Валерий Петрович Большаков - Двойная игра
        Пролог Среда, 9 апреля 1975 года, день Москва, Кремль
        Ночь стояла тёплая, радуя истинной весной, а с утра погода, точно избалованная женщина, раскапризничалась. Небо надулось, вспухло промозглыми тучами, и поплыла ясная даль жалобной акварелью, будто растворяясь в серой, мглистой измороси.
        «Переменная облачность, - вспомнил Брежнев прогноз по «Времени», - местами слабые осадки…»
        Тихонечко, словно крадучись, он приблизился к закапанному окну. Над мокрой зелёной крышей Арсенала укалывала провисшую хмарь Троицкая башня, выше всех задирая рубиновую звезду. «Книжки» на проспекте Калинина, смазанные сыростью, почти не «читались», а мидовская высотка мерещилась грязно-синей шпилястой тенью.
        Леонид Ильич вздохнул - не горестно, не тяжко, а с радостной облегчённостью. Жуткие эшафотные ночи, тошная и мутная дневная пелена, в которой бредёшь из крайних сил, а вырваться не можешь, как в дурном сне, - всё это схлынуло прочь. Словно мыльная пена с плеч долой, лишь окатишь их из банной шайки. А тут и стакана хватило…
        Генеральный секретарь ЦК КПСС не удержал в себе развернувшееся, ищущее выхода ликование и коротко просмеялся. Ах, какое же это счастье - ничего не ощущать! Лишь молодой и здоровый парубок не ведает, что у него есть сердце или сосуды… Но когда тебе под семьдесят, каждая болячка ноет, давит, нашёптывая будто: Memento mori!
        Генсек фыркнул смешливо, припомнив, как его бесил Суслов ещё на прошлой неделе… Да, за день до охоты, в четверг - Политбюро как раз сбрелось позаседать. Все, главное, усталые, скучные, так и ждут усыпляющего воркованья про великие победы да свершенья, надеются, что ничего-то им не поручат, не прикажут исполнить и доложить, а Михаил Андреич их правдой наотмашь, по брыластым сусалам! Ещё и руки потирает, будто в азарте - ах? что за проблемка образовалась! Ух? как мы её сейчас!..
        Да-а… Пока сам не глотнул «живой воды», не разумел, отчего «человек в футляре», как тишком прозывают Суслова, вдруг покинул свою незримую тару.
        - Э-эх! - крякнул Брежнев, звонко хлопая в крепкие ладоши.
        Не приседая за огромный стол, он щёлкнул пальцем по знаменитым «рогатым часам», вписанным в блестящий штурвальчик. «Партия - наш рулевой! - усмехнулся Генеральный. - Как там Костя вчера выдал?.. Пароход… Нет, корабль СССР!»
        «Ага! - развеселился Леонид Ильич. - Двадцать пять капитанов вцепились в колесо с ручками, и ты ещё попробуй их убеди рулить дружно! К-коллегиальное руководство, мать вашу… - Он посерьёзнел, и лишь слабая, едва намеченная улыбочка, то озорная, то ехидная, сминала губы. - А не пора ли тебе, Лёня, на повышение идти? М-м?»
        Брежнев нервно-зябко помял руки, словно умывая. Блудливая, опасная мысль наведывалась к нему с выходных, вкрадчиво стучась в сознание, искушая и маня.
        «Командир корабля нужен в единственном числе, иначе толку не будет, - дрогнул генсек, уступив. - Пусть даже с комиссаром за плечами, но один! Один вождь…»
        Клацнул замок, и в дверь заглянул Цуканов[1], изгоняя думку-соблазнительницу.
        - Леонид Ильич, - прошелестел негромкий голос, - к вам товарищ Пельше. Говорит, что вызывали.
        - Да-да, пусть заходит! - суетливо отозвался хозяин кабинета, двигая тяжёлыми бровями, как будто разминая лоб.
        Сухонький председатель КПК[2] не вошёл, а проскользнул, юркнул маленькой серенькой мышкой.
        - Прошу, Арвид Янович, прошу… - по-барски зарокотал голос Генерального. - Заходи, не стесняйся!
        Узкое костистое лицо придавало Пельше образ фанатичного инквизитора, не знающего жалости к врагам церкви, но сейчас оно выражало опасливое удивление.
        Леонид Ильич внимательно посмотрел в глаза напротив, светлые и холодные.
        - Вы… в курсе операции «Ностромо», - веско начал он, унимая в душе откровенно детское упоенье здоровьем. - Насколько продвинулись чекисты в поисках предиктора?
        - Судя по докладам Николая Ефимовича[3], нинасколько, - покачал лысой головой председатель КПК. В его речи скорей угадывался, чем слышался прибалтийский акцент. - И я бы не ждал особых успехов в течение полугода. Товарищ Андропов правильно ставит задачу - найти, но не спугнуть!
        - Согласен, - выразительно кивнул Брежнев. - Вот что… Я не сомневаюсь в Юриной преданности, но… Короче говоря, нужно самим выйти на предиктора, и чем быстрее, тем лучше. - В голосе генсека прорезалась жёсткость: - Мы исполним любые его желания, будем холить и лелеять, но он должен находиться где-нибудь рядом, за высоким забором совершенно секретного и хорошо охраняемого объекта!
        Прозрачно-голубые глаза Пельше хищно блеснули, а лёгкая улыбка тронула уголки тонких бескровных губ.
        - Понял, Леонид Ильич, займёмся сегодня же.
        Глава 1 Вторник, 15 апреля 1975 года, утро Первомайск, улица Чкалова
        Весна потягивалась в дремотной истоме. Робкая и нагая, она нежилась на мягкой травке, опушившей чернозём, стыдливо прикрываясь кипенно-белыми кружевами цветущих абрикосов. Голым ветвям не хватало сквозистого зелёного марева - им деревья окутаются чуть позже, как только распустятся первые клейкие листья, но почки уже набухали, словно соски взволнованной девушки.
        Где-то далеко на простуженном севере, под Псковом или Ленинградом, в эти самые дни начинался ледоход - рыхлые, раковистые льдины лопались, натужно трогаясь с места, и ясное синее небо удоволенно смотрелось в талые воды.
        А здесь, на югах, земля мреет от благодатного тепла. Не того сугрева, что в средней полосе, зыбкого и неверного - отшагнёшь с солнцепёка в тень, и сразу мурашки; нет, держится устоявшийся плюс. Лучезарный воздух истекает запахами буйной жизни, полузабытыми за зиму. Они будоражат воображение и дают волю шальным желаниям…
        Щурясь на яркое спелое солнце, я оглядел школьный двор - асфальтированные дорожки, клумбы с полёгшими космеями, иссохшими на корню, выкрашенная серебрином статуя девочки с лейкой. Юркие первоклашки сновали, как мелкая рыбка в пруду, вопили тонкими голосками и бесились: растрёпанные мальчишки дёргали нарядных девчонок за косички, а те давали сдачи - лупили обидчиков портфелями. Пузырящиеся рубашонки, пышные банты и кокетливые фартучки белели напоказ, не прячась под пальтишками и шапками. Теплынь!
        Крепко зажмурившись, я подставил лицо лучам - звёздный жар мигом впитался незагоревшей кожей. Вот бы ещё нутром согреться…
        Грянул звонок на урок, мешая бравую набатную трель со старческим дребезгом. Пора.
        Вопящие малолетки чуть не снесли меня в монументальных школьных дверях. Я быстро поднялся наверх по широкой лестнице с исшарканной ковровой дорожкой - у нас по расписанию урок начальной военной подготовки, а Макароныч терпеть не может, когда опаздывают.
        Гулкие отголоски метались по школьным коридорам, разнося стихавший говор и топот. Сворачивая мимо большого зеркала на втором этаже, где скоренько прихорашивались хихикающие семиклассницы, я глянул на своё отражение - не хотелось входить в образ Пьеро. Да нет, лицо как лицо - сжатые губы, жёсткий взгляд. Не совсем в тему для шестнадцати годиков, но мне можно, меня девушка бросила…
        Услыхав далёкий командирский голос военрука, прибавил шагу. В классе НВП, чьи стены завешаны плакатами на армейские сюжеты, наблюдалась та же весёлая возня, что и парой этажей ниже, в царстве октябрят. Комсомол тусовался.
        Красавица Рита аккуратно и сосредоточенно складывала шпаргалку. Общественница Алла Безродная, наш кудрявый комсорг, строчила заметку для стенгазеты. Драчливый Сосна гнул к парте соседа, вечно мятого Дэна. Тот сопел и бубнил уныло: «Я тя трогаю? Я ж тя не трогаю…»
        На свободном пятачке у доски лощёный Женька Зенков разучивал йоко-гери с Дюхой Жуковым, лохматым ясноглазым крепышом. Выходило не очень, хотя выкрик «Ки-и-й-я-я!» в их исполнении звучал весьма натурально.
        - Миха, здоро?во! - крикнул чернявый Паша Почтарь, пробегая мимо и сутулясь, словно под обстрелом.
        - Привет, - роняю вдогонку.
        - Здравствуй, здравствуй, пень лобастый! - с задорной наглостью продекламировал Дэнчик, вырываясь из цепких рук Юрки Сосницкого, но я не поддаюсь на провокации.
        - Миш, ты по матёме сделал? - нарисовался Костя Куракин, прозванный Квочкой, и заныл просительно: - Дашь скатать?
        - Да там ничего сложного… - достаю из сумки тетрадь. - На.
        - Щас я! - радостно засуетился Квочка. - Я быстро!
        - Давай…
        Увидав меня, Тимоша зарозовелась, глянула виновато, а я, сохраняя на лице серьёзное выражение, подмигнул ей - Зиночка сразу заулыбалась.
        Инна сидела рядом с нею, спокойная и отрешённая, теребя кончик роскошной золотистой косы. Бросив на меня рассеянный взгляд, девушка уткнулась в учебник.
        Я почувствовал горечь. Ещё позапозавчера у меня было счастье, а теперь она его отняла. За что, спрашивается?
        Плотнее сомкнув губы, я уселся за опустевшую парту.
        Не люблю слово «страдание», слишком оно затаскано. Переживал, да. Хотя зла на Инну не держал, понимал же всё прекрасно - возраст, знаете ли…
        Воскресенье провёл как в чаду, даже запашок гари витал. То обида накатывала и в глазах пекло, то подступало чувство потери, и тогда меня выедала, выгрызала кручина, окуная в слепой мрак безысходности. А порой в моей бедной голове роились пленительные образы, порхали розовыми бабочками, изгибаясь округло и дразняще, хотя я не видел Инну даже в купальнике. Ну а фантазия на что?..
        - Ки-ийя-я!
        - Чего это вы тут делаете? - поморщилась Альбина, вытирая доску. - Прямо в ухо крикнул!
        - Так полагается, - важно пропыхтел Андрей, неуклюже опускаясь в стойку дзенкуцу-дачи. - Это карате!
        - Какое ещё карате? - удивилась Ефимова. - Балет, что ли?
        - Фи! - Зенков манерно сморщил нос и веско добавил, снисходя к простушке: - Не путай приёмчики с фуэте.
        - Ой ты, подумаешь! - фыркнула Альбина, кладя тряпку. - Детский сад, штаны на лямках!
        Развернувшись, как по команде «кругом», она гордо продефилировала мимо. Стрельнула глазками в мою сторону, в Инкину, но смолчала, лишь незаметно для класса положила мне руку на плечо, слегка сжимая пальцы: держись, мол. Села напротив, через проход, и занялась любимым делом - Изю воспитывать.
        - Идёт! - придушенно крикнул Почтарь, заскакивая в дверь и падая на своё место.
        В класс стремительно ворвался военрук - невысокий, в меру упитанный, с пышными усами и при полном параде.
        - Здравствуйте, бойцы! - бодро воскликнул он.
        - Здравия желаем, товарищ майор! - дружно ответил класс.
        - Вольно, - сказал Марк Аронович с забавной важностью. - Сегодня мы будем изучать автомат Калашникова…
        Одноклассники оживились, подняли шум, задвигались, а Макароныч торжественно отпер самодельный облупленный сейф и вынул парочку АК-74. Мои друзья даже привстали, чтобы лучше разглядеть настоящие огнестрелы.
        Мне было неинтересно - в армии насмотрелся, да и не до того. Я обдумывал действительно серьёзный проект для Центра НТТМ. Через силу обдумывал, вопреки, назло! Амурные нелады отлично мотивируют…
        Что там тюнингованный ИЖ да сумка на колёсиках! А не замахнуться ли нам на сверхпроводники? На высокотемпературные? ВТСП - это вам не хухры-мухры, тут Нобелевкой пахнет! Да чёрт с нею, с премией, кто ж её вручит школьнику… Но слава-то придёт! А мне известность нужна срочно, просто позарез - публичного человека куда сложнее упрятать в какое-нибудь секретное узилище со всеми удобствами. Ну не верю я, что Андропов бросил меня искать! Это же его долг, его обязанность - найти и обезвредить…
        Макароныч увлечённо повествовал о спусковых механизмах и прочих интересных вещах, а я погрузился в омут памяти.
        Проще всего сработать сверхпроводящий купрат из окиси висмута-стронция-кальция-меди. Главное, компоненты найти легко! К тому же у зёрен висмутовой керамики ровные края, они как детские кубики - хватит простого сжатия, чтобы их упорядочить… Нет, лучше по-научному - текстурировать!
        Всё портит один мерзопакостный изъян - ток в БИСКО[4] очень уж быстро падает с ростом внешнего магнитного поля. Ну и толку тогда? Лучше всё-таки попробовать ИБКО, хотя там кристаллы больше на бильярдные шары похожи, замучишься текстурировать. А мы их под пресс! Сдавим в «таблетку» - и вуаля…
        На некоторое время я выпал из реальности, блуждая по этажам мироздания, спускаясь всё ниже, туда, где кванты правят бал. Там даже «таблетка» из металлооксидной керамики, крохотная, как двухкопеечная монета, - маленький космос. Холодное дыхание жидкого азота замораживает - и сближает. Все электроны таблеточного пространства гуляют Куперовскими парами - бешено вихрясь в могучем токе, они выталкивают вон магнитное поле, справляя эффект Мейснера[5].
        А ниже электронного неистовства, в тёмном подвале Вселенной, таятся чудовищные энергии, сплачивающие пространства и времена…
        - Гарин! - строго окликнул военрук.
        - Да? - очнулся я от физических грёз.
        По классу прокатился смех, а Зенков, мявшийся около учительского стола, с надеждой глянул на меня - в руках он держал затвор.
        - Разобрать, - приказал Макароныч, вручая мне «калаш», - и собрать!
        - Есть, товарищ майор, - хладнокровно ответил я.
        - Время засекать? - прищурился военрук.
        - А давайте!
        Майор поднял руку, глядя на часы, и дал отмашку.
        - Начали!
        Ухватив автомат за цевьё левой рукой, правой я взялся за рожок, большим пальцем нажимая на защёлку, и вынул его. Выставил переводчик в положение «ОД», отвёл рукоятку затворной рамы назад - ага, патронник пуст. Спустил курок с боевого взвода, выудил «пробирку» пенала, отделил шомпол, крышку ствольной коробки, затвор…
        Вскоре все части лежали на столе, я даже дульный тормоз-компенсатор свернул. Мельком полюбовавшись разложенными деталями убойного механизма, быстренько собрал их в обратном порядке и поставил АК на предохранитель.
        - Готово!
        Макароныч засёк время.
        - Однако! - крякнул он. - Тридцать шесть секунд! Пять с плюсом. Молодец, Гарин, садись!
        Я кивнул и вернулся на место. Пять так пять. Близняшки с передней парты оглянулись, голова к голове.
        - Законно! - восхитилась Маша. - Картина «Защитник Родины». Я так ни за что, ни за что не сумею!
        Света молча кивнула, поддерживая сестричку, и улыбнулась мне, как только она умела - мягко, ласково и в то же время с легчайшей грустинкой.
        - Для девушек норматив пониже, - успокоил я обеих, а глядел на одну Светланку, словно отвечая на невысказанное.
        Чинный порядок как будто отменили - «бойцы» толпились у стола, по очереди расчленяя бедный «калаш». Гвалт болельщиков с советчиками полнил класс, и военрук говорил на повышенных:
        - Аля, не отделяй затвор от рамы одной рукой! Женя, не бросай части как попало! Это оружие, а не мясорубка! Эй, эй! Вы что, совсем? Контрольный спуск делают с наклоном, а не целясь в окно!
        - Куда лезешь, мон шер? - куртуазно произнёс Жека, отпихивая Изину руку загребущую. - Моя очередь!
        - Чё это? - возмутился Динавицер. - Я первый!
        - Вас тут не стояло! - хохотнул Дюха, оттирая мелкого, курчавого и лупоглазого Изю. - Точка - и ша!
        - Дай посмотреть! - бесцеремонно вклинилась Рита.
        Мальчишки шарахнулись под напором её бюста, как тюлени от ледокола. Женька угодливо вручил автомат девушке, и Сулима благосклонно кивнула, принимая подношение.
        - А чё это? - затрепыхался Изя.
        - Отвали, моя черешня! - небрежно выразилась Рита, взвешивая «АК-74» в руках.
        Чтобы сосредоточиться, мне понадобились ручка и листочек.
        «Берём окись иттрия, углекислый барий, окись меди, что там ещё… - возвращался я памятью в «святые девяностые». - Тщательно размалываем шихту, прессуем - и весь день отжигаем при девятистах градусах с хвостиком, плавно поднимая нагрев, градусов по сто в час. Снова всё перемалываем, порошок под пресс, чтобы уплотнить керамику, и отжигаем «таблетки», поддувая кислород. Только остужать надо медленно-медленно, так что весь процесс затянется надолго. Придётся ночью дежурить, за термометром следить, за подачей о-два… И будет нам счастье!»
        Раздражённо скомкав листок, я чуть не запулил его в угол, но вовремя тормознул замах. Какое счастье, дурака кусок? Где ты его видишь? В текстурированной бляшке сверхпроводника?
        Я медленно выдохнул. Всё, хватит гордыню тешить! Сегодня же поговорю с Инной. Прямо на перемене!
        Словно потворствуя моему желанию, грянул звонок, отзываясь гулким эхом. «Детки в клетке» разом всполошились, загомонили, готовясь вырваться на краткую волю.
        - А стрелять когда? - крикнул Сосна, дёргая молнию на пухлой папке.
        - У вас сборы двадцатого. Вот тогда и постреляете. - Макароныч сгрёб автоматы и сунул их в сейф. - Вольно! Разойтись!
        Одноклассники повалили вон, галдя и перекрикивая друг друга, устраивая в дверях весёлый затор, а я оглянулся на Инну. Девушка флегматично собирала портфель, обиженно надув губки. На белой лямке фартука, словно ранка, краснел комсомольский значок, а между бровей залегла печальная складочка.
        Бросив взгляд в спину выходившему военруку, я встал - холодок струйкою стёк по хребту.
        - Инна, я ни в чём не виноват перед тобой, - заговорил с чувством, подбираясь ближе. - Наташа - просто моя знакомая! Зимой я ей серьёзно помог, и с той поры мы не виделись. А тут вдруг встретились! Ну обрадовалась девушка, ну бросилась целовать… И что с того? Я никогда тебя не обманывал, ты же знаешь, и люблю одну тебя… Я…
        Инна стояла тихая, будто потухшая и вдруг с силой швырнула портфель на парту.
        - Не знаю! - тонко выкрикнула она. - Не верю! И не люблю!
        Я метнулся на перехват, обнял, прижал к себе.
        - Ну что ты такое говоришь! - забормотал, торопясь высказаться. - Инна!
        - Пусти! - Девушка яростно вырывалась. - Пусти сейчас же!
        Высвободив руку, она влепила мне пощёчину.
        - Ненавижу! - исказились её вздрагивающие губы. - Ненавижу тебя!
        - Да постой же… - Я с силой обхватил извивавшуюся Дворскую. - Ну послушай же ты меня!
        - Пусти, сказала!
        Сдавшись, я молча отступил. Девушка схватила портфель и выбежала из класса.
        А меня скрутило такое отчаянье, что я не справился с собой - горючие слёзы так и брызнули. Безобразно скривив лицо, упрятал его в ладони, и плечи мои жалко затряслись. Я шипел, ругался шёпотом, но едкая влага по-прежнему жгла мои глаза. Всё кончено!
        В душе разверзался космически чёрный провал, лишая надежд, утягивая мечты за горизонт событий…
        - Ну вот зачем? - прорывалось навзрыд. - Зачем?
        Я стоял, горбясь и шмыгая носом, ладонями возя по щекам. Прилив амока схлынул, оставляя тоскливое безразличие и опустошённость. Всё кончено… Пусть.
        Спасибо Насте - положила в кармашек пиджака выглаженный носовой платок. Мягкая ткань впитала горючую мокроту, отирая зудящую кожу. «Умылся бы, спаситель СССР!» - подумал с изрядной порцией желчи.
        Выцепив сумку, я поплёлся в туалет. Вечер того же дня Первомайск, улица Революции
        Дворовые качели монотонно, уныло скрипели и ржаво взвизгивали, мотаясь под весом голенастой девчонки. Остывающий воздух ворошил её пушистые волосы, а распущенный алый бант полоскался вымпелом то за худенькой спинкой, то перед довольным личиком.
        - Ин-на-а! - доплыл мамин зов. - Домо-ой!
        - Ещё пять мину-уточек!
        - Домой, поздно уже!
        - Иду-у…
        С силой притянув стальные ворота гаража изнутри, я нервно махнул рукой, срывая злость на выключателе, заляпанном краской. Да будет свет.
        Резкая вспышка из тесной каморки, которую дядя Вова называл «комнатой отдыха», раскаталась жёлтой ковровой дорожкой, загоняя мрак в тёмные углы.
        В гаражном боксе было тепло и даже уютно - гудел огонь в самодельной буржуйке, изгоняя застоявшуюся волглость. Красный накал жарил в печные щели и отражался мятущимися бликами на пыльных экранах сломанных, полуразобранных телевизоров, что прогибали полки стеллажа напротив.
        Ещё б «Москвич» стоял на смотровой яме для полного антуражу, но не получалось у семьи Гариных «накопить и машину купить», как взывала реклама в сберкассе. То-олько тысчонку подсоберём - дачу надо строить. Опять начинаем откладывать. Стойко держимся полгода - и тут новый соблазн: «А не махнуть ли нам в Крым?»
        Конечно, махнуть! Коктебель, Ялта, Севастополь! Число полученных впечатлений обратно пропорционально сумме сделанных накоплений…
        - Ничего, будет и на нашей улице праздник… - прокряхтел я, водружая на верстак механический реликт - пишмашинку 1934 года выпуска.
        «Ундервуд Универсал» обошёлся без сложного ремонта. Так только - винтики подкрутил, пружинки заменил, отчистил буквенные колодки, подтянул, смазал и - вуаля. Главное, бумаги не коснуться, не наследить. Лист я вставлял в хирургических перчатках, а вот колотить по клавишам удобнее голыми пальцами.
        Самиздатовцы, что перепечатывают брехливые эпохалки Солженицына, уверены: отпечатки литер всех пишущих машинок хранятся в КГБ. Вот и писаются от страха, заслышав неурочный звонок в дверь. Зря мокнут - все шрифты не учтёшь, да и кто мешает их перебить? Что я и сделал, кстати, а то мало ли…
        Разогнав тяжкие мысли, роившиеся в голове, будто мушня над вареньем, присел на табуретку в позу пианиста - и заёрзал: а дверь?..
        «Конспигация, конспигация и конспигация!» - как завещал великий Ленин…
        Выглянув из «комнаты отдыха», я убедился зримо - мощный засов задвинут, враг не пройдёт. О, окно же ещё! На улице смеркается, а у меня тут яркая лампа-соточка…
        «Господи, как же ты мне надоел…» - подумал утомлённо.
        Я плотнее прикрыл ставни, вводя режим полного затемнения, и вернулся на табурет, умял седалищем неровно вырезанный кусок истрёпанного поролона.
        - Чучело… - буркнул, адресуясь к себе, и заправил чистый лист полупрозрачной папиросной бумаги. Подмётное письмо! Всё как в книжках про попаданцев.
        Поправив лист, я стянул перчатки и защёлкал клавишами, посматривая, не кончается ли строка - это тебе не ворд-процессор, переноса не будет, лишь механизм звякнет жалобно, и всё - вышел за поля.
        Надо успеть дотемна выдать «аналитическую справку» по арабо-израильскому конфликту. Хочется ещё и Африканский Рог зацепить, но тогда у меня не письмо получится, а бандероль.
        Дёргая рычаг интервала и вовремя перебрасывая каретку, я печатал:
        «Уважаемый Юрий Владимирович!
        Извините за рубленый телеграфный стиль - экономлю место.
        Мне одному известны губительные последствия советской внешней политики. Мы продолжим нести потери - репутационные, финансовые и человеческие, - если не перестроимся. Нам, СССР, выгоден курс на деконфликтацию с Западом - он принесёт значительные «мирные» дивиденды (например, существенно сократит расходы на оборону). Для зачина скажу, какой линии должна бы придерживаться КПСС на Ближнем Востоке.
        Необязательно «дружить» с Тель-Авивом, но будет полезно занять хотя бы нейтральную позицию в арабо-израильских разборках - официально. А неофициально - разваливать ФАТХ и Организацию освобождения Палестины, не гнушаясь ликвидациями; всячески способствовать присоединению к Израилю Западного берега реки Иордан, Иерусалима и Сектора Газа; развивать мультикультурность в общей среде евреев и арабов. Это всё должно стать долговременной программой замирения. Но есть и актуальная задача - тайно поддерживать партию труда «Авода» и её лидеров - Голду Меир, Ицхака Рабина, Шимона Переса. Цель - не допустить прихода к власти в 1977 году блока «Ликуд» и «ястреба» Менахема Бегина, который покончит с социалистической ориентацией Израиля, пусть и слабо выраженной…»
        Я размял пальцы. Ох, уж этот мне Ближний Восток! Истоптанный перешеек между полудикой Африкой и разноликой Азией, безрадостная пустыня, выжженная солнцем, за которую упрямо цеплялись древние народы, чьи имена стёрлись прежде Ветхого Завета. Люди гибли за эту землю обетованную с начала времён - под безжалостным накатом фараоновых колесниц, от заржавевших на крови римских клинков или убийственных пулемётных очередей. Здесь лакомо шелестят нефтедоллары и туго-натуго завязываются мудрёные узлы противоречий, распутать которые не в силах ни один смертный. А я всё-таки попробую…
        «…Юрий Владимирович, предлагаю установить двухстороннюю связь, - набрал я под конец. - Получаю от вас шифровку по радио с вопросами - и отсылаю письмо с ответами. Ну или делаю закладку. Одноразовый шифроблокнот, раздёрганный на странички, прилагается. Буду на приёме по субботам, ровно в три часа дня…»
        Я снова натянул перчатки, умял листочки письма и вложил их в конверт с хвастливыми буквами АВИА. Двадцать против одного, что чекисты ухватятся за вариант «Спрашивайте - отвечаем». Подсуетятся - и денька через три я приму сообщение «номерной радиостанции» из Москвы-матушки. Как Штирлиц.
        - Что б ты ещё придумал, - забрюзжал я в манере старого сварливого деда. - Тоже мне, нелегал из будущего выискался…
        Открыв лязгнувшую печную дверку, раздражённо пошурудил кочергой, мешая тлеющие угли. Дымное амбре сгоревшего антрацита нахлынуло, перебивая земляной запах картошки - я ещё на каникулах поднял корнеплоды из погреба и пересыпал в ящики. Пусть «картопля» постоит в тепле, ростки выпустит. На Дальнем Востоке мы этот «второй хлеб» в мае сажали, а на Украине самое время - конец апреля. Скоро на дачу…
        Выключив свет в «комнате отдыха», осторожно сдвинул засов. Солнце закатилось, и кисейный сумрак уравнял сияние с тенью, бессовестно утаивая краски. Лишь последний свет зари цеплялся за одинокую тучку в вышине, заставляя её стыдливо алеть да наливаться нежным румянцем. Луч бледнел, пока не угас, и хмара тут же поскучнела, подурнела, распухая в серую кучёвку.
        - Изнемогла… - пробормотал я, следя за гульнувшим облачком. - Из жара страсти вернулась вновь во хлад и явь…
        Вечерняя свежесть одолела теплоту, и я поднял воротник куртки - озяб после прогретого гаража. Никого вокруг, даже голосов не слыхать, только за окнами пересветы - люди пищеварили, любились или смотрели хоккей по телику, как там чехи шведов лупцуют[6].
        Заперев дверь, я не спеша пошагал к ресторану «Южный Буг», что угловатой массой глыбился впереди. Из фигурных форточек приглушённо доносилась разухабистая музыка - народ гулял на свои трудовые.
        Узким проходом-щелью, где держалась знобкая сырца, я выбрался на улицу Шевченко - будто шагнул с околицы сонной деревушки в центр неспящего мегаполиса. Здесь горели узорные чугунные фонари, чередуясь с ветвистыми каштанами. Пульс вечернего города частил - от вокзала долетали гулкие зовы диспетчера; желтея окнами, отходил скорый поезд, а к остановке на углу подкатывал канареечного окраса «ЛиАЗ», утробно взрыкивая мотором и некультурно пшикая тормозами.
        На улице - людно и суетно. Ещё час от силы, и она опустеет, лишь последние автобусы будут проворно сновать, нетерпеливо впуская в гулкое нутро запоздавших пассажиров. А пока первомайцы суматошно отоваривались или спешили домой. Лишь влюблённые парочки никуда не торопились - брели сами по себе, наслаждаясь погожим вечером и друг другом.
        Я нахохлился и пошагал к площади Ленина. Ближайший почтовый ящик - между книжным и кинотеатром им. Луначарского - пропустил, уж больно оживлённое место. Поберегусь.
        Ближе к площади света убавилось, и я как бы между делом бросил письмо в синий ящик, висевший у дверей магазина «Ткани».
        Сразу захотелось прибавить шагу, уйти поскорее, скрыться, но я осадил себя - не надо выбиваться из общего размеренного ритма.
        И потащился дальше, почти физически ощущая, как сверлят спину недобрые взгляды. Тускло взблёскивая фиолетовым, целятся объективы «Аякса-12» или «Цинии», запечатлевая странного юнца, подходящего под описание объекта «Миха»… Ой, да ну их всех!
        Послание здорово отвлекло меня, заняло важным делом, а теперь вместо отдыха и покоя вернулись переживания.
        Я вдруг ощутил гнетущее одиночество. Словно вернулся в полузабытое, почти нереальное будущее, где тихо старился. Где развёлся с любимой женщиной, похоронил отца, а между мной и матерью, между мной и сестрой наросла мёртвая зона отчуждения.
        За месяцы, проведённые здесь и сейчас, в «светлом прошлом», я привык к старому новому бытию. Мне было приятно выполнять работу над ошибками - исправлять огрехи, сделанные в «бывшей жизни», и не допускать очередных житейских помарок.
        И всё же вернуться в семьдесят пятый насовсем не получалось. Я по-прежнему ощущал себя гостем из будущего, этаким добрым оборотнем, который лишь притворяется своим - сыном, братом, одноклассником. А вот когда полюбил Инну, моё двоившееся «я» как бы слилось, прошедшее время стало для меня настоящим. Но не навсегда…
        Поморщившись, я поймал себя на том, что стою у ворот «военного двора». Отсюда виднелся лишь краешек окна пятой квартиры - там горел свет, нагоняя розовые тени. Наташа была дома.
        «Можно зайти в гости, девушка только обрадуется… - воровато шмыгнула юркая мыслишка. - Мне даже уговаривать её не придётся, Наташка сама начнёт ко мне приставать…»
        Я вздохнул.
        «Если ты сейчас пройдёшь к «военному дому», всё так и будет, - подумал кисло. - Что, хочется? Тянет, да? Вот только после ты уже никак не оправдаешься ни перед Инкой, ни перед собой…»
        Раздражённо передёрнув плечами, я направил стопы домой. Среда, 16 апреля 1975 года, день Узбекская ССР, Наманганская область
        Громадный «Ил-76» летел почти пустой - в гулкой грузовой кабине поскрипывал рессорами маленький «УАЗ-469», прозванный «бобиком», чистенький и ухоженный, как будто только с конвейера, а на жёстких диванчиках, тянувшихся вдоль бортов, дремали два пассажира - она и Ершов.
        Марина вытянула стройные ноги, «зачехлённые» безразмерными пятнистыми шароварами, и откинулась на подрагивавшую стенку. Смежила веки, но глаза не хотели закрываться. Девушка вздохнула.
        Когда в Первомайск заявился генерал-лейтенант Иванов, главноначальствующий в Управлении «С» ПГУ[7], она насторожилась. Если этот волчара возьмётся за поиски Миши, то надо быть начеку - у Бориса Семёныча может получиться. Но едва Марина изготовилась отвечать на действие противодействием, как её вывели из игры!
        «Срочно вылетаете в Узбекистан, товарищ Исаева, - серьёзным тоном сказал Борис Семёнович. - Вы и товарищ Ершов. В Ташкенте вас будут ждать ещё двое - Умар Юсупов и Рустам Рахимов, люди проверенные. Вы - командир спецгруппы. Действовать под видом геологов, и действовать жёстко, Марина Теодоровна, как на фронте! Ершов малость партизанил в Йемене, вы - в Колумбии и Никарагуа, так что вспоминайте навыки. Надо брать «языка» - берите! Ликвидировать - ликвидируйте! Вам разрешены все прямые действия…»
        Марина кивала невозмутимо, а душу разрывало надвое. Хотелось, очень хотелось снова выйти на «тропу войны», зачистить отечественную мразь! Но и тревога за Мишу не покидала - как он тут один, без «Роситы»? Переживай за него теперь…
        Правда, и вся первомайская группа распалась, не она одна покинула милый городишко на Южном Буге. В старой усадьбе на улице Мичурина остались лишь трое - Славин, Верченко да Вальцев, играющий «Миху» для завзятых театралов из Лэнгли.
        Немного успокаивало, что Иванов убыл в тот же день, оставив за себя Синицына. Игорь Елисеевич силён, но Миша сильнее…
        - Не спишь?
        - А? - Марина вырвалась из своих размышлений и опустила взгляд. Встрёпанный Ершов сидел напротив, протирая глаза.
        - Не спишь, говорю?
        - Выспалась, в общем-то, - сухо ответила «Росита». - Долго ещё?
        Зевая, Гриша посмотрел на часы.
        - Подлета-аем… Знаешь, до меня только сейчас дошло, почему именно нас перебросили на «хлопковое дело»… - Он протяжно зевнул, да с хряском, отчего смутился и забормотал: - Информация наверняка от «Михи», а круг посвящённых не должен расширяться…
        - Похоже, в общем-то, - кивнула Исаева, делая вид, что ничего не заметила. - А тебя не смущает, что нам выдали «лицензию на убийство»?
        - Ничуть, - серьёзно ответил Ершов. - Ты ушла когда, я насел на Елисеича. Мно-ого забавного узнал! В солнечном Узбекистане такое творится, что стыдно звать его советским!
        Марина хотела ответить, но тут огромный самолёт просел, теряя высоту и спирая дыхание.
        - На посадку идём… - закряхтел Григорий. ?
        Полусекретный военный аэродром схоронился под Ташкентом, а чтоб совсем уж запутать вероятного противника, у рулёжек грелись «кукурузники».
        Над единственной взлётно-посадочной полосой дрожал горячий воздух, а вдоль высокого забора буйно цвела сирень. Жара!
        Едва «бобик», качая длинной штыревой антенной, скатился по рампе, к Марине вразвалочку подошло пополнение - двое смуглых парней, одетых в мешковатые штаны и балахонистые выцветшие энцефалитки. Аккуратные бородки добавляли фактурности добрым молодцам, похожим, как горошины в стручке. Только одного отличала короткая стрижка, а другой и вовсе сбрил волосы, блестя на солнце загорелым черепом.
        - Салом! - жизнерадостно поздоровался бритоголовый, и Ершов метнул в него ревнивый взгляд.
        - Привет! - Исаева плавно и томно заправила крупную прядь чёрных волос, выбившуюся из причёски, насмешливо стрельнула глазами в сторону Гриши и сказала шутейно: - Специально так постриглись, чтобы я вас не путала?
        Добрый молодец с наголо обритой головой рассмеялся, блестя белыми зубами.
        - Угадали! - весело сказал он. - Я - Рустам. Рустам Рахимов.
        - Умар Юсупов, - просипел стриженый.
        Девушка заломила брови домиком:
        - А больше вы ничего не хотите мне сказать?
        Умар приложил к сердцу пятерню, немо извиняясь, и загундосил простуженным голосом:
        - Когда алеет восток, тени длиннее всего.
        - К полудню они исчезают, - выдала Марина отзыв, туманно улыбаясь румяными губами.
        - Но на закате протягиваются вновь! - горячо договорил бритоголовый и чуть порозовел.
        - Я - Марина, а вот он - Григорий.
        Исаева сунула пальцы в кожаный чехольчик от рации. Нахмурилась, похлопала себя по карманам… Над переносицей у неё сложилась сосредоточенная морщинка.
        Ершов молча, унимая в себе мавра, пожал руки пополнению.
        - Люди, - озабоченно воззвала Марина, - а мою рацию никто не видел?
        - Растеряша! - бросил Григорий с благодушным укором.
        - Так ведь только что в руках держала! - обиженно оправдываясь, сказала девушка и горестно вздохнула. - Вот что я за человек…
        - Может, в самолёте оставила?
        - Ты думаешь, я помню? - расстроенно повела плечом «Росита». - Может… В общем-то.
        - А что за рация? - заинтересовался Рахимов.
        - Да «Тюльпан»! - с досадой воскликнула Исаева и обречённо махнула рукой: - Всё, потеряла, наверное…
        Спецгруппа с сочувствием смотрела на своего командира.
        - Ищем! - обронил Ершов, шагая к «Ильюшину», чьи турбины ещё свиристели, перелопачивая тёплый воздух.
        Пополнение рьяно взялось за поиски, пытливо хлопая дверцами «бобика» и даже заглядывая под машину. Больше всех шебутился Рахимов, а удручённая «Росита» стояла прямо посерёдке суматохи, как в глазу бури, и наблюдала за мужским хороводом.
        - И что у меня за натура такая? - Гримаска, мелькнувшая на лице Марины, сменилась горьким изгибом губ. - Скажи: «Ворона!»
        - Щас мы всё найдём! - суетился Рустам, но тут Григорий показался на рампе, победно взмахивая рацией с тангеткой.
        - Нашёл! - крикнул он. - Эта?
        - Эта, эта! - быстро закивала девушка, бережно принимая «Тюльпан», словно живой цветок. - Рахмат! Я правильно сказала?
        - Правильно! - умилился Рахимов. - Ха тогри[8]!
        Ершов посмурнел, а Исаева, быстро блеснув на него глазами, нагнулась, чтобы туже затянуть шнурки.
        - Садимся, - нетерпеливо подвёл черту Гриша и мотнул головой в сторону «бобика». - Кто поведёт?
        - Давайте я, - сказал Умар с хрипотцой, косясь на девушку.
        - Давай, - кивком согласился Рустам. - Покажешь хоть дорогу к базе.
        - Базе? - удивлённо замерла Марина в неудобной позе.
        - Да так, пара сборно-щитовых домиков в горах, - охотно пояснил Рахимов. - Раньше там обитали геологи.
        Исаева понятливо кивнула, выпрямляясь.
        - Едем! ?
        За Ташкентом потянулись бескрайние зелёные поля и маки по обочинам. Даже не верилось, что на календаре середина апреля.
        Правда, на перевале Камчик резко похолодало - сказывалась высота, а кое-где на безлесных склонах ещё лежали ноздреватые шапки снега. Хмурые отвесные скалы словно вздыбились, наросли, закрывая полнеба, а в шаге от дверцы обрывалась пропасть, курившаяся туманами.
        - Даже стёкла запотели, - озабоченно сопел Умар, водя тряпкой по лобовому.
        - Скоро потеплеет! - гарантировал Рустам.
        Юсупов взялся за руль обеими руками, и Марина отмерла.
        «Фу-у…»
        Путь вниз, в раздолье Ферганской долины, был куда веселее.
        «Уазик» бодро урчал, одолевая спуск, а по сторонам всё радовало глаз - буйное разнотравье в долинах, целые луга красных тюльпанов, весёленькие рощи орешника и арчи на склонах гор, непроходимые заросли-тугаи вдоль бурливых речушек, а строй пирамидальных тополей издали отмечал кишлаки.
        Вскоре холмы разгладились в равнину, зелёную от посевов хлопчатника - ровные грядки-агаты уходили налево и направо, сливаясь в сплошные поля цвета арбузной корки. В междурядьях горбатились хлопкоробы, вороша кетменями[9] подсыхавшую почву.
        - Умар, - девушка без устали вертела головой, поглядывая и вперёд, и по сторонам, - мы прямо на базу?
        - Я бы предложил завернуть в Кизил-Палван, - сдержанно проговорил Юсупов. - Мой родной кишлак. Увидите здешнюю натуру…
        - Давай, - согласилась Исаева, внимательно наблюдая за Умаром в зеркальце заднего вида. Парень глянул - и затвердел лицом. - Давно там не был?
        - Больше года, - разлепил губы водитель. - В Кизил-Палване правит клан Насриддиновых. Это знатный род, а главный в нём - Карим-ака. Сволочь та ещё…
        - Знать? - хмуро спросил Ершов. - В СССР?
        Рустам невесело рассмеялся.
        - Здесь свои порядки, Григорий, - серьёзно проговорил он. - Снаружи - советский глянец, а внутри частенько продолжают жить как до революции. Всей разницы, что нынешние ханы и баи вешают на грудь Звёзды Героев Соцтруда да носят красные книжечки депутатов…
        - Как Адылов! - резко сказал Умар, сворачивая на просёлок. - Карим Насриддинов - его верный опричник. У Карима меньше бойцов, чем у Ахмаджана, не такие связи в Ташкенте и Москве, но каждый вассал мечтает стать сеньором…
        - Бойцы? - Григорий заметно напрягся.
        - Бойцы, - хладнокровно кивнул Юсупов. - Аскеры! Накачанные дембеля, бывшие милиционеры или уголовники. Опасный сброд. Подъезжаем!
        Водитель кивнул за окно. Там в окружении молодых топольков расплывалось серое типовое сооружение, приземистое, с полукруглым верхом, сложенное из железобетонных панелей и блоков. А рядом, на обширном дворе, прямо на асфальте лежал хлопок прошлогоднего урожая - гигантская усечённая пирамида из грязной ваты, разворошённая с краю, где копошились мужички в одних штанах да тюбетейках, набирая охапки «белого золота».
        Исаева проводила глазами блестящие спины, коричневые от загара, и на миг ощутила себя незваной пришелицей, вторгшейся в чужую жизнь. «Они тоже свои! - упрямо мотнула она чёлкой. - Советские!»
        Потянулась единственная улица кишлака, извилистая и пыльная. Её замыкали два ряда неровных дувалов, сложенных из глины. На их неровных побелённых боках расплывались рыжие потёки. Порой дувалы прорезались тёмными подворотнями-долонами. Марина тихонько хмыкнула - такое впечатление, будто смотришь «Клуб кинопутешествий»!
        Она азартно крутила головой, и в памяти задерживались отдельные картинки, словно кадры, вырезанные из документального фильма. Вот крохотный базарчик с дырявыми навесами из брезента, плоховато удерживавшими тень. Возле «ЗИЛа»-автолавки приценивалась пара старушек в атласных туниках, с платками, намотанными на головы, и почему-то в галошах. Сурово насупленный малолетка вёл ослика, нагруженного валежником и рублеными ветвями. Под сенью единственного дерева застыли старцы-аксакалы в тюбетейках и стёганых халатах, высохшие, словно мумии.
        Азия!
        А вот в глинобитной, припорошённой пылью стене распахнулась узкая калитка, и перед Исаевой промелькнули покосившиеся сарайчики, крытые толем. На улицу пугливо выглянула молодая женщина в замасленном халате. Босая, она держала на руках брыкавшегося голыша, а сбоку к ней жался малыш постарше в изгвазданной майке до пупа.
        Со двора тянуло такой неприкрытой бедностью и бедой, что у «Роситы» мурашки пошли.
        - Это Зарина, - негромко прокомментировал Юсупов, сводя брови. - В позапрошлом году пережила выкидыш. Беременную, её послали собирать хлопок…
        - «Освобождённая женщина Востока», - процедил Ершов.
        Тоскливый образ мелькнул и пропал, а «бобик» выехал на круглую площадь, где под густыми чинарами ютилась чистенькая беленькая чайхана - пара потных толстяков сидела за дастарханом, уминая плов, жирными пальцами роясь в казане.
        Марину передёрнуло.
        Развесистые деревья прикрывали собою арык - глубокую канаву с журчавшей водой. У мутного потока хватало сил вращать водяное колесо-чигирь, переливавшее влагу в ржавый жёлоб.
        Рядом, в уродливом одноэтажном здании, размещалась автостанция, напротив тянулось длинное сооружение барачного типа, увешанное разномастными вывесками - там и милиция пристроилась, и кишлачный совет, и ещё что-то официальное.
        Но Исаева не замечала убогого прибежища советской власти, она разглядывала огромный дом, выстроенный на пригорке. Как феодальный замок, он возвышался над кишлаком - пышный дворец среди бедных хижин. Домина не прятался за дувалами, он нагло и кичливо выставлял напоказ добротную крышу из рифлёного железа, затейливые арки окон, галерею с резными колоннами, прятавшую в тень веранду-айван. Из-за высокой каменной ограды выхлёстывали черешни и туи, украшая скромный быт председателя колхоза им. К. Маркса.
        - Это там проживает гражданин Насриддинов? - неласково усмехнулся Ершов.
        - Там, - набычился Умар.
        - Надо будет зайти к нему в гости. Проведать трудягу!
        «Уазик» свернул в узкий переулочек, профырчал мимо обшарпанного ларька, где разливали керосин, и вскоре выкатился на ухабистую грунтовку, уводящую в предгорья Кураминского хребта.
        Дорога почтительно вильнула, обходя старый мазар[10] с обрушенным куполом-гумбезом, и перед «бобиком» стеклянно заблестел широкий, но мелкий ручей.
        Водную преграду машина одолела с ходу, подняв веера брызг, сверкающих на солнце, и тут же, словно вспугнутая птица, из-за прибрежных кустов выскочил худой бледнокожий человек в одних штанах, рваных и засмальцованных, да и припустил бегом.
        - Это же Суннат! - заполошно воскликнул Рахимов.
        - Не может быть… - растерялся Умар, но его нога будто сама вдавила педаль газа в пол. - Крикни ему!
        Беглец запетлял, изнемогая, и Рустам, быстро завертев ручку на дверце, опустил стекло.
        - Сунна-ат! - крикнул он неожиданно тонким голосом. - Это я, Рустам! Да стой же ты!
        Суннат пошатнулся и упал в траву. Умар резко затормозил, нещадно пыля, и Рахимов выскочил из «бобика». Юсупов с Ершовым кинулись за ним грузной трусцой.
        Марина, выйдя последней, лишь покачала головой. Беглеца отличала не просто худоба - он был измождён, вызывая в памяти жуткие фото из лагерей смерти - впавший живот, рёбра наружу, костлявые руки. Запалённо дыша, Суннат лопотал на узбекском, а в чёрных глазах всё ещё мерцал тающий испуг.
        Хмурый Умар помог ему встать на ноги.
        - Это Суннат Джураев, - он кхекнул, прочищая горло, и постарался завершить фразу ровным голосом: - Мы с ним в одной восьмилетке учились. Он бежал из папского[11] зиндана… Тюрьма у Адылова такая, как у ханов или эмиров была!
        - Что ты как переводчик прямо… - пробормотал Суннат, смущаясь своего вида. - У меня по русскому всегда четвёрки и пятёрки были…
        - И за что вас так? - участливо спросила Исаева.
        Глаза Джураева забегали.
        - Не бойтесь, - проворковала девушка, успокаивающе кладя руку ему на плечо, сухое и жилистое. - Это «воины» Адылова?
        Суннат сокрушённо кивнул.
        - Адылов - наш враг! - Ноздри Рустама гневливо раздулись.
        - Главное, - зловеще усмехнулся Ершов, - что мы его враги. Он этого не знает пока, но ничего, известим. При личной встрече!
        - Едемте с нами, Суннат, - мягко сказала Марина. - Укроем вас, подлечим, накормим. Только поймите правильно: отпустить вас мы сразу не можем. Нельзя, чтобы о нашей группе узнали.
        - Поехали, Суннат! - Умар выдал Джураеву тельняшку из своих запасов. - Держи.
        - Да не надо… - промямлил «пленный».
        - Держи! - настоял Юсупов. - Не выёживайся, тут все свои. Наши!
        - Опера, что ли? - недоверчиво проговорил Суннат, натягивая тельник.
        - Бери выше! - ухмыльнулся Рахимов с отчётливой гордостью. - Куда выше!
        - Да я что… - вздохнул Суннат, сникая. - Я ничего… Вымотался так, что… Только как же я с вами в одной машине? Вонять же буду…
        - А мы Маринэ-апа пересадим вперёд! - рассмеялся Рустам. - Залезай!
        Исаева послушалась и устроилась рядом с водителем, а мужчины стеснились на заднем сиденье. Юсупов выжидать не стал, сразу тронулся с места, набирая скорость, - двигатель обиженно заревел.
        - Вы спрашивали, Маринэ-апа… - громко сказал Суннат, привычно не договаривая. - Я работал агрономом два года, пока… В общем, не стал подписывать документы на большую партию хлопка. Тот был третьесортным и даже хуже, но мне приказали оформить его как первый сорт, посулив большую «премию». Я поднял шум - не продаюсь, мол, а о мошенничестве в область доложу! - Он тяжко вздохнул, а губы дёрнулись в кривоватой усмешке. - Дурак был… В Намангане меня и повязали. Вернули в Пап, бросили в адыловскую каталажку. Ползимы там отсидел… Подкоп рыл ржавым кетменём, хоть и без черенка, а всё ж… Как раз этой ночью бежал. Бегу и сам не знаю, куда…
        На пару минут повисло молчание, лишь мотор натруженно взрыкивал, одолевая подъём. Склоны да взгорья выгибались всё круче, зарастая глянцевитой зеленью, а воздух яснел, оставляя мутноватую дымку низовьям.
        - Мы, в общем-то, как те разведчики в тылу врага, - серьёзно проговорила Исаева, не оборачиваясь. - Пленных не берём, а свидетелей охранять… как-то, знаете, недосуг. В общем-то, лучше всего… - затянула она, соображая. - Станете пятым!
        - Да я только за! - Джураев потёр ладони, успокаиваясь. - Хватит с меня, натерпелся.
        - Вот и отлично. Скажите: «Уговорили!»
        - Уболтали! - хохотнул Рустам.
        Полчаса поднимался «бобик» в горы, петляя между скал и рощиц стлавшейся арчи, пока не прикатил к давно покинутому убежищу геологической партии. Ничего особенного: три щитовых домика-балка? сгрудились вокруг ржавой цистерны и покосившегося дощатого навеса, а к крайнему балку жался здоровенный сорокафутовый контейнер, которым пользовались как складом.
        Юсупов загремел ключами, отворяя завизжавшую стальную дверцу.
        - Ага, подкинули подарочки! - глухо донёсся его довольный голос из глубин контейнера. - Оружие, лекарства… одеяла… Ага… Рация, консервы… Всё здесь! Марина, что вам принести? «Стечкин» подойдёт?
        - А «пэбэ» есть? - оживилась девушка.
        - «Пэбэ?» Щас… Несу!
        Умар вышел на свет и торжественно вручил Исаевой спецкобуру.
        - Пользуйтесь!
        - Спасибо, - улыбнулась Марина, вынимая «ПБ» - пистолет бесшумный. Он походил на «макаров», но чисто внешне. И глушитель тут разборный - передняя насадка хранится в отдельном кармашке кобуры. Цепляется она быстро - и огонь по врагам рабочего класса! Правда, стрелять совсем уж без шума не выйдет - бывает слышен лязг затвора. Но это пустяки, главное, что у «ПБ» баланс хороший, даже с массивным глушаком.
        - Обживаемся, ребята, - отрывисто сказала Исаева, пристраивая кобуру под лёгкой курткой, - разбираем подарочки. Гриша, налаживай связь. Умар, на твоей совести генератор. Тут бензиновый движок?
        - Дизелёк, - с готовностью откликнулся Юсупов, - но справный, не заезженный.
        - Действуй. - Марина обвела взглядом дальние заснеженные горы и долину, что крылась в падымке испарений, как восточная красавица за вуалью. - Завтра в рейд. Вечер того же дня Москва, Старая площадь
        Выслушав чёткий доклад начальника оперативного отдела, Пельше успокоился и даже подобрел. С такими кадрами не бывает проблем, только задачи!
        Благодушествуя, председатель КПК спустился в цековский буфет подкрепиться - полчаса у него точно есть.
        - Сделайте мне, пожалуйста, пару бутербродиков. С паюсной икрой и… Это что за рыбка?
        - Севрюга горячего копчения! - прощебетала миловидная буфетчица.
        - Вот, и с нею тоже. Посчитайте ещё кофе с молоком и… Кекс свежий?
        - Свежайший, Арвид Янович!
        - И его. Сколько с меня?
        - С вас восемьдесят семь копеек!
        Отдав рубль и забрав по монетке сдачу, Пельше уединился за столиком в углу, сдвинутым к мощной квадратной колонне. Он любил такие вот краткие моменты покоя, когда удавалось на время сойти с дистанции, отдышаться в перерывчике, собираясь с силами и мыслями.
        До условленного часа оставалось семь минут, когда Арвид Янович неторопливо поднялся на «запретный» пятый этаж. Он сам продемонстрировал недреманым стражам служебное удостоверение - особый штамп стоит, доступ разрешён.
        - Мне назначено, - сухо обронил председатель КПК.
        Офицер охраны дал добро, и Пельше бочком скользнул за створку высоких дверей 506-го кабинета - обширной зальцы метров трёхсот площадью. И огромный её стол-аэродром для совещаний, и прочую мебель, двери и даже рамы с подоконниками смастерили из светлого ореха, словно в противовес сталинским вкусам - вождь предпочитал дерево благородных тёмных тонов.
        Арвид Янович поёжился и вздохнул.
        Как будто по давнему обычаю, он скосил глаза налево, где, задёрнутая плотными шторками, во всю стену висела панель с десятками карт, свёрнутых в рулоны. Ещё каких-то тридцать лет назад тут раскручивались пятикилометровки[12], исчёрканные синими и красными линиями фронтов, а нынче всё магистрали рисуют да города новые… Мир.
        Нескромно распахнутая дверь в комнату отдыха подпускала взгляд к трюмо, у которого стригли и брили генсеков, начиная с Иосифа Виссарионовича. Отразившись в зеркале, показался Брежнев в отлично сшитом костюме, как всегда вальяжный, а нынче ещё и подтянутый.
        - Арвид Янович, здравствуйте! - В глазах у Генерального под тяжёлыми набрякшими веками искрили весёленькие огонёчки. - Чем порадуете?
        - Делом по объекту «Ностромо» занимается Бруно Хинкис… - внушительно начал Пельше.
        - А он точно наш? - хмыкнул Леонид Ильич.
        Председатель КПК не сразу понял, но на счёт «два» его восковые, как будто неживые губы изломились улыбкой.
        - Бруно - эстонец. Человек проверенный, и не раз, едва ли не лучший из моих оперативников. Ему удалось выяснить, что поисками «Ностромо» занимается спецгруппа КГБ во главе с Борисом Ивановым и другим доверенным лицом Андропова - Игорем Синицыным. Есть основания полагать, что к работе спецгруппы привлекается Питовранов. Что важно, Хинкис выявил зону поисков - это город Первомайск в Николаевской области…
        - Знакомые места! - оживился хозяин кабинета. - Что ещё новенького?
        - «Ностромо» - всего лишь кодовое название операции. Самого предиктора зовут «Михой».
        - Миха? - Мохнатые брови генсека полезли вверх. - Мишка, что ли?
        - Вообще-то Миха - это еврейское имя. Что-то вроде «Посланника божьего». Но возможны варианты. Да, и самое важное - в конце месяца в Первомайск на усиление поисковой группы перебросят бригаду специалистов. Хинкис - один из них.
        - Отлично! - хлопнул в ладоши Брежнев. - Отлично… Продолжайте в том же духе, Арвид Янович!
        Глава 2 Четверг, 17 апреля 1975 года, день Первомайск, площадь Ленина
        Вакарчук бесцельно слонялся по скромно обставленному номеру - казённый стол, продавленное кресло, выцветшие обои и люстра о трёх рожках, засиженная мухами. Обычное убежище командированных.
        Дверь никто не запирал и окно без решёток, но этот «полулюкс» - его тюремная камера. В коридоре дежурит молодой человек спортивного сложения - надо полагать, чутко охраняет кадку с фикусом, что раскинулся у аварийного выхода…
        Ещё один «пан Спортсмен» оккупировал диван в фойе и делает вид, будто просматривает свежий выпуск «Прибужского коммунара» - местной газетёнки.
        - М-м-м! - замычал Степан, словно мучимый зубной болью, и простонал: - Да что же это за жизнь такая?
        Арест чудился ему концом света. Все грёзы и чаянья смело одним махом, стоило тому накачанному капитану предъявить своё удостоверение и вежливо сказать: «Гражданин Вакарчук, пройдёмте с нами!»
        Чекисты знали о каждой мелочи, отпираться бессмысленно…
        Бессильно шаркая разношенными тапками, агент «Вендиго» приблизился к окну. Раздражённо отдёрнул цветастую занавеску и прижался виском к крашеной раме. Медленно провёл ладонью по холодному стеклу.
        «Бежать? Куда? - заторможенно пресмыкались рваные, несвязные мысли. - И как? Да и зачем? Всё равно найдут… «Шпиён». Вот ведь…»
        Кривясь, Степан созерцал малолюдную площадь, переводя взгляд с серого памятника Ленину на кинотеатр «Октябрь» и обратно, как будто тренируя зоркость. Скосил глаза влево и вниз. Почти до жестяного подоконника доставали гнутые неоновые трубки, складывавшиеся в буквы. «Гостиница «Первомайск».
        Вакарчук устало смежил веки. Это конец…
        В дверь коротко постучали, и «шпиён» вздрогнул.
        - Да-да! - нервно откликнулся он.
        Порог номера переступил мужчина интеллигентного облика, в аккуратном костюме с безупречно подобранным галстуком. Очки придавали его лицу строгость, одновременно усиливая умный и внимательный взгляд.
        - Здравствуйте, Степан Панасович, - спокойно сказал гость и улыбнулся уголком рта: - Да, вы не ошиблись, я офицер госбезопасности, хотя мою гражданскую натуру уже, наверное, не переделать. Именно поэтому представлюсь своим настоящим именем: Игорь Елисеевич.
        - Это такая методика? - криво усмехнулся агент «Вендиго». - Располагать противника к доверию?
        - А вы для нас больше не противник, - невозмутимо парировал Синицын и жёстко добавил: - Как только вы согласились с нами сотрудничать, то стали двойным агентом, через которого мы дезинформируем ЦРУ. Можете списать мою болтливость на «такую методику» или разгильдяйство штатского, но никакого секрета я не выдал, да и вы всё прекрасно понимаете. Присядем?
        Игорь Елисеевич занял кресло у стола, а Вакарчук демонстративно оседлал обшарпанный стул, складывая руки на спинке. Он остро ощущал неуют, и в то же время где-то в серой мгле унылости замерцала робкая искорка надежды.
        - Степан Панасович, - резко посерьёзнел Синицын, - меня послали сюда, в Первомайск, не для того, чтобы вести работу с вами… хотя и для этого тоже. На месте я отвечаю за всю операцию, связанную с «Михой»…
        - Признаться, Игорь Елисеич… - Вакарчук глянул исподлобья. - Простите, что перебиваю, но меня куда больше «Михи» волнует моя собственная персона. Она мне, знаете ли, дорога.
        Игорь Елисеевич понятливо кивнул.
        - Скажите… - Он чуть помедлил, словно решаясь на что-то, а затем договорил, глядя на двойного агента со значением: - А чего вы хотели, когда дали себя завербовать американцам? Цель вы какую преследовали, соглашаясь на измену родине?
        - Ну да, я предавал родину, - скучно сказал Степан. - Не хотел, просто… А, ладно! - Он сморщился и запальчиво выплеснул: - Что я, не понимаю, как всё выглядит? Плохиш продался буржуинам - вот тебе и весь сказ!
        - А это не так? - Взгляд Синицына стал испытующим.
        - Нет, - буркнул агент «Вендиго» и продолжил с вызовом в голосе: - Можете не верить, но я был готов даром передавать секреты на Запад, лишь бы меня вытянули туда хоть когда-нибудь, через год или через десять лет, не важно! Это и есть то, чего я хотел по-настоящему! - Помолчав, он сказал на полтона спокойней: - Вот вы. Вы бывали за границей? Я имею в виду - в капстранах?
        - Бывал, - наклонил голову Синицын. - Видел тамошний блеск. И тамошнюю нищету.
        - А вот я не видел! - с жаром сказал Вакарчук, разводя руками. - Но очень хочется! Очень!
        - Интересно… - Игорь Елисеевич пристально глянул на двойного агента, подумал и заговорил, тщательно подбирая слова: - Вот что я вам скажу, Степан Панасович… Вы меня удивили! Я понял, что вы если и враг нам, то какой-то… не настоящий, что ли. Ведь у предателей родины, как правило, два мотива - деньги или идея. Ну или то и другое вместе. А вот ваша мотивация отдаёт наивностью. Я бы даже сказал, инфантильной наивностью. Меня это немного примиряет с содеянным вами. Немного потому, что передача совсекретных сведений о новейших боевых кораблях на Запад - это в любом случае тяжкое преступление и урон нашей обороноспособности. А что до вашей персоны… Степан Панасович, если вы будете с нами активно сотрудничать, то можно ожидать не только послаблений, но даже исполнения ваших скромных желаний.
        Вакарчук вопросительно повёл бровью.
        - Да-да, - доверительно признался Синицын. - Существует и такой вариант вашей будущности, в котором вас обменяют, скажем, на нашего разведчика, вычисленного ФБР. Или, что куда лучше, переправят за рубеж как агента. Вы якобы сбежите от преследований чекистов, не забыв прихватить с собой кипу документов высшего уровня секретности. Разумеется, это будет умно сработанная деза… - Он ненадолго задумался. - Не спорю, ваше поведение за границей может быть разным. Здесь вы клятвенно пообещаете преданно служить СССР, дабы загладить свою вину, а там заложите нас, отказавшись дезинформировать американцев…
        Степан коротко вздохнул, словно всхлипнул.
        - Тем не менее, - надавил Синицын, - такой вариант вполне возможен. Решать, конечно, буду не я, но от меня зависит ваша характеристика, которая ляжет на стол руководства. Вы умны, дерзки, но и осторожны, способны перевоплощаться и держать удар, сохранять хладнокровие в ответственные моменты. Сносно знаете немецкий, бегло разговариваете по-английски, а это большой плюс. Да, вы серьёзно оступились, но, если хорошо постараться, ошибку можно исправить…
        - Я… - хрипло каркнул Вакарчук, прочистил горло и сказал: - Я готов.
        - Вот и хорошо, - сдержанно кивнул Игорь Елисеевич. - Итак. Вчера мы изъяли закладку, предназначенную для вас, и… - Синицын чуть развёл руками, одновременно приподнимая плечи. - Хочу ознакомить вас с новым заданием ЦРУ. Вам надлежит завербовать «Миху»!
        Степан встрепенулся.
        - Мне как-то не верится, - медленно проговорил он, - что вы сами не вышли с «Михой» на контакт. Или… Постойте… А-а! Так это будет ложная вербовка?
        - Именно! - утвердительно кивнул Синицын. - Для начала американцы хотят убедиться, что товар, за который они готовы выложить большие деньги, реально стоит того. Цэрэушники проверяют «Миху», запрашивая, что такого интересного произойдёт в США весной, летом и осенью. Ну с этим мы сами как-нибудь… - Игорь Елисеевич потёр подбородок, соображая. - Вот что. Сегодня и завтра у нас перерыв, так сказать, на вербовку, а потом сделаете закладку - в красках опишете, как уламывали «объект», напуганный слежкой КГБ. Надо будет обязательно упомянуть, что вы помогаете «Михе» скрываться от преследований. Ну мы ещё с вами поработаем над текстом! К-хм… А-а… как вы оповещаете кураторов с Чайковки?
        - Звоню курьеру по телефону, - пожал плечами Вакарчук, - и спрашиваю о чём-нибудь. Ну, скажем: «Это третья квартира?» Или сообщаю, что бабушка приедет четвёртого вечером, не забудь, мол, встретить. Как правило, мне отвечают: «Вы ошиблись номером» - это значит, что информация получена. Главное, назвать числительное. Тройкой обозначается схрон на кладбище, четвёрка совсем в другом месте - на старой котельной, что за медтехникумом. Хм… Я полагаю, курьера вы уже вычислили?
        - Вычислили, - небрежно кивнул Синицын, - но не трогаем. Пригодится ещё.
        - Мне кажется… - начал Вакарчук неуверенно, но, вспомнив про «активное сотрудничество», твёрдо договорил: - Я почти уверен, что курьер ещё и радист - передаёт мои шифровки на коротких волнах, потом принимает ответ и делает закладку уже для меня.
        - Ах вот оно что… - протянул Игорь Елисеевич. - Что ж, это многое объясняет. Да, пока не забыл, - сказал он, поднимаясь. - Мы хитрым способом оформили вам длительную командировку, так что проблем на заводе быть не должно. Работаем! Пятница, 18 апреля 1975 года, день Московская область, Усово
        Черненко терпеть не мог, когда Брежнев попросту звал его Костей. Спору нет, такое обращение отдавало доверием и говорило о дружеской приязни Генерального, но Константина Устиновича оно коробило - глубинная крестьянская натура, не чуждая тщеславия, восставала против небрежного отношения к нему, самому влиятельному человеку в ЦК.
        Черненко помотал седой головой, усмехаясь своим мыслям.
        «А что? Разве неправда? - погордился он маленько, красуясь перед собой. - Как говорят англичане, свита делает короля!»
        Константин Устинович мягко улыбнулся, вспоминая, с какой чваной снисходительностью относились к нему члены Политбюро и секретари ЦК КПСС. Что для них какой-то заведующий Общим отделом? Серенькая канцелярская крыска!
        А Черненко и впрямь никогда не лез в первые ряды, скромно держался в сторонке, ни на что не претендуя. Зачем? Он и без того был третьим человеком в стране!
        Завотделом сошёл с натоптанной дорожки, чтобы провести рукой по тёмной пахучей хвое. Угадал - это не ёлка, а пихта. Иголочки мя-ягкие, совсем не колются… А дух какой… Шаловливый ветерок прошёлся по парку, клоня верхушки. Берёзки и даже столетняя липа взволнованно зашелестели, а Константин Устинович поправил шарфик - берёг больные лёгкие.
        Стоило вернуться на аллею, как мысли потекли по старому руслу. «Бумажная душа!» - ласково звала его жена, даже не подозревая, что в шутке крылась изрядная доля правды. Всю жизнь Константин Устинович перебирал бумажки, и они, чудилось порой, наделили его своей тайной силой и властью.
        Он истово верил в могущество канцелярии, в животворящие способности указов, циркуляров и директив. А ведь все документы ЦК КПСС - все! - вплоть до тех, что решали вопросы войны и мира, проходили через Общий отдел, ложась Черненко на стол. И уже по его велению, по его хотению одну бумагу придерживали, а другой давали ход, подсовывая на подпись генсеку.
        Леонид Ильич был очень доволен работой завотделом - «Костя» никогда не грузил его, отбирая время. Напротив, облегчал жизнь, грамотно советуя или напоминая о важном. Вот, дескать, это решение стоит согласовать поскорее, подпишите вот здесь… И вот здесь… А следующий документ я бы рекомендовал отослать на доработку. Сырой, дескать.
        Дошло до того, что даже члены Политбюро испрашивали у него, простого «орговика», аудиенции Брежнева! А как же? Ведь он единственный, кто вхож к Генеральному каждый божий день - работа у него такая. И крутились потихоньку валы тяжеловесной канцелярской машины, двигая «корабль СССР» верным курсом…
        Константин Устинович досадливо поморщился, уставясь в тёмную зелень ёлок, промеж которых затесались белые стволики берёз. Что-то сбои пошли в отлаженном механизме!
        Потоптавшись на аллее, он развернулся и побрёл к дому, смахивавшему на маленький уютный замок.
        - Где же их носит? - нетерпеливо проворчал завотделом.
        Будто дождавшись вопроса, за высокой оградой засигналили, и два офицера охраны споро открыли ворота. Во двор проехала старенькая «Чайка», блестя обильным хромом, словно худосочная дамочка, заменяющая побрякушками увядшую красоту. Следом, фырча мощными моторами[13], скользнули «Волги» охранения и вплыл огромный приземистый «ЗИЛ».
        - Ну наконец-то!
        Черненко заторопился навстречу гостям. Прибыли сухонький, по-старчески суетливый Коля Тихонов, ходивший в замах у председателя Совмина, и осанистый Андрюха Кириленко, возведённый в члены Политбюро. Оба давно дружили с Константином Устиновичем, став ядром сплочённой группировки «хохлов» в ЦК. С ними таиться не надо, не сдадут.
        Николай Александрович приветливо покивал, а Андрей Павлович крепко пожал руку Черненко.
        - Здоро?во! Чего звал? - Внешняя представительность уживалась в Кириленко с простецким характером.
        - Посекретничать надо, - сухо сказал Константин Устинович.
        Тихонов неуверенно повернулся к дому, но хозяин покачал головой.
        - Лучше прогуляемся, - насупил он брови.
        - Родина слышит, Родина знает… - насмешливо пропел Кириленко.
        - Вот именно. - Черненко неуклюже развернулся и пошагал по аллее, чуть косолапя. Гаврики из Общего отдела не стали бы записывать своего «КУ», но кто даст гарантию, что резвые ребятишки Андропова не поставили дачу на прослушку? Могли и мальчуганы Пельше постараться, с них станется…
        Андрей Павлович догнал его, пристраиваясь сбоку, и предложил семечек, до которых был большой охотник. Заведующий Общим отделом покачал головой, тогда ладонь подставил Тихонов - Кириленко щедро отсыпал ему.
        - Полезная, говорят, штука, - сказал он, непринуждённо лузгая. - Ага! И вообще…
        - А что за секреты? - поинтересовался Тихонов, забегая вперёд.
        Аккуратно щёлкая семечки, он складывал шелуху в ладошку, а вот Андрей Павлович, не стесняясь, сплёвывал под ноги.
        - Возня непонятная началась, - заговорил Черненко, складывая руки за спиной. - Никогда бы не поверил, что Суслов с Андроповым сойдутся, а вот, спелись, голубчики! И Лёня наш… Солирует!
        Выматерившись, Кириленко отряхнул руки.
        - На поправку Лёнька пошёл, оклемался! - Его взгляд приобрёл остроту и колючесть. - Выходит, надурил нас Чазов, помогли-таки Генеральному… эти… как их там… Тьфу! Баби… Бар-би-тураты!
        - Академик тут ни при чём! - отрезал Константин Устинович. - Лёня под этими… бар-битуратами как во сне жил. В башке муть, языком ворочал еле-еле. А теперь вона как! Взорлил!
        - Не понимаю… - озабоченно нахмурил лоб Тихонов.
        - А никто не понимает! - размашисто повёл рукою Черненко, выплёскивая раздражение. - Вылечили Лёню! Знать бы, кто… А нембутал он больше не принимает. Бросил!
        - Вон оно что… - протянул Николай Александрович, пересыпая лузгу в чугунную урну. - А я-то думаю, чего это Леонид Ильич бойкий такой… - Он вдруг остановился, и его брови поползли вверх, рисуя на лице прозрение: - Слу-ушайте… До меня только сейчас дошло… А ведь и Михал Андреич козликом прыгает, хотя года на два меня старше!
        - Вот от него всё и пошло! - весомо, тяжко выговорил Константин Устинович, останавливаясь у развилки. - Где-то в начале месяца я с Лёнькой на охоту собирался. Страсть как я это дело не люблю! - признался он. - Как ни приеду в Завидово, так обязательно простужусь! Ну а куда деваться? Я уже и сапоги достал, и всё, что полагается, как вдруг - звонок из секретариата. Надо, дескать, поприсутствовать на собрании трудящихся! С Леонидом Ильичем согласовано. И я не сразу догадался, что это Суслов меня услал! Специально, чтоб без лишних ушей потолковать с Генеральным! Уж о чём они там базарили, неизвестно, а только с той самой охоты наш бровеносец помолодел будто. Да и леший бы с ним, так я ж не знаю теперь, что мне делать - действовать по нашему плану или обождать!
        Разволновавшись, Черненко смолк - пускай сердчишко уймётся. «План… - криво усмехнулся он. - Ох уж этот план…»
        Когда Брежнев не в шутку занемог, все кланы в ЦК развели суету, выдвигая преемников. «Хохлы» ставили на своего - Щербицкого. В этом и состоял «наш план» - расчищать дорогу Владимиру Васильевичу, устраняя возможных конкурентов нового генсека.
        Обходя клумбу кругом, Константин Устинович вспоминал фигуры, сброшенные с доски, и те, что под ударом, - это рождало приятные жимы в душе.
        В прошлом году он подкинул злую байку в «Шпигель», ославив Романова, - и всё, на партийной карьере «хозяина Ленинграда» поставлен жирный чернильный крест. Шелеста с Вороновым когда ещё вывели из Политбюро, а теперешние мишени - напористый и амбициозный Подгорный да беспринципный Полянский. Им в Общем отделе уже нарисовали «менэ, тэкел, фарес»!
        Пустеет шахматная доска… Вот только в ферзи выйдет вовсе не Щербицкий. Не-ет, свой ход сделает скромная чёрная пешка!
        - Твою ж мать… - резко остановившись, Кириленко повернулся к Константину Устиновичу, будто по команде «кругом», и сказал со сдержанной злостью: - А вот хрен им всем в зубки!
        Вынырнув из сладких дум о будущем величии, Черненко недовольно пожевал губами.
        - Вот что, товарищи. - Поколебавшись, Андрей Павлович заговорил-таки: - Я понятия не имею, что там за медики Лёньку оздоровили… или знахари, или чёрт с рогами, а только всё это ерунда! Отвлекающий манёвр! Зато я точно знаю, что Андропов таскает к Суслову целую кипу бумаг из «Особой папки»[14], и они там с Генеральным постоянно их штудируют да шушукаются! Вот вам и трио!
        - Слуша-айте… - беспокойно завозился Тихонов. - Не тройка… Четверо их. Косыгин тоже с ними!
        Черненко замер.
        - А подробнее?
        - Ну вы же в курсе, что скоро Пленум? - разговорился зампредсовмина. - Ну вот. Алексей Николаевич поручил мне… Ну не важно. Главное, что я случайно подглядел… в бумагах у него… так, некоторые цифры, но знать их он просто не мог! Ну там, что неурожай грозит, что всего сто сорок миллионов тонн зерна соберём… И ещё там цены были на пшеницу в Канаде и США - за второй и третий квартал! Да где ж их щас возьмёшь? Я и спросил Косыгина: откуда, мол? А он строго так: «Откуда надо! Источник проверенный и перепроверенный. Работайте!» А потом его Суслов вызвал, так он те бумаги сгрёб, по листочку пересчитал и с собой унёс.
        - Квартет, выходит… Хм… - проворчал Константин Устинович, плотно смыкая губы. Он ощущал себя глубоко уязвлённым. Как так? Важные документы - и мимо его отдела? Тайком от него? Отнимая власть и влияние, умаляя величину и значимость… Да это не просто унижение, это… это… Слов нет!
        - Втроём мы ничего не решим, товарищи, - покачал головой Кириленко, взглядывая на лохматые верхушки елей, выстроившихся вдоль аллеи. - Андропов всё настолько засекретил, что хрен подступишься!
        - Но я всё равно попытаюсь, - твёрдо сказал Черненко и заторопился: - Так, ладно, хватит нам в шпионов играть, пошли в дом! Нюра моя пирогов напечь грозилась… Суббота, 19 апреля 1975 года, день Московская область, Комаровка
        Из Королёва в посёлок Лесные Поляны каждый час ходит автобус. Пассажиры покидают запылённый «Икарус», разбегаясь по кирпичным пятиэтажкам, или тащат набитые сумки за окраину, в маленькую деревушку Комаровку. Там, по левую руку от моста через тихую Клязьму, виднеются два старинных деревянных дома - дачи писателя Заходера и академика Колмогорова. ?
        Со вторника по пятницу академик жил в Москве, а с вечера пятницы по утро вторника - в Комаровке. Андрей Николаевич давно уж загнал себя в строгий, жёсткий режим, грамотно распорядившись величайшим сокровищем - временем. Зато выкраивались целые часы, чтобы махнуть на лыжах километров за тридцать с гаком или переплыть только что вскрывшуюся речку, среди сугробов по берегам!
        Колмогоров хмыкнул и покачал головой, припомнив, как в войну распланировал свою жизнь на десятки лет вперёд. Вот, дескать, после шестидесяти - никакой науки, старый ты хрыч! Студентов будешь мучить, ученикам идеи раздаривать да школьников пестовать. Правильно, вообще-то. Математический талант увядает с возрастом. Но вот его мозг ещё кой-чего могёт!
        Самодовольно усмехнувшись, академик углубился в редактуру «Кванта», внося правку красным карандашом.
        - Андрюша… - Заглянувшая в кабинет жена держала в руках бумаги веером.
        - Что, Анечка? - рассеянно ответил Колмогоров, не поднимая головы.
        - Извини, пожалуйста, я тебе забыла передать… Револий Михайлович просил, чтобы ты глянул.
        - Кто-кто? - спросил Андрей Николаевич, выплывая из влекущего мира урматов и дифуров.
        - Суслов-младший!
        - А-а! Помню, помню… И что Револий?
        - Да там один юный кибернетик… Программист божьей милостью. Вот, тут описания его программ… м-м… что-то из теории информации и теории алгоритмов… - Анна Дмитриевна передала листки. Между впечатанными строчками вились математические символы, выведенные тушью. - Револий собрался их публиковать как статьи в журналах «Кибернетика» и «Программирование». Говорит, просто чудо какое-то! Хочет, чтобы ты посмотрел…
        - Угу… - Колмогоров принял бумаги. - Угу… «Схема арифметического кодирования позволяет… э-э… кодировать некоторые символы алфавита менее чем одним битом. Процесс кодирования начинается со считывания первого символа входного потока и присвоения ему интервала из начального диапазона от 0 до 1 с заданной частотой его появления…». Хм.
        Вчитавшись, академик медленно, нащупывая стол, отложил правку журнала. Супруга улыбнулась, наблюдая за погружением учёного в океан абстракций, и на цыпочках вышла.
        Андрей Николаевич не заметил её ухода. Он, как изголодавшийся гурман, смаковал работу «юного кибернетика». Отложив одну статью, он нетерпеливо взялся за вторую. «Словарные алгоритмы сжатия данных».
        - Всё чудесатее и чудесатее… - пробормотал Колмогоров, жадно поглощая элегантные решения, блещущие ледком холодной аргументации, свежие и терпкие, как зелёное яблоко.
        Оторвавшись от статьи, он толчком покинул кресло и энергично заходил по комнате, не в силах усидеть. Подойдя к окну, Андрей Николаевич выглянул в запущенный сад. Первые листочки ещё не надумали распускаться, и за прочерками тёмных ветвей переливалась блещущая на солнце Клязьма - зрачок то и дело ловил иглистые высверки. Анна копалась на клумбе, рыхля землю под однолетники - открытая форточка впускала неспешное ширканье заступа.
        Академик прислушался: ветерок донёс крик петуха. «Комаровские голосят!» - зажмурился он, чуя, как нарастает внутри мучительное, почти мальчишеское нетерпение. Сквознячок потянул сильнее, вздувая занавеску - жалобно зазвякали кольца с «крокодильчиками», цепко удерживавшими тюль, а сухо шелестящие бумаги затрепетали, взмывая со стола.
        Смеясь, Колмогоров схватил кружившийся лист и со вкусом зачитал вслух:
        - «Алгоритм построен вокруг таблицы фраз (словаря), которая заменяет строки символов сжимаемого сообщения в коды фиксированной длины. Алгоритм начинает работу с почти пустым словарём, который содержит только одну закодированную строку - это так называемая NULL-строка…» Чистейшей логики чистейший образец! Тот же день, позднее Первомайский район
        С утра задул промозглый ветер и нагнал целую стаю туч. Будто отара глупых косматых овец, они шарахались по небу, сбиваясь в густую хмарь. Дряблое белесоватое солнце цедило мерклый свет, пропадая за серыми, беременными дождём облаками, - и город сникал, словно вылиняв в пасмурной тени.
        Порывы ветра доносили свежий запах небесной влаги, и вот уже крыши за рекой потемнели, исколотые иголочками мороси.
        «Осадков на душе не ожидается…» - пришла на ум давняя фразочка.
        Я набрал полную грудь сырого воздуха, выдохнул, да и побрёл домой. Непогода настолько отвечала моему внутреннему минору, что я успокоился. На меня нашло то ленивое уныние, которое обычно одолевает человека, достигшего цели. Добился своего, ага… И сил нет для восторга, и духу не хватает покорять новые высоты.
        Вот только натура человечья не даёт нам длить душевное ненастье - живое начало, юное и непокорное, прорывается даже в печали, встряхивает нас, носом тычет в прекрасное и радостное. «Беспогодица не навсегда, лишь на время! Скоро развиднеется!»
        Да будет так… ?
        Ровно в три я засел около приёмника, следя за неровным биеньем эквалайзера. По времени - самое то. До половины третьего пропадаю в школе или на секции, позже - в Центре НТТМ. А в три часа дня образуется окошко для моих одиноких посиделок.
        Я поморщился - слово «одиноких» тут же запустило ассоциации, потянуло воспоминание об Инне… Ну с этим я уже свыкся. Чуть ли не всё вокруг напоминало мне о девушке, которая была моей - и ушла. Смотрю на маму или Настю - думаю об Инке. Подхожу к холодильнику - и вспоминаю, как она тут сидела, как смотрела на меня, как тянулась губами… Нет, губами - это потом, в иные дни. Иные… Инна…

…Магнитола «Бонни» зашипела на меня, ловя помехи, и я с лёгкостью переключился, как радиоприёмник, на другую волну.
        С магнитолой нам повезло - один морячок привёз из загранки. «Обмишулился», - как он сам сказал. Спутал Bonny с Sony.
        «Бонни» собирают в Гонконге, на задворках Коулун-Сити, ловко и без особых угрызений копируя японскую аппаратуру. С «Нэшнл Панасоник» или с «Шарпом» не сравнить, так они и стоят, как подержанный «жигуль». А «Бонни» нам досталась почти даром - мореман отдал её за две бутылки хорошего коньяка…
        Крутнувшись на вращающемся стуле, я бездумно шлёпнул пальцами по деревянной панели микро-ЭВМ. Недели две не подходил к ней. Обычно перед «Коминтерном-1» другой юзер трётся - папа любит в «Тетрис» погеймить.
        Совершив полный оборот, я заботливо переложил на коврик самодельную мышь. Непривычной полусферической формы, будто опрокинутая чашка, с увесистым шаровым приводом, мыша мне очень не нравилась, но до матричных сенсоров с лазерной подсветкой ещё ох как далеко.
        Папе же не с чем сравнивать, и он всякий раз довольно крякал, елозя мышью, хотя мой графический интерфейс отличала крайняя примитивность - памяти не хватало.
        А клава какая! Помню, неделю с ней возился. Тяжёлая вышла, как кирпич, зато неубиваемая…
        - Внимание! - внезапно прорезался ясный голос, копирующий Левитана. - Передаём точные координаты для полярников советской антарктической экспедиции! Один-четыре-три-пять-восемь, восемь-три-семь-пять-три, два-четыре-один-три-три…
        Я прилежно строчил, записывая цифры группами по пять - это в обычае у радистов. Пять цифр - оптимальное множество, которое запоминается на слух.
        Исписав полстраницы, занялся расшифровкой. Метод Вернама - кодирование с помощью случайных чисел. Если не напортачишь с шифром, фиг разгадаешь.
        Так… Вычитаем, отбрасывая минус… Теперь… Где моя сжимающая таблица? Так… 5 - это С, 80 - это П, 4 - это Е…[15] Ага, выходит что-то осмысленное!
        «Спецгруппой ВГУ в Первомайске арестован агент американской разведки, искавший «Миху». Сейчас через него выдаётся деза о вас. По заданию резидента ЦРУ проведена вербовка «Михи», которого играл наш сотрудник. Он уже получил первое задание: провести сверханализ на тему «Что произойдёт в США в период с апреля по осень 1975 года». Ждём от вас хотя бы краткого списка будущих событий». И подпись: «Ю.В.»
        - Ишь ты… - буркнул я.
        Приятно, что мне чуток открывают карты. Доверяют, стало быть. Расту! Видать, какую-то операцию готовят против америкосов. Хм. События им… Ла-адно…
        Звякая тяжёлой ложкой, я натянул туфли.
        - Так. Миш, а ты куда? - донёсся голос Насти.
        - Да в гараж сбегаю! - пропыхтел я, разгибаясь.
        - А-а…
        Накинув куртку, выскочил за дверь. По вечерам, когда темнело, я прятался не особо, а вот днём следил за тем, чтобы не светиться, - петлял на проверочных маршрутах, шёл к гаражной двери не напрямую через двор, а заходил «с тыла», с улицы Революции, продираясь сквозь заросли одичавшей сирени. С этого ракурса меня не увидеть из окон дома, где живёт дядя Вова, а от бдительных пенсионеров, забивающих «козла» в беседке, прикроет трансформаторная будка. Незачем высматривать логово попаданца!
        Вынырнув из сиреневой чащи, я скользнул бочком за угол гаражей, чуть не обтирая спиной ворота со ржавыми потёками, и шмыгнул в дядин бокс.
        Печку растапливать не стал - работы на пять минут. Происшествий, интересных Штатам, не так уж и много, тем более что я не собираюсь передавать цэрэушникам секретные сведения. Обойдутся. Кину им обычную текучку из того, что почерпнул когда-то в Интернете.
        Вставив лист, я заклацал на «Ундервуде», быстро набивая текст.
        «29 апреля начнётся операция «Порывистый ветер» - вертолётами СН-46 и СН-53 из Сайгона на четыре корабля 7-го флота будут эвакуированы граждане США (1737 человек), а также пять с половиной тысяч вьетнамцев, опасающихся мести Вьетконга. Операция успешно завершится к утру 30 апреля - за несколько часов до того, как северовьетнамские войска займут город.

17 мая на конкурсе красоты «Мисс США» в Ниагара-Фолс победу одержит Саммер Бартоломью.

3 июня Пеле подпишет контракт с нью-йоркским клубом «Космос».

10 июня для спасения Нью-Йорка от банкротства будет создана финансовая организация «Мьюнисипл ассистенс корп.»

24 июня в аэропорту имени Кеннеди потерпит катастрофу «Боинг-727» компании «Истерн эйр-лайнз». Погибнут 113 пассажиров из 124.

26 июня случится перестрелка в индейской резервации Пайн-Ридж, штат Южная Дакота. Снайпер Джеральд Хилл застрелит индейца Джозефа Стантца, но никакого расследования не будет. А вот когда неизвестные убьют двух агентов ФБР, Уильямса и Коулера, власти сфабрикуют дело против краснокожего Леонарда Пелтиера, посадив его на два пожизненных срока.

15 июля произойдёт стыковка на орбите космических кораблей «Союз-19» и «Аполлон-18».

5 сентября Линнет Фромме по прозвищу Пискля совершит неудачное покушение на президента Форда. На ещё одну попытку решится Сейра Джейн Мур - 22 сентября». ?
        Мягкий «ЛАЗ» вёз меня, покачивая, по Одесской и незаметно вынес за город. Я малость изменил способ доставки - сброшу письмо не в Первомайске, а в десяти километрах от райцентра, в Конецполе.
        За окнами, куда хватал глаз, расстилалась степь. Бурая и унылая ранней весной, сейчас она сочно зеленела, а на этом приятном для глаз фоне выделялись цветные пятна - жёлтых и огненно-красных тюльпанов, лиловых и беловато-сиреневых ирисов.
        Немного погодя степную плоскость взрыли невысокие курганы - на них бдительно вращались решетчатые локаторы ПВО. Вокруг Первомайска окопались ракетчики из 46-й дивизии РВСН, а в шахтах, как местные тарантулы, таятся «Скальпели» с ядерными боеголовками. Дадут приказ - и пол-Европы затянут смертные пелены радиоактивного пепла.
        Я откинулся на спинку. Поскучал, поглядел в окно, а потом вспомнил о записке. Сегодня утром я вышел из дому пораньше, чтобы забежать в парк - по выходным Маринка могла оставить мне послание. Нырнул в подземный переход, вынырнул у Дворца пионеров, спустился в парк. Проверившись, не спеша миновал ротонду, косясь на толстые белёные колонны. Ага, ноль нарисован! Это значит: «Вам письмо!».
        Опираясь о ствол старого кручёного осокоря, я сделал вид, что тяну сползший носок, а сам пошарил в небольшом дупле. Есть записочка!

…Автобус качало да потряхивало, и короткий текст на половинке листка в клеточку прыгал перед глазами: «Завтра я уезжаю. Вероятно, надолго. Я буду очень скучать - правда. Сама поражаюсь нашим отношениям. Другой бы на твоём месте давно бы порвал со мной, вот честно! Я ведь прекрасно понимаю, чувствую, чего хочешь ты, - и с трудом признаюсь себе в своих желаниях. Каких - не скажу. Только не думай, что это я тебя так утешаю - я утешаю себя. До свидания, надеюсь, скорого».
        Сложив записку, бережно спрятал её, чувствуя, что на душе малость полегчало. А впереди, за кисточками пирамидальных тополей, за мостом через мелкую Кодыму понемногу вырастала огромная серая трапеция - градирня сахарного завода, обвешанная листами шифера. Над нею курился пар.
        Конецполь[16].
        Задерживаться я тут не собирался. Выйдя на малоэтажной Комсомольской, прогулялся по улице, соображая. Возможно, идея сбросить письмо в пригороде наивна. Как-то не верится, что кагэбэшники упустят из виду такой вариант. А в предместье даже легче организовать наблюдение, тут же всего три-четыре почтовых ящика! Вон, кстати, один из них - на углу магазина «Продукты».
        Зато сколько их, сёл и посёлочков, вокруг Первомайска! Каменный Мост, Кривое Озеро, Лысая Гора, Мигея, Синюхин Брод… Оперов у вас не хватит, товарищ Андропов, курсантов придётся мобилизовывать! А третье письмо вообще отправлю из Помошной - туда целый час пилить на автобусе…
        Не вертя головой, я целенаправленно зашагал к продуктовому и потянул на себя тяжёлую дверь. Дефицитом на полках и не пахло, но шопинг - хорошее прикрытие.
        - Триста грамм масла, пожалуйста, - вежливо обратился я к грудастой розовощёкой продавщице.
        Брякая серёжками, та поднатужилась, отхватив от здоровенного изжелта-белого куба скромный пластик, ловко завернула его в хрустящую вощёную бумагу и бросила на весы.
        - С вас рубль пять копеек, - выщелкала на счётах пышная работница торговли.
        Кассовый аппарат залязгал, застрекотал - и выбил чек. Лишь теперь я внимательно осмотрел подходы к магазину, незаметный за двойными стёклами витрин. Всё тихо, спокойно - молодые мамы степенно катят коляски, две бабуськи зацепились языками у доски объявлений, тараторят о своём, старушечьем. Шустрый пацанчик метнулся на велике - наверняка уроки прогуливает, мелочь.
        На той стороне улицы, под деревьями, крепко сидит киоск «Союзпечати», но он не годится под наблюдательный пункт - прозрачен, как аквариум. Машин рядом тоже не видать, кроме бледно-зелёного «Запорожца». Никто не занимает лавочку, углублённо изучая «Комсомолку» или «Советский спорт»…
        Я принюхался. Кремово-жёлтый брусочек масла издавал дивный сливочный аромат. Отрезать бы сейчас ха-ароший ломоть батона да намазать щедро, не жалея! И с чайком…
        Миновав гулкий тамбур, я сглотнул, чуя, как сдувается в утробе голодная пустота. Скорей бы до дому!
        Словно исполняя заветное желание, подрулил рейсовый «пазик». Лучше не бывает…
        Я непринуждённо опустил письмо в почтовый ящик, пока не разошлась толпа пассажиров, прикрывших меня, и сильно вздрогнул.
        - Пи-исьма, письма лично на почту ношу, словно я роман с продолженьем пишу-у! - заблажили «Песняры» из окна напротив. - Зна-аю, знаю точно, где мой адресат - в доме, где резной палисад!
        Плюнув, я сел в автобус, а с улицы всё неслось: «Где же моя черноглазая, где? В Вологде, Вологде, Вологде-где-где!».
        Народ бойко заполнял салон, и я инстинктивно оценивал каждого, прикидывая, не по мою ли душу он или она. Глупо, конечно: как различить в толпе оперативника КГБ? По длинному чёрному плащу и шляпе, надвинутой на лоб?
        Жаль, что «Росита» уехала, теперь некому будет рисовать на колонне ротонды успокоительные звёздочки или тревожные крестики. И нолика больше не увижу…
        Сунув руку в карман, я погладил записку от Марины, словно оберег.
        «Зато мне дали обещание! - мелькнула бодрая мысль. - Так, глядишь, и мечты оживать станут, желания всякие заведутся… Как это я писал… в десятом, кажется: «Но бьётся живчик между жил: Я жив, я жив, я жив, я жив!».
        Может, и так…
        С завизгом сложив дверную гармошку, «пазик» пофырчал и тронулся. Вторник, 22 апреля 1975 года, утро Первомайск, улица Чкалова
        - В день 105-й годовщины со дня рождения Владимира Ильича Ленина, - гулко разносил громкоговоритель с балкона Дома Советов, - строители Байкало-Амурской магистрали завершили возведение временного совмещённого моста через реку Бурея длиной шестьсот двадцать два метра и автодорожного моста через реку Гилюй…
        Проехавший автобус перебил диктора. Так я и не узнал, насколько велики оказались пролёты гилюйского моста, - металлический голос сменился бравурным маршем. Впрочем, радостный настрой держался и без музыки - тихое ликование охватывало улицы, заметая дома красным с золотом, заряжая людей весёлой бесшабашностью.
        Меня то и дело обгоняла нарядная детвора. Тёмный низ, белый верх - и пламенеющая шейная косынка. Пионер - всем ребятам пример!
        Чем ближе к школе, тем чаще разгорались огоньки пионерских галстуков - ребятня поспешала, чуя празднество. Мимо прошла девочка в короткой синей юбочке и белоснежной накрахмаленной блузке, в гольфах и чёрных туфлях. Её тугие косички свернулись крендельками и распушились бантами, подрагивавшими от волнения. Училась она, скорее всего, в четвёртом классе, и сегодня, в день рождения Ленина, её торжественно примут в пионеры.
        Девочка бережно несла выглаженный галстук на сгибе руки, красно-оранжевый лоскут ацетатного шёлка, и жутко переживала. А вдруг её не возьмут? Все в классе станут пионерами, а она так и будет ходить с октябрятским значком…
        В школе наигрывала музыка, запущенная радиоузлом. Детские голоса хором выпевали «Картошку» и «Взвейтесь кострами…», перемежая пафос народными хитами вроде песенки Крокодила Гены. Но вот грянул требовательный звонок, и радио испуганно выключилось.
        - Миша!
        За спиной послышался торопливый цокот каблучков. Меня догоняла Светланка. Я узнал её по «модельной» причёске - Маша Шевелёва собирала волосы в хвост без причуд, Света же постриглась с тем умыслом, чтобы длинные пряди выгодно обрамляли её суживающееся к заострённому подбородку лицо. Впрочем, вовсе не стрижка завладела моим вниманием, а короткое школьное платье, оголявшее ноги до середины стройных бёдер.
        - Опаздываем? - игриво спросила Светлана, поправляя кружевной белый фартучек. Держа портфель перед собой, она хлопала по нему гладкими коленками.
        - Чуть-чуть, - оправдался я, беззастенчиво любуясь подругой.
        Какое счастье, что мини из моды не выходит!
        - Миш, ты совсем перестал улыбаться. - Шевелёва мотнула головой, отбрасывая чёлку набок.
        - Разве? - вяло удивился я. - Не обращай внимания, Светланка, просто настроение - ниже нуля. Но тебе я всегда рад, ты же знаешь.
        - Знаю, - лукаво улыбнулась девушка. - Я даже заметила, куда именно ты смотришь!
        - Тянет… - отвечаю со вздохом.
        Света довольно блеснула глазами, но тут же щёчки её залились румянцем.
        - Извини, говорю что попало, - неловко пробормотала она. - Заигрываю будто!
        - А мне это очень нравится! - с деланым энтузиазмом развиваю тему. - Только без «будто»!
        Шевелёва зарделась ещё пуще, кончиками пальцев оттягивая вниз подол платья. Справляясь со смущением, она выдала свою прибаутку, которую я не слыхал с восьмого класса:
        - Вельми понеже! - и вздохнула, изображая кротость: - Аз есмь. Житие мое…
        - Паки, паки… - мигом подхватил я. - Иже херувимы![17]
        Светлана весело рассмеялась, а вот у меня не вышло - квёлый дух не давал даже наметить улыбку.
        - Ты так и не говорил с Инной? - поинтересовалась Шевелёва, по-женски жалостливо гладя меня по рукаву.
        - Пробовал, - пожал я плечами. - Без толку.
        - Вот до чего же вредная! - с досадой воскликнула Света.
        - Да нет, - заступился я неохотно, - Инна не вредная. Просто… Понимаешь, она живёт как бы в своём собственном мире, немного нездешнем. Её никогда не обманывали по-крупному и тем более не предавали, любили только. Инка не закалена опытом неудач, понимаешь? И поэтому очень ранима.
        - Да дура она, вот и всё, - неодобрительно насупилась Светлана.
        - Не преувеличивай, - сказал бесцветно. - Ей и самой сейчас больно, погано, противно… А-а! - махнул я рукой. - Пошли, а то и правда опоздаем.
        Света шибче зацокала каблучками по опустевшей рекреации.
        - А вы почему ещё не на уроке? - догнал нас голос директора школы, одновременно грозный и всепрощающий. Недаром в школе его прозывали по-доброму - Полосатычем.
        - Здрасте, Пал Степаныч! - сказали мы со Светланой дуэтом и шмыгнули в класс. ?
        После четвёртого урока объявили классный час. На перемене мои соученики сначала изобразили табун, несущийся в столовую, а затем, сытые и довольные, степенно воротились. Девятый «А» собрался почти весь, только Сосна с Дэнчиком ушли по-английски. Впрочем, этого хватило, чтобы Аллочка обиженно надула губки.
        Я вольготно раскинулся за партой - одиночество имеет свои бонусы. Неожиданно мне приспичило увидеть Инну, но не оборачиваться же, чтобы посмотреть!
        Крутанул головой, встречаясь с понимающим взглядом Риты Сулимы. Глаза её тут же залучились ехидством.
        - Потерял что? - осведомилась она с деланым сочувствием.
        - Ещё нет, - буркнул я, лихорадочно ища подходящую тему. - М-м… А ты чего в Центр не заходишь?
        - А что мне там делать, Гарин? - насмешливо пропела Рита и зловредно, словно мстя за 8 Марта, ввернула: - Тебя соблазнять?
        Девушка грубовато хохотнула. Мне всегда казалось, что она нарочно издаёт такие вот смешки, лишь бы опроститься, подпустить толику вульгарности в свой образ роковой, всё изведавшей красотки.
        - Ну вот, опять по фамилии, - скорбно вздохнул я. - За что хоть в немилости?
        - Сам догадайся! - отрезала Сулима.
        Я медленно развернулся, скользнув взглядом по Дворской. Вытягивая точёную шейку, Инна рылась в портфеле.
        «Что за жизнь, - постно подумал я, - и молодой совсем, и здоровый, а радости - ноль целых хрен десятых…»
        Саня Заседателев, наш записной активист, развёл суету с вывешиванием большого красочного плаката и торжественно встретил в дверях «гостей на час» - упитанного благодушного пролетария на пенсии и какого-то по счёту секретаря райкома партии, то ли второго, то ли третьего. Функционер выглядел озабоченным и нервным, он всё время поправлял большие чёрные очки и вертел в руках кожаную папку.
        «Похож на молодого учителя, едва закончившего пединститут», - прикинул я безучастно.
        - Сегодня с нами представитель райкома КПСС Владимир Кириллович Пивоваров, - гордо объявил Заседателев, - и заслуженный рабочий завода имени 25 октября Семён Миронович Петренко!
        Все с готовностью похлопали.
        Циля Наумовна, как всегда, притулилась на последней парте, а Безродная вышла к доске как на сцену и с чувством прочла стихи о Ленине. Класс занимался своими делами, втихушку играл в «морской бой», а голос комсорга взволнованно звенел: Трудясь, мы знаем: Ленин с нами! И мы отважно под огнём Несём в боях сквозь дым и пламя Венчанное победой знамя С портретом Ленина на нём!
        Я поморщился. Неужели нельзя было найти более одарённого стихотворца? Дутый, натужный пафос!
        - Очень печально, - Пивоваров сверкнул на меня очками, - что не все согласны с точкой зрения комсорга на роль Владимира Ильича в нашей истории… Или я не прав?
        Аллочка чуть испуганно глянула в мою сторону, а классная, похоже, готова была выступить на защиту - видать, и её покоробили враждебные нотки в секретарском голосе. Спасибо, Циля Наумовна, отгавкаюсь как-нибудь…
        - Вы не правы уже в самом посыле, Владимир Кириллович, - холодно ответил я. - Алла прекрасно читает стихи, но выразила мнение не лучшего поэта. Вторая ваша ошибка - в однобоком представлении о Ленине. Для вас он прежде всего - историческая личность! А ведь Ильич ещё и человек, такой же, как мы с вами, со своими тревогами, суждениями, ценностями. Если бы не болезнь, Ленин вполне мог бы дожить до полёта Гагарина в космос! Или я не прав?
        Пивоваров покраснел, а вот Петренко, деливший с ним парту, заёрзал, кашлянул и заговорил неожиданно густым басом:
        - Хорошо сказал, мальчик, хоть и дерзко! Хе-хе… Нынче мне за семьдесят, а когда я был в твоём возрасте, то видел Владимира Ильича на митинге. Вот так, как тебя сейчас, рядом почти! И видел, и слышал! - Тут он прищурился почти по-ленински, с насмешливой хитринкой в глазах: - А вот какая твоя точка зрения на… как там… на роль в истории? Ильича, я имею в виду. А?
        - Выходи, Миша! - Безродная посмотрела на меня с весёлой приязнью. - Изложишь нам своё мнение!
        Я пожал плечами и вышел к доске. Класс оживлённо задвигался, а третий секретарь вцепился в свою папку, будто боясь, что её вот-вот отнимут.
        Спасибо Инне, настроение - чуть выше нуля. Потому и зажатость еле отразилась на моём лице - так сухая тряпка стирает с доски задание на дом, оставляя меловые тени буквочек. Обведя класс глазами, я длинно вдохнул воздух и неторопливо начал:
        - В школе учат, что Ленин - это вождь пролетариата, что он создал первое в мире государство рабочих и крестьян. Всё верно, но это уже готовые ответы. А вам приходило когда-нибудь в голову, что было бы с нашей страной без Ленина?
        Весь класс смотрел на меня, кроме Инны - девушка упорно отворачивалась к окну. Уголки её губ поникли, а крупная прядь пшеничных волос апатично спадала на щеку, чуть закрывая лоб. Зато беззащитная стройная шейка вся на виду, и за лилейным кружевом воротничка прятался слабый розовый след поцелуя.
        От прилива горькой нежности мне сдавило горло.
        - Роль Владимира Ильича в нашей истории… - хрипловато проговорил я, унимая волнение. - Мы… Мы часто повторяем: Великий Октябрь, Великий Октябрь… А почему он великий? Давайте вспоминайте! Мы же все проходили Февральскую революцию! Только никакая это была не революция и даже не переворот, а предательство. Генерал Алексеев выбил у царя отречение, и кто он после этого? Это же всё равно что на пассажирском лайнере поднять бунт, а капитана - за борт!
        - Да царь сам виноват! - громко сказал Андрей Жуков, и на него стали оглядываться. - А чего? Слабаком был Николашка! На фиг такой капитан нужен…
        По классу перекатился смех.
        - Всё правильно, - миролюбиво согласился я. - Но хоть кто-то должен же у штурвала стоять, да ещё во время войны? Сам подумай - учинить разброд под натиском врага! И вы посмотрите, какое время выбрали для переворота! Ведь летом семнадцатого русские войска готовились перейти в наступление. Тысячи складов были забиты оружием, боеприпасами… Даже новые шинели с «разговорами» нашили, шлемы-«богатырки» наготовили - те самые, которые позже прозвали будёновками. Царская армия могла бы уже к зиме расколошматить немчуру и пройтись победным маршем по Берлину, а тут измена! Здрасьте, приехали!
        Третий секретарь беспокойно заёрзал, видимо, сравнивая мои суждения с «Историей КПСС», и глядел на меня по-прежнему настороженно, как Ленин на буржуазию.
        - А шо за «разговоры»? - завертелся Куракин.
        - А это хлястики такие, нагрудные, - со знанием дела объяснила Маша. - Ту шинель художник Васнецов придумал, чтоб была похожа на стрелецкий кафтан.
        - А-а…
        - Бэ-э! - Шевелёва озорно показала язык.
        Циля Наумовна строго постучала карандашом по парте, утихомиривая шалунишек.
        - До власти дорвались болтуны и сколотили Временное правительство, - продолжил я, вспоминая демократический угар девяносто первого. - Для начала «министры-капиталисты» упразднили погоны, а заодно и дисциплину в армии. Теперь нижние чины не службу несли, а семечки лузгали на митингах. Командир кричит: «В атаку!», а солдатня ему: «Тебе надо, ваш-бродь, ты и шуруй! А нам и в окопах хорошо».
        Одноклассники засмеялись.
        - Пошли самосуды над офицерами, братания с немцами, а сотни тысяч дезертиров-крестьян маршировали до дому - землю делить… - Я поймал себя на том, что ищу в классе серьёзные глаза тех, кому не смешно. - Ну и прихватывали с собой винтовки, пулемёты, даже пушки. Так вот и начиналась Гражданская война…
        - Я не понял, - озадачился Почтарь, горбясь над партой, - они что, эти «временные», совсем, что ли, дурные были?
        - Хуже, Паха! - Я безнадёжно махнул рукой. - Это были самые настоящие вредители. Они ж не только армию и флот разложили, а и полицию разогнали, и жандармов, и даже суды! Зато уголовников выпустили из тюрем как жертв царизма! - Я немного помолчал, словно делая перерыв на осмысление былого. - На заводах и фабриках - разруха, на транспорте развал, деньги обесценились… По всей России хаос и анархия… Вот тогда-то и грянула Великая Октябрьская социалистическая революция! Большевики взяли власть в свои руки и стали наводить порядок…
        Я «пощупал» Пивоварова - третий секретарь малость успокоился насчёт моей диссидентской сущности.
        - А теперь представим, что случилось бы, не будь компартии и её вождя. По-моему, тут без вариантов! Сценарий один: Россия быстренько распадается на уделы, а в восемнадцатом году к нам заявляются незваные «спасители» из Антанты…
        - А чё это в восемнадцатом? - выкрикнул с места Изя. Альбина на него зашикала, но он-таки договорил, вжимая голову в плечи и жмурясь, как нашкодивший кот: - Чё не раньше?
        - Так ведь война же шла! - изобразил я кроткое недоумение. - Германия и сама была не прочь «расширить жизненное пространство» за наш счёт. А вот как сдулись немцы, так Англия, Америка, Франция с Японией и начали бы отхватывать от русского пирога самые смачные куски - Север, Украину, Кавказ, Дальний Восток…
        - А Япония тут при чём? - неподдельно удивился Динавицер.
        - Ой, Изя! - не выдержала Аля. - Историю надо было учить!
        - А нам такого не задавали! - вывернулся Изя.
        - Мон шер, самураи тоже входили в Антанту, - подсказал Жека.
        - Вот! - обличающе сказала Ефимова. - Он знает, а ты почему-то не знаешь!
        - Да ладно… - заныл Изя обиженно.
        Циля Наумовна грозно застучала карандашом. Динавицер сел в позу примерного ученика и поднял руку.
        - И чё? Захапали бы весь наш Дальний Восток?
        - А кто бы им помешал? Развалили бы наше отечество на бесправные колонии, протектораты и подмандатные территории! - Выдержав паузу, я договорил: - А Ленин собрал их в «великий, могучий Советский Союз». Вот такая была роль у Ильича. Можно хвалить его, можно ругать, но без него и о самой «нашей истории» не пришлось бы говорить, мы бы потеряли её вместе с державой. А теперь вот учим «Историю СССР»!
        Ненадолго зависла тишина. Петренко крякнул, первым захлопав в ладоши, - и я сорвал бурные аплодисменты. Только Пивоваров рукоплескал как-то неуверенно, а Циля Наумовна то хлопала, то грозила мне пальцем, чтоб не пугал так райком.
        - Молодец, парень! - заценил старый рабочий и крепко пожал мне руку, привставая. - Всё как полагается, как надо! А ты не куксись, Кирилыч. Видал, какая смена растёт?
        - Вида-ал… - с сомнением протянул секретарь.
        - Что? - ехидно прищурился Петренко. - Не всё уложилось в параграфы? Так это потому, что пацан сам думает, а не чешет по писаному да согласованному!
        Забренчал звонок, и классная повысила голос:
        - Не расходимся! Все на торжественную линейку!
        - На улицу, Циля Наумовна? - дисциплинированно спросил Заседателев.
        - В актовый зал! Товарищи, вы с нами?
        - А как же! - хмыкнул пролетарий, залихватски подкручивая пышные усы.
        И девятый «А» повалил в актовый. Инна продефилировала рядом, но даже не посмотрела в мою сторону. А я не огорчился. Привыкаю, что ли?
        - Миша, подожди!
        Меня догнали близняшки - и решительно взяли под руки.
        - Миша, ты был молодец! - серьёзно похвалила меня Светлана.
        - Почему - был? И остался! - рассудила Маша.
        - Балда! Я имею в виду, что этого деятеля уделал, райкомовского.
        - Сама балда!
        - Миша, чего она обзывается?
        - Вот наглая! Вот наглая! - возмутилась Маша. - Первая же начала!
        - Девушки, не ссорьтесь! - сказал я внушительно. - Какой пример вы подаёте подрастающему поколению?
        - Так именно! - припечатала Света, задирая носик.
        А подрастающее поколение робко просачивалось в актовый зал - уже в пилотках, но ещё без галстуков. Тут на меня налетела старшая пионервожатая и затараторила со скорострельностью пулемёта.
        - Понял? - выпалила она одиночным и ускакала.
        - Ага, - сказал я вдогонку и обратился к двойняшкам: - Чего она хотела? Чтобы я тут стоял? Или где?
        - Чтобы ты принимал в пионеры! - растолковала Маша, задирая соболиные бровки. - Как комсомолец, спортсмен, отличник…
        - …и просто красивый парень! - подхватила Света.
        Девичий смех радостно переплёлся, сводя сестричек в трогательном консенсусе. ?
        - …Я, - взвился высокий звонкий голос, - вступая в ряды Всесоюзной пионерской организации имени Владимира Ильича Ленина, перед лицом своих товарищей торжественно обещаю: горячо любить свою Родину, жить, учиться и бороться, как завещал великий Ленин, как учит Коммунистическая партия, всегда выполнять законы пионеров Советского Союза!
        Ряд мелких ответил вразнобой:
        - Клянёмся!
        Я шагнул навстречу той самой девочке, что обогнала меня на улице, и спросил её, лишь бы убавила нервную дрожь:
        - Как тебя зовут?
        - Ин-на… - выдохнула юная пионерка. Пятна нервного румянца на её щеках разгорелись ещё пуще.
        Ободряюще подмигнув, я аккуратно повязал ей галстук и салютовал:
        - Будь готова!
        - Всегда готова! - счастливо воскликнула девочка Инна.
        Глава 3 Среда, 23 апреля 1975 года, день Москва, Старая площадь
        Михаил Андреевич с сожалением убрал стопочку исписанных листов в красную папку и спрятал её в недрах огромного письменного стола.
        - Присаживайтесь, товарищи, - спокойно сказал он, слегка окая.
        Андропов вольно устроился за длинным столом для заседаний, застеленным тёмно-бордовой скатертью, а Громыко, подумав, махнул рукой.
        - Постою, похожу, - проговорил он глуховатым, немного деревянным голосом. - Насиделся уже.
        Похлопав ладонями по спинке стула, министр иностранных дел оттолкнулся от неё и медленно зашагал к окну, бесшумно уминая красную дорожку-«кремлёвку».
        Суслов усмехнулся, глядя ему в спину, - прямо держится Андрей Андреевич. Даже вечную свою мрачность и выражение недовольства на холёном лице снял, как маску Фантомас. Невозмутим и сдержан на приятный англосакский манер, а ведь растерялся же! Но виду не кажет - корректный «Мистер Нет»…
        «Ничего, потянем паузу, сам же первый не выдержишь!»
        Хозяин кабинета перевёл взгляд на председателя КГБ. Юрий Владимирович достал из дипломата пачку бумаг, штемпелёванных грозными печатями, и сосредоточенно просматривал их, смешно оттопыривая нижнюю губу.
        «А Юра быстро смекнул, что к чему, - подумал Суслов. - Понял, что в новой конфигурации занимает далеко не последнее место, и внутренне успокоился. Не расслабился, нет, но пропала былая настороженность, былая опаска…»
        - Михаил Андреевич, - заговорил Громыко с приятным белорусским акцентом, - не проясните ли два момента?
        - Хоть три, - улыбнулся главный идеолог, получая маленькое удовольствие от того, что верно «вычислил» министра.
        - Куда вы так гоните с апрельским Пленумом? - сдержанно спросил Андрей Андреевич. - Косыгин ознакомил меня с набросками экономической программы… э-э… перестройки. Со многим я согласен, но зачем такая спешка? Оправдана ли она? Это во-первых. А во-вторых… При чём тут я? Зачем я здесь? Можете вы мне это объяснить?
        - Могу, - обронил Суслов, стирая улыбку. - Всё дело в том, что… Юра, может быть, у тебя лучше получится?
        Андропов, давний приятель Громыко, с готовностью кивнул, откладывая бумаги.
        - В прошлом году, Андрей Андреевич, мы вышли на одного очень необычного человека, - начал он неторопливо, опуская на столешницу сцепленные ладони. - Нашего человека, советского. Он молод, но знает очень много. Причём не только о том, что происходит в данное время, но и о будущих событиях… Не надо морщиться, Андрей Андреевич, это не выдумки для экзальтированных девиц! - Убавив силу голоса, председатель КГБ сжато посвятил главу МИДа в подробности операций «Хилер» и «Ностромо».
        Зависло минутное молчание. Министр иностранных дел пытался усвоить поразительную информацию - не поверить, так хоть свыкнуться с нею.
        - Постойте… - тянул он в ошеломлении, вжимая ладонь в гладко выбритую щеку, чтобы унять лёгкий тик. - Постойте… Но… Если это всё правда… Нет, нет, я верю, верю! Но мы же тогда… Получается, что мы можем как бы поверку нашей политики вести? Узнаём о последствиях - и корректируем курс!
        - В точку! - припечатал Суслов.
        - Это… это… - не найдя слов, Андрей Андреевич ослабил галстук и вымученно улыбнулся. - Простите, товарищи, не могу вот так вот сразу поверить в этого вашего Нострадамуса!
        - На сегодняшний день ясно одно, - Андропов с силой потёр сцепленные ладони, - предиктор вовсе не предсказывает будущее, как Нострадамус, - он его знает. Все, я подчёркиваю, все факты, сообщённые им, подтвердились в точности, на сто процентов. Вот, к примеру, сведения о «красных кхмерах» - это камбоджийские партизаны, взявшие на вооружение не только автоматы Калашникова, но и учение Мао. «Ностромо» сообщал ещё в феврале, что «красные кхмеры» под предводительством Пол Пота, «Брата № 1», войдут семнадцатого апреля в Пномпень и захватят власть в стране. После чего начнутся чистки, то есть массовые убийства. Интеллигенцию и просто горожан сгонят в деревни, где станут морить голодом и каторжным трудом, а то и просто забивать палками да мотыгами, давить бульдозерами, топить в прудах с крокодилами. Обобществлённых детей соберут в концлагеря и… В общем, мерзость зашкаливает, а в итоге - три миллиона смертей!
        Громыко переменился в лице.
        - Да, - неохотно выговорил он, - до меня доходили слухи о зверствах в джунглях Камбоджи, но таких чудовищных масштабов я себе даже не представлял.
        Юрий Владимирович кивнул, поправляя очки.
        - Разумеется, мы не могли пройти мимо такого непотребства и договорились о взаимодействии с вьетнамскими товарищами, - продолжил он прежним размеренным тоном, словно пряча эмоции. - Для зачина перебросили большую партию старых танков и самолётов в порт Хайфона, а вьетнамцы направили в соседнюю Камбоджу 304-ю и 325-ю пехотные дивизии 2-го армейского корпуса, усиленные бронетанковыми частями. Убедить официальный Ханой было не сложно - «красные кхмеры» постоянно переходили границу и вырезали население вьетнамских деревушек. У них даже девиз был хвастливый: «Готовы воевать с Вьетнамом 700 лет!» Ну вот и повоевали! Вьетнамская народная армия отрезала дорогу на Пномпень и окружила отряды «красных кхмеров». Полпотовцы угодили в настоящий «котёл», их там и бомбили, и обстреливали из «Градов»… Многим удалось уйти, но товарищ Ван Тиен Зунг заверил нас, что сразу после взятия Сайгона вьетнамцы займут Камбоджу и устроят чистку уже самим тамошним фашистам! Ждать осталось недолго - по информации от «Ностромо», война во Вьетнаме закончится тридцатого апреля, - председатель КГБ со вкусом договорил: - Около
полудня танк Т-54Б с бортовым номером 879 протаранит чугунные ворота президентского Дворца Независимости и замрёт на лужайке… - Он хищно ухмыльнулся, размашисто хлопая ладонями по столу: - Победа!
        - Какие сочные подробности… - нервно усмехнулся Громыко и задумался. - Если я правильно понял, этого вашего «Ностромо» больше всего беспокоит будущее Советского Союза?
        - Так точно! - энергично кивнул председатель КГБ. - Если мы не перестроимся за десять-пятнадцать лет, будет поздно - дождёмся контрреволюции. Вот такой расклад.
        Андрей Андреевич не дрогнул. Лишь перестал метаться между столом и окном, резко выдвинул стул и сел напротив Андропова.
        - И всему тому знанию о будущем, изложенному «Ностромо», можно верить? - Громыко дёрнул щекой и досадливо поморщился.
        - Нужно! - блеснул на него очками Андропов. - Все сведения проверены и перепроверены.
        - Хм… Я не так спросил. А можно ли верить самому «Ностромо»? Иными словами, истинный ли путь он нам указывает?
        - Путь мы выберем сами, - увесисто молвил Михаил Андреевич. - «Ностромо» не капитан, он - лоцман. Предиктор обозначает опасные мели и рифы, а мы прокладываем курс.
        Громыко прищурился, с любопытством глядя на Суслова.
        - Хм… Мне рассказывали, что вы сильно изменились, Михаил Андреевич, но я как-то не обращал внимания. А у вас даже речь иной стала - ни одного канцелярского оборота! М-м-м… Кто ещё знает о «Ностромо»?
        - Косыгин, - сухо ответил Суслов, расправляя узкие плечи, - и Леонид Ильич. Вы - пятый, товарищ Громыко. Признаюсь, мне очень, очень сложно соглашаться с рекомендациями «Ностромо». Да что там предиктор - я даже с Косыгиным порой договориться не могу, всё переживаю за великие достижения Октября! Вон Юрий Владимирович свидетель - они меня в четыре руки уговаривали пойти на размежевание партии и производства! А что делать? - Он вздохнул и продолжил деловым тоном: - Раскрывать карты перед ЦК, даже перед Политбюро рано, но потихоньку менять линию КПСС нужно уже сейчас! Да, мы все коммунисты и должны, по идее, занимать одну позицию. Все признают, что назрел кризис, но никто не хочет спешить! То ли надеются, что всё само собой рассосётся, то ли убеждают себя, будто время ещё есть. А время вышло! Если мы хотим сохранить социализм и советскую власть, необходимо действовать! Промедление смерти подобно. Это касается и активной внешней политики, Андрей Андреевич…
        Громыко понятливо кивнул.
        - Государство, Отечество - это мы. Если не сделаем мы, не сделает никто[18].
        - Лучше не скажешь, - серьёзно молвил хозяин кабинета.
        Обговорив план действий, он проводил гостей и закрыл за ними дверь. Кабинет наполнила тишина, обволокла, словно подкралась незаметно за спину и заткнула ватными лапами уши.
        Михаил Андреевич постоял у окна, не слишком различая весеннюю Москву. Ох, как же это тяжко - меняться, расти над собой! Дня не проходит без того, чтобы он не вспомнил Мишу Гарина, этого юного бунтаря. Похоже, «тёзка» - единственный человек, проникший в тайну его натуры! Все видели в нём сурового хранителя марксизма-ленинизма, и только Миша разглядел суть - пламенное, всепоглощающее желание самому стать в один ряд с Марксом, Энгельсом и Лениным, занять пустующее место вождя мирового пролетариата. Но не получалось!
        Тысячу раз он пытался превзойти классиков, сказать своё, новое слово, да так, чтобы весь рабочий класс внимал его истинам, а по земному шару полоскали бы красные флаги!
        И лишь теперь, в тысяча первый раз, что-то начало выходить из-под его карандаша. Мысли, идеи, суждения копятся в заветной красной папке…
        Уставившись задумчиво на большой портрет Ленина, висевший на стене, Суслов покачался с пяток на носки и решительно шагнул к батарее телефонов, занявших весь край дубового стола.
        Он открыл телефонную книгу на букве «Г» и повёл рукой, безошибочно поднимая нужную трубку. Набрал номер - в гуле и шорохе раздались отчётливые щелчки переключений. После второго гудка ответил молодой, почти мальчишечий голос:
        - Алло?
        - Привет, тёзка, - улыбнулся главный идеолог.
        - Михаил Андреич! - обрадовались на том конце провода. - Здрасьте! Рад вас слышать. А ничего, что по обычному телефону?
        - У тебя же другого нет!
        - А, ну да… - смутился абонент и быстренько перевёл разговор в вежливый вопрос: - Как ваше здоровье?
        - Отлично! - бойко ответил Михаил Андреевич. - Давно, очень давно я не чувствовал себя таким бодрым. Кстати, я не пожадничал и угостил из бутылочки… м-м… соседа!
        - И как? - напрягся голос в трубке. - Помогло?
        - Помогло, но… мало! - хмыкнул Суслов. - Когда тебя летом ждать?
        - В начале июля! - В юном голосе различалось облегчение. - Мы с отцом собрались в Зеленоград, и я первым делом - к вам.
        - Отлично, просто отлично! Очень бы хотелось… м-м… подискутировать, а то не с кем, все старательно цитируют Маркса!
        - Я ж критиковать буду…
        Михаил Андреевич издал короткий смешок.
        - Критикуй! Громи! Знаешь, тёзка, - заговорил он, посерьёзнев, - ты меня не только… как бы взбодрил - ты понимаешь, о чём я… но и заразил. Своей горячностью, уверенностью, целеустремлённостью… Тут таких дел разворот, что жить хочется!
        - А труд? - донёсся осторожный вопрос.
        - Пишу, пишу! - успокоил Суслов «тёзку». - Урывками, правда, жуткий цейтнот. Ну вот, опять селектор мигает! Ладно, жду в гости, тогда и поговорим. До свиданья!
        - До свиданья, Михаил Андреевич! Тот же день Первомайск, улица Дзержинского
        Я бережно положил трубку, словно её выдули из тонкого стекла, как новогоднюю игрушку, и вздохнул. Если бы не Инка, плющился бы сейчас от радости! Куда там… Смотрю на мир точно через серый пыльный фильтр. Весна идёт, цветёт всё, так и тянет возлюбить, а передо мной как будто стелются безрадостные торфяные болота, где по ночам воет собака Баскервилей…
        Я ожесточённо мотнул головой. Всё пройдёт, любая боль рано или поздно утихнет. Хм… Как я там писал, в «ранней молодости»? Любой костёр когда-нибудь погаснет, Любовь не может длиться без конца. Дотлеет страсти пыл, и призрак счастья Дымком забвенья веет у лица…
        «Во-во… - потекли панихидные мыслишки. - Дотлеет… Если бы! Горит, да ещё как! Перегораю потихоньку. И не тот ли дымок я чуял в День космонавтики? Вот ведь… Такой праздник испортить! И всё же…»
        И всё же Суслов передал мне хороший посыл - я сразу, рывком, вспомнил о своём предназначении, о том, зачем я здесь и сейчас. Вовсе не для того, чтобы влюбляться в одноклассниц, а потом терпеть вот эту треклятую урезанность бытия!
        «Забавно… - подумал отстранённо, будто вчуже наблюдая за собой. - Девочки, девушки, женщины… Они даже сил никаких не прикладывают для того, чтобы стать неотторжимой частью твоего существования! Просто становятся ближе и ближе, незаметно, исподволь вовлекая в сладостное кружение, как ядро атома притягивает электрон, и вот однажды «я» и «она» сливаются в «мы». Ты томишься по её телу, а она овладевает твоей душой, подчиняя все помыслы одной себе, и ты испытываешь великое счастье сопряжения, не желая иной участи. Но до чего же больно и гадко раздваиваться, сроднясь! Тебя отталкивают, а ты тянешься, цепляешься за тающие образы, за тускнеющие воспоминания, упускаешь - и мучаешься…»
        Я поморщился и мотнул головой, отгоняя лишние думки. Этому я ещё в прошлой молодости научился, когда жил с Дашей. Если не отвлечёшься, не направишь сознание в иное русло, так и будешь коченеть в негативе, словно в антинирване.
        «Ты здесь для того, чтобы хоть как-то помешать развалу СССР, - напомнил я себе. - Это твоя главная, основная, единственная задача! А исправлять старые ошибки или допускать новые будешь в паузах, в кратких перерывах между деяниями. Понял, спаситель Отечества? Марш в магазин - надо же ужин сообразить. Забыл? Родители скоро вернутся, а маме ещё химию учить! Вопросы есть? Вопросов нет». ?
        - Солянка сборная-я, еда отборная-я… - заунывно выпевал я, нарезая остатки дивно пахнувшей колбасы, грудинки, сосисок и прочих копчёностей, что усыхали в сусеках холодильника.
        Лучок с томат-пастой уже обжарил, крепенькие маринованные огурцы покрошил, даже слегка мумифицированный кабачок настругал (чудом сохранился один овощ в подвале), каперсов добавил из бабушкиной баночки дореволюционных форм. А главное, что меня подвигло на готовку, - достал два свеженьких жёлтеньких лимона! Уж откуда их завезли, того не ведаю, только какая же солянка без лимонной дольки?
        - А вот вам хлеб, буханка све-е-ежая… А вот кисломолочные продукты… Хм. Где ж ты рифму посеял, пиит?
        Я вынул из клетчатой сумки звякавшую молочку в широкогорлых стеклянных бутылках. Всё по вкусам и пристрастиям. Та, что с зелёной крышечкой из фольги, - для меня, это кефир. С серебристо-салатовой полосатой - тоже кефир, только обезжиренный. Мама такой любит, всё потолстеть боится. Папа предпочитает ряженку - розовая крышечка. Ну Настя у нас сластёна, её бутылка запечатана сиреневой фольгой - это «Снежок». Всех удоволил!
        «А Инна часто брала шоколадное молоко - со светло-коричневой крышечкой на бутылке…»
        Я как-то сразу поник, как простреленный воздушный шар, что становится обвислым и бесформенным, плавно оседая на корзину. Ожесточился, встряхнулся.
        - Не дождётесь! - гаркнул, срываясь в цыплячий фальцет, но даже слабенького отгула не долетело в ответ. В малогабаритных квартирах эхо не водится…
        Поварив солянку, оставил её томиться на плите, а сам включил телик и упал в мякоть недовольно скрипнувшего дивана. Половина шестого, «Очевидное - невероятное» должно идти.
        Как только раскочегарился телевизор, я увидал профессора Капицу.
        - Добрый день! - серьёзно сказал профессор. - Сегодня мы поговорим о тех проблемах в физике, которые расширяют наше мировоззрение, позволяя лучше понять, как устроена Вселенная…
        «Вот оно, «скучное совковое ТВ»! - подумал я. - Ни «Дома-2» для дефективных двадцатилетних детишек, ни мочеполового юмора «Камеди клаба», ни ток-шоу с извращенцами. Смотреть нечего!»
        - …Кварк и антикварк способны аннигилировать, - с жаром вещал гость студии, седовласый физик. - Например, ипсилон-мезон, состоящий из прелестных кварка и антикварка, аннигилирует в два или три глюона, в зависимости от суммарного спина, хотя такие процессы обычно подавлены правилом Окубо - Цвейга - Иизуки…
        Капица сосредоточенно кивал, вставляя весомые «Да… Да…», а после встрепенулся:
        - Действительно, - обратился он к зрителям, - кварковая модель многое объясняет, но и ставит перед исследователями новые и очень непростые вопросы. Почему ровно три цвета и три поколения кварков? Случайно ли это число совпадает с размерностью пространства в нашем мире? Фундаментален ли кварк или материя делится до бесконечности?
        Тут на самом интересном месте загремел ключ в замке, и дверь отворилась, впуская весёлый мамин голос и сдержанный басок отца.
        - Да что ты волнуешься? - щебетала мамочка. - Одесса рядом, на автобусе доеду! Экзамены сдам - и сразу назад.
        - Знаем мы эти автобусы… - непримиримо ворчал папочка.
        - Не ворчи! - ласково сказала мама, вешая куртку.
        - Ага, будешь там одна в общежитии… - продолжал нагнетать папа.
        - Ну зачем же одной! - хихикнула верная жена. - Познакомлюсь со знойным одесситом… М-м?
        - Я всегда подозревал, что сердце красавицы склонно к измене!
        - И к перемене склонно оно! - пропела мама, появляясь в комнате. - Привет, Мишечка!
        - Я понимаю папу, - хмыкнул я. - Ты слишком очаровательна, чтобы быть за тебя спокойным.
        - Вот! - Отец ткнул пальцем в потолок. - Истину глаголет наш младенец!
        Мама засмеялась и сочно чмокнула меня в щёку.
        - А младенец покормит блудных родителей?
        - А как же! - важно сказал я. - Вон папа уже учуял!
        Батя, потирая руки, крался на кухню. Неожиданно затрезвонил телефон, и он недовольно развернулся, как по команде «кругом», чтобы ответить.
        - Да-а? О-о, мистер Старос на проводе! Привет, привет! - Скособочившись, прижимая трубку плечом к уху, папа подхватил аппарат и понёс его на кухню, свободной рукой вытравливая длинный провод. - Устроился? Аллес гут! Как тебе новый кабинет? Ну вот! Что? Да, всё в силе. Ты лучше… Второго или третьего июля. Конечно! Ты лучше скажи, как у Юдицкого дела… Что-о?! Отменили? Нет, точно, что ли? Ну вообще… А Келдыш? А-а! Понял, понял… Так это замечательно, слу-ушай! Да конечно! Вот это я понимаю! Аллес гут, ну-у, вообще гут… Да! Ага. Давай, ага…
        Положив трубку, отец потащил телефон обратно в прихожку.
        - Представляешь, программу ЕС ЭВМ закрывают! - оживлённо заговорил он.
        - Ого! - обрадовался я. - Юдицкому пора кричать: «Спасены!».
        - Да всем! Во дела закрутились! - оживлённо болтал папа. - А Давлету Исламовичу кряхтеть пора - его в комиссию по унификации ЭВМ назначили. Унификации, стандартизации программного обеспечения и периферийного оборудования! Нет, Келдыш прав, конечно, - надо, чтобы все ЭВМ были совместимы, тут и разговора быть не должно… - Вдруг он заискивающе сложил ладони. - Лидочка! Лидулечка!
        - Чего это ты подлизываешься? - улыбчиво сощурилась Лидулечка.
        - Как чего? - Отец изобразил глубокое изумление. - Выпить бы! По такому-то случаю. Радость спрыснуть!
        - Алкого-олик… - нежно проворковала мама.
        Она нацедила пару рюмочек «Рижского бальзама», а я наложил всем сборной солянки в глубокие тарелки под гжель.
        - Божественно! - простонала мама. - И с лимончиком! О-о… Давайте кушать быстрее! Настя опять где-то бегает?
        - Сказала, что с Иркой и Ксюхой будут алгебру повторять, - доложил я.
        - Ой, что-то я сомневаюсь… - затянула мамулька.
        В этот момент телефон снова растрезвонился, и она подхватилась.
        - Настька, наверное… Алло? Да-а… А вам кого? - Зажав трубку ладонью, мама повернула ко мне красивое лицо, чуть побледневшее от волнения и растерянности. - Тебя! - громко зашептала она. - Колмогоров! Академик!
        Я похолодел, а в следующее мгновенье меня в жар бросило. Отобрав у мамы трубку, сказал:
        - Алё? Андрей Николаевич? Здравствуйте!
        - Здравствуйте! - донёсся негромкий глуховатый голос. - Михаил Петрович?
        - Просто Миша, с вашего позволения. Не дорос я пока до имени-отчества!
        Колмогоров заулыбался - это прорезалось в его тоне:
        - Ладно, Миша, согласен! Револий Михайлович ознакомил меня с вашими работами по теории алгоритмов и теории информации. А я принадлежу к тем кибернетикам, которые знают толк в этих делах! Револий просил меня отредактировать ваши описания программ, но они настолько отточены и закончены, что придраться не к чему. Вы хоть сами понимаете, насколько далеко шагнули, Миша?
        При этих словах мама, сдерживавшая дыхание за моей спиной, придвинулась ещё ближе, чтобы лучше слышать. Пряди её вьющихся волос защекотали мне щёку.
        - Пожалуйста, не преувеличивайте, Андрей Николаевич, - убавил я математические восторги академика. - Я начал не с чистого листа, а воспользовался наработками того же Шэннона, Хаффмана, Лемпеля. Ну да, подразвил немножко…
        Колмогоров рассмеялся, а я различил и папино сопение - оба родителя напряжённо прислушивались к похвалам светила математики.
        - Вот что, Миша. - Голос академика сделался неразборчивым, - Револий Михайлович сказал, что летом вы будете в Москве…
        - В первых числах июля, Андрей Николаевич.
        - Очень хорошо! Я бы хотел встретиться с вами лично. Это возможно?
        - Никаких проблем!
        - Замечательно, - коротко бросил Колмогоров и заговорил вкрадчивым голосом: - А как насчёт того, чтобы доучиться в нашей физматшколе?
        Родители затаили дыхание, а мой пульс участился. Как принято выражаться в романах, я испытал целую гамму чувств - тихую гордость, бурную радость, мимолётный страх и растущее огорчение. Мне не хотелось оставлять родной класс, моих девчонок - привычную и налаженную жизнь. Однако физико-математическая школа-интернат при МГУ - это же отличная возможность, если так можно выразиться, стартовать на орбиту повыше.
        «А какую стартовую площадку ты себе прочил? - посетила меня новая мысль. - Что, не в тему? Да в тему, в тему всё! Вот зачем тебе повторять пройденное - поступать на вычтех? Смысл в этом какой? Ты уже состоялся как инженер! Может, стоит пойти неизведанным путём - в науку? Ты же всегда завидовал учёным, считая себя, практика и прикладника, за второй сорт. Физтех - самое то! Или там физфак МГУ. И физматшкола тут очень даже в тему. В масть!»
        Перед глазами возник образ качавшихся весов. На одной чаше - двенадцатая школа, мой девятый «А», Рита, Инна, Света, а на другой - ФМШИ, МФТИ и прочие сокращения, одно другого краше. Проблема выбора придавила мне плечи тяжеленной штангой.
        - Спасибо, Андрей Николаевич, за лестное предложение… - Мой голос звучал осторожно, чтобы невзначай не обидеть мэтра. - Я бы с удовольствием… Если только не летом, а где-нибудь ближе к ноябрю! Понимаете, мы тут, в нашем Центре НТТМ, задумали провести… м-м… серию важных исследований, и мне бы не хотелось бросать серьёзное дело. Я понимаю, как это звучит в исполнении шестнадцатилетнего, но…
        - Миша, - мягко заговорил Колмогоров, перебивая, - я читал ваши работы, они и серьёзны, и важны. Если не секрет, что за исследования?
        - Высокотемпературные сверхпроводники, - выдавил я из себя.
        Папа тихонько присвистнул, мама сделала ему страшные глаза - нишкни, мол, а я заторопился:
        - Эффект сверхпроводимости должен проявиться при температуре жидкого азота. Есть парочка идей… Ну… Хочется их реализовать.
        - Миша, давайте договоримся так, - резво заговорил академик. - В июле мы встретимся и всё подробно обговорим. В любом случае я готов принять вас в нашу ФМШИ… ну, скажем, в ноябре. Или раньше, или позже - как управитесь. И последнее. У меня есть самое серьёзное намерение отослать подборку ваших статей в «Джорнал оф зэ Эй-Си-Эм»[19]. Вы не против?
        - Нисколько, Андрей Николаевич! - ответил я, холодея. - Спасибо.
        - Не за что! - сказал со смешком Колмогоров. - Ну до свидания!
        - До свидания!
        Под аккомпанемент коротких гудков я положил трубку. Родители отмерли - и задышали. Мама смотрела на меня с ласковой улыбкой, а глаза у неё блестели обильной влагой. Папа впал в задумчивость, поглядывая на меня с удивлением и лёгкой, едва скрытой досадой.
        - Помнишь, как Фагот с Бегемотом восторгались на балу у Воланда? - медленно, словно борясь с собой, выговорил он.
        - Я в восхищении! - воскликнула мама и бросилась меня обнимать, прыгая и пища как девчонка: - И-и-и!
        Отец захохотал, сбрасывая напряжение, и принялся меня мутузить. Тут распахнулась дверь, и на пороге замерла испуганная Настя.
        - Не бойся! - хихикнула мама. - Это мы так радуемся!
        Сестрёнка неуверенно улыбнулась.
        - Да правда! - хохотнул папа. - Мишке большой академик звонил! Главный по математике!
        Тут Настя тоже возрадовалась, захлопала в ладоши - и вся моя родня повела вокруг меня хоровод, едва вписываясь в тесную прихожку.
        - Да ну вас… - пробормотал я растроганно. - Пошли лучше есть, а то остынет… Четверг, 24 апреля 1975 года, вечер Москва, Старая площадь
        В громадном здании ЦК даже по ночам частенько горел свет в окнах - партийный «штаб» почти не спал. Слишком много дел и забот волок на себе Центральный Комитет, чтобы его функционеры гасили электричество в шесть вечера, со спокойной душой уходя до дому.
        Отпустив своих гавриков и гавриц, Константин Устинович с облегчением снял пиджак и натянул вязаную безрукавку - всё, можно выходить из официального образа.
        Кашлянув, он хмыкнул, увидав себя в зеркале шкафа - волосы не седые даже, а белые, как вата; крупные черты широкого лица, чуть косоватый разрез глаз - чувствуется толика крови сибирских аборигенов.
        - Ну что, Костян? - подмигнул Черненко своему отражению. - Пошпионим маненько?
        Шагая вразвалочку, он выбрался в полутёмный коридор, остановившись перед стальной дверью со скромной табличкой «Служебное помещение». Отперев оба замка, заведующий отделом попал в тесный тамбур, где пахло краской. Вторая дверь открывалась более затейливо, походя на сейф.
        Покрутив чёрные эбонитовые рукоятки, Черненко добился того, что в окошечках, светясь красным накалом, вспыхнули цифры, складываясь в сегодняшний код. Коротко щёлкнула сувальда, словно звериная пасть лязкнула зубами, и Константин Устинович оказался в «караулке», как он про себя называл пультовую внутренней службы ЦК.
        Окон в этой небольшой комнате не имелось, лишь на потолке чуть слышно гудели трубки дневного света да тихонько шелестел вентилятор, вытягивая спёртый воздух. Внушительные бобины, упакованные в плоские коробки с наклейками, и картонные ящички с новомодными кассетами лежали на полках стеллажа, а у другой стены громоздился здоровенный «электростол» - толстая вязка проводов хвостом уходила от массивной правой тумбы к разводкам на стене.
        В «караулке» витал душный запах пыли и табачного дыма, пованивало горячей пластмассой, а иногда ноздри вбирали тончайший аромат кофе. Из буфета, что ли, натянуло?
        Кряхтя, Черненко уселся за «электростол», небрежно сдвигая на край потрёпанный журнал дежурств. Прямо перед ним, занимая половину обширной столешницы, пластался пульт, усеянный кнопками, рычажками и глазками индикаторов.
        Константин Устинович редко включал прослушку, а кабинеты Брежнева или Суслова вообще старался не трогать. Однако время расшаркиваться минуло.
        Всю неделю он задерживался на работе, трудолюбиво записывая разговоры Леонида Ильича, вот только ничего крамольного так и не выведал. Не вовремя подключался!
        Между тем «заговорщики» успели и Громыко к себе подтянуть… И опять он не поспел! А со вчерашнего дня квинтет умело шифруется, словно дружная компания нелегалов, предпочитая встречаться на дачах или на охоте. Такое впечатление, что их предупредили… Неужто кто из отдела?
        Черненко нахмурился и покачал головой. Да нет, его гаврики не такие…
        Но сегодня может крупно повезти - Лёня зазвал Суслова в свой кремлёвский кабинет, наивно полагая, что уж «объект «Высота»[20] точно недоступен для микрофонов. Ага…
        Ёрзая в скрипучем кресле, Константин Устинович довольно хмыкнул. Зря его, что ли, премировали за пневмопочту «ЦК - Кремль»? Молодец, дескать, теперь документы - фьюить! - и на столе, никаких нарочных не надо!
        Ну а о том, что в сетку хитроумной сигнализации, окрутившей пневмотрубу, вплёлся ещё один ма-аленький проводочек, Черненко скромно умолчал, потому как моветон…
        Покачивая головой, словно укоряя первых лиц за простодушие, он надел наушники, обжимая седую шевелюру, и содрал плёнку с новенькой импортной кассеты. Магнитофон мягко заглотил её.
        - Родина слышит, родина знает… - пробормотал Константин Устинович. Со вздохом он откинулся в кресле, бросив взгляд на часы. Ещё минут пять…
        Долгое время тишину в наушниках нарушало лишь покашливание Генерального да шелест бумаг. Но вот негромко щёлкнула дверь, и послышался глуховатый голос Дебилова:[21]
        - Леонид Ильич, к вам товарищи Суслов, Гречко, Огарков и Устинов.
        Черненко подобрался.
        - Секундочку, Коля… - Через наушники передался слабый шлепок - захлопнулась папка. - Пусть заходят!
        Шарканье, стуки и грюки, говор… Завотделом напряг слух, вычленяя отдельные голоса. Опять шум - приглашённые выдвигают стулья, рассаживаются…
        - Товарищи! - раздался бодрый, на удивление ясный голос Брежнева. - Мы собрали вас по очень важному поводу. Ну люди вы все военные, поэтому сразу перейду к делу… - Сдвинув кресло, Генеральный медленно, раздельно проговорил: - Мы вышли на источник чрезвычайно ценной информации. Это весьма нерядовой, скажем так, человек… э-э… с кодовым псевдонимом «Ностромо». Или это группа, есть и такая версия… Главное, что он… или они передают товарищу Андропову сведения о будущих событиях…
        За столом зашумели, а Черненко, ругаясь шёпотом, словно его могли услышать в Кремле, щёлкнул красной клавишей магнитофона - пошла запись.
        - Тише, тише, товарищи! - строго заговорил Суслов, окая сильнее обычного, и постучал по столу. - Леонид Ильич вовсе не оговорился. Да, к нам поступает информация о том, что произойдёт в ближайшие год-два! Её очень много - подробной, с цифрами и сроками, фамилиями и локациями. Блоком экономических данных занимается товарищ Косыгин. Блоком сведений по внешней политике оперирует товарищ Громыко. Вопросы государственной безопасности находятся в ведении товарища Андропова. Кстати, предателя Полякова из ГРУ выдал тот самый «Ностромо»!
        - Выношу ему благодарность за Иуду, - прогудел министр обороны, - вот только этого маловато, чтобы верить предсказаниям!
        - А это не предсказания, товарищ Гречко, - спокойно сказал Суслов. - Мы имеем дело с точным знанием. Десятки событий, якобы напророченных «Ностромо», произошли именно там, где он указал, и в то самое время! Ну невозможно было предсказать, что четвёртого февраля в Хайчэне в семь часов тридцать шесть минут вечера произойдёт землетрясение! Мы хоть и в ссоре с Мао, но китайских товарищей предупредили. Они нам поверили - и за день до бедствия эвакуировали население. В итоге число жертв едва превысило тысячу триста, а могли бы погибнуть десятки, сотни тысяч человек! Я не помню точных цифр, однако «Ностромо» и их представил![22]
        Впечатлённые силовики молчали.
        - Вот здесь, - солидно вступил Брежнев, - блок военных сведений. Ознакомьтесь, товарищи…
        У Константина Устиновича ломило спину и затекли ноги, но он больше часа слушал то, что справно передавал скрытый микрофон.
        Насколько сокращать армию и где селить отставников?
        Как сохранить военные базы в Сомали?
        Когда спустят на воду тяжёлый атомный крейсер «Куйбышев»?
        Каким быть авианосцу «Ульяновск»?

…Перед внутренним взором Черненко кружилась голубая планета, зябко кутаясь в белые меха циклонов. Шорох помех в наушниках представлялся ему шумом прибоя Атлантики, топотом стад в африканских саваннах, громом обвала в Гималаях, миллионноголосым гомоном людских толп, блуждающих в неоновых джунглях Токио, Лондона, Нью-Йорка.
        Господи, какой же он маленький, этот шпионский, порочный, невинный, блистающий мир! ?
        Домой Константин Устинович вернулся поздно. Он гнал от себя мысль, вызревшую ещё там, в «караулке», но юркая думка раз за разом возвращалась.
        «Место Генерального секретаря займёт тот, кто первым отыщет и приручит Ностромо!»
        Переодевшись в пижаму, почистив зубы, отстроившись от дневных забот, завотделом потоптался у дверей спальни - и свернул в кабинет. Тихонько притворив дверь, позвонил по ВЧ.
        - Алло? - отозвалась трубка.
        - Здравствуй, Игнат, - негромко заговорил Черненко. - Не разбудил?
        - Нет-нет, Константин Устинович! - поспешно ответил молодой голос. - Слушаю.
        - Надо найти одного человека. Очень надо.
        - Надо, значит, найдём! - передал телефонный провод бравый ответ.
        - Подробности при личной встрече.
        - М-м… На обычном месте?
        - Да, Игнат.
        - Всё понял, Константин Устинович! Суббота, 26 апреля 1975 года, раннее утро Первомайск, улица Щорса
        Ноги без устали несли сильное, гибкое тело, пружинисто отталкивая гаревую дорожку. Свежий воздух, настоявшийся за ночь, обвевал и бодрил, вливаясь в юную грудь.
        Инна Дворская наслаждалась сразу и драгоценным ощущением здоровья, и великолепной гармонией мышечных усилий. А ещё - нереальной, небывалой тишиной. В шесть утра и стадион, и улицы поражали пустынностью, хотя дутое червонное солнце уже выглядывало из-за края света, зачерняя угловатые сочленения железнодорожного моста, макая в зарю редкие облачка или пуская алые блики по речным волнам.
        Инна, сколько себя помнила, всегда просыпалась рано, «до третьих петухов», как бабушка говаривала, а занятия в секции перевели эту привычку в ранг нужды. Да и когда ещё пробежишься, утоляя жажду движения, если не в утренних сумерках!
        Поравнявшись с массивными воротами стадиона, Дворская свернула, переходя на быстрый шаг. Разгорячённая, она вышла на безлюдную улицу, успокаивая дыхание и ток крови, гонимой сердцем. Утомление, что разошлось по телу, ощущалось как приятство. Хорошо!
        Обгоняя её, по улице бесшумно, не клокоча мотором, прокатил «Икарус». Пустой и невесомый, он нёсся бело-красной тенью, как будто выпав из шофёрского сна. Чудилось, ветер дунет - и развеет видение автобуса.
        Инна улыбнулась уголками рта - спозаранку, на смутной грани между тёмной ночью и светлым днём, чего только не померещится. Но всякий раз она жадно ловила памятью эти шуточки подсознания, колдовские моменты у пределов скучной действительности.
        Девушка помнила прекрасно, как малышкой забредала в старый таинственный дедушкин сад, где перекликались неведомые птахи, а тени складывались причудливо и влекуще, уводя из будней. Она опускалась на коленки и, трепеща, заглядывала под сень огромных лопухов, где в зеленистом свете танцевали эльфы, посверкивая слюдяными крылышками - совсем как у стрекозок!
        Никого на свете не посвящала Инна в свои детские секреты, даже редкие подруги знали её всего в одной роли - «Снежной королевы», холодной, загадочной и недоступной. Не признаваться же им, что это лишь защитная личина? Прямо как та маска, отпугивающая злых духов, которую папа привёз из Африки…
        Придержав за собой дверь подъезда, чтобы не хлопала, девушка без напряга взбежала по ступеням и достала из-за пазухи ключ, висевший на шнурке.
        - Добро пожаловать, Инна Фёдоровна! - жеманно заговорила Дворская, но смолкла на пороге, морщась от пошловатой фальши. Кого ты обманешь, притворяясь перед собой? А, Инна Фёдоровна?
        Вздохнув, она прикрыла дверь. Носком упираясь в пятку, скинула полукеды.
        Квартира, как город давеча, встретила её тишью, но иной - жилой и домашней. Мать к этому времени уже ушла, покормив «живность» - бесконечно ленивого кота.
        - Мурчик, ты хоть встретил бы, что ли! - укорила его девушка, бодрясь изо всех сил.
        Кот, разлёгшийся на диване, приоткрыл один хитрый глаз - ага, свои - и зажмурился, нежась в асане «повалянтус».
        - Лодырь! - заклеймила его Инна.
        Из кухни накатило дивным запахом вкуснейшего маминого омлета, и девушка сама себе напомнила голодную «живность». Втянув носом дразнящий дух, она сурово отрезала:
        - Успеешь налопаться, обжора! Сначала водные процедуры. Да, Мурчик?
        Котяра томно извернулся, потягиваясь.
        Скинув спортивную форму, Инна залезла в душ и долго вертелась под тугими струями, окатывая налитое тело попеременно горячей и холодной водой. Вдоволь наплескавшись, девушка насухо, до скрипа краснеющей кожи, вытерлась и замерла перед большим зеркалом.
        «Какая я…» - довольно подумала Дворская, поднимая себе настроение.
        - Свет мой зеркальце, скажи… кто на свете всех милее, - промурлыкала она, - всех румяней и белее?
        Инна повертелась, становясь то боком, привставая на цыпочки, то спиной, выворачивая шею, чтобы лучше видеть своё отражение.
        - Красота-то какая! - Она закинула руки за голову, выгибая стан. - Лепота!
        Напевая, девушка натянула трусики, колготки и беленькую футболку. Влезла в старые растянутые треники, накинула застиранную олимпийку - сегодня все придут в рабочем. Уроки по тридцать пять минут - и на субботник!
        - Вот теперь - к столу! - Дворская поддела пальцами ног тапки, опушённые мехом, и прошаркала на кухню.
        Слопав омлет с кусочками поджаристой «Докторской», она приступила к чайной церемонии, подбирая до крошки напечённый с вечера хворост и взглядывая на стену - оттуда на неё смотрел папа.
        Слегка небритый, усталый, в оранжевой каэшке[23], батёк старательно улыбался, щурясь на солнце, отчего в уголках глаз лучиками собирались лукавые морщинки. За папиной спиной высился айсберг, сиявший неправдоподобной синевой.
        Портрет заказали знакомому фотографу - он увеличил удачный снимок и вставил в рамку. «Хоть так родного отца видеть будешь!» - ворчала мама.
        Сейчас в Антарктиде наступает суровая пора и долгая полярная ночь, но папа с товарищами не останется на зимовку, как в прошлый раз: дизель-электроход «Обь» ещё тридцатого марта забрал полярников и отправился в свой последний рейс, взяв курс на север. В эти самые дни «Обь» стоит на рейде в порту Абиджан - это в негритянской стране Берег Слоновой Кости. Потом дизель-электроход зайдёт в Лас-Пальмас, что на Канарских островах, и во французский Гавр, а до Ленинграда доберётся где-то к середине мая. Скорей бы…
        Раньше Инна дождаться не могла папиных подарков - из города со звучным романтическим названием Монтевидео, из полусказочных Рио-де-Жанейро или Кейптауна. А однажды отец приволок «коко-де-мер» - здоровенный, тяжеленный плод сейшельской пальмы. Мама тогда сердилась на батька, называя его бесстыдником, и старательно прятала орех от гостей - уж больно он походил на женское лоно.
        А сейчас Дворская просто ждёт папу, родного человека, без сувениров и прочих извинений за отлучку… Иногда отсутствие батька в доме ощущается очень остро, прямо до слёз. Не оттого ли она взяла моду разговаривать сама с собою?
        - Скучаю же, наверное! - громко сказала Инна. Прищурилась, по-новому разглядывая большую фотографию.
        А ведь её батёк похож на Мишу Гарина. Очень даже. Или Миша - на батька… И внешне, и, главное, внутренне. Когда Миша вырастет, у него будет такое же лицо - мужественное, загорелое и обветренное. А твёрдый взгляд, как у папы, уже наметился. Глаза у Миши какие-то слишком взрослые! Не просто умные, а… как бы это выразить… мудрые, что ли.
        - Мишка, Мишка, где твоя улыбка, полная задора и огня? - Инна тихонько выводила старый мотив, что наигрывал патефон у бабушки. - Самая нелепая ошибка - то, что ты уходишь от меня…
        Расположение духа, и без того эфемерное, разом увяло. Девушка встала упругим рывком, посмотрела на часы - рано ещё - и медленно, неуверенно приблизилась к окну. Во-он Мишин дом, за рекой, выглядывает из-за сталинки с её лепниной и колоннами. А вон, на углу, окна пускают солнечные зайчики. Где-то там комната Миши. Наверное, спит ещё. Дрыхнет до последнего, чтобы лишнюю минутку поваляться, как Мурчик…
        Губы Дворской дрогнули в слабой улыбке, но она быстро померкла, и девушка вздохнула.
        - Пап, - заныла она, оборачиваясь к портрету, - ну вот что мне делать? А? Миша мне очень… нравится, по-настоящему, понимаешь? А он… А он с какой-то там Наташей! Знаешь, до чего это бесит? И что, что мне делать? Опять ждать? Спасибо, дождалась уже! - Инна фыркнула и сказала доверительно: - А может, я просто дурочка с переулочка? И ничего у Миши с ней не было? Да хоть бы и было! Я же всё равно его… люблю. Ох! - Она спрятала лицо в ладонях и покачала головой, причитая: - Не знаю, папочка, не знаю! Всё так сложно… Знаешь, чего я боюсь больше всего? Что мы с Мишей так и останемся порознь! А Рита так на него смо-отрит…
        Утренний задор покинул Дворскую, уступая место вялости.
        Шмыгнув носом, девушка прерывисто втянула воздух и вскинула голову.
        - Ну и пусть! - сказала она с вызовом, переобуваясь. - Обойдусь как-нибудь!
        Выхватив с вешалки потрёпанную болоньевую куртку, Инна вышла и заперла дверь на ключ. Тот же день, позднее Первомайск, улица Чкалова
        - Ой, а у меня грабли испортились… - огорчилась Альбина. - Миша-а!
        Гарин, подрубавший старое засохшее дерево, оглянулся, и Ефимова с напускной печалью продемонстрировала ему обломанное грабловище. Миша понятливо кивнул.
        - Вот, - вздохнула Аля, протягивая однокласснику зубастую поперечину. - Чуть сильнее нажала, и палка сразу треснула… И что теперь делать?
        - Чинить, - добродушно буркнул Гарин, ловко выбивая обломыш грабловища из втулки. - Сейчас я…
        Обтесав черенок, он вставил его и надёжно закрепил гвоздиком, подстучав обухом топора.
        - Пользуйся!
        - Спасибо! - заулыбалась девушка.
        Рита, поглядывая на них исподлобья, резковато потянула свои грабли, едва не заломав школьный инвентарь. Выпрямившись, она тыльной стороной ладони отмахнула выбившуюся прядку и огляделась.
        «Красная суббота» плавно двигалась к завершению. Пожухлую траву и бурьян девчонки-старшеклассницы сгребли в маленькие стожки. Трудовик дядя Виля аккуратно обновлял статую девочки с лейкой, покрывая её блестящим серебрином, а Полосатыч в перемазанном извёсткой халате бегал вдоль аллеи каштанов, начавших зеленеть. Трое выпускниц белили стволы деревьев и нахально гоняли директора, нагружая его тяжёлым заляпанным ведром.
        Целая рота учеников под командованием педагогов копошилась в школе и наводила суету вокруг. В классах и рекреациях скребли и генералили - гомон стоял как на нескончаемой перемене, а во дворе и вовсе царил разгул.
        Октябрята откровенно баловались, бегая друг за другом или прыгая на кучах собранной травы, а пионеры, таскавшие носилки, шугали их, чтобы самим поскакать на раздёрганных копёшках.
        Девятый «А» молчать не мог, равняясь на младшие классы. Раскрасневшиеся, словно пьянеющие от свежего воздуха девушки смеялись, задирали парней, а те отвечали грубеющими голосами, частенько срываясь на высокие ноты. Иной раз прелестницы кидались вдогонку за особо наглыми особями, и тогда жизнерадостный визг да весёлый гогот полнили школьный двор, пуская заполошное эхо.
        Обернувшись на механический шум, Рита опасливо шагнула в сторонку - тарахтевший «Беларусь» лихо заехал в распахнутые ворота, волоча за собой прицеп с хлябающими бортами.
        - Мальчишки-и! - тонко закричала Циля Наумовна, одетая в широченные штаны и заношенную куртку. - На погрузку!
        Женька Зенков и Дюха Жуков загребли руками по охапке травы и перебросили её в прицеп, нещадно соря.
        - Андрэ! - завопил Жека, смахивая труху с длинных волос. - Схлопочешь, мон шер!
        - А сам-то! - воскликнул Андрей. - Руки-крюки!
        Подбежал Изя с метлой и стал суетливо ширкать ею по асфальту, больше мешая, чем помогая…
        Сулима обвела взглядом всех - и вернулась к Мише. Гарин сильными, точными ударами топора подрубал давно зачахшую яблоню - дерево сотрясалось, роняя ломкие ветви. Затрещало, стало клониться… Миша сноровисто надавил рукою на корявый ствол, поднатужился… С долгим стоном, верезжа и хрустя, лопались волокна, поддаваясь человеческому упорству. И вот яблоня сдалась - рухнула, изламываясь посерёдке, сыпясь ошмётками коры.
        Гарин с размаху всадил топор в пень, словно поставив точку. Рита тут же отвернулась от него и затеребила Альбину:
        - Смотри, смотри, как Макароныч к нашей класснухе подкатывает!
        - Ой, да оба они как колобки! - хихикнула Ефимова.
        - Девчонки-и! - на крыльцо школы выбежала Ира, молоденькая учительница-русичка, прозванная Белочкой из-за немного выпиравших верхних зубов. Надень на неё школьную форму - не отличишь от ученицы.
        - Девчонки, давайте в классе поможем! - заторопилась Белочка, как будто боясь, что её не дослушают. - Там совсем немножко осталось!
        - Давайте, - смилостивилась Рита.
        - Ага! - обрадовалась учительница.
        У Иры Анатольевны не получалось быть строгой. Когда её не слушались, она сильно огорчалась. Однажды «детки» так довели, что Белочка выбежала из класса и плакала в коридоре. Старшеклассники, не сговариваясь, взяли под опеку хорошенькую русичку…
        - Девки! - позвала Сулима. - Пошли! Аля!
        - Иду! - отозвалась Ефимова.
        - Ещё мальчиков бы… - робко проговорила Ира.
        - Зачем? - поинтересовалась Альбина.
        - А то вёдра тяжёлые!
        - Какие вёдра? А-а, поняла! Миша-а! Дю-юша! Пошлите!
        Жуков с радостью скинул рукавицы-верхонки и бодро почесал к крыльцу. За ним двинулся Гарин.
        - Алечка, - зашептала Ира, - надо говорить не «пошлите», а «пошли».
        - Да? - Ефимова удивлённо вздёрнула брови и округлила глаза. На скулах у неё закраснелись пятна румянца. - А я ещё с Изей спорила… Вот балда!
        Нацепив дежурную улыбку, Рита пошагала в класс. Там царил разгром - все парты сдвинуты, мокрый пол забросан измочаленными газетами. Зато окна сияют неправдоподобной чистотой.
        Зиночка, вздрагивая на шаткой стремянке, цепляла выстиранные, ещё влажные шторы. Отмывая пол, близняшки трудолюбиво ползали на коленках, как будто молились Мойдодыру, а Дворская, затянутая в спортивку, изящно гнулась в оконном проёме, со скрипом дочищая стекло фрамуги - стёртая газетная крошка так и сыпалась.
        Сулима с неохотой призналась себе, что фигурка у Инки великолепная - вон как скребёт, а ничего не трясётся…
        - Привет отстающим! - вылетело из Али, переливаясь бодрым весельем.
        - Нагленькие такие! - взметнулась Тимоша. - Сами там воздушные ванны принимают, а мы тут вкалывай, как папы Карлы!
        - Как мамы! - хихикнул Дюха.
        Двойняшки только покряхтывали, домывая пол в позе лягушек, а Инна осторожно присела, дотягиваясь до тряпки. Искоса мазнув взглядом по молчаливому Гарину, она медленно выпрямила длинные ладные ноги и вцепилась в задвижку, чтобы удержаться на подоконнике. Спокойное Мишино лицо закаменело в полной бесстрастности, как у индейца, привязанного к столбу пыток.
        - Мальчики, мальчики! - захлопала в ладоши Ира, привлекая внимание сильной половины класса. - Смените нам воду, пожалуйста! Только вёдра ополосните. Хорошо?
        - Бу-сде! - ухмыльнулся Жуков.
        - Дай я… - обронил Миша, отнимая у Сулимы мятое цинковое ведро с небрежно намалёванной надписью «ХОЗ».
        Уголки Ритиных губ, до того поникшие, начали задираться вверх.
        Глава 4 Суббота, 26 апреля 1975 года, день Первомайск, улица Революции
        Позывные «красной субботы» неслись со всех сторон. Тысячи людей, старых и малых, мели и чистили свой город. Они подначивали соседей, шутили и смеялись, грузили мусором «зилки» и «газоны», а над крышами парила музыка, путаясь мелодиями, - звёзды эстрады будто соревновались, кто кого перепоёт.
        Чувствуя себя дезертиром с трудового фронта, я стыдливо юркнул за угол универмага, прямо в чащу сирени. Назревшие лиловые бутоны только распускались повсюду, готовясь на днях укутать улицы и дворы дивным ароматом, но здесь, на задах гаражей, буйные дебри сиреневых кустов уже исходили сладковатым и терпким, немножко тревожным духом. От него шалели дворовые коты, а деды одобрительно крякали вслед молодухам.
        Отперев дверь дядиного гаража, я скользнул за толстую створку и тут же притянул её за собой, сдвигая грюкнувший засов.
        «Я в домике!»
        Сейчас, когда на улице держалась теплынь, железобетонное стойло для легковушки сохраняло зябкую прохладу. Руки по привычке растопили печь, мигом скрутив газету, жёлтую от старости, - сернистый дымок спички коснулся ноздрей, тут же утягиваясь в трубу. Я сунул щепок, а когда огонь жадно разгорелся, требуя добавки, подбросил совок угля. Буржуйка довольно загудела, поедая окаменевшие хвощи и плауны.
        «Гори-гори ясно…»
        Включив свет в «комнате отдыха», я по привычке запахнул фанерные ставни. От резкого движения зашелестели фотоплёнки, вывешенные сушиться. Всё, не влезает моя писанина в конверт, даже папиросная бумага не спасает! Приходится осваивать ещё одно шпионское ремесло - фотать стареньким «Зенитом» распечатки, а после работать ножницами, кромсая отснятое на кадры-странички.
        Ничего сложного - первую свою фотоплёнку я проявил ещё во втором классе. Правда, я тогда не догадывался, что после проявки её надо ещё и зафиксировать… До чего ж обидно было следить за тем, как исчезала моя нетленка! Таяла на глазах! Зато - опыт.
        Я присел на табурет, рассеянно барабаня пальцами по стопке отпечатанных листов. Моя память бездонна, я перенёс на бумагу или магнитную ленту совсем чуть-чуть. Честно говоря, во мне не пропадает нетерпеливое желание поскорее избавиться от «воспоминаний о будущем», сбросить этот тяжкий груз, но витает под сводом черепа и сторожкая опаска: а кому нужен горшок без мёда?
        Хотя, пожалуй, рановато мне думать о судьбе пустой бутылки, выброшенной на свалку. Не так уж и много я передал инфы - два пухлых письма да три посылки. Это если не считать той записки о землетрясении в Китае. Я её подкинул в Торгово-промышленную палату для Питовранова, ещё когда в Москве был.
        Правда, последняя закладка вышла тучной - картонную коробку из-под обуви я набил, как банку селёдкой, сразу двумя десятками магнитофонных кассет «Свема», по четыре рубля пятьдесят копеек штука. Записи шли самые разные - о последствиях безумной ленинской национальной политики, о заложенных межэтнических «минах» в Приднестровье, Нагорном Карабахе или Фергане, о бессмысленной гонке за ядерным паритетом с Америкой, о криминализации советской торговли. Я передал нашим секрет неодимовых магнитов, сообщил, где находится гигантское Приобское месторождение нефти, наябедничал на Горбачёва и Ельцина, чтобы испортить им жизнь, а то пришлось бы этих вредителей тупо стрелять. Много информации я слил, но пока что мой горшок почти полон…
        А дальше-то что?
        Я так и буду подвизаться на поприще сверхинформатора? Ходить, поминутно оглядываясь, и думать до посинения, то ли так, то ли эдак подкинуть Комитету очередную порцию послезнания, заодно не угодив в расставленные сети?
        Да, наверху мою инфу не только приняли к сведению, но уже делают выводы и даже принимают меры. Это радует. Да что там - радует! Я, когда папа сказал о сворачивании программы ЕС ЭВМ, чуть «ура!» не закричал. Это же настоящее обещание расцвета советской микроэлектроники! Как говорится, ни убавить, ни прибавить.
        А Пленум ЦК КПСС? Не люблю этого словечка из будущего, но тут и вправду топчик! В прошлой жизни Пленум собрался шестнадцатого апреля. По сути, для того лишь, чтобы турнуть из Политбюро Шелепина, Железного Шурика, окончательно разгромив группировку «комсомолят» в ЦК.
        Но в этой реальности Пленум назначен на двадцать девятое число и пройдёт с «экономическим уклоном». Брезжит, брезжит у меня ма-аленькая надеждочка, что и тут я наследил, дал толковые подсказки.
        Вздохнув, натянул резиновые перчатки и достал ножницы, махнув ими, как Сталин - трубкой.
        - За работу, товарищи! Воскресенье, 27 апреля 1975 года, вечер Первомайск, улица Орджоникидзе
        Конверт вышел плотненьким, но не слишком толстым, хотя я насовал в него целую жменю плёнок. Он уютно разместился во внутреннем кармане куртки - и жёг, угрожая спалить.
        Третье письмо я скинул вчера на станции Помошная, что рядом, в Кировоградской области. К соседям там привыкли - первомайцы постоянно толкутся на местном вокзале, чтобы сесть на поезд до Харькова.
        А с утра я ударно поработал - и вот оно, четвёртое послание. Пальцы до сих пор болят, столько пришлось колотить по клавишам, а махнёшь рукой - дотягивается уксусный запашок фиксажа.
        Выйдя из автобуса на Трудовой, я неторопливо прогулялся мимо скучных пятиэтажек новой планировки - с лоджиями - и свернул к улице Орджоникидзе, застроенной домами из силикатного кирпича, на две семьи каждый.
        Я не зря забрёл именно в этот тихий район на окраине - тут легко оторваться от преследования. В узких путаных переулочках даже ясным днём блуждаешь, словно в лабиринте, а если двинуть садами-огородами, сигая через заборы, то обдуришь хоть роту оперативников. Если повезёт, конечно.
        Но главный путь отхода пролегал параллельно улице, незаметный за ухоженными или запущенными двориками, - там вспахивал землю глубокий овраг, балка с обрывистыми склонами, заросшими колючим кустарником и хилыми деревцами. Балка тянулась поперёк всего Ольвиополя[24], устьем выходя к реке в районе железнодорожного моста. Множество тропок вилось по круче, спускаясь к сырому дну, где журчал невидимый ручей и густела сонная чернота.
        Но это там, а здесь в диалектическом единстве с тёмным провалом ярко горели фонари вдоль по улице да уютно светились окна. Повсюду наигрывала музыка, гуляли парочки и весёлые компании, не разбирая, где тротуар, а где проезжая часть. Люди продолжали отмечать выходной, и многие устремлялись туда же, куда и я - к магазину-«стекляшке». Он сиял и блистал впереди, маня любителей дешёвой выпивки.
        «Не теряйте время даром - заправляйтесь «Солнцедаром!»[25]
        Торговля шла бойко, и гогочущая толпа на крыльце «стекляшки» немного уняла мои тревоги - чем больше народу, тем проще стать невидимкой.
        Я нащупал в кармане нашлёпку из пластмассы розоватого тона. Она легко наделась на нос, сжав его, как мягкая прищепка, - и мой орган обоняния обзавёлся хищной горбинкой. Вдобавок я нацепил круглые, как у Гарри Поттера, очки - ещё один театральный реквизит. Спрятался!
        Прикрыв голову капюшоном, незаметно натянул хирургические перчатки, шаря взглядом вокруг - по домам, с веранд которых доносились громкие разговоры, перебиваемые взрывами хохота; по «гонцам Золотые Пятки», осаждающим торговую точку.
        Я сбавил шаг, прикидывая, где чекисты могли устроить стационарный пункт наблюдения. Лучше всего для этого подходил дощатый киоск для приёма стеклопосуды. Посадят туда сотрудника с длиннофокусным фотоаппаратом - и почтовый ящик под контролем, щёлкай хоть до посинения…
        С крыльца «стекляшки» спустился неприметный мужичок в сером плащике, без шляпы, но с папкой под мышкой. Этакий начальственный чин в самом низу карьерной лестницы. «Он был титулярный советник…»
        Заботливо придерживая вздувшуюся папочку, мужичок пошагал прочь, а я, независимо миновав очередь жаждущих, прицельно двинулся к заветному почтовому ящику.
        Вдруг меня будто подморозило. Я углядел новенькие «Жигули», не замеченные мною ранее, - их скрывали кусты акации. Машина мурчала на холостых оборотах, щуря жёлтые подфарники. Не знаю, может, автовладелец и не прятался вовсе, просто так поставил «Жигуль», что его с дороги не видно, но я мигом взмок, а чувство опасности буквально кричало: «Засада! Назад!» А куда?!
        Я сморщился, словно вместо компоту хлебнул горькой микстуры. Лёгкая паранойя? Хорошо бы… А если нет?
        Негнущимися ногами приблизился к проклятому синему ящику, отворачиваясь от склада стеклопосуды. Лязгнувшую шторку вверх - и письмо скользнуло в узкую щёлку.
        И тут мне реально поплохело.
        Я едва успел обойти пункт приёма стеклотары, как увидел того самого «титулярного советника» в плащике, семенившего навстречу. Мужичок то и дело подворачивал рукав, озабоченно взглядывая на часы. При этом он морщил лоб и смешно жевал нижнюю губу.
        Этот деятель совершенно не подходил «стекляшке», он был тут чужим. А больше всего мне не нравилась его пухлая папка - как раз под «Цинию» или новенькую «Золу»[26]. Из-за небрежно расстёгнутой молнии стеклянно блеснуло. Донышко бутылки? Или объектив?!
        Я мгновенно отвернулся, наклоняя голову, и шмыгнул в тень проулка, стартуя на сверхскорости.
        Тугой воздух ударил в лицо, из-под подошв сыпанули камешки. Что творилось позади, я не знал, но тут забор справа лизнули лучи фар, качнулись, упираясь мне в спину - и высветили загородку впереди. Тупик!
        Я ломанулся сквозь сгустившийся воздух, телом продавливая эти чёртовы плотные слои, и перемахнул дощатые ворота, полагая, что уж за ними точно ни посадок никаких, ни курятников.
        Приземлившись во дворе, поросшем мягкой травкой, снова взял разбег, слегка осаживая себя, чтобы не порвать мышцы. Окна дома бросали на клумбы, на грядки, на парники вытянутые полосы жёлтого сияния, перекрещённого рамами, словно подсвечивая мне путь отступления.
        Я дунул напрямки, по огороду, мельком замечая перепуганного барбоса, забивавшегося в будку. Ноги взрывали рыхлую землю, сзади доплывал собачий вой.
        Толчок - и я вспорхнул над тыном из горбыля, ныряя в темноту, как в пропасть. На моё счастье, вдоль забора вилась тропинка, обрывавшаяся крутым скатом в балку. Ну хоть не мимо…
        Я бросился по дорожке - не бежал даже, а мчался огромными скачками. Воздух хлестал лицо наотмашь. Справа промахнула чёрная пустота переулка, и тропа вильнула влево, разматываясь по склону балки натоптанным зигзагом. Сбавив скорость, я кинулся вниз, едва касаясь земли, кланяясь нависавшим веткам или притормаживая, чтобы не сорваться.
        Пахнуло влагой - под ноги легла стёжка, набитая вдоль ручья. По левую руку стеной тьмы вставал противоположный склон балки. Внезапно его край осветился мелькающими огнями - проходил поезд. Словно в подтверждение моей догадки, хрупкую тишину вечера изломил басистый гудок тепловоза.
        Железная дорога пересекала овраг по высокой щебнистой насыпи, пропуская ручей через бетонный водосброс. Плескаться я не стал - взобрался наверх по гулкому железному трапу с истёртыми ступеньками, чуть позванивавшими под ногами.
        Состав тяжко грохотал, с низким дробным гулом одолевая мост, а я неторопливо двинул за ним, дыша ртом и унимая тарахтевшее сердце. Вот это попадос…
        Терпеть не могу всякие дурацкие словечки, но к создавшейся ситуации оно подходило как нельзя лучше.
        Попадос! Капец! Провал!
        «Заткнись! - посоветовал я себе мысленно. - Какой провал? Ты о чём вообще, зайчик-побегайчик? Реакция твоя тянет на пять с плюсом - прикрылся как надо. Видеть тебя они не могли, их глаза просто не успели сформировать на сетчатке образ твоей перепуганной физиономии!»
        Подрагивавшими ладонями я отёр чуть не засветившееся лицо, пальцами натыкаясь на «горбинку».
        «Ну вот тем более! И нашлёпка, и очки! - Я засопел, примиряя в душе панику с надеждами. - А ведь «жигуль» стоял очень удобно, как раз напротив ящика… Снимай - не хочу! До сих пор сердце молотит… И что делать? А ничего не делать! - накатила злость. - Тоже мне, ловцы душ! Ловцы туш…»
        Запах ржавчины и шпал, измазанных креозотом, защекотал ноздри. Оттенок речной воды едва угадывался в этом крепком коктейле для обоняния. Бесшумно ступая по гладкому, отполированному колёсами рельсу, я миновал крохотную будку сторожа, бдительно охранявшего стратегический объект.
        «Что они могли заметить? - размышлял я, ступая по дырчатому настилу. - Как я одет. Всё, эту куртку больше не надеваю… Другое плохо - чекисты могут взять в оборот тех мужиков, что толпились у «стекляшки». Они-то меня видели анфас - пару раз сам смотрел в сторону очереди! Вполне может найтись кто-то глазастый… Ха! И кого он опишет, интересно? Горбоносого очкарика?»
        И это не считая того, что покупатели выглядели слегка поддатыми. Да и много ли разглядишь впотьмах? Я стал вспоминать, как миновал крыльцо. По-всякому выходило, что свидетели, если и найдутся, мало что смогут поведать комитетчикам…
        «Допустим, они выяснят, что нос у меня тот же, что и раньше, - рассуждал я. - Допустим. Добавят к фотороботу очки, но вряд ли кто смог разглядеть под ними глаза! Единственное, что может сойтись с моим реальным портретом, - это губы. И что с того? Неужели одних губ хватит для точной идентификации? Ну, ладно, изымут кагэбэшники письмо, убедятся, что оно от «Михи», и сложат два и два. Ага, скажут они, тот шустрый пацан наверняка и есть искомый предиктор! Допустим! И что с того? Как они определят, что именно я, Миша Гарин, прошмыгнул мимо «стекляшки»? В потёмках! На границе света и тени! Под случайно брошенным взглядом!»
        Перейдя реку по мосту, я осторожно спустился с насыпи и вышел в начало улицы Революции. Адреналин выкипел, оставив на языке жестяной привкус. Навалилась усталость. Ноги подрагивали, а мозг отупел, погружаясь в равнодушие. Ничего, это пройдёт…
        Навернёшь тарелку маминого жаркого, и от давешнего приключения останется лишь мерзкое чувство пережитого страха.
        Но и оно потускнеет за ночь. Утро вечера мудренее… Понедельник, 28 апреля 1975 года, утро Первомайск, улица Мичурина
        Синицын, третью ночь проведя в опорном пункте на Мичурина, наконец-то выспался. Уж такая беда - плохо спится на новом месте. Но и в гостинице он подзадержался.
        Умывшись и побрившись, Игорь Елисеевич щедро брызнул в ладонь туалетной водой «Даккар» и отёр лицо. Кожу приятно обожгло, а в нос ударил знойный восточный аромат с нотками табака, изгоняя остатки сонной одури. Хорошо!
        Взбодрившись, Синицын затянул галстук, подумал - и снял его, рассудив, что официоз с утра излишен.
        В «штабе» уже сидел капитан Славин, хмурый и удручённый. Наташа Верченко сердобольно посматривала на этого грозу хулиганов, а Максим Вальцев расслабленно улыбался, занимая просторное мягкое кресло.
        - Доброе утро, - вежливо сказал Игорь Елисеевич. Будучи новичком, он обострённо чувствовал некую отстранённость старой команды.
        - Доброе! - поспешно ответила Наташа, неуверенно глянув на Славина.
        Максим кивнул, заулыбавшись ещё шире, а капитан скорбно вздохнул, как будто ворча: «А это уж кому как…»
        Синицын покусал губу, не зная, с чего начать, но тут, к его радости, с веранды донёсся знакомый голос, и вошёл сам Иванов.
        Выглядел он спокойным, но даже великан Славин усох, уловив тяжёлое недовольство во взгляде Бориса Семёновича.
        - Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант, - забубнил капитан, воздымаясь над столом.
        - Сядьте, товарищ Славин, - отмахнулся Иванов.
        Кивнув Синицыну, он занял место во главе стола. Задумался, озабоченно при этом помаргивая.
        - Упустили, значит… - констатировал генлейт, продолжая смотреть на Игоря Елисеевича.
        Синицын поёжился, решив про себя, что радовался зря.
        - Упустили, - признался он, нервно сглотнув.
        Иванов замахнулся, чтобы треснуть по столу мозолистой ладонью, но смазал резкое движение, издав жалкий шлепок.
        - А мы не на облаве, товарищи! - зловеще выговорил он. - Наша задача - наблюдать, а не ловить! Ни в коем случае нельзя спугнуть «Миху»! Вести - да! Осторожно, грамотно, незаметно! Прежде всего - незаметно! А вы что устроили? Ладно, согласен - период вброса и точки вычислены по всем правилам. Но зачем надо было в догонялки играть?
        - Мы не играли в догонялки, товарищ генерал-лейтенант, - слабо воспротивился Игорь Елисеевич, незаметно для себя переходя на звание.
        - Да неужели? - фыркнул Борис Семёнович. - А что тогда делали «Жигули» в том переулке? Пацану светили, чтоб не споткнулся?
        - Сам не понимаю, что на меня нашло! - признался Славин сокрушённо. - Азарт такой вдруг… Ну я и… это… По газам!
        - Очень содержательно, - кивнул Иванов без тени улыбки.
        Капитан принял и вовсе несчастный вид, закряхтел, сжимая здоровенные кулаки, а потом поводил головой.
        - Товарищ генерал-лейтенант! - глухо воззвал он. - Всё понимаю, уже изругал себя как мог, да поздно. А вот насчёт светить… Товарищ генерал-лейтенант, не пацан это, точно вам говорю! И вообще непонятно кто. Может, и не человек вовсе!
        - Вы о чём? - нахмурился Иванов, поправляя очки.
        - Очень уж быстро он двигался! - горячо, сбивчиво заговорил Славин. - Смазанная тень - вот что я видел. «Миха» сразу - шасть в проулок, а я за ним, на машине. Ну каких-то две секунды ушло! Так он за это время весь проулок проскочил и за ворота сиганул! А в проулке ровно сто десять метров! Ладно, не две, пусть три секунды, да хоть пять! Всё равно, даже чемпион мира по бегу не одолеет такую дистанцию быстрее, чем за десять секунд! А «Миха» - только так! И ворота как он перепрыгнул - даже рукой не коснулся! Так с разбега и скакнул, а они, между прочим, меня выше!
        Генерал-лейтенант задумался.
        - Нехреново девки пляшут, по четыре сразу в ряд… - проговорил он рассеянно, соображая. - Что показала выемка писем?
        - Это действительно был «Миха», - ровным голосом доложил Синицын. - Письмо для Юрия Владимировича уже доставлено в Москву.
        Борис Семёнович поиграл желваками.
        - Что удалось снять вашему сотруднику?
        Игорь Елисеевич покусал губу.
        - Вброс письма, куртку, кисть руки… - неуверенно перечислил он. - Похоже, рука была в резиновой перчатке. В профиль - нос с горбинкой. Глаз не видно вовсе - очки бликовали. А вот губы получились чётко, причём на двух снимках.
        Иванов хищно подобрался.
        - Та-ак… - протянул он. - Очень хорошо! Хоть какой-то улов. Нос можно загримировать, а вот уши, глаза и губы - только спрятать. Очень, очень хорошо…
        - Борис Семёнович, - осторожно начал Синицын, возвращая старую привычку, - и американцы, и израильтяне пользовались одной и той же фотографией - длинноволосого горбоносого «Михи». Возможно, у них всё же есть основания признавать эти приметы подлинными?
        - Возможно, - пожал плечами Иванов.
        - А Марина считала их искусственными, - с робким вызовом заявила Наташа.
        - Марина - умница… - протянул генерал-лейтенант. Он снял очки и устало потёр веки. - М-да… «Миха» - непростой объект, очень непростой, и вы должны об этом помнить постоянно! А товарищ Славин забыл. Поэтому… - все замерли. - Выношу ему выговор, пока устный. А вас, Игорь Елисеевич, попрошу заняться квартирьерскими делами - на днях прибудет группа специалистов. - Борис Семёнович обвёл всех серьёзным взглядом и тихо проговорил: - Запомните, товарищи: на сегодня контакт с «Михой» - это вопрос особой государственной важности. Прониклись?
        - Так точно! - отчеканил капитан Славин. - Я больше не подведу, товарищ генерал-лейтенант!
        - Вот почему-то верю, - усмехнулся Иванов. - Ладно… - Он поправил очки и ненадолго задумался. - Есть одна идейка… Весьма дурно пахнущая, но других как-то не видать. Надо, чтобы по городу прошла такая новость: в детской больнице лежит девятилетний мальчик. Мало того что сирота, так у него ещё и лейкемия… Знаете, что за гадость?
        - Белокровие… - тихо проговорила Наташа.
        - Оно самое, - хмуро кивнул Иванов. - Погано, что такой ребёнок не выдумка. Его зовут Дима Невкапса.
        Синицын заёрзал.
        - Ловля на живца… - пробормотал он. - В палате у мальчика мы устанавливаем прослушку, организуем наблюдение - в самой больнице и вокруг…
        - Да, - сказал Борис Семёнович, хлопнув ладонью по столешнице, будто ставя точку. - До Дня Победы вряд ли успеем, но медлить нельзя. Так что… Занимаемся! Вы, Наташа, возьмёте на себя заметку для газеты. И хорошо бы озвучить новость по местному радио.
        - Сделаем! - деловито кивнула Верченко.
        - А мы с вами, товарищи мужчины, прикинем, где всего лучше расставить наблюдательные посты, микрофоны… Глянем на месте!
        «И началась самая увлекательная из охот, - подумал Игорь Елисеевич, вставая, - охота на человека…» Тот же день, чуть раньше Москва, проспект Вернадского
        Игнат Арьков покинул станцию метро и вышел на главную аллею парка 50-летия Октября. Здешние рощи ещё не обросли густой листвой и сквозили, не тая укромных уголков. Первые листочки едва распустились, переживая холодные ночи, и чёрно-зелёный муар, кутавший деревья, брезжил издали, как стелящийся дым цвета доллара.
        Игнат хорошенько откусил от поджаристого, тёплого ещё беляша, набивая рот сочным мясом, и зажмурился. М-м-м… Простреленный желудок не позволял особо резвиться на почве кулинарных изысков, но можно же хоть изредка побаловать себя! А то опять будет сниться та сирийская шаверма. Ливанская, впрочем, тоже недурна…
        Арьков профессионально оглянулся. Да нет, он ничем не отличается от ближних, желающих «убежать от инфаркта» - все в таких же спортивках, как и он. Поведя плечами, Игнат скосил глаза - походная аптечка не выделялась под синей «олимпийкой». Ну и ладно…
        Возня в кустах привлекла натренированное внимание.
        - Что, страшно? - загнусавил ломкий ребячий голос. - Ай! Я т-те покусаюсь!
        Жалобное мяуканье, сорвавшееся в сиплый писк, подвигло Арькова изменить траекторию. Быстрыми неслышными шагами он одолел нестриженный кустарник, спугивая сопляка, вешавшего котёнка на бельевой верёвке.
        - Пшёл! - рявкнул Игнат. - С-сучок замшелый!
        Юный живодёр порскнул в заросли. Арьков, держа беляш в зубах, сноровисто взял в руку задохшегося зверька и быстро распутал верёвку. Полосатая животинка мелко дрожала, пластаясь на ладони, мученически тараща глаза и разевая рот в немом мяве.
        - На, заешь неприятность! - Игнат опустил котёнка на сухую прошлогоднюю траву и угостил мелкого страдальца. Тот с урчаньем вгрызся в мясцо, теряясь от привалившего счастья.
        - Лопай, лопай… - Арьков ласково погладил пушистую мелочь. - И больше не попадайся!
        Упруго оттолкнувшись, он взял разбег, переходя на грузную трусцу. «Хан» любит рвануть ближе к Раменке, чтоб по бережку. Ну и ладно…
        Крупногабаритную фигуру бывшего коллеги Игнат приметил издали - Зелимхан Даудов шагал по тропе, энергично разминаясь. В мешковатых шароварах и застиранной футболке «Хан» казался громоздким и неуклюжим, этаким добродушным увальнем. За годы службы Даудова в Управлении «С»[27] хватило вражья, купившегося на его обманчивую внешность. Не все знают, насколько быстр и грозен бегемот, такой неповоротливый с виду!
        Арьков наддал, пересекая светлый березнячок, и выбежал на тропу, вооружаясь маленьким шприцем. Тут главное - увернуться от страшного удара локтем за спину. Промешкаешь долю секунды, и «Хан» проломит тебе рёбра. Или снесёт челюсть.
        Даудов шумно дышал впереди, покачиваясь и забивая «тень» молниеносными хуками с обеих рук.
        На губах Игната заиграла слабая улыбочка - сейчас, в момент опасности, он наслаждался, упиваясь риском и угрозой. Метнувшись, всадил иглу в накачанный трицепс «Хана», мгновенно выставляя блок. Локоть Даудова просвистел рядом, как шатун могучей машины, - Арькова обдало жаром разопревших телес и запахом пота. Разъярённый Зелимхан крутанулся, почти доставая Игната здоровенным кулаком. Улыбаясь, Игнат отпрянул, уводя голову.
        - «Алхи-имик»?! - промычал Даудов, шатнувшись. - Ты-ы?!
        - Я, - признался Арьков. - Поговорить надо.
        «Хан» качнулся, его повело в сторону, а колени дрогнули, подгибаясь, - слоновья доза поразила мощный организм. «Алхимик» подхватил падавшего Зелимхана и, кряхтя от натуги, поволок в кусты.
        - Фу-у! - выдохнул он, добавив весело: - Ну и тяжёл ты, братец!
        - Пра-ально тебя Кирпиченко[28] турнул… - еле выговорил Даудов. - Он первым гниль почуял… П-паскуда…
        Игнат криво усмехнулся и покачал головой.
        - Какой же ты неласковый, братец… А не ты ли на меня настучал, а?
        - Не хрен было заложников кончать… - прохрипел «Хан», с ненавистью глядя на «Алхимика».
        - Ну должен же я получать удовольствие от грязной работы! - заулыбался Арьков, доставая второй шприц.
        «Сыворотка правды» подействовала не сразу, но вот напряжённые мышцы Даудова словно сдулись в релаксе, а бешенство во взгляде заместилось сонливым равнодушием.
        Присев на корточки, Игнат раздельно произнёс:
        - Кто контактировал с «Ностромо»?
        Зелимхан хихикнул, что выглядело пугающе.
        - Это сейчас так говорят, чтобы засекретить поглуше, - невнятно выговорил он. - Раньше того парнишу называли «Хилером», а вообще-то у него имя есть - «Миха».
        - Как на него выйти?
        - Никак… - Глаза Даудова бессмысленно блуждали по облакам, плывущим в синеве.
        - Кто его видел хоть раз?
        - «Росита» с ним дня два провела, хе-хе… Марина Исаева. Она вообще-то в ПГУ раньше работала, но почему-то перевелась к Григоренке…
        - И где «Росита» сейчас?
        - В Средней Азии, что ли, на задании…
        - Она здесь живёт? В Москве?
        - В Москве…
        - Как её найти?
        - Ищи её, - прохрипел Зелимхан, - свищи её…
        Лицо его внезапно обмякло, будто проседая внутрь, а чёрные зрачки замерли, стекленея и отражая рваное облачко в невинной выси.
        - Переборщил маленько… - заворчал Игнат, касаясь пальцами бычьей шеи Даудова. Сердце Зелимхана не билось.
        - «Роси-ита»… Ты где-е? - запел «Алхимик», выпрямляясь и окидывая взглядом место преступления. - Ау-у! Я иду за тобо-ой…
        Зашвырнув пустые шприцы в Раменку, Арьков потрусил обратно, старательно чередуя вдох и выдох. Понедельник, 28 апреля 1975 года, вечер Первомайск, улица Революции
        После дурацкой погони меня ощутимо потряхивало. Я и корил себя, и стыдил, а страх всё равно возвращался. Сперва доставали эмоции. Я дёргался от щелчка двери, от громкого голоса и просто оплывал ужасом, стоило неподалёку затормозить машине.
        «Всё?! Это за мной? Это за мной!»
        За день я устал пугаться, и тогда за меня взялось рациональное начало.
        «Действительно, чего бояться? - размышлял я. - Таких, как ты, дружок, не хватают на улице. Тебя будут исследовать, как энтомолог изучает редкое насекомое, - окружат незримым вниманием, и ты даже не почувствуешь, как тебя наизнанку вывернут!»
        В итоге страху только прибавилось, навязчивого, неистребимого. Он налипал, как грязь на сапоги. Я маялся, терзаясь одной-единственной думой: «Ведут - не ведут?» Самое скверное в моём положении заключалось в невозможности хоть в чём-то убедиться. Может, все мои тревоги зряшные! Только вот как проверить, что облава не удалась? Если ты под наблюдением, как ощупать колпак, под который угодил? Скачи, зайчик-побегайчик, петляй! Лисичка-сестричка не вильнёт рыжим хвостом, выдавая себя!
        А сразу после школы резко пошёл на поправку - я страшно обозлился на себя, на Ю Вэ, на всех подряд.
        «Для вас же стараюсь, - шипел, давясь слюною, - отдуваюсь тут за трудоспособное население, а вы меня за красные флажки?!»
        И, радуя маму, слопал две порции пюре с котлетой, под капусточку квашеную, под огурчики маринованные. Да ну их всех к чёрту, думаю. Собрался и пошагал в гараж - «Шоу должно продолжаться!».
        Долго возился, ударным трудом наколотив целую стопку страниц, разбивая сведения на несколько блоков.
        Поведал Юрию Владимировичу о тех деятелях в зажравшихся Штатах и стремительно голубеющей Европе, которых можно легко завербовать, поймав на извращениях, жадности или обезьяньем желании хайпануть. Солидный список получился!
        Рассказал, как мог, о лазерах с двойной гетероструктурой и «квантовых точках», о литий-ионных батареях и прочих интересных вещах - пускай профессору Алфёрову со товарищи полегче будет.
        Выдал ТТХ ракеты «Трайдент-1» и атомарины типа «Огайо».
        К вечеру я до того уработался, что все мои страхи вместе с прочими эмоциями слились, как вода из ванной, заместившись тупым равнодушием. Последним усилием убрал фотоувеличитель «Ленинград», бачок и прочие причиндалы. Ещё одно подмётное послание готово.
        Насколько я понимаю, обычным путём до Москвы ему не добраться - дежурный из Конторы изымет письмо на почтамте. Ну это уже не моя вахта. У меня задача попроще - закинуть цидульку в ящик, да так, чтобы не пришлось опять скакать по чужим огородам.
        - На всякую хитрую задницу, как говорится… - прокряхтел, вытаскивая ящик с театральными принадлежностями.
        Я помял в руке брюнетистый парик «Михи». А вот и нашлёпка, она же «прищепка». «Нетушки, спасибо, - покачал головой, - этот образ уже отыгран, хватит с меня. Прикинемся тем, кто я есть, - дедом!»
        Седых париков хватало, я выбрал тот, что покороче, и приладил себе на голову. Посадил на медицинский клей бородку и усы. Глянул в зеркало - хоть сейчас на рекламу баскетов и трипсов от «Ки-Эф-Си»! Копия - полковник Сандерс[29]. Стоит добавить к портрету очки… Нет-нет, не в стиле Поттера или Леннона, а вот эти, в роговой оправе. О, вот теперь выгляжу фактурно!
        Паричок я прижал старой шляпой дяди Вовы и накинул на плечи его же серый пиджачок с кожаными заплатками на локтях. Дядя ещё осенью отказался от бамбуковой трости, уверив меня, что я-де его исцелил полностью, хоть на одной ножке скачи, а вот теперь палочка и пригодилась.
        Вооружившись ею, я спрятал письмо в кармане пиджака и двинулся искать приключений на нижние девяносто, из которых, по режиссёрскому замыслу, должон песок сыпаться.
        Солнце кануло за смычку земли и неба, но до темноты ещё далеко. Наступил тот час, когда мир заполняет сплошная тень, подкрашенная сумеречной синькой. В неверном свете окружающее размывается, теряя чёткость очертаний, - значит, можно не заморачиваться гримом, рисуя морщины на гладком лбу.
        Сутулясь и прихрамывая, я покинул двор, опираясь на палку. Освоить старческую походку оказалось несложно, но это просто мука какая-то! Еле плестись вместо того, чтобы «весело шагать по просторам»!
        Покряхтывая и стуча палкой, я неторопливо смешался с нарядной толпой у кинотеатра. «Зорро», вечерний сеанс.
        Накрашенная девушка воззвала жалобно:
        - Нет лишнего билетика?
        - Нет, внученька, - проскрипел я, вживаясь в роль старпёра. Даже взглядом не проводил хорошенькую «внучку» - моим вниманием завладел фургончик «УАЗ-452», стоявший возле универмага. «Буханка» вполне могла использоваться для наблюдения. Не смотреть туда, не смотреть!
        Подрагивавшей рукой я достал конверт и неторопливо опустил его в почтовый ящик. Потоптался чуток, да и пошкандыбал себе дальше. Придётся тащиться до самой площади, там перейду улицу. Через дом с аркой вернусь в гараж. Всё, помчались… Вторник, 29 апреля 1975 года, день Москва, Кремль
        - Объявляется перерыв!
        Зал заседаний загудел, как чудовищный улей, разнося эхо по всему Дворцу съездов. Члены и кандидаты в члены ЦК КПСС подхватывались, бочком двигаясь по рядам, толпились в выходах, возбуждённо гомоня, а нередко и выражаясь - никто просто не ожидал, что обычный скучный Пленум превратится в захватывающее зрелище, в яростную битву идей. Даже старые опытные зубры из обкомов, пересидевшие и Сталина, и Хрущёва, выглядели растерянными - весь ритуал как будто переписали. Никаких парадных речей и убаюкивающего славословия - первые лица государства вывалили на присутствующих столько «отдельных недостатков», что гневные филиппики самых злостных диссидентов воспринимались как милый детский лепет.
        «Когнитивный диссонанс!» - подумал Брежнев с усмешкой, про себя щегольнув учёным словечком. Покидая президиум, он оглянулся на Суслова. Михаил Андреевич о чём-то тихо спорил с Косыгиным, а рядом с ними стоял Андропов, по очереди внимая каждому.
        За спиной Юры, как взвод за старшиной, неуверенно переминались приглашённые - спецы мирового уровня.
        Низкорослый Канторович с обширной плешью постоянно оглядывался, словно желая лишний раз убедиться - вокруг явь. Благодушествуя, генсек спустился в пустеющий зал.
        - Витя! - подозвал он Кириллова, маячившего поблизости.
        Прикреплённый[30] тут же подошёл, вытягивая из кармана начатую пачку «Дуката».
        - Один ты меня понимаешь, - добродушно пробурчал Брежнев.
        - Так вы ж с утра без курева! - заулыбался Виктор, щёлкая зажигалкой. - Хорошо сказали, Леонид Ильич, душевно!
        - Да-а? - Генеральный затянулся, жмурясь от удовольствия.
        - Ага! Особенно про халатность, про бесхозяйственность… Вот ей-богу - к стенке бы ставил всех этих коекакеров!
        Брежнев засмеялся, пыхая дымом. Оглянулся на Суслова. Всё, помирились вроде… Да, руки жмут, Канторович сияет… Похоже, нынешний день для академика - праздничный.
        «Михаил Андреич на моей стороне, - рассуждал генсек, остужая мысли, - Юра - тем более… На Косыгине всё народное хозяйство… Стоит просто не мешать ему с перестройкой, и Алексей будет держать нейтралитет. А коли ещё и поддакивать стану да шугать всяких ревнителей устоев… Точно получу сильного союзника. Громыко… Этот не выступит за, но и не пойдёт против, если оставить ему МИД. Оставлю… Хм. А вот с Гречко мы явно не сработаемся. И на пенсию не выгонишь, упрётся. Придётся… Да, придётся убирать! - Он зло сощурился: - Что, не нравится? Так какой же из тебя вождь тогда? А вот Устинов в Минобороны - самое то. Пономарёв… Ну с этим позже. Сначала - МВД…»
        Докурив, Брежнев аккуратно загасил окурок о край урны и поискал глазами Шелепина. Александр Николаевич не совершал, как все, набега на банкетный зал, а сидел с краю, вытянув ноги в проход, и слушал, что ему вполголоса рассказывал Харазов - Валерий Иннокентьевич сгибался к Железному Шурику, держась за спинку красного кресла, и чудилось - вот-вот ляпнется на колени председателя ВЦСПС.
        Ухмыльнувшись, Леонид Ильич приблизился к парочке, и Харазов пугливо удалился.
        - Александр Николаич, разговор есть.
        Шелепин, настороженно глядя на Генерального, заскрёб ногами по полу, пытаясь выпрямиться и встать, но Брежнев успокаивающе махнул рукой: сиди уж.
        - Недавно мы получили информацию от очень осведомлённого источника, которому просто приходится верить, - неторопливо заговорил он. Усевшись на ручку кресла, генсек облокотился о мягкую спинку. - Так вот… То, что докладывали о тебе разные доброхоты, оказалось полной ерундой. Вот такие дела… Если честно, меня пугали, что Шурик вот-вот затеет переворот, как с Никитой. И отправится на дачу ещё один пенсионер союзного значения…
        - Ну, если честно, - усмехнулся Шелепин, - разные мысли приходили в голову.
        Брежнев покивал понятливо.
        - На этом Пленуме, Александр Николаевич, тебя должны были вывести из Центрального Комитета, - раздельно проговорил он. - Но есть один… м-м… человек вступился. Выдал на всех такие досье, что…
        - Тот самый источник? - перебил его Шелепин.
        - Да, - молвил генсек в задумчивости. - В общем… Сделаем так. Мы тут пару раз честность упоминали… Вот это в тебе есть - ты не то что дачей, даже машиной не обзавёлся! Потому и хочу двинуть тебя в министры внутренних дел. Потянешь?
        Глаза у Железного Шурика заблестели, но натура взяла своё.
        - Николай Анисимович[31] вроде вполне справляется… - осторожно заметил он.
        - Неисправим! - хохотнул Брежнев, качая головой. - Щёлокова мы снимем, пока он беды не натворил, но ни званий, ни наград лишать не станем. С почётом проводим на пенсию, не обидим. Можешь устроить Николая Анисимовича своим помощником или советником, да хоть заместителем. Дело вообще-то не в нём. Просто такая гниль изо всех щелей полезла, что страшно делается! Взяточники, спекулянты… Уголовщина повсюду, даже в ЦК просочилась! Мафия самая настоящая, как «Коза ностра» какая-нибудь! И вот чтобы с нею справиться, нужен человек сильный, волевой, а главное, неподкупный. Всего я тебе не расскажу, - усмехнулся он, словно намекая, - не дорос. Ну так расти!
        - Я согласен, Леонид Ильич, - сказал Шелепин позванивавшим от волнения голосом.
        Брежнев успокоенно кивнул, покидая кресло.
        - Проходите, проходите, товарищи! - долетел голос из фойе.
        Генеральный секретарь ЦК КПСС повернул голову в сторону известнейшего занавеса-панно с барельефом Ленина и твёрдой уверенной поступью пошагал к президиуму. Вечер того же дня Первомайск, улица Кирова
        - Мам, я в бассейн! - соврал я.
        - Не задерживайся, ладно? - донёсся голос из кухни. - А то всё остынет!
        - Я недолго!
        Выскочив на улицу, почти сразу влез в подоспевшую «гармошку» - сочленённый «Икарус», белый с красной полосой[32]. Плюхнулся на сиденье, по неистребимой детской привычке мостясь у окна - чтоб лучше видеть коловращение жизни.
        Трафаретная надпись взывала: «Лучший контролёр - совесть пассажира», и я честно кинул пять копеек в автобусную кассу-копилку. «Икарус» заворчал, выворачивая с остановки, заскрипел, захлопал дерматиновым тамбуром-гармошкой и покатил, добродушно взрыкивая.
        Губы уксусно скривились, стоило подумать, до чего же разлад в личной жизни поднял мой КПД. Вместо того чтобы томно вздыхать при луне и целоваться в укромных уголках, я кручусь-верчусь, бегаю как посоленный, все скрепы заготавливаю, чтоб ни одна сволочь не смела вальнуть Союз ССР…
        В салоне горели яркие лампы, из-за чего улица Ленина за окнами казалась погружённой во мглу. Темнота - друг молодёжи. И шпионов.
        Я поморщился, тут же вскакивая. Чуть не пропустил свою остановку!
        Выйдя у медтехникума, пошагал дальше по сузившейся улице Ленина - автобусы сюда не ходили, сворачивая на Одесскую. Ну мне тут недалеко, а ходить полезно.
        На улице Кирова горели редкие фонари, слышался гомон дружной компании, а где-то крутили пластинку - Мирей Матье извинялась за свой детский каприз[33].
        Свернув в тёмный переулок, где лениво брехали собаки да заполошно кудахтали куры, я оказался у высокого забора, сколоченного из щелястых досок, добросовестно выкрашенных извёсткой. Пока всё так, как объяснял Алон. За оградой прячется плодоовощная база, её найдёшь с закрытыми глазами - по запаху гнили. А вот и сторожка.
        Я постучал в фанерную стенку, как условлено - два удара с паузой, три подряд. Прислушался, замерев, - скрипнула дверь. Донеслись гулкие шаги, и в темноте зазвучал чуть придушенный голос:
        - Кто там? База закрыта!
        - Мне нужен Леви Шавит, - негромко сказал я и зачитал из Каббалы, будто упражнялся в тёмных искусствах: - Ана бэкоах, гдулат йаминха татир црура.
        Это был пароль. Я расслышал дыхание Леви.
        - Барух шем… квод малкуто леолам ваэд… - запинаясь, пробормотал он отзыв. - Это… «Миха»?
        - Я, - говорю деловито. - Ручка и бумага найдутся? Мне нужно передать совсекретные сведения.
        - Сейчас я!
        Шавит метнулся прочь, а я малость расслабился, оглядываясь окрест. Вроде всё тихо.
        Мне очень повезло, что Рехавам Алон оказался из тех раввинов, кто не вторил бездумно ветхозаветным максимам, а склонялся к постижению новых истин. Признав меня Мессией, он обрёл смысл в жизни - и упростил мою задачу. Я ничего Алону не доказывал - он внимал каждому слову как великому откровению. Более того, Рехавам, этот полковник в отставке и думающий аналитик Моссада, сам постоянно утверждался в глазах «Михи», предлагая свои услуги, в том числе весьма щекотливого свойства. Его «мальчики» ликвидировали Збига Бжезинского, здорово облегчив исполнение моего плана. Как не порадеть за такого соратника?
        - Пишу! - выдохнул Леви по ту сторону забора.
        - Диктую, - отозвался я, припоминая, как совсем недавно скрывался от Леви и Хаима. - Двадцать третьего сентября этого года… Ицхак Рабин при посредничестве Киссинджера… заключит с Египтом промежуточное соглашение… по отводу Армии обороны Израиля с Синайского полуострова. А уже десятого октября… арабам вернут часть Синая. Садат скажет, цитирую: «Я получу эти земли в обмен на клочок бумажки!» Этого нельзя допустить…
        - Правильно! - горячо сказал Шавит. - За что боролись? - и тут же спохватился: - Пишу, пишу…
        - Полуостров при арабах… всё равно будет пуст и заброшен, разве что террористы всякого пошиба схоронятся на нём, - продолжил я диктовать с расстановкой. - Двадцатого декабря семьдесят шестого года Ицхак Рабин подаст в отставку. Газетчики пронюхают, что у его жены Леи Рабин есть зарубежный счёт в США. Вторая причина - противостояние Рабина с Шимоном Пересом. Счёт нужно немедленно закрыть, а Переса с Рабином - заставить сотрудничать! Иначе уже семнадцатого мая семьдесят седьмого года… произойдёт своего рода переворот - на выборах в Кнессет партия «Херут» во главе с Менахемом Бегином приведёт к власти правоцентристский блок «Ликуд». Бегин станет чуть ли не брататься с арабами! В ноябре Садат прибудет в Иерусалим, а в декабре Бегин отправится с ответным визитом в Каир. Возможно, что с ликвидацией Бжезинского они уже не подпишут соглашение о полной сдаче Синая, но лучше перебдеть, чем недобдеть. Записал?
        - Щас… Ага!
        - И ещё одна важная информация уже не политического, а экономического свойства.
        - Пишу!
        - У побережья Израиля находится Левантийский нефтегазоносный бассейн, - делился я своим послезнанием. - Месторождение Тамар находится вблизи израильско-ливанской морской границы, в девяноста двух километрах от берега. Запасы газа составляют триста миллиардов кубометров.
        - Ого! - впечатлённо ахнул Шавит. - Пишу.
        - Пиши. Ещё большее месторождение - Левиафан - расположено в сорока семи километрах к юго-западу от Тамар и в ста тридцати пяти километрах от Хайфы. Запасы - более шести триллионов кубов газа и полтора миллиарда баррелей нефти.
        - Ну ничего себе! - воскликнул Шавит. - Вообще… Пишу.
        - А у меня всё, - развёл я руками, хотя собеседник и не мог меня видеть. - Я, конечно, дико извиняюсь, что тебе придётся долго корпеть над шифровкой…
        Леви захихикал.
        - А куда мне спешить? Завтра отосплюсь! Тода-раба![34] Большое-пребольшое спасибо!
        - Большое-пребольшое пожалуйста!
        Не переставая шарить глазами вокруг, я бочком прошёл вдоль забора, чтобы не угодить под свет фонарей, и свернул на Кирова.
        Понятия не имею, что станет делать «рабби» Алон, кого он подключит и чего добьётся… Хм. А чего добился вечно угрюмый Бегин? Лишился Синая? «Мир за землю», ага… Ну землю-то он отдал, а вот покоя так и не дождался.
        Я поёжился, хотя было тепло. Лезу во внешнюю политику без спросу… Как бы по шее не схлопотать от официальных лиц!
        «Ничего, - фыркнул я, - нашлю на них группу Рехавама! Будут знать, как маленьких обижать…» Полчаса спустя Первомайск, улица Дзержинского
        Я вышел у сквера Победы, за пару остановок от дома. Пройтись захотелось, не набродился ещё. Привыкнув таиться, я полюбил вечерние прогулки - в темноте легче скрыться. Сольёшься с любой тенью - и нет тебя.
        А ещё в сумерках слышнее звуки и явственнее запахи. Дойдя до угла Дома Советов, я перешёл пустынную улицу Шевченко, выбираясь к гастроному. Из форточек райкома тянуло табачным дымом и застарелым запахом бумаги, по улице гуляли цветочные ароматы, словно целая рота влюблённых промаршировала, а от магазина наплывал густой хлебный дух. Народ шёл и переговаривался, почти невидимый в потёмках:
        - Да я тебе говорю!
        - Та ты шо…
        - Откуда, откуда… Оттуда!
        - Нет, ну правда!
        - Да вчера выбросили в «Военторге» - и как раз мой размер!
        - Устроился уже? Куда?
        - Та на «Фрегат»!
        - Ну и правильно. Говорят, там с квартирами попроще…
        - Алка-а! Ты где?
        - Бегу-у… Девчонки, он такой дурачок!
        «Как будто про меня…» - покривился я и сделал попытку отстраниться от печальной действительности. Тут из квартиры напротив, где люстру потушили и только голубые отсветы телеэкрана прыгали по стенам, донёсся голос диктора:
        - …в связи с тридцатилетием победы советского народа в Великой Отечественной войне ЦК КПСС и Совет Министров СССР устанавливают дополнительные льготы для инвалидов войн и семей погибших военнослужащих…
        Прохожу мимо полуоткрытых окон, ёжась в душе. Страна медленно, почти незаметно становится другой - по чуть-чуть. Незримые течения несут микроскопические перемены, их делается всё больше. Миллионы работяг, инженеров, учёных, партийцев вовлекаются в общее движение, почти неосознаваемое, без видимой цели, - люди просто живут. И лишь я один замечаю разницу.
        Отличия невелики, но они нарастают, множатся, обретают значимость. Хм. Зря я, наверное, так себя выделяю, ведь есть же ещё несколько посвящённых в тайны будущего. Андропов должен был обо всём доложить хотя бы Брежневу. Возможно, и Суслов в курсе. Да точно! Ведь промелькнули же во «Времени» кадры из Камбоджи, как там вьетнамцы колошматят полпотовцев! В той истории, которую я помню, такого точно не было. Значит, похлопотали наши!
        А откуда вдруг возникли статьи, критикующие «лжесоциалистические потуги» Менгисту Хайле Мириама в Эфиопии? Раньше их просто не могло быть. Советские идеологи тогда радостно потирали руки - ага, ещё одна страна выбрала «некапиталистический путь развития»! А нынче, выходит, не видать эфиопам щедрой братской помощи. Ну и правильно, обойдутся…
        Звуки возни не сразу привлекли моё внимание, но вот испуганно вскрикнула девушка, и я на чистом рефлексе кинулся на голос. Терпеть не могу, когда девочек обижают!
        В маленьком скверике напротив моего дома трое парней приставали к барышне то ли семнадцати, то ли двадцати семи годков - в чересполосице света и теней я различал лишь модное платье-сафари да стройные ножки.
        Молодцы, разгорячённые креплёным вином, лезли к девушке своими грязными лапами, пытаясь задрать подол.
        - Да чё ты строишь из себя? - доносилось членораздельное мычание. - Ну покажь, покажь ляжку… А дойки какие! Дай помацать! Чё ты? Ну просто дай! Гы-гы-гы!
        Я не кричал, предупреждая о себе. Молча подскочил и врезал по почкам первому в очереди, переходя на сверхскорость, иначе с такими лбами не справиться. Парнишу выгнуло, и в свете фонаря мелькнуло губастое лицо с вытаращенными от боли глазами. Я добавил ребром ладони по горлу и развернулся к следующему, отрастившему длинные волосы, но забывавшему их мыть, из-за чего пегие космы слиплись сосульками. Моя растопыренная ладонь ударила грязнулю в мощную грудину.
        - Х-ха! - выдохнул волосатик, улетая в кусты. Бедный шиповник…
        Третий супротивник, жутко конопатый тип с рыжей порослью на бритой голове, не счёл себя лишним, а бросился в атаку - и нарвался на мой кулак. Я содрогнулся, ощущая, как костяшки погружаются в мягкое брюшко, нащупывая солнечное сплетение. Рыжий кувыркнулся назад, складываясь пополам.
        Оглянувшись на губастого, натужно перхавшего и размазывавшего слёзы по сморщенной физиономии, я вежливо сказал девушке, даже не запыхавшись, чем по-детски загордился:
        - Извините, что так жёстко. Давайте я вас лучше провожу.
        - Миша…
        Я остолбенел, узнавая голос.
        - Ин-на? - Даже заикаться стал от волнения. - Т-ты… что здесь делаешь?
        Дворская вышла из тени. Рассеянный жёлтый свет обрисовал её фигуру, которую я шутя называл двояковыпуклой.
        - А я сюда уже третий день хожу… - слабо пролепетала девушка, несчастно косясь в сторону. - Бродила тут… Сидела на лавочке у подъезда… А вчера даже поднялась на площадку. Постояла и ушла. Мишечка… - Склонив голову, она беззвучно заплакала, только плечи затряслись.
        - Ну что ты… - забормотал я, неуклюже обнимая свою потерю. - Инка… Ну перестань…
        Дворская с неожиданной силой прижалась ко мне, обвивая шею гладкими руками.
        - Миша… Мишенька… - Она плакала и говорила взахлёб, отрывисто и бессвязно. - Прости, прости, пожалуйста… Я такая дура была! Самой стыдно… Простишь?
        Инна подняла мокрое лицо, и я принялся целовать её губы, нос, щёки, чувствуя горькую соль - и задыхаясь от нежданной радости.
        - Да куда ж я денусь? - прошептал, зарываясь пальцами в золотистые волосы, губами дотягиваясь до лба и чёлки. - Чудушко ты моё…
        Девушка, пряча счастливую улыбку, уткнулась мне в грудь.
        - …в перьях, - договорила она невнятно, а я почувствовал, как по рубашке расплывается горячая влага.
        - Пошли провожу, - сказал я, улыбаясь впервые за все эти окаянные дни. - Или к нам зайдём?
        - Ты что? - испугалась Инна. - Зарёванная такая, опухшая!
        Я приобнял её за немыслимо тонкую талию и повлёк прочь с «места битвы». Спасибо вам, хулиганы, алкоголики, тунеядцы!
        Девушка притихла, лишь иногда вздыхала прерывисто. Она шла, подстраиваясь под мою походку, тиская меня обеими руками, словно боясь выпустить. Идти так было неудобно, но приятно.
        - Я тебе всяких гадостей наговорила тогда, в школе… - пробормотала Инна. - Ты не верь, ладно? Я… я очень тебя люблю! Очень! И я не могу, не хочу без тебя… Мне без тебя плохо…
        Я молчал, отвечая поцелуями. Чмокал куда придётся - в пряди гладких волос, в маленькое ушко, в висок. Во мне по новой устраивалось потерянное и обретённое счастье, сворачивалось пушистым клубком и грело озябшую душу.
        - А сейчас мне хорошо… - шептала девушка. - Ты рядом… Я больше никогда-никогда не стану с тобой ссориться! Честное слово!
        - Да ссорься! - великодушно махнул свободной левой. - Ругайся на меня! Я ж таким вредным бываю, ужас просто!
        - Нет, ты хороший! - убеждённо парировала Инна.
        Я широко улыбнулся - и мне тут же взгрустнулось. Это едкие струйки памяти просочились из будущего, дёгтем капая в нынешний мёд. Я-то знал, что Вечная Любовь - всего лишь красивый мираж, розовое видение, что мнится юным, не вкусившим прелестей совместной жизни. Пошлые неурядицы являются им будто из засады, как вестники раздора, вытравляя романтику, омрачая ореол незамутнённых радостей…
        Но это всё приходит потом, да и придёт ли? Разве не в твоих силах уберечь Инну от бытовых уродств и житейского непотребства?
        Я длинно вздохнул. Уже не тяжко, а легко, словно выдыхая накопившуюся ёлочь, сухой остаток тоски.
        Мы - мы! - брели по пустынному мосту. В подступившей тишине звучали в ушах лёгкие шаги да мерное течение реки, что смутно переливалась внизу, колыша воды.
        Инна, как маленький ребёнок, требующий ласки, забежала вперёд и повернулась ко мне, пряча руки за спину и подставляя ждущий ротик. Чуя холодок возвращённой услады, я поцеловал мою Дворскую, пробуя языком разжать нежные, мягонькие губы, но они лишь сомкнулись плотнее.
        - Чего ты? - шепнул, оглаживая ладонью гладкую девичью щёчку.
        - Боюсь, - смущённо хихикнула Инна.
        - Боишься? - Мои брови полезли вверх, изображая недоумение.
        - Ну… да. - Девушка водила ладонью по моей рубашке, перебарывая стеснение, и решительно выдохнула: - Залететь боюсь, понимаешь?
        Изо всех сил я сдержал в себе рвущийся наружу смех, и он заместился умилением. Во мне даже лёгкая зависть проявилась - к чистоте, к неиспорченности нынешних девчонок, верящих, что от поцелуев бывают дети.
        - Не бойся, залёт от слюнки тебе не грозит, - ласково проговорил я, тиская своё сокровище.
        - Правда? - доверчиво шепнула Инна.
        - Правда.
        Девушка храбро полезла целоваться, и мы увлеклись процессом настолько, что с трудом оторвались, унимая бурное дыхание.
        - Я так на тебя обиделась тогда… - еле выговорила Инна, отпыхиваясь. - И так ревновала… Да! Я просто бесилась от ревности! Никогда бы не подумала, что я такая…
        - Какая? - фыркнул я смешливо.
        - Злая! Жестокая!
        Я остановился и обнял ладонями её лицо. Приник к губам, жадно раскрывшимся навстречу моим, и сказал назидательно:
        - Ты добрая и милая. Не надо Инночку обижать! Поняла?
        - Угу…
        Чтобы вывести разговор в иное измерение, я привлёк девушку к себе, живо интересуясь:
        - А у тебя в школе было прозвище? Я просто редко пересекался с «бэшками», помню только, как мальчишки тебя выкликали на последнем звонке… М-м… Ударницей? Нет?
        Инна замотала головой, тихо смеясь.
        - Хорошисткой! - сказала она смущённо. - С седьмого класса ещё. Помню, обижалась жутко! Чего это, думаю, хорошистка?! У меня же всего две четвёрки в табеле! Потом только заметила, что девчонки меня так не звали… А когда в восьмой перешла - я в то время ещё в секции занималась, - мне Ритка всё и объяснила. Ну знаешь, как она умеет - свысока, будто взрослая малолетке. А ты, говорит, вниз посмотри!
        - Ах вон оно что! - затянул я, смеясь. - Понял теперь! Да-а, таких красивых ножек ни у кого больше нет! Таких стройных…
        - Миша! - стыдливо укорила девушка.
        - Таких длинных…
        - Ну Ми-иша!
        - …от ушей, - договорил я. - Кстати, мы пришли.
        - Куда? - удивлённо дрогнула Инкина бровь.
        - Мы у твоего дома, Хорошистка! - улыбнулся я.
        - Как это? - изумлённо захлопали ресницы. - Так мы же ещё мост не переходили!
        - Перешли! Оба!
        - Разве? Надо же, я даже не заметила…
        Ритуал прощания затянулся - нам не хотелось расставаться. Мы болтали разные ласковые глупости, целовались, неуверенно порываясь уйти, и снова начинали шептаться и хихикать.
        А я уже целую минуту замечал на балконе квартиры Дворских изящный силуэт Ларисы, старшей сестрички моей девушки.
        - Инна-а… - протянула Лора улыбчиво. - Домо-ой… А то мама будет ругаться.
        - Да иду, иду, - благодушно проворчала Инна.
        Поцеловав меня в самый крайний раз, она скрылась за дверями подъезда, а я неторопливо пошагал на остановку автобуса. Лучше доеду, чтобы мама не волновалась…
        Глава 5 Среда, 30 апреля 1975 года, утро Первомайск, улица Чкалова
        В школу я пришёл пораньше, тая неясные надежды. Приблизившись к свежевыкрашенной двери класса, не услыхал обычного гвалта - на часах восемь, у засонь ещё минут пятнадцать в запасе.
        Переступив порог, я замер. Зиночка Тимофеева, ранняя пташка, как всегда, пришла первой. Она приветствовала меня белозубой улыбкой, будто поздравляя - за моей партой чинно сидела Хорошистка.
        Инна смотрела на меня неуверенно и робко, словно спрашивая: ты не передумал прощать? Я отмер, улыбаясь, - и девушка вспыхнула в ответ искренней радостью.
        - Всем привет! - весело сказал я.
        - Приве-ет! - пропела Тимоша.
        Я быстро пробрался к себе и плюхнулся рядом с Инной.
        - При… - смущённо забормотала Хорошистка.
        Договорить она не сумела - я закрыл ей рот поцелуем. Ресницы Дворской возмущённо взлетели, распахивая глаза, а Зиночка хихикнула.
        - Ты что делаешь, - громко зашептала Инна, задыхаясь, - люди же кругом!
        - Тимоша - наш человек! Правда, Зиночка?
        - Ага! - подтвердила Тимофеева, прыская в ладонь. - Только помаду сотри.
        - Да я чуть-чуть… - зарделась Дворская. - У Лариски заняла. Думала, не будет так мазаться…
        Она достала тонкий батистовый платочек и бережно вытерла мой рот. Не удержавшись, я поцеловал Инну снова - девушка не слишком-то и уворачивалась.
        - Нет, ну ты посмотри на него! - воскликнула она с деланой строгостью.
        Зина рассмеялась, а я дурашливо вытянул губы трубочкой.
        - Весь платочек вымазала… - заворчала моя соседка, но из глубины её синих глаз исходило счастливое сияние.
        Классика!
        Бодрый топот замер у дверей, и ворвался четвёртый. Это был Дюха, но я не сразу узнал наперсника детских игр - свою роскошную чёрную гриву он состриг почти налысо, смахивая то ли на призывника, то ли на малолетнего преступника.
        - Сколько дали? - спросил я с деланым сочувствием.
        Андрей жизнерадостно осклабился.
        - А мне идёт, да?
        - Соб-бака такой! - обречённо выразилась Тимоша. - Ты что с собой сделал?
        - Так ты ж сама сказала! - комически изумился Жуков.
        - Что сказала? - начала сердиться Зина. - Когда?
        - Вчера! - убеждённо заговорил Андрей. - Зарос, говоришь, совсем, лохмы как у первобытного!
        - Дюш, - кротко молвила Тимоша, - я прекрасно помню, что сказала вчера. «Их надо в порядок привести» - вот мои слова.
        - Так я и привёл!
        - Ты невыносим! - простонала девушка в изнеможении. - А если я скажу: «Прыгни из окна!»?
        - Прыгну! - В голосе Андрея не было даже тени сомнения.
        - Попробуй только! - осерчала Зиночка, стремительно краснея. - Прибью!
        Инна покусывала губы, пытаясь сдержаться, потом фыркнула, сдаваясь. Мы с Дюхой поддержали её, а последней засмеялась Тимоша.
        Феерический момент счастья, сносивший все невзгоды, подхватил меня, увлёк в блаженное кружение. Я смеялся как дитя, отпустив на волю «взрослую» ментальность, играючи выпутываясь из страхов и тревог. Всё хорошо! А будет ещё лучше!
        Над серой плоскостью буден, искляксанной пугающей чернотой, расцветали триумфальные арки радуг… Четверг, 1 мая 1975 года, утро Первомайск, площадь Ленина
        Трубачи лупили глаза и пунцовели, надувая щёки, барабанщики усердно молотили колотушками - сводный оркестр наяривал нечто бравурное, должное настроить праздничные колонны на верный лад. Самодеятельных музыкантов забивали акустические колонки величиной со шкаф - они гнали записи с такой мощью, что грудную клетку сотрясало в резонансе.
        Мешаясь, пышнозвучные марши придавали первомайской суматохе ещё больше бестолковости, но и тонус поднимали изрядно.
        Площадь заполнилась народом от края до края - нарядная толпа теснилась перед трибунами, оставляя нейтральную полосу, где важно прохаживались милиционеры в парадной форме.
        Колонны пока не отличались чётким строем, ряды и шеренги размывались - люди искали и находили друзей, знакомых, родню, снуя в безостановочном броуновском движении. Дети истово махали флажками и таскали за собой целые гроздья воздушных шариков, а взрослые, напуская папиросного дыма и жизнелюбивого смеха, небрежно держали на плечах свёрнутые флаги или упирали древки в асфальт, уворачивая лица от полощущих стягов. Первомай!
        Я коротко вздохнул, читая между колонн Дома Советов полузабытую мантру: «Мир. Труд. Май». Всё! Никакого ублюдочного «Дня Весны и Труда»! Мы сегодня празднуем Международный день солидарности трудящихся!
        На площадь я вышел со стороны улицы Карла Маркса, забитой грузовиками, увешанными расписными щитами. Замысловатые конструкции из брусков и фанеры, прятавшие под собою бортовые «ГАЗ-53» и даже «МАЗы», нагоняли ассоциации с карнавалом.
        Праздничный люд то и дело выталкивал из себя ликующий клич «Ура!», и колонны радостно подхватывали его, не жалея связок.
        - Уля-я-я! - поднялся восторженный писк.
        Я резко тормознул, пропуская малышку с огромными бантами, из-за чего она приобретала сходство с Чебурашкой. Весело ковыляя, девочка тащила перед собой голубой воздушный шар, чуть меньше её самой. Папа догнал её в тот самый момент, когда «Чебурашка» оступилась - шар под нею гулко лопнул, и кроха заплакала от горя. Сильные ласковые руки тут же вскинули херувимчика и усадили на крепкую шею - хныканье моментально сменилось заливистым смехом.
        Самую большую колонну собрал завод «Фрегат», я её еле обошёл и сразу же наткнулся на двуручный щит «СШ № 12». Директор школы в чинном костюме изображал опору и надёжу, а за его широкой спиной прятался педагогический коллектив - шаловливая Белочка, строгая Нина Константиновна, элегантная Мэри Поппинс, сухонький Пал Палыч, пьяненький дядя Виля, мужиковатая химичка Генриетта Львовна, прозванная бабой Геной, подтянутый военрук…
        - Миша! Мы здесь! - запрыгала Маша Шевелёва, призывая заблудшего. - Мы здесь!
        Раскланиваясь и роняя торопливое «здрасьте», я протолкался к своим. Сулима глядела на меня безмятежно, Ефимова отчитывала Динавицера за нечищеные ботинки, а близняшки наперегонки надували шарики, зелёный и красный.
        - Привет! - Дурачась, я слегка притиснул Риту.
        - А Инка тебя не убьет? - Девушка легонько хлопнула меня по плечу, освобождаясь.
        - А её сегодня не будет! - Смеясь, я нехотя отпустил Сулиму. - Они с Ларисой к бабушке подались.
        - Вертихвост! - заклеймила меня Рита, но в её глазах мелькнуло весёлое одобрение.
        - Дорогие товарищи! - гулко разнеслось над площадью. - Сегодня вся наша страна отмечает праздник Первомая…
        Начался митинг. Первый секретарь райкома нудно читал по бумажке, а над колоннами всё чаще, всё гуще колыхались флаги, трепеща на лёгком ветерке. Я потянул носом - нет, каштаны ещё не цветут. Густо обвешанные пальчатой листвой, деревья выстроились вдоль улицы Шевченко, придавая той вид широкой парковой аллеи, но ко Дню Победы должны украситься белыми свечами соцветий - и поплывёт удивительный, слегка горьковатый и сильно мужской запах…
        - Да здравствует Первое мая - день международной солидарности трудящихся в борьбе против империализма, за мир, демократию и социализм! - грянули динамики, пуская эхо вдогонку. - Ура, товарищи!
        - Ур-ра-а-а! - ответили товарищи.
        Воздушной волной ударила музыка, накатила, отражаясь от стен, - и загуляла, закружилась, поднимая настроение и трогая с места колонны. Словно кто вынул пробку, и пёстрая человеческая масса медленно, как густой мёд, потекла в бутылочное горлышко улицы.
        - Строимся, строимся! - забегала Циля Наумовна.
        Мы с Ритой заняли места в колонне. Близняшки, равняясь на меня, хихикали, а Ефимова школила Изю. Я улыбнулся: Але достался «трудный подросток» - Динавицер ни в какую не желал перевоспитываться, а педагогическим стараниям подруги умилялся, за что ему тоже попадало…
        - Юноши и девушки! - заголосили с трибуны. - Настойчиво овладевайте марксистско-ленинским учением, достижениями науки, техники и культуры! Преумножайте славные революционные, боевые и трудовые традиции советского народа! Ознаменуйте завершающий год пятилетки отличной учёбой!
        «Надо будет Михал Андреичу присоветовать насчёт идеологии, - подумал я, морщась. - Ну нельзя же так топорно работать! Никакой выдумки, креатива - ноль целых, ноль-ноль…»
        - Держим строй, держим строй!
        Колонна родимой школы втягивалась в устье улицы Шевченко - до революции её называли Большой. Подходяще, по-моему. И без этого навязшего в мозгу украинства.
        Улица сходилась в недалёкую перспективу, у привокзальной площади. Широкие тротуары до самой бровки заполонили первомайцы, не избалованные зрелищами, - они махали флажками, кричали, смеялись и радовались жизни, а юноши и девушки мерно шагали мимо, старательно овладевая, преумножая и знаменуя.
        - Ура, товарищи! - долетело с площади.
        - Ура-а! - дружно подхватили мои одноклассники.
        Выходя на перпендикуляр улицы Революции, колонны таяли врассыпную - знаменосцы спешили поскидывать флаги с транспарантами в кузова машин-хозяек и расходились последними. Но заряд воодушевления, пусть даже полученный в добровольно-принудительном порядке, всё равно оставался с ними. Даже алкаши в этот день пили за Первомай!
        - Да здравствует… - едва донеслось с площади и растаяло.
        Тёплый ветер в ясном небе играл унесёнными воздушными шариками, красным и зелёным. Тот же день, позднее Первомайск, улица Мичурина
        Бруно отворил калитку и зашагал по дорожке, мощённой неровно отёсанным плитняком. Всё было так, как рассказывал Лукич. Обиталище спецгруппы занимало скромную усадьбу князя Святополк-Мирского - громадный, тяжело расплывшийся приземистый дом, столько раз белёный, что уже и не понять, из кирпича он сложен или из каменных глыбок. Буйно разросшиеся виноградные лозы наглухо заплели деревянную веранду, ни к селу ни к городу пристроенную на углу. За её окнами в мелкую расстекловку мелькали смутные фигуры, белея рубашками и блузками, а рядом, у парадной лестницы, смирно стояли две «Волги» вороной масти, бампер к бамперу. Легчайший ветерок играл с их длинными штыревыми антеннами.
        Пока Хинкис добрался до веранды, она уже обезлюдела, лишь сизый дым сигарет вился потихоньку, утягиваясь сквозь щели. Зато обширный, немного сумрачный холл, открывшийся за порогом дома, встретил оперативника КПК гвалтом и суетой. Десяток человек разного возраста и пола толклись между столов, заваленных бумагами и картами, заставленных рациями и пишмашинками. Народ задевал стулья, потрясал картонными папками, доказывая правоту и срочность, звонил по телефонам, прикрывая ладонью трубку или зажимая свободное ухо, делился чаем из термоса, спорил или остервенело листал брошюрки ДСП[35]. И во всей этой шумной карусели было лишь одно место покоя, словно обведённое магическим кругом, - маленький письменный столик, за которым сидела молодая светловолосая девушка и, высунув кончик язычка от старания, оформляла документы.
        Выставив плечо, Бруно протолкался к ней и вежливо улыбнулся в ответ невинному голубому взгляду.
        - Меня зовут Хинкис, - отрекомендовался он. - Бруно Хинкис. Доктор медицинских наук, старший научный сотрудник НИИ мозга. Прикреплён к вашей группе приказом генерала Григоренко. Вот моё командировочное…
        Девушка быстренько всё записала и, немного стесняясь возраста и отсутствия регалий, представилась младшим лейтенантом Верченко.
        - Наташа! - прогудел огромный человечище, тащивший мимо развалистый картонный ящик с приборами. - Куда? На склад?
        - Нет, нет! - всполошилась Верченко. - В лабораторию!
        - Бруно! Я уж думал, не приедешь!
        Хинкис живо оглянулся, натыкаясь на довольный взгляд старины Лукича.
        - О, цвет нашей аналитики! - обрадовался он. - Куда ж вы без меня?
        - Что да, то да! - хохотнул Глеб Лукич. Его ладонь оказалась сухой и твёрдой. - Здоро?во! Вот только цвет опал уже…
        - Не прибедняйся! - Бруно мельком глянул в зеркало над рукомойником. Опять этот вихор торчит! Ну что ты будешь делать…
        - Секундочку… - Хинкис смочил ладонь и пригладил непослушную прядь. Из зеркала на него смотрел невысокий щуплый брюнет, мало общего имевший со стереотипным образом эстонца. - Вот ведь… В салоне-парикмахерской полчаса высидел, лишнего рубля не пожалел, и на тебе!
        - А ты его отрежь! - присоветовал Лукич.
        - Вот точно… Раньше хоть Катька стригла…
        - Ты так и не женился по второму разу? - дипломатично поинтересовался аналитик.
        - По третьему, Глебка, по третьему! - невесело улыбнулся оперативник КПК. - Женщины долго со мной не выдерживают, я же все их загадки отгадываю…
        - Товарищ Хинкис?
        Голос Иванова Бруно узнал сразу и немедленно развернулся кругом.
        - Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант!
        Не ожидавший от учёного годности к строевой службе, Борис Семёнович заулыбался.
        - Вольно! Я просил, чтобы в группу включили опытного психолога с хорошими способностями к гипнозу. Это вы и есть?
        - Вы меня смущаете! - хмыкнул Хинкис. - Но с удовольствием признаю столь нескромную оценку.
        Иванов рассмеялся, поправляя очки.
        - Скажите, - заговорил он, построжев, - вы любого можете загипнотизировать?
        - Ну что вы! Вас точно не смогу - никакое внушение не перебьёт сильную, закалённую волю.
        - У нас нескромная ничья, - явственно прифыркнул Борис Семёнович. - Вот что… Меня волнует младший лейтенант Вальцев…
        - «Лжемиха»? - тонко улыбнулся Хинкис.
        - Он самый. - Иванов остро взглянул на Бруно. - Ну коли вы здесь, стало быть, подписки о неразглашении пачками визировали! М-да… В общем, всё идёт к тому, что американцы решатся на эксфильтрацию. А если Максим не пройдёт проверку? Допустим, ему удастся отбиться от дозы пентотала натрия[36], хотя бы под тем предлогом, что химпрепарат якобы подавляет сверхспособности. Но как быть с детектором лжи?
        - С полиграфом? - поднял брови Хинкис. - А тут тоже всё зависит от силы воли и её закалки.
        Иванов слушал, скребя пальцами по лёгкой щетине.
        - Тогда пойдёмте, - решительно сказал он, увлекая Бруно за собой. - Я хочу, чтобы вы, скажем так, определили стойкость Вальцева и, если это возможно, укрепили его волю.
        В конце длинного тёмного коридора Борис Семёнович отворил дверь в просторную и неожиданно светлую комнату, обставленную по принципу «ничего лишнего». Под высоким потолком, украшенным пыльной лепниной, витал сквознячок, словно зазывая на улицу, на свежий воздух и солнцепёк. Молодой человек, сидевший за столом у окна, отложил учебник английского и обернулся. Хинкис чуть заметно вздрогнул.
        Лицо и причёска парня полностью соответствовали единственной фотографии «Михи», которой пользовались спецслужбы США, Израиля и СССР.
        - Здорово! - честно признался Бруно. - Вылитый «Миха»!
        Вальцев смущённо улыбнулся и встал.
        - Познакомься, Максим, - мягко проговорил Иванов, - это Бруно Хинкис, наш эксперт в области психофизиологии. Контора его уже раз пять привлекала, если не больше. Ну я на вас надеюсь, товарищ Хинкис!
        - Мы не подведём! - сверкнул белыми зубами Бруно, расстёгивая как бы между делом блестящий серебряный браслет роскошного «Ролекса».
        Генерал-лейтенант тихо прикрыл дверь за собой, а эксперт, продолжая улыбаться, повернулся к Вальцеву:
        - Я не зря сказал «мы», ведь у нас одна общая задача, и решать её мы будем вместе, - мягко зажурчал он, качая браслет на пальце, словно играя с ним. - Садитесь поудобнее, не думайте о постороннем, все тревоги остались за стенами этого дома, а угрозы ещё далеко. Мы не друзья, но что нам стоит подружиться…
        Максим, сидевший в свободной позе, вдруг помотал головой и сказал виноватым голосом:
        - Простите, но я не поддаюсь гипнозу.
        - Отлично! - обрадовался Хинкис. - Просто отлично! Дайте-ка вашу руку… - Он обхватил запястье Максима тонкими пальцами и стал слушать пульс. - Будем учиться обманывать детектор лжи! Американцы уверены, что это невозможно, но тут они ошибаются. Детектор всего лишь следит за сердцебиением, дыханием, потливостью, за артериальным давлением. Если вы, скажем, совершили преступление, а на допросе пойдёте в отказ, то выступивший пот резко повысит электропроводность кожи, участится пульс, собьётся ритм вдохов и выдохов… И психолог, проверяющий вас, тут же поймёт: ложь! Но сколько было случаев, когда матёрые гангстеры, опутанные датчиками, спокойно отвечали: «Нет, мистер, никого я не убивал!», и допрашивающий разводил руками. А гангстер врал! Просто держал себя в узде, не позволяя разгуляться нервам!
        - И я так смогу? - с жадным интересом спросил Вальцев.
        - А почему нет? - пожал плечами Бруно, цепляя часы обратно на руку. - Воля у вас есть, осталось научиться пользоваться ею. Начнём, пожалуй, с дыхательных упражнений. Не буду долго и нудно растолковывать суть, просто уясните для себя одну важную вещь: контролируя дыхание, вы контролируете сознание. Итак, медленно вдыхайте, спокойно вставая… Руки поднимайте вверх, разводите в стороны, приближайте к телу. Вот так… Выдыхая, приседайте… Руки вниз, вместе - и будто что-то плавно отталкиваете от себя… Вот так… Вдох - выдох… Вдо-ох - вы-ыдох… Пятница, 2 мая 1975 года, день Первомайск, улица Дзержинского
        - Мишенька! - прозвенел голос сестрёнки. - Так… Я пошла!
        - Настенька! Я остался!
        Девочка захихикала и клацнула дверью. Глухо донёсся дробный топоток. И тишина…
        Подцепив с трюмо свежую «Комсомолку», я поволок на кухню тяжеленную сумищу.
        - Некогда нам духовную пищу принимать, - прокряхтел я, взваливая ручную кладь на стол. - Нам бы чего попроще…
        Достав вилок капусты, завалявшийся в гаражных закромах, я поморщился - верхние листья превратились в мерзкую серую слизь, источавшую зловоние. Очистив кочан в мойке, нашинковал овощ, выложив на тяжёлую чугунную сковородку бело-зелёную горку. Ужарится - как раз выйдет.
        Глянув на сложенную газету, я развёл руками, словно извиняясь перед невидимой публикой:
        - Ну а что делать? Жизнь такая! - и включил радио.
        - …отметил огромное значение для совершенствования и развития плановой экономики, - затараторил приятный женский голос. - Товарищ Байбаков высоко оценил методы оптимального планирования, разработанные академиком Канторовичем…
        «Жить станет лучше, жить станет веселей! - Я поставил на огонь сковородку поменьше и плеснул постного масла из трёхлитровой банки. - Ох и взвоют министерские! И заплачут как дитя… - Острый нож будто сам нарезал свининку на кусочки. - Проснутся поутру, а за ресурсы, ещё вчера дармовые, надо, оказывается, платить! А вы как хотели материально-техническую базу создавать? За бесплатно? Всё, товарищи, халява кончилась!»
        Я сгрёб мясо с разделочной доски на сковороду, и оно злобно зашипело, зашкворчало, напуская того непередаваемого аппетитного духу, что преследует голодного со времён пещер. А мы ещё лучку добавим и травок всяких…
        - …правительства ГДР и Чехословакии уже выразили полную поддержку предложению товарища Леонида Ильича Брежнева о необходимости полностью использовать потенциал социалистического содружества, - подхватил бодрый мужской голос, - включая организацию общего рынка труда, товаров и услуг, единой валюты и свободы поездок…
        «Здорово! - Я натёр морковку и перемешал с капустой. Промыв рис, поставил его вариться в маленькой эмалированной кастрюльке с легкомысленными розочками на круглых боках. - Вот это я понимаю! Неужто наша берёт? А впрочем, все эти плюшки ещё Сталин обещал, когда СЭВ только-только родился и пачкал пелёнки…»
        Мы с мамой обожаем венгерские огурчики от «Глобуса», и лечо у них замечательное, а папа жить не может без болгарского конфитюра. Да, если всё пойдёт как надо, то полки в магазинах заполнятся. Побегут по советским шоссе «Вартбурги» и «Шкоды», «Татры» и «Юго». Инженер из Свердловска устроится на работу в Будапеште, а какой-нибудь Дитрих Холтофф с гэдээровского «Фортшритта» переедет трудиться на «Ростсельмаш», доводя до ума комбайн «Дон», тяжёлый как танк…
        Наши ВАЗ, ГАЗ и ЗАЗ волей или неволей зашевелятся, иначе Госплан отлучит от финансирования неразворотливых. Социалистическая конкуренция!
        Я перемешал мясо с капустой, добавил рис, томатную пасту, посолил, поперчил… Уф-ф! Пускай теперь тушится, доходит потихоньку.
        - …на экраны страны вышел фильм Сергея Бондарчука «Они сражались за Родину», снятый по одноимённому роману Михаила Шолохова…
        Всё, хватит, а то подгорит. Я выключил конфорку и… Где моя газета?
        Ага… Навстречу XXV съезду… Пятилетке качества - рабочую гарантию… Родине - наш ударный труд… В дружественной обстановке… Заголовки-то какие! Плакатные, зовущие… Ага, вот!
        «На Пленуме ЦК КПСС были приняты постановления «О созыве очередного XXV съезда КПСС», «Об улучшении управления народным хозяйством, совершенствовании планирования и усилении экономического стимулирования промышленного роста».
        Дальше, дальше… «Доклад секретаря ЦК КПСС М. А. Суслова».
        М-да… Всё та же приглаженная и залакированная велеречивость. Хотя… нет. Я углубился в текст.
        «…партия обязана следить за народным хозяйством, воплощением усилий миллионов трудящихся, но в то же время мы не должны опускаться до мелочной опеки. Пусть предприятия сами налаживают связи между собой, договариваются, назначают цену за свою продукцию. Нельзя сковывать да стреноживать социалистическую предприимчивость! Необходимо вернуться к ленинским принципам хозяйственного расчёта[37] - самоокупаемости, самофинансированию и самоуправлению!»
        «Хитёр Михал Андреич! - Я покачал головой. - Ишь как завернул! Да ещё и Владимира Ильича приплёл. Умно. Кто ж выступит против Ленина? А под шумок «Интернационала» вызволят заводы и фабрики… Молодцы!»
        Я с хрустом разложил газету, сгибая её «против шерсти». Что там дальше?
        «…мы не поддадимся на провокации американской военщины и не позволим втягивать нашу страну в разорительную гонку вооружений…»
        Замысловато. Надо полагать, товарищ Суслов признал верным мой вывод о пользе разрядки.
        «…братские партии должны правильно понять наш решительный отказ в поддержке лжесоциалистических организаций и движений, имитирующих марксизм-ленинизм…»
        Отличный ход, Михаил Андреевич! Знать бы ещё, включат ли в список «имитаторов» Гэса Холла, Жоржа Марше, Гордона Макленнана?[38] Я хмыкнул и продолжил чтение.
        «…в связи с вышесказанным считаю важной и своевременной инициативу группы товарищей - обсудить реформу КПСС. Партия должна очиститься от таких пороков, как местничество, бюрократизм, комчванство…»
        А вот это уже серьёзно. Это как объявление войны! Многие воспримут партийную реформу в штыки, да как бы не в буквальном смысле.
        Терпенья усидеть не хватило, я вскочил и стал ходить - до окна с занавеской, плещущей на сквозняке, разворот, к двери, разворот… Мимоходом помешав духовистое рагу, я выглянул в заоконье, где буйно цвела весна, призывая плодиться и размножаться.
        «Слишком всё ладно выходит, - задумался я, держа ложку на отлёте. - Прознали вожди судьбу СССР, почесали в затылках - и дружно кинулись спасать первое в мире государство рабочих и крестьян! Хм… Как-то подозрительно всё выглядит…»
        Меня даже не то смущало, что члены «малого Политбюро» сразу взяли и поверили «сверханализу» - у них было и время, и возможности убедиться в правоте «Михи». Но как-то слишком уж резко они изменились! Да, Михаил Андреевич уверяет, что это он так поработал над собой. Ну пусть и дальше верит в свободу воли… А как оно в реале? Не я ли его «перелечил»? По «методу Ершова»? Откуда мне знать, каков предел у моих способностей? Суслов выпил добрых пол-литра воды, заряженной мною. Брежневу достался стакан или чуть больше. И как она подействовала, эта «живая вода»? Укрепила сердце, почистила сосуды… А может, и по извилинам прошлась, выводя шлаки догматизма, начётничества, перестраховки, нетерпимости?
        «Ну и чего ты так всполошился? - подумал я насмешливо, хотя и с холодком. - Тебе что, больше нравились брежневские «сиськи-масиськи» и «сосиски-сраны»?[39] Или извращённо приглаженный стиль речей Суслова? Михаил Андреевич сам правил черновики, старательно вычёркивая смысл, стирая малейший проблеск мысли, словно готовя одноклеточный серый фон для цитат Маркса-Ленина. Ну так сравни, что было и как стало! Чего ты так распереживался? Надо будет, всё Политбюро зомбируешь, лишь бы… Как там «неуловимые» пели? «Жила бы страна родная, и нету других забот!»
        На сквозняке зашелестела «Комсомольская правда», а мне почудилось, что свежим ветерком потянуло с газетных страниц… Пятница, 9 мая 1975 года, день Первомайский район, Каменный Мост
        Ещё и года не прошло, как меня окунуло в прошлое, словно котёнка в прорубь, но День Победы я отмечал точно так же, как и в «старой» жизни - на даче. Отстаивал шесть соток с тяпкой наперевес, постигая вечность, ибо выполоть траву за один раз нереально. Скосишь её, проклятущую, выдерешь каждый сорнячок, а заедешь через пару деньков - как будто и не полол вовсе! Всхожесть у молочая и осота просто изумительная…
        Ровно в полдень я победил флору - и прогулялся на старый заброшенный карьер. Каменную чашу давно затопил протекавший мимо ручей, а крутой бережок зарос ивняком и тамариском. Премиленькое озерцо получилось, антропогенное. Купаться в нём я не решался пока, холодновата водичка, зато караси клевали наперегонки. Пять штук вытянул.
        Рыбины золотились на зелёной травке, вяло дрыгая хвостами, а я разлёгся рядом с моим будущим обедом, как будто вбирая силу Матери Сырой Земли. Рядом, порой дотягиваясь до щеки, кланялся остистый злак, качаясь под кузнечиками, - прыгунки выводили хвалебную песнь, хором славя теплынь. Изящная стрекоза, фасеточно блестя, висела на тенях крылышек. Хорошо!
        Жмурясь, я смотрел в синее небо, лениво водя зрачками по лёгкому облачку, зависшему в вышине, словно космическая туманность.
        За этим и езжу на дачу. За приятной истомой в конце первобытных забот, когда вчерашний испуг и завтрашнее беспокойство уносятся порывом ветра, вколачиваются в землю, расходятся кругами по воде, а нервы теряют натяг, как струны, размотанные колками.
        «Ну всё, хватит валяться!» - подумал я, но ленивый организм продолжал мять траву.
        «Подъём, сказал!»
        Кряхтя, присел на корточки и собрал улов. Отдохнуть не даю… ?
        Уху я затеял по-походному, на костре. Пара здоровенных луковиц да большая, хоть и вялая морковь составили компанию карасям. А я, поглядывая на котелок, занялся механизацией сельского хозяйства.
        Картошка шла в рост - пора окучивать.
        Прицепив к мотоблоку двойной лемех, отполированный грунтом до блеска, я завёл чудо техники. Мотор взревел, пугая соседскую кошку, и стальные колёса заскребли по жирному чернозёму. Окучник погрузился в почву, разрывая глубокую борозду в междурядье. Запахло парной почвой.
        Мотоблок рвался из рук, обдавая меня дымом и стрёкотом, зато все рядки я уделал буквально бегом. Правда, и вымотался порядком. Движок заглушил дрожащей рукой, хапая воздух открытым ртом, а после минут пять прохаживался по узкой тропинке между летним домиком и дощатой сортирной будкой, отдуваясь и разминаясь. Ну в моём «новом» возрасте усталость проходит быстро, со скоростью утоления голода. О, кстати!
        Я трепетно поднял крышку котелка, выпуская будоражащие ароматы. В тёмно-зелёном взваре колыхались разлезшиеся луковицы, вились оранжевые стружки морковки да половинки молодого картофеля. Сладковатые тушки карасиков шевелились в самом низу, пихаемые бульками со дна.
        В животе у меня заурчало - голодная утроба оценила восхитительную картинку. Сняв пенку, чтобы не горчило, я разворошил костерок, убавляя огонь. Пускай потомится.
        Надёргал зелёных луковых перьев да стрелок чеснока, подбросил в варево, чтобы и вовсе слюной изойти…
        - Бог в помощь!
        Сиплый голос вызвал в моём сознании яркую картинку из будущего шедевра анимации, но обернувшись, я увидал вовсе не мультяшного волка, а вполне себе живого Ромуальдыча. «Зиц-директор» Центра НТТМ стоял за дощатым забором, сложив руки на калитке, и улыбался, блестя золотыми коронками.
        - Вот это ничего себе! - Я и удивился, и обрадовался. - Заходите! А как вы…
        Арсений Ромуальдович мелко рассмеялся, и его широкие, но костлявые плечи затряслись.
        - У меня тут дача, вообще-то, - улыбаясь, сказал он и отпер калитку. - За ручьём, ближе к карьеру. Ну привет, жертва колхозного строя! Целину поднимаешь?
        - Картошку окучиваю! - солидно ответил я.
        Вайткус сразу заинтересовался мотоблоком. Оглядел его, ощупал, приговаривая: «Недурно… Ага… Ничего так… А это? Ага… Очень даже ничего…»
        - Как заводской! - заценил он. - Дашь попробовать?
        - Окучить?
        - Ну! А то этой тяпкой до того намахаешься… Спина потом как деревянная. - Нажаловавшись, Арсений перешёл на дурашливый тон: - Червонец! Договорились?
        - Обидеть меня всё равно не получится! - фыркнул я. - Лучше и не пробуйте.
        - Нет, ну всё равно, - смутился Вайткус. - Бензин, то, сё…
        - Ага! - подхватил я. - Амортизацию ещё не забудьте вычислить, с повышающим коэффициентом! Арсений Ромуальдович, вы сколько своих кровных в ИЖ вбухали, не считали? Вот и оставьте в покое всю эту бухгалтерию! Постажирую вас с мотоблоком, и юзайте на здоровье. В смысле - пользуйтесь. Скоро, чувствую, опять нам складываться придётся!
        - Так-так-так! - оживился Ромуальдыч, радуясь, что можно отвлечься от неловкой темы. - Что на этот раз?
        - Высокотемпературные сверхпроводники, - внушительно проговорил я, подняв палец.
        - А что, - задрал брови Вайткус, - такие бывают?
        - Будут! - заверил я его. - Агатовая ступка нужна, цилиндрическая пресс-форма… Ну её вы запросто выточите. М-м-м… Спрессуем такие маленькие таблетки из металлооксидной керамики. Для опыта этого будет достаточно, а сверхпроводящие жилы… Ну это уже не школьный уровень, там нужна полноценная научная лаборатория. А нам достаточно тигля для отжига, пресса на семь тысяч килограмм-сил… Кислороду… Не знаю, баллон или два, чтобы в печь подавать помаленьку - можно, в принципе, задействовать обычный насос для аквариума…
        - А формула какая? - деловито спросил Вайткус, строча в блокноте.
        - Иттрий-барий-два-купрум-три-о-семь. Короче, Ромуальдыч, нужна окись иттрия, углекислый барий и окись меди. Хотя бы по столовой ложке навески…
        Вайткус старательно записывал мои хотелки, а во мне затлела маленькая вера - всё у нас получится, призрачные мечты сбудутся! И тут же по жилам будто тёплая волна прошла. Что бы я делал без Ромуальдыча! И ведь ещё ни разу не спросил у меня, откуда дровишки, то бишь идеи!
        - Вот, как-то так, - покрутил я кистью. - Всё, пошли - ухой буду угощать, а то у вас сил на стажировку не хватит! Мотоблок, он у меня с норовом… Вторник, 13 мая 1975 года, вечер Узбекская ССР, Наманганская область
        Литое солнце садилось, набираясь тёмной красноты гаснущего костра. Под упругим нажимом багровеющего диска обуглилась пильчатая линия дальних гор, и мутная пелена испарений, зависшая над бескрайними полями, окрасилась в закатный маковый колер, словно подсвеченная отблеском пожарища. Вершины угрюмо чернели головешками, выпрастывая длинные тени.
        «Но на закате протягиваются вновь…» - вспомнила Марина пароль и наметила улыбку. Губы дрогнули, продавливая милую ямочку.
        Она сделала глубокий вдох, вбирая нагретый за день воздух, и медленно выдохнула, сбрасывая накопившуюся усталость. Ещё один день минул, ещё одну галочку можно ставить в отчёт.
        Исаева принюхалась. Так и есть - Суннат затеял роскошный плов из мяса молодого барашка. Не удержавшись, девушка ещё раз втянула носом аппетитный дух. М-м-м… Вкуснятина какая!
        У Джураева настоящий талант кулинара - шурпа выходит просто божественная, и даже простенький салат «Ачучук» кажется изысканным яством.
        А ещё Суннат любит прикидываться Василием Алибабаевичем. Как он их вчера сзывал на ужин? «Кушать подано. Садитесь жрать, пожалуйста!» Скорей бы уж звал, что ли. Ах да, Рустам с Умаром не вернулись пока…
        Марина навострила слух. Нет, не слыхать, как «бобик» урчит с подвыванием. Только треск помех доносится из-под навеса - Гриша засел с рацией, бубнит что-то, сыплет морзянкой, а «Шмель»[40] недовольно шипит на него.
        Звякнула поварёшка, грюкнули тарелки… Прекрасные звуки! А вот и «уазик»! Далеко у холмов заметались лучи фар, отмечая ухабы. Постепенно из тишины народился звук работающего мотора, стал нарастать, грубым механическим шумом забивая негромкий саундтрек вечерней зари.
        Хлопнула дверца, и к домикам вразвалочку двинул Рустам. Марину тотчас же кольнуло беспокойство.
        - А Умар где?
        Рахимов замер, суетливо сдёргивая тюбетейку.
        - Э-э… - затянул он глубокомысленно. - Умар задержится сегодня. Ага! У него там… это… Ну по семейным обстоятельствам!
        - Я вас когда-нибудь прибью! - рассердилась Исаева. - Обоих, в общем-то! Что ещё не слава богу? Выкладывай!
        Рустам болезненно сморщился, закряхтел.
        - Да там с братом его проблемы, с Фазилем, - с трудом выдавил он, отводя взгляд, но разговорился. - Этот дурачок в Лейлу влюбился, в дочку Насриддинова, и вроде бы взаимно. Карим-ака взбесился просто, как узнал! Лейлу запер и пообещал выдать замуж за старого Суюна Кудратова. Фазиля и до этого предупреждали… Ну как предупреждали… Поймали его молодчики Карима, да и отметелили. Сказали: если не уймёшься, зарежем как барана! Так Фазиль же… он же упрямей своего брата! Прокрался ночью в Кизил-Палван, у деда своего спрятался. Там его Умар и нашёл, позавчера ещё. Сказал, что поможет, только чуть позже. Так разве ж Ромео будет ждать? Забрался сегодня к своей Джульетте… Ну и решили сбежать! Далеко не ушли, поймали обоих. Вот Умар и… того… задерживается.
        - А сказать мне он ничего не мог? - вымолвила Марина, сдерживая бешенство. - Господи, как же мне надоела вся эта азиатчина! Что же вы за люди такие, а? Я думала, мы - группа, отряд!
        - Мы - отряд! - всполошился Рустам.
        Исаева лишь раздражённо отмахнулась.
        - Грига! Суннат! Собирайтесь!
        Оба уже стояли неподалёку, взглядывая то на Рустама, то на Марину. Ершов в наушниках - сумрачно, а Джураев с шумовкой - растерянно.
        - Есть… - пробормотал Суннат с неуверенностью.
        - Рустам! А тебе что, особое приглашение нужно?
        - Есть! - радостно отчеканил Рахимов. ?
        «Бобик» мигом долетел до Кизил-Палвана. За рулём сидел Суннат, рядом с ним устроился Рустам. Марина с Ершовым тряслись на заднем сиденье.
        - После побега Лейлы бойцы Карима наверняка на взводе, - негромко рассуждал Григорий. - Чтобы освободить «возлюбленную пару»… Нет, у Юсупова нет шансов.
        - Хорошо ещё, если жив до сих пор, - выцедила Исаева.
        - Да уж… - посмурнел Ершов. - Ты права, надо ломать все планы и брать Карима сегодня, а под шумок освободим парочку… Ну или всю троицу. Хм… Тогда наша группа засветится по полной. Адылова мы взяли в поле. Ахата… как его… Музаффарова - на пустынной улице. Никто нас не видел и не слышал.
        Марина безразлично пожала плечами.
        - Провал так провал, - молвила она устало. - А что делать? Мы своих не бросаем, в общем-то.
        Рустам медленно повернул к ней бритую голову.
        - Я, конечно, виноват, - произнёс глухо. - И Умар дурака свалял… А я… - Он расстегнул верхние пуговки на рубашке, словно задыхаясь. - Я только сейчас почувствовал, что мы - отряд! Спасибо вам! И… Что-то я не то несу, да?
        - Всё ты правильно сказал, - вклинился Суннат, с ожесточением переключая передачу. - Просто Марина с Гришей - советские, а мы с тобой… так, наполовину только!
        - Ерунда всё это, - сердито отрезал Ершов, - ерунда на постном масле! Думаете, русских Адыловых нету? Да полно! Вражья везде хватает.
        - Выкорчуем! - обронил Рахимов.
        - Вот именно. А провал… Да и чёрт с ним, с провалом! Мы свой план выполнили и перевыполнили! Да и мы одни, что ли? Уверен на сто процентов - наши внедрили своего человека даже в свиту Рашидова! Телохраном каким-нибудь или водилой. На нас операция не замыкается!
        - Хватит меня успокаивать, в общем-то, - проворчала Исаева. - Суннат, тормознёшь напротив чайханы, за арыком, где заросли. И ждёшь. Мы тебе маякнём по рации… Кстати, - она беспокойно заёрзала, - а где мой «Тюльпан»?
        Ершов молча протянул ей рацию, удерживая на лице серьёзное выражение.
        - Ага! - повеселела девушка. - Выдвигаемся. Грига, Рустам, за мной!
        - Есть! - молодцевато отозвался Григорий, косясь на Рахимова. ?
        Каменная ограда насриддиновского особняка больше походила на крепостную стену, чем на обычный забор. Сложенная из плитняка, она не стала препятствием - было за что цепляться и куда упираться пальцам ног.
        Место Ершов выбрал наилучшее для лазутчика - сразу за оградой буйно росли фруктовые деревья, словно предлагая себя взамен лестницы. Вскоре Марина мягко спрыгнула на траву, вынула ПБ и накрутила глушитель. Грига молча кивнул и тоже вооружился - они в тылу врага. Рустам нежно поглаживал то кобуру, то ножны с острейшим печаком.
        На часах - девять вечера. За чёрными стволами деревьев ярко горели фонари, освещая выложенный плиткой двор. У самых ворот стояла бордовая «Волга ГАЗ-21», за нею притулился редкий зверь - джип «Москвич»[41].
        По двору важно расхаживал неприятный толстяк в одних широких и порядком засаленных штанах. Сопя и почёсывая безобразные складки на пузе, он вразвалочку сновал между парой закопчённых мангалов, следя за тем, чтобы кебабы не пережарились. За парадной лестницей, уводившей на террасу, располагался гараж. Ворота его были приоткрыты, выпуская табачный дым, заунывную музыку и весёлый гогот - ржали как минимум трое.
        Ершов повернулся к Марине и показал три пальца. Исаева согласилась. Тронула Рустама за плечо и стволом ткнула в сторону лестницы, посылая на разведку. Рахимов кивнул, растворяясь в зарослях.
        Это случилось минутой позже. Довольное ржание резко усилилось, и вдруг из ворот вытолкнули Юсупова - сквозь прорехи в одежде проглядывали кровоподтёки и синяки. Умар удержался, не упал, тогда вышедший следом усатенький молодчик сделал ему подсечку. Юсупов выстелился, умело перекатившись.
        - Онени эшак сиксин![42] - промычал молодчик.
        Руки у чекиста были связаны, зато ноги свободны - большой палец, твёрдый как сучок, ударил усатенькому в солнечное сплетение, а когда тот согнулся, натужно сипя, тараща глаза и разевая рот в беззвучном крике, закалённая пятка врезалась ему в шею, ломая горло. Аскер взмахнул руками, разгибаясь, и рухнул навзничь.
        Умар мгновенно, скалясь от боли в избитом теле, перевернулся и встал на ноги. Марина покинула тень, и разбитые губы Юсупова расползлись в улыбке, тут же вздрагивая, чтобы выразить вину.
        - Займись им, - коротко приказала Исаева, не поворачивая головы. - И шашлычником!
        Скользящей походкой дикой кошки она пересекла газон, левой рукой коснувшись плеча Умара.
        - Там мой брат, - прохрипел Юсупов. - Я должен…
        - Угомонись, - оборвала его девушка. - Моя очередь, в общем-то!
        За её спиной тихонько хлопнул выстрел - краем глаза Марина увидала, как падает жирная туша, шлёпаясь и трясясь, будто студень.
        Обитатели гаража, похоже, так и не заметили потери бойца - ржали по-прежнему. Переступив порог, Исаева очутилась в просторном помещении, оборудованном так, что любая станция автосервиса позавидует.
        На верстаке стонал связанный полуголый юноша восточной наружности. Его худое тело блестело от пота, то и дело содрогаясь.
        Два амбала в нечистых спортивках развлекались: один с огромным энтузиазмом крутил ручку мегомметра, а другой тыкал щупом в молодого человека, счастливо хохоча.
        - Яхши, яхши! - радовался крутильщик, пыхтя от натуги.
        Марина вскинула оружие. Первым умер палач со щупом - вздрогнув, будто сам заработал удар током, он повалился на пол, складываясь, как огромная кукла. Второй так и продолжал вертеть рукоятку - доходило до него медленно. А когда дошло наконец, то амбал успел лишь вылупиться. Пуля разорвала сердце, застревая в позвоночнике, и крутильщик словно оплыл, падая и роняя электроприбор. В маленьких чёрных глазках застыли обида и удивление.
        - Фазиль? - коротко спросила Исаева, распутывая проволоку, которой парня прикрутили к верстаку.
        - Ха, бу мен ман…[43] - пролепетал тот.
        - Фазиль… - выдохнул Юсупов, появляясь в дверях.
        - Умар! - всхлипнул младший брат.
        - Потом, потом! - прервала Марина трогательную сцену. - Где держат Лейлу?
        - Наверху! - встрепенулся Фазиль, тут же вспоминая русский язык. - Её комната выходит в айван! Справа которая!
        - Грига!
        - Иду, - откликнулся Ершов.
        Исаева поднесла к губам тангетку рации:
        - Третий, я первый, ответь.
        Сквозь тихое шипение долетел приглушённый голос Рустама:
        - Докладывает третий. В доме пусто. В комнатах, что выходят в айван, двое. Насриддинов в той, что слева. Просматривает какие-то бумаги и хлещет коньячок «Узбекистон». Был один аскер, да весь вышел. Девушка заперта в правой комнате.
        - Поняла, третий. Умар, будь здесь, с Фазилем!
        Марина словно взлетела по парадной лестнице, не чувствуя ступенек. На террасе никого не было, и она свернула в крытую галерею, выходя на веранду-айван. Здесь обнаружился деревянный диванчик, занятый накачанным аскером уголовного вида. В переносице качка чернела дыра.
        Рустам отлепился от тонкой колонны и стал видимым, пальцем показывая на правую дверь - засов на ней был задвинут, никого не выпуская.
        Марина отступила в сторону, держа пистолет наготове, а Ершов отпер дверь. Первой в комнату скользнула Исаева, стволом ПБ отводя целый ворох тончайших занавесок.
        - Лейла?
        - Кто здесь? - послышался испуганный почти детский голосок.
        - Не бойся, - проворковала «Росита», - мы друзья Фазиля.
        Из полутёмной комнаты, устланной коврами в три слоя, с кучей расшитых подушек, вырвался маленький вихрь в простеньком ситцевом платьице.
        - Он жив?! - вскричала миниатюрная девушка, лицом напоминающая киношную Гюльчатай. - Где он? Где?
        - Здесь, в общем-то.
        В следующее мгновенье Исаева едва успела схватить Лейлу за руку.
        - Стой! Успокойся сначала.
        - Я… я не могу… - запричитала девушка, размазывая слёзы свободной рукой. - Анвар Толстяк долго бил его, а потом… А потом он брал из мангала угольки и выкладывал Фазилю на спину. Фазиль корчился от боли, а эта жирная скотина улыбалась и пускала слюни! Ненавижу его! Ненавижу просто!
        - Тише, не кричи так, - строго сказала Марина, прикрывая собой мёртвого охранника. - Анвар никого больше не будет мучить. Сколько бойцов в доме, в общем-то?
        - Че-четверо. Пятёрку Курбаши отец услал в райцентр… - Лейла запнулась, а её чёрные глаза распахнулись, наливаясь страхом. - А вы не убьёте… папу?
        - Нет, успокойся. Ступай во двор, Фазиль там.
        Сделав знак Ершову, Исаева поднесла к губам тангетку рации и вызвала Сунната:
        - Первый - пятому: ждём.
        Григорий мягко толкнул дверь левой комнаты и скрылся за толстой створкой. Некоторое время ничего не было слышно, а потом на айван шагнул упитанный мужчина с губастым ртом и глазами навыкате. Пугливо озираясь и поправляя наброшенный пиджак, он выдавил сиплое:
        - А в чём дело, товарищи?
        - Вы задержаны, в общем-то, - объяснила Марина с холодком. - Завтра к вечеру вас доставят… м-м… в одно место и вежливо расспросят - о взятках, о нетрудовых доходах, о покалеченных колхозниках…
        Карим-ака побледнел в прозелень.
        - Я… - выдавил он. - Я…
        - Пристрелить бы вас, - задумчиво проговорила Исаева, - но Лейлу жалко, в общем-то. Рустам, едешь с Суннатом. Вызовешь вертолёт и передашь «языка».
        - Слушаюсь, - серьёзно ответил Рахимов. - А вы?
        - А мы на «Волге».
        Проводив глазами Рустама, влекущего безвольного Насриддинова, девушка погасила свет, бездумно погладила ладонью глубоко врезанный узор на тонкой гранёной колонне. Внизу скорчился Кизил-Палван, забывшись в беспокойном сне. Его пыльная улочка кривилась, расходясь трещиной, - она будто разламывала, как лепёшку, погружённый во тьму кишлак, едва отмеченный слабыми огоньками.
        «Пригнать бы сюда технику да пройтись бульдозерами вдоль и поперёк, снося дувалы, - подумала Марина. - Протянуть широкие, прямые и чистые улицы, застроить их нормальными домами, с просторными и светлыми комнатами, высадить деревья… Получится опрятный посёлочек, где хочется жить и работать! Вот только люди останутся прежними, готовыми на предательство и подлость… Ну или на подвиг и любовь!»
        - Лейла! - позвала она. - Собирай свои вещи, мы уезжаем!
        - Сейчас! - прозвенел счастливый голосок. - Бегу уже! ?
        - Есть на ночь вредно для здоровья, - наставительно сказал Суннат, накладывая полную тарелку плова.
        - Тебе не агрономом надо работать, а шеф-поваром! - ухмыльнулся Ершов, расправляясь со второй порцией.
        Джураев самодовольно улыбнулся, выбрасывая головку чеснока - своё она отработала, придала влекущего аромата.
        Марина на секундочку перестала жевать и прислушалась. Стрёкот вертолёта ещё можно было разобрать, а если поднапрячь глаза, то и слабый огонёк проблескового маячка становился виден, теряясь между мутных звёзд.
        Рустам выключил генератор, и надоедливый монотонный стук больше не скрадывал очарования южной ночи. Большой костёр, разожжённый между домиком и контейнером, набрасывал дрожащий свет на лица людей, уминавших плов. Огонь метался под слабым ветерком, то нагоняя смутные тени, то возгораясь ярким сполохом, и тогда начинали играть блики на фарах «уазика» или на хромированном бампере «Волги».
        Лейла жалась к Фазилю, держа его за руку и хихикая совершенно по-девчоночьи, а под навесом грудой были сложены тюки с «приданым».
        Марина даже позавидовала невесте Юсупова-младшего. Лейла только-только начинает свой путь по жизни, а у неё уже есть верный спутник. Ни она, ни он не знают, что с ними станется завтра, да и какое им дело до туманного будущего, если они вместе, и день сегодняшний прекрасен?
        Пахнуло табаком - это Ершов пришатнулся и сказал вполголоса:
        - Нам обещали «Ми-8» завтра к обеду.
        - Ну и отлично, - кивнула Исаева.
        - Мы с Рустамом съездим пока к дому Карима - там прибраться надо…
        - Надо, в общем-то, - согласилась Марина и поманила Григория. Тот склонился, готовясь услышать вводную, не предназначенную для посторонних ушей, а девушка подалась навстречу и поцеловала его в уголок рта, губами касаясь небритой щеки.
        Ершов выпрямился в полнейшем ошеломлении, развернулся и чуть не сшиб столб навеса, а Исаева, пригасив мягкую улыбку, уставилась в звёздное небо, куда, крутясь, вспыхивая и догорая, уносились искры костра.
        Глава 6 Среда, 14 мая 1975 года, день Первомайск, улица Машиностроительная
        - Свешайте вырезки, где-то с полкило, - сказал я, отвлекаясь на тупые удары мясницких секир, славшие пугливое эхо.
        Звероподобный продавец, заросший жёстким курчавым волосом, свешал.
        - С вас рубль сорок, - вежливо сказал он, двумя толстыми пальцами, как клещами, ухватывая мою трёшку. - Ага… Ваши рубль шестьдесят. Кушайте на здоровье!
        - Спасибо.
        Покидать прохладные своды старинного павильона не хотелось. Замедляя шаг, я прошёлся между оцинкованными столами, заваленными грудинками да филеями, и выбрался на солнце.
        Середина мая на Украине - это уже, считай, лето. Жарень! Ложишься на траву, чуя под собой прогретую землю, и кажется, что слышишь, как прорастают корешки, вытягивая из почвы животворные соки. Зелёными струйками по щербатым горячим камням стекают шустрые ящерки, а неугомонные мальчишки суют в зловещие паучьи норки пластилиновые шарики на ниточках. Громадные мохнатые тарантулы злобно впиваются в приманку - и их выуживают на свет…
        Я выудил из сумки вчерашнюю газету и разморённо помахал ею, как кокотка веером. «Ох, лето красное! Любил бы я тебя! Когда б не зной…» Золотые слова! Ну, по крайней мере, цветочное благоухание забило напрочь тяжеловатый запах парного мяса.
        Сирень доцветала, зато в полную силу распустилась белая акация. Густой, словно настоянный аромат со сладковатым медовым аккордом щедро растекался по улице, без меры окутывая варварским дурманом - и апельсином припахивало, и жасмином, и фиалкой. Гроздья тяжёлых соцветий висели над головой, делясь душистыми лепестками цвета невестиного платья - они опадали на плечи, на волосы, и даже сварливые тётушки, давным-давно утратившие память о девичестве, тихонько млели.
        Вон они, суетливые конкурентки, вразнобой нахваливают домашнюю брынзу - плотные, как слитки, округлые сыры с сетчатыми следами марли. Мажешь хлеб маслом, а сверху - пластик брынзы… М-м…
        Опытные бабуськи моментом уловили мой разгоревшийся взгляд, заулыбались умильно.
        - А ось для тэбэ, хлопчик! - прожурчала самая бойкая.
        - И почём?
        - Та за два рубли отдам!
        - Рубль восемьдесят, - сказал я непримиримо.
        - А чого? - разочарованно тянет бабка, но тут же соглашается: - Та добре, добре… Ось!
        И прохладная, влажная от рассола брынза утяжеляет мою сумку. Нормально… Осталось батон купить и буханку «Орловского».
        Ближе к решетчатым воротам рынка колхозники выкладывали окатанные круги мела, похожие на хлебные караваи, но я поленился брать, хотя мама и просила - приспичило ей печку на даче побелить. Да ну, тащить такую тяжесть по жаре…
        Покинув базар, я неспешно зашагал к газетному киоску. И тут мимо плавно проехала светло-оливковая «Волга» с парой длинных антенн. По звуку мотора вроде «дублёрка». За мной?!
        Разомлевший в струях тёплого и сухого воздуха, я похолодел. За рулём «Волги» сидел здоровяк с грубым лицом, будто топором тёсанным. Все приметы киношного гангстера - тяжёлая нордическая челюсть, мрачный взгляд, волосатые кулаки сжимают баранку. Ему бы ещё сигару в зубы - вылитый мафиозо получится.
        Рядом с «гангом» развалился интеллигентного вида мужчина в белоснежной рубашке и при галстуке. Строгие очки в чёрной оправе придавали ему вид доцента или аспиранта.
        Парочка в «Волге» вела разговор о своём, кагэбэшном, не обращая на меня ни малейшего внимания, вообще не поглядывая кругом. Частота пульса пошла на снижение…
        Наверное, это я с вечера такой… вздёрнутый и взлохмаченный. Ещё одно письмо отправил, вырядившись сержантом ракетных войск. Военных много по городу шатается, внимания они не привлекают.
        Фуражка в гараже завалялась, форменные брюки и гимнастёрку я у папы «одолжил», а китель без спросу взял у Ромуальдыча - он у него с самой зимы в мастерской висел. Осталось только пышные усы наклеить да «брежневские» брови, похожие на лохматых откормленных гусениц.
        Риск, конечно, имел место - дрожал стрелкой в красной зоне. Что бы я, интересно, стал делать, повстречайся мне патруль? Удирал бы дворами, что тут ещё сделаешь…
        Посмотрев вниз и вбок, как бы за спину, я по привычке проверился. Это уже вторая натура! Бытие определяет…
        К киоску «Союзпечати» стояла небольшая очередь, ну и я пристроился - в Москве раскручивалась неслабая движуха, и даже сквозь ритуальную газетную обрядность просвечивало новое, свежее, живое. Надо быть в курсе событий.
        - «Комсомолку», пожалуйста, и «Коммунар».
        Отдав пятак, я сложил газеты. На четвёртой полосе «Прибужского коммунара», рядом с программой передач, мелькнуло знакомое детское лицо. «Дима перенёс «химию». Та-ак…
        На фото смущённо улыбался худенький мальчик с абсолютно лысой головой. Я задумался.
        А не часто ли мне на глаза попадается этот симпатичный ребёнок? Вторая заметка за неделю! А вчера или позавчера по радио гулко вздыхал «добрый доктор Айболит», главврач детской больницы. Уважаю, мол, Димку! И какая воля к жизни в его хлипком тельце! Маленький Невкапса в пять лет потерял родителей, жил в детдоме и маялся своими хворями, а теперь вот и вовсе слёг. Шансов выжить у Димы мало, метастазы одолели, но мальчик не сдаётся…
        Я плотно сжал губы. А это не на меня ли крючок заброшен - с наживкой? Очень уж непривычные статьи для местного брехунка! Обычно на страницах «Прибужки» печатали бодрую похвальбу, славили героев труда, отваживаясь иногда на беззубый фельетончик под рубрикой «Пьянству - бой!».
        И вдруг такое душераздирающее чтиво. Странно…
        А ещё страньше, как выражалась Алиса, что о Диме и радио заговорило… Осталось только в прямом эфире показать! Хм. Может, зря я не смотрю местные новости? А мы сейчас проверим…
        Беспокойно оглянувшись, я пошагал к остановке, где на высокую скамью забралась сухонькая, бодрая старушка в тусклом платье и беленьком платочке. Прижимая к себе набитую корзинку, она беззаботно качала ногами в разношенных, словно раздавленных, сандалетах.
        Я присел рядом и повернул газету снимком мальчика вверх. Уловив интерес соседки, небрежно спросил:
        - А не помните, его по телевизору показывали?
        - Так вчора було! - охотно откликнулась бабуся. - Бидный хлопчик…
        Старушка, сама не ведая того, опустила увесистую гирю на чашу весов. Я принял решение. Четверг, 15 мая 1975 года, день Первомайск, улица Революции
        - Не будет пятого урока! Ура!
        Приятная новость мгновенно овладела ученическими массами. И я, вполне натурально разделяя общий восторг, спешно покинул школьные стены.
        Никогда особенно не радовался болезням учителей, даже если их страдания сулили отмену занятий. Но в этот день я довольно потирал руки - чем быстрее всё проверну, тем скорее сброшу с себя мучительный, всё нутро выворачивающий напряг.
        Томительное нетерпение подгоняло меня. Я даже пешком не пошёл - доехал на автобусе до вокзала и быстренько прошмыгнул в гараж, в «логово попаданца». Все вещи я притащил ещё вчера - старенькое мамино платье, бледно-голубое с серебряной вышивкой, её же босоножки на невысоком каблучке и позабытый на антресолях бюстгальтер.
        В амплуа травести я ещё не выступал…
        Было непривычно и не слишком приятно обряжаться девицей, но на что только не пойдёшь, лишь бы обыграть «сборную» КГБ! А меня с вечера точил злой азарт, порывчатое желание уесть наружку, обставить загонщиков.
        «Ах, вы так, да? А я - так!»
        Раздевшись догола, я сжал зубы, натягивая женские трусики и напяливая на себя лифчик - пришлось его немного ушить, чтобы не болтался, а в чашечки напихал ваты. Посмотрев в мутное облезшее зеркало, я содрогнулся. Ноги длинные, ровные, гладкие пока, щёчки и губки пухленькие… Голубая мечта.
        - Эту неприятность мы переживём… - фальшиво пропел арию кота Леопольда, то шипя, то цедя слова. Разнервничавшись, я чуть не утратил вечерний заряд уверенности. Может, не надо, а? «Надо, Миша! Ну надо!» Как ещё-то?
        Натянув платье, я с трудом, пыхтя и сопя, застегнул пуговки на спине. Выдохнув, прошёлся по гаражу, подцепив босоножки. Нормально. Только вот покачивание бёдрами выходило на троечку - не та анатомия.
        «А как трансы в Паттайе дефилировали, помнишь? - подбодрил я себя. - И что ты так психуешь? Это всего лишь театр, никто тебя из списка натуралов не вычёркивает, успокойся!»
        Нацепив роскошный блондинистый парик, я поправил чёлку, мотнул головой, встряхивая белокурыми локонами. Покосился на огрызки косметических карандашей и тюбик помады. Ну смелее, смелее…
        Закаменев лицом, аккуратно подвёл веки, начертил контур губ, осторожно намазал их. Ярковато получилось, так я ж девушка молодая!
        - Меня зовут Маша, - прощебетал я тонким голоском и сплюнул, добавив парочку лексем, не подобающих юной леди.
        В зеркале отразилась симпатичная дивчина. Крепкая шея немного портила её, но длинные волосы скрывали сей изъян.
        - Ну хватит любоваться! - грубо сказал я и, повесив на плечо мамину сумку, покинул гараж. Не сразу, правда. Сначала приоткрыл дверь, выглянул, убедился, что никого вокруг, и тогда уж выскользнул наружу, поспешно запирая дверь. Уф-ф!
        Подул ветерок, озоруя, задрал подол, и я охнул, руками прижимая платье. Непривычно обвеяло голые ноги.
        «Не трусь, стыдливый ты наш! Девчонки же ходят как-то, и ничего…»
        Выдохнув, я зашагал к улице Ленина, следя за каждым шагом, поминутно осаживая себя, а то ещё мужицкая походка смажет весь девичий образ.
        Зайдя в магазин, купил пару бисквитных пирожных и бутылку «Крем-соды» - газировку я превращу в лекарство… Тот же день, чуть позднее Первомайск, улица Толбухина
        Шагая по улице, я «вся испереживалась», как Настя однажды выразилась. Встречные особи мужеска полу поглядывали на меня весьма одобрительно, вскользь оценивая фигуру, и мне стоило немалого труда удерживать на лице лёгкую улыбочку с оттенком надменности. Мол, хороша Маша, да не ваша.
        Больше всего я боялся повстречать знакомых или одноклассников, но уберёгся, а приблизившись к воротам детской больницы, сбавил шаг.
        Здесь мы проходили медосмотр в восьмом классе, и я примерно знал, где тут что. Маленький больничный городок уютно разместился среди парка - белые корпуса стильно смотрелись на фоне пышной зелени. По асфальтированным дорожкам степенно прогуливались ходячие больные, едва сдерживаясь, чтобы не пуститься вприпрыжку. Пофыркивая, проехала «Скорая». Толстая тётка в белом халате, переваливаясь, толкала тележку, заставленную парившими вёдрами. Обед повезла…
        Я напрягся, сжимая губы, когда подумал, что уже попал под наблюдение. Наверняка не одни медики таскаются по парку… Впереди семенила коренастенькая девушка без выраженной талии, и я догнал её, непринуждённо кивая на сетку с продуктами:
        - Подкармливаете?
        - Ну да! - рассмеялась незнакомка. - У меня тут братик лежит, в «травме». Ногу сломал - буквально на ровном месте! Допрыгался! Представляете?
        - У-у! - завёл я. - Помню, один дяденька и вовсе со стула навернулся. Очнулся - гипс!
        Мы очень натурально засмеялись - наблюдатели опишут нас как подружек, что и требовалось доказать.
        - Ну ладно, пусть ваш братишка выздоравливает. И осторожней со стульями!
        Мы расстались на весёлой ноте - девушка убрела к брату, а я через служебный вход проник в отделение хирургии. «Соберись, - приказал себе, - сконцентрируйся!»
        Тихо, гулко, прохладно, лизолом попахивает…
        Я поднялся на второй этаж, не оглядываясь, и свернул налево, к подсобке - помнится, технички именно оттуда выходили со своими орудиями труда. А сыграть уборщицу - это самое разумное, ведь на младший техперсонал никто не обращает внимания, в упор не видят. Меня, впрочем, и технички не заметят - перерыв. Надо уложиться в пятнадцать-двадцать минут…
        Подсобное помещение не запиралось - от замка осталась лишь аккуратно выпиленная дыра в филёнке. Я прошмыгнул за дверь, попадая в комнатку-пенал, с пола до потолка отделанную белым кафелем, как в операционной. Свежие, выглаженные халаты висели в старом шкафу без дверок. Я быстренько затянулся в тот, что пришёлся по размеру. Нахлобучил на голову белую накрахмаленную шапочку, обжимая золотистые пряди. «Готова к труду и обороне!»
        - О, донна Роза! - наигранно постонал я, взбадривая трясущуюся натуру. - Тьфу, гадость какая…
        На полу возле узкого окна громоздился целый «сервиз» разнокалиберных вёдер. Я взял два и снял с крашеной батареи высохшую тряпку, сохранявшую ребристые отпечатки. Одно ведро наполнил водой из шипящего крана, а в другое уложил бутылку «Крем-соды» и коробку с пирожными, прикрыв их тряпкой. Ну, начали!
        Сердце колотилось как пойманное, а сохнущие губы не облизывал лишь потому, что боялся стереть помаду.
        Выйдя в коридор, я излучал спокойствие Будды. Со скучающим выражением на лице прошёл к палате Невкапсы - на её двери блестела медью цифра «5». Разумеется, заботливые кагэбэшники указали точный адрес, чтобы Миха не заплутал!
        Рядом с дверьми, ведущими в палаты и ординаторскую, пропускали взгляд большие квадратные окна. Почти все задёрнуты лёгкими тюлевыми занавесками, но только не в палате Димы. Следовательно, камера наблюдения установлена в комнате напротив. Там почему-то темно, а на окне плотная штора. Ну разумеется…
        «Не смотреть туда, не смотреть!»
        Ага, а вот и проводочек к микрофончику… Его цепляли прямо к витому шнуру, что крепился по старинке, на керамические ролики. Если не знать о прослушке, то и не заметишь.
        Я покосился в окно пятой палаты. Можно спорить на что угодно - со двора задействована ещё одна фотокамера. Скорей всего, второй наблюдательный пост - в здании напротив. Там, кажется, кардиологическое отделение. Ничего, подвинутся сердечники…
        Оставив вёдра, я неспешно отправился за шваброй - и достал из сумки «секретное оружие». Это была смесь собственного сочинения - я наболтал её из просроченного шампуня, тосола и ещё пары ингредиентов. Вернувшись к Димкиной палате, деловито смочил поролоновую губку моим средством и щедро намазал окно.
        Нервы натянулись до звона, пальцы у меня дрожали, а я ещё и попой крутить пытался, лишь бы отвлечь внимание невидимого зрителя.
        Смесь моя залепила стекло, размывая видимость, и я, пока она не оплыла, заторопился. Быстро обмакнув тряпку в воду, отжал её, бросая на швабру с громким шлепком, - и подхватил пустое ведро с «лекарством».
        Дима Невкапса лежал в палате один, ещё три кровати стояли заправленными. Правильно, зачем оперативникам посторонние…
        Поворачиваясь спиной к окну, выходившему во двор, я молча подмигнул мальчику. Дима нерешительно улыбнулся.
        Маленький, худенький, бледненький, с круглой головой, лишённой волосёнок…
        «Давай лечиться! - лезла в голову задорная кричалка мультяшной Маши, спутавшейся с медведем. - Давай лечиться!»
        Достав подарки, я налил Диме полный стакан шипучей «Крем-соды». Вынул из нагрудного кармана сложенную бумажку с отпечатанным заранее текстом и показал мальчику. В записке значилось: «Молчи, ничего не говори! Я тебя вылечу!»
        Димины глаза забегали, считывая текст, - и сделались круглыми. Поднялись, глядя на меня с разгорающейся надеждой.
        Я достал вторую записку: «Пей, это как лекарство. Микрофоны в тумбочке? Если там, моргни два раза».
        Мальчик скосил свои карие глаза на тумбочку и дважды мигнул. Держа стакан обеими руками, выпил газировку. Я налил ещё и придвинул пирожные с зелёными кремовыми листочками и сладкими розовыми цветками.
        «Никому ничего не рассказывай. Ладно?» - просила третья записка. Дима медленно кивнул, будто заворожённый.
        Всё, можно было уходить. Я долго «заряжал» бутылку, пока добирался сюда на автобусе, так что и одного стакана должно хватить. Ну пусть пирожные лопает и допивает для гарантии, а мне, чтобы не вызвать лишних подозрений, пора изобразить уборку помещения.
        Я резво заработал шваброй, протирая пол. К этому моменту смесь стекла, возвращая окну прозрачность, но запечатлевать наблюдателям особо нечего. Техничка моет пол. И что? Куда ж больнице без санитарии и гигиены?
        Подмигнув Диме напоследок, я покинул палату, вынося ведро боком, чтобы не попасть в кадр. Намочив тряпку, принялся рьяно наводить чистоту в коридоре, усердно елозя шваброй. Мимо прошёл врач с озабоченной гримаской на лице, но даже не посмотрел на меня. Прошаркали худущие отроки в застиранных халатах, держа на весу руки в гипсе - от них несло куревом. Ну всё, пора закругляться.
        Со шваброй наперевес, погромыхивая вёдрами, я зашёл в подсобку и быстро переоделся, не забыв поправить причёску. Хирургические перчатки стянул и засунул в сумку. Записки сжёг, а пепел растолок и смыл. Всё? Всё.
        С независимым видом покинув рабочее место, симпатичная техничка процокала по ступеням и вышла на улицу. «Шнелле, шнелле!» - как папа говорит. Подозрительные типы не маячили в отдалении, но и расслабляться рано. Очень хотелось ускориться… «Потерпишь!» Ещё немного, ещё чуть-чуть…
        Меня всего колотило. Даже мой пикантный камуфляж не так портил нервы, как мутный, липкий страх. Он царапал мне спину - чудилось, что множество глаз смотрит вслед, и вот уже наблюдатели срываются с места, чтобы задержать наглого «Миху»… А я, будто во сне, никак не могу прибавить шагу - еле тащусь мелкой поступью!
        «Да когда ж это кончится!»
        Не выдержав, я согнул ногу в колене, изящно поправляя ремешок босоножки, а заодно косясь в сторону больничного городка. Никого… Дышать стало чуток полегче.
        Как всякая сознательная девушка, я перешёл улицу по зебре, а тут и автобус подоспел. Минут через пятнадцать, порядком успокоившись, уже семенил по улице Ленина, сойдя у Дворца пионеров.
        Ещё немного, ещё чуть-чуть…
        И тут меня накрыла настоящая паника. Я едва не ломанулся через кусты в парк, лишь бы скрыться - навстречу, беззаботно помахивая сумочкой, дефилировала Рита.
        Равнодушно скользнув глазами по моему лицу, пылавшему всеми оттенками красного, Сулима дёрнулась, чуть приподнимая брови в явном замешательстве, даже дивный ротик приоткрыла - и прекрасная, изящная патрицианка хохотнула совершенно по-плебейски.
        - Привет, Риточка! - защебетал я, бесцеремонно обхватывая тоненькую талию и увлекая пацанку за собой.
        - Привет, привет! - подыграла мне Рита, разворачиваясь и чмокая в щёчку. - Ты что затеял? - Она слегка подтолкнула меня локтем в бок.
        - Так надо, - выцедил я.
        Две подружки спустились в подземный переход, и одна из них, проверившись, обрисовала суть.
        - Ты молодец, - серьёзно сказала Сулима, дослушав, - всё правильно сделал! Но до чего же ты хорошенький в этом платье! - Лицо её заметно подрагивало, едва удерживая смех. - Симпомпончик!
        - Смейся, смейся… - горестно вздохнул я.
        - Нет, ну правда! - Успокаивая, Рита погладила меня по плечу.
        Поднявшись из перехода к скверу Победы, я вздохнул.
        - Всё, Рит, дальше я… одна.
        Сулима задержала мою руку в своей.
        - Седьмого июня у меня день рождения, - сказала она, ласково улыбаясь. - Я уже позвала близняшек и Альбину с Изей. Будут Дюха с Тимошей, Настя твоя… Инну тоже приглашу, но ждать… ждать буду одного тебя. Наверное, я таки влюбилась… - На щеках у неё проявилось по румяному пятну.
        Настроение моё испортилось, погребая под серыми обломками негатива искорки хвастливой радости.
        - Риточка… - пробормотал тускло. - Со мною трудно… И опасно…
        - С тобой хорошо! - убеждённо сказала девушка и нежно поцеловала в щёчку. - Пока, подружка…
        Задумавшись, я побрёл по аллее, выкинув из памяти невольное «оборотничество».
        Сквер Победы мой самый любимый. Соседствуя с Домом Советов, он вытягивается от улицы Ленина до площади. Главную аллею невесть когда обсадили елями, обычными и голубыми, и круглый год её укрывала густая тень, напитанная чудесным духом смолы да хвои.
        Стен райкома КПСС или Пионерского переулка с другой стороны не углядишь - разросся ельник, сплотился, пряча неведомую тайну за колючими ветвями…
        Меня тянуло присесть на скамью под живым навесом еловых лап, подумать, как жить дальше, нежданно-негаданно став стороною любовного треугольника, но не в платье же! И я прибавил шагу, семеня.
        Ещё немного, ещё чуть-чуть… Суббота, 17 мая 1975 года, день Первомайск, улица Чкалова
        - Каких-нибудь пять-десять минут, и можно вынимать! - объявил Вайткус невнятно, с силой отирая лицо.
        Андрей, Изя и Женька взволнованно сопели рядом с электропечкой, где мы отжигали сверхпроводящую керамику. Обычная муфельная печь, ничего особенного. Ромуальдыч во Дворце пионеров выклянчил списанную ПМ-8 - юные гончары в ней глиняные игрушки обжигали. Починил - и как новая.
        Изя протянул ладони, и Жека одёрнул его:
        - Куда ты лезешь, мон шер? Обожжёшься! Меня тогда Алька убьет!
        - Да уже не горячо! - парировал Динавицер. - С утра знаешь как пекло?
        - Скоро уже… - пробормотал Дюха, склоняясь к термометру.
        - Да я ж говорю… - Ромуальдыч зевнул и потянулся, разминая члены.
        - Шли бы вы спать, - сказал я, малость психуя. Два дня мы мололи и перемешивали, отжигали и толкли в ступках. Спрессовали пятнадцать «таблеток» - и снова в муфель на двенадцать часов. Девятьсот пятьдесят градусов с подачей кислорода, и ме-едленное, ме-е-едле-енное остывание…
        Вайткус всю ночь дежурил, следил, чтобы температура не опускалась быстрее ста градусов в час. Та ещё работка! Легче дрова рубить до утра, чем тупо сидеть - и бдеть. Спать-то хочется! А в мастерской тихо, тепло, диван мягкий - так и тянет прилечь…
        Не зная, чем себя занять, я переставил в шкафчик банку с драгоценной окисью иттрия, похожей на сахар-песок. Достал-таки Ромуальдыч! Оказалось, что оксид иттрия входит в состав люминофора для кинескопов, а у Вайткуса знакомые на Киевском радиозаводе. Нужный человек.
        Прихватив ветошь, я протёр раму настольного пресса, и без того пускавшую зайчики, но как ещё нервы успокоить? А вот у моих одноклассников переживаний - ноль. Коротая время, они затеяли соревнования в «чу»: клали две или три монетки на обратную сторону ладони, подбрасывали их и ловили - надо было выхватить каждую денежку отдельно, пока те падали.
        - Поймал! - вопил Изя, сцапав по очереди пятак и трёхкопеечный кругляшок.
        - Случайность, мон шер, - задирал нос Жека.
        - А ты сам попробуй! - подначивал его Андрей, приглаживая ёжик на голове.
        Ромуальдыч в сотый раз глянул на часы и хлопнул в ладоши.
        - Так, всё! Вынимаем!
        - Ура-а… - тихо завёл Жуков.
        - Па-ам, пам-пам, пара-пара-пара!.. - изобразил туш Зенков.
        Вайткус осторожно отпер дверку печи, дохнувшую теплом, и я подцепил на кончик ножа чёрную «таблетку» размером с десятикопеечную монету, только чуть-чуть потолще.
        - Ч-чёрт! - прошипел со злостью, перекидывая «таблетку» на верстак.
        Изя рванулся и поймал её. Выронил, испугавшись, что «таблетка» раскалена, но тут Дюха резко присел, вылавливая образец у самого пола.
        - Есть! Миха, а чего ты…
        - Брак это! - в сильнейшем раздражении я выщелкал из муфеля остальные «таблетки». - Видите? Они все с прозеленью!
        - И чё? - не понял Изя, вертя в руках горячую «таблетку».
        - А то, - буркнул я. - Им не хватило кислорода.
        - Давление вроде в норме было… - озаботился Ромуальдыч.
        - Может, кислород… того… не совсем кислород? - предположил Зенков, катнув ногой синий баллон. - Накачали обычного воздуха?
        - Ладно! - Я удручённо махнул рукой. - Всё как полагается - первый блин комом…
        - Первые «таблетки»! - хихикнул Изя.
        - Перемалываем, - решительно заявил я, сгребая образцы в агатовую ступку, - и отжигаем заново!
        Дюха, дурачась, щёлкнул пассатижами, изображая кинохлопушку, и объявил скороговоркой:
        - «Высокотемпературные сверхпроводники»! Дубль два! Воскресенье, 18 мая 1975 года, утро США, Вирджиния, Лэнгли
        Фултон[44] широко шагал впереди, пересекая гулкий холл и топча знаменитое панно с орлом, восседавшим над розой ветров. А Даунинг с любопытством вертел головой. Смешно, но в Лэнгли он попал впервые. Как-то было недосуг посетить замок «рыцарей плаща и кинжала»…
        Статуя Натана Хейла[45], барельеф Аллена Даллеса, мраморная мемориальная доска, истыканная звёздочками в память погибших разведчиков, - всё влекло Джека новизной и скрытыми истинами. Он даже улыбнулся, сравнив себя с простым деревенским парнем, заробевшим в логове тайных сил.
        - Джек, не отставай! - подстегнул его голос Фултона, нетерпеливо манившего из кабины лифта.
        - Иду, иду!
        Даунинг заскочил внутрь, и двери сошлись.
        - Боюсь, сегодня наша командировка и закончится, - проворчал Роберт, - а завтра опять в Россию.
        - Судьба… - пожал плечами Джек.
        Он уже и не помнил толком, когда подхватил это чисто восточное отношение к жизни - философское и круто приправленное фатализмом. Вряд ли в красном Китае, скорее в Малайзии, где скрестились пути Будды Шакьямуни и Мухаммада.
        Лифт замер на седьмом этаже. Сунув под нос охраннику идентификационные карточки, Даунинг с Фултоном зашагали к кабинету директора.
        Колби уже ждал их, нервно вышагивая от огромного письменного стола к окну, откуда открывался вид на Потомак, и обратно.
        - Ну наконец-то! - воскликнул он. - Проходите, садитесь - или бегайте кругами, как я!
        Роберт выбрал нечто среднее - остался стоять, а Джек счёл за лучшее развалиться в мякоти большого кожаного кресла.
        - Признаться, господа, - заговорил директор, помяв руки, - я не слишком верил в операцию «Некст», но факты заставляют считаться с собой. Мы получили список, переданный «Микки»… Я правильно называю этого русского предиктора?
        - Можно и так, сэр, - подал голос Даунинг. - «Миха» - это производное от имени «Михаил», как Микки - от Майкла.
        - Уже легче! - хохотнул Колби.
        Джек с интересом посматривал на директора ЦРУ. Уильям Иган Колби больше всего походил на бухгалтера, но именно этот слюнявый интеллигент вёл операцию «Феникс» во Вьетнаме - сколотил первые в мире «эскадроны смерти» и устроил кровавую баню тысячам туземных коммунистов или причисленным к «комми». И как в одной шкуре ужились две разные натуры, Хайд и Джекил?
        Директор присел на стол, складывая руки на груди.
        - Вчера, джентльмены, - торжественно провозгласил он, - на конкурсе «Мисс Америка» в Ниагара-Фолс победила Саммер Бартоломью! Не сказать, что куколка, но именно её назвал этот ваш «Мика».
        - Шеф, вы знаете моё мнение, - осторожно начал Фултон, - русские способны на всё. Так почему бы им не состряпать якобы Михин список в секретных институтах КГБ?
        - Согласен! - вскинул руки Колби. - Согласен! Никто не мешал Советам подкупить жюри конкурса красоты или… или ещё как-либо явить нам своё разнузданное коварство. Но плевать на эту Саммер! Откуда они могли знать то, что случилось тридцатого апреля? Допустим, здесь, в этих стенах, засел русский «крот». Допустим! И вот он вызнал сроки тайной операции «Порывистый ветер» и число кораблей 7-го флота, в ней задействованных… Ладно! Джек, вы, кажется, тоже служили во Вьетнаме?
        - Да, сэр, - наклонил голову Даунинг. - Морская пехота, сэр.
        - Следовательно, вы в курсе тамошней бестолковости! - вывел директор ЦРУ. - А уж когда коммунисты подходили к Сайгону, она и вовсе перешла в состояние хаоса! Допустить можно всё что угодно, но какой «крот» мог знать, что мы успеем эвакуировать именно тысячу семьсот тридцать семь граждан США, не считая вьетнамских прихлебателей? Да нам самим не было это известно! Несколько семей решили спасаться на машинах - их перехватили уже за городом. Трое или четверо купили лодку вскладчину - вертолёт снял их, когда они сплавлялись к порту. Узнать подобное заранее просто не-воз-мож-но! Вывод один - мы действительно имеем дело с предиктором! Где он сейчас?
        Резидент обернулся к Джеку, и тот неспешно ответил:
        - В России, сэр, в надёжном месте. Наш агент помог «Михе» скрыться и уговорил-таки на выезд из страны. Предиктору не хочется покидать СССР, но он боится угодить в лапы КГБ. По словам агента, «Миха» не верит, что его станут пытать в застенках Лубянки, однако и перспектива всю жизнь провести на охраняемом объекте, пусть даже с райскими условиями, тоже… не радует. И «Миха» выбрал свободу!
        - Отлично! Роберт? - Директор по-птичьи дёрнул головой, взглядывая на резидента.
        - Мы готовы, сэр, - уверенным голосом заявил Фултон. - Эксфильтрация будет осуществлена в течение месяца максимум. Необходимо учесть все мелочи, тщательно продумать каждый шаг, поскольку второго шанса русские нам не дадут.
        - Действуйте! - энергично кивнул Колби. Вечер того же дня Первомайск, улица Мичурина
        - Максим!
        Иванов подошёл к столу и тяжело опустился на лавку. Вальцев возник как добрый дух из сказки.
        - Младший лейтенант Вальцев… - начал он браво.
        - Отставить, - проворчал Борис Семёнович. - Как нос?
        Максим смешно скосил глаза на свой курносый, изменивший кривизну.
        - Да нормально, товарищ генерал-лейтенант, - сказал он. - Я уже привык!
        - Горбинка розовым выделяется… - озаботился Иванов.
        - Проходит уже! - заспешил Вальцев. - Косметологи говорят, за пару дней пройдёт совсем. Главное, что шва не видно!
        - Ну да, ну да… - протянул генлейт и вздохнул. - Могу тебя обрадовать - ЦРУ заглотило крючок вместе с приманкой и поплавком. В Лэнгли дали добро на твою эксфильтрацию.
        Вальцев побледнел. То, к чему он готовился, но считал далёким и не совсем взаправдашним, вдруг приблизилось одним скачком, окружая холодной, опасной реальностью.
        - Я готов, товарищ генерал-лейтенант.
        Иванов кивнул.
        - Границу будете пересекать в Ленинградской области, - сухо проговорил он. - Надо полагать, в Финляндию вы попадёте в багажнике лимузина с дипломатическими номерами.
        - Разрешите, товарищ генерал-лейтенант… Так мы всё-таки вдвоём… туда?
        - Вдвоём, - кивнул Борис Семёнович. - Экс-фильтрация вместе с Вакарчуком выйдет естественней и правдоподобней, лишние вопросы отпадут. Не знаю, можно ли доверять ему до конца, но и выбора нет! А такой случай упускать просто нельзя.
        - Да вы не волнуйтесь, товарищ генерал-лейтенант! Степан, он свой, просто с закидонами!
        - Ну ты меня утешил, - усмехнулся Иванов. - Ну-у… Давай привыкай… Михаил Иваныч Зорин! Вживайся, нелегал, в новую шкуру!
        - Есть!
        - С Хинкисом занимаешься?
        - Так точно!
        - Ступай… Синицын здесь?
        - Так точно!
        - Позови его.
        - Есть!
        - Да брось ты эту армейщину, - поморщился генерал-лейтенант. - Забудь о звании, «Миха»!
        - Есть… - упавшим голосом сказал Вальцев. - В смысле, да…
        Иванов хмуро поглядел вслед вышедшему «Михе» и покачал головой. Не любил он вот таких непродуманных операций. Чистая импровизация! Вальцев - молодой оперативник, а его в нелегалы! С другой стороны, Максиму не нужно куда-то внедряться. Наоборот, отсутствие спецподготовки - благо. Задача у Макса простая: выдать вероятному противнику строго дозированную информацию о будущих событиях. Его будут проверять и перепроверять, а когда американцы убедятся в точности «сверханализа»… Вот тогда и посложнее игру затеем!
        - Звали, Борис Семёныч?
        Иванов обернулся к Синицыну и молча пожал тому руку.
        - Как там твой подопечный? - спросил он ворчливо.
        - Степан? - задрал бровь Игорь Елисеевич. - Да нормально… Вызнал потихоньку, что «Миха» не настоящий, и говорит: «Я, дескать, всё понимаю, но приложу все силы, чтобы заслужить ваше доверие!»
        - Прямо так и сказал? - усмехнулся генерал-лейтенант.
        - Дословно, - утвердительно уточнил Синицын. - Мне показалось, что говорил он искренне.
        - Посмотрим, - устало вздохнул Иванов.
        - Да не переживайте вы так…
        - Хватит меня утешать! - резковато парировал Борис Семёнович. - Насели тут, утешители… Не по нутру мне эта эксфильтрация, верно, слишком много непросчитанных факторов… Ой, да ладно! - сморщился он, махнув рукой. - Вальцева мы ещё поднатаскаем, да и «Миха», который настоящий, подкинул от-тличный материал! Там такое закрутить можно, что империалистам жарко станет! Ладно, хватит об этом. Ты вот что… Снимай наблюдение с больницы.
        - К-как? - поразился Игорь Елисеевич. - Мы же…
        - Мы же, вы же! - раздражённо пробурчал генерал-лейтенант и шлёпнул ладонью по столу. - Обыграл нас «Миха»! Обставил, как хотел!
        - То есть?
        - Поправляется Димка, понял? Заглянул-таки «Миха» к нему! - В голосе Иванова прорвалось уважительное удивление. - Да нет, я рад за Димку! Ему же похороны светили, не летом, так осенью, а теперь и румянец проступил, и суставы не болят, метастазы эти гадские как рукой сняло… «Михиной» рукой!
        - Да не может этого быть… - затянул Синицын, сопротивляясь. - Мы же фиксировали всех, кто заходил в палату! Сплошь врачи, медсёстры, уборщицы… Заведующая детдомом раза два заглядывала…
        - И эту зафиксировали? - криво усмехнулся Иванов, шлёпая о стол фотографией, как козырной картой.
        Игорь Елисеевич пригляделся. Камера запечатлела молодую медсестру или уборщицу с броской внешностью. Стройную длинноногую блондинку…
        - Нравится? - с ехидцей спросил генерал-лейтенант. - Брижит Бардо отдыхает! М-м? А теперь внимательно приглядись к нежной шейке этой красотки. Ну, заметил?
        - К-кадык… - потрясённо выдохнул Синицын.
        - Вот именно. Понял?
        - П-понял… - сник Игорь Елисеевич и тут же вскинулся: - Постойте, постойте… Я же, кажется, видел эту блондинку! Да не кажется, а точно! Мы со Славиным курили в кустах, а она мимо шла с подружкой, болтала о чём-то… У неё высокий тонкий голос!
        - Талант у человека, - скупо улыбнулся Иванов. - В общем, так. Жду от вас сегодня уточнённый фоторобот «Михи». К вечеру управитесь?
        - Постараемся… - промямлил Синицын, собрался и отчеканил: - Так точно! Понедельник, 19 мая 1975 года, день Ленинград, Лермонтовский проспект
        Игнат обошёл дом с угла и сверился с табличкой. Да, тот самый номер. Удовлетворённо кивнув, Арьков вернулся и вошёл в гулкий прохладный подъезд.
        Кафельная плитка под ногами лежала ещё дореволюционная, белая и чёрная вразбивку, как шахматная доска. И основательные перила завинчивались вверх, следуя за плавной спиралью лестницы. Когда-то тут проживали всякие камергеры и купчики средней руки, а ныне их богатые квартиры поделены на отнорки…
        Поднявшись на третий этаж, Игнат приблизился к большой двери, небрежно обитой чёрным истрепавшимся дерматином. Из рваных дыр мерзко торчала грязная вата, а посередине правой створки висела фанерка в рамке, извещавшая, сколько раз надо жать на звонок, чтобы дозваться того, кто вам нужен. Напротив нужного «И. Ю. Носова» значилось: «Звонить три раза». Вот только кнопка была вырвана с корнем - из развороченной штукатурки жалко торчали два конца провода, небрежно замотанные чёрной изолентой.
        Пожав плечами, Арьков толкнул дверь, и та открылась, ритмично взвизгивая. Из тёмного коридора пахнуло неприятной кислятиной и почему-то распаренными вениками. Игнат осторожно пробрался между ящиков и ларей, уворачиваясь от велосипеда, висевшего на вбитых в стену крюках, от оцинкованной лоханки, от рассохшегося шкафа, угрожающе шатавшегося на хлябавших досках пола. Подпрыгнешь повыше - и эта рухлядь тебя погребёт…
        Коммунальная квартира хранила нестойкую тишину. Нужно было прислушиваться, чтобы уловить признаки жизни - натужный кашель, невнятный говор, скрип половиц.
        Свет из пустующей кухни падал как раз на нужную дверь, и Арьков коротко постучал в свежую деревянную филёнку, ещё не крашенную, но уже захватанную грязными пальцами.
        - Да-да! - отозвался сиплый бас.
        За порогом открылась просторная комната, в два ряда заставленная книжными шкафами. В выемке эркера, выдававшегося на проспект, уютно разместилось старое кресло и стол, заваленный книгами. На подоконнике почивала новенькая пишмашинка «Ятрань», блестя никелем и синим лаком. Рядом краснели правкой отпечатанные листы, сложенные в картонную папку.
        Сам хозяин сидел, развалясь, в кресле, а его халат сливался с обивкой, маскируя изрядное брюшко. Широкое лицо Носова, увенчанное копной седых волос, ещё хранило следы былой мужественной красоты, на которую падки женщины. Время не пощадило приятную внешность офицера-ликвидатора, похоронив её под брыластыми щеками да морщинистым лбом, а глаза в тени мохнатых бровей угасли, потеряв прежний блеск и живость.
        - Здравствуйте, Ипполит Юрьевич, - заговорил Игнат, оглядываясь. - Где же вы спите? На полке?
        - На раскладушке, - чопорно ответил Носов. - С кем имею честь?
        - Не узнали, «Герцог»? - усмехнулся Арьков, плюхаясь на единственный стул.
        - «Алхимик»? - протянул Ипполит Юрьевич, близоруко щурясь. - Не может быть… Вы же погибли в Ливане! Семь пулевых ранений!
        - Восемь, - флегматично поправил Игнат. - Да-а, дырок во мне тогда провертели - будь здоров. Но я живучий! Что, за мемуары взялись?
        - Да это так… - смутился «Герцог». - Для служебного пользования!
        - А я как раз хотел воспользоваться вашей памятью, - беззаботно проговорил Арьков. - Я ищу «Роситу».
        Ипполит Юрьевич нахмурился.
        - Простите… Марину… э-э… Исаеву?
        - Её. - Игнат завёл глаза под потолок. - Такую женщину трудно забыть!
        - Нет, я помню, конечно, - промямлил Носов, - но я уже пятый год на пенсии и…
        - Ой, да бросьте! - лениво отмахнулся Игнат. - А то я не знаю, что вы каждый божий день таскаетесь в Большой дом![46] Где сейчас Марина?
        - Послушайте… - возмутился старый чекист.
        - Нет, это вы послушайте, ваша светлость! - резко сказал Арьков, подпуская к тонким губам глумливую усмешку. - Мне нужно знать, где Марина, и вы мне это скажете! Пытать не буду, а то у вас сердечко хлипкое. Сдохнете прежде времени, да так и не успеете поделиться со мной секретами. Обидно же будет, верно? Ну что? Будешь говорить, руина эпохи, или спецпрепарат вколоть? Смотри-и! А то я вон Даудову укольчик сделал, а этот кабан взял и помер. Наверное, что-то с дозой намудрил…
        Носов резко побледнел.
        - Так это ты… Зелимхана…
        - Был грех, - спокойно отозвался Игнат. - Я слушаю, «Герцог».
        Ипполит Юрьевич приложил руку к груди, с тоской и страхом глядя на Арькова.
        - Марина… она в Узбекистане, - хрипло проговорил он. - Там работает спецгруппа… Вернётся не раньше… второй п-половины июня.
        - Где она живёт? - холодно поинтересовался «Алхимик».
        - В М-москве…
        - Адрес! - хлестнул приказной тон.
        - Да не знаю я… - простонал Носов, но, заметив порывистое движение Игната, поднял руку в умоляющем жесте. - Не… Не надо. Помню только… Марина всегда выходила на станции «Преображенская площадь»… Она где-то там, рядом, прописана… О-о…
        Заклекотав, «Герцог» повалился на спинку кресла, а пальцы скрючились от боли.
        - М-м… Таб-блетка… - промычал он. - Т-там… Н-на… Н-на полке.
        Арьков поднялся, с любопытством наблюдая за чужой смертью. Взяв пузырёк с таблетками, он повертел его - и поставил обратно.
        - Будь… - булькнул Носов, - проклят…
        И умер. Вторник, 20 мая 1975 года, утро Первомайский район, Грушевка
        - Смир-рна! - разнёсся по плацу зычный голос Макароныча. Чётко повернувшись кругом, он молодцевато, словно красуясь, отдал честь грузному военкому: - Товарищ полковник! Допризывники девятых классов города Первомайска построены!
        - Здравствуйте, бойцы! - грянул военком.
        - Здрав… жла… тарщ… полковник! - выдала школота вразнобой.
        - Поздравляю вас с прибытием на сборы!
        - Ур-ра-а! - прокатилось по отрядам.
        Я скосил глаза. На плацу военного санатория выстроилось человек сто допризывного возраста или больше. Пацанва, переодетая в хэбэшку, робела, с интересом оглядывалась, радостно ухмылялась или кривилась, отторгая игру в армию. Были и такие, кто всерьёз воспринимал сборы, как прелюдию к «действительной военной службе». Жека Зенков, сын офицера-ракетчика, реально тянулся во фрунт - армейская жилка!
        - Вольно! Разойтись!
        Девятиклассники смешались, сбиваясь в кучу, но постепенно разобрались - учителя НВП уводили своих подопечных по санаторным корпусам, изображавшим казармы.
        С шумом и гвалтом мой девятый «А» ввалился в отведённое помещение - койки в три ряда, как парты в классе. Густо пахло свежей побелкой и краской.
        - Иголки все взяли? - спросил с порога военрук и протянул нам ворох белых выглаженных лоскутов. - Чтоб к обеду подшили воротнички. Чмошников за стол не пущу!
        - А чмошник - это кто? - подал голос Изя.
        Ученики захохотали, а Дюха крикнул, давясь смехом:
        - Я тебе… потом… объясню! На пальцах!
        - Ха-ха-ха!
        Я стащил гимнастёрку и молча стал пришивать воротничок. Помнится, наш старшина люто гонял чмошников в мятой форме. Бывало, и наподдаст. А как ещё приучишь к дисциплине и порядку толпу задиристых мамсиков?
        - Миша! - ухмыльнулся Макароныч. - А тебе двойная работа - лычки подошьёшь. Назначаешься сержантом!
        - Есть, товарищ майор!
        В прошлой жизни я как раз до сержанта и дослужился. В вуз после ДМБ поступал. А нынче мне светит военная кафедра…
        Тьфу-тьфу-тьфу! Тук-тук-тук!
        Закончив с шитьём, я оделся и затянул ремень. Мне попался дембельский - мягкий, разношенный. Звезда на пряжке выглядела основательно затёртой от частого драения.
        И только тут я приметил слона - все глядели на меня. Любопытствуя, скалясь или даже завидуя, как Изя.
        - Что? - буркнул я, поправляя гимнастёрку. - Сержантов никогда не видели?
        - Знаешь, мон женераль, - затянул Жека, - такое впечатление, что ты уже отслужил.
        - Случалось, - криво усмехнулся я. - В прошлой жизни!
        - Как у индусов? - заулыбался Зенков. - Колесо сансары?
        - Типа того.
        - А меня, товарищ сержант, можешь не тревожить, - нагло осклабился Дэнчик, валясь на койку. - Твои приказы на меня не действуют, мы не в армии!
        - В армии ты бы у меня полночи унитазы чистил, салабон. Зубной щёткой! - холодно ответил я, натягивая пилотку, и покинул «казарму».
        Захотелось прогуляться - санаторий разместился в самом эпицентре местных красот. Обойдя круглое радоновое озерцо и пару каменных полян, я набрёл на тропинку, что вилась меж прозрачных акациевых рощ. Гул и грохот выдавал близость Южного Буга.
        Река открылась сразу, едва я вышел на опушку. Вода, зажатая скалистым каньоном, бурлила, свивая потоки, обтекая громадные розовые глыбы, и пенилась на порогах. Чудилось, что белые и стеклистые брызги зависали, будто в невесомости, - одни капли падали, изнемогшие в притяжении, но тут же взвивались новые, выбитые кипящими водоворотами. Мечта рафтера!
        Налюбовавшись игралищем стихий, я двинул к штабу. Ещё по дороге, когда мы ехали в «пазике», Марк Аронович обещал нам насыщенную неделю - тут тебе и выезд на стрельбище, и марш-бросок, и встреча с фронтовиками, и даже катание на броне танка - полигон тут рядом. А когда что? Надо уточнить…
        - У меня нету! - вздрагивающий голос Дэна перебил мои сержантские заморочки.
        - А если пошукать? - Вопрос прозвучал ласково, с той вкрадчивой ленцой, что плоховато прячет угрозу.
        Я обошёл кусты сирени, вымахавшие в два человеческих роста, и оказался в тылу троицы, увлечённой отъёмом денег. Самый здоровый, стриженный наголо, стоял в сторонке, а парочка школяров пожиже крепко держала трепыхавшегося Дэнчика.
        - Не трогать! - приказал я. - Он из моего отряда.
        Стриженый, вертевший на пальце цепочку, вздрогнул, глянул опасливо - и тут же его толстые губы расползлись в гадкой ухмылочке.
        - Та шо ты говоришь? - восхитился он. - А если тронем?
        - Накажу.
        Старшак всё оглядывал меня, будто не веря, что такие бывают.
        - Слышь ты, сержант! - пошёл он ва-банк. - С тебя тоже рубль!
        - А что так мало? - задрал я бровь. - Проси больше, всё равно в задницу посылать!
        Здоровячок захихикал, но в глазках его копилась злость.
        - Да тебе известно, хто я? - пропел он.
        - Да ничего особенного, - улыбнулся я, - обычное чмо. Не знаю только, местное или приезжее.
        Стриженый, похоже, был знаком с боксом, но от его хука я легко ушёл. Увернулся от прямого в голову и сам хлестнул ладонью на сверхскорости. Крепыш пропустил удар и крутанулся, падая на четвереньки. Носком начищенного сапога по толстой ляжке, и мой противник, завывая на низких частотах, пополз окарачь.
        Парочка жидких тут же дристанула, утратив веру в людей.
        - Всё в порядке? - спросил я спокойно, ибо не видел причин стучать себя в грудь кулаком. Победа над превосходящими силами противника обесценивается, если враг - мелкая шпана. - Они ничего не взяли?
        - Н-не успели… - выдавил Дэнчик. Страх ещё не улетучился из него, но уже пробивался стыд и росло ошеломление.
        - Пошли, - сказал я, подавая пример, - обед скоро.
        Сопение за моей спиной сбилось.
        - Миш… - пробормотал Дэн с запинкой. - Ты… это… приказывай, если что…
        Глава 7 Суббота, 7 июня 1975 года, ближе к вечеру Первомайск, улица Дзержинского
        - Сдал, сдал! - успокоил я маму с порога.
        - Ну и слава богу… - вздохнула родительница.
        Бедная… Мало того что у сына переводной по математике[47], так ещё и самой готовиться надо. Экзамены скоро! Хоть и на заочное, а всё равно…
        Я не переодевался - скоро к Рите. Наверное, потому и не мог сразу отойти от школьного напряга. Нет, госы не пугали - мне ли, инженеру-программисту с сорокалетним стажем, вибрировать? Но сама школьная атмосфера, наэлектризованная, круто замешанная на боязни и одновременно возвышенная, взвинчивала, натягивая нервы до звона.
        «Картина маслом!» - как Маша выражается - все девочки в нарядных белых фартучках и гольфиках. У многих, в том числе у Инны с Ритой, роскошные банты в волосах. Даже «родной» класс преобразился. Учительского стола не хватило, пристыковали ещё один и застелили тёмно-вишнёвой скатертью. Цветы в вазах, газировка, газеты, чтобы комиссия не скучала…
        Кроме Нины Константиновны в допотопном строгом платье, за столом устроилась математичка из 11-й школы - дородная дама, похожая на повариху. К ней присоседился скучный представитель ГОРОНО - выцветший какой-то, полинявший дядечка в серой паре поверх ослепительной лавсановой рубашки. Ученикам раздали проштемпелёванные листы - и заскрипели перья, зачиркали шарики…
        - Кушать будешь? - воззвала мама.
        - Не-а. У Ритки - день рождения, берегу место для торта!
        Разувшись, я прошёл в зал, где за столом сидела наша абитуриентка, обложившись талмудами пособий и пухлыми, потрёпанными конспектами.
        - Ты уже похудела от наук, - вздохнул, подойдя, и стал массировать мамины плечи и шею.
        - Хорошо бы… - застонала мама, прогибая спину. - Ещё…
        Я хорошенько размял трапециевидную мышцу - это из-за неё порой костенеет шея - и осторожно начал:
        - Мам…
        - М-м?
        - А зачем тебе одесский универ?
        - Не поняла… - отчётливо удивилась мамулька.
        - Осенью я уеду в Москву, - начал я расклад. - У папы, по-моему, тоже всё налаживается, а Зеленоград - это, считай, окраина столицы…
        Мама гибко вывернула и запрокинула голову, глядя на меня снизу вверх.
        - И-и?.. - сощурилась она.
        - Тебе надо поступать в московский вуз, - выдал я. - В «Менделеевку» как минимум.
        - Ох, сына, - вздохнула муттер. - Думаешь, сама не хочу?
        - Так в чём же дело? - удивился, радуясь, и догадался: - Страшно?
        - Зна-аешь как? - заныла мама. - Там такие свирепые преподы - мигом завалят!
        - Ты у меня не только самая красивая, - заворковал я, обнимая её за шею, - но и самая умная. Сдашь ты всё! И пройдёшь!
        - Ох, не знаю… Давай лучше вечером об этом поговорим? М-м? Или завтра…
        - Вечером! - твёрдо сказал я, чмокая маму в щёчку. - Ну ладно, пойду. - Уже из прихожки оповестил: - Настя тоже у Ритки, так что не волнуйся!
        - Ага… - слабо донеслось из зала. ?
        Дверь Ритиной квартиры плохо удерживала смех и гомон юных голосов. Мне открыла виновница торжества, сияющая и великолепная, в синем джинсовом комбезе, смело оголявшем плечи и спину.
        - Ну и как я тебе? - Сулима упёрла руки в бока, дразняще изогнув бедро.
        - Прелесть! - честно сказал я.
        Девушка засмеялась и на секундочку прижалась ко мне, приветствуя и благодаря.
        Тут в прихожку выглянула Настя. В коротюсенькой юбчонке, в воздушном батнике, сестричка напомнила мне куколку Барби.
        - Так… Это Миша пришёл! - крикнула она, оповещая остальных.
        Тут же прискакала смеющаяся Альбинка в самопальном сафари из отечественного денима, и показалась Инна. Я даже сразу не понял, что изменило её привычный облик, сделало не то чтобы старше, но взрослее - и недоступней. Хорошистка надела под низ чёрную водолазку, а сверху - модное платье-рубашку из белого гипюра… Нет, не то, не то…
        - Ты подвела глаза!
        - Первый раз в жизни! - смутилась Дворская, тут же огорчаясь: - Что, так плохо?
        - Восхитительно! - всполошился я, смеха ради коверкая речь: - Глазов не оторвать!
        Девушка успокоенно заулыбалась, а Рита легонько приобняла меня и потащила в комнату, возглашая:
        - К столу-у! Именинница трапезничать желает!
        Пискнув, Инна вцепилась в мою руку с другого боку. В зале было людно. Сестрёнки Шевелёвы с Тимошей глазели на рыбок в огромном аквариуме, а сильный пол жался на диване в рядок - Изя, Андрей, Женька и Гоша Кирш из 8-го «А». Причём робели все одинаково - слишком велика была концентрация красоты на метр квадратный. Я даже почувствовал себя старым развратником.
        - Товарищи гости! - воскликнула Сулима. - Хомячим на кухне, в зале танцуем!
        - Ой, а мы там все поместимся? - забеспокоилась Альбина.
        - Малогабаритные кухни так сближают… - ухмыльнулся я, и девчонки весело расхохотались.
        Причудливый возраст! Любая мелочь способна довести до рыданий, но и для счастья нужно так мало - всего лишь желание радоваться жизни. А уж если для этого и повод есть, то предел восторга равен бесконечности…
        Неожиданно затрезвонил звонок, и Рита, отмахивая клёшами, поспешила в прихожую. Клацнул замок.
        - Папка, привет!
        - Я на минутку, - послышался густой сочный баритон, и в зал выглянул сухопарый мужчина средних лет, с лицом простым и симпатичным. Улыбка у него была очень обаятельная, гагаринская. - Привет, молодёжь!
        - Здрасьте! - вразнобой ответило племя младое.
        - А это Миша! - Ритина ладонь легла мне на плечо. - Я тебе о нём рассказывала!
        Улыбка Николая Сулимы расплылась ещё шире.
        - Рад! - Он крепко пожал мне руку. - Ох, там же Света ждёт… - И заспешил: - Я почему вернулся, Рит, забыл тебе кое-что передать… А лучше я вам, Миша, доверю!
        - Что, папка? - вилась, как пчела, любопытная дочь. - Что?
        - Запретное питьё! - Пошарив в недрах холодильника, Сулима выудил бутылку с цветастой наклейкой и торжественно вручил мне.
        - «Кампари»! - с уважением сказал я. - Нормально.
        - Обязательно разбавлять! - строго наказал глава семьи. - Рит, ты ещё не весь сок выдула?
        - Нет, папочка! - прощебетала дочечка. - Там ещё много!
        - Ну всё тогда, я пошёл. Мальчиков не обижать!
        - Ну что ты, папочка! Мы их любим… - дверь закрылась, и Сулима договорила с откровенно хулиганской улыбкой: - …иногда!
        Все жаждущие взоры устремились на меня.
        - Готовы ли вы распивать спиртные напитки? - задумчиво спросил я.
        - Да! - ответил народ в едином порыве.
        На моё лицо наползла ухмылочка с порчинкой:
        - А совершать развратные действия, находясь в нетрезвом виде?
        Девчонки захихикали, а Динавицер воскликнул, наивно надеясь на хор голосов:
        - Всегда готовы!
        - Ой, Изя, ну что ты такое говоришь? - укорила его Альбина.
        Рассмеявшись, я пронёс драгоценный сосуд на кухню. Небольшой стол, приткнувшийся к холодильнику «Бирюса», был заставлен салатами и закусками, в духовке томились котлеты и прочие зразы, а на подоконнике цвёл пышными кремовыми розами торт «Киевский». Вдохновившись, я разлил ярко-рубиновый ликёр по тяжёлым хрустальным бокалам, сверкавшим на свету узорными пропилами и гранями.
        - Обязательно разбавлять! - значительно сказала именинница, мешая ликёр с дефицитным апельсиновым соком, и гости живо разобрали колоколившую посуду.
        - С днём рожденья! С днём рожденья! Ур-ра-а!
        Бокалы сошлись с благовестящим перезвоном, и я сделал большой глоток. В пряном вкусе угадывались ежевичные тона с оттенками пахучих трав и терпкой хины. А потом разлилась затяжная приятная горечь.
        - Хорошо пошло! - выдохнул Жека.
        - Как называется? - промямлил Динавицер, смакуя с видом знатока.
        - «Кампари».
        - Недурно-с…
        - Ой, Изя!
        - Да-с!
        - Как будто листвой отдаёт, - протянула Светлана, облизывая губы. - Или мхом…
        - Мхом, мхом! - зачастила Маша.
        Со спины ко мне притиснулась Инна, опаляя ухо шёпотом:
        - Пригласи Риту танцевать!
        - Так ещё ж музыки нет.
        - Когда будет!
        - Ладно…
        Я наложил себе полную тарелку разных салатов и умял, чуть ли не урча. Успел! Из зала пролились первые ноты «Индейского лета». Под чарующую музыку Джо Дассен вспоминал, задумчиво грустя: Tu sais, je n’ai jamais ete Aussi heureux que ce matin-la Nous marchions sur une plage Un peu comme celle-ci…
        Я протянул руку Рите, и она ответила улыбкой ослепительной радости. Положила мне ладони на плечи, и мы поплыли в медленном танце, подхваченные печальным и светлым напевом. Се ля ви! Даже приятные воспоминания несут в себе заряд меланхолии, понуждая кручиниться. Ведь то, что было, уже не вернуть, не повторить - отошедшее счастье тускнеет и гаснет, выцветая, как жёлтый лист, ждущий порыва ветра…
        Я и сам не заметил, как меня накрыло, увлекая в сладкую пучину. Жаркая тьма задышала в затылок, нашёптывая греховное. Почудилось мне или сознание на самом деле вывело истину: у меня нет сил определиться, я люблю на разрыв! Как тот незадачливый путник, что угодил между чёрными скалами Гингемы и не может сбросить гнёт притяжения, - обе влекут одинаково.
        Я раз за разом прокручивал в уме свой старый стишок: Скверную историю Выстругала вечером - Крест мой о три стороны. Делать было нечего? Близко недоступная Шея белоствольная. Чувствую спиною я Древо треугольное.
        Мои ладони словно впитывали сладкое приятство, каждой порой ощущая тёплую и узкую спину Риты - возникало головокружительное ощущение крайней близости, когда преодолена грань и попраны табу. Мои пальцы «нечаянно» скользнули за джинсовый вырез, и девушка подняла на меня тёмные глаза.
        - Ми-ша… - шепнула она. - Не балуйся…
        А сама закалачила руки вокруг моей шеи и притихла. Я почувствовал, как её настроение хорошо ложится на щемящую музыку.
        - Всё будет хорошо… - проговорил тихонько, ласково поглаживая Риту по спине - и получая от утешения несказанное удовольствие.
        - Ага… - вздохнула Сулима.
        Задумавшись, я будто выпал из завораживающего кружения, вынырнул в трезвый реал - и осмотрелся. Дюша танцевал с Зиночкой, всё ещё не решаясь прижать её к себе. Изя, словно поменявшись с Алей ролями, втолковывал что-то своей партнёрше, а та не противилась, внимала, слабо улыбаясь. Гоша безуспешно боролся со скованностью, тиская за талию мою Настю, а Жека, кажется, малость освоился, топчась на пятачке у аквариума. С ним была Маша - Зенков рассказывал что-то неслышное мне, а девушка прыскала в ладошку. Оставшись без пары, Света разглядывала рыбок, а Инна цедила из бокала остаточек «Кампари», снисходительно роняя в наш с Ритой адрес:
        - Слиплись, как пельмени!
        Музыка затихла, уплывая, и мы остановились, словно не вовремя расколдованные. Выдержав недолгую паузу, в динамиках забилась «Эль-Бимбо», тягуче скользя по струнам - и проливаясь клавишным каскадом. Месье Мориа довёл до совершенства дивную мелодию Захира…
        - Всё будет хорошо, - повторил я, как мантру.
        Рита глянула мне в глаза, будто что-то высматривая в зрачках, и кивнула. На её губах тенью промелькнула улыбка, мечтательная и доверчивая. Девушка тут же погасила её, словно боясь выдать себя, встрепенулась и воскликнула:
        - Товарищи гости! Пока горячее не остыло, его нужно слопать!
        - Горячо поддерживаю и одобряю! - Мелкий Изя плотоядно потёр руки.
        - Ой, ну ты и проглот!
        - Да-с!
        - Ешьте, не обляпайтесь!
        - А по второй?
        Я честно поделил недопитый «Кампари», плеснув в бокалы остатки сока, и подхватил свой, жалея, что мало. Да и градус подкачал. Коньячку бы сейчас… В голове кавардак. Всё, что ещё недавно казалось чётким и ясным, размылось совершенно, перепуталось и поменяло знак.
        Впрочем, разброд эмоций и шатанье в мыслях не повлияли на мой аппетит - я схомячил две зразы и принялся за третью. А тут как раз и ликёр просочился в мозг, туманя и веселя.
        - Танцуют все! - завопил Дюха, колдуя над кассетником. - Утрясём котлеты! Точка - и ша!
        В следующее мгновенье загремели инструментальные куски из «Иисуса Христа Суперстар», полня комнату ритмическим грохотом. Незадёрнутые гардины пропускали синюю вкрадчивость сумерек, а подсветка аквариума ещё пуще нагоняла теней. Вуалехвост изумлённо таращился на нас из-за стекла, помахивая огнистыми плакучими плавниками.
        - У-у, рыбон! - дразнился на него Динавицер, исполняя ритуальный танец кроманьонцев.
        Я хотел отсидеться, но не тут-то было - близняшки ухватились за меня и потащили в общий круг.
        - Нечего, нечего! - заявила Маша, перекрикивая громы инструментов.
        - Не отрывайся от коллектива! - рассмеялась Светлана. - Вельми понеже!
        Она выплясывала с особенным удовольствием: познав скорбный удел калеки, Света ценила саму способность двигаться и танцевала самозабвенно, словно навёрстывая упущенное за жуткие месяцы паралича. Покачиваясь под музыку, она гибко приседала и сразу же вытягивалась стрункой, крылато взмахивая руками.
        - Повтори! - крикнул я.
        Светлана догадалась, о чём я, рассмеялась и повторила для меня, словно в приватном танце - «Кампари» раззадорил всех. Моя Настёна тоже была в ударе - раскрасневшаяся, она извивалась на тему сальсы, крутилась, быстрыми пассами поднимая руки, а сияющие глаза смеялись победоносно и торжествующе.
        Двигаясь по сложной траектории, я подкрался и приобнял её.
        - Нельзя быть такой хорошенькой! - сказал с деланой строгостью. - Гоша уже зачах!
        - Ничего, ему полезно! - хихикнула Настя. - Так ты на Изю глянь!
        Я глянул. Рядом с изящной Алей Изя выглядел неуклюже и смешно, совершая нелепые па, но нисколько не комплексовал, веселя подругу своими ужимками.
        В коротких отливах ритмического громыханья доносился хрипловатый мальчишеский басок: «Маша-а! Света? А где Маша?», и восторженный вопль, и грудной Ритин альт: «Товарищи гости! Есть морс! Холодный!», и раздавался нежный, переливчатый смех Инки и её голосок: «Я танцую, следовательно, существую!».
        И вдруг колонки оборвали рок-оперу, окатывая разгорячённые тела тишиной, как душем.
        - Что? - вырвалось у Инны. - А, «Эмманюэль»… Мишечка!
        Девушка скользнула ко мне, приникла с ходу, складывая гладкие ручки на моей шее. Я почувствовал, как Хорошистка улыбается, и прижал к себе потуже, словно боясь - вдруг уведут. Хотя раздвоенность всё ещё мерцала в сознании - чёрной щелью, из которой дуло, отбирая малые крохи тепла.
        - А я на всё лето пропаду… - прошептала Инна, слегка задыхаясь, отчего слова её звучали интимно и волнующе. - Мы всей семьёй… Сначала в Карелию, а потом на Чёрное море!
        - С юга на север и обратно! - подхватил я, изображая чёрную зависть.
        - Ага!
        Тут динамики вытолкнули негромкие аккорды Пьера Башле, и мне не удалось сообщить подружке, что я тоже уеду осенью. Только насовсем…
        Медленный танец втянул в плавное, затянутое покачивание почти всех, кроме Светланы и Риты - обе устроились на диване и шушукались, поглядывая на танцующие парочки и прицельно стреляя глазками.
        - Потому что на семь девчонок по статистике пять ребят! - пропела Инна мне на ухо.
        - Некомплект, - согласился я, слушая, как тает девичий смех.
        - Только ты не поддавайся Ритке, ладно? - тихонько, запинаясь от смущения, проговорила Инна, а в глазах словно синие огоньки занялись, отражая тревогу.
        - Ни. За. Что, - чистосердечно заверил я её.
        - Ага! - На Инкиных щеках заиграли ехидные ямочки. - А то я не вижу! И так улыбнётся, и так, и вздохнёт, и прижмётся…
        Тут до меня стало доходить - уши полыхнули алым цветом стыда.
        - Инночка, прости! - забормотал я, изумлённо хлопая ресницами. - Наваждение какое-то!
        - Ох, да я и сама не лучше. - Девушка отвела глаза, пряча радостный блеск. - Никогда даже не думала, что буду такой… такой вздорной! Просто… - Она потёрлась щекою. - Я люблю тебя…
        Никто не заметил нашего долгого поцелуя - парочки сливались в потёмках, скользя тёмными расплывчатыми тенями в зелёном свете аквариума. Алый рыбон неодобрительно отвернулся, и его роскошный полупрозрачный хвост заструился, виясь. Понедельник, 9 июня 1975 года, день Первомайск, улица Мичурина
        Калитку во двор Хинкис отворил ногой. В руках он нёс большой кулёк, свёрнутый из газеты «Южная правда», - бойкие колхозницы свешали вкуснятинки. Позавчера Бруно записал в свой личный перечень изысканных лакомств белую шелковицу - сладю-ющую! - а нынче изменял ей с жёлтой черешней.
        Он вынимал мясистые черешины за длинные хвостики и тянул в рот, давил зубами туговатую мякоть, причмокивая и сплёвывая косточки.
        Недурственная вышла командировочка - и загорел, и витаминчики! Ещё бы этого «Миху» найти, совсем бы хорошо было…
        Миновав зелёный сумрак веранды, Хинкис меланхолично прошагал на общую кухню, где в одиночестве завтракал Лукич. В его меню главенствовали вареники с вишней - чисто украинское изобретение. На стылых северах, если и вовсе не вымерзнет вишнёвое древо, то уродится невзрачная мелкая кислятина.
        - Приятного аппетита, Глебка! - нарушил Бруно сосредоточенную тишину трапезы. - А я предпочитаю в натуральном виде!
        - Не могу оторваться, - уныло вздохнул аналитик. - Уже вторую рубашку измарал - брызгаются! А всё равно… Слушай, Бруно, мне тут одна мысль пришла с утра…
        - Не ушла ещё? - хихикнул психолог.
        - Да нет… - Лукич задумался. - Покоя не даёт один ма-аленький фактик… Помнишь, мы перебирали всех, кто хоть как-то пересекался с «Михой»?
        - Ну? - Хинкис слегка насторожился.
        - Рехавам Алон встречался с «Михой» дважды, может, и трижды…
        - Нам этого волчару не достать! - махнул рукой Бруно, элегически расслабляясь.
        - Его - да! А гвардейцев алоновских? - Лукич навалился впалой грудью на стол, подвигая глубокую тарелку с бледно-зелёной вязью по краю: «Общепит». - Он их ещё сыночками зовёт!
        - Постой, постой… - напрягся Хинкис. - Леви, кажется… Да? И Хам… Нет-нет, Хаим!
        - Именно! - Лукич со смачным хлюпом заглотил последний вареник и прожевал его, блуждая взглядом по стенам. - Леви Шавит и Хаим Гамлиэль. Так вот. Алон покинул пределы СССР, а «сыночки»? Я справлялся у погранцов - Рехавам точно улетал один! Конечно, «сыночки» могли улететь откуда-нибудь из Ленинграда, нарушив свой туристический маршрут…
        - Или они перешли границу тайком… - задумался Бруно.
        - Да ты попробуй её ещё перейди! - с жаром вступился Лукич за свою версию. - А главное, зачем? Перед законом Леви с Хаимом чисты, документы у них в порядке. Они спокойно могли улететь тем же рейсом, что и Алон! И где они? Что-то мне подсказывает - «сыночки» здесь, в Первомайске!
        - Рехавам мог оставить их выслеживать «Миху»… - медленно проговорил Хинкис, снимая часы.
        - Или охранять Мессию, как он думает… - выдвинул свой вариант старый аналитик, заторможенно следя за качанием тусклого серебра на мосластом пальце Бруно.
        - Спа-ать! - раздельно приказал Хинкис, напрягая худые плечи.
        Лукич поник, тупо уставясь перед собой, пуская розоватую слюнку.
        - Забыть! - весомо, как будто укладывал могильную плиту, сказал психолог. В его голосе зазвучали повелительные низкие частоты. - Ты больше никогда не вспомнишь о Хаиме и Леви. Забыть! Просыпайся.
        Аналитик вздрогнул, недоумённо озираясь. Потянулся за салфеткой и поспешно вытер губы.
        - До чего же сочные… - пробормотал он смущённо. Пятница, 20 июня 1975 года, день Кения, Найроби, Матити-роуд
        - Худжамбо, рафики![48] - Высоченный масай, завёрнутый в красную шуку, больше всего похожую на длинное платье, усадил Ершова за свободный столик у окна и с достоинством удалился.
        Григорий не стал спорить. Последние дни он принимал действительность как непрерывный вал бессчётных даров и приятнейших сюрпризов. Явь походила на всамделишный сон - и пусть так будет всегда!
        Благодушествуя, Ершов отвалился на резную деревянную спинку, глядя за огромное, от пола до потолка, окно. Центральные улицы Найроби стильные, чистые и очень зелёные. Трущобы - это в Кибере. Там, чуток раздвигая нищие лачуги, вьются кривые загаженные улочки, куда белому «мзунгу» не стоит соваться без оружия - у местных, вечно пьяных или обкуренных бхангой, лица оч-чень недобрые…
        А на Сити-Холл Уэй или Мои-авеню всё цивильно, по-европейски. Бойко торгуют индийские магазинчики, фырчат мотоциклы «пики-пики» и носятся авто, подрастают первые небоскрёбы.
        Пешеходы сплошь чёрные, как сажа, или цвета тёмной бронзы, но лица чаще породистые, без расплющенных носов и вывернутых губ. Вон они, за стеклом, - приставучие уличные торговцы, расхлябанные водилы маршруток-матату, сосредоточенные клерки в строгих костюмах - везунчики, словившие синиц, а то и журавлей. Не так уж далеко отсюда, в богатом районе Карен, кучкуются иные негры - с обочины жизни. Сидят на корточках у перекрёстков, нахохленные, с притухшими взглядами - поджидают, не перепадёт ли им хоть какая-нибудь работа, пусть даже разовая. Любая.
        Ершов не выдержал, широко улыбнулся, прикрывая рот ладонью. Честно говоря, плевать ему на здешних пролетариев!
        По велению Андропова, по хотению Иванова, он больше не отсиживается на скамейке запасных! «Вы говорите на арабском, сомалийском и суахили, - сказал Борис Семёныч. - Согласны поработать на Африканском Роге?» Григорий, ликуя и подпрыгивая в душе, спокойно ответил: «Да…»
        Баскетбольного роста масай вернулся с вертелом, пронзавшим дымящиеся куски крокодилятины, и щедро отполовинил белому, ловко добавив гарнир - кукурузную кашу угали, плотную, как мамалыга.
        - Нзури, асанте[49], - поблагодарил Ершов.
        - Тафадхали[50].
        Масай наклонился, позвякивая целой вязкой бус.
        - Моя понимать кируси, - негромко проговорил он. - Твоя ждать большой человек. Он тебя видеть, моя проводить.
        Грига не удивился - шейх Моктар Мохамед Хусейн шифруется шестой год подряд. За неделю до того, как Сиад Барре учинил переворот в Сомали, Хусейн исполнял обязанности убитого президента - ровно неделю. Путчисты арестовали шейха, но вскоре отпустили, и тот удалился в глушь - пасти коз, постигая премудрости Корана.
        - Сюда, рафики… - масай, гордо несущий блюдо с Гришиным заказом, бочком шагнул в незаметную дверь, уводя голову от низкой притолоки.
        С костяным перестуком разошлась штора из бамбука, и Ершов попал в укромное местечко, где громоздился стол из огромной тяжёлой плахи красного дерева, а вокруг расселась целая компания с лицами цвета горького шоколада - четверо громил, одинаковых, как болты, и «большой человек» - худощавый и тонкий в кости Хусейн. Синяя пара с Олд-Бонд-стрит сидела на нём, как на вешалке.
        Масай почтительно поклонился шейху. Бережно, словно ценный артефакт, выставил на стол блюдо с экзотическим жарким и пропал, как джинн из сказки.
        - Набад… - начал Хусейн, затрудняясь. - Магаса?[51]
        - Магасайгу уа «Халид», - представился Ершов своим старым оперативным псевдонимом.
        - Набад, Халид, - величественно кивнул большой человек. В его голосе чувствовалось властное превосходство, и Григорий не стерпел.
        - Уэйе, джаалле Хусейн[52], - небрежно поздоровался он, усаживаясь и придвигая к себе блюдо.
        Его визави нахмурился и неожиданно заговорил на русском:
        - Мои люди не знают вашего языка. Опасности нет.
        - И всё же я предпочёл бы обсудить наши дела без свидетелей, - мягко настоял Ершов, пробуя мясо крокодила. - А что, очень даже неплохо - мяконькое такое…
        Шейх буркнул, отдавая приказ, и охранники, шумно двигая стульями, вышли, косясь на белого с недоверием и угрозой. Ершов безмятежно улыбнулся.
        - Погода в Найроби просто замечательная, - сказал он по-светски, щепетно беря ломтик угали. - Я-то думал, тут Африка, в смысле - жара и духота, а на столбике термометра - плюс двадцать! В Москве теплее! - Дожевав, Григорий резко сменил тон, заговорив с проникновенностью: - Джаалле Хусейн, в историю Сомали вы занесены как человек, чуть было не вышедший в президенты - и скатившийся с занятой высоты. Не сам по себе - вас столкнул Сиад Барре…
        - Вы искали встречи, чтобы напомнить о моём позоре? - процедил шейх и повысил голос: - Да! Да! Афвейне[53] отнял у меня всё, что я заработал своим горбом, своим умом! А ваша страна, - добавил он в запале, - ставит и ставит на этого кораху![54]
        - Ошибаетесь, джаалле Хусейн, - спокойно возразил Ершов. - Моя страна хочет поставить на вас.
        Моктар Мохамед Хусейн отшатнулся, посерев от волнения. Справившись с собою, он осторожно спросил:
        - И чем же вам не угодил Сиад?
        - Нами получена информация от о-очень осведомлённого источника. Сиад Барре всё больше накаляет обстановку, приближая к власти выходцев из собственного клана марехан, и потихоньку готовится к войне с Эфиопией. Мечтает Афвейне оттяпать провинцию Огаден! Ему светит поражение - следовательно, и смута в тылу. Разруха, беженцы, междоусобицы, партизанщина, бомбёжки, распад страны… - Грига мерным голосом перечислил грядущие бедствия. - У вас есть полгода, джаалле Хусейн. Нужно сплотить, хотя бы на время, кланы исааг, дир, хавийя и дарод[55]. Мы предоставим военных советников, а оружие перебросим по воздуху на тайные аэродромы. Попробуем договориться с генералом Самантаром - если он перейдёт на сторону народа, то затеянная вами революция обойдётся без большой крови…
        - Затеянная мной… - механически повторил шейх и встрепенулся: - А чего хочет ваша страна за нашу победу?
        - Ничего! - Ершов улыбнулся, как ясно солнышко. - Нам нужно, чтобы советским военным нормально служилось на базах в Бербере, Кисмайо и Дафете. Без стабильности в Сомали этого не достичь.
        - Я согласен, джаалле Халид! - сказал Хусейн и приветливо улыбнулся. - Только… Вы же понимаете - уговорить шейхов и султанов на словах не удастся, нужны подношения, а то и прямой подкуп…
        - Джаалле Хусейн! - Грига приложил пятерню к сердцу. - Я всего лишь простой посланник. Моя задача - узнать, хотите ли вы вернуть себе власть и славу, и передать весть о вашем согласии наверх. Но могу вас заверить - найдутся и деньги, и золото!
        - Согласен! - выпалил Моктар Мохамед Хусейн. - Я согласен! Вторник, 24 июня 1975 года, день Ленинградская область
        - Миха, будь другом, сядь за руль, - смущённо запросил Вакарчук. - А то у меня руки трясутся!
        Максим хихикнул.
        - Тормози!
        Их бледно-жёлтый «Запорожец», заляпанный грязью, съехал на обочину, и Вальцев, кряхтя, вылез.
        - Тоже мне малолитражка… - бурчал он. - Микролитражка это! Для лилипутов…
        Степан фыркнул смешливо, разгоняя свои страхи. А что такого? Два рыбака выбрались на озеро Глубокое. Вон и удочки на решётке багажника, и сачок. Лещи там, говорят, ловятся - во! И щука клюёт…
        Он сделал глубокий вдох, успокаивая трепыхавшуюся натуру. Всё в порядке. Всё в по-олном порядке. Даже если их и остановит ГАИ, придраться не к чему - документы подлинные. Они с Максом как бы ленинградцы. Вот, взяли отгул - и двинули развеяться на природе. Палатка под соснами, костерок, ушица на закате дня… Озеро плещет, камыши шуршат, хвойный аромат мешается с запахом тины, красное солнце садится за чёрную полоску леса на том берегу… Хорошо!
        Взбодрившись, Вакарчук влез на место Вальцева и выдохнул:
        - Трогай, шеф! ?
        Ровно в два часа «Зэп» свернул к Глубокому. От шоссе до озера километра три ехать, но Степана беспокоила не дорога. Он вертел головой, пока не высмотрел молодой ельник неподалёку.
        - Миха, давай туда!
        Вальцев одобрительно кивнул - молодец, мол, привыкаешь звать по легенде. Пофыркивая, «микролитражка» вкатилась в колючие заросли, с треском подминая сухой прошлогодний бурьян.
        - Прикроем палаткой, - негромко сказал Максим.
        Вакарчук молча кивнул и потащил свёрнутый тент с заднего сиденья. Выцветшая брезентуха защитного цвета надёжно спрятала машину - палатка слилась с молодыми ёлочками, превращая «горбатого» в замшелый валун, которых тут не счесть.
        - Выдвигаемся?
        - Пора.
        Повесив на плечо полупустой рюкзак, Степан пошагал к дороге. К месту встречи. И опять холодок заиграл внутри, морозя и пугая.
        Шоссе выглядело пустынным, как в белую ночь. Вакарчук отшагал добрых полкилометра, а навстречу попался лишь колхозный «зилок», гружённый подопревшим сеном.
        Обдав «туристов» травяным духом, грузовик покатил дальше, а Степан, отмахиваясь от вьющихся злаковых ворсинок, лапидарно поинтересовался:
        - Страшно?
        Вальцев ответил не сразу.
        - Страшно, - вздохнул он, подумав. - Страшно провалить задание, не оправдать доверие… Высокий штиль, да? Но вот сейчас, в эту самую минуту, ты пафос чуешь?
        - Не-а, - признался Вакарчук и очень удивился, ощутив, как возвращается спокойствие. Да и чего бояться? Сам же мечтал попасть ТУДА! Ну так радуйся…
        - Пришли.
        Степан огляделся. За обочиной стлалась большая, изъезженная колёсами лужайка, окаймлённая, словно колоннадой, полукружием краснокорых сосен. Множество окурков в траве служили верной приметой - водители здесь частенько останавливались. Посмолить, отвлечься от дороги, развеяться - и за баранку.
        Вальцев скрылся за молодым соснячком, и Вакарчук заторопился следом - незачем отсвечивать.
        - Ждём.
        Степан привалился спиной к дереву и погрузился в тишину. На своих птичьих наречиях перекликались пичуги, стрекотали букашки - природе не было никакого дела до вздорных фантазий самозванцев, мнящих себя её царями.
        - Едут!
        Вакарчук даже не вздрогнул, расслышав сдержанное рычание мотора. Из-за рощицы выплыл огромный «Кадиллак-флитвуд», пластаясь над дорогой. Сверкая чёрным лаком, приземистый лимузин сбросил скорость и замигал поворотником. Переваливаясь на ухабах, автомахина остановилась в тени сосен, и её покинули трое говорливых американцев. Похохатывая, они дружно щёлкали зажигалками, провожая глазами «Волгу», что висела у них на хвосте от самого Питера. Сохраняя лицо, чекисты проследовали дальше, к Выборгу.
        - Выходите! - чётко выговорил высокий дипломат, и Степан узнал своего куратора «Айвена» - Джека Даунинга.
        - Бегом! - скомандовал Вальцев.
        Вакарчук выбежал первым. Даунинг кивнул ему, как старому знакомцу, и двое шустрых парней с сигаретинами в белых зубах распахнули просторный багажник.
        - Залезайте! - «Айвен» сделал нетерпеливый жест. - Недолго осталось! «Миха»? Очень, очень рад!
        - Сорри, - буркнул Максим, залезая в багажник, - но я не знаю, радоваться мне или не стоит.
        - Стоит, мистер Зорин! - с чувством сказал Даунинг. - Стоит!
        Вакарчук лёг, придавливая надутый матрасик, и крышка багажника плавно опустилась, отсекая свет.
        - Вот тебе и весь сказ… - пробормотал он.
        Их подвижное убежище задрожало, зашаталось. Через металл передался рёв двигателя и гул подвески. Степан закрыл глаза, чуя приток свежего воздуха. Жить можно…
        Проехали Выборг. Срезали угол, двинув по Островной улице. Миновали Большое Поле и Можжевельниково. И вот мощная машина, упрямо не замечавшая выбоин, начала притормаживать.
        - Торф! - выдохнул Вальцев.
        - Чего? - не понял Вакарчук.
        - К Торфяновке подъезжаем. Там КПП!
        Приглушённый шум мотора забивал строгий говор погранцов и чопорный ответный «инглиш». Таможню наверняка предупредили, чтобы дала добро… Да и кто станет проверять автомобиль с дипломатическими номерами?
        Глухо шаркнули шины - «Кадиллак» неторопливо переехал границу СССР.
        - Хювяя пяйвяя! - вежливо поздоровались финские полицейские. - Терветулоа[56]!
        Лимузин потихоньку разогнался, набирая скорость, но вот у машины словно силы иссякли - она прокатилась на холостом ходу и замерла, качнувшись.
        Клацнул замок. Солнце, раздробленное ветвями сосен, ударило по глазам.
        - Вылезайте! - бодро сказал Даунинг. - Дальше поедете бизнес-классом, хе-хе…
        Моргая, Степан выбрался из чрева «Кадиллака» и ступил на твёрдую землю. Она ничем не отличалась от той, которую он только что покинул. Возможно, навсегда.
        За дорогой шумели сосенки и журчала бурливая Ваалимаанйоки.
        Финляндия. Прихожая «свободного мира».
        «Миха» молча пожал руку «Айвену» и полез на заднее сиденье. «Вендиго» присоседился к нему, захлопывая дверцу.
        - Вот тебе и весь сказ… - выговорил он осипшим голосом. Причудливо виражившаяся судьба описала резкий зигзаг.
        Глава 8 Четверг, 26 июня 1975 года, день США, Южная Дакота, Пайн-Ридж
        - Родерик Смит! - представился агент ФБР, по-коровьи жуя резинку и блестя зеркальными очками. - Просто Родди.
        - Капитан Хартнелл, - лениво козырнул Пегготи, похожий на Джеймса Бонда в возрасте, седого и бестрепетного. - Командир специальной опергруппы ЦРУ.
        - Ого! - подивился Родди. - Ну и занесло вас, ребята!
        - У нас тут свои дела, - небрежно перебрал пальцами Хартнелл. - Покажи лучше, где здесь что!
        Чарли Призрак Медведя сощурился, охватывая взглядом унылую холмистую равнину, что укатывалась к отрогам Соснового хребта[57]. Изрезанная оврагами, пятнистая от разрозненных чащ, местность выглядела пустынной и безрадостной. Резервация!
        Подальности, на скудном лугу, стояли три дома вразброс, невысокие и блёклые. Зато между ними топорщились яркие палатки, целый лагерь, словно цветастая грибница.
        - 18-е шоссе проходит чуть севернее, - начал агент ФБР в суровой манере полководца. - Оглала - в трёх милях к западу. А ранчо Скачущего Быка - это во-он те дома. Видите? Краснокожих там человек сорок, каждый второй с оружием… Но наших в шесть раз больше! - хвастливо добавил он. - Мы подтянули бронетранспортёры и вертолёты, так что все подходы к ранчо блокируются.
        Чарли Призрак Медведя презрительно сжал губы. Чистокровный дакота, он не считал бледнолицых за людей, особенно таких, как этот говорун, румяный и сытенький. В чистенькой рабочей рубахе и синих джинсах, в ковбойских бутсах и лихо заломленном берете, агент Смит любовно поглаживал новенькую кобуру с «кольтом» 45-го калибра.
        - Я понял, - сказал Пег прохладным голосом (джи-менов[58] он не жаловал). - Та-ак… И где тут окопались ваши? Мало хорошего попасть под дружественный огонь!
        Фэбээровец сплюнул жвачку и картинно вытянул руку:
        - Команда СВАТ[59] рассредоточилась в оврагах к югу и востоку от ранчо, наши держат северное направление, а ГУНы[60] окопались на холмах с запада. Эти полукровки самые опасные, Дик Уилсон[61] набрал настоящих бандитов!
        - Спасибо, учтём, - сухо ответил Хартнелл. - Выдвигаемся. Чак!
        Призрак Медведя бесшумно канул в заросли молодых хилых сосенок.
        - Смок! Райфен! За мной!
        Цэрэушники исчезли в чахлом лесочке, и агент Смит только головой покачал - растворились как дым, ни одна хвоинка не дрогнула… ?
        - Ну что, краснокожий брат мой? Карты на стол? - усмехнулся Пегготи, взглядом провожая молодых оперативников, что крались по склону холма. - Смок с Райфом засядут по ту сторону лощины, а мы - по эту… К-хм… Ответь мне сначала на один вопрос. - Он остро глянул на Чарли. - Тогда, во Вьетнаме… Почему ты меня спас? Мы ведь с тобой люди очень недобрые!
        Призрак Медведя посмотрел командиру в глаза.
        - Ты раскидал тех уродов в Дюранго, - спокойно проговорил он. - Не дал им изнасиловать индейскую девушку. Я запомнил.
        - Понятно… - затянул Хартнелл, по-новому глядя на давнего напарника. - Тогда слушай. И учти - обо всём, что я тебе скажу, даже президенту ещё не докладывали, засекретили наглухо! Я и сам информацию по кусочкам собирал, как детский пазл. Мы здесь по очень странному поводу - надо проверить одно… хм… пророчество, что ли.
        Чак слегка приподнял брови.
        - Да я сам ни черта не понимаю! - раздражённо скривился Пегготи. - В общем, какой-то пророк объявился и предсказал, что сегодня снайпер из ГУНов снимет индейского парня Джо Стантца, а чуть позже, вот в этой самой лощине, кто-то прикончит двух агентов ФБР, Джека Коулера и Рона Уильямса. Вонючки те ещё! Ну того, кто услал Джо в Край Вечной Охоты, искать никто даже и не подумает, сам понимаешь, а вот за убийство джи-менов найдут кого посадить. Словят невиновного из ваших и впаяют ему два пожизненных! Сейчас он там, - Хартнелл кивнул в сторону ранчо. - Зовут Пелтиер, Леонард Пелтиер.
        - Слыхал, - кивнул Призрак Медведя.
        - Понял?
        Чак не отвёл глаза под пристальным взглядом.
        - Понял, - разлепил он губы.
        Зашипела «уоки-токи», и Пегготи проворно скинул рюкзачок, выуживая рацию.
        - Пи-Эйч на связи.
        - Говорит Эр-Би! - возбуждённо забубнила «уоки-токи». - Информация подтверждается! Снайпер-коп стрелял в Джозефа Беделла Стантца. Тот убит наповал! Что у вас?
        - На позиции.
        - Коулер с Уильямсом только что отъехали на «Форде», то ли синем, то ли тёмно-зелёном, не разобрал! Как только всё произойдёт, сразу радируйте!
        - Понял, Эр-Би.
        Едва Пег отложил рацию, как послышался шум мотора. Заляпанный грязью синий «Форд» выехал на разбитую дорогу, повторявшую изгибы скучной лощины, лишь кое-где отмеченной креозотовыми кустами. И тут же, словно извергнутый недрами, возник красно-белый пикап. Подпрыгивая и качаясь, он нёсся навстречу «Форду». Засверкали вспышки выстрелов - двое, стоявших в кузове, и ещё один, прямо из кабины, открыли огонь по машине ФБР. Та завизжала тормозами и встала поперёк грунтовки, скрываясь в туче пыли. Неизвестные стрелки подбежали к «Форду» и, пока водитель пикапа разворачивался, хладнокровно добили агентов.
        Пять ударов сердца - красно-белое авто уже несётся прочь, пропадая в клубах рыжего праха.
        - За мной! - процедил Хартнелл, бегом спускаясь с холма.
        Призрак Медведя подбежал к «Форду» первым.
        - Мертвы, - доложил он спокойно. - По три пули каждому.
        Кивнув, Пегготи выцепил рацию.
        - Говорит Пи-Эйч!
        - Эр-Би на связи! Ну?!
        - Убиты оба.
        - О’кей! - довольно пророкотала «уоки-токи». - Всё, Пи-Эйч, сматывайтесь! Операция закончена!
        - Да, сэр. - Пряча рацию, Хартнелл обернулся к Чарли. - Смока с Райфеном я отошлю на базу, а тебя жду в Оглала до вечера.
        Молча кивнув, Чак зашагал к ранчо Скачущего Быка. Четверг, 3 июля 1975 года, утро Москва
        - …Поезд сообщением Одесса - Москва прибыл на второй путь главного направления, - гулко разнеслось под легчайшим арочным сводом Киевского вокзала. Голоса, топанье, мощный глухой рокот тепловоза и прочее шумство не таяли, расходясь на просторе, а теснились под стеклянными изгибами перекрытия, метались тысячей вспугнутых эхо.
        - В метро? - Мама неуверенно глянула на папу.
        - В метро?.. - рассеянно повторил отец, витая в иных пространствах. - Наверное… - и подхватил тяжёлый мамин чемодан.
        - Ух ты! - восхитилась Настя. - Я ещё никогда в метро не каталась!
        - Револий Михайлович обещал нас встретить, - напомнил я, берясь сразу за две туго набитые сумки на колёсиках. Ни у кого в мире ещё не было таких! А на кармашках Рита вышила: «Центр НТТМ «Искра».
        - Револий Михайлович - занятой человек… - Мама отобрала у меня одну из сумок и покатила по перрону. - Догоняйте!
        - Спорим? - прищурился я вдогон.
        - Не буду! - рассмеялась мама, оборачиваясь. Видно было, что она трусила, но держалась, только нервничала немного.
        - Шагом… - пропыхтел папа.
        - …марш! - скомандовала сестричка.
        На привокзальной площади было людно, однако чёрную «Волгу» Суслова-младшего я углядел сразу.
        - С тебя «Наполеон», мамулька!
        Револий Михайлович узнал меня и замахал рукой. Немного погодя я её крепко пожал.
        - Здрасьте!
        - С приездом! - расплылся в улыбке Суслов. В белых джинсах и рубашке, в светлых мокасинах того же молочного цвета, он выглядел весьма импозантно, смахивая на Марчелло Мастрояни.
        - Знакомьтесь: Револий Михайлович, директор института и генерал от кибернетики, - представил я его. - А это моя мама, Лидия Васильевна. Мой папа, Пётр Семёнович, и сестричка Настя.
        - Очень приятно, - сказал генерал, целуя мамульке руку и подпуская в голос бархатистые нотки. «Лидия Васильевна» улыбнулась с видом кинозвезды, уставшей от поклонников, а «Пётр Семёнович», задувая огоньки ревности, натужно пошутил:
        - Ну по Мишкиной табели о рангах я и до майора не дотягиваю!
        - На новом месте службы, товарищ майор, - рассмеялся Револий Михайлович, - вы скоро обмоете звёздочки полковника! Это я вам обещаю. Ну, садимся!
        - Да нам аж до Миусской, до «Менделеевки»… - засмущалась наша абитуриентка, уже не комсомолка и не спортсменка, но точно - красавица.
        - Да хоть до самого Миуса! - хихикнул Суслов, отпирая багажник. - Давайте сюда…
        Уложив ручную кладь, все расселись - моя семейка устроилась на заднем сиденье, а я занял место рядом с водителем. «Волга» тронулась и покатила, бампером словно раздвигая Москву. Одолев Бородинский мост, Револий Михайлович выехал на Садовое кольцо.
        - Лидия Васильевна, - душевно заговорил он, поглядывая на маму в зеркальце, - можете начинать гордиться сыном - он далеко пойдёт!
        - Да я уже горжусь! - засмеялась довольная родительница, трепля мои волосы.
        - И я! - воскликнула Настя.
        - Пап, хоть ты их не слушай! - усовестил я родню.
        - Уже и погордиться нельзя! - хохотнул отец.
        Под смех да весёлый трёп мы и добрались до «Менделеевки» - пробок нынешняя Москва не знала.
        - Приехали, Лидия Васильевна!
        Московский химико-технологический выглядел необычно - главный корпус выступал из зелени парка белым полуцилиндрическим объёмом. Мама тяжко вздохнула:
        - Я пока без чемодана, ага? Узнаю там всё…
        - Давайте-ка я с вами пройду! - энергично сказал Суслов, покидая машину. - С Геной[62] я давно знаком, он тут ректором… Да вы не пугайтесь так, Лидия Васильевна! Никакого пошлого блата, Геннадий этого не выносит. Сдавать будете как все! Пойдёмте, пойдёмте…
        Галантно отворив дверцу для дамы, Револий Михайлович увёл её к будущей альма матер. Папа беспокойно заёрзал, и я дал ему подсказку:
        - Мамин чемодан остался…
        - Точно! - обрадовался отец, быстренько вылезая наружу.
        Я переглянулся с Настей.
        - Пошли? Чего тут сидеть?
        - Так. Пошли!
        И мы потопали. Сначала я держал Настину ладошку в своей пятерне, но потом она застеснялась и взяла меня под ручку, как большая девочка.
        В полукруглом холле-аквариуме стоял памятник Менделееву. Яркий витраж полосовал потолок, где висели светильники в виде кристаллических решёток. Вокруг двух квадратных колонн с барельефами знаменитых химиков вились мятущиеся абитуриенты, почтительно уступая дорогу озабоченным профессорам, а вот родители наши вместе с «генералом от кибернетики» куда-то запропастились.
        - Так. Упустили! - беззаботно сказала Настя, не слишком, впрочем, отходя от меня.
        - Найдём! Они там долго провозятся. Ты же знаешь, какой папа копуша!
        - Не-е! - засмеялась сестричка. - Это мама у нас копуша, а папа - копун!
        Мы степенно прогулялись вдоль стеклянных стен, расписанных символами химических элементов, свысока поглядывая на суету. Поступавшие и впрямь напомнили мне пугливых гуппи, что носились в Ритином аквариуме, создавая бестолковое мельтешение.
        - Так. Идут!
        Я живо обернулся к лестнице, что спадала с институтских верхов, от ректората. Отец, небрежно похлопывая по перилам кованой решётки, спускался и внимательно слушал Револия Михайловича - тот что-то оживлённо вещал, помогая себе руками. Подойдя ближе, я разобрал: «…Техпроцесс три микрометра…[63] Шестнадцатибитный проц, два миллиона операций в секунду… Прямая адресация целого мегабайта внешней памяти… Красота!»
        Меня подхватило, крутануло волной восторга - Суслов с жаром описывал микропроцессор, инфу по которому я в образе «Михи» отослал ещё в марте. Стало быть, пустили в дело моё послезнание! Ну хоть недаром пыхтел, наговаривая на кассету всякие тонкости и нюансы… Зная хитрые секретики спецов из «Интела» и «Зилога», наши быстро запустят производство «однокристаллок» - лет на десять раньше, чем в «прошлой жизни»! Ну не красота ли?
        Продолжая улыбаться, я приблизился к папе.
        - Ну как там наша заочница?
        - Пленяет! - махнул рукой папа. - Даже внимания на меня не обратила! - Он заворковал, пародируя маму: - «Ах, Геннадий Алексеевич! Конечно, Геннадий Алексеевич!»
        - А Геннадий Алексеич цветёт и пахнет! - рассмеялся генерал. - Ну что? Едем?
        - Да, да! Конечно! - засуетился отец. - Три микрометра… С ума сойти!
        - Поехали, поехали! - потянула меня Настя.
        И мы поехали. Тот же день, позднее Зеленоград, Солнечная аллея
        Лето сияло голубым да зелёным - с безоблачного неба жарило солнце, и живая поросль, млея в тепле, спешила вымахать, отцвести и налиться соком. Белые высотные дома, что завиднелись слева от Ленинградки, не выбивались из летней палитры, а хорошо вписывались в общее полотно, как облачка в лазурной вышине.
        «Волга» свернула и покатила широким Московским проспектом, окаймлённым деревьями.
        - Как на даче! - хмыкнул папа.
        - Лучше! - с энтузиазмом подхватил Суслов. - Зелёный город! Тут и лес несведённый, и парки, и речка Сходня. Даже озёра есть! Где в Москве можно вот так запросто открыть форточку, а оттуда не бензином тянет, а хвоей? Красота! Улицы, и те - аллеи! Ну не все, конечно. Тут недалеко Сосновая аллея, Озёрная, Каштановая, Яблоневая… А нам - на Солнечную аллею. Там сейчас строят «чистые» цеха - гермозона! Воздух прогоняется через кучу фильтров, чтоб ни одной пылиночки, а все работники в белых спецкостюмах, чуть ли не в скафандрах…
        - Так… А зачем? - распахнула Настя и без того большие глаза.
        - Ну там же микросхемы делают… будут делать. А для них даже крошечная соринка всё равно что булыжник в телевизоре! Брак.
        - А-а… - уважительно протянула сестрёнка. - А что, эти ваши… схемы, они такие маленькие?
        - Помнишь тетрадку по арифметике? - спросил я, поглядывая на Настю в зеркальце. - А теперь представь, что в одну клеточку напихано тысяч двадцать транзисторов!
        Сестричка честно нахмурила лобик, но вскоре вздохнула и покачала головой:
        - Не-е… Не представляется.
        Все засмеялись. Настя недолго сдерживалась - прыснула в кулачок.
        - Приехали! - Револий Михайлович вырулил к кубическому, со всех сторон застеклённому зданию, отчего оно казалось прозрачным. За ним, раздвигая березняк, пластались плоские корпуса цехов - там то и дело вспыхивали фиолетовые искры сварки да погромыхивали листы металла. - За мной, Пётр Семёныч, Михаил Петрович и Анастасия Петровна!
        Двери «куба» ещё не навесили, а в просторном холле укладывали плитку строители из злобинской комплексной бригады. Широкая лестница завивалась полукружием на второй этаж, где всё сияло чистотой и ждало новоселья. От центрального атриума разбегались три коридора, и где тут народ кучковался, угадывалось на слух - за настежь распахнутой дверью голосили наперебой.
        - Чуть не забыл! - Револий Михайлович звонко шлёпнул себя по лбу ладонью. - Миша! Я же вам ещё зарплату не выдал!
        - Зарплату? - Мои брови изобразили домик.
        - Ну да! Это наш главбух меня застыдил. Эксплуатируем, дескать, юношеский энтузиазм! В общем, мы вас устроили на полставки программиста как несовершеннолетнего. За четыре месяца вам причитается триста шестьдесят рэ!
        - А вот это правильно! - закивал папа с одобрением.
        Как чёртик из коробки, выскочил распаренный Старос - встрёпанный, без пиджака, галстук съехал набок.
        - Wow! - вскричал он. - Дружище Питер! Как же я рад!
        А тут и «старосята» выглянули из дверей - взревели и всем скопом накинулись на отца, стали охаживать его и хлопать по гулкой спине.
        - Сдаюсь! - завопил папа, хохоча и давая сдачи.
        Дружеская возня пошла на спад, но тут Филипп Георгиевич указал на новую жертву гостеприимства.
        - А вот Миша Гарин, конструктор «Коминтерна»! - воскликнул он, топорща усы.
        - Маленьких не бьют! - поспешно сказал я.
        Весёлый гогот заполнил коридор. На радостях досталось и мне, и Суслову - за компанию. В толчее и круговерти обоих Гариных чуть ли не внесли в обширный кабинет Староса. Настя вцепилась в меня - затащили и её.
        - Питер! - с чувством сказал Филипп Георгиевич. - Моя, да и твоя, жизнь была как синусоида - то нас вверх поднимало, то швыряло вниз. Меня - на Дальний Восток, тебя - на юг России. Но сейчас… Принюхайся! Чем пахнет?
        - Хвоей… - неуверенно сказал отец.
        - Нет! - резко мотнул головой Старос. - В воздухе брезжит запах революции! Ну ты сам посуди - я здесь! Не гляжу уныло с сопки на Японское море, а кручусь-верчусь в самой серёдке грандиозного проекта! Нам КГБ такие роскошные материалы передал, что хоть вой от восторга! - Тут он запнулся. - Револий Михайлович…
        - Да я уже растрепал Петру Семёновичу все сов-секретные сведения! - махнул тот рукой, посмеиваясь.
        - Ну тем более! - вдохновился директор Центра микроэлектроники[64]. - Могу поклясться чем хочешь, что уже в будущем году мы выпустим процессор на двадцать девять тысяч транзиков - и обгоним Америку! Easy![65]
        Тут все загомонили, уходя всё дальше в айтишные дебри. Настя слушала как зачарованная - будто при ней волшебники творили заклинания, собравшись по обмену опытом.
        Я же испытывал бесхитростную, незамутнённую радость - и к развитию микроэлектроники она не имела отношения. Нет, я всё понимал - и помнил, просто в данный момент времени меня волновала не эволюция советского общества в целом, а его ма-аленькой ячеечки, моей семьи.
        В том прошлом, которое мне памятно, мама так и не выучилась на инженера-химика, как ей мечталось. Даже техникум не удалось окончить - то дети, то возраст… Вечно находились помехи. А ныне всё по-другому, и я уговорил-таки мамульку сбавить накал беспокойства, поделиться с нами валом забот, чтобы выкроить время для себя, красивой, умной и ещё такой молодой женщины. И вот она штурмует «Менделеевку»…
        А отец? Каково ему было наблюдать за тихим развалом микроэлектроники в СССР? Он-то в «прошлой жизни» оттого и подался на Дальний Восток, что перспектив - йок. Ныне же всё говорит за то, что переезду быть - сюда, в Зеленоград, в советскую Кремниевую долину. А папа, если уж загорится, генерирует идеи - будь здоров!
        Да я и себе «мировую линию» выправил, такую траекторию жизни рассчитал, что горло перехватывает. Осталось ещё Настеньку пристроить…
        Фыркнув, я пихнул сестрёнку в бок:
        - Насть, может, тебе после школы в электронщики двинуть? А?
        - Да куда мне… - затянула Настя с сомнением.
        - А чего? По математике и физике у тебя пятёрки. Было бы желание! Если что, мы с папой тебя подтянем.
        - Ладно, - серьёзно кивнула сестрёнка, - я подумаю.
        Тут из толпы «старосят» вынырнул отец, всклокоченный, как все, и посмотрел на меня - виновато и растерянно.
        - Мишка, прямо не знаю! - заговорил он, кряхтя от смущения. - Тут такие шикарные проблемки… Я просто должен в них закопаться!
        - Закапывайся, пап, закапывайся! - рассмеялся я. - У тебя же отпуск, вот и отдыхай!
        - А вы?
        Тут нас прикрыл Револий Михайлович.
        - Да вы не волнуйтесь, - успокоил он отца, - детей я к нам на дачу отвезу. Там и повара свои, и лес, и речка! Миша знает.
        - Всё будет в лучшем виде, пап, - сказал я. - Помнишь? «Понедельник начинается в субботу, а август на этот раз начнётся в июле!» Пятница, 4 июля 1975 года, ночь Великобритания, Лондон, Хитроу
        Вакарчук блаженствовал. Выспаться накануне не удалось, но он не в претензии - маленькое счастье распирало его. Бесхитростный восторг провинциала, впервые гостящего в столице.
        За какие-то сутки Степан увидел больше, чем за всю свою жизнь. Он наслаждался боем часов с Биг-Бена. Упоённым взглядом провожал красные двухэтажные автобусы. Совершенно терял голову в универмаге «Селфриджес» на Оксфорд-стрит, а потом, на излёте ночи, со всех сил таращил глаза, глядя за окна автобуса № 9[66], когда тот проезжал Пиккадилли.
        Даже в аэропорту Лондон не отпускал - зарево огромного мегаполиса дрожало, затмевая половину небосклона. На площади гудели и сигналили сотни юрких машин и неуклюжих «даблдеккеров», огни реклам стекали с их лакированных крыш на стёкла и капоты. В суматоху вплетались разноязыкие крики, обрывки музыки угнетали сознание невообразимой мешаниной, и всё перекрывал вой и тяжкий гул мощных авиамоторов…
        Оглянувшись на Максима, агент «Вендиго» улыбнулся - «Миха» тихонько дрых на диванчике, и ропот огромного зала ожидания нисколько не мешал ему.
        Забавно… Вакарчуку никогда даже в голову не приходило равнять себя с кем-то из ближних, но именно теперь он, «предатель родины», ощутил некую трепетную связь с Вальцевым. Здесь, за границей, на пугающей и влекущей чужбине, их осталось только двое.
        Вздохнув от избытка чувств, Степан поднялся и прошёл ближе к прозрачной стене. Там выруливала маленькая белая «Каравелла» с синей прописью «Эр Франс». Приземистый жёлтый тягач вёл на поводу старенькую, но симпатичную «Комету». А ближе всего поднимал гигантский хвост «Боинг-747» с синим глобусом «Пан-Ам» на киле.
        - Стив! Майк! - послышался бодрый тенорок Даунинга. - Нам пора!
        - Я готов, Джек, - сиплым голосом ответил Вальцев, тяжело поднимаясь.
        - О’кей! Вот ваши пейпарс[67], джентльмены.
        Вакарчук с опаской взял синий паспорт с распятым орлом. Радости не было. В душе сумбур из обрывков мыслей, чувств, фраз, и вот через эту кашу, сдобренную недосыпом, мироточит сожаление о серпасто-молоткастом. Отныне он Стивен Вакар…
        Вроде как это известная белорусская фамилия. Ладно, пускай… «Песняры» ничего так аккорды берут… «Косил Ясь конюшину, поглядал на дивчину, по-огляда-ал…»
        Степан сильно вздрогнул. Спать тянуло со страшной силой, и сознание плыло, путая сон с явью.
        - За мной! - Джек подхватил чемодан «Самсонайт» и покатил по гладкому блестящему полу. Двое неприметных парней, всю ночь маячивших в поле зрения перебежчиков, будто в воздухе растворились.
        А Степан, перехватив сумрачный взгляд, который Максим бросал на свой документ, внезапно успокоился - и градус настроения пополз вверх. «Ты же не эмигрант! - успокаивал он себя. - Ты на задании!»
        Пройдя паспортный контроль, все трое неспешно зашагали по стеклянному коридору терминала, миновали «гармошку» - и очутились в утробе «Боинга». Не слишком верилось, что эта громада способна воспарить над землёй и перелететь океан.
        Джек, Майкл и Стивен уселись рядом во втором классе. Пассажиры проходили мимо нескончаемыми табунами, но Вакарчук уже плохо соображал - думы и образы вязли в черноте дрёмы. Надо, надо отдохнуть - впереди Нью-Йорк! Город жёлтого дьявола!
        «Неужто я и вправду советский? - медленно пропечаталась крайняя мысль. - И не предам?..» Вечер того же дня Московская область, Сосновка-1
        Солнце садилось, и надоедливый дневной шум стихал. Обезлюдели пляжи Москвы-реки, убавилось движения на дорогах, даже ветер угомонился - не шуршал хвоей, не заплёскивал волнишки, не раздувал травяной запах и смолистый дух. Эти древнейшие парфюмы щедро вливались в раскрытое окно «Волги», будоража памятное.
        - Как раз к ужину поспели! - довольно сказал Револий Михайлович.
        Он посигналил, и массивные ворота распахнулись, пропуская во двор. Там уже пластался огромный чёрный ЗИЛ, тускло зеленея бронестёклами.
        - Отец уже дома, - сказал Суслов изменившимся голосом. - Здравствуй, Дима!
        Охранник приветливо вскинул руку, заглядывая в салон. Узнав меня, он улыбнулся, кивая, как старому знакомому. Его рация невразумительно зашипела, и Селиванов пробормотал короткий доклад, успокаивая начохра.
        Я вышел и даже ойкнуть не успел - громадная лохматая псина подлетела ко мне, визжа и метя хвостом.
        - Джулька! - выдохнул я. - Тьфу на тебя, напугал! - Потрепав по загривку умильно глядевшую собаку, добавил, словно извиняясь за резкость: - Узнал, чудище? Выходи, Настя, оно сырых девочек не ест!
        Сестрёнка боязливо выглянула, и Джульбарс тут же свесил язык, как будто выкидывая флаг.
        - Свои, свои, - сказал Револий Михайлович. - Пойдёмте, Настя!
        Девушка пошла впереди, часто оборачиваясь, а мы с Сусловым-младшим понесли Настин чемодан и мою огромную спортивную сумку.
        Госдача полнилась жизнью. Из-за деревьев доносились детские крики и удары по мячу; полноватый мужчина в роговых очках - вероятно, Сумароков[68] - курил в затейливой беседке поодаль. За освещёнными окнами столовой мелькали женские силуэты, а на кухне гремели тарелки, нагоняя дразнящие флюиды скорой трапезы.
        Настя застеснялась, и я первым вошёл в дом. Ничего не изменилось - всё так же книги повсюду, а старинные часы по-прежнему вели счёт вечности, отмахивая секунды медным маятником. Ольга Васильевна и Майя Михайловна хлопотали, помогая «домоправительнице» Нине накрывать на стол.
        - Здравствуйте! - сказал я, пряча смущение за бойкостью. - Мы к вам в гости. А то так есть хочется, что аж переночевать негде!
        Женщины рассмеялись.
        - Проходите, проходите, скитальцы! - засуетилась Майя. - Отец уже трижды о тебе спрашивал! - Она лукаво улыбнулась: - А эта красотка - твоя девушка?
        Настя мигом зарделась.
        - Та вы шо? - еле выдавила она, от волнения сбиваясь на мову.
        - Это моя сестричка. - Я приобнял «красотку» за плечи. - Настенька!
        - Совсем засмущали ребёнка, - неодобрительно покачала головой Нина.
        - Мы больше не будем! - залилась смехом Майя. - Пойдёмте, я покажу вашу комнату.
        Она провела нас на второй этаж, в светлую горницу. Ничего особенного: две кровати, старый шкаф с биркой «Управление делами ЦК КПСС», монументальный стол, помнящий если не Ленина, то Сталина - точно. На бревенчатой стене висела дешёвая литография в простенькой рамке, а прямо за окном шептались две вековые сосны, сплетясь ветвями.
        - Тут так здорово! - впечатлилась Настя.
        - Тогда давай я покажу тебе дом, - улыбнулась Майя. - Давай?
        - Так… Ага!
        Проводив обеих глазами, я сел на кровать, покачался - не скрипит. Уже хорошо. Расстегнув молнию на сумке, достал две литровые бутылки с колодезной водой, набранной ещё в Первомайске. Обе я основательно «зарядил», хотя понятия не имею, как это у меня получается.
        Покачав бутылки в руках, задумался. Я уже свыкся с мыслью о том, что «отапгрейдил» сознание Суслова и Брежнева, хотя доказательств тому никаких. Все мои подозрения основаны на воспоминаниях о страхах. «Хайли-лайкли»[69], как говорят англосаксы, «доказывая» очередную брехню.
        - Ну и ладно, - сказал я вслух и упруго встал. - Пейте на здоровье!
        В коридоре никого не было, лишь снизу доносились голоса. Подойдя к дверям кабинета, коротко постучался и вошёл.
        - Можно? Здравствуйте, Михаил Андреич!
        Суслов-старший резко развернулся на стуле, и его твёрдое, холодное лицо пожилого лорда потеплело, смягчаясь улыбкой.
        - Здравствуйте, Миша! Я уж думал, вы совсем забыли старика!
        - Семьдесят лет - не возраст, - ухмыльнулся я.
        Михаил Андреевич засмеялся, отмахивая седую чёлку. На столе перед ним лежала раскрытая красная папка и пухлая стопка листов, исписанных чётким прямым почерком.
        - Всё как обещал. - Я торжественно преподнёс оба сосуда. - Одна - вам, другая - Леониду Ильичу.
        - Спасибо огромное, Миша, - серьёзно сказал Суслов, оглаживая круглый бок бутылки. - Даже мой больной глаз выздоровел, я теперь пишу и читаю без очков. Думаю без очков! Без идеологического преломления, понимаете? Смотрю и вижу! И мне бывает очень стыдно. Правда-правда! Вот буквально вчера вернулся из Тулы. Узнал, что медсестричка Тася из нашего партизанского отряда, оказывается, жива. Навестил Тасеньку на даче… - Он покачал головой, горестно поджимая губы. - Такого сраму я не припомню… Забор - из сучьев и веток, на домик пошли обрезки досок, а сверху его покрыли ломаным шифером… Стройматериалу-то не достать! Зато в огороде - ни травинки, грядочка к грядочке, и Тася, скрючившись в три погибели, таскает вёдра, чтобы полить помидорчики…
        - Рада вам была? - негромко спросил я.
        - Очень! - заулыбался главный идеолог страны. - И чаем напоила, и пирогом угостила… А я тогда пообещал себе, что такие вот Таси не надрываться будут на своих шести сотках, а покупать в овощном хоть помидоры, хоть ананасы! И если я этого не добьюсь, то грош цена всей нашей идеологии… Ох, восемь уже! - подхватился он. - Пошли, тёзка, пошли, нас уже заждались, наверное. Сидят, голодные, облизываются!
        Пересмеиваясь, мы вместе спустились в столовую. На ужин подавали пюре с гуляшом, ягодный пирог и чай. ?
        - Мишечка, отвернись, пожалуйста…
        Я честно уставился в тёмное окно. Свет из комнаты падал на стволы сосен, и они смутно выделялись на фоне июльской ночи.
        - Всё! - Настя поддёрнула ночнушку и юркнула в постель. - А тут и вправду хорошо… Так. Лес красивый, и речка… Вода совсем тёплая!
        - Завтра накупаешься, - улыбнулся я.
        - А ты?
        - А мне надо в Москву.
        - Я тоже хочу! - заныла сестрёнка.
        - Настенька, я в МГУ застряну на полдня, буду академиков уму-разуму учить, - быстро заговорил я, оправдываясь. - Да ты не волнуйся, маме ещё неделю экзамены сдавать! Я тебе обещаю: послезавтра махнём с тобой в столицу, и я тебе всё-всё покажу!
        - И Красную площадь?
        - А как же!
        - И в метро покатаемся?
        - До одурения! - засмеялся я.
        - Ну тогда ладно… - успокоенно вздохнула девушка. - Так. А поцеловать?
        Я пересел на кровать сестрёнки и ладонями нежно огладил её лицо. Настя улыбнулась, зажмуривая глаза, а мне вдруг вспомнилось, какой она стала в таком далёком, почти неразличимом будущем - усохшей, выцветшей дамочкой с вечно усталыми глазами, в которых размораживалась тоска…
        «Не бывать тому!»
        Поцеловав мягкие, податливые губки, я сказал тихонько:
        - Спокойной ночи, Настенька.
        И уловил сбивчивый шёпот в ответ:
        - Спокойной ночи, Мишенька…
        Глава 9 Пятница, 4 июля 1975 года, утро Москва, Ленинские горы, МГУ
        Я вышел со станции метро, и приставучий ветер начал ерошить мои волосы. Пригладив прядки ладонью, побрёл, жмурясь от нахальных лучей и взглядывая на шпиль универа. Мне туда, в ГэЗэшку[70], обитель мехмата.
        Сейчас, «сбежав» из Первомайска, я ощущал не слишком рациональное успокоение - все, кто искал меня, остались на Украине, а я тут, в столице СССР! Мышка юркнула в соседнюю квартиру и радуется. Как будто голодный кот не может прокрасться следом…
        Свернув, я пошагал прямо на памятник Ломоносову, поглядывая вправо, где высился строгий серый корпус физического факультета, похожий на здание солидного министерства. Я ещё точно не решил, куда буду поступать, но физфак притягивал всё сильнее. Посмотрим ещё…
        Сердце не частило, однако я волновался. Иначе не объяснить, почему вдруг шумовка сознания вылавливала из окружающего сущие мелочи - напыжившегося воробья, принимавшего ванну в лужице, короткий взблеск оброненной копейки, едва слышное клацанье штанги троллейбуса, что с ветром занеслось с проспекта.
        Поправив на плече ремень подзатёртой сумки «Эр Франс», я храбро миновал монументальные двери главного здания, окунаясь в гулкую прохладу и тень. Изнутри универ напоминает многоэтажную станцию метро - то тема «Арбатской» проскальзывает, то «Кировской» веет.
        Вот люблю я сталинский ампир! Мощные колонны и стены облицованы мрамором, увешаны тяжёлыми деревянными панелями, отделаны бронзой. И всё это воистину державное великолепие - для учёбы, ради головастых студиозусов!
        Лифт поднял меня на шестнадцатый этаж, в математическое царство. В безлюдных анфиладах гуляли сквозняки, разносившие, чудилось, тени голосов, призрачные фонемы, невесть когда озвученные и выпущенные из лёгких на волю.
        Колмогорова я нашёл сразу - академик сидел за тяжёлым коробчатым столом в огромной аудитории, чья торжественная пустота наводила на высокие мысли о храме.
        - Здравствуйте, Андрей Николаевич, - сказал я, подходя.
        Колмогоров недоумённо глянул на меня, морща лоб, а в его светло-голубых слегка раскосых глазах остывал математический жар.
        - Постойте, постойте… - затянул он, выпрямляясь на скрипучем стуле. - Дайте вспомнить… Голос мне ваш знаком… А-а! Миша! Миша Гарин!
        - Он самый, - поклонился я.
        Академик приподнялся и крепко пожал мне руку. Ладонь его не была мозолистой, но сила в ней жила.
        - Рассказывайте! - велел Колмогоров.
        - Да рассказывать особо не о чем, - изобразил я скромника. - Закончил девятый класс без четвёрок…
        Академик шутливо погрозил мне пальцем.
        - Вы статьи свои читали хоть?
        - Да, мне по почте прислали номера «Программирования» и «Кибернетики». Штатовский журнал пока что не держал в руках.
        - Миша! - засмеялся Андрей Николаевич. - Как, по-вашему, много ли школьников печатается в таких изданиях? То-то же! Да нет, я сам недолюбливаю хвастунов, но и мимикрировать под средний уровень не годится. Вам есть что сказать! Надеюсь, вы ещё не передумали доучиваться в нашей физматшколе?
        - Не передумал, - мотнул я головой. - Только, наверное, не получится у меня… раньше зимних каникул. Я в Москву с родителями приехал. Мама поступает в Менделеевский, на заочное, а папа почти уже устроился в зеленоградский Центр микроэлектроники. Ему там обещают квартиру дать, но не раньше декабря. В общем, домой мы вернёмся втроём - я, мама и сестричка Настя. И будет очень некрасиво бросить их одних осенью. Понимаете?
        - Понимаю! - серьёзно кивнул Колмогоров. - Конечно, понимаю. Зимой так зимой. - Внезапно воодушевившись, он прищёлкнул пальцами. - Кстати! А высокотемпературные сверхпроводники?
        Я молча полез в сумку и вынул из кармашка чёрную «таблетку». Андрей Николаевич осторожно переложил её к себе на ладонь.
        - Удалось? - негромко спросил он.
        Я кивнул.
        - Измеряли?
        - Четырёхпроводным методом Кельвина, - сказал солидно. - Образец охлаждался в жидком азоте - и сопротивление падало до нуля.
        - С ума сойти… - прошептал Колмогоров и резко поднялся. - Пойдёмте, Миша!
        - Куда?
        - На физфак! - воскликнул академик. - Явите нам чудо! ?
        Глядя на здание физического факультета, я радовался про себя, что его успели возвести до хрущобной эпохи, когда дали бой красотам архитектуры, и наши города заполонили безликие типовые коробки. А тут ещё есть на что посмотреть со вкусом.
        Колмогоров провёл меня сразу в приёмную декана. Попросил обождать и ворвался в кабинет, взывая с порога:
        - Василий Степаныч![71]
        Тяжёлая дверь замкнулась, и я не услышал диалога. Минуты не прошло, как в приёмную вывалились оба, возбуждённые и малость встрёпанные - седой Колмогоров и лысый Фурсов.
        Декан, мимоходом поправив галстук, яростно выпалил, глядя на меня в упор:
        - Это правда? При какой температуре фиксировалась сверхпроводимость?
        - Девяносто два градуса Кельвина, - чётко отрапортовал я.
        - Состав? - резко спросил Фурсов.
        - Окись иттрия, углекислый барий, окись меди.
        Пожевав губами, декан выпростал руку:
        - В физкабинет!
        И мы в ногу пошагали в кабинет физических демонстраций, стращая встречных студентов, - те шарахались в стороны, пугливо тулясь к стенам.
        Физкабинету не хватало места в двух обширных залах-хранилищах, замыкавших Северную, Южную и Центральную аудитории. Здесь с довоенных лет копилась масса хитроумных диковин, демонстрировавших на лекциях занятные явления вроде брэгговской дифракции света на объёмном ультразвуке в жидкости или прецессии намагниченного гироскопа в магнитном поле.
        - Варечка! - трубно взревел Фурсов, врываясь в Южное хранилище.
        Из рабочей комнаты выскочила перепуганная девица в больших очках и синем халате.
        - Василий Степаныч, здрасьте…
        - Варечка, организуй нам… где-то с литр жидкого азота и кювету под него.
        - И несколько магнитов, - дополнил я.
        - Да! - величественно кивнул декан.
        - Сейчас, сейчас, Василий Степаныч…
        Минуты не прошло, а Варечка уже неслась с термосом. Освободив мне стол, Фурсов переглянулся с Колмогоровым и выдохнул:
        - Удивляйте, юноша!
        Я выложил магниты так, чтобы их поля складывались, образуя «ложбинку». Развернув обёрточную бумагу, достал «таблетку» и осторожно наклонил термос. Морозящая струйка азота, лениво паря, пролилась в кювету. Хватит, пожалуй. Подцепив «таблетку» пинцетом, я окунул её в жидкий азот, настудил как следует - и выложил над магнитами. «Таблетка» зависла в воздухе.
        Колмогоров звучно клацнул зубами, закрывая рот, и медленно, очень медленно поправил выбившуюся седую прядь.
        - Ой, мамочки… - запричитала Варя.
        - Эффект Мейснера… - прошептал Фурсов, глядя на подрагивающую «таблетку», словно околдованный.
        - Чудо, - пробормотал Андрей Николаевич. - Обыкновенное научное чудо.
        - К сожалению, - вздохнул я, - не всё так уж волшебно. Если по сверхпроводящей жиле из такого материала пропускать ток большой силы, то магнитное поле разрушает структуру проводника и сопротивление вырастает скачком…
        Василий Степанович, слушая меня, всё шире расплывался в улыбке. Колмогоров откровенно хихикал, и даже Варечка прыснула в ладошку.
        - Юноша-а, - ласково проговорил декан, - это всё пустяки, ничтожнейшие пустяки! Интересная инженерная задача, которую мы обязательно решим. Господи… - вздохнул он, хлопая себя по ляжкам, и вскричал тонким голоском: - Да вы хоть понимаете, что совершили открытие мирового уровня?!
        - Понимаю, - уныло покивал я головой. - Как раз это и тревожит…
        - Объясните, - прищурился Фурсов.
        Я обречённо пожал плечами.
        - Придётся теперь соответствовать…
        Маститые учёные захохотали в голос. Варечка закатывалась от смеха, махая на меня рукой, и я, сдаваясь помаленьку, присоединился к общему веселью. Тот же день, позднее утро Москва, улица Большая Черкизовская
        Покинув университет, я больше часа катался в метро, совершенно бездумно пересаживаясь, опускаясь или поднимаясь по лестницам-чудесницам. Я будто выключился на это время из реальной действительности - организм сам бросал пятаки, проскальзывая через турникеты, выбирал направление и занимал место. А я привыкал к новой реальности.
        Скоро разойдутся волны по всему медийному пространству, неся мне славу в своей запутанной интерференции. С горечью я понимал, что старая уютная жизнь прошла, наступает новая, где мне грозит всё меньше и меньше быть собой.
        Утешало лишь одно - я не звезда экрана, а потому ещё долгое время смогу оставаться неузнанным в толпе. Вот и носился под Москвой, смиряясь с переменами, которых не хотел, но - «Надо, Миша! Ну надо!»
        Очнулся я от дум, когда по вагону раскатилось:
        - Станция «Преображенская площадь».
        Быстренько вышмыгнув из вагона, поднялся на уровень моря, под голубое небо и яркое солнце. Марина жила неподалёку от Республиканской юношеской библиотеки…
        Высмотрев телефонную будку, я нарыскал в кармане две копейки - и позвонил. «Скво» могла ещё не вернуться с операции, или отправиться выполнять новую миссию, или…
        - Алло? - ответил приятный голос.
        Мои губы сразу расплылись в улыбке.
        - Привет, Маринка!
        - Мишка! - радостно взвизгнула трубка. - Ты где? В Москве?! Я сейчас приеду!
        - Я уже приехал! - Смех рвался из меня, как пузырьки из газировки. - И сейчас приду!
        - Давай быстрее!
        Выскочив из будки, свернул за дом, перебежал двор наискосок. Где-то здесь… Я заозирался, вспоминая приметы. Господи, да вот же он, Маринкин подъезд! А вон и её «Москвич»!
        Я рванул наверх и толкнул дверь квартиры, попадая в знакомую прихожку, удивительно просторную и отделанную бамбуком. Из кухни выбежала Марина в джинсовом платье милитари и кинулась ко мне.
        - Мишка! Как же я по тебе соскучилась!
        Мы принялись с удовольствием тискать друг друга, порой выходя за скобки приятельских отношений. Девушка была чуть выше меня, да ещё на каблучках, поэтому до её губ мне надо тянуться, зато стройная шейка - вот она!
        - Странно всё у нас с тобой… - вздохнула Марина, отстраняясь, чтобы лучше меня рассмотреть. Улыбнулась неуверенно: - Правда?
        - Правда, - отзеркалил я улыбку. - Зато если спросят: «Может ли мальчик дружить с девочкой?», честно отвечу, что да, и ещё как!
        «Росита» ласково огладила мою щеку ладонью. После знойных объятий это лёгкое касанье не взволновало меня, но наполнило приятным покоем.
        - Ми-иша-а… - протянула девушка шёпотом. - Ты мой самый дорогой человек… Единственный, в общем-то, с кем я могу быть собою, а не казаться кем-то, не играться в сильную женщину… Я не скажу тебе всего… - она затруднилась, краснея. - Ну ты понимаешь… Ты всё понимаешь! И мне с тобой очень, очень хорошо…
        Марина прижалась до того доверчиво, что я даже заругался на себя за свои душные тёмные желания. Мы так мало ценим нежную дружбу с женщиной, так легко уступаем вожделению! И далеко не сразу понимаем, чего лишились, а когда кидаемся вспять, желая спасти и сохранить утраченное, то ловим отражения теней…
        - Пойдём погуляем? - Девушка потёрлась щекой, и я чмокнул её куда достал - в ушко.
        - Пойдём.
        Неохотно расплетя руки, Исаева защебетала:
        - Сейчас, только ключи найду. Я такая воро-она! Вечно всё теряю! Мы работали в Узбекистане, так я постоянно забывала рацию. Представляешь? Ну вот, пожалуйста! - рассмеялась она, снимая с вешалки кобуру с пистолетом. - Неделю уже висит! Нет чтобы сдать… Мишечка, положи, пожалуйста, в шкаф. Нет, нет! В спальне! И там ещё ключи от машины должны быть. На трюмо! Скажи: «Растеряха»!
        - Растеряшка!
        Улыбаясь, я принял кобуру с «ПБ» и понёс в спальню. Ключи от «москвичонка» нашлись на подоконнике, рядом с аптечкой и маленьким огнетушителем. «Ворона! - улыбнулся я. - А если ГАИ остановит?»
        Внизу, загородив весь проезд, остановилась «Скорая» - белый с красным «рафик». Двое мускулистых санитаров с носилками вошли в подъезд.
        «У кого-то одни девочки на уме, - подумал я мельком, - а к кому-то тётка с косой постучалась…»
        - Нашёл? - долетел Маринкин голосок.
        - Несу!
        Укладывая оружие на полку шкафа, я расслышал стуки и грюки из прихожей, однако не придал им значения. Наверное, растеряшка опять что-то посеяла, вот и рыщет, пыхтя и роняя. Но тут девушка жалобно вскрикнула, и мои ноги будто сами вынесли меня в прихожку.
        Я словно угодил в тягостный сон…
        На полу валялась скомканная марля, от неё несло сладковатым хлороформом, а дюжий санитар грубо укладывал бесчувственную Марину на носилки. Его рыжий напарник, помаргивая белёсыми ресничками, закуривал сигарету, чмокая отвисшей губой. Правой рукой он поигрывал «макаровым» с длинным глушаком. Рыжий первым заметил меня, а я просто не успевал! Дёрнулся - и дуло выплюнуло огонёк.
        Грудь будто раскалённым шкворнем проткнули - пуля продырявила лёгкие. Меня отбросило к стене, я по инерции упал на коврик, пахнувший пылью, и резучая боль полыхнула по нервам. Контрольный выстрел - и всё…
        Я замер, пуская струйку крови изо рта. Рыжий глянул на меня с безразличием, как на раздавленную муху, и сунул огнестрел под белый халат, за пояс.
        - Выносим.
        - Тяжёленькая, стервь! - весело прогудел дюжий.
        - Ну? Берись давай.
        - Сейчас, перехвачусь только…
        «Санитары» вынесли «больную», и рыжий, топавший сзади, ногой захлопнул дверь. Тяжкие шаги сотрясли лестницу.
        Я надсадно рычу, неуклюже, как тюлень, переваливаясь и подгибая ноги. Всхлипывая, стягиваю простреленную футболку. Растопыренной пятерней накрываю пулевое отверстие. Слабость и дурнота накатывают, грозя погасить сознание, пот струйками течёт по лицу.
        - Ох ты… - выдыхаю я с хрипом, волевым усилием пригасив боль, чтобы не отвлекала. - Как меня…
        Поднимаюсь на одно колено. Выпрямляюсь, дрожа и скуля.
        - Врё-ёшь… - Я издал жалкое шипение, облизывая сухие губы. Солёно всё - и кровь, и пот… Или это слёзы? Хватаясь за притолоку, ввалился в спальню. Упал, вытягивая руку, на кровать, встал, шатаясь. Два шага к окну. Чахлая герань упорно лезла из горшка, пластая листья по стеклу… Я вцепился в подоконник.
        Рыжий с дюжим выносили недвижную Марину. Водитель курил, отворив дверцу, почему-то не белую, а зелёного цвета. Наверное, с другого «РАФа» сняли.
        «Только б успеть…»
        Клекоча, я завёл левую руку за спину и сразу нащупал саднящий бугорок. Убийственный жакан застрял в мышце, и кожа лопнула. Кровь сочилась, это здорово мешало - пальцы соскальзывали с приплюснутой пули - видать, ребро изломила, - но вот изловчились и выдернули.
        Мыча и стряхивая пот, я долгую минуту стоял, качаясь у окна, заращивая входное и выходное, будя в себе силы.
        «Успеть, успеть…»
        Заграбастав Маринкину кобуру с «ПБ», я подцепил ключи и ринулся к выходу. Меня сильно вело, а перед глазами будто калейдоскоп вертели - цветные пятна так и кружились, двоясь. Чуть не выстелившись на пороге, я ссыпался по лестнице, хватаясь за перила.
        В тамбуре отдышался, следя сквозь щель за «Скорой». Каждый вдох резал по живому, пробитая грудь лишила меня сил - я не справился бы и с одним негодяем, захватившим девушку. Мне бы оклематься, минуток десять хотя бы…
        «Рафик» плавно тронулся, и я выглянул, страхуясь. Ага, сейчас вон та черёмуха меня прикроет…
        Доковыляв до «Москвича»-универсала, я отпер дверцу, поглядывая вслед «Скорой», и упал на сиденье. Ключ вошёл со второго раза, движок замурлыкал, засучил шатунами, радуясь высоким оборотам.
        «Успеть!»
        Универсал покатился, и каждая выбоина отзывалась толчком боли. Расходовать энергию зря я не стал.
        «Потерпишь…»
        «Москвич» выехал на Большую Черкизовскую. Белый «рафик» замаячил впереди - похитители уходили к Щёлковскому шоссе.
        «Успею!» Тот же день, позднее Московская область, Супонево
        Выехав за Кольцевую, «РАФ» прибавил скорости. Я держался на расстоянии, прячась то за автобусом, то за несерьёзной фурой «АЛКА» на прицепе у «сто тридцатого».
        Если бы не рана, я бы давно уже восстановился. Лёгкие горели, раны свербили, сердце колотилось о рёбра, словно птица, рвущаяся на волю из клетки. От пролитых пота и крови кожа неприятно зудела. И очень, очень хотелось пить! Я бы сейчас выглотал большой, самый большой бокал кваса, холодненького, из бочки… Или два бокала…
        Мотнув головой, я будто вытряхнул из неё глупые желания. Утратил бдительность? Вот и терпи.
        Что за «санитары»? Для чего им Марина занадобилась?
        Я не маялся лишними вопросами. Главное - не упустить из виду «Скорую». Вот «рафик» замигал, перестроился и свернул налево. Я увязался за ним.
        Миновав деревню Супонево, похитители немного поплутали по кривым улочкам дачного посёлка, пока не очутились на окраине. Рыжий разлаписто вылез, с усилием распахнул воротину, чертившую дуги по земле, и «Скорая» вкатилась во двор. Там среди заброшенных клумб и разросшихся берёзок глыбился бревенчатый теремок. Меня «санитар» не заметил - «Москвич» вовремя юркнул в густой кустарник и не отсвечивал. Рывками, под неслышные маты, ворота запахнулись. Мой выход.
        Приделав глушитель к «ПБ», я, скособочившись и покряхтывая, перебежал заросшую травой улочку. Створы, пропустившие «рафик», желтели свежим деревом, а вот забор, серый от непогоды, основательно протрухлявел. Раздвинув пару досок, едва державшихся на ржавых гвоздях, я проник на вражескую территорию. Как всё запущено…
        Огород зарос не то что травой - уже и деревца кое-где поднялись. Облупленные ставенки прятали окна, как ладони закрывают глаза. И тишина…
        Обойдя дом, я залез в заросли одичавшей малины. Шипя, продрался к навесу над маленькой терраской с проваленным полом. Зато и дверь висит на одной петле.
        Протиснувшись внутрь, я окунулся в затхлый запах давно покинутого жилья, где сырость мешается с тусклой нотой пыли и тошнотворным тоном гниения. Замерев, осмотрелся, приучая зрение к потёмкам, и уловил пару грубых голосов. «Санитары»!
        Никакого плана у меня не было, да и некогда блистать хитроумием. Прокравшись в коридор, откуда наверх, на второй этаж, всходила деревянная лестница, я прислушался и бочком, вдоль стенки выдвинулся к кухне, где соблюдался режим затемнения - ставни на окнах сияли щёлками, а на полочке горела керосиновая лампа. Тусклый язычок пламени, пробиваясь сквозь закопчённое стекло, освещал колченогий стол, застеленный истёршейся клеёнкой. Натюрморт в стиле Петрова-Водкина: копчёная селёдка, порубленная на куски, вскрытая банка кильки в томате, крупно порезанная буханка ржаного хлеба - и початая бутылка «Столичной».
        Дюжий, махнув полстакана, крякнул и занюхал хлебцем.
        - Всё равно, - сказал он ворчливо, - трёхсот маловато будет…
        - А сколько надо? - хмыкнул рыжий, плеснув себе в алюминиевую кружку. - Триста тридцать? Каждому?
        - Да иди ты… - буркнул его визави, с треском сдирая с селёдочного хвоста золотистую кожицу.
        Конопатый хихикнул, ёрзая на стуле.
        - Игнат девками не интересуется, - сказал он доверительно. - Вызнает что надо и отдаст поиграться!
        - А, ну это другое дело! - Пухлые губы дюжего раздвинула мерзкая улыбочка. - Давай так, - сказал он, вынимая монету. - Если решка - я с ней первым. Орёл - ты.
        - Я - орёл! - самодовольно булькнул рыжий.
        Выстрел и в самом деле почти не произвёл шума, лишь тихонько лязгнул затвор. Пуля провертела аккуратную дыру над ухом «орла», взбивая, прокручивая мозги мелкокалиберным вертелом и забрызгивая стол кровавыми сгустками, погаными мыслями, ошмётками грешной души.
        Мёртвое тело завалилось вместе со стулом, а дуло пистолета уставилось на бледного дюжего. Острый кадык у него ходил вверх-вниз, как будто глотая невидимую воду.
        - Где девушка? - спросил я, облизывая сухие губы.
        «Санитар» медленно поднял руку, тыча пальцем в потолок.
        - Т-там…
        - Сколько вас?
        - Т-трое… - покосившись на рыжего, дюжий поправился: - Т-три м-минус один - д-два…
        - А дача чья?
        - Иг… Игнатова…
        Неожиданно «санитар» бросился на пол, молниеносно перекатываясь. В руке его блеснула сталь. Резкий короткий замах…
        «ПБ» толкнулся в руку, посылая пулю, разорвавшую бычью шею моего непоседливого противника. Никаких чувств в этот момент я не испытывал, даже сладости отмщения.
        - Два минус один - один, - пробурчал я, морщась. Слишком близко подкатилась дюжая туша - пахнуло вонью.
        С опаской взойдя по лестнице, остановился у запертой двери. «Ступеньки ни разу не скрипнули, тылы зачищены, патронов хватает, - подумал я, набираясь решимости. - Вперёд!»
        Отворив дверь левой, скользнул через порог, держа пистолет дулом кверху. К счастью, за входом тянулся короткий коридорчик вроде тамбура, обитого дубовыми панелями, и третий похититель, оставшийся в одиночестве, не мог меня видеть. Зато я хорошо слышал его.
        - Ах, Марина Теодоровна, - насмешливо тянул Игнат, - вы меня разочаровали! «Не хочу, не буду!» Что за вздорные капризы? Я вас что, умолять собираюсь? Или вы забыли мой оперативный псевдоним?
        - «Алхимик»! - выцедила девушка. - Чтоб ты сдох!
        Я ласково улыбнулся, а Игнат довольно равнодушно заметил:
        - Все там будем.
        Почуяв лёгкий прилив сил, я сделал широкий шаг. Мансарда выглядела светлой и даже уютной. Невысокие стены, обшитые досками, переходили в косой потолок под скатом крыши. Три отшлифованных столба подпирали конёк, к одному из них была прикована Марина - на тонких запястьях и лодыжках поблёскивали наручники.
        А напротив покоился грязный, обляпанный извёсткой и краской стол, застеленный газетой «Правда». Попирая первую полосу, лежал раскрытый чемоданчик с массой пузырьков, пробирок и шприцев, аккуратно разложенных по гнёздам. В хозяине этого набора я узнал водителя «Скорой» - невысокого, крепко сбитого мужчину средних лет. Ботинки начищены, брюки отутюжены, рубашка белее белого - и почему-то трёхдневная щетина на щеках, заметно старившая Игната.
        Марина стояла в напряжении, сжав кулачки и отвернув голову - я видел, как билась жилка на стройной шее. А вот её антагонист непринуждённо переступал с ноги на ногу, словно танцуя под неслышную музыку, задирая голову и рассматривая потолок, отделанный рассохшейся фанерой - изрядная дыра пропускала пыльный луч.
        - Всё времени нет наследством заняться. - Мужчина щурился, ловя взглядом свет, и расслабленно улыбался. - Сгниёт скоро…
        - Здоро?во, Игнат, - спокойно сказал я.
        Исаева резко обернулась, зацветая улыбкой, а вот «Алхимик» недовольно повёл головой, разглядывая меня с досадой гурмана, оторванного от изысканной трапезы.
        - Ну в чём дело? - брюзгливо заговорил он, упирая руки в боки.
        - У него кобура за спиной! - выкрикнула Марина.
        Злобно оскалясь, как вампир в ужастике, Игнат метнул правую руку назад, выхватывая оружие. Он был чертовски быстр и даже успел взвести тупорылый револьвер, но не вскинуть - пуля, выпущенная мной, перебила ему локтевой сустав.
        Заверещав от боли, Игнат метнулся за оброненным огнестрелом, падая на колено и вытягивая здоровую левую руку. Зря. Тихонько лязгнул затвор, пыхнул дымок - и вторая рука повисла плетью.
        Подскочив, я хотел как следует заехать ему носком ботинка, но мой противник, по всему видать, прошёл хорошую школу - лишившись верхних конечностей, он пустил в ход нижние. Воя от боли и злобы, Игнат обхватил мои ноги, но повалить не успел, заработав дырку в колене.
        - Тебе для симметрии и второе прострелить? - сипло заорал я, чудом устояв. - Ключи где?
        Оппонент замычал, корчась и напуская крови на пол.
        - Он их в карман положил! - подсказала Марина.
        Отпасовав револьвер в угол, я пошарил в кармане у Игната, найдя искомое. Вскоре наручники отправились вслед за револьвером, а девушка бросилась меня целовать, плача и причитая - розовый кружочек у меня на груди и засохшая кровь не требовали комментариев. Вся эта сцена вызывала у меня лёгкое раздражение - я такую сто раз видел в боевиках.
        - Да помогите же мне! - простонал Игнат. - Кровью же изойду!
        Я молча передал пистолет хозяйке и порылся в чемоданчике поверженного врага. Целая связка резиновых жгутов - то, что надо. Перетянув три конечности Игната, я вколол ему шприц-тюбик промедола. Вражина подуспокоился. Потное дёргающееся лицо разгладилось, а искусанные губы повело в улыбочку.
        Я внимательней оглядел «тревожный чемоданчик». Дьявольская аптечка. «Алхимик» любовно разложил по кармашкам и лекарства, и яды, и спецсредства, вроде СП-26. То, что надо…
        Набрав дозу спецпрепарата шприцем, я вколол его Игнату, пускавшему пузыри блаженства.
        - Фамилия? Звание? - начал я допрос.
        - Арьков, - булькнул «Алхимик», - Игнат Арьков. Капитан… в отставке.
        - Ликвидатор, небось?
        - Офицер-ликвидатор, - с выражением сказал Игнат.
        - Он на Черненко работает! - тихо поведала Марина, будто таясь от «Алхимика».
        - Константин Устинович - нормальный мужик, - проговорил офицер-ликвидатор, жмуря глаза. - Терпеть не могу приказов! А Черненко - с уважением, с подходом… «Надо бы, Игнат Эдуардович, одного человечка сыскать. Сможете?» Да вопроса нет, говорю. Найду, свяжу и доставлю! Или… того? «Нет, нет, - говорит, - он мне живым нужен, живым и здоровым!» Ладно, не вопрос!
        - Черненко называл имя этого человечка?
        - А как же! Миха.
        - А Марина тут при чём?
        Допрашиваемый глупо захихикал.
        - Это «Хан» её сдал!
        - Даудов? - быстро переспросила «Росита». - Так это ты его?..
        Не слыша девушку, Игнат бормотал, словно в лихорадке:
        - «Хан» сдал, «Герцог» адресок подсказал… - внезапно он вытаращил глаза: - Ещё укольчик, а? И на «Скорую»… Мне в больничку надо!
        - Обойдёшься, - буркнул я. - Ты же не оставляешь свидетелей, а мне они зачем?
        - С ним ещё двое было! - встревожилась Марина. - Уголовники, Филя и Рудик, он их Филле и Рулле зовет!
        - Один груз 300, - прокряхтел я, чувствуя упадок сил, - два груза 200… Пошли отсюда.
        Держась за перила, я спустился вниз, не слушая скулёж «Алхимика». Заглянув на кухню, подумал - и уронил керосинку. По столу мигом разлилась лужа пламени, стекая по бревенчатой стенке, запаливая растрёпанную штору.
        - Уходим!
        Всё-таки я переоценил свои способности. Хотел вывести Маринку, а получилось, что девушка вела меня, не давая упасть. Плюхнувшись на заднее сиденье «Москвича», я ощутил громадное облегчение, а дышал так, словно нарезал пару кругов по стадиону.
        Исаева завела машину и обернулась ко мне:
        - Разгорается! Дымок показался…
        - Мне бы помыться… - выдавил я. - И попить немного - ведро или два…
        - Шутишь! - ласково сказала Марина, влажно блестя глазами.
        - Шутю…
        «Москвич» заворчал, выдираясь из кустов, развернулся и покатил, выезжая на край зелёного поля. Покрутившись просёлками, Исаева вырулила на бережок маленькой речушки, скорее даже ручья. Я вылез и проковылял к воде.
        - Давай помогу, - сказала девушка заботливо, макая в ручей край маленького вафельного полотенца. Осторожно вытерев кровавые потёки, пот и пыль, бережно обняла меня, а я, просто чтобы удержаться на ногах, обхватил Марину и прижался лицом к её груди, упругой, как два мячика. Губы будто сами растянулись в улыбке.
        - Ты уже третий раз спасаешь меня… - вздрагивающим, подсевшим голосом шептала «скво». - Я подарю тебе свою футболку, она почти не ношенная… - Девушка гладила меня по волосам, а мои руки, словно обессилев, опустились гораздо ниже девичьей талии, и ничего им за это не было. Суббота, 12 июля 1975 года, вечер Москва, Курский вокзал
        Солнце садилось, пряча круглое алое тело за высотками, нагоняя тени и заволакивая город тёмным флёром - всё, что днём представлялось явным и обычным, размывалось сумерками, делаясь таинственным, завлекая очарованием недосказанности.
        Поезд Москва - Харьков светил на перрон тёплыми квадратами окон, звякая, скрипя и шипя, словно потягиваясь перед дальней дорогой. Отправление - в девять ровно.
        Пассажиры уже не бегали заполошно в судорожных поисках своего вагона, а болтали напоследок с провожавшими, выслушивали массу лишних советов или пускали сигаретный дым, что вился вокруг молочно-белых фонарей, пугая мошкару.
        Вдохнув вечерний воздух, пропахший ожиданиями, тревогами, скромными мечтами и тихими радостями, я приставил свою сумищу к общему багажу отъезжающих Гариных. Настя стерегла нашу ручную кладь и, скрестив руки на груди, зябко потирала голые плечи - вечерняя прохлада смела дневную жару.
        Я обнял сестрёнку, ласково прижимая к себе.
        - Замёрзла?
        - Так… Ага… - Настя прильнула теснее.
        - Нагулялась? Или ещё хочется?
        - Не-е! Хватит! - засмеялась сестричка. - Да я столько в жизни не ходила!
        - Зато будет что вспомнить. И Ирке рассказать!
        - Ага! - довольно кивнула Анастасия Петровна.
        Показались родители. Они брели медленно, всё сказав друг другу, и просто молчали, держась за руки. Вчера я впервые увидел, как сияли мамины глаза - они лучились счастьем. Нашей заочнице вручили зачётку и студенческий билет. Первого октября у неё сессия…
        Папа выглядел немного смущённым.
        - Ну вот… - выдавил он, не зная, с чего начать.
        - Ты остаёшься, - улыбнулся я.
        - Да! - выдохнул отец, радуясь, что главное сказано. - Мне предложили… В общем, поработаю начальником отдела, а там видно будет!
        - Так. А когда ты приедешь? - спросила Настя.
        - Это вы ко мне приезжайте! - нашёлся папа. - К декабрю обещают четырёхкомнатную… Надеюсь, Новый год встретим в Зеленограде!
        - Ур-а-а… - тихонько запищала сестрёнка, и «копун» натужно рассмеялся.
        - Объявляется посадка на поезд Москва - Харьков…
        Отец крепко обнял маму, поцеловал Настю, прижал меня к себе и пробормотал, запинаясь:
        - Мишка, я… В общем… - Он выдохнул и быстро договорил, прорывая неловкость: - Я тебе завидую, даже злюсь иногда! - Его губы жалко скривились, вводя шутливую присказку: - Аллес капут!
        - Пап, - сказал я серьёзно, еле сдерживая в себе желание рассказать правду, - ты всего добился своим умом, а мне просто повезло. Вот честно!
        - Всё равно… - вздохнул папа и встряхнулся: - Всё равно я тобой очень горжусь и… надеюсь на тебя.
        - Всё будет нормально, - успокоил его, - присмотрю за обеими!
        Лязганье сцепок, неразборчивые голоса диспетчеров, гудки, говор толпы совершенно забивали гул огромного города. До свиданья, Москва, ещё увидимся…
        Наш вагон был из плацкартных. Проводница сонно посмотрела в протянутые билеты, сунула обратно не глядя, и я поднялся в тамбур, пропустив прекрасную половину семьи. Наружные звуки сразу приглушило, их сменили внутренние, отчётливые и ясные - люди переговаривались, прощались, шаркали, хлопали крышками диванов, пряча свои пожитки, обустраивались.
        Самые основательные уже шуршали бумагой, разворачивая всяческую снедь - извечных «синих птиц» в варёном виде, которых мама называла тошнотиками, яйца, хлеб-соль, огурчики-помидорчики… Тронется поезд, и выстроится очередь за чаем.
        - Чур, моя - верхняя! - сказала Настя и вместе с мамой стала глядеть в окно, за которым мялся отец. Его уже затянула большая, важная работа, обещавшая борьбу и победы, разочарования и успехи, но даже неудача в великом деле осеняет драгоценным чувством сопричастности.
        Тепловоз нетерпеливо дёрнул состав, спеша отправиться, и в вагоне зашумели - провожающие бочком потянулись к выходу, тесня припоздавших пассажиров. Вот протащилась пыхтящая тётка, буквально обвешанная сумками и авоськами. За ней проследовал дед в затёрханном пиджачке, все углы цепляя своим громадным чемоданом, куда пара внучек влезла бы свободно.
        - Папка, пока! - заверещала Настя, подпрыгивая. - Пока!
        Поезд тронулся, и отец зашагал по перрону, махая рукой и старательно улыбаясь. Отстал. Мама вздохнула, но сразу же засуетилась - надо же детей спатки уложить!
        Я быстро раскатал матрас и стал смотреть за окно, провожая вечернюю Москву. Лампочки в вагоне горели вполнакала, но и этого хватило, чтобы густая сумеречная синева выглядела ночной чернотой.
        Впотьмах проплывали дома, вдоль и поперёк простроченные нажелто освещёнными окнами, на переездах калились фонари и сверлили воздух звоночки у шлагбаумов. Московские окраины незаметно сменились промзоной, дачами и пригородами.
        Непроглядного тёмного пространства становилось всё больше, оно распахивалось всё дальше, лишь изредка взблёскивая редкими огонёчками. Широка страна моя родная…
        Глава 10 Среда, 3 сентября 1975 года, утро Первомайский район, Чаусово
        Лето одолело перевал - и спадало помаленьку, катясь к жёлтому унынию. Жизнь плодилась и размножалась с прежним неистовством, но травы увяли под жарким солнцем, а выгоревшая степь порыжела, побурела, белея седыми разливами ковыля.
        Ещё на той неделе малышня с первобытным восторгом штурмовала пляжи или брала в осаду карусель, в счастливом неведении полагая, что до скучной учёбы ещё целая вечность - аж три беззаботных дня!
        Я и сам поддавался жарким веяниям «дольче фар ниенте»[72], бессовестно приватизируя «ижак» и вывозя маму с Настей на далёкие чистые - и безлюдные берега. Лежал разморённый, будто распятый на горячем песке, любовался обеими прелестницами в крошечных бикини… Красота!
        Хорошо хоть, папа часто названивал - и будто подталкивал меня: нечего валяться зря! Иди трудись! Отрабатывай полставки! И под вечер, когда спадала жара, я заводил свой маломощный комп, творя программы «на вырост». Через год, когда в Зеленограде выпустят новый микропроцессор, софт для него будет уже готов. Глядишь, и «Коминтерн-2» в серию пустят, а там и до мировой Сети недалеко…

…Прилетевшая картофелина угодила мне в шею, мигом выбивая посторонние мысли. Я оглянулся на бортовой «газон» с кузовом, полным картошки. На куче корнеплодов расселся Изя.
        - Цель поражена! - жизнерадостно доложил он и отдал честь.
        - К пустой голове руку не прикладывают! - крикнул ему Жека, подтягивая ведро с картошкой.
        Я прицелился и запустил ответку, но вёрткий Динавицер ловко отразил бульбочку пустым ведром. На краткий жалобный звон тут же обернулась Циля Наумовна.
        - А ну не кидаться! - грозно одёрнула она великовозрастных шалунов. - Что ещё за новости?
        Набрав полное ведро, я потащил его, по пути подхватывая ещё одно - близняшки собирали «картоплю» вдвоём, присев на корточки у рядка.
        - Спасибо, спасибо! - воскликнула Маша. - Ты лучший друг!
        Светланка лишь улыбнулась, но тут же, уловив мой взгляд, скользнувший по её ножкам, обтянутым трениками, засмеялась, ещё изящней прогибая спину.
        Возводя очи горе, я поплёлся по разворошённой земле, слыша довольное хихиканье за спиной и чувствуя, как теплеют уши, наливаясь краской.
        Пашка Почтарь опередил меня, на ходу вскидывая цинковое ведро. Изя подхватил его, роняя пару картошин.
        - Эй, проклятый расхититель социалистической собственности! Аккуратнее!
        - Да оно само!
        Ведро своё я доверил Зенкову, а второе, кряхтя, опорожнил собственноручно, хотя плечи и побаливали после вчерашнего - натаскался. Приняв пустую тару от Жеки, пошагал обратно, оглядывая колхозное поле. Оно тянулось до лесополосы вдалеке, замыкавшей деляну. Повсюду на рядках копошились городские - школьники и студенты, работяги с «Фрегата» и солдатики. Колхозники рулили сельхозтехникой…
        «Урожай подкрался незаметно!» - усмехнулся я про себя. Громыхая прицепом-картофелекопалкой, развернулся синий «Беларусь». Молодой тракторист в белой кепке с оранжевым козырьком живо заинтересовался нашими девчонками, но те, роясь в земле, отвечали ему холодной надменностью, как истые дочери августейших особ, случайно пересёкшиеся с дворцовым конюхом.
        Отчаявшись, парубок дёрнул рычаг, и картофелекопалка забренчала, залязгала, вгрызаясь в почву - клубни так и сыпались.
        - Ми-иша-а!
        Узнав Инкин голосок, я заулыбался и пошагал на зов. Удивительно, но Инна пополняла закрома Родины на пару с Ритой. Две грации в обтягивающих трико и футболках стояли рядышком, болтая о своём, о девичьем. Обе ходили в пыльных кедах, но эта суровая деталь нисколько не сбавляла градус их прелести. И Дворская, и Сулима накинули на плечи лёгкие курточки-ветровки, защищаясь не столько от прохладного ветра, сколько от нескромных взглядов.
        - Ах, Мишечка, - нежно улыбаясь, запела Рита, - наши вёдра полны, но мы так слабы, нам так нужен мужчина!
        - Да, Мишенька! - интимно выдохнула Инна.
        Мой мозг, уловив озорной подтекст, отдал приказ вегетативке - щёки стали замётываться румянцем.
        - Спелись, коварные? - пробурчал я, досадуя на основной инстинкт.
        - Да ты что?! - театрально всполошилась Хорошистка.
        - Мы и слов таких не знаем! - Сулима распахнула невинные глаза. Она закинула руки за голову и потянулась. Полы курточки разошлись - и я трусливо отвёл глаза, не досмотрев. Молча оставив сладкой парочке пустые вёдра близняшек, я резко вцепился в полные и понёс, сжимая зубы.
        Просто мучение какое-то! Или это так свежий воздух на девчонок действует? По одному передал свой груз Изе. Тот высыпал картошку и вернул мне пустые вёдра.
        - Шевелёвы тебя уже заждались! - прокомментировал он и тут же заголосил: - Алька! Шустрее давай!
        - Ой щас получишь! - донеслось в ответ.
        Близняшки не теряли времени даром - собрали картофель в кучку. В горку.
        - Не уходи, не уходи! - заспешила Маша, обеими руками наполняя ведро - картошка звонко погрюкала по оцинкованному днищу и стала сыпаться с глухим стуком и коротким дребезгом.
        - Всё! - сказала Светлана. - Неси!
        И я понёс. Так и таскал до самого обеда, помогая то Альбинке с Тимошей, то близняшкам, то грациям моим. К полудню руки стали как чужие, картофель рябил у меня в глазах; его сырой, земляной дух, запахи пыли и скошенной травы забивали нос, а огромный мир клином сошёлся на грядках.
        И вот показался жёлтенький, крепенький «пазик», забибикал призывно.
        - Ребята и девчата! - командирским голосом вострубила классная. - Обед! Вёдра с собой! Не бросайте вёдра!
        Испытывая к поданному транспортному средству нежную привязанность, старшие классы 12-й школы спешно удалялись с поля. Грохоча вёдрами, гомоня и перекликаясь, полезли в салон.
        - Миша! Иди к нам!
        Две грации улыбались мне с переднего сиденья, сдвигаясь и освобождая местечко посерёдке. Я им сразу всё простил и с удовольствием втиснулся.
        Помню, как в купле-продажном будущем девочки с мужицкими повадками и жеманные мальчики хаяли Совок в Инете, прячась за дурацкими никами, - дескать, свободы не было, а бедных ребятишек угнетали на полях! Да никто их не угнетал, и были те ребятишки богаты - крепкой дружбой, первой любовью, искренней верой, трепетной надеждой, большой мечтой.
        Нищедухам и не снилось! ?
        После обеда мы, по меткому выражению Дюхи Жукова, трудились безударно и уже в четвёртом часу вернулись в лагерь - большие армейские палатки стояли в рядок на берегу Южного Буга.
        Свой матрас я стелил с краю дощатого помоста, у самого входа - не люблю спать в мужской компании. А в палатку к девочкам меня почему-то не пускали. Учителя строго следили за тем, чтобы детки не занимались глупостями.
        Первым делом я занёс ведро и побежал в душ - загородку, куда насос качал речную воду. Лишь выполоскав пыль и переодевшись в чистое, ощутил себя человеком.
        Погода установилась дивная. Солнце садилось, природа затихала, уморившись за день. Только река шумела по-прежнему, омывая песчистые пляжи, заваленные громадными - в ладонь - ракушками. Вдоль Южного Буга шумела целая роща клёнов, высаженных чёткими рядами и шеренгами - было забавно бродить по строевому лесу.
        Дремать в такой вечер - преступление. Я пошатался по лагерю, томимый смутными влечениями, послушал доносившиеся с поляны за рощей гулкие шлепки по мячу и стоны болельщиков, как вдруг на мои глаза легли чьи-то ладошки.
        - Инночка-картиночка! - угадал я.
        - А вот мог бы и растеряться, помучиться сомнениями! - Девушка прижалась к моей спине, обняв за пояс. - Пойдём погуляем?
        - Пошли! - обрадовался я.
        Инна чинно взяла меня под ручку, и мы канули в лесопосадку.
        - Ты такой умный… - вздохнула девушка. - Не то что я… А Ритка мне по секрету сказала, что ты переводишься в физматшколу. Это правда?
        - Настюшка ей разболтала, больше некому! - Помолчав, я покривил душой: - Не знаю ещё… Если и переведусь, то где-то после Нового года, не раньше.
        - Здорово! - обрадовалась Инна. - Вся осень впереди. И декабрь!
        Пройдя кленовый строй, мы выбрались к развалинам старого дома над рекой - волнишки плескали о каменную кладку. Остатки щербатых стен выглядели печально, как могила чужой мечты.
        - Кто-то тут жил, - негромко проговорила девушка, выглядывая в проём окна, - любовался рекой, радовался или плакал, а потом всё кончилось… Поцелуй меня.
        Мой пульс резко участился. Я обнял Инну со спины, привлёк к себе, поцеловал в шею. Ладони будто сами скользнули под тонкую футболку. Я задыхался, а девушка простонала:
        - Не-ет, Мишенька… Я ещё не готова!
        Инна повернулась ко мне лицом алее мака и обняла за шею, зацеловывая мои губы, а я медленно-медленно остывал.
        - Это Ритка насоветовала так сказать… - пробормотала девушка, стесняясь. - Ну что… не готова. Да нет, правда… Не получается у меня, чтобы… чтобы сразу, понимаешь?
        - Понимаю, - улыбнулся я, восхищаясь Сулимой.
        - Ты не обижаешься, что я… вот такая?
        - Не-а. Ты именно такая, какой должна быть!
        Инна поцеловала меня и долго не отрывала губ. А потом сказала срывающимся голосом:
        - Ты подожди немножечко, ладно? Ладно, Мишенька?
        - Ладно, - улыбнулся я. - Подожду. Пятница, 5 сентября 1975 года, вечер Первомайск, улица Готвальда
        В густеющих сумерках Бруно чувствовал себя мелким включением, пузырьком архейского воздуха, затерявшегося в глубине тёмно-синего сапфира.
        В потёмках всё выглядело не так, как днём, - бетонный забор автобазы чудился неодолимой крепостной стеной, а та дыра между плит… Где она?
        Продираясь сквозь заросли бурьяна, Хинкис совершенно случайно углядел искомую щель - и протиснулся на охраняемую территорию. Собак тут не держали, проверено.
        Озираясь, психолог двинулся вдоль линейки грузовиков, выстроившихся у трубы теплотрассы - зимой она греет дизели озябших «КрАЗов».
        Замерев, Бруно прислушался. Нет, показалось…
        Под сторожку приспособили старый вагончик на спущенных шинах, приткнувшийся у ворот. Когда-то его гоняли с собой маляры-штукатуры, греясь в холода на стройках, а нынче тут пост охраны…
        Внезапно дверь вагончика распахнулась, выпуская наружу слабый свет, и на пороге застыл крупный широкоплечий парень. Лица его не было видно, просто чёрный силуэт, но Хинкис рискнул-таки.
        - Здравствуй, Хаим Гамлиэль, - насмешливо поздоровался он.
        Фигура в проёме дверей замерла, слушая голос из темноты.
        - Знаю, знаю, - продолжил Бруно, - ныне ты у нас глухонемой Фима Вайнштейн из Биробиджана! А вот мне интересно, Ефима с Давидом вы замочили? Или они сами?
        - Кто ты? - буркнул Хаим, сжимая кулаки.
        - Только без глупостей, пожалуйста! - Хинкис посильнее передёрнул затвор, чтобы слышалось отчётливей. - Проходи, я за тобой.
        Гамлиэль медленно развернулся и отшагнул, освобождая вход. Одолев две истёртые ступеньки, Бруно вошёл, левой рукой захлопывая дверь.
        - У меня к тебе всего пара вопросов, Хаим, - деловито сказал он, пристраиваясь за стол, прикрытый толстым стеклом. Под ним хоронились пожелтевшие графики, ведомости, затёртые талоны на топливо и пара новогодних открыток. - Садись на лежанку, - махнул психолог стволом пистолета. - Мне известно, что служил ты в спецназе, и выучка у тебя хорошая, но я очень тебя прошу - не делай резких движений!
        - А ты положи огнестрел на стол! - мрачно потребовал Хаим, глядя на незваного гостя исподлобья.
        - Разумно, - согласился Хинкис, откладывая оружие и снимая «Ролекс». - Вижу вопрос твой на челе твоём. Отвечу. Нет, я не из КГБ. Как бы тебе объяснить… - Серебряный браслет матово поблёскивал в слабом свете лампочки на витом шнуре, зато циферблат пускал хилых зайчиков, которых так и тянуло назвать лунными. - В общем, я подрабатываю на одного большого человека. Очень большого! И его интересует один-единственный вопрос: где «Миха»?
        Хаим плавно откинулся на грязную стенку, заклеенную красотками, вырезанными из журнала «Советский экран».
        - Это нельзя, - забубнил он, - рабби будет ругаться…
        - Не будет, - мягко сказал Бруно.
        Гамлиэль оплыл, как надувная игрушка, из которой выпустили воздух.
        - «Миха» учится в школе… - забормотал он. - В двенадцатой… В девятом классе… Миха - это неправильно, его Миша зовут… Миша Гарин…
        - Ну вот, - ласково проворковал Хинкис, - а ты боялся!
        С отчётливым удовольствием Бруно понял, что его миссия близка к завершению. Вздохнув, он поглядел на Хаима, распустившего губастый рот, и поморщился.
        Он не любил убивать, но ещё больше ему портили настроение свидетели. Лукич - он свой, а вот врага оставлять в живых…
        - Где твоё ружье, Хаим?
        - М-м… - замычал «сыночек». - В-в… сейфе.
        - Доставай.
        Двигаясь как во сне, Гамлиэль вынул из лязгнувшего стального ящика двустволку с изрядно потёртым прикладом.
        - Заряжай. Можно волчьей дробью.
        Хаим заломил ружье и вставил патрон.
        - Садись. Устраивайся поудобнее. Ствол засунь себе в рот. Вот так, молодец… - Отдавая приказы монотонным голосом, Хинкис заткнул уши. - Нажимай курок.
        Грохнул выстрел, вынося Гамлиэлю затылочную кость, забрызгивая крашеную фанеру кровью. Могучее, натренированное тело бойца спецотряда «Кидон» вздрогнуло и опало. Дымящееся ружье соскользнуло на пол.
        Бруно погасил свет и вышел, аккуратно прикрыв за собою дверь. Четверг, 11 сентября 1975 года, утро Первомайск, улица Чкалова
        Вчера зарядил нудный дождик, и нас уже не вывозили в поле. Сразу после обеда мы дружно разобрали палатки, погрузили школьное имущество на грузовик, а рабсила набилась в «пазик» - и пела всю дорогу.
        Дома я доказывал маме, что не исхудал вовсе, а даже поправился на колхозных харчах, но она всё равно закормила меня. Я охотно изображал послушание - заряд позитива в мамульке не иссякал, и видеть, как блестят её глаза, как яркие от природы губы то и дело складываются в радостную улыбку, было приятно до счастливого нутряного сжима.
        С вечера я нагладился и высыпал из сумки-портфеля содержимое - пора класть учебники, отмеченные десяткой.
        - Совсем памяти нет! - пробормотал, обнаруживая в недрах сумки забытую «анкету» - общую тетрадь на девяносто шесть листов с вырезками из журналов, заклеивших всю обложку. Инна передала мне свой «откровенник» ещё на последнем звонке.
        О «анкета»! О прародительница соцсетей!
        Мальчишки не заводили «анкет», считая их чисто девчачьей забавой, но охотно отвечали на вопросы - отличный повод «лайкнуть» одноклассницу. А вдруг она сама тебя «зафрендит»?
        Страсти порой разгорались шекспировские. Девушке вдруг открывалось, что её лучшая подруга, коза такая, назвала любимым того же парня, что и она. А объект их взаимного обожания, оказывается, питает нежные чувства и вовсе к какой-то замухрышке из параллельного… Ну и кто он после этого?
        Я уселся за стол и вооружился ручкой. «Анкета» - дело серьёзное. Девушки всем конклавом примутся тщательно, изощрённо, въедливо анализировать ответы, так что промахи недопустимы. А то и «забанить» могут…
        На первой странице, изрисованной дефицитными фломастерами, распускались пышные сиреневые, розовые и фиолетовые цветы. Между лепестками порхали бабочки с открыток, а на свободное место Инна вписала правила: Анкета не тетрадь, Листы не вырывать, А прошу ещё о том - Не писать карандашом! Пишите, милые подруги, Пишите, милые друзья, Пишите всё, что вы хотите, Вот только глупости нельзя!
        - Не буду, - пообещал я и перевернул страницу.
        Лист с содержанием заполнили почти все из класса. Последним числился Володька Лушин, комсорг школы. По слухам, он поступил-таки в МГИМО.
        Я аккуратно вписал свои имя и фамилию, год рождения, плюс - номер страницы с моими ответами. Любопытствуя, пролистал «анкету». Тетрадь сама раскрылась на «секретике» - листе, согнутом в треугольник. Надпись на нём гляделась суровым грифом - «Секрет. Не открывать!».
        Улыбаясь, я развернул листок с красочным изображением толстой чушки. Тут же вился красивый Инкин почерк: «Ну какая ж ты свинья! Ведь написано - нельзя!»
        Пролистав ответы, слова песен, «гадалки», я нащупал ещё один «секретик» - на этот раз лист складывался в узкую полоску. «Хочешь увидеть слона?»
        - Хочу! - хихикнул я.
        Разложив лист наполовину, обнаружил лукавый совет: «Иди дальше». Иду. И что у нас на развороте? «Пока ты шёл, слона съели волки, остались от слона попа да иголки!»
        - Прелесть! - восхитился я, улыбаясь, как дед - проказам внучек. - Пишем. «Есть ли у тебя брат или сестра?» - Есть. «Твой любимый праздник?» - Новый год. «Твоё любимое блюдо?» - Хм… Ладно, обойдёмся без изысков… Жареная карто-ошка… Так… «Твоя любимая группа?» - Ну тут я не оригинален… «АББА».
        А вот и настоящий секретик… Среди невинных вопросов о любимом певце, цвете, имени и прочем, и прочем, и прочем затесался главный: «Твоя любимая девушка (подруга)?»
        Коварно улыбнувшись, я написал: «Инна (Рита)».
        Ага, философия пошла! «Что такое любовь?»
        Я задумался. Так уж выходит, что на простейшие с виду вопросы трудно найти ответы. Вот как сформулировать чёткую дефиницию слова «душа»? Все знают, что это такое, а дать определение не получается.
        Мудрить не стал, написал, как понимаю: «Когда незнакомая девушка становится для тебя единственной, родной и близкой; когда ты хочешь быть с нею одной; когда ты скучаешь без неё, тревожишься за неё, а забота о ней наполняет твою жизнь смыслом - это любовь».
        «Какой должна быть дружба?» - вопрос записан зелёной пастой. Я начеркал чёрной: «Дружба бывает лишь между равными. Если сильный дружит со слабым - это покровительство».
        «Зачем люди целуются?» Пишу: «Чтобы получить и доставить удовольствие, выразив при этом свою радость, благодарность или нежность». Как-то назидательно вышло… Но верно же…

…Полчаса я провозился точно. Дописав последний ответ, снова пролистал тетрадь, и она открылась на странице с двумя наклеенными фотографиями - цветным снимком «Поляроида», запечатлевшим смеющегося Инкиного отца в компании пингвинов Адели, и чёрно-белым фото, на котором был изображён я в целинке у костра.
        Слабо улыбаясь, подумал, что не стану выяснять, кто у меня спёр фотку для «откровенника», - и бережно сунул тетрадь в сумку. ?
        То и дело ловлю себя на мысли, что реже стал обдумывать настоящее, переживать и тревожиться за будущее. Эти стариковские привычки отмирали во мне, как ненужные рудименты, уступая юной живости и страстному желанию всё изведать, всё успеть, ощутить и прочувствовать!
        Пенсионерская личность-окаменелость мягчела под буйным напором тайных соков, что бурлили в несовершеннолетнем теле. Пережитые опасности добавляли опыта, а причинённые смерти делали жёстче взгляд, твёрже - линию губ. Как будто взрослел заново, по второму разу.
        Вот и в это ясное сентябрьское утро я шагал в школу, не боясь. Держал за руку Настю и думал исключительно о приятном. О девушках, например. Как говаривал «радиооптикь» Шарль Моллар: «Я очень люблю девушки».
        - Так… Ты на меня не очень сердишься? - покосилась сестрёнка. - Мне просто хотелось братиком похвастаться, вот я и рассказала всё Ритке…
        - Не очень, - улыбнулся я, оглядывая это длинноногое создание. Белые гольфики, белый фартучек, белые бантики. Настя перешла в восьмой, а я - в десятый. Позади год, даже чуть больше. Ровно столько я пробыл, прожил в милых моему сердцу семидесятых, и это житьё-бытьё мне безумно нравилось.
        Сестричка вдруг прижалась ко мне, обняла, хлопая портфелем ниже спины, и даже всхлипнула.
        - Ты чего, Настенька?
        - Это я от радости! - Девушка шмыгнула носиком. - Раньше я никогда не была такой счастливой, а теперь всего так много и сразу! Так, я проснулась сегодня, лежу и улыбаюсь как дурочка… За окном луна яркая, будто прожектор, а я думаю, за шо мне столько счастья?
        Я погладил её по волосам, осторожно, боясь испортить причёску. Было приятно до того, что даже глаза защипало. Услыхать едва ли не признание в любви от сестры сорок лет тому вперёд было абсолютно нереально. Но я уже не верю, что Настенька вырастет такой же равнодушной и несчастной стервой, как в прошлой жизни. И ведь никаких сил и средств на это не потребовалось, надо было просто любить вот эту девчонку, прехорошенькую и своевольную, порывистую и наивную. И маму с папой любить! И Родину! До чего же всё просто…
        - Видишь, как нам повезло? - вымолвил я.
        - Ага! - рассмеялась сестрёнка. - Так! Побежали скорее, а то опоздаем! ?
        Мы успели минута в минуту - я ворвался в десятый «А», когда грянул звонок, пронзительной трелью, как сердитым окриком, загоняя в класс. Все в сборе.
        - Миха, привет! - оскалился Дэн.
        - А гиперболоид где? - по традиции заорал Изя.
        - Сдал в металлолом, - ответствовал я, также согласуясь с обычаем.
        Дюха, странно глянув на меня, выскочил за дверь.
        - Ты куда? - всполошилась Зиночка, а в ответ - удаляющийся топот.
        - Привет, привет! - помахала мне Маша.
        Светланка молча улыбнулась, а Инка с Ритой, о чём-то оживлённо судачившие, обернулись ко мне с одинаково сладкими улыбочками.
        - Приветики! - подвигала пальчиками Сулима.
        - Приветики! - Я плюхнулся на своё место с ощущением подвоха. Инна лишь на секундочку прислонилась ко мне и незаметно погладила мою руку. Люди же кругом…
        Незаметно в класс просочилась чёрненькая, сухонькая, маленькая Кукуруза Бармалеевна, она же Феруза Валеевна, учительница физики.
        Одноклассники мои загремели стульями, вставая и убавляя громкость разговоров до шёпота. Бармалеевна - женщина весьма толковая. Её отличала невнимательность и склонность «подвисать» - Феруза могла глубоко и надолго предаться размышлениям прямо посреди урока. И старшие классы этим пользовались - надо было просто тихонечко сидеть, не мешая учительнице думать…
        - Садитесь! - рассеянно улыбнулась Кукуруза Бармалеевна. - Поздравляю вас - и нас! - с новым учебным годом!
        - Спасибо! - разошлось по классу.
        Тут распахнулась дверь, и на пороге показался сияющий Жук. В руках он держал пачку газет.
        - Нарисовался, фиг сотрёшь, - выразился Почтарь, изображая вопросительный знак.
        - Опаздываем? - ласково спросила физичка.
        - Да вы что? Я… это… отлучался. Вот! - Дюха победным маршем прошествовал к учительскому столу и выложил свежие номера «Комсомольской правды». - Ку… Феруза Валеевна, тут про нашего Мишку!
        Класс загудел, как гигантский улей. Инна запищала и стала меня мутузить, а Рита перегнулась, к великой радости «камчатки», и растрепала мои волосы.
        - Там про сверхпроводимость! - авторитетно сообщил Дюха. - Про высокую!
        - Высокотемпературную, - поправил я рефлекторно.
        - А, ну да!
        Учительница нащупала стул и медленно уселась, вчитываясь в текст на четвёртой полосе, а Дюха с видом именинника разнёс газеты, последнюю вручив мне.
        - Дай посмотреть! - Рита вскочила и положила мне руки на плечи, заглядывая со спины, Инна нависла слева.
        Статья называлась коротко и ёмко: «Открытие», а неведомый фотограф запечатлел меня в лаборатории физтеха. Это случилось где-то дня через три после супоневской эскапады. На снимке я стоял в белом халате, держа в руках тонкую сверхпроводящую ленту из висмутовых керамических жил, запрессованных в серебряную матрицу. Лицо задумчивое такое, одухотворённое даже…
        - Ой какой хорошенький! - запищала Альбина.
        - Тоже мне, нашла красавца! - мигом отозвался Изя. - Ты на меня лучше посмотри!
        - Ой, Изя, скажешь тоже…
        - Аля права! - шепнула на ухо Рита, наваливаясь мне на плечо.
        - Да я тут лучше, чем в жизни, - проворчал я, нетерпеливо цепляя глазами текст.
        - При температуре жидкого азота? - воскликнула физичка.
        - Выше, Феруза Валеевна.
        - С ума сойти… - Бармалеевна выдохнула, хватая взглядом строчки.
        - А тут вот Мишкина микроЭВМ! - гордо сказала Зиночка.
        - Где?
        - А вот, на врезке! - Тимоша вчиталась: - Курский завод «Счётмаш» выпускает!
        - Он у нас как Леонардо да Винчи! - резюмировал Жека.
        - Леонардо недовинченный! - хихикнул Сосницкий, и тут Дэнчик меня удивил - эта трусоватая личность, гораздая лишь на вялый словесный отпор, дала Сосне подзатыльник.
        - Ты чё? - вылупился Юрка, чуть не клюнув носом столешницу.
        - А ничё! - агрессивно ответил Данька.
        - Тихо! - Физичка застучала указкой по столу. - Миша, мы тебя слушаем. И чтоб в подробностях!
        - Можно с места? - вздохнул я.
        - Да, конечно!
        Первый урок в четверти я сорвал… Суббота, 13 сентября 1975 года, день Первомайск, парк им. Петровского
        Сдержанно рокочущий теплоходик «ПТ-4», который все звали катером, подвалил к парковой пристани, пихаясь в навешанные шины. Я быстренько сошёл на берег, ныряя в тень развесистых деревьев. Будто и впрямь окунулся в прохладную воду. Плакучие ивы изгибались вдоль воды, распуская плети ветвей, а дальше небо закрывали кряжистые осокори, наполняя воздух терпким запахом нагретой листвы.
        Аллеи парка поражали пустынностью. Сиеста. Приступ лета.
        Безо всякой цели я свернул на широкую дорожку, уводившую мимо ротонды и дальше, под мост, к пляжу и стадиону. Так путь до дому удлиняется, зато всё время топаешь, окружённый пышной зеленью, что упрямо не сдаётся осени, а не тащишься по тротуару, как по раскалённой сковородке, вдыхая бензиновый чад.
        Завидев ротонду, я вздохнул. Звёздочки, рисованные Маринкой, поблекли, смытые дождями. Пошлёпав ладонью толстую колонну, я направился к мосту. Изящные ласточки срывались с гнёзд чёрными каплями, подпевая плещущим волнам.
        По бетонному пролёту, гудевшему над головой, гуляла световая сеточка отражений от зелёной речной воды.
        Контрапунктом набрякшая тень испугала. Я резко повернул голову, встречаясь глазами с невзрачным коротышкой, одетым, несмотря на жару, в строгий чёрный костюм. Волосы на голове мужчинки стремительно редели, оконтуривая будущую плешь, на губах то занималась, то таяла насмешка, а глаза смотрели холодно. Перехватив взгляд полурослика, я почувствовал нервный удар, выплеск тёмной силы.
        Коротышка, крутивший на пальце часы с серебряным браслетом, ухмыльнулся:
        - Ну здравствуй, «Миха»!
        Испытав мгновенный тошнотворный страх, я ответил с вызовом:
        - Привет. А мы разве знакомы?
        Мужчинка мелко рассмеялся - и мгновенно стёр улыбку, замораживая безразличное выражение на бледном, незагорелом лице.
        - Меня зовут Хинкис, - представился он, - Бруно Хинкис. Я работаю в Институте мозга, а подрабатываю оперативником Комитета партийного контроля.
        Уловив ситуацию, я небрежно отозвался:
        - Приказ найти меня отдал Пельше или…
        - Или, - кивнул Хинкис. - Ты нужен Леониду Ильичу. Не бойся, условия для жизни, учёбы и работы - лучше не найти. У тебя будет всё!
        - Кроме свободы, - кивнул я. - Спасибо, нет. Мне это не подходит.
        Бруно поганенько захихикал.
        - А кто тебя спрашивает, юноша? - Он неторопливо закрутил браслетом, проговаривая монотонным, заунывным голосом: - Я твой друг, твой лучший, единственный друг… Мне можно и нужно доверять во всём… Тебе со мной спокойно, хорошо, ты с радостью подчиняешься моим приказам…
        Надо было срочно переходить на сверхскорость, бросаться и вырубать коротышку, но я не мог сдвинуться с места! Застыл, как истукан с острова Рапа-Нуи, и таращился на Того-Кто-Приказывает. Моя личность билась в панике, заходясь от ужаса, а тело отказало - ноги, руки, шея сделались как каменные, налились неподъёмной тяжестью.
        Я всё прекрасно слышал, вот только язык и губы не подчинялись мне, даже тупо мычать не выходило. Ещё немного, и свалюсь тут, как декоммунизированный памятник…
        Выстрел из бесшумного пистолета прозвучал как гром. Пуля разорвала Хинкису плечо, и тот с размаху сел на худую задницу.
        - Ай! - взвизгнул коротышка, и морок тут же спал с меня, возвращая подвижность всем членам.
        Пошатнувшись, я обернулся, увидав Леви. Израильтянин стоял, набычившись, с ненавистью глядя на Бруно. Пистолет в его руке не дрожал, словно оружие и впрямь сжимала длань статуи.
        - Привет, «Миха», - обронил Шавит. - Эта сволочь убила Хаима!
        - Я не убива-ал! - проскулил оперативник КПК. - Он са-ам!
        - Ты приказал ему убить себя! - повысил голос Леви. - Гамлиэль ещё до того, как ты его загипнотизировал, включил магнитофон на запись, маленький такой кассетничек под топчаном… - Израильтянин взял паузу, медленно выдыхая. - Хаим мог тебя убить сразу, но он выжидал, не догадываясь о твоих сволочных способностях! Вот только на меня они не действуют. Проверено.
        Лицо Хинкиса страшно исказилось.
        - Ми-ха! - каркнул он, и я снова ощутил необоримый накат тёмной волны, затапливавшей мозг.
        Хлопнул выстрел. Бруно содрогнулся. На его белой рубашке расплылось красное пятно, как раз напротив сердца. Хинкис упал на колени, покачался секунды две, шевеля синевшими губами, - и повалился в реденькую подсыхавшую траву.
        - Спасибо, Леви! - выдохнул я.
        - Эйн бэ адма, - ответил Шавит, опуская оружие. - Не за что. Воскресенье, 14 сентября 1975 года, вечер Первомайск, улица Парижской Коммуны
        Смеркалось. Я оседлал своего «педального коня» и покатил к Третьей мельнице. Задуманное пуга?ло, но и азарт раздувало нешуточный.
        Улица Парижской Коммуны длинная, она тянется вдоль реки, перебрасываясь мостами через глубокие балки, и выводит к полуразобранной мебельной фабрике. Её выстроили на руинах той самой мельницы Августа Гана, от которой осталось лишь название.
        Sic transit…
        Я съехал на тропинку, выбираясь ближе к берегу. Велик оставил в кустах, а рюкзак повесил на плечо. По смутно различимой тропинке вскарабкался на угол бывшей мельницы.
        Внизу шумела вода, протекая по каналу. Когда-то она вращала колесо, подпёртая плотиной, а теперь былое лишь угадывается.
        Вблизи темнели огороды частного сектора, с редкими фонарями и яркими квадратами окон, а вдали выстраивались пятиэтажки, пестрящие частыми огоньками.
        Замерев, я прислушался. Тихо. Слышно, как бежит река, где-то брешет собака. В прохладном вечернем воздухе остро витает запах свежих стружек - это с лесопилки накатывает. Подтянувшись, я пролез в пустой оконный проём и включил фонарик. Слабое пятно света забегало по полу, выделяя щепки, осколки кирпича, пожелтевшие листы бумаги. Запустение.
        Я двинулся длинным коридором, иногда перебрасывая тусклый луч на высокий сводчатый потолок. Кажется, сюда.
        Три стёртые ступеньки, и я в тесной кубической комнате, забитой ржавыми стойками. Бывшая АТС.
        Когда-то мы, мальчишки, наведывались сюда, чтобы нарезать «кроссировок» - тонких проводков в разноцветной изоляции. Я поводил фонариком. Вот оно!
        От настенного телефона осталась лишь «тень» на крашеной стене - кисточка старательно обводила аппарат, но выход остался. Два огрызка проводов. Если всё цело, звонок пройдёт через лесопилку, вот пусть там и рыщут…
        Я быстренько зачистил медные концы и скрутил их с проводом старого битого телефона - откопал в куче хлама ещё на субботнике. Выдохнув, снял трубку. Есть сигнал!
        - Отлично… - прошептал, вынимая из рюкзака «гаджет» - преобразователь голоса. Всё готово. Почти всё.
        Вернувшись в коридор, я протянул поперёк пару лесок. Войдёт кто - заденет. Леска лопнет, и привязанная к ней бутылка грюкнет. А я, услыхав такой «аларм», тихонечко удалюсь. На цыпочках.
        Задержавшись у окна, подышал, успокаиваясь. Темнеет. На том берегу всё чаще загораются окна, цепочки огоньков неторопливо бегут по улицам. Ничего, я по-быстрому…
        Усевшись поудобнее, закрутил диск, набирая номер секретного коммутатора Андропова. Этот набор цифр знало не больше пяти-шести человек. Сегодня воскресенье, председатель КГБ должен уже быть дома…
        Пошёл сигнал, и я быстренько набрал дополнительный номер, тут же включая преобразователь. Гудок… Второй… Третий… Чёрт…
        - Алло? - голос сухой, недовольный…
        - Юрий Владимирович? - пульс мой убыстрился.
        - Да! Кто говорит? - насторожился председатель КГБ.
        - «Миха». Алло? Слышите меня?
        - Д-да… - промямлил Андропов. - Просто… Хм. Неожиданно как-то!
        - Жизнь наша полна неожиданностей, - криво усмехнулся я. - Вчера на меня вышел сотрудник спецгруппы Бруно Хинкис, командированный от Института мозга. Не удивлюсь, если командировку он обеспечил себе сам. Хинкис - сильный гипнотизёр. Был. Вчера его убили… не скажу кто. Важнее другое. Хинкис - оперативник Пельше и работал по заданию Брежнева. Занадобился я Леониду Ильичу!
        На долгую секунду схватилась тишина.
        - Не удивлён, - проворчал Юрий Владимирович. - Раздухарился он в последнее время.
        - И ещё одна информация, - деловито продолжил я. - Летом под Москвой был убит некто Игнат Арьков, бывший офицер-ликвидатор. Этот тоже искал меня, ну и по ходу своих розыскных мероприятий ликвидировал двоих: Даудова - «Хана» - и Носова - «Герцога».
        - Ах, сволочь… - глухо сказал председатель КГБ. - Простите, сорвалось. Это правда?
        - Не вся. Под действием спецпрепарата Арьков признался, что работал по заданию Черненко.
        - КУ?! - воскликнул Юрий Владимирович.
        - А что вы так удивляетесь? - хмыкнул я, ёрзая. - Не вы один хотите подвинуть Брежнева, занимайте очередь…
        - «Миха»… - В тоне Андропова зазвучали угрожающие нотки.
        - Что, Юрий Владимирович? - ухмыльнулся я с порцией злости. - Работаете вы толково, и когда-нибудь мы с вами обязательно встретимся. Быть может, и без моего согласия. Тем не менее я на вашей стороне! Вы жёстче Леонида Ильича… м-м… продвинутей, что ли. Если через три, максимум через четыре года перехватите управление страной, желательно мирным путём, выиграют все.
        В трубке задышали глубже.
        - Мечты, мечты… - прорвалось бормотанье. - Где ваша сладость? - В голосе моего собеседника стала ощутима застарелая горечь. - Мечты ушли, осталась гадость. «Миха», «Миха»… Сколько мне осталось? В смысле, когда я умру?
        - Через восемь лет, Юрий Владимирович. Откажут почки. Вы их уже посадили из-за подагры.
        - Восемь лет… - прошелестело в трубке.
        Выдержав жестокую паузу, я надавил:
        - Восемь лет, если не лечиться! Чазов вас не спасёт, а я могу.
        - И что вы хотите за это? - Чувствовалось, что Андропов сильно взволнован, но и здоровая чекистская насторожённость в его голосе тоже различалась.
        - Помогите мне спасти СССР! - выпалил я.
        - Это входит в мои прямые обязанности! - хихикнул председатель КГБ и тут же построжел: - Помогу.
        - Тогда слушайте, - заговорил я деловито. - По почте вам придёт посылка - фляжка с водой, которую заряжу своей… Ну не знаю, силой, энергией - как хотите. Главное, что такая вода реально лечит. Во фляжке помещается чуть больше литра, а вам достаточно и трёх стаканов. Выпьете сразу один, через неделю другой. Ещё неделя - третий. У вас останется лишний стакан «живой воды» - дайте выпить Татьяне Филипповне. Ей нужно.
        - Д-да… - Голос Андропова дрогнул.
        - Только большая просьба - никому об этом не рассказывайте! Диктуйте адрес, куда отправить посылку… ?
        Небо на западе догорало, распаляя облака, когда я выкатил велосипед на улицу. Сел, оттолкнулся и закрутил педали. Завтра же сразу после уроков отправлю фляжку с «живой водой».
        Председателю КГБ. Союзнику? Соратнику? Время покажет… Среда, 17 сентября 1975 года, день Синайский полуостров, Офира
        Офире всего семь годиков, подумал Рехавам Алон и улыбнулся. Пустыня, да. Но и голые ветхозаветные пески расцветут садами, стоит лишь возыметь желание и приложить руки.
        Прикрытая с севера цепью Синайских гор, Офира возлежала на берегу залива Акаба, изрезанного живописными бухтами. Когда-то здесь прозябала нищая бедуинская деревушка из двух десятков глинобитных домишек, а теперь на скалистой возвышенности строятся отели и дома поселенцев, будто сложенные из кусочков белого рафинада. Раскидистая зелень финиковых пальм смотрится на их фоне просто бесподобно.
        Алон прищурился - директор Моссада бродил, ссутулившись, по пляжу Наама-Бей, словно высматривал в песке утерянную монету. Шимон Перес, вышагивавший рядом с Хофи, выглядел ещё забавнее - в тёмных брюках и белой рубашке, он ступал босиком и в чём-то убеждал курчавого генерала, взмахивая зажатыми в руке остроносыми ботинками.
        Рехавам дождался, пока от автостанции отъедет старенький рейсовый «Меркавим», и перешёл дорогу, спускаясь к занятной парочке.
        - …Да, мы не подписали договорённость о выводе войск с Синая, - горячился Перес, - но это не решение, а отсрочка решения! Мы окружены! Египет, Иордания… Ладно, с королём Хуссейном мы готовим тайную встречу, а сирийцы? А эти чёртовы палестинцы? Если русские действительно откажут арабам в поддержке, тогда - да, мы выдержим любой напор. А если нет?
        - Брежнев в Хельсинки чётко сказал, что не станет вмешиваться в наши дела с арабами, - спокойно проговорил Хофи. - А Громыко в ООН? Вспомните! Хоть и не с трибуны, но «Мистер Нет» дал понять - СССР не против того, чтобы и Сектор Газа, и Западный берег реки Иордан оставались под суверенитетом Израиля…
        - Но не Синай!
        Директор Моссада пожал плечами.
        - Всему своё время, - сказал он по-прежнему спокойно и вздохнул: - Дорогой Шимон, год назад я просто не поверил бы, что Советский Союз начнёт искать точки соприкосновения с «проклятыми сионистами». Но ведь ищет!
        - Согласен! - с жаром воскликнул Перес. - Просто… О мой бог! Да я просто в растерянности! С этим вашим «Михой»…
        - Шалом! Всё спорите? - Приблизившись, Рехавам пожал обоим руки и добродушно попенял министру обороны:[73] - Вам мало было доказательств, дабы укрепить свою веру?
        - На моём посту, - криво усмехнулся Шимон Перес, - поневоле станешь безбожником…
        - Ладно! - фыркнул насмешливо Алон. - Вот вам ещё одно свидетельство: «Гломар Челленджер» пробурил скважину на месторождении «Тамар», указанном «Михой». Там глубина моря более полутора километров, а дно бурить надо ещё километров на пять. Скважина ушла всего на семьсот метров, но геологи пляшут от радости - газа в том месте полно! Сотни и сотни миллиардов кубометров!
        Министр обороны, не находя слов для выражения, потряс туфлями и залучился как именинник.
        - Свой газ… - покачал головой потрясённый Хофи. - Наш собственный газ!
        - Да, Ицхак, - прочувствованно сказал Рехавам. - Будем строить стационарную морскую платформу, тянуть подводный газопровод до терминала в Ашдоде… Но не это главное. Мессия на нашей стороне - значит, выстоим! И Синай не сдадим!
        Трое мужчин переглянулись, словно заговорщики.
        - А Бегин? - негромко поинтересовался Перес. - Арафат?
        - Справимся, - проговорил директор Моссада с наигранной ленцой. - Время ещё есть. Вторник, 23 сентября 1975 года, день США, Колорадо, ранчо «Лэйзи С»
        Надменные пики гор Сангре-де-Кристо, голые и холодные, едва просматривались из долины, зато с обоих краёв спадали лесистые откосы, заросшие тополями и осинами. Наступило то краткое время перед зимними холодами, которое в Америке зовут индейским летом, - деревья вызолотились от нижних ветвей до макушек. Склоны красиво смотрелись, отливая ярой желтизной на фоне пронзительно синего неба, а выше, гранича с лугами и каменными осыпями, вились тёмно-зелёной синусоидой заросли пихты и тсуги.
        Вакарчук поправил «стетсон» и осторожно, словно стесняясь, вжал пятки, понукая коня. Воронок послушно зашагал по тропе, пофыркивая, будто насмехаясь над всадником, таким несмелым, неуверенным в себе. Нет чтобы шенкелей дать! А он чуть ли не на «вы» с лошадью…
        Степан хмыкнул, вспоминая свои первые выездки на ранчо. Подвели ему самую смирную кобылу, пегую Сюзи. Загорелый ковбой, будто сошедший с рекламы «Мальборо», помог взобраться в седло и сделать круг по вытоптанной траве корраля. Позорище…
        Он и трясся, и валился, и… Максим откровенно хихикал: «Кавалерист! Кентавр!» А сам-то!
        Стивен Вакар покосился на Вальцева, оседлавшего гнедого иноходца. Везёт же человеку! Никакой тряски - не скачешь, а плывёшь…
        Максим неумело направил своего гнедка, и конь всхрапнул: ну и ездок у меня!
        - Тебе бы ещё пару «кольтов»! - хохотнул Вакарчук. - Юл Бринер отдыхает!
        - Смейся, смейся… - проворчал Вальцев. Медленно выпустив поводья, он потянулся к широкополой чёрной шляпе - и судорожно вцепился в седло: гнедок дёрнулся, учуяв чужих.
        - Там индеец! - шёпотом сказал Степан.
        Краснокожий восседал на полудиком бронке, сером в белых яблоках, застыв, как конное изваяние. На фоне светло-зелёных зарослей меските индеец смотрелся великолепно, как на афише вестерна.
        - Надеюсь, наши скальпы не украсят его вигвам, - натужно пошутил Вакарчук.
        - Стоп! - озадачился Вальцев. - Это же тот индеец-цэрэушник, из спецгруппы! М-м… Чарли Гоуст Бир! Как его… - он сморщился, переводя на русский. - Призрак Медведя!
        Чарли неторопливо подъехал к перебежчикам, сидя в седле как влитой. Меднолицый и бесстрастный, Призрак Медведя скользнул равнодушным взглядом по Степану и обратился к «Михе»:
        - Ты тот русский, что видит тайное. Когда схватят Леонарда Пелтиера?
        - В будущем году, - с готовностью ответил Вальцев, радуясь, что настоящий предиктор сообщил подробности о беспределе в Пайн-Ридж. - Его выдадут канадцы.
        Индеец вскинул голову.
        - Я был на ранчо Скачущего Быка и предупредил Пелтиера. Он ушёл в Сосновые горы, а потом скрылся в резервации Роузбад. Если Леонард перейдёт не канадскую, а мексиканскую границу, то спасётся?
        - Не знаю, - честно признался Максим. - Ты вмешался в его судьбу - и изменил будущее.
        - В Мексике ему лучше не задерживаться, - вмешался Вакарчук, - пусть сразу переправляется на Кубу.
        Призрак Медведя по-прежнему глядел на одного Вальцева, и тот согласился:
        - Пожалуй, это выигрышный вариант.
        Тронув с места коня, Чарли вдруг остановился, будто вспомнив о чём-то важном.
        - В ваши сёдла встроены маячки, - сказал он. - Вас не подслушивают, но и не упускают из виду.
        - Спасибо, краснокожий брат… - растерялся Максим.
        Индеец повернул коня и вскоре пропал за деревьями.
        - Вот тебе и весь сказ… - пробормотал Степан. ?
        Воронок с гнедком не спеша спустились пологим склоном и повернули к Ленточному каньону - животинам не требовалась указующая рука, они и сами помнили дорогу к конюшне, где вдоволь кукурузы и вкусная вода.
        Узкое ущелье дышало сыростью, его слоистые стены задирались высоко, смыкая небо в узкую синюю полоску. Лишь в одном месте каньон расширялся в подобие амфитеатра. Там, на лугу, паслось небольшое стадо лонгхорнов - бычков и коровёнок с огромными рогами. Куда там русским бурёнкам!
        Сторонясь угрюмого быка, Степан с Максимом миновали Тополиную промоину и выехали к ранчо. Здесь погружение в вестерн кончалось - к воротам подводила узкая асфальтированная дорога, а вместо фургонов с парусиновым верхом во дворе блестела лаком парочка громадных авто. Их и легковушками назвать язык не поворачивается - каждая шире КрАЗа!
        - Знаешь, я ещё в Нью-Йорке угомонился как-то, - негромко проговорил агент «Вендиго». - Насмотрелся всего, чего хотел, и успокоился. А что дальше делать, не знаю.
        - Ждать, - хладнокровно сказал «Миха». - Надо адаптироваться! У нас задача проще, чем у разведчиков. Ничего выведывать мы не будем, наоборот - завалим этих ранчеро информацией! Я каждый вечер прогоняю в уме всё, что дома заучивал. А наши или сами выйдут на нас, или мы дадим знать о себе. Так что ждём пока. Втираемся в доверие…
        - А мне ты доверяешь? - прямо спросил Степан.
        - Опять ты за своё! - поморщился Вальцев. Подумав, он продолжил вполголоса: - Мой дед всю войну прошёл, а в сорок четвёртом угодил в штрафбат. Струсил потому что. Так он всего месяц штрафником пробыл - кровью искупил вину. И вернулся в строй! Дед мне всегда говорил: «Тому, кто проштрафился, всегда нужно давать шанс. Но один!»
        - Искуплю! - Вакарчук прижал пятерню к сердцу, избывая неловкость. - И вернусь в строй.
        - О! - прищурился Вальцев, приподнимаясь в седле. - Кажется, куратор наш пожаловал. Надо встретить!
        - С цветами! - хихикнул Степан, радуясь смутно понимаемому освобождению.
        По дороге виражил «Форд Мустанг», четырёхсотсильный зверь алой масти. Хрипло взрыкивая, «пони-кар» влетел в ворота, волоча за собой облако пыли, и развернулся. На крыльцо под навесом вышли капитан Хартнелл, Чак Призрак Медведя и длинноволосый, явно хиппующий оперативник Райфен Фолви.
        Вакарчук, сам удивляясь своей смелости, пустил воронка рысью, чему конь, похоже, сильно удивился.
        - Хэлло, Джек!
        - Хэлло! - вскинул загорелую руку Даунинг. В белых джинсах и длинной гуаябере он напоминал бандита из кубинской мафии. Чёрные очки, словно усекавшие нос, дополняли образ. - Стив! Майк! Хочу вас поздравить - все события, упомянутые в апрельском списке, сбылись! Вчера задержали Сейру Джейн Мур, покушавшуюся на президента. Так что… - Куратор развёл руками. - Мистер Колби уже скребётся в двери Белого дома! Думаю, он легко выбьет любую сумму под проект «Некст». С таким-то докладом!
        - Выходит, мы тут не задержимся, - сделал вывод Максим.
        - Хватит с нас дикой природы! - рассмеялся Джек. - Вперёд, к цивилизации! Да, Чак? Как там говорили твои предки? «Я всё сказал!» М-м?
        Призрак Медведя неласково усмехнулся.
        - Хау! - обронил он. Пятница, 26 сентября 1975 года, утро Первомайск, вокзал (станция Голта)
        Маневровый тепловоз, выкрашенный в весёленькие цвета - зелёный, жёлтый и красный, суетливо пыхтел на путях, таская грузовые вагоны, мотался туда-сюда, бойко посвистывая. Он походил на пастуха, сгонявшего стадо медлительных, туповатых коров.
        - Как же вы тут одни, без меня? - вздыхала мама, разрываясь, - одна её половинка стремилась в Москву, а другая цеплялась за Первомайск, где всё так знакомо, привычно, обыденно.
        - Так я же с Мишей буду! - вскинула бровки Настя, поражаясь маминой непонятливости. - Чего ты?
        - Деньги есть, картошка есть, - улыбнулся я, обнимая майне кляйне муттер, если использовать папины немчуризмы. - На следующей неделе свёклу с морковкой соберу и капусту. Нормально. Не отвлекайся на пустяки, лучше о сессии думай!
        - Послезавтра тебе семнадцать, - развздыхалась мама, теребя мои волосы, - а я буду далеко…
        - Позвонишь папе, чтобы он к тебе в общагу по водосточной трубе залез, как когда-то, - подсказал я, - и отметите мою днюху! А меня ты уже поздравила. Сегодня твоему «Наполеону» грозит Бородино пополам с Ватерлоо! И звать никого не буду, вдвоём отпразднуем. Да, Настенька?
        - Так! - с готовностью отозвалась сестричка и встрепенулась: - Едет, едет!
        Вдали показался зелёный тепловоз, замедленно подтягивавшийся к станции. Пассажиры мигом засуетились, хватая скарб и детей, а динамик на стене вокзала хрюкнул и неожиданно чисто занудил:
        - Поезд Одесса - Москва подаётся к первой платформе. Нумерация вагонов с головы состава!
        Мама подхватила свои вещи, но я отобрал у неё чемодан. Настя отняла сумку на колёсиках. Локомотив, мощно клокоча дизелем, покатил мимо. Вагоны, расслабленно выбивая щелчки на стыках, послушно тянулись следом.
        - Ой, а куда нам? - заныла мама. - Стоянка - одна минута!
        - Успеем! - сказал я мужественным голосом. - Побежали! Вон наш вагон!
        Рассчитал я верно, так что пробежка вышла короткой, мы даже не запыхались. Полная румяная проводница глянула на билет и сказала жирным голосом:
        - У вас четвёртое купе!
        Мама забралась в тамбур, а я подал ей чемодан и сумку. Когда вдали зажёгся зелёный и поезд нетерпеливо лязгнул, наша родительница прильнула к окну. Она изо всех сил улыбалась, не позволяя себе распуститься, махала нам с Настей рукой, а я усердно изображал абсолютное спокойствие и непоколебимую уверенность.
        Вагон тронулся без шума, совсем незаметно, медленно и плавно набирая скорость. Я с сестричкой зашагал по перрону, а мама шла нам навстречу мимо купе. Последний взгляд, последний взмах…
        Поезд утягивался за поворот, к железнодорожному мосту. Всё, пропал за деревьями. Набатный стук колёс потихоньку остывал, дрожа в воздухе, и маневровый тепловоз тут же возбудился - свистнул, как дворовый мальчишка, принимаясь сновать и громыхать пустыми вагонами. Не наигрался, видать.
        - Пошли, - сказал я, и Настина ладошка очутилась в моей пятерне. - Надо срочно выпить за маму чего-нибудь покрепче… Ну, например, чаю. И закусить «Наполеоном»!
        - Так пошли! - засмеялась сестрёнка и потянула меня домой. Тот же день Московская область, «Москва-река»-4
        Обычно по пятницам Андропов работал «в лесу» - в штаб-квартире ПГУ, что в Ясенево. Но не сегодня.
        Покрутившись по кабинету, он вызвал машину и укатил на дачу. Не работалось! По здоровью.
        Давние хвори прошли, как насморк, за неделю, и председатель КГБ ошалел. Раньше жизнь представлялась ему узким больничным коридором, в конце которого ждала Вечность. А теперь вокруг распахнулся необъятный горизонт - иди куда хочешь! Боль не скрутит тебя, не перехватит дыхание, не войдёт колом, выжимая крик и слёзы. Всё, товарищ Андропов, твой персональный ад потушен. Двумя стаканами воды…

…Дорога пошла лесом, а вот и знакомый забор показался. Металлические серого цвета ворота разошлись в стороны, пропуская «ЗИЛ» и «Волги» сопровождения. Машины заняли всю укатанную асфальтом площадку, плотно охваченную рядами высоченных пихт. За деревьями виднелась госдача в псевдорусском стиле - трёхэтажный дом с башенками.
        Супруга, что-то напевая, возилась с цветами на клумбе, и председатель КГБ ласково улыбнулся, светлея лицом.
        «Вот за Таню спасибо, Миха!» - мелькнуло у него.
        Мало того что Татьяна в войну долго валялась в госпитале, заработав привыкание к наркотикам - иначе боли не снять, так ещё натерпелась, бедная, в Будапеште, в памятном 56-м. «Культурные и обходительные» венгры осатанели в те страшные дни, мстя за отнятые лавки. Коммунистов вешали за ноги на деревьях, прямо под окнами советского посольства. Били палками, стальными прутьями, выкалывали глаза, отрезали носы, плескали кислотой в изувеченные лица, разводили под макушками костерки, чтобы от жара лопались черепа - и негодовали, когда стекавшая кровь гасила огонь… А Танюшка всё это видела…
        Испытанный ужас сковал её на долгие годы. Весёлая, обаятельная женщина превратилась в живой призрак - тихое запуганное существо, утратившее все радости.
        И вот её расколдовали, сняли заклятие…
        - Привет, Танечка! - ласково сказал Юрий Владимирович.
        Татьяна Филипповна живо обернулась - не дёрнулась в жутком испуге, бледнея и неумело шепча молитву, а просто глянула на мужа и улыбнулась.
        - А что ты так рано, Юр?
        - Взял отгул! - рассмеялся председатель КГБ.
        - А-а… Смотри, какие хризантемы в этом году! - восхитилась женщина. - Даже жалко, что завянут!
        - Ничего, - сказал Андропов негромко, приобнимая жену за плечи, - вырастут на следующий год. Ну, трудись…
        Пройдя невысоким просторным холлом, уставленным мягкими диванами и креслами, он поднялся на второй этаж. Переоделся в домашнее и накинул любимый халат с кистями.
        Председатель КГБ чувствовал себя школьником, сбежавшим с уроков, но деятельная натура бунтовала - ей задачки подавай, да посложней, чтобы напрячь мозг как следует.
        Задумчиво протерев полой халата очки в тонкой золотой оправе, Андропов решительно вышел в коридор. Толстая ковровая дорожка глушила шаги, и Юрий Владимирович насмешливо фыркнул: «Ага, школьник крадётся, чтобы тайком сделать домашку!»
        Отворив лакированную дверь из жёлтого клёна, он вошёл в кабинет и включил телевизор. По привычке медленно опустился в кресло. Тихий смех заколыхал его грудь - страху нет! Хоть плюхайся на сиденье!
        Андропов сложил ладони перед лицом и глубоко задумался. Что делать? За ним грозная сила, а Цвигун, приставленный Брежневым, стал другом и товарищем. Хворобы - вот что сдерживало его по-настоящему. Но оковы пали…
        Не вникая, он бездумно смотрел на экран, где Москва принимала гостей. На сессию СЭВ съехались лидеры всех братских партий, даже Фидель перелетел океан.
        - …В целях дальнейшего углубления и совершенствования сотрудничества и развития социалистической экономической интеграции товарищ Леонид Ильич Брежнев предложил долговременную программу перестройки народнохозяйственных структур стран - членов СЭВ, в том числе создания единого социалистического рынка, - слышался за кадром воодушевлённый голос диктора Игоря Кириллова.
        Андропов резко подался вперёд, наваливаясь на стол. Брыластое лицо Генерального заняло весь экран. Строго посмотрев на невидимых ему зрителей, Леонид Ильич заговорил:
        - Товарищи! Нужно честно признать, что в последние годы развитие мировой социалистической системы замедлилось. Наш долг - в кратчайшие сроки организовать свободное перемещение товаров, работ и услуг, финансовых и трудовых ресурсов через границы стран - членов СЭВ. Мы собрались здесь, чтобы определить контуры преобразований наших государств и согласовать подходы в порядке развёртывания новой экономической политики…
        Председатель КГБ задумчиво слушал, слегка прикрыв глаза и уткнувшись подбородком в сложенные перед лицом ладони.
        - Где ж ты раньше был? - невнятно выговорил он, скашивая рот. И задиристо подмигнул экрану: - Ещё пободаемся, Лёня!
        Сноски

1
        Георгий Эммануилович Цуканов - старший помощник Л. И. Брежнева. (обратно)

2
        Комитет партийного контроля. (обратно)

3
        Николай Ефимович Челноков, генерал-майор. Заведовал сектором КГБ в отделе административных органов ЦК КПСС. (обратно)

4
        BSCCO - сокращённое название ВТСП из оксидов висмута, стронция, кальция и меди. Произносится как БИСКО. YBCO - упрощённая формула сверхпроводника из иттрия-бария-меди. Упорядочивание структуры (текстурирование) сверхпроводника необходимо для уплотнения и нужной ориентации кристаллитов, поскольку при прохождении тока в ВТСП зазор между зёрнами должен быть меньше характерного размера Куперовской пары - от долей нанометра до нескольких нанометров. (обратно)

5
        Куперовская пара - квазичастица из двух электронов, переносчик заряда в сверхпроводниках. Впервые спаривание электронов было предсказано Леоном Купером в 1956 году. Эффект Мейснера заключается в полном вытеснении магнитного поля из объёма сверхпроводника, что делает возможной квантовую левитацию (та же «таблетка» сверхпроводящего купрата парит над постоянным магнитом). (обратно)

6
        Как раз шла трансляция матча с чемпионата мира по хоккею между сборными Швеции и ЧССР. (обратно)

7
        Управление «С» Первого главного управления КГБ занималось нелегальной разведкой. Однако полномочия генерал-лейтенанта Б. С. Иванова были куда шире - он занимал должность первого заместителя начальника ПГУ. (обратно)

8
        Рахмат (узб.) - Спасибо. Ха тогри (узб.) - Да, правильно. (обратно)

9
        Кетмень - нечто среднее между мотыгой и тяпкой. (обратно)

10
        Мазар - могила, скромный мавзолей. Священное место. (обратно)

11
        Пап - райцентр в Наманганской области, центральная усадьба колхоза им. В. И. Ленина, председателем которого являлся Ахмаджан Адылов. (обратно)

12
        Карта масштаба 1:500 000. (обратно)

13
        Как правило, для эскорта использовались так называемые дублёрки - «Волги» ГАЗ-24 - 24 с 200-сильными двигателями от «Чайки». (обратно)

14
        Особая папка, ОП - высшая степень секретности документа в СССР. (обратно)

15
        Как правило, самые употребляемые семь букв русского алфавита (их запоминают по фразе А И ТЕСНО) занимают первую строку сжимающей таблицы и получают обозначения от 1 до 7. Остальные буквы и знаки обозначаются двухзначными числами. (обратно)

16
        Местечко под Первомайском у впадения Кодымы в Южный Буг, основанное в 1622 году. С 1634-го укреплено фортецией против татар. Бывшее имение Станислава Конецпольского, великого коронного гетмана, каштеляна Краковского и пр., и пр., и пр. Название связано с выражением «конец польски» из старинных межевых записей - именно здесь в XVII веке проходила крайняя граница Речи Посполитой. (обратно)

17
        Выражения режиссёра Якина из гайдаевской комедии «Иван Васильевич меняет профессию» несут мало смысла. «Вельми понеже» в переводе со старорусского означает «Весьма потому что», а «Паки, паки… Иже херувимы» переводится как «Опять, опять… Которые херувимы». (обратно)

18
        Подлинные слова А. А. Громыко. (обратно)

19
        Journal of the ACM (JACM) - главный научный журнал международной Ассоциации вычислительной техники. Штаб-квартира находится в Нью-Йорке. (обратно)

20
        Кабинет Л. И. Брежнева в Кремле. (обратно)

21
        Личный секретарь Леонида Ильича. Надо полагать, Дебилов - принятый псевдоним. Интересно, что в открытом доступе фотографий Н. Дебилова не сыскать. (обратно)

22
        Землетрясение в Хайчэне - единственный в истории случай успешной эвакуации перед разрушительным катаклизмом. (обратно)

23
        КАЭ - костюм антарктической экспедиции. Тёплая одежда на верблюжьем пуху. (обратно)

24
        Ольвиополь - историческая часть Первомайска, расположенная на восточном берегу Южного Буга. (обратно)

25
        Креплёное вино, ёмкое (0,8 л) и дешёвое (1 руб. 25 коп.). Его называли по-разному, но обязательно ёрничая: «фауст-патрон», «клопомор», «огнетушитель», «шмурдяк» и т. п. «Солнцедар» выпускался на основе винного материала, доставляемого в СССР танкерами из Алжира. Получалась весьма убойная смесь, валившая с ног как неопытных студенток, так и бывалых алкашей. Для полноты картины следует добавить, что в описываемое время продавались и другие суррогаты. Например, «Вермут розовый» (1 руб. 08 коп. за 0,5 л), получивший прозвище «Вермуть» или «Сквермут», или настойка «Стрелецкая горькая» (2 руб. 50 коп. за 0,5 л). Народ метко переименовал её в «Стервецкую», а состояние похмелья после распития оной - «Утром стрелецкой казни». (обратно)

26
        Эти фотоаппараты для конспиративной съёмки имели торцевые объективы, поэтому удобно размещались в папке, портфеле или дамской сумочке. (обратно)

27
        Управление нелегальной разведки ПГУ КГБ. Занималось в том числе «прямыми действиями» - диверсиями, ликвидациями и пр. (обратно)

28
        Генерал-майор В. А. Кирпиченко, начальник Управления «С» ПГУ КГБ. (обратно)

29
        Харланд Сандерс. Основатель компании Kentucky Fried Chiken («Цыплёнок, жаренный по-кентуккски»). (обратно)

30
        Так было принято называть телохранителей. (обратно)

31
        Щёлоков в описываемое время возглавлял МВД. (обратно)

32
        В салон «Икаруса» приходилось именно влезать - пол находился высоко. Зато вместимость тоже была на высоте, из-за чего венгерский сочленённик прозывали ещё и скотовозом. (обратно)

33
        Pardonne moi ce caprice d`enfant - композиция 1970 года. (обратно)

34
        Тода-раба (ивр.) - Большое спасибо. (обратно)

35
        Гриф «Для служебного пользования». (обратно)

36
        Он же тиопентал натрия. Психоактивное вещество, отключающее контроль за сознанием. Не совсем верно называется «сывороткой правды». (обратно)

37
        Теоретические основы хозрасчёта заложил В. И. Ленин, однако в 1923 году все гостресты были переведены на коммерческий расчёт, т. е. точку зрения вождя проигнорировали. (обратно)

38
        Руководители компартий США, Франции и Великобритании. (обратно)

39
        Самые известные перлы нарушенной дикции Леонида Ильича: «систематически» и «социалистические страны». (обратно)

40
        Армейская КВ-радиостанция Р-354 «Шмель». (обратно)

41
        АЗЛК «Москвич»-2150 с приводом на все колёса для использования в сельской местности. В серию, к сожалению, так и не пошёл. Было собрано всего несколько прототипов с жёстким или открытым верхом. (обратно)

42
        Узбекский мат. (обратно)

43
        Ха, бу мен ман (узб.) - Да, это я. (обратно)

44
        В описываемое время Роберт Фултон являлся резидентом ЦРУ в Москве. Джек Даунинг также занимал пост в американском посольстве - гражданского помощника военного атташе. (обратно)

45
        Натан Хейл - американский разведчик времён войны за независимость. Казнён англичанами в 1776 году, в США его чтят как национального героя. (обратно)

46
        Здание на Литейном проспекте, где размещалось Ленинградское управление КГБ. (обратно)

47
        В УССР устраивались переводные экзамены каждый год начиная с 5-го класса. (обратно)

48
        Худжамбо, рафики! (суахили) - Привет, друг! (обратно)

49
        Нзури, асанте (суахили) - Прекрасно, спасибо. (обратно)

50
        Тафадхали (суахили) - Пожалуйста. (обратно)

51
        Набад… Магаса? (сомали) - Здравствуйте… Как вас зовут? (обратно)

52
        Уэйэ, джаалле Хусейн (сомали) - Привет, товарищ Хусейн. (обратно)

53
        Афвейне - в переводе с сомалийского «Большой рот». Прозвище Мохамеда Сиада Барре, данное за алчность и склонность к болтовне. (обратно)

54
        Сомалийский мат. (обратно)

55
        Вообще-то, это не кланы, а семьи кланов. Клановая вертикаль довольно сложна и опирается на традиционные родовые законы и договоры. Семья кланов делится на кланы (тол), роды (линидж), большие семьи (чифо). Именно поэтому родовую принадлежность сомалийца выражают, указывая всю цепочку, от подклана к семье кланов. Например: айр/хабр-гедир/хавийя. (обратно)

56
        Хювяя пяйвяя! Терветулоа (фин.) - Добрый день! Добро пожаловать. (обратно)

57
        Хребет Пайн-Ридж. Расположенная поблизости индейская резервация носит то же название. (обратно)

58
        G-men (англ.) - люди правительства. Прозвище агентов ФБР. (обратно)

59
        SWAT (Special Weapons and Tactics) - полицейский спецназ. (обратно)

60
        GOON (Guardians of Oglala Nation) - лагерная охрана в резервации Пайн-Ридж. (обратно)

61
        Дик Уилсон - в описываемое время председатель Племенного совета. (обратно)

62
        Г. А. Ягодин в то время занимал должность ректора МХТИ им. Д. Менделеева. (обратно)

63
        Имеется в виду разрешающая способность литографического оборудования для производства микропроцессоров, обозначающая ширину и полушаг линий металла на кристалле микросхемы. (обратно)

64
        Стоит отметить, что Ф. Г. Старос является автором самого термина «микроэлектроника». (обратно)

65
        Easy! (англ.) - Легко! (обратно)

66
        Ночной автобус, доставляющий пассажиров в аэропорт Хитроу. Отправляется от Трафальгарской площади. (обратно)

67
        Papers (англ.) - бумаги, документы. (обратно)

68
        Л. Н. Сумароков - зять М. А. Суслова. (обратно)

69
        Highly likely (англ.) - весьма вероятно. (обратно)

70
        Так эмгэушники называют главное здание - ГЗ, ГэЗэшка или даже так - ГэЗэшечка. (обратно)

71
        В. С. Фурсов, декан физфака МГУ. Советский физик-теоретик, доктор физико-математических наук, профессор, лауреат трех Сталинских премий. (обратно)

72
        С итальянского - «сладость ничегонеделания». (обратно)

73
        Шимон Перес занимал пост министра обороны Израиля в описываемое время. (обратно)