Дикенц Сергей Алексеевич Булыга
        Рассказы
        К редактору газеты «Биржин Глас» явился рыжий блондин, представившийся как Дикенц. Не просто так явился, а с рекомендательными письмами, правда, на иноземном наречии, с предложением сотрудничать. Не сразу, но согласился редактор. Новости Дикенц приносил важные и без обману. Все было замечательно, пока не заметил редактор, что пишет Дикенц о том, чего еще и не случилось…
        Сергей Булыга
        Дикенц
        (экс-партикулярный советник рассказывал)
        Было это прошлым царствием. Я по грамотной части служил, а если точнее, то вел доступную газету «Биржин Глас» - на курительной бумаге, в два полуразворота, три деньги за нумер, а всего тиражу пятьсот штук. Читали нас извозчики, маркеры, белошвейки, отставные солдаты, вдовы, бывшие купцы… ну и цензор, конечно. Звали его Иван Ступыч Рвачев, натура тонкая, зоркая, бывший морской интендант.
        Но к делу. Итак, работа была скучная, печатали по большей части дрянь - про пожары, про кражи, поминки. И, опять же от скуки, на читательские письма отвечали: кому сон разгадаем, кого научим борщ варить, кого печатным словом с именинами поздравим. Я бы и рад был чего-нибудь такого заковыристого выдать, да где его взять? Денег в редакции мало, бескормица, репортеров нанять не могу. А посему что где на улице услышу, то и сую в нумер. Устал, избегался.
        И вот сижу я как-то раз в кабинете и смотрю в окно. Помню, черная кошка на крышу соседнего дома залезла. Эх, думаю, сейчас возьму чернильницу да брошу - авось попаду! Но только я начал примеряться…
        Как вдруг ко мне стучат!
        - Войдите,- говорю.
        Входит рыжий блондин. Цилиндр, баки, пелерина, тросточка. И виской от него разит. Бойко глянул на меня и представляется:
        - Я Дикенц.
        Я чернильницу отставил, говорю:
        - Ну и чего изволите?
        А он опять:
        - Я Дикенц!
        Как потом оказалось, Карп Дикенц. Но я тогда его еще не знал и говорю:
        - Простите, не имею чести,- и хмурюсь надменно. Потому что много их тут всяких ходит.
        А он подает мне бумаги и говорит важным голосом:
        - Это мои рекомендательные письма. Извольте ознакомиться.
        Я взял, просмотрел. Бумаги иноземного наречия. Наречий я не знаю. Как быть? Поэтому пока что осторожно говорю:
        - Весьма изрядно. Ну, а к нам вас чего привело?
        - Желание сотрудничать.
        И тут же сел без спросу, закурил вонючую сигару, в чернильницу пепел стряхнул. Я терплю. Думаю: квартального всегда позвать не поздно. Говорю:
        - Быть может, матерьял имеете?
        - Имею,- отвечает. И подает бумаги. Нашего наречия. Читаю…
        Мать честная! Нынче утром бранд-поручика Истошкина в ресторации «Шафе» арестовали. Он третий день подряд всех вчистую обыгрывал, вот местный шулер и не выдержал, донес. Пришли, обыскали - и точно! В рукаве нашли подменный шар. А как взялись этот шар пилить, так он, слоновья кость, начал кричать, стал пощады просить! Вызвали лейб-медика, тот сделал трепанацию… и вытащил из шара человеческий мозг! На допросе поручик признался - это он свою любовницу Марфену в шар запрятал, дабы она могла ему подыгрывать. Он на ней потом жениться обещал, и дура-баба согласилась…
        Я прочитал, головой покачал. Говорю:
        - Сомневаюсь. Рвачев не одобрит. Мы люди подневольные, под цензором. И, опять же, печатное слово. Нельзя!
        Дикенц встал и отвечает:
        - Ваше право. Но вот на всякий случай вам моя визитка.
        Оставил на столе лощеную бумажку и ушел. Я глянул. На бумажке: «Карп Дикенц, репортер. Обжорный переулок, дом повитухи Девиной, шестой этаж, под крышей».
        Ну ладно, думаю, под крышей так под крышей. Взял новое перо и написал статью про то, как солить рыжики. Сдал в типографию, сходил в трактир, лег спать.
        Но не спалось! И не зря - назавтра все газеты про Истошкина писали и имели на этом завидный успех. А у меня разносчики полтиража обратно принесли. Истошкина сослали на галеры… а я взял визитку и пошел по тому адресу.
        Дикенц и вправду жил под самой крышей. Вхожу, а он лежит на кушетке в подштанниках, а на полу валяются бутылки с виской и уже без виски. На подоконнике мухи, в углу табуретка с закуской, а он сигару курит и пасьянс раскладывает. Увидел меня, ухмыльнулся.
        - Садитесь,- приглашает.
        Я сел. В другой бы раз я сатисфакции потребовал - страсть не люблю, когда меня в исподнем принимают,- а тут молчу.
        А Дикенц:
        - Виски не желаете?
        - Нет-нет,- говорю,- я на службе.
        - Прискорбно.
        - Согласен,- говорю уже сердито. И сразу в лоб: - А вы согласны у меня работать?
        Он молчит. Глаза у него желтые, холодные. Ну, думаю, сейчас отбреет! Но нет, говорит:
        - Да, согласен. А условия мои такие: двадцать пять процентов с оборота. Годится?
        Но я только руками развел, возражаю:
        - А где его взять, оборот?
        А он:
        - Это уже мои заботы. Вот вам, кстати, новый матерьял!- и подает листок.
        Я читаю. Так, так… Из-за моря сороки летят, невозможно несметная стая. Будут в городе всё яркое, блестящее хватать, так что не худо бы и приготовиться.
        Я прочитал, молчу. Дикенц курит, желтым глазом не моргая смотрит. Эх, думаю, рискну!
        И по рукам ударили.
        Назавтра мои верные читатели всё яркое, блестящее припрятали. Сороки ровно в полдень налетели. И было их так много, что аж небо потемнело. Налетели, всё, что плохо лежало, схватили - и дальше полетели. Стонут, негодуют горожане… Но не все! Я, к примеру, довольный сижу. Ибо следующий нумер на две тыщи экземпляров распечатал и знаю - остатка не будет: Дикенц новые новости дал.
        И с тех пор мы зажили как в сказке! Дикенц матерьялы носит, я их в типографию сдаю, станки печатные стучат, разносчики на улице кричат - ибо им прохожие проходу не дают, «Биржин Глас» так и рвут. Богатеем! Снял я себе новую просторную квартиру, в ресторациях обедаю, на тройке в редакцию езжу, а вечерами раздаю визиты. И куда ни приеду, везде меня ждут, везде шампанское подносят, везде с дочерями знакомят. Заедешь, бывало, и тут же:
        - Ах, ах! Да вы садитесь, отдыхайте. На вас же лица не осталось. Дася, душечка, где ты? Открой клавикорды, сыграй нам что-нибудь занятное.
        И вот сижу я, чай шампанским запиваю, на Дасины голые плечи смотрю… и вздыхаю. Но это совсем не про плечи. И вообще не про Дасю, и ни про кого из них другую. А это я опять про этого рыжего Дикенца думаю, не идет он у меня из головы! Потому что, думаю, нечисто всё это. Откуда он, шельма, столько новых, самых наилучших новостей берет, где и когда их собирает? Ведь я же точно знаю, что он целыми днями лежит на кушетке в подштанниках, сигары курит, виску хлещет. Курьеры, и те удивляются: «Ловок ваш Дикенц!» - смеются. Им-то что, они знай себе скалятся, их дело сторона. А что, если нужные люди за дело возьмутся? Что, если выяснят, что Дикенц с иноземными шпионами схлестнулся? Будут мне тогда новости, будут! Будут мне и тиражи - тысяч на пять шпицрутенов. Ох, лучше не думать. Спаси нас, св. Кипятон!
        Вот так вот, бывало, сижу на визите, молчу. Ко мне и с вопросами, ко мне и за советами, а то и альбом подадут - мол, черкните на память. Черкну, откланяюсь, отбуду.
        И дома не сладко. Запрусь в кабинете, сижу за столом без свечей и молчу. Кухарка под дверь подойдет, поскребется и шепчет:
        - Кузнечик, я жду!
        - Молчи, дура!- кричу.
        Уйдет и ляжет одинокая, ревет всю ночь. Вот бы мне ее заботы! Тут же не до нежностей, тут думаешь, как голову сносить. Подведет меня Дикенц под петлю, как пить дать подведет!
        И вот однажды я не выдержал и решил с ним объясниться. Оделся поплоше, чтобы ненароком не узнали, и пошел в Обжорный переулок в дом повитухи Девиной, шестой этаж под крышей. И это меня тоже удивило. За наши нынешние деньги, думаю, он мог бы давно на лучшую, достойную квартиру переехать. Или неужели, думаю, иноземные шпионы у него все деньги подчистую отнимают?
        Но вот поднимаюсь к нему, захожу. Он лежит на кушетке в подштанниках, курит. Увидел меня, ухмыльнулся.
        - Желаете виски?- спросил.
        - Нет,- говорю,- она вредная. И вообще, я вами недоволен. Зачем вы столько виски потребляете?
        Он даже растерялся. Молчит, моргает. После говорит:
        - П-по малодушию.
        - Истинно так!- восклицаю.- Но этого мало! Вы почему по городу не ходите и новостей не собираете? Это что, тоже малодушие?
        На это он сразу обиделся. Прищурил желтый глаз, сопит и цедит сквозь зубы:
        - Вам что, мои статьи не нравятся? Так я могу…
        И тут я, каюсь, оробел. Отвечаю:
        - Нет, что вы! Просто глупые слухи пошли. Вы, мол, никуда не кажетесь, а новости имеете. Словно шпион.
        Дикенц вскочил, засмеялся. Ходит по комнате, курит. Потом говорит:
        - Понимаю ваши опасения. Но и вы меня поймите. Открыться, где я добываю новости, я не могу. Секрет. Но чтобы вы не беспокоились, скажу: ни с какими иноземными шпионами я даже не знаком. И более того: клянусь…
        - Нет-нет!- перебиваю.- Мне вашего слова довольно.
        - Тогда прошу вас, больше без вопросов. Желаете виски?
        Жалко мне его стало, решил поддержать. Говорю:
        - Плесните на три пальца, не больше.
        Плеснул, мы выпили. Он загрустил, говорит:
        - Я и другое понимаю. Вы ж непременно подумали: чего это Дикенц при таких его доходах по-прежнему под крышей проживает. Не так ли?
        - Положим.
        - Ну вот,- Дикенц себе еще налил.- Я же человек пропащий. Мне ничего уже не нужно, ну разве что сигара да виска. А деньги я в банке держу. Мне еще пять тыщ собрать осталось, и я тогда большой сиротский дом открою, хороших воспитателей найму. Пускай они детишек грамоте научат, геометрии и политесам. Вдруг из них кто-нибудь в Дикенцы выйдет, но только в непьющие.
        Сказал и едва не заплакал. Ну, думаю, хватит. Встаю. Он вежливо мне:
        - Заходите почаще.
        А я:
        - Непременно!- и в двери.
        Тут он всполошился:
        - А матерьял? Вот сейчас, вот сейчас,- и стал искать по подоконнику, среди пасьянса. Перебирал бумажки, выбирал, чуть нашел.
        Я взял статейку и, не читая, поскорей раскланялся и в двери. Из переулка выбрался, сел на извозчика и поскакал в редакцию.
        Ну а там уже все вверх дном! Метранпажи, корректоры бегают, кричат:
        - Где новости?
        - Сейчас,- говорю,- не горим.
        …Но я и поныне не пойму, отчего это я им сразу статью не отдал. Видно, печенью чуял. Зашел в кабинет, прочитал… отложил. Снова взял… отложил. Нужная статья, полезная, однако… Нет!
        Взял, написал передовицу, как веснушки выводить, и отправил в набор. Застучали машины. А я…
        Третий раз статью перечитал… и вдруг понял - крамола! От Дикенц, от прохвост! Хоть он и впрямь не со шпионами, так хуже того! Дикенц - внутренний враг, заговорщик! Хожу по кабинету, думаю… Да что тут думать, тут нужно спешить! Вызвал тройку и погнал прямиком в министерство тайных дел. Доложился. Впустили.
        Вхожу в суровый кабинет, подаю злосчастную статью. Мне кивнули, я сел. Весь дрожу. Заступился б, св. Кипятон!
        Офицер тайных дел статью четыре раза прочитал, на просвет посмотрел, на нюх, даже на зуб проверил… и плечами пожал.
        А я ему:
        - Вы между строк читайте!
        Он прочел между строк. Брови свел. Шпорами звякнул. Я вздрогнул. А он:
        - Изложите!
        Я стал излагать. В статье что написано? Мол, государь, несвежего за ужином откушав, всю ночь не спал, расстройством мучался и только под утро забылся, а посему желательно весь день по главному проспекту не петь и не плясать, дабы сон монарха не нарушить. Так?
        - Так,- офицер отвечает.- И это очень похвально. Ваш Дикенц весьма верноподданный малый. Мы ему табакерку пожалуем.
        - Воля ваша,- говорю,- только он сигары курит. Но не в этом суть, а в том, что Дикенц отдал мне эту статью шесть часов тому назад. Откуда он мог знать, что государю к ужину несвежее дадут?!
        Офицер аж подскочил, а я дальше:
        - Тут заговор! Надо пресечь! А не то поднесут винегрет с мышьяком…
        Офицер побелел, разговорную трубку хватает, кричит:
        - Эй, Амфисыч, дворец!
        Соединили со дворцом. Офицер доложил тайным смыслом. Ответили. Он сел. Глазами сверкнул, говорит:
        - Опоздали. Уже началось,- и ворот кителя рванул. Пуговки так и посыпались.
        Тут я совсем испугался и стал объяснять:
        - Наша ведомость утром выходит, а матерьял готовим с вечера. Утром бы люди прочли - все в порядке…
        Офицер отмахнулся, спросил:
        - Где живет злоумышленник? Адрес?!
        Я назвал. Он в разговорную трубку его передал, улыбнулся.
        - Сейчас привезут,- говорит.- Ну а тебе, пока мы будем с ним разговаривать, придется подождать.
        И увели меня в подвал, на четвертый подземный этаж.
        Три недели меня там селедкой кормили, воды не давали и еще многое творили. Но об этом мне рассказывать нельзя, потому как дадена подписку о неразглашении. А еще двенадцать раз бывал на очной ставке. Нас с Дикенцом посадят в разные углы, привяжут к лавкам и сыплют перекрестные вопросы. И до того запутают, что забываешь, кто ты есть на самом деле, и потому что ни спросят, кричишь как дурак:
        - Так точно! Воля ваша! Винюсь! Пощадите!
        А Дикенц желтым глазом щурится и говорит:
        - Я с ним согласен. Все было точно так, как он сказал.
        А что я говорил? Ничего, только путал со страху. На четвертую неделю офицер не выдержал и говорит:
        - Уведите этого…!- и на меня указал.
        Я и рад. Увели. И еще три недели прошло. Нас не тревожили. Но вдруг вызывают. Вхожу. У офицера в петлице новый алый банный лист красуется; должно быть, наградили. Улыбается и говорит:
        - Раскололи злодея. Оказался шулером высокого полета. Он в карты играл?
        - Нет,- говорю,- он все больше пасьянсы раскладывал.
        - Ну так слушай!
        Офицер достал допросный лист и стал читать:
        - «Я, Карп Дикенц, урожденный от отца и матери, ранее законом не судимый и в боях за государя не ранимый, с малых лет имел пристрастие к сигарам, виске, а особливо к картам и вкупе с ними к высшей математике, статистический раздел. Презревая полезную службу на благо Отечества, я денно и нощно предавался вышеназванным порокам, в результате чего, после многопробных изысканий, исхитрился измыслить превредный пасьянц, который, сочетаясь с высшей математикой, дал мне возможность угадывать людские судьбы на три дня вперед…»
        Тут я не выдержал, воскликнул:
        - Так вот откуда он, шельма, мне новости брал!
        А офицер нахмурился и говорит:
        - Он не шельма, а весьма полезный человек. Вот только…
        - Что?!
        Он опять читает:
        - «Секрет зловредного пасьянца мною нигде не записан, а всецело содержался в голове. Однако после…- тут офицер закашлялся, три строчки пальцем пропустил, читает: - я его начисто забыл».
        Я говорю:
        - А если Дикенц врет?
        - Нет,- говорит офицер,- проверяли. Лейб-медиком пытали, убедились.- Встал и вдруг как заорет: - Поди прочь, щелкопер! Кабы ты лучше старался, я бы сейчас в генералах ходил!
        Я и выскочил прочь.
        Пришел в редакцию - а там уже цирюльня. Там зубы рвут и кровь пускают.
        - Нет,- говорят,- таких газет не знаем. Мы вообще печатных слов не чтим. Иди прочь!
        Пришел я к себе домой… а у моей кухарки на кухне квартальный сидит!
        - А,- говорит,- поднадзорный! Иди-ка сюда!
        Но я, понятно, сразу опять в дверь! И дай Бог ноги в белый свет! Так после и мыкался с места на место. Нигде долго не держали. Говорили:
        - Политический!- и тут же расчет.
        И таким вот обидным манером дошел я до самой крайней жизни. Господам, что на извозчиках катаются, желал приятных аппетитов и в ресторациях двери перед ними открывал. Двенадцать лет! А на тринадцатый…
        - Э, старый знакомый!- вдруг кричат. И за плечо хватают.
        Я оглянулся… и обмер! Карп Дикенц! Цилиндр, баки, пелерина, тросточка. Сам рыжий, а баки седые.
        - Откуда?- говорю.
        - Оттуда,- отвечает.- Два месяца, как отвалился,- и хмыкнул.- Зайдем?
        - Что вы, что вы,- говорю,- не смею!
        Но он меня за шиворот - и заволок.
        Сели за центральный стол. Он заказал поесть. Половой:
        - А пить что будете? Может, виску?
        - Нет,- отвечает Дикенц,- только чай.
        Сидим, едим, пьем чай. И Дикенц говорит:
        - Я двенадцать лет хмельного в рот не брал. Там с этим строго. И, знаешь, отвык. И я тебе за это очень благодарен. Ведь если бы не твой донос и если бы не каторга, я бы давно спился.
        Сидим, пьем чай, молчим. Я крепился, крепился, потом говорю:
        - Ну а эти…- и шепчу: - Пасьянцы?
        Дикенц нахмурился. Долго молчал, потом всё же ответил:
        - Тут тоже как отрезало. Я, во-первых, их не помню, а во-вторых, боюсь, что вспомню. Я, брат, за колючим забором такое видал!..- и замолчал, и даже губы крепко стиснул.
        Сидим, опять молчим. Он вилку на стол положил. Тогда и я тоже. Такая, знаете, минута наступила, что не до того! А жаль. Эх, думаю…
        А он улыбнулся, сверкнул желтым глазом и дальше:
        - Ничего, приспособился. Я теперь детские сказки пишу - оно безопасно и прибыльно. Вот еще семь тысяч накоплю и опять сиротский дом построю, хороших воспитателей найму. Пусть детишек грамоте научат, геометрии и философии. Вдруг из них кто-нибудь в Дикенцы выйдет, но только в смелые! Я же человек пропащий, я…
        И замолчал, задумался. А после встрепенулся, весь даже как будто засиял и опять бойко, как когда-то, говорит:
        - Но не всегда я такой! Вот, сочинил намедни сказочку, послушай…
        - Нет,- говорю,- премного благодарен. Не гневайтесь, но мне пора,- и встал и к двери и за дверь!
        Иду по улице и думаю: чур, чур меня! Опять во грех ввести желаете?!