Сергей Боровский
        ВОЛШЕБНЫЙ ПРИБОРЧИК
        Торец пятиэтажной "хрущевки", обращенный к улице, был украшен вместо окон огромным, во всю стену плакатом. Владимир Ильич, изображенный на нем в своей фирменной кепке, пальто и галстуке в белый горошек, взирал на меня свысока, и легкая укоризна сквозила в его взгляде. Для этого, надо сказать, у него имелись все основания: за пятнадцать минут до одиннадцати часов утра я, комсомолец и староста группы, не находился бок о бок с товарищами в аудитории, постигая азы марксистско-ленинской философии, а банально стоял в очереди перед дверями винно-водочного магазина и ждал открытия заведения*.
        * Вино-водочные магазины в советское время продавали свою продукцию, начиная с 11-ти часов утра.
        Чувство стыда перед Ильичом захлестывало меня, но другого выхода я не видел и надеялся, что вождь отнесется с пониманием к ситуации. Сегодня, тридцать первого декабря, если и был шанс запастись выпивкой на Новый Год, то только с утра, а появляться в магазине после занятий можно будет лишь с одной целью - поиграть там в футбол. Блюсти абсолютно трезвый образ жизни мы к тому времени еще не научились, несмотря на все усилия Партии и Правительства.
        В числе прочих граждан, принимавших участие в осаде заведения, со мной томились пятеро однокурсников, преимущественно спортивного телосложения. Их выбор в качестве моих попутчиков был не случаен. По сути дела мы являлись официальной делегацией факультета, готовой любыми средствами отстоять свое право на шампанское и водку, даже если для этого потребуется вступить в неравный бой с посланниками других цивилизаций. Каждый из нас держал в руках по две обширных сумки, а мой кошелек вмещал сразу несколько десятков стипендий.
        Ровно в одиннадцать часов отворилась дверь, и толпа, словно по залпу "Авроры", хлынула в помещение, сметая на своем пути и сторожа, отодвинувшего засов, и грузчиков, не успевших скрыться в подсобке, и зазевавшуюся продавщицу. К счастью, взятие магазина получилось более скоротечным, чем штурм Зимнего, и оттого менее кровопролитным. Вшестером мы навалились на прилавок, оттесняя конкурентов, и уже через несколько минут вырвались на свободу без единой потери в живой силе и технике.
        Следующей нашей боевой задачей стало пронести товар на территорию врага, то есть в общежитие, но и с ней мы справились играючи. Пока двое из нас отвлекали вахтершу бабу Клаву разговорами об ее героической молодости, четверо других пронесли сумки и распределили товар по комнатам заказчиков. Далее драгоценные бутылки были надежно укрыты от посторонних глаз: в куче грязных носков под шифоньером, в тубусах или в холодильнике, среди многочисленных пакетов с вермишелью.
        По завершении всех этих хлопот часы показали двенадцать. Не ночи, к слову сказать. Это означало, что я еще успею на парочку лекций, а также, что более важно, краешком глаза взгляну на расписание экзаменов, которое грозился вывесить деканат.
        Так я и поступил. Полтора часа подремал на "сопромате", давая организму отдохнуть перед ночными бдениями, получил в зачетку последний необходимый автограф от "англичанки" и в компании других любопытствующих очутился перед доской объявлений деканата. Слово свое они сдержали - там уже висел лист ватмана с необходимой информацией. Я быстро нашел свою группу и вонзил палец в первое перекрестие. У меня получилось следующее: четвертое января, математика.
        - Какая же ты сволочь после этого, Дедушка Мороз! - сказал я вслух.
        Экзамен четвертого января - это уже само по себе свинство и садизм, а тут еще эта математика...
        Не далее, как вчера, у меня состоялся с преподавателем данной дисциплины серьезный мужской разговор, и каждое его слово до сих пор звенело в моих ушах.
        - Трудно вам на экзамене придется, молодой человек, - сказал он для затравки.
        - Это почему же? - очень натурально удивился я, и он охотно пояснил:
        - Ходили вы на мои лекции, прямо скажем, нерегулярно. Мне даже вашего лица запомнить не удалось. При этом говорят, вы - староста?
        Бил он профессионально, в самую точку. Я попытался в ответ "включить дурака".
        - Как же так? Я ходил! Это многие могут подтвердить! А то, что вы меня не замечали, так я все время сидел за колонной!
        Он отрицательно помотал головой.
        - Не получается.
        - Что не получается? - не понял я.
        - У меня "за колонной" уже человек сорок набралось. Там столько не поместится. Если не верите, можем провести научный эксперимент.
        Он победоносно посмотрел на меня, но сдаваться при первых же трудностях - не мой принцип.
        - Они врут! - воскликнул я, стремясь тем самым убить сразу двух зайцев: намекнуть на собственную честность и подсказать старшему товарищу, где в его подсчетах кроется ошибка.
        Однако "математик" не повелся.
        - Возможно, - произнес он как бы в задумчивости. - Но мне некогда разбираться в таких тонкостях. Тут ведь, как в автобусе: набрался полный - и поехали. А что за бортом иногда остаются уважаемые люди, так то - неизбежные издержки и погрешности системы.
        И вот теперь, мало того, что математика, так еще и четвертого числа. Первого проснемся ближе к вечеру, отметить праздник нужно будет. Второго - опять похмелье. Третьего - плавный выход из штопора. Четвертого - экзамен. А готовиться когда?
        ***
        В совершенно подавленном настроении я вернулся в родную общагу. В комнате нас жило четверо, но сейчас только один из троих моих сокамерников, Валька, находился там и что-то паял, высунув от удовольствия язык и отмахиваясь от голубоватого дымка, порожденного канифолью.
        Здесь требуется пояснить, что Валька был в некоторой степени вундеркиндом, очкариком и отличником. Обычно в наших суровых краях таких начинают бить еще в первом классе школы, и процесс этот иногда затягивается до самой их смерти, но на Вальку этот закон природы не распространялся. Внешне щуплый и хилый, он мог дать фору любому бультерьеру по части железной хватки, поэтому он пользовался всеобщим уважением, а дорогу ему переходили только незнакомые и только один раз. В общем, других недостатков, кроме хорошей учебы, за ним не значилось: выпивал и закусывал он наравне со всеми, от девочек не шарахался, в деканат не стучал.
        Заметив мое состояние, он не стал спрашивать о его причинах. Я буквально увидел, как его гениальный глаз превратился на мгновенье в калькулятор, который тут же произвел необходимые логические вычисления и сам до всего дошел без всяких вопросов.
        - Проблемы? - спросил он, как всякий воспитанный мальчик.
        - Угу, - подтвердил я.
        - Еще пара недель, и их не будет.
        С этими словами он выдернул шнур паяльника из розетки и полюбовался на получившееся радиотехническое устройство.
        - Что это? - машинально спросил я.
        - Да так. Ерунда.
        - А по тебе не скажешь, - решил я продемонстрировать собственную проницательность. - Судя по твоему лицу, ты сегодня напаял, как минимум, на Нобелевку.
        Валькины линзы сверкнули, как бенгальские огни. Он оценивающе посмотрел на меня, отложил штуковину в сторону и сказал:
        - Ты не представляешь, насколько близки к истине твои слова.
        Пока я думал, какое выражение придать своей физиономии, он взял обыкновенный спичечный коробок, вытряхнул из него содержимое, проделал сбоку небольшое отверстие и затолкал туда свое детище.
        - Мне почему-то всегда казалось, что если кому-то я и расскажу о своем изобретении, то только тебе, - бросил он мне леща. - В тебе есть что-то такое...
        - Располагающее к доверию? - попытался подсказать я, но не угадал.
        - Да нет же! - отмахнулся Валька. - Я бы сказал, здоровое такое сумасшествие.
        Кажется, это комплимент.
        - Колись давай! - сдался я, и Валька с готовностью изложил мне суть дела, предварив лекцию теоретическим введением.
        - Мысль человека, - нагло заявил он среди всего прочего, - это те же электромагнитные волны. Просто они слишком слабы, и уловить их может только тот, кто их производит. Но представь себе, если бы их можно было усилить!
        - Телепатия какая-то! - отреагировал я.
        - Если тебе так удобней понять, то ради Бога. Мой прибор выполняет сразу две функции: он ловит исходный сигнал и усиливает его.
        - И? Другие начинают "слышать", что я думаю?
        - Не совсем. Они "слышат", но принимают эти мысли за свои. Конечно, с учетом внутренней интерпретации.
        - Ты еще скажи: испорченности.
        - Можно и так.
        Его взгляд красноречиво предлагал мне высказываться на заданную тему. Прокрутив в голове пару-тройку возражений, я понял, что уже вращаюсь в заданном Валькой пространстве, и вне зависимости от того, что сейчас скажу, проиграл.
        И тут я взорвался.
        - Блин! Валька! Зачем тебе прибор? Ты и так можешь запудрить мозги, кому угодно!
        - Не веришь, - с сожалением произнес изобретатель.
        Нет, у него не получится меня провести. Пусть дает мотивированный ответ по существу. И я набросился на него всерьез:
        - Откуда ты знаешь, на какой частоте работает мой мозг? Откуда тебе известно, что ты усиливаешь именно мои мысли, а не магнитные бури, пришедшие из космоса? Почему ты вообще решил, что этот твой прибор хоть что-то делает, кроме пустого пожирания электричества? А?
        Но Валька был абсолютно спокоен.
        - Помнишь, я рассказывал о своем отце? - спросил он.
        - Ну?
        - Теме устройства человеческого мозга посвящена его кандидатская диссертация. Впрочем, и докторская тоже.
        - А ты-то здесь причем?
        - Родители всегда хотят, чтобы их дети продолжали дела, начатые ими. Я всю эту муть про серое вещество раньше азбуки знал. Просто он - медик, причем, теоретизирующий, а я - электронщик.
        Надо же! У него на все есть правдоподобный ответ.
        - Собственно, из-за чего мы спорим? - продолжил Валька. - Прибор - перед тобой. Давай его испытаем. И все сомнения отпадут сами собой.
        - Как? - спросил я, хотя уже все было понятно.
        - Да очень просто, - пояснил он. - Я тут подумаю о чем-нибудь, прибор усилит, а ты услышишь. - Он взял коробок в руки. - Вот видишь - я сделал сбоку отверстие. Это для сенсора. К нему нужно палец прижать, чтобы контакт с источником излучения произошел. Вот рычаг, который питание включает. А вот здесь антенна стоит. Направлю ее на тебя - и готово. Ты можешь не сомневаться: ничего предосудительного и противозаконного я не совершу. Ну, книгу, там, с места на место переложить или стакан с водой принести.
        Гад! Как по нотам разыграл меня! Как в шахматы! Ведь что это получается: если я откажусь, то так никогда и не узнаю, врал он или нет. А если соглашусь...
        Тут мне показалось, что я нащупал верную стратегию.
        - А ты уверен, - задиристо сказал я, - что твой прибор безопасен для здоровья? Может, он на мозги пагубно влияет? Ты бы хоть на крысах его сначала испытал, а то сразу другу предлагаешь.
        - И что я крысе скажу?
        - Тапочки принести. Слушай! - меня вдруг осенило и сразу же понесло. - Это же может получиться новый метод дрессировки!
        - У животных все устроено по-другому, - грустно сказал Валька. - Ладно. Замяли.
        Он взял коробок, положил его к себе в тумбочку и наигранно улыбнулся.
        - Обычный путь простого русского Кулибина - недоверие друзей и происки врагов.
        Разговор, зашедший в тупик, мы за ненадобностью закрыли и перешли к более прозаическим вещам.
        ***
        Общага бурлила. По коридорам сновала молодежь с горячими кастрюлями, из комнат доносилась музыка, поспешно сервировались столы. Попадались неопытные первокурсники, уже принявшие ударную дозу и теперь вряд ли способные дотянуть до полуночи. Парочка дежурных преподавателей, назначенных деканатом, отстраненно наблюдала за всеми этими приготовлениями, не в силах хоть как-то повлиять на известный заранее итог.
        Меня командировали на кухню с тазиком почищенной картошки и полиэтиленовым пакетом сала под мышкой, чтобы превратить их во что-нибудь съедобное при помощи огня и поварского мастерства. Отвоевав себе конфорку, я поставил на нее сковороду, а сам принялся шинковать сало.
        И в это время на кухню зашла ОНА.
        Моя смерть, наступившая вслед за этим, была молниеносной и неотвратимой. Словно я внезапно разучился дышать. Словно из меня выдернули позвоночник. Из приятных ощущений запомнилось одно: сладкая истома в груди, похожая, вероятно, на ту, которую чувствует праведник перед вознесением на небо.
        - Горит, - сказала она, кивая на дымящиеся шкварки, и мне вдруг стало ужасно стыдно.
        "Вдруг она не ест свинину!" - панически пронеслось в голове.
        Одним быстрым движением я похоронил сало под грудой картофельной соломки и встал по стойке смирно.
        Скорее всего, с такой реакцией на свое присутствие она сталкивалась впервые. Смущенно косясь в мою сторону, она сделала несколько безуспешных попыток зажечь фитиль, пока я не сообразил, что мне представился шанс проявить себя с лучшей стороны. Без всяких предисловий я грубо оттолкнул ее от плиты и совершил это маленькое чудо, опалив себе шерсть на пальцах и бровях.
        - Спасибо, - одними губами произнесла она.
        Видимо, ожидая еще каких-либо подвигов с моей стороны, она выдержала небольшую паузу, после чего обратилась к своим хлопотам. Я же занялся изучением аромата ее духов. Перейти к следующему этапу наших отношений мне мешала врожденная скромность, и к тому же мозг категорически отказывался генерировать речь.
        Ни названия, ни внешнего вида ее блюда в моей памяти не сохранилось. Помню только, что его приготовление заняло меньше времени, чем у меня. В последний раз напомнив, что пора помешать картошку, она собрала свои принадлежности и удалилась. Пришлось выглянуть в коридор, чтобы проследить, в какую комнату она зайдет.
        Сделано.
        Вернувшись со сковородой углей в свою комнату, я получил заслуженный нагоняй от товарищей. Никто, тем не менее, выбрасывать продукты не собирался, и мы уселись вокруг испорченного лакомства, наполнив водкой граненые стаканы. Не по-фронтовому, до краев, а только на пару пальцев, чтобы распределить силы равномерно на всю ночь.
        После третьей у меня созрел один сногсшибательный план.
        Суть его состояла в следующем. Во-первых, больше не пить. Во-вторых, когда в полночь начнется дискотека в "молельной комнате", как мы ласково называли "красный уголок", пойти туда и пригласить ее на танец. В-третьих, узнать ее имя и взамен сообщить свое. В-четвертых, если и не произвести на нее положительное впечатление, то хотя бы обворожить.
        Не отступая от намеченного плана ни на йоту, я спустился вниз, едва отгремела шампанская полуночная канонада с всеобщим братанием, и затаился в толпе танцующих.
        Ждать пришлось недолго. Одетая в костюм Золушки на балу у короля и такая же прекрасная, она вошла в зал в сопровождении подружек. Мои ставшие вдруг поразительно зоркими глаза вцепились в нее мертвой хваткой и не отпускали до тех самых пор, пока не объявили "медляк".
        Если она откажет мне, то пойду и утоплюсь в общем душе! Благо, глубина там приличная.
        Я вырос возле нее могучей неотесанной скалой и произнес басом, которого у меня отродясь не было:
        - Разрешите вас пригласить?
        Узнав меня и услышав, наконец, мой голос, она даже как-то обрадовалась. Кивнула в знак согласия, и мы отработали с ней первый тур. Сказать по правде, здесь я несколько отошел от плана и, вместо того, чтобы представиться, доложил ей сразу несколько вещей о себе: размер бицепсов, средний бал аттестата, кулинарные привязанности и список детских болезней. Где-то на середине списка она явно заскучала, и мне пришлось резко сменить тему, пересказав ей биографию Брюса Ли.
        Уж и не знаю, эта история, или какая другая не понравилась ей больше всего, только по завершении танца на ее лице отразилась некоторая растерянность. Раздосадованный на себя, я вернул ее подружкам, а сам отошел в сторону, чтобы проанализировать допущенные промахи. И в том состоял мой очередной просчет.
        Едва я выпустил ее из рук, как к ней тут же приклеился Пашка. Честно скажу, против него у меня шансов не было никаких. Нет, у меня достоинств предостаточно, я не комплексую по этому поводу, но если для изготовления Пашки привлекался ювелир, то по моему поводу позвали плотника. Он сделал три взмаха топором и на том посчитал процесс законченным.
        В общем, навис он над моей любимой, как коршун над цыпленком. Когти свои острые наружу выставил, перья распушил. Оставался, конечно, еще вариант - испортить ему физиономию, но силовые методы в нашей среде не слишком приветствовались. Мы же будущая интеллигенция все-таки.
        И тогда я принял единственно правильное решение - напиться.
        Поднявшись к себе на второй этаж, я первым делом проверил под Валькиной кроватью в углу, где хранилась заначка - пусто. Значит, праздник удался. В комнате никого не было, если не считать незнакомого парня, сладко спящего на моем ложе, и я пошел проведать соседей, чтобы поздравить их и как бы невзначай "упасть на хвост". Но и там меня постигло разочарование.
        Ничего другого не оставалось, как вернуться домой и плюхнуться на Валькину кровать. Парня я беспокоить не стал, следуя неписанному студенческому кодексу чести.
        Лежа на спине, я в равнодушном бессилии разглядывал царивший в комнате бардак: пустую сковороду, исцарапанную вилками, ряд выполнивших свою роль бутылок под столом, упавшую вешалку, грязную ложку, торчащую из недр магнитофона. Репродукция картины Дали, висевшая на стене, сменилась голой красоткой, а потом мой взгляд скользнул по тумбочке и упал на паяльник. Какая-то смутная мысль пробежала по дну моего сознания, и я вдруг вскочил на кровати, словно ошпаренный.
        Прибор!
        Дрожащими руками начинающего преступника, я открыл Валькины закрома и сразу увидел его. Обыкновенный спичечный коробок. С одного боку - рычажок включения, с другого - сенсор. Спереди - излучатель. Все, как он рассказывал. Сердце бешено колотилось в моей груди.
        Я спустился вниз и вошел в танцевальный зал.
        Она сидела одна. Диск-жокей взял паузу, и все разбрелись по своим комнатам, чтобы подзаправиться. Пашки возле нее я не заметил. Сел рядом, нарочито не обращая на нее внимания, нащупал в кармане выключатель...
        - Мы продолжаем нашу Новогоднюю программу! - раздалось в динамиках. - Объявляется белый вальс! Дамы приглашают кавалеров! - пояснил голос, как будто кто-то нуждался в пояснениях.
        Она поднялась со своего места и повернулась ко мне.
        - Можно вас пригласить?
        Я тоже встал, взял ее теплую руку и поплелся за ней, как малолетний недотепа за своей мамашей. Мы прошли на середину зала, заняли "пионерскую" позицию и стали медленно топтаться на месте, слегка покачиваясь, как того требовала мода.
        Зал был практически пуст, и танцевали мы совершенно одни. Народ только-только начал возвращаться, но все почему-то садились на стулья или вставали, прислонившись к стенам, словно боялись нарушить воцарившуюся гармонию. Мелькнувший в проеме дверей Пашка сотворил на своем лице брезгливую гримасу и тоже плюхнулся на стул рядом с какой-то девчонкой, ненароком положив ей руку на плечо.
        Мы молчали и смотрели друг другу в глаза. Я видел свое отражение, похожее на искривленный образ в стеклянном шаре, но даже оно не выглядело смешным или глупым.
        - Как тебя зовут? - спросил я.
        - Катя. А тебя?
        - Андрей.
        Наконец-то, мы познакомились.
        - Бицепсы сорок сантиметров - это, наверное, много?
        Невероятно, но она запомнила всю эту чушь, которую я нес пару часов назад. Объяснение было столь же очевидным, сколько невероятным - прибор работал! Валька не врал, а я - действительно тупое бревно, лежащее на пути научно-технического прогресса. Но даже эта не позитивная мысль не ухудшила моего настроения.
        ***
        Мы оставались в зале до самого утра, часов до шести, пока не пришел дежурный преподаватель и не свернул развлекательную программу. Особо буйных и недовольных, в числе которых меня на этот раз не оказалось, развели по комнатам принудительно под угрозой отчисления.
        Мы вышли с Катей в коридор, продолжая держаться за руки.
        - Почему я раньше не видел тебя? - спросил я, обращаясь, скорее, к судьбе.
        - Наверное, потому что я живу дома с родителями. И учусь только на первом курсе. Ты проводишь меня?
        Провожу ли я ее? Ответ на этот вопрос созрел у меня быстрее, чем свет преодолевает расстояние из одного угла лаборатории в другой.
        Мы поднялись на второй этаж в комнату ее подружек, где она оставила пальто, потом заглянули в мою. Я на мгновенье нырнул в "черную дыру", не включая света, чтобы не испугать гостью какой-нибудь героической новогодней панорамой, набросил шубу, и мы вышли на улицу.
        На погоду Валькин прибор вряд ли имел какое-либо влияние, но она, тем не менее, тоже удалась. Шел великолепный крупный снег, сверкая и переливаясь в свете фонарей. Было тепло и безветренно. Ни о каком такси и речи быть не могло. Она взяла меня под руку, и мы тронулись в неблизкий путь, обсуждая всякую всячину.
        - Тебе что больше нравится, зима или лето?
        - Зима, - соврал я, чтобы соответствовать моменту.
        - А мне лето, - призналась она.
        - Лето - это тоже нормально. В поход можно. Или на рыбалку.
        - А мой отец зимой на рыбалку ходит.
        - Подледный лов, - блеснул знаниями я.
        - Ты тоже любитель?
        - Ну, так. Иногда, - уклончиво ответил я, представляя себя, сидящего возле лунки в двух полушубках, одетых один на другой.
        - А как ты относишься к Булгакову?
        О! Попадание в яблочко. Как раз пару месяцев назад мы всей комнатой проглотили "Мастера и Маргариту", и я буквально ломился от цитат. Катя любезно предоставила мне возможность выпустить большую их часть на свободу. Михаил Афанасьевич благосклонно взирал на нас с небес и тихо радовался, перешептываясь о чем-то с Архангелом Гавриилом.
        В общей сложности, болтая без умолку и не замечая, как приближается первый день наступившего года, мы брели по городу часа два. Лишь у безжалостного подъезда ее дома мы остановились, моментально ощутив неизбежную разлуку.
        - Встретимся после первого экзамена? - предложила она.
        - Обязательно, - согласился я, плохо представляя, как смогу прожить без нее хотя бы минуту.
        - Тогда я пошла?
        Она нерешительно взялась за ручку двери, но потом вдруг быстро вернулась назад и порывисто поцеловала меня в щеку.
        Еще некоторое время после ее ухода я стоял, не двигаясь с места и разогревая в памяти прошедший вечер, и только когда пальцы ног настойчиво напомнили о том, что они не в теплых носках, я двинулся в обратный путь.
        Пешком идти мне больше не хотелось, и я решил "упасть на тачку". Какую бы дыру в моем бюджете это действие ни сотворило. Первая же машина с зеленым огоньком на стекле остановилась возле меня.
        - В "студгородок" поедем? - заискивающе спросил я водилу, держа палец на сенсоре и мысленно содрогаясь от вероятной суммы.
        - Сколько?
        - Три рубля, - назвал я обычную таксу без всяких "новогодних скидок".
        - Садись, - устало сказал таксист.
        По дороге он выспросил меня, на каком факультете я учусь, и как оно там вообще, в институте-то.
        - Сыну на следующий год поступать, - пояснил он свой интерес. - Вот, приходится думать за двоих.
        - Понятно, - буркнул я, прекрасно зная, чем на самом объяснялась его повышенная болтливость и доброта.
        ***
        Утром следующего дня, если можно квалифицировать как утро половину четвертого пополудни, я проснулся с отчетливым ощущением эйфории. Центр ее располагался где-то в левой стороне груди, а нервные окончания - в руках и ногах, судя по тому, как ловко мной проливался чай или ронялась на пол посуда. В таком состоянии ни о какой математике и речи быть не могло, поэтому я присоединился к веселой компании в соседней комнате и таким нехитрым образом продлил себе праздник.
        Второго января, пролежав весь день с учебником на лице, я пришел к неоспоримому выводу о том, что о Кате мне думается гораздо легче и приятнее, чем о математике. Любая формула, вызванная из глубин памяти, тут же приобретала милые женские очертания. В результате вечер закончился тем же, чем и накануне.
        И только третьего числа я, наконец, заставил себя открыть конспект и прочитать целую страницу, прежде чем в моей руке оказался стакан с опущенной в него соломинкой. Замысел автора состоял в том, чтобы разбавленный водопроводной водой ликер оказал тонизирующее воздействие на организм и активизировал мозг. В принципе, так оно и произошло, но только ближе к полуночи, когда перешли на молдавский коньяк.
        В день экзамена, четвертого января, эйфория отошла немного на второй план, но времени, чтобы воспользоваться предоставленной передышкой, больше не осталось.
        Встретив мой честный комсомольский взгляд, "математик" прямо-таки взорвался улыбкой.
        - А! - закричал он. - Это тот, который за колонной сидел!
        Вытянул я билет, сел на место, изучил задание. Вопросы, вроде бы, пустяковые. По крайней мере, ответ мне на них известен. Но ведь не даром же про "математика" сочиняют все эти страшные истории: будто бы он листок с подготовленным материалом откладывает в сторону и начинает разные интересные вопросы задавать. Про все на свете, и ничего о том, к чему ты готовился.
        Набросал я вкратце конспект своего сольного выступления и поднял руку в знак готовности. Прибор включил и прямиком к столу.
        - Разрешите?
        Он мне благосклонно, по-иезуитски кивнул головой. Я сел. Пересказал словами, что на листке написано. Не бодро так, с опаской, но и не мямля. И при этом в глаза ему смотрю - гипнотизирую. Он тоже на меня смотрит. Что-то в мозгу его ученом шевелится, и глаза по-звериному блестят.
        Посидел он так с минуту или больше, отложил мою писанину в сторону, взял зачетку и что-то в ней начеркал.
        - Счастливо! - Это он мне на прощание.
        Вышел я из класса на ватных ногах и даже дверь за собой не закрыл. Любопытный, насмерть перепуганный народ тут же обступил меня со всех сторон и учинил допрос.
        - Ну? Сдал?
        А что я им отвечу, когда сам не вполне уверен?
        Выцарапали они зачетку у меня из негнущихся пальцев, и пошла она гулять по рукам. И только когда книжица вернулась ко мне в раскрытом виде, пройдя круг почета, я окончательно поверил - чудо свершилось! Самое настоящее "отлично" красовалось рядом со строкой "математика".
        - Ну, ты даешь! - похвалил меня ничего не подозревающий Валька.
        - Терпенье и труд! - продекламировал я, поучительно подняв к потолку указательный палец.
        А Катя уже ждала меня в условленном месте.
        Мы не торопились бросаться друг к другу в объятья. Только легкий кивок головы, только едва ощутимое прикосновение. Нужно сначала восстановить те чувства, которые связали нас, убедиться, что все это не приснилось нам в новогоднюю ночь.
        Прибор тоже на всякий случай я держал наготове.
        - Сдала?
        - Сдала. На отлично. А ты?
        - Я тоже. В кино сходим?
        - Давай. А в какое?
        - Мне все равно.
        - Тогда и мне все равно.
        Такое наплевательское отношение к содержанию оказалось как нельзя кстати. Мы попали на премьеру какой-то научно фантастической галиматьи: человекоподобные роботы с квадратными челюстями, лунные пейзажи, пафосные диалоги о судьбе человечества. Кроме нас, в огромном зале находилось еще человек десять. Парами. И все они целовались. Преодолев первое смущение, мы последовали их примеру, так что фильм закончился очень быстро.
        Потом мы отстояли очередь в кафе за мороженым, где удивили официантку тем, что растаявшие в вазочках сливки оставили нетронутыми. А потом опять гуляли по городу, то и дело останавливаясь, чтобы снова и снова почувствовать на губах вкус пленившей нас любви.
        ***
        Сессия пролетела незаметно. В перерывах между экзаменами мы продолжали встречаться с Катей, которая познакомила меня с новыми видами искусства: театром и живописью. К первому я в целом отнесся положительно, хотя меня и смущали рваные декорации на заднем плане, а вот второй послужил причиной нашей единственной размолвки, когда я дал рецензию на картину какого-то всемирно признанного гения.
        - Неужели ты не чувствуешь той энергии, которая исходит от полотна? - удивилась любимая, не найдя на моем лице ни тени благоговения. - Не видишь страданий, запечатленных в каждой морщинке изображенного на нем старика?
        Чтобы сохранить наш неокрепший союз, пришлось проторчать возле шедевра достаточно продолжительное время, всматриваясь в трещины на холсте и симулируя зарождающееся понимание прекрасного. Поверила она или нет, но только после этого наметившаяся, было, тучка бесследно исчезла.
        Все экзамены я сдал на пятаки, и надо ли говорить, почему. Чтобы совсем не готовиться - этого, конечно, не было, но я позволял себе несколько больше вольностей, чем обычно. Теперь мне светила повышенная стипендия - очень своевременный подарок от государства, учитывая мои возросшие расходы.
        Вальке я решил ничего пока не говорить. На всякий случай. А то вдруг авторские чувства его на какой-нибудь неправильный поступок подвигнут. В конце концов, батарейки я ему новые поставлю по окончании пользования - можно не сомневаться.
        А последний экзамен закончился еще одним приятным сюрпризом.
        - Придешь к нам в гости? - спросила Катя.
        - К вам? - переспросил я, имея в виду множественное число.
        - Ну да, - уловила она мои сомнения. - Папа хочет с тобой познакомиться.
        - А мама? - неизвестно зачем уточнил я.
        - Ну, и мама тоже. Просто это была его инициатива.
        - Ты им рассказала про нас?
        - Вообще-то уже давно. У меня от них секретов нет.
        "Так", - подумал я, стараясь припомнить, все ли мои поступки совершались с подобающим целомудрием и нравственностью.
        - А когда?
        - Сегодня. Если ты не занят.
        - Конечно, нет, - решил я, с ходу отменив запланированный на вечер сабантуй по поводу "половины инженера".
        * "Половина инженера" - народный студенческий праздник, происходивший на экваторе учебы, то есть ровно два с половиной года от начала.
        - Тогда приходи к шести.
        Сломя голову, я помчался в общагу гладить брюки и стирать носки. Это занятие очень удачно отвлекло меня от параноидальных мыслей и ненужного предстартового мандража. Собутыльникам я наврал, что поехал проведать больную тетю и вернусь как раз к середине торжества. По пути я сделал небольшой крюк, чтобы заскочить на центральный рынок.
        Когда я позвонил в дверь, в руках у меня находились два предусмотрительных букета, а из-за небрежно наброшенного шарфа выглядывала белоснежная рубашка. Катя удовлетворенно кивнула, довольная моим внешним видом, и я смело шагнул в будущее.
        Светская беседа, проходившая с моим полноправным участием, сопровождалась деликатным бряцаньем вилок и элегантным поскрипыванием ножей. Не хватало только снующих с блюдами лакеев, отмененных Советской Властью за ненадобностью. Их роль выполняла мама, избравшая своей специальностью уход за семьей и домом. А папа, оказавшийся при более подробном знакомстве профессором, ничуть своим званием не кичился и сам подливал мне коньячка, который я благоразумно старался растягивать на два-три приема.
        Ощущение нереальности и прямо-таки сказочности происходившего не покидало меня ни на секунду. Мои родители тоже ничего: папа - хоть и обычный строитель, но прораб, а мама - учительница. Однако я с трудом представлял их себе в подобной компании. Впрочем, не будем торопить события. Сейчас главное - сконцентрироваться на том, чтобы внушить к себе уважение.
        Давай, приборчик, работай!
        Вот профессор дружески похлопал меня по плечу, вот мама улыбнулась, совсем как-то просто, словно родному.
        Принесли чай. К нему - роскошный торт, конфеты диковинные. Я их не очень, все эти сладости, но сам факт изобилия действует на аппетит благотворно. Съел пару конфет и кусочек торта. Все. На сегодня еды достаточно. А завтра, глядишь, и снова пригласят.
        - Вы не стесняйтесь, - подбадривала мама. - Ешьте.
        Но я не поддался на провокацию, чтобы не сказали потом: зачем нам такой обжора в семье?
        - Спасибо, Мария Петровна, - сурово отстранил угощение я. - Все было очень вкусно.
        Но испытания продолжились. Мы прошли с папой в его кабинет, и он предложил мне сигарету.
        - Не курю, - ответил я, как бы извиняясь, на этот раз чистую правду - третий уж месяц, как завязал.
        Не знаю, упал я в его глазах или наоборот, но риск - благородное дело.
        Заявился я в тот вечер в общагу уже в одиннадцатом часу. Гулянка была в самом разгаре. Привычный глазу бесшабашный натюрморт на столе и вокруг него. Пьяные милые рожи.
        - Штрафную ему! - закричали друзья, но я решительно отклонил протянутый стакан.
        Даже не знаю, как после коньяка и трюфелей такое внутрь принимать.
        Удивились они страшно, и только один Валька прочитал что-то на моем лице и про себя усмехнулся. Умный он слишком, вот в чем проблема.
        ***
        Общага разъезжалась на каникулы по домам. Только самые тупые и беспросветные двоечники оставались подчищать "хвосты", остальные торопились на вокзалы и в аэропорты, чтобы в течение двух последующих недель мозолить глаза родителям и совершать лихие набеги на холодильники.
        Валька отбыл с самого утра, а я специально притормозил и взял билеты на вечер, чтобы без помех прихватить с собой чудесный прибор, существования без которого я теперь просто не мыслил. Странно, что сам изобретатель им не пользовался, но их же, Кулибиных, хрен поймешь.
        В обед встретились с Катей в институте, на скамеечке в главном фойе. Прощались, как перед отправкой на фронт, только что "Славянку" поблизости не играли. На нас с завистью смотрели случайные студенты, а я клятвенно пообещал звонить каждый день, не взирая на дороговизну междугородней связи и отсутствия домашнего телефона. Буду ходить на переговорный пункт, как на работу.
        Перед тем, как отпустить мою руку, она улыбнулась:
        - Ты моим родителям очень понравился. Не представляешь, как я рада за нас с тобой.
        Сидя в холодном троллейбусе, уносившем меня в аэропорт, я согревался мыслью о будущем, которое сулило счастье, соблазнительно манило за собой и щедро раздавало авансы.
        Мой родной город, не такой большой и менее культурный, встретил меня хороводом застолий. Почин задала мама.
        - Что же ты, отец, не поздравишь сына? - сказала она укоризненно, когда поздно вечером мы ужинали на кухне. - Все-таки половину ребенок уже отучился.
        Батя полез, было, целоваться, но мать не позволила развиться маразму.
        - Какой же ты непонятливый становишься у меня!
        И она достала из морозилки запотевшую тут же бутылочку, чего прежде никогда не случалось - она и сама не пила, и мне не позволяла. Батя чуть усы себе не откусил от неожиданности. Я бы тоже удивился, если бы не знал причины, лежавшей в кармане в виде спичечного коробка.
        Просидели мы в тот вечер до полуночи, так сказать, в семейном кругу и при этом в атмосфере, напрочь лишенной монотонности и скуки, присущей гулянкам с участием разных поколений. Мы и песни какие-то древние пели, "колхозные", слова которых я, к своему ужасу, прекрасно знал, и за жизнь очень даже неплохо поговорили.
        А на следующий день я решил совершить обход своих корешей, начав его с первого по списку дружка. Звали его Васей, и связывало нас с ним тяжелое прошлое, освященное детскими глупостями. Когда я на каникулы домой приезжал, то сразу бежал к нему, чем вызывал материнскую ревность.
        Человеком он считал себя серьезным: в отличие от меня, вот уже два с половиной года валявшего дурака в институте, он и в армии отслужить успел, и на работу устроился престижную. Производство вредное, работа по сменам, зарплата - десять моих повышенных стипендий, на пенсию можно выходить уже через пятнадцать лет по инвалидности. Если, конечно, доживешь.
        Выпили мы с ним по первой, и я сразу про прибор раскололся. Жгла меня эта тайна, душила немилосердно.
        - Ты чо? - обиделся он. - За дурака меня держишь?
        В общем, реакция нормальная, предвиденная, неоднократно продемонстрированная и мной самим.
        - Проверим? - предложил я, идя по Валькиному сценарию. - Давай, я наведу на тебя какую-нибудь мысль?
        Вася, не в пример мне, отнекиваться не стал, а сурово, по-пролетарски принял огонь на себя, порвав на груди символическую тельняшку. Азарт скорого разоблачения завравшегося друга летел веселыми брызгами из его глаз.
        Я на бумажке написал что-то и в сторонку положил. Включил прибор.
        - Ну, чего тебе сейчас захотелось?
        - Вроде как выпить и закусить.
        Я с гордостью протягиваю ему бумажку, а на ней написано: "Наливай". Короче, убил я его доказательствами.
        Остаток вечера мы только по этой теме и говорили. Рассказал я ему и про Катю, и про математику, и про многое другое. Он только цокал языком и приговаривал:
        - Это ж, блин, надо же!
        Как водится, накачались мы до уровня верхней планки. Однако ничего из рассказанного мною не пропало бесследно в пьяном угаре. Утром, часов в семь, проснулся я оттого, что мать меня тормошит за плечо и на ухо приговаривает:
        - Вставай! Там этот непутевый твой пришел.
        Выполз я сонный к нему на лестничную площадку, потому что мать в дом его принципиально не пускала. Боялась, что его дурными манерами наш семейный очаг пропитается.
        - Слушай, - шепчет Васька. - Дай этой штукой попользоваться. Один всего день. На работу с ним съезжу, а вечером обратно принесу.
        - Зачем тебе?
        - Надо.
        Заскребли у меня кошки на душе от нехороших предчувствий.
        - Ты мне вон книжку до сих пор не можешь отдать, - нашел я подходящий аргумент. - А теперь прибор тебе понадобился.
        - Какую книжку? - искренне удивился Васька.
        - "Два капитана". В пятом классе брал.
        Но его так просто не проймешь.
        - Твоя что ли? А я все гляжу на нее и вспомнить не могу, чья. Вот заодно и книжку принесу.
        Прислушался я к внутреннему голосу, и стало мне гадко за свою меркантильную натуру - не хочу Ваське прибор давать, хоть умри. Начал ему лекцию читать: прибор, мол, не мой, потеряешь, мне голову оторвут. Но он проявил себя пацаном красноречивым и настойчивым. Сломал он мою волю в результате. Пополам.
        До вечера я просидел, как на иголках. Но все обошлось. Вернул Васька прибор в целости и сохранности и наговорил в придачу целую гору благодарностей.
        - Сработало! - похвастался он. - Представляешь, прихожу к начальнику цеха и говорю: так, мол, и так, работаю у вас уже три месяца, а все второй разряд. И что ты думаешь? Он подписал приказ о повышении!
        Я порадовался вместе с ним. За себя в том числе, за доброту свою и чуткость. Разве что без слез умиления обошлось.
        Эх!
        Примерно дня через два после того случая я возвращался домой из очередных гостей. У подъезда, как обычно, торчала компания местных отморозков во главе с Муриком. По призванию своему он был хулиганом-переростком. Лет сорок на вид, а сколько ему там на самом деле - в морге когда-нибудь разберутся. Ни семьи, ни работы. Жил он с матерью, регулярно наведываясь на зону для перевоспитания.
        Опасности для соседей он не представлял, совершая пакости на почтительном удалении от дома, поэтому мы его не боялись. Кинешь ему небрежно "Привет!", как родному, и идешь своей дорогой. И даже собственного уважения после этой фразы прибавляется - сам проверял.
        Вот и на этот раз я не собирался экспериментировать с формами общения.
        - Привет! - произнес я домашнюю заготовку и вознамерился в подъезд нырнуть, но у Мурика были на меня другие планы.
        Он неожиданно перегородил мне дорогу, источая свежий перегар. Здоровый такой мужчина, плотный. Откуда только сила в этом пустом мешке после всех ходок, отсидок и приводов? И в тыл ко мне его подельники подтянулись, отрезая пути отхода.
        - Говорят, прибор у тебя один интересный есть? - начал он без предисловий.
        "Так, - подумал я, изо всех сил стараясь контролировать мышцы лица. - Спасибо тебе, Вася".
        - Какой прибор?
        Удивление мое было настолько натуральным, что я бы сам себе поверил в тот момент. Плохо только, что Мурик не разбирался в нюансах психологии.
        - Исполнитель желаний, будто бы, - конкретизировал он, проявляя первобытный примитивизм.
        В другое время я бы посмеялся над его интерпретацией назначения вещицы, но сейчас мне почему-то смех на помощь не пришел.
        - Да ты что, Мурик? Наврали тебе. Разве же может быть такой прибор?
        - А что ты Ваське показывал?
        - Да это я его на понт брал. Пьяный был, как тетерев, вот и насочинял всякой ерунды.
        Ни слова больше не говоря, врезал мне Мурик под дых. Задохнувшись, я опустился на колени, а сверху мне еще чем-то нелегким по голове прилетело. Разноцветные огни рассыпались перед глазами, как во время салюта. В следующее мгновенье увидел я прямо перед своим носом самодельный кривой нож.
        - Не рыпайся!
        Пальцы Мурика стали ощупывать мои карманы и вскоре наткнулись на то, что искали.
        - Этот?
        Я кивнул, и прибор перекочевал к своему новому владельцу.
        - Если кому скажешь, убью! Понял?
        Как не понять, когда доходчиво объясняют.
        - А это тебе, чтобы не врал старшим товарищам.
        И я мужественно надел лицо на его стальной кулак.
        ***
        Фингалы бывают двух типов: первый, это когда синева находится под левым глазом, второй - когда под правым. У меня обозначился новый, не известный науке тип: он растянулся от самой переносицы равномерно на обе стороны. Родителям эти академические тонкости, конечно, были до лампочки - их интересовала причинно-следственная связь. Но я не собирался вовлекать их в эту некрасивую историю.
        - Упал, - сказал я.
        - Очнулся, гипс? - съехидничал отец, а мать приложила к ушибленному месту ледяной компресс и пару непечатных слов по адресу хулиганов.
        Два дня болело нестерпимо, и лишь когда кожа лица сменила фиолетовый цвет на зеленый, я почувствовал, что снова могу воспринимать окружающих мир адекватно. Правда, не в таких оптимистичных тонах, как прежде.
        Потом позвонил Вася. Начал молоть всякую чепуху, ожидая, когда я сам заведу разговор на волнующую его тему. Я же решил доставить себе маленькое удовольствие, уведя нашу беседу слегка в сторону: про урожай грибов в прошлом году, про положение дел во Вьетнаме, про выращивание помидоров.
        На истории о Тунгусском метеорите он сломался, не выдержав пытки идиотизмом.
        - Что там у тебя с Муриком произошло? - спросил он, перебивая меня на самом интересном месте.
        - Ничего особенного. Просто чей-то болтливый язык...
        - Ты извини. По пьянке это я. Лишнего наговорил.
        - А с каких это пор ты с Муриком компанию водишь?
        - Да это я так, - замялся мой бывший друг. - Случайно получилось. А насчет прибора ты не волнуйся. Я поговорю с ним. Отдаст.
        Сам он, впрочем, этому нисколько не верил.
        Что и подтвердилось через пару дней, когда приперся он ко мне лично. Глаза прятать ему было решительно некуда, поэтому взгляд его скучивался в районе кончика носа. И новости он принес поразительные.
        - Понимаешь, - поведал он. - Тут вот какая чепуха. Замели Мурика. В КПЗ он сейчас.
        От возникшей догадки мне даже повеселело.
        - Они прошлой ночью решили склад взять, - продолжил Вася. - Понятное дело, там сторож был, но Мурик сильно на твой прибор понадеялся. Не знаю, может, у него очень слабые мозговые волны оказались, но только до сторожа они не дошли. Короче, приехали менты и всех повязали.
        - А прибор?
        - Сломал его Мурик. От злости. Да и улики лишние ни к чему. Ты, кстати, уехал бы на время из города, а то он на тебя грешит, что будто ты ему подсунул липу.
        У меня от такой наглости в горле пересохло.
        - Подсунул? Да он же у меня его сам из кармана вытащил!
        - Я-то тебе верю, но ты же знаешь Мурика. Заводной он. Оттого и страдает. Ты подожди, пока суд пройдет. Упекут его теперь надолго - все-таки пятая ходка. И с отягчающими. Тогда снова можешь приезжать.
        - Спасибо!
        - Да мне-то за что?
        Нет, он серьезно подумал, что я его благодарю.
        - А ты где был, когда сторожа "гипнотизировали"? На шухере стоял?
        - Не, я такими делами не занимаюсь, - соврал Вася.
        ***
        Оставшийся от каникул лоскуток времени ушел у меня почти целиком на сочинение легенды. В версиях недостатка я не чувствовал, но ни одна из них не годилась для головастого Вальки. Раскусит он меня, как щенка. Поэтому я сказал просто:
        - Потерял я твой прибор.
        - Это который?
        - Ну, тот, что мысли усиливает.
        - И как прошли испытания? - загорелись его кулибинские глаза.
        Пикантные подробности я опустил, но в основных чертах пришлось ему поведать о том, как меня жестоко развели и наказали за излишнюю болтливость.
        - В общем, работает, как часы, - закончил я свое грустное повествование на мажорной ноте. - Вернее, работал. Но ты же ведь сможешь его восстановить? Да? Схема-то у тебя осталась? С деталями я помогу, сам куплю - не сомневайся.
        Валька выслушал концовку рассеянно, а на самом - лица нет. Накатилась на него настоящая черная туча. Ни слова он мне не сказал и вышел из комнаты.
        Был бы я царским офицером, непременно бы застрелился. Но советский студент просто лег на кровать и уставился в потолок, рассуждая о превратностях судьбы. У нас ведь ни пистолетов, ни чести. Минут пять так лежал, не моргая.
        Потом открылась дверь - вернулся Валька. Сел он на краешек моей кровати и голову повесил. И ощущение у меня от его согнутой фигуры вполне сюрреалистическое: вроде как не я виноват, а он.
        - Поговорить надо.
        Ничего не понимаю и только пялю на него глаза.
        - Ты прости меня, - говорит Валька.
        - За что?!
        - Наврал я тебе про прибор.
        - Как наврал?
        - Самым хулиганским образом.
        Я резко, словно неваляшка, поднялся с подушек.
        - Постой! А как же коробочка, микросхемы, электромагнитные колебания, папина диссертация?
        - Приемник это, - выдохнул Валька. - Не совсем обычный, конечно. Буржуйские станции ловит за милый мой. Но чтобы мысли усиливать - такого ни он и никакой другой прибор не умеет. Может, лет через сто научатся. Если хочешь, можешь набить мне морду.
        Он сочувственно посмотрел на мой почти заживший синяк.
        Бывают мгновенья в моей жизни, когда я соображаю не очень быстро, но это был не тот случай.
        - Валька! - говорю. - Ты - гений!
        Теперь настала его очередь глаза круглые делать. Но я торопился. Потом ему все расскажу, если сам не догадается по своему обыкновению.
        Я впопыхах набросил пальто и выскочил на улицу, застегивая его на ходу и морщась от прикосновения колючих снежинок. Первый же телефон-автомат оказался исправен. Две копейки провалились в его ненасытную утробу. Послышались гудки. Затем приятный женский голос сказал:
        - Алло!
        - Здравствуйте. Будьте добры, позовите Катю, пожалуйста!
        Сергей Боровский
        Москва, 2008