Орден Сталина Алла Белолипецкая
        #
1935 год. Спасая от несправедливого обвинения незнакомую девушку, сын крупного партийного деятеля Николай Скрябин оказался втянут в зловещие события вокруг секретного проекта «Ярополк», превращенного Сталиным в оккультный орден. Смелый научный эксперимент в начале XX века нарушил границу между мирами, и в нашу реальность хлынули демонические сущности преисподней. Николай пытается противостоять руководителю проекта, преступнику и чернокнижнику, который действует в интересах темных сил, вместо того чтобы обуздывать их. Молодой человек понимает, что тем самым поставил на карту собственную жизнь…
        Алла Белолипецкая
        Орден Сталина
        Есть три силы, единственные три силы на земле, могущие навеки победить и пленить совесть этих слабосильных бунтовщиков, для их счастия,- эти силы: чудо, тайна и авторитет.
        Ф.М.Достоевский «Братья Карамазовы»
        Пролог

28 января 1919 года. Петроград
        Перед кронверком Петропавловской крепости, почти на том самом месте, где в 1826 году повесили пятерых декабристов, стоял мужчина: лет шестидесяти на вид, осанистый и крепкий, но с сильной проседью в бороде и усах. На нем был военный мундир царского образца со споротыми знаками различия, на голове - фуражка с выдранной кокардой. Мужчина глядел куда-то вверх - в мутноватое, несолнечное зимнее небо; на руках у него беспокойно шевелился, озираясь по сторонам, белый персидский кот в красном кожаном ошейнике.
        Лицом к человеку в царском мундире стояли трое - в форме ВЧК.
        Два чекиста - мужчины лет по тридцать с небольшим,- находились шагах в десяти от арестанта и вполголоса переговаривались.
        - Этот - последний из их Ярополка,- говорил один из них.- Надо, чтобы с ним всё прошло без сучка, без задоринки…
        - Всё пройдет как надо, Григорий Ильич,- заверял его другой; он держал наготове бумагу с отпечатанным на ней машинописным текстом.- Нет оснований для беспокойства.
        Третий чекист - краснолицый парень лет двадцати, с винтовкой, поставленной прикладом на сапог,- молча томился в ожидании, стоя от узника на расстоянии вытянутой руки. В горсти он держал пережаренные подсолнечные семечки, от которых пахло сладко и масляно; кего шинели, перетянутой ремнем, в нескольких местах пристала подсолнечная шелуха.
        Наконец, запыхавшись, к ним подбежал последний участник действа: комендант крепости. Мужчина, державший лист бумаги, зло глянул на опоздавшего, но комендант пребывал в таком смятении, что даже не заметил этого.
        - Григорий Ильич, на два слова!..- обратился он к тому, кто явно заправлял этой церемонией, и чекист соблаговолил отойти с ним чуть в сторонку.
        Комендант слегка приподнялся на цыпочки - Григорий Ильич был высок ростом - и прошептал сотруднику ВЧК в самое ухо:
        - Только что доставили письмо! Горький просил Ленина за него.- Кивок в сторону человека с персидским котом на руках.- И Ленин распорядился: помиловать выдающегося историка. Вы представляете?!
        - И когда это письмо пришло?- поинтересовался чекист.
        - Только что, десять минут назад!
        - Вы ошибаетесь.- Григорий Ильич мягко взял коменданта за плечо, склонился к самому его лицу.- Письмо придет через десять минут.- А затем крикнул: - Зачитывайте, Глеб Иванович!
        Чекист, стоявший с заготовленным листком, привычно откашлялся и начал читать:
        - Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики…- он выдержал паузу, посмотрел на арестанта,- гражданин Романов Николай Михайлович в порядке красного террора приговаривается…
        Тот, кого назвали гражданином: внук императора Николая Первого, бывший великий князь, бывший генерал от инфантерии, бывший директор Русского музея, бывший председатель Русского географического общества и автор множества исторических трудов - казалось, не слушал и не слышал произносимых слов. Он поглаживал кота, у которого шерсть на загривке поднялась дыбом, и как-то очень уж пристально глядел на парня с трехлинейкой и семечками. А затем, когда зачитываемый приговор подошел к завершающим словам: Председатель Чрезвычайной комиссии Союза коммун Северной области Глеб Бокий, вдруг спросил:
        - Как ваше имя?
        Парень изумленно сморгнул и даже забыл сплюнуть подсолнечную шелуху, которая повисла у него на нижней губе.
        - Молчать, гнида!- произнес он, но как-то неуверенно.- Твое какое дело, как меня звать? Мы таких, как ты, давили и будем…
        Договорить он не успел, приговоренный к смерти узник перебил его:
        - Позвольте узнать, когда именно вы впервые поняли, что таких гнид, как я, надо давить? Вы помните, при каких обстоятельствах вас посетило это озарение?
        Молодой чекист уронил семечки в снег и поднял винтовку, целя примкнутым штыком в грудь великого князя. Неизвестно, чем бы всё закончилось, однако человек, зачитывавший приговор - сам Глеб Бокий, собственной персоной,- прикрикнул на исполнителя:
        - Стебельков, соблюдай процедуру!- И обратился узнику: - Гражданин Романов, вам предоставляется последнее слово. Хотите что-нибудь сказать?
        - Небось он сейчас начнет ныть: его, дескать, приговорили ни за что ни про что,- пробурчал тот, кого назвали Стебельковым.
        Но внук Николая Первого его ожиданий не оправдал.
        - Да нет,- Николай Михайлович усмехнулся,- меня-то как раз - за дело. Я и впрямь заслужил, чтобы меня расстреляли. Так когда вам пришло в голову…- снова обратился он к парню.
        У того перекосилось лицо, и на долю секунды он перевел взгляд на Бокия и двух других, стоявших чуть в стороне - словно желая спросить: «Не пора ли?..»
        Великий князь, казалось, только этого и ждал. Он выпустил из рук кота - почти отбросил его от себя, и перепуганный зверь, коротко мяукнув, опрометью помчался прочь.
        - Григорий Ильич, глядите-ка!..- воскликнул комендант крепости, указывая на перса рукой в толстой перчатке.
        Но чекист и сам уже всё увидел. Выхватив из кобуры маузер, негодяй начал палить в удиравшего очертя голову кота. Первый выстрел только взметнул снег под его лапами, второй - слегка задел ему бок, отчего белая шерсть окрасилась пунцовым. Однако кот не замедлил бега: летел, вытягиваясь над землей почти в прямую линию.
        Он почти уже обогнул кронверк, почти спасся, когда третья пуля угодила ему в позвоночник. Кота подбросило в воздух, и он издал пронзительный вопль. Николай Михайлович стал поворачиваться, пытаясь увидеть своего любимца, но тут Бокий крикнул Стебелькову:
        - Что стоишь? Пли!..
        И тот выстрелил великому князю точно в сердце. Узник мгновенно рухнул на снег, а Стебельков, подойдя к нему вплотную, два раза подряд вонзил штык ему в грудь. При первом ударе тело Николая Михайловича судорожно дернулось, при втором - осталось лежать неподвижно. Однако молодой исполнитель хорошо знал инструкцию. Передернув затвор, он сделал еще один выстрел - в голову узника, а затем отошел на свое прежнее место и принялся выбирать из снега рассыпавшиеся семечки.
        Четвертью часа позже Глеб Бокий и его спутник, к которому председатель ЧК Северной области обращался исключительно по имени-отчеству, вдвоем покидали крепость. Стебелькову предстояло задержаться: проверить, чтобы тело гражданина Романова похоронили, как положено - в безымянной общей могиле.
        Странное дело: бесследно пропал подстреленный кот. По всей видимости, раненый зверь уполз куда-то, забился в какую-нибудь щель, чтобы умереть в одиночестве, следуя священному обычаю всех кошек. Но о нем никто уже и не вспоминал.
        - Наконец-то Ярополк наш!- воскликнул Семенов, обращаясь к Бокию.
        Эти двое познакомились более семи лет тому назад: в мае 1911 года, как раз в тот день, когда произошла авиакатастрофа, описанная впоследствии Александром Блоком в стихотворении «Авиатор»: под Петербургом, на Комендантском аэродроме, разбился летчик Смит. С тех пор общались они нечасто, но и этого общения было вполне достаточно, чтобы Глеб Иванович сумел составить представление о своем знакомце.

«Да, конечно, «Ярополк» теперь ваш,- подумал Бокий,- Иосифа Сталина и твой…» Но вслух сказал другое:
        - Кстати, вы просили меня подыскать надежного человечка: без специфических способностей, но пригодного для черновой работы. Так вот, по-моему, Иван Стебельков - самая подходящая кандидатура для нашего проекта.
        Часть первая
        Проект «Ярополк»
        Глава 1
        Сверху вниз
24 июля 1935 года.
        Вечер четверга. Москва

1
        Когда принц Калаф вышел из дверей станции метро «Сокольники», близился вечер, и длинные тени ложились на тротуар причудливыми изгибами и зигзагами. Юноша размашисто зашагал от станции прочь, слегка щурясь из-за бьющих ему прямо в глаза солнечных лучей. Его - восемнадцатилетнего студента юридического факультета МГУ - на самом деле звали Николаем Скрябиным. Калафом - в честь героя «Принцессы Турандот» - Колю нарекли университетские товарищи: за скрытность характера и любовь ко всяческим загадкам. И, несомненно, за определенное внешнее сходство с актером Юрием Завадским, который был первым принцем Калафом в театре Вахтангова.
        Однако сейчас Николай не походил ни на принца, ни даже на московского студента. Прохожие глядели на него с изумлением и даже с опаской, а некоторые и вовсе шарахались в сторону, в точности так же, как до этого - пассажиры метрополитена. И на то были веские причины.
        Выглядел Коля Скрябин, мягко говоря, странно. Лицо его, чертами и впрямь схожее со сказочным ликом Завадского, было серым от покрывавшей его пыли, и на нем выделялись только глаза: светло-зеленые, как китайский нефрит, с крохотными иссиня-черными крапинками вокруг зрачков. Темные волосы Скрябина, густые, как шерсть ньюфаундленда, сосульками ниспадали на лоб, покрытые чем-то наподобие засохшего киселя. Левый рукав Колиной белой рубашки зиял прорехой с кровавой окантовкой. Кровавые же пятна, только мелкие, словно принца Калафа обрызгали кровью из пульверизатора, покрывали рубашку спереди. И, в довершение всего, белую хлопковую ткань там и сям пятнали причудливые кляксы, схожие цветом с мякотью незрелой сливы. Под лучами заходящего солнца они явственно дымились.
        Странность Колиного облика дополнялась тем, что под мышкой юноша сжимал портфель: черный, наверняка очень дорогой, сделанный из крокодиловой кожи. Только теперь у портфеля этого была начисто оторвана ручка, от которой остались одни стальные
«ушки», и по глянцевой ячеистой коже расползались такие же зеленые пятна, какие украшали рубашку Скрябина. Нести портфель было крайне несподручно; сколько ни старался Коля перехватить свою ношу поудобнее, увесистый предмет без конца норовил сползти то вперед, то назад.
        Что могли предположить бдительные граждане при виде рубашки с пятнами и портфеля?.
        Кое-кто из них сделал соответствующее умозаключение, и Николай приметил, что один из прохожих заспешил к телефонной будке. Ясно было, куда именно этот товарищ собирается звонить.
        Но, по счастью, идти Коле было недалеко, так что он смутил и напугал не очень много народу. А если кто-то и впрямь просигнализировал о нем компетентным органам, то представителей этих самых органов еще надо было дождаться, чего Скрябин делать совсем не собирался. Несмотря на все неудобства с портфелем, он ни разу не замедлил шага, и только возле поворота в нужный ему двор кое-что Колю задержало: ему почудилось, что он увидел Анну.
        То есть, конечно, это не могла быть Анна; он точно знал, что не могла. Но - рыжие кудри, стройная фигура, промелькнувшие чуть в стороне, показались Скрябину столь знакомыми, что он замер на месте и долго еще вертел головой, пытаясь понять: куда исчезла женщина, только что виденная им?
        Заминка эта чуть не стоила жизни Колиному другу и однокурснику Михаилу Кедрову, к дому которого принц Калаф спешил в тот вечер.

2
        Полчаса спустя Николай Скрябин испытывал абсолютную уверенность, что время остановилось - застыло, как присохшая к стеклу кремниевая крошка в песочных часах.
        В необычном ракурсе - с крыши четырехэтажного дома - Коля и его друг наблюдали, как над городом заходит солнце. Москва еще не обросла высотными зданиями, ничто не застило обзор, и с этой, не бог весть какой высоты открывалось панорамное зрелище. Виден был чуть ли не весь Сокольнический парк; казалось, что совсем близко стоит позаброшенный Алексеевский монастырь; проблескивал за деревьями Пятницкого кладбища тусклый купол церкви Троицы Живоначальной. А над всем этим носились в розовеющем небе стрижи, с легкостью выписывая фигуры высшего пилотажа.
        Картина была дивной и безмятежной, но одно обстоятельство с ней не вязалось. Над крышами двух домов - пятиэтажного (с обновленной кровлей и малярными люльками на стенах) и четырехэтажного, отстоящего от него метра на два,- раздавались приглушенные хлопки. И производил их пистолет с навинченным на ствол глушителем.
        На новой кровле восседал, как рыбак на бережку, крепко сложенный мужчина лет сорока, не по-летнему облаченный в пиджачную пару и рубашку с галстуком. Этот неподходящий костюм был весь в грязи, топорщился складками, да и вообще, его обладатель выглядел в нем глупейшим образом. Скрябин знал, в чем тут дело: мужчине с пистолетом куда привычнее было щеголять в гимнастерке цвета хаки с серебряным жгутом в петлицах, с тремя шитыми серебром звездами на каждом рукаве - знаками различия капитана госбезопасности.
        Из своего табельного «ТТ» чекист палил по двум мишеням, едва скрытым от него кирпичной вытяжной трубой на соседней крыше.
        - Три…- прошептал Коля после очередного выстрела.
        Он сидел, высунув из-за трубы голову, в которую стрелок и целился. Но, видно, солнце ему мешало; акак еще можно было объяснить промах с расстояния в семь-восемь метров?
        В Колином внешнем облике за полчаса произошли кое-какие перемены. Болотного цвета пятна почти полностью испарились и с его рубашки, и с портфеля. Зато на лбу у Николая появилась багрово-красная отметина: длинный, идущий по диагонали кровоподтек. В момент выстрела юноша непроизвольно коснулся лба кончиками пальцев и поморщился. Одновременно с Колиными глазами произошла удивительная вещь: зрачки их на мгновение расширились, как две пульсирующие звезды, а затем снова сделались прежними.
        Чекист выстрелил вновь, теперь - дважды, и оба раза - мимо. Он готов был поклясться: когда он спускал курок, пистолет сам собой вздрагивал в его руке.
        - Четыре, пять…- вполголоса продолжил считать Коля и крепче прижал к боку портфель из крокодиловой кожи.
        Миша Кедров - Колин ровесник, русоволосый, с добродушным лицом, со складкой на лбу от вечного сосредоточенного раздумья,- бросил на портфель быстрый взгляд, в котором было поровну любопытства и страха. Михаил укрывался за трубой с бо?льшим успехом, чем его друг, и никаких частей своего тела стрелку не подставлял. Однако внешний вид Колиного друга тоже был неблестящим. Одежда его (явно - домашняя: заношенная майка, синие физкультурные штаны со штрипками) выглядела так, словно ею подметали двор; ноги его были босы; и, что было уж совсем скверно, правая его лодыжка казалась раза в полтора толще левой и как будто раздувалась на глазах. Впрочем, совсем не это беспокоило Мишу.
        - Колька, этот мерзавец тебя видит,- почти беззвучно произнес он,- ты бы отодвинулся…
        - Пусть видит,- сказал Николай и полностью высунул из-за трубы голову; чекист немедленно выстрелил: три раза подряд, снова промазал, а Скрябин произнес: - Шесть, семь, восемь…
        - Пора?- спросил Миша и попытался привстать; оба они знали, что в обойме «ТТ» - восемь патронов.
        - Нет.- Николай продолжал глядеть на стрелка - чуть ли не в глаза ему.- Постой. Не выходи, пока я не скажу. Но уж потом лети что есть мочи…
        И, к ужасу своего друга, он поднялся в полный рост - немаленький, под сто девяносто сантиметров,- и, даже не пытаясь пригнуться, начал спускаться по железному склону к пожарной лестнице, поручни которой виднелись у противоположного края крыши.

3
        Миша Кедров проживал в коммунальной квартире на первом этаже того самого пятиэтажного дома, с которого сняли проржавевшую кровлю и заменили на новую. Конечно, если б Миша был повнимательнее и огляделся как следует, когда возвращался домой, то заметил бы, что не одно лишь старое кровельное железо увозили со двора рабочие в кузове небольшого грузовичка. Но Колин друг на ремонтников даже не взглянул.
        Приготовив себе на примусе ужин, Миша расположился за столом возле распахнутого во двор окна и уже поднес ко рту вилку, когда вдруг увидел ее: в окно к нему заглянула поразительная красавица, будто сошедшая с экрана кино - вылитая Марина Ладынина в фильме «Вражьи тропы»! Только у этой женщины волосы были другие: рыжие, вьющиеся.
        Миша уронил вилку в сковороду с жареной картошкой и задался вопросом: откуда прекрасная незнакомка взялась? Он не видел, чтобы кто-то к окну подходил. Разве что она кралась вдоль самой стены… Красавица же проговорила взволнованно:
        - Уходите сейчас же из дому, не то вас убьют. Спрячьтесь где-нибудь, затаитесь… И Коле, своему другу, непременно передайте, чтоб он спрятался тоже…
        И - не успел Миша даже рта раскрыть, чтобы спросить: «Кто вы?», как незнакомка пропала из поля его зрения, исчезла столь же внезапно, сколь и появилась. Он подскочил к окну, высунулся во двор - женщины и след простыл.
        - Ох, господи…- прошептал Михаил, схватился за голову и заметался по комнате.
        В тот момент он отдал бы всё на свете за возможность не поверить словам загадочной дамы, счесть их бредом или розыгрышем - да хоть плодом собственной галлюцинации!.. Увы: такой возможности у него не было, и Миша это знал.
        Усевшись на кровать и вытащив из-под неё старые кеды, он собрался сменить на них свои домашние шлепанцы, но не успел: перед его окном возник новый гость. Куда менее привлекательный, чем пропавшая дама.
        - Желаю здравствовать!- Грузный мужчина, облаченный в пиджачную пару, выглядел добродушным, даже веселым.- Ты ведь Кедров, верно?- Миша кивнул - так медленно, будто его шейные позвонки срослись между собой; амужчина продолжал: - Позволь представиться: Стебельков - капитан госбезопасности Стебельков. Мне крайне необходимо с тобой переговорить. Не возражаешь, если я войду?
        И, не дожидаясь ответа, пиджачный гость с удивительной для его комплекции легкостью перемахнул через подоконник и очутился в комнате. Тотчас он повернулся к распахнутому окну, закрыл его, запер на шпингалет, а затем еще и задернул пыльные плюшевые шторы.
        У Кедрова было несколько секунд, в течение которых он вполне мог бы выскочить в коридор: его кровать стояла прямо рядом с дверью, а Стебельков повернулся к нему спиной. Но Миша будто окаменел. Впервые в жизни он понял, что выражение
«парализовало от ужаса» - это вовсе не фигура речи.
        Между тем капитан госбезопасности, зашторив окно, устроился на табурете рядом с Мишиной кроватью и вопросил:
        - Я закурю?- А затем извлек из кармана пиджака трубку, кисет с табаком и потрясающую зажигалку: огромную, явно золотую, с выгравированными на ней серпом и молотом.
        Трубку Стебельков снарядил быстро. Миша следил за ним только глазами - не в состоянии повернуть голову в его сторону. Но, когда с помощью золотой зажигалки чекист попытался трубку раскурить, дело у него не пошло. Раз, другой и третий крутанул он колесико, однако ничего не происходило: пламени не было.
        - Ну, вот, опять…- проговорил Стебельков расстроенно.- Ты мне не поможешь?
        И он левой рукой протянул зажигалку Мише, которому отчего-то показалось, что ладонь незваного гостя конфигурацией напоминает обезьянью лапу. Ни на миг чекист не усомнился в том, что Кедров возьмет у него зажигалку; он даже увидел протянутую Мишину руку - и опустил в неё золотую вещицу. Однако рука Миши осталась лежать на колене, а зажигалка упала, гулко стукнув, на дощатый пол.
        - А ну, подними!..- приказал Стебельков; однако юноша не пошевелился, так что владелец зажигалки повторил свой приказ: - Подними, кому сказал!..- И добавил несколько непечатных слов.
        Он мог, конечно, нецензурно браниться. Мог бы он также затопать ногами, или, скажем, приставить к голове Миши пистолет - эффект это дало бы тот же самый. То есть никакого эффекта не дало бы вовсе: повлиять на Мишин столбняк было не во власти Стебелькова.
        Однако капитан госбезопасности этого не знал. Видя, что его слова игнорируются, он приподнялся с табурета, ухватил Мишу двумя пальцами за левую ключицу и - как будто совсем легонько - ее сжал. Из глаз Миши мгновенно брызнули слезы, а лицо его исказилось от боли. Но Колин друг не закричал и не позвал на помощь; он не смог бы сделать этого, даже если бы чекист применил к нему инквизиторскую пытку strappado с выворачиванием всех суставов.
        Стебельков же воспринял это молчание лишь как знак чрезмерной гордыни.
        - Это для начала,- сказал он и разжал пальцы - так резко, что у Миши перехватило дыхание.- Лучше подними, а не то…
        И тут с Кедровым случилось нечто такое, отчего даже пронзительная боль в плече вдруг унялась. В голове у себя он услышал голос, произнесший: «В зажигалке этой, должно быть, когти льва - как в перстнях Борджиа». Миша мгновенно понял, о чем идет речь: о шипах с ядом, которыми Великий Отравитель колол руки своих жертв. Но - поразительное дело: изобличающие слова как будто услышал и Стебельков, который вздрогнул и почему-то повернулся к двери.
        После этого всё совершалось столь быстро, что Мишины мысли сразу и безнадежно отстали от происходящих событий.
        Дверь комнаты, открывавшаяся внутрь, распахнулась с таким грохотом, словно по ней ударили осадным тараном. И как раз в момент этого удара Миша осознал: прозвучавший голос - громкий и насмешливый - был ему прекрасно знаком. Принадлежал он не потусторонним силам и не его собственному подсознанию: фразу о когтях произнес за дверью Мишин друг - Николай Скрябин.
        Мысль эта еще до конца не сформировалась в Мишиной голове, когда дверь врезалась в бок Стебелькова и выбила трубку из его руки, а человек, находившийся в коридоре, схватил Кедрова за плечо и выволок из комнаты. Миша увидел перед собой серое пыльное лицо и узнал своего друга ровно в то же мгновение, когда сделал окончательный вывод о принадлежности голоса.
        - Колька…- жалобно (но без малейших усилий) произнес Кедров; его паралич разом прошел.
        Скрябин рванул на себя дверь, пытаясь ее закрыть, и оказался лицом к лицу со Стебельковым, схватившимся за дверную ручку с противоположной стороны.
        - Что, Мишка,- произнес Николай, глядя не на своего друга, а на капитана госбезопасности,- он перед тобой спектакль разыгрывал? Так по этой части он специалист, ему бы в театр актером поступить.
        - Неужто и вас мне удавалось ввести в заблуждение, а, Николай Вячеславович?- Миша от изумления чуть не подпрыгнул: сотрудник ГУГБ НКВД обращался к его другу по имени-отчеству.- Ведь скромные мои способности…
        Договорить о своих способностях он не успел. Коля носком ботинка отшвырнул стебельковскую зажигалку в угол комнаты - под трехстворчатый Мишин гардероб, и чекист, машинально проследив за её движением, отвел взгляд от двери. Скрябину этого хватило, чтобы вырвать из его рук дверь, захлопнуть её и просунуть в ручку чью-то лыжную палку, которая с самой зимы стояла в коридоре коммунальной квартиры.
        Только после этого Николай обратился к другу:
        - Ну, ты цел?..
        Впрочем, и так было видно, что ничего по-настоящему плохого с Мишей случиться не успело.
        Когда несколькими минутами ранее Скрябин глядел на зашторенное Мишино окно, когда отпирал дверь коммуналки (отпирал не ключом), когда сквозь замочную скважину заглядывал в Мишину комнату, он уже рисовал себе если не кончину своего друга, то, по крайней мере, последнюю степень его увечий.
        - Цел, цел, бежим отсюда…- прошептал Миша, и они с Николаем вылетели на лестничную площадку.
        Они успели заметить, как заблокированная дверь начала дергаться, сотрясаемая Стебельковым, но - не видели, что продолжалось это всего несколько секунд. А затем - как раз в тот момент, когда друзья покидали злополучную квартиру,- в Мишиной комнате раздался звон бьющегося стекла.

4
        Спускаясь по скату крыши к пожарной лестнице, Скрябин умудрялся смотреть не под ноги себе, а на стрелка, который также не отрывал от него взгляда. Всем сердцем Николай сожалел о том, что его особый дар позволяет ему воздействовать только на неодушевленные предметы. Он бы с радостью дал сейчас чекисту хорошего пинка, а то и вовсе сбросил бы его с крыши.

«Чего он ждет?- думал Коля.- Ведь есть же у него запасная обойма! Или всё-таки…»
        Соображение насчет обоймы не было догадкой: в правом кармане стебельковского пиджака топорщился характерный предмет - узкий параллелепипед.
        Николай взялся за поручни лестницы, ступил на верхнюю перекладину и на долю секунды отвел взгляд от лица Стебелькова. В этот момент и прозвучал выстрел.
        Раздался вскрик, и капитан госбезопасности издал победный возглас: на рубашке Николая, на груди, поверх засохших пятен крови появились новые пятна бурого цвета. Стебельков вскочил на ноги - и тотчас понял, как непростительно он ошибся! Кричал другой парень - тот, который оставался за трубой. Пуля же ударилась в пожарную лестницу, и Скрябина обдало ошметками ржавчины.
        Стрелок начал материться с чудовищной злобой, а Коля с торжеством подумал:
«Всё-таки девять!..» До последнего момента он не был уверен в том, что Стебельков воспользовался известным трюком: снаряжая пистолет, послал один патрон в патронник, а затем вставил в обойму дополнительный заряд взамен ушедшего. В мгновение ока Скрябин перебрался с лестницы обратно на крышу.
        - Давай!- закричал он Мише.- Давай!..
        И тот ринулся к пожарной лестнице, оттолкнувшись спиной и локтями от вытяжной трубы.
        Коля понял, что друг его оттолкнулся чересчур сильно, и хотел уже крикнуть ему:
«Притормози!», но не успел. Перенося вес на поврежденную правую ногу, Миша потерял равновесие и начал валиться вперед. Николай бросился ему на помощь, но на миг позже, чем следовало - отвлекся на Стебелькова, который выщелкивал из рукояти «ТТ» пустой магазин.
        Если б не это, для Николая и Миши всё тотчас бы и закончилось. Они оба слетели бы с крыши, поскольку одной рукой Коля своего друга не удержал бы, а вторая его рука была занята портфелем, выпускать который он явно не собирался. Но - Николай замешкался, успел только вполоборота развернуться к Мише, и это спасло дело.
        Падая, Кедров выставил перед собой руки и потому не расшиб себе голову, не покатился по наклонной крыше кубарем, а плавно заскользил на четвереньках к ее краю - обдирая ладони о стыки кровельных листов. Это его скольжение словно заворожило Стебелькова. Тот вытащил-таки из кармана пиджака запасную обойму, но вслепую никак не мог попасть ею в рукоять пистолета; взор сотрудника НКВД был прикован к везучему босому мальчишке.
        - Вниз!- скомандовал Скрябин другу, едва тот оказался возле поручней лестницы.
        - А ты?
        - Я - следом… Не переживай, я справлюсь.
        И Миша стал спускаться; руки и ноги едва слушались его, а ободранные ладони оставляли кровавые отпечатки на перекладинах лестницы, но Кедров глядел не на них, а вверх, на Колю. Тот, будто нарочно себе подставляя, занял позицию: между пожарной лестницей и стрелком.
        Стебельков вогнал, наконец, обойму в рукоять, поднял оружие (двумя руками), сжал губы и принялся методично, как в тире, делать один выстрел за другим.

5
        Мишина квартира находилась не просто на первом этаже: она располагалась так, что пол ее был чуть ниже уровня земли. Чтобы в эту квартиру попасть, требовалось от двери парадного спуститься вниз по короткой, из шести ступеней, лестнице. Скрябин с Кедровым взбежали по ней в один миг и, конечно, успели бы очутиться во дворе раньше Стебелькова - если бы тот стал возиться со шпингалетом, чтобы открыть окно. Однако чекист попросту высадил стекло Мишиной табуреткой, после чего вывалился из окна (даже не порезавшись торчавшими из рамы осколками) прямо под ноги двум беглецам. И больше он не собирался деликатничать и вести игры в стиле Чезаре Борджиа: в руках у Стебелькова был пистолет.
        - Разворачивайтесь оба - и в подъезд,- сказал капитан госбезопасности.- И не вздумайте бежать в разные стороны. Одного из вас я точно застрелю.
        Друзья медленно повернулись и двинулись, куда им велели. Но, едва они подошли к дверям подъезда, как им навстречу выскочил немолодой гражданин: Мишин сосед, лысенький мужичок по фамилии Маслобоев.
        - Что это здесь за дела?- спросил он с неподдельным интересом.- Где-то стекла бьют?..
        Так что в подъезд они вошли уже вчетвером.
        Скрябин и Кедров шли чуть впереди, а Маслобоев двигался между ними и Стебельковым, который, естественно, вышагивал последним. И, как только чекист вошел в двери парадного и закрыл их за собой, Николай совершил поступок безобразный и хулиганский.
        У дверей чистоплотные жильцы стелили влажную тряпку, о которую входившие должны были вытирать ноги. Маслобоев, повинуясь привычке, на этой тряпочке приостановился и пару раз шаркнул по ней подошвами. Вот тут-то Коля и отколол свой номер: даже не наклоняясь - что выглядело каким-то цирковым фокусом,- он резко потянул немудрящий коврик на себя.
        Взмахнув руками, Маслобоев рухнул спиной на Стебелькова, а тот, в свою очередь, врезался тыловой частью в дверь. Чекист сразу же столкнул с себя лысенького мужичка - и тот упал, пропахав носом ведущую к низовой площадке лесенку. Но раньше этого Скрябин и Кедров, не сговариваясь, кинулись бежать по лестнице, ведущей наверх.
        Несомненно, Стебельков настиг бы беглецов очень быстро; спасла их не Фортуна - их спас пенсионер Маслобоев. Ударившись головой, он, должно быть, пришел в состояние частичной невменяемости, потому как с голыми руками кинулся на человека с пистолетом, вопя: «Ах ты, гад!.. Милиция, милиция!..» Из разбитого маслобоевского носа хлестала кровь, а никакой милиции поблизости, конечно, не было. Однако последнее обстоятельство Мишин сосед явно намерен был изменить в свою пользу. Он ринулся к дверям парадного - рассчитывая выбраться во двор и там воззвать к общественности, потребовать вызова милицейского наряда.
        Увы, Стебельков оказался настороже. Открывать в подъезде стрельбу он не желал: слишком много ненужных свидетелей могло выглянуть из квартир. Вместо этого он рукоятью пистолета ударил в висок бедного пенсионера. Тот разом умолк и с тоскливым выражением на лице стал заваливаться набок. Стебельков же выхватил из кармана пиджака наручники, одно их кольцо защелкнул на тощем запястье Маслобоева, а затем пропустил цепочку кандалов через обе ручки на двойных дверях подъезда, и на второй из них закрепил другое кольцо. В итоге не только пенсионер оказался прикован к дверям: никто теперь не смог бы ни войти в подъезд, ни выйти из него.
        На эту процедуру ушло времени ровно столько, сколько понадобилось Скрябину и Кедрову, чтобы добраться до площадки третьего этажа. Коля на секунду свесил голову в пролет и увидел осевшего на пол Маслобоева, наручники и Стебелькова с пистолетом в руке.
        Нейтрализовав пенсионера, капитан госбезопасности помчался за беглецами. Помчался - условно говоря: тяжелый на ногу чекист бежал по ступеням с заметной одышкой. Когда Миша и Николай добрались до последнего, пятого этажа, Стебельков еще пыхтел где-то между третьим и четвертым. Он услышал только, как один из мальчишек зазвенел наверху чем-то металлическим, но не понял, что это было.
        Замысел Скрябина и Кедрова (возникший у них без обсуждения, понятый и принятый ими без единого слова) был довольно прост: выбраться на чердак, забаррикадировать чем-нибудь люк, а затем спуститься с крыши по пожарной лестнице, пока их преследователь будет разбираться, что к чему. Одно только оказалось некстати: ведущая на чердак дверца в потолке, к которой примыкала чугунная лесенка, оказалась запертой на висячий замок - довольно ржавый, но чрезвычайно внушительных размеров. Миша только охнул при виде его.
        Его друга, однако, это препятствие ничуть не смутило. Еще на бегу Коля вытянул из кармана брюк металлически звенящую связку - не ключей, нет, хоть Михаил в первый момент подумал именно так. То были отличнейшие отмычки на никелированном кольце; если б Стебельков увидел такие в руках кого-то другого - не Скрябина, то непременно решил бы, что перед ним вор-медвежатник высшей квалификации. Но Стебельков их не увидел - на свое счастье; не то его, неровен час, хватил бы удар: слишком хорошо он знал, откуда они у Николая.
        Взлетев по лесенке, ведущей к чердачному люку, Скрябин с ловкостью фокусника подобрал отмычку, открыл висевший на дверце замок и бросил его на пол.
        - Лучше б ты ему в голову замком запустил!..- громко произнес Миша, имея в виду голову Стебелькова.
        И тотчас за свои слова поплатился.
        Миша стоял на ступеньках лестницы, ведущей к площадке пятого этажа: следил за перемещениями чекиста. И видел, что тот, одышливо отдуваясь, карабкается лишь по предыдущему пролету. Кедров рассчитывал в два прыжка взобраться по лестнице на чердак, едва только Николай откроет люк, но допустил просчет: встал слишком близко к краю ступеней, возле самых перил.
        Стебельков просунул левую руку сквозь перильные балясины, схватил Мишу за лодыжку и рванул на себя. Юноша завопил - больше от неожиданности, чем от страха, упал на ступени и стал съезжать по ним, увлекаемый Стебельковым. Но и чекист этим своим маневром лишил себя мобильности. Его рука была зажата между перилами, а сам он оказался спиной к площадке пятого этажа.
        Скрябин соскочил с лестницы на площадку, и вот тут-то брошенный замок ему и пригодился. Коля ударил по нему (Мише показалось - носком ботинка, но ни замаха, ни самого удара он не видел), и скобяное изделие полетело - не в голову, правда, Стебелькову, а в левую верхнюю часть его спины. Матерно выругавшись, чекист выпустил Мишину ногу - успев, правда, сорвать с неё шлепанец, и попытался схватиться рукой за ушибленное место.
        - Наверх!..- выкрикнул Николай, и Миша уже в следующую секунду взбирался по чердачной лестнице.
        Коля кинулся было следом за ним - оглядываясь через плечо, чтобы не выпускать из поля зрения Стебелькова. Но на полпути вдруг остановился, хоть Миша уже тянул к нему с чердака руку.
        Кедров проследил направление Колиного взгляда, и на пару секунд его вновь охватил столбняк: чекист шел в сторону чердачной лестницы, на ходу привинчивая к стволу
«ТТ» продолговатый цилиндр глушителя.
        Скрябин бросил на Мишу мгновенный взгляд и понял: в данную минуту спасаться бегством его друг не в состоянии. Взметнув над головой черный портфель, Коля поднял обе руки вверх.
        - Ладно,- сказал он,- ваша взяла, я сдаюсь.
        При этих его словах пистолет в руках Стебелькова вдруг сам собой шевельнулся, так что чекист едва его не выронил, и тотчас Скрябин ударил портфелем по стебельковскому запястью.
        Удар этот, однако, возымел не совсем то действие, на которое рассчитывал принц Калаф. Оружие-то он у Стебелькова выбил, и пистолет свалился в лестничный пролет, но в момент удара с портфелем кое-что случилось. Его содержимое мгновенно сместилось к дальнему краю, как стальные шарики внутри полой трости, и приданное портфелю ускорение усилилось несообразно и некстати.
        Стебельков от нанесенного ему удара крутанулся на месте, а затем упал навзничь на бетонный пол лестничной площадки, основательно треснувшись об него затылком. Но и самого Колю резко развернуло вокруг собственной оси вправо, он не удержал равновесия и тоже повалился на спину.
        Падение не вывело из строя сотрудника НКВД; он немедленно вскочил на ноги. Да и Николай тотчас поднялся бы с пола, но не вышло: тело не желало его слушаться, ходило ходуном. И причиной тому был черный портфель, который сотрясался в Колиных руках, как пневматический молот.
        Стебельков метнулся к Скрябину и с размаху врезал ему ногой по лицу, метя в переносицу. Лишь каким-то чудом Николай успел отстраниться, так что чекистский ботинок только задел по касательной его лоб, оставив на нем багровый росчерк. На миг юноша выпустил противника из поля зрения, зато прямо над собой увидел искаженное страхом - но уже без признаков окаменения - лицо своего друга. Свесив голову, тот глядел на него с чердака.
        - Выбирайся на крышу!- крикнул ему Николай, но Миша даже с места не сдвинулся.
        Стебельков не упустил момента и во второй раз пнул Скрябина ногой - теперь уже в солнечное сплетение, вложив в удар все девяносто килограммов своего веса. Даже портфель смог лишь отчасти смягчить этот удар. Коля испытал такое чувство, будто его стукнул бампером грузовик. Безуспешно пытаясь сделать вдох, он мог только наблюдать, как Стебельков наклоняется к нему - держа в руке сияющие сталью наручники. Как видно, та пара, что осталась на Маслобоеве, не была у чекиста единственной.
        И тут с головой сотрудника НКВД встретился непонятный предмет, вылетевший из чердачного люка и хлопавший, как ни странно, явным подобием крыльев. Эта невиданная птица сбила Стебелькова с ног, и он во второй раз повалился на пол - выронив наручники и по-утиному крякнув. Больше никаких звуков - даже матерных ругательств - он не издал.
        Коля глядел на него несколько мгновений, но глаза Стебелькова были прикрыты, и подниматься с полу он вроде бы не собирался - по крайней мере, в ближайшее время. Что свалилось на мерзавца (что Мишка сбросил с чердака), Николай теперь понял: по ступеням лестницы, продолжая издавать хлопающие звуки, вприпрыжку скатывался наполовину разломанный ломберный стол.
        - Как ты там?- встревоженно вопросил Миша.
        Кое-как поднявшись на ноги, Скрябин поднял кулак с оттопыренным большим пальцем. Даже это движение стоило ему сильнейшего спазма в брюшном прессе, но говорить в тот момент он не мог вовсе.
        - Может, нам лучше спуститься вниз - успеем, пока этот лежит,- произнес Колин друг, кивнув на Стебелькова.
        Николай только помотал головой: снизу, от дверей парадного, доносились стоны и завывания пришедшего в себя Маслобоева. Чтобы выбраться наружу, пришлось бы освобождать его от наручников при помощи отмычек, а демонстрировать их Мишиному соседу Скрябин совсем не хотел. Так что Коля отверг разумнейшее предложение своего друга и полез на чердак.
        Там они с Мишей захлопнули люк, придавили его каким-то полуразвалившимся комодом и направились к выходу на крышу. Друзья не бежали - шли почти медленным шагом: оба чувствовали себя обессиленными.
        - Скажи,- на ходу обратился к другу Миша,- ты ведь нашел какие-то доказательства по Ярополку, да?
        И, несмотря на боль в отбитом животе, на кровоподтек на лбу, на свой черт знает какой вид, Коля не смог сдержаться и широко улыбнулся.
        - Да, всё здесь,- сказал он, слегка хлопнул ладонью по портфелю, и там что-то сухо зашуршало - как будто ящерица проползла по опавшей листве.

6
        В одном Николаю и Мише повезло. Четырехэтажный дом стоял не на одной линии с пятиэтажным, а прилично выступал во двор. И, если бы не разница в их высоте, то угол дома, с крыши которого спускался теперь Миша, сразу бы скрыл его от глаз Стебелькова - стоило бы только ступить на пожарную лестницу. Но для того, чтобы это случилось в действительности, Михаилу надо было преодолеть не менее трети ее ступеней. И Коля должен был временно перекрыть стрелку обзор.
        На лицо чекиста юноша теперь уже не смотрел: он не отрывал взгляда от стебельковского пистолета.
        Капитан госбезопасности сделал первый выстрел, и Миша готов был поклясться: пуля пролетела так близко от головы его друга, что едва не задела спутанные Колины волосы. Но - это был промах; Мишина душа на мгновение наполнилась ликованием, и еще две перекладины остались позади.
        Чекист выстрелил вторично и вновь промахнулся. Колин друг преодолел еще три или четыре ступени, ожидая, что вот-вот раздастся третий хлопок. Однако его всё не было, да и вообще никаких звуков сверху не доносилось. Кедров перестал спускаться, замер, уцепившись за ржавую перекладину, и прислушивался почти полминуты. Но ничего так и не уловил. Встряхнув головой - словно отгоняя наваждение - он продолжил движение вниз.
        Миша не мог этого знать, но он оказался в мертвой для стрелка зоне уже тогда, когда стих звук второго выстрела. Зато Скрябин это понял и собирался уже лезть по пожарной лестнице следом за другом, но - не успел.
        Стебельков как-то весь подобрался и, не сводя глаз с Николая, начал отступать в сторону чердачного окна. Удлинившаяся тень чекиста распласталась по чердачной мансарде, начала вползать в окно сквозь распахнутые рамы, а затем - у Коли возникло полное впечатление, что так оно и произошло: тень втянула за собой самого стрелка. Он скрылся за подсвеченными солнцем оконными стеклами, и Скрябин перестал его видеть.
        Юноша бросился назад к вытяжной трубе, и тотчас раздались два новых хлопка. Одна пуля сбила краску с кровли в том месте, где Николай только что находился, а следующая - практически настигла его возле трубы. На Колиной левой руке, обнаженной по локоть, появилась багровая полоса ожога - след от чиркнувшей по ней пули. Но в следующий миг Скрябин был уже в укрытии.
        Первым делом он глянул на руку, и по лицу его пробежала не то судорога, не то гримаса отвращения; он быстро отвел взгляд. Да и то сказать: ему было на что посмотреть, кроме этой пустяковой раны. Осторожно - прячась теперь с куда большей тщательностью, чем до этого,- он высунул из-за трубы голову и попытался заглянуть в чердачное окно на соседней крыше.
        Стебельков с самого начала понимал: Скрябин при каждом его выстреле ухитряется без физического контакта толкать ствол «ТТ». Мало того: Стебелькову, в силу его специфических занятий в НКВД, было даже известно значение слова телекинез. Однако познания эти были чисто теоретическими и поверхностными, и Стебельков не представлял себе, каким именно образом наглый юнец воздействует на его пистолет. Но одно чекист подметил: мальчишка не сводит глаз с его оружия. И переместился в такую позицию, чтобы Скрябин потерял с его пистолетом визуальный контакт.
        Сам же Стебельков сквозь разбитую форточку чердачного окна прекрасно видел Колино укрытие, и уж теперь ничто не мешало ему целиться. Когда слева от трубы возникло белое пятно рубашки, он мгновенно выстрелил, уверенный, что попадет Скрябину если не в сердце, то, по крайней мере, в плечо. И выстрел оказался точным, капитан госбезопасности успел это понять; зато в следующее мгновение он вообще перестал понимать хоть что-либо.
        Над крышей четырехэтажного дома вспыхнуло второе солнце - куда более яркое и яростное, чем заходящее светило, которое опускалось теперь тускнеющим краем в облако. Вспышка эта поразила Стебелькова как своей силой, так и цветовой гаммой. Чекист мог побиться об заклад, что свет, плеснувший ему в глаза, был черным, хоть и знал наверняка: черного света в природе не бывает. Угольного цвета сполох на время лишил Стебелькова не только зрения, но как будто даже слуха и осязания.
        Вспышку видели все: и граждане, столпившиеся возле Мишиного подъезда, и сам Миша, который только-только добрался до земли и чудом успел спрыгнуть с лестницы - до того, как частично ослеп,- и жильцы окрестных домов, находившиеся возле окон. И только один человек не был ослеплен черным светом: Николай Скрябин.
        Секунду или две после выстрела он сидел, прикрывая зажмуренные глаза согнутой в локте рукой, а в другой руке сжимал портфель, обернутый теперь белой рубашкой. Край портфеля, выдвинутый из-за трубы, был навылет пробит стебельковской пулей.
        Когда Коля отнял от лица руку и приоткрыл глаза, ему почудилось, что из пулевого отверстия всё ещё сочится черноватое сияние. На миг он отвел взгляд, но нет: что бы там ни вырвалось из портфеля при попадании в него пули, теперь оно исчерпалось полностью.
        Скрябин снял с портфеля простреленную рубашку, осмотрел и с неохотой напялил на себя: разгуливать по улицам без неё было немыслимо. Во-первых, на боках и на груди у Николая проступали многочисленные синяки - давние на вид, явно приобретенные еще до схватки со Стебельковым. Во-вторых, ожог на руке следовало прикрыть. Коля не собирался смотреть на него, но боялся, что всё-таки посмотрит.
        А затем, даже не поглядев в сторону соседней крыши, юноша направился к пожарной лестнице, засунул продырявленный портфель за пояс брюк и начал спускаться.
        Сколько прошло времени, прежде чем зрение Стебелькова начало восстанавливаться, он и сам сказать не мог. Но - черная пелена у него перед глазами сперва приобрела фиолетовый оттенок, а затем - не сразу - начала зеленеть, так что сквозь неё стали видны контуры окружающих предметов. Среди них труба на соседней крыше более всего волновала чекиста, и он всё пытался разглядеть, не высовывается ли из-за неё рука или нога убитого мальчишки.
        Впрочем, Стебельков не особенно верил в то, что может увидеть нечто подобное. Чутье говорило ему, что юнец каким-то образом снова его провел, что оба объекта наверняка уже достигли земли и вот-вот скроются. У чекиста был единственный способ последовать за ними: пройти через чердак и спуститься по лестнице в подъезде. Только времени на это ушло бы непозволительно много. А потому Стебельков вложил свой пистолет в кобуру, разбежался, раскинул руки, словно намереваясь полететь, и прыгнул.

7
        Как только Скрябин и Кедров выбрались на крышу пятиэтажного дома, откуда Стебельков чуть позже рассчитывал перепрыгнуть на соседнюю четырехэтажку, так сразу направились туда, где, по их мнению, должны были находиться поручни пожарных лестниц. Вот тут-то друзей и ждало открытие.
        Миша чуть задержался на пути от чердачного окна. Единственный оставшийся на нем тапочек только мешал ему теперь, и Кедров скинул его с ноги, перебросив через голову, как футбольный мяч. Кровля была уже не слишком горячей, так что идти по ней босиком было неприятно, но можно. Шлепанец упал за Мишиной спиной и мягко ударился о крышу верхней, матерчатой частью; едва слышный шорох его падения совпал с другим звуком: с потрясенным возгласом, который издал вдруг Николай.
        - Что?- Миша поспешил к другу, опасаясь самого худшего.- Стебельков нас поджидает внизу?
        Коля не отвечал ему - только глядел, вывернув шею, на стену дома: туда, где вместо пожарных лестниц зияли отверстия в оштукатуренных кирпичах. Рабочие, ремонтировавшие крышу, сняли все пожарные лестницы (ржавые, с выломанными секциями) и увезли в кузове того самого грузовичка, который пару часов назад видел во дворе Михаил. На следующее утро вместо них должны были поставить новые.
        Не то чтобы Коля не заметил отсутствия пожарных лестниц, когда подходил к Мишиному дому - он даже и не посмотрел в их предполагаемую сторону.
        Почти минуту Николай и Миша взирали на пустую стену, будто рассчитывая, что пропавшие лестницы каким-нибудь волшебным образом вернутся на прежнее место. Скрябин запустил пальцы в свои и без того непослушные волосы и в раздумье потер затылок - привычка, из-за которой он почти всегда выглядел слегка взлохмаченным. А затем произнес:
        - Как думаешь, вот тот, соседний, дом - на каком он расстоянии от этого?
        Кедров глянул туда, куда указывал его друг, и слегка позеленел лицом.
        - Я на ту крышу прыгать не буду,- быстро произнес он.- Давай лучше вернемся на чердак. Выберем люк, ведущий в другой подъезд, и…
        - Все люки закрываются на замок с наружной стороны,- перебил его Коля,- ты знаешь это не хуже меня. Идем.
        И он потянул друга в ту сторону, где виднелась старая, без признаков ремонта крыша четырехэтажного дома - с выходящими на неё пожарными лестницами. Подойдя к краю своей крыши (где еще не установили ограждение - Коля отметил это обстоятельство, как удачное), друзья остановились, и тут Миша допустил оплошность: посмотрел вниз. Мгновенно все события этого дня оказались для него за пределами реальности, и остался лишь провал возле самых его ног. Кедров услышал голос Николая так, как слышат звучание репродуктора, установленного на расстоянии в несколько кварталов.
        - Здесь метра два, самое большее - два с половиной,- проговорил принц Калаф с деланой бодростью.- И разбегаться мы будем под уклон, так что допрыгнуть будет очень легко. Да и ограда на той крыше проломлена как раз там, где мы будет приземляться…
        - Колька,- прошептал Миша,- я не могу… Прыгай один.
        И он стал - аккуратно, бочком - отодвигаться от разверстой пропасти.
        - У тебя акрофобия?- обратился к нему Скрябин - без иронии, с самым серьезным выражением на лице.
        - Что-что?- переспросил Миша и даже приостановился; он и слов-то подобных не знал, а вот его другу они были известны, и очень хорошо.
        - Акрофобия - паническая боязнь высоты,- уточнил свой вопрос Коля.
        - Да пошел ты к черту!- обиделся Миша, решив, что Скрябин вздумал, по своему обыкновению, пуститься в шутки.- Нет у меня акро… абро… тьфу, абракадабры этой!..
        - Это, поверь, не абракадабра…- вздохнул Николай, а его друг тем временем - двигаясь уже несколько бодрее - отдалился еще на пару шагов от края крыши.
        Он думал, что Скрябин попытается его остановить, но тот позволил ему отойти, выдержал паузу и лишь затем произнес:
        - Что же, раз ты прыгать не можешь, то ничего с этим не поделать нельзя. Придется нам обоим остаться здесь - как ты сам понимаешь, без тебя я не уйду. Скоро сюда явится Стебельков, а там, глядишь, и другие товарищи из НКВД, вот мы им вдвоем и сдадимся.
        Словно в подтверждение его слов, с чердака донесся глухой стук: некстати упомянутый чекист явно уже очнулся и рвался теперь на чердак.
        - Ты обалдел?- Миша чуть не подпрыгнул на месте, и даже лицо его приобрело почти нормальный цвет.- Никто тебя на Лубянку не повезет - сбросят с крыши, и все дела!
        - Не меня, а нас обоих,- поправил его Коля.- Хотя кто знает: у тебя, быть может, просто попросят прикурить…
        Миша чуть покачнулся, но его друг сделал вид, что не заметил этого.
        - Идем,- сказал Скрябин, не меняя тона,- нам нужно повыше подняться, чтобы была дистанция для разбега.- И стал взбираться к самому верху бокового ската крыши.
        Неловко, словно двигаясь на протезах, Миша пошел за Николаем.
        Когда Стебельков очнулся после встречи с ломберным столом, внутри черепа у него как будто перекатывались бильярдные шары. На лестничной площадке не было ни пистолета, ни мальчишек. Впрочем, отыскать «ТТ» оказалось нетрудно. Чекист подобрал его двумя пролетами ниже, взобрался по лесенке, ведущей на чердак, и, обнаружив, что люк чем-то утяжелен, стал с рассчитанной силой его толкать. После четвертого или пятого удара старый комод, которым люк был придавлен, стал сползать в сторону, а мгновением позже капитан госбезопасности уже выбирался на чердак.
        Скажем честно: по своей наблюдательности и вниманию к деталям сотрудник НКВД серьезно превосходил Скрябина и Кедрова. Подходя к Мишиному дому, он автоматически, даже не размышляя о том, для чего ему это нужно, отметил отсутствие пожарных лестниц на стенах. И теперь отлично понимал, что ненавистные ему сопляки оказались в ловушке. Уверенный, что деваться им теперь некуда, Стебельков даже не очень спешил, направляясь в сторону чердачной мансарды.
        Лишь когда он очутился наверху, его взгляд на ситуацию переменился. Оба юнца стояли возле самого конька крыши, повернувшись в сторону соседнего четырехэтажного дома, и даже по их спинам можно было угадать, что именно они задумали. Стебельков вскинул руку с пистолетом и даже не заметил, что одновременно наступил на какой-то странный предмет.
        И тут три вещи случились одновременно.
        Во-первых, Миша - то ли по наитию, то ли услышав что-то,- повернулся в сторону Стебелькова и воскликнул с отчетливым ужасом в голосе:
        - Колька, он выбрался!..
        Во-вторых, чекист поднял пистолет, сделал шаг вперед и выстрелил. Не в Кедрова: его он решил оставить на потом, а в его долговязого приятеля, прямо в середину его спины, к нему, Стебелькову, обращенной.
        Но как раз тогда, когда Стебельков нажимал на курок, произошла третья вещь: Мишин шлепанец, на который наступил чекист, заскользил под его ногой, как ботинок конькобежца на катке. Пытаясь удержать равновесие, сотрудник НКВД взмахнул руками, и выпущенная им пуля ушла в небо. Сам же стрелок с размаху плюхнулся на мясистый зад и, как с горки, поехал по идеально гладкой кровле. Кое-как ему удалось перевернуться на правый бок, затормозить, но из той позиции, в которой он очутился, стрелять было уже невозможно.
        Всё, что оставалось чекисту - смотреть, как разбегается и прыгает Скрябин. Даже в прыжке он не выпустил из рук портфель и не бросил его на нижнюю крышу вперед себя - как сделал бы на его месте любой нормальный человек. Впрочем, и с портфелем юнец приземлился просто отлично: твердо на ноги, оставив позади себя примерно полметра крыши.
        Тотчас он развернулся - и вовремя. Стебельков сумел кое-как сгруппироваться и сделал еще один выстрел (Два - обозначил его мысленно Скрябин); однако по причине, которая в тот момент не была чекисту ясна, промахнулся.
        - Прыгай!- прокричал Николай.- Прыгай сейчас же!..
        Миша послушался, но - разбегаться босиком по нагретой кровле оказалось затруднительно, и приземлился он куда хуже, чем его друг: попал на самый краешек крыши, а правая Мишина нога в момент приземления вывернулась в лодыжке. Кедров закачался, балансируя на одной ноге, но тут Коля поймал его за руку и повлек за собой к вытяжной трубе: краснокирпичной, с закопченным верхом и наполовину отвалившимся жестяным козырьком.

8
        Стебелькова на соседней крыше не ловил никто, да ему это и не требовалось: он допрыгнул сам. И всего лишь для подстраховки схватился за ограждение, уцелевший фрагмент которого словно просился под его руку. Опершись на эту оградку, капитан госбезопасности выпрямился и собрался уже идти к пожарной лестнице, по которой спустились Скрябин и Кедров. Чекист знал, что Миша повредил себе ногу, и рассчитывал без труда нагнать юнцов на земле.
        Но всё вышло не так. Заборчик на крыше, изъеденный временем и непогодой, явно не годился для того, чтобы на него облокачивался кто-то весом в девяносто килограммов. Под тяжестью Стебелькова ограждение начало крениться в сторону края крыши, а затем отогнулось, как обложка раскрытой книги, вырвало ржавые болты крепления и повисло на единственном уцелевшем из них.
        Надо отдать должное капитану госбезопасности: реакцией он обладал отменной. Он не свалился тотчас, а попытался переместиться в сторону, найти другую точку опоры, но проиграл битву с силой тяготения. Всё, что удалось Стебелькову,- это выполнить нелепое гимнастическое упражнение: приседание на одной ноге с вращением обеими руками. Вторая его нога, соскользнувшая с крыши, сделалась вдруг тяжелой, как ведро с мокрым песком, и потянула чекиста вниз.
        Впрочем, он и тут не сдался. Уцепившись за перекладину свисающего ограждения, Стебельков принялся сучить ногами, надеясь упереться ими в стену; однако лишь оцарапал на ней выцветшую штукатурку. Фортуна благоволила в тот день наглым мальчишкам, а не ему. Из кармана стебельковского пиджака выпала трубка и, вращаясь, как гусиное перо, полетела к земле; следом за ней - с криком, от которого у граждан во дворе заложило уши,- устремился ее обладатель.
        Правда, отправился он вниз не прямой дорогой. Ограждение отвалилось-таки окончательно и напоследок сработало, как тетива арбалета: чекиста отбросило к стене пятиэтажки. Ударившись об неё, он продолжил свое падение.
        Николай и Михаил слышали крик Стебелькова и звук удара: такого, словно о землю с высоты шваркнули бочку, наполненную нефтью.
        Друзья к тому времени не только спустились во двор, но и успели совершить одну крайне необходимую сделку. Бегать по улицам босиком - удовольствие маленькое, а зайти в свою квартиру, чтобы обуться, Миша не мог. Во-первых, дверь парадного была по-прежнему заперта изнутри, и за ней белугой выл Маслобоев, требуя вызвать милицию. Во-вторых, у подъезда толпилось с десяток жильцов, гадающих, как им теперь попасть домой. Так что Коля за два червонца приобрел у одного из мужиков, забивавших во дворе «козла», разношенные башмаки. Мише они оказались немного великоваты, но как раз подходили для того, чтоб носить их с распухшей лодыжкой. Другие доминошники смотрели на своего товарища с явной завистью; такой обувке красная цена была - три рубля.
        И тут раздался крик Стебелькова.
        - Человек упал с крыши!- закричал Коля, мгновенно смекнувший, что случилось.- Вызывайте карету «Скорой помощи»!- И они с Мишей устремились в противоположный конец двора.
        Что происходило дальше, Скрябин и Кедров видеть не могли, зато слышали, как через несколько секунд начала визжать какая-то дамочка.
        - Теперь они еще и скажут,- задыхаясь и постанывая от боли в ноге, проговорил на бегу Михаил,- что мы убили сотрудника органов при исполнении.- Произнося «они», Кедров, разумеется, имел в виду вовсе не граждан, собравшихся во дворе.
        - Какая разница!..- Коля, к ужасу своего друга, рассмеялся.- Больше одного раза всё равно не расстреляют!..
        И стал вдруг отставать от Миши, хотя тот еле-еле перебирал ногами. За спиной у себя Кедров услыхал голос своего друга: Скрябин произнес шепотом какое-то коротенькое словечко, а затем еще два раза его повторил. Что это было за слово - Михаил не разобрал, а когда обернулся, чтобы переспросить, то так и прирос к месту от изумления.
        Николай остановился возле дворовой скамейки, на которой сидела старушонка: маленькая, как восьмилетняя девочка, с хитренькими холодными глазками. Миша был уверен, что пару мгновений назад, когда он мимо этой скамьи ковылял, никакой старухи там не было. Коля же что-то быстро и сосредоточенно говорил подозрительной бабке: ни дать, ни взять - форменной ведьме. Закончив говорить, он повернулся к Михаилу и поманил его:
        - Подойди-ка сюда!
        Изумленный, Колин друг похромал к скамье. Едва только он приблизился к маленькой старушонке, та наклонилась и крепко, обеими руками, схватила Мишу за распухшую лодыжку. Боль в ноге сделалась такой, что Михаил громко вскрикнул и попытался вырваться из старухиной хватки. Но не тут-то было: бабка держала его цепко. При этом от неё исходил густой запах перечной мяты - не то, чтобы неприятный, но уж больно дурманящий.
        - Да что это она?..- Кедров повернулся к своему другу и хотел уже потребовать, чтобы тот заставил старуху отпустить его, но - осекся на полуслове.
        Отек на его лодыжке начал вдруг сам собой опадать, рассасываться, и не прошло минуты, как пропал вовсе. Вместе с ним исчезла и боль, пронзавшая Мишину ногу. Бабка тотчас разжала пальцы, а на лице Кедрова отобразились удивление и радость. Коля, не спускавший с него глаз, удовлетворенно кивнул.
        - Всё в порядке?- вопросил он.- Тогда уходим!..
        И они вновь побежали - теперь уже вдвое быстрее, чем прежде.
        - А кто была эта бабка?- не утерпев, спросил Миша.
        - Какая бабка?- Коля удивился и самым искренним образом.
        - Да вон та старуха - с которой ты разговаривал и которая что-то сделала с моей ногой!
        Обернувшись, Миша указал на низкорослую ведьму, соскочившую со скамьи и шустро направившуюся в другой конец двора. А затем - старушонка вдруг пропала из поля Мишиного зрения, и куда она могла подеваться - было неясно.
        - Ты видел старуху?- переспросил между тем Николай, и казалось, что удивление его всё возрастает.
        Но Кедров ничего ему сказать не успел.
        Друзья собирались уже выскочить со двора на улицу, чтобы бежать в сторону Сокольнического парка, где, конечно, им удалось бы укрыться. Однако из-за угла дома навстречу им выехал автомобиль, спутать который невозможно было ни с одним другим: они увидели выкрашенный темной краской грузовик с закрытым кузовом, с зарешеченными окошками на нем. Видимо, кто-то из Мишиных соседей внял словам Маслобоева и позвонил куда надо.
        - Ну, вот и они!..- воскликнул Коля вроде как даже с выражением торжества; Кедров решил, что его друг в некоторой степени повредился умом.
        Едва не попав под колеса «черного воронка», Михаил и Николай круто развернулись и устремились наискосок через двор, топча цветы в палисадниках.
        - Черт бы побрал этот самолет…- простонал Миша и посмотрел вверх, как будто некий летательный аппарат и впрямь находился в воздухе над их головами.
        - Черт его и побрал,- изрек Скрябин, и лицо его сделалось мрачным.
        Время для него снова пришло в движение, но только двинулось оно вспять, возвращая Николая на два месяца назад.
        Глава 2
        Катастрофа
18 мая 1935 года. Воскресенье

1
        Самолет назывался «Максим Горький», и тот, кто дал ему это имя, во всех отношениях попал в точку.
        Построенный в честь сорокалетия литературной деятельности Горького (на добровольные народные пожертвования), самолет этот, подобно самому Буревестнику революции, занимался - на свой лад - марксистской агитацией. Он разбрасывал над землей партийно-коммунистические листовки, а заодно транслировал для граждан музыку и пропагандистские речи - при помощи специальных акустических установок
«Голос с неба». Москвичи тысячами высыпа?ли на улицы, заслышав доносящиеся с небес оглушительные звуки и завидев сюрреалистический снегопад из вихрившихся в воздухе бумажных прямоугольников. И пролетарский писатель, и его летающий тезка - оба они были выдающиеся агитаторы.
        Но в наименовании самолета скрывался также смысл иного рода: гордый и амбициозный. Как известно, имя Максим означает величайший, и затея с максимизацией размеров
«агитатора» вполне удалась. Гигант «АНТ-20» с размахом крыльев в 63 метра и весом в 42 тонны стал крупнейшим в мире воздушным судном. Если бы кому-то пришла в голову безумная мысль посадить «Горький» на Красной площади (как Матиас Руст посадит свою «Сесну» в 1987 году), то при съезде на Васильевский спуск цельнометаллический моноплан одним своим крылом протаранил бы собор Василия Блаженного, а другим - кремлевскую стену. То был гигантский авиалайнер, на зависть самому Говарду Хьюзу, который поднимет в небо свой «Геркулес» лишь поздней осенью
1947 года, тогда как «Максим Горький» совершил свой первый полет еще в июне
1934-го.
        Но прятались в названии гиганта также и другие, гораздо более печальные смыслы; увы, открылись они позже - когда изменить уже ничего было нельзя.

2
        На Центральном аэродроме Москвы, что разместился на бывшем Ходынском поле,
«Горький» был главной достопримечательностью. Воскресным днем 18 мая, в день грандиозного авиационного праздника, зрители со сладким замиранием сердца глядели на летучего исполина, который стоял на летном поле в компании двух маленьких самолетиков: «И-5» и «П-5». Стечение народа было такое, что Скрябин и Кедров, с комфортом расположившиеся на гостевой трибуне, могли считать себя истинными счастливцами.
        Получить места с великолепным обзором друзьям удалось не по причине каких-либо собственных заслуг: два пропуска достал им Колин отец - один из самых видных советских чиновников[Скрябин - подлинная фамилия чрезвычайно успешного государственного деятеля той эпохи, более известного всем под неким псевдонимом. Но, хоть человек этот и явился прототипом отца Николая Скрябина, данное обстоятельство вовсе не означает, что всё, написанное о нем в этой книге, имеет под собой реальную подоплеку.] , который и сам должен был в тот день подняться на борт «Горького». И не один, а в компании со Сталиным, Орджоникидзе и Кагановичем.
        - Ну, и где они?..- пробурчал Миша, поворачиваясь в сторону въезда на обнесенный забором аэродром.- Уже двенадцать часов почти… Мы скоро тут изжаримся!
        Он несколько преувеличивал: день стоял жаркий, но не слишком, как обычно и бывает в середине мая, когда до солнцестояния еще больше месяца, и подлинного зноя почти не случается. Солнце пригревало умеренно, и голоса вокруг звучали безмятежно, и даже репродукторные марши были не лишены приятности. Мирному очарованию этого дня вот-вот должен был прийти конец, однако ни Скрябин с Кедровым, ни все остальные жители Страны Советов - за исключением, пожалуй, одного лишь человека,- предвидеть грядущих событий не могли.
        Коля ничего своему другу не ответил. Во-первых, он и сам понятия не имел, куда запропастились высокие гости, а, во-вторых, он нашел для себя занятие более увлекательное, чем ожидание вылета агитатора. В руках у Скрябина был бинокль с двенадцатикратным увеличением (один из тех дорогих подарков, которые присылал ему отец - живший с новой семьей в Москве, в то время как Николая, его сына от первого брака, воспитывала в Ленинграде бабушка). Так вот, Коля, едва устроившись на скамье трибуны, навел оптический прибор - не на громадину «Горького», нет: на тренировочный самолет - маленький истребитель «И-5», выкрашенный в цвет перезрелых томатов. Подле самолета стояли, беседуя о чем-то, двое мужчин.
        Николай не видел собравшегося на трибунах народа, не слышал марша, громыхавшего из репродукторов:
        Мы рождены, чтоб сказку сделать былью,
        Преодолеть пространство и простор…
        Его внимание поглотили эти двое. Пилот истребителя - высокий мужчина с печальным и каким-то болезненным лицом - беседовал с гражданином, который что-то оживленно внушал ему. На говоруне была форма НКВД с тремя шитыми золотом звездами на рукавах гимнастерки цвета хаки: знаками различия комиссара госбезопасности 3-го ранга. По сравнению с ним Стебельков (о самом существовании которого Коля в то время ещё понятия не имел) был примерно то же самое, что «Сесна» Матиаса Руста в сопоставлении с «Максимом Горьким».
        Коля знал, что летчика звали Николаем Благиным, а чекиста - Григорием Ильичом Семеновым. Именно здесь, именно в этот день и час, он и рассчитывал найти его. Скрябин узнал Григория Ильича сразу, едва только навел на него бинокль: мерзавец ничуть не изменился за последние двенадцать лет - с момента их единственной встречи. Был он по-прежнему молодцеват, крепок сложением, а кожа на его лице оставалась идеально гладкой, матовой и напрочь лишенной свойственных зрелому возрасту отметин. При виде его Коля на мгновение даже прикрыл глаза, словно для того, чтобы скрыть возникшее в них выражение - хотя за окулярами бинокля никто его глаз разглядеть, конечно же, не мог.
        Насколько весел был комиссар госбезопасности, настолько же пребывал в дурном настроении летчик Благин. Коля решил: дело тут в том, что по примете, известной всем авиаторам, перед вылетом нельзя фотографироваться - и, надо думать, сниматься на кинопленку нельзя тем более. А неподалеку от ярко-красного истребителя расположилась группа людей с кинокамерами, всё время снимавших и пилота, и его собеседника.
        В этой группе Коля сразу заприметил одну особу, на которую теперь - почти против своей воли - он то и дело наводил бинокль. Это была изумительной красоты женщина лет двадцати пяти, державшая камеру и обращавшаяся то к одному из операторов, то к другому. Ясно было, что именно она руководит группой кинодокументалистов.
        Так Николай Скрябин впервые увидел Анну.
        - Да куда ты всё время глядишь?- обратился к нему Миша.- Эти крохотные самолетики - на что они тебе сдались? Дай лучше бинокль мне, если тебя самого
«Горький» не интересует.
        Гигантский самолет издалека казался Кедрову гладкокожим доисторическим ящером, раскинувшим над землей серые крылья.
        - Потом, потом…- рассеянно проговорил Николай, не отнимая бинокля от глаз.
        Друг его только вздохнул и печально наморщил лоб; он хорошо знал, что потом - эвфемизм слова отстань.
        Коля тем временем навел бинокль на незнакомку, которая поразила его не только красотой, хоть и была она на редкость хороша собой: высокая, стройная, с тонкими чертами потрясающе свежего лица, не нуждавшегося ни в какой косметике. Даже в бинокль Коля заметил, что глаза женщины были синими, почти как кобальтовое стекло, в сравнении с ними даже бирюза в ее серьгах казалась блеклой. Волосы красавицы, явно не завитые - волнистые от природы,- были пострижены довольно коротко, по тогдашней моде. И цвет этих волос был огненным, как некогда у Фридриха Барбароссы; лишь ресницы и брови молодой женщины имели более темный, коричневатый оттенок. Одета она была очень просто: в черные брюки и белую блузку, что ее красоту лишь подчеркивало.
        Однако что-то с рыжеволосой красавицей было не так, и Коля недоумевал: почему никто, кроме него, этого не замечает? Он видел: когда женщина обращалась к кому-то из своих подчиненных или оглядывала самолеты, то казалась спокойной и приветливой. Но стоило ей только отвернуться от людей, стоявших рядом, как тотчас что-то менялось в ее лице: оно становилось напряженным, сосредоточенным и мрачным. «Она чем-то напугана,- решил Николай,- и всеми силами пытается свой страх перебороть».

3
        Анна Мельникова, руководитель съемочной группы, присланной на Центральный аэродром с кинофабрики военно-учебных фильмов, увидела Семенова раньше, чем Коля. Точнее, она не просто Григория Ильича увидела, Анна повернулась в сторону красного «И-5», заранее уверенная в том, что рядом с Благиным будет стоять именно этот человек - уперев одну руку в бок, в другой руке сжимая черный, крокодиловой кожи портфель.
        Появление Семенова само по себе не сильно повлияло на ее настроение; оно было отвратительным с того момента, как Мельникова прибыла на аэродром. Что-то дурное происходило с ней, нечто, схожее с явлением deja vu.
        Красавице чудилось, будто она уже видела всё это: и моноплан, огромный, как лежащий на боку двадцатиэтажный дом; идва маленьких самолета чуть в стороне от него; итолпу на трибунах; икинооператоров, суетящихся рядом. Но это было бы еще полбеды. Хуже оказалось то, что у этого deja vu выявилась одна особенность: Анна могла предугадывать, предвидеть, что будет происходить в каждый последующий момент времени. И все ее предвидения сбывались вплоть до крохотных деталей. При этом каждое из них сопровождалось у неё онемением губ, а затем болезненным их покалыванием - точь-в-точь как после одного вчерашнего происшествия: ничтожного, но крайне мерзостного.
        И вот теперь, глядя на Семенова и Благина, она знала наперед, что сейчас сотрудник НКВД достанет из своего портфеля какой-то маленький предмет и передаст его летчику. Знала она и то, что разглядеть этот предмет ей не удастся, поскольку Благин быстро уберет его в нагрудный карман.
        Однако предвидение будущего - даже краткосрочное - всё же дало красавице некоторое преимущество. Еще до того, как наркомвнуделец полез в портфель, Анна навела камеру на него и на пилота и стала снимать.
        Скрябин, пожалуй, сумел бы разглядеть в бинокль, что получил летчик от комиссара госбезопасности. Однако момент передачи этой вещи (весьма обыденной) Коля пропустил, потому что Миша Кедров вдруг дернул его за рукав, воскликнув:
        - Смотри, смотри! Кто-то все-таки собирается лететь!
        И принц Калаф поддался любопытству: перевел бинокль в сторону «Горького». Рядом с монопланом и впрямь обнаружилась целая толпа - с полсотни нарядных людей, первые из которых уже поднимались по трапу самолета.
        - А, ну да,- произнес Коля, глядя, как гигант проглатывает друг за дружкой парадно одетых мужчин, женщин и даже нескольких детей.- С самого начала было оговорено: сегодня на «Горьком» полетят сотрудники ЦАГИ - Центрального аэрогидродинамического института. Им разрешили прокатиться - пролететься - вместе с женами, детьми и товарищем Сталиным.
        - Как видно, всё-таки без товарища Сталина,- заметил Михаил, и он был прав: ни Хозяин, ни его соратники на Центральный аэродром так и не прибыли.
        Последней по трапу поднималась девочка лет пяти: в белой панамке, со светло-коричневым плюшевым медведем в руках. Коля заметил, что медведь уже изрядно потрепан, и одно его ухо заметно меньше - короче - другого; как видно, не один раз оно было оторвано, а затем пришито на место. Шла обладательница медведя медленно, чуть ли не волоча ноги, так что мать за руку тянула ее за собой.

«Она же не хочет лететь,- подумал Николай.- Зачем ее тащат туда?..»
        Но долго об этом размышлять не стал и снова навел бинокль на группу кинодокументалистов, возле которой стоял теперь Григорий Ильич Семенов.
        - Их сегодня не будет,- сказал комиссар госбезопасности 3-го ранга.
        Анна изобразила на лице огорчение и удивление. Между тем эта фраза - относившаяся, конечно же, к товарищу Сталину и его спутникам,- прозвучала в ее голове, когда Семенов еще только шел к операторской группе через летное поле.
        - Так что,- продолжал чекист,- сейчас «Горький» примет тех, других пассажиров, а дальше всё пойдет по плану. Раз уж товарищ Сталин не сможет лично присутствовать на празднике, надо всё запечатлеть для него на пленку и запечатлеть в самом лучшем виде.
        - Да, понятно,- кивнула Анна,- у нас уже всё готово. И мы…
        Она осеклась на полуслове, потому как вдруг поняла: ее дежа вю перестало действовать; она не знала, что случится дальше. А случилось вот ЧТО.
        - Надеюсь, что это так,- изрек комиссар госбезопасности.- Вот Николай Павлович, - он имел в виду Благина,- тоже сказал, что готов, а поглядите, как нервничает - курит одну папиросу за другой.
        Обернувшись, Анна поглядела на пилота истребителя. Григорий Ильич только этого и ждал. Действуя молниеносно, как трамвайный воришка, он выхватил из кармана форменных бриджей листок бумаги, сложенный в несколько раз, и запихнул его в Аннину сумку, лежавшую на земле. Когда красавица-кинооператор вновь поглядела на сотрудника НКВД, тот стоял в прежней, излюбленной своей позе: уперев одну руку в бок и слегка помахивая портфелем.
        На сей раз Николаю Скрябину удалось увидеть всё, и он не замедлил дать увиденному свою трактовку. «Передал ей, мерзавец, записку,- подумал юноша.- Должно быть, свидание назначает…»
        Между тем комиссар госбезопасности поднял и подал Анне ее сумочку, а затем, поддерживая красавицу под локоток, повел ее к самолету «П-5», из открытой кабины которого и должна была вестись историческая съемка. Остальные кинодокументалисты двинулись следом.
        Скрябину показалось, что по пути между Семеновым и рыжеволосой незнакомкой шла оживленная беседа и что молодая женщина как будто даже прижималась к Григорию Ильичу - который под конец весьма бесцеремонно подсадил ее, помогая забраться в самолет. Прочие хроникеры за дамой не последовали - видимо, собирались снимать с земли; да в маленькой кабине все и не разместились бы. Так что, едва красавица заняла свое место и надела на голову летный шлем, винт самолета был запущен. «П-5» вырулил на взлетно-посадочную полосу, с видимой легкостью разогнался и первым поднялся в воздух.
        Почти сразу после него взлетел помидорно-красный тренировочный истребитель, который пилотировал Николай Благин.
        Взлет двух скромных самолетиков сопроводили умеренные крики одобрения. Зрители будто берегли силы, ждали другого. И дождались. Все, кто находился на трибуне, вдруг синхронно повернули головы в одну сторону, а затем раздались громовые аплодисменты вперемешку с восхищенными выкриками.
        - Колька!..- Миша ткнул друга в бок.- Смотри же - сейчас «Горький» будет взлетать!..
        И правда: лопасти пропеллеров моноплана дрогнули, затрепетали, а затем все его восемь винтов - громадных, в два человеческих роста - пропали из глаз, только сероватые полупрозрачные диски остались на их месте. На каждом крыле было по три мотора, и еще два закручивали воздух над верхней частью фюзеляжа. Набирая скорость, самолет покатил по взлетной полосе. Зрители почти подвывали от восторга, но сами себя не слышали: всё перекрывал оглушительный рев двигателей «Горького». Наконец гигант оторвался (всем показалось: оттолкнулся) от земли, взмыл над ней и продемонстрировал надпись «Максим Горький» на внутренней поверхности крыльев.
        Благинский истребитель пристроился справа от исполина, самолет с кинооператорами - слева.

4
        Чувство deja vu, некоторое время как бы дремавшее, вновь охватило Анну, когда она шла к маленькому «П-5». Оно ударило ее почти физически, так что красавица заметно покачнулась, и сумка, висевшая у неё на плече, начала соскальзывать. Однако сотрудник НКВД, шедший рядом, не замедлил сумочку подхватить, а затем взял даму под локоток.
        - Нервишки шалят, Анна Петровна?- вопросил он и притиснулся к Анне.
        Красавица-кинооператор не заметила выглянувшего из сумки бумажного уголка, но и Семенов его не заметил тоже.
        При назойливой помощи Григория Ильича Анна забралась в кабину самолета, уже зная, что припев бравурного марша…
        Всё выше, выше и выше…

…будет сейчас заглушен звуком мотора «П-5»; так оно и произошло. Да и вообще, дальше всё выходило именно так, как Мельникова ожидала.
        На борту «Горького» поначалу всё также шло своим чередом. Поднявшись на семьсот метров над землей, моноплан совершал в небе неторопливый круг, а все пассажиры припали к иллюминаторам, и не только к ним. Одним из чудес суперлайнера была каюта с прозрачным полом: во время полета отодвигался экран, и в полу появлялось огромное панорамное окно. Именно в этой каюте должен был расположиться товарищ Сталин со своими соратниками; но товарищ Сталин лететь не пожелал, и там разместили лучших сотрудников ЦАГИ. Среди этих счастливцев оказались и родители девочки, захватившей с собой на борт плющевого медведя. Сама она - Николай не ошибся - восторга от экскурсии не испытывала никакого и всё теребила ухо свого мишки, рискуя оторвать его в очередной раз.
        - Посмотри, посмотри, Танечка, как красиво!..- воскликнула ее мать и указала вниз - туда, где распадался на изломанные фрагменты привычный земной мир.
        Только тогда девочка первый раз глянула в иллюминатор. Поле аэродрома, пересекаемое взлетно-посадочными полосами, показалось ей куском фанеры с обломанными краями, который был крест-накрест перевязан лентами. Таня перевела взгляд на своего мишку, и у того на круглой морде тотчас выразилось сочувствие: как видно, летать медведю нравилось не больше, чем его хозяйке.
        - Эх ты, трусишка…- Танин отец, инженер-авиаконструктор, ласково потрепал ее по руке.- Ничего, еще один круг - и мы сядем, а потом поедем в гости к бабушке, на пироги…

«Горький» действительно пошел на второй круг, и тут началось всё самое интересное. Пассажиры дружно ахнули и, бросив глядеть в пол, кинулись к выходившим на правый борт иллюминаторам. Там, почти вплотную к широченному крылу «Горького», летел маленький красный самолетик.
        Каково это: снимать воздушные маневры из открытой кабины самолета - Анна знала очень хорошо; ей и прежде доводилось выполнять задания подобного рода. Да и гораздо более сложные задания, чего уж там скромничать. А теперь ей еще и помогал обретенный неизвестно каким образом дар предвидения.
        Анна знала, что прямо сейчас «И-5», выделявшийся красным пятном на фоне серо-черного фюзеляжа «Горького», ляжет на правое крыло. Она навела камеру и - тренировочный самолет действительно на правое крыло лег, и Благин начал крутить правую «бочку» - фигуру далеко не из простых. Однако красавица никакого волнения не испытала, уверенная, что маленький истребитель обернется вокруг крыла моноплана без всяких проблем.
        После выполненной фигуры «И-5» по инерции отнесло вправо, он вышел из кадра, и Анна, не ощущая пока никаких предчувствий, решила, что Благин на том и успокоится. Эта «бочка» с большим радиусом с земли была неотличима от мертвой петли, да и на пленке выглядела бы весьма впечатляюще. Совершить такое на тихоходном истребителе в непосредственной близости от «Горького» уже было подвигом.
        Слегка расслабившись, Анна бросила мимолетный взгляд на часы - и тут-то в поле ее зрения попала, наконец, злополучная сумка, лежавшая теперь возле ее ног. «Что же это оттуда торчит?» - подумала молодая женщина и уже потянулась к сумочке, но - не успела в неё заглянуть. Вновь появился благинский истребитель, и теперь он ложился на левое крыло.
        - Я поднимусь чуть повыше!- через плечо крикнул Анне пилот ее самолета и подкрепил свои слова жестом, указующим вверх; из-за гула мотора только по этому жесту красавица его и поняла.
        Пилот «П-5», как и она сама, решил, что Благин станет сейчас крутить левую
«бочку», после которой его понесет влево - как раз туда, где они только что находились. Но Николай Павлович прибавил газу и ринулся вперед. У Анны при виде этого мгновенно заледенели ладони, а затем подлый дар предвидения ударил ей в голову с такой силой, что она почти лишилась чувств. Однако камеры Анна не выпустила и продолжала снимать.
        - Кто же это, интересно, разрешил ему фигурять?- воскликнул Танин отец, но, кроме его дочери, никто этих слов не услышал.
        Пассажиры «Горького» при виде благинской «бочки» принялись восторженно кричать и показывали в иллюминаторы оттопыренные большие пальцы - как будто пилот истребителя мог их видеть; кое-кто аплодировал.
        Прямо перед креслом, в котором сидел отец Танечки, находился маленький откидной столик; на нем лежали блокнот и карандаш. Девочка увидела, как папа начал что-то быстро писать на листке бумаги, а затем, вырвав листок из блокнота, поднялся и двинулся по проходу в сторону выхода из «прозрачной» каюты.
        - Ты куда?- удивилась его жена.
        - Надо передать записку радисту,- сказал инженер,- чтобы он срочно вышел на связь с этим идиотом…
        Едва мужчина вышел, как маленький красный истребитель вновь возник за стеклом иллюминатора. Только летел он теперь иначе, не так, как в первый раз. И если бы обладательница плюшевого медведя разбиралась в фигурах высшего пилотажа, то поняла бы, что яркий самолетик делает заход на «петлю Нестерова».

«Ты ведь знаешь, что случится дальше,- едва не плакала одна часть Анниного сознания,- так сделай же хоть что-нибудь!..»
        В это время истребитель «И-5» с Николаем Благиным за штурвалом начал двигаться рядом с крылом «Горького» в вертикальной плоскости с восхождением.

«Откуда мне знать, что случится?- другая, оппонирующая часть сознания Анны говорила спокойно, с рассудительностью и достоинством.- Да и сделать я ничего не могу. Времени не хватит. Либо всё пройдет благополучно, либо…» У Анны оставалась еще крохотная надежда, что предчувствие ее не сбудется.
        Между тем красный самолет поднялся до высшей точки петли и, совершив оборот, начал нисходящее движение.
        В этот самый момент Танин отец, один из ведущих инженеров ЦАГИ, передал свою записку радисту «Горького». Сама Таня глядела в иллюминатор и, не переставая, теребила ухо медведя.
        На земле Миша Кедров восхищенно вопил вместе со всеми, кто был на трибунах, видя, как «И-5» выходит из мертвой петли. Коля Скрябин смотрел в бинокль на другой самолет - с открытой кабиной, и смотрел с откровенной неприязнью, гадая: прочла уже, или еще нет, любовную записку Семенова рыжеволосая незнакомка?
        Григорий Ильич Семенов незадолго до этого вошел в здание администрации аэропорта и теперь разговаривал с кем-то по телефону, то и дело взглядывая через открытое окно на небо.
        Коллеги Анны Мельниковой, оставшиеся на земле, снимали зрелище с нескольких точек - и все как один завидовали красавице, которая, словно валькирия, кружилась в вышине над ними.
«Ну, вот видишь!- с торжеством произнесла вторая, рассудительная Анна.- Ничего и не случилось! Хорошо, что ты…»
        Договорить она не успела. Благин вывел свой самолет из мертвой петли, но чуть раньше, чем следовало, и очутился не под, а над правым крылом «Горького», что, конечно, эффект от выполненной фигуры несколько снизило. А затем «И-5» даже не врезался в крыло гиганта, нет: каким-то загадочным образом он упал на него сверху плашмя - примерно туда, где находился средний мотор.

5
        Из-за того, что Николай наблюдал за кинооператорским самолетом, самого? момента столкновения он не увидел. И поначалу не понял, с чего это вдруг над правым крылом
«Горького» взвился клуб дыма - черного, как только что уложенный асфальт, и почему зрители стали один за другим вскакивать со своих мест, роняя себе под ноги папиросы, мороженое и газеты.
        - В масляные баки врезался…- услышал Коля за спиной у себя чей-то густой бас.
        Гигантский самолет тем временем начал крениться вправо, и отделившиеся от него куски чего-то полетели вниз. Тут только Коля навел бинокль на сам моноплан, и юноше открылась, приближенная цейссовскими стеклами, самая немыслимая из всех картин, какие ему доводилось видеть в жизни.
        Какое-то время подбитый гигант летел, всё сильнее заваливаясь на один бок, а затем правое его крыло на две трети отломилось - с такой легкостью, словно это была деталь фанерной авиамодели, сделанной в кружке Осоавиахима. Зрители на трибунах не закричали, не ахнули: они все будто онемели и глядели на происходящее с безмолвным неверием.
        Удар, который маленький самолет нанес исполину, оказался совершенно несообразным по силе. Если брать в расчет массу и скорость легкого и тихоходного истребителя, то получалось, что нанести такой удар он просто не мог. Но в масляные-то баки он как раз не врезался; зрители, собравшиеся на трибунах Центрального аэродрома, обсмотрелись. То, что они приняли за густой, чернильного цвета дым, было на самом деле черной вспышкой - на время ослепившей всех пассажиров, сидевших по правому борту «АНТ-20».
        Содрогание самолета выбило из кресел всех, кто вместе с Таней сидел возле плексигласового окна в полу, и люди попадали на пол - ничего не видя перед собой. Когда же зрение стало к ним возвращаться, они никак не могли взять в толк, отчего это раскачивается пейзаж под ними? Землетрясение, что ли, в Москве началось?
        Таня тоже упала, но ударилась несильно: в последнее мгновение мама смогла-таки поддержать ее.
        - Ты не расшиблась?- обратилась она к Танечке; унеё самой из разбитого лба сочилась кровь.
        Таня отрицательно качнула головой и открыла уже рот, чтобы спросить маму про ее лоб. Но та, похоже, своей травмы не заметила. Со словами: «Пойду, приведу папу», женщина бодро вскочила на ноги и, перешагивая через друзей и знакомых, двинулась к выходу из каюты. Девочка какое-то время глядела ей вслед, а потом стала медленно заползать под кресло, утягивая за собой медведя.
        Пассажиры, сумевшие подняться с полу, припали к иллюминаторам и обсуждали случившееся; те, кто лежал, смотрели вниз - на качавшуюся и клонившуюся вбок землю. Поразительно, но в тот момент никто не кричал и не предавался панике.
        Танина мама распахнула дверь каюты - и в этот момент отвалилось правое крыло гиганта.
        Изуродованный моноплан начал крениться на нос и заскользил вниз, словно салазки с ледяной горы. Двигаясь выше «Горького», от него отдалялся «П-5» с открытой кабиной. Красного тренировочного самолета Николай Скрябин в небе не узрел и понял: истребитель превратился в то нечто, которое в самом начале кусками попадало на землю.
        Тем временем искалеченный самолет весь как будто напрягся, а затем нос гигантской машины стал потихоньку приподниматься. «Ради бога, Николай, выровняй его!..» - взмолился мысленно Скрябин. Он явно взывал то ли к одному своему тезке - пилоту
«Горького» Николаю Журову, то ли к другому - Святителю Николаю, Чудотворцу из Мир Ликийских. Зрачки Колиных глаз - он глядел теперь поверх бинокля - расширились настолько, что нефритовая радужка стала почти невидна.

6
        Неизвестно, кто именно оставил возле каюты с прозрачным полом ресторанную сервировочную тележку. При содрогании самолета тележка эта сорвалась с места и понеслась в сторону открывшейся двери. Танина мама наклонилась и выставила вперед руки, чтобы остановить катящийся предмет - и остановила, да вот беда: пустой никелированный поднос, красовавшийся на белой скатерти, по инерции продолжил свое движение. Будто нож гильотины, он чиркнул в воздухе и - разрубил голову женщины поперек, точно по линии рта. Плашмя поднос упал на пол каюты, а следом за ним упала чудовищная полусфера - с копной светло-русых волос.
        Наполовину обезглавленное тело еще пару секунд простояло в склоненном положении, удерживая тележку, но затем самолет снова качнуло, и оно повалилось набок.
        Танечка, по счастью, ничего этого видела. Зато в ту сторону смотрела с полу одна из женщин - мамина подруга. При виде случившегося она встала и пошла к истекающему кровью телу, но тут «Горький» стал крениться вправо, и подруга Таниной мамы упала: лицом на покойницу, попав щекой в месиво из крови и чего-то еще, желтоватого и ужасного. Так что живая женщина осталась лежать недвижно рядом с мертвой и не попыталась подняться даже тогда, когда страшный крен пола стал несколько уменьшаться.
        Между тем люди вокруг стали осознавать, что происходит, и теперь метались, кричали, ругались и плакали.
        - С парашютом надо прыгать!- раздался чей-то возглас.- И как можно скорее!..
        Подругу Таниной матери стал разбирать смех: парашютов-то ни у кого нет, вот незадача! Сначала женщина пыталась сдерживаться, а потом принялась хохотать и хохотала она до тех пор, пока сильнейший удар чьего-то ботинка не сломал ей ключицу. А потом сверху раздался голос:
        - Ты что, паскуда, с ней сделала?
        В этот момент летучий корабль задрожал с новой силой, и окровавленный поднос на полу глумливо пустился в пляс, переливаясь светом, как зеркало.
        На какой-то миг Скрябину показалось, что его мольбы и его усилия, которые он стремился соединить с отчаянными стараниями пилотов, подействовали: угол, под которым «Горький» несся к земле, еще чуть-чуть уменьшился, а скорость падения гиганта слегка замедлилась. По трибунам аэродрома пошел было облегченный вздох, но тут волна ужасающей вибрации сотрясла самолет.
        - Сейчас оторвет хвост!..- пробасил за спиной у Скрябина всё тот же умник, который сказал про масляные баки, и Николай, не оборачиваясь, процедил сквозь зубы: «Заткнись!..»
        Увы, дурные пророчества сбываются почти всегда. По корпусу «Горького», ближе к хвостовой части, пошла трещина (Коля мог бы поклясться: он и видел, и слышал, как возникал каждый ее изгиб), а затем громадный кусок фюзеляжа - примерно в четверть его длины - отделился от исполина.
        - Не удержал…- в отчаянии прошептал Коля, а затем так прикусил себе изнутри щеку, что во рту у него сделалось солоно.
        Гневался он на себя понапрасну: громадину весом в сорок две тонны смог бы удержать разве что Николай Чудотворец, спасающий неповинных от смерти. Всё, что осталось от
«Горького»: уродливое неживое существо, похожее на вспоротую гарпунером акулу с одним гигантским плавником - в отвесном пикировании понеслось к земле.

7
        Танечка услышала папин голос и произнесенное им нехорошее слово. Но голос этот тут же был перекрыт страшным низким звуком, словно у тысячи роялей разом порвались басовые струны. Пассажиры каюты испустили один, общий на всех, вопль. Всё вокруг задрожало, а затем возник протяжный хруст - как будто великанский зуб ломался под клещами неумехи-стоматолога. Тотчас окружавшие Таню предметы сделались неправильными, вывернутыми; девочку начало вытягивать из-под кресла, и она заскользила по полу, который явно вознамерился принять вертикальное положение.
        Зато Таня сумела, наконец, глянуть туда, откуда донесся голос ее отца. Тот, схватив за волосы подругу своей жены, стучал ее лбом о распахнутую дверь каюты. Вернее, об откинутую дверь - она, как и спинки кресел, располагалась теперь параллельно земле. Женщина кричала, но не слишком громко, по крайней мере, не громче остальных пассажиров, которых никто не бил. Встретить смертный час с расшибленным лбом или с целым - разница была невелика.
        - Папочка,- прошептала Таня едва слышно.
        И - поразительное дело: отец услышал ее. Лицо инженера вдруг переменилось, сделалось добрым и растерянным. Он отпустил волосы женщины, которую бил, та упала и снова стала хохотать. Но инженер о ней мгновенно позабыл, побежал к дочери. Точнее говоря, попытался побежать: сделав несколько шажков по ускользающему полу, он упал набок, но тотчас перевернулся на живот и пополз.
        - Как думаешь,- Николай резко обернулся и ухватил за рубашку гражданина, сделавшего пророчество насчет самолетного хвоста,- где он упадет?..
        Тот ответил не размышляя:
        - Во Всехсвятском, где же еще?..
        - Всехсвятское - что это?- не понял Коля; вМоскву он перебрался менее года назад, когда поступил в МГУ.
        - Поселок Сокол раньше был селом Всехсвятским,- вступил в разговор Миша, коренной москвич.
        - Точно,- басистый гражданин кивнул.
        - Надо бежать туда. Может, кого-нибудь удастся спасти.- И Николай, повесив бинокль на шею, ринулся к проходу между скамейками трибуны.
        Миша, конечно же, поспешил за ним - вместе с басистым предсказателем и еще десятком людей, число которых, впрочем, всё увеличивалось. Выскочив на летное поле, все они помчались к забору, ограждавшему аэродром.
        Взглянув вверх, Скрябин с удивлением обнаружил, что кинооператорский самолет всё еще кружит в небе: рыжеволосая красавица явно продолжала снимать. Да и оставшиеся на земле хроникеры своих позиций не покинули и камер не опустили.
        Снимать им было что. «Горький» перевернулся в воздухе брюхом вверх, от чего еще больше стал похож на мертвую акулу, а затем вспыхнул - мгновенно, как газовая конфорка. Правда, скорость его падения от переворота чуть замедлилась, но что за польза была теперь в этом?
        - Авиабензин загорелся,- на бегу обреченно прокомментировал события басистый мужчина.- Всем кранты…
        Ни Скрябин, ни остальные, кто бежал с ним, ничего не ответили; пару мгновений спустя все они сквозь пролом в заборе выбрались с территории Центрального аэродрома и помчались в сторону поселка Сокол.

8
        Медведь вывернулся у Тани из рук и упал на потолок, сделавшийся теперь полом, а сама она повисла на подлокотнике кресла, спинка которого смотрела теперь книзу. Носками туфель - самыми их кончиками - девочка уперлась в край откидного столика.
        - Папочка!- теперь уже в полный голос позвала она и закашлялась.
        Ее отец, совершивший кувырок через голову вместе с «Горьким», стоял на потолке прямо под ней, и лицо его было таким, словно он искал разгадку некой сложнейшей шарады. Прозрачный пол самолета оказался у них над головами, но неба сквозь него они почти не видели: черный дым (настоящий дым) заволакивал плексигласовое окно снаружи, и он же подбирался к нему изнутри. Что и где горит - Танечка знать не могла, но понимала, что пожар этот близок и яростен: подлокотник, на котором она висела, очень быстро нагревался.
        - Держись, дочка,- произнес внизу ее отец; из-за дыма она уже почти не видела его.- Я сейчас…
        И он ухватился за край столика, на который ногами опиралась Таня. Даже сквозь подошвы туфель девочка ощущала, как горяча металлическая окантовка стола. На ладонях Таниного отца немедленно вспузырились ожоги, но он этого будто и не почувствовал. Подтянувшись, инженер-авиаконструктор уселся на маленький столик…
        («Господи, хоть бы он не отвалился…»)

…а затем встал на него коленями. Жа?ра он по-прежнему не ощущал, а между тем легкие занавески возле иллюминаторов, стелившиеся теперь по полу (бывшему потолку), вдруг сами собой вспыхнули. Танечка, от неожиданности разжавшая пальцы, закричала, думая, что падает в огонь. Но нет: отец схватил ее, притянул к себе.
        Люди под ними кашляли, рыдали и заходились такими криками, какие человеческим существам издавать не под силу. В дверном проеме продолжала смеяться женщина с разбитым лбом; волосы у неё на голове дымились.
        Таня, прижавшись к папе, начала икать - часто и мучительно, как будто она объелась сухого печенья. Но лицу ее заструились слезы, но она всё-таки отыскала взглядом своего медведя; тот глядел на неё снизу с выражением печали на морде, а его плюшевый мех на глазах превращался из светло-коричневого в черный. Тело матери от Тани скрывал дым, и девочка хотела спросить о ней отца, но не смогла выговорить ни слова: икота не позволила ей.
        Танин же отец неотрывно смотрел на кусок плексигласа (прозрачный пол), по которому теперь, как по речному льду весной, змеились трещины. Они рассекали задымленное оконце, зримо двигаясь справа и слева, поперек корпуса самолета. Каюту при этом наполнял такой жар, что казалось: еще мгновение - и оргстекло в обзорном окне начнет плавиться.
        И тут - одно за другим - произошли три события.
        Шедшие навстречу друг другу разломы в стекле сомкнулись.- В каюту из коридора ворвалось открытое пламя.- Инженер-авиаконструктор, отцепив Танины руки от своей шеи, схватил дочь, как хватают мешок с вещами, который нужно забросить на верхнюю полку в вагоне поезда, и швырнул ее прямо в огонь.
        Глава 3
        Прах и пепел
18-20 мая 1935 года.
        Воскресенье - вторник

1
        Поселок Сокол, с его садами, с красными мачтами сосен, с проводами недавно проведенного сюда троллейбуса, был тихой окраиной Москвы - до того, как на него упали: сначала - изуродованный благинский самолет, затем - крыло «Горького», потом - его хвост. Невероятной удачей можно было считать то, что всё это свалилось не на сам поселок, а на сосновую рощу подле него. Жители бывшего села Всехсвятского выскакивали на улицы, высовывались из окон, и все глядели наверх. Некоторые (Коля Скрябин сам это видел, пробегая мимо) щипали сами себя за руки, проверяя, не снится ли им кошмарный сон. Лепестки цветущих яблонь и мелкие хлопья сажи падали на запрокинутые лица, но люди не замечали и не стряхивали их.
        - Вызывайте «Скорую»! В пожарную часть звоните!- крикнул на бегу Николай.
        - Уже, уже!..- почти хором отозвались граждане - те из них, кто не лишился полностью дара речи.
        Сирены пожарных машин и вправду слышались где-то неподалеку - должно быть, на месте падения благинского истребителя.
        До развязки оставались секунды, однако с пылающим исполином не всё еще было кончено. Перевернувшийся на спину, сжигаемый авиационным бензином, «Горький» падал, но не все моторы гиганта прекратили работать, и потому его встреча с землей всё оттягивалась. В своем падении самолет явственно забирал вбок, будто некая сила…
        («Пилоты - неужто они еще живы?! Неужели могут сделать хоть что-то?..»)

…уводила его в сторону от жилых домов.
        А затем - почти над самой землей - бесхвостый и однокрылый моноплан разломился надвое, как тонущий «Титаник». Его передняя часть вонзилась полукруглым носом в землю и на миг встала вертикально, отбросив от себя, словно катапульта, другую половину корпуса, которая пронеслась по верхушкам близлежащих сосен, срезая и поджигая их.
        - Возле троллейбусного круга упал!- прокричали вразнобой несколько жителей поселка.
        Они определили безошибочно; однако, по счастью, им от своих домов не было видно, как выдающееся творение конструкторского бюро Туполева окончательно рассыпа#лось и догорало на земле. И какие именно огарки выпадали при этом наружу. Авиационное топливо, как ему и полагалось, давало отменное пламя. Оно спалило всё: и тела людей, и обшивку самолета, и акустическое чудо «Голос с неба», и неиспользованные агитационные листовки, и светло-коричневого плюшевого медведя, сделавшегося напоследок черным.

2

«П-5» с открытой кабиной - единственный уцелевший из трех самолетов, менее часа назад поднявшихся в воздух,- стал заходить на посадку лишь тогда, когда от
«Горького» не осталось ничего, кроме дымящихся фрагментов. Пожарные машины и кареты «Скорой помощи» съезжались со всех концов Москвы к поселку Сокол, а на трибунах Центрального аэродрома почти не осталось зрителей. Кто-то, взяв пример со Скрябина и его спутников, помчался к месту падения агитатора; кто-то потерянно брел к выходу; кто-то рвался звонить по телефону, а кое-кто посматривал с опаской в сторону темного автомобиля, только что въехавшего на территорию аэродрома.
        Автомобиль этот прибыл сюда чрезвычайно быстро, но удивляться этому не приходилось: Григорий Ильич позвонил куда надо еще до того, как в небе произошло столкновение. Люди, которые повыпрыгивали из машины на летное поле, проявили к операторскому «П-5» подлинный, самый неподдельный интерес. Едва маленький самолетик приземлился на бывшем Ходынском поле, они, рискуя лишиться своих форменных головных уборов, побежали к нему. И комиссар госбезопасности Семенов бежал впереди всех.

3
        Рядом с троллейбусным кругом обильно произрастали сосны и, если бы «Горький» не загорелся в воздухе, то, как знать: может, они и смягчили бы отчасти его падение?.
        Теперь же, когда Николай Скрябин и прочие зрители авиашоу добрались сюда, им оставалось только созерцать погребальный костер, на котором сгорели около полусотни человек. Фрагменты их тел, которые разбросало при ударе самолета о землю, походили теперь на перепачканные дегтем поленья.
        Сколько времени люди, прибежавшие с аэродрома, взирали на всё это - они и сами не знали. И Коля впоследствии не мог вспомнить, когда именно (через пять минут? через пятнадцать?) внутри его головы начала вдруг растекаться темная, как чугунная печь, волна. Окружающий мир стал пропадать куда-то, проваливаться в беззвучную черноту. Николай пошарил вокруг себя рукой, но ощутил только осклизлый жар. Попытался глотнуть воздуху - и к нему в легкие ничего не попало. С абсолютной ясностью Коля понял, что происходит: он тонет в ванне, которую наполнили нестерпимо горячей водой. И кто-то стонет и бьется рядом с ним в этой почти кипящей воде.
        Чем бы всё закончилось - бог знает, но тут рука юноши натолкнулась на ребристый ствол сосны, и он привалился к нему: сначала - боком, а потом, повернувшись на четверть оборота - спиной. Окружающее пространство стало постепенно насыщаться воздухом, и Скрябин, издавая горлом диковинные звуки, начал втягивать его в себя.
        Миша, стоявший всего в полушаге от своего друга, ничего этого не замечал; он смотрел вперед - туда, где посреди сосновой рощицы догорали куски того, что час назад было лучшим в мире авиалайнером. Но даже не само зрелище более всего ужасало Михаила. Хуже всего был запах, плававший в воздухе: майский ветерок разносил по всему поселку Сокол вонь горелого мяса. Спасать здесь было некого. Если только это не…
        - Смотри, смотри!..- воскликнул Миша, указал куда-то рукой и повернулся к своему другу.
        Только тут он увидел, что с Николаем не всё ладно: тот стоял, прислонившись к сосне, с низко склоненной головой и - что более всего поразило его друга - с закрытыми глазами.
        - Как же я не подумал…- произнес Скрябин голосом совершенно чужим: глухим и как будто шелестящим; Михаила он явно не слышал.
        - Колька, ты дымом надышался, что ли?- Кедров потряс его за плечо.- Очнись! Мне кажется, я видел… Дай-ка мне твой бинокль!
        - Мишка?- Николай разлепил, наконец, веки, и его друг удивился во второй раз: Колины глаза показались ему не зелеными, а бледно-серыми, тусклыми, как древние монеты.- Ты что-то сказал?..
        - Да что это с тобой!- Миша не на шутку разозлился (испугался - таким он своего друга никогда не видел; но даже самому себе он в этом испуге признаваться не хотел).- Мне бинокль нужен! Там, похоже, живой человек - на дереве!..
        - Что?- Глаза Скрябина обрели выражение, схожее с осмысленным.- Человек? Где?
        - Вон там!- Миша указал на одну из уцелевших сосен в дальнем от них конце рощицы, где никаких самолетных обломков не было, а потому ни пожарные, ни милиционеры, прибывшие на место крушения, туда не направились.- Мне кажется, это ребенок - он только что шевелился! Да вот же - теперь снова! Дай бинокль!
        Коля собрался передать бинокль: взялся уже за него, чтобы снять ремешок с шеи. Но, когда оптический прибор оказался возле его лица, не выдержал: сам поднес его к глазам и направил в сторону высоченной сосны, вздымавшейся над проводами троллейбусного круга.
        В развилке одной из верхних сосновых лап Коля увидел белое полукруглое пятно, идентифицировал его как детскую панамку и только после этого разглядел девочку - она висела, зацепившись платьем за ветку, и пока была жива. Жива - потому что слегка шевелилась, пока - по этой же причине: ветка сотрясалась под ней, роняла иглы и явно готовилась сбросить с себя слишком беспокойную ношу.
        - О, господи!- прошептал Николай.- Это же она!..
        - Кто?- не понял Миша.
        - Та девочка с аэродрома…
        И это действительно была Танечка - выброшенная отцом из самолета в точно рассчитанный миг: когда корпус «Горького» разломился на две части.
        Носовая часть гиганта уже вонзалась в землю, и пламя охватило ноги и спину Таниного отца, а он всё еще пытался разглядеть, где именно приземлилась его дочь. К счастью, он так и не понял, что девочка очутилась на высоте двадцати с лишним метров над землей, и что от падения ее отделяла лишь полоска хлопчатобумажной материи, из которой пошито было ее летнее платьице. Сотрудник ЦАГИ сгорел раньше, чем Николай и Миша добрались до троллейбусного круга, и не увидел того, что с Таней случилось.
        Не ветка подломилась под ней, нет: ткань платья начала рваться, и девочка, даже не попытавшись ухватиться за игольчатые сосновые лапы, устремилась вниз.
        В тот же миг Скрябин отвел бинокль от глаз.

4
        Анна вспомнила про листок бумаги, торчавший из ее сумочки, лишь тогда, когда шасси
«П-5» коснулось взлетно-посадочной полосы. Впрочем, вспомнила - не совсем верное слово. Ей не удалось бы, пожалуй, вспомнить, какое было в тот день число, день недели или даже год; перед ее мысленным взором вновь и вновь отламывалось крыло
«Горького», в десятый раз подряд пикирующий самолет переворачивался на спину, и бесконечно повторялся удар исполина о землю. Но когда женщина взяла сумочку в руки, то увидела торчащий белый уголок. И только тут на память ей пришло: она же собиралась посмотреть, что это такое!
        Если бы красавица-кинооператор обратила внимание на этот листок чуть раньше - когда ее самолет еще находился в воздухе!.. Тогда, быть может, она успела бы избавиться от подброшенной ей записки, и дальнейшие события не приняли бы для Анны столь страшного оборота. Хотя, хотя… Судьба - в лице Григория Ильича Семенова - уже изготовилась нанести ей удар и на попятный вряд ли пошла бы.
        Женщина вытянула из сумочки свернутый вчетверо лист бумаги, успела понять, что он весь исписан изнутри мелким убористым почерком - и тотчас, себе на горе, сунула его обратно. К самолету приближались люди в форме НКВД, и в их присутствии она не сочла уместным читать непонятно откуда взявшуюся записку.
        - Разрешите, Анна Петровна, взять ваши вещи?- обратился к красавице Семенов и, не дожидаясь ответа, забрал у Анны камеру и сумочку.- Так, так, посмотрим…
        Негодяй передал кинокамеру одному из своих подчиненных, а затем перевернул Аннину сумку вверх дном, так что на летное поле вывалилось всё ее содержимое: документы, связка ключей, кошелек, пудреница, маленький гребешок. Последним, совершив полукруг в воздухе, приземлился загадочный листок бумаги.
        Анна ожидала, что новое видение сейчас посетит ее, но нет: странное deja vu (бесовское наваждение) не появилось - ни в тот момент, когда рослый детина в гимнастерке цвета хаки поднимал бумажку с земли, ни тогда, когда он разворачивал ее и читал, шевеля губами. Красавица не предугадала, что вот сейчас лицо детины начнет наливаться кровью, что на его бычьей шее вздуются вены и что костяшки пальцев, сжимающих записку, вдруг побелеют. И тем сильнее поразили ее метаморфозы, происходящие с чекистом.
        - Ну, что там?..- откуда-то из отдаления донесся до Анны голос Григория Ильича; так человеку, дремлющему в вагоне раннего поезда, словно издалека слышатся разговоры случайных попутчиков.
        Детина с багровой шеей протянул Семенову записку, а затем, видя, что Анна приподнялась на цыпочки, пытаясь заглянуть в бумажку, наотмашь ударил ее по лицу тыльной стороной ладони. Падая, красавица слышала, как здоровенный чекист выкрикивает в ее адрес какие-то неслыханные ругательства, а затем голова ее соприкоснулась со взлетной полосой. Анна успела еще увидеть кромку травы и шасси самолета, оказавшееся вровень с ее глазами. Боли она не почувствовала, лишь испытала до странности радостное чувство освобождения. А потом - на недолгое время - всё для нее закончилось.

5
        Кедров, так же, как и его друг, видел падение девочки; однако дальнейшие Колины действия он истолковал совершенно неправильно. Миша подумал: Николай опустил бинокль, дабы не смотреть на то, что случится с ребенком дальше. Но это было совсем не так.
        Скрябин смотрел, потому-то и убрал бинокль - чтобы тот ему не помешал. И цвет его глаз не казался уже блеклым - но не из-за того, что они обрели свой обычный нефритовый оттенок, а по той причине, что невероятно расширившиеся зрачки не позволяли теперь определить, каким этот цвет был. Доля секунды понадобилась Коле для того, чтобы, отстранив бинокль, сфокусировать взгляд на одиноко стоявшей сосне.
        Поймать девочку в воздухе он не смог бы: его дар не позволял ему работать с одушевленными объектами. Но Скрябин и не пытался ее ловить. Вместо этого он ударил по массивной ветке, находившейся чуть левее траектории Таниного падения.
        На глазах Миши сосновая лапа, словно живая, переместилась вправо, подхватила ребенка на лету, а затем неспешно вернулась в прежнее свое положение.
        - Ты это видел?..- прошептал Кедров потрясенно, повернулся к Николаю, но тот уже снова припал к биноклю, созерцая результаты своих действий.
        Зрелище не особенно его вдохновляло. Да, ребенок оказался поверх весьма надежной, крепкой ветки, но проблема заключалась в том, что за ветку эту надо было всё-таки держаться. Девочка же сидела на ней безжизненно, будто соломенная кукла.
        - Минута, от силы - полторы,- отвечая своим мыслям, прошептал Коля.
        К счастью, в своих расчетах он несколько ошибся. Они с Мишей уже не менее двух минут пробирались к той сосне - обходя обломки «Горького», двигаясь по самому краю сосновой рощицы, а девочка по-прежнему находилась там, куда Коле удалось ее поместить. И это являлось огромной, колоссальной удачей, поскольку, если бы ей снова вздумалось падать, Скрябин ничем не сумел бы ей помочь. Он мог мечтать лишь о том, чтобы самому не повалиться носом в землю.
        Кедров шел чуть позади своего друга, почти вплотную к нему. Выбрал он такую позицию неспроста. Николай практически на каждом шагу спотыкался, его раскачивало из стороны в сторону, и Мише то и дело приходилось друга ловить и поддерживать.
        - Надо было тебе там, на опушке, остаться. Тебе же совсем худо…- в отчаянии произнес Миша.
        В очередной раз схватив Николая за локоть, он поразился тому, как в несусветной жаре, в пекле от тлеющих обломков, кожа его друга может быть такой холодной и влажной; тот словно искупался в ноябрьской реке.
        - Один ты ее не снимешь…- сквозь зубы процедил Коля.- Да и там, на том месте, где мы стояли, мне было бы не лучше, чем здесь.- А затем вдруг добавил: - Надеюсь, она упадет в нужное время.
        Миша только что за голову не схватился.

6
        Вполне возможно, что пожарные, поливавшие из брандспойтов останки «Горького», смогли бы подогнать к стоявшей на отшибе сосне одну из машин с выдвижными лестницами. Мысль обратиться к ним за помощью, не ходить туда самому, казалась Коле столь заманчивой, что даже очевидное малодушие подобного решения не заставило бы его поступить по-другому - если бы он верил, что затея с машиной действительно может завершиться спасением ребенка. Увы, он знал, чем подобная затея окончится: девочка упадет на землю задолго до того, как люди в робах смогут к ней подобраться, только панамка ее останется висеть на одной из веток. И виноват в этом будет он, Николай Скрябин - как виноват был тогда, много лет назад.
        Впрочем, начни он думать о том давнишнем происшествии, якобы составлявшем его вину - и от этих мыслей наверняка пришел бы в состояние, близкое к смерти. Или, в лучшем случае, впал бы в полное бесчувствие и ступор. Но Коля всё-таки держался на ногах и даже шел вперед - хоть и медленно; стало быть, те воспоминания он хранил под замком.
        И, когда б не запах, который лез ему - не в ноздри - в самый мозг, Николай, скорее всего, смог бы идти вдвое быстрее, а Мише не пришлось бы подставлять плечо при каждом его неверном шаге. Тогда они сумели бы приблизиться к старой корявой сосне чуть раньше, и всё могло бы завершиться более или менее спокойно. Однако они запоздали - совсем немного, но этого оказалось достаточно.
        До дерева оставался десяток шагов, и Коля уже не нуждался в бинокле, чтобы хорошо видеть девочку. И тут раздался взрыв. Может, взлетела на воздух какая-то недогоревшая емкость внутри «Горького», а может, взорвалась автомобильная шина. Таня, до этого будто спавшая, вскинула голову и чуть подалась вперед. Этого движения оказалось достаточно, чтобы она потеряла равновесие, соскользнула с ветки и полетела к земле: к усыпанному сосновыми иглами пригорку.
        Михаил закричал и ринулся к сосне, вытягивая вверх руки - словно рассчитывал поймать малышку на лету; однако Скрябин, до этого едва перебиравший ногами, каким-то образом ухитрился его опередить. Он не просто обогнал своего друга - он бесцеремонно оттолкнул его, так что Миша едва не упал. Сам же Николай очутился под деревом - но не совсем там, где ребенок должен был приземлиться: чуть в стороне, рядом с причудливо изогнутым, треснувшим сосновым корнем, низенькой аркой поднявшимся над землей.
        То, что произошло далее, Миша не рискнул бы признать реальным событием, хоть и видел это собственными глазами. И тогда, и позже, он говорил себе, что взрыв был всему виной, и что именно он выломал из земли тот корень («А как еще он мог быть выломан, если никто к нему не прикасался?»), а затем взметнул его над землей. Однако даже эти - разумнейшие - объяснения не давали ответа на вопрос: как вышло, что корень этот одним своим концом зацепился в воздухе за изорванное платьице маленькой девочки, другим - вонзился в ствол сосны и завис вместе с девочкой над пригорком? А после, выбивая из коры красноватую труху, стал съезжать по дереву вниз и, в конце концов, плавно опустил ребенка прямо на руки стоявшему внизу Скрябину.
        Таня ничего при этом не произнесла, не заплакала и даже не попыталась ухватиться за Колю. Тот подержал девочку секунду-другую, как-то странно глядя на неё: на тонкую шейку, где пузырились ожоговые волдыри, на ее скрутившиеся от жара русые волосы, на обожженные, со сползающей кожей, руки («Так вот почему она не держалась за ветки…»), а затем начал бледнеть, и его резко качнуло назад.
        Миша подскочил к нему как раз вовремя - успел подхватить ребенка, иначе Коля упал бы вместе с девочкой. А так он повалился навзничь один, сильно не ударился, и ему удалось даже перекатиться набок. Но дальше всё пошло скверно. Михаил видел, что его друг изо всех сил пытается глотнуть воздух, но только хрипит, как человек, подавившийся плохо прожаренным куском мяса, а лицо его из пепельного становится синюшным. Миша опустил - почти бросил - на землю Таню, кинулся к другу и принялся лупить его ладонью по спине, словно тот и впрямь поперхнулся.
        Никакого воздействия - положительного воздействия - на Николая это не оказывало, и, вероятно, всё кончилось бы тем, что тот не просто задохнулся бы, а задохнулся бы с синяками на спине. Но тут маленькая девочка, вызвав у Кедрова очередной приступ изумления, вдруг сказала:
        - Мишка…
        Михаил уставился на ребенка, разинул рот и забыл бить своего друга.
        - Ты знаешь, как меня зовут?- спросил он; но Танечка, конечно, вела речь не о нем.
        - Мой мишка пропал…- медленно выговорила она, уголки ее губ почти под прямым углом опустились вниз, а подбородок раза два или три судорожно дернулся; однако плакать она так и не начала.
        И тотчас - как будто слова девочки пробили заслон, не дававший ему вздохнуть,- Николай судорожно втянул в себя воздух, а затем начал кашлять - так, словно хотел исторгнуть наружу свои легкие. Миша от радости чуть не рассмеялся: ясно было, что умирать его друг больше не собирается.
        Кашляя, Скрябин локтями и коленями оттолкнулся от хвойного ковра под деревом, встал на четвереньки, и Михаил тут же подхватил его под локоть, помог подняться на ноги. По Колиному лицу бежали слезы; то ли кашель их вызвал, то ли его друг плакал по-настоящему - Кедров не знал.
        - Отнеси ее к каретам «Скорой помощи».- Скрябин кивнул на девочку.- Я подожду тебя здесь.
        - Может,- осторожно предложил Миша,- нам вместе туда пойти? Тебе самому нужна помощь, ты ведь дымом надышался - будь здоров!

«Он думает - дело в дыме!..» - Николай рассмеялся бы, если б смог. Но разубеждать своего друга он не собирался, сказал лишь:
        - Обойдусь без кареты. Мы в двух шагах от остановки троллейбуса - до неё-то уж как-нибудь я дойду.
        Удивление, которое испытал в тот день Миша Кедров, не шло ни в какое сравнение с буквальным остолбенением, в которое он поверг врачей «Скорой помощи», когда вынес к ним маленькую девочку, отделавшуюся при падении самолета одними только ожогами. Врачи были поражены настолько, что на время позабыли о юноше, который доставил им единственного уцелевшего пассажира «Горького», а когда вспомнили, его уже и след простыл. Напрасно мужчины и женщины в белых халатах оглядывались по сторонам, напрасно спрашивали о загадочном молодом человеке пожарных и курсантов военных училищ, во множестве собравшихся здесь - никто его не видел. Сама же девочка из-за шока даже имени своего вспомнить не могла, не говоря уже о том, чтобы ответить: каким образом она спаслась?

7
        Вот так и отыскались новые, неожиданные смыслы в названии летучего агитатора. Судьба этого чуда техники оказалась ошеломляюще горькой. Но и это было еще не всё! .
        Спустя некоторое время в тождестве имен писателя и самолета обнаружился подтекст пророческий и явственно отдававший чертовщиной. Ровно через тринадцать месяцев после крушения «Горького», 18 июня 1936 года, от странной болезни скончался сам Алексей Максимович. Смерть его (вызванная острой инфекцией) выглядела столь подозрительной, что немедленно была причислена молвой к деяниям Великого отравителя - нет, конечно, не Чезаре Борджиа: все решили, что своей скоропостижной кончиной основатель соцреализма обязан недоучившемуся фармацевту Генриху Ягоде.
        Впрочем, мало ли что люди болтают! Кто знает, может, и не был причастен Генрих Григорьевич к предполагаемым убийствам Горького, Куйбышева, Бехтерева и ряда других злополучных граждан. Может, и токсикологической лаборатории в Варсонофьевском переулке, якобы основанной в 1921 году под наименованием специальный кабинет, на деле не существовало вовсе. А нарком Ягода свои аптекарские познания использовал при составлении порошков от кашля для строителей Беломорканала. Всё может быть…
        Больше скажем: при виде самого Генриха Григорьевича почти всякий подумал бы, что только враги и супостаты могут приписать ему склонность к поступкам темным и потрясающим воображение. Слишком уж зауряден и невзрачен был он видом своим - нарком внутренних дел, генеральный комиссар государственной безопасности. Худой, с лицом землистого цвета, с коротко подстриженными усиками-щёточкой - прямо-таки карикатура на германского фюрера!.. Скрябину и Кедрову, которые двадцатого мая
1935 года могли лицезреть наркома у стены Новодевичьего кладбища, с трудом верилось, что в молодости Генрих Ягода слыл красавцем и покорителем женских сердец.
        - Ты только посмотри, до чего постная у него рожа!- чуть слышно, шевеля одним уголком губ, выговорил Миша, глядя на Генриха Григорьевича.
        - Угу…- Николай кивнул, однако друг его заметил, что смотрел он при этом не на самого генерального комиссара госбезопасности, хотя и в его сторону.
        Скрябин явно наблюдал за человеком, стоявшим подле Ягоды. То был мужчина в форме НКВД, со знаками различия комиссара госбезопасности 3-го ранга. Правый рукав его гимнастерки пересекала траурная красно-черная повязка. Статная фигура наркомвнудельца и его уверенные манеры сразу же бросились в глаза Мише, хоть его друг и не говорил ему ничего об этом субъекте.
        Между тем Николай отвел взгляд от Григория Ильича и стал искать в толпе ту женщину. Он считал, что она-то уж точно должна отдать последние почести погибшим и что находиться ей следует где-нибудь неподалеку от своего предполагаемого любовника. Но нет: сколько ни вертел Коля головой, обнаружить красавицу ему так и не удалось. Должен он этому радоваться, или наоборот - Николай не знал. Да и вряд ли нашлось бы в тот момент хоть что-то, способное по-настоящему обрадовать его.
        Позавчерашние события на обоих друзей повлияли плохо, но проявилось это у них по-разному. Точнее, проявилось одинаково: оба они взялись играть не свойственные им, чужие роли; по-разному это выглядело внешне. Николай Скрябин, ироничный насмешник, который, казалось, ничего в жизни не принимал всерьез, сделался молчаливым и угрюмым. С момента возвращения из поселка Сокол он и двух десятков слов не произнес, только тер то и дело затылок и, когда был не на занятиях в университете, курил одну за другой свои любимые папиросы «Герцеговина Флор». Миша, напротив, от своей обычной, немного простодушной, серьезности перешел к состоянию такого безудержного веселья, столько шутил и смеялся, что Коля, когда замечал это, мрачнел еще больше. И глядел на своего друга с состраданием.
        Случившееся они между собой не обсуждали. Мише страшно хотелось узнать, что же именно произошло тогда, у троллейбусного круга - когда Николай волшебным образом спас маленькую девочку, а затем сам едва не отдал богу душу. Но - Скрябин об этом помалкивал, а спросить его Михаил не решался.
        Об одном, впрочем, они поговорили в эти два дня: о похоронах погибших, на которые, конечно же, необходимо было пойти. На Новодевичье кладбище друзья отправились прямо из университета и теперь, стоя в многотысячной толпе, сжимали под мышками свои папки с конспектами.
        Траурные урны, обернутые кумачом и черным крепом - всё, что осталось от экипажа и пассажиров «Горького»,- плыли, как по морю, на руках подносимые к кирпичной стене, к приготовленным для них квадратным нишам. Урны эти через пол-Москвы, от Колонного зала Дома Союзов, несли сюда не друзья погибших летчиков и не сотрудники ЦАГИ, а люди поважнее; Скрябин узнал среди них и секретаря Московского комитета партии - Хрущева, и председателя Моссовета Булганина. Помимо горьковских, чиновники высшего ранга доставили сюда и еще одну урну - с прахом летчика Благина.

«Вот это да…» - только и подумал Коля.
        Друзьям удалось протиснуться к самой стене кладбища - туда, где стояли, окруженные кольцом крепко сложенных граждан в форме и в штатском, первые лица советского государства, и Колин отец среди них. Николай кивнул ему, здороваясь (жили они на разных квартирах и в тот день не видались), и снова стал смотреть на наркома Ягоду - и на того, кто стоял рядом с ним.
        Между тем Григорий Ильич теперь уже не просто стоял: склонившись почти к самому уху наркома, он что-то ему говорил, держа лицо против солнца. Так что Николай получил возможность с близкого расстояния - не через бинокль - посмотреть на своего врага. Неподвластная времени внешность этого человека, как выяснилось, таила в себе очевидные изъяны. Хоть выглядел Григорий Ильич лет на тридцать самое большее, в лице его не было свежести, а в глазах - блеска. Комиссар госбезопасности 3-го ранга смотрелся точь-в-точь как восковая фигура из музея. Только фигура эта двигалась, говорила, и - что более всего поразило Колю - не вызывала абсолютно ни у кого удивления или подозрения.

«Привыкли они, присмотрелись к нему, что ли?» - думал Николай, наблюдая за Григорием Ильичом. Хоть они с Мишей находились от него и от Ягоды всего в десятке шагов, услышать, что он говорил наркому, не представлялось возможным: все звуки перекрывала траурная музыка. Поэтому Коле только и оставалось, что пытаться по артикуляции разобрать хотя бы отдельные слова.
        Семенов говорил быстро, и Скрябину только одно удалось определить по движениям его губ: несколько раз статный мужчина повторил слово, состоявшее из трех слогов. Первый слог, безударный, явно начинался на а или на я; во втором - тоже безударном - слоге трудно было идентифицировать какие-либо звуки; зато третий слог определенно содержал ударный звук о. Что это было за слово - Коля угадал тотчас.
        Наконец Григорий Ильич умолк и отошел чуть в сторону от своего шефа - заручившись предварительно его согласием на что-то: Ягода несколько раз утвердительно ему кивнул.
        - Что же он затеял теперь?..- Коля нечаянно произнес эти слова вслух - хоть и тихим шепотом; однако барабаны, трубы и медные тарелки похоронного оркестра в этот самый момент грянули столь неистово, что ни один человек - включая стоявшего рядом Мишу - сказанного расслышать не сумел.

8
        - Две вещи меня удивляют,- сказал Николай; горестная церемония завершилась, и они с Мишей шли теперь по Большой Пироговской улице в сторону Зубовского бульвара.- Во-первых, то, что Благина похоронили вместе с остальными и никто не нашел это странным…
        - Я тоже ничего особенно странного в этом не вижу,- произнес Михаил, несказанно обрадованный, что его друг наконец-то начал связно разговаривать.- Он ведь на том же злосчастном празднике погиб.
        - Да, вот только «Правда» написала: он виноват в катастрофе. Благину будто бы категорически запретили в тот день выполнять какие-либо фигуры высшего пилотажа, а он ослушался и стал на семистах метрах делать «петлю Нестерова» вокруг движущегося объекта.
        - Ясное дело - он виноват, раз оправдаться он уже не сможет,- кивнул Миша.- Но ты подумай сам, Коль: если бы Благин был безответственным человеком и никудышным летчиком, разве бы дали ему испытывать туполевские самолеты? А ведь он считался одним из лучших испытателей! И тем более разве доверили бы ему показательный вылет при всём честном народе? А если безответственным человеком он не был, то и не стал бы нарушать данный ему приказ. Так что «Правда» явно ошиблась, и те, кто распоряжался похоронами, эту заметку в расчет принимать не стали.
        - Я тоже думаю, что «Правда» написала чушь,- сказал Николай.- Если бы такой приказ был, то летчик, его нарушивший, и на землю не успел бы сойти, как его отдали бы под трибунал. Впрочем, авторы этой заметки могут сослаться на то, что Благин думал: «Победителей не судят». Сходят же Чкалову подобные номера с рук.
        - Нет,- Кедров покачал головой,- Благину всё-таки далеко было до Чкалова. Вряд ли ему стали бы делать поблажки после таких фокусов. Да и Чкалов, говорят, сидел в тюрьме за свои художества.
        - Да,- кивнул Коля,- я знаю об этом.
        Чего он в тот момент знать не мог - так это того, что Сталин через три с половиной года предложит Чкалову пост наркома внутренних дел, когда в тридцать восьмом затеет смещение Ежова, преемника Ягоды. Однако Валерий Павлович откажется, не захочет становиться Первым рыцарем Щита и Меча. А потом, в декабре 1938-го, великому летчику поручат испытывать машину с полусотней неисправностей…
        - Ну, а какая же вторая вещь кажется тебе удивительной?- полюбопытствовал Миша.
        - То, что во всеуслышание было объявлено: в катастрофе никто не выжил.
        - Ну и ну!- Миша хлопнул себя по лбу.- Как же я не подумал… Ведь та маленькая девочка осталась жива. К чему бы скрывать это?
        - Хотелось бы и мне знать - к чему,- сказал Коля.- Я бы мог предположить, что о девочке не сообщают в интересах следствия. Только не уверен: будет ли Ягода вообще это дело расследовать?
        - На Лубянке скажут: расследовать тут нечего,- сказал Миша.- Corpus delicti отсутствует.
        Коля невольно хмыкнул:
        - Corpus delicti! Шутник ты. В НКВД такими словами не выражаются.
        - Ну, скажут: нет состава преступления - какая разница,- Кедров пожал плечами, но лицо его при этом сделалось почти счастливым: его друг рассмеялся впервые после катастрофы, и у Миши окончательно отлегло от сердца.
        - Нужен он им был - этот состав преступления…- Коля вновь усмехнулся.- Другое дело: не будет указания сверху - не будет и расследования… А ведь достаточно было бы посмотреть ту пленку…
        - Какую пленку?- не понял Миша и с удивлением отметил, что при этом вопросе лицо его друга из бледного разом сделалось румяным.
        - Пленку…- Скрябин было запнулся, но затем заговорил уже своим обычным твердым голосом: - Пленку, которую на Центральном аэродроме отсняли кинодокументалисты. Там ведь вся катастрофа - как на ладони. Если бы только нам удалось этот фильм увидеть!.. Даже мы с тобой могли бы раскрыть дело «Горького» - быстрее, чем лубянские специалисты.
        Коля хотел было прибавить: «Хотя я и так подозреваю, кто всё это подстроил, только доказательств у меня нет». Но в последний момент удержался: если бы он сказал это, пришлось бы много чего еще рассказать другу.
        - Ну, ты придумал!- Теперь уже Миша засмеялся.- И где бы мы эту пресловутую пленку стали искать?
        - Искать нам ее не нужно,- проговорил Николай.- Ясно, что эта пленка находится…
        Глава 4
        Corpus delicti
17-20 мая 1935 года.
        НКВД СССР

1
        Что эта пленка находится теперь на Лубянке, можно было догадаться, и не имея семи пядей во лбу.
        В том же самом районе Москвы находилась теперь и Анна Мельникова, помещенная во внутреннюю тюрьму НКВД: пятиэтажный кирпичный короб, пристроенный со двора к Наркомату внутренних дел. Здание тюрьмы, где и днем царил полумрак, теперь, в ночь с двадцатого на двадцать первое мая, казалось наполненной доверху агатовой чернильницей. Ни электрические лампочки в коридорах, упрятанные под проволочные колпаки, ни настольные лампы и люстры в кабинетах тюремного начальства, источавшие ядовито-желтый свет, не могли рассеять этого ощущения.
        Если бы Николай Скрябин увидел красавицу через два дня после страшного авиационного праздника, он бы, пожалуй, мог ее и не узнать. На Анниной скуле лиловел синяк, полученный еще на летном поле; другие синяки - черные оттиски чьих-то пальцев - покрывали ее обнаженные до локтей руки. Вьющиеся огненные волосы Анны спутались и стали похожи на скрученную медную проволоку. Бирюзовые сережки из мочек ее ушей исчезли, а под глазами узницы залегли темно-фиолетовые полукружья, разом состарившие ее лет на десять.
        Впрочем, всё это можно было считать пустяками. И вовсе не изъяны собственной внешности волновали женщину, которую конвоир, ритмично ударявший ключом о пряжку ремня, вел по тюремным коридорам. Анна беспрерывно думала о человеке, которого Скрябин ошибочно принял за ее любовника - о Григории Ильиче Семенове. Красавица-кинооператор имела все основания полагать, что именно встреча с ним, состоявшаяся субботним днем семнадцатого мая, погубила их всех: и ее саму, и ее несчастных товарищей, снимавших фильм на Центральном аэродроме имени Фрунзе.

2
        - Григорий Ильич!- Анна, заступившая Семенову дорогу в вестибюле Наркомата внутренних дел, в жесте мольбы свела свои маленькие ладони.- Раз уж мне выписали пропуск, впустили сюда, то, может быть, вы мне уделите капельку времени? Четверти часа вполне хватит. Я и камеру захватила с собой, только ее забрали при входе. Мне нужно сдать перемонтированный фильм о Беломорканале до двадцатого числа, иначе вся съемочная группа останется без премии.
        - Ну, а я-то тут при чем?- Комиссар госбезопасности в раздражении дернул плечами. - Я вам не киноартист, чтобы перед объективом позировать.
        Эта женщина, прекрасная, как сказочная жар-птица, вызывала в нем чувства, не вполне понятные ему самому. Было в ее синих глазах что-то такое… То ли ложь проступала в них, то ли - хуже того: насмешка. При других обстоятельствах чекист разобрался бы во всем досконально, но сегодня его ждали иные дела. Обойдя Анну, Григорий Ильич двинулся было в сторону лестницы, но не тут-то было: уйти ему не удалось.
        - Товарищ Семенов!- Анна ухватила чекиста за рукав гимнастерки.- Мы ведь снимали свой фильм с личного разрешения Генриха Григорьевича! И мне нужно переснять всего несколько планов - взамен испорченных.
        - Каких таких - испорченных?- Григорий Ильич, старавшийся вытянуть рукав из пальцев рыжей дамочки, вдруг оставил свои попытки.- Что вы там напортачили? Выкладывайте!
        - Видите ли,- радуясь, что строптивец начинает уступать, Анна заговорила с некоторой торопливостью,- когда при открытии Беломорканала снимали товарища Ягоду, ваше лицо не менее десяти раз попадало в кадр - вы ведь всё время были поблизости. Так вот…- красавица запнулась было, но затем продолжила: - Кинопленка, с которой работали операторы, оказалось, по-видимому, бракованной. И ваше лицо получилось смазанным…
        Правильнее было бы сказать: лицо не проявилось вовсе, лишь серое пятно, увенчанное фуражкой НКВД, маячило за плечом у Ягоды. Однако этого Анна говорить не стала.
        - Вот как?- Семенов глянул на красавицу пристально.- Можете показать?
        - У меня нет с собой этой пленки,- сказала Анна,- она осталась на студии.
        - Жаль…- протянул Григорий Ильич, а затем счел нужным уточнить: - Жаль, что пленка испорчена.
        - И мне жаль, поверьте. А еще больше я сожалею о том, что приходится отвлекать вас от работы. Но, Григорий Ильич,- Анна попробовала поймать его взгляд, но блеклые глаза чекиста глядели мимо нее,- на то, чтобы исправить дело, времени нужно всего ничего: я сделаю несколько подходящих кадров, а после мы смонтируем всё так, что никто ни о чем и не догадается. Пожалуйста!..
        - Ну, ладно.- Внезапно придя в игривое расположение духа, Семенов приобнял красавицу за плечи.- Отчего же не пойти навстречу очаровательной даме? Идемте в мой кабинет. У меня есть срочные дела, но, как только я их закончу, я буду весь ваш.
        - А как же моя камера…- попробовала заикнуться Анна.- Мне сначала нужно вернуться за ней. Может быть, вы…
        - Сначала мы всё обсудим,- сказал комиссар госбезопасности.
        Он провел посетительницу через свой просторный кабинет с дубовыми панелями на стенах, открыл невысокую дверцу в дальнем его углу и подтолкнул Анну ко входу в маленькую комнатку: неприглядную и заваленную вещами, как магазинная подсобка. Красавица-кинооператор переступила ее порог, а Григорий Ильич произнес: «Подождите меня здесь, я всё быстренько улажу». После чего захлопнул дверь и повернул в замке ключ.
        Анна огляделась по сторонам. Каморка, где она очутилась, представляла собой вытянутый, как школьный пенал, прямоугольник: с дверью в одном торце и со стеллажами, расположенными вдоль трех остальных стен. На стеллажных полках громоздились картонные коробки, неизвестно чем наполненные, закрытые сверху на клапаны; бесчисленные настольные лампы и люстры - с ввернутыми в них лампочками; обращенные лицевой стороной к стенам картины в рамах; и, в довершение всего, немыслимое количество столовой утвари: тарелок, чашек с блюдцами, стаканов, ложек, вилок и ножей.
        Анна взяла с полки мельхиоровой нож, попавшийся ей на глаза, попробовала пальцем его скругленный кончик и положила столовый предмет на место. Как оружие он явно никуда не годился.
        Между тем из соседней комнаты до нее донеслось сначала - хлопанье двери, затем - приглушенные ковровой дорожкой шаги и, наконец, тихие, вполсилы звучащие голоса. К Григорию Ильичу явился посетитель. Вслушиваясь в нечеткие слова, Анна глянула на коробку, стоявшую даже не на полке - на полу, прямо у ее ног, бросила мимолетный взгляд на запертую дверь, а затем опустилась на корточки и отвернула подсунутые один под другой картонные клапаны.
        Коробка наполнена была книгами, старыми, с вытертыми обложками, с названиями, набранными латиницей. Не притрагиваясь к книгам, женщина стала поворачивать коробку так и этак, чтобы разглядеть со всех сторон ее содержимое. А потом потянулась к мочке левого уха и начала так и этак крутить бирюзовую сережку - что было у неё признаком серьезных размышлений и сомнений.
        Впрочем, решение Анна приняла быстро.
        Закрыв коробку, она взяла с одной из полок граненый стакан (не очень хорошо вымытый, с желтоватыми пятнами на дне), подошла с ним к двери и, приставив к ней полую часть нехитрого акустического приспособления, припала ухом к его донышку. Поначалу она никак не могла составить что-то связное из доносившихся до нее звуков, но затем слух ее слегка адаптировался, и она смогла разобрать, как Григорий Ильич спросил:
        - Какие именно?
        Ответ его собеседника Анна тоже частично расслышала:
        - …Архидокса… Великая астрономия… Обе - шестнадцатого века…- И он произнес еще несколько слов - на латыни; очевидно, то были названия книг.
        Анна не поняла, что за вопрос задал после этого Григорий Ильич, зато отлично разобрала ответ его гостя. Тот, явно довольный, несколько возвысил голос:
        - Одна особа, в прошлом - его близкая знакомая, вызвалась сотрудничать с нами.
        Они произнесли еще несколько плохо слышимых фраз, но было очевидно: беседа подходит к концу. Анна поняла, что Григорий Ильич провожает посетителя до двери, и расслышала слова Семенова:
        - Будем действовать, как условились, Глеб Иванович.
        Не дожидаясь, когда раздастся хлопок закрываемой двери, Анна вернула стакан на прежнее место и отскочила к противоположной стене каморки. Ей показалось, что стеллаж у нее за спиной слегка качнулся - не так, как качается шкаф, готовящийся упасть, а как покачивается оконная рама на смазанных петлях. Но оглянуться, выяснить, что означает это колебание, она не успела: на пороге возник Семенов.
        В кабинете Григория Ильича имелось несколько кресел с низкими спинками, и в одном из них, придвинувшись к самой стене, сидела теперь красавица-кинооператор. Семенов стоял рядом, глядя на неё, но мимо ее глаз. Анна заметила, каким неестественно гладким было его лицо и как поразительно контрастировала эта гладкость с брезгливым и сардоническим, словно у капризного старика, изгибом губ.
        Оглядев Анну, Григорий Ильич произнес почти ласково:
        - Я полагаю, проблему с пленками мы разрешим очень легко.- И, без всякой паузы, едва договорив, впился поцелуем в Аннин рот.
        Не ожидавшая подобного маневра, Анна дернула головой, отстраняясь от чекиста, и с размаху треснулась затылком о дубовую панель на стене. Семенов, усмехаясь, выпрямился и отступил на шаг, а его гостья, морщась от боли, схватилась рукой за ушибленное место.
        Повисло молчание. Анна с чрезмерной пристальностью разглядывала портрет товарища Сталина на стене; ее губы жгло и покалывало. Ей страшно хотелось вытереть их рукой, а еще лучше - сплюнуть раза два или три, но, конечно же, сделать это она не решалась. Чекист вновь неотрывно смотрел на нее, и молодая женщина ощущала его взгляд щекой и половиной лба, к которым вдруг прилила кровь.
        - Что же,- произнес, наконец, Григорий Ильич,- коль уж я вам не по сердцу пришелся, навязываться я не стану. И, дабы вы не думали, будто я теперь затаил на вас обиду, я вам предложу такое, о чем другие киношники могут только грезить.- Он выдержал паузу, глядя по-прежнему не в глаза Анне, а на неведомый предмет у неё за спиной.- Завтра на Центральном аэродроме будет авиационный праздник.
        При этих его словах красавица не сдержала вздоха. Сколько ни просила она руководство своей кинофабрики, снимать грандиозное зрелище поручили не ей, а другому, маститому оператору.
        - Так вот,- продолжал комиссар госбезопасности,- мне известно, что некая группа ваших коллег уже получила задание запечатлеть на пленку предстоящее торжество. Однако я,- он сделал акцент на последнем слове,- считаю, что лучше вас, дорогая Анна Петровна, никто с этим делом не справится…
        («Когда ж он успел всё обо мне узнать: и моё имя-отчество, и другое?..»)

…а потому я прямо сейчас позвоню вашему начальству, и - можете не сомневаться: завтра на аэродром отправитесь именно вы. И все участники вашей съемочной группы, конечно.
        Анна с некоторым усилием выговорила:
        - Спасибо вам. Вот только…
        - Ах, да, да,- Григорий Ильич великодушно взмахнул рукой,- вам нужно переснять несколько эпизодов. Мы займемся этим, когда праздник завершится. Обещаю: сразу по его окончании я вас отыщу. И уделю вам столько времени, сколько понадобится.
        Надо признать, он не соврал и уделял теперь Анне предостаточно времени: третью ночь подряд ее выводили к нему на допрос. Только это, по сути дела, было фиглярством; уже на первом допросе, поздним вечером 18 мая, Анна поняла, что Григорий Ильич всё уже решил и определил для нее.

3
        В ночь с восемнадцатого на девятнадцатое Анну усадили не в кресло, а на продавленный стул со спинкой твердой и шероховатой, как шкура бегемота. В первый ее приход сюда, когда Григорий Ильич отметил ее Иудиным поцелуем, стула этого здесь не было вовсе; очевидно, его принесли специально для неё. Не похоже было, что Семенов специализируется на проведении ночных допросов. К примеру, столик для стенографистки в его кабинете отсутствовал (как и сама стенографистка). Да и не по чину было комиссару госбезопасности допрашивать ночами узников - для этого в НКВД имелись сотрудники рангом пониже.
        Но вот, поди ж ты: ради Мельниковой Анны Петровны, 1910 года рождения, кинооператора фабрики военных и учебных фильмом, Григорий Ильич решил пожертвовать ночным отдыхом. И, едва та кое-как устроилась на стуле, поднес к ее глазам (не передавая ей в руки) лист бумаги, который извлечен был из Анниной сумочки. Теперь красавица-кинооператор наконец-то могла прочесть загадочное послание.

«Братья и сестры!»[Здесь и далее приведены выдержки из якобы подлинного письма Николая Благина, напечатанного в 1935 году польской газетой «Меч» и воспроизведенного затем парижской газетой русских эмигрантов «Возрождение».]
        - так начиналось это письмо, и одна только странность обращения заставила Анну тотчас перевести взгляд к нижней части листа - туда, где должны были находиться дата и подпись. Полоска бумаги внизу была загнута внутрь, и узница невольно потянулась, чтобы отогнуть ее. Но тотчас поплатилась за это. Григорий Ильич, державший перед нею листок, был начеку. Каменными своими пальцами он вцепился ей в предплечье, прошипев: «Убери руки…», и добавил непечатное слово. Так что дальше арестантка читала, уже не пытаясь прикоснуться к письму.

«Вы живете в стране, зараженной коммунистической чумой,- писал неведомый автор,- где господствует красный кровавый империализм. Именем ВКП (б) прикрываются бандиты, убийцы, бродяги, идиоты, сумасшедшие, кретины и дегенераты. И вы должны нести этот тяжелый крест. Никто из вас не должен забывать, что эта ВКП означает второе рабство.
        Хорошо запомните имена этих узурпаторов, этих людей, которые взяли на себя труд восхвалять самих себя и которые называют себя мудрыми и любимыми народом. Никто из вас не должен забывать голод, который свирепствовал с 1921 по 1933 год, во время которого ели не только собак и кошек, но даже человеческое мясо».
        Дочитав до этого места, Анна на миг приостановилась. Не то, чтобы она не верила в правдивость написанного - о, нет, как раз наоборот. Потому-то и невозможно было помыслить о том, чтобы сказать такое, а тем более написать на бумаге: всё это было правдой.
        Следующие строки она читала, почти не осознавая прочитанного.

«Надо будет воевать, чтобы освободиться от цепей рабства, от тяжелой кабалы, от кровавого большевизма и сумасшедших коммунистов,- пробегала она глазами немыслимые слова.- Никогда и нигде в мире не будет покоя до тех пор, пока коммунизм, эта бацилла в теле человечества, не будет уничтожена до последнего большевистского убийцы».
        - До последнего большевистского убийцы,- как завороженная, прошептала красавица, а затем, словно некая сила задалась целью погубить ее окончательно, взглянула прямо в лицо Григорию Ильичу, сидевшему на стуле рядом с нею.
        И теперь ей удалось поймать его взгляд.
        Анне показалось, будто перед ней разверзлись две мутные дыры - бездонные и промороженные насквозь, как ледяное озеро Коцит в девятом круге Дантова ада. Нечто, не просто страшное - страшно древнее - глянуло на Анну с гладкого, лишенного возраста лица.
        - Не смотри на меня!- проорал Семенов.
        Однако в голосе его красавица-кинооператор явственно уловила смятение. Чекист швырнул на стол ужасное письмо, схватил женщину за волосы, сорвал со стула и проволок метра три по полу, выкрикивая при этом ругательства столь грязные, что их устыдились бы и трущобные люмпен-пролетарии.
        А затем случилось нечто невообразимое. По-прежнему держа Анну за волосы, Семенов поднял ее на ноги, запрокинул ей голову и - во второй раз за последние два дня припал губами к Анниному рту: проникая языком в самую его глубь, исследуя его влажную гладкость и будто пробуя на вкус слюну своей жертвы. При этом он тянул Анну за волосы всё сильнее, отводя ее голову назад под немыслимым углом, и в какой-то момент женщине показалась: сейчас ее шея разломится, словно у целлулоидной куклы.
        Однако самым худшим было другое. Язык Григория Ильича каким-то образом начал удлиняться и раздваиваться на конце, и это была не иллюзия. Анна явственно ощутила эту змеиную раздвоенность: сначала - нёбом, потом - задней стенкой горла. Если когда-либо случалось человеку, которому ломали шею, испытывать сильнейшие позывы к рвоте, то это был тот самый случай.
        Но тут Семенов сделал одновременно две вещи: разжал пальцы, вцепившиеся в Аннины волосы, и убрал язык из ее рта. Арестантка повалилась вперед, ударившись о пол ладонями и коленями, а затем начала втягивать в себя воздух крохотными порциями, то и дело сглатывая наполнявшую ее рот слюну. Григорий же Ильич дождался, когда женщина восстановит дыхание, поднял ее с пола (не за волосы - схватив Анну за руки пониже локтей), снова усадил на стул и поднес письмо к самому ее лицу. Теперь взгляд свой он прятал и весьма старательно.
        - Читай дальше!- велел он.
        Анна попыталась это сделать, но из глаз у нее струились слезы, так что разбирать ей удавалось только обрывки фраз:

«…Советский Союз, управляемый бандитами-коммунистами…распространили свое господство также и на музыку, литературу, искусство…бороться с коммунистической заразой, используя собственные методы…»
        Лишь когда она подошла к финальной части послания, слезы ее высохли, и ей удалось сосредоточиться. В сравнении с этим финалом пустяком казался даже чудовищный поцелуй Григория Ильича.

«Братья и сестры! Завтра я поведу свою крылатую машину и протараню самолет, который носит имя негодяя Максима Горького!
        Таким способом я убью десяток коммунистов-бездельников, «ударников», как любят они себя называть.
        Этот аэроплан, построенный на деньги, которые вас вынудили отдать, упадет на вас! Но поймите, братья и сестры, всякому терпению приходит конец!»
        - Ну, что, хорош он - ваш сообщник?- спросил Григорий Ильич почти иронически.
        - Мой - кто?- переспросила арестантка.
        Семенов отвернул загнутую часть листа, и молодая женщина смогла прочесть и последние строчки письма, и подпись внизу.

«Перед лицом смерти я заявляю, что все коммунисты и их прихвостни - вне закона! Я скоро умру, но вы вечно помните о мстителе Николае Благине, погибшем за русский народ!

17 мая 1935 года.
        Николай Благин, летчик».
        - Рассказывайте, как было дело,- сказал Григорий Ильич,- не упускайте ничего. Если вы готовы говорить, мы тотчас вызовем стенографистку, и она всё запротоколирует.
        И Анна поняла, что попала в свой собственный - не Дантов - ад.

4
        В третью ночь - с 20 на 21 мая,- когда охранник вел Анну на очередной допрос, им дважды попадались встречные конвои, и оба раза тюремный служитель разворачивал Анну лицом к стене, дожидаясь, пока проведут другого арестанта. В первый раз конвоир следил за узницей, чтоб та не взглянула на своего товарища по несчастью, а вот во второй… Анна не поняла, случайно ли вертухай отвлекся, или ему дано было специальное указание: позволить арестантке взглянуть.
        Дар коротких предвидений покинул Анну еще в тот момент, когда «воронок» увозил ее с Центрального аэродрома, и она не могла даже смутно представить, что именно увидит, а не то за все сокровища мира не стала бы оборачиваться. Но - она обернулась.
        Мимо Анны по коридору вели - с опущенной книзу головой - одного из тех молодых операторов, которым она позавчера давала указания на аэродроме: парня двадцати трех лет от роду, крепко сложенного, русоволосого, с голубыми глазами. Только теперь у него оставался один глаз - правый. На месте же левого глаза зияла окровавленная дыра, тогда как глазное яблоко, болтаясь на какой-то ниточке, билось о его небритую щеку. Сказать, что узник шел, было бы неверно: перемещался он за счет поочередного перетаскивания не отрывавшихся от пола ног - так тянет за собой задние лапы пес, которому врезали по спине обрезком водопроводной трубы.
        Если бы молодой человек поднял на нее глаза (глаз), Анна, возможно, лишилась бы чувств. Но нет: парень с заложенными за спину руками проследовал мимо, начальницы своей явно не заметив. И арестантка, ступая размеренно, как механическая кукла чернокнижника Брюса, двинулась дальше.
        Последовавшее далее происшествие случилось, когда между Анной и ее бывшим подчиненным было уже не менее двух десятков шагов. И вначале она не поняла даже, что произошло, только услыхала сдавленный и удивленный вскрик, а потом - тяжелый топот ног, обутых в сапоги.
        - Стоять на месте, лицом к стене!- распорядился охранник, конвоировавший Анну.
        Однако он при этом не следил за узницей: голова его была повернута в противоположную сторону. Так что красавица-кинооператор вновь получила возможность удовлетворить свое любопытство. Представшая ей картина оказалась такой, что у Анны мелькнуло в голове: может, она всё-таки потеряла сознание и теперь видит обморочный сон?
        Парень с выбитым глазом, только что едва переставлявший ноги, теперь несся по коридору к тупиковой, торцевой его стене. А следом за ним мчался, не в силах его догнать, ополоумевший от подобного поворота событий конвоир.

«Да как же он так летит?..» - в смятении подумала Анна, а затем склонилась к полу, упершись в него руками, точно бегун, берущий низкий старт. Аннин конвоир этого ее маневра даже не заметил.
        Слово «летит», мысленно произнесенное красавицей, вовсе не было фигурой речи. Одноглазый молодой человек с немыслимой скоростью перемещался по коридору, и, хоть он при этом перебирал ногами, стопы его не касались пола. Анна ясно увидела: между полом и подошвами ботинок русоволосого парня имелся зазор сантиментов в десять, если не больше.
        Она успела констатировать это и вновь встать в полный рост, и снова заложить руки за спину - ее конвоир по-прежнему на неё не глядел. Похоже, он пытался решить в уме сложнейшую задачу: должен ли он бежать на помощь своему товарищу, от которого удирает полумертвый заключенный, или же собственные обязанности всё-таки имеют приоритет? Инцидент, однако, завершился прежде, чем вертухай сумел сделать свой выбор.
        Чем ближе становилась торцевая, лишенная окон и дверей, стена тюремного коридора, тем быстрее двигался беглец. Анна поняла, что сейчас случится, и прикрыла глаза, но не сомкнула ресниц полностью. Некая сила, далеко превосходящая и Аннин ужас, и чувство вины перед несчастным парнем, заставляла ее смотреть.
        Перед са?мой стеной беглец согнулся (его согнуло) почти пополам и с размаху (с разбегу, с разлету - как кому больше нравится) врезался в кирпичную кладку головой. Удар получился таким, что череп молодого человека раскололся, словно глиняный горшок, и большой осколок неправильной формы повис сбоку на полоске скальпа. Анне и прежде доводилось видеть подобное, но только при огнестрельных ранениях.
        При этом глаз бедолаги, чудом державшийся на какой-то ниточке, от этого удара отлетел и покатился по полу - прямо под ноги подбежавшему, наконец, охраннику. Тот отчаянно, почти со слезой в голосе, матерился.
        Но отлетел не один только глаз беглеца. Пока оторвавшееся глазное яблоко перемещалось по полу, с молодым человеком (несомненно, скончавшимся на месте) стало кое-что происходить. Сероватая субстанция: светящаяся, мерцающая - начала выходить из его рта, из ноздрей, из обеих глазниц (включая ту, где глаз был на месте) и даже из угловатой дыры в черепе. Субстанция эта почти мгновенно приняла очертания вытянутого в длину облака: напоминавшего рыбу, но при этом - явно с человеческой головой и руками вместо плавников.

«Душа? Это его душа?!» - Анна так изумилась, что едва не произнесла эти слова вслух. Но, похоже, никто, кроме нее, этого облачка не видел. По крайней мере, ни ее охранник, ни упустивший своего подопечного второй конвоир не издавали воплей изумления, не показывали пальцами на бесплотную «рыбу» и на ее перемещения ровным счетом никакого внимания не обращали. А между тем облако-рыба поплыло вверх: к потолку, черному, почти не подсвеченному коридорными лампочками. Если это и впрямь была душа одноглазого парня, она явно стремилась ввысь, к небесам.
        Анна почувствовала благоговение, но тут со светящимся облаком что-то случилось. На бестелесную рыбу как будто накинули невидимый невод, и она затрепыхалась в нем, забилась, карикатурным своим лицом выказывая немыслимые страдания. На какой-то миг Анне почудилось, что рыба сейчас освободится, но не тут-то было: душу самоубийцы повлекло вниз, сначала - к полу, а затем - сквозь него. И почти тотчас Анна услыхала, как откуда-то из глубины донесся всплеск - словно широким веслом ударили по воде.
        Впрочем, ей могло и померещиться, поскольку в этот самый момент ее охранник вспомнил-таки про нее. Он проорал ей что-то в самое ухо (женщина даже не разобрала слов - заметила только гнев и страх, звеневшие в голосе вертухая), и они вдвоем двинулись дальше, оставив другого тюремного служителя наедине с телом самоубийцы.
        Всю оставшуюся дорогу - пока охранник конвоировал ее к лифту, пока поднимал на нужный этаж, пока топал сапогами у нее за спиной по бесконечным коридорам главного корпуса НКВД - красавица-кинооператор гадала, почему ее саму чекисты еще не обработали так же, как погибшего только что парня? И находила этому только одно объяснение: Григорий Ильич хорошо знал, что ожидание неминуемой расправы - самая худшая из пыток. Нынешние же Аннины мучения явно доставляли ему редкое, ни с чем не сравнимое удовольствие.
        Иначе с какой стати было бы ему целовать ее во второй раз?
        Перед тем как конвоир распахнул дверь семеновского кабинета, Анна зажмурилась - но не от страха: она знала, что именно ее ждет внутри. И дело было не в том, что второй - змеиный - поцелуй Григория Ильича сделал свое дело: одарил Анну новым, еще более ужасающим, даром предвидения. Новый дар включался лишь тогда, когда она находилась в одиночестве, в своей камере. Стоило хоть одному человеку оказаться с нею рядом, как пророческий талант покидал узницу. Но на что был ей этот талант, если каждый раз по ее приходе сюда всё происходило одинаково?
        Из ярко освещенного коридора Анна попала в сумрачную муть душного, будто амбар в знойный полдень, помещения, освещенного одной лишь настольной лампой. И абажур ее был, как всегда, повернут в сторону двери, но благодаря нехитрой уловке Анны свет ее не ослепил. Приоткрыв глаза, она сразу увидела своего мучителя, который находился за пределами ярко-желтого светового круга, сидел за своим столом.
        Однако теперь ее инквизитор был в кабинете не один. Свет лампы выхватил из мрака ярко начищенные сапоги, невидимый обладатель которых устроился на стуле в углу, забросив ногу на ногу. На колено он положил левую руку: странной формы, с чрезмерно длинным, почти обезьяньим, большим пальцем. И в руке этой была огромная золотая зажигалка с выгравированными на ней серпом и молотом.
        Новенький заговорил, едва только Анна уселась.
        - Позвольте мне спросить у гражданки Мельниковой,- обратился он к Григорию Ильичу,- что ей известно о человеке, который, выдав себя за сотрудника госбезопасности, похитил сегодня важнейшие улики с фабрики военных и учебных фильмов?
        Глава 5
        Самозванец
20 мая 1935 года. Вторник

1
        После похорон, всю вторую половину дня двадцатого мая, Скрябин и Кедров занимались сбором информации. И для большей эффективности своих действий решили разделиться: Миша отправился в ЦАГИ - разузнать, что можно, о Благине, а Николай взял на себя беседу с кинодокументалистами, снимавшими катастрофу. Он рассчитывал найти участников съемочной группы на кинофабрике военных и учебных фильмов.
        Что там их может и не оказаться, Коля понял лишь при подходе к проходным кинофабрики: возле самых ее ворот он увидал автомобиль - арестантский грузовик с глухим кузовом и зарешеченным окошками. Мгновенно, не думая, юноша свернул за угол близлежащего строения - двухэтажной кирпичной коробки, почти лишенной окон,- и стал наблюдать.
        Минут двадцать или двадцать пять ничего не происходило. Затем ворота распахнулись, и - Колино сердце стукнуло вперебой: двое мужчин в форме НКВД вывели кого-то в наручниках. Но нет: это оказалась не красавица с рыжими волосами, а пожилой гражданин в очках, бледный, как срез картофельного клубня. Бедняга всё время крутил головой, обращаясь с каким-то вопросом то к одному из конвоиров, то к другому. Они, однако, ни слова не говорили в ответ и только подталкивали задержанного, чтобы тот шел быстрее.
        Когда арестанта стали водворять в грузовик, он вдруг начал упираться и даже сделал попытку присесть на асфальт, но этот жалкий бунт закончился неудачей. Один из наркомвнудельцев коротко ударил задержанного ребром ладони по шее (тот немедленно обмяк), а второй - без усилия, будто пожилой гражданин был не тяжелее мешка соломы,- закинул его в кузов. Очки при этом свалились с лица бедняги и упали, не разбившись, на полоску травы у обочины дороги. Парни в форме НКВД на них не посмотрели, с легкостью запрыгнули в кузов «воронка», и почти тотчас до Колиного слуха донеслись звуки ударов и приглушенные стоны.
        Коля переменился в лице и стиснул кожаную папку с конспектами.
        Впрочем, избиение прекратилось довольно быстро. Наркомвнудельцы вылезли, отдуваясь, из грузовичка, заперли дверь кузова снаружи на задвижку, а затем вернулись к проходным и вновь вошли на территорию кинофабрики.

«Выпустить, что ли, старика, пока эти ходят?» - мелькнула у Коли шальная мысль, но предпринять что-либо для ее реализации он не успел: сотрудники НКВД почти сразу вышли обратно. Но не с пустыми руками: они тащили, прижимая к животам, по огромной башне, составленной из десятков металлических коробок с кинопленками.
        - Куда их, товарищ Семенов?- обратился один из парней к невидимому снаружи человеку, находившемуся в кабине грузовичка.
        - Несите в арестантское отделение,- распорядился невидимка. Заслышав его голос, Коля вздрогнул.- В кабине для них места не хватит. Она много наснимала…
        И тут произошла неприятность. Чекист, который шел вторым, запнулся о выбоину на тротуаре, покачнулся и - сооружение из пленочных коробок медленно, словно нехотя, начало рассыпаться. Сперва две верхние коробки упали на землю и покатились, как велосипедные колеса, в сторону ворот кинофабрики; следом спрыгнули еще три. Остальные улики парень попытался удержать, прижимая к себе, но коробки с пленками принялись одна за другой проскальзывать у него между пальцев. Его напарник поначалу заржал при виде этого, но затем хохот свой обратил в кашель: из кабины выглянул их шеф. Коля увидел его и констатировал, что Григорий Ильич тоже отправился сюда прямо с Новодевичьего: на рукаве его гимнастерки по-прежнему выделялась траурная повязка.
        Между тем молодые люди в форме НКВД кинулись исправляться. Тот из них, кто ничего не ронял, забросил свою ношу в грузовичок, и вдвоем парни быстро собрали раскатившиеся жестянки. Их загрузили в кузов «воронка», сотрудники НКВД забрались туда же, и машина отъехала.
        Коля дождался, когда за поворотом улицы стихнет звук мотора, и вышел из своего укрытия. А затем поднял с земли оброненные арестантом очки и еще одну жестянку с кинопленкой: откатившаяся дальше остальных, она спряталась в траве у кирпичной стены киностудии. Скрябин затиснул футляр с пленкой в свою папку, а сам остался стоять у ограды.
        Стена вокруг фабрики кинофильмов имела вид нешуточный: двухметровая, из беленого красного кирпича, она напоминала ограждение воинской части и надежно защищала объект от взглядов проходивших мимо граждан. Однако и сами обитатели киностудии не видели того, что творилось у них прямо под носом. Так что Николай, стоя у этой стены, мог спокойно поразмыслить.
        Мысли его не были веселыми. Всё указывало на то, что женщина, в которую он ухитрился влюбиться с первого взгляда, арестована. И поспособствовал ее аресту тот самый человек, которого Николай почитал своим злейшим на свете врагом. Но неопределенность (надежда) в обстоятельствах дела оставалась, и Скрябин решил удостовериться.

2
        Николай подошел к проходным, посмотрел на свое отражение в застекленной двери и остался доволен. Чужие очки в тонкой позолоченной оправе преобразили его лицо: он выглядел теперь лет на пять-шесть старше, и взгляд его обрел непривычную строгость. Смолисто-черные волосы, обычно падавшие на лоб, Коля зачесал назад, и это еще больше взрослило его.
        Очки, по счастью, оказались несильными, с «минусовыми» стеклами, и Коля вполне мог смотреть сквозь них. Предметы представлялись ему теперь слегка уменьшенными, но зато изумительно четкими. Удачей являлось также и то, что у Коли была при себе кожаная папка, придававшая его облику официальную солидность.
        - Товарищ Семенов поручил мне уточнить кое-какие детали,- сказал он вахтеру, и тот пропустил его внутрь, даже не попросив показать документы.
        Быстро, но без поспешности, Коля двинулся к административному корпусу: краснокирпичному двухэтажному зданию, на которое вахтер ему указал.
        Тем временем, не проехав и третьей части своего пути, «воронок» развернулся посреди дороги и на полной скорости помчался обратно. Сотрудники НКВД, ехавшие в арестантском отделении вместе с бледным гражданином, решили доро?гой проверить, соотносясь с описью, изъятые ими пленки. И обнаружили недостачу.
        Привратник кинофабрики, увидев, что страшный автомобиль возвращается, почувствовал себя так, как если бы на него надели противогаз, а затем завязали «хобот» узлом. Бедняга практически не дышал до того самого момента, пока один из парней в форме не выпрыгнул из кузова и не подошел к нему.
        - Ваш товарищ уже здесь, я пропустил его,- доложил вахтер.- Он в здание администрации направился, если он вам нужен, то…
        - Какой еще товарищ?- озадаченно спросил чекист.
        Минуту спустя комиссар госбезопасности Семенов, сопровождаемый двумя подчиненными (сторожить арестанта остался один только водитель «воронка»), размашистым шагом входил на территорию кинофабрики.
        Вестибюль здания администрации был пустым и безмолвным (рабочий день официально закончился), и только неприятные скребущие звуки - словно кто-то водил по оконному стеклу ножом,- нарушали в нем тишину. Каким был источник этих звуков, Скрябин понял тотчас: почти напротив входа висела на стене большая полированная доска почета, с которой какой-то гражданин в серой робе торопливо сдирал фотокарточки. Оставались - временно, надо думать,- лишь надписи под ними, и Коля принялся читать обезличенные фамилии и имена. Все они были мужскими - за одним исключением. Под пустым прямоугольником, находившимся почти в самом центре доски, он прочел: Мельникова Анна Петровна, кинооператор.
        Все предметы слегка покачнулись перед взором Коли, и он с трудом подавил желание снять очки и с силой потереть глаза.
        - Вам кто-нибудь нужен?- обратился к Скрябину мужчина в робе, заметивший, наконец, его присутствие.
        - Да,- выговорил Николай.- Вы, собственно, и нужны. Комиссар госбезопасности
3-го ранга Семенов поручил мне изъять все фотографические изображения арестованных. Так что потрудитесь передать мне то, что вы сняли сейчас с доски.
        Рабочий киностудии глянул на посетителя как-то странно; лицо обдирателя - с недоверчивыми складками поперек лба - Коле не очень понравилось.
        - Мне что - дважды вам повторять?- произнес Николай вкрадчиво; он сам удивился бы, если бы понял, что копирует интонации Григория Ильича.
        Мужчина в робе протянул ему изорванные снимки, но сделал это как будто нехотя, и видно было, что у него язык чешется спросить о чем-то. Он бы и спросил - да Скрябин задал вопрос первым:
        - А что это вы так напряглись?- поинтересовался он, принимая обрывки фотографией и пряча их в свою папку.- Хотели оставить улики себе на память?
        Рабочий вздрогнул и мгновенно позабыл о том, что собирался попросить удостоверение у подозрительного молодого человека. Коля же развернулся и двинулся к выходу.
        - Да вон же он - в очках, как сторож и сказал!- воскликнул один из парней в форме НКВД, увидев силуэт самозванца за двойными застекленными дверями административного корпуса.
        - Где?!- вскричал Григорий Ильич.
        Он ничего не успел разглядеть. Субъект, показавшийся было в дверях, тотчас исчез - ретировался, видимо, вглубь здания.
        - Так,- Семенов кивнул, оценив ситуацию,- один - к черному ходу, другой - за мной.- И ринулся к зданию дирекции фабрики военно-учебных фильмов.
        Николай увидел Григория Ильича и двух других сотрудников НКВД одновременно с тем, как был замечен сам. Мгновенно он сделал разворот и метнулся к доске почета. Обдиратель, стоявший возле неё, со своей позиции не мог углядеть, что творится во дворе кинофабрики.
        - Пожар!- прокричал Скрябин.- Соседнее здание горит!..
        Рабочий выронил несколько клочков бумаги, которые недавно были портретом пожилого кадровика кинофабрики (сидевшего теперь в кузове автомобиля НКВД), и побежал к выходу. Николай тоже побежал - в противоположную сторону.
        В конце вестибюля виднелись две непрезентабельные двери с огромными буквами М и Ж на них. Юноша надеялся, что теперь, когда рабочий день уже закончился, в туалетах никого нет. Долю секунды поколебавшись, он влетел в дверь женского туалета; изнутри на ней была щеколда, и Скрябин немедленно ее задвинул. Только после этого он огляделся и облегченно выдохнул: дамская комната действительно была пуста.
        Коля увидел несколько безобразных сливных отверстий, справа и слева от которых имелись чугунные приступки для ног; ни кабинок, ни перегородок, ни унитазов здесь не было и в помине. В воздухе пахло чем-то вроде протухшего гороха, и это несмотря на то, что в помещении имелась вентиляция - в виде окна. Не маленького оконца, напоминающего форточку, а окна самого настоящего, большого, с замазанными побелкой стеклами. Николай Скрябин при виде его вознес коротенькую благодарственную молитву - не ведая о том, что она была преждевременной.

3
        Обдиратель фотографий, несомненно, родился под счастливой звездой. В момент, когда он выскочил из дверей дирекции на улицу, и сам Семенов, и оставшийся с ним подчиненный успели уже вытащить свои табельные «ТТ». Так что рабочий, налетевший с размаху на Григория Ильича, мог бы тотчас схлопотать не одну пулю и не две, а все шестнадцать - сколько их было в обоймах двух пистолетов. Мужчину в робе спасло то, что в результате соударения с атлетически сложенным Григорием Ильичом он, потеряв равновесие, повалился на землю - прямо под ноги сотрудникам НКВД. Оба они немедленно оказались на нем верхом и принялись выкручивать руки бедолаге. Но, по крайней мере, потребности стрелять в него чекисты явно не испытывали.
        - Говорю же вам,- подвывал вжатый лицом в землю мужчина,- я здесь работаю… А тот, за кого вы меня приняли, сейчас там, внутри…
        - Он, похоже, не врет,- произнес, обращаясь к Григорию Ильичу, молодой чекист.- Тот был долговязый, чернявый и в очках. А этот - какой-то пегий, очков на нем нет, да и ростом он явно не вышел…
        - А какого дьявола ты бежал?- проорал Семенов, обращаясь к обдирателю (и продолжая выкручивать ему руку).- Бежал почему, как ошпаренный?
        - Так ведь он крикнул - пожар! Я и кинулся смотреть. Хотя сам он,- в голосе работника кинофабрики появилась интонация, какая бывает у человека, прозревшего вдруг относительно какой-то несложной истины,- побежал совсем в другую сторону - туда, где у нас в здании туалеты.
        Окно туалета было таким низким, что выпрыгнуть из него смог бы и ребенок. Но случилась непредвиденная заминка: оконный шпингалет, замазанный белой масляной краской, намертво приклеился к пазу в подоконнике. Коля, пока дергал его, успел покрыться испариной и последними словами изругать беливших окно маляров, однако проклятая задвижка не поддавалась.
        Принц Калаф поначалу дергал ее одной рукой; потом, зажав под мышкой кожаную папку, двумя руками; апод конец и вовсе пустил в ход свою другую силу - ничего не помогало. Сколько ни тянул Николай проклятый шпингалет - и руками, и с помощью ментальных импульсов,- тот не сдвигался ни на миллиметр, будто врос в подоконник. Скрябин сорвал с лица осточертевшие ему очки, полагая, что именно их стекла мешают делу, но толку от этого не получилось никакого. Юноше приходилось признать очевидное: его дар в самый неподходящий момент пропал.
        А между тем по коридору пошло движение: до Коли донеслись звуки осторожных, приглушенных шагов. Таящиеся эти шаги затихли где-то рядом, и тотчас раздался зверский удар, сотрясший, казалось, весь опустевший административный корпус: пинком (или двумя пинками одновременно) была распахнута дверь в соседний, мужской туалет.
        Скрябин ухватился за оконную ручку и нацелился ногой, обутой в матерчатую теннисную туфлю, на замазанное белой краской стекло.
        Григорий Ильич и сопровождавший его молодой чекист услышали звон разбиваемого стекла как раз тогда, когда снова выскочили в коридор, убедившись, что в мужском туалете не прячутся враги народа - и вообще никто не прячется. Стекольный грохот тотчас повторился; ясно было, что самозванец, которого они преследовали, добрался до второй оконной рамы.
        - Быстро туда!- прокричал Семенов.
        Его подчиненный высадил плечом - вырвав с мясом щеколду - дверь с буквой Ж, и оба они бросились к выбитому окну. Рискуя изрезать себе лица, сотрудники НКВД одновременно выглянули наружу, и в коротко подстриженной траве под окном увидели очки, поблескивавшие золочеными дужками. Их наглого обладателя нигде видно не было.
        - Куда ж этот гад делся?- вопросил молодой чекист, крутя головой.
        - Никуда не денется!- заверил его Григорий Ильич и прокричал таким голосом, что он него задрожал и вывалился их рамы один из уцелевших фрагментов стекла: - Дутлов, сюда!- Дутловым звался второй конвоир, отправленный комиссаром госбезопасности к черному ходу здания.
        Громогласность как раз и подвела Семенова. В момент, когда он завопил, за его спиной скрипнула дверь уборной, но ни сам Григорий Ильич, ни его подчиненный этого не услышали. Скрябин, прятавшийся в углу за распахнутой дверью, беспрепятственно выбрался в коридор и бесшумно проследовал к противоположному его концу: к тому самому черному ходу, возле которого только что находился бравый Дутлов, теперь покинувший свой пост и по газону устремившийся на зов своего начальника.

4
        Что произошло бы, если б Семенов не попался на уловку с разбитым стеклом и выброшенными очками, если бы всё-таки заглянул в угол за дверью? Об этом Коле не хотелось даже думать.
        Он перебрался через кирпичную ограду кинофабрики, растрепал ладонью гладкий зачес у себя голове и сразу утратил свою официальную солидность. Узнать самозванца теперь смог бы только тот, кто хорошо его рассмотрел, а таких, как Николай надеялся, на кинофабрике не было. Ради конспирации он выбросил бы, не пожалел, и свою кожаную папку, но в ней лежали добытые улики: коробка с кинопленкой и, главное - фотоснимки, один из которых запечатлел лучезарно улыбавшуюся молодую женщину с маленькими сережками в ушах. Ну, не в руках же было тащить её распадавшийся на части портрет?
        Как он пришел к мысли совершить то, что еще совершил, Николай и сам не знал. Должно быть, после посещения кинофабрики он был слегка не в себе. Шагая вдоль беленой кирпичной ограды, он почти против воли бросил взгляд в сторону «воронка», а затем, поколебавшись мгновение, развернулся и направился к нему.
        Скрябин знал, что все три чекиста побежали на кинофабрику, и, стало быть, при задержанном остался один только шофер.
        Как раз тогда, когда Николай подошел к «воронку», Семенов и его подчиненные, сделавшие пять или шесть пробежек вокруг административного корпуса, пришли к очевидному выводу: самозванец каким-то образом обвел их вокруг пальца. Двое молодых чекистов принялись яростно браниться, но сам Григорий Ильич занялся другим.
        Комиссар госбезопасности извлек из травы золоченые очки и начал крутить их в руках, оглядывая так внимательно, словно это был артефакт из древнеегипетской гробницы. Со стороны могло показаться, что Семенов пытается невооруженным глазом обнаружить на них отпечатки пальцев. Но, во-первых, он сам смазал бы их, пока вертел очки, а во-вторых, никаких отпечатков там не было. Сбежавший самозванец озаботился тем, чтобы их стереть - и Семенов знал это еще до того, как злополучные очки поднял.
        Однако это обстоятельство, похоже, не волновало Григория Ильича. Лицо его сделалось изумленным и задумчивым, когда он ощупывал оправу и стёкла, исследуя каждую мельчайшую щербинку на них. Мало того: Семенов поднес очки к носу (оба молодых наркомвнудельца видели это, и оба не поверили своим глазам) и втянул в себя воздух, явно обнюхивая их.
        Говорят, запахи помнятся дольше всего. Однако злополучное оптическое приспособление слишком уж недолго было при Николае Скрябине; иГригорий Ильич так и не понял, о чем напоминает ему аромат, неуловимый ни для кого другого. Бросив очки себе под ноги, комиссар госбезопасности каблуком раздавил их и скомандовал своим подчиненным:
        - Всё, возвращаемся!
        Скрябин не стал еще раз пытаться применить свою особую силу. Да в этом и не было необходимости. Задвижку, которая запирала арестантское отделение «черного воронка», Коля легко отодвинул рукой - глядя вообще в другую сторону: на ворота кинофабрики, откуда вот-вот могли появиться его знакомцы. Чуть-чуть приоткрыв дверцу кузова, юноша прошептал:
        - Вылезайте и бегите, пока не поздно!
        Из машины не донеслось ни звука.
        Первой Колиной мыслью было: Он меня не слышит. Вторая мысль, тотчас перекрывшая первую, была: Мерзавцы так избили его, что он не может идти. Коле хотелось заглянуть внутрь «воронка», но этого он себе позволить не мог: ему надо было следить за проходными.
        - Эй, вы меня слышите?- чуть громче произнес он.- Идти можете? Вы уж выберитесь как-нибудь наружу, а тут я вам…
        Закончить фразу он не успел. Узник забарабанил торопливым перестуком в зарешеченное окошко, отделявшее арестантский отсек от кабины автомобиля, и завопил тонким пронзительным голосом:
        - Товарищ водитель, товарищ водитель!- (Что люди в форме НКВД более ему не товарищи - он пока усвоил.)- Скорее сюда! Здесь провокатор!.. Нужно задержать его!

«Ну, что за идиот!» - только и подумал Коля. Впрочем, еще до того, как он это подумал, ноги его сами сорвались с места, и он помчался в переулок, где недавно прятался. Студент МГУ полагал, что водитель «воронка» ни за что не оставит машину без присмотра и не побежит догонять неведомого провокатора. Скорее уж он решит, что задержанный пустился на уловку, надеясь сбежать под шумок. Но, несмотря на такие соображения, юноша мчался, что было силы. Лишь отдалившись от киностудии на пару кварталов, он перевел дух и с бега перешел на быстрый шаг.
        Коля и помыслить не мог, что арестант, старавшийся доказать свою благонадежность, спас ему жизнь. Не прошло и минуты, как из ворот кинофабрики вышли Григорий Ильич и двое других чекистов. За это время Скрябину ни за что не удалось бы далеко уйти вместе с беглецом - если бы тот и вправду решился бежать.
        Когда Скрябин уже порядочно отдалился от кинофабрики, то решил, что надо бы ему определиться со своим особым даром: покинул он его полностью или только частично? Коля глянул на ветку липы, попавшейся ему на пути, и попробовал ее качнуть. Однако из-за взвинченности нервов явно перестарался: толстая ветка не закачалась - сломалась точно посередине, и отломленная ее часть, взмахивая ярко-зелеными листьями, полетела вниз.
        Некоторое время Николай в раздумчивости взирал на неё, а потом понял: только что он разрешил загадку, которая мучила его без малого двенадцать лет.
        Глава 6
        Провидцы
20-26 мая 1935 года. Москва.
        Июнь 1893 года. Санкт-Петербург

1
        При звуках голоса, донесшегося из темного угла, Анна вздрогнула - едва заметно, но это не укрылось от Григория Ильича.
        - Так,- протянул он,- по всему выходит, что кое-кто из ваших сообщников остался на свободе. Может быть, вы, Анна Петровна, облегчите свою участь и назовете нам его имя? Он, между прочим, еще и пытался организовать побег одного из задержанных.
        - Я понятия не имею,- с расстановкой произнесла арестантка,- кого вы подразумеваете, говоря о моих сообщниках.
        - Ну вот, опять двадцать пять!..- Григорий Ильич патетически взметнул руки.- Сообщников у вас не было, о планах Благина вы ничего не знали и письмо его впервые прочли здесь, в моем кабинете.
        Сидевший в углу невидимка хмыкнул, оценив иронию Семенова.
        - Письмо это,- с той же размеренностью проговорила Анна,- есть не что иное, как сфабрикованная кем-то фальшивка. Больше вам скажу: я почти уверена, что написать такое мог только психически ненормальный человек. Да и к тому же, судя по некоторым оборотам - иностранец.
        Говоря это, она чуть наклонилась вперед - словно обращаясь к затененному невидимке. А Григорий Ильич встал со стула и прохаживался теперь по кабинету с зажженной папиросой в зубах. Он находился у Анны за спиной, когда она вдруг вскрикнула и схватилась рукой за обнаженную шею. В первый миг женщине показалось, что ее ужалила огромная, величиной с бабочку-махаона пчела; илишь наткнувшись пальцами на папиросный картон, она поняла свою ошибку.
        Григорий Ильич, впрочем, папиросу почти тотчас от ее шеи убрал - поскольку сменил диспозицию. Сжав свободной рукой затылок Анны, он поднес тлеющую папиросу к са?мой ее переносице. Казалось, он намеревается снабдить арестантку индийским кастовым знаком - только не нарисованным краской, а выжженным навечно между бровей.
        - Надеюсь,- обратился он к Анне,- вы всё же сообщите мне и товарищу Стебелькову, когда именно и при каких обстоятельствах вы вступили в преступный сговор с Благиным Николаем Павловичем? И кто из вас двоих разработал план теракта? И каким таким способом вам удалось летчика завербовать? Хотелось бы узнать в деталях, какие средства вы пустили в ход.
        И тут случилось нечто, по-настоящему Григория Ильича поразившее. Никогда еще прежде в его карьере (куда более длительной, чем можно было бы предположить) не приключалось с ним таких казусов. Анна, несмотря на нестерпимую боль в обожженной шее, невзирая на папиросу, почти прижатую к ее коже, изловчилась и плюнула комиссару госбезопасности прямо в физиономию - точнее, в правый его глаз.
        Семенов ударил ее наотмашь так, что женщина упала со стула на пол, а затем подскочил к ней и замахнулся обутой в сапог ногой - целя Анне в левый бок. Наверняка эта ночь завершилась бы для красавицы-кинооператора тем, что не одно и не два из ее ребер оказались бы сломанными. Но ровно за мгновение до того, как Григорий Ильич нанес удар, со своего места вскочил Стебельков - намеревавшийся, по-видимому, и сам принять участие в расправе. При этом движения его были столь неловки, что по пути он сбил со стола единственную лампу, запутавшись ногой в ее проводе.
        Электрический прибор со звоном ударился об пол; лампочка, сыпля искрами, разлетелась на куски, и кабинет Семенова погрузился во мрак.

2
        Комната в коммунальной квартире, где Скрябин проживал с момента своего приезда в Москву, была просторной - метров в тридцать, но, несмотря на это, в ней практически негде было шагу ступить: мебель как-то очень уж плотно заполняла ее. Зато, будто компенсируя недостаток пространства, помещение озарял столь яркий свет, что Колины соседи с осуждением именовали его иллюминацией.
        - Все говорят, как по-заученному: Благин был воздушным хулиганом, лихачом и анархистом,- сказал Миша; вЦАГИ он представился корреспондентом студенческой газеты МГУ - кем являлся на самом деле и обладал соответствующим удостоверением.- Незадолго до инцидента Благина даже вызывали в горком партии - на проработку, как видно.
        Был поздний вечер вторника, двадцатого мая, и друзья расположились за Колиным обеденным столом, на котором стояли чайные чашки, чайник, тарелка с бутербродами и розетки с вареньем. На коленях у Скрябина устроился белый персидский кот, огромный, носивший звучное имя Вальмон. Юноша то почесывал его за ушами и под подбородком, то, вызывая легкое потрескивание белой шерсти, проводил рукой вдоль кошачьей спины (где в самой середине прощупывался небольшой бугорок - рубец на месте давно зажившей раны). Котяра, сощурив желтые глаза, блаженно урчал.
        Колина квартира находилась в доме на Моховой улице - поблизости от университета. Помимо Николая, в ней проживала лишь немолодая бездетная супружеская пара и старушка лет восьмидесяти - из бывших, судя по всему. Для студента такое жилье по тем временам считалось не то что приличным - чуть ли не роскошным, и получением его Коля, конечно же, был обязан своему отцу.
        Тот и прежде не оставлял Николая без попечения. Пока мальчик жил у бабушки в Ленинграде, отец ежемесячно высылал на его содержание немаленькую сумму денег и даже навещал сына время от времени - по крайней мере, раз в год. И лишь одна вещь Колю всерьез беспокоила: папа относился к нему с явной настороженностью и не мог скрыть этого.
        Ещё бо?льшую опаску вызывала у совнаркомовского деятеля Колина бабушка Вероника Александровна. Но этому-то как раз удивляться не стоило: такой дамы кто угодно испугался бы.
        Строго говоря, Коля приходился ей не внуком: внучатым племянником. Мать Николая - уехавшая неизвестно куда, когда мальчику едва исполнился год,- была дочерью не самой Вероники Александровны, а ее брата. Однако, уезжая, она строго-настрого наказала Колиному отцу оставить сына на попечение своей тетке, и тот беспрекословно это исполнил. Как подозревал Николай - исполнил если не с радостью, то, по крайней мере, с чувством облегчения.
        - Они считали Благина анархистом - в смысле, последователем князя Кропоткина?- переспросил Коля иронически, но с некоторой рассеянностью, будто размышляя о чем-то другом.
        Миша и вообразить себе не мог, какие мысли занимают его друга. Тот не сообщил ему ни о своем приключении на кинофабрике (только сказал, что кинодокументалистов всех арестовали), ни о фотографии красавицы-кинооператора, склеенной Колей из обрывков. Фотографию эту Скрябин поместил в резную, изумительной красоты, тибетскую шкатулку с секретом, которая досталась ему от бабушки. Со слов Вероники Александровны выходило, что именно эта шкатулка в IV веке нашей эры была сброшена с небес на голову правителю Тибета Лхатхотхори Ньянцэну - но не с целью убить праведного юношу (голова коего осталась невредимой), а для того, чтобы передать ему священные тексты и реликвии, в ней содержавшиеся.
        Шутила она или говорила всерьез - бог знает. Когда дело касалось Вероники Александровны, ничего нельзя было утверждать наверняка.
        Его бабушка - Коля знал это с самого детства,- была гадалкой и медиумом, хотя недоброжелатели за глаза именовали ее ведьмой. Если бы Колин отец проведал о том, какие люди приходили за советом к опекунше его сына, то удивился бы несказанно. Услуги Вероника Александровна оказывала не бесплатно, так что деньги, присылаемые Колиным отцом, целиком ложились на сберкнижку.
        Жили бабушка с внуком в центре Ленинграда, в большой четырехкомнатной квартире. Причем ловкой гадалке на протяжении многих лет удавалось избежать уплотнения не за счет влиятельного родственника, а благодаря своим собственным связям в городе Ленина.
        В последний раз Коля видел бабушку наяву в августе тридцать четвертого года, когда он, успешно сдав вступительные экзамены на юридический факультет МГУ (Вероника Александровна настояла, чтобы внук ехал учиться в столицу), забирал из Ленинграда в Москву свои вещи. Тогда же бабушка вручила ему и пресловутую сберегательную книжку - с кругленькой суммой денег, и посоветовала тратить их по делу, но особенно над ними не трястись.
        По-настоящему последняя встреча с Вероникой Александровной у Коли состоялась, когда он уже поселился в столице. Был конец ноября тридцать четвертого года, и в одну из ненастных предзимних ночей юноше привиделся странный сон.
        Приснилась ему бабушка, вернее, как будто даже и не приснилась: в этом сне пожилая женщина находилась в его московской комнате, а сам он лежал в своей собственной постели.
        - Я уезжаю, Колюшка,- молвила Вероника Александровна,- и до моего отъезда мы уже не увидимся.
        - Надолго уезжаешь?- спросил Николай.
        - Возможно, что и надолго. Кто знает?- Его бабушка пожала плечами.- Во всяком случае, другие будут думать, что я уехала навсегда. И ты не должен разубеждать их.
        - Как так?- не понял Коля.
        - Видишь ли, очень скоро произойдут события, которые я предвидела и всеми силами старалась предотвратить, но не преуспела в этом. Будет убит один человек, знакомый тебе, и многие люди из-за его гибели пострадают.
        - Этот человек - мой отец?
        - Нет, не он. Не беспокойся. Но после его гибели у меня возникнут серьезные неприятности, и мне придется исчезнуть. Я оставлю записку, на основании которой сделают вывод, что я наложила на себя руки. Но, поверь, я умирать не собираюсь, так что оплакивать меня даже не думай.
        Коля поерзал в постели; сон этот вызывал у него сильное беспокойство. При этом он ощущал и жар ватного одеяла, и подвернувшиеся под шею пуговицы наволочки, чего во сне вроде бы не должно было быть. Он попробовал отгородиться от этих ощущений, вытолкнуть их из своего сознания - как выталкивал, бывало, образы кошмарных снов, нередко ему снившихся. Но они никуда не уходили - стало быть, принадлежали материальному миру.
        Бабушка между тем продолжала:
        - Все мои вещи - особые вещи, я имею в виду,- перейдут к тебе. Храни их и пользуйся ими в случае необходимости. Как пользоваться - узнаешь из книг, которые получишь. Только будь осторожен и с книгами, и с вещами, очень осторожен.
        - Я должен буду поехать в Ленинград, чтобы получить их?- спросил Коля.
        - Ни в коем случае. Туда тебе нельзя ездить как минимум три года. Когда ты проснешься утром, вещи уже будут здесь.
        Вероника Александровна замолчала, и Коля решился-таки задать вопрос, который давно уже вертелся у него на языке:
        - А как насчет того человека?- спросил он осторожно, явно ожидая, что его бабушка - даже во сне - может взорваться гневом и резко оборвать разговор на эту тему.- Ты так и не скажешь мне, где его искать?
        Как ни странно, Вероника Александровна признаков недовольства не проявила.
        - Вижу,- сказал она,- дух мщения так и не угас в тебе. Это очень, очень грустно. Но я сообщу тебе, где и когда ты сможешь увидеть этого негодяя. Только учти: впоследствии ты будешь сильно сожалеть о том, что очутился там.
        - Неважно!- Коля от волнения едва не подскочил в постели.- Назови мне время и место!
        Ответ его явно разочаровал.
        - Почти через полгода!- воскликнул он.
        - Всего через полгода,- поправила его гадалка.- Постарайся этим полугодом насладиться в полной мере. Потом твоя жизнь переменится навсегда, и я боюсь, что не к лучшему. Хотя, конечно,- она вскинула обе ладони, ясно показывая, что в такую перспективу она сама верит мало,- ты за это время можешь передумать и не встречаться с этим вовсе.
        Коля только усмехнулся ее словам, и Вероника Александровна, покачав головой, произнесла:
        - Ну, пусть бог всё рассудит. А теперь мне пора. Утро приближается. Помнишь, что сказал призрак отца Гамлета, прежде чем исчезнуть?
        - Да,- кивнул Николай.- «Прощай, прощай, и помни обо мне».
        - Точно,- отозвалась Вероника Александровна.- Прощай, прощай, и помни обо мне.
        С этими словами она действительно растаяла, как призрак; при этом комната наполнилась странно знакомым Коле противным дребезжащим звоном. Юноша постарался заткнуть уши, чтобы не слышать его, но звон не прекращался, и Колин сон сошел на нет. Когда внук ленинградской гадалки открыл глаза, то понял, что на прикроватной тумбочке надрывается будильник.
        И прямо посреди комнаты, на большом ковре, оставшемся вместе с различными предметами обстановки от прежнего жильца (куда подевался сам жилец, нетрудно было догадаться), Николай увидел сваленные грудой вещи: эзотерические атрибуты и книги его бабушки. Он сморгнул несколько раз, но предметы никуда не исчезли. Мало того, при более внимательном осмотре выяснилось, что обстановки в комнате тоже прибавилось. Теперь здесь находились и бабушкин шифоньер с зеркалом и потайными ящичками, и ее туалетный столик, и резная кровать, и бог знает сколько посуды из фарфора и хрусталя.
        Но и этим дело не ограничилось. Из груды вещей вылез, потягиваясь, белый бабушкин кот - Вальмон и с настойчивым урчанием принялся тереться о Колины ноги, требуя кормежки.
        - Не может быть!- прошептал Коля.
        Он хорошо знал, что его бабушка была незаурядным медиумом, и ей не раз удавалось осуществлять трюки с материализацией объектов. Но воссоздания объектов такого размера и в таком количестве юноша не видел еще ни разу! А главное - для исполнения материализации медиум сам должен был присутствовать в помещении; Коля же был уверен, что Вероника Александровна находится сейчас в Ленинграде.
        - Или - это был не сон?- проговорил Николай уже в полный голос, отвечая собственным мыслям.
        Конечно, Скрябин собирался после всего случившегося связаться с бабушкой, и как можно скорее. Но дальше намерений дело идти никак не желало. Едва он выходил из дому, чтобы отбить Веронике Александровне телеграмму, как с ним начинало происходить непонятное: то вдруг ноябрьская метель становилась настоящим бураном и загоняла его обратно в дом, то встречался ему на пути кто-то из его университетских приятелей и следовал за ним неотвязно. А один раз, дойдя уже до самого Центрального телеграфа, Коля обнаружил, что по дороге у него пропали из кармана все деньги. И что, спрашивается, ему было делать - просить принять телеграмму в долг?
        Затем необходимость слать телеграммы в Ленинград отпала сама собой. В пятницу 1 декабря, уже под вечер, пришло известие, что в коридоре Смольного застрелен первый секретарь Ленинградского обкома партии Сергей Миронович Киров. Николай был с ним знаком, хоть и мимолетно: юноша несколько раз встречал Кирова - круглолицего приземистого человека с приятной улыбкой,- когда тот наведывался к его бабушке. Ясно было, что именно о нем бабушка говорила в том сне.
        Пятого декабря в Москве состоялись похороны Кирова, а еще через день - седьмого числа - на квартиру к Николаю приехал его отец и сообщил, что Вероника Александровна внезапно исчезла. Дома она оставила записку: Найдете меня, когда на Малой Невке сойдет лед.
        - Похоже,- с заминкой произнес Колин отец,- твоя бабушка решила уйти из жизни…
        Он не добавил: потому что знала Кирова и боялась преследований, но это и без слов было понятно. Как и то, при каких обстоятельствах бабушкину записку обнаружили. Николай будто наяву увидел, как в дверь его ленинградской квартиры - бывшей его квартиры - ломятся дюжие парни в форме НКВД.
        Воспоминания промелькнули перед Колей столь быстро, что он чрезвычайно удивился, когда понял: Михаил только-только отвечает на его вопрос.
        - О князе Кропоткине коллеги Благина ничего не говорили.- Миша хмыкнул.- Зато упомянули, что сам Николай Павлович был дворянского происхождения. Отец его служил в царской армии, имел чин полковника. Из-за этого Благин и не прошел партийную чистку в 1922 году.
        - Не прошел партчистку, говоришь?- встрепенулся Скрябин.- Но если Благин не состоял в партии, то тогда с какой стати его вызывали в горком?
        Миша глянул на него озадаченно; очевидно, ему этот вопрос в голову не пришел.
        - Ну, а что насчет девочки?- спросил между тем Скрябин.
        - Тут и вовсе непонятное дело.- Колин друг наморщил в озабоченности лоб.- Я узнал: девочку зовут Таня Коровина, и ее отец был одним из лучших инженеров-конструкторов ЦАГИ. Так вот, вообрази себе: у него осталась мать - Танина, стало быть, бабушка, и ей сказали, что все ее родные погибли при авиакатастрофе. Она, оказывается, была сегодня на Новодевичьем, только мы ничего об этом не знали… Несчастная старушка,- (Таниной бабушке было едва за пятьдесят), - считает, что похоронила всю свою семью. Я выведал, кстати, ее адрес. Может, нам съездить к ней, сказать, что ее внучка жива?
        - Нет,- Коля покачал головой,- сначала мы должны сами во всем разобраться. А если, не дай бог, с девочкой и впрямь что-то случилось - уже после того, как ты передал ее врачам?
        - Ну, и как ты планируешь разбираться - если никто не говорит ни слова правды?
        - Есть кое-какие идеи,- сказал Коля.

3
        Григорий Ильич водрузил настольную лампу на прежнее место, но заменять в ней разбитую лампочку не стал. Вместо этого он включил в кабинете верхний свет, что, конечно, совсем не било на театральность эффектов, зато обеспечивало наилучший обзор.
        Впрочем, кое-что невозможно было разглядеть даже при ярком свете люстры под потолком: в левой руке, сжатой в кулак, Анна сжимала крохотную бумажку, неизвестным образом к ней попавшую.
        Разбивание лампы на Стебелькова подействовало самым поразительным образом: он не только не стушевался, а, напротив, как будто взбодрился. Григорий же Ильич, напротив, слегка укротил свое рвение: решил сменить тактику. Для порядка он покричал еще немножко на Анну, однако прижигать ее папиросами больше не собирался, да и ломать ей ребра, похоже, передумал. По крайней мере на какое-то время.
        - Один вопрос меня интересует,- проговорил Семенов, глядя не на Анну - мимо нее. - По какой причине вы ушли из летной школы, где вашим инструктором являлась сама Гризодубова, которая, между прочим, была вашими достижениями весьма довольна?
        Сказанное Семеновым соответствовало истине: Анна, прежде чем стать кинооператором, и впрямь делала серьезные успехи на поприще воздухоплавания, и по логике вещей должна была бы состоять в агитэскадрилье имени Горького.
        - Думаю,- проговорила красавица,- вы ознакомились с моим личным делом и знаете, по какой причине меня отчислили. Или вы поленились навести справки?
        Она ожидала, что комиссар госбезопасности снова впадет в раж, и машинально опустила пониже голову - как боксер в ожидании удара. Но Григорий Ильич ее удивил. Он рассмеялся вдруг - весело и вроде бы даже беззлобно, а затем повернулся к Стебелькову и указал на арестантку пальцем:
        - Отважная женщина, да еще и собой хороша! Жаль только, что враг народа. Похоже, лётный опыт гражданки Мельниковой не пропал даром: не иначе, как это она самолично помогала Благину разработать план теракта. Помогали ведь, Анна Петровна? Советовали, как лучше протаранить «Горький»?
        - Да на что, позвольте спросить, ему могли понадобиться мои советы?- взъярилась Анна.- Он был ведущий летчик-испытатель ЦАГИ, а я, как вы верно заметили, даже авиашколу не окончила!..
        - Ага,- Григорий Ильич кивнул и разве что ру?ки не потёр, а затем обратился к девушке-стенографистке, появившейся в дальнем углу; Анна только теперь ее заметила,- занесите в протокол допроса: подследственная показала, что Благин Николай Павлович разрабатывал план теракта самостоятельно, без ее помощи.
        Девушка, не издавшая ни звука даже при падении лампы, принялась что-то строчить в своем блокноте.
        Анна поняла, что ее подловили на двусмысленной фразе - случайной обмолвке, и вскинулась было протестовать. Но потом отчего-то передумала и только заметила:
        - Если план теракта и впрямь существовал, то более глупого плана я не встречала. При выходе из мертвой петли врезаться в какую-либо цель - задача не менее сложная, чем уклониться от столкновения. Однако,- она сделала жест, будто успокаивая Григория Ильича,- если вам нужно, чтобы я подписала какой-нибудь протокол, то, может быть, я его и подпишу. Только дайте мне побыть одной и подумать.
        От этого ее «может быть» Григорий Ильич опять-таки не впал в раздражение. Он слегка хмыкнул, но на лице его отразилось понимание, отчасти - даже удовольствие.
        - Хорошо,- кивнул Семенов,- даю вам на размышление два часа.
        Минуту спустя охранник уже конвоировал Анну в ее камеру. Девушка-стенографистка была отпущена домой, но оставила для подписи протокол допроса, отпечатанный ею на машинке под диктовку Григория Ильича еще два дня тому назад.
        - Думаете, она и вправду подпишет?- спросил Стебельков, когда они с Семеновым остались в кабинете одни.
        - Практически уверен, что да.- Комиссар госбезопасности, поднявшись из-за стола, стал неспешно прохаживаться по кабинету, а Стебелькову, который хотел было вскочить на ноги, сделал знак сидеть.- Мне уже поднадоело миндальничать с нею. И когда она останется одна, то, конечно же, поймет это.
        Стебельков что-то пробормотал, выражая то ли уверенность, то ли смущенное сомнение в правоте своего шефа - руководителя проекта «Ярополк» тайного лубянского Ордена. Семенов между тем проговорил:
        - Да, Иван Тимофеевич, вот еще что…
        Иваном Тимофеевичем звали Стебелькова, но почти никогда комиссар госбезопасности не называл его так. Подобное обращение редко сулило что-то приятное.
        Когда Анна осталась в камере одна, то разжала, наконец, чуть ли не судорогой сведенные пальцы. Ее шея пульсировала болью, перед глазами всё двоилось, а лампочка под проволочным абажуром была столь тусклой, что свет ее казался потусторонним. Так что узнице не без труда удалось прочесть две строки, написанные на крохотном листочке бумаги.
        Закончив чтение, молодая женщина изорвала листок в совсем уже мелкие клочья и все их до единого проглотила.
        Двумя часами позже Анна подписала протокол допроса с чудовищным самооговором, и ее инквизитор, убрав ценную бумажку в свой крокодиловый портфель, поспешил в кабинет Генриха Григорьевича Ягоды. Шагал Семенов размашисто, и на гладком его лице выражалось торжество.
        С портфелем Григорий Ильич не расстался и тогда, когда ранним утром 21 мая отправился на служебной машине в Морозовскую детскую больницу.

4
        Николай Скрябин знал человека, который мог бы ответить на все его вопросы. Но сейчас этот человек молча сидел напротив него на садовой скамейке, недовольно сопел и отводил взгляд. Был это, конечно же, отец Коли, к которому тот без приглашения нагрянул на дачу субботним вечером 24 мая.
        Сумерки, как это бывает на исходе весны, всё никак не желали опускаться. Закатное небо было нежно-розовым, а солнце, не видное уже из-за линии горизонта, так всё нагрело за день, что теперь тепло струилось и от деревянной скамьи, и от свежескошенной травы на газоне, и от гравия, которым покрыта была садовая дорожка.
        - Не сходится тут многое,- говорил Коля.- Во всех грехах обвинили Благина, но при этом его похоронили на Новодевичьем, вместе с остальными погибшими, а семье его назначили пенсию. И еще: почему Хрущев и Булганин оказались в числе тех, кто нёс погребальные урны на руках до самого кладбища? Честь это была или наказание?
        Он умолк, вопросительно глянул на отца. Тот хранил молчание так долго, что Коля решил уже: ответа ему не дождаться. Но ошибся: его отец, выдержав паузу, которой возгордился бы величайший из драматических актеров, пробурчал:
        - Я тебе по этому поводу ничего говорить не буду,- он снова ненадолго умолк,- кроме одного: не лез бы ты в это дело!
        - Хорошо, не говори,- согласился Николай,- просто выслушай меня. Я думаю, вот как всё было. Деятели из МГК - может быть, те же Хрущев и Булганин,- решили выслужиться и в честь воздушной прогулки товарища Сталина продемонстрировать нечто невиданное. Они вызвали в горком Благина и сделали ему предложение: исполнить мертвую петлю вокруг крыла «Горького».
        Коля бросил мимолетный взгляд на отца, но тот глядел в сторону заката. Юноша продолжил говорить:
        - Только задумка была очень уж дерзкая, и эти умники побоялись учинить такое без ведома Хозяина. Пожалуй, Иосиф Виссарионович еще решил бы, что они организовали покушение на его жизнь. В какой-то момент - может быть, накануне праздника, а может, утром 18-го,- товарищу Сталину сообщили об имеющихся планах. И тот под каким-то предлогом отказался от вылета. Я его понимаю, да, жить всем хочется. А после этого никто не отважился предложить Хозяину просто-напросто отменить смертельный номер, чтоб можно было лететь спокойно. Это было бы всё равно, что сказать: «Мы видим, что вы, товарищ Сталин, струсили». Правда, я ломал себе голову: почему Благину не дали отбой, не сказали, что петлю Нестерова крутить не надо, когда стало ясно, что Хозяин не полетит?.. И только сегодня утром меня осенило. Товарищ Сталин сказал им - Хрущеву, Булганину или кому-то еще: вы снимите всё на пленку, а я потом посмотрю.
        Колин отец явственно вздрогнул и впился взглядом в лицо сына - ни слова, впрочем, при этом не произнося.
        - Ну, что скажешь?- поинтересовался Коля.
        - Востёр ты не по годам, вот что я скажу…- пробормотал сановный дачник.- А от ума - сам знаешь, что бывает…
        - Значит, я всё угадал,- кивнул Николай.- Остается один только вопрос: если виновники катастрофы известны, почему тогда арестовали группу кинодокументалистов, которые снимали авиационный праздник? Они-то в чем провинились?
        - Откуда знаешь, что их арестовали?- Отец Коли чуть было не подпрыгнул на скамейке.
        - Неважно. Но очень любопытно было бы узнать причину.
        - А может, тебе со своим любопытством пойти…- Сталинский сановник хотел объяснить - куда именно, но в последний момент передумал.
        Николай усмехнулся одними уголками губ.
        - Папа,- сказал он,- я ведь всё равно это узнаю - не от тебя, так от кого-то еще. Но я предпочел бы к посторонним людям с подобными вопросами не обращаться.
        Колин отец молчал не менее пяти минут.
        - Ладно,- наконец выговорил он, повернулся к сыну и приблизил губы к самому его лицу,- слушай… Было письмо - точнее, секретная записка - от Ягоды к товарищу Сталину…
        И дальше он говорил так тихо, что временами Николай мог разбирать слова только по артикуляции.
        - Но учти,- закончил рассказчик,- я лично этой записки не видел…
        - И мне о ней не говорил,- подхватил Николай.
        - Это само собой,- кивнул его отец.- А насчет той девочки, о которой ты спрашивал, я наведу справки.
        И он уже поднялся со скамьи, когда Коля, будто осененный внезапной мыслью, хлопнул себя по лбу.
        - Да, папа,- проговорил он,- я ведь позабыл о самом главном. Меня на днях пытались обокрасть.
        И это была чистая правда.

5

21мая занятия у студентов-первокурсников юридического факультета завершились на два часа раньше, чем было обозначено в расписании: преподаватель заковыристой дисциплины - истории ВКП(б)- не вышел на работу. Причем не по своей воле. В 1935 году знаменитого учебника по партистории, отредактированного лично товарищем Сталиным, еще не существовало, и профессор, преподававший этот предмет в МГУ, нечаянно ляпнул на лекции что-то не то. Указать ему на его ошибку взялись граждане… Ну, впрочем, понятно, что это были за граждане.
        В итоге Коля Скрябин возвратился домой до обычного срока.
        Еще отпирая дверь своей квартиры, он заподозрил неладное. Ключ, до этого безотказный, вошел в замочную скважину с трудом и, прежде чем запор удалось отомкнуть, дважды провернулся вхолостую. Ясно было, что в замке кто-то поковырялся.
        Николай разулся прямо на лестничной клетке и бесшумно вошел в прихожую. Как обычно, коммунальная квартира в это время - около полудня,- пустовала: немолодые супруги были на работе, а старушка «из бывших» еще в начале лета отъехала на дачу к какой-то своей давней приятельнице. И никак не должны были раздаваться здесь те звуки, которые донеслись до Коли: скрип, металлическое скрежетание и шепотом произносимые ругательства. Источник звуков располагался за распахнутыми двойными дверями Колиной комнаты, которые юноша всегда запирал на ключ, выходя из дому.
        Всегда оставался запертым и еще один замок - в самой комнате, хоть и был недоступным (как надеялся Коля) для простого домушника. Именно с этим запором сражался теперь взломщик - под аккомпанемент душераздирающего мяуканья, которое доносилось из-за двери туалета, припертой ручкой швабры.
        Подкравшись к своим дверям, Скрябин некоторое время стоял и наблюдал за незваным гостем. В Колиной комнате было чем поживиться: наследство Вероники Александровны оказалось изрядным. Здесь имелось множество дорогой посуды, антикварных ваз, статуэток и всяческих безделушек - вроде тибетской шкатулки, а на письменном столе лежала на самом виду ручка «Паркер» с золотым пером. Но на всё это взломщик (мужчина среднего роста, среднего телосложения и, судя по легкой сутулости спины и отсутствию части волос на голове - среднего же возраста) не обращал ни малейшего внимания. Он копался в замке старинного книжного шкафа - с цельными, без стекол, дверцами из мореного дуба,- и пробовал то одну отмычку, то другую из целого их набора, позвякивавшего на большом стальном кольце. Дверца возле замочной скважины была в нескольких местах поцарапана.
        В дубовом шкафу Колиной бабушки стояли не просто книги, и даже не просто букинистические раритеты (они у Коли тоже имелись, но стояли в обычном шкафу, не запертом). За хранение же этаких книжиц еще века три назад можно было взойти на костер. Во-первых, здесь находились гримуары - руководства по применению черной магии: «Ключи Соломона», «Истинный гримуар», «Красный дракон» и множество других - менее знаменитых - пособий. Во-вторых, на полках запертого шкафчика располагались издания хоть и менее вредоносные, но тоже весьма необычные. Почетное место среди них занимал трехтомный трактат «Об оккультной философии», написанный в XVI веке знаменитым немецким астрологом и магом Агриппой Неттесгеймским - который был прототипом доктора Фауста. Рядышком стояли работы фламандского ученого Иоганна Вира «Псевдомонархия демонов» и «Об обманах демонов». А прямо в центре шкафа (нос взломщика находился с ними одном уровне) помещены были натурфилософские сочинения врача и эзотерика Теофраста Бомбаста фон Гогенхайма, более известного под именем Парацельс: «Книга о нимфах, сильфах, пигмеях, саламандрах, гигантах и
прочих духах», «Архидокса», «Великая Астрономия», «Азот, или О древесине и нити жизни». Коле чудилось, что сочинения Парацельса подпрыгивают за дубовыми дверцами всякий раз, когда очередная отмычка выскальзывает из замочной скважины.
        Поглощенный возней с замком, взломщик не заметил Колиного появления в дверях комнаты. Не узрел он и того, как резная шкатулка, стоявшая на шкафу прямо против его головы, стала вдруг без посторонней помощи поворачиваться, ложась на переднюю торцевую стенку, а затем бесшумно открылась.
        Трудно сказать, была ли эта шкатулка той самой, что свалилась когда-то с небес на юного тибетского правителя Ньянцэна, но первоначальным Колиным намерением было уронить ее на голову взломщику, это точно. Однако ларчик был тяжелый, с острыми углами, с выпирающими ребристыми элементами декора. Ньянцэну-то он, может, никакого вреда и не причинил, а вот незадачливому квартирному вору запросто мог проломить череп. И Коля решил свой план изменить.
        В тибетской шкатулке давно уже не хранились буддистские свитки (если они вообще когда-нибудь там были). Зато, сложенные туда Колиной бабушкой, внутри резного ящичка находились полотняные мешочки с травами и порошками из них. Один такой мешочек - довольно объемистый, напоминающий кисет для табака,- волшебным образом выполз наружу, перевернулся и - прямо в лицо домушнику высыпалась добрая пригоршня желтоватого, похожего на цветочную пыльцу вещества.
        Взломщик выронил отмычки, зажмурился и принялся трясти головой, словно собака, только что вылезшая из воды. Но продолжалось это недолго. Коля не успел еще сосчитать до трех, как мужчина с пыльцой на лице стал одновременно приседать и наклоняться - словно прячась за бруствером окопа, а потом, не издав ни звука, повалился на бок и замер неподвижно.
        К сожалению, со шкатулкой при этом случилась незадача. Двигая ее на расстоянии, Коля не смог оценить, насколько близко от края шкафа она оказалась. Так что упал не только мешочек: сама шкатулка утратила равновесие и рухнула на пол. Потайное ее отделение при этом открылось, и из него выпала фотография Анны Мельниковой, склеенная из обрывков.
        Николай вбежал в комнату и первым долгом подобрал карточку, ругая себя, что не догадался спрятать ее понадежнее. Однако теперь сокрушаться было поздно, да и потом - не мог взломщик эту фотографию увидеть, конечно же, не мог, поскольку свалился в бесчувствии одновременно с тем, как снимок выскользнул на пол.
        Успокоив себя этой мыслью, Коля склонился над незваным гостем. Порошок сработал как надо: взломщик спал непробудным сном, дыхание его было ровным, пульс - насыщенным. Николай знал, что сон этот продлится никак не менее часа, и стал осторожно собирать с пола остатки порошка, стряхивая их обратно в мешочек.
        Закончив с этим, он поднял с полу Аннину фотографию и около минуты глядел на неё. Но оставлять ее на виду было нельзя, так что Коля вытащил из ящика письменного стола бабушкин фотографический альбом и вложил снимок между его страницами. «Потом найду место понадежнее»,- решил Николай.
        В том месте, где альбом раскрылся, была вклеена вырезка из петербуржской газеты за
15 мая 1911 года: заметка, где рассказывалось о гибели летчика Смита, разбившегося накануне. Здесь же имелась фотография, на которой запечатлели свидетелей происшествия - и Веронику Александровну среди них. Юноша мельком глянул на изображение бабушки и не придал никакого значения тому, что на том же снимке находился мужчина, лицо которого вышло смазанным, словно он резко дернул головой в момент, когда его снимали.
        Квартирный вор очнулся в позиции довольно постыдной: обмотанный веревкой, он сидел, привязанный к стулу, а сам стул брючным ремнем взломщика был пристегнут к батарее под окном. Возле окна стоял высокий черноволосый юноша, взиравший на визитера ехидно и с нескрываемым интересом. На подоконнике же сидел, вылизывая лапу и бросая гневные взгляды на своего недруга, вызволенный из заточения белый котяра.
        В руке ехидный юнец сжимал служебное удостоверение визитера, а на подоконнике - чуть ли под лапами у кота - лежал перечень книг, написанный от руки на бланке такой организации, которая букинистической деятельностью вовсе не занимается.
        Связанный субъект порадовался лишь двум вещам. Во-первых, тому, что не он сам набросал этот список на бланке ГУГБ НКВД, а его грозный начальник, который и поручил ему посетить квартиру молодого человека по имени Николай Скрябин. А, во-вторых - отсутствию своего табельного оружия, ибо оно тоже оказалось бы сейчас у долговязого мальчишки. Надевать в такую жару пиджак, чтобы спрятать под ним наплечную кобуру, взломщик не счел нужным.
        - Ну, пришли в себя, гражданин капитан госбезопасности?- обратился к нему Коля.

6
        Как раз в то время - минута в минуту - когда Скрябин бельевой веревкой привязывал к стулу одурманенного визитера, на своей даче в Кунцеве пробудился от сна товарищ Сталин. По своему обыкновению, он улегся спать на рассвете, но на сей раз не поздний ужин с членами Политбюро и не бессонница были тому причиной. Ночью Хозяин принимал у себя посетителя, и вопросы, которые он с ним обсуждал, носили характер столь неприятный, что Иосиф Виссарионович, едва раскрыв глаза, испытал прилив раздражения.
        Ночным его собеседником был Генрих Григорьевич Ягода, и - да: он действительно отправил накануне Хозяину ту докладную записку, которой не видел отец Николая Скрябина. Составлением этой записки, от первой до последней ее строки, занимался Григорий Ильич Семенов.
        И вот теперь товарищ Сталин, поднявшись со своего диванчика, где ему стелили постель, и выйдя на дачную веранду со стаканом нарзана в руке, тасовал и раскладывал по местам чудовищные факты, изложенные поначалу на бумаге, а затем не просто подтвержденные: принявшие в устном изложении гораздо худший, небывалый вид.
        Ягода известил Вождя в своем письме, что ни о каком несчастном случае с «Горьким» речи быть не может. И что место имел самый натуральный, продуманный, организованный и злодейский заговор. Целью же своей он имел подорвать доверие к… Тут нарком (точнее говоря, Григорий Ильич Семенов) употребил словцо, которое Колин отец не счел возможным сообщить сыну, сказал просто: подорвать доверие к некому важному проекту.
        Со слов Ягоды выходило, что еще за несколько месяцев до гибели «Горького» в Москве составилась группа заговорщиков, во главе которой стояли сотрудники кинофабрики военных и учебных фильмов. К письму наркома прилагался полный список участников заговора, в числе которых фигурировала и Анна Мельникова.
        Ягода (Семенов) писал, что коварные кинодокументалисты длительное время собирали кино- и фотоматериалы особого свойства, исподтишка копируя деятельность секретной лубянской фотолаборатории, входящей в состав того самого важного проекта. Подлые же сотрудники кинофабрики, накопив достаточно данных, продали их разведкам нескольких иностранных держав и нанесли тем самым непоправимый урон пролетарскому государству. Но и этого врагам народа показалось мало.
        Вся Москва знала, что в середине мая должен состояться показательный вылет
«Горького», на борт которого поднимутся руководители партии и правительства. В преддверии этого группа кинодокументалистов резко усилила свою подрывную деятельность (из записки следовало, что не столько по своей инициативе, сколько с подачи западных спецслужб). И ключевую позицию в замыслах супостатов занял честный, но психологически неустойчивый летчик Благин.
        Заговорщики проведали о поручении, которое дали Благину в горкоме, и, владея особыми методами манипулирования сознанием, вложили в голову пилота безумную мысль: совершить теракт - протаранить своим самолетом «Горький». Злодеи же и продиктовали летчику текст письма, которое тот написал накануне катастрофы.
        Но - вот тут-то и возник вопрос, не задать который товарищ Сталин никак не мог: отчего же заговорщики не переменили своих планов, когда стало известно, что он, товарищ Сталин, равно как и другие руководители Советской страны, в тот день на
«Горьком» не полетят? Тем паче что отменить операцию им ничего не стоило: все они самолично присутствовали на Центральном аэродроме (Хозяин знал это, поскольку уже посмотрел снятый ими фильм).
        Однако ушлый Григорий Ильич предвидел, что именно об этом Хозяин в конечном итоге спросит. Так что Ягода ни минуты не колебался с ответом. И положил перед Сталиным подписанное признание Анны, где сказано было, что участники заговора решили не останавливать авиакатастрофу, надеясь бросить тень на выдающего чекиста, находившегося там же, на аэродроме: на Григория Ильича Семенова. И дискредитировать в глазах товарища Сталина весь важный проект, Григорием Ильичом возглавляемый.
        Таким был итог ночной беседы Сталина с Ягодой. Казалось бы, на этом можно было успокоиться и больше не думать о предателях-кинодокументалистах, которые, несомненно, понесут заслуженную кару. Но что-то не давало покоя Хозяину.
        Он не сомневался в том, что проект «Ярополк» и впрямь находится под угрозой. Товарищ Сталин обладал ценнейшим для политика качеством: чувством опасности; ионо неизменно предупреждало его о любой надвигающейся угрозе. Потому-то, вероятно, и аттестовал его параноиком великий психиатр Бехтерев - после чего прожил крайне недолго. Да и то сказать, кто из них двоих был безумнее: пациент или врач, поставивший такой диагноз такому пациенту?..
        Однако товарищ Сталин не страдал паранойей, по крайней мере, в обычном понимании этого слова. Проблема заключалась в другом. Ощущая опасность, он почти никогда не мог точно определить ее источник. И поступал так, как поступает человек, оказавшийся в абсолютно темной комнате наедине со своим смертельным врагом: начинал бить, куда попало, рассчитывая, что и враг его попадет под удар.
        Теперь же, несмотря на разоблачение и арест заговорщиков, ощущение угрозы не покинуло Хозяина, но от кого следует обороняться - он не знал.

7
        - Позвольте полюбопытствовать,- проговорил Скрябин,- с чего это вам вздумалось заглянуть ко мне в гости? Не припомню, гражданин…- он для виду еще раз заглянул в удостоверение,- …гражданин Стебельков, чтобы я вас к себе приглашал. Или, может, это не ваши документы и не ваш список на бланке НКВД? Может, вы украли и то и другое?
        - Да, да,- закивал Стебельков,- каюсь: украл. В трамвае, у одного гражданина в форме.
        - Что же,- сказал Николай,- стало быть, вы и есть капитан госбезопасности Стебельков.
        Чекист разинул рот, не понимая хода мыслей своего собеседника, и тот пояснил:
        - Если б вы и впрямь украли такие «корочки»,- Николай помахал красной книжицей перед носом Стебелькова,- то скорее язык бы себе откусили, чем сознались в этом. За преступления подобного рода наказание не такое, как за квартирные кражи.
        Коле показалось, что его визитер стушевался, но на самом деле тот просто обдумывал ситуацию.
        - Очевидно,- продолжал юноша,- вы собрались позаимствовать что-то из моих вещей - я, боже упаси, не стану употреблять слово украсть. Сотрудники госбезопасности на воровство, конечно же, не способны. А вот это,- он взял с подоконника бумажный пакет, в котором что-то явственно звякнуло,- не более чем экзотический сувенир. Какая удача, что на нем остались ваши отпечатки пальцев. Будет что предъявить милиции.- И Скрябин сделал такое движение, будто собирался подойти к телефонному аппарату, стоявшему чуть в стороне на тумбочке.
        Пленник дернулся - то ли инстинктивно, то ли рассчитывая переместиться по комнате вместе со стулом и на время преградить Коле дорогу к телефону. Однако брючный ремень был пристегнут к батарее надежно. Попытка приподняться привела лишь к тому, что Стебельков ударился плечом о подоконник и грязно выругался.
        Вальмон мяукнул коротко и недовольно, спрыгнул с подоконника на пол, а затем потрусил к Колиной кровати и устроился на ней, свернувшись на привычном месте - с краю постели.
        - Я чувствую,- сказал Николай,- что желания объясняться с милицией у вас нет. Да оно и понятно. Никто не станет вызволять вас из кутузки. Вы сглупили: вам не следовало брать на дело ни список, ни тем более служебное удостоверение. Теперь ваше начальство открестится от вас, и вы сядете в тюрьму вместе с уголовниками. Но я готов обсудить сложившуюся ситуацию. Так что вы можете мне предложить?
        Чекист проронил - сдавленно и зло:
        - Денег у меня нет!
        - Не страшно!- воскликнул Скрябин.- У меня есть.- (При этих словах глаза Стебелькова как-то странно блеснули, и от Николая это не укрылось.)- Я ожидаю от вас более интересных предложений.
        - Может быть, вы хотите получить от меня какую-нибудь информацию?- Стебельков сам удивился тому, как легко он это сказал.
        Коля выговорил как бы с неохотой:
        - Ну, что же, может быть, это мне и подойдет.- И тут же - без малейшего промедления, но совсем с другой интонацией,- спросил: - Как на Лубянке узнали обо мне и о тех книгах?
        Надо отдать Стебелькову должное - он ответил, не раздумывая, словно заранее предугадал вопрос:
        - Ваша, Николай Вячеславович, бывшая подружка нам просигнализировала.
        И Скрябин разом понял две вещи.
        Во-первых, для него тотчас разъяснились события примерно двухмесячной давности, по поводу которых он долго негодовал и недоумевал. Его подруга - девушка из университета, лаборантка одной из кафедр,- с середины зимы нередко гостила в этой квартире. Но в начале апреля она вдруг пропала, словно сквозь землю провалилась, оставив у Николая два своих платья и косметику. На кафедре, где девушка работала, Скрябину сообщили, что она спешно уволилась. Узнавать же ее домашний адрес Коля не решился, опасаясь скомпрометировать молодую особу. И всё дожидался, не объявится ли она сама - хотя бы для того, чтобы забрать свое имущество.
        А во-вторых…
        - Вам известно о моем отце,- не спросил, констатировал Коля.
        Стебельков усмехнулся и сказал:
        - Только поэтому мы решили… то есть я решил изъять книги тайно. В противном случае их просто конфисковали бы.

«А меня вывели бы в расход»,- мысленно дополнил его Коля. Вслух же произнес:
        - Вот об этом, пожалуйста, поподробнее: кто именно решил послать вас ко мне? Только не сочиняйте, будто вы сами придумали обчистить мою квартиру. Вы же как-никак капитан госбезопасности. Не к лицу вам заниматься кражами со взломом.
        Сотрудник НКВД помолчал - явно соотнося в голове какие-то возможности,- а затем выговорил:
        - Его фамилия Семенов. Комиссар госбезопасности 3-го ранга Семенов.

8
        Нельзя сказать, что Сталин не доверял Генриху Ягоде - он не верил в него. Потому-то и не открывал ему всей правды об истинной сущности проекта «Ярополк», который формально находился под патронажем НКВД. И, уж конечно, Хозяин не сообщил Ягоде, когда и при каких обстоятельствах возник этот проект: наполовину - советское учреждение, наполовину - оккультный орден. Не было в нем поначалу ничего советского, да и оккультного, если разобраться, было не так уж много. Научный эксперимент - вот что хотели осуществить его основатели. И цель эксперимента была великой, невиданной: произвести энергетический удар по Тонкому миру, вернуть прежние силы зачахшему эгрегору язычества и возвратить Русь к поклонению исконным славянским божествам.
        Начиналось же всё в столице Российской империи более сорока лет назад, и Сталин точно знал, как это было.
        Шла осень 1893 года, и три основателя «Ярополка» совещались в богато обставленной петербуржской гостиной, выходящей окнами на набережную Невы.
        - Господин Филиппов - человек несомненных и выдающихся дарований,- говорил один из этих троих: осанистый, крепко сложенный мужчина лет тридцати пяти, с ухоженными усами и бородкой, с крупными чертами породистого лица,- однако разумно ли будет привлекать к нашему делу новых людей? Утрата секретности будет означать для нас утрату всего. А ежели принять во внимание политические взгляды инженера…
        Говорящий умолк на полуслове, но никто не стал переспрашивать, о чем он ведет речь; итак было ясно. Трое мужчин расположились на диванчиках, стоящих вдоль длинной стены гостиной, и друг на друга почти не глядели.
        - Всё так, Николай Михайлович,- произнес самый старший из них - густоволосый брюнет с бородой по самую грудь, возрастом далеко за сорок, с выражением лица решительным, почти фанатическим,- однако завершить наше дело без господина Филиппова вряд ли возможно. Если он не станет нашим соратником, ни мои изобретения, ни открытия Александра Степановича не позволят нам исполнить задуманное.
        Александром Степановичем звали третьего участника собрания: мужчину возрастом за тридцать, высоколобого, с набрякшими веками и утомленным лицом. Выслушав сказанное, он кивнул:
        - Согласен с Павлом Николаевичем. И неважно, что Филиппов - марксист по своим убеждениям. Он и знать не будет, кто именно его нанял и для чего. Мы убедим его, что, исполнив наш заказ, он продвинет вперед науку, а заодно и пополнит свои денежные средства. Он, кажется, мечтает основать журнал «Научное обозрение»? Ну, так у него появится эта возможность… А посвящать Филиппова в дела Ярополка мы, разумеется, не станем.
        Осанистый Николай Михайлович только хмыкнул. Идея была ему не по душе, но и отринуть доводы собеседников он не мог. Слишком уж многое он поставил на карту. Если бы всё раскрылось, его товарищи, безусловно, получили бы порицание и, возможно, даже были бы сосланы, а вот он сам так легко не отделался бы. Честь фамилии была бы запятнана навсегда. Однако в случае победы их дела…
        - Решено,- кивнул он, наконец, и двое его товарищей облегченно выдохнули,- завтра пригласим сюда Михаила Михайловича Филиппова. И если его способ электрической передачи на расстояние волны взрыва - это не миф…
        Николай Михайлович, по обыкновению, не договорил фразы.
        Из этой троицы двое были известны всем, да и третий - тоже известен, хотя и в более узких кругах. Павлом Николаевичем был великий электротехник Яблочков, Александром Степановичем - изобретатель радио Попов. А вот Николай Михайлович, вдохновитель проекта «Ярополк», носил фамилию Романов. Великий князь, внук императора Николая Первого, историк и масон, он решил, что нет иного пути возрождения России, кроме как отринуть девять веков христианства и снова всем стать язычниками.
        Впрочем, отцы-основатели проекта, давая ему название, имели в виду не только древнерусского князя Ярополка Святославовича, убитого по приказу его брата Владимира - Крестителя Руси. Я в наименовании проекта означало Яблочков, Ро - Романов, По - Попов. Вот вам и Ярополк. А инженер Филиппов оказался - сбоку припеку, хоть именно он и совершил нечто.
        Иосиф Виссарионович хорошо помнил инженера: встречался с ним как раз в день его смерти - уже десятью годами позже, в 1903-м, когда сам он был еще не Сталиным, но уже - Кобой…
        - Да,- прошептал Хозяин, отвечая своим мыслям,- такие, как Филиппов, славы не получают.
        А вот Генрих Ягода явно возжелал мирской славы. О нем, созидателе Беломорканала, снимаются кинофильмы, в его честь пишутся хвалебные оды!.. Что ж, он позволит Ягоде вознестись еще немного. Товарищ Сталин не ревнив к суетной славе. Есть только один истинный бог, и имя ему - Власть. А богам не слава нужна - поклонение.
        И те, кто служит Власти, не должны быть знамениты, не должны погрязнуть в тщете земного. Они будут незаметны и скромны - как, к примеру, нынешний глава проекта
«Ярополк» Григорий Ильич Семенов. Только ему одному товарищ Сталин доверял теперь, когда над «Ярополком» столь отчетливо нависла опасность.

9
        - Ну, так…- прошептал Коля.- Стало быть, Семенов…
        - Он, он,- подтвердил Стебельков, приняв Колино замешательство за недоверие.- Семенов послал меня за вашими книгами.
        - Интересно…- протянул юноша раздумчиво, а потом повторил - возвышая голос и странно воодушевляясь: - Интересно!
        Стебельков изумленно глянул на Николая, но тот не дал его изумлению развиться, быстро спросил:
        - Ваш начальник - разве он имел право давать вам поручения подобного рода?
        - Разумеется, нет,- ответил Стебельков.- Он меня подставил, пользуясь своим служебным положением.
        - И, конечно, вы не согласились бы на такое, если б у вас был выбор? Скажем, если бы вы обладали достаточными материальными средствами, чтобы распрощаться с Лубянкой?
        Глаза Стебелькова снова блеснули.
        - Вы правы…- произнес он так, словно эта мысль только что ему самому пришла в голову.
        - В таком случае,- проговорил Николай,- я готов обеспечить вам подобную возможность в самое ближайшее время.
        - А что взамен?- тотчас поинтересовался Иван Тимофеевич.
        - Взамен вы будете время от времени рассказывать мне о делах вашего шефа, комиссара госбезопасности Семенова.
        - Я согласен!- произнес взломщик с чрезвычайным энтузиазмом.

«Вот это да!- удивился Коля.- Другой бы на его месте возмущался и угрожал, а этот на всё согласен. Неужто жадность его настолько обуяла? Или он играет со мной? Ну, да ничего, я его переиграю».
        - И чем теперь занимается Семенов?- спросил Скрябин.
        - У него сейчас в разработке всего одно дело,- с готовностью отозвался Иван Тимофеевич.- О крушении «Горького». И сам Григорий Ильич работал только с одной подследственной - некой Анной Мельниковой.
        Коля слегка изменился в лице, и от Стебелькова это не укрылось: он бросил на юношу быстрый и цепкий взгляд, а затем продолжил:
        - Но теперь он и с ней закончил: Мельникова подписала признательные показания. Она входила в группу кинодокументалистов, которые и организовали крушение самолета. Если вам нужны подробности, я могу всё разузнать.
        - Да, нужны,- быстро сказал Коля; полученными сведениями он был не только потрясен, но отчасти и обнадежен: можно было рассчитывать, что с Анной не случится ничего худшего, чем то, что уже случилось.- И вот как мы с вами договоримся. Вы дадите мне номер телефона, по которому я смогу звонить вам, или назовете другой способ с вами связаться. А по поводу сегодняшней операции вы скажете Семенову следующее. Придя ко мне, вы обнаружили этот шкаф,- он взглядом указал на хранилище эзотерических изданий,- пустым. И замок шкафа при этом был взломан. То есть вы поняли, что кто-то вас опередил. Всё остальное до мельчайших деталей расскажете, как было: про дверь квартиры, которую вы отперли с помощью отмычек, про кота, запертого вами в туалете, про обстановку моей комнаты… Словом, подробностей приплетите как можно больше.
        - Да, конечно, я понимаю,- покивал Иван Тимофеевич.
        И они завершили сделку. Стебельков сказал Коле номер особенного (не прослушиваемого) телефона, и они условились о времени, когда можно будет звонить. После этого неудачливый взломщик был отвязан от стула, и ему были возвращены удостоверение и список книг.
        - Теперь ступайте!- Николай махнул рукой в сторону дверей.- Выход из квартиры, я полагаю, вы сами найдете. А инструменты ваши,- он указал на пакет с отмычками,- я, уж не обессудьте, оставлю себе.
        Иван Тимофеевич - медленно: всё тело его затекло,- поднялся на ноги, вдел свой ремень в шлёвки на брюках и, пятясь, словно из опасения повернуться к Коле спиной, двинулся к дверям. Зато выбравшись в коридор, он явственно заторопился: поступь его сделалась частой.
        Николай в два прыжка переместился к дубовому шкафчику, с которым безуспешно сражался Стебельков, и открыл его одним поворотом какого-то незаметного рычага. Замочной скважины Коля даже и не касался: она была сделана исключительно для отвода глаз.
        В шкафу находились не только книги: в промежутках между дубовыми дверцами и книжными корешками на полках стояли диковинные предметы непонятного назначения. Один из этих предметов - весьма увесистый - Коля схватил и бросился в коридор следом за капитаном госбезопасности. Тот было уже у самого выхода, когда Скрябин крикнул ему:
        - Иван Тимофеевич, погодите!
        Тот уже схватился за дверную ручку, и на какой-то миг у него возник соблазн: выскочить на лестничную клетку, опрометью броситься вниз. Чекист помнил про желтый порошок, непонятно как брошенный ему в лицо, и не желал узнавать, что мальчишка ещё может вытворить. Но бежать - этого Иван Тимофеевич не мог себе позволить. Теперь - никак не мог. И он изобразил на лице готовность услужить.
        - Возьмите-ка еще вот это.- Скрябин быстро подошел к входной двери и опустил на маленькую полочку под вешалкой взятый из шкафа предмет.- Скажете Семенову, что нашли эту вещицу у меня в комнате и решили прихватить, раз уж с книгами ничего не вышло.
        Иван Тимофеевич с изумлением поглядел на неожиданный подарок: оптический прибор, напоминавший старинную подзорную трубу, только очень уж короткую, без телескопического удлинения. Всю поверхность прибора - а сделан он был, по-видимому, из меди,- покрывала гравировка в виде латинских текстов и довольно примитивных рисунков, на все лады изображавших сцены убийств, самоубийств и казней.
        - Что это?- спросил Стебельков.
        - Это - ауроскоп,- сказал Коля.
        Такого слова чекист никогда не слыхал и осторожно осведомился:
        - И для чего эта штука нужна?

«А ни для чего»,- чуть было не вырвалось у юноши. Но, во-первых, ауроскоп - одна из реликвий Вероники Александровны,- только самому Николаю ни для чего не был нужен; другим людям он мог бы и сгодиться. А, во-вторых, на эту вещь Скрябин возлагал большие надежды и не намерен был раскрывать правду о ней.
        - Ваш начальник - комиссар госбезопасности Семенов - разберется,- проговорил Коля.- Просто отдайте ему прибор и скажите, что он показался вам заслуживающим внимания. Надо только завернуть его во что-нибудь.
        На полке, куда Николай положил ауроскоп, лежала целая стопка старых газет. Юноша взял одну из них, и тотчас на пол посыпались маленькие картонные прямоугольники, пробитые компостером. Стебельков кинулся их подбирать и складывать обратно - к газетам, пока Скрябин обертывал ауроскоп газетной бумагой.
        Когда чекист ушел, держа под мышкой подарок, Коля бросил взгляд на полку под вешалкой, где осталась лежать целая кипа прокомпостированных билетов Ярославской железной дороги. С Ярославского вокзала ездила к своей приятельнице Колина старушка-соседка, а использованные билеты всякий раз оставляла в коридоре, забывая их выбрасывать.
        По этой причине или по какой-то другой, но в тот же самый день, ближе к вечеру, Скрябин посетил здание Ярославского вокзала. Вошел он туда, неся за спиной большой брезентовый рюкзак, явно набитый чем-то тяжелым, а оттуда вышел уже без рюкзака.

10
        Николай поведал своему отцу басню, в которой были и поврежденный квартирный замок, и распахнутые двери комнаты, и даже исцарапанный книжный шкаф; не было в ней одного только Стебелькова. По версии Коли, у себя дома он обнаружил все перечисленные безобразия, однако самого вора не застал.
        - Книги твоей бабушки - они и впрямь такие ценные?- спросил Колин отец.
        - Чрезвычайно,- произнес Николай веско.- И мне хотелось бы найти для них более надежное место.
        - Можно перевезти их в мою квартиру в Кремле,- предложил сановник.
        - А если их там кто-нибудь увидит?
        - А, ну да!- Отец Николая досадливо взмахнул рукой: он позабыл, что за книжицы хранились у его сына.- Конечно, их лучше поместить подальше от чужих глаз.
        Поразмыслив, он вытащил из нагрудного кармана рубашки блокнот и карандаш и набросал какой-то адрес.
        - Вот, возьми.- Вырвав листок, он протянул его Коле.- На улице Герцена есть один дом… Там недавно освободилась квартира - бывшая привратницкая, крохотная, но с отдельным входом. Как зайдешь с улицы в арку, увидишь дверь налево.- (Откуда отец знает об этой квартире, да еще в таких подробностях, Коля не рискнул поинтересоваться.)- Запасной ключ от неё спрятан за дверным косяком, сверху, ты его сразу отыщешь. Можешь в эту квартирку перенести свои книги безбоязненно - туда никто не въедет. А пломбы со входной двери просто сорвешь…
        Если б отец Николая Скрябина узнал, чем занялся его сын, когда все улеглись спать, он, вероятно, пожалел бы и о своей сговорчивости и о том, что не указал Коле на дверь, едва тот появился на пороге его госдачи.
        В на госдаче Колиного отца имелся, по тогдашнему обычаю, небольшой кинозал, куда привозили на просмотр только что вышедшие картины. И глубокой ночью Николай сидел в будке киномеханика, глядя сквозь окошечко в стене на полотнище экрана. Просматривал он ту самую пленку, из-за пропажи которой на Лубянке разгорелся такой сыр-бор.
        Похищенный Колей фильм - точнее, часть фильма - не имел ничего общего с авиакатастрофой над Ходынским полем. Скрябин увидел на экране толпу бодрых граждан, вышагивавших на фоне огромной плотины, и понял, что пленка запечатлела открытие Беломорско-Балтийского канала - помпезное мероприятие, на котором присутствовали первые лица государства. Неясно было только, почему фрагмент документальной ленты о событиях двухлетней давности стал вдруг уликой для НКВД?
        Просмотрев пленку один раз (и обнаружив на ней среди прочих высоких гостей и наркома Ягоду, и своего отца), Коля стал прокручивать ее вторично. Вот тут-то его и ждало открытие.
        Время от времени то за спиной у Генриха Григорьевича (уже нацепившего на себя орден Ленина, врученный ему как созидателю чудо-канала), то за плечом у наркома, а то и вовсе рядом с ним появлялся рослый мужчина в форме НКВД со знаками различия комиссара госбезопасности 3-го ранга. Сколько бы раз ни мелькал он в кадре, с какого бы ракурса ни снимала его камера, лицо чекиста от этого не менялось. Точнее говоря, не менялось полное отсутствие этого лица, вместо которого пленка показывала лишь размытое, лишенное четкого контура пятно.
        - Семенов,- прошептал Коля.- Теперь всё ясно. Она это обнаружила и по неосторожности сообщила ему… И Григорий Ильич, чтобы ее устранить, решил состряпать против неё дело.
        Непонятно было только, почему для устранения одной-единственной женщины негодяю понадобилось организовывать авиакатастрофу? И каким образом ему удалось сделать так, что несчастный Благин уронил свой самолет на крыло «Горького»? А главное: как теперь вызволить Анну, доказать ее невиновность?
        Стебельков, с которым Николай успел встретиться до отъезда на отцовскую дачу, сообщил, что следствие по делу кинодокументалистов пока идет, но скоро должно завершиться: почти ото всех подозреваемых получены признательные показания. Коля сунул Ивану Тимофеевичу довольно пухлый конверт с деньгами, и тот долго благодарил его. Скрябин заручился также обещанием Стебелькова немедленно сообщать ему все новости о судьбе кинодокументалистов и не сомневался, что обещание свое тот сдержит. Увы: по окончании следствия, после передачи материалов в Особое совещание НКВД, где решения выносились без проволо?чек и не отличались разнообразием, приходилось ожидать только одной новости: о расстрельном приговоре для красавицы-кинооператора и ее товарищей.
        Когда на следующий день Николай возвратился домой, он первым делом распахнул свой гардероб и вытащил оттуда чемодан, набитый книгами. В чемодане этом находился и фотографический альбом Колиной бабушки, а в нем - склеенная из обрывков Аннина фотокарточка. Скрябин хотел еще разок взглянуть на неё, однако альбом в его руках раскрылся так, что снимок красавицы оказался к юноше обратной стороной. А на противоположной странице Николай увидел ту заметку: о крушении аэроплана в 1911 году. И теперь он как следует разглядел фотографию, которая её сопровождала.
        Глава 7
        Волчонок
        Июнь 1935 года. Москва. -
        Июнь 1923 года. Ленинград

1
        Весна закончилась, и началась летняя экзаменационная сессия. Связанные с нею заботы на время отвлекли Николая и Мишу (не вполне осведомленного об истинном положении дел: его друг не стал рассказывать ему о Стебелькове) от предпринятого ими расследования. По крайней мере Михаил был искренне уверен в том, что отвлекли. Да и то сказать, дело «Максима Горького» с самого начала обещало зайти в тупик, поскольку для его раскрытия требовались чрезвычайные меры и чрезвычайные же возможности.
        Правда, было обстоятельство, благодаря которому возможности Скрябина и Кедрова могли в скором времени расшириться, но - ненамного. А пока с утра до ночи Николай и Миша пропадали то в аудиториях, то в библиотеке университета. Или сидели дома, обложившись учебниками и тетрадями, с тяжестью в головах, с мелькающими перед глазами печатными и рукописными строчками.
        Правда, Коля раз пять или шесть пропадал куда-то на полдня или даже больше, но всякий раз отговаривался тем, что за учебниками забыл о времени, и Миша ему верил. На самом же деле Скрябин в течение этих отлучек либо звонил по телефону из какой-нибудь будки на улице (не желая пользоваться аппаратом в своей комнате), либо шел в Ленинскую библиотеку, где штудировал подшивки газет за последние тридцать лет. Правда, не все газеты интересовали его: только те, даты выхода которых относились ко времени крупнейших воздушных катастроф.
        Так всё шло до самого конца июня, а двадцать восьмого числа, в четверг, сдав последний экзамен за первый курс, Николай снова отправился на отцовскую дачу.
        - Интересно,- сказал Колин отец,- кто тебе удружил с таким направлением на практику? Если хочешь, я это выясню.
        Они вновь сидели на той же скамейке, где беседовали в прошлый раз; только теперь солнце уже закатилось, вокруг них зудели комары, и в сумерках Коля почти не видел папиного лица.
        О месте своей летней практики юноша узнал еще месяц тому назад, когда утром 26 мая его и Мишу Кедрова вызвали в деканат юридического факультета МГУ, где им вручили по листу плотной бумаги с круглыми гербовыми печатями.
        - Нет,- Николай взмахнул рукой, то ли отгоняя комара, то ли отметая саму возможность подобного выяснения,- не надо. Такая практика - мечта любого студента-юриста.
        В МГУ пришли два запроса с Лубянки: студенты Скрябин и Кедров вызывались для прохождения летней практики в НКВД СССР. На университетское руководство это произвело впечатление: первокурсникам обычно предлагалось практиковаться в народных судах и районных отделениях милиции.
        Отец глянул на Николая с сомнением.
        - Неужто тебе не интересно?..- начал было он, а затем умолк на полуслове, посмотрел на своего отпрыска испытующе и только покачал головой.
        - Лучше скажи мне,- проговорил Николай,- удалось ли что-нибудь узнать о другом?
        - А, о девочке - Коровиной Тане? Представь себе, это оказалось труднее, чем я думал. Ты же просил навести справки негласно. Так вот, примерно двадцать разных людей мне сообщили: она погибла вместе с родителями. И если бы ты не заверил меня, что самолично ее спас, я бы им, пожалуй, поверил. Но, в конце концов, истина выплыла наружу. Пару дней назад я через десятые руки получил сведения, что в Морозовскую детскую больницу, в ожоговое отделение, восемнадцатого мая была доставлена девочка примерно пяти лет, по описанию - точь-в-точь твоя крестница. В регистрационный журнал ее не записали, зато поместили в специальный бокс и уход за ней обеспечили отменный. Так что она идет на поправку.
        - А навещает ее кто-нибудь?
        - Представь себе, да. Сейчас скажу - кто.- И Колин отец полез в нагрудный карман рубашки за листком бумаги - но полез как-то нарочито, словно в действительности не нуждался ни в каких вспомогательных записках.

«Неужто к ней пустили бабушку?» - успел подумать Николай. Но всё оказалось не так.
        - Это ее родственник,- проговорил сановный дачник, вытащив из кармана шпаргалку, - дядя, кажется. Он - не последний человек на Лубянке. Григорием Ильичом его зовут, а фамилия его - Семенов.
        - Дядя…- шепотом повторил за ним Коля.
        Лицо его побелело и исказились, но не от злобы, нет: на миг оно сделалось лицом маленького мальчика, лет шести с половиной на вид.

2
        Звонок в дверь раздался в половине второго дня 27 июня 1923 года, когда юная нянька только-только закончила кормить шестилетнего Колю обедом. Сквозь пурпурные атласные шторы, которыми завешены были выходившие на южную сторону окна, пробивался приглушенный, струящийся зноем свет. Половина мебели белела полотняными чехлами: хозяйка с внуком на следующий день должны были выехать на дачу. Их домработница уже отправилась туда - приготовить всё к их приезду, и забрала с собой Вальмона. Вероника же Александровна перед отъездом наносила визит аптекарю, жившему на другом конце города; тот исполнял для неё какие-то особые заказы. Так что в четырехкомнатной ленинградской квартире на Каменноостровском проспекте в этот час не было никого, кроме Коли и его няни.
        Квартира эта, располагавшаяся в последнем, пятом этаже бывшего доходного дома, имела два выхода: на парадную лестницу и на черную. Трель звонка доносилась со стороны парадной двери, к которой - с некоторой неуверенностью - и направилась Колина няня, семнадцатилетняя Настя: симпатичная русоволосая девушка с карими глазами и румяным круглым лицом. Она привыкла к тому, что в отсутствие хозяйки, Вероники Александровны, никто к ним в гости не захаживает.
        Коля, уже устроившийся на диване в гостиной с «Островом доктора Моро» Герберта Уэллса, отложил книгу и прислушался.
        - Кто там?- спросила Настя, стоя на некотором отдалении от двери, даже не притрагиваясь к щеколде.
        И мальчик услышал, как бесцеремонный мужской голос ответил из-за двери: «Открывай, гэ-пэ-у».
        Что означает это сочетание звуков - Коля знал очень хорошо, хотя и не имел представления о том, что в 1923 году Государственным политическим управлением именовалось некое лубянское ведомство. «ГПУ - просто шайка бандитов»,- сказала как-то в разговоре с одной из своих знакомых Колина бабушка. Мальчик это определение тотчас запомнил, а потому крикнул теперь Насте:
        - Не отпирай дверь!- И, вскочив с дивана, выбежал в прихожую: остановить свою няньку, если та вдруг решит его не послушать.
        Девушка, однако, и сама не жаждала впускать визитеров. Побелев лицом, она прошептала почему-то: «Так вот в чем дело…», а потом обернулась к Коле и кивком головы указала ему на дверь черного хода. Мальчик мгновенно ее понял и побежал к двери на черную лестницу.
        Вернее - ему показалось, что он побежал. Ноги мальчика вдруг одеревенели, словно он три часа провел на морозе без валенок, а выступивший на его лбу пот сделался ледяным. Удивленный, но пока еще не испуганный, Коля повернулся к няньке - и увидел, что изо рта у Насти при каждом ее выдохе (а дышала она часто) вырывается пар.
        А затем повторно раздалась фраза: открывай, ГПУ; только теперь она звучала тягуче, с завыванием, и в чрезвычайно низком регистре. Как будто граммофонную пластинку проигрывали на замедленных оборотах.
        Настя - тяжело, словно шла по пояс в снегу,- двинулась ко входной двери. «Не надо!» - собрался крикнуть ей Коля. Но, во-первых, его язык заледенел, как и всё его тело, а, во-вторых, застывший в Настиных глазах ужас, ясно показывал: она и сама понимает, что не надо, но вот идет же открывать! Коля - тоже в замедленном темпе, увязая в том же самом сугробе,- побрел к девушке и почти успел: повис на одной ее руке. Однако другой рукой Настя в этот же миг повернула ключ в замке.
        В прихожую тотчас ввалились двое здоровенных мужиков в штатском, и один из них прямиком направился к двери черного хода. Коля понял, что им с Настей ни при каком раскладе было не спастись: через эту дверь внутрь вошли еще двое бандитов, эти - уже в форме ГПУ.
        Между тем прихожая просторной квартиры разморозилась, вновь стала жаркой, даже душной. Колина няня набрала полную грудь воздуха и закричала: «Помо…», но возглас ее оборвался на полуслове. Девушка увидела, как в висок Коле, который всё еще держал ее за руку, уперлось черное, маслянисто поблескивающее дуло. Державший наган мужчина произнес - почти равнодушно:
        - Молчи, сука, а не то разнесу мальчишке голову.
        Впрочем, если б юная нянька и успела позвать на помощь, вряд ли от этого была бы польза. В середине дня коммунальные жильцы, заселившие бывший доходный дом, почти все были на работе, а те, которые не были, наверняка не услышали бы криков сквозь толстые стены старинной постройки.
        Повернув голову, Настя как-то странно глянула на сотрудника ГПУ, который вошел в квартиру первым - и не направился к черному ходу, а остался возле парадной двери и тщательно запер ее. Коля подумал, что его бабушка назвала бы этого мужчину представительным. Был он высок ростом, широк в плечах и вообще крепок сложением, с идеально гладким надменным лицом, с густыми белокурыми волосами, зачесанными со лба назад. Единственным, что портило его внешность, были глаза: они были слишком близко посажены и глядели без всякого выражения; даже направление их взгляда было невозможно проследить, словно рослый чекист не мог видеть ничего, кроме кончика своего носа.

«Нравится он, что ли, ей?» - изумился мальчик Настиному вниманию к пустоглазому. А тот, явственно показывая, что именно он тут главный, скомандовал двоим
«гэпэушникам»:
        - Проверить здесь всё, живо!- И те кинулись по комнатам.
        Еще один чекист по-прежнему прижимал наган к голове Коли, которому, впрочем, так и не стало по-настоящему страшно. Смерти он никогда не видел и в ее существование не верил; она была для него сродни фантазиям мистера Уэллса. Мальчик сжал покрепче Настину руку и произнес, пытаясь копировать грозную бабушкину интонацию:
        - Вы не имеете права здесь находиться! Покажите орден!- Он, конечно, имел в виду - ордер.
        Настя попробовала шикнуть на Колю, а мужчина с наганом только ухмыльнулся.
        - Ишь, волчонок, буржуйский выкормыш! Того и гляди - укусит!..
        Если б он этого не сказал, дальнейшие события могли бы повернуться по-другому. Самому Коле и в голову бы не пришло кусать человека, пусть даже бандита; но, раз это было сказано, то, стало быть, являлось возможным.
        - Григорий Ильич, да что же это…- заговорила вдруг Настя, обращаясь к тому - с гладким лицом; ивновь закончить ей не дали.
        Тот, кого она назвала Григорием Ильичом, наотмашь ударил ее по лицу, и Настя, выпустив Колину ладонь, повалилась на пол - с губами, разбитыми в кровь. При этом сотрудник ГПУ, державший на мушке Колю, решил выказать усердие перед своим начальником. Едва девушка упала, он со всего маху ударил ее обутой в сапог ногой: сначала - в бок, а потом, когда от боли Настя скорчилась на полу - в живот.
        Тут-то всё и случилось.
        Держать оружие приставленным к голове одного человека и при этом избивать ногами другого - невозможно; мерзавец поневоле отвел от головы мальчика руку, в которой был зажат наган. И Коля - словно только этого он и дожидался,- схватил другую руку чекиста и впился в нее зубами, стискивая их, прокусывая насквозь мясистый треугольник между большим и указательным пальцами.
        Укушенный завопил, выронил наган и с такой силой взмахнул левой рукой, что из кармана его пиджака выскочило и рассыпалось по полу с десяток подсолнуховых семечек. Коля отлетел метра на два и врезался в стену спиной и затылком, так что в голове у него вспыхнули фиолетовые искры. Однако этот взмах был ошибкой. Если бы сотрудник ГПУ попытался разжать Колины зубы - или заставил бы мальчика сделать это, угрожая, скажем, убить Настю,- то, конечно, не понес бы такого ущерба. Силой своего броска чекист помог мальчику сделать то, что ему самому вряд ли удалось бы: Коля сумел вырвать из руки негодяя приличный кусок плоти.
        Обливаясь кровью, забыв про Настю, про свой наган и даже про своего страшного шефа, укушенный кинулся к ребенку - и, вероятно, убил бы его на месте, забил бы насмерть. Но тут до Колиного слуха донеслись - приглушенные, будто проходящие сквозь слой ваты,- слова Григория Ильича:
        - Не смей его трогать! Надо сперва выяснить, насколько он пригоден для Ярополка.
        И гладколицый склонился к мальчику, держа перед собой на ладони пачку папирос. Коля невероятно изумился: он решил, что бандит из ГПУ сейчас предложит ему закурить. Но вместо этого Григорий Ильич произнес - вкрадчиво:
        - Покажи дяде, что ты умеешь. Выбей у меня эту пачку из руки - только не касайся ее.
        Коля смотрел на папиросы секунду или две, а затем его сознание померкло - разом, словно опущенная в воду свеча.

3
        К счастью, тьма под деревьями, сомкнувшими кроны над дачной скамейкой, из серой уже превратилась в фиолетовую. И Колин отец не заметил того, что творилось с его сыном. Помолчав некоторое время, Николай как ни в чем не бывало проговорил:
        - Есть еще кое-что, папа…
        - Ну, я так и думал, что ты чем-то одним не ограничишься. Что там еще у тебя?
        - Видишь ли,- Коля вздохнул, зная, что ступает на крайне зыбкую почву,- есть в деле «Горького» кое-какие детали, которые меня смущают. Во-первых - ты и сам это заметил, я думаю: тот человек, о котором Ягода писал Сталину, и мнимый дядя Тани Коровиной - одно и то же лицо. Не странно ли?
        Колин отец мысленно изругал себя за то, что упомянул фамилию Семенов, рассказывая о докладной записке Ягоды.
        - Если это во-первых,- по папиному тону Коля понял, что тот и впрямь сложил два и два, но не желает обсуждать получившийся результат,- то что будет во-вторых?
        - Во-вторых, в тот день я на Центральном аэродроме видел этого человека - в бинокль, и кое на что обратил внимание.
        - И как ты понял, что это он, в смысле, Семенов?
        Колин отец так никогда и не узнал о происшествии, случившемся с его сыном летом
1923 года. Только удивился, с чего это Вероника Александровна вдруг съехала со своей шикарной квартиры на Каменноостровском - перебравшись, правда, в квартиру не худшую: на Гороховой улице (примерно посередине между прежней резиденцией ленинградских чекистов и домом, где когда-то жил Распутин).
        У Коли имелся ответ; его отец не знал, что такого просто не могло быть.
        - Я видел фотографию Семенова в газете - с подписью,- быстро, чтобы поскорее разделаться с ложью, проговорил студент МГУ и тотчас продолжил: - На моих глазах он подложил свернутый листок бумаги в сумку женщины-кинооператора. Полагаю, это и было письмо, которое Благин будто бы писал под диктовку манипуляторов.
        Тишина воцарилась в саду госдачи; только цикады звенели в траве, да в отдалении выводил трели запоздалый соловей, так и не нашедший себе пары.
        Отец Николая Скрябина был далеко не глуп и тотчас понял, к чему клонит его отпрыск. Однако он не стал ни кричать на своего сына, ни обвинять его в безумии. Дело принимало слишком серьезный оборот, и сталинский сановник, отличавшийся огромной изворотливостью ума, мгновенно сообразил, какую линию поведения следует избрать.
        - Кто-нибудь, кроме тебя, видел, как Семенов подбросил то письмо?- вопросил он.
        - Это вряд ли.- Коля покачал головой.
        - А ты сам-то уверен, что подброшенная бумажка была сфабрикованным заявлением Благина, а не любовной, к примеру, запиской?
        Николай изумленно вскинул голову, почти не веря тому, что отец смог настолько точно угадать ход его собственных мыслей, но тем не менее сказал:
        - Теперь - да, уверен.
        - Однако никаких доказательств у тебя нет?
        Коля хотел было ответить: «Смотря что считать доказательствами», но юлить ему страшно не хотелось, и он признал:
        - Неопровержимых - нет.
        - Итак,- подытожил его отец,- у тебя в наличии только догадки и предположения. Даже если ты скажешь кому-то: Семенов подкинул письмо, то сам Семенов скажет - это чушь. Твое слово против его. И кому из вас двоих поверят?
        - У меня имеются не только догадки,- проговорил Николай.- Есть кое-что посущественнее.

4
        Анна Мельникова понятия не имела о молодом человеке, посетившем кинофабрику военных и учебных фильмов через два дня после ее ареста, а потому уверена была, что ее очередного сообщника, выкравшего улики, Григорий Ильич измыслил так же, как до этого он состряпал дело с благинским письмом. То-то удивилась бы красавица, если б узнала, что похититель улик существует самым реальным образом. И что он ведет речь о ее деле как раз тогда, когда оно пришло к своему завершению.

28 июня, за несколько часов до того, как Скрябин прибыл на дачу своего отца, Анну допустили в основной корпус Наркомата - впервые за последний месяц, если не считать прогулок, во время которых заключенные внутренней тюрьмы НКВД прохаживались по зарешеченным отсекам на крыше лубянского здания. Охранник препроводил ее не в кабинет Григория Ильича, а в маленький зальчик с невысокой трибуной у передней стены. Николаю Скрябину он показался бы похожим на небольшую университетскую аудиторию, с которой это помещение в действительности не имело ничего общего.
        За трибуной восседали трое мужчин в форме НКВД. Анну конвоир поставил как раз напротив них.
        - Извините, что не предлагаем вам стула,- бархатным баритональным голосом произнес тот из заседателей, который сидел посередине.- Однако уверяю вас: наше мероприятие не займет много времени. Мы вас не утомим.

«Как видно, в Особом совещании НКВД заседает какая-то особенная, выдающаяся мразь»,- только и подумала Анна.
        Впрочем, сладкоголосый председатель ее не обманул: Особое совещание и впрямь совещалось недолго.
        - Приговор будет приведен в исполнение в течение четырнадцати дней,- заключил свою речь мужчина с бархатным голосом.
        От изумления Анна чуть было не переспросила: «Две недели?» Но не потому, что сочла этот срок недопустимо малым, отнюдь нет: приговоры, выносимые тройкой ОСО, как правило, приводились в исполнение в течение одних суток, максимум - двух-трех. Да и то сказать, чего время тянуть? Не на апелляции же и кассационные жалобы осужденных его тратить?
        Но для Анны решили сделать исключение. И она поняла, что это вовсе не было милостью; вероятно, участники «тройки» получили специальное распоряжение от комиссара госбезопасности Семенова. Красавица-кинооператор готова была заключить пари, что только в четырнадцатый из этих дней - точнее, в четырнадцатую ночь,- ее выведут на расстрел.

5
        Колин отец испытал некоторое беспокойство.
        - Посущественнее - это что же означает?- спросил он.
        - Видишь ли, крушение «Горького» - не первая катастрофа, к которой имеет отношение Семенов,- сказал Николай и, не давая своему отцу опомниться, начал перечислять: не сверяясь ни с какими бумажками: - 24 сентября 1910 года на Комендантском поле под Санкт-Петербургом во время показательного полета разбился на своем «Фармане» Лев Мациевич, первопроходец русской авиации. И никто потом не смог сказать, отчего это вдруг его аэроплан развалился в воздухе на две части. Так вот, в одной петербуржской газете я нашел фотоснимок с места катастрофы, и на нем среди прочих зрителей запечатлен Семенов.- Коля не стал говорить, что лишь по смазанному пятну вместо лица он опознал Григория Ильича.
        - Ну и что?- Колин отец пожал плечами.- Мациевич был тогда героем, весь Петербург ходил на него смотреть.
        - Слушай дальше. Менее чем через год, 14 мая 1911 года разбился летчик Смит - тоже на Комендантском поле. Его гибель описал Александр Блок в стихотворении «Авиатор» - оно как будто о «Горьком» написано:
        И зверь с умолкшими винтами
        Повис пугающим углом…
        И вновь на аэродроме оказывается Семенов! В 1912 году уже в Севастополе разбились авиаторы Альбокринов и Закутский. И кто, как ты думаешь, присутствовал при этом? Но и это еще не всё! Я стал просматривать в библиотеке заграничные газеты - те, что есть в открытом доступе. Знаешь, что я там увидел?
        И Николай начал перечислять: разбившиеся аэропланы; рухнувшие аэростаты и дирижабли; самолеты, пропавшие без вести - как «Латам-47» Амундсена, отправившегося на поиски разбившегося дирижабля «Италия». Всякий раз провожать их приходил некий субъект, чье лицо на газетных фотографиях было лишь смутным пятном. А закончил Скрябин случаем и вовсе недавним, уже отечественным. Григория Ильича (человека без лица) запечатлел фотограф из «Красной Звезды» - 30 января 1934 года на аэродроме в Кунцеве, когда поднимался в воздух новейший советский стратостат
«Осоавиахим-1». Он побил рекорд по высоте полетов, поднявшись в воздух на 22000 метров, но при спуске гондола отделилась от оболочки и рухнула на землю. Находившиеся в ней стратонавты - триумфаторы неба, как называли их газеты,- конечно же, погибли.
        Когда Коля умолк, его отец тотчас спросил:
        - Ну, и что ты намерен делать с этой информацией?- Он как будто и не был удивлен.
        - Добиться расследования в отношении Семенова,- немедленно отозвался студент юридического факультета.- И чтобы до окончания этого расследования дело кинодокументалистов было приостановлено. А еще - я хотел просить тебя о содействии.
        - Хорошо,- кивнул сановный дачник, хоть Коля в темноте не мог этого увидеть.- У тебя, я полагаю, есть какие-то записи по этому делу? Передай их мне.
        Николай тотчас извлек из брючного кармана довольно пухлый блокнот и вложил его - почти на ощупь - в руку отца.
        - Я попробую узнать, что со всем этим можно сделать,- сказал тот.- Но сперва ты должен пообещать мне кое-что: держать это дело в тайне.
        - Ладно, папа…- В голосе юноши восторга не ощущалось.
        - Что: ладно, папа?..- уточнил Колин отец.
        - Я обещаю: никому больше этих сведений не сообщать, не переговорив сначала с тобой.
        - Ну, вот и молодец…- Родитель чуть было не добавил: хороший мальчик, но вовремя опомнился, просто повторил еще раз: - Молодец.
        И отправился спать почти успокоенный, зная, что Колиному слову можно без колебаний доверять. Правда, прежде чем улечься, он заглянул на кухню, разжег огонь в духовке одной из плит и бросил в загудевшее, взметнувшееся пламя блокнот своего сына.
        На следующий день, когда Скрябин и Кедров вновь встретились на квартире у Коли, тот поведал своему другу о беседе с отцом. И более всего Мишу удивил и озаботил рассказ о судьбе Танечки Коровиной.
        - Что же всё это означает?- изумился Кедров.- Тот мерзавец ее родственником быть не может. Я спрашивал в ЦАГИ: у неё осталась одна бабушка…
        - Я полагаю,- сказал Николай (голос его показался Мише совершенно чужим, как после крушения «Горького»),- негодяй желает выяснить, каким образом пятилетнему ребенку удалось выжить в авиакатастрофе, где выжить было просто невозможно. И он теперь считает девочку своей собственностью. Уж конечно, отдавать её бабушке он не планирует.
        - Так что же нам делать теперь?
        - Задавить гада.- Николай произнес это без всякой ажитации; так говорят: после вечера наступает ночь.- До того, как Таню выпишут из больницы. Пока она там, он ничего ей не сделает.
        - Да как же ты его задавишь?!- возопил Миша.- Рассчитываешь как-то навредить ему, когда мы будем на практике в НКВД? Но ведь - кто ты, и кто он!..
        - Я знаю, кто он,- произнес Коля после немыслимо долгой паузы, во время которой его словно и не было в квартире на Моховой.

6
        Когда маленький Коля пришел в себя июньским днем 1923 года, то решил, что очутился на улице, где переменилась погода, и солнечный день превратился в дождливый. Очевидно, время года тоже сменилось, поскольку в июне дождь бывает теплым, а по Колиному лицу, по прикрытым векам, по спине и по плечам (которые почему-то оказались голыми) текли струйки ледяной воды. Впрочем, ощущение это не было неприятным, скорее наоборот: холод приглушал боль в затылке и в спине. Гораздо хуже оказалось другое: у себя во рту мальчик ощутил сбившуюся в комок тряпку, привязанную чем-то снаружи, чтобы она не выпала.
        Сосредоточившись на кляпе во рту, Коля не сразу почувствовал другое: что-то перекатывалось у него за щекой - небольшое, как долька мандарина, тепловатое, но безжизненное, с негладкой поверхностью. Со страхом Коля подумал, что он откусил сам себе часть языка. Но боли в языке он не ощущал, да и сам язык осязался им во рту, как совершенно целый, неповрежденный. И мальчик догадался: шероховатое нечто было куском плоти гэпэушного бандита, вырванным из мягкого треугольника между большим и указательным пальцами его руки. К счастью, Коля ещё не приобрел чувствительности и предрассудков взрослого человека; ему стало противно - но и только. Это спасло ему жизнь: если бы его начало тошнить, то - с кляпом во рту - он попросту захлебнулся бы собственной рвотой.
        Тут кто-то стал трясти его, схватив за плечо, и мальчик услышал над собой вкрадчивый голос:
        - Ну-ка, парень, посмотри на меня! Ты ведь уже очнулся, я знаю.
        Несомненно, это был тот, кого Настя назвала Григорием Ильичом. Не открывая глаз, мальчик попробовал пошевелиться и тут сделал открытие, которое - впервые за всю его жизнь - заставило его испугаться по-настоящему. Коля понял, что, во-первых, он сидит связанный, а во-вторых, его голая спина упирается в голую спину другого человека. Спина эта была узкая, с нежной кожей, со слегка выпиравшими позвонками. Не по смыслу - просто по догадке - Коля понял, что его связали спина к спине с няней. И ей, должно быть, тоже заткнули рот, потому что она молчала, даже не пыталась подать голос, и слышно было, как девушка с усилием втягивает воздух носом. Сидели они, несомненно, в большой эмалированной ванной на ножках в виде львиных лап, уцелевшей в бабушкиной квартире со времен доходного дома.
        Между тем Григорий Ильич вопросил - всё с той же мягкой интонацией:
        - Так ты сам откроешь глаза или предпочтешь, чтобы я разрезал тебе веки?
        И Коля услышал короткий царапающий звук; негодяй взял что-то металлическое с мраморной полочки возле ванны. Мальчик тотчас понял, что это была бритва, которой пользовался когда-то его отец, распахнул глаза так широко, как только смог.
        В первое мгновение он ничего не разглядел из-за яркого света, заливавшего ванную комнату. Но глаза его быстро привыкли к освещению, и он увидел, что, помимо Григория Ильича, в ванной находится укушенный мерзавец, обмотавший руку одним из бабушкиных полотенец. На махровой белой ткани (Коля отметил это не без удовольствия) набухало ярко-алое пятно. Лица# негодяя мальчик рассмотреть так и не смог: для этого пришлось бы слишком сильно запрокидывать голову.
        Двух других бандитов, вломившихся в квартиру, Коля в ванной комнате не увидел. Мысль о том, куда именно они могли пойти, промелькнула в его голове - и тотчас улетучилась, поскольку была вытеснена иными соображениями. Оглядев себя, Коля убедился, что он и впрямь сидит в ванной нагишом; бросив мимолетный взгляд через плечо, он удостоверился, что и Настя находится в точно таком же положении. Душ, крепившийся к потолку прямо над их головами, исходил тугими струями холодной воды. Для чего негодяям понадобилось снимать с него и с Насти всю одежду, притаскивать их в ванну, связывать и поливать водой - этого мальчик понять не мог.
        - Ну, вот и славно,- произнес между тем Григорий Ильич, убедившись, что пленник глядит на него во все глаза.- Теперь самое время для небольшого эксперимента.- И он крикнул, поворачивая голову в сторону открытой двери: - Приступайте!
        С этими словами он поднялся и вышел прочь. Следом за ним двинулся укушенный с полотенцем на руке, и Коле показалось, что даже его спина выражает злорадство.
        Слово «эксперимент», произнесенное гладколицым, вызвало у мальчика лишь одну ассоциацию: эксперимент - как на острове сумасшедшего доктора Моро. И, поскольку Григорий Ильич ни на какого доктора не походил вовсе, доктором Моро Коля мысленно окрестил того, другого - безликого, с окровавленной повязкой.
        Дверь ванной комнаты захлопнулась, щелкнула приделанная снаружи щеколда, и Коля отчасти перевел дух: перспектива оказаться запертым в ванной его не особенно пугала. А Настя у него за спиной что-то промычала сквозь кляп.
        - У-у?- таким же манером переспросил Коля, едва не проглотив откушенный фрагмент руки доктора Моро.
        Девушка снова попыталась заговорить, и Коля так старательно вслушивался в издаваемые ею звуки, что не сразу понял: из-за двери к нему тоже обращаются.
        - …отодвинешь ее - и я сразу вас обоих выпущу,- услышал мальчик окончание фразы, произнесенной гладколицым.
        - Угу, угу,- торопливо замычала Настя, и Коле показалось даже, что он разобрал последовавшие за этим два слова: сделай это.
        Что именно от него требовалось, мальчик знал; он и прежде проделывал подобные вещи неоднократно. У них с Настей это сделалось чем-то вроде ритуала: няня запирала его в ванной, а он, как Гарри Гудини, через несколько секунд выходил оттуда. Или - гасил свет в комнате, не прикасаясь к выключателю; или - звенел хрустальными подвесками люстры; или - раскачивал оконные шторы, не вставая с дивана. Да мало ли какие еще шалости он себе позволял!..
        Всякий раз при этом Колины глаза приобретали поразительный вид. В действительности не зрачки их расширялись, нет: иссиня-черные крапинки вокруг зрачков начинали распускаться, словно крохотные черные орхидеи на зеленом поле. Эти цветки частично скрывали под собой радужную оболочку, а затем, когда нужный предмет перемещался, мгновенно сужались, возвращаясь в свое обычное состояние.
        Вот и теперь Коля стал всматриваться в зазор между дверью и косяком и даже разглядел узенькую полоску задвинутой щеколды, но - то ли расстояние до двери было слишком большим, то ли обстоятельства мешали ему сконцентрироваться должным образом. Так или иначе, а проклятая задвижка не колыхалась, сколько мальчик ни толкал ее взглядом.
        Однако Григорий Ильич и его укушенный сообщник (доктор Моро) истолковали это по-своему: как нежелание сотрудничать с ними.
        - Не хочешь, стало быть,- услышал Коля голос гладколицего бандита.- Что же, сейчас мы примем меры, чтобы ты захотел.- И он крикнул: - Поддайте!..
        Мальчик не понял, что Григорий Ильич имел в виду. Но зато смысл этого поддайте, был, очевидно, ясен его няне. Она снова принялась что-то мычать через кляп, и в интонации неразборчивых звуков были отрицание и мольба. Одновременно девушка принялась подталкивать Колю в спину, словно пытаясь выпихнуть его из эмалированной ванны.
        И тут Коля заметил: вода, лившаяся сверху, уже не была прохладной. Напротив, она сделалась такой горячей, что шишка на его голове стала болезненно пульсировать от соприкосновения с ней. Причем с каждым мгновением тонкие струйки из душа становились всё более жгучими.
        Только тогда мальчик понял, что происходит.
        В квартире Колиной бабушки ванна была оснащена колонкой, которая топилась дровами и располагалась за стеной, на кухне. Там, несомненно, находились теперь два бандита из ГПУ, получавшие приказы от Григория Ильича. И эти негодяи бросали в топку одно за другим березовые поленья, запасенные Вероникой Александровной.
        Настя продолжала что-то мычать, Григорий Ильич за дверью увещевательным тоном обращался к Коле - прямо-таки добрый дядюшка, а от обжигающей воды тело мальчика покраснело, словно он обгорел на солнце. Но - на время Коля перестал что-то либо слышать или чувствовать. Он сосредоточился на одном: толкал взглядом злополучную задвижку, уже едва видимую из-за клубов пара, которыми наполнялась ванная комната. Нефритовые Колины глаза сделались совершенно черными, и счастье Насти, что она не могла этого видеть, а не то она решила бы, что ее воспитанник не человеческое дитя, а демонское отродье.
        Однако проклятая щеколда даже и не думала сдвигаться с места.
        - Может, она наврала, и мальчишка ничего такого не умеет?- раздался за дверью голос доктора Моро.
        - Это вряд ли,- произнес Григорий Ильич,- выдумать что-то подобное ей бы ума не хватило.- И он распорядился: - Поддайте еще!

7
        Когда Скрябин и Кедров утром 30 июня входили в здание НКВД на площади Дзержинского, то уже знали: предпринятое ими расследование не дало ровно никакого результата.
        Миша не остался накануне ночевать у своего друга - отправился на метро к себе домой в Сокольники. А буквально через минуту после его ухода в комнате Николая зазвонил телефон. Услышав голос в трубке, Коля изумился, и было чему: у них со Стебельковым имелась твердая договоренность относительно того, как держать связь. И, уж конечно, звонков Скрябину домой эта договоренность не предусматривала. Еще больше Николай удивился, когда Иван Тимофеевич попросил его срочно выйти на улицу.
        Чекист уже ждал его во дворе; левая его щека слегка подергивалась. Зайдя вместе со Скрябиным в глухую подворотню, Стебельков сообщил, что вынесен приговор по делу Анны Мельниковой.
        Куда более результативной оказалась другая затея Скрябина: прямо в вестибюле Наркомата друзей поджидал Григорий Ильич.
        - А вот и наши практиканты - Скрябин и Кедров!- воскликнул он и двинулся к студентам МГУ.
        Миша вздрогнул: он лишь тогда заметил комиссара госбезопасности 3-го ранга, который никак не должен был заниматься встречей студентов. Николай увидел негодяя раньше и почувствовал…
        (Вспомнит он меня? Или нет?..)

…как от выплеска адреналина завибрировали его мышцы.
        - Для вас, товарищ Кедров,- проговорил Григорий Ильич,- у нас найдется работа в архиве. А вот для товарища Скрябина…
        (Всё-таки вспомнил?!)

…мы подыщем что-нибудь другое.
        И тотчас, словно из воздуха, рядом с ними возник еще один субъект в форме НКВД, Скрябину незнакомый.
        - Идем,- сказал неизвестный наркомвнуделец, обращаясь к Кедрову.
        Так что Миша двинулся в одну сторону, а Николай - в другую.
        Кабинет Семенова показался Коле каким-то черным: не от недостатка освещения и не от цвета обстановки, а от чего-то иного, глубинного. Студент МГУ не мог этого знать, но он сидел теперь в том самом кресле, в которое Семенов усаживал Анну - во время самого первого ее визита сюда.
        - Ну, что же, настало время нам поговорить,- произнес Григорий Ильич и улыбнулся: так, как улыбаются людям, которым со всей искренностью желают понравиться.
        И Николай понял - по безмятежному выражению гладкого лица, по вкрадчивому повороту головы чекиста,- что тот не просто забыл его. Мерзавец вообще забыл о том эпизоде, который имел место в квартире на Каменноостровском проспекте летом 1923 года.
        - Вышло так,- произнес между тем Григорий Ильич,- что один наш товарищ побывал у тебя дома. И нашел там вот это.
        Семенов открыл ящик письменного стола и вытащил устройство в виде укороченной подзорной трубы, которое Скрябин отдал давеча Стебелькову. Только теперь к нему - к ауроскопу - крепилась на шнурке картонная бирка с инвентарным номером.

«Уже оприходовали бабушкин раритет…» - отметил про себя Коля, а вслух произнес:
        - Ну, а я уж думал, что вызов на практику в НКВД - случайность.
        - О, нет,- Григорий Ильич рассмеялся и покрутил головой,- никаких случайностей на свете не существует вовсе. И то, что в поисках редких книг, необходимых для социалистического государства, мы натолкнулись на тебя - вполне закономерно. Хотя, возможно, из-за действий нашего товарища ты испытываешь сейчас неприязнь и к НКВД, и ко мне.
        Семенов выдержал паузу, ожидая, как Скрябин на такое заявление отреагирует, но тот молчал, ждал продолжения.
        - Однако,- почти торжественно выговорил Григорий Ильич,- мне совсем не хотелось бы, чтобы мы стали врагами, поскольку ты - один из самых нужных и полезных нам людей. Хотя сам, вероятно, пока об этом не подозреваешь.

«А вдруг он предложит мне сделаться сексотом?» - почти весело подумал Николай. Но Григорий Ильич, конечно, на такие глупости размениваться не собирался.
        - Покажи мне, что ты умеешь,- произнес он, а затем подтолкнул к Скрябину ауроскоп, с легким громыханием покатившийся по столу.
        И от этих слов память мгновенно перенесла Колю на двенадцать лет назад: в ленинградский июнь 1923 года.

8
        Он извернулся так, чтобы видеть Настю, и девушка, поняв его движения, тоже повернула к нему голову. По Настиному лицу текли слезы, и в первый момент мальчику показалось, что это от слез вся ее кожа покрылась ярко-красными пятнами и полосами. Но затем до него дошло: так ее раскрасил лившийся сверху полукипяток. Подтолкнув Колю к верхнему краю ванны и держа его так - на своей спине, она защитила мальчика от самых жестоких ожогов, но подставила под обжигающие струи себя.
        И теперь Настя смотрела на своего воспитанника с мольбой и ужасающей надеждой. Девушка верила, что ему под силу спасти их обоих. Она что-то промычала, и на сей раз Коля понял ее: она пыталась произнести слово пожалуйста.

«Я не могу»,- хотел он ответить ей, но выговорить это не сумел; не сумел бы, даже если бы во рту у него не было мерзкой тряпки.
        Между тем чугунная ванна стала раскаляться, а клубы пара сделались столь густыми, что сами по себе - без воды - ошпаривали кожу. Коля боялся подумать, что испытывает Настя, поскольку даже у него - хоть струи из душа почти его не касались - от нестерпимого жжения стало мутиться в голове.
        Мальчик знал, что нужно делать, чтобы не потерять сознание - читал в книжках. Он до крови прикусил себе язык, застонал от этой новой боли, но дурнота чуть-чуть отступила. Отвернувшись от Насти, он сквозь завесу пара отыскал взглядом дверь - и просвет между ней и косяком. Как ни странно, Коля всё еще мог видеть дверную задвижку.

«Господи,- взмолился он мысленно,- помоги мне!..»
        И даже не толкнул щеколду - ударил по ней взглядом с такой силой, что, если бы мальчику удалось перевести ее в физический эквивалент, вся дверь разлетелась бы на куски. От совершенного усилия Коля секунды на две-три полностью ослеп и оглох. Затем зрение и слух стали возвращаться к нему, но какими-то рывками, словно в голове у него поселился водитель-неумеха, дергано переключавший передачи. В первый из таких рывков Коля услышал голоса. Сначала Григорий Ильич громко произнес:
        - Бросайте еще, не жалейте! Дрова всё равно не ваши.- И хохотнул, довольный своей шуткой.
        Следом заговорил доктор Моро:
        - Колонка может не выдержать, распаяться. Зальем соседей, они сюда сбегутся. Может, лучше попробовать электрический ток? Найдем какой-нибудь приборчик, зачистим провода…
        - Никто не сбежится,- перебил его Григорий Ильич.- В квартире под нами никого сейчас нет. А электричество - чушь, выдумка для дураков. Никакого электричества не существует вовсе.
        После этого наступила тишина: то ли «доктор» не нашелся с ответом, то ли мальчик снова потерял слух. Зато в следующий рывок к нему возвратилось зрение - не в полной мере, лишь отчасти; но и этого ему хватило, чтобы увидеть: дверь в ванную комнату по-прежнему заперта.
        Чего негодяи рассчитывали добиться своими последующими действиями - Коля Скрябин не мог понять ни тогда, когда ему было шесть лет, ни в момент, когда ему исполнилось восемнадцать. Григорий Ильич больше не просил его отпереть дверь - во всяком случае, мальчик подобных просьб уже не слышал; аесли б они и прозвучали, предпринять что-либо у него не осталось даже микроскопической возможности. Ванная комната сделалась похожей на родной город мистера Уэллса - Лондон, но с одной разницей: в непроглядных туманах Альбиона можно подхватить бронхит или пневмонию, но никак не свариться заживо.
        Из-за раскаленного пара Коля с трудом мог разглядеть даже край ванны, к которому его по-прежнему прижимала Настя; аувидеть дверь - не говоря уже о задвижке,- он не смог бы никак. И не стал даже пытаться. Он вообще жалел, что столько времени потратил на задвижку, вместо того чтобы попробовать спастись иным способом.
        Коля снова повернулся к Насте, надеясь мимикой и мычанием объяснить ей, что нужно делать: у него созрел план. Но Настины глаза были закрыты, голова висела так, словно шея сделалась тряпичной, и напрасно Коля толкал девушку плечом - она никак не реагировала.
        Между тем из душа полился почти крутой кипяток. До Коли долетали только брызги, но и от них его кожа стала покрываться мелкими и частыми волдырями; мальчик начал плакать, даже не осознавая этого. Настя же почти вся превратилась в один расползающийся ожог, словно кто-то шприцем впрыснул ей под кожу несколько литров глицерина. Но хуже всего было даже не это. Нагретая, как в паровом котле, вода заливала девушке лицо, и у Коли возникло подозрение, что Настя уже мертва, захлебнулась кипятком. Мальчик почти позавидовал ей: от вдыхания нестерпимо горячего пара его носоглотка пылала, как будто ее прижигали щипцами для завивки, и перестать дышать казалось очень заманчивой идеей.
        Одно лишь останавливало Колю: мысль о мерзавцах, засевших под дверью. Собрав последние силы, мальчик оттолкнулся пятками от Настиной спины и попытался перевалиться через край ванны. Ему это наполовину удалось, но когда он стал отталкиваться вторично, раздался такой тягостный стон, что Коля замер, почти улегшись животом на скругленный - и раскалившийся как печка-буржуйка - борт ванны.
        Стонала, конечно же, Настя; скосив на неё глаза, мальчик увидел: его пятки оставили на спине девушки две полосы содранных до мяса волдырей. Но, по счастью - но невероятному счастью,- в полное сознание она так и не пришла.
        Оставаться на раскаленном бортике Коля не мог. Он оттолкнулся в третий раз - и повис с противоположной стороны ванны, удерживаемый одной только веревкой, которая соединяла его с Настей. Жесткие пеньковые волокна вре?зались мальчику в запястья и порвали кожу, но он этого почти не почувствовал. Всё тело его - и снаружи, и изнутри,- вопило от боли, и новая ее порция прошла едва замеченной. Ударяя ногами по внешней стороне ванны, Коля стал раскачиваться на веревках, постепенно опускаясь вниз. Вес его тела, хоть и небольшой, тянул его к полу; одновременно мальчик вытягивал из ванны Настю.
        А затем снаружи раздался гулкий и какой-то металлический хлопок. Сразу после этого до Коли донеслись пронзительные голоса и ругань, а некоторое время спустя - он побоялся этому поверить: звуки удаляющихся шагов.
        Григорий Ильич стоял возле двери ванной комнаты, почти припав к ней ухом, когда из кухни послышалось пронзительное шипение, и тотчас за ним - короткий звук взрыва. За этим звуком последовали пронзительный вопль, матерная брань и громкие, скулящие стоны.
        Укушенный чекист, стоявший рядом с Семеновым, посмотрел на него, как бы спрашивая: пойти ли выяснить, в чем дело? Но Григорию Ильичу и так всё было ясно; он бестрепетно произнес:
        - Колонку разнесло. И, как видно, плеснуло кипятком в рожу одному из наших. А может, им обоим.- И продолжил вслушиваться в то, что творилось за дверью.
        Только что в ванной комнате кто-то застонал, но Григорий Ильич был уверен, что стонала девушка, а не мальчик. Ребенок, оказавшийся бесполезным, наверняка был уже мертв.
        - Может, заглянуть, посмотреть - как там они?- Доктор Моро ткнул пальцем в дверную панель, разбухшую от влаги.
        И в этот самый момент в коридор перед ванной комнатой выползли, держась друг за друга, два ошпаренных истопника. Кипяток попал им не только на лица: оба были мокрыми с ног до головы.
        - Кто разрешил покинуть участок?!- заорал Семенов, и чекисты в ужасе замерли на месте, даже перестали жалобно подвывать.
        Но, очевидно, расправляться с ними Григорию Ильичу было недосуг; он только махнул на эту парочку рукой, а затем отстранился от двери и на мгновение задумался. Мысль: зайти в ванну и проверить, мертвы ли девка и мальчишка, мелькнула у него в голове и столь же быстро улетучилась. Смысла заходить в раскаленную душегубку явно не было: если они и не умерли до сих пор, это им предстояло сделать очень скоро. Выбраться наружу из запертой ванной у них не осталось шансов; сопляк оказался никчемной пустышкой.
        И Григорий Ильич бросил, повернувшись к своим подчиненным:
        - Уходим отсюда!
        - А с теми - что?- рискнул-таки уточнить доктор Моро.
        - Оставим их там,- сказал Григорий Ильич.- Пусть бабка этого мальчишки посмотрит и оценит ситуацию.

«Доктор Моро», у которого шевельнулось в душе скверное предчувствие, хотел было предложить: самому зайти в ванну и прояснить дело с обоими объектами. Но Григорий Ильич уже шел к двери на черную лестницу, за ним поспешали ошпаренные «истопники», и укушенный последовал за ними.
        Из квартиры доктор выходил последним, и, когда он уже переступал через порог, до него донесся какой-то шмякающий звук: словно огромную мокрую тряпку с размаху швырнули на пол. Укушенный застыл, крутя головой - то в сторону уходившего вместе с ошпаренными товарищами Григория Ильича, то - в сторону ванной комнаты, из-под двери которой сочились струи удушливого пара.

9
        Если бы Николай стоял, когда Семенов произнес покажи мне, то он, пожалуй, мог бы и не удержаться на ногах - столь сильны и реальны оказались его воспоминания. Но студент МГУ сидел в кресле, а потому лишь откинулся на его спинку да еще прикрыл глаза.
        - Ну, так как?- снова обратился к нему Григорий Ильич.- Продемонстрируешь свои способности? Или эту хреновину ты просто так в доме держал?
        - Это не хреновина, это - ауроскоп, и далеко не самый обычный,- возразил Коля.
        - И ты, конечно, умеешь им пользоваться?- радостно подхватил комиссар госбезопасности.
        - А если умею, то что?
        - Вообще-то, я мог бы сказать, что здесь я задаю вопросы.- Семенов, судя по его тону, на дерзкого студента ничуть не рассердился.- Но, так уж и быть, я тебе отвечу: в НКВД есть люди, которые по заданию партии и правительства занимаются изучением труднообъяснимых явлений. И у тебя есть шанс к этим людям присоединиться - если, конечно, ты что-нибудь можешь.
        Тут в дверь кабинета постучали (Почему, интересно, у этого мерзавца нет секретаря? , и на пороге возник молодой наркомвнуделец.
        - Я же сказал - меня не беспокоить!- рявкнул на него Григорий Ильич.
        Но парень не стушевался и вместо привычного «разрешите обратиться» прямо с порога показал Семенову какой-то листок бумаги.
        - А, это?- Григорий Ильич, видно, сразу понял, с чем явился визитер.- Ну, давай, давай сюда!
        Так же - не произнося ни слова - молодой человек к форме НКВД прошагал через кабинет к Григорию Ильичу, передал ему прямо в руки свернутую бумажку и безмолвно удалился. Комиссар госбезопасности развернул листок, заглянул в него, и явное удовольствие отобразилось на его гладком лице.
        - Так что там с этим прибором - с ауроскопом?- вопросил Григорий Ильич, пряча записку в ящик стола.
        Скрябин мысленно выдохнул - начиналась главная часть его плана.
        - Обычный ауроскоп,- заговорил он,- предназначен для фиксации ауры любого живого существа. А этот,- Николай прикоснулся к медной подзорной трубе,- служит для иных целей: наблюдать ауры тех, кто умер или скоро должен умереть. И кроме того, с его помощью можно отслеживать энергетические отпечатки умерших людей на неодушевленных объектах.
        - Ага!- Григорий Ильич явно был доволен.- Так я и думал! Только, скажу тебе честно: сколько я ни смотрел в эту трубу - ничего не увидел.

«И я тоже»,- мог бы сказать Скрябин, но вместо этого произнес другое:
        - Зато я видел - и не один раз. Хотите поставить эксперимент - давайте. Наверняка у вас на Лубянке имеются преступники, приговоренные к высшей мере. Так поставьте их в ряд с другими - к примеру, с вашими сотрудниками, переодетыми в штатское. И я с помощью этого прибора тотчас вам скажу, кому вскоре предстоит умереть, а кому - нет.
        Коля замер, боясь дышать - так сильно он желал, чтобы его враг согласился. Но у Григория Ильича имелись иные задумки.
        - Это подождет. Для начала проведем эксперимент попроще.
        Поднявшись из-за стола и сделав Скрябину знак следовать за ним, комиссар госбезопасности направился к маленькой дверце, за которой находилась комнатка-склад, знакомая Анне Мельниковой.
        - Ауроскоп возьми,- не поворачивая головы, распорядился Григорий Ильич.
        В комнате со стеллажами за минувшие полтора месяца прибавилось и картонных коробок, и всех тех заурядных бытовых вещей, которым место было в лавке старьевщика, а никак не на Лубянке. Семенов щелкнул кнопкой выключателя и сделал приглашающий жест рукой.
        - Взгляни-ка сюда.
        Скрябин взглянул. И его охватила паника: он понял, что ошибся, что ничего не видит, и никакой фальшивый ауроскоп ему, уж конечно, не поможет. Зачем он только давал его Стебелькову?!. Николаю сделалось ясно, что его второй дар исчез в присутствии Семенова точно так же, как исчезал первый.
        - Можешь определить,- поинтересовался Григорий Ильич,- какие из этих предметов находились у людей в момент их смерти, а какие - нет?
        Николай медленно поднес ауроскоп к правому глазу и спросил - просто для того, чтобы потянуть время:
        - А свет здесь можно зажечь?
        Семенов как-то странно на него глянул.
        - Намекаешь, что мы экономим на электричестве?- проговорил он.- Да, лампочка здесь слабая, но с тебя и такой хватит.
        И только тут юноша понял, в чем состояла его ошибка. Он-то решил, что ничего не видит в сумерках кладовки, где Григорий Ильич не включил свет. Но свет-то в ней горел с самого начала, а темнота, которая застлала Коле глаза, вызвана была вовсе не слабостью освещения.
        Он увидел всё, как видел обычно - как много лет назад.

10
        Падая на пол, шестилетний Коля содрал все волдыри на своей коже, а веревка чуть не оторвала ему кисти рук, но он вытянул-таки за собой привязанную к нему Настю. Девушка, падая, так придавила его к полу, что мальчику показалось, будто весь он сплющился и стал толщиной с книжную страницу. Но, по крайней мере, на полу было не так жарко, и появилась хоть какая-то возможность дышать: прохладный воздух из коридора слегка просачивался сквозь щель под дверью ванной комнаты.
        Извиваясь, Коля кое-как выбрался из-под своей няни, которая уже не стонала; она не издала ни звука даже при падении на пол. Однако мальчик не успел об этом подумать: его сбило с мысли нечто, схожее с чудом. То ли от влаги, то ли от Колиных телодвижений, но веревка, которая связывала мальчика и девушку, вдруг сама собой стала распутываться. Так что Коля почти без труда сумел высвободить сначала одну руку, а потом и обе.
        Мгновенно он повернулся к Насте и стал развязывать ее, когда снова услышал шаги в коридоре; теперь они явно приближались к двери ванной комнаты.
«Доктор Моро», воротившийся в квартиру Колиной бабушки, подошел к двери ванной, взялся за щеколду и стал ее отодвигать. В первый момент защелка легко поддалась, но затем вдруг дернулась под его пальцами, слегка качнулась в обратном направлении и - застыла намертво. Сколько чекист ни давил на неё, она не двигалась ни вправо, ни влево, как будто ее в одно мгновение сковало ржавчиной.
        Укушенный сотрудник ГПУ дергал за щеколду сначала одной рукой, потому пустил в ход другую - обмотанную полотенцем; всё было бесполезно.
        - Так вот почему мальчишка не смог отпереть дверь - задвижку заело!- пробормотал
«доктор Моро» и собрался уже кликнуть Григория Ильича, чтобы продолжить эксперимент.
        И только тут до него дошло, что продолжать-то нечего: и мальчишку, и девку они почти наверняка сварили живьем, а если и нет - долго им после всего случившегося не протянуть.
        - Туда им и дорога,- пробормотал он, поправил полотенце на руке и кинулся догонять своих товарищей.
        Коля понял, что именно делает мерзавец Моро; и, слава богу, не успел подумать ни о чем - поскольку, если бы подумал, то не решился бы ничего предпринять. А так - мальчик совершил первое, что подсказал ему инстинкт: отыскал взглядом злополучную задвижку и легко, без малейших усилий, затормозил ее движение. При этом крапинки в его нефритовых глазах расширились лишь едва-едва - до размера сахарных крупинок, не более того.
        Только потом Коля догадался удивиться: его способности вернулись к нему, словно никогда и не пропадали.
        И - едва снаружи донесся хлопок закрываемой входной двери, как задвижка не просто отодвинулась: она с треском вылетела, вырванная вместе с крепленьями. Дверь ванной распахнулась, и оттуда не вышел - выполз Коля, волоком тянувший за собой нечто багровое и безобразное. На этом нечто под Колиными пальцами то и дело разрывались ожоговые пузыри, и открывалась влажная багрово-красная мякоть, похожая на кусок парного мяса. Это была Настя? Мальчик не знал.
        Но - он вытащил девушку в коридор и, наконец, извлек кляп у неё изо рта. За всё это время Колина няня даже не шевельнулась. Пытаясь сообразить, что делать с ней дальше, мальчик потянулся к повязке, закрывавшей его собственный рот, и сорвал ее. На миг позабыв обо всем, он полной грудью вдохнул воздух прохладного коридорчика и - понял, что воздух этот по какой-то причине не дошел до его легких, а застрял где-то на полпути: в самой середине его горла.
        Ужас - самый сильный за весь этот день - оледенил Колю. Обеими руками мальчик схватился за горло и принялся царапать его, будто пытался разорвать трахею, чтобы открыть доступ воздуху. Но даже не ободрал кожу: Колины ногти были коротко и аккуратно подстрижены.
        С выкатившимися глазами, бледный, как всплывший утопленник - только с пунцовыми пятнами ожогов по всему телу,- мальчик повалился набок рядом с Настей, так что его лицо уткнулось в ее плечо. Еще несколько глянцевито поблескивавших волдырей лопнули, и их желтоватое содержимое потекло по щеке Коли вместе с его слезами. Плакал он даже не от боли и не от жалости к себе, а от удушья, причину которого не мог постичь.
        Мальчик начисто позабыл об откушенном фрагменте руки «доктора Моро». И абсолютно уверился в том, что дышать ему не дают его собственные и Настины ожоги, от запаха которых он теперь задыхается.
        Он успел еще зафиксировать для себя два последних впечатления. Оба были кошмарными, но второе, как это ни удивительно - с оттенком веселья.
        Первое: он увидел, как вокруг тела Насти возникает огромное черное пятно, имеющее вид кокона. Причем такого, который вращается, распространяя вокруг себя грязные волокна-флюиды - готовые добраться до самого мальчика.
        Но это впечатление длилось недолго: мир померк в Колиных глазах. Однако мальчик мог еще слышать, и вторым - последним - его впечатлением был стук входной двери. Коля подумал: бандиты снова возвращаются - теперь уж точно для того, чтобы добить их с Настей. И напоследок почти рассмеялся безумной мысли: негодяям сделать этого не удастся, поскольку и он сам, и его няня уже умерли.
        Веронике Александровне в первый момент показалось, что в квартире был пожар, и теперь ее наполняют густой дым и отвратительный запах раскаленного металла. Лишь пройдя - почти ощупью - несколько шагов по коридору, женщина поняла: то, что она сочла дымом, было на самом деле водяным паром, который продолжал струиться из распахнутой двери ванной комнаты.
        Возле этой двери Колина бабушка замерла, как вкопанная, а потом опустилась - практически упала - на колени. Принесенный от аптекаря бумажный сверток она выронила, и из него выпали полотняные мешочки, набитые чем-то мягким и нетяжелым. Вероника Александровна на них даже не взглянула; она припала ухом сначала к груди мальчика, потом - к груди девушки. Оба не дышали, но Колино сердце еще слегка трепетало. И - женщина заметила еще кое-что: лицо мальчика было синюшным.
        - Да ведь он подавился чем-то…- пробормотала она.
        Повернув Колю спиной к себе, Вероника Александровна обхватила его сцепленными в замок руками чуть выше пупка и резкими движениями снизу вверх стала давить на его живот. Она совершила три рывка, четыре, потом - покрывшись ледяным потом - сделала это в пятый и в шестой раз; ее внук не дышал. Страшная мысль: что ему придется делать трахеотомию при помощи кухонного ножа - посетила Веронику Александровну, и она сдавила и рванула тело мальчика так, что едва не сломала ему ребра. Однако воздух, остававшийся в Колиных легких, при этом рывке ринулся-таки наружу, повинуясь движению диафрагмы. И вытолкнул то, что застряло в горле ребенка: вырванный из человеческой руки кусок кожи с подкожным жиром.
        Коля с хрипом и свистом втянул в себя воздух, закашлялся, и его немедленно вырвало желчью. Но затем он принялся часто и жадно дышать, и Вероника Александровна, осторожно держа его, поднялась на ноги.
        - Настя…- выговорил мальчик.- Где она?
        Бабушка не ответила и встала так, чтобы заслонить от Коли обезображенное тело няни.

11
        Николай Скрябин, восемнадцатилетний студент МГУ, отвел от лица медную трубку ауроскопа и без колебаний произнес:
        - Почти все эти предметы принадлежали тем, кто умер. Но есть два исключения.
        Он перешагнул порог кладовки, склонился над одной из картонных коробок и, не испросив разрешения у Григория Ильича, отвернул клапаны. Внутри были книги - те самые, которые полтора месяца назад разглядывала Анна Мельникова. Вокруг этой коробки (да еще рядом с настольной лампой в матерчатом абажуре, притулившейся на одном из стеллажей) Коля не увидел черных энергетических отпечатков - коконов смерти.
        Некоторое время Скрябин созерцал латинские заголовки книг; Григорий Ильич ему в этом не препятствовал. Прямо сверху лежало знаменитое пособие по черной магии:
«Истинный гримуар»; еще два десятка изданий были того же свойства.
        - Ищешь среди них свои - те, которые у тебя украли?- с иронией поинтересовался Семенов.
        От неожиданности Коля вздрогнул; он почти забыл о той байке, которую Стебельков передал по его просьбе комиссару госбезопасности.
        - А что - это не они?- стараясь подделаться под тон Григория Ильича, проговорил Скрябин.- Мои находятся в другом месте?
        - Что в другом месте - это точно,- сказал Семенов.- И я надеялся, что, согласившись с нами сотрудничать, ты скажешь, в каком именно.
        - Вам лучше знать, куда их запрятал ваш товарищ.- Коля закрыл коробку, вышел из кладовки и отряхнул пыль с ладоней.- И еще - вон та лампа,- добавил он, указывая пальцем через плечо.
        - Да, способности у тебя есть,- констатировал Григорий Ильич.- В том числе - и по части вранья. Ну, да ладно, о книгах у нас еще будет возможность поговорить - на другом этапе нашего, так сказать, сотрудничества.
        - Кстати, насчет сотрудничества.- Коля в который раз попытался заглянуть в глаза Григория Ильича, но ему это снова не удалось.- Не помню, чтобы я давал на него согласие.
        Чекист сначала опешил, но потом, поняв, в чем дело, рассмеялся.
        - Всё ясно,- сказал он.- Хочешь выдвинуть какие-то условия. Деньги тебя интересуют?
        - Меня интересует только одна вещь: найдется ли в вашем…- Он чуть было не сказал проекте, но вовремя поправился,- …в вашем экспериментальном отделе место для моего друга, Михаила Кедрова?
        - Он-то тебе зачем?- Семенов поморщился.- У тебя - исключительный дар, а этот Кедров - никто. А, впрочем, ладно,- Григорий Ильич взмахнул рукой,- найдем какое-нибудь занятие и для него.
        Он снял телефонную трубку, набрал номер из трех цифр и велел кому-то:
        - Кедрова - в библиотеку.
        Скрябин решил, что библиотека - это коллекция эзотерических изданий, изъятых у живых и мертвых граждан.
        - Ну, теперь ты готов сотрудничать?- вопросил Григорий Ильич.
        - Теперь - готов,- сказал Николай.
        - Тогда рассказывай, где сейчас твои книги,- немедленно распорядился чекист.
        - Те, которые у меня украли? Откуда ж мне знать?- Скрябин даже под угрозой смерти не отдал бы их Григорию Ильичу.
        Повисла пауза. Семенов смотрел на Николая - при этом ухитряясь не сталкиваться с ним взглядом; Николай смотрел на Григория Ильича, пытаясь его взгляд поймать.
        - Ладно,- проговорил, наконец, комиссар госбезопасности.- Оставим в покое все твои книги. Меня интересует только одна из них: сочинение Парацельса «Азот, или О древесине и нити жизни». Может быть, у тебя есть какие-нибудь догадки, где эта книга сейчас?
        - Очевидно, там же, где и прочие украденные книги,- не задумываясь, ответил Коля, хоть и понимал, что терпение чекиста может иссякнуть в любой момент.
        Возможно, терпение Григория Ильича и впрямь иссякло, но внешне он никак этого не проявил, спокойно произнес:
        - Тогда идем со мной. Я кое-кого покажу тебе. Да оставь ты эту трубу у себя,- Скрябин хотел было положить ауроскоп на стол Семенова,- она тебе понадобится.
        Всю дорогу, пока Григорий Ильич вел его по коридорам Наркомата внутренних дел, Николай пытался представить, как сейчас выглядит Анна. То ему грезилось, что ее лицо изуродовано побоями; то он рисовал себе картины, в которых Анна почему-то оказывалась размалеванной, хохочущей, в декольтированном проституточном платье. То с содроганием воображал, что ему покажут мертвое тело красавицы (ее уже казнили, а Стебельков не успел предупредить), и Григорий Ильич с наклеенной улыбкой спросит:
«Видишь что-нибудь?»
        Но во всех своих предположениях юноша ошибся. За дверью, которую распахнул перед ним комиссар госбезопасности, было просторное помещение. Однако оно тотчас напомнило Коле кладовку, где пылилось конфискованное имущество, поскольку и там, и здесь стояли высоченные, до самого потолка, стеллажи. Но в этом помещении - в
«библиотеке» - стеллажей оказалось куда больше; это место и впрямь напоминало вместительное книгохранилище. Вот только книг здесь не было: полки сплошь заполняли картонные папки, все - туго набитые, почти лопающиеся от неведомого содержимого.

«Кого ж он хотел мне здесь показать?- изумился Коля.- Его, что ли?»
        Посреди библиотеки стоял, обескураженно оглядываясь по сторонам, Миша Кедров.
        Но, конечно, чекист имел в виду не Колиного друга. Когда Николай понял, кого Григорий Ильич решил ему показать и чем именно ему придется заниматься, то не удержал разочарованного вздоха. Что, конечно, от Семенова не укрылось.
        - Когда тебе всё это надоест,- сказал тот,- дай мне знать.- И вышел из библиотеки, хлопнув дверью.
        Часом позже, когда Скрябин и Кедров, пропыленные насквозь, копались в содержимом бесчисленных папок, Григорий Ильич вновь сидел в своем кабинете. Перед ним на столе лежал в развернутом виде тот самый листок бумаги, доставку которого видел Коля. И на листке этом была написана от руки всего одна строчка:
        Дата исполнения - 12 июля.
        Часть вторая
        Почтальон ада
        Глава 8
        Секретные двери
        Июль 1935 года.
        НКВД СССР

1
        Пространство, по которому шли в ночь с 11 на 12 июля Скрябин и сопровождавший его Стебельков, скорее могло именоваться туннелем, чем коридором. Коля не видел ни одной двери с того самого момента, как Иван Тимофеевич с легкостью сдвинул в сторону громадный посудный шкаф в лубянской столовой, и за шкафом этим обнаружился узкий, темный, но довольно высокий проход, шедший вниз под небольшим углом. Только тогда юноша понял, для чего чекист велел ему прихватить с собой карманный фонарик и запасные батарейки.
        - Кто же проложил этот ход и когда?- не удержавшись, спросил Николай.
        - Говорят, его прорыли еще в то время, когда здесь был доходный дом Страхового общества «Россия»,- сказал Стебельков.- Я слыхал, будто какой-то банкир водил по нему к себе на квартиру своих замужних любовниц.- Невозможно было понять: искренен Иван Тимофеевич или откровенно насмехается над своим спутником.
        Студент МГУ предпочел не выяснять этого, только протянул: «А-а, понятно…» Чекист согласился оказать ему услугу, явно не окупавшуюся никакими деньгами, и ссориться с ним Скрябин сейчас не желал.
        Пускаясь в эту авантюру, Коля и его провожатый, будто смеха ради, решили поменяться формой одежды. На сотруднике НКВД был штатский костюмчик, а Колино облаченье, раздобытое для него Иваном Тимофеевичем, включало в себя синюю фуражку с краповым околышем, синие габардиновые бриджи с малиновым кантом, сапоги и гимнастерку цвета хаки с двумя усеченными треугольниками красного цвета на каждом рукаве. То была форма сержанта госбезопасности.
        Спуск по коридору (туннелю) продолжался не менее четверти часа, и Николай утратил всякое представление о том, в каком именно направлении они со Стебельковым движутся. Пару раз ему казалось, что они делают поворот по широкой дуге, но было ли это на самом деле, и в какую сторону они сворачивали - Скрябин сказать не мог. Наконец, когда фонарь в Колиных руках светил уже совсем тускло, и пора было заменить первую севшую батарейку, путь завершился. Туннель закончился тупиком, и, если б не его провожатый, Николай ни за что не обнаружил бы в этом тупике крохотную дверцу, цветом и фактурой неотличимую от краснокирпичных стен подземелья.
        - Ну, вот и всё,- сказал Стебельков и надавил несколько раз на кирпичи у самого пола, справа от двери, вследствие чего та бесшумно отворилась.- Дальше вам идти одному. Станете выходить - дверь захлопните, а потом снаружи откроете ее таким же манером. План-то при вас?
        Юноша кивнул: план пресловутого тира НКВД, переданный ему пронырой Иваном Тимофеевичем, он химическим карандашом перерисовал себе на правую и левую ладони.
        - Ну, тогда - ни пуха!..- И, сопроводив пожелание кратким взмахом руки, Стебельков развернулся, а затем почти что трусцой припустил по коридору прочь.
        - К черту!..- пробормотал Коля.
        Он дождался, когда шаги Ивана Тимофеевича смолкнут в отдалении, и снял с плеча маленький рюкзачок, на который Стебельков всю дорогу поглядывал с явственным любопытством, и осмотрелся по сторонам.
        Возле краснокирпичной стены коридора, почти упираясь в приоткрытую секретную дверь, лежал длинный, довольно узкий предмет, накрытый куском брезента. Об этом предмете у Коли с Иваном Тимофеевичем накануне вышел жестокий спор. Но, в конце концов, Стебельков сдался, пообещал, что всё сделает. И не обманул.
        Подойдя к стене, Коля приподнял край брезента и с явной неохотой заглянул под него, поморщился и снова прикрыл длинный сверток.
        - И правда - есть сходство,- пробормотал он, темнея лицом.
        Что он имел в виду - было неясно, поскольку на сверток у стены Скрябин больше не глядел. Вместо этого он вытащил из рюкзака и аккуратно разложил на полу полосатое женское платье, а рядом поставил туфли на довольно высоком каблуке; ито и другое было частью имущества, оставленного у него на квартире сбежавшей подружкой.
        Закончив с дамским нарядом, Коля извлек из своего рюкзачка небольшое зеркальце и десятка полтора маленьких жестяных баночек: круглых, снабженных бумажными этикетками.
        - Слава богу, что Мишка меня не видит,- пробормотал юноша,- а не то сдал бы он меня в больницу Кащенко или, вернее того - в институт Сербского…

2
        Как и обещал Григорий Ильич, для Михаила Кедрова нашлось занятие в сфере изучения труднообъяснимых явлений. То есть, конечно, нашлось оно для обоих друзей, однако именно Мишино участие помогло сделать открытие, обеспечившее внезапный прорыв в деле «Максима Горького».
        Так называемая библиотека была для Семенова и его сподвижников вспомогательным хранилищем, своего рода архивом. И, хоть доступ в него разрешался лишь тем избранным, чьи кандидатуры одобрялись лично Григорием Ильичом, подлинно секретным объектом он всё-таки не был. Сердце Ярополка (Коля ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь упомянул при нем само это слово) находилось, как подозревал юноша, совсем близко, но оно было спрятано за семью печатями.
        Не раз и не два Николай Скрябин пытался пройти чуть дальше по коридору, мимо библиотеки: туда, где располагалась одна особенная дверь; однако всякий раз его останавливали часовые, денно и нощно сторожившие подходы к ней. А между тем никакой нужды в подобных предосторожностях вроде бы и не было. Дверь эта была такова, что понадобился бы не один килограмм динамита, чтобы снять ее с петель. Она была не просто бронированной: Коля полагал, что ее отлили в виде цельной стальной плиты, толщину которой он не мог себе даже вообразить. Ни замочных скважин, ни кодового замка, ни даже ручки на ней не было. Оставалось только гадать: кто, как и когда эту дверь отпирает?
        Коля ни разу не видел, чтобы кто-нибудь заходил в неё или выходил обратно. И терялся в догадках, откуда именно берутся бесчисленные фотографии и документы, которыми набиты архивные папки? Фотографии особенно интересовали Колю, поскольку именно их сортировкой приходилось теперь заниматься ему и Мише Кедрову. А те кое-кто, кого Григорий Ильич обещал Скрябину показать - были люди, на этих карточках запечатленные.
        Число фотоснимков пополнялось едва ли не каждый день, и были они столь необычны, что Коля сделал вывод: их проявляли и печатали в особой, снабженной специальным оборудованием фотолаборатории. И находилась она, по мнению студента МГУ, за той самой стальной дверью.
        Мысли о двери настолько поглотили Скрябина, что ключевые улики по делу «Горького» он в библиотеке пропустил. И нашел их Миша Кедров. То были кинопленки - отснятые на Центральном аэродроме имени Фрунзе. Колин друг отыскал их на одном из стеллажей в дальнем конце библиотеки.
        К пленкам прилагалась целая подборка распечатанных с них особых фотографий, и на всех карточках было явственно видно: за спиной у летчика Благина находится некое наподобие его вытянутой тени. Только контуры у нее были иные, чем у тени настоящей. Другая тень имела вид человека, но в то же время напоминала черный конус, в который постепенно - как в воронку смерча - затягивало сталинского сокола.
        - Это - аура Благина?- спросил Миша, уже начинавший разбираться в таких вещах.
        - Да, но только - специфического рода,- сказал Коля.- Я бы назвал ее «ангелом смерти». И вот ведь что интересно: когда авиационный праздник только начинался, ее видно не было. «Ангел» появился после того, как он пообщался с Благиным.- Юноша ткнул пальцем в одну из фотографий, на которой присутствовал мужчина в форме НКВД - со знаками различия комиссара госбезопасности 3-го ранга.- Интересно, славные сотрудники товарища Ягоды обратили на это внимание?
        - Судя по всему, сотрудники товарища Ягоды на многое обращают внимание,- буркнул Миша.- Ты сам видишь: у них тут материалов на несколько фотовыставок хватит.
        И это было чистой правдой. Григорий Ильич поручил Скрябину и Кедрову составлять описи архивных фотоснимков, численность коих, по скромным Колиным подсчетам, измерялась десятками тысяч. Семенов явно рассчитывал, что Скрябину быстро осточертеет копаться в них и он, бросив своего друга в архиве, попросит для себя настоящее дело. И перестанет наводить тень на плетень со своими книгами. Но именно эти фотографии и оказались настоящим.
        На карточках запечатлены были субъекты самые разные: мужчины и женщины, молодые и старые, известные всем государственные деятели и неведомые прохожие на улицах. Всех этих людей (а среди них были и Ленин в Горках, и Киров у дверей Смольного) объединяло одно: за их спинами просматривались такие же черные коконы, как был у летчика Благина.
        Медный же Колин ауроскоп нужен был (по идее) для того, чтобы оценивать другие, обычные фотоснимки - на которых ангелов смерти не было. Таких фотографий в библиотеке также имелось немало. Скрябин должен был их изучать и заносить в особый реестр те из них, на которых его подзорная труба позволила бы ангелов разглядеть. Случалось, что Коля их действительно видел - не с ауроскопом, невооруженным глазом, но сообщать об этом Семенову, конечно же, не собирался.

3
        В жестяных баночках, которые Коля разложил перед собой на рюкзаке, было не что иное, как ингредиенты для театрального грима. Скрябин позаимствовал их в драмкружке МГУ, а гримеру сказал, что набор специфических красителей нужен ему для одного розыгрыша, затеваемого в канун Петрова дня. И это была практически чистая правда.
        Грим предназначался не для женского лица: Николай намерен был сам воспользоваться им. Это явно не вызывало у него энтузиазма, но даже не из-за того, что нанесение косметики на лицо он почитал занятием, не вполне достойным мужчины. Причина была иная, куда более неприятная.
        Вздохнув, Коля посмотрел на длинный сверток у стены, потом покосился на свои наручные часы и понял: медлить нельзя. Разумнейшая мысль: что Иван Тимофеевич был не так уж и неправ, восставая против этой части его плана,- посетила юношу. То, что он собирался сделать, являлось поступком бессовестным, и это было еще мягко сказано.
        - Господи, прости меня,- прошептал Николай, а затем добавил, обращаясь к укрытому брезентом предмету: - И вы простите меня тоже, если это возможно.- С этими словами он сбросил брезент на пол.
        Коле открылось такое зрелище, что он, хоть и оглядывал уже бегло содержимое свертка, не сдержался и в первое мгновение отшатнулся. То, что находилось под брезентом, и впрямь обладало сходством - сходством с самим Николаем Скрябиным, если бы, конечно, ему прибавить лет тридцать пять возраста, сделать его волосы седыми, избороздить лицо морщинами, а в довершение всего пустить ему пулю в голову. Да, Стебельков по поручению Коли вытащил из расстрельного рва в тюрьме НКВД тело убиенного узника, ростом и телосложением похожего на Скрябина, и приволок сюда.
        Стараясь не глядеть в лицо своему мертвому двойнику, Коля стал расстегивать на нем пиджак, заскорузлый от крови и покрытый к тому же коричнево-бурыми разводами, столь отвратительными, что об их происхождении юноше не хотелось даже думать. Оставалось только благодарить бога, что тело, находившееся здесь с прошлой ночи, почти не источало запаха разложения.
        Кое-как стянув с трупа пиджак, Коля взялся было снимать еще и рубашку, но - остановился, ощутив сильнейший спазм в горле. Тело узника: от пояса до самой шеи, как со спины, так и со стороны грудной клетки - сплошь покрывали черно-синие полосы кровоподтеков. Рубцы, находившие один на другой, были оставлены то ли скрученным электрическим проводом, то ли ременной плетью с вплетенными в неё стальными шипами. На коже было множество рассечений, и местами они даже начинали подживать, но видно было, что именно по заживающим ранам чаще всего и наносились новые удары. При этом руки узника оставались неповрежденными, лишь возле плечевых суставов проступали черные пятна; видимо, заключенного подвешивали на вывернутых руках к потолку и лишь после этого приступали к порке.
        - Сволочи…- пробормотал Скрябин и так стиснул кулаки, что ногти оставили на его ладонях багровые полукружья.- Чтоб вам в преисподней другие мертвецы глотки вырвали!..
        Он прыгающими руками стал натягивать рубашку обратно на мертвое тело, а Колино воображение рисовало тем временем одну за другой картины - этакий новый Ад Иеронима Босха. Коля видел бездонный провал, заполненный извивающимися телами в форме НКВД; видел бесчисленные фигуры людей в штатском, облепившие наркомвнудельцев; различал, как эти убиенные голыми руками выдирают кадыки своим мучителям, а потом и вовсе разрывают на части их тела. Одного только Скрябин пока не понимал: он и сам находился теперь в преисподней, и самые немыслимые видения имели здесь свойство сбываться.
        Когда Николай застегнул, наконец, на мертвеце рубашку и провел рукой по лицу, на его пальцах остались капли влаги; но это не были слезы. Пот стекал у него со лба, и юноша вынужден был то и дело утирать его - точно так же, как это делал летчик Благин перед последним в своей жизни вылетом.

4
        - Этот мерзавец что-то ему передает,- сказал Скрябин и, подойдя к экрану, почти уткнулся в него носом; картинка тотчас перекочевала с белого полотна на Колин затылок, и юноше пришлось отодвинуться в сторону.- Можешь прокрутить еще разок?
        Миша, бормоча что-то себе под нос, остановил киноаппарат и нашел нужный фрагмент ленты. Двумя часами ранее, когда время их практики закончилось, они с Колей умыкнули коробку с пленкой из библиотеки, где киноаппаратуры в наличии не было, и пронесли в лубянский кинозал. Чего им могла стоить такая выходка - об этом Кедрову не хотелось даже думать, но пленку необходимо было просмотреть. Вставив ее в аппарат, Михаил снова запустил стрекочущий механизм.
        На экране человек в чекистской форме, со смазанным серым овалом вместо лица, сунул Благину в руку какой-то светлый предмет правильной формы: то ли квадрат, то ли прямоугольник. Летчик положил его в нагрудный карман.
        - Как думаешь, что он мог ему отдать?- спросил Кедров.
        - Возможно, блокнот. Или конверт.- Николай во второй раз уткнулся в экран и только теперь заметил одну поразительную вещь, во время первого просмотра прошедшую мимо его глаз.
        - И что, по-твоему, в этом конверте?- продолжал вопрошать Михаил, но Скрябин был так поражен своим открытием, что только огрызнулся:
        - Откуда мне знать? Может, порнографические открытки из личной коллекции Ягоды…- (Колин отец как-то обмолвился, что у наркома внутренних дел таких открыток хранится на квартире несколько тысяч).
        И - хоть в любой момент их могли поймать с поличным, хоть самолету на пленке оставалась лишь пара минут существования,- Миша прямо-таки закис от смеха. Николай в первый момент изумился, не понимая, что с его другом творится, но затем, глядя на Кедрова, и сам принялся смеяться. Друзья хохотали так самозабвенно, что и не заметили, как закончилась пленка в аппарате; лишь равномерный треск поворачивающейся полной бобины привлек их внимание.
        Миша остановил аппарат и потянулся уже вытаскивать из него катастрофическую пленку, когда дверь небольшого кинозала распахнулась, и на пороге, подсвечиваемый со спины коридорными лампами, возник мужчина в форме НКВД.

5
        Коля толстым слоем нанес грим на лицо, шею и тыльную поверхность обеих рук, придав им синевато-серый оттенок, а вокруг глаз наложил такие тени, что глазницы стали казаться провалами. Голову он присыпал какой-то жирной пудрой, так что его черные волосы приобрели вид свалявшихся седых косм. И, наконец, от затылка он прочертил по направлению к шее извилистую красно-бурую полосу, началом которой служил аккуратный круг диаметром сантиметра в два: цвета пережаренного мяса и как будто покрытый какой-то коркой.
        Гимнастерку НКВД юноша снял и прямо на майку напялил пиджак, позаимствованный у мертвеца. Но никакую другую одежду расстрелянного брать не стал. Вместо этого Коля надел вывернутые на изнанку (чтобы не видны были лампасы) форменные бриджи, выпустил их поверх голенищ сапог, а сами сапоги как можно гуще присыпал - вместо пыли - театральной пудрой.
        Приобрел ли Коля сходство с расстрелянным узником - сказать трудно, но что он перестал походить на самого себя - это точно.
        Коридор, где он очутился, выйдя из секретного хода, был темен и пуст; один только луч Колиного фонарика мерцал желтоватым светом. Выходя из секретной двери, юноша аккуратно прикрыл ее, и она (фрагмент стены) встала на место мягко, словно была снабжена пневматическим доводчиком. Никто, включая самого Скрябина, в жизни не догадался бы, что эта стена - не совсем стена. Чтобы не заплутать, возвращаясь той же дорогой, Коля щедро присыпал пол возле двери гримировальной пудрой. По виду она была неотличима от обычной известковой пыли.
        Скрябин шел, поторапливаясь; до события оставалось никак не менее часа, но Коле требовались дополнительные приготовления прямо на месте. Юноша то и дело сверялся с начерченным на ладонях планом помещения и, наверное, именно из-за этого вдруг споткнулся (на ровном месте, словно нога его зацепилась за воздух), и выронил фонарь, который при падении погас. Практикант НКВД остался в полной темноте.
        Опустившись на колени, он принялся шарить по полу руками, но вместо металлического корпуса фонарика натолкнулся вдруг на что-то совсем другое: студенистое и холодное. Коля тотчас отдернул руку, но субстанция последовала за его ладонью, будто вцепилась в нее.
        - Эй, здесь кто-то есть?- громко произнес Скрябин.
        И в ответ его наплывом окатили чужие голоса: гулкие и бесчисленные. Открытие: что в подземном коридоре он вовсе не один - застало Колю врасплох, но для него это уже не было чем-то диковинным: начиная с недавних пор, внезапные неприятные происшествия случались с ним систематически.

6
        Лица? того, кто стоял в дверях кинозала, ни Скрябин, ни Кедров разглядеть не могли, но оба мгновенно уверились, что к ним нагрянул киношный даритель - Григорий Ильич Семенов. Воздух в кинозале сделался вдруг тугим, как резиновый мяч, и для того, чтобы продолжать дышать, друзьям пришлось как следует постараться. Почти не думая о том, что он делает, Коля дотянулся взглядом до кнопки электрического выключателя, располагавшегося справа от двери и хорошо различимого теперь, когда из коридора на него падал свет. А затем надавил на эту кнопку.
        Свет в помещении тотчас загорелся, так что мужчина в дверях от неожиданности прикрыл лицо ладонью. И только тут заговорил.
        - Вы что тут делаете?- спросил гость - голосом совсем даже не зловещим, обычным начальственным баском, произнося слова чуть врастяжку.- Кто вам разрешил находиться здесь вечером? И чего вы так ржали?
        Никакого внимания на то, что свет в кинозале зажегся сам собою, мужчина не обратил. Он шагнул через порог, и друзья увидели наркомвнудельца, на рукаве которого краснела повязка дежурного. Был это, конечно же, не Григорий Ильич, но - тоже Колин знакомец: Дутлов, так и не поймавший Скрябина на фабрике военных и учебных фильмов. По счастью, давешнего самозванца он не опознал.
        - Мы… кино смотрели…- пробормотал Николай, молясь, чтоб голос его выражал смущение.- Вот…- Он указал на коробку с пленкой, про запас захваченную с собой. - «Летчики»… Новый фильм режиссера Райзмана. В главной роли - Борис Щукин. Очень хорошее кино…
        Минуту спустя дежурный НКВД вел Скрябина и Кедрова за собой, держа под мышкой
«Летчиков».
        - Еще один такой сеанс,- орал он,- и вы оба из своего университета вылетите пробками… Кино они смотрели!.. Вам что здесь - кинотеатр «Иллюзион»?..
        В промежутках между фразами он добавлял иносказательные слова и выражения, но студенты МГУ даже и не думали на него обижаться: вел-то их Дутлов не в кутузку, а всего лишь к выходу из здания.
        Едва друзья оказались на улице, Миша повернулся к Николаю:
        - Та пленка, она осталась в киноаппарате…- Мишино лицо казалось в темноте белым, как брикет мороженого.- Что, если он ее найдет?
        Коля, явно думая о чем-то постороннем, проговорил:
        - Завтра утром я туда вернусь, тогда всё и узнаем.
        На том они и расстались. По забывчивости, перебив эту мысль другими, Николай так и не сказал своему другу о том, что он еще увидел на злополучной пленке. А если б и сказал, Михаил, возможно, не придал бы этому значения. Он ведь даже и не обратил внимания на то, что лицо дарителя было на экране расплывчатым, списал это на дефект пленки.
        Однако расплывчатость эта на один миг вдруг пропала. Лицо Григория Ильича сделалось четким и контрастным как раз тогда, когда он вручал Благину свой непонятный подарок.

7
        Коле показалось, будто сам воздух лубянского подвала заговорил с ним. Конкретных слов юноша почти не мог разобрать, различал лишь интонации: ноты мольбы, отчаяния, страха, гнева, боли. И только один мужской голос: молодой, сильный, перекрывающий все остальные - произносил совершенно отчетливо: «Позвоните моей жене, позвоните моей жене…»
        Все другие звуки были, по сути дела, единым вибрирующим стоном - обезличенным, но при этом пронзительным, словно ультразвуковая волна. У Скрябина возникло чувство, что у него вот-вот разорвутся барабанные перепонки; он, застонал, прижал к ушам ладони. Но, конечно, это не помогло.
        Отняв от ушей руки, Скрябин стал снова обшаривать пол - торопливо, почти в панике. Поначалу он осязал только каменные плиты и вязкое нечто; прошло не менее четверти минуты (Коле показалось: не менее четверти часа), прежде чем пальцы его коснулись металлической трубки: рукояти фонаря.
        Коля сдвинул рычажок выключателя и сразу подумал, что зря он это сделал. Вспыхнувший свет высветил картину, какая не приснилась бы даже фламандскому живописцу Босху. Юноше показалась, что он очутился в котле, где варится исключительно густой суп. Только ингредиентами этого супа были человеческие силуэты (души?): полупрозрачные, с размытыми контурами, они наползали друг на друга, перехлестывались, перемешивались и без конца меняли свое местоположение. Это было коловращение призраков, и Коля находился в его центре. Фантомы раскачивались из стороны в сторону, поднимались к самому потолку, стекали по стенам, извивались по каменному полу, и всё для того, чтобы очутиться как можно ближе к единственному живому человеку.
        - Я ничем не могу вам помочь,- сказал Скрябин, и эти слова прозвучали так, словно его голова была обмотана ватной телогрейкой.- И почти не понимаю, что вы говорите.
        Призраки услышали его и решили исправиться: стали сужать свое кольцо и окружили Колю плотно, как облепляет мачту корабля порванный мокрый парус. Голоса фантомов тотчас сделались более различимыми, а сопровождавший их поток боли и гнева обрел и вовсе убийственную силу. Скрябин почувствовал, что у него вот-вот помутится рассудок. Обеими руками он принялся отмахиваться от привидений, но пытаться отогнать их - было всё равно что резать ножом воду. Юноша ударял по фантомам, те расступались под его руками, а затем смыкались снова.
        До события оставалось уже меньше получаса, а Николай не мог ни двинуться вперед, ни сделать хотя бы полшага назад. Такой ситуации он уж точно не мог предусмотреть, когда разрабатывал свой план.

8
        Утром коридоры и лестницы НКВД казались обыденными, как в любом другом советском учреждении. Лица сновавших по ним людей (у кого - заспанные, у кого - сосредоточенные) ни на кого не способны были нагнать ужас. Дневная Лубянка не выглядела похожей на свою ночную ипостась. И даже для практиканта НКВД, едва знакомого со здешними порядками, это было неоспоримой истиной.
        Пристроившись на лестничном подоконнике, Миша минут двадцать дожидался своего друга. И когда тот возвратился, мгновенно - по выражению его глаз, по наполненному одним лишь воздухом бумажному пакету в руках - всё угадал.
        - Кто-то забрал ее,- почти не разжимая губ, проговорил Николай.- Даже аппарат, в который она была вставлена, и тот пропал…
        - Пальчики…- простонал Миша.- Они отправят киноаппарат на дактилоскопическую экспертизу, и…
        - Никто не снимал у нас отпечатки пальцев, когда мы пришли на практику,- резонно заметил Скрябин, но даже у него сердце ёкнуло, и нехотя он добавил: - Но, конечно, их могли получить и негласно. За что мы только тут не хватались…
        И, понурившись, они направились в «библиотеку». Друзьям оставалось только гадать, какое продолжение будет иметь для них эта история.
        Однако реальность, как это обычно и бывает, все их предположения опровергла начисто: история с пленкой - поразительное дело!- никакого продолжения получать не желала. Прошел день, другой, третий - никто не вызывал Скрябин и Кедрова на допрос, не хватал их на улице, заламывая им руки и надевая наручники; никто - даже Дутлов, встречавшийся им после этого в коридоре,- вообще не заикался о происшествии в кинозале, словно его не было вовсе.
        Случившемуся Николай видел только одно объяснение: пленку обнаружил сам Григорий Ильич Семенов. И, не заинтересованный в том, чтобы привлекать излишнее внимание к своей персоне, примеривался теперь: как бы ему исподтишка разобраться с двумя наглыми практикантами. Эту мысль - в сильно смягченном виде - Коля и высказал своему другу.
        - И что ж нам делать теперь?- возопил Миша.- Ждать, пока он сбросит нам на головы по кирпичу?
        - Нет,- сказал Коля,- сбросить самим. Да не пугайся: убивать его я не собираюсь. - В тот момент он говорил совершенно искренне.- Хочу лишь сделать так, чтобы он о нас и думать забыл. Чтобы у него нашлись заботы иного рода.
        - И как ты намерен это сделать? Мы будем ходить по коридорам НКВД и всем рассказывать, что Григорий Ильич передал неизвестно что летчику Благину перед самой катастрофой?
        - Нет, у меня другой план,- сказал Николай.- Вскоре должно состояться событие, которое я всенепременно желаю предотвратить. Помнишь, я говорил тебе об одном из приговоров по делу кинодокументалистов? Так вот, в ночь с одиннадцатого на двенадцатое июля его должны будут привести в исполнение.
        Миша ужаснулся:
        - Мы опоздали! Теперь уже не успеем собрать улики!..
        Разговор этот происходил в четверг 10 июля, в шесть часов вечера.
        - Не успеем,- согласился с ним Николай.- Даже и пытаться не будем.
        Некоторое время Кедров молчал, пытаясь вникнуть в смысл сказанного, и лишь полминуты спустя до него, наконец, дошло.
        - Ты собираешь пробраться в расстрельный подвал и помешать привести приговор в исполнение…- не спросил - констатировал Миша, а затем добавил без всякой иронии: - За такое точно - стенка. Даже твой отец тебя не спасет.
        - Сокрушаться по этому поводу поздно,- сказал Скрябин.- Я уже почти всё подготовил.
        У Миши пересохло во рту, и минуту-другую он не мог вымолвить ни слова. Но затем всё же заговорил - с горячностью:
        - Ну, допустим, ты сумеешь войти туда. Изощришься как-нибудь. Но вот как ты собираешься оттуда выйти? Особенно если учесть, что выходить тебе придется не в одиночестве!..
        - Ты не знаешь, университетский драмкружок летом работает?- ни к селу ни к городу спросил вдруг Скрябин.
        - Кажется, да.- Миша бросил на друга короткий изумленный взгляд.- Я видел афишу: в сентябре на сцене МГУ будет премьера - «Любовь Яровая». Стало быть, сейчас должны идти репетиции.
        - Это хорошо…- произнес Скрябин; на лице его возникло выражение, которому Колин друг смог найти только одно определение: вдохновенное.
        - Что бы ты там ни задумал,- сказал Михаил,- не рассчитывай, что ты свой план будешь исполнять один. Хочешь ты этого или нет, а я отправлюсь вместе с тобой.
        - Нет,- Скрябин покачал головой,- нужно, чтобы ты прикрыл меня, остался здесь.- Он повел рукой, указывая на помещение библиотеки, где они с Михаилом почти неотлучно проводили свое время.- В субботу я не приду на практику, однако должно создаться полное впечатление, что я здесь был.
        - И как, по-твоему, я такое впечатление создам?- вопросил Миша.
        - Ну,- Коля усмехнулся,- в НКВД найдутся для этого технические средства.
        Однако в тот же день, после захода солнца, Николай Скрябин вместо «технических средств» занялся какой-то непонятной чертовщиной. Результатом его занятий стало то, что поздней ночью он выбрался из своего подъезда, держа под мышкой холщовый мешок с небольшим по размеру содержимым. Отойдя от дома на порядочное расстояние и отыскав в чужом дворе мусорный бак, Коля воровато огляделся по сторонам и забросил в него свою ношу. А потом, отряхнув ладони, торопливо зашагал прочь.
        В мешке, который он выбросил, был белый персидский кот: на вид - спящий, на деле - без признаков жизни. Выглядел он почти точной копией Вальмона, с одною лишь разницей: пушистый хвост торчал у него из середины живота, наподобие необрезанной пуповины.

9

«Вот он - ад,- только и подумал Коля, не решаясь ни выключить фонарик, ни отвести взгляд от наползавших на него призраков.- Да и где ему быть - аду, как не здесь…»
        Однако часть его сознания мгновенно оспорила такое умозаключение. Для того чтобы попасть в преисподнюю, нужно было как минимум умереть. Коля же точно знал, что он всё еще жив: пульсирующая головная боль, жжение и мелькание в глазах не давали ему забыть об этом.
        Помнил он и о другом: ему следует находиться совсем не здесь. План его вот-вот мог рухнуть.
        - Я должен отгородиться,- прошептал Николай, зажмурился и, пренебрегая завываниями призраков, принялся за работу.
        Он мысленно двигался по кругу и возводил вокруг себя сияющую стену: нечто вроде широкой трубы, сужавшейся кверху. Даже с закрытыми глазами Скрябин видел, что каждый созданный (визуализированный) им участок стены наталкивается на скопище призраков, которые хоть и перемещаются назад - за полосу света, но делают это с крайней неохотой. Раза два или три Коля испытывал ощущение, что визуализации его не суждено будет завершиться: так сильно было противление фантомов. Но нет: он всё-таки достроил светящийся конус и завершил его остроконечной, как шляпа звездочета, вершиной.
        Тотчас гул голосов вокруг Николая - не умолк, но очень основательно стих, как стихает шум улицы, когда мы захлопываем окно. Приоткрыв глаза, Скрябин сам в первый момент не поверил тому, что увидел: так причудлива и фантастична была эта картина. Его фонарь по-прежнему горел, но теперь его свет, во-первых, многократно усиливался, словно отражаясь от зеркала, а во-вторых, не распространялся дальше конического заслона, смыкавшегося у Коли над головой - заслона не менее реального, чем позаимствованный у мертвеца пиджак.
        За пределами светового колпака мрак по-прежнему был заселен тысячами беспокойных обитателей, которые при иных обстоятельствах вызвали бы, несомненно, глубочайшее сострадание у Николая Скрябина. Но теперь ему было не до того, чтобы жалеть их. Чистая радость посетила его; Коля тотчас ее устыдился, но от этого она не прошла. Юноша понял, что для несчастных духов, энергетических останков тех, кто умер здесь или где-то поблизости,- он теперь недосягаем. И он двинулся вперед - почти побежал, огражденный сияющим куполом.
        Колина визуализация, правда, имела небольшой - крохотный, можно сказать,- побочный эффект: световой конус распространял вокруг себя волнообразные, струящиеся воздушные потоки. Они были немногим сильнее обычных сквозняков, гулявших по лубянскому подвалу, но этих воздушных волн оказалось достаточно, чтобы горка пудры, оставленная Скрябиным возле секретной двери, начала осыпаться, как песчаная скульптура на пляже. А затем чуть более сильное колыхание воздуха разметало ее бесследно.
        Глава 9
        Казнь
11-12 июля 1935 года.
        Ночь с субботы на воскресенье

1
        Поразительное дело: в ночь накануне Петрова дня Анне удалось уснуть. И это при том, что дьявольский подарок Григория Ильича - дар предвидения - оставался при ней, и она точно знала, что в эту ночь должно случиться. Спала она минут двадцать, не больше, но за это время ей приснился сон: самый отчетливый, и оттого - самый страшный из всех, какие ей доводилось видеть в жизни.
        В этом сне ей привиделось ночное московское метро, где она успела-таки побывать - до того, как отправилась в тюрьму НКВД.
        Анна узнала станцию «Охотный Ряд», которая во мраке напоминала не подземный дворец, а роскошный, полный византийского великолепия мавзолей - этакую царскую усыпальницу. Расположенная на перекрестке трех первых радиусов метро, врытая в землю практически под самым Кремлем, станция эта по непонятной причине стала местом встречи двух престранных субъектов.
        - Вальпургиева ночь!- с притворной патетикой воскликнул один из них и воздел руки к темному потолку.- До чего же вы любите все эти символы!.. А ведь большинство из них ровным счетом ничего не означает.
        Анна тотчас поняла, что события в ее сне происходят в ночь с 30 апреля на 1 мая, то есть - за две недели до официального открытия первой линии метрополитена, которое состоялось 15 мая 1935 года.
        Гражданин, скептически настроенный по отношению к ночи ведьмовских шабашей, был облачен в форму НКВД: гимнастерку цвета хаки и синие габардиновые бриджи с малиновым кантом. Правда, вместо синей фуражки с краповым околышем на голове его красовалась оснащенная фонарем каска, какие носят проходчики метро. Свет фонаря был слабым, желтовато-блеклым, и почти полностью терялся в непроглядном мраке подземелья.
        Анна тотчас узнала наркомвнудельца в метростроевской каске: то был Григорий Ильич Семенов.
        Другой участник поздней встречи облачился в рабочую блузу прокладчика туннелей, а на голове его тоже присутствовала каска (разве что фонарь на ней горел чуть более ярко). Но, несмотря на столь обыденный наряд, выглядел этот другой куда более экзотично, чем его оппонент. Росту он имел не более одного метра, так что макушка его едва достала бы до пояса сотрудника НКВД, а на лице карлика топорщились неуместные мушкетерские усы. Аналогию с мушкетером усиливало и еще кое-что: лилипут восседал на лошади - маленькой, под стать его собственным габаритам, и плохо различимой в темноте.
        - Вальпургиева ночь как раз много чего означает,- возразил всадник.- Мощи святой Вальпургии были перенесены в церковь Святого Креста в Айхштадте 1 мая 877 года от Рождества Христова, и с тех пор каждая ночь накануне годовщины этого события отмечается особым образом.
        - Но ведь Вальпургия была праведницей. С какой же стати в ее праздник пляшут ведьмы и веселятся черти? Разве есть в этом хоть какой-то смысл?
        - Ты не хуже меня знаешь,- заметил карлик,- что в канун самых больших праздников христианского мира всегда происходит нечто необычное. И не в наших правилах отступать от традиций.
        - Боже, какой идиотизм!- Григорий Ильич закатил глаза.
        И тотчас поплатился - и за свою дерзость, и за неуместное поминание имени Господа. Произошло невероятное: лошадь, на которой восседал карлик, без всякого разбега подпрыгнула высоко вверх, словно была она не лошадью а, скажем, блохой, которую подковал Левша. И, еще находясь в воздухе, скакун лягнул сотрудника НКВД, угодив ему по лицу.
        При этом лошадиные ноги на мгновение попали в освещенную зону, создаваемую фонарем чекиста. И Анна увидела, что, во-первых, ног у лошади две, а во-вторых, заканчиваются они не копытами, а птичьими лапами: для пернатого существа весьма крупными, такими, что они подошли бы, пожалуй, какому-нибудь африканскому страусу.
        Страусовые когти прошлись по щеке Григория Ильича, оставив на ней три глубокие борозды с расходящимися краями; сотрудник НКВД с воем схватился за физиономию. Впрочем, тотчас выяснилось, что нанесенный ему ущерб совсем не так значителен, как могло бы показаться. Из глубоких ран не вылилось ни капли крови, а следы от когтей, едва чекист отнял от лица руку, стали вдруг сами собой затягиваться - как затягиваются следы от ложки на поверхности густой сметаны. Так что щека Григория Ильича уже через полминуты приобрела прежний вид: сделалась гладкой, загорелой и лишенной свойственных зрелому возрасту отметин.
        Семенов на всякий случай стал отодвигаться в сторонку, однако лошадь карлика никаких признаков агрессии более не выказала. А сам всадник проговорил, как ни в чем не бывало - голосом деловитым, лишенным эмоций:
        - Подойди ко мне и наклонись. Я должен передать послание.
        - Что за блажь - говорить на ухо? Как будто кто-то может нас услышать…- Возмущенно ворча, чекист тем не менее приблизился к лилипуту и согнулся над ним.- Да и вообще, для чего встречаться здесь, впотьмах? Неужто другого места…
        - Замолчи и слушай!- перебил его карлик, после чего, приблизив губы к самой ушной раковине Григория Ильича, минуты три что-то едва слышно шептал ему; Анна ни одного слова не разобрала.
        Когда карлик умолк, Семенов сокрушенно воскликнул:
        - Опять эта ваша любовь к символам!- Однако на лице его, противореча тону, отобразилось удовольствие и радостное предвкушение: услышанное ему явно очень понравилось.
        - Это еще не всё,- проговорил карлик.- Помимо сообщения я должен передать тебе посылку.
        Из сумки, притороченной к седлу прыгучей лошади, странный почтальон извлек небольшой квадратный сверток, обернутый черной бумагой. Григорий Ильич тотчас его схватил, отодрал с одного угла бумагу и заглянул внутрь. Взор его сделался недоуменным.
        - Что это?
        - То, что тебе понадобится для выполнения задания. Я уполномочен объяснить тебе, как с этим обращаться. И еще: мне велено тебя предупредить, чтобы ты не смел использовать это не по назначению. Тобой и так недовольны.
        - Почему же это, хотелось бы знать, мной недовольны?
        - Ты еще имеешь наглость спрашивать - почему?- Лилипут даже всплеснул руками - затянутыми в перчатки, но совсем не в рабочие: в перчатки из дорогой черной замши. - А прошлогодняя история с «Челюскиным»!..
        - Так ведь всё равно кому-нибудь было бы поручено это сделать!- воскликнул Григорий Ильич.- А я совершил всё быстрее и эффективнее, чем смогли бы другие!.. Раз,- он прищелкнул пальцами,- и пароход на дне Чукотского моря!
        - Ты привлек к «Челюскину» внимание всей страны! И невесть сколько самолетов прилетало в район, где он затонул! А если б их пилоты увидели?..
        - Если б увидели - парочкой новоиспеченных Героев Советского Союза стало бы меньше,- сказал Григорий Ильич.
        - Ну, ладно, я тебя предупредил,- отчеканил карлик, которому эта словесная перепалка явно надоела.- Еще раз превысишь полномочия, будешь отозван. Навсегда. Твоя задача - сделать только то, что тебе приказано.- Вновь понизив голос, карлик произнес несколько фраз, указывая на посылку с надорванным углом, а под конец произнес: - Помни - восемнадцатое мая.
        Не прощаясь, он дернул поводья своей странной лошади и направился прочь - в сторону уходящего под землю туннеля метро. Правда, скакун при этом как-то очень уж громко топал, и Аннин сон от этого начал уходить, развеиваться - а вместе с ним развеялся, растаял в воздухе и всадник-почтальон.
        Когда узница открыла глаза, в ее камеру, стуча сапогами, входили два охранника.

2
        - Пора начинать свадьбу,- произнес Григорий Ильич в тот самый момент, когда Николай Скрябин пытался отгородиться от наседавших на него фантомов.
        Семенов обращался к четырем мужчинам в форме НКВД. Были они не слишком высокого роста, не слишком крепкого телосложения, но при этом внушали всякому, кто сталкивался с ними не по долгу службы, непреодолимый, не поддававшийся объяснению ужас. Вероятно, было что-то особенное у этих граждан в глазах: слегка провалившихся, окруженных синеватыми тенями, как это бывает у всякого, кому приходится много работать по ночам. Приглашение к свадьбе не вызвало в этих глазах ни малейшей перемены. Ясно было: к роли шаферов на подобных мероприятиях они привыкли давным-давно.
        Разумеется, свадьба, намечавшаяся на Лубянке, не была обыкновенной. В преддверии ее шаферы вывели из камер внутренней тюрьмы НКВД шесть человек, среди которых и впрямь имелась одна женщина, но по своему виду на невесту она явно не тянула. В таком наряде: грязной, порванной в нескольких местах блузке, истрепанных понизу брюках,- постыдилась бы вступать в брак даже какая-нибудь парижская клошарка. Однако в сравнении с тем, как выглядели ее потенциальные женихи, она смотрелась подлинной королевой.
        От лиц пятерых мужчин, которые стояли, глядя в пол лубянского коридора, почти ничего не осталось. То есть лица-то, конечно, у них были, вот только ничего общего со своими прежними чертами они теперь не имели. Цвет их был иссиня-чёрен, и чернота эта там и сям пятнилась, пересекалась багровыми кровоподтеками и едва засохшими следами рассечений: глубоких и мелких, бессчетных по своему числу.
        Анна - а невестой, конечно же, была она,- прежде видела только одного из них: пожилого бывшего кадровика, которого Скрябин полтора месяца назад безуспешно пытался спасти.
        Конечно, узники понимали, какая свадьба их ожидает в эту ночь. Но когда их построили в шеренгу и велели им идти, все они зашагали так размеренно и послушно, словно находились в трансе. У одной только Анны каждый шаг отзывался выражением крайнего беспокойства на лице. Раз пять или шесть, пока их всех вели по закоулкам внутренней тюрьмы, она оглядывалась по сторонам, словно ожидая с кем-то тайной встречи. Однако кем бы ни был тот человек, которого красавица-кинооператор рассчитывала увидеть, попадаться ей на глаза он явно не торопился.

3
        Тир НКВД, куда Скрябин беспрепятственно вошел в половине четвертого ночи, был конечным пунктом его пути. Едва только он переступил порог стрельбища, как световой конус, сопровождавший юношу, исчез, а вместе с ним пропали куда-то и те сущности, от которых отгораживался Николай. Видимо, даже призраки не могли вынести этого места.
        А между тем всё здесь выглядело довольно обыденно. Помещение освещалось двумя тусклыми лампочками; остальные - а их здесь имелось не менее полутора десятков - пока не горели. Длинная галерея тира заканчивалась терявшейся в сумраке дальней кирпичной стеной; пол здесь был земляной, хоть и утрамбованный почти до асфальтовой твердости. Правда, стены и потолок тира были исчирканы многочисленными пулевыми отметинами, но они, хоть и уродовали штукатурку, совсем не казались зловещими.
        Коля быстро высмотрел две вещи, которые были ему нужны.
        Во-первых, в маленьком зарешеченном отсеке висел на стене телефонный аппарат. Решетчатая дверь даже не была заперта - да и то сказать, от кого тут было ее запирать? Коля подошел к телефону, дернул трубку, оторвал ее от аппарата, а затем - для верности - вырвал из неё витой провод и сунул его в карман пиджака. Трубку же снова повесил на рычаг, так что со стороны было невозможно разглядеть какие-либо изменения в ней.
        Во-вторых, в углу тира, на некотором отдалении от входа в него, обнаружился распределительный щиток. Никаких надписей и никаких пиратских черепов с костями на нем не было; щиток находился в простом металлическом шкафчике. Скрябин открыл его, помедлил мгновение, а затем резко потянул вниз рукоять рубильника - не ведая, где именно в результате этого погаснет свет. Однако всё прошло гладко. Тир тотчас погрузился во мрак, и - в каких бы еще местах ни выключилось одновременно с этим электричество, никаких последствий это не возымело. Коля выждал минуту-другую, но не услышал ни торопливой поступи спешащих сюда людей, ни их голосов. Похоже было, что распределительный щиток регулировал энергетическое обеспечение одного только внутреннего помещения тира. Юноша удовлетворенно кивнул.
        Вернув рубильник в прежнее положение, он отошел от металлического шкафчика шагов на пятнадцать и, встав за одной из кирпичных колонн, подпиравших потолок, попробовал снова открыть его дверцу - уже не рукой, а при помощи своего дара. Дверца поддалась, но как-то неохотно, словно петли ее изрядно заржавели - чего на самом деле не было и в помине. У Коли слегка зашлось дыхание.
        - Что за черт…- пробормотал он.
        С самим рубильником дела пошли еще хуже. Когда Скрябин попытался сместить его, деревянная ручка лишь едва-едва сдвинулась, и лампочки под потолком при том даже не мигнули. Николай снова попытался повторить свой маневр - результат был тем же. Видно было, что в некоторой степени юноше удается воздействовать на рукоять, однако воздействие это является таким ничтожным, словно рубильник дергает годовалый ребенок.
        Всё было яснее ясного.
        Ругнувшись, Коля глянул на часы и похолодел: если верить Стебелькову (а верить ему приходилось: выбора-то не было), до начала свадьбы оставалось не более десяти минут. По чьей-то непонятной прихоти, этим летом в день «свадеб» совершалось по две церемонии: на утренней и на вечерней заре. Вчерашнее мероприятие закончилось около десяти часов вечера, а нынешнее должно было начаться вот-вот: в четыре часа две минуты утра.

4
        Участники «свадебной процессии» шествовали по тому самому коридору, где Николая донимали призраки; но эти люди лубянских фантомов не видели и не слышали. Возможно, причиной тому было не одно лишь отсутствие спиритических способностей у конвоиров и узников. Прежде чем ступить в подземный коридор (не на зеленую милю, не на последнюю милю: скорее - на каменно-серый километр), сотрудники НКВД озаботились включить там яркое электрическое освещение - столь нелюбимое фантомами.
        Впрочем, было бы неправдой сказать, что ни один из участников процессии ничего не почувствовал на страшном километре. Один-то точно кое-что ощутил, но его реакция на эти ощущения оказалась довольно-таки странной. Во время шествия по скорбному пути лицо этого субъекта приняло выражение почти сладострастное и одновременно - безобразно глумливое. Негодяю оставалось лишь порадоваться, что никто не может видеть его физиономию: в кавалькаде он двигался последним. Григорий Ильич Семенов всегда выбирал арьергард.
        Коля не был уверен: действительно ли он слышит отдаленное шарканье подошв о каменный пол или его обманывает воображение? Впрочем, можно было не сомневаться: если даже он ошибается в данный момент, то звуки шагов донесутся до него с минуты на минуту. Время уходило.
        Кинувшись к распределительному щитку, Коля распахнул его и начал перебирать и ощупывать электрические провода - словно был самоубийцей, старавшимся обнаружить смертоносный дефект в их изоляции. Однако проволочные изгибы были надежно запаяны в изоляционный материал. Да и, конечно, Николай Скрябин не имел намерения покончить с собой.
        Ловко, будто всю жизнь только этим и занимался, он собрал в тонкий пучок несколько проводков, непонятно по каким признакам им выбранных, и так вытянул их, что они слегка выступили за дверцу распределительного шкафа. Затем Коля с крайней осторожностью прикрыл ее, и пучок проводов со стороны стал практически незаметен.
        Между тем из коридора донеслись уже совершенно отчетливые, явственные звуки: кто-то надрывно закашлялся, а затем грубый мужской голос произнес несколько бранных слов. Медлить было нельзя.
        Коля успел сделать еще кое-что: положил свой фонарик - включенный, но светивший едва-едва,- у той стены, за поворотом которой начинался серый километр. А затем помчался в дальний конец тира (до этого он старался даже не смотреть в ту сторону) и лег в неглубокую яму, вырытую там - где находились теперь участники первой, вечерней свадебной церемонии. Он постарался не думать о том, чей именно локоть подпер ему спину и чья голова оказалась у него под ногами.
        Николай слегка прикрыл глаза, повернулся лицом в сторону галереи тира и так замер. Он успел вовремя. Почти тотчас галерея озарилась ослепительно ярким светом: кто-то из палачей нажал по очереди все выключатели в тире. И туда ступили участники
«свадьбы».
        Коля - хоть и находился на некотором отдалении - разглядел всех вошедших. И некоторое время он думал, что Анны среди них нет (Стебельков что-то напутал…), прежде чем понял: исхудавшая женщина с бледным лицом, со спутанными немытыми волосами, озиравшаяся по сторонам с какой-то механической настойчивостью,- это она.
        Семенов вошел в тир последним, и при виде его Коля ничуть не удивился: неудача с распределительным щитком ясно указывала на то, что Григорий Ильич тоже будет здесь. «Какой же я дурак…- беззвучно прошептал юноша.- Почему я не узнал, будет ли этот здесь?» А между тем, если б он и стал узнавать - у Стебелькова, всё равно ничего не переменилось бы. Иван Тимофеевич и сам не ведал о том, что руководитель великого и ужасного проекта «Ярополк» изъявил желание лично участвовать в заурядной ликвидации врагов народа.
        Между тем Семенов вытащил из планшетки, принесенной с собой, плотный лист бумаги и, не глядя в него, стал выговаривать привычные слова:
        - Именем Союза Советских Социалистических Республик…
        Коля его почти не слышал - да и не слушал; он ждал. Его план, срочно им измененный, требовал одной лишь малости: удачного момента. И теперь Скрябину только и оставалось, что молиться; он стал произносить про себя: Царю Небесный, Утешителю, Душе истины, Иже везде сый и вся исполняй…
        Вначале он глядел на Анну, но зрелище это оказалось почти непереносимым, и Николай перевел взгляд на расстрельщиков, стоявших почти напротив него, но не замечавших нежданного гостя. Он был для них просто трупом в яме. Никаких гостей здесь просто не могло быть. Осознание непреложной предсказуемости происходящего читалось на лицах наркомвнудельцев. Коле подумалось вперебой с молитвой (Сокровище благих и жизни Подателю, приди и вселися в ны…), что даже у зрителей самого захудалого в мире театра не бывает таких скучающих лиц.
        Иное дело - другая сторона. Как только Григорий Ильич начал свою читку, странное оживление пробежало по изувеченным, лишенным человеческих черт лицам узников. Общее чувство: ожидание избавления…
        (…и очисти ны от всякия скверны, и спаси, Блаже, души наша.)

…выразилось на них. Скоро, скоро они будут свободны - будут мертвы! Ничего ужаснее этого Скрябин в своей жизни не видел.
        Молитва Святому Духу, мысленно им прочитанная, завершилась, но ответ на неё был совсем не тот, которого ждал Николай. На него накатил гнев - столь страшный, что юноше захотелось одного: выскочить из расстрельного рва, выхватить пистолет у любого из этих сытых, беспечных убийц, и застрелить их столько, сколько успеет. И, если очень повезет, застрелить Григория Ильича. А там будь что будет.
        Но - лицо Анны мелькнуло перед ним, и Коля удержался, одолел искушение. Только мышцы его от выплеска адреналина зашлись горячей дрожью. В какой-то момент ему показалось даже, что под ним - там, где не было ничего, кроме мертвых тел,- что-то (кто-то) шевелится. Но, разумеется, это не могло быть ничем иным, кроме как вибрацией его собственного тела.

5
        Приговоренных построили в ряд, но ставить их к стенке всех вместе не стали. Процедура здесь соблюдалась неукоснительно.
        Семенов звучным голосом зачитал фамилии приговоренных, и палачи должны были выводить узников в дальний конец тира в том же порядке, в каком негодяй их перечислил. Имя Анны Мельниковой стояло в списке предпоследним, и Николай успел чуть-чуть обрадоваться этому.
        Тем временем первого приговоренного вытолкнули из шеренги вперед и подвели почти к самому краю траншеи, в которой прятался Скрябин. Без всякого принуждения узник опустился на колени, а один из расстрельщиков передернул затвор пистолета и, почти печатая шаг, приблизился к нему. «Хоть бы он зажмурился!..» - подумал Коля, но приговоренному не было в том нужды; глаза его - даже открытые - уже были мертвы.
        Приставив дуло пистолета почти к самому затылку узника, палач нажал на курок, и Коля, не выдержав, зажмурился сам.
        Когда он приоткрыл глаза, мужчина - уже мертвый - лежал на боку всё в той же коленопреклоненной позе. Пуля, вошедшая ему в затылок, вышла со стороны правого виска, и на правый же бок он упал, так что выходного отверстия юноша видеть не мог. Но и того, что он увидел, ему хватило. Он чуть было не зажал рот ладонью, чтобы сдержать - то ли крик, то ли рвоту.
        И в этот самый момент вибрация, воспринятая Колей лишь как признак собственного лихорадочного возбуждения, приняла иной характер. Лежавшее под ним человеческое тело - якобы мертвое - зашевелилось, а затем тихо, но совершенно явственно застонало. Было просто чудом, что этого не услышали двое «шаферов», которые подтащили казненного узника к траншее и сбросили туда.

«Господи, кого-то недострелили…- подумал Коля.- Да как же такое могло быть?» Ответ на этот вопрос - как?- ему предстояло получить прямо сейчас.
        Место первого приговоренного занял следующий, сменился также исполнитель: с пистолетом в руке к расстрельному рву приблизился человек, ступавший слегка враскачку, так, словно под ногами у него вместо пола находилась палуба корабля.
        В это время некто, отогретый Колиным теплом, стал шевелиться более отчетливо. Николай, не поворачиваясь, скосил глаза, посмотрел на неубитого - и понял, что лучше б он этого не делал. Мнимым покойником был мужчина лет пятидесяти, облаченный в хороший костюм (в прошлом - хороший), с благородной сединой на висках. Точнее, на виске: с правой стороны голова его была покрыта засохшей кровью - свернувшейся, как это бывает у всякого живого человека. Ясно было, что пуля, выпущенная без должного старания, только чиркнула по его черепу. Когда-то, в прежней своей жизни, этот человек был доктором исторических наук и профессором МГУ - тем самым преподавателем, из-за ареста которого Скрябин раньше обычного вернулся домой в один из дней в конце мая.
        Конечно, профессор не узнал теперь своего бывшего студента, зато немедленно понял, что рядом с ним находится тоже не мертвец. Промычав что-то, он подтолкнул Скрябина, явно пытаясь сбросить его с себя.
        Между тем нетрезвый расстрельщик приставил дуло пистолета к затылку узника и нажал на спуск. И всё могло бы обойтись, если бы не стечение двух обстоятельств. Первое: приговоренный инстинктивно дернул головой, ощутив прикосновение металла. Второе: в сторону повело самого палача; он удержался на ногах, не упал, но и этого полупадения оказалось достаточно.
        Николай в смятении прошептал, обращаясь к профессору: «Я вернусь за вами, спасу вас, обещаю. Но сейчас, ради бога, тише!..» Однако тот не услышал его, поскольку тир НКВД вдруг наполнился звуками, полностью заглушившими Колины слова.
        Пуля пьяного чекиста, вместо того чтобы разрушить мозг несчастного узника, вошла в его голову чуть ниже уха, пробила ему насквозь верхнюю челюсть и вышла с противоположной стороны - вместе с фонтаном крови и осколками зубов. Скрябин подумал, что того крика, который издал приговоренный, он не забудет и через сто лет. По-настоящему закричать с развороченной челюстью бедняга не мог, и он испустил вой - столь тяжкий, надрывный и бесконечный, что даже у лубянских палачей перекосились рожи.
        Трое других расстрельщиков кинулись исправлять ситуацию, но сделать это оказалось не так-то просто: узник не стоял более на коленях - он катался по полу, извиваясь, как наполовину перерубленный лопатой дождевой червь, и разбрасывая кровавые брызги. Раздались несколько выстрелов подряд, но все они прошли мимо.
        От созерцания всего этого Коля почти позабыл про неубитого историка, и тот, упираясь в него ногами, стал вылезать из ямы. Юноша сделал последнюю попытку удержать его, схватил за штанину пошитых на заказ брюк, произнес почти в полный голос: «Стойте, куда вы…» А затем вдруг отпустил его брючину, потому как понял: вот он - страшный ответ на его молитву.

6
        Когда Анну только выводили из камеры, она уже знала, что Стебельков ее обманул. И если б молодую женщину расстреляли сразу, в коридоре внутренней тюрьмы, то это был бы coup de grace, удар милосердия. Пытка, которая началась для неё, была во сто крат хуже, чем избиения, прижигание папиросами и заслушивание смертного приговора. То была пытка надеждой, поскольку, уверенная в обмане, она продолжала ждать спасения. Она надеялась, когда в процессии смертников шла по коридорам внутренней тюрьмы; надеялась, когда спускалась в подвал; идаже когда ее поставили в одну шеренгу с другими обреченными, в очередь за смертью - надежда и тогда не оставила Анну.
        И когда пьяный исполнитель не смог застрелить узника, когда началась вся эта суматоха, у Анны мелькнула мысль: «А вдруг это оно?..» Но тут Григорий Ильич, не принимавший участия в попытках добить приговоренного, приблизился к узнице и с галантностью взял ее за локоток.
        - Извините за эту заминку, Анна Петровна,- проговорил он и улыбнулся ей.- Скоро мы продолжим, уверяю вас.
        Однако женщина среагировала совсем не так, как ожидал ее мучитель; точнее, не среагировала вовсе, будто и не слышала его. Да она и впрямь не слышала.
        В отличие от Семенова, Анна всё время стояла лицом к расстрельному рву. И теперь она увидела, как из траншеи с трупами - неглубокой, слегка присыпанной песком,- медленно поднимается человек. А потом встает во весь рост.
        Должно быть, на Аннином лице выразилось нечто особенное, поскольку Семенов - по-прежнему сжимавший ее локоть - резко обернулся.
        Раненный в голову узник продолжал кататься по полу, и все расстрельщики были заняты только им; на троих - помимо Анны - приговоренных, ждавших своей участи, никто и не глядел. Равно как никто не поглядел на человека, поднявшегося из мертвых и на подгибающихся ногах идущего прямо к Григорию Ильичу. И чекиста, и Анну поразило одно и то же: на лице мнимого трупа сияла счастливая улыбка.
        - Я понял,- прохрипел мужчина в костюме,- расстрел был фальшивкой!.. Не могли меня расстрелять!.. А тот, в яме, просто проверял мою лояльность. Я выдержал, правда, выдержал?..
        Кто именно был в яме - в этом Семенов решил разобраться потом. Он выхватил из кобуры свой «ТТ», вскинул руку и всадил восемь пуль - кучно, словно в «яблочко» мишени,- в грудь ожившего мертвеца. Уж Григория-то Ильича из стороны в сторону не раскачивало; однако, стреляя, он всё же для удобства отпустил локоть Анны.
        Лицо мужчины, восставшего из мертвых, сделалось багрово-красным, словно с него содрали всю кожу, а затем мгновенно побледнело. Сердце, в которое угодила пуля (пули), успело прогнать кровь по малому кругу, прежде чем остановиться. Профессор МГУ упал: навзничь, широко раскинув руки, как Андрей Болконский на поле под Аустерлицем. Невыразимое удивление застыло в его взоре, обращенном на оштукатуренный, исчирканный пулями потолок.
        Но прежде чем это случилось, и еще до того, как пуля одного из шаферов настигла-таки раненого узника и прекратила его мучения, легкая тень - быстрая, как метнувшаяся за добычей кобра,- переместилась от траншеи куда-то вбок. Анна заметила, что как раз там из стены выступал шкафчик: распределительный электрический щиток.
        Один из расстрельщиков - тот, который был пьян и сам больше не стрелял,- уловил это движение и даже указал на непонятную тень пальцем. Но что-либо толком объяснить своим товарищам не успел: и галерея тира, и ведущий к ней коридор погрузились во мрак.
        Правда, мрак этот не был абсолютным. Анна обнаружила, что на полу - довольно близко от неё - теплится крохотный огонек. Даже не успев подумать о том, что бы это могло быть, она шагнула в сторону - чтобы не оказаться между источником света и Григорием Ильичом, не сделаться видимой для чекиста. Она не могла знать, что чекист смотрит сейчас не в ее сторону, а напряженно вглядывается во тьму, накрывшую расстрельный ров.
        И тут кто-то схватил Анну за плечи и, зажимая ей рот, прошипел в самое ухо: «Дайте мне руку, и бежим!..» Не колеблясь, она потянулась к невидимке, ощутила хватку его крепкой узкой ладони, а затем - он поднял с полу фонарик, который, видимо, отмечал для него путь в коридор. И в блеклом свете женщина разглядела жуткое лицо своего спасителя.
        От неожиданности она едва не закричала и не оттолкнула его. Однако рука, за которую она держалась, была теплой, да и голос, услышанный ею, явно принадлежал живому человеку. И мгновение спустя Анна, увлекаемая страшным созданием с седыми космами, уже мчалась по коридору расстрельного подвала.
        Глава 10
        Свобода мертвецов
12 июля 1935 года.
        Раннее утро субботы

1
        Стебельков не пошел домой, остался ночевать в своем кабинете: куда менее просторном и комфортабельном, чем кабинет Семенова. Но Иван Тимофеевич был здесь один, мог не следить за выражением своего лица и беспрепятственно расхаживать из угла в угол, не объясняя никому причин своего беспокойства.
        - Глупо, глупо было полагаться на сопляка,- бормотал Стебельков себе под нос, раз за разом повторяя эту фразу.
        Произнести ее вслух он не решался. Григорий Ильич - ненавистный начальник и благодетель - запросто мог поставить прослушку в его кабинет. Может, Семенов и считал Ивана Тимофеевича пустым местом, но подстраховаться на его счет всё же мог. А то и вовсе - мог своим собачьим чутьем унюхать неладное, почуять, что в
«Ярополке» завелся крот.
        Хотя, если вдуматься, кто, как не сам Григорий Ильич, подтолкнул его к предательству? Разве не служил ему Стебельков верой и правдой, разве не выполнял для него всю грязную работу, разве отказывался хоть раз от самых мерзких заданий? Нет, ни разу. А что в благодарность? Да, звание капитана госбезопасности - это было не так уж плохо. Но при таком-то звании он не мог подняться в «Ярополке» даже на ту нижнюю ступень иерархии, куда мгновенно определили мальчишку Скрябина! И не мог только потому, что у него, Ивана Тимофеевича, не оказалось никаких этаких способностей. Как будто он был в этом виноват! Как будто заслугой того же Скрябина было обладание этими способностями - полученными от рождения!..
        Но следовало признать: очередное неслужебное задание Григория Ильича - похитить книги у Николая Скрябина,- практически спасло Стебелькова. И особенной удачей было то, что он, Иван Тимофеевич, успел-таки увидеть склеенный из кусков фотопортрет Анны Мельниковой - до того, как его усыпил тот дрянной порошок. Так что, зная о пропаже улик с кинофабрики военных и учебных фильмов, Стебельков без труда сложил два и два.
        А дальше всё и вовсе пошло великолепно. Не ему пришлось тратить силы и аргументы, чтобы убедить мальчишку сотрудничать - тот сам решил завербовать его! Вот умора-то!.. Да еще и деньги ему давал - за то, что Стебельков сделал его пешкой в своих руках.
        Конечно, от мальчишки придется избавиться, равно как и от его приятеля, Кедрова - черт его знает, что Скрябин разболтал ему. Но - этот вопрос встанет лишь в том случае, если нынешняя авантюра завершится благополучно. А дело провалится, если наниматели (истинные наниматели) Стебелькова узнают, что тот доверил спасение Анны какому-то полубезумному юнцу, то самого Ивана Тимофеевича уберут в кратчайшие сроки. Это уж к бабке не ходить… А может, свои прикончат его раньше.
        Так что у Стебелькова имелись все основания метаться по кабинету и ждать, не зазвонит ли его телефон, и не прикажут ли ему спускаться в подвал - где его самого расстреляют, поскольку Скрябин даст подробные показания, с чьей именно помощью он проник в чекистское подземелье.

2
        Удача и неудача - категории относительные.
        Если бы в тире НКВД не появился так неудачно Григорий Ильич, то Скрябин действовал бы по своему первоначальному плану и всего лишь дернул бы рубильник на распределительном щитке. Несомненно, даже лубянские палачи быстро догадались бы вернуть рубильник в прежнее положение; по всему подвалу загорелся бы свет, и поиски беглецов многократно упростились бы.
        Но Николаю пришлось первоначальный план изменить. Понимая, что на отключение электричества рукой у него будет лишь доля секунды, он оставил провода снаружи - чтобы не пришлось открывать шкафчик. А вырванную с мясом электропроводку восстановить в темноте оказалось не так-то просто. Фонарей же у расстрельщиков с собой не было.
        Под чирканье спичек, горевших недолго и обжигавших пальцы, под собственную неумолчную брань экзекуторы метались по тиру. И даже вопреки уставу позабыли о приговоренных - которые, впрочем, так и стояли короткой шеренгой и никаких попыток скрыться не предпринимали.
        Всё это продлилось бы весьма долго, когда б не Семенов. Твердой походкой, словно темнота ничуть не мешала ему, он двинулся к распределительному щитку и распахнул его. Скрябин при виде этого вынес бы заключение: никталопия. Четверо же расстрельщиков едва не обратились в соляные столбы, глядя при свете гаснувших спичек, как комиссар госбезопасности 3-го ранга практически в полной темноте возится с проводами, зубами зачищая их концы.
        Неспроста Григорий Ильич не верил в существование электричества. Во-первых, бо?льшая часть его жизни приходилась на те времена, когда электрический ток мог считаться в лучшем случае сказкой. Во-вторых, на него самого электричество не действовало никак: сколько разрядов ударило в него, пока он возился со щитком - одному богу известно, но чекист ни одного из них не почувствовал.
        Но зато само происшествие с восставшими мертвецами и погасшим светом явно выбило из колеи комиссара госбезопасности. Иначе как можно было объяснить тот факт, что он заметил отсутствие Анны Мельниковой лишь тогда, когда в подвале удалось - благодаря его усилиям - восстановить освещение?
        Первым делом Семенов кинулся звонить по внутреннему телефону: вызывать подмогу и только тут увидел трубку без шнура. Ругнувшись, но уже довольно вяло (следовало ожидать, что заговорщики сделают нечто подобное), комиссар госбезопасности решил пока полагаться на собственные силы. И начал с опроса своих подчиненных.
        Минут пять ушло у него на заслушивание свидетельских показаний, среди которых ценным было лишь одно. Исходило оно из уст пьяного исполнителя, разглядевшего трупное лицо и кошмарный костюм того субъекта, который поднялся из мертвых, чтобы вырубить свет в тире НКВД. Можно было предположить, что целых два приговоренных оказались живыми после вечерней «свадьбы», однако у Григория Ильича имелось на сей счет совсем другое мнение.
        - Ну, сволочь,- проговорил Семенов, и даже глаза его, обычно лишенные всякого выражения, при этом слегка сверкнули,- далеко ты всё равно не уйдешь.- А затем распорядился: - Одному - стеречь этих,- кивком головы он указал на безмолвную группу из трех узников,- еще один - наверх, за подкреплением, а двое - за мной! Деваться бегунам некуда!

3
        Насчет того, что деваться некуда, Григорий Ильич, увы, был прав. Николай Скрябин заблудился.
        Он всё никак не желал верить в это, и, держа Анну за руку, два раза подряд пробежался с ней по тому участку коридора, где, как он хорошо помнил, находилась секретная дверь. Однако насыпанная им горка пудры пропала без следа. Коля почти что утыкался носом в коридорный плинтус, стараясь заметить малейший зазор между ним и замаскированной дверью, пытался простукивать стены и даже ощупывал цементные швы между кирпичами - всё было безрезультатно.
        Анна поняла, что спутник ее не знает дороги, гораздо раньше, чем он сам сумел это осознать.
        - Как вас зовут?- спросила она Скрябина, когда тот остановился посреди коридора и принялся трясти свой карманный фонарик, надеясь воскресить умирающую батарейку.
        - Николаем.- Юноша впервые за все время посмотрел на неё в упор, и даже тусклого света фонаря ему хватило, чтобы разглядеть ее лицо.
        Оно не выражало ни страха, ни недоумения; единственное, что Скрябин с изумлением прочел на Аннином лице, было возмущение.
        - Должно быть, Николай,- проговорила Анна,- у вас слишком много времени ушло на ваш замечательный грим. Придумать, как вы будете отсюда выбираться, вы уже не успели.
        Не похоже было, что она удивляется своему чудесному спасению или испытывает благодарность по отношению к тому, кто помог ей покинуть страшный тир НКВД.

«Ладно,- решил Николай,- почему она так говорит, мы разберемся позже». В отдалении - пока в отдалении - уже раздавался топот их преследователей.
        - Держите-ка фонарь,- велел Скрябин Анне,- и светите мне на руки.
        Анна исполнила это - и тут же решила, что ее безумный спаситель, несмотря на христианское имя Николай, является приверженцем ислама. А иначе с чего бы он стал поднимать к лицу обе руки, обратив к себе ладони, и что-то беззвучно шептать? «Он совершает намаз…» - потрясенно подумала женщина и только после этого заметила, что на ладонях предполагаемого мусульманина начертаны какие-то линии.
        Коридоры в подвале лубянского здания были прямыми и длинными, как ленинградские проспекты, и пересекались друг с другом под углом девяносто градусов. Малейший свет был здесь виден так же ясно, как зрителям из затемненного зала виден каждый огонек на театральной сцене. Григорию Ильичу даже не понадобилась его никталопия, чтобы заметить в отдалении светящуюся точку Колиного фонарика. Однако он не отдал распоряжения включить свет в той части коридора, где находились беглецы, и даже не ускорил шага в том направлении. Напротив, Семенов - отдавая приказы жестами, а не словами,- велел своим подчиненным зайти за угол коридора и лишь там заговорил с ними едва слышным шепотом.
        Скрябин отвел от лица ладони и прислушался. Топот сапог больше не доносился до него.
        - Неужто они нас потеряли?- пробормотал Николай.
        Анна собралась было что-то по этому поводу сказать, но не успела: Скрябин снова схватил ее за руку и потащил - не вперед, нет: назад, туда, откуда чуть раньше доносились звуки погони. Бедная узница окончательно укрепилась во мнении, что он рехнулся, но на то, чтобы сопротивляться ему, у нее уже не оставалось сил.
        Впрочем, бежали они недолго, а когда снова остановились, Николай еще раз сверился с линиями на ладонях и повлек Анну за угол: в коридор, пересекавшийся с «серым километром» и более узкий в сравнении с ним. Колин фонарик уже едва теплился, но теперь в нем не было необходимости: беглецам хватало света, доходившего сюда из тира и прилегавших к нему участков подземелья.
        Остановившись, Скрябин выпустил руку своей спутницы и произнес: негромко, но отчетливо, глядя в сторону терявшегося во тьме потолка:
        - Эй, тот, кто просил меня позвонить его жене, покажись!
        Анна даже не удивилась этим его словам; чего было ждать от человека, который тронулся умом?
        Выждав пару секунд, Николай во второй раз произнес своё «эй», но продолжать фразу ему не пришлось: видимо, призыв был услышан с самого начала. Воздух «серого километра» ощутимо сгустился, и под сводами коридора - как раз там, куда смотрел принц Калаф,- стал скручиваться из бледных светящихся нитей подрагивающий человеческий силуэт.
        Анна почувствовала холод, поднимающийся к голове от самого сердца, и, вероятно, не устояла бы на ногах - села бы с размаху на каменный пол. Однако рядом с ее плечом выдавался из стены какой-то предмет: длинный, с округлым краем, холодный и гладкий на ощупь; женщина успела ухватиться за него и не упала. И могла беспрепятственно созерцать, как светящийся кокон приобретает всё более ясные и знакомые ей очертания.
        У призрака под потолком не было никаких изъянов в телосложении, и оба его глаза были на месте, однако Анна его узнала еще до того, как он полностью построил себя из парообразной эктоплазмы. Кинооператор из ее съемочный группы, злосчастный самоубийца (или не-самоубийца??), плавал теперь в воздухе перед ней и ее спутником.

4
        Спасение Анны за минуту до расстрела удивило Григория Ильича, но не слишком. По правде говоря, он предвидел нечто подобное, поскольку еще при первой встрече ощутил в Анне нечто этакое. И даже участие в ее побеге трупа, выскочившего из расстрельной ямы, Семенов воспринял почти как должное. Тут Скрябин всё рассчитал верно: кто-то другой - не Григорий Ильич - взял бы под сомнение возможность поднять покойника. Но Григорий-то Ильич прекрасно знал, что сотворить такое опытному человеку вполне под силу.
        Однако теперь комиссар госбезопасности был намерен положить конец похождениям как самой Анны Мельниковой, так и ожившего трупа, использованного (как он думал) ею. Убить саму беглянку не составило бы труда, но вот в деле с кадавром - ходячим мертвецом - всё было не так просто. И Григорий Ильич разработал программу дальнейших действий, состоявшую из двух частей.
        - Назовите мне ваше имя,- обратился Николай к фантому,- имя вашей жены и номер телефона, по которому я должен позвонить. Я позвоню и передам ей всё, что вы скажете. Но, конечно, вначале вы должны вывести отсюда меня и мою спутницу.
        Призрак чуть заколыхался в воздухе, и в течение нескольких мгновений Коля был почти уверен, что эктоплазменный мужчина не сможет заговорить, а если и сможет, но начнет снова, как включенный магнитофон, повторять одну-единственную фразу про звонок жене. Однако он ошибся.
        - Это честная сделка,- произнес призрак тем же ясным сильным голосом, каким говорил в первый раз, и Скрябин даже испугался, как бы этот голос - отдававшийся легким эхом от сводов коридора - не услышали их преследователи.- Я укажу вам, где находится ваша дверь. А взамен вы позвоните Тасе - моей жене…
        Он произнес номер телефон, и Скрябин повторил его за ним.
        - Что ей передать?- спросил Коля во второй раз.- И как вас зовут?
        - Моё имя знает она.- Полупрозрачная рука приподнялась и указала на Анну.- И она же поведает вам, как именно я умер.
        Беглая узница попыталась было вставить слово, но Николай сделал ей знак молчать.
        - Я должен буду рассказать вашей жене об обстоятельствах вашей смерти?- спросил он.
        - Нет, конечно, нет!- Призрак - или Коле это только погрезилось - замотал головой.- Передайте жене, что десять лет без права переписки, как ей сказали - это неправда. Что на самом деле меня отправили в ссылку на Алтай, и что там я познакомился с другой женщиной. Так что пусть Тася не ждет меня, к ней я больше не вернусь. Вы запомнили?
        - Да,- произнес Коля сдавленным голосом.- И ваше поручение я исполню.- А затем, не удержавшись, добавил: - Мне так жаль…
        Но бесплотный дух, казалось, его не слышал. Качнувшись в воздухе, он тронулся с места и - уже почти выплыл из-за угла на серый километр, когда сквозь его полупрозрачные ноги проступили очертания еще одного силуэта: голова, плечи и поднятая правая рука другого - совершенно материального - мужчины.

5
        Николай услышал крик Анны одновременно с тем, что увидел человека в форме НКВД, с поднятым пистолетом и - почему-то босого, без сапог на ногах.
        - Пригнись! Он будет стрелять!..- закричала женщина, и сама не просто пригнулась - бросилась на пол ничком.
        Тотчас - словно это была команда - наркомвнуделец нажал на курок. Коля не пригнулся - просто не успел и даже не понял, попали в него или нет. Если и попали, боли он не почувствовал. Повернувшись на пол-оборота влево, он попытался сорвать со стены предмет, за который только что держалась Анна: оранжево-красный огнетушитель, но тот был закреплен так, что его сначала нужно было потянуть вверх. Юноша не сразу это понял и потерял секунду или две.
        Сотрудник НКВД сделал еще два выстрела, и Скрябин понял, что целится тот почему-то не в него, а в распластавшуюся на полу Анну. К счастью, пули только чиркнули по серым каменным плитам, высекая из них искры, и легли: одна - справа, другая - слева от беглянки.
        Наркомвнуделец шагнул вперед, чтобы сократить расстояние между собой и мишенью, и собрался выстрелить снова, но тут Скрябин сорвал, наконец, огнетушитель со стены. И красное стальное полено врезалось в голову стрелка.
        Босой мужчина уронил пистолет на пол и сам упал рядом, едва не упершись ногами в голову лежащей Анны. Та, впрочем, немедленно поднялась и посмотрела на поверженного наркомвнудельца. Скрябин, по-прежнему держа огнетушитель горизонтально, тоже глянул вниз.
        Человек, которого он ударил, лежал без чувств, но черного смертного кокона Николай вокруг него не увидел. Сотрудник НКВД оказался низкорослым, почти на голову ниже Николая, и красный таран не попал ему в лицо, не перебил нос и не раскрошил зубы, а угодил в крепкую лобную кость.

«Везучий, гад!» - подумал Коля, склоняясь над лежащим.
        Юноша ощутил резкую спиртовую вонь, узнал чекистского экзекутора и понял причину его промаха по Анне с расстояния в два метра. Пьяный палач НКВД, промазавший до этого при стрельбе в упор, был совершенно в своем амплуа. Николай занес огнетушитель над головой - над лицом - босого мужчины, но на мгновение замер, глядя на Анну. Та молча стояла рядом: и не останавливала, и не поощряла Колю; однако это мгновение предрешило исход дела. Вокруг палача вытянутым черным облаком зависла потусторонняя тень, Коля увидел ее и - отвел огнетушитель.
        - Надо вынести его в большой коридор,- обратился он к Анне - шепотом, хоть и понятия не имел о том, где именно находятся их преследователи,- чтобы его нашли свои.
        Григорий Ильич услышал выстрелы и понял: первая часть его программы начала реализовываться. Он и еще один сотрудник НКВД (оба - босые; их сапоги остались где-то позади них, прислоненные к стене) стояли почти за углом того коридора, где находился стрелок. Послан тот был скорее для отвлекающего маневра, чем для дела; вего состоянии ни на что дельное он способен не был.
        После третьего выстрела раздался звук удара: громкий и гулкий, как будто по медному колоколу стукнули дубовой палкой. Что это было - Григорий Ильич не понял, но после этого звука стрельба прекратилась, и Семенов собрался уже сделать знак другому наркомвнудельцу: сворачивать за угол. Однако вместо этого вдруг запрокинул голову и застыл, глядя куда-то вверх.
        Его подчиненный при виде этого пришел к выводу, что комиссар госбезопасности 3-го ранга, о котором на Лубянке слагали легенды, повернулся, наконец, умом. Сам расстрельщик, сколько ни пялил глаза, вторя взгляду Григория Ильича, так ничего и не узрел.
        А между тем комиссар госбезопасности созерцал сгусток света под потолком и понимал, что перед ним - форменный призрак, только какой-то странный: будто ожидающий чего-то и пребывающий от этого в нетерпении. Впрочем, длилось это созерцание недолго. Семенов встряхнул головой, скорчил брезгливую гримасу и, отвернувшись от фантома, жестом показал обескураженному расстрельщику: вперед.
        И - все они начали движение одновременно.
        Из узкого коридора Скрябин и Анна стали выволакивать оглушенного стрелка. Огнетушитель Коля бросил, но подобрал с полу «ТТ» и засунул его за пояс брюк.
        Перпендикулярно им начали двигаться вдоль стены Семенов и его подчиненный; руки Григория Ильича были свободны, зато палач НКВД держал наготове пистолет. Оба ступали бесшумно - для того они и разулись.
        С третьей стороны к точке пересечения коридоров поплыл по воздуху призрак, и что нужно ему - менее всего было понятно.

6
        Скрябин заметил двух сотрудников НКВД лишь тогда, когда отступать было поздно и некуда. Так что, если бы не замечательная программа Григория Ильича, Коля был бы убит на месте. Однако второй палач, начавший без всяких вступительных речей стрелять, целил так же, как предыдущий стрелок, не в Николая - в Анну. И почти попал: первая выпущенная им пуля задела вскользь ее шею, оставив на бледной коже багровую полосу. Женщина, даже не вскрикнув, во второй раз за пять минут повалилась на пол.
        Быть может, это не спасло бы ее, но Коля успел совершить тот единственный маневр, который был возможен. Он подхватил под мышки оглушенного чекиста и развернулся лицом к стрелявшему, заслоняя Анну и надеясь, что в своего товарища нарковнуделец всё же палить не станет. Только надежда эта оказалась напрасной: расстрельщик продолжать давить на курок. И все семь пуль, остававшихся в его обойме, попали в бесчувственное тело его коллеги-палача.
        Впрочем, надо оговориться: случилось так не потому, что стрелявший был пьян или слеп или ему было всё равно, в кого стрелять. Дело заключалось в другом. Ледяной пар - густой и липкий, как сапожный клей,- облепил вдруг лицо стрелка и потек ему в глаза, в рот, в нос, отнимая возможность не то, что видеть или сказать что-нибудь - даже дышать. Было просто чудом, что в таких условиях расстрельщику вообще удалось нажимать на спусковой крючок. Но тут уж, видно, сработали его профессиональные рефлексы.
        Григорий Ильич ничего этого не заметил, поскольку стрелок находился чуть позади него. И только обматерил мысленно никчемного мазилу, а заодно дал себе слово погнать его из органов при первой возможности, равно как и того, другого, пьяного - при условии, что тот выживет. Однако теперь комиссара госбезопасности занимала вторая часть его программы, реализация которой должна была компенсировать все предыдущие оплошности.
        Колин злой гений поднял вверх левую руку и принялся чертить в воздухе замысловатые знаки, что-то вполголоса бормоча.
        Николай был почти уверен, что как минимум одна из пуль, попавших в палача, непременно пройдет навылет и угодит в него самого; но везение (или судьба) были в то утро на его стороне: все пули остались в теле мертвецки пьяного чекиста. Так и не придя в сознание, тот обвис на Колиных руках несусветной тяжестью; жизнь покинула его.
        Скрябин успел мимолетно глянуть на упавшую женщину (и убедиться, что серьезных ранений она не получила), а затем всё его внимание и все его мысли обратились к тому, что делал Григорий Ильич. Юноша понял, что именно затевает чекист.
        Почему комиссар госбезопасности избрал именно такое решение: оттого ли, что он не понимал до конца его последствий (Коля в этом сомневался), или из-за того, что не знал наверняка, жив или мертв проштрафившийся пьяный палач? Кто знает… Вероятнее всего, Семенов просто не счел нужным что-либо менять в своей программе, полагая, что приоритетной целью является уничтожение трупа (кадавра)- сообщника Анны, а всё остальное можно будет скорректировать позже.
        Слова, которые произносил Семенов, Коля разбирал без труда. Вероника Александровна много сил потратила на обучение внука иностранным языкам, и он хорошо знал английский, немецкий и латынь, чуть похуже - французский, и немного - греческий. Григорий Ильич говорил теперь по-немецки, и Скрябин понял, что это за текст.
        Коле припомнилась старинная немецкая книга, пергаментная, рукописная, с иллюстрациями, поражающими своим натурализмом. Название ее было наивным и двусмысленным одновременно - Die magischen Korper. Поразительный манускрипт содержал в себе не только указания по возвращению мертвецов к мнимой жизни, но и - что было не менее важно - по водворению кадавров в прежнее состояние: к обычной смерти.
        Для этой цели использовалось определенное заклятье: des Umlaufes (обращения? кругооборота?)- Коля не знал, как правильнее будет это перевести. Он никогда не видел, как это заклятье действует, но знал, каким должен быть результат совершаемого магического ритуала. И потому не стал опускать на пол тело застреленного палача - продолжал держать его, не спуская глаз с комиссара госбезопасности.
        Анна, хоть и лежала на полу, ясно видела, чем занялся Григорий Ильич, и ей хотелось крикнуть Николаю: бежим! Момент для этого был самый подходящий. Комиссар госбезопасности не мог прервать ритуал и гнаться за узниками - если имел хоть маломальское понятие о том, к чему приведет незавершенный обряд. Не мог их преследовать и второй стрелок - тот, который всадил семь пуль в своего товарища. Призрак продолжал липнуть к его голове, и палач НКВД более всего напоминал сейчас удавленника, хоть глаза его не вылезали из орбит, а язык не вываливался изо рта. Да и нечему было вываливаться: призрак плотно оклеил его лицо. Ни малейшей жалости к расстрельщику Анна не испытывала и только удивлялась, как тот еще держится на ногах, не падает.
        Словом, надо было пускаться в бегство. Но Аннин спаситель - странный человек по имени Николай - как видно, и не помышлял о том, чтобы бежать прямо сейчас; унего явно имелись иные планы. И, поразмыслив немного, женщина решила, что были эти планы не столь уж и безрассудными.
        Расстояние между Скрябиным и Григорием Ильичом составляло, пожалуй, не более пяти метров; Коле только и оставалось, что уповать на качество театрального грима и на свой экстравагантный костюм. Пока не похоже было, что комиссар госбезопасности его узнал. По крайней мере он продолжал исполнять элементы чернокнижного обряда. Наблюдая за Семеновым, Коля почти позабыл о мертвеце, которого продолжал поддерживать, просунув руки ему под мышки. И оттого чуть было не оплошал.
        Юноша понял, что именно сейчас произойдет, только тогда, когда его пальцы сдавило внезапной болью, словно по ним ударили захлопнувшиеся двери трамвая. Он выдернул кисти рук так резко, что на заскорузлых подмышках чекистской гимнастерки остались не только пятна грима, но и кожа, содранная с костяшек Колиных пальцев. Однако ущерб этот можно было считать пустячным. Николай мог бы лишиться пальцев вовсе. Бездыханное тело палача вытянулось в струну от пробившей его судороги, а все мышцы трупа в одно мгновение каменно отвердели.
        Анна, глядевшая на процесс с полу, схватила Николая за ногу и прошептала, почти не разжимая губ:
        - Держите его, иначе этот всё поймет раньше времени!
        Коля снова подхватил злополучный труп - теперь уже держа его за плечи. Откуда рыжеволосая ведьма узнала, что должно произойти дальше - об этом Скрябину думать не захотелось: и без того хватало забот. Труп палача в его руках начал дергаться, извиваться и мотаться из стороны в сторону, как будто его трепал невидимый гигантский бульдог.
        Григорий Ильич тем временем перешел к завершающим словам недлинного заклинания и чуть возвысил голос, так что под сводами подвала явственно разнеслось:
        - Im Namen funf Konige…[Во имя пяти королей (нем.).]
        Подошвы Колиных сапог заскребли по полу: сверхъестественная энергия повлекла мертвеца вперед, навстречу заклинателю. Анна обхватила ноги Скрябина обеими руками, повисла на них, и это позволило затормозить движение кадавра. Но ненадолго. Коля разобрал последние слова заговора (…als waren sie fruher![Чем были они прежде (нем.).] ), и после этого никакой силы - силы человека - не хватило бы, чтобы удержать на месте убиенного палача.
        Рванувшись вперед, мертвец потянул за собой Колю, а с ним и Анну. Юноша разжал руки, выпустил кадавра, но, не удержав равновесия, упал набок. Уже с полу, лежа рядом с Анной, он увидел: убитый палач встал - как лист перед травой - перед Григорием Ильичом. Никто не поддерживал его: он стоял сам; однако Семенов как будто и не придал этому значения. Ухмыляясь, с выражением явного довольства на лице, он глядел на Николая - которого, несомненно, считал в тот момент упокоившимся ходячим покойником.
        Сам Скрябин смотрел на обоих чекистов (точнее, на всех троих, если считать облепленного призраком стрелка), и взгляд его выражал сомнение.
        - Ну же!..- шепотом поторопила Анна своего спасителя.- Давайте! Или вы не знаете, что нужно делать?
        - Halt sie an![Задержи их! или Останови их! (нем.)] - выговорил Коля, стараясь сделать свой голос не совсем своим.
        Григорий Ильич вздрогнул и даже слегка переменился в лице, отказываясь верить, что обращенный кадавр (коим он считал Николая Скрябина) способен произносить какие-то слова. Однако Колин приказ никакого действия не возымел. Застреленный палач продолжал стоять перед Семеновым в той же позе: с вытянутыми вдоль боков руками, с чуть приподнятой головой - словно держал стойку «смирно».
        - Что за глупость!..- вполголоса возмутилась Анна.- Как он их остановит, если они и так никуда не идут? Скажите то, что следует!
        И, видя, что спаситель ее всё еще колеблется, она вскочила с пола - легко, словно и не провела почти двух месяцев в тюрьме НКВД, словно и не ее часом ранее вывели на казнь,- и прокричала, взметнув своим возгласом то ли пыль, то ли потусторонний туман над полом серого километра:
        - Ermorde sie!
        Если кадавр и не знал немецкого языка при жизни, то после своей смерти и чудовищного возврата из неё он понимал по-немецки очень даже хорошо. И Аннину команду убивать их отправился исполнять тотчас. Шагнув к Григорию Ильичу, он потянулся к своей кобуре (ermorde означало для него одно: расстреливай), но - его пистолет находился теперь у Скрябина. На секунду произошла заминка, и вот тут-то Григорию Ильичу самое время было что-нибудь предпринять, как-то изменить ситуацию в свою пользу. Однако Семенов как будто и не видел кадавра: поверх его плеча он глядел вперед - туда, где поднимался с каменного пола мертвый человек, которого уже тянула за рукав пиджака, увлекая бежать, рыжеволосая ведьма.
        Тем временем бывший расстрельщик преодолел затруднение: сорвал с себя портупею вместе с кобурой и, набросив ременную петлю на шею Григория Ильича, с усердием принялся его душить. Только тут Семенов вышел из ступора и попытался подсунуть руку под удавку, оттянуть ее. Ему это почти удалось, но именно - почти: хватка застреленного палача воистину была мертвой. Кадавр и Григорий Ильич начали топтаться на месте, слегка поворачиваясь то в одну сторону, то в другую - словно совершая некий ритуальный танец. Лицо Семенова слегка посинело, но по-прежнему не утратило своей гладкости.
        Призрак, с которым было заключено соглашение насчет звонка жене, как будто ждал окончания обряда. Едва только Анна выкрикнула свое приказание, он отделился от головы второго палача, и тот упал замертво. Впрочем, даже не фантом убил растрельщика: обширный инфаркт разорвал тому сердце. Видевший (и вызвавший) столько смертей сотрудник НКВД не сумел перенести нынешнего потрясения. Пожалуй, он тоже мог бы восстать из мертвых, обращенный Григорием Ильичом, но в тот момент, когда произносились колдовские слова, он был еще жив. Немецкое же заклятье обращало обычных мертвецов в кадавров, и наоборот, а на живых людей не действовало никак.
        Анна схватила Скрябина за руку (кожа на его ладонях была основательно содрана), и они побежали, едва поспевая за призраком. Тот чрезвычайно шустро перемещался в воздухе, уводя их прочь от места пересечения двух коридоров. Скрябин всё порывался обернуться и поглядеть, чем закончится схватка Григория Ильича с кадавром, но Анна тянула его за собой, шепча ему в самое ухо:
        - Скорее, скорее! Сейчас такое начнется, что чертям в аду тошно станет!
        И, будто в подтверждение ее слов, со стороны тира раздался короткий отчаянный вопль, а затем - частые, лишенные всякой системы, выстрелы.

7
        Чекист, оставленный в тире для охраны обреченных узников, прислушивался к звукам на «сером километре» и явно нервничал. Он слышал звуки стрельбы, разделенные небольшим промежутком времени, и, по его разумению, беглянка и ее странный спутник должны уже были отправиться на тот свет, а Григорий Ильич и двое других исполнителей - вернуться сюда, к незавершенной «свадьбе». Однако из серого коридора не доносились звуки шагов, и никто не тащил сюда волоком тела двух преступников, нарушивших законную процедуру казни.
        Впрочем, эта затяжка была единственной причиной для беспокойства «шафера». Узники, охраняемые им, стояли молча и недвижно, словно происходящее вокруг не имело - да и не могло иметь - к ним никакого отношения. Расстрельщик повернулся лицом к «серому километру» и преспокойно подставлял охраняемым объектам спину. Аннин выкрик в глубине коридора (Ermorde sie!) привлек его внимание, хоть он и не понял смысла немецких слов, и чекист напряженно застыл, глядя в сторону коридора. Помещение тира не осматривал даже для проформы.
        Поразительно, но расстрельщика попытался предупредить один из узников.
        - Эй, эй!- неуверенно произнес приговоренный: тот самый начальник отдела кадров с фабрики военных и учебных фильмов.- Смотрите-ка…- И он поднял худую руку, указывая пальцем в сторону ямы с трупами.
        Палач повернул голову, и - коротко, по-собачьи, вскрикнул.
        Прерванная экзекуция была второй подряд, и в яме должны были находиться около двух десятков тел. Только теперь они находились уже не в яме: изуродованные, с затылками, разбитыми пулями, сплошь перепачканные кровью и собственным мозгом, они поднялись на ноги и довольно бодро вышагивали в сторону застывшего на месте наркомвнудельца. И впереди всех двигался - почти бежал - бывший профессор МГУ.
        Выхватив пистолет, палачи начали палить по негодяям, посмевшим восстать из мертвых, и многие выпущенные им пули достигли цели. Каждое попадание отмечалось радостным возгласом стрелка, которому в школе ОГПУ-НКВД не объяснили, что невозможно убить того, кто и так уже умер. Комиссар госбезопасности Семенов мог бы просветить его на сей счет, но Семенова здесь не было, и палачу предстояло самому разбираться с ходячими покойниками; на время отброшенные попавшими в них пулями, те перегруппировались и снова пошли в наступление.
        Приговоренные, которых не успели расстрелять, взирали на происходящее с таким выражением, что становилось ясно: все они решили, что в действительности уже умерли, и вот теперь их преследуют чудовищные посмертные галлюцинации. Правда, галлюцинации эти не были безмолвными. Узники, расстрелянные только что и восставшие теперь из мертвых, не утратили способности говорить, и выкрикивали в адрес палача все те проклятия, которые прежде они не решались произнести. И громче всех кричал профессор-историк, возмущавшийся вероломством сотрудников НКВД.
        Палач расстрелял всю обойму и выхватил из кармана запасную, но пальцы так плохо слушались его, что с перезарядкой у него ничего не выходило. Профессор МГУ подскочил к «шаферу» и с очевидным удовольствием нанес ему удар кулаком в лицо, от которого тот выронил пистолет и повалился на пол. Оружием тотчас завладел другой кадавр, который поднял также и обойму, вогнал ее в рукоять «ТТ», передернул затвор и собрался выстрелить в живот наркомвнудельцу.
        Но не успел: его оттеснили другие. Два узника, расстрелянные последними (один из них - тот, кому пьяный палач разворотил выстрелом челюсть), схватили сотрудника НКВД за голову. Профессор МГУ вцепился в его правую руку, а все прочие кадавры ухватились по двое, по трое - за левую руку палача, за его ноги, за туловище. И все одновременно стали тянуть в разные стороны.
        Конечно, силы профессора и двух «утренних» приговоренных оказались несопоставимы с напором полутора десятков «вечерних» мертвецов. Они, будто соревнуясь в перетягивании каната, переиграли утреннюю команду вчистую: тело палача было выдернуто ими у соперников и оказалось полностью в их распоряжении. За одним исключением: у остервенившегося историка осталась правая рука чекиста, вырванная в плечевом суставе и повисшая на одном сухожилии. Кровь хлестала из тела палача, но земляной пол тира быстро впитывал ее.
        Оставшиеся в живых узники удивлялись даже не тому, что происходило (если это была галлюцинация, в ней ведь могло случиться всё, что угодно, разве не так?), а молчанию чекиста, только промычавшему что-то при отделении его руки от туловища. Откуда им было знать, что двое их мертвых товарищей, державших палача за голову, вырвали ему язык, прежде чем у них отобрали их добычу?
        Тем временем профессор дернул еще раз, плечевые связки чекиста лопнули, и бывший преподаватель Николая Скрябина, бывший доктор наук, принялся с размаху лупить палача его же собственной рукой, как дубиной, и восклицая при каждом ударе:
        - Думай, в кого стреляешь!.. Думай! Думай…
        Однако подумать сотруднику НКВД так и не довелось. Мертвецы растащили в клочья: сперва - его новенькую форму, а затем - и всё его тело, крупное, дебелое, покрытое коричневатыми веснушками, с профилем товарища Сталина, наколотым на груди слева.

8
        Призрак кинооператора сдержал обещание: привел Скрябина и Анну туда, куда следовало. Николай отыскал нужные элементы дверного механизма, замаскированные под кирпичи, отпер секретную дверь, и беглецы успели скрыться за нею раньше, чем палач в тире был растерзан кадаврами. И, уж конечно, до того, как вызванная подмога прибыла в подвал НКВД.
        Скрябин захлопнул дверь, невидимый замок сработал, и беглецы очутились в полной темноте. Оба они пытались отдышаться, но им это долго не удавалось. Коля был твердо уверен, что с того момента, как он покинул потайной ход, воздух здесь стал более тяжелым и затхлым. С трудом переведя дух, он пошарил руками по полу, отыскал свечу и спички, заранее приготовленные им, и зажег огонь - с некоторой неохотой и промедлением, словно боялся того, что может увидеть. Фитиль свечи загорелся светло-янтарным пламенем, и в свете его Скрябин и Анна некоторое время молча взирали друг на друга.
        - Это еще не всё,- проговорил, наконец, Николай и передернул плечами, будто стряхивая с себя нечто невидимое.- Нам надо поторопиться, если мы хотим выбраться отсюда. Полагаю, вы не слишком удивитесь тому, что я вам сейчас скажу…
        И он в двух словах рассказал беглянке о завершающей части своего плана. Аннины брови поползли вверх, а губы недоверчиво дрогнули, однако она ни слова не сказала против. Только поинтересовалась:
        - А чем это здесь так пахнет?..
        Вместо ответа Николай шагнул со свечой к телу своего расстрелянного двойника - Анна только тогда его и увидела; вжелтоватом свете он казался бесформенной грудой тряпья. Скрябин скинул с себя чужой пиджак и обратился к Анне:
        - Помогите мне, пожалуйста.
        Вдвоем они опустились на колени и стали натягивать пиджак на мертвое тело.
        - Неплохо придумано,- кивком головы женщина указала на двойника, и ее волосы - рыжие, словно у Фридриха Барбароссы,- на мгновение коснулись Колиного лица.
        Юноша бросил на нее быстрый взгляд и тотчас отвел глаза.
        - Уверен,- проговорил он,- вы придумали бы не хуже, если б вам предоставили такую возможность. Ловко вы распорядились кадавром!
        - Вряд ли так уж ловко,- Анна одернула рукав пиджака на мертвой руке и поднялась с колен.- Думаю, убить мерзавца Семенова будет непросто.
        - Я знаю,- кивнул Коля.- Откровенно говоря, я вообще удивлен, как он допустил, чтобы с ним случилось такое? Конечно, он думал, будто я - ходячий мертвец. На это я и рассчитывал. Но вот почему он выбрал заклятье des Umlaufes, чтобы упокоить меня?.. Ведь есть же другие…- Скрябин на полуслове осекся, сообразив, что слишком уж он разоткровенничался с рыжеволосой дамочкой.
        - Да, есть другие заклятья,- усмехнулась Анна, словно прочитав все до единой его мысли,- в той самой книге. И я могу назвать только одну причину, по которой Семенов не воспользовался ими: не все заклятья из этой книги ему известны. По-видимому, к нему попала лишь неполная копия «Die magischen Korper», а раздобыть ее подлинник ему так и не удалось.

«Что не удалось - это точно»,- собрался уже было подтвердить ее догадку Скрябин, но вместо этого произнес другое.
        - Скажите, Анна,- вопросил он,- а откуда вы знаете о «Die magischen Korper»?

9
        Семенов видел, как стремительно удалялись от него по коридору рыжеволосая беглянка и ее спутник, наблюдал он и то, как впереди них плыло под потолком эктоплазменное облачко. Но всё это он созерцал сквозь красноватый туман, который застилал ему взор; кадавр продолжал затягивать на его шее удавку. Любой другой на месте Григория Ильича отбивался бы от кадавра всеми силами, но чекист стоял теперь неподвижно.
        Только тогда, когда со стороны тира донеслись вопли и выстрелы, Григорий Ильич вышел из оцепенения. И немедленно начал действовать. Он даже не схватился за свой пистолет, превосходно помня, что его обойма пуста: все пули были выпущены в злополучного профессора МГУ. И не стал больше подсовывать пальцы под удавку, зная уже, что толку не будет. Вместо этого чекист вдруг напружинился, по лицу его прошло нечто вроде судороги, а затем случилось невероятное.
        Некоторые цирковые силачи - таких немного - могут рвать веревку, обвязанную вокруг их головы, одним лишь движением мышц. Так вот, Григорий Ильич их всех посрамил. Он напряг свою шею так, что она сделалась похожей на античную колонну, обвитую плющом, а затем этот плющ (кожаный ремень портупеи) с громким хлопком лопнул. Концы его ударили по лицу кадавра, оставив на мертвой коже довольно отчетливые красноватые полосы.
        Как раз тогда и появилось подкрепление. Григорий Ильич услышал топот бесчисленных ног, но пока что - на некотором отдалении. И, стало быть, ему самому предстояло нейтрализовать плоды своего творчества. К его счастью, нечаянно сотворенный им кадавр был медлителен и неповоротлив; вконце концов, человек, которым он являлся всего четверть часа назад, был основательно пьян, да еще и получил огнетушителем по голове. Он с тупым изумлением вертел в руках разорванную портупею, пытаясь, видно, сообразить, как же ему действовать дальше? А Григорий Ильич точно знал, что в коридоре, откуда появились рыжая ведьма и ее спутник, должен находиться противопожарный щит.
        Команда поддержки, подоспевшая несколькими минутами позже, увидела только, как комиссар госбезопасности 3-го ранга пожарным топором рубит на куски извивающееся тело - облаченное, между прочим, в форму НКВД. Но никто даже и не подумал спрашивать у Григория Ильича объяснения этому поразительному факту.
        Равно как никто не спросил его, почему он не сразу отправил в тир чекистов из отряда подкрепления, а велел им сначала отойти на некоторое расстояние и ждать. А сам принялся вполголоса что-то говорить, осуществляя непонятную жестикуляцию левой рукой.

10
        Кадавры - расстрелянные узники, на время восставшие из мертвых,- вернулись в свое прежнее состояние гораздо быстрее, чем выходили из него. Вот только что все они стояли над растерзанным телом палача, а в следующее мгновение уже лежали на полу, не проявляя более никаких признаков псевдожизни.
        Первым опомнился при виде этого бледный пожилой кадровик.
        - Они решат, что это сделали мы.- Он указал худым пальцем на то, что осталось от тела расстрельщика; лицо узника исказила гримаса, и стало видно, что у него не хватает трех передних зубов.
        Удивительно: разрозненные части мертвого палача теперь странно подергивались, словно жизнь частично вернулась к ним. Но ясно было, что эти подергивающие части ничего не смогут сообщить об истинных обстоятельствах всего случившегося, и страшная кара падет на уцелевших узников.
        - Может, в его пистолете остались патроны?- предположил еще один из участников незавершенной «свадьбы».
        И два других прекрасно поняли, что тот имел в виду. Они втроем почти наперегонки кинулись к брошенному «ТТ».
        Григорий Ильич со своими многочисленными новыми спутниками уже подходил к тиру, когда снова раздались выстрелы: сначала один, а потом, после небольшой паузы - другой. Что это значило - Семенов не столько понял, сколько почувствовал; на гладком его лице появилась улыбка - если только его растянутые губы можно было поименовать этим словом.
        И в своем предчувствии он не обманулся.
        Два узника помоложе совершили это первыми, не колеблясь. Едва только один пустил себе пулю в голову, как второй подхватил пистолет, не дав ему упасть, и сделал то же самое.
        Пожилой кадровик подумал, что надо было ему попросить кого-то из этих двоих застрелить сначала его. Но было уже поздно. Взявшись за пистолет, пожилой мужчина поднес его к виску, да только всё никак не мог нажать на курок; «ТТ» ходил ходуном в его руке. Так что, когда статная фигура Григория Ильича возникла в арке серого коридора, бедняга всё еще был жив. Улыбка комиссара госбезопасности - вот что заставило его надавить на курок. Узник весь сжался, собираясь принять пулю, но надежнейший «ТТ» дал осечку.
        Семенов шагал к бывшему кадровику, деловито размахивая левой рукой; вправой его руке был перезаряженный пистолет. Пожилой мужчина щербато оскалился, как загнанный псами старый лис, и второй раз судорожно нажал на спуск. Выстрел опалил ему кожу на виске, но он этого уже не почувствовал.
        Итоги «свадьбы» были неоднозначны, и Григорий Ильич понимал это. С одной стороны, все приговоры были приведены в исполнение - хоть и не совсем так, как полагалось. И это было неплохо. Однако вместе с узниками отошли в мир иной и три исполнителя из четырех, приданных ему этим утром. И это было не очень хорошо. А главное, огорчала необходимость объясняться по поводу инцидента с Ягодой, который и так давно уже недолюбливал комиссара госбезопасности 3-го ранга. Впрочем, кто его любил - за исключением, разве что, некоторых не особенно разборчивых женщин?
        Но, по крайней мере, одной женщиной, которая не любила Григория Ильича, в это утро стало меньше. Подмога, присланная Семенову, прочесала весь лубянский подвал и в одном из ответвлений «серого коридора» кое-что обнаружила.
        На полу возле стены сидели двое. Один из них был высокий пожилой узник в пиджаке, перепачканном свежей кровью - мертвый, окончательно мертвый. А рядом с ним привалилась к стене молодая рыжеволосая женщина, красивая несмотря ни на что. В груди ее темнело крохотное отверстие от пули, и его происхождение сомнений не вызывало: между двумя мертвецами лежал на полу пистолет «ТТ» - черный, как гаитянская магия вуду.
        Глава 11
        Мистики и анархисты
12 июля 1935 года. Суббота

1
        Петр-Павел жару прибавил. Что примета не врет, Коля Скрябин имел возможность убедиться. Он едва не расплавился на солнцепеке, пока шел с улицы Герцена (где находилась крохотная квартирка, адрес которой дал ему отец) через Охотный Ряд на Лубянку. Конечно, он мог бы добраться туда метрополитеном, но сначала ему нужно было сделать один телефонный звонок. А после того, как Николай его сделал, у него возникло сильнейшее желание прогуляться пешком.
        Когда он дошел до здания НКВД, было уже около четырех часов дня.
        Стебельков встретил его - не у центрально входа, возле одной из боковых дверей, и провел внутрь. Лицо капитана госбезопасности слегка подергивалось, когда он излагал Скрябину всё, что знал о завершении утреннего происшествия.
        - Вот черт!- ругнулся Николай.- Всё насмарку!..
        - Я мог бы попробовать помочь, если только вы…- начал было говорить Иван Тимофеевич, но Скрябин взмахом руки оборвал его:
        - Вы уже сделали, что могли. Если понадобится ваша помощь - я с вами свяжусь.- И зашагал от Стебелькова прочь.
        На подходе к «библиотеке» Скрябин чуть замедлил шаг и стал прислушиваться. Из-за дверей до Коли доносился его собственный голос:
        - А теперь давай переставим вот эту коробку…
        - Давай,- соглашался с ним Миша Кедров.
        Некоторое время спустя Колин же голос произнес:
        - Мне нужны еще карточки для каталога.
        - Возьми у меня,- охотно предлагал Миша.
        Скрябин распахнул двери и вошел в архив.
        Миша при его появлении подскочил так, словно стул, на котором он сидел, сделался вдруг эйнштейновской горячей сковородкой. Колиному другу показалось, что к нему вломился какой-то немолодой сотрудник «Ярополка», и лишь долгое мгновение спустя он понял: человек в штатском, со взъерошенными черными волосами - не кто иной, как Николай. Тот и впрямь выглядел повзрослевшим лет на двадцать: и взгляд его сделался жестче, и меж бровей резкой чертой легла складка. Он быстро прижал палец к губам, Кедров понимающе кивнул, и тотчас кто-то произнес Колиным голосом:
        - Я не нахожу ящик Б-8.
        - Вот он, у меня,- машинально, как по заученному, произнес Миша.
        Губы Скрябина дрогнули в чуть заметной усмешке; он двинулся в угол архива, за стеллажи, и вытащил из-под груды пустых картонных коробок поразительную игрушку - магнитофон. Приобретенный специально для «Ярополка», он и был тем самым техническим средством, на которое уповал Николай. И не зря: бобины магнитофона исправно вращались, воспроизводя ничего не значащие фразы, которые наговорил Коля.
        Нажав на кнопку выключения, Николай вернулся к Мише и присел на краешек стула напротив него. Некоторое время они только смотрели друг на друга, не решаясь заговорить. У них не было ни малейшей уверенности в том, что архив «Ярополка» не напичкали жучками. Наконец Коля, взяв со стеллажа чистый листок бумаги, написал на нем несколько строк и показал другу; тот кивнул головой: «Хорошо».
        В шесть часов вечера Миша и Николай беспрепятственно покинули Комиссариат внутренних дел. Коле отметили его пропуск, на котором значилось, что он вошел в здание в 8.45 утра (Стебельков расстарался), и студенты МГУ из прохлады лубянского вестибюля вышли на раскаленный асфальт самой страшной в Москве площади. Памятник Дзержинскому работы скульптора Вучетича еще не был установлен в ее центре; пространство площади крест-накрест пересекали трамвайные рельсы. Некоторое время Кедров и Скрябин шли молча, словно опасаясь, что за ними невидимками следуют сотрудники товарища Ягоды. И лишь в Театральном проезде Мишу прорвало:
        - Ну, спасибо тебе за твое порученьице!- воскликнул он.- Я чуть не умер сегодня!
        - Я тоже,- признался Коля,- я - тоже…
        И, опуская самые скверные подробности, он поведал своему другу о том, что приключилось в расстрельном подвале. И о том, как всё закончилось.

2
        Семенов с самого начала почуял в ней опасность, но вовсе не для возглавляемого им проекта «Ярополк»: тайного лубянского Ордена, любимого детища Сталина. По совести говоря, плевать было Григорию Ильичу на «Ярополк» и, уж конечно, трижды плевать ему было на интересы товарища Сталина. Проект, по крайней мере, был Семенову полезен, давал ему широчайшие возможности делать то единственное, в чем он находил удовольствие: наблюдать, как терзаются и умирают люди. Странное дело, но это позволяло ему снова ощутить внутри себя нечто вроде души, в действительности давным-давно им утраченной. А Сталин только мешал комиссару госбезопасности, был фактором неопределенности, который вечно приходилось принимать в расчет.
        Анна же Мельникова, по мнению Семенова, была опасна для него лично. Он почувствовал это еще тогда, в вестибюле Наркомата внутренних дел, когда она заикнулась о его изображении на кинопленке. Григорий Ильич никогда специально не фотографировался, не имел такой привычки (случайные газетные снимки, где лицо его выходило смазанным, в расчет не шли). А уж в объектив кинокамеры он и вовсе никогда не попадал - до злополучного Беломорканала. Потому-то слова Анны и явились для Семенова сущим откровением.
        Справедливости ради надо отметить: Григорий Ильич не сразу решил столь быстро и круто разобраться с Анной. Поначалу ему подумалось: а не сделать ли ему красавицу ненадолго своею любовницей, прежде чем ее уничтожать? Но, увидев в ней явную и нескрываемую неприязнь к себе, понял, что не стоит откладывать дело в долгий ящик.
        Сон Анны - о карлике-почтальоне - был верным от начала до конца. От своих нанимателей Семенов и впрямь получил распоряжение покончить с «Горьким»; на то были особые причины. Так что Григорию Ильичу требовалась кандидатура: на кого возложить ответственность за уничтожение летучего агитатора. И он выбрал Анну, решив разом избавиться от двух проблем: и от пронырливой бабы, чуть было не раскрывшей его тайну, и от опасности разоблачения его, Григория Ильича, как тайного организатора страшной авиакатастрофы. Именно Семенов написал, ловко подделав почерк Благина, то самое письмо, которое очутилось затем в Анниной сумочке. И красавица ничуть не ошиблась, предположив, что автор этого эпистолярного шедевра - иностранец.
        Но теперь, когда обнаженное тело прекрасной молодой женщины лежало перед ним на каталке в морге, чекист не испытывал торжества, а терзался крайне неприятными мыслями. Как могло случиться, что он не предвидел ни появления того существа из ямы для трупов, ни побочного эффекта от произнесенного им заклятья, ни, наконец, наличия у Анны знаний об эзотерических обрядах, каковые - знания - едва не послужили к его, Григория Ильича, уничтожению?
        - Прикажете кремировать тела, товарищ Семенов?- обратился к нему Стебельков - очень кстати оказавшийся в здании Наркомата, когда случилась неприятность с расстрелом, и взявший на себе почти все последовавшие за этим хлопоты.
        Тел и вправду было несколько: чуть поодаль на каталках лежало то, что осталось от трех палачей НКВД (останки одного из них продолжали подергиваться), а также длинное худое тело исхлестанного ремнями узника - Колиного двойника.
        Происходило всё это за несколько часов до того, как Скрябин вошел в «библиотеку».
        Григорий Ильич, поглощенный своими мыслями, Стебелькову не ответил. Никогда еще прежде не случалось комиссару госбезопасности настолько попадать впросак. А между тем разгадка была проста.
        Да, Семенов не знал, что Николай Скрябин теряет в его присутствии значительную часть своих особых способностей, но не ведал чекист и того, что он сам в присутствии Скрябина также утрачивает почти все таланты, какими владеет. А таланты эти были немалыми. Неудивительно, что Григорию Ильичу так легко удалось одарить Анну бессмысленным и мучительным даром пророчества.
        Выглядевший практически обыкновенным человеком и живший почти как все остальные люди, Семенов обладал не только способностью прочитывать чужие мысли (по крайней мере те из них, которые лежали на поверхности - вроде помыслов Анны о том, что хорошо было бы отправиться на Центральный аэродром снимать авиационный праздник). Нет, главный талант Григория Ильича состоял в другом: он мог видеть прошлое, настоящее и будущее как одно целое. Ибо греческое слово ??????(которое правильнее было бы произносить даймон, а не демон, как привычно нашему уху) как раз и означает «сведущий дух».
        И теперь, когда Скрябин находился далеко, ничто не мешало дару Григория Ильича проявиться во всей полноте.

3
        Окончание подвальной истории было, пожалуй, самой безумной и авантюрной частью Колиного плана. Анна, конечно, понимала это, но беспрекословно согласилась участвовать. Если б ей было известно, что до неё Скрябин только один раз попробовал осуществить такую штуку - да и то на своем коте Вальмоне, она, может, и заколебалась бы. Но выбора у неё всё равно не было.
        - Ложитесь на пол,- велел Скрябин и, как только она исполнила это, принялся расставлять вокруг неё ритуальные свечи и рисовать мелом на полу какие-то знаки, сверяясь при этом с не очень большой по формату книгой, принесенной им в заплечном мешке среди прочих вещей. Выражение Колиного лица было напряженным и упрямым.
        Красавица с любопытством - без малейшего страха - следила за его действиями. Только теперь, когда он сбросил с себя чужой пиджак, когда стёр грим, уродовавший его лицо и превращавший в седые космы его черные волосы, Анна поняла, что спаситель её был юношей, почти мальчиком, и что он исключительно хорош собой.
        Коля тем временем завершил свои приготовления.
        - Прикройте глаза и лежите спокойно, не двигайтесь,- сказал он, а затем принялся вслух читать текст из своей книги.
        Это было издание на французском языке, и раздел, который Николай открыл, назывался Simulacres[Дословно: подобия (фр.).] .
        Поначалу вроде бы ничего и не происходило. Анна лежала себе среди горящих свечей, как покойница на отпевании, и даже воздух вокруг неё не колыхался. Перемены начались минуты через две: тело Анны вдруг стало само собой приподниматься над пыльным полом, и со всех сторон красавицу обволокли пылевые завихрения. Зависла она невысоко - в каких-нибудь тридцати-сорока сантиметрах над серыми каменными плитами. И - не открыла при этом глаз, не произнесла ни слова, не шевельнула даже пальцем.
        Николай продолжал читать, но одновременно наблюдал за тем, как прямо под Анниным телом, слепляясь из неизвестного науке вещества, на полу образовывается точное подобие рыжеволосой красавицы.

4
        Удивив и патологоанатома, и Стебелькова, Григорий Ильич вдруг резко повернулся и почти на прямых ногах пошагал - не к каталкам с другими трупами - к груде одежды, снятой с покойников и сваленной теперь в углу. Склонившись над ней, чекист стал разгребать кошмарное тряпье - отбрасывая назад то, что не удовлетворяло его требованиям; более всего он походил в тот момент на трущобного пса, роющегося в помойке.
        Наконец (издав нечто вроде рычания, отчего сходство с псом еще более усилилось) Семенов выхватил из груды одежды окровавленную гимнастерку цвета хаки. Именно она была на кадавре, которого Григорий Ильич пожарным топором изрубил на куски.
        - Товарищ Семенов, что…- сунулся было к шефу Стебельков, но тот глянул на него с такой яростью, что у Ивана Тимофеевича язык мгновенно прилип к гортани.
        Семенов же принялся исследовать каждую пядь окровавленной тряпки и добрался, наконец, до подмышек гимнастерки. Там, вперемешку со следами пота и крови, имелись серые пятна явно неорганического происхождения. Григорий Ильич начал тереть их - усердно, как старательная прачка; Стебельков и служитель морга взирали на это, разинув рты.
        Лишь тогда, когда руки Семенова сделались серыми от театрального грима, позаимствованного Колей в студенческом театре МГУ, чекист распрямил спину и произнес - пролаял:
        - Делайте вскрытие трупа.- Он кивком головы указал на рыжеволосую покойницу.- Немедленно. Прямо при мне.
        Вероятно, это был первый случай в карьере судебно-медицинского эксперта, когда он приступал к своей работе с явным сожалением. Рука не поднималась кромсать скальпелем это тело: с сияющей белой кожей, с изгибами столь соблазнительными, что и при таких обстоятельствах ими трудно было не восхищаться. Но - Семенов стоял тут же, за плечом у патологоанатома, и тому некогда было предаваться сантиментам.
        Привычною рукой врач сделал Т-образный надрез на теле, вскрыл грудную клетку женщины - легко, как открывают саквояж,- и ахнул. Картина, открывшаяся взору судмедэксперта, была такова, что бедняга выронил реберные ножницы и, сорвав с лица очки, судорожно принялся их протирать.
        Семенов, стоявший рядом с патологоанатомом, вмиг всё понял и грязно выругался, добавив к матерным словам какое-то непонятное, нерусское слово - явно кого-то обвиняя. Судмедэксперт даже не попытался вникнуть, кого чекист считает повинным в невиданном зрелище, которое им предстало. И кого тут вообще можно было винить? Удивительнейший феномен, да и только!..
        Все внутренние органы рыжеволосой женщины: сердце, легкие, печень и всё остальное - были крохотными, будто у новорожденного младенца. В желудке не было даже намека на остатки хоть какой-то пищи, а кишечник трупа напоминал несколько перекрученных жгутиков - что-то вроде эмбриональных пуповин.
        Семенов молча ринулся к выходу. Только оказавшись за двойными дверями морга, он дал волю своему гневу и во второй раз прошипел то слово, которое давеча не разобрал судмедэксперт:
        - Симулякр… Она сотворила свой симулякр! И помогал ей живой, загримированный под труп.
        Он должен был ожидать чего-то подобного уже после того, как эта ведьма напустила на него кадавра. Семенов сам на себя удивлялся: как ему не пришло в голову еще там, в подвале, вспороть трупу женщины живот?
        Впрочем, комиссар госбезопасности и теперь продолжал кое в чем ошибаться: в том, что сказал - она сотворила. Относительно же симулякра - бездушной копии живого существа, созданной при помощи эзотерических приемов особого свойства,- он всё угадал верно. Григорию Ильичу - в давние-давние годы, когда он носил еще другое имя (Гарет Ллевелин Симмонс), и самому случалось баловаться такими вещами. Один человек научил его этому: великий врач и эзотерик.

5
        - Теперь можете двигаться,- разрешил Николай.
        Анна уже не висела в воздухе: возлежала на холодной безжизненной копии своего собственного тела. Скатившись с самой себя, она оглядела симулякр с некоторой завистью: изумительная кожа, изумительные волосы - так должна была выглядеть она сама, если б не провела последние два месяца в главной тюрьме НКВД.
        Коля тоже посмотрел на свое творение - и неожиданно для себя смутился так, как никогда раньше за всю свою жизнь.
        - Вам придется переодеться… переодеть simulacre в свою одежду,- слегка сдавленным голосом произнес он.- А потом вы наденете на себя вот это.- Он указал на платье и туфли своей сбежавшей подружки.
        - А… всё остальное?- поинтересовалась Анна.- Я имею в виду - белье?
        - Белья, к сожалению, нет,- признался Скрябин.- Зато я прихватил кое-что другое.
        И он выложил перед Анной (стараясь не глядеть на ее обнаженную копию) полный комплект косметики и белокурый кудрявый парик.
        Двумя часами позже, когда в подвале уже улеглась тревога (оба нарушителя спокойствия были мертвы - мертвее не бывает), в столовой НКВД, где перекусывали многочисленные люди в форме, появилась странная парочка. Непонятно было, откуда вообще взялись эти двое.
        Мужчина был очень молод, но носил форму сержанта госбезопасности - стало быть, уже успел окончить школу или курсы ГУГБ НКВД или пройти соответствующий стаж работы. Что же касается женщины, которую он держал под руку… Многие, многие из тех, мимо кого она проходила, переставали есть и долго, выворачивая шею, глядели ей вслед.
        Ярко накрашенная красотка с колышущейся грудью, явно не стянутой лифчиком, шла, высоко держа белокурую голову. Платье было ей коротковато, и стройные ее ноги были видны всем почти до середины бедра. Глаза ее - цвета кобальтового стекла - как будто излучали свет. Одно только портило дамочку: чересчур темный загар, делавший ее лицо, шею, руки и ноги коричневыми, как едва разбавленный молоком кофе - словно особа эта несколько месяцев кряду провела под палящим солнцем.
        В переполненном зале гремела посуда, громко переговаривались между собой люди в форменных гимнастерках цвета хаки, за окнами грохотали трамваи, и потому Скрябин, не боясь быть услышанным, обратился к своей спутнице довольно громким шепотом:
        - Ты переборщила с косметикой.- (Так сложилось, что за минувшие два часа они перешли на ты.)- Смотри, как все на тебя глазеют.
        - Зато уж точно никто не сможет меня опознать,- заметила Анна.
        И оказалась права.
        В середине дня, когда она и Скрябин давным-давно уже покинули столовую ведомственного клуба НКВД, расположенного в доме №11 на площади Дзержинского, здесь объявились-таки представители Григория Ильича Семенова. И долго расспрашивали персонал столовой, не проходила ли здесь бледная рыжеволосая баба в сопровождении рослого мужика? Все честно ответили: нет, не проходила. Тем более что та баба, о которой их спрашивали, явно не могла находиться в компании молодого сержанта госбезопасности, глядевшего на нее ревнивым взором.

6
        - И ты вправду это можешь - ну, в смысле, передвигать предметы на расстоянии и всё такое прочее?- спросил Миша осторожно.
        Пока Николай рассказывал, они дошли до Александровского сада и сидели теперь на одной из его скамеек. Толпы народу прогуливались здесь субботним вечером, и на двух студентов никто не обращал ни малейшего внимания. Коля чуть-чуть коснулся взглядом летней кепки одного из гуляющих, та сорвалась у него с головы, и колесом покатилась по аллее. Владелец кинулся ее догонять, недоумевая, как подобное происшествие могло приключиться при полном безветрии.
        - Ну и дела…- пробормотал Миша.- Хотя, конечно, я всегда подозревал, что с тобой не всё ладно.- Николай при этих его словах слегка поморщился, но возражать не стал; Кедров между тем продолжал: - Но она-то, она… Кто, как ты думаешь, она такая?
        - Я не знаю,- сказал Коля.
        И это было чистой правдой.
        - Из-за этого ты выглядишь так… ну…- Миша помахал рукой у себя перед лицом, словно наводя на него тень - такую, какая лежала на лице его друга с самого момента их сегодняшней встречи в здании НКВД.
        Коля покачал головой:
        - Нет, не из-за этого. С Анной, я уверен, всё разъяснится рано или поздно. Еще кое-что случилось. После того, как я оставил ее на той квартире, мне надо было позвонить - жене призрака. Ну, ты понимаешь…- Говоря это, Николай помрачнел еще больше.
        Его друг неверно это истолковал.
        - И ты не стал ей звонить?- спросил он.
        - Как я мог? Конечно, я позвонил.- Коля протяжно вздохнул, помедлил, словно собираясь с силами, и проговорил: - В том-то всё и дело… Мне показалось, что я узнал ее голос. Точнее, я был уверен, что узнал. Я назвал ей свое имя, спросил, не она ли…- Он не смог договорить, умолк, а потом, после некоторой паузы, произнес - совсем другим тоном, будничным и деловитым: - Но, конечно, я ошибся. Эта женщина так мне и сказала. Да и как могло быть иначе? Та, другая, умерла двенадцать лет назад. Чудес не бывает.
        Скрябин больше ничего не говорил, но Миша некоторое время глядел на него в ожидании, надеясь, что его друг скажет, с кем же он спутал жену несчастного кинооператора? Но Николай, как всегда, не собирался вдаваться в подробности. Даже о том, что произошло между ним и Анной, он поведал Кедрову далеко не всё.

7
        Загадочная красавица всё-таки рассказала Коле кое-что о себе - пока они дожидались в подземелье того часа, когда откроется столовая и можно будет беспрепятственно выбраться через неё наружу.
        - Мой отец,- сообщила Анна,- был когда-то профессором древней истории в Московском университете. И увлекался коллекционированием старинных книг. Разумеется, с содержанием некоторых из них я ознакомилась.
        - А где эти книги теперь?- заинтересовался Коля.- И чем сейчас занимается ваш отец? По-прежнему преподает?
        - Увы, нет.- Анна с горечью усмехнулась.- Его преподавательская карьера закончилась еще в 1919 году. А книги… Не знаю, где они находятся в настоящее время.
        Скрябин хотел задать вопрос: жив ли ее отец, но не решился. Если одного профессора-историка из МГУ только что расстреляли в лубянском подвале, то кто мог поручить, что подобная участь не постигла Анниного отца?
        - И как же вы познакомились с Семеновым?- вместо этого спросил Коля.
        - Чистый случай.- Анна передернула плечами: чужое платье ей немного жало; они оба сидели на полу, а неподалеку распластался симулякр, переодетый в Аннину одежду.- Я пришла на Лубянку потому, что мне нужно было переснять несколько кадров из фильма об открытии Беломорканала.
        - И вы сообщили Григорию Ильичу,- подхватил Скрябин,- что из-за какого-то неведомого, блуждающего дефекта пленки его лицо в этом фильме всё время выходило размытым.
        - Откуда вы знаете?- вскинулась Анна.
        Две вещи: слова Коли мне так жаль, обращенные к призраку, и то, что он не стал добивать палача, убедили красавицу, что ее спаситель вовсе не является порученцем Стебелькова, как думала она вначале. Но кем был этот юноша на самом деле - она никак не могла понять.
        - Потом расскажу,- сказал Николай; он тоже терзался сомнениями по поводу Анны.- Вам нужно накраситься. Скоро отправляться.
        Анна послушно взялась за дело. Свечи пока еще не догорели, а маленькое Колино зеркальце отражало и слегка усиливало их свет. Молодая женщина нанесла на лицо макияж, но этого было недостаточно: ее бледная кожа знойным летом вызвала бы недоумение. А потому с помощью грима из театра МГУ Анна стала превращать себя в загорелую красотку - правда, не приняв в расчет того, что при свете дня цвет ее тела будет выглядеть иначе, чем в полумраке.
        - Помогите мне намазать сзади шею,- обратилась она к Николаю.
        Вот тут-то всё и случилось.
        Впоследствии, вспоминая случившееся в подвале, Скрябин находил этому только одно разумное объяснение: реакции, возникающие при сильном стрессе и при сексуальном возбуждении, имеют значительное сходство. Пульс и дыхание учащаются, усиливается потоотделение, и, главное - кровь отливает от головного мозга, лишая человека возможности обдумывать свои поступки.
        Николай приблизился к Анне, которая приподняла пряди рыжих волос, обнажая шею, взял у неё баночку с гримом и собрался уже наносить его, когда увидел папиросный ожог: круглый, как пулевое отверстие. Ожог почти полностью зажил, но Скрябину его вида вполне хватило. Он отшатнулся, коробка с гримом выпала из его пальцев и покатилась по полу. Они с Анной одновременно кинулись поднимать ее, но женщина оказалась проворнее: схватила коробочку раньше Коли, соприкоснувшись с ним пальцами. И чуть не отдернула руку: пальцы Скрябина были ледяными. А на лице его читался ужас.
        - Что с вами?- испугалась Анна.- У вас такой вид, как будто…- Она едва не сказала: как будто вы привидение увидели, но запнулась, поняв, как нелепо это прозвучит.
        - У вас ожог на шее,- медленно произнес Николай.- А я не могу смотреть на ожоги. У меня, выражаясь научным языком - фобия.- Он попытался усмехнуться при этих словах, но усмешка его вышла жалкой.
        Никому, ни разу за всю свою жизнь, Скрябин не признавался в этой своей - позорной, как он думал,- слабости.
        Анна потянулась к нему свободной рукой (той, в которой не была зажата коробка), коснулась его затылка и стала приглаживать Колины волосы - взъерошенные, как всегда. Скрябин в первый момент вздрогнул и даже попытался отстраниться. Но потом что-то такое увидел в глазах рыжеволосой женщины и - обнял ее: жадно, почувствовав под тонким платьем и мягкую теплоту ее груди, и слегка выступающие ребра. Запрокинутое лицо Анны было так близко, что всё происходящее показалось Коле нереальным. И в этой нереальности он прильнул к Анниным губам, ощущая на них сладковатый вкус только что нанесенной помады, а под помадой - сухость горячей кожи, растрескавшейся, как церковная просфора.
        Беглая узница выронила жестянку с гримом, и та откатилась к стене. Но теперь никто не поспешил ее поднимать.

8
        Григорий Ильич, конечно, не собирался ограничиваться одним только опросом потенциальных свидетелей. Ему было совершенно ясно, что к побегу Анны приложил руку кто-то из «Ярополка» - слишком уж специфичными были обстоятельства ее освобождения. Точнее, к этому делу кто-то приложил обе руки, так что теперь следовало искать человека с ободранными ладонями.
        Полуофициальный статус «Ярополка» не позволял ему иметь в своем составе такую структурную единицу, как служба собственной безопасности. Семенову предстояло самому проводить внутреннее расследование, но он не собирался делать это в одиночку и взял себе помощника: человека проверенного, состоявшего в «Ярополке» уже пятнадцать лет - Ивана Тимофеевича Стебелькова.
        Теперь тот сидел в просторном кабинете Семенова и явно был сам не свой. Впрочем, после утренних событий многие люди были на взводе.
        - Я встретился сегодня со всеми, кто прямо или косвенно причастен к проекту,- говорил Стебельков.- И, как вы велели, посмотрел всем на руки. Ни у кого свежих царапин и ссадин я не увидел.
        - А с практикантами - Скрябиным и Кедровым - вы встречались?- спросил Григорий Ильич.
        - Конечно.- Стебельков ничуть не покривил душой.- Ни у того, ни у другого никаких повреждений на руках нет. Но неужели вы думаете, что эти сопляки были бы способны на такое?!
        - Кто их знает,- пробормотал Григорий Ильич.- Скрябин - анархист, не признает никакой власти. От него чего угодно можно ожидать. Но, по правде говоря, я не могу отыскать никакой связи между ним и Анной Мельниковой.
        - Да и откуда ей взяться?!- воскликнул Стебельков.
        А уж он-то мог бы просветить Семенова относительно того, как связаны между собой практикант НКВД и беглая преступница! Мог бы он и предъявить доказательства: киноаппарат и коробку с фильмом о «Максиме Горьком» - с отпечатками пальцев Скрябина и Кедрова. Ведь именно Стебельков, пристально следивший за действиями практикантов, забрал тогда из кинозала оба этих предмета - благодаря чему их пропажа и не возымела пока никаких последствий для двух друзей. И он был намерен покрывать мальчишек до тех самых пор, пока Анна Мельникова не выйдет с ним, Стебельковым, на связь - после чего само существование Скрябина и Кедрова сделается ненужным и опасным.
        Однако близился вечер, а Иван Тимофеевич так и не получил условленного сигнала от Анны.
        - Вы уверены, что ничего не забыли, не упустили из виду?- спросил Семенов.
        - Абсолютно уверен,- сказал Стебельков.

9
        Из Александровского сада Николай, не заглядывая домой, отправился на конспиративную квартиру - ту самую, на улице Герцена. Колин отец верно ее охарактеризовал: это и вправду было крохотное жилище, состоявшее из одной комнатки без окна, уборной и кухоньки - с единственным в квартире оконцем, выходившим во двор. Да и оно, на радость Николаю и Анне, было целиком заклеено старыми газетами. Но в квартире была вода, и был примус, и стояла кое-какая мебель - включая стол и железную кровать, над которой красовался портрет товарища Сталина. Вождь был на нем еще относительно молод, с пышными черными усами, без седины в волосах; взгляд его казался веселым и чуть насмешливым. Но если бывший владелец квартиры повесил портрет в качестве оберега, надеясь, что изображение Вождя поможет ему сохранить жизнь и свободу, то он явно просчитался.
        Когда Скрябин вошел в квартиру, Анна поджидала его почти у двери. И по его глазам мгновенно поняла, что дела пошли наперекосяк.
        - Семенов, конечно, жив,- не спросила - констатировала она.- И он что-то пронюхал, ведь так?
        За время, что Николай отсутствовал, Анна успела вымыться сама, вымыть и расчесать волосы, а заодно отыскать в вещах, оставленных прежним хозяином, шелковый женский халат. И теперь, облачившись в него, она была похожа на кого угодно, только не на бывшую узницу тюрьмы НКВД.
        - Так,- подтвердил Коля, оглядел беглянку, и мрачность из его взгляда пропала; он добавил почти беспечно: - Но это не беда. Я найду другой выход.
        - Я бы удивилась, если бы ты сказал, что не найдешь,- усмехнулась Анна, и Коля тоже улыбнулся, приблизился к ней, коснулся ее рыжих локонов.- Но что же всё-таки случилось?..
        - После поговорим об этом, ладно?- Коля подхватил красавицу на руки и с легкостью внес в маленькую комнатку без окна.
        Там горела одна настольная лампа, и в световом конусе виднелись только стол и часть кровати. Впрочем, эти двое могли бы обойтись без всякого освещения вовсе. Товарищ Сталин с портрета взирал на любовников иронически, но без осуждения.
        Глава 12
        Крах инженера Филиппова
        Июль 1935 года. Москва.

11-12 июня 1903 года. Санкт-Петербург

1
        За Петровым днем следовало воскресенье, и это можно было считать удачей. Николаю не пришлось отправляться на Лубянку, да и вообще - никуда не пришлось отправляться. Тех продуктов, которые он загодя принес в маленькую квартирку, должно было хватить как минимум на неделю; Вальмона обещала кормить Колина соседка; никаких дел в городе у студента МГУ не было.
        Правда, у Анны имелось одно дельце, но она решительно не желала им заниматься. И даже не потому, что в квартиру на улице Герцена не был проведен телефон, а выйти на улицу было бы для неё самоубийственным трюком - почище мертвой петли вокруг крыла «Максима Горького».
        - Семенов приказал сделать вскрытие симулякра,- сказал ей Коля накануне,- так что ему доподлинно известно, что ты жива. Теперь, должно быть, весь аппарат Ягоды ищет тебя.
        Стебельков мог бы разубедить в этом Скрябина, объяснить, что Григорий Ильич не сообщил руководству о побеге приговоренной преступницы, решил искать ее только силами «Ярополка». Но Стебелькову не было никакого резона откровенничать со студентом МГУ.
        - Следовало этого ожидать,- прошептала Анна.- Мерзавца Григория Ильича на мякине не проведешь. Одного только я не пойму,- она повернулась к Николаю, лежавшему рядом с ней на скрипучей старой кровати,- что тебя связывает с Семеновым? И с какой стати тебе вздумалось меня спасать? Кто-то тебя попросил?
        Вопрос этот тотчас напомнил Коле о странном тоне, каким заговорила с ним Анна тогда, в подземелье. Но мысль: добиться от беглой красавицы полной правды - покинула Скрябина, едва только мелькнув.
        - Никто меня не просил, я действовал по собственной инициативе,- сказал он.- Только не думай, пожалуйста, что из-за этого ты чем-то мне обязана. У меня с Григорием Ильичом свои счеты, очень давние.
        - Очень давние?- Анна с усмешкой подняла брови.
        И - как-то само собой получилось, что Николай рассказал ей всё: о своей детской встрече с Семеновым, об упоминании «Ярополка», о том, как в тот роковой день увидел он Анну на аэродроме, о посещении кинофабрики, о Стебелькове, о практике в НКВД и даже о Мише Кедрове. Красавица слушала его молча, только один раз перебила его, задала вопрос - когда Коля вел рассказ о цельнометаллической двери без ручек и замочных скважин:
        - Хоть раз были признаки, что эта дверь открывается? Звук или сотрясение?
        - Ни разу.- Коля глянул на Анну с изумлением, но та сделала ему знак говорить дальше.

2
        Николай недоумевал, как он сам не додумался до такой простой вещи.
        - Это не дверь,- сказала ему Анна,- это - обманка. Скорее всего - кусок металла, приваренный прямо к арматуре в стене. Настоящая дверь где-то в другом месте.
        - А часовые?..
        - Для отвода глаз. Чтобы все считали: главные секреты «Ярополка» - там, и никто не искал бы другое хранилище секретов, настоящее. Думаешь, такой человек, как этот Стебельков, не пожелал бы заглянуть туда?- Сама Анна хорошо знала ответ на этот вопрос.
        - Но где же тогда вход в это хранилище?
        - Бог его ведает, где…- пробормотала Анна; знала бы она, как близко находилась от нужной двери два месяца тому назад!
        Коля призадумался, а затем - затем глаза его вдруг начали меняться. У Анны возникло чувство, что она смотрит на зеленую морскую воду, в которой распускаются черные орхидеи. Ничего более завораживающего она в своей жизни не видела. И в тот же миг стоявшая на столе сахарница приподнялась, крутанулась пару раз в воздухе (ни кусочка сахара из неё не выпало) и вернулась на прежнее место.
        - Кажется, я знаю, где Семенов спрятал настоящую дверь,- сказал Коля.- Вопрос только: как до неё добраться?

3
        Если бы Стебельков мог убить Скрябина немедленно, прямо сейчас, он бы, пожалуй, ничего другого в своей жизни не пожелал бы. Мало того, что наглый щенок ни слова не говорил ему об Анне и о том, где она нынче прячется; мало того, что от самой Анны по-прежнему не поступало вестей!.. Так теперь этот наглец еще и требовал от Ивана Тимофеевича, чтобы тот провел его - не назад в расстрельный подвал, где ему было самое место, а в кабинет Григория Ильича! Да еще тогда, когда хозяин кабинета отлучится как минимум на три часа.
        - Ни за какие деньги я этого не сделаю!- отрезал Стебельков.
        Николай ничуть этому заявлению не удивился.
        - Тогда я распущу слух, что вы - немецкий шпион,- мгновенно отреагировал он.- Выбирайте: или пол?чите деньги, или пол?чите статью.
        С лицом Ивана Тимофеевича при этих словах произошла метаморфоза. Только что выражение его было испуганным и недовольным, и вдруг сделалось сосредоточенным и мрачным: как будто Пьеро сбросил свою маску, и под ней оказался герой древнегреческой трагедии - царь Эдип, к примеру. Но столь же внезапно маска Пьеро вернулась на прежнее место.
        - Смерти вы моей хотите, Николай Вячеславович,- заныл капитан госбезопасности.
        Хотя всё было как раз наоборот. Только умертвить Скрябина в данный момент Стебельков никак не мог.
        Вот так и получилось, что в ночь с 15 на 16 июля, когда Григорий Ильич отправился домой, Коля вошел вместе со Стебельковым в кабинет комиссара госбезопасности. Затем практикант дождался, когда Иван Тимофеевич выйдет, перекрестился и натянул на руки нитяные перчатки.
        Кабинет Семенова не был освещен, но Коле вполне хватало того света, который пробивался сюда через окна (лишь на треть прикрытые легкими шторками) с площади Дзержинского. Он уверенно двинулся к маленькой дверце в конце кабинета: к складу вещественных доказательств. Коле страшно хотелось осмотреть сам кабинет, пошарить по ящикам шкафов и письменного стола, но времени на это у него решительно не было.
        Без особого труда - с помощью отмычек Стебелькова - Николай отпер дверь кладовки и нажал кнопку выключателя. Зажегся свет, и Скрябин смог по достоинству оценить придумку Григория Ильича. Наконец-то ему стало ясно, что даже и не сами вещи, собранные здесь, интересовали комиссара госбезопасности. Бесчисленная кухонная утварь и множество других мелких - и чрезвычайно пыльных - предметов, громоздившихся на полках, делали абсолютно невозможным незаметное проникновение в кладовку. Перемещение хотя бы одной из этих вещичек или случайно стертая с них пыль мгновенно указали бы Семенову, что к нему захаживали гости. Устанавливать же в своем кабинете обычную сигнализацию Григорий Ильич, по словам Стебелькова, не желал. Его недоверие к электрическим штучкам было почти патологическим.
        Николай увидел на пыльном полу цепочку мужских следов примерно 45-го размера; она шла от входной двери к дальней, торцевой стене. Стеллаж возле этой стены был не совсем обыкновенным: присмотревшись, Коля увидел, что ножки его примерно на сантиметр не достают до пола.

«Он сделан на шарнире!- восхитился Скрябин.- Семенов открывает его, как дверь!»
        Это открытие подтвердило Колину догадку о главном хранилище «Ярополка», но проку от этого было немного. Даже если бы юноша прошел след в след за Григорием Ильичом (выполнимая задача: у самого Скрябина был 44-й размер обуви), то как бы он сдвинул стеллаж-заслонку, не коснувшись его? Коля размышлял над этим добрых пять минут, а потом вдруг рассмеялся.
        - Я балбес!- произнес он почти в полный голос и легонько потянул стеллаж на себя.
        Григория Ильича не было в здании Наркомата, и Коля сдвинул объект без малейших усилий: стеллаж пошел в сторону, раскрылся. Но юноша немного не рассчитал, качнул его слишком сильно, и стоявшая на нем лампа с матерчатым абажуром - та самая, вокруг которой не было черного энергетического отпечатка,- стала заваливаться набок. Скрябин метнулся к ней и поймал ее удачно - за абажур, стертую пыль на котором было очень трудно увидеть. Но при этом, сам того не заметив, юноша чуть заступил за цепочку следов Григория Ильича и оставил на полу отпечаток своей ноги.
        За стеллажом оказалась настоящая дверь: металлическая, выкрашенная черной краской, лишенная ручки, и - с кодовым замком, глубоко утопленным в ее панель. Коля опасался увидеть нечто подобное, но всё-таки надеялся, что сердце Ярополка будет закрыто на замок обычного свойства - такой, какой можно открыть отмычкой.
        - Ну, ладно, начнем с чего-нибудь простенького…- пробормотал Николай.
        Осторожно - по следам Григория Ильича - он подошел к двери и набрал 666; ничего не произошло.
        В течение получаса Скрябин перепробовал всё, что только смог придумать: 961 - год рождения князя Ярополка Святославича; 980 - год его смерти; 25101917 - дату Октябрьской революции; 07111917 - эту же дату по новому стилю; 1142 - высоту Брокена, горы ведьмовских шабашей; 68 и 6666 - число демонских вождей и легионов демонов; 616 - иной вариант «числа зверя», упоминавшийся в ранних христианских документах - и много, много других комбинаций. Увы: замок не реагировал.
        Николай не знал, что еще можно измыслить. Машинально он стал набирать цифры:
16121916; они означали дату его рождения - 16 декабря 1916 года. И - чуть не подпрыгнул от неожиданности: в замке раздался щелчок, а затем две части стальной панели, выкрашенной в черное, разошлись в разные стороны, как двери в поезде метрополитена.
        Скрябин увидел комнату, освещенную несколькими яркими лампами, но был так удивлен, что даже не сразу вошел.
        - Мой день рождения?..- прошептал он.
        И тут понял, в чем было дело. Да, Коля и впрямь отмечал свой день рождения 16 декабря - по григорианскому календарю. Но родился-то он 3 числа по старому стилю, и эта же дата значилась в его метрическом свидетельстве (где матерью Николая была записана некая Вера Скрябина, в девичестве Антипова, якобы умершая родами).
        А 16 декабря 1916 года по юлианскому календарю в Петрограде произошло другое событие: во дворце князей Юсуповых был убит сибирский мужик по имени Григорий Распутин.

4
        Эта библиотека была несравненно меньше той, куда Григорий Ильич спровадил Николая и Мишу. Помещение скорее напоминало огромный сейф: бронированные стены, пол и потолок; стальные полки, намертво приваренные к стенам; стальные же - несгораемые - ящики с документами. Казалось, сам воздух здесь матово-гладкий, как все предметы вокруг. Слава богу, заперты ящики не были - только закрыты на защелки; да и к тому же в комнате-сейфе нигде не было ни пылинки, так что Коля мог беспрепятственно переходить с места на место.
        Скрябин знал: если его застанет здесь ночной дежурный или если Григорию Ильичу вздумается среди ночи вернуться на службу - спасения не будет. Но об этом он постарался не думать, решил для себя: в его распоряжении - время до пяти утра, до того, как начнет подниматься солнце. А потом он должен уйти отсюда.
        Ящики были промаркированы неизвестным Коле восьмизначным кодом, по которому он никак не мог определить, что именно в них хранится. Ему приходилось открывать ящики один за другим; число их составляло не менее двух сотен, и даже на беглый просмотр ушло бы несколько часов.
        - Майрановский, лаборатория ядов…- бормотал Скрябин, просматривая содержимое одного ящика.- Богданов, институт крови…- исследуя другой.
        Досье на особых людей, собранные здесь, в другое время вызвали бы у Коли восторг и ужас. Но сейчас ему нужна была информация иного рода. И как, спрашивается, было отыскать ее здесь?
        Закрыв глаза, Николай крутанулся на пятках и ткнул пальцем в первый попавшийся ящик; палец его заскользил по гладкому металлу и уперся в стальную полку. А когда юноша открыл глаза и присмотрелся, то обнаружил, что в действительности это была не полка, а откидывающаяся на петлях крышка другого - самого большого - ящика, напоминавшего сундук.
        Коля откинул крышку и увидел папки, тетради и бумажные листы, уложенные плотные стопками. Наугад он вытянул первый попавшийся картонный скоросшиватель - бледно-синий, с истрепавшимися, размягчившимися уголками. В него был подшит один-единственный документ: слегка пожелтевший листок расстрельного приговора, внизу которого стояла подпись Председатель ЧК Союза коммун Северной области Г. Бокий. Имя же приговоренного было Романов Николай Михайлович.
        Коля вздрогнул, и от волнения у него закололо ладони. Он знал, кем был этот человек, и был знаком с одним поразительным документом, принадлежавшим его перу. В свое время этой бумагой завладела Вероника Александровна - при обстоятельствах весьма странных, напрямую связанных с появлением в квартире на Каменноостровском проспекте кота Вальмона.
        Бабушка принесла в дом белого перса, когда Коле только-только исполнилось два года. И, пожалуй, его появление стало именно тем событием, о котором у мальчика остались первые в его жизни отчетливые воспоминания. Он хорошо запомнил тот зимний день: за окном шел мокрый снег, а печка-буржуйка, которую приходилось топить в квартире, слегка коптила. Бабушка вошла в дом - в собольей шубе, надеваемой будто в насмешку над пролетариями и уличными бандитами,- и в руках у неё был сверток из рогожи: подвижный, колышущийся.
        - Что это?- немедленно спросил мальчик.
        - Это котик.- Вероника Александровна развернула рогожу, и на пол соскочил, коротко мяукнув, белый пушистый красавец.- Он теперь будет жить у нас.
        Коля возликовал и тотчас попытался взять кота на руки, но только обнял воздух: перс ловко увернулся и скрылся в углу за стойкой для зонтов.
        - Потом с ним поиграешь,- сказала Колина бабушка,- он сейчас устал и очень сильно нервничает.
        - Ладно,- нехотя согласился Коля и тут же поинтересовался: - А как мы его назовем?
        - У него уже есть имя.- Вероника Александровна вытащила из муфты красный кожаный ошейник и прочла слово, которое было выгравировано на прикрепленной к нему серебряной пластине: - Valmont.
        Коля не знал этого ни шестнадцать лет назад, ни теперь - но Вальмон не просто устал к тому моменту, как попал в квартиру на Каменноостровском проспекте.
        Персидский кот, почти убитый пулей Григория Ильича, смог подползти к краснокирпичной стене одного из полубастионов кронверка и укрылся там за довольно большим сугробом. Окровавленная белая шерсть делала умирающего зверя почти невидимым на фоне грязного снега и красной стены. И его никак не могла заметить Колина бабушка, которая 28 января 1919 года ходила в Петропавловскую крепость навещать одну из своих арестованных знакомых. Однако Вероника Александровна, проходя метрах в четырех-пяти от того сугроба, вдруг свернула с дороги и двинулась в ту сторону, где лежал кот.
        - Кис-кис…- Женщина перегнулась через сугроб, пытаясь получше разглядеть животное; она видела, что кот весь в крови, но и помыслить не могла, сколь серьезную рану он получил.- Иди ко мне, котик!
        Вальмон увидел ее и услышал, но сдвинуться с места не мог: позвоночник его был перебит, и если кот всё еще не умер, то лишь благодаря легендарной живучести всех представителей семейства кошачьих. Зверь страдальчески закатил глаза и попытался мяукнуть, но сумел издать только едва слышный вздох.
        Вероника Александровна почти легла на серый снег, явно не дорожа своей собольей шубой, дотянулась до кота и подхватила его под передние лапы. От чудовищной боли в спине Вальмон на мгновение ожил: взвыл и даже попытался куснуть свою спасительницу. Но женщина была начеку и перехватила зверя так, чтобы держать его мордой от себя.
        - Вот негодяи, уже по кошкам стрелять стали…- пробормотала она, поднимаясь на ноги и оглядывая истерзанного кота.- Ну-ну, ничего, держись! Я тебе помогу!- Она осторожно погладила Вальмона и только тут заметила его красный ошейник, который почти сливался по цвету с обагренной кровью шерстью.
        Дыхание кота было таким частым и поверхностным, что непонятно было: дышит ли он или это уже предсмертная дрожь? И Вероника Александровна надеялась лишь на то, что ей удастся доставить кота живым в некий домик на окраине Петрограда, который гадалка уже много лет снимала на чужое имя.
        Можно сказать, что ей это не удалось. От потери крови кот ослабел настолько, что уже не подавал никаких признаков жизни, когда Колина бабушка внесла его в тот дом - в единственную комнату, почти лишенную мебели.
        Но - когда двумя часами позже Вероника Александровна выходила оттуда с Вальмоном на руках, кот был жив и здоров. От ужасной раны на его спине остался лишь небольшой плотный бугорок, и выглядел зверь в точности так же, как утром того дня. Разница была лишь в том, что ошейника на Вальмоне теперь не было: его пришлось снять, чтобы серебряная пластина не помешала совершавшемуся обряду.

5
        Скрябин доставал из стального сундука бесчисленные папки и тетради; почти все они были записями и дневниками великого князя - Коля знал его почерк: мелкий и твердый. Однако читать все подряд бумаги юноша не мог, в основном их пробегал глазами. Но и этого ему хватило, чтобы понять, какова была изначальная сущность проекта «Ярополк».
        - И натворили же вы дел, господа славянофилы…- в изумлении бормотал Николай.
        А потом - на самом дне сундука - он обнаружил толстую исписанную тетрадь в кожаном коричневом переплете. Когда Скрябин заглянул в нее, у него перехватило дыхание.
        - Вот оно!..- воскликнул юноша - и тотчас усомнился в том, что он правильно понял смысл цифрового кода на двери хранилища.
        Записи начинались так:
16 декабря 1916 года.
        Сегодня я покидаю Тибет. Союзники англичане, которые с такой неохотой пустили меня сюда, взялись организовывать мой отъезд с большим рвением. Впрочем, я их не виню. Контроль над информацией - то, на чем держатся государства и их правители. А эта земля хранит столько тайных знаний, что их хватит на несколько империй. И я сумел получить здесь то, что искал более тринадцати лет: сведения об истинном характере происшествия с г-ном Филипповым.
        Конечно, ни один суд мира не примет эти сведения как доказательства, но мне достаточно того, что сам я безраздельно доверяю их источнику.
        Перед Скрябиным была главная часть мемуаров Николая Михайловича: та, которую он дописывал, уже находясь в Петропавловской крепости. Ясно было, что тетрадь попала затем в руки его палачей, но вот почему те сохранили ее, не уничтожили сразу же - этого Скрябин постичь не мог.
        Он принялся читать.

6
        Шел 1903 год, а инженер Филиппов всё не мог привыкнуть к тому, как удачно и счастливо складываются для него обстоятельства. Удача уже девять лет сопутствовала ему: начиная с 1894 года. В том году скончался император АлександрIII, ушел из жизни Павел Николаевич Яблочков, но зато он, Михаил Филиппов, инженер, литератор, историк и марксист, сделался редактором вожделенного для него журнала «Научное обозрение». И - стал участником проекта «Ярополк».
        Девять лет он корпел над своими разработками, проводил один эксперимент за другим - благо средств на свои изыскания он получал столько, сколько запрашивал, и даже больше того. И вот теперь - сегодня, 11 июня 1903 года,- наступил великий момент.
        - Ко мне не входить ни под каким предлогом!- распорядился Михаил Михайлович еще днем; ни прислуга, ни домочадцы не смели ему мешать.
        Да что там - они! Ни меценатов своих, ни товарищей по идее - петербуржских социал-демократов,- Филиппов решил не пускать сегодня к себе в дом на улице Жуковского.
        В первом этаже этого дома была устроена лаборатория: огромный кабинет, уставленный колбами, ретортами и измерительными приборами и затянутый, как в паутину, в электропровода. Главным элементом обстановки здесь было удивительное сооружение: стальное, в заклепках, метра полтора в высоту. Более всего оно походило на небольшой миномет, только ствол его отчего-то смотрел в потолок - как будто Михаил Михайлович вознамерился расстрелять из этого орудия спальню прислуги, располагавшуюся над его рабочей комнатой.
        Был вечер; приближалась белая ночь. Филиппов - круглолицый мужчина лет сорока пяти, с бородкой и усами, чем-то похожий на поэта Некрасова,- лавировал по кабинету: ловко, ухитряясь ничего не задеть и не сшибить. То и дело он сверялся с показаниями своих приборов и имел вид озабоченный, но вполне довольный.
        - Всё получится,- пробормотал он.- Сердцем чувствую: всё пройдет, как надо. То-то будет шуму в Академии наук, когда я опубликую…
        Договорить он не успел.
        В дверь его лаборатории - имевшей отдельный выход во двор,- кто-то позвонил, и от неожиданного дребезжания экспериментатор чуть не выронил колбу с треххлористым азотом. Если б он не удержал ее в руках, если бы емкость со взрывчатой смесью ударилась об пол, то весь дом вместе с окружающими его постройками (и вместе с человеком, звонившим в дверь) взлетел бы на воздух. Но Судьбе не угоден был столь благополучный исход.

7
        Ранним вечером 11 июня по улицам Санкт-Петербурга размеренно вышагивал, куря на ходу папиросы, невысокий молодой мужчина: черноволосый, довольно бледный, рябоватый, со светло-карими, почти желтыми глазами. Шел он уверенно, не глядел ни на витрины магазинов, ни на вывески, ни на таблички с названиями улиц и номерами домов. По пути какой-то приезжий обратился к нему с вопросом: как найти такую-то улицу? И был глубоко удивлен, когда брюнет ответил ему с явственным грузинским акцентом, что, к сожалению, он нездешний.
        И это было более чем правдой: он должен был находиться не здесь. Молодой грузин, исключенный из Тифлисской семинарии за революционную деятельность и основавший затем Батумский комитет РСДРП, должен был летом 1903 года сидеть в кошмарной тюрьме города Батума. И его товарищи, остававшиеся на свободе, были убеждены, что он там. Да и большинство охранников думало так. Он умел быть убедительным: его научил этому знакомец по Тифлисской семинарии, Георгий Гурджиев; имолодому человеку даже не составило особого труда заключить с тюремным начальством договор. Он вернется в тюрьму - позже, ближе к осени, когда состоится суд над ним и над другими организаторами рабочей демонстрации 1902 года. Но теперь, когда начиналась истинная игра - а молодой грузин нутром чувствовал, что она начнется вот-вот,- он никак не мог остаться от неё в стороне. И - переодетый в приличный, будто у чиновника средней руки, костюм, без усов, с остриженными по моде волосами,- он шел по столице Империи. Раза два или три мимо него проходили городовые, но ни один из них даже взглядом его не удостоил.
        Бывший семинарист точно знал, куда ему нужно попасть. И объяснялось это даже не тем, что друзья, приютившие и переодевшие его, подробно объяснили, как найти нужный дом, и даже нарисовали на бумажке план. Он и без плана пришел бы туда, куда нужно. Интуиция (его враги будут потом говорить: звериное чутье) вела его, не давая сбиться с пути. И дом №37 по улице Жуковского он отыскал без труда.
        Проходя во двор через арку подворотни, грузин вытащил из внутреннего кармана пиджака какой-то увесистый предмет и взял его в правую руку, а сверху прикрыл габардиновым летним пальто, которое нес на сгибе локтя.

8
        - Кто там?- спросил из-за двери Филиппов.
        - Михаил Михайлович?- Голос был мягкий, довольно приятный, только с очень уж сильным грузинским акцентом.- Я ваш давний поклонник. Можно мне взять у вас автограф?
        - Я занят! Приходите завтра!
        Инженер стал отходить от двери, однако визитер теперь уже не позвонил - постучал в неё и проговорил, явно поднеся губы к с?мой замочной скважине:
        - Пожалуйста, Михаил Михайлович! Я издалека, в Петербурге проездом, и через час отходит мой поезд. У меня с собой ваш роман «Осажденный Севастополь». Только подпишите книгу, и я тотчас уйду.
        - Вот чёрт, не отвяжется ведь…- пробормотал инженер, воротился к входной двери и распахнул ее.- Ну, ладно, давайте сюда книжку, я вам…- И осекся на полуслове.
        Из-под свернутого светлого пальто, которое визитер перекинул через руку, на Филиппова глядело дуло револьвера.
        - Не волнуйтесь, Михаил Михайлович,- с той же вкрадчивой интонацией произнес грузин,- я не причиню вам никакого вреда. Если, конечно, вы сами меня к этому не вынудите. Заходите в дом.
        И они вдвоем вошли в лабораторию. Посетитель, не поворачиваясь спиной к Филиппову, на ощупь запер за собой дверь и бросил свое габардиновое пальто прямо на пол - хоть рядом находилась вешалка. На полное обозрение инженера предстал шестизарядный револьвер системы «Кольт».
        Михаил Михайлович, не отрываясь, глядел на оружие и пытался понять: что нужно от него этому молодому грузину? Деньги? Но денег он дома не держит, он же не безумец. Все его сбережения хранятся в банке. Тогда что же? Неужто он узнал об этом?
        И, будто отвечая на его мысли, желтоглазый брюнет проговорил:
        - Мои товарищи сказали мне, что вы, Михаил Михайлович, сделали революционное открытие. И сообщили, что именно сегодня вы собираетесь испытать свое изобретение. Убежден, моё присутствие вам в этом не помешает.
        - А, товарищи!- Филиппов выдохнул со злым облегчением.- Значит, они не довольствовались тем, что я им рассказал. Послали наблюдателя. Ну-ну… Что же, присутствуйте, смотрите - если не боитесь. Только уберите свой револьвер: если вы хоть раз выстрелите, здесь всё взлетит на воздух.
        - Стрелять я не буду,- пообещал грузин, однако револьвер не убрал.
        Филиппов поглядел на него иронически, покачал головой. Весь его страх прошел; глупо было бояться таких же болтунов-марксистов, каким был он сам.
        - Раз уж вы вызвались ассистировать мне, то скажите хотя бы, как мне называть вас? - обратился он к посетителю.
        - Зовите меня Коба,- ответил тот.

9
        Михаил Михайлович с прежней ловкостью носился по лаборатории, избегания соударения с острыми углами столов и со своей алхимической посудой. Поначалу Коба водил дулом револьвера вослед его перемещениям, но потом ему это надоело, он сел на табурет и положил правую руку на колено, направив дуло кольта в пол. Инженер явно не собирался вынуждать его к стрельбе. Мало того: присутствие зрителя его словно взбадривало, пробуждало в нем артистический кураж. Так что Филиппов, без всякой просьбы со стороны незваного гостя, принялся рассказывать о сути своего эксперимента:
        - Еще в юности я прочел,- говорил он, не отрываясь от совершаемых приготовлений, - что изобретение пороха сделало войны менее кровопролитными. С тех пор меня преследовала мысль о возможности такого изобретения, которое сделало бы войны почти невозможными. И вот, вообразите себе: я сделал, наконец, открытие, практическая разработка которого полностью упразднит войну[Здесь и далее приведены почти дословные выдержки из письма М.М.Филиппова, посланного им в газету
«Русские ведомости» 11 июня 1903 года.] .
        - Да, да,- Коба нетерпеливо кивнул,- товарищи мне рассказали. Вы изобрели способ электрической передачи на расстояние волны взрыва.
        - Именно! И это расстояние может составлять тысячи километров!.. Так что, сделав взрыв в Петербурге, возможно будет передать его действие в Константинополь. Но при таком ведении военных действий на расстоянии война фактически становится безумием и непременно будет упразднена.- Филиппов глянул на Кобу с выражением торжества.
        Молодой грузин помолчал, видимо не вполне разделяя энтузиазм Михаила Михайловича, а затем взглянул на филипповскую «дальнюю пушку», жерло которой смотрело в потолок, и поинтересовался:
        - И что вы намерены взорвать в данный момент?
        - О, ничего, почти ничего!- Инженер рассмеялся, но как-то нервно.- Некие люди, которые финансировали мои исследования, попросили меня осуществить для них опыт: нанести энергетический удар по объекту, который гипотетически находится за пределами мезосферы.
        Что такое мезосфера, Коба не знал; он понял только, что это - где-то высоко в небе, и осторожно спросил:
        - А ваш потолок при этом останется целым?
        - Разумеется.- Филиппов посмотрел на него как-то странно: видимо, до ученого только теперь стало доходить, что его друзья-марксисты прислали к нему в качестве наблюдателя откровенного профана.- Когда происходит передача радиоволн, разве они сносят всё на своем пути?
        Этот пример был Кобе более или менее понятен.
        - И на какое расстояние вы сегодня будете передавать излучение?- полюбопытствовал он.
        Филиппов слегка пожал плечами. Формулы, которые он использовал, позволяли оценить дальность передачи детонации, но без особой точности.
        - Ну…- инженер что-то прикинул в уме,- примерно в пятьсот километров.
        Тигриные глаза Кобы заметно расширились, и он вопросил, от удивления возвысив голос:
        - В какой же гипотетический объект вы рассчитываете попасть?!
        На этот вопрос инженер так и не ответил: может, не захотел, а может, сам не знал ответа. Но, так или иначе, Коба не собирался покидать лабораторию. Он обязан был увидеть в действии оружие, применение коего наверняка приведет к восстанию народов и смещению прежних властителей (и - к воцарению властителей новых, разумеется).
        Филиппов тем временем будто на крыльях летал. Взрывчатые смеси были размещены им в точном соответствии с их назначением; электрические провода подведены, куда нужно.
        - Ну-с, глубокоуважаемый Коба,- проговорил инженер весело,- я бы сказал: с Богом, но, боюсь, Он в таком деле помогать нам не станет.
        И - Михаил Михайлович повернул ручку тумблера, подавая электрическую энергию к своему прибору.
        Минуту или полторы ровным счетом ничего не происходило. «Обманул меня?- мелькнула мысль у бывшего семинариста.- Подстроил всё так, чтобы опыт не удался?..»
        А затем - случилось.

10
        Филипповская пушка, только что брызгавшая искрами, фыркнула (Это и есть взрыв?!) и померкла, а вся лаборатория инженера в тот же миг сделалась черной и пустой. Не то, что инженер из неё удрал, нет, дело было в другом: Коба явственно ощутил, что в комнате больше нет ни пола, ни потолка, ни окон, ни лабораторного оборудования. Вообще ничего нет.
        Грузин попробовал позвать Филиппова и понял, что не может этого сделать. Звать ему было нечем: язык у него во рту тоже сделался пустотой, равно как и сам рот. Коба хотел повернуть голову: осмотреться по сторонам, но и головы у него теперь не было - хотя он видел, слышал и осознавал всё (А что - всё? Это ничто - и есть «всё»?!).
        - Это ничто - и есть Ад…- произнес кто-то раздумчиво.
        Лишь секунду или две спустя Коба узнал свой собственный голос и благодаря этому вышел из оцепенения. Да, тьма была полной, и он не мог видеть собственных пальцев, поднесенных к лицу, но сами-то пальцы никуда не делись - они по-прежнему сжимали рукоять кольта!
        Коба позабыл о том, что утратил веру в бога еще до исключения из семинарии; переложив револьвер в левую руку, он принялся раз за разом осенять себя крестным знамением. Только от этого ничего не переменилось. Та сущность, которая заполнила лабораторию Филиппова, даже глазом не моргнула - фигурально выражаясь: не было у неё ни глаз, ни лица, ни каких-либо иных признаков материальной структуры. «Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною…»[Бытие (1; 2).]
        Однако безвидность тьмы оказалась непродолжительной. И Коба, и Филиппов - оба они одновременно заметили начавшиеся изменения. Темная сущность приступила к самоорганизации. Недоучившийся семинарист увидел, как из тьмы проступает силуэт - человеческий, принадлежащий сутулому низкорослому мужчине с несуразно длинными руками. Его фигура словно всасывала в себя окружающий мрак, и вокруг заметно посветлело. А затем и чернота самого силуэта начала просветляться, делаться похожей на цвет человеческого лица и человеческой одежды: полунищенской, такой знакомой.
        Не прошло и минуты, как в лаборатории инженера появилось новое действующее лицо: отец Кобы, сапожник Виссарион Джугашвили. Вся его фигура, казалось, выражает глумливую злобу; только ремня, привычно сложенного вдвое, в его руках не хватало.
        Коба поначалу отшатнулся, но затем до него дошло: это он сам, его собственные мысли помогли тьме создать образ, вобравший в себя всё самое отталкивающее для него. Да и не совсем походило это создание на его отца: порождение тьмы имело не более метра росту и еще почему-то восседало на какой-то странной двуногой лошади.
        Михаил же Михайлович явно увидел что-то другое, свое.
        - Нет,- он замотал головой и даже глаза зажмурил,- нет!..
        Мнимый Виссарион Джугашвили тем временем заговорил, однако слова его были обращены не к Кобе - к инженеру. Бывший семинарист видел только шевеление губ, с которых не слетало ни звука. Похоже, бесплотная сущность мгновенно разобралась, кто вызвал ее, и решила сперва переговорить именно с вызывателем.
        Михаил Михайлович слушал, не открывая глаз; Коба видел, как из-под его прикрытых век струятся слезы. Наконец Виссарион Джугашвили умолк и уставился на инженера, явно ожидая его ответа.
        Филиппов открыл глаза, и они посмотрели друг на друга: псевдосапожник и ученый-материалист, критиковавший религиозно-философское направление в русской мысли, не веривший ни во что, кроме того, что можно увидеть и потрогать руками.
        - Я не поклонюсь тебе,- произнес Михаил Михайлович; он увидел.
        Слова эти едва успели сорваться с его губ, как он уже падал - лицом вниз, держа руки по швам. Коба понял, что смерть инженера наступила еще до этого его падения; живые люди не падают вот так, как манекены. Молодой грузин услышал хруст, который издала ломающаяся лицевая кость Филиппова, но даже не повернул головы в сторону рухнувшего на пол ученого. Теперь наступала его, Иосифа Джугашвили, очередь. Нечто с обликом его отца повернулось теперь к нему.
        Коба знал, с кем он столкнулся, но спросил-таки:
        - Кто ты?
        Нечто ответило - без паузы, голосом сапожника Джугашвили, по-русски, но с грузинским акцентом:
        - Я не один. Нас много. Я - часть от целого, я - целое в его части.
        Коба не был уверен, что не он сам вызвал (…легион имя мне…[От Марка (5; 9).] ) именно такой ответ.
        - Что тебе нужно?- поинтересовался он, хотя, конечно, и этот ответ лежал на поверхности.
        Однако на сей раз копия его отца не вполне оправдала (…все это дам Тебе, если падши поклонишься мне[От Матфея (4; 9).] ) ожидания Кобы.
        - Мы хотим предложить тебе Союз,- произнес карлик-сапожник.
        Коба даже вздрогнул, так сладостно защемило у него сердце при этом слове. Что-то в нем было - связанное с великой империей, но не с той, которой правит ныне государь Николай Александрович, а с империей другой: его собственной. Но всё же бывший семинарист не удержался, спросил:
        - А что взамен? Моя душа?
        Карлик засмеялся.
        - Свою, если она тебе так дорога, можешь оставить себе. Но, конечно, ты прав: нам нужны души. Только они нам и нужны. Но подписывать с нами договор кровью совсем не обязательно. Так что, ты согласен?
        Коба - надо отдать ему должное - секунду или две размышлял и лишь потом кивнул:
        - Хорошо, пусть будет Союз.
        И мгновение спустя - он даже шагу не успел сделать!- бывший семинарист очутился на улице; дверь филипповской лаборатории была закрыта, и не похоже было, что сейчас ее отпирали. Ошарашенный, Коба шагнул туда, к двери - сам не зная, зачем, и вдруг оступился. Во дворе даже не было темно: стояла белая ночь, а ведущая к крыльцу дорожка была совершенно ровной. Но тем не менее Коба вдруг упал навзничь - да так и остался лежать.
        Прямо над своей головой, в голубовато-сером небе летнего Петербурга он увидел круг: черное, как про?клятая душа, завихрение, во все стороны выбрасывающее грязные протуберанцы. Это было что-то вроде солнца: объект был примерно таким же по размеру, каким дневное светило видится с земли; разница состояла только в цвете. При этом круг черноты тоже источал свет - того оттенка, который в солнечном спектре должен следовать за темно-фиолетовым.
        В голове у Кобы стали возникать слова - не его собственные мысли, а именно слова, произносимые чьим-то незнакомым голосом: «Пятый Ангел вострубил, и я увидел звезду, падшую с неба на землю, и дан был ей ключ от кладязя бездны: Она отворила кладязь бездны, и вышел дым из кладязя, как дым из большой печи; ипомрачилось солнце и воздух от дыма из кладязя»[Откровение (9; 2-3).] .
        Между тем в черно-фиолетовом дыму перед Кобой (и перед Николаем Скрябиным, который, читая, словно наблюдал ту же картину) стали возникать видения.
        Вот - сгусток дыма из кладязя достиг Москвы и коснулся там спящего четырнадцатилетнего гимназиста Коли Бухарина. Тот беспокойно заворочался во сне, застонал; ему приснилось, что он - уже ставший тридцатилетним мужчиной,- сидит за письменным столом и выводит на листе бумаги вдохновенные строки: Пролетарское принуждение во всех своих функциях, начиная от расстрела и кончая трудовой повинностью, является методом выработки коммунистического человечества. А затем черное нечто соединилось с тем, что составляло душу и дух юного гимназиста, угнездилось в нем прочно и ловко. Будущий главный редактор «Правды» перевернулся на другой бок и дальше спал уже спокойно, без каких-либо сновидений.
        В то же мгновение черный свет добрался до Смоленской губернии, и там, в имении своего отца - обедневшего дворянина, пробудился от сна десятилетний Миша Тухачевский. Он был весь в холодном поту от пригрезившегося ему кошмара. Он увидел себя военачальником - в мундире неведомой армии,- стоящим на опушке тамбовского леса. Откуда-то Миша знал, что сейчас идет 1921 год и что в лесу этом прячутся крестьяне - мужики, бабы, дети; все они оказались почему-то его врагами. К лесу подвозили на грузовиках какие-то громадные баллоны, а он, Михаил Тухачевский, распоряжался: «Нужно точно рассчитать, чтобы облако ядовитых газов распространилось по всему лесу. Должно быть уничтожено всё, что в нем прячется». Но - с душою будущего маршала тоже случились перемены; юный Тухачевский вновь опустил голову на подушку и забылся безмятежным сном.
        Между тем черная субстанция рванулась к востоку. И вот - на Урале, в Екатеринбурге, на мгновение проснулся девятилетний мальчик: сын печника Гриша Никулин. В своем прервавшемся сне он был страшным мужиком в гимнастерке и галифе, сплошь залитых кровью. Широко расставив ноги, Гриша стоял в полуподвальной комнате под сводами, с полосатыми обоями на стенах; вруках его был наган. Раз за разом повзрослевший сын печника (убийца в гимнастерке) нажимал на спуск, в упор расстреливая скорчившегося на полу мальчика: прекрасного лицом, но - наполовину калеку, едва переставлявшего ноги, и теперь даже не пытавшегося убежать. Отец мальчика - невысокий усатый мужчина лет пятидесяти,- лежал на полу рядом, уже мертвый. Сестры мальчика и его мать тоже были где-то поблизости; их крики, визг и стоны доносились до Гриши, но из-за порохового дыма, наполнявшего помещение, он почти ничего не мог видеть. Из Гришиных глаз брызнули слезы - как будто приснившийся дым их разъел, однако в следующий миг будущий палач цесаревича Алексея снова провалился в сон.

11
        Скрябин выронил дневник великого князя и некоторое время стоял, опустив руки, и даже не наклонялся, чтобы его поднять. Он почти сожалел о том, что угадал код секретного архива и попал внутрь. Однако прошла минута, другая, и Коля поднял-таки тетрадь. «Надо же выяснить, чем всё закончилось с Филипповым…» - пробормотал он.
        В дневнике великого князя оставались непрочитанными еще добрых полсотни страниц.
        В ночь на 12 июня 1903 года Николай Михайлович Романов впервые в жизни осознал, что значит не находить себе места. Он взялся было править свой opus magnum - монументальную биографию императора АлександраI, но едва понимал смысл слов, им же самим написанных. Принялся разбирать привезенные ему недавно из Франции старинные манускрипты - и от нервного возбуждения так дернул один из них, что разорвал его пополам. Отправился осматривать свою ботаническую коллекцию (в его обширном дворце имелась великолепная оранжерея)- и чуть было не затоптал один из самых ценных в ней экспонатов.
        - Какого дьявола я не настоял!- бормотал он, то и дело ударяя правым кулаком по раскрытой ладони левой руки.- Почему позволил ему взяться за это в одиночку?!
        Великому князю и в голову не приходило, что нелюбимый им инженер Филиппов вовсе не был один в эту ночь.
        Сейчас решалось дело всей жизни Николая Михайловича - самого неординарного и самого одаренного представителя семейства Романовых. Он и сам знал о своей одаренности и неординарности, отдавал себе отчет, что только он один в состоянии что-то изменить во имя царствующей династии. Потому-то и пошел на это. Шутка ли: открыть врата Тонкого мира! Великий князь даже не мог припомнить теперь, как звали человека, подсказавшего ему эту идею много лет назад - человека, убедившего Николая Михайловича, что только возрождение языческой религии может спасти Отечество. В памяти великого князя запечатлелось только одно: подсказчик был обрусевшим иностранцем, бывшим подданным Британской империи. Свою валлийскую фамилию Симмонс он сменил на русскую - Семенов.
        От размышлений и воспоминаний Николая Михайловича оторвал телефонный звонок.
        В дом №37 по улице Жуковского великий князь прибыл даже раньше, чем полиция (домочадцы Филиппова по телефону сообщили ему о несчастье), но всё равно с непоправимым опозданием. Инженер был мертв уже много часов. И вызванный в спешном порядке доктор не в состоянии был не то, что помочь - он не мог даже определить причину смерти.
        Тело Филиппова лежало там, где его нашли: в лаборатории на полу, возле стола, уставленного приборами. Михаила Михайловича перевернули на спину, и было видно, как сильно разбито его лицо. Впрочем, врач уверил великого князя, что Филиппов сам расшибся при падении, а упал он, вероятнее всего, потому, что с ним случился апоплексический удар на почве перенапряжения.
        Едва только тело покойного вынесли из дому, Романов выставил за дверь полицейского следователя и кинулся к шкафу, где находились все записи инженера. Шкаф был взломан - аккуратно, это совсем не бросалось в глаза,- но не пуст. Почти все бумаги Филиппова остались нетронутыми, за одним исключением: пропали все записи, относившиеся к последнему его эксперименту. Будто нарочно, все они были собраны в одну папку с надписью на обложке: Ярополк.
        И лишь через тринадцать с половиной лет, при содействии тибетского духовного лица, имя которого Николай Михайлович в своем дневнике так и не решился назвать, он проник в тайну, погубившую «Ярополк». Хуже, чем погубившую: отдавшую детище великого князя его смертельным врагам, которые затем уничтожили и саму Империю, и почти целиком - Императорскую фамилию.
        Последняя страница из дневника была вырвана, но её-то содержание Коле как раз было известно наилучшим образом! Тот текст, написанный на сложенном во много раз листке бумаги, начинался словами:
        Сегодня день моей казни. Никто прямо не говорил мне об этом, но я знаю. Кажется, даже мой кот Вальмон это знает. И теперь мне предстоит самое трудное: воззвать к незнакомцу, который, быть может, даже имени моего никогда не слышал.
        - Вы воззвали, Ваше императорское высочество…- прошептал Коля.- Но кое-чего вы всё-таки не поняли. Да и не могли понять, раз не видели всех этих документов. А вам, Григорий Ильич, теперь конец.
        И юноша принялся складывать записки великого князя в ящик-сундук: листок к листку, тетрадь к тетради, в точности так, как всё располагалось до его прихода сюда. А потом покинул архив «Ярополка» таким же манером, каким и вошел. За окнами, выходившими на площадь Дзержинского, только-только занимался рассвет.

12
        - Та страница была спрятана в кошачьем ошейнике?- спросила Анна.
        Она и Николай вновь расположились под портретом товарища Сталина в комнатке без окон. На столе рядом с ними были разложены несколько десятков фотографических карточек: все - с изображением человека в форме комиссара госбезопасности 3-го ранга, имеющего пятно вместо лица. Скрябин ухитрился вынести их из библиотеки.
        - Да,- кивнул Коля,- великий князь перед самым расстрелом спрятал ее туда и, видимо, выпустил кота, чтобы тот убежал. А моя бабушка как раз тогда ходила в Петропавловскую крепость кого-то навещать и подобрала Вальмона.
        - Странно, что кот уцелел…- пробормотала Анна.- Впрочем, еще более странно другое. Как ты думаешь, сколько лет нашему Григорию Ильичу?
        - Понятия не имею. Но, если принять в расчет, что полвека назад он давал советы великому князю…
        - Вот именно. Этому Семенову на вид никак не больше тридцати пяти лет.
        - Думаю, у Сталина тоже нет уверенности на его счет,- сказал Николай.- Он думает: вдруг однофамилец? Но я считаю - это был именно наш Григорий Ильич.
        Анна некоторое время молчала, размышляя, потом заговорила:
        - Предположим, ты прав, и Семенов получил возможность продлить себе земную жизнь, изменив свою природу… Но нам-то что это дает? Товарищ Сталин сам в сговоре с теми сущностями, которым Григорий Ильич теперь служит.
        - Вот и великий князь считал, что Сталин заключил сделку: силы из Тонкого мира помогают ему, а он в благодарность служит им,- заметил Скрябин.- Потому-то и попытался в последний день своей жизни передать записку на волю - кому угодно. Он считал: ни Сталин, ни его соратники его предупреждениям внимать не станут: они все заодно.
        - А разве это не так?- спросила Анна.
        - Нет, Аня,- Николай покачал головой,- всё не так. Всё не так! Романов исследовал факты и нашел им правдоподобное объяснение, но не учел одного: личности самого Иосифа Сталина. Такие, как он, жаждут властвовать, а не служить. Если даже он и согласился - под влиянием обстоятельств - заключить какую-то сделку, то, уж конечно, честно исполнять её не собирался. С лукавым - по лукавству его…[Псалтирь (17; 27).] И теперь Сталин ищет способ подчинить себе те силы, которые вынудили его на сделку. А проект «Ярополк» - это не секта для служения темным сущностям, это - инструмент для поиска особых людей с особыми возможностями. Они нужны Хозяину, чтобы обеспечить превосходство над порождениями Тонкого мира.
        - А Семенов?..
        - Если верен твой сон, а я не сомневаюсь, что он верен, Семенов действует по указке тех, кого должен был изучать и обуздывать,- сказал Николай.- Вопрос только: для чего именно понадобилось уничтожать «Горький» и другие летательные аппараты? Эти сущности обычно отличаются прагматизмом.
        Анна произнесла, удивив Колю:
        - Кажется, я знаю, чем они руководствовались. Помнишь, я говорила тебе, что меня отчислили из летной школы? Так вот, отчислили меня после того, как я однажды ночью самовольно покинула аэродром на учебном самолете и отсутствовала три часа. Хорошо, хоть под суд меня за это не отдали.
        - И куда же ты летала?
        - Правильнее было бы спросить: для чего летала? Видишь ли, накануне вечером одна из наших девушек, Полина Осипенко, вернулась из полета и рассказала, что видела нечто. Она даже не смогла найти слова, чтобы это определить. Оно выглядело, как черная гигантская полынья в небе. Что-то, похожее на провал с размытыми краями. И из этого исходило черное свечение, представляешь? Так что ты не галлюцинировал, когда читал дневник великого князя. Ты просто каким-то образом ухитрился увидеть то же самое, что видел бывший семинарист Джугашвили.
        - И о чем никто, кроме него самого, знать не мог…- прошептал Коля.
        - Точно,- кивнула Анна.- А у меня был шанс увидеть это воочию. И, конечно, я взяла самолет и полетела - туда, где, по словам Полины, находился этот небесный провал. Вот только - там ничего больше не было. Я кружила там, пока горючее не оказалось на пределе, но видела только небо и облака. Очевидно, объект, о котором говорила Полина, не обладал стабильными координатами. Счастье еще, что я дотянула потом до аэродрома, не разбила самолет. А теперь я думаю: счастье - что я этого объекта не увидела. Похоже, всякий, кто наблюдал эту полынью без согласия тех, кто ее создал, становится неугоден тем силам.
        Она указал пальцем куда-то за свое левое плечо - где не было ничего, кроме стены. Но Николай, конечно, ее понял.
        - Думаешь, экипаж «Горького» увидел что-то подобное?- спросил он.
        - Думаю, да. Это же, вероятно, увидел летчик Смит и все остальные, кого Семенов переправил на тот свет.
        - Полине Осипенко тоже может угрожать серьезная опасность,- заметил Скрябин.- Хорошо бы ее предупредить…
        - И что ты ей скажешь? Чтобы она перестала летать? Это всё равно, что сказать ей: перестань дышать. Да и к тому же этот ее несанкционированный просмотр мог остаться незамеченным. Ведь уже больше года прошло с тех событий, а она жива, здорова.
        - Вряд ли эти сущности хоть что-то оставляют незамеченным,- сказал Коля.- Ну, да ладно: разберемся с Григорием Ильичом, и, глядишь, некому станет устраивать катастрофы. Плохо только, что у меня по его персоне одни лишь догадки, никакой доказательной базы. Не с чем пойти к Иосифу Виссарионовичу. Но это можно исправить…
        Перед Анной лежали на столе чистый лист бумаги и неподписанный конверт, а на руках ее белели Колины нитяные перчатки. Но браться за перо она не торопилась.
        - Ты обезумел,- в десятый раз повторила Анна.- Поступать так - всё равно, что запускать часовой механизм бомбы, не зная, как его остановить.
        - Выхода нет,- сказал Скрябин.- Я должен подтолкнуть Семенова к активным действиям. Иначе всё будет бесполезно. Я никогда не докажу твоей невиновности и никогда не остановлю этого негодяя.
        Он указал на фотоснимки, лежавшие на столе. Молодая женщина вся подобралась и даже отодвинула руку - чтобы эти карточек не касаться. И надолго замолчала. Николай не торопил ее, но ясно было, что свой план он менять не намерен.
        - Послушай, Коля,- наконец проговорила Анна,- я не всё тебе рассказала. Я не так уж и невиновна. В Москве остались друзья отца - такие же полусумасшедшие мистики, как он. Они создали организацию - нечто вроде масонской ложи, и уговорили меня присоединиться к ним. Их целью - нашей целью - было проникнуть в тайны «Ярополка». И мы продвинулись в этом деле. К примеру, завербовали Стебелькова…
        И она стала рассказывать: о записке, в которой Стебельков обещал спасти ее, обо всех странностях обращения Семенова - который явно чувствовал: Анна не та, за кого выдает себя, о том, как взъярился Григорий Ильич, когда арестантка вздумала заглянуть ему в глаза.
        - Так значит, Стебельков не мне одному продался!- Не удержавшись, Коля начал смеяться; сдуши его упал камень: Анна сама раскрыла ему то, о чем он не решался ее спросить.- Каков фрукт!..
        - Ты не понял…
        - Да всё я понял.- Коля наклонился к ней, поцеловал в уголок губ.- Мне всё равно, на кого ты работала. К гибели «Горького» ты не имеешь никакого отношения. И справедливость я восстановлю. Хватит спорить, давай, пиши…
        И Скрябин начал диктовать.
        Часом позже он доехал на метро до станции «Комсомольская площадь» и там, у трех вокзалов, опустил в почтовый ящик конверт - держа его через бумажку, не касаясь пальцами. На конверте значился адрес: Ленинград, Литейный проспект, дом 4.
        Глава 13
        Царство Аида
24 июля 1935 года. Четверг

1
        События того дня, в конце которого Скрябину и Кедрову суждено было очутиться на крыше дома в Сокольниках, начались еще на рассвете. За несколько часов до того, как два практиканта пришли в «библиотеку», на Лубянку поступил звонок из Большого Дома на Литейном. Ленинградские чекисты спешили сообщить о сигнале, недавно ими полученном. Часом позже с ленинградской информацией ознакомился Григорий Ильич, а уже через десять минут в его кабинет входил Стебельков. Этим двоим было что обсудить.
        Результатом обсуждения стало внезапное просветление памяти у Ивана Тимофеевича. Он вдруг припомнил, что, посещая квартиру Скрябина, видел на полочке у входной двери прокомпостированные билеты Ярославского вокзала. Это чуть-чуть оттянуло развязку для Николая Скрябина: его следовало еще какое-то время подержать в здании НКВД.
        В одиннадцать утра Мишу Кедрова отослали с какими-то бумагами в Генеральную прокуратуру - вместо приболевшего курьера, и сказали: возвращаться на Лубянку уже не нужно. А в начале третьего часа дня - только-только закончился обеденный перерыв,- в библиотеку заглянул Стебельков.
        - Вам разрешили сегодня уйти домой в три,- объявил он и тотчас скрылся за дверью.

«Началось!» - подумал Коля и почувствовал, как закололо у него ладони: словно тысячи мелких игл вонзились в них.
        Примерно за два часа до этого - около полудня,- целая команда наркомвнудельцев нагрянула на Ярославский вокзал Москвы. Начальнику вокзала был предъявлен ордер, и парни в гимнастерках цвета хаки принялись потрошить ячейки камер хранения. Онемевшие от изумления пассажиры наблюдали, как на полу растет холм, состоящий из раскрытых чемоданов, вывернутых рюкзаков, раскуроченных саквояжей и бесчисленного количества предметов, извлеченных из них. Среди всего этого добра только одно интересовало доблестных чекистов: книги; всё остальное они с равнодушием отбрасывали в сторону. И, правду сказать, улов у сотрудников НКВД оказался немалый: произведения Пушкина и Толстого, Дюма-отца и Виктора Гюго, Вальтера Скотта и Чарльза Диккенса обнаружились среди вещей пассажиров в таком количестве, что для страны, еще недавно наполовину безграмотной, это казалось настоящим чудом.
        Но это чудо явно не радовало чекистов. Чем меньше оставалось целых ячеек в камере хранения, тем мрачнее становились их лица. Но тут один из наркомвнудельцев радостно завопил:
        - Нашел!
        Остальные тотчас кинулись к нему и вытащили из вскрытого шкафчика тяжеленный рюкзак. Поверхность его была ребристой от жестких прямоугольных предметов, которыми он был набит. Закрыв находку спинами от любопытствующих граждан, наркомвнудельцы распустили тесемки, стягивавшие рюкзак, и заглянули внутрь.
        На время воцарилось такое молчание, что слышно было, как медленно оползает и рассыпается груда чемоданного добра на полу. А затем - так и не произнеся ни слова,- сотрудники НКВД извлекли из рюкзака двадцать девять толстенных темно-синих томов: полное собрание сочинений Маркса и Энгельса. Во всех книгах на первой странице красовался экслибрис: Библиотека ВасютинаП.И.
        Павлом Ивановичем Васютиным звали прежнего обитателя комнаты в квартире на Моховой улице, где проживал теперь Николай Скрябин. Что же касается особых книг, которые с таким рвением искали чекисты - они Колиной квартиры никогда не покидали.
        Двадцатого мая, едва только ушел Стебельков, Коля вытащил из своего гардероба большой чемодан и принялся перекладывать в него книги из шкафа с секретным замком. Только одна из хранившихся там книжиц составила исключение: ее Коля оставил в раскрытом виде на письменном столе.
        Поверх книг Коля втиснул бабушкин фотоальбом, а потом подтащил чемодан к письменному столу и, раскрыв неубранную книгу, принялся вслух читать какой-то латинский текст.
        Когда непонятный обряд был завершен, Скрябин убрал отяжелевший чемодан обратно в платяной шкаф. А книгу, оставшуюся снаружи, Коля в некотором роде припрятал: снял суперобложку с какого-то художественного альбома, надел ее на латинский трактат, а затем поставил раритетное издание в обычный, не запирающийся шкаф - в один ряд с книгами, хоть и ценными, но довольно заурядными.
        Когда о результатах операции на Ярославском вокзале известили Григория Ильича, чекист воскликнул - почти с восторгом: «Издевается над нами, гаденыш!», и отправил Стебелькова в библиотеку - отпустить Скрябина домой. Сам же вошел в заполненную хламом кладовку, где на одном из стеллажей лежал в коробке прямоугольный сверток в черной бумаге. Григорий Ильич переложил его в свой крокодиловый портфель и - застыл на месте.
        Он увидел цепочку своих собственных следов, оставленных им здесь около недели назад и уже успевших покрыться новым слоем пыли. Гораздо менее пыльным был другой след: отпечаток мужского ботинка, отстоявший примерно на полшага от его собственного.
        - Не может быть…- прошептал комиссар госбезопасности, сдвинул тот самый стеллаж (пыль на нем так и лежала ровным слоем) и отпер дверь с кодовым замком.
        В комнате-сейфе он пробыл довольно долго, а когда вышел оттуда, на лице его было торжествующее выражение.
        Примерно пять минут ушло у Григория Ильича на написание докладной записки - очень короткой. Адресована она была - через голову наркома Ягоды - товарищу Сталину. Собственно, написав ее, Семенов избавил себя от необходимости использовать сверток в черной бумаге; теперь он вполне мог бы обойтись и традиционными средствами. Но Григорий Ильич не привык менять уже принятые им решения.

2
        Ровно в три часа дня Коля сбежал со ступеней подъезда Народного комиссариата внутренних дел и направился к станции метро «Дзержинская». Наркомвнудельцы, проверившие документы практиканта на выходе, не обратили никакого внимания на небольшую странность в его одежде: рукава Колиной белой рубашки, утром - подвернутые до локтей, теперь были опущены, и манжеты их - застегнуты.
        В двери станции метрополитена потоками вливался народ. Первое катание состоялось только в начале февраля тридцать пятого года: по новеньким линиям провезли делегатов VII съезда Советов. А 15 мая московский метрополитен открыли для всеобщего пользования, и с этого дня кататься ходили все, включая товарища Сталина с чадами и домочадцами. Когда тот спустился на станцию «Охотный Ряд», москвичи чуть не передавили друг друга, мечтая очутиться поближе к Вождю, и ухитрились опрокинуть декоративную чугунную лампу, весившую около тонны. Впрочем, и без Сталина ажиотаж по поводу метро был страшный. Вся Москва будто заболела
«метроманией».
        Вот и Коля решил, что пойдет туда - к ярко-красной букве М, красовавшейся над входом в подземное царство, хотя никто не заставлял его это делать. Он мог бы поплутать по городу, мог бы заставить Григория Ильича побегать за ним - но не счел нужным поступать так. Сон Анны, его собственные предчувствия - всё указывало Скрябину на то, что именно там, под землей, комиссару госбезопасности будет сподручнее всего разделаться с ним.
        Когда Коля шел в толпе к отделанному красным гранитом порталу, его окликнули:
        - Николай!- Юноша, конечно, узнал этот голос, но не замедлил шаг, так что к нему обратились вторично: - Скрябин! Постой!
        Николай вновь сделал вид, что не слышит, но заметил, как сквозь толпу к нему продирается человек с улыбкой на лице.
        - Едешь домой на метро?- произнес Григорий Ильич, хватая Колю за локоть.
        - Да, решил прокатиться,- кивнул Скрябин и констатировал про себя: «Третьего оклика не было»; этот факт был для него крайне важен.
        Григорий Ильич между тем отвел Колю чуть в сторонку, где народу было поменьше, и с той же улыбкой раскрыл свой черный портфель. Оттуда он вытащил - не ордер на Колин арест и не пару наручников (как представлял уже себе студент МГУ), а всего лишь пачку папирос «Беломорканал».
        - Закурим?- предложил чекист юноше.- Угощайся.- И, надорвав картонную коробку, вытряхнул оттуда одну «беломорину».
        Скрябин чуть поколебался, но взял папиросу, и Семенов тут же поднес к ней невесть откуда взявшуюся у него в руках зажженную спичку.
        Едва затянувшись, Коля понял, что такого крепкого табака курить ему еще не доводилось: перед глазами у него все будто подернулось дымкой, а в голове чуть загудело. Одновременно юношу охватила странная эйфория, и даже его неприязнь к Григорию Ильичу существенно уменьшилась.
        Сам чекист, однако, к собственному «Беломору» даже и не притронулся. Странным взглядом он следил за тем, как практикант НКВД раз за разом подносит к губам папиросу, как та становится всё короче, и как, наконец, коротким окурком летит в урну.
        - Ну, как прошел день на практике?- спросил Семенов благодушно.
        - Нормально.- Коля ухмыльнулся, отметив, что физиономия Григория Ильича становится странно расплывчатой, но ничуть из-за этого не переживая.- Вы хотели о чем-то поговорить со мной?
        - Да нет, о чем нам говорить? Просто увидел тебя и решил угостить папироской. Они ведь у меня особенные, сделаны по спецзаказу. Других таких не сыщешь. Так что бери всю пачку - не пожалеешь.
        - Спасибо, не надо.- В попытке отказаться Скрябин даже отступил на шаг, но Семенов, не слушая его возражений, сунул плоскую картонную коробку с «Беломором» в нагрудный карман Колиной рубашки и, взмахнув на прощанье рукой, исчез в толпе.
        Николай даже не проводил его взглядом. Он прошел под светящейся буквой М, купил картонный билетик и, проехав на эскалаторе вниз, попал в мраморно-гранитный подземный дворец. Если бы студента МГУ спросили, куда именно он собирается ехать, он затруднился бы с ответом. Равно как не смог бы сказать, почему еще полчаса назад встреча с Григорием Ильичом Семеновым представлялась ему столь важной и опасной.

3
        Москвичи, собравшиеся 24 июля на станции метро «Дзержинская», стали свидетелями зрелища столь диковинного, что даже любование красотами подземного царства на время отошло для них на второй план.
        Молодой парень - лет восемнадцати на вид, симпатичный, в белой рубашке с длинными рукавами - спокойно стоял на платформе в ожидании поезда. Но едва только в дальнем конце туннеля появилось светлое пятно, возвещавшее приближение электровоза, как парень этот, ни слова не говоря, прыгнул с перрона вниз - на рельсы.
        В те времена еще не возникло обычая сводить в метро счеты с жизнью, и все решили, что бедняга просто оступился. Хорошо, хоть током его не убило! Идущий вдоль платформы рельс с пропущенным по нему электричеством юноша не задел, обеими ногами приземлился на шпалы.
        Десятки людей потянулись к нему, все закричали, забегали. «Давай руку! Я тебя вытащу!» - крикнул Коле Скрябину (а под поезд шагнул, увы, именно он) здоровенный детина, склонившийся над краем перрона. Но Николай, не обращая внимания на крики, повернулся спиной к приближающимся огням поезда и бодро побежал по шпалам вперед. По всему выходило, что молодой человек рассчитывает обогнать электровоз.
        Все, кто был на «Дзержинской», поняли, что тут дело нечисто. «Уж не шпион ли это? Не вредитель ли, задумавший диверсию в метро?» - возникла одна и та же мысль у доброй сотни граждан. Некоторые из них тотчас кинулись к дежурному по станции - предупредить о диверсанте. А те, кто никуда не побежал, увидели немало любопытного.
        Поезд остановился, и машинист, выскочивший из кабины, закричал Коле, уже вбегавшему в затемненный туннель:
        - Стой, парень! Куда ты? Жить надоело?!
        Тот как будто услышал его: приостановился, и все подумали, что вот сейчас нарушитель спокойствия вернется на перрон. Но не тут-то было!
        Размахнувшись, Николай с силой ударил себя правой рукой по физиономии. Шлепок получился увесистым, но юноше показалось этого мало: он немедленно влепил себе еще одну пощечину, теперь уже левой рукой. На щеках его остались два красных отпечатка ладоней.
        - Прекрати!- заорал он.- Прекрати! Приди в себя!
        И вновь принялся хлопать себя по лицу - правой, левой, затем снова правой.
        - Да он чокнутый!- прокричал кто-то.- Надо доктора вызывать!
        Но до вызова доктора дело не дошло. После очередной пощечины диверсанта качнуло в сторону, он оборвал свои выкрики и с удвоенной скоростью ринулся дальше - под своды туннеля. Подоспевшему дежурному по станции только и оставалось, что в срочном порядке останавливать движение поездов и звонить своему начальству. Таких происшествий безукоризненное столичное метро еще не знало!
        А когда известие о прыгуне дошло до руководителей метрополитена, у тех едва не отнялись руки и ноги. И было от чего!..

4
        Коля бежал по шпалам - неудержимый, как молодой волк. Одна часть его разума - та, которая заставляла юношу бить самого себя по физиономии,- вопила и возмущалась, требуя, чтобы он как можно скорее вернулся на станцию. Однако другая половина его рассудка - пребывавшая в ошеломляющем самоубийственном экстазе - гнала Скрябина вперед. И он, вероятно, мчался бы так до самого «Охотного Ряда», откуда уже ринулись навстречу ему сотрудники НКВД, извещенные по телефону дежурным со станции
«Площадь Дзержинского». Но вмешался случай: Николай зацепился левой рукой за какую-то острую штуковину, торчавшую из боковой стены туннеля, и, сбившись с бегового ритма, упал на шпалы.
        Рукав белой рубашки был прорван; на левом Колином бицепсе сочился кровью длинный порез; пачка «Беломора» вывалилась из нагрудного рубашечного кармана, и маленькие картонные трубочки раскатились в разные стороны.
        - Господи!- прошептал Скрябин.- Господи Иисусе! Да что же это со мной?
        С трудом поднявшись на ноги, он потянулся было к рассы?павшимся папиросам, но затем, осененный внезапной догадкой, начал с остервенением давить их подошвами ботинок.
        - Брошу курить, если только выберусь из этой передряги,- бормотал Коля, растирая мерзкую отраву в пыль.- По крайней мере постараюсь бросить…
        Он находился в штольне метро, освещенной одними лишь сигнальными фонарями, и слева от него (там, где торчала острая железяка, спасшая ему жизнь) светилась щелями какая-то огромная дверь. Точнее, даже и не дверь: стальной щит, преграждавший проход куда-то.
        О существовании секретных линий метро уже в те годы ходили слухи. Коля же - благодаря отцу, который как-то раз обмолвился об этом,- знал точно, что никакие это не слухи, а чистая правда, и что на метропоезде можно добраться от Кремля до Ближней дачи Сталина. И вот теперь, посмотрев себе под ноги, Скрябин даже в тусклом подземном свете разглядел, что основную линию метрополитена под прямым углом пересекает еще одна, и что на противоположной стороне туннеля имеется другой гигантский щит, под который и уходит вторая линия рельсов.
        И тут обе заслонки начали вдруг со скрипом и скрежетом отодвигаться, открывая Колиному взору черные провалы, сквозящие ледяным воздухом. Юноша понял: вот-вот здесь должен пройти спецпоезд. Понял он также и другое: что это будет означать для него лично. Наверняка по туннелю уже бегут ему наперехват озверевшие наркомвнудельцы. И они полностью уверены в том, что он, Николай Скрябин, спрыгнул на рельсы с одной лишь целью: специальный поезд подорвать.
        Когда Коля увидел фонари преследователей, ближний к нему щит уже отодвинулся в сторону на достаточное расстояние. И студент МГУ, не зная, что еще ему предпринять, проскользнул внутрь секретного туннеля.
        - Лопни мои глаза!- прокричал вдруг кто-то прямо над Колиным ухом.- Да ведь это Скрябин. Ну и ну!
        Возле альтернативной линии метрополитена стоял Григорий Ильич.

5
        Возле этой, перпендикулярной, линии было чуть светлее, чем в основной штольне, и Коля мог хорошо видеть своего врага.
        - Лопни мои глаза,- еще раз повторил Семенов, ухмыльнулся и слегка качнул черным портфелем, который по-прежнему был при нем.- Вот уж кого не ожидал встретить здесь!
        Это было правдой: чекист считал, что Скрябина переедет поезд раньше, чем сам он спустится под землю - к той линии метро, в строительстве которой он, Семенов, когда-то принимал немалое участие, а теперь по собственной инициативе курировал ее работу.
        - Взаимно,- проговорил Коля.- Я полагал, что вы пошли ещё кого-то угощать своими папиросами. Какого-нибудь летчика, например.
        Николай понимал теперь, что это был за маленький квадратный предмет - который Григорий Ильич передал Благину.
        - А я полагал,- в тон Скрябину произнес чекист,- что ты умер двенадцать лет назад - тогда, в Ленинграде.
        Если Григорий Ильич ожидал какой-то реакции - удивления, протеста,- то он ее не дождался. Коля только пожал плечами и произнес с беспримерной философичностью:
        - Что же, значит, мы оба ошиблись в своих предположениях.
        Тем временем люди в форме НКВД, рыскавшие по туннелю в поисках предполагаемого диверсанта, приблизились к отодвинувшемуся щиту. Слышен был их топот и гомон голосов.
        Григорий Ильич шагнул из секретного туннеля в обычный, крикнул:
        - Всё в порядке! Я его задержал! Можете возвращаться на свои посты.- При этом он ухитрился не спускать глаз с Николая.

«Он даже не предъявил им никакого удостоверения»,- с удивлением отметил Коля. Однако сотрудники метрополитеновской милиции документов у Семенова и не спросили. Переговариваясь громко и с радостным облегчением, они двинулись обратно: кто - на
«Дзержинскую», кто - на «Охотный Ряд».
        - Ну, так вот, о чем бишь я?- почти весело вопросил Семенов, вновь заходя под своды спецтуннеля.- Ах, да: я собирался тебе сказать, что зря ты рисковал, тайком пробираясь в хранилище «Ярополка». В свое время я сам бы тебя впустил туда. А ты взял и сам себе так подгадил!..
        - Как же вы узнали, что там был именно я?- не удержавшись, полюбопытствовал Скрябин.
        - Я учуял там твой запах,- нисколько не лукавя, сообщил Григорий Ильич.
        И Коля - может быть, впервые в жизни,- не нашелся, что сказать. Семенов же, с удовольствием наблюдая его замешательство, продолжал:
        - Я понимаю, ты хотел отомстить мне за ту давнишнюю историю. И, кстати говоря, я никак не возьму в толк, почему ты тогда заартачился - отказался продемонстрировать свои таланты? У тебя нет дара телекинеза? И эта маленькая сучка - твоя нянька - наврала мне о тебе, чтобы набить себе цену?
        - Я тоже кое-чего не понимаю,- проговорил Николай.- Например, того, что вас больше интересует: есть ли у меня дар телекинеза или знаю ли я о вас и Насте - что вы были любовниками?
        - Touche!..- Григорий Ильич расхохотался.- В любом случае, это всё в прошлом. Куда занятнее тот факт, что за информацией обо мне ты полез в хранилище - где ровным счетом ничего узнать не мог.
        - Я и так всё о вас знаю,- сказал Скрябин.
        - Вот как?- протянул Семенов.- Что же именно ты знаешь?
        - Я знаю, кто вы.- Коля сделал полшага вперед, прикидывая, как бы вырвать у Семенова портфель.- И я не о том веду речь, что вы причастны к крушению «Максима Горького». Я знаю, кто вы вообще.
        - «Горький»!- Губы Семенова вновь разошлись в ухмылке.- Все, кто причастен к его крушению, официально мертвы.- Крохотная тревожащая мысль: о беглянке Мельниковой - промелькнула у Григория Ильича, но тут же и пропала; он отвлекся на другие соображения и спросил: - Ну, а кто я вообще?
        Из дальнего конца секретного туннеля метро донесся стук колес приближающегося поезда, но ни Коля, ни его собеседник этого будто и не заметили.
        - Думаете, я скажу, что вы - недобитый белогвардеец, враг народа или, скажем, агент иностранной разведки?- усмехнулся Скрябин, еще на полшага приближаясь к заветному портфелю.- Так вот: вы - ни то, ни другое, ни третье. Более того, у меня есть все основания считать, что вы никакой не Григорий Ильич Семенов. Разве что вы были им до того, как вас обратили.
        - И что же заставило тебя, Николай Скрябин, думать так?- Ухмылка комиссара госбезопасности как-то померкла.
        - Да многое. То, что вы не изменились ни на йоту с самого 1911 года, когда присутствовали на петербуржском аэродроме, где разбился летчик Смит. То, какие папиросы вы мне дали. И, в конце концов, то, что сегодня, у входа в метро, вы смогли только дважды окликнуть меня. Есть ведь одно поверье… Я раньше считал его глупостью, а оно не соврало: трижды позвать другого человека может только человек. Демоны могут позвать кого-либо только дважды.
        - Да, ты и впрямь догадлив,- согласился Семенов.- Даже жаль, что с тобой придется расстаться. И знаешь, что самое интересное? Я-то вовсе и не догадывался, кто ты вообще, пока не поступила информация из Большого Дома на Литейном. К ним пришло письмо - написанное женским почерком, между прочим. Вот уж воистину: женщина - сосуд Диавола. Знаешь, что было в том письме?
        - В нем говорилось,- сказал Николай,- что практикант НКВД по фамилии Скрябин - внук бывшей британской подданной Вероники Хантингтон, гадалки, проживавшей до 1923 года на Каменноостровском проспекте, а в прошлом году покончившей с собой - после того, как был убит Киров.
        На сей раз настала очередь онеметь Григорию Ильичу. Он не мог выговорить ни слова, только глядел на Скрябина, не мигая; из туннеля - уже более отчетливо - доносилось громыхание колес.
        - Да, да, не удивляйтесь.- Коля приблизился к Семенову настолько, что мог бы коснуться его рукой.- Это письмо я сам продиктовал. У меня, видите ли, не было доказательств относительно вашей связи с силами той стороны. Вот я и решил подтолкнуть вас к активным действиям. И не ошибся в вас. Теперь вы прихватили эти доказательства с собой. Ваши папиросы, сделанные по спецзаказу,- они ведь в этом портфеле, не так ли?
        И в ту же секунду они бросились друг на друга - одновременно. Николай что было силы дернул на себя портфель, другой рукой толкнув Григория Ильича в грудь. Григорий же Ильич подсечкой ударил юношу по ногам, намереваясь сбросить его на рельсы, по которым секретный поезд мог проехать в любую минуту. В итоге оба они повалились наземь возле самых рельсов (перрона здесь, конечно же, не было). Семенов не разжал пальцы, не выпустил кожаную ручку: она с громким хлопком разорвалась, как старая конская упряжь, и портфель с доказательствами шлепнулся на шпалы. Поднять его пока было некому.
        Коля и Григорий Ильич принялись дубасить друг друга, как двое сцепившихся на школьном дворе мальчишек. Семенов оказался гораздо тяжелее Николая, да и опыта у него было побольше; без особого труда он подмял под себя Скрябина и принялся бить его головой о звеневший в приближении поезда рельс. Но так увлекся этим, что и сам пропустил очень серьезный удар. Коля высвободил-таки одну руку и кулаком врезал Семенову справа по переносице.
        Голова мерзавца резко пошла влево, нос его приобрел отчетливое дугообразное искривление, а из ноздрей хлынула кровь. Но длилось это секунду-другую, не больше, и не вывело чекиста из строя, не заставило его ослабить хватку. Нос Григория Ильича почти тотчас выправился - сам собой, и кровотечение, едва успев начаться, прекратилось.
        Коля видел это и как будто не удивился. Только с этого мгновения он почти прекратил сопротивляться, и Семенов - который будто осатанел,- принялся наносить безответные удары ему в голову и по ребрам. В ту минуту Николай даже не ощущал боли и только старался не подставлять под удары лицо, прикрываясь сведенными руками.
        Поезд между тем находился уже где-то совсем близко.

«Успею ли?..» - подумал Скрябин и развел на мгновение руки, чтобы глянуть на чекиста, словно пытаясь узреть в нем какие-то знаки. В этот момент Семенов мог бы и сам в отместку сломать ему нос, но Григорий Ильич явно утомился избивать своего противника и с некоторой одышкой произнес:
        - Ну, вот и всё, принц Калаф!..- Он поднял с земли свой портфель и занес его над Колиной шеей - чуть наискосок, как нож гильотины.- У этой сказки счастливого конца не будет.
        И тут Коля сумел, наконец, поймать ускользающий взгляд чекиста. Древнее зло - черное, как та промоина в небе, которая появилась в результате эксперимента Филиппова,- плескалось в них.
        - Анна Мельникова,- едва слышно прошептал юноша.
        - Что-что?- переспросил Семенов.
        - Это я устроил ее побег. И помогал мне в этом Иван Тимофеевич Стебельков. Хотите узнать, где она сейчас?- И Скрябин произнес что-то еще - уж совсем беззвучно.
        - Ну-ка, повтори!- Григорий Ильич наклонился к самому Колиному лицу - и опустил портфель.
        Чекист даже не смог осознать, что случилось. Вот только что - избитый мальчишка лежал возле рельсов, почти неживой, а затем - вдруг резко сжал правый кулак, как-то странно вывернув запястье. И мгновенно из рукава его рубашки выскочило лезвие. «Девять дюймов»,- успел оценить длину клинка Семенов, и лезвие вонзилось в него: между седьмым и восьмым левыми ребрами.
        Григорий Ильич рассмеялся наивности своего противника, но - этот смех вышел каким-то очень уж человеческим, хрипловатым, как будто ему не хватало дыхания. Глава «Ярополка» всегда становился почти человеком, когда убивал; иСкрябин понял это, обнаружив четкое изображение его лица на пленке в момент, когда негодяй передавал нечто («Беломор») летчику Благину. Потому-то Коля и дожидался момента, когда в чекисте начнутся перемены, чтобы вытащить свой последний туз из рукава.
        - Я сказал: сдохни, тварь,- повторил Скрябин слова, не расслышанные Григорием Ильичом.
        Но с этим сдохни всё оказалось не так просто. Семенов не стал полностью человеком, даже убивая Колю. Удар, пришедшийся точно в сердце, вызвал бы у человека мгновенную смерть; Григорий же Ильич умирать не поспешил. Он выронил портфель (Скрябин левой рукой тут же отбросил его в сторону) и попытался вытолкнуть из себя клинок - то есть отпихнуть Колин кулак от своей груди. Кинжал длиною в двадцать три сантиметра был вделан в хитроумное приспособление, крепившееся к Колиному предплечью.
        Николай, конечно, руки не убирал, продолжал вдавливать клинок в грудь Семенова, но у него самого уже темнело в глазах и как-то влажно и удушливо першило в горле. Да, Григорий Ильич утратил свою прежнюю силу; но и у Скрябина сил уже почти не оставалось.
        Поезд же, до этого грохотавший на расстоянии, пересек, наконец, настоящую - легальную - линию метрополитена; его огни осветили рельсы, подле которых находились Скрябин и его враг.
        То, что случилось дальше, заняло две-три секунды.
        Семенов, видевший поезд, рванулся: не от него - к нему, увлекая за собой Скрябина, рассчитывая, что тот выдернет кинжал из его груди - хотя бы повинуясь инстинкту самосохранения. И - Коля, может, повиновался бы, да только лезвие застряло между ребрами комиссара госбезопасности, так что они оба упали на рельсы - прямо под колеса несущегося на них секретного поезда.
        Скрябин каким-то образом успел упереться ногой в грудь Семенова, а затем дернул руку, к которой крепился кинжал. Лезвие не высвободилось: порвались ремешки, крепившие его к Колиному предплечью - как до этого порвалась кожа на ручке портфеля. Николай повалился навзничь, но мгновенно перевернулся набок - схватывая портфель, и только потом откатился в сторону: за миг до того, как по направлению к Кремлю пронесся двухвагонный поезд с затемненными окнами.
        Вихрем закружилась поднятая в воздух пыль, от грохота у Скрябина заложило уши, но он всё-таки расслышал странный хлопающий звук, раздавшийся за пыльной завесой - такой, какой бывает, если наступить с размаху на огромный гриб-дождевик.
        Лишь когда пыль немного улеглась и обзор улучшился, студент МГУ понял, что именно хлопнуло.
        Возле самых рельсов лежал навзничь комиссар госбезопасности 3-го ранга Григорий Ильич Семенов, и голова его была раздавлена - как попавший под колесо автомобиля арбуз. Рот Григория Ильича раззявился даже не в крике - в гримасе изумления, а глаза… Коля с трудом поверил в это, но глаза чекиста действительно лопнули, в прямом смысле. И лицо Семенова смотрело в затемненный потолок туннеля двумя истекающими влагой дырами.

6
        Коля попытался встать, чтобы отойти от раздавленного трупа, но не смог: в голове у него вспыхнули грозовым светом синие огни, к горлу подкатила тошнота, а дышать стало так больно, что впору было вовсе отказаться от этого занятия.
        - Сотрясение мозга,- пробормотал Скрябин,- а в дополнение к нему - перелом десятка ребер…- И начал потихоньку отползать в сторону, прижимая к животу бесценный портфель.
        Юноша метра на два отодвинулся от рельсов, когда заметил, что по шпалам (с той самой стороны, откуда до этого появился поезд) кто-то движется. Свет сигнальных фонарей слегка рассеивал мрак, но всё же Коля не сразу понял, что вдоль секретной линии метрополитена перемещается всадник - нет, не боец конной милиции и не храбрый красноармеец из армии Буденного. Такого всадника Коля видел прежде: на странице одного из унаследованных от бабушки старинных изданий - «Хлориды», произведения какого-то малоизвестного мистика. Одна из иллюстраций в этой книге, изданной в 1631 году и через триста лет почти забытой, называлась недвусмысленно
«Карлик - почтальон ада».
        Лошадь, на которой восседал наездник-лилипут, была странной: голова ее выглядела безжизненной, словно у шахматного коня; прикрытое попоной туловище казалось деревянным, а свисавший почти до самой земли хвост - сделанным из пакли. Мало того: лошадь передвигалась не на четырех ногах с копытами, как ей полагалось, а на двух крупных птичьих лапах, отчетливо видневшихся из-под попоны.
        Что же касается самого всадника, то, помимо незначительного роста, у него имелись и другие особые приметы. Облачен он был в костюм дворянина семнадцатого века: камзол и шляпу с пером, а слева на боку болталась на перевязи короткая шпага; усы, что топорщились на его румяном лице, были лихо подкручены.
        Впрочем, образ этот не был устойчивым. Костюм лилипута, который вполне подошел бы персонажу «Трех мушкетеров», временами мерцал, как собирающаяся перегореть лампочка, и вместо аристократического камзола на всаднике появлялась потрепанная темно-серая блуза и каска рабочего-метростроевца. Иронически улыбаясь, наездник повернул лицо к Николаю и, как тому показалось, слегка склонил голову в поклоне, но не остановился, продолжил двигаться прямиком к безглазым останкам, лежащим на рельсах.
        И тут только Коля понял, что никакой лошади под карликом не было вовсе. Полумушкетер-полурабочий передвигался не верхом, а, как говорится, «на своих двоих», и этими двумя являлись когтистые птичьи лапы.
        - Муляж,- забыв про всякую осторожность, произнес Николай в полный голос.- Его лошадь - это муляж, часть его костюма… Или нет: это что-то вроде палочки с конской головой и хвостом, на которых скачут дети… Так же было и на картинке в книге, да я не сообразил, в чем тут дело…
        Карлик явно услышал молодого человека и будто бы даже усмехнулся, но вновь не проявил к Николаю существенного интереса. Медленно (еще бы: приходилось тащить на себе бутафорского коня!) он подошел к обезображенному телу Григория Ильича и наступил на него своей птичьей ногой.
        На безжизненные - вроде бы - останки это произвело поразительное воздействие: мнимый покойник вдруг задергался (Так я его всё-таки не убил…) и начал судорожно взмахивать руками в попытке стряхнуть с себя тощую кожистую конечность лилипута. Но карлик-мушкетёр ногу держал непоколебимо, вонзив в окровавленное тело Семенова длинные изогнутые когти, которые вполне подошли бы ястребу или ушастой сове.
        - Ты пришел, чтобы…- не утерпев, обратился к птиценогому Коля.
        Своего вопроса он, впрочем, задать так и не успел: упреждая его слова, карлик произнес, дернув кончиками насмешливых усов:
        - Пришел я не за тобой. Мне нужно забрать корреспонденцию. Ты ведь знаешь, кто я, правда?
        С «корреспонденцией» - останками палача Семенова - начали тем временем происходить какие-то непонятные метаморфозы, однако жажда получить от почтальона разъяснения отвлекла Колю и на Григория Ильича он почти не глядел.
        - Да, я догадываюсь, кто ты,- кивнул юноша.- Но почему, скажи на милость, ты выглядишь так странно? Я хочу сказать: на тебе как будто надето два костюма, и один просвечивает сквозь другой.
        - Всё просто: ты видишь меня двумя разными парами глаз. Обладателем одной из них был Иниго Джонс, который иллюстрировал «Хлориду». Мне приказано было пару раз показаться ему, чтоб он мог меня запечатлеть.- Кем было приказано, почтальон не уточнил.- Не ошибусь, если скажу, что на странице этой книги ты и увидел меня впервые. А другие глаза принадлежали вот этому.- Он глянул себе под ноги.- Он видел меня неоднократно, и его же глазами увидела меня во сне одна твоя знакомая. Но теперь, полагаю, с человеческими органами зрения он расстался навсегда.
        - А почему я не могу видеть тебя своими собственными глазами?
        - Я же сказал, что пришел не за тобой и не к тебе,- произнес карлик терпеливо-пренебрежительным тоном, словно объяснял очевидную истину непонятливому ребенку, а затем - ни к селу ни к городу - вдруг спросил: - Боишься меня?
        Коля проанализировал сложную гамму чувств, владевших им, и, к собственному изумлению, страха среди них не обнаружил.
        - Нет,- сказал он,- я тебя не боюсь.
        - Хорошо,- кивнул лилипут.- И, раз ты такой храбрый, я намерен сделать тебе подарок. Я должен был бы забрать у тебя это,- он указал на портфель, который студент МГУ всё ещё прижимал к животу,- но, поскольку никаких указаний я на сей счет не получал, я оставляю его тебе.
        Не зная, нужно говорить «спасибо» или нет, Николай только кивнул.
        И тут штольню стал заполнять невыносимый запах - то ли канализации, то ли гниющих отбросов. Пытаясь отыскать его источник, Скрябин огляделся по сторонам, а затем посмотрел на ноги карлику - и чуть было не расстался с обедом, съеденным в столовой НКВД.
        Тело Семенова, удерживаемое всадником, раздулось наподобие гигантской резиновой грелки, а сквозь дыры в нем, проделанные когтями «почтальона», резкими выхлопами вылетал какой-то зеленоватый газ. Впечатление было такое, что безглазый чекист пыхтит, словно карабкающийся в гору толстяк. Коля глядел на это, от изумления потеряв дар речи; но зрелище длилось недолго.
        Тело Григория Ильича достигло предела своего раздувания и взорвалось, как паровой котел. На два десятка метров разлетелись его вонючие ошметки, а вдобавок к ним повсюду разметало какую-то зеленоватую мерцающую слизь, мерзкую, как рвота крокодила. Ошметки, по счастью, до Коли не долетели, зато слизь несколькими огромными кляксами изукрасила ему рубашку, и немалая ее часть попала юноше на голову. Но сам он этого почти не заметил.
        Николай глядел туда, где только что лежало тело комиссара госбезопасности - и где теперь находилась лишь дымящаяся лужица, источающая тошнотворный запах желчи и соляной кислоты. Вместе с чекистом полностью исчезли не только его сапоги и мундир, но и то приспособление, с помощью которого Скрябин предполагал убить Григория Ильича. Шпионскую эту штучку - выкидной клинок, крепящийся под рукавом к руке,- Коля отыскал много лет назад в кладовке своей бабушки, бывшей британской подданной Вероники Хантингтон. Бог знает, как к ней попало подобное оружие.
        От мерзкого запаха в горле у Скрябина запершило, и он начал кашлять, ощущая разрывающую боль под ребрами. «Вот он, знаменитый адский смрад,- думал Коля, кашляя и прижимая к груди черный портфель, словно это могло помочь,- та инфернальная вонь, которую оставляет после себя, исчезая, любой демон…»
        Карлику же всё было нипочем. С деловитой неспешностью он вытащил из седельной сумки большой черный конверт, бросил его на вонючее пятно, а затем рукой, затянутой в замшевую перчатку, припечатал почтовую принадлежность к земле. Отвратительные потеки, оставшиеся от тела Григория Ильича, стали впитываться в конверт, как в промокательную бумагу, пока не исчезли вовсе. Как только это произошло, конверт был отправлен назад в сумку, а мушкетер, заметивший, что Коля неотрывно смотрит на него, соблаговолил вновь обратить на юношу внимание.
        - Учти,- проговорил мнимый наездник, указывая замшевым пальцем на корреспонденцию,- таких, как он, осталось еще очень, очень много. Если ты понимаешь, о чем я.
        Коля покивал головой, и боль в ней сделалась уж совсем невыносимой; он понимал. Лилипут удовлетворенно хмыкнул:
        - Я так и думал, что ты поймешь. Полагаю, мы еще встретимся, так что нет смысла прощаться.
        С этими словами почтальон сделал разворот на сто восемьдесят градусов и размеренной походкой отправился в обратный путь.
        - Может, и встретимся, если я здесь не отдам концы…- пробормотал Коля, когда цоканье птичьих когтей стихло в отдалении.
        Чуть раньше он слышал тяжелый скрежет металла и догадался: круглые щиты, закрывавшие въезд в секретный туннель, снова встали на место. Николай хорошо понимал, что очутился в западне, но не просить же ему было о помощи почтальона ада!
        Да и потом, имелось одно дело, с которым Скрябину следовало разобраться немедленно - прежде, чем думать о возвращении, раньше, чем начинать беспокоиться о собственной жизни. Он чуть приподнялся, привалился спиной к стене, чтобы удобнее было сидеть, и положил на колени портфель Григория Ильича. Сразу открыть его, однако, не удалось: замочек на портфеле оказался какой-то хитрый - так просто он не отщелкивался.
        - Тоже мне, умелец…- хмыкнул Коля и полез в карман брюк за стебельковскими отмычками.
        Неизвестно, о чем он думал, пронося их в здание НКВД и с ними же выходя сегодня оттуда. Если бы его поймали с такими инструментами, Григорию Ильичу уж точно не понадобилось бы пускать в ход папиросы.
        В полумраке туннеля орудовать отмычками было не очень сподручно, и в какой-то момент Коля повернул одну из них слишком резко. Замок не просто открылся - отскочил, крышка портфеля сама собой откинулась, и на пол выпал предмет, похожий на яблоко, но сделанный то ли из стекла, то ли из хрусталя. Прозрачная сфера плавно подкатилась к Колиному боку и прямо на глазах стала покрываться трещинами, одновременно увеличиваясь в размерах. А затем вдруг распалась на части, как яйцо, из которого вылупляется птенец. И Скрябин от изумления разинул рот.
        Из стеклянного шара выполз клочок тумана и сформировался в крохотное существо (в сравнении с ним почтальон ада показался бы гигантом), с тонкими ножками и ручками, с огромной головой - и облаченное, между прочим, в камзольчик с пышным воротником. Существо это было точной копией изображения, приведенного еще в одной ренессансной книге: трактате Парацельса «Архидокса». На своих тонких, но вполне устойчивых ножках, затянутых в чулки, маленькое создание направилось к Николаю.
        Примерно через полчаса Скрябин, изрядно поплутав по подземным закоулкам, но ни разу не сбившись с пути, словно его вел опытнейший диггер, вышел к станции - но не к «Дзержинской» и не к «Охотному Ряду», а к «Кировской». Возле самого выхода из туннеля проскользнул в дверь какого-то служебного помещения - зная, что там не окажется ни одного человека. Последнее было весьма кстати: под мышкой Скрябин нес портфель с оторванной ручкой, авантажностью внешнего вида не отличался и вряд ли бы сумел вызвать доверие у сотрудников метрополитена.
        Из каморки Николай вышел через другую дверь - ту, которая вела на платформу. Нужный ему поезд подошел почти тотчас, и студент МГУ - притянув к себе немало любопытных взглядов, но не проявляя никаких признаков плохого самочувствия,- без приключений добрался до станции «Сокольники».
        Часть третья
        Наследие предков
        Глава 14
        Темные дела
24-25 июля 1935 года.
        Четверг переходит в пятницу

1
        Если бы наркомвнудельцы, повыпрыгивавшие из «черного воронка» в Сокольническом дворе, сразу кинулись за беглецами, то настигли бы их без малейшего труда. Но мужчины в фуражках с краповыми околышами все как один замерли на месте, повернули головы и обратили свои взоры туда, где мелькала отдалявшаяся фигура маленькой противной старушонки (по крайней мере Мише Кедрову всё увиделось именно так). А затем сотрудники органов закричали на разные голоса: «Вон они!»
        Сердце у Миши похолодело, и он почти пожалел о том, что не упал с крыши. Однако люди в форме НКВД побежали не за студентами МГУ. Выхватывая на бегу оружие, они помчались за низкорослой ведьмой, которая с удивительной скоростью перемещалась в противоположную от двух друзей сторону.
        - Не смотри туда!- громкий Колин шепот вывел Мишу из ступора.- Бежим! Он вряд ли сумеет долго морочить им головы.
        - Он - это кто?- почти с ужасом вопросил Михаил, укрепляясь в мысли о частичном Колином помешательстве.
        Но Скрябин только покачал головой: «Не сейчас…» Они выскочили со двора в какой-то переулок и побежали в сторону бывшего Алексеевского монастыря.

2
        Когда время близилось к пяти часам пополудни, рабочий день товарища Сталина не подходил к концу, а только начинался. Александр Николаевич Поскребышев, сталинский секретарь, вышел из главного кремлевского кабинета и в приемной практически упал на свой стул. Такого выражения на лице Хозяина он не видел еще никогда. «Полетят теперь головы!» - мелькнула мысль у секретаря.
        Поскребышев только что положил на стол товарища Сталина мелко исписанный листок бумаги - донесение одного из высокопоставленных сотрудников Главного управления госбезопасности НКВД СССР. Пару раз секретарь видел автора записки, и тот ему крайне не понравился. Этот индюк носил звание комиссара госбезопасности 3-го ранга и звался Григорием Ильичом Семеновым.
        Не успел еще Александр Николаевич как следует угнездиться за своим столом, как Сталин вызвал его звонком обратно и бросил коротко:
        - Семенова - ко мне!- Яростное выражение не сошло с его лица, но ярость Хозяина явно сделалась более холодной и расчетливой.
        Поскребышев кинулся звонить на Лубянку. Когда он воротился в сталинский кабинет, губы его были белыми, а на скулах выступили алые пятна.
        - Комиссара госбезопасности 3-го ранга Семенова нигде не могут найти,- доложил секретарь.- В наркомате его не видели примерно с трех часов дня.
        - Вот как?- Сталин изумленно изогнул одну бровь и вроде как даже обрадовался; уАлександра же Николаевича краснота выступила еще и на лбу, и даже на подбородке. - Тогда передайте, что я жду к себе товарища Ягоду лично. А вы пока подготовьте для меня список всех товарищей, которые входят в состав Совнаркома, с указанием членов их семей.
        От последнего заявления у кого угодно отнялись бы ноги, однако Поскребышев довольно твердой походкой вернулся в приемную. Александр Николаевич знал, что всему Совнаркому ничего не грозит; тучи нависли только над одним человеком, и Поскребышев догадывался, над кем именно.
        Не по долгу службы: из опасного любопытства - сталинский секретарь пробежал глазами текст сегодняшнего донесения. Коротенькая докладная записка Григория Ильича Семенова содержала в себе следующий текст:
        Довожу до Вашего сведения, что сегодня, 24 июля 1935 года, мною были обнаружены признаки несанкционированного проникновения на Объект Z. Проведенная инвентаризация не выявила пропажи документов, однако не вызывает сомнения тот факт, что с ними ознакомилось постороннее лицо. Имею основания думать, что этим лицом является один из практикантов НКВД, допущенный мною к работе над Проектом, поскольку я ошибочно считал его заслуживающим доверия. Причина ошибки: отец практиканта занимает руководящую должность в СНК СССР.
        Предпринимаю действия согласно п.1 Инструкции.
        Комиссар госбезопасности 3-ранга
        СеменовГ.И.
24 июля 1935 года.

3
        Ночь была лунной и безоблачной; это одновременно выручало и подводило беглых практикантов НКВД. Они уже около трех часов петляли по ночным сокольническим дворикам, где фонари давно были погашены, а светящиеся окна можно было пересчитать по пальцам. Если бы не голубовато-водянистый лунный свет, в котором очертания предметов казались отчетливыми, как в театре теней, Скрябин и Кедров давно бы уже переломали себе ноги или расшибли головы об углы зданий или стволы деревьев. Но - этот же свет выдавал Николая и Мишу их преследователям, никак не позволял оторваться от них.
        - Как думаешь, Колька,- задыхаясь, выговорил на бегу Кедров,- какой будет официальная версия нашей смерти: мы утонем в Москве-реке или нас переедет поезд?
        - Несомненно - поезд!- Николай рассмеялся таким смехом, что у его товарища встали дыбом короткие волоски на затылке.- Поезд метрополитена! А моему отцу утром сообщат печальную новость.
        - И ведь та женщина - она как в воду глядела, когда предупреждала, что нас с тобой убьют!..- сам не свой, воскликнул Миша.
        - Какая еще женщина?- мгновенно насторожился Скрябин.
        - Разве я не говорил тебе?.. А, ну да, когда я мог сказать… Минут за пять до появления этого мерзавца Стебелькова она вдруг заглянула в мое окно - черт ее знает, откуда она взялась. И сказала мне, чтобы я бежал, спасался, и чтобы тебе передал: тоже бежать. Я, конечно, ей сразу поверил - она такая была красавица, ты представить себе не можешь… Только убежать я не успел: Стебельков помешал.
        - Красавица…- произнес Скрябин едва слышно, а затем потребовал: - Опиши-ка мне ее!
        - Волосы рыжие, кудрявые, глаза - темно-голубые, лицо - такое, ну, даже не знаю, как сказать,- Миша наморщил лоб,- его видеть нужно. Росту - довольно высокого, но не слишком. В платье она была полосатом, с отложным воротничком. Да ты чего, Колька? Знаешь ты ее, что ли?
        Скрябин замер на месте и как будто перестал дышать.
        - Так это было она - твоя Анна?!- осенило Мишу.- Она, да?..
        Ответить ему Николай не успел. Позади двух друзей - будто в опровержение Колиных слов о поезде,- раздалось несколько приглушенных хлопков, напоминающих кашель засорившейся выхлопной трубы автомобиля. Миша вдруг резко припал на правую ногу - лишь недавно исцеленную, а затем, держась рукой за голень, привалился к стене какого-то дома.
        - Меня подстрелили…- почти с удивлением выговорил он.
        Коля повернулся к нему и пару мгновений ничего не говорил, только всматривался в Мишин силуэт, темневший на фоне оштукатуренной стены. А затем выговорил с явным облегчением:
        - Рана не опасна, тебе ничего не грозит. По крайней мере пока.- И, обхватив друга поперек туловища, потащил его за собой под низкую арку одного из проходных дворов.
        Зловещего астрального двойника Николай рядом со своим другом не узрел, и это внушало оптимизм, но не слишком большой: за спинами Скрябина и Кедрова уже слышался топот их преследователей.
        Через арку друзья выбрались на незнакомую улицу, и Николай начал по очереди дергать двери всех подряд парадных, какие попадались им на пути. Увы, найти незапертую дверь не удавалось, и Скрябин собрался уже пустить в ход свои отмычки, да только времени на это у него не хватило. Из подворотни выскочили пятеро мордоворотов: уже не в форме НКВД - в штатском, с пистолетами в руках. Похоже было, что весь аппарат наркома внутренних дел Ягоды пустился в погоню за двумя практикантами.
        Впрочем, отсутствие на преследователях форменной одежды порадовало Колю; он удовлетворенно хмыкнул.
        Один из наркомвнудельцев вскинул руку с пистолетом, но выстрелить не успел: очередная дверь парадного подалась-таки под Колиной рукой, и двое друзей ввалились в подъезд. Возле самого входа стояла - не лыжная палка: дворницкая метла, и Скрябин, схватив ее, просунул черенок через обе дверные ручки.
        - Надолго это их не задержит,- задыхаясь, проговорил Миша.
        - А надолго и не понадобится. Сейчас они,- Скрябин кивнул головой в сторону улицы,- сами уйдут. Это - не милиция, это - ГУГБ. Лишние свидетели им совершенно ни к чему. Только ты делай, как я.- И, набрав в легкие как можно больше воздуха, Коля начал вопить во всю глотку: - Помогите, убивают!
        И для вящего эффекта стал нажимать все подряд кнопки звонков у квартир первого этажа.
        - Убивают!- принялся благим матом орать и Миша.- На помощь!
        Дверь парадного - которую только что отчаянно рвали снаружи,- вдруг перестала дергаться, и Скрябин словно воочию увидел, как бравые чекисты, стоящие за ней, замерли с выражением недоумения на лицах.
        Тем временем дверь одной из квартир распахнулась; узлого сонного мужика, возникшего на ее пороге, при виде окровавленного Миши широко раскрылся рот.
        - Эй, что тут у вас?- произнес жилец неуверенно.
        - Бандиты на нас напали, бандиты!- выкрикнул Коля нарочито громко - чтобы люди на улице услышали его.- Телефон в квартире есть?
        - Есть…- Мужик чуть отодвинулся в сторону, и Скрябин тут же протиснулся мимо него в прихожую - и вволок за собой Михаила.

4
        Когда Николай Скрябин еще только подъезжал на метро к станции «Сокольники», Поскрёбышев уже положил на стол товарищу Сталину полный список служащих Совнаркома и членов их семей. На его составление у Александра Николаевича ушло менее часа, однако за это время что-то в Хозяине переменилось - и так разительно, что секретаря это напугало даже больше, чем давешняя холодная ярость.
        Сталин не сидел за столом и не прохаживался по кабинету: он стоял возле распахнутого настежь окна, и было видно, как ветерок слегка треплет седоватые волосы этого немолодого мужчины. Никогда еще Александр Николаевич не видел, чтобы Хозяин стоял вот так - прямо как мишень. И, не выдержав, спросил - хоть и понимал, чем это может быть для него чревато:
        - Что-то случилось, товарищ Сталин?
        Хозяин не отвечал так долго, что Поскрёбышев за это время успел покрыться холодным потом и даже слегка замерзнуть на том сквозняке, который устроил бывший семинарист Иосиф Джугашвили. Однако ответа он всё-таки дождался.
        - Да, что-то случилось…- спокойно, просто подтверждая факт, выговорил Сталин, так и не повернувшись к секретарю.- И, я думаю, скоро выяснится, что и где. Положите список на стол.
        Александр Николаевич сделал, что ему велели, и практически выпал в приемную - чуть ли не на руки только что прибывшему Генриху Ягоде. Лицо наркома, обычно - землистого цвета, имело теперь явственный терракотовый оттенок.
        Когда Ягода вошел в кабинет Вождя, Поскрёбышев приготовился к худшему. В этом кабинете с людьми не раз случались инсульты и сердечные приступы, и еще большой вопрос: удачлив ли был тот, кого потом удавалось откачать?
        А в довершение всего, с Поскрёбышевым произошла небывалая вещь, расстроившая и смутившая его до крайности. Секретарь внезапно забыл имя человека, чью докладную записку он передал час назад Хозяину! Сколько ни морщил Александр Николаевич лоб, сколько ни тер виски - так и не смог вспомнить, как зовут того фанфарона.

5
        Ночь перевалила за середину, когда возле одного из домов неподалеку от разоренного Алексеевского монастыря остановилась легковая машина заграничного производства; ее бульдожий силуэт четко обрисовался на фоне светлого полукруга подворотни, через которую совсем недавно удирали студенты-правоведы. Коля Скрябин, глядевший из окна, узнал автомобиль: два года назад он ездил на нем, когда шофер отца учил его водить. Из легковушки - американского «Форда» черного цвета - выбрались двое мужчин (в штатском, хоть по их выправке было видно, что обычно они носят совсем иную одежду) и направились к подъезду, где скрылись беглецы.
        К этому моменту уже половина дома бодрствовала - разбуженная воплями Коли и его друга,- и жильцы могли наблюдать, как визитеры выводили под руки парнишку, одна нога которого была наспех перемотана какими-то белыми тряпками. Второй же парень шел следом, зажав что-то под мышкой, и - улыбался.
        - Может быть, хочешь пока покурить?- спросил один из штатских у Николая, когда Мишу усаживали в автомобиль.- А то в машине твой отец курить не разрешает.
        И мужчина вытащил из кармана пачку папирос «Герцеговина Флор». Коля уже протянул руку, чтобы взять их, но затем отдернул ее.
        - Нет,- проговорил он с явным сожалением,- я решил бросить.
        И они поехали в Центральную клиническую больницу имени Семашко. Мишино ранение и впрямь оказалось несерьезным: пуля прошла навылет, не задев кость. Доктор пообещал, что пациента дней через десять выпишут, а пока обработал ему рану и поручил юношу заботам ночной сиделки - которая на вид была одного с Кедровым возраста.

6
        Двумя часами позже, когда уже занимался рассвет, Николай сидел на низенькой скамеечке в ванной комнате своего отца - в его кремлевской квартире. Колин отец сидел тут же, на бортике ванны, по эмалированной поверхности которой вовсю хлестала вода: не кипяток, а ледяные струи, источавшие приятную прохладу. Коля успел вымыться раньше, и эта вода вытекала через сливное отверстие; принимать холодную ванну ни отец, ни сын не собирались.
        Они беседовали, и так тихо, что Коля, несмотря на свой отменный слух, порой едва разбирал слова, произносимые папой. Шум воды почти полностью заглушал их голоса.
        - По-моему, ты рехнулся,- в который раз повторял человек, чьё имя было знакомо всей стране почти так же хорошо, как имя товарища Сталина.- На кой черт тебе нужно было залезать в какие-то кладовки на Лубянке? Ты должен был пройти практику - вот и проходил бы ее! А, впрочем,- он досадливо взмахнул рукой,- я всегда знал, что настанет момент, когда нечто подобное случится. Твоя мать предупреждала меня насчет тебя. Но я надеялся, что ты хотя бы станешь взрослым, прежде чем начнешь выкидывать такие коленца.
        - Кстати - о моей матери…- Коля собрался что-то спросить, но отец его оборвал:
        - Вот только о ней сейчас не надо!..- И в папином голосе Николаю послышалась не досада - настоящая боль.- Лучше думай, что ты будешь делать дальше. И что будет делать твой друг. Насчет тебя я, конечно, попробую договориться с Ягодой. В конце концов, ты можешь дать подписку о неразглашении, и, надеюсь, наш славный нарком внутренних дел на этом успокоится.- (Рассказывать папе еще и о том, что случилось с главой «Ярополка» Семеновым, Коля не стал.)- Но вот как быть с Михаилом?
        - Договариваться с Ягодой тебе не надо,- сказал юноша, и отцу в его голосе послышались хорошо знакомые нотки: таким же непререкаемым тоном разговаривала когда-то мать Николая.- Завтра ты устроишь мне встречу со Сталиным, и я сам ему всё объясню. Думаю, Иосифу Виссарионовичу будет небезынтересно узнать то, что мы с Мишкой раскопали.
        - Устроишь мне встречу со Сталиным!- передразнил Колю отец и так рассердился, что перешел на громкий - почти театральный - шепот: - Ты кем меня считаешь? Господом Богом? Сначала я должен вытаскивать вас, сопляков, из-под носа у агентов Ягоды, а теперь ты просишь меня устроить тебе встречу с Хозяином!.. Ты уж сразу скажи: может, тебе заодно полет на Луну организовать?
        - А что, это проще, чем добиться аудиенции у Сталина?- поинтересовался Коля.
        У его отца возникло огромное желание вмазать наглому щенку по физиономии, но сделать это он был не в силах. Слишком уж походило лицо Николая - невероятно красивое, будто светящееся изнутри - на лицо той женщины, которую сталинский сановник когда-то любил и боялся больше всех на свете.
        Николай явно понял, какие эмоции обуревают его отца, и произнес - стараясь, чтобы голос звучал помягче:
        - Не волнуйся, пожалуйста, папа. Просто скажи товарищу Сталину, что мне нужно переговорить с ним по делу государственной важности. А если он спросит, по какому именно делу - ты знаешь, что ответить.
        Глава 15
        Конец Игры
25 июля 1935 года. Пятница

1
        Должно быть, они поджидали его. Выйдя из почти пустого по случаю летних каникул здания МГУ на Моховой улице, Коля заметил сначала одну черную легковушку с номерами НКВД, потом - на некотором отдалении - другую. Николай только что побывал в химической лаборатории университета, где один-единственный не ушедший в отпуск лаборант провел по его просьбе кое-какие химические исследования. Не идти же было с пустыми руками на прием к Хозяину! Коле и в голову не пришло, что этого приема может не случиться вовсе и что специалисты с Лубянки выследят его гораздо раньше.
        Едва только Скрябин вышел за университетские ворота, как обе машины тронулись с места. Коля хотел было повернуть назад, возвратиться на территорию университета и там попробовать скрыться, но слишком уж хорошо он был виден сейчас из легковушек. Ему могли просто выстрелить в спину; живым он был не только бесполезен для чекистов, но еще и крайне опасен. Умирать вот так Николай не собирался.
        По правде говоря, умирать ему не хотелось вовсе. Он любил жизнь и знал, что она не наскучит ему, даже если удастся прожить еще тысячу лет. Да и теперь у него была альтернатива: сдаться на милость своих врагов. Но слишком уж ясно он понимал, что это было бы лишь временной отсрочкой смерти - чудовищной отсрочкой, худшей, чем сама смерть. Николай помнил, что сделали с его несчастным двойником - расстрелянным узником: униженным, исхлестанным ремнями. И не мог допустить, чтобы и с ним самим сотворили то же самое. Только не с ним.
        Выйдя на Моховую, Коля пошел не к станции метро «Библиотека имени Ленина», как собирался вначале, а в противоположном направлении - к улице Герцена, надеясь, что там будет поменьше народу. И ничто не помешает ему привести в исполнение свой очередной - теперь уже последний - план.
        В нагрудном кармане рубашки у него лежала, завернутая в плотную бумагу, надорванная пачка папирос «Беломорканал» - та, из которой извлекали материал для химического опыта. Одну папиросу Коля вытряхнул себе на ладонь, но прикуривать не спешил: он не знал, сколько времени проходит между моментом вдыхания инфернальной отравы и появлением неодолимого желания покончить с собой. Николаю же требовалось как минимум полминуты, чтобы завершить все свои приготовления.

«Полминуты я еще могу подождать!» - почти с восторгом подумал он.

2
        Анна Мельникова сидела в крохотной квартирке, куда поселил ее Скрябин, и мысленно повторяла слова всех известных ей молитв, порой пропуская целые куски, порой добавляя что-то своё. Ничего иного, кроме как молиться, ей не оставалось.
        Она утратила полученный от Григория Ильича пророческий дар в тот самый момент, когда тело мерзавца обратилось в слизь, и теперь предполагала, что ее мучителя нет в живых - поскольку видения о будущем у неё больше не появляются. Но ей не было известно: не забрал ли Семенов вместе с собой и Николая, не зашел ли тот слишком далеко в своей страшной игре с этим существом?
        Впрочем, последнее видение, посетившее Анну, оставляло ей некоторую надежду. Накануне днем - она пыталась вскипятить воду при помощи допотопного примуса,- перед ее глазами возникла совершенно отчетливая картина: Стебельков, не по погоде облаченный в пиджачную пару, идет по одной из Сокольнических улиц, потом сворачивает во двор пятиэтажного дома (Анна успела увидеть его номер) и там заглядывает в распахнутое окно первого этажа.
        Почему Стебельков был в пиджаке - ей мгновенно сделалось ясно. Но она видела только беззвучные картинки и не сразу поняла, с кем именно разговаривает Иван Тимофеевич через подоконник. И лишь тогда, когда чекист полез в открытое окно, до Анны дошло: ведь это - квартира Колиного друга!
        И тотчас видение перенесло ее внутрь - в небольшую комнатку коммуналки, где Стебельков терзал Мишу. Она поняла, чего именно добивается Иван Тимофеевич, и, глядя на упавшую стебельковскую зажигалку, мысленно взмолилась «Не поднимай!» - словно это могло помочь.
        На этом месте красавица очнулась; вода в чайнике по-прежнему не кипела, и выходило, что Аннино видение заняло меньше минуты. Обычно ее предсказательные галлюцинации бывали более длительными. Было в этот раз и еще кое-что необычное: значительный временной интервал между нынешним моментом и тем событием, которое должно было случиться. В Сокольниках дело происходило явно вечером, поскольку прохожие на улице и сам Стебельков отбрасывали длинные, обращенные на восток тени. И, стало быть, у Анны оставалось время, чтобы предупредить Колиного друга.
        Покидать квартиру ей было нельзя: она считала, что все московские наркомвнудельцы сейчас разыскивают ее. Так что Коля почти не ошибся, решив, что это не Анну он увидел неподалеку от станции метро. Это действительно была не совсем Анна.

3
        Николай не потащил с собой в МГУ крокодиловый портфель Григория Ильича: слишком приметным тот был. Непочатые пачки папирос он переложил в обычную картонную папку с тесемками, и теперь ею предстояло надлежащим образом распорядиться.
        Коля помнил тот черный врыв, который произвела пачка «Беломора», находившаяся в кармане летчика Благина. И теперь рассчитывал, что три пачки, лежащие одна рядом с другой, произведут такой эффект, что и он, Николай Скрябин, покинет этот мир, и вместе с ним уйдут люди, приехавшие на автомобилях НКВД. Надо было только всё правильно рассчитать.
        Николай свернул с Моховой на улицу Герцена. Первый из автомобилей - черный «ЗИС» - газанул, обогнал его и поехал чуть впереди; второй неторопливо катил за спиной у студента МГУ. В непосредственной близости от Скрябина не находился ни один пешеход, и это можно было считать удачей.
        Коля сунул руку в карман брюк и нащупал спичечный коробок. Удачей было и то, что намерение бросить курить не заставило юношу выбросить его.

4
        Накануне Анна совершила поступок, на который долго не решалась, поскольку опасность этого деяния была очевидной. Если бы кому-нибудь попалась на глаза даже не она сама, а то, другое, это могло бы вызвать огромные подозрения - и навести на мысли о том, кем на самом деле является она, несостоявшаяся летчица Мельникова.
        Но эти соображения больше не могли остановить Анну, и она принялась за дело. Ей не нужна была при этом специальная литература, как Скрябину, она и без нее справилась великолепно. Правда, результатом Анниных действий не стал осязаемый, материальный объект - как тот, который сотворил в лубянском подвале Николай. Но красавице и не требовалось что-то материальное - достаточно было видимости.
        Точная копия ее самой - не в обнаженном виде: в полосатом платье, таком же, как было сейчас на ней,- возникла на маленькой кухоньке. Лицом это создание было обращено не к своей создательнице - оно располагалось спиной к ней, стояло в той же позе, что и сама Анна.
        - Иди!- велела настоящая женщина, и ее эфирный двойник вышел прямо сквозь стену.
        Очутившись на улице, псевдо-Анна отправилась в неблизкую прогулку: в сторону Сокольников. Воспользоваться метро Анниному двойнику вряд ли бы удалось - как бы он (она) стала платить за проезд? Весь путь ему (ей) предстояло проделать пешком, но на это должно было хватить времени.
        Анна удовлетворенно кивнула; те, кто учил ее, знали толк в своем деле.
        - Наследие предков,- сказала она чуть слышно, произнеся эти слова по-немецки.
        И стала оглядывать пространство перед собой, словно обозревая улицы и прохожих.

5
        Коля раскурил папиросу, затянулся с наслаждением (чего никак не ожидал после вчерашнего происшествия) и остановился, замер на месте, держа «беломорину» в отведенной на отлет руке. Никаких изменений сознания он пока не чувствовал.
        Водители обеих машин тотчас среагировали. «ЗИС», ехавший впереди, притормозил и неспешно, задним ходом, двинулся к Николаю. Вторая машина, следовавшая сзади, на такой же малой скорости стала приближаться к нему. Коля повернулся лицом к проезжей части, чтобы видеть их обе, когда они сблизятся и остановятся.
        - Я успею,- прошептал он,- еще успею.- И снова затянулся папиросой, перехватив ее так, чтобы сподручнее было бросать.
        Впрочем, если б даже он и не рассчитал точно бросок, можно было бы подправить его траекторию; вконец концов, Григория Ильича ни в одной из чекистских машин уж точно не было, и ничто не мешало Скрябину использовать свой дар. В который раз он пожалел, что его способности к телекинезу распространялись лишь на неодушевленные предметы. Не то он расшвырял бы мерзавцев, сколько бы их ни оказалось в двух автомобилях.

«Всё равно я их расшвыряю,- подумал Коля,- так или иначе».- Он взял картонную папку за уголок и приготовился.
        Машина, подъезжавшая к нему сзади, была уже так близко, что юноша смог бы разглядеть людей на переднем сиденье - если б солнце ни било в лобовое стекло. Он успел еще подумать об Анне, о том, как станет она выпутываться теперь - когда он не сдержал своего слова, не спас ее. Опять он не спас женщину, которая на него полагалась! Но сокрушаться об этом было теперь поздно. «По крайней мере я не пошел к ней сегодня и не стал ей звонить, не навел на неё ублюдков». Хоть эта мысль служила ему утешением.
        Коля отвел руку с папкой, делая короткий замах. Не следовало бросать папку слишком сильно, иначе она могла отлететь от стекла машины и даже свалиться с капота. Канцелярская принадлежность должна была мягко опуститься на стекло, чтобы вслед ей Коля бросил тлеющий окурок, поджигая пачки «Беломора» и вызывая взрыв, от которого вылетят стекла во всех домах центра Москвы.
        Правая передняя дверца автомобиля открылась, и из неё стал выбираться мужчина в форме НКВД. Скрябин заметил лишь гимнастерку цвета хаки; на лицо наркомвнудельца он даже не глядел. В голове юноши успел еще мелькнуть вопрос: будет ли слышен взрыв Анне? А затем он напружинил руку и решил: «Сейчас!»
        Но неуемное любопытство, которое всю жизнь гнало Колю неизвестно куда, не оставило его и теперь, на пороге смерти. Он подумал, что должен посмотреть, кто именно приехал за ним. И поднял взгляд на человека, покинувшего «ЗИС».
        - Ну, здравствуй, тезка,- услышал Коля знакомый голос.- Тебя с собаками не отыщешь. Едем, товарищ Сталин тебя ждет!
        Рядом с распахнутой дверцей автомобиля стоял, улыбаясь, мужчина с широким крестьянским лицом: начальник Оперативного отдела личной охраны НКВД СССР Николай Сидорович Власик. Скрябин знал его: тот неоднократно появлялся на даче его отца. С
1932 года Николай Сидорович был не только телохранителем Сталина, но и воспитателем его сына Василия, практически - членом семьи Хозяина, человеком, которому поручались самые щекотливые дела. Но производить аресты никак не входило в круг поручений Власика.
        У юноши помутилось в глазах; он решил, что это папироса начала действовать, бросил ее под ноги, втоптал в асфальт. Ни начальник сталинской охраны, ни те, кто приехал с ним, помыслить не могли, что от смерти их всех отделяло не полшага и не полвздоха - одно движение глаз студента Скрябина. Впрочем, сам Николай довольно быстро совладал с собой, и - к своему удивлению - не испытывал никаких суицидальных порывов, когда шел к Власику. Разве что ноги Коли гнулись плоховато, и он слегка пришаркивал подошвами по асфальту.

6
        Приемная товарища Сталина показалась Николаю на удивление непритязательной: небольшая продолговатая комнатка с письменным столом, за которым - лицом ко входящим посетителям - сидел сталинский секретарь Поскрёбышев. По левую руку от него поблескивал стеклянными дверцами шкафчик с какими-то папками, а по правую - располагалась коробка двойных дверей, что вели в кабинет Хозяина. Возле этих дверей стоял жесткий стульчик с невысокой спинкой, и секретарь, сказав, что нужно подождать, указал на него Скрябину. Тот уселся на краешек сиденья, положил на колени свою папку: охранники Сталина не отобрали ее, только прощупали снаружи - довольствовавшись объяснением, что ее содержимое предназначено лишь для глаз Иосифа Виссарионовича.
        Поскрёбышев перекладывал с места на место какие-то бумаги и демонстративно не глядел на Николая. Вряд ли это было хорошим знаком; однако Скрябин - после того как чуть было не взорвал себя и две машины сталинских охранников вместе с собой,- не считал возможным переживать из-за такой ерунды. Да и ждать ему пришлось недолго; минут через пять в приемной зазвонил внутренний телефон, и секретарь, выслушав, что ему сказали, кивнул Коле: «Можете войти».
        Человек в светлом кителе оказался гораздо меньше ростом, чем представлялось Николаю, прежде видевшему Иосифа Виссарионовича лишь издалека: сидящим в правительственной ложе МХАТа или стоящим на трибуне Мавзолея во время первомайской демонстрации. При поверхностном взгляде никакой грозной величественности в Хозяине даже и не просматривалось. Седина в прическе и в усах, странно согнутая левая рука, явно плохо действующая, отчетливо проступающие оспины на лице - всё это мало походило на известные всем парадные портреты Вождя. Но Коля ничуть не обманулся этой зримой обыденностью; слишком уж ясно ощущалась сила, исходящая от этого немолодого мужчины: дважды вдовца, отца троих детей - и безраздельного правителя шестой части мира.
        - Присаживайтесь, товарищ Скрябин.- Сталин указал рукой, в которой была зажата нераскуренная пока трубка, на стулья, стоящие вдоль длинного стола.
        За этим столом, как загодя объяснил Николаю отец, сидели во время заседаний члены Политбюро, причем все по одну сторону: спиной к стене, лицом к окнам - и к широкому проходу между окнами и столом. По этому пространству, как по небольшой аллее, Сталин медленно ходил туда-сюда, пока его сановники выступали с докладами. Однако сейчас Хозяин и сам устроился за столом, во главе которого для него стоял чуть более высокий, чем для остальных, стул. В глубине кабинета имелся также письменный стол самого Иосифа Виссарионовича, а чуть поодаль находилась дверь, ведущая в личные покои Вождя.
        - Спасибо.- Коля сел и положил перед собой на стол свою папку.
        - Насколько я понял, вы хотите сообщить мне нечто важное.- В тоне Сталина не было даже намека на вопрос.- Насколько я понял, дело касается аэроплана «Максим Горький», разбившегося в мае.
        - Совершенно верно.- Николай подавил желание развязать тесемки на папке, чтобы извлечь ее содержимое; момент для этого еще не наступил.- Я учусь на юридическом факультете МГУ.- Сталин слегка кивнул, давая понять, что это ему уже известно.- И в течение месяца я проходил практику в Народном комиссариате внутренних дел.
        - У товарища Ягоды.
        - Да, можно сказать, что у него.
        - И за это время вам с вашим другом удалось раскрыть дело о гибели Максима Горького?

«Он и про Мишку знает,- констатировал Скрябин.- Впрочем, ничего другого и ожидать не следовало».
        В желтых глазах Сталина читалась откровенная насмешка, но не это напугало Колю, а то, как человек с трубкой произнес гибель Максима Горького - будто речь шла не о летающей пропагандистской машине, а о самом классике советской литературы - живом классике. А между тем фотографию Горького (писателя, не самолета) Скрябин видел в
«библиотеке», и на этом снимке за спиной классика отчетливо просматривалась черная тень.
        - Нам просто повезло.- Скрябин чуть запнулся.- Если только слово везение уместно в данном случае.
        Сталин раскурил, наконец, трубку, встал из-за стола и начал прохаживаться вдоль окон. Шаги Хозяина, обутого в сапоги из мягчайшей кожи, были совершенно бесшумны, и самым громким звуком в кабинете являлось тиканье больших настенных часов.
        - Ну, что же.- Усатый человек остановился у того конца стола, где сидел Коля.- Пора вам, товарищ Скрябин, выложить карты на стол. Точнее, не карты, а то, что вы принесли с собой в вашей папке.
        - Вы правы, Иосиф Виссарионович,- согласился Николай, но тут же спохватился: - Или, быть может, мне следует называть вас товарищ Сталин? Не сочтите это за дерзость, но я и вправду не знаю, как лучше к вам обращаться.
        - Товарищ Сталин не гордый.- Хозяин кремлевского кабинета усмехнулся.- Он на любое обращение откликнется.
        - Тогда, Иосиф Виссарионович, взгляните на это.- Коля взялся за концы завязанной бантиком тесьмы.- Только очень вас прошу: не прикасайтесь руками к тому, что увидите. Вам это предупреждение может показаться странным, но, когда я объясню, в чем дело, вы всё поймете.- И, потянув за завязки, студент МГУ жестом фокусника раскрыл папку.
        Сталин встал у Николая за плечом, и тот не мог видеть выражения его лица. Однако по воцарившемуся молчанию легко было понять, что Хозяин, по меньшей мере, удивлен: в папке поверх конвертов с фотоснимками и исписанных листов бумаги лежали три пачки папирос «Беломорканал».
        - И что это значит?- Сталин, пренебрегая предостережением, потянулся к папиросам, но Николай быстро сдвинул папку в сторону и произнес резко:
        - Не трогайте!
        - Они что - отравлены?- В голосе Хозяина Коле послышалось скрытое удовлетворение.
        - Нет. По крайней мере в общепринятом понимании этого слова. Какие-либо токсические вещества - кроме никотина, разумеется,- в них отсутствуют, это точно: сегодня я носил одну пачку на анализ в химическую лабораторию МГУ. То, что осталось после проведения исследований, пришлось уничтожить.- (Остаток той папиросы, которая использовалась для анализа, и впрямь был уничтожен.)- Таким образом, у меня остались три пачки.
        - Из четырех?
        - Думаю, что как минимум - из шести. А может, изначально их было и больше, но я мне известна судьба только еще двух.
        - И какое это имеет отношение к «Максиму Горькому»?- Сталин указал на папиросы - теперь уже не рукой, а чубуком трубки.
        - Самое прямое. Летчик Благин, который на своем истребителе врезался в «Горький», очень любил папиросы «Беломорканал». Так, во всяком случае, говорят его сослуживцы. А перед началом того рокового полета Благина засняли кинодокументалисты, приехавшие на Центральный аэродром. Эту пленку затем изъял НКВД, и нам с Михаилом Кедровым удалось отыскать ее на Лубянке. Там - в одной не совсем обычной фотолаборатории - с этой пленки сделали множество фотографий, и некоторые из них я рискнул взять. Что, наверное, было не очень правильно. Но теперь я принес эти фотографии вам. Вот, взгляните.
        Коля вытянул из-под папирос - осторожно, чтобы не коснуться пачек «Беломора» руками,- конверт из плотной коричневой бумаги, а затем извлек из него три не очень четких карточки. На них был запечатлен легкий истребитель «И-5» и два человека возле него: один - в летной форме, другой - в мундире НКВД со знаками различия комиссара госбезопасности 3-го ранга. При этом чекист (лицо его вышло почти несмазанным - Коля выбрал кадр, запечатлевший тот самый момент) передавал летчику маленький предмет квадратной формы.
        - Это - Николай Благин?- Сталин ткнул чубуком теперь уже в снимок, метя в пилота.
        - Он,- кивнул Скрябин.- Но главное - кто рядом с ним и что он передает ему.
        - Передает, как я понял, пачку «Беломора»?
        - Именно так. Вот увеличенный снимок.- Николай достал еще одну фотографию, на который маленький предмет стал четко различимой папиросной пачкой.- А человек, передающий папиросы Благину,- это Григорий Ильич Семенов. Я познакомился с ним, когда был на практике.
        - Григорий Ильич Семенов,- Сталин повторил это имя, глядя на Скрябина с нескрываемым удивлением - словно только теперь он по-настоящему заметил своего посетителя.- Вы хорошо его помните?
        - Конечно.- Теперь настала очередь Коли посмотреть на Хозяина удивленно.
        - А вот товарищ Ягода помнит его не очень хорошо,- с коротким и непонятным смешком произнес Сталин.- Но, конечно, это ведь не товарищ Ягода убил Семенова. Я так думаю, его убили вы.
        Коле только в первый момент показалось, что это был вопрос.

7
        Воспоминания Анны о вчерашнем походе длились недолго и не смогли отвлечь ее от мысли: что именно происходит сейчас с Николаем Скрябиным - если, конечно, он жив? Впрочем, бывшая летчица почти уверилась, что это так. Если б он умер, ее ощущения в отношении него стали бы иными - может быть, не такими тревожными. Может быть, ей даже стало бы легче, если б она знала, что его больше нет.
        - Не смей так думать,- пробормотала она вполголоса,- не смей, навлечешь на него беду…
        Но - что там говорить: беду она на него и так уже навлекла. И было слабым утешением думать, что не она втянула его в эту историю, а мерзавец Стебельков. Коля не просто подвергался смертельной опасности: он вступил в игру с самой Смертью. В такой игре победить нельзя; вопрос лишь в том, сколько времени ты продержишься против своего соперника?
        Анна и сама играла уже восемь лет - с тех пор, как отец позвал ее на одно из собраний оккультной секты, которая затем переродилась в нечто гораздо большее. И, конечно, Анна вступила в это сообщество, как могло быть иначе? А затем - ее даже не просили отправиться в Москву: она сама вызвалась искать конкурентов - оккультистов, окопавшихся на Лубянке. Что же было сокрушаться теперь, когда она их нашла? Сначала - Стебелькова, а через него - всех остальных?
        Впрочем, Стебельков-то как раз был мелкой сошкой. Даже ничтожными парапсихологическими способностями он не обладал. Было просто чудом, что его держали в «Ярополке». И, очевидно, его деятельность там не приносила ему ни достаточных денег, ни достаточных почестей. Завербовать его оказалось нетрудно: Анна купила его услуги в точности так же, как чуть позже их купил Скрябин. Только рыжеволосая красавица платила капитану госбезопасности раз в десять больше, а те, кого она представляла, уж конечно, не постеснялись бы покарать Ивана Тимофеевича, если б тот не отработал должным образом своё жалованье.
        Стебельков-то и рассказал ей о тайном хранилище «Ярополка» - куда он сам не мог проникнуть, сколько б ему ни заплатили. Потому-то Анна и решилась на безумную авантюру. После отчисления из авиашколы (куда она поступила без особой необходимости: у неё и так уже был к тому времени летный опыт) она устроилась оператором на фабрику военных и учебных фильмов. И там кропотливо пересматривала все подряд пленки, на которых засняты были сотрудники ОГПУ-НКВД, пока не отыскала то, что ей было нужно: смазанное изображение человека в форме комиссара госбезопасности 3-го ранга. По приметам, названным Стебельковым, Анна опознала главу «Ярополка». А дальше - было делом техники напроситься перемонтировать фильм об открытии «Беломорканала», чтобы встретиться, наконец, с Григорием Ильичом.
        Кто же мог подумать, что Семенов решит обвинить ее саму и ее товарищей в подготовке теракта (что абсолютно не соответствовало действительности), а заодно - в диверсии против «Ярополка» (что, конечно, было чистой правдой)?

8

«Я убил его?- подумал Скрябин.- Или все-таки не я?» Он и самому себе не мог дать ответа на этот вопрос.
        - Убить можно человека,- сказал он вслух,- а Григорий Ильич давно уже человеком не являлся. Но - да: я поспособствовал тому, чтобы он покинул наш мир. Его отозвали - за ним являлся посланник: некто в образе карлика.
        Упоминания о карлике Хозяин как будто и не услышал.
        - Не являлся человеком…- раздумчиво - без удивления, впрочем,- произнес он, отошел от Николая и вновь принялся мерить шагами ковровую дорожку, застилавшую пол возле окон.- Потому, полагаю, его изображения на всех фотографиях выходили смазанными?
        Колин отец поведал-таки товарищу Сталину - с опозданием - об изысканиях своего сына. И для товарища Сталина те же изыскания выполнили повторно - в течение трех часов, присовокупив к докладу по их итогам копии газетных снимков.
        - Не только на фотографиях,- сказал Николай,- на кинопленке - тоже. Потому-то он и обвинил в организации теракта кинодокументалистов. У тех были пленки, которые могли бы раскрыть тайну его истинной сущности.
        - Вы хотите сказать,- произнес Сталин (насмешливо - как показалось Коле),- что вместо врагов народа Ягода расстрелял невинных людей?

«А он уже не товарищ Ягода»,- мелькнуло в голове у Скрябина; он хотел было сказать, что расстреляли не всех, но вовремя одумался.
        - Боюсь, что да.- Юноша кивнул.- Это было сделано с подачи Семенова, который прикрывал свои собственные действия. За несколько минут до вылета он встретился с Благиным и передал ему папиросы - такие же, как те, что я принес сюда.
        Иосиф Виссарионович обошел стол, за которым сидел Николай, и сделал кое-что необычное: уселся напротив своего гостя. Раскуренную трубку он продолжал сжимать в руке, но на время будто забыл о ней.
        - То есть вы утверждаете,- проговорил Сталин,- что Семенов организовал крушение
«Максима Горького», а до этого подстроил целый ряд других терактов?
        Скрябин помолчал некоторое время, затем произнес:
        - Гибель самолетов, дирижаблей и других летательных аппаратов, а с ними заодно - и парохода «Челюскин», действительно, на совести этого субъекта.- Он положил перед Сталиным увеличенную фотографию Григория Ильича.- Тут сомнений нет. Но мотивы этих, если можно так выразиться, терактов не вполне обычны, да и сам исполнитель - личность весьма неординарная. Он…
        - Подробности - после,- перебил юношу Сталин.- Сейчас ответьте мне: Ягода причастен к его деятельности?
        - Если вы имеете в виду, не по его ли приказу Семенов подстроил все эти катастрофы, то могу вам ответить однозначно: не по его. Григорием Ильичом руководил кое-кто другой.
        - И кто же?- Сталин посмотрел на Николая в упор своими темно-янтарными глазами, и тому стоило большого труда не отвести взгляд и продолжать говорить как ни в чем не бывало:
        - Некто, весьма незаинтересованный в определенных направлениях технического прогресса - тех, которые могут нанести ему ущерб.
        - Кого вы имеете в виду?- спросил Сталин; вголосе его любопытства заметно не было.

«Он знает,- подумал Коля.- Да и как он может не знать?» Продолжая неотрывно глядеть в глаза Хозяина, он произнес:
        - «И вас, мертвых по преступлениям и грехам вашим, в которых вы некогда жили, по обычаю мира сего, по воле князя, господствующего в воздухе, духа, действующего ныне в сынах противления…»
        - Послание к Ефесянам, глава вторая, стихи первый и второй,- почти машинально произнес бывший семинарист.
        - Да,- кивнул Николай.
        Сталин перевел взгляд в сторону и долго молчал: то ли обдумывал услышанное, то ли предавался воспоминаниям.
        - Мне известно,- выговорил, наконец, он,- что в университете вас прозвали принц Калаф. Не из-за вашей ли страсти к разгадыванию загадок вы проникли на объект зет? И не там ли узнали столько подробностей о ненашем мире?

«Зря я стал цитировать ему Новый Завет!» - с запозданием подумал Коля, сделал вдох и выдох и сказал:
        - Если «объект зет» - это некое хранилище документов на Лубянке, то да: в тех документах я почерпнул большу?ю часть информации. Но она лишь подтвердила то, что и прежде мне было известно из другого источника: в результате эксперимента, проведенного инженером Филипповым в 1903 году, между нашим миром и той стороной возник проход. Я бы назвал его зоной прорыва.
        - Неверное название,- покачал головой Сталин и вновь глянул на своего посетителя в упор.- Называйте это кладязь.

«Кладязь мрака, как в Апокалипсисе!» - мгновенно понял его Скрябин и кивнул:
        - Да, Иосиф Виссарионович, такое название больше подойдет. Через этот кладязь в наш мир проникают сущности, у которых здесь свои интересы. Открытие местонахождения кладязя крайне невыгодно Той стороне, и эти сущности всякого стремятся уничтожить, кто его видел. Ну, а кто с наибольшей степенью вероятности может заметить прореху в небе? Конечно, летчики. Вот Семенов и специализировался много лет на организации авиакатастроф. Известный нам князь сделал Григория Ильича своим эмиссаром, лишил его человеческой природы, но дал кое-что взамен: возможность жить не старея.
        Николай замолчал, не сводя глаз с Хозяина.
        - Всё это очень интересно,- произнес тот.- Но, полагаю, вы сообщите мне, товарищ Скрябин, какой дополнительный источник информации вы использовали?
        - Не только скажу, но и покажу его вам.- И Коля вытянул из-под стопки фотографий листок бумаги: пожелтевший и когда-то наверняка свернутый во много раз.
        Сталин взял бумагу, и как будто короткая судорога пробежала по его лицу: он тоже знал этот почерк.

9
        Великий князь Николай Михайлович был привилегированным узником. В камере, которую он занимал в Петропавловской крепости, имелись стол, стулья, чернильница и ручка. Даже ту тетрадь в кожаной обложке, которой суждено было стать последним из его дневников, у него не отобрали. Оно было и понятно: новые хозяева «Ярополка» рассчитывали заполучить все до одной его записи.
        И это, похоже, более всего тревожило великого князя. А между тем тревожиться он должен был бы совсем о другом. Слишком уж сытно его накормили сегодня утром, слишком уж старательно отводил глаза надзиратель, принесший ему еду… Даже кот Николая Михайловича - белый пушистый красавец,- и тот, казалось, чувствовал неладное. Он сидел на краю подоконника в позе, выражавшей крайнее напряжение, и даже не отмахивал хвостом по своему обыкновению.
        Великий князь взглядывал время от времени на своего любимца - но смотрел на него, явно думая о другом. Сидя за столом, он выводил на последней странице своей тетради:
        Потусторонние сущности, коим даже названия нет (я решил называть их для себя словом инициаторы), хлынули сюда.
        Тут Николай Михайлович прервался; видение - на удивление схожее с реальностью - посетило его. Он, как наяву, увидел перед собой человека в длинных одеждах, с коричневым от загара лицом, с глубокими поперечными морщинами на лбу. Человек этот - ему можно было дать и сорок лет, и семьдесят,- произнес что-то на неизвестном великому князю языке. Но Николай Михайлович взял с собой переводчика и незамедлительно услышал те же слова по-русски:
        - Им нужно пятьдесят лет. Два года и четыре цикла по двенадцать,- вот что сказал тибетский монах, к которому великий князь добирался почти четыре месяца.
        А затем видение исчезло так же быстро и внезапно, как появилось. Так что перо великого князя лишь на миг зависло над бумагой, а затем он продолжил писать - мелким твердым почерком:
        Инициаторы выбирают детей, чья воля еще слаба, или тех, кто отпал от своей исконной Церкви, и овладевают их душами. Существ, которыми эти несчастные становятся, прежде именовали в народе словом двоедушники…
        И Николай Михайлович, изо всех сил стараясь сдерживать свой гнев - не на большевиков он гневался, на самого себя, рассказал о том, для чего именно двоедушники понадобились Той стороне. Едва только он закончил, как по коридору каземата загрохотали тяжелые шаги. Второпях великий князь вырвал исписанный лист из своей тетради, свернул его в несколько раз и позвал кота:
        - Вальмон, иди сюда!

10
        - Следовало предположить, что именно для этого всё и затевалось,- сказал Сталин; он сидел, положив ладонь на дважды перечитанное им письмо великого князя.- А от пятидесяти лет теперь осталось только восемнадцать…- И тотчас, без перехода, Хозяин спросил: - Сколько вам лет, товарищ Скрябин?
        - Девятнадцать,- соврал Коля, страшно смутился и добавил: - Исполнится шестнадцатого декабря.
        - Стало быть, у вас тоже день рождения в декабре,- констатировал Иосиф Виссарионович и вновь без всякой преамбулы задал вопрос: - И что можно Врагу противопоставить?
        - Что касается двоедушников, то тут, боюсь, что-либо противопоставить очень сложно,- сказал Коля.- Эти создания будут до конца действовать в рамках инициативы, которую им навязали. Даже их смерть не навредит инициаторам. Те - суть чистая энергия, и вместо одного реципиента они немедленно найдут другого. Единственный способ борьбы - перекрыть инициаторам канал связи: заделать кладязь. Но для этого потребуется оружие невиданной силы. Например, такое, как пушка Филиппова. Нет ли возможности получше изучить его разработки?
        Еще до того, как Хозяин заговорил, Скрябин по одному его мимолетному выдоху понял, что тот скажет.
        - Нет,- произнес Сталин,- такой возможности не имеется.

«Карлик,- только и подумал Николай,- он изъял из бумаг инженера самую главную их часть - чертежи и расчеты. А уж остальное дозволил забрать Кобе…»
        - Тогда,- проговорил юноша вслух,- придется создать сверхмощную бомбу - такую, какой человечество пока не обладает. И вдобавок - обнаружить местонахождение кладязя, который, похоже, постоянно перемещается. Конечно, это задачка со всеми неизвестными… Разве что решить ее помогут те, на кого собирал досье Григорий Ильич Семенов.
        Некоторое время они со Сталиным молча сидели друг против друга. Потом Хозяин произнес:
        - Похоже, о Семенове помним теперь только мы с вами. Может, всё дело в том, что мы оба видели того посланника - карлика?

«Неужто все остальные позабыли о Григории Ильиче?» - изумился Коля, но, уж конечно, не стал брать под сомнение слова Хозяина. Чуть подумав, юноша произнес:
        - Полагаю, тут иная зависимость. Мы по той же причине смогли запомнить Григория Ильича, по какой сумели увидеть почтальона. Эти сущности далеко не всем показываются на глаза.
        Сталин хмыкнул, но видно было, что эти слова ему понравились.
        - Вы не рассказали мне,- проговорил он,- как Семенов закончил свою жизнь, и не объяснили, что именно эти папиросы делают с людьми. Я ведь сам - курящий человек, мне интересно, что могут мне подсунуть.- На лице Хозяина Коля не увидел даже намека на улыбку: человек в светлом кителе был абсолютно серьезен.
        - Хорошо, обо всём - по порядку.
        И Николай принялся рассказывать о своем подземном приключении. Когда он закончил, Хозяин кивнул, словно чего-то подобного и ждал.
        - Уточняющий вопрос. Когда именно его не стало?- Он указал трубкой на фотографический портрет Семенова.- Можете точно назвать мне время?
        - Вчера между шестью и семью часами вечера,- не задумываясь, ответил Николай.
        Сталин откинулся на стуле, и лицо его приняло - поразительное дело!- умиротворенное выражение. Скрябин ожидал чего угодно, только не этого. Неудивительно: ни один человек на свете не ведал, что вчера вечером - примерно без четверти семь,- выматывающая тревога, более двух месяцев терзавшая Сталина, вдруг пропала. И он испытал одно из самых счастливых мгновений в своей жизни - мгновение освобождения от страха. Только до сего момента не знал, какое именно событие его вызвало.
        - Хорошо, что вы и это запомнили,- сказал Хозяин и посмотрел на три пачки папирос, лежавшие в Колиной папке.

11
        - Что будет,- спросил Сталин,- если я вызову сейчас Поскрёбышева и предложу ему взять одну из этих пачек?
        - Я не знаю, что будет, Иосиф Виссарионович,- признался Коля.- Но, боюсь, ничего хорошего с вашим секретарем после этого не случится.
        Ровно через минуту несчастный Александр Николаевич уже стоял в кабинете Вождя и вертел в руках одну из квадратных папиросных коробочек.
        - Можете идти,- произнес Сталин, обращаясь к секретарю, и тот, сунув подаренный
«Беломор» в нагрудный карман, направился к выходу из кабинета.

«Что же Александр Николаевич сотворит?» - в смятении подумал Коля, и перед ним промелькнули два воспоминания: одно - вчерашнее, другое - двухмесячной давности. Они были яркими, и студент МГУ еще находился под их впечатлением, когда Поскребышева на полпути к дверям вдруг повело в сторону - возле одного из огромных, задернутых легкими шторами окон.
        Скрябин понял, что сейчас произойдет (Я так и знал!), и начал уже подниматься со стула, чтобы прийти Александру Николаевичу на помощь, однако рука Хозяина легла юноше на плечо. Вроде бы и веса-то особого в этой руке не было, однако Колю она пригвоздила к месту намертво.
        А с Поскрёбышевым творилось неладное. Виляющей походкой он подошел к окну и прямо через штору ткнулся в стекло головой. Ткнулся сильно: раздался звон если не разбившегося, то, по крайней мере, основательно треснувшего стекла. Но это было только начало.
        Сталинский секретарь наклонился, подлез под штору - именно подлез, а не отодвинул ее,- и боднул стекло во второй раз. Результат оказался гораздо более явственным: на пол посыпались осколки, а Коля, не удержавшись, поднял глаза на Сталина, словно желая спросить, не довольно ли экспериментировать с папиросами? Но Хозяин глядел на секретаря и руку с плеча своего гостя не убирал.
        Поскребышев ломанулся в окно еще раз, а затем, по-видимому, начал просовывать голову в образовавшуюся пробоину: фигура Александра Николаевича под занавеской стала укороченной и согнутой вперед. В следующее мгновение ноги его приподнялись над полом, а тело как будто само собой стало втягиваться в стекольный пролом. Николай заерзал на стуле и мрачно скаламбурил про себя: «Как видно, Поскрёбышева придется отскребать от кремлевской брусчатки». Но тут Сталин снял, наконец, руку с Колиного плеча, и юноша, не задумываясь, перемахнул одним прыжком через стол и кинулся к разбитому окну.
        Если бы Скрябин стал отодвигать штору, то его каламбур, несомненно, сбылся бы, и Поскрёбышева пришлось отскребать. Но он схватил секретаря за ноги прямо поверх занавески и потянул на себя, стараясь не делать слишком резких движений, чтобы осколки стекла не пропороли бедняге живот. Поскрёбышев начал извиваться в Колиных руках, совершенно не желая, чтобы его спасали, и еще неизвестно, чем кончилось бы дело, но тут в кабинете появились (вызванные, несомненно, самим Хозяином) два дюжих охранника. Вместе со Скрябиным они втащили-таки внутрь исцарапанного и окровавленного мужчину.
        Уже прижатый к полу Поскрёбышев всё еще продолжал неистово дергаться и сделал даже попытку укусить одного из охранников за руку, но тут Николай, выхватив из своей папки несколько исписанных листков, сложил их пополам и подсунул в карман секретаря. А затем извлек оттуда, ухватив через бумагу, злополучную пачку папирос и отнес ее назад - к двум «сестрам», лежавшим в картонной папке.
        Едва только Скрябин сделал это, как с Александром Николаевичем произошла удивительная перемена. Только что глядевший выпученными глазами в потолок, он вдруг часто заморгал и стал в тревоге оглядываться по сторонам, явно не понимая, с какой это стати он лежит на полу и почему его держат двое здоровенных мужиков?
        - Отведите товарища Поскрёбышева в медпункт,- распорядился Сталин.- Он случайно разбил оконное стекло и порезался им.
        Не говоря ни слова, охранники подхватили самоубийцу-неудачника под руки и вывели за дверь.

«Да ведь это же я подтолкнул его!- осенило Колю.- Я только подумал о…
        (разбитое стекло в Мишкиной комнате)
        (окно туалета на кинофабрике)

…подходящем способе самоубийства, а Поскрёбышев тотчас его реализовал. Как же я раньше не понял! Эти так называемые папиросы - они не суицидальные наклонности в людях пробуждают! Они многократно усиливают любую энергию, в том числе - и ментальную. Поэтому со мной ничего и не случилось, когда я курил сегодня. Сказать ли об этом Сталину?.. Или - промолчать?!»
        Принять какое-либо решение Николай не успел. Хозяин, даже не предложив ему снова сесть за стол, произнес с расстановкой:
        - Вы с вашим другом проделали большую работу, товарищ Скрябин. Оставьте вашу папку у меня на столе. Участники проекта «Ярополк», о котором вы столько узнали, с ее содержимым разберутся.- И, бесшумно ступая, Иосиф Виссарионович направился к дверям, которые вели в его личные покои.

«А заодно, вероятно, разберутся со мной и с Мишкой»,- успел подумать Коля, но Сталин, словно прочитав его мысли, вдруг приостановился. Обернувшись к посетителю, он произнес:
        - Думаю, в этом проекте вам и самому стоит поучаствовать, товарищ Скрябин. Тогда и не произойдет никакого нарушения секретности, о чем так переживал Генрих Григорьевич. Такие сотрудники, как вы, там пригодятся.
        И, не попрощавшись, Хозяин вновь зашагал к дверям.
        - Иосиф Виссарионович!- окликнул его Коля, хоть ему явственно дали понять, что разговор окончен.- Еще два слова!..
        Вождь, уже взявшийся за ручку двери комнаты отдыха, полуобернулся к юноше и глянул на него, вопросительно изогнув бровь.
        - Во-первых, я хотел спросить: нельзя ли реабилитировать тех кинодокументалистов, которых очернил Семенов. По крайней мере на их семьи не ляжет позор.
        Речь шла отнюдь не об одном позоре: об отправке в лагерь для тех, кого обозначали аббревиатурой ЧСИР - член семьи изменника Родины. Конечно, товарищ Сталин это знал.
        - Что же,- сказал он,- снять с них позор - это будет правильно. А что во-вторых?
        - Семенов пытался использовать для своих экспериментов ребенка - девочку пяти лет, случайно уцелевшую при крушении «Горького». Она сейчас в Морозовской больнице. Нельзя ли распорядиться, чтобы Ягода не чинил препятствий в ее возвращении домой?
        - Ну, тут я вам не помощник,- сказал Хозяин.- С этим делом, товарищ Скрябин, вы и сами справитесь. Когда девочку выпишут из больницы, позаботьтесь о том, чтобы родственники забрали ее.
        И с этим товарищ Сталин переступил порог своих «апартаментов», так и не произнеся слов прощания, оставив дерзкого гостя стоять посреди кабинета.

12
        Отец дожидался возвращения Коли не в своем служебном кабинете - на улице, в смысле - на территории Кремля. Юношу поразило, каким бледным и постаревшим его отец выглядит.
        - Всё хорошо, папа,- с полдороги проговорил Николай.- Не волнуйся, всё хорошо…
        - Слава богу, ну, слава богу…- Отец произнес это с таким истовым чувством, что Коле показалось: сейчас он осенит себя крестным знамением; но этого сталинский сановник позволить себе не мог.
        Кроме того, ему нужны были подробности.
        - И что сказал тебе товарищ Сталин?- поинтересовался Колин отец, понизив голос, хотя в кремлевском дворе, по которому они теперь шли, никакой прослушки явно быть не могло.
        - Товарищ Сталин меня наградил,- совершенно серьезно сказал Николай.
        - Чем?- От изумления Колин отец чуть не споткнулся на ровном месте, застыл столбом.- Орденом?
        - Да,- Коля кивнул - по-прежнему без малейшей улыбки,- орденом Сталина.
        - Всё шутишь!- Сановник рассмеялся, покрутил головой.- Такого ордена не существует.
        - Существует,- произнес Скрябин твердо,- только мало кому удавалось получить его от Иосифа Виссарионовича. Я - один из немногих счастливых кавалеров. Товарищ Сталин вынес по моему делу частное определение: пока что я буду ему полезен живым и на свободе.
        Вместе с отцом Коля вошел в его квартиру, и тут сановник вдруг хлопнул себя по лбу:
        - Чуть не забыл! Тебе, сынок, звонил из больницы Семашко твой друг, Кедров. Два раза звонил. Сказал: ему крайне необходимо с тобой переговорить. Оставил телефон - больничный, конечно, но друга твоего позовут. Там, возле аппарата, лежит бумажка с номером.
        И Николай кинулся звонить.
        Миша взял трубку сам, после первого же гудка - как видно, ждал у телефона.
        - Алло…- натужно произнес он.

«Психует Мишка»,- решил Скрябин и бодро выкрикнул в трубку (отец стоял рядом, даже не подумал отойти):
        - Ну, как ты там, больной? Всё в порядке? Наши дела благополучно улажены, если тебя это…
        Но Миша перебил его:
        - Слушай, Колька, чего скажу…
        И по одному только его голосу: примороженному, словно у Кедрова едва ворочался во рту язык,- Коля понял, что собирается сообщить ему друг, еще до того, как тот выдал свою сенсационную новость.
        Некоторое время Скрябин слушал Михаила, не говоря ни слова в ответ, только косился на отца; но тот всё не уходил. И потому Коля, вздохнув, произнес в конце концов:
        - До завтрашнего утра ничего не предпринимай. Сиди в своей палате, даже в уборную не выходи. Пусть сестра принесет тебе «утку». А завтра я приеду, и мы все обсудим.
        Глава 16
        Наследники
25-26 июля 1935 года. Москва.

24 сентября 1541 года. Зальцбург

1
        Глеб Иванович Бокий, мужчина пятидесяти шести лет, с умными недобрыми глазами, с худым и хищным лицом, вечером 25 июля отчетливо сознавал, что пробил его звездный час. С самого февраля 1917 года он оставался в «Ярополке» на вторых ролях при своем более удачливом сопернике, даже после того, как в 1921 году возглавил Специальный (так называемый - шифровальный) отдел ОГПУ - затем НКВД.
        А между тем собственные заслуги перед «Ярополком» Глеб Иванович ставил неизмеримо выше заслуг своего начальника. Разве не он, Бокий, стал организатором Красного террора в Петрограде и в Северном регионе России, чтобы ликвидировать все ниточки, которые могли привести от организаторов проекта к товарищу Сталину? Разве не Глеб Иванович самолично подписал смертный приговор единственному остававшемуся в живых отцу-основателю «Ярополка» - Николаю Михайловичу Романову? Разве не он предложил расстрелять великого князя якобы в порядке ответа на убийство в Германии Карла Либкнехта и Розы Люксембург - чтобы никто во веки веков не доискался истинной причины его смерти? И его расстреляли - несмотря на происки с помилованием! А после всего этого Глебу Ивановичу приходилось из кожи вон лезть, дабы заслужить снисходительное одобрение… ну, того человека - его так называемого друга. С легкой паникой Бокий вдруг осознал, что никак не может вспомнить имя руководителя
«Ярополка» - который вчера днем пропал куда-то, и с тех пор товарищ Сталин не мог его доискаться.
        В том, что мерзавец пропал, переместившись на тот свет, Глеб Иванович практически не сомневался. И гадал только: кто именно помог ему осуществить это перемещение?
        И вот теперь, вызвав его - его, Глеба Бокия!- Хозяин без обиняков объявил:
        - Известный вам Семенов к своим обязанностям уже не вернется.- Сталин сделал паузу, а у Глеба Ивановича на лице явственно выразилось облегчение; он чуть было не воскликнул: «Так вот же, вот как его звали!..» - И теперь проект «Ярополк» возглавите вы, товарищ Бокий.
        Худое лицо чекиста на миг озарилось неистовой радостью, но тотчас он со своими эмоциями совладал, произнес твердо:
        - Есть возглавить проект, товарищ Сталин!
        Хозяин поглядел на посетителя вроде как иронически. «Готовит мне какую-то пилюлю!» - мелькнуло в голове у Глеба Ивановича; иопытный лубянский аппаратчик не ошибся.
        - С этого момента целью проекта будет вот что…- Хозяин произнес довольно длинную тираду, в которой раз пять или шесть встречалось словосочетание так называемые инициаторы, и не менее десятка раз - так называемые двоедушники.- Все остальные исследования должны быть подчинены этой цели. Вам, как главе проекта, будет присвоено звание комиссара госбезопасности 3-го ранга. И вы сможете привлечь к работе новых сотрудников - по своему усмотрению. Однако прошу вас учесть одно мое пожелание: включить в проект Скрябина Николая Вячеславовича. Конечно, не сейчас - через год, когда он окончит курсы Главного управления госбезопасности. У меня есть предчувствие,- на этом слове Хозяин сделал ударение, но опять же - ироническое,- что Скрябин со временем может стать одной из ключевых фигур проекта «Ярополк».
        Сталин даже не стал уточнять, известно ли Глебу Ивановичу о том, кто такой Николай Скрябин.

«Неужто мальчишка ухитрился прикончить того?» - сам себе не веря, подумал Бокий и даже не понял, что имя бывшего главы «Ярополка» вновь вылетело у него из головы.

2
        Николай не пошел сразу на улицу Герцена. Во-первых, он не был уверен, что к нему не приставили наружное наблюдение. Во-вторых, он хотел забрать одну вещь из своей комнаты в квартире на Моховой. И, наконец, он собирался кое с кем конфиденциально переговорить.
        Тот, с кем Николай беседовал за дверью своей комнаты, запертой на ключ, настолько изменился внешне с момента их первой встречи, что мало кто узнал бы в нем теперь крохотное существо из хрустального яблока. Тогда, под землей, он, вероятно, в последний раз принимал причудливый облик, в котором его некогда запечатлел иллюстратор книги великого Парацельса. Теперь давешний гном выглядел почти обыкновенно: он подрос, прибавил в весе, и телосложение его сделалось почти нормальным - хотя и не для взрослого, конечно, человека. Да и костюмом он разжился вполне современным. В темной пиджачной паре, в белой рубашке с галстуком он легко мог бы сойти за циркового лилипута. Впрочем, он при желании мог сойти за кого угодно - недаром Миша Кедров увидел его в образе крохотной старушонки.
        - А затем господин Бокий высказался в том роде, что информировать вас о важности вашей персоны для проекта «Ярополк» никакого резону нет,- закончил свой рассказ мнимый лилипут.- И господин Сталин с ним согласился.
        - Господин Сталин!- Коля хмыкнул.- Пожалуй ты, Азот, единственный во всем свете называешь его так. Любопытно, что именно они хотят от меня получить?..
        Свое имя странный Колин собеседник получил задолго до того 1773 года, когда Генри Кавендиш открыл такой химический элемент - азот. Для алхимиков, с одним из которых гость Николая Скрябина когда-то тесно общался, слово Азот имело совсем другой смысл: означало жизненную силу, исцеляющую больных.
        - С вашего позволения,- малорослый субъект склонил голову в поклоне,- не они, а один только товарищ Сталин - видите, и я знаю, как нужно его именовать. И его, конечно, интересуют ваши познания и особые таланты. Но главное - он счел, что его судьба и ваша каким-то образом связаны. И он хочет выяснить, какого рода эта связь.
        Коля только хмыкнул.
        - А что теперь будет делать Бокий?- спросил он.- Начнет новую эру Ярополка?
        - Может, и начнет. Скажем, попробует организовать экспедицию в Тибет - он ведь помешан на поисках Шамбалы.
        - Это очень кстати,- заметил Коля; его явно посетила какая-то идея.- Только, сдается мне, если б Шамбала существовала, то англичане за время своего владычества в Тибете давно бы ее нашли.
        - Вы правы, милорд.- Азот почтительно поклонился, но в чем именно прав Николай - объяснять не счел нужным.
        А Коля объяснений у него и не спросил, только схватился за голову:
        - Опять - милорд!
        Напрасно он сражался со своим новым знакомцем, пытаясь отбить у того тягу к столь опасному обращению. Тот втемяшил себе в голову, что именно так следует называть Николая. Впрочем, во всем остальном Азот показал себя помощником столь ценным, что Скрябину грех было обижаться на него за это небольшое своеволие.
        Милордом он сделался в секретном туннеле метро.

3
        Коле, который сидел, привалившись к стене туннеля, при виде создания из хрустального шара сделалось совсем уж худо. Голова его, казалось, вознамерилась взорваться наподобие прозрачной сферы, из которой появился крохотный субъект, и новый приступ кашля овладел юношей. Кашляя, Николай ощутил на губах странную пену, а когда провел по ним тыльной стороной ладони, то увидел, что рука его перепачкалась в чем-то темном. Ясно было: со своих губ он стер кровь.
        Между тем крохотное создание приблизилось к Коле, глянуло на него с явным сочувствием, а затем - затем опустилось перед ним на одно малюсенькое колено и поразительно звучным голосом произнесло:
        - К вашим услугам, милорд!
        Скрябин чуть было не поперхнулся кровью, которая из пробитого сломанным ребром легкого попадала ему в горло. «Я галлюцинирую!» - подумал он. И, как ни странно, эта мысль привела его в состояние самой беспечной веселости.
        - Ты, Азот, белены объелся?- со смешком (от которого его губы вновь покрылись красноватой пеной) вопросил Скрябин.- Какой я тебе милорд?
        - Вижу, вы узнали меня, милорд,- кивнул субъект из хрустального шара, явно игнорируя Колино замечание.- Но, впрочем, по-иному и быть не могло.
        - Разумеется, узнал.- Коля не переставал смеяться, что для поврежденного легкого отнюдь не являлось благом.- Ты - личный демон Парацельса, и ты был заключен в кристалле, который находился на эфесе его шпаги.
        В знак согласия Азот почтительно склонил голову, добавив, однако:
        - Так оно и есть, только в кристалле этом я расположился по собственной воле, для удобства моего господина. И, покуда он был жив, мне ни разу не пришлось об этом пожалеть.
        Эти слова чрезвычайно заинтересовали Колю, и на миг он позабыл и о своем плачевном состоянии, и о том, что всё, сейчас происходящее,- плод его воображения. С большим любопытством он спросил:
        - Выходит, настал момент, когда ты всё-таки пожалел о своем стеснительном положении?
        - О, да, милорд.- Облаченное в тогу создание вздохнуло, а затем, упреждая Колины протесты, произнесло: - И прошу вас не гневаться на меня за то, что я именую вас милордом. Обратиться к вам иначе я не могу себе позволить. И обращение это вас смущать не должно: происхождение ваше позволило бы вам носить титул лорда Хантингтона, и фамильный замок должен был бы отойти вам, когда б не препятствия формального свойства.
        - Замок Хантингтон?- переспросил Коля, и глаза его раскрылись в изумлении.- Тот самый ирландский замок?.. Помнится, бабушка мне о нем рассказывала…
        И воспоминание - галлюцинация внутри галлюцинации, как решил Скрябин,- нахлынуло на него.

4
        Коля сразу заметил ту фотографию: чуть желтоватый снимок размером десять на пятнадцать сантиментов, оправленный в серебряную рамку. Снимок стоял на буфете в столовой, в их с бабушкой ленинградской квартире, но прежде Коля его не видел. Он предположил, что Вероника Александровна для чего-то принесла сюда карточку из своей комнаты, да так ее тут и забыла. Случилось это незадолго до Колиного пятнадцатилетия.
        На фотографии было запечатлено строение в средневековом стиле: суровый феодальный бастион времен Данте Алигьери, только выстроенный не в милой Дантову сердце Флоренции, а где-то на Севере, под небом высоким и бледным. Основную часть фотографии занимала гигантская башня с бойницами: прямоугольная в основании, с извилистой трещиной по правому боку, с зубцами по краям. С боков к ней примыкали толстенные крепостные стены, а спереди располагалась башенка поменьше, явно скрывавшая в себе въездные ворота. Строение, несмотря на очевидную его древность, выглядело неприступной твердыней.
        Увлеченный разглядыванием снимка, Коля не заметил, как в столовую вошла бабушка.
        - А, вижу, ты нашел зачарованный замок,- с улыбкой произнесла она и выговорила по-английски название: - Huntington Castle.
        И лицо ее приняло мечтательное и печальное выражение, которое удивило Колю куда больше, чем появление старой фотографии на буфете. Признаков особой сентиментальности он у своей бабушки прежде не замечал.
        - Что это за место? Ты когда-нибудь бывала там?- спросил Николай.
        - Это юго-восточная Ирландия, графство Карлоу. И - да, когда-то я там жила, но это было давным-давно…
        - Я всегда думал, что ты англичанка, а не ирландка,- заметил Коля.
        - Здесь,- Вероника Александровна обвела рукой пространство вокруг,- в этом нет никакой разницы. Я столько лет жила в России, что теперь я такая же русская, как ты. А то, что в моих жилах - и в твоих, кстати, тоже,- течет кельтская кровь, особого значения не имеет.
        - Я так не думаю,- пробормотал Коля.- И, мне кажется, ты неспроста оставила здесь этот снимок. Я должен был посмотреть на него.
        - Верно,- кивнула женщина.- И теперь, когда ты посмотрел, скажи, что именно ты увидел?
        Этот вопрос, как ни странно, заставил Колю задуматься. Прежде чем ответить, он прикрыл глаза и поднес фотографию к самому своему лицу, будто хотел погрузиться, проникнуть в неё. Так он провел минуты две или три; Вероника Александровна ни единым словом его торопила.
        - Я вижу,- наконец заговорил Коля,- берег моря - обрывистый берег, поросший травой, такой ярко-зеленой, как будто ее специально выкрасили краской. Я вижу поля и холмы - такие же зеленые. Местами они чередуются с рощами, с деревеньками, с каменными руинами. Я вижу широкую грунтовую дорогу. Справа и слева она обсажена цветами - желтыми нарциссами. Она проходит под огромными деревьями и выводит к замку.
        Он умолк, отнял фотографию от лица и посмотрел на бабушку, будто желая спросить: верно ли он всё разглядел? На какой-то миг Коле померещилось, что темные глаза Вероники Александровны водянисто блестят; но тотчас, без тени слез в голосе, женщина спросила - с жадным любопытством, как показалось ее внуку:
        - А мог бы ты заглянуть внутрь замка?
        - Я уже заглянул,- сказал Коля.- Там ничего необычного нет: старинная мебель, книги, картины по стенам. Разве что…- Он запнулся, и Вероника Александровна, не утерпев, спросила:
        - Что, что ты видел?
        - Колодец - круглый, глубокий, выложенный камнями, с поразительно чистой водой. Только с этим колодцем что-то не так…
        - Колодец друидов цел,- выдохнула женщина,- и это после стольких-то лет…- А затем, видя, что Коля глядит на неё вопросительно, проговорила: - Huntington Castle был выстроен в XIV веке на земле, когда-то принадлежавшей друидам. Он стал цитаделью древнего ирландского рода Кэвэна. Только поговаривали, что друиды вовсе не покинули былых мест своего обитания, что их души бродят в подземельях Хантингтона и время от времени сквозь воду колодца переходят в наш мир.
        - Для чего?
        Вероника Александровна только хмыкнула.
        - Ну, а владельцы замка?- не унимался Коля.- Им нравится жить в компании привидений? Они не пытались ничего предпринять? Засыпать колодец, например?
        - Они делали такие попытки, но ничего у них не вышло. А потом мужчины рода Кэвэна начали умирать один за другим, и никто не знал, каковы были причины. Последний Кэвэн, владевший замком, не имел сыновей и выдал свою дочь Ванессу замуж за племянника, относившегося к младшей ветви рода - за некого Патрика Хантингтона. По завещанию старого Кэвэна, замок с прилегающими землями и фамильное состояние должен был унаследовать сын Ванессы. Но - события приняли оборот непредсказуемый и трагический. Старик внезапно скончался, а сама Ванесса вынуждена была спешно покинуть Ирландию и никогда более туда не возвращалась.
        - А ее сын - я хочу сказать, родился ли у нее сын?
        - О, да, только он не стал хозяином Хантингтона. Замком давно уже владеют люди по фамилии Робертсон - да поможет им бог…

5
        - Ваша бабушка не могла поведать вам всего, милорд,- сказал Азот, выдержав приличествующую паузу и дав Николаю время, чтобы возвратиться из прошлого.- Но она, разумеется, всё знала о вашем происхождении. Жаль, что судьба леди Ванессы оказалась столь горестной…
        - Горестной? Хотите сказать - она умерла?
        - Нет, милорд, нет, на этот счет не беспокойтесь: ваша матушка жива и здорова. Говоря о горестях, я имел в виду дела прошедшие, а не настоящие. Мне известно с абсолютной достоверностью: в данное время госпожа Ванесса Хантингтон вполне благополучна.
        - Но…- Коля снова закашлялся, и разрывающая боль в груди вернула его к реальности - по крайней мере, к той единственной реальности, которой он на данный момент располагал.- Даже если я впрямь милорд - в некотором роде,- это совершенно не объясняет, с какой стати ты, Азот, решил вдруг поступить ко мне на службу. И чем, позволь спросить, ты занимался с момента кончины Парацельса - с 1541 года? Я эту дату очень хорошо помню: в своих «Оракулах» Парацельс делает предсказания, соотнося их именно с моментом своей смерти. С тех пор прошло почти четыреста лет.
        - Да, милорд, всё так: с его кончины прошло 393 года и ровно 10 месяцев. Я никогда не позабуду тот день - двадцать четвертое сентября года 1541-го от Рождества Христова.- Теперь Азот уже не просто вздохнул: крохотное его личико приобрело выражение столь мрачное, что при иных обстоятельствах оно показалось бы Николаю комичным; однако в тот момент ему было не до смеха.- Вы знаете, несомненно, кто такие личные демоны?
        Коля кивнул: о подобных созданиях он читал предостаточно, знал, что философы-метафизики, начиная с Платона, рассматривали их как сверхчеловеческие существа, сопровождавшие индивида от рождения до смерти. Проблема состояла лишь в том, что одни считали личных демонов друзьями и добрыми советчиками человека, а другие - приспешниками Князя Тьмы.
        - Так вот,- продолжал Азот,- при жизни господина моего, Филиппа Ауреола Теофраста Бомбаста фон Гогенхайма, прозванного Парацельсом, я служил ему верой правдой, и не было тайных знаний, помощи в приобретении коих он не мог бы от меня получить. Но, увы: завершилась моя у него служба внезапно и трагически. Подождите, я сейчас покажу вам.
        И он действительно показал, вызвав у Скрябина еще один сон во сне.

…Пожилой (сорока восьми лет - почтенный возраст!) врач и алхимик, изъездивший чуть ли не пол-Европы и побывавший даже в дикой стране - Московии, Теофраст Бомбаст фон Гогенхайм проводил 1541 год в Зальцбурге. Туда пригласил его один из немногочисленных покровителей - принц Палатин. И в Зальцбурге, на постоялом дворе
«Белая лошадь», Парацельсу предстояло встретить свою смерть. Скрябин, конечно же, знал об этом, но в том видении, которое создал для него Азот, каким-то поразительным образом ухитрился этого знания лишиться.
        Да и никто не сказал бы, глядя на крепко сбитого мужчину с круглым самодовольным лицом, с пронзительными темными глазами, что жить ему осталось менее одного дня. Утром 24 сентября Парацельс стоял посреди алхимического кабинета со странною колбой в руке, поднесенной к пламени свечи.
        Что за субстанция в этой колбе находилась - оставалось только гадать: стекло было мутным, поскольку внутри лабораторного сосуда что-то беспрерывно кипело, хоть, по-видимому, и не выделяло при этом тепла. Иначе как господин фон Гогенхайм смог бы держать колбу голой рукой, без перчатки? Впрочем, очень скоро алхимику пришлось оторваться от своего занятия: в дверь комнаты постучали, и Парацельс, бормоча что-то себе под нос, пошел открывать. Колбу со странным содержимым он притулил на полочку возле двери - так, чтобы выставленные в ряд книги скрывали ее от посторонних глаз.
        Человек, появившийся на пороге, был, по-видимому, хорошо знаком ученому. Едва увидев его, Парацельс повернулся к нему спиной и пробурчал что-то еле слышно. Слова алхимика куда больше походили на проклятие, чем на приветствие, однако он позволил визитеру войти, только произнес - теперь уже громко и раздельно:
        - Не забудьте дверь за собой запереть, Симмонс!..
        Поняв, что за человек явился в гости к господину Гогенхайму, Коля Скрябин окончательно уверился в том, что находится под воздействием какой-то причудливой галлюцинации. Ибо этот человек не мог ни к кому приходить в 1541 году - да и вообще не мог никаких действий (вроде бы не мог) в те времена совершать: то был Григорий Ильич Семенов собственной персоной, только облаченный в костюм дворянина XVI века.
        - Вы исполнили мой заказ?- поинтересовался (Григорий Ильич) неизвестный субъект.
        Беседу они вели на немецком языке - на каком-то непривычном уху немецком; однако Николай великолепно их понимал.
        - Я же тысячу раз говорил вам,- Парацельс презрительно и недовольно выпятил нижнюю губу,- делать такие заказы - вам не по чину. И то, что вы финансировали мои опыты - щедро финансировали, призна?,- ничего не меняет.
        - Разве?- Парацельсов гость в деланом изумлении поднял брови.- Тогда, быть может, вы будете столь любезны, что вернете мне мои деньги - раз уж я за них ничего не получил.
        - Вернуть деньги?- От возмущения алхимик чуть было не поперхнулся.- По-вашему, тайные знания, которые я вам передал, ничего не стоят? А? Или те книги, которые вы читали здесь беспрепятственно, продаются на каждом углу?
        - Стало быть, ни денег, ни заказа мне не видать? Как бы вам не пожалеть о своей неуступчивости, доктор…
        - Что-что?- На сей раз Парацельс как будто даже развеселился.- Вы угрожать мне пытаетесь?- И словно невзначай положил левую ладонь на эфес шпаги, с которой даже дома не расставался; под рукой алхимика блеснуло в пламени свечей хрустальное яблоко.
        - А вот этого, доктор, я вам делать не советую,- произнес (Григорий Ильич) незваный гость.- Ваш личный демон - если только он выйдет из своего укрытия,- окажется перед выбором: или служить мне, или навсегда удалиться из материального мира. Хотите это проверить?
        Парацельс поднял правую руку - собираясь, по-видимому, влепить наглому посетителю оплеуху, но в последний миг отчего-то передумал.
        - Я думаю, что хорошо вас обучил,- произнес он спокойно,- и сомневаться в ваших силах у меня нет оснований. Так что, пожалуй, нам есть смысл договориться. Вы хотели получить от меня алкахест - горящую воду, которая воздействует на печень и предотвращает внутренние болезни? Что же, она у меня есть. И, полагаю, с ее помощью человек мог бы продлевать свою жизнь на десятилетия, даже на века. Ведь старение - та же болезнь, которую можно побороть. Вы хотите прожить еще четыреста или пятьсот лет, не так ли? Алкахест позволит вам добиться этого.
        Говоря так, Парацельс медленно - совершая по четверть шажка за раз,- двинулся вдоль уставленного колбами и ретортами стола в сторону двери. Его бесцеремонный гость стоял там, опершись плечом на косяк, и какое-то время этих маневров не замечал, по крайней мере - не показывал этого. Но - стоило только алхимику сделать шажок чуть пошире, как его ученик заступил ему дорогу.
        - Удрать хотите?- поинтересовался он.- Вот уж не ждал от вас такого.
        Что не ждал - это он делал правильно; задира и упрямец, фон Гогенхайм ни от кого в жизни не бегал. И теперь не собирался начинать. Напрасно Симмонс-Семенов отошел к самой двери и привалился к ней спиной; это было его ошибкой.
        Доктор выхватил из ножен шпагу, и его гость сделал то же самое - радуясь, что занял столь выгодную для обороны позицию. Однако Парацельс даже и не подумал нападать на него. Вместо этого он одним движением - молниеносным, почти невидным глазу,- смахнул со стола всю находившуюся там алхимическую посуду, и горючая жидкость, выплеснувшаяся из какой-то бутыли, мгновенно загорелась от опрокинувшейся лампы. Симмонс решил, что его противник сейчас укроется за полосой огня, но вновь просчитался: господин фон Гогенхайм вместо этого смёл в огонь бесценные книги, стоявшие на этажерке возле стола.
        - Безумец! Их-то зачем?!- Семенов даже с лица переменился; Коля обратил внимание, что у прежнего Григория Ильича кожа еще не была столь гладкой, восковой, как у главы проекта «Ярополк».
        Отбросив шпагу, ученик Парацельса кинулся прямо в огонь, стал хватать тлеющие тома за кожаные корешки и отбрасывать их назад - себе за спину. Пергамент и кожаные переплеты занимались плохо, и у негодяя были все шансы спасти библиотеку господина фон Гогенхайма. Тем более что тот вроде бы и не препятствовал этому: стоял чуть в стороне, глядел, как его недруг обжигает руки и рискует спалить себе брови и ресницы. А затем - затем Парацельс сделал еще одно быстрое движение: выхватил из кармана щепотку какого-то бесцветного порошка и бросил его в пламя. Но тут, как видно, чего-то не рассчитал.
        Раздался взрыв такой силы, словно в огонь попал артиллерийский снаряд. Толстенная потолочная балка, проходившая прямо над столом, переломилась пополам и рухнула на алхимика, вонзившись образовавшимся острием в его грудь. Парацельс упал, и красная пена - куда обильнее, чем у Коли,- выступила у него на губах.
        Однако его противник пострадал ничуть не меньше. Симмонс - весь, целиком,- обратился в подобие смоляного полена, брошенного в печь. Не только одежда на нем загорелась, не только его волосы: казалось, запылала вся его кожа.
        Коля подумал, что от такого зрелища ему станет совсем худо, и готов был проклясть демона-галлюцинацию Азота, но нет: ровным счетом никаких ощущений при виде горящего человека он не испытал. Что было этому причиной: жестокая неприязнь к Григорию Ильичу или то, что происшествие в Зальцбурге случилось за несколько веков до Колиного рождения,- сказать было трудно.
        Симмонс, однако, не собирался так просто позволить сжечь себя. Он повалился на спину, прямо на спасенные им книги, и принялся кататься по ним, сбивая пламя, хлопая себя ладонями по лицу и по бокам и произнося непонятные заклятья. Парацельс глядел на него с ненавистью; вэтот момент он легко мог бы прикончить своего врага, но и сам он теперь умирал: заостренный кусок дерева вместе с легким повредил ему печень. Доктор знал это: кровь, пятнавшая его одежду, была практически черной.
        Между тем в дверь забарабанили, и с улицы послышались встревоженные голоса:
        - Господин доктор! Что у вас случилось?
        Хоть лаборатория Парацельса и располагалась в отдельном строении, обитатели постоялого двора «Белая лошадь» никак не могли не услышать взрыва.
        - Всё в порядке! Уходите!- выкрикнул алхимик.
        Рассчитывать на помощь этих людей ему не приходилось. Он слишком хорошо понимал, что сделает с ними Симмонс, если они войдут сюда.
        Но оставалась еще колба - с алкахестом,- по-прежнему стоявшая на полочке у двери. Парацельс видел ее, но не мог подняться с полу, чтобы до нее дотянуться. Выпустить же Азота, чтобы тот ему помог, доктор считал себя не вправе: если бы что-то пошло не так, его личный демон оказался бы в полной власти страшного валлийского колдуна, которого он сам по невероятной глупости и самонадеянности обучал в течение почти что года. И господин фон Гогенхайм решил обходиться своими силами. Он по полу пододвинулся к полке, насколько смог, взял свою шпагу за острие и, даже не заметив, что порезался, зацепил эфесом заветную колбу и стал подтягивать ее к себе. Она должна была упасть прямо ему в руки.
        Однако его маневр заметил Григорий Ильич (Gareth Llewellyn - на самом деле его звали этим валлийским именем). Он уже не горел - только множество дымков вилось над его почерневшим телом. Схватив с полу один из тлеющих томов, он швырнул его в Парацельса. Точнее, даже не в него самого - в шпагу, эфесом которой тот пытался сдвинуть с места колбу.
        Колба упала-таки - но перед тем описала в воздухе широкую дугу и очутилась в итоге с противоположной стороны костра, всё еще пылавшего в лаборатории алхимика. Упав на бок, сосуд разлетелся вдребезги, и его содержимое растеклось по грязному полу лужицей. Григорий Ильич (Гарет Симмонс) подполз к ней и принялся вылизывать доски пола, из которых торчали мелкие щепки, вонзавшиеся ему в язык.
        - Напрасно стараешься!- Парацельс хрипло рассмеялся.- Эти капли ничего не значат…
        Дыхание ученого пресекалось, а сердце готовилось остановиться. Он дотянулся до шпаги, выбитой из его руки, и положил пальцы на хрустальный шар эфеса.
        - Азот,- произнес он голосом ясным и отчетливым,- запрещаю тебе выходить, пока это существо будет живо!..
        И с тем умер.
        Он не успел увидеть, что алкахест, вопреки его ожиданиям, принес эффект: страшные ожоги на теле и на лице Симмонса стали исчезать. Не заживать - именно исчезать, а на их месте образовывалась изумительно гладкая, слегка поблескивающая кожа.

6
        - Так вот почему он послал Стебелькова за книгами Парацельса…- прошептал Коля.- Думал, что с их помощью он отыщет способ извлечь тебя из шара и управлять тобой!
        - Именно так, милорд,- подтвердил Колин собеседник.- Но, хоть повелевать мною он не мог, положение мое оставалось бедственным: как вы справедливо заметили, я оказался пленен почти на четыреста лет. Того алкахеста, который слизал негодяй, не хватило бы, чтобы продлить ему жизнь на века. Но на несколько десятилетий его оказалось достаточно. А за это время Гарет Ллевелин Симмонс, валлийский чернокнижник, вошел в контакт с силами, которые могли продлить его земное существование очень надолго. Освобождения мне ждать не приходилось.
        - Неужто этот мерзавец не попытался разбить хрустальный шар, когда шпага Парацельса оказалась у него?
        - Вы шутите, милорд?- Азот улыбнулся - с некоторой гордостью, как показалось Коле.- Чем он только по нему не бил: от молоточка ювелира до кувалды. Только против магии господина Парацельса всё было бессильно.
        - А теперь,- сказал Николай,- я внезапно оказался твоим освободителем, и в благодарность ты решил стать моим слугой. Похвально, но - не в обиду тебе будь сказано,- существам вроде тебя никогда нельзя доверять полностью.- Коля собрался прибавить что-то еще, но приступ кашля - еще более длительный, чем прежние,- остановил его.
        Когда юноше, наконец, удалось восстановить дыхание, кровью оказался забрызган весь перед его рубашки, а по Колиным щекам катились слезы.
        - Милорд,- в голосе Азота теперь явственно слышалась тревога,- вам срочно требуется помощь, и я не советовал бы вам отвергать ее. В вашем нынешнем состоянии это может стоить вам жизни.
        - Имеешь в виду свою помощь?- Собственный голос показался Коле жалким, и предполагаемой иронии в нем не прозвучало.
        - Если вы примете ее, милорд,- маленькое существо только теперь поднялось на ноги и с великой почтительностью подошло к Николаю вплотную.- И, дабы вы знали: я не мог бы поступить в услужение к вам, если бы вы не были тем, кем вы являетесь. У личных демонов тоже есть свой ранжир, как вам, вероятно, известно. Служить людям мелким и недостойным мне не полагается. А что касается доверия - я удивился бы и взял бы ваши слова под сомнение, если бы вы сказали, что станете полностью и во всем на меня полагаться. Так что же - вы позволите?..
        И он - жестом на удивление уверенным - простер свою тонкую ручку в сторону поврежденного Колиного бока.
        - А,- Скрябин попробовал взмахнуть рукой, но от одного этого жеста такая боль пронзила его ребра, что междометие перешло в стон,- делайте что хотите. Всё равно вы - только бред и галлюцинация.
        Тонкая улыбка тронула губы Азота.
        - Как вам будет угодно, милорд. Скажу лишь одно: стоит вам произнести троекратно мое имя, и эта галлюцинация окажется перед вами, готовая вам служить.
        С этими словами он приложил свои почти прозрачные пальцы к Колиному боку. В тот же миг сильный - ураганно сильный - запах перечной мяты ударил юноше в ноздри, и он тотчас лишился чувств.
        Когда он очнулся, крохотного создания из шара рядом не было. Зато Колю ждали два приятных открытия. Во-первых, голова его уже не болела. Во-вторых, вдыхание и выдыхание воздуха не сопровождалось кашлем, рвущим грудную клетку. Николай эксперимента ради намеренно кашлянул пару раз и потер губы: крови на них не было.
        По всему выходило, что мерзавец Семенов далеко не так сильно покалечил его, как могло показаться: ни сотрясения мозга, ни пневмоторакса у Коли не было. Вскочив на ноги, Скрябин с безумной радостью обнаружил, что его не бросает из стороны в сторону, и предметы не троятся у него перед глазами.
        - Что же мне тут пригрезилось-то?- проговорил Николай громко, а затем машинально провел пальцами правой руки по прорехе в левом рукаве рубашки. И сердце его похолодело.
        Конечно, он не знал наверняка, имелись ли у него переломы ребер и сотрясение мозга после схватки с Семеновым. Но в одном Коля был уверен: на его левом бицепсе находился длинный глубокий порез, оставленный торчавшей из стены туннеля железякой. И пятна крови на порванном рукаве ясно указывали его местоположение. Только теперь на месте раны была лишь полоса гладкой темно-розовой кожи.
        - Произнести троекратно имя…- пробормотал Коля, чувствуя, что ум у него заходит за разум.- Ну, ладно… Пусть галлюцинация попробует вывести меня отсюда…

7
        Теперь, вечером двадцать пятого июля, Скрябин уже не считал Азота галлюцинацией. На лбу юноши не оставалось и следа от кровоподтека, отставленного ботинком Стебелькова, а ушибленные мышцы брюшного пресса почти не давали о себе знать.
        Коля не один мог лицезреть демона: Вальмон тоже видел его, хотя никакого восторга от этого явно не испытывал. Когда Азот появился в Колиной комнате, красавец-перс одним прыжком вскочил на высокую этажерку, стоявшую в углу, и до сих пор сидел там, провожая недовольным взглядом каждое движение маленького гостя.
        - Кто-нибудь следит за мной теперь?- поинтересовался Скрябин.
        - Двое,- сказал Азот.- Один - возле парадного входа, другой - возле черного.
        - По приказу Бокия?
        - Нет, по распоряжению Ягоды. Он приставил к вам наблюдение еще сегодня утром и пока не снял. Завтра снимет.
        До завтра Николаю ждать совсем не хотелось.
        - Можешь что-нибудь с наблюдателями сделать - не убить, конечно, а как-нибудь нейтрализовать?
        - Разумеется, милорд. Я могу усыпить и того и другого. При этом оба они будут считать, что до утра не сомкнули глаз.
        Это Скрябину вполне подошло. Десятью минутами позже (за окнами была уже самая настоящая ночь) он положил в карман брюк маленькую бархатную коробочку и покинул свою квартиру, преспокойно выйдя через парадную дверь. На некотором расстоянии от подъезда мирно дремал на скамеечке крепкий детина в клетчатой рубашке-ковбойке. Моросил мелкий теплый дождик, и его капли падали на запрокинутое лицо филера.

8
        Коля добрался до подворотни, куда выходила его конспиративная квартира, около двенадцати часов ночи. Пока он шел, дождь продолжался, и юноша успел намокнуть - но даже не почувствовал этого. Шаги его гулко отдавались от сводов старинной арки, но и звука собственных шагов Коля не слышал. Он только мельком огляделся по сторонам, прежде чем вставить ключ в замочную скважину неказистой входной двери.
        Анна, конечно, не спала, дожидалась известий. Едва заслышав скрежет ключа, она скользнула в прихожую, распахнула дверь сама. А затем, ни слова не говоря, обняла Колю, прижалась лицом к его намокшей рубашке. Некоторое время они так и стояли: молча, под тусклой пыльной лампочкой без абажура, слегка покачивавшейся на перекрученном шнуре. Когда Анна отстранилась, лицо ее было влажным - вероятно, от соприкосновения с мокрой тканью.
        - Извини, что я так долго,- с некоторым усилием выговорил Скрябин.- Идем в комнату, я всё тебе расскажу…
        - …и товарищ Сталин пообещал реабилитировать всех кинодокументалистов,- сказал Николай.- Так что НКВД не станет больше преследовать тебя, даже если ты открыто объявишься в городе.
        Его возлюбленная при этих словах только коротко вздохнула. Дурное предчувствие кольнуло Николая, и он некоторое время собирался с духом, прежде чем задать свой вопрос:
        - Скажи,- он пристально глянул на Анну, полусидевшую, полулежавшую на скрипучей кровати рядом с ним,- ты никуда не выходила, пока меня не было?
        - Миша сказал тебе, что видел меня?- тотчас догадалась красавица.
        - Так значит, это была ты.- Колин голос совсем не понравился молодой женщине.- И как ты узнала, куда собирается идти Стебельков?
        Анна раскрыла уже рот, чтобы рассказать - и про свой сон, и про эфирного двойника, но заколебалась. И даже не потому, что думала: Коля ей не поверит. Он, несомненно, поверил бы, но слишком многое тогда пришлось бы ему объяснять. Скрябин, однако, истолковал ее молчание по-другому.
        - У тебя есть какой-то способ связаться со Стебельковым, не так ли?- произнес он мягко - но с явственной горечью.- Ты переговорила с ним, и он поделился с тобой своими планами?
        - Коля…- Анна отшатнулась и посмотрела на него непонятно; во всяком случае, сам Николай не понял значения этого взгляда, должно быть, из-за слабого освещения в комнате.
        - Я не просто так спрашиваю.- Он поднялся с кровати, прошелся по комнате.- Если ты вошла в контакт с ним, это может быть очень важно, потому что…
        Анна не стала дожидаться, пока он договорит.
        - Не доверяешь мне, стало быть?- Коля и не подозревал, что она может говорить таким тоном.- Вероятно, с самого начала не доверял?
        Она откинулась на спинку кровати, и вот тут-то приключилась главная неприятность.
        На спинке висели Колины брюки, и резкое Аннино движение сбросило их на пол. Из брючного кармана выкатилась бархатная коробочка. Молодая женщина почти машинально потянулась к ней, подняла ее и раскрыла.
        Скрябин ожидал какой угодно реакции на свой подарок, но только не такой. Лицо красавицы вмиг закаменело, губы сжались в одну прямую линию, взгляд застыл, омертвел.
        - Это тебе,- сказал Коля - просто потому, что надо было сказать хоть что-то.- Я думал, они тебе понравятся…
        На черном бархате поблескивали сапфировые серьги - изумительно красивые, сделанные в виде цветков вереска.
        Анна уронила руку с коробкой на одеяло; казалось, все силы разом покинули ее.
        - Когда ты узнал?- спросила она так тихо, что Николай едва расслышал ее.
        - Узнал - что?- не понял он.
        - Про меня…- Взглядом она почему-то показала на серьги.

«Она повредилась умом, пока сидела здесь и дожидалась меня,- решил Коля.- А я-то, я-то хорош - почему я не догадался послать к ней Азота, сообщить о себе?..»
        - Аня…- Он склонился к ней, осторожно коснулся ее руки, попытался заглянуть ей в глаза; но она смотрела куда-то вбок.- Что-то не так? Если серьги тебе не нравятся, давай их выбросим. Но я считал - они тебе подойдут под цвет глаз. Ведь у тебя глаза синие, как вереск.
        Николай попытался взять ее за подбородок, чтобы всё-таки поймать ее взгляд, но при слове вереск в Анну будто бес вселился. Она пнула Колю ногами в живот, а когда он, взвыв от боли, повалился на пол, вскочила, и как была - полуголая, в одной только комбинации, которая осталась от прежней жилички этой квартиры,- кинулась ко входной двери.
        Скрябин, однако, провел на полу не более секунды. Мгновенно вскочив, он бросился следом за своей обезумевшей возлюбленной и настиг ее, когда она уже поворачивала ключ в замке. Он ухватил ее обеими руками поперек туловища и поволок обратно в комнату; по пути Анна била его локтями и пятками, извивалась и брыкалась, но, по крайней мере, не кричала. И Николай сделал вывод: не так уж она и обезумела, если понимала, что ее крики могут привлечь внимание соседей.
        Что-то потрясло, напугало ее, но что именно - Коля не мог понять.
        Бросив Анну на кровать, он накинул на неё одеяло, как на взбесившуюся кошку, и навалился сверху всем своим весом. Женщина разом перестала сопротивляться - решив, очевидно, что не стоит попусту тратить силы.
        - Ну, так…- проговорил Коля, слегка задыхаясь.- Предлагаю объясниться.
        - Что мне объяснять тебе, если ты сам всё знаешь?- Голос Анны из-под одеяла звучал глухо.- Или серьги в виде вереска - это случайность?
        Коля честно обдумал ее вопрос, потом проговорил осторожно:
        - Слово вереск имеет для тебя какой-то особенный смысл? Может, твои предки были родом из Шотландии?
        И тут Анна начала хохотать. Смеялась она так долго, что Николай, плюнув на возможность ее бегства, встал и взял со стола стакан с остывшим чаем. А потом сбросил одеяло с Анниного лица, набрал чаю в рот и прыснул им на свою возлюбленную.
        После этого прошло еще около получаса, прежде чем Анна снова смогла по-человечески разговаривать. И прежде чем она спросила:
        - Ты ведь знаешь, как будет по-немецки вереск, не так ли?
        - Знаю,- кивнул Коля.- Die Erika.
        Он сказал это так просто, что Анне сделалось безумно стыдно, но - извиниться она решила позже. И задала свой второй вопрос:
        - А ты знаешь, что такое Аненербе?
        Николай подумал, что она вновь проверяет его на знание немецкого языка.
        - Ahnenerbe значит наследие предков,- перевел он.
        - Да, перевод верный,- подтвердила Анна.
        И начала рассказывать.

9
        Она действительно родилась в Москве в 1910 году - как и значилось в ее паспорте. И отец ее в самом деле был профессором древней истории в Московском университете. Только подлинное ее имя было другим: Эрика Анна фон Фок, из семейства обрусевших немецких дворян - вот кто была она на самом деле. Когда Анне (Эрике) исполнилось семь лет, мама подарила ей ко дню рождения сапфировые сережки в виде цветков вереска: как две капли воды похожие на те, которые купил Коля. А когда девочке было восемь, ее мать умерла - во время эпидемии испанки. И в свои девять лет Эрика Анна уехала с отцом в Германию, на родину предков.
        Справедливости ради надо заметить: решение профессора не было спонтанным. Отец Эрики - человек уникальных способностей и дарований - что-то вызнал о своей грядущей судьбе и о судьбе России в целом: получил информацию из особых источников. И - решил судьбу обмануть.
        Однако по приезде в Германию, разоренную войной, жизнь девочки и ее отца была такой, что в успешный исход обманного маневра верилось с трудом. Поселившись на юге страны - в Мюнхене, где у них были дальние родственники,- профессор и его дочка не просто бедствовали: они нищенствовали и голодали. Отец девочки для виду искал работу, но, во-первых, его больше интересовали какие-то собственные проекты, а, во-вторых, никакой работы никто ему не предлагал. Было продано всё, что могло быть обращено в деньги, включая сережки - мамин подарок. Родственники, у которых они жили, скрепя сердце давали им кров, но кормить их не могли, даже если б захотели.
        К середине 1920 года отец и дочь были на грани голодной смерти, но тут вдруг началась полоса сказочного везения. Профессор на последние деньги отправился путешествовать - осматривать руины какого-то баварского замка. Дочь он с собой не взял, и девочка решила: отец попросту бросил ее, сбежал. Но она ошиблась.
        Через три дня профессор вернулся: в двуколке, запряженной крепким жеребцом, в новом костюме и - с полными карманами денег. Из двуколки он самолично выгрузил два тяжелых ящика, но что было в них - дочке не сказал.
        Внезапного богатства им хватило на то, чтобы купить приличный домик неподалеку от Мюнхена, поселиться там и даже нанять прислугу. С этого момента ни голода, ни нужды они более не знали, однако Анна, вспоминая впоследствии приезд в чужую страну, была уверена: самым худшим было не то время, когда они голодали. Куда хуже стало потом - когда они сделались благополучны.
        Ее отец с головой ушел в свои так называемые изыскания. Итогом этого стали две вещи. Во-первых, он практически перестал замечать свою дочь. Во-вторых, их дом стали посещать бесчисленные гости - люди, пугавшие Анну до такой степени, что она во всякий их приезд боялась высунуть нос из своей комнаты.
        Один только человек из новых друзей отца сделался ей симпатичен: немолодой господин по фамилии Хильшер, философ-метафизик, профессор, как и ее отец. Пожалуй, между ним и девочкой завязалось даже некое подобие дружбы. Дядя Фридрих, как он разрешил себя называть, уделял ей внимания куда больше, чем собственный отец. И даже стал для неё кем-то вроде домашнего учителя - что было совсем нелишним, с учетом того, что Эрика Анна по приезде в Германию ни одного дня не посещала школу. Правда, учил он ее не только традиционным наукам. То, что отец тщательно скрывал от Анны, дядя Фридрих излагал ей откровенно и с удовольствием. Так что для девочки скоро перестало быть секретом то, чем занимались посещавшие их дом гости. Создание секретного общества по изучению древней германской истории и оккультных традиций арийской расы - вот что было их целью.
        Катастрофа разразилась даже не тогда, когда семнадцатилетняя Анна и ее пятидесятилетний друг сделались любовниками. Она разразилась полгода спустя - когда профессор фон Фок застал их вместе. Первым его побуждением было убить вероломного соратника, и, возможно, если б он так сделал, было бы лучше для всех. Однако профессор передумал: счел, что гораздо более приемлемым решением будет брак между его дочерью и Хильшером.
        Вот так Эрика Анна - которой едва-едва исполнилось восемнадцать - попала в ловушку. Конечно, сделавшись фрау Хильшер, она получила доступ ко всем секретам исторического общества. Конечно, отец Анны (в союзе со своим зятем, который был старше его по возрасту), стал одной из самых влиятельных в этом обществе фигур. Но жизнь самой Анны закончилось в тот момент, когда она под руку с мужем вышла из мюнхенской ратуши. Что бы ни происходило с ней дальше, всё это было во имя и для будущей великой организации.
        Еще в конце 20-х годов Аннин отец придумал название: Наследие предков. Официальным же оно сделалось в 1933-м - когда в Мюнхене прошла выставка исторических и археологических материалов, называвшаяся так. Впрочем, лишь единицы знали, что Ahnenerbe - это нечто большее, чем клуб историков-германистов.
        А в начале 1934 года до учредителей новой организации дошли слухи, что в Советской России, на Лубянке, давно уже действует схожий проект - о котором не было известно ничего, кроме его названия: «Ярополк».

10
        - И ты замыслила сбежать от мужа,- констатировал Коля.- Отыскала удобный предлог. Ты родилась в Москве, ты великолепно владеешь русским языком, в тебе никто на свете не заподозрил бы немку. Кого и посылать с разведывательной миссией, как не тебя? Мне только интересно: как твой отец и твой муж допустили, чтобы ты пошла на такое?
        Анна хмыкнула.
        - Думаешь, я для них важнее, чем их организация? Потому-то у меня и нет желания возвращаться назад.
        - Ты и не вернешься,- сказал Николай.- Тебя все считают погибшей. Новые документы я для тебя раздобуду. Никто тебя не отыщет. Но только…- Он замялся.

«Ты думаешь, насколько искренне мое желание не возвращаться?» - хотела было спросить Анна, но Скрябин уже закончил свою фразу:
        - …только есть один человек, который может выдать тебя агентам Аненербе. Я считал, что он погиб, но ошибся.
        - Стебельков,- мгновенно сообразила Анна.
        Четвертью часа позже они стояли на полутемной улице, возле телефонной будки. Анна впервые за две недели вышла на воздух, и у неё слегка кружилась голова.
        - Вот номер телефона,- сказал Николай.- Звони, его наверняка позовут. Скажи, что готова вступить в переговоры, но только вести их буду я. Пусть он назначит мне встречу.
        - Он один раз уже чуть не убил тебя,- напомнила Анна.
        - А ты скажи ему: если со мной что-нибудь случится, твоя организация воспримет это как знак предательства с его стороны.
        - Ну, ладно…- Красавица стала набирать номер.
        Разговор длился минут пять, и бо?льшую часть этого времени молодая женщина дожидалась, пока Стебелькова позовут к телефону.
        - Он назначил встречу…- произнесла она, когда повесила трубку, а затем сказала, где именно чекист пожелал встретиться с Николаем.
        - Где-где?- переспросил Скрябин, решив, что ослышался.
        Глава 17
        Переигровка
25-26 июля 1935 года.
        Пятница и суббота

1
        Коле предстояло добираться до места встречи пешком: в пять утра (такое время выбрал капитан госбезопасности) никакой транспорт еще не работал. Но, по крайней мере, Скрябину было идти относительно недалеко: прямиком до Садового кольца, где находился вход в Московский зоопарк. А как, спрашивается, сам Стебельков думал туда добираться из больницы имени Семашко - от самого Лосиного острова? Тем непонятнее был Коле выбор Ивана Тимофеевича.
        Перебраться через ограду зоопарка и проникнуть на его территорию юноше удалось без труда и отыскать конечную точку своего путешествия - вольер с белыми медведями - тоже. Либо у Стебелькова было редкое чувство юмора, либо он собирался по окончании беседы скормить Николая полярным хищникам.
        Медведей, впрочем, пока не было видно; похоже, они дремали в пещерке, устроенной для них возле бассейна.
        Очевидно, его прихода дожидались заранее. Скрябин только-только успел встать у решетки вольера, когда увидел - не Стебелькова, нет: по дорожке зоопарка к нему быстро шла девушка лет семнадцати на вид.
        Если и могло какое-то событие ошеломить Николая, то именно оно теперь произошло.
        - Настя…- произнес он, не веря собственным глазам.
        Его бывшая нянька ничуть не изменилась за минувшие двенадцать лет - точь-в-точь как Григорий Ильич Семенов. Впрочем, кое-что было в ней не так, как в покойном комиссаре госбезопасности; Коля тотчас понял это, и понимание, похоже, отобразилось у него на лице. Поскольку, едва приблизившись к нему, даже не произнеся слов приветствия, бывшая его няня со злобой выговорила:
        - Ну что, уже догадался?..
        И Коля понял, почему она отреклась от самой себя около двух недель тому назад - когда он позвонил ей: жене покойного кинооператора, ставшего лубянским призраком. Тогда у Скрябина на миг возникла мысль, что Настю (Тасю - как назвал ее призрак) чудом спасли, но она не хочет видеться с ним из-за того, что на ее теле остались следы давних ожогов. Но мысль это мгновенно же была им отринута: в том, что Настя умерла, он был уверен так же твердо, как в том, что сам он выжил.
        И теперь никаких рубцов и шрамов он у девушки не увидел. Кожа ее была чистой и свежей. Вот только с ног до головы Настю укрывал явственно зримый для Николая черный кокон: аура мертвого человека.
        - Твоя бабка так и сказала: ты сразу увидишь,- произнесла Настя.- Потому и не разрешила мне встретиться с тобой до того, как отослала меня в Москву. Зря ты позвонил мне, ох, зря…
        - Я не понимаю,- прошептал Коля; он забыл о том, что вот-вот должен явиться Стебельков, не подумал, как Настя узнала о месте их встречи - все его мысли были теперь о другом,- ты выжила или… нет?
        - А ты сам как думаешь?
        Бывшая няня подошла к нему вплотную, и на близком расстоянии ее черная аура стала почти незаметной. Коле показалось даже, что Настя - самый обычный человек. Не удержавшись, он взял ее за руку; рука была теплой, только девушка сразу вырвала ее.
        - Какой же обряд она совершила над тобой?- всё тем шепотом произнес Николай.
        - Это надо было бы спросить у самой ведьмы. Только говорят, она прошлой зимой утопилась?
        - Говорят…- эхом отозвался Коля, но Настя его не слушала.
        - Когда я очнулась тогда, двенадцать лет назад,- сказала она,- то не поняла поначалу, в чем дело…

2
        Этого места Колина няня никогда прежде не видела. Изнутри оно походило то ли на крестьянскую избу, то ли на охотничий домик. Мебели вокруг почти не было: какие-то лавки, полки, пучки засушенных трав по углам, а в центре большой комнаты (горницы - Настя по-деревенски нарекла ее так) стоял стол из оструганных досок. На этом столе девушка теперь лежала - без всякой одежды, зато сплошь усыпанная цветами: от простых одуванчиков до каких-то диковинных соцветий, которым Настя и названия не знала.
        Первой ее мыслью было: на стол только покойников кладут, а второй - как же я попала сюда? Сперва она не заметила присутствия Вероники Александровны, и когда та заговорила, девушка вздрогнула, попыталась прикрыться руками, так что часть цветов свалилась на пол. И только тогда Настя обнаружила, что на ее коже нет и следа тех страшных ожогов, которые она получила.
        - Очнулась, Настенька?- вопросила Колина бабушка, и на лице ее отобразилась хищная радость.
        До последнего момента она не была уверена, что добьется результата. Прежде она проделывала нечто подобное только один раз: с котом Вальмоном; да и то - Вальмон был хоть и при смерти, но жив, когда она совершала над ним обряд. Бабушка и внук - они стоили друг друга!
        Вероника Александровна стояла у изголовья стола, и, чтобы видеть ее, Насте пришлось запрокинуть голову. На пожилой даме был поразительный наряд: она облачилась в длинную домотканую рубаху, ничем не препоясанную, расшитую бисером и разноцветными нитками. Узоры выглядели изрядно выцветшими, словно наряду этому было уже много десятков лет. Черные волосы женщины - густые, без малейших признаков седины,- были распущены по плечам, и на них тускло поблескивал широкий золотой обруч, напоминавший корону.
        - Где мы?- только и спросила Настя, закашлялась и выплюнула цветок: малиново-розовый чертополох; он должен был бы исколоть ей весь рот, но повреждений от колючек она не ощущала.- И сколько я была без сознания?
        - Что ты помнишь?- вместо ответа произнесла Вероника Александровна, всматриваясь в ее лицо.
        - Я помню только, как потеряла сознание в ванной. И еще помню, что вся была в ожогах, а теперь их нет. Значит, они уже успели зажить? Так сколько же времени с тех пор прошло?
        Колина бабушка помолчала, затем обошла Настю справа и встала сбоку от стола. Ни подняться, ни одеться она девушке не предлагала.
        - Ты впустила сотрудников ГПУ в мою квартиру вчера днем,- сказала Вероника Александровна, но прозвучало это совсем не как ответ на вопрос Насти - как обвинение.
        - Вчера днем…- эхом повторила девушка, она потом вдруг резко села на струганых досках стола.- Но как же тогда?.. Это всё мне снится? Я сплю?
        - Ты не спишь,- заверила ее Вероника Александровна,- вчера ты умерла. Однако при желании смерть можно обмануть, а вот меня - нет. Так что лучше говори правду: как ГПУ узнало про Колюшку?
        Настя заплакала, но слезы из глаз у неё не потекли.

3
        - Она только для того и оживила меня, чтобы допросить,- сказала Настя.
        - Я знаю про тебя и Григория Ильича,- быстро произнес Николай: бабушка несколько лет назад рассказала ему о любовной связи между ними, полагая, очевидно, что это известие принесет ему облегчение.- Но ты ни в чем не виновата. Семенов просто обвел тебя вокруг пальца.
        - Ах, так я не виновата?!- Настя почти взвизгнула, и лицо ее - такое юное и милое - сделалось хуже ведьмовского лика.- Ты еще скажи, что прощаешь меня. А я в ответ скажу, что прощаю твою чертову бабку. Ведь это по ее милости я теперь не могу умереть, не чувствую боли. Что с того, что я больше не человек, что мой муж нашел себе другую через полгода после свадьбы?.. Зато я хожу по земле! И люди думают, что я - такая же, как все прочие!
        Она начала рыдать, но, как и много лет назад - без слез. Коля понятия не имел, что ему делать и что говорить. Чем было утешить ее? Сказать, что Вероника Хантингтон и с ним вела свои игры? Что она открыла ему, где и когда найти Григория Ильича, но ни слова не сказала о грядущей авиакатастрофе, хотя явно догадывалась о ней? Если б даже Николай это сказал, что изменилось бы для Насти - злосчастного существа, слишком похожего на человека, чтобы именоваться кадавром, но с черной аурой мертвеца?
        Однако Настя успокоилась сама - внезапно. Ее рыдания словно отрезало.
        - Иван Тимофеевич, выходи!- крикнула она, обернувшись.
        Николай дернулся, словно от пощечины; мгновенно ситуация для него прояснилась.
        Из-за соседнего вольера вышел облаченный в больничную пижаму мужчина. Скрябин настолько был уверен, что Стебельков будет один, что в первый миг ему показалось: за минувшие полтора дня капитан госбезопасности безобразно растолстел, расплылся, как будто у него вдруг открылась водянка. И лишь потом до Николая дошло: людей в больничных пижамах было двое. Стебельков толкал перед собой припадавшего на правую ногу Мишу Кедрова, обхватив его рукой за шею.
        На лице Стебелькова - хоть его явно отмывали, вероятно, даже оттирали скипидаром, - по-прежнему сохранились следы красной масляной краски. Той самой, ведра с которой находились на малярной люльке, куда капитан госбезопасности упал с крыши. А только потом - уже вместе с нею - упал на землю. Та гражданочка, которая зашлась воплем при виде Ивана Тимофеевича, просто не разобралась в ситуации. Ей погрезилось, что с мужчины, лежащего на земле, кто-то начисто содрал всю кожу и оставил его, окровавленного, умирать. Однако Стебельков, которого подоспевшие наркомвнудельцы отвезли в больницу имени Семашко, ухитрился при падении с высоты четвертого этажа отделаться одними ушибами.
        И надо же было такому случиться, что в этой же больнице оказался Миша Кедров!
        - Я сидел в своей палате, как ты велел!- выкрикнул Миша - смущенно, словно в чем-то провинился перед Николаем.- А сегодня ни свет ни заря явилась она,- кивок в сторону Насти,- сказала: нужно идти на процедуры. Я и пошел. А она вкатила мне какой-то укол… Я вырубился, а очнулся уже в санитарной машине, по дороге сюда.
        - Всё сказал?- поинтересовался Стебельков, только ухмылявшийся во время Мишиной тирады.
        Отвернувшись от Стебелькова и от Миши, словно их здесь не было вовсе, Коля обратился к своей бывшей няне:
        - Так значит, ты стала врачом?
        - Издеваешься?- Настя изобразила смех.- Я - сиделка в больнице, дерьмо за всеми выгребаю. А позавчера к нам привезли его,- она ткнула пальцем в Стебелькова,- на милицейской машине. И я слышала, как он говорил милиционерам: Скрябин, Кедров. Ну, а когда через несколько часов и сам Кедров у нас появился, я решила: это - знак свыше.
        - Что за девка - золото!- попытался вмешаться в разговор Стебельков.- Раздобыла ключи от гаража, так что мы сюда доехали с комфортом - в карете! Да еще в своей больничке пишущую машинку мне отыскала!
        Но Скрябин вновь не удостоил ответом капитана госбезопасности - тем более что не понял, к чему тот упомянул о пишущей машинке.
        - Ну, допустим, ты решила поквитаться со мной за то, что сделала моя бабушка,- произнес Коля.- Это я могу понять. Но вот почему в союзники ты выбрала эту мразь? Разве ты не знаешь, что он был в числе тех, кто вел следствие по делу твоего мужа?
        - На моего бывшего мужа мне начхать!- выкрикнула Настя.
        - А вот ему не было начхать на тебя. Он и после смерти хотел тебя защитить. Спроси у своего Ивана Тимофеевича, что на Лубянке сделали с твоим мужем и как он умер!
        - Хватит врать!- Настя подскочила к Николаю так близко, что на время он перестал видеть что-либо кроме ее лица.- Ты же сам сказал по телефону…
        - Да неправда всё это было,- отмахнулся от неё Скрябин.- Твой муж попросил меня соврать тебе - уже после того, как сам умер. Решил, что тебе так будет легче. На самом деле он покончил с собой в коридоре внутренней тюрьмы НКВД. Или что-то убило его там. Но прежде граждане следователи вышибли ему один глаз и отбили почки, так что он едва мог ходить.
        Настю, казалось, ничуть не удивил тот факт, что Николай имел разговор с мертвецом. Медленно она повернулась к Стебелькову, потом так же неспешно пошла к нему.
        - Эй, стой, где стоишь!- выкрикнул чекист, и только тут Скрябин увидел в его руке пистолет, который мерзавец вдавливал в Мишин бок.- Не то хуже будет!
        - Выстрелишь в меня?- спросила Настя и странно хохотнула.
        Стебельков не понял, в чем причина ее веселости.
        - Ты что, и впрямь считала, дура, что десять лет без права переписки - это лагерь или ссылка?- выкрикнул он.- Это - могила №1 на Донском кладбище. И прах твоего муженька покоится там же.
        Настя бросилась на него молниеносно, почти как кошка. Но именно - почти. Рефлексы Стебелькова были в полном порядке. Он левой рукой (в правой был пистолет) отбил Настин удар и отбросил девушку от себя. В том, как он это сделал, как Настя отлетела, для Коли было что-то знакомое, что-то страшно знакомое, но раздумывать об этом ему было некогда.
        На долю секунды Стебельков отвлекся на девушку, и Николай этот момент не упустил. Пистолет Ивана Тимофеевича сам собой вывернулся из его руки и упал на асфальтовую дорожку зоопарка.
        - Мишка, беги!- крикнул Скрябин, метнувшись к упавшему оружию.
        И Кедров попытался вырваться из стебельковской хватки, но только ничего у него не вышло. Чекист ударил Михаила по ноге - как раз по тому месту, куда полтора дня назад вошла пуля,- и Колин друг скорчился от боли, поневоле привалившись к Стебелькову спиной. Бинтовая повязка на Мишиной ноге окрасилась кровью.
        Но этим несчастья не закончились. Настю удар Стебелькова сбил с ног, но, как нетрудно догадаться, не причинил ей особого вреда. Девушка легко вскочила с земли и схватила пистолет, опередив Скрябина.

4
        Человек с винтовкой, оснащенной оптическим прицелом, следил за этой сценой, лежа за травянистым холмиком - метрах в сорока от вольера с белыми медведями. Он, пожалуй, выстрелил бы в девчонку (как и велел ему Иван Тимофеевич), но она стояла слишком близко от того, другого: рослого черноволосого парня.
        Стрелок был, во-первых, служителем зоопарка, а, во-вторых, секретным сотрудником НКВД. Именно он - сексот, с которым работал когда-то Стебельков,- самим фактом своего существования предопределил выбор места для этой встречи. Что бы там ни сказала Стебелькову Анна, отпускать Скрябина живым капитан госбезопасности не собирался. Но и убивать его раньше, чем тот исполнит кое-какие требования, Ивану Тимофеевичу было не резон. И Стебельков строго-настрого предупредил своего порученца: в случае чего можно пальнуть в девку, можно также застрелить мальчишку с повязкой на ноге, но стрелять в долговязого брюнета до особого сигнала нельзя ни под каким видом.
        Так что лубянский осведомитель повременил пока нажимать на курок, только следил пристально за тем, что творилось рядом с медвежьим вольером.
        - Отдай пистолет мне, золотко,- вкрадчиво произнес Иван Тимофеевич и протянул за оружием левую - изуродованную - руку; правой рукой он удерживал Мишу.
        И только тут, при виде большого пальца этой руки - несуразно длинного, отходящего от ладони под углом, явно превышающим девяносто градусов,- всё для Коли встало, наконец, на свои места.
        - Доктор Моро…- произнес он почти благоговейно.
        Ни Стебельков, ни Настя, ни даже Миша Кедров не уразумели, что бы это могло означать.
        - Настя,- Скрябин вновь обращался к одной только девушке,- помнишь того мерзавца из ГПУ, которому я откусил часть руки двенадцать лет назад? Так вот он - прямо перед нами.
        Настя опешила, Стебельков же только ухмыльнулся.
        - Я еще позавчера знал, что ты - тот щенок, которого мы тогда не добили,- сказал он; обращаться к Николаю на «вы» и по имени-отчеству чекист явно не видел больше смысла.- Мне сказал об этом…- Стебельков открыл рот, чтобы произнести имя главы
«Ярополка» - да так с разинутым ртом и застыл.

«Этот тоже забыл Семенова»,- констатировал Коля. Ему стало, наконец, ясно, почему Стебельков вознамерился разделаться с ним и с Мишей именно 24 июля. Иван Тимофеевич тогда решил: Скрябин всё узнал о нем и давно убил Анну - с одной лишь целью навредить ему, Стебелькову.
        Но для Насти информации оказалось чересчур много.
        - Да пропадите вы все пропадом!..- вскричала она таким голосом, что в вольере проснулся один из белых медведей, и послышалось его довольно громкое ворчание.- Сами разбирайтесь между собой!- И с этими словами она перебросила стебельковский пистолет через вольерную решетку.
        Быть может, девушка хотела, чтобы оружие упало в бассейн, но пистолет долетел лишь до травяной лужайки - прогулочной территории медведей, расположенной между решеткой и бассейном. Настя же отошла в сторону, села на газон, подтянула колени к груди и обхватила их руками. Так она любила сидеть много лет назад - когда вместе с Колей и его бабушкой выезжала на дачу.
        Стебельков обматерил свою сообщницу, однако ее поступок ничуть его не обескуражил. Должно быть, он хорошо подготовился к встрече. Сунув руку в карман пижамной курточки, чекист выхватил оттуда зажигалку - ту самую: золотую, с накладным гербом СССР. И Коля понял, что не ошибся позавчера относительно когтей льва. Одним движением Стебельков отщелкнул серп на гербе, приведя его в положение, перпендикулярное плоскости зажигалки, и острие серпа приставил к Мишиной шее.
        Когда Стебельков доставал зажигалку, из его кармана выпало с десяток подсолнуховых семечек.
        - Не вздумай фокусничать!- предупредил чекист Скрябина.- Малейшая царапина - и твой приятель покойник!

«Майрановский, лаборатория ядов…» - только и подумал Коля, а вслух произнес:
        - Стой спокойно, Мишка. Он тебе ничего не сделает. Ты ему нужен живым.
        - Живым - да, до поры до времени,- согласился Стебельков.- А вот целым и невредимым - нет.
        С этими словами он повернул колесико зажигалки, и возникший язычок племени - длинный, тонкий,- лизнул Мишин подбородок.

5
        Мужчина с винтовкой не слышал из своего укрытия, как вскрикнул Миша, зато прекрасно разглядел в оптический прицел, как покачнулся черноволосый парень, будто его ударили кулаком в лицо. Девушка, сидевшая на траве, что-то сказала, но слов он не разобрал. Да и не было у него возможности вслушиваться в ее слова: в обезьяньей клетке, располагавшейся неподалеку, началось беспокойное движение, и гортанные звуки, издаваемые шимпанзе, на время заглушили для стрелка всё остальное.
        - Да, это ему точно не понравится,- одобрила Настя действия Ивана Тимофеевича; на подбородке у Миши мгновенно начал вздуваться ожоговый волдырь.
        - Колька, мне совсем не больно!- заявил Миша преувеличенно бодрым голосом.
        - Значит, повторить?- спросил его Стебельков и еще раз крутанул колесико.
        На сей раз пламя лизнуло край Мишиной щеки - и длилось это уже дольше. Не выдержав, Кедров довольно громко застонал. Настя засмеялась - ее явно радовало, как на происходящее реагирует Коля.
        У того лицо сделалось серым, словно асфальтовая дорожка под ногами, а взгляд стал блуждать по сторонам, останавливаясь на ком и на чем угодно: на Насте, на бассейне в вольере, на белом медведе, чья морда высовывалась теперь наружу из маленькой пещерки,- только не на Мише и не на Стебелькове.
        - Чего вы хотите?- с трудом выговорил Николай.
        - Ну, во-первых, ты подпишешь кое-что,- тотчас отозвался капитан госбезопасности. - Во-вторых, скажешь мне, где прячется твоя сообщница - или кто она там тебе? А если обманешь, твой приятель умрет страшной смертью.

«А я, судя по всему, умру гораздо раньше»,- определил для себя смысл последней фразы Скрябин.
        - Хорошо,- сказал он.- Полагаю, вы уже заготовили бумагу, которую я должен подписать?
        Конечно, Стебельков заготовил.
        - Настя!..- позвал он; бывшая Колина няня чуть поколебалась, но поднялась-таки с газона и направилась к нему.- Держи-ка вот это!
        Стебельков передал зажигалку девушке, и та прижала коготь льва к Мишиной ладони - высоко поднимать золотой аксессуар ей было несподручно. Сам же капитан госбезопасности вытащил из кармана пижамы документ и подошел с ним к Скрябину.
        - Читай, но руками не трогай!- сказал чекист, поднимая бумагу к самому Колиному лицу; он опасался, видимо, что практикант НКВД сгоряча попытается ее уничтожить.
        Николай увидел машинописный текст и понял теперь, почему Иван Тимофеевич говорил о пишущей машинке. Мерзавец отпечатал на ней следующее:
        Я добровольно ухожу из жизни и делаю это признание, чтобы очистить свою совесть.
        В ночь с 11 на 12 июля с.г. я, руководствуясь личными мотивами, организовал побег из здания НКВД приговоренной преступницы А.П. Мельниковой. Затем, под воздействием психологической обработки со стороны гр-ки Мельниковой, я согласился стать агентом-осведомителем германской организации «Аненербе», в пользу которой гр-ка Мельникова осуществляла шпионаж на территории Союза ССР. Как мне стало известно, данная организация под видом изучения древней истории занимается исследованиями в области парапсихологии, спиритизма и оккультизма. Цель исследований: использовать малоизученные возможности человека для обеспечения превосходства германской расы.
        Гр-ка Мельникова настойчиво добивалась от меня передачи ей сведений, касающихся деятельности проекта «Ярополк». Однако я, осознав ее коварство, утром сего дня убил немецкую шпионку Мельникову (путем удушения), а затем сбросил ее тело в Москву-реку. Таким образом, осуществив самосуд, я совершил еще одно преступление перед Советской Родиной.
        Я полностью осознаю свою вину и считаю, что не вправе жить дальше.

26 июля 1935г.
        Подписи в конце машинописной страницы пока что не было.
        - Можно мне закурить?- спросил Коля, и Стебельков благосклонно кивнул.
        Скрябин вытащил из нагрудного кармана рубашки пачку «Беломора» и достал из неё две папиросы.
        - Не желаете?- обратился он к капитану госбезопасности.
        Мужчина с винтовкой нацелился стрелять, но не в Скрябина. Стебельков дал своему порученцу категорическое указание: если только «Беломорканал» появится в руках юнца, не медля стрелять в пачку папирос, даже если при этом придется продырявить сопляку кисть. За что Иван Тимофеевич так невзлюбил эти папиросы - сотрудник зоопарка размышлять не собирался; его задачей было исполнить распоряжение.
        Между тем шимпанзе в соседней клетке будто с ума сошли: метались, вопили, даже на решетку запрыгивали. Но служителю зоопарка было не до них.
        Стебельков потянулся за папиросой, но затем вдруг убрал руку за спину и разразился смехом.
        - Ну, Скрябин,- Иван Тимофеевич, хохоча чуть ли не до слез, покрутил головой,- удивил ты меня! Утаил-таки одну пачку от Иосифа Виссарионовича! Что скажет Хозяин, когда узнает об этом? И еще меня хотел ими угостить!.. А я ведь просмотрел ту пленку, которую вы с Кедровым оставили тогда в кинозале. Да, да: это я забрал ее. И разглядел под большим увеличением тот предмет, который передал Благину…
        Чекист вновь запнулся на имени своего шефа, и - вспомнить его так и не успел. Звук выстрела был негромким, похожим на хруст ломающейся ветки, и куда громче вскрикнули после него Миша и Настя - практически одновременно. Пуля, явно выпущенная из оружия с оптическим прицелом, угодила точно в центр золотой зажигалки, которую держала бывшая Колина нянька. Курительный аксессуар - с образовавшимся посередине отверстием - упал на асфальтовую дорожку, и почти такое же отверстие: круглое, аккуратное - образовалось в Настиной правой ладони. Поразительно, но из него вытекла лишь одна крохотная капля крови.
        - Значит, Стебельков, вы не хотите особенного «Беломора»?- раздался откуда-то сбоку голос, заставивший Ивана Тимофеевича куда заметнее, чем от звука выстрела, вздрогнуть.

6
        - Вообрази себе, Коля,- сказала, приближаясь к ним, Анна,- этот придумщик посадил стрелка возле клетки с шимпанзе. Пришлось потратить на него время - отобрать винтовку, усадить в клетку к мартышкам. Они очень обрадовались новому соседу!..
        Теперь винтовка с оптическим прицелом была в руках у Анны, и красавица целилась из неё в живот Стебелькову. Хотя, конечно, могла бы воспользоваться и другим, своим собственным, огнестрельным оружием. На Анне было теперь не полосатое платье с чужого плеча - новенький костюм: жакет и юбка, сшитые из тонкой темно-синей шерстяной ткани. Правый карман жакета явственно топорщился, и наружу чуть выглядывала рукоять пистолета «Вальтер». И костюм, и пистолет Николай забрал несколько часов назад из тайника, устроенного неподалеку от Центрального аэродрома - в сосновом бору возле поселка Сокол.
        И Стебельков, и Миша почти с одинаковым изумлением глядели на Анну. Один только Николай следил, не отрывая глаз, за своей бывшей няней и делал это не зря: девушка кинулась поднимать испорченную зажигалку. И подняла бы, но Коля ногой вдавил золотую вещицу в асфальт, а затем схватил Настю за ворот блузки и отшвырнул в сторону, так что она приземлилась на полоске травы, отделявший вольерную решетку от аллеи зоопарка.
        - Двинешься - скормлю тебя медведям!- пообещал Коля и повернулся к девушке спиной.
        Между тем Анна подошла к Стебелькову вплотную, встала между ним и Скрябиным. При этом она опустила винтовку - но лишь после того, как Николай вытянул из Анниного кармана «Вальтер», явно для него предназначавшийся, и направил пистолет на капитана госбезопасности.
        - Ну-ка, Иван Тимофеевич,- проговорила Анна,- дайте-ка мне взглянуть на ту бумагу, которую вы приготовили для Коли.
        Она быстро пробежала ее глазами, и - к удивлению Скрябина - улыбнулась.
        - Очень, очень предусмотрительно,- похвалила красавица чекиста.
        Стебельков воспринял это как злую иронию.
        - Да нет же, Анна Петровна,- воскликнул он,- я вовсе не собирался вас убивать! Потому-то и написал, что тело ваше якобы сброшено в реку. А что вашу организацию я упомянул - так это для большей достоверности!.. Я точно знаю, что в «Ярополке» и так уже имеются сведения о ней!
        - Что же, имеются - и хорошо,- с такой же одобрительной интонацией произнесла Анна.- Только зачем же врать про реку? Вы не для того упомянули точный способ моего убийства - удушение, чтобы тела не нашли. Вы написали, что оно сброшено в реку для того, чтобы потом труднее было определить время моей смерти. Так что поставьте здесь свою подпись, Иван Тимофеевич. Я вижу, вы и ручку с «вечным пером» в карман халата положили. Она у вас слегка протекла.
        Стебельков - потрясенный предложением подписать предсмертную записку, предназначенную им для Скрябина,- машинально скосил глаза на карман пижамной куртки. И в тот же миг дуло винтовки с оптическим прицелом уперлось ему под правое ухо.
        - А если не хотите,- сказала Анна,- можете и не подписывать. Письмо ваше и так сгодится. Вы ведь сами отпечатали его на машинке, а машинку эту ваши товарищи с Лубянки легко отыщут, и снимут с неё ваши отпечатки пальцев. Так что подлинность записки и без вашей подписи будет подтверждена.
        - Вы же всё равно убьете меня,- заметил Стебельков; он теперь стоял, слегка вывернув шею, но всё равно ухитрялся смотреть на Анну.
        - Может быть, в этом не будет необходимости. Поставьте свою подпись - для гарантии, а потом Коля даст вам прикурить. Если уж с помощью этих папирос Семенов заставил Благина протаранить «Горький», то, полагаю, и нам удастся заставить вас позабыть отдельные факты вашей биографии. И вы станете для нас безвредным.- Анна явно помнила Семенова, и Николай не преминул отметить это про себя.
        Стебельков вытянул из кармана ручку, и Анна обратилась к Кедрову:
        - Подойдите сюда, Миша, подставьте Ивану Тимофеевичу спину - чтобы ему сподручнее было расписываться.
        Кедров подошел, хромая, и Коля тотчас отвел взгляд - чтобы не глядеть на его лицо. Капитан госбезопасности написал внизу машинописного листа: И.Стебельков, и передал бумагу Анне. Красавица взяла ее - и на секунду отвела от головы чекиста дуло винтовки. Николай же, хоть и направлял пистолет на Стебелькова, смотрел при этом в другую сторону. Из-за этой двойной оплошности всё и случилось.
        Стебельков толкнул Михаила, стоявшего к нему спиной, и тот повалился на Колю. Они оба упали на асфальтовую дорожку, и обожженная Мишина щека оказалась прямо на уровне Колиных глаз. Скрябин не выдержал - зажмурился, и тотчас нога Стебельков ударила по его запястью, выбивая пистолет.
        - Аня, стреляй!- крикнул Николай, но было поздно: Стебельков уже поднял Мишу за волосы с земли, закрылся им.
        Скрябин видел, что его друг вот-вот потеряет сознание, но сделать ничего не мог.
«Вальтер» отлетел далеко к тротуарному бордюру; до него было не дотянуться. В пределах Колиной досягаемости находились только ноги Стебелькова, обутые в больничные шлепанцы.
        - Клади винтовку на землю, а не то сверну ему шею…- произнес, обращаясь к Анне, чекист и добавил еще несколько непечатных слов.
        Красавица, глядя на Ивана Тимофеевича, положила оружие к своим ногам. Лицо ее заметно побледнело.
        - Хорошо,- Стебельков кивнул,- а ты теперь…
        Обращаясь к Скрябину, он глянул себе под ноги - и в тот же миг юноша схватил его за лодыжку, как будто что-то вдавливая в нее.
        - Ваша зажигалка - такая занятная штуковина…- сказал Коля.
        Стебельков закричал, чувствуя, как в его ногу что-то впилось, и дернул ступней - раз, другой, так, словно Скрябин был униженным просителем, который упал в ноги своему барину, а тот не знает, как от него отвязаться. Но затем движения Стебелькова стали как бы притормаживаться, замедляться; взгляд его сделался пустым; кожа приобрела оттенок незрелого яблока. И, наконец, чекист замертво повалился наземь - увлекая за собой Мишу.
        Но в этот раз Колин друг не упал: Анна успела подхватить его под локоть. Миша слегка задохнулся, когда ее рыжие волосы случайно коснулись его шеи, но затем - позабыл и об Анне, и о том, что ее рука лежит на его поясе. В траве, на некотором отдалении от упавшего чекиста, Михаил увидел предмет, блестевший желтым металлом: стебельковскую зажигалку. Она так и лежала там - после того, как выстрел Анны выбил ее из руки Насти.
        - Как это он забыл про Беломорканал?- почти не веря в случившееся, проговорил Коля.
        Поднявшись с земли, он разжал ладонь - ту, которую прижимал только что к лодыжке Стебелькова, и на асфальт посыпались табачные крошки: то, что осталось от двух папирос, извлеченных Скрябиным из утаенной пачки.

7
        - Я не понял, чем же ты всё-таки убил его?- вопросил Миша.
        - Ничем,- сказал Николай.- Он сам себя убил. Эти папиросы - мощнейший катализатор энергии, и с их помощью можно тысячекратно усилить любой начальный посыл. Так что я прижал к ноге Стебелькова папиросы, а ему послал информацию: в его ногу впился «коготь льва» из его зажигалки. Ну, а Стебельков…- Коля вместо слов указал на мертвого чекиста.
        - А Стебельков мгновенно поверил, что сейчас умрет - и умер,- договорил за него Михаил и потрясенно покачал головой.- Но что же будет, когда обнаружат его тело?
        Скрябин пожал плечами:
        - Пусть на Лубянке разбираются, как мертвый капитан госбезопасности в пижаме оказался возле вольера с белыми медведями.
        Анна тем временем подняла брошенную винтовку и тоже подошла к Стебелькову. Некоторое время она вглядывалась в его лицо, затем промолвила:
        - Хорошо, что ты убил его не зажигалкой.- При этих словах Коля поморщился, но ничего не сказал.- Пожалуй, в лаборатории Майрановского смогли бы идентифицировать свой собственный яд. Помогите-ка мне поднять его.
        Николай и Миша не сразу поняли, что она задумала, но всё-таки подошли к чекисту с двух сторон, схватили его под мышки и придали мертвому телу почти вертикальное положение.
        - Этого достаточно,- сказала Анна, а затем прижала дуло винтовки к дрябловатому второму подбородку Стебелькова и нажала на спуск.
        Раздался еще один приглушенный выстрел. Тело Ивана Тимофеевича дернулось, но, по счастью, практиканты НКВД держали его крепко и находились от него по бокам. Так что выбитое пулей мозговое вещество лишь забрызгало асфальт позади них.
        - Всё, опускайте,- буднично произнесла Анна.
        Скрябин и Кедров снова уложили Стебелькова на асфальт, и Мишу слегка качнуло, но в этот раз поддерживать его не пришлось: он сам устоял на ногах. И хорошо видел, как их спасительница носовым платком стирала с оружия отпечатки пальцев, как вкладывала винтовку в ладонь Ивана Тимофеевича и как затем в карман его больничного халата упрятывала отпечатанную на машинке - и подписанную Стебельковым!- предсмертную записку.
        В тот же платок Анна завернула раздавленную стебельковскую зажигалку и с большой осторожностью опустила ее уже в свой собственный карман.
        Коля смотрел на это с довольно мрачным видом и тер по привычке затылок - но по-прежнему ничего не говорил. Когда красавица закончила свои манипуляции, Николай обратился к Мише - глядя не на него, а на Анну:
        - Где, кстати, санитарная машина, на которой вы приехали?
        - Стоит на Большой Грузинской,- ответил Миша, тоже глядя на Анну.

«Но что мы будем делать с Настей? На неё папиросы вряд ли подействуют…» - успел подумать Скрябин и посмотрел на газон у вольера. Его бывшей няньки там не было.
        Некоторое время Настя выжидала, не начинала действовать - опасалась, что пробитая ладонь будет ей мешать. Но простреленная рука быстро затянулась, и девушка, то и дело оглядываясь на Анну, Скрябина и Михаила, стала подбираться к вольерной решетке. За ней - по противоположной стороне прудика - развалисто прохаживался медведь с желтовато-белой шкурой, вроде бы не обращавший на людей внимания. Настя, в свою очередь, ни малейшего внимания не обратила на полярного хищника. Пистолет
«ТТ», столь опрометчиво переброшенный ею через решетку,- вот что интересовало бывшую няню.
        И она стала перелезать через высокую ограду.
        Скрябин вертел головой, ища Настю, когда раздался выкрик:
        - А ну, Колюшка, бросай оружие!
        Девушка стояла за решеткой вольера, подняв «ТТ». Три ее мишени находились так близко одна от другой, что она, безусловно, легко перестреляла бы их всех. Но, как видно, такой простой способ мести ее не устраивал.
        Коля разжал пальцы и уронил «Вальтер» на землю. Похоже было, что их с Анной обезоруживание становится систематическим. Самое же обидное заключалось в том, что при иных обстоятельствах Скрябин запросто мог бы выбить у Насти пистолет. Но теперь на пути между Николаем и Настей стоял Миша Кедров - с обожженным лицом, а Коле непременно требовался визуальный контакт с объектом.
        - Хорошо,- девушка кивнула.- А теперь выбирай, кого мне застрелить вначале: твоего приятеля или твою шлюху? Тебя-то я точно оставлю напоследок.
        - Она - возвращенная?- почти беззвучно спросила Анна; слово кадавр ей никогда не нравилось.
        Николай понял ее, едва заметно кивнул: «Да», и снова сделал маленький шажок в сторону - чтобы видеть Настю (и, главное, ее пистолет) чуть лучше.
        - Настя, пожалуйста,- проговорил он,- давай всё решим мирно. Может, я поищу в книгах своей бабушки способ…
        Он не договорил, какой именно способ он поищет. Девушка выстрелила, и Анна глухо вскрикнула, но пуля попала не в нее: ударила ей под ноги, выбив крошку из асфальта.
        Звук пистолетного выстрела оказался громким и резким. Второй медведь высунул голову из своего лежбища, но голова эта была гораздо меньше, чем у первого животного. «Медвежонок…- понял Коля.- А первый зверь - его мать».
        - Заткнись,- велела Настя,- и выбирай, кто умрет первым!
        Николай сделал еще одно движение - оно должно было позволить ему увидеть «ТТ»; но Настя это заметила.
        - Стой на месте!- крикнула она и пальнула еще раз, на сей раз - поверх Колиной головы.
        Огромная медведица за ее спиной вошла, смешно загребая лапами, в воду небольшого прудика.
        - Настя, оглянись!- крикнул Коля, прекрасно понявший, что именно сейчас произойдет.- Тебе надо выбираться оттуда!
        Медведица бесшумно и быстро переплыла узкий водоем и ступила на берег с Настиной стороны.
        - «Оглянись»!- передразнила Николая девушка.- Ищи дуру! Я на такие уловки…
        Один удар лапой понадобился зверю, чтобы сбить свою жертву с ног, перебить ей позвоночник и содрать скальп с ее затылка. Медведица в общем-то не питала неприязни к людям, однако это незнакомое двуногое создание посмело приблизиться к её детенышу и не могло теперь рассчитывать на снисхождение.
        Ни один обычный человек после такого удара не выжил бы и, уж конечно, не остался бы в сознании, однако Настя, над которой поколдовала Вероника Хантингтон, уже двенадцать лет не являлась обычным человеком. И девушка еще успела вслепую выстрелить в зверя, прежде чем выронила оружие.
        Пуля, выпущенная из «ТТ», ушла в пруд, а затем и сам пистолет упал туда же.

8
        - О, Господи…- прошептал Миша и перекрестился.
        Медведица терзала ноги девушки, вырывая из них куски плоти и заглатывая их. Как видно, мертвечина была для полярного зверя лакомым блюдом. Настя, к счастью или к несчастью не чувствовавшая боли, пыталась вырваться, но этим лишь ускоряла раздирание своего тела на части. При этом страшные ее увечья почти не приводили к кровотеченью: лишь несколько маленьких пятен возникло на лужайке в вольере.
        Анна подобрала пистолет, но не знала: стрелять ей в Настю или в медведицу? Собственно, и то и другое было бесполезно. И тут девушка начала кричать - но не от боли.
        - Вытащи меня отсюда, маленький ублюдок!- орала она.- Или ты снова позволишь мне умереть?
        Это были единственные печатные слова из тех, которые она обращала к Николаю. Вздрогнув, словно его окатили холодной водой, Скрябин бросил Анне:
        - Когда я подойду к решетке, стреляй в воздух.- И двинулся к вольеру.
        Он, как и Анна, прекрасно понимал, что медведицу - гору мышц и жира весом в тонну, - не убить пистолетной пулей, а ранение только разозлит животное.
        Между тем Настя как-то извернулась, сумела-таки вырваться (оставив медведице половину левой ноги и целиком - правую) и поползла к решетке вольера. Кровяной след, который она оставляла за собой, был довольно скудным.
        Скрябин подтянулся на стальной крупноячеистой сетке, ограждавшей вольер, и полез наверх. От медвежьего пруда на него явственно пахнуло слегка протухшей рыбой.
        Анна ринулась к вольеру, держа пистолет дулом вверх.
        Миша только глядел на всё это, не в силах сдвинуться с места.
        Николай, едва оказался с противоположной стороны решетки, схватил Настю за плечи и потянул на себя. Медведица зарычала и взмахнула широченной лапой, едва не задев когтями Колино лицо: расставаться с добычей она явно не собиралась.
        Тут же раздалось несколько выстрелов подряд: Анна начала палить в воздух. Хищница чуть отступила - но перед тем успела оторвать от своей добычи самый крупный кусок.
        - Держи меня за шею!- велел Коля своей бывшей няньке, и та сумела повиснуть на нем - наподобие туристического рюкзака, только окровавленного и разодранного.
        С Настей за спиной Коля кое-как вскарабкался на ограждение вольера и тяжело упал на асфальт с противоположной стороны. Настя что-то говорила при этом, и Кедров - не понимавший сути происходящего - решил, что ему только чудится представшая перед ним картина. Такого просто не могло быть.
        Но тут Николай приподнялся с земли, встал на одно колено, и Миша удостоверился в том, что глаза его не обманывают. Он среагировал немедленно и самым естественным образом: согнулся пополам, и его вырвало прямо на асфальтовую дорожку.
        Скрябин вытащил из вольера то, что смог. Медведица оставила себе то, что захотела. В итоге на асфальте теперь лежал обрубок: с двумя руками, с головой, и - с волочащимися фрагментами кишечника там, где должна была находиться нижняя половина тела. И этот обрубок видел, что с ним случилось, мог разговаривать и даже передвигаться. А в вольере ноги девушки, отделенные от тела, но не съеденные окончательно, всё еще дергались, словно и теперь пытались убежать. Колиного друга стало рвать вторично, и рвало до тех пор, пока из него не начала исторгаться одна только желчь.
        Настя отчетливо проговорила, обращаясь к Николаю:
        - Не смей бросать меня вот так!
        От ее тела осталась ровно половина, изодранные внутренности свернулись мокрым клубком в том месте, где заканчивался подол ее блузки, и при этом она совсем, совсем не выглядела мертвой.
        - Я не брошу тебя, обязательно что-нибудь придумаю,- пообещал Коля, но в голосе его не было обычной уверенности.
        И тут кое-что случилось. Медведица решила, по-видимому, не доедать ноги своей жертвы и взялась за более лакомый кусок - нижнюю часть туловища, оторванную в последнюю очередь. Хищница вспорола когтями Настину брюшную полость, но - вместо крови и чего-нибудь уж совсем мерзкого наружу стало выходить другое. Теперь уже все трое: Николай, Миша, Анна - не могли поверить ни своему зрению, ни обонянию: из разодранного Настиного кишечника выпадали на землю свежие цветы - точнее, лепестки и бутоны, распространившие вокруг почти оранжерейное благоухание.
        Медведица несколько раз фыркнула, мотнула головой, а потом развернулась и потрусила к своему водоему.
        Анна произнесла одно-единственное слово - почему-то по-английски:
        - Deinstallation…
        И за несколько мгновений всё закончилось. Только что за оградой лежали части человеческого тела, почти обыкновенные на вид, разве что слишком уж малокровные. Но, едва только последний цветок - желтая головка одуванчика, выпал на землю, как случилась метаморфоза: фрагменты Настиного тела в один миг почернели, съежились, а затем опали на землю и рассыпались в прах. Поразительно, но так же быстро истлели Настины туфли, которые остались в вольере: даже подошв от них не осталось.
        - Коля!- раздался отчаянный вскрик Насти - той ее половины, которую удалось вытащить из вольера.
        Больше девушка ничего не смогла произнести, только потянулась к своему бывшему воспитаннику - и тот, склонившись к ней, сжал ее пальцы, ставшие вдруг мягкими, как перезрелые сливы. Изменения - правда, не такие быстрые,- происходили теперь и с этой половиной Настиного тела. То, что осталось от него, теряло очертания - и одновременно делалось каким-то мокрым, словно его окунули в ванну с водой.
        Скрябин понял, что сейчас произойдет, но не выпустил Настиной руки. У него стало темнеть в глазах, но он только встряхнул несколько раз головой, отгоняя дурноту; ана теле его бывшей няньки выступали бесчисленные волдыри ожогов.
        - Прости, что не спас тебя тогда,- прошептал Николай.
        Настя ничего не ответила. Да и как могла она ответить, если лицо ее уже превращалось в подобие перестоявшего теста? Однако в глазах девушки еще некоторое время сохранялось осмысленное выражение, и Коля мысленно взмолился о том, чтобы она успела его услышать.
        Он всё еще сжимал разжижавшиеся пальцы Насти, когда ее тело стало проваливаться внутрь, как раздавленный замок из песка, и рассыпаться. Через пару мгновений осталось только пятно сырости на Колиной руке да такое же пятно на асфальте, а поверх него - горка сероватой пыли. Это не был человеческий прах, это не были остатки одежды - это был только влажный комковатый порошок. Да и его почти сразу раскидало ветром по дорожке зоопарка.
        Обряд, совершенный много лет назад Вероникой Хантингтон, утратил свою силу.

9
        Карета «Скорой помощи» по-прежнему стояла на Большой Грузинской улице, и теперешнему ее пассажиру помощь и впрямь была необходима. Мишу кое-как отпоили дистиллированной водой, и теперь он, бледный до зелени, лежал на носилках в задней части автомобиля.
        Анна и Николай сидели в кабине, и ни один из них не решался заговорить.
        - Что будем делать?- спросила, наконец, красавица.
        - Я отвезу Мишку в больницу,- сказал Коля,- а потом схожу домой, переоденусь и вернусь на улицу Герцена. Мы многое должны обсудить. Но сначала надо сделать так, чтобы тот стрелок не смог дать твоего описания сотрудникам «органов». Сходи, угости его папиросой и дай ему мысленный посыл: чтоб он забыл не только тебя, но и Стебелькова, словно никогда его и не знал.
        С этими словами Коля вытащил пачку «Беломора» и протянул одну папиросу Анне. Видя, что та колеблется, он понял это неправильно, заверил ее:
        - Не бойся, тебе не взбредет в голову кончать собой!
        Красавица взяла «беломорину» и осторожно опустила в карман. Уж конечно, нести ее стебельковскому порученцу Анна не собиралась: никакой необходимости в этом не было. Лубянский сексот действительно сидел сейчас в обезьяньей клетке - Анна сказала чистую правду. Но сидел он там с выражением прострации на лице.
        Перед помещением стрелка в клетку красавица кое-что предприняла в отношении него. Когда служитель зоопарка под дулом «Вальтера» отдал ей свою винтовку и по ее приказу уселся на землю, Анна подошла к нему сзади и поднесла к его голове раскрытые ладони - словно для того, чтобы игриво прикрыть ему глаза и произнести:
«А ну, угадай, кто это!..»
        Но, конечно, так поступать она и не думала.
        Анна ухватила стрелка за голову и надавила на его виски кончиками изящных пальцев. А затем начала соединять руки, как будто головы мужчины между ними не было вовсе. При этом Аннины пальцы не просто вжимались, а как бы вплавлялись в виски стрелка - точно его череп состоял из пластилина, размякшего в тепле. Мужчина закатил глаза и разинул рот - видимо собираясь завопить; но голосовые связки служить ему явно не желали.
        Между тем пальцы Анны всё глубже погружались в его голову, так что скоро стало не видно ногтей, а затем полностью скрылись первые фаланги. Мужчина захрипел, и, казалось, его дыхание вот-вот остановится, но тут красавица резко раздвинула руки, выдергивая пальцы из головы сексота. На их месте осталось по пять глубоких впадин, однако они сразу затянулись, пропали - как пропадают борозды, оставленные ложкой на поверхности свежего меда.
        Секунду или две мужчина сидел неподвижно, а затем стало ясно, почему Анна подошла к нему сзади: лубянского сексота вырвало - на траву и на собственные ботинки. Молодую женщину это ничуть не смутило.
        - Сейчас ты забудешь всех, кого видел сегодня утром,- сказала она неудачливому стрелку.- И забудешь о том, что у тебя была винтовка. Ты отопрешь обезьянью клетку, зайдешь туда и ровно полтора часа пробудешь там.
        - Как я узнаю время?- вяло поинтересовался стрелок; часы на его руке отсутствовали.
        - Теперь ты всегда сможешь определять время без часов,- заверила его Анна.- Считай, что это небольшая компенсация за причиненные неудобства. Потом ты выйдешь из клетки и позвонишь на Лубянку. Скажешь, что возле медвежьего вольера ты обнаружил мертвое тело капитана госбезопасности Стебелькова. Как тело там оказалось - ты понятия не имеешь.
        С этими словами красавица развернулась и пошла - почти побежала - к вольеру с белыми медведями.

10
        Анна выбралась из кабины больничного автомобиля и, махнув рукой своему любовнику, зашагала по Большой Грузинской улице, в это время пустынной. Часы на Аннином запястье показывали половину седьмого.
        Отъезжая, Николай оглянулся - и еще раз посмотрел на Анну. Что-то ему не понравилось: в линиях ее спины, в том, как теребила она новую сапфировую сережку. Но уже не было времени на то, чтобы останавливаться и выходить из машины: в больнице Семашко вот-вот должен был начаться утренний обход, и пациента Кедрова следовало вернуть в палату. «Поговорю с ней позже, когда вернусь»,- решил Скрябин и поехал к Лосиному Острову.
        Между тем Анна быстро дошла до Красной Пресни, но далее устремилась не в сторону Садового кольца, а в противоположном направлении. Она не останавливалась, не замедляла шага до тех пор, пока не увидела телефонную будку.
        Зайдя в неё, красавица сняла трубку с рычага и некоторое время просто стояла, подпирая ею подбородок - размышляла о чем-то, не набирая номер. В последний миг она чуть было вовсе не передумала звонить, потянулась уже вешать трубку - но рука ее замерла на полпути. А затем Анна стала крутить диск.
        Несмотря на ранний час, на другом конце провода ответили тотчас.
        - Это Пушкинская улица?..- Анна назвала номера дома и квартиры, которые по странной случайности ровно на две цифры отличались от известного ей адреса на улице Герцена.- Ах, я ошиблась! Прошу меня извинить…
        С этими словами красавица повесила трубку и вышла из будки.

11
        Коля не стал загонять санитарную машину в гараж - еще, чего доброго, его бы засекли за этим занятием,- и припарковал ее в одной из аллей больничного парка.
        - Всё, приехали,- сказал он Мише.
        Тот кое-как поднялся с носилок, но когда вылезал из кареты, чуть было не рухнул носом в землю, ступив на простреленную ногу. Скрябин успел поддержать друга, но тот, хоть и не упал, всё-таки болезненно вскрикнул.
        - Что?- Коля встревоженно нахмурился.
        - Ожог на щеке.- Кедров поморщился.- Ты его задел нечаянно.
        Даже не думая, что он делает, Скрябин глянул на лицо друга - и увидел разорвавшийся волдырь ожога.
        - Ничего,- сказал Николай,- в больнице тебе его обработают. Скажешь - выходил покурить и обжегся спичкой.
        - Я же не курю…- Миша почти рассмеялся.
        И только тут Скрябин осознал: вид ожога не заставил его задыхаться, не вызвал потемнения в глазах, не привел в состояние ступора. Николай среагировал на него не больше, чем на любую другую легкую рану, какую мог бы увидеть. Его фобия бесследно прошла.
        Как раз тогда, когда он уразумел это, дверь в маленькую квартирку на улице Герцена беззвучно приоткрылась, и Анна от неожиданности чуть не выронила свежевымытую тарелку, которую она вытирала полотенцем. Невесть откуда перед ней возникла посетительница.
        Глава 18
        Ванесса
26 июля 1935 года. Суббота.

7 сентября 1935 года. Воскресенье

1
        Они расстались не больше трех часов назад, но Коле не терпелось увидеть Анну: рассказать о своем счастливом открытии и, главное, поговорить с ней о событиях в зоопарке. Он тихонько постучал в дверь квартиры на улице Герцена и прислушался: изнутри не доносилось ни звука. «Может, она прилегла отдохнуть и задремала?» - подумал Николай и постучал еще разок: чуть громче. Снова - без всякого толку.
        Скрябин поднял руку и пошарил за косяком над дверью: там находился ключ от квартиры в его первый приход сюда. Анна не знала про этот простенький тайник, но о нем даже ребенок догадался бы. И точно: ключ был там.

«Наверное, ей понадобилось срочно уйти…» - подумал Коля, отпер дверь и вошел в прихожую.
        Тусклая лампочка горела, явно оставленная для него. Горел свет и в единственной комнате, где лампа, установленная в центре обеденного стола, желтоватым полукругом выделяла два предмета: свернутый листок бумаги и на нем - бархатную коробочку для ювелирных украшений.
        Николай так и застыл на пороге комнаты, глядя не на листок - на коробку. Минуты две он не мог тронуться с места, но потом всё-таки шагнул к столу и взял коробочку - опасливо, словно в ней была небольшая бомба. «Внутри лежат сережки…» - подумал Коля, отщелкнул крышечку и действительно увидел их: два фиолетово-золотых бутона вереска. Целое мгновение понадобилось ему, чтобы осознать: коробка пуста, в ней ничего нет. Где бы ни находилась теперь Анна, Колин подарок оставался при ней.
        От чувства облегчения у Николая сделались ватными ноги, и он с размаху плюхнулся на жесткий стул, выдвинутый из-под стола - словно специально для него. Стул, конечно, выдвинула сама Анна - когда писала свою записку: ту, для которой служила пресс-папье коробочка из-под сережек. Скрябин - абсолютно уверившийся в том, что дурные предчувствия обманули его,- развернул лист бумаги без малейшего трепета.
        Коля, пожалуйста, прости меня!- прочел он; строчки прыгали - как видно, Анна писала второпях.- «Я должна уехать прямо сейчас. Так уж случилось. Я бы всё отдала, чтобы остаться. Но если я останусь, мы оба погибнем.
        Я не рассказала тебе всего. Да, я на самом деле связана с «Аненербе», и всё, что говорила тебе об этой организации,- правда. Но в Москве я действовала в интересах не Германии - другой страны. И теперь моя миссия здесь завершена.
        Я не рассчитывала, что мой отъезд будет устроен так скоро, надеялась вначале переговорить с тобой, объясниться, однако медлить нельзя. Очень тебя прошу: не пытайся меня отыскать. И постарайся забыть меня как можно скорее!
        Анна».
        Коля выронил листок, и тот, плавно качнувшись в воздухе, упал на стол. Но не остался спокойно лежать там. Аннина записка начала вдруг меняться: сперва чернила, которыми она была написана, выцвели и сделались невидимыми, а потом и сам лист бумаги: тетрадный, в косую линейку - почернел и без всякого огня обратился в пепел. Скрябин коснулся его кончиками пальцев - но на подушечках даже не осталось серого следа.
        - Азот, Азот, Азот…- только и смог выговорить Николай.

2
        Никогда еще на Белорусском вокзале Москвы не случалось задержек поездов, вызванных причинами подобного рода. По вокзальному радио уже объявили об отправлении поезда
«Москва - Минск», и пассажиры заняли свои места, и провожающие покинули вагоны. Но тронуться с места поезд не смог: на всем пути его следования - от вокзала и дальше, сколько хватало глаз - над рельсами вдруг возникла густая завеса тумана. Только что никакого тумана не было в помине, а уже в следующий миг и сам поезд, и железнодорожный путь как будто утонули в густом белом киселе.
        Но даже не это оказалось самым поразительным! Все остальные подъездные пути вокзала - те, на которых не стоял поезд «Москва - Минск»,- и не думали покрываться туманом, словно пеленой. С ними всё было в полном порядке.
        Пассажиры, проводники, бригадир злосчастного поезда - все высыпали на перрон и вглядывались в белую завесу. Туман колыхался волнами, красиво просвечиваемый лучами солнца, и поднимался вверх метра на три, не более; но и этих трех метров было вполне достаточно, чтобы отправление поезда сделалось совершенно невозможным. Не было также никакой возможности перевести его на другой путь.
        К составу примчался начальник вокзала - с противогазом в руках. Можно было человека понять: первым долгом он заподозрил организацию теракта - распыление над железнодорожными путями ядовитых газов. Но нет: загадочный туман не имел запаха, на людей никаким образом не влиял, да и вообще - постепенно рассеивался: хоть и медленно, но явственно.
        Так что, когда сорок минут спустя на вокзальный перрон вбежал взъерошенный Коля Скрябин, от тумана почти уже не осталось следа.
        - Пятый вагон,- пробормотал Николай.- Надеюсь, Азот не ошибся.
        Он увидел Анну, еще только подбегая к указанному демоном вагону поезда - словно ее лицо вспышкой озарило мутноватое вагонное стекло. А между тем красавица сидела, отодвинувшись в глубину купе, и с перрона был виден лишь ее силуэт да то, как беспрерывно она теребит левой рукой сапфировую сережку в ухе.
        Скрябин несколько раз ударил ладонью в стекло закрытого окна, прокричал: «Анна!», но беглянка его не услышала. Зато услышал кое-кто другой.
        Неизвестно откуда (только что в купе ее не было!) возле окна возникла еще одна красавица - совсем не похожая на Колину возлюбленную. У этой особы волосы были черными и длинными; ничем не скрепленные, они волнами ниспадали до самых её бедер. Огромные глаза брюнетки были зелеными, а изумительное ее лицо («Она похожа на Мадонну дель Магнификат Сандро Боттичелли»,- успел подумать Коля) словно светилось изнутри.
        Николай замер возле вагонного окна, словно окостенев. Он мог бы поклясться всем, что имел на свете: лицо красавицы было ему знакомо, но где и когда он видел его - вспомнить у юноши никак не получалось. Прекрасная брюнетка была как-то связана с его детством, с Ленинградом… Однако она была слишком молода - лет двадцати, не старше,- чтобы Николай мог запомнить ее в свои детские годы.
        Зеленоглазая красавица пристально глянула на Николая, и на миг ее лицо преобразилось. Озабоченность, которая только что читалась на нем, сменилась легчайшей улыбкой: наполовину - иронической, наполовину - нежной. Не переставая улыбаться, брюнетка подняла руку и одним движением опустила штору на окне.
        Коля встряхнул головой, отгоняя наваждение, и ринулся в вагон. Азот - который и напустил туману - обещал ему пять минут, и две из них уже прошли. Туман рассеялся полностью, и по вокзальному радио снова объявляли об отправлении поезда «Москва - Минск».
        К моменту, когда истекли следующие две минуты, Скрябин от отчаяния готов был голой рукой бить вагонные стекла. Все двери всех купе в вагоне (а не только того, где, по его расчетам, находились только что обе красавицы!) юноша распахнул одну за другой, вызывая недовольство и брань их пассажиров. Все купе оказались заняты - но не прекрасными дамами, а самыми заурядными гражданами, следовавшими по своим билетам в Белоруссию.
        То купе исчезло - вместе с обеими своими обитательницами.
        Коля выскочил на перрон и побежал вдоль вагона, выискивая закрытое и зашторенное окно. Ни одного такого окна в вагоне не оказалось. Жарким июльским вечером все они были распахнуты, и из них чуть ли не до пояса высовывались незнакомые Скрябину пассажиры.
        Николай расталкивал толпившихся на перроне граждан, те в ответ толкали его, что-то кричали, а один мужик, которому Скрябин особенно чувствительно наступил на ногу, даже замахнулся на него кулаком. Ничего этого юноша не замечал. У него оставалось лишь полминуты.
        Коля выбрался из толпы и, не переставая оглядывать вагон, прошептал трижды: Азот. Тот не замедлил явиться: на сей раз в образе вокзального попрошайки - маленького беспризорника в потрепанной одежде и с нечесаными волосами. Бог знает, для чего он так вырядился: кроме Скрябина никто видеть его не мог. По крайней мере никто не проявлял ни малейших признаков, что заметил оборванца: пальцами на него не показывали, и даже мимолетных взглядов в его сторону никто не бросал.
        - Куда они делись - Анна и та, другая?- чуть слышным шепотом вопросил Николай.
        Азот помедлил - хоть секунды неумолимо текли, и проводники уже отгоняли провожавших от дверей вагонов,- но затем всё-таки ответил:
        - Они обе в поезде, в этом нет сомнений.
        - Так найди их для меня!
        - Этого я сделать не в состоянии, милорд.- Демон вроде как потупился, но особого смущения Коля в его лице не заметил.- Здесь замешана магия, против которой я бессилен. Если уж вы не можете побороть эти чары, то я не смогу тем более.
        - Что значит: если уж я не могу?
        - А разве вы еще не поняли, кто спрятал он вас фрау Хильшер? Та, вторая женщина - одно только ваше с ней сходство должно было раскрыть вам глаза. Это леди Ванесса Хантингтон, ваша мать.
        - Моя - кто?- переспросил Коля.- Ты, Азот, пошутить вздумал? В каком же возрасте, по-твоему, она произвела меня на свет?
        - О, внешность бывает обманчива. Леди Ванесса гораздо старше, чем кажется.
        - Но с какой стати ей вздумалось прятать от меня Анну?!- возопил Николай.
        На его счастье, именно в этот момент поезд дернулся, громыхнув всеми своими осями и колесами. За этим грохотом никто не расслышал выкрика странного юноши, который оживленно беседовал на перроне сам с собой.
        - Разве непонятно?- Демон, совсем уж забывший о приличиях, пожал плечами.- Она защищает вас.
        - Защищает? От кого? От чего?
        И вновь опрометчиво громких слов никто не услышал: поезд тронулся в путь, и прощальные возгласы взвились над перроном. Из-за этого шума и грохота колес Коля некоторое время не мог говорить вовсе; он только следил взглядом за пятым вагоном, который всё быстрее отдалялся от него.
        Лишь тогда, когда поезд скрылся из виду, и провожающие заспешили к зданию вокзала, Николай спросил:
        - Она и устроила ее отъезд, не так ли, Азот?

3
        Перрон опустел, и в сгустившихся сумерках почти тенью казался одинокий силуэт, застывший чуть поодаль от фонарей и скамеек на поездной платформе. Тьма рядом с этим силуэтом почему-то была гуще, плотнее, чем повсюду вокруг; кому-то могло бы даже померещиться, что она имеет очертания укороченной человеческой фигуры. И молодой человек, чей силуэт выделялся в ночи, беседовал с этой тьмою - так, словно она отвечала ему.
        - Ванесса Хантингтон работает на MI-6[Military Intelligence.] ?- поинтересовался Коля.
        - Британцы предпочитают называть эту организацию SIS[Secret Intelligence Service.] ,- с учтивостью поправил его Азот.- И ваша матушка в определенной степени с этой организацией связана. Именно по ее просьбе она помогла фрау Хильшер покинуть Москву. Но нет, милорд: Ванесса Хантингтон работает не на SIS.
        - А на кого?
        Демон в очередной раз изобразил смущение и ничего не ответил.
        - Понимаю.- Скрябин кивнул.- Об этом ты будешь молчать. Но, по крайней мере, теперь ясно: Анна - двойной агент. Одного только я понять не могу: почему она так испугалась, когда увидела серьги, которые я ей подарил? Ведь ее испуг не был притворным.
        - Дело в том, что эти серьги - не такие же, а эти самые,- у неё отобрал их красноармеец на пограничном переходе в 1919 году,- сказал Азот.- Да, да: серьги не были проданы в Германии. И не возникло бы нужды их продавать: профессор фон Фок и его дочь и так жили неплохо. Профессор начал работать на британскую разведку еще в то время, когда жил в России, а затем SIS помогла ему выехать из страны - при условии дальнейшего сотрудничества. Ну, а британцы никогда не оставляют своих агентов без средств к существованию.
        - Вот оно что!- Коля почти обрадовался: одной тайной стало меньше.- Анна решила, что ее серьги попали на Лубянку, а потом их выдали мне - чтобы дать ей понять: о ней всё знают. Надо же было мне выбрать в комиссионном магазине именно их!.. Но какое же задание британской разведки Анна выполняла в Москве?
        - Прошу меня простить, милорд, но и на этот вопрос я ответить не могу.
        Азот вновь потупился, и у Коли зачесались руки вмазать ему по его лилипутской физиономии.
        - Ладно,- едва сдерживаясь, произнес он.- Забудем о том, что ты врал мне. Ах, нет, ты не врал - просто не говорил всей правды, точь-в-точь как делала это Анна. Так вот, забудем об этом. Просто скажи мне, какую еще информацию ты от меня утаил? Я даже не спрашиваю, что ты мне не сказал. Просто ответь: о чем ты не сказал мне? Только не говори, что ты не понимаешь моего вопроса.
        - Я не понимаю вашего вопроса, милорд,- словно эхо, повторил за ним демон.- Но если вы намекаете на то, что я предал ваши интересы…
        Николай жестом велел ему умолкнуть. Эту беседу пора было заканчивать.
        - Я сам во всем виноват,- сказал юноша.- Мне не следовало принимать твою помощь. Мишке прострелили ту же ногу, которую ты ему вылечил. Не удивлюсь, если через некоторое время мне сломают те же самые ребра, которые благодаря тебе срослись.- Азот хотел запротестовать, но Коля не дал ему вставить ни слова и продолжал: - Люди никогда не получают от вас того, что им на самом деле нужно. И глупо было рассчитывать, что ты расскажешь мне всё о главном: об Анне и о Ванессе.
        - Моему молчанию есть причины,- заметил демон.- И я мог бы объяснить вам, какие именно - разумеется, не вдаваясь в подробности.
        - Не трудись объяснять,- сказал Николай.- Более в твоих услугах я не нуждаюсь.
        Если он ожидал, что мнимый беспризорник начнет протестовать или оправдываться, то ошибся.
        - Как вам будет угодно, милорд.- Азот церемонно поклонился, но его маргинальный облик превратил поклон в издевательский гротеск - по крайней мере, для Скрябина.- Смею лишь вам напомнить: когда бы вам ни понадобилась моя помощь, вам достаточно произнести троекратно мое имя, и я тотчас окажусь подле вас.
        Однако Николай, не слушая его более, повернулся к нему спиной и зашагал вдоль перрона туда, где мерцал огнями корпус вокзала.
        Какое-то время Азот глядел юноше вслед. Но прошла минута, другая, и демон, который с самого начала казался большинству граждан просто густой тенью, растаял: растворился в едком вокзальном воздухе.

4
        Почти полтора месяца спустя, воскресным вечером 7 сентября, товарищ Сталин принимал на Ближней даче гостью. Он сидел в столовой, где по ночам обычно ужинали приглашенные члены Политбюро, а через стол от него устроилась на невысоком стуле поразительной красоты женщина. На стенах висели портреты здешних посетителей: Хозяин любил усаживать каждого под его собственным изображением. Красавица восседала под портретом председателя СНК МолотоваВ.М.
        Как попала она сюда, не знал даже сам Вождь. Дама загодя известила его, что прибудет такого-то числа в такое-то время, и - когда Хозяин вошел в столовую, она была уже здесь. Не могло быть и речи о том, что она подкупила кого-то из подчиненных Власика и ее тайно провели сюда. Никто, кроме самого Сталина, о ее приходе просто не знал. Впрочем, она всегда появлялась именно таким образом, так что ее нынешний визит не был чем-то особенным.
        Красавице было на вид не больше двадцати лет; ее длинные черные волосы были уложены в замысловатую прическу, а лицо казалось совершенным, словно у Мадонны кисти Боттичелли. По-русски она говорила без малейшего акцента, но кое-что выдавало в ней иностранку (англичанку, по всей видимости): очень уж хорошо модулированный голос - идеальное контральто леди из высшего общества. То была Ванесса Хантингтон.
        - Эрика Хильшер вернулась в Германию,- сообщила она.- И в своем докладе, составленном для «Анненербе», указала то, что велели ее британские друзья: что проект «Ярополк» по могуществу равен ВКП(б), и что в сферу его интересов входят не только эзотерика и пси-фактор, но также история религии, славянский фольклор, ландшафтный символизм, древние языки и народная медицина.
        - Это некоторое преувеличение, вы не находите?- поинтересовался Сталин; по выражению его глаз, по легкому наклону головы видно было, что он очень доволен.
        - Если бы это было некоторым преувеличением,- сказала Ванесса,- то в МИ-6 не стали бы рисковать ценнейшим агентом - госпожой Хильшер - только ради того, чтобы специалисты «Аненербе» поверили в достоверность этой информации. Задачей Хильшер было так близко подойти к тайнам «Ярополка», чтобы у немцев не возникло ни малейших сомнений в том, что всё это - чистая правда.
        - Для чего же это понадобилось британской разведке?
        - Ответ очевиден: чтобы немцы сконцентрировали усилия на бесперспективных с военной точки зрения исследованиях. И чтобы они потратили на них миллионы марок, в то время как в Англии и Америке будут развивать проекты, основанные на теориях лорда Резерфорда. Недаром господин фон Фок, отец Эрики Хильшер, трудился в Германии целых пятнадцать лет, создавая «Анненербе».
        - Так может, и нам стоит свернуть деятельность в рамках «Ярополка» - чтобы не тратить зря деньги?- вопросил Сталин.
        Ванесса некоторое время смотрела на него - словно обдумывая что-то, потом сказала:
        - Боюсь, всё не так просто. Здесь, в России, вам придется не только заниматься метафизикой, но и самим создавать новейшее оружие. Без этого не обойтись - если, конечно, Советский Союз не намерен перейти в небытие в 1953 году.
        Очевидно, товарищ Сталин прекрасно понял, что она имела в виду. Он проговорил:
        - Вы, леди Хантингтон, почти слово в слово повторяете то, что мне сказал не так давно один молодой человек - Николай Скрябин.- А затем без всякой паузы поинтересовался: - Какова была его роль в операции Хильшер?
        - Его роль состояла в том, чтобы пребывать в неведении о своей роли.- Ванесса слегка улыбнулась.- Он всего лишь совершал те поступки, какие, по моим представлениям, должен был совершить. Иногда он делал больше, чем я рассчитывала, но ни разу не сделал меньше.
        - Он ведь, как я понимаю, ваш родственник?
        - Да, близкий родственник.
        Если Хозяин ждал чего-то еще: дополнений и разъяснений - то их не последовало. И ему пришлось продолжать самому.
        - Что касается создания оружия,- сказал он,- то, может быть, стоит использовать те папиросы, который раздобыл Скрябин? Попробовать с их помощью закрыть кладязь?- Об их истинных свойствах «Беломорканала» Сталин всё узнал и без Коли.
        - Боже вас упаси.- Ванесса разом помрачнела.- Это всё равно, что тушить огонь бензином. Полагаю, карлик потому и оставил эти так называемые папиросы здесь, что рассчитывал: с их помощью мы сотворим какую-нибудь непоправимую глупость. Даже Николай - и тот едва не погиб из-за них. И это с его-то талантом в?дения!..
        - Кстати,- словно спохватившись, произнес Хозяин,- я кое-то хочу показать вам. Идемте со мной.
        Вдвоем с Ванессой они вышли в длинный коридор Кунцевской дачи и двинулись в сторону небольшого кинозала.

5
        На коленях у Ванессы лежала раскрытая папка, а в ней - несколько машинописных страниц, схваченных скрепкой. Свет в кинозале был погашен, но откуда-то сбоку падал один-единственный направленный луч: не слишком яркий, но достаточный для того, чтобы читать.
        - Тридцатого июля,- сказал товарищ Сталин,- закончилась практика Николая Скрябина в НКВД СССР. Но мы не выпустили молодого человека из поля зрения. Я предлагаю вам посмотреть занятный фильм. Он был снят пятнадцатого августа в вестибюле Морозовской детской больницы. А затем наши специалисты прочли по губам, о чем Скрябин говорил с новым главой «Ярополка». Распечатка этого разговора лежит перед вами.
        И тотчас - хоть Вождь не подавал никому никаких знаков - затрещал киноаппарат, и начался показ.
        Некоторое время на экране ничего не происходило. Камера фиксировала лишь больничный вестибюль да пожилую женщину в белом халате, сидящую за столиком регистратора. Потом пошло движение: камера стала снимать высокого юношу - черноволосого, в белой рубашке, с увесистым бумажным свертком в руках. Он вошел в дверь, которую зрители видеть не могли, и поначалу находился к камере спиной. Но прятать свое лицо он явно был не намерен. Медленно он повернул голову и посмотрел точно туда, где располагался объектив - хотя знать о нем, конечно же, не мог.
        Ванесса чуть заметно улыбнулась, и точная копия этой улыбки на миг возникла на лице молодого человека. Он сказал что-то регистраторше, и Ванесса глянула на листок в папке. Там значилось: «Сегодня должны выписать мою родственницу. Можно мне подождать ее здесь?»
        - А как ее фамилия?- спросила женщина за столом.
        - Коровина. Таня Коровина.
        Регистраторша сверилась с какими-то своими записями, кивнула:
        - Да, всё правильно. Посидите пока.
        И Скрябин уселся на клеенчатый стульчик в коридоре, а сверток свой положил на колени.
        Однако раньше, чего появилась Колина мнимая родственница, в вестибюль вошел еще один посетитель. Был он в штатском и выглядел бы вполне добродушно, когда б ни его взгляд: холодный и неприятный, будто кусок льда за пазухой. Но взгляда этого камера не зафиксировала: чекист находился к ней спиной.
        - Здравствуйте, Глеб Иванович,- вставая, обратился к нему Николай.
        У Бокия слегка перекосилось лицо, но вновь это не было запечатлено на пленке. Равно как не оказалось в распечатке тех слов, которые сказал Коле новый глава
«Ярополка». Говорил он минуты две или три, не менее, а перед этим сделал какой-то знак пожилой регистраторше, и та с удивительным проворством вскочила из-за стола и ринулась прочь - оставляя этих двоих наедине.
        Пока Бокий разглагольствовал, Скрябин помалкивал, и только прежняя улыбка появлялась время от времени на его губах. А когда чекист умолк, Николай положил свой сверток на регистраторский столик и развернул бумагу.
        Глеба Ивановича как-то качнуло, и он склонился вперед, чуть не ткнувшись носом в удивительно красивую резную шкатулку, которая теперь стояла перед ним.
        - Она когда-то принадлежала,- четко артикулируя, произнес Скрябин,- тибетскому правителю Лхатхотхори Ньянцэну. Полагаю, вам знакомо это имя?
        И встал так, чтобы быть к объективу спиной. Поэтому некоторое время было неизвестно, о чем он говорил с Бокием - который в середине этого разговора взял шкатулку в руки и откинул крышку. В этот момент он оказался в полупрофиль к камере, так что его последняя фраза стала доступной для расшифровки.
        - Хорошо,- сказал чекист,- будем считать, что это компенсация.
        Скрябин что-то еще произнес - по-прежнему стоя к камере спиной,- и покинул больничный вестибюль: вышел на улицу. Из поля зрения объектива удалился также и Бокий - только направился он куда-то вглубь больничного здания. И с собой Глеб Иванович уносил резную тибетскую шкатулку, из которой Коля, конечно же, загодя вытащил мешочки с бабушкиными порошками и травами.
        На этом месте пленка закончилась: по экрану пошли крестообразные помехи, а затем он и вовсе померк. В кинозале загорелся свет, и Сталин спросил:
        - Шкатулка, которую принес Николай Скрябин,- ценная вещь?
        - Семейная реликвия.- Уголки губ Ванессы слегка дернулись, когда она произнесла это.

«Пустышка,- понял Хозяин.- Скрябин обвел Бокия вокруг пальца». Отчего-то при этой мысли на его лице промелькнуло удовлетворение.
        - Но нам пора обсудить главное,- заговорила между тем Ванесса.- Некоторое время спустя я должна буду легально покинуть СССР - так, чтобы об этом узнали те, кто хочет узнать.
        - Вы беспрепятственно пересечете советскую границу,- заверил ее Сталин.- Какое имя будет указано в ваших документах?
        - Ванесса Хантингтон, разумеется.
        Брови Хозяина поползли вверх, и брюнетка соблаговолила пояснить:
        - Традиции той организации, которую я представляю, не позволяют менять имена.
        - Что же это за организация такая?- спросил Сталин.- Вы ведь так ни разу ее и не назвали.
        Даже Ванесса не могла понять: играет с ней Хозяин или действительно не знает, от имени кого она предоставляет ему информацию? Секунды две или три красавица помолчала, потом привычно улыбнулась:
        - Истинное ее название я пока упоминать не вправе. Но, впрочем,- она увидела промелькнувшее на лице Сталина недовольство и в знак извинения чуть приподняла раскрытую ладонь,- вы его, конечно же, узнаете - когда придет время, в 1953 году.
        Сталин усмехнулся - одними губами:
        - До этого времени я могу и не дожить.
        - О, нет, что вы!- Голос Ванессы был мелодически безупречен.- Вы доживете, на этот счет можете быть спокойны.

6
        Ни товарищ Сталин, ни Ванесса Хантингтон не смогли увидеть того, как возле Морозовской детской больницы остановился легковой автомобиль с изображением шахматных клеток на дверце - редкое в те годы такси. Николай Скрябин и его крестница, стоявшие на ступеньках крыльца, заметили его одновременно.
        - Ну вот, за тобой и приехали!- сказал Коля, обращаясь к бледной худенькой девочке, которая была одета в застиранное больничное платьице, зато в руках сжимала новенького плюшевого медведя: огромного, почти в две трети ее собственного роста. Николай приобрел его в правительственном спецраспределителе.
        Таня Коровина не двинулась с места, только подняла глаза на Скрябина.
        - Кто приехал?- спросила она.- Тот дядя?
        - Нет,- Коля покачала головой,- тот дядя уже ни за кем не приедет.
        Между тем дверца такси открылась, и Миша Кедров, первым выбравшийся наружу, пошел, прихрамывая, к противоположной дверце и помог выйти женщине лет пятидесяти пяти.
        - Бабушка!- закричала Таня.
        И женщина побежала к ступенькам больницы, выронив сумочку и позабыв даже поблагодарить странного юношу, который утром заявился к ней и сказал, что ее внучка якобы жива; до самого этого момента она не верила ему.
        Таня тоже ринулась было бежать, но потом приостановилась, обернулась к Коле:
        - Спасибо тебе за мишку,- сказала она, а потом, чуть помедлив, добавила: - Я помню тебя. Ты был там.
        Коля только молча кивнул; что там - это возле троллейбусного круга в поселке Сокол, он понял и так.
        Пятью минутами позже Таня Коровина и ее бабушка на том же такси уехали домой. Пожилая женщина по двадцать раз расцеловала и Мишу, и Николая, а внучку свою как подхватила на руки, так больше и не выпускала. Когда они уходили вот так: Таня - с медведем - на руках у бабушки, девочка повернулась к Скрябину, помахала ему на прощанье рукой.
        Коля улыбнулся, взмахнул рукой в ответ. И почти полминуты после этого он даже не вспоминал об Анне.
        - И что же мы будем делать дальше?- спросил Миша - позже, когда они шли к не очень близкой станции метро «Крымская площадь», которая еще не стала «Парком культуры».
        Купив по дороге мороженое, друзья на ходу ели его. Вышагивали они медленно: Мишина нога всё еще побаливала.
        - Пока - ничего,- сказал Коля.- До сентября мы свободны.
        - А потом?
        - Потом нас ждут вечерние курсы ГУГБ НКВД. Бокий сказал мне сегодня, когда мы с ним беседовали, что нас с тобой обоих туда уже зачислили. Будем посещать их после занятий в университете.
        Миша не особенно удивился, только покачал головой и спросил невесело:
        - А что нас ждет после этих курсов? Проект «Ярополк»? Я, конечно, понимаю, что тебя не спрашивали и отказаться ты не мог, но… Как-то всё это не радует…
        - Меня не спрашивали,- подтвердил Коля.- Но видишь ли, в чем дело… Если бы меня спросили, я бы согласился.
        - Что? Что?- Миша чуть не выронил мороженое.- Я думал, ты ненавидишь этот проект, хочешь навредить ему, как можно больше!..
        - Вредить ему я не могу,- сказал Скрябин.- «Ярополк» нужен - не мне: всем. Помнишь, я говорил тебе о письме великого князя Николая Михайловича?
        - Помню, конечно. Только ты так и не дал мне его прочесть,- укорил друга Кедров. - А теперь я его уже никогда не прочту: ты отдал его товарищу Сталину.
        - Это не проблема.- Коля указал Михаилу на стоявшую в тени скамейку, и они уселись на нее; Миша тотчас вытянул раненую ногу.- Я помню это письмо наизусть. Слушай…
        Вместо эпилога
        Последняя страница из дневника великого князя Николая Михайловича

15 (28) января 1919г.
        Сегодня день моей казни. Никто прямо не говорил мне об этом, но я знаю. Кажется, даже мой кот Вальмон это знает. И теперь мне предстоит самое трудное: воззвать к незнакомцу, который, быть может, даже имени моего никогда не слышал.
        Почти тридцать лет назад мною и небольшим кругом моих соратников овладела идея: восстановить славянское язычество. Нам казалось тогда, что только оно, с его тысячелетней историей, способно вернуть величие нашему Отечеству. Мы - я и еще два человека - учредили проект под названием «Ярополк» и финансировали проведение экспериментов, необходимых для подпитки языческих эгрегоров - полей энергии, конденсаторов могущества, расположенных в Тонком мире. Увы, при одном из испытаний случилась катастрофа: была нарушена граница между мирами - Нашим и Той стороной. Потусторонние сущности, коим даже названия нет (я решил называть их словом инициаторы), хлынули сюда.
        Это произошло почти шестнадцать лет тому назад, в июне 1903 года, и с тех самых пор инициаторы занимаются здесь, в Нашем мире, вербовкой пособников для себя. Впрочем, слово «вербовка» я употребил в фигуральном смысле. Инициаторы выбирают детей, чья воля еще слаба, или тех, кто отпал от своей исконной Церкви, и овладевают их душами. Существ, которыми эти несчастные становятся, прежде именовали в народе словом двоедушники, подразумевая, что у них наряду с человеческой душой возникает душа демоническая. Такие люди начинают творить Зло, даже не отдавая себе в этом отчета.
        Цель враждебных нам сущностей Той стороны - та же, что и во все времена: поквитаться с человеческим родом за то, что Бог предпочел им нас, людей. Наступление Армагеддона - вот чего они всегда желали. Но теперь они близки к своей цели как никогда ранее.
        Я сумел узнать: им требуется пятьдесят лет, чтобы инициировать Конец Света. Но прежде этого каждый Год Змеи (по терминологии Восточного календаря, в котором принят двенадцатилетний цикл) будет совершаться очередной виток приготовлений. Два витка уже прошли: сперва, в 1905-м, произошел подрыв веры народа в Самодержавие, а затем - в 1917-м - полный крах Российской Империи. Однако это - только начало. В
1929 году будет уничтожено русское крестьянство - те, на ком держалась Святая Русь. В 1941 году Россия вступит в войну, ужасней которой в истории еще не было. А в последний Год Змеи - 1953-й - начнется всемирная битва, в которой человечество погибнет.
        А теперь - о главном. Мне сказали, что приготовления остановить невозможно, но я в это не верю. Процесс был запущен человеком, и, стало быть, человек может обратить его вспять. Для этого необходимо восстановить границу, отделяющую людей от Врага, и не дать двоедушникам утвердиться в Нашем мире. Беда лишь в том, что мне неизвестно, как это сделать. Но, может быть, Вы - именно Вы - сумеете это узнать и найдете людей, которые помогут Вам.
        Об одном только хочу Вас предупредить. Мне удалось выяснить, что в Европе уже много веков существует тайная организация, ставящая задачей своей противодействие наступлению Армагеддона. Никто не может по своей воле снестись с нею; ее агенты сами выходят на тех, кто представляет для них интерес. Ваш покорный слуга в число таковых не вошел, и, вероятно, это уберегло меня от нового греха. Ходят слухи, что методы, которые организация эта применяет в борьбе со Злом, ничуть не лучше самого Зла. Я бы, пожалуй, рискнул своей душой, стал бы сотрудничать с этими людьми. Но если они свяжутся с Вами, то Вы никогда, никогда, никогда не должны делать того, чему будет противиться Ваша душа!
        Пусть Бог спасет Вас и сохранит! Вел. кн. Николай Михайлович Романов. Петропавловская крепость.
        notes
        Примечания

1
        Скрябин - подлинная фамилия чрезвычайно успешного государственного деятеля той эпохи, более известного всем под неким псевдонимом. Но, хоть человек этот и явился прототипом отца Николая Скрябина, данное обстоятельство вовсе не означает, что всё, написанное о нем в этой книге, имеет под собой реальную подоплеку.

2
        Здесь и далее приведены выдержки из якобы подлинного письма Николая Благина, напечатанного в 1935 году польской газетой «Меч» и воспроизведенного затем парижской газетой русских эмигрантов «Возрождение».

3
        Во имя пяти королей (нем.).

4
        Чем были они прежде (нем.).

5
        Задержи их! или Останови их! (нем.)

6
        Дословно: подобия (фр.).

7
        Здесь и далее приведены почти дословные выдержки из письма М.М.Филиппова, посланного им в газету «Русские ведомости» 11 июня 1903 года.

8
        Бытие (1; 2).

9
        От Марка (5; 9).

10
        От Матфея (4; 9).

11
        Откровение (9; 2-3).

12
        Псалтирь (17; 27).

13
        Military Intelligence.

14
        Secret Intelligence Service.