на дороге появился Айнцигер и торопливо побежал к оставшемуся в бою танку. Очевидно, финны внутри никак не ожидали нападения с тыла, поэтому немец вскарабкался на броню и забарабанил прикладом по башне.
        
        Двое танкистов вылезли из машины и подняли руки. Оба маленькие, коренастые, один, что постарше, с маленькой шкиперской бородкой.
        Со склона, скользя, спустился Керьялайнен, и Воскобойников велел ему спросить у пленных, как их зовут и какую часть они представляют. Тот послушно залопотал и сообщил, что танкистов зовут капрал Оравайнен (тот, что с бородкой) и рядовой Иннанен. Номер и расположение части они, по словам Керьялайнена, сообщить отказались.
        - Хорошо, уходим с дороги, чтобы не торчать тут, как хрен из проруби... Политрук! Осмотрите машины, может, найдете что съестное.
        - Не снять ли пулемет? - спросил Вершинин.
        - Не стоит. Таскать его...
        - Можно мне с ними поговорить? - спросил Айнцигер.
        - Попробуйте... Переводите мне разговор, Керьялайнен, - велел Воскобойников.
        - Послушайте, - сказал Айнцигер, - у нас не так много времени, чтобы вспоминать положения женевской конвенции. Вы - представители северного народа, как и я, и прекрасно знаете, что наши предки делали с пленными врагами, если хотели получить от них некие сведения.
        Финны тревожно переглянулись.
        - Я не требую слишком многого, - продолжал немец, - всего лишь хочу знать, где находится ваша часть и где мы можем наткнуться на другие соединения или патрули.
        - Вы нас всё равно расстреляете, - сказал Оравайнен
        - Я и не обещал вас отпустить, - согласился Айнцигер, - но я могу пообещать вам, что вы умрете легко.
        - Русские не пытают пленных! - выпалил Иннанен. - Я знаю! Вы просто пугаете!
        - Русские, может быть, и не пытают, - сказал эсэсовец. - Но я, к сожалению, - к вашему сожалению - не русский. Я воюю здесь по своим правилам и за свои цели. - Обернувшись к Воскобойникову, Айнцигер сказал по-немецки: - Уберите своих солдат. Им ни к чему это видеть, они и так меня не слишком-то любят.
        - Всем отдыхать! - распорядился комиссар. - Керьялайнен, останьтесь. И вы, Каримов.
        В маленьком узкоглазом бойце Воскобойников почему-то был уверен куда больше, чем в остальных. Каримов молча сел на корточки, уложив «суоми» на колени, и стал смотреть в низкое серое небо. Остальные, переговариваясь, отошли метров на двадцать и стали затевать костер.
        Наверное, нужно было что-то сказать немцу, возразить, но Воскобойников промолчал. В конце концов, у немца в самом деле была своя война, и незачем давать советы и проводить душеспасительные беседы. Поэтому, когда Айнцигер с хрустом сломал капралу безымянный палец, комиссар только поморщился -до того неприятным был звук.
        Оравайнен коротко вскрикнул, по лицу его покатились крупные капли пота. Второй финн глядел на него с ужасом, а вот Керьялайнен снова удивил комиссара: как и в свое время возле дота, он спокойно дымил трубочкой и вроде бы как чему-то тихонько улыбался.
        - Больно, - констатировал немец, глядя прямо в глаза капралу. - Будет еще больнее, ведь осталось целых девятнадцать пальцев. Имеет ли смысл молчать?
        - Подите к черту, - сказал капрал, и тут же отвратительный хруст раздался снова. Судя по сноровке, Айнцигер проделывал это не в первый раз.
        - Я повторяю свой вопрос: где находится ваша часть? Где мы можем натолкнуться на другие соединения или патрули?
        - Мы не знаем, господин офицер! - воскликнул Иннанен. - Мы в самом деле не знаем!
        - Не знаете номера и местонахождения части?!
        - Мы всего лишь перегоняем отремонтированные танки!
        - Но ведь куда-то вы их перегоняете, - резонно заметил немец.
        - Вы не имеете права пытать пленных, - пробормотал Оравайнен.
        - Капрал, капрал... - поморщился Айнцигер. - У нас есть цель. У нас есть вопросы, на которые вы обязаны ответить, чтобы мы скорее достигли своей цели. Поэтому здесь, в глухом лесу, среди снега и деревьев, нет никаких конвенций. Женева очень далеко, считайте, что ее вообще нет. А может быть, ее и в самом деле нет? Только снег и снег на много километров вокруг... Есть люди, которые не верят в бога, потому что они его не видели. Я не видел Женеву. А вы видели, капрал?
        Оравайнен молчал, дико глядя на своего мучителя.
        - Я задал вам вопрос. Это простой вопрос, вы можете ответить на него, не нарушая воинской присяги и не поступившись честью, - сказал немец. - Итак, вы видели Женеву?
        - Н-нет...
        - Поэтому не повторяйте больше унылую и спорную сентенцию о том, что я не могу пытать пленных. Здесь я могу всё. Точно так же как могли бы всё вы, поменяйся мы ролями. Но где же всё-таки находится ваша часть?
        - Я скажу... я скажу, господин офицер! - воскликнул Иннанен.
        - Вот и правильно, - с удовлетворением кивнул немец. - Я весь внимание.
        Номер части ничего не сказал Воскобойникову, как, надо полагать, и немцу. Особого патрулирования так далеко от линии фронта также не проводилось, но Иннанен сообщил, что окрестности иногда осматривают с самолетов - в том числе и с целью поиска дезертиров, а точнее, их костров.
        - Благодарю вас, - сказал Айнцигер. - Повернитесь, пожалуйста, спиной.
        Оба финна послушно повернулись: Иннанен плакал, капрал угрюмо бормотал что-то себе под нос, должно быть, ругался. Немец достал пистолет и аккуратно выстрелил ему в затылок, потом склонился над Иннаненом, упавшим ничком и прикрывшим голову руками, и выстрелил второй раз.
        
20
        
        Шел снег - мелкий, колючий, он сыпался с неба по идеальной вертикали. Воскобойникова, уныло бредущего по тропе, пробитой авангардом маленького отряда, нагнал немец.
        - Сколько вам лет, товарищ комиссар? - неожиданно спросил он.
        - Тридцать девять, - сказал Воскобойников.
        - О, значит, вы помните времена, когда в России был царь?
        - Разумеется...
        - И этот царь в самом деле вам так сильно мешал?
        - Если не ошибаюсь, Германия - тоже республика. Кайзер вам сильно мешал?
        - Согласен, согласен с вами... Если не секрет, кем вы были в те времена?
        - Учился. Я жил в очень маленьком городке, но потом мы переехали в Москву, я там работал на заводе, учеником формовщика, это литейное производство. У нас была очень большая семья, девять детей, - сказал Воскобойников, закуривая.
        Немец внимательно разглядывал свои ногти.
        - А потом?
        - Потом я записался в Красную гвардию, в первый Замоскворецкий красногвардейский отряд, участвовал в революции в Москве. Потом служил в девятой стрелковой дивизии, воевал, в двадцать первом демобилизовался в Тифлисе, потом опять служил в армии, в Подмосковье, потом снова учился... Да зачем вам всё это?
        - Интересно, - сказал немец. - Я видел не так уж много русских и тем более не имел возможности с ними вот так запросто разговаривать. Однако я видел коммунистов, наших, немецких... Вы сильно отличаетесь.
        - Я - от немецких коммунистов?
        - Вообще русские коммунисты от немецких. Ведь ваши солдаты - тоже коммунисты?
        - Почему же, - покачал головой Воскобойников, - есть комсомольцы, есть беспартийные. У вас ведь тоже не все члены НСДАП.
        - Логично. И что вы собираетесь делать дальше? Служить в армии?
        - Я политработник, господин обер-лейтенант. К тому же я давал присягу. Вы что, меня вербуете? Или я что-то недопонимаю?
        - Ах, товарищ комиссар, я всего лишь задаю вопросы. Хотите - спросите в ответ что-нибудь у меня. Для начала скажу, что мне тридцать один год, родом я из Вестфалии, а зовут меня Гиацинт.
        - Гиацинт?! - Воскобойников не смог сдержать улыбки, засмеялся и немец.
        - Я должен быть благодарен своей матери за такой подарок. Тем не менее я привык, к тому же во время польской кампании я познакомился еще с одним человеком, которого тоже зовут Гиацинт, - это граф Штрахвиц, танкист, очень смелый и приятный в общении господин.
        - Меня зовут Станислав, - сказал Воскобойников, протягивая руку.
        Немец с удивлением посмотрел на него, но руку пожал - осторожно, словно ожидая, что полковой комиссар может ее отдернуть.
        - Вы поляк?
        - Нет, я русский. Так что же вы делали в Вестфалии, господин обер-лейтенант?
        - То же, что и вы: учился, пел, представьте себе, в церковном хоре, как и наш фюрер в свое время... Потом работал у отца в лавке, помогал по хозяйству, хотя к торговле у меня душа никогда не лежала - я всё норовил сбежать, волочился за девчонками, бездельничал, пока отец не решил, что пора мне набраться ума.
        - Он отправил вас в армию?
        - Нет, он хотел, чтобы я учился дальше, стал врачом или учителем, раз уж не гожусь по торговой части. Мы поссорились, и я вступил в СС, а потом в НСДАП. И, похоже, выбрал самый правильный путь.
        - Хм... А я полагал, что ваш шрам на подбородке - память о студенческой дуэли
        - Да вы романтик, товарищ комиссар! - рассмеялся немец. - Нет, не гейдельбергские стычки, это всего лишь осколок. Польша. Мне повезло, а вот шар-фюреру Крейпе, который стоял рядом со мной, снесло почти половину черепа. Самое страшное, что он еще жил после этого пару минут и даже пытался что-то говорить... Тогда я в первый раз понял, до чего это живучее существо - человек. А потом примеров было не счесть... Кстати, вы знаете финскую мифологию?
        - Карело-финскую? - уточнил Станислав Федорович.
        - Один черт. Так знаете?
        - Никогда не интересовался... - признался комиссар.
        - Вот и я. Старуха Лоухи, Вяйнемейнен, Ильмаринен... а кто это, зачем они, что делали - не помню, да и не знал, наверное, никогда. А ведь народ старый, лесной, у них должна быть интересная мифология.
        - К чему вам? - спросил комиссар.
        - Да ни к чему. Просто ночная история с вашим солдатом не выходит из головы. Мэнвики. Или коммунистическая пропаганда не разрешает верить в темные силы?
        - Темные силы штука такая - разрешай, запрещай, а им никакого дела до этих запретов нету, - отшутился Воскобойников. - Если не ошибаюсь, господин Гитлер к религии тоже не очень хорошо относится?
        - Религия и темные силы - не совсем одно и то же, хотя насчет фюрера вы сказали верно. Если точнее, не религия как таковая, а христианство. Я полностью согласен с фюрером в том, что христианство - это еврейская по своему происхождению религия, которая вынуждает людей по звуку церковного колокола гнуть спину и ползти к кресту чуждого бога. Она зародилась среди больных и отчаявшихся людей, потерявших веру в жизнь, а христианские догматы прощения греха, воскрешения и спасения - откровенная чепуха. Вы не читали двадцать пять тезисов профессора Эрнста Бергмана?
        - Как вы себе это представляете, господин обер-лейтенант? Где бы я их прочел? В «Известиях» или «Красной звезде»? - ядовито спросил Воскобойников, тем не менее слушавший немца с интересом.
        - Ну, мало ли... Хотя, конечно, я сглупил. Так вот, господин Бергман заявил, что нам нужен германский бог - или не нужен никакой. Мы не можем преклонять колени перед всеобщим богом, который уделяет больше внимания, к примеру, французам, чем нам. А вообще у вас в Советской России правильно поступили с попами, - заключил Айнцигер. - Попов надо загнать в трущобы, в катакомбы, и вот тогда станет ясно, чего стоит их вера. Отнять у них деньги, щедрые приношения паствы, и дать взамен беды и лишения: пусть они сохранят верность своему Господу, как Иов на гноище. Уверен, это им не по плечу. Да и сами верующие сразу же разделятся на тех, кто верует и кто попросту ходит вслед за толпой... Нет, очень мало будет желающих облачиться в рубище и питаться отбросами. Что там ел Иов? Человеческий кал? Или им питался другой библейский герой?
        - Атеизм тоже может стать религией, - сказал Воскобойников.
        - Возможно, но у него никогда не будет того антуража, который есть у христианства. Если атеизм станет религией - что ж, я приветствую такую религию. Это по крайней мере честно. Да и не заработаешь на атеизме тех денег, что на старом добром христианстве.
        - А вера в вашего фюрера - чем не религия?
        - А вера в ВАШЕГО фюрера? - с улыбкой спросил Айнцигер.
        Воскобойников сплюнул в снег, показывая, что разговор окончен. Немец его всё-таки раздражал, заставлял о многом думать, в основном о том, о чем думать не стоило, о чем думать было ни к чему. В то же время без Айнцигера было скучно: ни многочисленные деревенские побасенки Потапчука, ни пространные тактические рассуждения Вершинина, вынесенные из военного училища, не шли в сравнение с ехидными и неожиданными беседами с эсэсовским офицером. Иногда комиссар с ужасом думал, как он будет отчитываться по возвращении. И стоит ли вообще отчитываться в полном объеме? Но ведь рядом - Вершинин, бойцы...
        С такими мыслями комиссар шел вперед, иногда сламывая с веток сосульки и хрустя ими, словно леденцами.
        Так они и вышли на искомый хутор.
        Как ни странно, снега вокруг почти не было: он лежал лишь в ямах и оврагах, серый, ноздреватый, будто весенний. Среди пожухлой травы то там, то сям виднелись зеленые растения, какие-то хвощи, ползучки вроде лютика...
        - С чего это потеплело так? - спросил Потапчук, просто так спросил, для разговору.
        Никто ему, понятно, не ответил, даже финн, который выглядел довольно испуганным.
        - Керьялайнен, приходилось вам тут бывать? - спросил комиссар.
        - Никогда, господин офицер.
        Хутор выглядел совсем не так, как русские хутора. Огромная изба, сложенная из обомшелых бревен, с парой маленьких оконцев, прорезанных на разной высоте, рядом - неуклюжие, разъехавшиеся хозяйственные постройки. На крючьях и гвоздях - ржавая огородная рухлядь. Полное запустение, словно здесь уже много лет никто не жил. Даже тропинка, ведущая от ручья к дому, заросла травой и почти не выделялась на общем фоне.
        Однако из трубы шел еле заметный дымок, значит, в доме кто-то был.
        - Если бы не дым, я бы подумал, что дед помер года три назад, - сказал Воскобойников.
        - Ярк.
        - Что?
        - Ярк. Его зовут Ярк, - сказал Айнцигер.
        - А что, если старик нас попросту не впустит да еще из ружья пальнет? - предположил Воскобойников.
        - Не исключено, но у меня есть кое-что для Ярка, - таинственно сказал немец. - Я иду. Вы со мной?
        Воскобойников еще накануне думал: не ловушка ли это? И пришел к выводу, что нет, не ловушка. Какая выгода немцу тащить их сюда, чтобы устраивать западню? А вот получить заряд дроби в живот от того, кто прячется в перекошенной хижине, Воскобойников совсем не хотел, но и не ходить - значит уронить свой авторитет в глазах красноармейцев и Вершинина...
        - Идемте, господин обер-лейтенант, - сказал Воскобойников и добавил уже по-русски: - Смотреть внимательно, не стрелять, пока не скажу. Политрук, остаетесь за старшего.
        Вершинин кивнул.
        - Если всё тихо, а нас нет - значит, ждите. Пока не выйдем. Если через пятнадцать минут не выйду я или обер-лейтенант - штурмуйте хату.
        Вершинин снова кивнул. Судя по всему, он был готов штурмовать хату прямо сейчас.
        ...В девятнадцатом их отряд подъехал к такому же одинокому лесному дому. Секретарь ячейки в деревне сказал, что там, по всем поверьям, живет колдун, вернее, ведьмак, так он его назвал. Серега Пласконный поднял секретаря на смех, мол, большевику-коммунисту негоже в колдунов верить и товарищам голову забивать.
        - Вы как хотите, - сказал секретарь, мотая косматой головой, - а колдун он. Сам видал.
        Что же такое страшное видал секретарь, рассказывать он не стал, а вот его маленький пацан, сидевший без штанов на завалинке, ни с того ни с сего заревел в голос.
        - Что ж ты, вахлак! Дитенка напугал! - заорала выскочившая из хаты баба. - Стали тут!
        - Тьфу, чтоб ты пропала, - буркнул секретарь.
        - А что, ведьмак твой белякам небось помогал? - спросил Серега, стараясь перекричать пацана и бабу.
        - Запросто, - сказал секретарь, сплюнув.
        - Дорогу покажешь?
        - Покажу.
        Ведьмак был дома, встретил гостей с неприязнью, однако ничего страшного с ними не произошло. И в избе у ведьмака всё было как у других, разве что побогаче он жил. Зато в подполе нашли два новеньких пулемета «гочкис», винтовки в ящиках, патроны и ручные гранаты. Там ведьмака и шлепнули - возле избы.
        - А что с хатой-то делать? - озаботился секретарь, снимая со стенки косу и пробуя ее черным ногтем. - Жить-то никто здесь не захочет, плохое место, дурное...
        - Вещи людям раздайте, что победнее, зерно, продукты... Скотину поделите по совести, - сказал Серега. - А хату... Поснимайте, что полезное в ней есть, стекла вон выньмите, а потом спалите на хрен.
        Под Орлом Серега погиб. Нелепо погиб - чистил «маузер» и случайно выстрелил себе в горло. Умирал долго, плохо, и только сейчас Воскобойников подумал: а не сожженный ли дом колдуна тому виной? Тогда - не подумал нисколечко, не вспомнил даже, а теперь...
        Тяжелая кованая чека висела на веревке, вынутая из ушек петли пробоя. Немец потянул за кожаную лямку, служившую вместо ручки, и дверь бесшумно отворилась. В черной тишине дома пахло, словно в пивной: брожением, сушеной рыбой, пыльной чешуей... «Шарлатанство здесь доходит до чудотворства», - вспомнил неожиданно Воскобойников строчки из Эренбурга, из романа «Рвач»; там речь шла о пивнушке, но как фраза подходила к атмосфере старого лесного дома!
        - Входите, входите, - сказали из темноты по-немецки. - Входите, нечего стоять там, пускать холод. Я не нанимался топить лес или горы, тролли не скажут мне спасибо.
        - Это он, - кивнул немец, удовлетворенно улыбнувшись.
        Старик сидел за столом в огромной комнате и чинил старые часы с гирьками, которые сейчас бессильно свешивались на длинных ржавых цепочках до самого пола. Первое, что поразило Воскобойникова, был рост старика. Сидя на низком грубом табурете, он был ростом с комиссара, то есть без малого метр девяносто... В огромной ручище, поросшей седым пухом, терялась крошечная часовая отвертка.
        Лицо у старика было доброе, словно у Дедушки Мороза, с красным пупырчатым носом, с отвислыми губами меж белоснежных усов и бороды, с маленькими глазками за стеклами пенсне в золотой оправе. Правда, старик был совершенно лыс, но кто там ведает, что у Деда Мороза под его меховой шапкой...
        Не понравился Воскобойникову дед. Не понравился, и всё тут. Припомнился рассказ Авксентьевского про точно таких же вот дедушек в Туркестане, которые и накормят, и напоят гостя дорогого, а потом на горной тропинке из стародавнего карамультука и пристрелят.
        - Всё-то вам нет покоя, железные головы, - пробормотал старик, ковыряя отверточкой внутри часового механизма. - Садитесь, не стойте.
        Сесть было, собственно говоря, некуда, кроме как на большую кровать, забросанную шкурами, потому Воскобойников и немец остались стоять.
        Мебели в большой комнате практически не имелось. Несколько книжных полок с очень старыми с виду томами, большой немецкий радиоприемник (откуда здесь электричество?!), упомянутые уже кровать, стол и табурет, на стенах - несколько охотничьих ружей, низки сушеных грибов, рыболовные принадлежности, кобура с большим пистолетом незнакомой Воскобойникову марки, ножи в чехлах, патронташи, большие фляги, писанный маслом портрет юноши, стоящего на берегу вспененного штормом моря...
        - Прошу нас извинить, господин Ярк, - сказал немец, - мы появились без приглашения...
        - Раз вы здесь появились, значит, приглашены, - проворчал старик, не отрываясь от часов. - Если бы я не захотел, вы бы не добрались сюда.
        - То есть? - спросил Воскобойников.
        - О, ты русский? - Старик положил часы на стол, отчего внутри их что-то жалобно звякнуло. - Я очень давно не видел русских.
        «Русским духом пахнет», - всплыла в голове комиссара сказочная присказка.
        - Русские говорят, что серьезный разговор лучше вести за выпивкой, - продолжал старик. - Вы голодны?
        - Снаружи остались наши люди, - сказал Воскобойников
        - Пусть там и остаются, - сказал старик. - Я буду говорить с вами, но вначале мы должны выпить. Если вы, подобно мне, всегда пили в одиночку, вы бы меня поняли. А закусывать мы будем копченой олениной. Видите, как я радушен - а мог бы сказать иначе.
        - Как? - спросил немец.
        - Я мог сказать: «Зачем ищете убить меня?!» - сказал старик и тихонько засмеялся.
        Айнцигер повернулся к недоумевающему комиссару и пояснил:
        - Евангелие. Так спрашивал Иисус у фарисеев. Не понимаю, на что он намекает... Садитесь, товарищ комиссар, разговор и в самом деле предстоит долгий.
        - И непонятный... - буркнул Воскобойников, но сел.
        Старик неторопливо собирал на стол. Достал из стенного шкафчика большую бутыль темного стекла, глиняные плошки, деревянный поднос с мясом, уже нарезанным тонкими ломтиками, полкаравая хлеба. Поставил на стол стаканы - с виду обычные граненые, такие же, из каких сто раз пил Воскобойников у себя дома.
        - Итак, двое железноголовых, а на улице - еще куча, - между делом рассуждал старик сам с собой. - Странные, странные нынче времена творятся...
        - Простите, но мы должны сказать нашим людям, что всё в порядке, иначе они попытаются войти сюда, - сказал Айнцигер.
        - Наивные, - улыбнулся старик. - Войти... Хорошо, скажите.
        Бойцов не было видно за кустами, но Воскобойников знал, что они там, поднял руки, помахал и крикнул:
        - Всё в порядке! Ждите!
        Вернувшись, он увидел, как Ярк разливает по стаканам выпивку. В черной бутыли оказался самогон, настоянный на пахучих травах. Воскобойников поспешно занюхал едкий напиток хлебной корочкой и зажевал пластинкой мяса. Немец выпил спокойно, мелкими глотками, словно воду.
        - Не надо бы вас пускать, - прогудел старик. - Плохое за вами следом ходит. Другой бы не пустил - а я пустил.
        - Плохое?
        - А то нет? Сами ведь знаете. Ты, русский, скажи - что у вас случилось?
        Поколебавшись, Воскобойников рассказал о странных событиях.
        - Убили кого? - спросил старик.
        - Война, - сухо ответил Воскобойников.
        - Война войной, а всегда надо смотреть, кого убиваешь. Иного лучше и не убивать - тебе же потом хуже будет. Не стану пугать, да и не к ночи разговор, да только остерегайтесь - особенно тот, кто убил. Выпьем.
        Они снова выпили, и тут немец сказал:
        - Я уполномочен передать вам привет от господина Густава.
        - Густава? - Старик высоко поднял брови. - Кто это - господин Густав?
        - Он предупредил, что вы можете знать его как Ласси.
        - Ах, Ласси! - Старик рассмеялся. - Добряк Ласси! Он еще жив?
        - Как и вы, - сказал Айнцигер. - Как и вы.
        - Я бы тоже передал ему привет, но, боюсь, вы его не доставите... Что же еще сказал добряк Ласси?
        - Он просил передать вам вот это.
        Немец взял со стола охотничий нож и, расслоив кончик своего толстого кожаного ремня, извлек оттуда маленькую пластинку, то ли латунную, то ли медную. Старик внимательно рассмотрел ее (Воскобойников отметил, что на пластинке выбиты едва заметные значки) и, вздохнув, скомкал в руке. Потом Ярк разжал ладонь, и на доски стола упал неровный металлический шарик.
        - Вот в чем дело, - пробормотал он. - Что ж, я так и полагал... Время шло, ничего не происходило, и я уже надеялся, что всё забыто, что я спокойно умру и никто так и не придет... Но вы уже здесь. И добряк Ласси... Что вы с ним сделали?
        - Это не имеет значения, - сухо сказал эсэсовец.
        - И всё-таки? Удовлетворите любопытство старика.
        - Он жив, - ответил Айнцигер, и комиссар понял, что немец попросту врет. Таинственный Ласси, он же господин Густав, давно уже был мертв, и Ярка вряд ли ожидало что-то лучшее.
        - Стало быть, так, - сказал старик. - Стало быть, вот так. Давайте тогда не будем затягивать. Что вы конкретно хотите от меня знать?
        - Имя Ларца Руны.
        - С чего вы взяли, что я вам назову это имя? С чего вы взяли, что я вообще его знаю, железные головы?
        - Ну-у, - укоризненно покачал головой немец. - Господин Ярк, неужели вы думаете, что я пришел сюда случайно?
        - В таком случае вы должны знать и то, что я могу сказать имя Ларца только одному из вас, - с улыбкой произнес Ярк.
        Он положил на ломоть хлеба целую стопку пластинок оленины и сунул в рот. Старик понимал, что поставил немца перед дилеммой, и явно наслаждался моментом. Воскобойников насторожился; Айнцигер пощелкал ногтем по стакану, вздохнул и признался:
        - Да, я об этом знаю. Но неужели это так важно?
        - Когда вы пришли сюда вдвоем, немец и русский, железные головы, я удивился. Еще больше я удивился, когда вы передали мне послание от Ласси, а правильнее сказать, то, что от него осталось. И вы соврали мне. Этому я уже нисколько не удивился. Что до правила - да, это важно. Только одни уши. Чьи? Ваши? Русского?
        Воскобойников подумал, что успеет вытащить «браунинг» раньше, чем немец - свой «люгер». Или не успеет. В любом случае оговоренное перемирие с Айнцигером может истечь уже в следующую секунду: одно дело - идти вдвоем по многотрудному пути к общей цели, помогая друг другу, и совсем другое - протянуть руку, чтобы в нее упала эта самая цель...
        - Постойте, - сказал Айнцигер. - Я догадываюсь, о чем вы думаете, товарищ комиссар.
        - О чем же, господин обер-лейтенант?
        - О том, чтобы меня убить. Я думаю, господин Ярк таким образом развлекается, когда стравливает нас.
        Старик молча жевал, налил себе самогона, выпил.
        - Я вас не обманывал, товарищ комиссар. Я знаю, сколько нам еще предстоит впереди, знаю, что один могу не справиться. Вы нужны мне, я - вам, и я не собираюсь нарушать нашу договоренность.
        - Никогда? - спросил Воскобойников.
        - Пока не собираюсь, - честно сказал эсэсовец. - Но сейчас этого не произойдет. А чтобы вы убедились, я прошу господина Ярка сказать имя Ларца Руны вам. Сделайте это, господин Ярк. Я выйду.
        - А ведь он не станет подслушивать, - сказал старик, когда Айнцигер удалился. - Он - человек чести.
        «А я? » - подумал Воскобойников.
        - Имя Ларца - Хеермани Вальден. Учитель. Вы знаете, где его искать?
        - Кажется, да, - кивнул Воскобойников. - Хотя...
        - Поздно, вы уже согласились, и на этот вопрос я уже не отвечу. А теперь позовите своего спутника, и мы будем дальше выпивать и разговаривать.
        - Я не могу, - сказал комиссар. В самом деле, оставлять Ярка наедине с его арсеналом, пусть даже на несколько мгновений...
        - Хорошо, - Ярк поднялся и вернулся с эсэсовцем. Тот вопросительно посмотрел на Воскобойникова.
        - Он сказал.
        - Ни в коем случае не называйте мне имени, - строго сказал Айнцигер. - Я не должен его слышать, пока мы не доберемся до нужного места...
        - Вы получили, что хотели, - заметил старик. - Пора выпить и закусить.
        Они выпили и закусили. Воскобойников почувствовал легкое головокружение. Не отравил ли их старик?! Запоздалая мысль пришла и ушла, и комиссар спросил совсем про другое:
        - Скажите, Ярк, почему вы не воспользовались рунами?
        - Я - Ларец Знания. У меня нет руны.
        - А почему вы в таком случае не воспользовались вашими знаниями?
        - Знания сами по себе ничего не стоят, - сказал старик. - Они лишь приносят беду. Скажите, что может ученый, тоже своего рода Ларец Знания? Физик, к примеру? Господин Резерфорд? Ни-че-го. Он не может воплотить своих знаний без мастера - простого ремесленника, который проведет электричество, выдует из стекла колбу, зажжет газ в горелке... И это разумно, ведь так устроен мир. Большое не может жить без малого, великое - без ничтожного.
        - Ларец Руны, выходит, ничтожен? - спросил Айнцигер.
        - Вы думаете, применит ли Ларец против вас силы Руны? - старик захохотал. Он раскачивался взад-вперед, утирал слезы, махал руками так, что Воскобойников испугался, не перевернет ли он стол. Отсмеявшись, Ярк произнес: - Он не применит сил Руны просто потому, что умен. Но не ничтожен. Просто я знаю, как и почему. А он - не знает. Руна сама защитит его, если будет в том нужда, но он не из тех людей, кто причиняет зло другим. Собственно говоря, потому он в свое время и стал Ларцом. - Старик помолчал, задумавшись.
        - Может быть, прав был Красноглазый Юхи, - пробормотал он. - Может быть, нужно было бросить Руны в озеро. Только они ведь найдутся, и неизвестно, кто вынет их из своей сети или из желудка рыбы. Вас я хотя бы вижу и слышу, и представляю, что вы за люди...
        - И что мы за люди?
        - Дрянные. Дрянные. Но кто знает, может, другие были бы хуже. Гораздо хуже. А теперь давайте закончим наш разговор. У меня было свое предназначение, у вас - свое...
        Неси это гордое Бремя - Родных сыновей пошли На службу тебе подвластным Народам на край земли - На каторгу ради угрюмых Мятущихся дикарей, Наполовину бесов, Наполовину людей.
        
        - Это намек? - поинтересовался немец, жуя.
        - Это стихи, - ответил старик. - А намек это или же нет - понимайте, как вам того хочется.
        - «Наполовину бесов...» - повторил Воскобойников.
        Айнцигер многозначительно посмотрел на комиссара.
        - Несомненно, вы меня убьете, - сказал старик, наливая себе в стакан и не предлагая уже гостям. Он говорил спокойно, как человек, столкнувшийся с заведомо более сильной неизбежностью, с цунами, землетрясением, от которого нет уже смысла бежать, ни к чему что-то спасать. Ярк выпил, шумно выдохнул. - Что ж, рано или поздно это должно было произойти. Пожалуйста, сделайте это быстро. Вы военные люди, вы умеете это делать.
        - Умеем, - согласился немец.
        - Вот и делайте. Я не побегу и не стану сопротивляться.
        В этот момент Воскобойников понял, что Ларец Знания гораздо старше, чем кажется. Старше всех людей, когда-либо виденных комиссаром, старше всех, кто живет сейчас, кроме разве что других Ларцов, если они есть. И смерть для него куда более желанна, чем для Воскобойникова или Айнцигера, потому что ему просто наскучило жить.
        - Можете взять мой пистолет, - продолжал старик, - я доверяю своему оружию, к тому же он вам пригодится и позже. Пусть это сделает русский.
        «Это необходимо?»
        «Вы же видите, он сам этого хочет. Он передал всё, что у него имелось, нам - свое Знание. Он больше не Ларец, ему незачем жить дальше».
        На свой беззвучный вопрос Воскобойников получил беззвучный ответ. Он прочел его в глазах эсэсовца и готов был отчитаться за каждое слово. Комиссар поднялся, подошел к стене, снял с крючка большой пистолет в кобуре. Он оказался несуразным, огромного калибра - едва ли не больше десяти миллиметров, с неудобной рукоятью. На тусклом металле Воскобойников рассеянно прочел: «Dansk-Rekilriffel-Syndikat. Kobenhavn. Patent Schouboe».
        - Это датский пистолет. Большая редкость, - произнес Ярк, не оборачиваясь.
        И, пугаясь, что старик успеет всё-таки повернуться, Воскобойников выстрелил в седой затылок финского Деда Мороза.
        
21
        
        - Уходим отсюда. Скорее! - крикнул немец.
        Он схватил со стола недопитую бутыль, сгреб мясо. Воскобойников застыл, глядя на старика, лежавшего лицом вниз, и немец потащил его буквально за шиворот. Стоило им выскочить наружу, как дом закряхтел, застонал, заохал и стал на глазах оседать, рассыпаясь едкой трухой. Отбежав на несколько шагов, комиссар и эсэсовец оторопело смотрели, как изба в несколько мгновений почти сровнялась с землей, превратившись в окруженный сорняками холмик, уже ничем не напоминавший, что здесь стояло человеческое жилище. Такое бывает спустя сто - сто пятьдесят лет после того, как дом бросают, не раньше... Но Воскобойников успел заметить, как рассыпались в пыль не только бревна и доски, но и железная утварь, развешанная под крышей.... Вместе с Ярком умерло всё, что его окружало. И умерло в свой срок, в ПРАВИЛЬНЫЙ срок.
        Но в руках комиссара по-прежнему оставался уродливый датский пистолет, а немец держал черную бутыль с настойкой и мясо.
        - Вершинин! - крикнул комиссар. - Ко мне! - Что же бойцам объяснять, черт их дери?! Они же видели, как дом...
        - Вы напрасно кричите, - сказал немец с ледяным спокойствием. - Их уже нет.
        - Что?! - Воскобойников повернулся.
        - Их нет. Посмотрите сами...
        От небольшого воскобойниковского отряда остался один Керьялайнен. Он сидел на заднице прямо на мокрой, будто весенней, земле и сжимал в руках винтовку. Остальные лежали как попало, словно смерть застала их внезапно, но Воскобойникова испугало не это, а липкая прозелень на лицах мертвецов, словно они лежали здесь не день и не два. Тянуло памятным по гражданской трупным запахом.
        - Сколько нас не было?! - прохрипел комиссар.
        Керьялайнен молчал, с ужасом глядя на ближайшего к нему мертвеца. Это был Каримов, щекой упавший на свой трофейный «суоми».
        - Вставай, сволочь! Вставай! - Воскобойников рванул финна за плечо, поднял, наотмашь ударил по лицу рукой с зажатым в ней пистолетом. Брызнула кровь, Воскобойников замахнулся снова, но его остановил немец, жестко схватив за запястье:
        - Стоп! Он здесь ни при чем.
        Комиссар сделал несколько глубоких вдохов, потряс головой и пробормотал:
        - Прошу прощения, Керьялайнен... Прощу прощения...
        Толстое лицо финна тряслось, из разбитого носа на подбородок лилась кровь.
        - Сколько времени прошло с тех пор, как мы с комиссаром ушли? - спросил Айнцигер. - Слышите меня, Керьялайнен? Сколько времени?
        - Двадцать... тридцать минут... господин офицер...
        - И что же произошло с людьми?!
        - Они умерли... Умерли прямо там, где сидели, господин офицер, - сказал финн, утирая кровь рукавом. - Словно у всех разом остановилось сердце. Это произошло, как только вы вышли из дома, господин офицер...
        - Что?! - переспросил Айнцигер.
        - Они умерли только что, господин офицер, - прошептал Керьялайнен. - Минуту, две минуты назад.
        Комиссар тяжело отошел в сторону, споткнулся о ногу Потапчука, сел на корягу.
        - Вы понимаете хоть что-нибудь, Айнцигер? - спросил он. - Ни одной раны! Ни одной...
        - Ровным счетом ничего, - признался немец. - Но я был к этому готов.
        - А ты? - Комиссар поднял взгляд на финна. - Почему ты жив? Почему они умерли, а ты - жив?!
        - А вот это я, кажется, понимаю, - сказал немец. - Дело в том, что они - чужие. А Керьялайнен - свой. В определенный момент все чужие должны были умереть.
        - А мы? Как же мы?
        - А мы теперь несем Знание, переданное Ярком. Поэтому мы в чем-то тоже свои, товарищ комиссар. Думайте, рассуждайте, но, ради бога, делайте это вне зависимости от вашего диалектического материализма, или как там называются большевистские теории подхода ко всему, что вы видите.
        Немец помолчал и добавил:
        - Вот так, товарищ комиссар. А вы говорите - мэнвики...
        
        Они взяли с собой автоматы, курево, котелок и несколько банок консервов, найденных в танках. Остальные припасы - кроме мяса, вынесенного из дома Ярка - испортились, покрылись слизью и плесенью. Винтовки побросали в реку: нести с собой не стоило - тяжесть, а оставлять просто так - жалко. Лыжи решили не брать по причине отсутствия снега (и, как позже выяснилось, зря).
        Но прежде всего Воскобойников похоронил бойцов. Вместе с Керьялайненом они перенесли тела в глубокую рытвину под двумя сросшимися соснами, укрыли лапником и стали забрасывать землей. Немец молча курил, глядя на медленную холодную речную воду, потом поднялся и стал помогать.
        - Табличку вешать не буду, - сказал Воскобойников, выравнивая землю на могиле. - Сосны приметные, место...
        - Это место вы вряд ли найдете в следующий раз, - перебил его немец. - Потому и хоронить их, в сущности, не стоило. Но если вам угодно...
        - Мне угодно, - отрезал комиссар. - Мне - угодно.
        Перед уходом он постоял немного, оглянулся на мусорный холм, еще недавно бывший домом мудрого старика. И в который раз Воскобойникову показалось, что в дальних зарослях что-то шевельнулось, донесся тихий злой смех...
        - Вот блядь, - сказал комиссар, покачав головой, и поспешил за немцем и Керьялайненом, удалившимися уже шагов на сорок.
        
22
        
        - Его зовут Вальден. Хеермани Вальден, школьный учитель. Деревенька севернее Кемиярви. Вот карта.
        Воскобойников сунул в руку немца пакет. Он не думал, чем это отольется - передача секретных сведений потенциальному врагу. Не хотел думать об этом.
        - Стой! - крикнул Айнцигер финну, который размеренно, словно танк, пер вперед.
        Тот сделал еще пару шагов и боком завалился в глубокий снег.
        - Что с вами, комиссар? - озабоченно спросил немец и едва успел придержать осевшего в снег Воскобойникова. Пакет выпал из разжавшихся пальцев, и его тут же подхватил ветер, но Айнцигер успел придавить пакет автоматом.
        - Похоже, я спекся... - просипел Воскобойников. - Не могу идти. Не могу. Сказал бы - добейте, но не могу, сил нету... И не хочу. Кино это...
        Над головами шумел ветер, снег метался в разные стороны, бил в лицо, царапал глотку снопами ледяных кристаллов, мешая дышать. Они шли уже четвертый день, по морозу и метели, плутали в чаще, а в довершение Воскобойников провалился в болото. Одежду кое-как высушили над костром, но с тех пор комиссар так и не смог согреться - трясся и дрожал, холод шел изнутри, от самого сердца, которое, казалось, гнало по венам и артериям ледяную взвесь, а не теплую человеческую кровь.
        - Метров двести, - сказал немец. - Нужно пройти всего метров двести, и устроим привал, там, в овраге. Укроемся от ветра, перекусим...
        - Я не могу... Н-не могу... - Бормотание Воскобойникова перекрывал вой метели, и Айнцигеру пришлось наклониться совсем низко.
        - Хлебните. - Немец поднес к губам комиссара фляжку, в которой плескались остатки дедова самогона.
        Воскобойников сделал пару глотков - холодный самогон провалился по пищеводу в желудок, словно ледяные кубики. Теплее не стало, но комиссар нашел в себе силы улыбнуться и прошептал:
        - Рано мы из дому рванули... Надо было еще прихватить.
        - Давай, давай, комиссар. Сейчас костер разведем, тушенку разогреем. Керьялайнен! Помогите!
        Финн заворочался, попытался встать, пополз назад, к обер-лейтенанту. Вдвоем они дотащили почти утратившего сознание Воскобойникова до оврага и бессильно скатились по склону. Некоторое время Айнцигер лежал, раскинув руки, и смотрел в снежную круговерть, стараясь разглядеть сквозь нее звезды. Потом перекатился на живот и посмотрел на фосфоресцирующий диск компаса - всё так, они шли правильно, Час, два, максимум три - и появится та самая деревенька, о которой оберштурмфюрер знал и без Воскобойникова, это была одна из его целей. Карта была в принципе не нужна. А вот имя Ларца... Хеермани Вальден, школьный учитель. Очень, очень умно.
        Керьялайнен ухитрился развести огонь, но слабенького пламени едва хватило на то, чтобы тушенка в банке оттаяла. Есть пришлось уже в темноте; вначале Айнцигер накормил комиссара, пожертвовав ему еще пару глотков самогона. Воскобойников послушно жевал и глотал, пока не сказал:
        - Не могу больше. Спасибо.
        - Поспите с полчасика. Осталось совсем немного, - сказал ему Айнцигер.
        - Господин офицер, - неожиданно обратился Керьялайнен. - Может быть, я не стану вам более нужен, когда мы доберемся до нужного места, господин офицер?
        - Что ты имеешь в виду?
        - Вы отпустите меня, господин офицер?
        - Ты задаешь опасные вопросы, финн. Если ты станешь нам не нужен, мы можем расстаться по-разному.
        - Для того я и спрашиваю заранее, господин офицер. Что я должен сделать, чтобы вы отпустили меня живым?
        - Послушай, финн... - Немец замялся. - Я ничего не стану обещать, но беспокоиться тебе рано. Если вздумаешь удрать...
        - Я не буду удирать, господин офицер, - печально сказал Керьялайнен. - Вы убили того человека, что жил на хуторе, господин офицер?
        - Да. И кончай задавать вопросы, финн. Сейчас мы отдохнем и пойдем дальше. Мы должны добраться до утра.
        Айнцигер выждал ровно полчаса и растолкал Воскобойникова. Пища и самогон помогли комиссару - он сам, без посторонней помощи, поднялся и стал карабкаться по склону оврага наверх. Он полз, словно огромный жук, руки проваливались в глубокий снег, сползал обратно и снова полз.
        - Помоги ему, - велел Айнцигер финну, а сам взял автоматы и вещмешки.
        К деревне они и в самом деле вышли спустя два с небольшим часа. Комиссар опасался, что на окраинах могут быть выставлены посты, но всё было спокойно. В любом случае - обессиленные, замерзшие - Воскобойников и Айнцигер вряд ли оказали бы серьезное сопротивление, наткнись они на патруль.
        Оставалось найти дом учителя, и здесь кстати пришелся Керьялайнен. Проинструктированный Воскобойниковым, он постучал в окно домика победнее и, когда густой мужской бас осведомился, кого носит по ночам, жалобно забормотал:
        - Простите, ради Христа, я Кристиан, родственник учителя Вальдена с дальнего хутора, заплутал в метель, едва добрался, никак дом его найти не могу...
        - От моего - четвертый по улице, - ответил бас успокоенно. - Да не броди впредь по ночам, тем более по лесу.
        Воскобойников трясся, прислонившись к бревенчатой стене дома. Он чувствовал себя очень плохо, перед глазами плыли черные спирали, во рту стоял дрянной медный вкус.
        - Идемте, - сказал немец, подталкивая его. - Осталось совсем немного, главное - попасть в дом к учителю. Надеюсь, история про родственника с хутора сойдет.
        - Если он у него есть, - пробурчал Керьялайнен, и Станислав Федорович заметил, что финн в первый раз не добавил «господин офицер».
        Но история про родственника не понадобилась. На стук учитель вышел сам, с керосиновой лампой в руке, и тут же Айнцигер сунул ему под нос ствол пистолета.
        - Молчите, господин Вальден. Если дома есть еще кто-то, кроме вас, эти люди могут пострадать.
        - Я живу один, - с достоинством сказал учитель. - Пройдите, пожалуйста, внутрь: я не хочу, чтобы в коридор намело снега.
        Попав в тепло, Воскобойников словно получил удар по голове чем-то тяжелым и мягким. Лицо буквально опалило жаром, и комиссар понял, что сейчас упадет и уснет. Он ничего не мог с собой поделать, и это, должно быть, заметил Айнцигер, который коротко бросил учителю:
        - Нашего товарища нужно уложить, он болен. Затем я объясню вам, что означает наш визит.
        - Не беспокойтесь, я знаю, что он означает, - спокойно ответил Вальден.
        Он говорил что-то еще, но комиссар уже ничего не слышал и не понимал.
        ...Очнулся Станислав Федорович, лежа на высокой кровати. Кто-то - скорее всего, учитель и Керьялайнен - раздел его до белья и укрыл стеганым ватным одеялом. В двух шагах от кровати стоял стол, а за столом сидели Айнцигер, Керьялайнен и учитель Вальден. Они не заметили, что комиссар проснулся, а Воскобойников не торопился это демонстрировать.
        Учитель Вальден оказался высоким худощавым мужчиной лет сорока пяти, с аккуратным пробором посередине головы, словно у царского приказчика, и с тараканьими неприятными усами. Он сидел лицом к кровати, и Воскобойников мог отчетливо рассмотреть учителя в свете керосиновой лампы. Судя по всему, Айнцигер и Вальден беседовали и между делом закусывали: вареная картошка в миске, какие-то соленья, крупно порезанная домашняя колбаса. Керьялайнен сидел со стаканом в руке и смотрел куда-то вверх - то ли пьян, то ли просто мертвецки устал.
        - ...понимаете ли, господин офицер, я не думаю о том, в добрые или злые руки передаю Руну, - закончил фразу учитель. - Она сама знает, на какой срок ей задержаться у человека вне зависимости от того, добро он творит или зло. К тому же эти понятия чересчур расплывчаты.
        - Вы хотите сказать, господин Вальден, что Руна, которую я привезу...
        Айнцигер не закончил, потому что учитель быстро-быстро закивал, так, что его вылизанный пробор рассыпался на отдельные пряди.
        - Даже если ее положат в сейф, это не означает, что она будет служить своему новому хозяину всегда. Нет, я не исключаю возможности, что он будет обладать ею до самой своей смерти... но когда и почему она наступит, эта смерть? Приблизит ее Руна? Отдалит?
        - Но Руна защищает, - возразил оберштурм-фюрер.
        - Не всех и не от всего. По сути, даже я знаю о ней ничтожно мало. Что, если она сама захочет сменить владельца?
        - В сторону пустые разговоры, - сказал немец, цепляя вилкой кусок колбасы. - Где Руна? Я готов забрать ее и уйти.
        - И оставите меня в живых?
        - Почему же нет?
        - Ярка вы убили, - спокойно произнес учитель.
        - Откуда вы знаете?!
        - Знаю. К тому же нет смысла оставлять жизнь тому, кто владеет ненужным знанием.
        - Увольте, - поморщился Айнцигер. - Без Руны ваше знание ничего не стоит. Сказки! Никто ничему не поверит. Я и сам не верил... до тех пор, пока не увидел своими глазами действие совсем слабой Руны... Кстати, сколько их всего?
        - Это тайна, в которую я не посвящен, - развел руками учитель. - Я всего лишь Ларец. Говорят, что их восемь. Говорят, что сорок. Полагаю, какие-то утрачены до времени... Страшно подумать, что случится, если кто-то соберет все Руны, до одной.
        Немец сосредоточенно жевал, потом повернулся и окликнул Воскобойникова:
        - Господин комиссар! Как вы себя чувствуете? - Решив, что притворялся достаточно, Станислав Федорович делано зевнул и пробормотал:
        - Вроде бы живой.
        - А если живой, садитесь к столу, - сказал Айнцигер. - Вам не повредит выпивка и легкая закуска.
        ВОЗВРАЩЕНИЕ К БУДУЩЕМУ-5
        
        Я заснул, чувствуя запах женщины. Юлька не стала сушить волосы после душа и легла так, разметавшись по одеялу, и меня окутывал умопомрачительный аромат. Так пахла, наверное, земля, в которую бросали семя мужчины, во время посева. Она парила, проникая в ноздри запахом грядущего урожая, будущего хлеба. Женщина - это та же земля, в ней живет часть ее плодородной силы. И иногда, в редкие, особые моменты, мужчина может ощутить себя рядом с ней тем самым, древним, настоящим. Может быть, и не человеком вовсе.
        Женщина - это вечность, сказал кто-то. Хорошо сказал. Правильно. Потому что мужчина, если он настоящий мужчина, - это время. Только он в состоянии постичь женщину. Измерить бесконечность, наполнить ее смыслом.
        Мне снился этот запах, я чувствовал, как всё вокруг наполняется им, становится бесконечным, неохватным. Я проваливаюсь куда-то в глубину. Проваливаюсь, не имея сил выбраться наружу. Неожиданно мне стало страшно.
        Вокруг меня уже была не мягкая бесконечность женщины, нет. Меня окружал холод. Темнота, холод и безмолвие. Как тогда... Когда? С кем происходило всё это?
        Я толкнул темноту и вышел на берег реки. Черная и раздутая, словно в половодье, она неторопливо текла куда-то, скрываясь из глаз. Не отдавая себе отчета, я шагнул в нее и почувствовал, как мерзко обтекает ноги ее теплая маслянистая вода. Я шел, погружаясь всё глубже и глубже. Наконец поплыл и плыл долго, прежде чем снова ткнулся ногами в каменистое дно. Там, где я вышел, были ворота. Огромные, железные, покрытые изморозью ворота, которые со скрипом трогал ветер.
        Сариола.
        Я был тут. Я тут был. Почему я? Может быть, мой дед?..
        Протянув руку, я почувствовал, как каменеют на коже капли воды, превращаясь в лед. Такой стужей веяло от железа ворот. В них давно никто не входил. Те, кто живет тут, давно забыты своими потомками. От них отреклись, как отреклись от героев, как отреклись от воинов, пирующих вечно где-то там... В другом месте. Сюда приходили те, кто искал покой. Искал и находил.
        Я приду сюда. Обязательно.
        Но не сейчас

23
        
        Учитель Вальден показался комиссару неприятным человеком. Дело было даже не в приказчичьем вылизанном проборе и мерзких усиках - просто Вальден не понравился Станиславу Федоровичу. И, что самое главное, учитель, судя по всему, знал гораздо меньше Ярка. Он отвечал вопросами на вопросы, временами нес откровенную чепуху и, кажется, больше всего боялся, что его убьют. Правда, солидности и спокойствия Вальден не терял, однако Ларец - в представлении Воскобойникова - должен был оказаться иным.
        Откусывая от рассыпчатой вареной картофелины, Воскобойников слушал неторопливую беседу немца с учителем. Есть не хотелось: хотя комиссар и согрелся, желудок по-прежнему был словно набит крупитчатой ледяной крошкой, которую не смогли растопить даже три стаканчика самогона. Выпивка обожгла пищевод и стенки желудка и теперь бесцельно плескалась внутри.
        В разговор Воскобойников не вступал; молчал и Керьялайнен, грустный и прожорливый, весь перепачканный жиром. Финн, казалось, искал утешения в еде и выпивке.
        - И всё-таки - где Руна? - спросил эсэсовец, терзая вилкой кусок колбасы.
        Учитель потупился.
        - Хорошо, - сказал он. - Сейчас я принесу ее. - Поднявшись, Вальден вышел из комнаты.
        - Ваши ставки, товарищ комиссар? - спросил немец с улыбкой.
        - То есть?
        - Принесет или не принесет?
        - Принесет, - кивнул Воскобойников, кладя на стол недоеденную картофелину.
        - Спор не удался... Да, вот и господин учитель.
        - Возьмите, - скучным голосом сказал Вальден.
        Айнцигер открыл небольшую коробочку из темного дерева. Внутри, на бархатной подушечке, словно орден или перстень с бриллиантами, лежала Руна. Маленькая, тусклая, еще более незврачная, чем та, что Воскобойников видел в кабинете Мехлиса.
        - Это не дубликат? - спросил Айнцигер.
        - Как вы могли подумать! - возмутился учитель.
        - И всё же я повторю вопрос, - сказал немец, поднимаясь и доставая пистолет. - Это подлинная Руна? Вы в этом уверены?
        - Уверен, - ответил учитель. Он судорожно ухватился руками за край столешницы.
        Керьялайнен с ужасом смотрел на происходящее и не мог не понимать, что, если сейчас немецкий обер-лейтенант застрелит Вальдена, следующая пуля - его, Керьялайнена, который больше не нужен. Пошарив глазами по столу, финн поспешно схватил кусок колбасы и принялся заталкивать его в рот, словно был уверен, что Айнцигер не выстрелит в человека, который ест.
        - Отлично, - произнес немец и выстрелил в лоб учителю с расстояния в полметра.
        Выстрел прозвучал в бревенчатой комнате неожиданно глухо, словно задавленный душным теплом и низким потолком. Школьного учителя Хеермани Вальдена отбросило назад, на спинку стула, потом он уронил голову на стол и затих. Кровь заливала столешницу, и Воскобойников машинально отодвинул в сторону тарелку с остатками колбасы.
        - Как всё же неприятно это делать, - сказал Айнцигер, убирая пистолет.
        Керьялайнен выпученными глазами смотрел на кровавую лужу и жевал, жевал, жевал...
        - А если он соврал? - безразлично спросил Воскобойников. - Если это - подделка? Как мы теперь найдем Руну?
        - Это оригинал, - покачал головой немец.
        Он протянул коробочку Станиславу Федоровичу, и тот поразился неожиданной тяжести.
        - Чувствуете? - спросил Айнцигер, с интересом наблюдавший за комиссаром.
        - Да.
        - А теперь попробуйте вынуть Руну из коробочки.
        Воскобойников осторожно взял тяжелый кусочек металла и ощутил исходившее от него тепло, словно Руна лежала на печке или остывающей плите. Кончики пальцев немного покалывало.
        - Что это?
        - Не представляю себе. Я просто знаю, как должно быть.
        - Откуда? От Ласси-Густава?
        - Угадали. Ласси-Густав рассказал очень многое. Он сильно отличался от Вальдена и уж подавно - от Ярка...
        - Ласси-Густав был Ларцом той Руны, которая сегодня в Германии? - спросил Воскобойников. Пальцы покалывало всё отчетливее, довольно болезненно, но Руну он не выпускал.
        - И снова угадали. Впрочем, это было легко. Вам, наверное, интересно, что умеет немецкая Руна? К сожалению, очень немногое, товарищ комиссар.
        - По моим данным, в Германии две Руны.
        - Две? Я знаю лишь об одной. Я всего-то обер-штурмфюрер, мне не положено всё знать... Та, что я видел, - по сути, пустышка, небольшое украшение с малопонятными способностями. А вот эта, - Айнцигер щелкнул ногтем по пустой коробочке, - судя по нашим сведениям, боевая. Боевых Рун как минимум две - где вторая, никто пока не знает. Теперь понимаете, какую ценность вы держите в руке?
        - Понимаю. Как понимаю и другое - наша договоренность, похоже, истекает. «Вместе у нас получится гораздо лучше, а в конце концов мы разойдемся в разные стороны» - так, кажется, вы сказали во время памятных переговоров в доте?
        - Нам еще возвращаться назад, - рассудительно заметил оберштурмфюрер. - Поодиночке мы не выберемся, линия фронта достаточно далеко...
        - Разве на помощь Руны не следует рассчитывать?!
        - А она покамест ничто, - улыбнулся немец. - Ее нужно завести, пустить, словно часы. А как это делать - вы не знаете. Возможно, это знает тот, кто вас сюда послал, но вам, напомню, еще нужно вернуться обратно... Как вам мои доводы, товарищ комиссар?
        - Весомые, герр оберштурмфюрер.
        - В таком случае можете убрать Руну в коробку и положить себе в карман. Да не потеряйте - подобные предметы имеют дурной нрав и могут легко потеряться.
        - Вы имеете в виду...
        - Я имею в виду то, что можете пока оставить Руну у себя. Время расставания, о котором вы вспомнили, еще не пришло. Полагаю, мы найдем способ цивилизованно решить нашу проблему. Подумаем лучше, что делать с нашим спутником - добрым Керьялайненом.
        Финн остекленелым взглядом уставился на немца - услышал свою фамилию.
        - А ничего, - спокойно сказал комиссар. - Какой смысл его убивать ? Он нам достаточно помог.
        - Старый Ярк тоже нам помог. И учитель Вальден. Вы не склонны убивать тех, кто вам хотя бы раз оказал помощь? В таком случае как вы вообще можете жить на свете? У вас незавидная судьба - с такими-то моральными устоями, товарищ комиссар. Тем более для коммуниста. Тем более - для военного человека.
        - Я не вижу смысла убивать финна, - возразил Воскобойников. - Если честно, я не видел большого смысла и в убийстве Ярка с учителем, но... финн совершенно безобиден. Он практически ничего не знает. Сомневаюсь, что он понимает, что мы вообще здесь делаем.
        - Вы слишком любите допущения, - сказал немец. - Но черт с вами, мне этот толстячок чем-то симпатичен, хотя он вовсе не такой кретин, каким представляется. Оставим его здесь?
        - Он может пригодиться. Как вы сами сказали, герр оберштурмфюрер, нам еще возвращаться назад.
        - В таком случае навьючим нашего финна едой. У Вальдена должна быть еда. И неплохо бы уйти до рассвета - если вы, разумеется, достаточно сносно себя чувствуете.
        - Я не пойму одного, - признался Воскобойников, когда они укладывали в вещмешки продуктовые запасы учителя. - Для чего вы притащили меня сюда? Бросили бы в лесу, я бы не выбрался... Вы упрекаете меня в наличии каких-то сомнительных моральных устоев, а сами ведете себя нелогично. Руна у вас.
        - У вас, - с улыбкой возразил эсэсовец. - В кармане, в деревянной коробочке.
        - Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду.
        - Уважаемый комиссар, я вас прошу об одном - давайте хотя бы до поры до времени будем доверять друг другу. Вы никогда не занимались альпинизмом?
        - Не довелось.
        - А я занимался. И знаю старинное правило: спуск всегда труднее, чем подъем. И не только из-за объективных причин, но и чисто психологически: вершина покорена, самое трудное позади, цель достигнута... Мы с вами сейчас тоже на спуске. Едва-едва начинаем спускаться...
        Немец втиснул в мешок завернутый в тряпицу окорок и завязал горловину.
        - Давайте поторопимся, - сказал он, - скоро рассветет.
        Несмотря на все слова Айнцигера о трудности спуска, деревеньку они покинули незаметно. Тихо падал крупный снег, мороз заметно сбавил обороты, и к полудню Воскобойников, немец и финн проделали немалый - особенно по предыдущим дням - путь. Остановившись на привал, Воскобойников отошел по малой нужде и в который уже раз увидел, как в полукилометре, на другой стороне ложбины, осыпается с кустов снег. В неосторожного зверя комиссар уже не верил, особенно после слов старого Ярка: «Война войной, а всегда надо смотреть, кого убиваешь. Иного лучше и не убивать - тебе же потом хуже будет. Не стану пугать, да и не к ночи разговор, да только остерегайтесь - особенно тот, кто убил».
        Убил Воскобойников, но сам-то он пока не пострадал... Станислав Федорович попытался разглядеть, кто же возится в заснеженном кустарнике, не мелькнет ли, не приведи господь, покрытое ледяной коркой белое лицо или рука со скрюченными пальцами. Или все же зверь? Как комиссар ни силился, разглядеть всё же ничего не сумел и вернулся к костерку. Тот, сложенный из сырых веток, шипел и пыхтел, но всё же понемногу разгорался, а Керьялайнен уже пристраивал над ним котелок с супом.
        Финн знал, что обязан жизнью русскому офицеру, и смотрел на него благодарно, преданно. Воскобойников, принимая флягу с самогоном, даже подмигнул Керьялайнену, и добродушный финн улыбнулся в ответ. «Где же тот рубеж, - подумал комиссар, - за которым закончится союзничество и начнется война? » Он ощущал в кармане тяжесть коробочки с Руной, и эта ноша пугала Станислава Федоровича, страшила своей непредсказуемостью.
        «Боевая», - сказал Гиацинт Айнцигер.
        «Она сама знает, на какой срок ей задержаться у человека вне зависимости от того, добро он творит или зло», - сказал учитель Вальден.
        Похлебав супа, вновь двинулись в путь. Впереди без каких-либо приказаний шел Керьялайнен, и без того нагруженный съестными припасами. Комиссар хотел было предложить финну подменить его, но передумал - недолгое пребывание в теплом доме придало Воскобойникову сил, однако он по-прежнему чувствовал себя больным и уставшим. Так они и ковыляли по снегу гуськом, только немец что-то бодро насвистывал, однако и он начал сдавать - комиссар видел смертельную усталость в глазах Айнцигера.
        По пути их обстреляли - то ли небольшой отряд финской армии, то ли дезертиры, то ли, чем черт не шутит, кто-то из заплутавших красноармейцев. На всякий случай постреляли в ответ, залегши в буреломе; нападавших, видимо, было немного, поэтому они не стали втягиваться в долгий бой и ушли. На месте перестрелки Воскобойников нашел потом гильзы от винтовки Мосина - такими были вооружены и финны, и советские части.
        А потом ушедший немного вперед Керьялайнен вернулся, бормоча:
        - Мертвый человек! Там мертвый человек!
        - Вот ведь невидаль, - буркнул эсэсовец. Станислав Федорович тоже удивился, что страшного даже для мирного Керьялайнена в мертвеце - вроде бы успел уже насмотреться. Но мертвец оказался непростой. В сидевшем спиной к древесному стволу человеке Воскобойников узнал лейтенанта Буренина, командира «слабосильной команды».
        - Лейтенант! Лейтенант! Живой?! - Комиссар потряс безвольное тело, хотя понимал, что Буренин мертв.
        Лицо лейтенанта выражало высшую степень удивления, а толстая «антарктическая» куртка была изодрана и покрыта темными пятнами, сизо-красные внутренности из распоротого живота свернулись в паху жутким месивом. Но самым страшным было не это. Воскобойников набрал горсть снега и стер со лба лейтенанта кровяную корку.
        - Что за черт? - сказал Айнцигер.
        На лбу ножом был вырезан значок - разветвленные оленьи рога. Глубоко вырезан, так, что в ране проглядывала белая черепная кость.
        - Вы знаете этого человека? - беспокойно спросил немец, наблюдая за Воскобойниковым. - Что за знак?
        - Знал, - коротко ответил комиссар. - Про знак... Помните историю с ночным хохотуном?
        - Конечно, такое трудно забыть.
        - Она, похоже, продолжается...
        - Надеюсь, вы не собираетесь его хоронить? - осведомился Айнцигер.
        - Нет... - Воскобойников замялся, потом более уверенно повторил: - Нет. Но хотя бы в снег нужно закопать.
        - Погодите, - сказал немец, наклонился, снял варежку и сунул руку внутрь распоротого живота. - Теплый... Его убили совсем недавно.
        Керьялайнена вырвало, финн едва успел отбежать в сторону и упасть на колени.
        - Помогите мне его зарыть, - попросил комиссар.
        Немец пожал плечами, но помог забросать Буренина снегом. Рядом с телом валялся длинноствольный артиллерийский «люгер», таких Воскобойников не видывал лет пятнадцать. Где лейтенант мог его раздобыть? Патронов не было, и он без сожаления положил бесполезную громоздкую цацку возле трупа.
        Почему убили Буренина? Уж он-то не имел ровным счетом никакого отношения к смерти финна, которого Воскобойников застрелил у ручья... Или тело бросили здесь, на пути, с намеком?
        Я очень давно не вел дневник, вспомнил Воскобойников. Почему-то эта мысль грызла его весь долгий переход до самого вечера, пока Айнцигер не выругался и не бросил автомат и мешок на снег.
        - Похоже, мы заблудились, - сказал он.
        - А карта?
        - Карту можно выбросить к чертовой матери. Карта больше не нужна. Нас что-то не выпускает.
        - Почему? - тупо уставившись себе под ноги, пробормотал Воскобойников. Он хотел лишь одного - проглотить что-нибудь горячее и уснуть. Лечь. Уснуть. Лечь. Уснуть...
        - Почему?! - крикнул немец. - Почему?! Да вот почему!
        Он сделал пару шагов в сторону, сунул руки в снег и принялся там шарить. Керьялайнен стоял, прислонившись к сосне, и смотрел в сторону.
        - Вот почему, - прохрипел немец и сунул в лицо комиссара облепленный снегом артиллерийский «люгер» Буренина. - Вот почему. Мы полдня шли зря и вернулись туда же, откуда пришли, - к могиле вашего знакомца... И теперь, судя по всему, нам придется здесь заночевать - в месте, где я меньше всего хотел бы оставаться на ночь.
        ВОЗВРАЩЕНИЕ К БУДУЩЕМУ-6
        
        Утром Юлька ела нехотя. Я уже несколько раз произвел набег на тарелки шведского стола, традиционного для таких гостиниц, а она с сосредоточенным выражением лица ковыряла ложкой кашу и с подозрением смотрела на свой любимый апельсиновый сок. Обычно за ней такого не наблюдалось.
        - Что-то не так? - спросил я, наливая горячий кофе, сладко пахнущий уютом. - Ты себя хорошо чувствуешь?
        Юлька пожала плечами.
        - Как это расценивать? Как «фиг его знает» или как «не хочу говорить»?
        - Как «не знаю, что сказать». - Она почему-то избегала смотреть мне в глаза.
        - Тогда лучше всего говори как есть. Сначала.
        Я подавил желание разбавить кофе сливками. Чувствовал, что разговор будет горчить.
        - Собственно, я же про тебя ничего не знаю.
        - Вот те раз! - попытался я пошутить
        - Не смейся. - Она опустила голову. - Просто мне кажется, что всё, что было до сегодняшнего дня, оно как будто не настоящее. Будто всё, что у нас с тобой было, эти годы... Они были не с нами. То есть я была я. А ты...
        - А я - это не я? По-моему, любовь к триллерам тебя подводит.
        - Да ну тебя...
        - Нет, в самом деле. Сюжет довольно расхожий. У него есть страшная тайна. Она раскрывает ее. Он убивает ее особо извращенным способом.
        Юлька молчала.
        - Хорошо, хорошо. Извини. Но это ты сама виновата. Изъясняйся законченными формулировками. Это большая беда всех деликатных людей. Они, из боязни обидеть собеседника, начинают разговаривать намеками, общими фразами, стараясь сгладить углы. От этого углы никуда не деваются, а от намеков становится еще хуже. По крайней мере, противоречия никуда не уходят, а остаются на месте.
        - Я не могу тебе всё правильно сформулировать. У меня слов не хватает.
        - Да, но что-то же тебя натолкнуло на такие мысли.
        - Ты ночью разговаривал...
        - Ах вот оно что. И что же я говорил?
        - Ты беседовал с кем-то.
        - С кем? - Я равнодушно дотянулся до сахарницы и накидал в кофе несколько ложек. Размешал. Снова кинул. Остановился, только когда сообразил, что пауза уже слишком затянулась. Подняв глаза, я обнаружил, что Юлька смотрит на меня едва ли не испуганно, а в глазах у нее дрожат слезы. - В чем дело?
        - Ты никогда кофе с сахаром не пил...
        Попал так попал. Я отодвинул чашку с окончательно изгаженным напитком.
        - Да, действительно. Всё получается как в твоих триллерах... Так с кем я разговаривал?
        - Ты говорил по-фински.
        - А какие имена я называл?
        - Откуда мне знать! Я даже не знала, что ты можешь на этом языке говорить. Я о тебе ничего не знаю! - В ее голосе опасно прорезались истерические нотки. Так под ногами трескается лед. Трещины бегут в разные стороны, змеятся, пересекаются.
        - Тихо, тихо. Кое-чего действительно не знаешь. Но ничего криминального тут нет. То, что я говорю во сне, ничего не доказывает.
        - Да, но это значит, что у тебя есть от меня какие-то секреты. А так нечестно. - Юлькин подбородок задрожал. - Так нельзя...
        - Ну, ну... - Я ласково потрепал ее по щечке. - Пойдем в номер, там разберемся.
        Она шмыгнула носом, кинула скомканную салфетку в недоеденную кашу и пошла к лифту. Я немного задержался, плеснул в кружку на пару глотков кофе.
        
        - Так что же я говорил?
        Как и следовало ожидать, по дороге Юлька несколько успокоилась и теперь выглядела просто насупленной, но истерики не было.
        - Не знаю я.
        - А имена? Ну, например, Ильмаринен, Укко...
        - Не помню, кажется, говорил. Я не разобрала. Ты был такой холодный и мокрый. И страшный. - Она смотрела на меня как побитая собака. Исподлобья, через челку.
        - А, ну, тогда всё в порядке. - Я плюхнулся на кровать и похлопал ладонью по покрывалу рядом с собой. - Садись.
        Юлька что-то проворчала, но не сдвинулась с места.
        - Мне кошмар снился. Ну, может быть, я просто дневников перечитал дедовых. Всё это путешествие...
        - Что?
        - Всё это путешествие, оно отдает какой-то мистикой. Вокруг всякие сказки, легенды. Всё на крови замешано.
        - А почему ты эти дневники мне не показывал никогда? И откуда ты финский знаешь?
        - А я и не знаю. Ну, подумай, откуда ж я могу его знать, тем более во сне? К тому же ты сама его не знаешь. Откуда тебе знать, что это финский? Бормотал я что-то. Ночь. Темно. Ты и напугалась. А дневник... Хочешь посмотреть?
        - Хочу...
        - Хорошо. - Я согласился легко. Дневники у меня были с собой. Все наиболее сложные места были удалены, а вырванные страницы хранились у меня на самом дне сумки. - Вот смотри.
        Я вытянул из сумки потрепанную папку с желтой, грязной бумагой. Где-то на листах штрихами виднелись полустертые рисунки к тексту. Строчки прыгали - иногда вдоль, иногда поперек листа. Левое выравнивание сменялось на правое. Русские буквы замещались финскими, а иногда просто руническим письмом.
        От некоторых рисунков кидало в дрожь.
        - Безумие какое-то, - прошептала Юлька.
        - Нет. - Я смотрел, как она осторожно трогает листы, как щурится, присматриваясь к изломанным линиям. - В этом есть система. Сумасшествие бессистемно. Я прочитал всё. Теперь я хочу сделать из этого историю. Неизвестную историю жизни множества людей.
        - А зачем ты взял сюда меня?
        Я поежился. Умение задавать правильные вопросы - не самое приятное с точки зрения общения.
        - Мне нужен свидетель. А ты самый лучший свидетель из всех, кого я мог себе представить.
        Юлька плюхнулась на кровать и нахохлилась. Она долго молчала, а я думал. Мне вспоминался снег. Как он наваливается на ветки елей своим белым, пушистым существом. Прижимает их к земле, и вот вокруг тебя уже не лес, а что-то странное, даже страшное. Изогнутое, перекрученное. Деревья становятся живыми, они приседают под тяжестью снега, тянутся к человеку, к теплу. Еще чуть-чуть, и ветви схватят тебя, пронзят, высосут кровь, тепло, жизнь. Я думал, что путешествие будет труднее. Я взял с собой Юльку для того, чтобы иметь свидетеля, чтобы за мной стоял кто-то, не позволяющий малодушию взять верх. Кто-то, кто заставил бы меня одним своим существованием двигаться вперед. Она - мой обоз, мой тыл, то, дальше которого нельзя, невозможно бежать. Как бы ни было жутко. Как тогда, страшной зимой. О чем я? Это был не я. Это был мой дед...
        - Я дура. Извини, - пробормотала Юлька.
        - Ерунда. - Я обнял ее за плечи, она прижалась ко мне. - Всё это ерунда. Со всяким бывает. Просто ты нужна мне. Я тебе не говорил. Но ты нужна мне, я должен сделать это. Должен пройти.
        - А что будет там? В этой...
        - Кемиярве?
        - Ага.
        - Там мы найдем маленькую избушку. И посмотрим, что там...
        - Страшно.
        - Нет, совсем нет. На свете нет вообще ничего страшного. Совсем, совсем.
        
24
        
        Огромная горелая ель, в которую, наверное, попала когда-то молния, стояла у тропы, чуть накренившись. Пройдя мимо нее, Воскобойников почувствовал запах старого мокрого кострища, неприятный, мертвый.
        - Однажды в Альпах я видел, как в человека попала молния, - негромко произнес немец, тоже, видать, учуявший гарь.
        - А у нас обычно в землю закапывают, если молнией ударит, - сказал Воскобойников.
        - Как?! - не понял немец.
        - Целиком, чтобы только голова торчала. Говорят, сырая земля электричество вытягивает...
        - Берегись! Назад! - заорали сзади, и Воскобойников, услыхав громкий треск, инстинктивно отшатнулся и спрыгнул в небольшой овраг справа от тропинки. В него врезался Айнцигер, поскользнулся, покатился по склону мимо уцепившегося за кустарник комиссара.
        Наверху кто-то кричал - хрипло, непрерывно. Воскобойников вскарабкался обратно и увидел, что бойцы собрались возле упавшей ели, той самой, горелой. Под ней кто-то лежал.
        - Политрук... - растерянно произнес Смоленский.
        Толстый обломанный сук пробил тело Вершинина насквозь, но политрук еще жил. Он перестал кричать, только цеплялся руками за черное обугленное дерево, изо рта текла густая кровь.
        - Как же ты... - пробормотал Воскобойников, опускаясь на колени.
        - Она сама упала, - суетливо заговорил Борисенко, словно кто-то обвинял его в нелепой гибели политрука. - Сама, товарищ полковой комиссар! Непонятно даже...
        - Бесполезно что-либо делать, - сказал Айнцигер, выбравшийся из оврага. - Тяжелые внутренние повреждения.
        - Вершинин! Вершинин, слышишь меня?
        - Тов... товарищ полк... - пробулькал политрук сквозь кровавые сгустки и бессильно замолчал.
        - Ему нужно помочь, - сказал эсэсовец. - Дайте ему пистолет.
        - Вы с ума сошли! - вскинулся было Воскобойников, но понял, что немец прав. Даже в госпитале Вершинина вряд ли спасли бы, а здесь, в лесу, в снегах... Он расстегнул кобуру и вложил в скользкую от крови руку политрука пистолет.
        - Давай, брат. Давай... Извини, что так вот... - тихо сказал он. - Пошли, ребята.
        Они отошли на пару десятков шагов, спустившись ниже, так что сосны и политрука не стало видно. Больше всего полковой комиссар боялся, что Вершинин не решится или потеряет сознание - тогда застрелить его придется ему, Воскобойникову. Но политрук выдержал и решился.
        Воскобойников вернулся за пистолетом, постоял, сняв шапку, несколько мгновений и пошел к своим бойцам.
        ...Что-то не так.
        Что-то было не так. Совсем не так.
        Вершинин погиб возле дома старого Ярка, умер вместе со всем отрядом.
        Откуда горелая ель? Откуда эта история?
        Воскобойников потряс головой, зачерпнул в ладони снега, протер лицо.
        С кем всё это было, твою мать?!
        - Вы, я вижу, проснулись, - сказал немец, почти невидимый в слабых отблесках костра. Вокруг стояла глубокая ночь - вырытый в снегу поясной окопчик они накрыли еловыми лапами и заползли туда. Вернее, Станислав Федорович не помнил, как они это делали, но сейчас лежал на боку в окопчике, подле костерка.
        - Вы уснули, как только закончили копать, - поведал Айнцигер. - Прошу прощения, я несколько сорвался сегодня...
        - Ерунда, - сипло ответил Воскобойников. - Сколько я спал?
        - Минут сорок.
        Сорок? Комиссару казалось, что он проспал часа три-четыре, причем не на холодном снегу возле почти не дающего тепла утлого костерка, а на нормальной кровати... Но что за идиотский сон - воспоминание о том, чего не случалось?
        - Вам приснился кошмар? - безразлично осведомился немец. - Вы подскочили, словно увидели во сне демона.
        - Что-то вроде того, - кивнул Воскобойников. - Скажите, герр обер-лейтенант, вы знаете, как в России спасают людей, в которых попала молния?
        - Я видел однажды в Альпах, как в человека попала молния... - начал было эсэсовец, но тут же растерянно замолчал. - Знаете... Я хотел сказать, что не знаю, но потом понял, что знаю. Их закапывают в землю, так? Верят, что земля вытянет из тела небесное электричество... Верно?
        - Верно. Верно, герр обер-лейтенант.
        - Я, видимо, читал в каком-то журнале, - всё так же растерянно говорил Айнцигер. - Такое случается: никогда не знаешь, что и зачем запомнил ваш мозг, а потом необходимая информация словно сама падает с полочки...
        - Не берите в голову, - сказал Воскобойников.
        Он порылся в мешке, нашел дневник и химический карандаш и принялся лихрадочно записывать всё, что случилось за минувшие дни, всё, что он хотел выплеснуть на бумагу. Писал комиссар вслепую, при неверных бликах костра, и порой казалось, что рука сама ведет карандаш, сама рисует знаки, только похожие на буквы... Под конец Станислав Федорович попробовал нарисовать в меру умения то, что хотел бы зафиксировать именно в виде рисунка: разваливающийся дом Ярка, самого Ярка, трупы своего маленького отряда, труп Буренина с вырезанным на лбу значком, учителя Вальдена... Рисовать Воскобойников практически не умел, но рисовал. Поднеся листки к самому огню, он убедился, что рисунки удались, несмотря на жирные кляксы от обслюнявленного карандашного грифеля.
        - Что вы там пишете? Дневник? - удивленно спросил немец, который, кажется, задремал.
        - А? Что?! - Воскобойников поднял голову, всё вокруг плыло, как в тумане. - А где финн?
        - Не волнуйтесь вы так, комиссар. Он на часах. Что-то мне подсказывает, что это будет жутковатая ночь, и я распорядился выставить охранение. А поскольку вы спали, а я в тот момент был старшим по званию, пошел Керьялайнен.
        - Он не сбежит?
        - А вы бы сбежали на его месте? С нами уж никак не страшнее, чем одному в лесу... - невесело усмехнулся Айнцигер. - Так что вы там пишете?
        - Дневник, дневник... - Сомнамбулическое состояние, в котором Станислав Федорович водил карандашом по листкам дневника, прошло. - Хотите посмотреть?
        - Дневник предполагает нечто личное, - развел руками немец.
        - Смотрите. Рисунки, посмотрите рисунки. - Немец взял в руки дневник и поднес к костру, как недавно сам комиссар.
        - Вы знаете финский?! - удивился он.
        - Совсем плохо, а что?
        - Тут по-фински... правда, не разберу, кажется, это какой-то диалект, очень много незнакомых слов... А это совсем непонятно, это и не финский, по-моему... Какой-то мертвый язык... Послушайте, товарищ комиссар, что это?
        - Я не знаю, - признался Воскобойников. - Не знаю... Гиацинт. Посмотрите рисунки.
        - Они омерзительны, - покачал головой немец, присмотревшись. - Но рисуете вы неплохо, у вас есть задатки хорошего графика... Но для чего вам это всё?
        - Я не знаю, - снова сказал комиссар. - Я только понимаю, что обязан вести этот дневник.
        Немец хотел что-то сказать, но тут в окопчик обрушился финн с округлившимися от ужаса глазами. В руках он держал автомат - как только сейчас понял Станислав Федорович, его, Воскобойникова, автомат.
        - Он пришел, - прохрипел Керьялайнен.
        Как выяснилось, финн хоть и боялся, но осторожно бродил туда-сюда, не теряя из виду слабого света из окопчика. К северу он не ходил вообще - там был похоронен Буренин. Но именно с той стороны он услышал едва приметный треск ветвей, а потом - шорох, словно кто-то быстро-быстро роет руками (лапами?!) снег, сухой от мороза, словно песок. Трясясь не столько от холода, сколько от ужаса, Керьялайнен всё же подобрался чуть ближе и увидел склонившуюся над снежной могилой человеческую фигуру. Затем до него донеслось голодное чавканье, и финн бросился назад, к спасительному, как ему казалось, теплу и свету костра.
        - Потом вы мне обязаны всё объяснить, - сухо сказал Воскобойникову эсэсовец.
        Комиссар молча кивнул - он и в самом деле не видел ничего особенного в том, чтобы рассказать Айнцигеру историю о застреленном у ручья финне. В том, что Воскобойникова преследует именно он, комиссар уже не сомневался. Он давно забыл все антирелигиозные лекции, богоборческие демонстрации, забыл, как из храма на Орловщине вышвыривали иконы, рубили их топорами и жгли во дворе. Да и что мог тут поделать Иисус, живший в десятках тысяч километров отсюда, в теплой и сухой Иудее? Это был не местный, чужой бог, а то, что глодало сейчас мерзлые кости лейтенанта Буренина, - местное, здешнее. Свое.
        - Будем стрелять? - спросил Станислав Федорович.
        - Ему это повредит?
        - Не знаю... Постойте, у меня есть другое предложение.
        - Скорее, - буркнул немец, тревожно вглядываясь в темноту над кромкой снежного окопчика.
        - Керьялайнен, переведите на финский то, что я скажу. Крикните громко, чтобы он слышал. - Воскобойников махнул рукой в сторону севера.
        Финн послушно закивал.
        - Да, господин офицер. Конечно, господин офицер.
        - Переводи.
        Воскобойников глубоко вздохнул, поднялся на ноги и начал:
        - Послушай! С тобой говорит тот, кто тебя убил. Я не знаю финского языка, и поэтому за меня говорит другой человек. Он не виновен в твоей смерти, и еще один, который со мной, тоже не виновен. Я хочу спросить - чего ты хочешь?
        Финн послушно перевел сказанное, выкрикивая фразы через сложенные рупором ладони в варежках. Все прислушались - над головой шумели, терлись друг о друга верхушки сосен... И внезапно послышался голос - холодный, какой-то замерзший, бесстрастный. Говорили по-фински, совсем рядом, в нескольких шагах. Комиссар опустил глаза, потому что боялся увидеть что-либо в ночи.
        - Что он говорит?! - рявкнул эсэсовец.
        - Он говорит, что собирается мстить за свою смерть, - перевел Керьялайнен.
        Костер забился, стал угасать, и Воскобойников поспешно сунул туда несколько мерзлых веток.
        - Скажи ему, что идет война, а на войне убивают, - велел комиссар.
        Керьялайнен перевели это.
        - Я ни с кем не воевал, - сказал мертвец. - Я даже не знал, что идет война, когда ты меня убил. Но теперь ты еще и враг.
        - Почему же ты убиваешь людей рядом со мной и не трогаешь меня самого?!
        - Потому что так тебе тяжелее, - ответил мертвец с утробным смешком. - Я приду, чтобы убить тебя, когда придет срок. А до этого я буду убивать других.
        - Тогда иди сюда, - сказал Воскобойников, поднимая автомат, выпавший из ватных рук Керьялайнена. - Иди сюда.
        - Зачем? Сейчас я уйду. Я приду тогда, когда ты не будешь этого знать, - сказал мертвец.
        Воскобойников крепко выругался по-русски и одним прыжком вымахнул из окопчика. Немец что-то закричал вслед, но комиссар не слушал - он бежал сквозь темноту туда, откуда только что доносился мертвый промерзший голос, стреляя от живота короткими очередями.
        Споткнувшись, Станислав Федорович упал лицом в снег, автомат, замолкший за мгновение до этого (наверное, заклинило патрон), отлетел в темноту. Комиссар быстро перевернулся на спину, но вокруг было тихо.
        - Сволочь! - крикнул в черное небо Воскобойников. - Сука! Ну, выйди! Выйди!
        «А ведь я убил его подло в спину, исподтишка... Поэтому он не выйдет».
        С горящими головнями в руках подошли Айнцигер и Керьялайнен, помогли комиссару подняться, финн нашел утонувший в снегу «суоми».
        - Я думаю, он ушел, - сказал немец. - Идемте к огню, и расскажите мне, кого и зачем вы убили.
        ВОЗВРАЩЕНИЕ К БУДУЩЕМУ-7
        
        - Скажи, а что такое Похьяла?
        Хорошая машина «Форд» может двигаться даже без водителя. Потому что я несколько секунд тупо пялился в лобовое стекло, совершенно не участвуя в управлении автомобилем.
        - Откуда ты это взяла?
        - Ты часто ночью повторял это слово.
        - Разве я говорил что-то осмысленное?
        - Это я только и разобрала. Просто ты очень часто это повторял. - Юлька закинула ножки на приборную панель, рискуя при резком торможении разбудить спящий airbag. Холодный воздух из сопла кондиционера играл с подолом ее сарафанчика, то приоткрывая, то снова пряча округлость попки. - Куда ты так смотришь?
        - Ну. - Я пожал плечами. - Собственно, на твою попу.
        - Кобель. Ты можешь быть серьезным?
        - Настоящий кобель всегда серьезен. Для настоящего кобеля нет ничего важнее и серьезней кусочка попы, выглядывающего из-под платья. Почему, ты думаешь, мужчины всегда заглядываются на женщин в мини-юбках?
        - Всё-таки не все.
        - Конечно, не все. Я же сказал, мужчины.
        Юлька рассмеялась. Мне нужна была эта минутная передышка, чтобы прийти в себя. Сариола не хотела отпускать меня. Меня некому было отвести туда, я пришел сам. Во сне. Но пришел. И теперь Сариола не желала меня отпускать.
        Руки неприятно похолодели.
        - У тебя чрезмерно раздутое самомнение.
        - Конечно. Иначе нельзя. Все мужчины смотрят на женщину и хотят ее. Хотят видеть ее попу, ножки, грудь. Трогать. Гладить. Любить. Именно по этой причине дружба между мужчиной и женщиной невозможна по определению.
        - Ты еще и циник. Как так невозможна? Многие же общаются и совсем не обязательно залезают друг к другу в койку.
        - Целиком и полностью с тобой согласен. Залезать в кровать совсем не обязательно. И многие этого не делают. Но тут есть особый нюанс. Мужчина обязательно должен хотеть ту женщину, с которой общается. Хотя бы чуть-чуть. Она должна, может быть, совсем немного, но укладываться в его сексуальные критерии. У нее должна быть попа той формы, которая его волнует, или грудь особенных очертаний. Ну, может быть, глаза. Или милые веснушки. Вариантов множество, поскольку сексуальные критерии для каждого мужчины штука абсолютно персональная. Кому-то подавай ноги от ушей, кому-то попу побольше, а кто-то совершенно без ума от разреза глаз в стиле принцессы Покахонтас. Но факт остается фактом, мужчина хочет женщину, с которой общается. Немного, чуть-чуть. При этом совсем не обязательно залезать к ней в койку. Тут главное - желание. Она чувствует это, и именно поэтому и образуется некий стиль общения между мужчиной и женщиной, который и называется дружбой. Ничего криминального тут нет. Даже наоборот, приятно, что люди недалеко ушли от своих природных корней.
        - У тебя на все случаи жизни есть лекции?
        - Почти на все. Я очень любопытный. А потому на множество событий имею свое мнение.
        - А у женщины что?
        - У нее то же самое. Только сексуальные критерии несколько другие. Часто бывает так, что женщина сама не в состоянии объяснить логически, что же ее в этом общении привлекает. Мужчины этим пользуются.
        - Как это?
        - Ну, пользуются тем, что женщина существо не логичного склада ума, а подчиняется в большей степени чувствам. Умный кобель, играя на ощущениях, запросто может затащить подругу в койку. Женщина чувствует: тут что-то есть. Но что? Она понять не может. Механизм познания лежит через кровать.
        - А ты не боишься такие секреты выкладывать?
        - Нет, конечно.
        - Почему? Вдруг женщины перестанут на это всё вестись?
        - Ерунда. Я еще и самоуверенный кобель. - Юлька снова засмеялась. На какой-то момент мне показалось, что она уже забыла про свой вопрос. Но Сариола просто так никого не отпускает. У того, кто хоть как-то касался ее холода, уже не будет прежней жизни.
        - А что такое Сариола? И про Похьялу ты мне не рассказал...
        Вероятно, у меня было очень тоскливое выражение лица. Врать и выкручиваться противно до чертиков.
        - Сариола и Похьяла - одно и то же. Это мир мертвых в мифологии финнов и карелов. С ней связано большинство легенд. Все герои, так или иначе, спускались в Сариолу. И обычно оттуда возвращались. Прихватив по пути какой-нибудь артефакт. Или невесту. В общем-то все легенды сильно расходятся с реальным положением дел. Часто герой только выглядит героем. На самом деле последствия его действий непредсказуемы. И хотя герой по большей части сам себе не принадлежит, все эти вещи... артефакты... они не зря лежат там, где... где они лежат. Тащить их на этот свет совсем не обязательно, более того, не нужно. Опасно.
        - Например?
        - Например... - На языке вертелись совсем другие слова. Разговор всё больше скатывался не в ту плоскость. Нужно было срочно вспомнить что-нибудь из мифологии, желательно безобидное. Мы пронеслись мимо огромного плаката с рекламой банка. Что-то знакомое мелькнуло в названии. - Вот, кстати, мельница Сампо.
        - Какая-какая мельница?
        - Сам-по, - произнес я по слогам. - Некогда Ильмаринен, былинный финский герой, спустился в Сариолу.
        - Зачем? - Юлька подобрала под себя ноги и теперь походила на копенгагенскую русалочку, образ одновременно сексуальный и печальный.
        - Поди узнай теперь. Согласно одному мифу - он пошел за своей невестой, согласно другому мифу - зачем-то другим... Неважно, в общем. Каждый, кто спускался туда, имел свою мотивацию. Так вот, Хозяйка Сариолы приказала Ильмаринену сковать для нее мельницу, чтобы молола всё, что только пожелает владелец. Ну, например, золото или еду. Всё, что ценилось в то время... Своеобразная скатерть-самобранка или рог изобилия. Ильмаринен был далеко не дурак и мельницу сковал. А потом ее из Сариолы выкрал. И столько из-за нее кровищи пролилось, что Балтийское море едва не вышло из берегов.
        - Что же с ней дальше стало?
        - Утонула, - махнул я рукой.
        - В Балтийском море?
        - Ну да, в каком же еще? В разных мифах, кстати, присутствует. В том числе и в Саге о Велсунгах мелькает. Скандинавский эпос. Эта история сама по себе ничего не доказывает, но есть один момент. Сампо - это такой образ, наговоренный, мистический. С одной стороны - легенда, с другой стороны...
        - А что с другой?
        - Сначала было маленькое страховое общество, называющееся «Сампо», потом общество стало круче. Превратившись попутно, в корпорацию. Потом корпорация «Сампо» превратилась в банк с аналогичным названием. Крупный банк. Вот и не верь после этого в сказки.
        - Да ну, ерунда. Не может быть, чтобы название так влияло.
        - Конечно, не может. Но черт его знает, чем бы закончилась история страховой компании, если бы она называлась как-нибудь типа «Козюльскстрахинвест».
        - Благосостояние определяется совсем другими факторами. Персоналом, например.
        - Полностью с тобой согласен. Но какой персонал пойдет в «Козюльскстрахинвест»?
        Юлька пожала плечами.
        - Вот то-то и оно. Артефакт есть артефакт. Если уж он христианство пережил, то это чего-нибудь да стоит.
        - А кто такой Ильмаринен?
        - Очень талантливый кузнец и герой. В советское время был даже такой завод. До нынешнего времени, правда, не дожил. Может быть, потому, что капитализм, а может быть, потому, что атеистов много было. Клубники не хочешь?
        - Клубники? - Юлька удивленно подняла брови. - С чего бы?
        - Просто мимо плантаций проезжаем. - Я ткнул пальцем в сторону самодельных знаков с красной ягодой и стрелкой, указывающей куда-то в глубину леса.
        - Ой, а у меня там подружка работала! - обрадовалась Юлька.
        - Там много кто работал. В связи с этим вспоминается история. У моего знакомого тут работала подруга. Он ездил к ней довольно часто. Сама она была из Карелии. Очень миленькая, но чуть-чуть глупая. Как-то раз они поссорились, будучи на территории Финляндии. Он гражданин Латвии, а она России. Ну, ей много не надо, через границу раз - и дома. Он поехал извиняться. В Финляндию у него въезд свободный, а вот в Россию - извини. Он так и сяк бился, въехать не может. Тогда плюнул на всё и покатил к какому-то заброшенному пограничному пункту на русско-финской границе. Пустите, говорит, надо очень. Ситуацию разъяснил. Погранцы тоже люди живые, репу почесали. Сто пятьдесят баксов, говорят, пятьдесят нам, сто в залог. Сутки тебе сроку, если не вернешься, объявим в розыск.
        - Ну и как?
        - Ничего. Вернулся. С подругой. Фишка в том, что граница тут высшей степени прозрачности. Такой вот национальный колорит.
        - А этот твой знакомый латыш был?
        - Нет, еврей.
        - А-а-а... - протянула Юлька. - Тогда всё понятно.
        - Не скажи, евреи - они разные бывают.
        
25
        
        Капитана госбезопасности Исая Мееровича Нахамкеса Воскобойников узнал сразу благодаря своей отличной памяти. Двадцать четвертый год, Подольский губотдел ОГПУ, кабинет тогдашнего его начальника Израиля Леплевского, шаткий стол, заваленный бумагами, жара, мухи, гречневая каша, киснущая в горшке рядом с небрежно брошенной портупеей... Нахамкес тогда был, кажется, заместителем Леплевского, и именно он арестовал командира роты Большакова, потому что один красноармеец сказал, что штабс-капитан Большаков в семнадцатом году в Галиции приказал его расстрелять
        - Что ж не расстрелял? - небрежно спросил Воскобойников.
        - Дак убег я, - сказал красноармеец, уважительно глядя на воскобойниковский орден Красного Знамени.
        - А за что расстрелять хотел?
        - Дак это... шкура потому... контра...
        - По-моему, здесь всё ясно, - вмешался Леплевский. - Не первый уже раз такое, не первый раз. Попрятались, притаились, думают, забыли про них...
        - Я попрошу вас привести комроты Большакова, - сказал Воскобойников.
        - Вы не верите красноармейцу, члену ВКП(б)?! - взвился Нахамкес, стукнув по столешнице тяжелой деревянной кобурой «маузера».
        - Я в первый раз вижу товарища красноармейца...
        - Зюкин моя фамилия, - вставил красноармеец.
        - Так вот, я в первый раз вижу товарища Зюкина, зато три года воевал вместе с товарищем Большаковым. Нужно разобраться, - сказал Воскобойников.
        Если честно, Большакова он недолюбливал - и как бывшего царского офицера, и за избыточную аккуратность и подтянутость (рядом с ним Воскобойников, как ни чистился, как ни затягивался, всё равно чувствовал себя словно в одежде с чужого плеча), и за «старорежимную» манеру разговаривать... Но Большаков умел воевать и был человеком честным.
        - Приведите арестованного, - буркнул Леплевский. - И ты пока выйди давай.
        Последнее было сказано Зюкину. Когда они остались одни, начальник губотдела укоризненно заметил:
        - Вы молодой еще человек, товарищ Воскобойников. В царской армии не служили, а я в третьем Кавказском пограничном полку три года... помню прекрасно, какие они сволочи, офицерье, что же нам с ними цацкаться? Понятное дело, этот ваш Большаков будет сейчас всё отрицать.
        - Получается, его слово против слова Зюкина, - развел руками Воскобойников. - К тому же я, как комиссар, просто обязан...
        - Вы, как комиссар, обязаны выполнять задания партии, товарищ Воскобойников! - повысил голос Леплевский. - А не защищать бывших офицеров, которые только и ждут, чтобы вонзить вам в спину нож!
        - Я за свою спину спокоен, товарищ Леплевский, - сказал Воскобойников. - А партия... Партия мне не давала задания расстреливать всех налево и направо без суда и следствия. Сейчас не девятнадцатый год, товарищ Леплевский, настрелялись уже, хватит.
        Некоторое время они молчали, пока не привели Большакова. Комроты держался уверенно, кивком поздоровался с Воскобойниковым, на Леплевского демонстративно не обратил внимания. Нахамкес, снова стукнувшись кобурой, уселся на стул, хмыкнул. Тихонько вернулся в свой угол Зюкин.
        - Гражданин Большаков, что можете сказать по поводу свидетельства товарища Зюкина? - спросил Леплевский.
        - Какого свидетельства?
        - Товарищ Зюкин утверждает, что в феврале семнадцатого года вы, будучи штабс-капитаном царской армии, приговорили товарища Зюкина и еще двоих солдат к расстрелу. Помните такое?
        - Разумеется, помню, - сказал Большаков. - Эти подонки изнасиловали девочку, дочку мельника. Жалко, сбежали.
        - То есть...
        - То есть, - перебил Леплевского Воскобойников, - товарищ Большаков поступил согласно законам военного времени, и поступил абсолютно правильно. Эй, Зюкин! Правду говорит Большаков?
        - Врет, товарищ комиссар! Всё врет! - забормотал Зюкин, тиская в руках снятую фуражку. - Контра он, и всё тут!
        - У меня нет оснований не доверять товарищу Большакову, которого я знаю лично уже достаточно давно, - твердо сказал Воскобойников. - Прошу его освободить, в противном случае я буду жаловаться товарищу Дзержинскому.
        - Давайте не будем устраивать митинг, - поморщился Леплевский, словно и не он несколько минут назад кричал о заданиях партии и ножах в спину. - Товарищ Нахамкес, что можете сказать про вот этого Зюкина?
        - Ничего не могу сказать, - растерялся Нахамкес. - Член партии, красноармеец...
        - С какого года в партии большевиков?
        - С этого самого, - сказал Зюкин. Выглядел он испуганным, видать, и сам был не рад, что затеял эту свистопляску.
        - А товарищ Большаков, между прочим, с девятнадцатого, - тихо сказал Воскобойников. - Не в самое спокойное время вступил, на фронте. Знал, что будет, если он, бывший офицер, к белым в плен попадет. И всё равно вступил. А вы, товарищ Зюкин, чего ждали? Победы мировой революции? Так рановато еще...
        Красноармеец сжался в своем углу, из приоткрытого рта по щеке стекала струйка слюны.
        - Мы имеем слово проверенного в боях партийца, пусть и «из бывших», против слова какого-то шибздика, - продолжал Воскобойников. - Несерьезно, товарищи. Спектакль какой-то получается.
        - Всё понятно, - сказал Леплевский, грозно нахмурившись. - Всё понятно, Нахамкес! Арестовать этого... Зюкина, а вы, товарищ Большаков, простите. Официально приношу вам извинения, как начальник губотдела. Освободить!
        Зюкина, что-то суматошно бормотавшего, потащили прочь, а Большаков только попросил:
        - Оружие верните.
        - Нахамкес! Оружие товарищу вернуть, а с тобой я разберусь потом, - пообещал Леплевский. - И вы, товарищ Воскобойников, извините уж, что пришлось вот так вот...
        Николая Витальевича Большакова, полковника, преподавателя академии Генерального штаба РККА, арестовали в начале октября тридцать седьмого, через несколько дней после ареста комдива Кучинского, начальника академии. В январе тридцать восьмого Военная коллегия приговорила Большакова к расстрелу.
        Израиль Леплевский дослужился до начальника Особого отдела ГУГБ НКВД, затем стал народным комиссаром внутренних дел Украинской ССР, но пережил Большакова ненадолго - его расстреляли в июле тридцать восьмого.
        И первого, и второго Большаков с той встречи в Подольске практически не видел - Большакова почти сразу направили в Москву на преподавательскую работу, с Леплевским пути не пересекались. А вот Нахамкес...
        
        Воскобойников возвращался из Парка культуры имени Горького в гостиницу ЦДКА. Вечер был довольно прохладный для середины мая, но Воскобойников решил не ехать до гостиницы, а прогуляться пешком. В Москве он был по делам в Парткомиссии ПУРККА, собирался завтра с утра поехать домой, к месту службы, и не мог отказать себе пройтись по столице пусть даже не в самый приятный вечер.
        В парке Воскобойников поужинал, выпил бутылку пива и совершенно никуда не торопился.
        Наверное, именно поэтому оказались так злы ожидавшие его в гостинице сотрудники НКВД. У них тоже были планы на вечер, семьи, дела, и сидеть в вестибюле, ожидая, когда нагуляется приезжий политработник, им не хотелось. Но пришлось.
        Наверное, именно поэтому на вопрос об ордере сухолицый великан, старший группы, сказал:
        - Вы не маленький, не понимаете, что ли, кто за вами приехал.
        Тут же с Воскобойникова срезали знаки различия, отвинтили с груди орден, забрали документы. Чувствуя, как прикасаются к телу равнодушные и умелые пальцы, Воскобойников понял, что его сейчас затрясет, заколотит, и чудовищным напряжением воли загнал этот страх куда-то в самую глубину. Возможно, это какая-то ошибка. Возможно, сейчас придет человек и скажет, что арестовали не того, что напутали в бумагах, перепутали инициалы, номер, фамилию... Воскобойников и сам не верил в такой исход, он понимал, что каждый арестованный думает точно так же - если только он не уверен в своей вине. Воскобойников в своей вине уверен вовсе не был.
        На допрос его повели сразу же, не тратя времени на помещение в камеру. Там он и увидел Нахамкеса, и моментально вспомнил его. Да чекист почти что и не изменился - черные лохматые брови всё так же нависали над чеканно прямым, совершенно несемитским носом, только в волосах несколько седых прядей, но так Нахамкесу было даже лучше, загадочный красавец, небось от баб отбоя нет...
        - Итак, полковой комиссар Воскобойников Станислав Федорович, одна тысяча девятисотого года рождения, член Всесоюзной коммунистической партии большевиков с одна тысяча девятьсот семнадцатого... из семьи рабочего, награжден двумя орденами Красного Знамени, орденом Красной Звезды, медалью «XX лет РККА»... Вы садитесь, садитесь. Долго будем говорить.
        Воскобойников сел. Нахамкес закрыл папку и спросил:
        - Меня зовут Исай Меерович Нахамкес, я капитан госбезопасности. Понимаете, зачем вас сюда привезли?
        - Не понимаю, - решительно ответил Воскобойников. - И требую объяснений.
        - Объяснений вам... Будут, будут объяснения. Вот, например, в тысяча девятьсот двадцать седьмом году не вы ли принимали участие во встрече с группой командиров из Монголии? А объект «Кама»? Вы были на объекте «Кама»? С какими целями были на объекте, что там делали, с кем беседовали? Или вот - прием у военного атташе Австрии. Кой черт вам понадобился у военного атташе Австрии?! Почему пригласили именно вас, позвольте спросить? А, Воскобойников?
        Станислав Федорович молчал, потому что вопросы были без ответов. Да, был. Да, встречался. Но с тем же успехом можно было спрашивать о чем угодно, обо всём, что связано было с его службой в РККА.
        - Напрасно запираетесь, Воскобойников. Напрасно, - сказал с сожалением Нахамкес, словно ему было искренне жаль собеседника, словно Воскобойников был заблудшей овечкой, которую наставить бы на истинный путь, и всё будет в порядке. - Вы были знакомы с армейским комиссаром второго ранга Михаилом Марковичем Ландой, ответственным редактором «Красной звезды»?
        - Был. Исключительно по работе. Но я - всего лишь полковой комиссар, и я не понимаю...
        - Звания сейчас ни при чем. Главное - факты. Может быть, вы по настоящему своему званию, за которое вам там платят, повыше будете.
        - Где - там?
        - Не дурите. Корпусной комиссар Немерзелли знаком вам?
        - Да, я учился у Иосифа Фаддеевича в Военно-политической академии.
        - Иосиф Фаддеевич он вам, вот как, - скривился Нахамкес. Вернулся к столу, сел, вынул пачку папирос «Бокс», закурил, не предложив Воскобойникову.
        Не стоило, конечно же, не стоило называть Немерзелли по отчеству. Его арестовали еще в декабре прошлого года, а Ланду, кажется, чуть раньше... Что за бред? Кто-то показал на него, Воскобойникова? Но кто он такой, в конце концов? Полковой комиссар в не самом видном военном округе, да, знаком со многими крупными политработниками Красной Армии еще по гражданской, но...
        - Учились вы, - буркнул тем временем Нахамкес, окутанный дымом. - Чему учились-то?
        - Коммунизму учился, как положено советскому политработнику.
        - А ты не издевайся, дрянь, - сказал Нахамкес всё тем же ворчливо-скучающим тоном. - Быстро рот заткну, не беспокойся. Думаешь, не помню тебя? Помню отлично, как ты белую шкуру ту защищал с пеной у рта. Шлепнули мы его, да поздновато. А ведь еще в двадцать четвертом могли.
        - Мне, может быть, предъявят наконец обвинения? - спросил Воскобойников.
        - Предъявят, не спеши. С полковником Карлом Яновичем Тикком знаком? С Мордухом Лейбовичем Хорошем, Бенедиктом Устиновичем Троянкером? С Гринбергом Исааком Моисеевичем?
        - Я не буду отвечать на ваши вопросы, пока мне не объяснят, почему я арестован и в чем меня обвиняют.
        - В участии в антисоветском военном заговоре, вот в чем. Еще в тридцать третьем году тебя, по нашим данным, завербовал Троянкер.
        Прозвучавшие ранее фамилии прошли мимо Воскобойникова, словно нелепый набор звуков, и только теперь до него стала доходить страшная, извращенная суть происходящего. Он был готов услышать о Мокееве, Берлине, Спасском, которые теоретически могли как-то и что-то капнуть. Но корпусного комиссара Бенедикта Устиновича Троянкера, члена военного совета Московского военного округа, Воскобойников видел пару раз из зала, когда тот стоял на трибуне или сидел в президиуме. Он не был знаком с ним во время гражданской, никак не сталкивался по службе после... Гринберг - член Военного совета Авиации особого назначения, какая связь? Хорош - политработник из Киевского округа, кажется, замначальника политуправления... да, встречались, разговаривали несколько раз, но не более! Не более! А кто такой полковник Тикк?!
        - Что за бред?! - возмутился Воскобойников.
        - Ну что бы вы еще сказали, - сокрушенно вздохнул Нахамкес. - Ладно, чтобы не говорили потом, что свожу старые счеты, идите, посидите, подумайте. Но не рекомендую реверансы крутить. Не рекомендую, гражданин Воскобойников.
        
        Если описать одним словом камеру, в которую привели Воскобойникова, то это слово - «никак». Тихо, пусто, словно камера была местом без цвета, запаха и вкуса. Комиссар сел на застеленную кровать и уставился в противоположную стену.
        Точно так же бывает с больным, которому врач говорит, что у него рак. «Это не со мной должно было случиться! С кем угодно, но не со мной!» - думает человек, молит, чтобы это была язва, что угодно иное... Однако через год его уже хоронят, а остальные продолжают жить и, в свою очередь, надеяться, что у них-то всё будет хорошо...
        Обидно было другое: Воскобойников прекрасно знал, что его взяли ошибочно. Если не Мокеев и не Берлин - значит, ошибка. И теперь вопрос в том, что нужно следствию, какой Воскобойников им нужен...
        Утром следующего дня в камеру привели второго жителя - невысокого плотного человека лет сорока, с седоватым ежиком волос на круглой голове и таким же ежиком усов под носом-картошкой. Он вошел уверенно, дождался, пока закроется дверь, протянул руку и сказал:
        - Штаер, Антон Романович. Прошу простить, не знаю вашего звания, петлиц-то нету...
        - Воскобойников Станислав Федорович, полковой комиссар.
        - В одних чинах получаемся, потому как я полковник. Когда вошел, подумал, лицо ваше вроде как знакомо, но вижу, что ошибся. Или виделись мимоходом, не поручкавшись.
        Штаер уселся напротив и громко высморкался в большой цветастый платок.
        - Простите, насморк у меня, - виновато сказал он. - Продуло, с открытым окном мотался... Вы откуда будете, если не секрет?
        - Вообще-то я родом москвич, но сейчас получаюсь вроде бы как приезжий, с Волги. Приволжский округ.
        - Волга - это хорошо, - почему-то сказал Штаер. - Волга... А я командовал сто седьмым тяжелым артиллерийским полком РГК. Или командую, хрен их разберет. От должности никто не освобождал, пришли, как тать в ночи, никаких тебе объяснений-разъяснений. Ладно, разберемся. А кушать когда дадут? Я покушать не успел, не могу, когда в брюхе пусто.
        Воскобойникову показалось, что Штаер отчаянно трусит, но скрывает страх за деланной бодростью. Хорошо, умело скрывает. «В брюхе пусто»...
        Ужин и в самом деле принесли - гречневую кашу с мясом, вполне приличную, и жиденький чай.
        - Негусто! - с сожалением сказал Штаер. Воскобойников поковырялся в своей миске и отставил ее в сторону.
        - Не будете? - спросил полковник.
        - Аппетита нет. Да я и поел в Парке Горького.
        - С вашего разрешения не побрезгую, - сказал полковник, запуская ложку в порцию Воскобойникова.
        Жевал он медленно, тщательно, подставляя к подбородку хлеб. Из крестьян, видать, подумал комиссар, обычно крестьяне едят вот так обстоятельно.
        - Бог напитал, и никто не видал, - пошутил полковник, отхлебывая чай. - Кушаю много, есть грех. Вы спать будете?
        - Посижу немного, подумаю... А вы ложитесь, ложитесь.
        - Я храплю, - предупредил Штаер. - Вы меня будите, если мешать стану.
        И тут же уснул. Против обещания он вовсе не храпел, лишь тихонько посапывал, смешно шевеля усиками. Мирно так, по-домашнему.
        Утром их разбудил надзиратель, узкоглазый и коричневый, явно уроженец одной из среднеазиатских республик. Штаер спросонья протирал глаза кулаками, совсем как ребенок.
        - Воскобойников, пошли, - сказал азиат.
        Допрос? Нет, не допрос.
        - Товарищ Воскобойников? - осведомился молодой сержант госбезопасности.
        - Так точно.
        - Пойдемте, немного прокатимся. - Младший сержант добродушно улыбнулся. - Тут рядом.
        - Но...
        - Не успели позавтракать? - по-своему понял младший сержант. - Ничего страшного, у меня в машине бутерброд, не побрезгуете?
        В машине, темно-зеленом «Паккарде» с зашторенными окошками, он в самом деле достал из аккуратного свертка бутерброды, черный хлеб с салом, с краковской колбасой.
        - Я попроще люблю, - словно извиняясь, сказал младший сержант.
        Воскобойников послушно взял бутерброд с краковской, откусил уголок и стал вяло жевать. Он не смотрел, куда его везут, а везли в самом деле недалеко, сказал же сержант: «Тут рядом». Показывали кому-то пропуск, остановились у то ли знакомого, то ли в первый раз виденного крыльца с гранитными ступенями. Младший сержант провел Воскобойникова по безлюдным коридорам в маленькую приемную, где сдал с рук на руки маленькому человеку в штатском, но с орденом Красного Знамени в петлице серенького пиджачка.
        - Спасибо за бутерброд, - сказал Воскобойников и только сейчас заметил, что чуть надкусанный хлеб с краковской колбасой по-прежнему у него в руке.
        Младший сержант кашлянул, кивнул и вышел.
        - Проходите, товарищ Воскобойников, - сказал маленький орденоносец. - Вас уже ждут. И... позвольте...
        Он осторожно вынул из руки комиссара бутерброд и бросил в проволочную урну, выстеленную бумагой.
        
        - Садитесь, товарищ Воскобойников, - сказал Мехлис приветливо. - Садитесь, вот кресло, если хотите, можете закурить.
        Распечатанная пачка «Казбека» лежала на зеленом сукне стола, но Воскобойников к папиросам не притронулся.
        - Товарищ Мехлис, - сказал он странным звенящим голосом. - Как коммунист я прошу вас разобраться...
        - Успокойтесь, товарищ Воскобойников. Уже разобрались. Уже. Как только я узнал за ваше дело...
        «За ваше дело» - как по-бабелевски это прозвучало. «Вся Одесса знает за облаву»...
        - ...как только я узнал за ваше дело, я тут же им занялся. Понимаете ли, товарищ Воскобойников, у меня есть на вас определенные виды. Я за вами, как бы это правильно высказаться, давненько наблюдаю. Вполне вероятно, случившийся казус оказался бы для вас куда более неприятным, если бы не это мое особое внимание. А так - видите, как быстро всё разрешилось.
        - Извините, товарищ Мехлис... Я свободен?
        - Разумеется. Но, прежде чем вы отправитесь домой, я хотел бы с вами побеседовать. Не возражаете? Или, если хотите, можете отдыхать, встретимся завтра, я не настаиваю...
        - Нет-нет, товарищ Мехлис, я вполне нормально себя чувствую, домой еще успею.
        - Замечательно. Вы всё-таки закуривайте, не стесняйтесь. И сядьте, прошу. Оставим на время чины и звания, будем говорить, как старые большевики, запросто. Понимаете ли, Станислав Федорович, мне нужны люди для выполнения особо важного задания партии. Предвижу ваши мысли о том, что таких людей, честных и проверенных, у нас в Советском Союзе и тем более в РККА много. Так и есть, так и есть. Но вы видите, что происходит, - это раз. Не все честные так уж честны, и не все проверенные так уж проверены. Даже из лучших всегда можно выбрать еще лучших. Это два. Ну и некоторые детали и качества, о которых вы не знаете, - это три. А они буду откровенен, основополагающи.
        - У меня какие-то особые качества? - удивился Воскобойников, разминая папиросу.
        Табак упруго хрустел под пальцами, от большой зеленой лампы ощутимо веяло теплом, жизнь снова входила в привычное русло. Задание партии. Хорошо, почему бы и нет, ведь всю жизнь Воскобойников только и делал, что выполнял задания партии. Вот только куда? Китай? Монголия? Или что-то из иного ведомства? Тогда почему Мехлис?
        - Да, Станислав Федорович, и вы о них не подозреваете. Рано или поздно я вам всё расскажу, а пока мне нужно получить от вас принципиальное согласие. Предупреждаю: риск очень большой. Если вы сейчас откажетесь, ничего страшного не произойдет - спокойно поедете к себе и будете служить, как служили. Еще раз повторяю, что сегодняшнее недоразумение улажено, а виновные понесут наказание.
        - Нет, я не вижу причин отказываться, товарищ Мехлис, - сказал Воскобойников. - Я человек военный, политработник, и если стану пугаться при каждом упоминании о риске...
        - Подобного ответа я и ожидал, - улыбнулся Мехлис. - И правильно, Станислав Федорович, - живем в тяжелое время. Вот у меня интересная бумага, послушайте выдержку. «Так как весь режим в СССР держится только на Сталине, то достаточно убить Сталина, чтобы всё развалилось», - прочел Мехлис и выжидательно посмотрел на Воскобойникова. Строки были страшные, невозможные, и Воскобойников только спросил:
        - Откуда такое, товарищ Мехлис?!
        - Это сказал Лев Седов, сын Троцкого... Незадолго до того, как подох в клинике «Мирабо» после осложнения аппендицита. Сам подох, хотя Ежов, конечно же, доложил Сталину, что это дело рук НКВД. Сам подох, сам...
        Разумеется, Воскобойников не мог знать, что и в самом деле начальник разведки НКВД Шпигельглас доложил Ежову о естественной смерти Седова, а «железный нарком» представил ситуацию в выгодном для себя свете. Не знал он и того, что о смерти Седова сообщил Мордка Зборовский, он же «Тюльпан», внедренный НКВД в ближайшее окружение сына Троцкого. Этого всего Воскобойникову знать не полагалось, но вышло так, что минуту спустя Станислав Федорович узнал о вещах куда более неположенных.
        - То, что я вам сейчас расскажу, Станислав Федорович, - сказал Мехлис, - вы, как большевик, несомненно назовете бредом, бабкиными сказками. И будете совершенно правы, потому что настоящий большевик должен относиться к подобным вещам именно таким образом. Но в каждой сказке есть доля правды, есть она и в том, что вам предстоит услышать. И запомните: кроме меня и еще нескольких человек, фамилии которых вы в свое время узнаете, больше никто - никто! - даже не подозревает о существовании так называемых рун...
        
26
        
        Рассказанная Воскобойниковым история об убитом возле ручья финне оставила Айнцигера безразличным.
        - В европейской мифологии такое сплошь и рядом, - сказал немец, жуя холодный кусок окорока. - Душа бродит и ищет отмщения.
        - Душа?! - Воскобойников вспомнил, как они повторно закапывали труп лейтенанта Буренина с обгрызенными до костей руками.
        - Я понимаю, о чем вы. Значит, не душа. Значит, нечто куда более материальное. Но и ничего особенно жуткого я в случившемся не вижу - ваш мертвец попросту питался тем, что ему легче оказалось добыть. Что бы вы сделали на его месте?
        - Вы задумывались, о каких безумных вещах мы разговариваем? - спросил комиссар.
        - Они казались безумными там, - немец неопределенно махнул рукой в сторону, - когда мы обедали в чистых и опрятных ресторанах, ездили на современных автомобилях по широким асфальтированным улицам, читали газеты, в которых нам рассказывали о достижениях науки и техники. Здесь, где тысячелетиями ничего не менялось, уже ничего не кажется безумным. Ваш ходячий мертвец - обыденность. Ничтожная досадная мелочь в сравнении с тем, что лежит у вас в кармане.
        Странно, но Станислав Федорович даже подзабыл о Руне после диких событий бессонной ночи. Спал один Керьялайнен - завернувшись в прихваченное у учителя одеяло, он предпочел ужасам действительности ужасы сновидений: вскрикивал, дергался, сучил ногами. После фразы Айнцигера комиссар быстро сунул руку в карман и нашел там заветную коробочку. Что, если бы он потерял ее ночью в снегу?
        - Не волнуйтесь, товарищ комиссар, Руна просто так не теряется, - сказал Айнцигер, заметив судорожное движение. - Будите финна, и пойдем дальше.
        - Я только что подумал: а какая вам корысть идти дальше? - спросил Воскобойников. Он обдумывал это с самого утра, но спросить решился только сейчас, и не последнюю роль здесь играл лежащий под рукой «суоми», из которого Воскобойников долго выковыривал заклиненный патрон. - Я-то иду к своим, здесь всё ясно. А вы? Вы можете хоть сейчас сдаться финским войскам... и сдать при желании меня.
        - Не всё так просто, - покачал головой эсэсовец. - Полагаю, у меня возникнет чересчур много проблем. Если бы рядом был лейтенант Ахо... Но лейтенанта нет, я действую совершенно один, не имея никаких документов... Поверьте, товарищ комиссар, ваши шансы куда предпочтительнее.
        - Но мы же союзники?
        - Были. Обратите внимание - мы даже не знаем, что творится на фронте. По крайней мере советских войск здесь пока нет. А что, если финны взяли Ленинград, Петрозаводск, Мурманск? Что, если на их стороне уже воюют англичане? Или, напротив, Германия?
        - К сожалению, спросить о последних новостях не у кого.
        - Поэтому мы и движемся дальше. Хотя... Знаете что, товарищ комиссар? Это место как нельзя лучше подходит для того, чтобы расстаться.
        - Почему? - спросил с подозрением Воскобойников.
        - Если бы мы расстались просто на дороге или в лесу, это было бы одно из многих мест... Просто на дороге или в лесу. Ничем не примечательно, не так ли? А здесь - могила, безумная ночь, мстительный мертвец... Воспоминаний хватит на целую книгу мемуаров.
        - Вы собираетесь писать мемуары?!
        - Я слишком ленив, - улыбнулся Айнцигер. - В старости, когда мне больше нечем будет по немощи заняться... Но я не доживу до старости.
        - Мечта многих молодых людей, - сказал Воскобойников. - А потом наступает возраст, после которого цепляешься за каждый день.
        - Так-то оно так, но должны быть исключения. А потому я ухожу, товарищ комиссар.
        Немец поднялся, отряхнул снег.
        - Что?!
        - Я ухожу.
        Воскобойников рывком поднял автомат. Обер-штурмфюрер прищурился, и комиссар неожиданно подумал, что с бородой немец похож на помолодевшего академика Отто Юльевича Шмидта.
        - Не спешите в меня стрелять, - сказал Айнцигер. - Пока вы не нажали на спусковой крючок, посмотрите - я не вооружен
        В самом деле, «суоми» немца лежал на дне окопа, пистолет оставался в кобуре.
        - К тому же у вас Руна, - добавил немец.
        - Которая, как вы уверяете, не работает.
        - А если я вам соврал?
        - Лучше недооценить что-то, нежели переоценить.
        - Разумно. Да, она не работает. И для того, чтобы боевая Руна ожила у нового владельца, он должен убить друга, близкого человека, с которым сражался плечом к плечу. Так сказал Густав.
        Воскобойников пристально посмотрел в глаза немца. Нет, он не врал.
        - Вы хотите сказать, что школьный учитель Вальден кого-то убил?
        - Вальден просто хранил Руну. Живой Ларец. А мы с вами искали Руну для того, чтобы использовать. Нет, я неправильно сказал - мы искали ее для того, чтобы Руну использовали наши хозяева. И знаете что, Станислав Федорович? - Немец произнес имя и отчество Воскобойникова старательно и правильно, почти так, как произнес бы русский.
        - Что, Гиацинт?
        - С некоторых пор я уверен, что вашим хозяевам Руна нужнее.
        И немец опять не врал. Станислав Федорович понимал это подсознательно, но не мог верить. Заворочался и хрюкнул во сне Керьялайнен. Над головой, в вершинах сосен, монотонно и пронзительно кричала какая-то птица, словно ее пытали. В потухшем костре треснул уголек.
        - Я поехал сюда, потому что выполнял приказ. Я хотел убедиться, что Руна есть. Хотел убедиться, что она - именно то, что мы о ней знаем. Я убедился.
        - А если это - еще один малопонятный кусочек металла, украшение с неясными способностями?
        - Но ради него вы убили Ярка, - коротко ответил Айнцигер.
        - Я?!
        А ведь так оно и было, осознал Воскобойников. Он убил Ярка, и он фактически убил Вальдена. Да, он спас Керьялайнена, но еще не факт, убил бы его немец или же нет... и теперь самому Станиславу Федоровичу рано или поздно придется решать, что же делать с финном.
        - Это Руна, которая называется Руной Хеймдалля. Руна Футарк. Она сама доказала нам, что такое она есть, - продолжал Айнцигер. - И я понял, что я не готов.
        - Не готовы что сделать?
        - Не готов убить вас или этого забавного и хитрого финна, чтобы Руна заработала. Не готов напоить ее кровью, чтобы она стала моей. И точно так же я теперь не готов привезти ее в Германию, потому что я не считаю возможным нести в мир такую вещь. Лучше всего, наверное, нам было остановиться перед домом Ярка, но сложилось иначе. Вам Руна нужнее - так забирайте ее и уходите. Я не буду вам мешать, Станислав Федорович.
        Керьялайнен проснулся и приподнялся на локте, тревожно глядя на офицеров.
        Воскобойников медленно опустил автомат.
        - Я полагаю, что если пойду на юго-запад, то выйду к какому-нибудь селению, - говорил Айнцигер. - Мне не нужно много припасов и не нужно оружие, потому что я не собираюсь вступать в конфликты с финскими частями. Надеюсь, всё закончится хорошо.
        - Я вам верю, Гиацинт, но при этом не могу верить...
        - Не виню вас. И тем не менее я ухожу - это будет лучшим доказательством.
        Немец медленно и аккуратно, не сводя глаз с Воскобойникова, отстегнул кобуру и уронил на утоптанный снег. Потом, не глядя, нашарил свой вещмешок, вскинул на плечо и сказал:
        - Прощайте, Станислав Федорович. Прощайте, Керьялайнен.
        Пару раз поскользнувшись, Айнцигер выбрался из снежного окопчика и пошел прочь. Он удалялся, и комиссар посмотрел ему в спину с сожалением. Наверное, это был по-своему неплохой человек. Не хуже тех, с которыми Воскобоиникову приходилось сражаться плечом к плечу, укрываться одной шинелью, хлебать из одного котелка. Но отпускать этого неплохого человека Воскобойников не мог -даже после того, что они сделали друг для друга в этом жутком походе.
        Это думал он, Станислав Федорович Воскобойников, полковой комиссар РККА, или это заставляла его думать Руна?!
        «Что со мной творится?! - подумал Воскобойников. - Что со мной, мать твою, творится?!» Финн испуганно таращился, не пытаясь встать.
        - Лежать! - приказал комиссар, поднял «суоми» и тщательно прицелился. Автомат сухо щелкнул - осечка.
        - Господин офицер... - пробормотал Керьялайнен.
        - Лежать, - повторил Воскобойников. Он отшвырнул «суоми» и вынул пистолет Ярка, старую, но ухоженную машинку смерти. Один раз она уже сделала свое дело. Сделает ли еще раз?
        Комиссар торопился, словно понимал, что какая-то часть его вот-вот пересилит и тогда он уже не сумеет выстрелить. И он до хруста в металле вдавил палец сначала в крупный ребристый предохранитель, а потом - в спусковой крючок.
        Пистолет не подвел.
        Боек стукнул по капсюлю. Порох в гильзе воспламенился и вытолкнул пулю - довольно необычную пулю, алюминиевую, с деревянным сердечником, массой чуть более трех граммов, что при огромном калибре в 11,35 миллиметра создавало очень большую начальную скорость и огромное останавливающее действие.
        Трехграммовая пуля попала в спину Айнцигера чуть ниже левой лопатки, так что немца развернуло, но он устоял. Воскобойников выстрелил еще раз - и снова попал, на этот раз в бок. Эсэсовец ухватился руками за небольшое деревце, которое согнулось, но не сломалось.
        - Падай! Падай же! - прохрипел Станислав Федорович.
        Но Айнцигер не падал. Он цеплялся за деревце, мотаясь вместе с ним туда-сюда, вещмешок свалился с плеча и повис на запястье. Воскобойников выстрелил в третий раз и снова попал - из неудобного, незнакомого пистолета, на приличном уже расстоянии, стреляя с одной руки, без упора... Но этот выстрел был уже последним - пуля вошла в правый глаз оберштурмфюрера.
        - Господин офицер... - причитал Керьялайнен, ловя ноги Воскобойникова.
        Комиссар пнул его не глядя - не потому, что хотел ударить, а чтобы финн не успел поцеловать сапог.
        - Убирайся! - крикнул он. - Пошел вон отсюда! Убирайся!!!
        - Господин офицер... - рыдал финн.
        - Ты что, не слышишь?! Пошел к черту! Убирайся! Вот, вот, смотри! - Воскобойников отшвырнул в сторону пистолет, потом поднял за ремни оба автомата, свой и Айнцигера, тоже бросил в сторону. «Суоми» глубоко зарылись в снег. - Теперь понял?! Убирайся! Иди! Я не буду стрелять в тебя, чертов тупой финн!
        Комиссар отвернулся. По торопливому скрипу снега он понял, что Керьялайнен карабкается прочь из окопа, затем, по треску сучьев, - что финн бежит. Воскобойников в самом деле не собирался стрелять в него, как не собирался смотреть, что случилось с Руной. Но то, что Руна стала легче, - почувствовал.
        - Спасибо! - вопил удаляющийся Керьялайнен. - Спасибо!
        Воскобойников не стал смотреть, куда побежал перепуганный финн. Не стал подходить к убитому Айнцигеру. Он просто тупо сидел на краю окопа, свесив ноги, и читал раз за разом незнакомые, складывавшиеся в скороговорку слова на тусклом пистолетном металле: «Dansk-Rekilriffel-Syndikat. Kobenhavn. Patent Schouboe».
        «Dansk-Rekilriffel-Syndikat. Kobenhavn. Patent Schouboe».
        «Dansk-Rekilriffel-Syndikat.
        Kobenhavn.
        Patent Schouboe».
        
27
        
        О работе смешанной
        советско-финляндской комиссии
        по демаркации границы
        
        15 апреля 1940 г.
        Немедленно после подписания Мирного Договора с Финляндской республикой, в соответствии со 2-й статьей Мирного Договора, была образована Центральная Смешанная СССР и Финляндии пограничная Комиссия.
        Советское правительство в указанную Смешанную пограничную Комиссию назначило делегацию в составе комдива Василевского A.M. (председателя советской делегации), комдива Иванова В.Д., полковника Ивойлова А.С. и представителя НКИД Маевского И.В.
        Финляндское правительство назначило со своей стороны делегацию в следующем составе: профессор Боясдорф, быв. министр Хаксель, генерал Аппельгрен, полковник Аминоф.
        Собравшаяся на днях в г. Выборге Центральная Смешанная СССР и Финляндии пограничная Комиссия в обстановке прочного взаимопонимания уточнила советско-финляндскую государственную границу, составила подробное описание этой границы и установила порядок демаркации ее.
        «Правда», № 105 (8151) от 15 апреля 1940 г.
        
28
        
        Болото выглядело совершенно безжизненным. На самом деле болотам это несвойственно: при всей своей способности навевать тоску и уныние болото - полноценный живой организм, в котором вечно что-то булькает, шевелится, живет или, на худой конец, гниет и умирает. Но даже гниение и умирание - какое-никакое действие, а это болото стояло, словно законсервированное. И было оно бесцветным: серая трава, серые стволики погибших деревьев, серые зеркальца воды...
        Тяжело опустившись на еловый выворотень, торчавший из малоприметного холмика посреди воды, комиссар минут десять сидел, глядя себе под ноги. Потом громко сказал:
        - Отставить. - Помолчал и повторил еще громче: - Отставить, твою мать! Идти. Вперед идти!
        Но идти вперед он просто не мог. Он мог только сидеть, цепляясь руками за гнилое дерево, и раскачиваться из стороны в сторону.
        Станислав Федорович не знал, сколько дней уже идет. Он лишь понимал, что наступила весна, снег сошел... Вначале он упорно ходил по кругу, то и дело возвращаясь к месту ночлега. После четвертого возвращения Воскобойников нарочно пошел в другую сторону, но вернулся всё к той же могиле лейтенанта Буренина и к трупу Айнцигера, до сих пор цеплявшемуся рукой за тонкий стволик. На шестой раз мертвого немца уже не было, остался лишь его вещмешок, который Воскобойников подобрал, потому что там были еда и самогон. Куда делся труп, он старался не думать... не давал ему думать об этом и сухой, холодный смех, звучавший ночами, когда комиссар трясся, свернувшись вокруг очередного хилого костерка. Но мертвый финн его не трогал, только смеялся, выматывая душу тонкими нитями.
        Потом, когда Воскобойников уже потерял счет возвращениям, когда закончились остатки еды в мешке Айнцигера, он неожиданно вышел из замкнутого крута. Вышел на берег узкой речушки, покрытой тонким ноздреватым льдом, упал на четвереньки и принялся пить из полыньи, черпая воду горстью. Мелкими обломками льда он изрезал губы в кровь, но не заметил этого.
        Несколько дней, а быть может, и недель комиссар шел по лесу. По дороге он потерял автомат, потом выбросил вещмешок, распихав его нехитрое содержимое по карманам.
        Теперь он брел по холодному болоту, изредка останавливаясь, чтобы напиться или самодельным сачком из нательной рубахи зачерпнуть жижу. Ощупью он выбирал в ней всё живое, шевелящееся и либо запихивал в карманы, либо ел, стараясь не думать, что именно ест. Это давало комиссару силы - или силы давала Руна? По крайней мере Воскобойников не заболел, двигаясь по пояс в ледяной жиже; нет, он чувствовал холод, чувствовал боль в суставах и изрезанных ногах, но так и не заболел.
        Он жевал, сплевывая чешую, нечто скользкое, бьющее хвостом, а перед глазами вертелась желто-розовая вывеска в окне магазина: «Крабы - превосходная закуска. Из крабовых консервов можно приготовить много разнообразных блюд. Требуйте в магазинах Главрыбсбыта «Гастроном», «Бакалея», в ресторанах и буфетах в Москве. Наркомрыбпром СССР, Главрыбсбыт».
        Наркомрыбпром, Главрыбсбыт - такая же непонятная скороговорка, как и «Dansk-Rekilriffel-Syndikat. Kobenhavn. Patent Schouboe». Что это? Зачем и кому всё это может быть нужно здесь, среди серого болота, среди низко летающих птиц, издающих резкие, мрачные крики?
        Наверное, всё это больше ничего уже не означает. Ни Главрыбсбыт, ни «Dansk-Rekilriffel-Syndikat». Этого нет. Есть только Руна, тепло которой тело ощущало даже через карман, через мокрую заскорузлую ткань.
        А потом появился чужой черный человек. Он шел по болоту параллельно вихляющему в стороны, больному курсу комиссара Воскобойникова, причем шел легко, беззвучно, и Станислав Федорович слышал только, как тот шепчет что-то себе под нос. Один раз Воскобойников выстрелил на звук, но безрезультатно - попутчик не отставал.
        Потом он начал разговаривать с Воскобойниковым.
        - О, что за женщины, понятия в них мало, они в понятиях имеют пустоту, - сокрушенно произнес человек, наблюдая, как комиссар пытается взобраться на скользкую кочку, поросшую колючей старой травой.
        - Пошел ты... с-сука... - выдохнул Станислав Федорович. Он понимал, что спутник - порождение бреда, и разговаривать с ним считал ниже своего достоинства.
        Докучливый попутчик брел следом еще несколько часов, потом прочел странные, безумные стихи:
        Народ бросает кверху шапки И артиллерия гремит И едет в лентах князь Суворов И князь Кутузов едет следом И Ломоносов громким басом Зовет солдат на поле брани И средь кустов бежит пехота И едет по полю фельдмаршал Да, министр Пуришкевич Был однажды на балу Громко музыка рычала Врали ноги на полу Дама с голыми плечами Извивалась колбасой Генерал для развлеченья Шлепал пятками босой...
        
        Воскобойников еще раз обозвал его сукой. Попутчик отстал, но стихи комиссар запомнил, как это бывает с вещами, которые запоминать вовсе не собираешься.
        Кто это был такой и зачем приходил? Воскобойников часто думал об этом потом и не мог найти ответа. Но явно не убитый финн. Вряд ли у него имелись способности к стихосложению. Способности к тому, чтобы мертвым таскаться по лесам и болотам, несомненно имелись, а вот слагать простые слова в стройные строфы - увольте.
        Болото давно кончилось, и Станислав Федорович полз по плотному каменисто-песчаному грунту, усыпанному хвоей. Бог его знает, сколько бы еще так ползти, но тут Воскобойников уткнулся головой в ствол низенькой корявой сосны. Боднул его пару раз, не понимая, откуда возникло препятствие, потом провел ладонью по облетающим лепесткам коры и заплакал.
        Если бы он знал, как петлял по болоту, выписывая невероятные восьмерки!.. Моисей сорок лет водил свой народ по совсем небольшой пустыне, достаточно взглянуть на карту, но путешествие Воскобойникова выглядело куда более нелепым.
        К счастью, Станислав Федорович этого не знал и не мог знать.
        Солнце ярко светило сквозь сосновые лапы, веселились какие-то мелкие птички, пробежал мимо по своим делам небольшой зверек, которого Воскобойников не успел даже разглядеть, не то чтобы поймать. Обшарив карманы, он не обнаружил там ничего нового, хотя надеялся найти обломок сухаря или рыбьи кости, - только дневник, книжка Айнцигера, несколько пистолетных патронов, два карандашных огрызка и давно остановившиеся часы. Глухо зарычав, Воскобойников отшвырнул часы в сторону и упал ничком.
        Проснулся он уже в сумерках и тут же начал писать, мусоля во рту карандаш.
        Ночью он шел. Шел, не пытаясь сориентироваться на местности (да и карту он давно потерял), не разбирая дороги. Свалился в овраг и повредил ногу - не сломал и не вывихнул, но наступать на нее было больно, и тогда Воскобойников решил отлежаться. Он заполз в сырую глинистую нору, нагреб под себя прелых листьев и лежал, дрожа. Руна была теплой, но не грела - это иное тепло, понимал Воскобойников, и тем не менее прижимал коробочку к груди, надеясь, что кровь согреется, а сердце разгонит ее по телу.
        Нога распухла, и каждый шаг причинял боль. Проковыляв с утра около километра, Станислав Федорович понял, что сегодня много пройти не сможет, и решил сделать длительный привал. С горем пополам он соорудил шалаш, набросал еловых и сосновых ветвей для постели и даже высушил впервые за много дней сырую одежду, благо день был солнечный. Голод, терзавший его с вечера, собрался в маленький тяжелый шарик где-то в желудке и почти не напоминал о себе, к тому же комиссар нашел прошлогодние высохшие и вымороженные ягоды - почти безвкусные, но всё же пища. Зарывшись в приятно колющую тело хвою, он начал читать книгу Геббельса и нашел там несколько здравых мыслей:
        «Люди никогда не управляют сами собой. Это бред либералов. За идеей суверенитета скрывается самое бесчестное жульничество, которое не желает быть опознанным.
        Дешевый этот обман разглядеть довольно просто, так как он рассчитан на дураков с головой, набитой соломой.
        Массы охвачены победным ликованием - какое безумие! Это всё равно что сказать: мрамор делает статую. Нет произведения искусства без художника. Без государственных чиновников нет людей, как и нет мира без Бога!
        История - результат многих зрелых решений. И победоносны не армии, а люди, их составляющие.
        Европа будет восстановлена людьми, которые преодолеют массовый психоз и отыщут путь к истокам личности».
        - «Победоносны не армии, а люди, их составляющие», - пробормотал Станислав Федорович.
        «Управление всегда будет делом меньшинства. Людям остается только один выбор: либо жить в условиях открытой диктатуры отважных и смелых людей, либо при лицемерной демократии трусов. Мысль эта столь же проста, сколь и логична».
        - Он далеко не дурак, этот Геббельс, - сказал сам себе Воскобойников. - Но пишет топорно. Очень топорно...
        Потом он уснул и спал, наверное, пару дней, а когда проснулся, на ногу почти можно было наступать, но Станислав Федорович решил обождать еще день. Побродив по окрестностям с палочкой, он нашел ручеек, а в ручейке поймал несколько рыбешек, которых съел сырыми. После болотной еды это было деликатесом.
        «Крабы - превосходная закуска...»
        «Генерал для развлеченья шлепал пятками босой...»
        «Здесь, где тысячелетиями ничего не менялось, уже ничего не кажется безумным. Ваш ходячий мертвец - обыденность. Ничтожная досадная мелочь в сравнении с тем, что лежит у вас в кармане...»
        
29
        
        Кошка выбежала из леса так обыденно, словно перебегала ночную мостовую посреди большого спящего города. Только вот человеческого жилья, казалось Воскобойникову, окрест не было на много километров. Глаза блеснули, словно две маленькие фары.
        - Кс-кс... - тихонько позвал Воскобойников. Кошка стояла, принюхиваясь. Самая обыкновенная, не слишком крупная, белая с черными пятнами на спине, словно кто-то мазнул пару раз краской, и черным хвостом.
        - Кс-кс!
        Где-то довольно далеко хрустнула ветка, кошка подпрыгнула на месте и исчезла в кустах, словно ее и не было. Убежала...
        И тут Воскобойников увидел тропу. Широкую, хорошо утоптанную.
        Неужели рядом люди, жилье?! Станислав Федорович нащупал в кармане коробочку с Руной и сжал ее, теплую и искристую. Руна словно вибрировала в своем бархатном ложе, и Воскобойников счел это хорошим предзнаменованием.
        Но как, как он теперь сможет расстаться с ней? Комиссар представил загоревшиеся черные глаза Мехлиса под шапкой провизорских кудрей, тянущиеся к Руне пальцы... Стоит ли отдавать Руну?! Айнцигер сказал, что не хочет нести ее своим хозяевам... Но и он, Станислав Федорович Воскобойников, полковой комиссар РККА, тоже не хочет нести ее своим хозяевам!
        Он шел, опираясь на самодельный костыль, заросший бородой, грязный, вонючий, и уже готов был повернуть назад, чтобы только не отдавать никому драгоценную Руну, Руну Хеймдалля, но споткнулся и упал. Костыль с треском сломался, сам Воскобойников обрушился в кусты, и на шум закричали по-русски:
        - Стой! Кто там?! Стоять!
        Лежа навзничь, Станислав Федорович успел открыть коробку, отшвырнуть ее в сторону и проглотить зажатую в щепоть Руну. Потом он потерял сознание и уже не слышал, как к нему подошли двое пограничников и один сказал другому:
        - Неужто наш?
        - Шмотки непонятные, - отозвался второй.
        - А что финну тут шастать? Нет, небось, наш, по лесу плутал...
        - Сколько ж он плутал?
        - Да ладно тебе, после разберутся, кому надо... Видишь, плох совсем человек... - Пограничник опустился на одно колено рядом с комиссаром. - По возрасту никак комбриг? Или полковник... Давай зови подмогу, не вдвоем же его тащить!
        ВОЗВРАЩЕНИЕ К БУДУЩЕМУ-8
        
        Получилось глупо. Вообще есть старое доброе правило для того, кто путешествует по Карелии или по Финляндии, что по сути одно и то же, если вы углубляетесь куда-то в сторону от асфальта: не доверяйте картам.
        Между Карелией и Финляндией есть огромная разница в уровне дорог. Но как только путешественник сворачивает в сторону от разбитого в первом случае и ухоженного во втором камня на проселок... начинают действовать свои, общие законы и правила.
        Не верьте картам.
        На финской территории, конечно, остается всё меньше таких мест. Всё глубже уходит цивилизация, лес всё больше смахивает на парк, а хутора наносятся на честные, верные карты. Однако национальная традиция - это не тот предмет, который можно так просто изжить.
        Прятаться, наблюдать, ждать, терпеть - эти черты вырабатывались веками. Финны прятались в своих лесах, обсаживая удаленные друг от друга хутора непролазными елями, путая дороги, маскируя тропинки. Свобода по-фински пахла смолистым ароматом одиночества.
        Я сделал глупость. Доверился карте. Совсем новенькой. Такой честной и прежде меня не обманывавшей. И вот теперь не за горами ночь, а трассы, на которую мы должны были выйти, даже не слышно.
        Сосны. Березы. Кусты. Вездесущая черника.
        Дорожка, по которой мы двигались в сгущающихся сумерках, была хорошо утоптана, где-то угадывалась даже автомобильная колея. Однако ни души...
        - Ничего себе сократили, - пробормотала Юлька.
        - Да, что-то я дал маху...
        - Этому рыжему негодяю?
        - Это неполиткорректный анекдот.
        - Почему это?
        - Ну, как же, все шутки, которые могут показаться оскорбительными для представителей той или иной национальной группы, являются неполиткорректными.
        - Тогда надо все анекдоты запретить.
        - Надо, - согласился я. - К этому всё и придет. Начнется всё, естественно, с евреев.
        - Почему?
        - Потому что они очень чувствительны к такого рода шуткам. Им везде чудится антисемитизм. Пещерный.
        - Ну, у них есть для этого причины.
        - Да ладно!
        - Да. Как только возникает вопрос, кому дать в морду, они первые в очереди. Конечно, обидно…
        - Хм, - Я аккуратно вписался в очередную загогулину дороги. - А кто их просил в эту очередь вообще становиться?
        - То есть как?
        - Это сложный вопрос, мое солнце. Причины и следствия. Злой, потому что бедный, или бедный, потому что злой? Так и с этой твоей очередью,
        - Если честно, то я не совсем понимаю.
        - А и не надо. Меня не это сейчас волнует. Мне интересно, как теперь отсюда выбраться.
        - Давай просто назад повернем.
        Про второе правило Юлька не знала. Поворачивай назад, только когда упрешься в тупик.
        - Если дорога есть, то она куда-нибудь да ведет.
        - Ночевать в машине не хочется, - немного надулась Юлька.
        Я дернул плечами.
        - Конечно, не хочется, но вариантов, кажется, не много. А что у нас там по карте?
        Юлька развернула разноцветный лист с черточками дорог.
        - Мне кажется, этой дороги вообще быть не должно. Тут лес только, и всё.
        - А куда же мы свернули?
        - Та, на которую мы свернули, уже должна была кончиться,
        - Да? - Я отвлекся от дороги, пытаясь, что-то разглядеть на карте. - Покажи...
        - Вот тут...
        Машину тряхнуло. Зло что-то взвизгнуло под днищем. И нас неумолимо понесло к ближайшему дереву.
        Юлька заверещала, я вывернул руль. В боковом окошке мелькнула старая, покрытая трещинами сосна. Я напрягся, ожидая удара сзади, но его не последовало. Каким-то чудом нас пронесло мимо. Автомобиль встал поперек дороги.
        - Что это было? - прошептала Юлька, не отнимая ладоней от лица.
        - Это была коряга, - ответил я, высовываясь из окна и освещая фонариком переднее колесо. - Очень неудачная коряга.
        «Которую добрый хуторянин положил на дорогу, чтоб неповадно было всяким идиотам тут на машинах кататься с закрытыми глазами» - эту мысль я не стал озвучивать.
        Правое переднее колесо было распорото напрочь. Коряжина, виновница происшедшего, валялась на дороге острым сучком точно на колее. Объехать это препятствие было нетрудно, если смотреть на дорогу и не торопиться. Для спокойного хуторянина, возвращающегося домой, это «препятствие» проблемой не было. А «лихачам» тут делать было просто нечего.
        Что было вполне понятно.
        Человек, живущий на природе, да еще в удалении от других людей, поневоле проникается неспешностью жизни. Ему становится трудно воспринимать городскую толчею, суету, скорость. Тому, кто привык к неизменности леса, окружившего дом, к тому, как медленно и осторожно прорастает по весне трава, все эти рычащие моторы и постоянный бег - ножом по сердцу. А ведь находятся любители погонять на форсированных моторах по лесным дорогам, с риском вылететь в кусты. Терпения хватит на раз, ну на два... Но потом или палка с гвоздями, или более культурный вариант - коряга с острым сучком.
        Откуда взялась? Кто положил?..
        Попробуй дознайся.
        - Ну что там? - Юлька вылезла наружу.
        - Колесо, - скупо пояснил я.
        Она обошла машину, свет фар жадно выхватил из темноты ее ноги. Солнце спряталось за горизонт как-то неожиданно. Казалось, что закат будет длиться вечно, но вот уже темно, на небе зажигаются первые звезды.
        - Ночевать в лесу не хочется, - осторожно сказала Юлька.
        - Точно?
        - Точно.
        - А в машине?
        - И в машине не хочется. Особенно если машина в лесу.
        - Понятно. Значит, будем менять...
        Смена колеса в темноте, когда фонарик светит куда угодно, но только не в нужном направлении, а домкрат то и дело норовит уйти под тяжестью автомобиля в грунт, не самое приятное занятие. К тому же болты на колесе были затянуты с нечеловеческой силой.
        Фирменная крестовина помогла мне справиться только с одним болтом из четырех. Остальные сидели как влитые. Через несколько минут я был весь в поту и с сорванными руками.
        - Плохо дело, - задумчиво произнесла Юлька, когда я в очередной раз огласил лес матерной руганью.
        Крестовина соскочила, и я рассек костяшки пальцев о металл. На какой-то момент мне показалось, что блестящая головка болта чуть сдвинулась. Видимо, я обманулся.
        - Могу я вам помочь? - неожиданно поинтересовались из темноты.
        Юлька взвизгнула и полоснула лучом фонаря по кустам. Пусто.
        - Я тут, - пояснили с противоположной стороны, хотя я мог бы поклясться, что до этого голос раздавался совсем из другого места. - Тут...
        Юлька высветила улыбающегося старичка, в поношенной куртке, штанах цвета хаки и сапогах.
        - Здравствуйте... - осторожно сказала Юлька. - А откуда вы так по-русски знаете?
        Я понял, что инициативу надо брать в свои руки.
        - Вот, на корягу налетели. Никак не могу справиться с болтами. И колесо есть запасное, и ключи...
        - Бывает, бывает. - Старичок понимающе закивал. - У нынешних машин очень часто.
        Он обошел автомобиль, выудил откуда-то из недр куртки квадратный фонарик. Оглядел утопающий в грунте домкрат, свинченный болт и распоротое колесо. Покачал головой.
        - Плохо, плохо.
        В его речи слышался явственный акцент, но говорил старик по-русски просто, легко.
        - Вы не справитесь, - покачал он головой. - В темноте, в лесу... Завтра мои сыновья приедут. Они помогут. Они механики. В городе работают...
        - А что же нам сейчас делать? - робко спросила Юлька.
        - Пойдемте на хутор, чай пить. Меня зовут Юкки. Здесь совсем недалеко. - И он махнул рукой куда-то в чащу.
        - Не хотелось бы создавать неудобства... - начал я.
        - Я один живу. Так, редко ко мне сыновья приедут или случайно кто-то заедет. Вот как вы. За машину не бойтесь. Это совсем заброшенная дорога.
        - А кстати, тут до шоссе далеко? - Спорить по поводу заброшенности я не стал.
        - Ну. - Старик потер небритый подбородок. - Наверное, не очень. Километров двадцать.
        «Ни фига себе заехал», - подумал я.
        - Пойдемте, пойдемте. - Юкки включил фонарь и исчез за деревьями. - Пойдемте.
        Мы переглянулись. Юлька скорчила просительную физиономию. Ей совсем не улыбалась перспектива ночевать в машине.
        - Ну, хорошо, - кивнул я. - Окунемся в народ... - Юлька радостно подпрыгнула.
        Старик был явный абориген. Из тех, что знают в лесу каждую кочку, низко свисающую ветку и корягу. Впрочем, может быть, он просто видел в темноте. От человека, живущего черт знает где в лесной чаще, этого вполне можно было ожидать.
        Некоторое время мы шли по лесу, иногда цепляясь одеждой за сучья, спотыкаясь о кочки. Фонарик деда прыгал впереди, как зайчик.
        - Откуда он узнал, что мы русские? - шепотом спросил я у Юльки.
        - Ну, ты даешь! - удивилась она. - Твой мат-перемат на несколько десятков километров был слышен.
        - Да ладно, русский мат - это достояние мировой общественности. Я не удивлюсь, если в сортире какого-нибудь Зимбабве можно найти знакомые надписи.
        - Возможно. Однако настолько виртуозно обращаться с этим мировым достоянием способен только один народ. Ты лучше спроси, откуда он так русский язык знает?
        Впереди, в пятне света, мелькнула калитка.
        - Мы пришли! - крикнул Юкки.
        Странно, но хутор встретил нас тишиной. Собаки, обычные животные для затерянного в лесах жилья, не лаяли. Расположенный неподалеку от дома сарай молчал, хотя обычно животные чувствуют вернувшегося хозяина и так или иначе дают о себе знать. Фыркнет лошадь, коротко замычит корова, завозится в своем загоне свинка. Незаметные, понятные только посвященным знаки, которыми обмениваются жители хутора.
        Но сейчас на дворе стояло молчание. Не было даже вездесущего запаха навоза. Только светилось желтым низенькое окошко.
        - Заходите, - позвал старик, открывая дверь.
        Он наклонился, юркнул внутрь. Раздался щелчок. Вспыхнул свет.
        Я с трудом протиснулся в невысокий дверной проем. Попытался распрямиться и треснулся головой о потолок.
        - Елки!
        - Ох, осторожно! Извините, забыл предупредить, - запричитал Юкки. - Дом сильно просел в последнее время. Совсем старый, мне уже не по силам за всем успеть. Сами понимаете, возраст требует ухода. Что для дома, что для человека…
        - Ой, как мило, - прощебетала за моей спиной Юлька. - Тут всё такое маленькое…
        - Когда-то было большое, - гордо ответил старик. - Когда я сам был высокий, стройный. И дом у меня был такой же. Самый лучший дом в округе. Сейчас всё не так. Проходите…
        Он нырнул куда-то в полумрак, Я осторожно, не разгибаясь, проследовал за ним. Юлька что-то пищала сзади, обнаруживая на стенах разнообразные предметы стиля виллидж, подковы, хомут, деревянные вилы.
        Внутри дома было на удивление просторно. Миновав двери, я потерял из виду потолок. Слабый, ватт на двадцать пять, светильничек не справлялся с темнотой, а только, казалось, углублял ее, придавал контраст.
        Юкки уже сидел за столом, разливая парящий кипяток по кружкам. Старик улыбался, отчего лицо его становилось похоже на печеное яблоко, морщинистое и мягкое.
        - Садитесь, садитесь.
        Я кивнул и осторожно поднял руку. Ладонь ушла куда-то в темноту, так и не нащупав потолка.
        Ничего себе, дом просел.
        При свете хиленькой лампы не было видно даже стен. Только окно и бревна, расходящиеся в стороны.
        - Садитесь, садитесь, - снова повторил Юкки. - Тут есть варенье малиновое. И блины. Моя старуха испекла. Она спит уже...
        - Не разбудим? - спросил я, осторожно присаживаясь к столу.
        - Нет, нет. Она спит в другом... в другой комнате. Наверху. Не разбудим.
        Юлька что-то пыталась рассмотреть в темноте.
        - Что ты там ищешь? - поинтересовался я.
        - Тут печь, - зачарованно ответила она. - Большая.
        И действительно, из полумрака выступала огромная, толстобокая русская печка. Странным было то, что раньше я словно бы и не замечал ее.
        - Я люблю гостей, - невпопад сказал Юкки. - Тут не часто встретишь людей. Но гости всё-таки бывают. Леса тут дремучие...
        - Как мы заблудились, не пойму, - пожал плечами я. - Вроде бы никаких поворотов не было. Ехали всё время прямо.
        - Хотели сократить?
        Я кивнул. Взял кружку. Чай ударил в ноздри крепким ароматом. Сразу захотелось пить.
        - Так бывает, - понимающе покачал головой старик. - В этих лесах всё бывает. Наверное, единственное место в Финляндии, где можно заблудиться. Сейчас всё по-новому делают. Перестраивают, чтобы всё было красиво, безопасно. Прямые дороги. Прямые стены. Белые потолки. Наверное, это хорошо. Дома становятся чистыми. Никаких тараканов. Никакой зверь из леса не зайдет... Это называется евронормы.
        - Если не ошибаюсь, это для туристов...
        - Да, конечно. Но какому туристу интересно чувствовать себя везде как дома? Многим хочется почувствовать себя на настоящей природе. Чтобы настоящий медвежий угол. Природные запахи. Не санитарно...
        - Антисанитария, - поправил я.
        - Да, да. А теперь всё переделывают.
        - У вас тут туристический домик? - догадалась Юлька.
        - Пока нет, - чуть грустно ответил Юкки. - Но когда-нибудь будет. А мне не хочется. Я люблю, чтобы всё было по-старому. Таких мест осталось очень мало. - Он отхлебнул из кружки и подвинул ко мне тарелку с блинами. - Угощайтесь. Не надо стесняться.
        - Ой, блины! - Юлька радостно плюхнулась на скамью.
        - Кушайте, - улыбнулся старик.
        Блины были горячие. Масляные. Так бывает, когда их только-только сняли со сковороды. В этом была странность. Очередная. Но варенье было таким вкусным, а блины такими свежими...
        - Недавно у меня был гость. Один финн. - Юкки обратился ко мне. - Он уже очень старый. Путешествует, очень много путешествует. Очень давно. Знаете, у меня сложилось впечатление, что он вас знает.
        Я поднял глаза на старика. В тусклом свете он неожиданно показался мне большим, морщинистым пнем, который стоит в лесной чаще уже многие десятки лет. Огромный, древний сторож леса, видевший слишком много, чтобы просто так рассыпаться в труху. Вокруг срослись непроходимой стеной деревья, кронами переплелись, образовав полог, через который не проникает ни свет, ни дождь. И в этой темноте старая коряга хранит какое-то тайное знание всего леса. Непонятное, абсолютно чужое человеку.
        - Меня никто не знает в Финляндии, - выдавил я.
        - Как знать, страна большая...
        Юкки снова заулыбался. Морок рассеялся. Я снова сидел в полутемной избе. Ел блины и пил крепкий, ароматный чай.
        Наконец старик встал.
        - Ну ладно. Я пойду спать. А вы, когда закончите... - он поискал нужное слово, - чаевничать, то вот там... - Юкки указал на дверь, которую я до этого момента не замечал. - Там комната и кровать. Всё постелено. Можете ложиться. Спите. До утра вас никто не потревожит.
        - Спасибо! - воскликнула с полным ртом Юлька.
        Дед кивнул и ушел в темноту дома. Словно в воду канул.
        - Странно это всё, - пробормотал я.
        - Почему? - Удивление Юльки было таким искренним, что я даже смутился своих подозрений.
        - Ну, дед такой... Дом.
        - А чего дом? Изба как изба... Всё вроде бы нормально.
        - А ты много изб видела?
        - Ну, - Юлька заулыбалась масляными губами. - В кино...
        - Понятно. Доедай, и пошли исследовать место ночлега.
        Юлька быстро допила чай и внимательно посмотрела на меня. Я знал этот взгляд и старательно изобразил на лице непонимание.
        - А мы... - Юлька наклонила голову.
        - Что?
        - Ну... Ты понимаешь... Не прикидывайся!
        - Постесняйся, распутница, - покачал я головой. - Старый дом. Старик хозяин. Бабушка где-то тут спит...
        - Ну и пусть спят, мы же тихонечко... - Она соскользнула со скамьи и устроилась у меня в ногах. Шаловливые Юлькины руки уже вовсю шарили у меня в паху.
        - Так! Не за столом же!
        Она вскочила, ухватила меня за руку и потянула что было сил в сторону спальни.
        - Насилуют, - прошептал я. - Растлители! Распутники!
        Юлька обняла меня, впилась в губы. Больше мы не разговаривали. А когда всё закончилось и я, усталый, хлопнулся на спину, утопая в мягких одеялах, почудилось мне, что на черноте потолка едва заметными точечками сияют звезды.
        Проснулся я рано. За окнами всё было залито тем редким, особенным утренним светом, который бывает в очень ясные и жаркие летние дни. Юлька спала, зарывшись в одеяла.
        Я встал, огляделся. Теперь, при свете, комната не казалась чем-то из ряда вон выходящим. Обычные бревенчатые стены, невысокий потолок, деревянный пол. На всём лежала пыль. Только кровать, на которой мы спали, выделялась среди общего запустения свежими простынями. У окошка примостился маленький столик. Я подошел ближе. Старые фотографии. В деревянных, простеньких рамках, пожелтевшие. История целой семьи.
        Вот дети. Взрослые, стоят у забора. Сам хозяин хутора, в морщинах и той самой, старой, заношенной куртке. Отдельно большая фотография молодой женщины - красивой, с характерными лапландскими чертами лица.
        Я присмотрелся к другому фото: немолодой мужчина, в военной форме, с заметным брюшком, седоватый, с винтовкой на плече. Грудь, однако, колесом, хотя явно резервист, не кадровый, фуражка надвинута на лоб. Погоны... Я видел слишком много солдат, одетых в кители с такими же погонами, с такими же цветами... Финская кампания. Страшная и холодная.
        Впрочем... Кто видел? Я? Мой предок?..
        - Это же Юкки, - звонко произнесла Юлька за моей спиной.
        От неожиданности я вздрогнул и едва не выронил фотографию.
        - Ты напугала меня, - сказал я недовольно.
        - Извини. - Она быстро чмокнула меня в щеку. - А ты небритый...
        - Мужчине свойственно быть небритым с утра, пора бы привыкнуть,
        Мы быстро собрались, умылись у ручника. Юлька поставила воду на маленькую электрическую плиту.
        - Слушай, а где хозяева?
        - Не знаю, - ответил я.
        В доме действительно было пусто. Чердак оказался давным-давно заселен какими-то птицами, испуганно упорхнувшими, когда я в поисках старика поднялся туда. Через дыры в крыше солнце прокладывало дорожки из позолоченной светом пыли. Собственно комнат было всего три. В одной мы ночевали, другая была «главным залом», а в третьей отсутствовала одна стена. Дом действительно был очень стар. Потолок едва ли не царапал макушку и держался, видимо, на огромной русской печи, незыблемо стоявшей в центре здания.
        - Ничего не понимаю.
        Юлька удивленно рассматривала остатки блинов, вчера таких свежих, варенье и три кружки. Общее запустение не коснулось только, пожалуй, тех мест, где вчера вечером были мы. Всё, чего касались наши руки, выглядело свежим, живым...
        Наскоро глотнув чая и сжевав остатки блинов, мы вышли на улицу. Сарай, примыкавший к дому, был в лучшей сохранности, но также пустовал. Где-то у леса располагалась хорошо сохранившаяся и явно поддерживаемая в порядке баня. Тут стояли свежие, новенькие кадушки, набор ароматических масел и современный градусник.
        Покосившийся забор, окружавший хутор, кто-то недавно подновлял.
        Колодец, расположенный в центре хозяйства, имел крышку и смазанные нескрипящие петли.
        Там нас и застали сыновья Юкки.
        В отличие от старика они не говорили по-русски и очень слабо понимали английский. Моих знаний финского, впрочем, вполне хватило, чтобы объяснить суть проблемы. Ребята оказались смышленые и, что было немного странно, совершенно не удивились нашему присутствию на их хуторе. Дело, как известно, боится мастера, а не дилетанта, поэтому колесо на нашем «Форде» было поменяно в считаные минуты.
        Когда я попытался рассказать им про гостеприимного хозяина дома, то встретил недоуменное и совершенно искреннее непонимание. Стараясь прояснить вопрос, я отвел их в комнату, где ночевал, и показал фотографию Юкки. Парни переглянулись и развели руками.
        - Вы ошиблись, - сказал старший. - Дедушка умер семь лет назад. С тех пор мы иногда приезжаем сюда, в баню. Но вообще-то хутор необитаем. Тут часто останавливаются люди, кто заблудился...
        ...Шоссе мы нашли без проблем. До него оказалось минут десять ходу.
        
30
        
        - Слово имеет товарищ Сталин, - сказал председательствующий маршал Кулик.
        Воскобойников внимательно смотрел на Сталина. Что скажет вождь? Что можно сказать после двухдневного совещания начальствующего состава при ЦК ВКП(б) по сбору опыта боевых действий против Финляндии - местами изнурительного, а местами, как ни дико, смешного? В зале смеялись, когда Сталин сказал, что граф Кутузов занимался солдатскими сухарями, а снабженцы РККА - нет. Смеялись, когда начальник снабжения, корпусной комиссар Хрулев, назвал советскую армейскую диагоналевую куртку «очень красивой». Смеялись, когда Сталин критиковал «Красную звезду», сказав, что она ни черта не стоит как армейская газета. Смеялись, когда Сталин назвал комбрига Черния, военно-воздушного атташе в Англии, «честным человеком, но дураком» - за то, что Черний сообщил, что в Румынию вводится двенадцать тысяч «цветных» войск...
        Народ бросает кверху шапки И артиллерия гремит И едет в лентах князь Суворов И князь Кутузов едет следом...
        
        В зале смеялись, а перед глазами Воскобойникова стояли то «двадцатьшестерка» со сбитой башней, врезающаяся в заснеженную сосну, то тронутые тлением тела бойцов у распавшегося дома Ярка, то спина эсэсовского офицера на мушке древнего громоздкого пистолета...
        Интересно, кто из тех, кто сейчас сидит в зале, знал?
        - Я хотел бы, товарищи, коснуться некоторых вопросов, которые либо не были задеты в речах, либо были задеты, но не были достаточно освещены. Первый вопрос - о войне с Финляндией. Правильно ли поступили правительство и партия, когда объявили войну Финляндии? Этот вопрос специально касается Красной Армии. Нельзя ли было обойтись без войны? Мне кажется, что нельзя было. Невозможно было обойтись без войны. Война была необходима, так как мирные переговоры с Финляндией не дали результатов, а безопасность Ленинграда надо было обеспечить безусловно, ибо эта безопасность есть безопасность нашего Отечества. Не только потому, что Ленинград представляет процентов 30-35 оборонной промышленности нашей страны...
        Станислав Федорович слушал, но слова проходили сквозь мозг, почти не оставляя следов. Нет, он, разумеется, понимал, что говорит Сталин. Тем более Сталин говорил правильно. Но всё же - кто из тех, кто сидит сейчас в зале и слушает о безопасности Ленинграда, знал? Кто?
        И Ломоносов громким басом Зовет солдат на поле брани И средь кустов бежит пехота И едет по полю фельдмаршал...
        
        - ...Второй вопрос: а не поторопились ли наше правительство, наша партия, что объявили войну именно в конце ноября - начале декабря, нельзя ли было отложить этот вопрос, подождать месяца два-три-четыре, подготовиться и потом ударить? - неторопливо продолжал Сталин. - Нет, Партия и правительство поступили совершенно правильно, не откладывая этого дела, и, зная, что мы не вполне еще готовы к войне в финских условиях, начали активные военные действия именно в конце ноября - начале декабря. Всё это зависело не только от нас, а, скорее всего, от международной обстановки. Там, на западе, три самые большие державы вцепились друг другу в горло, когда же решать вопрос о Ленинграде, если не в таких условиях, когда руки заняты и нам предоставляется благоприятная обстановка для того, чтобы их в этот момент ударить.
        «Сталин прав, - думал Станислав Федорович. - И я прав, Руну нельзя было оставить Айнцигеру, нельзя было именно сейчас, когда они в самом деле вцепились друг другу в горло. Они вот-вот вцепятся в горло и нам. Но почему я не отдал Руну? Почему я солгал? И - самое главное - почему я до сих пор сижу здесь, в теплом зале, среди военных и политработников, а не на нарах с миской баланды в руках? После странного возвращения, после долгих блужданий по вражеской территории, ничем не объясненных, никак не подтвержденных, после путаного рапорта о якобы обнаруженном убитом учителе Вальдене... Почему я вообще жив?!
        Руна.
        Потому что у меня есть Руна. Она бережет меня до поры, до того времени, пока ей не надоест. Как там сказал учитель? Руна сама выбирает себе хозяина?»
        - Во всяком случае, расположение войск на Карельском перешейке преследовало три цели: создать серьезный заслон против всяких возможностей и случайностей против Ленинграда; во-вторых, устроить разведку территории и тыла Финляндии, что очень нужно было нам; и, в-третьих, создать плацдарм для прыжка, куда войска будут подвезены...
        А вот и оно. «Устроить разведку территории и тыла Финляндии, что очень нужно было нам». Очень нужно было. НАМ.
        Воскобойников слушал. Слушал об истории финских войн и вреде польской кампании тридцать девятого года, о непревзойденной философии Ленина («разбитые или потерпевшие поражение армии очень хорошо дерутся») и недостатках седьмой армии, о минометах и автоматизации ручного оружия, об условиях ведения современной войны и о финской армии.
        - Общий вывод, - сказал Сталин. Человек, который управлял величайшей страной мира. - К чему свелась наша победа, кого мы победили, собственно говоря? Вот мы три месяца и двенадцать дней воевали, потом финны стали на колени, мы уступили, война кончилась. Спрашивается, кого мы победили? Говорят, финнов. Ну конечно, финнов победили. Но не это самое главное в этой войне. Финнов победить - не бог весть какая задача. Конечно, мы должны были финнов победить. Мы победили не только финнов, мы победили еще их европейских учителей - немецкую оборонительную технику победили, английскую оборонительную технику победили, французскую оборонительную технику победили. Не только финнов победили, но и передовую оборонительную технику Европы. Вся оборона Финляндии велась по указке, по наущению, по совету Англии и Франции, а еще раньше немцы здорово им помогали, и наполовину оборонительная линия в Финляндии построена по их совету. Итог говорит об этом. Мы разбили не только финнов - эта задача не такая большая. Главное в нашей победе состоит в том, что мы разбили технику, тактику и стратегию передовых государств Европы,
представители которых являлись учителями финнов. В этом основная наша победа!
        Воскобойников вскочил вместе со всеми и закричал: «Ура!»
        Да, министр Пуришкевич Был однажды на балу Громко музыка рычала Врали ноги на полу Дама с голыми плечами Извивалась колбасой Генерал для развлеченья Шлепал пятками босой.
        
        Ночной болотный спутник, безумные фразы, складывающиеся в бредовое стихотворение, оказавшееся верным и правильным...
        Станислав Федорович кричал и хлопал в ладоши до тех пор, пока не вышел из зала, чтобы никогда больше туда не возвращаться.
        Или это был вовсе не он?
        ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ,
        в принципе совсем небольшая, и почти даже не часть
        ЛОТРЕАМОН
        
        И мне остается ждать здесь, пока кто-нибудь или что-нибудь не придет за мной, дожидаться своего часа в темноте и вдалеке.
        Брайан Олдисс.
        «Освобожденный Франкенштейн»
        
        - Станислав Федорович. Зовите меня Станислав Федорович, - сказал мужик с пулеметом.
        Я обратил внимание, что у него не было переднего нижнего зуба - заболел небось, а какие тут врачи с пломбировочной хренью и бормашиной? Плоскогубцами рвал? Я один раз рвал другану зуб плоскогубцами, вернее, даже круглогубцами, тут главное половчее ухватить и небыстро тянуть, раскачивать. Тьфу, вспомнилось же.
        - Гостей принимаете, Станислав Федорович? - спросил Москаленко.
        - Начнем с того, что вы не гости. Гостей обычно приглашают.
        - Не то время, - сказал Москаленко.
        - Да, тут вы правы. Юля, аккуратнее.
        Это он уже сказал женщине. К тому, чтобы она осторожно со своим «Калашниковым» вертелась.
        Ничего мне здесь не нравилось. И мужик с пулеметом не нравился больше всех, даже падлу Москаленко я готов был обнять и расцеловать, настолько капитан был ближе и роднее. И баба его... Я украдкой рассмотрел ее поближе - вредная сучка с виду, симпатичная, да, но... не потасканная, не то слово ни хрена... пожившая, во. Повидавшая. Такая пристрелит - не поморщится, да еще, того и гляди, по яйцам сначала шмальнет, чтоб долго и больно помирать было. Если что, бабу первой, решил я. По крайней мере мужик отвлечется, да и остальные в первую очередь на него кинутся.
        Хотя с чем кидаться? Из чего, бля, палить? Пушки в яме, при себе - руки, ноги и голова с зубами. А у мужика - пулемет.
        Станислав, мать его, Федорович продолжал держать нас под прицелом, но немного расслабился. С виду по крайней мере.
        - Аккуратно явились, - сказал он. - Перед вами мастера сразу РГД в окошко кинули. Вернее, собирались кинуть.
        - И что? - тупо спросил прапор.
        - И не кинули, - с хитрым прищуром ответил Станислав Федорович.
        - А мы так и будем тут сидеть среди дерьма?
        - Так и будете.
        - Водички бы попить...
        - Вон в ту сторону километра через полтора колодец. В том году был с водой, сейчас - не знаю, - мужик махнул рукой, указывая направление.
        Сколько ему лет? Сорок? Пятьдесят? Крепкий мужик, не иначе, бывший военный, тяжелую пулеметную чушку держит свободно, умеючи...
        - Вот что, Станислав Федорович, - сказал Москаленко, поднимаясь с автомобильного моста, на котором сидел. - Давайте начистоту. Вы знаете, зачем мы пришли.
        - Догадываюсь, - согласился мужик. - Не вы первые. Я постоянно думаю, откуда, наконец-то, все прознали? Откуда выплыло? Столько лет жил себе спокойно, думал уж, и не пригодится...
        - Значит, она всё же у вас? - выдохнул Москаленко.
        - Руна-то? Да куда она денется. Здесь, конечно, у меня... Вам-то она зачем? Принесете хозяевам? Я тоже нес, обязан был принести. Но не донес. И вы не донесете, не знаю, кто вы по званию.
        - Капитан.
        - Вот, капитан. А я - полковник. И не донес... И вы не донесете, - уверенно сказал мужик. Я уставился на ствол пулемета - на нем сидел серый жучок, расправлял жесткие надкрылья и снова складывал, словно ожидал разрешения на взлет. - А если донесете - будет еще хуже. Кто вами командует? Кто вот это всё устроил? Даже если воевать не с кем и не за что, вы всегда находите врагов, находите, в кого стрелять, кого взрывать, кого бомбить... Или вы думаете, капитан, что Руна нужна вашим хозяевам, чтобы установить мир во всём мире? Ну, кто вас послал, скажите?
        - Это совместная акция правительств России и Украины, - сказал Москаленко. Он старался произнести это с достоинством, официально, но здесь, среди ржавой гари, слова прозвучали глупо и фальшиво.
        - То есть помирились ради Руны? И вы всерьез верите, что после взаимных территориальных претензий, после тактических ядерных ударов их помирит такая вещь! - Станислав Федорович повысил голос. - Вы отдаете себе отчет, капитан, что вы принесете домой?! Да вы ее и не донесете. Перебьете друг друга к чертовой матери, и весь сказ.
        - Стоп, - сказал я. - Стоп. Брэк. Станислав Федорович, ты... вы не втыкаете: я, например, до сих пор не знаю, за каким чертом мы сюда приперлись. Говорю как на духу: я простой русский сержант, меня взяли за задницу, сказали, что я бэтмен-супермен с необыкновенными способностями, и послали к вам, ничего не объясняя. В определенном месте мы встретились вот с украинскими офицерами, которые, как я понимаю, знают гораздо больше. Мне насрать, но, коли я сюда дошел живой, мне интересно, что за Руна такая и зачем она нужна. Я уже понял, что всю эту кучу вокруг вы наворотили с ее помощью...
        - Правильно понял, товарищ сержант. - Станислав Федорович сел на ступеньку и сказал, не оборачиваясь: - Юленька, принеси им воды, пожалуйста. Если хотят, пусть слушают. Черт с ними. Сядьте, мужики, не на параде.
        Я послушно опустился на корточки, остальные разместились кто где - Васюня прямо в мусор сел, Шевкун малость потеснил Москаленко, доктор остался стоять... Женщина скрылась в доме и вернулась через минуту с двухлитровой пластиковой бутылкой. Она спустилась с крыльца, сделала несколько шагов, потом размахнулась и бросила бутылку, которая упала и покатилась по земле. Прапорщик, опасливо поглядывая на пулемет, подошел, подобрал, отвинтил крышечку и сделал несколько больших глотков.
        - Всю не вылакай! - прикрикнул Костик.
        Коля вытер рукавом губы и вернулся к нам, передав бутылку Васюне. Пустив ее по кругу, мы выпили всю воду; Станислав Федорович смотрел на нас с усмешкой.
        - Напились? Тогда слушайте, и не говорите, что не слышали. Итак, октябрь 1939 года. К Иосифу Виссарионовичу Сталину - помните такого? - прибыли Паасикиви и Таннер, посланник Финляндии в СССР и министр финансов. Вы таких, конечно, не знаете. «Это не чья-либо злая воля, что география такая, какая она есть, - сказал им Сталин. - Мы должны быть в состоянии блокировать вход в Финский залив...»
        
2
        
        - ...И я ее проглотил, - закончил Станислав Федорович.
        Мы сидели на своих местах. Рассказывал он долго, дело шло уже к вечеру, я всю задницу отсидел, примостившись на каком-то металлическом обломке.
        - Занимательно, - сказал Москаленко, когда сообразил, что повествование завершенною
        Тиснул мужик свой роман, ничего не скажешь, интересный... Значит, вот зачем нас сюда несли черти и совместная идея правительств России и Украины. Руна. Побрякушечка серебряная, с помощью которой полковник Станислав Федорович наколотил тут вокруг бронетехники и черепушек накидал. О поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями? Полковой комиссар Воскобойников.
        - И что потом?
        - А потом она вышла естественным путем, извините за натурализм. Я ее, конечно, помыл... - улыбнулся полковник.
        Если честно, я хрен понял, сам это полковник был или его дед. Дневники эти... Шизанутый по всей башке этот Станислав Федорович, вот что я точно знаю теперь. И то, что он до сих пор не полоснул очередью, большая для нас удача. Да и за каким бесом он устроил нам лекцию? Вон, тем, чьи ребра и хребты вокруг валяются, небось не устраивал, коротенько так разбирался...
        - Занимательно, - повторил Москаленко.
        - Вы считаете, товарищ капитан? - осведомился Воскобойников.
        Его жена, или кем там она ему приходилась, устала держать автомат, опустила его, но видно было, что стрелять будет без размышлений.
        - Да... Можно еще немного воды?
        - Юля... - коротко бросил полковник. Женщина вздохнула и ушла в дом.
        - Вы одного не учли, - продолжал Москаленко. - Вас посылали наудачу, по принципу личной преданности.
        - Не исключаю, - согласился Воскобойников.
        - А наш отряд отбирали иначе. Вы застрелили этого немецкого офицера, Айнцигера, и путаете нас, что с нами произойдет та же история - перебьем друг друга, а последний положит Руну в карман и поселится в вашем доме, к примеру.
        - При условии, что я отдам вам Руну, - кивнул полковник.
        - Так вот, нас отбирали по принципу психоэмоциональной устойчивости. Иначе говоря, Руна на нас не действует в том смысле, что не подчиняет себе.
        - Ерунда...
        - Проверим? - сказал Москаленко.
        Когда капитан успел метнуть нож, где он его прятал - я не заметил. Лезвие вошло чуть ниже левой ключицы Воскобойникова; Станислав Федорович успел выстрелить, дал короткую очередь, но Москаленко был не простой пехотный капитан, потому что в два прыжка, словно размазавшись в воздухе, достиг крыльца и сбил Воскобойникова со ступеньки. Я не стал долго думать, потому что проигрыш Москаленко означал наш общий проигрыш, и кинулся следом. Остальные рванули за мной - кроме дурака Васюни и доктора, который был в любом случае не боец. Я успел вовремя - баба выскочила на крыльцо, но баба и есть баба, выставила перед собой автомат, который я крутанул за ствол, а потом от души приложил ей кулаком. Потом добавил прикладом в живот - женщин бить, конечно, сучье дело, но своя жопа дороже. Костик и Шевкун навалились на хрипевшего полковника, а прапор помог мне обыскать пленницу. Никакого оружия при ней мы больше не нашли.
        Беранже остался не у дел и подобрал пулемет.
        Полковник неожиданно перестал биться и пробормотал:
        - Перевяжите плечо.
        - Сейчас, - сказал Москаленко и резким движением выдернул нож.
        Воскобойников даже не охнул.
        - Перевяжи! - крикнул капитан Блошкину. Доктор словно очнулся, потопал к крыльцу, завозился в своей врачебной сумке. Воскобойников, со свистом дыша сквозь стиснутые зубы, сел поудобнее, прислонился к стенке, пока Блошкин его ремонтировал. Капитан присел рядом, упер ствол взятого у женщины автомата в бок полковнику.
        - Смотри-ка, сволочь, - сказал Воскобойников удивленно. - Получилось.
        Я сначала не сообразил, о чем он, а потом понял: Руна его подвела. Железячка эта мудрая, за которой мы пришли.
        - Как вам говорил финский дед? - спросил Москаленко. - Руна сама выберет хозяина, когда придет время?
        - Не дед. Учитель, - поправил полковник. Вообще-то он был полковой комиссар (или не он? Черт их разберет, лучше про это не думать, а то мозги закипят), но мне удобнее было называть его полковником.
        - Вот и пришел этот момент, - заключил Москаленко.
        - И нам пора в Сариолу, - задумчиво произнесла женщина.
        Я ей чересчур сильно, наверное, приложил: до сих пор держалась руками за живот, а щека заплыла красно-синим. Полковник только сейчас, похоже, разглядел, что случилось, нашел меня взглядом и пообещал:
        - А вот за это кровью умоешься, падаль.
        - Война, полковник, - сказал я.
        - Кровью, - со значением повторил он. - Потерпи, Юленька. Всё будет хорошо, никакой Сариолы. Вспомни лучше: Стокгольм, маленькие кафе, кофе с булочками... «Силья-Лайн Симфония»... замечательный Свеаборг...
        - Мне давно уже кажется, что этого никогда не было. Что я видела всё это в кино, - ответила женщина. - Ты отдашь им Руну?
        Они беседовали, словно нас здесь совсем не стояло. Наверное, это называется презрением, очень высокой степенью презрения. Мне даже самому стало противно.
        - Отдам, - сказал Воскобойников. - Конечно, отдам. Мне она больше не нужна, и я ей больше не нужен, ты же видишь...
        - То, что ты мне рассказал... Это всё правда?
        - Правда. Я же рассказывал раньше.
        - Ты не рассказывал. Ты читал дневники деда.
        - Деда... - эхом отозвался Воскобойников.
        - Или это были твои дневники?!
        Полковник промолчал. Потом повернулся к Москаленко и попросил:
        - У вас есть выпить?
        - Вот. - Капитан протянул флягу. - Спирт.
        - О'кей, - сказал полковник и, отвинтив крышечку, сделал пару больших глотков. Поморщился, выдохнул, пожаловался: - Столько лет - один самогон, а я его и гнать толком не умею...
        - Оставьте себе, - сказал Москаленко. Фляга, булькнув, легла на некрашеные доски крыльца.
        - Итак, где Руна?
        - Идите в дом, - сказал Воскобойников. - В большой комнате - комод, деревянный. Выдвигаете нижний ящик, выбрасываете оттуда тряпки, сзади будет двойная стенка, там виден шов. Подковырните чем-нибудь...
        Шевкун вопросительно взглянул на капитана. Тот кивнул. Лысый исчез внутри дома.
        - И вы всё равно ничего не доказали, - сказал полковник.
        - То есть?
        - Руна оставила старого хозяина, но не нашла нового. И эта ваша психоэмоциональная устойчивость... Пока лишь чистая теория. Чистой воды.
        - Посмотрим.
        В доме ухнуло, со звоном вылетели стекла из окон. Крыльцо дернулось, сидевший на корточках прапор повалился на спину и съехал на заднице по ступенькам.
        Я потряс головой - в ушах звенело. Воскобойников криво улыбался.
        - Один - ноль, - сказал он. - Между прочим, я за ЦДКА болел... пока вообще футболом интересовался.
        И тут мы услышали, как кричит Шевкун. Я не стал ожидать приказаний и пошел внутрь. В комнате остро пахло дымом, паленым, сырым мясом. Лысый капитан лежал на полу навзничь, размахивал брызжущими кровью обрубками рук и выл. Говорить он не мог - лица и рта у Шевкуна просто не стало... Другой бы обблевался, но я не такое видал. Да и не любил я лысого. Вернее, недолюбливал. Смерти такой, конечно, не желал, ну так что теперь, плакать над ним? Короче, лечить здесь было уже некого, и я крикнул:
        - Беранже! Старлей, скорей сюда с машиной!
        Старлей вошел и сразу понял, что от него требуется. Стрелял в голову, разнеся ее остатки.
        Капитан затих. Я нагнулся к перевернутому комоду. Крепкий был комод, не развалился, как ни странно... или там направленный был взрыв? Ловушечку смастерил товарищ полковник - правильно, кто бы на его месте не смастерил... И в самом деле один-ноль. Увеличивать счет в пользу Воскобойникова я не хотел, поэтому осторожно перевернул остов комода, но внутрь не полез. Хотя лезть и не требовалось - на полу лежал небольшой железный ящичек, закрытый на миниатюрный замочек. Поднять? Раз он уже валяется, рвануть не рванет, если в середину не лезть, решил я.
        И поднял.
        Чего я ожидал? Тепла, покалывания, каких-то непонятных ощущений? Нет, это был простой, достаточно легкий ящичек, Я подкинул его на ладони (старлей отчего-то смотрел на меня с ужасом) и, перешагнув через труп, вышел на крыльцо, предварительно взяв у покорного старлея пулемет.
        - Вот она, - сказал я.
        - Давай сюда, - сказал в ответ Москаленко.
        Про соратника и не спросил, сволочь. Хотя что спрашивать, раз так рвануло, не хлопушка же там пристроена была.
        - Стоп, - сказал я. - Так дело не пойдет. - Воскобойников расплылся в довольной улыбке.
        - А ты не лыбься, будто кошелек нашел, - велел я. - Думаешь, заработала система, твоя бижутерия мне в душу полезла? Ни хрена, полковой комиссар. Херово ты меня знаешь.
        У меня был пулемет. У Москаленко - автомат, сейчас нацеленный в бок полковнику. Остальные мало того что без оружия, они вне игры, зрители. Вот только Костик... Я краем глаза присматривал за ним, но Костик вел себя тихо, придерживал за плечи женщину, чтоб не дергалась без толку.
        - Я тебя херово знаю, кто же спорит, сержант, - сказал Воскобойников. - А ведь только ты на своего капитана ствол наставил, а не я.
        - Два - ноль ждешь?
        - Запросто, - хмыкнул полковник.
        - Рано. А ты, капитан, слушай. Совместное решение правительств Украины и России - это хорошо. Усраться как хорошо. Но при одном условии - если бы я в свое время не воевал на одной стороне, а ты - на другой. Я не верю, что мы завтра принесем вот это дерьмо, - я снова подбросил на ладони коробочку с Руной, - и нам дадут по ордену, по квартире и по бабе, а наши президенты обнимут друг друга и ласково поцелуют в задницу. Мне представляется совсем другая штука: дойдешь ты один. И тебе будет орден, квартира и баба. И поцелуй в задницу. А еще, во что я верю больше всего, пуля в лобешник.
        Москаленко молчал. Просчитывал, наверное, варианты; специалист он был вполне ничего себе, и я отступил на пару шагов внутрь, в коридорчик. За спиной у меня оставался старлей Беранже, но его я почему-то не боялся, не брал в расчет. Если стукнет по затылку - значит, так мне легла карта, и фули рассуждать. Но ведь не стукнет.
        - Чего ты хочешь, сержант? - спросил Москаленко.
        - Пока - чтобы ты сидел, как сидишь, пан капитан, и держал автомат так, как держишь.
        - Сижу, - согласился тот.
        - А теперь рассказывай, что должно произойти на самом деле. Не расскажешь - пристрелю.
        - Подумал хорошо? - спросил Москаленко.
        - Охренеть как хорошо подумал.
        - Ладно, сержант. Жалею об одном: что не завалил тебя раньше. Но поздно жалеть, потому слушай, падла: я в самом деле должен был положить всех вас, как только мы придем к точке. Но не положил. По двум причинам. Причина раз: я не был уверен, что один тут справлюсь, хотя теперь вижу, что всё гораздо проще, чем думал. Причина два: вы мне понравились. Бля буду, сержант. Не хочешь верить - не верь, я и не прошу. Поэтому я до последнего не знал, чем всё кончится. А других вариантов развития событий ты можешь сам придумать штук десять без особого напряжения мозгов.
        - А Руна?
        - А Руну я принес бы тем, кто меня послал. А ты?
        - А я выкину ее на х... - сказал я.
        - Руну нельзя выкинуть, - любезно напомнил Воскобойников, с нескрываемым интересом наблюдавший за нашим разговором. - Руна всё равно найдется, рано или поздно.
        - Так я, может, к тому времени сдохну или буду сидеть в приюте для стариков и под себя срать.
        - А если нет?
        - Ну давайте тут устроим философский, бля, диспут! - заорал я.
        Москаленко, кажется, испугался. Я бы на его месте тоже испугался - а ну как крыша поехала у сержанта, постреляет всех и пойдет себе домой с Руной в кармане. Что бы они там ни думали, я в самом деле ничего не чувствовал от Руны, только держать одной рукой пулемет было неудобно. А фули я держу? Я убрал Руну в карман и перехватил тяжелую чушку другой рукой.
        Уф-ф...
        - Слушай, братан, - подал голос прапор. - Может, вы тут как-нибудь между собой перетрете, а мы свалим себе тихонько? Мне на эту Руну наплевать, мужикам небось тоже...
        - Да, - сказал Блошкин, - в самом деле.
        Васюня молчал. Молчал и Костик. Я крикнул, не оборачиваясь:
        - Старлей! А ты что думаешь?
        - Да ни хрена не думаю, - сказал Беранже, появляясь из-за угла. Наверное, я чего-то лицом такое изобразил, потому что он поторопился добавить: - Я через окно вылез, ты ж стоишь в дверях, как бульдозер...
        - Стань тогда, чтоб я тебя видел, - велел я. Отвлекся на старлея я на долю секунды, но этого хватило, чтобы Москаленко перевел ствол «Калашникова» на меня.
        - Пат, - сказал он.
        - Чо? - спросил Васюня.
        Ему ничего не стали объяснять, а Воскобойников довольным тоном прокомментировал:
        - Начинается. Вы не представляете, какое невыразимое удовольствие смотреть на всё это, принимая самое что ни на есть пассивное участие!
        Его жена (или не жена), казалось, впала в прострацию. Костик продолжал ее придерживать.
        - Пат, говоришь? - спросил я.
        - Ага. Мексиканская дуэль. Смотрел фильмы Джона By? - спросил капитан.
        - Не смотрел.
        - Напрасно. И что ты теперь будешь делать?
        - Мексиканская дуэль, - поучительно сказал Воскобойников, - обычно заканчивается при участии третьей стороны. Вот так, например.
        Два - ноль. Он сделал Москаленко по всем статьям. А капитану ведь нужно было обыскать Воскобойникова. Не обыскал...
        С расстояния в несколько сантиметров - в висок. Полковник не целился, но он был, как ни крути, военным старой закалки (или не он? не думать про это, не думать!), поэтому попал. Голова капитана словно взорвалась со стороны выходного отверстия. Я среагировал самым идиотским образом: палец нажал на спуск, и незнакомый мне пулемет прострочил грудь Москаленко, уже мертвого, сбросив его с крыльца.
        Капитан лежал ничком, пепел под ним превращался в красно-черную гущу, а Воскобойников бросил на пол глухо стукнувший пистолет. Здоровенная, неуклюжая машина, небось лет сто ей, никогда таких не видел...
        - Два - ноль? - спросил я.
        - Так точно.
        Он ответил с улыбкой. Ну да, плохой парень убит, всё как полагается... Я ногой отбросил пистолет в коридорчик.
        - Теперь мы уходим, - сказал я.
        - Соврал, сержант.
        Это сказал дурак Васюня.
        
3
        
        - Не понял, - пробормотал стоявший рядом с ним прапор Коля.
        Морда у прапорщика была такая прикольная, что я засмеялся бы, если бы не видел батарею взрывчатки под Васюниной расстегнутой курткой. Доктор Блошкин ухватил прапора за шиворот и толкнул вперед так, что тот упал на колени и на коленях же отполз в сторону.
        Козыри пошли в ход. Ах, Васюня, Васюня... и добрый доктор Айболит, что под деревом сидит, что пожертвовал на мой день рождения спиртягу. Два наших тихих задроченных спутника.
        - Тихо-тихо отдаешь мне коробку, - приказал доктор. - Иначе он соединит контакты.
        Рука Васюни была в кармане. Похоже, эти двое не шутили. Надо было мне догадаться, что просто так, без подстраховки, никто никого не посылает. Конечно, покойничек Москаленко мог и не знать о роли доктора с придурком... как, кстати, и покойничек Шевкун.
        - И всё взорвемся на хер, - сказал Костик, до сей поры молчавший.
        - А тебе от этого легче? - осведомился доктор.
        - Да нет... Я бы пожил малость.
        - Тогда скажи ему, пусть отдаст коробку с Руной.
        - Отдай ты им эту х...ню, - сказал Костик. - Давай, Валер, отдай.
        - Только пулемет сначала брось, - добавил Васюня.
        Доктор тем временем подобрал автомат, выпавший из рук дохлого капитана. «Калаш» и пулемет ходили туда-сюда, как карты.
        - Не брошу, - сказал я. - Пулемет - это моя гарантия.
        - Опять мексиканская дуэль, - возник полковник. - Я охреневаю, товарищи. Я такого не видел сто лет.
        - Помнишь этот фильм, с Траволтой? - неожиданно спросила женщина. - Помнишь?
        - Какой тут Траволта! - воскликнул Воскобойников. - Тут почище. Эх, теперь не жалко и помереть, мужики.
        - Помрешь, успеешь, - пообещал доктор. - А ты брось пулемет.
        - Слушай, Блошкин... - начал я и поймал взгляд Станислава Федоровича.
        Тот медленно закрыл глаза и вновь открыл. Или я ничего не понимаю, или это означало «давай». Только что давать-то ? Что такого знает полковник, чего не знаю я? Бросить пулемет? Отдать Руну?
        - Он всё равно успеет соединить контакты, даже если ты выстрелишь, сержант, - продолжал доктор Блошкин. - Оно тебе надо?
        В самом деле. Точно, хрен ли мне пулемет, если Васюня весь обвешан взрывчаткой... Значит, полковник говорит мне: «Отдай Руну». В самом деле - отдать?!
        - Лови, Айболит, - сказал я и бросил коробочку.
        Блошкин неловко поймал ее, едва не уронив, а Васюня радостно захохотал. Наверное, им в самом деле пообещали что-то несусветное, таким счастьем засветились лица. Ордена, квартиры, бабы, водка. Предел мечтаний нормального человека.
        - Елки... - пробормотал доктор. - Елки зеленые...
        - Дальше что? - спросил я.
        - Хер с вами, оставайтесь. Что хотите, то и делайте, - сказал он. - Пошли, слышишь?
        Всё правильно: у них была Руна.
        Но они ее - если верить рассказу Воскобойникова - не оживили, не омыли кровью. Как не омыл и я - Москаленко убил полковник. И Шевкуна убил он... Хотя...
        - Забей, - сказал Беранже. - Я знаю, что ты думаешь, сержант. Забей. Стой спокойно.
        Он был умный малый, старший лейтенант, всё-таки потомок французского поэта. Но ведь именно он убил Шевкуна. Так сказать, в юридическом аспекте убил - ведь лысый капитан был еще жив...
        «Для того чтобы боевая Руна ожила у нового владельца, он должен убить друга, близкого человека, с которым сражался плечом к плечу. Так сказал Густав».
        Мы все сражались плечом к плечу, а кто был другом или не другом - поди разбери, что нужно Руне.
        Слова мертвого немецкого оберштурмфюрера выдернули незримую чеку. Васюня, так не вовремя убравший руку из кармана, доктор Блошкин, уставившийся на коробок и не видящий, похоже, ничего вокруг, старлей, умоляюще смотрящий на меня, - всех смел ураган свинца, пробил, скомкал, отшвырнул назад, в прах и пыль десятков и сотен таких же, жаждавших того же...
        - Валер... Валера... - это прапорщик причитал, сидя на ступеньках.
        Нет, его я трогать не собирался. Прапорщик мне нравился. Но мне нравился и старлей. Что, если он хотел предупредить, объяснить, что он ни при чем, что он на моей стороне? А я его убил.
        Получается, что я оживил Руну? Но она пока что не у меня...
        - Коля, - тихо, почти ласково сказал я.
        Прапорщик вскинул голову, по его грязным пухлым щекам текли слезы. Еще несколько дней назад мы весело жрали натовские консервы в затентованном кузове «Урала», шутили...
        - Коля, подними Руну и дай мне, - сказал я.
        - Нет, ради всего этого стоило испытать даже больше, чем мне довелось.
        Это были слова Воскобойникова. Он беззвучно смеялся, вздрагивая всем телом, смеялся в том числе и надо мной. Пристрелить его? Стоп, но я не должен так думать, так может заставить меня думать Руна, но ведь она не властна надо мной, она не может управлять, за этим хреном нас и собрали по сусекам!.. Что-то не так, что-то идет неправильно...
        - Кончаем комедию, - сказал Воскобойников, утирая глаза тыльной стороной кисти. - Выкинь ты на хер эту коробку, прапорщик. Нет там ничего.
        Бац!
        Три - ноль. Таким дураком я себя никогда не чувствовал, с самой школы, наверное, когда один урод из старших классов выменял у меня колоду порнографических карт на пачку американской жвачки, оказавшейся тонко нарезанной белой технической резиной, вымазанной в мятной зубной пасте.
        - Там нет ничего и никогда не было, - уверил Воскобойников. - Ты меня потешил, сержант, а Руне, судя по всему, я надоел... Забирай ее с богом.
        Он по-киношному, одним рывком, разодрал ворот рубахи и достал Руну, висящую на шелковом шнурке, словно православный крест.
        - Дай нож, - сказал полковник. - Не развяжу и не разорву, шелк, толстая...
        - Дай ему нож, - сказал я неизвестно кому. Послушался Костик - подал Воскобойникову перепачканный в крови нож капитана Москаленко. Полковник не дурил: аккуратно перерезал шнурок и протянул мне кулак, из которого свисала Руна. Маленькая металлическая Руна. Цена ей - копейки. С виду, конечно...
        Я поймал Руну на ладонь, удерживая пулемет одной рукой, и Станислав Федорович отпустил шнурок.
        Я охнул.
        Он выдохнул.
        Руна была тяжелой, очень тяжелой. По первому ощущению - граммов пятьсот, сконцентрированных в кусочке размером с горошину.
        Я принял Руну.
        Воскобойников - отдал.
        - Прошу об одном, сержант, - сказал он. - Оставьте нас тут, живыми. Пожить хочу. Много не получится - чувствую, да и после вас кто-нибудь явится, будут же по-прежнему думать, что Руна у меня... Но оставьте. Прошу, сержант.
        Я слышал полковника, но словно сквозь комья ваты, забитые в уши: ладонь дрожала под нелепой тяжестью, искры, подобные тем, когда батарейку пробуешь на язык, вливались в меня. Вот как это бывает, оказывается. Вот зачем я здесь.
        Я быстро сжал кулак, словно кто-то хотел выхватить эту чертову железку. Примостил пулемет на сгиб локтя, тяжело держать суку...
        - Что вы сказали? Ах да... Оставайтесь. Мы уходим.
        - А вы верите, что сможете уйти? Все вместе?
        В самом деле, сможем ли мы?
        Я посмотрел на прапорщика, на Костика, с каменным лицом придерживающего женщину Воскобойникова.
        - Я тоже прошу вас, - сказала неожиданно Юля, - заберите ее и уходите. Я никогда не думала, что это случится и что станет так... легко.
        - Всё, - сказал я, согласно кивнув. - Мы уходим. Костик, возьми автомат.
        - А она? - спросил Костик.
        - Отпусти. Никто нам ничего не сделает, ты не понял, что ли?
        - Я понял, - сказал Костик. - Понял. А ты вот понял, Валера?
        Я не хотел сейчас с ним разговаривать, но зато имел пару вопросов к полковнику.
        - Идите к лесу, - велел я. - Нагоню вас минут через пять.
        Костик смотрел вопросительно, поднятый автомат держал за ремень. Он меня не боялся.
        - Всё нормально будет, все живы, всё хорошо! - окрысился я. - Просто хочу спросить. Идите, догоню. Не ссыте, мужики...
        Мужики пошли прочь, оглядываясь. Костик всё так же нес «калаш» за ремень, а прапорщик то и дело спотыкался, потому что назад смотрел чаще, чем вперед.
        - Что придумал, сержант? - спросил устало Воскобойников. Мне показалось, что за последние минут пять он постарел лет на десять.
        - Всё нормально, - повторил я. - Скажи, Станислав Федорович, а почему ты не убил финна? Кирьянена этого?..
        - Керьялайнена, - поправил он. - Знаешь, сержант, просто не смог. Чувствовал ответственность за него, что ли.
        - А как же вышло с немцем?
        - А это уже не я. Руна. Но на тебя ведь она не действует?
        - Не действует, - кивнул я.
        - Уверен, сержант?
        Я не был уверен. Совсем не был уверен. Руна сверлила мне ладонь, царапалась и кусалась, потому что хотела крови. Но я не готов был признаться в этом полковнику, больше того, я хотел отпустить полковника и его бабу, я не хотел их убивать.
        - А финн?
        - Что финн? - не понял Воскобойников.
        - Мертвый финн, убитый. Приходил?
        - Приходил, - сказал он спокойно. - Юленьку я сберег. Надеюсь, что сберегу и дальше, пока жив... А кое-кого - не сберег.
        - Хочешь сказать, что он здесь до сих пор шатается?
        - Почему же здесь? Он приходит и уходит. Я не знаю, куда, и никогда об этом не думал. Понимаешь, сержант, я с этим свыкся. Как человек свыкается с отрезанной ногой, с удаленным легким, с выбитым глазом.
        - Понял.
        - Наверное, я должен быть вам благодарен, сержант, - сказал Воскобойников, подумав.
        - За что?
        - Я прожил несколько жизней. Иногда я утром просыпался и не понимал: кто я? Где? Какой сейчас год? Что мне делать, куда идти, чем заниматься? Я изменился. Стал другим - говорю иначе, веду себя иначе, поступаю иначе. Я хромал - и уже давно не хромаю. Я помнил то, чего не может быть в моей памяти... Теперь всё это кончится. Знаешь, я читал книгу, не помню автора, там были вечные люди... Стриндберги? Жутко несчастные.
        - Так что, Руна дает бессмертие?
        - Бессмертие? - Он с сомнением пожевал губами. - Не знаю, не знаю. Не было времени проверить, понимаешь?
        - Ладно, идите в дом, - велел я. - Я сваливаю.
        Станислав Федорович помог Юле подняться. Она посмотрела на меня со странной смесью ненависти и любопытства, словно на мерзкую гадину в зоопарке - бывает же такое, живет же на свете такая вот гадостная тварь, - и отвернулась. Не верила, наверное, что я просто так уйду, оставлю их в живых. Пусть удивится, мне не жалко.
        - Прощай, сержант, - сказал Воскобойников.
        - А как же «кровью умоешься, падаль?» - напомнил я.
        - Сам разберешься, сержант, - усмехнулся он.
        - В смысле?
        - После поймешь.
        - Загадками разговариваешь, товарищ полковник? А я не обидчивый. Мне твои загадки что шли, что ехали.
        - Тем более - после поймешь.
        - Тогда прощай. - Я сделал шаг вниз по ступенькам и остановился. - На запад не ходи, комиссар, - там людно.
        - Я знаю, - кивнул он. - Да я и не пойду. Не успею...
        Не знаю, что он имел в виду, когда это говорил. Его дело. Впрочем, если он был в самом деле полковой комиссар Воскобойников Станислав Федорович, тысяча девятисотого, кажется, года рождения, то без Руны он скоро развалится. Лет-то ему сколько... и будет у его Юленьки кучка костей и тухлого мяса.
        Плевать. Их проблемы, не мои. Моя проблема - домой вернуться. Хотя где тот дом...
        Подфутболивая ногами обугленные черепа, я шел к полоске зелени, в которой, наверное, ждали меня Костик и прапорщик Коля. Или не ждали. На их месте я рванул бы со всех ног через любой бурелом, лишь бы не встречаться... А может, они подобрали оружие из ямки, куда мы его сложили, залегли рядом, и мне стоит только подойти поближе. Вот только они забыли, что меня охраняет Руна.
        А Руну я ведь так и не оживил. Когда я стрелял в доктора, Руна была у Воскобойникова.
        Значит...
        Ничего не значит.
        Просто надо спешить и успеть первым. А самое главное - осталось выбрать: Костик или прапорщик. Прапорщик или Костик.
        В самом деле, не собираюсь ли я отдавать эту железку правительству России? Не говоря уже об Украине.
        Но ведь можно выбросить ее в болото. Руна найдет хозяина, но случится это через годы, десятилетия, века... Мои дети и внуки и те не доживут, потому что нет у меня в планах ни детей, ни внуков. И буду я сидеть в богадельне, срать под себя, есть пюре из сушеного картофельного порошка, запивать молоком из гнилого сухого молочного порошка и вспоминать былые годы.
        И всё же: прапорщик или Костик?
        Костик или прапорщик?
        Я посмотрел на большой старинный пистолет у меня в руке. Пистолет со стволом, в который, казалось, можно было засунуть палец; прищурился и прочел выбитые на металле буквы: «Dansk-Rekilriffel-Syndikat. Kobenhavn. Patent Schouboe».
        И услышал холодный, замерзший, пустой смех.
        
        ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ
        
        Когда на мониторе появились первые строчки этой книги, еще не было президентских выборов на Украине с «оранжевой революцией». Не было президента Грузии Саакашвили. И, наверное, совсем случайно получилось, что значительная часть романа посвящена войне с Украиной, некоему вооруженному конфликту в Грузии, странному, неприглядному будущему самой России, хотя в последнее время принято считать, что всё у нас налаживается, всё идет хорошо... Да и о войне с Грузией или Украиной никто не упоминает. Тьфу-тьфу, как говорится. Не приведи бог.
        В первом варианте вместо взорванных памятников Путину фигурировали памятники Ельцину, да и всё остальное, касающееся России, было написано не совсем так. Однако время шло, проект «Виктор Бурцев» был временно приостановлен по разным причинам, объективным и субъективным, а мир вокруг жил своей собственной жизнью, не подчиняющейся подчас никакой логике. Поэтому в итоговом тексте всё сложилось именно так, как видит сейчас на бумаге читатель.
        В принципе «Пленных не брать!» - приквел (сиречь предыстория) другого романа Виктора Бурцева, «Зеркало Иблиса». Поскольку «Зеркало» вышло значительно раньше, автор постарался не создавать пересечений с ним и ввел в текст лишь одного героя «Зеркала», да и то мимоходом. Можно было и не вводить, но пусть будет. Фишка такая.
        Обширное приложение с примечаниями к тексту дано с целью благой: всё-таки, как ни крути, читатели фантастики - люди преимущественно молодые, которым преподают в школе совсем не ту историю, которая была на самом деле. В примечаниях - кое-что полезное, не исключено, что самообразования или любопытства ради читатель заглянет в конец книги, чтобы посмотреть, что за человек был такой-то, когда помер, чего успел сделать... Конечно, и «Пленных не брать!» - совсем не история, не претендует на исторический труд, и Виктор Бурцев не ставил перед собой такой цели. Бурцев - не Радзинский (господи упаси!), не Волкогонов, не Бунич. Это фантастический роман, в котором автор постарался к тому же максимально отойти от собственных взглядов на историю России и попытался - в меру сил - не давать рецептов. Многие вещи тем не менее выписаны в книге пристрастно, поэтому если кто-то остался недоволен - как говорится, флаг ему в руки и барабан на шею. Или мы не живем в свободной стране? Ха-ха... Конечно же, не живем.
        Шутка.
        Это не антивоенный памфлет - лучшие антивоенные памфлеты уже давно написаны, а те, что еще напишут, вряд ли будут принадлежать перу Виктора Бурцева.
        Это не роман-предостережение, потому что романы-предостережения - нежизнеспособный вид литературы, который никогда не добивался поставленной перед собой цели. Попугали и забыли, и всё идет своим чередом.
        Это не политический роман. Хватит с нас политики.
        Это развлекательное чтиво. А если оно заставило кого-то о чем-то задуматься - на здоровье, не забудьте сказать автору спасибо, сделав какой-нибудь глубокомысленный вывод. Но если что - автор не виноват.
        А читателю - огромное спасибо.
        С уважением,
        Виктор Бурцев
        
        ПРИЛОЖЕНИЕ
        
        «Ан-26». Многоцелевой транспортный самолет, разработан в 1969 г. ОКБ Антонова на базе гражданского «Ан-24» по заказу военно-воздушных сил.
        Бандера, Степан Андреевич (1909 -1959). Проводник (руководитель) крайне националистической украинской организации ОУН. В пантеоне национальных героев современной Украины занимает почетное место самого «великого» борца против советской власти и отождествляемых с нею «москалей». Убит в Мюнхене сотрудником КГБ СССР Сташинским (приведен в исполнение заочный смертный приговор, который ему вынес Верховный суд СССР).
        Беранже Пьер-Жан (1780 -1857). Французский поэт-песенник, поднявший традиционный фольклорный куплет с рефреном до уровня профессионального искусства и придавший песне (как правило, антибуржуазного характера) жанровое и композиционное разнообразие.
        «Беретта». Общее название пистолетов (в данном случае) одного из старейших производителей оружия в Европе - итальянской фирмы «Беретта» (еще в XV веке Бартоломео Беретта организовал мастерскую в г. Гардоне в области Валь-Тромпия). Существует целый ряд моделей пистолетов, состоящих на вооружении разных стран мира, в том числе США («беретта M92-F» калибра 9 мм «парабеллум». Для того чтобы как-то сгладить протесты американцев против выбора иностранного пистолета, была создана отдельная компания «Беретта Ю-Эс-Эй Корпорэйшн», расположенная в г. Аккокик, штат Мэриленд).
        Берия Лаврентий Павлович (1899 -1953). Советский политический и государственный деятель. Маршал Советского Союза (1945). Герой Социалистического Труда (1943). В 1936 -1945 гг. нарком, в 1953 г. министр внутренних дел СССР. В феврале 1941-го - марте 1953г. заместитель председателя Совнаркома (Совета Министров) СССР. С 1941 г. член, с 1944 г. заместитель председателя Государственного комитета обороны, курировал ряд важнейших отраслей оборонной промышленности, в том числе все разработки, касавшиеся «атомного проекта». Входил в ближайшее политическое окружение И.В.Сталина. В июне 1953 г. выведен из ЦК КПСС, исключен из партии, снят со всех государственных постов, арестован по обвинению в шпионаже и заговоре с целью захвата власти, объявлен агентом иностранных спецслужб. По приговору Специального судебного присутствия Верховного суда СССР в декабре 1953 г. расстрелян.
        Берлин, бригинтендант. Вымышленный персонаж.
        «Бофорс». 37-мм противотанковая пушка «бофорс» шведского производства образца 1936 г. обычно устанавливалась в финских дотах. По бронепробиваемости не уступала советским 45-мм противотанковым пушкам обр. 1932 и 1937 гг.
        Бродский, Иосиф Александрович (1940 -1996). Поэт. Родился в Ленинграде, в 1963 г. был арестован и приговорен к пяти годам ссылки с обязательным привлечением к труду по Указу «Об ответственности за тунеядство». В 1972 г. поэт был вынужден покинуть родину и уехал в США. В 1987 г. получил Нобелевскую премию как русский литератор.
        БТР. Бронетранспортер. В России (СССР) выпускались БТР-50 (гусеничный), БТР-60, БТР-60ПБ, БТР-70, БТР-80 и БТР-90 (колесные). Первым советским БТР был трехосный БТР-152 на базе грузовика «ЗиС-151».
        Буденный Семен Михайлович (1883 -1973). Советский военачальник, Маршал Советского Союза (1935), Герой Советского Союза (1958, 1963,1968). В гражданскую войну командовал 1-й Конной армией (1919-1923). В Великую Отечественную войну в 1941-1942 гг. - главнокомандующий войсками Юго-Западного и Северо-Кавказского направлений, командующий Резервным и Северо-Кавказским фронтами, проявил неспособность управлять крупными массами войск. В 1943-1953 гг. командующий кавалерией Красной Армии.
        «Виккерс». Британский легкий танк, прототип советского «Т-26».
        Виноградов, комбриг. Командир 44-й дивизии, расстрелян перед строем: при выходе из окружения потери дивизии составили 30 процентов в личном составе, 50 процентов стрелкового вооружения, 80 процентов тяжелого вооружения и все танки. Вместе с ним расстреляны начальник штаба дивизии полковник Волков и начальник политотдела Пахоменко.
        Военно-Грузинская дорога. Историческое название пути из Владикавказа в Тбилиси: по долине реки Терек, через хребет Скалистый, по Дарьяльскому ущелью, через Крестовый перевал Главного хребта Большого Кавказа, по долине реки Белая Арагви и по правобережью Куры. Протяженность свыше 200 верст. Была известна с древности. Особое стратегическое значение имела после присоединения Грузии к России (1801).
        Ворошилов Климент Ефремович (1881 -1969). Советский политический, военный и государственный деятель, Маршал Советского Союза (1935), Герой Советского Союза (1956, 1968), Герой Социалистического Труда (1960). В 1934 -1940 гг. нарком обороны СССР. Член Президиума ЦИК СССР (1935 -1937 гг.). В 1940 -1953 гг. заместитель председателя СНК (СМ) СССР. В годы Великой Отечественной войны член ГКО, Ставки ВГК. С 1941 г. главнокомандующий войсками Северо-Западного направления, затем командующий Ленинградским фронтом; за неспособность руководить войсками был смещен с поста командующего Ленинградским фронтом. Впоследствии выезжал на фронты в качестве представителя Ставки ВГК. В 1953 -1960 гг. председатель Президиума ВС СССР. После смерти Сталина поддерживал противников Н.С.Хрущева, участник так называемой «антипартийной группы» 1957 г.
        Гамарник Ян Борисович (1894 -1937). Советский партийный и военный деятель, армейский комиссар 1-го ранга (1935). С октября 1929 г. начальник Политуправления Красной Армии и член РВС СССР; ответственный редактор газеты «Красная звезда». С июня 1930 г. заместитель наркома обороны и заместитель председателя РВС СССР. Покончил жизнь самоубийством. Как говорилось в приговоре по делу Тухачевского, было установлено его участие «в антигосударственных связях с руководящими военными кругами одного из иностранных государств», шпионаже и ведении вредительской работы. В 1955 г. реабилитирован.
        Гарькавый Илья Иванович (1888 -1937), советский военачальник, комкор (1935). В 1928 -1930 гг. начальник Командного управления Главного управления РККА. В 1931 -1935 гг. помощник, затем заместитель командующего Ленинградским военным округом. С 1935 г. командующий Уральским военным округом и член Военного совета при наркоме обороны СССР. Расстрелян по обвинению в антисоветском военном заговоре.
        Геббельс Йозеф Пауль (1897 -1945). Политический деятель фашистской Германии. В 1927 -1933 гг. издатель нацистской газеты «Ангрифф». В 1928 г. возглавил в нацистской партии работу по ведению пропаганды. С 1933 г. - имперский министр народного просвещения и пропаганды. В 1944 г. имперский уполномоченный по тотальной военной мобилизации. После вступления советских войск в Берлин покончил жизнь самоубийством. Автор нескольких книг.
        Гоглидзе Сергей Арсентьевич (1901 -1953). Один из руководителей органов государственной безопасности, комиссар государственной безопасности 2-го ранга (1935), генерал-полковник (1945). С 1934 г. - нарком внутренних дел ЗСФСР и нач. Управления НКВД по Грузинской ССР. В 1937 -1938 гг. нарком внутренних дел Грузии. Пользовался доверием и был ближайшим помощником Л.П.Берии. В 1938 г. назначен начальником Управления НКВД СССР по Ленинградской области. Очистил аппарат управления от ставленников Н.И.Ежова (около 50% личного состава). По воспоминаниям сослуживцев - следователей органов в Ленинграде, Г. «всегда был с подчиненными справедлив и в обращении ровен» и был «исключительно порядочным - и человеком, и руководителем». Затем - на высших руководящих постах в органах госбезопасности. Во время ареста Берии находился в командировке в ГДР, где был 3.7.1953 задержан и доставлен в Москву. Специальным судебным присутствием Верховного суда СССР «за измену Родине, совершение террористических актов, участие в антисоветской изменнической группе» приговорен к смертной казни. Расстрелян.
        «Дезерт игл» («Орел пустыни»). Производимый в Израиле фирмой «ИМИ» спортивно-целевой пистолет. Был разработан в США и стал одним из первых самозарядных пистолетов, заряжаемых также мощными револьверными патронами - такими, как .357 «магнум», .41 и .50АЕ. Применение мощных патронов обусловлено тем, что «дезерт игл» изготавливается из высококачественной стали, хотя существуют модели и с алюминиевой рамкой,
        Дот Le7. Во время наступления Красной Армии был расстрелян прямой наводкой из 152-мм гаубицы с противоположного берега реки Перонйоки, однако взять укрепленный узел так и не удалось. Руины сохранились до сих пор.
        Дыбенко Павел Ефимович (1889 -1938). Советский военный деятель, командарм 2-го ранга (1935). В 1928 -1938 гг. командующий войсками Среднеазиатского, Приволжского и Ленинградского военных округов. Расстрелян по обвинению в антисоветском заговоре.
        Жданов Андрей Александрович (1896 -1948). Советский политический деятель. В 1934 -1948 гг. секретарь ЦК, в 1934 -1944 гг. первый секретарь Ленинградского обкома и горкома ВКП(б). В Великую Отечественную войну член Военного совета северо-западного направления Ленинградского фронта; генерал-полковник (1944).
        Жуков Георгий Константинович (1896 -1974). Советский военачальник, Маршал Советского Союза (18.1.1943), четырежды Герой Советского Союза (29.8.1939, 29.7.1944, 1.6.1945, 1.12.1956), Герой Монгольской Народной Республики (1969). В 1939 г., командуя особым корпусом, а затем армейской группой войск, успешно руководил разгромом японских агрессоров на р. Халхин-Гол (МНР). С июня 1940 г. командовал войсками Киевского особого военного округа. С конца января по 30 июля 1941 г. начальник Генштаба и заместитель наркома обороны СССР. В начале Великой Отечественной войны командовал войсками ряда фронтов. С августа 1942 г. 1-й заместитель наркома обороны СССР и заместитель Верховного главнокомандующего. От имени и по поручению Верховного Главнокомандования 8 мая 1945 г. в Карлсхорсте (Берлин) принял капитуляцию фашистской Германии. После войны главнокомандующий Группой советских войск в Германии и главноначальствующий Советской администрации (июнь 1945 г. - март 1946 г.), главнокомандующий Сухопутными войсками и заместитель министра вооруженных сил (март - июнь 1946 г.). В 1946 -1953 г. командующий войсками
военных округов. С марта 1953 гг. 1-й заместитель министра, а с февраля 1955 г. по о ктябрь 1957 г. министр обороны СССР. С марта 1958 г. в отставке.
        Задвигин Семен Ильич, комбриг. Вымышленный персонаж, его прототипом является командир 75-й стрелковой дивизии комбриг Недвигин.
        Запорожец Александр Иванович (1899 -1959). Советский политработник, армейский комиссар 1-го ранга (июнь 1941 г.), генерал-лейтенант (1942). С 1938 г. военком Генштаба РККА, затем член Военного совета округа. С сент. 1940 г. начальник Главного управления политической пропаганды РККА. С марта 1941 г. замнаркома обороны СССР. В начале Великой Отечественной войны, в июле 1941 г., назначен членом Военного совета Южного фронта. С декабря 1941 г. уполномоченный Ставки Верховного главнокомандования и член Военного совета Волховского фронта. В октябре 1942 г. понижен в звании и переведен с понижением, больше заметных постов в армии не занимал.
        «И-16». Советский истребитель-моноплан, запущен в серию в 1934 г., несмотря на ряд недоработок, - во многом это была заслуга знаменитого летчика-испытателя В.П.Чкалова, который почуствовал огромный потенциал машины и сумел убедить руководство в том, что этот истребитель нужен нашей армии. На финской войне «И-16» составляли едва ли половину советской истребительной авиации, в то время как остальными истребителями были бипланы Поликарпова. Большинство «ишаков» принадлежало к типу 5, уже давно устаревшему.
        Кадыров, Герой России, - улица могла быть названа в честь Ахмада Кадырова или его сына Рамзана. На момент описываемых в первой части книги событий первый был давно мертв (убит в результате теракта), судьба второго неизвестна, равно как неизвестно, за какие подвиги обоим было присвоено столь высокое звание.
        Каяндер Аймо Каарло (1879 -1943). Финский государственный деятель. Не входил в какие-либо политические партии, но ориентировался на социал-демократов и пользовался большим влиянием в центристских кругах Финляндии. В 1922 и 1924 гг. премьер-министр, в 1928 -1929 гг. министр обороны. Затем вступил в Прогрессивную народную партию и занял в ней руководящие позиции. В 1937 г. К. было поручено формирование правительства (в которое вошли также и социал-демократы). В своей программе правительство Каяндера заявило, что будет проводить «безусловную политику мира», в том числе стремиться к нормализации советско-финских отношений. 6.10.1939 г. правительство приняло решение о концентрации войск на Карельском перешейке, в тот же день был принят Закон об охране республики, по которому правительство получило чрезвычайные полномочия. 30.11.1939 г. советские войска перешли советско-финскую границу, а 1.12.1939 г. кабинет К. вышел в отставку, и новым премьер-министром стал Р.Рюти.
        Киркоров, Филипп Бедросович (р. 1967). Российский певец и продюсер, муж Пугачевой А.Б. (р. 1949). На момент описываемых в первой части книги событий - народный артист Российской Федерации, в разводе.
        «Леопард». Танк ФРГ, создан западногерманской фирмой «Краусс-Маффей», принят на вооружение бундесвера в 1963 г. Он также имеется в армиях восьми стран блока НАТО и Австралии. В 1979 г. в танковые бригады сухопутных войск ФРГ стали поступать новые танки «леопард-2». Танк «леопард-2» состоит также на вооружении армий Нидерландов и Швейцарии, поставляется и в другие страны, в первую очередь союзникам по НАТО.
        Леплевский Израиль Моисеевич (1896 -1938). Один из руководителей органов государственной безопасности СССР, комиссар государственной безопасности 2-го ранга (26.11.1935). С 1934 г. нарком внутренних дел Белоруссии, но затем начальник Особого отдела НКВД СССР. 14.6.1937 г. направлен на Украину наркомом внутренних дел. 25.1.1938 г. возглавил 6-й (транспорт и связь) отдел Главного управления государственной безопасности НКВД СССР - с 28.3.1938г. зам. нач., с 8.4.1938г. нач. 3-го (транспортного) управления НКВД СССР. 26.4.1938 г. арестован. 28.7.1938 г. приговорен к смертной казни и расстрелян.
        Лоос, фон. Оберштурмбаннфюрер СС. Вымышленный персонаж, появляется также в книге Виктора Бурцева «Зеркало Иблиса» уже в звании бригаденфюрера СС.
        Мерецков Кирилл Афанасьевич (1897 -1968). Маршал Советского Союза (1944), Герой Советского Союза (1940). Во время советско-финляндской войны командовал армией. В августе 1940 г. - январе 1941 г. начальник Генштаба, затем заместитель наркома обороны. Во время Великой Отечественной войны командовал армией, рядом фронтов, затем войсками военных округов, в том числе Московского (1947 -1949).
        «Меркава». Израильский танк, официально принят на вооружение в 1979 г. На иврите «меркава» означает «колесница», причем не «боевая колесница», а просто «колесница» - это слово часто используется в значении «карета», причем оно является однокоренным (корень «реш» - «каф» - «бет») со словом «рэхев» («транспортное средство», «машина»). В то же время не надо переводить его как «повозка» - для этого на иврите есть слово «агаля». Для обозначения моделей «меркава» используется слово «симан» («знак») - аналог английского «Mark» («Mk»), существует целый модельный ряд.
        Мехлис Лев Захарович (1889 - 1953). Советский политический деятель, генерал-полковник (1944). В 1937 -1940 гг. начальник Главного политуправления РККА. В 1940 -1946 гг. нарком (в 1946 -1950 гг. министр) Госконтроля СССР и заместитель председателя Совнаркома СССР. В 1941 -1942 гг. одновременно заместитель наркома обороны СССР, начальник Главного политуправления РККА и представитель Ставки Верховного Главнокомандования на Крымском фронте. После поражения Красной Армии в Крыму снят с военных должностей. С 1942 г. член Военных советов ряда фронтов.
        «Мираж». Основной истребитель ПВО французских ВВС конца 1970-х - первой половины 1980-х годов, поступивший также в различных вариантах на вооружение ВВС 10 других стран. Первый полет опытного самолета состоялся в декабре 1966 г.
        Мокеев, комбриг. Вымышленный персонаж.
        Молотов (псевдоним; настоящая фамилия Скрябин) Вячеслав Михайлович (1890 -1986). Советский политический деятель. В 1930 -1941 гг. председатель СНК СССР, одновременно с мая 1939 г. нарком иностранных дел СССР. В 1941 -1957 гг. 1-й заместитель председателя СНК (затем Совета Министров) СССР, одновременно (1941 -1949, 1953 -1957) нарком (затем министр) иностранных дел СССР. Во время Великой Отечественной войны 1941 -1945 гг. заместитель председателя Государственного комитета обороны. С 1962 г. на пенсии.
        Ока. В данном случае упоминается Городовиков Ока Иванович (1879 -1960). Советский военачальник, генерал-полковник, Герой Советского Союза (1958). В 1938 -1941 гг. инспектор кавалерии, с июня 1941 г. генерал-инспектор и командующий кавалерией, руководил формированием кавалерийских частей во время Великой Отечественной войны 1941 -1945 гг.
        Паасикиви Юхо Кусти (1870 -1956), государственный деятель Финляндии. В мае - ноябре 1918 г. премьер-министр. 1934 -1936 гг. председатель Национальной коалиционной партии. В 1936 -39 гг. посланник в Швеции. В 1939 г. как глава делегации на переговорах с СССР проявил понимание государственных интересов СССР и Финляндии, однако не получил поддержки своего правительства. 12 марта 1940 г. в качестве члена делегации подписал советско-финляндский мирный договор. После Второй мировой войны содействовал проведению миролюбивого внешнеполитического курса в отношениях с Россией. Став в ноябре 1944 г. премьер-министром, впервые за всё время существования страны ввел в состав правительства члена компартии. В правление Паасикиви были отменены чрезвычайные законы военного времени, восстановлены демократические свободы. Рюти, Таннер и др. предстали перед судом как виновники участия страны в войне на стороне Германии. За большой вклад в дело развития дружественных отношений между Финляндией и Советским Союзом П. награжден в 1954 г. орденом Ленина.
        Проскуров Иосиф Иосифович (1907 -1941). Один из руководителей советской разведки, генерал-лейтенант авиации (1940), Герой Советского Союза (21.6.1937). С 1938 г. командир 2-й армии особого назначения. С 1938 г. член Главного военного совета РККА, с 1939 г. назначен зам. наркома обороны СССР и нач. 5-го (разведывательного) управления РККА. В июле 1941 г. переведен на пост командующего ВВС 7-й армии. Его части в первые дни Великой Отечественной войны практически перестали существовать. 27.6.1941 арестован. Расстрелян без суда, в 1954 г. реабилитирован.
        ПТУРС. Противотанковый управляемый ракетный снаряд.
        Путин, Владимир Владимирович (р. 1952). Президент Российской Федерации с 2000 г. до описываемых в первой части книги событий включительно.
        Пугачева, Алла Борисовна (р. 1949). Певица, народная артистка СССР, «примадонна российской эстрады». На момент описываемых в первой части книги событий - богатая пенсионерка.
        Путна Витовт Казимирович (1893 -1937). Советский военачальник, комкор (1935). В 1923 г. примыкал к троцкистской оппозиции, но затем отошел от нее. В 1927 -1931 гг. военный атташе в Японии, Финляндии и Германии, в 1934 -1936 гг. военный атташе в Великобритании. Расстрелян по обвинению в антисоветском заговоре.
        Радек (Собельсон) Карл Бернгардович (1885 -1939). Деятель международного социал-демократического движения. Сотрудник газет «Правда» и «Известия». Расстрелян по обвинению в антисоветском заговоре.
        «Рено-ФТ». «PeHo-FT17» - французский танк, во многом заложивший компоновочные схемы гораздо более поздних моделей. Прежде всего он имел вращающуюся башню с установленной в ней легкой пушкой или пулеметом, низкое удельное давление на грунт (и, как следствие, высокую проходимость), относительно высокую скорость и хорошую маневренность. Первые танки этого типа были выпущены в конце 1917 г., в действующих частях появились и вступили в первые схватки с противником в марте 1918 г. Воевали до 1945 г., а в Азии - до конца 50-х.
        Рыков Алексей Иванович (1881 -1938). Советский политический и государственный деятель. В 1924 -1930 гг. председатель СНК СССР, одновременно (до 1929 г.) возглавлял правительство РСФСР. В 1931 -1936 гг. нарком связи СССР. В 1937 г. арестован; в 1938 г. расстрелян по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР по делу так называемого «правотроцкистского антисоветского блока».
        С-400 «триумф». Зенитная ракетная система, производится Россией, на вооружении войск ПВО с 2004 г. На момент принятия на вооружение по своим техническим и боевым характеристикам превосходит все имеющиеся в мире аналогичные системы ПВО.
        «Силья-Лайн Симфония». Балтийский пятизвездочный паром, курсирует по маршруту Стокгольм -Хельсинки. Количество пассажиров: 2852.
        Сталин Иосиф Виссарионович (настоящая фамилия Джугашвили) (1878, Гори Тифлисской губернии - 1953, Москва). Советский политический, военный и государственный деятель, Герой Социалистического Труда (1939), Герой Советского Союза (1945), Маршал Советского Союза (1943), Генералиссимус Советского Союза (1945). Родился в семье сапожника. После окончания Горийского духовного училища учился в Тифлисской духовной семинарии (исключен в 1899 г.). В 1899 г. вступил в грузинскую социал-демократическую организацию «Месамедаси». С 1902 г. неоднократно подвергался ссылкам и арестам. После 1903 г. большевик. Сторонник В.И.Ленина, по инициативе которого в 1912 г. кооптирован в ЦК и Русское бюро ЦК РСДРП. В 1917 г. в Петрограде был членом Военно-революционного центра ЦК. В 1917 -1922 гг. нарком по делам национальностей. С марта 1918 г. в Москве. В 1919 -1922 гг. нарком государственного контроля, Рабоче-крестьянской инспекции. С 1922 г. член Политбюро ЦК. В 1924 г. избран генеральным секретарем ЦК партии. С 1941 г. председатель СНК (Совмина) СССР, в период Великой Отечественной войны председатель Государственного
комитета обороны, Верховный главнокомандующий, нарком обороны (в 1946 -1947 гг. министр Вооруженных Сил). Во время Московской битвы 1941 г., после объявления Москвы на осадном положении, оставался в столице. 6 ноября 1941 г. выступил на торжественном заседании, посвященном 24-й годовщине Октябрьской революции, проходившем на станции метро «Маяковская». 7 ноября 1941 г. по его указанию на Красной площади был проведен традиционный военный парад, 24 июня 1945 г. - Парад Победы. Был похоронен в Мавзолее на Красной площади. После резкой критики деятельности Сталина на XX (1956) и XXII (1961) съездах КПСС его тело было вынесено из Мавзолея и захоронено у Кремлевской стены.
        «Стингер». Переносной зенитный ракетный комплекс (ПЗРК), предназначенный для поражения как на встречных, так и на догонных курсах самолетов, включая сверхзвуковые, и вертолетов, совершающих полеты на малых и предельно малых высотах. Находится на вооружении ряда стран, включая западноевропейских партнеров США по НАТО (Грецию, Данию, Италию, Турцию, ФРГ), а также Израиля, Южной Кореи и Японии. Активно использовался моджахедами в Афганистане, периодически - различными вооруженными бандформированиями.
        «Суоми». Финский пистолет-пулемет. Оружейник Аймо Лахти начал разработку пистолетов-пулеметов в начале 1920-хгг., а в 1931 г. финская армия приняла на вооружение ПП его конструкции под обозначением Suomi (KP Model 1931). Также поставлялся в Прибалтику, Германию, Швецию, страны Южной Америки и производился по лицензии в Дании, Швеции и Швейцарии. Производство «суоми» в Финляндии было прекращено в 1944 г., однако они оставались на вооружении финской армии вплоть до начала 1990-х годов. Особенность - быстросъемный кожух ствола и быстросменный ствол, что позволяло финским стрелкам вести очень интенсивный автоматический огонь, расходуя сотни патронов за минимальное время.
        Сурмин, генерал-майор. Вымышленный персонаж.
        «Т-26». Советский танк, правильнее - «виккерс-26», принятый на вооружение Красной Армии под индексом «Т-26». Выпускавшийся с 1931 г. двухбашенный вариант мало чем отличался от британского прототипа. В 1933 г. началось производство однобашенного варианта, которому суждено было стать самым массовым. «Т-26» были самыми массовыми боевыми машинами и в финской армии, танковый парк которой на 80% состоял из советских трофеев. Так, на 1 июля 1942 г. в финских частях имелось 102 танка «Т-26» разных модификаций. Финны поставили рекорд по длительности эксплуатации боевых машин этого типа: на 1 января 1960 г. армия Финляндии еще располагала 17 танками «Т-26» и тремя тягачами «Т-26Т».
        «Т-28» Советский трехбашенный танк, принят на вооружение в 1933 г. Всего с 1933 по 1940 г. было выпущено 503 танка. В финскую «Т-28» проявил себя с наилучшей стороны: применявшийся по своему прямому назначению, для поддержки войск при прорыве сильно укрепленных полос противника, танк легко двигался по глубокому (до 1 м) снегу, преодолевал рвы и другие препятствия.
        «Т-80». Советский танк, принят на вооружение в 1976 г. По отдельным элементам конструкции унифицирован с ранее выпущенными танками «Т-64А» и «Т-72», однако в целом это новая машина с повышенным уровнем боевых и технических характеристик. Дальнейшим развитием «Т-80» стал танк «черный орел». Значительное количество танков «Т-80» после распада СССР осталось в украинской армии.
        «Т-90». Российский танк, объявленный основной машиной Российской армии на период до 2005 г. Принципиальных отличий от танков предыдущих моделей в нем нет: «Т-90» является лишь глубокой модификацией «Т-72Б» и «Т-80У». Появление танка вызвано необходимостью модернизации существующих образцов с учетом опыта войны в Персидском заливе, а также переориентацией производства на российские комплектующие.
        Таннер Вяйне Альфред (1881 -1966). Политический и государственный деятель Финляндии. В 1909 -1963 гг. (с перерывами) член правления Социал-демократической партии Финляндии; в 1919 -1926 гг., 1957 -1963 гг. председатель СДПФ. В 1907 -1962 гг. (с перерывами) депутат сейма. В 1926 -1927 гг. премьер-министр; занимал ряд министерских постов в правительствах 1937 -1944 гг. В области внешней политики стоял на антисоветских позициях. После выхода Финляндии из Второй мировой войны был отстранен от государственных должностей. В 1945 г. арестован, в 1946 г. осужден финляндским трибуналом на 5,5 года тюремного заключения как главный военный преступник. В 1948 г. освобожден правительством.
        Троцкий (Бронштейн) Лев Давидович (1879 -1940). Политический и государственный деятель. В 1917 -1918 гг. нарком по иностранным делам; в 1918 -1925 гг. нарком по военным делам, председатель Реввоенсовета Республики; один из создателей Красной Армии, лично руководил ее действиями на многих фронтах Гражданской войны, широко использовал репрессии для поддержания дисциплины и «наведения революционного порядка» на фронте и в тылу. Острая борьба Троцкого с И.В.Сталиным за лидерство закончилась поражением Троцкого - в 1924 г. его взгляды (т.н. троцкизм) объявлены «мелкобуржуазным уклоном» в РКП(б). В 1927 г. исключен из партии, выслан в Алма-Ату, в 1929 г. - за границу. Инициатор создания т.н. Четвертого интернационала (1938). Убит в Мексике агентом НКВД испанцем Р. Меркадером.
        Трошев, Геннадий Николаевич (р. 1947). Герой России, автор книги «Моя война. Чеченский дневник окопного генерала» и прочей мемуарной литературы, вышедшей к моменту описываемых в первой части книги событий.
        Тухачевский Михаил Николаевич (1893 -1937). Советский военный деятель, Маршал Советского Союза (1935). Был начальником Военной академии РККА (1921), командующим войсками Западного военного округа, с 1924 г. помощником начальника, а с ноября 1925 г. по май 1928 г. начальником Штаба РККА. С мая 1928 г. по июнь 1931 г. командовал войсками Ленинградского военного округа. С 1931 г. заместитель председателя Реввоенсовета СССР, начальник вооружений РККА, с 1934 г. заместитель наркома обороны, с 1936 г. 1-й заместитель наркома обороны и начальник управления боевой подготовки. Расстрелян по обвинению в антисоветском заговоре.
        Уборевич Иероним Петрович (1896 -1937). Советский военачальник, командарм 1-го ранга (1935). В августе - декабре 1922 г. военный министр Дальневосточной республики и главнокомандующий Народно-революционной армией при освобождении Дальнего Востока. Был командующим войсками ряда военных округов, в 1930 -1931 гг. заместитель председателя РВС СССР и начальник вооружений РККА. Расстрелян по обвинению в антисоветском заговоре.
        «Фоккер». Одноместный истребитель голландского производства «Фоккер» D.XXI, состоящий на вооружении ВВС Финляндии. Закупался, было также заключено соглашение о лицензионном производстве, по которому с 1938 по 1944 г. завод Финниш Стейт Эйркрафт Фэктори в Тампере построил 93 самолета D.XXI. Финские самолеты D.XXI имели четыре пулемета в крыльях вместо двух в фюзеляже и двух в крыльях. Когда 12 марта 1940 г. Финляндия капитулировала перед Россией, 29 самолетов D.XXI всё еще находились в строю. Некоторые из самолетов D.XXI в августе 1941 г. начали заменяться на относительно неудачную модель IVL Мирски (Myrsky). Однако небольшое количество самолетов эксплуатировалось в течение длительного периода и после окончания войны, пока в 1948 г. они не были окончательно списаны. Большинство финских самолетов D.XXI в зимний период имело лыжное шасси.
        Чуйков Василий Иванович (1900 -1982). Советский военачальник, Маршал Советского Союза (1955), дважды Герой Советского Союза (1944 и 1945). Командовал армией при освобождении Западной Белоруссии и в советско-финляндской войне (1939 -1940). С декабря 1940 по март 1942 г. был военным атташе в Китае. После войны Главнокомандующий Группой советских войск в Германии, с 1960 г. Главнокомандующий Сухопутными войсками и заместитель министра обороны, а с июля 1961 г. одновременно начальник Гражданской обороны СССР.
        Шагинян Мариэтта Сергеевна (1888 -1982). Советская писательница, член-корреспондент армянской Академии наук (1950), Герой Социалистического Труда (1976). Автор известной агитационно-приключенческой повести «Месс-Менд» (1925), ряда публицистических и литератур-но-критических работ, искусствоведческих и художественных произведений. В 1930-х годах был популярен «производственный» роман «Гидроцентраль».
        Шварценеггер, Арнольд (р. 1947). Американский киноактер, продюсер, политик. С 2004 г. - губернатор штата Калифорния. На момент описываемых в первой части книги событий - старичок-инвалид.
        «Шоубое». Старый пистолет Ярка назывался именно так (иначе - «шобо»). Производился он в Дании, в частности, модель калибра 11,35 мм - с 1907 г., но распространения не получил и нашел применение главным образом в пограничных войсках.
        Шпигельглас Сергей Михайлович (1897 -1938). Советский разведчик и контрразведчик. Работал в Монголии, находился на нелегальной работе во Франции. С октября 1936 г. являлся заместителем начальника внешней разведки. С 17 февраля по 9 июня 1938 г. исполнял обязанности руководителя внешней разведки. Расстрелян по обвинению в измене Родине и шпионаже.
        Штаер Антон Романович, полковник. Вымышленный персонаж.
        Штрахвиц фон Гросс Цаухе унд Камменец, Гиацинт (1893 -1968), граф, кавалер одной из высших наград Германии, генерал-лейтенант резерва (1945). Во время Польской кампании командовал ротой 2-го танкового полка. Участник Французской кампании, с июня 1941 г. воевал на советско-германском фронте. Отличался большой личной храбростью. Первый член СС, представленный к Рыцарскому кресту с Дубовыми листьями, Мечами и Бриллиантами. Он получил эту награду в апреле 1944 г., занимая должность командира танковой части на Восточном фронте.
        Шюцкор (швед, skyddsker - охранный корпус; фин. suojeluskunta). Военизированная организация финляндской буржуазии и кулачества. Официально создан в 1921 г. на основе добровольческих отрядов (белая гвардия), участвовавших в подавлении финляндской революции 1918 г. Законом 22 декабря 1927 г. объявлен вспомогательной частью национальной обороны. В 1939 г. насчитывал свыше 100 тыс. чел.; существовала женская организация («Лотта Свярд», основана в 1921 г.), с 1929 г. создавались детские отряды. С 1940 г. шюцкор формально вошел в состав вооруженных сил, 3 ноября 1944 г. распущен по условиям советско-финляндского перемирия.
        Щаденко Ефим Афанасьевич (1885 -1951). Советский военачальник, генерал-полковник (1942). С ноября 1937 г. - заместитель наркома обороны и начальник Управления по командному и начальственному составу РККА. Во время Великой Отечественной войны 1941 -1945 гг. заместитель Наркома обороны СССР - начальник Главного управления формирования и укомплектования войск Красной Армии (1941 -1943), член Военных советов фронтов.
        Эйдеман Роберт Петрович (1895 -1937). Советский военачальник, комкор (1935). В 1925 -1932гг. начальник и комиссар Военной академии им. М.В.Фрунзе, был ответственным редактором журнала «Война и революция» (1927 -1936). С 1932 г. председатель Центрального совета Осоавиахима СССР. Расстрелян по обвинению в антисоветском заговоре.
        «Эмка». «ГАЗ-MI», легковой автомобиль, выпускавшийся советской промышленностью с 1936 г. - на протяжении семи лет.
        Эренбург Илья Григорьевич (1891 -1967). Советский писатель, общественный деятель. Во время испанской войны 1936 -1939 гг. был военным корреспондентом «Известий»; много выступал как эссеист, прозаик, публицист.
        
        
        В книге использованы фрагменты произведений
        Даниила Хармса,
        Редьярда Киплинга (пер. А. Сергеева),
        Йозефа Геббельса (пер. Ю.Чупрова).
        
 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к