Хватай Иловайского! Андрей Олегович Белянин
        Оборотный город #3
        Война войной, а свадьба по расписанию!
        Расступись, нечисть поганая, когда сам Илья Иловайский жениться едет!
        Вот только надо успеть найти пропавшего курьера с царским приказом. Спасти весь полк от превращения в чумчар. Взорвать деревенский сортир. Выдать кровососку бабку Фросю замуж за трёх женихов сразу. Вырвать из лап упырей младшую дочку губернатора. Выбить зубы потомку Дракуляр. Получить работу в светлом будущем. Послать их с этой работой. Победить всех! Выслушать вопль дяди-генерала: «Иловайский, мать твою-у-у!» Да ещё раскрыть тайну Хозяйки Оборотного города…
        Андрей Олегович Белянин
        ХВАТАЙ ИЛОВАЙСКОГО!
        ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
        ХВАТАЙ ИЛОВАЙСКОГО!
        - Иловайский!
        О-о-ум… Я спокоен, мне тепло, я растворён в мире и мир во мне…
        - Иловайски-и-ий!
        Моё сознание едино со Вселенной, мои мышцы расслаблены, моё дыхание ровное, мои мысли далеко… далеко…
        - Ило-вай-ски-ий!!!
        Всё, похерилась полезная медитация на корню дядюшкиными воплями. А ведь вроде только-только начало получаться, и ноги потеплели, и ритм сердца замедлился, ещё чуть-чуть, и воспарил бы…
        - Звали, ваше сиятельство?
        Я рванул дверь сельской баньки, где мой именитый родственник, титулованный генерал казачьих войск Российской империи Василий Дмитриевич Иловайский 12-й, красный, как восьмипудовая морковка, грелся на полкЕ.
        - Пошёл вон.
        - Не понял?
        - Пошёл вон отсель!
        - Так вы ж меня сами звали?!
        - Я тя, ирода, полчаса назад звал, водички холодной плескануть, - обидчиво отвернулся дядюшка. - А щас уже совсем упарился, лишний жар на сердце давит… Вот за что, за что тебя такого на мою голову?
        Вопрос явно был риторический, ответа не требовавший, к тому же не новый, он мне его по два-три раза в неделю задаёт. Поэтому я лишь козырнул и бросился в предбанник, оттуда во двор, вернувшись назад с бадьёй ледяной колодезной воды. Вякнуть что-либо против мой дядя уже просто не успел…
        - Столько хватит? - не менее риторически вопросил я, с головой окатывая его сиятельство.
        В единое мгновение он превратился в огромный сгусток пара с одним матерным воплем, плотно заполнившим всю баньку. Я думаю, если б было чем, он бы меня убил. Нет, я б сам себя за такое убил бы, точно!
        - А-а-а!.. Знаешь, полегчало вроде как… - неожиданно выдохнул наш полковой генерал, с наслаждением вскакивая на ноги. - Даже помолодел, что ли… Полотенце подай!
        Так, теряю форму. Обидно. К ведьме-скандалистке бабе Фросе заглянуть, что ли, проконсультироваться насчёт свежих пакостей, а то эти уже приелись.
        - И ординарца ко мне! Нехай одеться поможет.
        - Слушаюсь, ваше сиятельство!
        Вот такие простенькие приказы вполне по мне. Я в мгновение ока вымелся за дверь, где во дворе на завалинке курили гнутые турецкие трубки рыжий дядин ординарец и мой денщик Прохор.
        - Василь Дмитревич зовёт, помощи требует! Он в одну штанину двумя ногами попал, теперь левый сапог лишний, чё делать-то, а?!
        - Балабол! - буркнул рыжий сотник, но встал и пошёл, а на большую критику моей особы в присутствии Прохора не решился. Это разумно, верный денщик и дядюшке не всегда позволяет повышать на меня голос, не то что всяким там…
        - А чего орал-то атаман, аж дверь чуть матом не вышибло? - подвинулся на завалинке старый казак.
        - Не сразу оценил разницу температур, - наукоёмко объяснил я. - Но потом понравилось, вошёл во вкус, врачи говорят, умеренное закаливание полезно в любом возрасте.
        - Ну ты там всяким врачам особо не доверяйся, с заду не подставляйся - запоют о пользе организму, а сами раз к тебе с клизмой!
        - Прохор, у тебя такой проникновенный голос, словно ты сам через это прошёл.
        - А то, - затянувшись и пуская дым через нос, гордо ответил он. - Я ить по молодости ещё самого графа Суворова застал, Александра Васильевича. Простой он был человек, незатейливый, солдат лечил палками да народной медициной. Вот и мне довелось разок попасть под раздачу… Сам-то я утёк, благо ноги резвые, а семерых наших войсковой фельдшер так наклизмил отваром ромашковым, что хлопцы два дня на службу не выходили! Прямо у сортира палатку себе и поставили, чтоб недалече бегать. И не поспоришь же, ить приказ самого Суворова!
        - Так тебе небось досталось потом?
        - Вестимо, досталось, - улыбнулся в седые усы мой денщик, с головой уходя в романтические воспоминания молодости. - Словил нагайкою вдоль хребта, оно, конечно, боль ещё та… Я ж, прежде чем убечь, высыпал картечь, затолкал лекаря в пушку по самую макушку, поднёс фитилёк, а потом и убёг. А при таком катаклизме никому не до клизмы!
        …Между тем из баньки, подталкиваемый рыжим ординарцем, чинно выплыл мой свежевымытый дядюшка, сияющий, как самовар у попадьи.
        - Иловайский, а ты чего здесь штаны просиживаешь?
        - Виноват, не подумал, - подскочил я, вытягиваясь во фрунт. - Не мог знать, что тут ваше законное место! Где прикажете продолжать просиживание?
        - Нарываешься, - с удовлетворением крякнул дядя, пожимая руку Прохору. - Ладно, сокол грешный, покуда курьер царский с приказом не прибыл, разрешаю тебе до зари в увольнение. Сгоняй к своей ненаглядной, отметься чем надо, как положено. А то ещё убьют тебя к бесу за царя да отечество, а ты и потомства не оставил…
        - Умеете вы подбодрить, ваше сиятельство. Мне Катеньке так и передать: дескать, по начальственной воле направлен к вам на размножение?
        - Ты уж на меня-то всех собак не вешай, - тут же открестился он, прекрасно зная характер моей суженой. - Ну её, прелесть твою кареокую с закидонами опасными. С неё станется и не уважить седин генеральских.
        А вот это поклёп. Катя как раз таки и уважит, да так уважит, что с её возможностями мало никому не покажется! Ничего, на месте сам разберусь…
        - Разрешите исполнять?
        - Валяй. Да тока Прохора с собой возьмёшь.
        - Как консультанта по размножению? - недопонял я.
        - А что ж, мы и в этом деле не пролетели! Старый кот зря не мяучит, молодых учит. Где помять, где куснуть, каким местом развернуть, где лаской, где галопом, чтоб не попасть в… куда не надо! Прощенья просим, Василий Дмитревич, заигрался я чегой-то, - вовремя опомнился мой бородатый нянька, едва ли не волевым усилием смиряя вконец распоясавшуюся музу. - Пойдём-ка мы по ветерку до ветру…
        - Идите-идите, не оборачивайтесь, - тепло напутствовал дядюшка, с натугой соображая, какое же многообразие рифм мог иметь в виду Прохор. Слава те господи, ни до чего, самого простого, не додумался, мозги генеральские на поэзию не особо заточены. Рыжий ординарец показал нам обоим кулак за его спиной, прыснул в усы и пошёл вслед за своим начальством со двора.
        К нам же осторожно подсел сельский староста, баньку которого мой дядя, так сказать, и облагодетельствовал самим фактом помывки своего сиятельства. Теперь на неё можно вешать мемориальную табличку, объявлять музеем и за копеечку пускать посмотреть на веник, которым хлестал себя по бокам сам знаменитый генерал Иловайский 12-й! Местные, конечно, пожадничают, но случайно проезжие купцы или скучающие барыньки из соседних поместий вполне могут и соблазниться - для них копейка не деньги…
        - А вечор-то нынче тихохонек, - задумчиво окая, протянул староста, отлично зная, с какого боку и на какой козе подъезжать к моему наставнику. - По ночи, поди, опять прохладственно будет. Так вот мыслю, козачки, не пригубить ли нам ядрёную по самому удобному случаю, здоровья ради?
        - Я не буду, мне к Кате пора!
        - А я и не позволю зазря хлопца спаивать, - поддержал Прохор, железной рукой удерживая меня за ремень. - Придётся мне, твоё благородие, за тебя твою стопочку выпить, ибо отказывать - грех: вечор-то нынче и впрямь тихохонек…
        - Дак и мы про што да об чём. - Староста с благородной крестьянской неспешностью достал из-за пазухи плоский казённый штоф, заткнутый серой тряпочкой. - Прощенья просим, что стопок-то не прихватили. Однако лекарь-то ваш, энтот… Наумыч, баял, што по-учёному водка прям всех микробиев на корню травит! Так, может, ужо и из горла?
        - Вампиры завсегда из горла пьют, и ничё, - подмигнул мне старый казак и напомнил: - Ты лыжи-то шибко не востри, али забыл, что генерал приказывал?
        - «Прохора с собой возьмёшь», - уныло процитировал я. - Прохор, ну ты ж не маленький, сам понимаешь, что ты мне нужен там, как в гробу гармошка, а в бане - дрессированный ёжик на поводке?!
        - Да, понимаю, как не понять, сам молодой был, ничего не забыл. Как выйду с запевками да облеплюсь девками, так жди меньше году, а быть приплоду!
        И красней не красней, а урезонить этого станичного виршеплёта не было никакой возможности. В полку даже ходили слухи, что будто бы в своё время мой денщик самого Наполеона в стихах обсобачил! Вроде как во время знатной войны тысяча восемьсот двенадцатого года французы на берегу батарею поставили да по нашим солдатикам на переправе палили. Так взвод казаков под это дело, разоблачившись до нагиша и на конях, вплавь, с одними саблями в зубах, реку форсировали да на батарею и навалились. Французы до того обалдели от голых бородачей в одних папахах, что без пардону дёру дали! А покуда им мюратовское подкрепление пришло, наши донцы все пушки с обрыва в реку турнули. Ну и якобы сам Наполеон Буонапарте, проезжаючи, шибко грозился, ножками топал, обзывал хлопцев по-всякому, по-корсиканскому. Так вот и наш Прохор тоже не сдержался, вывел лошадь на мелководье, на спину ей встал и императора всея Франции с половиною Европы простым человеческим слогом, народной рифмой, указуя на исконно мужские части тела, так отметелил, что наши от гоготу едва не утопли.
        А догадливый Наполеон, говорят, всё-всё-всё понял и впоследствии, уже в плену, с острова Святой Елены писал царю Александру жалобное письмо, требуя за неприличные стишки розгами драть нахального казака. Да вот только где ж его средь Всевеликого войска донского сыщешь? Государь наш усмехнулся эдак в кулачок и дипломатично решил этим делом не заморачиваться.
        Но… вернёмся на завалинку.
        - Дык у обчества, мил-человек, при всём том просьбишка ничтожноя будет до твого-то характерника, - важно, словно некую новость, прогудел калачинский староста. - У Фёклы-то, солдатки, муж почитай уж осьмой годок службу тянет, дак мы о ей и заботу, и уважение проявлям. Нам чужого не нать! Нам свого добра-то хватат! И чего ж?
        - И чего ж? - явно подустав от долгих речей с одновременным удерживанием меня, сорвался Прохор. - Ты дело говори, а ваши сплетни деревенские мне как казаку ниже плетня, вдоль лампаса!
        - Дык… вот оно, дело-то, как! - даже обиделся староста, демонстративно затыкая бутылку той же тряпочкой, а взамен вытаскивая из кармана новенькую шпору. - Я ж и говорю, што мальчонка ейный младшой, годков четырёх-от, сёдня утром во лесу нашёл! От обчество и спрашиват, могём ли мы тот предмет продать, коли он потерянный? Али, может, характерник твой сам-от купит? Да тока ежли оно как типа улика какая ни есть секретная, дак мы задёшево-то не дадим…
        Мой денщик одним ленивым движением развернул моё благородие на сто восемьдесят градусов и сунул шпору под нос.
        - Да ну вас всех! Я к Катеньке, цветочку лазоревому, на последнее свиданье опаздываю, а вы тут мне… - В голове что-то щёлкнуло, перемкнуло, по затылку разлилось тягучее тепло, а в левую пятку впились знакомые иголочки. - Так это же шпора царского курьера, что вёз Василию Дмитревичу срочный пакет из штаба! Где точно вы её нашли, шаромыжники, а?!
        - От ить догада, - восхитился бородатый великан-калачинец, цапнул шпору обратно и встал. - Сколько целковых отвалишь вдове-то да и обчеству за сию полезность? Ить, поди, вещица-то ох какая нужная-а…
        Мы с Прохором на миг переглянулись и в четыре руки так скрутили делового старосту, что он и пикнуть не смел, а лишь молился свистящим шёпотом:
        - Спаси-сохрани, Царица Небесная! Пошто бьёте-то, козачки? Я ж не за-ради какой корысти-то, я тока вдове с пятью дитятами подмогнуть…
        - Мы тебя, изменника государева, ещё не бьём, - тепло пояснил мой денщик, едва не рыча от ярости. - А ну говори, собачий сын, где точно шпору нашли?! Говори, когда тебя сам Иловайский спрашивает!
        - На живот-то коленом не давитя-а…
        - Щас я ему, Илюшенька, на другое место коленом надавлю. Враз голосок тонкий станет и петь будет дюже жалостливо.
        - Да скажу я, скажу, ироды! - взмолился бородач. - От кладбишша што дорога-то вдоль леса идёт, вродь на опушке, у поворота, и валялась хренотень энта проклятушшая… Ну слезьте ж со меня, Христа ради! Ить грех же содомский, коли кто со стороны поглядит-от…
        - Это он на что нам намёкивает? - зачем-то уточнил у меня Прохор, выхватывая из-за голенища нагайку. - Посторонись-ка, характерник, я тут кое-кого уму-разуму да библейским аллегориям учить буду!
        Никогда не видел, чтоб здоровый степенный мужик, полторы сажени ростом, косая сажень в плечах, борода до пупа, так резво прыгал через забор. Нет, знал, конечно, что нагайка и ума прибавляет, и резвости, и юности даже, но чтоб вот так, всё сразу и настолько действенно - любовался впервые…
        - А ты что ж стал столбом, пень с чугунным лбом? Раз с курьером беда, значит, нам туда, и уж ночь не в ночь - надо парню помочь!
        - Поздно ему помогать, - не знаю откуда, но почему-то сразу понял я. - Но и спорить не буду, ты прав, седлаем коней и до лесу, пока ещё хоть как-то светло…
        - Дядюшку вашего предупреждать не надо ли?
        - А толку-то? - пожал плечами я, подбрасывая шпору на ладони. - Он по-любому меня на расследование направит, а тебе сопровождать велит. Скачем уж сразу, потом доложимся.
        Старый казак что-то хмыкнул в усы, но молча пошёл за мной на другой конец села, где, собственно, мы и квартировались. Именитый генерал, ясное дело, забрал лучшую хату в Калаче, а я, хоть и его племянник, но человек скромный, чина небольшого (пусть и офицерского), обещанного «Георгия» по сей день не получил, да и кому теперь до наград? Так что мы с моим денщиком-поэтом-балагуром-вдовцом Прохором живём на конюшне, спим на сеновале, он ближе к стойлам, а я на самой верхотуре, под протекающей крышей. Зато и приказы генеральские мне исполнить - только их сиятельству бровью повести! Я уже в седле, усы закрутил, саблю в руку - и полетел характерник служить царю, Отечеству, вере православной да батюшке-Дону…
        Ну если уж совсем честно говоря, служака из меня никакой, тут дядя прав. Карьерный рост, золотое оружие за храбрость, ордена да кресты на грудь - как-то всё это не цепляет. Мне бы к разлюбезной сердцу моему Катерине заглянуть успеть, с губ её бутонных поцелуйчик отхватить, а там уж пусть даже и на войну. Куда она, война, от меня денется…
        - Илюшка, чтоб тя?! Чего столбом застыл, на какие мысли разлакомился? Иди вона, сам своего чертяку арабского седлай, эта нехристь меня ни в грош не ставит! - обиженно взвыл потирающий плечо Прохор. - И скажи ему, что, если он, крокодил лошадиного племени, меня ещё хоть раз тяпнет, я его оглоблей поперёк хребта при всех кобылах не помилую!
        Белый арабский жеребец (подарок благодарных парижан моему героическому дядюшке) прыгал по двору козлом, ржал, махал хвостом и вообще вёл себя как последняя скотина.
        - К ноге! - строго приказал я.
        Конь прижал уши и, осторожно шагнув в моём направлении, замер, как античная статуя.
        - Ты чего меня перед подчинённым позоришь?!
        Араб коротко всхрапнул, всем видом изображая, что если я имею в виду своего денщика, то тут надо ещё посмотреть, кто у кого в подчинении…
        - И насчёт твоего шибко вольного поведения мы вроде бы говорили не далее как вчера? - сдвинув брови, напомнил я.
        Жеребец передёрнул плечами: ну говорили, и что…
        - А то, что, если опять будешь кусаться, я на тебя намордник надену, и пусть над тобой все собаки смеются!
        Ага, дядин конь угрожающе приподнял заднюю ногу, пусть посмеются, если подойдут на удар копыта…
        - Леший с тобой, - сдался я, сунул руку в карман шаровар и вытащил два кусочка сахара. - Получишь после службы.
        Белый араб ласточкой метнулся на конюшню и прибыл назад, уже держа седло в зубах!
        - Просто к нему подход нужен, - терпеливо объяснил я ухмыляющемуся старшему товарищу. - Оглоблей по хребту, конечно, быстрее, но и животные, они тоже как люди. У них и капризы свои, и настроение, и норов, надо ж по-честному…
        - Ну, если по-честному, - не задумываясь, вывел Прохор, - тогда туда он тебя на своей спине везёт, а обратно - ты его!
        Дядин жеребец радостно закивал, и мне пришлось показать ему кулак, чтоб не забывался. Но время не ждёт, мы махнули в сёдла, и боевые кони на рысях вынесли нас за околицу, а там по просёлочной дороге, мимо мирно переливающегося закатным золотом тихого Дона, к старому кладбищу, где и вправду за поворотом дороги, у рощицы, стоял могучий дуб. Невысокий, скорее кряжистый, с вершиной, давным-давно расщеплённой ударом молнии. Прохор кинул мне поводья, резвее молодого спрыгнул с седла и полез шарить в траве.
        - Потерял чего?
        - Это ты, характерник, нюх да совесть потерял. Почему я твою работу исполнять должен? Давай тоже ищи!
        - Кого? - ещё раз спросил я.
        - Дак курьера же царского, - буркнул он, уже понимая, что всё не так просто. - Но ведь место вроде то?
        - Оно самое, думаю, здесь мальчишки ту шпору и подобрали. А вот в то, что и курьер прямо здесь в землю провалился, - верится не очень…
        - Ну так ты и давай, поднапрягись! Руками там помаши, разгони морок, сердцем али левой пяткою, да и угадай, что было-то…
        - Что было, угадать нетрудно, - помрачнел я, поскольку в тот же миг мелькнувшая у меня в мозгу картинка радости не вызвала. - Курьер мёртв, сумка с пакетом украдена, тело унесла на плече горбатая женщина со странной походкой, в руке у неё была дохлая ворона, а на голове - три горящие свечки!
        - Вот прямо тут же всё и прояснилось, - то ли издеваясь, то ли абсолютно без задней мысли широко улыбнулся мой денщик. - А теперь ещё разик напрягись, постарайся, не ленись, хватит, вашеблагородь, ерундятину пороть!
        Вообще-то, честно говоря, когда я сам попробовал представить ту композицию, что только что бездумно описал, - мне тоже поплохело. Может, мозги под папахой размякли от жары? Или на меня кто из Оборотного города порчу навёл, что я хрень бесстыжую несу и язык не заплетается…
        - Знаешь, давай всё-таки разделимся, - подумав, предложил я. - Ты проводи меня до кладбища и скачи к дяде. Доложи ему, что да как, шпору покажи. Меня заберёшь на рассвете, там же, у могилы. Добро?
        - Добро, - покрутив усы, признал мой нянька. - Пистолеты-то зарядил? Как-никак к любимой девушке идёшь…
        - Пистолеты при мне, сабля тоже, и в нагайку пулю свинцовую вшил. Так что экипирован по полной! Да и не съест же она меня. Тебе в подарочек йогурт захватить?
        - А давай! - согласился он. - Вот тока конфету марсианскую не бери, от неё орехи дюже в зубах застревают.
        - Это от сникерса.
        - Дык не один хрен?
        Ну, в принципе один, не стал спорить я. Катенька частенько баловала меня разными вкусностями из будущего, так что и Прохору порой перепадало. Но мы тоже вели себя честно-благородно: обёртки, банки и бумажки всякие безжалостно сжигали в печке, чтоб учёным людям историю не портить!
        Мой верный наставник не спеша сел в седло, резко развернул своего коня, не чинясь огрел его плетью слева и справа, и только пыль взлетела серебристым облаком под протирающими глаза, ещё сонными звёздами…
        Я наклонился к чуткому уху араба, ласково шепча:
        - Не бойся, маленький, я тебя плетью обижать не буду, ты ж у меня и так послушный мальчик, правда?
        Жеребец покосился на меня, подумал и яростно закивал. С любым существом всегда можно найти взаимопонимание, этому меня Оборотный город выучил. Ведь хоть на минуточку представить, с кем я там только не встречался, по сей день мороз по коже пробирает… Оборотни, чародейки, людоеды, вурдалаки, привидения, черти, бесы, упыри, колдуны, любая нечисть всех мастей, чинов и мудрёных классификаций. Если б не свет очей моих, розан душистый, Катенька, и ноги бы моей там не было! А тут вот влюбился хорунжий, как сопливый пацанёнок в соседскую девчонку за плетнём, и пропала душа казачья. Уж и в город к силе нечистой сам хожу, кой с кем в приятелях, с упырями да ведьмами общаюсь запросто, а с людоедом грузинским, православной рясой прикрывающимся, бывает, даже хлеб-соль вожу, магарыч пью… Тьфу, самому тошно! А куда денусь-то, любовь, она… любовь…
        Старое кладбище за селом давно уже стало для меня родным и привычным. Понимаю, как дико это звучит, но иначе не скажешь. Вот здесь я впервые столкнулся с душегубкой бабкой Фросей, а вот тут араб сбросил меня на кладбищенскую землю, а сюда меня перетащили на разделку упыри Моня и Шлёма, а вот через эту могилу мы все трое убегали от мстительных молдавских чумчар. Злобные твари к переговорам не склонны, извинений не принимают, жрут своих, и я у них на сто лет вперёд в чёрном списке. Вот уж как помру, так они, поди, мою могилу вскроют, кости обглодают да тогда лишь и успокоятся…
        - Ну что, дружище, жди меня здесь. - Я потрепал по шее коня, спрыгнул с седла и пустил жеребца на волю. Араб у меня учёный, один раз его уже в Оборотный город на мясо уводили, теперь он кого постороннего только на расстояние прямого удара копытом в челюсть и подпускает. Пара-тройка чумчар за это уже поплатились крепко…
        Хотелось бы, конечно, Катеньку заранее предупредить, да уж поздно. Я разгрёб руками рыхлую землю за покосившимся крестом, нащупал железный рычаг и потянул на себя. Со скрипом и пылью могила открылась, являя аккуратные ступени под землю. Я спустился, уже прикрывая за собой крышку, как… белый араб, спокойно щипавший травку у дороги, вдруг резко вскинул красивую голову, повёл ушами и молнией сорвался с места, исчезая в ночи.
        - Что ж тебя так напугало-то? - Я быстро сунул меж землёй и крышкой могилы рукоять пистолета и приник к щели. Неужто чумчары пожаловали?
        Но нет, наискосок от кладбища к лесу, переваливаясь с боку на бок, но тем не менее очень шустро пробежала странная женская фигура с горбом на спине и шестью горящими свечами, торчащими на голове, как рога…
        - Что за пакость невнятная? - только и успел спросить я, как из темноты грохнул выстрел и кусок свинца влепился в землю на какую-то ладонь от моей щеки. Второй пули я ждать не стал, мигом выдернув пистолет и наглухо закрыв себя в могиле. Вот ведь дела, ещё и сделать ничего не успел, а уже убивают. И главное, за что? Поди разбери. За то, что к Хозяйке в гости иду, или за то, что заинтересовался пропавшим царским курьером?
        Ну, коли по первому делу проблемы, так Катенька и сама за меня любой нечисти пасть порвёт, у неё наказания не застревают. А вот если по второму… Да неужто за нами с Прохором с самого начала слежка была? Поди, и шпору-то курьерскую мальцу специально под ноги бросили, знали, что рано или поздно, а люди к характернику за советом пойдут.
        - И всё равно ничего не понятно, - бормотал я себе под нос, осторожно спускаясь по ступенькам в подземные глубины. - Если кто хотел меня из села выманить, так и попроще трюк придумать можно было. А вдруг возьми да и потеряй мальчонка шпору? Или староста её любому заезжему коробейнику за пятак предложи? Не, не я им нужен… А кто ж? Смысл-то офицера с почтой ловить? Дядюшка и так знает, что война, что на Польшу пойдём, так какой кому интерес пакет с приказом красть? Ну не выступит наш полк в срок, задержится на неделю, что с войной-то будет? Без нас, как ни крути, а не кончится. Да и может ли быть решающей задержка прибытия всего одного полка? Ить не Ватерлоо небось…
        Чем ниже вели ступени, тем светлее становилось вокруг. Под землёй освещение иное, более рассеянное и голубоватое, как в дождливый день. Вроде и видно всё преотличнейше, однако солнышка не хватает. Уже идя по широкому коридору к арке, я заметил маячившую впереди спину мясника Павлушечки. Известный интеллигент-душегуб, человечиной на развес торгует, но лавку его все хвалят, дескать, и свежатина всегда есть, и денег лишних не дерёт.
        - Кого я вижу, человече? - радостно обернулся он на звук моих шагов. - Рад, искренне рад. Как не хватает порой нормального интеллигентного общения…
        - Это не ко мне, - сразу упёрся я. - У нас в полку интеллигентов нет, дядя при одном слове «интеллигенция» за нагайку хватается.
        - Помню оное, досталось в иное время. - Мясник оставил тачку и плотоядно облизнулся. - А ты, казаче, без охраны сегодня? Неосмотрительно сие…
        - Когда по личному приглашению Хозяйки, так и охрана не нужна, - нагло соврал я, грозно выгибая бровь. Научился за полгода тренировки перед зеркалом. Говорят, сам Наполеон осваивал это искусство по совету старого циркового клоуна.
        - Ну если сама Хозяйка… так что ж… - тяжело вздохнул Павлушечка (ага, бровь-то сработала!). - Мне с ней сейчас ссориться не резон. Хочу лавку расширить, договорился с нужными поставщиками, но без её особого соизволения никак нельзя. Может, замолвишь словечко, казаче?
        - А мне-то что за интерес…
        - О, ценю деловой подход. - Людоед попытался приобнять меня за плечи, но замер, стоило мне положить ладонь на рукоять пистолета за поясом. - Да-да, сам не любитель лишних фамильярностей, гигиена - залог здоровья!
        Кто бы говорил… Эта ходячая гора сала мылась раз в год, и то вряд ли, вечно перепачкан жиром и подсохшей кровью, а если его мясницкий передник выстирать в Доне, то на три версты ниже по течению вся рыба всплывёт кверху брюхом!
        - Так вот что я могу резонно предложить. - Он вернулся к своей тачке, где лежало чьё-то позеленевшее тело, прикрытое рогожей. - Ты у Хозяйки добываешь разрешение письменное на строительство магазэна по французскому образцу. Широкое, просторное, с дегустационным зальчиком а-ля бистро. А я тебе за соучастие - оговорённый процент. Предпочтёшь деньгами или производимым товаром?
        - Сосиски «дамские пальчики»? - припомнил я, и меня передёрнуло. - Спросить спрошу, а платить будешь услугами.
        - Какого толка услугами, казаче? - неожиданно покраснел он, кокетливо одёргивая замызганный передник.
        Наверное, тут бы и пристрелить подлеца за такие мысли, но мы шагнули за поворот, а там под аркой уже стоял навытяжку бдительный бес. Господи-боже, даже не со старым фитильным ружьём, а с кривым турецким луком! Ох нет, мама дорогая, с такой допотопщиной меня ещё не встречали…
        - Стоять, руки вверх! Щас обоих стрелять буду!
        - Остынь, бесове… - укоризненно прогудел Павлушечка. - Я это, ты меня знаешь. А тот, что со мной, так сам хорунжий Иловайский. Или тебя старшие товарищи о нём не предупреждали?
        - А чё меня предупреждать, - нагло оскалился бес. - Нешто я эту военщину усатую и сам не знаю… Стоять, кому говорю!
        Мы переглянулись, но встали. Интересно, что дальше?
        - А дальше пущай мясник своей дорогой идёт, у меня к нему претензиев нет. Но ты, хорунжий… Помнишь, злыдень в лампасах, как мне в ружьё песку насыпал, а?!
        Я пригляделся к гневной мордочке беса. Память услужливо подсунула подходящую картинку: тот же бес, весь чёрный от пороховой гари, с обожжённым пятачком, держащий в лапках ружьё, увенчанное чем-то вроде железной ромашки. Да, рвануло тогда неслабо… Но ведь весело же было, и сувенир оригинальный, чего ж злиться-то?
        - Ан вот теперь и я потешусь! За всех наших тебе отомщу. Посторонись, толстый, я щас буду из казачка ёжика делать!
        - Это первая услуга, - с нажимом напомнил я отступающему Павлушечке. - Ты просто иди своей дорогой, а мы тут вокруг побегаем.
        Бес натянул тетиву до уха, но я уже успешно спрятался за непробиваемой тушей мясника.
        - Эй, хорунжий, ты это чё? Это прикол, что ль, такой, я не понял? А ну вылезай, я в тя стрелять буду!
        - Вперёд, - скомандовал я, с трудом сдерживаясь, чтоб не пнуть людоеда по заднице. Так сапоги ж потом ничем не отмоешь…
        Павлушечка бодро потрусил к арке, толкая тачку, а мы с бесом развлекались вовсю - шумно и весело!
        - Стоять, я ж… ага, попался! Ой, извини, Павлуша… Стой, гад, я из-за тебя не в тебя попал! Ага… ой, извини, Павлуша… Нет, ну у тебя совесть есть, хорунжий?! Стой, я… щас… вот… ага! Ой… ой… ой… Извини, извини, извини, я не хотел, это всё Иловайский… Ага! Ой…
        К тому моменту, как у самых стен Оборотного города яркий задиристый офицер в мундирчике Преображенского гвардейского полка окончательно расстрелял все свои стрелы, я уже слегка запыхался. Колышущейся туше мясника-интеллигента стрелы причиняли не больше вреда, чем китайское иглоукалывание. То есть в некоторых местах было даже полезно и приятно.
        Правда, последнюю стрелу увлёкшийся бес-охранник прямо выпустил в… Короче, дикий вой Павлушечки, уязвлённого в самую чувствительную точку, едва не заставил меня присесть.
        - Уй-й-й-я-а-ай!!! Попал, гадёныш, из лука в уретру-у!
        - Это типа поразил, как Давид Голиафа? - шёпотом уточнил спрятавшийся за моей спиной маленький преображенец. - И чего он так на какую-то уретру жалуется, я вроде под фартук попал…
        - Это по-латыни, - решил я, сам не зная толком, о чём речь. - А ты бы давал тягу на всех копытцах, пришибёт ещё…
        - И то дело! Прощевай, Иловайский, я тя в другой раз дострелю, договорились?
        - Замётано. - Я добавил ему коленом скорости, и ретивый бес смылся прежде, чем эхо Павлушечкиных воплей дважды облетело весь Оборотный город.
        Я тоже предпочёл бы удрать под шумок, но куда там… На крики голого трупоеда быстро сбежался народ. А какой народец живёт в подземном городе нечистой силы, объяснять, полагаю, не надо уже никому?.. Не прошло и минуты с того момента, как бедный мясник ухитрился выдернуть из-под фартука застрявшую стрелу, как мы с ним оказались в плотном кольце облизывающихся горожан. Причём на Павлушечку никто слюни не пускал, главное блюдо тут по-прежнему вкусный я…
        - Глянь-кась, сожители, - протёрла глаза старая ведьма с бородавочным лицом. - Неужто мясник в свою лавку живого хорунжего привести умудрился?
        - Кажись, так, - поддержали её два молоденьких упыря журавлиной стройности. - Да тока нам-то с того одно взаимное мордобитие?
        - Да уж! - погромче прокашлялся я. - Традиций нарушать не следует, Хозяйка не одобрит. Раз я пришёл, давайте не филонить тут… Засучили рукава, и чтоб каждый два раза соседу в рыло!
        - Минуточку, дамы и господа, - неожиданно вмешался какой-то клыкастый хмырь, когда нечисть уже привычно разбилась по парам в приблизительных весовых категориях. - Что мы как дети, право? Чуть увидели хорунжего, и в драку…
        - Так это ж сам Иловайский! - шёпотом пояснили ему.
        - Я в курсе. Имел честь, так сказать, и тоже был за него бит. Но, может, мы его пока хотя бы свяжем? А то опять как все в себя пришли, а казаком уже и не пахнет…
        - Дык… почему бы и нет-то? Дельная мысль! - перешёптываясь, признал народ.
        Я с подозрением покосился на двух… трёх… четырёх бесов и ведьм, двинувшихся ко мне с верёвками. Поумнели, что ли? Не, не, не, мы так не договаривались…
        - Павлушечка, придержи хорунжего, чтоб не убёг, покуда мы буцкаемся!
        Интеллигентный людоед-патологоанатом, знаток латыни, радостно обернулся и… Я даже сам не сразу понял, как взлетел ему на шею, свесил ножки и приставил заряженный пистолет к уху:
        - К Хозяйке, бегом, живо!
        - Гляньте-ка, чё творится, а?! - вновь взвыла та же бабка, угрожающе тряся грудями. - Энтот маньяк в папахе да эполетах нашего мясника посредь бела дня угоняет! В Турцию, поди? А там ещё евнухом горбатиться продаст, уйму деньжищ на том слупит, а нас навсегда без мяса покойницкого оставит… Не пущу-у!!!
        - И впрямь, Илюшенька, - вмешался брутального вида плечистый чёрт с чёлкой набекрень и усиками квадратиком. - Слезли бы вы с уважаемого Павлушечки, он нам всем очень дорог. Мы даём честное слово, что не заставим вас долго томиться связанным - быстро подерёмся и не больно вас съедим. Честное благородное!
        - В галоп, - приказал я, сжимая коленями толстую шею мясника, но тот неожиданно заартачился:
        - Ты меня ещё взнуздай, человече! Я не бабка Фрося под твоим седлом ходить. Я мужчина с образованием, вкус имею и диплом международный, и…
        - Пристрелю, - хладнокровно пообещал я, взводя курок.
        Толпа замерла… Потом кто-то из мелких упырей азиатской внешности громким шёпотом спросил у соседа:
        - Чё ж он не стреляет-то? С Павлушечки-то небось в пять раз больше мяса будет! А хорунжий уже к основному блюду как гарнир пойдёт!
        Толстый голый гигант придушенно икнул и рванул с места не хуже моего арабского-скакуна! Нечисть с энтузиазмом ударилась в погоню…
        - Ату их! Лови-хватай! Павлушу-мясника первого на фарш, в ём чистого жиру - кажному по бидону хвати-ит! Хорунжий, стреляй! Стреляй, раз обещал, не разочаровывай честную публику!
        Ох, кто бы знал, как трудно мне было усидеть на толстой, жирной, скользкой да ещё и потной шее перепуганного торговца человечьим мясом… Павлушечка, сверкая голым задом, нёсся к Хозяйкиному дворцу самой короткой дорогой, не особо заботясь о тех, кто попадал ему под ноги. Группу заморских гостей китайской внешности с гидом-переводчиком из Сиона он практически разутюжил по обе стороны узкого проулка. Пока жид лаялся ему вслед на иврите, кое-кто из наиболее ушлых ведьм быстро отскребали китайцев от стены, скатывали в коврик и уносили к столу, как рулеты.
        - Сзади, слева, на бреющем идут, - орал я на ухо своему «скакуну», упреждая налёт двух молоденьких (традиционно голых) ведьм сверху из-за соседних крыш.
        Павлушечка неожиданно изящно наклонился, на ходу оторвал половину ближайшего забора и, словно веером, отмахнулся им от налетевших прелестниц. Прямо на моих глазах они кубарем ухнулись в чью-то каминную трубу, а через мгновение вылетели оттуда чёрными, с дымящейся паклей вместо роскошных волос, и бросились вдогонку уже пешком, но с такими матюками, что я за жизнь бедного мясника не дал бы и медный грошик. Однако Хозяйкин дворец был уже близко…
        - Беги, человече, без тебя меня не тронут, - едва дыша, простонал толстяк, ставя меня на булыжную мостовую перед воротами. Две огромные львиные головы медленно распахнули медные пасти, и погоня встала как вкопанная.
        - Ну и типа чего? - раздался над притихшей площадью нежный голосок моей Катеньки, многократно усиленный динамиками.
        Воодушевлённая и набитая здоровым энтузиазмом толпа замерла в многозначительных красивых позах.
        - Я второй раз вежливо, без намёков и угроз, толерантно интересуюсь, это тут чё было, ась?
        - Стоит ли ситуация вашего внимания, о нетерпеливейшая? - вякнул какой-то храбрец в полном доспехе английского рыцаря времён Крестовых походов. - Мы не вершим неправедных дел, а лишь осуществляем своё право на законную охоту…
        Левая от меня львиная голова пустила короткую прицельную струю огня. Кто бы ни был внутри доспехов, ему каюк. Над площадью явственно пахнуло печёным мясом. Толпа отшатнулась, но мигом повеселела.
        - Ах, спасибо тебе, матушка! - нестройно раздалось из первых рядов. - Коли уж хорунжего нельзя и мясник Павлушечка городу ещё нужен, так хоть какого правдолюбца захарчить и то компенсация!
        - Я справедливая?
        - А то!!! - хором грянула нечисть, изо всех сил стараясь, чтоб верноподданнический тон был поискреннее.
        - Я хорошая правительница?
        - Лучше и не бывает, матушка Хозяйка! - Народ в единодушном порыве стал бухаться на колени, потому что львиные головы явно брали дальний прицел.
        - Я красивая?
        Неожиданно повисла раздумчивая тишина. Видимо, нечисти такой вопрос по отношению к главе Оборотного города даже в голову не приходил. Какая кому разница: красивая она или нет? Её в реальности-то и не видел никто. А по тем личинам, что она на себя надевает, как судить?
        - Матушка, а подумать можно? - наконец решился кто-то. - Ну хотя б до вечеру…
        Я зажмурился, потому что ответ мог быть только один. Однако вопреки всему львиные головы опустили горящие глаза, всепожирающий пламень не вырвался меж их оскаленных клыков, и народец под шумок попятился ракоподобным образом от Хозяйкиного дворца.
        Я быстренько прошёл от ворот, через калиточку, внутрь, прямо в загон с чудовищными псами. Помесь мастифов и каких-то инопланетных демонов, как мне рассказывали. Рвут всё, что шевелится, зубы в два ряда, остры, как чеченские кинжалы. Сами пёсики с двухлетнего телёнка величиной, но меня любят до беспамятства. Я тут, похоже, единственный, кто с ними играет, чешет им пузо, треплет по холке. Катерина их кормит, конечно, но в загон не заходит. Говорила, дескать, они там прежнего доцента сожрали. Ну, спорить не могу, всякое возможно, однако ж ни меня, ни Прохора покуда не кусали, разве обслюнявливают так, что потом полдня отмывайся…
        Мне было приятно уделить адским псам пару минут ласки, чтоб не рычали, и, заперев дверцу загона, направился к дому Хозяйки. Называть его «дворцом» всё ж таки преувеличение, а так дом крепкий, добротный, в три этажа, за серьёзным забором. Больше даже крепость, чем дом, но внутри всё уютно и чистенько, женская рука чувствуется.
        - А-а, Иловайский пришёл! - счастливо обернулась ко мне свет мой Катенька, болтая ногами на вертящемся стуле.
        Сегодня на ней были облегающие джинсы и свободная рубаха цельного кроя с надписью на грудях «kiss me» и «kiss me»… Что сие значило, уточнить не успел, ибо был обнят и расцелован в щёку красавицей Хозяйкой.
        - Заходи, садись, я тебя не ждала, поэтому не причёсана, не надушена и намазана абы как, но ты не бойся, я тебе йогурт дам, и мексиканская смесь замороженная есть, будешь?
        Я только кивнул, поскольку вставить хоть слово в эту канонаду было никоим образом невозможно. Тут надобны простые действия - кивки, поклоны, улыбки. Так, чтоб и внятно, и не провоцировало, а рот лучше не открывать.
        - Сижу себе за компом, пложу зайчиков в «чудесном лесу», никого не жду, от начальства прячусь. Думаю, кто бы у меня пару пакетов комбикорма сгрыз, третий месяц в холодильнике лежат, а тут ты, непривередливый! Опаньки, праздник!
        Как видите, в моих ответах нужды не было, я - так, для фону. Оно и понятно, когда человек основное время в своей хате проводит, ни друзей, ни приятелей, ни на улицу погулять, ни на праздник престольный в церкви показаться, одна работа учёная да нечисть вокруг, - поневоле, поди, сам с собой разговаривать станешь…
        - Зоренька моя ясная, - решился я, видя, как она суетливо гремит блюдцами да ложками на своей маленькой кухоньке. - Может, тебе подмогнуть чем? Щец сварить али кулеш запарить…
        - Кстати, да! - на миг задумавшись, обернулась Хозяйка. - Сунь в микроволновку овощи и подогрей молоко. Я сгоняю вниз, в кладовку, вроде там сосиски оставались. А если нет, на крайняк тебе вегетарианское рагу получится, а я хлопьями перебьюсь. С печкой справишься?
        - Э-э…
        - Ясно, инструктирую необразованное донское казачество. - Катя ткнула пальцем в белый ящик со стеклянной дверцею. - Вот сюда овощи кидаешь. Не в металлической миске! Только в фарфоровой! Кнопка - время, кнопка - мощность, закрыл, нажал, всё. Как готово, сама выключится. Вопросы есть, хорунжий?
        - Вопросов нет, - подтвердил я.
        И впрямь, чего сложного-то? Я взял холодный пакет с заледенелыми овощами и, положив его на фарфоровую тарелку, сунул в печь. Ах да, Катенька ж ещё про молоко говорила. Достал короб бумажный из холодильника и туда же, в печь, до кучи. Теперь мощность и время. Я наугад потыкал кнопочки, вроде складно выходит. Латинское слово «старт» мне было по книжкам известно. Чудо-печка приятственно заворчала, а потом как…
        - Иловайский, мать твою, что взорвалось?!
        А ведь я и не знаю. Очнулся от Катиного вопля в соседней комнате, под кроватью, куда, видимо, был выброшен взрывной волной из горячего молока, зелёного горошка, лука кружочками и морковки кубиками. Один такой, зараза геометрическая, с размаху стукнул меня в глаз, да больно как… Глаз слезился, а протереть его хоть рукавом было жутко неудобно, потому что мне кто-то мешал. Кто-то большой, холодный, в мундире с эполетами, чёрных ботфортах, с бледным ликом, с усищами и сквозной дыркой во лбу! Когда я понял, с кем лежу под кроватью, меня оттуда словно вторым взрывом выбросило…
        - Ты чего мне тут натворил, идиот неокультуренный?!
        - У тебя труп под кроватью.
        - Электричество по всему дому вырубило, печка сгорела на фиг, рагу по всей квартире!
        - У тебя труп под кроватью.
        - Какими военными мозгами ты думал?! Кто в микроволновку ставит нераспечатанную коробку молока и овощи прямо в вакуумной упаковке?!
        - У тебя труп…
        - Хватит долдонить, не глухая! - окончательно взбесилась Катенька, меча искры глазами и смешно выпуская пар из покрасневшего носика. - Да, я поняла, что у меня труп под кроватью, а вот ты, похоже, так и не понял… Что?! Что у меня под кроватью?!! Труп?!!!
        Я кротко кивнул, делая самое смиренное лицо. Катенька о-о-очень осторожно нагнулась, приподняла край покрывала, охнула и, попятившись, плюхнулась в кресло своё чудесное на колёсиках. До стенки на нём доехала, врезалась спинкой в книжную полку, словила толстым томом «Сказки народов СССР» по маковке, но не обиделась, а замерла просто. Очи прекрасные долу опустила, реснички не вздрагивают, рученьки вниз, ротик распахнула и язычок эдак набок… Может, всё-таки крепко её пришибло-то? А ведь спросить и неудобно, «мол, не стукнутая ли ты, звёздочка моя?», вдруг огорчится девушка…
        - Милая, я вообще-то к тебе по делу пришёл, - осторожно склонившись к её ушку, начал я. - Тут, понимаешь ли, зоренька моя ясная, ситуация складывается в несколько противоречивой пропорции. Я о чём? А о том, что война у нас. Государь император полк на службу призывает, к защите и охране Отечества, так сказать…
        Катя молчала, зачем-то сведя глазки к переносице. Я заботливо вытер ей слюнку, сбегающую из уголка ротика, и продолжил:
        - Так вот, на этой войне, говорят, всякое бывает. Хоть поляки народ европеизированный, не чуждый культуре, живописи и музыкальными салонами повсеместно отмеченный, однако мирные увещевания до них не доходят. Вот дядюшка и отправляет меня со всем полком или, вернее, весь полк со мной до кучи Вислу форсировать. А это (туда-сюда - да, повоевать - да, помириться - да и назад с победой), а по-любому уж раньше зимы и не вернёмся! Так к чему я… Будешь ли ждать меня, зоренька ясная?
        Я осторожно погладил её по голове, чувствуя всей ладонью, какую шишку она отхватила. Надо бы что-то холодное приложить, а то так и до мигреней недалеко. И без того у благородных девиц принято, как муж к ней в постель, так у неё «голова болит…», а Катеньку теперь и в лукавстве не упрекнёшь, коли сам видел, как пришибло по темечку. Ох и горе-то…
        Я рысью метнулся к холодильнику, ножом наскрёб льда из морозилки и прихватил оледенелую пачку сосисок. Возложил всё это на голову любимой и аккуратно тряпочкой перевязал. Небось поможет…
        - Ты, ласточка моя, тут посиди, а я улики разные поищу, мне тоже интересно, откуда у тебя под кроваткой мужской труп, да ещё того самого курьера, который в наше расположение государев пакет доставить был должен. Курьер-то вот он. А где пакет?
        Я бегло осмотрел спальню своей суженой. Нашёл много интересного, но на пакет с приказом непохожего. Коробочка бумажная с ватными рулончиками, и у каждого верёвочка. Бельё женское, возбудительное до крайности. Штуковина непонятная, «Электрошокер» написано. Маска кружевная на глаза, да тока без прорезей. Листок картонный, какой-то женский клуб «Эгоистка», пять процентов скидки на стриптиз, и негр мускулистый нарисован с клубничкою. Надо при случае хоть спросить, что это да с чем едят. Может, приглашение какое в Африку, клубнику собирать, так у нас на Дону она и покрупнее будет, и негров напрягать не надо. Где ж пакет-то? В общем, когда я заканчивал обыск кухни, до меня доковыляла мокроволосая Катенька.
        - Краса моя ненаглядная, ты чего ж вскочила, а? Тебе лежать надо да лёд на голове держать…
        - Пошёл ты знаешь куда, Пантелеймон-целитель, - тепло послала меня она, клацая зубами от холода. - У меня все мозги замёрзли, до ушей дотронуться боюсь - отпадут с морозным хрустом. А теперь дай мне стакан спирта внутрь и расскажи - на фига ты мне труп под кровать сунул? Я буду пьяная, я всё прощу…
        Это она погорячилась, конечно, в плане спирта. И мартини вполне хватило, полбутылки залпом из горлышка. Никогда её такую не видел. Так хорошо ещё, что показано это дело мне было до свадьбы, а то ведь и не знал бы, какую пьянчужку синюю под венец зову…
        В общем, пока грозная Хозяйка Оборотного города с ногами забралась на вертячее кресло, как курица на насест, и прихлёбывала винцо своё сладенькое, я честно-пречестно всё ей рассказал. То есть практически всё, что знал про шпору, про курьера, про старосту, про дядю в бане, про…
        - Та-ак… с курьером я всё поняла, а вот насчёт размножения со мной из-за какого-то там конфликта с Польшей? Ну-ка с этого места поподробнее…
        У меня похолодело меж лопатками. Роскошная Катина грудь под натянутой футболкой грозно вздымалась и опускалась. Само движение весьма возбуждающе, но эмоциональный посыл… Пристань сейчас с ласками, так пришибёт на месте, и сгину ни за грош во цвете лет, без надежды на продолжение рода!
        - Это не я… - осторожно начал я, пытаясь объехать её на хромой кобыле задом наперёд. - То есть, конечно, я, речь-то обо мне, но не я это придумал. Я-то как раз и не…
        - Что?!
        - Не строй поспешных выводов, милая, я-то как раз думаю, что, если тебе так уж невтерпёж, так ты бы и сама меня…
        - Хватит юлить, Иловайский. - Катя протянула руку и вытащила у меня из-за пояса тульский пистолет. - А теперь - правду, только правду и ничего, кроме правды!
        Ну, тут уж, сами понимаете… Под дулом пистолета, направленного в мою сторону, мне не оставалось ничего иного, кроме как выложить всю подноготную, сдав с потрохами и дядюшку, и Прохора, и даже моего араба, который меня сюда завёз. Катенька слушала не перебивая, поджав губки и не сводя с меня пристального, даже какого-то законодательного взгляда, словно она сейчас Фемида с двумя чашами и мои грехи явно перевешивают…
        - Спасибо, милый, я в теме. А теперь заткнись, мне подумать надо.
        Ствол пистолета переместился с линии моего живота на центр папахи. Пауза затянулась настолько, что я решил сбегать в сортир, но передумал покуда. Засмотрелся на задумчивое лицо Катеньки, полное глубоких тайных мыслей, разгадать которые я и не пытался даже, уж слишком явными они были.
        - По идее я должна грохнуть вас всех, включая арабского жеребца. Его-то как раз и жалко, он скотина подчинённая. Остальные у меня сочувствия не вызывают. Да и жеребец, впрочем, не так чтоб уж очень. То есть жалко, но не до слёз…
        - Это всё дядя придумал, - на всякий случай напомнил я.
        - Да-да, дядя, кто ж ещё? Я помню, кто у нас вечно крайний.
        Дуло пистолета покачалось справа налево и остановилось у меня ниже пояса.
        - Давай уточним, Василий Дмитревич послал тебя ко мне заняться сексом…
        - Чем? - перебил я.
        - …размножением, блин, фамилии Иловайских! Не перебивай! Короче, тебя послали, ты возбудился и поехал. Так, да?
        - Не-э-эт! Что ты, солнышко?! - праведно возмутился я, чувствуя, как предательский пот бежит по загривку вдоль спины. - И в мыслях не держал к тебе с такими грешными мыслями до брака тыкаться! Это всё дядины заморочки, я-то всю дорогу только о курьере царском и думал. Не о глазах твоих дивных, не о щёчках румяных, не о шейке белой, не о грудях наливных…
        - Каких? - чуть потеплел Катин голосок.
        - Об этих вот… Роскошных, спелых да тёплых, как солнце, когда за Дон садится и на две половинки горизонтом речным делится…
        - Иловайский?! Ты что, издеваешься? Если две половинки круга, так это, оригинал ты в лампасах, больше на задницу похоже!
        - Ну и что? - не стал спорить я. - Да хоть бы и так! Ты мне и с заду и с переду одинаково небезразлична!
        - Дубина-а, - вздохнула Катенька, отложила пистолет и руками нежными, словно крыльями, шею мою обвила. - И за что я тебя такого люблю?
        - За ум и красоту, - рискнул предположить я, но она только жалостливо всхлипнула в ответ.
        Прообнимались мы, поди, минуты две. Потом грозная Хозяйка резко опомнилась и, не оборачиваясь на меня, откатилась к своей волшебной книге-ноутбуку.
        - Так-с, после некоторых событий, связанных с психованным оборотнем, которого ты же на меня и натравил…
        - ?!!
        - Не перебивай!
        - …
        - Короче, теперь у меня и в хате три видеокамеры. Как решим порезвиться в постели, не забыть бы выключить! А то ещё останется в памяти да уйдёт на автомате в центр вместе со всеми моими отчётами. Представляешь, как весь научный свет от нашей порнушки файлообменником накроется? Мы ж будем звездами экрана на всех торрентах!
        - ??? - Я так и не смог внятно сформулировать вопрос, а о чём это она вообще и, главное, с кем…
        - Всё. Поняла. Каюсь, дура непедагогичная. Иди сюда, любимый, гляди!
        Большой экран ноутбука разделился на три неравных прямоугольничка, показывая нам главную комнату, спаленку и кухню.
        - В ванную с туалетом я, естественно, видеокамер не ставила, - шёпотом пояснила Катя. - Чего там может быть интересного, банальная бытовуха. Тебе бы не понравилось.
        Я открыл было рот попротестовать насчёт «не понравилось» в ванной, но в этот момент моя милая решительно дёрнула меня за воротник, пригибая к экрану.
        - Вот! Вот оно, смотри! Давай ещё раз прокручу!
        Моему взору предстала прекраснейшая картина, где ещё сонная Катенька левой рукой откидывает с себя бархатное одеяло и потягивается в обворожительной полунаготе, едва прикрытая тончайшей рубашкой с зелёными кружевами. Встаёт, эдак красиво отставив ножку, семенит к окну, улыбается началу нового дня и… зевает, не прикрыв рот, и, переваливаясь, как медведь в спячку, уходит из спальни, почёсывая поясницу.
        - Дурак! - вспыхнув, хлопнула меня по плечу густо покрасневшая Хозяйка. - Ты на что смотришь? Ты сюда смотри, что это?!
        В оконном проёме на миг мелькнула серая тень, и экран померк. Потом снова включился, так, словно его какой тряпкой на пару минут занавесили.
        - Получается, что кто-то проник ко мне за забор, влез на подоконник, закрыл камеру слежения и засунул под кровать труп. Зачем?
        - Может, это взятка такая? - предположил я. - Ну вроде как решили тебе сюрпризом мёртвое тело подсунуть. Вдруг ты голодная и обрадуешься?
        - А-а… в принципе это запросто, местные и не на такое способны. - Катя задумчиво почесала самопишущим пером за ухом. - Ладно, попробую перекинуть копию записи нашим модераторам наверху, может, у них в компьютерной обработке чего выяснится. Да, и по твоему предыдущему вопросу - размножения сегодня не будет, усёк?
        - И завтра?
        - И послезавтра, и на неделе, и ближе к концу месяца, а с такими весёлыми наездами, может, вообще никогда. Я тебе не резиновая Зина из секс-шопа, не турецкая одалиска с буквой «т». Я - хорошая, приличная, из благородной семьи и с высшим образованием. Ясно?
        - Чего ж неясного, звёздочка моя кареокая. - Я старательно пытался сообразить, куда она клонит. - Так видно, что сватов пора засылать к твоим отцу-матушке. Да у дядюшки, поди, оно и не застрянет, скажу, куда да когда, он и пошлёт!
        - У твоего дяди, как кого посылать, действительно не застревает, - неожиданно помрачнела моя краса, словно облачко скользнуло тенью на её милое личико. - Некуда сватов засылать, лап… Я детдомовская.
        - Сирота? Ох ты ж господи, горе-то какое… - У меня на глаза чуть не навернулись слёзы. Я погладил её по голове, неосторожно коснувшись шишки…
        - Ай-й-я-а!!!
        - Прости, родная, не хотел…
        - Главное, чтоб теперь я хотела! - вздохнув, огрызнулась она и, повернувшись на стуле, сама прильнула щекой к моей груди. - Ну как сирота… До трёх лет жила в детдоме. Потом меня удочерили профессор Тихомиров с супругой. Они хорошие люди были, я их всегда любила, как папу и маму, но забыть о детдоме не могла. Впрочем, мне и не давали. Знаешь, какими злыми могут быть девчонки с твоего двора, в присутствии которых их настоящие родители обсуждали моих, удочеривших…
        Я промолчал, обеими руками нежно обнимая её за плечи. Знал, конечно, на собственной шкуре знал, как безотцовщина всякого натерпелся, но у меня-то до сих пор и мама есть, и две сестры. А у ней, выходит, совсем никого…
        - Они давно умерли, лет пять уже, я ещё училась тогда. В аварию попали, машина всмятку, а я потом вот… Ладно, проехали, не хочу вспоминать. Тебе не пора?
        - Нет, - честно ответил я.
        - Вообще-то это был непрозрачный намёк. Если кто не понял.
        - Так ты гонишь меня?!
        - Не гоню! - Катя повисла на мне, когда я рванулся к дверям, и поехала вместе со стулом. - И ты не гони, куда так втопил педаль газа?! Короче, милый, родной, ненаглядный, ну сам прикинь, какая, к чёрту, любовь, когда у меня труп под кроватью? Я ж ни расслабиться не могу, ни получить удовольствие. Вот в следующий раз давай вместе создадим атмосферу - полумрак, свечи, шампанское, музыка, тыры-пыры… понимаешь?
        - Тыры-пыры, понимаю, - сдался я, так как ни сердиться, ни обижаться на неё долго не могу. - Когда в другой раз на свидание прийти позволишь?
        - Вот как с телом этим разберёшься, так и приходи. Я тебя так поцелую-у-у…
        От такого её обещания у меня словно крылышки за спиной проросли. Эх, любо, братцы! Да неужто я с загадкой этой курьерской не разберусь, когда меня такие губы сахарные наградою праздничной ожидают?! Опять же и дядя, как ни крути, а на мои эполеты это дело повесит…
        - Эй, конь педальный, - холодно остановил меня на пороге Катенькин голосок. - А кто отсюда труп унесёт? Нет, я, конечно, могу за забор выкинуть, наши его вмиг обглодают, но тебе вроде как улика нужна была. Что дяде-то представишь, мм?
        Я хлопнул себя по лбу - и правда, не оставлять же здесь убитого человека! По нему расследование произвести должно, а потом и похоронить по христианскому обряду. А в Оборотном городе его оставлять никак нельзя, для местных - это не геройски погибший офицер, а свежее мясо.
        Когда я выходил из ворот с трупом курьера на спине, Катенька ободряюще махала мне в окошко и даже послала воздушный поцелуйчик. А потом ворота захлопнулись и…
        Ну то есть не сразу, а где-то через минуту-другую ко мне под папаху вдруг забрела робкая мысль: а далеко ли я уйду с мёртвым телом? Собственно, отвечать на этот вопрос как-то не очень-то и хотелось. Уже потому, что скучно, банально и предсказуемо - недалеко, и к гадалке не ходи! Можно, конечно, попробовать прошмыгнуть переулками, ни на кого не нарвавшись, но это вряд ли. Город живёт шумно и активно, так чтобы совсем никого не встретить - нонсенс, но других вариантов тоже нет. Пойду, что делать, хуже не будет…
        - Да, блин, вспомнила! - внезапно проснулись львиные головы, громогласно оповещая все улицы. - Хорунжий Илья Иловайский несёт труп бесчестно убитого офицера к себе домой! Препятствий ему не чинить! Никаких! Узнаю - начну зверствовать! А может, и не начну, чёй-то у меня сегодня настроение романтическое… Налью-ка ещё мартини. «И твои изумрудные брови колосятся под знаком луны-ы…» Какая хрень, кто бы послушал? А что, я микрофон не отключила? Упс…
        Я, кажется, говорил, что «хуже некуда»? Поздравьте меня. Только что всё изменилось. Если мир не перевернулся и Оборотный город не сменил ориентацию, всем составом переметнувшись в противоестественное вегетарианство, то меньше чем через пять минут… две минуты… ну вот…
        - Глянь-кась, честные граждане, живой хорунжий с мёртвым телом на плечах удрать пытается. А ить какой наивкуснейший бутерброд так чудесно самообразовался!
        Я с тоской уставился на четвёрку незнакомых вурдалаков, радостно направляющихся ко мне с соседней улицы. Добежать до хозяйских ворот с покойником на горбу никак не успею. А бросить курьера нельзя…
        - Отрезай его от дворца, братцы! Ужо откушаем, раз само в зубы идёт! Грех такую вкуснятину упускать, а ежели Хозяйка сердиться вздумает, так можно её казачка и не есть, а тока пооблизывать, так ить?
        Навстречу упырям бодро выдвинулись три абсолютно голые ведьмочки. При любом взгляде, хоть человеческом, хоть волшебном, молоды, хороши и не обременены одёжею. И что я скажу Катеньке, коли они меня и впрямь облизывать станут?
        И тут я боковым зрением углядел две знакомые фигуры, пытающиеся незамеченными прошмыгнуть через площадь…
        - Моня! Шлёма! Приятели драгоценные! А ну стоять, куда по лету лыжи навострили?!
        Двое распрекрасных добрых молодцев, кровь с молоком, аршин в плечах, кудри русы, глаза сини, застыли на полушаге, задрав левую ногу и понимая, что убечь-то уже и не выйдет…
        - Да вижу я вас, вижу, упыри-патриоты! Двигай сюда, вона покойником свежим Хозяйка одарила, а мне его в одиночку волочить - тока живот надорвать. Не поможете ли, за свою долю?
        Я знал, что предложить. В единый миг двое лысых упырей самой неброской внешности, верных дружбе и аппетиту, закрыли меня с курьером от всех прочих посягательств.
        - Ну чё, народ? Чё рты-то пораззявили? Али не видите, что хорунжий друганов своих верных угощением побаловать сподобился, - явно подражая церковной манере речи отца Григория, начал орать Шлёма, он вообще у нас любитель глотку драть. - Вот и отвалите отсель! Нам и троим мало.
        - А поделиться по-джентльменски? - жалобно взвыли ведьмы.
        - Джентльмены - это в Англии, - значимо напомнил интеллигентный Моня. - Так мы тут, в России, иноземщину не приветствуем.
        - Ну хучь пальцев на бульон поотрубайте, жадины! А мы вам за это покажем кой-чего…
        - Чё вы нам показать могёте? Чего б мы уже не видали? - резонно отмёл последнюю надежду голых девиц хамоватый упырь. - А ты, казачок, тоже давай не искушай бедных баб без нужды. Волокём трупяка к нам до хаты, там и разделаем.
        Я кивнул. Сейчас главное с открытой площади убраться, а с этими двумя комиками уж как-нибудь столкуемся, не в первый раз. Хотя чётко продуманного плана у меня, как всегда, не было, однако же бог не выдаст, свинья не съест, выкручусь уж небось. Мы повернули за Хозяйкин дворец и через квартал свернули налево, потом ещё квартал. Я уже весь взмок, таскать на горбу мёртвое тело не удовольствие ни в коем разе. Моню и Шлёму о помощи не попросишь, эти двое ещё отгрызут чего у царского курьера, а он мне целиком нужен. Принесу хоть чуток обглоданного, меня в полку не поймут, скажут, совсем атаманов племянничек с ума съехал. И ведь на голод не спишешь, кормят у нас хорошо.
        - Отвали, собаки горбатые! - рявкал Шлёма, делая страшные глаза каждому, кто только попадался нам по дороге. - Это наш хорунжий, и только нам, по доброй воле, свежее мясо несёт! Делёжке не подлежащее, на халяву не раздаваемое, а за деньги и у Павлушечки требуху зелёную купите. Пошли вон и не сметь тут даже принюхиваться!
        Более тихий и интеллигентный Моня ни на кого голос не повышал, но двух стареньких бабок-кровососок пнул в тыл коленом без малейшего пиетету и извинений. А с одним колдуном, набежавшим на запах курьера, сцепился столь отчаянно, что выдрал ему полбороды. Я даже разрешил вытащить из-за голенища свою нагайку во временное пользование, и счастливый упырь оторвался на всю катушку, уже сам задиристым петухом кидаясь на каждого встречного-поперечного. Честно говоря, я даже побоялся на миг, что с таким пылом он об чужие спины мне всю плеть измочалит, но мы вроде уж пришли.
        - Заходи, Иловайский, гостем будешь! - Шлёмка приветливо распахнул передо мной железную дверь в подвал разваливающегося кирпичного дома. - Сразу предупреждаю, едят у нас в левом углу, а гадют в правом. Не перепутай, ежели чё…
        Мне резко расхотелось туда спускаться. Но сзади вежливо подтолкнул Моня, и я, чтоб не упасть, был вынужден выпустить труп курьера. Несчастный рухнул вниз, сломав пару ступеней и, судя по воплю, попав оставшейся шпорой в филейную часть гостеприимного Шлёмы.
        - Сильно порезался? - виновато уточнил я.
        - Девственность не потерял, и уже спасибо, - буркнул упырь, выворачивая шею так, чтоб исхитриться осмотреть дыру в штанах. - Монька, чё присматриваешься, как дьяк к попадье, заходи уже! Свечку зажги, чё ли, да дверь прикрой, щас на троих трапезничать будем. А ты, хорунжий, чё пистолет-то достал? Не боись, тут мы в безопасности…
        - Он в безопасности, - поправил быстро сообразивший второй упырь, осторожно кладя к моим ногам нагайку, и, подняв руки, отступил к стене.
        - То исть чё, делиться не будет?
        - Не…
        - Сам всё сожрёт?
        - Не…
        - А чё тогда? Нас, чё ли, до кучи постреляет да мясную лавку, конкуренции ради, откроет здесь же?
        - Не, - наконец сумел как-то вставить слово и Моня. - Пусть уж он лучше сам всё скажет. За что ты так с нами, Илюшенька?
        Я опустил пистолет. Крыть было нечем: с головы до ног виноват, чужое доверие обманул, ни в чём не повинную нечисть подставил, сам стыд и совесть потерял, как в глаза-то теперь смотреть этим держимордам буду - ума не приложу…
        - Простите меня, братцы, Христа ради. Не могу я вам курьера отдать, хотя бы и мёртвого. Он мне наверху нужен. Какое-то дело тайное с ним связано, и позволить съесть такую «улику» мне никак нельзя, хоть режьте…
        - Последнее предложение было фигуральным. - Понятливый Моня шлёпнул по руке товарища, резво потянувшегося к ножу на столе. - А что за дело-то, расскажешь?
        - Тока покороче, а то чё-то жрать хочется, мочи нет, - поддержал Шлёма, пытаясь втихомолку дотянуться до уха мертвеца. - Ну чё тебе, хрящика жалко? Ай-й…
        Я не Моня, я от души врезал. Если не прав, так и извиниться могу, но вроде намекнул уже прямым текстом: курьера не тронь!
        - Ладно, рассказываю…
        Да чего там особенно расписывать-то, чай, не хохлому на два сервиза, уложился минут в десять. Упыри слушали внимательно. Хотя, по-моему, их заинтересовало всего одно слово во всей этой истории - война…
        - И чё? Ну, типа энто, ты хоть в курсе, где бои-то будут?
        - Мы имеем в виду, - доступно пояснил позицию друга Моня, - что если война, так вы, казаки, небось там кучу народу саблями понарубаете. То исть закапывать-то где будете? Нам бы адресочек или ориентир какой. Ну чтоб прийти, всплакнуть об усопших, без свидетелей…
        - Так я вам и поверил.
        - Да мы особо и не надеялись, - дружно повинились оба. - Но попробовать-то не грех, а?
        - Хлопцы, а ничего, что нас стопудово в Польшу отправят? Я вас к полку не приписывал, а если дядя узнает, что упыри в похоронную команду набиваются, так такое начнётся…
        - Мы представляем.
        - Лучше уж не представляйте, - вообразив себе дядюшкину реакцию, вздохнул я. - Фантазия у него богатая, настропалился на моих шутках нервы взвинчивать и за нагайку хватается, как за господи благослови! А с вашим братом вообще разговаривать будет только с пальцем на курке, а палец у него нервный. Моя вина, но вам-то от этого не легче…
        - Вот тока на жалость нам коленом не дави. - Шлёма вытер скупую слезу драным рукавом Мони. - Чую я, ты опять на нашем горбу в рай проехался?
        Я открыл было рот для гневной отповеди и… подумав, захлопнул пасть. В смысле рот. Самому себе, естественно. Чего ж дожидаться, пока мои лысые собеседники мне его вежливо прикроют, и справедливо, раз уж я, как тут ни выёживайся, а и впрямь собрался их кинуть.
        - Иловайский, - Моня осторожно отодвинул дуло моего пистолета в сторону, - тебе ведь по-любому мёртвое тело из Оборотного города не вывезти, так смысл за него держаться?
        - Надо мне…
        - Чё пристал, Монька, - неожиданно вступился за меня второй упырь. - Сам же знаешь, что у его дядюшки рука тяжёлая, прибьёт же хлопца! Выручать будем хорунжего, а при случае уж он завсегда отблагодарит по совести. Верно я тя нахваливаю, казачок?
        Я с надеждой закивал.
        - А идея моя вот в чём будет. Монька, скидавай портки да рубаху! Так, а мы покуда трупяка разденем. И чтоб не возбуждаться, мужики!
        - Убью, - не своим голосом прохрипел я, вновь вскидывая ствол турецкого пистолета на уровень Шлёминого лба.
        - Ну да, да, с мужиками я чёй-то погорячился, ась?
        - Не только. За саму идею с раздеванием покойника убью!
        Пока мы грозно сопели друг на друга, Моня, не чинясь, без стыда и совести разнагишался целиком и, прикинув на глазок тело несчастного курьера, подтвердил:
        - Затея, конечно, рискованная. Думаю, мундирчик мне по росту великоват будет, а в плечах, наоборот, так даже и узок. Однако ж на что не пойдёшь за-ради чести русского казачества?!
        До меня начало доходить… Я опустил пистолет, поднялся по шатким ступенькам к дверям и через щёлочку выглянул наружу. Так и есть, на улице, вытянув шеи, принюхиваясь и поскуливая, собралась уже целая толпа нечисти, жаждущей «справедливого дележа».
        По совести говоря, свои на своих здесь нападают редко. Меня-то они в каждый приход ловят, да только с однообразным результатом, а посему и умеренным старанием. Но вот провезти в город мёртвое тело контрабандой, вне санитарного контроля хоть того же мясника Павлушечки, - это дело иное, противозаконное. А раз так, то, стало быть, общественное, и каждый сознательный гражданин от него откусить полное право имеет. Если, конечно, наглости или силы хватит. Получается, что упыри правы, в одиночку мне отсюда курьера нипочём не вытащить…
        - Упырче, открывайтеся! - громогласно донеслось откуда-то слева. Ну вот и он, лёгок на помине. Тяжёлый кулак мясника-людоеда пару раз гулко бухнул в хлипкие двери подвальчика.
        - Чё надоть? - в два голоса проорали мои упыри.
        - Очевидцы свидетельствуют, что вы с Иловайским в обход моих прерогатив свежатинку торговать задумали. Сие не комильфо, человече. Да и как на то дядюшка ваш воззрит…
        Ох и денёк, это что ж меня тут каждый час только родным дядей и попрекают?! Он и был-то в Оборотном всего лишь раз, да вот, поди ж ты, как народу запомнилось… Генерал, он и в Африке генерал, а уж такой разлюбезной внешности и красы, как наш Василий Дмитриевич Иловайский 12-й, и подавно!
        - Ну так что, оппоненты, сами выйдете или дверь ломать?
        Я взвёл курок и оглянулся. Раздетый до исподнего труп курьера был аккуратно переложен на грязный топчан, а молодцеватый Моня, облачившийся в его мундир, застёгивал под подбородком ремешок каски.
        - Красава! - завистливо вздохнул Шлёма, засучивая рукава. - Ну чё, казачок, рискнём нашим чахлым здоровьем? Ить ежели поймают, так долго бить буду-у-ут…
        - Не слушай его, Илюша. Бить будут, разумеется, но не его, а меня.
        - Дык зуб даю, нам обоим достанется, - пустился было спорить Шлёма, но от следующего удара кулака дверь едва не сорвалась с петель.
        - По коням, - скорее попросил, чем приказал я.
        Парни напружинили ноги, Моня прыгнул на спину друга, а тот, сбросив засов, так резво кинулся мимо обалдевшего от неожиданности Павлушечки, что тот едва не упал.
        - Гляньте, что творится-то? Кажись, упырь у своих же мясо неподелённое спёр. Лови его, жулика бесстыжего! Ужо будет знать, как подельников грабить! И ведь перед казачком-то ни стыда ни совести! Что о нас человек теперь думать будет, что мы все такие гады…
        Вот примерно сколько вам понадобилось времени это прочесть, ровно столько же народ собирался с духом. А потом вся нечисть толпой, словно стадо слонов, так ломанулась вслед за нашими героями, что по ходу изрядно потоптала застенчивого мясника-интеллигента. Я выждал паузу, высунул нос наружу, осмотрелся по сторонам и, не спрашивая разрешения, решил на время попользоваться брошенной тачкой Павлуши. Ему она пару дней уж точно не понадобится. Аккуратно вынес многострадального курьера, сгрузил, взялся за ручки и бодренько покатил вниз по улице. Места оказались знакомые; до той самой крепостной стены, сквозь которую мы уходили с арабом и Прохором, вроде и рукой подать. Да всё не так просто…
        - Врёшь, не уйдёшь! - Из соседнего переулочка ко мне спешил бодрый старичок в домотканом халате, с всклокоченной головой и двумя колбами в руках. - Петрификус тоталус!
        И первая колба полетела в мою голову. Каким чудом я её поймал, ума не приложу. Вот ведь умею, когда очень надо.
        - Ах вот ты как, поганый магл?! - грозно взревел старичок, вздымая вторую, и я, не дожидаясь худшего, запустил ему под ноги его же подарочком. Колба брызнула о брусчатку во все стороны, а надоедливый колдун с алхимическим образованием замер, как ледяная статуя, в позе учёного негодования.
        - Вы уж извините, дедушка, а только не в ваши-то годы стекло почём зря бить! Чай, не с женой друг дружке об голову тарелки колете… - Больше ничего умного я сказать не успел. Вторая колба выскользнула из его скрюченных пальцев и грохнулась ТАК…
        В общем, в себя я пришёл уже наверху, на земле, под звёздным небом, с мертвецом в обнимку, Павлушечкину тачку взрывной волной вообще забросило на верхушку дальнего дуба. А вокруг всё так же тихо спит старое кладбище, тает луна, до рассвета вроде недалече, а с далёкого батюшки-Дона даже сюда долетает свежая прохлада.
        Ох и любо жить, братцы! Хоть с атаманом, хоть без, а тужить не надо никогда, ибо, как нас церковь учит, грех сие и пустое мыслесмятение, ни к чему полезному не приводящее. Я довольно потянулся на кладбищенской земле, сунул два пальца в рот, по-разбойничьи громко свистнув на всю степь. И минуты не прошло, как мой верный араб, дробно стуча копытами, примчался на зов.
        Ах ты ж, умничка моя синеглазая… Вот как его не любить после этого, а? Всего лишь один раз словил меж ушей, и теперь меня нипочём нигде не бросает! Психология и поэтапное воспитание - вот две основы правильной подготовки коня ко всем перипетиям казачьей жизни. В идеале-то, разумеется, жеребёнка сразу от мамки-кобылы брать надо, и дружить с ним, и холить, и выхаживать до четырёх лет, а там он и сам без хозяина жизни своей лошадиной не мыслит, за своим казаком пойдёт и в огонь и в воду…
        - Соскучился, дурашка? - Я ласково потрепал жеребца по шее, пока он тыкался плюшевым храпом мне в щёку. Лижется же, как собачонка какая, и щекотно, и слюнявисто.
        Я встал, придержал коня, пока кое-как перекидывал поперёк седла мёртвое тело в уже грязных подштанниках, и повёл араба в поводу. И ему, и мне требовалось выговориться…
        - А что там за фигура дамская горбатая была, не помнишь?
        Араб дёрнул ушами, облегчённо фыркнул, то есть если и была, то его, легконогого, поймать нипочём не сумела.
        - Понимаешь, не даёт мне покоя эта странная женщина. Вроде не ведьма, я б почувствовал. Ту же мамзель Зайцеву чую на раз, а эта… мутная какая-то. Не находишь?
        Дядюшкин жеребец согласно кивал, но никаких аргументов или пояснений со своей стороны внести в это дело явно не спешил.
        - И главное, походка какая-то необычная. Вроде как вот когда человек на обе ноги прихрамывает. Он и ровно идёт, и по сторонам качается, словно утка, которой яйцо снести приспичило. И ведь ещё эти свечи дурацкие на голове! Кто их носить будет, а?!
        Мой конь старательно поддакивал мне всю дорогу. Я так понимаю, это оттого, что он и сам толком ничего не знал. Увидел что-то непривычное и дал дёру, лошади вообще существа пугливые. А потом, как набегался, ему стыдно стало - от кого убегал-то? Вернулся на прежнее место, посмотреть, а там уже и нет никого.
        Вот примерно таким образом и пообщались. Тоже нужное дело.
        До села дошли без спешки, рассвет уже подгонял в спину. Первых петухов ещё слышно не было, зато дворовые собаки отметили наше явление задолго до того, как, собственно, нас увидели. А им что? Им любого шороху достаточно, лишь бы глотку лаем драть! Ну, возможно, поэтому и возникли некие мелкие недоразумения. Просто кое-кто из дур-полуночниц начал интересоваться, заглядывать через забор, высовываться из окон…
        - Глянь-кася, люди добрые, казачок какой-тось труп на лошади везёт. Покойник в белом, конь белый, казачок в тёмном… Да то, поди, никак сама Смертушка на коне бледном мертвецов развозит, а?! Поди, то к войне али к неурожаю. Надоть яблочно варенье загодя запасать, на другой год яблок-то уже и не будет. А может, и война! Да нам-то чё, всё едино пропадай, коли в войну и без варенья…
        - Матушка, смотри, а то не Иловайский ли мужика в исподнем на жеребце катает? Кто Иловайский-то? Да не тот, тот жеребец! Хотя ежели вдуматься, так и Иловайский тоже жеребец не из последних. Ты бы уж лучше не смотрела, матушка, в твои-то годы чё на жеребцов смотреть, чё ты у них не видела…
        - Ох ты ж мне, прости господи! Казаки покойников голых по ночи возют, прости господи! А я-то, дура, на них смотрю, прости господи! Дак у покойника-то дюже задница выдающаяся, прости господи! И меня уж до кучи, коли и я сама… прости господи!
        Мужикам, верно, хотя бы можно было что-то объяснить, но на меня почему-то любовались исключительно бабы. Этих никаким указом - даже лично государевым за высочайшей монаршей подписью и тремя печатями - не заткнёшь! Там, где степенные сельские пахари и промолчать могут, чисто из уважения к начальству, - баб, девок да старух нипочём молчать не заставишь. Даже, наоборот, ещё быстрей растреплют, ибо, как говорит мой денщик Прохор, «баба хранит тайну всем селом»…
        Но должен признать, что при всём звуковом сопровождении, от собачьего лая до интимных комментариев, к нашему двору дошли мы довольно скоро. Ворота я отпер сам, перепрыгнув через забор, бдительный араб вошёл осторожно, стараясь потише цокать копытами и аккуратнейше удерживая на спине многострадальное тело курьера. К моему немалому изумлению, старого казака на его лежанке не было. То ли где в дозоре, то ли опять у дядюшки за сорокаградусной засиделись. В этом плане Василий Дмитриевич у нас человек обстоятельный и привередливый - с кем попало не пьёт! Тот же рыжий ординарец, что и дядюшку в бою не раз спасал, и дядя его выручал не меньше… служат вместе лет семь-восемь, но вот водку пить на пару им субординация не позволяет. А с Прохором можно, он мой денщик, не дядин, к нему и отношение соответственное - после третьей стопки за столом генералов нет…
        - Спасибо, дружище. - Я потрепал по крутой шее арабского жеребца, снимая тяжеленное тело покойника и укладывая на единственной имеющейся при конюшне длинной лавке. Потом покрыл сверху рогожей и уже мог позволить себе хоть два-три часа отдыха. Забрался на сеновал, стянул сапоги и… больше ничего не помню, так как провалился в сон, едва коснувшись усталой головой душистого сена.
        Проснулся утром, видимо, довольно поздно. И разбужен был очень странным способом: на меня кто-то просто свалил охапку сена. «Какому козлу эпилированному (Катино словцо!) жить надоело?» - подумал я, выплёвывая семена и сорняки, но тяжёлая туша моего денщика села на охапку сверху, придавив меня за плечи.
        - Нету его, господа хорошие! - громко прокричал он. - Загулял, видать, наш хорунжий, дело-то молодое.
        - Мы будем ждать.
        - Да хоть до морковкиной загоди! Когда станичник перед войной гуляет, его ни с какими собаками не сыщешь.
        - Если только он не появится в течение часа, мы тут вам…
        - А вот грозить мне не стоит, я казак простой. Как пальну свинцом, хлоп - и нету молодцов!
        Щелчок взводимых курков ни с чем не спутаешь. Я лежал тихо, как честный кот с ворованной колбасой в зубах, прекрасно понимая, что Прохор контролирует ситуацию. Но до чего интересно - что ж там у них происходит-то? Кто-то так явственно заскрипел зубами, что даже мне было слышно. Потом раздались уходящие шаги и чей-то голос бросил:
        - Не связывайся. Он старик, убьёшь, а мне отвечать…
        Теперь уже зубами скрипнул мой денщик. Прохор, конечно, уже не молод, ему далеко за полтинник, но чтоб кто-то искренне считал, что может его легко убить?! Да этого крепкого рифмоплёта на каждой войне по сто раз в день убить пытались - и стрелой, и ножом, и саблей, и пикой, и пулей, и картечью, и ядром пушечным, а ему всё хоть бы хны! Десятки раз пораненный, весь в шрамах, но живой и грудь в крестах!
        - Вылезай, твоё благородие. - С меня наконец-то слезли.
        Я высунулся из сена и сел, вертя головой по сторонам.
        - Ищут тебя, паря.
        - Догадался уже. А кто ищет-то? Дядя?
        - Если б только он, - вздохнул мой нянька, помогая мне встать и собственноручно обтряхивая с меня соломинки да прочий мусор. - Ох и знатно влип ты, хлопчик… Из самого Санкт-Петербурга всемогущее Третье отделение твоей скромной особой озадачилось!
        Ого, чуть не присвистнул я. Это ж самая наикрутейшая секретная служба всей Российской империи. Не подотчётна никому, кроме самого государя, ну или наипервейшего министра. В столице их управление простые люди за три квартала стороной обходят. Ихние младшие офицеры такие полномочия имеют, каковые у нас и генералам не снились! Для них человека безвинного схватить посредь улицы да навек в казематы Петропавловские упечь - раз плюнуть! А я-то им с какого перепугу сдался? Сижу себе тихо-мирно в селе, на конюшне, никуда не лезу, никого не…
        - Будет врать-то, Илюшка, - не выдержал правдолюбец Прохор, безошибочно читая по моему лицу весь ход моих мыслей. - Да о тебе, характернике, за последний месяц, поди, слава на весь тихий Дон! Какую корову блудливую, девку сопливую, бабу красивую, кошку шкодливую ни спроси - кто есть характерник на Руси? Без гадания майского укажут на Иловайского!
        - А им-то я зачем? Что за дело Петербургу до нашего Калача на Дону?
        - Да ежели б один ты, хлопчик. - Старый казак воровато огляделся и жутко секретным шёпотом сообщил: - Под Василия Дмитревича подкоп роют! Видать, крепко он кому насолил в стольном Санкт-Петербурге…
        - Дядя? Что за чушь! - возмутился я, вытягивая шею и также оглядываясь по сторонам. - Он же у нас милейший человек, душа компании, герой стольких войн, отмечен и наградами, и поощрениями от самого государя! Вот недавно и табакеркой золотой пожалован!
        - Дык и я ж тебе о том самом толкую! Вбей в башку свою дурную - пришёл дворянчик, мордат, как кабанчик, а с ним двое, неместного покроя, и трутся у твоего дяди, скользкие, как… - Мой денщик на мгновение задумался, решил больше не рифмовать и закончил банальной прозой: - О твоих способностях выпытывают. Где был, что делал, с кем встречался, да по дням и по часам! Так ведь и до твоего Оборотного города донюхаются, ищейки блохастые, а?
        У меня ёкнуло сердце. Представить, что будет, нетрудно: если спецы Третьего отделения найдут дорогу через кладбище вниз до арки, а там, пристрелив беса-охранника, прямым маршем пехотными колоннами пойдут брать Катенькин дворец… И возьмут ведь! В полчаса возьмут, не Измаил, поди, там долго и штурмовать-то нечего. Нечисть, конечно, будет биться до последнего, но, честно говоря, они к открытому бою не приучены, это ж не яд подсыпать и не кинжал в спину подпускать. Регулярная армия одним полком пехотным так улицы подметёт, что ни одна хромая ведьма на метле не выскользнет. И ведь будет потом вся эта бойня называться тайной операцией правительства по богоугодной борьбе с антихристианскими сущностями! Да разве я сам против этого? Как вспомню, сколько раз меня там съесть пытались - в первых рядах с дедовой саблей пойду!
        - Этого нельзя допустить, - чётко определился я, выбрасывая из головы все верноподданнические мысли.
        - Ну а я про что?! За нечисть поганую заступаться и близко не подумаю, а вот Катеньку твою огорчать не решился бы. Она тя, дурака, любит, да не слегка…
        - Любит? - смутился я. - Ну да, было дело, целовались пару раз…
        - Так у девок же всё по глазам видно, - подмигнул мне старый ловелас. - Наблюдал я за ней искоса. Уж ежели она в твою сторону глянет, так глазищи у ней ровно тёплым огнём светятся! Как у кошки блудливой, что в сметану влезла…
        - Прохор?!!
        - Ох, прости, твоё благородие, заболтался, не тот эпитет подобрал, не то слово молвил. Уж не сердись на старика, прости Христа ради.
        Я молча хлопнул его рукой по плечу. Какие обиды, он же за меня голову положит, да и я ради Прохора жизнь отдам. Однако ж, покуда до этого не дошло, что делать-то будем, братцы?
        - К Василь Дмитревичу тебе надо, паря. - Он уверенно ответил на мой невысказанный вопрос и добавил уже от себя: - А твоё характерничество тебя же самого невидимым сделать не может?
        - Нет, - сказал я и тут же понял, что вру. Ей-богу, вру! Преотличнейше же у меня это дело получиться может, просто попробовать надо… - Я бегом к дяде, не волнуйся, пробьюсь. А ты бери тело курьера, грузи на телегу и доставь к церкви. Надо его хоть отпеть по-человечески.
        - Какое тело, Илюшенька? - недоумённо вытаращился на меня Прохор.
        - Как это какое? Я же вчера труп того самого курьера наверх вытащил! Вон там на лавочке сгрузил, накрыл рогожей, а…
        На лавке никого (и ничего!) не было. Многострадальный курьер исчез снова. Да что ж мне так не везёт, господи? Мы бегло обыскали весь двор и всю конюшню, проверили все уголки, перерыли гору сена, перевернули вверх дном маленькую баньку (мало ли куда мог заползти мертвец, вдруг помыться захотелось?), но и там ничего не нашли. Плохо, очень плохо…
        Мой денщик действительно заночевал у дяди, ему там, если что, в сенях всегда стелют. А рано утром, ещё до третьих петухов, у генеральской хаты трое людей образовалось. Один в партикулярном платье чиновничьего фасону, а двое в мундирах Третьего отделения. Нарвались на рыжего ординарца, он же, как цепной пёс, вообще не спит. Показали бумаги, потребовали представить их самому Василию Дмитриевичу. Дядя встал не чинясь, думал, курьеры с приказом по полку, война же…
        Но, однако, как оказалось, визит их связан был с иными вопросами. Дескать, имеют особое распоряжение на розыск и арест хорунжего Всевеликого войска донского, некоего Ильи Иловайского. Зачем, почему, с какого рожна и перепоя - отвечать отказываются, такая уж огромадная секретность, тсс…
        - И ведь самое чудное, - устало протянул Прохор, когда мы, окончательно выдохшись, уселись на завалинке, повесив носы, - что попали они к нам, минуя все посты. Ни один дозорный их не видел, ни экипажа, ни лошадей, ровно из воздуха предрассветного перед воротами встали, ни одна собака не взбрехнула…
        А вот на это стоило бы обратить внимание. В нашей матушке-России, конечно, всякие чиновники встречаются, среди них и сверхсекретные есть, чьё настоящее имя да должность небось и супруга законная не знает. Но вот чтоб из самого Санкт-Петербурга, да без колёс, без лошадей, аки ангелы небесные на крылах сияющих прилетели - таких нет!
        Надо бы поближе познакомиться с этими таинственными царскими служащими, порасспросить их кой о чём, в глаза поглядеть, вдруг личину носят?..
        - А чего проще-то? - сам себе ответил я. - Раз они так жаждут мою характерность лицезреть, так и я сам на них со всеми чувствами полюбуюсь.
        - Вот и ладушки, а мне с тобой?
        - Нет, - чуть нахмурился я. - Ты в церковь сходи, свечи поставь Можайскому Николе-угоднику и заступнику Ивану Воину, проси помочь. И святой воды набери.
        - Кружку, что ль?
        - Ведро.
        - Да ты шутишь, хлопчик?
        Нет, я отрицательно помотал головой. Какие уж тут шутки, не до шуток нам нынче… Зачем и к чему мне столько святой воды, я, как водится, не знаю, не ведаю. Но чую, надо! Ведро!
        - А теперь двигаем, служба не ждёт. Да и с чинами жандармскими уж больно почеломкаться охота… То исть дать челом по челу так, чтоб копыта отлетели!
        Прохор уважительно покосился на меня, крякнул и резко встал, поправляя ремень. А через минуту мы шли по селу широким размашистым шагом, ни на кого и ни на что не глядя. Первым - неулыбчивый, как бурый медведь с бодуна, мой седоусый наставник. За ним - едва касаясь грешной земли неначищенными сапогами, я, тихий, скромный, незаметный. Как оказалось, стать невидимым не так уж сложно. Растворяться в воздухе при этом совсем необязательно, достаточно лишь ни с кем не встречаться взглядом и позволить людям запомнить более активную фигуру. Да, и судя по репликам случайных прохожих, второе куда более действенно.
        - Здорово дневал, дядька Прохор! А что подопечный твой, не согласится ли похарактерничать для нужд полка? Нехай уговорит фельдшера нашего признаться, где он медицинский спирт сховал? А хучь бы и под гипнозом, лишь бы результату добыть, а?!
        - От и денёк-то добрый, козачок! Исполать тебе всем селом, что вчерась-то не убили зазря. Живёхоньким оно и поприятнее будет, за то и в ножки поклонюсь! Эх, знать бы тока, куда на вас, таких добрых да сердешных, жалобу писать…
        - Слышь, казаче, да ты не спеши, ты меня послухай, я баба простая, красиво говорить не умею, но и врать не люблю, уж скажу так скажу, правду-матку лепить буду, на чины не глядя! Так вот… чё спросить-то хотела? Ить и не вспомню уже! Ну ладно, иди своей дорогой, казаче, иди уже, чё встал-то, уши развесил, делать мне больше нечего, как на твою особу любоваться…
        К чести Прохора, скажу, он ни разу не сбавил шаг, не пытался ответить, не потянулся на ходу за нагайкой, никого не обматерил и даже короткой рифмой не высказался. Шёл молча, не оборачиваясь. Но, главное, моя скромная персона вообще ничем не отсвечивала. Даже те, кто искал по своим вопросам именно моего совета, не видел меня в упор с трёх шагов! Надо бы потренироваться с этим делом да и подготовить отряд пластунов-невидимок для военных рейдов на вражеской территории. Цены таким казакам не будет!
        Меж тем Прохор шагнул на просторный двор у генеральской избы, плечом снеся в угол рыжего ординарца и без лишних сантиментов вклиниваясь в дядины апартаменты. Я тихой сапой скользнул следом и даже подал ординарцу руку, помогая встать. Хотя не уверен, что он это запомнил, я ж невидимый. А у нашего строгого генерала, небрежно развалясь на дядиной оттоманке, сидел столичный гость и вёл себя как хозяин…
        - Государь весьма обеспокоен своевольничанием вашего так называемого племянника. Святейший синод также не одобряет никаких контактов с нечистой силой. За такие вещи, знаете ли, недолго по этапу да в Сибирь!
        Мой дядя, при полном мундире и всех орденах, молча стоял у окна, с трудом удерживая в побелевших пальцах кружку с остывшим кофе.
        - Мы просто не понимаем, как такой заслуженный человек вашего склада и воспитания мог допустить столь вопиющее безобразие на территории вверенного в его распоряжение полка? Право, император был лучшего мнения о дисциплине своих казаков…
        Судя по тому, как гордо выпрямилась дядюшкина спина, этот столичный хмырь тупо нарывается по полной программе. Наездов на свой полк, на своих казаков и станичников атаман не простит никому. Да хоть бы и самому государю!
        - И ведь самое печальное во всей сложившейся ситуации это ваше личное непонятное, безрассудное упорство. Вы по-прежнему не хотите сказать нам, где скрывается ваш родственник? А ведь это вполне может быть расценено как факт сообщничества с государственным преступником. Вы понимаете, чего можете лишиться? Эполетов, наград, званий, жалованья, почестей…
        - Шрамы боевые с груди не сотрёшь, - глухо ответил наш генерал и, обернувшись, сжал кулаки.
        Что за этим последует, ждать я не стал и прыгнул вперёд, вставая между ним и маленьким человеком в очках.
        - Здорово дневали, ваше сиятельство! Хорунжий Всевеликого войска донского Илья Иловайский по вашему приказанию прибыл!
        - Илюшка? А чего ты… что ли, Прохор не предупредил, что…
        Но я вовремя прикрыл ему рот с привычной бесцеремонностью:
        - Знать не знаю никакого Прохора, а вот от исполнения вашей генеральской воли я уклониться не смел.
        - Ну-с, подойдите-ка ко мне, молодой человек, - кивнул жандармский.
        - Ваше сиятельство, прикажете выслушать крысу очкастую или сразу взашей гнать?
        Теперь уже приезжий петербургский чин вытаращился на меня так, что у него очки с носа на лоб сами полезли. Дядя вздохнул, покраснел, побледнел, кое-как выдохнул и вдруг крепко обнял меня почти до полного утопления в объятиях.
        - Иловайский! Узнаю нашу кровь! Вот и повзрослел казак - ни чёрта лысого, ни вражьей пули, ни чиновника столичного не боится, весь в меня!
        - Ах вы… вот вы как… - Следователь Третьего отделения вскочил на тоненькие ножки. - Да я вас обоих, всем полком, на каторгу, в лагеря, в казематы, во глубину сибирских руд!
        - И твои изумрудные брови колосятся под знаком луны, - издевательски пропел я из-под генеральской подмышки, и чиновник мгновенно прикусил язычок. Ага, попался, жук навозный!
        - Иловайский, ты чего поёшь глупости всякие? Какие изумрудные брови? С чего бровям колоситься? Али то заклинание мудрёное было, от твоей Катеньки разлюбезной подхваченное…
        - Сменим тему, - попросил я, с трудом высвобождаясь из дядиных объятий. - Да, почти что заклинание. Строчка из песенки.
        - Ничего не понимаю.
        - А вот кому надо, тот понял, - с нажимом произнёс я, кивком головы указывая столичному гостю на дверь. - Так что, валет краплёный, сам выметешься или веник принести?
        - Как вы разговариваете с главным следователем Третьего отделения?!! - придя в себя, завопил он. - Я буду жаловаться! Эй, жандармы, взять смутьяна!
        - Из избы не слышно, - вежливо подсказал я. - Вы бы вышли, там покричали на всю улицу, может, и добегут ваши охранники. Только громко кричите, они на противоположном краю села меня под лопухами ищут…
        Чиновник пошёл пятнами, вытер рукавом лысину, чуть не захлебнулся собственной слюной и выбежал вон из горницы.
        - Плюньте. - Я посмотрел в изумлённые глаза дядюшки и спокойно объяснил: - Не из Петербурга он, так, фальшивка с поддельными бумагами.
        - Нешто шпион австрийский?!
        - Нет, чего сразу на Австрию-то наговаривать. Вам же там понравилось вроде: и пиво приличное, и немки улыбчивые…
        - Так… тогда что ж… ещё хуже - нечисть под личиною?
        - Да не горячитесь вы. - Я упёрся ладонями в его могучую грудь, скользя сапогами по полу в попытке сдержать генеральский напор. - Человек это. Обычный человек. Только из будущего…
        - Откуда?!
        Я тяжело вздохнул, судя по всему, объяснять придётся долго. Может, как-нибудь попроще, на конкретном примере, но не успел…
        - Айда на улицу? - неожиданно предложил дядя, резко меняя тему. - Дюже охота поглядеть, как эта кикимора болотная из твоего будущего своих приспешников на подмогу звать будет. Так говоришь, не из сыскного они?
        - Нет. Мне предстоит разобраться - откуда, но не из Санкт-Петербурга, это точно!
        - Голову на плаху положишь?
        - А вы бы что хотели, чтоб я на неё положил?
        Мой дядя задумался, мысленно пересчитал в уме руки и ноги, что-то прикинул и решил:
        - Ты ж ещё не женатый, ничего тебе класть не надо, это я так, к слову брякнул. Пошли, что ль, балабол?
        Мы вышли на порог и… были с ног до головы облиты святой водой! Мой счастливый денщик отсалютовал нам пустым ведром.
        - Спасибо тебе, добрый Прохор, - с чувством сказали мы с Василь Дмитревичем, выплюнув по струйке воды.
        - Рад стараться, ваше благородие. А чегой-то вы на меня смотрите, как француз на лягушку?
        - Проводи-ка меня переодеться, братец, - попросил дядюшка подоспевшего ординарца. - А ты, Иловайский, сыщи хмыря этого в пенсне. Нехай его хлопцы нагайками поучат, как генералу врать…
        - Рад стараться, ваше сиятельство! Сейчас меня Прохор за уши на бельевую верёвку подвесит, просохну маленько - и в погоню, аки лев рыкающий! А вы не хотите рядышком повисеть?
        Моё мокрое начальство сочло ниже своего достоинства отвечать на предложение посушиться вместе, а потому ушло с гордо поднятой головой.
        - Пошли…
        Старый казак почесал в затылке, осторожно поставил ведёрко на крыльцо и последовал за мной, бормоча себе под нос в рифмованном режиме, что уж он-то и не знал, чего со святой водой делать, предупреждать было надо, а так чего теперь дуться-то, никто не виноват, да и, в конце концов, погоды ещё тёплые, чего ж не освежиться перед военным походом, всё одно поп перед всем строем кропить будет, а тут уж заранее, от всей широты души…
        Как вы понимаете, пересказывать всё это ещё и в стихах у меня просто настроения не было. Я думал о том, как ловко ускользнул тот лысый следователь Третьего отделения. Ведь мы почти след в след за ним вышли, а не успели. И куда, интересно, девались его охранники? Их я на предмет личины не проверил, а надо бы…
        - Вот они, - неожиданно раздалось слева, и те, кого я искал, сами бросились на нас из-за плетня.
        Прохор отреагировал быстрее, винтом ушёл с линии атаки, на развороте хлестнув нагайкой по шеям первого. Второй сгрёб меня, как удав кролика, и… с воем отпрыгнул в сторону, дуя на вздувшиеся пузырями ладони. Я лишь успел рассмотреть искажённое звериной яростью уродливое лицо беса, когда оба злодея бросились по улице наутёк, пригнувшись так, что загребали передними лапами.
        - Это ж что за чудеса, как из рыбы колбаса? Я ж таким ударом ломаю шею даром, а он от моей нагайки бежит, как от бабайки!
        - Бес ростовский. Причём не мелкий, - не зная, откуда знаю (ох, как башка трещит от этих просветлений!), пояснил я. - В Ростовской губернии их много, у старых монастырей шарятся, любыми личинами не брезгуют, а сами чаще разбоем промышляют, путников спящих душат, дневного света не боятся. От них одна защита - серебро да святая вода. В общем, ещё раз повторюсь: спасибо тебе, Прохор!
        - Благодарить потом будешь, когда мы того, третьего, главного ихнего, отыщем!
        - Он человек. С ним и проще, и сложнее…
        Я повесил голову и в глубокой задумчивости побрёл вперёд. Ноги сами несли меня к нашему двору, а путаные мысли никак не хотели укладываться в стройную цепочку.
        Событийный ряд был пёстрым и нелепым: герои и происшествия, люди и нечисть, враги и друзья, погони и нападения сменяли друг друга, как в ярком калейдоскопе, я такой на ярмарке видел. Вроде бы знаешь, что в нём стекляшки да камушки, а из-за зеркал картинки всегда разные получаются, одна на другую не похожие. За что убили курьера? Куда подевался приказ? Почему труп был подкинут в Хозяйкин дворец? Зачем его украли у нас с конюшни? Почему тогда меня, спящего, не тронули? Откуда взялся чиновный человек из будущего? С какой чести ему два ростовчанина служат? И что ж это за фигура таинственная хромающая, с горбом да свечами горящими по кругу шляпы? На все эти вопросы моя внезапно образовавшаяся характерность умилительно скромно молчала. Сам себя за такое дело ненавижу порой. Вот умели же старые характерники по первому желанию все способности, все умения тайные на пользу людям оборачивать, а я как недоделанный какой. Вроде дар-то мне вручили, но как им пользоваться, объяснить не удосужились. Сам догадывайся, сын казачий…
        Мой денщик тихо шёл позади, не отвлекая, не бормоча под руку, не приставая с глупостями. Что редкость: он же у меня любопытней барсука с тёмным прошлым. Тоже в каждую нору нос засунет и день без драки считает прожитым зря. Нет, он мирный и добрый, просто деятельный очень, за счёт чего и нарывается постоянно, а со мной так и вдвойне…
        - Святую воду отец Силуян дал? - только чтоб вырваться из плена неразрешимых вопросов, на ходу спросил я.
        - Нет, его-то при храме не было. Мне две бабуленьки от души налили. Храни их Господь за доброту, вот на таких божьих одуванчиках вся вера на Руси и держится…
        - Прохор, ты ничего не перепутал? Меня в том же храме в прошлый раз две старухи агрессивные едва ли насмерть не убили!
        - А так то, поди, они и есть, - радостно подтвердил он. - На меня тоже поначалу с крыльца как собаки бросились, дык я одну в купель макнул, а другую на паникадило закинул… Ну, они враз подобрели и указали, где мне святой водицы набрать. К пожилым людям свой подход нужен, а когда ты к ним со всем вниманием, так и они к тебе не задним местом…
        Я почувствовал себя отомщённым. Честно говоря, прошлый позор, когда две хрупкие бабуленьки при храме отметелили здоровенного хорунжего на раз-два-три, словно котёнка, жёг душу, как раскалённые подковы. Верный денщик избавил меня от позора и вернул былую славу непобедимым казакам Всевеликого войска донского, что не могло не радовать. Батюшки не было, значит, сразу не осудит, и епитимьей по загривку мы не огребём. В конце концов, святую воду в храмах раздают бесплатно, и то, что Прохор попользовался ею без спросу, не самый великий грех. У нас, если подумать, и более весомые проблемы имеются. Такие страшные, крупные, лысые… И один из них топчется сейчас у ворот нашей конюшни, зыркая по сторонам загнанным взглядом.
        - Шлёма?
        - Спасибо, что признал, не погнушался.
        - Упырьская морда?!
        - И вам от всего сердца здрасте, дядя Прохор, - в пояс поклонился мой вынужденный приятель по несчастью (несчастьям!) в Оборотном городе. - Дело до тебя, Иловайский! Беда у нас - Моньку казнят!
        - За что?!
        - За бегство, переодевание и гастрономический обман населения. А он ить тока ради тебя и старался, казачок… Я-то насилу вырвался да убёг, но Моню… другана мово закадычного… не уберёг…
        - Ты не уберёг - твоя проблема. - Безапелляционно оттесняя упыря в сторону, мой денщик открыл ворота и кивнул мне: - Заходи, хлопчик, у нас и своих забот полон рот. Поднял бурю в стакане, мы плакать не станем, мы с вами не братались, в няньки не нанимались, нам до твоего Мони, как до блох в попоне!
        - А что Хозяйка, не заступится? - Не обращая внимания на ворчание Прохора, я достал пистолеты, рассовывая их за пояс.
        - Чё ж сразу Хозяйка-то… - развёл руками Шлёма. - Хозяйка, она, конечно, баба авторитетная, да тока в симпатиях к нашему брату особо не замечена. Это на тебя она неровно облизывается, а мы… Эх, пропадай, брат Монька, ни за ломаный грош! Пойду, может, и мне какой кусочек перепадёт.
        - Другана своего жареного жрать будешь?
        - А чё, и буду! - возмущённо вскинулся упырь, блестя мокрыми глазами. - Монька добрый был, сердцем мягкий, поди, и мясо нежное получится. Слезами обливаться буду, а как же не жрать-то?! Традиция-с… Сами-то небось в церкви плоть и кровь Христову трескаете. А чё нам, другом верным закусить западло?!
        - Ты чего с кем сейчас сравнил, морда твоя небритая, харя недобитая?!! Да я ж тебя собственными руками понесу до уборной, ткну туда башкой вздорной…
        - Прохор, найди мне сбежавшего чиновника, - попросил я, встревая между ними, пока дело не дошло до драки с летальным концом. - Шлёма, веди давай. Времени у меня мало, поэтому двигаем самой короткой дорогой.
        - Переоделся бы сначала, - пробурчал мой денщик, щупая меня за рукав. - Малость просох, но на ветру просквозит, ровно Мурзика в марте. Будешь потом, как и он, мяучить, что женихалку проветривал да передержал, она и скрючилась…
        - Прохор!
        - Чего? Я ж не о тебе сейчас думал, твоё ты благородие, а о Катеньке твоей ненаглядной сострадал. На кой леший ты ей отмороженный сдался…
        Пришлось плюнуть, стиснуть зубы и пойти переодеться. Благо сухая рубаха да шаровары у нас в полку почти у каждого казака в припасе есть. В походе не дома, если сам растыка, никто о тебе заботиться не обязан. А старшие офицеры, да и любой, кто чином выше, вправе хоть на улице, хоть где остановить неряху да отругать без церемоний. Могут и потребовать, чтоб сапог снял, ногу босую показал, чиста ли, не в мозолях, не в грибках поганых? И не поспоришь ведь: случись война, один такой болезный может весь полк паршой заразить, а сие дело недопустимое! Это когда солдаты царские в походе, они поперёд всего кухню ставят - кто не сыт, тот не воин. А у нас, у казаков, поперёд всего и всякого банька ставится! Нам же первыми помирать, вот и надо, чтоб и рубаха завсегда чистая, и тело тоже. Не ровён час, призовёт к себе Господь, а у тебя ногти грязные, стыдобища-то какая…
        - Нагайку взял?
        - Взял.
        - Со свинцом?
        - Да. Ещё когда пулю вшил, не сомневайся.
        - Саблю возьми.
        - Прохор, ты мне ещё пику всучи и два ружья заряженных, - не выдержал я, пока он, не спрашивая разрешения, надевал на меня ремень с дедовской саблей. - Там войны-то на пять минут, а ты меня словно в поход на Турцию готовишь, Стамбул в Константинополь переименовывать!
        - Да будь моя воля, я б тебе, паря, пожалуй, и пушку под мышку дал, - не особо прислушиваясь к моим протестам, буркнул старый казак. - Не на свиданку идёшь, а в бою лишней пули не бывает, всякая свою дорогу найдёт.
        - Дядя Прохор, а мне дашь чего? - с надеждой всунулся лысый упырь.
        - По мозгам дам! Не лезь под руку, ещё забуду что… А, вот, нож ещё засапожный возьми, вдруг пригодится…
        По неясному наитию против короткого ножа в простых кожаных ножнах я спорить не стал, сунув его поглубже за голенище.
        - Вот и ладно, хлопчики. - Денщик мой быстро перекрестил нас, отчего Шлёма едва не рухнул в обморок, и толкнул взашей. - Ну дак пошли, чё встали? Али устали? Али делать нечего, только б трескать печево, глазами лупать да девок щупать?! А ну марш на службу, спасать упырью дружбу!
        Я подхватил всё ещё слегка покачивающегося Шлёму и повёл к воротам…
        - Слышь, Иловайский, а чё, няньке твоей бородатой сболтнул кто про уборную?
        Я вопросительно изогнул бровь.
        - Дык уборная же, - попытался напомнить Шлёма, видимо абсолютно уверенный, что я тоже в курсе, да подзабыл. - Говорю те, так скорей всего будет.
        - Через уборную?
        - Ну дык!
        - В смысле через вон ту? - для полноты картинки уточнил я, ничему такому особенно не удивляясь.
        На задней стороне двора, за конюшней, стояло кособокое новомодное сооружение, типа сортир французский. Саму идею такого «домика» на Руси знали давно, а вот «архитектурный дизайн» скорее был устроен по немецкому образцу, хотя название всё ж таки прижилось французское. Конкретно вот этот сортир ставили наши казачки-плотники в числе ещё десяти штук на нужды полка. Не слишком много, ну да вроде и не у всех сразу диарея, верно? Интересно только, каким образом мы попадём в Оборотный город, ведь не нырять же в…
        - Ну чё, кто первым нырнёт? - Упырь гостеприимно распахнул передо мной засиженную мухами дверь.
        Я пристально посмотрел в его бесстыжие гляделки и качнул чубом - ты первый и будешь.
        Шлёма ухмыльнулся:
        - Недоверчивый вы народ, казаки, чё хвост поджал-то? Не боись, выпрыгнешь на той стороне и пахнуть не будешь.
        - Всё равно ты первый.
        Он легко отодрал две доски с пола, увеличивая дыру до своих размеров, подмигнул мне и, не разбегаясь, сиганул в зловонную жижу башкой вниз, только хлюпнуло. Я успел отпрыгнуть в сторону, увернувшись от брызг. Постоял, подождал, не выпрыгнет ли мой проводник обратно? Не выпрыгнул. Будем надеяться, что это действительно очередной проход под землю.
        В Оборотный город можно попасть десятком разных проходов, он широко раскинулся во все стороны, и дороги из него ведут аж до стольного Санкт-Петербурга. И таких Оборотных на великую Российскую империю штук двенадцать-тринадцать, не менее, все раскинули свои щупальца под землёй, и во всех своя, местная, нечисть окопалась. Кого там только нет… А к чему это я? А к тому, что повторять Шлёмин подвиг у меня на сей момент не было ни охоты, ни желания, ни настроения. Может, как-то иначе, может, я быстренько араба оседлаю и на кладбище, а там привычным путём, через могилу? Я тоскливо обернулся и чуть не поседел…
        Из-за соседнего плетня точнёхонько на меня, прямой наводкой, смотрело чёрное дуло небольшой чугунной пушки! Некто в невообразимой широкополой шляпе с оплывшими огарками свечей по тулье как раз опускал палочку с горящим фитилём. Одним движением я выхватил засапожный нож, с колена метнув его в пушкаря. Попал в плечо! Что не остановило негодяя, но дало мне возможность в два прыжка ласточкой нырнуть в жёлто-коричневый зев сортира ровно за секунду до выстрела.
        - Чё задержался-то? - спросил румяный добрый молодец, помогая мне встать на ноги.
        При падении я больно треснулся задом о булыжную мостовую, хорошо хоть ещё копчик не отбил. Шлёма принял мою протянутую руку.
        - Спасибо. Куда это нас?
        - На главную площадь, вона и памятник рогатому стоит, как мечта нестояния, - витиевато объяснился упырь. - Здеся Моньку жечь будут, народ за дровами побёг.
        Конечно, попасть на главную площадь нечистого города не есть самое удачное тактическое решение - тут тебя со всех сторон видно и все на тебя облизываются. С другой стороны, иди я привычными путями, так пришлось бы мимо арки двигаться, опять с бесами-охранниками бодаться, а у меня на них уже, честно говоря, фантазии не хватает. Да и надо бы как-то Катеньку оповестить о моём визите. Небось не осудит, всё ж таки не за её общением радостным прибежал, а друга спасать. Прости меня, Господи, за слова такие…
        - Эй, хорунжий, чё задумался-то? - Пользуясь тем, что Шлёма отошёл шагов на десять, кого-то высматривать, меня потеребил за штанину маленький калмыцкий улан в яркой форме и шапке с традиционным квадратным верхом.
        Вспомнишь беса, он тут как тут…
        - Остынь, служивый, по делу я.
        - Ну дык какие сомненья-то, ты у нас в Оборотном вечно то по делу, а то к Хозяйке шуры-муры крутить.
        - Я вот те хвост за такие слова откручу!
        Маленький калмык ловко отпрыгнул в сторону и выхватил изящный дорожный пистолетик английского производства. Пулька в нём не больше горошины, но попадёт в лоб - мало не покажется. А с такого расстояния мелкому ему по крупному мне не попасть, это ж как постараться надо…
        - Ну чё, Иловайский? Чё скажешь-то напоследок? Молиться будешь или пощады просить? Так вот тебе!
        Проклятый бес не дал мне возможности даже перекреститься, в единый миг спустив курок. Грохнул выстрел! Тяжёлая горячая волна ударила меня в грудь, едва не свалив напрочь. Я с трудом устоял на ногах, чихнул, прокашлялся от едкого порохового дыма, положил руку на грудь, желая ощупать простреленное сердце, и… хм? А дырки-то вроде и нет.
        - Эй, прыщ двурогий, ты как оружие заряжал-то?
        - Как положено, - растерянно забормотал охранник, от огорчения хлюпая носом. - Пороху в дуло, да пыж, да пулю, да на полку пороху, ну и кремень новый…
        - Пулю в стволе вторым пыжом закреплять надо, деревня ты косорукая, - беззлобно пояснил я, вздохнув полной грудью. - Учить бы тебя нагайкою за то, что службы не знаешь, да некогда. Иди, доложись старшому. Скажи, Иловайский отправил наказываться!
        - Помилосердствуй, хорунжий? - Двое проходивших мимо кровопивцев сочувственно кивнули в сторону упавшего на колени улана. - Нешто сам не знаешь, какое у бесов начальство лютое? Сам накажи! Милостивее будет…
        - Не знаю и знать не хочу. Он был просто обязан меня застрелить, а сам пистолет толком зарядить не умеет! Где моя геройская смерть от предательской пули? Как я теперь про чёрного ворона петь буду? Почему меня до сих пор не убили, сколько можно? У меня тоже свои планы, дела, личная жизнь, нервы, в конце концов!
        - Да мы понимаем. - Уже шестеро сочувствующих прохожих вступились за бедного беса. - Виноват он, конечно, дык то по молодости и горячности излишней. Прости дурака, Иловайский, не губи паренька, начальство с ним такую противоестественность сделает, потом только в Голландию и эмигрировать, благо опыта нахватал полны штаны в облипку, с кружевами!
        - Ладно, - уступил я, видя, что Шлёма повернул назад. - У меня сердце отходчивое…
        - Опять, поди, всех меж собой драться заставишь? - понятливо вскинулся бес.
        - Нет, я за справедливость. Вот зарядишь пистолет заново да попадёшь с трёх шагов мне в грудь с завязанными глазами - тогда прощу!
        - А ежели опять смажет? - заинтересовались два породистых людоеда нордической внешности.
        - Так вы ему помогите. Оружие-то есть небось?
        - А можно?! - хором воспрянули все.
        - Нужно! - твёрдо постановил я. - Дуй по домам за стволами да чёрные ленточки на глаза не забудьте. Стреляйте на голос!
        Счастливую нечисть два раза просить не пришлось, а я наконец-то получил долгожданную передышку. Только очень недолгую. Тот рогатый идол, на башке которого я в былые дни от любвеобильных упырей да ведьм прятался, вдруг повернул уродливую голову и знакомым голосом спросил:
        - Иловайский, а ты тут чего делаешь?
        - Здравствуй, зоренька моя ясная, - улыбнулся я уродливой скульптуре.
        - И тебе не хворать. Чего припёрся, говорю, случилось что-то или так, соскучился?
        Я на секунду замялся, в принципе правильными были оба варианта.
        - Сердцем по тебе тоскую всечасно! Но, по совести говоря, забежал на часок приятеля выручить.
        - Моньку, что ли? - недоумевающе буркнул идол. - Вечно вам, казакам, во всё лезть надо… Он же упырь, таких всё равно время от времени прореживать приходится, естественный процесс сохранения межвидового равновесия. Тебе оно куда и каким концом упёрлось?
        - Ну… так… не то чтоб друзья закадычные, но ведь и не отмахнёшься вроде…
        - А и пёс с тобой, - подумав, согласилась рогатая голова. - Только смотри, город мне разрушать не смей! Как всё закончишь, приходи чай пить, мне мармелад прошлогодний хоть кому-то скормить надо…
        - Обнимаю и целую, мечта моя кареокая!
        - Да уж почувствовала всеми местами, - уже куда ласковее попрощался говорящий памятник и напомнил: - Чтоб без взрывов, землетрясений, цунами и гражданских войн. Это моя прерогатива, понял? Ну, чмоки-чмоки в обе щёки!
        Неспешно подошедший Шлёма только присвистнул, глядя, как я приветливо машу нечистому идолу.
        В дальнем конце улицы показалась торжественная процессия с музыкой, флагами и хоругвями. Дробно и не в такт стучали барабаны, им вторили две громкие флейты, а общий ритм задавала чья-то визгливая скрипка. Представляете, за какое место надо держать кота и водить смычком, чтоб получился такой противный звук? А вот я чего-то боюсь представить…
        - Вона Монька-то шествует, - сглотнув ком в горле, хрипло прошептал Шлёма. - Да ты глянь, как он, сердешный, высоко голову держит. Нахватался у вас, казаков…
        В первых рядах действительно, гордо вздёрнув подбородок, шёл лысый упырь с интеллигентным лицом. Офицерская форма курьера была подрана, левый рукав висел на ниточках, одного эполета не хватало, половины пуговиц тоже, видно было, что именно мундир помогает Моне не сгибать спину. Он был от пояса до шеи опутан верёвками, а справа и слева от него двое дюжих леших волочили на плечах огромные вязанки хвороста. Все прочие размахивали ножами и вилками, хором скандируя:
        - Сжечь-запечь! Сжечь-запечь!
        Я-то до последнего надеялся, что всё это какая-то несмешная шутка. Ну не могут же, в самом деле, жители Оборотного города (хоть все они и есть нечисть поганая) жрать своих же соседей? Да ещё, если вспомнить французское нашествие, то уж Моню как национального героя могли бы и просто простить. Не чумчара беззаконная, свой же, местный, земляк. Ладно, разберёмся. Не хотят по-хорошему, будет вам всё через суворовскую клизму…
        - По-олк, стой! Ать, два! - громко скомандовал я, поднимая правую руку над головой. - Эй, славяне, вы чего тут удумали без моего разрешения?
        - Ило-вай-ски-и-й… - с какой-то гастрономически-сладострастной злостью прошипела толпа.
        - Ага, и вас с праздничком Христовым. - Я выхватил из-за пояса пистолет, большим пальцем взводя курок. - В щёки христосоваться не будем, но в пасхальные яйца я с пяти шагов по-любому не промахнусь.
        Нечисть замерла. Особо впечатлительные прикрылись ладошками - заряд-то, конечно, один, но добровольцев подставляться - тоже нет. Я молчал. Они молчали. Даже Моня молчал. Делая вид, что он вообще здесь первый неповинный мученик, лысый агнец с упырьей мордой. Когда пауза затянулась настолько, что любой артист из погорелого театра удавился бы от зависти, я дружелюбнейше улыбнулся от уха до уха:
        - А в чём горе-то? Решили своего земляка на кавказский шашлык пустить - да разве ж кто против? Мне до этого дела как моему дяде до балетных тапочек - вроде надеть-то и сможет, только на улицу не выйдет, лошади засмеют!
        - Так это чё… можем жарить, что ль? - неуверенно уточнил кто-то.
        - Валяйте, - великодушно согласился я. - Только форму военную верните, мне за неё на складе отчитываться.
        Бедного Моньку в минуту разнагишали, вручив мне аккуратно сложенный мундир курьера.
        - Ну всё, спасибо, можете приступать.
        - И чё… типа, даже драться меж собой не заставишь? - всё так же протянул недоверчивый голос.
        - Нет настроения. - Я обернулся, убедившись, что с соседней улицы спешат те, что были отправлены мною за оружием. - Всё равно тут сейчас такая пальба начнётся - круче, чем на Бородинском поле. Вон, видите, горожане меня на прицел берут?
        Моня и Шлёма, не сговариваясь, распластались по мостовой. Они учёные, нахватались практики…
        - Да, а нам-то что с того? Стрелять-то по тебе будут.
        - А я среди вас спрячусь, - пояснил я, делая шаг вперёд и обнимая говорливого вурдалака-недомерка за шею. - Ну что, охотнички, казачье слово крепко - пали!!!
        Как вы понимаете, уговаривать никого не пришлось. Перевозбуждённый спортивным азартом десяток горожан, не сговариваясь, дал залп в мою сторону из ружей, пистолетов, арбалетов, рогаток, луков, а кому не хватило, просто кинул кирпичом. По мне, разумеется, не попали ни разу. Что ж я, дурак - им подставляться? Ввинтиться в толпу, укрывшись за самыми толстыми кровососами, дело нехитрое, хотя и требующее определённого умения. Но если с другой-то стороны глянуть, так кто из нас, казачат, в детстве не воровал на ярмарке яблоко или грушу, а потом не удирал от торговцев с хворостиною через весь базар, прячась за спинами пожилых станичников да за широкими бабьими юбками? У нас в полку - все! Думаю, даже Прохор с этого начинал. Умение побеждать малым числом и удрать от погони - первейшее качество казака!
        Вот и я кружил своих врагов в трёх соснах, сталкивая лбами. Причём успешно, ибо на площади в этот момент поднялась совершеннейшая суматоха…
        - Колдун косоглазый, ты в кого палишь, ась? Кто мне теперича эту дулю свинцовую из энтого места доставать будет?! Нет уж, сам доставай, врачи у нас шибко впечатлительные…
        - Маманя, я, конечно, хотела дырку в пупке, шоб для пирсингу, колечко с камушком подвесить… Но ить не сквозную же - в пупок вошло, со спины вышло!
        - Это кто пульнул? Это ты пульнул? Это ты в меня пульнул?! Да я тебя сейчас, снайпер криворукий, этим же арбалетным болтом девственности лишу! И не посмотрю, что ты мужик, у меня, может, ориентация модно-перспективная…
        - Народ! - наконец опомнился кто-то тощий, с всклокоченными волосами и зубами, как у бобра. - А ведь то справедливая кара пала на наши головы! Забыли мы полезнейшую и душеспасительную традицию - увидели Иловайского, так лучше сами подеритесь, меньше синяков будет! А мы и не подралися… Так вот нам и возмездие! Свои в своих из чего попало палят, ай-ай-ай!
        - Полностью поддерживаю, - поддакнул я, стряхивая пыль с шаровар и засучивая рукава. - Традиции - это святое! Хотите, сам первым начну?
        Я с размаху пнул коленом в копчик ближайшего лысого чёрта в форменном костюмчике и личине студента Киевского университета. Удар получился настолько смачным и зрелищным, что нечисть не удержалась. Им любой плохой пример подай - повторят в геометрической прогрессии со всей охотой и рвением! И пошло и поехало-о…
        В шумной атмосфере счастливого всенародного мордобоя мне удалось без особого труда вытащить Моню и Шлёму, бодро покинув с обоими подельниками место преступления. Самому интересно, сколько ещё времени жители Оборотного города будут вот так легко покупаться на мои маленькие провокации? Вроде же ничего особенного не делаю, давно бы могли сообразить, что, кинься они на меня всей толпой, и хоронили бы потом только папаху, от меня бы и косточек не оставили. Хотя если все эти драки записывать в общенародные традиции, дающие возможность горожанам просто выпустить пар, то вроде как и хорошее дело получается. И им разрядка, и меня не в суп - все довольны, смысл лишними вопросами париться…
        - Чё застрял, как слон в мышеловке? Валим отсель, хорунжий! - Моня и Шлёма подхватили меня с двух сторон под мышки и понесли так резво, что я даже ногами не перебирал - поджал их и наслаждался поездкой. К Хозяйкиному дворцу был доставлен минут за десять. Ну, может, если верхом на бабке Фросе, то уложились бы и за пять, да только где ж её искать, прохвостку старую…
        Упыри оставили меня у ворот и ринулись обратно с ещё большим энтузиазмом. Как я понимаю, парни сумели-таки сообразить, что помогать мне - себе дороже, и удрали, не дожидаясь грядущих перспектив. Я их не осуждал, постоянно рисковать головой из-за моих закидонов - кому охота? Дураков и мазохистов даже среди нечисти не так чтоб много…
        - Иловайский? - зевнули медные львы, пуская из ноздрей лёгкий дым. - Чего нарисовался? По любви или так, из меркантильных соображений, заскочил? Хотя с какого перепоя я на тебя гавкаю, сама не знаю… взбрело вдруг, и всё. Ну ты ж не обиделся? Тогда вваливай!
        Массивные ворота щёлкнули автоматическим замком, открывая небольшую калитку, пропускающую меня в неприступную твердыню Хозяйки Оборотного города. Адские псы за решёткой во дворе залились радостным лаем. По-моему, эти жуткие помеси собаки, акулы и бегемота были практически единственными существами, которые ни разу не пытались меня съесть. Хотя бывшего до Катеньки Хозяина города они как раз таки и схарчили. А вот со мной дружат, я им всегда внимание уделяю, мы играем, было дело, даже выгуливались вместе. Правда, второй раз такого счастья нам ни Катя, ни город уже не позволили, хотя было весело…
        - Илюха, заходи, - радостно ожили динамики. - Иди медленно, ничему не удивляйся, я в своём уме, но полна сюрпризов!
        По чести говоря, мне после таких слов чуток не по себе стало. В животе порхающий холод сообразовался, по спине меж лопаток мурашки туда-сюда наперегонки забегали, а сердце замерло. Вот перестало об рёбра стукать, и всё. Никогда такого со мной не было, вот она что, любовь-то истинная, с людьми делает. Казалось, сейчас носком левого сапога от порожка оттолкнусь, да и воспарю на стрекозиных крылышках к моей ненаглядной…
        - Я здесь. - Катя встретила меня в рабочей комнате, разодетая и прекрасная настолько, что у меня пол из-под ног поплыл.
        Стоит грозная Хозяйка в длинном зелёном платье, блестючем, как шкура змеиная. На ножках туфли дивные с каблуком в мою ладонь. От пятки до… одного места вот такенной ширины разрез! И ножка стройная сквозь него в сеточке чёрной заманивает. А на груди, на грудях, на… Ох, дайте дух перевести, святые угодники… В общем, грудь в таком декольте, что, казалось, вот вздохнёт она, и вся краса наружу! И ведь не вульгарно же, не порочно, не разврат заграничный, а всё своё, родное, тёплое и посему возбудительное до крайности…
        - Так, тормозим, жеребец. - Катенька резко упёрлась ладошками в мою грудь, когда я заключил её в объятия. - Не так сразу, душа требует романтики и красивых ухаживаний. Продлим конфетно-букетный период?
        - А… э-э… мм?!
        - Слюну не пускай. Вижу, что на всё согласен, рада, что так нравлюсь, и кое-где даже горжусь. Помнится, с меня была полянка? Пошли, любимый, накрыла, как умела…
        Моя зоренька чернобровая выкрутилась, взяла меня за руку и повела прямым ходом в спаленку. Там, прямо на шёлковом покрывале, была расстелена белая скатерть, а на ней… И яблоки, и апельсины, и бананы, и шоколад, и конфеты, и сыр, и как венец всему - толстая бутыль российского шампанского! А дядя-то думает, что оно только французским бывает? Но нет, выходит, мы и тут лягушатников обошли. Вот он, наш отечественный образец, небось ничем не хуже будет…
        - Бутыль сам откупоришь, я эту шипучку боюсь. Мне один раз пьяная однокурсница на Новый год так пробкой в лоб закатала…
        - За то убить мало, - посочувствовал я.
        - Точно. Я ей потом оливье на голову надела и в белый лифчик соевый соус вылила. Прикольно?
        Взглянув в ласковые глаза моей возлюбленной, мне на минуточку показалось, что месть была, пожалуй, слишком бесчеловечной, но как её осуждать… К тому же неведомо, что это за зверь такой - однокурсница? Может, так в их светлом будущем наёмных убийц называют…
        С бутылкой шампанского я справился легко, пробка под моей ладонью только пикнуть и посмела. Так и так взвизгнувшая для атмосферы Катенька протянула два чудесных бокала на тонких ножках, и я до краёв наполнил их искрящейся пеной! Когда та сошла, винца на донышке, может, только на один глоток и образовалось. Мы церемонно чокнулись…
        - За любовь и добрососедские отношения! - улыбнулась моя краса, послала воздушный поцелуй и пригубила шампанского. Я тоже выпил для храбрости и… чуть не подавился - это было не шампанское! Его вкус я тоже знаю, дядюшка не раз привозил на станицу маменьке в подарок, а эта сладковатая газированная дрянь, пахнущая клубникой, была похожа на знаменитые вина провинции Шампань, как дворовый кот на донского жеребца! Однако ж Катенька моя свой бокал допила с удовольствием, подмигнула и закусила шоколадкой. Я решил тоже не кобениться и пить, что дают…
        - Илюш, а ты меня любишь?
        - Звёздочка моя ясная, да как же мне не любить тебя?!
        - Это не ответ.
        - Люблю всей душой, всем сердцем, ты мечта моя светлая, жизни без тебя не мыслю, счастье моё длинноресничное…
        - Ух ты?! Такого ещё не слышала. Длинноресничное, говоришь? Вот налей мне ещё полбокала, и я это слово, хоть по слогам, не выговорю… А ты?
        - А я хоть до гробовой доски готов тебе ласковые слова говорить. Правда, она ведь легко с языка слетает…
        Катенька молча указала мне пальчиком на бутылку, я намёк понял и разлил по второй. Чокнулись с хрустальным звоном. Каких сил мне стоило второй раз проглотить этот газированный спирт с ароматами - кто бы знал… Однако любовь моя, ко всему привыкшая, даже не крякнула - выпила без тостов и долькой мандариновой закутала.
        - Душа праздника просит, - блестя мигом засоловевшими очами, пояснила она. - Засиделась я тут. Душно мне. Словно в солярий на две минуты легла, а они меня там на час забыли. Домой хочу. В Москву. На землю, к людям. К нормальным, целым, живым людям. Плюнь!
        - А?
        - Плюнь, говорю.
        - Куда?!
        - Господи, да в фигуральном смысле плюнь и не слушай меня. Я выпившая, могу любой бред нести, приставать к тебе, прижиматься мягкими местами…
        Я почувствовал, что от грядущих перспектив теряю голову и контроль над собственным телом. Ну, над некоторыми частями точно… Ведь если она мне вот здесь и сейчас прямым текстом не намекнула, то я не знаю, что же тогда намёк…
        - Знаешь, тут такая тоска порой накатывает… - Катенька отхлебнула ещё, переместилась поближе и склонила голову мне на плечо. - «Одноклассники» не спасают, всё, что можно, читано-перечитано, стрелялки компьютерные давно не в кайф, я тут в реале по долгу службы перестреляла столько монстров - Тарантино обзавидуется! Но сейчас речь не о нём, а о другом режиссёре. Ты про Тинто Брасса слышал?
        - Нет.
        - Тогда наливай! Не, определённое время такие вещи только в кайф! Ей-богу, ты не представляешь, от какого количества подростковых комплексов я избавилась, плюясь из огнемёта в особо подозрительные рожи. Но понимаешь… - Она сделала очередной глоток, и я тоже допил свой бокал. - Нет, ты не понимаешь. Ты не поймёшь… Ты дитя степей, сын вольн… го этого… закачества… казачества! Бл… блин, чё-то клинит меня… Короче, дай п… целую?!
        Любовь моя поддатая повернула ко мне светлое личико, повалила меня на кровать, приблизила тёплые губки алые и… дохнула ароматом российского шампанского. Это было последней каплей - не знаю, чего там намешали производители, но вино без предупреждения попросилось наружу. Розовый ковёр с отпечатками кошачьих лапок я испортил напрочь! На Катеньку вроде не попал, уже счастье…
        - Иловайский, ты чё?!! Офонарел весь, от копыт до холки? Это что сейчас было?!
        - Я… не… виноват…
        - Я к нему с поцелуем лезу, а он тут рвотными массами отплёвывается! - ущипленной за интимное медведицей взревела Хозяйка Оборотного города. - Я тебя задушу собственными руками! Нет, перемажусь… Я тебя подушкой задушу!
        Мне удалось упредительно поднять палец вверх, спасая хотя бы ни в чём не повинную подушку, потому как меня снова вывернуло… Господи Боже Иисусе Христе и Матерь Твоя Пресвятая Богородица, что же за яд эдакий они там, в будущем, по бутылкам разливают и беспечным людям под видом шампанского продают?!
        - Негодяй, скотина пьяная, реальный подонок… - Катенька с рыка перешла на слёзы. - Такой момент испортил! А я, может, ещё, я, может, уже… в нужном режиме была, а он…
        - У меня есть оправдание, - кое-как прохрипел я, отплёвываясь и стоя на четвереньках. - У тебя опять труп под кроватью.
        - Чего?!!
        - Причём, судя по запаху, тот же самый.
        - Курьер? Ты же его унёс в прошлый раз и якобы доставил своему дяде-генералу?!
        - Я его… унёс, - подумав, признал я. Вкус кислой дряни на языке вызывал очередной рвотный позыв. - Но тело украли. Не знаю кто, не спрашивай. Все тычут пальцем в невнятную особу - тощая, лохматая, в облегающем платье, с горбом и в странной шляпе с шестью горящими свечами. Ты не знаешь такую, солнце моё?
        - То я у тебя солнце, то зорька, то ещё что природное, ты ко мне по имени обращаться можешь?
        - Да, ласточка моя…
        - Блин, теперь ещё и птичка… - Катенька скатилась с одеяла, обошла меня за два метра и, тоже став на четвереньки, уже где-то с порога заглянула под кровать.
        - Точняк, труп! Чтоб его… Иловайский, мне это дело не нравится.
        - А кому оно нравится?
        - Ты мне тут еврея не изображай, я те враз антисемитский погром по одной отдельно взятой папахе устрою! Весь недолгий остаток жизни будешь кипу носить с гербом Всевеликого войска донского! Мацу салом мазать и под «семь сорок» с двумя шашками плясать!
        - Милая, ты уж не зверствуй…
        - А ты не доводи! - вновь наливаясь багровым цветом, взревела судьба моя немилосердная. - Кто мне весь кайф обломал, всё настроение испортил, весь романтизм похерил, все грёзы мои девичьи медным тазом с размаху накрыл и не извинился?!
        - Ну вот, слава тебе господи на лысину! - сорвался я, потому как ангельским терпением тоже похвастаться не вправе. - Сама меня пригласила, напоила дрянью химической, которую в аптеках только на выворот желудка и прописывают, труп героя-офицера себе под кровать сунула - и я же у ней во всех грехах виноват? Да сколько можно?! У меня тоже своя гордость есть. Не устраиваю? Да и пошёл я отсюда, не дожидаясь, пока ты пошлёшь!
        - Ну и пошёл на… - Катенька вдруг прикусила язычок, не уточняя маршрута, да поздно, меня тоже занесло.
        - И пойду! С пути не собьюсь небось…
        - Так, ладно, всё, я начинаю командовать! - Она взяла себя в руки, быстро распахивая окно для доступа свежего воздуха. - Ты, тошнотик, марш в ванную, умойся, прополощи горло. Нет, с поцелуями больше не приставай! Поздняк, я не в духе…
        Ладно, что уж тут спорить. Мне удалось кое-как поднять себя за шиворот, поставить в вертикальное положение, поскользнуться, удержаться на разъезжающихся ногах, в ритме кабардинской лезгинки сумев-таки выпрыгнуть из спальни. Где находится душ и умывальник, я знал.
        - И тряпку половую принеси, - раздалось вслед. - Сам насвинячил, сам и уберёшь!
        Тоже не поспоришь, не маленький, уберу. Я пустил холодную воду, как мог, привёл себя в порядок. Во рту до сих пор горчило. Да чтоб меня ещё хоть кто-то попробовал шампанским угостить - я лучше сразу утоплюсь в Дону, а будут настаивать - сначала утоплю угощателя! Кстати, может, с дядей поговорить? Ну, насчёт того, чтоб он направил ревизию из шести самых никчёмных казаков, тех, кого не жалко, на этот шампанский завод - хлопцы упьются, потравятся, и мы получим законную возможность спалить всё предприятие к ёлкиной маме! А что, чем не святая месть за павших товарищей? У нас оно только поощряется!
        Тряпку нашёл в ведре под раковиной. Пока убирался, отмывая пол и коврик, переодетая Катенька, морща нос, уже сидела за компьютером, щёлкая клавишами. Она права, что-то долго мы возимся с этой нечистью, а враги в своей непонятной игре опережают нас на два хода. Как-то безрадостно получается, пора давать сдачи…
        - Садись, - не оборачиваясь, предложила Катя. - Извини, что нарычала. Дура, не права, порю горячку, нервы, общее переутомление и иммунитет дохлый, аж жуть…
        - Я не в обидах, солнышко моё.
        - Зато я в обидах! Обломы никого не радуют. Короче, ещё раз так накосячишь - близко ко мне не подходи, пьянь с лампасами!
        - Неправда, - гордо вскинулся я, облизывая пересохшие губы. - Нельзя здорового казака гольной химией травить! Налила бы по стопочке беленькой, и нет проблем!
        - У тебя - нет, а меня от одной рюмки водки - в гавань укладывает! Хотел напоить и воспользоваться?!
        Я вспыхнул, развернулся на выход и даже успел взяться за дверную ручку, когда моя недотрога сменила тон.
        - Куда дёрнулся? Я ведь перед тобой извинилась. Ну хочешь, ещё раз меня извини. Полегчало?
        - Не очень.
        - Не важно. Смотри сюда. Вот эту мымру мы ищем?
        Я сцепил зубы, выдохнул через нос и, подойдя, заглянул в волшебную книгу. На меня смотрело узкое лицо рыжего небритого мужчины в широкополой соломенной шляпе с оплывающими горящими свечами вокруг тульи.
        - Портрет французского художника Винсента Ван Гога. Похож?
        - Похож, - согласился я. - Только там не мужчина, а женщина была.
        - Хм…
        - В смысле?
        - Чего?
        - В смысле этого «хм»? - повторил я.
        Катя не слышала меня и не видела даже боковым зрением. Ей было интересно что-то иное, в левом углу сияющего экрана. Я опустил взгляд за её плечо, умудрился не утонуть в медовой ложбинке меж её грудей и вздрогнул - на меня в полупрофиль смотрело искажённое злобой женское лицо в обрамлении седых кудрей. Глаза были сощурены, рот оскален в крике или рычании, а выпирающий кадык… Ого?!
        - Вот и я о том же, - многозначительно кивнула моя Хозяйка. - Не фиг на женщин всех собак вешать, тут у нас, похоже, трансвеститус натуралус нарисовался!
        Я начал лихорадочно перебирать в памяти наши короткие встречи с этим пугалом на кладбище, когда оно в меня ещё и пальнуло. Рост, походка, фигура, нелепый наряд. С одной стороны, женщину так одеться нипочём не заставишь, если только она на скотобойне не работает - быков до разрыва сердца доводить. А с другой стороны, я в Оборотном городе и поэкстравагантнее (правильно выговорил?) дамочек видел. Ведьмам закон моды не писан, а личный вкус они всегда считают идеальным, впрочем, как и вообще любая женщина. Ну да бог с ним. Сейчас интереснее, что ж это за маньяк термический, со свечками в голове по мою душу бродит. И зачем ему курьера туда-сюда таскать? Ладно бы съел, это хоть как-то понятно. Но чтоб уже второй раз Хозяйке под кровать подкидывать - это что-то запредельное, за гранью ума и логики…
        - И главное, никаких конструктивных мыслей, - поддержала меня умная Катенька. - У тебя лицо красноречивое, но не комплексуй, у меня в мозгах тоже на эту тему ни одного проблеска. Одно в принципе могу сказать точно: это чмо болотное не из моего города. И я бы это… посомневалась, что он (она, оно) вообще из этого мира. Ну, точнее, из этого временного периода.
        - Фальшивка, - обомлел я. Неужто как и жандармский чин из Санкт-Петербурга?
        - А вот об этом подумать надо, навскидку не скажу, не уверена, - вновь щёлкая клавишами, безошибочно откликнулась на мои невысказанные мысли моя красавица. - Милый, ты на чайнике красную кнопочку не нажмёшь? - обернулась она.
        Отчего ж не нажать, дело-то пустяковое. Однако ж чайник закипать отказывался, я нажал ещё раз и ещё, потом просто держал большим пальцем эту красную кнопку, пока не закипела уже моя милая…
        - Илюха, там воды нет.
        - Я не знал.
        - А посмотреть слабо? Чайник прозрачный.
        Я пожал плечами. Катя встала, шагнула ко мне, поймала за ремень и притянула грудь в грудь. Ну то есть так, что её дивные холмы капитолийские упёрлись мне в область солнечного сплетения.
        - Смотреть в глаза, - предупредила Катенька, сама прекрасно понимая, что это невозможно. - Ладно, верю, чувствую, не стерва фригидная, саму клинит на опрокинуться и сдаться, но держусь ведь! И ты держись, судьба у тебя такая, как и у всего казачества. Я тебя люблю… честно, по-своему, конечно, как умею… ну дура такая закомплексованная, что теперь… Простишь?
        - Прощу, любимая. - Я обнял её за плечи, прижимая к груди. - И ты меня прости. Я тут это… кое-чем поделиться забыл. Ищут меня. Само секретное Третье отделение. Самый что ни на есть занудный полковник в штатском приехал, а в прислуге у него двое оборотней-бесов ростовского розлива. У тебя такие не мелькали?
        Катя вытаращилась на меня не хуже щуки на Емелю и потребовала детализации. Я и не брыкался, самому хотелось поделиться наболевшим. Рассказ вышел не очень долгим, примерно на середине моя милая попросила не выносить ей мозг своим казачьим креативом и деревянную куклу не включать. Я сразу всё понял. Ну то есть понял главное: она считает, что всё это враки, и нипочём в вышеозвученное не поверит просто из инстинкта самосохранения, который у меня, по её мнению, отпал в младенчестве с пуповиной. Потому что если мне верить, то получается, что в Калач на Дону заявились ни больше ни меньше как спецчины из ФСБНИ - Федеральная служба безопасности научных исследований. Это такие бравые военные-психологи-дипломаты, на все руки хоть куда, которые занимаются силовым разрешением конфликтных ситуаций и последствий, возникших из-за необдуманных действий учёных мужей. Ну и дам, видимо, тоже, раз уж именно нашим Оборотным городом там заинтересовались.
        Хорошего в этом… Совсем ничего хорошего. Если что накопают, так мою Катеньку ненаглядную не только с работы турнут, но ещё и под суд отправят, а там, с конфискацией ноутбука, враз на север зашлют, айсберги пилить на кубики для мартини! И виноват во всём буду я. Кто ж ещё? Не она же, правда…
        - Могу выметаться?
        - Любимый, ты иногда так читаешь все мои тайные мысли, что даже страшно. Меня никто-никто в целом свете так хорошо не понимает, как ты. Давай поцелую, и чеши!
        - Труп тоже захватить?
        - Нет, блин, здесь мне его оставить! Он тут уже прижился, прописался под кроватью как деталь интерьера и сам никуда уходить не хочет.
        - Понял, заберу. Через какой выход возвращаться присоветуешь?
        - Чего так официально-то? Обиделся? - Катя развернулась на вертящемся стуле и, приподнявшись, чмокнула меня в утолок губ. - Погоди, скажу, как тебе двигаться, чтоб у вас у обоих на ходу ничего не откусили. Где тут у нас карта города? Сейчас я тебе самый короткий маршрут зарисую… Милый, всё занято, везде полно народу. Через распылитель пойдёшь?
        Я пожал плечами - какая разница-то, через чего только не ходил уже. Ладно, пока моя милая нащёлкивала клавишами, мне оставалось лишь вытащить из-под кровати курьера, взвалить на плечо и вернуться в комнату. Катя обернулась ко мне с серьёзным лицом.
        - Сядь на стул, думай о хорошем и прости меня за всё.
        - Не понял?
        Хозяйка навела на меня плоскую коробочку с рядом кнопок и, нежно улыбаясь, выбрала самую большую. Я почувствовал некоторое беспокойство…
        - Понимаешь, сама эту штуку в первый раз использую. Но ты не пугайся, пульт на гарантии, если с тобой что не так, мы потом всё изобретательское бюро по судам затаскаем! В смысле я затаскаю. Тебе уже не до того будет.
        - Как называется? - икнул я.
        - «Зелёная миля».
        - Милая, а не… - Я начал осторожно приподниматься, договорить не успел.
        - Труп крепче держи, - напомнила Катя и недрогнувшей рукой нажала на кнопку.
        Мгновением позже меня ослепил ярко-зелёный луч, и глаза я уже открыл, сидя на соломенной крыше дядиной хаты. Тело несчастного царского курьера лежало рядышком, медленно сползая по соломе вниз. Я чудом успел поймать его за ворот нижней рубашки кончиками пальцев, а снизу уже гремел грозный голос старого генерала Иловайского 12-го:
        - Да я тебе, шавка столичная, своей рукой холку намылю, если ещё раз хоть одно плохое слово про моего племянника скажешь!
        - Но вы не можете отрицать его участия в поджоге дома графа Витицкого в Санкт-Петербурге…
        - Где тот Петербург, а где мы? На чёрте он, что ли, туда за час слетал да назад обернулся?!
        - …а также срыве международной научной конференции, стрельбе и разгроме…
        - Ординарец! Всё, сил у меня больше нет… Ну не понимает он человеческого языка, давай сюда пару хлопцев с нагайками!
        Я почувствовал, что пальцы немеют и долго удерживать труп у меня просто не получится.
        - Вы не имеете права! Я нахожусь при исполнении! Если сию же минуту хорунжий Иловайский не будет…
        Предательская солома скрипнула под моим сапогом, и мы вместе с курьером рухнули вниз! Он - удачно, прямо на голову лысого типа якобы из Третьего отделения. Я ещё более удачно, потому как прямо в заботливые руки моего добрейшего дядюшки. Счастливый момент! Я ткнулся носом в его могучую грудь, поиграл орденами и поднял на обалдевшего родственника самый преданный взгляд.
        - Ты?!
        - Я, дядя.
        - Живой!
        - А что со мной сделается?
        - Тогда чего у меня на руках сидишь, ровно дитё малое?
        - Детство вспомнил.
        - А ну слазь!
        - Разрешите исполнять?
        - Да слазь уже, покуда я спину не надорвал. - Покрасневший от натуги дядюшка сбросил меня на утоптанную землю и кивком головы указал на мёртвое тело.
        - Курьер. Тот самый, что был отправлен к нам с приказом. Доставлен мною по вашему приказу из Оборотного города. Там же был раздет и обобран до нитки. Но убит в наших краях, с какой целью - пока непонятно, - встав на ноги, отрапортовал я. - Дайте ещё пару дней, и выясню! Если, конечно, никаких более срочных дел нет. Ну там типа кофе подать или сапоги слюной начистить, чтоб аж горело!
        Увы, он меня не слушал. Казачий генерал небрежным движением пальца отодвинул меня в сторону, даже забыв прилюдно обозвать балаболкой, и склонился над пришибленным жандармским чином. Тот пребывал в полной бессознательности, так что немногим отличался от лежавшего на нём мёртвого курьера. Рыжий ординарец на всякий случай постучал ему нагайкой по лбу, но столичный чиновник не отозвался.
        - Звук звонкий, наверное, весь мозг вниз стёк, - предположил я. - Ты ему ещё по затылку постучи для сравнения.
        Рыжий догада со всей служебной ревностью замахнулся добавить и по затылку, но дядя не дал. Перехватил за руку и рыкнул на нас обоих:
        - Ты чему моего ординарца учишь, балбес? А у тебя, здорового лба, от его брехни памороки отшибло, соображалка рыжая?! Чего этому лысому кумпол долбить, когда он и так поперёк себя пришибленный? Ведро воды сюда тащи, отливать его будем. Да похолоднее! - Последние слова наш атаман протянул с явным удовольствием, почти пропел. - А ты, Иловайский, пошёл вон отсель! Делом займись.
        - Каким, ваше родное сиятельство?
        - Сортир на заднем дворе почини. Прохор доложил, что как тока ты в него сиганул, так сие полезное строение взорвалось, ровно ядром в пороховой погреб закатали! Шесть соседних дворов уже третий час отмыться не могут. Представляешь, как тебя там народ лицезреть жаждет?
        Я почувствовал, как сердце холодным комком рухнуло вниз и попыталось спрятаться где-то под печенью. Как меня встретят приветливые калачинцы, крыши и заборы которых до сих пор неароматно благоухают в ту сторону, куда ветер дунет, можно было бы и не уточнять. Проще сразу надеть мешок на голову да самому сигануть с откоса в омут, и упокой Дон-батюшка мою дурную головушку…
        - Ну, что пригорюнился, ты ж характерник! Али чуешь чего?
        - Чую, - вздохнул я. - Бить будут…
        - А-а, это уж и к гадалке не ходи, - отмахнулся мой дядя. - А вот чуешь ли, что по твоей спине и моя нагайка плачет?
        - Да найду я вам этот приказ, найду…
        - Вот и молодец! Умница! Хвалю! - Он пихнул меня кулаком в бок. - И всё ж таки давай двигай отсель. Вона хлопцы аж три ведра колодезной воды волокут, сейчас развлекаться будем.
        Правильно, как работать, так это я, а как развлекаться, так извини-подвинься, хорунжий. Вечно всё интересное в полку мимо меня проходит. Но по логике вещей дядюшка, конечно, прав: не следует, чтоб этот лысый дятел, очухавшись, сразу на меня кинулся. Успеет ещё, налюбуется при случае…
        Я поправил папаху, сделал суровое лицо, сдвинул брови, выставил вперёд подбородок и отважно сбежал с дядиного двора. Вслед мне долетело дружное хэканье, строенный плеск воды и взлетевшая до престола небесного столь отборно матерная ругань, что сразу стало ясно - этот жандарм столичный всё ж таки наш человек! Стало быть, не так уж оно всё в этом будущем и поменялось, кое-какие вещи неизменны на века…
        Я перешёл с лёгкого бега на широкий шаг. Радостных мыслей на тот момент в голове не было, налетающий от околицы ветерок с характерным запахом тоже не внушал оптимизма, но долго унывать у казаков не принято, психология не та. Мы и плакать-то просто так не умеем, а вот когда песни поём, тогда у каждого второго глаза мокрые. Казачья песня душу из человека вынимает, очищает от накипи грехов, окрыляет и только тогда обратно отдаёт. Светлую, прозрачную, омытую мужскими слезами. Да и как не плакать при словах «Не для меня придёт весна…» или «Чёрный ворон, что ж ты вьёшься над моею головой…»?
        Война, любовь, разлука, смерть, неизбывная тоска по воле. Все всё понимают, каждое слово о каждом из нас, все под Богом ходим и себе не принадлежим. На казачьих застольях всегда больше поют, чем пьют. Но вот грустную ноту сменяет разудалая «Ойся, ты ойся, да ты меня не бойся!» или уж совсем неприличная «Косил сено старичок, хрен повесил на сучок». Вроде бы и слова простые, и юмор примитивный, не чета английскому, а ведь как цепляет! И глаза у людей горят, сердце из груди рвётся, хохот так и распирает, и жить хочется-а-а…
        - Ага, заявился, казачок! - тепло встретили меня из-за первого же забора. - Значится, как гадить в тапку, тут он первый кот! А как ответ держать, так его сотня с краю, ничего не знаю, я не я и кобыла не моя?!
        Ну это вот было ещё очень скромненько так, для разговору, а уж потом как понеслось из-за каждого плетня да не на один голос. И уши не заткнёшь, а всех выслушивать - так проще повеситься. Начал тот достопамятный дед, чтоб ему в пекле на сковороде от аллергии на масло не чихалось, что в прошлый раз доставал нас с Прохором. Его дребезжащий голосина перекрывал всех…
        - Казаки оне! В лампасах ходют! Нагайками грозят! А кто сортир взорвал?! Кудать теперь простому народу без сортиру, а?
        - Да тю на тебя, деда… Рази ж не слыхал, что в сортире том страшная кикимора заселилася? То-то как туды войдёшь, так в нос ейным ароматом и шибает, и шибает, и так покуда совсем не ушибёт! Многие так и тонули, вот те крест…
        - А чё ж туда Иловайского не послали?
        - Послали! Так и он утоп!
        - Брехня, он же вона, под подоконником у Сидоровны крадётся. Живёхонек!
        - Видать, выплыл! От ить большой талант человеку от Бога даден - его хучь в сортире топи, а он всё одно выплывет!
        - Казаки оне! Нырнул-вынырнул… Да хоть бы и с разбегу в сортир башкой, не жалко, тока чё ж стока брызг-то поднял? Тщательнее надо бы, тщательнее-э…
        - И чё вы все напали на хлопчика? Дайте ж ему ведро, тряпку, и он за пять минут всё подотрёт! Вона хоть с моей хаты начинает пусть…
        - Так чего ж с твоей-то, моя больше пострадала!
        - Да твоя и до сортирного взрыву ещё грязная была! А так хучь ровный цвет сообразовался, благородный, коричвенный. Сразу ясно, кто в хате живёт…
        - Казаки оне! Чуть что не по-ихнему - сразу взрывать… Я, может, в энтот сортир и не ходил ни разу, собирался тока, причесался, лицо умыл, оделся по-праздничному - ан обломись, дедуля, под лопухом пересидишь! Нет более архитектурного сооружения-то… Вандализм сплошной прёт! А ну как тот сортир историческую ценность имел? Для потомков, для археологов всяких, а?! Казаки оне…
        На самом-то деле я мог ничего этого и не слушать. Калачинцы - народ чистоплотный, и моего явления только ради того, чтоб привлечь к уборке отдельно взятого хорунжего, никто, естественно, не дожидался. Всё давным-давно было прибрано, отскоблено и отмыто. Просто надо ж дать людям законное право своё возмущение при всех высказать. Перекипят, меж собой побранятся да и простят Христа ради. Мне бы только до Прохора добраться, а там вдвоём, глядишь, и отмашемся. Однако моё возвращение в нашу конюшню было омрачено покалыванием в левой пятке. О плохом думать не хотелось, а куда денешься…
        - Прохор?! Про-о-о-хо-о-ор! - бесполезно надрывался я, и на мой одинокий голос только флегматичные донские кони поворачивали умные морды. Накормленные, напоенные, вычищенные заботливой рукой моего денщика, которым здесь уже и не пахло.
        Я с некоторым изумлением втянул ноздрями воздух, зажмурился, классифицируя в голове всё разнообразие запахов, едва уловимых даже для зверя, но вдруг почему-то без всякой системы и правил проявляясь, как им вздумается, по принципу ненаучной хаотичности. Да и тьфу на них! Вот как она, моя характерность, проявляется, но, главное, ясно, что мой денщик ушёл давно, и не один ушёл. Куда? Зачем? С кем? После секундного размышления я сразу понял, кто ответит мне на все вопросы…
        - Стоять. Глядеть в глаза, по сторонам не косить, под дурачка тоже, - честно предупредил я жмущегося крупом в угол дядюшкиного араба. - Чего молчишь? Это же рядом с твоим стойлом всё произошло. Не смей мне врать! Я буду спрашивать, а ты отвечать. Шаг вправо, шаг влево - попытка уклониться от ответа, прыжок на месте - отказ в сотрудничестве! Карается сокращением полпорции овса и возвращением дяде, а он тяжёлый. Твои выводы?
        Белый жеребец после секундного размышления запрядал ушами, изображая полную готовность к сотрудничеству.
        - Я знал, что мы поймём друг друга. - Араб послушно подставил мне лоб для поцелуя. - А теперь скажи, когда, куда и зачем ушёл Прохор?
        Мой конь досадливо всхрапнул и обиженно показал мне язык.
        - Да, извини, забылся, говорить-то ты и не можешь. Это только древние характерники понимали речь зверей и птиц, а я характерник… ну, скажем деликатно, не очень доделанный. Виноват. Давай проще. Прохор здесь был?
        Араб кивнул.
        - Ушёл примерно с час назад?
        Конь помотал головой.
        - Часа два?
        Кивнул. Беседа заладилась. Главное было правильно ставить вопросы и уточнять детали, ориентируясь на естественные возможности собеседника, а не давить на него, требуя невозможного. Пару раз я сбивался, пару раз он неловко пробовал уйти от ответа, но в целом результаты разговора были очень даже удовлетворительные.
        - Та самая особа в длинном платье, хромающая на обе ноги и в шляпе со свечками, что ты видел в прошлый раз на кладбище… Она забрала моего денщика?
        Белый араб скорбно закивал, сочувствующе опустив пышные ресницы. Из его «рассказа» выходило, что пару часов назад на конюшню наведались двое столичных офицеров из Третьего отделения. Судя по следам от ожогов, те самые, что нарвались на меня, мокрого от святой воды. Старый казак даже не стал спрашивать, зачем пришли, а с ходу прострелил одному левое плечо, а второго погнал вдоль забора нагайкой. Но что-то Прохора отвлекло, и тот опустил оружие. В тот же миг что-то укусило его в шею - пчела ли, овод, маленькая стрела, иголка, только он упал как подкошенный. Из-за ворот показалась страшная женская шляпа с перьями и свечами, а рослые бесы, поскуливая, подчинились приказу, взвалив Прохора на плечи и унося в неизвестном направлении. Куда - не сказали. Никаких улик не оставили. Сельчане были так увлечены уборкой последствий взрыва сортирного домика, что вряд ли хоть что-то всерьёз заметили и могли подсказать. Я вновь оказался в тупике. Или на распутье? Или в тупике и на распутье одновременно, потому что всё равно непонятно, куда бежать, кого ловить и где все плохие прячутся…
        Хотя стоп! Почему это не знаю? Вот как раз именно это мне преотличнейше известно. Кто меня люто ненавидит? Кто мог одновременно привлечь на свою сторону и нечисть, и учёную братию? Кто вечно прячется по тёмным углам, а нападает сзади? Кто до сих пор так и не показал своего прыщавого рыла, но чью хромую поступь я и за версту узнаю? Ох, сколько ж крови мне попила эта ведьма недобитая…
        Ладно, пора закругляться с этим делом. Я быстро собрал необходимый арсенал оружия. Сабля дедовская - одна штука, заточка хорошая - полирнуть бы ещё вдоль клинка, да времени нет. Два пистолета, одноствольные, заряжены обычным свинцом, поскольку серебра на этих бесов не напасёшься, а жалованье нам государь не платит. Нагайку новую возьму, пластунскую. Её Прохор в прошлом месяце у кубанцев за шесть жменей табака выменял. Считай, украл, потому как пластунская нагайка со свинцом на хвосте и ножом в рукояти - по-любому меньше рубля не стоит! Соль в карман взял, святую воду… Обойдусь, чую, не так уж и надо. Коню бы подковы посеребрить, вот уж не помешало бы. Но ни денег на это дело, ни особого толку: серебряные подковки хороши, когда араб с нечистью бьётся, да как угадать, когда оно будет? А до этого часа он лёгкое серебро за день стопчет, так что и смысла тратиться нет.
        - Ну что ж, хотелось бы, конечно, разрыв-травы, да где её взять… Хорошо, махнём как есть. Бог даст, и так всем вражьим мордам носы забекреним, а зубы они и сами в ладошку соберут. Я ж за своего денщика в скальную породу урою, по стенкам размажу, назову фреской и скажу, что так оно исторически и было!
        Верный жеребец сдвинул брови, сурово фыркнул, пустил струйкой пар из ноздрей и пристукнул левым задним копытом по стенке стойла, демонстрируя горячий нрав и готовность поставить всех обидчиков «дяди Прохора» в позу клешнявого героя басен Лафонтена. Очень правильный настрой, я потрепал его по крутой шее и пообещал яблоко, как вернёмся. Редкая лошадь не продаст душу за арбузную корку, сухарик, кусок сахару или морковку. Вот дядин жеребец за спелое яблоко на край света пойдёт. Лошади вообще простые существа, почти как люди, только с четырьмя ногами. А характер, привычки, капризы и прочее - всё как у людей. Недаром для казака конь это младший брат, и отношение к нему соответственное - ласковое и без обид…
        - Эй, характерник! - В воротах показались двое наших. - Тебя батька атаман кличет.
        - Чего ему?
        - А ты вопросов не задавай, сам догадайся.
        - Чиновный жандарм из стольного Санкт-Петербурга в себя пришёл. Дядюшке одному с ним беседовать не с руки, вот он за мной и отправил, ему так веселее.
        Казаки, переглянувшись, кивнули.
        - Вот только некогда мне. Так Василь Дмитревичу и передайте.
        - Но ить приказано же…
        А поздно! Я прыгнул в седло, и белый араб, не дожидаясь шенкелей, перемахнул через присевших казаков, как курица через плетень, только не в пример элегантнее. Я не оборачивался и не вслушивался во всё, что они обо мне думают. Будь я на их месте, думал бы то же самое: самовлюблённый юнец, ни в одной битве не отметившийся, за дядиной спиной прячущийся, ничего толкового не делающий, а только на весь белый свет о своих подвигах хвастающий! Это не совсем так, хотя зерно истины есть…
        Поэтому, игнорируя тяжеловесные матюки сзади, мы с арабом с наслаждением нырнули по маковку в омут новых приключений. Мы пронеслись по селу сине-белой молнией! Выехали за околицу, чудом никому ничего не сломав, не потоптав и не сбив по пути даже переходящего улицу цыплёнка. Арабский жеребец, когда он захочет, может хоть на свадебном столе станцевать, не разбив ни одного блюдечка, а моя вежливость и воспитанность давно вошли в поговорку.
        - Расступись, селяне-е! Зашибу-у! Отвали, за-ради Христа, к такой-то матери!
        Все с пониманием и отваливали, а к их пожеланиям о моём долголетии и пылким высказываниям о том, кто были мои родители, я давно не прислушиваюсь. Сдохну я не прямо сию минуту, родила меня не пьяная медведица под забором, а высокий титул «антихрист!» мне вообще не по чину. За околицей я развернул коня налево, и верст пять мы неслись вдоль батюшки-Дона. Потом дорога повела в поля, оттуда за болото, к нехоженому лесу. Как помнится, именно в том лесу небезызвестная рыжая ведьма Фифи и обозначила местонахождение «тятенькиной усадьбы». Местные жители не раз говорили страшным шёпотом, что какое-то заброшенное поместье там действительно было. Один барский дом да пять-шесть хозяйственных построек, всё деревьями да кустарником заросло. Сами деревенские туда не ходят, тропинка средь трясины петляет, шаг ступил неверно, и всё, только булькнуло. Самое место для того, чтоб меня заманить, правда? Ну не волнуйтесь, не обману ожиданий, иду я, уже иду…
        Впереди густыми тенями синел смешанный лес. Обычные леса зеленеют, а этот как будто бы манил к себе искусственно-могильной прохладой. Сие завораживало и отталкивало одновременно. Араб неуверенно перебирал точёными ножками, фыркая и закусывая удила. Я похлопал его по шее, успокаивающе и ласково, но острое покалывание в левой ноге едва не заставило снять сапог и яростно почесать пятку! С огромным трудом подавив это недостойное желание, я огляделся по сторонам, бормоча себе под нос:
        - Всё верно, там нас и ждут. Но не с распростёртыми объятиями, а с вилами, факелами, ножами, ядом и прочими прелестями. Прохор тоже там, точно знаю, непонятно только, почему…
        Конь развернул умную морду, вопросительно глянув мне в глаза.
        - Почему я так боюсь с ним встретиться? - скорее мысленно, чем вслух, удалось закончить мне.
        Жеребец повёл плечами и сделал первый шаг по лесной тропинке. Иному, обычному, человеческому взгляду представилось бы, что мы идём по широкой просёлочной дороге. Но у меня-то глаз заплёванный. Я все их заморочки чародейские насквозь вижу! Если кому-то там представляется аккуратненькая белая усадьба на холме, двухэтажный дом с колоннами и красивой крышей, всяческие беседки кружевные, заборчик из редкого частокола, даже украшения и виньетки на каждом углу - так мне оно всё в своём реальном виде показывается! Нет там усадьбы барской, а есть три курных избёнки из бурелома лесного. Нет туда дороги наезженной, а есть узкая тропинка через болото, где шаг вправо, шаг влево - и утоп на месте на пару с конём. Нет там жизни цивилизованной, а есть один обман, сплошная оптическая иллюзия. Где свет - там мрак, где правда - там ложь, где явь - там сплошной туман, недомолвки и обман всесторонний, откуда ни подъезжай. Нехорошее место, гиблое…
        - Но ведь мы казаки? - зачем-то спросил я у арабского жеребца, уже по праву крови своей никакого отношения к российскому казачеству не имеющего. - А значит, с нами воинское счастье. Пойдём на переговоры, так и проиграть можем, ибо не в дипломатии сила, а в нагайке! Вот и выходит, что…
        Дослушивать он меня не стал, взвился на дыбы, замесил передними копытами воздух и от всей души дал такого галопа, что я чуть из седла не вылетел. Ох, недаром на Дону к таким норовистым жеребцам и подход другой. Тот же мой покойный батька, чтоб его в раю архангелы стопочкой не обходили, всегда учил: сперва глянь коню в глаза! Пристально эдак, со значением, левую бровь нахмурь, правую выгни и смотри. Ежели только энта скотина ухмыльнётся недобро или морду хитрую сотворит - сразу бей наотмашь в челюсть! Потом прыгай ему на спину - и, покуда не очухался, хрясть кулаком промеж ушей! После такого «воспитания» под тобой любой конь как шёлковый ходить будет.
        Может, и моему арабу надо почаще напоминать, кто в хате хозяин? Один раз словил, да, видать, забылось уже? Горячий дядюшкин жеребец доставил меня к страшному лесу меньше чем за минуту, пока я лежал на его спине, вцепившись как клещ, обхватив руками шею и привстав на стременах. На опушке он встал словно вкопанный, гордо и неприступно! Молодца! Я тоже выпрямился, поправил папаху и постарался придать голосу побольше булатности:
        - Выходи, что ль, стерлядь рыжая! Всё равно не отстану и не отступлюсь, покуда моего денщика не вернёшь!
        Лес на миг задумался, а потом ожил. Болотная жижа слева всколыхнулась, тина вздулась пузырями, которые лопались с пушечным грохотом, обдавая всё брызгами и вонью. В небо взлетели надсадно каркающие вороны, глубоко в чащобе заухали филины, послышался тоскливый волчий вой. Небо словно бы в единый миг померкло, солнце ушло за тучи, подул неровный ветер, холодя шею. Для полноты картины не хватало только явления какого-нибудь чудища противоестественного, больной фантазией созданного, так чтоб даже я испугался. А меня, как вы помните, после ярких типажей Оборотного города мало чем удивить можно. Вот и в этот раз не получилось…
        - А-а, мой ужин пожаловал! - Из болота поднялся грязный, как свинья, жабоглот. Реальная тварь, не иллюзия. Нечто вроде болотного водяного, только в разы злей да опаснее, как в сказках пишут. - Добра молодца на обед, коня на ужин!
        Я хладнокровно разрядил один пистолет в уродливую лягушачью голову размером с квашню, прямо меж двух рядов острых мелких зубов. Трёхаршинное быкообразное тело взмахнуло корявыми ручищами, захлебнулось свинцом и ушло обратно в трясину.
        - Ещё есть кто? - на всякий случай поинтересовался я, быстро перезаряжая ствол крупнокалиберной баскунчакской солью. - А то, ежели непонятно, у меня времени мало, до заката в расположение полка вернуться надо. Так что, грешники, суицидники, смертники, становись в очередь!
        Левую пятку кольнуло, словно я босой ногой на репей сухой наступил. Ладно, высыпал на ладонь остатки соли, да и швырнул за спину. Вою было-о… Сразу трое пучеглазых леших, подкрадывающихся ко мне со спины, закрыли бородавчатые рожи ладонями, пытаясь продрать свои зенки от соли. Действенная вещь во всех смыслах, хоть против кого работает. Я вот, помнится, разок её дяде в кофе насыпал, так тоже крику-у…
        - Следующего давайте-с, - явно пародируя нашего полкового лекаря Фёдора Наумовича, потребовал я. - Сегодня принимаю без записи. Кто один раз у меня лечился - больше по врачам не бегает. Лежит себе тихо, в отдельной могилке, червякам на невезение жалуется!
        Впереди раздался глухой рык, и, ломая кусты, на поляну вышел здоровущий медведь. Вот уж кого в наших краях редко встретишь: мишки, они больше к средней полосе России жмутся, в донских степях им делать нечего. Тем более таким большим и страшным… Я как-то не сразу сообразил глянуть на него волшебным зрением. Ну, медведь, собственно, остался, а вот вся грозность с него мигом куда-то улетучилась. Мне хватило всего лишь три раза хлопнуть в ладоши и пропеть:
        Калинка, калинка, калинка моя!
        В саду ягода малинка, малинка моя…
        В тот же миг «страшный» зверь встал на задние лапы и, запрокинув голову, закружился в привычном танце. Умилительнейшее зрелище…
        - У каких скоморохов косолапого сманили, жульё необразованное? Им же только петербургских барышень до обморока доводить. Уберите мишку, я его и пальцем не трону. А мне моего Прохора верните сей же час, не то хуже будет!
        С угрозами я, конечно, переборщил. Моя левая пятка чётко подсказывала, что хуже тут может быть только мне. Но ведь и нечисти этой свой страх показывать - распоследнее дело, в секунду порвут! А так… глядишь, ещё поживу с полчасика. Потом-то порвут так и так…
        Медведь меня понял правильно, прощально помахал лапой, послал воздушный поцелуй, присел в реверансе и убёг в лесок неведомо куда. Сообразительный зверь, знает, с кем не надо связываться, уважаю…
        - Пойдём, чего встал-то? - Я привычно толкнул пятками задумавшегося о Царствии Божьем араба, и конь, опомнившись, бодренько понёс меня вперёд. Если кто и заметил, как я перезарядил пистолет солью, то уж тот факт, что я сунул его не за пояс, а мягко уронил в траву, - вряд ли кто отметил. Ну, быть может, кроме одной лысой башки (или двух, непринципиально), для кого он и был предназначен. Вот и ладушки. Я как раз остановил жеребца перед дряхлым сараем, даже не претендующим на гордое звание избы, когда из его глубин раздался чуть хрипловатый голос:
        - Ну ты и влип, Иловайский!
        - Как говорят неаполитанцы, ещё не измяла артишок, а уже кушаешь?
        - Э-э?
        - Я ж говорю, неаполитанская кухня. Нашим, местным, не понять, так что верь на слово, ведьма хромоногая… Где мой денщик?
        Мадемуазель Зайцева (не знаю уж, её ли это реальное имя) бодро высунулась из сарая на четвереньках и сладострастно облизнула тонкие чёрные губы:
        - Здесссь…
        - На скольких самоубийц могилу рыть?
        - Не наглей, характерник. Стоит тебе руку поднять, как слуги мои верные ему горло выгрызут!
        - Это ему-то? Донскому казаку?! - бодренько рассмеялся я, чувствуя, как струйка холодного пота побежала между лопаток. - Да мой Прохор в одну минуту вас всех друг дружке в прямую кишку засунет, узлом завяжет, чтоб не вылезли, да ещё и обматерит стихотворной рифмою на два поколения вперёд!
        Рыжая ведьма щёлкнула пальцами, и из-за сарая двое уже знакомых мне бесов с ожогами от святой воды высунулись на свет божий, держа перед собой моего связанного денщика, словно щит! Лицо старого казака было расслабленным, язык наружу, папаха надвинута на брови, а тело так умотано верёвками, что только сапоги и видно. Как же они его взяли? Прохор далеко не слабый боец, и если уж очень надо, то троих опытных рукопашников за пояс заткнёт, в колодце умоет, в болоте выкупает, из лошадиного следа напоит! Неужели она его на чисто женском заманила?
        - Ага, старые знакомые пожаловали… - через силу улыбнулся я. - Видать, не вся шкура с морды слезла, если сами за добавкой пришли. Чего хотите-то, шуты гороховые? Я последнее желание уважаю…
        - Не храбрись, Иловайский, - холодно обрезала мамзель Фифи, стараясь, впрочем, держаться позади бесов. - Предложение к тебе есть разумное. Твоя жизнь в обмен на его.
        - Хм… И где логика? Денщика мне дядя завсегда нового выделит. А вот девять жизней Господь только кошкам даровал. Не, не шибко вдохновляет…
        Вместо ответа один из бесов выхватил длинный зазубренный нож, замахиваясь на Прохора, и я понял, что пока козыри на их стороне стола.
        - Стопорись, оборванцы! - Араб, чуть подбросив крупом, помог мне покинуть седло. - Я ваш, отпустите человека.
        - Сначала сам застрелись, - потребовала ведьма.
        - Ну уж дудки! Самоубийство - это грех, на Небесах такое не прощается. К тому же весьма глупо сие: я застрелюсь, а вы Прохора сожрёте. Не пойдёт! Отпустите его, тогда и на меня пасть разевайте, а до этого…
        В моей руке мгновенно очутился второй тульский пистолет, заряженный свинцом. Но с трёх шагов в упор мозги вынесет так, что и серебра не надо! Фифи беспокойно засуетилась, озираясь по сторонам. Всё верно, бесы - создания туповатые, от них разумного совета нипочём не дождёшься. А ей явно хотелось бы и меня поймать, и моего денщика из когтей не выпустить. Сложная задачка, не по её мозгам. Тем более что не знаю, кто как, а лично я давно заметил шевеление трёх бугорков за моей спиной. Средний, самый большой и ближний, гордо выпрямился первым.
        - Сдавайтесь, Иловайский, ваше время вышло! Пора ответить за всё…
        Я подчёркнуто медленно сунул пистолет обратно за пояс и обернулся. Высокая фигура с небольшим горбом, в женском платье и широкополой шляпе с оплывшими огарками свечей по полям, казалась бы абсолютно незнакомой, если бы не голос. Мужской, чуть капризный, манерный, с неизбывным чувством собственного превосходства…
        - А ведь я предупреждал, ещё на конференции предупреждал: отступитесь, Иловайский! И почему казаки никогда не прислушиваются к мнению умных людей…
        Вот теперь я его узнал. Справедливости ради надо признать, что с нашей последней встречи господин Жарковский, ведущий и докладчик с той самой научной конференции по урегулированию вопросов равноправия между людьми и нечистью, весьма изменился. Похудел вдвое, руки-ноги стали как волосатые спички, волосы опали почти полностью, оставив две-три жидкие пряди на затылке и висках, лицо изуродовано неровными шрамами от ведьминских когтей, да ещё этот горб. Досталось мужику не хило, но мозгов не прибавило…
        - Одно движение, одно слово, и я выстрелю вам в спину. Поняли? Вы меня поняли?
        - Олух, как он тебе ответит, если ему ни говорить, ни кивать нельзя?! - рявкнула рыжая ведьма, вставая во весь рост. - Подойди и свяжи его!
        - Да-да, моя прекрасная госпожа, - забормотал бывший учёный. - Сию минуту, как прикажете… Надеюсь, вы побьёте меня сегодня? Вы так давно не били своего раба…
        - Не заслужил, - сплюнула вбок мамзель Фифи и подмигнула мне. - Видишь, характерник, как мы умеем людей обламывать? Ходит в женском платье, меня госпожой называет, плачет от счастья, когда его бьют… Противно?
        - Ещё как, - поддержал я, даже и не думая отступать. - Только зачем вам мой Прохор сдался, если тут свой клоун ходит, костями гремит, сам в котёл просится?
        - А ты не догадываешься?..
        - Нe-а… Разве только чтоб меня заманить? Так как-то суетно всё - курьера красть, Хозяйке труп подкидывать, жандармов липовых из самого Санкт-Петербурга звать, рослых бесов рядом ставить, сортиры взрывать, моего денщика в плен брать… Да просто сказала бы разок, я и сам сюда давно собирался. Чего мудрить-то - в одну иглу восемь ниток засовывать…
        - Он не догадывается, - всплеснула руками хромая ведьма, с треском постукивая длинными когтями друг о дружку. - Нет, вы только посмотрите, хвалёный Иловайский так ничего и не понял.
        - Можно я его застрелю?
        - Заткнись!
        - Слушаюсь, моя восхитительная госпожа. Но вы побьёте меня сегодня? Это же был мой план…
        - Я сказала, заткнись, тварь! - сорвалась мадемуазель Зайцева, и её лицо исказилось самой неприкрытой ненавистью. - Ты никто, понял? Я приказала тебе, и ты исполнил! Всё! Никакого твоего плана, только мой приказ, ясно тебе?!
        - Да, моя прекрасная…
        - Заткни-и-ись!!!
        Я незаметно толкнул коня локтем в бок, чтоб он ещё на пару шагов приблизился к Прохору. Двое бесов оскалили клыки, не зная, куда деваться.
        - Спрячь зубы, и лучше в карман, а то у меня кулаки чешутся, - зачем-то предупредил я того, что слева, одним махом выбивая сапогом клыки тому, что справа. - ІІрохор, ты в порядке?
        - Иловайский, вернись, мы не договорили. - За моей спиной раздался сухой щелчок взводимых курков.
        Пришлось оставить недобитых бесов и обернуться.
        - Может, просто убьёте?
        - Нет, сначала ты должен понять и прочувствовать всю глубину своего падения…
        Вот за что люблю всяческих злодеев - их хлебом не корми, а дай выговориться! Пока не выскажется от души - не убьёт! Традиция, исторически-литературная, иначе нельзя, иначе ты не настоящий злодей, а так, дурилка картонная, в приличном преступном обществе тебе уважения нет, каждый мелкий бес под ноги сморкаться будет! Так что хочешь не хочешь, а держи форс - рассказывай бедной жертве, что почём, да как, да почему…
        - О чём не договорили-то?
        - Ты задал много вопросов…
        - Ну и?
        - Неужели не хочешь перед смертью узнать ответы?
        - Не хочу.
        - Как это?!
        - Передумал.
        - А поздно! Придётся тебе меня выслушать!
        - Ох ты ж страсть господня, казни египетские… - вздохнул я, подходя к арабу и вновь прыгая в седло. - Может, всё-таки по-быстрому убьёте? Устал я уже, честное слово…
        - Не смей со мной торговаться! - зарычала рыжая Фифи, брызгая слюной на подбородок. - Ты будешь послушно сидеть и слушать всё, что я говорю, а потом умрёшь.
        Я пригнулся ровно за секунду до того, как сзади грохнул выстрел. Жарковский не удержался и спустил курок. Очень недальновидный поступок, даже, можно сказать, скоропалительный. Пуля едва не пробила верх папахи, потом бы ещё и зашивать пришлось. Интересно, что ж мои-то в ответ молчат?
        - Полагаю, что мирные переговоры закончились. - Араб, легко перемахнув с места сучковатое бревно, встал нос к носу с бессознательным Прохором. - Рогоносцы, можно я просто заберу своего денщика, а вы тут сами друг друга пришибёте? Ей-богу, это будет куда более безболезненно. А то ведь зверствовать начну: я ж безбашенный и в меня только что стреляли…
        Тот бес, который уже лишился трёх зубов, дважды себя просить не заставил, но предложил альтернативу. То есть в один миг исчез с глаз долой, да так резво, словно его сатана на ковёр вызвал, объяснительную писать. А вот второй решил сыграть в героя. Нож выхватил, замахнулся, выкрикнул что-то там типа «Вставай, поднимайся, рабочий народ!», кинувшись меня резать. И слова не в тему, и вояка из него оказался хуже среднего. Свалил я дурака одним ударом нагайки меж рогов, а сам к хромой ведьме обернулся. Как ни верти, но, похоже, сегодня опять с женщиной драться придётся. Хотя какая она женщина? Кто бы её реальным зрением видел, без иллюзий и личин, тот бы потом спать только при свете ложился, а под подушку пистолет заряженный клал и молился даже во сне, беспрестанно…
        - Жарковский, мазила, перезаряжай! Уйдёт же хорунжий!
        - Не уйдёт, моя госпожа, мы хорошо подготовились!
        Уйти-то уйду, да мне одному нельзя, а втянуть на круп коня бессознательного Прохора никак не получалось. Тяжеленный он и не помогает никак. Я чуть пузо не надорвал, пытаясь тащить его за шиворот, да ничего не вышло. Мой план трещал по всем швам, придётся импровизировать по ситуации. Спешить, собственно, некуда, да и к тому же только сейчас началось всё самое интересное…
        - Ах, Иловайский, Иловайский… Уж тебя-то мы могли бы убить в любую минуту. Только что проку - взять и убить? Одним разом от всех бед и проблем избавить, так? А не лучше ли у человека всё разом отнять - и девушку любимую, и родного дядю, и верного денщика, и даже весь ваш полк казачий на каторгу отправить. Вот уж месть так месть! Куда как заманчивее, чтоб после всего ты себе сам пулю в лоб пустил…
        - Неслабо, - спокойно согласился я, хотя внутри всё клокотало от ярости. - Общую схему интриги я теперь, пожалуй, и без тебя смогу вычертить. Вот только нипочём не поверю, что ты сама такое выдумала… У тебя ж мозгов на развес, как у кильки пряного посола!
        - Убью гада, - кинулась на меня ретивая рыжая ведьма и затормозила, рыхля землю пятками, когда дуло второго пистолета упёрлось ей в нос. Сухой щелчок взведённого курка возвестил о моей неминуемой победе… ну, примерно за четверть секунды до того, как запястья обожгло дичайшей болью и тульский пистолет выпал из моих онемевших пальцев…
        - Прохор?! - не поверил я.
        Арабский жеребец ещё более изумлённо уставился на моего денщика, который, поигрывая нагайкой, с недоброй улыбкой смотрел на нас снизу вверх. На нем больше не было верёвок, а глаза отсвечивали зелёным пламенем. Нет, только вот этого мне не хватало…
        - Слабую женщину каждый обидеть может, - уняв нервную икоту, оповестила мадемуазель Зайцева. - Но посмотрим, как ты справишься с моим новым защитником!
        - Прохор, ты что, офонарел или пьян в дупель?
        Он молча протянул руку и, поймав мою левую ногу и вывернув ступню, шутя выкинул мою светлость из седла. Взбешённый жеребец успел тяпнуть его крепкими зубами за предплечье, но от удара передним копытом старый казак ловко увернулся. От ответного взмаха нагайки уворачиваться пришлось уже дядиному арабу…
        - Ты чего на коне злость срываешь? Ты мне денщик или кто? Я его спасать еду, а он на меня же наезжает…
        Не знаю, право, кому и зачем были предназначены все эти звуковые вибрации, напрасно сотрясающие воздух. Он меня просто не слушал. Счастливая Фифи демонически хохотала, визжа и захлёбываясь слюной. Жарковский всё ещё возился с перезарядкой ружья и, похоже, на данный момент, ей-богу, был наименьшей проблемой. Что-то говорило мне, что своё слово он ещё скажет, и хотя слово это будет нецензурным, но меня оно не особо и удивит.
        Главная беда сейчас - это Прохор. Не знаю, какими чарами они опутали моего бедного денщика, но старый казак шёл на меня, как в своё время на штурм турецких бастионов, уверенный и спокойный, как прусская артиллерия. Вопли, крики, брань, призывы к совести и прочее результативности не имели, а в открытом бою я со всей своей характерностью супротив него, как наш лекарь с клизмой против дяди с шашкой! Глаза безумные, на губах жёлтая пена, зубы скалит, рычит, как сторожевой пёс - порвёт и не заметит. Если только…
        - Водичка, водичка, умой его личико, - нараспев протянул я, вскакивая на колено и обеими руками зачерпывая мутную болотную воду из ближайшей лужи. Прохор и моргнуть не успел, как я от души плесканул ему в красную физиономию.
        От него аж пар клубами пошёл… но и только!
        - Хм, а в случае с цыганским колдовством очень даже срабатывало, - зачем-то пояснил я ведьме Фифи, отступая перед удвоенной яростью моего денщика.
        Хромоножка хихикнула и попыталась стукнуть меня какой-то палкой по голове, но промахнулась, плюхнувшись пузом в ту же лужу. Старый казак вытер грязные капли с бороды, в его глазах забулькало уже недетское раздражение. Теперь было понятно, что остановится он, только убив причину своего гнева. То есть, увы, меня…
        - Прохор, опомнись! Проснись! Чего ты? Это же я!
        Он кивнул и вновь шагнул ко мне, с нереальной скоростью раскручивая нагайку. За саблю не брался, слава богу, да ему оно и не надо: обычная казачья плеть со свинцом на конце была в его жилистых руках самым страшным оружием…
        - Может, всё-таки не стоит? Я сдаюсь! - наглейшим образом соврал я, с левой руки целя ему кулаком в висок. Опытный боец легко увернулся и, поймав железными пальцами, словно крабьей клешнёй, мой локоть, отшвырнул меня под копыта араба, как месячного котёнка.
        - Убей его, убей, убей! - надрывалась мамзель Фифи, нервно отплёвываясь болотной жижей.
        - Вот же переклинило тётку, - пожаловался я, хватаясь за левую переднюю ногу сочувствующего жеребца.
        Мой денщик удовлетворённо хмыкнул и, видимо, на миг потерял бдительность, решив, что я больше не опасен. Это отчасти верно, я на тот миг был не лучший боец, но вот моего коня не стоило списывать со счетов. Коварный араб змеёй крутнулся на месте и обоими задними копытами так саданул в грудь Прохора, что бедняга отлетел в сторону шагов на десять! Красиво так, плашмя, спиной назад, с матом и гиканьем, только сапоги на месте и остались.
        - Спа-си-бо… с меня… причитается… - благодарно пробормотал я, видя, как Прохор всем своим весом успел сбить только-только начавшего прицеливаться Жарковского. Научный докладчик выпустил ружьё, прощально хлюпнувшее в болоте, и из-под моего денщика звуков протеста не издавал.
        Вот и ладушки, одним махом - двоих побивахом!
        - Иловайский, ты… ты… гад ты, вот ты кто! Ну, погоди-и…
        Но годить я не стал, как сидел, так и сгрёб ком грязи, метко направив его в рябую харю рыжей ведьмы. Попал крайне удачно! Да и как было не попасть с пяти шагов? Среди наших донских казаков таких косоруких нет.
        Пока эта красавица пыталась продрать глаза, костеря меня самыми последними словами, я встал, поправил папаху и… вновь был атакован своим неуёмным денщиком. Причём на этот раз я действительно не знал, что с ним делать. На смывание чар водой он не реагировал, на мат и битьё тоже, а что ещё можно сделать для избавления его от ведьмовского колдовства - я лично придумать не мог. Вся моя характерность тупо молчала на эту тему. Ну не стрелять же в своего верного няньку только за то, что он чуток сбрендил и хочет меня убить?!
        Причём настырно так хочет, целеустремлённо, не делая никаких попыток к компромиссу или поиску дипломатического диалога. На фиг оно мне?! И впрямь пришибёт сейчас, с него станется. А чем потом отмазываться будет - и ему, и мне (с небес) уже глубоко фиолетово. Кажется, так моя Катенька выражается? Я-то сам никогда не понимал связи нелогичности поступка с последующим равнодушием и фиолетовым цветом. Но раз она так говорит, видимо, связь есть…
        - Прохор, дорогой мой товарищ, - с чувством проговорил я, когда он в очередной раз сбил меня с ног, собравшись душить, - ты ведь не станешь убивать своего младшего воспитанника?
        В ответ он прорычал нечто невразумительное, но явно неоптимистичное.
        - А я всё дяде скажу!
        Тогда грозный Прохор приподнял меня за шиворот, поставил на цыпочки и одним коротким ударом под грудь едва не выбил весь дух! По крайней мере, в себя я пришёл уже лёжа на лопатках, а его колено вжимало меня в землю. Руки старого казака легли на мою шею…
        - Вот и кончился характерник. - Подкрадывающаяся на полусогнутых ведьма вытащила из драного рукава широкий нож. - Держи крепче, сама хочу ему горло вспороть!
        Не знаю, каким наитием и какой силой я на миг разжал стальную хватку Прохоровых пальцев и, притянув его к себе… смачно чмокнул в губы! Тьфу, тьфу, тьфу, гадость-то какая…
        - Илюшка, ты чего творишь, щучий сын?! - как гром небесный, зарокотал мой денщик, пунцовея пятнами от ярости. - Вона Катьку свою так целуй! А ко мне ещё раз с подобным похабством подкатишься - весь день будешь зубы по степи собирать!
        - Сначала… сам с меня слезь… - с трудом прохрипел я, не веря своему спасению. - Навалился, как медведь на теремок. Ты из меня джем выжимаешь, что ли? Так нет во мне джему, а то, что есть, тебе не понравится…
        Прохор не ответил, наотмашь стеганув нагайкой себе за спину. Стопроцентно попал, потому что от собачьего визга мамзель Фифи заложило уши, а её нож, кувыркаясь в воздухе, воткнулся в землю прямо у моей щеки.
        - Спасибо… - слабее мыши пискнул я.
        Суровый денщик помог мне встать как раз в тот момент, когда Жарковский наконец-то выловил и кое-как оттёр от грязи ружьё.
        - Моя госпожа разрешила мне убить вас, умрите! - Он взял прицел, и Прохор мгновенно закрыл меня широкой грудью.
        - Он не выстрелит, - выправляя дыхание, успокоил я.
        - Почему это? - вскинулся бывший учёный. - Неужели вы думаете, что я не способен справиться со столь примитивной механикой? Да у меня, между прочим, высшее техническое, а потом уже филологическое образование…
        - Просто не успеете, - пояснил я, видя, что два упыря за его спиной наконец-то определились, кто из них целится, а кто спускает курок.
        - Настал миг расплаты, Иловайский, ибо… А-а-а-ай!!!
        Грохот выстрела был перекрыт таким воплем, что воспроизвести эти звуки в буквах - задача пустая и не посильная никому даже из санкт-петербургских господ писателей. Мы с Прохором только и успели, как вдвоём вскарабкаться на спину перепуганного араба, когда надсадно вопящее горбатое существо в шляпе, высоко вскидывая колени, принялось нарезать вокруг нас большие круги, держась обеими руками за безнадёжно травмированные ягодицы.
        - Чем заряжено-то было?
        - Солью.
        - Крупнокалиберной?
        - Ага, астраханского помола.
        - Зверство, - удовлетворённо подтвердил старый казак. - А скажи мне, откуда здесь такое чудо? Визжит, как порося али баба на сносях, ряженый ли суженый али псих контуженый?
        - Ты опять в поэзию ударился?
        - А ты, хлопчик, по-еврейски вопросом на вопрос отвечаешь?
        - Ой вей, кто бы таки говорил, а?!
        На этом наша вопросительная пикировка вынужденно закончилась, потому что бегающему кругами Жарковскому ловко вспрыгнула на шею рыжая ведьма Фифи Зайцева, дала шенкеля под бока, и тот унёсся прыжками через болото, всхрапывая на ходу, как боевой конь! Лихо она его объездила, слов нет, был учёный человек, стал - подстилка ведьмовская. Судьба-а…
        - Ну что, упыри-россияне-патриоты, пистолет вернуть никто не собирается?
        - Вот он, Илюша, забирайте. - Вежливый Моня безропотно вернул мне ствол. Прохор привычно сплюнул при виде моих лысых «друганов» из Оборотного города, но нагайкой замахиваться не стал и кулаком не грозился.
        - Я вас сразу приметил, но спросить не успел - здесь-то как оказались?
        - Дык Хозяйка прислала, как ещё… - охотно откликнулся Шлёма, невзирая на предупреждающие пинки друга. - Говорит, ежели за тобой не пойдём и не про… кон… т… тролль… тролируем тебя, в смысле, она нас лузерами обзовёт и наши фото позорные в твиттере вывесит! Слышь, Иловайский, а это, вообще, чё? Не, мы поняли, что вещь страшная, но кабы ещё и детали кошмарные знать…
        - Сам не в курсе, - честно перекрестился я, и Прохор машинально подхватил моё движение. - Однако под этот твиттер ложиться всё одно не порекомендую. Уж больно словечко английское, а нам, русским людям, от англичан сроду добра не было.
        - А ещё она нам мистером Бином грозилась, - страшным шёпотом предупредили Моня со Шлёмой. - От него, говорит, вообще никому спасу нет!
        Ну, спорить не стану, возможно всякое. Если придирчивым взглядом посмотреть, так и вправду всё плохое, что на нашу родину многострадальную катится, иноземный корень имеет. И чаще всего именно английский! Вона по многим губерниям немецкие слободы есть, шведы да норвеги нам флот строят, венгры конницу свою отдают, французы вином делятся да лягушками, всякие славяне-братья, как то: болгары, сербы, черногорцы, вообще жизнь свою за Русь положить готовы! И только Великобритания вечно против! Им хоть наизнанку вывернуться, а только бы заставить русского человека вместо наваристых щей ихнюю овсянку есть! Это не я придумал, это мой дядя говорит, а он хоть и с тараканами на всю голову, однако же попусту врать не станет.
        - Илюшка, чего мы энтих бакланов пустозвонных слушаем? - наконец-то достучался до меня Прохор. - Поехали уже отсель. Нам начальству доложиться пора. Да и приказ по полку тобою по сей день не найден.
        - С приказом мы разберёмся, - почему-то очень уверенно пообещал я. - Меня сейчас другое беспокоит. - Эй, парни, а Хозяюшка лично для меня ничего на словах не передавала?
        - Вроде нет… А, Монька?
        - Минуточку, вроде и да… Но вот что? Мне кажется, что-то там было про бабу Фросю и… и…
        - И это, «пригнись»! - хлопнул себя по лбу Шлёма. - Вот тока к чему и зачем - непонятно. Чё те пригибаться-то? За-ради какой интимной цели…
        Ответом ему послужил дружный вой чумчар. Помните, нечисть эдакая прямоходящая, румынско-молдавского происхождения, зубы острые, когти длинные, и жрут что ни попадя - хоть мертвечину, хоть человека, хоть своих. Давненько их у Калача на Дону видно не было, поди, силы копили. Я ж тут для них наиглавнейший враг, хуже купоросу!
        - Бить будут? - обернулся мой денщик.
        - Не, просто так съедят, - пояснили наши упыри, занимая круговую оборону, а у меня всё не выходили из головы Катенькины слова. Пригнуться-то дело нехитрое. Знать бы лишь когда, где да в честь какого поводу. А так, очень уж интересно, как это вишенка моя ненаглядная всё таинственно предусмотрела, чтоб такие советы давать?
        Из-за деревьев да кустов стали подниматься жилистые фигуры чумчар. Видец у них просто (молчи, Прохор!)… неоптимистичный, что ли… Так всем видом и говорят: дескать, настала вам тут, парни, смерть безвременная, жуткая и мучительная, но для нас оно - сытый праздничек! Как говорят конфуцианцы, в каждом зле есть частичка добра. В смысле не порадуемся ли мы от души за их хороший ужин?
        - А что, могём и приятного аппетита пожелать. - Старый казак вновь начал раскручивать над головой тяжёлую нагайку. - Время к ночи, становись в очередь, пока вас отпишем, нам ещё идти на окраину, лезть через плетень, а уже не ясный день. Так давай за дело, пока не завшивело, один вопрос - кому в ухо, кому в нос, кому в брюхо…
        Меж тем чумчары ровно и организованно отрезали нас от дороги, обходя с флангов и тыла, прижимая таким образом к дикому буераку леса. Жарковского с ведьмой на горбу они, кстати сказать, пропустили не тронув. А мне-то врали, будто бы чумчары зверьё беззаконное, ничьих речей не понимают и договариваться с ними бесполезно…
        - Слышь, хорунжий, покуда все не сгинули, один вопрос можно?
        - Давай, - кивнул я Моне, но второй упырь опередил его:
        - Всё одно помрём, так кабы знать: у тя с Хозяйкой было чего?
        - Когда?
        - Да сегодня же! Она ж, говорят, с утра наряжалась, во дворце своём марафет наводила, кучу мусора вкусного за ворота выкинула, а судя по грохоту, вы там, поди, и шампанию пенистую откупорили. Не задаром же?
        - Да вам-то что до этого?! Пошли вы оба с такими интересами…
        - Давай, хлопчик, не томи, - неожиданно вступился за них мой же денщик. - Мне оно тоже дюже любопытственно будет - как там у вас? Было хоть раз? Тут ить главное дело, чтоб мимо не пролетело, а то есть скорострелы, в любви неумелы, и…
        - Хватит уже! - не сдержавшись, рявкнул я. - Не было у нас ничего! Не успели мы… И причины на то серьёзные оказались… Она, может, и готова была, а я с шампанского этого… российского…
        - Тока не плачь, - дружно кинулись утешать сострадательные упыри, но я отпихнул их, потому как в сочувствии лысых идиотов на тот момент не нуждался ни капельки. Тем более что резвые чумчары закончили обход и взяли нас в почти полное окружение. Их победный вой взлетел до небес, а жить ещё так хотелось…
        - Илюшенька, ты уж прости меня за-ради Христа-Бога, если я тебя чем обидел, - усталым голосом попросил Прохор. - Не со зла ведь, а только в заботе о тебе, олухе…
        - Понимаю, без обид.
        - А что, твоя характерность ни на что не намекает?
        - Нет. - Я обернулся и уже в последний момент заметил крохотный огонёк в чащобе. - Эй, Моня, Шлёма, братцы, напомните, так что там Хозяйка мне передать велела?
        - Говорили же уже! Вроде как «пригнись» сказала, да вот к чему…
        - Ложись! - во всю глотку завопил я, потому что просто «пригнись» не спасло бы уже никого. Плашмя рухнули все, и умничка-араб первым.
        А раздавшийся в тот же миг грохот выстрела подтвердил - в чащобе скрывалась батарейная пушка, заряженная картечью! В передних рядах чумчар выкосило широченную просеку, остальные замерли, ослеплённые и оглохшие…
        - Бежим? - приподнявшись на локте, предложил я и понял, что предложение запоздало: все уже сами встали, рванув от греха подальше.
        Я был настолько хорош, что в три прыжка догнал убегающего жеребца, на ходу взлетел в седло да ещё протянул руку старому казаку, ласточкой прыгнувшему на круп. Скоропалительных упырей мы вообще не догнали. На чумчар даже не оборачивались, они не пошли за нами в погоню, видать, серьёзно поумнели…
        - А кто стрелял-то? - несколько запоздало тормознулись мы.
        - Подо-ж-ди-те-э, и-ро-ды-ы! - тоскливо донеслось из чащобы, и через туже просеку обгорелым клубком полетела сгорбленная женская фигурка.
        При виде её араб прижал уши и понёс невзирая на поводья - узнать в почерневшем, пахнущем порохом существе с вздыбленными волосами милейшую людоедку бабу Фросю было непросто. По крайней мере, упыри уж точно не узнали, припустив ещё быстрей и уходя в разные стороны. Мы тоже вынужденно удалились, не пожав её мужественную ручку и не сказав «спасибо». Буду в Оборотном городе - извинюсь. Может, даже подарю чего-нибудь в благодарность, платочек павловопосадский или бутыль сельского самогону. Она такое любит…
        До околицы добрались в гробовом молчании. Ну, как я говорил, Моня со Шлёмой слиняли сразу, они уже научены горьким опытом: если Прохор слишком долго молчит, то добра от него не жди, лучше утечь по-хорошему. Бабка Фрося ещё поперёд их с рыси на галоп перешла, только пыль перелеском заклубилась. Хотя уж она-то на прохоровский кулак не нарывалась ни разу, но, видимо, старушечья интуиция подсказала ей правильный ход - тикать от этих казаков без оглядки, а то мало ли…
        Я же полдороги безрезультатно планировал разговорить своего денщика. Но обычно словоохотливый Прохор словно воды в рот набрал…
        - Да как же ты вообще туда попал? Нет, я не то чтоб осуждаю, но интересно же… Тебя в плен взяли? По затылку оглушили? Под дулом пистолета увели?
        Он молчал, но его сопение в мою спину становилось всё более горячим. Значит, злится. И на кого же? На себя или на меня? Непонятно. Тогда продолжим…
        - Дяде Василию Дмитревичу ничего говорить не будем. Он же по-любому не поймёт, как это такой бывалый казак умудрился залететь к ведьме в зубы, ею же заколдоваться, а под заклятием чародейским на своего воспитанника с кулаками лезть?! Он же за меня перед матушкой в ответе, а ты перед ним. Не забыл?
        Прохор издал какой-то горловой, рычаще-протестующий звук, взаимообозначающий как и «больше такого не повторится», так и «ничего не знаю» или даже «заткнись, пока не словил по загривку». Как вы понимаете, ни один из этих вариантов меня не устраивал - я хотел докопаться до правды.
        - Оно и верно, чего это я о себе да о себе… Давай с другого боку зайдём: как это так получилось, что нас, двух геройских казаков, одна нечисть поганая от другой избавила? Меня-то, положим, от верной гибели любовь Катенькина спасла. А вот чего они тебя не тронули? Могли ведь, в своём праве были, когда ты меня обеими руками душил…
        Прохор могучей рукой вырвал у меня разряженный пистолет, в мгновение ока зарядил его снова и, спрыгнув с коня, встал поперёк дороги.
        - Ты чего?
        Мой денщик так же молча приложил дуло пистолета себе к виску. Я обомлел, араб тоже…
        - Прохор… ты… не это… ты не того?!
        - Ваше благородие, вот коли в тебе христианского милосердия нет, так ты хоть за-ради Аллаха отстань от меня, а? Дай с мыслями собраться, в себе разобраться, свою душу понять, свою боль обнять… И пока не настал момент - отстань, интервент!
        Я медленно достал из-за голенища нагайку и сунул её рукоятью в зубы. У тюркских народов это значило «буду молчать всю дорогу». Он меня понял, прокашлялся в тот же пистолетный ствол и пошёл себе впереди. Мы с жеребцом осторожно двигались сзади, дядюшкин конь вплоть до самой конюшни тоже не раскрыл рта. Прохор плюхнулся на сено, делая вид, что спит, ибо время уже позднее. А я решился, несмотря ни на что, навестить главу нашего полка. Кажется, у меня была для него серьёзная информация к размышлению…
        Над Калачом на Дону серебрился узкий серп молодого месяца, похожий на исламскую серьгу. Помнится, я где-то читал, что у славянских племён солнце было добрым божеством, так как согревало и дарило жизнь. А вот у арабских народов солнечный диск был символом жестокости и иссушающей жары, потому они и молились прохладному лунному сиянию. На мгновение мне даже показалось, что кривое лезвие месяца как-то особенно хищно качнулось в мою сторону, но тут же осветилось безмятежной белозубой улыбкой. Но поздно, я ему уже не доверял. Знаем мы таких улыбчивых абреков: в дружбе клясться будут, всё на стол выставят, женой (прости господи!) поделятся, вот только спиной к ним поворачиваться нельзя. Нельзя вводить в искушение…
        Хорошо ещё сельчане в ту ночь решили лечь пораньше, видать, здорово утомились за день отмывания своих изб да заборов. Долго нам это будут припоминать, и не потому, что люди злые, а потому как событие очень уж яркое. Ещё бы, не каждое столетие посередь бела дня из пушки по сортирам палят…
        Ворота у дядюшкиной хаты были уже заперты, но внутри горел свет. Я решил никого не утруждать стуком, а потому просто перемахнул через забор. Бдительный рыжий ординарец встал на моём пути, я и колени отряхнуть не успел.
        - Куда прёшь, хорунжий?!
        - Дядюшке Василь Дмитревичу спокойной ночи пожелать, колыбельную спеть, одеялом укрыть, да мало ли…
        - Занят их превосходительство. Утром зайдёшь.
        - А чем занят-то?
        - Гости у него. Да тебе какое дело?
        - Опасность великую чую… - Закатив глаза, подобно чукотскому шаману, я начал раскачиваться из стороны в сторону. - Страшное зло висит над седой его головой. В грудь, орденами увенчанную, клинки целят острые! На шею генеральскую гордую верёвки плетут пеньковые! Ох и нет ему защиты, нет спасения…
        - Ты чего городишь, охламонище?! - вскинулся он. - Как это нет ему защиты? А я на что?
        - Так ты тут со мной лясы точишь, - без улыбки напомнил я. - А Василий Дмитревич-то там один, неизвестно с кем, против кого, за каким лешим героически бьётся-рубится-а…
        - Да хорош врать-то, характерник! - не выдержал рыжий ординарец. - Ни с кем он не бьётся, не рубится, а в горнице тёплой с офицером жандармейским водку кушает.
        - Что мне и требовалось уточнить, - облегчённо выдохнул я, обходя его по касательной. - А двое сопровождающих при офицере были?
        - Вроде нет…
        - Не пускай их. Бесы они. Не в переносном смысле, а по жизни. Нормальные такие, реальные бесы.
        Ординарец схватился за эфес сабли, но я на лету остановил его руку.
        - Если сюда придут - сам не нарывайся. Ты хоть и с «Георгием» на груди, но против бесюгана ростовского, как котёнок против стаи воронья. Не нарывайся, убьют, склюют и не заметят!
        - А что ж делать-то?
        - Меня зови. Но деликатно, по уму. Постучись, зайди, скажи, мол, так и так, «банька готова». Я у дяди отпрошусь и выйду.
        - И то верно, - согласился он, поправляя папаху. - Чего зря Василия Дмитревича тревожить? Мы уж, поди, на пару-то легко этих бесов разгоним!
        - До пекла будут лететь, не оглядываясь, сопли размазывая, - пришлось соврать мне. - И там ещё всем чертенятам закажут с войском донским связываться! Ты, главное, в одиночку не подставляйся. Прояви военную хитрость…
        - Кого учишь-то, хорунжий?! - гордо выпятил грудь дядюшкин ординарец. - Да ещё когда ты пешком под стол ходил, я-то уже… о-го-го! Я ж от Измаила до Варшавы, не слезая с коня, одной левой так неприятеля гнал, что они по сей день при виде рыжих усов кажный своему богу на горькую судьбу жалуется!
        Чего он ещё там пел - не знаю. Хвастовство - это же наша национальная черта. Казак без бахвальства - не казак! Пусть выговорится человек, ему надо - кто его ещё, кроме меня, выслушает…
        - Ра-а-азрешите войтить, ваше рассиятельство! - старательно подражая дурнейшему солдатскому тону, проорал я, пинком ноги распахивая дверь. На меня чуть изумлённо уставился мой титулованный родственничек и практически «никакой» фальшивый чин якобы столичной жандармерии. Судя по уполовиненному литровому штофу коричневого стекла с тиснёными орлами, водки с перцем выпили они не так уж и много. На старого казачьего генерала это никак особо не подействовало. Ну разве что щёчки да кончик носа чуть порозовели. А вот его гость, пленник, собутыльник (нужное подчеркнуть)… оказался не так силён в борьбе с зелёным змием.
        - Иловайский?
        - Я!
        - Чего припёрся?
        - Любовь!
        - Э-э, в каком смысле? - привычно затупил мой дородный дядюшка, покручивая желтоватые от табака усы. - Ты мне тут голову не морочь, у меня и без тебя тут…
        - Вижу, вижу, - ревниво протянул я. - Значит, как за нагайку по делу не по делу на лавке, на подоконнике, при всём полку - так это Иловайский! А как я не вовремя пришёл, не с тем застал, не так понял, сразу «чего припёрся»?! Пойду батюшке калачинскому, отцу Силуяну на исповеди покаюсь. Может, хоть он поймёт и епитимьей не пристукнет?
        Чиновный хлыщ из столицы с нетрезвой заинтересованностью обернулся на нашего генерала. Лицо у него было как у государя Петра Первого, вдруг понявшего, что на ассамблее он тискал не Екатерину, а Меншикова…
        - Эт-то… хто? - проворчал жандарм.
        - Племянник мой, - вздохнул дядя.
        - К-какой?
        - Двоюродный, но не единственный. Дал Господь братьев и сестёр, никого бездетными не оставил. А этого… как оно по-латыни… уникумуса взял и свалил с размаху на мою голову.
        Пьяный жандарм закивал с таким пылом, что явственный хруст шейных позвонков был слышен на всю избу. Я сочувственно присвистнул и всё-таки решился доложить:
        - Некий учёный господин Жарковский из «светлого» будущего, попав под полную власть хромой ведьмы Фифи Зайцевой, вознамерился нам в кашу наплевать. Для чего оделся с пошлой непристойностью и повёл себя недостойным образом, устроив засаду на царского курьера, убив оного, обобрав и для пущей интриги закинув тело прямиком в Оборотный город, в Хозяйкин дворец. Один бы он с этим не справился, оно и ежу понятно, однако подельников покуда не выдал. И не потому, что храбрый такой. Просто это ему в голову не взбредёт - там от уха до уха одна Фифи, в полный рост, яркой персоной с понтами да закидонами. Арестовать мерзавца не получилось, убёг-с! Но вредничать не будет месяца два. Покуда не сможет сесть и обдумать план страшной мести. Он бы и рад пораньше, но, как я говорю, покуда даже сесть не может. Ему упыри прямо в точку попали, в пятую…
        - Ну да и пёс бы с ним, - замученно вскинулся мой дядя. - Ты объясни, от меня-то чего хочешь?
        - Чтоб вы пистолеты перезарядили и за саблю взялись, - неизвестно с чего брякнул я, тут же зажав рот обеими руками. Да поздно…
        Дверь вышибло головой рыжего ординарца едва ли не вместе с косяками. И ведь свезло ему, что папаха высокая, а так бы одним сотрясением мозга не отделался.
        - Банька… готова, - успел пробормотать бедняга и отключился. Тоже готов.
        - Это что вообще было? - Дядя вопросительно изогнул кустистую бровь в мою сторону.
        Ответить я не успел, мне просто не дали - в проёме показались два беса в мундирах столичной жандармерии. Те самые, что недавно дрались с нами в «поместье» Зайцевых, получили оба, огребли по полной, но всё равно припёрлись! Офицерскую форму они себе оставили, а вот прятаться за личинами более не желали. Уродливые морды, скошенные лбы, острые уши, угрожающе наклонённые рога, неполный набор зубов и торжествующий огонь злобных глаз не оставляли ни малейшего сомнения в целях их визита, но…
        Надо отдать должное моему престарелому родственнику - не замешкался он ни на секунду. Мигом оценив положение, храбрейший Василий Дмитриевич первым делом спихнул петербургского собутыльника под стол, для пущей сохранности, а вторым на развороте расколошматил толстый марочный штоф об голову первого беса! Бутылка разлетелась красиво - кареокими осколками в разные стороны, вот только вреда причинила не больше, чем новогодняя хлопушка…
        - Бесы, они твердолобые, - быстро пояснил я, почти в упор разряжая свой пистолет в грудь второму. Тяжёлый свинец проделал негодяю изрядную дыру меж рёбер!
        - Эх, серебром надо было заряжать, - укорил меня дядя, когда первый нападающий помог встать второму и они молча направились нас душить.
        - А на какие шиши, скажите на милость? - оправдывался я, перекидывая ему свою саблю. - Жалованье вы мне платите с гулькин нос, и то медью. На базар за семечками стыдно прийти, расплачиваюсь по полкопеечки, словно на паперти милостыню выпрашивал…
        - Не балаболь! Я в твои годы каждому грошику молился, до зари вставал, за полночь ложился, всё родителям помогал. Мне и годочку не исполнилось, а я уже за скотиной навоз вывозил! В свою люльку лопаточкой складывал, верёвку через плечико, аки бурлак волжский, да на своём горбу и волочил!
        От такого наглого, бесстыжего и неприкрытого вранья на миг застопорились даже заслушавшиеся бесы. Нечисть вообще любит всякие сказки. Пользуясь моментом, я огрел своего противника по шеям нагайкой и вторым махом сделал захлёст под щиколотку, рывком свалив рогатого в угол.
        - Ну, может, где и преувеличил чуток, для красного словца, - виновато прокашлялся мой дядюшка, краснея, как благородная девица. - Но суть-то не в этом! Нету денег, так что ж, покуда полк не на войне, иди вон зарабатывай!
        - Чем?
        - А я знаю?! Хоть голым на ярмарке пляши!
        - Это «стриптиз» называется, ему учиться надо, - уже со знанием дела пояснил я, пропустив пинок коленом от второго ростовца. Улетел не очень далеко, под стол, нос к носу с жандармом из будущего.
        Тот открыл косые глаза…
        - Вы мне там не безобразничать!!!
        - Ни-ни, - поспешил успокоить я, пятясь раком. - Мы чуток подискутировали с вашими бывшими сотрудниками, но взрывать ничего не будем и уже расходимся по домам.
        - А стр… птиз?! - вскинулся он. - Я фсё слышал!
        - Это дядина мечта. Да и когда ему ещё помечтать, если не сейчас, годы-то на исходе… А вы спите! Баю-баюш-ки-баю, утром рюмочку налью-у…
        Это меня Прохор научил, и столичный зануда послушно захрапел. Вынырнув из-под стола и кинувшись было в бой, я на мгновение… как это Катенька говорила… опупел, вот… В горнице толпилось уже шестнадцать или семнадцать идентичных бесов, а мой отчаянный дядя, рубя их саблей, не замечал, что эти гады успешно размножаются дележом! Да, с такой бесовщиной мы ещё не сталкивались…
        - Илюшка, беги! Беги, дурень, я прикрою!
        - Ага, сейчас, только штаны подтяну и рвану с низкого старта.
        - Беги, приказываю-у! - громко взревел казачий генерал, замахиваясь на меня саблей. - Исполнять атаманскую волю, а не то зарублю!
        Вот и скажите на милость, есть в этом хоть какая-то хромая логика? То есть он готов убить меня сам, лишь бы не дать меня убить бесам, да?! Но мне-то помирать в обоих случаях! Так что дудки, дядюшка, я этот вопрос уж как-нибудь сам решу, в свою пользу.
        Хотя, с другой стороны, конструктивных предложений у меня всё равно не было. Если уж мы двоих бесов завалить не смогли, каким образом нам с восемнадцатью справиться? Помощи ждать неоткуда, рыжего ординарца, поди, совсем затоптали, весь полк за околицей, в поле или по крайним хатам спит. А местные на выстрел да шум драки на генеральском дворе не чухнутся - мы тут, бывало, и почище фейерверки устраивали! Ладно, помрём с красивой музыкой…
        - И ведь что неприятно, царский приказ-то так и не нашёлся. Надо бы у Катеньки завтра спросить, - совершенно нелогичным переходом определил я, протянул к подоконнику руку, взял дядину кружку с кофе и одним движением выплеснул коричневую жижу в ближайшую харю.
        Бес взвыл и… рассыпался сизым пеплом! Причём не один. Как по волшебству, мыльными пузырями стали лопаться и остальные бесы, копии первого. Минуты не прошло, как в комнате остался только один бес, тот, которого я же и подстрелил. Он испуганно огляделся по сторонам, грязно выругался и метнулся было к двери, но уйти не успел - Василий Дмитриевич мощно ошарашил его снятой со стены иконой Николая-угодника. Хорошая доска, не липовая, выдержала, а вот бес - нет. Негодяй рухнул как подкошенный, намертво впившись рогами в пол. Уф, всё…
        - А вот теперь, Иловайский, - мой дядя-генерал, тяжело дыша, вернул икону на место, перекрестился на неё же и плюхнулся на скамью, - теперича ты мне всё разобъяснишь…
        - Слушаюсь, - всё ещё держа в руке пустую кружку, кивнул я. - Скажите только, вы этот кофей пили? Похоже, крепость у него термоядерная…
        - Какая? - не понял он, но махнул рукой. - Не пил я его. Из энтой кружки отец Силуян пару глотков сделал, да не понравилось ему.
        - А перед тем, как пригубить, батюшка по привычке осенил еду и питьё крестным знамением, - уверенно дополнил я. - Конечно, за уши притянуто, но другого объяснения нет. Появится другая теория, примем к сведению и её. Что же касается всей этой ситуации в целом, то…
        Дядя слушал терпеливо, изредка обшаривая взглядом стол в поисках уцелевшей выпивки. И про учёного Жарковского, похищенного с той злополучной конференции, и про его порабощение ведьмой Фифи, и про сложносплетённый заговор нечисти с целью прибить меня, а заодно и опорочить весь полк. Про Катеньку, которой дважды подбрасывали труп несчастного курьера то ли с целью довести до истерики, то ли сделать соучастницей, то ли просто подкормить. Про научную полицию будущего, прибывшую к нам искать того же Жарковского, а для «облегчения поисков» взявшую в проводники двух бесов-убийц. То есть ничему этих учёных умников пролитая кровь не научила, по-прежнему верят, что нечисти можно доверять и использовать её хищные наклонности во благо. Интересно, а одолей они меня с дядей, так от этого пьяненького жандармика хоть косточки бы остались? Ох, вряд ли, братцы…
        - Чего-то намудрил ты, Иловайский. Нагородил всякого, а кто самый наиглавнейший виновник, так и не понятно?
        Я развёл руками. Крыть нечем. Ни эксцентричная мадемуазель Зайцева, ни снедаемый ревностью псих Жарковский, ни тем более тупоголовые бомбилы-бесы на такие замыслы не способны. Стравленными оказались все, да только без малейшего объяснения - кому и зачем это было нужно?
        - А ещё я не выяснил, где приказ…
        - Этот, что ль? - Наш генерал небрежно вытащил из-за пазухи мятый конверт.
        - Но… откуда?
        - Собутыльничек передал. - Дядя беззлобно толкнул ногой храпящего под столом жандармского чина. - В знак доброй воли, так сказать. А взамен требовал тебя с ним на допрос отпустить. Далеко. В какой-то институт чего-то там с квантами и пикселями связанного. Я и предложил обсудить сие под рюмочку…
        Хм… Получается, что всё складывалось ещё более запутанно, чем даже я мог предположить. Кому и зачем понадобился простой казачий хорунжий, да ещё в институте? Они там с нечистой силой братаются, а меня за химок и на допрос? Нет уж, погодите, господа хорошие, хреном с морковкой вприкуску баловаться…
        - Спасибо, что не сдали учёным крысам.
        - Не за что, - зевая, буркнул дядя. - Согласно приказу государя императора спустя неделю мы должны выступать в направлении польской границы. Семь дней у нас есть. То есть у тебя. Так что давай советуй: чего с этой харей бесовской делать будем?
        - Допрашивать.
        - А как? Ты на злобность-то его посмотри, глазами так и зыркает, волчара…
        - Ничего я вам не скажу-у-у!!!
        - А мы ему клизму со святой водой! - не думая, предложил я. - Благо и поза подходящая.
        - Я вам всё скажу-у-у!!! - С таким же пылом бес мгновенно поменял точку зрения, едва ли не виляя задом в знак полной готовности к сотрудничеству.
        Чем мы и воспользовались, хотя знал он немного. Военная косточка, работал с напарником по приказу. Причин внезапной ревности ко мне господина оратора в женском платье не понимает. Была б его воля, он бы мне из засады за сто шагов голову прострелил и не парился. Нанят по договору с ведьмой Фифи, реальный заказчик пожелал остаться неизвестным. В служебные обязанности входило сопровождение жандармского чиновника и оказание ему всяческой помощи. До определённого момента. А когда этот момент наступит - убить лысого человечка самым зверским способом, а уж те, кому надо, найдут способ переложить всю вину за смерть санкт-петербургского чина лично на генерала Василия Дмитриевича Иловайского 12-го. Вот как-то так примерно…
        - И чего нам оно прояснило?
        - Ну-у… - крепко задумался я, связывая бесу руки за спиной. - Лишнее подтверждение уже известных нам фактов.
        - Каких это? - Дядя одним рывком поднял стонущего ординарца и усадил его на скамью, поближе к окошку. - Нехай ветерком ночным обдует, и полегчает хлопцу. Так ты не ответил, умник…
        - Да, голова у него крепкая, сотрясать нечего, а от шишки разве что папаха пару дней криво сидеть будет, - вежливо поддакнул я, потому что ответить по существу было нечего.
        - Не знаешь, стало быть… Эх ты, а ещё характерник!
        - Вот-вот… - пьяно донеслось из-под стола. - Именно это нам… и… ин-тересно… Характерник! Это надо как следует… надо…
        Жандарм попытался встать на колени, стукнулся лбом о ножку стола и вновь захрапел.
        Мы с дядюшкой тревожно переглянулись. Неужели весь сыр-бор из-за таинственных возможностей характерника? Не меня лично, а характерничества вообще как непонятного и неизученного научного явления. Ведь если эти институтские умы из далёкого будущего уже с нечистой силой дружбу водят, так что с миром станется, когда они ещё и характерников под себя подомнут?!
        И не успела одна и та же нехорошая мысль забрести к нам в головы, как из открытого окна показалась чья-то рука, сжимающая длинноствольный пистолет. Я грудью закрыл дядю, но выстрел предназначался не нам. Серебряная пуля вдребезги разнесла голову несчастного беса! Ловить кого бы там ни было посреди ночи под лопухами и заборами - дело тухлое…
        - Сами живы, дак уже и слава те господи, - философски резюмировал мой героический родственник. - Всё одно никто б нам не поверил, что мы тут с нечистью бесовской дрались.
        - Согласен, все бы решили, что наш генерал до чёртиков напился!
        - Иловайский…
        - А что, обычное дело, все поймут!
        - Заткнись, я кому говорю…
        - Поллитру из шкафчика достать, нервы успокоить?
        - Достань! - окончательно взбеленившись, рявкнул дядя. - И пошёл вон с глаз моих!
        Я щёлкнул каблуками, достал заветную бутылочку и быстро вышел вон. Дальше бежать следовало быстро, потому как в неустанной заботе о дядюшкином здоровье я уже третий день как вылил из бутылки водку, заменив оную чистой колодезной водой. Нет, вот на самом деле, зачем ему в его годы столько алкоголя? Это ж страшно вредно для печени, да и на мозгах отражается…
        - Иловайски-и-ий, мать твою!!!
        Ну вот, я же говорил…
        ЧАСТЬ ВТОРАЯ
        ЗУБЫ НАВЫЛЕТ!
        Ночевал на конюшне, подальше от дядюшкиного гнева, без надёжной опеки верного денщика. Рухнул под навес, на сеновал, ни о чём не заботясь и ни на кого не оглядываясь. Знал, что Прохор здесь, что он тоже спит, но махнул на всё рукой. Спал без снов, аки дитя малое. Если бы в ту ночь хоть кто-то из многочисленных желающих прокрался меня убить - его труды увенчались бы полной викторией! Зарезать спящего хорунжего было проще простого, но никто не пришёл. Бесы-людоеды более белый свет не коптили, сбежавший толераст Жарковский носу не показывал, его пылкая госпожа хромая мадемуазель Зайцева тоже как-то не спешила светить рылом посреди села при полной луне.
        Запах соломы чуть сладковатой негой щекотал ноздри, хруст травинок под ухом нежно убаюкивал, ночная прохлада освежала голову и успокаивала нервы. А я, оказывается, не железный? Я тоже могу уставать, совершать ошибки, испытывать боль в мышцах, валиться от изнеможения и… стресса. Это новое слово, им Катенька обозначает степень крайней нервной истощённости организма с неадекватной реакцией на экстремальные ситуации, вот! До этого дня мы, донские казаки, ни о каких стрессах ни сном ни духом не слыхивали…
        Рано утром, с первыми петухами, меня разбудил мой суровый денщик.
        - Кто рано встаёт, тому Бог даёт! А Бог не Ерошка, соображает немножко - кому рубль, кому копейку, кому быка, кому индейку, кому злата ларец, кому полный…
        - Пушной северный зверёк, - не задумываясь, угадал я.
        - Да ты знал, - досадливо поморщился Прохор, протягивая мне расшитый рушник. - Давай-ка умывайся да завтракай. Хочешь, песню запоём?
        - С чего бы?
        Этому нехитрому трюку я научился у еврейского чёрта-коробейника. Схемка вроде бы предельно простая: тебе задали простой вопрос, а ты на него вопросом и ответил. И вот уже не ты ответчик, а твой собеседник, кем бы он ни был и какие бы права ни качал. Надо будет на дядюшке поэкспериментировать. Прохор - это уже пройденный этап, для чистоты эксперимента надо так ещё с двумя-тремя подопытными кроликами поприкалываться…
        - Мы куда-то спешим? - ещё раз уточнил я, не получив ответа на первый вопрос:
        - Царский указ провозгласили: через шесть денёчков на войну идём! Чтой-то Польша опять бузить стала, не дала им война восемьсот двенадцатого года разуму, вновь шляхта поднимается, свобод да вольностей требуют!
        - И чего в этом плохого? Надо научиться уважать права каждого народа на своё волеизъявление и самоопределение!
        - Это верно. Кто ж спорит? Вот они за свою свободу себе уже всю Малороссию требуют, от Львова до Киева.
        - Охренели, что ли?!!
        - И смены православной веры на католическую…
        - А по сусалам нагайкой?! - окончательно вспыхнул я.
        Нет, ну любой терпимости и пониманию есть предел. За этим пределом лично мою голову заволакивает розовая мгла, и я готов лететь с саблей наголо против всех великопольских эскадронов, рубя в капусту встречного-поперечного пана!
        - Знаешь, я хоть ещё ни разу в настоящем боевом походе не был, но труса праздновать не стану. Говори, чего делать, к чему готовиться, что с собой брать, чем по дороге затаримся?
        - Ну, ежели через Варшаву пойдём, так оно покороче будет. Рвём копыта до Ростова, там на Новочеркасск, поклонимся иконе Христа, въезжающего в Иерусалим-град, а там шесть конных переходов до Бреста. В Бресте денёк отдохнём, коней в реке Буге выкупаем и ужо через Катовицы на саму Варшаву! А ежели нас в обход на Краков пошлют, так это лучше по чешской земле пройти. До Праги и от того же Бреста недалече, а там сквозь всю ихнюю Моравию да Богемию в галопе, чтоб на вина моравские не отвлекаться, да и сквозь союзную Австрию, там по старому Кракову конным скоком, при пиках да саблях, с молодецким посвистом до соляных копей в Величке, где и развернёмся. Тебе Василий Дмитревич не сказал, что ль?
        - Ну, не так подробно, - мягко уклонился я. - Ты ж его знаешь, дядя будет до последнего скрытничать, лишь бы детали похода простой хорунжий не узнал раньше его есаулов да войсковых старшин. Субординация, чтоб её за ногу да об стенку…
        - То-то и оно. - Прохор дождался, пока я умоюсь в лохани, принял от меня мокрое полотенце и кивнул на покрытую ломтём хлеба глиняную миску каши. - Куда и зачем идём, нам, простым казакам, знать не положено. Наше дело - по государеву приказу ум да смелость проявлять, так чтоб разбить врага малой кровью и без потерь к батюшке тихому Дону вернуться.
        - Угу. Я так и понял, что нашим желанием никто особо не интересуется. Хотим - не хотим, надо оно нам или не надо, помрём - не помрём…
        - Это уж традиционно, - подтвердил мой многоопытный денщик, разводя руками. - А ты вона кашу кушай да старших слушай. На том ли свете, на этом - плохо не присоветуем. А кто дедов уважает, до их лет доживает!
        - Я до твоих не доживу - ты меня заболтаешь. - Мне, разумеется, жутко хотелось, чтоб он признался, каким образом попал вчера в сети ведьмы Фифи и даже в услужение к ней подался, но Прохор аккуратнейшим образом обходил эту щекотливую тему. Настаивать у нас не принято, по крайней мере, на трезвую голову. О, а это мысль: напоить старого казака и… И не факт, что он мне что-нибудь скажет, а не пошлёт к чёрту под хвост информацию выковыривать. С него станется…
        Пока я быстро ел кашу, он равнодушно чистил пистолет после вчерашней пальбы. Вообще-то это моя обязанность, за своим оружием каждый ухаживает лично: если в бою подведёт, так никто тебе и не виноват.
        - Слышь, хлопчик, дело у меня до тебя, - не оборачиваясь и не отрываясь от занятия, обратился ко мне Прохор. - Только сугубо личное.
        - Без интима?
        Мой наставник и нянька на миг замер. За этот короткий отрезок времени я успел пожалеть и о глупой шутке, и о своей нелепой смерти, и о будущей судьбе Прохора на каторге, и…
        - Ты берега не путай, - спустя вечность беззлобно выдохнул он. - Я с тобой ещё за тот поцелуй не рассчитался, раз до сих пор все зубы целы. Так слушать будешь или языком молоть?
        - Слушать.
        - Вот и слушай, не перебивая, да рожи не корчь. Ещё раз так за моей спиной улыбнёшься, и словишь поперёк спины оглоблей с потягом…
        Я промолчал, поскольку был предупреждён. Он оценил мой такт, продолжив уже без угроз:
        - Когда к воротам нашим энта кикимора небритая в шляпе со свечами сунулась, я первым делом нагайкой замахнулся. Широко замахнулся, от всей души, да погань эта ко мне ладошку тянет, а на ладони… - Он сунул руку за пазуху и, обернувшись, аккуратно положил передо мной на брёвнышко чуть потемневшую серебряную серёжку с витиеватым узором и маленьким красным камушком.
        Я вдруг почувствовал неприятное шевеление волос на макушке, так словно бы они передумали расти куда надо и дружно решили пощекотать мой череп. Не самые приятные ощущения…
        - Почуял ли?
        - Почуял, - честно ответил я, потому что он сам спросил. - Это серёжка твоей жены. Той самой, которую сельчане ведьмой объявили и…
        - Договаривай, чего уж…
        - Предали смерти по глупым бабским суевериям, не дожидаясь ни церковного, ни казачьего, ни светского суда.
        - Когда мы из похода вернулись, всё уже сделано было. Ить бабы первые с перепугу, в слезах да соплях, к своим мужьям во грехе каяться побежали. Ну те их кто нагайкой, кто вожжами, кто палкой из плетня - по уму всем дали, ни одну прощением не обошли. Да поздно…
        Моему внутреннему взору предстала страшная картина… Ночь, жуткий ветер, ломающий деревья, луна, скалящаяся одноглазым черепом, толпа обезумевших и перепуганных станичниц, горбатая старуха, что-то надсадно вопящая и размахивающая закопчённой иконой. Высокая черноволосая женщина с округлившимся на последних днях животом, пологий берег реки, раздолбанная лодка, град камней и проклятий, преследующих несчастную, разбитые в кровь губы, карие глаза, полные слёз, и отражение горящей огнём хаты…
        - Изгнали её, как ведьму, бабы глупые… Лодку потом за три версты на мели видели, только корма и осталась. Где мою Клавдию искать - никто не ведал. Я сам лет десять рук не опускал, одними надеждами жил, на каждую похожую женщину сердце ёкало. Потом смирился, отболело, хотя вдругорядь жениться уже не мог - не верил в счастье семейное, бобылём жить попривык…
        - А тут появляется учёная крыса Жарковский, показывает тебе эту серьгу и говорит, будто бы что-то знает о судьбе твоей супруги, - уверенно завершил я.
        - Всё так, хлопчик. - Прохор отобрал у меня серьгу и обречённо выдохнул: - Так ведь врал, подлец. Я б, может, и не пошёл за ним, да он…
        - Чем-то кольнул тебя в шею, ты потерял сознание, а бесы легко перетащили тебя на старую «усадьбу», где ты легко стал жертвой чёрного колдовства хромой ведьмы. Ну и до кучи важным фрагментом её планов по уничтожению моей скромной особы. Ты не поверишь: если б я тебя поцеловать не догадался, так…
        - А вот об этом цыц! - рявкнул мой денщик, краснея так, что даже со спины оказалось видно, как у него полыхают уши. - Не было ничего такого, понял?!
        - Чего ж тут непонятного… Это был вынужденный поцелуй, да?
        - Да! То есть, тьфу, нет!
        - Не вынужденный? То есть по любви, что ль?
        - Вообще не было никакого поцелуя! Ни по любви, ни вынужденного, никак я с тобой не целовался, ясно тебе?!! Ничего такого между нами не было!
        - Ага, хорошо, мне всё приснилось.
        - Вот-вот…
        - Могу, значит, хлопцам рассказать, что мы с тобой во сне…
        - Убью, - неожиданно тихо сказал Прохор, словно бы решившись наконец на давно лелеемый поступок. - В конце-то концов, что такое двадцать лет каторги? Пролетят, и не замечу…
        В один миг я был атакован бешеным бородатым медведем, сбит с ног, повален на землю, и только его тяжёлый кулак взлетел над моей физиономией, как…
        - Иловайский-с! - тонко раздалось от забора. - Вы чем это там занимаетесь? Хватит-с друг другу рёбра пересчитывать, всё равно собьётесь. Идите-ка за мной.
        - Чего? - не поняли мы с Прохором.
        - Приказ вашего дяди! Да идёмте же, дела не ждут-с, милейший!
        - Слезь с меня, - попросил я.
        - Приказ есть приказ, - не стал спорить старый казак, помогая мне подняться. - А что ж там за дело, что вот так приспело, ни терпежу ни мочи, а хлопец спал полночи… С утра не присевши, толком не поевши, за каким лядом тащить его надо?
        - Всё стихотворствуете-с? Одобряю, - важно поправил очки наш полковой лекарь. - В наши годы ведущие врачи всего мира очень рекомендуют-с сочинять рифмы и разгадывать шарады. Это укрепляет память-с и не даёт скатиться в маразм.
        После таких слов уже я, крестом раскинув руки, защищал уважаемого Фёдора Наумовича от засучивающего рукава Прохора, возомнившего, что его назвали полным маразматиком, у которого одно спасение - стишки. В общем, со двора пришлось уйти быстро, а детали срочного дядиного вызова прояснять уже на ходу. Благо это не являлось ни военной, ни государственной, ни коммерческой тайной…
        - Так что, собственно, его сиятельству от нас срочно запонадобилось?
        - Молодой человек-с, - Фёдор Наумович сухо покосился в мою сторону, - ваш скромный офицерский чин не подразумевает, что заслуженный генерал казачьих войск-с обязан давать вам предварительный отчёт о том, зачем и почему он желает вас видеть. Ясно-с?
        - Ты нас на «ясно-с» не бери-с, учёный крыс! - не преминул вступиться Прохор. - Коли есть вопрос, так не задирай нос. Знаешь ответ - скажи, в себе не держи.
        - В смысле-с?
        - Не нарывайся, короче, ответь по-человечески.
        Наш полковой лекарь недовольно пошмыгал носом, откашлялся, сплюнул в лопухи и только тогда, понизив голос, драматически прошептал:
        - Неизвестная инфекция-с…
        - Чего? - переглянулись мы.
        - Инфекция-с, сиречь по-простонародному зараза. - Он сделал круглые глаза под размер старенького пенсне и предупреждающе приложил тонкий узловатый палец к губам. - Сегодня утром-с, на рассвете, уже шестеро казаков обнаружили у себя на руках странные жёлтые пятна-с! Не болят, не чешутся, но подозрительно - с чего вдруг-с? Любое изменение пигментации человеческой кожи - это нездорово, господа! Я доложил о сём факте-с нашему атаману, и что же-с? За час подобные пятна были обнаружены-с ещё у десяти казачков! Трое из них офицеры, а согласно озвученного ныне приказа полк идёт на войну!
        - И что? - неуверенно уточнил я.
        - На войну! В Польшу, в цивилизованную Европу, и в таком виде-с? С жёлтыми пятнами на руках?! - искренне возмутился он. - Никак нельзя-с!
        - А что можно?
        - Ничего-с! Карантин, и нет вам никакой войны-с!
        Прохор кивком головы дал понять, что дело и вправду плохо. Если царь-батюшка со своими умнейшими генералами штаба уже распланировал наше появление на театре военных действий в свой срок и час, а в полку обнаружена неизвестная медицине инфекция, то хренушки нас кто за бугор пустит! Эх, накрылись мои геройские планы с первым заграничным походом…
        - Однако, - после минутного размышления опять полез в споры мой денщик, - ежели хлопцы холеру энту непонятную не знай где подцепили да друг по дружке рукопожатием разнесли, так в чём и горе? Не болит же! А коли внешний вид уж так непригляден, так можно на гусарский манер всем перчатки лайковые натянуть.
        - Не согласится Василий Дмитревич, чтоб мы всем полком чего-то там гусарское натягивали, - абсолютно уверенно отмёл я. - Он вообще к гусарам свысока относится: дуэлятся почём зря, понту много, долгов ещё больше, пьют, как их же лошади, и в рядах гусарских без дворянского происхождения делать нечего - заплюют по маковку!
        Кстати, кое в чём верно. Хотя гусарская традиция пить шампанское из дамской туфельки мне даже импонировала. Надо будет перед Катенькой так в следующий раз выпендриться. Если, конечно, настоящее шампанское раздобыть сумею, а второй раз пить это «российское» меня и по судебному приговору не заставишь.
        - Глупости-с, - сурово прервал мои размышления Фёдор Наумович. - Это антинаучно и нелогично. Мало ли что сейчас не болит… А вдруг завтра заболит-с, так-с что хоть руку режь, а? Будем отправлять-с весь полк на ампутацию, а потом одноруких казаков-с на тихий Дон, до дома до хаты?!
        Мы оба, устыдившись, кинулись успокаивать нашего разбушевавшегося врача, потому как на таком эмоциональном подъёме с него станется и за грудки взяться, он мужик безбашенный. До дядюшкиного двора дошли, уже примирившись, а вот на пороге хаты нас остановила…
        - Мать честная, да то ж мумия египетская, - отступая мне за спину, перекрестился Прохор. - Я таких уродин в парижском музее насмотрелся. Ихний Наполеон в своё время всякого понапёр отовсюду, что под руку попадётся, вот небось одну в наших краях и обронил…
        Мумия обиделась и грозно заступила нам дорогу. Я тоже не сразу разобрал, с кем имею дело, пока Наумович не растолкал нас в стороны, лишний раз проверяя бинты, меж которых лихо высовывалась рыжая прядь казачьего чуба.
        - Это дядин ординарец. Досталось ему вчера, но вёл себя героем! В основном павшим. Ну, в смысле злобные враги потоптались на нём, как хотели, пока мы их на тот свет не выгнали. Без его помощи…
        Рыжий ординарец что-то возмущённо забулькал, пытаясь грозить мне забинтованным кулаком, но что он мог сказать в своё оправдание? Да ничегошеньки! А ведь я его предупреждал по-хорошему, увидишь бесов - не заводись, в драку не лезь, меня позови. Ну, он, видать, всё ж таки полез, переоценил силы и возможности, кто ему виноват? Как говорит Катенька, сам себе злобный Буратино! Мы оставили понурого, умотанного до неузнаваемости ординарца мерить осторожными шажками пустой двор, и все трое без доклада вломились в генеральские покои.
        Мой грозный дядюшка, убелённый сединами, увенчанный лавровыми венками со всех военных полей обширной Российской империи и всяческого зарубежья, сидел без мундира, в старых носках и тапках, прихлёбывал явно остывший кофе да что-то быстро царапал на листочке бумаги. Белое перо в его толстых пальцах казалось непростительно легкомысленным. Но что ещё хуже, и настроение у дяди было такое же - романтическое, возвышенное, в розовых бантиках и кружевных пассажах…
        - Василий Дмитревич, голубчик-с, - первым начал наш тощий, но энергичный врач, - распространение инфекции прогрессирует! По вашей просьбе-с я привлёк хорунжего Иловайского, хотя и склонен подвергать сомнению его так называемые способности-с…
        Дядя поднял на него рассеянный взгляд и обернулся к Прохору:
        - Рифма к слову «ночь»?
        - Дочь, прочь, не морочь, точь-в-точь! - не задумываясь, пустился перечислять мой денщик, и полковой врач прервал его с вполне понятным возмущением:
        - У нас уже свыше дюжины казаков больны-с! Вы просили меня обратиться к вашему племяннику. Вот он-с! Но я не вправе ему приказывать, прикажите вы!
        Василий Дмитриевич с каким-то фатальным непониманием проблемы отмахнулся от воплей нашего медицинского светила и вновь поманил Прохора:
        - «Прижму тебя, как родную дочь, и мы вместе проведём всю ночь…» Как тебе?
        - Не очень, - пожевав ус, вывел верный мой денщик. - Рифма чистая, а смысл двойственный. Вроде «обниму, как дочь», но «проведу ночь»… Как-то у нас, казаков, ночи с дочерьми проводить не принято.
        Дядя сосредоточенно покивал и что-то там вычеркнул. Бедный врач пошёл неровными пятнами…
        - Милостивые государи, я снимаю с себя всякую ответственность за непринятие мер по прекращению-с распространения неведомой инфекции-с! Но я буду жаловаться, имейте-с в виду!
        - Пойдёмте-ка, Фёдор Наумович. - Я сострадательно обнял его за плечи и развернул на выход. - Уж если самому генералу поэтическая муза, перо на маковку уронила, так нам, простым земным людям, грешно к такому небожителю с земными глупостями приставать. Я вам и без начальственного приказа помогу.
        - Честное-с благородное? - всхлипнул он.
        - Слово даю, - подтвердил я.
        Да чего уж там, зря, что ли, шёл, всё равно это дело так и так на меня бы повесили. Смысл выёживаться, да и как своим не помочь. Тем более что мне было отлично известно имя той шаловливой музы, что коснулась своим прозрачным крылышком сурового сердца моего почтенного родственника: Маргарита Афанасьевна, младшая дочь местного генерал-губернатора Воронцова. Милейшее создание, право слово! Голубоглаза, белокожа, золотоволоса, резва, как птичка, игрива, как котёнок, и эфирна до воздушной невесомости.
        После ряда безуспешных попыток навязать сие чудо мне в жёны дядюшка признал собственное поражение и решил сменить амплуа. Ну вроде как свахи из него не получилось, так, может, испытать судьбу в образе пожилого молодожёна? Ему только в радость юную жену пряниками баловать, да и ей за его плечами, как за стенами новочеркасской крепости. Отчего ж нет, я первый готов кричать «горько» на их свадьбе! Только вот сначала со своими делами разберусь.
        - Рифма к слову «рыбка»?
        - Улыбка!
        - А к слову «овечка»?
        - Сердечко. Василий Дмитревич, да не томи ты меня, пусти к бумаге. Я те вмиг любое любовное стихотворение за две минуточки накорябаю!
        - Не пущу, сам хочу написать! А вот рифму к слову «пташка»?
        - Какаш… Ой, прости господи, оговорился…
        Похоже, ждать, пока они оба в буриме наиграются, можно хоть до жёлтых листьев пушкинской осени. Лекарь потащил меня к войсковому лазарету, одинокой серой палатке, стоящей на отшибе от остальных. Там сидели, лежали, болтали, курили и балагурили человек десять - двенадцать казаков. Ещё несколько стояли за палаткой, наслаждаясь утренним ветерком. Даже беглого осмотра невооружённым глазом мне хватило, чтобы понять - здесь дело нечисто. Жёлтые пятна были какого-то странного, неестественно яркого лимонного цвета. Форма у всех разная, но общий размер не больше двух царских пятаков. Болезненных ощущений никаких - ни зуда, ни покалывания. Откуда и как хлопцы подхватили эту «заразу», никто толком объяснить не мог. Вчера никто на здоровье не жаловался, а вот сегодня - раз, и руки в пятнах…
        - Ну-с, каково ваше мнение, коллега? - с нескрываемым сарказмом ткнул меня пальцем в бок наш лекарь. Причём больно ткнул, прямо под рёбра, со знанием анатомии.
        - Мне нужно посоветоваться.
        - С кем же, извольте спросить-с?
        - У меня есть ряд независимых консультантов, - решил я, прекрасно понимая, что искать ответы можно только в Оборотном городе.
        Фёдор Наумович недоверчиво покачал лысеющей головой, поправил пенсне на носу и ушёл в дальний угол палатки, туда, где лежал его саквояж, успокоить нервы глотком медицинского спирта. Его никто не осуждал, все врачи такие, это часть их профессии: трезвый врач в воинской части нонсенс и подозрение - а не шпион ли германский?
        Подлечив нервы, наш лекарь вернулся со мной в село и даже зачем-то пригласил к себе отобедать. Мне ума хватило отказаться. Тогда он пожал мне руку, демонстрируя крепость хватки, редкую для людей его комплекции, и свернул за угол к своей хате. Я с ним не пошёл: нарываться лишний раз на крутой нрав его сожительницы не было ни малейшего желания. Виделись разок, и, как говорится, ещё б сто лет не видаться…
        Зато мне удалось заметить, как тот самый петербургский чин, видимо давно протрезвевший и проспавшийся со вчерашнего, бодро семенил куда-то за околицу. Не знаю, с чего вдруг я увязался за этим лысым типом. Ничего особо интересного от него ожидать не приходилось, кто он такой, мы уже знали, чего хочет - тоже. В охранники я к нему не нанимался, разок спасли от бесов, на том и разбежимся, без претензий. И всё-таки, всё-таки, всё-таки…
        Учёный жандарм из будущего покинул село, направившись в сторону кладбища. Ага, а вот это уже интересней. Тем более что даже до первых крестов он не дошёл, а остановился за рощицей, у молодой берёзы с крохотным дуплом. Сунул туда что-то, воровато огляделся и достал из кармана телефон. Не такой, как у Катеньки, поболее и с торчащей палочкой, но я-то уж знаю, как сия вещица называется и для чего служит. По ней в пресветлые годы, лет через двести с гаком, люди за тысячи вёрст переговариваться станут. Но лысый говорить не стал. Нажал что-то, пиликнул и… исчез. Вот стоял за пять шагов, рукой подать, а в один миг и нет его!
        - Это не волшебство, это технологии, - бормотал я себе под нос душеспасительную молитву, коей обучила меня гордая Хозяйка Оборотного города. Незаметно следовать за жандармом да по-пластунски в ковылях прятаться - задача нехитрая, этому любой казачонок с двух лет обучается, в станичных садах яблоки воруя. У лысого не было ни малейшего шанса меня заметить, а вот я искренне полюбопытствую, чего он там в берёзу засунул. Мои пальцы извлекли крохотную прямоугольную пластинку.
        - Хм, такого чуда я ещё не видывал. Я-то думал, он сюда записку любовную положил или денежку, а это… - Я подкинул вещицу невесомую на ладони, понюхал, даже лизнул, всё равно непонятно. Ладно, Катеньке покажу, она разберётся.
        На горизонте мелькнула чёрная точка.
        Я мигом рухнул назад в траву и быстро отполз в сторону. Через пару минут бодрой, хотя и чуть хромающей походкой к берёзе подскочила заслуженная людоедка бабка Фрося. Сунула загребущую руку в дупло, пошарила, поскреблась и разочарованно повела носом. Вот такого развития событий я не предполагал…
        - Иловайский! - безошибочно унюхала меня старая кровососка. - А я-то думаю, чем тут вокруг рощи ароматизирует? Так это наш хорунжий кашу гречневую с маслом ел, а теперь от меня в ковыле прятаться задумал… Ты чего энто, казачок?
        - Да по привычке, баба Фрося. - Мне пришлось встать, не дожидаясь, покуда она меня сама за сапог вытащит. - Мало ли, вдруг вы по делам, а я разговорами отвлекать буду…
        - Да не боись, не съем!
        - А ты рискни последним зубом, - строго напомнил я, потому как нечисть человеческий страх всей своей сутью чует. - Проводи-ка меня лучше до Оборотного города. Или у тебя здесь какие свои секреты?
        - У меня?! Ох, не смеши бабушку, откуль у меня, старой, да ещё и секреты? - мигом заюлила она, усиливая мои худшие подозрения. - Идём, идём, Хозяюшка завсегда тебе рада! Глядишь, и мне, горемычной, какая косточка обломится… Пешком пойдёшь али верхами?
        - Пешим прогуляюсь, - важно кивнул я. На бабке Фросе и впрямь в последнее время кто только не ездит - не хочу, брезгую, да и до кладбища рукой подать, так дойду.
        Я прошёл вперёд, делая вид, будто не вижу, как она за моей спиной ещё раз лихорадочно проверяет дупло и шарит клюкой в опавшей листве под берёзой.
        - Иловайский, погоди! Бабушка хроменькая, бабушка так быстро идти не может! Дай хоть под ручку тебя зацеплю. Уж когда ещё на старости лет с молоденьким казачком похожу? - Она ловко сгребла меня под локоть, прижимаясь с немалой крепостью и силой. - А ты тут сам что делал-то?
        - Ворон считал. Слева направо восемь пролетело, а справа налево три.
        - Да зачем тебе это?
        - Ради статистики, - пояснил я, и бабка ненадолго заткнулась, переваривая незнакомое слово.
        В общем, до кладбища дошли без забот, разве что солнышко припекало чуток покрепче обычного. Моя кошмарная спутница всё еще беззвучно ворочала губами, пытаясь повторить: «Стат… статист… тисти… стикастати…» Иногда полезно дать женщине занять себе голову какой-нибудь непонятной фигнёй - она отвлечётся и забудет тебя съесть. Хороший способ, проверенный, говорят, даже в семейной жизни работает.
        Спустились вниз через ту же могилу. По идее и других дорог полно, но лично мне вот эта комфортней всего. Может, потому что в самый первый раз именно по ней я попал в Оборотный город? Ностальгирую…
        Нам же в поход скоро, и кто знает, увижу ли я вновь эти противные упырьи морды, голых ведьм на помеле, подтянутых мелких бесов, плечистых вурдалаков, душегубов, кровопийц, душителей, отравителей всех мастей, один другого злее…
        И посреди всего этого адского семени, как бутон лазоревый, любовь моя Катенька с бюстом четвёртого размера…
        Я не заметил, как ускорил шаг, прыгая через ступеньку. Сердце в груди так и пылает страстью, как о ней вспомню. Бегу, лечу, рвусь к тебе со всех ног, мечта моя кареглазая!..
        Из-за спины доносилось далёкое кудахтанье бабки Фроси, она сцепилась с какой-то местной жительницей, спускавшейся за нею и, видать, наступившей на подол. Ну их, сами разберутся, мужчинам в женские тяжбы лезть не рекомендуется. А меня реальность встретила уверенным голоском из-под волшебной арки:
        - А ну, стой! Стрелять буду!
        Я невольно отступил: в меня грозно целился бес-новобранец с вполне приличным австрийским штуцером. Что за безобразие, они же должны из всякого барахла антикварного палить?! И так, чтоб по мне стреляли из современного дульнозарядного оружия, мы не договаривались! Так ведь и убить можно, а убитый я не то что Катеньке, самому себе на фиг не нужен. Не-не-не, эдак не пойдёт! Верните прежних старослужащих с дробовиками, мушкетами, самопалами и пушками времён Иоанна Грозного, иначе я больше не играю…
        - Хлопец, ты в своём уме?! Я ж Иловайский!
        - А меня предупреждали, вон и ружьё новое выдали! - радостно пояснил бес, почёсывая молодые рожки. - Ты, главное, не шевелись. Замри, а то промажу!
        - Да ты хоть стрелять из штуцера обучен?
        - Ну… где-то… как-то… вроде да. А чё?
        - Так давай научу!
        Я безбоязненно добежал до арки, осмотрел поданное бесом ружьё и облегчённо выдохнул - не заряжено.
        - Смотри сюда. - Я быстро разобрал штуцер и сунул под нос бесу. - Протри тряпочкой. Масло-то хоть есть?
        - Сливочное, на бутерброде. Мама на завтрак дала.
        - Ох и добрая у тебя мама, - сочувственно покивал я. - Ты уж бутерброд сам съешь, а замок ружейный можно и чистой тряпочкой протереть. Оружие, оно хлебных крошек не любит…
        Минуты три мы оба, в четыре руки, честно чистили его штуцер. Потом прошли короткое обучение правильной зарядке, забиванию заряда в ствол и общим правилам прицела. В последнем новобранец так и не преуспел, но хоть заряжать худо-бедно научился.
        - Слышь, а ты точно Иловайский?
        - Ну да. А что не так?
        - Да наши вроде говорили, - бес виновато шмыгнул пятачком, - что ты, дескать, сволочь несусветная. Всех наших почём зря обижаешь, в рыло дать как здрасте, покалеченных тобой полна казарма, и разговаривать с тобой чистой воды самоубийствие, проще стразу застрелиться…
        - Серьёзно?
        - Факт, - печально подтвердил маленький бес, поднимая к плечу вычищенный, проверенный, но незаряженный штуцер. - А ты мне помог почём зря, пинка сзади не отвесил и пальцем в глаз не ткнул. Чё делать-то?
        - Ты, главное, не спеши. Видишь цель, бери её на мушку, но учитывай скорость движения, направление ветра, высоту солнца, упреждение по движению на шаг или два, ну и, собственно, куда ты вообще палишь.
        - В тебя!
        - Дурында! Я ж рядом с тобой стою, учу тебя, репоголового! Вона, видишь, бабка Фрося из-за угла выруливает? Вот хоть на ней потренируйся, что ли…
        - Её подстрелить? - неуверенно взял прицел неопытный бес. Был бы из старослужащих, знал бы, что мне верить нельзя по-любому! А тут новобранец, ей-богу, грех не попользоваться…
        - Целься ей в юбку, - наущал я, пока молодой боец лихорадочно прикидывал скорость движения ветра и шаг на упреждение бабки. - Но только так, чтоб и ногу не задеть, и дыру в интересном месте оформить. И ей забава, и всем нам бесплатное развлечение, трудно, что ли…
        - Да ни в одном глазу! Оформим в лучшем виде, как только французские модельеры могут. - Прямо на моих глазах он сыпанул вместо пули горсть крупных дробинок и, почти не целясь, шмальнул в сторону быстро приближающейся с улыбкой до ушей бабы Фроси. Улыбку смело первой. Или я путаю, и первой бабка лишилась основной части юбки? Эдак на пару ладоней выше колена. Как эта морда бесюганская такое умудрила - пальнуть в упор, срезать ткань, но не задеть живое тело, - лично мне непонятно, хоть убейте!
        - Ты… чё творишь, а? - не своим голосом пропищала вконец обалдевшая старушка, демонстрируя обожжённую дырищу примерно на размер моих плеч. И причём легло-то как удачненько, прямо меж коленей, не зацепив бёдра! Я б на её месте только радовался да молитву Николе-угоднику сотворил, но это ж баба Фрося… - Ты на чью юбку своим штуцером нацелился? Ты куда мне свой зарез загнать порешил? А ну стой, маньяк, отвечай бабушке, я ж с тебя живого не слезу-у…
        Сам бес только успел вытаращить круглые глаза, когда на него выбежала роскошная русская красавица, кровь с молоком, бюст капустою, бёдра подушками (сзади - спереди - в профиль), одно сплошное вожделение в мини, и с размаху заехала ему кулаком в ухо! Парнишка выпустил из лап тяжеленный штуцер, отлетев шагов на десять в сторону. Грозная баба Фрося, или девка Ефросинья, молча взяла ружьё, без матюков расколотила его об арку и выбросила к едрёной ёлкиной матери! Надеюсь, адрес был точным, потому что бедный бес вряд ли бы полез уточнять город, индекс и получателя. Он вообще за меня спрятался, чтоб под горячую руку не лезть. Хотя ему-то что? Это мне со столь оригинальной бабой Фросей предстояло войти в Оборотный город. А ведь на меня там кто только не облизывался. Образно выражаясь, прятаться под юбкой я уже не мог - ни рост, ни воспитание не позволяли.
        Умненький новобранец вовремя сообразил дать дёру, не дослушав, бросив поломанное ружьё, арку, пост, меня - только копытца мелькали. Бабка, решив, что месть не окончена, рванула в погоню на полусогнутых, оторвав дуло от ложи, согнув его об колено и размахивая им над головой на манер бумеранга. Догонит - убьёт, а в том, что догонит, лично у меня сомнений не было. Даже жалко чертёнка, молодой ещё, мог бы жить и жить…
        Они сцепились где-то в подворотне первого квартала - люто, намертво, с воем и стонами. Я на это бесстыдное безобразие даже глядеть не стал, прошёл мимо, отвернувшись, а стоны становились всё ярче, всё громче и всё сладострастнее?! Вот что значит опытная женщина! Свезло хлопцу не глядя, хоть и не позавидуешь…
        А я, шагая широко и беспечно, бодрой припрыжкой направился в местную лавку Павлушечки. Если кто подзабыл, так это такой здоровущий вурдалачище, под две сажени ростом и полторы в обхвате. Слово «талия» считает незавуалированным оскорблением, сам ходит голым, в одном переднике, интеллигентен до безобразия, латынь знает, поскольку патологоанатом. Лавка у него небольшая, но популярная, человечину возит отовсюду, как свежую, так и кладбищенскую, с душком, на любителя. Не скажу, что мы с этим типусом друзья не разлей вода, однако же собеседовать приходилось. Как и драться, впрочем…
        Однако если у кого и спросить о необычных пятнах на человеческом теле, так это только у него: он в вопросах пятен, гнили, разложения и прочей малоприятной гадости профессионал! У него от этого заработок зависит, сорт не сорт, качество продукции и так далее. Если б ещё и местные не мешали. Но как они могут не мешать…
        - Гляньте-ка, мама, живой антрекот по улице шествует! А ить я третий день толком не жрамши, можно хоть…
        - Ох, родила ж дебилоида, а?! Не, таки вы послушайте, он видит Иловайского и уже хочет кушать. Горе моё, иди погрызи доску от пола, оно безопаснее!
        На балконе произошла короткая драка, в результате которой молодой круглолицый упырь был укатан бдительной мамашей под кровать, а мне погрозили пальцем, чтоб не искушал малолеток. Можно подумать, я это специально…
        - А-а, держите меня семеро, к нам опять казак пришёл! Опять драться будем, шишки ставить, фонари ловить, традиция, чтоб её, всенародная! А можно я сам башкой об стенку хряпнусь, чтоб ему не досталось? Такая вот стерва-любовь…
        Короче, приветствовали меня пока ещё вежливо. Раньше бы как? Раньше б сразу толпой набросились, и кто первый чего откусит, тот и прав. Теперь всё иначе…
        После нововведённой традиции «где увидел Иловайского, там и соседу ногой по фаберже!» народец долгое время сам друг дружку метелил, невзирая на чины и половое неравенство. Потом попривыкли как-то, то есть драться-то продолжают, но не сказать чтоб с прежним пылом, и уж точно без удовольствия. Здесь же одна нечисть живёт, им любые законы в тягость, а однообразие традиций просто бесит. Вон уж насколько часто Катенькины львы у ворот лихих бунтарей огнём поливают, а энтузиазма у толпы не убавилось. Вот так и в моём случае: подраться они бы и не прочь, да вроде как никто ж не настаивает? Я не настаиваю, Хозяйка не настаивает, так какой ботвы морковной ради стараться-то…
        «Илюшенька-а-а!» - призывно раздалось за моей спиной, и с ближайшего балкона вспорхнула зрелая ведьма на помеле. Знаете, из тех, у кого в одном месте вечно свербит, потому и лишней одеждой они себя не утруждают. Платочек разве повяжет на голову эдаким узлом с заячьими ушками на лбу и пикирует за приключениями на кормовую часть бригантины.
        - Илюшенька, а вот позвольте вопрос, - интимно скользя на помеле чуть впереди меня, томно вздохнула пылкая красавица.
        - Не участвую, - на ходу отбрил я.
        - В чём?
        - В вашей вечеринке с подругами в финской сауне, с вениками и самогонкой.
        - Но… как… я же и спросить не успела?!
        А вот так, проснулись таланты характерничьи, и могу враз с ответом угадать. Другое дело, что происходит оно всё у меня спонтанно и без всякого моего желания.
        - Молодой человек, а мне не подскажете ли? - мигом вылез откуда-то из-под мостовой грязный убыр калмыцкой наружности. - Меня сегодня тоже дама в гости пригласила. Дескать, муж в командировке, а у неё аж зубы сводит, так чаю выпить не с кем. Так вот, посоветуйте: идти ли?
        - Не посоветую, - подумав, решился я. - У неё этих мужей полон шкаф, шесть скелетов висит, седьмого для порядку не хватает. Я бы не ходил - позы нелепые, удовольствие скоротечное, а в шкафу и без вас тесно…
        - Мужская солидарность - великая вещь, - от души поблагодарил он, и я счёл разумным поторопиться. Уж больно заинтересованно стала коситься в мою сторону прохожая нечисть. И ведь не с гастрономическим интересом, поверьте, а за советом…
        - А вот у меня невеста неверна! Да я энто дело и сам знаю. Вот ты как посоветуешь, казачок, можно ей туда какой счётчик установить, чтоб я хоть количество контролировал?!
        - Хочу курицу в ресторане. А она меня не хочет. И чё делать?
        - Вчерась мужа душила. Сёдня он меня. Завтра опять я его буду, а опосля его очередь душить. Но вообще-то энто у нас любовь такая. Мы ж нормальные, правда?
        Наверное, битый час я отвечал на всё возрастающий вал вопросов. Не задумываясь, не пытаясь угодить, не льстя и, самое обидное, никому не отказывая. Поскольку оправдания мне не было: чем чёрт хуже ведьмы, что я ей ответил, а ему нет? Да по большому счёту и ничем, кроме рогов и хвоста, стало быть, обязан отдуваться. Пока добежал до нечистого храма на площади, у меня практически язык не ворочался. Но зато никто не пытался скалить на меня зубы! Вот целовали в благодарность многие. Сначала дамы, а потом и мужики во вкус вошли…
        - Отец Григорий, к вам можно? - Я почти кубарем влетел в двери нечистого храма, мокрый и обслюнявленный, как котёнок, которого выплюнул незлобный волкодав.
        - Захады, сын мой, - не оборачиваясь, тихо откликнулся грузинский батюшка. - Ты помолиться или выпить?
        - А если совместить? - попробовал отшутиться я, быстро задвигая стальной засов под разочарованный вой с той стороны.
        Надеюсь, свою же церковь они штурмовать не будут, пробовали уже разок, да мы с Монькой и Шлёмкой лихо отстрелялись. Нас тогда даже пушкой взять не смогли, куда уж сегодняшним энтузиастам-кровопийцам рыпаться. Храм Люцифера - не гранит науки, его грызть бессмысленно, потом остаток жизни только и будешь что овсяную кашу беззубым ртом шамкать. Выдохнув и слегка подуспокоившись, я наконец-то обратил внимание на странное поведение отца настоятеля. Старый горбоносый кавказский вурдалак сидел, скрючившись, на алтарной плите, словно бы у него болел живот. Ко мне так и не оборачивался, отвечал невнятно, тусклым голосом, так что в моём большом сердце невольно аукнулась жалость…
        - Ты захады, дарагой. Вино в углу, лаваш есть, кинзы немного. Мой дом - твой дом…
        - Отец Григорий, вы в порядке?
        - Чито-грито, чито-маргарито, гей, - попробовал бодренько пропеть он, но замешкался в конце.
        О чём песня, я спрашивать не стал, потому как слово «гей» слышал от Катеньки и прекрасно знаю, что оно значит. Да и кто я такой, чтоб упрекать священника нечистого храма в таких пристрастиях, как геи под «Маргариту»? У них же здесь всё не как у людей, им, поди, и содомский грех как нам тульский пряник…
        - Я тут мимо пробегал. Хотел к Хозяйке с деловым визитом напроситься, но по пути нарвался на каких-то извращенцев. Вы не в курсе, отчего у вас молодёжь на улицах шалит? А то я без нагайки как голый…
        - Молодые, глупые… Я тебе кинжал дам, зарэжь одного, второго - отстанут, другую игру искать начнут, да, - покивал головой отец Григорий и неожиданно перевёл тему: - Ты её очэнь любишь?
        - Очень, - не стал скрывать я.
        - И я очэнь люблю…
        - Катеньку?!
        - Ефросинью… - со стоном сердечной боли поправил меня кровососущий грузин и вновь закрыл лицо руками, раскачиваясь из стороны в сторону. - Любовь нечаянно нагрянет… Кто такие умные слова сказал, а? Нагрянула так нагрянула - есть нэ могу, пить нэ могу, чача уже неделю без дела стоит, на меня вся родня обижается, а я люблю!..
        - Ефросинья - это случайно не…
        - Пачему случайно? - Из-под сросшихся бровей отца Григория кинжально блеснули две грозные молнии. - Это она тебе - баба Фрося, им - баба Фрося, всяким разным - баба Фрося, а мне…
        Его понесло. С чисто кавказским пылом он вскочил на кивот, дважды лихо плюнул на каменные иконы и в ритме лезгинки завертелся вокруг меня, треща, как целых три еврейки на базаре.
        - Глаза её сыние! Сыние такие, нэт таких больше, только у нас в горах небо такое, ну нэ такое чуточку, но это её нэ портит, и зубы все, все, какие остались, харошие они, острые, как осетинские кинжалы, бэлые, как снег на Казбэке, и ходит она харашо, ай, харашо, бедром сюда, бедром туда, а у меня сэрдце за ней в ритм её бёдер, как будто от аула к реке идёт, а я в кустах сижу, на неё любуюсь, жду - вдруг купатца будет, э?
        - Отец Григорий, мне тут ваш совет нужен, - не выдержал я, начиная краснеть. - Вы уж простите, что останавливаю посредь столь интересной эротической фантазии. Но вот не подскажете ли, у нас в полку непонятная зараза объявилась - у хлопцев молодых жёлтые пятна на руках. Как быть и что сие?
        - Чешутся?
        - Нет вроде…
        - Болят?
        - Нет покуда…
        - Если я тебе памагу, ты мне паможешь?
        - Помогу, отчего ж не помочь, - осторожно согласился я. - Если, конечно, убивать никого не надо.
        - Убивать нэ нада, - широко улыбнулся он, щеря неровные зубы. - Красть нада. Невесту варавать будем!
        - Упс… - едва не поперхнулся я, поняв, в чём суть дела, но мой горячий собеседник счёл это согласием и кинулся жать мне руку.
        - Иловайский, ты мой кунак! Брат мой! Даже дядя! Я бы тебя и папой назвал, но у меня папа такой сволочь был…
        - Тогда лучше не надо.
        - Нэ буду. Дай обниму!
        - Ага, как же. - Я успешно увернулся, когда этот экспрессивный тип кинулся мне на шею.
        - Нэ доверяешь, да? - ничуть не обиделся он, качая носом, как клювом. - Это правильно, э… Теперь меня слушай. Пятна жёлтые, это когда тебя чумчара лизнул. Нэ укусил, нэ плюнул, а лизнул так нежно, тогда жёлтые. Если три дня не болят, эта плохо…
        - Почему?
        - Нэ болят, значит, организм яд за свой принял. Недэли не пройдёт, твои люди сами чумчарами станут…
        От услышанного волосы у меня на голове встали дыбом так, что приподняли папаху. Наши донские казаки могут превратиться в молдавских чумчар! Да есть ли на свете что хуже?! А представить выражение лица моего дяди, когда я вернусь с докладом, - вообще страх божий и казни египетские…
        - Что ж делать-то? Как лечить?
        - Нэ знаю, э… Я тебе нэ доктор. Ты за лэчением к мяснику иди. Павлушечка, он хоть и атеист нэверующий, но дело своё мала-мала знает, - задумчиво поскрёбывая подбородок грязными когтями, признал отец Григорий. - Если какие праблэмы с кожей, к нему иди! Он мясо чумчар тоже на развэс продаёт, пагавари с ним, я тебе пистолэт дам или бальшой кинжал, да…
        Свой резон в этом, пожалуй, был. Мясник-патологоанатом действительно мог да и был обязан по роду своей профессии разбираться в дефектах мяса и знать различные способы избавления своего продукта от пятен, запахов и прочих признаков нетоварного вида. Хотя, как по мне, так они тут в основном «нетоварный вид» и жрут. Трупоеды сплошь, вон моих упырей, Моню и Шлёму, проще три раза расстрелять, чем один раз умыться заставить. А в остальном милейшие ребятки, как помните…
        - Сам-то Павлушечка сейчас в городе?
        - Нэ знаю, - раздражённо фыркнул отец Григорий. - Разве я сторож брату маему? Да и какой он мине брат, падлец он, таких рэзать надо…
        - Не могу не согласиться. - Я взялся за ручку двери и сдвинул засов. - Пойду склоню этого гиппопотамуса к сотрудничеству.
        - Кинжал вазьми, да!
        - Лучше шашку кавказскую, - после секундного размышления попросил я.
        - Будет тебе шашка. - Грузинский батюшка сбегал за алтарь (у него там военный склад) и торжественно вручил мне боевой клинок, утопленный в ножнах.
        Я вытаращил глаза. Чёрные ножны, покрытые кожей козла, с обычным железным прибором, удивительно лёгкая шашка, уходящая по рукоять, так что наружу торчала лишь головка из коричневого буйволиного рога. Я вытянул клинок - идеальный отвес, два дола, никаких украшений, гнётся, как лоза, и весом меньше сапога! Отродясь не предполагал, что оружие может быть таким лёгким, острым и певучим. Я взмахнул разок-другой и вдруг понял, что этой шашки отцу Григорию уже не видать как своих ушей! Даже более того, уши он ещё может отрезать и рассмотреть, а такое чудо я ему нипочём назад не верну.
        - Черкесская, из дамасской стали, а ковалась у нас, в дагестанских горах, - подталкивая меня в спину, пояснял грузинский батюшка. - Лучшее оружие абрека! В темноте словно кривая палка, да… А как рубит, как рубит! Три галавы подряд снэсёт и не заметит! А ещё ей бритца можно, по дэреву вырезать, капусту рубить и вабще на кухне многое-разное. Но ты иди давай, с Павлушечкой пагавари, всё реши, а потом я тебя сам найду. Ты мне долг чести вэрнёшь, украдёшь девицу Ефросинью, да?!
        - Ну, насчёт девицы я бы не загадывал. Судя по возрасту, она уже раз пять как честная вдова и…
        - Слушай, по мелочам нэ надо цеплятца, э?!
        - Ладно, понял, не буду, сваливаю…
        - И нэ вздумай там памереть, пока мне невесту нэ украл. Абижусь! - неслось мне вслед, когда я широким шагом уходил от нечистого храма.
        - И в мыслях не было, отец Григорий!
        Хотя, конечно, для упёртого самоубийцы Оборотный город - замечательнейшее место, всесторонне отвечающее любым чаяньям расставания с этим бренным миром. Тут же каждый встречный-поперечный так и норовит запустить вам клыки в горло, шило в бок или парализующее заклинание в спину. Мигу не пройдёт - съедят с потрохами и добавки попросят. Вот как сейчас…
        Мне не дали спокойно прогуляться и пяти минут, как вслед увязались три быкообразных сельских людоеда с могучими ручищами по локоть в крови и нагловато-бесцеремонными небритыми мордами. Ну, это если смотреть волшебным зрением, а при обычном человеческом взгляде - так просто три ухоженных дородных рыбопромышленника в опрятной одёжке, идущие до дому с Нижегородской ярмарки. Такие бросаются кучей, ломают шею на раз и жрут на том же месте, где словили. Поэтому лучше начать первым.
        - А что, братцы, мазохисты есть? - резко оборачиваясь, на всякий случай уточнил я.
        - Ну, допустим, - осторожно переглянулись двое из трёх. - Только тебе зачем?
        - К Павлушечке в мясную лавку спешу. Тот, кто меня туда на своём горбу быстрее всех дотащит, получит сапогом по ушам, кулаком в лоб и коленом в печень!
        - И только-то…
        - Могу ещё шашкой плашмя отшлёпать, - весомо добавил я.
        - А в чём засада? - подозрительно переглянулись они.
        - Ещё не придумал, - пришлось сознаться мне.
        Купцы ещё с полминутки посовещались, кося в мою сторону недобрыми взглядами.
        - Ты его знаешь?
        - Нет.
        - Я знаю, Иловайский энто.
        - Чё, сам?
        - Нет, блин, ксерокопия!
        - Тады хреново…
        - А то…
        - И чё, может, сами тут его и того?
        - Чего того?! Да он самой Хозяйки полюбовник!
        - Да ну?!
        - Вот те и ну…
        - Тады я ещё жить хочу…
        - Стопорись, братва, решаем, кто сёдня мазохистит. Может, хоть остальных не тронет?
        - Определились уже? А то у меня время. - Я выразительно похлопал по рукояти шашки отца Григория.
        Троица мигом выдвинула вперёд самого здорового. Похоже, несмотря на внешнюю уверенность и понт, парни на самом деле не очень-то представляли себе, что такое «мазохизм». А я знал, мне Катенька рассказывала…
        - Так нам, стало быть, меж собой подраться?
        - Не обязательно.
        - Дык традиция же? Говорят, от дурного сглазу помогает.
        - Ну, если только сами настаиваете, - великодушно разрешил я, влезая на плечи рослого людоеда. Вот вроде и не радость на вонючей да немытой шее ездить, а всё-таки быстрее и безопасней. С последним, впрочем, всё оказалось не так просто. Ибо нет мерила хмелю человеческому, а уж нечеловеческому…
        Ей-богу, я и проехать-то успел не больше квартала, как из-за угла высыпала тёплая компания пьяных студентов. И не какая-нибудь вшивая интеллигенция в очочках с гуманитарного факультету, дудки мне! Улицу перекрыли примерно двадцать бесов военного училища! Будущие охранники арок, с молоком педагогов и наставников впитавшие незабвенный девиз «гаси Иловайского!». Мало того что это у них практически утренняя молитва, так они до кучи были ещё и нетрезвые…
        - Гля, унтера, это что за гангрена в лампасах по нашей улице на честном купечестве разъезжает?
        Вопрос был настолько риторический, что с правильным ответом не ошибся никто:
        - Иловай-ски-ий!!!
        Если бы здесь водились голуби, то они бы вспорхнули с крыш. А так только черепица кое-где посыпалась от дружного вопля души. Я, не раздумывая, дал шпоры вурдалаку под бока. Здоровяк аж всхлипнул от наслаждения и грудью рванул вперёд. Похоже, этот всё-таки знает, что такое мазохизм…
        - Уря-а-а! - Разношёрстная волна ярких морских, пехотных, кавалерийских и артиллерийских мундирчиков кинулась на нас в единодушном порыве.
        Рубить я никого не хотел, они ж безоружные, да и дурные, жалко… Так, дал на скаку по мордам двум-трём самым активным, а потом они завалили моего потного «скакуна». Мелкие, шустрые, храбрые до дури - чего им терять, верно? Я-то ещё вовремя спрыгнул с шеи рыбопромышленника и под шумок двинул себе за угол, пока выпускники строевых училищ старательно выбивали пыль из вурдалака. Причём он тоже спуску не давал, а от боли так просто млел. Короче, наслаждались все, я, как понимаете, был просто лишним. Поэтому до мясной лавки главного людоеда-патологоанатома добрался размеренным шагом, не срываясь на бег, а так, с расстановочкой, чтоб никого не провоцировать на погоню.
        - Павлушечка? - Я осторожно толкнул дверь мясной лавки и прижал её ближайшим булыжником - иначе там, внутри, не продохнуть.
        - Чего надо, человече? - Над прилавком нависла потная туша лысого, голого интеллигента весом в пятнадцать пудов. Маленькие глазки цепко ощупали мою новую шашку. Значит, сразу не бросится, забоится…
        - Дело есть, - без обиняков начал я. - Хочу знать, как у живых людей жёлтые пятна на руках появляются.
        - Мементо мори, - буркнул он, повернувшись ко мне спиной.
        - Это понятно. Казак и без того никогда о смерти не забывает, она у нас с рождения за плечами стоит. А всё-таки пятна-то отчего?
        - Такие? - Вместо ответа он кинул через прилавок отрубленную кисть человеческой руки.
        - Нет, - мужественно преодолев тошноту, пригляделся я. - У этой пятна какие-то зеленоватые, а мне насчёт жёлтых консультация нужна…
        - Консультация, говоришь? Сиречь по-простому в совете да поучении нуждаешься. А чем платить будешь, казаче?
        - Не получу ответа - зарублю!
        - Иловайский, - укоризненно погрозил мне сосискообразным пальцем голый мясник, - таковой противозаконный поступок более приличествовал бы вашему дяде, Василь Дмитревич крут на расправу и дважды вопросов не задаёт, но вы, молодой человек, дитя иной эпохи и иных формаций! Вам сие должно быть стыдно…
        - Ах так… - Я в один миг выхватил взвизгнувший клинок, приложив острие шашки к средней из трёх жировых складок его горла.
        Павлушечка даже не моргнул, лишь по-детски удивлённо вскинул белёсые брови.
        - И что же дальше, казаче? Убьёшь меня и уйдёшь, не получив ответа?
        - Жить захочешь - ответишь!
        - O tempora! O mores! - печально вздохнул людоед и, уставившись на меня, просто стал ждать. Да-да, ничего не делая, даже не потянувшись к торчащему за поясом мясницкому ножу или лежащему на плахе топору. Он чуть прикрыл глаза, сложил грязные руки на груди и лишь, может, самую чуточку отодвинул кадык от моей шашки. Не более.
        - Ёшкин дрын тебе в материнскую плату! - с чувством выругался я, бросая клинок обратно в ножны. - Ладно, твоя взяла. Чего хочешь?
        - Любви, сочувствия, понимания…
        - Что?!! - Я вновь схватился за рукоять, и на этот раз у Павлушечки сдали нервы.
        - Да на! Бей! Убивай, руби, режь меня, аки Навуходоносор детей фараоновых! А только сердцу не прикажешь…
        - Какому сердцу? Окстись, дядя!
        - Моему сердцу! Или ты, казаче, думаешь, раз я мясом людским промышляю, так у меня и сердца нет?! - продолжал орать этот голый боров, пытаясь перелезть через прилавок.
        О, лучше б он его просто обошёл, потому как замызганный кожаный передник от поднятия могучего бедра бесстыже задрался, демонстрируя…
        - Ты куда уставился, Иловайский?
        - Забыл, как это называется по-латыни, а без латыни пальцем тыкать неудобно, - отступая, признал я, и Павлушечка покраснел так густо, что это было видно даже сквозь толстый слой грязи и жира на его, с позволения сказать, лице.
        Он натужно убрал ногу, смущённо оправил передник и, откашлявшись в кулак, поманил меня пальцем. Я осторожно подошёл.
        - Дверь прикрой.
        - Ни за что.
        - Разговор есть, прикрой, человече.
        В голосе мясника-патологоанатома засквозили неведомые доселе просительные нотки. Отказать в повторной просьбе я уже не смог.
        - Садись. - Он кивком головы указал мне на плаху.
        - Стоя информация лучше усваивается, - твёрдо отказался я. - Поэтому и приказы зачитываются перед строем, а не перед казаками на завалинках…
        - Логика имеет место быть, - грызя ноготь на мизинце, согласился мой собеседник. - Однако же у меня на миг создалось стойкое впечатление, что мы не поняли друг друга.
        - Возможно.
        - Тебе тоже показалось, что наш диалог лишён изящной конструктивности с лёгким налётом декаданса, присущего высокообразованным людям?
        - В определённой мере.
        Павлушечка смахнул слезу умиления. Во всём Оборотном городе он не находил никого для поддержания скромной интеллектуальной беседы в английском стиле. Не хватало разве что цейлонского чая в тонких чашечках, свежих сливок, крекеров и тостов с огурцом. По крайней мере, этим кормили в Лондоне нашего атамана Платова, и он завещал, чтобы впредь донцы подобную хрень в рот не брали…
        - Тогда позволю себе вернуться к сути. У меня действительно имеет место быть некое любовное томление, но…
        - Полагаю, не ко мне? - уже разок обжегшись на молоке, уточнил я.
        - Нет, казаче, - потупил взор слонообразный работник ножа и топора. - Сердце моё бьётся в ритме латинской страсти лишь при виде одной знаменательной особы…
        - Катеньки?!
        - Оставь уже в покое свою ненаглядную чародейницу Медею, - впервые раздражённо поморщился мясник. - Вот уж воистину свет клином не сошёлся на восхваляемой тобой Немезиде! Это тебе данная Минерва благоволит, а меня пару раз так огнём облагодетельствовала, что едва яичницу не поджарила! А народец у нас сам знаешь какой… Им, пиплосам доверчивым, только дай жареное мясо почуять, вмиг сбегутся на запашок! Да и, по совести, какая им разница, кого жрать - товар из мясной лавки или самого продавца, ежели он самой Хозяйкою вкусно приготовлен…
        - Тогда кто же та неприступная барышня, нанёсшая вам столь глубокую душевную рану?
        - Кто же, как не красавица и шалунья Ефросинья-а-а…
        - Кто?!! - обомлел я, поочерёдно прочищая указательным пальцем оба уха. - Это которая бабка Фрося, что ли?
        - Кому бабка, а кому и… потенциальная невеста, соучредитель будущего семейного бизнеса, - обиженно надул пухлые губки голый людоед.
        Я почувствовал, что теряю нить разговора в связи с его полной бесперспективностью. Чего с меня попросят за совет относительно жёлтых пятен, было уже понятно без разжёвывания. Но как я ему помогу, если уже обещался украсть вышеозначенную горбатую кровососку для пылкого грузина отца Григория? Он же мне нипочём не простит, если я сторону Павлушечки приму, да и слово казачье дадено. Может, его перед нечистью беззаконной держать и не столь обязательно, однако перед совестью своей же как оправдаешься?
        Мне пришлось серьёзно помотать головой, вытрясая из неё все глупые мысли, вспоминая, зачем я здесь вообще и ради чего меня наш полковой лекарь отправил в Оборотный город. Здоровье наших казаков - первее всего! Поэтому… можно ведь и не врать, можно просто недоговаривать и не лезть со своей правдой-маткой куда не просят.
        - Так что вы от меня хотите?
        - Соучастия.
        - Конкретнее, - осторожно уточнил я, не желая вовсе быть связанным и вторым словом.
        - Казаче, - серьёзно повёл речь мясник-патологоанатом, - тебе нужен совет, а мне устройство личной жизни. Я ведь от тебя не ногу твою в сапоге на бульонный набор требую, согласись?
        - Ещё конкретнее.
        - Поговори с ней обо мне, уточни с присущей тебе деликатностью - как я ей? Не противен ли? Нравлюсь ли хоть на йоту? Готова ли связать со мной жизнь, делить взлёты и поражения, постель и стол, работу и удовольствия?
        - Да, у вашей братии постель и стол вполне совместимы, - морща лоб, задумался я. - А не схарчите друг друга?
        - Обижаешь, человече… Ну даже если схарчим, так полюбовно же!
        И ведь с этим тоже не поспоришь. Вопроса выбора передо мной уже не стояло: преодолев естественную брезгливость, я пожал его протянутую ладонь. Руку потом пришлось оттирать о шаровары, а их сегодня же вечером в стирку!
        Удовлетворённый людоед мигом панибратски наклонился ко мне и быстро зашептал:
        - Пятна жёлтые, кои трое суток не болят и не чешутся, возникают на коже человеческой, ежели оную чумчара лизнул! Нежно и с расстановкою…
        Я хмуро кивнул: пока всё совпадало со словами того же отца Григория. Им же никому с первого раза верить нельзя, всегда перепроверяй, иначе долго не проживёшь.
        - Как излечить?
        - Как обычно, берёшь руку или ногу, рубишь порционно, а потом в марганцево-калиевом растворе день подержи, да ещё ночь в отваре коры дубовой. Наутро торгуй смело, никто ничего не почует…
        - Ах ты, морда вредительская, - вспыхнул я, хватая его за ухо.
        - Общество охраны прав потребителей? Прости, человече, не знал, больше не буду-у…
        - Какие потребители?! Ты чего мне тут заливаешь о том, как с мяса пятна убрать, мне живых хлопцев от этой заразы избавить надо!
        - Живых? - не поверил он. - А про живых я и не в курсе, соответствующего образования не имею. Да и aquila non captat muscas.[1 - орел не ловит мух (лат.).] Всё равно они через три дня в чумчар перекинутся…
        - Убью.
        - За что?
        - Просто так. Хоть нервы успокою.
        Павлушечка умный, он отвечать не стал. Послушно склонил голову на прилавок и зажмурился в ожидании неминуемой смерти. Естественно, после этого убить его я уже не мог…
        - Чёрт с тобой, живи. Что делать посоветуешь, к кому обратиться?
        - Ты бы, казаче, к Вдовцу заглянуть попробовал. Всё ж таки он у нас по ядам главный специалист, а чумчарская слюна яд и есть.
        - Разумный вариант, - вынужденно признал я.
        Вынужденно, это потому что общая концепция правильная: кто, кроме профессионального отравителя, так хорошо разбирается во всех видах отравляющих веществ? А уж кабатчик Вдовец на этом деле собаку съел! И не одну… Напрягало другое. Тот немаловажный факт, что от мясной лавки до кабака путь неблизкий, а желающие нетерпеливо толкутся за дверями, прекрасно понимая, что рано или поздно, а вылезти мне придётся.
        - Запасной выход есть?
        - Только через коптильню.
        - Это как?
        Павлушечка кивком предложил мне пройти за прилавок, в смежную комнату. Коптильня представляла собой небольшое кирпичное помещение с тремя рядами металлических цепей, на которых связками готовился «товар». Благо на данный момент она пустовала, но въевшийся в стены запах горелых опилок и бьющая в нос горечь человеческой плоти сводили с ума. Пристрелить бы гада, да ведь другой гад ту же лавочку откроет - зло на Руси одним махом не искореняется. Хотя если по чуть-чуть и начать прямо сегодня…
        - Казаче, путь наверх через трубу, - моментально понял мои мысли Павлушечка и, захлопнув железную дверь с той стороны, прижал её всей тушей. Тоже жить хочет…
        Я постарался дышать через раз, чтобы не хлопнуться в обморок от запахов, и, разглядев в углу небольшую ржавую лестницу, быстро полез наверх. Через минуту уже был на чердаке, а оттуда легко выбрался на крышу. Карабкался осторожно: во-первых, черепица худо держится, во-вторых, внизу меня действительно ждали. Традиционную драку народ провёл со всяческим старанием, грех жаловаться, но все, кто ещё мог худо-бедно-кособоко стоять на ногах, мстительно ждали явления моей светлости. Ну их, перетопчутся, мы в обход, крышами пойдём…
        - Надо бы с самого начала Катеньке весточку дать, - бормотал я, осторожно прыгая с одного карниза на другой. - Без Хозяйкиного разрешения кто тут на меня зубом цыкнуть посмеет? А уж разлюбезная моя ласточка в обиду не даст, она бы одним тоном приказным того же отца Григория, да Павлушечку, да Вдовца перед воротами поставила и ответа потребовала. Но мы же казаки, мы лёгких путей не ищем, нам бы хоть и голову свернуть, зато сами! Без спросу! Мы ж страсть какие самостоятельные! Вот я, например…
        Чего там «например», мне в порыве самобичевания додумать не удалось. Элегантно, как лесной олень, перепрыгнув пятую или шестую крышу, я вдруг неожиданно понял, что кушать надо меньше, потому что тяжёлый… и, проломив кровлю, рухнул вниз всем весом, падая во что-то белое, пенное, с кучей брызг и мата. Но что страшнее всего, так это…
        - Иловайский? - вытаращилась на меня обиженная красотка с круглыми глазами, сидящая в противоположном конце ванны…
        - Да, - не стал отнекиваться я, старательно отводя взгляд от её блестящих прелестей. - Простите, что вот так, запросто, без приглашения. А с кем имею честь?
        - Ещё не имеете…
        - Я не в этом смысле, сударыня!
        - Но я не против. - Прелестница чарующе улыбнулась мне и встала во весь рост.
        Ох ты ж, небеса в алмазах, водка в хрусталях! Я чуть было не выпрыгнул из ванны, да поскользнулся…
        - Неужели не нравлюсь? - надула губки стройная девица с великолепной грудью, чудной талией и… полной козлоногостью от пояса до копыт. Сатиресса греческая! (Вот почему я её волшебным зрением не разглядел.) Получеловек-полукоза, чудо языческой природы и античного литературного вымысла. Хотя какой уж тут, к лешему, вымысел, раз она передо мной стоит и даже ладошками не прикрывается…
        - Прохор, - тихо взвыл я, вспомнив, чем славились сатиры, - забери меня отсюда, пожалуйста-а…
        - Хочу! - твёрдо решила рогатая красавица и с горловым мемеканьем кинулась на меня, распахивая сладострастные объятия.
        Я вовремя успел поджать ноги и сдвоенным ударом в живот отправить похотливую самку козла в стену. Увы, её это только раззадорило…
        - М-ме-э, мо-ой! Хочу! Хвала Афродите!
        Второй раз меня спасло то, что, обегая ванну, дева зацепилась копытом за мою кабардинскую шашку. С одной стороны, удачно, потому как стукнулась затылком о табуретку и уронила себе на голову греческую амфору. С другой - очень неудачно, так как в ярости она та-а-ак врезала копытом по ванне, что несчастная посудина выпрыгнула в окно! Разумеется, я её, ванну, покинуть не успел…
        Потом мы грохнулись на булыжники, и эта кастрюля эмалированная мягко заскользила по мыльной воде вниз по улице, боевым фрегатом резво набирая скорость! Ошарашенная нечисть только и успевала увёртываться с нашей трассы…
        - Кто в психушке банный день объявил? У вас больной смылся-а!
        - Эй, казачок, казачок! Ты мылом не поделишься? А то верёвку для мужа я давно припасла…
        - Иловайский, погодь! Я тоже за ванной сбегаю, наперегонки махнём! Ежели чё, дак я и в тазу могу, есть у меня один, для бритья, антикварная вещь, из испанского дурдома…
        Троих нерасторопных чертей я сбил к их же бабушкам. Одного мелкого бесёнка выловил из своей же ванны на повороте - мерзавец решил искупаться и покататься за один раз, типа халява. Ещё одна старая калоша с кривым носом цвета болгарского перца зацепила меня за борт клюкой и, счастливо визжа, пересчитала задницей все булыжники на два квартала.
        Каким чудом меня вынесло на улицу к питейному заведению Вдовца - ума не приложу. Исключительно по воле Божьей, заступничеству Николая-угодника и непоследовательному казачьему счастью! Из-за угла левого здания, на перекрёстке, вышел пошатывающийся пьяный ёж размером с крупного медведя, на нём я и затормозил. То есть врезался ему в бочину так, что меня выбросило носом вперёд к ступеням полуподвального кабака, а его, ежа в смысле, накрыло ванной! Ну что ж, ничего так проехался, с ветерком и приключениями…
        - Здорово дневали, хозяева! - громко поприветствовал я честную публику, обтекая струйками на пороге.
        Неторопливый Вдовец едва заметно кивнул в знак приветствия, а четверо клиентов мигом взялись за ножи и оскалили зубы.
        - Водки! - бесстрашно произнёс я заветную фразу.
        Глаза сразу потухли, злобный рык угас в глотках, скрюченные пальцы разжались, а засапожная сталь вновь укрылась под голенищем: всё, раз заказал выпивку, то уже не жертва, а клиент. Обидеть клиента Вдовец не позволит никому, а желающих с ним поспорить обычно хоронят здесь же, в подвале, под дубовой барной стойкой.
        - Добро пожаловать-с! Давненько не были в наших краях, хорунжий.
        - Благодарствую. - Я двумя пальцами приподнял стопку водки с медного подноса. - Всё как-то не с руки, дела, заботы, служба… Ваше здоровье!
        - Чем закусывать будете-с?
        - Рукавчиком занюхаю, - прокашлялся я, пряча выступившие слёзы, водка у Вдовца была царская! - А ведь я к вам по делу. Не откажите советом помочь…
        Кабатчик, многозначительно покосившись на других пьянчуг, налил мне вторую стопку, придвинул и вопросительно кивнул.
        - Тут такая тема, мне нужна профессиональная консультация по ядам. Или, что вернее, по противоядиям. Не далее как сегодня утром у нас наверху, в полку, стали твориться странные вещи…
        Вдовец смахнул полотенцем пыль со стойки, перекинул его через локоть и внимательно слушал. Я начал с начала: с визита нашего лекаря Фёдора Наумовича, моего посещения отца Георгия, последующего похода в мясную лавку к Павлушечке - и плавно вывел причину, по которой без помощи хозяина кабака мне уже никак не обойтись. Меня никто не перебивал, даже завсегдатаи с сочувствием прислушивались к рассказу. Видимо, опасная перспектива преображения донских станичников в беззаконных чумчар даже здесь никого не радовала. Когда я закончил, Вдовец демонстративно выплеснул содержимое моей рюмки на пол и выставил мне новую. Третья, нечётная, можно пить, не отравит. Пью.
        - Дело серьёзное-с. Нам и тут от чумчарских набегов покою нет. А ежели у вас там весь полк казачий чумчарами обернётся, так они всю волость выгрызут-с, а мы с голоду по миру пойдём-с…
        Пьяницы сурово покивали носами в тарелки с чем-то рискованно пахнущим и углубились в тихий спор относительно расчёта чётного или нечётного количества рюмок у них на столиках. Результат не сходился, а это ощутимо накаляло обстановку…
        - Так как?
        - Водка бесплатно, за счёт-с заведения.
        - А совет?
        Кабатчик задумался, мечтательно обводя взглядом помещение. Я терпеливо ждал. Вдовец вперился в потолок и заговорил, словно бы меня и не было рядом…
        - Уж сколько лет один-с да один-с. А предприятие, оно не только вложений требует, ему и креатив-с требуется, и новшества разные, и чистота с уютом. Женской руки не хватает-с.
        - И? - с ужасом ожидая неминуемого, выдохнул я.
        - Есть тут одна-с. Фросей зовут. Женщина зрелая, не взбалмошная, детство в одном месте не играет-с. С ней и ищу серьёзности отношений.
        Всё. Мне оставалось лишь мысленно посыпать голову пеплом, попросить прощения у отца Григория и Павлушечки, а потом бесстыднейшим образом улыбнуться Вдовцу, первым предлагая свои услуги.
        - Ну, вообще-то мы с бабк… с девиц… с госпожой Фросей довольно близко знакомы. Можно сказать, друзья. Так что если позволите откомандироваться с разведкой боем и выяснением ваших перспектив в этом щекотливом деле, то, быть может…
        - Согласен-с! - Кабатчик жёстко пожал мою руку. В его глазах мелькнула тихая слеза…
        - Так какое противоядие от слюны чумчары? - Я потрепал его за рукав.
        - Кровь.
        - Какая кровь?
        - Чумчарская.
        - Ясно. - Я принялся пересчитывать по пальцам порядок действий. - Найти чумчару, поймать, убить, выкачать кровь и…
        - По одному глотку три раза в день-с, - поддакнул кабатчик. - Можно водкой запивать, можно разводить в чае, всё одно - сработает-с.
        - Хлопцы вряд ли согласятся…
        - Увы, у них выбор невелик-с. - Хозяин заведения вновь было взялся за бутылку, но я накрыл стопку ладонью.
        - Благодарствуем, но мне на сегодня довольно. Спешу.
        - Уверен, хорунжий?
        - Да. За совет спасибо огромное. Слово сдержу. Чумчар в наших краях порою как грязи под ногтями. Если на живца брать, то, думаю, с дюжину всем полком как-нибудь отловим.
        - Речь не об этом-с. - Вдовец кинул выразительный взгляд на дверь. - Куда ж ты отсюда пойдёшь, если тебя там столько народу дожидается-с?
        Я оттопырил левое ухо. Да, судя по шуму, отдельным выкрикам и топоту ног, моего светлого явления дожидалась добрая треть горожан. Добрая - это в смысле массовости, в Оборотном все недобрые - это первое правило поведения и существования. Вон вроде те же Моня и Шлёма мне давным-давно как друзья закадычные, а всё равно на шею мою тайком облизываются…
        - С шашкой-то пробьюсь, прорублюсь легче лёгкого! - наигранно воскликнул я, подбадривая больше самого себя, ибо Вдовца хрен обманешь. Кабатчики, они в человеческой психологии лучше врачей разбираются, им даже больше верить стоит…
        - Погоди, - остановил он меня и сам взялся за дверную ручку. - Что-то стихло всё, не к добру-с…
        Но прежде чем он распахнул дверь, снаружи ударил ураганный ветер с такой силой, что нехилого кабатчика просто отбросило за барную стойку. Посыпались бутылки, раздался хруст ломаемой мебели, пьяницы кинулись прятаться под стол, а над городом забушевал стотысячно усиленный динамиками рёв разгневанной Хозяйки:
        - И-ло-вай-ски-и-ий!!!
        Я молча перекрестился, потому как в голосе Катеньки звучали отнюдь не самые приветственные нотки. Скорее она хотела меня видеть, чтобы убить собственноручно… Да за что ж? Что я такого сделал-то, господи…
        - И-ло-вай-ски-и-ий! Выходи, хуже буде-э-эт!
        Куда уж хуже, каменное здание стало скрипеть и пошатываться. С потолка посыпалась извёстка, пол в подвале ходил ходуном, а перепуганные завсегдатаи, хватая катающиеся по половицам бутылки, быстро пили из горла, уже не деля на чётные и нечётные - всё одно помирать…
        - И-ло-вай-ски-и-ий!!!
        - Да иду я, иду! Чего сразу в крик-то? - буркнул я себе под нос, и буря прекратилась в тот же миг, словно по волшебству. Тишина повисла, как в церкви - мягкая, душевная, благостная…
        - Шёл бы ты отсюда, хорунжий-с, - вежливо попросили меня из-за барной стойки.
        Я понимающе кивнул, не обиделся, осторожно положил у порога две копейки медью как чаевые и на цыпочках покинул разгромленное здание.
        Картина, явившаяся моему взору на улице, была не менее величественна: поваленные фонарные столбы, покосившиеся балконы, лежащая пластами и боящаяся поднять голову нечисть, бормочущая сквозь зубы то ли хвалу милостивой матушке Хозяйке, то ли проклятия её полюбовнику в лампасах. Ибо как же тихо да ладно они все тут жили, пока его (меня то есть) нелёгкая на горбу не доставила…
        - Ну что могу сказать, граждане, - лавируя между рядами чертей, бесов, упырей, колдунов, оборотней и ведьм, объяснялся я. - Будет время, извинюсь. А сейчас не могу, не серчайте, сама Хозяйка меня на правёж требует! Или мне ещё тут чуток с вами поболтать, а она подождёт, да?
        Если кто и хотел за всё со мной посчитаться, то разумно перевёл планы мести на следующий месяц. Вот так-то лучше… Я горделиво шёл по свежепотрёпанному городу, и - вы не поверите! - ко мне в первый раз никто не пытался пристать. Не то чтобы там напасть, а вообще хотя бы поздороваться или улыбнуться издалека, помахивая ручкой. Нет, все куда-то попрятались, прижупились, втиснулись во все щели и даже косить в мою сторону не пытались. Ажно неудобно даже…
        Не забыть бы спросить у красы ненаглядной: каким чудом техники она такие торнадо в городе устраивает? Полезнейшая вещь, если вдуматься. Да умей мы такое, будущую польскую кампанию можно было бы и не начинать: пустил один ураган на Варшаву, другой на Краков - и пошла высокомерная шляхта сдаваться стройными полками…
        Полно вам, снежочки, на сырой земле лежать.
        Полно вам, казаченьки, горе горевать, -
        безмятежно напевал я, идя через широкую площадь к железным воротам двухэтажного дворца правительницы Оборотного города. Или, как здесь принято по-простому, без чинов, к самой Хозяйке! Первое, что бросилось в глаза, так это коленопреклонённая фигура бабки Фроси под бдительным прицелом медных львиных голов. Как они могут плевать направленной струёй огня на сто шагов вперёд - на своей шкуре лучше не испытывать…
        - Стоямба, Илюха! - довольно жёстко остановил меня Катенькин рык. - Судить тебя, кобеля, буду по всей суровости военного времени. То есть моего сегодняшнего настроения!
        Хм… это ещё что за чудеса ревности? Отродясь я кобелём не был. Ну, отметился на сеновалах по молодости лет, так не на каждой же юбке. Если уж кого и звать консультантом по деликатным вопросам, так это дядюшку моего, Василия Дмитриевича. Он и в седых годах любовные стишки пишет, перед губернаторской дочкой усы крутит, кобелируя напропалую… А я-то при чём?
        - Молчишь, развратник?! Не хочешь говорить без адвоката? И правильно. Вот только пасть раскрой, и всё! Одно слово в своё оправдание, и нет тебе прощения, понял? Кивни.
        Я пожал плечами. Медные львы недовольно рыкнули в мою сторону. Пришлось кивнуть.
        - А теперь слушай сюда, - грозно продолжала неутомимая Катенька самым прокурорским тоном. - Итак, прямо сейчас невинная дева Ефросинья, именуемая в дальнейшем как бабка Фрося, утверждает, что не далее как сегодняшним утром ты встретил её у одинокой берёзы, где и склонил уговорами к безудержному сексу. Было такое? Было, говорю?! В глаза смотреть! Тьфу, львам в морды! Говори, было?!
        Я медленно обернулся к замершей столбом пожилой людоедке, покачал головой, потом повернулся к медным львам и демонстративно покрутил пальцем у виска. Большего бреда мне до сих пор слышать не доводилось…
        - Так… отпираемся, значит. В молчанку играем. Хорошо-о… Дева Ефросинья, а ну быстренько повтори всё, что мне час назад докладывала!
        - Поймал он меня, стало быть, под берёзою, - практически без остановки затараторила бабка, не краснея и не запинаясь, что свидетельствовало о многолетней практике вранья. - Повалил на землю, изодрал одёжу и овладел мною бесчинно и многократно! Цельный час бесчестил как хотел, подлец!
        - Сколько раз? - скромно уточнил я.
        - Чего-сь?
        - Сколько раз он тебя… бесчинно бесчестил, - рыча, повторила Катенька.
        - А-а, вона ты о чём, матушка… Дык рази упомнишь? Разочков эдак четырнадцать, а то и все шестнадцать!
        Я кротко поднял очи к львиным мордам. Суд можно было прекращать по причине полной профанации обвинения…
        - Шестнадцать раз в час… - мечтательно прикинул потеплевший голосок моей ненаглядной. - Это примерно по три-четыре минуты на каждый акт? Иловайский, ты - монстр!
        - Дык и я о том же, матушка! - счастливо подпрыгивая, вновь включилась дева Ефросинья. - Можно хоть теперь предать его казни лютой, смерти безвременной? А то чё ж получается, я тут вся разнесчастная, а он нате вам, стоит себе безнаказанно, ягодицу чешет…
        Ничего подобного я не чесал, обман, поклёп и бабкины фантазии. Медные львы прокашлялись, выдувая через ноздри дым с чёрным пеплом, а потом без скрипа растворились ворота.
        - Иловайский, заходи.
        - А я, матушка? Со мной-то чё будет? А то ить ежели я тута справедливости не добьюсь, ить мне и до Страсбурга сбегать недолго. Чай, помогут умные люди правильную жалобу написа-а…
        Огонь из левой пасти ударил без предупреждения, на миг превратив вспыльчивую кровососку в компактный яркий факел. Мгновением позже из него лихо выпрыгнула абсолютно голая бабка, бесстрашно сбросив полыхающие лохмотья и удирая со скоростью орловского рысака. Вот и всё, судебное разбирательство короткое, приговор выносится быстро, исполняется сразу же, апелляции не принимаются. Ладно, пойду успокою грозу мою кареокую…
        Адские псы встретили меня радостным лаем. Я достал из кармана ржаной сухарь, разломил и уж как мог, хоть по крошке, угостил каждого. Сука дохаживала с животом последние сроки, видать, на неделе ощенится. Хотелось бы выпросить у Кати одного кутёночка нам на войско, племенного кобелька, да ведь всё одно откажет. Дескать, они на одну половину космического происхождения, сиречь инопланетного, а на вторую генетический эксперимент, и как поведут себя при скрещивании с нашими дворнягами - сам господь бог не знает, так что лучше не рисковать. А то скрестишь, как корову с курицей - ни молока, ни яиц, зато летает низёхонько и гадит вот такенными лепёшками! По знакомым ступенькам в горницу к милой я взлетел соколом…
        - Шестнадцать раз в час, - тепло приветствовала меня Катенька, обнимая и целуя в щёку. - Нет, ну я всякого могла ожидать от российского казачества, но чтоб такое-э… И самое главное, милый, где ж ты моей бабе Фросе так дорогу перешёл, что она на тебя телегу за телегой катит?
        Я честно развёл руками - знать не знаю.
        - Ладно, выясним при перекрёстном допросе. А сейчас, пока я ставлю чайник, поведай мне, сокол ясный, зачем ты в Оборотный заявился? И почему, кстати, не ко мне, а сразу в церковь, в лавку и в кабак? Чует моё сердце, у тебя опять проблемы наверху…
        - Угадала, - вежливо присаживаясь на табуреточку, признался я. - Дозволишь ли всё по порядку поведать?
        - Дозволю. Поведывай. Только со всеми подробностями, сокращённые версии уже как-то не цепляют.
        Я собрался с мыслями, определил, с какого места начать, и, наверное, добрых полчаса всё ей рассказывал. То есть с той минуты, как я «поджарил» саму Смерть в ожидании научной конференции, и до таинственной плоской вещицы, украденной мною из дупла берёзы, под которой я якобы и «обесчестил» незабвенную бабку Фросю. Быть может, длинновато получилось, конечно, да ведь она сама просила со всеми подробностями, вот и пожалуйста…
        Чайник вскипел и остыл. Снова вскипел, но пить чай никому не хотелось. Я устал от загадок, Катя сидела, тупо покачиваясь на стуле, словно белка, которую жуликоватый заяц стукнул по башке её же мешком с орехами. Признаков того, что хотя бы она всё поняла, в её дивных очах не читалось.
        - Да-а, накидал ты мне инфу по полной. Жёсткий диск заполнен, больше не грузи. Ну, что «тёмные силы нас злобно гнетут», это понятно. Непонятно, зачем им это и кто у нас на данный момент «тёмные силы»?
        - Трансвестит Жарковский да ведьма рыжая, - с ходу предположил я, но Хозяйка укоризненно скривила губки.
        - Иловайский, за то, что ты новое слово выучил, - хвалю! Но трансвестит он или нет, это его личная головная боль, пусть тешится, не жалко, в конце концов, всё лечится феназепамом. Кстати, хорошо уже то, что ты его нашёл и он живой! Теперь о лысом дяденьке. Я его не знаю. Чего он от тебя хочет - тоже непонятно. Зато мы оба понимаем, из какой он конторы.
        - И что?
        - Ну есть одно подозрение, но оно тебе не понравится…
        - Говори, переживу.
        - Ладно, сам напросился. - Катенька скрестила руки на пышной груди, уставясь мне в глаза. - Ты типа характерник. У тебя типа паранормальные или экстрасенсорные способности. Вот тебя и проверяют на чёрном экстриме, что можешь, а с чем не справляешься. Потом заберут в лабораторию для опытов и, если признают годным, типа завербуют.
        - В смысле? Шпионом, что ли?!
        - Ну где-то как-то… Будешь, как и я, работать при каком-нибудь крупном институте, подчиняться указаниям высшего профессорского состава, двигать науку, расширять возможности познания человеческого разума в контакте с представителями нечеловеческих форм жизни. Как-то вот так примерно…
        - Так вроде и ничего такого уж страшного, - почесал в затылке я, прикидывая широту открывшихся перспектив.
        - Мне раньше тоже так казалось, когда сюда устраивалась, - грустно вздохнула Катя, поворачиваясь ко мне спиной и включая ноутбук. - Они дадут тебе всё: работу, приключения, путешествия, экстрим. Может быть, даже разрешат по-прежнему находиться рядом с твоим дядей и Прохором. Но ты уже не будешь одним из казаков, ты будешь одним из них…
        - Но… - попробовал было возразить я.
        - И самое главное, - моя любовь опустила голову на руки, спрятав лицо, - они не позволят нам быть вместе. Подобные отношения мешают в научной работе. Труд одиночек более ценен, а те, у кого есть что терять - семью, любимого человека, детей, - это уже не полноценные сотрудники. Я знаю. Я сама такую бумагу подписала. До окончания срока контракта - ни замуж, ни в роддом.
        Радужные перспективы войти в мир светлого будущего на равных правах быстренько потускнели, с каждой секундой размышлений теряя позолоту…
        - А как именно они меня в своих лабораториях изучать будут?
        - Тебе лучше не знать…
        - А как долго?
        - Как повезёт. От года до старости.
        - А если я против?
        - Да кто тебя, собственно, спрашивать будет? - уже едва не рыдая, вопросила Катенька, оборачиваясь ко мне и кидаясь мне на шею. - Бежать тебе надо, Илюшенька! Навсегда бежать из Оборотного города, обо мне забыть напрочь, характерничество своё в дальний ящик упрятать и не показывать никому! Ты говорил, полк на войну идёт? Вот туда и двигай! Уж лучше на войну, там затеряешься, имя сменишь, бороду отпустишь, за бугор эмигрируешь…
        Я молча дал ей отреветься, откричаться и выговориться. Перебивать смысла не было. Ну а по сути дела, так что ж… Куда я отсюда пойду? Я казак, здесь моя родина, а у нас где родился, там и пригодился. Что-то зарвались вы, господа из будущего. С нечистой силой скорешились, чтоб одного хорунжего под себя подмять, эксперименты психологические ставить, доклады писать да степени получать. А морда не треснет?!
        Видимо, нарастающее во мне раздражение почувствовала и Катенька. Она как-то сразу перестала проливать потоки слёз, высморкалась в платочек и, поудобней устроив голову у меня на груди, деловито спросила:
        - Ты чего удумал-то, камикадзе?
        - Пока ещё не знаю, - вздохнул я, гладя её по каштановым кудрям. Не знаю, но ничьей игрушкой быть не хочу. Если у кого-то на кафедре научных изысканий в тайном месте так уж шибко чешется, то крупномасштабные военные действия я обеспечу всем. И это только начало! - Вот. - Я сунул ладонь за голенище, поискал и положил перед моей возлюбленной ту самую вещицу, которую пытался спрятать лысый жандарм из будущего.
        - Обычная флешка. Надеюсь, хоть без вирусов?
        - Не знаю. Я на неё не чихал.
        - Надеюсь, и на зуб не пробовал, и не совал куда не надо? - Катя забрала у меня находку, вновь развернувшись к волшебной книге-ноутбуку. - Что ж, глянем, что у нас тут интересненького…
        Я осторожно заглянул через её плечо. Сегодня это не напрягало: суровая Хозяйка была одета в блузку с глухим воротником под горло и широкие мешковатые штаны с передничком и лямками. Декольте нет, пялиться некуда, всё внимание только на экран.
        - Хм… фигня какая-то…
        - Э-э… - Я покосился на Катеньку.
        - В смысле чистая флешка. Ничего на неё не записано, ноль информации.
        - Зачем же тогда тот жандармий чин её прятал, а бабка Фрося искала?
        - Хороший вопрос, по теме, мне тоже интересно. Если только это не… - она откинула непослушную прядь волос со лба и торжествующе закончила: - …шпионские штучки! Ага, жрёт! Иловайский, ты только глянь, как эта дрянь автоматически скатывает себе весь диск мой С! Меньше минуты, а у меня там и фотки, и фильмы, и куча документации. Сейчас на диск Д перескочит. Ну вот, что я говорила?!
        - А-а… в смысле?
        - Отвяжись, любимый, видишь, твоя голубка-ласточка-птичка-рыбка очень занята-а… Ап! Всё! Эта дрянь уложилась в полторы минуты, чтобы скопировать всё, абсолютно всё, что есть у меня на компе. Включая запароленные файлы, где у меня шаловливые фото (делать было нечего, так, дурью маялась, типа Памела Андерсон и всё такое, тебе не интересно)…
        - Мне интересно!
        - Облизнись, ещё не время. Потом сама покажу, - выгнула одну бровь Катенька, вытаскивая из волшебной книги шпионскую штучку. - Бесценная вещь, себе оставлю. Спасибо, что принёс, дай чмокну!
        Я послушно подставил щёку и дёрнулся: у меня ж там люди больные, лекарь неизвестностью мается, в полку вот-вот карантин объявят, а нам через неделю на войну! Но мне-то уже известно чудодейственное лекарство, и я, как последний дурак, здесь штаны просиживаю, вместо того чтоб людей спасать?!
        - Точно, - правильно поняла мои мысли свет мой Катенька. - Дуй к своим, спасай всех, кого можешь, а не успеешь, убей себя об стену! Шутка, выпей яду! Тоже шутка, дурацкая, албанский в юные годы прилипчив как не знаю что… Двигай в темпе, лучше через кладбище. Сейчас предупрежу местных, чтоб не высовывались.
        Я обнял её на прощанье, поклонился в пояс и побежал. Кубарем скатился вниз по лестнице, пролетел через двор под счастливый лай и визг адских собак и выпрыгнул за ворота. Дорогу я знал, тело молодое, сила плещет через край, до арки добегу минут за пятнадцать, плюс-минус. А вслед мне летело многократно усиленное динамиками на весь город грозовое:
        - Ахтунг, ахтунг! Говорит пресс-служба вермахта, оберфюрер Кетрин Кинн. Шнеле, шнеле, айн, битте, аусвайс, их бин цюрюк, хенде хох, швайн, арбайтен, цвай, драйн, капут! Короче, перевожу для неарийцев: Иловайского не трогать, усекли?
        Судя по быстро исчезнувшим с улиц прохожим и лихорадочно захлопывающимся дверям и окнам, то, что надо, услышали все. По крайней мере, мне ни разу не пришлось ни с кем здороваться, ни от кого отмахиваться, никому не давать в рог и увёртываться от недружелюбных объятий. Даже храбрый бес у арки, которому и сам чёрт не брат, при виде бегущего меня просто закрыл глаза ладошками, и близко не потянувшись к ружью. Когда нужно, Хозяйка могла быть очень убедительной. Не знаю, что она тут творит в моё отсутствие, но боялись её нешуточно.
        Наверх по винтовой лестнице поднимался уже помедленнее, ноги устали. Нажал рычаг, вылез из могилы, отряхнулся, аккуратно прикрыв всё за собой и присыпав щель песочком. Уф, сто лет не выбирался из Оборотного с таким спокойствием и комфортом. Обычно всё в спешке, суете, погоне, выстрелах в спину, угрозах и проклятиях всех мастей. Но что самое приятное, на окраине кладбища, у той самой берёзы с дуплом, меня терпеливо ожидал мой верный денщик.
        - Давно сидишь?
        - Не очень, дело-то не к ночи. Пришёл до обеда, хотел побеседовать, поболтать немного про одну недотрогу, что из твоего дяди шута ладит!
        - Ух ты! - восхитился я, присаживаясь рядом с ним на травку. - Неужели и вправду всё так запущено?
        Прохор сочувственно покачал бородой, вынул из-за пазухи чистую тряпицу и развернул передо мной скромную трапезу - ломоть ржаного хлеба, два варёных яичка да луковица.
        - Ешь покуда. У Катеньки своей, что ль, такой шашкой разжился?
        - Не-а. - Чавкая, я развернул «подарок» грузинского батюшки рукоятью к Прохору, и он неспешно вытянул клинок. - Отец Григорий одолжил на время. Дамасская сталь, Аббас-Мирза, ей уже два века, а она до сих пор как лоза виноградная!
        - Шашка знатная, - не лапая лезвие пальцами, признал мой наставник. - Весу и не ощущается совсем, и руку в ударе сама ведёт. Вот только думаю, не кавказская это работа. Видишь желобок вдоль обуха? По сути, он не нужен, толку в нём ноль, выпендрёжность одна. Однако так вот немецкие мастера из Золингена свои изделия украшали. Мелочь незаметная, но почерк автора хранит…
        - Так что, наши горцы у немцев себе шашки покупали?
        - По-всякому было. И сами ковали, и у немцев да итальянцев брали. Саму сабельную полосу выкупят, а уж точили и украшали здесь кому как угораздилось. И вот тебе мой совет, хлопчик, ты энту шашку не отдавай!
        - Да я и не собирался…
        - Растёшь умом, - хлопнул меня по спине старый казак, возвращая клинок в погружные ножны. - Отцу Григорию, морде нечистой с профилем козлиным, мы чё-нить равноценное в обмен сыщем. А ты расскажи-ка, что там у тебя в Оборотном было?
        - Ничего особо интересного, - соврал я. - Лучше ты расскажи, что у нас в полку с этой жёлтой заразой и с чего моего нежно любимого дядюшку так резво понесло в сети Гименея? Чего он там не видел?
        - Не кончится добром, раз толкнул бес в ребро! Он уж стихами пишет, на портрет её дышит, а ей, воображульке, всё балы да танцульки…
        Вот примерно в таком ключе, бегло перекусив, я выслушивал поэтическую и печальную историю внеплановой лавинообразной влюблённости моего знаменитого родственника. По совести признать, сама Маргарита Афанасьевна, младшая дочка местного губернатора, действительно была милейшим и воздушнейшим созданием. Хорошо, что мой дядя резко перестал на наш счёт купидонить, познакомившись с Катенькой. А уж он-то много войн прошёл, научился трезво оценивать опасность, но речь не об этом.
        Речь о том, что юной девице искренне льстило внимание седого, увешанного наградами и увенчанного романтической славой боевого казачьего генерала. Василий Дмитриевич же на определённом этапе потерял дружбу с головой и легко убедил сам себя, что это у них любовь. Папенька вышеозначенной красотки, пьющий с моим дядюшкой кларет, был от сего мезальянса в полном восторге: и дочь пристроена в хорошие руки, и партнёр по шахматам не утерян. Однако же старина Прохор опытным глазом видел всю буреломную бредовость данной затеи и теперь активно настаивал, чтоб я включился в это дело чёрным вестником несчастья. Ну, то есть похерил им весь брачный союз, покуда его не благословили в церкви, под венцами, со свечами, в присутствии всего нашего полка…
        - Да ты пойми, может, у него последняя любовь? Куда я полезу, родному дяде жизнь портить…
        - Вертихвостка она. Замуж выскочит, а потом с первым же гусаром и сбежит!
        - И что? Дядя всё равно будет хоть месяц да счастлив!
        - Месяц?! Кабы егоза энта прям с постели брачной не утекла! Я ж тебе не просто так толкую, бабы на селе баяли - полюбовник у неё!
        - Да ну? А ты сразу бабам и поверил…
        - Ходит к ней один по ночам, - сурово оборвал меня Прохор. - По дням чётным, сам в чёрном, тощий да длинный, в плаще малиновом, лицом бледный, волосья блестящие да глаза горящие!
        - Что, вот прямо такой и есть? - безнадёжно вздохнул я, чувствуя, как колет левую пятку.
        Мой денщик уверенно кивнул. Сам он его, конечно, не видел, но народ так уж детально врать не станет. А посему, стало быть, следовало бы этой же ночью устроить засаду в поместье графа Воронцова и попытаться подкараулить эту глисту в чёрном, ежели он (она) и впрямь полезет в окошко к молодой барышне. Но не убивать, а, связав, доставить на допрос к Василию Дмитриевичу как весомое доказательство неблагонадёжности его будущей супруги. Наш генерал сразу опомнится, устыдится и ни о какой женитьбе на молоденькой стрекозе впредь думать не станет. Делов-то…
        - План сам придумал?
        - А то! На тебя, хлопчик, надежды нет, ты у нас сам влюблённый. Ну так как, поможешь мне али нет?
        Вопрос был даже не риторическим и уж тем более не провокационным. Так, спросил для поддержания разговора, не более. В том, что я с ним пойду, никто не сомневался - ни он, ни я. Родного дядю в любом случае спасать надо! Особенно если он сам категорически против…
        До села топали пешими, лошадей Прохор оставил на конюшне. За околицей, недалече от палаток нашего полка, разместился и временный госпиталь. По указанию Фёдора Наумовича всех казаков с характерными жёлтыми пятнами согнали под наскоро сколоченный навес и уложили на охапках сена. Не уверен, что это поможет остановить распространение заразы, но здоровым людям всегда спокойнее знать, что больных держат на карантине. Хлопцам оставили бадью с водичкой и мешок сухарей - общепризнанную солдатскую диету: если уж и она не сломает, значит, будут жить!
        В самом Калаче на Дону особой паники в связи с внезапной «заразою» не было. Во-первых, никто ничего не знал толком, а во-вторых, для сельского жителя по большому счёту страшен лишь мор скотины. Вот корова заболела и пала, а за ней полстада - это да, это трагедия. Ну а люди заболели… Да что там пять, десять, двадцать больных, небось бабы ещё нарожают! К тому же, в-третьих, жёлтые пятна пока были замечены только у казаков, а наших ребят калачинцам и подавно не жалко. От квартирующего полка только первую неделю прибыль да польза, покуда в карманах хоть какая деньга есть. Тогда и кабаки полны, и девки довольны, и на базаре за всё свою копеечку честно платят, но мы здесь уже второй месяц квартируем.
        Если кто не понял, намекаю - деньги давно кончились, а жить хоть как-то надо. Ну и это… приворовывали хлопцы по садам, в кабаке сначала в долг брали, потом… кто ж тебе откажет, ежели ты попросишь рюмочку? Вежливо попросишь, с низким поклоном и двуствольным пистолетом. Никто не откажет, дело-то житейское… Хотя, конечно, укреплению добрососедских отношений способствует не очень. То есть совсем никак. Короче, слава те господи и царь наш батюшка, что война! А то засиделись мы здесь, пора бы и честь знать. Прохор всегда говорил, что нигде нельзя гостить дольше девяти месяцев, ибо быть всем папой может только глава Римско-католической церкви. А мы люди скромные, когда треть села нас папами называет, мы стесняемся.
        - К Василию Дмитревичу с докладом заглянем или сразу к лекарю?
        - Давай сначала к Фёдору Наумычу, - подумав, определился я. - Дело к вечеру, чем наших лечить, мне объяснили. Но вот лекарство добыть - штука непростая…
        - Дорогих денег стоит? - хмыкнул в усы Прохор, а я смолчал.
        Чумчарскую кровь мне и ранее не раз проливать приходилось, не стоит она ни гроша. Но в эту ночь нам на чумчар охотиться идти, а любая охота - это опасность да риск. Случись что, кровь моего денщика никаким золотом не измеришь.
        По счастливому стечению обстоятельств в лазарете нашего полкового врача не оказалось, но мы перехватили его у нас на конюшне. Вроде как проходил мимо, да и решил зайти. Мой доклад выслушал очень внимательно, хотя сам выглядел нездорово, сгорбясь, сидел на чурбачке, кутался в солдатскую шинель и даже надел перчатки.
        - Палёная водка-с. Не обращайте внимания, хорунжий. Итак, кровь ваших так называемых чумчар-с вы намерены раздобыть этой же ночью. Но где, позвольте-с полюбопытствовать?
        - Так они везде шарятся. - Я начал загибать пальцы (не гнуть, а именно загибать!). - На старом кладбище встречаются частенько. В рощице, у излучины Дона. За лесом, где поместье и заброшенный барский дом. Пару раз бывало, даже в село забегали, мы с дядей стреляли их на раз!
        - Звучит успокаивающе. - Неуверенно поправив пенсне, мой тощий собеседник многозначительно кивнул Прохору. - Полагаю, вы пойдёте-с с молодым человеком?
        - Ясное дело, одного не отпущу.
        - Ну и куда направитесь? На кладбище, за Дон, в лес, на болото или околицу села патрулировать будете-с? Как узнать, где и в какой момент появятся эти чумчары-с?!
        - Ну я же говорил…
        - А надо знать! Знать точно-с! - Фёдор Наумович резко встал, выпрямившись, как колодезный журавль. - Если, по вашим же словам, через три дня у этой заразы наступает рецидив, то полк в серьёзной опасности! У меня уже восемь человек на карантине-с! Мне надо знать точно, где, как, когда и на какое количество лекарства я могу рассчитывать, понимаете?!
        Я виновато опустил голову. Понимать-то понимаю, да только сделать ничего не могу. Чумчары, почти как и любая нечисть, способны надевать личины. Я сквозь них вижу, мне ведьма в глаз плюнула, а остальные нет. Значит, даже если мы весь полк в полной боевой готовности вкруг села поставим, так казаки этих чумчар сквозь личины нипочём не углядят. Нечисть и курицей обернуться может, и чёрной кошкой, и пёстрой собакой, и бабой, и дитятей невинным, а то и вовсе сухим кустом репейника. Стало быть, как ни верти, а охотиться на них должен только сам. Но одного меня и впрямь везде да на всё никак не хватит. Разве что…
        - Моня и Шлёма, - тихо прошептал я на ухо Прохору, когда Фёдор Наумович соизволил откланяться.
        - Упыри? - скуксился он.
        - Патриоты! - напомнил я.
        - Рискуешь ты, хлопчик… но правильно, в общем. Пусть нечистая сила роет могилы своим же братьям, друзьям да сватьям. С помощью божьей мы им в этом поможем!
        На такой оптимистично-зарифмованной ноте мы с денщиком пожали друг другу руки и направились к дяде. Надеюсь, он уже вернулся с обеда у губернатора Воронцова и готов побеседовать со мной относительно своего таинственного соперника в амурных делах. Уж больно мне не понравилось описание этого типа. Хотя, пока своими глазами не увижу, какие-либо предположения строить рано.
        - Нету Василь Дмитревича, не возвернулся ещё, - дал нам от ворот поворот рыжий ординарец, уже почти наполовину без бинтов, но отчаянно хромающий на обе ноги. - Когда будет, не сказывал. А что вам-то за дело?
        - Тебя не спросили, - разворачивая меня за плечи, огрызнулся Прохор. - Мы у околицы его погодим. Ты, твоё благородие, главное, сразу в атаку не кидайся. Поговори с ним по-родственному, с почтением, мягко да ласково. Глядишь, и прислушается…
        - Пока его ординарец к нам прислушивается, - заметил я, и мы перешли на шёпот. - Разумеется, мне и в голову не взбредёт повышать голос на собственного дядю.
        - А в иных ситуациях стоило бы!
        - Прохор, да ты с чего, вообще, на него взъелся? Ну, увлёкся старый мерин молодой кобылкой, тебе-то оно каким боком поперёк горла встало? Его жизнь, его право, да и дядюшка, если по совести, так ещё мужчина в самом соку!
        - Друг он мне давнишний, - сурово сдвинув брови, процедил мой денщик. - Не хочу позора на его седины. Так что либо ты его от женитьбы отговоришь, либо с хахалем тайным Маргаритиным разберёшься.
        - Это приказ?
        - Это просьба. - Он поднёс к моему носу тяжёлый кулак. - Уж не откажи, сделай милость.
        Когда тебя так вежливо просят, выделываться уже вроде и неудобно. Не то чтоб я его испугался (в конце концов, он мой подчинённый, а не я его), но в умении убеждать старому казаку тоже не откажешь. Да по большому счёту этот таинственный воздыхатель младшей воронцовской дочки мне и самому очень интересен. Уж больно левую пятку колет при каждом его упоминании. Однако вот прямо сейчас важна другая задача - спасение наших станичников…
        - Прохор, мне Моня и Шлёма нужны.
        - Дык а я их где возьму?
        - На кладбище.
        - Это как? - обернулся он. - Ты, хлопчик, лесом-бором не ходи, себе под нос не гунди. А поставить приказ, я и выполню на раз! Всё кладбище взрою, но упырей построю!
        - Смотри, надо сгонять за лесок, туда, где могила почтальона, помнишь? Ну вот, откроешь люк и сбрось туда письмецо. Они после твоего визита изнутри решётку выставили, но конверт не застрянет. Я сейчас быстренько накорябаю. Моня и Шлёма - парни известные, если что, бесы-охранники им всенепременно наш конвертик передадут.
        - И каковую задачку я твоим упырям поставить должон?
        - Ночью пусть бродят дозором вкруг села. Увидят чумчару, ловят, заламывают руки, сдают тебе.
        - На развес?
        - Практически, - не очень уверенно ответил я. - Нам ведь только кровь нужна. Мясо - это их честная доля.
        Старый казак стиснул зубы, но спорить не стал, понимал, что в определённых ситуациях и с чёртом подружишься, ежели шибко прижмёт. У меня же появились новые сомнения…
        С одной стороны, без этих двух кровопийц-патриотов мне одному нипочём не получится целое село охранять. Но с другой - ребята только у себя в Оборотном под красивые личины прятаться любят. А здесь, наверху, предпочитают так и оставаться лысыми упырями, в рванине, с красными глазками, оттопыренными ушами, клыками наружу и грязнючими когтями на руках и ногах. Такими не только детишек пугать, ими и взрослых мужиков до непроизвольного мокрого дела довести - одной минуточки хватит. Да и собаки деревенские к ним давно неровно дышат. Как быть? Одни вопросы…
        На конюшню вернулись молча. Пока сидел, ждал ужина, солнышко катилось к закату, окрашивая далёкий горизонт в красный и оранжевый. Длинные малиновые облака горели золотым окоёмом, знать, завтра ветреный день будет. Прохор принёс котелок с кашей на двоих. Есть не хотелось, но он, невзирая на мои протесты, заставил-таки проглотить ложек пять-шесть. Потом я обжёг язык и, уже на правах пострадавшего, улёгся на сеновале, сочиняя короткое, но ёмкое письмо упырям.
        Надо же было как-то заинтересовать обоих, убедить прийти, рискуя головой, да ещё всю ночь простоять на посту, охраняя от возможного нападения чумчар мирный сон крестьян и казаков нашего полка. Любимую ими награду (человеческое мясо) я, естественно, предоставить не мог. Да они бы и не поверили после того, как я их жестоко с царским курьером кинул. Вот пойманных чумчар мог предложить смело! Да только кто их, молдаван, знает, придут они сюда ночью или нет? Это ж нечисть безумная, беззаконная, по плану не действующая и никому не подчиняющаяся. Может, к полуночи толпой набегут, а может, до зимы и носу в эти края не сунут. Проблема, однако-с…
        «Моня и Шлёма!» - после долгих размышлений вывел я. Никаких объяснений, никаких обещаний, ничего двусмысленного. Только имена. Теперь они точно прибегут, любопытство - наипервейший двигатель прогресса! Где меня искать, парни знают, не в первый раз в наших краях.
        Я торжественно передал записку Прохору, ещё раз уточнил ему маршрут и задачу, напомнив, чтоб в сам люк больше не совался, застрянет ещё, а кто его второй раз из трубы вытягивать будет? Старый казак покраснел, вырвал у меня бумажку и пошёл седлать своего гнедого. Туда - сюда, если даже рысью, дело недолгое, за часок обернётся. А мне, пожалуй, придётся снова прогуляться до дядиной хаты. Не может же он в преддверии боевых действий слишком долго засиживаться в гостях у хорошенькой барышни?
        Слава те господи, на закате наш батька атаман соизволил прибыть. Рыжий ординарец как раз рассёдлывал его тяжёлого жеребца во дворе. Рослый донец с широкой грудью и таким крупом, что на нём хоть шахматную доску раскладывай, отличался мягким и даже заботливым нравом. Героического генерала носил на своей спине так, словно чувствовал все его старые раны, перепады настроения, сопливость или усталость. Слушался малейшего касания колен или поводьев, не рвал с места, не ставил «свечку» и не задирался с другими лошадьми. На фоне несомненных достоинств этого коня добрейший Василий Дмитриевич напрочь забыл про капризного араба, позволив мне считать белого красавца своей полной собственностью. Что лично меня вполне устраивало. Да, кстати, араба тоже…
        - Его сиятельство отдыхают, - строго прикрикнул рыжий. - Утром приходи.
        - Утром поздно будет - лопну, - попытался подоходчивей объяснить я. - Имею срочный доклад до нашего генерала. Удалось выяснить значение новомодного слова «стриптиз»! Представляешь, как это повысит боеспособность всего полка в целом? Ить поляки-то и не знают, а мы знаем! Сдавайся, Варшава, виват победе русского оружия, а мы до дому до хаты!
        - И что сие слово значит?
        - Не скажу. Военная тайна, - значимо понизив голос, подмигнул я, и дядин хромающий ординарец неохотно уступил дорогу. А куда бы он делся? «Военная тайна» - это как заклинание, открывающее двери и затыкающее рты. Да и вообще, подавляющее большинство военных - люди простые, доверчивые, живущие по уставу и мыслящие по субординации. Легко с ними…
        - А, Иловайский! Молодец, что зашёл к старику.
        Я и пикнуть не успел, как был обнят, прижат, приподнят над полом и расцелован в обе щеки.
        - Дядя, какая корова вас укусила? Что за телячьи нежности?
        - Да ведь люблю же я тебя, дурака, по-отечески, - вновь сжимая меня до хруста в рёбрах, разулыбался он. - Сердце теплом переполняется, дождался и я весны под седые кудри. Эх, Илюшка, глупая голова, какую девушку проворонил… Ну да ничего, не стала она тебе милой женой, так, может, ещё доброй тётушкой станет, а? А?!
        - Я тоже вас люблю. Не хрустите мною больше, пожалуйста. Лучше в угол поставьте, если чем не угодил…
        - Всем угодил, всем! - Дядюшка даже не подумал разжать руки, кружа меня по горнице в ритме вальса. - Как Маргарита Афанасьевна на фортепьянах играет! Пальчики тонкие так и порхают, и прядочка кудрявая на виске вздрагивает музыкально! Гляжу на неё, и налюбоваться нет сил. Веришь ли, племянничек?
        - Верю-у…
        - Да ты хрипишь! Не заболел ли?
        Я даже не ответил, просто не мог произнести ни слова. Из меня выдавили весь воздух, и если дядина эйфория продолжится ещё минут пять, то поперёд свадьбы будут похороны. К счастью, могучие объятия моего родственника разжались, и его заботливые руки нежно плюхнули меня на жёсткую лавку.
        - А как она на меня смотрит, когда мы с её батюшкой о войне да о политике под кларет рассуждаем… Вот веришь ли, очи её голубые так и горят! И жилка на шейке пульсирует, и грудь её махонькая вздымается эдак сочувственно, и губки алые ровно лепечут чего неслышимое… Ась? Ты сказал чего вроде?
        - Так… полепетал неслышимое, - с трудом отдышался я, надеясь, что дядюшка не распознал мат по губам. Других слов для выражения моего эмоционального состояния просто не было. А этот старый мерин продолжал распускать хвост…
        - Уже когда отъезжал, она в оконце возникла да из комнатки своей ручкой эдак невиннейшее помахала. У меня сердце-то и замерло враз… А она за занавескою тонкой личико смешливое спрятала, только очи хитрющие видны, и заливается себе серебряным колокольчиком! Вот за что мне на зрелых годах такое небесное счастие, а?
        - Разрешите доложить? - Я кое-как встал с лавки.
        Дядюшка скучно зевнул и покосился на меня с неодобрением:
        - Я ему о душевном полёте, а он мне про службу… Пёс с тобой, Иловайский, докладывай.
        Яркую и образную речь по поводу того, что я думаю об этом губернском романе, о таинственном ночном воздыхателе наивной Маргариты Афанасьевны и тайной болезни, напавшей на наш полк, мне удалось уложить в три минуты. Может, даже меньше. Потому что по её окончании мне пришлось рыбкой прыгать в распахнутое окно, а вслед летел яростный рёв обиженного в самую печень дяди:
        - Арестовать охальника! Под замок! В кандалы! На бессрочную каторгу за такие слова! Рубль даю тому, кто эту заразу неуважительную ко мне притащит.
        Ну, вообще-то не буду врать, что весь полк так и ломанулся в погоню. Даже рыжий ординарец, при всей собачьей преданности, проявил достаточно ума, чтоб не нарываться к своим бинтам на дополнительные неприятности. Меня ловить - себе дороже, это все давно уяснили, а дураки в казаках надолго не приживаются.
        Логично рассудив, что искать меня будут (дядя по-любому скоро не успокоится) у Прохора на конюшне, я сделал финт ушами, попросту покинув село. Вышел за околицу и спрятался в лопухах. Двум-трём брехливым собачонкам показал зубы, они поджали хвосты, а мне оставалось только думать и ждать. Причём ждать пришлось недолго. К моему немалому удивлению, из ближней чахлой рощицы вышла под лунный свет сутулая фигура с характерно блеснувшей лысиной. Не узнать столичного «жандармского чина» было просто невозможно. Минуту спустя к нему присоединилась хромая сгорбленная старуха. Ага, вот, значит, и бабка Фрося пожаловала. Они что-то быстро обсудили, до меня долетали лишь обрывки фраз, но догадаться, о чём речь, было нетрудно.
        «…вайский… ука… длец… бломал!» То есть что бы там ни было, а крайний, как всегда, я. Лысый передал старухе какой-то пакет, она ему два раза поклонилась, попыталась чмокнуть в щёчку (чиновник не позволил), и они оба ушли в разные стороны, скрывшись в темноте.
        - Интересно девки пляшут, по четыре штуки в ряд, бодро ляжками блестят, если снизу посмотреть, растуды мою в картечь… - пробормотал я забытый Прохоров стишок - воспоминание о Париже. Можно, конечно, было бы попробовать упасть кому-нибудь из них на хвост, но смысл? Фальшивый жандарм, как я уже понял, имеет свои тайные ходы-выходы из прошлого в будущее, а там его ищи-свищи. Гоняться по ночному лесу за опытной кровопийцей и людоедкой Ефросиньей мало того что небезопасно, так ещё и глупо. Ну, допустим, поймаю я её, и что дальше? Упрётся бабка рогом, и никакими пытками из неё правду не вытянешь. А я, если честно, и пытать-то не умею. Не учат этому грязному делу в казачьих станицах, христианская душа чужим мукам не радуется…
        Да и что-то внутри говорило мне, что будет лучше тут подождать, мало ли что ещё интересное увижу. И ведь как будто в воду глядел - именно мало! То есть практически ничего. Только двое грустных упырей в традиционных лохмотьях, виновато вышедшие из кустов и переминающиеся с ноги на ногу.
        - Вот, пришли мы, хорунжий. Начинай.
        - Чего? - не понял я.
        - Казнь египетскую, противоестественную, - кротко объяснил Моня, и они оба опустились на четвереньки.
        - Чего?! - окончательно затупил я, силясь понять, что за казнь, почему противоестественная и почему именно мне надо во всём этом участвовать…
        - Бесы-охранники в кабаке нас нашли, - скорбно всхлипнул тот же Моня. - Отец Григорий письмецо твоё нам прочёл и… и…
        - Чего - и?!!
        - А ты чего чегокаешь? - не выдержав, взорвался Шлёма. - Батюшка сказал, что в письме два имени - моё да Монькино. Стало быть, нам за всё ответ держать. Исповедал нас, соборовал по башке, лохмотья грязные выдал, предупредил, чтоб громко не орали, ибо мученикам оно не к лицу. Чё тянешь сибирского кота за пушисты шарики? Казни давай!
        На мгновение у меня перехватило горло от обиды и возмущения - такой оголтелой смеси глупости и самоотречения я от них ни разу не видал. Что они там себе внизу навоображали? Кого они из меня строят? Да их за одну такую мысль просто убить мало! Я опомнился, лишь когда понял, что держу в ладони шашку отца Григория и она сама ведёт мою руку на склонённую шею Мони…
        - Тьфу, вот же нечистая сила, - бросив клинок в ножны, перекрестился я. - Бывает же такое наваждение… Подъём, братцы.
        - Чё, казни не будет, чё ли? - приоткрыл один глаз Шлёма, тыкая братца локтем.
        - Уж простите, Христа ради, если напугал зря. Какие там казни египетские? Мне от вас совет да помощь нужны, для того и звал.
        - Не будешь рубить?
        - Нет.
        - А противоестественное?
        - Тем более нет.
        - Ах ты ж гад… - Шлёма в порыве праведного гнева накинулся на меня с кулаками, но Моня повис у него на плечах. - Пусти, пусти, Монька, я ему хоть разок перед смертью врежу! Напугал аж до… Мы сюда пришли, а он казнить отказывается, мерзавец! Убью!
        Я дал ему побушевать минутку-другую, огляделся по сторонам, не слышит ли кто нашу перебранку, и только тогда дал ему в ухо. Довольный Шлёма отлетел шага на три и поднялся уже с полным удовлетворением:
        - Ну вот, теперь всё честно, хоть не зря страхом мучились… Дык ты чё хотел-то, хорунжий?
        - Чумчару поймать.
        Оба упыря заговорщицки переглянулись и придвинулись поближе.
        - Иловайский, уточни, пожалуйста, речь идёт об охоте на какого-то отдельно взятого чумчару или любой подойдёт?
        - Любой, - решил я. - Но лучше двух-трёх.
        - В полку мясо кончилось?
        Я молча показал Шлёме кулак, Моня оттолкнул друга и вновь задал вопрос по существу:
        - Будем ждать его в засаде или же попробуем выяснить, где их стойбище, и совершим набег?
        - Для набега у нас силёнок маловато. - Я задумчиво поскрёб подбородок. - А жаль… Но пока попробуем отловить кого-нибудь прямо в окрестностях Калача. Они ведь часто сюда забегают?
        - Дык когда как, - развели руками оба. - Чумчарам закон не писан. Ежели разделимся да по околице встанем, глядишь, и заметим кого. Один на один с чумчарой справиться несложно, вот ежели их больше трёх-четырёх…
        - Очень надо, - попросил я. - Делиться по-честному станем - скольких бы ни завалили, кровь мне, мясо вам.
        - И куды те столько крови?
        - Дядюшка ванны принимать будет омолаживающие, по примеру венгерской графини Эржбеты Батори. Хочет для своей крали на семнадцать лет выглядеть. Ну и потенция опять же…
        Моня со Шлёмой вытаращились на меня, но спорить не стали. В конце концов, мяса всегда больше, чем крови, а значит, их доля выгоднее. Договорились общаться уханьем совы. Один «ух» - вижу чумчару. Два «уха» - их много, идите на помощь! Три «уха» - их слишком много, и идите вы со своей помощью… На чём мы пожали друг другу руки, и упыри-патриоты бесшумно исчезли с глаз моих, один направо, другой налево.
        Я соответственно остался на прежнем месте, за что и был вознаграждён визитом незваных гостей. Нет, увы, не чумчар. Из того же лесочку вышла странная парочка - давно знакомая мне бабка Фрося и стройный, высокий тип в чёрном плаще с белой манишкой. Сердце ёкнуло одновременно с уколом в левую пятку: а не тот ли это злодей, что у моего дорогого дядюшки юную невесту отбивает? Надвинув папаху на лоб и придерживая ножны кавказской шашки, я быстро пополз вдоль плетня в надежде хоть что-то подслушать из их оживлённой беседы. И не успел я хоть как-то пристроиться, как мужчина вспрыгнул бабе Фросе на спину, и она бодрой рысью унесла его в степь за горизонт. Теперь её только на арабском жеребце и догонишь, а мне далеко от села уходить нельзя, я на чумчар охочусь…
        Ладно, в другой раз поймаю эту бодрую старушку, уж больно мне интересно, кому же она теперь служит, чью сторону держит и за какой интерес? Ответа на этот животрепещущий вопрос я получить не успел, так как банально отвлёкся на почёсывание левой пятки - колола, зараза, словно десять иголок сразу! Мне как раз удалось выпростать ногу из сапога, почесать, завернуть в портянку и сунуть назад, как…
        - Извиняусь, хорунжий, ничегоу личного, просто бизнес. И ничегоу большегоу… - прошипел кто-то сзади, цепко хватая мою шею и начиная душить без малейшего стыда и совести.
        Нет, ну что же такое сегодня творится-то? Мы не договаривались, что меня будут сразу убивать…
        - Не сопротивляйтесь, это будет не больноу. Вы словноу уснёте…
        Ага, разбежался! Миль пардон, но только у меня сна ни в одном глазу, уж простите великодушно. Левой рукой удерживая локоть нападающего (чтоб горло не сломал), правую руку мне удалось опустить вниз и поймать злодея за… Как это писал в своё время бессмертный поэт Александр Пушкин? «…Впился ему в то место роковое, излишнее почти во всяком бое…» Нападающий взвыл фальцетом и разом ослабил стальной захват.
        - Мы же не сделаем друг другу больно, правда? - спросил я, не оборачиваясь, и ещё крепче сжимая хватку.
        - Не надоу-у…
        - Почему-у? - невольно переходя на его акцент, уточнил я.
        - Больноу… сук… гад… скотин… у-у-у! - выразительно расставил все точки над «і» нападавший, и я одним прохоровским финтом перебросил его через спину кривым носом в ближайшие лопухи. Он бодро вскочил на ноги и кинулся было на меня, пылая местью. Однако сверкнувшая в лунном свете полоса кавказской шашки оказалась хорошим аргументом против скоропалительных действий. Шашка вообще лихо охлаждает горячие головы. Особенно если при излишней горячности они рискуют не усидеть на плечах.
        - Ты кто, вампир в пальто?
        - Я-у? Я потомоук самого Цепеша румынскогоу! Меня боится весь цивилизоуванный мир, мои клыуки внушают страх, мой вид - благогоувение, мой взгляуд - трепет! Ты почемоу не трепещешь?
        - Так я казак. Видать, недостаточно цивилизован, - пришлось честно повиниться мне. - Вот тока непонятно, на кой ляд ты сюда из самой Румынии припёрся? Мы тебя звали?
        - Кто звал, кто плаутил - не твоёу дело. - Вампир, облизываясь, попримеривался обойти меня справа-слева, но кинуться не рискнул. - Покуда живи, мы ещёу встретимся…
        Свистнула шашка, он отпрыгнул, потеряв половину своей роскошной манишки.
        - В следующий раз голову снесу! - жёстко предупредил я. - А узнаю, что вокруг Маргариты Афанасьевны вился, так нагайкой отважу, что до родных Карпат будешь лететь, свистеть и радоваться!
        - Свидиумся, казак…
        Вампир попытался плюнуть в мою сторону, но не попал, топнул ногой, и словно из-под земли выскочила взмыленная бабка Фрося. Глянула на меня тоскливым взглядом, молча подставила кровососу спину и вроде бы даже всплакнула, галопом уносясь прочь… Что ж за интриги такие? Может, зря я на неё плохо думал, может, бабка не по своей воле, а её заставили? Уже и сам не знаю, чему да во что верить…
        Отдышался, огляделся по сторонам: никто ничего не слышал, на шум драки не набежал, тишь и божья благодать. Небо усыпано звёздами так, как только в степи и бывает - от края до края, словно кто на тёмно-синий бархат горсть разноцветных алмазов щедрой рукой выпростал. И ведь не скажешь, что одна звезда на другую похожа, у каждой свой свет, своя цветная искорка и даже настроение своё. Иногда кажется, вот век бы так стоял на широкой ладони степи, задрав голову, да смотрел, как серебряное течение тихого Дона отражается в плавном разливе Млечного Пути. И бог с ними, со всеми земными хлопотами, когда там, наверху, такое безмятежное великолепие…
        В размышлениях о высоком и вечном я так и побрёл себе ночным дозором вокруг всего села. Калач на Дону мирно спал, судя по редкому и ленивому гавканью собак, даже они давно разлеглись по будкам, спрятали морду под хвост, свернувшись калачиком, и смотрели свои собачьи сны. Дул легчайший ветерок, доносивший прохладу с реки, воздух пах ночной свежестью, полынью, душным запахом впитывающейся в землю крови… Что?!
        - Мать вашу за ногу! - взвыл я, бросаясь в дальние кусты, где оба моих упыря, сыто отрыгивая, догрызали последние жёлтые косточки. - Мы же договорились, оглоеды!
        - А? Чё?! Когда? - заюлил Шлёма, а Моня, раскинув руки крестом, упал передо мной на колени. - Не губи, Иловайский! Увлеклись мы, перебрали, Шлёмка, когда голодный, себя не контролирует! А чумчара совсем маленький был, один раз куснуть…
        - Да хоть один раз нюхнуть, кровь-то вы почему мне не сохранили?!
        - Ты чем слушал, хорунжий? Монька же ясно сказал, увлеклись мы, - ковыряя щепочкой в зубах, бросил Шлёма, и этого я уже спустить не мог. За шашку не хватался, а вот с нагайкой отвёл душу!
        Два упыря-патриота бегали от меня как наскипидаренные, но я не отставал…
        - Ай! Мама! Больно! Чё сразу драться-то?! Вона Моньку бей, он интеллигент, от них все беды-ы! Илюшенька, не надо, не по голове, а впрочем, у него там всё равно мозгов нет. Чё ты сказал, лысый?! От лысого слышу!
        В общем, последовавшая за этим дежурная драка между упырями меня не удивила. Я отдышался, сунул плеть за голенище, плюнул в сторону этих двух умников и не спеша обошёл по кругу всё село. Увы, в левую пятку ни разу не кольнуло, а следовательно, никакой опасности впереди не ожидалось. Чем ближе рассвет, тем меньше шансов поймать ещё хоть одного чумчару.
        Зато родилась здравая мысль побеседовать с Фёдором Наумовичем. В самом деле, если зараза распространяется через слюну чумчар, то жутко интересно: кто же это нашим казакам пальцы лизал, да так, что они этого не заметили? Может, собака какая бездомная, или корова языком, или ещё кто не особо затейливый. Пусть бы доктор всех больных порасспрашивал на эту тему, надо бы найти первого заражённого и…
        Ну, собственно, найдём мы его - и что? Всё равно зараза уже пошла по рукам, а единственного чумчару за сегодня схарчили мои же, чёрт побери, приятели! Поняв, что больше мне тут нечего ловить, я строевым шагом отправился на конюшню, где по идее меня должен был ждать заботливый денщик. Увы, увы, Прохора на его тулупе почему-то не оказалось, зато меня у ворот взяли под белы рученьки четыре плечистых казака.
        - Извиняй, хорунжий, но то по приказу атамана. Сам пойдёшь али локти заломить?
        - Сам пойду, - взвесив все «за» и «против», решил я.
        Не хватало ещё из-за дядиных капризов со своими же станичниками из полка отношения портить. Тем более что не факт, удастся ли мне раскидать всех четверых. А если и раскидал, дальше-то что? В бега подаваться? Нет уж, здесь родился, здесь живу, здесь и помирать буду! Только желательно попозже, не сейчас, пока не до старухи с косой - других дел полно…
        Благо и казаки поняли меня правильно, не делая ни малейших попыток прибавить мне скорости коленом, отобрать кавказскую шашку или хотя бы усмехнуться в спину. Я для них, конечно, всё равно останусь «генеральским племянничком», но полк это всегда одна большая семья. Как бы к тебе ни относились, а в беде не бросят. Впал в немилость к начальству, с кем не бывает? А вот добивать и злорадствовать - не принято…
        - Слышь, хорунжий, так чем это ты Василь Дмитревичу так не угодил?
        - Пьёт зело, - грустно покачал головой я.
        - Дык кто ж не пьёт? - философски поддержали разговор мои конвоиры. - А вот бают, будто ты ему в штоф воду льёшь за-ради его же здоровьечка?
        - Лью, но святую, чтоб бесов изгонять. А то он при мне их сапогом на столе бьёт, да никак попасть не может. Со стороны - комедия, но ить, с другого ракурса, столько чашек да блюдец переколотил - три сервиза сложить можно было!
        - Нешто так уж злоупотребляет? - не поверили мне.
        Я на миг призадумался, а действительно, стоит ли так бесстыже клепать на родного дядю? Потом всё-таки решил, что стоит! Катенька говорила, что пожилым людям надо ежедневно сердце тренировать, типа профилактика инсульта. Так что вперёд, хорунжий Иловайский, продолжай доводить знаменитого дядю-генерала, ему оно по большому счёту только на пользу!
        - Ещё как! Тайком пьёт, по-чёрному. Как встанет на пробку, так неделями не сковырнёшь. Днём ещё держится, совесть не пропил, а по ночам глу-у-ши-ит… В гавань, в стельку, в доску, в зюзю, вникакую, в дрова, в хлам, всклень, в мицубиси!
        - В чё-о-о? - вздрогнув, вытаращились казаки.
        Последнее слово я у своей ненаглядной слышал, но точного значения сам не знаю, поэтому и на объяснения размениваться не стал.
        - Да чтоб меня сухой ольхой на Карибском перешейке пришибло, если вру!
        Как вы понимаете, клятва такого рода мало к чему обязывает - где Карибы, а где я? Но на наших станичников это впечатление произвело, они люди простые, университетов не оканчивали, академическим образованием не отягощены, мышление незамутнённое, детское, искренне-е-е…
        - Ты уж на нас не серчай, хорунжий, - поочерёдно пожали мне руку все четверо, распахивая двери в затхлый сарай на заднем дворе дядиной хаты. - Приказ есть приказ, ужо посиди тут до утра, поди, Василий Дмитревич-то на трезвую голову сам тебя выпустит.
        - Храни вас Бог, братцы, за вашу доброту, - низко поклонился я и, указуя пальцами на светящееся оконце, добавил: - Вон, гляньте, чего творит в алкогольном дурмане…
        Казаки невольно придвинулись поближе, прячась под подоконником и вслушиваясь в невнятное дядино бормотание:
        - …кровь - любовь? - морковь - бровь… О, бровь! Не суропь на меня энту бровь, я ж… я ж… И чего я ж? Тьфу, да никакая я не ж…
        Сквозь тонкую занавеску было видно, как генерал отхлёбывает из кружки. Большего станичникам и не требовалось, всё, чего надо, своими глазами увидели. Завтра же утром дяде будет, мягко говоря, не до меня, грешного…
        Я осмотрел сарайчик, сгрёб в кучку соломку в углу, накинул на неё пыльную мешковину, да и повалился спать без задних ног. Даже снов не видел по причине полной физической и умственной утомлённости. И ведь что удивительно, за те недолгие часы, оставшиеся до рассвета, выспался преотличнейшим образом. Поднялся под крики третьих петухов, бодрый, отдохнувший, готовый к новым подвигам во славу Отечества и карих глаз моей возлюбленной - Хозяйки Оборотного города! Меж тем мне было видно в щёлочку, как двое молодых казаков под руководством рыжего ординарца вынесли из хаты длинную скамью. Потом притащили от колодца ведро воды. Дядин ординарец дважды вытаскивал из-за голенища толстенную нагайку и, словно бы примериваясь, похлопывал себя по сапогу. Что тут должно было произойти, и ребёнку ясно, гороскоп не задался…
        - Где мой-то? - глухо раздалось от ворот.
        - В сарае, заперт. Василь Дмитревич не велел…
        - Ага, и что ж я, парня голодным оставлю?!
        Послышались решительные шаги, и могучее плечо старого казака вынесло хлипкую дверь вместе с петлями и засовом. Рыжий нахмурился, но останавливать моего денщика не полез. Разумный поступок, одобряю.
        - Ох ты ж, бедовая головушка, залётный соловушка, - приподнимая за шиворот и с размаху выбивая из меня ладонью пыль, запричитал суровый Прохор. - Вольная птица, а сидишь в темнице, эх, арестантская доля, кандалы да неволя-а…
        - Ну ты не перевирай уж… Какие кандалы, где?
        - Это образности ради, чтоб жалостливее получилось. А я вот тебе, твоё благородие, хлеба с салом принёс. Давай-ка рожу умой, да и завтракать.
        Он достал из-за пазухи тряпицу, развернул, торжественно протянув мне здоровенный ломоть серого хлеба с толстым куском сала. Я шагнул из сарая на волю, ни перед кем не чинясь, умылся из того же ведра и, шашкой располовинив завтрак, сел на завалинку рядом с моим бородатым нянькой. Жевали молча, под бдительным взором рыжего «надзирателя». Да тьфу на него, можно подумать, я сбегать собрался…
        - Довёл дядю…
        - Так уж вышло. Ты ведь сам просил, чтоб я ему всё по-родственному высказал.
        - Дак я ж… поделикатнее как-то надо было… А теперь вон словишь десяток плетей поперёк спины.
        - Да брось, ерунда, в первый раз, что ли… - явно бравируя, хмыкнул я.
        На самом-то деле не так страшна боль, как сам факт порки. Если кто думает, что у нас, у казаков, за каждую провинность нагайкой секут, так это брехня! Такое наказание и стыд, и позор, до него довести - ох как постараться надо. Я нарывался долго. Это если по-родственному, так дядя меня не раз сплеча учил. А чтоб вот так, демонстративно, при всех, чужой рукой, это уже серьёзно…
        - Чего ж не убёг-то, дурында? Сховался бы на денёк, да хоть к своей крале под подол, а у Василь Дмитревича сердце отходчивое.
        - Нельзя мне, Прохор, - вздохнул я. - Здесь дел полно, хлопцев от заразы жёлтой лечить надо, кровь чумчарскую добыть, кабы завтра утром уже не поздно стало. Сам-то где мотался?
        - В церкви всенощную отстоял.
        - Зачем?
        - О жене усопшей молился, про дитя наше думал, про то, как жизнь судьбу наизнанку выворачивает. - Он замолчал, запрокинув голову назад. Вроде бы словно шея затекла, а я так думаю, слёзы прятал…
        Рыжий ординарец нырнул в хату, быстро вернулся и подошёл к нам, строгий и неподкупный, как перебинтованный архангел с огненным мечом.
        - Вставай, хорунжий. Пора и честь знать.
        - Пора, - кивнул я, резво вскакивая с завалинки.
        Двор генеральской хаты постепенно заполнялся нашими казаками. Весть о том, что сегодня утром атаманский племянничек словит десять плетей за дерзость и непослушание, разлетелась быстро. Любоваться на такие вещи у нас не принято, казаки пришли посочувствовать. Даже те, кто не особо меня жаловал, радости не показывали, стояли опустив глаза…
        - Ложись, что ль? - Рыжий кивнул на скамью.
        Я спокойно снял мундир, за ним нижнюю рубаху, перекрестился и послушно лёг спиной вверх. Послышался скрип двери, на крыльцо вышел мой грозный дядюшка при полном параде: сапоги начищены, грудь в орденах, папаха заломлена, а в руке кружка кофе. Глянул на меня, сдвинув брови, и кивнул ординарцу. Тот взялся за нагайку, но замахнуться не успел…
        - Ты по делу ли хлопца наказуешь, атаман? - раздался дребезжащий голосок, и из казачьих рядов выдвинулись три седых деда.
        - По делу, по делу, отцы, заслужил он, - строго прокашлялся Василий Дмитриевич.
        - Ну дык и скажи при всех, за что свово племянника под плеть кладёшь? Али тайна энто? Али не по совести, а по горячности да обиде какой гневаешься? Отвечай, атаман…
        Дядя пошёл пятнами, то бледнея, то краснея попеременно. Перед советом стариков и сам генерал голову склонит, а уж если прижали, так давай ответ здесь и сейчас, иначе кто ж тебя уважать будет…
        - Виноват он! Дерзит сверх меры, приказы мои игнорирует, шляется невесть где, по девкам каким-то…
        - Насчёт девок мы наслышаны, - строго оборвал его самый старый, Назаренко. - Ты-то сам, седой пень, к какой губернаторской молодке лыжи навострил?
        - Дак ещё ж и пьёт кажный вечер, - подхватил второй дед, Твердохлебов. - Опосля чего заговаривается дюже, наши сами вчерась слышали. Чего-то про кровь-бровь-любовь бредил…
        - А что хорунжий Иловайский тебе за то по-родственному попрёк сказал, так его не пороть, а благодарить надо! - отметая все булькающие дядины возражения, заключил третий, Карачун. - Не по божьему закону живёшь, Василий! В храм сходи, сними тяжесть с сердца, на войну ить скоро… А ты на своих напраслиной грешишь!
        - Отпусти хлопца, атаман, - вразнобой поддержали остальные казаки. - Послушай стариков, небось георгиевские кавалеры плохого не присоветуют. Не по-казачьи энто - за правду плетьми драть! Не любо-о!
        Я, как вы понимаете, ни во что не вмешивался. Лежал себе скромненько тихой жертвой начальственного произвола и помалкивал в две дырочки. Дядя пыхтел, рычал, топал ногами, но даже рыжий ординарец демонстративно прикрыл меня спиной, сунув нагайку за голенище. Это была чистая победа! Страйк, как говорит Катенька…
        - Простите, Христа ради, станичники, - кланяясь и скрипя зубами, выдохнул дядюшка. - Виноват, погорячился. А вам спасибо, отцы, за то, что вовремя уму-разуму наставили. Иди, Илюшенька, нет на тебе вины, свободен…
        Казаки приветствовали это благородное решение одобрительными криками. Меня подняли, помогли одеться, хлопали по плечам, просили не держать обиду на атамана, он же извинился. Расходились без спешки. Я поклонился совету стариков, принял от Назаренко воспитательный подзатыльник (дескать, всё одно уважай старших) и, дождавшись, когда все уйдут, сам подошёл к дядюшке.
        - Чего надо? Я ж сказал, свободен.
        - Разговор есть. - Мне пришлось удержать его за рукав. - Боюсь, что Маргарита Афанасьевна в опасности. Тот, кто её навещает, румынский вампир. Мы с ним вчера в ночь серьёзно цапнулись…
        Дядя пожевал нижнюю губу, подёргав себя за чуб, грозно посмотрел мне в глаза, словно бы решая, дать леща или пинком под зад спустить с крыльца меня, балабола, но передумал. Его взгляд смягчился, кивком головы мне было велено следовать за ним в горницу. Бдительный Прохор увязался было следом, но перед его носом захлопнулась дверь. Разговор будет сугубо конфиденциальный.
        - Думаешь, не верна моя-то?
        - Верна, - немедленно стукнулось мне в голову, и дальше я лепил правду-матку всё более и более уверенно. - Хмырь румынский здесь не меньше недели ошивается. Приходит тайно, ночами, сердечко девичье романтизмом лживым с европейским акцентом смущает. Была бы столичная девушка - давно бы его домогательствам уступила. А эта барышня сельская, провинциальная, всё, что надо, про жеребцов да кобыл знает, поэтому и себя в чистоте блюдёт.
        - Она такая, солнышко моё золотое, - умилился дядя, так что пришлось слегка спустить его с небес.
        - Но в реальности против такого вампира ни одной девушке больше трёх ночей не устоять. Если к вечеру не поймаем гада, быть вам до свадьбы сохатым!
        - Это ты на что сейчас намекнул-то?
        - Вы лосей видали? Так я в том смысле, что в ваши годы ветвистые рога на голове как-то не особо смотреться будут. На людях не покажешься. Разве в бою врагов Отечества бодать… А что? Поляки будут в шоке!
        - Ты говори да не заговаривайся у меня! - грозно буркнул в усы всерьёз задумавшийся генерал. - Скажи лучше, как нам того вампира изловить?
        - Легко! Надо… - Я на миг запнулся и прикусил язык. Поток вдохновенного озарения свыше иссяк столь же резко, как и появился. Нет, то, что вся нечисть боится серебряной пули и святой воды, я знал, но вот поможет ли нам это в данном случае? Не думаю, что граф Воронцов сильно обрадуется, если мы устроим ночную пальбу под окнами спальни его любимой доченьки…
        - В Оборотный город иди, - выслушав мои сомнения, безапелляционно приказал наш Василий Дмитриевич. - Катерине своей ненаглядной в ножки поклонись, испроси совета. Подарочек от меня передай, не погнушайся, уважь девицу вниманием. Я вон прикажу, ей казаки целый мешок солёной тараньки приволокут!
        - Вариант. Может сработать, - признал я, почёсывая в затылке. А может, и нет. Характер у возлюбленной моей неуравновешенный, как ветер с кирпичами! Где приласкает, где пришибёт, от малейших перепадов настроения зависит. Ну да что делать-то? Другого пути нет, будем выкручиваться.
        - Прошу простить-с, но дело не терпит отлагательств! - раздалось за дверью, и добрый Фёдор Наумович, не чинясь, вломился в горницу. Судя по стонам и ругани в сенях, остановить полкового лекаря не смогли ни рыжий ординарец, ни даже мой Прохор.
        - Что случилось-то, дорогой вы мой? - Дядя привстал с табурета, тепло пытаясь обнять доктора, но тот шарахнулся в сторону, тряся руками в перчатках, и до меня дошло…
        - Фёдор Наумыч, и вы заболели?!
        - Да-с, молодой человек! - гордо вскинулся он, выпячивая петушиную грудь. - Зараза распространяется быстрее чумы, ещё два дня-с, и мы потеряем половину полка!
        - Полноте вам драматизировать…
        - Именно так-с, драгоценный мой Василий Дмитревич, - твёрдо оборвал старшего по чину наш врач. - Два дня-с! Я объявляю общий карантин! Никакой войны, полк выступать не может, люди элементарно больны-с!
        - Как не может? Что значит больны? Да как я за энту болезнь непонятную перед государем императором ответ держать буду, ежели на театр военных действий не заявлюсь?!
        - А не колышет!
        После такого интеллигентского хамства дядя вскипел окончательно. И пока эти двое лаялись друг на друга последними словами, мне не оставалось ничего, кроме как тихохонько удалиться. Вышел довольно удачно, врезав дверью по уху подслушивающему ординарцу. Мой денщик тоже топтался рядом, но увернуться успел.
        - Ухо лучше сразу ампутировать, а на его место пришить собачье, - посоветовал я. - Оно и больше, и слышимость лучше, и уровню мозгов соответствует. Тока на спаниеля не соглашайся, будет потом смешно свисать из-под папахи…
        Рыжий зарычал и потянулся за нагайкой. Прохор цыкнул на него зубом, кивком головы предлагая мне валить да заняться делом, а не пришибленных дразнить. Ох, чую, дружба с дядиным ординарцем у нас так никогда и не заладится…
        - Ну так как, в Оборотный, что ль?
        - Ага, согласно начальственному приказу.
        - Эх, хлопчик, - старый казак хлопнул меня по плечу, - пусть не всякий приказ про нас, но энтот в самый раз. Пройдёшь могилою, обнимешь милую, под смех да шутки расцелуешь в губки, и я, не тушуясь, на вас полюбуюсь…
        - Э-э, чего?! - разлакомившись нарисованной картинкой, не сразу въехал я. - Чем ты там любоваться собрался?
        - Да вами же, голубками.
        - Так я тебя с собой не беру! Тебе туда нельзя!
        - А вот я тебя, твоё благородие, ещё и спрашивать буду… - сурово обрубил он. - Расслышал небось, о чём Наумыч да Дмитревич орали - положение у полка дюже критическое! На тебя, характерника, одна надёжа. А уж я-то тя как облупленного знаю, без моей опеки ты ровно дитя малое… Вдвоём идём! И не спорь!
        Последнюю фразу он умудрился произнести уже просительным тоном. Я быстро взвесил все «за» и «против», посмотрел в его полные упрёка и грусти глаза и махнул рукой.
        - Собери мешок солёной рыбы.
        - Ужели потянуло бедную? Ну ты красава!
        - Прохор, не доводи…
        Мне надо было собраться с мыслями. В принципе ничего такого уж страшного в том, чтобы заявиться к Хозяйке без приглашения, не было. Поворчит для виду да в дом пустит. Это она с нечистью сурова до крайности, но у нас-то любовь…
        Ведь почти-почти-почти, и в храм - «венчается раб божий Илия-а рабе божьей Катерине-э!». Правда, будет это, скорей всего, после моего возвращения из похода. А если я эту заразу чумчарскую не выведу, так и войны не будет, и казаков в нечисть обратим, и сам, того и гляди, жёлтые пятна на своих руках увижу. Оно кому в радость? Только нашим врагам! Коих, кстати, немало…
        А если к этому вспомнить про таинственную штучку флешку и заговор бабки Фроси, то… Короче, как ни верти, а без Катиной волшебной книги-ноутбука не разберёшься.
        На старое кладбище отправились примерно через час. По селу шли тихо, скромно, местные тоже к нам не приставали, видели, что по делу. Разве что одна беременная девка увязалась следом, с вожделением втягивая носом запах солёной рыбы. Пришлось развязать мешок и дать ей пару рыбёшек. Мы ж тоже не без сочувствия…
        Вот только тот самый дед, что уже не раз доставал нас комментариями, снова высунул сизый от пьянства нос из-за хлипкого забора и загундел на всю улицу:
        - Казаки оне! Девкам рыбу раздают, а того и не видят, что она и не девка уже! У ей пузо вона какое, а у меня, может, к пиву воблы нету… Казаки оне! Воблу давай! Я ж за ворота выйду, дак не помилую!
        На этот раз уже Прохор удерживал меня за руку, потому как дел много, на дураков отвлекаться грех, а этого ветерана Господь и так уже наказал по полной, смысл ещё и нам добавлять… Но отчаянный старикан ещё долго грозил вслед, ругался матерно, плевался даже, но это зря, ибо против ветра. Мы же, скрепив сердца, уже и не оборачивались, а выйдя за околицу, и вообще про всё забыли, сражённые жутким зрелищем. Больничный навес нашего карантина больше не был одиноким, рядом плотно расположились ещё шесть таких же!
        - Ох ты ж страсти господни! - невольно перекрестившись, выдохнул мой денщик. - Нешто так и прёт зараза? Эдак за три дня нам половину полка выкосит.
        - Хуже, - поправил я, - через три дня здесь будет половина полка чумчар и люди начнут просто резать друг друга.
        - Ну так делать что-то надо, характерник!
        Я стиснул зубы и, обогнав его на три шага, потопал впереди. Постоянные неоправданные и без нужды возлагаемые на меня всеми подряд надежды, вкупе с грозными требованиями и попрёками, дико раздражали. Я, может, и не хотел быть характерником. Мне и без характерничества этого преотличнейше жилось. Вот пусть бы старая ведьма кому другому в глаз плюнула - да хоть Прохору, дяде моему или вон доктору Фёдору Наумовичу, посмотрел бы я, как бы они выкручивались! Моему внутреннему взору представился героический генерал посреди боя, на белом коне, лихорадочно чешущий пятку. А потом ещё не в рифму матерящийся Прохор, регулярно застревающий в трубе при попытке попасть в Оборотный город. И напоследок наш тощий лекарь, распугивающий толпы чумчар большущей клистирной трубкой! С другой стороны, идти сразу стало веселее…
        Позитивное мышление и вправду работает, не обманула Катенькина книга-ноутбук!
        - Чего лыбишься, словно дурной? - беззлобно хмыкнул старый казак. - Али в тайных мыслях сумел исчислить, как свою красавицу целовать, где нравится? В щёчку ли, в губки, грудей в промежутке… Вижу я, вижу - горят глаза бесстыжие!
        - Прохор, - остановился я, - вот как раз об этом стоит поговорить, прежде чем ты подставишь меня перед любимой девушкой.
        - Я? Тебя? Да я за тебя жизнь положу, твою милость распишу стихами рифмованными, строчками подкованными, под весёлое пение да за вас моление!
        - Прохор…
        - Погодь, хлопчик, рифма попёрла, - твёрдо возразил мой денщик, отметая всякую возможность конструктивного диалога. - И вам исполати от стола до кровати, от стопочки к подушечке, к поцелуям на ушко, ласкам взаимным, таинствам интимным…
        - Всё! Вот тут, на этом слове, всё! - взорвался я. - Ты тут рифмуешь, как хочешь, а меня за твои стихоплётные фантазии расстреливают на корню!
        - Кто смеет?! - обнял меня Прохор.
        - Да Катенька же моя любимая. - Я плюнул на все условности и прильнул к его широкой груди. - Ласковая она у меня, но вольностей не допускает. Узнала, что дядя меня к ней на размнож… на попрощаться послал, так чуть не пришибла табуреткою, как таракана плешивого! Не надо при ней стихов, пожалуйста, а…
        - Да что ж ты, дитятко? Дрожишь ажно… Вот запугала казака девка грудастая! Ну да ничего, я тебя в обиду не дам.
        Этот не даст, кто бы сомневался. Когда маменька со слезами радости спихнула меня на шею дядюшке, тот с не меньшей резвостью перебросил меня с рук на руки вдовому казаку Прохору. Вроде как просто оставить родного племянника на растерзание всему полку ему совесть не позволила, а прикрепить ко мне до икотной жути заботливого денщика, как вы понимаете, самое то! Первую неделю я только и ловил от своей бородатой «няньки» пинки да подзатыльники - терпи казак, атаманом будешь! Но когда однажды вечером меня попытались «поучить службе» четверо георгиевских кавалеров, тот же Прохор в одиночку так отметелил всех четверых, что приходи, кума, любоваться! Я ему в этом ярком действе помочь не мог, поскольку лежал носом в лопухах, пришибленный и оглушённый. Зато наутро весь полк знал - повышать голос на хорунжего Иловайского имеет право либо сам генерал Василий Дмитриевич, либо старый казак Прохор. Храбрецов (дураков), желающих сие опровергнуть, среди станичников не нашлось.
        - Ты о чём призадумался, хлопчик? - вернул меня к реальности мой денщик.
        - О наших отношениях, - вздохнул я.
        - О чём, о чём?!
        - Поясняю. Прохор, ты у нас старший. Что бы ни говорили о чинах и погонах, я тебя всегда слушаться буду. Но там, в Оборотном, внизу, в мире нечисти, чародейства да волшебства, главным буду я! Там ты соизволь слушаться и не перечить.
        - Ох ты ж боже мой… а я уж чёрт-те о чём подумал, - повинился он, торопливо крестясь. - Мало ли, начитался хорунжий французских романистов, они тока и знают, что…
        Всё. Кончилось моё терпение. Я с ним как со взрослым человеком разговариваю, а он даже не слушает! Неужели всем так трудно понять, что Оборотный город - это опасно, что там едят людей, что нам там не рады и Катенька вовсе не стопроцентный гарант личной безопасности для любого вошедшего. Почему у нас, казаков, такой недоразвитый инстинкт самосохранения? Вопрос чисто философский, ответ из серии «да ты на себя посмотри»…
        К нужной могиле на старом кладбище добрались быстро, в пути никого не встретив и ни на кого не нарвавшись. Обещания слушаться и, чуть что, прятаться за мою спину Прохор не дал, можно было и не настаивать. Я разрыл ладонями землю, дотянулся до рычага и открыл проход. Вниз тоже спустились без приключений. Правда, нагнали уже почти в конце лестницы какого-то пухлого колдунишку с недогрызенной коровьей ногой под мышкой, но не тронули. Шибко дурно пах, оглоед вшивый, потом пришибём, как время будет. А вот при переходе через саму арку без проблем не обошлось. Бес-охранник аж винтом взвился, увидев нас обоих…
        - Иловайский, ты чё?! У тебя совесть совсем копыта отбросила? Мало нам твоей милости, так ты сюда ещё и дружков водишь!
        - Имею право, - уверенно возразил я. - Мы ж не просто так, не баловства ради, а к Вдовцу на пьянку!
        - К… кому? - замешкавшись, переспросил бес, поводя в нашу сторону стволом дряхлого чеченского ружья.
        - К Вдовцу.
        - Вы чё, самоубийцы, чё ли?! Али так, воинской службой на полбашки контуженные?
        - Ты мне повыражайся тут, - строго прикрикнул Прохор, грозя охраннику кулаком. - Я ить и не посмотрю, что ты из кавалергардского полка - дам раза, и под глазом бирюза!
        - Хамит рифмованно, - удовлетворённо отметил бесюган, уж я-то видел его истинную рожу. После чего ствол ружья переместился с меня на Прохора.
        Я охнул и закрыл его грудью… Выстрел грянул почти в упор!
        - Пуля изрядно влево ушла, - буркнул мне на ухо старый казак. - Знаем мы энти чеченские ружья, без подсошек вечно мажут! Им же, джигитам, лишь бы лихость показать, а попал не попал, главное дело - пальнуть погромче…
        Мелкий бес всё ещё пытался прокашляться от едкого порохового дыма, когда мы быстрым шагом миновали арку.
        - Ружьё сразу не заряжай, - наставительно пояснил этот умник перепутанному рогатому охраннику. - Сперва ствол шомполом прочисть, потом замок протри маслицем, подсошки найди (два прутика вполне подойдут), тогда уж целься да стреляй.
        - Спасибо, дяденька! Есть у меня два прутика, есть…
        - Ну вот, крестом их ставь, ружьё сверху и…
        - Как ставить? Крестом! Да ты издеваешься, дядя?!!
        Мы не стали ждать, пока паренёк уяснит всю технологию, и продолжили путь. Мой денщик по-прежнему нёс мешок солёной рыбки, а я, достав нагайку, собрался вежливейше отгонять от него всякую настырную нечисть. В основном женского пола, он мужчина видный…
        - Иди, иди, не оборачивайся, - беззаботно откликнулся старый казак. - Покуда этот кавалергардец с оружием управится да нам вслед пальнёт, так всё одно промахнётся…
        Ба-бах! - рявкнул оружейный ствол сзади, и Прохор, не договорив, начал оседать на землю.
        - Попал-таки, а…
        - Прохор! - взвыл я, подхватывая его под мышки. - Куда тебя ранило, где болит?! Ох ты ж господи боже!
        - Не боись, хлопче, всё ничё, в общем. Пуля под лопаткой, чуток несладко, но идти могу, хоть и не побегу…
        Этот несносный донской нахал дерзал ещё и рифмовать перед смертью! Я вскинул его на плечо, бешено оглядываясь назад - бедный бес так и замер с открытым ртом, боясь выпустить из рук дымящееся ружьё. Видимо, он до последнего не верил, что умудрился каким-то чудом хоть в кого-то не промазать.
        - Иловайский… тока не убивай. Я тебе помогу, щас… сию минуточку… Я ж не нарочно… служба такая…
        Кавалергард кинулся вперёд, поддерживая моего денщика с другой стороны и указывая пятачком дорогу.
        - За угол давай, вон к тому домику! Ещё чуть-чуть… Охи тяжёлый же ты, дяденька…
        - Сам стрелял, сам и тащи, - тихо откликнулся Прохор, с трудом шевеля губами.
        Я почувствовал жгучее желание убить всех и взорвать весь этот Богом проклятый город к чёртовой бабушке! Охранник-кавалергард почувствовал это пятой точкой и яростно замолотил копытом в свежеокрашенную дверь.
        - Баба Фрося, открывай! У нас тут раненый!
        - Никого нет дома, - неуверенно донеслось изнутри. - Чёй-то я нонче не в настроении, через полгодика зайдите, гости дорогие!
        - Открывай, старая вешалка! Не то мы с самим Иловайским твою хату по брёвнышку раскатаем, зубочисток наделаем и тебя же ковырять в зубах заставим! А их у тебя всего-то пять-шесть…
        - Восемь, - обиженно поправила румяная русская красавица, возникая в дверях. - Охти ж мне! И впрямь Иловайский! Вот кого не чаяла, не думала… А энто кто, никак старина Прохор?
        Мы, не удостаивая старую ведьму ответом, все трое вломились в её дом.
        - Это чё? Вы чего тут хозяйничаете без моего разрешения?! Я… да я, может, жаловаться буду, - начала было вякать бабка Фрося, но, столкнувшись взглядом с моей пылающей рожей, разумно сменила тон. - Вот сюда его кладите, сердешного. Да как же такое случилось-то, да кто ж его так, родного?
        - Вот этот. - Я сурово ткнул пальцем в бледную немочь, ранее именуемую бесом-охранником.
        - Смертник, - скорбно, с пониманием кивнула девка Ефросинья.
        Я махнул на них рукой, обернувшись к своему денщику. Прохор, похоже, потерял сознание от боли, ни на что не реагировал, его лицо побелело, он тяжело дышал, но умирать, кажется, не собирался. Мы уложили его на живот на каком-то широком топчане, и я осторожно осмотрел рану. Пуля пробила синий мундир и, кажется, не очень глубоко ушла под лопатку. Крови было относительно немного, белая исподняя рубашка залепила края раны. Тем не менее ему срочно требовалась помощь лекаря.
        - В городе есть врач?
        - Откуль? Аптекарь был, дак ты сам его и… того.
        - Было дело, - сумел признать я, но стоял на своём. - А кто есть? Кто может вытащить пулю?
        - Вдовец обезболивающего нальёт, Павлушечка пулю пальцем выковыряет, но и отца Григория тоже позвать следует. Мало ли что не так пойдёт, дак он хоть отходняк по-грузински отпоёт красиво… - разводя руками, посоветовала заслуженная кровососка.
        - Я! Я сбегаю, всех предупрежу! - взвился мелкий бес, покрываясь багровыми пятнами и суча копытцами от нетерпения. - Дозволь вину искупить, Иловайский!
        - Одна нога здесь, другая там, - недолго думая приказал я. Нарядного кавалергарда как ветром сдуло. - Баба Фрося, я к Хозяйке, но предупреждаю…
        - Иди уже, - насмешливо фыркнула мне в нос русская красавица. - Грозит мне исчё в моём же доме. Присмотрю я за ним, небось не съем.
        - Даже лизнуть не попробуешь!
        - А то что? - храбро чирикнула бабка и замерла столбом, почувствовав сталь кабардинской шашки у самого горла. - Слово даю, Иловайский, чё, уж и пошутить нельзя…
        - Вернусь через полчаса, - не вдаваясь в детали и угрозы, пообещал я.
        Баба Фрося чиркнула себя когтем по зубу, потом провела ладонью под подбородком, уверенно кивнув в знак согласия. Большего мне всё равно бы не удалось от неё добиться, но в определённых случаях и нечисть умеет держать слово. Ефросинья меня не первый день знает, да и против Хозяйкиной воли пойти побоится… надеюсь…
        Я бросил шашку в ножны и, не прощаясь, вышел вон. За дверью толпились шесть или семь молодых парней (упырей) в рубахах Вологодской губернии. Я сдвинул брови, и ребят буквально размело в разные стороны. Хватит! Мы казаки или кто?!
        На этот раз я шёл по Оборотному городу грозовой волной, и народ от меня просто шарахался. Ни одного вопроса, ни одного предложения ни на укусить, ни просто поздороваться. Едва заслышав шум моих шагов, прохожие разбегались, перелётные ведьмы меняли курс, привидения рассеивались, упыри зарывались под мостовую, хлопали двери и ставни, а особо храбрые матери, выскакивая на улицу, хватали детей под аплодисменты соседей и прятали их в дом. Казаки идут!
        «Бесы-охранники сдуру старого Прохора подстрелили! Иловайский мстить будет!» - страшным шёпотом неслось впереди меня, эхом тая в закоулках дальних кварталов. Возможно, этого и не было. Возможно, я себя просто накручивал, но народ действительно шарахался от меня во все стороны, как традиционный чёрт от типового ладана. И ведь не скажешь, что они все были так уж далеки от истины. Жажда мести действительно полыхала у меня в груди, прорываясь горячими струйками пара через нос и уши, вот только кому конкретно мстить, я ещё не решил. Зато точно знал как - хладнокровно и безжалостно!
        Медные львы у ворот при виде меня демонстративно отвернули морды. Раньше хотя бы изображали некий намёк на радость встречи, струйки пламени пускали сквозь зубы или дымок. За что ж сегодня такое мелочное равнодушие? Толкнул калитку. Заперто. Постучал. Тяжёлые ворота отозвались ровным медным гулом, но тоже не отворились по первому зову. Да что ж такое, может, её дома нет?
        - Иловайский, притворись, что меня дома нет! - в ту же секунду подтвердил мои мысли нежный шёпот из динамиков.
        - Да как же я такую ложь про тебя скажу, зоренька моя ясная?
        - Милый, ну ты… ну, блин… не могу я сейчас! Занята. Понял? Постучи ещё разочек, сделай скорбное лицо и отвали!
        - Не могу.
        - Я тебя потом поцелую.
        - Всё равно не могу.
        - Ты что там, ревнуешь, что ли?! - нервно рассмеялась Катя, и я понял, что вот это оно и есть - именно ревную!
        - У меня видеоконференция с новым научным руководством, усёк? Я от компа отойти не могу, меня же уволят, если ты забыл…
        - С любовью приставать и не намеревался, - твёрдо отчеканил я. - Прибыл помощи просить. Нужна кровь чумчарская, два ведра.
        - А чего не три?! У меня её вон полная ванна и раковина, и в унитазе плещется! Да, если что, это была шутка.
        Тьфу ты, а я уже поверил. Думал, всё, решил первую задачу. Ан нет, обломись тебе, сын вольного Дона, придётся заново начинать уговоры да поиски…
        - А где добыть? Очень надо.
        - Да я откуда знаю?! К чумчарам иди, чего ты ко мне прилип?! Ходит и ходит по каждой мелочи, ничего сам сделать не может, всё за руку его води, как маленького…
        Я развернулся и пошёл от ворот прочь. Брошенные в сердцах, горькие, но справедливые слова Хозяйки до слёз обожгли мне сердце. И впрямь, чего я за ней, как телёнок, бегаю? Что ни случись - сразу за советом к свет мой Катеньке! А своя голова на плечах на что? Есть в неё, усы подкручивать да папаху носить?! Вслед донеслось что-то вроде тягостного вздоха на разрыве, усиленное динамиками, но оборачиваться поздно было. Сам всё решу. И чумчар найду, и Прохора спасу, и любовь эту болезненную, ровно гвоздь раскалённый, из сердца вырву! Мы казаки, мы такие…
        - Дядя, ты, что ли, страшный Иловайский будешь? - Безбоязненно встал у меня на пути пятилетний упырёнок с молочными клыками и белёсым пушком на голове.
        - Ага. Бойся меня, дитя.
        - Не дождёшься. - Малыш уверенно шмыгнул носом. - Мамка велела сказать, что тебя баба Фрося зовёт.
        - Что случилось?
        - К ней отец Григорий пришёл, а ещё дядя мясник и сам Вдовец.
        Ого, все трое претендентов на руку и сердце заслуженной кровососки. Тройное свидание, что ли?
        - А у неё в постели, говорят, уже какой-то Прохор лежит, - доверительно шепнул упырёныш, краснея, как румяное яблочко. - Ему теперь на ней жениться надо, да?
        - Нет, - похолодел я, вяло потрепал малыша по загривку, успел отдёрнуть пальцы от маленьких, но острых зубов и опрометью бросился на выручку старого друга. Пока я жив - никакой женитьбы! Тьфу ты господи, о чём я говорю! Дядю за матримониальные планы извиняю, сам к своей ненаглядной за поцелуями бегаю, а вот как мой же денщик на хромую да горбатую бабку Фросю разлакомился, тут сразу в запрет, да? Несправедливо как-то получается.
        Тем более что бедному Прохору старая людоедка видится румяной молодухой с косой до пояса и шикарными формами что в фас, что в профиль. Тут уж как его осудишь, ему ведьма в глаз не плюнула, он всему увиденному верит. А вот то, что, подбежав, увидел я, нисколько не порадовало. Более того, огорчало, словно французская гильотина. Ну, в том смысле, что от неё тоже много голов полетело. И сейчас полетит…
        - А ну расступись, нечисть поганая! - взревел я, разгоняя толпу полновесными ударами кабардинской шашки, и пусть скажут спасибо, что плашмя.
        Упыри, вурдалаки, кровопийцы, лешие да колдуны с чародейницами всех мастей сыпанули в стороны. Надо отдать должное - никто особо не возмущался…
        - Это ж Иловайский! Уступите дорогу, покуда вежливо просит.
        - Маманя, а ежели он меня по лбу своим клинком треснул, это уже любовь? Или ты какой другой клинок в виду имела? Хм…
        - А меня по заду приложил. Да так остро и чувствительно, что аж тепло сладостное по всему телу разлилось. Ещё раз не шлёпнешь ли, казачок? Ну шлёпни, шлёпни, не пожадничай… чё ты как этот…
        К дверям бабы Фроси я добрался красный, взмокший и кое-где даже обслюнявленный. Не потому что хотели съесть, покушались на другое, но я в этих вопросах кремень-мужик! Тем более что на пороге меня грудью встретили три тяжело дышащих субъекта.
        - Как так, генацвале, э?
        - Значит, как водку пить-с, так ко мне, а…
        - Дум спиро, сперо,[2 - Пока дышу, надеюсь (лат.).] но за обещание спрошу!
        - Всем цыц. Меня подставили. Прохор вам троим не конкурент. Сейчас во всём разберусь, и вообще, набежали тут… - делано повозмущался я, не зная толком, что сказать.
        Вот угораздило же меня каждому из них дать обещание помочь в делах амурных. И главное, что они все трое разом в этой бабке Фросе нашли?! Я деликатно раздвинул плечом претендентов и постучал. Дверь открылась на щёлочку, потом меня с ног до головы оценило бдительное око хозяйки помещения, и только после всего этого мне было позволено протиснуться внутрь. Хорошо ещё документы при входе не попросили предъявить. У меня, правда, из всех бумаг только копия записи в церковной книге о рождении, да и та у дядюшки в полковом архиве пылится, но я отвлёкся…
        - Как Прохор?
        - Дак спит он, - вновь запирая дверь на засов, отчиталась девка Ефросинья. - Как ты, соколик, убёг, он уже тогда дрых бесстыже, так посейчас и не проснулся.
        - Врёт она, - тяжело поворачивая голову, простонал мой денщик. Я выразительно положил ладонь на рукоять шашки и присел рядом с ним на краешек кровати. - Просыпался я… дважды… вставал даже, так она меня…
        - Подумаешь, по затылку пару раз вальком для белья пригладила, - нешутейно обиделась бабка. - Он ить, охальник, как прочухался, ко мне с обниманьями полез! Сам кровью пахнет и сам лезет же! А я чё вам, железная аль доступная?!
        - И главное дело, больно так… - продолжал жаловаться Прохор, осторожно касаясь затылка. - Ты, хлопчик, красавице этой драчливой скажи, коли за невинное ухаживание сразу по башке бить, так она всю жизнь в девках просидит.
        - Ничего, у неё три жениха за дверью топчутся, - вступился я, ибо правда превыше всего. - А ты тоже руки не распускай. Василь Дмитревича ругал, чего ж сам свою голову в тот же хомут суёшь?
        - Это какие такие три жениха? - мгновенно и едва ли не голос в голос спросили оба.
        Пришлось быстренько рассказать им о том, в какую пикантную ситуацию мы все тут попали. Ну, Прохора-то я по-любому отмажу. Он мне на слово верит: объясню втихомолочку, на какую расписную личину его сердце отозвалося, он первый отсюда лыжи навострит. А вот с бабой Фросей всё значительно сложнее…
        - Это чё ж теперь, Илюшенька, сватать, что ль, будут? Да все трое? Али по одному? А мне-то чего делать прикажешь? Все люди солидные, при деньгах да при статусе, никого отказом обижать не хочется, а которому свою невинность подарить, уже и не знаю даже…
        - Я не знаю тем более!
        - Ну так ты поднапрягись да и скажи, ты ж характерник, - продолжала приставать румяная краса, стыдливо теребя платочек. - Вот ты сам кого б выбрал?
        - Никого.
        - Почему?
        - Потому что мужчинами не интересуюсь, - сорвался было я, но, глянув на раненого денщика, быстро взял себя в руки. - Давайте мы просто будем пускать их сюда по одному, они мне спасут Прохора, а вы лишний раз посмотрите со стороны. Может, чего и почувствуете. Томление там какое сердечное…
        - А как почую?
        - Ну сразу того и хватайте.
        - А коли они брыкаться будут?
        - У вас валёк есть. Да и мы поможем, если что, подержим за ноги… Тьфу, чего я несу?! Кто там будет брыкаться? Они же сами пришли!
        - И то верно, - подумав, определилась бабка Фрося. - На верёвке никого силком не тянули. Давай заводи претендентов по одному - я избирать изволю!
        - А я что ж, стало быть, не участвую? - обиженно надулся мой недальновидный денщик, и мне пришлось в двух словах, шёпотом, на ухо, без мата объяснить ему, на что конкретно он тут нарывается. Старый казак от потрясения минуты три икал не переставая. Ефросинья кинулась прихорашиваться перед зеркалом (насколько это вообще возможно), ну а я взял на себя непривычную роль свата и переговорщика.
        - Всё на мази, - выйдя за дверь, громко объявил я трём мрачно сопящим женихам. - Невеста в целости и сохранности. Себя соблюла! А мой денщик всего лишь лежит раненый на единственной свободной кровати. Всё прочее - сплетни и зависть!
        - Да мы так и поняли, человече, - прогудел за всех мясник Павлушечка. - Не в казачьем вкусе всю специфическую прелесть предмета наших вожделений разглядеть. А нам-то как быть порекомендуешь?
        - Ну, вы свою тайную страсть уже всему городу раскрыли. - Толпа нечисти поддержала меня согласными выкриками. - Теперь чего уж таиться? Идите по одному в дом, я сам за каждого из вас девице Ефросинье кланяться буду. А уж с кем она потом на свидание сподобится, не мне решать, это кому как карта ляжет…
        - Без обид, хорунжий, - прилюдно поклонились все трое.
        Дальше дело пошло-поехало… Кабатчик Вдовец бегло глянул на рану Прохора, достал из кармана штоф водки, чего-то туда сыпанул, размешал, дождался, пока пойдёт дым, и дал как анестезию. С двух глотков мой денщик уже и лыка вязать не мог, рухнув в забытьи счастливый, словно сельское порося в весенней луже. Явившийся следом Павлушечка оценил сложность операции, оттопырил мизинец на левой руке, окунул ноготь в остатки той же водки и одним незаметным глазу движением выковырял из казачьей спины свинцовую пулю. Вошедший последним отец Григорий, поняв, что читать за упокой не придётся, изорвал на бинты свою нижнюю рубашку, профессионально перебинтовал жертву недострела, потом на всякий случай сплясал лезгинку и спел «Сулико». Вежливости ради ему поаплодировали даже Павлушечка с Вдовцом. Потом мы все, пятеро мужчин, уставились на бабку Фросю, ожидая её приговора.
        - Ах, чёй-то я и не определилась исчё… - кокетливо взмахнула ресницами русая краса. - Дайте, что ль, посоображать до утренней звезды. А теперича идите-ка. Я с вас стесняюсь…
        Трое женихов не успели наброситься на старую кровососку с кулаками, когда снаружи громом небесным прогремел раздражённый голос самой Хозяйки:
        - Иловайский! Ты чего тут за демонстрацию устроил? У тебя разрешение на проведение несанкционированных митингов есть? Нет?! Тогда марш ко мне, я тебя арестовываю!
        Честно говоря, идти совершенно не хотелось. Я всё ещё дулся на мою непостоянную любовь, но сердце не обманешь - куда позовёт, туда и пойду строевым шагом…
        - И дядю Прохора с собой захвати. Я всё про вас знаю!
        Ну вот, теперь оставалось лишь молча развести руками и попрощаться с гостеприимным домом старой людоедки.
        - Спасибо за всё, баба Фрося, - тепло поблагодарил я, помогая своему денщику подняться. - Мы с вами ещё встретимся. За мной должок…
        - Ты об чём, казачок? - Кокетливая мымра изобразила полное непонимание.
        - О нашем общем румынском знакомом.
        Ефросинья со стуком захлопнула рот, а троица женихов многозначительно перемигнулась. Надеюсь, я не слишком сдал бабку? Ну да ладно, мы вышли на крыльцо, прохладный воздух быстро выветрил из Прохора остатки «анестезии», а подскочивший эскорт из шестнадцати бесов с новёхоньким гробом на лафете быстренько доставил нас через весь город к Хозяйкиному дворцу. Помогли слезть, отсалютовали и успешно смылись, не дожидаясь огнестрельного ворчания львиных голов. Калитка в воротах на сей раз была гостеприимно распахнута. Это что же такое случилось за два часа, что мне здесь вдруг неожиданно рады? Я пропустил Прохора вперёд, шагнул следом, привычно потрепал по колючей холке ближайшего адского пса, вытащив у него из-под ошейника клочок бумаги.
        «Беги, Илюха, засада!» - молча прочёл я, яростно скомкал записку, сдвинул папаху на затылок и… пошёл за денщиком. А будь что будет, надоело мне от всего подряд бегать! К тому же очень интересно посмотреть, кто ж это так запугал мою Катеньку, что она своими ручками мою голову под топор суёт?
        Мы поднялись наверх, вошли в гостиную и церемонно поклонились Хозяйке. Катя, одетая в строгое коричневое платье под горло, с забранными в пучок роскошными волосами, встретила нас подозрительно радушно:
        - Здравствуй, дорогой гость Илья Иловайский! Очень рада видеть тебя сегодня вместе с новым другом! Представишь нас?
        - Это Прохор, - напомнил я, думая, что она забыла.
        - Здравствуйте, Прохор! - Моя ненаглядная обожгла меня нехорошим взглядом, косясь в сторону двери на кухню.
        Ага, понятно…
        - Прохор, это Катя.
        - А то я не знаю, хлопчик. - Старый казак тоже посмотрел на меня, как на ненормального, и вдруг, навострив уши, повёл бровью влево, к сортиру да ванной комнате.
        - Вот и познакомились, - жизнерадостно заключила Катенька. - Давайте чай пить, у меня для вас вку-у-усные конфеты есть! «Анабиоз» называются.
        Мы с Прохором, переглянувшись, ударили одновременно. Он - плечом, я - ногой. Двоих мужчин вместе с дверью вмяло в кафель, третьего, коренастого, приложило к потолку, да так, что он стал шире вполовину. Ещё минута нам понадобилась на то, чтоб увязать троих разбойников спина к спине, руку за ногу, ногу за шею. В общем, шевелиться в таком весёлом макраме вряд ли было полезно для здоровья.
        - Это кто ж такие? - оглядывая троицу бритоголовых типов в свободной зелёной одёжке с пятнами, уточнил Прохор. Я напомнил ему о недавней пуле и нежелательности лишних движений, но он лишь отмахнулся, повторив вопрос самой Хозяйке: - Ты тут, девка, не дури, всё по чести говори. Кто такие, что хотели, зачем в хату залетели? В чём твоя вина, раз ты здесь не одна, и за что моему Илюшке такие плюшки?!
        Ответить Катенька не успела. Дверь в её спальню распахнулась, а на пороге стоял тот самый лысый чин из Санкт-Петербурга. Только на этот раз одет он был так же, как и те, кого мы связали, и в руке держал нечто вроде дорожного пистолета. То есть маленький, чёрный, но, судя по всему, очень опасный предмет из их светлого будущего.
        - Так, сели быстро, оба! Руки на стол, чтоб я видел. Предупреждаю, одно движение, и предупредительного выстрела вверх не будет.
        Я дал Прохору знак не изображать героя. В конце концов, пусть выскажется лысый, а завалить его мы завсегда успеем, дело-то нехитрое…
        - Девушка обещала угостить вас чаем? Пожалуй, я тоже выпью. После чего вы, Иловайский, отправитесь со мной. Вашего старшего товарища вернут в расположение полка. Но не заставляйте нас применять силу. Просто смиритесь.
        - С чем? - откинувшись на табурете, спросил я.
        Лысый боковым зрением, не спуская с нас глаз, убедился, что ему налили чаю, и только тогда ответил:
        - С вашей будущей карьерой. Понимаете ли, Илья… Я ведь могу обращаться к вам просто по имени? Так вот, мы уже давно внимательно наблюдаем за вами. Катерина Тихомирова до сих пор не давала нам ясной картины ваших отношений. То есть о ваших к ней чувствах мы в курсе, а вот о том, какие неожиданные таланты в области ясновидения и парапсихологии вы проявляете…
        - Это то, о чём я тебя предупреждала, - сипло ответила на мой взгляд Катя.
        - Вы хотите меня изучать? Как какую-нибудь крысу лабораторную?
        - Ну, быть может, не столь жёстко, молодой человек, - неуверенно усмехнулся лысый. - Однако в целом аллегория верная. Я призываю вас добровольно послужить науке.
        - А если я откажусь?
        - Зачем же сразу отказываться? Вам предоставляется невероятный шанс, один на миллион или на миллиард. Другой мир, цивилизация, демократия, возможность учёбы, престижная работа, высочайший уровень жизни! К тому же мы готовы предложить вашей знакомой должность ассистента при научно-исследовательской группе. Вы будете видеться с ней каждый день. Никто не станет вмешиваться в ваши личные отношения. Вы меня понимаете?
        - Кажется, да. - Я скрестил руки на груди. - То есть у меня будет всё, кроме возможности самому распоряжаться своей жизнью?
        - Вы так молоды, Илья, - с чувством протянул жандарм, не убирая пистолет. - Всё ещё слишком молоды и горячи в суждениях. Что ждёт вас здесь? Грязь, антисанитария, болезни, войны, развязанные царизмом, и пустая смерть. А как же прогресс? А торжество человеческого разума? А возможность послужить людям всего мира? Я уж не говорю о…
        - Чайник, - прервал я его.
        - Это вы мне? Вы называете меня «чайником»?! - непонятно на что обиделся он.
        - Нет, я имел в виду: берегитесь, чайник!
        В тот же миг белый пластиковый чайник, слава богу, без горячей воды, огрел его по макушке! Катя тяжело выдохнула, потрясая отбитыми пальцами, и пнула ножкой рухнувшее на пол тело…
        - Всё. Илюха, видал, на что я ради тебя иду?
        - Счастье моё долгожданное…
        Нимало не стесняясь строгого денщика, деликатно отвернувшегося в сторону, мы бросились друг другу в объятия, и мои губы обжёг самый сладостный поцелуй на свете! Всё, что было до этого, - пропало, растворилось в чарующем меду её упоительных губ! Я потерял голову, ощущение реальности, пространства, времени и…
        - Ох… - Моя ненаглядная с трудом прервала феерию лобызания, волевым усилием ставя себя и меня на место. - Тормозим. Что-то занесло меня, как Шумахера на Московской кольцевой. Дядя Прохор, вы там с ним чё-нибудь…
        - Уже, Хозяюшка, уже, милая. И в ванную отнёс, и к сотоварищам привязал крепко-накрепко. Небось как очухается, ему в единой компании веселее будет…
        - Надеюсь. А теперь бегите отсюда оба!
        - Чего?! - вытаращились мы.
        - Я говорю, бе-ги-те! - охотно пояснила Катя, берясь за разговорную грушу. - Потому что прямо сейчас я должна орать, визжать, вопить и убеждать вышестоящее начальство, что Иловайский с денщиком вырвались из плена, покалечив всю группу захвата. Мне поверят, я все камеры видеонаблюдения в доме отключила.
        - Но… ты же этого… сама чайником?
        - А он это видел? - резонно парировала моя ненаглядная. - Спишем на твои паранормальные способности. Типа передвигаешь предметы силой мысли! Илья, любимый, родной, милый, ну не томи, валите уже отсюда, пожалуйста!
        Я послал ей воздушный поцелуй, схватил за рукав Прохора, и мы дали тягу. Не знаю, как Хозяйка успела оповестить горожан, но на улицах к нам вновь никто не цеплялся. До арки дошли беспрепятственно, бес-охранник в том же кавалергардском мундирчике ещё честь отдал на прощанье. Поднялись наверх, закрыли могилу, сели сверху отдышаться, и только после всего этого мой усталый денщик тихо добил:
        - Ты ж у неё вроде совета спросить собирался?
        - Спасибо, вовремя напомнил. Что-то мне кажется, ей там внизу сейчас точно не до нас. У неё своих проблем хватает.
        - Стало быть, знаешь, как выкрутиться?
        - Одна мыслишка есть, - хищно осклабился я. - Время-то к ночи. А не прогуляться ли мне на охоту?
        - Далеко?
        - На Карпаты. Они сейчас тут недалече, верстах в пяти-шести, за поместьем графа Воронцова.
        - Так и я с тобой.
        - Нет, дорогой товарищ. - Я решительно встал, подал руку неподъёмному Прохору. - Ты пойдёшь в лазарет и сдашься Фёдору Наумычу! Даже не вздумай спорить, я на тебя управу найду, я дядюшке пожалуюсь!
        Мой бородатый нянька дважды открывал рот, собираясь с ответом, но, видимо, ничего достойного предложить не смог. Сколь ни пустяковая рана, однако ж пуля есть пуля. Отлежится хотя бы до завтра, не будет осложнений, тогда и поговорим…
        - Я тя одного, хлопчик, всё равно никуда не… - Договорить он уже не смог, державшийся на пределе нечеловеческих сил старый казак просто рухнул на меня в полной потере сознания.
        Мне пришлось взвалить его на хребет и вот так вот честно тащить до наших палаток. Там уже сдать с рук на руки подоспевшим казачкам, попросить доставить в лазарет и особо напомнить, ежели впадёт в буянство, требуя отпустить его ради моей защиты от врагов немереных, - так привязать к кровати и нещадно поить валерьянкой! А не проймёт, тогда уж и спиртом, не жалко, лишь бы успокоился. Фёдор Наумович такое умеет…
        У меня самого на сегодня были вполне чётко очерченные задачи. Взять коня, добраться до усадьбы Воронцовых, пристрелить этого вампира к ёлкиной-едрёной-ёжкиной матери, а со своей любовью мой героический родственничек уж как-нибудь сам разберётся. Не буду в это лезть, оно мне так уж надо? Да с недельного перепою не упёрлось!
        Верный араб скучал по мне на конюшне, повесив уши и поджав хвост. Видимо, жутко огорчился, что его не взяли погулять на кладбище. Я сунул руку в карман, выгреб последние сухарные крошки, сунул ему под нос. Он с наслаждением вдохнул запах ржаного хлеба и деликатнейше слизнул всё, что было у меня на ладони. Потом поднял умную морду и ткнулся тёплым плюшевым храпом мне в плечо…
        - Извини, дружище, совсем я тебя забросил. Сколько лет на Дон купаться не ходили? Вот именно… Прости, прости, сейчас только с младшей дочерью губернатора разберусь, вампира румынского об колено переломаю, десяток чумчар беззаконных набью, весь полк от заразы вылечу, учёных домогающихся к ногтю прижму, Катеньке своей разлюбезной сердечный разговор устрою - и сразу купаться! А потом ещё и за границу съездим, царь-батюшка нам мятежную Польшу показать обещался…
        Араб мне якобы верил. Кивал, пристукивал копытцем, встряхивал чёлкой и выдувал тёплое сонное дыхание мне в ухо.
        - Пошли седлаться, что ль? Сегодня мне предстоит изображать принца на белом коне, спасителя невинных барышень, истребителя драконов и прочей дребедени, коя составляет благодатную основу всех женских романов. Эх, даст Бог дожить до старости, всенепременно свою книжку напишу про все наши приключения. Поможешь?
        Белый жеребец выразительно подмигнул, типа ты доживи сначала до этой гипотетической старости. Тоже верно, нечего смешить Всевышнего планами на пенсию…
        - Итак, кто же у нас сегодня? Вампир румынский. Шашку берём, она всегда пригодится. Нож… ну пусть будет, не так уж и мешает за голенищем. Пистолет один возьму, на два всё равно серебра не хватит. Святая вода? Осиновый кол? Католическое распятие? Преувеличено. Если только в сердце, а так вообще не работает, - бормотал я, мечась взад-вперёд по конюшне и собираясь в дорогу.
        Воюя с нечистью, мало видеть её реальный облик под любой личиной. Желательно ещё хорошо знать, чем и как её можно убить. В каждом конкретном случае оружие требуется избирательно. Заточенная сталь не всех рубит, а от святой воды не всякий злодей прочихается да лёгкой пылью рассыплется. Если б я сам всё заранее знал, так вот и было бы мне полное счастье. Только я не знаю, беру всё наугад. Поэтому мне не счастье полное, а толстое северное разочарование. Ладно, чего зря ныть, на месте разберёмся…
        - Поехали! - Я прыгнул в седло ласточкой, не касаясь стремени, и полетел через всё село за новыми неприятностями на свою чубатую голову.
        Причём и ехать-то долго не пришлось, буквально на краю села у последних хат толпился народ. Мужики негромко шумели, толкались локтями, а бабы возбуждённо галдели, не забывая выть. Без бабьего вытья у нас на Руси никак, и на свадьбах, и на похоронах, лишь бы был повод. Мы с арабом осторожно подкрались к задним рядам, с седла мне открывался преотличнейший вид на… ого?!
        Смерть. Та самая, в чёрном балахоне с большой сверкающей косой. Стоит себе за околицей на тропиночке, мнётся с ноги на ногу, словно бы решая, мимо пройти или всё ж таки к кому на селе заглянуть. Местные склонялись ко второму…
        - За Григорьевной, поди, пришла. Она ить самая старая у нас, ещё Иоанна Грозного помнит, а самогон для любимого зятя зажиливает…
        - Не дождётесь!
        - А я так думаю, что энто за Антипкой! Он с дружками позавчерась грибов нажарил да полсковороды умял с варёными раками, а запивал простоквашкою, ну и… Со вчерашнего в сортире сидит, никого не пускает, смертушку зовёт эдак жалобно-о…
        - Не дождётесь!
        - А может, то иллюзия оптическая? Али химия какая безбожная? Бают, в соседней губернии эдак и свиньи летали, и кошки на задних лапах маршировали, и мужик огонь глотал, и бабы с бородой, и зайцы в шляпе множились… А энто цирк приехал! Ох и били их потом всей губерние-ей…
        - Не дождётесь!
        - Уймите старуху, ить достала уже своим «не дождётесь». Не ждёт от тебя никто ничего, фантазии энто твои распущенные… А Смертушка взбодрилась, ровно углядела кого! Кого бы энто, ась?
        Глупый вопрос. Тем более что и ответ прозвучал в ту же секунду:
        - Ило-вай-ски-и-ий!
        Все дружно обернулись полицезреть на мою светлость.
        - Ило-вай-ски-и-ий!
        Я толкнул коня пятками. Народ снял шапки и, крестясь, расступился. Двое наших станичников, присутствующих при сём зрелище, наоборот, встали у меня на пути, доставая из-за голенищ нагайки.
        - Не боись, хорунжий, втроём отмашемся!
        - Благодарствую, братцы, да тока я сам. Мы с этой красой безносой уже на узкой дорожке встречались. Видать, за реваншем явилась или в прошлый раз мало получила…
        - Ну, помогай те Бог, - благословили казачки. - Тока, ежели что, шумни, нам оно тоже в развлечение.
        А-а, это я понимаю, это ж практически общее излюбленное развлечение всех казачьих войск России - смерть-матушку нагайкой по кривым мослам отваживать! И душе радость, и телу веселье, и честной публике потеха бесплатная, и всегда оправдаться можно - она первая начала…
        - Ило-вай-ски-и-ий!
        - Чё орёшь, дура, я перед тобой стою, - праведно возмутились мы с конём, потому что любопытный араб уже обнюхивал подол чёрного балахона.
        Смерть опомнилась, не касаясь земли, отплыла на пару шагов в сторону и, сбавив тон, предупредила:
        - Я за тобой пришла.
        - Да ну? А кто послал?
        - Сама пришла, меня никто не посылает.
        - Значит, я первый пошлю. Пошла ты знаешь куда…
        Араб мигом навострил уши, словно бы надеясь услышать какое-то новое направление, но я его разочаровал - не выражаюсь на публике. Смерть подняла на меня пустые дырки, явно перерабатывая полученную информацию и ожидая начальственных указаний. Я же в это время старательно зажмуривал то один, то второй глаз, пытаясь разобраться, что ж это за штуковина такая сейчас нам тут комедию ломает? Вроде не привидение, ветром не сдувается. На нечисть какую или человека под чужой личиной тоже непохоже. Может, тогда иллюзия управляемая, вроде тех, которыми Хозяйка моя ласковая Оборотный город запугивает?
        - Умри! - наконец определилась Смерть, взмахивая косой. Белый жеребец столь же ловко развернулся крупом, не глядя хлестанул хвостом. Бутафорская коса, вылетев из призрачных костяшек рук, с дребезгом ударилась об остатки плетня.
        Сельчане охнули. Какая-то особо впечатлительная бабка в обморок бросилась, но её и ловить не стали, видать, та самая, что обещала «не дождётесь!». Дождались, однако…
        - Шла бы ты домой, болезная, - обернувшись в седле, предложил я. - Бояться тебя тут некому, а будешь приставать - развею!
        - Это был последний тест, Иловайский, - абсолютно другим голосом оповестила Смерть, бледнея и дрожа. - Теперь мы абсолютно уверены, что вы получили доступ к информации и технологиям, недопустимым в данном отрезке времени. Вы будете депортированы ради сохранения историко-смысловых параметров.
        Я выхватил кабардинскую шашку, рубанув наотмашь и держа рукоять за клюв для увеличения скорости удара! Смерть рассекло надвое, иллюзия распалась на неровные половинки, вспыхнула синим светом и рассыпалась в искорки…
        - Это чё, всё, что ль? - недовольно прогудел кто-то из мужиков с околицы. - Надоть было её сразу рубить?! Может, за тёщей моей, Григорьевной, сгоняла бы по случаю…
        На него зашикали, а я, приподнявшись на стременах, крикнул нашим:
        - Хлопцы, передайте Василь Дмитревичу, что я на вампира пошёл. Пусть не волнуется. Если шкуру сниму, так будет чего перед камином бросить. Ну а нет, так хоть клыки на стену повесит, штатских чинов пугать.
        Станичники помахали мне на прощанье и первыми двинулись восвояси. Я тоже тронул поводья, а простые калачинцы ещё долго толпились на окраине, обсуждая произошедшее, споря, переругиваясь и пытаясь привести в чувство бабку Григорьевну.
        А я ехал себе вдоль тихого батюшки-Дона неспешной лёгкой рысью, стараясь выбросить из головы все мысли о недавнем инциденте, но они, собаки сутулые, упорно лезли обратно. Что такое «депортация», я знал, слово-то латинского происхождения, означает некий перенос или перемещение. Вот только согласия куда-либо меня депортировать я вроде никому не давал. Хотя при сегодняшнем раскладе вещей кто бы меня и спрашивал…
        - Как ни верти, а всё одно - улики и подозрения ведут нас к учёной братии, - зачем-то начал рассказывать я, хотя дядин араб ни о чём таком меня не спрашивал. - Нашумели мы на той конференции изрядно, но они же там живых людей убивали. Пусть даже в процессе естественного отбора и ради торжества науки! Не так уж я там, кстати, и наследил, всего-то один дом и спалили в центре Санкт-Петербурга. А теперь за мои же добрые дела меня же и депортировать?! Совсем стыд потеряли, депортасты, прости их господи…
        Белый жеребец не поддерживал разговор, не лез с комментариями и поправками, но честно нёс меня по широкой степи, под синим небом с пробивающимися алмазами первых звёзд. Воздух в степи по ранней осени просто упоительный. Запахи сотен трав свиваются вместе, настаиваясь ароматами друг друга, тихий ветерок с Дона доносит речную свежесть, тяжесть воды, нагретой солнцем, пряный дух камышей и фарфоровую тонкость лилий. Куда я от этого уйду? В какой иной, цивилизованный мир будущего? Что меня там ждёт, кроме вечных анализов? Грустно…
        И не потому, что я так уж против вселенского прогресса. А просто неинтересно это - класть жизнь на их алтарь науки, в то время как я сам, весь живой и самостоятельно мыслящий, никому не интересен. Им подавай мои способности. Вывернут мозги наизнанку, потыкают медицинскими инструментами, а ежели чего напортачат, так даже не извинятся - производственный брак, верните инвалида на голову его исторической родине…
        Вот говорил же себе не думать обо всём этом! Я даже постучал кулаком по лбу, но не помогло. Может, надо было посильнее стучать? Да ну, и так гулкий звон на всю степь. Тем более что мы, кажется, уже приехали. Я остановил коня у высокой железной ограды, опоясывающей роскошный сад графа Воронцова. Усадьба губернатора располагалась левее, а вот правое крыло и главное - окна спальни его дочери, как мне подсказывала интуиция, как раз таки и должны были выходить в сад.
        - Ждёшь меня здесь. Увидишь кого-либо подозрительного, в драку не лезь, предупреди меня тихим ржанием. Договорились?
        Араб отрицательно замотал головой, изо всех сил демонстрируя готовность лезть за мной через ограду. Пришлось ещё раз на пальцах объяснить, почему обезьяны не лошади, что из этого следует и зачем меня надо слушаться. Он, конечно, обиделся, надулся, повернулся ко мне задницей, но ждать будет, не уйдёт.
        - Вернусь, угощу яблоком!
        Араб, не оборачиваясь, дважды топнул копытом.
        - Хорошо, два яблока. По рукам?
        Жеребец хлестнул меня хвостом по ладони, и я с его спины полез на ажурную кованую ограду. С шашкой это не слишком удобно, но, с другой стороны, будь у меня старая дедова сабля с тяжёлой гардой и железными ножнами, вообще бы замаялся. В саду было тихо, надеюсь, сторожевых псов у них на ночь с цепи спускать не принято. Шёл осторожно, внимательно глядя по сторонам и шугаясь каждого кустика. Вампиры, они, гады, себя благородными манерами особо не перегружают - как бросятся на спину без предупреждения и давай душить! Лишняя осторожность лишней не бывает.
        Пару раз натыкался на садово-парковые скульптуры. В обоих случаях греческие музы Талия и Мельпомена, с высокими причёсками, округлыми коленями и голой грудью. Чувствовалось, что граф Воронцов человек образованный, в европейских музеях бывал и культурным уровнем не обижен. Нужное окно на втором этаже тоже отыскалось быстро. Дочь губернатора, как и большинство провинциальных барышень, предпочитала почивать с открытыми ставнями, а рядом с подоконничком свечку ставить. И не задует, и милому воздыхателю сигнал подать можно - дескать, готова к любовной серенаде. Правда, играть под окном на гитаре или балалайке в наших поместьях не принято, но поболтать, стишки почитать шёпотом, повздыхать волнительно, розу на подоконник закинуть - это запросто. Я выбрал себе удобную позицию за стволом старой яблони и присел на траву. Долго ждать не придётся, уверен…
        - Здрасте вам, свет Маргарита Афанасьевна, - тихо пробормотал я, когда к окну шагнула девичья фигура в белых ночных одеждах. - Что ж, так полуночничаете или ждёте кого?
        Младшая дочка графа Воронцова элегантнейше присела бёдрышком на подоконник и поставила рядышком горящую свечу.
        - И как могло случиться, милая Маргарита Афанасьевна, что ждём мы с вами одного и того же горбоносого красавца в манишке? Только вот, боюсь, с разными целями…
        Меж тем на самом верху, у резного флюгера, мелькнула неясная тень. Послышались осторожные, крадущиеся шаги, лёгкий перестук штиблет по черепице. А я-то, грешным делом, думал, он по земле пойдёт. Высокая фигура, закутанная в чёрный плащ с алой подкладкой, перегнулась через крышу, с необычайной ловкостью спускаясь вниз головой. Причём самое поразительное, что плащ с него не падал, как будто бы приклеенный.
        - Маргоу… Маргоу-у…
        - Ах, кто это? - благородным образом встрепенулась девица Воронцова.
        - Это яу… Несчастный, сражённый вашей красотоуй прямо в сердце! Мечтающий об одноум…
        - О чём же? Право, не понимаю вас…
        - О поцелуе, Маргоу. - Мерзавец спустился ещё ниже, так что его смазливая морда зависла над наивным лобиком Маргариты Афанасьевны.
        - Что вы такое говорите? - кокетливо улыбнулась она, не сводя глаз с его пылающих очей. Умеют всё ж таки эти румыны без мыла в душу влезть.
        - Один поцелуй, один глотоук воды умирающему от жажды…
        - Но я вас даже не знаю. Вы приходите третью ночь, говорите странные слова о душевных томлениях, о разбитом сердце, о муках любви и уходите с рассветом. Мне давно бы надо всё рассказать папеньке…
        - Что ж вы не рассказали ему, Маргоу?
        Вот и у меня, кстати сказать, тот же вопрос. Как моего заслуженного дядю вокруг фонтана с завязанными глазами в прятки играть заставлять - тут мы умница! А как честно сказать родителям, что ко мне, мол, ночью незнакомый хмырь с карпатским акцентом на поцелуй набивается, - тут мы молчим-с?!
        - Всегоу один, Маргоу… один… невинный… - Негодяй прополз по стене ниже и лизнул оголившееся плечико девушки.
        Последовавшая за этим звонкая пощёчина приятно удивила меня и неприятно - вампира!
        - Что вы себе позволяете?! Я сейчас нянечку позову! Ня-ня-а…
        Возмущённый крик девушки оборвался уходом в обморок, когда эта клыкастая тварь показала ей своё истинное лицо. Его глаза вспыхнули алым, страшные челюсти разомкнулись, рот ощерился в хищной улыбке, а когтистые пальцы сжали шейку чудом не выпавшей из окна Маргариты Афанасьевны.
        - Моя!
        Я встал, подобрал ближайшее яблоко и запустил со всей дури! Целил в пасть, попал в глаз! Тоже удачно, почему нет?
        - Мать твоую, Иловайский… - выругался вампир, разжимая когти и мешком падая вниз. Тут бы его и дострелить, недобитка, да на грохот выстрела сюда вмиг куча народу сбежится, а мне честь дядиной невесты соблюсти надо. Как-никак, а вдруг тётей называть придётся? Тут разумная деликатность требуется…
        - Вставай, скотина горбоносая. - Я шагнул к поднимающемуся вампиру, с ходу награждая его пинком под рёбра. - Отойдём в уголок, за статуи, погуторить надо.
        - О чёум?!
        - О любви… - От второго пинка он увернулся, да я и не надеялся всерьёз его покалечить. Достаточно было разозлить, а там уж он сам за мной побежит.
        - Дуэль?
        - У нас, казаков, дуэли не приняты. Глупость это аристократическая, а мы люди простые. Но ты шпажонку-то не прячь, доставай, раз пришёл.
        Румын-дракуляр слегка поморщился, но достал из складок плаща длинную трость с навершием в виде головы козла из слоновой кости. Внутри такой трости почти всегда скрывается тонкое и очень острое лезвие…
        Мы вышли к небольшой площадке перед камерным фонтаном, где мраморная нимфа, убегая от похотливого сатира, превращается в иву. Сюжет не точен, но исполнение вполне себе итальянское, наши так пока не могут.
        - Смерть тебеу! - Шедший впереди меня вампир резко обернулся. Заточенная сталь с нечеловеческой быстротой рассекла воздух… Там, где я только что стоял.
        - Ты б хоть предупредил, что уже дуэлишься, - мягко упрекнул я, берясь за шашку.
        - Те фут!
        Матерно выругавшись по-румынски, злодей бросился на меня, нападая буквально со всех сторон, коля и рубя одновременно, да ещё при всём этом страшно скрежеща зубами. Но мне почему-то в эту дивную ночь все его движения казались необычайно замедленными, атаки сонными, финты предсказуемыми. Его сила и ярость работали неслаженно, мешая друг дружке, а поскольку включить мозги ему вообще никто не напомнил, то этот тип носился вокруг меня минут десять, пока не начал выдыхаться. Я пару-тройку раз полосовал его шашкой, но не так чтоб до смерти, по идее он мне живым нужен, дядюшке показать. Теряющий кровь дракуляр так же быстро терял и силы, но, разбираясь с ним, я несколько ослабил бдительность…
        - Руки вверх, Иловайский, - раздалось сзади.
        - Мало вас чайником шандарахнуло? - с досадой обернулся я, встречая злобный взгляд лысого жандарма. Он смотрел на меня через прицел чудного ружья, - значит, всё-таки намерен брать в плен.
        - Забери у него оружие, милая.
        Это он кому?
        В тот же миг из-за спины учёного вышла жутко смущающаяся баба Фрося. Вздохнув, я безропотно передал ей шашку и пистолет, вынужденно отступая к деревьям, положив руку на толстую ветку…
        - Только не заставляйте нас бегать за вами по всему саду, - предупредил лысый. - Один выстрел, и вы уснёте, но мне бы хотелось…
        - Он моуй! - обиженно взвыл вампир, отчаянно бросаясь вперёд. Несчастный вложил последние силы в этот коварнейший удар, а я просто чуть отклонился и выпустил напружиненную ветку. Старая яблоня не подвела. Потомок Дракулы разом сплюнул все зубы, а потом рухнул, где стоял…
        - Этот тип был слишком неуправляем, - без малейшей жалости в голосе констатировал учёный. - Но со мной этот номер не пройдёт. Спрашиваю в последний раз: вы идёте добровольно?
        - Баба Фрося, - игнорируя угрозы, обернулся я, - что он вам пообещал за содействие?
        - Дык… жениться и в энто… на свадьбу в лабораторию забрать, - вздохнула старуха, кокетливо ковыряясь треснутым когтем большого пальца левой ноги в чернозёме. - Дескать, я там самой первой королевной буду, как сыр в масле кататься…
        - В лаборатории на таких опыты ставят.
        - Чего?!
        - Не слушай его, дорогая, - нехорошо улыбнулся жандармский чин, переводя ствол ружья с меня на бабу Фросю.
        - Исследовать они вас будут научно-медицинским способом, - устало пояснил я. - Помните, вы плюнули мне в глаз и я стал видеть сквозь личины? Мы нужны им оба. Поэтому он и соблазнял вас…
        - Ну соблазнял, да не соблазнил, - поджала губки заслуженная кровососка. - И впрямь, чего это я куды-то попрусь, когда теперича у меня аж сразу три жениха в Оборотном?! Гуляй не хочу!
        - Ефросинья! - строго прикрикнул учёный муж, ещё не до конца понимая происходящее. - Мы же договорились!
        - Да ну? А я и подзабыла…
        Баба Фрося закатала рукава, делая шаг навстречу выстрелу. Странная иголка с красными пёрышками вонзилась ей в плечо. За ней вторая, третья, пятая… Короче, лысый успел выстрелить шесть раз, один промахнулся, но, что бы там ни было в этих иголках, закалённую людоедку они не остановили.
        - С нечистью не договариваются, - напомнил я, помогая связать сомлевшего от страха чиновника Третьего отделения.
        - Это точно. - Отшагнувшая назад старушка решительно навела на меня мой же пистолет и широко зевнула. - Уж не серчай, казачок, а тока слишком много ты знаешь. И что я энтому гаду помогала, и супротив Хозяйки интриги строила, и вампира румынского к Воронцовым привела, и… и… исчё чё-то такое пакостное-е…
        Не окончив фразы, старая вешалка брякнулась пластом. По-моему, она уснула ещё стоя, видимо, иголки из будущего всё-таки подействовали. После коротких размышлений я связал её, спина к спине, с неочухавшимся лысым «женишком», проверил бессознательное тело вампира, сгрёб его зубы, обтёр травой и сунул россыпью в карман. Без клыков он не опасен, а если не весь мозг отшибло, то догадается убраться отсюда до восхода солнца. Дальнейшая судьба трёх участников этой ночи меня мало волновала. Главное, что честь Маргариты Афанасьевны я отстоял, да и сама она вела себя достойно, всенепременно дядюшке расскажу…
        - Не скучал без меня, дружище? - первым делом спросил я, перелезая через ограду к терпеливо ожидающему белому жеребцу. Тот, радостно подскочив, фыркнул мне в нос и, цапнув зубами за рукав, потащил в сторону. За кустами валялся труп зубастого чумчары с размозжённой копытом башкой…
        - Умничка ты моя! - Я от души расцеловал коня в бархатный храп. - Ты понимаешь, что ты сейчас сделал? Ты же весь наш полк от заразы спас! Срочно везём эту дрянь к Фёдору Наумычу, пусть лекарство делает.
        На рассвете мы были у лазарета. Несмотря на ранний час, полковой врач уже сновал от палатки к палатке с большущей клизмой. Я просто вытаращил глаза, поняв, что на нём больше нет перчаток и кожа рук чистая!
        - Действует как при питье, так и при клизме-с! Результат почти мгновенный, но с клизмой веселее, - подмигнул мне сухопарый лекарь. - А вы, я вижу, целое тело привезли-с? Но нам вроде крови хватает…
        - Откуда? - с трудом выдохнул я.
        Фёдор Наумович кивнул на свой рабочий стол, вынесенный за палатки. На нём в ряд стояло пять штук разнокалиберных бутылок, четыре ещё полные чёрной чумчарской крови. На каждой бутылочке чётко виднелась нанесённая белым воском надпись: «от Шлёмы», «от Мони», «от Вдовца», «от Павлушечки», «от отца Григория». Я не верил собственным глазам. Неужели они и вправду это сделали? Они же нечисть поганая, мы их бить должны, а оно вот как… И что ж делать, когда они такое…
        - Пойдём-ка домой, - наконец решил я, обращаясь к верному арабу. - А то мне с утра дядюшке докладываться, так что и спать-то уже когда.
        Так, собственно, и произошло. Я только-только лёг, как добрый денщик пинками поднял меня пред ясные очи нашего генерала. Василий Дмитриевич на этот раз не стал ждать меня с чаем-кофе, а самолично решил осчастливить нашу конюшню своим лучезарным присутствием. Заявился он, разумеется, не один, потащил с собой всё ещё недолеченного ординарца и двух казачков из личной охраны, со своей же станицы. Не то чтоб меня боялся или ещё кого, а ради престижу! Короля играет свита, не правда ли…
        - Что скажешь? - Дядя отвёл меня в уголок и сам был настолько нервный, что я предпочёл не томить его душеньку, а ответить односложно:
        - Верна.
        - А вампир энтот румынский? Приставал ли к ласточке моей?!
        - Приставал.
        - И… и что ж ты… убил его к бесу?
        - Как можно, он ведь иностранно подданный?! - Я счёл возможным дать развёрнутый отчёт о прошедшей ночи. - Спервоначала ему ваша Маргарита Афанасьевна за намёки интимные полновесную пощёчину влепила! А потом уже и я руку приложил… Вот, сувениров вам набрал полный карман. Держите!
        - Ах ты умничка моя…
        - Это вы мне или Маргарите Афанасьевне?
        - Да отстань ты, балабол. - Дядя подбросил на ладони вампирские клыки. - Тебя-то за что хвалить? Ты долг свой казачий исполнил, родовую честь защитил, себя да меня от насмешек газетных избавил! За то я тебе спасибо скажу, а ты должен мне в ножки поклониться да ответить «не за что»…
        - Облезете! - уверенно выпрямился я.
        - И то верно, - неожиданно согласился он. - Чего-то я наглею не по годам. Ты уж не серчай, Иловайский, прости старика… Давай рассказывай, чего там ещё было-то, а?
        В общем, я всё ему рассказал. И про изменчивую бабку Фросю, купившуюся на сказки о светлом будущем и простом женском счастье. И про лысых учёных, которые ради заманивания меня в свои лаборатории на всё готовы: нечисть подкупить, Катеньку продать, из нас, казаков, прилюдно дураков делать. И про жителей Оборотного, типа моих упырей-патриотов и прочих знакомцев, кои сами чумчарскую кровь принесли, лишь бы наш полк в молдавскую нечисть не перекинулся. У каждого свои интересы были, свои выгоды, но ведь в конце концов мы победили, нет? Больные излечатся, генерал поведёт станичников на указанную позицию по государеву приказу, а даст бог, так разобьём врага и с победой на тихий Дон, до дома до хаты вернёмся. Всё ж радостно, верно?..
        - Не всё, - выслушав меня, осторожно поправил мой дядя. - Задание моё самое первое ты ведь так и не выполнил…
        - Это какое? - смутился я.
        - Полк через три дня на рысях к польской границе последует. А ты, как я понял, не женат - ни детей ни плетей?
        После чего он встал, дал знак ординарцу подвести коня и, похлопав меня по плечу, уехал. Я же под укоризненным взглядом Прохора так и остался сидеть на чурбачке, обняв голову руками.
        Вот и получается, что никаким боком мне без тебя не обойтись, свет мой Катенька! Не с бабой Фросей же мне размножаться, правда? Да и занята она уже, аж три раза как занята…
        ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
        ТВОЮ ЖЕ ДИВИЗИЮ!
        Вечером того же дня я взял быка за рога и привычным путём переправил записочку, приглашая ненаглядную свою на свиданку под луною, на кладбище. Место романтичное, уединённое, и ей идти недалеко, и я здесь уже каждую могилку в лицо знаю. Разложил платок белый, положил на него пряников, кусок сахару, халвы немного, рыбы жареной, хлеб, картошку печёную. Дядя ещё вина предлагал кубанского, да я отказался. Не будет она его пить. Ей от шампанского пробку нюхнуть - и вот она, полная невменяемость. Рисковать не хочу: хлебнёт домашнего красного да наутро не вспомнит ни моего имени, ни зачем тут рядом лежим. Не хочу так, хочу честь по чести…
        Катенька пришла разнаряженная по-простому, в штанах синих да куртке тонкой, того же материалу, с вышивкой на спинке орла белоголового. Сидели рядышком, плечо к плечу, на той же могиле, с которой и началось моё первое путешествие в Оборотный город. Разговор сначала вёлся о том мешке воблы, что мы с Прохором у арки обронили, а потом вокруг ихнего учёного совета. Оттуда плавно перекатился на таинственную организацию по борьбе со злоупотреблениями в этой области и того лысого чина, который всем здесь заправлял. Свести беседу на дела сердечные нам никак не удавалось…
        - Короче, я накропала крутую телегу в главное управление. Поступательно, с фактами и подтасовкой, доказала, что этот тип явил преступное легкомыслие, связался с криминальным элементом, привлёк к делу умственно отстало неуравновешенных представителей альтернативной высшей формы жизни и бездарнейше провалил всю операцию по вербовке гражданина Иловайского И. Н.
        - Поверили?
        - Поверят, куда денутся. Им сейчас важно сохранить хорошую мину при плохой игре и выйти в белом! По сути, я облегчаю им эту задачу, непрозрачно намекнув, кого можно сделать козлом отпущения.
        - Лысого жандарма? А как же все остальные?
        - Конкретики в студию, плиз! Кого ты имеешь в виду?
        - Ведьму Фифи Зайцеву, спятившего доцента Жарковского, бабку Фросю, тех бесов, что я… что мы с дядей грохнули, а ещё вампир румынский и Смерть иллюзорная.
        - Плюнь и разотри! - тепло посоветовала мне Катя. - Вампир сбежал, надеюсь, недалеко. Солнце в степи жарит немилосердно. Бесы на фиг никому не упёрлись, грохнул и грохнул, спишут на личную самозащиту. Вот с иллюзией они, конечно, погорячились. Такие вещи без отдельного согласования не делаются, а у тебя там полсела торчало в свидетелях. Не айс!
        - Ясно. А доцент?
        - Ищут. Он же поехал по полной, текущей крышей вбок, раскрыл в себе новую личность, а то и две. Как разбегутся они в разные стороны, так попробуй его поймай… С ведьмой, кстати, тебе самому разбираться придётся. Она твоя.
        - В каком смысле?
        - Да уж не в том, в каком глазки заблестели! Ох, Иловайский, узнаю, что у тебя с ней что-то было, - убью и сама в отделение сдамся, типа была в состоянии аффекта!
        - Да понял я, понял…
        Попытка отвлечь мою грозу сладким пряником не сработала, Катенька выразительно похлопала себя по бокам:
        - После девятнадцати - не ем. Пробовала после восемнадцати, но не сдержалась, на третьи сутки сорвала замок с холодильника и в час ночи так облопалась… Но вернёмся к теме. Фифи наши не тронут, она идеальный кандидат для создания пусть паршивого, но хоть какого-то переговорщика с их стороны. Однако! Если, по твоему же выражению, вы с дядей и её грохнете - учёный мир не нацепит траурные ленточки. А с бабой Фросей я сама разберусь…
        По тону, каким это было сказано, я как-то сразу понял, что казнить заслуженную кровососку не будут. Видимо, чем-то она всё-таки глянулась Хозяйке Оборотного города. Ну да это дела их, женщин, мне не понять, и не надо. По сути-то, я ведь сам бабу Фросю давно простил, не заверни она мне дорогу, я, быть может, так и прожил бы однообразную военную жизнь, а с любимой кареглазкою и вовсе бы не встретился… Моя попытка нежно приобнять Катеньку за талию опять была пресечена самым вежливым образом:
        - Ты не дослушал, любимый, там… тут… ну, в общем, такое дело…
        - Какое дело, звёздочка моя ясная?
        - Понимаешь, теперь кое-кто наверху, в главном кабинете, думает, что я тебя быстрее уговорю.
        - На что? - всё ещё продолжал улыбаться я, хотя в сердце уже кольнула первая ледяная иголочка.
        - Илюха, - Катя взяла мои ладони в свои, - иди к нам. Я всё думала, думала, с чего я тебя отговаривала? Может, только из чистого эгоизма? Ведь у нас, в твоём будущем, ты реально получишь всё! Всё, о чём мечтал и о чём даже помыслить не мог, потому что ни образования, ни фантазии не хватало.
        - Да не хочу я в лабораторию!
        - Ну и… правильно. Не хочешь, не надо! Кто тебя заставляет, я, что ли? Как скажешь, так и будет! В конце концов, кто у нас казак, правда?
        Она, наверное, ещё минут пять молола и перемалывала эту чушь, потом резко засобиралась и, быстро чмокнув меня в щёку, словно клюнув, ушла в могилу. В смысле под могилу, по лестнице вниз, оставив меня одного-одинёшенького наедине с невесёлыми мыслями. Вот и всё наше романтическое свиданьице…
        Ум категорически отказывался верить в тот факт, что моя возлюбленная пять минут назад предложила мне по доброй воле сунуть башку в петлю. Да ещё недвусмысленно подсказав, что я ей больше не пара, а новое задание. Может, её даже повысят в должности, если я дам себя мирненько уговорить.
        Ветерок донёс чьё-то несвежее дыхание. Шлёма, подкрадывающийся ко мне сзади, привычно натолкнулся приплюснутым носом на ствол тульского пистолета, удовлетворённо хрюкнул и махнул рукой:
        - Монька, ползи сюда! Не боись, хорунжий в своём уме, зазря палить не будет. А то мы думали, что ты из-за Хозяйки в нервозное расстройство впал…
        - Есть немного, - признался я, опуская курок.
        - Илюшенька, ты на нас не обижайся. - Из соседних кустов, на ходу подтягивая штаны, вышел второй упырь. - Тут ведь действительно всё непросто. С твоим появлением жизнь всего нашего мира жуть как изменилась. И не всегда в лучшую сторону…
        - От за что люблю Моньку, когда надо чё сказать, он словно по книге чешет!
        - Шлёма, заткнись.
        - А чё, неправду сказал? Правду! Энто потому, что он по прошлом годе книготорговца сожрал, а книжками закусывал!
        - Шлёма, ещё раз, последний, вежливо прошу…
        - А как газеты столичные жрёт! У нас в Оборотном и без того с энтим делом напряг, так он ещё и употребляет их не как все! Положишь газету в сортир для надобности, пойдёшь - ан нет ничего, Монька слопал! Оттого и такой начитанный… - с нескрываемым уважением закончил Шлёма, и мне вновь пришлось удерживать его собрата-упыря от дежурной драки. Не до того было. Конечно, любому православному человеку только в радость лицезреть, как двое вурдалаков друг дружке рожи кирпичом чистят. Да я и сам этим грешен: ни один мой визит в Оборотный город покуда без месиловки не обходился. И есть в этом что-то правильное, логичное - пусть уж лучше они из-за нас дерутся, чем мы из-за них, так ведь? Что ж у меня-то душа не на месте…
        - Всё, хорош почём зря языками трещать. - Я поймал обоих за шиворот и слегка пристукнул головами. - Вы что ж, соловушки облысевшие, следили за нашим свиданием?
        Моня и Шлёма счастливо кивнули. Мне сразу захотелось приложить их ещё раз.
        - Ну и что интересного выяснили?
        - Чё ж, бортанула она тебя обратным курсом по всем статьям, - чётко обозначил своё мнение Шлёма, но Моня тут же его откорректировал:
        - За что мы тебе, хорунжий, искренне сочувствуем, сострадаем и даже всплакнуть на твоём плече готовы! А хочешь, ты на наших всплакни?
        - Идите вы…
        - Мы так и подумали - откажешься, но… это… должок за тобой, Иловайский.
        - С чего бы это? - Моя рука невольно потянулась к кавказской шашке, и Моне опять пришлось спасать положение.
        - Он имел в виду, что мы тебе досю раздобыли.
        - Кого? - не понял я.
        - Досю! - хором гаркнули упыри и выложили небольшую бумажную папку, по всей видимости полную документов. Имя на обложке не могло меня не заинтересовать…
        - Откуда?
        - У жандарма лысого спёрли, покуда он в садике губернаторском в отключке валялся.
        Хм, а мне-то такая простая мысль, как обыскать противника, и в голову не пришла. Получается, упыри умнее меня, что ли? Непорядок…
        - Ну так чё, хорунжий, уплатишь за досю на свою ненаглядную?
        - Уплачу, - не колеблясь, согласился я, пряча папку с документами за пазуху. - Что почём, сколько с меня, поторгуемся или так уступите?
        - Много не запросим, - переглянулись упыри, явно не веря, что всё так легко пошло, и дружно выпалили: - Хотим с вашим полком в поход идти!
        - ?!
        - Поясняю, - предупредительно вскинул указательный палец с грязнющим когтем торопыга Шлёма. - Монька ни разу в Европе не был, до икоты хочет Польшу посмотреть. А я чё? Мне, чё ли, жалко? Мне б тока поближе к лазарету да похоронной команде притереться и типа…
        Я на секунду прикрыл ему рот, сунув меж зубов вурдалака клюв шашки. Моня не возражал, он всегда был умнее. Но и я многого поднабрался с тех пор, как мне плюнули в глаз. Поэтому терпеливо улыбнулся, сделал добрые глаза и осторожно спросил:
        - И чем, по-вашему, я могу в этом помочь?
        - Аудиенцией.
        Ёксель-бант… Мне даже не надо было уточнять, где и к кому. Голову на мгновение заволок розовый туман, я сжал кулаки и… опомнился. Что-то нервы сдают в последнее время, лечиться надо, сам понимаю, да времени вечно нет. Стресс - болезнь века, так Катенька говорила. Надо прислушиваться…
        - Так о чём речь, парни? Вам нужна аудиенция у генерала казачьих войск Российской империи, его сиятельства Иловайского-двенадцатого Василия Дмитревича? Легко!
        - Вот видишь! Я тебе говорил! Он поможет! - наперебой затараторили упыри. - Илюха, ты ваше человек, а?!! Ты нас тока дяде своему представь, а мы там… по-своему… договоримся, короче… Чё такого-то? Подумаешь, двух волонтёров до Польши взять… Чё там не договориться-то?!
        Руки я им жать не стал, просто кивнул в знак подтверждения устного согласия на правах письменного и нотариально заверенного. Упыри это приняли, они знали, что слово я сдержу. Причём с превеликим удовольствием… Я с трудом удержался от растягивающей губы улыбки, мысленно представив, как именно мой дядя будет разговаривать с двумя упырями, возжелавшими присоединиться к казакам с чисто гастрономическими целями. Фантазия подсказывала самые разные вариации, но в том, что будет весело, сомнений не было ни на грош! Уж я-то его знаю…
        - Чё, прям щас пойдём?
        - Куда на ночь глядя?! Нет, мне нужно время, чтоб подготовить дядюшку. Всё ж не пипетка какая-нибудь, а настоящий генерал! Тут деликатнее надо, с подходцем, с расстановкой.
        - Под рюмочку?
        - Не без этого, - кивнул я, вставая и собираясь. - До похода три дня, зайдите вечером. Занесите прошение, в трёх экземплярах, подарочки там, сувениры, три рубля медью на мелкие курьерские расходы. Ну, сами понимаете, не маленькие…
        Упыри кивали и запоминали. Просили повторить и снова пытались запомнить, так что на конюшню к Прохору я попал уже под утро. Старый казак не спал, дожидаясь моего благородия. В уголке, на остывших углях, стоял котелок с холодной кашей. Видимо, Прохор был не в настроении. Обычно каша всегда подогретая.
        - Садись, хлопчик. Поговорим, помиркуем, о жизни потолкуем, о делах наших грешных, о потерях безутешных, о светлом Боге, о судьбе и пороге, о кресте на шее, о мечтах и лишениях…
        - Нет добра и нет зла, есть ежедневные уроки того и другого.
        - Сам придумал?
        - Нет, нагло спёр из книжки, - честно признался я. - А тебя с чего вдруг на философию потянуло?
        - Видать, полнолуние, - многозначительно ответил он, и я вздрогнул от резкой боли в пятке. Начинается ноченька, чтоб её…
        - Ты меня на плечах удержишь?
        Прохор изумлённо крякнул, когда я с чурбачка прыгнул ему на плечи, устоялся обеими ногами и уверенно ткнул шашкой в соломенную крышу сеновала. Предсмертный вой оборотня быстро перешёл в хрип, и голое тело бородатого мужика рухнуло наземь, пугая лошадей в стойлах. Ненавижу полнолуния, а вы? Не отвечайте, вопрос на публику, по большому счёту мне неинтересно.
        - Это кто ж такой? - Уже ничему не удивляющийся, но по-прежнему любопытный, мой денщик осторожно перевернул труп лицом вверх.
        - Обычный оборотень. Их по глухим перелескам Малороссии знаешь сколько? У-у, считать забодаешься…
        - А чего он к нам припёрся?
        - Видать, местный.
        - Так что ж ты его раньше своим волшебным зрением не опознал?
        - Прохор, ты чего ко мне-то прицепился, а? Я его, между прочим, обезвредил!
        Старый казак смерил меня уничижительным взглядом и покачал головой.
        - Ты бы, хлопчик, не бахвалился, а подумал сперва головой: зачем энтот зверь вообще до нашей хаты припёрся?
        - Тоже мне тайна, - не думая, буркнул я. - Послали его тебя убить, чтоб ты с Хозяйкой Оборотного города никогда больше не встретился!
        Прохор тупо уставился на меня, я, прикусив язык, на него. Пауза затянулась.
        - А при чём тут твоя Катька-то?
        - Не знаю.
        - И кто оборотня послал?
        - Не знаю.
        - А зачем им меня жизни лишать?
        - Не знаю.
        - Да что ж ты вообще знаешь, бестолочь характерная?!
        Мы дружно обиделись друг на дружку, уселись на брёвнышке спина к спине и замолчали. Ну, он-то, положим, зря на меня надулся, знает же, как ко мне в башку откровения приходят. А вот я, дурак, тем паче зря на доброго друга сердце ожесточил. Нешто не понимаю, в чём тут дело да где собака зарыта? Хм… если честно, то да, не понимаю. А должен! Ведь я характерник, а не он!
        - Добро, будем рассуждать логически, - первым обернулся я, склоняясь над телом. - Попервоначалу надо бы выяснить, что это за мужичок, откуда взялся, где его близкие, а там уж…
        - Разумно мыслишь, - глухо согласился старый казак. - Не как отрок горячий, а словно муж седой, с густой бородой. Сам труп-то не битый, в баньке отмытый, не суховей весенний, а человек семейный. Найдём его бабу да спросим: где да как бы?
        - Шерше ля фам?
        - Я ж тебе русским языком говорю, бабу надо евойную искать, а не ляфамок против шерсти шерстить, прости, Господи, меня грешного…
        Мне как-то расхотелось объяснять, что в принципе именно это я и имел в виду. Смысл? Изгоняя Наполеона из пределов Российской империи, мой денщик прошёл столько стран, что на чисто бытовом уровне мог изъясняться и по-польски, и по-румынски, и по-венгерски, и по-немецки, и по-французски, и, быть может, даже чуток по-английски, мы с ними тогда союзничали. Поэтому, не вдаваясь в долгие размышления, мы просто убрали тело под солому и, перекрестясь, отправились на боковую. До рассвета и так считаные часы, а сон для казака важнее еды. Так что бог с ней, с кашей, всем спокойной ночи…
        Ну и почти мгновенно наступившее утро тоже встретило меня без сюрпризов.
        - Иловайский! Подъём, тебя генерал кличет!
        Угу, искликался весь, небось уже и пена изо рта пошла, и дрожь в суставах, и икота нервная на почве разлуки с любимым племянничком, да? Ох, что я говорю, сам ведь знаю, каково ему без меня… Без меня скучно. Шпынять некого, гонять туда-сюда с глупыми поручениями и всё такое… Ладно, дядюшка, ваш час настал, я уже иду! Помахав рукой недовольно бурчащему Прохору, я в две минуты оделся, умылся, вооружился и, пожав руки двум сопровождающим казакам, направился на другой конец села, к своему нежно любимому дяде. Нужные вопросы выяснились по дороге.
        - А что за спешка-то, братцы?
        - Да бают, девка какая пропала, - охотно поведали сопровождающие. - Так, стало быть, тебе искать!
        - Деревенская, что ль?
        - Нe-а, из благородных. Да ты ж характерник, сам догадаться должен!
        На тот момент у меня ничего нигде не щёлкнуло, не ёкнуло и не кольнуло. Потому о том, в какую страшную историю я влип, мне открылось лишь при виде коляски графа Воронцова, стоящей у ворот дядиной хаты. Вот только этого нам не хватало для полного счастья…
        - Стопорись, Иловайский, - неожиданно остановил меня всё ещё подволакивающий забинтованную ногу рыжий ординарец. - Скажи честно, твоя работа?
        - Нет, - подумав, решил я. Подумал ещё и добавил: - Но без меня там точно не обошлось.
        - Тогда не ходи. Прибьют тебя там, в большом расстройстве оба…
        - Это они ещё не знают, что в бутылке с коньяком мышь утопилась. И тоже не без моего участия.
        - Бедовая твоя голова, хорунжий. - Ординарец распахнул передо мной дверь и мелко перекрестил сзади. - Ежели до смерти прижмут, не забудь на поминки пригласить.
        Я не нашёлся, что ответить. Просто, если этот рыжий репей от меня отстал и, более того, даже обо мне заботится, - мир перевернулся! Может, Земля сошла с орбиты, полюса поменялись местами, Атлантида всплыла или в Сахаре ручьи бьют, а мне и не сказали…
        Сколько себя на службе помню, дядиному ординарцу я вечно был рыбьей костью в горле. Может, на нём личина какая? Да нет… я бы заметил. Может, я ещё сплю? Ну вот если сейчас окажется, что ещё и дядя усы сбрил и кипу примеряет, тогда точно сплю!
        - Разрешите войти, ваше сиятельство!
        - Входи-входи, молодец, - любезно приветствовал меня драгоценный дядюшка, улыбаясь в густые закрученные усы. - А мы вот с Афанасием Петровичем сидим, гадаем, когда ж вы с Маргаритой Афанасьевной спеться успели?
        - Ловок, ловок, шельма, - так же добродушно поддержал его граф Воронцов. - Кавказский обычай, говоришь, а? Ваше здоровье…
        - Не только кавказский, в давние времена ещё наши предки, черкесы, так себе жён добывали. А уж когда младший в роду для старшего невесту крал - это вроде как осетинская традиция. Уважает, значит. - Седой генерал церемонно чокнулся с другом-губернатором, а я окончательно потерялся в теме.
        - Ну, давай, Илюшенька, не томи, вези меня к «пленнице». Раз уж взял на себя роль кунака, так доводи до конца.
        - А у него, гляжу, и шашка на кавказский манер.
        - Старается соответствовать историческому костюму. Молодца, Иловайский! Хвалю! Распотешил стариков, заставил кровь веселей по жилам бежать, молодость бесшабашную вспомнить. Ваше здоровье, Афанасий Петрович…
        - И ваше, Василий Дмитревич! Молодой человек, надеюсь, моя дочь ещё не заскучала? Пора бы дать развитие сюжету, так сказать, «привести невесту в аул жениха»…
        Я медленно, очень медленно растянул губы в улыбке. Посмотрел на двух счастливых идиотов, увенчанных наградами, титулами, званиями, а потому видящих лишь то, что им хотелось, и мягко скользнул в сени:
        - Одну минуточку!
        Захлопнув дверь, я прижал её спиной, словно боясь, что дядя с губернатором попытаются вырваться. Мозг буквально кипел, лихорадочно просчитывая все возможные варианты. Первое - все кругом спятили! Разом, единовременно, толпой, поголовно, не знаю как, но придумав себе бредовую историю о том, что я не пойми зачем, куда-то украл и где-то прячу губернаторскую дочку!!! Спокойствие, только спокойствие… Не стоит исключать дохлого шанса на то, что всё это весёлая дядина шутка. Я же вечно над ним издеваюсь, вот и он решил похихикать в ответ. Может такое быть? Может! Когда рак на горе свистнет…
        - А-а, извините, пожалуйста, - начал я, осторожно ввинчиваясь обратно. - Вижу, вы в курсе дела. Да уж, хотел сделать приятный сюрприз, но меня раскрыли. Так не напомните ли, в котором часу я Маргариту Афанасьевну похитил?
        - Ровнёхонько в полночь, - покачивая в руке рюмку с вишнёвой настойкой, припомнил граф Воронцов. - Правда, я сам сие лично не видел, но прислуга доложилась…
        - Эх, о прислуге-то ты и подзабыл, джигит удалой, - усмехнулся мой дядя, протягивая руку к заветному шкафчику с алкогольным стратегическим запасом. - И то сказать, как ты надеялся, что цельную двуколку с вороными конями дворня не заметит?
        - Да я ж говорю, он всё правильно сделал: и в воздух пострелял, и хохотал эдак демонически, дочку мою в ковёр укутывая! Делал всё, чтоб заметили и не волновались, верно?
        - Истинный крест! - подтвердил я, вновь линяя за дверь.
        Чёрт, чёрт, чёрт! Что ж это такое происходит?! Получается так, будто бы кто-то, примерив на себя мой образ и переодевшись согласно чину, нагло выкрал доверчивую невесту моего дяди, увезя оную в неизвестном направлении. А уже наутро её батюшка - губернатор заявился в расположение нашего полка за разъяснениями. Ещё и семейную икону прихватил, как пить дать для благословления молодых. Стало быть, и мой влиятельный родственник, и граф Воронцов пребывают сейчас в самом тёплом расположении духа и терпеливо ждут, пока я поставлю пред их очи «беглянку». А ведь я и понятия не имею, где её иска-а-ать!!!
        - Дядя, - мне каким-то чудом удалось заставить себя ещё раз сунуться в клетку с тиграми, - вы бы здесь как-то всё приготовили к приезду Маргариты Афанасьевны, а?
        - И то верно, - рассудительно согласился он. - Изба не метёна, полы не мыты, сапоги достойно начистить не успел, да и выпили мы…
        - По чуть-чуть, - успокоил будущего зятя будущий тесть. - И ведь не баловства ради, а за здоровье молодых, за династию Романовых, за Отечество, за память павших, за войну одна тысяча восемьсот двенадцатого да за… За что ещё-то? Уж и не припомню, право…
        - Слышь, Илюша, ты это, будь человеком, не вези её прямо сейчас. Давай-ка к обеду.
        - Лучше к ужину! Василь Дмитревич, друг сердешный, вы говорили, у вас ещё коньяк остался?
        - А как же, Афанасий Петрович, дорогой вы мой, мартель трофейный, восемнадцать ящиков из Парижа вывез. Вот предпоследнюю бутылочку на днях откупорил, так не поверите - аромат по всей хате! Где ж она у нас тут…
        - Разрешите исполнять? - как можно громче вскрикнул я, исчезая, словно утренний туман над рекой.
        Как раз успел добежать до нашей конюшни на другой конец села, когда под невинные небеса взлетел яростный вопль, полный тоски и обиды:
        - Илова-а-ай-ски-ий!!!
        - Чёй-то быстро он по тебе соскучился, - невозмутимо откликнулся сидящий на брёвнышке Прохор. - Ты ж вроде только от генерала и прибыл?
        - Ага, и чем быстрее убуду, тем лучше. Родственные чувства, они порой так связывают, продыху нет! Я коня заберу?
        - Да ради бога, что он, мой, что ли… Сухарей в дорогу возьмёшь?
        - Возьму. - Я лихорадочно бросал в вещевой мешок всё, что может пригодиться: запасные портянки, нитки, молоток, две подковы, тряпицу с солью, полотенце, деревянную ложку, два гвоздя…
        - Куда лыжи-то навострил, к туркам али к немцам подашься?
        - Куда угодно, лишь бы подальше отсюда, а там степь покажет.
        - Ну, удачи тебе, твоё благородие. - Прохор кинул мне полбуханки чёрного хлеба. - Лобызаться не будем, не бабы сентиментальные. Как к кому прибьёшься, весточку дай - жив, мол, здоров. А я покуда тут думу думать буду…
        - Какую ещё думу? - на ходу обернулся я, подхватывая седло араба.
        Старый казак помолчал, выдерживая драматическую паузу, потом вздохнул, подержался за сердце и наконец ответил:
        - Хочу узнать, откуда хмырю тому в дамском платье о супружнице моей покойной ведомо было. Столько лет прошло, а я на волны донские по сей день без слёз глядеть не могу. Всё ищу глазами, не мелькнёт ли где засмолённая бочка…
        - Прохор, прости, она умерла, - горячо стукнуло мне в висок. - А вот…
        - Что?
        - Дитя…
        - Чего - дитя?! - вскинулся он.
        - Дитя выжило.
        - Ты… ты думай, чего говоришь, характерник… Такими словами не бросаются, это ж… Бога не гневи, в святом солжёшь, во грехе не прощён будешь. Ох, хлопчик… ты… это…
        Он ещё долго не мог совладать с речью, а я тупо замер с седлом в руках, чётко понимая, что, во-первых, сказал правду, и, во-вторых, никуда я отсюда не уеду. Ни в Турцию, ни в Германию, ни в венгерский город Будапешт. Всё здесь началось, стало быть, здесь и закончится. Если кто губернаторскую дочку и впрямь из дома родительского украл, моей личиной прикрываючись, так, кроме меня, его никто и не сыщет! Если ребёнок Прохора каким-то невероятным чудом остался жив, то и его, кроме меня, никто опять-таки не найдёт! Да и куда я пойду с родной земли? Кто меня, казака, с тихого Дона попрёт?! Нечисть, учёные, мировой прогресс? Всё, кончились танцы, накрылась гармоника в кастрюлю со щами, кто-то очень крупно нарвался, и ему (ей, им, всем!) уже не позавидуешь…
        - Прохор, я найду твоё дитя. Обещаю. Вот сейчас только разберусь с похитителем Маргариты Афанасьевны, и…
        - Губернаторскую дочку украли?!
        - Да.
        - Брешешь!
        - Собака брешет.
        - Когда?
        - Этой ночью.
        - И кто ж на такое злодейство покусился?
        - Говорят, я…
        - Ты?! - окончательно запутался мой денщик, снимая папаху и вытирая взмокший лоб платочком. - Да не, как ты её мог покрасть, ты ж энтой ночью на свиданку к своей крале бегал!
        - Вот именно.
        - Ну так, может, у тебя свидетели есть?
        - Есть, - подумав, подтвердил я. - Целых два упыря-патриота, Моня и Шлёма. Засвидетельствуют, что пожелаешь! Но на Библии клясться не станут, пальцы обжечь побоятся…
        Прохор открыл было рот для ответных аргументов, подумал и захлопнул его обратно. Крыть нечем, упырей в суд свидетелями не вызовешь, да и будет ли этот суд? Самосуд будет, дядя меня просто прибьёт, тихо, без позора, по-родственному…
        - Куда ни кинь, всё клин. Уж лучше б ты и впрямь за границу утёк, хлопчик…
        - Визы нет, и паспорт в дядиной канцелярии, - соврал я, опуская седло на землю и присаживаясь сверху. - Давай попробую рассказать тебе всё по порядку. Только ты не перебивай, все вопросы и комментарии - в конце, договорились?
        - Отчего ж нет, ясен свет?! Разве я с тобой в ссоре, что не выслушаю в горе? А захочешь всплакнуть, так ложись мне на грудь, без стыда да кокетства, вспоминая детство, и…
        - …и хватит! Не надо порывистого фанатизма, я и так всё расскажу, только по порядку. Ну, короче, в полночь сидим мы с Катенькой на кладбище…
        Я выложил ему всё. Абсолютно всё, ничего не тая и не скрывая, ни главного, ни второстепенного, ни деталей. Мне надоело молчать, врать, недоговаривать и притворствовать. Надо было выговориться, выплеснуть из себя все сумасшедшие мысли, чёрные печали, горечь вечных расставаний с любимой, немыслимые приказы дяди, постоянную беготню за ускользающим счастьем и нескончаемый бой со всеми силами тьмы, которым кто-то по запарке дал выходной, выпустив из пекла! Прохору пришлось дважды обмахивать меня полотенцем, сбивая лишний пар. Отдать должное моему денщику - он и слушать умеет, и сочувствовать, и плохого в случае нужды не посоветует.
        - Да-а, обложился ты, паря, загадками со всех сторон, как енот охотничьими псами, а псы блохами!
        - Утешил…
        - Однако ж один совет дам: к Хозяйке под землю иди! Куды тебе ещё деваться? А там, у ненаглядной своей за пазухой, как-нибудь уж грозу переждёшь…
        Хм, пожалуй, я перехвалил его мудрые советы, в последнее время они что-то становятся однообразными. Тем более что идти мне теперь было не к кому - сдала меня любимая, со всеми потрохами сдала…
        - Не примет Катя.
        - А ты в ножки поклонись.
        - Да забодался я ей, чуть что, в ножки кланяться! - сорвался я.
        - Ну так меня веди, я не погнушаюсь да поклонюсь! - ещё громче рявкнул он, одним ударом по маковке нахлобучив мне папаху до носа. - Давай я её упрошу нечисть на уши поставить, губернаторскую дочку отыскать, к Василию Дмитревичу её подвезти, а уж ты с рук на руки примешь да героем перед всем полком выставишься, так, что ли?!
        - Иди.
        - Чё? - не понял Прохор.
        - Иди, говорю, - послушно повторил я. - Дорогу ты знаешь. Кто там тебя ждёт, тоже помнишь. Есть желание бесславно сгинуть - флаг тебе в руки!
        - Своих продаёшь, твоё благородие?!
        - Ага, только и успеваю тридцать сребреников голыми мужиками-оборотнями получать!
        Мы снова набычились друг на дружку, но от голословных обвинений и закатывания рукавов как-то удержались. Казаки вообще крайне редко дерутся меж собою всерьёз. Шутейно, забавы на станичном празднике или ученичества ради - сколько душе угодно! А вот всерьёз своему же товарищу нос разбить - это грех: братскую кровь по-любому лить нельзя, грех это, большой грех, потом не отмолишь…
        Через пару минут мы так же молча встали, наскоро оседлали лошадей и, стремя к стремени, выехали со двора. Проезжая мимо церкви, остановились, сняли папахи и, склонив головы, чинно перекрестились на золочёные купола. Обратно поворотить коней сразу не удалось. Прохора поманил к себе вышедший из храма батюшка. Я было дёрнулся за ним, но вовремя встретился взглядами с двумя бабульками божьими одуванчиками.
        Мне были слишком знакомы обе, и вновь нарываться на общение не хотелось ни капельки. Пришибут, не задумавшись, и отвечать не будут, у них небось справки из дурдома есть. Не знаю, выдают ли такие документы сельским жителям, но у этих милых старушек на лице всё было написано - «гаси казачка половником, зуб даю, в него бес вселился!». Поэтому я резво развернул араба от греха подальше, но в этот момент был атакован стайкой разновозрастных калачинских девчушек от семи до восемнадцати.
        - Ты, чё ли, Иловайский-то будешь?
        - Ну, чё ли я. - С людьми всегда лучше разговаривать на их языке, хоть и не всегда это удаётся. - А чё-то?
        - Да так, ничё… На тя посмотреть хотели, - продолжала одна, видать самая храбрая, прочие хихикали и толкались локтями. - Мамка говорила, ты угадывать горазд?
        - И чё?
        - Да ничё, ничё, чё ты сразу-то… От Манька-рыжая знать хочет: её ли Пашка с мельницы любит аль Таньку-рябую?
        Долгую минуту Танька орала, что она не рябая, а девушки доказывали, что рябая, не как курица, но тоже изрядно. Я молчал, потому как первая прыгнувшая в голову картинка чётко подсказывала, что вышеозначенного Пашку ни одна из предложенных кандидатур не интересует, ему и самому с собой на мельнице, прости господи, вполне комфортно.
        - Ни та, ни другая, - дипломатично выкрутился я.
        - Чё, правда, чё ли? - ахнули все, и дальше самые интимные вопросы посыпались как горох.
        - А я в зеркале дуру нечёсаную видела, это к чему?
        - А меня мамка вожжами била, а мне это нравится, а чё, плохо, да, а мне хорошо…
        - А у меня веснушки, чё делать, может, керосином их?
        - А у меня рука чешется, и спина, и нога, и шея, и… Не, в баню я не хочу, там небось мыться надо?!
        - А меня Мишка целовал, и теперь тошнит по утрам, а его нет, так чё сделать, чё бы и его тошнило?
        Мой араб бешено вытаращил глаза и вжался крупом в церковную ограду. Я с трудом удерживал себя от искушения заткнуть ему уши. Слава богу, что, собственно, никакого ответа с моей стороны девушкам и не требовалось, им просто надо было высказаться. Когда Прохор вернулся и мы вырвались из тесного круга милых болтушек, вслед ещё долго доносилось:
        - А казачок-то ничё… Я б с ним, если чё… А чё, нельзя, чё ли? Ой-ой-ой, а вам-то чё…
        - Девчата… - на ходу, не оборачиваясь, буркнул мой денщик, вкладывая в одно это слово буквально все оттенки восхищения, понимания, умиления и прощения за всё сразу.
        - Блондинки, - подтвердил я. - Ну, в массе своей…
        Прохор, видимо, не понял. На селе почти все женщины русоволосые, при чём тут цвет волос? Вообще-то все шутки насчёт блондинок я от Катеньки слышал, она очень гордится тем, что брюнетка. Ладно, согласен, что непонятная шутка получилась, но не разжёвывать же ему…
        До старого кладбища доехали быстро. Так же быстро и помирились, поскольку…
        - Могила не открывается.
        - Как так? Ты ничего не напутал, хлопчик? Может, не там ищешь?
        - Там. Вот могила, ты и сам её не раз видел. Вот здесь, слева у изголовья, под песком рычаг должен быть, а его нет!
        - Пусти-ка, твоё благородие…
        Прохор оттолкнул меня, бросился на колени, раскидывая рыхлую землю руками, но увы… Привычный железный рычаг был попросту спилен у самого основания.
        - А без него никак? Может, топором али ломом крышку поддеть, дай…
        - Нe-а, разве что порохом взорвать, - отрицательно качая головой, нахмурился я. - Только тогда и сам проход завалить можно. Не пойдёт.
        - И что делать будем?
        - Поедем в другое место. Как я помню, в Оборотный город ведёт много дорог…
        До могилы почтальона мы почти доскакали, когда я запоздало вспомнил о том, что люк над трубой давно заварен решёткой изнутри. Пришлось разворачивать лошадей и наперегонки скакать к дубу, у которого на нас с Моней и Шлёмой напали чумчары. Помню, что надо было биться лбом об сучок, не самый приятный способ, но переход мгновенный.
        - Да что ж за хрень-набекрень?!
        На месте нужного сучка золотился свежий спил. На всякий случай я, конечно, пару раз приложился к нему головой, но без толку. И этот вход в Оборотный город был кем-то надёжно закрыт.
        - Погоди, Прохор, не будем впадать в панику. Вроде бы… ага, есть ещё один проход, через болото! Мы там как-то с отцом Григорием топли: бросаешься в лужицу и - ап! - ты уже у чёрного храма, заходи молиться, плюнь на икону Вельзевула, у них так принято. Попробуем?
        - Ну. Коли других путей нет, так что ж…
        Какое-то время мы добирались до болота. Дальше начались те же проблемы… Ну, в том плане, что нужную лужу я так и не нашёл. Изгваздался в грязи по пояс, перемерил штук шесть-семь болотных луж, в одной едва не утонул, благо Прохор рядом, вытянул за руку. Вот, собственно, и всё приключение. Оборотный город категорически отказывался распахивать нам гостеприимные объятия…
        - Сидим мы оравой, заброшены славой. Ты да я, да кручина моя, да два коня посредь бела дня, под солнышком ясным, пред болотом опасным. Нашли бед на пятую точку с губернаторской дочкой, чтоб ей не чихалось, а нам что осталось?!
        Вопрос, завуалированный в стихосплетённую болтовню, риторическим не был, то есть требовал ответа. Я же чувствовал себя полным идиотом, к тому же явно обманутым. Кто-то неизвестный по непонятным причинам закрыл для меня все ходы вниз, под землю. Ну пусть не все, а которые я знаю, нам-то от этого не легче. Я кое-как отчистил вонючую болотную грязь с сапог, свистнув араба. Он издалека принюхался ко мне, скорчил такую морду, словно задыхается, и подходить отказался. Пришлось мне до него топать, рявкнуть в ухо как следует, взгромоздиться в седло и, привстав на стременах, из-под руки вглядеться в линию горизонта. Увы, сгорбленной фигурки бабы Фроси или сутулых силуэтов моих упырей нигде видно не было. Покалывание в пятке почувствовал слишком поздно. Собственно, в тот момент, когда толстая петля волосяного аркана захлестнула мои плечи, словно морковку выдернув из седла и всем телом окунув меня в то же зловонное болото. Сквозь мутно плеснувшие перед глазами воды я лишь едва успел разглядеть довольное лицо своего денщика. Похоже, теперь он был уверен, что я правильно нашёл вход…
        - Иловайский, генацвале, кунак мой дарагой, очнись, пожалуйста, а то зарэжу, - жалобно умолял меня знакомый голос, долетающий откуда-то издалека.
        Глаз открывать не хотелось, но, зная отца Григория, сомнений в том, что он возьмётся за кинжал, тоже не было. Лучше быть ему нужным как друг, чем как ужин. Я прокашлялся, приподнялся на одной руке и кое-как сел.
        - Гамарджоба, дарагой! Вах, как я рад тебя видеть, кто бы знал, ни за что нэ паверил бы. Ты мине очень нужен, да. Тут такое дело, обижают твоего кунака! Страшно обижают! Мстить надо. А я одын нэ могу, давай вместе всэх зарэжем!
        - Отец Григорий, - оборвал я его, тыча пальцем вверх, - у меня вообще-то там денщик брошенный. Волноваться будет.
        - Прохор, да?! Нэ, нэ будет, я ему глаза отвёл, он тебя за гаризонтом ищет. А мы в город пайдём, очень тебя прошу, э…
        - Да что случилось-то? - продолжал допытываться я, хотя он уже вовсю тащил меня за рукав по узким ступенькам винтовой лестницы вниз.
        - Из-за Ефросиньи всё, да… Я им кровавую месть объявляю! Павлушечка - бозишвили! Сукин сын! Вдовец - маймуно виришвили! Обезьяний сын! Слушай, как жить с такими нэчестными людьми, а?!
        В общем, он ещё много чего говорил, нёс всякую эмоциональную пургу, всех обвинял, всё проклинал, но в конце концов мне удалось выдавить из него главное: коварная бабка Фрося объявила, что готова сожительствовать незаконным браком со всеми тремя претендентами - отцом Григорием, Павлушечкой и Вдовцом. Традиции Оборотного города это только одобряли. Но вот порядок сожительства определялся вольным жребием, а вся троица женихов в этом плане ни одному жеребьёвщику справедливо не доверяла. Павлушечка мог подкупить кого угодно свежим мясом, Вдовец - упоить вусмерть (в буквальном смысле), отец Григорий мог безвозвратно отлучить от церкви, проклясть во время проповеди, а то и того хуже - перекрестить. Доверить бросить жребий самой бабке Фросе тем более никто не согласился бы: она женщина и лицо заинтересованное. Ситуация складывалась патовая…
        - Слушай, так срочно нужен жеребьёвщик, панимаешь, да? Чэстный такой, да! Панимаешь меня? Ты же чэстный, э? И мой кунак. Почти брат. Старший. Я тебе шашку дал поносить. Это я так, напоминаю на всякий случай, вдруг забыл…
        - Да понял я всё. Ты мне лучше скажи: почему все пути в Оборотный перекрыли?
        - Ва-а-ах! Так ведь праздник большой! Чито, чито-маргарито, э!
        Отец Григорий вёл меня по массивным каменным ступеням вниз. Дорога была долгой, я потребовал деталей и подробностей, но поскольку грузинский батюшка был болтлив, как курица на сносях, то его рассказ будет проще передать в сильно сокращённом варианте.
        Раз в году под землёй, в Оборотном, торжественно празднуется «день города». Устраивается грандиозное народное гулянье, пиво-водка-самогон льются рекой вдоль улиц, на один день одобряются и разрешаются все походы «налево-направо». И вообще, поощряются все возможные грехи и единственным законом праздника объявляется полное беззаконие! Скучать никому не приходится, любое уклонение от празднования считается преступлением и карается без жалости на главной площади под вопли воодушевлённого праведным гневом народонаселения. И это тоже является частью общих развлечений, потому что казнят повешением на подтяжках, а сие смешно…
        Но самое главное, что на это время гостей в Оборотный город не пускают. Все, кто хотел попасть на праздник, резервировали себе места заранее, подбирали отели и гостиницы, брали комнаты внаём и честно гудели с коренными жителями. Бывало, что одного дня оказывалось недостаточно, тогда, по отдельному распоряжению Хозяйки, гуляли ещё пару суток. Это нормально. У нас, казаков, такое тоже иногда бывает: загуляет станица - и на неделю дым коромыслом! Враги в такие дни и близко к нашим рубежам сунуться боятся - там же одни бабы трезвые, а значит, злые-е-е…
        Мы наконец-то вышли в широкий коридор, откуда было уже рукой подать до старой доброй арки. Сейчас высунется типовой бес-охранник, росточком не выше колена и самомнением с корабельную сосну, достанет какую-нибудь допотопную пукалку и будет в нас стрелять.
        - С-с-стой! Стр…лять буду!
        Ну вот, что я вам говорил.
        - А м-может, и не буду… хи! - Из-за арки танцующей походкой вышел никакущий бес, даже не потрудившийся нарядиться в личину. В грязных лапках у него была большущая хлопушка, из которых в городах на Рождество конфетти сыплют.
        Охранник подмигнул отцу Григорию и счастливо распахнул мне объятия:
        - Ба-а! Кого я вижу? Иловайски-и-ий!
        - Да он пьян, - поразился я, не веря своим глазам. - Кто ему позволил пить на посту?!
        - Все такие, э… - заступился нечистый батюшка. - Я тебе гаварил, да, праздник идёт! Гостей нэт, всё закрыто, зачем охранять? Гулять нада! Эй, маленький бичо, иди сюда, я тебя пацелую!
        Бес радостно прыгнул на руки к отцу Григорию, прижался к его груди, как младенец, а тот погладил его меж рогов и смачно чмокнул прямо в губы. Меня аж передёрнуло…
        - Иловайский, иди к нам… хи! Мы тя тоже… ик!.. поцелуем!
        - Только рискни…
        - Вай, дарагой, зачем так напрягся? Зачем шашку за рукоять трогаешь? Расслабься, э…
        - Нет уж, это вы тут можете расслабляться сколько душе угодно, а у меня на сегодня и другие дела есть. - Я сурово насупил брови, слева обходя обнимающуюся парочку.
        - Ты чего? Ты не злись… Чё ты? - примиряющее забормотал бес. - Хочешь, хлопушку подарю? Бери, не-не-не жалко! Праздник же!
        Продолжая хмуриться, я всё же взял у него из лапок цветной бумажный цилиндр с верёвочкой. Мало ли, вдруг где пригодится? К примеру, дядю из бани встретить или над кофием ему же пальнуть…
        - Генацвале, ты без меня нэ хади, ты со мной хади! - опомнился горбоносый претендент на руку бабы Фроси. - Мине жеребьёвщик нужен, и честный, нэ забыл, да?
        Я кивнул - забудешь с ними, как же. Но, с другого-то боку, жребий бросить штука нехитрая, что ж мне, жалко, что ли? Если б я только знал на тот момент, как именно принято кидать жребий в Оборотном городе…
        За арку мы вышли уже втроём, поскольку бес-охранник ни в какую не хотел с нами расставаться. Над зыбкими кварталами стоял угарный дым глобального кутежа! Густейший аромат дешёвого самогона резал глаза и бил в нос не хуже конского копыта. Над улицами раскованно летали пьянющие ведьмы в неглиже, по подворотням обжимались перебравшие колдуны, упыри и вурдалаки валялись в винных лужах, черти и бесы в обнимку шлялись по улицам, распевая блатные песни и задирая счастливых прохожих, так же жаждущих пьяной драки! Быть может, впервые местные жители метелили друг дружку по обоюдному согласию и удовольствия ради, а не из-за «иловайской традиции». Это было… непривычно и… даже чуточку разочаровывало. Раньше все хотели меня съесть, а теперь…
        - Хорунжий пришёл?! Налейте ему штрафное ведро! А чё, казак должен пить, как его лошадь!
        - Илюха, дай поцелую на брудершафт? Ну не хочешь в губы, давай я тебя в другое место поцелую, у меня фантазия богатая… Чмоки?
        - Казачок! А можно я те в рыло дам? Не со зла, а знакомства ради. Нельзя? Тады извини, я ж не навязываюсь, у меня тоже гордость есть… Но передумаешь, скажи!
        Пару раз выпить всё-таки пришлось, иначе бы нашу троицу просто не пропустили. Бес-охранник отпал от нас (чуть не написал «смертью храбрых») после третьего стакана, видимо, сказывалась молодость и отсутствие закалки. Недаром на Древней Руси ушкуйники выбирали себе новичков в поход за добычей не только по боевым качествам, а и в первую очередь по умению держать алкогольный удар. Кто от полуведерной чаши зелена вина (читай, мутного самогону) с ног не рухнет да ещё и кулаком в челюсть выдержит, того и брали с почётом в сотоварищи. У нас, казаков, традиционным было питьё лёгкого вина, особенно там, где вода плохая. Водка - это для войны. Да и то больше как обезболивающее, слишком уж по мозгам лупит…
        - Генацвале, ты пока в церкви падажди, - едва ли не силком впихивая меня в двери нечистого храма, убеждал отец Григорий. - Тебе в городе что делать, пить, да? На, тут пей, вон кувшин с кахетинским за алтарём стаит. Отдыхай, э… Я сам тебе сюда всэх приведу!
        - Мне ещё с Хозяйкой поговорить надо, - без особого желания напомнил я.
        - К иконе Люцифера Мавродийского падайди, в глаз ткни и разговаривай, - шёпотом доложил батюшка. - Никто нэ знает, тока я. Ну и ты уже. Громко гавари, Хозяйка услышит.
        Понятненько, у Катеньки по всему городу тайные камеры слежения да подслушивания расставлены. Так она за нечистью повседневные наблюдения ведёт, всё в волшебную книгу пишет, диссертацию сдавать будет. А может, мне и впрямь проще будет с ней на расстоянии разговаривать? Чтоб не видеть очей её карих, не терять голову от красы её дивной, не тонуть в… ну там, где я обычно тону, если на ней кофточка с глубоким вырезом. Я мысленно сжал сердце в кулак, поклявшись себе в сто сорок седьмой раз, что измену её не прощу никогда и ни за что! Сама меня от этой братии учёной всеми силами защищала, а теперь вдруг назад пятками пошла, своими ручками меня в клетку для опытов запирает?!
        - Слушай, нэ надо так на меня глазами сверкать! - попятился отец Григорий. - Всё харашо будет, мамой клянусь, э…
        Он быстренько сбежал, бормоча на ходу что-то об открытых выборах, честной жеребьёвке и праве каждого на свободную любовь. Не понимаю я его… Как можно добровольно согласиться быть первым, вторым или третьим любовником ненаглядной бабы Фроси? У них в Грузии вроде бы многожёнство не принято, а многомужество тем более. Как на это Павлушечка повёлся, более понятно, у мясников отношение к институту брака очень практичное. Они, поди, и дорогую жену рассматривают в контексте «хорошая грудинка, отличный филей, знатная рулька». С Вдовцом ещё проще, тот хоть сразу признал, что ищет новую хозяйку для своего питейного заведения и играть с будущей супружницей в «чёт-нечет» более не будет, ибо выигрыш порой оказывается и проигрышем. Ну а причины, толкнувшие на полигамию саму знатную деву Ефросинью, как раз таки были максимально прозрачны - старухе элементарно не хватало мужской ласки. Тем паче что с многообещающим лысым учёным у неё приключился полный облом.
        Я протянул руку к кувшину, оставленному мне отцом Григорием, но передумал. Сначала дело, потом… как придётся, напьюсь либо с радости, либо с горя. Но сейчас рисковать судьбой похищенной Маргариты Афанасьевны никак нельзя, а спросить о ней можно было лишь одного человека…
        - Бог не выдаст, свинья не съест, - пробормотал я, осторожно надавливая пальцем на рельефное изображение падшего ангела Люцифера. Раздалось что-то вроде длинного переливчатого звонка. Я отпустил. Сосчитал до трёх и нажал на глаз снова. На этот раз палец не убирал, и звонок получился очень-очень долгим. Зато хоть ответа дождался.
        - Ты чего трезвонишь, отец Григорий?! Мало ли где я могу сидеть в задумчивости с книжкой. Вот только скажи сейчас, что пошутить хотел…
        - Не до шуток мне, любимая, - вопреки всем данным клятвам, сорвалось у меня с языка.
        В иконе Люцифера раздался недоверчивый всхлип…
        - Илюшенька? Ты… ты… Не может быть…
        - Это я, солнце моё…
        - Зачем пришёл? Ты же знаешь, что я…
        - Знаю. Просто не думать о тебе не могу.
        - Прекрати…
        - Проросла ты в моём сердце, как горькая полынь на ветру, но куда я без этой боли…
        - Слушай, не надо, а?! Я… дура. Дура, дрянь и мерзавка! Я им… всё разрешила, и… всё!
        - Ты мечта моя лазоревая, цветок-лепесток небесный, дивный сон, сказка кареокая…
        Катин голосок прерывался уже не невнятными всхлипами, а полноценным рыданием. Долгий девичий вой со звуком стучащих по полу капель слёз заполнил всё пространство нечистого храма. Я как-то пытался её утешать, что-то говорить, объяснять, успокаивать, но безрезультатно. Не помню, кто из классиков сказал: «Как трудно привести в чувство плачущую женщину, если она этого не хочет». Мне это тоже не удалось. Слезоразлив длился, наверное, с полчаса, если и меньше, то ненамного. Вроде бы и сам я вытер пару предательски сбежавших слезинок. Когда она хоть чуточку пришла в себя, я наконец-то смог изложить ей суть дела. А зря… ох зря…
        - Так ты сюда припёрся не ради меня, а из-за какой-то расфуфыренной губернаторской дочки?! Иловайский, знаешь, ты кто? Ты гад! И труп! Я тебя собственными руками убью, а эту козу задушу её же колготками! Нет колготок? Я ей свои надену, потом сниму и задушу!
        Мне она не давала и слова вставить. Но, быть может, оно к лучшему? Что я, собственно, мог сказать в своё оправдание? Да ничего, а ей надо было хоть на кого-то отораться…
        - Я там с ума схожу, рыдаю в подушку, ночей не сплю, уже целых две! А он?! А он, денатурат, свинопас, скотобаза, муравьед бесхвостый, педикулёз ходячий, гамадрил плешивый, бультерьер суматранский клетчатый! Я… я… я не знаю, что я с тобой сделаю, но марсианская Камасутра на двадцать шесть щупалец под триста вольт просто отдыхает! Понял? Ты понял или тебе на пальцах показать?!
        Если честно, то я почти ничего не понял. Нет, некоторые слова были знакомы, уж «свинопас» точно, но каким боком всё это имело отношение ко мне? У нас на станице свиньи были, как без них, но я мальчишкой только коней пас. То есть, назови она меня табунщиком, это было бы понятно, а свинопас…
        - И если ты ещё хоть раз при мне, без меня (всё равно узнаю) хоть в письменном виде, шёпотом, в мыслях произнесёшь имя этой… этой… овцы, кошки драной, болонки блохастой, сопли в шоколаде, гонорейки в клетке, я тебя… и её… а уж её особенно - и поверь, фантазия у меня богатая, я тут много чего нахваталась… Ненавижу-у-у!
        Я поплевал на ладони и приподнял плиту, с натугой разворачивая её к стене.
        - Иловайский! Иловай… ты чего?! Ты как смеешь меня не слушать?! Ты… да я с тобой после этого…
        Всё. Пусть со стенкой разговаривает, у меня тоже терпение не ангельское. Тем более что в храм ураганом ворвался отец Григорий. Не стесняясь меня, быстро сорвал старую рясу, достал из пыльного сундука дорогую красную черкеску с позолоченными газырями, красивый наборный пояс, кинжал длиннющий кубачинской выделки и такую мохнатую папаху, что она закрывала ему пол-лица.
        - Как я тебе нравлюсь, а?
        - Мне? - чуть удивился я. - Мне никак, мужчины вообще не в моём вкусе.
        - Ай! Просто скажи, идёт мине или нэт?!
        - Идёт, вот только…
        - Гавари!
        - Ну, есть мнение, что на Кавказе размером кинжала компенсировали размер… - невольно замялся я, но он всё понял и даже улыбнулся.
        - Нэ волнуйся, дарагой, там всё харашо, ей понравится! И ещё у мине грудь волосатый!
        - А ноги?
        - И ноги савсэм волосатые! Особенно левая!
        - Поздравляю, - прокашлялся я. - Это серьёзный повод для гордости. Надеюсь, баба Фрося оценит.
        - Э, кунак мой, - вдруг подозрительно сощурился отец Григорий, - у тебя точно ничего с ней не было, да?
        - Ничего.
        - Мамой клянись.
        - Мамой клянусь.
        - Ай, как я люблю тебя, генацвале! - Грузинский батюшка обнял меня за плечи, в порыве чувств даже не попытавшись укусить за шею. - Идём, дарагой, на площадь идём, жребий брасать будем!
        Я пожал плечами, и мы пошли. Город по-прежнему шумел и праздновал, пьянство, разгул и грехи во всех их ипостасях заполняли улицы. Пока добрались до рогатого памятника на главной площади, меня раз десять расцеловали, раза четыре облизнули, раз шесть пытались напоить и двадцать восемь раз чуть не изнасиловали. А на самой площади был поставлен дощатый помост, затянутый чёрным шёлком, в центре на специальной лавочке сидели три запорожских (судя по вышитым сорочкам и оселедцу на голове) почтенных вурдалака с жутко самодовольным выражением красных лиц и чего-то ждали. Вот именно к ним меня и начал подталкивать в спину нетерпеливый кавказский жених.
        - А чего делать-то надо?
        - Иди уже, э?! Там тебе всё скажут. Всё быстро сделаешь, и домой!
        - Нет, у меня ещё тут дела. Надо найти…
        - Иди давай! Я тебе потом всё найду! Два раза найду, тока иди, а то зарэжу…
        Ну, у него на тот момент действительно были совершенно безумные глаза, поэтому я и спорить не стал. Помогу со жребием, он ко мне тоже задом не повернётся, непременно выручит, не в первый раз. Меж тем к помосту протискивался мясник Павлушечка, ради праздника надевший два фартука: один прикрывал его спереди, другой сзади. Я мысленно перекрестился, поскольку голый мясник-патологоанатом являл собой настолько душераздирающее зрелище, что даже среди самой отпетой нечисти Оборотного города увидеть Павлушечку без ничего считалось очень плохой приметой. Немногие потом могли оправиться от комплексов, большинство чахло и умирало, мучаясь длительными ночными кошмарами, не имея ни сил, ни скорости добежать до туалета…
        - И ты, Брут! - многозначительно приветствовал он меня, помахивая грязной ладошкой. Хорошо обниматься не полез, а то есть у него такая слабость. Он-то от всей души обнимает, а у человека от такой ласки и дух вон…
        - Иловайский-с, - неприветливо раздалось слева.
        Я повернулся, вежливо козырнув неулыбчивому Вдовцу. Кабатчик нарядился в строгую чёрную тройку мелкочиновничьего образца с гарусным жилетом и массивной цепочкой золотого брегета. Набриолиненные волосы прикрыты фасонным картузом полукупеческого образца. В оттопыренном кармашке литровая бутыль водки.
        Всеми любимая и желанная бабка Фрося явилась с закономерным опозданием, в пёстром сарафане, с фальшивой рыжей косой и бровями, подведёнными печной сажей, а ярко-морковные губы, похоже, красила малярным суриком. Мне она разулыбалась шире всех. Ну что тут скажешь, с этой хромоногой красой меня связывали самые длительные отношения. Не заверни она мне дорогу в лоб и не плюнь в глаз, так вообще бы ничего не было…
        - Здорово дневал, хорунжий! Чё давненько не заходишь?
        - Слава богу, баба Фрося, ещё бы столько не заходить!
        - А здесь тады чего делаешь?
        - Жребьюю, - на ходу придумав новое слово, поклонился я.
        - Энто хорошее дело, - важно согласилась она. - Нам тута жеребьёвщик дюже нужен. А то второй день решением маемся, мрут, собаки, как мухи!
        - Какие собаки, какие мрут мухи? - не понял я.
        - Дак жеребьёвщики же! На весь Оборотный город почитай ни одного желающего не осталось, - всплеснув руками, запричитала бабка. - А ить замуж-то невтерпёж! Давай хоть ты на первом круге не подведи, казачок…
        Я покосился на отца Григория - типа это что за дела? Он так же молча отвёл взгляд в сторону, вроде как он тут, видите ли, ни при чём. Эх, надо было бы хоть пистолеты взять, а то начнётся нехорошая заварушка, так одной шашкой не прорубишься. В том, что заварушка непременно будет, мне уже вовсю сигнализировала левая пятка.
        - Бабуля, а как именно у вас тут жеребуют… жеребьюют… Жеребьёвщик, короче, что делать должен?
        - А те чё ж, не сказали, что ль? - от всей души изумилась краснощёкая русская красавица. - Сперначала жеребьёвщик с Павлушечкой борется, потом уже с Вдовцом наперегонки водку пьёт, а опосля уже с отцом Григорием вслепую на кинжалах режется. Тока покуда не было энтого «опосля». Четырёх жеребьёвщиков Павлушечка ненароком заломал, двое выжили, дак их Вдовец упоил в полчаса до состояния смертного. Батюшка наш обиженный ходит, до него никак очередь не дойдёт. Да и мне, честно говоря, уже без интересу просто призом быть, недотрогу из себя корчить. Скорей бы уж хоть с кем кроватью поскрипеть… Ты чё покраснел-то, казачок?
        - Случайно, - опомнился я. - Вообще-то мне бы побледнеть положено. Но я всё равно не понял, а как судьи определят порядок вашего проживания с кандидатами, если жеребьёвщик выживет?
        - Так в том и соль, милый! Не судьи, а сам жеребьёвщик порядок-то определяет. Коли выживет, конечно… А судьи так, для понту, чтоб всё как у людей.
        Ясно. Теперь мне полностью открылась вся кристальная подлость отца Григория. Этот горбоносый интриган надеялся, что я легко пройду все три испытания, как его кунак сразу присужу право первой ночи ему! Ни у Павлушечки, ни у Вдовца не было особого повода убивать меня или калечить, а нечистый батюшка надеялся заполучить себе карт-бланш и лишний козырь напоминанием того, что он мне дал шашку поносить?!
        Ну-у-у, во-первых, теперь уж точно хрен он её назад получит! А во-вторых, быть тебе, генацвале, вечно третьим, понял, да?! С Павлушечкой я разберусь, было дело, не один раз ему рыло чистил. С Вдовцом пить… не знаю, но с ним хоть договориться можно. А вслепую драться на кинжалах с отцом Григорием - это и совсем уж не страшно, я ему живым нужен. Кто тогда порядок сожительства определять будет? Снова жеребьёвщика искать? Кстати, это тема…
        - Иловайский, выходи на жребий! - громогласно раздалось над площадью. Все на миг притихли, а потом разом встретили меня приветственными криками, аплодисментами и подкидыванием вверх чепчиков и париков.
        Что ж, веселись, честной народ, приятно чувствовать себя популярным…
        - Здрав буди, человече, - добродушно приветствовал меня мясник-патологоанатом, растирая руки и плечи жиром. Боюсь даже представить чьим. - Ты не сопротивляйся так уж, я тебя слегка придушу, да и пойдёшь. Fortissimus vincit…[3 - Побеждает сильнейший… (лат.).]
        - Есть другое предложение.
        - Компромисс? Интрига? Консенсус?
        - Всего понемножку, - признал я, когда по сигналу судей нам было велено стать друг против друга на помосте.
        - Без оружия! - выкрикнул кто-то.
        - И пусть казачок тоже разденется, а то нечестно! - добавил чей-то женский голос.
        К моему удивлению, вопрос оружия никого особо не заинтересовал, а вот требование раздеться дружно поддержали оба пола. По идее мысль разумная, пачкать мундир Павлушечкиным салом желания не было абсолютно. Я скинул портупею с шашкой и начал медленно расстёгивать пуговицы. Публика замерла, кто-то автоматически начал напевать что-то французское про невинную девицу Эммануэль. Я неторопливо снял китель, в толпе раздалось восторженное придыхание, громкое пускание слюней и ободряющий свист! Чего они в этом нашли?
        Невольно вспомнился поход атамана Платова на Париж. Скромные донские казаки, войдя в столицу Франции, безрезультатно искали по городу бани, не зная, что парижане традиционно моются в ваннах или тазиках. Поэтому наши попросту, не чинясь и не задумываясь о последствиях, рано утречком вывели лошадей на Сену, разнагишались и ну плескаться! Часу не прошло, как галантные французские барышни облепили весь берег, с восторженным придыханием уставившись на голых казаков. Наши станичники-то и не краснели, чего ж стыдиться-то? Поди, купаемся да моемся, а не голышом по улицам бегаем. Говорят, с рассвета до обеда сие обнажение настолько покорило сердца парижан, словно сама Сена с радостью открыла объятия сынам Дона. А атамана Платова с офицерами с того дня буквально волоком затаскивали во все лучшие дома, принимая казаков по всему Парижу как самых желанных бородатых «варваров» и прекрасных «дикарей». Шампанским поили даром, и сыру зелёного, и супа лукового, и…
        Остановился я, только почувствовав всем телом неожиданно нависшую тишину. Песня «Эммануэль» больше не звучала. На меня смотрели сотни глаз, хриплое дыхание через раз едва слышимо нарушало общую интимность атмосферы.
        - Похолодало, что ли? - вслух подумал я, но ближние ряды так яростно замотали головами, что удивительно, как они вообще не оторвались. Я опустил взгляд и ахнул…
        - Не буду я с тобой бороться, казаче, - глухо пробормотал Павлушечка, и его шёпот звучал громом небесным. - Не хочу конкурировать, да и нечем. Ut prostemite lacrimis![4 - Падают слезы! (лат.).]
        Ей-богу, я не сразу понял, о чём он… Только когда в полной мере осознал, что стою на помосте перед всем Оборотным городом абсолютно голым.
        - Я хренею с тебя, Иловайский, - скорбно отозвалась бронзовая голова рогатого памятника, без стеснения поправляя отвисшую челюсть.
        Мне в голову не пришло ничего умнее, как ко всему содеянному ещё и сделать реверанс. Народ размяк и умилился окончательно… Я же, пытаясь полностью игнорировать разочарованный Катенькин голос из памятника, продолжил, подмигнув своему первому сопернику:
        - Третьим будешь. Ей-богу, ну сам подумай, на фига оно тебе сдалось первым или вторым. Бабка Фрос… пардон, девица Ефросинья особа страстная, в любви - лесной пожар и наводнение. Ты на весь день выключен из рабочего режима, покупатели недовольны, лавка несёт убытки, ты ж после её галопирования сверху два дня отсыпаться будешь! Откроешь глаза, а вот она тут, ненаглядная! Оно тебе так надо?
        - Ни-ни, - мгновенно просёк очевидное отступивший назад Павлушечка. - Готов быть третьим! На большее не претендую. Пусть моя возлюбленная до меня на других устане… упс, соскучится!
        Судьи важно кивнули, а я, пользуясь случаем, быстренько оделся, прячась за мясниковой тушей, как за ширмою. Следующим соперником на тот же помост шагнул неулыбчивый кабатчик Вдовец с подносом в руках. Одна трёхлитровая бутыль неочищенной водки и две стопки на выбор. У которой из них донышко ядом вымазано, поди, угадай…
        - Имею разумное предложение, - тихо предложил я, когда мы сели на край помоста, болтая ножками и установив поднос посерёдке.
        - Ну-с? - заинтересованно выгнул бровь Вдовец, церемонно наполняя первую стопку.
        - Ефросинья призналась, что истосковалась по мужской ласке, - быстро начал я с тех же козырей, но был бит…
        - Мне оно только приятственно-с. Я и сам без энтого дела не один год тоскую.
        - Понимаю. Сочувствую. Однако ж…
        - Ну-с? - ещё раз уточнил кабатчик, наполняя вторую.
        - Если вы первый, то после вас она две ночи с другими, и получается математически - один, второй, третий. То есть впереди два, так? А если вы посередине, то и впереди вас один, и позади один. Ожидание на одного меньше, логично?
        К моему немалому изумлению, Вдовец пошевелил губами, что-то со скрипом воспроизвёл в уме и честно признал, что вроде да…
        - За золотую середину? - предложил я, протягивая руку к той стопке, что была ближе.
        - За неё, - согласился кабатчик, одним неуловимым глазу движением разворачивая поднос так, чтобы ближняя стопка стала дальней. А чего, он же сам себя не отравит? Небось у него и противоядие заранее приготовлено.
        Мы чокнулись и выпили.
        - Готов-с быть вторым-с! - вставая, оповестил владелец питейного заведения и, обернувшись ко мне, тихо добавил: - Врежь как следует этому носорогу! Забодал-с своими проповедями…
        Я от души козырнул. И самому хотелось! Вот как не обрадоваться, когда тебя просят свершить давно лелеянное? Отец Григорий у нас натура сложная, утончённая, местами даже истерическая, ну как такому не набить морду, скажите на милость? О том, что по условиям жребия меня ждёт вовсе не сельская драка на кулаках, а кавказская резня на кинжалах вслепую, вспомнилось слишком поздно. На помост под визг и улюлюканье толпы, танцующей походкой в ритме абхазской лезгинки вспорхнул на носочках нечистый батюшка. Чёрная черкеска облегала его поджарую фигуру, выгодно подчёркивая наличие талии, папаха скрывала безумство глаз, а в руках играли два узколезвенных чеченских кинжала с маленькой рукоятью.
        - Нэ бойся, генацвале, я тебя очень быстро зарэжу, и всё! - улыбчиво пообещал он.
        - А если я против?
        - Ва-ах… против кунака пойдёшь?! Позволишь, чтоб я на глазах сваей женщины проиграл, да? Нэхарашо… ай как нэхарашо будет. Стыдно тебе будет, э…
        - Да ты и так первый, - напомнил я. - С Павлушечкой и Вдовцом договорённость достигнута. Смысл теперь-то турнирные копья ломать?
        - Теперь особый смысл эсть, генацвале! Как ты не панимаешь, а? Ты мясника победил, кабатчика одолел, если теперь я тебя легко зарэжу, знаешь как она меня уважать будет?! Э-э, тебе нэ понять… Женская душа - тайна, она силу любит, да!
        А и пёс с тобой, подумал я, принимая из его рук холодный кинжал.
        - Иловайский, даже не думай… - грозно предупредил памятник, но народ отреагировал иначе, горой встав на мою защиту.
        - Совесть поимей, матушка! Хучь в праздник-то не будь сук… собакой на сене! Дай хорунжему себя показать! То исть он уже показал, но нам, бабам, мало! То исть оно вроде и не мало, но мало по времени. Нехай исчё разок покажет, у меня кума за линейкой бегала…
        - Пущай режутся за-ради прекрасной дамы! Мы б, может, тоже порезались, если б рожу её не знали. Покажись народу, бабка Фрося! О, видали? Не, уж пущай лучше они двое из-за энтого вымени коровьего режутся…
        Павлушечка и Вдовец, заслышав такие речи, быстренько метнулись в народ ловить грубияна, но не особенно преуспели. Оборотный город хорош уже тем, что здесь каждый вправе высказать своё мнение, хоть одобрительное, хоть нелицеприятное. А уйма узких переулочков с развалинами, подземельями, лабиринтами и тупичками гарантировали болтуну и смутьяну нехилый шанс улизнуть.
        Прекрасно понимая, что никого они не догонят, и, более того, втайне вполне разделяя все здравые мысли высказавшегося, я безропотно позволил подошедшему бесу завязать мне глаза траурной чёрной лентой. Тот же рогатый малыш завязал глаза и отцу Григорию, стопроцентно оставив внизу узкую щель для подсматривания. Что делать, для бесов я давно персона нон грата, а батюшка им в чёрной церкви грехи отпускает. Ясен пень, на чьей они стороне. Прозвучал призыв к тишине, и началось…
        - Илюшенька, - дрогнувшим Катенькиным голоском всхлипнул памятник, - может, не надо уже, а? Найду я тебе твою мармазетку Маргариту и даже материться при ней не буду.
        Я пожал плечами. В принципе было б и неплохо, да только поздно. Куда мне сейчас уйти, кто отпустит? Тем более что с двумя женихами я уже договорился, а третьего только могила образумит. Под яростный вой толпы нас поставили на помосте спина к спине.
        - До первой крови, - перекрикивая народ, напомнил один из судей. Нас развели на три шага в стороны.
        - А теперь оборачивайтесь и деритесь!
        На какую-то долю секунды я замешкался и тут же был бешено атакован грузинским батюшкой. Как увернулся от его кинжала, ума не приложу. Подсматривать не смел, но и быть зарезанным, как беззащитная овца, тоже радости мало. Толпа притихла настолько, что мне были слышны вкрадчивые шаги отца Григория, осторожно скользящего ко мне по чуть поскрипывающему помосту, и даже свист его кинжала, когда он демонстративно пластал воздух в двух шагах от меня, играя, словно кошка с мышью.
        - Сорок пять минут, - ни к селу ни к городу объявил памятник, и я, не задумываясь, отмахнулся кинжалом влево. Звякнула сталь клинков.
        - Без двадцати, - поправила Катенька.
        Так вот тут в чём соль, едва не вскрикнул я, легко отстраняя коварный удар слева внизу. О том, что вслед надо, упав на колено, махнуть на пятьдесят пять, догадался уже сам, и мгновением позже обалдевший грузин-священник-кровосос ощупывал чистенький разрез правых газырей.
        - Шайтан-казак! Зачем так сделал? Черкеска почти новый, малоношеный, я его шесть лэт назад под Тбилиси из свежей могилы выкопал. Теперь зашивать буду, да?!
        Он кинулся на меня, исполненный праведной, с его точки зрения, обиды, но мне теперь было всё по барабану!
        - Пять минут. Половина. Десять минут. Без четверти. Двадцать две, - ни на секунду не запинаясь, бубнил памятник, и смысл этих таинственных чисел был моим спасительным кругом в бешеном водовороте сияющей стали обоюдоострых кинжалов. Один раз Катя почти фатально ошиблась или просто не успела за скоростью удара, когда «шесть минут» одним поворотом кисти превратились в «без пяти» и я щекой почуял холод лезвия. Но тут же свободной рукой поймал запястье отца Григория, вывернул на себя и, заворачивая его руку за спину, быстро обезоружил горячего горца.
        - Крови! Крови! - забушевала толпа.
        Что ж, я осторожненько кольнул нечистого батюшку в ягодицу и поднял над его головой кинжал с одной-единственной красной капелькой.
        - До первой крови, - важно подтвердили судьи. - Жеребьёвщик выиграл. Пусть скажет слово.
        Я с наслаждением сорвал с глаз мокрую повязку и громко прокричал:
        - Отец Григорий, Вдовец, Павлушечка!
        - А я, может, иначе хочу, - кокетливо повела плечиком бабка Фрося, но мне было уже не до её капризов.
        - Решение окончательное, обжалованию не подлежит. Если кого что не устраивает, ищите себе другого жеребьёвщика.
        - А ты куда, казаче? - прогудел мясник Павлушечка, когда я, не прощаясь, спрыгнул с помоста.
        - А у меня ещё своя служба есть. Девицу найти надобно.
        - В Оборотном-с и девицу? - не поверил Вдовец, мягко вклиниваясь в разговор. - Нет у нас таких-с. Разве старые девы какие, но и те… так же невинны-с, как королева английская Елизавета.
        - Тут дело в ином, - начал было я и осёкся, уж слишком плотоядно-внимательными выглядели лица мясника и кабатчика. Да и вообще, орать на весь город, что где-то здесь, скорее всего, прячут живую девушку, дочь губернатора Воронцова, чревато самыми непредсказуемыми последствиями…
        Хотя с чего врать, наоборот, вполне предсказуемыми! Тут весь город празднично с катушек сорвёт, и поиск Маргариты Афанасьевны займёт от силы полчаса, а её торжественное поедание и того меньше. Мне в лучшем случае выделят аккуратно обсосанный бантик, вернуть как сувенир безутешному отцу. Нет уж, такие вещи надо делать без привлечения общественности. В крайнем случае привлечь двоих. Они ведь хотели, чтоб я их представил дяде? Представлю, будьте уверены. А пока…
        - Где у нас тут Моня и Шлёма?
        Вопрос повис в тишине. Обиженный отец Григорий, не глядя на меня, тайком тискал за коленку довольно повизгивающую бабку Фросю. Павлушечка всё ещё напряжённо ждал новых откровений об «утерянной девице», а Вдовец тихо пил. Вот чего б о нём отродясь не подумал! Неужели кабатчик хоть раз в году, не стыдясь, позволяет себе на публике глушить беленькую, не закусывая? Я попробовал даже подмигнуть ему, щёлкнув себя ногтем по кадыку, но Вдовец принципиально отвернулся.
        - Иловайский, зайди ко мне. Поговорить надо, - вовремя вернул меня к реальности глухой голос из памятника.
        Я быстро огляделся по сторонам. Поехать на девке Ефросинье не удастся, она теперь, образно выражаясь, под другим седоком ходит. Из молоденьких ведьм никто не горел желанием одолжить мне помело, а у старых гарпий я б его и за деньги в руки не взял - они ж на нём голышом ездят, потом руки не отмоешь. Мясник-патологоанатом, правильно истолковав мой скучающий взгляд, быстро смешался с праздничной толпою, так что волей-неволей, а пришлось идти пешком.
        Народ предпочёл неритмичную, хаотичную и немузыкальную пляску на площади вокруг помоста, так что по дороге к Хозяйкиному дворцу ко мне особо никто не цеплялся. Ни с целью выпить (с ним), ни горя желанием закусить (мной). Так что я имел возможность тихо, без спешки, беготни и приключений прогуляться по уютным улочкам Оборотного города.
        Миновав женскую парикмахерскую «Фурия» и баню-сауну «Метель», дорога повела меня оживлёнными торговыми кварталами с яркими вывесками и броскими призывами: «Купите у нас восемь диванов и получите в подарок бесплатную табуретку!», «Общество охотников и рыболовов реализует мёд по цене производителя», магазин садовых удобрений «Ням-ням», отель «У прилипшего альпиниста», «Чай в пакетиках „Утопленник“», «Публичный дом, он же публичная библиотека, далее по настроению и финансам, а персонал подстроится»…
        Я как-то раньше не особо задумывался, как же здесь живут люди. В смысле нелюди, но не это важно. Ведь как-то живут, ежедневно ходят на работу, метут улицы, торгуют в магазинчиках, колдуют или едят друг дружку, но в целом ведь вполне полюбовно. По крайней мере, мне Катенька ни разу ни о каких громких митингах или беспощадных бунтах не рассказывала. Получается, они тут живут душевней и благоустроенней, чем мы наверху? Нет, что-то не складывается. В смысле обидно же…
        Вывески продолжали радовать глаз. Вот что значит гулять, а не бегать. Театр «Ромэн. Пляшем, гадаем, воруем!», «Познакомлюсь с гаремом. Интим не предлагать», кафе-бар «Трещина», «Распродажа морковки для женских монастырей», «Похоронное агентство „Смайлик. Печальный долг с улыбкой!“»…
        Пока дошёл до заднего двора Катиного дворца, насмотрелся и начитался такого, что лучше б и грамоте не учён был. Вот ясно же, что нечисть поганая, вроде всё как у людей, а всё равно не по-людски. Интересно, кто на такие объявления откликается, в такие лавочки ходит, в таких ресторациях штаны просиживает. Я вдруг поймал себя на мысли, что, несмотря на всё возмущение, пожалуй, тоже заглянул бы в пару мест, ну хоть чистого ознакомления ради.
        Кто-то из святых отцов католиков говорил: дескать, чтобы бороться с грехом, его следует, как минимум, знать! Вот ради этого знания и… Тьфу! О чём это я?! Тьфу, тьфу, тьфу! Господи Боже Иисусе Христе, прости меня, грешного, за такие мысли!
        Я сам себя нахлестал по щекам, обошёл железный забор и постучал в медные ворота. Щёлкнул замок, отворяя маленькую калитку. Никаких приглашений при этом, впрочем, не прозвучало, но ведь и огнём из львиных голов не опалило? А могло бы, зная Катенькин нрав…
        - Заходи, - неприветливо поприветствовали меня на пороге горницы. - Чаю-кофею не предлагаю, облезешь. Чего хотел, говори быстро, я не в настроении!
        А у меня и все слова-то напрочь позабылись, как только её, красу милоликую, увидел… Катенька грозно сидела на своём вертящемся стуле, в облегающем зелёном платье, эдак лихо выше колена, в чудных чулочках на дивных ножках, в туфельках (видать, заморских), блестящих так, что глазу больно, и с каблучищем, что твой плотницкий шкворень, на шее бусы переливаются, а в ушах серёжки мудрёные, вроде рыбьих скелетиков, но из серебра. Очи карие тенями густо-зелёными обрисованы загадочно, ресницы длиннючие и тёмно-синие, как ночь, губы алые, словно в крови искупаны, а грудь божественная при вдохе-выдохе то накатывает, то откатывает, ровно морской прибой… И я тону в нём с головою, слюной захлёбываясь. А ещё казак…
        Эх, пропадай ни за грош головушка моя чубатая! Щас как ухвачу зореньку ясную поперёк талии и да расцелую, куда дотянусь, да словлю по морде, да по шеям, да… Нет, на этом мои фантазии заканчиваются, потому как дальше лично мне уже неинтересно.
        - Ещё раз для военных, - остудила мой пыл Хозяйка Оборотного города. - Говори, зачем пришёл, или сваливай молча.
        - Хочу…
        - Стоп, самотык дизельный! Обломись с хотелкой. Всё, что касается наших личных отношений, посыпь пеплом голову (или чего у тебя там) и забудь. Другие дела есть?
        - Прошу поучаствовать в судьбе Маргариты Афанасьевны, младшей дочери генерал-губернатора Воронцова, - скрипнув зубами, выдавил я. - Сия девица была похищена этой ночью из отеческого дома неизвестным злодеем под моею личиной.
        - А почём мне знать, что это не ты сам отметился? Доказательства? Голословные утверждения не есть факты.
        - Да зачем же мне это?!
        - А я знаю? Вот ты мне и расскажи зачем…
        - Пожалуйста, посмотри в своей волшебной книге, - окончательно растоптав свою гордость, попросил я. - Батюшка её Афанасий Петрович нервничает, мой дядя вообще с ума сходит. Он на ней жениться вознамерился, а теперь по всем параметрам выходит, будто бы я у него невесту из-под носу увёл.
        - А мне-то что за дело до всей вашей родственной «Санта-Барбары»?
        - Ну хоть девицу невинную пожалей. Уж небось ей и страшно, и несладко в плену у нечисти поганой сидеть…
        - Ох, знаешь, а вот её сложности меня тем более никаким боком не колышут! - твёрдо обрезала Катенька, но тем не менее тут же развернулась к ноутбуку, начав быстро щёлкать клавишами. - Чем могу, Иловайский, тем и помогу. А могу немногим. Проверяем, проходила ли вышеозначенная особа, именуемая в дальнейшем как «овца», через арку? Нет. Не проходила. Следовательно, в Оборотном её нет. Вопросы?
        - А тайно провести не могли?
        - Хм… чего ради? Овца она и есть овца, смысл с ней тайные церемонии разводить… Ладно, забиваем в поиск ещё раз. И что? Угу… да, проходила. Точнее, была пронесена, судя по картинке, в полной-отключке.
        Я рванулся к экрану монитора (да, уже сто лет в обед как успел все эти слова новомодные выучить! Не считайте казаков тупее паровоза!) и, небрежно сдвинув Катеньку вместе со стулом в сторону, впялился в картинку. Трое неизвестных мне упырей в косоворотках без рукавов катили тачку всяческого тряпья. Ну вроде как раздели покойников на кладбище и вещички на продажу привезли. Вот только из-под серой мешковины виднелся краешек белой кружевной сорочки, слишком новый и слишком чистый.
        - Я за упыриные радости не отвечаю. - Моя любовь сразу скрестила руки на груди… грудях… поперёк грудей… тьфу, сгинь наваждение! - Это тебе к твоим дружбанам надо. Нет, меня с тебя периодически клинит, Иловайский, вроде православный казак, а с Моней и Шлёмой дружбу водишь. Ты хоть в церкви за это каялся?
        - В церкви мне за другое каяться надо, за то, что тебя полюбил, - вздохнул я, поправил папаху и развернулся на выход.
        - И что, вот так уйдёшь, что ли? - с всхлипом раздалось мне вслед.
        - А как надо? - сцепив зубы, простонал я.
        - Не подойдёт, не поцелует, не обнимет, не утешит бедную девушку…
        Я, не дослушав, бросился назад, упал на колени и прижал к груди свою ревущую недотрогу. Катенька вновь рыдала так искренне и заводяще, что меня тоже пробило на скупую слезу. Я гладил её по голове, перебирая густые тёмно-каштановые пряди, и думал о том, что, пожалуй, самый действенный выход из сложившейся ситуации - это… дать ей как следует по темечку, завернуть в ковёр, чтоб не брыкалась, и на руках унести в родную станицу. Там маменька так спрячет, что ни одна учёная полиция из ихнего будущего не найдёт, а я с войны вернусь, тогда и обвенчаемся по православному обычаю. Прав был дядя: чего она у нечисти забыла? Детей рожать и без диссертации можно!
        - Знаешь, а я вот думаю порой, - всё ещё всхлипывающая Катенька подняла на меня бездонные карие очи, - чего мы с тобой маемся?
        - Да, родная, да…
        - Ведь люблю я тебя, правда, люблю. А вот рычу, ругаюсь, это же неправильно, надо ведь по-другому, верно?
        - Верно, ласточка моя. - Я беспомощно озирался в поисках подходящего тяжёлого предмета, ибо бить женщину кулаком есть грех.
        - Может, мне тебя украсть надо? Дать разок чем-нибудь массивным по затылку, перенести в будущее, уволиться с работы, и ты мой! Я тебя спрячу, пусть поищут, у меня тоже там пара подружек есть, пропишут как двоюродного брата, и отвали, моя черешня, весь научный педсовет! Иловайский, - неожиданно отодвинулась она, - а чего у тебя глаза такие странные?.. Ты чего удумал?
        - Честно говоря… то же самое, что и ты.
        - То есть меня хотел по голове… - Она сдвинула брови и ладошками упёрлась мне в грудь. - Всё, у дураков мысли сходятся. Обиды не держу, понимаю двойственность сложившейся ситуации. Давай пока не будем гасить друг друга по слабому месту, тормознёмся, возьмём тайм-аут и вернёмся к этой теме на неделе. А ты там вроде бы какую-то невинную деву спасать собирался?
        - Да. Кстати. Спасибо, что напомнила, - поспешно согласился я, вставая с пола и отряхивая колени. - Маргарита Афанасьевна, поди, перепугана вся, её же в любой момент съесть могут. А у меня дядюшка на неё глаз положил.
        - В гастрономическом смысле?
        - Хуже, - признался я и, махнув рукой, быстренько рассказал ей всю историю.
        Разлюбезная моя скоро вытерла слёзки, даже рассмеялась пару раз, чмокнула меня в нос и, бодренько постучав по клавиатуре волшебной книги-ноутбука, дважды нажала на какую-то коробку, коя, прожужжав, выдала ей на руки расчерченный лист бумаги.
        - В картах сечёшь? Гляди сюда. Вот мой дворец, вот улица направо, по ней два квартала до фонтана, там налево и дуй прямо, никуда не сворачивая, практически до крепостной стены. Вот эта улица, вот этот дом, там эта девушка, что ты влюб… - начала напевать Катенька, но почему-то прикусила язычок и сунула бумагу мне. - Короче, в кружочке хата Мони и Шлёмы. Дуй к ним. Если твою девицу уволокли упыри, то эти двое точно замешаны.
        Я потянулся к ней с объятиями, но она честно предупредила:
        - Илюха, имей в виду, я натура увлекающаяся. Сейчас вся на эйфории, разок обнимешь, раньше чем через час не вырвешься. А девчонка может реально пострадать.
        Кто бы спорил… Я коротко обнял её за плечи, резко отшатнулся и, сжимая в кулаке карту, бросился к дверям. Уже за воротами львиные морды запоздало напомнили:
        - И это, имей в виду, упыри, они, когда выпьют, дурные на всю голову…
        «А сегодня день такой: все пьют, общегородской праздник», - мысленно продолжил я.
        Какие Моня и Шлёма, когда поддатые, мне уже видеть приходилось. Не самое лакомое зрелище, но и не война 1812 года, так что уж, поди, как-нибудь справлюсь. Вот только ни на грош не верится мне, что эта патриотическая парочка пойдёт воровать дочь генерал-губернатора Воронцова, прикрываясь моей личиной! Но если не они, то кто же?
        «Да ладно, а то тут без них нечисти мало, - рассудил я, свернув направо и сверяясь с картой. - Вопрос: почему? Хотя и это, собственно, не вопрос. Всё шито на живую белыми нитками. Надеваем личину Иловайского, крадём невесту его дяди, дядя либо: а) убьёт племянника, б) пошлёт искать, и тогда убьём его мы. Ох ты ж господи, дай им мозгов хоть капельку! Хотят меня убить, пусть строятся в очередь или валятся скопом, но зачем же такие сложные игры с переходами на личности…»
        - Молодой человек, не проводите девушку до спаленки? - кокетливо раздалось сзади.
        - Идите своей дорогой, бабушка, - не оборачиваясь, вежливо ответил я. - Вас в спальне дедушка ждёт, он уже четырежды радикулитной мазью намазался, а в тюбике ещё осталось. Догадайтесь с трёх раз, как он намерен её с вами использовать?
        Старая кривоногая ведьма за моей спиной схватилась за сердце и дала дёру. Кстати, напрасно, у неё слишком богатая фантазия, дед всего лишь хотел предложить ей смазать остатками мази дверные петли, чтоб не скрипели…
        - Выпьем, казак? - практически перегородили мне дорогу два загорелых вурдалака цыганского типажа и жилистого сложения. - Лучше выпей с нами, или…
        Собственно чего «или», я узнать так и не успел, парни просто рухнули мне под ноги. Сами по себе, никто их не трогал, перебрали, с кем не бывает… От соприкосновения с булыжной мостовой ромалы захрапели так, словно ждали именно этого момента для акапельного исполнения через нос без слов «Эх, загулял, загулял, загулял парнишка молодой, молодой, в красной рубашоночке, хорошенький тако-ой…». На пару секунд я даже задержался рядом, поймав себя на том, что подпеваю и притоптываю, но вовремя спохватился. У меня ж срочные дела…
        Пока дошёл до знакомых дверей, ещё три раза поцапался с местными красавицами, пару раз чудом увернулся от вылетающего с балкона кресла, потом дивана и один раз почти подрался. Ну, включая цыган, считай, два. Хотя какая там, к лешему, драка: шашку из ножен вытащил до половины, и банда низкорослых бесов-новобранцев, будущих охранников арки, разбежалась с матюками, обещая непременно пристрелить меня, как только выйдут на службу. Дать бы каждому по ушам, чтоб уж наверняка запомнили, да бесы бегают шустро. Только из-за скорости маршрут не выверяют, трое не вписались в поворот, сбив двух ведьм с коляской, а четверо вообще стену не заметили, пока не вписались красивыми силуэтами…
        - Моня, Шлёма! Есть кто дома? - не хуже Прохора срифмовал я, стуча кулаком в дверь их подвальчика. Мог бы и не спрашивать, хлипкая дверь распахнулась после второго удара.
        Спустившись по ступенькам вниз, мне довелось застать своих несчастных приятелей за странным занятием. Они наряжались и наводили марафет. Ей-богу! Я глазам своим не поверил, но Моня перед зеркалом полировал лысину тряпочкой с бриолином, а Шлёма, высунув язык (народная примета), зашивал сам себе дырку в штанах на колене.
        - Здорово дневали, братцы!
        - Здорово, подельник! - радостно откликнулся Шлёмка, хотя меня с такого приветствия слегка перекосило. - Ну чё? Как те Оборотный в праздник? Чё видел, где был, в чём участвовал?
        - Жеребьевал для бабки Фроси, - честно ответил я. - Потом к Хозяйке зашёл, отдал визит вежливости.
        - Взяли?
        - Э-э… ну да, наверное. Но я не за этим. Хлопцы, в городе, вообще, много упырей?
        - Думаю, наша диаспора насчитывает штук сто-сто двадцать, - прикинув, сообщил Моня. ІІІлёме такие подсчёты были не под силу, он подобное число выражал одним словом - много! - А собственно, в чём, так сказать, затык?
        - Тока быстро, Илюха, мы торопимся!
        - Куда, если не секрет? - навострил уши я.
        - Дык на свадьбу же!
        - На какую?
        - Илюшенька, тебе с нами нельзя, - вежливо приостановил меня Моня. - У нас, как бы это выразиться по-научному, корпоратив, вот. Казакам нельзя-с…
        - Ну нет так нет… А что за свадьба-то?
        - Клёвая штука, братан, - влез Шлёма, невзирая на протесты товарища. - Раз в год наши девиц берут сверху, ну и… это… не, не то, чё ты подумал, а типа все перед ней ходют, пока она себе жениха не выберет.
        - И что?
        - Как?! Да мы ж в личинах все, вот дуры-девки и ведутся. А когда обвенчаны, уже поздняк метаться, да?
        С каким трудом я удержался, чтобы не вмазать ему по роже, кто бы знал… Но казачья жизнь в первую очередь учит терпению и выдержке, без этого на границе просто не выжить. Батюшка тихий Дон сейчас и вправду тих, но донцы регулярно служат и на Кавказской линии, а там без терпения никуда.
        - Так что за девицу на этот раз взяли? Поди, какая крестьянка сельская, необразованная?
        - А мы и не знаем. Слыхали тока… типа не наши её брали, а в подарок преподнесли.
        - Рыжая ведьма Фифи подарила?
        - Ты чё пристал, как этот? - возмутился Шлёма, уже дважды уколовший себя иголкой. - Сказал же Монька, не знаем! Хошь, сам иди глянь.
        - Хочу, - сразу же согласился я, ловя его на слове.
        - А пошли! - с полуоборота завёлся Шлёма.
        Моня попытался возразить, и мне пришлось положить ладонь на рукоять шашки. В определённом смысле с Моней было попроще, он интеллигент, его и припугнуть можно. А в том, что он всё это сделал по собственной воле, сам легко убедит и себя, и друга, натура такая. И пяти минут не прошло, как оба упыря, каждый по-своему, были уверены, что, ведя живого казака на упыриный… как его… этот… корпоратив, они уж точно совершают хороший поступок.
        Тем паче я достал из кармана восемь копеек медью, и парни сразу признали, что этого хватит на пять литров дешёвого самогона, здесь рядом, за углом. А уж с самогоном нас на любой свадьбе примут как самых дорогих гостей! Идти, кстати, пришлось не особенно далеко, буквально два квартала, до следующего угла и там ещё ступеней сорок вниз, в увешанное сердечками и голубками подземелье.
        - Илюша, а вашу шашку вы не могли бы оставить за порогом? - наивно полюбопытствовал Моня, но сам же себе и ответил: - Нет, конечно, сопрут ведь…
        - И спасибо не скажут, - добавил его верный сокамерник. - А Монька чё сказать-то хотел, там у нас народец разный. Ты, короче, повежливей как-нибудь. Ну там трупов поменьше, чай, на вечеринку зовём, а не на штурм Азовской крепости.
        - Понял.
        - Нас хоть пожалей, нам тут ещё жить, хотя… Братан, слышь, а ежели Иловайский всю кодлу здесь загасит, мы смогём свою мясную лавочку открыть? Али Павлушечка конкуренцией задушит? Не, я серьёзно…
        Мы с Моней не стали даже слушать эти бредни. Лысый упырь деловито накинул личину первого парня на деревне и условным стуком «раз-два-три-раз-три-два» дал знать, что гости прибыли. Изнутри щёлкнул смазанный засов, по ушам стукнула разухабистая народная музыка Костромской или Архангельской губернии, в лицо двинул ком сивушного дыма, и незнакомый бородач без двух передних зубов с поклоном пригласил нас войтить. Да-да, именно так он и выразился: «Просю войтить!» Мы втроём, плечом к плечу, кое-как протолкались в узкий проход и замерли у стеночки.
        - Типа чё? - храбро спросил Шлёма у плотной толпы подогретых алкоголем упырей, вурдалаков и вроде даже делегации из башкирских убыров.
        - Человека привели.
        - Живого.
        - Хорошо энто, спасибо скаже…
        - Эй, да это не человек, это… хотя тьфу, человек, конечно, просто похож на…
        - На кого?
        - Казак как казак, при форме, при шашке, при…
        - Парни, вы чё, охренели, сюда самого Иловайского тащить?! - резюмируя общие выкрики, заключил плечистый упырь в лакейских лохмотьях под личиной пышного елизаветинского вельможи.
        - А чё такого-то? Илюха в Оборотном городе давно свой. Знаешь, чем он с Хозяйкой занимается? Не знаешь, так и не лезь!
        Я был готов убить болтливого Шлёмку на месте, но въедливый упырь в лакейском предрешил свою судьбу:
        - Да ну? С Хозяйкой? Вот пущай он нам об энтом при всём народе и скажет. И чтоб интимностей побольше, слыхал, казачок?
        - Слыхал, - подтвердил я.
        - Ну и чё? И чем, и как, и скока, и…
        Договорить я ему не дал, боковым ударом в ухо отправив в полёт на другую сторону зала. В толпе не раздалось ни одного удивлённого вскрика, вроде как обычное дело… Я подождал. Пауза затянулась.
        - Ясно, - наконец высказался самый догадливый. - Они с Хозяйкой английский бокс изучают. А мы, дураки, думали, у них любовь…
        После этих слов я резко стал скучен и непопулярен. Уф, слава тебе господи, как же хорошо, что на кучу вопросов можно хоть иногда ответить одним кулаком. Молча и результативно. Прохор бы меня похвалил…
        - Айда к сцене, хорунжий, - потянул меня за рукав Шлёма. - Монька вон нам рукой машет, место за столиком нашёл. Выпьем, чё ли, а?
        Нет уж, пить я с ними не собирался, не за тем пришёл, но спорить не стал. Левую пятку кололо иголочками, стало быть, опасность не миновала, но какое-то седьмое чувство подсказывало, что я на правильном пути и дочка губернатора где-то здесь. Мы разместились рядком на лавке, за длинным столом, крепко сбитым из грубо оструганных досок. За соседними шестью столиками вольное упыриное сообщество деликатно праздновало свой скромный корпоратив. То бишь нещадно хлестало палёную водку, шумно аплодировало разбитному трио (две балалайки и гармонь), курило крепчайший самосад с конопляным листом и лапало за задницы хамоватых бесовок в неглиже, разносящих бутылки и нехитрую закусь из поганок с мухоморами.
        Моня и Шлёма сидели справа и слева от меня, с одной стороны панибратски подмигивая и ухмыляясь, с другой - бдительно охраняя мою особу от возможной мести упыря в лакейском. Впрочем, тот вроде бы и не горел желанием подойти и дать сдачи, с гордостью демонстрировал желающим втрое распухшее ухо и строил из себя инвалида умственного труда, пострадавшего от казачьего произвола. Многих это умиляло, я сам видел, как ему даром подносили утешительную стопочку. Молодец мужик, сориентировался, развернул ситуацию себе на пользу, выбился в герои дня…
        - Какова программа посиделок?
        - Да как всегда, - охотно просветил Моня, двумя пальчиками опрокидывая стопку. - Посидим, попьём, пообщаемся в своём кругу. Тут ведь, главное, братство и товарищеский дух. Некое духовное единение, благостные порывы, общие интересы и ценности…
        - Пьянка будет, - попросту добавил Шлёма. - Напоремся в хлам, подерёмся, потом пленниц жрать начнут и…
        - Погоди, ты ж о свадьбе говорил?!
        - Шуток не понимаешь, чё ли?! Какие свадьбы, когда тут живая кровь…
        - Тогда стой, давай подробности, - потребовал я.
        - Про чё?
        - Про пленниц, которых жрать собрались!
        - Ты чё? Иловайский… пусти…
        Меня с трудом заставили отнять руки от полузадушенного упыря. Но если кто тут всерьёз рассчитывал, что в моём присутствии они всей толпой могут убить и съесть губернаторскую дочку, то… Глубоко заблуждаетесь, господа-товарищи! Правда, как именно я один буду драться с более чем полусотней пьяных буйных упырей, защищая честь и жизнь драгоценной пассии моего дядюшки, пока не ясно… Но уверяю вас, мало никому не покажется!
        - Хлопцы, чисто из интересу, а второй выход из этого помещения есть?
        - Не, тока один.
        - Хм… а что ж это я жлобствую, на праздник набился, а угощениями не проставился. Эй, красотка!
        - Чё надо, казачок? - тут же подбежала вихлястая чертовка с убойным декольте. - Тока намекни, я заранее на всё согласная!
        - Вот тут у меня деньжат под гривенник. Сколько на них пива поставить можно?
        - Если самого дешёвого, то бочек пять…
        - Тащи! Угощаю! Наливайте задарма всем, кто ни пожелает, гуляй, братва упыриная, казак платит! - громогласно оповестил я, вставая с места.
        Если до этого момента отдельные личности и посматривали в мою сторону косо, то после такого заявления мой рейтинг взлетел до небес, не хуже, чем у Катеньки в ейных социальных сетях.
        Пока бесовка договаривалась с кем-то о срочной доставке пива, я скромно уточнил у Мони:
        - Кстати, а сортир здесь где?
        - Тут не предусмотрено, на улицу выйдешь, там, за углом, быстренько пыс-пыс… и никто не осудит, - мягко намекнул он.
        Вот и ладушки, вот и посмотрим, я быстро вылез из-за стола, поднялся к выходу и удовлетворённо хмыкнул. Как и ожидалось, тяжёлую дверь нужно было закрывать на основательный засов, в свою очередь запиравшийся на висячий замок. Медный ключ бесхозно болтался рядом на гвоздике. Пожалуй, у меня в кармане ему будет уютнее, а то висит тут такой одинокий, никому не нужный…
        - Ну, братцы патриоты, что у нас там происходит на сцене? - Я вновь уселся между Моней и Шлёмой. - Ничего важного не пропустил?
        - Не, Шурка Подзаборник романс поёт дюже жалостливый, - не отрывая глаз от сцены, отпихнулись мои лысые приятели. - Про любовь неземную, подземную, вам, казакам, не понять.
        - Ну да, научным языком сие называется «некрофилия», - прослушав пару куплетов, оценил я. - Нам оно и впрямь не близко…
        Ты лежала в гробу с чуть щербатой улыбкой,
        Провалившийся нос искушал и манил,
        Наша первая страсть была робкой и зыбкой
        На разрытой земле, меж холодных могил… -
        надрывался бородатый певец, нещадно третируя цыганскую гитару с бантом.
        Как тебя называть, роковая кокетка,
        Что в объятьях моих вдруг рассыпалась в прах
        На забытый погост, посещаемый редко,
        Где остался лишь я, в неглиже и слезах?..
        Весь текст приводить не буду, должен признать, что романс действительно был жутко жалостливый и сердца слушателей пронзал, аки штопор пробку. Многие рыдали не стыдясь, и, похоже, подобные истории были за плечами у доброй половины упыриного сообщества. Лично меня просто стошнило бы, попробуй я представить всю эту печальную историю в картинках и лицах. Но, слава богу, моя голова была забита другим, и надрывающий душу романс я слушал вполуха.
        К тому времени подоспела доставка пива, пять здоровенных бочонков под приветственный вой и свист были вкачены в помещение и тут же пущены в розлив. Под первые кружки последние куплеты пошли особенно хорошо, в такт обливались слезами практически все присутствующие, даже Моня со Шлёмой, да что они - бесстыдные бесовки и те хлюпали носами…
        Сколько я ни копал разных мёртвых красоток,
        Скольких я ни любил под луною в ночи,
        Как бы ни был я с ними и нежен, и кроток,
        Но душевную боль не унять, хоть кричи…
        - Кто будет следующий? - перекрикивая пьяный грохот аплодисментов, спросил я.
        Шлёма пожал плечами. Через несколько минут вышел какой-то потрёпанный тип в личине статского советника с попыткой прочесть доклад о возможной или невозможной жизни на планете Марс, но его освистали. С переменным успехом прошли показательные матросские танцы, барабанная дробь деревянной ложкой на оставшихся зубах и невнятный толстячок, пытавшийся сразить всех искусством карманника. Получалось это дело у него из рук вон плохо, поэтому нахал был бит и даже лишён общедоступного пива, рекой разливаемого для всех прочих. Теперь оставалось лишь правильно рассчитать время. Я тихо скользнул к дверям и аккуратненько запер засов на замок. Ключ, естественно, остался при мне, чего ему там, на гвоздике, делать…
        - Иловайский, ты где ходишь? Садись давай, сейчас пленниц делить начнут! - воодушевлённо усадила меня на скамью лысая парочка. Я послушно сел, без труда изображая жуткую заинтересованность происходящим.
        Под хлопки, свист, вой и скабрёзные шуточки откуда-то из боковой комнатки вывели бледную как смерть крестьянку лет семнадцати, в простом сарафане, босую, с длинной рыжей косой. Здоровущий упырь, косая сажень в плечах, придерживал её под локоток.
        - Кто первый заплатит? Молодая девка, здоровая, крови много будет, - громко объявил он.
        Крестьянка, будучи натурой деревенской, а значит, ко всему колдовскому дюже впечатлительной, мигом сомлела, уйдя в чистый бабский обморок…
        - Чего ж врёшь, что здоровая? - первым поднялся я. - Малахольная дура. Унесите припадочную, настоящую жертву подавай! Любо?
        - Любо! - в один голос поддержали меня мои упыри, а с ними и всё честное сообщество. - Чё болезную подсунул? Её в самый конец тащи, а нам надоть лучше. Один раз в году так гуляем!
        Здоровяк выругался сквозь зубы, но послушно поклонился и вывел вторую претендентку. Ею оказалась рослая возрастная бабища, квёлая и пустомясая, зато болтливая-а-а…
        - Ой, а где энто я? А чё вы тут делаете? А мне нальёте? А я одну стопочку - и уже такая, как вам надо. А, конечно, смотря для чё? А то может одной-то и не хватить…
        - Да он над нами издевается?! - праведно взревел я, хватаясь за шашку так, чтоб меня успели остановить Моня со Шлёмой. - Подсовывает непонятно кого! Гоните эту дуру говорливую, неужели никого помоложе да поприличнее нет?
        - Энто я-то дура болтливая?! Ах ты, жлоб с лампасами, чтоб ты свою папаху в котёл с борщом уронил, сварил да ей же и подавился! Чтоб у тебя усы выпали, а сзади курдюк овечий вырос и чтоб ты тем курдюком в седле сидеть не мог да за колючий репейник цеплялся! Чтоб вам всем тут пусто было, а кто откажется, кому я не красавица, тому и Волга не река, и царь не батюшка, хлеб не голова, земля не пух и…
        Под общий вопль единодушного протеста грозовую жертву мужского шовинизма с трудом затолкали в ту же боковую комнатку. Я опустился на скамью под одобрительные хлопки по плечам десятка близстоящих упырей с кружками. На первый взгляд от всего выставленного пива оставалось едва ли не полбочонка. Значит, надо просто тянуть время. Тем более что трое или четверо уже безрезультатно толкались у уличной двери, на ощупь разыскивая заветный ключик…
        Третьей на сцену вывели гордую дочь губернатора Воронцова. Мы встретились взглядом, и… она повела себя как полная дура! Судите сами…
        - Хорунжий Иловайский?! Ах вы… подлец, мерзавец, скотина, негодяй, подонок, каналья, шельма, стервец, злодей, предатель, изменник, каторжник, преступник, висельник, фальшивомонетчик!
        Поток ругательств и голословных обвинений полился на мою голову с такой неутомимой силой, что я невольно натянул папаху до самых бровей. Впрочем, и гнев на милость Маргарита Афанасьевна сменила с не менее поэтичной лёгкостью:
        - Ах, спасите же меня! Избавьте меня от ужасной участи, и мой папенька будет вам по гроб жизни благодарен! Вырвите меня из грубых когтей этих бесчеловечных созданий! Вы… мой герой, мой избавитель, мой рыцарь на белом коне, без страха и упрёка!
        Все слушали её с раскрытыми ртами. Мне просто несказанно повезло, что народ уже был пьян для самоорганизации и сотворения подобия французской революции. Опомнись они все хоть на миг, мне бы голову отвинтили на раз без помощи госпожи Гильотины. Но пиво - великая вещь! Вроде бы и лёгкое, и дешёвое, и горькое, как зараза, а пьётся хлеще чем вода, и чем больше потребил, тем больше хочется…
        - Иловайский, ты тут места попридержи, мы быстро! - попросили меня Моня со Шлёмой.
        Я молча кивнул, прекрасно зная, что выход заперт, а ключ у меня в кармане. Пусть сбегают, потопчутся, поймут, что в жизни есть вещи более важные, чем прямо сейчас съесть юную госпожу Воронцову. Природа, знаете ли, основные инстинкты бывают разными…
        - Ну что ж, братия? Эту берёте ли? - безуспешно взывал громила, тряся за узкое плечико бледную пленницу в кружевной ночнушке. - Кто за неё заплатит? Кому счёт предъявить? Тока побыстрее, а…
        Ага, теперь и до него дошло, что дармовое пиво тоже требует выхода. Сколько мы ещё протянем? Пять минут, десять? Практически вся толпа упырей и вурдалаков толпилась у запертых дверей, надсадно выясняя, у кого ключ, кто виноват и что делать. Подозреваю, что два последних вопроса станут ключевыми в истории Российской империи…
        - Эй, мужичьё! Так кто пленницу-то покупать будет? Чего зазря продавца мучаем, не по-христиански как-то получается, а?
        Должен оговориться, что христиан на тот момент в зале практически и не было. Ну я да тройка перепуганных пленниц явно не в счёт. Подавляющее большинство в этом заведении к добрым христианам никаким боком и близко не стояло.
        - Иловайский, а ты, случаем, ключа не видел? Ить лопнем же… - навалились на меня с обеих сторон Моня и Шлёма.
        Пришлось изобразить некую рассеянность…
        - Ключ? Ох ты ж матерь божья, царица небесная, что-то и не припомню даже… А что за ключ-то, собутыльнички?
        - Медный такой, с прозеленью, от входной двери, - едва ли не хором взвыло всё упырье братство, включая переминающегося с ноги на ногу здоровяка на сцене.
        - Что-то смутно знакомое… Ну да бог с ним. Сейчас главное, кто пленницу выкупит, так ведь?
        - А хрен тебе, сейчас совсем не это главное! - единодушно отозвались упыри, и в принципе как мужчина я вполне понимал справедливость их душевных порывов. Просто я-то это пиво не пил…
        - Эх и хотелось бы мне хоть одну пленницу приобресть. Да денег нет. Однако же…
        - Чё?!! - хором отозвался народ.
        - Кажись, припоминаю, где ключ лежал.
        - Одну пленницу забирай, на свой выбор! - не думая, сорвался плечистый торговец.
        - Неужто не шутишь? Одну могу взять?
        - Да бери же, гад ты эдакий, не мучай…
        - Одну… - искренне вздохнул я, ощупывая карманы руками. - Чтой-то не видать ключа. Неужто запамятовал?! Или голова не тем занята? Тьфу, что ж это я, грешный, сразу о трёх-то думаю…
        - Да провались ты вместе с ними! - тонким фальцетом, падая на колени, взвыл здоровяк. - Ключ!!!
        - А почтенное сообщество не против ли?
        - Чтоб ты подавился, казачок, - дружным хором простонал корпоратив. - Всё бери, тока скажи, где ключик заветный видел?
        Я тепло улыбнулся присутствующим, выждал напряжённую минуту и, скромно достав из кармана ключ, повертел его на пальце. Моня и Шлёма кинулись первыми, завывая от счастья. Я легко бросил им медную дорожку к избавлению и рванул в боковую комнату. На то, чтоб собрать всех пленниц воедино, вывести наружу и уйти за перекрёсток, потребовалось не более двух минуточек. В погоню никто не бросался, все были заняты куда более важным и личным делом.
        Улица превратилась в ревущий поток, безмятежно гуляющих прохожих попросту смывало, а я вёл свой маленький отряд в противоположном направлении, прямиком к Хозяйкиному дворцу, ибо других шансов выбраться на поверхность у нас реально не было. Переть через гудящий в праздничном угаре Оборотный было смерти подобно! До заветной арки, быть может, дотопал бы один я, все прочие ушли бы на закуску. К тому же, когда за следующим поворотом к бедняжкам вернулся дар речи, стало ясно, что всё произошедшее было цветочками в преддверии ягодок. Волчьих.
        - Ой, а куда это мы бежим? А зачем? А чего эта тощая с нами увязалась? А гоните её, она небось из образованных, а мы академиев не заканчивали! А чего казачок-то такой неразговорчивый? А чё тут за река жёлтая?
        - Хуанхэ, - не оборачиваясь, бросил я, выворачивая к площади, но теперь уже Маргарита Афанасьевна решила проявить себя, отодвинув говорливую бабёнку на второй план.
        - Хорунжий Иловайский, мне плохо… Голова кружится, в глазах темно, и сердце, сердце… останавливается…
        - Хорошо, я передам Василию Дмитревичу.
        - Что передадите? - Младшая дочь губернатора резко перестала изображать умирающего лебедя.
        - Что вы покинули этот мир в жестоких муках, с его именем на устах, и слёзно просили его в память о вас жениться на вашей сестре! Аминь?
        - На Настьке?! Да она же стерва, у неё веснушки, а ещё она себе в корсет капустные кочаны подкладывает для объёма!
        - То есть нет?
        - Категорически! О как мне плохо… мне ещё хуже… я почти умираю…
        Та молодая крестьянка, что и вправду падала в обморок, не желая подобного случайной подруге по несчастью, просто подставила крепкое плечо, помогая столбовой дворянке передвигать ножки. Говорливая тётка попробовала переключиться исключительно на меня, обошла по бордюрчику, прыгнула мне на спину и промахнулась. Ну или… честно говоря, я сам чуточку увернулся. В общем, искупалась она по полной программе и дальше хлюпала за нами вслед, бранясь, как сельская кошка, упавшая с крыши в помойное ведро. Пару раз нас пытались остановить…
        - Ба, хорунжий! Куда тебе столько, поделись с пацанами?
        - К Хозяйке веду, на романтический ужин. Есть вопросы?
        - Ни-ни-ни, может, проводить?
        Спасибо, сами доберёмся, молча козырнул я, и уличная банда из восьми людоедов отвалила с извинениями. Потом нашёлся ещё один…
        - Господин Иловайский, я полагаю? Позвольте представиться…
        - Не позволю, мы спешим.
        - Но продайте же мне хоть одну из этих милых курочек, - взмолился пузатый вампир-некромант в котелке, с изящно вздёрнутыми усиками. - Серые клеточки моего мозга говорят, что эта девица из села, вон та очень начитанна, а вот эта… страдает энурезом?
        - Нет, она им наслаждается. Берёте?
        - Э-э… я передумал. Позвольте откланяться…
        А вот откланяться я всем желающим позволяю крайне охотно. Иногда просто предел мечтаний моих и грёз юношеских, чтоб все в этом чудном городе резво отвалили от меня во все стороны и я хоть какое-то время провёл со своей ненаглядной наедине, без всех этих упырей, вурдалаков, чертей, ведьм, бесов, магов, людоедов, оборотней и прочей общительной нечисти…
        Мы остановились только тогда, когда я уже практически начал таранить железные ворота лбом. Медные головы обалдело уставились на меня немигающими глазами:
        - Илюха, это… чё за гарем?
        - Это… - задумался я, жестом затыкая рты всем желающим высказаться девушкам. - Кать, нам бы наверх, а? Не поспособствуешь божескому делу?
        - Ага, щас чё потяжелее возьму да и поспособствую! Тебя сразу испепелить или подрумянить с корочкой?
        - Что вы себе позволяете?! - невзирая на мой протест, взвилась милашка Маргарита. - Да я дочь генерал-губернатора Воронцова! Мой папенька вас пороть прикажет!
        - Ёлкин дрын, какие у него эротические фантазии, - тяжело вздохнула левая львиная голова. - Ещё есть желающие высказаться или лимит самоубийц на сегодня исчерпан?
        - А кто исчерпан-то? А чего его исчерпали? А я ничего не черпала? А где тут черпалки-то раздают? А я чё, я тоже черпать хочу!
        - Сейчас черпанёшь по полной, - тепло улыбнулась вторая голова, и я поспешно закрыл дурно пахнущую тётку грудью, раскинув руки крестом.
        Львиная морда поперхнулась собственным пламенем, выпустила чахлую струйку дыма через нос и укоризненно уставилась на меня.
        - Иловайский, тебе знакомо выражение «всю малину… унавозили»?
        - Ассоциацию уловил, - несколько рассеянно протянул я, поскольку отвлёкся на нарастающий шум шагов. Мостовая начала заметно вздрагивать…
        - Ты как умудрился столько упырей одним махом обмануть? Тебе б с таким талантом в МММ цены не было, погубитель. Вваливайте!
        Калитка распахнулась как раз вовремя, чтоб я успел втолкнуть туда трёх побледневших пленниц и запереть за собой засов. Минутой позже бурлящая толпа опомнившихся корпоративщиков героически добежала до площади перед дворцом.
        - Матушка Хозяйка, а тут, часом, Иловайский не пробегал?
        Глупый вопрос, а главное, такой несвоевременный… Две львиные пасти наконец-то с рёвом наслаждения выпустили так долго сдерживаемое пламя, и площадь на долгую минуту превратилась в точную копию пекла в миниатюре.
        - Да мы тока сказать хотели, что при покупке пяти бочек пива шестую дают бесплатно, - простонал последний из удирающих. - Ну ежели вдруг увидите его, так скажите, что мы уже откупорили за его здоровьечко-о!
        - Упс… - великодушно извинилась скоропалительная (в прямом смысле) Катенька.
        Мы прошли по дорожке между оград с адскими псами. На этот раз они рычали всерьёз и на моё присутствие благостно не реагировали, видимо чувствуя настроение своей госпожи. Всё честно, людям в Оборотном делать нечего, тем более посторонним девушкам, да ещё в хоромах самой Хозяйки.
        - Подождите меня здесь, я быстро.
        Дочь губернатора Воронцова обиженно наморщила носик и отвернулась, остальные также не высказали восторга, но тоже промолчали. Я рысью взлетел по лестнице на второй этаж, в горницу. Зоренька ясная сидела в той же одёжке на вертящемся стуле, ко мне спиной, и вроде бы не собиралась оборачиваться.
        - Это которая блондинка? Ничё, хвалю, вкус есть. Бюст пусть поливает почаще, глядишь, и вырастет. Типа шутка. Ха-ха. Понял?
        - Да не ревнуй ты, ласточка моя, - как можно нежнее попросил я. - Вот верну Маргариту Афанасьевну её папеньке, и всё забудется!
        - Ну-ну, надеюсь. Я, кстати, выяснила, какая бандитская группировка взяла на себя ответственность за её похищение.
        - Фифи?
        - Фу-фу! Нет, эта рыжая стерлядь в этом деле не замечена. По крайней мере, лично. - Катя выразительно подняла вверх большой палец. - Наши сейчас активно ищут пропавшего Жарковского, а именно он, скорешившись с беззубым потомком рода Дракулы, и провернул всё это дельце. Причём с одной-единственной целью - подставить некого хорунжего Иловайского. Знаешь такого?
        - Добить надо было, - вздохнул я, признавая свою вину.
        - Вот именно. Этот придурок доставал меня ещё в универе. Но как он умудряется из этого мира лазить в Инет, ума не приложу?! Блог ведёт, в ЖЖ отписывается. Я по отдельным ссылкам на него и вышла.
        - Спасибо, солнце моё ясное.
        - Плиз, силь ву пле, битте-дритте! Только с обнимашками не лезь, пока эта кукла Барби у меня за дверями в ночной сорочке трётся. Уводи их уже! Видишь, я нервничаю…
        - Да они и сами бы рады убраться, но как…
        - Бери всех в кучу и тащи за ворота. Отсчитай три шага по прямой. Держи всех за руки, мне там новый портал вчера установили. Как раз и опробуем…
        На выходе заждавшиеся девушки было вновь накинулись на меня с вопросами, я, как мог, успокоил всех и быстро отвёл с Хозяйкиного двора. Голос в динамиках, быть может, самую чуточку потеплел…
        - Иди, иди, не бойся. Уж тебя-то не обижу. Куриц этих держи на коротком поводке! Увижу, что хоть одна к тебе прижимается, - всё, фарш, котлеты, детский дом, пусть малыши мясному порадуются. Переведи им на церковнославянский, а то у них лица непонимающие…
        - Ну, Кать?!
        - Ладно-ладно, улыбнитесь, вас снимает скрытая камера-а!
        В тот же миг мостовая под нашими ногами растворилась, и мы вчетвером рухнули в зелёное пламя бездны. Девушки завизжали так, что и натянутая на уши папаха не спасала меня от боли в барабанных перепонках. А уже через секунду, открыв глаза, мы всей компанией сидели на травке за околицей. Солнышко уходило за обеденное время, деревенские псы, озадаченные нашим внезапным появлением, не спешили лаяться, а лишь неуверенно перегавкивались, словно советуясь друг с дружкой, как реагировать на такенные-то чудеса.
        Первой пришла в себя молчаливая сельчанка, резво вскочившая на ноги и, не сказав ни «спасибо», ни «до свиданья», дёрнувшая бегом до дому. От болтливой заразы мы не могли избавиться вплоть до дядюшкиного двора, а уж там её рыжий ординарец нагайкой отогнал, и то с усилиями. Нежная Маргарита, как девица благородных кровей, вела себя тише воды ниже травы. Шла за мной на цыпочках, стыдливо опустив очи долу, и весь лик её являл подлинное смирение, всепрощение и кротость. Не знаю, кого как, но меня это не обманывало ни капельки! Какой разнос это голубоглазое чудо устроит своему папеньке за непредупреждённое похищение и малоприятную экскурсию в упыриный подвал, можно было только догадываться…
        - Разрешите войти? - Я деликатно постучал в дверь, сунул нос в щёлочку и понял, что входить не надо.
        Губернатор Воронцов и генерал казачьих войск Иловайский 12-й сидели за столом, скинув мундиры, и по-простому резались в карты на щелбаны. Три или четыре пустых штофа у ножки стола (гусарская традиция) подтверждали, что ни папенька о судьбе дочери, ни дядюшка о любимом племянничке особенно не волновались…
        - А мы вальтом-с!
        - А мы дамой трефовой, роковой!
        - А я вашу даму, стыд сказать, разверну да и остудю червями!
        - А я вам не очень помешаю? - ангельским голоском пропела Маргарита Афанасьевна, не чинясь отодвигая меня в сторону.
        - Иловайский… мать твою! - мигом забурел мой смущённый дядя. - Не мог предупредить заранее, а? Сижу тут расхристанный, как поп опосля крестин у городового…
        - Па-пень-ка-а-а! - И губернатор Воронцов был во фронт атакован рыдающей дочерью, которая в душевном порыве едва не сбила родителя со стула.
        Я быстренько помог дядюшке накинуть мундир, протёр рукавом ордена и тихо откланялся:
        - Без меня управитесь?
        - Уйди с глаз моих, трещотка сарацинская!
        - Только со спасённой невестой уж будьте поласковее. У ней чувствительность повышенная, чуть что, в обморок на пол кидается. Видать, малахольная…
        - Изыди, говорю!
        - А в остальном ничего. Тверда, упряма, не застенчива. По всему селу в одной нижней рубашке прошлась, и ничего, не покраснела, стыда ни в одном глазу…
        - Пошёл вон, Иловайский! - наконец сорвался дядя, топая ногами, и вот теперь я точно мог уйти с чувством выполненного долга.
        Уже на выходе со двора слегка попридержал рыжего ординарца:
        - Погоды стоят тёплые, а?
        - Тебе чего, генералов племянничек? - сразу напрягся он, но у меня на тот момент ничего такого не было, просто светлое состояние души.
        - Погоды, говорю, тёплые! Как дома-то, что из родной станицы пишут?
        - Ничё не пишут. Жена неграмотная.
        - Да я знаю.
        - А чё ж спросил?
        - Так, для поддержания разговору. Ты Прохора не видел?
        - В церкви он, - отмахнулся дядин казак. - Свечи по тебе ставит. Говорил, что собственными глазами видел, как ты в болоте утоп.
        - Ну было дело… так, чуток, - засобирался я. - Пойду, утешу старика…
        - Да его уже половина полка утешила, за такое дело каждый рад был стопочкой проставиться. А ты опять живой…
        - Сам удивляюсь. - Дальше болтать смысла не было, без того знаю, как меня все здесь любят. И не то чтоб злые али из зависти, хлопцы у нас хорошие, просто традиция такая: раз ты генеральская родня, значит, огребай за двоих, не гордись перед людьми чужими эполетами.
        В станицах-то ещё покруче будет. Это ты на войне там есаул, войсковой старшина, батька-атаман, а в мирной жизни разок со стариками на завалинке не поздоровкаешься - всё, обид аж до Рождества не забудут, а бабки их ещё и выскажут со слезами, с укором за высокомерие. В миру все равны, все одной семьёй живём, одним воздухом дышим, по одной земле ходим. Посему, раз ты начальство, дак с тебя и спрос больший. Мне этот спрос с первого дня пребывания в полку аукается. Если б не Прохор…
        Я добрался до небольшого сельского майдана перед церковью и осторожно, из-за угла, оглядел прилегающую территорию. Так и есть, у входа, привычно сцепившись языками, стояли две печально знакомые старушки. Те самые, что чуть не ухайдакали меня в прошлый раз.
        И что делать? Ждать своего же денщика тут, пока он там, может, перед иконами на коленях слезами горючими умывается? Через ограду лезть, так риск шаровары порвать, а напрямую в храм божий идти - верная смерть!
        Старушки тоже на минутку прекратили разговор, одна прислушиваясь, другая принюхиваясь. Зуб даю, они таких, как я, за версту чуют, на сажень под землёй видят и уж точно на дух не переносят. Может, из пистолета в воздух пальнуть, они отвлекутся, а я и прошмыгну? Ага, как наивная мышь между двух опытных кошек-крысодавок с религиозным креном на оба полушария? Причём не только мозговых, прости меня господи…
        - Дяденька, а ты чего здесь прячешься?
        - Ой, - сказал я, вернувшись на землю после полуторасаженного прыжка вверх по вертикали. - Девочка, тебе никогда не говорили, что подкрадываться нехорошо? Я ж из-за тебя заикой мог остаться…
        - Зайкой?!
        - Заикой.
        - Зайкой, зайкой, - убеждённо захлопала в ладоши шестилетняя кроха с короткой косичкой, в простеньком сарафане и с носом-пуговкой. - Ты - зайка!
        - Нет, я большой и страшный дядя-казак! - подумав, поправил я. - А ты чего тут одна бегаешь, без друзей-подружек?
        - А я к бабушке иду, вон она, у церкви стоит.
        - Это которая? Людоедка с кривым зубом, в красной юбке справа или душегубка в синей кофте слева, с клюкой и злобным взглядом?
        - С кривыми зубами? А-а… это бабушкина подруга бабка Маня, а моя бабушка Пелагея Дормидонтовна. Она хорошая. Она не кусается, она пирожки печёт!
        - Ну, видать, мы с ней не в то время и не в тот час встретились. Припекла она меня по кумполу сзади, так что…
        - Что?
        - Ничего, - опомнился я, ловя себя на том, что уже начинаю жаловаться дитяти на её же бабушку. - Иди давай, не задерживайся.
        - А ты зайчик! - абсолютно не в тему хихикнула девчонка, цапнула меня за руку и потащила за собой. - Идём, не бойся!
        - Я? Туда?! Ни за что, там твоя бабушка!
        - Идём, со мной не тронет…
        Я попробовал было выкрутиться, да поздно. Если кто уверен, что у детишек хватка слабая, так с какой стороны посмотреть. Такая кроха, быть может, подкову и не согнёт, но взяла меня за мизинец так ловко, что я и дёрнуться не рискнул - оставит без пальца! Стараясь идти ровнее, не ойкать и вообще всячески соблюдать врождённое казачье достоинство, я позволил милому ребёнку провести себя пять - десять шагов и поставить перед расстрельными взглядами двух саблезубых хищниц. Скромный, тихий, кроткий, аки агнец на заклании.
        - Глянь-кась, до чего обнаглели казаки-то, малым детям проходу не дают!
        - И не говори, Пелагеюшка, вона как ручонку её махонькую стиснул, видать, чё хочет… Совсем Бога не боятся!
        Я вытаращил глаза от пяти копеек до царского рубля, язык онемел от таких наездов, но оно и к лучшему, чего дитя донским матом пугать. А этих старых дур я щас просто пристрелю, умрут мученицами, а их родня мне, поди, ещё и спасибо скажет. Может, даже хлебушка дадут в дорогу до каторги Сахалинской…
        - А я ить его сразу признала. Энто тот злодей, что на отца Силуяна в прошлый раз напасть хотел! В церковь лез без почтения, сапоги не чищены, глянцу нет, разит перегаром, как из поганой бочки!
        - Точно! Это ж ему мы тогда вежливое замечание сделали, а он, невежа, к пожилым людям задницей обернулся, да и обхамил нас ни за что перед всем народом…
        - Что ж вы врёте-то, бабушки?! Устыдились бы, - не сдержавшись, взвыл я. - Как можно такие речи при малом ребёнке вести?
        - От опять к внучке твоей вяжется, - нехорошо улыбнулась старушка в красной юбке. - Так ить и держит её, так и не отпускает, как ему щас покажу… Я ему щас по лукошку так пну! Я ж за твою Настьку любого охальника порву не глядя! А не порву всего, дак оторву, что оторвётся… Бей его, Пелагеюшка-а!
        - Не троньте моего зайчика! - неожиданно сдвинула бровки кроха, и веснушки на её мордахе грозно покраснели.
        - Настенька, дитятко, внученька, ты чегой-то? - нежно запела бабка Пелагея, быстро пряча за спину железный кастет. - Иди себе домой. Это злой дядька, он тебя плохому научит…
        - Он хороший!
        - Настька, не спорь со старшими, - только и успели хором сказать две бабульки, как малышка босой ногой пнула одну под коленку, а когда та согнулась, натянула ей на глаза платок. Вторая грымза попробовала дать ей подзатыльник, но отшибла пальцы об вовремя подставленный мною эфес кабардинской шашки. Там рукоять из буйволиного рога, твёрдая…
        - Зайчик, ты меня спас. - Вновь разулыбавшаяся Настенька прыгнула мне на руки, щёлкнула по носу и чмокнула в щёку. - Завтра придёшь ещё поиграть?
        - Как получится, служба же, - честно ответил я, спустил ребёнка на землю и рванул в церковь, пока дорога была свободна, а оба цербера женского пола дюже заняты.
        Храм божий встретил душеумиротворяющей тишиной, благостью и прохладой. Сорвав папаху на пороге, я успел широко перекреститься и только тогда тихо пошёл к стоящему опустив голову у иконы Казанской Божьей Матери Прохору. Он даже не обернулся…
        - Где тебя носило, твоё благородие? Я весь лес обошёл, тебя не нашёл, чуть с ума не сошёл от тоски да обиды, а ты скучал хоть для вида?
        - Похоже на объяснение в любви, - поддел я, хотя прекрасно понимал, о чём он.
        - Да что ж скрывать, люблю я тебя, дурака, нахалёнка, неслуха генеральского, - усмехнулся он, крепко обнимая меня за плечи. - Знал, что вернёшься, а всё одно сердце горюнилось. Дело хоть сделал?
        - А то! Возвернул Маргариту Афанасьевну в отеческие объятия в лучшем виде, целой и невредимой. И обошлось оно мне всего-то в восемь копеек мелочью…
        - Недорого нынче выкуп за губернаторских дочек берут, - качая бородой, признал старина Прохор. - А у меня до тебя другая задачка имеется. Вона глянь-ка, что я в конюшне, у твоего жеребца в яслях, нашёл. Да еле отобрал, кусается же, как собака какая! Вот суну его в конуру жить, будет знать…
        Я принял из рук денщика аккуратненький, чуть пожёванный с краю, сложенный вчетверо лист бумаги, развернул. Там было всего одно предложение, но у меня похолодела спина.
        - «Меняем голову твоей дочки на голову Иловайского»!
        Всё. Вот именно так, прямым текстом, ни больше ни меньше. Подписи внизу не было. Но, поскольку само послание оказалось не писанным от руки, а отпечатанным волшебным способом, я сразу вспомнил, как Катенька делала мне карту. Нажала кнопочку на чудо-ящике, он пожужжал да готовый лист и выплюнул. Стало быть, опять учёные крысы головы подняли, а может, и мазохист Жарковский свои интриги строит. После того как он объединился с хромой ведьмой Фифи, обычные покушения на мою особу уступили место изощрённым попыткам не только меня убить да съесть, но ещё и облить грязью моё честное имя и всех донских казаков в придачу!
        - Что скажешь, характерник?
        - Зарвались они, Прохор. Эта цидулька - последняя капля, нет больше на них моих нервов и нет им моего прощения, - тихо ответил я, глядя ему в глаза. - Больше не буду от них бегать, пусть теперь сами прячутся. Погутарь с казаками, мне надо десяток хлопцев покрепче на дозорный отряд. Дядю я на себя беру. Пора покончить с этой нечистой шушерой.
        - А как думаешь, нешто правда… про дочку-то?
        - Правда, - уверенно буркнул я, вспомнив веснушчатую Настеньку. - Не дай бог, ежели они из-за меня хоть что ребёнку сделают. Не помилую.
        Прохор протянул руку, крепко сжимая мою ладонь. Случись что, мы б и до этого дня друг за друга жизнь положили без сомнений, и не потому, что традиция такая. А ныне, узнав, что кто-то там поставил на одну доску пропавшее дитя и жизнь его же воспитанника, мой денщик вообще осатанел. Внешне оно, может, снаружи-то, и не так заметно, какой огонь в груди полыхает, но раздули-то угли напрасно, нельзя так с казаками, нельзя…
        Из церкви вышли спокойно. Двух старушек у ограды уже не было. И хорошо, уж больно мы были не в настроении. Первым это ощутил неугомонный дед, пытавшийся доплюнуть в нас из-за забора.
        - Казаки оне… Ходют тут и ходют, а может, уже всю Расею турки захватили или кавказцы какие?! Может, мне на той неделе татарин Ахмедка «исямисе, бабай!» не сказал? Али сказал, да негромко… Казаки оне… Нет чтоб порядок навести, нагайкой его отходить, мусульманина, за эдакую непочтительность, а то понаехали тут! И энти ещё… казаки оне… а?!
        - Бэ! - жёстко рыкнул Прохор, взметнувшись к забору и поймав старика за бороду. - Ежели ещё раз, старый ты хрен, одно тока слово о казаках вякнешь, я тебя при всём народе шашкой обрею, бороду в штаны засуну и скажу, что так и было! Понял меня?!
        - Понял. Чё не понять-то. Убивать будете?
        - Нет. Дай бог тебе здоровья, дедушка, ещё сто лет не кашлять!
        - Спасибо на добром слове, казачки…
        Мой денщик разжал пальцы, и скандальный старичок рухнул с забора к себе во двор, старательно пересчитывая уцелевшие волосики в поредевшей от страха бороде. В иной раз за такой поступок нас бы все бабы на селе сатрапами да нагаечниками пообзывали, а тут нет. Возможные свидетели притихли, как болтливые куры при виде коршуна в небе, и даже носу не высунули. Хотя, возможно, этот взбалмошный дед не одних нас доставал, так что получил по полной за выслугу лет по бдительному сидению на заборе…
        У дядиных ворот разделились. Прохор пошёл казаков-добровольцев вербовать, а я турнулся к нашему высшему начальству. Рыжий ординарец заступил было мне дорогу, но сам же и отшатнулся в сторону.
        - Ты чего, хорунжий? Да иди, иди, кто тебя трогает…
        Вот на тот момент ещё б он меня только тронул! Нервы звенели натянутыми струнами, играть на них без прямого риска для жизни я бы не посоветовал никому. Даже родному дяде!
        - Иловайский? Чего без доклада? - лихорадочно пряча бутылку за спину, обернулся мой героический родственник, подпрыгивая у подоконника, как блудливый кот, пойманный в марте. - Выйди-ка и войди, как полагается!
        - Нет.
        - Что? Ты с кем говоришь, хорунжий?! Да я…
        - Знаю, слышал, помню, но только попробуйте, - без особых угроз предупредил я, кладя руку на шашку. - Выслушайте меня. Мне помощь нужна.
        - Ишь каков… - выгнул бровь дядюшка, теперь уже демонстративно, не стыдясь, наливая себе хрустальную стопочку. - Ну давай, грубиян, говори, чего хочешь? Денег не дам.
        - Денег не надо. Надо десяток казаков под моё начало. Дочка Прохорова нашлась.
        - Да ты что?!
        - И нашли её очень нехорошие люди. Требуют за ребёнка мою голову.
        Василий Дмитриевич молча поставил невыпитую стопку на тот же подоконник и серьёзно задумался. Не помочь он мне не мог, как не мог и подставить своих подчинённых на непонятную войну с нечистью за два дня до выхода полка по государеву приказу.
        - Прохор знает?
        - Да.
        - Видел её?
        - Нет.
        - Откуда ж ты уверен, что не враньё сие, с целью вас в засаду заманить да и грохнуть залпом?
        - Думаю, они так и планируют. Мы придём, нас убьют. Но девочка жива. Это я знаю.
        - Да откуда ж?
        - Отсюда! - Я ударил кулаком по сердцу.
        Дядя вновь отвернулся к окну. Помолчал. Выпил-таки водку и покосился на меня:
        - Будешь?
        - В присутствии высшего по чину я себе не позволяю.
        - Понял. - Он налил до краёв. - Пей. Приказываю.
        - Приказа ослушаться не смею. - Я опрокинул стопку, поморщился, занюхал рукавом и сипло спросил: - Поможете?
        - Куда я денусь… Ох, Илюшка, подвёл ты мою седую голову под женский монастырь. Давай уже, добивай, чего осталось! Так и напишу государю императору, дескать, казачий полк Иловайского-двенадцатого не смог вовремя выдвинуться на польскую границу, ибо был занят, спасая дочку денщика моего племянника! Повоюйте без нас, мы шибко заняты, но подтянемся… Может быть…
        - Примерно так, - подтвердил я.
        - Ну и пёс с тобой, - легко согласился дядя-генерал. - И впрямь, дался же мне энтот император… Может, он сам накосячил в той Польше, а нам за ним разгребай? Надоело. Нехай других верноподданных пошлёт, у него небось и своих кавалергардов полно, все мастера на балах плясать да по Манежным площадям солдат будоражить. Всё! Пусть идут служить Отечеству! А мы…
        - Дядя, успокойтесь.
        - А мы всем полком за дочкой Прохора. Её ж мой племяш сердцем почуял! А он не хухры-мухры, не хухер-мухер, не ху…
        - Дядя, вам хватит!
        - Отдай бутылку, изверг! - обиделся он, чуть не пуская слезу. - Я, может, сейчас себя Прометеем греческим ощущаю, а ты мою печень клюёшь без жалости! Чего встал как пень по весне на молодую берёзу?! Иди давай! Поднимай казаков на святое дело! И чтоб к завтраму дочку своего денщика мне вот тут живую, здоровую, без единой царапинки представил! Вопросы, хорунжий?!
        - Никак нет, ваше сиятельство, - вытянувшись во фрунт, отрапортовал я. - Разрешите исполнять?
        - Пошёл вон, Иловайский, - с чувством попросил мой горячо любимый дядя и отхлебнул из горла.
        Я развернулся на каблуках, выходя вон и едва не сбив дверью любопытствующего ординарца.
        - Эй, хорунжий! А правда, что у Прохора дочка нашлась?
        - Правда.
        - Ну ты энто, дело такое, семейное… Короче, ежели что, ты меня первым пиши в добровольцы! Небось не подведу.
        - Добро, - пообещал я, пожимая ему руку.
        Во дворе уже ждал мой денщик, с ним рядом топтались десяток хлопцев из простых казаков и приказных. Все при оружии, глаза горят, папахи сбиты на затылок, хоть сейчас на коней да в бой!
        - Там, в лагере, весь полк баламутится, - шёпотом доложил мне Прохор. - Говорят, ежели и их не возьмём, старики бунт поднимут! У нас ведь первое дело за товарища голову положить, а ты сказал - только десяток добровольцев…
        - Эй, станичники, слушай мою команду! - громко проорал я, привлекая всеобщее внимание. - Седлать коней, выходим через полчаса! Прохор, моего араба пусть тоже подготовят.
        - Он не твой, твоё благородие.
        - Мой.
        - Ни фига, он его превосходительства.
        - Сиятельства.
        - Да мне без разницы, - взорвался старый казак. - Тока энтот жеребец Василия Дмитревича, ясно тебе?
        - Ясно, - не стал спорить я. - Оседлаешь?
        - Легко!
        - А я как же? - обиженно кинулся ко мне рыжий ординарец. - Ты это, хорунжий, ежели что не так было, прости да забудь. Тут мы ж… все… раз такое дело…
        - Ты дядюшку охраняй, - помрачнев, попросил я, чувствуя, как странная печаль ядовитой змеёй обвивается вкруг сердца. - Сбереги его, а? У меня дороже Василия Дмитревича никого нет. Он мне отца заменил, ему маменька мою жизнь доверила…
        - Езжай, характерник, - серьёзно кивнул рыжий. - Пригляжу, чего уж там…
        Меньше чем через полчаса я мчался вперёд на белом жеребце, и вслед за мной, со свистом и гиканьем, неслись молодые казаки. При пиках, при саблях, при заряженных пистолетах, полные готовности отдать свою жизнь за-ради братской чести и воинской доблести. Кто это там говорил, будто бы я напрочь лишён честолюбия воинского? Ошибаетесь, дядя дорогой, не всё в нашей родне так просто, но и недаром мы - Иловайские…
        - Спешиться, братцы! - приказал я, как только мы влетели на старое кладбище. - Коней привязать, а самим нас здесь ждать во всеоружии! Чуете?
        - Чуем, хорунжий!
        - И не спать никому! А случись, подойдёт какой чужой человек, так гнать вежливо.
        - А не поймёт? - уточнил кто-то.
        - Да пристрели к ёлкиной матери, - охотно разрешил Прохор, спрыгивая с седла. - Ну что ж, мы идём, хлопчик?
        Я кивнул, проверяя пистолеты, шашку и засапожный нож. Мало ли когда что пригодится, но всё должно быть в справе. Я потрепал по холке верного араба. Не привязывая его, а, как всегда, разрешив остаться вольным. Только шагнул к заветной могиле, как… она открылась! Все десять казачков мигом схватились за пистолеты…
        - Не стрелять, мамкины дети! - взвыл я, грудью защищая двух обескураженно выползающих упырей.
        - Илюха, прости… - первым покаялся Шлёма. - А тока ты нам сам обещал вечером аудиенцию у Василия Дмитревича. Ну мы и попёрлися…
        - Личины хоть накиньте, дурни пришибленные, - шёпотом попросил я. - И могилу назад не прикрывайте!
        Моня радостно закивал, и мгновением позже наши казаки узрели двух солидных купцов, в жилетках и сапогах гармошкою, при партикулярно-модном платье плюс моднявые картузики набекрень.
        - Вот теперь другое дело, - выдохнул я. - Что ж, братцы, отпустим купцов Монина и Шлёмина до нашего генералу о поставках ржаных сухарей напрямую договориться?
        - Всем жителям Дона оптовая скидка, - поддержали упыри, и хлопцы доверчиво грянули «любо!».
        - А теперь бегом отсюда, - тихо посоветовал я. - Дядюшка у себя один, водку глушит, настроение соответственное. То есть вполне может взять вас (при личинах!) в похоронную команду для Польского похода, а может и нагайкой отходить в зависимости от настроения. Рискнёте?
        - Нам терять нечего, - переглянулись мои патриоты. - Мы ить не ради себя стараемся, а ради родины! Не позволим панам на Россию-матушку лапку задирать! Ну и подкормимся опять же, чё такого-то…
        Когда благородные «купцы» пешим ходом растаяли в надвигающемся вечере, мы с моим денщиком, поднапрягшись, распахнули могилу пошире. Я не знаю, чего он ожидал от этого похода, но мне было кристально ясно: Катенька должна знать, кто и как подкинул письмо в стойло моего коня и каким боком всё это упирается в разборки со мной. Если кто и сможет помочь нам найти потерявшегося ребёнка, так только она…
        - Что ж, братцы, на этом месте и разделимся. Пятеро со мной под землю пойдут, пятеро здесь, с Прохором. Пошли, что ли, перекрестясь?
        - Да ради бога, - охотно перекрестились все, а те, кому предстояло идти со мной, - дважды.
        - Ты уж там… понежнее, - предупредил меня мой денщик. - Нам-то здесь что курорт чешский: лежи да загорай под луной…
        - Ага, - охваченный нехорошим предчувствием, кивнул я. - Вы, главное дело, пистолеты под рукой держите.
        - Зачем?
        - Чтоб не обгореть.
        - Стало быть, жарко будет. - Он приобнял меня за плечи. - Отобьёмся, не впервой. Ты мне дитя верни, твоё благородие.
        Я стиснул зубы и отвернулся, поскольку, увы, ничего определённого сказать ему не мог. Если вот такую кроху, как горячая Настенька у церкви, враги наши в Оборотный завели, то шансов у ребёнка немного. Убьют они её, по-любому убьют, даже если я сам к Павлушечке головой на мясную колоду лягу. Получается, зря мы с ними миндальничали, не биться с нечистью надо, а хоронить. Крест осиновый в грудь, могилу поглубже, солью присыпать и камушком придавить - и надёжно, и красиво! Моня со Шлёмой жаловались, что на кладбище давно никого не хоронят? Сегодня же исправим сие досадное недоразумение…
        Я прошёл в могилу первым, за мной пятеро казаков из молодых, необстрелянных. Но все при оружии и полны решимости, всем же интересно, куда и к какой красной девке я шастаю…
        - Держаться за моей спиной. С глупыми вопросами не приставать, руками ничего не трогать. С местными жителями в разговоры не вступать. На голых баб не пялиться.
        - Ух ты, так там ещё и голые бабы будут? - мигом оживились хлопцы. - А ещё чего интересного присоветуешь?
        - Будут предлагать выпить - не соглашайтесь, - вспомнил я, вот только сейчас, наверное, понимая, на что и куда веду ребят.
        Да, сердце упорно твердило, что поступаю я правильно, что шесть сабель лучше одной, что нужны они мне будут и без них пропаду, но… Та же стальная логика, насмешливо прогибаясь под грузом реальности, тонко нашептывала: а все ли казачки вернутся домой из города, полного нечисти, пьяной от праздника и безмерного алкоголя, вечно голодной до тёплой человечины и в любой момент готовой накинуть на свои клыкастые морды самые милые и трогательные личины?
        - Тьфу, а вот что я обо всём этом всё время думаю? - сам у себя неожиданно спросил я, остановившись и создавая пробку на винтовой лестнице. - Если этим гогочущим жеребцам всё пофиг и всё устраивает, мне-то с какого от морозу париться?! Эй, шире шаг, не отставай, братцы! Гулять так гулять!
        - Любо! - дружно гаркнуло пять глоток у меня за спиной, а уже минут через пять мы выходили к волшебной арке, за которой незамутнённому взору виделись прекрасные шпили и башни Оборотного города.
        Хлопцы пошли заметно бодрее: любопытство - извечное качество казака, исторически бросающее нас во все тяжкие… То в Персидский поход за зипунами со Стенькой Разиным, то в Сибирь-матушку за Ермаком, то Крым воевать, то Кавказ, то Среднюю Азию. Оно и далеко, и опасно, но дюже интересно. Потому нас царь-батюшка без приключений и не оставляет, знает, что мы себе на заднее место ещё повеселее найдём, вот и спешит с отеческой заботой от войны до войны…
        - Глянь-кась, братцы, красота-то какая! И впрямь чудеса чудесные! Везде золото да жемчуга! А вон та крыша вся в алмазах, аж глазам больно. Ох, недаром, недаром наш характерник сюда что ни день сигает… В хорошем месте кралю себе завёл, Иловайский!
        Угу, подумал я, узрев бдительно поднимающегося из-за арки беса с длинноствольным кремнёвым ружьём английского образца. Длина от мушки до приклада в два тех же беса, если одного другому на голову поставить. Однако если этот гад пальнёт с упора, как из-за баррикады, то мало не покажется. Чтоб на таком плёвом расстоянии по цельной группе из шести казаков промазать - это редкостным талантом обладать надобно…
        - Сс-стой, стр-лять буду!
        Казаки замерли, недоумённо косясь на меня. Бес высунул пятачок и пригляделся.
        - Иловай-ск… кий, ты, чё ли?
        - Я.
        - А пщему вас п-пя… шестеро?
        - Чего?
        - Пщему вас п-пя… шестеро? - послушно повторил он, и до меня дошло. Праздник-то продолжается! Охранник на арке уже настолько никакой, что беседовать с ним лучше нос к носу и без закуски - ещё одна рюмка, и трындец…
        - Идём, молчим, качаемся, - шёпотом попросил я.
        Хлопцы кивнули. Не первый день замужем, уж пьяных-то как-нибудь изобразят.
        - Ну и… ик! ик! и как я те стрелять… буду, когда тебя многа? - страдальчески поднял на меня очи, полные неземной скорби, маленький офицерчик в мундирчике драгунского полка его высочества и сбитой на левое ухо каске с конским хвостиком. - Я ж по… в вас… по всем и не пр… ик!.. целюсь?!
        - Извиняй, служивый. - Утешающе похлопав беса по плечу, я всё-таки от греха отобрал у него ружьё. - Пить меньше надо, тогда б хоть двоилось, куда так-то уж нахрюкиваться…
        - Ви-но-ват… ить праздн… ик! Праздн… ик! же… Так-то я и не пью, пщти…
        - Оно заметно.
        - Начальству не сд-вай, а? Я больш… не буду…
        - Тебе больше и не надо. Не боись, драгун, своих не сдаём. - Я проследил, чтоб хлопцы отошли подальше. - Держи ружьё, не упади. Вслед не стреляй, я тебе в дуло песку и щебня набил.
        - Псиба!
        - За что?
        - За то, что перду-пер-дил, псиба! - попробовал козырнуть он, дважды поднося ладонь к каске и дважды промахиваясь.
        Я широко улыбнулся, отвесил ему дружеского щелбана в медный лоб и кинулся догонять своих.
        - Иловайский, стой! - абсолютно трезво раздалось за моей спиной. Вот сволочь! Я подчёркнуто медленно обернулся, ничему их жизнь не учит, а ведь предупредил же… - Думал, чё я тя… те… в спину п… льну? Хи-хи, - кокетливо приплясывая, прокричал маленький бесёнок. - А я и не… а тебе са-лю-тую!!! - И нажал-таки на курок, дубина.
        Выстрел грянул в потолок, наши пригнулись, ствол, естественно, порвало в голландский воротник. Бедного беса-охранника выкрасило пороховой сажей до эфиопской типажности, а потом ещё и обсыпало мелом и мелкими камушками. Отсалютовал, Аника-воин…
        - Здорово ж-же?! - Драгун выплюнул изо рта кусочек щебня. - П-повторить?
        - Не надо, никаких ружей на эту солдатню не напасёшься, - со вздохом объяснил я чуток изумлённым хлопцам. - Не обращайте внимания, психи среди нас - это суровая реальность наших дней.
        - А те, которые бабы без одёжки, тоже на голову ушибленные? - изумлённо протянул кто-то, тыча пальцем вверх.
        Все повернули головы: прямо на наших глазах три голые ведьмы на помельях не поделили бутылку и единым комком врезались в башню с часами. Рухнули вниз, хряпнулись о мостовую, раздавили бутыль в брызги и, счастливо хохоча, пешим строем поползли к ближайшему кабачку за другой поллитрой.
        Понятно, что подобных картин маслом и темперой наши казачки у себя по станицам не видели. Ну то есть и у нас порой по праздникам попадья голого дьяка поганой метлой гоняла, а тётки-жалмерки забористый самогон пили кружками, да и в баньку с заезжими купчиками ходили. И нагайкой не накажешь - таким бабам только в радость при всём кругу на площади зад бесстыжий заголить. Так, по чести-совести, они ж не из-за беспутства какого али из-за денег, а в тоске да нехватке законной мужской ласки. В Оборотном-то всё иначе…
        Мы вот едва выдвинулись кривой дорожкой распрекрасного для простого взгляда Оборотного города, как были с трёх сторон окружены доброжелательно нетрезвыми жителями. При виде нас пьяный не пьяный, умный не умный, молодой не молодой, но в единый миг сориентировались все! Хором!
        - Гляньте, что происходит, а? - почти в единодушном порыве выдохнула толпа. - Иловайский совесть поимел! Аж пятерых казачков, молодых да ладных, нам на праздник привёл! Налетай, пока Павлушечка не прознал да свою долю грязным пузом не придавил!
        Хлопцы изумлённо уставились на меня.
        - Чё надобно-то от нас добрым людям? - толкнул меня в бок толстяк Антошка.
        Что я ему мог сказать? Что не добрым и не людям, а нужен ты сам по себе, чисто в физической номинации, на развес. Они ж не видят, что под личинами красивыми злобные морды скалятся и слюна на клыках пеной шипит. Однако делать со всем этим что-то надо…
        - Эй, а драться не традиция? Нарушаем, граждане, - строго напомнил я, закрывая своих.
        - Дык праздник же, может, просто погуляем? - ровно ответили мне две пышнотелые красотки, демонстративно облизывая губы. А уж когда они потянулись да подмигнули нашим казачкам, я понял, что парней никаким моим авторитетом не удержишь.
        - А и то верно. - Я сорвал папаху, хлопнув ею об землю. - Отвались во все стороны, малахольные, казаки гулять будут! До Хозяйкиного дворца с песнями пойдём, а там уж…
        - Чего там? - У ближайших кровососов загорелись глаза.
        - А там уж… - с намёком пояснил я.
        Слава те господи, они меня правильно поняли, хоть я-то, хитромордый, и совсем не то имел в виду. Да и хлопцы, надо признать, что-то почуяли, подсобрались, положили руки на сабли.
        - Выручайте, братцы, - шёпотом взмолился я. - Дайте им чё-нибудь развесёлое, не то до крепости не дойдём. Там устоимся и отмашемся.
        - Добро, - переглянулись наши, а Антон скромненько уточнил:
        - А похабное можно?
        - Самое то!
        Кучерявый Антошка откашлялся и хорошо поставленным церковным баритоном начал:
        Косил сено старичок,
        Косил сено старичок,
        Ко-осил сено старичок…
        Хрен повесил на сучок! -
        хором грянули остальные.
        Нечисть вытаращила бельма бесстыжие, раззявила рты поганые, развесила уши волосатые, а наши слаженным хором, не гадая и не парясь, распевным многоголосьем продолжали незатейливую историю из сельской жизни, уже на третьей строфе обозначая интригу:
        Буйный ветер поднялся,
        Хрен с сучка оторвалси!
        Я пошёл мелким дроботом, с донским подволакиванием ноги, прямо на обалдевшую троицу вурдалаков, присвистывая и напирая. Те невольно расступились…
        - Неслабо жгут казачки, - завистливо взвыл кто-то двугорбый с длинными когтями, сглатывая подступивший к горлу ком. - Как жалостливо разводют, а?!
        Распушился, полетел.
        Распушился, полетел.
        Ра-аспушился, полетел
        И…
        Упал, куды хотел! -
        вслед за нами, не задумываясь, подхватила толпа, после чего акт творческого братания, покорения, примирения (обозначьте как угодно) был свершён!
        Ох, с какой радостью отплясывали вокруг нас записные кровососы, выделывая замысловатые коленца и отбивая копытцами да каблуками ритм! Ах, в каком экстазе кружились над головами счастливо визжащие ведьмочки, блистая виртуозностью полёта на метле и всем, чем можно было блеснуть из-под юбки! Ух, как грозно, густо, могуче, слаженно подпевали нам мелкие бесы-охранники, в едином душевном порыве заворачивая ситуацию:
        На-абежала её мать,
        Стала его отымать!
        Вот она, мощная объединяющая созидательность народной песни. Простой сюжет, глагольная рифма, пошленькая история мелких человеческих страстей, бытовой, по сути дела, конфликт с неразрешимостью на чиновно-судебном уровне, а как цепляет, как цепляет, господа! Мы стали своими в доску, нас любили, обожали, пытались поить и звали в гости. За стол, а не на стол, прошу заметить.
        Я-а-а тебе его не дам,
        Он тебе не по годам!
        Нет, я не мог допустить, чтобы Катенька услышала ещё и неприличную концовку, поскольку мы, казаки, ни в чём крайностей не знаем: уж если хлопцы взялись спеть что-то пошлое, то они не остановятся. Ну, по крайней мере, пока не допоют последнюю строчку, а там пусть хоть весь мир эстетов и филологов в гробу перевернётся. Нашим оно и побоку, и пофиг, и ниже фундамента, и фиолетово, и параллельно, и держись греческая смоковница, но кто бы что хоть раз вякнул против. Да кто посмеет, ежели мы - казаки?!
        Я почувствовал, что зарываюсь, а ничего хорошего в этом нет. Скромнее надо бы, не так выделяться, что ли, как-то приличнее себя вести и не выпячиваться.
        - Открывай, матушка, грозная Хозяйка! Казаки пришли!
        На этот громогласный крик уж никак нельзя было не откликнуться, правда? Катенька и откликнулась. Из обеих пастей по полной программе…
        - Убейте всех! - прогремел незнакомый голос, и площадь перед дворцом залило сиреневой волной пламени. Мои хлопцы мигом прижались спинами к стене, прячась в так называемой мёртвой зоне. Над нашими головами ревел огонь, бушевала яростная буря, сметая первые ряды расслабившейся нечисти, а я всё гадал: почему же этот незнакомый голос мне чем-то так знаком? Но не Катенькин он, это уж точно. Тогда чей? Вроде одновременно и мужской, и женский…
        - Пошли вон, твари! Никто не смеет противиться нашей воле! Сдавайтесь все! Все! Иначе никому не будет пощады!
        Пламя продолжало бушевать, хотя нечисть привычно слиняла по углам, прекрасно зная, куда надо прятаться при традиционных приступах неуправляемого Хозяйкиного гнева. Ну, не первый же раз на похоронах из кутьи рис выковыривают, ей-богу, правда же?
        - Хлопцы, поберегись! - прикрикнул я, хотя все и так всё понимали. - Сейчас дух переведём, да и на штурм!
        Хора протестующих голосов не было. Более того, парни дружно подмигнули, выражая полную готовность пострадать ради продолжения столь весёлых приключений.
        - Эй, Жарковский, - проорал я, пока медные головы переводили дух, - что ж ты всё время злой как собака? Спускайся сюда, посидим, поговорим, как культурные люди…
        - Ха-ха! - драматическим карканьем отозвались динамики, пропуская мои мирные предложения мимо ушей. - Век вашей Хозяйки кончился, отныне я буду править Оборотным городом!
        - Это что? Это… 'еволюция?! Одобь'яю, товаищи! - На площадь выкатился маленький лысый чёрт с французской бородкой. - 'Еволюция, о котоой так долго 'овоили большевики, свейшилась! Позд'авляю, товаищи.
        Левая львиная голова пустила длинную струю, накрывая провокатора с головой.
        - Поделом шпиону немецкому, - откликнулся кто-то из толпы, когда пламя стихло. - Но насильственная смена власти - штука привычная. Опять же повиноваться мужчине легче, чем женщине. Может, всё не так плохо будет, а?
        В сторону говорящего полетела вторая струя, но не достала.
        - Жарковский, в последний раз прошу по-хорошему, пшёл вон, блохонос, из чужой хаты!
        Обе головы ударили одновременно, но, как я и ожидал, поток пламени был ни высок ни долог, даже цыплёнка не опалил бы. Тем более нас…
        - Помогай, нечистая сила-а!
        Мне на выручку кинулись сразу десять или двенадцать упырей, колдунов и чертей вперемешку. В один миг они выстроились цирковой пирамидой, венчали кою мои казачки, а уже с их плеч я легко допрыгнул до края высокой стены. Повис на руках, подтянулся, перевалился и махнул рукой:
        - Рассыпься, братцы!
        Горожане под пьяную руку с артистической лихостью разобрали пирамиду и так ловко сыпанули по углам, что поднакопившееся пламя их не достало. Надо было обладать недюжинным Катенькиным опытом и хладнокровием, а торопыга оратор-мазохист, видимо, просто жал рукоять газа, задыхаясь от злобы и ощущения собственной безнаказанности за крепостными стенами.
        - Здесь Иловайский! - взревели динамики. - Кто там есть, спустите на него адских псов!
        - Хорунжий, тебе подмогнуть? - крикнули снизу наши.
        Я хотел было им ответить, что не надо, да не успел. Толстый небритый тип, то ли неряшливый гном, то ли недобитый туркменский домовой-юртовщик, выбежал из дворца и кинулся отодвигать засов на загоне с собаками. Он ещё успел гадостно состроить мне рожу и даже плюнуть, распахивая дверцу, а потом…
        Глупая, бессмысленная смерть. Меня-то кобели отлично знают и даже любят, а вот чужих…
        - Ну, мир праху твоему, - пробормотал я, спрыгивая со стены во двор.
        Адские псы кинулись ко мне со счастливым рычанием, пытаясь вылизать руки и лицо. Особо слюнявых я ласково отпихивал, но по холкам потрепал всех, зверю нельзя без ласки, осатанеет…
        - Да, кстати, это идея, - поправив папаху, признал я. - А найдите-ка мне свет-Катеньку, вашу милую Хозяйку! Ну, пудели саблезубые, кто первый найдёт? Кто у нас сегодня умница, а? Искать!
        Все шестеро псов наперегонки бросились в дом, куда им при хозяйском диктате и на порог был вход запрещён. Ничего, пусть поднимутся, побегают по комнатам, если кого найдут нехорошего, так тот и сам себе злой Робеспьер. А я потом приберусь, порядок наведу, мусор вынесу, кровь замою. Наверху раздались выстрелы. Поскольку жалобного собачьего визга затем не последовало, можно было считать, что палили зря. Если, конечно, не хотели просто застрелиться. Я неторопливо прошёл к воротам, открыл калиточку и запустил наших. Не след живым людям долгое время на площади посреди нечисти толкаться…
        - И гдей-то мы? - первым поинтересовался Антошка. - А то, ежели дело не шибко спешное, мы б с хлопцами гульнули чуток. Там таки гарны дивчины по нам глазки строили. Грех не пойти да не обзнакомиться…
        - Я те обзнакомлюсь! - приподнимаясь на цыпочках, рявкнул я так, что парень слегонца оглох на одно ухо. - Марш на стены и держать мне круговую оборону до подхода основных сил!
        - Дык с кем биться-то будем? - донеслось уже со стен, куда наши казаки взлетели от меня, как воробьи от кошки.
        - Пока не знаю. Да вам-то что за дело?! Кто полезет без спросу, того и бейте!
        - Рады стараться, ваше благородие!
        - А я покуда к Катеньке.
        - Не спеши, хорунжий, мы тя не торопим, - напутствовали меня. - Попробуй там всё, а мы тута молча позавидуем…
        У-у-у! Узнаю, кто сказал, вернусь и сдам болтуна хоть той же бабке Фросе, нехай она его за филей в воспитательных целях укусит! Или вообще нажалуюсь главному полковому кашевару, и он его на неделю котлы отмывать поставит. Я мысленно содрогнулся от осознания собственной жестокости: посудомойство - зверство ещё то, с этим я перегнул, пожалуй…
        Только шагнул на порог дома, как навстречу мне вальяжно вышли шестеро сытых псов. Морды довольные, набитое пузо висит, до своего загона дотопали сами и в тот же миг на боковую, жир завязывать. Понятненько, стало быть, внутри уже безопасно. Внутри и впрямь был бардак-кавардак, но злодеев не нашлось ни одного. Так, пара сапог неизвестной мне немецкой марки, погрызенное новомодное ружьецо со смятым дулом и странной рогулькой внизу, да ещё обслюнявленная шапка с козырьком и надписью «СПЕЦНАЗ». Что сие обозначало, объяснить не могу, а спросить уже и не у кого. Толерантный гад Жарковский в хате тоже не обнаружился, подозреваю, что…
        Мои глупые мысли прервал скрип шагов над головою. Крыша! Что ж я ни разу туда-то заглянуть не догадывался?! Я бросился на кухню - так и есть, маленькая стремянка стояла в углу, а на потолке виднелся раскрытый люк. Подставить лестницу да влезть на крышу было делом двух минут, но я опоздал. Прямо на моих глазах захлопнулась дверца небольшого летательного аппарата, вроде того, что рисовал бессмертный итальянец да Винчи, и винтокрылая машина почти бесшумно поднялась вверх. А говорят, врут сказки… Кой чёрт врут?! Вот они небось каковы, драконы да Змеи Горынычи!
        - Илья-а-а! - В оконце мелькнуло и исчезло перепуганное Катенькино личико.
        Ох, а вот это зря… вот это было совсем уж зря… Не надо красть у донского казака его суженую. Есть много более простых и быстрых способов расстаться с жизнью, ей-богу, не вру… А невест у нас воровать и врагу бы не посоветовал.
        - Стоять, Иловайский! - Передо мной, как чёртик из табакерки, возник прятавшийся за трубой Жарковский всё в том же женском платье. В его руке подрагивал тяжёлый чёрный пистолет неизвестной мне модели. - Это «магнум», оружие будущего, одно касание спускового крючка, и…
        Одним движением я надел ему его же шляпу на глаза, наступил на подол и толкнул плечом в грудь. Выстрел «магнума» ушёл неизвестно куда, а скатывающегося по крыше негодяя я поймал за шиворот уже на самом карнизе.
        - Где Катенька?
        - Я вместо неё, не хочешь? - безумно рассмеялся он. - Нет больше Катьки, завралась, заигралась, уволена с работы без права продолжения научной деятельности.
        - Куда её увезли?
        - Туда, где тебе не достать… - Бывший оратор попытался в меня плюнуть, но добился лишь того, что я разжал пальцы. Негодяй рухнул с приличной высоты на мостовую, но не расшибся, а так, ногу подвернул.
        - Эй, честной народ! - громко крикнул я, вставая на крыше в полный рост. - Меняю вон то невразумительное тело на хорошую метлу, выезженную, свежую, без сучков и чтоб десять вёрст давала на одном дыхании. Есть желающие?
        Нечисть повыползала из углов и щелей, поняв, что плеваться огнём больше не будут, и в какую-то минуту мне к ногам набросали целую кучу мётел. Прикинув, я выбрал три, связал их вместе своим поясом и огляделся по сторонам. Козырнул нашим, глянул на облизывающихся ведьм, ласково раздевающих бледного Жарковского, подумал, что надо бы попросить не есть его, дурака, но… так же легко передумал. Поскольку достал уже!
        Воздухолёт, похитивший Катеньку, шёл на низкой высоте, едва не касаясь колёсами высоких шпилей Оборотного города.
        - В погоню, - прошептал я, вспрыгивая на мётлы и давая шпоры.
        Связка дёрнулась, как тройка, ещё не привыкшая ходить в одной упряжке, потом определилась коренная и, выдвинувшись на дюйм выше пристяжных, резво повела всех на взлёт. У казачков едва папахи не попадали, когда я сделал над крепостной стеной первый крутой вираж, а потом галопом метнулся за ускользающим врагом. Ну, теперь держись нечисто-учёная братия!
        Там, в летающей машине, люди тоже неслабо приобалдели при виде обходящего их всадника на трёх мётлах сразу. Пользуясь манёвренностью, я вышел им наперерез и вдарил из турецкого пистолета с обоих стволов в большущее стекло! Трещины пошли вмиг от края до края, а сами летуны дёрнулись, словно корова от укуса слепня. Ага, теперича не сделаете вид, будто б я для вас букашка малая, незаметная. Теперь на равных биться будем!
        Изнутри открыли скользящую по боку дверцу да и высунулись с каким-то короткоствольным орудием. Пальбы я разумно дожидаться не стал, винтом скрутился вниз, спрятался у той же летучей машины под брюхом, без спешки перезарядил пистолет. Ну что, воры-похитители, повторим, а?
        - Я вас научу невест красть!
        Второй залп расколошматил боковое стекло, и оттуда кто-то, яростно матюкаясь, требовал объяснить, какого бабуина тут происходит?! Я был готов ответить, но злодеи резко взмыли вверх, мои мётлы за ними, а там уж и глазом не успел никто моргнуть, как мы неслись в синем небе над тихим Доном. Вот тут уж потеха пошла не по-детски! Стопорись, братцы, отныне вы на моей территории и нет вам прощения!
        - Посторонись, зашибу-у! - взревел я, изо всех сил изображая из себя полного психа в эпилептическом припадке. Что в принципе было нетрудно, мне сразу поверили. Да и кто б сомневался в умственных способностях дико орущего типа, мчащегося лоб в лоб на превосходящую его размерами чудесную летательную машину? Капитан винтокрылой лодки едва успел уйти вверх, чудом не завалившись набок. А это только начало, я с вас, козлов перелётных, живых не слезу! Отдавайте мне взад разлюбезную свет-Катеньку-у, а не то хуже буде-э-эт!
        Летуны пытались скрыться, оторваться от меня, отвалить в сторону, но не тут-то было. Дам я ему уйти, как же… Чёрные мётлы несли меня с утроенной ретивостью донских жеребцов, вертясь вокруг похитителей, как юркая щучка вокруг неповоротливого сома. До Калача не дотянуть, но вот загнать бы эту тушу к кладбищу да заставить приспуститься пониже, а там и…
        До того как я заставил воздушную колесницу свернуть к кладбищу, они у меня немало крови попортили, а уж порох и вовсе весь сожгли. Сам летательный объект был мною исстрелян до последней возможности, раз двенадцать почитай пальнул. Они, конечно, по мне тоже стреляли будь здоров, но подбить живого казака на метле - это вам не комара у тёщи на шее оглоблей пришибить! Да и то какая ещё тёща попадётся, иная как потом оборотится, да и сдачи даст…
        Плохо только, что уже на подлёте к кладбищу мётлы сдавать начали, ровно конь заезженный, в мыле. Ну и то верно, гонял я их и в хвост и в гриву. Так ведь они, поди, не своей волей полётами занимаются, их воля ведьмовская, заклятия страшные на весу удерживают. Я, увы, таковых не знаю, посему из последних сил и волокся над самой землёю на честном слове и на одном крыле. Однако дотянул же…
        - Целься! Пли! - раздался снизу голос моего денщика, и шесть выстрелов грянули одновременно. - Гаси, хлопцы, тварину немецкую, ишь разлетался, как у себя дома…
        Вслед за первым залпом, меньше чем через минуту грянул второй, а казаки уже приготовлялись встречать заваливающееся набок чудовище на длинные пики, когда вдруг… Железная дверца скользнула в сторону, и прямо мне на голову прыгнула отчаянно визжащая Катенька:
        - Лови меня-а-а!
        Мы столкнулись в воздухе саженей за пять до земли. В результате моё благородие отшвырнуло в сторону, спиной на чью-то могилу, а моя ненаглядная всей тяжестью рухнула в заботливые руки Прохора. Нет чтоб меня спасти?! Верный денщик называется, всё дяде расскажу! Хотя это я вроде уже не раз обещал…
        - Хорунжий, вставай! Жив ли? - кинулись ко мне хлопцы, помогая кое-как встать на ноги. Ох, матерь божья, как же я об этот холмик безымянный всем хребтом приложился, а?
        - Жить буду. Не весь, неполноценно и недолго, но буду, - не очень убедительно даже для самого себя промычал я. В глазах упрямо мелькало аж двенадцать казачков, хотя память столь же упорно твердила, что изначально их было пятеро, и по-любому двоиться-троиться-четвериться желательно бы в геометрической прогрессии, а не так, что было пять, стало двенадцать. Длинные предложения всегда утомляют, я и в мозгу-то их с трудом могу сформулировать, а уж чтобы ещё и с числами сообразно произнести…
        - Глянь-кась, ребяты, а Прохор живую девку поймал! И, главно дело, держит так, словно любушку к груди прижимает! Ох, я б с такой кралей са… - Договорить нахал не успел, потому что я сунул ему рукоять нагайки меж зубов. Зарвались прям-таки на глазах! Ох уж мне эти молодые хлопцы - чуть вожжи отпустишь, и понеслась нелёгкая.
        - Так, парни, либо всем цыц, либо я за себя не отвечаю, - неожиданно чётко и ясно приказала бывшая Хозяйка Оборотного города, и её, в отличие от меня, сразу послушались.
        - Дядя Прохор, спусти меня на землю, я не маленькая.
        - Дак ты ж не…
        - И ноги у меня есть. Погнутые, но есть.
        - Да я ж хотел, как…
        - Ничего не знаю. Как вы хотели - ваши проблемы. А как я хотела, так только с Иловайским! У матросов нет вопросов?
        Казаки нервно переглянулись, мало что поняв, но интуитивно вычленив главное.
        - Дак мы ж то, шутковали тока. Коли она девка характерника нашего, дак и ради бога, мы ж не в претензиях. Нехай им оно буде!
        Летучая косокрылая машина ушла за горизонт подбитым вороном, и там вроде даже громыхнуло. Наши подбросили вверх папахи от радости, а у меня в левой пятке отозвались привычные иголочки…
        - Прохор, по коням! Айда до села, Василий Дмитревич в беде.
        В один миг наш маленький отряд уже сидел на конях.
        - Куда все-то? Поеду я, Прохор да Катя. А вам ждать здесь возвращения наших ребят из-под земли. До утра не вернутся, шлите ко мне нарочного. Но думаю, их выведут. Уверен даже…
        Кто-то повиновался безропотно, кто-то дерзнул чирикнуть, что, дескать, мы себе интересные походы выбираем, а им, как молодым, одни подвиги рутинные. Поскольку мне такие вещи решать не по чину, мой многоопытный денщик самолично нараздавал кому надо подзатыльников и быстренько навёл порядок. Хлопцы подсобрались, убедились, что дело серьёзное и манёвры всегда важней войны, спешились, сгуртовали коней и сели в кружочек у могилы, спиной к спине.
        - Езжай вперёд, хорунжий, - напутствовал меня Прохор. - А свет твой Катерина, распрекрасная картина, со мной поскачет, ей оно к удаче. У тебя-то жеребец пылкий, как уронит, шибанёт да затылком! А мой коняга ровный, повезёт, как зимою дровни. Ну ты понял, в общем? Гуляй себе, хлопче…
        У меня на единый миг горло перехватило от обиды. Но Катенька подвигала вверх-вниз чудесные брови свои и подняла большой палец.
        - Двигай к дяде, Илюха! Чую, нам сегодня вся артиллерия понадобится. Там у вас случайно на полковом складу ядерной бомбы не завалялось? Хотела уронить одному гаду на голову. Да ты его знаешь, ходит такой, в женском платье…
        Я знал. Я прекрасно понимал, о ком она говорит, но почему-то не хотел признаваться, что господин учёный Жарковский на данный момент тусуется в Оборотном городе в компании оголтело-озабоченно-нетрезвых ведьм и, что они с ним могут сделать, мне даже фантазировать было завидно. Или боязно. Хотя он заслужил. Кто бы спорил - нарывался, как мог!
        Бывшая грозная Хозяйка, в плотно облегающей синей блузе со странным зверем - смурфиком на грудях да в чёрных штанах в облипочку, кое-как угнездилась на крупе позади Прохора и тряхнула густыми кудрями:
        - Врубай первую, жми на газ, вдарим автопробегом по… чему-то там вроде раздолбайства!
        Могучий донской жеребец легко понёс двойную ношу.
        - Будьте в селе до заката, - на прощанье крикнул я им и дал шпоры арабу. Аккуратно, без боли, он меня и так слушается не в пример некоторым тут…
        Белый конь вспомнил, что в детстве его мама рассказывала ему о крылатых Пегасах, и буквально полетел вперёд. Я спешил: в определённых ситуациях дядю лучше предупреждать о том, что у нас гости. А то выйдет на порог встречать без орденов, в домашних тапках, небритый, как кактус, и ароматно дышащий на посетителей смесью кофе и самогонки.
        Хотя… с чего это я на него так наезжаю? Большинству женщин такое амбре только нравится. Не, всё, хватит, пора взрослеть и не доставать родного дядю подростковыми шалостями. Соль в кофе более не сыплю! Я придумаю, чего туда поинтереснее насыпать…
        До села домчался минуты за три. У ворот хромающий рыжий ординарец принял моего разгорячённого коня, на всякий случай честно предупредив:
        - Гневается его сиятельство.
        - Ну дак не на меня же.
        - Откуда знаешь?
        - Я у него вечная иголка в заднице, ко мне за столько времени уже попривыкнуть можно, да и скучно ему без меня - сиди, старей… - подробно объяснил я. - А раз гневается, так скорее сам на себя, на обстоятельства, на войну, на весь белый свет. Короче, не чмокнула его Маргарита Афанасьевна!
        - Как в воду глядишь, хорунжий, - поморщился рыжий казак и даже сплюнул с досады. - Водит она его, ровно телка на верёвочке, играет почём зря сердцем генеральским. А что ей смешочки, то ему боль в груди…
        - Разберусь, - пообещал я, взбегая на крыльцо дядиной хаты. Потом резко обернулся назад, задумался, взглянул на небушко, не предвещающее грозы, и попросил: - Сейчас Прохор с моей невестою подъедет. Так ты проследи, чтоб они ворота заперли, а сам поставь у забора с полсотни казаков.
        - Да где ж я те их возьму, когда Василий Дмитревич весь полк на манёвры отправил?!
        - Куда?!
        - За Дон, - разгорячился ординарец. - Как ты уехал, так и часу не прошло, прибыл нарочный из штаба. Передал секретное донесение: всему полку лёгкой формой, без сбору и фуража, отбыть на левую сторону Дона, отойти от переправы на три версты и ждать дальнейших указаний!
        - …?!! - бессильно затрясся я, не зная, кого в первую очередь душить - дядю за доверчивость или этого рыжего, потому что он ближе. Как они могли поверить и кому?!
        - А главное, самому генералу с полком идти не велено, приказано тут дожидаться. За-ради какого-то военного эксперименту! Ну как ежели вдруг погиб атаман, как полк без него боевую задачу выполнит?
        - Оружие есть? - в лоб перебил я.
        - Сабля да два пистолета.
        - Ружьё есть?
        - Одно, охотничье… - смутился он. - Вчерась начистил Василию Дмитревичу, уток бить.
        - Приедет Прохор - все в хату, двери на запор, любое оружие с собой, глядишь, и продержимся до рассвета.
        - А что не так-то, характерник?!
        Поздно. И объяснять некогда, и смысла ноль. На реванш они пошли, всем гуртом объединились и хотят нас разом прихлопнуть. Катеньку увезти не удалось, а увезли бы, куда б я побёг? К дяде, известное дело! А при дяде один ординарец, да у меня один денщик. Так нас вчетвером в одной хате и похоронят! Кто? Хороший вопрос… Можно подумать, что желающих мало!
        - Разрешите потревожить, ваше сиятельство! - Я бесцеремонно вломился в горницу и замер. - А это ещё что за два кренделя?
        Двое дородных купчин, в приличном платье, не меньше чем третьей гильдии, испуганно обернулись на мой голос.
        - Иловайский, - неодобрительно прогудел мой дядя, при полном мундире и орденах, - что ж ты с порога глотку дерёшь? Подойди, поздоровайся с уважаемыми людьми.
        - С кем? - вспылил я, прожигая взглядом Моню и Шлёму. - Да это же не люди, это кровопийцы поган…
        - Не всякий купец кровопийца!
        - Ну, насчёт купцов я бы поспорил, - подал голос Моня, старательно поддерживая личину. - Средь них всякого сброда хватает, но мы-то с братиком честные негоцианты.
        - И вообще, Иловайский, ты чё пристал?! - полез следом и Шлёмка. - Мы ж вроде договаривались.
        - Да, но… не время сейчас! Война у нас!
        - Так мы поэтому и пришли! Это ж вам война, а нам-то скорее гастроном!
        - Так вы уже знакомы, что ли? - простодушно удивился мой дядюшка.
        Мы переглянулись и кивнули. Я взглядом попросил парней не снимать личины. Моня понял, Шлёма покочевряжился, но тоже кивнул.
        - Ну… и? - напомнил о себе дядюшка.
        - Я всё объясню, - пообещал я, коленом подпихивая старательно упирающихся купцов к выходу. - Они утром зайдут, у них не срочно. А вы покуда кофею хлебните, хоть упейтесь, хоть вымойтесь в нём, разрешаю, а мы…
        В этот момент двери без стука распахнулись, и в горницу впорхнула кареокая властительница Оборотного города.
        - Илюха-а! Езда на лошади - это круто! Все байкеры нервно курят в закоулке, дыша сизым дымом себе же в подмышку, под косухи! А дядя Прохор научит меня так кататься?
        - Старина Прохор никогда плохому не научит. - Дядя одним движением плеча отодвинул и меня, и обоих упырей в сторону, широко распахивая отеческие объятия. - А со мной поздороваться не хочешь, доченька?
        - А-а-а, Василий Дмитревич! - Катенька с места прыгнула ему на шею, счастливо болтая ногами. - Как же я рада вас видеть! И ещё меня с работы уволили. И похитили, и на вертолёте угнали, а потом ваш племянник в меня стрелял, клёво, да?!
        - Э-э… клёво?
        - Да я вообще тащусь от казаков! Иловайский (это уже мне), иди сюда, дай поцелую!
        - Да она… трезва ли? - всё ещё прижимая мою любимую к орденоносной груди, вопросил его сиятельство.
        - Трезва. Просто находится в таком состоянии, когда до неуправляемой истерики меньше шага. То есть вот только этого нам ещё и не хватало до кучи…
        - О, Монька со Шлёмкой! А чего у нас тут упыри делают? Гоните их, Василь Дмитревич, кто только не пытается примазаться к казакам, фигею я с лысых ряженых…
        Слава тебе господи, что дядя отвлёкся на входящего Прохора. Да и вообще, кто может рассуждать здраво, когда обнимает такую красавицу…
        - Низкий поклон всей честной компании, - широко улыбнулся мой денщик. - А что ж, ваше сиятельство, ординарец ваш по двору бегает, ровно кот наскипидаренный? Всё оружие в сени тащит, ружьё заряжает, саблю точит. Нешто военный конфликт с Польшею прямо на наш двор плавно перетёк?
        - И небушко эдак помутнело… - добавили упыри, глянув в оконце.
        Начинается, подумал я. На левую ногу уже и наступить больно было. С минуты на минуту грянет, хоть бы дверь успеть запереть…
        - Запереть двери! Занять круговую оборону! Без команды не палить! Врукопашную не лезть! Нам бы только до зари продержаться…
        - Да ты о чём, Иловайский? - в едином порыве вопросили все. Ну, быть может, кроме рыжего ординарца, ввалившегося в горницу с криком:
        - Сполох! Вражьё во дворе, батька-атаман! Видать, недаром полк-то за реку отправили?!
        О! А я о чём говорил? Не верили мне… Ну конечно, я ж кто, я балабол характерный, воинским долгом пренебрегающий, чего меня слушать? Ладно, не боись, Бог не без милости, казак не без счастья…
        - А чего стоим-то? - искренне не понял я.
        - Да, мать вашу, чего стоим-то?! - львиным рыком разразился мой грозный дядюшка, вспомнив, кто у нас тут, собственно, генерал и герой всех войн. - Купцы-молодцы, вам спинами дверь держать! Я с ординарцем у одного окна, Иловайский с денщиком у другого! Катенька, доченька, гостья милая, а ты на оттоманку садись, пряничка покуда откушай. К бою, братцы!
        Мы все, как один, кинулись исполнять приказ. Кто на нас напал, гадать не приходилось, двор генеральской хаты быстро заполнялся горбоносыми солдатами в пёстрых одеяниях, тюрбанах и фесках, с кривыми ятаганами и кинжалами за поясом.
        - Турки-придурки? - недоверчиво уточнил Прохор.
        - Чумчары в личинах, - мигом поправили упыри, держа нос по ветру.
        Ну, кто-кто, а я чумчарскую вонь тоже нипочём ни с чем не спутаю. Только откуда ж их столько-то и все по мою душу?
        - Первыми не стрелять, беречь порох!
        - Слушаемся, батька, - тихо ответили мы, наблюдая, как эти твари, прячась за заборами да плетнями, подтягивались к нашим окнам всё ближе и ближе. Вот уже с той стороны начали царапать дверь. Потом кто-то влез на крышу, ища вход к нам через печную трубу. Я вспомнил сказку о волке и трёх поросятах. Эх, жаль труба узкая, туда только кошка и пролезет, а то можно было б славно повеселиться, поставив на огонь котелок с вчерашними щами…
        - Иловайский, выпить есть?
        - Нет, ласточка моя.
        - Врёшь ведь.
        - Вру, ненаглядная. Но выпить не дам.
        - А я у Василия Дмитревича попрошу. Он добрый, он мне не откажет. Я стакан вашего сельского самогону хряпну и отвалюсь на фиг, а вы тогда здесь хоть стреляйте, хоть убивайте, хоть хату героически жгите - мне оно будет фиолетово-параллельно!
        - Извиняй, дочка, но я в сём деликатном деле своего племянника послушаю. Не след такой красавице с бодунища тяжёлого мешки под глазами ворочать. Не любо.
        - Дядя Прохор?
        - Эх, пропадай моя душа, вот уж не думал не гадал, что скажу такое… Дожил до седых волос, а умом недорос. Не услужил красавице, что грудями славится. В её туфли-лодочки не подал водочки, и нет мне прощения за прегрешения, ни дна ни покрышки, а хватил лишку, так за то и покаюсь, в грехах сознаюсь, и…
        - Не дадите, короче, - наконец догадалась всё понимающая Катенька. - Первый раз прошу в мужской компании банально выпить, и все в отказ кинулись, словно я их в клуб поклонников шведского секса записываю. Сиди теперь как дура трезвой…
        - Гражданин Иловайский, - неожиданно раздался знакомый голос, и из-за забора помахали белым платком. - Не стреляйте. Отпустите нашего научного сотрудника, и мы не причиним вам вреда.
        - Звёздочка моя ясная, за тобой пришли. - Я кивком головы указал Кате на рыжую ведьму Фифи и стоящего рядом с ней чиновного чина из Третьего отделения. Сиречь главу ведомственной охраны, уже успевшего отметиться в наших пенатах.
        - Никуда я с вами не пойду!
        - Боюсь, вы не способны реально оценить сложившуюся ситуацию, - терпеливо продолжил лысый. - То, что происходит в настоящее время, является следствием вашей преступной легкомысленности и ужасающего непрофессионализма. Мы неоднократно просили вас прибыть в деканат и в конце концов были вынуждены применить более жёсткие меры. Но это вам же во благо!
        - Слышь, ты, упырь, - прогудел дядя, и Моня со Шлёмой невольно проверили, хорошо ли на них сидят личины. - Сказала тебе девка, что не пойдёт она. Всё. Попробуешь ещё раз свои жёсткие меры применить, я те самолично башку срублю и не поморщусь!
        - Я вас предупреждала, - скривила мордочку неубиваемая хромая ведьма. - Это казаки. Упёртый народ. И вашу учёную сотрудницу они не вернут, зуб даю… Нужен штурм.
        - Госпожа Зайцева, - строго прошипел глава охраны. - Меня заставили принять вашу помощь из соображений политики и будущего консенсуса. Но не забывайте, что главный здесь я. И я отдаю приказы.
        - Ой, боюсь, боюсь…
        - К тому же вы ещё должны будете дать спецкомиссии оргкомитета института исчерпывающие показания по произошедшей трагедии на конференции в Санкт-Петербурге.
        Я выстрелил без приказа. Навскидку, не целясь. Потому что времени не было ни секунды. Лысый лишь удивлённо вытаращился на кривой ведьмовской нож у своего горла, когда сама мадемуазель Зайцева так же уставилась на дырку в своём запястье. Чёрная кровь заструилась на землю…
        - Иловай-ски-и-ий!!!
        От её дикого визга прячущиеся чумчары воспрянули и с душераздирающим воем пошли в атаку. Жандармский чин из светлого будущего кинулся бежать. Мы прицелились…
        - Спаси и сохрани чада Твоя, Царица Небесная, - проникновенно попросил мой дядя и рявкнул: - Пли!
        Первым же залпом уложило пятерых чумчар. Пока перезаряжали, трое или четверо самых шустрых добежали до хаты, пробуя влезть на подоконник. Этих мы просто рубили, не глядя и не извиняясь. Отчаянная пальба, звон железа, крики ярости и боли слились в один надсадный вой, неимоверно долго разрывающий ушные перепонки. Нападающие отхлынули, даже не пытаясь подобрать тела своих павших. Мы отделались одной царапиной на щеке у дядиного оруженосца, щепкой зацепило.
        - Перегруппируются и вдругорядь пойдут, - уверенно покачал головой наш седой атаман. - Вот надо ж было мне, дурьей башке, весь полк на манёвры отпустить?!!
        - Ништо, Василь Дмитревич, - усмехнулся неунывающий Прохор. - Перекрестимся да отмашемся. И не таких видали, а и тех бивали. Кому кулаком в скулу, кому в лоб стулом, кому в зад без скабрёзности, да и пинка для резвости!
        Пока дядя с моим денщиком на этой почве вспоминали дни былой славы в Наполеоновских и Задунайских походах, я поискал глазами Катеньку, нашёл и замер. Потому что она тоже… нашла. Эх, говорил же, нельзя держать французский коньяк прямо в тумбочке да без замка! В карих очах моей возлюбленной уже плескалось изрядное количество жидкого золота арманьяка.
        - Илюшенька, меня убьют, да?
        - Нет-нет, что ты такое говоришь, зоренька моя ясная?! Да ты глянь, сколько нас вокруг тебя стоит, грудью от пуль защищает. Умрём, а не дадим тебя в обиду!
        - Ну, тады ладно… - подумав, икнула она. - Мне, конечно… не то чтоб в радость, если вы все… ик! тоже умрёте… Но раз оно вам так надо?!
        - Мы казаки, - попробовал объяснить я.
        Катенька почему-то вместо ответа сунула два пальца в рот и провела большим пальцем под горлом, словно показывая, где у неё это слово, потом опять отхлебнула из горлышка и притихла.
        А с улицы, наоборот, раздался визгливый вой обезумевшей ведьмы:
        - Бейте их! Жрите их! Рвите на части! Берите себе всё, отдайте мне лишь голову Иловайского-о-о!
        - Голого Иловайского? - оттопырила ухо Катенька. - Та-а-к… пора кое-кому навешать за такие эротические фантазии. Илюха, дай пистолет! Я эту суку, как это по-вашему, по-казачьи… шмальну!
        Ответить я не успел, чумчары вновь пошли в атаку. Моня и Шлёма честно держали спинами дверь, в которую с той стороны били бревном, как тараном. Раза четыре стреляли, но чумчары огнестрельного оружия сами боятся, поэтому упырей не задело. Мы бились, как геройские защитники Азова, прикрывая друг друга у окон, отважно рубясь саблями и кинжалами с многократно превосходящим врагом.
        Рыжая ведьма, бездарно руководя штурмом, бросала под наши выстрелы толпы возбуждённых кровью чумчар. Где она их только набрала и как сумела договориться? Сколько помню, эту молдавскую нечисть всегда считали беззаконной и неспособной на объединение в разбойничью шайку больше чем из десятка тварей. Да и там они держались каждый сам за себя, ни лидера, ни вожака. Получается, что у мерзавки были зачатки лидерства…
        Вторая атака была куда более яростной и жестокой, чем первая, но закончилась быстрее.
        - Все ли живы, станичники? - громко спросил Василий Дмитриевич, раскрасневшийся с бою.
        - Все живы, батька! - хором ответили мы.
        - А про нас, честных купцов-упырей, стало быть, и спрашивать не надо, - философски пожали плечами Моня и Шлёма.
        Я обернулся, показав им кулак. Да живы оба. Побиты, ясное дело, кому в радость бревном-то по хребту, но ведь на ногах ещё держатся! Вот и всё. И нечего тут…
        - Иловайский, а это всё из-за тебя или из-за неё?
        - На этот раз из-за неё.
        - Эх, коли за неё, то и помереть не жалко, - после такого же секундного размышления признали наши.
        Я покраснел. Стало быть, за-ради меня им всем помирать неохота, а вот за-ради этой красы с бюстом четвёртого размера в обнимку с уполовиненным коньяком - не жалко?! И ладно бы рыжий ординарец так думал, но ведь и мой родной дядя туда же! Про предателя Прохора вообще молчу! Сдал добрый денщик своего воспитанника со всеми потрохами, поменял на красну девку с чёрными бровями, хоть не для него она и выросла…
        - Кажись, нам крышу подпалили, - флегматично принюхиваясь, заметил Прохор.
        - Эт-то хорошо, - не в тему откликнулась Катенька. - Я чё-то… это… замёрзла, что ли… Скоро отопление дадут?
        Упыри посмотрели на неё, на меня и предупреждающе покрутили пальцами у виска, дескать, не спеши ты жениться, хорунжий.
        - Шмальнуть не дал, - обиженно выпятила на меня нижнюю губу всхлипывающая Хозяйка Оборотного города. - Может, она тебе нравится? Может, т-ты её любишь, а? Может, я тебе уже и не нраф… нравли… нравл… юсь, блин, сложно-то как… Хочешь, лифчик покажу?
        - Чего? - не понял я.
        - Ли-ф-чи-к, - чётко разделяя буквы, пояснила Катя.
        - А что это за зверь такой невиданный? - невольно обернулся и дядюшка.
        - Эт-то… это такой… такая… на косточках и без пуш-апа! Заметьте! Всё своё ношу с… с… сбой. Тьфу, короче, Илюха, всё равно щас все помрём…
        Я едва успел броситься вперёд, останавливая руку Катеньки, уже начинающей стягивать с себя смурфоблузку. Дядя, Прохор и рыжий, покраснев, аки розы с морковками, развернули друг друга к окну. На дворе уже вовсю плясали отблески пламени. Чумчары крались в третью атаку…
        - У меня один заряд остался.
        - У меня ещё два.
        - А я пустой! Ну нехай на взмах сабли подойдут… Иловайский! - обернулся ко мне Прохор. - Хватит миловаться, не женат, не венчан с лучшею из женщин. Целуй разок, не вопрос, но спеши на пост! Нужна твоя шашка, а то всем кондрашка!
        - Рифма так себе… - поморщились мы с Катей, но тем не менее я, естественно, рванулся на свою боевую позицию.
        Не менее двух десятков чумчар выстроились перед окнами, глаза горят, зубы оскалены, ногами топочут, башибузуки, да и только.
        - Убейте всех! У них порох кончился! - откуда-то из-за забора продолжала бесноваться хромая ведьма.
        - Что ж ты ей такого сделал, характерник? - зло обернулся дядин ординарец. - Не приласкал, когда баба просила, а мы теперь расхлёбывай…
        Чумчары издали победный вой, вздымая над головами ржавые кривые ножи, и в этот момент вдруг за их спинами раздался на удивление знакомый голос:
        - Вы чё учудили-то? Кто позволил на селе хаты-от жечь-то? Нехорошо-о оно, не по-соседски…
        Из-за забора вышел здоровущий калачинский староста с бородой до пояса, с демонстративно начищенной бляхой и тяжёлой оглоблей в руках. За его спиной мрачно стояли деревенские жители Калача на Дону от мала до велика, кто с топором, кто с вилами, кто с косой, кто с мухобойкой.
        - Нешто мы козачкам-то не поможем, а? Навались, православныя!
        Один удар тяжеленной оглобли - и трое чумчар рухнули с расколотыми черепами! Да, переглянулись мы, страшен во гневе русский мужик, ох страшен…
        - Уф, шабаш, братцы, - махнул рукой мой дядя, первым опускаясь на пол. - Передышимся минутку, да и пойдём врукопашную.
        - Я с ва-вами! - подняла руку Катенька, разумно не делая даже попытки встать. - Упс… в смысле с вами, но… мысленно!
        - Мы тоже лучше тут полежим, - виновато попросил меня добрый Моня, поглаживая по лысой башке своего сотоварища. Шлёмка валялся на полу, выведенный из строя, а на его затылке зрела нехилая шишка.
        Я кивнул и высунулся в окно.
        Первую цепь чумчар крестьяне успешно смяли, чувствовалась трудовая рука и опыт партизанских войн. Но потом озверевшая нечисть просто сбросила личины, и народ понял, КТО перед ним… На месте страшных, но понятных турецких янычар вдруг возникли кошмарные твари потустороннего мира с длиннющими оскаленными клыками, острыми ушами и кривыми когтями, на взмах рассекающими плоть.
        - Чёй-то погорячилися мы, - первым опомнился староста. - Бог вам в помощь, козачки!
        В один миг отважных калачинцев смело с нашего двора, ровно курица с пола склевала. Да кто ж спорит, своя рубашка завсегда ближе к телу. Помогли десяток чумчар уложить, и за то преогромнейшее спасибо! А класть за нас голову люди не обязаны.
        - Иловайский, крыша горит!
        - Чё орёшь, как баба на базаре? - рявкнул на рыжего ординарца мой денщик. - И без того понятно, что горим, как шведы под Полтавой.
        - Дак делать что-то надо?!
        - Надо, - привстал дядя, широко перекрестился и прогудел: - На последний бой идём. Простите меня, братцы-казаки, ежели в чём перед вами провинился.
        - И ты нас прости, атаман, Христа ради, - дружно поклонились мы.
        - А я н-не прощу! Вы меня тут спасали, сп… сали, а шмальнуть не дали ни разу-у-у… Вредные вы, обижусь я на вас… - Свет мой Катенька залихватски допила французский коньяк, невероятным усилием воли встала, расколотила пустую бутылку об угол стола и, держа в руке опасное горлышко, прорычала: - Пустите мня… п-первой, я… всех порешу, попишу, почикаю!
        - Прохор, будь другом, присмотри за ней.
        Старый казак кивнул мне и вовремя поймал приплясывающую красавицу за локоток, не давая упасть.
        - Моня, выноси Шлёму. Спасибо вам за всё. Живите. Не поминайте лихом.
        Лысый упырь привычно взвалил товарища на плечи и виновато шмыгнул носом.
        - А ежели мы по пути какого чумчару свежебитого прихватим, не обидишься?
        Я равнодушно махнул рукой. Нечисть она и есть, что с них возьмёшь…
        Мы встали плечом к плечу, открыли дверь и всей силой вырвались во двор. Крыша полыхала так, что пламя едва не доставало до перепуганной луны. Вовремя вышли, сейчас, поди, потолок порушится. Да и умирать на свежем воздухе как-то всё ж поприятнее будет…
        - Ну что, характерник, есть последнее желание? - ехидно поинтересовалась хромая ведьма, когда нас окружили чумчары. Я обнял дядю, пожал руку рыжему ординарцу. Поклонился в пояс Прохору и поцеловал в щёку свою нетрезвую любовь.
        - Песню позволите перед смертью?
        - А… почему бы и нет? Пойте хором, мы вас по одному резать будем. Кто лучше всех поёт, тому горло последним вспорем!
        Передние ряды чумчар разразились каркающим хохотом на её слова. А на меня вдруг снизошло невероятное спокойствие. Словно бы и не было ничего. Ни горящей хаты за спиной, ни тяжело дышащего дяди-генерала, ни верных друзей, ни ухмыляющихся врагов, ни карих глаз самой прекрасной на свете девушки.
        Не для меня-a придёт весна… -
        глухим голосом начал Прохор, но я остановил его. Не это. Другая нужна песня. О другом. Потому что…
        На горе стоял казак,
        Он богу молился, -
        как можно громче завёл я, -
        За свободу, за народ
        Низко поклонился…
        Наш батька-атаман выпрямил спину, его глаза заблестели памятью лихих казачьих походов за кавказский Терек.
        А ещё просил казак
        Правды для народа.
        Будет правда на земле,
        Будет и свобода-а…
        - Плохой ты певец, Иловайский, - презрительно сплюнула наземь рыжая ведьма. - Кончайте их!
        Чумчары оскалили клыки. Моё сердце билось так, словно выламывало грудь. Я сразу понял, что его ритм совпадает с дробью копыт и яростным многоголосьем припева. Услышали? Услышали, родные, за столько вёрст услышали…
        Ойся ты, ойся… -
        глухо летело издалека. Ординарец вытер набежавшую слезу, не веря своим ушам.
        Ойся ты, ойся!
        Да ты меня не бойся… -
        набирая мощь, неслось со стороны степи.
        Я тебя не трону,
        Ты не беспокойся-а!
        Чумчары, обезумев от близости добычи, ринулись на нас со всех сторон.
        - Будь ты проклят, хорунжий! - взвыла мамзель Фифи, драной лисицей бросаясь на Катеньку, а минутой позже в село Калач на Дону уже врывался, на всём скаку вздымая сияющие клинки, грозовой казачий полк Иловайского 12-го…
        Ойся ты, ойся,
        Ты меня не бойся!
        Я тебя не трону,
        Ты не беспокойся!
        В ту ночь с чумчарами было покончено раз и навсегда. Поутру хлопцы сожгли на огромном костре мало не под сотню этих злобных тварей. Ну, может, пару успели уволочь к себе Моня и Шлёма. В любом случае патриотически настроенные упыри под казачьи пики не попали.
        Лысого учёного-жандарма не нашли. Надеюсь, он успешно сбежал, не дожидаясь худшего и поняв наконец-то, в какую кровавую авантюру его втянули. Пусть сам перед своим начальством отдувается, его судьба мало кого заботила, быть может, кроме Кати…
        Хлопцев из Оборотного вернули, мы за ними Моньку со Шлёмой послали. Заодно и тех, кто на кладбище был, подхватили. Кстати, последние аж восьмерых чумчар положили. Видать, из тех, кто к нам на село шли, да отвлеклись на «лёгкую добычу». Теперь будут знать наших.
        Мой денщик так же надёжно избавил окрестности от злопамятной рыжей ведьмы. Мамзель Фифи повалила Хозяйку Оборотного города, и не закрой её Прохор грудью, я бы остался без невесты. Ведьма и казак упали наземь, откатившись к плетню в яростной попытке задушить друг друга. Руки моего наставника оказались крепче, в них влилась неведомая доселе сила…
        Дядюшка был на коне! Не в буквальном смысле, но образно. Он руководил сражением, обнимал подоспевших казаков, организовал тушение своей хаты, не дав огню перекинуться на всё село. И никто! До самого утра! Не видел… как он зажимал резаную рану в боку, и молчал, и держался… Каков у меня дядя, а?!
        А на рассвете мы с Катей стояли у палатки полкового лазарета, пытаясь протиснуться мимо бдительного Фёдора Наумовича.
        - Мы только на минуточку! Ну пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!
        - Не могу-с! Ваш защитник, сударыня, слишком-с слаб. У него четыре рваные раны. Какой зверь на такое способен-с?!
        - Этого зверя больше нет, - прокашлялся я. - Фёдор Наумыч, пустите Христа ради. Он мою невесту собой закрыл, от лютой смерти избавил, надо нам, очень надо.
        - Понимаю, молодые люди, но не могу-с. Больному нужен покой…
        - Ах ты, катетер жёваный! - взорвалась бывшая Хозяйка Оборотного города, напирая на покрасневшего лекаря высокой грудью. - А ну пусти, трубка клистирная, свеча анальная, клизма драная, или я за себя не отвечаю! Я в таком состоянии градусник в глаз воткнуть могу!
        - Да пусти ты их… - слабо раздалось из палатки, и мы, невзирая на слабые протесты Наумыча, вломились внутрь.
        Прохор лежал на узкой солдатской койке, бледный как смерть, в тугих бинтах, перетягивающих грудь. Дышал неровно, с хрипами, в глазах лихорадочный блеск. Катя опустилась на колени, взяв его за руку, в её глазах стояли слёзы.
        - Ждал я тебя, твоё благородие. Вот смотрю на вас двоих, право, аки голубки невинные оба. Сердце не нарадуется. Жаль прощаться…
        - Да ты что, помирать, что ли, собрался? - сглатывая комок, через силу улыбнулся я. - Даже не думай, полк завтра на войну идёт. Куда ж я без денщика?
        - Нового найдёшь, хлопчик, - неловко улыбнулся он в ответ. - Катеньку свою береги. Второй такой красы нет. И характеру тоже!
        - Дядя Прохор, вы это… вы не смейте! Я там всех на уши поставлю, пенициллин привезу, сама вам уколы делать буду…
        - Добрая ты девочка. - Он попробовал погладить всхлипывающую Катю по голове, но не смог поднять руку. - Не бросай Илью. Хороший он казак. Обещаешь?
        - Обещаю-у-у…
        - А теперь нам с глазу на глаз поговорить надо.
        Рыдающая Хозяйка вылетела из палатки, сбив с ног подслушивающего доктора.
        - Твоё благородие, просьба у меня к тебе есть. Последняя. Исполнишь ли?
        Я кивнул. Слова застревали в горле.
        - Ты дочку мою найти обещался. Помнишь?
        - Да.
        - Помираю я, хлопчик. Стар уже. Но ты кроху мою сыщи. Расскажи ей, что, мол, был такой добрый казак Прохор и что любил он дитя своё, ни разу не виденное, больше жизни, что…
        - Так сам и скажи.
        Он вытаращился на меня непонимающим взглядом.
        - Чего?!
        - Я говорю, сам ей об этом скажи, - честно попытался объяснить я. - Понимаешь, всё сходится. Твоя жена пропала лет двадцать назад, а то и больше. С чего ж мне было малое дитя искать? Выросла она. Спасли её добрые люди. Те же учёные. Видать, и у них сердце есть, не позволили утонуть младенцу запелёнатому. В будущее увезли, в детдом сдали, а потом и приёмные родители нашлись. Выросла она, выучилась, на работу вышла, а там уж мы и познакомились. Ведь недаром её на тихий Дон так тянуло, говорят, память родной крови ничем не избудешь. Я-то точных деталей не знаю, но ты лучше сам спроси. Так что, позвать?
        Прохор долгую минуту молчал, потом оперся на моё плечо, вскочил, как молодой, на ноги и бросился из палатки вон, вторично сбивая с ног заботливого полкового лекаря.
        - Катенька, доченька моя родная-а!
        Я даже не стал смотреть, как они там будут объясняться и договариваться. Сами разберутся. Устал. Накопилось что-то за все эти дни суматошные. К дяде ещё зайти следует, война всё-таки, завтра отправляемся. Надо ж как-то подбодрить, воодушевить, настроить своего драгоценного родственника. Куда я без него?
        …Именитый генерал Василий Дмитриевич сидел на чурбачке возле нашей конюшни. Левый бок перевязан - след от чумчарского ножа. Рыжий ординарец, тоже в двух новых бинтах, сняв сапог, терпеливо раскочегаривал блестящий тульский самовар.
        - Иловайский?
        - Прибыл, ваше сиятельство.
        - Ну что, рассказал Прохору про Катерину свою? Обрадовался небось?
        - Не то слово. Даже помирать передумал.
        - То добре! - Дядя кивком указал мне на чурбачок поменьше. - Могу тебя за усердие недельным отпуском наградить. Как раз Прохора подлечишь, и вместе наш полк догоните.
        - Нет.
        - Дурында, ты с кралей своей хоть семь денёчков без службы проведёшь.
        - Катя меня дождётся. А я с вами пойду. Что-то у меня за последнее время служебное рвение сообразовалось.
        - Да ну? - недоверчиво выгнул бровь наш генерал. - Тады кофею подай.
        Я охотно сыпанул в кружку ароматный коричневый порошок, добавил кусок сахару, залил кипятком и протянул дяде.
        - Сам отхлебни.
        - Не доверяете?
        - Отчего же? Да только отхлебни, мне оно спокойнее будет. Не пересластил ли?
        Я пожал плечами, отпил глоток кофе, покатал во рту на языке и причмокнул. Если и пересахарил, то самую малость.
        - Угу, - удовлетворённо попробовал и дядюшка. - Теперича трубку набей и свободен.
        - Фёдор Наумович говорил, что табак вреден в ваши годы, - напомнил я.
        - Ты меня ещё учить будешь, свиристелка берёзовая, - насмешливо фыркнул он. - Да я и так курю редко, раз-другой в неделю, для успокоения нервов…
        - Ну, дело ваше. - Я передал ему трубку, осторожно раскуривая её угольком от самовара. - Чего ещё прикажете?
        - Иди отсель, мне подумать надобно.
        - Может, кальян турецкий вонючий раздобыть? У вас вона какое пузо уже, легко за падишаха сойдёте.
        - Иди, говорят добром.
        - А ещё Маргариту Афанасьевну можно рядком посадить, парить в табачных эмпиреях. Ей-то как трубка в неровные зубы пойдёт, загляденье, а?
        - Пошёл вон! - не выдержал дядюшка, и я понял, что у меня есть ровно две минуты убраться. Поскольку как раз за две добрые затяжки огонь дойдёт до щепотки пороха на донышке трубки. А там уже…
        Я не спеша ушёл за забор, когда грянул негромкий взрыв. Предположительно опалённые брови, почерневшие усы и…
        - Ило-вай-ски-ий, мать твою-у!!!
        ДНЕЙ МИНУВШИХ АНЕКДОТЫ
        Ржевский
        …Гусары не разини,
        В любви им неизвестно слово «нет».
        И коль решусь войти в ворота ада,
        Подругой стать любая будет рада.
        А. Гладков. Давным-давно
        Третья книга цикла «Оборотный город» неожиданно стала финальной. А ведь наверняка многие почитатели таланта Андрея Белянина полагали, что и в этом цикле романов будет не меньше, чем в знаменитом «Тайном сыске царя Гороха». Однако писатель посчитал, что все, что он хотел поведать о своем герое и чудесном городе, населенном всевозможной нечистью, уже сказано и история завершена. Что ж, это право автора, хотя и немного жаль расставаться с полюбившимся миром и его персонажами. Но маски сорваны, концы сведены с концами, тайны разгаданы. Что же находится в сухом остатке?
        Продолжая параллели с «Тайным сыском», можно сказать, что история казачьего хорунжего Ильи Иловайского - это повесть о «повзрослевшем» Никите Ивашове. Формально, конечно, герои обоих циклов почти однолетки. Иное дело, что повзрослел и изменился сам автор. В Ивашове воплотились юношеские идеалы писателя, трогает свежесть, наивность, восторженное восприятие окружающего мира, которое, впрочем, меняется от книги к книге, поскольку сериал о Лукошкине создавался на протяжении десяти лет. «Оборотный город» завершен за три года и писался уже достаточно зрелым, много повидавшим и умудренным житейским опытом человеком. Это не могло не отразиться в тексте.
        Иловайский смотрит на мир взглядом зрелого и даже чуть утомленного жизнью мужчины. Чувствуя это и понимая трудности, сопряженные с несоответствием биологического и психологического возраста персонажа, автор с самого начала истории бравого хорунжего «обезопасил» себя тем, что сделал своего героя характерником, человеком немного не от мира сего, комфортно чувствующим себя не только среди людей, но и в обществе нелюдей. Порой даже не поймешь, где же Илье лучше, в Калаче на Дону или Оборотном городе. Думается, в последнем, поскольку в мире людей он то и дело огребает по первое число то от дяди, то от стариков, то от собственного денщика. В мире же нечисти Илья непобедим, становясь здесь некоей легендарной, культовой фигурой, едва ли не героем анекдотов.
        Итак, ключевое слово произнесено. Анекдот. Действительно, одной из жанровых особенностей цикла «Оборотный город» является то, что это своеобразные романы-анекдоты. Причем анекдоты большей частью для взрослых, понимающих соль шутки, разбирающихся в явных и неявных намеках, подмигиваниях и умолчаниях. Наиболее близким в этом отношении явлением к циклу Белянина можно считать многочисленные анекдоты о похождениях поручика Ржевского.
        Явившийся на свет из-под пера Александра Гладкова в пьесе «Давным-давно» (1940) и получивший вторую жизнь в фильме Эльдара Рязанова «Гусарская баллада» (1962), этот вымышленный персонаж Отечественной войны 1812 года зажил своей жизнью, став героем более четырехсот анекдотов. Как правило, это фривольные истории на сексуальную, алкогольную и «каламбурную» тематику. Ржевский - собирательный образ лихого рубаки-парня, донжуана, вульгарного пошляка, снижающего пафос «высокой» аристократической среды. Впрочем, не все анекдоты о нем характеризуются пошлостью и цинизмом, представляя героя неким подобием русского Мюнхаузена. Вот эту часть как раз и обыграл, по нашему мнению, Андрей Белянин, создав свою «казачью мюнхаузениаду».
        Как и Ржевский, Иловайский является альфа-самцом, имеющим колоссальный успех у дам, причем самых разных. Тут тебе и таинственная красавица Катя, Хозяйка Оборотного города, и людоедка бабка Фрося, и ведьма-интриганка мамзель Фифи, и многочисленные вампирши. Каждая мечтает заполучить молодого казачка (разумеется, с различными целями). Однако Илья лишен брутальности, неразборчивости и всеядности поручика Ржевского, поскольку в православной вере тверд и следует исконным устоям казачества. Для него существует одна-единственная любимая женщина, а все прочие, покушающиеся на его честь, становятся объектами осмеяния (типичный для творчества Белянина прием борьбы со злой силой).
        Анекдотические ситуаций, создаваемые автором, имеют различную природу. Некоторые из них, как отмечено выше, затрагивают «взрослую» тему сексуальных отношений. Шутки балансируют на грани дозволенного, но не переходят черту, поскольку все же большая часть читательской аудитории «Оборотного города» - это подростки и юношество, а Белянин не забывает о воспитательной роли литературы. Он как бы указывает, что хорошо, а что плохо в данной сфере человеческих отношений.
        Еще одним источником анекдотов служит для писателя современный социум. Это и литературное пространство, и различные Интернет-сообщества и т. п. Подобно тому как в классических анекдотах о Ржевском наряду с вымышленным героем действуют реальные исторические лица (Пушкин, Лев Толстой), Иловайский также сталкивается с реальными представителями современного российского фантастического сообщества (так называемого фэндома), блогосферы, политикума. Разумеется, имена несколько изменены, однако прототипы вполне узнаваемы. Олицетворяя то или иное негативное явление нашей жизни, они шаржируются порой в достаточно резкой, едва ли не карикатурной форме. Некоторые из адресатов обижаются, отвечая созданием ответных пародий, другие воспринимают все как шутку, третьи предпочитают «не узнавать» себя.
        Но заметная доля анекдотических ситуаций в трилогии построена на обычных для книг Белянина оппозициях «свое» - «чужое», то есть добро - зло. Так, фантазия автора не имеет границ, изобретая комичные сценки столкновений Иловайского с привратниками Оборотного города. На протяжении повествования Илья раз пять, а то и больше проходит через городские ворота, охраняемые туповатым солдафоном-чертенком. И всякий раз столкновение казака с нечистиком описывается в новой манере. Если изъять эти сценки из текстов книг трилогии, то получится отдельный цикл потешных миниатюр. Или взять эпизоды встреч хорунжего со своими друзьями-врагами из мира нелюдей. Большая часть разговоров Ильи с вампирами Моней и Шлемой, отцом Григорием, мясником Павлушечкой, кабатчиком Вдовцом построена в виде анекдотов, где главными приемами становятся каламбур, двусмысленность, аллегория.
        Основное отличие знаменитого героя анекдотов от Иловайского, как уже говорилось, это постоянство хорунжего в любви, преданность православию и казачеству, а также ярко выраженная любовь к Отечеству. Без преувеличения можно сказать, что Илья, как и Никита Ивашов, истинно русский герой. Все его поступки и помыслы направлены на прославление России, укрепление ее военной и духовной мощи. Бранная сила и духовность, по мнению Белянина, неразрывно связаны между собой. Не случайно подлинные носители русского духа всегда оказываются у писателя победителями. Причем формы выражения и проявления национального характера, народной души могут быть самыми разными. Так, у фантаста отражением самобытности русского народа и, в частности, казачества становятся песни. Будь то излюбленная казачья «Не для меня придет весна» или походная «На горе стоял казак». Вот уж точно «нам песня строить и жить помогает».
        Третья книга цикла завершается тем, что Иловайский вместе с полком отправляется в поход на Польшу. Вероятно, речь идет о Русско-польской войне 1830-1831 годов. Конечно, любопытно было бы увидеть бравого хорунжего и на поле брани, однако по тексту видно, что история его таки, вероятно, закончена. И впрямь, герой в очередной раз посрамил зло, разобравшись как с современниками, так и с гостями из будущего, обрел личное счастье и помог обрести его близким ему людям. Чего же больше?
        Кто знает, суждена ли Илье Иловайскому столь же долгая литературная жизнь, как и бессмертному образу поручика Ржевского, станет ли он тоже героем народных анекдотов? Время покажет. А пока улыбнемся очередным веселым похождениям и проказам симпатичного хорунжего, читая анекдоты минувших дней, созданные талантом замечательного писателя-фантаста Андрея Белянина.
        Игорь Черный
        notes
        Примечания
        1
        орел не ловит мух (лат.).
        2
        Пока дышу, надеюсь (лат.).
        3
        Побеждает сильнейший… (лат.).
        4
        Падают слезы! (лат.).