Оставаться человеком Николай Владимирович Беляев
Не все попаданцы одинаково полезны…
Беляев Николай
ОСТАВАТЬСЯ ЧЕЛОВЕКОМ
Деревенька горела.
Семилетний Андрейка растерянно брёл по улице, ставшей вдруг чужой и совершенно незнакомой - словно он не бегал тут беззаботно всего лишь вчера. Часть домов уже догорела и чадила смрадным дымом, часть ещё полыхала. Мальчик не мог найти свой дом - всё странным образом изменилось. Может быть, и дома уже не было, но маленький разум отказывался это воспринимать…
Спасло его лишь то, что он утром убежал к лесу - кто-то из ребятишек сказал, что в зарослях кустарника живёт огромный паук-крестоносец. Андрейка нашёл его и долго с интересом наблюдал за пауком. Тот и правда был огромным, чуть не с ладошку размером.
Опомнился мальчик, лишь когда со стороны деревни хлестнула автоматная очередь. Он не знал, что взвод германских солдат, озверевших от партизанской засады в нескольких километрах, выместил свою злобу именно тут. Андрейка смотрел из кустов, как один за другим загораются дома, и словно могучая рука держала его за шиворот, не пуская туда, к деревне… Лишь когда высокобортный грузовик с солдатами, подвывая двигателем, уполз за поворот, мальчик рванулся к горящим домам.
Он сразу наткнулся на тело деда Ивана. Оно лежало в дорожной пыли, густо пропитанной кровью - автоматная очередь словно перечеркнула его. Невидящие глаза уставились в небо, по которому неслись клубы дыма. Вон ещё тело, у ограды… и ещё… Мужчин в деревне не было - только старики, женщины и пятеро детей… помимо Андрейки.
- Помогите, - растерянно пробормотал мальчик. Оглянулся по сторонам… Кого звать? Кажется, никого нет.
- Помогите! - завизжал он изо всех сил.
Впереди по улице раздался глухой хлопок. Андрейка зажмурился - неяркая вспышка ослепила, несмотря на обилие огня. А на месте, где сверкнуло, стояли шестеро.
Четверо молодых, рослых, широкоплечих, одетых в чёрную униформу. Каски из странного матового материала, жилетки со множеством чем-то набитых кармашков, даже на штанах карманы. Высокие ботинки на шнуровке, на шеях висят странные автоматы. Руки в чёрных перчатках с отрезанными пальцами. На плече - шевроны с надписью незнакомыми буквами.
Двое других отличались. Они выглядели постарше, на них была похожая черная форма, но без жилетов, оружия в руках нет. Один держал в руках какой-то прибор, не сводя с него взгляда, второй не отпускал от глаз что-то похожее на фотоаппарат, но гораздо более массивный, и тоже черный, матовый. «Фотоаппарат» глухо прошелестел, словно сделал не один снимок, а сразу десять.
- Офигеть, - сказал тот, что держал в руках прибор. - Миха, снимай. Много снимай, всё снимай. Материал - зашибись.
- Точно вышли? - поинтересовался человек с фотоаппаратом. - Какая отметка?
- Пятое восьмой сорок первый, - малопонятно отозвался тот, что с прибором. - Геолокация, хронолокация в норме, погрешность мизерная. Эту деревню спалили дотла. Как раз только что, - ухмыльнулся он.
Второй присел, навёл свой аппарат на горящий дом, щелкнул несколько раз. Потом встал и повёл его слева направо, панорамой.
- Лёш, гляди, пацан, - рассеянно отозвался он. Стеклянный глаз его аппарата остановился на Андрейке, который замер, ничего не понимая. - Живой.
Люди говорили на чистейшем русском языке, и, хотя некоторые слова были решительно непонятны, мальчик, сообразил, что это свои. Свои! Значит, они могут помочь! У них даже есть оружие! Они могут догнать и убить тех фашистов! А еще они могут посмотреть, не удалось ли кому-то спастись! Может, есть живые!
- Дяденьки, помогите, - прошептал мальчик, делая шаг вперёд.
Люди разошлись свободным полукругом. Мальчика они словно не замечали, будто его тут и не было. Миха продолжал щелкать, не забывая снимать и Андрейку, Лёша продолжал следить за прибором. Те, что с автоматами, безучастно наблюдали за происходящим.
Один сделал шаг по направлению к мальчику. Андрейка встретился с ним глазами… и завопил что было мочи:
- Дяденька, помогите, пожалуйста!
Чёрный замер. На лице его отразились мучительные эмоции, словно автоматчик хотел сделать то, чего делать категорически нельзя… Перекинул автомат на плечо, сделал шаг навстречу Андрейке, стаскивая с руки перчатку…
- Соловьев, стоять! - резко, как удар хлыста, прозвучал голос Лёши. - Регламент, пункт двенадцать-а - мы не имеем права на взаимодействие. Только наблюдение.
- Алексей Василич, как же, - солдат словно наткнулся на стенку. - Пацан маленький совсем, пропадёт же…
- Мне насрать, Соловьёв! - заорал Алексей. - Мы историки, а не долбаные попаданцы. Мы тут не выигрывать войну, а собирать материал. Первая заброска?
- Так точно, - буркнул Соловьёв, не сводя глаз с Андрейки, глаза которого наполнялись слезами. Мальчик не понимал, почему эти люди - несомненно, русские люди! - не хотят помочь…
- Будет последняя! - разорялся Алексей, не сводя глаз с прибора. - Кадровикам головы поотрываю… Пойдёшь обратно в свой ЧОП, раз у нас не нравится. Подписывал? Работай, сука!
Но, кажется, так и оставшийся безымянным Соловьев что-то для себя уже решил. Он сделал уверенный шаг по направлению к Андрейке, бормоча что-то вроде «мы ж люди, мать вашу»… но свалился от удара прикладом автомата меж лопаток.
Ударивший, один из оставшихся троих солдат, скользнул по мальчику незаинтересованным взглядом и, взяв тело Соловьёва за шиворот, оттащил его в сторону.
- Алексей Васильич, нарушение, не имеем права оставаться, - сказал он.
Алексей досадливо махнул рукой:
- Вот придурок, испортил заброску… Миха, сворачиваемся, надо уходить. Мужики, волоките этого… романтика, мать его. Я ему, суке, устрою… Век работу не найдет…
Вспышка - и шестеро исчезли. Андрейка так и остался стоять, разинув рот…
Женя Соловьёв вышел из дверей института под яркое июньское небо. Настроение было мерзким, спина меж лопаток, куда пришёлся удар прикладом «калаша», чувствительно болела. В ушах ещё стояли вопли Алексея Ивлева, руководителя хронопроекта: «Чистоплюй! Наука во много раз выше твоего долбаного милосердия! Кто выжил тогда - тот выжил! Мы собираем уникальный материал о прошлом, и нехрен вмешиваться! Тебя брали силовиком - исполняй! Начитались, мать вашу, книжек, все норовите мир спасать… Работать надо, сука! Двадцать первый век на дворе, а говно из головы не выветрилось! На твоё место очередь стоит!»
Увы, Ивлев был прав. Оклад здесь отличался от того, что был у Жени раньше, даже не в разы, а на порядки. Впрочем… всё кончено. Нет никакого оклада. И работы нет. И неизвестно, когда будет. Опять Люся будет пилить - работу потерял, не проработав и месяца… и вышвырнули без выходного пособия, ни копейки не заплатили. Ладно хоть, без штрафов обошлось…
Он вспомнил лицо Ивлева, когда сказал ему: «Алексей Васильевич, нам же надо и людьми оставаться…»
Тот не стал продолжать разговора. Скривился и велел секьюрити гнать Соловьёва в шею. Не забыв напомнить, что любое слово на сторону - и по судам затаскают не только самого Женю, но и его родственников до седьмого колена…
Женя пнул камушек, и тот, завертевшись, поскакал по асфальтовой дорожке. Куда теперь? Домой, куда ж ещё…
Он неторопливо пошёл в сторону парка. Вон летнее кафе… Зайти, что ли, пива выпить? По такой жаре холодное и несладкое будет очень кстати… еще и в тенёчке.
Полненькая девушка нацедила светлого в высокий, сразу запотевший бокал с логотипом известного пивзавода. Женя оглянулся - м-да, свободных столиков и нет… но у стойки неохота. Вон, туда можно…
- Вы позволите?
Сухой старик в пиджаке, перед которым стоял ополовиненный бокал пива и блюдечко с орешками, кивнул. Женя, отодвинув стул, присел, отхлебнул пива. Ледяное… Душа требовала выхода эмоций. Очень хотелось кого-нибудь бить… но не этого же деда. Ивлева бы… но увы - не того полёта птица.
- Тяжёлый день? - нейтральным тоном поинтересовался старик, бросив на Женю взгляд. Тоже поднял бокал. - Желаю решения проблем, молодой человек.
Женя заинтересованно посмотрел на старика. Седой совершенно. Серый пиджак, чистый и аккуратный. Единственная медаль на салатового цвета ленточке, с профилем Ленина и Сталина - партизанская, Женя это знал. Орден Отечественной войны на лацкане… Интересно, сколько ему лет? Раз повоевал - значит, в войну был в сознательном возрасте. Тридцатого года рождения, не моложе… значит, сейчас - почти девяносто, а то и больше.
- Мне восемьдесят четыре, - улыбнулся старик. И, увидев, как Женя разинул рот, пояснил: - Сейчас все образованные, многие уверены, что знают о войне всё… В том числе кого, как и когда награждали. Я с семи лет был в партизанском отряде, подобрали меня… вовремя. Петренко, Андрей Иванович, будем знакомы, - привстал он.
- Женя, Соловьёв, - машинально представился Женя, тоже привставая из вежливости. Ему показалось на мгновение, что старик изменился в лице… Нет, просто ветер хлопнул парусиновым тентом.
Он отпил пива.
- Неприятности? - полюбопытствовал Андрей Иванович, пододвигая Жене орешки. - У вас на лице написано, вы уж извините, Женя…
- Да, - поморщился парень. - С работы выгнали… Не нашёл общего языка с начальством. - Он отхлебнул большой глоток, аж зубы свело.
- Они были неправы? - осторожно поинтересовался старый партизан.
- Да как вам сказать… - задумчиво протянул Женя. - По своему, конечно, правы… Просто, как бы вам сказать… Хочется в любой ситуации оставаться… оставаться…
- Оставаться человеком? - тихо закончил за него старик.
- Да… - Женя мимоходом даже удивился, что старик ухватил ту самую мысль. - Мы ж люди… вроде как. А иногда, кажется, перестаём ими быть… особенно ради каких-то высоких целей.
- И у вас… получилось?
- Нет. Но… по крайней мере, я попытался, - криво усмехнулся Женя.
- Знаете что, Евгений… - старик помолчал. - Вы молоды, у вас всё впереди. Пока такие, как вы, пытаетесь оставаться людьми - у нашего общества не всё потеряно. Просто запомните это.
Он допил пиво, поставил бокал на пробковый кружок. Встал и, чопорно кивнув, повернулся и неторопливо ушёл в сторону парка.
А Женя тянул пиво и думал, что старик, наверное, давно выжил из ума, но в одном он прав: надо оставаться человеком.
Сегодня, на грани августа сорок первого и июня две тысячи восемнадцатого, он понял это особенно чётко…
|
