Библиотека / Фантастика / Русские Авторы / AUАБВГ / Большаков Валерий : " Новичок Побочный Эффект " - читать онлайн

Сохранить .
Новичок. Побочный эффект Валерий Петрович Большаков
        Даниил Скопин - обычный человек. Он не служил в ВДВ, не знает английского, не обладает особыми талантами или сверхспособностями. Но именно с ним происходит необыкновенное - Даниил попадает в 1979 год. Даня Скопин опять "новенький", как сорок лет назад, опять он входит в 8-й "А", пока чужой и недружелюбный класс. Удастся ли ему проделать "работу над ошибками"? Даня знает будущее, но что станется с ним самим завтра, через месяц, через год? Возможны варианты…
        Валерий Большаков
        Новичок. Побочный эффект
        ПРОЛОГ
        Воскресенье, 2 октября 2022 года. Утро
        Приморский край, Липовцы
        Дальний Восток - дело тонкое. На берегу Тихого океана не Россия кончается, а вечной, дремотной Азии подступает край. И не стоит пленяться лиричными березками, они в Приморье даже пахнут иначе, нежели за Уралом - «на Западе», как тут говорят.
        Долгую неделю надо ехать от Москвы до Владивостока по бесконечному Транссибу, и каждое утро за окном купе забелеет иная порода. А тот вид, что шелестит на склонах Сихотэ-Алиня, зовется «березой маньчжурской»… Нерусь.
        И погоды здесь чужбинские. В конце мая задувают тягучие муссоны, нагоняют хмарь - и весь сырой, промозглый июнь льют дожди. А ближе к осени может тайфун нагрянуть. Заденет бочком Уссурийскую тайгу - и разверзнутся хляби! Мутные потоки переполнят реки, хлынут стылой клокочущей лавой, затапливая улицы, снося мосты…
        Пушкину с Есениным здесь ловить нечего - тутошние раскосые музы вдохновляют, разве что, сочинителей хокку. Азия-с…
        Я сощурился, глядя в запорошенное стекло. Брутальный Витькин «крузак» катился мягко, вздрагивая на ямках и недовольно порыкивая. Унылая лента дороги отматывала назад безрадостную степь - иссохшая трава никак не хотела полечь, всё дожидалась хорошего ливня.
        Вялая зелень, что подступала к шоссе, тоже просила косых струй. Узорчатые, поникшие от пыли листья неприятно серели, вызывая ощущение удушья и нечистоты, однако вышние силы не спешили омыть деревца - голые небеса отливали ясной синевой…
        - Па-ап! - подала голос Наташка, разморено привалясь к спинке заднего сиденья.
        - Чего тебе, дщерь моя? - нарочито окая, пропел водитель.
        - Долго еще? - затянуло племя младое.
        - Да как тебе сказать… - губы у Виктора дернулись в коварной усмешке. - К выходным точно успеем.
        - Папа шутит, - проворчал я, жалея девчонку. - Полчаса, и мы в Липовцах.
        - Ну, тогда ладно! - повеселела Наталья. Ерзая, она уставилась за стекло.
        - Эх, Даня, Даня… - укорил водила. - Истинно говорю: сердоболие к прекрасному полу тебя погубит!
        - Вот за это наш пол и любит дядю Данила, - вступилась девушка наставительно.
        - Скушал? - ухмыльнулся я.
        - В зобу застряло, - кисло промямлил Витёк.
        Сзади хихикнули. Отомщенный, я благодушно глянул на друга. Сам же предложил съездить в Китай, вот пусть и терпит…
        «Лендкрузер» визгливо затормозил, переваливая горбатый мосток, а его незадачливый водитель мазнул пальцами по экранчику «Кенвуда», добавляя звуку новостям.
        Озабоченная дикторша зачитала сводку СВО, выдавая голосом непокой. На заднем сиденье тяжко вздохнули.
        - Не переживай, Наташ, - мягко выговорил я. - Никто твоего Димку на фронт не пошлет. «Учебка» ему светит, а не «передок». Будет за порядком следить где-нибудь в Херсоне.
        - Да я понимаю…
        - Развалили Союз, с-суки, - неожиданно зло процедил Витя, - а теперь нам боком выходит ихняя сраная демократия! Извини, доча, не сдержался.
        - Да всё правильно, папка… Дядь Дань, а вы скучаете по тогдашнему… ну, по СССР?
        Я пожал плечами.
        - Скучаю, конечно. Ностальгирую. Иногда злюсь на себя…
        - За что? - серые Наташкины глаза отразились в зеркальце.
        - А за то, что предал идеалы революции! - невесело хохотнул Виктор. - Да все мы такие… - его тонкие губы повело вкривь. - Изменники родины. Голосовали же за демократов! Думали, лучше будет, а оно вон как…
        - Но хорошо же стало! Чего ты? - заспорила девушка. - Дефицита нету, и вообще - свобода!
        - Ага! - Витькин рот перетянуло ядовитой ухмылочкой. - Сто сортов колбасы из рогов и копыт! Сгущенка из пальмового масла! Бли-ин… - заныл тоскливо водитель. - Наташенька, вот, честное слово, махнулся бы - «Тойоту» на порцию эскимо оттуда, из семидесятых! Да и не в этом же дело… Понимаешь, доча, тогда за детей не было страшно. Малышня гуляла допоздна, где хотела, а если какое чадо заблудится - подойдет к любому мужику и скажет: «Дядь, я потерялась!» И тот отведет ее домой… Не к себе! К маме!
        Наперсник ребячьих забав смолк, и лишь резковатые рывки баранки выдавали трепет центральной нервной.
        - Тогда по-другому жили, Наташ, - задумчиво сказал я. - А мы все были товарищами…
        Девушка беспокойно завозилась.
        - Я только читала об этом. Знаете, книги такие есть, про «попаданцев»…
        - Ну, а как же! - фыркнул водила. Сквозь остаточную горечь сквозило снисхождение. - Читывали, читывали… Хаживали под впечатлением!
        Я согласно кивнул.
        - Особо «Квинт Лициний» впечатлил. Вещь.
        - Мне тоже понравилось! - оживилась Наташа. - И еще «Целитель»!
        - Ну-у, тоже ничего, - милостиво заценил я. - Атмосферненько.
        - «Ничего»… Мягко сказано! - Виктор впадал в брюзгливый хейт. - Этот Миха собрал микроЭВМ за пару недель! Хех! Из чего? Ладно, там, интеловский проц хапнул. А остальной комплект? Ну, хотя бы 8224! Да если даже выкручиваться без «родных» микросхем, все равно регистры нужны или, там, шинные формирователи. И где их взять в семьдесят четвертом? М-м? А память? Как программировать ПЗУ без программатора?
        - Айтишника слышу суровые речи, - насмешливо продекламировала девушка. - Да какая разница, папка?
        - Да как это какая?! - взвился водитель, и машина пугливо вильнула. - Это же фантастика, а не сказка! Ну, ладно там, собрал он комп из того, что было. А софт туда как загнать? И откуда он его, вообще, взял? На бейсике накалякал? А компилятор откуда? Тоже сам написал? Вот так, сразу в машинных кодах? Я бы еще понял, если бы этот… как его… Гарин убил полгода на разработку BIOS, а уж потом за «оську» взялся. Так нет же!
        Побурчав, Виктор сбросил скорость, а вместе с нею и негодование. Легкий у него характер. Вспылит, аж клочки по закоулочкам! Минута оттикала - всё, готов улыбаться…
        - Подъезжаем!
        Я глянул вперед. Шахтерский поселок завиднелся за мелкой, но шумливой речушкой, мрея в полуденной дымке. Обшарпанные пятиэтажки посередке, частный сектор по краям…
        Никогда не думал, что вернусь сюда, но вот - потянуло. В Липовцах я прожил всего один год - одна тысяча девятьсот семьдесят девятый. Ну, и восьмидесятый захватив.
        Проучился в восьмом классе. Промучился… Дурак был.
        Девочкам я понравился - и мальчиш? дружно сплотились против «новенького». Шпыняли, приставали… А новичок, хоть и не убегал, но и сдачи не давал. Бубнил только: «Я тебя трогаю? Я ж тебя не трогаю…» Жил по завету кота Леопольда.
        Поморщившись, мысленно отмахнулся от срамных воспоминаний. Лучше головой верти, высматривай места боевой и трудовой славы…
        «Лендкрузер» бойко вкатился на улицу Угольную. Где-то тут стоял наш барак… Да вот же он!
        Мои глаза жадно обшарили полуразваленный остов давнишнего жилища - без крыши, без веранд… Невдалеке ворочался желтый бульдозер «Комацу», будто предвкушая снос.
        - Даня! - повысил голос Витёк.
        - А?
        - Тетеря глухая… Куда тебя?
        - Тормозни на перекрестке.
        Не доезжая до центральной улицы Ленина, джип прошуршал по обочине, рокоча движком.
        - Часа тебе хватит? - высунулся из кабины наперсник.
        - Более, чем!
        - А то я хочу успеть в Суньку до темноты, - Виктор заговорил быстрее, смущаясь и будто оправдываясь.
        - Да конечно! Буду, как штык.
        - Или подходи сразу к кафешке!
        - Ладно.
        Проводив глазами отъехавший «крузак», я посмотрел вокруг, вспоминая, сравнивая реал былой и нынешний.
        «Узнаваемо…»
        Направо пойдешь - на шахту попадешь. Налево свернешь - у Дома культуры окажешься. Прямо двинешь - к спорткомплексу выйдешь. А мы вернемся обратно…
        Я развернулся, и зашагал вниз по отлогой Угольной, то попадая в тень гигантских тополей, то вновь щуря глаза на солнце. Мысли плыли размеренно и плавно, как бумажные кораблики. Покачивались на волнах памяти, груженые несбывшимися мечтами и тщетными надеждами.
        Вон там, где прячется в бурьяне развороченная насыпь, когда-то изгибались поворотом старые рельсы. Уже в семидесятых эта ветка тихо ржавела, зарастая травой. Там я впервые встретился с местными аборигенами, заработав пару ссадин, а после всю свою жизнь боролся с самим собой, лишь бы не впасть во грех трусости.
        Зря говорят, будто детские обиды забываются - эта ранка не затянулась до сих пор. Саднит. Только винить в том некого, кроме собственного трясущегося нутра.
        Ведь есть же простое и мудрое правило жизни: «Если тебя ударили по щеке, бей обидчика ногой в пах, а затем добавь коленом в челюсть!»
        Да куда там…
        Канареечного цвета «Комацу» уже не клокотал мощным дизелем - стоял недвижимо, остывая, а мордатый бульдозерист в кабине задумчиво жевал бутерброд, шевеля брылями и горбясь над смартфоном. Прихлебывая кефир, работяга бойко чатился, тыча в экранчик мосластым пальцем.
        Ловя равновесие на отвалах перекопанного грунта, я вышел к дому по следу гусеницы, впечатанному в глину, и запрыгнул в дверной проем. Всё, как тогда…
        У перегородки громоздится печь, густо крашенная серебрином… Пахнет гнилью и сырой штукатуркой… Заляпанные обои свисают неопрятными фестонами…
        У меня ёкнуло в душе. Из-под бумажных слоев выглядывали те самые, в мелкий цветочек - их еще мать доставала. Женщина энергичная, сварливая, она очень гордилась личным знакомством с «работниками советской торговли»…
        Мои губы изогнулись в неласковой усмешке. Мы частенько с матерью цапались, но я всегда ей поддавался. Даже в то лето после выпускного. Хотел поступить на прикладную математику, а мне закатили скандал. Дескать, семейный бюджет не выдержит еще пяти лет дармоедства!
        «Нечего тут ерундой заниматься, синусами всякими с косинусами! - бушевала маманька. - А жрать ты что будешь? Уравнения? Выучись хоть на инженеришку!»
        И я капитулировал.
        Подал документы в училище связи. Отслужил, устроился на АТС. Освоил «декадку», потом «координатку». Окончил заочное - и осилил цифровую «сишку». А вечерами доставал истрепанную подшивку «Кванта» - и пропадал для мира, погружаясь в восхитительное пространство урматов и дифуров, совершенных в своей законченности.
        Но мне все же удалось «отомстить» непреклонным родителям - лет пять назад купил им квартиру во Владике…
        Скрипя осколками стекла, я прошел во вторую комнату, опасливо ступая по дранке рухнувшего потолка. Здесь когда-то глыбились два шкафа - старый гардероб, тяжелый и основательный, как валун, мы везли через всю страну в контейнере, когда переезжали из Брянска, а новый, вечно расхлябанный. купили уже здесь, на месте. Отцу сразу выделили «апартаменты» в шлакоблочном бараке.
        «Удобства» размещались во дворе, грубо сколоченные из досок и побеленные известкой, однако зимой мы ходили на веранду - в ведро, обязательно накинув на плечи полушубок или фуфайку. Из щелей дуло…
        Обвалившаяся штукатурка покорно хрустела под подошвами. Покачнувшись, я дотронулся кончиками пальцев до расщепленной, зверски выкорчеванной оконной рамы, державшейся на единственном ржавом гвозде. Оглянулся, балансируя. Вот тут, справа, покоилось мое «лежбище» - продавленный диван. В углу громоздился фикус в бочонке, а рядом вытягивал ножки и антенные рожки черно-белый «Таурус»…
        Это случилось в следующую минуту. Отдаленные матюги строителей, справлявших перерыв, монотонная долбежка отбойного молотка, скрип досок под ногами - всё разом стихло, растворяясь в навалившемся сиреневом мареве. Я одеревенел, словно в игре «Фигура, замри!», и даже, по-моему, не дышал. Однако щека как будто прижималась к грубой ткани… Стоял я или лежал? Понятия не имею.
        Словно порыв ветра, налетели новые, неведомые звуки - радостный смех, возбужденный ропот. Смутная мгла, сомкнувшаяся кругом, протаяла - я увидел толпу людей под гигантским прозрачным сводом, отгородившим живое от черноты космоса.
        - Говорит и показывает спутник «Цифэй»! - гордо зазвенел высокий женский голос. - Первый в мире гравитабль с временн?м двигателем отбуксирован в стартовую зону…
        Будто по заказу, Солнце высветило двояковыпуклый диск, засверкавший, как новогодняя игрушка.
        - Хронокоррекция один! - гулко разнеслась команда.
        - Эмиттеры поля отталкивания защищают людей и оборудование от спонтанных ретросдвигов и других побочных эффектов… - взволнованно бормотала дикторша.
        - Хронокоррекция два! Пуск!
        Бледно-фиолетовая вспышка раскрутилась мгновенным вихрем, испаряя мозг и опаляя душу.
        ГЛАВА 1.
        Пятница, 24 августа 1979 года. День
        Липовцы, улица Угольная
        Протяжные скрипы половых досок… Жалобное позвякиванье ложек с вилками… Гуляющий плеск воды в тазике… Маманька моет посуду.
        Полузабытые звуки прокрались в мозг, теребя оголенные нервы.
        С резким звонким грохотом, столовые приборы ссыпались в ящик стола, и я вздрогнул, словно проснувшись по будильнику.
        Забавная у меня поза… Стою на коленках около дивана, покоясь туловом на мягком валике. Левая рука свесилась до пола, правая под грудью, щека вдавилась в обивку - будешь с оттиском узора ходить…
        - Утро красит… нежным светом… - немелодично доносится из кухни. - Ля-ля-ля-ля… Ля! Ля-ля… Утро красит…
        Мать обожает напевать первые строчки - нудно, как заевшая пластинка. Мои брови вяло ворохнулись: так я у родителей, на Эгершельда?
        Глаза открылись по одному, и заморгали - в поле зрения отливали глянцевые листья фикуса, вымахавшего чуть ли не до потолка. Тускло блестел новенький «Таурус». Сердце дало сбой - и забухало, зачастило.
        - Утро красит нежным светом…
        Брякнул эмалированный тазик. Разношенные тапки прошаркали к двери, громыхнул мощный запорный крючок, выпадая из кольца… Гулко отозвалась веранда…
        - Стены древнего… ля-ля… - гнусавый голос перекрыл шум выплеснутой воды.
        Клекоча, я засучил ногами, ворочая непослушное тело и усаживая на скрипнувший диван. Меня колотило от ужаса, от нахлынувшего безумия, а когда расширенные глаза уставились в зеркальную дверь гардероба, я чуть не заорал - в облупленном отражении белело перекошенное ребячье лицо. Подростка! Дани Скопина, перешедшего в восьмой класс!
        Я с силой зажмурился - и распахнул свои карие. Ничего не изменилось. Всё та же самодельная книжная полка над телевизором, заставленная томиками в «рамке» и «про шпионов». К ней впритык коробчатый шкаф - мы его вместе с отцом собирали, по неряшливо-затертой инструкции. Сколько мне тогда довелось замысловатых матов услыхать!
        А за спиной… Я обернулся. Ну, конечно… Фабричный гобелен, изображающий тройку с бубенцами. Утеплили наружную стену.
        Глухо доносился материн голос - пронзительный, с веселыми визгливыми нотками. Родительница перекликалась через весь двор с соседкой из барака напротив. У той было смешное имя - Авдотья Робертовна…
        «Да почему было?!» - яростно рванулась мысль.
        Я со стоном отер лицо, и бессильно уронил руки на колени. Небывалое бывает?
        - Попаданец! - нервическое хихиканье рвалось из меня, переполняя холодеющую утробу. - Попаданька!
        Я обхватил непривычно узкие плечи руками, сжимаясь в комок, стиснул зубы - лишь бы унять набухавшую внутри истерику. Сердце колотилось, натужным писком отдаваясь в ушах.
        «Побочный эффект…», - всплыло в памяти серебристым пузырьком.
        У них там, значит, старт, а у меня - пересадка сознания? Или то был всего лишь сон «по мотивам А. и Б. Стругацких»?
        Э, нет, дружок, не финти! Какой, к бесу, сон? Тебя зацепило далекое будущее, дотянулось, как тайфун до приморских берегов, и - дзынь! - побочка…
        «Да ты оглянись, - будто вчуже подумалось мне, - вокруг та самая комнатёшка, тот самый мир, то самое время! И всё это - явь!»
        Я встал неожиданно легко и шагнул к окну, со смутным раздражением отдернув бахромчатую, выцветшую штору. За стеклом травянел «приусадебный участок» - клочок земли, обнесенный дощатой оградкой. Американец подстригает газон на заднем дворе и жарит барбекю, а мы садим картошку - ровно шесть рядков вмещается. У соседей поменьше, но наша квартира с краю, вот и прирезали рядок.
        Желто-зеленая ботва полегла, путаясь с пыреем. Еще недельку, и можно копать…
        - Даня! - голос матери тряхнул меня, врываясь в мысли. - Наруби дров! Печку хоть протоплю, а то сыро.
        - Ага, - слабо выдавил я.
        В балахонистых штанах, перешитых из армейских шаровар (отец со сборов привез), в застиранной фланелевой рубашке с коротким рукавом, я сунул босые ноги в разношенные сандалии и вышмыгнул за дверь.
        Меня слегка пошатывало, но нездоровая слабость уходила, как лишняя влага от раскаленной печки.
        Споткнувшись на крыльце, я затянул потуже ремешки хлябавшей обувки, и медленно-медленно разогнулся, чуя, как вся моя «взрослая» память покачивается во мне, не расплескиваясь. Учеба, армия, работа, неудачная женитьба, развод, дочка по субботам… Полный сосуд.
        «Не вливают вино молодое в мехи ветхие… - текли, струились думки. - А я, значит, влил - вино выдержанное напустил в мехи молодые, сильные и крепкие…»
        Желчно фыркнув, согнул руку в локте, напружил бицепс… Задохлик.
        - Даня-я…
        - Да щас…
        Пахнущие свежим деревом чурбаки валялись у веранды в россыпях щепок и ошметков коры - отец вчера распилил пару березовых бревен капризной, оттягивавшей руки «Дружбой». Неясно только, сам ли я помнил о данном эпизоде, или мне передался кэш «настоящего» Данилки, ныне поглощенный ветхой личностью «попаданца»?
        Криво усмехаясь, я водрузил на громадную колоду чурку, лоснившуюся берестой, и подхватил увесистый колун. Удар с ближнего краю… С дальнего… И посередке! Колко треснув, чурбан распался надвое. А теперь - на четвертинки…
        Замахи живо подняли тонус, сбивая дыхание. Пульс бодро толокся в венах, юная кровь весело журчала, не ведая бляшек. Наколов, я взялся за топор. Охапки должно хватить. Ладно, нарублю две…
        …Обрушив поленья у печи, я впервые взглянул на хлопочущую мать.
        Когда я последний раз видел ее - там? Неделю… Нет, две недели назад. Как раз картошку поднял из погреба, и подвез старикам целую сетку. «Гуманитарка!» - бодро шутил отец. Ему восемьдесят пять стукнуло, ей - восемьдесят первый пошел. А здесь… Сколько мамуле нынче? Тридцать семь? Ну, да. С ума сойти…
        - Уголька еще.
        - Угу… - я покосился, охватывая взглядом женскую фигуру.
        Грузновата - талии почти не видно, но и не разнесло, как Авдотью Робертовну.
        Та, если сядет на лавочку, пузо на колени вывалит. Квашня.
        Осторожно, чтобы не измазаться, набрал полное ведро угля, и занес на кухню. Печь гудела, меча из поддувала огневые выблески.
        - Мам, я в школу схожу, - соврал мимоходом. - Может, там объявление вывесили?
        - Сходи, - родительница мотнула головой, отбрасывая челку набок. - Заодно хлеба купишь. На! - порывшись в кармане балахонистого платья, она выудила тусклую мелочь, копеек сорок или пятьдесят.
        - Угу…
        Выйдя к Угольной, я сделал крюк - и зашагал к старой железной дороге. Прошуршала щебенкой насыпь, и мои ноги, не знавшие артрита, бойко затопали по черным шпалам, вскоре сбавляя поступь. Хаос, теснившийся в мозгах, надо было хоть как-то упорядочить. Привести в равновесие мысли и чувства.
        «К черту панику! - цыкнул я на себя. - Что такого ценного ты оставил в будущем, Даниил Кузьмич? Квартиру-евродвушку? «Паджерик» и дачу на Шаморе? Океюшки, как Витёк говаривал. Но разве юность, здоровье и лет семьдесят жизни не перевешивают потери?»
        Семьдесят годиков! Переписанных набело - без ошибок и помарок. Да ты молиться должен, чтобы тебя не выкинуло обратно в будущее! Не дай бог…
        Мечтал стать математиком? Океюшки! Хочешь в программисты податься? Кам он, бэби! Зеленый свет!
        «Не уступать никому! - ликующе вызванивало в голове. - Не зависеть ни от кого! Не жить под диктовку. Не юлить больше, не лавировать, стараясь всем угодить. Хватит! Разогни спину! У тебя появился великолепный шанс - используй его!»
        Вдохновленный нутряными речами, я ускорился - и почуял неприятный холодок. По ту сторону путей, от разбросанного частного сектора, приближалась парочка щуплых отроков. Они брели, засунув руки в карманы, вялые и скучные, но, завидев меня, разом оживились - появилась цель. Я.
        А мне вдруг стало смешно - и стыдно. Подходили те самые гаврики, накостылявшие Дане Скопину в порядке развлечения. Ну, или самоутверждения. А Даниил Кузьмич испытал неловкость.
        «И вот эти мелкие дрыщи изваляли меня? Ой, позорище…»
        Да, я смотрел на «сладкую парочку» глазами пожилого мужчины. Спору нет, подростковая банда опасна, как стая бродячих собак, но двое щенков?..
        Мы сошлись. Сопляки смотрели на меня снисходительно и с оттенком нетерпения, однако словесная прелюдия строго обязательна. Тот из плохишей, что был постарше, чиркнул носком ботинка по щебню, словно проводя границу, и выговорил с ленцой:
        - Чужие здесь не ходят, по эту сторону - наша половина.
        - Да неужто? - улыбнулся я.
        В старшем, чернявом и темноглазом, чувствовалась южная кровь, да и звали его в масть - Вася Адамадзе. Он перешел в тот самый восьмой «А», куда вскоре вольюсь и я, новичок. А вот младший, с сосульками рыжих волос…
        Этот злой прищур, глумливый изгиб бледных губ, щедрая порция веснушек… Если бы мне вздумалось нарисовать портрет юного живодера, то натурщик - вот он. По кличке «Малёк».
        - Не боишься? - Адамадзе скривил уголок рта в подобии улыбки.
        - Не-а, - я безмятежно мотнул головой.
        Васька выбросил кулак, чувствительно съездив мне в челюсть. Можно было уклониться или выставить блок, но нет, пусть всё будет, как прежде! До определенного момента…
        - А теперь? - осведомился чернявый.
        В прошлый раз я отделался тем, что потер скулу, роняя: «Ну, и скотина…» А нынче смолчал.
        Ударил коротко, без замаха, метя в подбородок. Адамадзе нелепо взмахнул рукой, будто прощаясь, и свалился в траву, а я с разворота врезал «Мальку» - снизу вверх, наискосок, обратной стороной кулака.
        Поскуливавшая тушка выстелилась, шурша щебенкой. Нижняя губа у рыжего набухала красной каплей. В тон.
        «Первая кровь… Первая победа…»
        Я развернулся и зашагал в хлебный.
        Там же, позже
        Давненько не держал в руках копейки. «Десюнчик», «пятнадцатик»…
        - Булочку «Подольского» и две сдобы.
        Ловкие пальцы защелкали костяшками счетов.
        - Тридцать две копейки в кассу.
        Я выбил чек и задержался у овощного, где выстраивалась очередь за вьетнамскими бананами - целые грозди лежали вповалку, зеленые, как трава. Видимо, товарищи из Ханоя не заморачивались вопросами спелости. Выросло? На экспорт!
        Помню, помню… Замучишься чистить эту зелень - плотная кожура не отлипала, как у зрелых плодов, приходилось сдирать ее. А вкус… Сладковатый и вяжущий. Шутя, отец называл бананы «мылом» - за скользкость. Позднее бывалые и знающие поделились опытом: «дарам тропиков» надо вылежаться пару деньков. Суешь их в темное место, да хоть под кровать, и пускай себе спеют…
        Но зато как пах «Подольский»! Даже остывшая буханка издавала неповторимый хлебный дух, призывно хрустя поджаристой, чуть маслянистой корочкой. В детстве я частенько обгрызал ее, поддаваясь искушению, а вот в будущем не замечал подобного ни за одним дитём.
        Такое впечатление, что на какой-нибудь грядущий «Купеческий» впору клеить этикетку: «Рафинированный. Дезодорированный»…
        Я раздраженно мотнул головой - опять хитрая натура вильнула, избегая тяжких дум! А поразмыслить было о чем.
        Как жить дальше? Ну, на тему школы я не рассуждал - ходить все равно придется. Жаль, конечно, потерянного времени, но ведь его можно организовать, используя с толком. Да и школы бывают разные…
        Впрочем, учеба меня как раз не беспокоила - и аттестат получу, и диплом. А дальше что? Ну вот, стану я математиком. Или программистом, как Витёк. Ладно. Поступлю при Брежневе, окончу при Горбачеве. И тут навалятся лихие, «чисто конкретные», они же «святые» девяностые…
        Распад. Развал. Разруха.
        И куды бечь? Пришли красные - грабють, пришли белые - грабють. Куды ж деваться бедному айтишнику? Валить? Нет уж. Я не «узкий», как та слизь голубоватая пела, я - русский, да еще и «совок». А у нас, у советских, собственная гордость. На поклон к империалистам - ни ногой! Останусь, перекантуюсь как-нибудь.
        А если я хочу дожить до «нулевых» и не оскотиниться? Не челночить в Китай за тряпками от кутюр? Тогда что мне «необходимо и достаточно»? Правильный ответ - деньги. И побольше!
        Воровать стыдно и неинтересно, капиталец надо заработать. И не когда-нибудь потом, в туманном послезавтра, а сейчас! Вот и займешься «первоначальным накоплением» после уроков, на каникулах и выходных…
        Я остановился, покусав губу, и назойливый вопрос всплыл в потоке сознания снова, виясь, как кумачовый транспарант: «А спасать СССР ты думаешь?»
        Все попаданцы только тем и заняты - кто к Сталину пробивается, кто к Брежневу. Философы доморощенные, прогрессоры самодеятельные…
        Ну, ладно. Допустим, отправился я в Завидово, куда Генеральный секретарь ЦК КПСС наезжает по пятницам - поохотиться, кабанчиков пострелять, выдохнуть пыль кремлевских кабинетов. Только он очередного чушака завалит, а попаданец тут как тут - эффектно являет себя.
        «Здрасте, - говорит, - а я будущее знаю!»
        Леонид Ильич прищуривается, и спрашивает лязгающим голосом Ивана Данко:
        «Какие ваши доказательства?»
        И что мне ему предъявить? Ноутбука при себе нету, я в прошлое не то, что без трусов - без телес явился, аки дух несвятый. Хотя…
        Нет, конечно, можно козырнуть своим посвящением в военные и гостайны - этого добра в Интернете полно. И что? Много ли ты помнишь из того, что валялось в открытом доступе? С деталями, с цифрами, с датами?
        Взять тот же Афган. Когда нам приспичило исполнить интернациональный долг, кто в Кабуле верховодил? Вроде, Тараки. Как звать, забыл. Помню, что усатый, точно Мужик из «Деревни дураков». Мамуля его «Тараканом» звала.
        Бабрака Кармаля («Кальмара», в народной версии) Тараки на второй план задвинул, тот и обиделся. Нажаловался в Москву - и въехал в Кабул на танке «шурави»… Хм.
        А кто тогда Тараки убрал? «Кальмар»? Тогда почему парни из «Альфы» штурмовали дворец Хафизуллы Амина? Он, что ли, «уборкой» занимался?
        Короче, вопросов куда больше, чем ответов, а в голове столько всего намешано… Будущий пипл перекормлен информационным силосом. Или…
        Ага… Я задумался. А что такого произойдет в этом году? Хм…
        Довольная улыбка заплясала на моих губах. А ведь помню кое-что!
        Четвертого ноября в Тегеране захватят американское посольство - аятолла Хомейни нагадит «Большому сатане»… Чем не доказательство для «гостя из будущего»? Стоп… Стоп-стоп-стоп!
        - Дебилоид… - потрясенно забормотал я, оценивая свои умственные способности.
        Ни один боец ВДВ еще не ступал на землю Афгана! «Ограниченный контингент советских войск» введут под Новый год. Еще есть время…
        - Для чего? - вырвалось у меня вслух.
        Настроение испортилось в край. Несносная досада на собственную памятливость разъедала душу, как кровь-кислота ксеноморфов.
        «Ну, зачем, зачем ты вспомнил? - казнился я, отчаянно морщась. - Жил бы себе спокойно, так нет же… Ну, и что теперь делать? Отправляться в Завидово?»
        - А толку? - буркнулось вслух.
        Оглянувшись - улица пуста - я перешел Угольную, помахивая авоськой. Сетка, огруженная булками, пружинисто растягивалась, пунктирно касаясь увядших злаков.
        Вот же ж… Дня не прошло, как я «попал», а клятая, заскорузлая проблема выбора уже пухнет, громоздится передо мною! И почему мне казалось, что мы год, как вошли в Афганистан, и вовсю лупим душманов? Ч-черт… И как теперь быть?
        Я же никогда не прощу себе, что не отвел угрозу войны!
        «Да кончай ты пафос городить! - замелькали злые мысли. - Кто ты такой, чтобы переубедить Политбюро? С каких козырей зайдешь?»
        Миллиарды рублей, бесследно и бессмысленно сгоревших за Гиндукушем… Десять лет ненужной войны, «советского Вьетнама»… Пятнадцать тысяч убитых и замученных парней, целое поле «красных тюльпанов»…
        Ну, как, как я всё это докажу?! И кому? Догматику Суслову? Брежневу, подсаженному на барбитураты? Холеному Громыко, что вечно мотается по заграницам? Осторожному, как все чекисты, Андропову, терпеливо выжидающему своего часа? Кому?!
        Огорченный и растревоженный, я вышел к «родному» бараку, беленому приземистому зданию, крытому почерневшим шифером. Шесть одинаковых веранд с окнами в мелкую расстекловку выходили во двор, как пирсы от причала. Фасадную сторону тоже огородили, отвоевав лишние метры у общей «придомовой территории». У кого-то за штакетником устроена клумба, у кого-то разрослась великанская сирень. В нашем дворике-загоне угрюмо чернела куча угля, а за соседским забором отливал лаком новенький «Москвич». Важный хозяин прилежно водил тряпкой, надраивая транспортное средство.
        Выглядел он довольно смешно, неся объемное чрево на тонких кривых ножках - хоть сейчас пускай на сцену ТЮЗа, играть кума Тыкву из «Чипполино», можно без грима. Лысая голова блестела не хуже автомобиля, а по сторонам тонкогубого рта свисали обкуренные усы, смахивая на клыки моржа.
        Я знавал этого персонажа из своего прошлого, жадного и хитрозадого соседа, хотя имя его давно выветрилось из моей памяти. Однако, стоило мне завидеть автолюбителя, как в голове сразу всплыло: «Юрий Панасович». Неужто моя наглая душа, переселившись в юный мозг, не все файлы стерла? Иначе откуда подсказка?
        Оглаживая моржовые усы, сосед глянул на меня, и я вежливо поздоровался:
        - Добрый день.
        - Смотря для кого… - Юрий Панасович скорбно возвел очи горе.
        - А чего так?
        - Да вон, - сосед махнул в сторону вырытой ямы, откуда выглядывал ржавый бак - половина бочки. Рядом желтел оструганным деревом аккуратный штабель досок. - Договорился тут с одним… - он пошевелил усами, словно замазывая нецензурщину. - Чтоб сортир поставить. За двадцать рублёв! И ни ответа, ни привета!
        Будь я собакой, навострил бы уши.
        - А вы ему аванс платили?
        - Еще чего!
        - Ну, давайте тогда я вам туалет выстрою.
        Юрий Панасович задрал выгоревшие брови.
        - Ты?!
        - Я, - мой голос был тверд, выражая уверенность и солидность. - «Червонец» сразу. И еще десятку, как сдам объект. Накосячу если, оплачу.
        Оплачивать косяки мне было нечем, но с деревом я дружен.
        Заколебавшись, сосед протянул руку:
        - Идет!
        Мы скрепили наш договор, и я побежал за инструментами. Пять минут спустя зашуршала ножовка, нарезая бруски. Взвыла дрель, дырявя, где нужно. Ударил молоток, заколачивая первый хозяйский гвоздь.
        Сначала я сбил прочную основу - устроил нижнюю обвязку из бруса, вывел стояки, взялся обшивать каркас досками. Прошелся по дереву олифой, чтоб красивее желтело, и лишь тогда заметил зрителей - Иннокентьича с другого конца барака и отца. Оба смотрели с интересом, только родительское лицо выражало недоверие, а сосед задумчиво улыбался.
        - Что ж ты дома такую красоту не забабахал? - немного ревниво спросил батя.
        Я молча достал из кармана хрустящую бумажку - красненькие десять рублей.
        - Как дострою - еще «чирик».
        Отец выразительно крякнул.
        - Понял, Кузьма? - хохотнул Иннокентьич. - Вырос твой!
        - Да-а… - затянул родитель. - Ну, да-а… Большенький уже.
        Наметив улыбку, я продолжил гореть энтузиазмом. Двадцать рублей - неплохой заработок, особенно в глубинке, да и не корысти ради стараюсь. Когда пилишь-стругаешь-сколачиваешь, все мысли вон. Ни тревог, ни хлопот, ни раздумий всяких…
        Начало темнеть, когда я навесил дощатую дверь и отряхнул руки.
        - Принимайте работу, Юрий Панасович.
        «Кум Тыква» обошел мое творение, восхищенно цокая языком.
        - Ну-у, спаси-ибо! Терем-теремок! Хе-хе…
        А меня посетило нехорошее предчувствие. Собрав свои железяки, я вопросительно глянул на заказчика, мягко напомнив:
        - Мои десять.
        - Так я ж тебе дал уже! - ухмыльнулся визави в вислые усы.
        - Мы договаривались на двадцать, - медленно выговорил я.
        - А ну, давай, давай отсюда! Деньги ему! - озлился Юрий Панасович, грубо толкая меня к калитке.
        Я устоял и выцедил:
        - Ш-шкура! Да подавись ты ими!
        - Ах, ты… - и визгливые маты разнеслись в сумерках по всему двору…
        * * *
        Ночью я долго не мог уснуть. Тишина опала на поселок. В открытую форточку задувал сквознячок, не донося ни тарахтенья машин, ни пьяного гогота. Лишь из-за прикрытой двери глухо накатывал отцовский храп, да едва слышно тикал будильник - его стрелки отсвечивали зеленым, смыкаясь на единице.
        Всегда плохо сплю на новом месте. А нынче… Не знаю, может, я один на свете такой, что запросто смирился с переносом во времени?
        А что мне было делать? Орать дурным голосом? Головою об стенку биться? Ну, попал! И что теперь? Есть в моем нынешнем положении и плюсы, и минусы. Но плюсиков куда больше. Вот и радуйся… Чего ты не радуешься?
        Я тоскливо вздохнул. Впереди у меня долгий и непростой путь. Не получится у меня исповедовать мещанский принцип «моя хата с краю». Если не попытаюсь выправить тутошнюю реальность, если не предупрежу наших… Ладно! Пусть они всё равно введут войска в Афган! Но на душе будет чуточку спокойнее, если хоть что-то изменю.
        И опять стану надоедать, со своим послезнанием! Надо, мол, вывести «ограниченный контингент», пока не поздно!
        Как всё это осилить, как смочь - не знаю. С чего начинать - понятия не имею! Подметные письма слать? Тайком прокрасться на госдачу к товарищу Брежневу? Или к Андропову?
        А тут еще этот… куркуль! Зла на него не хватает…
        Я откинул одеяло, и сел, спустив ноги на коврик. Сколько себя помню, всегда меня отличала опаска, боязнь деяния. В мыслях-то я был крутой мачо, а приходит пора решимость проявить - и начинается… Цепенею и зажимаюсь.
        «Тварь я дрожащая или право имею?..»
        Дотянувшись до трикушника, натянул его. Подцепил пальцами ног сандалии, и на пуантах - к окну. Через улицу чернели угловатые объемы пятиэтажек. Луна едва выглядывала над их горбатыми крышами, добавляя ночи не света, а тьмы.
        - Вперед, - скомандовал я сиплым шепотом.
        Шпингалеты поддались легко, рамы отпахнулись с легким скрипом. Спрыгнув на картофельные рядки, я отворил калитку и выбрался в проулок.
        «Куркуль» не спал. За плотно задернутыми шторами калился тусклый свет, а магнитофон тянул украинскую народную. Надо полагать, Юрий Панасович накачивался горилкой. Тихо сам с собою.
        «Ну, не на троих же соображать?»
        С замысловатой щеколдой я справился быстро, и метнулся к смутно белевшему сортиру. Пахнуло стружками.
        Олифу, краску, растворители - все пожароопасные банки и склянки «куркуль» сложил в углу туалета. Бутылку с соляркой я выискал на ощупь. М-да…
        «Я мстю, и мстя моя страшна! - зашипел мысленно. - А спички из дому прихватить не догадался, мститель?»
        Уф-ф! Спасибо «куму Тыкве», пособил, не желая того - на гладком приступочке с вонючей дырой лежала распотрошенная пачка «Беломора», а сверху - коробок. Видать, тестировал новенький клозет перед тем, как обмыть…
        Я аккуратно обрызгал доски горючкой, подгреб курчавые стружки и шуршащие, еще не мятые газеты. Чиркнул спичкой.
        «Силу действия уравнивают силой противодействия… Для пущей гармонии Вселенной…»
        Огонь разгорелся сразу. Ярко спалил «растопку», и едва не угас. Нет-нет… Трепещущие языки пламени жадно лизнули доски, распробовали, изнутри повалил дым… Занялось!
        Вернувшись домой, я тщательно вытер подоконник, прикрыл окно, задернул шторы. Бухнулся в постель - и уснул сном праведника.
        ГЛАВА 2.
        Суббота, 25 августа. Утро
        Липовцы, улица Угольная
        Встали мы поздно, чуть ли не в десятом часу. Отец, по обычаю удалых «кразистов», основательно употребил за ужином, и на завтрак главе семьи полагалось полстакана «Столичной».
        Морщась, как тот ежик, что ел кактус, батя влил в себя законную порцию, и жадно набросился на вчерашнее жаркое, смачно захрупал малосольными огурчиками.
        Мамуля заботливо подложила ему разваристую куриную ножку, и папуля благодарно промычал.
        - Катанянам квартиру дали на Ленина, - сообщила родительница, со злостью ухватывая полосатый шнур электрочайника и втыкая вилку в расколотую розетку. Не помогло. И речь прорвало завистливым нытьем: - Везет же людям! Звали…
        - На когда? - поинтересовался отец, соловея.
        - Назавтра вечером, часикам к шести.
        - Ну, сходим… А чего дарить? Та-ань…
        - М-м… - мать на секундочку задумалась, смурнея, и тут же просветлела: - А давай, тот сервиз отнесем? Цветастый, такой?
        - Югославский? Жалко как-то…
        - Да там уже нечего жалеть! Все чашки побили, одни тарелки остались.
        - Ну, давай…
        Я скромно сидел сбоку, уплетая картошку с мясом. Отец, сытый и пьяный, отодвинул пустую тарелку, и благодушно заскрипел стулом.
        - Накалымил двадцаточку? - подмигнул он мне. - Матери отдай.
        - Какую двадцаточку? - задрал я бровь. В груди захолонуло - без сцен из семейной жизни не обойдешься. Но и злой азарт проклюнулся. - Сосед десятку зажилил.
        - Вот ведь жлоб! - восхитился батя, и построжел: - Отдай, отдай…
        - А зачем? - спокойно поинтересовался я.
        - А затем, - завелась мать с пол-оборота, - чтобы деньги на всякие глупости не тратил!
        - Но вы же тратите, - мягко пожурил я, кивая на бутылку водки.
        - Мал еще, чтобы родителей обсуждать! - повысила голос родительница.
        - Как-то нелогично получается… - вздохнул я с деланным расстройством. - Работать могу - уже большенький, а тратить не моги - еще маленький!
        - Это что еще за разговоры? - в материном голосе зазвенели угрожающие нотки, предвещающие непогоду в доме. - Тебе в школу скоро, и в чем ты пойдешь? Вон, Лариса передала - им в магазин костюмчики завезли, по семнадцать пятьдесят!
        - Вот пусть Лариса сама в нем и ходит, а я хочу купить себе нормальный костюм!
        - Ах, норма-альный ему… - с ехидцей затянула маманя. - На такой ты еще не заработал!
        - Заработаю, - веско уверил я.
        - Вот, когда заработаешь, тогда и поговорим! А пока что извини, походишь и в дешевом. На дорогие вещи у нас денег нет!
        - А вы бы гулянки реже устраивали, - огрызнулся я, - тогда бы хватало! Вы, вообще, хоть когда-нибудь мечтали о большем, чем жратва и шмотки? Ну, там, купить машину, для начала… Вступить в жилищный кооператив… Съездить по путевке в Чехословакию… Да хотя бы в Крым! Ну, нет же?
        Тут мне сразу стало понятно - «красная линия» пересечена.
        - Ах, ты… - выдавил отец сжатым горлом, багровея и набухая гневом. - Будет тут всякое говно меня жизни учить!
        - Ладно, - мой голос исполнился кротости, - я - говно. Тогда, может, научишь меня, как жить? Как добиться роскошных палат в вонючем бараке, где моются из тазика! Как культурно проводить досуг, напиваясь в субботу, а в воскресенье лишь опохмеляясь, чтоб на работу, как стеклышко!
        Каюсь, был несдержан - ломкая отроческая психика подвела. Можно только представить себе, до чего бы я вообще договорился, но затеянную ссору прервал Юрий Панасович.
        Видать, встал ото сна, протопал меланхолически до ветру, а вместо цивильного «пудр-клозета» - зола.
        Сначала и без того наэлектризованную атмосферу развеял трубный рев, а затем, роняя злобные маты, к нам ворвался взбешенный «куркуль». Встрепанный, опухший, в замызганной майке и в трениках с пузырями, он выглядел типичным алкашом.
        - Ты! - зарычал сосед, тыча в меня трясущейся дланью. - Ты!
        - Что, должок принес? - хладнокровно спросил я.
        - Да я тебя…
        Юрий Панасович рванулся ко мне, и тут уж батя не стерпел - вскочил, опрокидывая стул, и пихнул «куркуля» под заполошные мамины взвизги.
        - Чё надо?! - гаркнул он. - Чего орешь?
        - Твой… Этот… - забрызгал сосед слюною. - Он мой туалет спалил!
        - А ну, пошел отсюда! - рассвирепел отец, и выпихал незваного гостя.
        - Да ты… Да я… - злобно пыхтел «куркуль», спотыкаясь от тычков, и завопил срывающимся голосом: - В милицию! В колонию! Я вам еще устрою!
        - Кузя, не бей его только! - заголосила маманя. - Дерьмо только тронь - развоняется! - тревожно оглядываясь на меня, она просеменила во двор, я метнулся следом.
        Да-а… Огонь порезвился вволю. Недогоревшая крыша «персонального» сортира еле держалась на трех обугленных стояках, а на дверных петлях висели головешки. Финита ля латрина.
        Юрия Панасовича нигде не было видно, а вот народ подтягивался. И Авдотья Робертовна приковыляла, и ее усохший супруг - вылитая мумия, а Иннокентьич вырядился, как на парад - брюки отглажены, рубашка накрахмалена, на пиджаке - колодки орденов и медалей. Это он сейчас на пенсии, зато в сорок пятом бравый сержант Панин на рейхстаге расписался.
        - А пострадавший где? - ухмыльнулся Иннокентьич.
        - За участковым побежал, - хмуро ответил батя, и пристально глянул на меня: - Точно не жег?
        Пока я выискивал слова, чтобы извернуться, не соврав, показался «куркуль». Он грузной трусцой кружил вокруг широко шагавшего Михалыча, местного участкового, то отставая, то забегая вперед, в лицах описывая уж-жасное ЧэПэ.
        Иван Михайлович слушал рассеянно. Человеком он был спокойным и рассудительным, и всегда «при исполнении». Бросив взгляд на останки туалета, участковый пожал руку Панину, отцу, поприветствовал остальных кивком, а затем всем корпусом развернулся ко мне.
        - Ну-с, - начал он в манере Айболита, - излагай.
        Нельзя сказать, что меня переполняли спокойствие и невозмутимость. Приходилось следить за собой, чтобы не выдать тайный страх излишней болтливостью или суетой.
        - Признаюсь, мотив у меня был, - начал я, замечая, как напрягся отец. - Мы договорились с Юрием Панасовичем, что он заплатит двадцать рублей за туалет. Я свою работу выполнил, но получил только десять.
        - Нехорошо, гражданин Кравчук, - серьезно вымолвил Михалыч.
        - Так я… - дернулся сосед, но блюститель порядка утишил его движением руки.
        - Версии есть? - внушительно спросил он.
        - Одна, - улыбнулся я, чувствуя, что «моя милиция меня бережет», - но верная. Заказчик сам спалил туалет! Спьяну. Опробовал, так сказать, новостройку, посмолил «беломорину»… Окурок - в угол. А там - видите, банки лопнули? - и краска, и олифа, и керосин… Или в чем я вчера кисти замачивал? В солярке? Ну, короче, подтянул Юрий Панасович штаны, вернулся… соображать на одного, а от «бычка» и полыхнуло!
        - Ой, господи, да видела, видела я! - заверещала вдруг Авдотья Робертовна.
        У меня коленки мигом ослабли, а «квашня» с жаром выдала:
        - Встала я за полночь, вышла на веранду по надобности, смотрю, а во дворе будто костер горит! Я на улицу - батюшки! А там пожар! Так всё и пылает! Дым столбом, а окно у Панасыча светится, и дверь настежь…
        - Это ничего не доказывает! - нервно выкрикнул «куркуль». - Я до суда дойду, я вас всех, всех на чистую воду!
        Чувствуя настроение «народных масс», я вкрадчиво проговорил:
        - А вы не боитесь, что судья заинтересуется не самим поджогом, случайным или намеренным, а спросит, откуда дровишки? Где вы, гражданин Кравчук, взяли полкуба оструганной «дюймовки»?
        Немая сцена. В тишине было слышно, как шлепнули губы «куркуля», смыкаясь в нитку. Ни слова не говоря, Юрий Панасович развернулся, и убрел в дом, аккуратно затворив дверь за собой.
        - Будем считать инцидент исчерпанным, - спокойно подвел черту участковый. Учтиво козырнув мне, он сунул папочку подмышку, и отправился по своим милицейским делам.
        - Михалыч - человек! - выразился Панин.
        - Ну, да… - рассеянно отозвался отец.
        - Дань! - оживился Иннокентьич. - А сооруди мне тоже такой! - и быстро добавил: - Двадцать, и деньги вперед!
        Воскресенье, 26 августа. День
        Липовцы, улица Угольная
        В субботу я ударно потрудился, вот и устроил себе выходной в «день веселья», как пела «Пионерская зорька». Пришлось же и яму копать, и стройматериал до ума доводить. Доски у Панина имелись, но обрезные, так что достал я рубанок, и обстругал каждую «дюймовочку». Намаялся вдосталь, зато мой карман приятно грели три красные бумажечки. Растет благосостояние трудящихся…
        - Может, и не пригодится… - неожиданно рассудил Иннокентьич, осматривая свеженький, желтенький «объект МЖ». - Но пусть будет! Пошли, покажу кой-чего…
        Отсутствием любопытства я никогда не страдал, а Панин пригласил меня в дом, и похвастался своей минералогической коллекцией.
        - Так вы геолог? - мои глаза зарыскали, ловя острый, холодный блеск неведомых минералов.
        - А то! - горделиво хмыкнул сосед. - Буквально вчера заглядывал в шахтоуправление, звонил в Ленинград одному товарищу, и… - он довольно заулыбался. - Моя судьба скоро сделает изрядный зигзаг - буду преподавать в Горном институте!
        - Поздравляю! - искренне пожелал я.
        - Благодарю, - церемонно склонил голову Панин. - Вот только камушки свои с собой не повезу, куда столько… Передам в школу. Но кое-что… Вот, например, - он взял в руку неровный, обкатанный голыш. - Нильская яшма! А вот… - увесистый булыжник отливал темно-синим цветом. - Лазурит! В прошлом году привез из Афганистана… Хочешь, подарю?
        - Хочу! - выпалил я.
        - Бери!
        Домой я вернулся с целой коробкой камней. Там и турмалины лежали, и аметисты, и гранаты, и даже редкий, необычный чароит. Было мне немного стыдновато, потому как все эти увесистые подарки я не собирался бережно хранить. Продам одному коллекционеру во Владивостоке. Он как-то рассказывал, что вел в семидесятых «Клуб юных геологов». Наживусь…
        * * *
        Ближе к вечеру родители ушли на новоселье. Пока отец дымил во дворе, мать наводила красоту перед зеркалом. Пользуясь моментом, я решил поделиться - протянул ей честно заработанные двадцать рэ. Родительница заколебалась, покачивая сережками, но выдержала характер, и пробурчала:
        - Ой, да трать, куда хочешь!
        - Ладно, я тебе тоже что-нибудь куплю, - мой тон звучал примирительно.
        Мамуля посмотрела на меня с каким-то новым чувством, словно удивляясь тому, что рядом с ней выросло. Хотела что-то сказать, но передумала, и торопливо зацокала к выходу.
        - Котлеты в холодильнике! - обронила на ходу.
        Тяжелая дверь гулко захлопнулась, звякая крючком толщиной в палец - и тишина…
        Я встал и бессмысленно походил от окна в комнате до окна на кухне. Телик, что ли, включить? А что там смотреть? Концерт ко Дню шахтера по первой? Или советский телесериал «День за днем» по второй? Не хочу.
        И холодильник победил телевизор…
        Вторник, 28 августа. День
        Владивосток, улица 25 октября
        С Уссурийска до Владика я доехал за рубль. И потратил еще пять копеек на автобус, увезший меня от автовокзала. Город за окном узнавался как бы не до конца, словно растеряв ставшее для меня привычным - высотки, эстакады, вечные пробки на дорогах.
        Нынче никакой толчеи на улицах краевого центра не наблюдалось, и назойливой рекламы не видать. Правда, хватает идеологии - красные флаги, серпы и молоты, громадные инсталляции на крышах, вроде мантры «Слава КПСС!», попадались частенько. Но я даже радовался «наглядной агитации» - она как будто подчеркивала, что «светлое» прошлое снова стало для меня настоящим. А о том, какое время на дворе, напоминали символы Олимпиады и ее удачный талисман - чижиковский Мишка.
        Вышел я напротив железнодорожного вокзала. Здание красивое, в духе русской готики, но я его не любил. Ведь Владивосток - тупик, конец Транссиба.
        Вернувшись назад, поднялся до семиэтажной громадины, к которой приклеилось народное прозвище «Серая лошадь». Державный полудом-полудворец в стиле сталинского ампира, действительно был выдержан в пепельных тонах, но вот причем тут непарнокопытное - тайна, покрытая мраком.
        Я вошел в гулкий подъезд, где меня «встретили» статуи львов и витые перила. Старенький лифт поднял на несколько этажей, и мой палец вжал кнопку звонка у высокой двери. Здесь всё такое - потолки в три с половиной метра, огромные комнаты, даже свой детсадик есть.
        «Всё во имя человека, всё для блага человека».
        Правда, в «Серой лошади» изначально селились люди, скажем так, непростые - чины из НКВД, ученые, артисты, адмиралы с генералами…
        Замок влажно щелкнул, и створка отворилась, выпуская длинного как жердь парня лет тридцати, обряженного в бело-голубой спортивный костюм «Адидас» и синие кроссовки, столь же дефицитные. С фирменным прикидом контрастировало скуластое славянское лицо, густо присыпанное веснушками. Сквозь линзы очков, посаженных на широковатый нос, смотрели прозрачные глаза в тон спортивке.
        Взгляд скакнул по площадке, и сфокусировался на моей персоне.
        - Э-э… Здравствуйте.
        - Здравствуйте, - отвесил я легкий поклон. - Евгений Петрович?
        - Да, это я, - зрачки спортсмена потемнели.
        - Мне вас рекомендовали, как минеролога и коллекционера.
        Евгений Петрович запустил пальцы в гривку светлых волос, и разлохматил прическу.
        - Заходите!
        Я перешагнул порог, на ходу вынимая коробку с образцами.
        - Мне они достались от одного старого геолога… Так что, никакого криминала.
        Хозяин заметно успокоился. Его поведение могло показаться странным, Евгений Петрович будто подозревал меня - вдруг я засланец «органов»? Да только «Евгеша» всегда был таким - не верил никому вообще, даже собственной жене. И не потому ли уберегся от излишнего внимания милиции?
        В девяностых этот скромный «собиратель камушков» ворочал миллионами, скупал у горняков минералы за бесценок, те и рады были приработку. А ведь даже завалящий кристалл пирита уходил за сто долларов! Но нынче будущая акула подпольного бизнеса выглядела зашуганной рыбешкой.
        - Вот, решил продать подарок, - спокойно договорил я, - чтобы купить другой - маме.
        - Понимаю, понимаю… - склонился собиратель, заметно ободряясь. - Ого! Лазурит! Афганский?
        - Афганский, - подтвердил я.
        - Ах, какой глубокий цвет… - зажурчал Евгений Петрович, любуясь переливами синевы на гладких боках камня. - О, чароит! М-м… - он выпрямился. - Молодой человек, вы в курсе, сколько всё это стоит?
        - Четыреста-пятьсот.
        - Ну, да… - промямлил мой визави. - Где-то так. М-м… Лазурит я возьму обязательно. И чароит. Сто пятьдесят за оба. М-м?
        - Годится, - кивнул я.
        - Черт побери… - страдальчески сморщился коллекционер. - Почему-то денег не хватает именно тогда, когда они особенно нужны!
        - Закон подлости, - тонко улыбнулся я.
        - А знаете, что? - затянул Евгений Петрович, и тут же сменил рассеянный тон на деловитый. - Я вам сейчас напишу записку, и вы отнесете минералы к одному полковнику. Иван Павлович в нашем доме живет, только во втором подъезде… - он начеркал шариковой ручкой на половинке тетрадочного листа, прижимая его к зеркалу трюмо. - Держите! Ах, да…
        Собиратель и знаток сунул мне новенькую сторублевку солидных желтоватых тонов, и зеленую пятидесятку.
        - Постараюсь выцыганить ваши кристаллы у товарища полковника! - подмигнул он. - Военные люди обычно лишены корысти… Ну, не считая прапорщиков! Хе-хе…
        Я откланялся, и живо одолел ступеньки, ощущая, как приятно давит на бедро наличность. Половина отцовской зарплаты!
        Подумав, оглянулся, и расстегнул ширинку. А перепрячу-ка я деньжата в кармашек на плавках… Целее будут. На барахолке такие виртуозы крутятся - что ты! Обчистят, и не заметишь. Где ловкими пальчиками, где лезвием «Нева»…
        В парадное вошла толстая тетка, обтянутая модным трикотином, а ее локоны цвета соломы, наверняка познавшие пергидроль, пружинили под жуткой шляпой с цветочками. Я мигом отвернулся, и поднес ладонь к лицу - вроде как, нос зачесался. Ни к чему светиться зря, тут изворотливый «Евгеша» прав на сто процентов.
        Выйдя на улицу, передернул плечами - ветер с моря сдул духоту, зябко освежая. Шмыгнув в соседний подъезд, я поднялся на второй этаж, и позвонил.
        Полковник был орел. Седина и редкие морщины не слишком его старили. Костлявые плечи по-прежнему широки, и выправка чувствуется. А холодные серые глаза отражают легкую иронию, да осторожное любопытство.
        - Здравия желаю, товарищ полковник! - отчеканил я, протягивая записку от «Евгеши».
        - Вольно, - улыбнулся отставник. Мельком прочтя писульку, он посторонился, впуская меня. - Прошу!
        Войдя, я сразу открыл коробку, но хозяин замотал головой:
        - Ничего с ними не сделается, молодой человек. Буквально десять минут назад я заварил из-зумительный чай, а выпить не с кем! Гости у меня нечасто бывают… Составите компанию?
        Я подумал.
        - А к чаю есть что-нибудь?
        - Найдется! - засмеялся полковник. - Позвольте представиться: Иван Павлович Кирш.
        - Даниил Скопин, - отрекомендовался я, и улыбнулся: - Просто Даня.
        - Очень приятно, Даниил.
        Переобутого в хозяйские тапки - войлочные, наверняка монгольские, - меня провели в просторную гостиную, обставленную со вкусом. Антикварная мебель не загромождала комнату, подгоняя ее под крикливый купеческий стандарт, а создавала уютную старорежимную атмосферу. Домашнюю.
        Порой случается, что помещение, заполненное дорогой мебелью, обретает музейную затхлость, но тут всё по-другому, всё, как надо.
        Я присел на резной стул, как бы не работы Гамбса, и полковник взял в руки пузатый фарфоровый чайник. Две янтарные струи пролились в полупрозрачные чашки, а Иван Павлович кивнул в сторону разукрашенного инкрустациями серванта-«горки».
        - Моя коллекция!
        На мраморных полочках красовались маленькие сокровища недр, посверкивая гранями в дневном свете.
        - Я не гонюсь за ценой или редкостью, - журчал Кирш, вскрывая плоскую коробочку «Птичьего молока». - Для меня главное - красота косной материи! Чтобы смотреть, и удивляться - до чего же природа богата на выдумку, даже бездушный камень наделяя великолепием. Как вам чай?
        - Восхитительный! - честно признался я. - А запах какой! М-м… - откусив полконфеты, поинтересовался: - А вы в каких частях служили, Иван Павлович?
        Прихлебывая чаек, Кирш ухмыльнулся, заговорщицки подмигивая:
        - В нелегальных!
        Меня чуть смех не разобрал. Не знаю уж, к какому роду войск причислял полковника «Евгеша», этот горе-конспиратор, но, вероятно, ему даже в голову не приходило, что доверяется чекисту.
        - Дайте, отгадаю! - булькнул я, подозревая, что радушный хозяин плеснул в чаек коньячку - «для запаха». А то уж больно хорошо пошло. Расслабленно помаргивая, я присмотрелся к старикану. Хотя… Не такой уж он и древний. Лицо гладкое, простодушное, а глаза - сплошной наив. Видать, внуками не обзавелся, вот и привечает, кого попало. Нежась в релаксе, я мурлыкнул отгадку: - ПГУ КГБ?
        - В точку! - мелко рассмеялся Иван Павлович, подмигивая. - Может, и отдел угадаете?
        - Первый? - азартно предположил я, лопая конфету с моей любимой - желтой - начинкой.
        - Мимо! - хихикнул Кирш. - Второй! Полжизни в Лондоне провел, хотя никаких приключений в духе Джеймса Бонда не испытал. Ни погонь, ни перестрелок, да у меня и пистолета-то не было! Зарывался в скучные бумаги, анализировал всякие разности…
        Я понятливо кивал, совершенно расположившись к гостеприимному кагэбэшнику. Прихлебывал чаек - и бессовестно тягал конфету за конфетой.
        «И не стыдно тебе? - всплыла разморенная мысль. - Полкоробки схомячил!»
        - О, самое время! - подхватившись, полковник прошлепал в прихожую, которую так и тянуло назвать холлом, и вернулся с моей коробкой.
        - Ух, ты! - восхитился он, перебирая минералы. - Аметисты… Гранаты… Мелкие, но красивые… А это что? Неужто рубины?
        - Скорее, корунды, - авторитетно ответил я, цитируя Иннокентьича, и сделал большой глоток. - Для ювелирки… не годятша.
        - Бадахшан?
        - Афганистан, - мотнул я головой, мрачнея. - Чертов Афган… Не дает он мне покоя!
        - Да что с ним не так? - подивился Кирш, любуясь камнями.
        - Война там скоро начнется! - ляпнул я. - Наши, под самый Новый год, додумаются войска туда ввести. И такая кровавая каша заварится… Кабул… Герат… Кандагар… И американцы тут как тут! Завалят моджахедов оружием, лишь бы устроить «советский Вьетнам»… Да и черт бы с ними, так ведь суть-то не в ужасах войны, и даже не в потерях! Надорвется СССР в Афгане, вот в чем дело, а десять лет спустя и вовсе развалится… Знаю - сам всё это пережил! Что вы на меня смотрите? Думаете, у мальчика шарики за ролики заехали на почве пубертата? Не-ет! Я из будущего, понимаете? Перенос сознания во времени! Или этой… как ее… психоматрицы! Да один черт… Я из две тыщи двадцать второго года сюда попал, и мне - не телу, а личности! - пятьдесят восемь. Не верите? Ну, поня-ятно… А, между прочим, мое иновременное происхождение легко доказать - я же работал инженером-связистом, и всё прекрасно помню. Да-а! Чуть только пропадает связь или интернет, все сразу ко мне: «Кузьмич, выручай!» Бывало, даже из отпуска отзывали, ага… А со здешними АТС справлюсь только так!
        Я говорил и говорил, ощущая громадное облегчение, пока не выдохся. Утомился, зато внутри - приятная опустошенность. И дышится вольно, и сердце ровно постукивает…
        А вот полковник выглядел расстроенным и подавленным. Он даже, по-моему, состарился чуток.
        - Что с вами, Иван Павлович? - спросил я участливо.
        Не отвечая, Кирш придвинул ко мне свою чашку.
        - Выпейте, Даниил… Кузьмич, - пробормотал он, пряча глаза.
        - Спасибо, - покачал я головой. - И так уже конфет объелся.
        - Выпейте! - в голосе полковника звякнул металл.
        Пожав плечами, я отхлебнул крепкий настой, большим глотком осушив изящную посудину из старинного китайского фарфора. Облизывая губы, замер, чуя, как холодеет душа. Вероятно, нечто подобное ощущает пьяница, попадая в медвытрезвитель - и теряя спиртные пары под душем в упор. Мысли беспокойно заворочались, наперебой гвоздя тошной правдой: «Ты раскрыт! Всё пропало! Провал! Болтун - находка для шпиона!»
        Без сил откинувшись на спинку, спросил глухим, дребезжащим голосом:
        - Я пил не простой чай?
        - Да, - неохотно признал Кирш. - Я же говорю, редко кто навещает меня, вот и балуюсь… Подливаю гостю в чай ка-апельку особого эликсира, им пользуются китайские агенты… Та же «сыворотка правды», только никакой химии - натуральная, на тибетских травах. Наши спецпрепараты надо в кровь вводить, а тут - угощай, да слушай…
        - И записывай? - усмехнулся я, кривя рот.
        - Нет, - качнул полковник головой. - Магнитофон не включен. Я… Я настолько растерялся, слушая вас, что буквально окаменел! - он с силою сцепил сучковатые пальцы, так, что костяшки побелели. -Даниил Кузьмич… Простите меня, ради бога! Понимаю, что они дурацкие, эти мои стариковские забавы, но… О-ох! Что же делать-то?
        Я безразлично пожал плечами, продолжая думать о своем.
        - А в вашей чашке… что-то вроде антидота?
        Кирш виновато кивнул.
        «Старик-разбойник…» - подумал я, примиряясь с действительностью.
        - Знаете, Иван Павлович… - молвил вслух. - Должен вам спасибо сказать - мне здорово полегчало. Послезнание - это такая морока! И захочешь - не забудешь. Корчишься в душе, а как быть, понятия не имеешь…
        - Даниил… - пошевелился Кирш, и закашлялся, нервно-зябко потер ладони. - От этого китайского снадобья спасенья нет, оно вскрывает любую натуру, и вытаскивает на свет правду, только правду, и ничего, кроме правды. И… Знаете, всякого наслушался, угощая… хм… чайком. И про измены жене, и… о всяких девиациях… Но такого… - он развел руками и беспомощно затряс головой. - Честно признаюсь: мне бы очень хотелось махнуть рукой на все услышанное, приписав… Ну, не знаю… Ну, скажем… у эликсира истек срок годности! Так, ерунда же! И теперь… И теперь, раз я имею дело с информацией особой государственной важности, ее нужно донести до того, кому следует. Кто способен не допустить гибельной ошибки. Понимаете?
        - Понимаю, - вытолкнул я. - И кому ж ее доносить? Брежневу? Андропову?
        - Пока не знаю… - медленно протянул полковник, набираясь решимости. - Но время у нас есть, хотя и мало. Вы со мной, Даниил Кузьмич? - он неуверенно протянул руку.
        Подумав, я пожал ее.
        Тот же день, позже
        Владивосток, улица Баляева
        Зашипев тормозами, автобус остановился, и я вышел. Полтораста рублей давили в низу живота, а еще двести с чем-то похрустывали во внутреннем кармане синего пиджака «под вельвет», идеально сидевшего на моей нескладной фигуре. Обновку я купил в комиссионке. Мэйд ин Джапен.
        Отойти от всего, произошедшего сегодня, мне еще не удалось. Муть висела в душе, потихоньку оседая. И все же, где-то там, в неясных глубинах моего «Я», кристаллизовалась некая спокойная решимость и даже веселая злость.
        Доигрался, старый шпион? Вот, и майся теперь с вонючими тайнами грядущего!
        Хотя мне показалось, что Иван Павлович даже доволен - он снова в деле! За всей его задумчивостью, нервозностью и смущением пряталось чисто мальчишеское удовольствие - ура, он встретил настоящего путешественника во времени!
        «Слетаю в Москву! - ронял он, оживленно мечась по комнате. - Проверю всё, встречусь… с кем надо, потолкую… А вы обязательно позвоните мне, ладно? Но не раньше воскресенья! Вот мой московский номер…»
        Я впервые за последний час улыбнулся. Не скривился в жалкой усмешке, а расплылся, растянул губы, радуясь нежданной перемене в судьбе. Хотя… Ох, и страшновато заглядывать в завтра, в послезавтра! Что сбудется? Чего дождусь? Бог весть…
        А юные ноги, ни о чем не беспокоясь, бодро шагали по трамвайным путям. Вскоре завиднелся колхозный рынок, и я внимательно осмотрел торжище. Крепко сколоченные ряды под навесами и без, ломились от овощей и фруктов, дюжие краснолицые колхозницы вступали в товарно-денежные отношения с недокормленными горожанами, а на свободном «пятаке» сновала фарца. Кто с яркими пакетами под мышкой, кто - руки в карманы, но хитрые глазки одинаково шныряют по толпе, выискивая заезжих лохов.
        «Кэпа» я вычислил минуту спустя - плечистый мужик в возрасте сидел на лавочке, лениво щелкая семки. Его «мариманское» происхождение выдавала мятая капитанская фуражка.
        Я сел рядом, и безмятежно сказал, будто пароль выдавая:
        - Мне полковник велел вас найти.
        - Чего надо? - «Кэп» наклонился, докидывая шелуху до урны.
        - Да так, по мелочи. Духи «Мажи Нуар» и тушь для ресниц «Луи Филипп», набор лезвий «Шик Платинум» и туалетная вода «Даккар».
        Морячок прикинул в уме, и выдал сумму:
        - Сто десять.
        - Сто.
        «Кэп» задумался, вздохнул, и сокрушенно вытолкнул:
        - Сто десять.
        - Ладно, согласен.
        - Жди у трамвайного депо, вынесу…
        Кряхтя, моряк встал и пропал в толпе, а я неторопливо зашагал с рынка.
        В небе ни облачка, травка зеленеет, у девушек платья до середины бедра… Скашивая глаза на стройные ножки, я мягко улыбался светлому будущему.
        Полчаса спустя автобус увез меня к вокзалу. «Кэп» не обманул - в моих руках позвякивал пакет с подарками.
        Не то, чтобы я подлизывался к родителям, или заглаживал некую незримую вину. Просто… Что, если не отец с матерью плохи… Нет, не так! Что, если не мама с папой плохи, а я - никудышный сын?
        «Доеду до Уссурийска на электричке», - пробилась мысль через новое смятение…
        …День потихоньку клонился к вечеру. Скоро на улицах привалит суетливой толпы, но никто из владивостокцев, спешащих со смены домой, даже не догадается, что сегодня история дала сбой. Что ничтожный микроб… ладно, два ничтожных микроба влезли между ее клацающих шестерен, отмеряющих секунды и века.
        Смешные микробики! Они бросили вызов величавому кружению времен, желая странного…
        ГЛАВА 3.
        Суббота, 1 сентября. Раннее утро
        Липовцы, улица Ушинского
        В школу я шагал в гордом одиночестве, без родительского конвоя. Отец вышел в смену - побрился с утра, крякнул довольно - и завел болотно-зеленую громадину «КрАЗа», почивавшего во дворе.
        А мать и вовсе устроилась на работу - почтальоном в местное отделение. Оживленная и суетливая, она тараторила всё утро, наставляя сыночка, а между делом подводила ресницы и бережно тратила капельку французских духов.
        Ну, а мне, наконец-то, удалось обуть «страшенный дефицит» - японские туфли «Чори», мягкие, удобные, но вряд ли за них пострадала хоть одна свинка. Ну, или овечка.
        Наверняка кожзам, но мама вполне натурально гордилась добычей «из-под прилавка». А брючки мои и без того хороши - шитые старым Кацманом в Унече, крепкие и ладные, они сидели на мне не хуже всяких джинсов.
        Короче говоря, весь упакован и обвязан ленточкой. Ну, хоть букет мама всучить забыла, а я не стал напоминать - цветы выбивались бы из брутального образа…
        Вздох мой вышел слегка наигранным. За лето я окреп, и отражение в зеркале уже не так портило настроение, как в седьмом классе. Ну, не Адонис, конечно, не Антиной.
        «Надо на секцию записаться», - мелькнуло в голове.
        И сразу же переживания унесли мысли, будто волна, смывающая замок из песка. Как там Кирш? Что с ним? И где он, вообще?
        Полковник вылетел в Москву, расспросив меня о «перестройке», о восьмидесятых, о шпионах и предателях. Мы даже «легенду» вместе придумали - дескать, о будущем нам залетный медиум рассказал. Общается-де с людьми XXI века. Телепатически.
        «И еще, - Иван Павлович строго посмотрел на меня. - Запомни несколько кодовых фраз, поскольку телефон может прослушиваться. Если я скажу: «Всё в порядке» - это сигнал тревоги. «Всё в полном порядке» - провал…»
        Я только кивал, соглашаясь и принимая правила игры, а полковник опустил на пол свой походный чемоданчик, и подошел к комоду.
        Долго, помню, стоял, гладил пальцами старую фотографию в рамке.
        «Дочь, - глухо вытолкнул он. - Жена умерла - рак, а Наташка… Да я ее почти что и не видел, всё загнивающий империализм созерцал. У тети Агаты жила, росла… Без меня пошла в первый класс… Без меня поступила в медицинский… А когда мы встретились, Наташа… Взрослая и чужая! Кто я для нее? Она меня даже на фото не видела, нельзя было. Синдром Штирлица… Наташка лет пять в Африке прожила - моталась по саванне, людей лечила. В Москву буквально на месяц наведалась - внука родить. Антошку… И опять умотала в джунгли. И пропала. Без вести. И дочечка, и внучок… Вот всё, что осталось - «Свидетельство о рождении». Осенью Антошке четырнадцать бы исполнилось… Бери, может пригодиться…»
        Я развернул зеленые корочки. Антон Кирш. Безотцовщина.
        «Возьми. возьми, - засуетился полковник. - Пользуйся…»
        Я взял. А теперь не знаю, что и думать.
        Нет, за себя я не боялся. Даже если Иван Павлович нарушит свое обещание, и расскажет о «попаданце», то чекистам нечего мне предъявить, нечем прижать.
        Мало ли что им полковник наговорит, схлопотав укол спецпрепарата СП-26! Я-то тут причем? Ну, начитался старикан фантастики, как Дон Кихот - рыцарских романов, вот и бросился на ветряные мельницы, не щадя живота своего… Ко мне-то какие претензии? Писем ни в ЦРУ, ни в КГБ не строчил, «закладок» в условном месте не оставлял… В чем дело, товарищи? Ну да, продал Киршу камушки, хотел матери подарок сделать. Ну и что тут такого? А больше я ничего не знаю! Так и запиши, гражданин начальник…
        Мои губы искривились в усмешке. Вот, уже и сдать готов… Да нет, чего зря болтать. Просто… Вышло всё как-то незаметно, а нынче - вполне себе зримо. Я встретил товарища в этом времени, и наше общее дело уже заслонило и учебу, и «предпринимательскую деятельность».
        Иные беспокойства холодили нутро. Мелкая тревога за себя, любимого, мелькала порой, вильнув мышиным хвостиком, но ее передавливали тяжкие страхи за Ивана Палыча.
        Что я? Я тут, сижу на попе ровно. А он - там, мается между друзей и врагов. Врагов! И не каких-нибудь зловещих «агентов империализма», а вполне себе тутошних, матерых функционеров - будущих предателей, показушно сжигавших партбилеты.
        Это наивно - числить в изменниках родины одних лишь Горбачева с Ельциным. А сколько иудушек поддержало первых презиков СССР и Эрэфии? И вся их рать нынче активно тусуется, вплоть до ЦК КПСС, как насекомая нечисть под трухлявой доской на даче…
        А уж исчезнуть человеку, хоть и настоящему полковнику, ничего не стоит. Даже если ликвидаторы сработают непрофессионально, и оставят следы, в милиции зафиксируют еще один несчастный случай. Не остерегся старичок, не в том месте дорогу перешел…
        …Праздничные марши, разносившиеся со школьного двора, накатили бравурным прибоем, путая мысли и окуная в безалаберный позитив. Я прибавил шагу.
        Липовецкая школа не подавляла величиной - скромное двухэтажное здание с фронтоном - зато разудалого шумства хватило бы на пару пятиэтажек. Неровное каре из учеников и учениц походило на потешное войско. Командиры-учителя с достоинством обозревали строй, а родители кучковались в тылу.
        По всему видать, я пропустил пафосные речи и напутственные слова - торжественная линейка волновалась перед первым звонком. И вот он задребезжал, пронзительный звень, распуская эхо по этажам и рекреациям. Толпа малолеток и недорослей покачнулась, и смешалась, гомоня, с криками и хохотом втекая в школьные двери. Девочки в аккуратных платьицах, в гольфиках-бантиках-фартучках, возмущенно наподдавали портфелями малость одичалым мальчишкам, а те ломились к источнику знаний в разудалом стайном неистовстве - фойе дрожало от гулкого топота.
        Войдя в числе отстающих, я безошибочно поднялся на второй, узнавая скрип деревянных ступеней, и двинулся к последней двери, вздрагивавшей от смеха, визгов и галдежа. 8-й «А».
        - Скопин! - догнал меня голос классной.
        «Сейчас перепутает имя…» - мелькнуло у меня.
        - Давид!
        - Даниил, - вежливо поправил я, оборачиваясь.
        Маленькая и худенькая Анна Михайловна тряхнула пышной химзавивкой, принимая к сведению, и ввела меня в класс.
        - Тихо! Тихо! - прикрикнула она, и десятки юных лиц и личиков обернулись, окутывая флером бесшабашной пытливости и неутоленной жажды действия.
        - Анна Михайловна! - взвыл Димка Фастов. - А чё она кидается!
        - Щас как дам! - развернулась Ленка Манякина, и мальчиш, изображая крайнюю степень испуга, вжал голову в плечи и прикрылся папкой, толстой от учебников.
        - Не придуривайся! - яростно взвился девичий голос.
        - Тихо! - повторила классная руководительница, выходя к учительскому столу, как к трибуне. - С этого года с нами будет учиться новичок - Данил Скопин.
        Глаза повзрослевших детей уставились на меня. Карие, синие, голубые… В них плескался неподдельный интерес и ехидца, нарочитая скука и угроза. Я оглядел класс, узнавая или пытаясь вспомнить полузабытых-полузнакомых.
        В прошлый раз я отучился здесь до весенних каникул, пока родителям не вздумалось снова переезжать - еще дальше в глушь, в таежные дебри, где водятся длинные рубли.
        За годы черты одноклассников растворились в памяти, стерлись фамилии и клички. Кого-то помню, а других - хоть убей…
        Вон, в первом ряду сидит щуплый Васька Адамадзе. Меня он в упор не видит. Ладно, переживу как-нибудь… Над задней партой, в дурацком клетчатом костюмчике, нависает горбоносый Сашка Глухов, второгодник с повадками гопника.
        А вон и Алла Комова. Сидит и смотрит на меня, то ли рассеянно, то ли задумчиво. Место рядом с ней свободно, как и тогда было, в «черновой» жизни - мальчишки не решались подсаживаться к самой красивой девочке в классе. А вот я сяду - хотя бы ради статуса. Ну, и чтобы обострить наметившийся конфликт, углубить раскол - девчонки поглядывают на меня с интересом, глазки начинают строить, а недозрелые особи мужеска полу… Ага, заерзали, забеспокоились! Вон, двое уже зыркают исподлобья…
        Да ну их…
        Мне, хоть и в юном теле, но шестой десяток, и одноклассники для меня - дети. Встречаться с девочками из класса? А чего для? Ловить робкое дыхание? Увольте - скучно. «Секс с первого взгляда»? С кем? С дитём?
        Даже хорошенькая Алла - ребенок, нераспустившийся бутон. Нимфетка со вторым размером груди. Не-е… С Лолитами пускай Гумберты Гумберты резвятся, а мне - мимо и дальше.
        - Так что, - жизнеутверждающе заключила Анна Михайловна, - прошу любить и жаловать!
        - Будем любить! - хихикнула Манякина, косясь на Димку.
        Тот набычился, и буркнул:
        - А жаловаться - фиг!
        - Ой, балбе-ес… - замотала косичками Лена, строя из бровок горестный домик.
        Я подпустил к губам «взрослую» улыбку, снисходя до малышовых шалостей.
        - Садись, Скопин!
        Мне осталось приблизиться к Алле, с удовольствием следя, как округляются глаза в опуши ресниц, а на щеках выступает нервный румянец.
        - Можно? - испросил я разрешения, подпуская в голос обволакивающей бархатистости.
        Девушка кивнула, и склонила голову, в третий раз перебирая тетрадки, а я, с удовольствием слыша, как колышут воздух шепотки, достал алгебру. Первым уроком - начала матана…
        - Так, прослушайте объявление, ребята! - классная воздела руку, указуя пальцем в потолок. - В понедельник приходим в рабочей одежде. Едем на картошку!
        Восьмой «А» ответил зычно, но не общим гласом - одни тянули восторженное «О-о-о!», другие унылое «У-у-у!»
        Анна Михайловна процокала к дверям, сталкиваясь с пожилой математичкой. Вероника Матвеевна вошла стремительной, энергичной походкой, шелестя строгой юбкой гимназической длины. Из-под голубой кофты выглядывала белая блузка, а седые космы учительница повязала цветастой косынкой, напоминая постаревшую рабфаковку.
        Сразу было видно - Вероника Матвеевна выше мирских забот и всяческой суеты. Больше всего на свете она любила заниматься математикой, а если за это еще и зарплату получать, то чего же лучше.
        - Подросли? - задала математичка дежурный вопрос, небрежно сгружая на стол журнал и деревянный транспортир. - Загорели?
        - Ага! - ответил класс вразнобой.
        - А у нас новенький! - доложил одинокий голос.
        - Да ну? - учительница порывисто отошла к окну, отворяя форточку, и достала сигареты «Стюардесса». - И кто же это?
        Я встал, выйдя из-за парты, и представился:
        - Даниил Скопин. Ну, или Данил.
        Вероника Матвеевна ловко прикурила, затянулась, щуря глаза, и выпустила дым в форточку тонкой сизой струей.
        - Ну, или Данил, - улыбнулась она суховатыми губами, - а что у тебя по математике?
        - Пять.
        - Отлично!
        Быстро досмолив сигарету, учительница вернулась к столу и сказала хорошо поставленным голосом:
        - Запишите новую тему: «Алгебраические дроби и допустимые значения переменных»…
        * * *
        Звонок грянул глухо и как-то неуверенно, словно отвыкнув сверлить мозг истошным набатом. Однако класс сразу ожил, заегозил, предвкушая краткие минуты вольницы.
        Я посмотрел на Аллу. Девушка напрягалась весь урок, стараясь не касаться меня даже взглядом.
        - Если тебе неприятно мое соседство, - тихонько заговорил я, склоняясь к девичьему ушку, - могу пересесть.
        - Нет-нет, - вздрогнула Комова, удушливо рдея. - Не надо…
        - Ладно, остаюсь, - губы изогнулись в самой милой из моих улыбок.
        Тут же мне с задней парты ткнули линейкой в спину. Я обернулся к грудастенькой и круглолицей девчонке, чьи глаза пылали неутолимым и въедливым любопытством.
        - Чего там шепчетесь? - зашипела она, ложась на парту.
        «Варя Терентьева!» - вспомнил я. Надо же… Как имя сочетается с главной жизненной страстью…
        - Назначаю свидание, - мурлыкнул я. - А что?
        Любопытная Варвара вспыхнула, заалела щечками, а Комова дернулась, выталкивая:
        - Неправда… Мы просто…
        - Да не обращай ты внимания, - мягко присоветовал я, развернувшись, и встал. - Вероника Матвеевна!
        Галдеж поднялся до пиковых высот, уже не вмещаясь в классе, и хлынул в рекреацию. Мне пришлось выйти к самому столу - математичка скорым, летящим почерком заносила в журнал чернильные строчки.
        - Вероника Матвеевна, а когда будет школьная олимпиада по математике?
        Учительница с новым интересом глянула на меня.
        - Хочешь участвовать?
        - Хочу.
        - Ага… - сухие нервные пальцы вертели ручку с золотым пером. - Пятнадцатое сентября тебя устроит?
        - Вполне, - я отзеркалил улыбку, скользнувшую у математички по губам.
        - Ну, все. Готовься!
        Вероника Матвеевна широким, немного мужицким шагом двинулась из класса. Память потянула меня туда же - память о великолепных, восхитительно толстых оладьях из школьного буфета. Но не судьба - человек семь или восемь девчат и ребят, из тех, кто держал нейтралитет, обступили меня.
        - Скопин, а ты откуда? - звонко поинтересовалась миниатюрная девчушка с парой огромных бантов на «хвостиках».
        - Из Унечи, - в моем ответе звучала покорность. - Это в Брянской области. Райцентр.
        - Больше Липовец? Или как? Липовцев?
        - Ненамного, - покривил я душой.
        - А ты марки собираешь?
        - А кто тебе больше нравится - Алла или Лена?
        - Димон, сейчас допросишься!
        - А в футбол играешь? А в баскет?
        - А ты чё, взаправду на олимпиаду? Сечёшь по матёме, да? О, я у тебя на контрольной списывать буду!
        Спасибо уборщице - тетя Глаша дала звонок точно по расписанию. Он-то и прервал мое интервью. Но не стоило обманываться зримым доброжелательством, как в прошлой жизни, и верить, будто нечаянные одноклассники приняли меня.
        Новичок и за год не станет своим, тем более в восьмом классе - тутошние «старички» выросли вместе, сроднясь по малолетству. Да и не собирался я укореняться на здешних грядках, у меня иные планы на жизнь…
        - Ты не знаешь, что у нас по расписанию? - неожиданно спросила Алла. - Я забыла дневник заполнить…
        - Инглиш, - рассеял я ее незнание, и обаятельно улыбнулся.
        Понедельник, 3 сентября. День
        Октябрьский район, совхоз им. Тельмана
        Увесистый корнеплод врезался в плечо. Я быстро обернулся. Фастов? Не-ет… Это Андрюша. Фамилии не знаю, да и зачем она мелкому пакостнику? Мельчайшему. Я тоже не дылда, на физре стою четвертым по росту, но Дюха и вовсе «полтора метра с кепкой».
        Второе попадание, однако! Пора оказать сопротивление. Я взвесил подходящий снаряд - картошка приятно оттягивала руку.
        Ножи метать так и не научился, а вот окатышем шавку сносить - умею. Нужда заставила. Столько, помню, псин развелось на дачах, что я загодя гальку подбирал. Иду и озираюсь. Бросится дружок человека, я как пульну… Визгу! А мне в кайф…
        Размахнувшись, швырнул картофелину. Тут Дюха обернулся полюбопытствовать, жив ли я после мощного накрытия - бульбочка влепилась ему прямо в лоб. Пацаненок взмахнул руками, и плюхнулся задницей на рядок, а я вскинул обе руки, скрепив их в известном жесте - физкультпривет!
        Прилетело сразу две ответки - внушительные, такие, клубни. От одного удалось увернуться, а другой - поймать. И уложить в ведро.
        Уродилась нынче картошечка! Рядки на совхозном поле, подкопанные трактором, переполнились урожаем. Замучишься убирать - спина уже ныла. И я приспособился - из уборщика «перевелся» в носильщики. Та еще работенка, так хоть спину не гнешь. Туда-сюда. Пока дотащишь два ведра до прицепа, девчонки успеют еще пару цинковых набрать. Так и челночил.
        Звякнув пустыми, оставил их на рядке - картофелины гулко посыпались, колотясь о дно. Аня Званцева с Женей… м-м… не помню… кряхтели в позе лягушек, наполняя гудящую тару.
        - Даня! - донесся зов Аллы. Девушка приподняла голову, тыльной стороной ладони отмахивая непослушную прядь. - Забери наши, пожалуйста!
        Лена, трудившаяся с другой стороны рядка, вскинула голову, одарив лукавой улыбочкой.
        - Привет ударницам! - крякнул я, подхватывая ведра.
        Девушки заново блеснули зубками.
        С самого утра всё шло просто замечательно. Весь класс дружно залез в кузов бортового «ГАЗика», где работники сельского хозяйства выставили лавочки, и с хохотом, с визгами покатили мы в поля. Поработали в охотку, и даже обед выглядел пикником - расстелили газеты на увядшей траве, разложили, кто чего из дома прихватил - колбаску, сырки, яйца, пирожки, консервы…
        Адамадзе нарезал хлеб ломтиками, гордясь своим пружинным ножом, а Фастов подсуетился, разжигая костер - чаек заварили по-походному, в котелке.
        Но я все равно не позволял себе расслабляться - помнил былой вариант жития. Вот и подмечал малейшие намеки на обострение ситуации.
        Прекрасные дамы ни при чем, хотя именно они, не желая того, вдохновили классное рыцарство на сомнительные подвиги. А «рыцари» всё перешептывались, значительно поглядывая в мою сторону, хихикали, сговаривались…
        «Бить будут!» - ежилась трусоватая сторона моей натуры.
        «Пусть только попробуют!» - хорохорилась пожилая личность.
        …«Беларусь» затарахтел, валко прокатываясь пару метров, и снова замер. Дощатый прицеп, полный картошки, согласно лязгнул.
        Выжав ведро, я протянул его Вовану, курносому и губастому парубку. Тот сноровисто высыпал картошку, небрежно скинул пустое ведро на рядок, и принял полное. Вниз он не глядел, да и к чему мне его внимание? Час «Д» приближался, и я даже знал место битвы…
        Будто вторя моим мыслям, режуще завопила Анна Михайловна:
        - Ребята! Заканчиваем! Пустые ведра складываем на прицеп! Машина будет ждать нас в пионерском лагере!
        Красны девицы радостно разогнулись и заголосили, а добры молодцы поддержали настрой гоготом - ломкие баски то и дело срывались в детский фальцет.
        Разминая плечи, я накинул шуршащую болоньевую куртку, испятнанную краской - мама решила, что такая одежа лучше всего подходит для труженика полей.
        Девчонки щебетали, приводя себя в порядок, а мальчишки стягивались в кое-как организованную толпу, которую они считали отрядом мстителей. Уловимых.
        За лесополосой класс выбрался на ямистую дорогу, и по ней мы дошли до свежеокрашенных ворот пионерлагеря - створки «охранялись» двумя профилями горнистов, вырезанными из листового металла.
        - Я тут два года не была! - воскликнула Аня, поправляя санитарную сумку через плечо. - А всё, как тогда! И качели, и вообще…
        - А вон наш корпус! Вон, зеленый!
        - Разве мы в зеленом жили? По-моему, в синем.
        - Да перекрасили, наверное!
        - А тихо как…
        Я вслушался. Грубоватый мальчишеский смех и топот оживляли замерший лагерь, словно оцепеневший по колдовскому велению. Но всё равно, печальная и безмолвная прелесть осени трогала душу - ранней желтизной дерев, глубочайшей синью неба.
        Погоды стояли хорошие, чувствуешь себя как в истопленной бане к вечеру - печь давно погасла, но тепло все еще держится, разве что парная остыла.
        С ветки сорвался красный лист, и плавно вошел в штопор. Хорошо…
        Весну я недолюбливаю, воспринимая, как перевал между зимними холодами и летней жарой. А вот осень… Она сама по себе. И нет в ней никакой унылости. Просто надо уметь отойти от житейского бега, и погрузиться в осеннее молчание.
        Это буйное лето шумит, цвирикает, звенит, а увяданью подобает покой. Только вот, чтобы настроиться на сентябрьскую волну, надо остаться в одиночестве. Окруженный друзьями или подругами, ты не поддашься тихому очарованию золотой поры, не расслышишь шепот падающих листьев…
        В кустах, гикая и давясь смехом, пробежали пацаны, но вышел лишь один Фастов. Девчонки, чуя отдаленную угрозу, обступили меня, и Дима криво усмехнулся:
        - За юбками прячешься?
        - Да что ты, - улыбнулся я. - Гуляю просто, дышу воздухом.
        - Чего надо? - агрессивно выступила Алла. - Что вы пристали к Дане?
        - Мы потом пристанем, - пообещал Димка тоном, как ему казалось, зловещим.
        - А чего ждать? - резко спросил я. Меня раздражала эта дурацкая ситуация, а молчаливо надеяться на девичью защиту… Ну уж, нет уж!
        Алла тревожно глянула на меня.
        - Да все нормально, - обронил я, и зашагал через редкие заросли. Растерянный «посол» плелся следом.
        «Рыцари» столпились на игровой площадке с рукоходами, турниками и прочими радостями для мышц. Невдалеке, огороженная колючей проволокой, перекашивалась будка насоса, беленая известкой. Ржавая труба подтекала, и каплющая вода смачивала коварную глинистую плешь.
        - Ну, и чего бегать, девчонок пугать? - высвободил я копившееся ожесточение. - Чем вы недовольны?
        Фастов, похоже, следовал принципу «ни вашим, ни нашим» - встал сбоку, не смешиваясь с остальными юнцами.
        - Чем? - он скривился, и умело сплюнул под ноги. - Тем, что ты почему-то нравишься нашим девчонкам! А нам это не нравится!
        - Примите мои соболезнования! - оскалился я.
        В прошлый раз до драки не дошло, и конфликт тлел, не угасая, до самого моего отъезда. Порой мальчишеские обиды разгорались, прорываясь в реал тычками, подножками и прочими гадостями, но нынче - извините. Хватит мне быть терпилой! И я стал задирать мальчишей:
        - Ну, что? Зассали? Вас же восемь - на одного! Есть желающие получить по морде? Только в очередь давайте, в очередь!
        И мне удалось-таки проколупать хрупкую плотину неуверенности, удерживавшую одноклассников от рукоприкладства. Лично я не люблю драк, меня сложно вывести из себя, но уж, если это удалось, то «завести» обратно еще труднее. С самого детства колотится в голове: «Не трусь! Не трусь!», а память о прошлых унижениях мотивирует пуще медалей.
        На меня бросилось сразу четверо. Замахали кулаками, съездили в челюсть, выбили пыль из куртки - я не успевал отбиваться, но злость всё накручивала и накручивала меня. Искры из глаз! Это Вовка звезданул в подбородок. Я аж «поплыл», спиною падая на изгородь - оцинкованные колючки вцепились в куртку, прорывая болонью. Встряхнувшись, заехал Вовану локтем, ногой достал Димку, и меня заново окружила потная, пыхтящая круговерть. Я и сам захекался, уставая давать отпор, а удары сыпались и сыпались, пробивая слабеющую оборону. Пацаны больше мешали друг другу, но давили числом, а я изнемогал, тупея и заботясь лишь об одном - как бы не упасть.
        Внезапно «мстители» расступились, и на меня вышел Адамадзе, щурясь подбитым глазом. В руке Васька неумело крутил свой нож с наборной рукояткой.
        - Порежу! - хрипло вытолкнул он, полосуя воздух и отпуская матерки.
        Я прянул в сторону, и нога предательски скользнула по мокрой глине. Но и мой противник изогнулся, ловя равновесие, как неумелый фигурист на катке. Едва не падая, он взмахнул ножом - и я почувствовал, как лезвие обожгло щеку, распарывая кожу и пуская кровь.
        Адамадзе испуганно отшатнулся, тараща черные глаза, и вдруг плаксиво изломил губы, выбрасывая орудие преступления, как будто оно жгло ему руку. Нож сверкнул, и булькнул в бочке с мутной водой.
        - Вы что делаете, дураки? - тонко крича, подскочила Алла, и набросилась на Ваську, на Вована, мутузя всех разом. - Дураки! Дураки какие!
        Мальчишки отступали, лишь прикрываясь от распаленной валькирии. Потерянные и жалкие «рыцари» даже не оправдывались. Имей они хвосты, поджали бы.
        Удивительно, но в ту минуту я испытал мелкое блаженство - наконец-то натруженные руки отдыхали. Кровь сбегала по щеке тонкой струйкой, и мне пришлось склониться, чтобы не закапать рубашку.
        В круге зрения показалась Званцева, дрожащими руками мявшая бинт, но вдруг пахнуло бензином - это подбежал водитель «газона».
        - Ну-ка, хлопчик, повернись… - пробасил он, срывая шляпку с бутылки. - Потерпи…
        Струя водки ошпарила рану, тут же накрытую ватной подушечкой, и мои непослушные пальцы прижали индпакет к щеке.
        - Данечка! Данечка! - достиг ушей дрожащий, плачущий голос Аллы.
        - Да все нормально, - прогундосил я. - На проволоку напоролся…
        - По машинам! - гаркнул шофер по-армейски, и класс живо полез в кузов.
        Меня устроили в кабине, под бочок Анне Михайловне, охавшей и причитавшей всю дорогу.
        А я, наоборот, успокаивался. То ли адреналин гулял по венам, то ли шок действовал, но сердце мерно отстукивало пульс.
        «Всё нормально», - на ум пошло.
        * * *
        Суровый врач с прокуренными усами и в строгих очках живо турнул из приемного покоя ученический и преподавательский состав. Мне мигом обработали рану, укололи, зашили - щека онемела, будто я ее отсидел, но не болела, лишь тупо ныла.
        Аккуратный тампон мешал, полоски лейкопластыря стягивали кожу, но делать нечего.
        - Терпи, казак, - ворчал доктор, - атаманом будешь!
        Я, хоть и оклемался малость, но все еще как бы отходил. И, когда в дверях замаячил Иван Михайлович в наброшенном на погоны халате, нисколько не удивился - видел, как он вытаскивал пьяного из мотоциклетной коляски. Служба.
        Дипломатично покашляв, участковый присел у двери, а следом заглянул еще какой-то милицейский чин.
        - Что случилось, Данил? - взгляд Михалыча обрел прицельность.
        - Да дурость случилась, - пробурчал я. - Там глина мокрая… поскользнулся и упал на колючую проволоку. Вон, всю куртку порвал… А щекой напоролся на шип! Под ноги надо было смотреть…
        - Простите, Данил, - вкрадчиво сказал незнакомый чин, - а ссадины и синяки у вас откуда?
        - Ну, подрались… - неохотно буркнул я. - Но, опять-таки, никто на меня не нападал. Сам, получается, напал! Ну, и получил…
        - Следовательно, вы никого не обвиняете? - уточнил чин.
        - Обвиняю, - заворчал я. - Себя, дурака.
        Участковый, как мне показалось, глянул на меня уважительно, и легонько хлопнул по плечу. Знал ли он характер раны, были ли у него подозрения - об этом история умалчивает.
        Милиционеры вышли, а медики, похлопотав еще немного, отпустили меня домой.
        «Крику будет…»
        Вторник, 4 сентября. Утро
        Липовцы, улица Ушинского
        - Ты… это… - Адамадзе не знал, как себя вести, и через силу выдавливал слова. - Спасибо, что по-пацански, а то… У меня уже три привода. Узнают если… про всё, точно в колонию упекут…
        И тут на него шипящей ракетой налетела Алла.
        - Ты что, вообще сдурел? - ее неожиданно тихий голос звенел от напряжения. - Живого человека резать?!
        - Да не хотел я! - отчаянно заорал Василий. - Я попугать только! А там скользко, я и… Ну, случайно! Клянусь!
        - Аллочка, он действительно попугать хотел, - заговорил я примирительно. - Это же видно было. Просто там глина, как мыло! Он и поскользнулся. И у меня, как назло, нога, будто по льду! Вася просто рукой махнул, чтобы не шлепнуться, а тут я. Вот и…
        Комова мило покраснела, и заморгала.
        - Очень больно? - вытолкнула она.
        - Да не болит уже, так только… Пройдет.
        Грянул звонок, и тут же в дверях показалась Анна Михайловна - она вела русский и литературу.
        - Скопин! Почему ты в школе?
        - Так… это… - я развел руки, словно пародируя Адамадзе. - Жив-здоров! А на перевязку после уроков. Успеваю.
        - Ну-у… Ладно! - смилостивилась классная. - Тема сегодняшнего урока - «Слово о полку Игореве»…
        Я не слушал, а больше посматривал вокруг, изучал одноклассников, косясь и подглядывая. Было понятно, что вчерашние события переломят ситуацию, но сильно ли? Надолго ли?
        А сегодня меня порой смех разбирал. Мальчиши сидели тихонечко-тихонечко, смиренно снося презрение и сдержанный гнев школьных подруг. Стоило мне войти в класс, как девчонки окружили меня, угнетая лаской и жалостью. У них даже некая гордость за меня пробивалась - вот, дескать, не побоялся богатырь перчатку швырнуть басурманам окаянным!
        И хоть бы кто из одноклассников бровку нахмурил или губку поджал - смирно сидели, как оплеванные! И только глаза поблескивали влажной мольбою, чтоб не навсегда нынешняя опала…
        - …Жанр и поэтический язык «Слова», как художественное отражение жизни народа, служит подтверждением самобытного характера и высокого уровня культуры Древней Руси…
        Совея, я обернулся к Алле, будто за помощью. Девичьи губы дрогнули, растягиваясь в нежной улыбке.
        ГЛАВА 4.
        Вторник, 11 сентября. День
        Москва, ВДНХ
        Ночью над столицей пролился холодный нудный дождь, близя осень, однако солнце выступило на стороне лета. С самого утра жарило и парило - нагретый воздух колыхался душным маревом - словно мстя за то, что люди радовались сентябрьской прохладе. У автоматов газ-воды выстраивались очереди, а толпы народу жались к фонтанам.
        Полковник Кирш степенно кружил вокруг брызжущей «Дружбы народов», держа в руке вещественный пароль - книгу в белой обложке. От хлеставших вразвес водяных струй веяло свежестью, и он довольно щурился.
        «Ох, лето красное! любил бы я тебя, когда б не зной…»
        - Спрячь книгу, Вань, - послышался насмешливый голос. - Я тебя и так узнал!
        Иван Павлович развернулся, загодя улыбаясь давнему товарищу. Генерал-лейтенант Иванов, невысокий и плотный, смотрел на него и довольно щерился.
        В строгом костюме и при галстуке, Борис Семенович походил бы на дипломата, кабы не круглое простецкое лицо. Даже очки в толстой черной оправе не смазывали добродушного, чисто деревенского выражения. А скажи кому, что Иванов - бывший резидент в Штатах, так не поверят же…
        - Ну, здравствуй, Боря, - губы Кирша дрогнули в улыбке. - Вот, честное слово, рад тебя видеть!
        - А уж я-то! - хохотнув, генлейт крепко стиснул протянутую руку. - Ты ж как пропал, так и всё!
        - Весьма информативное высказывание, - полковничий голос окрасился ехидцей. - Как это ни странно, но я тебя понял.
        - Ладно, ладно! - отмахнулся Иванов, посмеиваясь. - Куды нам с аглицкими жентельменами меряться!
        - Не прибедняйся… Побродим?
        - Давай, - Борис Семенович сложил руки за спиной, и зашагал вразвалочку, сторонясь болтливых «москвичей и гостей столицы». Но не выдержал даже минутного молчания. - Что-то важное?
        - Очень, - Кирш подобрался. - Можешь организовать мне встречу с Андроповым?
        Иванов присвистнул, косясь на старого друга. В его взгляде протаяла цепкость.
        - Всё так серьезно?
        Иван Павлович молча кивнул.
        - Давай сделаем так… - тон генерал-лейтенанта обрел деловитую вкрадчивость. - Ты мне всё-всё расскажешь, и мы вместе подумаем, как быть дальше. Ладно?
        - Ладно, - понимающе усмехнулся полковник. - Только пусть твои технари настроят полиграф. Ты должен будешь убедиться, что я говорю правду. Иначе не поверишь.
        - Ты меня пугаешь, Ваня, - сощурился Иванов. - Ну-у… Ладно. Сыщем аппарат. И спеца найдем. Он ничего не услышит - будет снимать показания. Годится?
        - Для зачина! - фыркнул Кирш, повторяя любимую присказку Андропова.
        Четверг, 13 сентября. Утро
        Москва, площадь Дзержинского
        Василь невесомо, придерживая дверь, выскользнул, и кивнул Иванову:
        - Проходите, товарищ генерал-лейтенант.
        У Бориса Семеновича сегодня не было настроения шутить, как обычно, и он молча переступил порог.
        Навстречу пахнуло электрическим биеньем - этот тихий кабинет вбирал, впитывал в себя пульсации безумного, мудрого, уродливого, прекрасного, шпионского, шпионского, шпионского мира.
        Задернутые коричневые шторы цедили утренний свет, и обширный зал, стилёво обшитый деревом, словно погрузился в сумерки. Андропов восседал за огромным столом, обложившись телефонами.
        Иванов вспомнил давешнюю запись, и бегло усмехнулся - председатель КГБ, что сутулился за громоздким селектором, напомнил ему вчерашнего техника, хищно клонившегося над пультом «детектора лжи».
        - Минуточку, Борь… - Юрий Владимирович закрутил вензель на шуршащей бумаге, и распрямился, облегченно откладывая ручку. - Что у тебя?
        - Протокол, - вытолкнул генлейт. - По теме «Медиум».
        - А-а… - рассеянно затянул Андропов, складывая ладони. - Да, ты что-то такое докладывал позавчера…
        - Помните Ивана Павловича?
        - Кирша, что ли? - поднял брови Ю Вэ. - Да кто ж его не помнит!
        Генерал-лейтенант поправил очки, как будто оттягивая момент доклада.
        - Я устроил Ване форменный допрос, по его же хотению. Под запись - и с полиграфом.
        - Ого! - вырвалось у хозяина кабинета. Глаза, и без того увеличенные стеклами очков, расширились еще больше.
        - Иван Павлович изложил следующее, - Борис Семенович взял официальный тон. - В конце августа к нему домой заявился некий мужчина, желавший продать бирюзу - Кирш собирает минералогическую коллекцию. А полковник… Помните дело Гуаньчена? Палыч тогда первым подбежал к убитому, изъяв микропленку… Мы тогда ха-арошую «дезу» спихнули китайцам! М-м… Ванька еще кое-что снял с тела агента - набор капсул с настоем… э-э… В общем, капнешь его в чай, угостишь подозреваемого - и тому будто «сыворотку правды» вкололи. Всё выложит, расколется до самого донышка. Ну, и вот… Киршу на пенсии делать нечего, скучно, так он своим редким гостям капал тот самый эликсир! Баловался, говорит. Вот и этого… продавца тоже своим «спецчаем» угостил. А тот оказался медиумом! Только не духов вызывает, а живых людей. Телепатически! Самое же главное… Люди эти… Они из будущего!
        - Что-о? - ладони председателя КГБ шлепнули по столу. - Боря… - в начальственном голосе сквозило тяжкое недовольство.
        - Вот-вот! - с жаром перебил его Иванов. - И я не поверил! Да только Палыч говорил правду - «детектор лжи» подтверждает. Читай.
        Кисло морщась, Андропов перелистнул страницу.
        КАК ВЫГЛЯДЕЛ «МЕДИУМ»?
        Это был огромный, красивый человек. Широкоплечий, мускулистый… Мне он показался немного наивным. И нервным.
        ЕГО ИМЯ?
        Он назвался Антоном, чем немного меня разозлил. Ведь так зовут моего внука.
        ТЫ СКАЗАЛ, ЧТО МЕДИУМ ОБЩАЛСЯ С ЛЮДЬМИ ИЗ XXI ВЕКА…
        Да, из 2022 года.
        А С ЧЕГО, ВООБЩЕ, НАЧАЛСЯ РАЗГОВОР? КОГДА ТЫ ПО-НАСТОЯЩЕМУ УДИВИЛСЯ?
        А! Ну, мы стали рассматривать его бирюзу. Я спросил, не афганская ли она, и медиум подтвердил. И сильно расстроился. Сказал, что 25 декабря этого года СССР введет в Афганистан ограниченный контингент войск, и развяжет войну. Она продлится ровно десять лет, что резко ослабит страну, а еще через год Советский Союз распадется…
        Юрий Владимирович отложил протокол и снял очки. Устало отер лицо.
        - Дальше - интересней, - криво усмехнулся генлейт, следя за начальством.
        Андропов молча кивнул, и достал трехлитровую банку с разведенным соком. Налил себе полный стакан, и выцедил, смакуя. Отдышавшись, ткнул пальцем в бумаги:
        - Тут против каждого ответа стоит галочка, зеленым карандашом…
        - Ага, это я отмечал, - с готовностью заерзал Иванов. - Специалист после каждого ответа поднимал свою умную голову, и кивал, если правда. И я сразу - зеленую «птицу». Только однажды красный крестик выставил. Спрашиваю Ваньку, верит ли он, что его дочь жива. Палыч кивнул, но это была ложь.
        - Бедняга… - проворчал Ю Вэ, и вернулся за стол.
        А ЧТО ЕЩЕ ПРИВЕЛО К РАСПАДУ СССР?
        Да там много чего, медиум долго говорил… Ну, надо было срочно реформировать экономику, Госплан, да и саму КПСС, а вместо этого - полный застой! Хотя Андропов и предлагал долговременную программу перестройки, новый генсек Горбачев взял из нее лишь само название, как броский лозунг. Развалил партию, развалил государство… Слабак был, и дурак отменный. Только вот убрать его было уже некому - ушла старая гвардия. Суслов, Брежнев, Черненко, Андропов, Устинов, Громыко - всех похоронили в 80-х. В Политбюро вошли безграмотные, но напористые нацмены, вроде Шеварднадзе, а Горбачев еще и Яковлева ввел, предателя и антикоммуниста. Вот они, на пару, и развалили сверхдержаву… Знаешь, слушал я этого медиума, и верил - всё так и будет! Если сейчас, сию минуту, не начнем действовать, дождемся и развала, и разрухи, и буржуазной контрреволюции! Ну, это уже не мой уровень…
        ГОРБАЧЕВА ТЫ ТОЖЕ СЧИТАЕШЬ ИЗМЕННИКОМ?
        Если верить медиуму, то да, безусловно. В 84-м, еще до избрания, «Меченый» встречался… э-э… встретится… Тьфу ты, запутаешься с этими временами! В общем, прибудет с визитом к Маргарет Тэтчер, тогдашней премьерке Англии. О чем они говорили или сговаривались - неизвестно. Потом в Москву прилетит американский президент Рейган. К чему он склонял Мишу Горбачева? Опять-таки, никто не знает. Вот только итог налицо - разваленная сверхдержава, осмеяние подвига отцов в Великой Отечественной, возрождение фашизма на Украине… Прости, Боря, но лучше застрелиться, чем дожить до такого будущего!
        М-ДА… НО ТЫ ЖЕ ПОНИМАЕШЬ, ЧТО ПОДОБНОЙ ИНФОРМАЦИИ НУЖНЫ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА!
        Пиши! Я тебе сейчас шпионов сдавать буду. М-м… Генерал ГРУ Поляков, работает на ЦРУ лет пятнадцать. Кличка «Бурбон». Передавал совсекретные сведения ящиками. Генерал КГБ Калугин. Сдал многих наших агентов, вроде Липке, Уокера, Кочера. Александр Яковлев - тот самый «гуру» Горбачева. Будет мотаться по всей стране, подговаривая республиканских «вождей» выйти из состава СССР. Работает на Америку лет тридцать. Так, кто там еще… А! Адольф Толкачев из Министерства радиопромышленности - нанесет или уже наносит огромный вред советским ВВС. Олег Гордиевский из ПГУ - лет пять работает на МИ-6. Это все, которых помнил «медиум». И… Знаешь, запиши-ка еще наших «хохлов» из ЦК! Медиум уверен, что это именно они скармливают Леониду Ильичу «лекарства», ему абсолютно противопоказанные. Просто, чтобы Брежнев подмахивал все их писульки! И генсек сам затащит Черненко в Политбюро! А тот займет его место - и пары лет не пройдет…
        Андропов читал долго, перечитывал, болезненно морщился, шлепал ладонью по полировке. Вставал иногда, подходил к окну, будто проверяя, на месте ли Железный Феликс? Не реет ли над Кремлем власовский триколор?
        Иванов сидел тихо, понурый, но собранный - чуял, что грядет борьба, великая и общая. За идеалы Октября. За социализм. За окаянного-охаянного Сталина. За Родину.
        - Что по… по шпионам? - отрывисто спросил Андропов. - Проверяли?
        - Так точно, работаем, - встрепенулся генлейт. - Устроили негласный обыск у Полякова. Тайнички у него, конечно… Изощреннейшие! И… Кой-чего нашли. Таблетки для невидимых чернил, шифроблокноты, микропленки… Тянет на расстрельную статью.
        - Генерал-майор ГРУ… - протянул Ю Вэ с горечью, и его губы судорожно дернулись. - Вот же ж с-сволочь какая! - подуспокоившись, он заговорил печально и задумчиво: - Ох, до чего же хочется отмахнуться, обозвать стариковским бредом! Или спихнуть в архив - и забыть… «Не дело», как твой Лазаренко выражается.
        - Да и хрен забудешь, - поддакнул Иванов.
        - М-да… Знаешь, Боря, а ведь мы всё это видим и сами, без всяких медиумов. Просто значения не придаем. Подумаешь, дескать, мелочи какие! Отдельные недостатки! Справимся, время есть. А нету его! Иногда даже мысли мелькают: а не затеять ли переворот? Да, Боря, да! Наверное, это от бессилия… Ладно. Для зачина… Будем Брежнева спасать! Займешься?
        - Всегда готов! - отсалютовал по-пионерски Борис Семенович, и расплылся в откровенно хулиганской улыбке.
        Суббота, 15 октября. Вечер
        Липовцы, улица Ленина
        В гулкой тишине спортзала шлепки по истертому мату выбивали эхо, будто рикошетом. Захват… Бросок!
        Набитый опилками «Дядя Федор» перевалился через мое плечо, мотнув пришитой «головой». В «молодости» манекен для борьбы был обтянут кожзаменителем, но с тех пор «постарел», пообносился до тряпичной основы.
        Стоя на одном колене, я отдышался. Вообще-то, для новичка в самбо рановаты такие приемчики, но тренер разрешил. Мне не сразу удалось изложить просьбу, уж больно задыхался и сопел, но «Ахматыч» кивнул: дозволяю, мол. Он всегда такой - немногословный. Малорослый, но крепкий, накачанный. Неуклюжий с виду, Сулим Ахматович дьявольски ловок и быстр, юрок, как ящерка. А уж как он гонял «юных спортсменов»!
        Записалось к нему в секцию человек двадцать, но к началу октября выдюжили лишь четверо. Вот нас Ахматыч и натаскивал, день за днем обучая правильно… падать.
        «Воля в вас уже чувствуется, - говорил он с легким акцентом, буравя черными бусинками зрачков, - осталось силы набраться! Опыт придет сам…»
        С тренировок я возвращался измочаленный, но довольный. А стоило обвыкнуть, подкачаться чуток, начал задерживаться после занятий, ловя в глазах тренера молчаливое одобрение…
        Одинокие аплодисменты в пустом зале раздались звонко и четко. Я недоуменно обернулся, узнавая Тому Цареву в тренировочном купальнике. В общем-то, Тамару - ей девятнадцать. Молодой специалист, днем ударно трудится в отделе труда и зарплаты, а по вечерам поддерживает форму, деля свое время между гимнастикой и бальными танцами.
        Высокая, стройная, длинноногая, Тома самозабвенно крутит экзерсисы на брусьях, в упор не замечая жадных взглядов. В свои «танцевальные» дни девушка ходит в Дом культуры, и толпа поклонников перемещается из спорткомплекса в ДК - с тем же результатом. Нулевым.
        - У тебя ж вроде треня закончилась! - громко сказал я, слыша тающий отгул.
        - У тебя тоже! - живо парировала Царева. - Думаю, кто ж это так упорно Федю лупцует? Полчаса уже тут сижу. Любуюсь!
        - Я не выражался? - осведомился неуверенно.
        - Нет! - засмеялась девушка, легко вставая.
        Мне стало чуть кисло - она была выше меня на полголовы. Да больше…
        - Все ушли, - негромко сказала Тома. - Трое остались - ты, я и сторожиха… Проводишь меня?
        - Обязательно! - быстро выговорил я.
        Девушка рассмеялась, и продефилировала к дверям, красиво покачивая бедрами.
        - Тогда я - одеваться! - оглянулась она. - Только не уходи без меня, ладно?
        - Ни за что! - заверил я.
        Мысли, раскрученные дремлющим либидо, вились в голове бестолково и суетливо, бились о череп, как мухи о стекло. Усилием воли стреножив пленительные фантазии, я нюхнул подмышку, и содрогнулся.
        «Мыться, скунс! Живо! С мылом!»
        Пятнадцатью минутами позже, свежий и благоуханный, спустился в фойе. Тома уже ждала меня, вертясь у большого зеркала. Скромное пальтишко шло ей. Ну, с ее-то фигуркой… На ней и рваный мешок из-под картошки будет смотреться, как изысканный наряд!
        - Пошли? - спросил я мужественным голосом.
        - Пошли! - улыбка девушки отразилась в мои глаза рикошетом. - Марь Иванна, до свиданья!
        - До свиданья, полуночники, - заворчала сторожиха, выбираясь из теплой остекленной будки. - Сейчас я, дверь закрою…
        Мы с Томой спустились по ступенькам, а за нашими спинами грюкнул засов.
        Поздний вечер укрыл Липовцы темнотой, и окна по всей Угольной, по Ленина горели теплым домашним светом. Полная глухая тишина ночи еще не устоялась, но дневная маета замирала полегоньку. Даже одышливое биенье компрессоров с шахты доносилось едва-едва.
        - Хорошо, правда? - нечаянная спутница взяла меня под ручку, и я замедлил шаг, приноравливаясь к мелкой девичьей поступи.
        - Правда, - ответил, благодушествуя.
        - Проверку прошел! - хихикнула Тома.
        - Какую еще проверку? - наморщился мой гладкий лоб.
        - Ну, обычно мальчики деревенеют, стоит их взять под руку. А ты, как шел, так и идешь!
        - Ну, не совсем так, - улыбнулся я. - Идти стало гораздо приятней.
        Тамара на секундочку зажала мой локоть, безмолвно благодаря.
        - Дань, а эта ваша борьба… Ну, вот я увлекаюсь танцами. А твое увлечение - самбо? Хочешь на соревнования ездить, на чемпионаты всякие? М-м?
        - Да нет, - мотнул я головой. - Самбо - это для тела. А для души у меня - математика.
        - Математика?! - поразилась девушка. - Вот это ничего себе… А-а! Вот я балда! Слышала же, как пацаны что-то про олимпиаду терендели… По математике, да?
        - Ага. Школьная прошла, в ноябре съезжу на районную. Может, и краевую потяну.
        - А она когда?
        - На зимних каникулах.
        - А потом?
        - А потом будет зональная в Иркутске, в марте, всероссийская в Москве и всесоюзная в Саратове. Только, знаешь, терзают меня смутные сомненья - доберусь ли хотя бы до Москвы! Да и, потом, мне эти олимпиады не ради побед нужны. Просто хочу поступить в физматшколу при МГУ, а туда охотно берут олимпиадников.
        - Здорово, - серьезно сказала Тома. - Ты точно знаешь, чего хочешь, и добиваешься этого. Так и надо. Нет, правда, ты молодец!
        - Да ладно… - шутливо проворчал я. - Засмущаешь меня…
        - Ага! Засмущаешь тебя, как же! - рассмеялась Царева. - О! Мой дом!
        - Уже? - огорчился я.
        - Уже, - сладко улыбнувшись, девушка поцеловала меня, и не отрывала губ долгую-предолгую секунду. - Спасибо, что проводил.
        - Ну, вот… - вздохнул я, дурашливо понурясь. - Не пить мне сегодня чаю…
        - Почему? - длинные ресницы взлетели, приоткрывая темень зрачков.
        - А то еще слижу вкус твоих губок…
        Тихий смех рассеялся в потемках, бередя душу давней памятью.
        Мы остановились в круге света от фонаря, у подъезда трехэтажного дома. Тамара вытащила платочек из сумочки, и заботливо стерла помаду с моих губ.
        - Конспи`гация, конспи`гация и еще раз конспи`гация! - смешливо прошептала она. - Пока!
        - Пока…
        Простучали каблучки, хлопнула дверь. Дожидаться, пока зажжется лампочка в заветном окне, я не стал - мною правило вожделение, а оно обходится без романтических прикрас.
        Неторопливо шагая прочь, понял, что амурные волнения не унять - и повернул обратно, решив позвонить Киршу. В Москве второй час дня, как раз…
        Переговорный пункт ютился в одном здании с почтой, там было светло и людно. Я заперся в кабинке «Межгород», и опустил в автомат пятнадцать копеек. Набрал номер…
        После четвертого гудка в трубке щелкнуло, и послышался глуховатый голос полковника:
        - Алло?
        - Здрасте! - выпалил я.
        - О-о, Антоха! - обрадовался Кирш. - Привет!
        - Как ты там? - мне удалось отыграть роль внука.
        - Да нормально. Сделал всё, что хотел. Гуляю пока, и жду. Надо еще к одному товарищу съездить. Высокопоставленному. Ага… Мой девиз: «Не верю, но надеюсь!»
        - Звучит не слишком оптимистично, но забавно!
        - Всё будет хорошо, Антоша.
        - Не верю, но надеюсь! - отшутился я.
        Трубка издала смешок, и заторопилась:
        - Ну, всё, Антош. Пока! Тут ко мне пришли…
        - Пока-пока!
        Мое прощание унеслось по проводу, и в ухо задолбили короткие гудки.
        - Киев - вторая кабина! - крикнула телефонистка. - Алма-Ата… Кто заказывал Алма-Ату? Пятая кабина!
        - Я, я! - подхватилась полная тетя, ковыляя к стеклянной двери с выведенной пятеркой.
        Огромная страна разговаривала сама с собою…
        ГЛАВА 5.
        Понедельник, 8 октября. Утро
        Москва, Сретенка
        Небо куксилось с раннего утра, то затягиваясь тучами, то проясняясь. Налетавший ветер, взметая опавшие листья, пах дождем, но Кирша достала одна-единственная капля. Увесистая и холодная, она щелкнула по запястью - и всё, без осадков…
        - Иван Павлович, вы не слишком-то в окно выглядывайте, - с ворчаньем проговорил Андропов, и улыбнулся уголком рта: - Во избежание.
        - Да я в щелочку, - оправдался полковник, и внимательно посмотрел на бывшего шефа. - Нервничаете?
        - Есть маленько, - вздохнул председатель КГБ. - Мне же пришлось Лёнькину медсестру задержать, а то так бы и «лечила» наркотой!
        - Да там не наркотики, - вяло вступился Иван Павлович. - Снотворные, да успокаивающие всякие, но тяжеленные, что да, то да.
        - Большая разница! - насмешливо фыркнул Юрий Владимирович. - Вы даже не представляете себе, какая вонь пошла! Забегали, как тараканы по кухне, когда заходишь ночью, и свет - щелк!
        - Тапками их, - буркнул Кирш, - тапками…
        Хохотнув невесело, Андропов отдернул рукав пальто и глянул на циферблат.
        - Сейчас Боря должен подъехать… - понурившись, он вздохнул: - Ни один империалист не напрягал меня так, как эти, с позволения сказать, коммунисты!
        - «Хохлы»?^5^
        - Кто ж еще! И ничего ведь не докажешь! «Т-тварищи» по партии…
        - Леонид Ильич сам виноват, не надо было приваживать. Хотя… Вспомните! Шелеста же он снял, и Полянского. И Подгорного на пенсию турнул! Понимал, видать, что свита на корону заглядываться стала!
        - Ладно… - Юрий Владимирович слабо повел рукой. - Спускаемся потихоньку - сигналит, вроде…
        Тот же день, позже
        Вологодская область, окрестности деревни Верхоталье
        - Как там Владивосток? - жизнерадостно справился Иванов.
        - Да не смыло еще, - пробурчал Кирш, верно определив, что Борис ему дух поднимает.
        - А внучок как?
        - Скоро меня перерастет, - осторожно ответил полковник и, чтобы не развивать тему, капризно спросил: - Долго еще?
        - Да приехали уже! Почти…
        Проселочная дорога недолго мучала пассажиров черной «Волги». Взревывая мощным мотором, пересаженным от «Чайки», машина одолела очередной поворот - и покатила по гладкому асфальту… Чтобы тут же затормозить - узкое шоссе перегородил полосатый шлагбаум, белый с красным. Пара офицеров в «эксперименталке» приблизилась, ненавязчиво отсвечивая гладкими прикладами «калашей».
        Отдав Андропову честь, служивый махнул рукой, и красно-белая балка перемахнула из запрещающей горизонтали в разрешающую вертикаль.
        Генерал-лейтенант Иванов, сидевший за рулем, неспешно тронулся.
        - Тут когда-то монастырь стоял, - поведал он, не оборачиваясь, лишь изредка взглядывая в зеркальце, - а нынче там спецсанаторий. Но порядки вполне себе монашеские - ни выпить, ни покурить! Зато работать дозволяется - огородик перекопать или, там, дровишек напилить…
        - Трудотерапия, - тонко и чуть нервно улыбнулся Юрий Владимирович, облюбовавший заднее сиденье.
        «Волга», прозванная «дублеркой»,^6^ подъехала к самим воротам во внушительной крепостной стене. Даже покатая башня круглилась на углу, накрытая шатровой крышей, будто шляпой.
        - Для зачина, - отрывисто сказал Андропов. - Я прокрутил Генеральному всю запись нашего с вами разговора, от первого до последнего слова…
        - То есть, Леонид Ильич в курсе? - перебил его Кирш.
        - В полном! - отрезал председатель КГБ. - Но он все равно хочет с вами потолковать. Так что…
        - Понял, Юрий Владимирович, - криво усмехнулся полковник. - Постараюсь оправдать оказанное доверие.
        - Да уж поусердствуйте… - заворчал Ю Вэ, сникая.
        В монументальных воротах открылась хлипкая калитка, и пропустила троих мужчин вовнутрь.
        Приземистый корпус самого спецсанатория с крошечными стрельчатыми окошками прижимался к стене рядом с уцелевшей звонницей, а остальное пространство занимал обширный двор, расчерченный дорожками, как по линеечке, и озелененный парой аллеек. На черных делянах с усохшей ботвой трудилось несколько человек в синих спортивных костюмах.
        - Ваш выход, - остановился Андропов. - А мы с Борей тут пока, в запасных…
        Кирш кивнул, и храбро зашагал вдоль огородиков. В одном из «дачников» он с удивлением признал генерального секретаря ЦК КПСС. Товарищ Леонид Ильич Брежнев лично подкапывал созревшую морковь. Опершись на лопату, генсек сощурился и щедро улыбнулся.
        - А-а! Иван Павлович! Я угадал?
        - Он самый, - развел руками полковник, чувствуя себя стесненно.
        - Ну, пойдемте, пойдемте… - Брежнев воткнул ширкнувший заступ в землю, и поманил Кирша за собой. - Погутарим! Смотрю, Юра-то сбледнул… Хе-хе… Я ему потом спасибо скажу! Завез сюда, заточил… Переживает, небось?
        - Переживает, - подтвердил Иван Павлович.
        - Ну, и зря! За столько лет я впервые в отпуске! Вторую неделю уже. Да где там… Третью! Первые дни, конечно, хреново было, а сейчас… Сам засыпаю! И сны вижу! А то наглотаешься этих барабо… барби… Тьфу! Короче, пилюлек - и как в черную яму… И ни спокойной ночи, ни доброго утра… Ох, лучше не вспоминать! А сюда приехал - меня сразу травами всякими. Вставало, как у молодого! Да-а! Ишь, краля…
        Навстречу поспешала хорошенькая, но очень серьезная медсестра, ладно обтянутая белым халатиком.
        - Леонид Ильич, примите, - велела она, протягивая генеральному две таблетки на ладони и стакан воды. - Нитрозепам. И фенибут.
        - Из ваших ручек… - заворковал Брежнев, покорно заглатывая снадобья. Запил, и с поклоном вернул стакан.
        Девушка целеустремленно зашагала дальше, вертя юркой попой.
        - М-да… - оглянувшись, генеральный спросил вполголоса: - Про медиума - это правда всё? Нет, я знаю, что на вас даже присоски «детектора лжи» лепили, изверги! Просто, по-человечьи интересуюсь…
        - Правда, Леонид Ильич, - твердо сказал отставник. - Понимаю всё, самому не верится… - помолчав, он нерешительно задал главный вопрос: - И… как теперь с войной?
        - Какой войной? - удивился Брежнев, и сморщил лицо. - А, вы про этот… про Афган? Забудьте! Да если бы я только знал, что она мне всю Олимпиаду испортит… я бы лично всем нашим «ястребам» перья повыщипывал! Вы мне лучше… - он замедлил шаг. - К-хм! Скажите честно: на той кассете, что мне Юра крутил, всё, до последнего слова? Или медиум еще что-то говорил?
        - Говорил, - вытолкнул Кирш.
        Леонид Ильич повернулся к нему, и взялся за пуговицу.
        - Когда я умру? «В восьмидесятых» - это как-то… Расплывчато. А точнее? Только честно и прямо, без сюсюканья!
        - Через три года… но это как раз не точно! Похоже…
        - Ну?!
        - Похоже, товарищ Брежнев, вам… «помогли». Могут… хм… «помочь».
        - Если смогут! - вознес генсек толстый палец. - Ладно, поживем еще! Ну, пошли, пошли, Иван Павлович, побалакаем…
        И два деда медленно зашагали по дорожке, шурша гравием и топча опавшие листья.
        Понедельник, 29 октября. Ближе к вечеру
        Липовцы, улица Ленина
        Тренировка давно закончилась, уже и спортзал успел проветриться. За огромными окнами синели сумерки, набирая все больше черноты.
        Мишка Тенин, мрачный, как небо над Липовцами, убрел домой полчаса назад, бросая на меня ревнивые взгляды. Ему в армию скоро, повестку ждет… Неужто узнал про нас с Томой?
        Хотя что там узнавать? Ну, до дому провожал… Иногда, правда, вкругаля. Мы нарочно выискивали окольные пути, чтобы дольше побыть вместе… Но избегали свиданий и прогулок под луной - я берег честь дамы. Конечно, времена сейчас не те, чтобы склонять за «аморалку», но Липовцы - та же деревня. Узнают про «связь с несовершеннолетним», начнутся пересуды, косые взгляды… Не дай бог, до мамы дойдет! От ее крика не то, что ОТиЗ - всё шахтоуправление прижухнет!
        Дальше поцелуев у нас не заходило, однако я все чаще различал в Тамаре нетерпеливое согласие… Или это мое воображение шалило?..
        - Привет!
        Мысли - вон, переживания - в отстой. Грядет моя красавица…
        - Привет…
        Девушка чмокнула меня прямо в розовый шрам на щеке. По спине аж холодок сквозанул. По потной спине…
        - Что, перезанимался? - Тома по-своему поняла мою досадливую гримаску.
        - Да нет… Опять мокрый весь!
        - А душ на что? - соболиная бровка изогнулась в недоумении.
        - ХВС есть, а ГВС - йок, - забрюзжал я. - Второй день чинят…
        - А у нас работает! - обрадованно воскликнула девушка. - Пошли к нам!
        - Э-э… - замялся я, и промямлил: - Не уверен, что готов к сеансу стриптиза…
        - Ты что, стесняешься? - хихикнула Тамара. - Да все ушли давно! Слушай, а сколько тебе? - заинтересовалась она. - Ты мне так и не сказал!
        - И не скажу, - буркнул я.
        Девушка прыснула в ладошку.
        - Пойдем…
        Вороша взбаламученные мысли, я заглянул в мужскую раздевалку. Ох, и пахнет духом человечьим…
        Схватил вещи в охапку, и метнулся на женскую половину. Здешнее амбрэ куда приятней.
        - Точно никого? - подал голос.
        - Точно, точно! - ответила Царева из-за крашеных шкафчиков.
        Со стороны душевой накатывало влажное тепло и звонко падали капли. Я быстро расшнуровал борцовки, и скинул их - сухой кафель не холодил. Торопясь, суетливо стянул шорты, бросил их на скамью, туда же упала изрядно повлажневшая самбовка.
        Миокард мой, подстегнутый гормонами, вовсю качал кровь. Я облизал губы - давно у меня не было женщины…
        Кулаки сжались, а скулы свело из-за неистового желания. Чертовы шкафчики заслоняли Тамару, но я очень четко, ярко, выпукло представлял себе, как она - «без ничего!» - томно потягивается, стягивая в «хвост» распущенные волосы… Ее груди упруго и дерзко противятся земной тяге, стройные бедра изгибаются дразняще и гибко, а губы вздрагивают в стыдливой улыбке…
        Коротко выдохнув, я расцепил пальцы, и уныло побрел в душ, шлепая босыми ногами. Рано еще, очень рано…
        * * *
        На улице успело стемнеть, а стылый воздух забирался под куртку, словно желая согреться. Голые деревья в сквере сучили ветками, клонясь под порывами до сильного. Но мне было тепло.
        Мы шагали в ногу - мой тупоносый ботинок и Томин изящный сапожок ступали рядом. Вот и знакомый дом.
        - Мне пятнадцать, - признался я. - С половиной.
        Девушка легонько прижалась к моему плечу.
        - Моему отцу в сорок третьем четырнадцать было, - заговорила она. - Дед на фронте, а он один всю семью содержал - и мать, и бабушку, и сестренок. Работал на заводе, иногда с утра и до вечера, без продыху. И кто он? Подросток или мужчина? А ты… Мне с тобой хорошо! - радостный смех растаял в воздухе легким заворотом пара. - Пока!
        Вторник, 30 октября. День
        Липовцы, улица Комсомольская
        - Тебе сегодня на секцию? - мама накинула на плечи синюю «почтарскую» куртку.
        - Не, завтра.
        - Тогда поможешь мне газеты разнести!
        - Пошли, - с готовностью кивнул я.
        Мамины руки разделили тяжелую кипу корреспонденции на две.
        - Тут все по Комсомольской.
        - Давай…
        Одевшись, я подхватил увесистую пачку газет, и вышел из дома. Бурая трава ночью заиндевела, а лужицы покрылись белыми льдистыми перепонками, что сухарно размолачивались под ногами. Но к обеду потеплело, ветер стих, лишь изредка донося тревожащий запах снегов. Пора бы уж, а то затянулось предзимье…
        Перейдя улицу, я зашагал по Комсомольской. Каждая газета помечена карандашом - номер дома, номер квартиры. Не ошибешься.
        Зайдя в подъезд, я рассовал в звякающие почтовые ящики свеженькие номера «Красного знамени» и «Тихоокеанского комсомольца», разбавив краевую прессу «Сельской жизнью» да «Известиями».
        Квартиру на первом этаже неожиданно покинула Аня Званцева. В шубейке из искрящейся синтетики и в белой вязаной шапочке, она нетерпеливо запритоптывала:
        - Да я скоро, мам! Только туда и обратно!
        Дверь хлопнула, и девушка ссыпалась по ступеням, едва не сшибив меня.
        - О, привет! - обрадовалась она. - А ты чего делаешь? Газеты разносишь?
        - Матери помогаю, - солидно ответил я. - Понавыписывают, понавыписывают… А нам таскай!
        Захохотав, Аня дружески шлепнула меня по плечу рукой в узорчатой варежке, и ускакала. Улыбаясь, я повертел «Красную звезду». Эту - в четырнадцатую…
        Неожиданно моим вниманием завладел снимок на первой полосе. Черно-белая фотография изображала Ахмад-Шаха Масуда, афганского «душмана» по прозвищу «Панджшерский лев». Я помнил его чернобородый образ по «масудовке» - берету-паколю.
        Сердце заколотилось отбойно, а рука судорожно смяла газетный лист. Это было совершенно невозможно! Чтоб советские журналисты писали о моджахедах?! Мысленно отмахиваясь от стаи надуманных версий, я вчитался:
        «Когда в результате сентябрьского переворота, к власти в Афганистане пришел Хафизулла Амин, он убил не только своего предшественника Тараки, но и раскрутил кровавое колесо репрессий против десятков тысяч человек. Амин не щадил никого - ни бывших соратников по фракции «Хальк», ни конкурентов из «Парчама», ни мулл, ни сторонников прежнего режима.
        Массовый террор, развязанный лидерами НДПА после так называемой Апрельской революции, достиг при Амине чудовищных масштабов. И афганцы не стали терпеть, выступив на защиту своей веры и своей жизни. И та гражданская война, которая шла в Афганистане с 1975 года, начавшись из-за диктатора Дауд-хана, разгорелась с новой силой. Отряды повстанцев-таджиков на севере страны возглавил Ахмад-Шах Масуд.
        Спокойный, рассудительный, и в то же время храбрый человек, талантливый командир, Масуд уверенно заявляет: «Хотя бы не мешайте, и через полгода в Афганистане наступит покой!»
        Медленными, плавными движениями ладони я разгладил газету и аккуратно засунул в щель ящика с намалеванными цифрами «14».
        Печатать такие материалы… М-да. Не помню, что писали в «прошлой жизни», но восхвалять «душманов»… Нет, исключено. Абсолютно! Значит…
        «Значит, полковнику хотя бы что-то удалось…»
        Спохватившись, я нарыскал газету «Правда». На первой полосе ничего… На второй… Ага! На полстраницы - хлесткая статья «Афганская контра». Я вчитался, скользя глазами по строчкам, выхватывая главное. Автор сдержанно, но безжалостно громил деятелей из НДПА, сравнивая их с меньшевиками, «страшно далекими от народа», раз уж сами трудящиеся поднялись на борьбу с самозваными «вождями».
        «Так вот ты какая, «партийная линия»…»
        Оставшиеся газеты я разносил чисто механически, не зная толком, настало ли время радоваться или лучше погодить. Ясно, что «шурави» уже точно не выступят на стороне «меньшевиков», но угроза войны, хоть и поблекла, все еще довлела.
        «Но кто-то же дал отмашку газетчикам! - скакали мысли, как пульс у сердечника. - И штампик «Печать разрешается» Главлит тиснул-таки!»
        А главред «Правды» - человек архиосторожный. Да все они таковы, редакторы, что в «органе ЦК КПСС», что в какой-нибудь «Нью-Йорк таймс»! Только хозяева у них разные.
        «Ладно, - вздохнул я, - будем ждать последних известий и надеяться на позитив».
        Смутно было на душе. Мне очень хотелось радоваться великой перемене, но боязнь ошибиться осаживала эмоции.
        Я бросил в ящик последнюю газету, и только сейчас заметил, какая глубокая, непроницаемая тишина разлеглась по улочкам поселка.
        Плавно чертя зигзаги, опали снежинки, укалывая лицо секундной стужей. Дали тут же расплылись, прячась за мельтешеньем снегопада. Хлопья-перышки опускались отвесно, как фигурки в «Тетрис».
        Я подставил ладонь. Слипшиеся ледяные звездочки таяли, дрожа росистыми каплями. Бережно, чтобы не уронить небесную влагу, я поднес пальцы к лицу, и отер щеку.
        «Все будет хорошо?»
        Воскресенье, 4 ноября. День
        Уссурийск, улица Некрасова
        - Победителю олимпиады по математике среди школьников Октябрьского района Даниилу Скопину, ученику восьмого класса Липовецкой средней школы, вручается диплом 1-й степени!
        Под жидкие хлопки я вышел к столу, храня на лице утомленный вид. Пузатый и пухлощекий начальник РОНО со смешным венчиком седых кучерей вокруг блестящей лысины, вяло пожал мне руку, и одарил разрисованной картонкой.
        Если честно, то я был и рад, и горд. Получилось же! Всегда хотел сразиться на ристалище с такими же, как я, юношами бледными, погрязшими в математических премудростях. Но трусость и здесь меня настигла!
        Я боялся проиграть - и понять про себя нечто ужасное. Что «матанщик» из меня никакущий, что въезд в страну Аль-Джебр для Дани Скопина закрыт… А вот фигушки вам!
        Благодушествуя, спустился в фойе, и скучающая гардеробщица протянула мою кожанку - шапку и шарф я запихал в портфель.
        Матбой вышел знатный, хотя и скучноватый. Особенно запомнилась вчерашняя задача, третья по счету. Хоть какая-то пища для ума…
        «На гранях кубика проставлены шесть различных чисел от 6 до 11. Кубик бросили два раза. В первый раз сумма чисел на четырех боковых гранях оказалась равна 36. Во второй - 33. Спрашивается: какое число написано на грани, противоположной той, где обозначена цифра 10?»^7^
        Намотав шарф на шею и нахлобучив лыжную шапку, я валко пошагал к дверям, суя конечности в рукава. Портфель мне сильно мешал, но я догадался-таки поставить его на широчайший подоконник, оккупированный горшками с чахлой геранью.
        А за стеклом, тронутым кружевом инея, белел и рыжел снег, утоптанный да наезженный. Черные деревья раскидывались недвижимо, словно боясь обронить снеговые шапки, белеющие в развилках.
        По Некрасова шуровали грузовики и легковушки, на их подвижном фоне брели зябнущие пешеходы, а сверху нависал серый небосвод, однотонный и непроницаемый для взгляда. Зима.
        Хотя… В Приморье всё не как у людей. Помню, в декабре гроза случилась. Гром гремит, молнии сверкают, дождина льет… А потом ударил мороз, и деревья, окованные льдом, согнулись дугами, роняя ломкие сучья…
        Вот, прояснится за ночь, и завтра сугробы таять начнут. Народ, костеря небесную канцелярию, будет плюхать по снежной жиже, а им опять минус - и хрусткий каток.
        «Надо Ивану Палычу позвонить, - перебежала ассоциации расторопная мысль, - «Телефон-телеграф» не так уж и далеко… В Москве… м-м… Девятый час. Нормально…»
        Подхватив портфель, я шагнул в стылый тамбур. Потоптался, и вернулся в фойе. А зачем далеко ходить?
        Я поднялся на второй этаж и, срывая с себя шапку, заглянул в кабинет директора. Пожилая секретарша деловито клацала на пишмашинке, выколачивая текст.
        - Здрасте! - сказал я. - А можно от вас позвонить? По межгороду?
        Не отрывая глаз от желтоватого листка бумаги, женщина указала на красный телефонный аппарат:
        - Вон. Через «восьмерку».
        Я снял трубку, и набрал номер. В ухо прорывались отдаленные гулы и шорохи, перебиваемые гудками…
        - Алло? - голос Кирша показался мне надтреснутым и безжизненным. - Кто говорит?
        - Это я!
        - А-а, Антоша! - сразу обрадовались на том конце провода. - Как хорошо, что ты позвонил!
        - Ну, как ты? - облегченно улыбнулся дедушкин внук.
        - Не волнуйся! Всё в полном порядке! - бодро вытолкнула трубка.
        Я замер. Застыл. Заледенел.
        - А ты где? - молвил осторожно.
        - В Москве! У друзей…
        Смутное движение достигло слуха, и связь оборвалась. Бережно, словно дутую из тонкого стекла, я положил трубку, затыкая короткие гудки. Вежливо попрощался, и вышел.
        Если бы Кирша задержали чекисты, полковник сказал бы, что он «у своих». А друзья… «Друзья» значат - враги…
        Порскнула думка об ошибке. Нет… Нет. Старый, опытный разведчик-нелегал никогда бы не допустил столь грубого промаха. Стратегия и тактика выживания в тылу врага для него не скучная теория, а суровые будни. Сказано: «в полном порядке», значит, всё - провал.
        Натянув шапку, я выскочил на улицу. Попутный «Икарус» довез почти до самого автовокзала.
        «В местный аэропорт - уже никак, - метались мысли. - Рейс в Хабаровск - в полпятого… Нет, без двадцати пять. Да все равно не успеваю! Последний шанс - Артем. «Як-40» вылетает в шесть пятнадцать… Конечно, наши люди в булочную на такси не ездят, но куда ж деваться?»
        Майонезного цвета «Волги» с шашечками выстроились в ряд, и зазывно подмигивали зелеными огоньками.
        - Мне в аэропорт! - задыхаясь, я плюхнулся на переднее сиденье. - Во владивостокский!
        - Парень, - брови курчавого таксиста собрали морщины на лбу, - дотуда пятнадцать рублей!
        Мои руки суетливо отсчитали красненькую и синенькую. Водитель пожал плечами, и включил счетчик. Желание клиента - закон…
        Зафырчав, машина мягко выкатилась на Красноармейскую, и наддала, беря разгон.
        Уже за городом шофер спросил участливо:
        - Спешишь? Тебе куда надо?
        - В Хабаровск! - выдохнул я. - И в Москву!
        - А в Хабару зачем? - подивился таксист. - Из Владика - рейс на Москву в шесть утра. А в восемь - привет, столица! Нет, если билетов нет, то, конечно…
        - А из Хабаровска? - быстро спросил я.
        - А там то же самое, только вылет на час раньше! Так не один ли хрен, где ночку куковать?
        Хохотнув, таксист добрал скорости, а я в изнеможении откинулся на спинку. Под капот летел серый асфальт, колеса вздрагивали на снежных наметах. Дубняки, оголившиеся наполовину, уползали мимо, утягивались в зеркальце заднего вида.
        - Не верю, - шепнул я безголосо, - но надеюсь…
        ГЛАВА 6.
        Воскресенье, 4 ноября. Утро
        Московская область, «Москва-река»-4
        Воистину, «красивые самолеты хорошо летают». У меня было время налюбоваться ладным «Ил-62», пока я звонил маме на работу. Предупредил скороговоркой, и быстро повесил тяжелую трубку. Родительница только-только набрала воздуху для гневной отповеди «засранцу малолетнему», а в ухо с золотой сережкой уже тычутся обрывистые гудочки…
        Правда, внутри изящный фюзеляж показался мне тесноватым - привык к пузатым «Боингам», где кресел, как в кинозале. Зато далекий гул турбин не угнетал сознание, и я, растревоженный, множащий свои страхи, заснул, аки на облацех.
        Самолет будто увяз в беспросветной черноте ночи. Лишь изредка под крылом проплывали города - тлеющие угольки разворошенных костров - красноречиво доказывая: движенье есть.
        Часа за два до Москвы меня разбудила улыбчивая стюардесса, объявив волнующим грудным сопрано:
        «Наш самолет пролетает над газовыми факелами Уренгоя».
        Спросонья я глянул в темный иллюминатор - и впрямь. Далеко внизу пульсировали оранжевым точки живого огня, подсвечивая тюлевый облачный слой.
        Сели в Домодедово. Я трусцой добежал до красно-белого «Икаруса», стряхивая липкую сонливость, и занял плацдарм на переднем сиденье - люблю смотреть за огромное ветровое стекло. Не едешь, а будто летишь по-над дорогой.
        Толпа авиапассажиров наскоро сориентировалась, и бросилась за мной вдогонку. Коренастые мужики с обветренными лицами и дебелые тетки, бородатые геологи и хрупкие девицы в очках штурмом взяли стылый и гулкий салон, азартно толкаясь, волоча багаж и малых детей, одуревших от впечатлений.
        - Автобус следует до аэровокзала, - объявил рассеянный водитель, витавший в иных мирах, и вырулил на шоссе. Поехали!
        «Икарус» разогнался, помчался, грузно покачиваясь порой, как катер на встречной волне.
        «Что делать? - думал я, скользя глазами по набегавшему асфальту. - Куды бечь? Полковник Кирш - старый друг генерала Иванова, а тот - конфидент Андропова… Искать встречи с генералом бесполезно, все равно не найду, а вот с шефом КГБ…»
        Организм будто сам втянул воздух, длинно вздыхая.
        «Не хочу!»
        Не хочу до брыканья и топанья ногами, но…
        «Надо, Даня, надо!»
        Суматошные мысли горячили мою бедную голову, сплавляясь в неуклюжий и бесхитростный план.
        * * *
        Москву я пересек под землей, в гуле и вое, в верезге реборд, а у станции «Кунцевская» поймал светло-оливковое такси, голосуя портфелем. За рулем сидел безусый парниша в кожанке и фуражке с буквой «Т», смахивая на киношного копа. Наклонясь, он блеснул хитрыми, слегка выкаченными глазами, и спросил, имитируя архиерейский басок:
        - Куда тебе, чадо?
        - А сам-то… - буркнул я, плюхаясь на переднее. - Мне на Рублевку!
        Водила затрясся в беззвучном смехе, и рванул с места, не заморачиваясь визгом шин.
        Рублевскому шоссе было еще далеко до той главной аллеи, что заложат на грядущей ярмарке тщеславия, но особнячки-усадебки уже выстраивались вдоль, пока что для сановников СССР.
        Зелено… Тихо… Никто не мешает бродить по парку, вдыхая хвойный дух, и размышлять о судьбах первого в мире государства рабочих и крестьян…
        Таксист высадил меня, и развернулся, махнув обратно, а я торопливо зашагал к пункту назначения - госдаче товарища Андропова. Нынче это секретный объект под плотной охраной ребяток из 9-го управления КГБ, а в будущем все желтые газетенки наперебой пичкали почтенную публику россказнями о житии генсеков. Короче, локация известна.
        Пустынная дорога блестела стаявшим снегом, словно после дождя, да и ветерок поддувал сыростью. Лишь однажды мимо пронеслась черная приземистая «Чайка», закручивая тугой вихрь. Мокрые листья взлетали, мелко кружась, и бессильно опадали, а я сбавил шаг - впереди обозначился знакомый по фото высокий забор, сколоченный из досок и выкрашенный зеленой краской.
        Я порскнул в кусты, оглядываясь, не зная, куда деть чертову «ручную кладь». Решился - и перекинул ее за ограду. Всё, назад дороги нет. Портфель для меня всё равно что сундучок для Билли Бонса - там и диплом, и документы, и наличность.
        Ухватившись за скругленный верх, кряхтя и сопя, елозя носками «прощаек» в поисках опоры, я подтянулся - и перекинул тело на ту сторону забора. Вроде бы журналюги из «прекрасного далёка» не упоминали сторожевых собак в своих брехливых откровениях…
        Я расцепил пальцы и спрыгнул на бурую траву. Едва не упал, но вовремя выставил руку. Не в кувырок же входить - куртку измажу…
        Часто дыша, словно после хорошей пробежки, осмотрелся. Елки, березки, кустики… Едва я потянулся за портфелем, как почуял быстрое движение. Выпрямиться или развернуться…
        На это просто не хватило времени - сильная рука ухватила меня за шиворот.
        - Попался, который кусался, - пробасил спокойный голос, не торжествуя, а как бы констатируя будничный факт.
        Страх обдал меня морозящим всполохом, но в груди уже теснилось бешенство, опаляя мозг. Так унизительно попасться… Хотя на что ты надеялся, попаданька? На бабусю-сторожа из ВОХРа?
        - Пусти! - просипел я, и даже на приемчик нацелился, но попытку броска не засчитали. Невидимый телохран играючи перехватил мою руку, и жестко зафиксировал.
        - Тпру-у! Стоять, конёк-горбунёк…
        Удерживая меня, пыхтящего, одной левой, невидимка достал рацию и по-прежнему спокойно доложил:
        - Третий первому - нарушитель задержан. - В шипящем эфире невнятно забубнили. - Нет, ребенок. Подросток.
        Охранник развернул меня, и ослабил захват. Невысокий, не слишком накачанный, и внешность неброская. Одет просто и удобно. Увидишь такого на улице, отвернешься… Уже забыл.
        - Лягаться не будешь? - спросил он без улыбки.
        - Я не лягался! Я самбо занимаюсь! - сцену подростковой вспыльчивости я отыграл на «пять с плюсом».
        - О как! - в тоне прикрепленного озвучилась легкая ирония. Он даже голосом не привлекал к себе внимания. И запахом тоже - ноздрей коснулся шлейф забористого «Шипра». - А можно узнать, что ты забыл на охраняемой территории?
        - Мне нужно к Юрию Владимировичу! - выпалил я. - Он один может спасти моего деда!
        Офицер не дрогнул, но зрачки его чуток расфокусировались.
        - Звать как?
        - Меня?
        - Да.
        Уловив в голосе охранника оттенок нетерпения, я затараторил:
        - Антон Кирш! Вот тут, в кармашке портфеля, мое свидетельство! - и добавил с отчаянной ехидцей: - Лягаться не буду.
        Невозмутимый страж ознакомился с документом, и поднял задумчивый взгляд.
        - Так твой дед - Иван Палыч?
        - Ну, да! А я не знаю, где его искать! Но он в большой опасности! И куда мне было идти?
        - Ладно… За мной - и без глупостей, пожалуйста.
        - Да что я - совсем, что ли…
        Продравшись сквозь заплетшиеся кусты, мы выбрались на расчищенную дорожку, уводившую мимо пушистых елочек и огромных берез с прямыми, как колонны, стволами.
        Дорожка влилась в аллею, аллея притекла к просторному двору, обсаженному великанскими пихтами. В их тени почивали черная «Волга» и расплывшийся «ЗиЛ» того же официального цвета с пуленепробиваемыми стеклами, отсвечивавшими зеленым.
        А в глубине открывалась госдача - здоровенная изба, рубленная чуть ли не в три этажа. С будущими хоромами бандосов и куркулей на Рублевке не сравнить, уж больно скромна.
        Ближе ко входу круглились цветочные клумбы, заботливо укрытые на зиму картонками. Меня умилили половинки кирпичей, уложенные поверх, чтобы ветер не унес.
        - Заходим.
        В обширном холле меня ждал пожилой человек в очках. Его шлепанцы, пижамные штаны с пузырями на коленях и заношенная латанная кофта сбивали с толку - на фотосессиях Андропов в костюме позировал, а тут чисто домашний прикид.
        - Спасибо, Володя, - мягко сказал председатель КГБ.
        Поймавший меня охранник кивнул и вышел за дверь.
        - Ну, здравствуй, Антон.
        Холодок в душе пополз еще ниже в минус. Прикидываться и дальше внуком Кирша опасно, да и противно, но не выдавать же себя?
        - Здравствуйте, Юрий Владимирович! Я ваш портрет видел. А… Вы не знаете, где дед?
        - Знаю, - забросил ответ Андропов, темнея лицом. - А с чего ты взял, что он в опасности? Да ты присядь.
        Я устроился с краю дивана, и вздохнул, теребя ручку портфеля.
        - У нас так заведено, это как игра - мы с дедом пользуемся кодовыми фразами. Он, когда в Москву улетал, напомнил мне о них. Я ему звонил еще… в позатом месяце. Дед был в хорошем настроении - сказал, что все у него нормально. А сегодня утром… Запереживал я что-то… Было часа три по нашему, а в Москве - восемь утра. Ну, дед всегда рано встает… Я и позвонил. Он взял трубку после четвертого гудка. И голос у него был… То ли уставший, то ли… Не знаю, но он мне не понравился. А стоило мне поздороваться… Дед сразу так обрадовался! Спрашиваю: «Ну, как ты?» А он: «Не волнуйся! Всё в полном порядке!» Меня как током шибануло! Понимаете, для нас с дедом выражение «Всё в порядке» - это как сигнал тревоги, а уж если «Всё в полном порядке»… Это SOS! Я его тут же спрашиваю: «А ты где?» А он мне: «У друзей». Понимаете? Если бы дед был с вами, то сказал бы: «Со своими». А «друзья»… Дед у врагов.
        - А… - встрепенулся Ю Вэ. - Он успел что-то еще передать?
        - В том-то и дело! Я расслышал какой-то шумок, и всё. Короткие гудки. Похоже, кто-то нажал на рычажок. Ну, я сразу в аэропорт, и сюда. И… вот.
        Мой вопросительный взгляд Андропов проигнорировал, отведя глаза. Привстал, взял со столика трехлитровую банку со слоистой медузой гриба, и нацедил себе в стакан через марлечку. Отпил шипящей желтизны, и медленно выговорил:
        - Мне очень жаль, Антон, но твой дед погиб.
        Я ссутулился, словно утратив некий стержень. Тошно стало, и пусто. Ну, кто мне полковник Кирш? Не родня, даже не друг. Товарищ. Но всегда жалко, когда уходит хороший человек.
        Да мы просто ничего не успели с «Палычем»! Ни сдружиться, как следует, ни по душам поговорить. Единственный день были знакомы! А теперь - всё…
        - Его убили? - негромко уточнил я, удивляясь дребезжанью в голосе.
        Помолчав, Юрий Владимирович глухо вытолкнул:
        - Да. Ивана Павловича схватили утром, незадолго до твоего звонка. Куда именно увозили… Расследуем. Ищем. А тело нашли буквально два часа назад. В Медведково. Деда твоего не пытали, но явно пытались разговорить. На руке - следы от уколов. Видимо, вводили… м-м…
        - Спецпрепарат? - подсказал я, дернув губами. - «Сыворотку правды»?
        - Д-да… Похоже, шприцем орудовал непрофессионал - медэксперт предполагает эмболию… - Андропов выхлебал настой до дна, и отставил стакан. - А куда ты звонил, вообще?
        Перехватив цепкий взгляд, я усмехнулся про себя, испытав холодное довольство. Ну, хоть к чему-то подготовился…
        - Дед, когда в Москве, всегда у сестры останавливается, - выдал я ровным голосом, - у тети Агаты. Она на Преображенке живет.
        - Понятно… - повертев «Свидетельство о рождении», он вернул его мне. - Что, так и не вписали отчество?
        - Мама не говорила, кто отец, - повел я плечом, - а теперь… Поздно.
        Юрий Владимирович смутился, приняв мою неразговорчивость за страдание, и развел легкую суету.
        - Тут еще кое-что… - он раскрыл кожаную папку, взятую со стола, и протянул мне стопочку двадцатипятирублевок. - Эти «друзья» ни взяли у Ивана Павловича ни денег, ни документов. Паспорт твоего деда я пока оставлю, а вот снимок… Теперь он тоже твой.
        В мою руку легла небольшая фотография весело улыбавшейся девушки. Натальи Кирш.
        - Молодая совсем… - пробормотал я.
        Андропов горестно вздохнул. В холле зависла тишина, но лишь на секунды. Хлопнув дверью, энергично вошел крепкий, круглолицый мужчина в самом расцвете сил, чью курносость слегка смазывали очки в простенькой черной оправе.
        - Это «хохлы», Юра! - громко оповестил он хозяина, и осекся, приметив постороннего. - Э-э-э… Здрасьте, молодой человек.
        Я сумрачно кивнул.
        - Знакомься, Борь, - председатель КГБ тяжело поднялся, рукой опираясь на столик. - Антон, внук полковника. А это Борис Семенович.
        Соблюдая приличия, я тоже встал - и пожал протянутую Ивановым руку. Мне хватило ума помалкивать, не разглашая открывшихся в будущем тайн. Неуместное узнавание стало бы прелюдией к чистосердечному признанию.
        - Очень приятно, - серьезно молвил генерал-лейтенант, начальник управления «С».
        - Взаимно, - без улыбки ответил я.
        Андропов, хмуро косившийся куда-то в угол, сложил руки за спиною, и вскинул голову. Блеснули очки в тонкой золотой оправе.
        - Палыча я им не прощу, - вытолкнул он с глухой угрозой. Усилием воли стирая ожесточенность, Ю Вэ сказал по-свойски: - Оставайся у меня, Антон. Похороны назначены на завтра. Заодно с тетей Агатой увидишься… Успеваешь?
        - Да, Юрий Владимирович, спасибо, - вежливо улыбнулся я. - Каникулы еще не кончились…
        Понедельник, 5 ноября. День
        Москва, улица Орджоникидзе
        Самое удивительное заключалось в том, что вчера я мигом уснул в гостевой комнате. На госдаче товарища Андропова! Еще девяти не было, а я уже бродил душою по сновидным пространствам…
        Правда, в одиннадцатом воспрял - потянуло меня к удобствам. Сходил по мокрому делу и, шатаясь в полудреме, шаркаю обратно. Вдруг слышу голос Иванова, возбужденный и громкий. Юрий Владимирович шикает на него - время, дескать, позднее, - а генерал не унимается, шумит:
        «Всё верно! Всё по медиуму! Захватили заложников в Тегеране, мать-перемать! Шестьдесят шесть штатовских дипломатов и само посольство заодно! По слухам, студенты-мусульмане отличились, но без аятоллы там точно не обошлось!»
        Я на цыпочках прокрался мимо резонировавшей двери, и юркнул в постель. Упал телом, а затем духом - всё, думаю, теперь мне до утра ворочаться, перебирая в памяти медиумов, аятолл и прочая, и прочая, и прочая. Ага… Подушку взбил, одеяло подоткнул - и соскользнул из яви в сон.
        * * *
        Зато с утра пошли вибрации… И вздрагивало нутро, и ёкало. Главное, я не видел для себя иного выхода, чем тот, который уже выбран - таиться под маской внука «деда Вани». А как еще? Назваться «по правде»? Мигом потащатся вопросы, подозрения, выстроится логически непротиворечивая цепочка причин со следствиями, и - вуаля! «А не вы ли, гражданин, тот самый «медиум»?» Спрашивается: а оно мне надо?
        К обеду я устал бояться, тем более что Андропова не было с раннего утра, а в час за мною заехал Иванов.
        - Юрий Владимирович обещал… прямо на кладбище, - сообщил он, выкручивая руль. - Ему надо было кое-куда съездить, и кое с кем потолковать… Ты Африку хорошо помнишь?
        От неожиданного вопроса я внутренне сжался.
        - Смутно, - признался честно. - Да и чего там помнить? Львы с зебрами - в заповедниках, для туристов…
        - Антоха, извини, - смутился Борис Семенович. - Болтаю, что попало…
        - Да ладно… - милостиво затянул я, а сам напрягся, размышляя, выдержу ли я еще одно испытание. Встречу с тетей Агатой.
        Кирш показывал мне ее фотокарточку - типичная мисс Марпл. Старорежимная старушенция - сухонькая, маленькая, седые кудряшки, нос кнопкой и круглые очки. Тетя Агата, по сути, вырастила Наталью Ивановну, дочь полковника. Стало быть, и сына ее успела понянчить. Меня, как бы. Вот выйдет фокус, когда бабуська спросит ледяным тоном: «А вы, собственно, кто такой, молодой человек?»
        А уж как заинтересуется Иванов…
        …Занозив мыслями сознание, я вылез из машины у ворот Донского кладбища, и потащился навстречу Андропову. Усталый, но довольный, Юрий Владимирович вынимал из «ЗиЛа» согбенную старушонку.
        - Здрасьте, тетя Агата! - храбро сказал я. Побыстрее, чтобы не мучаться.
        А бабушка закивала мне, тряся белыми буклями, засияла беззубым ртом.
        - Ах, Антошечка! - заблеяла. - Ах, Антошечка! Как вы-ырос… Ну, пойдем, пойдем, попрощаемся… - и дрожащим шепотком посекретничала: - Я тут одному попику панихиду по Ванечке заказала. Знаю, знаю, братец безбожником был, прости, господи…
        - Ну, да, - обронил я невпопад, напрягая слух.
        За спиною шагали Андропов с Ивановым, и тихо переговаривались. Расслышать мне удалось немного, всего лишь одну фразу, будто вырванную из сценария боевика: «Генеральный дал добро…»
        Мысли завертелись, как опавшие листья, поднятые ветром…
        …Печальная церемония затронула сознание скользом. Тетя Агата опиралась на палочку и сморкалась в надушенный платочек. Немногие сослуживцы стояли с каменными лицами. Комья земли падали на гулкую крышку…
        «Вот и всё… - крутилось в голове. - Вот и всё…»
        Заширкали лопаты. Сильные руки прикрепленных принесли полированную гранитную плиту, но оставили в сторонке - пускай земля уляжется. Зато выставили скромную стелу: «Иван Павлович КИРШ. 1904 - 1979».
        А мои щеки залил густой, горячий румянец. Я испытал стыд за себя, боязливо мнущегося в тени. Полковник прикрыл попаданца своею смертью. Выдал мое послезнание за откровения мифического медиума - и очутился на линии огня.
        «И чем же ты собираешься оплатить долг перед «дедом Ваней»? - задумался я всерьез. - А, внучек?..»
        Там же, позже
        Юрий Владимирович неторопливо гулял по кладбищенским аллеям. Для многих бойцов невидимого фронта Донское стало последним приютом. Вильям Фишер… Петр Власов… Конон Молодый… Иван Кирш…
        Андропов сумрачно глянул в прогал между могучими липами. Какие люди были… Какие люди…
        - Всё не зря, - шепнул он, и зябкий ветерок подхватил роняемые слова.
        Председатель КГБ оглянулся - прикрепленные смирно маячили позади, профессионально рассредоточившись. Пряча беглую усмешку, Ю Вэ ногой разворошил опад.
        - Юр, все в порядке! - нагнал его голос Иванова.
        - В полном? - усмехнулся Андропов.
        - Не прикапывайся! - хмыкнул генерал-лейтенант, подходя. - Помянули?
        - Как полагается. Антона посадил?
        Борис Семенович кивнул.
        - Жаль пацана… - затянул он. - Юр…
        - М-м?
        - Что, если я… так, между делом… поищу его мать?
        Брови Андропова сперва сошлись, а затем вскинулись, изображая хмурое удивление.
        - Наталья Кирш пропала без вести пять лет тому назад, ты в курсе?
        - Да в курсе, в курсе! - нетерпеливо отмахнулся Иванов. - Ну, а вдруг? Ладно, там, не найду живой, так хоть могилку сыщу. Понимаю, что сложно, что уже искали, но мертвой Наталью Ивановну никто не видел! Нет, ну, может, и видел кто… Вот и надо выяснить!
        - Да что ты меня убеждаешь! - фыркнул Юрий Владимирович. - Взялся, так ищи. Иди туда, не знаю куда…
        - Есть идти туда, не знаю куда! - молодцевато козырнул Борис.
        - К пустой голове руку не прикладывают, - съязвил председатель КГБ, и зябко поежился на ветру. - Ладно, поехали. Выпишу тебе «лицензию на убийство»…
        ГЛАВА 7.
        Среда, 7 ноября. Позднее утро
        Липовцы, улица Ленина
        Как ни странно, но особого крику по поводу долгого отсутствия я не дождался. Мама, правда, надулась, но это не критично. Надо полагать, она смутно представляла себе, сколько продлится матолимпиада. Лишь бы меня кормили три раза в день…
        А я никаких подробностей не выкладывал - зачем родителей волновать? Мои губы потянуло в кривую усмешку.
        «Заботливый какой… Продемонстрировал свой диплом, тихушник, и пущай гордятся!»
        Вздох получился длинным и тоскливым…
        …После моих московских эскапад я до того изнервничался, что весь полет до Хабаровска продрых. Можно было и без пересадки, но билет покупал генерал Иванов - зачем ему знать мой конечный пункт? Понимаю - наивное хитроумие, но хоть какая-то «видимость невидимости».
        Надо будет - найдут. Хм… А вот, залягу на дно, чтобы не отсвечивать, и как меня сыскать?
        Бодро спросят пожарные, бодро спросит милиция: «Кого ищем?»
        А Борис Семенович увесисто отвечает: «Мальчика! Лет пятнадцати-шестнадцати, рост выше среднего, коротко стрижен. Проживает где-то на Дальнем Востоке, предположительно - в Хабаровском или Приморском крае!»
        Ищи его, свищи его…
        …Отвлекшись на звуки музыки, я плотнее запахнул шарф. Демонстрация схлынула быстро, да тут и маршировать-то некому. Нестройно прошагали шахтеры, клоня древки знамен во все стороны, будто роняя. Бодрыми шеренгами прошествовали школьники. Деятели поссовета махнули отечески с трибуны, обтянутой кумачом - и по домам. Отмечать 62-ю годовщину Великого Октября.
        Нет, я не ёрничаю, Октябрь в самом деле и велик, и красен. Просто помню «закат застоя» в восьмидесятых, и беспредел в девяностых. Спасибо товарищу Путину, что в нулевых «выключил» период полураспада. Но вот расстался я со «светлым будущим», и словно книгу не дочитал. «Продолжение следует». А какое?
        Чего дождутся «дорогие росияне»?
        Ладно, там, Хохляндия. В феврале в наступление двинем, Николаев освободим, Одессу, к Тирасполю выйдем. Поляки попрут? Пусть только попробуют! Из Белоруссии ракетками всечём - на первое, а на второе - «стратегами» проутюжим тех пшеков, кто не спрятался. Повесим в рядок Зеленского, Порошенко, Турчинова, прочую мразоту, и сядем за стол переговоров - Украину делить. Будапешт удоволим Закарпатьем. Варшаве (ну, так и быть!) Волынь подадим - не самим же рагулей-западенцев перевоспитывать… А Бухаресту дулю с маком покажем, пущай лучше Буковина Приднестровью достанется! Вот в таком духе, в таком разрезе.
        А дальше-то что? Дадут нам восстановиться в прежних границах? Не знаю. Коллективный Запад хоть и загнил, как тот ленинский империализм, но все еще богат и силен. И шакаль? под ним довольно, готового цапнуть исподтишка.
        По-всякому выходит, что легче здесь и сейчас не дать расколоть, раздробить единство, да растоптать братство, чем потом опять, в который раз, в кучу собирать отпавшие уделы!
        Иоанн Васильевич зело увлечен был сим праведным делом, и Петр Алексеич руку к тому приложил, а Иосиф Виссарионыч и вовсе сверхдержаву оставил благодарным потомкам…
        Вот и Владимира Владимирыча черед настал. Настанет. Али нет? Понеже Даниил Кузьмич порадеет за землю советскую, вражьем многажды удобренную и кровушкой обильно вспоенную?
        - Инда взопрели озимые… - пробормотал я, оглядываясь.
        Таки зря бухтел на местных - народ и не думал расходиться. А что? Весело! Динамики с каждого столба надрываются, гремят позитивом. Красные флаги полощутся повсюду, большие и маленькие. Хулиганистый ветер отбирает у детей и гоняет по улице разноцветные воздушные шары, играя и веселясь. Подхватывая и разнося людской смех - дети и взрослые, красны девицы и добры молодцы гуляют парочками и по одиночке, сбиваясь дружными компаниями - и разбегаясь. Гуляют вдоль и поперек - транспорта, общественного или личного, не видать, не слыхать. Одна-единственная директорская «Волга» вывернула от шахты, и медленно прокатила по Ленина, щедро сигналя, словно поздравляя толпу на машинном языке…
        …А моя умная голова поддалась невнятным ассоциациям, и поток сознания снова впал в омут памяти. За последние день-два я постоянно возвращался к личности Кирша. То жалел его, так и не пожившего своею собственной жизнью, то тихо гордился знакомством с героем невидимого фронта. Или вовсе забредал в глухие философические дебри, размышляя над странностями судьбы.
        Полковник - обычный советский человек. То есть, тот, кому небезразличен удел своей страны, своего народа. Иван Палыч полжизни пробыл в тылу вероятного противника, и погиб за СССР, только от рук внутреннего врага.
        Смог бы я так? Отречься от личного бытия, от простого человеческого счастья? Не, не наделают из меня крепких гвоздей…
        Тут моим вниманием завладела девичья фигурка, напомнившая мне Аллочку Комову.
        «Вот, тоже вопрос, - я с удовольствием и облегчением переключился на девушек. - Как быть? Как вести себя?»
        Алла занимает особое место в моей памяти, хотя тогда, в будущем, я весьма смутно представлял себе лицо Комовой. Жалел себя, досадовал на упущенный шанс - и злился на родителей. Эти наши вечные переезды безжалостно обрывали тоненькие ниточки нежной дружбы. Только у меня что-то стало налаживаться с Мариной в Унече - скоропостижно уехали. Едва-едва затеплилось чувство к Алле, даже до поцелуев не дошло - опять мы куда-то кочуем!
        Так и не довелось мне испытать то, чем грезят все - школьную любовь. Зато потом, когда разладилась моя семейная жизнь, я печально фантазировал об отношениях с Комовой. Мечтал о том, как бы у нас с ней всё было хорошо и славно. Хотя даже понятия не имел, какова Алла в реале.
        И вот меня нечаянно задел побочный эффект, отбросивший свою тень в прошлое - и стал подарком судьбы. Я снова здесь, на старте жития, и волен провести свою мировую линию любым зигзагом. Вот только мне чужд образ мальчика, трепещущего в амурных предощущениях. Одна жизнь уже прожита, я оброс драконьей чешуей циника и эгоиста. Всё, что мне нужно от девушки - это ее гибкое, гладкое, податливое тело. Не хочу, да и вряд ли смогу любить, предпочитая заниматься любовью. А для этого у меня есть Царева…
        Правда, сама Тома не знает о моих коварных планах, хотя, наверное, догадывается о желаниях. Но спешить не буду - приставать к молодой девушке что юнцу, что старикашке следует осторожно и деликатно…
        - Даня!
        Я даже вздрогнул - до того высокий девчоночий голосок пробрал мои мысли. Ко мне подбежала Алла в коротенькой шубейке. Стройные ножки, притоптывающие расшитыми войлочными сапожками, почти не прятались под теплыми «обтягушечками», а вязаная шапочка лихо заламывалась набок.
        Раскрасневшаяся на холодке, девушка выглядела прехорошенькой, о чем я ей и доложил.
        - Спасибо! - вытолкнула Алла, рдея румянцем. - А ты куда?
        - Да просто, совершаю променад, - неопределенно повертел я кистью. - А ты?
        - А я - домой!
        - Проводить? - галантно шаркнул я.
        - Ага… - опустила ресницы Комова.
        Стесняясь, она взяла меня под ручку - и тут же принялась пугливо озираться: никто не видит ее падения в бездну разврата?
        Я благодушно улыбнулся. Посещали меня известные переживания, посещали… Не может «пожилая» личность остаться неизменной в юном теле, где бушуют неукротимые гормональные течения. Сложно холодному разуму сладить с бурлящим жерлом эмоций.
        Читая про «попаданцев», я не раз спорил с авторами, убеждавшими читателей в том, что ни подростку-реципиенту, ни старикану, чье сознание запуталось в паутине отроческих нейронов, не сохранить в целости свои состояния. Последует закономерное слияние в странную химеру, чье отношение к миру, к старшим или к девочкам примет взрослый вид, а вот желания дождутся юного апгрейда. По-научному это звучит так: «развертывание во времени инстинктивных профилей».
        Зря не верил… Проспорил. Где, в каких закоулках души затерялся сдержанный, хладнокровный мужчина? Откуда вернулась ко мне давно утерянная горячность? А уж вегетативка… Что толку хранить невозмутимое выражение лица, когда к щекам приливает жаркая кровь, а уши чуть ли не светятся алым! Алый… Алла…
        Да, она мне нравится. Хотя женское начало не выпирает в Комовой так выпукло и емко, как у Томы, все равно - пленяет. Я же уроки физры не пропускаю, а спортивная форма для девочек вполне подходящая - черные шортики да белая футболка. Разглядеть красоту несложно.
        Дело в ином. Целовать одноклассниц или даже щупаться - приятно, но это предел удовольствия. Дальше всё, строгое табу - в СССР этого нет. Ну, по крайней мере, до выпускного.
        Нет уж, лучше с Томочкой… Уговорю же я ее когда-нибудь!
        - Дань… - голос Аллы звучал скованно. - А ты… целовался уже?
        Мои губы дрогнули в улыбке - мысли, что ли, читает?
        - Не подобает юным девицам помышлять о распутном, - высказал я назидание.
        Комова смешливо фыркнула, и хлопнула меня ладошкой в варежке.
        - Да ну тебя! - затихнув, она пробормотала: - Дань… У меня десятого - день рождения… Не ноября, в декабре! Придешь?
        - Приглашаешь?
        - Да!.. - выдохнула Алла.
        Мы вошли в гулкий и тесный подъезд, скользя по снегу, натоптанному в тамбуре. Плечом я задел лязгнувший почтовый ящик.
        - Вот… - Комова стеснённо повела рукой. - Тут я живу. На третьем этаже, двадцать девятая квартира. Даня… - она задохнулась. - Поцелуй меня!
        Девушка побледнела, выдавая волнение отчаянным блеском глаз. Я мягко привлек ее к себе, и выполнил приказ - нежные губки Аллы слабо ворохнулись под напором моих. Ладони Комовой уперлись мне в грудь, дабы удержать партнера на целомудренной «пионерской дистанции», но вот мелкими, несмелыми рывочками сдвинулись выше, за плечи, и пальчики в варежках робко огладили мою шею.
        Задыхаясь, девушка отстранилась, не сразу раскрывая глаза.
        - Даня… - выдохнула она. - Ты… Ты мне очень… Очень нравишься!
        Не выдержав срыва непознанных чувств, Алла метнулась прочь, вспорхнула вверх по лестнице, почти не касаясь ступенек, и уже с площадки второго этажа крикнула звонко и счастливо:
        - Приходи! Я буду ждать!
        Пятница, 16 ноября. День
        Москва, Преображенская площадь
        Просторная квартира Агаты Витольдовны чудилась тесной из-за обилия тяжелой «старорежимной» мебели, заставленной последами бытия - семью мраморными слониками, позеленевшими подсвечниками с оплывшими огарками, хрустальными вазочками с иссохшими букетиками фиалок, золочеными часами с тонкими колонками из малахита, пожелтевшими фотокарточками в рамочках, фарфоровыми и бронзовыми, каслинского литья, статуэтками, стопками старых книг и рыхлыми подшивками «Работницы», расписными шкатулочками, усыпанными ракушками, глазурованными горшками с геранью и развесистым алоэ, громоздкими сростками кварца, ажурными салфетками, наградными кубками, вымпелами, почетными грамотами…
        - Вот так мы и жили, - вздохнула хозяйка, пролистывая дрожащими пальцами древний альбом в бархатном переплете, - то вместе, то врозь… Так она и прошла, жизнь…
        - Не узнаю… - склонился Иванов, близоруко щурясь. - Тоже Наталья?
        - Где? А-а… Она, она…
        Со старого снимка в коричневых тонах улыбалась Наталья Кирш - еще Наташка, доживавшая безмятежную юность. Привыкшая к своему полусиротству, таившая ото всех свои мысли и сердечные склонности.
        - А вот Наточка в интернах! - проблеяла старушка. - Строгая какая…
        - А это кто?
        Внимание генерал-лейтенанта привлек молодой человек, снятый рядом с Натальей, и державший ее за руку. Сильно загорелый, черноусый и черноглазый, он напомнил Борису Семеновичу испанца или иного южанина.
        - О-хо-хо… - завздыхала Агата Витольдовна. - Это Педро. Вроде, кубинец… Однокурсник Наташин, и… Не знаю уж, подводит ли меня интуиция, но именно он, похоже, отец Антошечки.
        Пульс Иванова участился. Неужто след?
        - Похоже? - повторил он, хищно склоняясь над снимком. - Или точно?
        Бабушка огорченно вздохнула.
        - Да я как-то завела разговор с Наточкой, - запричитала она. - Не пора ли, говорю, вписать Антошечке его отчество? Пусть будет Петровичем! Как Ната расфыркалась, как разнервничалась… - Витольдовна покачала седой головой. - Роман у них был жаркий, страсти так и кипели! Но уж больно Педро на Отелло походил - ревнивый… Ну, неуемный просто! Бывало, такие сцены закатывал… О-о-о! Рассорятся, разбегутся… День проходит - опять милуются… А потом… Не знаю даже, что там у них приключилось, но расстались они.
        - Изменил знойный Педро? - усмехнулся генлейт.
        - Ой, да там столько всего! - слабо отмахнулась старушка. - Как я поняла из обрывков разговоров и недоговоренностей, родители у Педро - не последние в Гаване. Хуже того, еще и какой-то знатностью кичатся. Очень даже может быть, что обложила родня бедного Педро, да и женила. Всё может быть. А точно… кто сейчас скажет? Они ж тогда, Педро с Наташкой, вместе в Африку улетели. Наточка лишь однажды у нас погостила, уже на восьмом месяце… Покрутилась тут, и обратно в эту свою Негрию… Нигерию. А тогда как раз и Ваня вернулся - обменяли его на какого-то шпиона… Он и так к Натке, и этак - бесполезно! Не простила. А в слово «папа» столько всего вложила, что просто мурашки по телу… «Спасибо, говорит, папа, за гены, но я уж как-нибудь сама разберусь со своей жизнью! Привыкла, знаешь ли». А Ваня… Ну, что ему ответить? Голову повесил, да и все. А кого Наточка еще послушает? Меня? А кто я Наташеньке? Ванина сестра двоюродная! Тетя! Вот так вот… Упорхнула птичка наша перелетная. И больше мы ее уже не видели…
        Тетя Агата ссутулилась, устремив подслеповатый взгляд в одной лишь ей ведомые дали. Борису Семеновичу даже совестно было возвращать старушку обратно, в мир разлук и потерь.
        - А какая фамилия была у этого Педро? - поинтересовался он вполголоса. - Не помните?
        - Да что-то такое… - тетя Агата повертела пальцами. - Пышное! То ли Альбукерке, то ли… О! Вспомнила! Альварадо! Педро Альварадо.
        - Ага… - затянул Иванов, поправляя очки на вспотевшем носу. - Агушеньки… Я смотрю, - взбодрился он, - снимков Ивана Павловича вообще ноль.
        - Ну, да, - закивала бабуська. - Ему ж нельзя было, а потом, когда стало можно, Ваня отмахивался только. Зачем, мол? Да и Антошечки ни одного снимочка… Вот этот разве, когда из роддома забирали. Да что там разберешь - соска, да две лупалки… - она ласково улыбнулась давно минувшему.
        - Ох, ну спасибо, Агата Витольдовна! - встрепенулся Иванов. - Хоть в голове прояснилось!
        - Уходите? - отчетливо огорчилась хозяйка.
        - Служба! - виновато развел руками генерал-лейтенант.
        - Понимаю, понимаю… А… - старушечьи глаза блеснули металлом. - А что с теми, кто Ваню погубил? Нашли?
        - Найдем, Агата Витольдовна, - жестко вымолвил Иванов. - Не сомневайтесь. И - по всей строгости!
        Вечер того же дня
        Москва, площадь Дзержинского
        - Товарищ генерал-лейтенант… - Баронин вытянулся во фрунт, проявив, скорее, почтение к вошедшему, чем почитание орднунга.
        - Сидеть, Анатолий Викторович! - ухмыльнулся Иванов. Плотно прикрыв дверь, он устроился у окна, забранного решеткой и прикрытого снаружи металлическими ставнями - из «внутрянки» обозревать нечего, да и незачем. - Вы уж извините, что кабинет не шибко солидный, лучшего места не нашел, хе-хе… А я вот по какому вопросу… Вы лет восемь трудились резидентом в Нигерии. Даже, говорят, раздобыли образцы крови больных какой-то гадостной заразой…
        - Геморрагической лихорадкой Ласса, - скупо улыбнулся разведчик.
        - Вот-вот! А там как раз наши врачи работали…
        - И наши, - кивнул Баронин, - и кубинцы. И немцы из ГДР. А… что вас интересует? Мне начальство так смутно объяснило…
        - Раскрою карты! - осклабился Борис Семенович, и, небрежным жестом карточного шулера, выложил на стол пару фотографий. - Вы, случайно, не встречали эту парочку? Педро Альварадо и Наталья Кирш. Тоже, кстати, врачи.
        Анатолий Викторович внимательно рассмотрел снимки.
        - Они в розыске?
        - Официально - нет. Моя инициатива. Собственно говоря, интересуюсь я девушкой, а этим хомбре,^8^ так сказать, попутно. Секрета большого в моих поисках нет, просто… - Иванов беззвучно дернул губами. - Понимаете, Наталья Кирш числится пропавшей без вести - после очередного переворота в Лагосе, лет пять или шесть назад…
        - Ну, да, - усмехнулся Анатолий, - эти забавы там регулярно… Простите, - стушевался он, - перебил.
        - Пустяки! - отмахнулся генлейт. - Так вот. Даже отец смирился с гибелью Натальи, а мне вот охота пришла докопаться, на том ли она свете или всё еще на этом. Понимаете, у нее в Союзе сын растет… У нее с Педро.
        - Погодите, погодите… - затянул Баронин, откидываясь на спинку. - Наталья Кирш… А она, случайно, не Ивановна?
        - В точку! - щелкнул пальцами Борис Семенович.
        Экс-резидент встал, и заходил по тесному кабинету.
        - А ведь Иван Павлович связывался со мной! - взволнованно заговорил он. - В семьдесят пятом, что ли… Да, точно. Меня тогда в Монровию перевели. И он тоже дочерью интересовался! Ну, ничего оптимистичного я ему тогда не поведал, а вот насчет Альварадо… О нем товарищ Кирш ни слова не сказал. Между тем, годом раньше этот самый Педро организовал вывоз раненых врачей и специалистов из Биафры - два или три борта вылетали к нам в Монровию, и в Рабат! И, если Наталья - мать его ребенка… Да Альварадо эвакуировал бы ее самой первой!
        - Не хреново девки пляшут, - удоволенно потер руки Борис Семенович, - по четыре сразу в ряд! Спасибо, Анатолий Викторыч. Будем искать!
        ГЛАВА 8.
        Понедельник, 10 декабря. День
        Липовцы, улица Ленина
        Пятым, последним уроком шел «русиш», и Анна Михайловна, заполняя журнал, покосилась на меня, одиноко скучавшего за партой.
        - А соседка твоя где?
        - Не знаю, - развел я руками. - У Аллы, вроде, день рождения…
        - Прогулять решила, что ли? - проворчала классная. - Или заболела? Скопин, навестишь болящую!
        - Или гулящую! - хихикнул Андрюша.
        Я развернулся, холодно глянув на коротышку, но Аня, делившая с ним парту, уже проводила воспитательную работу - саданула мелкого локтем в бок. Андрей громко икнул, и по классу пересыпалось сдавленное хихиканье.
        - Навещу обязательно, Анна Михайловна, - вежливо наобещал я, подумав, что не худо было бы заглянуть по дороге в ДК, подняться в библиотеку.
        С недавних пор я пристрастился к старой советской фантастике. Никто в будущем ее не переиздавал, да и не знал, а книги попадались замечательнейшие. «Конец подводного города»… «Альфа Эридана»… «Властелин мира» - только не Беляева, а Дашкиева. Классика!
        Грянул звонок, и все пришло в движение - запритопывали резвые ноги, зашелестели учебники-дневники-тетради…
        - Кто сегодня дежурит? - повысила голос «русичка».
        - Мы, - страдающе вздохнула Ленка.
        - Хорошо протрите доску, а то разводы.
        - Ага…
        Собрав свой портфель, я сочувственно улыбнулся Манякиной - и вышел на свободу.
        * * *
        Ровно месяц минул с «ноябрьских». А скоро сорок дней, как Кирш почил… Нет, лучше так - «пал смертью храбрых». Тут Иванов прав.
        Первые недели я еще вздрагивал, накручивал себя, наружку высматривая, но мало-помалу угомонился. Счастливая безмятежность, которую совершенно не ценили одноклассники, на меня не сошла, но хоть тревоги опали, выветрились из души.
        Да и чего бояться? Если КГБ и станет меня искать, то лишь на позитиве - вот, захочется чекистам проверить, как там сиротинушка поживает, не обижает ли кто внучка деда Вани?
        И вот тут спрашивается: где будут искать Антоху Кирша? Правильно, на дедовой жилплощади. А в «Серой лошади» меня нет! И не было - уж об этом соседи полковника расскажут обязательно, с выражением, и в красках.
        Мало того, я и следы замел - никуда из Хабаровска не полетел, на фиг надо. Даже к автовокзалу не совался. Для этого автостоп придуман: на «КамАЗе» с громыхающим прицепом-«жадником» я доехал до Дальнереченска, где благополучно пересел на «совгаванский» поезд. Затемно сошел в Уссурийске, и…
        «Ищи его, свищи его!», как дружно скандировали лиса Алиса и кот Базилио.
        Разумеется, вероятность того, что двое неприметных товарищей в плащах и шляпах ткнут мне под нос свои красненькие книжечки и вежливо скажут: «Пройдемте, гражданин Скопин», не равна нулю. Но исчезающе мала. У КГБ ничего на меня нет - ни отпечатков, ни фото, ничего. «Антошу Кирша» найдут только в одном-единственном случае - если я сам подставлюсь.
        И каким будет мой ответ на сие предположение? Правильно, «не дождутся!»
        Ободренный своими рассуждалками, я вошел в знакомый подъезд, и поднялся на третий этаж. Дверь двадцать девятой квартиры, обитая дощечками, переливалась лаком. Даже стучать в такую жалко.
        Кнопка звонка вызвала к жизни биенье колокольчика, и до меня глухо донеслось: «Открыто!»
        Да-а, узнаю блаженные семидесятые… Время хитроумных замков и решеток на окнах еще не пришло.
        Аккуратно вытерев ноги о половичок, я зашел в тесную прихожку. Из «зала», сквозя через стеклянные двери, наплывал печальный Вивальди. Явно не «деньрожденная» композиция…
        За волнистой мутью стекол обозначился силуэт, и на пороге замерла Алла. Музыкальные перепады зазвучали громче, будто обтекая девичью фигурку, наряженную в старые треники и растянутую футболку.
        Меня кольнуло беспокойством - лицо у Комовой было зареванным и припухшим.
        - Что случилось? Алла?
        Девушка сложила руки под грудью, и прислонилась к косяку. Пожала плечиками в безучастье, моргнула слипшимися ресницами, и уставилась куда-то в угол.
        - Я видела вас… вчера, - сказала она тускло. - Тебя и… эту… Цареву.
        - И что? - прищурился я, ощущая непонятное облегчение.
        - Ничего, - Алла шмыгнула носом. - Вы целовались!
        Надрыв в ее тоне меня умилил, но виду я не подал, начиная «вечный» разговор:
        - Послушай…
        - Я не собираюсь выслушивать все эти оправдания! - запальчиво выдала девушка. - Ненужные объяснения! Как в кино, да?! «Ты все не так поняла!»
        По квартире гуляла парная теплынь - батареи жарили исправно - и я расстегнул куртку, сказав ровным голосом:
        - Ты все правильно поняла.
        Алла вздрогнула и побледнела, шаря по моему лицу больными глазами.
        - А… мы? - выдохнула она. - Как же мы?
        - Никак. Аллочка, послушай… Чтобы «я» и «ты» превратились в «мы», одного поцелуя мало, - ощущая нетерпение, я заговорил проникновенно: - В чем моя вина? В обмане? Никто тебя не обманывал. Да я даже в любви никому не признавался! Ни тебе, ни Томе. Просто… Ну, тянет меня к ней! Понимаешь? Аллочка, ты очень хорошая девочка, очень красивая, но… Прости, но не хочу я тебе лгать! А честно всё объяснить… Не могу.
        - Уходи, - тяжело упало слово.
        Меня резануло жалостью. Я лишь качнулся, наметил шажок навстречу - обнять, привлечь, утешить, - но девушка вжалась в притолоку, и закричала, срываясь в отчаянный визг:
        - Ненавижу! Ненавижу!
        - Прости. - я развернулся и вышел вон.
        * * *
        Не сразу до меня дошло, что куртка нараспашку. Зажав портфель между ног, застегнул тугие пуговки. Стало потеплей, а вот настроение ушло в минус.
        Обида на Аллу не заедала. Жалко было девчонку. Влюбилась, глупышка… Хотя при чем тут ум? От него одно лишь горе. Счастье - в ином…
        «А вот не надо было к ней подсаживаться! - крякнул я досадливо. - Вот, как чувствовал… И что теперь делать?»
        В похотливом сознании всплыла пикантная картинка на тему l`amour a trois, и я скривился в порыве раздражения.
        - Не то время, придурок, - выцедил я, - и не те нравы!
        Вздохнув, свернул к ДК. В гулком фойе зависла неустоявшаяся тишина, лишь из танцевального зала едва слышно сочился плавный, уводящий мотив.
        По скруглению лестницы я поднялся в библиотеку. Шапку в карман куртки, куртку на вешалку, книгу из портфеля…
        Две тетушки-культработницы негромко переговаривались на фоне большого полукруглого окна, почти не тронутого инеем. Занятый невеселыми мыслями, я не вслушивался в женские ахи и вздохи. Пока не присмотрелся к свежему номеру «Правды» - половину первой страницы обводила жирная траурная полоса.
        «Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза, Президиум Верховного Совета СССР и Совет Министров СССР с глубоким прискорбием сообщают, что 7 декабря в авиакатастрофе погибли видные деятели Коммунистической партии и Советского государства - член Политбюро ЦК КПСС, секретарь ЦК КПСС Андрей Павлович КИРИЛЕНКО; член Политбюро ЦК КПСС, Первый секретарь ЦК Коммунистической партии Украины Владимир Васильевич ЩЕРБИЦКИЙ; член Политбюро ЦК КПСС, Секретарь ЦК КПСС Константин Устинович ЧЕРНЕНКО; кандидат в члены Политбюро ЦК КПСС, заместитель Председателя Совета Министров СССР Николай Александрович ТИХОНОВ…»
        Библиотекарши «убрали звук» до пугливого шепота. Я улавливал обрывки фраз о «диверсии ЦРУ», о «бомбе в «Ту-154», но не вслушивался особо - в моей голове вертелись мысли, будто картинки на игральном автомате. И вдруг - бинго! - звякнуло, щелкнуло, и паззл сложился.
        «Хохлов» убрали. Иванов расстарался, а «лично Леонид Ильич Брежнев» дал добро на ликвидацию.
        Знал ли Андропов, кто именно из «днепропетровцев» причастен к гибели Кирша? Наверное, нет, иначе зачем «не прощать им»? Хотя в месячный срок чекисты вполне могли бы взвесить вину каждого, и все же не пожалели авиалайнер, чтобы с гарантией угробить всех.
        Во мне раскрутилось злое торжество: отомстили-таки за Ивана Павловича! Да и Юрию Владимировичу задышалось свободней - лишние фигуры сброшены с шахматной доски, полегче стало выйти в ферзи.
        Ох, какая азартная движуха начнется в Политбюро! Кое-кто не усидит, другие пересядут. Тому же Андропову остается сделать два хода - сначала занять место Суслова, а затем умоститься во главе стола…
        Зайдя в уютный промежуток между книжных шкафов, дабы не смущать тетушек с абонемента (те сразу оживились, зашушукались бойчее), я оперся ладонями на полку.
        «Мало того, что войну в Афгане затерли… Тьфу-тьфу-тьфу! - я тихонько постучал по деревянной стойке. - Так теперь реальность еще раз об колено…»
        «Хохлов» было не жалко, даже Щербицкого. Нормальный, вроде, дядька был, националистов гонял, однако и при нем не спадала ползучая украинизация. Шелест, тот и вовсе нациком слыл, так ведь и Щербицкий держал в уме идею о самостийности та незалежности. А, вообще… Забавно выходит.
        С одной стороны, Брежнев сам затаскивал украинцев в высшие сферы, а потом боролся с ними. «Ушел» Шелеста и Полянского, выгнал на пенсию Подгорного… И не по его ли указанию ликвиднули Гречко? А теперь, значит, сразу «серия»…
        Сфокусировав взгляд, я долго скользил глазами по затрепанному корешку. Юрий Слепухин. «Киммерийское лето».
        О! То, что нужно!
        Высвободив книгу, зажатую томами Семенова и иже с ним, я зашагал к столу. Тетушки, похоже, наговорились вдосталь, и теперь их сухонькие лица как будто светились изнутри, словно у посвященных.
        - Запишите вот эту, пожалуйста.
        Библиотекарша, восседая, как администратор на рецепшене, одобрительно кивнула, и выдвинула ящичек в поисках формуляра. А на меня плавно и незримо сходило великолепное ощущение того, что мироздание совершенно.
        Что? Правительственный борт разбился? Ай-я-яй… Ничего, будет траур и пышные похороны, западные брехливые газетенки вволю посудачат о кремлевских интригах, а затем соберется внеочередной Пленум, и те же «таймсы» да «цайтунги» начнут глубокомысленно ковырять в носу, изображая наимудрейших.
        И ни одному толстопузому аналитику, важно глаголящему в интервью, даже в голову не придет, что его глазки, заплывшие за сильными очками, зрят потрясение основ - скрипучая арба истории сворачивает на новый путь…
        Несколько лет пройдет, пока изменения обретут значимость, но высмотреть то, что мир стал другим, будет дано лишь одному человеку. Мне. А я никому об этом не расскажу.
        Вторник, 25 декабря. Вечер
        Москва, район Ясенево
        Андропову давно полюбились выезды «в лес» - в белой «книжке» ПГУ работалось отчетливей, чем на Лубянке. Да и вид из окна способствовал вдохновению - не в затылок мерзнущему Феликсу упирался взгляд, а скользил по чересполосице раздетых догола деревьев, угадывая за черными стволами заснеженный простор полей. Хорошо!
        В кабинет заглянул порученец, глядя преданными глазами.
        - Василь, принеси, наверное, чаю, - зябко потер ладони председатель КГБ, и уточнил: - На троих!
        Минуты не прошло, а уже простелилась салфетка на овальный столик. Сверху пристроился осанистый самовар с выдернутым шнуром. Василь звякнул жостовским подносом, и молча удалился, напоминая хозяину кабинета немого Герасима.
        Полированная створка не успела закрыться - на пороге замер полковник Лазаренко. Широкие и грубые, словно рубленные топором, черты его лица собирались в образ бойца, а тяжелый твердый взгляд, немножко исподлобья, как будто подчеркивал холодную безжалостную силу, присущую воину. Правда, обширная залысина смазывала впечатление, но дань времени платят все…
        - Могу? - лапидарно спросил полковник.
        - Прошу, Александр Иванович, прошу! - Андропов сам шагнул навстречу, и пожал сухую, жесткую руку. - О, и ты здесь…
        В дверях нарисовался генлейт Иванов.
        - Куды ж без меня? - хмыкнул он.
        - Чай подан, господа диверсанты! - повел Ю Вэ рукой.
        - И бараночки… - плотоядно заурчал Борис Семенович. - И конфеточки…
        Лазаренко, тая улыбку в морщинках у глаз, молча налил себе полкружки.
        - Поделюсь информацией для зачина, - энергично проговорил председатель КГБ, осторожно усаживаясь за стол. - Комиссия по расследованию не выявила ни единого подозрительного момента. Эксперты признали, что левая мотогондола «тушки» загорелась в маршрутном полете, пошла вразнос, и пожар сразу же перекинулся на средний двигатель, выводя из строя управление рулями направления и высоты… Короче говоря, поздравляю.
        - Шлужим Шоветшкому Шоюжу, - выговорил Иванов с полным ртом. Заметив неодобрение Ю Вэ, добавил, давясь: - Да я серьезно!
        - Верю, - сухо вытолкнул Андропов, и вольнее откинулся на спинку. - Повторю еще раз: ликвидация прошла успешно - и по заслугам. Раньше всю эту группу расстреляли бы по 58-й, и всего делов, а нам вот пришлось изворачиваться. Только вы уж простите, Александр Иванович, я вам не назову источник информации, доказавшей вину… м-м… «врагов народа».
        - Переживу, - мягко улыбнулся Лазаренко, щепетно беря сушку.
        - Правильно… - заворчал Борис Семенович. - Меньше знаешь, крепче спишь.
        Покосившись на него, Ю Вэ усмехнулся. Сцепив пальцы, прижал руки к груди, и уткнул подбородок в костяшки.
        - Я собрал вас для того, чтобы сообщить пренеприятнейшее известие, - продекламировал он, и криво усмехнулся. - Мы хорошо выспались в шестидесятые, и дрыхнем до сих пор, прокемарив польский кризис. Его можно было купировать лет пять назад, а теперь… А теперь Устинов стягивает войска.
        Тут даже бесстрастного Лазаренко пробрало.
        - «Дунай»?^9^ - хищно прищурился он.
        - Хуже! - буркнул Андропов. - Чехи не сопротивлялись, а вот пшеки за оружие возьмутся. Уже берутся! И нужно принимать срочные меры! Ну, малевать «полосы вторжения» на танках не нам, лучше займемся тем, в чем знаем толк - «прямыми действиями». Необходимо срочно «гасить» вожаков КОС-КОР, КНП, оргядер забастовочных комитетов, подготовленных подпольем, наиболее активных функционеров антисоциалистических и антисоветских групп. В том числе «польского папу» Иоанна-Павла II, ибо бесхребетная ПОРП уступила массы клерикалам!
        - Займемся, - невозмутимо кивнул Александр Иванович.
        * * *
        Уже под вечер, одурев от планов громадья, Юрий Владимирович задержался вдвоем с Ивановым. Удобно развалившись в кресле, он блеснул очками на генлейта.
        - Борь, а что там с Кирш… м-м… с Натальей Ивановной?
        Генерал-лейтенант заерзал.
        - Оч-чень любопытная ситуация, Юра, просто бесподобная! - затянул он, оживляясь. - Понимаешь, в списках эвакуированных такой фамилии не значится. Вообще! Зато среди раненых спецов, которых бортом марокканской РАМ доставили в Касабланку, зарегистрирована некая «Н. Альварадо»!
        - Ага! - каркнул Андропов, шлепая ладонями по столу. - Что, подженился-таки дон Педро?
        - Ох, дон Педро… - с чувством застонал Иванов. - Ох! Это был такой мужчина! Это что-то…
        - Уволю, - угрожающе насупился Ю Вэ.
        - Да это всё нервы, Юра! - Борис Семенович прижал к сердцу пятерню. - Я уже через оба плеча сплевывал! А то мало ли… Вдруг ошибка? И арабы вывезли вовсе не Наталью, а какого-нибудь обволошенного «барбудо» по имени Наталайо?
        - Ищи, Боря, ищи… Тебе зачтется.
        - Да ищу я, ищу… Может, по коньячку? А? - подмигнул Иванов. - Расслабиться унутре!
        - А давай! - председатель КГБ отмахнулся от врачебных табу, и воззвал: - Василь!
        Верный порученец тут же выглянул из приемной, как будто дежурил у двери, держась за ручку…
        Понедельник, 31 декабря. Вечер
        Липовцы, улица Ленина
        Люблю канун Нового года! Дневная суета, все эти судорожные закупки мандарин, шампанского, елочек меня утомляют. И вечерняя ударная суматоха на кухнях, где налаживается массовое производство оливье плюс селедок под шубой, прельщают мало.
        Самое лучшее время наступает часам к девяти, когда заполошные женщины снимают фартуки, чтобы переодеться в нарядное, подобающее празднику. И телевизор уже не мелькает фоном на третьем плане, а приковывает взгляд. Особенно, когда фотогеничный Державин приглашает в кабачок «13 стульев»…
        Я сверился с тикающим будильником. Пани Монику и пани Каролинку еще час дожидаться. А больше никого и нет.
        Родители умотали к Катанянам - следовательно, это надолго. До завтрашнего обеда, как минимум. А я еще слишком юн, чтобы встречать Новый год в тишине и покое.
        Подойдя к окну, что искрилось инейными росписями, я постоял, покусал губу, и решил-таки гамлетовскую дилемму - быстро оделся и вышел. Не забыв выключить свет и запереть дверь на два оборота.
        А хорошо! Морозец слабенький, и не дует. Редкие снежинки опадают в желтом свете фонарей… Смех, крики, громкий говор доносятся изредка, вырываясь из-за хлопавших дверей. Канун!
        В магазине «Продукты» еще не гасли витрины, размалеванные великанскими снежинками - население торопливо затаривалось всеми слагаемыми новогоднего пиршества. Бывает…
        Готовишь, готовишь, и вдруг тебя пронзает ужасающая мысль: «А хлеба-то мы не купили!» Или майонеза. Или еще какого ингридиента. И ты бежишь, полуодетый, умоляя часы не торопиться…
        Свернув на Ленина, я погрузился в неторопливые размышления. Может, в ДК заглянуть? Хм… Не стоит, пожалуй. Не терплю массовиков-затейников. Они, конечно, очень стараются, но как раз это их старание весьма заметно, и оставляет неприятное послевкусие самодеятельности.
        - Даня-я… - жалобный голос сбил все мои предпраздничные настройки.
        У раскидистого клена, обнимая припорошенный снегом ствол, покачивалась Тамара, пьяная до изумления. И восхищения. Ведь не падала же, ворочаясь в сугробе, не мычала, лупая бессмысленными глазищами. Стойко держалась…
        - Отметила? - весело сказал я, бережно притискивая девушку.
        - П-проводила… - вытолкнула Тома, обвисая на мне. - Год ух… ух-ходящий… Мы там немно-ожечко… Граммулечку с девчонками… Ой, забыла… С новым годом!
        - Спасибо! - натужно выговорил я, заворачивая к дому Царевой.
        - Ты хороший! - убежденно высказалась девушка.
        - Стараемся… - прокряхтел я.
        Ступени лестницы мы одолели с огромным трудом - стройные ножки подруги постоянно путались.
        - Уф-ф! Ключ где?
        - Ключ? - пробормотала Тома. - Где-то тут…
        Я выгреб из кармана Томиной шубейки целый ворох конфетных оберток, и нарыл-таки искомое. Маслянисто щелкая, сдвинулась сувальда, и я затащил свой драгоценный груз в тепло и уют.
        Рука налапала выключатель. Зажегся свет, рождая знакомую ассоциацию в хмельных извилинах.
        - Ёлочка, гори! - еле вымолвила Царева.
        До спальни я дотащил девушку на руках, и уложил на кровать.
        - А я еще… я еще не хочу спать… - беспокойно заворочалась Тома.
        - Сейчас… - быстро скинув куртку и разувшись, я стянул Тамарины сапожки, расстегнул пуговицы…
        - Да-да-да… - пролепетала девушка, неуклюже вывертываясь из рукавов.
        Не знаю, о чем мне думалось - занят был. Потянулся, уложил шубку на стул… Неожиданно Тома обхватила меня, и повалила на себя. Одной рукой она суетливо расстегивала платье, другой лезла мне в штаны. Я задохнулся от дичайшего возбуждения, но и растерянность была полная.
        - Миленький… Хорошенький… - срывалось с девичьих губ. - Мне сегодня можно…
        В гладких руках Тамары жила немалая сила. Я оперся на локоть, лишь бы не придавить гибкое тело, что извивалось подо мной, но девушка притиснула меня, и я всем лицом сунулся в теплые упругие груди, скользя губами по атласной коже, тычась в набухшие соски.
        - Я хочу тебя! - дохнули на меня винные пары.
        - Я… тоже…
        Трусики сползли на задранные коленки, и отлетели, повиснув на ветке наряженной елки. Ручки шаловливые нашли, что искали, направили…
        - О-о-о! А-а! А-а-а…
        Долгие минуты звучали лишь междометия, а я совершал самые восхитительные возвратно-поступательные движения. Никогда не верил, будто оргастического исступления возможно достичь вдвоем, но вот Тома закричала, подаваясь, запрокидывая голову, и у меня у самого вырвался полустон-полурычание. И - схлынуло.
        Часто втягивая воздух, облизывая пересохшие губы, я упал на скомканное покрывало. Девушка прильнула ко мне, ее вздрагивавшая ладонь огладила мое лицо, а горячие губы коснулись уха.
        - Спасибо…
        Дыша ртом, я обнял Тому. Любовная буря стихала - волны крови, вскипая благословенными гормонами, еще колыхались в нас, гонимые молодыми сердцами, но услада покоя уже нежила тела. Моя грудная клетка гуляла, как мехи, укачивая прелестную девичью головку. Я растянул губы в ласковой улыбке - Тамара задремала. Ладно, побуду подушкой…
        …Оттикал час или больше, не знаю. Я ни о чем не думал, просто лежал и наслаждался близостью. Блестели шарики на елке, изредка по замерзшим окнам прокатывался свет фар. Протопали в подъезде соседи, рассылая гулкое эхо… Сытым котом заурчал холодильник…
        Девушка лениво потянулась, и забормотала на выдохе:
        - Тебе хорошо?
        - Очень.
        - Видишь, как полезно напиваться? - хихикая, Тома навалилась на меня, обнимая и бесстыдно укладывая ногу. - Ох, даже протрезвела… А теперь признавайся, - она приподняла голову, строго хмуря брови, - где это ты так нар… нарт… на-тре-ни-ровался! А, любовничек?
        - «Камасутру» конспектировал! - мой голос звучал иронично и загадочно.
        - Ух, ты-ы! А дай почитать!
        - Никакой теории! - сурово отрезал я, укладывая лохматую голову обратно. - Будем изучать на практике!
        Девушка послушно легла, целуя мою безволосую грудь, и мы опять затихли.
        - Новый год уже прошел? - невнятно поинтересовалась Тома.
        - Да нет, вроде…
        - Давай встречать?
        - Давай!
        Шатнувшись, девушка встала и накинула безразмерную, растянувшуюся футболку, прикрывшую упругие ягодицы.
        Уловив кроткий укор в моих глазах, Царева хихикнула, и сказала в свое оправдание:
        - А то еще в окно увидят!
        Ломкой поступью она двинулась на кухню, а я, как зомби, поволокся следом, глаз не отрывая от гипнотического покачивания мятого подола. Проходя, Тома зажгла свет на кухне и щелкнула клавишей маленького черно-белого телевизора. Экран разошелся, ярчея.
        - Дорогие товарищи и друзья! - по кухне поплыл бурчливый, но ясный голос Брежнева. - Мы встречаем новый, тысяча девятьсот восьмидесятый год с новыми надеждами на мир и счастье для всех. Но и с уверенностью в том, что наши чаянья сбудутся. Новый год - олимпийский, год без войны, без страха и горя! Зато мы выстроим новые заводы, заложим новые города… У нас, товарищи, достаточно возможностей для того, чтобы вся наша великая страна хорошела и богатела, а ее трудовой советский народ жил лучше…
        Я задрал бровь. В последние годы из череды семидесятых генсек не поздравлял народ лично, за него читал диктор Игорь Кириллов, ученик самого Левитана. Но вот же! Генсек говорит…
        - Доставай шампанское! - глухо приказала девушка, углубляясь в недра холодильника. - Вон, на подоконнике, где дует… О, тут же еще салатик есть! А то так и останусь голодной… У тебя ж одна любовь на уме!
        - Не ворчи, - улыбнулся я. - А бокалы где?
        - Сейчас… - мимолетно чмокнув меня в щечку, Тома встала на цыпочки, вытянулась стрункой, доставая хрустальные сосуды с полочки, и сказала, не оборачиваясь: - И не гляди так на меня! Сначала Новый год встретим, поедим хоть чуть-чуть, а уже потом… Вон, на Лёню смотри!
        - …Партия и правительство приложат все силы, - журчал Брежнев, - чтобы благосостояние трудящихся росло опережающими темпами, чтобы и работа, и учеба, и досуг приносили людям радость. Товарищи! Поздравляю вас с новым годом! Желаю нашим спортсменам побед, а всем нам - здоровья, добра и мира!
        - Открывай! Открывай быстрее!
        Маленький телик издал густой медный гул, и вот заиграли колокола, перебирая набатные звуки.
        Я выкрутил пробку. Шампанское тихонько хлопнуло, пуская дымочек - и пролилось игристой струей, полня бокалы.
        Увесисто, с оттяжечкой, ударил колокол. Мы считали басистые звоны, то и дело взглядывая друг на друга. Улыбаясь все шире и шире, разумея все лучше и лучше - не дадим мы себе закусить…
        - С новым годом! - воскликнула Тома. - С новым счастьем! Ура-а-а!
        ГЛАВА 9.
        Вторник, 8 января 1980 года. День
        Владивосток, улица Ленинская
        К «Серой лошади» я и близко не подходил, даже на улице 25 октября не показывался. «Скрываться» помогала сама локация краевой олимпиады - юных математиков со всего Приморья собрали в ДВНЦ,^10^ старинном, но тесноватом особняке.
        Седовласые профессора кивали впечатленным олимпиадникам небрежно и снисходительно, вот только я на них и не глядел вовсе. Для меня все эти провинциальные светила выглядели крайне неубедительно. Москва, Ленинград, Новосибирск - вот там да, там наука кипит. А здесь, на отшибе страны… Так, булькает еле-еле.
        И это не снобизм вовсе - сам ведь местный. Хоть и не коренной, но закоренелый. Ладно, брянский. Велика разница…
        Я осмотрелся. Понаехали…
        Мои противники на математическом ристалище - из девятых классов, как на подбор. Не спорю, в нашем возрасте и полгода имеют значение, но не в данном случае.
        Я единственный изо всех юных дарований не носил очков, да и вообще, выглядел крепким и в меру упитанным. А эти… жертвы интегралов будто отсортированы - одинаково длинные, тощие, сутулые… Зато щеки, как у хомяков - накачанные. Ходят, зубрят…
        Во-он тот мальчик-с-пальчик… из Спасска, кажется, тискает томик Фихтенгольца, и что-то проговаривает про себя, будто молится. Обряди его в рясу, да сунь в руки библию, выйдет инок. Мальчиш-Решиш.
        Городских я опознавал влет - над ними кудахтали суетливые мамочки и настырные бабушки. А мы не местные…
        Дверь в аудиторию распахнулась, и оттуда выглянул на удивление молодой человек с рыжей шкиперской бородкой.
        - Заходим! - бодро воззвал он. - Заходим!
        Я зашел первым. Привычного амфитеатра не наблюдалось, вокруг пускало эхо что-то вроде обширного школьного класса. Ну, и доска, как две в 8-м «А». Уровень. Левел.
        Задания были очень четко и крупно выведены мелом, но я все равно устроился за первым столом - привычки отсаживаться на «камчатку» у меня по жизни не выработалось. Шпаргалки я не уважал, а тогда зачем? Вот тебе ручка, вот стопочка желтовато-белых, нетронутых листков…
        - Начали! - резко скомандовал юный бородач, и по аудитории рассеялся общий выдох.
        «Поехали…»
        Задачу с квадратным трехчленом P(x) я решил быстро.
        «Пусть d - абсцисса вершина параболы y = P(x), так что прямая x = d - ось симметрии параболы…»
        Исписав полстраницы, я залихватски клюнул ручкой, чтобы шарик выставил жирную точку. Готово.
        Та-ак… Что у нас дальше?
        «Петя написал на доске десять натуральных чисел, среди которых нет двух равных. Известно, что из этих десяти чисел можно выбрать три числа, делящихся на 5. Также известно, что из написанных десяти чисел можно выбрать четыре числа, делящихся на 4. Может ли сумма всех написанных на доске чисел быть меньше 75?»
        Может, может… Ненадолго задумавшись, я вписал пример: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 8, 10, 12, 20. В этом наборе три числа делятся на 5, четыре делятся на 4, а общая сумма равна семидесяти одному. Хотя… Чтобы заработать полных семь баллов, достаточно привести верный пример, а уж какие числа, да на что делятся… Это лишнее.
        О, что-то интересненькое…
        «В компании некоторые пары людей дружат (если A дружит с B, то и B дружит с A). Оказалось, что при любом выборе 101 человека из этой компании количество пар дружащих людей среди них нечётно. Найдите наибольшее возможное количество человек в такой компании».
        Ага… А ведь тут не одно решение… Хм… Ну, в любом случае будем рассматривать граф дружб, в котором вершины - это люди в компании, а два человека соединены ребром, если они дружат…
        Я замер, уставившись в доску и не видя ее. Зато внутри моего «Я» разворачивалось воображаемое пространство, где иглисто посверкивали вершины, а полупрозрачные грани острили лезвийные переломы. В сложной ребристой форме угадывалась причудливая гармония, хотя ухватить ее простецким взглядом не получалось - эфемерный кристалл тут же таял, колыхаясь, и застывал в иной полноте.
        Помурыжив мозг, я остановился на вариации второго решения.
        «Рассмотрим произвольные 102 вершины и индуцированный подграф на этих вершинах… пусть в нем k ребер. Угу… Выбрасывая произвольную вершину (скажем, степени d), получаем 101 вершину с нечетным количеством ребер k - d. Значит, степень вершины в нашем подграфе…»
        Наверное, в этот момент мои зрачки остановились, походя на рисованные кукольные глазки. Математический транс…
        Тело замирает, только бы не отвлекать маленькие серые клеточки шевелением и даже дыханием. А слабые токи так и шуруют под тонкой лобовой костью. Позванивают внатяг аксоны, синапсы жадно впитывают нейромедиаторы…
        Юные извилины, загруженные «пожилыми» файлами, усердно трудятся, восхитительно гибкие - у них десятки лет впереди, прежде чем мышление закостенеет…
        «В общем, степени всех 102 вершин имеют одну и ту же четность. Короче говоря… Короче говоря, либо граф - полный двудольный, либо объединение двух полных графов. А отсюда…»
        Исписав лист, я внимательно проверил решения. Вроде, всё верно… Должно быть.
        Олимпиадники пыхтели, скрючиваясь на стульях, и даже поджимая ноги. Они то строчили, покрывая бумагу нервными строчками цифр и символов, то отвердевали, диковато поводя глазами. В эти моменты их тоже уводило в иные измерения, где дыбился парадокс Банаха - Тарского, блистало рассеянье Рэлея, а горизонты туманили модулярные функции…
        А сколько времени? Ого…
        «Досиживать? А смысл?..»
        Встав, я тихонько прошел к столу, за которым развалился рыжий «барбудос». Застывшая улыбочка и остекленевший взгляд - явные признаки, что человек барахтается в волнах исчислений.
        Вздрогнув, бородач выпал обратно в реал, и пухлые губы зацепило смущением.
        - Всё? - обронил он тихонько, на выдохе.
        Я молча кивнул. Безуспешно морща гладкий лоб, рыжий внимательно проверил мои писульки. Пожевал губу, вернулся к написанному ранее, и вздернул брови.
        - Восьмой класс? - его шепот был едва отличим от шелеста страниц.
        Я развел руками. Да вот, мол, угораздило. Бородач кивнул, и неожиданно выставил большой палец: люкс!
        * * *
        А в городе творилось погодное непотребство. Студеный дождь, пролившийся ночью, уделал асфальт скользкой корочкой. Улицы превратились в катки, а спуски - в ледяные горки. И это при том, что во Владике сложно найти ровную дорогу - сплошь горы да пригорки.
        Пешеходы испуганно корячились, напрягались истово, приседали, шаря руками в воздухе в неодолимом желании опуститься на карачки. То и дело ловя равновесие, люди взмахивали портфелями и сумками. Падали часто - смешно елозя, суча ногами в отчаянных попытках устоять… Бесполезно. Земное притяжение сговорилось с климатом…
        Но я-то помнил о сегодняшнем коллапсе, и хорошенько подготовился - уложил в портфель зацепы на кожаных ремешках. Часа два мастерил. Зато…
        Свои девайсы я затянул на ботинках прямо в фойе ДВНЦ - гардеробщица завистливо глянула мне вслед, победно клацающему по кафелю.
        А на улице… По-моему, я один уверенно упирался в тротуар, предательски блестевший ледяной глазурью. Да и проезжая часть не лучше. Движение в этом времени и без того редкое, а нынче…
        Вон бедная «Волга» безуспешно гальмует в попытке одолеть подъем, но лишь скатывается, причем, боком. Полный автобус, гремя цепями, медленно, неуверенно одолевает уличный перевал, а вот на спуске его плавно ведет. Спасибо бордюру, удерживает желтый «Икарус» в его одиночном катании.
        Рассудив, я решил добираться до общаги на своих двоих. Хоть и далеко мое спальное место, аж на Баляйке, но так спокойнее. Целее буду. А для зачина не мешает подкрепиться…
        Зайдя в столовую, я для начала испил компоту, после чего отведал «ленивых» голубцов и побаловал себя бисквитным пирожным под чаек.
        В нынешней кондитерке никаких ароматизаторов, стабилизаторов да разных «ешек» нет в принципе - пищепром и общепит не деградировали пока до будущего эрзац-изобилия.
        Лопаешь натуральные продукты, и утроба довольно пищеварит…
        …До Луговой добрался без проблем - зацепы не успели притупиться. Сам затачивал на трудах, даже вспотел ненароком - уж больно хорошая сталь попалась.
        Свернув на Баляева, я заулыбался. Знакомая картинка, привет из молодости! Человек пятнадцать парней и девушек пытались одолеть коварный уклон. В одиночку не получалось, и молодежь взялась за руки, двинувшись на штурм высоты дружной цепью.
        - Давай, давай! - азартно кричала миниатюрная девушка в серой синтетической шубке.
        - Еще шажочек, - пыхтел «молчел» в расстегнутой тужурке, - и еще… Держимся!
        - Метров тридцать до трамвая! - пробасил одинокий голос. - Верным путем шкандыбаем, товарищи!
        Наша цель - красно-желтый трамвай впереди - стоял недвижимо, словно боясь крутить колесами по-предательски катким рельсам.
        Над улицей растекся девичий визг - вся цепочка, плавно загибаясь параболой, скатилась вниз, к месту неудачного старта.
        Ну, как тут не помочь людям? Мужественно шагнув вперед, я протянул руку огорченной девчонке в сером.
        - Цепляйся!
        - А-а… - очки на девичьем носике блеснули неразумением, но тут же сверкнула понятливая улыбочка, протаяли милые ямочки. - А-а!
        Я крепко сжал узкую ладошку, и сделал первый шаг. Тащить за собой целую толпу… Ну, этого мне не осилить. Зато изобразить надёжу и опору - вполне. Я вцепился в обледенелый асфальт, как якорь Холла. Отшагнул… Заякорился… Еще шажочек…
        Тут цитируемый парниша в овчинной тужурке, весело чертыхаясь, разорвал свой красный шарф пополам, и обвязал ботинки ворсистыми тряпицами.
        - Во! Вперед, товарищи!
        Медленно отступая, удерживая ойкавшую девушку, я поднялся до самого трамвая. Хохоча, ребята и девчата полезли в выстуженный салон, а я за ними, как поднятый якорь. В трамвае кипели страсти.
        - Да никуда я не поеду! - орал расхристанный вагоновожатый. - Вы что, смеетесь? А если назад покатимся?
        - Поехали, поехали, - добродушно откликнулся мужик в армейском тулупе, занимавший два места сразу.
        Пассажиры помалкивали, осуждающе глядя на расхристанного упрямца.
        - Нет, я сказал! - рявкнул тот, и выскочил вон, едва не растянувшись.
        - Ну, и ладно, я человек обученный, сам трамвай поведу… - шевельнулся тулуп.
        Витиевато заматерившись, водитель трамвая вернулся, и резко предупредил:
        - Двери не закрываю! Сами, как хотите, так и спасайтесь!
        - Согласные мы, - плеснул по салону смиренный ответ.
        Трамвай ожил, встряхнувшись будто, и медленно-медленно пополз в гору. Я ногами, всей шкурой чувствовал, как порой прокручиваются точеные колеса, верезжа металлом, и вновь хватаются за рельсы, толкая вагон все дальше, все выше…
        Молодые вышли на «моей» остановке - видать, обитали в той же общаге, что и я.
        - М-да, - выдала тужурка, обозревая укатанный склон к дверям общежития. - Последний рывок?
        - Э-ге-гей! - донесся запыхавшийся голос. - Помощь близка! Сейчас спасу…
        Сверху, скользя по обледенелому спуску, приближался парень в потертых джинсах, заправленных в унты, в чудовищном малахае на голове, в свитере грубой вязки, но без полушубка или хотя бы куртки на плечах. Руками в перчатках он перехватывал толстую веревку, что натягивалась за ним от самого крыльца.
        - Федька! - звонко крикнула девушка в сером. - Замерзнешь!
        - Согреешь! - захохотал «спасатель». Подкатившись, он захлестнул конец вервия простого вокруг фонарного столба, и ловко утянул узел. - За мной, потихоньку… Марик, держись!
        Дивчина в серой шубейке независимо фыркнула, и, осторожно семеня, хватаясь за канат, двинулась к вожделенному крыльцу.
        - Спасены! Ха-ха-ха!
        Я ощутимо расслабился, ступая по твердому бетону, заботливо присыпанному золой. Небось, тетя Фрося постаралась. Ворчать будет: «Всё мусорют и мусорют… Грязи понатащут, а мне убирай!»
        Но бабка уже сроднилась с общагой, стала ее добрым гением. Кому-то подсобит, совет шепнет, или же так отчехвостит, что даже здоровенные мужики мнутся.
        Цокая, будто собака по паркету, я двинул к красному уголку. Молоденькая комендантша как раз прикнопила на стенд свежий номер «Комсомолки». Томно расстегивая куртку, порыскал глазами, высматривая новости международной жизни. И сразу нашел.
        «ЧП в Ватикане» - зазывно чернел заголовок.
        «РИМ, 6 января. Начальник Государственной полиции Италии Джузеппе Парлато сообщил в своем интервью, что следствие по делу об убийстве папы римского Иоанна-Павла II продолжается. Выразив особую благодарность генеральному инспектору жандармерии Ватикана Камилло Чибину за содействие в расследовании злодейского преступления, Парлато выступил с клеветническими нападками на СССР, уверяя представителей прессы, будто в убийстве понтифика замешаны «агенты КГБ».
        Разумеется, никаких доказательств начальник Государственной полиции не привел, зато с чисто итальянской горячностью перечислил тех деятелей антинародного подполья в Польше, которые погибли в беспорядках, ими же инициированных во второй половине декабря.
        Парлато с негодованием утверждал, будто бы лидеры антикоммунистической КОС-КОР Антоний Мацеревич, Яцек Куронь и Ян Липский, агент ЦРУ Лех Валенса, неопилсудчик Лешек Мочульский из так называемой «Конфедерации независимой Польши» были ликвидированы «по приказу Москвы», а папа римский, бывший кардинал из Кракова Кароль Войтыла - всего лишь очередная, но не последняя «жертва Кремля».
        Член Палаты депутатов Италии Энрико Берлингуэр заявил, что обвинять Советский Союз в причастности к серии политических убийств крайне непрофессионально и остается на совести Джузеппе Парлато…»
        - Йес! - выдохнул я, и злорадно усмехнулся. Проредили поголовье «гиен Европы»? И отлично!
        Шестьсот тысяч наших погибли за свободу пшеков! Сами голодали, а с ними последним делились. И все ради того, чтобы они нас потом в дерьме полоскали, твари неблагодарные!
        Не последняя жертва? Очень надеюсь, что не последняя! Гадов хватает и в Варшаве, и в Гданьске, и в Кракове. Давить, не передавить!
        Молчаливое и пассивное большинство желает «больше социализма»? Отлично. Значит, оно не будет против, если мы зачистим «белополяков»!
        «Развоевался… - мои губы искривились в усмешке. - Сердце аж тарахтит!»
        В свою комнату я поднимался, что говорится - в глубокой задумчивости. Взвинченность во мне тоже позванивала. Черт…
        Завтра второй день олимпиады, а в мыслях полный раскардаш!
        «Да ладно, - хмыкнул я, - выспишься и встанешь, как огурчик! В твои-то юные лета…»
        Тот же день, позже
        Касабланка, бульвар де Пари
        Николай Зимин отсчитал дирхемы и выбрался из тесного такси. Извечная вонь тут же ублажила обоняние, и он прихлопнул дверцу старого «Рено» чуть раздраженней, чем того стоило.
        Ряд пальм посреди Парижского бульвара напоминал - да, да, ты в Африке! Улица, вроде, чистая. И нет поблизости шумных и грязных базаров, где все вопят, а торгуются так, словно вот-вот сцепятся в жестокой драке.
        Смердел сам город. Смердел рыбой жареной и рыбой тухлой, гнилыми овощами и дымом кизяка.
        Поморщившись слегка, Зимин зашагал мимо беленьких, плоскокрыших домов. Народу на улице не видать - зима.
        Марокканский январь - это плюс восемнадцать, комнатная температура. Страшная холодина для местных, привычных к зною Сахары, а она тут рядом - летом лишь океанская прохлада отгоняет пустынный зной.
        Сняв темные очки, Николай засмотрелся на свое лицо, что отразилось в зеленоватом стекле витрины. Смуглого от рождения, черноволосого и темноглазого, его в школе дразнили, прозывая турком, а вот в Высшей школе КГБ внешность Николая Зимина оценили по высшему разряду.
        Больше года он проработал в Париже под видом алжирца. Смышленый араб, прилично говоривший по-французски и хорошо разбиравшийся в электронике, приглянулся Тимуру Баммату, «главарю» группы инженеров из «Сюд Авиасьон» - «команды пиратов», как ее прозвали акционеры. Баммат, и сам сын эмигранта, пригрел Назера Хасана ибн Хоттаба, а вскоре у него стало на одного «пирата» больше - технарь из Алжира оказался на диво знающ и смекалист (Зимин «из скромности» не рассказывал о дипломе, выданном в «Бауманке»).
        А тут как раз привалила классная тема - новая противокорабелка «Экзосет». Сделать закладки не вышло, но важная документация тихонечко, на цыпочках ушла в Москву…
        «Хоттабыч» усмехнулся. Всё-всё… Он в отпуске. Набирается сил и впечатлений. А заодно… Ну, если из управления «С» попросили, не в службу, а в дружбу? И чуть ли не от самого генерала Иванова?
        Узкий переулок вывел Зимина к большущему домине в мавританском стиле. Толстые беленые стены замыкали в себе зеленый внутренний дворик, куда и выходили все комнаты, пряча окна и двери в тени крытых галерей.
        Хозяин особняка, своим крючковатым носом, недобрым огнем черных глаз и густой бородой куда пуще напоминал морского разбойника, но, как и Зимин, не имел ничего общего с арабами. Старый Мануэль Вальдес вел свой род от кубинских плантаторов, смирившихся с революцией Кастро. Не принявших новую власть, но и не умышлявших против нее. Сам Фидель признал позицию «классовых врагов» вполне достойной, и даже поручал иногда Мануэлю вести в Европе дела весьма щекотливого свойства. А связями Вальдес оброс, как курчавым волосом - с ног до головы.
        - Буэнос диас, амиго! - заулыбался он, выходя навстречу Николаю. Заношенные черные джинсы и теплая рубашка навыпуск придавали кубинцу вид свободного художника. - Меня предупредили из самой Гаваны о вашем визите…
        - Много чести, сеньор Вальдес! - посмеиваясь, Зимин зорко огляделся.
        - Прошу в дом, здесь слишком зябко, э-э…
        - Назер, - слегка поклонился разведчик. - Мои коллеги зовут меня так.
        Вальдес кивнул.
        - Что вы хотели узнать, сеньор Назер?
        Зимин вынул из кармана пиджака фотографию Натальи Кирш.
        - Вот, взгляните. Помните, несколько лет назад вы помогали эвакуироваться раненым из Нигерии?
        - О, я прекрасно помню те сумасшедшие дни, - брови Вальдеса задвигались мохнатыми гусеницами. - Два борта сразу! Разместить, накормить, обеспечить уход… М-да. Можно и без преамбулы, сеньор Назер. Я прекрасно помню эту женщину. Наталья Альварадо, да. В лагере она пробыла всего день, но… - Мануэль качнул снимком. - Здесь она весела, а тогда сильно страдала. Не раны беспокоили ее - от царапин и ссадин не бывает той непреходящей муки в глазах, что поразила меня. Наталья совершенно безучастно относилась ко всему, что окружало ее. В том числе и к Педро.
        - Педро Альварадо? - быстро переспросил Николай. - Ее муж?
        - Да уж не знаю, кем он ей был, - усмехнулся Вальдес, покачивая кудлатой головой. - Педро давно готовился переметнуться к «гусанос», а тут такой случай… Он выехал в Рабат на какие-то полдня, а вернулся с парой «грин кард» для четы Альварадо.
        - Вот оно что… - затянул Зимин. - А я-то думал… Перебежчик, значит…
        - Но я бы не ставил знак равенства между Педро и Натальей, - осторожно заметил Мануэль, и хмыкнул. - Сюда, в этот дом, стекается много самых разных новостей. Я умею хранить тайны, и мне доверяют… Думаю, Наталья была абсолютно равнодушна и к Педро, и к замужеству, и к перелету в Штаты. Не знаю уж, что у нее случилось в Африке, но в Америке она малость отошла, не пробыв с Альварадо и недели. А в Педро будто бесы вселились - он вдруг воспылал ненавистью к Острову Свободы. Собрал в Майами самых разнузданных «контрас», и даже, по слухам, готовил покушение на Фиделя! Кончил Альварадо плохо - в прошлом году его зарезали в мексиканской тюрьме. А угодил он туда за контрабанду наркотиков. Судьба… - вздохнул он. - Был подающим надежды врачом, уверенно занимал должности в Министерстве здравоохранения, забираясь все выше, и… О-хо-хо…
        - А Наталья? Она жива?
        - Да что ж ей сделается… - пожал плечами Вальдес.
        - А где ее найти, не подскажете? - Зимин смягчил напряженный голос лестью: - Право, вы на этой планете последний хранитель человеческих тайн!
        Кубинец шутливо погрозил ему пальцем.
        - Где найти? Ну, я ж говорил, Наталья этого Педро на пятый или шестой день бросила. И вроде бы подалась на север, в Нью-Йорк. А больше я ничего не знаю.
        - Грасиас, мучас грасиас, сеньор Вальдес! - с чувством сказал Зимин. - Вы нам очень помогли!
        Среда, 9 января. Вечер
        Липовцы, улица Угольная
        Пока электричка доехала до Уссурийска, пока я пересел на бело-синий «пазик», ликование и блаженный восторг унялись в душе. Сначала конвертируясь в простую человечью радость, а после в тихое довольство.
        И все же, стоило лишь подумать о дипломе 1-й степени, как былое счастье снова вспухало, занимая весь объем тела до кончиков ногтей и волос. И опять в голове колотился торжествующий вопль: «Я сделал это! Сделал! Ай да Скопин, ай да сукин сын!»
        Теперь можно твердо рассчитывать на теплый прием в физматшколе, куда наведывается сам Колмогоров, а этого матерого человечищу я ставил куда выше «быстрого разумом Невтона».
        Конечно, ФМШИ - это прямой путь на мехмат МГУ, но дело-то вовсе не в вузе. Да, я всегда сильно, очень сильно хотел перевести свое увлечение математикой в русло системного, глубокого образования, и все же главная причина скрывалась в ином. Два года учебы в физматшколе - это два года общения с такими же, как я, и с теми, кто гораздо выше меня разумом. И я все время буду чувствовать перекрестное опыление идей, суждений, мнений…
        Сказка!
        И все же… Я довольно хихикнул про себя, вызвав легкое удивление соседки, сидевшей у окна. Победа на краевой матолимпиаде - это, конечно, круто, но всероссийская в Москве, всесоюзная в Тбилиси…
        Там куда круче! Сначала, правда, на «зону» придется ехать, в Иркутск. Сибиряки и дальневосточники там схватятся, в институте СИБИЗМИР. А уж если снова повезет, обязательно съезжу в столицу нашей родины! О-бя-за-тель-но. Проиграю? Пускай! Мне уже не победа важна, а участие. Нет, я, конечно, лукавлю немножко, красуюсь перед самим собой… Победить хочется. Очень. Просто ощутить, что ты это можешь, что не стоит клясть себя за бездарность. Хочу - и могу!
        Вздохнув, я расслабился, и мысли на релаксе занялись девушками. Марина в серенькой шубке… Очень приятненькая и миленькая. А без шубки и вовсе хорошенькая. Пирожками меня угощала. Вероятно, Марина улавливала мои низменные устремления, поскольку рдела щечками и даже пальчиком грозила. Но, судя по блеску глаз, ей и самой нравилась наша игра.
        Меня лишь Алла расстраивала. Не знаю, отметила ли она свою днюху, но на следующий день пришла-таки в школу - и сразу пересела к подружке. Наказала «изменщика».
        Я ей и слова худого не сказал. Не обиделся, не огорчился ничуть - Комова как бы выпала из моего поля зрения. Хотя не всё уж так просто. Порой меня угрызала досада.
        Девчонка реально влюбилась, и это тешило мою закомплексованную душонку. Да! И математика, и самбо, и собственный резерв жесткости - всё это как бы разжижало былые комплексы, лишало их привязки ко мне нынешнему, но память-то не изменишь. Мне всякий раз приходилось заставлять себя поступать смело, а не вилять, отстаивать право на свое понимание жизни. А как иначе-то?
        И Алла… Она давно отвоевала место в моей памяти, как потаённая, стыдливая мечта о любви и счастье. О том, как наша, едва начавшаяся дружба не обрывалась внезапно и глупо, а развивалась, как положено, навиваясь на восходящую спираль отношений. А тут…
        Получается, что давние мечты мои сбылись. Правда, наполовину. Алла влюблена, а я - нет. И что делать?
        Тут мои рассудочные мысли смыло горячей волной вожделения. Тома… Томочка…
        Я поправил шарф, чтобы тётки и детки, бабки и дедки, трясущиеся в автобусе, не увидали моей блаженной улыбки.
        Удивительнейший Новый год выпал мне! Будто награда за нелепо, впустую растраченные зимы и вёсны.
        Мы с Томой так и не выспались в новогоднюю ночь. «Одна любовь на уме»! Забылись перед рассветом, а когда проснулись, совершенно трезвая девушка сама начала ко мне приставать, весьма активно и бурно… Не знаю уж, мудренее ли вечера утро, но что чудесней, это точно.
        Отсыпался я дома, вернувшись за полчаса до прихода родителей. А потом всю неделю, все семь вечеров провожал Тому с тренировки - и задерживался у нее на часик или на два.
        Не знаю, что будет дальше, и планов не строю. Нам с Томиком хорошо вместе, вот и все. Может, мы и расстанемся. В любом случае, нежная привязанность к Томочке останется. И да будет так…
        * * *
        Я вышел на автостанции, когда начинало вечереть. Ясное темное небо обещало ночной морозец, а на западе таяла пурпурная полоса, будто легкое прощание со светом дня.
        Стоило свернуть на Угольную, как запахи горячего металла и бензина сдуло, а протяжные машинные звуки, забивавшие слух, отошли, сменяясь убаюкивающей тишиной.
        Я заулыбался, сам не понимая, чему. Смутному завтра, уготовившему мне блестящую будущность? Или сегодняшней радости, занимавшей всего меня и переливавшейся за край?
        Да какая разница? Хорошо, и всё!
        - Даня… - тихий зов опал хрупкой, тающей снежинкой.
        Ко мне неуверенно, маленькими робкими шажками, приблизилась Алла.
        - Дань… - трепетно дрожащий голос истончился в слезную мольбу. - Дань, прости меня… Ладно? Ну, пожалуйста…
        Я шагнул к ней, и обнял, не выпуская дурацкий портфель. Девушка прижалась ко мне сама, неловко шурша руками по куртке, и уткнула лицо куда-то в мою шею, дыша горячо и неспокойно.
        - Аллочка, - заворковал я, - мне тебя не за что прощать, ты ни в чем не виновата…
        Комова чуть повернула голову, и тепло ее дыхания согрело мне ухо.
        - И ты… совсем-совсем на меня не обижаешься?
        - Совсем-совсем, - улыбнулся я.
        - И пустишь меня к себе за парту? - Алла запрокинула голову. Смущение и скованность читались на ее лице легко, но уже пробивалась ослепительная радость - в блеске глаз, в румянце на скулах, в толчках груди, которой не хватало воздуха.
        Чуть наклонясь, я поцеловал приоткрытые девичьи губки. Они дрогнули, подаваясь навстречу и выпуская сладкий стон.
        «Поздравляю! - изобразил иронию мой внутренний голос. - Ты нарисовал треугольник - и сам себя поставил в угол. А как выбираться будешь, подумал?»
        Алла целовалась неумело, но самозабвенно. Задыхаясь, она коснулась моего языка острым кончиком своего, и мы сомкнули жадные рты.
        «Треугольник, треугольник… - метались мысли. - Я умею решать задачи! Решу и эту…»
        ГЛАВА 10.
        Пятница, 11 января. Утро
        Липовцы, улица Ушинского
        Школа встретила меня знакомым гвалтом и сутолокой. Племя младое и диковатое носилось по коридорам, скакало по лестнице, залетало в классы, сталкиваясь, как битки на бильярдном столе - мегаватты неуемной энергии растрачивались безо всякого проку.
        «От, скаженные, - беззлобно ворчала техничка, - только бы им грязюку развезти…»
        Здесь не было принято таскать с собой сменку, поэтому тете Глаше хватало работы - она трудолюбиво брякала шваброй по рекреациям, гоняя очумелую ребятню.
        Я аккуратно обмел «прощайки» стертым веником, потопал старательно, выколачивая снег, набившийся в рубчатую подошву, и с небрежным достоинством старшеклассника направился к раздевалке, ледоколом рассекая мелюзгу. Облапав карманы куртки, вытащил мелочь (не стоит искушать воришек-сороканов), и поднялся на второй этаж, в «тридевятое царство». Девятых классов и вправду насчитывалось три - «А», «Б» и «В». А вот на следующий год останется один - сведут вместе оба восьмых, смешают и перетасуют «ашек» с «бэшками»…
        Ну, а пока 8-й «А» галдел не хуже первоклашек - детство играло, споря с гормонами. Не все девчонки ощутили себя девушками, но даже и те, кто отчетливо округлился за лето, никак не могли привыкнуть к новой стадии вековечного биологического цикла. Алена, да и Аня сутулились слегка, стыдливо пряча выпуклости, приятно натягивавшие платья.
        А мальчишки и вовсе отказывались взрослеть, не зная, что же им делать с непонятной и неодолимой тягой к одноклассницам. Как выстраивать новые отношения с теми, кого недавно дергали за косички? Мальчиши будто ждали, когда же схлынет волна смутных чаяний, но она и не думала об отливе, накрывая отроков с головой.
        - Привет! - заорал Димон, отбиваясь от Ленки. - Все задачки решил? Ай! Ты чё?! Больно же!
        - А ты чего мой дневник разрисовал, а? - шипела девушка рассерженной кошкой. - Убить тебя мало!
        Посмеиваясь, я вышел к своей парте, и увидал Аллу. Красотуля вернулась на свое место, и робко сияла, как притушенный китайский фонарик.
        - Приве-ет!
        - Привет! - плюхнувшись рядом, я коварно велел: - Выпрямись.
        Не думая, девушка прогнула спинку, и грубоватая ткань явнее облегла второй размер. Да нет, уже полтретьего…
        - Ну тебя! - зарделась Алла, отводя глаза.
        Грянул звонок, нагоняя дисциплину, и Комова легонько прижалась плечиком.
        - Проводишь меня после уроков? - дрогнул девичий голосок.
        - Проводишь, - мягко улыбнулся я.
        * * *
        Мы скрипели снегом, продавливая ночную порошу, и молчали. Мне не было скучно с Аллой или тягостно. Я испытывал в эти вялотекущие мгновенья слабое удовольствие. А стоило уловить завистливые взгляды дылд-выпускников, так даже загордился чуток.
        Эротическое восприятие подруги находило на меня рядом с Царевой. А Комова… Я мог легонько приобнять девушку, когда никто не видит, но вот провести рукой ниже талии, или положить ладонь на грудь - значило «совершить развратное действие»…
        - Дань… - вытолкнула Алла. - А какие у тебя, вообще, увлечения?
        - Ну, вот ты, например.
        - Да ну тебя! - девушка шлепнула меня по рукаву куртки. - Я серьезно! Нет, я знаю про математику, но это всё разве?
        - Ну-у… - я задумался. - Знаешь… До шестого класса я в музыкалку ходил, терзал гитару шестиструнную. Дюже меня Дейв Гилмор впечатлил, из «Пинков» который…
        - Ой, я тоже! - радостно встрепенулась моя спутница. - Только я не на гитару, а на фортепиано. У нас тут кружок был, в ДК, его наша старенькая учительница по пению вела, Марта Францевна. Даже ансамбль свой был, вокально-инструментальный, только без названия!
        - Как это? - удивился я. - Совсем безымянный?
        - Ну, да! За мной - вокал и клавишные, Мишка Тенин на басухе наяривал… М-м… Еще там девушка одна пела. А потом ударника забрали в армию, и… И всё!
        - Бывает, - хмыкнул я.
        - Ага… - вздохнула Алла, пиная сапожком рыхлый снежок. - Я так мечтала, чтоб и дома у нас пианино было! Но оно ж такое дорогое… «Пинк Флойд»… - произнесла она, словно пробуя на вкус. - У них мне только «Тайм» нравится - не вся композиция, а прелюдия. А больше всех я «АББУ» люблю. Обожаю просто! Как они поют, шатеночка с блондиночкой… О-о… А играют как!
        - Love me or leave me, make you choice but believe me… -^11^ вырвалась из меня громкая строчка.
        - Хорошо же, правда? - радостно оживилась девушка. - Хотя, если честно…
        Она смолкла, и я терпеливо ждал, когда же отойдет накат смущения. Вон, как щечки зарумянились…
        - Больше всего… - забормотала Комова. - Я еще никому об этом не рассказывала… Больше всего я люблю не играть, а сочинять.
        - Музыку? - уточнил я.
        Алла молча кивнула, не поднимая глаз.
        - Здорово! А напой чего-нибудь из своего.
        - А смеяться не будешь? - глянула девушка исподлобья.
        - Да ну! Ты что?
        - Ну-у… Ладно.
        И Алла хрустальным, позванивавшим от волнения голоском изобразила свою мелодию. Мы как раз шли через сквер, по натоптанной аллейке, и я замер, слушая. Слушая и офигевая. Простенький мотив, чудилось, забирался в самую подкорку, нежной щекоточкой торопя желания.
        - А еще? - мой голос был напряжен и зажат, ибо не каждый день сталкиваешься с чудом.
        Простенький мотив? Да! Как у Паллавичини в «Индейском лете»! Или в «Эль-Бимбо» - то ли Ахмеда Захира, то ли Поля Мориа.
        - Ла-ла-ла! Ла-ла, ла-ла, ла-ла-ла-ла… - негромко вытягивала девушка, и я снова застыл.
        Не разумею, совершенно не разумею, как композитор, перебирая тысячи нот, вдруг складывает из них маленький шедевр, очаровывающий и влекущий до отчаяния! И разве одна попса захватывает наше сознание через слух? Поставьте пластинку Моцарта, и послушайте - вся Сороковая симфония построена на одной «хитовой» мелодии! Оркестр всего лишь обволакивает ее перепадами сладостного звучания, взвивами и бурными россыпями соль-минор, но раз за разом, после неистовства скрипок и духовых, снова возвращается к ней, припадая, как к музыкальному истоку, началу и концу гармонии.
        - Чего ты молчишь? - огорченно дрогнули девичьи губки. - Тебе не понравилось?
        - Аллочка… - медленно выговорил я, не обращая внимания на то, как дернулись в испуге зрачки напротив, суетливо выискивая свидетелей нечаянного интима. - Аллочка, ты хоть понимаешь, что сочинила?
        - Всё так плохо? - румяные щеки охватила мертвящая бледность.
        - Балда! - сказал я ласково. - Твоя музыка великолепна! У тебя талант, Алла. Талантище!
        - Да ну… - снова вспыхнула девушка. - Скажешь тоже…
        А меня уже закружил незримый вихрь - цветастые варианты бытия сменялись перед глазами в калейдоскопическом мельтешеньи. Распугивая стаю идей, носившихся в воздухе, мой математический ум выхватил те, что верней складывались в триумф.
        - Пошли! - решительно взяв девушку за руку, я зашагал через сквер.
        - Куда? - ошеломленно распахнулись глаза Комовой.
        - В ДК! - бросил я. - Покажешь свои ноты!
        - А их нету! - затрепыхалась девушка.
        - Дома, что ли?
        - Вообще нету! Я не умею по нотам!
        - Ладно… - на секунду замедлив упругий шаг, я вновь ускорился. - Ладно! Я сам запишу твою музыку!
        - А ты умеешь? - спросила, задыхаясь, Алла.
        - Да что там уметь… - фыркнул я. - Сочинять не дано, а си-бемоли по нотному стану расставлять, с фа-диезами… Делов-то! Был бы слух, а ноты найдутся…
        Мы перебежали улицу Ленина, и буквально ворвались в Дом культуры, распугивая топотом зависшую тишину. Откуда-то сверху долетали приглушенные отголоски, бравурное «раз-два-три…», но даже тени человеческой не мелькало нигде.
        - Сюда!
        Комова уверенно вошла в большую комнату рядом со сценой, больше всего походившую на склад старой мебели. Рассохшиеся шкафы, полуразобранные столы и покосившиеся, грозящие рухнуть стеллажи заполняли почти все пространство, оставляя свободным небольшой закуток у окна. Три огромные створки переливали свет, испятнанные редкими звездочками инея.
        Полукругом сбились стулья, со стены обвисли электрогитары - новенькая «Форманта» и поюзанная гэдээровская «Музима», а весь угол загромоздили ударные, в хорошем наборе «Амати».
        - Рояль на сцене, - щебетала Алла, по-хозяйски снимая шубку. - Раньше у нас синтезатор был - старенький, правда, тяжеленный, но потом в нем что-то перегорело, и всё…
        Уложив куртку на один стул с шубкой, я снял с крючка «Форманту». А провод от усилителя где? Да вот же он, поник на спинке стула…
        - Дань… Даня…
        Комова стояла рядом, вытянувшись тугой стрункой. Хорошенькое личико бледнело фарфоровой светлотой, согнав нервный румянец на скулы. Отложив гитару, я шагнул к девушке и, подчиняясь призыву, легонько обнял. Алла стиснула мою шею, опуская вздрагивавшие ресницы и подставляя губы, сухие и обмякшие.
        - Данечка…
        Я накрыл слабый выдох долгим поцелуем. Задыхаясь, Комова отстранилась, развернувшись к окну.
        - Извини… - пробормотала она, сникая. - Вечно я лезу. Просто… помнишь, я говорила про девушку из нашего ансамбля? Это Царева была…
        - Тома? - вздернул я бровь.
        - У Тамары красивый голос. И она сама… красивая такая…
        Я притиснул Аллу со спины, чуя, как под руками вздрагивает плоский животик, а девушка махом переложила мои ладони на груди, до того упругие, что пальцы едва вминались в их туготу. Соски вообще отвердели, топорщась незрелыми виноградинами…
        «Что я делаю?» - ошпарила мысль, но рот упрямо тянулся к беззащитной шее - целовать атласную гладкость кожи и легчайшие завитки волос.
        - Я тебе нравлюсь! - торжествующе запищала Комова. - Расстегни пуговки…
        Унимая дыхание, я зажмурился, водя лицом по девичьей шее и кружевному воротничку. До боли стиснутые зубы разжались, отпуская сиплое:
        - Нет.
        - Почему-у? - завела кокетливо Алла. - Я же чувствую, что ты… - она стыдливо хихикнула. - Ну, ты понимаешь!
        - Рано тебе еще, - буркнул я, барахтаясь в неловкости. - И вообще…
        Девушка крутанулась в моих руках, оборачиваясь алеющим лицом. Влажный блеск глаз не выдавал обиды, а исцелованные губы шепнули:
        - Ты милый… Ты самый-самый-самый…
        Алла доверчиво прижалась ко мне, а я, платонически оглаживая ее спинку, взвешивал близкое будущее.
        В марте у «АББА» тур по Японии. Если за пару месяцев собрать «безымянный» ВИА, сочинить простенький текст на инглише и положить его на музыку Комовой…
        Обязательно с Мишкой Тениным потолковать! И с Томкой. Синтезатор бы достать… Хм… А почему бы к «Кэпу» не съездить? Подскажет заодно, с кем передать запись Алкиной песни…
        Бьорну Ульвеусу лично в руки! Нет, лучше Стигу Андерсону - он у них там директор. А потом…
        «Суп с котом!» - подумал я. Чмокнул девушку в щечку, и повлек ее на сцену. К роялю. К нотной бумаге! А ручка у меня с собой…
        Воскресенье, 27 января. День
        Нью-Йорк, Гранд-стрит
        На Нижний Манхэттен Дроздов^12^ заглядывал редко, но «объекту» приспичило встретиться именно там, в кондитерской «Феррара».
        Брезгливо выбравшись из вонючего метро, Юрий Иванович прогулялся вдоль номерного авеню, и поймал такси до Гранд-стрит. Нахохленный кэбмен сидел за рулем в куртке, в шапчонке-пародии на русскую ушанку, обмотанный шарфом, и даже доллары сгреб рукой в вязаной перчатке.
        «И это они называют холодом?» - презрительно подумал Дроздов.
        В Москве при такой погоде мороженое на улицах лопают!
        Из дверей пекарни выплыла, переваливаясь по-утиному, негабаритная дама, и густой ванильный наплыв сдобы растекся по улице.
        Внутри заведения вился дух еще тяжелей и настырней. Заняв столик у окна, Юрий Иванович заказал кофе на двоих и трубочки с кремом.
        «Если не опоздает, - ворчливо подумал он, - то угостится горяченьким…»
        «Объект» переступил порог кондитерской ровно в два. Это была маленькая, хрупкая женщина лет под сорок, с сухим и замкнутым лицом, не знавшим помад, кремов и прочих женских зелий. Длинная дубленка, чьи полы болтались немногим выше щиколоток, придавали даме забавный вид, но сама она не обращала на свою внешность абсолютно никакого внимания.
        «Как будто с чужого плеча…», - подумал Дроздов, вставая.
        «Объект» направился в его сторону, и сел напротив, не дожидаясь приглашения.
        - Это мне? - спросила дама голосом, насколько приятным, настолько же и бесцветным, не окрашенным даже тенью эмоции. - «Американо»? Угу…
        - Вы вежливы, как королева, Наталья Ивановна.
        - Привыкла, - пожав плечами, женщина скинула дубленку за спину, и машинально поправила волосы.
        «А все-таки желание нравиться до конца не истреблено», - мелькнуло у Юрия Ивановича.
        Отпив глоток, Наталья Альварадо, прямо взглянула в глаза чекисту.
        - Зачем вы меня искали?
        - Наталья Ивановна… - медленно проговорил Дроздов.
        - Просто Наталья, - безразлично вставила женщина. - Этого достаточно.
        - Наталья, ваш отец погиб…
        Ничего не дрогнуло в рано увядшем женском лице.
        - Знаю, мне сообщили.
        - Но остался сын…
        Рука миссис Альварадо дрогнула, и капли «капучино» упали на полировку.
        - К-какой сын? - каркнула женщина.
        Ее глаза темнели, наполняясь отчаяньем и застарелой болью.
        - Ну… Как же? - растерялся Юрий Иванович. - Антон Кирш. Он же один остался, там, в Союзе… Мало, что без отца, так еще и без деда теперь…
        Наталья резко отвернулась к окну. Губы ее подрагивали, а по щекам текли слезы. Дроздов ошеломленно следил за падающими каплями.
        - Наталья… - забормотал он растерянно. - Что вы… Ну, не надо так…
        - А как? - со стоном выдохнула женщина. - Ну, как?
        Повитав где-то в сумрачном Лимбе, она вздохнула.
        - Антон… - судорога дернула бледные губы. - Он жил со мной там, в Биафре. Всё-то у нас было хорошо - саванна зеленела, больные выздоравливали. А потом кубинцев перебросили куда-то в Анголу, и местная черная сволочь сразу же этим воспользовалась. Вот, и на нашу деревушку напали. Стреляли, грабили, жгли… Крики, пальба отовсюду… Госпиталь наш сгорел, а мы, кто жив остался, удрали на «Лендровере». На скорости проехали блок-пост, да только проклятые пули догнали. Водителя нашего, Нкозану, слегка задело, а моего Антошечку… Насмерть. Полгруди разворотило, сердечко в клочья… - Наталья будто постарела за пару минут. - Вечером сынулю похоронили по местному обычаю. Запалили большой костер, и сожгли. А весь пепел, под грустные песни, спустили в речку. В лодчонке выгребли, и горстями, горстями… Серые, такие, клубы над водой… И все, что осталось от Антошечки, давным-давно на дне Гвинейского залива. Покоится с миром… - на ее лице проявилось жесткое выражение. - А уж кто там, у вас, изображал Антона, мне совершенно не интересно. - Она руки на стол, ладонями вверх. - Они стали шероховатыми… Уж сколько лет пытаюсь
их отмыть - не получается. Каждый божий день чувствую, как кожу стягивает кровь Антошечки - красная, горячая, липкая…
        Вяло одевшись, миссис Альварадо встала, не глядя на Дроздова.
        - Спасибо за кофе, - обронила она.
        И ушла.
        Пятница, 16 февраля. Вечер
        Липовцы, улица Ленина
        Думал, что приду первым, однако Мишка меня опередил. Пока я мылся в душе после трени, он уже бежал вприпрыжку. Ну, и зря.
        Томочка сегодня запаздывала…
        Вспомнив, как она пела на самой первой репетиции, я ласково улыбнулся. Мурашки по телу! Нет, я знал, что у Томы приятный голос, волнующий даже, но что кристальное сопрано…
        Я повесил куртку на дверь скрипучего шкафа, и расстегнул молнию на пуловере - на сцене не жарко и не холодно, в самый раз. Так, где моя «Форманта»? Вот она, родимая…
        Ладони было приятно касаться гладкой, холодной деки, а пальцы просили иного - дрожания струн. И все-таки…
        Нет, в детстве я не зря мучил инструмент, зубрил ноты с аккордами. Вон, какой долгий перерыв, а полузабытый навык вернулся за час с небольшим. Хотя и пальцы не те, да и… Не мое это. Играю я… так, более-менее сносно, но из чувства долга, а не по желанию.
        Дифуры влекут меня куда сильнее гитарных риффов…
        Подхватив «Форманту», я вышел и поднялся на сцену.
        Зрительный зал тонул во мгле, и его громадный объем лишь угадывался по гулким эхо моих шагов, да по унылым переборам струн - Тенин сгорбился на стуле в свете маленького прожектора. Огромный рояль роскошно бликовал крышкой - будто смотришься в наклонное черное зеркало.
        - Привет! - бодро забросил я.
        - Здорово, - тускло отозвался Миша.
        - Будешь сегодня соло. А то у меня пальцы… м-м… корявятся.
        Тенин мигом оживился.
        - Во-от! - затянул он назидательно. - А почему? А потому что некоторые любят долго и упорно ковыряться в том самом месте, откуда обычно растут руки, не приспособленные к общественно-полезному труду!
        - Зачетная дефиниция, - фыркнул я.
        - Мальчики, мы пришли! - залетел к нам Томочкин голосок, и лицо у Михи сразу поплыло волнами немого обожания. Только бы ему не ляпнул кто о наших с Томой «свиданиях»…
        «Мы с Тамарой ходим парой…»
        Девушки вспорхнули на темную сцену, и будто светлей стало. Помню, сильно переживал за их встречу. Напрасно - «соперницы» даже подружились. Понятия не имею, о чем они частенько шушукаются и хихикают, и узнать не спешу. А вдруг - о ком? Хотя…
        С другой-то стороны, я им полностью доверяю. Изо всей группы «АЛЛА» только Миха не посвящен в мой план. Расскажу и ему, конечно, но не сейчас. Попозже. В марте.
        Комова стыдится своего неверия. Чтобы ее кумиры, да вдруг заинтересовались сочинениями «какой-то советской недоучки»? А вот Царева не сомневается в моем плане. И что мне остается? Правильно, в зависимости от настроения, то смурнеть в негативе, то взмывать душой в безудержном оптимизме. «Не верю, но надеюсь!»
        - Красавицы, ваш выход!
        - Выходим, красавчик! - сладко улыбнулась Тома, оглаживая свой сценический наряд из люрекса. Платье чуть ли не до колена выгодно обтягивало нашу вокалистку
        - Мы готовы! - прозвенела Алла, устраиваясь за роялем.
        - Прогоняем «Гаданье»! Раз! Два! Три!
        Музыка разбила тишину взрывным созвучием - струны гитарные и рояльные гремели воедино, сплетаясь с чистыми девичьими голосами:
        Love - does not like, kiss - won`t kiss…
        I`m guessing on you!
        ГЛАВА 11.
        Суббота, 24 февраля. День
        Москва, площадь Дзержинского
        Андропову стало невмоготу торчать за столом, и он начал вить круги по кабинету. Вить с привычной осторожностью, хотя новейшие японские нефропротекторы и помогали, вроде. Пускай не исцеляли, а лишь отодвигали в туманное будущее крайнюю… нет, как раз последнюю нужду - в гемодиализе. Но и то хлеб.
        Жизнь - не сказка. Не о том мечтаешь, чтобы жить долго и счастливо, а о чем попроще - выжить бы, продержаться еще чуток на этом свете! А там, глядишь, ученые еще чего-нибудь изобретут, щелкая курносую по костяному лбу…
        Юрий Владимирович раздвинул гардины, оглядывая заснеженную Москву. Расщедрилась зима, решила сэкономленные лимиты осадков разом вывалить…
        Парочка «Беларусек» юрко нагребала рыхлые кучи вокруг Железного Феликса, подчищая площадь до черных проплешин. Только крыши невозбранно греются под снежными одеялами, а поверху опалесцирует непроницаемая белесая мга, даже солнечный кругляш не угадывается…
        Правда, председатель КГБ почти не различал тарахтевшую технику - он напряженно, в который раз перебирал в памяти тех, кого допустили к тайнам «Медиума».
        Андропов усмехнулся, складывая руки за спиной. Он наивно полагал, что допуск «хохлов» к секретам из «особой папки» станет последним. Ага, как же…
        Днепропетровская четверка, основательно напуганная «Чернобылем», срочно вылетела на Украину, собираясь, по легенде, нагрянуть в Припять - и наглухо закрутить гайки, защитить ЧАЭС от дурака. Совсекретное «послезнание» сгорело вместе с самолетом. Минус четыре…
        - Юрий Владимирович… - прошелестел голос порученца.
        - М-м? - обернулся чекист.
        - К вам генерал-лейтенант Иванов.
        - Впускай! - хмыкнул хозяин кабинета.
        Расслышав за спиной мягкие шаги, он сказал, не оборачиваясь:
        - Что, провел нас Иван Палыч? Как дошколят, прямо…
        Борис Семенович, помятый и хмурый, с глазами, красными от недосыпа, лишь рукой махнул.
        - Не понимаю, - буркнул он в наплыве раздражения. - Палыч ведь при мне звонил… этому… Лжеантону. Зачем? Чтобы я поверил в его существование? Ну, да, я и не сомневался даже! А когда внучок прилетел деда спасать… Вот, думаю, еще одна трагедия в семье Киршей!
        - Выспись, Боря, как следует, а то в тебе сейчас сплошные эмоции, - пробурчал Андропов. - Иван Павлович - тот еще затейник! В Лондоне он такие многоходовочки разыгрывал… Блеск! И ведь ни один аналитик вычислить не мог, на какую фигуру падет тень! До самого последнего момента… Так и здесь, наверное. Полковник просто не довел игру до конца… - он медленно опустился в кресло. - Но ты зря себя гнобишь. Ведь вышел же на след Натальи Ивановны!
        - А толку? - кисло поморщился Иванов.
        - Ты вот что… - председатель КГБ задумался, кивнул своим мыслям, и шлепнул ладонью по гладкой, холодной столешнице. - Поезжай-ка ты во Владивосток! Возьми с собой толковых оперов и…
        - «Внучка» искать?
        Юрий Владимирович медленно сложил ладони, и прижал пальцы к губам.
        - А был ли мальчик? - пробормотал он, словно впадая в рассеянность.
        - Что? - блеснул очками генлейт.
        - Да мне тут одна безумная идейка в голову пришла… Искать нам надо «Медиума», Борь. Перетряхни всю квартиру Кирша, поспрашивай, подумай…
        - Юр, ты чего-то про идейку говорил…
        Андропов размеренно сжимал и разжимал пальцы, а стекла очков увеличивали его глаза, то и дело пряча зрачки за бликами.
        - Да вот, засело в мозгах, и хоть ты тресни… заворчал он, стесняясь неожиданного суждения. - Я просто подумал… А если «Медиум» и Лжеантон - одно и то же лицо?
        - Не хреново девки пляшут, - потрясенно вытолкнул Иванов, - по четыре сразу в ряд… - Подумав, он затянул: - Не-ет… Ну, нет же! Тут даже косвенных улик - ноль целых, хрен десятых!
        - Да все я понимаю! - поморщился председатель. - Просто… Помнишь, как Палыч этого «Медиума» описывал? Как огромного человека! Обычная свидетельская ложь - видел мужчину, а наговаривает на женщину. Старого в показаниях подменять молодым… А подростка описывать, как взрослого здоровяка! Версия, конечно - третий сорт, но ее тоже не мешает отработать. Для зачина!
        - Так, полиграф же… - промямлил Борис Семенович.
        - Борь, - снисходительно улыбнулся Ю Вэ, - это ты, в бытность свою резидентом, заразился от американцев - молишься на технику. О, Сан-техника! А ты в курсе, что матерые мафиози обыгрывали детекторы лжи? Они просто не боялись! Не потели, и пульс ровный… Думаешь, у Палыча сила воли послабже была, чем у гангстеров?
        - Да не-ет… - озадаченно потянул генерал-лейтенант, и преданно выпучил глаза: - Разрешите выполнять приказ, товарищ председатель Комитета государственной безопасности!
        - Скройся с глаз моих, - забрюзжал Андропов, пряча улыбку в уголках глаз.
        Воскресенье, 9 марта. Позднее утро
        Владивосток, улица Баляева
        Второй день держалось нестойкое тепло, и я замучился выбирать путь. Ступишь в холодную снежную кашу - и «прощайки» мигом впитают влагу.
        Зато небо отливало праздничной синью, и солнышко пригревало почти по-весеннему. До набухших почек и звонких трелей пернатых эмигрантов еще далеко, но зима отступала по всем фронтам. Хотя погода приморская непредсказуема, тут и на девятое мая может снег выпасть.
        Поднявшись вдоль знакомых трамвайных путей, я свернул к рынку. Явно не толкучка. Бабушки за прилавками торговали соленьями, да заготовками - маринованными огурцами, квашенной капустой, плетьми лимонника, скрученными в моточки. Суетливый дедок выставил мед в баночках, а заодно мороженую ягоду и целый ворох банных веников.
        Фарца не любит малолюдных пространств, но парочка хитроглазых студиозусов болталась-таки на заднем плане. Тут я углядел Кэпа, и облегченно выдохнул. Жив, курилка!
        Старый моряк выложил в ряд свежевыловленную рыбешку - похоже, не корысти ради. Скучно ему одному, вот и ищет места побойчее - на людей поглядеть, да себя показать.
        - Здравствуйте! - радостно обратился я к мариману.
        - Здорово, - прищурился Кэп, и улыбчиво повел окуренными усами. - Ежели за духами, то опоздал. Вчера последние отдал. Прибежал тут один, с самого с ранья…
        - Нет, у меня другое. Мне нужно передать письмо в Токио, письмо и кассету. Всё чисто, - заюлил я, - там только музыка, но о-очень нужно! У вас нет на примете надежного человека?
        - Как не быть, - солидно хмыкнул моряк. - Есть один… Я.
        Видя, что паренек завис, Кэп хохотнул, напуская запахи табака и перегара.
        - Да не шучу я! Вот, устроился, со вторника на вахту. В Иокагаме нашенская «коробка» застряла, повезем запчасти. Так что… Давай. Поработаю почтальоном Печкиным, хе-хе… С собой?
        - Да-да! - выдохнул я, торопливо доставая пакет. - Вот! Внутри письмо, ноты и кассета, а вот тут адрес по-русски.
        - Ниппон Будокан… - прочел Кэп, держа пакет на отдалении.
        - Это крытая арена в Токио, в парке Китаномару…
        Моряк повел рукой, запруживая поток подробностей.
        - Да знаю я, где это. Бывал… года четыре назад. Там Мухаммед Али дрался с Иноки! Знатный бой был… А кому? «Стиг Андерсон». Угу… Ладно, найду.
        - Сколько с меня? - я нервно смял зелененькую пятидесятирублевку.
        - Четвертной хватит, - ворчливо ответил Кэп, и отсчитал сдачу.
        Суббота, 15 марта. День
        Токио, район Тиёда
        Стиг Андерсон вертелся по гримерной, поглядывая на себя в зеркала, умноженного, и теряя остатки покоя.
        Турне не задалось с самого начала. Ребята выкладывались на сцене по полной, но Будокан не Уэмбли Арена. Чертовы джапы - народ сдержанный, не принято у них орать и бесноваться, и молчание зала воспринималось, как провал. Фрида даже всплакнула вчера…
        Менеджер остановился напротив зеркала, глянул исподлобья на свое отражение.
        - Провал… - вытолкнул он, и раздраженно скривил лицо. Снова стал мерять шагами гримерку.
        Да разве дело в япошках? Подумаешь, провал… Развал - вот, что страшно!
        Бьорн с Агнетой уже разошлись. Бенни собрался разводиться с Фридой… Даже флегматичный Боссе, и тот рассорился с Тумасом! Умотал в Стокгольм посередине тура! Развал. Распад.
        Стиг мрачно повел глазами по зазеркалью. Обрюзг ты, однако, старина… Вот-вот… В будущем году пятьдесят стукнет. Да-а… Ровно полвека носится по этой планете. Ну, деньжат он подкопил изрядно, на дожитие хватит…
        Двойник отразил кривую усмешку. Когда пересчитываешь миллионы, нажива отходит на второй план.
        «АББА» стала его жизнью, и разве к феноменальному успеху квартета не приложил руку и некий «Стиккан» Андерсон?
        «Ага! - желчно усмехнулся менеджер. - А уж как ты ее запускал, ловкую свою, загребущую лапу! Так ведь было, что загребать…»
        Присев на минутку, «Стиккан» снова вскочил. Если Святой Петр у райских врат спросит, каков его багаж, он честно назовет тыщи три песен. Вот только не распевать их душам праведным, аккомпанируя на лирах, ибо мода на «диско» прошла.
        Может, в этом корень всех его беспокойств? «Синти-поп» рвется на сцены, «новая волна» накатывает, а они с Бенни погрязли в пройденном материале…
        Андерсон прислушался. Японцы дружно хлопали в такт динамикам, извергавшим «Танцующую королеву». Концерт плавно скатывался к завершению. Вроде, и жаловаться грех - аншлаг, но от сомнений не деться. Если всё так и дальше пойдет, нынешний тур станет последним…
        Стукнула дверь, и писклявый голосок Миико-тян промяукал:
        - Господин Андерсон, тут вам передари…
        Маленькая круглолицая девушка протянула менеджеру пакет.
        - А кто передал?
        - Не знаю, господин Андерсон. Какой-то моряк…
        Брови Стига задрались, изображая недоумение.
        - Ладно… Спасибо, Миико.
        Улыбаясь и кланяясь, девушка пропала за дверью. Повертев пакет, Андерсон пожал плечами, и надорвал плотную бумагу. Внутри обнаружились аккуратно сложенные ноты, кассета «Макселл» и короткое письмо.
        «Добрый день, господин Андерсон!
        Меня зовут Дэниел, и я как бы исполняю ваши обязанности в группе «ALLA». Мы живем в СССР, недалеко от Владивостока, но не это главное. Просто я обещал одной девушке, что ее мечта сбудется. А уж насколько, зависит от вас.
        На кассете записана песня «Гаданье». Текст мой, музыка Аллы Комовой. Уверяю вас, она композитор божьей милостью! Песню мы предлагаем группе «АББА» как бы авансом, в надежде на дальнейшее сотрудничество. У нас еще есть, что предложить, пять-шесть шедевральных композиций, как минимум, но вы пока послушайте эту…»
        Отложив письмо, «Стиккан» побарабанил пальцами по деревянному подлокотнику. «Шедевральных композиций…» А почему бы и нет? Уж сколько довелось переслушать самодеятельных эпохалок, но вдруг именно эта кассета - жемчужина в навозной куче?
        Дотянувшись до магнитофона «Сони», Андерсон вставил «советскую» кассету, и утопил клавишу. За пластиковым окошком закрутились бобинки, от серебристых решеток динамиков пахнуло шуршащей тишиной винилового диска.
        И вдруг ворвался музыкальный наигрыш, сдувая мысли, закручиваясь вихрем нот, а в самый разгар мотива, на вершине тоскнущего звона струн, зазвучали голоса вокалисток:
        Love - does not like, kiss - won`t kiss…
        I`m guessing on you!..
        Замерев, Стиг прослушал всю песню. «Любит - не любит, поцелует - не поцелует… Я гадаю по тебе! Гадаю по твоим глазам, по своей судьбе, по нашей любви…»
        Истаял последний аккорд. Больше на кассете ничего не было, кроме едва слышного шелеста, но Андерсон долго сидел, не двигаясь, переживая вновь и вновь свежий порыв музыкального ветра, донесшийся из-за «железного занавеса». Хотя…
        Не так уж все страшно оказалось. Москва ему даже понравилась своей неспешностью бытия…
        Хлопнув дверью, вошел Бьорн, встряхивая шевелюрой. За ним показалась вымотанная Фрида.
        - Сегодня самураи немного ожили! - улыбнулась она, и хихикнула, глянув на менеджера: - Ты меня пугаешь! У тебя такое выражение, будто увидел привидение!
        - Где Агнета? - вытолкнул Стиг.
        - Мы тут, - буркнула блондинка, переступая порог.
        Мягко улыбаясь, вошел Бенни, и закрыл за собой дверь.
        - Садитесь, и слушайте, - велел Андерсон.
        Перемотав пленку, он вывел ползунок «VOLUME» на полную, и нажал «PLAY».
        Четверг, 27 марта. Утро
        Иркутск, улица Лермонтова
        Лететь с берегов Японского моря до Ангары пришлось недолго - и неуютно. Сели олимпиадники на борт «Ту-154» киевского рейса. Как будто специально! Я и так весь март нервничал, а тут еще эта «тушка». Гудит и напоминает о «хохлах»!
        Иркутск мне не показался, какое-то огромное, без конца и без края село. Или это автобус старательно объезжал городские улицы?
        Поселили нас на самой окраине, в какой-то школе-интернате. Терпеть не могу даже гостиничных номеров на двоих (если не с девушкой, конечно), а тут двадцать юношей бледных в общей спальне! Ладно, переживу как-нибудь.
        Кормили нас тут же, в столовой при интернате. Видать, многие «постояльцы» разъехались на каникулы - те же сыновья оленеводов к родимым стойбищам подались, дабы не терять навык кочевой жизни. А мы заняли их место.
        Саму матолимпиаду решили проводить в СибИЗМИРе - Сибирском институте земного магнетизма, ионосферы и распространения радиоволн. Полдня тамошние кандидаты и доктора водили нас по всем этажам с экскурсией - они там занимались и физикой околоземного космического пространства, и физикой Солнца, и магнитным полем… В общем, и Землей, и небом.
        Думал, с утра повезут нас задачки решать. Фиг. Потащили юных математиков на Байкал, в Листвянку. Знакомили с крошечным музеем лимнологического института. В одной комнатке заспиртованный омуль и прочая живность, в другой - прозрачный макет Байкала из плексигласа. Зато сам директор Галазий, членкор, между прочим, раскрыл нам тайну происхождения здешних нерп.
        Откуда, спрашивается, тюлени взялись в озере? Они, вообще-то, в море обитают. А вот оттуда и взялись! Десятки тысяч лет назад ледники покрыли всю Арктику, и подступили к берегам Сибири, загоняя нерп в устья рек. Льды отгородили сушу от океана гигантской плотиной - и запрудили огромные пространства. Ведь устья Енисея или Оби оказались перекрыты, рекам некуда стало впадать. Они и залили всю тайгу от Урала до Амура. Вот так тюлени и расселились - кто в Байкале прописался, а кто и в Каспийском море освоился.
        К сожалению, полюбоваться самим озером, скопившим в себе четыре пятых всей пресной воды СССР, не удалось - плотный холодный туман колыхался над волнами…
        И лишь на второй день автобус высадил нас у СибИЗМИРа. Вибрирующих математиков ждал первый тур олимпиады.
        Я же весь изнервничался, проклиная дурацкий музыкальный проект. Да на фиг мне эта «АББА» сдалась, думаю, да и «АЛЛА» заодно? Моё - вот оно, математикой называется! Зачем ты полез в шоу-биз? А, кретиноид? Мало тебе проблем? Так добавятся, не переживай!
        Тяжелей всего я переносил неизвестность. Получил ли вообще хапуга Андерсон мое послание? И какова реакция? Что за этим, выражаясь сленгом крючкотворов, воспоследует?
        Хорошо девчонкам! Обе наших вокалистки пребывали в радостном ожидании, даже не задумываясь о том, какие громы и молнии обрушатся на группу с облачных высей Министерства культуры, ВЛКСМ и прочих серьезных организаций, буде оправдаются наши надежды.
        Правда, в письме я оставил хитроумную лазейку для Стига Андерсона - привязать тур «АББА» по Советскому Союзу к московской Олимпиаде. Тур, главное! Да на такие мечты даже Аллочка не отваживалась! Ее самым трепетным желанием было получить диск с автографами блистательной четверки…
        …Я сбегал в институтский туалет, чтобы умыться - освежиться хлорированным холодком. Моя рука, вытащившая из кармана пиджака расческу, не дрожала, и челка легла ровно.
        Как раз перед отлетом я постригся под «канадку», лишившись длинных волос. Мода такая в этом времени. Главное, что отращивать лохмы до плеч не рисковали, за потакание хиппи могли и привлечь по комсомольской линии. Так только, лишь бы уши прикрыть…
        А я их открыл. Вовсе не в знак борьбы с тлетворным западным влиянием. Просто короткая стрижка изменила мою внешность анфас и в профиль. Я утратил сходство с Антоном Киршем…
        - Данька! - ворвался в туалет Юрик, олимпиадник с Сахалина. - Пошли! Сейчас начнется!
        - Иду, - обронил я, и подумал, что мои беспокойства - к лучшему. Ну, подергаюсь чуток, попсихую. Зато не останется «математических» страхов…
        Воскресенье, 30 марта. День
        Липовцы, улица Угольная
        Зря я боялся маминых истерик. Когда сыночек-растяпа устроил триумфальное шествие от победы к победе, она меня даже зауважала. А вердикт выглядел примерно так: «Ну, нехай себе математика! Лишь бы что путное выросло…»
        И вот я вытаскиваю из портфеля еще один диплом 1-й степени… Всё! Путевка на Всероссийскую олимпиаду обеспечена.
        По такому случаю в духовке томилась откормленная курица, булькая вместе с картошкой, и предвкушение скромного застолья сглаживало шероховатости моего настроя.
        - За такое дело не грех и выпить, но… - отец шибко почесал в затылке. - Не буду.
        - Крепкого чаю полный заварник, - улыбнулся я.
        Папа хохотнул, а мама насторожилась.
        - Вроде, стучали… - прислушалась она.
        Стук повторился - уже не в дверь, а в окно.
        - Ну, вот, я же говорила!
        - А я будто спорил! - фыркнул отец.
        Звякнул мощный крюк, гулко отозвались полы на веранде… Голоса доносились неразборчиво, но вот легонько громыхнула дверь - и порог переступил самый настоящий генерал-майор.
        При полном параде, в шинели и барашковой шапке, он выглядел весьма внушительно. И совершенно не подходил убогой барачной кухоньке.
        - Здравия желаю, товарищ Смирнов… э-э… товарищ генерал-майор, - растерянно лепеча, отец медленно поднимался со стула.
        - Вольно, товарищ старший сержант, - браво ухмыльнулся офицер. Развернувшись всем пышным корпусом к ошеломленной матери, он коротко поклонился: - Анатолий Петрович.
        - Татьяна Николаевна, - с оттенком кокетства представилась мама, тут же разводя суету: - Ой, да вы садитесь, садитесь! Мы тут как раз… Отмечаем, как бы! Вот, сынуля в олимпиаде победил опять! В математической!
        - Поздравляю! - сунул мне крепкую руку генерал-майор.
        - Спасибо, - улыбнулся я, вставая. - Давайте вашу шинель, Анатолий Петрович…
        Поухаживав за военным, я устроился на родительской кровати, уступая свой стул гостю.
        - М-м… - замялся Смирнов. - Да неудобно как-то…
        - Именно, что удобно, - я взял в руку тарелку. - Мне здесь мягко!
        - Ну, раз так… - крякнув, генерал-майор присел. - Гадаешь, небось, Кузьма Алексеич? Правильно… Я по твою душу! - подавшись к матери, он сообщил ей как бы по секрету: - Ваш супруг возил меня на «козлике», когда служил в моей дивизии. А теперь, вот, командую 5-й армией, и езжу на «Волге», хе-хе… Только водить ее некому.
        Вот тут я и разволновался. Едва подливку не пролил. Вспомнил, как оно было.
        Да-да-да… Предпоследний день каникул. Отец дрыхнет после возлияния за обедом. А вечером мать крикливо излагает, что вот-де, заходил к ним генерал, весь такой из себя важный. Увидал тебя, пьянчугу, плюнул, развернулся и ушел! Долго я еще буду из-за тебя позориться, алкаш хренов, скотина неблагодарная… Ну, и так далее, по восходящей. А отец лишь глянул на нее мутным взором, пожал плечами, да и отвернулся к стене - досыпать.
        И вот - дубль два…
        - Анатолий Петрович, - трезво рассудил товарищ старший сержант, - да я бы со всей душой, так ведь работаю я… И очередь на квартиру подошла… Ну, подходит.
        - Понимаю, - внушительно кивнул генерал-майор, - так и я тебя не обижу! Считай, в зарплате только выиграешь. Пусть и немного, зато вся одежда, вся обувь - за счет Минобороны! Разве не плюс? А продуктовые наборы? М-м? А бесплатный проезд? Можно же всей семьей - и на Черноморское побережье! В военный санаторий! И, потом, я же помню - ты парень с мозгами был, вникал во все. И это не только машин касалось. Кто тебе мешает в школу прапорщиков пойти? Окончишь - обмоем твои звездочки! Пусть и махонькие, зато заслуженные…
        Я посмотрел на маму. Она жадно слушала командующего 5-й армией, сплетя побелевшие пальцы. Возможно, не понимала, но чувствовала - им в руки дается шанс вырваться из «придонных слоев», подняться чуточку выше.
        - И последнее, - ухмыльнулся Анатолий Петрович. - Ты, Михалыч, не для вожденья мне нужен, а для надежности. С тобой я могу быть спокоен - вывезешь в любом случае. А мотаться не только на «Волге» придется, сам понимаешь… Во-от… Ну, весь апрель я буду занят в Москве… А вот в мае, где-то числу к пятнадцатому, и потребуется твоя служба. Но я не о том хотел сказать… А об улучшении жилищных условий. Даешь мне свое согласие сегодня - в мае переедешь в трехкомнатную квартиру. Новую. В Уссурийске!
        Я улыбнулся - мама расплела пальцы, молитвенно складывая ладони.
        - Ну-у… - шумно выдохнул папа. - Тут я не устою. Согласен, товарищ генерал-майор!
        Оба служаки торжественно пожали руки, и Смирнов велел мне достать из шинели плоскую бутылочку армянского коньяка…
        * * *
        Прорыв на семейном фронте и впечатлил меня, и порадовал. Теперь разговор с родными, который я вечно откладывал - о поступлении в ФМШИ - не должен выйти особо тягостным.
        Мама будет просто счастлива, отпраздновав новоселье, да еще в Уссурийске. Трехкомнатный дворец со всеми удобствами - это же предел ее мечтаний!
        Да и отцовская армейская жилка… Папа тоже получит желаемое. В лейтенанты выйти - для него высота недосягаемая. Так он считает. Да и поздно уже. А вот в прапоры… Чего бы и нет?
        Взбодренный и взбудораженный, я выскочил на улицу. Захотелось пройтись, освежиться… Может, и в гости к Томочке зайти. Да не «может», а точно…
        - Даня!
        Строгий голос участкового я узнал сразу. В глубинных недрах натуры что-то слабо ёкнуло, но чем я мог огорчить родную милицию?
        - Да, Иван Михалыч?
        - Давай… это… - Михалыч неловко кашлянул. - Надо в опорный пункт зайти.
        - Зачем?
        - Надо, Даня, надо… - завздыхал участковый, и сердито нахмурился.
        Ему, похоже, было не по себе, и волнение тут же передалось мне. Сильно распереживаться не успевал, опорный был рядом совсем. Поднявшись по ступенькам, я толкнул хлябавшую дверь, и вошел. Внутри было очень тепло - батареи жарили вовсю.
        Полки шкафчика у стены гнулись под весом картонных папок, пухлых от бумаг, а рядом старый письменный стол упирался в пол тумбами. За ним по-хозяйски расположился мужчина средних лет в сером костюме. Зачесанные назад волосы открывали крутой лоб, широковатый для узкого лица. Спокойные глаза «в тон костюму» и тонкие губы, легко сминавшиеся в ироничную усмешку, дополняли портрет.
        - Вот, - буркнул участковый, неприязненно глядя на «серого». - Даня Скопин.
        - Спасибо, Иван Михайлович, - любезно сказал мужчина, занявший стол.
        Участковый потоптался, и резко вышел, еле сдержавшись, чтобы не хлопнуть дверью. А я… А что я?
        Мне уже стало понятно, откуда явился «вежливый человек». Стянув куртку, я молча повесил ее на рожок, рядом с пальто. Разумеется, стального цвета.
        Вдо-ох… Вы-ыдо-ох… Спокойствие, только спокойствие, как учил Карлсон…
        - Вам известно, как меня зовут, - заговорил я, усаживаясь напротив узколицего, - а вот, кто вы…
        - Зовите меня Петр Петрович, - зажурчал мой визави. - Буквально сегодня прилетел из Москвы… - порывшись во внутреннем кармане пиджака, он выцепил красненькую книжечку, и ловко, двумя пальцами, раскрыл ее. - КГБ, Пятое управление. Ну, а теперь, Даниил, рассказывайте.
        - Рассказывать что? - вытолкнул я, слыша, как колотится сердце, и будто попискивает в ушах.
        - Как вы дошли до жизни такой, - обаятельно улыбнулся Петр Петрович. Но серые глаза затягивало ледком.
        ГЛАВА 12.
        Вторник, 8 апреля. День
        Владивосток, улица Ленинская
        - Вы неправильно понимаете политику партии, товарищ Скопин, - тонкие губы Ломакина изломились в холодную улыбку.
        - Зато я понимаю, что политика партии неправильная! - парирую я в юном запале.
        - Вот как? - первый секретарь крайкома откинулся на спинку кресла, и оглядел меня с задумчивым любопытством. - И в чем же у нас с вами расхождения?
        - Не со мной, с народом, - моя голова мотнулась неукротимо и жалко. - Вы от него страшно далеки!
        - Вот как? - повторил Виктор Павлович, набавляя холодку.
        - Именно!
        Отчаянное фрондерство могло выйти мне боком, но и молчать… Да сколько можно? Криво усмехнувшись, я вспомнил полуразговор-полудопрос недельной давности…
        - Что ты себе позволяешь, пацан?! - вопил, надсаживаясь Петр Петрович. - За спиной у Министерства культуры, за спиной у всех, тишком сговариваться с музыкальным коллективом из капстраны!
        Потом я весь день гордился тем, что сам накричал в ответ. Нет, даже не тем, что гаркнул, а что не сорвался в фальцет, не заголосил по-петушиному.
        - Хватит на меня орать! - выдал я изрядную порцию децибелл. - За Минкульт ему обидно, видите ли! А где Демичев раньше был? «АББА» уже десять лет выступает, у группы мировая известность, они полпланеты объездили, даже по Австралии турне устроили, а почему не по Советскому Союзу? Спасибо Стигу Андерсону, что фильм «АББА» привез, хоть в кино их увидим!
        Сотрудник КГБ как-то сразу успокоился. Расположился поудобней, релаксируя на скрипучем стуле.
        - А у вас, Даниил, есть внутренний стержень, есть характерец, - заговорил он с внезапным добродушием. - Это хорошо…
        - Ага, - сообразил я. - Так это что, спектакль был? Чтобы я описался и трясся желеобразной массой?
        - Приблизительно так, - тонко улыбнулся Петр Петрович, и завздыхал. - О-хо-хо… Ох, и заварили же вы кашу, Даня… Ваш вопрос даже на Политбюро выносили! М-м… - его голос обрел былую жесткость: - Что было в письме Стигу Андерсону?
        - Ничего антисоветского, - последовал мой твердый ответ. - Я не диссидент какой-нибудь, а комсомолец. Просто желаю странного…
        - Счастья для всех и даром? - прищурился чекист, к месту цитируя Стругацких.
        - Именно! Я предложил Андерсону новую песню… Моя одноклассница - талантливый композитор, хоть и не умеет музыку нотами записывать. Но мелодия… Закачаешься!
        - А что же вы не предложили ее нашим музыкантам?
        - Кому? - фыркнул я. - «Поющим гитарам»? Нет уж, спасибочки! Охота была позориться… В СССР масса народу с чудными голосами, но то, что поют по радио… Такое убожество! Нет, насчет певцов плохого не скажу. Магомаев, Сенчина - это высокий класс. Но все эти ВИА… - я переморщился. - Разве что «Песняры» чего-то стоят…
        - Ладно, засчитаем вашу оценку отечественных музыкальных коллективов за личное мнение. Так что же Андерсон?
        - Ну, я послал ему одну композицию Аллы Комовой на мои простенькие стишки… Предваряю ваш вопрос! Простенькие потому, что под эстрадную музыку не медитируют, а танцуют. Обратите внимание на самую известную на Западе русскую народную: «Калинка, калинка, малинка моя!» Согласитесь, что данный текст вряд ли может претендовать на философскую глубину.
        - Согласен, - усмехнулся Петр Петрович.
        - Песня называется «Гаданье». Ну, помните - «любит - не любит, плюнет - поцелует…» Это была как бы наживка. Я приманил Андерсона, заинтересовал его, ну и добавил, что у нас еще есть оригинальные мотивы… Ну… Да, я позволил себе зазвать группу к нам, в СССР, но это всего лишь типичное русское радушие. И…
        - И? - левая бровь кагэбэшника уползла вверх.
        - И посоветовал связать возможный тур с близкой Олимпиадой.
        Чекист ловко щелкнул пальцами.
        - Вот! - с чувством произнес он. - Вот поэтому товарищ Брежнев весьма благодушно отозвался об… хм… «инициативе снизу». Хитры вы, товарищ Скопин!
        - Чего не сделаешь ради положительного имиджа СССР! - ухмыльнулся я.
        Чувствуя, что мои запястья еще не скоро ощутят стальной холод наручников, я подуспокоился. Мне было страшно в самом начале. Неужто, думаю, вышли на след «Антохи Кирша»? Вот, что пугало. А дерзкий контакт с «АББА»… Ну, не убьют же меня за эту мальчишескую выходку! И, ведь, получилось же!
        - М-да… - скупая улыбка Петра Петровича увяла. - Ну, что же, Даниил… Я свое задание выполнил. А у вас все только начинается… - помолчав, он сухо добавил: - В ближайшие дни ждите вызова в крайком КПСС. С вами жаждет встретиться Ломакин. И… Опыт мне подсказывает, что явится сам Демичев. Справитесь?
        - Отгавкаюсь как-нибудь, - мило улыбнулся я…
        …В гулком и светлом кабинете первого секретаря было прохладно, хотя батареи старались изо всех сил, нагоняли тепло.
        Ломакин поежился, и устало сказал:
        - Как же вы мне все надоели, противники строя…
        - Виктор Павлович, - ровным голосом сказал я, - извините за невольную резкость, но из нас двоих противником социализма являетесь вы.
        - Что-о?! Да как…
        - Да вот смею! - резко перебил его я. - Надоело, знаете ли, терпеть! Не выношу диссидентиков, правозащитничков и прочих платных холопов империализма! Но вы-то, верные коммунисты, чем лучше? Где вы были двадцать лет назад? Десять лет назад? Почему успокоились? Почему не боролись за идею? А теперь - всё! Поздно! Вы сами, своими руками, своими глупыми решениями - и не менее глупой нерешительностью - загнали страну в тупик, в застойное болото. Из него еще можно выбраться, если сейчас же, буквально сию минуту, взяться за дело! Но кто возьмется, скажите мне? Вы ведь даже не различаете прямых и явных угроз, всё ядрен-батоны печете, а опасность не вовне, она внутри! Вот, представьте на минуточку, что СССР вдруг резко ослаб… Что, не можете себе такого позволить даже в воображении? А как будет выглядеть наш бюджет, если президент Штатов подговорит арабов резко снизить цену на нефть? Раз в пять! Хватит вам тогда нефтедолларов на бюджетные расходы? Нет! А залатать огромную дыру нечем. И пойдете вы на поклон к буржуинам! Иначе такие волнения начнутся, что польская заварушка детской «Зарницей» покажется!
        - Откуда вы… - ошарашенно выдавил Ломакин.
        - Да какая разница! - отмахнулся я в раздражении. - Вы главное поймите - народ устал от вечного непотребства. Это же позорище, когда рабочему человеку, простите за натурализм, даже подтереться нечем! У нас что, березы кончились, чтобы туалетную бумагу гнать? Видал я этих счастливцев, кому повезло отовариться - свяжут десяток рулонов веревкой, и на шею вешают. «Венок» называется. Шествуют гордо, а все вокруг им завидуют. Срамота же! И ведь все есть, но не для всех. И пролетарий спрашивает себя: «А почему мне не позволено хапать дефицит в сотом отделе ГУМа? Почему моя жена стыдиться выходить на улицу? А всё оттого, что красивые, модные сапожки стоят у спекулянта двести рэ - я столько в месяц получаю!» И тут же изо всех щелей полезут доморощенные демократишки, будут харкать на всё советское… А сколько латентных предателей в самой КПСС, заполучивших партбилеты корысти ради? И хана «уму, чести и совести нашей эпохи»! Что, не нравится такой сценарий? А ведь он неотвратим, если не принять срочные меры. Да вы хотя бы чистку устройте, по-сталински! Так нет же! Все кряхтят только, как те аксакалы: «Хорошо
сидим!» Ну, и сидите. Дождетесь, что высидите буржуазную контрреволюцию!
        Растерянный хозяин кабинета вдруг резко вскочил, лепеча:
        - Здрасте, Петр Нилович!
        - Сидите, сидите, Виктор Павлович, - послышался тихий голос за моей спиной. - А то высидите… хм…
        Неслышно ступая по ковру, мимо меня прошествовал Демичев, поблескивая стеклами дымчатых очков. Министр культуры чем-то походил на тех деятелей, которых курировал. Седой перманент с легкой волной, лицо поблескивает ночным кремом, а глаза прячут неуверенность.
        - Даниил Кузьмич? - спросил он по-прежнему негромко.
        - Да просто Даня, - буркнул я, начиная переживать из-за глупых откровений. - До Кузьмича мне еще расти и расти…
        Петр Нилович наметил улыбку, и вздохнул.
        - Леонид Ильич поручил мне разобраться на месте с возникшей ситуацией. Но! - он уставил в потолок ухоженный розовый палец. - Не искать виновных, не наказывать, а помочь. Отказ шведской группе «АББА» в гастролях вызовет репутационные потери для страны… Виктор Павлович, скажите, сколько зрителей сможет вместить кинотеатр «Океан»?
        - Ну-у… Если в главном зале… - с запинкой ответил Ломакин. - Больше тысячи человек.
        - Оч-чень хорошо… - Демичев задумался, почесывая подбородок. - А теперь слушайте, Даня, ниспровергатель вы наш… - высмотрев замешательство в моих глазах, он усмехнулся. - Услыхал в дверях ваши филиппики… К-хм… Ладно. В принципе, разбираться уже незачем, все вопросы мы утрясли еще в Москве. И в Токио. Группа «АББА» прибудет во Владивосток на теплоходе «Идзумо-Мару»… э-э… в субботу, в День космонавтики. В ходе переговоров запланировано турне по Транссибу, с концертами во Владивостоке, Хабаровске, Иркутске, Красноярске, Новосибирске, Свердловске, Москве и Ленинграде. Мы учли и особое пожелание шведского музыкального коллектива… Они хотят отправиться в турне вместе с группой «АЛЛА». - Вволю насладившись гаммой чувств на моем лице, министр ехидно улыбнулся: - Хорошо посидели? М-м?
        Среда, 9 апреля. Поздний вечер
        Липовцы, улица Ленина
        Батареи продолжали греть, отгоняя уличную промозглость, поэтому мы с Томой отбросили одеяло, нежась в тепле разгоряченных тел.
        Под потолком витала тишина, нисходя беспечным покоем. Лишь с кухни доносилось неразборчивое, как у Демичева, бормотанье телевизора, да тикал будильник на тумбочке.
        Девушка лениво пошевелилась, гладя меня по груди, и устроила голову удобней. Волосы, пахнущие шампунем «Крапивным», щекотали мне щеку, но я лишь морщил нос, удерживая губами улыбку.
        - Спасибо тебе, Данечка… - невнятно выговорила Тома. - Если бы не ты… Ничего в моей жизни не менялось бы еще десяток лет. Так бы и стала теткой, ничего не повидав…
        - Тебе до статуса тетки еще лет сорок, - усмехнулся я. - Не торопись… А спасибо не мне надо говорить. Это все Аллочка виновата…
        Девушка приподняла голову.
        - У тебя с ней так и не было ничего?
        - Рано ей о таком думать… - проворчал я в манере строгого дедушки.
        - Ой, а сам-то? Вы же с ней ровесники!
        - Телесно! - поднял я палец, назидая. - А духовно я старше вас обеих, вместе взятых.
        Тома закинула на меня ногу, и потянулась, чтобы чмокнуть в щеку.
        - Ты прав… - прошептала она с нежной серьезностью. - Сама иногда чувствую себя рядом с тобой маленькой девочкой… Ох! - спохватилась она. - А что я одену в турне? Я же…
        Приподняв голову, я закрыл ей рот поцелуем.
        - Не твоя забота, Томик. Это Андерсона вахта.
        - Все равно… Слушай. А подружку твою отпустят хоть?
        - Да куда они денутся… - проворчал я. - Зайду завтра к ним после уроков… Хорошо посидим, рассудим. Ты-то как? Заявление на отпуск написала?
        - Все, все уже! Ага… Две недели оплатят, а остальное - без содержания… Ой, а твои не будут волноваться? Десятый час уже!
        - Ты-то чего беспокоишься? - засмеялся я, вдавив пальцем тугой сосок, как кнопку. - Мои в Уссурийск умотали, квартиру смотреть. Мама хочет сама обои наклеить, «чтобы не как попало». Они только завтра приедут. Вечером…
        - Да-а? - мурлыкнула Тома. - Так чего ж ты молчал?
        Ее пальцы, изображая железную руку Гёца фон Берлихингена, прошлись у меня по животу… спустились гораздо ниже…
        - Неугомонная! - ласково заворчал я.
        Опрокинутая на спину, девушка радостно взвизгнула, и раздвинула ладные коленки.
        Четверг, 10 апреля. Вечер
        Липовцы, улица Ленина
        Знакомый дом, знакомый подъезд… Если и касалось меня волненье, то вина за участившийся пульс лежала на весне. Тепло прорывалось, одолевая зиму, а та огрызалась, пакостила. Только все растает, подсохнет - снег под утро. Едва солнышко печь начинает - заморозки ударяют. И все равно, апрельские ветерки озоровали, мутя чистый разум, смущая дух голыми ногами девчонок, отринувших теплые колготы, и выпуская на волю шальные позывы. Додревняя, кембрийская привычка всего живого впадать в неистовство, едва отойдут холода, будоражила подкорку, заглушая слабый зов сознания.
        Вобрав полные легкие испарений земли, гревшейся на солнце, я взбежал на третий этаж, и позвонил. Дверь распахнулась сразу, как будто Алла поджидала меня.
        Счастливая и немного испуганная распахнувшимися перспективами, она коротко рассмеялась, порываясь меня поцеловать, но, качнувшись, замерла. А вдруг родители увидят?
        - Проходи! - выдохнула девушка. - Папа с мамой… Они в зале. Ждут.
        - Дождались, - улыбнулся я, вешая куртку.
        Сменив ботинки на тапки, я прошлепал в комнату. На диване рядком, напряженные и малость пришибленные, сидели родители Аллы. Двое работяжек, всю свою жизнь замыкавшихся в кружении дом-работа-дом.
        - Здравствуйте, - вежливо поздоровался я.
        Комов-старший, сухонький мужичок средних лет, сам встал ради знакомства:
        - Владимир Николаевич.
        - Данил. Очень приятно.
        - Людмила Викторовна, - пропела мать Аллы, румяная женщина пышных форм.
        - Очень приятно, - по-светски поклонился я, и с ходу начал: - Вы только не тревожьтесь, пожалуйста, всё будет хорошо и даже лучше! Просто обратите внимание на две вещи. Во-первых, ваша дочь - очень талантливая девушка, и это турне поможет ей… м-м… как бы увериться в своих умениях, что ли, придаст драгоценный опыт. Да! Ведь «АББА» - всемирно известная группа, там каждый и каждая - профессионал самой высокой пробы…
        - Да мы за саму дорогу беспокоимся, - напевно заговорила Людмила Викторовна. - Чтобы поело наше дитятко вовремя, и спать легло…
        - Мама! - слабо укорила ее дочь.
        - Вот уж о чем не надо беспокоиться, так это о дороге, - заверил я, цепляя голливудскую улыбку. - Останавливаться будем в лучших гостиницах «Интурист», в поезде - исключительно в спальных вагонах, а там двухместные купе. Алла ведь не одна поедет, а вместе с Тамарой Царевой - она экономист-нормировщик с шахтоуправления… И вокалистка с чудным голосом.
        - Это понятно… - разлепил губы Владимир Николаевич. - А вторая вещь?
        - Ваша дочь подпишет контракт, по которому ей перечислят энную сумму в валюте, - проговорил я раздельно. - Алла пока несовершеннолетняя, так что распоряжаться деньгами будете вы. Получите рублями по курсу или чеками Внешторга…
        - Ох… - осела мама Аллы. - Это как же… В «Березку», что ли?
        - Именно, - улыбнулся я.
        - А… много? - покраснела Людмила Викторовна. - Ну, вообще?
        - «Волга» нынче сколько стоит? - деловито осведомился я.
        - Шестнадцать тысяч?! - не поверил папа.
        - Алла заработает немного больше. Хватит, чтобы купить три или четыре…
        - «Волги»?! - выдохнул Владимир Николаевич.
        Родители переглянулись, и мама замотала головой:
        - Не представляю я таких денег! Это что же… И на квартиру хватит? На кооперативную?!
        А папа виновато закачал головой.
        - Вот не знал, доча… Веришь ли, до сих пор жалею, что пианино тогда не купил, пожадничал…
        - Пап, ну ты что? - запротестовала Алла. - Зато мы холодильник взяли в рассрочку! Помнишь?
        - И телевизор! - поддакнула мама, тут же засуетившись. - Ой, да что мы всё… не о том! Пошлите лучше на кухню, я там наготовила… Отметим!
        - И обмоем! - торжественно заключил глава семьи.
        Воскресенье, 13 апреля. День
        Владивосток, улица 25 октября
        «Серая лошадь» возвышалась на пригорке, и из окон квартиры Кирша виднелась не только улица, но и бухта, корабли у причалов, берег Чуркина, чайки, парящие в лучезарном воздухе… Стоило отворить форточку, и задувал романтический сквозняк - ветер с моря.
        Иванов усмехнулся, поправляя очки.
        - Ну, что, Гриша? - обернулся он к оперу, разложившему на диване свои чемоданчики.
        - Чисто, Борис Семенович, - откликнулся тот. - Похоже, Иван Павлович хорошо поработал перед отлетом - все поверхности в гостиной и прихожей, то есть там, где объект мог оставить отпечатки, тщательно протерты. По-моему, даже со спиртом. И каждый камень из коллекции обработан. А вот на кухне отпечатков полно, но все они - самого Кирша.
        - То есть, гость или гости не покидали этих пределов, - генерал-лейтенант обвел рукой обширную комнату.
        - Так точно.
        - Что с документами?
        - Очень мало бумаг. Сплошные квитанции, несколько рецептов, пара открыток. Есть магнитофон, правда, и микрофон ловко пристроен под столом, но записи стерты.
        - Замел следы старик… - кисло поморщился Иванов.
        - Товарищ генерал-лейтенант! - двухметроворостый Максим замаячил в дверях. - Есть кое-что от соседей.
        - Ага! - довольно ощерился Борис Семенович. - Излагай.
        - Этажом выше проживает пенсионерка, бывшая сотрудница НКВД. Анастасия Семеновна Свиридова. Так вот, она показала, что в конце августа, а именно: двадцать восьмого числа, она заходила в соседний подъезд к подруге. И, как Анастасия Семеновна утверждает, видела подростка лет шестнадцати - тот спускался сверху. Она его запомнила, потому что мальчик отворачивался, прикрываясь рукой. Нормального телосложения, рост сто семьдесят-сто семьдесят пять, длинные волосы, прячущие уши… И это не все. Поднявшись на один пролет, старушка вспомнила, что забыла взять обещанные семена для знакомой, ну, и вернулась. И опять увидела того самого подростка - он входил в наш… в этот подъезд.
        - Ага… - хищно улыбнулся Иванов. - А это зацепочка! Вот что, ребятки… Займитесь-ка тем подъездом. Мне нужен список всех жильцов! Прикинем, к кому наш подозреваемый мог наведаться.
        - Если просто не ошибся подъездом, - забурчал Гриша, ревниво поглядывая на Макса. Ишь какой прыткий… Аж лоснится от гордости!
        - Возможная версия, - согласился генерал-лейтенант, - но будем надеяться на лучшее. Вперед, и с песней!
        * * *
        - Ну, да, да! Заходил! - разнервничался минеролог, крепко сплетая пальцы, чтобы не выдать их дрожание. - Он меня откуда-то знал, и предложил купить два минерала - чароит и лазурит. Вернее, я бы и больше взял, но у меня не было денег…
        - Понятно, - кивнул Иванов. - Ну, страсть к коллекционированию законом не преследуется. Скажите… А Иван Павлович Кирш вам знаком?
        Евгений Петрович вздрогнул, и в его взгляде протаяла загнанность.
        - Д-да… - поник он. - Полковник тоже собирает камни, и порой мы обменивались минералами. А в тот раз… Ну, парень этот… У него были очень хорошие образцы. Яшма… Аметисты… Гранаты… Мелкие рубины… Хотя, скорее, корунды. Я и решил тогда - пусть, думаю, сходит к Ивану Павловичу! Если полковник купит… Мне тогда больше всего гранаты приглянулись… Если полковник купит, я попробую их выцыганить или обменять!
        - Ага… - затянул Борис Семенович. - А узнать те камни сможете?
        - Ну, если Иван Павлович будет не против…
        - Не будет. Пройдемте.
        - К-куда? - голос коллекционера осип.
        - В квартиру Кирша.
        Генлейт с болезненным интересом оглядел «Евгешу».
        «Слизь, - подумал он брезгливо, - разумная слизь. Выдаст всё, сдаст всех…»
        - Мне от вас, Евгений Петрович, нужно, чтобы вы опознали образцы минералов, - медленно проговорил он вслух. - И, если можно, описали бы того подростка. В мельчайших подробностях. И - свободны!
        - Да! - возликовал минеролог. - Опознаю! Опишу! В мельчайших!
        Вечер того же дня
        Владивосток, улица Набережная
        Валилась наземь прозрачная вечерняя синь. Склоны сопок обсыпались огнями, а их отражения колыхались в водах залива, распадаясь блестками. Дневное тепло ушло, остыв без солнца, но и холода не чувствовалось - так, легкая зябкость.
        «Правильно сделал, что куртку надел, - мелькнуло у Иванова. - Самое то…»
        Григорьев,^13^шагавший рядом, спросил вполголоса, пряча улыбку:
        - Ваша душенька довольна?
        - Была! - фыркнул московский гость. - Этот минеролог… или кто он там, не то, что раскололся, а разлезся, как переваренные макароны. Фоторобот мы составили… Ну а толку-то? Да, этот мальчик здорово похож на нашего Лжеантона, и что с того? Где его искать? Да таких мальчиков по краю - тысячи! Да и не уверен я, что этот мелкий торговец камнями и есть тот, кто сыграл роль покойного Антохи Кирша. Я же прекрасно помню особую примету - у Лжеантона на левой щеке розовел тонкий вертикальный шрам, а этот… собиратель клянется, что ничего такого не наблюдал. Обычные ребячьи щеки, вполне себе пухлые - и гладкие.
        - Возможно, «Тонаком» замазал? - предположил Константин Александрович. - Коли уж… Лжеантоха такой коварный…
        - Возможно… - вздохнул Иванов, засмотревшись на темную громаду судна, не то стоявшего на рейде, не то плавно выходившего в море. На ярко освещенной палубе копошилась команда, возясь с такелажем. - Да, хочу тебя предупредить. Наталья Кирш справлялась у нашего консула… М-м… В общем, она может навестить свою тетю в Москве, и прилететь сюда. Думаю, обида на отца прошла - смерть уравняла отношения…
        - Да пусть приезжает, конечно, - пожал плечами Григорьев. - И ключи отдадим, и… В квартире прибрано. Захочет взять что-то на память - пожалуйста. Пусть хоть все забирает - наследница, чай… - Покосившись на генерал-лейтенанта, он усмехнулся. - Понимаю, что про «Лжеантона» не сказано что-то главное…
        - «Тайна сия велика есть», - пропел Борис Семенович. - А что это за шум?
        Стеклянный фасад кинотеатра «Океан», круглившегося на высотке, весь переливался огнями. Широкий лестничный марш забивала толпа народу, гремела музыка, а надо всем действом вспыхивали, разгораясь, и гасли громадные буквы «АВВА».
        - Да эти шумят… звезды эстрады! - улыбнулся Константин Александрович. - Молодежь, как сдурела будто. Усиленные наряды выставили, чтоб здание не разнесли…
        - Возраст такой… - к голосу Иванова примешались печаль и зависть. - Ладно, мы чужие на этом празднике жизни… Пошли, а то мне рано вставать. Чертов «Аэрофлот»… Додумались же - рейс в пять утра!
        - В самолете выспитесь! - хохотнул Григорьев.
        - А что мне остается?
        Чекисты развернулись кругом, а за их спинами, словно дразнясь, подмигивали огромные буквы АВВА, затмевая маленькие ALLA.
        ГЛАВА 13.
        Вторник, 15 апреля. День
        Польша, Легница, улица Владислава Грабского
        Иванов поднялся на третий этаж штаба Северной группы войск, озираясь и приглядываясь. Нервозности, а тем более страха не чувствовалось. В лицах офицеров, сновавших по штабным коридорам, читалась озабоченность, не более. Хотя изредка попадались молодые лейтенанты, зло кривившие губы - дай только приказ, и мы этим пшекам покажем! И кузькину мать, и кузькиного папу - со всей родней познакомятся, белополяки недобитые!
        На стенде с вывешенной газетой СГВ «Знамя Победы» постоянно толклись штабные, вполголоса переговариваясь. Голоса серьезны и напряжены, но боязливых ноток не слыхать. Благо, Борис Семенович не стал щеголять генеральским мундиром, и вот - сновал кругом, как невидимка.
        Заглянув в выделенный его операм кабинет, он выдал глубокомысленное: «Ага! Все тут…» Перешагнул порог, и аккуратно прикрыл дверь за собой.
        - Давайте сразу в работу, товарищи, - выбрал Иванов деловитый тон, - без реверансов и расшаркиваний. Многих из вас я знаю лично, с остальными познакомлюсь по ходу дела. Андрей, как обстановка?
        - Приближенная к боевой, товарищ генерал-лейтенант, - забасил матерый человечище, которому явно не хватало стула.
        - Без чинов и званий, - быстро добавил Борис Семенович.
        - Ага, - рокотнул Андрей. - Всё готово к введению военного положения. Северная группа войск находится в полной боевой, на учениях «Союз-80» пятнадцать наших дивизий отрабатывают задачи по переходу польской границы и окружению крупных городов. Генерал Станислав Прохазка, командующий чехословацкой дивизией, рапортует о немедленной готовности к вторжению, еще две восточногерманские дивизии срочно подтягиваются к исходным рубежам. Маршал Куликов выбрал под резиденцию замок в Хеленуве, под Варшавой. Министр обороны Польши Войцех Ярузельский каждый день там…
        - Не хреново девки пляшут, по четыре сразу в ряд… - тяжко вздохнул Иванов. - От себя добавлю, в качестве политинформации, что нашего военного атташе в Варшаве, полковника Рытова, едва не отозвали.^14^Этот вояка прямо заявил, что «Польша - это вам не Чехословакия, и здесь дело может дойти до большой крови». В Генштабе и впрямь склоняются к тому, что пятнадцатью дивизиями не обойтись, как бы все тридцать задействовать не пришлось! И с этого дня, товарищи, чтобы не пролилась большая кровь, опергруппам КГБ дозволены прямые действия… - с ухмылкой переждав одобрительный ропот, он продолжил. - Необходимо беспощадно выбить все руководство распоясавшихся профсоюзов! Ликвидировать особо говорливых клерикалов, вроде кардинала Вышиньского, а боевые группы… Так, что у нас там по боевикам и провокаторам?
        - У нас тут сто восемьдесят военных городков, - бодро загудел Андрей. - Так вот, в большей части гарнизонов зафиксированы стычки с местными. Наших провоцируют, а когда мы даем отпор, поляки открывают стрельбу. Причем, гады такие, палят по своим же, по гражданским, чтобы потом всё свалить на русских! Жень…
        Лобастый крепыш в «эксперименталке» кивнул, шелестя исписанными листками.
        - В Свентошуве убито двое, - ровным тоном зачитал он, - в Тщебене, прямо в нашей восьмилетке, тоже двоих кокнули. В Шпротаве, Бжеге - по трое в каждом случае, а во Вроцлаве четверых положили. У наших «двухсотых» нет, пятеро «трехсотых».
        Мрачнея, Иванов кивал, а затем с усилием вытолкнул:
        - Это не простые поляки открывают огонь, а боевики вражеского подполья. Именно так и надо к ним относиться, товарищи. Иначе мы действительно дождемся партизанской войны. Выяснили, где вся эта сволочь кучкуется?
        - Да, - прогудел Андрей, - вычислили почти всех. Местные, по большей части, не скурвились, сообщают, кто да что.
        - А теперь этих «почти всех», - хищно оскалился генлейт, - надо помножить на ноль!
        Опера довольно заулыбались.
        - Ну, вас учить - только портить, - проворчал Борис Семенович. - Выметайтесь, и приступайте! Только давайте сразу условимся: привлекаем как можно больше поляков - из Службы безопасности, из ЗОМО… Грязную работу пусть делают сами! Всем ясно?
        - Так точно! - загуляло по кабинету, шарахаясь эхом.
        Стало пусто и гулко. Иванов приблизился к окну, оперся ладонями о подоконник, и вжал лоб в завиток рамы. Затаилась Легница…
        Вообще-то, Лигниц. Немецкий городишко, пожалованный полякам товарищем Сталиным вместе с прирезанными землями Рейха. А стоило? Борис Семенович неласково усмехнулся.
        Может, подсказать идейку Ю Вэ? Дескать, как разберемся с «белополяками», так сразу вернем отобранное - ГДР будет не против возвращения Щецина-Штеттина, и Гданьска-Данцига, и Вроцлава-Бреслау.
        Множество немцев не забыло, как их выселяли в сорок пятом, и гнали на запад, а вступиться за них было некому - мужчины сидели в плену. Вот уж когда поляки себя показали во всей красе! Поиздевались вволю над женщинами, над детьми и стариками - отбирали скарб, били и убивали тысячами! Повторилась та же позорная, подлая история, что и прежде с евреями.
        Недаром Устинов так озабочен! Если придется-таки вводить войска, хватит ли у немецких дивизий выдержки?
        Оттолкнувшись от подоконника, Иванов нахмурился, даже потер лоб, словно облегчая воспоминания. Какая-то мысль не давала ему покоя еще в самолете, зудела и зудела в голове, пока «Ил-62» снижался, метясь в Домодедово.
        - Склеротик хренов, - буркнул он, и мысль, словно обидевшись, тут же всплыла.
        Генерал-лейтенант медленно, боясь спугнуть явленную идею, снял трубку и накрутил номер.
        - Алло? Москву, пожалуйста. Добавочный… - он продиктовал цифры, и стал ждать, изнывая от протяжных гудков.
        - Алло? - отозвалась трубка. - Пост охраны объекта «Москва-четыре» слушает.
        - Иванов говорит.
        - Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант!
        - И вам не хворать. Володя, случаем не на дежурстве?
        - Здесь он!
        - Дай мне его…
        Провод донес возню, а затем молодой, слегка запыхавшийся голос заскребся в ухо:
        - Слушаю, товарищ генерал-лейтенант.
        - Слушай, слушай… М-м… Володя, помнишь того пацана? Ну, якобы внука Иван Палыча?
        - А-а… Ну, как же, помню, конечно. Я ж его и привел.
        - Вот-вот-вот! Что он говорил, помнишь? Мне сейчас всё годится, любое оброненное слово этого… Лжеантона.
        - Хм… - затруднился дежурный. - Да ничего такого…
        - Вспомни все, что он говорил, - настоял Иванов.
        - М-м… Ну, он сказал, что ему надо к Юрию Владимировичу… А! Он еще, когда я его скрутил, пыхтел: «Пусти!» Я ему: «А лягаться не будешь?» А он: «Я не лягался! Я самбо занимаюсь!»
        Пальцы генерал-лейтенанта непроизвольно сжались.
        - Точно - самбо?
        - Точно! Этот… который как бы Антон, все четко выговорил.
        - Ага… Всё, спасибо, Володя!
        Положив трубку, Иванов тут же ее снял, мельком глянув на часы. В Приморье раннее утро… А не фиг спать!
        - Алло! Мне Владивосток. Начальника Управления КГБ Григорьева.
        - Соединяю, - толкнулся мелодичный голосок телефонистки.
        Понедельник, 28 апреля. Позднее утро
        Около границы Красноярского края и Кемеровской области
        - Privet, Dan! - смешливо воскликнула Агнета, осваивая русский. Хороший слух помогал - акцент почти не замечался.
        Фрекен Фельтског развеселилась к обеду, хотя с утра выглядела безрадостной. А всё оттого, что женщины тяжелее переживают развод - еще год назад к ней надо было обращаться со словом «фру», как и полагается замужней даме. Они с Бьорном разошлись, и я даже не знаю, каково это - выступать с бывшим на одной сцене, изображая полное довольство жизнью.
        Ничего личного, только бизнес. Шоу должно продолжаться…
        - Привет, Агнета, - улыбнулся я.
        Блондинка, растиражированная в миллионах фото по всему миру, притиснула меня чисто по-приятельски, и это было как сигнал - Алла тоже здесь. Агнета, быстренько разобравшись в наших отношениях, любила подшучивать над Комовой. Наверное, ей нравился злой проблеск ревности в девичьих глазах. Я даже удостоился пары поцелуев, хоть и в щечку - любой папарацци душу бы продал за фото «совращения малолетнего». А мне было приятно - от Агнеты исходил слабенький аромат духов и легчайшее тепло женского тела. Оно ощущалось не обонянием даже, а каким-то шестым чувством. И ведь милой фрекен еще тридцати нет, а двое детей не слишком испортили фигуру…
        - Привет, - буркнула Алла, проходя мимо.
        Я легонько придержал ее за талию.
        - Аллочка, не ревнуй, - сказал негромко, - мы просто дружим.
        - Ага, - желчно усмехнулась Комова. - Вопрос: «Может ли мальчик дружить с девочкой?» Ответ: «Может. В светлое время суток!»
        - Близость красивой девушки всегда волнует, - проговорил я серьезно. - Ведь такой восхитительной вещи, как влечение, никто не отменял. Но, если хочешь знать, к тебе меня тянет куда сильнее, чем к Агнете.
        Алла порозовела.
        - А к Томе куда сильнее, чем ко мне? - вытолкнула она на остатке непримиримости, однако и жалобная нотка прозвучала в ее голосе.
        - Не подобает юной деве предаваться мыслям распутным и суетным, - зажурчал я назидательно.
        - А ну тебя! - Комова надулась, и зашагала по вагону-салону к синтезатору, пошатываясь и хватаясь за спинки кресел.
        Я уловил понимающую улыбку Агнеты. Со вздохом возвел очи к матовому потолку, уныло качая головой - мол, одно мучение с этими красотками.
        Бубня по-шведски, из тамбура шагнули Бьорн и Бенни, впорхнула Тома, мимолетно погладив меня по плечу, и явилась Анни-Фрид, «темненькая» вокалистка. Отчего-то она мне не благоволила. Сперва я гадал, отыскивая причины, но потом махнул рукой. Да какая разница, спрашивается? Кто они мне? Да никто! Даже Агнета. Отгремит последний концерт в Ленинграде, и вся четверка вернется в Стокгольм. А я останусь. И долго ли продлится дружба между мальчиком и девочкой? Ответ отрицательный.
        Я уселся в сторонке, теребя струны роскошной «Франкенстрат», и поглядывал на звезд первой и второй величины. Агнета и Анни-Фрид как раз собрались у маленького рояля «миньон» - распеваться. Округлые нижние тона «темненькой» и высокий дерзкий вокал «светленькой» переплетались мягко и чисто. Прав был Бенни Андерссон, когда шутил на днях: «Мы с Бьорном не «АББА» без наших дам, а так, инициалы Брижжит Бардо!»
        Блистала четверка, затмевая скромное сиянье «подтанцовки». В углу небрежно жонглировали палочками «ударники» - Ола,^15^ Роджер и Пелле. Перемежались басы и соло гитар. Вечно смущенный Мишка Тенин сидел рядом с тезкой Майком, а в сторонке наигрывали соло-гитаристы, Янне и Лассе. На полусогнутых прибежал Рутгер, еще один басист. А этот, что на кресле развалился… черт, все время забываю, как его окрестили… А, Маландо! Этот отвечал за колокольчики, тамбурины и прочую перкуссию, а… Ага. А Комова любезничает с клавишником Андерсом. Ишь, как щечки зарделись…
        Зря стараешься, Аллочка, улыбнулся я, на меня это не действует. И загляделся в окно. Леса и перелески, долины и взгорья… Глухомань.
        Тома рассказывала - сперва шведы не отлипали от окон, с жадностью разглядывая величественную и пугающую Сибирь, но понемногу привыкли, изумляясь лишь неохватности просторов. Уж сколько дней в пути, а дремучая тайга, высокие горы и широкие реки никак не кончатся…
        В салон заглянул Стиккан, учтиво поклонился мне, масляно улыбнулся Томе, пошептался с костюмерами, с гримерами, и удалился со всей своей ратью.
        - Первый прогон! - крикнул Бенни на инглише. - Тишина!
        Безмолвие упало, как снег с крыши, и Андерссон широким движением стронул клавиши в резкую рояльную трель. В жестком ритме заколотилась музыка, и пролился стонущий, истомленный вокал:
        Half past twelve.
        And I`m watching the late show in my flat all alone.
        How I hate to spend the evening on my own.
        Autumn winds…
        Я даже глаза прикрыл, погружаясь в тоскующую, зовущую музыку.
        На часах полночь… Девушка мучается от одиночества, она ненавидит свою пустую квартиру, и только осенние ветра, бьющиеся в окна, слышат ее молитву…
        Gimme, gimme, gimme a man after midnight,
        Take me through the darkness to the break of the day!^16^
        * * *
        На «спецпоезде» я доехал до Хабаровска, успел там отбыть один концерт, и улетел в Саратов, где шестнадцатого апреля начиналась Всесоюзная математическая олимпиада. Я почему-то думал, что сначала грядет Всероссийская в Москве, ан нет, для России правила иные - кто победил «на зоне», сразу едут «на Союз».
        Саратов мне не слишком понравился, хотя времена Фамусова миновали - не такая уж здесь глушь. На тутошнем заводе микросхемы всех типов пекут.
        А вот сами олимпиадники… Не мне ровня, особенно ленинградцы. Редко встретишь столько математических умов на один квадратный метр!
        Сначала нам устроили торжество в Саратовском дворце пионеров, мы даже в субботнике поучаствовали, а восемнадцатого и двадцатого прошли сами туры. Давали нам по четыре задачи - и пять часов времени на решение.
        В первом туре я кое-как справился, а вот второй не осилил. В итоге - диплом III степени. Меня утешало, что Гриша Перельман, ныне восьмиклассник, тоже не вышел в победители. Но у него хоть вторая степень.
        Правда, Рукшин, наш тренер, успокоил - для поступления в ФМШИ моих регалий более, чем достаточно! Ну, и ладно…
        «Спецпоезд» я догнал в Красноярске. Здесь «АББА» тоже давала два концерта, как в Иркутске. Как раз успел ко второму - шустрил за кулисами, отпаивая Агнету с Томой холодной минералкой. И в путь, как будто и не было перерыва…
        …Закатив дверь, я плюхнулся на мягкий диван. Красота! Тихо.
        Миха Тенин делил купе с Пером Линдваллом, а я почивал один, чему был рад несказанно. Это зрителю хорошо - купил билет на концерт, послушал и ушел, полный впечатлений. А тут с утра до ночи варишься в этом шоу, в околомузыкальной суете. Устаешь, да и скучно.
        Зато Алке с Томой приволье! Очарованные, они угодили в среду, где каждый - и музыкант, и певец, и композитор. По сути, я был занят лишь пару дней, когда сочинял немудреную текстовку к Алкиной композиции «I hope and await». Сразу наложить стихи на музыку не удавалось, мы с Бенни долго обтачивали и шлифовали слова, пока они не совпали с нотами. Ну, и все. Накатаю еще один текст, постою за сценой…
        Я не прибедняюсь ничуть. Моих талантов гитариста хватало для художественной самодеятельности, а группе «АББА» подыгрывают настоящие виртуозы. Это Мишка пылает энтузиазмом, желая догнать и обогнать Пелле или Микки, а мне такое счастье и даром не нужно.
        Я в это турне не за славой рвался, а за денежками. Рубли лягут на мою сберкнижку, а чеки Внешторга пускай маму радуют…
        Тут дверь укатилась, пропуская Аллу с портфелем - пора делать уроки. Директор школы был тверд: восьмой класс - переводной, а посему извольте представить тетрадки с решенными задачами, с выполненными упражнениями… Вопросы есть? Вопросов нет.
        Девушка молча вошла, и села напротив, поближе к столику. Губки надуты, глаза в пол… Стало быть, не прощен.
        Взмах ресниц, взгляд вбок…
        Подавив вздох, я пересел к подруге, обнял ее за плечи, прижал понежнее… Девичья непоколебимость растаяла в момент - Алла всхлипнула, и прильнула сама. А затем - потрясение основ! - залезла ко мне на колени, и обхватила за шею, пряча лицо на моем плече и жарко дыша в шею.
        Я платонически гладил стройное бедро, моя ладонь гуляла от круглой коленки до ягодицы, тугой, как мячик. Ну, я же не виноват, что юбка задралась? Мои пальцы касались трусиков, но заходить дальше я мудро остерегался. Рано ей в экстазе сливаться, пущай подрастет ишшо, хоть на годик…
        Алкины губы присосались к моей шее, а затем тонкий, срывающийся голосок вытолкнул:
        - Поможешь мне по геометрии?
        - Yes, - я был сама мягкость. - Оf course I can.
        * * *
        Поезд несся вслед закату, но не поспевал за солнцем - отгорел багрянец, тени смешались в сумеречную синеву, незаметно сгущаясь в черноту ночи, и пала тьма. Лес за окном скорее угадывался, чем виднелся - отсветы из вагонных окон мельтешили по бесконечной гребенке стволов и прогалов.
        Наступило время скончания дня, когда незачем спешить. Шлепая тапками, я сходил к вагонным удобствам, и обстоятельно почистил зубы. По коридору метнулась проводница, живущая в режиме восторженного остолбенения. Будь она верующей, то ощущала бы себя так же, разнося чай архангелам и серафимам.
        Даже Томочка, уж на что независимая натура, но порой, когда вижу ее только я, пищит от радости, как маленькая сластена, которой отдали на поток и разграбление целую кондитерскую.
        Она не верила, что моя ирония по отношению к «мегазвездам» натуральна. Да нет, я признаю, что Фрида или Бьорн - профи высшего класса. Просто живу в иной системе координат. В Саратове я видел академика Колмогорова - вот перед ним я реально благоговел, как истый фанат. Вот кто настоящий «суперстар»!
        Откатилась дверь, в купе юркнула Тома в пушистом, туго перепоясанном халатике. Клацнула замком, улыбчиво взглядывая через плечо.
        - Я соскучилась! - сообщила она, и развязала пояс, оставшись в одних меховых тапочках.
        Четверг, 8 мая. Вечер
        Владивосток, улица 25 октября
        Григорьев постоял у окна, отирая ладонями лицо. Стареет он, что ли? Ну, лег в два, встал в четыре… И что? Ну, две ночи подряд. Подумаешь… Раньше, вообще, бывало, не спал! А тут…
        Константин Александрович переложил трясущуюся стопку папок на подоконник, и закопался в фотоснимки, завалившие его стол, как осенние листья.
        Дважды съездил в Уссурийск, один раз в Спасск. Если честно, то не по делу вовсе, а лишь бы проветриться, вырваться из прокуренного кабинета на свежий воздух. Весь Первомай проторчал в кабинете! Куда это годится?
        Да пустяки… Задание выдалось не шибко сложным. Секций самбо по краю немного… Хм… Ну, это, если принять за аксиому, что двойник Антона Кирша проживает в Приморье. С другой стороны… А где ему еще прописаться? Неужто он из Хабаровска мотался во Владивосток, чтобы зайти в гости к Ивану Павловичу? Во-от…
        Где у нас самбистов тренируют? В самом Владивостоке, в Уссурийске, в Липовцах, в Спасске, в Сибирцево, в Дальнереченске… Всё? А, нет, еще в Пограничном. Студентов и малолеток отсеиваем…
        - Так… - буркнул Григорьев. - Что мы еще не просматривали? Ага…
        Секция Сулима Ахматовича Бехоева… Хм… Старый знакомец… Начальник УКГБ усмехнулся. Ух, и гордец был… Жаль, что ушел. Хотя… Вот уж у кого честь - прежде всего! Да-а… Такие не сдают. И не сдаются…
        - Кто тут у тебя? - пробормотал Константин Александрович, зорко проглядывая строчки. - Так… Ага… Все погодки, и в одной школе учатся… Да там всего одна школа и есть. Ага…
        Помощник прикрепил к списку две большие общие фотографии. Восьмой «Б»… Восьмой «А»…
        Вооружившись лупой, Григорьев внимательно разглядел мальчишек на снимках. Лупатый… Ушастый… Щекастый… Стоп.
        Чекист даже привстал. Мальчишеское лицо, серьезное и даже чуть печальное, расплылось во всё увеличительное стекло. Ясная черточка отмечала щеку. Шрам!
        - Попался, что ли? - вытолкнул Константин Александрович. Разобрав фамилии на обороте, сделанные карандашом, он медленно прочел: - Даниил Скопин.
        ГЛАВА 14.
        Среда, 14 мая. Позднее утро
        Москва, проспект Мира
        Разместили нас в «Космосе», новеньком отеле, выстроенном к Олимпиаде. Ключи выдавались по привычной схеме: «великолепная четверка» стала на постой в люксах, остальные-прочие ютились по соседству. Ну-у, не знаю, лично мне понравилось - ни разу еще не заселялся в двухкомнатный номер!
        А народищу…
        Уж кто слил инфу - «АББА» в «Космосе»! - неведомо, но толпы поклонников с утра осадили гостиницу. Интуристовское начальство не стало дожидаться, пока фанаты попрут на приступ, и вызвало усиленный наряд милиции.
        «Дяди Степы» в парадках стойко удерживали позиции, вежливо шугая особо настырных, а меня пропустили, как диоды - электроток. Глянули на карточку гостя, что болталась на шее, кивнули, и - проходите, гражданин, не задерживайте.
        Двумя часами позже я вернулся, и сразу привесил бэджик - «паломники» провожали меня завистливыми взглядами. Смотрели, будто голодные вслед лакею, волокущему жареное порося к господскому столу.
        Независимо миновав последний рубеж обороны - у самого входа, я пересек нейтральную полосу фойе, и лифт вынес меня в пустынный коридор - лишь вдали, у плавного заворота, маячил дежурный из КГБ.
        Пустынный, да, но не тихий. По одну сторону за дверями наигрывали клавишные да струнные, по другую Фрида с Агнетой «настраивали» голоса, готовясь к сегодняшнему концерту - на стадионе в Лужниках. А вот и Томин вокализ пролился, зазвенел приятным серебром…
        Я замешкался, разрываясь между долгом и желанием, но сдался. Первым делом - самолеты. И постучался в номер Комовой.
        - Да-да! - отозвался знакомый голосок. - Ворвитесь!
        Алла явилась передо мной чудным, слегка растрепанным виденьем в перепоясанном халате, румяная и довольная после ванной.
        - Наконец-то, нормальный душ! - оживленно заулыбалась девушка, наклоняя голову и расчесывая влажную гриву волос. - А то, как в турпоходе, прямо… Тебя, кстати, Стиг искал. Ты где был, вообще?
        - Дела! - ухмыльнулся я, валясь в мякоть кресла, и доложил, пародируя Папанова: - Усё у порядке. Демичев сдержал-таки слово, евойный секретарь выдала целую кучу бумаженций… Нашу группу быстренько прикрепили к Приморской филармонии. Обозвали, правда, ВИА, а меня - худруком. Зато теперь добрые дяди и тети из ВААП поверят, что мы - это мы. Они мне всю плешь проели, если честно…
        - Ва… Как-как?
        - ВААП! Рекомые дяди и тети под этой милой аббревиатурой будут отчислять тебе авторские. Исполнит какой-нибудь Магомаев «Гаданье», а проценты тебе на книжку: кап-кап… Понимэ?
        - Понимэ, - серьезно кивнула девушка. - А почимэ? Не-е, я так не согласна!
        - В смысле, не согласна? - мои брови свелись, закладывая морщинку на переносице.
        - Ну, какой с меня композитор? - Алла изящно присела на мягкий подлокотник. - Если я даже нот не знаю! Так просто, мелодист… Генерирую голую идею, мотив для припева - и всё! А музыку к куплетам кто пишет? Я, разве? Да и тексты… Партитуры, аранжировки - это же ты всё! Вот пусть на твою сберкнижку и капает, - одноклассница сладко улыбнулась. - А ты со мной потом поделишься.
        - Ну уж, нет уж! - гордо парировал я, тут же капитулируя: - Фифти-фифти?
        Комова сделала вид, что задумалась, и важно кивнула:
        - Договорились! Чем ты скрепишь?
        Девичий взгляд стал ждущим, и я повалил Аллу к себе на колени. Соавторша восторженно ойкнула, по моим щекам хлестнули холодные, мокрые пряди… Жаркий выдох… Счастливая распахнутость глаз… И горячие губы находят свою цель.
        А я всю долгую поцелуйную минуту клял себя за несдержанность. Алка же только и ждет, когда я дам слабину. И какая потом разница, кто будет сверху, а кто снизу - победа все равно останется за нею. О-ох! Но не обижать же девочек…
        А мы тут договор заключили… И скрепили взасос.
        Дремотно смыкая розовые веки, облизывая припухшие губы, Алла задышала вольней, и пристроила голову у меня на плече. Я осторожно уложил ладонь на тугое, обтянутое полой халата бедро, боясь гладить.
        - Знаешь, когда ты появился на пороге класса… - в негромком голосе Комовой звучала трогательная доверчивость. - Ты был такой… такой… неземной! Я, наверное, тогда и влюбилась… И, ведь, всё так здорово вышло! Всё, что случилось - и не случилось… Правда же? Музыка нас связала…
        Не успел я поежиться от упоминанья сомнительного хита восьмидесятых, как в дверь постучали.
        - Ну, кого там еще принесло? - забрюзжала девушка, покидая любимые колени.
        - Посидеть спокойно не дадут! - поддакнул я.
        Поправив халатик, Алла клацнула дверью, впуская «Стиккена» Андерсона.
        - Ушекта мей, фрекен,^17^ - Стиг прижал к сердцу пятерню, и встрепенулся, мигом впадая в деловитость: - Даниэль, нас ждут!
        - Уже? - подивился я, вылезая из кресла. - Ну, вы, блин, даете…
        Хохотнув, Андерсон подался прочь, я за ним.
        - Дань, ты куда? - огорченно воззвала Комова.
        - В Минкульт!
        Тот же день, позже
        Москва, улица Куйбышева
        В обширном и гулком кабинете Демичева меня пробрал озноб. Тепло было, даже слишком, но нервы, нервы…
        Мы со Стигом утрясли все вопросы, прикинули несколько вариантов развития событий и даже отрепетировали возможные сценарии, но советский бюрократ непредсказуем, как взбалмошная женщина.
        А так, всё чинно-благородно, дорого-богато…
        За длиннущим столом, устланным зеленой скатертью, расселось человек десять различной одутловатости и плешивости, но в одинаковых, как спецовки, траурно-черных костюмах.
        Будто изображая «crossing-T», к столу для заседаний примыкал другой - широкий и необъятный, уставленный телефонами и бронзовыми чернильницами. За его полированной столешницей горбился хозяин кабинета. Он и дал старт совещанию, начав с невнятных ритуальных фраз на тему международного сотрудничества.
        Слушал я рассеянно. Собравшиеся отчитывались по неясной очереди, докладывая то четко и по делу, то вяло - и в сторону.
        - За истекший период увеличен объем концертного обслуживания населения…
        - Регулярно проводятся смотры художественной самодеятельности…
        - Подготовлена разносторонняя культурная программа, приуроченная к Олимпиаде…
        - Мы подвели итоги Всесоюзного конкурса «С песней по жизни», в целом, прошедшего успешно, и рок-фестиваля «Весенние ритмы. Тбилиси-80»…
        Москонцерт… Ленконцерт… Союзконцерт… Госконцерт…
        А я перебирал свои проблемы, у меня их хватало. Надо как-то восьмой класс заканчивать, и что? Бросать всё? Мы в турне с «АББА»! Невероятный, фантастический шанс! Сбыча мечт, исполнение самых сокровенных Алкиных и Томкиных желаний. Да лучше вовсе без аттестата остаться!
        Может, родимый «наробраз» пойдет навстречу, окажет милость? А нет, так нет. Догоним. И перегоним. В крайнем случае, в вечерней школе доучимся - без отрыва от производства. От шоу-биза.
        Главное, моя персональная мечта грозит затеряться в «тумане мира». Какая еще ФМШИ, ежели «движняк и пруха»? Видит бог математики и пророк его Колмогоров, не хотел я променять формулы на ноты! А как быть?
        Ведь Алла реально выдает бесподобные перлы! Такие, что… Слов нет! Потрудишься, покорпишь с недельку - и готов хит. Топовый!
        - Понятно… - промямлил Демичев, возвращая меня в Министерство культуры СССР. - Спасибо… Василий Феодосьевич, вам слово.
        Заерзал замминистра Кухарский, в большей степени музыкант, чем чиновник.
        - Ну, что сказать, Петр Нилович… - шумно вздохнул он. - Ситуация, конечно, из ряда вон… Вокально-инструментальный ансамбль «АЛЛА» дает концерты на одной площадке со всемирно известным творческим коллективом, хотя его худруку, - он благожелательно глянул на меня, - нет и шестнадцати. Ну-у… Наша тарифная комиссия утвердила ставки артистам ВИА, Приморская краевая филармония взяла его на баланс, но нерешенных вопросов хватает. К примеру, вокалистки «АЛЛЫ» исполняют песни, написанные на музыку автора, который не является членом Союза композиторов. Ну-у… Будем искать ответы!
        - Спасибо, Василий Феодосьевич, - церемонно кивнул министр. - Товарищ Остапенко?
        Привстал и снова сел манерный толстячок с седой шевелюрой до плеч. По-хуторянски гэкая, он завел:
        - Считаю, шо мы малэнько отклонились от темы, товарищи. А она такова: на каких условиях нам договариваться… э-э… с господином Андерсоном. - Стиккен милостиво кивнул, выслушав переводчика. - Мы тут с товарищами посовещались, и пришли к выводу, шо необходим… э-э… государственный подход. Поэтому, от лица Москонцерта предлагаю согласовать проект решения о единовременной выплате господином Андерсоном… э-э… семидесяти тысяч долларов за музыку и слова тех шести… э-э… композиций, которые перечислены в пунктах договора.
        Демичев откинулся в кресле с видимым облегчением.
        - Ставлю на голосование, товарищи. Кто за предложение руководства Москонцерта?
        Все дружно вскинули руки, кроме насупленного Кухарского.
        - Кто против?
        Я поднял руку, сдерживая улыбку - уж больно забавно вытягивались чиновные лица.
        - Вы против, Даниил… Кузьмич? - недоверчиво вытолкнул министр.
        - Просто Данил, - бегло улыбнулся я. - Разумеется, я против.
        Брови обсевших стол нахмурились, выражая отчетливое неодобрение.
        - А вы не много ли на себя берете, молодой человек? - взгляд представителя Московского гастрольно-концертного объединения налился тяжестью, а последние слова переполнились злой ехидцей.
        - Ровно столько, сколько могу унести, - мой непринужденный напор снимал возражения. - Заработать валюту для страны - это славно. Только вот способы заработка бывают разные. Руководство Москонцерта желает продать по дешевке наши с Аллой… «э-э… композиции»? А мы предлагаем заработать на них миллионы.
        Взяв паузу, чтобы переждать поднявшийся ропот, я надавил на аудиторию:
        - Наши песни открыли группе «АББА» второе дыхание. Шведы были на грани развала, а тур по Японии стал бы последним. Спросите господина Андерсона, если не верите!
        Переводчик живо бубнил, склонясь к Стигу, а тот лишь с улыбчивой важностью кивал:
        - Йа, йа…
        «Йа, йа! Кемска волость! Йа, йа…» - мелькнуло в памяти.
        Затрамбовав ухмылочку, я шлепнул ладонью по столу:
        - А теперь музколлектив «АББА» воспрял, вдохновился и решил-таки отправиться в еще одно большое турне - по Латинской Америке. Вероятно, уже осенью этого года. Что я предлагаю? Отправить наш ВИА вместе с ними! Но! - я строго поднял палец. - Спасибо, конечно, Василию Феодосьевичу за добрые слова о нашем ансамбле, но мы у «АББА» всего лишь на разогреве. «АЛЛА» слишком самодеятельна, то есть, непрофессиональна. Впрочем, как и подавляющее большинство ВИА. И, если мы хотим реального международного успеха советской группы, надо очень плотно поработать - и над составом, и над исполнением. Надо всем - над костюмами, поведением на сцене… Мелочей не бывает! За май-июнь мы должны провести кастинг… Проще говоря, отбор, чтобы укомплектовать нашу группу… Наш ВИА. У вокалистки Царевой превосходный голос, сильный и красивый. Но нам срочно требуется еще одна певица - с низковатым тембром, и музыканты-виртуозы. Миша Тенин - способный парень, однако осенью ему в армию. Какие у нас вакансии? Гитаристов, ударника, клавишника… Да и сами инструменты желательны - современные, достойные самого искушенного зрителя. Нужна,
конечно, какая-то своя студия, а дальше… А дальше - пахота! От зари до зари, без выходных и праздников! Выступления, репетиции, записи пластинок… Вот тогда ансамблю не стыдно будет присоседиться к «АББА», чтобы выступить перед латиноамериканцами, а в бюджет хлынет валюта. И во всех этих делах ансамблю поможет Стиг Андерсон. Ему уже удалось раскрутить «АББА», пускай теперь раскручивает «АЛЛУ»! Мы ему хорошо заплатим, - наметил я улыбку. - Новыми песнями!
        - Йа, йа… - откликнулся Стиккен. - Soglasen.
        - Это… э-э… неслыханно, - замычал Остапенко, - и…
        - Простите, - холодно вклинился мой голос, - я не закончил.
        Мало обращая внимание на дядю из Москонцерта, налившегося дурной кровью, я развернулся к Демичеву. Министр задумчиво и неуверенно вертел в пальцах золоченный «Паркер», пуская зайчики по блестящей столешнице.
        - Петр Нилович! - заговорил я прочувствованно. - Меня всегда коробило отношение к Министерству культуры, как к чему-то вторичному, остаточному. На мой взгляд, Минкульт достоин куда большего статуса, сравнимого или даже превосходящего уровень Минобороны.
        Поднялся шум, а Кухарский глянул на меня с хмурой досадой.
        - Я не подлизываюсь, Василий Феодосьевич, - мои губы изогнулись в простодушной гагаринской улыбке. - Запад никогда не осмелится напасть на нас, но буржуи способны развалить СССР изнутри - своей «мягкой силой». Фильмы, книги, мода, музыка «оттуда», полуправда по радиоголосам - все это расшатывает устои, разъедает мораль, навязывает мещанские ценности. И тут наши вероятные противники побеждают! Да, да, одерживают победы одну за другой! Буржуины атакуют по всему фронту, захватывая молодежные умы и души, исподволь обращая Кибальчишей в Плохишей. А мы отступаем! И однажды капитулируем. А что вы хотите? Ну, нельзя же, в самом деле, бороться, вооружаясь одними запретами! Да враг только радуется всем этим нашим «Не слушай «Битлов»!» да «Не читай «Лолиту»!» Это война, товарищи. Значит, нужно воевать, а не задергивать «железный занавес» поплотнее! Вышел в прокат голливудский фильм? Снимите наш! Лучше! И пусть его увидят за океаном! Хвастают на Би-Би-Си высокими зарплатами в «свободном мире»? А вы объясните людям, да не общими фразами, не цитатами из классиков, нет! На конкретных примерах растолкуйте, как
людей в капстранах всю жизнь гнетут неподъемные кредиты - за учебу, за жилье, за лечение. Что с них дерут огромные налоги - по тридцать, по сорок процентов!
        Стиг заерзал, бормоча скороговоркой, и переводчик, запинаясь, вымолвил:
        - Господин Андерсон хочет уточнить: он платит в казну пятьдесят четыре процента!
        - Вот! - веско сказал я. - Так давайте же, наконец, перейдем в наступление! Покажем силушку богатырскую! Нашу, советскую «мягкую силу»! Добились же мы успехов на передовой оперы и балета? Значит, самое время уходить в прорыв на фронте эстрады и кино. Пускай европейцы выстаивают очереди на сеанс советского суперблокбастера! И пусть теперь уже западная молодежь фанатеет от советского рока, от советской попсы! И всё это станет самой доходчивой, самой наглядной агитацией за наш образ жизни, за социализм!
        Я оглядел присутствующих. «Аж заслушались!» - мелькнуло в голове.
        - А то, что мне нет шестнадцати, - мой рот повело в усмешке, - не самое страшное. Вспомните Моцарта, Прокофьева… Или Консуэло Веласкес - свой вечный хит «Бесаме мучо» она написала в пятнадцать лет. Да, у меня, как у худрука, нет образования. Ну, так приставьте ко мне взрослого… ну, не знаю… Куратора, что ли.
        - Да у вас, Даниил, целая программа-максимум! - воскликнул довольный Кухарский.
        - И программа-минимум, - тонко улыбнулся Демичев. Наклонясь к селектору, он неразборчиво забормотал, и вскоре ленинским жестом вытянул руку к отворявшейся двери. - Позвольте представить, Даниил, вашего директора. Петр Петрович Ромашов!
        С порога мне приветливо улыбнулся «серый».
        * * *
        Обед я пропустил, мотаясь по Минкульту, зато успел собрать целый ворох справок, протоколов и прочих бумажек. Когда вышел на улицу, мою бедную голову ощутимо кружило - то ли от голода, то ли от нервотрепки.
        - Данил!
        Меня догнал директор ВИА «АЛЛА», улыбаясь со всем своим чекистским обаянием.
        - Вы только не волнуйтесь, Данил, - зажурчал «серый», безмятежно подставляя лицо солнечным лучам. - Мешать вам и строчить доносы я не стану. И вообще, у меня высшее музыкальное образование… Если честно - и строго между нами! - вы - мой пропуск за границу. Стокгольм, Лондон, Париж, Рио-де-Жанейро! Сказка!
        - А не сбежите? - скосил я глаза, удерживая покерфейс.
        - Ни за что! - рассмеялся Петр Петрович. - Перебежчики наивны и глупы! - воскликнул он. - Если ты чего-то добился в жизни, оценить это способны лишь свои. Да даже если и разбогатеешь там, за Атлантической лужей, толку от этого? Как был ты чужаком, так ты им и останешься. Будешь тихо спиваться на собственной вилле, ностальгируя по грибным дождям, да спеющим вишням. М-м… Пока не забыл, товарищ худрук. Завтра выезжаем во Владимир, начинаем… этот… как его… кастинг! Отправление в девять утра. Опоздаете - премии лишу.
        - Не дождетесь, товарищ директор, - ухмыльнулся я. - Буду, как штык!
        * * *
        Ранним утром я выставил «серому» директору жирную пятерку - Ромашов подогнал к отелю не замызганный «рафик» или «буханку», а «Юность», иначе ЗиЛ-118К.
        Габаритами с «членовоз», от коего микроавтобус и произошел, «Юность» не назовешь «микриком» - семнадцать посадочных! Но не везло этой внебрачной, то бишь внеплановой дочке «ЗиЛа».
        Первые экземпляры выпустили еще при Хрущеве. Все были в восторге, на выставках «Юность» заваливали призами, сам Генри Форд клянчил чертежи, а на родине выпустили штук двадцать - и занавес. Так и состарилась «Юность» на задворках автопрома.
        Уж и обновили ее, осовременили, приплюсовав литеру «К»… Бесполезно. Поднатужился «ЗиЛ», выродил шесть машин, да и всё на этом. И вот «пан директор» пригнал «одну шестую»…
        - Норм! - заценил я.
        - Стараемся, - Ромашов галантно открыл дверцу, пропуская в салон Анни-Фрид. В перерыве между концертами, «темненькая» решила проехаться по средней полосе.
        Весь наш ВИА поместился, и Стиккен влез, и Бьорн за компанию.
        - Poekhali! - воскликнула Фрида, плюхаясь на сиденье рядом со мной. - Прости, Данне,^18^ - улыбнулась она, путая отточенное кокетство с преувеличенным раскаянием. - Знаю, я частенько… как это… - фру Лингстад старательно выговорила по-русски: - «Вклу-учала стеервозину». Поверь, я отношусь к тебе хорошо, просто… Ах, это личное! Агнета уже развелась со своим, теперь моя очередь… Бьярни пишет хорошую песню… «Победитель получит всё».^19^ Думаю, Агнета исполнит ее идеально, ведь слова на музыку ложатся с натуры…
        - Победителя не будет, Фрида, - усмехнулся я. - Развод - это всегда поражение. Для обоих.
        Молодая женщина заинтересованно, хоть и с оттенком комического изумления, посмотрела на меня.
        - Славно сказано, - вскинула она брови. - А… тебе точно шестнадцать?
        - Это такая маскировка, - мне удалось вывернуться, почти не солгав. - На самом деле, я лысый пузан с тремя детьми и сварливой женой!
        Фрида рассмеялась, снова становясь похожей на блистательную диву с глянцевых афиш. Отвеселившись, она пришатнулась ко мне.
        - Бенни уже не мой. Он кого-то нашел, и… У него… как это… «неровное дыхание» к фрекен Томми.
        - Пусть дышит глубоко, как кит, - фыркнул я насмешливо. - Ему не обломится!
        С трудом донеся до спутницы выкрутас русского просторечия, я глянул за окно.
        - МКАД перейдён, леди и джентльмены! Добро пожаловать в Россию!
        Пятница, 16 мая. День
        Польша, замок Хеленув
        Празднично зеленеющий парк с аккуратными аллеями и рассыпчатыми струями фонтанов плоховато соотносился с понятием «замок». Да и не походил Хеленув на суровую, неприступную крепость - здесь, в военном санатории, отдыхали офицеры Войска Польского.
        Правда, с недавних пор десантники в тельняшках попадались куда чаще гонористых пшеков, кидавших к фуражкам не ладонь, а два пальца.
        Иванов покосился на Куликова. Маршал выглядел озабоченным, однако насупленность всего лишь выдавала самую суть натуры главнокомандующего^20^ - Виктор Георгиевич не верил в хорошее. Принципиально.
        «Хочешь, чтобы было лучше? - говаривал он. - Сделай хорошее из плохого!»
        - Как там ваши опера? - ворчливо спросил маршал. - Лютуют?
        - Ну, вот еще! - Борис Семенович поправил очки. - Лютуют «зомовцы»,^21^а мы их осаживаем. Да и товарищей из польской СБ в опергруппах куда больше моих спецов. С чего бы вдруг нам расхлебывать кашу, которую заварили шляхтичи? Не люблю я, знаете, привкус крови… Вы мне лучше скажите, долго еще тянуть будут? Сколько можно ждать!
        - Да все уже, - пробурчал Куликов, складывая руки за спиной. - Зашевелились эти… из «партийного бетона»! Опомнились… - он сморщил лицо в гримасе отвращения. - Завтра, ровно в семь нуль-нуль, устроим им учения. «Союз-80»! Отработаем подавление контрреволюционного мятежа…
        - Товарищ маршал! - подбежал запыхавшийся чин с целыми созвездиями на погонах. - Ярузельский вывел восемь польских дивизий, они окружили Варшаву! Не по плану, как бы…
        - Не доверяет, с-сука! - хищно осклабился Куликов. - Правильно… Живо связь с Москвой!
        - Есть! - вытянулся чин, и покатился по аллее к главному корпусу.
        - И по всем частям - полная боевая! - гаркнул ему вслед Виктор Георгиевич.
        - Есть! - донеслось отгулом.
        - Пшеки не по плану, - проскрежетал маршал, удаляясь следом, - ну, и мы!
        - Не хреново девки пляшут, - задумчиво продекламировал Иванов, провожая глазами главнокомандующего, - по четыре сразу в ряд…
        Из пышных зарослей выглянул Андрей, будто леший на прогулке.
        - Товарищ генерал-лейтенант, - загудел он, - тут до вас из Владивостока звонили…
        - Кто?
        - Начупр. Говорит, нашел… какого-то… этого… Лжедмитрия. Тьфу ты! Лжеантона!
        - Молодец, Костя… - рассеянно вытолкнул Борис Семенович. - Ладно, с этим - потом. Собирай наших, Андрюха, скоро здесь станет жарко!
        Вечер того же дня
        Владимир, улица Мира
        ДК Владимирского химзавода не впечатлял архитектурными изысками - типовой «очаг культуры». Да и устал я порядком. Третий день таскаюсь по всем этим «объектам соцкультбыта». Переслушал добрую сотню исполнителей, но… Всё не то.
        Уж сколько голосов звучало - и сильных, наполненных, и слабеньких, дрожащих, как подломленный колосок. Нутряные архиерейские басы… Взвивающиеся, высокие а ля Фаринелли… Писклявые… Негромкие, но певучие, как у Бернеса… Всякие. Не те.
        Ну, ни один не сковал мою душу, заставляя обратиться в слух, внимать, еле дыша, нежась в переливах октав! Может, я слишком придирчив? Вон, Бьярни сыскал-таки подходящего басиста - статного, высокого дембеля, буквально с детского садика не расстававшегося с гитарой. Правда, по малолетству ему доверяли игрушечный инструмент, но потом Тимофей и акустическую освоил, и на электрической наяривал. Глухими окольными путями достал «Фендер», и ухаживал за нею, как за дитём.
        Набирается ритм-секция! А вокалистки не слыхать…
        В Дом культуры ВХЗ мы со Стигом заехали на обратном пути, прослушав всё «Владимиро-Суздальское княжество». И Фрида, и весь мой ВИА умотал в Москву в первый же день, а худрук остался.
        Раздраженный одинокими ночевками и бесплодными поисками, я уселся в первом ряду полутемного зала, напротив низковатой, гулкой сцены. И сиденья тут жесткие, скрипучие… Как назло всё!
        - Мы готовы, - подался ко мне переводчик.
        - Йа, йа… - ворчливо отозвался Андерсон.
        Местное начальство в лице маленького, лысоватого человечка, примерившего обтерханный костюмчик, угодливо поклонилось, и резко взмахнуло рукой.
        Отчетливо щелкнул магнитофон. Тени в складках бархатного занавеса будто ожили, испуская колебания хрустальных нот. Старые, обтянутые черной тканью колонки запели голосом Томы, то напевно, то подчиняясь жесткому ритму. А на сцену вышла ОНА!
        Меня даже дрожь пробрала, до того девушка в простеньком платье соответствовала выношенному мною образу. Темноволосая и яркая, с хорошей спортивной фигурой, певунья улыбалась неласково, даже малость небрежно, словно делая большое одолжение.
        «Вот только не запой, как надо! - грозился я мысленно, до того мне хотелось, чтобы увиденное совпало с услышанным. - Попробуй только!»
        И «темненькая» запела, вторя записи. Я замер. Низковатые звуки ложились с тяжестью драгметалла, темным и жарким упаданьем оттеняя высокие, светлые ноты, что проливались сквозь решетки динамиков. Я отмер.
        - Достаточно!
        «Во! Охрип даже…»
        Вокалистка смолкла, глядя на меня с нетерпением застоявшейся кобылицы, только-только вырвавшейся на простор.
        - Как вас зовут? - спросил я, прочистив горло.
        - Мария Левицкая, - представилась певица обычным голосом, и слегка изогнула губы, словно думая улыбнуться. - Маша.
        - Очень приятно, Маша, - честно сказал я, поднимаясь с фанерной откидушки. - Вы нам подходите!
        - А вы мне? - усмехнулась Левицкая, склоняя голову к плечу. - Кто вы, вообще? Я только из отпуска вернулась, а меня наш худрук сюда сразу. Быстрей, кричит, быстрей, мухой сюда! Я даже переодеться не успела…
        - Я тоже как бы худрук… ВИА «АЛЛА». Даниил Скопин. А этот надутый господин - директор группы «АББА» Стиг Андерсон. Вот только у него вокалисток - полный комплект, а мне не хватает Маши Левицкой.
        - Ну-у… - задумалась девушка, даже не улыбнувшись. - Ну, давайте попробуем.
        - Давайте! - довольно мурлыкнул я.
        Это я удачно зашел!
        ГЛАВА 15.
        Среда, 21 мая. Вечер
        Ленинград, Московский парк Победы
        - You are the dancing queen! - гремело под необъятным сводом СКК, а бодрые удары рояльных клавиш словно вели строчку по изысканным нотам.
        Спортивно-концертный комплекс имени В.И. Ленина сдали буквально позавчера, а первыми тутошнюю акустику испытала «АББА». Трибуны стонали под накатами вокального эха - двадцать пять тысяч ленинградцев откликались на все переливы певческих октав, а уж Агнета с Фридой выкладывались по полной.
        В реальной жизни их лица не светились тем счастьем, что нынче излучалось со сцены, но слушателям ни к чему знать о маленьких семейных трагедиях или о несбывшихся мечтах. Даже большие деньги не гарантируют исполнения любых желаний.
        - Young and sweet, - неслось со сцены, - only seventeen!
        Dancing queen, feel the beat from the tambouri-ine!
        Я отчетливо слышал Томин и Машин голоса - обе «моих» девушки выступали бэк-вокалистками, подпевая на заднем плане. Тоже хорошая школа. Пускай видят и труд солисток, и реакцию огромной толпы. Вкалывай, и не халтурь! А когда выйдешь на первый план, и на тебе сойдутся лучи прожекторов и фокусы телекамер, не зазвездись.
        Простейшие заповеди. Так сказать, из любви к искусству. Не помню уж, как там на латыни…
        Привстав, я оглянулся. Глаза не охватывали всю центральную трибуну, но ложу для почетных гостей рассмотрели. Кажется, Романов присутствует. «Хозяин Ленинграда».
        С Райкиным он в контрах, но к зарубежной эстраде отнесся благосклонно. Ну, и слава тебе…
        За блестками и огнями музыканты терялись, лишь на Бенни с Бьорном падал перекрестный огонь юпитеров. Мишка самозабвенно гнулся и разгибался, яростно вплетая басы в общее созвучье. Рядом выколачивал медь ударник, походя на многорукого Шиву с растрепанными рыжими патлами и столь же огненной бородой - кленовые палочки так и мелькали, успевая задать ритм всем тарелкам и барабанам. Его звали Эдик Линьков.
        На этого самородка мы наткнулись случайно, задержавшись в Березове - то ли маленьком поселке, то ли большом селе. Но ДК здесь точно не стояло, место культурного учреждения занимал неказистый клуб - тут тебе и «худфильм» покажут, и дискотеку устроят, и в кружок юного техника запишут.
        Вот в клубе мы со Стигом и откопали пламенного самородка - ритмы, яростно колотившиеся в окно, буквально разносили ветхое здание. Долго сманивать Эдика не пришлось, он согласился сразу. У нас с ним возникло лишь одно разногласие…
        «Моя муттер, - заявил Линьков, величественно картавя, - говорит, что я не рыжий, а золотой!»
        А клавишник нашелся сам. Терпеливо дождавшись, пока я вернусь из «поисковой экспедиции», он подошел ко мне в фойе гостиницы - щуплый парень в немодном костюмчике, смахивающий на выпускника.
        Аркадий Стружков. Окончил московскую консерваторию по классу фортепиано, но душа его лежит не к академической мудреной классике, а к забойному року!
        Будучи в сомнениях, я ему доверил-таки малость поюзанную «Ямаху», и Аркаша прямо набросился на синтезатор, скоренько освоив электронный, хоть и аналоговый инструмент.
        Все в сборе! Полный комплект.
        I`ve waited so long to be with you
        But the hope dies last… - выводила Агнета.
        Я расплылся в горделивой улыбке. Вторая наша песня! Особенно дерет душу резкий контраст между первым куплетом, написанным мною в меланхоличном стиле, и взрывным рефреном, давным-давно, в далеких Липовцах, напетом Аллой.
        …But the hope dies last, doesn`t it ?
        Суббота, 24 мая. День
        Ленинград, улица Маяковского
        Романов расстарался, устроил шикарный банкет - «АББА» убыла в Стокгольм сытая и пьяная. А мой вокально-инструментальный временно прописался на Маяковского - ныряешь под арку, перекрытую коваными решетчатыми воротами, и попадаешь в неглубокий двор-колодец. Поворот… Еще одна подворотня, еще один дворик… А теперь вниз, в полуподвал - и шагаешь в просторную студию. Потолок тут на диво высок, а голые кирпичные стены тщательно оклеены шипастыми картонными ячейками для яиц - эхо гаснет само собой.
        Главное, что сырости ни на грамм, хотя крашенные трубы лежали в открытую - пучком вдоль наружной стены, под узкими зарешеченными окошками. Иногда в них щелкало и шипело, но мерзкая парная вонь не витала в воздухе.
        Рояля, правда, не было, но у стенки громоздилось старенькое пианино «Petrof», звучавшее ничуть не хуже. Здесь мы и репетировали третий день подряд, а вечерами выступали в актовом зале Военмеха - «ставили опыты над людьми», по выражению Маши Левицкой. Подопытным нравилось, зал - битком…
        - Стружков, поменьше экспрессии, - высказался из-за барабанов ударник, - а то клавиши полетят…
        - Кто бы говорил! - фыркнул Аркадий, массируя пальцы. - Лупишь так, что на тарелках вмятины!
        Алла, крутившаяся на табурете перед фортепиано, хихикнула, а Тома жалобно воззвала:
        - Даня-я! Может, хватит нас дрючить?
        - Да ведь только начал, - кровожадно ухмыльнулся я, и бодро выдал армейскую мудрость: - Тяжело в учении, легко в бою! А нам надо не только Ленинград завоевать, но и Москву, и весь Союз, и Европу с Америкой.
        - Ух, ты… - испуганно вымолвил Тимофей.
        - А ты как думал? - хмыкнул я горделиво. - Надо за июнь успеть по всему репертуару пройтись, разучить, как таблицу умножения, а в июле двинем Москву брать. Культурная программа Олимпиады, не хухры-мухры! В «Эрмитаже» выступим, в концертном зале «Россия»… Плюс пара номеров в «Олимпийском» и в Лужниках, на Малой арене… Я еще попробую в Останкино прорваться. Если повезет, засветимся на телевидении… Ну, что? Передохнули? Давайте, еще разок прогоним «Жду и надеюсь». Раз… Два… И…
        Под перебор струн налились звуки, рожденные клавишами. Я подыгрывал на бас-гитаре, взглядывая на остальных, ушедших в музыку, как купальщики в воду. Тома с Машей переглянулись, улыбнулись в унисон - и два голоса, высокий, хрустально позванивавший, и низковатый, волнующе-грудной, сплелись, округло скользя по мотиву.
        I`ve waited so long to be with you…
        Группа «АЛЛА» только притиралась, но начального выяснения отношений мы избежали - концерты с «аббавцами» помогли. Все всё видели и слышали, перезнакомившись по ходу дела, на сцене и за кулисами.
        А я в первый же день сказал, что любой из «одногруппников» представляет звездную величину, как Пеле или Яшин в футболе. Вот только мне нужна дружная команда, а не сборище героев-одиночек, пусть даже сверхталантливых. Иначе в чемпионы нам не выйти.
        «Творческий коллектив» встретил мой краткий, но емкий спич с пониманием, хотя были и выбрыки - рыжий барабанщик усомнился в моей власти решать и вязать.
        Я тогда и не успел толком дать ему почувствовать твердость начальственной руки - сначала набежали Фрида с Агнетой, тиская и оцеловывая «Данне», затем, тоже парой, зашли Бенни с Бьярни.
        Эти хлопали меня по плечу, крепко жали руку, уверяя дуэтом, что в сельву с пампасами они только со мной, и никак иначе. «Золотой» проникся…
        * * *
        В перерыве, доедая разогретый беляш, Линьков длинно вздохнул.
        - О чем задумался, детина? - отставив пустую чашку, я повалился на пухлое кресло.
        - Да вот… - Эдик попытался пригладить свои лохмы. - Я за пять лет уже три филармонии сменил. И в Чебоксарской колотил, куда ни попадя, и в Сыктывкарской, и во Владимирской… Теперь, вот, в Приморской. Из глубинки в глубинку! Я уж думал… Думал, хоть в Ленинграде задержимся…
        Я хмыкнул, глядючи в облупленный потолок.
        - Мы сейчас - ни то, ни сё, Эд. Если до конца Олимпиады не разбежимся, а сыграемся… Двинем в турне со шведами. От Мехико - и до Буэнос-Айреса! И второе если: выложимся в туре по-настоящему, покажем класс… Тогда хоть ленинградская, хоть московская филармонии сами нас к себе зазовут. А пока мы - так, сборная солянка дарований… разной степени испорченности.
        Из подсобки, звякая ложечкой в стакане чая, вышел Ромашов. Отхлебнув, он кивнул в мою поддержку.
        - Стиккан обещал запись организовать. У него, вроде, своя студия…
        - «Полар мьюзик», - кивнул я. - Ну, это задание на август. Запишем пару синглов… Это такие ма-аленькие пластинки-«сорокапятки». Если раскупят, выпустим первую долгоиграющую… Ну, мечтать не вредно!
        Эдик на пару с директором забубнил на тему ослепительных перспектив, а меня снова топило раздражение, круто мешанное на ёдкой мути.
        Синглы… Альбомы… Туры… А оно мне надо?
        Неужто желание мое в том, что шоу должно продолжаться? Да зачем? Не мое это! Отдайте подшивку «Кванта», и отстаньте вы от меня!
        Мои легкие исторгли глубокий вздох, словно пародируя Линькова. Нет, я все равно съезжу, попробую сдать экзамены в ФМШИ. А поступлю когда… Если поступлю, то отпрошусь… Выпрошу себе недельки две - на турне. С серединки августа по первую половину сентября, вот и все гастроли. В южном полушарии зима, одуряющего зноя не должно быть…
        Да и не бросать же, раз уж начал! Может, и выйдет чего. И с математикой, и с музыкой…
        Я поморщился, будто злую перчинку раскусил. Не оттого горечь, что свернул не туда. В конце концов, мне ото всей этой закулисной возни не слава нужна, а суммы прописью. Получил? Получил. Расписался в платежке. Чего тебе еще?
        Просто… Наверное, все эти великодержавные совещания в Минкульте и движуха по касательной к «АББА» разжигают в воображении некий ореол причастности, даже так - нездешности. Вот только нимб этот - иллюзия. Разве обнимашки с Агнетой хоть как-то позволили мне подняться над собой? Вырасти? Одолеть ступень эволюции? Нет же!
        Ну, вот он я - возлежу в старом, разваленном кресле. И весь ВИА со мной. Можно сколь угодно мнить себя Фрэнком Фарианом, однако никакие кастинги не влияют на суть - как ты был малолетним худруком провинциальной «поп-группы», так ты им и остался.
        Где-то на просторах Союза гастролируют «Поющие гитары»… Да нет, они уже лет пять, как сдулись. Ну, тогда «Ариэль» из Челябинска, «Земляне», «Самоцветы»… Я их всех не слишком долюбливаю, но они куда слаженней нашей «сборной». Хотя…
        Чем, интересно, «Битлз» выделялись из общего фона? Музыкой? Так этот козырь и у меня в рукаве! У него даже имя есть - Алла.
        «Вот оно что… - расплылся я в ехидной улыбке. - Вот, что тебя заедает, худрук хренов! Чувствуешь себя, как бы ни при чем. М-м? Так ты уж выбери, чего хочешь и куда хочешь - в тур с «АББА» или в физматшколу! И не майся дурью…»
        Вслух я скучно воззвал:
        - Ну, что? Прогоним разочек «Чику»?
        - Надо… - закряхтел Линьков, с ходу изображая Бубу Касторского: - Ви хочете песен на испанском? Их есть у меня!
        Следом поднялся Тима Берестов, вешая на шею гитару.
        - А то еще мексиканцы не поймут! - захмыкал он басом, и добавил в голос бархатистости: - Девочки-и… Чики-и… Мы вас ждем!
        - Дождались! - выпорхнули вокалистки.
        - Раз… Два…
        Chica bonita, quiero amarte,
        Pero es major no te tocarte…^22^
        * * *
        …А поселили нас этажом выше, в тихой коммуналке, пустой и заброшенной. Счастливые жильцы переехали в Купчино на отдельную жилплощадь, уже и все кухонные запахи выветрились.
        Кряжистые мужички из Ленконцерта натащили в квартиру кроватей, шкафов, столов со стульями, занесли два холодильника «ЗиЛ», один диван б/у и новый телевизор «Рекорд». Правда, черно-белый, зато шестьдесят один сантиметр по диагонали.
        Стеная, будто вернулся к своему истинному возрасту, я плюхнулся на диван, возмущенно зазвеневший всеми пружинами.
        По телику шла программа «Время».
        - Ничего себе… - вырвалось у меня.
        На экране газовали танки. Свеженькие «Т-80» прокатывались по улочкам польского местечка, лениво пошевеливая башнями. Парнюги из ВДВ весело скалились, сидя на броне, а пшеки робко помахивали им, будто прячась от недобрых глаз.
        - Танкисты прославленной Кантемировской дивизии входят в город Бжег, - строгим голосом комментировала дикторша. - В тысяча девятьсот сорок четвертом году полки дивизии, тогда еще 4-го гвардейского танкового корпуса, заслужили почетные наименования Шепетовского, Житомирского, Тернопольского - за мужество и героизм, проявленные при освобождении городов Советской Украины. А за освобождение Кракова корпус был награжден орденом Ленина. И вот танки кантемировцев снова на польской земле - вооруженные силы СССР, Польши, Чехословакии и ГДР принимают участие в военных учениях «Союз-80»…
        Камеру повело в сторону - на экране, будто стадо древних опасных рептилий, шла колонна БТР и БМП. И тут же тревожный вид застило моложавое лицо Брежнева, неожиданно решительное и жесткое.
        Хмуря косматые брови, генсек четко выговорил, изредка заглядывая в бумаги:
        - На совместных учениях государств-участников Варшавского договора отрабатывались меры противодействия контрреволюционному мятежу. И совершенно не случайно местом их проведения была выбрана Польская Народная Республика. Отмечу, что самое активное участие в учениях «Союз-80» приняла чехословацкая дивизия - ее личный состав прекрасно помнит события шестьдесят восьмого года, когда совместные усилия братских стран помогли сорвать планы антисоциалистического подполья. А ныне Белый дом ведет тайную операцию «Полония», цель которой - лишить поляков всех социалистических завоеваний, насадив новый порядок, то есть подчинив Польшу Соединенным Штатам и низведя ее до марионеточной полуколонии…
        «Серый» подкрался незаметно, и сел с краешку дивана.
        - Могу вас обрадовать, Данил, - криво усмехнулся он, - Москонцерт подложил нам свинью - жирную, обгаженную и вонючую. Они не гонят нас из «олимпийской» программы, но требуют, чтобы мы исполняли песни исключительно на русском языке.
        Начав впадать в уныние, я разозлился.
        - Остапенко, небось, чудит? - прогудел от порога Тимофей.
        Обернувшись, я увидал всю нашу группу, толокшуюся в дверях. Алла с Машей выглядывали из-за спин парней, привставая на цыпочки.
        - Он, - коротко ответствовал Ромашов. - Данил, когда шло совещание у Демичева, поставил этого хохла на место, и… Ну, и вот.
        - Мой косяк, - кивнул я, соглашаясь.
        - Да почему обязательно «косяк»? - воскликнула Маша. - Что же, терпеть всяких, там, хохлов?
        - Машенька, - улыбнулся я, - от того, что худрук потешил свое самолюбие, группе лучше не стало.
        - Но если это настоящий враг народа, и пакостит нам?! - не сдавалась Левицкая.
        - Значит, надо сделать так, чтобы враг стал нам другом, и приносил пользу. - Я встал, и подхватил свой портфель. - Ну, ладно, пойду.
        - Куда? - закудахтала Алла.
        - На вокзал. Отосплюсь в «Красной стреле».
        - Я… - начал подниматься директор.
        - А вы остаетесь за меня, Петр Петрович, - надавил я. - Не забудьте, завтра концерт в Радиополитехникуме! Всем пока. До понедельника!
        Ободрив коллектив голливудской улыбкой, я покинул коммуналку, и зашагал, на ночь глядя. Отсюда до Невского минут пятнадцать ходьбы… Или по Некрасова сквозануть, и на Лиговский выйти? Там рядом совсем…
        Уходить страшно не хотелось, но именно сейчас мне стало спокойно. Вот и худруку нашлось дело…
        «Подумаешь - Фариан! - мои губы скривились в гримаске пренебрежения. - Платишь - и никаких проблем! И все вопросы решаются на раз. А вот, попробовал бы товарищ продюсер вправить мозги капризному чинуше. Посмотрел бы я на него!»
        Тот же день, раньше
        Польша, Бжег-Дольны
        Все эти земли - германские искони. Нижняя Силезия.
        Сощурившись, Иванов осмотрелся. И этот аккуратный городишко некогда звался Дорнфуртом. Пшеки перекрестили его в Бжег-Дольны - и принялись истово откладывать собственный культурный слой. Поверх немецкого…
        - Андрей! - прикрикнул генлейт. - Особо не расходитесь, держитесь хотя бы парами!
        - Так точно… - долетело басистое эхо.
        Опера шагали сторожко, как охотники на крупного зверя. Облаву устроили знатную - «зомовцы» шустрили в первых рядах, обшаривая старинные дома от погреба до чердака. Боевиков с оружием кончали на месте, а тем, кто вовремя тянул руки вверх, поддавали прикладом, указывая направление. Парни из польской СБ или советские десантники сноровисто паковали пленных, и набивали ими автозаки.
        «Каких еще пленных? - дернул губами Борис Семенович. - Арестованных!»
        Хотя сдаться на этих «учениях» еще не значило «сохранить жизнь» - каждого третьего задержанного ставили к стенке, не мороча голову судейскими премудростями.
        - Идем вдоль путей, - распорядился Иванов, - параллельно десантуре.
        - Есть…
        Оперативники шли последними, подчищая за СБ, ЗОМО и ВДВ. Обойдя тепловоз, забытый на железной дороге, группа просочилась в заросли, и выбралась на улицу 1 Мая.
        Пулемет загоготал впереди слева. Били с насыпи, но неумело - пули свистели поверху, сшибая ветки деревьев. Десант рассыпался, исчезая, даже голубые береты не мелькали в кустах.
        Генерал-лейтенант, поправив очки, выглянул из-за мшистого дерева. Вовремя - над густой порослью взлетела граната, описывая крутую дугу. Хлопнул взрыв - вспухло несерьезное облачко дыма - и почти тут же сухо протрещали короткие очереди. Контроль.
        Зашипела рация, обронив:
        - Чисто!
        - Погулять не дадут, - проворчал Иванов.
        Оперативников догнала пара «уазиков» со снятым тентом.
        - Товарищ генерал-лейтенант! Там еще один отряд, сходимся с ними у рынка!
        - Понял…
        После Вроцлава, где палили из каждой подворотни, Дорнфурт напрягал тишиной. «Жоппозиция», как выразился Андрей, теряла людей и влияние, а те каналы и канальцы, по которым текли денежки из-за рубежа, пересохли с самого начала «учений» - управление «С» халтурить не любило.
        И профсоюзники, и клерикалы, вместе с крикливой интеллигенцией, всё яснее понимали - конец близок. Первые крысы уже заметались, выглядывая пути отступления - «куды бечь?» Однако поздно, панове! На дорогах, на границе бдели усиленные патрули. Западные газетенки подняли вой, но наглым журналюгам мягко перекрыли кислород - снимать, где попало, нельзя, господа! Ученья идут, понятно? Военная тайна!
        Куликов дважды в неделю запускал газетчиков в уже зачищенные районы - тишина и порядок, сонная мирная жизнь…
        Выбоины от пуль заделаны, гильзы собраны, трупы инсургентов свалены в заброшенных карьерах - бульдозеры нагребли многотонные отвалы.
        Жестоко? Мерзко? Отнюдь. Партизанская война пустила бы Польше куда больше крови. Или, может, не мешать американцам? А? Пускай «освобождают» ПНР, прикармливают «гиену Европы», чтобы однажды науськать?
        «Нет уж», - усмехнулся Борис Семенович.
        Выйдя на Рыночную площадь, он внезапно ощутил острую тоску. Потянуло холодком, словно дунул «ветерок смерти». Захотелось спрятаться, укрыться. Подчиняясь рефлексу, Иванов шатнулся под защиту фырчавшего «КамАЗа», но поздно.
        Выстрела он не услышал, и зудения пули, знакомого по кино, тоже не уловил. Увесистый, горячий кусочек металла чиркнул по черепу, сдирая кожу и бороздя кость - это было, как резкий удар, мгновенно затемнивший сознание. Краткая боль - и долгая тьма…
        - Снять снайпера! - яростно взревел Андрей. - Вон, сука, на крыше!
        - Семеныч ранен! - заголосил молодой опер. - Машину! Срочно!
        «Уазик» подкатил, резко взвизгнув шинами.
        - Осторожно… К-куда ты пальцами! Заразу занесешь…
        - В госпиталь! Мигом!
        - Сняли? - рявкнул Андрей, и бегло улыбнулся - еще живой стрелок падал с ратуши, раскорячившись черной свастикой. - Сняли!
        Но ничего этого генерал-лейтенант Иванов не видел. И не слышал.
        ГЛАВА 16.
        Воскресенье, 25 мая. Утро
        Москва, улица Каланчёвская
        Живы давнишние привычки! Говорят, при Сталине ни один советский служащий не уходил с работы засветло, порой задерживаясь чуть ли не до ночи. Бывало, что и в свой единственный выходной наведывались в присутственные места.
        И при Брежневе сей обычай не прервался, хотя, конечно, далеко не во всякой конторе прижились трудоголики. Однако тяжелая дверь управы Москонцерта на Каланчёвке поддалась моему напору. Открыто!
        Хмурый вахтер был против, но я рассеянно махнул комсомольским билетом, изображая кагэбэшные «корочки», и миновал бдительного стража.
        - Надеюсь, товарищ Остапенко на месте? - обронил через плечо.
        - Так точно! - гаркнул вохровец, косясь на табельную доску.
        Я милостиво кивнул, и ступил на красную ковровую дорожку, устилавшую лестницу. Даже старинные прутки, вдетые в точеные ушки, сохранились, хоть и тронутые патиной…
        Тут меня пробрал озноб: а туда ли я иду? Вдруг кабинет Остапенко - на первом этаже? Но за спиной тишина…
        В пустынный коридор открывалась всего одна дверь, выпуская короткие и длинные очереди пишмашинки, прерываемые резким дребезгом - это секретарша шуровала кареткой.
        Увы, вместо длинноногой дивы в приемной засела строгая тетя, жевавшая папиросу. Изредка она трясла кистью, разгоняя дым, и наклоняла голову. Шевелила губами и кивала, сверяя напечатанное с черновиком.
        - Добры дэнь, - учтиво поклонился я, изображая подданного Карла XVI. - Могу я видет товарисча Остапенко?
        Тетя едва не проглотила цигарку. Вскочив, она истово закивала, вытягивая обе руки к двери, обитой пухлой кожей, и выдохнула, коверкая язык, чтоб мне было понятней:
        - Он здес!
        По-светски шаркнув ножкой, я потянул створку на себя. Медная табличка, уминавшая обивку, извещала: «ОСТАПЕНКО Серафим Иванович».
        За порогом открывался не шибко большой кабинет, чей хозяин сутулился за столом. Морща лоб и болезненно кривясь, он читал «Вечерку», время от времени прикладываясь к огромной кружке с холодным чаем.
        - Серафим Иваныч, доброе утро! - воодушевление и радость едва умещались в моем организме. - А я к вам!
        Остапенко уставился на меня взглядом диким и даже загнанным, но давать ему время, чтобы разобраться в ситуации, нельзя. «Куй железо, не отходя от кассы!»
        - С хорошими и приятными новостями, - распинался я, торжественно вынимая из портфеля диск с альбомом «Voulez-Vous», подписанный всей четверкой. Жалко было отдавать, конечно, но на что только не пойдешь ради коллектива!
        Посреди цветастого конверта моей рукой было размашисто выведено: «Dear Mr. Ostapenko from grateful artists».
        - Позвольте вручить этот скромный подарок от всей группы «АББА», - торжественно провозгласил я. - Шведы были просто очарованы высоким уровнем организации концертов в Москве! Да и шведки тоже, - мое лукавое подмигиванье отозвалось у Остапенко нервным тиком. - Прошу заметить, - приглушил я голос, - подписан альбом Агнетой Фельтског, той самой очаровательной блондинкой с проникновенным голосом.
        - Благодарю, конечно… - сипло выдавил Серафим Иванович, бережно, кончиками пальцев принимая подарок.
        - Да нет, в самом деле, и концертные площадки, и транспорт - всё было продумано до мелочей, - я непринужденно занял ближнее кресло, и Остапенко опустился на свое, по ту сторону столешницы. - Ох, Серафим Иваныч, Серафим Иваныч… - Мне удалось правдиво изобразить смущение. - Простите меня за грубость на том совещании, но я просто жутко боялся и министра, и вас! Вот и сорвался…
        - Неужто мы такие страшные? - усмехнулся Остапенко.
        - Серафим Иваныч! - прочувствованно взвыл я. - Вы - профессионал, а я новичок во всей этой концертной деятельности! О, вы даже не представляете себе, сколько уже раз я испытывал малодушный позыв бросить всё! Вот, побегал худруком в Ленинграде, и понял, что есть великая разница между тем, чтобы участвовать в концерте - и готовить его!
        - Да! - смачно обронил мой визави. - На сцене не истреплешь столько нервов, сколько попортишь их за кулисами! Уж я-то знаю… А где выступали хоть?
        - В актовых залах Военмеха и Радиополитехникума, - перечислял я, - и еще во Дворце культуры и техники - это, который при Кировском заводе. Ну, сами понимаете - каков ансамбль, такова и сцена! Будем работать… Вон, скоро на Олимпиаде выступим!
        - Ну, да… - промямлил Серафим Иванович в затруднении. - М-м… Данил? Я не ошибся?
        - С утра был Данилом, - пошутил я ради «теплой, дружеской обстановки».
        Остапенко вымученно улыбнулся. Человек он, может, и вредный, но принципиальный - пакостью отвечать на раскаяние и благодарность не станет. Не должен. Наверное…
        - Видите ли, Данил, возникли определенные… хм… проблемы. Некоторые товарищи полагают, что песни на иностранном языке недопустимы… И их можно понять.
        - Понять-то можно… - затянул я, придавая лицу озабоченность. - Но ведь можно и меры принять! Неужто те, о ком вы говорите, не понимают, что их позиция тянет на обвинение в шовинизме? Как минимум, в культурном? И в расизме заодно, и в национализме! Да разве можно перевести украинские народные - и не потерять мелодичность мовы? Нет, ну вот как переведешь мягкую протяжность «Нэсэ Галя воду»? А грузинские застольные? Да ну… Вон, «АББА» на английском поет - так уж вышло, так в Европе принято. И у нашего ВИА тоже много песен на инглише - ведь мы хотим, чтобы нас поняли и приняли на Западе! Иначе валюту не заработать! А переведешь, будет не то - русский язык душевнее…
        - Вы знаете украинские песни? - заинтересовался Остапенко.
        - У меня дед с бабушкой под Винницей! - поделился я конфиденциальной инфой. - Каждое лето к ним ездил.
        - А я сам из Умани… - задумчиво проговорил Серафим Иванович, и встряхнулся. - Давайте так поступим, Данил… Вы пока никому… э-э… про культурных шовинистов, а я провентилирую вопрос. Хорошо?
        - Хорошо, - живо согласился я, и придал важности лицу. - Скоро у «АББА» новый альбом выйдет… «Super Trouper» называется. Занесу вам лично!
        Улыбаясь, Остапенко протянул руку, и я ее крепко пожал тонкие пальцы бывшего пианиста.
        Вторник, 17 июня. Позднее утро
        Липовцы, улица Ленина
        Обычно у меня не выходит поспать в самолете, но в этот раз я до того забегался по инстанциям, что добрую половину пути до Владивостока скоротал во сне. Дважды меня будила Алла - один раз поцеловала, когда стюардессы развозили ужин, а второй - ущипнула.
        «Ил-62» шел на посадку, а от нежных касаний губ я воротил лицо - щекотно было.
        В автобусе меня опять развезло. Голова клонилась, клонилась… Бум! Стекло разбудило. Ненадолго. Клонится, клонится…
        Сжалилась моя спутница, подставила плечико, и я, бессовестный, проспал до самого Уссурийска. Спросонья вышел из «Икаруса» - меня ведет… И реал воспринимался туго, как будто сквозь мутный фильтр подсознания. А жизнь бурлила потихоньку.
        Наискосок от вокзала торчала желтая звонница церкви, рядом балаганил колхозный рынок, где сновали бабки с кошелками, а за всею мирской и духовной суетой громоздились огромные деревья, пряча обширный парк с аллеями, мостиками и аттракционами.
        - Сейчас выясним, куда нам, - хрипловато уведомил я Аллу, высматривая телефонную будку. - А, вон…
        Позвонил сгоряча на новую квартиру, высматривая номер в блокнотике - тишина. Догадался набрать номер военчасти. Тяжеленькая трубка телефона-автомата шипела и постреливала в ухо, и вдруг сквозь помехи пробился ясный отцовский голос:
        - Старший сержант Скопин слушает!
        - Пап, это я!
        - Данька! - воскликнули на проводе. - Ты где? В Ленинграде?
        - В Уссурийске! Я домой звонил, а там никто не отвечает.
        - А-а! Слушай, сына, там еще с отделкой морока - паркет кладут, кафель в ванной… Сдадут к осени. Так что мама в Липовцах сейчас!
        - А ты где?
        - А я в казарме, мне привычно. Хех! Как в молодость вернулся!
        Поговорив еще с минуту, я повесил трубку и улыбнулся - Алла напряглась, готовая огорчиться.
        - Придется ехать в Липовцы, - развел я руками, изображая уныние.
        Девушка запищала от радости, запрыгала, ничуть не беспокоясь улыбчивым вниманием прохожих…
        * * *
        …И снова лето окутало Липовцы мреющим зноем; стерло с неба белые кляксы облаков, открывая бездонную синеву. Две речушки, обтекавшие поселок, завесились плакучей тенью ив, журча прохладно и глухо. Тот поток, что разливался северней, наполнял обширный пруд, где уже вовсю плескалась ребятня, а вот взрослое население терпеливо дожидалось июльской жары - пущай прогреется водичка, чтобы дыханье не перехватывало…
        Июнь - месяц переменчивый. Безмятежную вышнюю лазурь мигом заволочет набухшая хмарь, и дожди зримо стянут пространство, пряча горизонт за белесою штриховкой струй.
        Я оглядел перспективу улицы Ленина - асфальт сухой, и луж не видать, но лило совсем недавно, больно уж свежа и умыта листва.
        - Куда сначала? - вкрадчиво заговорила Алла. - Давай, в Томину квартиру зайдем! Она ж тебя просила глянуть. М-м? А ключ где?
        - Нет уж, - мягко улыбнулся я. - Соблазнишь еще…
        - Да ты что?! - округлила глаза коварная. - Я?!
        Моя рука с удовольствием охватила тоненькую девичью талию, и Комова прильнула сама, улыбаясь лукаво и смущенно.
        - Ага, я такая… - вздохнула она, не слишком раскаиваясь, и глянула исподлобья. - Бережешь меня, да?
        - Берегу. Чтоб до шестнадцати никаких «динь-динь» и «ай лю-лю»!
        Было забавно наблюдать, как легкая тень недоумения в Алкиных глазах рассеивается, замещаясь беспримесным сиянием радости.
        - «Цигель, цигель, ай люлю»? - выговорила девушка, еле сдерживая смех. - Это из «Бриллиантовой руки», вспомнила! А «динь-динь»? Ой, вот балбесина! «Синьор Робинзон»!
        Я молча притиснул длинноногое создание, и Алла кротко выдохнула мне в ухо:
        - Ничего, я подожду. Уже недолго осталось…
        Щеки и уши мои полыхнули стыдливым теплом, и хорошенькая вредина захихикала, отмечая прореху в линии обороны. Еще одна маленькая победа в девичьей робкой осаде.
        - Пошли уж, - буркнул я.
        - Куда? - распахнулся наивный взгляд. - К Томе?
        - В школу!
        * * *
        - Молодцы! - похвалила Анна Михайловна, складируя стопки исписанных тетрадок. - Просто молодцы. Даже проверять не буду, и так видно…
        - Все-таки, думаешь поступать в физматшколу? - Вероника Матвеевна по привычке отворила форточку, чтобы не дымить в учительской.
        - Да, - кивнул я, улыбаясь давешним переменам в судьбе. - Самого Колмогорова застал! Минут пятнадцать, наверное, проговорили… Вот уж где глыба! Сказал, что мои дипломы как пропуска! Нет, экзамены я все равно сдавать буду, оба тура. Как раз Олимпиада на спад пойдет…
        - А с «АББОЙ» тур? - встревожилась Алла. - Ты что, не поедешь? Бросишь нас, да?
        - Да куда ж я от вас денусь, - мои губы сложились в усмешку. - Я как раз и выпрашивал у академика две недельки в сентябре, чтобы всё успеть…
        - И не с «АББОЙ», а с «АББА», - строго вклинилась Анна Михайловна. - Название группы не склоняется, это же сокращение.
        - «Два» тебе, Комова, по руссишу! - фыркнул я.
        - Да нет, Аллочка - умничка… - вступилась классная. Покопавшись в ящике стола, она достала два новеньких «Свидетельства о восьмиклассном образовании». Корочки немного отличались цветом от «нормальных» аттестатов, но, главное, что они есть. - Держите! Ну, не слишком торжественно, конечно, так не выпускной же… Хотя, если честно, расставаться жаль. Нам бы хоть парочку таких, как вы!
        - Да хоть бы одного на смену! - хмыкнула математичка, докуривая. - Вот, кого теперь на матолимпиаду слать?
        - Воспитаете в своем коллективе, - хихикнул я. Меня разбирало нелепое детское веселье, вроде того, что испытывают первоклашки после первого в их жизни последнего звонка. «Ура! Каникулы!» Вот только мне «летний отдых» не светит. Работы - море!
        - Воспитаешь тут… - заворчала Вероника Матвеевна.
        - Аллочка! - вдруг всплеснула руками классная руководительница. - А ты-то куда собралась? В музыкальное училище?
        - В Центральную музыкальную школу! - гордо отчеканила Комова.
        - Ей в Москонцерте такую характеристику накатали, - похвастался я полезным знакомством, - что хоть сразу в Большой театр.
        - Да куда мне… - скромно потупилась девушка. - Какой с меня композитор, я еще даже не учусь!
        - Алла… - мой взгляд был полон укоризны.
        - А что, не так, разве? Помнишь, как мы на собеседование пришли? Ты тогда ноты показывал, а ведь они целиком твои!
        - Ты чего? Да я лишь обыграл твою мелодию!
        Математичка весело засмеялась, а отвеселившись, вздохнула с мимолетной печалью:
        - Как же я вам завидую, детки… У вас столько всего впереди, и так стартануть! Ну, бегите…
        - Домой, небось, еще и не заглядывали? - подхватила Анна Михайловна с добродушной ворчливостью.
        - Не-а!
        - Ну, удачи вам!
        Мы с Аллой вышли из учительской, держась за руки, чтобы педагогам было приятно. Да и нам было хорошо…
        - Куда теперь? - поинтересовалась девушка. - К твоим или к моим?
        - У тебя на личике нарисовалась до того пылкая надежда, - заулыбался я, - что жаль ее стирать. К твоим.
        - Ура-а…
        Небосклон на востоке бурлил тяжкими свинцовыми тенями, собираясь дождить, а вот стрелка внутреннего барометра указывала на «ясно, солнечно». И ничем эту душу не переубедишь.
        Среда, 25 июня. День
        Москва, улица Грановского
        Андропов накинул поверх костюма белый халат и, придерживая пальцами накрахмаленные полы, на цыпочках скользнул в палату. Иванов лежал, неприятно напоминая покойника - неподвижный, желтый какой-то, обмотанный проводами и трубками.
        Лазаренко как будто и не уходил. Встав со стула, он кивнул - уступаю, мол, - но председатель КГБ отрицательно помотал головой.
        - Насиделся уже, - шепнул он.
        - Можно и в полный голос, - чуть насмешливо сказал дежурный врач. - Не разбудим.
        - К-хм… - насупился Ю Вэ. - Как он?
        - Положение тяжелое, но стабильное. У товарища Иванова хорошие шансы. Организм не молодой, но крепкий, и сердце здоровое… Ждем.
        - Понятно… - Юрий Владимирович сделал знак Лазаренко: выйдем.
        В прохладном, гулком коридоре «кремлевки» первым заговорил Александр Иванович.
        - Снайпер ликвидирован. Не поляк, - предельно лаконично доложил он. - Предположительно - ЦРУ. Работала группа, взяли двоих. Потрошим.
        Андропов усмехнулся. Рядом с этим, очень сдержанным и жестким человеком, ощущался неуют.
        - Понятно, - вытолкнул он. - Вы тут часто бываете? Держите меня в курсе. Борька должен жить!
        Твердый рот Лазаренко дрогнул, сминаясь в неожиданно мягкую, застенчивую улыбку.
        - Хорошо. Товарищ Андропов… - Александр Иванович вынул папку из подмышки. - Борис завел ДОР,^23^но не согласовал. Не успел.
        - Давай сюда, - Ю Вэ раскрыл папку. - Даниил Скопин. А-а, тот мальчик…
        Достав авторучку, он расписался, где надо.
        - Ну, всё. Жду хороших вестей, товарищ Лазаренко!
        ГЛАВА 17.
        Воскресенье, 3 августа. Вечер
        Москва, Лужники
        Батареи прожекторов на мачтах задержали на арене светлый день, расталкивая заревом темноту, а хтонический гул многотысячного сборища возносился мощно и протяжно, расходясь в ночи.
        На трибунах становится тише,
        Тает быстрое время чудес.
        До свиданья, наш ласковый Миша,
        Возвращайся в свой сказочный лес…
        Проникновенный голос Лещенко плывет над трибунами, и я замечаю, как многие, поддавшись сентиментальным зовам, плачут. Мне близок и понятен их порыв, неиспытанный ранее подъем, восхитительное чувство единства. Оно пройдет, как благое наваждение, но должно же хоть что-то остаться в душе, задержаться, словно золотые крупинки на лотке старателя!
        Олимпиаду-80 запомнят надолго. За великолепную продуманность и безукоризненный порядок, за чудесную, восхитительную атмосферу, очищенную от политических грязей. Провести на высшем уровне глобальные состязания без единой осечки, ни разу не опустив планку, не уступив досадным мелочам - да, это надо уметь.
        И афганская война не подгадила на этот раз! Американцы устроили таки несколько мелких пакостей, но на бойкот не отважились. Я, правда, беспокоился насчет Польши, но нет, учения «Союз-80» прошли идеально, как Московские олимпийские игры. Даже «Тайм» вышел с ярким фото на обложке, где собрались в кучку четыре солдата - поляк бойко треплет языком, похоже, анекдот рассказывает, а русский, чех и немец-осси весело хохочут.
        Какое уж тут вторжение! Дружба народов и торжество идей социализма…
        Правда, штатовские спортсмены отжали у наших ряд медалей, но все равно, наград мы собрали больше всех.
        Я успокоено расслабился. Кажется, релакс сошел на меня впервые за это лето, до того насыщенное, что ни вздохнуть, ни охнуть. Бешеная карусель событий, дел, задач не унимала вихревую круговерть, а лишь накручивала и накручивала обороты.
        «АЛЛА» неплохо выступила в «Эрмитаже», а в «Олимпийском» нам хлопали куда громче, чем «Песнярам» или «Самоцветам» - девчонок буквально завалили букетами. Правда, на телевидение мы не попали, но все же мелькнули в новостях. Поющую Аллу показали крупным планом - яркую, цветущую, счастливую. Из Липовец звонили потом весь день, поздравляли…
        А мы с ней, в перерывах между выступлениями, еще и экзамены сдать умудрились. В ЦМШ Комова поступила без труда, да и мне, в принципе, волноваться не пришлось. Колмогоров тогда правильно сказал: экзамены в физматшколу - не барьер, это фильтр. ФМШИ не для слабачков, вот их и отсеивали. А меня взяли!
        Я блаженно улыбнулся, не теряя некоего духовного сопряжения со всем множеством людей, обсевших трибуны. Сбылось то, о чем я мечтал, чего хотел в прошлой жизни, но смалодушничал - и даже попытки не сделал добиться исполненья желаний.
        А теперь - всё. Я опять новичок! И это в школе-интернате особое звание: все, кто поступают сюда после восьмого - «новички» или «новичихи».
        Ух, как же хорошо всё складывается! Даже страшно становится…
        Тычок в бок вернул меня в чашу Центрального стадиона - это Мишка Тенин пихнул от избытка чувств.
        - Здорово, правда? - завопил он, скалясь.
        Я молча выпрямил большой палец - люкс! А и правда…
        Восемь атлетов спустили и вынесли олимпийский флаг, огонь в чаше медленно потух… Пять раз бабахнул салют, на огромном табло прокрутили короткометражку, в темпе повторив самые выдающиеся моменты… А уж как солдатики отработали, выкладывая живые панно - это вообще песня!
        Расстаются друзья,
        Остается в сердце нежность,
        Будем песню беречь,
        До свиданья, до новых встреч…
        Громадный надувной Мишка медленно выплыл на арену. «Бойцы шоу» дисциплинированно отразили его задорную мордашку человечьей мозаикой. Проступили буквы: «Доброго пути» - и вот она, та самая слеза! Стадион охнул, а Мишка, помахивая лапой, плавно взмыл в темное небо, держа на привязи надутые шары.
        До свиданья, Москва, до свиданья,
        Олимпийская сказка, прощай.
        Пожелай исполненья желаний,
        Новой встречи друзьям пожелай…
        - До свиданья, Москва… - пробормотал я, но даже сам не услышал слов расставанья - они слились с небывало дружным многоголосьем.
        Тут мою шею обвили сзади гладкие руки Томы, а девичьи губы приложились к щеке.
        - За что? - зажмурился я по-котячьи.
        Выдох обжег мне ухо:
        - За всё!
        Вторник, 5 августа. День
        Стокгольм, Санкт-Эриксгатан
        Девчонки приклеились к панорамным стеклам «Неоплана», за которыми помаленьку вырисовывалась, проявлялась столица Швеции. Я наблюдал за красавицами с ласковым снисхождением человека, пожившего в эпоху «потреблятства».
        Сюда мне довелось приплыть однажды на пароме, за партией оборудования «Электролюкс», и картинки будущего не слишком совпадали с теми видами, что открывались из автобуса нынче.
        Стокгольм никогда не поражал теснотой и давкой мегаполиса, но сейчас его провинциальность куда резче бросалась в глаза - размеренное бытие сопротивлялось напору ХХ века, не желая ускоряться, срываясь в бега.
        Особенно порадовал Вазастан - его неширокие улочки, слипшиеся боками дома, бережно хранили в себе старину, краем перевоплощавшуюся в сказку. Пока идет запись, будем жить здесь, в просторной мансарде, откуда открывается море разномастных крыш - и где-нибудь за трубой обязательно отыщется зеленый домик Карлсона…
        - Подъезжаем! - старательно выговорил молоденький переводчик, мучительно красневший в присутствии наших вокалисток. А Тома с Машей, озорства ради, в упор постреливали глазками, томно вздыхая…
        «Неоплан», низко урча, одолел мост Санкт-Эриксброн, и мягко притормозил, отражаясь в холодных, тяжелого вида окнах студии «Полар». Стиг Андерсон вышел встречать нас лично, сияя в умопомрачительном розовом костюме.
        - Zdrasste! - воскликнул он, продолжая лучиться, и куртуазно подал руку Томе, сходившей по ступенькам с достоинством принцессы крови. - О, Мария… О, Алла…
        Крепко поручкавшись со мной, Стиккан чуть небрежно поклонился Ромашову, и приветливо помахал парням. Словно всех занес в свой табель о рангах, сочтя ступеньки иерархии.
        - Здесь когда-то стоял кинотеатр «Ривьера», - оживленно балаболил Стиг, - а мы его переделали в студию грамзаписи, о которой мечтали! У нас тут девятисторонняя пультовая со стеклянными стенами, а за ними - звукозаписывающие комнаты. И какие! Все свободно подвешены по принципу «коробка в коробке», чтобы стены не соприкасались, передавая звуковые волны. А под пол и потолок мы встроили резиновые блоки… Тут есть «тихая» комната, есть «каменная», есть «деревянная» - мы ее специально обшили досками для пущего резонанса… Да что говорить! Прошу!
        Я первым зашел в студию, встречая громоздкий музыкальный автомат какого-то Руне Сёдерквиста, актера, кажется, - и безмерно довольного Бенни Андерсона. Он улыбался зубасто и блаженно. Ну, еще бы… Руку-то он жмет мне, а сам на Тому зыркает! Масляно. Ну-ну…
        Я прошелся, с любопытством осматриваясь. Самая современная студия грамзаписи в Европе, не хухры-мухры. Вот только почтению никак не одолеть меня, циничного иновременца.
        «Полар» закроют в «нулевых». Все эти креативные выдумки Тома Хидли и студийная модель East Lake Audio никому уже не будут нужны - бездушные компьютеры сметут грамзапись в корзину с анахронизмами. Чего там изощряться вокалом или игрою выделываться? Да пусть певица хоть и вовсе безголосая, лишь бы ноги подлинней! И выйдут на сцену «поющие трусы», голосящие под фонограмму…
        Наступит время тотальной фальши. Правду заменят фейками, а еду эрзацами. Колбасой из шкурок и кишок мелкого помола. Ароматизаторов подмешать, сои со стабилизаторами, да «ешками» добавить, и жрите! Пипл схавает…
        Сгущенка несчастная, и та - полбанки пальмового масла! Тьфу, ты, гадость какая…
        - Дань, смотри! - локоток Аллы ткнулся в меня, призывая к доске объявлений. Там висела куча фото с подписями тех, кто записывался на студии. - Деф Леппард… Боб Хоуп… «Дженезис»… «Роллинг Стоунз»… «Роксетт»… «Скорпионс»… О, «Лед Зэппелин»!
        - Да, фрекен, - гордо улыбнулся Стиккан. - Они записывали у нас альбом в декабре позапрошлого года. Работали три недели подряд. Ха! Помню, как им отказали в «Гранд-отеле» из-за того, что ударник Джон Бонэм имел… м-м… нехорошую репутацию. Джон сидел вон там, в «каменной комнате», напротив панели с облаками. Ух, и грому от него было! Мало того, что сразу две драм-установки, так мы еще и микрофон положили прямо перед основным барабаном! Да-а… Джимми Пейдж, который гитарист, стоял в «деревянной», а Роберт Плант пел в «тихой»… Кстати, им очень нравилась музыка «АББА» - она звучит в одном из треков.
        - Does Your Mother Know! - воскликнул Бенни. - У нас… как это у ботаников… перекрестное опыление! Их клавишник, Джон Пол Джонс, сыграл на нашем синтезаторе, и у него вышли просто потрясающие струнные! Я ему тогда и говорю: «Звучит просто здорово! Можно, я их использую?» И Джон прислал мне потом посылку с четырьмя кассетами! - замявшись, он бочком пришагнул к Томе. - Пойдемте, я вам сыграю на рояле… Услышите наш «Bosendarfer», оцените…
        Девушка милостиво кивнула, церемонно беря Андерсона под ручку, и подмигнула мне. Я старательно улыбнулся в ответ. Вот еще только ревновать не хватало…
        Оглянувшись на Аллу, зачарованную фотками звезд, ко мне приблизилась Маша. Наклонилась, приятно вдавливая в плечо тугую грудь, и заворковала:
        - А ты в курсе, что настоящий Отелло был арабом, а вовсе не чернокожим? Просто у него имя было такое - Мауро…
        - Мне, хоть и математику, - с деланным унынием вздохнул я, - давно стало ясно, что задача трех тел неразрешима… - и с такой силой притиснул Левицкую, что девушка запищала.
        Воровато чмокнув меня в щечку, Мария погрозила пальцем, хотя глаза выдавали иное, а я махнул рукой на все тревоги.
        Прав был старина Аврелий, трижды прав! «Делай, что должен. Будет, что суждено». Главное, что жить - хорошо!
        Четверг, 7 августа. День
        Москва, улица Грановского
        Отпускать его гулять подолгу врачи пока остерегались, но тихонько, помаленьку, с пересадкой на лавочки…
        Иванов медленно поднялся со скамьи, и зашагал, вдыхая залетные запахи. Все лето, считай, провалялся.
        А когда из комы вышел, ноги разучились вытягиваться - жилы под коленками усохли будто, и не разогнешь. Так и шкандыбал по палате, по коридору раскорякой…
        Ну, ничего. Оклемался, вроде…
        - Борис, привет.
        Медленно развернувшись к подходившему Лазаренке, генлейт протянул руку.
        - Привет, Саня. Ну, и чего там в клювике принес?
        Александр Иванович качнул папкой и скупо улыбнулся:
        - По делу Скопина.
        - А-а… Ага. Ну, давай тогда лучше присядем, а то меня обратно загонят. Распоясались медики совершенно…
        Усевшись, Лазаренко раскрыл папку.
        - В двух словах - любопытный объект. На днях шестнадцать исполнилось. До восьмого класса - всё, как обычно, средне. Жил в Брянской области, городок Унеча. Ничем не выделялся, никаких лидерских качеств. Осторожен был до трусости - сдачи не давал. В июне прошлого года Скопины всей семьей переехали на Дальний Восток. А в августе Данил как будто стал другим.
        - Ага… - вытолкнул Иванов.
        - Да. Шабашил - выстроил два дворовых туалета. Причем, один, по всей видимости, сжег - сосед, прозванный «Куркулем», и обещавший заплатить за работу двадцать рублей, зажилил десятку.
        - Ну, и правильно…
        - Дрался, причем жестоко, не по-мальчишечьи. Тогда же и шрам заработал - хулиганистый одноклассник порезал, но как бы случайно. Данил его не выдал.
        - Тоже правильно, - кивнул Борис Семенович. - По-пацански.
        - Да. У него и девушка появилась, причем, на несколько лет старше его…
        - Красивая? - с интересом спросил Иванов.
        Лазаренко молча протянул фотографию.
        - Ух, ты… - пробормотал генлейт. - Лоллобриджида отдыхает…
        - Тамара Царева неудачно вышла замуж в мае прошлого года - и примета сработала. В сентябре она развелась… Впрочем, не хочу зря порочить красотку - с несовершеннолетним она связалась лишь в январе. Они познакомились в спорткомплексе - Тамара занималась гимнастикой, а Скопин ходил в секцию самбо.
        - Окреп, возмужал… Понятно.
        - Да. А те камни, что он продал, ему действительно подарил сосед-геолог. Сейчас он преподает в Горном институте…
        - Ага… - задумался генерал-лейтенант. - То есть, Кирша наш «объект» встретил случайно…
        - Похоже, что так. А вот почему он прилетел в Москву под именем внука Ивана Палыча, мы так и не выяснили.
        - И не выясните, - невесело хмыкнул Иванов. - Полковник затевал непонятную игру-многоходовку, и ему зачем-то потребовался внук. А вот зачем, никто уже нам не скажет… Значит, говоришь, другим стал… - он виновато вздохнул. - Прости, Сань, всё выложить не могу, уж больно серьезный гриф секретности.
        - Переживу, - улыбнулся Лазаренко.
        Среда, 10 сентября. День
        Барбадос, Сильвер-Сэндз
        В южном полушарии зацветала весна, хотя Рио-де-Жанейро не знал смены времен года. Здесь, где «в лесах много-много диких обезьян», круглый год - лето, даже зимой. Теплынь то спадает, то жарит, вот и вся разница.
        Так было и в Мехико. Измученные долгим перелетом из Лондона, мы покинули «Боинг» - и окунулись в разреженный воздух и неистовое солнце. Пока летели до Гандера, кудахтали от восторга - мы здорово расшевелили избалованную публику в «Уэмбли Арене». А как сделали пересадку, увяли, хотя тур только-только начался.
        Так было и в Буэнос-Айресе. Пусть и «Крайний Юг», и ледяное дыхание Антарктиды порой достигает Ла-Платы, а жарко. В отеле «Савой» хоть кондиционеры спасали, в концертных же залах по семь потов сходило.
        А Барбадос - конечный пункт турне. Именно сюда зимой умотали Бенни с Бьорном, и сочинили «Happy New Year»…
        …Мы с Томой лежали в бунгало, разметавшись по смятой постели. Ветерок с океана свободно гулял, продувая спальню сквозь щелястые бамбуковые стены, и шуршал пальмовыми листьями крыши, будто листая одновременно десятки старых книг.
        Тур подходил к концу. Еще один концерт - и домой. И от копившегося напряжения, застарелой усталости, суеты бесконечных перелетов и переездов, лучше всего избавляла девушка.
        Мне было хорошо - и грустно. Уж больно она ласкова и податлива сегодня. Как в последний раз.
        - Дань…
        Я давно был готов к разлуке, и все же… Этот ее голос, приятный и до боли знакомый, стал мне не просто привычным, а почти родным. И знать, что Тома станет вот так же окликать другого… Неприятно. Но было же ясно, что наша близость не навсегда. Любая нормальная, здоровая девушка хочет выйти замуж, как велит ей природа. И что? Брать в мужья подростка? Не смешно. И не умно. Только все равно, жаль…
        Не отзываясь, я заелозил по шелковым простыням, и молча обнял Тому, привлекая к себе.
        - Дань… - выдохнула она, напрягаясь. - Я замуж выхожу…
        Мои губы нежно-нежно коснулись бархатистой девичьей щеки, ощущая соль.
        - Ты плачешь, что ли? Томик, не надо! Я же всё-всё понимаю. Ты была для меня… извини за напыщенность… подарком судьбы.
        - А ты - для меня… - всхлипнула подруга.
        - Ты очень, очень дорога мне…
        - А ты мне… Ох, Данечка… - поплакав, Тома успокоилась, и глубоко, хоть и прерывисто вздохнула.
        - За Бенни? - вытолкнул я.
        - Ага… Он хороший, хотя и швед. Добрый… Эгоист, конечно. Да все они на Западе такие. Ничего, я его перевоспитаю! А не получится, так разведемся… И ты не думай, у нас с ним ничего не было! Он, правда, подкатывал тогда, в Монтевидео. Помнишь? Когда напился? Я сразу с ним серьезно поговорила… Бенни со всем соглашался - и сделал мне предложение. А я сказала, что подумаю… когда будешь свободен! А он, дурачок, бац на колени, и давай мне руки целовать… - девушка затихла. - И группу я не брошу. Буду в Москву летать, как Высоцкий в Париж!
        - А Бенни - за тобой, - негромко фыркнул я, - не то отобьют еще.
        Тома хихикнула, и прижалась ко мне теснее.
        - Давай?.. - шепнула она. - На прощанье…
        - Давай! - согласился я.
        Суббота, 20 сентября. День
        Москва, улица Кременчугская
        Физматшкола слеплена из трех желтых «кубиков» - учебного корпуса со спортзалом и столовой, и пары жилых. На каждом этаже, по-моему, семнадцать комнат - где вчетвером живут, где втроем. Со мной в комнате двое - смуглый, юркий Саид из Ташкента, помешанный на санитарии с гигиеной, и малость заторможенный Вилиор, истинный ариец - рослый, синеглазый блондин. И, если с них брать клятву, оба присягнут, положив руку на томик Фихтенгольца.
        И мне здесь нравилось! Я попал в тот самый мир, который искал - светлый, чистый, безопасный мир без склок и дрязг, без тупости или изврата. Правда, душ и туалет - в конце коридора, и я терпеть не мог шаркать туда после отбоя, сонно кивая «ночнушке» - ночному дежурному, но все равно…
        Чем-то смахивает на теорему Рамсея - любая хаотическая система содержит в себе упорядоченную подсистему. Как «глазки» в «рыбках» инь-янь.
        В принципе, денег у меня хватало, чтобы купить кооперативную квартиру, а уж снять - тем более. Но нет. Променять атмосферу жадного поиска и познания на персональные удобства? Да ни за что.
        И населяли школу-интернат вовсе не задохлики-ботаны. Да, очкариков хватало, но физкультурой тут занимались всерьез, а на зимних каникулах бегали на лыжах в Комаровку - там, на даче, проживал Колмогоров, сам не дурак обновить лыжню.
        А до чего ж роскошные уроки! Сначала нам читали лекции профессора и доктора наук, а затем мы разбирали, изучали, усваивали материал на семинарах в классе. Между рядами ходил и сам препод, и пара помощников из студентов или аспирантов - они втроем помогали, проверяли, подталкивали к более простым решениям. Вот, как сейчас.
        Витя Бубликов, пятикурсник мехмата МГУ, отрастил себе бородку, наверное, чтобы скрыть малышовую пухлость щек. Он отдаленно походил на изваяние крылатого быка из Персеполиса…
        Склонившись, Витя уютно сопел, а пальцами теребил курчавую поросль на щеке.
        - Угу… - затянул он. - А что, очень даже… Только… Вы же этого не проходили еще?
        - Да вот… - развел я руками. - Прошлось как-то. Иначе не упростить.
        - Ну, да… О-очень даже!
        Незаметно окончился урок, но ни шума, ни гама. Ни толчеи в дверях. Да половина еще и задержится, будет доканывать учителя вопросами… А вот мне пора.
        Словно подтверждая наступление обещанного срока, в класс заглянула знакомая «супериха». Очень серьезное, хотя и симпатичное существо с толстенной русой косой. Катя, кажется.
        - Скопин, к тебе пришли! - объявила она, и расцвела.
        - Иду! - отзеркалил я ее улыбку.
        Закинув портфель в комнату, где Саид строчил в тетради нечто дифференциальное, я спустился вниз, и вышел на улицу.
        «Рановато она что-то», - мелькнуло у меня.
        Обычно Алла приходила часам к четырем, и мы отправлялись бродить по Москве, целоваться в укромностях… В общем, жить и радоваться жизни.
        Дотемна не гуляли - и у нее, и у меня хватало занятий. Я провожал девушку до консерватории, и возвращался в школу. Было даже непривычно учиться напропалую, с желанием и смыслом. Но как же это захватывало!
        ФМШИ окружал грушевый и яблоневый сад. Я мазнул взглядом по скамейкам, отыскивая мою длинноногую, предмет зависти «новичков», «ежей» да выпускников-«суперов», и похолодел.
        На скамье, прилаженной в тенечке, меня ждал Иванов.
        Сжав губы, я независимо прошагал, и уселся рядом.
        - Здравствуйте, Борис Семенович, - выдавил я. - Вы за мной?
        - Здравствуй, Данил, - усмехнулся генерал-лейтенант. - Пока что, к тебе.
        Глянув на него искоса, я усмехнулся.
        - Свидетельство Антона Кирша сдать? - спросил ворчливо.
        - А ты хоть в курсе, зачем полковнику понадобился этот спектакль? - прищурился Иванов.
        - Понятия не имею, - пожал я плечами. - Думал, что внук нужен как свидетель, но… Не знаю.
        - А свидетельство можно… Хм… - задумался Борис Семенович. - Нет, лучше не нужно. Антон Кирш давно погиб, его пепел вынесло в Гвинейский залив… Я к чему… Наталья Ивановна сейчас в Москве, гостит у тети Агаты. Благодарила тебя.
        - Меня?! - отчетливо изумился я.
        - А вот, представь себе! Сказала, что ты, кинувшись спасать полковника, да еще как деда, тронул ее. Представь, она все эти годы оплакивала сына. Горе и сейчас останется горем, но… Пусть бы жизнь взяла свое. Наталье и сорока нет… А сколько лет тебе?
        - Шестнадцать, - буркнул я. Успокоившееся, вроде, сердце, зачастило снова.
        - А по правде? - вкрадчиво спросил Иванов.
        - Борис Семенович, - мой голос звучал негромко, но очень серьезно, - я в чем-то виноват? Быть может, на моей совести преступление?
        - Нет, Данил, - ответил мой визави в том же тоне. - Благодаря тебе… м-м… ладно. Благодаря медиуму, опоенному Иваном Павловичем, мы избежали чудовищных потерь. Ладно… - он вздохнул. - Пусть останется в тайне и твой реальный возраст, и год, из которого произошел… м-м… заброс в прошлое. Дело я закрою - и замну, а иначе… Да свинство иначе! Так что… Учись, постигай, расти.
        Иванов тяжело, опираясь на спинку скамьи, привстал.
        - Снайпер в Польше задел, - пробурчал он, морщась. - Месяц вообще в коме провалялся, а теперь, если резко поднимусь, в глазах темнеет… Ну, прощай.
        Я упруго вскочил и, холодея, вытолкнул:
        - Мне пятьдесят девять.
        Борис Семенович обрадовался, как мальчишка, и молча пожал мне руку. Покивал, и неторопливо зашагал к воротам, за которыми чернела «дублерка».
        - Данька!
        Ко мне подбежала Алла, и облапила, закружила, завертела, смеясь.
        - Привет!
        - Привет…
        - А поцеловать? - в девичьих глазах замерцали искорки.
        - Люди же смотрят, - сварливо ответил я, но коснулся ртом полураскрытых губ.
        - Пусть смотрят… О, а ты знаешь, что Тома в ноябре улетает?
        - В Стокгольм? - задрал я бровь.
        - Ты знал? - разочарованно протянула Алла.
        - Догадывался, - увернулся я.
        - Бенни развелся, и… Ну, ты понимаешь…
        - Понимаю.
        - Ты огорчен?
        - Прошло, - усмехнулся я.
        «Ну, не так быстро… - махнуло в голове. - Но пройдет».
        - Ничего! - воодушевилась подружка. - Скоро мои в гости заявятся, да и твои тоже, покажем им Москву! Да? И на свадьбе погуляем… Бенни хочет сыграть ее в Ленинграде, а музыка будет живая - он всю нашу группу пригласил! Представляешь, невеста - и солирует?! А под Новый год я тебя соблазню…
        Мои руки прижали Аллу крепче. Близкие зрачки заблестели любяще и покорно.
        - Я согласен.
        ПРИМЕЧАНИЯ
        1
        Просторечное название китайского пограничного города Суйфэньхэ, знаменитого своими барахолками.
        Вернуться
        2
        Речь о декадно-шаговой АТС, координатной и электронной SI-2000.
        Вернуться
        3
        25 декабря 1979 года.
        Вернуться
        4
        В 1-м отделе ПГУ занимались США и Канадой, во 2-м - Западной Европой. Правда, такие подробности были известны лишь посвященным.
        Вернуться
        5
        Имеется в виду сильная украинская группа в ЦК КПСС.
        Вернуться
        6
        ГАЗ-24-24.
        Вернуться
        7
        Ответ: 8
        Вернуться
        8
        Человек, парень (исп.)
        Вернуться
        9
        Название операции по вводу войск в Чехословакию в 1968 году.
        Вернуться
        10
        Дальневосточный научный центр.
        Вернуться
        11
        Начало композиции «I do, I do, I do, I do, I do».
        Вернуться
        12
        В РИ советский резидент Ю.И. Дроздов покинул США осенью 1979 года.
        Вернуться
        13
        К.А. Григорьев, генерал-майор, начальник УКГБ по Приморскому краю.
        Вернуться
        14
        А вот в РИ отозвали…
        Вернуться
        15
        Ола Брункерт, Роджер Палм, Пер Линдвалл, Майк Уотсон, Янне Шаффер, Лассе Велландер, Рутгер Гуннарсон, Маландо Гассама, Андерс Эльяс.
        Вернуться
        16
        Дай мне, дай мне, дай мне мужчину после полуночи,
        Который провел бы меня от темноты к свету дня!
        Вернуться
        17
        Ursakta mig, froken (швед.) - Простите меня, фрекен.
        Вернуться
        18
        Уменьшительное от имени Даниэль. Бьярни - уменьшительное от имени Бьорн.
        Вернуться
        19
        Композиция «The Winner Takes It All».
        Вернуться
        20
        С 1977 года назначен главнокомандующим Объединенными Вооруженными силами стран-участниц Организации Варшавского договора.
        Вернуться
        21
        ЗОМО (польск. Zmotoryzowane Odwody Milicji Obywatelskiej, ZOMO; Моторизованная поддержка гражданской милиции.
        Вернуться
        22
        (C исп.) «Хорошенькая девочка, хочу любить тебя, но лучше тебя не касаться…»
        Вернуться
        23
        Дело оперативной разработки.
        Вернуться

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к