Морские течения Кир Булычев
        Рассказы
        Морские течения
        С утра на город горохом сыпался ветер. Он скатывался с плоской горы, дергал за серые сентябрьские листья коренастые деревья на бульваре, крутил сор вокруг памятника на вокзальной площади и паровозом мчал по рельсам к тупикам, к матросской слободке. Там стояли приземистые, уверенные в себе дома, сушились на веревках, как белье, таранки и зеленели клочки виноградников, распрямившие спину, когда с них сняли гроздья мелких кислых ягод. До виноградников ветер не доставал. Ему мешали высокие заборы. Из-за этих же заборов на самом берегу было тише. Полоса песка и мелких ракушек была густо населена и обжита. Она была заштрихована черными лодками, измазана пятнами сухих водорослей и всякого домашнего сора. Дома задами выходили прямо на берег.
        Между лодок семенили жирные белые утки. Они подбирали у воды дохлых бычков и прозрачные шарики медузинок. Дальше, направо, берег загибался и начиналась обтрепанная волнами набережная. Там был город. Сезон кончился, и город больше не прихорашивался и не улыбался северянам. На площади, у главного пляжа, проходили соревнования ДОСААФ на вождение автотранспорта, и на танцах били уже только своих. Ветер пахнул молодым вином. Он набирал этот аромат, пока крутил по городу - на горе никто не жил. Вино давили почти в каждом доме слободки. А прямо во дворы, к домам, подъезжали маневровые паровозы и дышали паром, разгоняя злых, сварливых собак.
        Летом в слободку привезли из Москвы фестивальную столовую - громадный брезент, под которым умещались кухня, обнесенная по пояс барьером-прилавком, и несколько десятков голубых столиков. Теперь столовая пустовала, только к часу в нее приходили ребята из слободской школы, которых кормили здесь завтраком, да мы - случайные люди, оказавшиеся здесь в такое неудачное время. Шофер Виктор, жена которого с сыном жила в детском санатории, две девушки из Горловки, которые хотели устроиться здесь на работу или выйти замуж, торговый ревизор Коля, усатый гуцул - инженер из Львова, добывавший кабели на заводе, Лева - человек, который знал много анекдотов и жил в Харькове. Возможно, у него дома были неприятности. Он уверял нас, что у него дома ремонт, а он не любит ремонтов.
        Потом, была Нина - врач из Москвы. У нее неудачно выпал отпуск на октябрь, и ей кто-то сказал, что здесь в октябре бархатный сезон.
        И я. Я приехал из Африки и очень устал. Я знал, что здесь в это время не должно быть много народа. Я хотел, чтобы было тихо и был свежий, прохладный воздух. Больше, пожалуй, у меня требований к месту не было.
        Мы все жили в одноэтажной, сшитой на живую нитку гостинице. Она называлась пансионом. Служащие ее - директор и уборщица Люба - ходили умиротворенные и, казалось, не верили своему счастью. Все лето в гостиницу рвались отдыхающие, номера были переполнены. А теперь большая часть комнат была заперта, а еще через месяц гостиница закрывалась. В ней не было печей, и воздух уходил в щели плохо подогнанных в спешке одинарных рам.
        Не знаю, почему я пишу обо всем этом. Я даже не собираюсь рассказывать больше ни о столовой, ни о гостинице, ни о людях, с которыми встретился здесь. Может, запомнилось все так четко потому, что там было хорошо.
        Постоянный ветер и холодное солнце, черные лодки у моря, и запах вина, и случайность, непостоянство нашей жизни здесь, и обеды в неуютной столовой, и паровозы - все вызывало приятное, щемящее чувство ожидания чего-то, может, письма, может, встречи.
        Мы сидели с врачом Ниной на самом конце причала, к которому пристают рыбачьи катера, и лениво разговаривали. Нина куталась в синий громоздкий плащ, одолженный инженером. Уже начинало темнеть. Мы ждали, когда инженер вернется с завода. Мы купили билеты в кино, а инженер запаздывал.
        - Там, в Африке, море такое же?- спросила Нина.
        - Такое же.
        - И волны такие же?
        - Нет. Волны больше. И нет бычков. И уток.
        - Тебе надоело море?
        - Там надоело. Вернее, не море, не океан, а воздух. Очень устаешь от воздуха.
        - Жарко?
        - И мокро. Воздух мокрый. Даже ветер с океана. И вечером. И ночью.
        - Ты там долго был?
        - Три года.
        - Посмотри, что плывет?
        Среди мелких бестолковых волн прыгало темное пятнышко.
        - Не знаю.
        - Наверное, поплавок сорвало.
        - У них здесь шары.
        - Может, бутылка.
        Это была бутылка.
        - Ну, расскажи что-нибудь про Африку.
        - Нечего рассказывать.
        - Надоело?
        - Нет, в самом деле нечего рассказывать. Там очень обыкновенно.
        - А там есть красивые девушки?
        - Негритянки?
        - Да.
        - Вообще-то есть. Но не совсем то, что ты имеешь в виду.
        - И ты там познакомился с ними?
        - Да нет, особенно не знакомился.
        Это была неправда. Я познакомился с Сузи. Сузи была чертежницей в строительном управлении, в новом секретариате. Я каждый день проходил мимо ее окна. А один раз мы встретились вечером в Стар-отеле. Она была там со знакомым. Но все танцевали «хай лайф», и я тоже танцевал, а когда ты танцуешь «хай лайф», то теряешь через некоторое время партнера и просто идешь по кругу. Поэтому можно сказать, что я танцевал с Сузи. А потом она вышла на веранду, где пили пиво разморенные немецкие туристы. Она стояла у перил, и свет разноцветных лампочек, спрятанных в ветвях мангового дерева, сменялся на ее лице. И она спросила, есть ли у меня машина. Я сказал, что есть. Это была не моя машина, а корреспондента ТАСС, но я ему сказал, что возьму машину, и он сказал, хорошо, потому что не собирался еще уезжать. Я спросил, как же ее знакомый. Сузи сказала, что он и не заметит, что она ушла, и это меня не касается. И мы поехали к океану. Было уже поздно. И не так жарко. Мы шли по щиколотку в теплом песке, и по черному океану бежали белые полосы пены.
        - Наверное, все-таки знакомился,- сказала Нина.- Я бы на твоем месте познакомилась.
        - Тебе хочется, чтобы я возражал.
        - Нет, с тобой нельзя пошутить. Может, пойдем, а то опоздаем. Мы оставили билет в гостинице.
        Когда мы спустились с мостков, почти совсем стемнело, но я сразу увидел, что бутылку прибило к берегу.
        - На что она тебе?- спросила Нина.
        - Так просто.
        - Тогда зачем подбирать? Ты что, думаешь, корабль терпит бедствие?
        - Может быть.
        - Она запечатана?
        Нина заглянула мне через плечо.
        - Смотри,- удивилась она,- в самом деле запечатана. Может, в ней есть записка?
        - Нет,- сказал я,- нет никакой записки.
        - Тогда брось ее. Она грязная!
        Это была не та бутылка, которую я кинул полтора года назад в Гвинейский залив. Даже в темноте я не мог бы ошибиться. Та бутылка была из-под виски. Мы тогда развели костер на песке и случайно нашли кусок вара. И Сузи сказала, что можно отправить бутылку в путешествие и пусть она расскажет о нас кому-нибудь. Мы вылили в стакан остатки виски и написали записку. А потом заткнули бутылку пробкой и залили варом. Бутылка же, которую я поднял с морского песка, была темной и тяжелой, будто из-под шампанского. Горлышко облито сургучом и обросло зеленой шерстью - бутылка давно плавала по волнам.
        - Сколько времени?- спросила Нина, которая потеряла интерес к бутылке.
        - Ты иди вперед,- сказал я.- Я тебя догоню.
        Нина словно ждала такого предложения. Она неуклюже побежала вверх по сыпучему песку.
        В бутылке что-то было, но не разглядишь в сумерках. Следом за Ниной я поднялся к домам и дошел до первого фонаря. Я не знаю, почему я сказал, что там нет записки. Будто заранее знал, что Нине не надо этого знать.
        Я поднял бутылку к свету. Ничего не видно. Я поскреб по стеклу обломком раковины, удаляя мох водорослей.
        Что-то маленькое, как мышь, шевельнулось в бутылке.
        Я не испугался. Я был к этому внутренне готов.
        Потом некто, заточенный в бутылку, зажег фонарик и стал им размахивать, торопя меня.
        И тогда я увидел, как свет фонарика отражается в его красных глазках.
        Даже в маленьком, пугала в нем шустрость, энергия, не утихшая за две тысячи лет, и махонькая пока злоба в глазках.
        Да, подумал я, открою я бутылку, освобожу тебя. И стану всесильным. И стану твоим господином и рабом. И кончится этот негромкий и простой мир приморского городка. И я неизбежно превращусь в игрушку в руках сильных мира сего, которые будут бороться за право владеть джинном и губить людей. Либо стану губить их сам. И милую педантичную Нину, и инженера из Львова…
        Я знал, что в конце улицы есть глубокий колодец.
        Джинн раскачивал бутылку и звонко бился внутри. Он догадался, что я его не освобожу. Мне даже казалось, что его комариный голос проникает сквозь толстое стекло.
        За пятьдесят шагов до колодца мне многократно пришлось одолеть соблазн величия. К счастью, я маленький человек, и я более боялся, чем желал этого величия.
        Я кинул бутылку в колодец, не заглядывая больше в нее.
        Из колодца блеснуло зеленым светом. Громко плеснула вода.
        Стало тихо и спокойно.
        Нина с инженером ждали меня у кинотеатра. В пустом зале, пока не потушили свет, Нина рассказала инженеру, что мы нашли бутылку, в которой была записка.
        - Ну подтверди, подтверди!- требовала она.
        - Была записка,- сказал я.
        - И где же она?- спросил инженер.
        - Я ее съел.
        Мы все засмеялись, и тут начался журнал «Новости дня».